Цвет волшебства (fb2)

- Цвет волшебства [сборник] (пер. Ирина Кравцова,Александр Владимирович Жикаренцев,Светлана Увбарх (Жужунава)) (Плоский мир) 5219K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Терри Пратчетт

Терри Пратчетт
Цвет волшебства (сборник)

Цвет волшебства

«Цвет волшебства» (англ. The Colour of Magic) — первая книга из пародийно-юмористического фэнтезийного цикла «Плоский мир» известного английского писателя Терри Пратчетта. Опубикована в 1983 году (хотя написана была ещё в 1960-х). Книга «Цвет волшебства» вошла в 200 лучших книг по версии BBC, заняв 93-е место.

Двацветок, уроженец Агатовой Империи и первый турист Плоского мира, приплывает в крупнейший город Диска — Анк-Морпорк, чтобы ознакомиться с достопримечательностями города и вживую увидеть прославленных героев-варваров Пупземелья. Как выглядит Двацветок не знает даже автор, то он у него «маленький и костлявый», то толстый и лысый — то есть некий собирательный образ туриста в очках, с разговорником и иконографом (волшебный аналог фотоаппарата). Также у Двацветка есть живой магический Сундук, набитый золотыми монетами, местную цену которым Двацветок и близко не может представить. Разумный сундук, впрочем, стоит ещё дороже своего содержимого. В таверне Двацветок знакомится с волшебником-недоучкой Ринсвиндом и нанимает его гидом.

Для начала они становятся косвенными виновниками очередного гигантского пожара в городе, затем попадают в храм злого божества Бэл-Шамгарота, откуда с трудом спасаются. Приключения приводят их к стоящей вверх тормашками горе Червберг, где живёт народ, летающий на воображаемых драконах. После различных перипетий герои чуть не срываются в бездну с Края Диска, но их спасает морской тролль Тетис, и они попадают в загадочное островное государство Крулл. Правители Крулла как раз собирались запустить за Край Диска космический корабль, чтобы экспериментальным путём установить пол Великого А’Туина. Ринсвинд с Двацветком угоняют корабль и оказываются за пределами Края.

Цвет волшебства

Если бы я бы брал по пенни каждый раз, когда кто-либо спрашивал меня, где я нашёл идею Плоского мира, я — подождите минутку — стал бы богаче на £4.67.

В любом случае, ответ заключается в том, что он лежал рядом и не выглядел так, как будто он принадлежал кому-либо.

Мир движется на спине черепахи. Это один из великих древних мифов, встречающихся везде, где есть люди и черепахи. Четыре слона были в индо-европейской софистике. Эта идея лежит в основе многих легенд на протяжении веков. Мне просто надо было схватить эту идею и убежать, прежде чем сработала сигнализация.

Плоский мир не является логичным фэнтезийным миром. География его расплывчата, хронология недостоверна. Небольшое путешествие с костром в холодную бесконечность обернулось дома вызывающими шутками и последними возможностями.

Карт нет. Вы не можете сопоставить чувство юмора. В любом случае, это фантазийная карта с пространством «Там Живут Драконы». О Плоском мире мы знаем, что там Драконы везде. Возможно, не у всех есть чешуя и раздвоенные языки, но они здесь все в порядке, ухмыляясь и толкаясь, пытаются продать вам сувениры.

Терри Пратчетт

В далёком и далеко не новом комплекте измерений, в том крыле космоса, которое никогда не предназначалось для полёта, клубящиеся звёздные туманы дрожат, расступаются и…

Смотрите…

То приближается Великий (Великая? — пол не известен) А'Туин, черепаха, медленно плывущая по межзвёздному проливу. На Её могучих ластах инеем застыл водород, Её гигантский и древний панцирь изрыт метеоритными кратерами, а глаза Её, величиной с два моря, покрытые слизью и астероидной пылью, неотрывно глядят в сторону Цели.

В Её мозгу, превышающем размерами город, с геологической медлительностью ворочаются мысли, и все они — о Бремени.

Большую часть Бремени составляют Берилия, Тубул, Великий Т'Фон и Джеракин — четыре исполинских слона, на чьих широких, загорелых под светом звёзд спинах покоится диск Плоского мира, окаймлённый пенистой гирляндой грандиозного водопада и накрытый нежно-голубым куполом Небес.

О чём думают слоны, астропсихологии установить не удалось.

Существование Великой Черепахи было всего лишь гипотезой, пока небольшое и очень скрытное королевство Крулл, чьи горы выступают над самым Краепадом, не построило на вершине одного из утёсов подъемное устройство, состоящее из стрелы и блоков. С помощью этого механизма за Край в латунном корабле с кварцевыми стеклами были опущены несколько наблюдателей, в задачу которых входило проникнуть за пелену тумана.

Эти первые астрозоологи долгое время провисели в космосе, пока огромные отряды рабов не вытащили их обратно. Ученые сумели собрать обширную информацию о природе и образе Великого А'Туина и слонов, однако даже это не разрешило фундаментальных вопросов, касающихся природы и цели вселенной.

Вот к примеру, какого всё-таки пола Великий А'Туин? Согласно неимоверно авторитетным заявлениям астрозоологов, на этот жизненно важный вопрос невозможно будет ответить до тех пор, пока не будет сооружен более крупный и мощный подъёмник для космического корабля глубокого погружения. Пока же остается лишь размышлять об уже познанном вселенском пространстве.

В среде академиков бытовала и была особенно популярна теория о том, что Великий А'Туин пришёл ниоткуда и будет во веки веков равномерно ползти или размеренно продвигаться в никуда.

Альтернативная теория, пользующаяся поддержкой религиозно настроенных умов, утверждала, что А'Туин ползёт от Места Рождения к Брачной Поре, как и все остальные звёзды на небе, которые, очевидно, также передвигаются на спинах гигантских черепах. Когда же космические рептилии наконец сойдутся, наступит краткий и страстный сезон любви, первый и последний в их жизни. От этого пламенного союза родятся новые черепахи, которые понесут на своих панцирях обновлённый комплект миров. Данная теория была известна под названием «гипотеза Большой Случки».

Так вот и вышло, что молодой косморептилиолог из фракции Размеренного Продвижения, испытывая новый телескоп, с помощью которого он надеялся измерить точное альбедо правого глаза Великого А'Туина, оказался в этот судьбоносный вечер первым сторонним наблюдателем, заметившим, что над самым старым городом Плоского мира поднимается дым пожара.

Однако потом ученый так увлекся своими расчётами, что всё увиденное полностью вылетело у него из головы. Тем не менее — он был первым.

Хотя были и другие…

* * *

Пламя с рёвом неслось по двуединому городу Анк-Морпорку. Там, где его язычки лизали Квартал Волшебников, оно пылало синевой и зеленью, разбавленными необычными искрами восьмого цвета — октарина. Там, где передовые отряды пожара проложили дорогу к чанам и масляным складам, расположенным вдоль всей улицы Торговцев, огонь продвигался сериями взмывающих в небо жарких фонтанов и взрывов. Касаясь связок редких сушёных трав и залезая в кладовые аптекарей, пламя заставляло людей сходить с ума и разговаривать с богами.

Вскоре весь центральный Морпорк был охвачен огнём, но более богатые и достойные граждане расположенного на другом берегу Анка не растерялись. Мужественно реагируя на создавшуюся ситуацию, они принялись уничтожать мосты. Однако корабли в морпоркских доках, хорошо просмоленные, нагруженные зерном, хлопком и лесом, уже вовсю горели. Огонь моментально превратил их швартовы в пепел, и тонущие светлячки судов, штурмуя волны реки Анк, понеслись к морю, поджигая на своем пути все прибрежные дворцы и беседки. Общей суматохи добавлял ветер, разносящий во все стороны искры, которые приземлялись далеко за рекой в укромных садиках и овинах.

Дым от радостно пляшущего пламени поднимался высоко в небо — чёрная, изогнутая ветром колонна высотой в мили была видна из всех точек Плоского мира.

В нескольких лигах от города был холм, и оттуда, удобно расположившись в прохладном тенёчке, за пожаром заинтересованно наблюдали двое зрителей. С холма горящий город выглядел особо впечатляющим.

Тот, что повыше, попутно грыз цыплячью ножку, опираясь на меч, который был лишь немногим ниже среднего человека. Если бы не ум, светившийся в проницательных глазах, этого человека вполне можно было бы принять за варвара из пустошей Пупземелья.

Его компаньон, закутанный с головы до пят в коричневый плащ, был гораздо меньше ростом. Позднее, когда ему представится возможность перейти к действию, мы увидим, что движется он легко, словно кошка.

За последние двадцать минут эти двое не обменялись ни словом, если не считать краткого, закончившегося ничем спора по поводу того, что было источником очень мощного взрыва — то ли таможенный склад, где хранились масла, то ли мастерская Керибля Чародея. От выяснения этого факта зависела судьба некоторой суммы денег.

Верзила закончил обгладывать кость и, с сожалением улыбнувшись, швырнул её в траву.

— Вот и конец укромным переулочкам, — заявил он. — А мне они нравились.

— Все сокровищницы погорели, — подхватил низкорослик, а потом задумчиво добавил: — Интересно, драгоценные камни горят? Я слыхал, они сродни углю.

— Сколько золота плавится и стекает в канавы, — продолжал высокий, не обращая на товарища никакого внимания. — А вино, наверное, кипит в бочках…

— Зато крысы передохнут, — указал закутанный в плащ человечек.

— Крысы — да, все до единой.

— Не хотелось бы оказаться там сейчас, когда на дворе разгар лета.

— Это точно. Однако нельзя не испытывать… ну, в общем, этакое мимолетное…

Голос верзилы затих, но тут лицо его просветлело.

— А ведь мы были должны старому Фредору из «Багровой Пиявки» восемь серебряных монет, — сказал он.

Коротышка кивнул.

Они немного помолчали, глядя на то, как целая серия новых взрывов прочерчивает алой линией тёмные кварталы величайшего города на Плоском мире. Потом верзила пошевелился.

— Хорёк?

— Да?

— Как ты думаешь, из-за чего случился этот пожар?

Низкорослый собеседник, известный под именем Хорька, ничего не ответил. Он смотрел на освещённую красноватым светом дорогу. Этим путем из города вышли немногие, потому что Противовращательные ворота рухнули одними из первых, осыпая округу дождём из раскаленных добела углей.

Но сейчас по дороге двигались двое путников. Глаза Хорька, которые прекрасно видели в темноте, различили силуэты двух всадников, за которыми тащилось какое-то приземистое животное. Наверняка богатый купец, удирающий с любимыми сокровищами, с теми, которые успел собрать в отчаянной спешке. Хорёк не замедлил сообщить об этом своему приятелю.

— Статус пеших разбойников не очень-то нам подходит, — вздохнул варвар, — но, как ты говоришь, времена наступили тяжёлые, и сегодня ночью мягкая постелька нас не ждёт.

Он поудобнее перехватил меч и, когда первый всадник подъехал поближе, шагнул на дорогу, одновременно поднимая вверх руку. На лице его сияла точно рассчитанная улыбка — она одобряла и вместе с тем внушала угрозу.

— Прошу прощения, сударь… — начал было он.

Всадник придержал лошадь и стащил с головы капюшон. Взору верзилы предстало измученное лицо, покрытое волдырями от ожогов и отмеченное там и сям клочьями опаленной бороды. Даже бровей и тех не было.

— Отвали, — рыкнуло лицо. — Ты ведь Бравд из Пупземелья, если не ошибаюсь?^[1]

До Бравда дошло, что инициативу у него перехватили.

— Исчезни, ладно? — попросил всадник. — У меня нет времени с тобой ещё разбираться.

Оглядевшись по сторонам, он добавил:

— Это касается и твоего вшивого компаньона, который, судя по всему, прячется где-нибудь поблизости, в любимом тенёчке.

Хорёк подошел к лошади и вгляделся в расхристанную фигуру.

— Да это же волшебник Ринсвинд! — восхищённо воскликнул он, одновременно занося в память волшебниково описание своей персоны, дабы отомстить на досуге. — То-то, думаю, голос знакомый.

Бравд сплюнул и вложил меч обратно в ножны. Связываться с волшебником — себе дороже выйдет. Тем более драгоценностей у волшебников — раз-два, и обчёлся.

— Для подзаборного волшебника этот тип слишком выпендривается, — буркнул он.

— Ты ничего не понял, — устало отозвался всадник. — Я вас так испугался, что мой позвоночник превратился в кисель. Просто как раз сейчас я страдаю от передозировки страха. Я хочу сказать, что мне нужно прийти в себя. Тогда я смогу испугаться вас как полагается.

Хорёк ткнул пальцем в сторону горящего города.

— Ты что, прямиком оттуда? — поинтересовался он.

Волшебник потёр глаза обожжённой докрасна рукой.

— Я был там, когда начался пожар. Видишь вон того? Там, сзади?

Он указал на дорогу, по которой всё никак не мог доехать его спутник. Любимый метод верховой езды, усвоенный попутчиком волшебника, заключался в том, чтобы выпадать из седла каждые несколько секунд.

— Ну? — спросил Хорёк.

— Это его рук дело, — просто сказал Ринсвинд.

Бравд и Хорёк разом поглядели на тёмный силуэт, который в данную минуту, сунув одну ногу в стремя, прыгал поперёк дороги.

— Что, настоящий поджигатель? — наконец удивился Бравд.

— Да нет, — фыркнул Ринсвинд. — Не совсем. Скажем так: воцарись вокруг полный и абсолютный хаос, этот человек стоял бы в самую грозу на вершине холма, одетый в мокрую медную кольчугу, и орал: «Все боги — сволочи!». Пожрать есть что-нибудь?

— Можем поделиться остатками цыплёнка, — сообщил Хорёк. — В обмен на рассказ.

— Как его зовут? — поинтересовался Бравд, который, как всегда, не поспевал за ходом беседы.

— Двацветок.

— Двацветок? — удивился Бравд. — Вот это имечко!

— Вы ещё и половины не знаете, — проворчал Ринсвинд, спешиваясь. — Цыплёнок, говорите?

— С пряностями, — уточнил Хорёк.

Волшебник застонал.

— Кстати, — вспомнил Хорёк, прищелкнув пальцами, — где-то, ну, около получаса назад, был такой неслабый взрыв…

— Склад с маслами взлетел на воздух, — пояснил Ринсвинд, передернувшись при воспоминании об огненном дожде.

Хорёк с выжидающей ухмылкой повернулся к своему приятелю, и тот, ворча, передал ему вытащенную из кошелька монету. Со стороны дороги послышался краткий, тут же оборвавшийся вопль. Ринсвинд, не поднимая глаз, продолжал пожирать цыпленка.

— Ездить на лошади он действительно не умеет, — заметил он, потом вдруг застыл, словно вспомнив что-то очень важное, тихонько вскрикнул от ужаса и метнулся в темноту.

Когда он вернулся, существо, именуемое Двацветком, безвольно свисало с его плеча. Оно было маленьким и костлявым, а его крайне необычное одеяние состояло из доходящих до колен штанов и рубахи таких кричащих, не сочетающихся друг с другом цветов, что привередливый глаз Хорька был оскорблен даже в полутьме.

— На ощупь кости вроде бы целы, — тяжело выдохнул Ринсвинд.

Бравд подмигнул Хорьку и отправился исследовать силуэт, который, согласно предположениям разбойников, был каким-то вьючным животным.

— Ты к нему лучше не суйся, — посоветовал волшебник, не отрываясь от обследования бесчувственного Двацветка. — Уж поверь на слово. Его защищает некая сила.

— Заклинание какое-нибудь? — осведомился Хорёк, опускаясь на корточки.

— Н-нет. Но, думаю, какие-то чары. Очень редкие. К примеру, они могут превратить золото в медь, и в то же самое время ты эту медь не отличишь от золота; они делают людей богатыми, уничтожая их собственность, позволяют слабому бесстрашно разгуливать среди воров, проникают сквозь самые крепкие двери и выцеживают из-под семи замков сокровища. Они-то и держат меня в рабстве, так что я вынужден волей-неволей следовать за этим чокнутым и защищать его от всех напастей. Они и с тобой справятся, Бравд. Мне кажется, эти чары хитрее даже тебя, Хорёк.

— Ну, и как же они называются, эти могущественные чары?

Ринсвинд пожал плечами.

— На нашем языке они зовутся «отражённый шум, как будто подземные духи орут». Вина у вас случаем не найдётся?

— Тебе следует знать, что там, где дело касается волшебства, я тоже кое на что способен, — заявил Хорёк. — Не далее как в прошлом году я — с помощью моего присутствующего здесь друга — лишил известного могущественнейшего архимага из Аймитури волшебного посоха, пояса из лунных камней и жизни. Именно в таком порядке. Я не боюсь этого «отражённого шума, как будто подземные духи орут», который ты так расписываешь. Однако, — добавил он, — ты меня заинтересовал. Может, ещё что расскажешь?

Бравд смерил взглядом существо на дороге, которое подошло ближе. В предутреннем свете постепенно начали обрисовываться его очертания. Во всех отношениях оно решительно походило на…

— Это что, ящик на ножках? — спросил Бравд.

— Я всё расскажу, — ответил Ринсвинд. — Винца только налейте.

Снизу, из долины, донёсся громкий рёв, сменившийся отчаянным шипом. Кто-то более предусмотрительный, чем все остальные, приказал закрыть огромные речные ворота, расположенные там, где Анк вытекает из двуединого города. Река, лишенная свободы передвижения, вышла из берегов и разлилась по терзаемым огнём улицам. Вскоре континент огня превратился в группу островов, каждый из которых становился всё меньше и меньше по мере того, как поднимался тёмный прилив. А над затянутым дымом городом принялось расти, закрывая собой звёзды, бурлящее облако пара. Хорёк ещё подумал, что оно очень напоминает какой-то чёрный гриб…

Двуединый город, состоящий из гордого Анка и тлетворного Морпорка (по сравнению с этой парочкой все остальные города в пространстве и времени представляют собой лишь жалкие отражения), за свою долгую и насыщенную событиями историю выдержал множество напастей. Каждый раз он заново поднимался из пепла и достигал процветания. Так что пожар и последовавшее за ним наводнение, уничтожившее всё, что не могло гореть, и добавившее к проблемам уцелевших горожан чрезвычайное зловоние, вовсе не означали конец города. Скорее, это был пламенный знак препинания, рдеющая угольком запятая или огненное, как саламандра, двоеточие в продолжающейся истории.

* * *

За несколько дней до этих событий по реке вместе с утренним приливом поднялось судно, причалившее в лабиринте доков и верфей к морпоркскому берегу. Груз этого судна состоял из розового жемчуга, молочных орешков, пемзы, нескольких официальных писем, адресованных патрицию города, и человека.

Именно этот человек и привлек внимание Слепого Хью, одного из попрошаек, несущих утреннее дежурство в Жемчужном доке. Хью толкнул Калеку Ва в бок и безмолвно указал пальцем.

Незнакомец уже стоял на набережной и наблюдал за тем, как несколько матросов, надрываясь, тащат по трапу громадный, скреплённый медными обручами сундук. Рядом с чужеземцем высился хмурый тип, очевидно капитан судна. Слепой Хью славился тем, что с расстояния в пятьдесят шагов мог мгновенно учуять самую мелкую золотую монетку, сейчас же тело попрошайки всё затрепетало. Один вид только что прибывшего в Анк-Морпорк чужестранца сулил немедленное и баснословное обогащение.

И точно, когда сундук был поставлен на булыжную мостовую, незнакомец сунул руку в кошелек, и в ней блеснула монета. Несколько монет. Несколько ЗОЛОТЫХ монет. Слепой Хью, чьё тело заходило ходуном, словно почуявшая воду ореховая лоза, негромко присвистнул. Калека Ва, схлопотав ещё один тычок в бок, заторопился по ближайшему переулку к центру города.

После того как капитан вернулся на судно, оставив слегка ошеломленного чужеземца стоять на набережной, Слепой Хью подхватил свою чашку для сбора подаяний и с заискивающей ухмылкой заковылял через улицу. При виде попрошайки незнакомец начал поспешно копаться в кошельке.

— Добрый день тебе, господин… — начал было Хью, но запнулся.

С лица незнакомца на нищего взирали сразу четыре глаза. Два обыкновенных, а поверх них — два абсолютно прозрачных. Попрошайка быстро повернулся и приготовился делать ноги.

— ! — выпалил чужеземец и схватил Слепого Хью за руку.

От Хью не укрылось, что толпящиеся вдоль поручней судна матросы в открытую потешаются над ним. В то же самое время его натренированный нос учуял потрясающий, мощнейший аромат денег. Слепой Хью застыл на месте. Чужестранец отпустил его руку и быстро пролистал маленькую чёрную книжицу, которую вытащил из-за пояса.

— Привет, — наконец изрек он, найдя нужную страницу.

— Чего? — не понял Хью.

Незнакомец ошарашено поглядел на нищего.

— Привет? — повысил голос он. Гласные, срываясь с его языка, с легким звоном вставали на свои места.

— И тебе того же, — наконец сообразил Хью.

Незнакомец широко улыбнулся и снова принялся копаться в кошельке. На этот раз его рука вынырнула с золотой монетой размерами чуть больше восьмитысячедолларовой анкской кроны. Чеканка выглядела как-то странно, но язык золота Хью понимал без перевода. «Моему нынешнему владельцу, — говорила монета, — требуется поддержка и помощь. Почему бы тебе не оказать ему пару-другую услуг, чтобы ты и я смогли потом отправиться куда-нибудь и вдоволь насладиться обществом друг друга?»

Едва уловимые изменения в позе нищего придали чужеземцу уверенности. Он снова сверился со своей книжечкой.

— Я желаю быть препровожденным в отель, таверну, меблированные комнаты, гостиницу, трактир, караван-сарай, — сказал он.

— Что, во все места сразу? — уточнил ошарашенный Хью.

— ? — отозвался незнакомец.

Хью почувствовал на спине взгляды зевак. Вокруг него и странного чужеземца мигом собралась небольшая толпа из торговок рыбой, ловцов моллюсков и просто прохожих.

— Слушай, есть у меня одна классная таверна на примете, — поспешно посулил он, содрогнувшись при мысли о том, что золотая монета может сейчас уплыть из его жизни.

Нет, эту монету он во чтобы то ни стало приберет, даже если всё остальное достанется Аймору. Здоровенный сундук, составляющий почти весь багаж путешественника, с виду был доверху набит золотом.

Четырехглазый опять заглянул в книжицу.

— Я желаю быть препровожденным в отель, место отдыха, трактир…

— Да, да, хорошо. Пошли быстрее, — заторопился Хью и, подхватив один из узелков приезжего, быстро зашагал прочь.

Незнакомец после секундного колебания последовал за ним.

В голове Хью одна за другой проносились мысли. То, что ему так легко удалось заманить приезжего в «Порванный Барабан», — большая удача, и Аймор, возможно, щедро вознаградит его. Однако в новом знакомце Хью, несмотря на кажущуюся кротость, присутствовало нечто такое, отчего попрошайка чувствовал себя не в своей тарелке. Что ж его так тревожит? Нет, два лишних глаза — это, конечно, необычно, но не в них дело. Что-то ещё… Хью оглянулся.

Низкорослый чужеземец неторопливо шествовал по самой середине улицы, с живейшим интересом изучая окрестности.

Но вовсе не это зрелище лишило Слепого Хью дара речи.

Здоровенный деревянный сундук, который Хью в последний раз видел стоящим на набережной, следовал за своим хозяином, мягко раскачиваясь на ходу. Медленно, едва удерживаясь на внезапно ослабевших конечностях, Хью нагнулся и заглянул под сундук.

Его глазам предстали ряды маленьких ножек.

Хью осторожно выпрямился, повернулся и зашагал в сторону «Порванного Барабана».

* * *

— Странно, — заметил Аймор.

— И с собой он привез большой деревянный сундук, — добавил Калека Ва.

— Это либо купец, либо шпион, — сделал вывод Аймор, отщипывая от зажатой в руке котлеты кусок мяса и подбрасывая его в воздух.

Мясо не успело толком подлететь, как из мрака, скопившегося в углу комнаты, вынырнула чёрная тень и спикировала вниз, подхватив добычу.

— Либо купец, либо шпион, — повторил Аймор. — Лучше последнее. Шпион окупается дважды, потому что за этих негодяев неплохо платят. Мы без труда можем его сдать. А ты, Визель, что думаешь?

Сидящий напротив него вор, второй по значению в Анк-Морпорке, прикрыл свой единственный глаз и пожал плечами.

— Я проверил корабль, — сказал он. — Обычное торговое судно. Время от времени заходит на Коричневые острова. Там живут одни дикари. Они ничего не понимают в шпионаже, а купцов, полагаю, едят.

— Он чем-то смахивает на купца, — высказался Ва. — Только худой он какой-то.

За окном послышалось хлопанье крыльев. Аймор вытащил свою массивную тушу из кресла, пересёк комнату и вернулся обратно с большим вороном в руках. После того, как он отцепил от ноги ворона капсулу с письмом, птица сразу взлетела вверх и присоединилась к сородичам, затаившимся среди балок. Визель проводил её неприязненным взглядом. Вороны Аймора были чрезвычайно преданы своему хозяину — преданы до такой степени, что единственная попытка Визеля подняться до ранга величайшего вора в Анк-Морпорке стоила ему, правой руке Аймора, левого глаза. Слава богам, не жизни. Аймор никогда не держал зла на амбициозных людей.

— Б12, — констатировал Аймор, отбрасывая в сторону миниатюрную склянку и разворачивая вытащенную оттуда крошечную записку.

— Кошка Горрин, — автоматически отозвался Визель. — Дежурит на посту в Храме Мелких Богов, на вершине сигнальной башни.

— Он сообщает, что Хью отвёл нашего чужестранца в «Порванный Барабан». Что ж, неплохо. Пузан — наш… друг, не так ли?

— Именно, — кивнул Визель. — Он понимает, что хорошо для его кошелька, а что не очень.

— Одним из его клиентов был этот твой Горрин, — довольно продолжал Аймор. — Потому что он пишет о ящике с ногами, если я правильно разобрал его каракули.

Поверх края бумаги он взглянул на Визеля.

Одноглазый вор отвернулся.

— Его накажут, — равнодушно сказал он.

Ва посмотрел на облаченную в чёрное фигуру, которая расположилась в кресле с непринужденностью пумы, разлёгшейся на ветке в джунглях Краеземелья. Похоже, Горрин с крыши Храма Мелких Богов скоро присоединится к этой божественной мелюзге в многочисленных измерениях Того Света. А он задолжал Калеке Ва три медяка.

Аймор скомкал записку и швырнул в угол.

— Надо будет заглянуть в «Барабан». Чуточку попозже. Заодно отведаем тамошнего пива, которое так влечёт твоих людей, Визель.

Одноглазый ничего не ответил. Иногда ему казалось, что уж лучше быть запоротым до смерти надушенными шнурками от башмаков, чем состоять у Аймора правой рукой.

* * *

Двуединый город Анк-Морпорк, первый по значению из городов, лежащих у Круглого моря, был, само собой разумеется, пристанищем для огромного количества банд, воровских гильдий, синдикатов и других подобных организаций. Данное обстоятельство являлось одной из причин его процветания. Большая часть бедного люда, ютившегося в лабиринте переулков Морпорка, пополняла свои скромные доходы, оказывая те или иные мелкие услуги какой-нибудь из соперничающих группировок. Так вот и вышло, что к тому времени, как Хью и Двацветок вошли во двор «Порванного Барабана», главари многих банд уже прознали о неизвестном богатее, прибывшем в город. Донесения некоторых наиболее наблюдательных шпиков включали в себя описания книжечки, которая подсказывает чужеземцу нужные слова, и сундука, который ходит сам по себе. Однако на эти детали никто не обратил внимания. Ни один волшебник, способный на подобное волшебство, за милю не подойдет к морпоркским докам.

То был час, когда большинство горожан либо поднимались с постелей, либо как раз собирались укладываться спать, поэтому лишь немногие из завсегдатаев «Барабана» могли наблюдать то, как Двацветок спускается по лестнице в таверну. Когда же следом за чужеземцем появился Сундук и уверенно заковылял вниз по ступенькам, все клиенты, сидящие за грубыми деревянными столами, как один подозрительно покосились на свою выпивку.

Пузан как раз шпынял троллёнка, подметавшего зал, когда вся троица прошествовала мимо.

— Это ещё что, язви вас в корень, такое? — поинтересовался хозяин.

— Ты только не распространяйся никому, ладно? — прошипел Хью.

Двацветок принялся листать свою книжечку.

— Чего это он делает? — осведомился Пузан, скрестив руки на груди.

— Она подсказывает ему, что надо отвечать. Я понимаю, это, конечно, звучит глупо, но… — пробормотал Хью.

— Как может книжка подсказывать человеку, что ему говорить?

— Я желаю место, комнату, номер, меблированную комнату, полный пансион, чисто ли у вас? комнату с видом, сколько вы берете за ночь? — на одном дыхании выпалил Двацветок.

Пузан посмотрел на Хью. Попрошайка пожал плечами.

— У него денег как грязи, — пояснил он.

— Тогда скажи ему, что за ночь я беру три медяка. Но эту Хреновину придется поставить в конюшню.

— ? — спросил незнакомец.

Пузан поднял вверх три жирных багровых пальца, и лицо приезжего сразу просияло пониманием. Он запустил руку в кошелёк и выложил на ладонь Пузана три больших золотых кругляша.

Трактирщик, выпучив глаза, уставился на монеты. Сумма примерно в четыре раза превышала стоимость «Порванного Барабана», включая прислугу. Он перевёл взгляд на Хью, но понял, что от попрошайки ему помощи не дождаться. Пузан снова посмотрел на чужестранца. Сглотнул.

— Да, — наконец пропищал он неестественно тонким голоском. — Плюс питание. Э-э-э… Ну, вы меня понимаете? Пища. Вы едите. Нет?

Он воспроизвел соответствующие движения.

— Писча? — переспросил приезжий.

— Ага, — согласился Пузан, начиная обливаться потом. — Ты в книжечку-то загляни…

Чужестранец открыл свой талмуд и провёл пальцем по одной из страниц. Пузан, который кое-как умел различать буквы, краешком глаза заглянул в книжицу. Тарабарщина какая-то…

— Пи-ища, — протянул приезжий. — Да. Котлета, бефстроганов, отбивная, тушеное мясо, рагу, фрикассе, фарш, антрекот, суфле, клецки, бланманже, щербет, овсянка, колбаса, катиться колбаской, бобы и на бобах, сладости, желе, варенье. Гусиные потроха, — он послал Пузану лучезарную улыбку.

— Всё сразу? — слабым голосом уточнил трактирщик.

— Просто он так разговаривает, — объяснил Хью. — И не спрашивай меня, почему. Разговаривает, и всё тут.

Все глаза в комнате наблюдали за незнакомцем — все, за исключением тех, что принадлежали волшебнику Ринсвинду, который сидел в самом тёмном уголке и медленно потягивал из кружки разбавленное пиво.

Ринсвинд разглядывал Сундук.

А вы пока повнимательнее разглядите Ринсвинда.

Посмотрите на него. Тощий, подобно большинству волшебников, он одет в тёмно-красный балахон, по которому потускневшими блестками вышито несколько магических знаков. Кое-кто может принять его за простого ученика чародея, сбежавшего от хозяина из протеста, скуки, страха и ещё теплящегося желания женщин. Однако шею Ринсвинда украшает цепь с бронзовым октагоном, сразу выдающая выпускника Незримого Университета, высшей школы магии, чей перемещающийся в пространстве и времени трансцендентно-архитектурный комплекс находится одновременно и Там, и Тут. Выпускники этого учебного заведения обычно могут претендовать по меньшей мере на степень мага, но Ринсвинду — после одного злополучного события — пришлось покинуть Университет со знанием одного-единственного заклинания. Теперь волшебник болтался по городу, зарабатывая на жизнь своей врождённой способностью к языкам. Работать он особо не любил, но отличался живым умом и своими пронырливыми повадками напоминал смышлёного грызуна. Кроме того, он с первого взгляда мог распознать древесину груши разумной. Как раз сейчас он на неё и смотрел — смотрел и не мог поверить своим глазам.

Архимаг, приложив величайшие усилия и затратив огромное количество времени, мог надеяться в конечном итоге заполучить небольшой посох, сделанный из груши разумной. Это редкое дерево растет только там, где в древности водилась магия, поэтому даже во всех городах Круглого моря не найдется двух посохов из груши разумной. Что же касается огромного сундука… Ринсвинд провёл в уме быстрые подсчеты и пришел к выводу, что, даже если бы сундук был до отказа набит звёздными опалами и кусками золотоносной руды, всё равно его содержимое не стоило бы и десятой части его содержащего. На лбу волшебника запульсировала нервная жилка.

Ринсвинд поднялся на ноги и направился к троице у стойки.

— Могу я чем-нибудь помочь? — осведомился он.

— Отвали, Ринсвинд, — рявкнул Пузан.

— Я всего-навсего подумал, что, может, стоит обратиться к этому господину на его родном языке, — мягко предложил волшебник.

— Он прекрасно обходится без твоей помощи, — парировал трактирщик, но всё же отступил.

Ринсвинд вежливо улыбнулся чужестранцу и произнёс пару фраз по-химерски. Он гордился тем, что бегло говорит на химерском, но чужеземец лишь удивлённо поглядел на него.

— Ничего у тебя не выйдет, — знающе покачал головой Хью. — Видишь ли, всё дело в этой книжонке. Она советует ему, что сказать. Колдовство, одно слово.

Ринсвинд перешел на высоко-борогравийский, затем на ванглемешт, сумтри и даже на чёрно-оругуйский язык, в котором нет ни одного существительного и только одно прилагательное, да и то неприличное. Каждая попытка была встречена вежливым непониманием. Отчаявшись, Ринсвинд решил испробовать язык варваров Троба, и тут лицо маленького чужестранца расплылось в довольной улыбке.

— Ну наконец-то! — воскликнул он. — Мой добрый друг! Это замечательно!^[2]

— О чём это вы? — подозрительно осведомился Пузан.

— Что сказал трактирщик? — поинтересовался приезжий.

Ринсвинд сглотнул.

— Пузан, — сказал он, — чужеземец просит принести две кружки твоего лучшего эля.

— Ты понимаешь его?

— О, конечно.

— Скажи ему… скажи, что мы очень рады его прибытию. И скажи, что еда стоит… э-э… один золотой.

На какое-то мгновение лицо Пузана напряглось — словно некая ожесточенная внутренняя борьба происходила в трактирщике, — и после секундного колебания он во внезапном порыве щедрости добавил:

— Твой завтрак я тоже включу в его счёт.

— Чужеземец, — ровным голосом сказал Ринсвинд, — если ты останешься здесь, то к ночи тебя либо зарежут, либо отравят. Только не переставай улыбаться, иначе меня постигнет та же судьба.

— Да что вы! — воскликнул приезжий, оглядываясь по сторонам. — Здесь так очаровательно! Настоящий морпоркский трактир. Знаешь, я так много о них слышал. Ты посмотри, какие своеобразные старые балки. И такие солидные…

Ринсвинд быстро глянул вокруг себя на тот случай, если утечка магии из расположенного за рекой Квартала Волшебников вдруг перенесла их в какое-то другое место. Но нет, всё тот же зал «Барабана» — покрытые пятнами копоти стены; пол, устланный гниющим тростником, поверх которого валяются трупики безымянных жучков; прокисшее пиво, которое не столько покупалось, сколько бралось напрокат. Ринсвинд попробовал примерить этот образ к слову «своеобразный» или, скорее, к его ближайшему тробскому эквиваленту, звучащему как «эта приятная странность конструкции, встречающаяся в коралловых домиках, поедающих губки пигмеев с полуострова Орохаи».

Его разум не выдержал подобного сравнения.

— Меня зовут Двацветок, — продолжал гость, протягивая руку.

Трое его собеседников инстинктивно опустили глаза, чтобы проверить, нет ли в ней монетки.

— Рад познакомиться, — ответил Ринсвинд. — Я Ринсвинд. Послушай, я не шучу. Это настоящий притон.

— Прекрасно! Сюда-то я и хотел попасть!

— Не понял.

— Что это за жидкость в кружках?

— Это? Пиво. Спасибо, Пузан. Да. Пиво. Ну… Пиво, в общем.

— А, этот столь характерный напиток. Как ты думаешь, маленькой золотой монетки хватит, чтобы заплатить за пиво? Я бы не хотел никого обидеть.

Монета уже наполовину высунулась из его кошелька.

— Аг-ха, — закашлялся Ринсвинд. — Я хочу сказать, нет, ты никого не обидишь.

— Хорошо. Значит, это притон. Ты имеешь в виду, что сюда частенько захаживают всякие герои и искатели приключений?

Ринсвинд поразмыслил над этим предположением.

— Да? — в конце концов выдавил он.

— Замечательно. Я хотел бы познакомиться с кем-нибудь из них.

Тут волшебнику пришло в голову разумное объяснение поведения чужеземца.

— А, — догадался он, — так ты приехал за наёмниками?^[3]

— О нет. Я просто хочу познакомиться с этими людьми. Чтобы, вернувшись домой, я мог похвастаться этим.

«Знакомство с клиентами „Барабана“ скорее будет означать, что ты вообще не вернешься домой, — мрачно подумал Ринсвинд. — Разве что ты живешь ниже по течению и твой труп случайно пронесёт мимо».

— И откуда же ты родом? — поинтересовался Ринсвинд.

Тем временем, Пузан тихонько ускользнул в одну из задних комнат. Хью с подозрением наблюдал за беседой из-за ближайшего столика.

— Ты когда-нибудь слышал о городе под названием Бес Пеларгик?

— Ну, я в Тробе пробыл очень недолго. Так, заглянул проездом…

— О, это не в Тробе. Я говорю на этом языке, потому что в наши порты заходит множество тробских кораблей. Бес Пеларгик — это главный морской порт Агатовой империи.

— Боюсь, никогда о такой не слышал.

Двацветок приподнял брови.

— Правда? Она довольно-таки большая. До неё примерно неделя ходу от Коричневых островов. Плыви по вращению и вскоре наткнешься на нее. Эй, что с тобой?

Чужеземец торопливо обежал вокруг стола и вежливо постучал судорожно кашляющего волшебника по спине.

Противовесный континент!

* * *

За три улицы от трактира старик бросил в кислоту монету и осторожно покачал блюдце. Пузан с нетерпением взирал на происходящее — ему было не по себе в этой комнате, которая вся пропиталась вонючим дымом из чанов и булькающих реторт. Стены помещения были сплошь заставлены полками, на которых виднелись неясные очертания неведомых вещиц, наводящих на мысли о черепах и чучелах небывалых монстров.

— Ну? — требовательно спросил трактирщик.

— В таком деле торопиться нельзя, — брюзгливо отозвался старый алхимик. — Проверка времени требует. Ага!

Он подтолкнул блюдечко пальцем. Монету затянул водоворот зелёных красок. Понаблюдав за реакцией, алхимик проделал какие-то расчёты на обрывке пергамента.

— Исключительно интересно, — наконец заявил он.

— Она настоящая?

— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под этим словом, — поджал губы старик. — Если ты хочешь узнать, равняется ли она, к примеру, пятидесяти долларам, то я тебе отвечу, что нет, не равняется.

— Так я и знал! — возопил трактирщик и ринулся к дверям.

— Видимо, я не совсем ясно выразился… — крикнул вслед алхимик.

Пузан сердито повернулся к нему.

— Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли, за долгие годы наши деньги стали… разбавленными, что ли? В обычной монете золота содержится лишь четыре части, а остальные восемь частей составляют серебро, медь и так далее.

— Ну и что с того?

— Я сказал, что эта монета не такая, как наши. Это чистое золото.

После того как Пузан рысью выбежал из комнаты, алхимик некоторое время разглядывал потолок. Затем он достал крошечный клочок тонкого пергамента, разыскал в куче хлама на рабочем столе перо и написал очень короткую записку. После чего, подойдя к клеткам с белыми голубями, чёрными петухами и прочими подопытными экземплярами, он вытащил гладкую, лоснящуюся крысу, засунул свёрнутую записку в маленькую бутылочку, привязанную к задней ноге зверька, и выпустил животное на свободу.

Крыса ткнулась носом в пол и исчезла в норе у дальней стены.

Примерно в это же самое время одна гадалка, славящаяся никогда не сбывающимися предсказаниями и живущая на другом конце квартала, случайно заглянула в свою магическую чашу и испустила тихий вопль. Всего лишь за один час провидица продала все драгоценности, различные волшебные приспособления, большую часть одежды и прочие пожитки, которые нельзя было увезти на самой быстрой лошади, какую она только смогла достать. Тот факт, что немного погодя, когда дом рухнул в пламени, сама гадалка погибла под случайной лавиной в Морпоркских горах, доказывает, что у Смерти тоже есть чувство юмора.

Опять-таки примерно в то же время, когда почтовая крыса исчезла в лабиринте ходов под городом и, безошибочно следуя древнему инстинкту, заторопилась к своей цели, патриций Анк-Морпорка взял в руки письма, доставленные прилетевшим утром альбатросом, ещё раз задумчиво посмотрел на верхнее из них и вызвал к себе главного шпиона.

А в «Порванном Барабане» Ринсвинд с раскрытым ртом внимал рассказу Двацветка.

— Так что я решил увидеть ваш город своими глазами, — повествовал маленький чужестранец. — На это ушли все сбережения, которые я накопил за восемь лет. Но моё путешествие стоит каждого полурайну. Я хочу сказать, наконец-то я очутился здесь. В Анк-Морпорке. В двуедином городе, прославленном в песнях и сагах. На улицах, знававших поступь Хэрика Белого Клинка, Хруна-Варвара, Бравда из Пупземелья и Хорька… Знаешь, здесь всё именно так, как я себе представлял.

Лицо Ринсвинда являло собой маску, изображавшую зачарованный ужас.

— Я уже не мог выносить жизнь в Бес Пеларгике, — безмятежно продолжал Двацветок. — Сидеть целый день за конторкой, складывать колонки циферок, не ждать от будущего ничего, кроме пенсии… где ж тут романтика? Двацветок, сказал я себе, сейчас или никогда. Зачем слушать чужие истории? Ты сам можешь поехать туда. Хватит слоняться вокруг доков и подслушивать матросские байки. Одним словом, я составил себе разговорник и купил билет на ближайшее судно, следующее к Коричневым островам.

— И ты не взял с собой никакой охраны? — пробормотал Ринсвинд.

— А зачем? Что у меня красть?

Ринсвинд кашлянул.

— У тебя есть… э-э… золото, — намекнул он.

— И двух тысяч райну не наберётся. Этого только-только хватит, чтоб не помереть с голоду пару-другую месяцев. У меня дома. Здесь, наверное, на эти деньги можно прожить подольше.

— Райну — это такая большая золотая монета? — уточнил Ринсвинд.

— Ага. — Двацветок обеспокоено посмотрел на волшебника поверх своих странных зрительных линз. — Как, по-твоему, две тысячи — это приличная сумма?

— Аг-ха, — прохрипел Ринсвинд. — Я хочу сказать, да, приличная.

— Вот и здорово.

— Гм, а в Агатовой империи все такие богатые, как ты?

— Я? Богатый? Помилуйте меня боги, да с чего ты это взял? Я всего-навсего бедный клерк! Как ты думаешь, я не слишком много заплатил трактирщику? — вдруг забеспокоился Двацветок.

— Э-э, он мог бы удовольствоваться и меньшим, — предположил Ринсвинд.

— Ладно, в следующий раз буду умнее. Вижу, мне многому предстоит научиться. Кстати, Ринсвинд, мне в голову пришла одна идейка… Ты случаем не согласишься поступить ко мне на службу в качестве… гм, не знаю, вероятно, в данных обстоятельствах эту должность можно назвать «гидом»? Я могу платить тебе один райну в день.

Ринсвинд открыл рот, чтобы ответить, но почувствовал, что слова застряли в горле и явно не торопятся выходить в мир, который быстро сходит с ума. Двацветок залился краской.

— Я тебя обидел, — заметил он. — С моей стороны было дерзостью просить об этом такого профессионала, как ты. У тебя наверняка множество проектов, которые ждут своего воплощения. Какое-нибудь высокое волшебство…

— Да нет, — слабо пискнул Ринсвинд. — Как раз сейчас я свободен. Райну, говоришь? Один райну в день. Каждый день?

— Наверное, в сложившихся обстоятельствах мне следует предложить тебе полтора райну. Плюс, конечно, все издержки.

Волшебник, совершив невозможное, овладел собой.

— Подойдет, — кивнул он. — Я согласен.

Двацветок достал из сумки большую золотую кругляху, взглянул на неё и положил обратно. Ринсвинду не удалось рассмотреть её как следует.

— Думаю, — сказал турист, — что сейчас мне не помешает немного отдохнуть. Путешествие было долгим. Надеюсь, ты сможешь вернуться сюда в полдень, и мы тогда осмотрим город?

— Замётано.

— Тогда, пожалуйста, будь так добр, попроси трактирщика, чтобы он показал мне мою комнату.

Ринсвинд выполнил это поручение и проводил взглядом нервничающего Пузана, который, примчавшись галопом из задней комнаты, повел гостя вверх по деревянной лестнице, расположенной сразу за стойкой. Спустя несколько секунд Сундук тоже поднялся на ноги и затопал следом за хозяином.

Волшебник опустил глаза и уставился на шесть больших монет у себя на ладони. Двацветок настоял на том, чтобы заплатить ему за первые четыре дня вперёд.

Хью кивнул и ободряюще улыбнулся. Ринсвинд тихонько рыкнул на него.

В бытность студентом-волшебником Ринсвинд никогда не получал высоких оценок по предвидению, но сейчас в его голове запульсировали дотоле не использованные цепи, и будущее предстало перед ним так явственно, словно было вытатуировано яркими красками на его зрачках. Меж лопатками у Ринсвинда засвербило. Он понимал, что благоразумнее всего будет купить лошадь. Это должна быть быстрая лошадь — и дорогая. Однако из его знакомых барышников никто не сможет дать сдачу с целой унции золота. Таких богачей среди приятелей Ринсвинда просто не было.

Остальные пять монет помогут ему открыть какое-нибудь выгодное дело на безопасном расстоянии отсюда. Двухсот миль вполне достаточно. Это было бы благоразумно.

Но что же будет с Двацветком, который останется один-одинёшенек в городе, где даже тараканы за милю чуют золото? Нужно быть настоящим подонком, чтобы бросить беднягу здесь.

* * *

Патриций Анк-Морпорка улыбнулся одними губами.

— Пупсторонние ворота, говоришь? — пробормотал он.

Капитан стражи лихо козырнул.

— Так точно, повелитель. Пришлось пристрелить лошадь, иначе этот гад отказывался останавливаться.

— И вот ты здесь. Прямой путь ты избрал, — отметил патриций, глядя на Ринсвинда. — Что скажешь в своё оправдание?

Ходили слухи, что целое крыло дворца патриция заполнено клерками, которые днями напролет сопоставляют и уточняют информацию, собранную высоко организованной шпионской сетью их повелителя. Ринсвинд никогда не подвергал сомнению эти слухи. Он взглянул в сторону балкона, тянущегося вдоль одной из стен аудиенц-зала. Резкий бросок, ловкий прыжок — и пучок арбалетных стрел в спину. Он содрогнулся.

Патриций пристроил подбородок на унизанной кольцами руке и уставился на волшебника маленькими и жёсткими, как бусинки, глазками.

— Так, посмотрим, — сказал он. — Клятвопреступление, кража лошади, ввод в обращение фальшивых монет — да, думаю, Арена заждалась тебя, Ринсвинд.

Ну, это уж слишком…

— Я не крал лошадь! Я честно её купил!

— На фальшивые деньги. Видишь ли, с формальной точки зрения это кража.

— Но эти райну сделаны из чистого золота!

— Райну? — Патриций покрутил одну из монет в пальцах. — Значит, вот как они называются? Интересно. Но, как ты сам заметил, они не больно-то похожи на доллары…

— Ну разумеется…

— Ага! Сам признался!

Ринсвинд открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и сжал губы.

— Вот именно. И ко всему, естественно, добавляется моральное оскорбление, сопутствующее трусливому предательству. Ты предал гостя наших берегов. Стыдись, Ринсвинд!

Патриций неопределенно махнул рукой. Стражники, стоявшие у Ринсвинда за спиной, отступили, а их капитан сделал несколько шагов вправо. Ринсвинд внезапно почувствовал себя очень одиноким.

Говорят, когда должен умереть волшебник, Смерть приходит за ним лично (здесь не мешало бы заметить, что на Диске Смерть — мужского рода), вместо того чтобы возложить исполнение этой обязанности на кого-нибудь из своих подчинённых, вроде Чумы или Глада, как оно обычно бывает. Ринсвинд нервно оглянулся, ожидая увидеть высокую фигуру в черном^[4].

Что за тень мелькнула там, в углу?

— Но я могу проявить милосердие, — добавил патриций.

Тень испарилась. Ринсвинд поднял глаза, и на его лице отразилась безумная надежда.

— Да? — выдохнул он.

Патриций снова махнул рукой. Стражники быстренько покинули залу. Оставшись наедине с верховным правителем двоединого города, Ринсвинд немного пожалел, что они ушли.

— Подойди сюда, Ринсвинд, — поманил патриций и указал на вазу со сладостями, стоящую на невысоком ониксовом столике рядом с троном. — Засахаренную медузу не желаешь?

— М-м-м, — протянул Ринсвинд. — Нет, пожалуй.

— А теперь я хочу, чтобы ты очень внимательно выслушал то, что я тебе скажу, — дружелюбно произнёс патриций. — Иначе ты умрёшь. Очень интересным манером. Не сразу. И пожалуйста, прекрати ерзать. Поскольку ты где-то в чём-то волшебник, тебе, конечно, известно, что мы живем в мире, имеющем, так сказать, форму диска? И что, по слухам, у дальнего края существует континент, который, несмотря на небольшие размеры, равен по массе всем мощным пластам земли в нашем полукружии? Согласно древней легенде, это объясняется тем, что в значительной степени он состоит из золота. Ты знал об этом?

Ринсвинд кивнул. Кто ж не слышал о Противовесном континенте? Некоторые моряки даже верили в эти детские сказки и отправлялись на его поиски. Судьба таких путешественников была проста: либо они возвращались с пустыми руками, либо не возвращались вовсе. Должно быть, попадали в пасть к гигантским черепахам, как считали серьезно настроенные мореплаватели. Потому что Противовесный континент был не более чем радужным мифом.

— На самом деле этот континент существует, — продолжал патриций. — Хоть он и не состоит из золота, этот металл довольно распространен в тех краях. Большая часть массы континента приходится на долю обширных залежей октирона, расположенных глубоко в земной коре. И для такого проницательного ума, как твой, должно быть очевидным, что существование Противовесного континента представляет смертельную угрозу для нашего народа… — Он остановился, глядя в раскрытый рот Ринсвинда. Вздохнул. — Ты уверен, что следишь за моими рассуждениями? — уточнил он.

— Аг-ха, — кашлянул Ринсвинд, сглотнул и провёл языком по губам. — То есть да. Я имею в виду… ну, в общем, золото…

— Понятно, — ласково кивнул патриций. — Возможно, ты считаешь, что стоило бы отправиться на Противовесный континент и привезти оттуда целый корабль золота?

Ринсвинд заподозрил какой-то подвох.

— Да? — рискнул он.

— Тогда представь себе, что у каждого человека на берегах Круглого моря появится собственная гора золота. Хорошо это будет или плохо? И что случится потом? Подумай как следует.

Ринсвинд наморщил лоб и подумал.

— Мы все станем богатыми.

Температура в помещении резко понизилась. Очевидно, предположение Ринсвинда оказалось неверным.

— Что ж, могу сказать тебе, Ринсвинд, что между правителями Круглого моря и императором так называемой Агатовой империи существуют некие связи, — продолжал патриций. — Только связи эти весьма тонки. Нас с империей почти ничего не связывает. То, что есть у нас, им не нужно, а то, что имеется у них, мы не можем себе позволить. Это очень старая империя, Ринсвинд. Старая, хитрая, жестокая и очень-очень богатая. Так что лишь время от времени мы обмениваемся скупыми посланиями. С помощью альбатросовой почты. И одно такое письмо пришло сегодня утром. Некий подданный императора вбил себе в голову посетить наш город. Похоже, им всецело завладела мечта побывать у нас. Только сумасшедший согласится снести все тяготы путешествия по Заворотному океану ради того, чтобы всего-навсего посмотреть на какой-то там городишко. И тем не менее. Он высадился сегодня утром. Он мог бы встретить великого героя, искуснейшего из воров или выдающегося ученого мудреца. Но он встретил тебя. Мало того, нанял тебя гидом. И ты, Ринсвинд, станешь у этого зрителя гидом. Ты позаботишься о том, чтобы Двацветок вернулся домой под огромным впечатлением от нашей небольшой родины. Ну, что ты на это скажешь?

— Э-э, спасибо, ваша милость, — обречённо промямлил Ринсвинд.

— Однако есть ещё одно обстоятельство. Очень не хотелось бы, чтобы с нашим маленьким гостем случилось что-нибудь непредвиденное. Да помилуют нас боги, если он, к примеру, случайно умрёт. Это будет бедствием для всей нашей страны, поскольку агатовый император заботится о своих подданных и может стереть нас с Диска одним мановением руки. Простым мановением. А что тогда будет с тобой, Ринсвинд?… Мы не станем дожидаться прибытия огромного наёмного флота Агатовой империи. Эти несколько недель мои слуги будут вплотную заниматься твоей персоной в надежде, что мстительные капитаны, добравшись сюда, сменят гнев на милость при виде твоего ещё шевелящегося тела. Существуют определенные заклинания, которые способны помешать жизни разлучиться с телом, как бы плохо с последним ни обращались… О, вижу по твоему лицу, что на тебя наконец-то снизошло озарение.

— Аг-ха.

— Извини, не расслышал.

— Да, ваша милость. Я, э-э, обо всём позабочусь, то есть постараюсь позаботиться, я хочу сказать, попробую приглядеть за ним и прослежу, чтобы он не попал в беду.

«После чего мне можно будет наниматься жонглировать снежками в преисподней. Думаю, у меня получится», — горько проговорил он внутри своего черепа.

— Грандиозно! Насколько мне известно, между тобой и Двацветком уже установились дружеские отношения. Превосходное начало. Когда он целым и невредимым вернется к себе на родину, вот увидишь, я в долгу не останусь. Скорее всего, я даже сниму с тебя обвинения. Спасибо, Ринсвинд. Можешь идти.

Ринсвинд решил не заикаться о том, чтобы ему вернули оставшиеся пять райну. Он осторожно попятился.

— Да, вот ещё что, — спохватился патриций в тот момент, когда волшебник нащупал дверную ручку.

— Слушаю, о повелитель, — с замиранием сердца отозвался Ринсвинд.

— Надеюсь, ты не станешь помышлять о том, чтобы ускользнуть от своих обязанностей и сбежать из города. По-моему, ты прирожденный горожанин. Кроме того, можешь не сомневаться, правители остальных городов будут ознакомлены с содержанием нашего разговора ещё до наступления сумерек.

— Уверяю, ваша милость, такая мысль и в голову мне не приходила.

— Неужели? Тогда на твоем месте я подал бы на своё лицо в суд. За клевету.

Ринсвинд со всех ног помчался в «Порванный Барабан» и подоспел как раз вовремя, чтобы столкнуться с человеком, который решил выйти из трактира спиной вперед и очень быстро. Торопливость незнакомца отчасти объяснялась торчавшим у него в груди копьём. Издав горлом громкий булькающий звук, неудачливый клиент «Барабана» свалился к ногам волшебника.

Ринсвинд осторожно заглянул в дверь и тут же отдернулся обратно, когда мимо него, словно куропатка, просвистел тяжёлый метательный топорик.

Второй осторожный взгляд подсказал Ринсвинду, что никто в него специально не целился. В тёмном помещении «Барабана» кипел настоящий махач, многие из участников которого уже пребывали в расчленённом виде — в этом Ринсвинд убедился с третьего взгляда, внимательно изучив окрестности поля боя. Ринсвинд шарахнулся от брошенной наудачу табуретки, которая, пролетев мимо, разлетелась в щепки на другой стороне улицы. Пропустив очередной летящий объект, Ринсвинд ринулся внутрь.

Благодаря тёмному балахону, который стал ещё темнее от постоянной носки и нерегулярной стирки, Ринсвинд без труда проник в трактир. В клокочущем мраке никто и не заметил неясную тень, которая шмыгала от столика к столику. В какой-то момент один из дерущихся, пошатнувшись, шагнул назад и наступил на что-то, смахивающее на пальцы. Порядочное количество чего-то, похожего на зубы, впилось ему в лодыжку. Драчун дико заорал и на мгновение отвлекся — секундной растерянности вполне хватило, чтобы шпага, выброшенная вперед его удивлённым противником, проткнула растяпу насквозь, насадив его как на вертел.

Ринсвинд, посасывая ободранную руку, на полусогнутых добрался до лестницы. В перила над его головой с глухим стуком воткнулась арбалетная стрела, и волшебник тихонько заскулил.

По ступенькам он взлетел на одном дыхании, стараясь не думать о том, что следующий выстрел попадет в цель.

Наверху, в коридоре, он выпрямился. Жадно хватая ртом воздух, Ринсвинд огляделся по сторонам и обнаружил, что весь пол вокруг усеян трупами. Какой-то чернобородый здоровяк, сжимающий в руке окровавленный меч, дергал за дверную ручку одной из комнат.

— Эй! — взвизгнул Ринсвинд.

Здоровяк обернулся. Почти автоматическим движением он вытащил из-за перевязи короткий нож и метнул его в волшебника. Тот быстро пригнулся. Сзади раздался короткий вскрик, и целившийся в Ринсвинда стрелок выронил арбалет, схватившись за горло.

А чернобородый уже тянулся за другим ножом. Ринсвинд дико заозирался по сторонам, после чего, внаглую импровизируя, встал в чародейственную позу.

Вскинув руки, Ринсвинд проорал:

— Асонити! Кайорача! Безлблор!

Чернобородый замешкался, и его глаза нервно забегали по сторонам в ожидании чуда. Догадка, что чуда, скорее всего, не случится, осенила здоровяка в тот самый момент, когда Ринсвинд, неистовым вихрем промчавшись по коридору, лягнул его прямо в пах.

Пока соперник орал и хватался за раненые достоинства, волшебник проворно юркнул в комнату, захлопнул за собой дверь и, задыхаясь, привалился к ней спиной.

Внутри было тихо. На низеньком ложе мирным сном спал Двацветок. А у подножия кровати стоял Сундук.

Ринсвинд по инерции сделал несколько шагов — алчность влекла его вперед как на колесиках. Сундук был открыт. Внутри лежали мешочки, и в одном из них Ринсвинд углядел блеск золота. На мгновение жадность взяла верх над осмотрительностью, и волшебник осторожно протянул руку… но что толку? Ему всё равно не суждено насладиться властью золота. Он неохотно убрал руку и, к своему удивлению, увидел, что откинутая крышка Сундука еле заметно затрепетала. Вроде бы она слегка изменила положение, словно её качнуло сквозняком…

Ринсвинд посмотрел на свои пальцы, потом на крышку. Она выглядела тяжелой и была окована медными полосами. Вряд ли её так легко захлопнуть.

Да и сквозняка никакого нет.

— Ринсвинд!

Двацветок спрыгнул с кровати. Волшебник отскочил назад, выдавливая на лицо улыбку.

— Дружище, ты как раз вовремя! Мы только пообедаем, а потом ты наверняка предложишь мне великолепную программу на сегодняшний день!

— Э-э…

— Вот и замечательно!

Ринсвинд сделал глубокий вдох.

— Послушай, — с отчаянием в голосе сказал он, — давай поедим где-нибудь в другом месте. Здесь внизу небольшая драчка случилась.

— Трактирная потасовка? Почему же ты меня не разбудил?

— Ну, видишь ли, я… Что?!!

— Ринсвинд, мне казалось, что сегодня утром я достаточно ясно выразился. Я хочу увидеть подлинную морпоркскую жизнь — рынок рабов, Шлюшьи Ямы, Храм Мелких Богов, Гильдию Попрошаек… и настоящую трактирную потасовку. — Вдруг в голосе Двацветка зазвучало подозрение. — У вас ведь такое случается? Ну, когда люди раскачиваются на люстрах, фехтуют на столах. Как раз в подобного рода потасовках обожают принимать участие Хрун-Варвар и Хорек. Как ты не понимаешь, это же так волнующе!

Ринсвинд тяжело опустился на кровать.

— Ты в самом деле хочешь увидеть драку? — спросил он.

— Да. А что в этом плохого?

— Ну, во-первых, посторонних в драках имеют свойство калечить.

— О, я ж не предлагаю участвовать в ней. Я просто хочу взглянуть на потасовку со стороны. Хочу посмотреть на ваших знаменитых героев. Они ведь у вас есть? Надеюсь, это не выдумки портовых сплетников? — Теперь, к удивлению волшебника, голос Двацветка звучал почти умоляюще.

— О да. Героев у нас хватает, — торопливо подтвердил Ринсвинд.

Он нарисовал в уме образы нескольких таких героев и передернулся.

Все герои Круглого моря рано или поздно заглядывали в Анк-Морпорк. Большинство из них были выходцами из варварских племён, обитающих ближе к промерзшему насквозь Пупу. Эти племена выращивали своих героев вроде как на экспорт. Почти у каждого такого воителя имелся волшебный меч весьма грубой ковки, необузданные гармоники которого, распространяясь по тонкому плану, сводили на нет все точные эксперименты в области прикладного волшебства. Однако лично Ринсвинд против этого ничего не имел — героев он невзлюбил совсем по другой причине. Он прекрасно понимал, что в магии он — ноль без палочки, и его ничуть не волновал тот факт, что простого появления героя у городских ворот было достаточно, чтобы по всему Кварталу Волшебников начали лопаться реторты и материализоваться демоны. Нет, что ему не нравилось в героях, так это их обыкновение быть самоубийственно мрачными в трезвом виде и человекоубийственно буйными в пьяном. К тому же, героев было чересчур много. На некоторых наиболее прославленных и подвигообильных территориях в разгар сезона царило настоящее столпотворение. Поговаривали о том, что пора бы вывесить расписание явки героев на место свершения подвига.

Ринсвинд почесал нос. Единственными героями, для которых у него всегда находилось время, были Бравд и Хорек — правда, на данный момент эта парочка в городе отсутствовала. Они да ещё Хрун-Варвар, который, согласно стандартам Пупземелья, считался чуть ли не академиком, поскольку умел думать, не шевеля при этом губами. Хрун, по слухам, бродил сейчас где-то по вращению от города.

— Послушай, — сказал наконец волшебник. — А ты вообще встречался когда-нибудь с варварами?

Двацветок отрицательно покачал головой.

— Этого я и боялся, — вздохнул Ринсвинд. — Видишь ли, они…

С улицы послышался топот бегущих ног. Внизу раздался дружный рёв голосов — судя по всему, прибыли свежие силы. Последовала какая-то кутерьма на лестнице. Дверь распахнулась прежде, чем Ринсвинд успел собраться с мыслями и выпрыгнуть в окно.

Он ожидал увидеть обезумевшего от жадности и крови грабителя, но вместо этого обнаружил перед собой круглую раскрасневшуюся физиономию сержанта Городской Стражи. Ринсвинд снова начал дышать. Ну конечно. Стражники всегда вели себя очень осторожно и в потасовку раньше времени не вмешивались — дрались они только тогда, когда численный перевес находился на их стороне. Кроме того, бывшим стражникам платили пенсию, так что на эту работу нанимались осторожные, вдумчивые люди.

Сержант свирепо зыркнул на Ринсвинда, а затем с интересом вгляделся в Двацветка.

— Значит, здесь всё в порядке? — спросил он.

— О, всё замечательно, — откликнулся Ринсвинд. — А вас, видно, задержали неотложные дела?

Сержант пропустил его насмешку мимо ушей.

— Стало быть, это и есть тот самый чужеземец? — уточнил он.

— Мы как раз собирались уходить, — быстро сказал Ринсвинд и перешёл на тробский язык. — Двацветок, думаю, нам следует пообедать в каком-нибудь другом трактире. Мне известна пара местечек…

Он собрал весь апломб, на какой только был способен, и важно прошествовал в коридор. Двацветок последовал за ним. За их спинами сержант издал странный полузадушенный хрип — прямо на его глазах Сундук захлопнул крышку, поднялся на ножки и, потянувшись, отправился догонять хозяина.

Внизу стража вытаскивала из комнаты трупы. Уцелевших не было. Стражники позаботились об этом, предоставив всем выжившим возможность удрать через заднюю дверь — искусный компромисс между осторожностью и справедливостью, который выгоден всем заинтересованным сторонам.

— Что это за люди? — поинтересовался Двацветок.

— Ну, знаешь ли… Люди какие-то, — ответил Ринсвинд. Но прежде, чем он успел захлопнуть рот, некая часть его мозга, которой явно нечего было делать, захватила контроль над его языком и добавила: — Вообще-то, это герои.

— Да ну?

Если ваша нога увязла в Серых Миазмах Х'рулла, лучше не мучаться, а шагнуть в топи второй ногой и благополучно пойти ко дну. Ринсвинда понесло.

— Говорю тебе, этого зовут Эриг Силавруке, того — Черныш Зенелл…

— А Хрун-Варвар здесь? — спросил Двацветок, с энтузиазмом вертя головой.

Ринсвинд глубоко вздохнул.

— Да, вон он, у нас за спиной, — сказал он.

Эта ложь была настолько чудовищной, что расходящиеся от неё круги распространились по одному из нижних тонких планов и дошли аж до Квартала Волшебников, расположенного за рекой. Там, натолкнувшись на постоянно витающую над кварталом завесу чародейской силы, круги лжи набрали ужасающую скорость и отразились прямо за Круглое море. Одна гармоника дошла до самого Хруна, который в тот момент рубился с парочкой гноллей на узенькой тропке высоко в Кадеракских горах, и на мгновение вызвала у варвара необъяснимое смятение чувств.

Двацветок тем временем откинул крышку Сундука и торопливо вытащил на свет увесистую чёрную штуковину кубической формы.

— Фантастика! — воскликнул он. — Дома ни за что не поверят!

— О чём это он? — с сомнением спросил сержант.

— Радуется, что вы нас спасли, — пояснил Ринсвинд и искоса взглянул на чёрную коробку, приготовившись к тому, что она либо взорвется, либо начнет издавать странные музыкальные звуки.

— А-а, — протянул сержант.

Он тоже не отрываясь смотрел на коробку.

Двацветок одарил их жизнерадостной улыбкой.

— Мне хотелось бы запечатлеть это событие. На память, — сказал он. — Ринсвинд, не мог бы ты попросить героев встать вон там, у окна? Это не займет много времени. И… э-э… Ринсвинд?

— Да?

— Полагаю, тебе известно, что это такое? — прошептал ему на ушко Двацветок, встав на цыпочки.

Ринсвинд уставился на коробку. У неё имелся круглый стеклянный глаз, зияющий посредине одной из сторон, и рычажок сзади.

— Не сказал бы, — признался он.

— Это приспособление для быстрого изготовления картинок, — объяснил Двацветок. — Сравнительно недавнее изобретение. Я весьма горжусь им, но, понимаешь ли, я боюсь, что эти джентльмены станут… э-э, я имею в виду, они, может, будут… ну, вроде как возражать. Ты не мог бы разъяснить им, что к чему? Разумеется, я оплачу их потерянное время.

— В этой коробке сидит демон, который рисует картинки, — коротко перевел Ринсвинд. — Делайте, что говорит этот псих, и он даст вам золота.

Стражники нервно улыбнулись.

— Ринсвинд, я хотел бы, чтобы ты тоже был запечатлен на картинке. Вот так, прекрасно.

Двацветок вытащил уже знакомый волшебнику золотой диск, прищурившись взглянул на поверхность кругляша, потом пробормотал: «Думаю, тридцати секунд будет в самый раз», — и оживленно скомандовал:

— Улыбнитесь, пожалуйста!

— Улыбайтесь, — прохрипел Ринсвинд.

Из коробки раздалось жужжание.

— Готово.

Высоко над Диском парил второй альбатрос. Он летел так высоко, что его безумные оранжевые глазки видели весь Плоский мир — и даже все огромное, сверкающее Круглое море. К одной из ног птицы была привязана желтая почтовая капсула. Далеко внизу, невидимый за облаками альбатрос, доставивший патрицию Анк-Морпорка первое письмо, неторопливо взмахивал крыльями, возвращаясь домой.

Ринсвинд изумлённо смотрел на маленький стеклянный квадратик. Это действительно он — крошечная фигурка, совсем такая, как в жизни. Стоит на фоне группы стражников, лица которых сведены перекошенными от страха ухмылками. Толпящиеся вокруг Ринсвинда люди вытянули шеи, заглядывая ему через плечо, и загудели в бессловесном ужасе.

Ухмыляющийся Двацветок извлек из кошелька пригоршню мелких монеток по четверти райну и подмигнул волшебнику.

— У меня были похожие проблемы, когда я останавливался на Коричневых островах, — сообщил он. — Тамошние жители посчитали, что иконограф крадет у них частичку души. Это ж смех, да и только!

— Аг-ха, — отозвался Ринсвинд, а потом поскольку одного «аг-ха» было как-то маловато для поддержания разговора, добавил: — Однако, по-моему, я здесь не очень на себя похож.

— Обращаться с ним очень легко, — продолжал Двацветок, пропуская его замечание мимо ушей. — Смотри, тебе нужно всего-навсего нажать этот рычажок. Всё остальное иконограф сделает сам. Сейчас я встану вот здесь, рядом с Хруном, а ты снимешь меня на картинку.

Монеты непонятным, ведомым только золоту образом успокоили возбуждение собравшихся, и через полминуты Ринсвинд с удивлением обнаружил, что держит в руке миниатюрный стеклянный портрет Двацветка. Маленький турист размахивал огромным зазубренным мечом и улыбался так, словно сбылись все его мечты.

Они пообедали в небольшой харчевне рядом с Медным мостом; Сундук всё это время просидел под столом. Еда и вино, значительно превосходящие по качеству то, чем обычно довольствовался Ринсвинд, помогли волшебнику отчасти расслабиться. Всё не так уж и плохо, решил он. Чуть-чуть изобретательности, немножко смекалки — вот и всё, что нужно.

Двацветок, казалось, тоже о чём-то размышлял.

— Видно, трактирные потасовки довольно обычная вещь в этих краях… — задумчиво глядя в кубок, сказал он.

— О, очень даже обычная.

— И, наверное, постоянно страдает меблировка, бьётся утварь?

— Мебли… а, понял. Ты имеешь в виду лавки и всё такое прочее. Да, скорее всего.

— Это, должно быть, очень огорчает трактирщиков?

— Я как-то никогда об этом не думал. По-моему, это их профессиональный риск.

Двацветок задумчиво посмотрел на волшебника.

— Здесь я, возможно, смогу помочь, — сообщил он. — Риск — это моё ремесло. Послушай, тебе не кажется, что эта пища чуть-чуть жирновата?

— Ты сам сказал, что хочешь попробовать типичную морпоркскую еду, — напомнил Ринсвинд. — Так что ты там говорил насчёт риска?

— О, про риск я знаю всё. Это моя работа.

— Я так и думал, что ты произнёс именно эти слова. В первый раз я им тоже не поверил.

— Нет, лично я риску никогда не подвергаюсь. Пожалуй, самое захватывающее приключение в моей жизни случилось со мной, когда я опрокинул чернильницу. Нет, я оцениваю риск. Изо дня в день. Тебе известно, какова вероятность того, что в квартале Красного Треугольника в Бес Пеларгике случится пожар? Один к пятистам тридцати восьми. Это я сам сосчитал, — с оттенком гордости добавил он.

— За… — Ринсвинд попытался подавить отрыжку. — Зачем? Пр'сти.

Он подлил себе ещё вина.

— Затем, чтобы… — Двацветок внезапно умолк. — Я не могу передать это на тробском, — объяснил он. — По-моему, у тробцев нет такого слова. На моем языке это называется…

Он выдал набор чужеземных слогов.

— «Страх-и-в-ванне», — повторил Ринсвинд. — Вот чудное слово. И что оно значит?

— Ну, допустим, у тебя есть судно, гружённое, скажем, золотыми слитками. Оно может попасть в шторм или подвергнуться нападению пиратов. Ты не хочешь, чтобы это случилось, и поэтому берёшь «пол-лисы» для «страх-и-в-ванне». На основе прогнозов погоды и данных о пиратстве за последние двадцать лет я вывожу вероятность того, что груз пропадет, затем прибавляю кое-что, а потом ты платишь мне некоторую сумму, рассчитанную на основе этой вероятности…

— …И кой-чего… — подчеркнул Ринсвинд, торжественно подняв палец.

— После этого, если груз действительно пропадает, я возмещаю тебе убыток.

— Возмечтаешь?

— Плачу тебе стоимость груза, — терпеливо растолковал Двацветок.

— А, понял. Это нечто вроде пари, да?

— Пари? Ну, в чём-то похоже.

— И ты зарабатываешь деньги этим «страхом-и-в-ванне»?

— Конечно. Это даёт проценты с вкладов.

Ринсвинд, нежась в тёплом желтоватом сиянии, которым его окутало выпитое вино, попытался представить себе «страх-и-в-ванне» в терминах Круглого моря.

— П'моему, я не п'нимаю этот «страх-и-в-ванне», — твёрдо сказал он, лениво наблюдая за плывущей перед глазами обстановкой. — Вот магия — это да. Магию я п'нимаю.

Двацветок усмехнулся.

— Магия — это одно, а «отражённый шум подземного духа» — другое, — сказал он.

— Чево?

— Что?

— Што это за п'тешное слово ты сказал? — нетерпеливо переспросил Ринсвинд.

— «Отражённый шум подземного духа»?

— Никогда о таком не слышал.

Двацветок попытался объяснить.

Ринсвинд попытался понять.

* * *

Весь день они бродили по той части двуединого города, что располагалась по вращению от реки. Двацветок, на шее у которого висела на ремешке странная коробка для картинок, возглавлял шествие. Ринсвинд тащился сзади, время от времени поскуливая и проверяя, на месте ли его голова.

Вслед за ними пристроились ещё несколько личностей. Жители города, в котором мирное течение жизни регулярно нарушалось публичными казнями, дуэлями, драками, распрями волшебников и необычными происшествиями, довели профессию любопытствующего прохожего до вершин совершенства. Все они, как на подбор, были высококвалифицированными зеваками. Одним словом, Двацветок с восторгом делал картинку за картинкой, запечатлевая людей, занятых, как он это называл, типичной деятельностью. Поскольку вслед за этим монета в четверть райну, как правило, меняла владельца, компенсируя «причинённое беспокойство», то вскоре за Ринсвиндом и Двацветком образовался целый хвост ошеломлённых и счастливых новоиспечённых богачей, надеющихся, что этот псих-чужестранец в конце концов взорвётся и на землю прольётся настоящий золотой дождь.

Торопливо собранный в Храме Семирукого Сека совет жрецов и специалистов по ритуальной пересадке сердца пришёл к заключению, что возвышающаяся на сотню пядей статуя бога представляет собой слишком значительную святыню, чтобы делать с неё магическую картинку. Однако плата в два райну буквально ошеломила их и заставила согласиться с тем, что Он, Сек, возможно, не так уж и свят.

Продолжительная сессия в Шлюшьих Ямах породила на свет большое количество цветных и очень поучительных картинок, ряд из которых Ринсвинд припрятал за пазуху для дальнейшего детального изучения частным образом. По мере того как из его головы улетучивались винные пары, волшебник начал серьезно задумываться над принципом работы иконографа.

Даже маги-недоучки знают, что некоторые вещества очень чувствительны к свету. Может, стеклянные пластинки обрабатываются при помощи некоего волшебного процесса, который замораживает проходящий сквозь них свет? Во всяком случае, имеет место быть нечто в этом роде. Ринсвинд и прежде догадывался, что магия — не самая могущественная в мире вещь. Обычно его догадки не подтверждались, и он оставался весьма огорчённым.

Тем не менее, он всё чаще и чаще обращался к Двацветку за позволением поорудовать коробкой. Чужестранец с превеликой охотой доверял ему иконограф, поскольку таким образом сам мог присутствовать на картинках. Тогда-то Ринсвинд и подметил некую странность. Тот, в чьих руках оказывается коробка, приобретает мистическую власть: каждый, кто предстаёт перед гипнотическим стеклянным глазом, покорно повинуется самым бесцеремонным приказам насчёт позы и выражения лица.

Катастрофа разразилась в тот момент, когда Ринсвинд был занят изготовлением картинок на Площади Разбитых Лун.

Двацветок позировал рядом с обалдевшей торговкой амулетами, а толпа его новообретенных почитателей с интересом следила, не выкинет ли он какой-нибудь потешно-сумасшедший фортель.

Ринсвинд опустился на одно колено, чтобы лучше разместить всех на картинке, и нажал на волшебный рычажок.

— Ни фига не выйдет. У меня кончилась розовая краска, — произнесла вдруг коробка.

Перед глазами Ринсвинда распахнулась незамеченная им прежде дверка. Оттуда высунулась маленькая, зелёная, покрытая ужасающими бородавками человекообразная фигурка, ткнула когтем в заляпанную красками палитру, зажатую в лапе, и принялась орать:

— Нету розового! Видишь? — верещал гомункулус. — И чего толку жать на рычажок, когда розовой краски нет? А коли тебе хотелось розового, нечего было делать те картинки с молодыми дамами! Всё, приятель, переходим на чёрно-белый цвет. Усёк?

— Усёк. А то как же. Отчего ж не перейти? — согласился Ринсвинд.

Ему показалось, что он разглядел в одном из тёмных уголков коробки мольберт и крошечную неубранную постель. Ринсвинд понадеялся, что это ему только показалось.

— Ну раз ты все усёк, тады пока, — огрызнулся уродец и хлопнул дверью.

Ринсвинду померещилось приглушенное ворчание и скрип передвигаемого по полу стула.

— Двацветок… — начал было он, поднимая глаза.

Двацветок исчез. Ринсвинд вытаращился на толпу, ощущая, как по спине путешествуют войска неприятных мурашек. Что-то мягко ткнуло его в поясницу.

— Повернись. Только не делай резких движений, — прошуршал, словно чёрный шёлк, чей-то голос. — А не то распрощаешься со своими почками.

Толпа с интересом следила за действом. Судя по всему, денёк сегодня выдался тот ещё.

Ринсвинд медленно повернулся, чувствуя, как кончик шпаги скребет по ребрам. В человеке, находящемся на другом конце клинка, он узнал Стрена Визеля — вора, жестокого рубаку, кандидата на звание худшего человека в мире.

— Здрасьте, — выдавил волшебник.

Он заметил, что в нескольких ярдах пара несимпатичного вида личностей, откинув крышку Сундука, возбужденно тычет пальцами в мешочки с золотом. Визель улыбнулся. Улыбка на его изрезанном шрамами лице производила поистине устрашающее впечатление.

— Я тебя знаю, — сообщил он. — Волшебник подзаборный. Что это у тебя за хреновина?

Ринсвинд вдруг осознал, что крышка Сундука легонько подрагивает, хотя никакого ветра не было и в помине. Он опустил взгляд и обнаружил, что по-прежнему сжимает в руках иконограф.

— Это? Оно картинки делает, — жизнерадостно объяснил он. — Да-да, улыбайся вот так! Сейчас, сейчас…

Он быстренько отступил и нацелил коробку.

Визель на мгновение заколебался.

— Чего-чего?!! — переспросил он.

— Во, замечательно, так и стой… — приказал Ринсвинд.

Бандит ещё немного помедлил, а потом, зарычав, занёс шпагу для удара.

Сзади раздался громкий лязг и дуэт ужасающих воплей. Ринсвинд не стал оглядываться из страха перед жуткими вещами, которые он мог увидеть. К тому времени, как Визель снова начал его искать, он очутился уже на другой стороне площади. Взяв ноги в руки, Ринсвинд набрал ход.

Альбатрос снизился, закладывая широкие, медленные круги, которые закончились недостойным трепыханием перьев и шлепком, когда он тяжело плюхнулся на свою платформу в птичьем садике патриция.

Смотритель садика, мирно дремавший на солнышке, едва ли ожидал, что новое межгосударственное послание придёт так скоро — ведь прошлая депеша была доставлена не далее как этим утром. Он рывком вскочил и взглянул вверх.

Несколько минут спустя он торопливо пробирался по коридорам дворца, сжимая в ладони почтовую капсулу и — поспешность чревата небрежностью — посасывая ободранное запястье, сильно пострадавшее от клюва альбатроса.

Ринсвинд, не обращая внимания на доносящиеся из коробки яростные вопли, с топотом промчался по переулку и перемахнул через высокий забор. Драный балахон взметнулся вокруг него подобно перьям взъерошенной галки. Приземлился Ринсвинд во дворе лавки ковровщика, расшвыряв в стороны товар и клиентов, после чего, рассыпая по пути извинения, шмыгнул в заднюю дверь, пронесся по другому переулку и вовремя затормозил, угрожающе нависнув над мутными водами Анка, куда чуть не ввалился с разбегу.

Говорят, существуют мистические реки, капля воды из которых способна лишить человека жизни. Протекающий сквозь двуединый город Анк очень напоминал одну из таких рек.

Раздававшиеся вдали разъяренные вопли заглушил крик отчаянного ужаса. Ринсвинд огляделся по сторонам, отыскивая лодку. Хотя бы какой-нибудь выступ на отвесных стенах, которые возвышались по обе стороны от него…

Он очутился в ловушке.

В его мозгу нежданно-негаданно начало подниматься Заклинание. Сказать, что Ринсвинд его выучил, было бы неправильно; скорее, оно выучило его. Именно этот эпизод привёл к тому, что волшебника с позором выставили из Незримого Университета: воспользовавшись тем, что университетский библиотекарь отвлёкся, Ринсвинд на спор осмелился заглянуть в последний сохранившийся экземпляр Октаво, магического трактата, гримуара, принадлежавшего самому Создателю. Заклинание соскочило со страницы и немедленно зарылось глубоко в мозг Ринсвинда, откуда его не смогли выманить даже объединённые усилия светил факультета волшебной медицины. Какое именно это было заклинание, они тоже не смогли уточнить, объявив во всеуслышание только то, что оно входило в состав восьми основных заклинаний, которые вплетены в саму ткань пространства и времени.

С тех пор Заклинание выказывало дурную наклонность ловить момент, когда Ринсвинд чувствовал себя подавленным или загнанным в угол, и пытаться произнестись.

Он крепко сжал зубы, но первый слог всё же протиснулся в уголок его рта. Левая рука волшебника непроизвольно взлетела вверх и, повинуясь вихрю магической силы, начала испускать октариновые искры…

Сундук стремительно вылетел из-за угла, несколько сот его коленок работали как поршни.

У Ринсвинда отпала челюсть. Заклинание скончалось непроизнесённым.

Сундуку, казалось, ничуть не мешали ни узорчатый ковер, залихватски перекинутый через крышку, ни вор, чья рука застряла внутри. Мертвый груз в самом прямом смысле этого слова. Также из-под крышки торчали огрызки двух пальцев, отхваченных у неведомого грабителя.

Сундук затормозил в нескольких футах от волшебника. Замерев на миг, ходячий ящик поджал ноги и опустился на землю. Ринсвинд не заметил у Сундука глаз, но тем не менее пребывал в полной уверенности, что эта штуковина на него смотрит. Выжидающе.

— Кыш, — слабо сказал волшебник.

Сам Сундук не шелохнулся, однако крышка его со скрипом откинулась, высвобождая мертвого вора.

Ринсвинд вспомнил про золото. Видимо, Сундук должен иметь хозяина. Может, за отсутствием Двацветка он выбрал его, Ринсвинда?

Начинался отлив, и в желтом послеполуденном свете в сторону шлюза, расположенного в каких-то ста ярдах ниже по течению Анка, плыл разнообразный мусор. Присоединить к нему бездыханное тело вора — секундное дело. Даже если труп потом найдут, вряд ли это вызовет пересуды. Да и акулы, обитающие в устье Анка, привыкли к регулярным, плотным обедам.

Ринсвинд смотрел, как вор медленно уплывает прочь, и обдумывал свой следующий шаг. Сундук, наверное, сможет держаться на воде. Всё, что нужно сделать, — это подождать до темноты, а потом вместе с отливом отправиться вниз по реке. В нижнем течении Анка есть множество необжитых мест, где можно выйти на берег, и… Что ж, если патриций действительно сообщил о Ринсвинде всем остальным правителям, то смена одежды и бритва разрешат эту проблему. Во всяком случае, есть и другие страны, а способностями к языкам Ринсвинд не обделён. Дайте ему только добраться до Химеры, Гонима или Теавыбена — и полдюжины армий не смогут привести его обратно. А потом — богатство, безопасность, комфорт…

Но вот как быть с Двацветком? Ринсвинд позволил себе на минутку взгрустнуть.

— Ну, могло быть и хуже, — сказал он, как бы прощаясь. — На его месте мог оказаться я.

Он уже собрался было тронуться в путь, но тут обнаружил, что его балахон за что-то зацепился.

Вывернув шею назад, он установил, что край его одеяния зажат крышкой Сундука.

* * *

— А, Горфаль, — любезно кивнул патриций. — Заходи. Садись. Не желаешь ли отведать засахаренной морской звезды?

— Я полностью в вашем распоряжении, повелитель, — спокойно отозвался старик. — За исключением, пожалуй, тех случаев, когда речь заходит о вяленых иглокожих.

Патриций пожал плечами и ткнул пальцем в лежащий на столе свиток.

— Прочти, — распорядился он.

Горфаль взял пергамент в руки и, увидев знакомые идеограммы Золотой империи, слегка приподнял одну бровь. С минуту он молча читал, после чего перевернул свиток, чтобы детально исследовать печать на обороте.

— Ты слывешь человеком, который разбирается в делах империи, — сказал патриций. — Можешь ли ты объяснить вот это?

— Познание империи заключается не столько в том, чтобы отмечать отдельные события, сколько в том, чтобы изучать определенный склад ума, — ответил старый дипломат. — Это послание любопытно, да, но ничего удивительного в нём нет.

— Сегодня утром император предписал, — патриций позволил себе роскошь нахмуриться, — предписал мне охранять этого Двацветка. Теперь, похоже, я должен приказать, чтобы его убили. Тебе не кажется это удивительным?

— Нет. Император — всего лишь ребёнок. Он… идеалист. Энтузиаст. Народ его обожествляет. В то время как второе письмо исходит, если я не ошибаюсь, от Девяти Вращающихся Зеркал, то есть от великого визиря. Он уже стар и за свою жизнь успел послужить нескольким императорам. Для него они — необходимая, но подчас утомительная составляющая успешного управления империей. Он терпеть не может, когда что-то или кто-то выходит из-под его контроля. Империя была построена именно для того, чтобы каждый знал своё место. Такова его точка зрения.

— Я, кажется, начинаю понимать… — протянул патриций.

— Вот именно. — Горфаль улыбнулся себе в бороду. — Этот турист забыл своё место. Я абсолютно уверен, что, выразив согласие с пожеланиями своего господина, Девять Вращающихся Зеркал тут же предпримет меры, имеющие целью не допустить, чтобы этот вот путешественник вернулся домой, привезя с собой заразу недовольства. Империя предпочитает, чтобы люди оставались там, куда она их определила. Так что лучше будет, если этот Двацветок навеки исчезнет в варварских землях. То есть здесь, ваша милость.

— И что ты посоветуешь? — спросил патриций.

Горфаль пожал плечами.

— Ничего не предпринимать. Наверняка всё уладится само собой. Тем не менее, — он задумчиво почесал ухо, — может, Гильдия Убийц?…

— Ах да, — вспомнил патриций. — Гильдия Убийц. Кто там у них сейчас президент?

— Злорф Мягкоступ, о повелитель.

— Поговори с ним, хорошо?

— Слушаюсь, ваша милость.

Патриций кивнул. Так будет значительно легче. Он разделял мнение Девяти Вращающихся Зеркал: жизнь и так достаточно сложна. Людям следует оставаться там, куда их определили.

* * *

Сияющие созвездия проливали свет на Плоский мир. Один за другим торговцы закрывали ставнями окна своих лавок. Один за другим карманники, воры, джентльмены удачи, потаскушки, фокусники, рецидивисты и домушники просыпались и садились завтракать. Волшебники отправлялись по своим многомерным делам. Этой ночью должно было случиться слияние двух могущественных планет, и воздух над Кварталом Волшебников уже дрожал от заранее подготовленных заклинаний.

— Послушай, — сказал Ринсвинд. — Так у нас ничего не выйдет.

Он медленно двинулся в сторону. Сундук, как верный пес, последовал за ним, угрожающе приоткрыв крышку. Ринсвинд поразмыслил над возможностью перепрыгнуть через Сундук и попытаться сделать ноги. Крышка предвкушающе причмокнула.

В любом случае, сказал себе Ринсвинд, ощущая, как сердце проваливается в пятки, проклятая штуковина сразу бросится в погоню. Упрямство из неё так и прёт. У волшебника появилось нехорошее предчувствие, что, даже если ему удастся спереть какую-нибудь лошадь, Сундук всё равно будет преследовать его. Бесконечно. Неторопливо. Переплывая реки и океаны. Понемногу нагоняя его — ведь Ринсвинду придется когда-то спать. А потом, в один прекрасный день, в каком-нибудь экзотическом городе и много лет спустя, он услышит за своей спиной топоток сотен маленьких ножек. Всё ближе, ближе…

— Ну что ты ко мне прицепился? — простонал он. — Я-то тут при чем? Я ж его не похищал!

Сундук немного продвинулся вперёд. Пятки Ринсвинда и реку разделяла узенькая полоска скользкого причала. Мгновенная вспышка озарения подсказала волшебнику, что этот ящик плавает быстрее, чем он. Ринсвинд попытался не думать о том, каково будет утонуть в Анке.

— Лично мне кажется, что он не отцепится, — непринужденно заметил тонкий голосок.

Ринсвинд опустил взгляд на иконограф, по-прежнему висящий у него на шее. Дверца была открыта. Гомункулус, прислонившись к косяку, покуривал трубку и явно развлекался, наблюдая за происходящим.

— По крайней мере, я прихвачу тебя с собой, — скрипнув зубами, пообещал Ринсвинд.

Крошка-бес вынул трубку изо рта.

— Что-что ты сказал? — переспросил он.

— Я сказал, что прихвачу тебя с собой, тысяча чертей!

— Да на здоровье. — Демон многозначительно постучал по стенке коробки. — Посмотрим, кто утонет первым.

Сундук зевнул и продвинулся ещё на долю дюйма.

— Ну ладно, ладно, — раздраженно бросил Ринсвинд. — Только тебе придется дать мне время на раздумья.

Сундук медленно отступил. Ринсвинд бочком переместился на относительно безопасное место и уселся наземь, прислонившись спиной к стене. За рекой светились огни города Анка.

— Ты же волшебник, — сказал бес-живописец. — Ты наверняка придумаешь, как найти его.

— Боюсь, волшебник из меня аховый.

— Ты можешь неожиданно наброситься на похитителей и превратить их в червей, — ободряюще добавил бес, никак не отреагировав на последнее заявление Ринсвинда.

— Нет. Превращение в животных — это заклятие восьмого уровня. А я даже не закончил учебу. Я знаю только одно заклинание.

— Ну что ж, этого хватит.

— Сомневаюсь, — безнадежно возразил Ринсвинд.

— Почему? Что оно делает?

— Не могу сказать. Даже не хочу говорить об этом. Но если честно, — он вздохнул, — от заклинаний мало толку. Нужно три месяца, чтобы запомнить простейшее из них, а только ты его используешь, как оно — пшик! — и исчезло. Это самое дурацкое в магии. Ты двадцать лет тратишь на то, чтобы выучить заклинание и вызвать себе в спальню обнажённых девственниц, но к тому времени ты насквозь пропитываешься ртутными парами, а твои глаза перестают видеть, испорченные чтением старых гримуаров. Ты даже вспомнить не сможешь, зачем тебе эти девственницы понадобились.

— Мне никогда не приходило в голову взглянуть на магию с этой стороны, — признался бес.

— Послушай-ка… Это всё неправильно. Когда Двацветок сказал, что у них в империи магия лучше, я подумал… подумал…

Бес выжидающе смотрел на него. Ринсвинд мысленно выругался.

— Ну, если тебе обязательно нужно знать, я подумал, что на самом деле он имел в виду не магию. Не магию как таковую.

— А что ещё он мог иметь в виду?

Ринсвинд почувствовал себя по-настоящему несчастным.

— Не знаю, — признался он. — Наверное, их магия лучше нашей. И в ней есть какой-то смысл. К примеру, они, должно быть, умеют обуздывать молнии.

Бес посмотрел на Ринсвинда добрым, но жалостливым взглядом.

— Молнии — это копья, которыми сражаются друг с другом громовые великаны, — мягко напомнил он. — Установленный метеорологический факт. Их невозможно обуздать или запрячь.

— Знаю, — удрученно отозвался Ринсвинд. — Тут, конечно, мой пример подкачал.

Демон кивнул и исчез в глубине иконографа. Пару минут спустя Ринсвинд почуял запах жарящегося бекона. Волшебник сначала терпел, а потом, когда его желудок напрочь отказался выносить эту муку, постучал по стенке коробки. Бес немедленно высунул голову.

— Знаешь, я тут подумал над твоими словами… — заявил он, прежде чем Ринсвинд успел открыть рот. — Предположим, надел ты на неё упряжь, но как ты заставишь её тянуть телегу?

— О чем ты говоришь, чума тебя задери?

— О молнии. Она же летает вверх-вниз, а тебе нужно, чтобы она двигалась вдоль земли. Кроме того, она мигом прожжет твою упряжь.

— Плевать мне на молнию! Как я могу думать на пустой желудок?

— Ну так съешь что-нибудь. Логичный выход.

— Как? Стоит мне пошевельнуться, этот проклятый ящик сразу начинает хлопать крышкой!

Сундук, как по команде, широко разинул пасть.

— Видишь?

— Чего ты боишься? Он и не думает тебя кусать, — сказал бес. — Там, внутри, есть еда. Ему лично без надобности, чтобы ты помер с голоду.

Ринсвинд всмотрелся в тёмное чрево Сундука. Действительно, среди кучи коробок и мешочков с золотом лежали несколько бутылок и нечто, завернутое в промасленную бумагу. Ринсвинд цинично рассмеялся и, порыскав по заброшенному причалу, нашел кусок дерева нужной длины. Как можно вежливее он вставил доску между крышкой и ребром Сундука, а затем выудил себе один из плоских пакетиков.

В пакете содержались сухари, которые на поверку оказались твёрдыми, как алмазное дерево.

– 'тоб им пу'то бы'ло, — пробормотал Ринсвинд, держась за повреждённую челюсть.

— Настоящее Дорожное Питание капитана Восемьпантера, — сообщил бес, стоя в дверце коробки. — Эти сухарики спасли жизнь многим людям, очень полезны в открытом море.

— Ну да, конечно. Их что, спускают на воду вместо плотов или кидают акулам и смотрят, как те тонут? А в бутылках что? Яд?

— Вода.

— Но вода есть везде. Зачем ему понадобилось везти сюда воду?

— Доверие.

— Доверие?

— Да. Это то, чего у него не было. Не доверяет он здешней воде. Сечёшь?

Ринсвинд открыл бутылку. Находящаяся в ней жидкость вполне могла оказаться водой. Вкус у так называемой «воды» был никакой.

— Ни вкуса, ни запаха, — ворчливо пожаловался Ринсвинд.

Сундук негромко скрипнул, привлекая к себе внимание, а потом медленно, с ленивой, точно рассчитанной угрозой закрыл крышку, перемалывая импровизированную распорку, точно сухую веточку.

— Ладно, ладно, — сказал волшебник. — Сейчас что-нибудь придумаем.

* * *

Штаб-квартира Аймора располагалась в Падающей башне на пересечении Заиндивелой улицы и Мёрзлого переулка. Близилась полночь. Одинокий охранник, прислонившись к стене, взглянул на сходящиеся планеты и от нечего делать задумался над тем, какие изменения в его судьбе может предвещать это небесное явление.

Неподалеку раздался слабый-преслабый звук, точно зевнул комар.

Охранник посмотрел на пустынную улицу и заметил, что в нескольких ярдах от него в грязи что-то блеснуло. Он поднял загадочный кругляш. Свет луны ещё раз отразился от золота, и судорожный вдох охранника эхом разлетелся по безлюдному переулку.

Загадочный звук повторился, и в канаву на другой стороне улицы покатилась вторая монета.

К тому времени, как охранник подобрал её, появился третий кругляш — уже чуть подальше. Закрутившись, монетка с тихим звоном упала на землю. Золото, вспомнил охранник расхожее поверие, образуется из замёрзшего света звезд. До сих пор он считал это враньем — не могут такие тяжелые штуки, как золотые монеты, естественным образом падать с неба.

В тот момент, когда охранник поравнялся с противоположным концом переулка, сверху упало сразу несколько монет. Только эти золотые лежали в мешочке, их было ужасно много, и Ринсвинд с силой опустил их на голову незадачливого телохранителя.

Придя в себя, охранник обнаружил, что смотрит в безумные глаза какого-то волшебника. Чокнутый маг поднёс к его горлу обнажённый меч, а что-то тёмное и квадратное сжало его ногу.

Хватка неведомого существа намекала, что с охранником церемониться не будут.

— Где он? Где богатый чужеземец? — прошипел волшебник. — Быстро!

— Меня что-то схватило за ногу! Что это? — в голосе охранника прозвучала нотка ужаса.

Он попытался высвободиться. Давление на ногу усилилось.

— Лучше тебе этого не знать, — сказал Ринсвинд. — Прошу тебя, не отвлекайся. Где чужестранец?

— Не здесь! Его держат в трактире Пузана! Его все ищут! Ты ведь Ринсвинд, да? И ящик… ящик, который кусает людей… о-нет-нет-нет… пожалуй-с-ста-а-а…

Ринсвинд уже исчез. Охранник почувствовал, что державшая его незримая рука — или, если его опасения верны, крышка — ослабила хватку. Но когда он попытался подняться на ноги, нечто огромное, тяжелое и квадратное, вылетев из темноты, врезалось в него и устремилось вслед за волшебником. У этого нечто были сотни маленьких ножек.

* * *

Пользуясь своим самодельным разговорником, Двацветок пытался объяснить таинства «страх-и-в-ванне» Пузану. Жирный трактирщик внимательно слушал, а в его маленьких чёрных глазках что-то поблескивало.

Аймор с легкой насмешкой наблюдал за ними с другого конца стола, время от времени бросая какому-нибудь из воронов кусок со своей тарелки. Рядом взад-вперед расхаживал Визель.

— Ты слишком нервничаешь, — сказал Аймор, не отрывая взгляда от сидящей напротив пары. — Я чувствую твой страх, Стрен. Кто осмелится напасть на нас здесь? А этот подзаборный волшебник сам придет. Он слишком большой трус, чтобы не прийти. Он станет торговаться. И окажется у нас в руках. Вместе с золотом. И сундуком.

Визель сверкнул единственным глазом и ударил кулаком по затянутой в чёрную перчатку ладони.

— Кто бы мог подумать, что на всём Диске наберется столько разумной груши? — посетовал он. — Откуда нам было знать?

— Ты слишком волнуешься, Стрен. Уверен, на этот раз у тебя всё получится, — ласково сказал Аймор.

Его помощник с отвращением фыркнул и отправился в обход зала, чтобы задать жару своим людям. Аймор продолжал наблюдать за Двацветком.

Странно, но маленький турист, казалось, совершенно не осознавал всей серьезности своего положения. Аймор несколько раз видел, как он с выражением глубокого удовлетворения осматривает комнату. Турист не переставая болтал с Пузаном, и Аймор заметил, как какой-то клочок бумаги перешёл из рук в руки. Трактирщик в свою очередь вручил чужестранцу несколько монет. Странно всё это…

Когда Пузан поднялся на ноги и вразвалку прошлепал мимо стула Аймора, рука главного вора, будто распрямившаяся стальная пружина, вылетела вперёд и ухватила толстяка за передник.

— О чём это вы беседовали, мил человек? — негромко поинтересовался величайший вор в Анк-Морпорке.

— Н-ни о чем, Аймор. Частное дельце, не более того.

— Между друзьями не бывает секретов, Пузан.

— Э-э, гм. Ну, по правде говоря, я сам не успел разобраться, что к чему. Это нечто типа пари, понимаешь? — нервно объяснил трактирщик. — Мы вроде как поспорили, что «Порванный Барабан» не сгорит.

Аймор буравил его своими глазками, пока Пузан не задергался от страха и беспокойства. Тогда главный вор расхохотался.

— Вы держали пари на эту изъеденную древоточцами кучу старых бревен? — переспросил он. — Парень, должно быть, чокнутый!

— Да, но у этого чокнутого водятся денежки. Он говорит, что теперь, когда у него есть… не могу вспомнить слово, на «п» начинается, ставка, так сказать… в общем, тем людям, на которых он работает в Агатовой империи, придется раскошелиться. Если «Порванный Барабан» сгорит. Не то чтобы я надеялся, что это случится. Что он сгорит. В смысле «Порванный Барабан». Я хочу сказать, он для меня как дом родной, «Барабан» этот…

— А ты не так уж и глуп, а? — подытожил Аймор и оттолкнул трактирщика прочь.

Дверь резко распахнулась и с грохотом ударилась о стену.

— Эй, это же моя дверь! — завопил Пузан.

Потом до него дошло, кто стоит на верхней ступеньке. Он успел нырнуть под стол за долю секунды до того, как короткий чёрный дротик, пролетев через всю комнату, с глухим стуком впился в деревянную обшивку стены.

Аймор осторожно протянул руку и налил ещё кувшин пива.

— Не хочешь присоединиться, Злорф? — ровным голосом спросил он. — И убери шпагу, Стрен. Злорф Мягкоступ — наш друг.

Президент Гильдии Убийц ловко крутанул короткую духовую трубку и тем же движением плавно опустил её в кобуру.

— Стрен! — повторил Аймор.

Вор в чёрном, шипя, вложил шпагу в ножны. Однако его рука не отрывалась от рукояти, а глаза — от убийцы.

Это было нелегко. В Гильдии Убийц отбор кандидатов на повышение производился путем конкурсных экзаменов, а практика была самым важным — и, в сущности, единственным — предметом. Поэтому широкое честное лицо Злорфа было крест-накрест изрезано старыми, затянувшимися рубцами — результат многих рукопашных схваток. Впрочем, возможно, что это лицо и раньше не было таким уж красивым, — поговаривали, что профессию, в которой широко практиковались тёмные капюшоны, плащи и ночные прогулки, Злорф выбрал потому, что среди его предков были избегающие дневного света тролли. Люди, которые осмеливались посудачить об этом в пределах досягаемости слуха Злорфа, имели обыкновение складывать потом свои уши в шляпу.

Злорф, которого сопровождали несколько подручных, неторопливо спустился по ступенькам и, остановившись прямо перед Аймором, сказал:

— Я пришел за туристом.

— Он имеет к тебе какое-то отношение, Злорф?

— Да. Гринджо, Урмонд, взять его.

Двое убийц выступили вперед. Однако перед ними возник Стрен, и лезвие его шпаги материализовалось в дюйме от их глоток.

— Скорее всего, я успею убить только одного из вас, — процедил он, — так что посоветуйтесь между собой, кого именно.

— Подними голову, Злорф, — предложил Аймор.

Из темноты между балками вниз смотрел ряд злых жёлтых глаз.

— Ещё один шаг, и ты уйдешь отсюда с большим количеством пустых глазниц, чем пришёл, — сказал главный вор. — Так что сядь, Злорф, и выпей. Давай обсудим проблему, как разумные люди. Я-то думал, у нас с тобой уговор. Вы не грабите — я не убиваю. В смысле за деньги, — добавил он после небольшой паузы.

Злорф принял предложенное пиво.

— Так в чём дело? — спросил он. — Я его убью. А потом вы его ограбите. Это вон тот забавный тип?

— Да.

Злорф уставился на Двацветка. Маленький турист ухмыльнулся ему в ответ. Злорф пожал плечами. Он редко тратил время на размышления, почему одни люди желают видеть других мёртвыми. Знать, такова жизнь…

— Могу я спросить, кто твой клиент? — поинтересовался Аймор.

Злорф протестующе поднял руку:

— Умоляю тебя! Профессиональный этикет.

— Разумеется. Кстати…

— Да?

— По-моему, у меня за дверью стоит пара охранников…

— Стояла.

— И ещё несколько в дверном проеме по другую сторону улицы…

— До недавних пор.

— И два лучника на крыше.

Сомнение промелькнуло по лицу Злорфа, точно последний луч заходящего солнца по плохо вспаханному полю.

От резкого удара дверь отлетела к стене, сильно попортив стоявшего рядом убийцу.

— Кончайте так обращаться с моей дверью! — взвизгнул из-под стола Пузан.

Злорф и Аймор уставились на вновь прибывшего. Вновь прибывший был толстеньким, низеньким и богато одетым. Очень богато одетым. За спиной его маячили несколько высоких, массивных фигур. Очень массивных, угрожающе выглядящих фигур.

— Кто это? — спросил Злорф.

— Я его знаю, — сказал Аймор. — Его зовут Рерпф. Он содержит трактир «Стонущая Миска» у Медного моста. Стрен, избавься от него.

Рерпф поднял унизанную кольцами руку. Стрен Визель в нерешительности остановился на полпути к двери. Несколько очень больших троллей поднырнули под притолоку и, жмурясь от света, выстроились по обе стороны от толстенького трактирщика. Похожие на мешки с мукой предплечья бугрились мускулами размером с дыню. Каждый тролль держал в руке обоюдоострый топор. Небрежно сжимая рукоять большим и указательным пальцами.

Пузан вылетел из своего укрытия, его лицо побагровело от ярости.

— Вон! — завопил трактирщик. — Убери отсюда этих троллей!

Никто не шелохнулся. В комнате воцарилась внезапная тишина. Пузан быстро оглянулся вокруг. До него стало доходить, с кем он говорит и как говорит. С его губ сорвалось поскуливание, воспользовавшееся возможностью вырваться на свободу.

Пузан подлетел к дверям погреба как раз в тот момент, когда один из троллей лениво взмахнул рукой-окороком и его топорик, вращаясь, понёсся через комнату. Грохот захлопнувшейся двери и последующий удар расщепившего её топора слились в один звук.

— Тысяча чертей! — воскликнул Злорф Мягкоступ.

— Чего тебе надо? — спросил Аймор.

— Я представляю здесь Гильдию Купцов и Торговцев, — спокойно ответил Рерпф. — Можно сказать, защищаю наши интересы. То есть этого маленького чужестранца.

Аймор наморщил лоб.

— Прошу прощения, — перебил он. — Мне послышалось, или ты действительно упомянул Гильдию Купцов?

— И Торговцев, — подтвердил Рерпф.

За его спиной, в дополнение к ещё нескольким троллям, возникла кучка людей. Их лица были смутно знакомы Аймору. Скорее всего, он видел их за стойками и прилавками. Неприметные личности — легко не заметить, легко забыть. Где-то в глубине его сознания зародилось неприятное чувство. Он подумал о том, каково придется, скажем, лисе, столкнувшейся морда к морде с разъяренной овцой. Тем более если эта овца может себе позволить держать на службе волков.

— А могу я спросить, с каких пор существует эта… гильдия? — осведомился Аймор.

— С сегодняшнего дня, — ответил Рерпф. — Я, чтоб ты знал, вице-президент гильдии по делам туризма.

— А чего такое этот туризм, о котором ты говоришь?

— Э-э, мы не совсем уверены… — начал было Рерпф.

Какой-то бородатый старикашка высунул голову из-за его плеча и прокудахтал:

— Если говорить от лица виноторговцев Морпорка, то Туризм означает Бизнес. Понял?

— Ну и? — холодно спросил Аймор.

— Ну, — ответил Рерпф, — и мы защищаем наши интересы. Как я уже сказал.

— Воры — ВОН! Воры — ВОН! — закудахтал его престарелый сотоварищ.

Еще несколько человек подхватили этот лозунг. Злорф ухмыльнулся.

— И убийцы! И убийцы! — затянул старикашка.

Злорф что-то рыкнул.

— Наши требования вполне резонны, — заметил Рерпф. — Если по всему городу грабят и убивают, что за впечатления увезут с собой наши гости? Вы проделываете долгий путь, чтобы посмотреть на наш прекрасный город с его многочисленными историческими и культурными достопримечательностями, а также разнообразными самобытными обычаями, и приходите в себя мёртвым где-нибудь на задворках или, не дай боги, плывущим по Анку. Вряд ли вы тогда расскажете всем своим друзьям о том, как замечательно здесь развлеклись. Давайте взглянем фактам в лицо, мы должны двигаться в ногу со временем.

Злорф и Аймор переглянулись.

— А ведь и правда. Нужно двигаться в ногу, — сказал Аймор.

— Ну так давай двигаться, братишка, — согласился Злорф и, стремительно подняв ко рту духовую трубку, послал свистнувший дротик в ближайшего тролля.

Тот крутнулся вокруг собственной оси и запустил в убийцу топором. Топор, жужжа, пролетел над головой Злорфа и попал в какого-то мелкого воришку, которому не повезло оказаться позади Мягкоступа.

Рерпф быстро пригнулся. Тролль за его спиной поднял огромный железный арбалет и выпустил в ближайшего убийцу длиннющую, размером с копьё, стрелу. Так всё и началось…

* * *

Давно подмечено, что люди, чувствительные к излучениям в ультраоктарине — восьмом цвете, пигменте Воображения, — могут видеть то, что не видят другие.

Вот так и вышло, что Ринсвинд, торопливо пробиравшийся вместе с топающим сзади Сундуком по многолюдным вечерним базарам Морпорка, внезапно столкнулся с высокой тёмной фигурой. Развернувшись, чтобы высказать в адрес неосмотрительного прохожего пару подходящих проклятий, Ринсвинд узрел Смерть.

Это мог быть только Смерть. Никто другой не разгуливает по городу с пустыми глазницами. Коса, небрежно переброшенная через плечо, тоже давала ключ к разгадке личности незнакомца. Пока Ринсвинд в ужасе пялился на это явление, парочка влюблённых, смеясь над какой-то только им двоим понятной шуткой, прошла прямо сквозь фигуру и, похоже, ничего не заметила.

Смерть, лицо которого навсегда застыло в мрачной маске, также выглядел удивлённым.

— РИНСВИНД? — уточнил он голосом низким и тяжёлым, словно подземный грохот захлопывающихся свинцовых дверей.

— М-м, — отозвался волшебник, пытаясь скрыться от безглазого взгляда.

— НО ПОЧЕМУ ТЫ ЗДЕСЬ? — (Бум-бум, опустилась надгробная плита в кишащей червями цитадели под старыми горами…)

— М-м, а почему меня здесь не должно быть? — спросил Ринсвинд. — Хотя чего я тебя расспрашиваю, у тебя, наверное, куча дел, так что если ты…

— Я БЫЛ УДИВЛЁН, УВИДЕВ ТЕБЯ, РИНСВИНД, ПОТОМУ ЧТО У МЕНЯ НА ЭТУ САМУЮ НОЧЬ УЖЕ НАЗНАЧЕНА ВСТРЕЧА С ТОБОЙ.

— О нет, только не…

— ПРОКЛЯТЬЕ, И САМОЕ ДОСАДНОЕ В ЭТОЙ ИСТОРИИ ТО, ЧТО Я ОЖИДАЛ ВСТРЕТИТЬ ТЕБЯ В ПСЕВДОПОЛИСЕ.

— Но это за пять сотен миль отсюда!

— ЭТО ТЫ МНЕ ГОВОРИШЬ? НАСКОЛЬКО Я ПОНИМАЮ, ОПЯТЬ ВСЯ СИСТЕМА ПОЛЕТЕЛА К ЧЕРТЯМ. ПОСЛУШАЙ, А МОЖЕТ, ВСЕ-ТАКИ ЕСТЬ ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ШАНС?…

Ринсвинд попятился, выставив вперед руки. Торговец сушеной рыбой, стоящий за ближайшим прилавком, с интересом наблюдал за прохожим психом.

— Никаких шансов!

— Я МОГ БЫ ОДОЛЖИТЬ ТЕБЕ ОДНУ ОЧЕНЬ БЫСТРУЮ ЛОШАДЬ.

— Нет!

— ЭТО БУДЕТ СОВСЕМ НЕ БОЛЬНО.

— Нет!

Ринсвинд бросился бежать. Смерть проводил его взглядом и горько пожал плечами.

— НУ И ПОШЁЛ ТЫ… — сказал он и, повернувшись, вдруг заметил торговца рыбой.

Глухо зарычав, Смерть протянул костлявый палец и остановил его сердце, но это не доставило ему никакого удовольствия.

Потом Смерть припомнил, что должно случиться этой ночью. Было бы неверно сказать, что он улыбнулся, потому что черты его лица, независимо от его воли, были заморожены в костяной улыбке. Но он замурлыкал себе под нос песенку, весёленькую, как братская могила во время чумы. Задержавшись на секунду, чтобы отнять жизнь у пролетавшей мимо букашки и одну из девяти жизней у кошки, притаившейся под рыбным прилавком (все кошки видят в октарине), Смерть повернулся на каблуках и зашагал в сторону «Порванного Барабана».

* * *

Улица Короткая в Морпорке — в действительности одна из самых длинных в этом городе. Филигранная улица пересекает её дальний по вращению конец на манер верхней перекладины в букве «Т». «Порванный Барабан» расположен так, что из его окон видна вся Короткая улица.

Затаившийся в начале улицы тёмный продолговатый предмет поднялся на крошечных ножках и помчался вперёд. Поначалу он двигался неуклюжей рысью, но, пробежав половину расстояния до цели, уже летел как стрела…

Ещё более тёмная тень медленно прокралась вдоль одной из стен «Барабана», прошмыгнув в нескольких шагах от двух троллей, которые охраняли дверь. Ринсвинд обливался потом. Если тролли услышат слабое позвякивание, доносившееся из висевшего у него на поясе мешочка…

Один из охранников постучал своего коллегу по плечу, издав при этом звук, похожий на удар одного камешка о другой, и указал на залитую светом звезд улицу…

Ринсвинд молнией выскочил из укрытия, развернулся и зашвырнул свою ношу в ближайшее окно «Барабана».

Визель первым заметил его. Мешочек, медленно поворачиваясь в воздухе, пролетел по дуге через весь зал и лопнул, ударившись о край стола. Мгновение спустя по полу, вращаясь и сверкая, раскатились золотые монеты.

В комнате внезапно воцарилась тишина, если не считать слабого звона золота и поскуливания раненых. Визель, выругавшись, прикончил убийцу, с которым дрался, и заорал:

— Это ловушка! Никому не двигаться!

Шесть десятков людей и дюжина троллей застыли на месте, разом перестав шарить по полу.

Дверь отлетела к стене в третий раз. Два тролля ворвались в «Барабан», захлопнули за собой дверь, задвинули тяжелый деревянный засов и скатились вниз по ступенькам.

Снаружи донеслось внезапное крещендо бегущих ног. И дверь распахнулась в последний раз. В сущности, она просто взорвалась, огромный деревянный засов отлетел в противоположный конец зала, и даже дверная коробка не выдержала.

Дверь и коробка приземлились на один из столов, и тот разлетелся в щепки. Пару мгновений стояла гробовая тишина, но вдруг застывшие участники драки заметили, что куча деревянных обломков подозрительно зашевелилась. Это Сундук бешено встряхивался, выбираясь из-под досок.

В зияющем дверном проеме появился Ринсвинд и швырнул ещё одну золотую гранату. Она врезалась в стену и рассыпалась дождём монет.

Внизу, в подвале, Пузан поднял глаза, что-то буркнул под нос и продолжил свою работу. Весь запас свечей, заготовленный на наматывающую зиму, был уже разложен по полу и перемешан с щепками для растопки. Пузан принялся ворочать бочку с ламповым маслом.

— «Страх-и-в-ванне», — пробормотал он.

Ручейки масла хлынули на пол, закружившись водоворотами вокруг его ног.

* * *

Визель, лицо которого превратилось в маску ярости, бросился вперед. Ринсвинд тщательно прицелился и залепил мешочком с золотом прямо ему в грудь.

Аймор что-то выкрикнул и ткнул обвиняющим пальцем в сторону Ринсвинда. Один из воронов сорвался со своего насеста среди балок и камнем упал на волшебника, выставляя растопыренные сверкающие когти.

Долететь ему не удалось. Когда он был примерно на полпути к цели, Сундук подскочил на своей подстилке из щепок, на мгновение откинул в полете крышку и снова захлопнул её.

Мягко приземлившись, Сундук опять слегка приоткрыл крышку. Ринсвинд увидел, как язык, длинный, как пальмовый лист, и багровый, как красное дерево, слизнул несколько приставших перьев.

В тот же самый миг с потолка грохнулась гигантская люстра-колесо, погрузив зал в темноту. Ринсвинд свернулся как пружина, подпрыгнул на месте и, ухватившись за балку, — откуда только сила взялась, — забросил себя на относительно безопасное перекрытие.

— Потрясающе, правда? — произнёс чей-то голос у него под ухом.

Внизу воры, убийцы, тролли и торговцы, все одновременно, осознали, что находятся в помещении, передвижение по которому крайне затруднено из-за разбросанных по полу золотых монет. Кроме того, среди угрожающе маячащих во мраке силуэтов присутствовало нечто совершенно ужасное. В едином порыве участники сражения бросились к двери. Только никто из них понятия не имел, где эта дверь находится.

Ринсвинд, наблюдающий за хаосом с потолочной балки, перевел изумленные глаза на Двацветка.

— Это ты срезал люстру? — свистящим шепотом осведомился он.

— Ага.

— Как ты здесь очутился?

— Я решил, что мне лучше не путаться под ногами.

Ринсвинд обдумал эту резонную мысль. Возразить ему было нечего.

— Настоящая потасовка! — добавил Двацветок. — Я даже представить не мог, что со мной такое случится! Как ты думаешь, наверное, мне следует их поблагодарить? Или это всё ты устроил?

Ринсвинд тупо посмотрел на него.

— По-моему, пора спускаться, — глухо сказал он. — Все разбежались.

Он протащил Двацветка через завалы ломаных столов и поднял по ступенькам. Они вырвались в хвост уходящей ночи. На небе ещё задержались несколько звезд, но луна уже опустилась за горизонт, а у Края виднелось слабое серое свечение. Что самое главное, улица была пуста.

Ринсвинд принюхался.

— По-моему, пахнет маслом, или мне только кажется? — спросил он.

Тут из темноты выступил Визель и ловкой подножкой сбил волшебника с ног.

На верхней площадке подвальной лестницы Пузан опустился на колени и сунул пальцы в коробок со спичками. Спички оказались отсыревшими.

— Убью чёртову кошку, — пробормотал он и стал на ощупь искать запасной коробок, который обычно лежал на полочке у двери.

Коробка на месте не оказалось. Пузан произнёс нехорошее слово.

В воздухе рядом с ним возникла зажженная лучина.

— ВОТ, ВОЗЬМИ.

— Спасибо, — поблагодарил Пузан.

— НЕ ЗА ЧТО.

Трактирщик спустился по ступенькам, чтобы бросить лучину в подвал. Внезапно его рука застыла в воздухе. Он посмотрел на пламя, наморщил лоб и, обернувшись, поднял лучину вверх, чтобы осветить помещение. Толку от маленького огонька было мало, но все же его слабого света хватило, чтобы придать темноте некую форму…

— О нет… — выдохнул Пузан.

— О ДА, — возразил Смерть.

Ринсвинд покатился по земле.

Сначала он решил, что Визель проткнет его на месте. Но действительность оказалась значительно хуже. Визель решил подождать, пока волшебник встанет.

— Вижу, у тебя имеется меч, волшебник, — спокойно сказал вор. — Я предлагаю тебе подняться. Посмотрим, как ты владеешь клинком.

Ринсвинд как можно медленнее поднялся на ноги и вытащил из-за пояса короткий меч, который несколько часов и сотню лет назад отобрал у одного из охранников. Меч был тупым и коротким по сравнению с тонкой, как струна, шпагой Визеля.

— Но я не умею фехтовать, — провыл он.

— Прекрасно.

— А ты знаешь, что волшебника нельзя убить холодным оружием? — в отчаянии спросил Ринсвинд.

Визель холодно усмехнулся.

— Слышал, — сказал он. — Жду не дождусь, когда проверю это на практике.

Он сделал выпад.

Чисто случайно Ринсвинд отразил удар. Волшебник потрясенно отдёрнул руку, благодаря тому же счастливому стечению обстоятельств парировал второй удар и принял третий в грудь на уровне сердца.

Послышался звон.

Торжествующий рык замер у Визеля в горле. Он выдернул шпагу и опять ткнул ей в волшебника, который стоял ни жив ни мёртв от ужаса и чувства вины. Снова послышался звон, и из-под балахона Ринсвинда посыпались золотые монеты.

— Значит, у тебя вместо крови течёт золото? — прошипел Визель. — Интересно, а в своей общипанной бороденке ты тоже умудрился припрятать золотишко, ничтожный…

И он завес шпагу для последнего удара, но мрачное зарево, разгорающееся в дверях «Порванного Барабана», вдруг мигнуло, чуть померкло и взметнулось вверх ревущим огненным шаром, который выгнул стены наружу и поднял крышу на сотню футов в воздух, прорвавшись брызгами раскаленной докрасна черепицы.

Визель обескураженно уставился на бушующее пламя. И тут Ринсвинд прыгнул. Он поднырнул под правую руку вора, его меч, описав крайне неумелую дугу, ударил Визеля плашмя и вылетел из ладони волшебника. Под дождем из искр и капель горящего масла Визель выбросил вперёд затянутые в перчатки руки, схватил Ринсвинда за шею и начал душить, пригибая волшебника к земле.

— Это всё ты виноват! — заорал он. — Ты и твой чёртов ящик!

Его большой палец нащупал сонную артерию Ринсвинда. «Вот и всё, — подумал волшебник-недоучка. — Хотя куда б я ни попал, хуже, чем здесь, уже не будет…»

— Извините, — сказал Двацветок.

Ринсвинд почувствовал, как пальцы на его горле разжались. Визель медленно распрямился, на лице вора застыла беспредельная ненависть.

На волшебника свалился пылающий уголёк. Ринсвинд торопливо сбил огонь и быстро вскочил на ноги.

Двацветок стоял у Визеля за спиной, уперев в поясницу вора кончик его собственной острой, как игла, шпаги. Глаза Ринсвинда сузились. Он пошарил у себя за пазухой, нащупал там что-то и, зажав в кулаке, вытащил наружу.

— Не вздумай шевельнуться, — предупредил он.

— Я всё правильно делаю? — озабоченно спросил Двацветок.

— Он говорит, что, если ты пошевелишься, он проткнет тебе печёнку, — вольно перевёл Ринсвинд.

— Сомневаюсь, — сказал Визель.

— Хочешь поспорить?

— Нет.

Когда Визель уже было напрягся, собираясь броситься на туриста, рука Ринсвинда вдруг вылетела вперёд и заехала вору прямо в челюсть. Визель какое-то мгновение изумлённо взирал на волшебника, а потом тихо свалился на землю.

Ринсвинд разжал саднящий кулак, и свёрток с золотыми монетами выскользнул из его пульсирующих болью пальцев.

— Проклятье! — посмотрев на распластавшегося вора, выдохнул он.

Неожиданно, задрав голову вверх, он заорал — это ему за шиворот упал ещё один уголёк. Пламя быстро распространялось по крышам соседних домов. Люди выбрасывали пожитки из окон и выволакивали из дымящихся конюшен лошадей. Ещё один взрыв раскалённого добела вулкана, в который превратился «Барабан», и над головами, словно коса, вжикнул огромный мраморный камин.

— Ближайшие ворота — Противовращательные! — проорал Ринсвинд, заглушая грохот рушащихся балок. — Бежим!

Он схватил упирающегося Двацветка за руку и потащил по улице.

— Мой Сундук…

— Плевать на Сундук! Задержись здесь ещё на несколько минут — и попадешь в такое место, где Сундуки тебе больше не понадобятся! Да бежим же! — завопил Ринсвинд.

Они проталкивались сквозь толпу перепуганных людей, удирающих от пожара. Волшебник огромными глотками втягивал в себя холодный предрассветный воздух. Одна мысль не давала ему покоя.

— Я был уверен, что все свечи потухли, — сказал он. — Как же тогда загорелся «Барабан»?

— Не знаю, — простонал Двацветок. — Это ужасно, Ринсвинд. Только мы поладили…

Ринсвинд потрясенно остановился — какой-то беженец врезался в него и с проклятиями отлетел прочь.

— Поладили?

— Да. По-моему, они потрясающие парни… у нас возникли небольшие языковые проблемы, но они так хотели, чтобы я к ним присоединился, не принимали никаких отказов… Я ещё подумал: вот оно, настоящее радушие…

Ринсвинд хотел было вывести его из заблуждения, но потом сообразил, что не знает, с чего начать.

— Какой удар для старины Пузана! — продолжал Двацветок. — Однако он поступил мудро. Я сохранил тот райну, который он заплатил в качестве первого взноса.

Ринсвинд не знал, что означает слово «взнос», но его мозг сработал очень быстро.

— Ты «за-страх-овал» «Барабан»? Ты поспорил с Пузаном, что таверна не загорится?

— Да. Стандартная оценка. Двести райну. А почему ты спрашиваешь?

Ринсвинд обернулся и, уставившись на пламя, которое подбиралось всё ближе и ближе, попробовал прикинуть, сколько кварталов Анк-Морпорка можно купить за двести райну. Довольно много, решил он. Но судя по тому, с какой скоростью продвигается огонь, вскоре покупать будет нечего…

Ринсвинд взглянул на туриста.

— Ты… — сказал он и поискал в памяти самое нехорошее слово на тробском языке.

К сожалению, счастливые маленькие тробцы совершенно не умели ругаться как следует.

— Ты… — повторил он.

Ещё одна торопящаяся фигура врезалась в него, едва не задев торчащей из-за плеча косой. Тут измученный Ринсвинд взорвался.

— Ты, ничтожный (тот, кто, надев медное носовое кольцо, стоит в ножной ванне на вершине горы Раруаруаха во время страшной грозы и кричит, что черты лица Алохуры, Богини Молний, напоминают пораженный дурной болезнью корень улоруахи)!

— Я ПРОСТО ВЫПОЛНЯЮ СВОЮ РАБОТУ, — пробормотала фигура, быстро удаляясь.

Каждое слово падало тяжело, как мраморная глыба, более того, Ринсвинд был уверен, что никто, кроме него, этих слов не услышал.

Он снова сгреб Двацветка в охапку и предложил:

— Давай-ка сматываться отсюда!

* * *

Один интересный побочный эффект пожара в Анк-Морпорке касается полиса на «страх-и-в-ванне» «Барабана». Этот полис покинул город через изуродованную крышу трактира, вознёсся на крыльях теплового урагана высоко в небо Плоского мира и приземлился спустя несколько дней и за пару тысяч миль в кусте улоруахи на Тробских островах. Наивные жизнерадостные островитяне в дальнейшем почитали этот полис как бога, к вящей потехе своих более просвещённых соседей. Как ни странно, дожди и урожаи в последующие несколько лет были сверхъестественно щедрыми, в результате чего на острова была направлена исследовательская экспедиция с факультета малых религий Незримого Университета. Их вердикт гласил, что всё происходящее не более чем видимость.

* * *

Раздуваемое ветром пламя распространялось с невиданной скоростью, с лёгкостью обгоняя беженцев. Когда Ринсвинд с обожжённым, покрасневшим от огня лицом добрался до Противовращательных ворот, брёвна створок уже пылали. По пути Ринсвинд и Двацветок успели обзавестись лошадьми — купить тяговую силу оказалось не так уж и трудно. Хитрый барышник запросил в пятьдесят раз больше настоящей цены и остался стоять с разинутым ртом, когда ему в руки сунули сумму, составляющую тысячекратную стоимость покупки.

Ринсвинд и Двацветок проехали ворота за какую-то долю секунды до того, как первое из огромных брёвен, подняв тучу искр, обрушилось вниз. Морпорк уже превратился в огненный котёл.

Пока они галопом неслись по залитой красноватым светом дороге, Ринсвинд искоса поглядывал на своего попутчика, который в данный момент изо всех сил пытался научиться ездить верхом.

«Гром и молния! — думал волшебник. — Он ещё жив! И я тоже. Кто бы мог подумать? Может быть, в этом „отражённом шуме подземного духа“ всё же что-то есть?»

Словосочетание было очень неуклюжим. Ринсвинд попытался, ломая язык, выговорить грубые слоги, из которых состояло слово на родном языке Двацветка.

— Эколирика? — попробовал он. — Экро-гнотика? Эхо-гномика?

Вот так сойдет. Звучит очень похоже.

Ниже по течению реки, в нескольких сотнях ярдов от последнего дымящегося пригорода Анк-Морпорка, необычно прямоугольный и, очевидно, сильно нахлебавшийся воды предмет коснулся скопившегося у берега ила и тут же выпустил из себя множество ножек, которые принялись скрести дно в поисках опоры.

Выбравшись на берег, Сундук — весь заляпанный сажей, в пятнах от воды и очень, очень злой — встряхнулся, осмотрелся по сторонам и бодрой рысью двинулся прочь. Маленький, невероятно уродливый демон, устроившийся на его крышке, с интересом разглядывал окрестности.

Бравд посмотрел на Хорька и приподнял брови.

— Ну вот и всё, — подытожил Ринсвинд. — Сундук в итоге догнал нас. Только не спрашивайте меня, как. Ещё вино есть?

Хорёк поднял с земли пустой бурдюк.

— По-моему, на сегодняшнее утро тебе хватит, — сказал он.

Бравд наморщил лоб.

— Золото есть золото, — изрёк он наконец. — Как может человек, у которого имеется куча золота, считать себя бедняком? Ты либо беден, либо богат. Это же логично.

Ринсвинд икнул. Он успел убедиться, что логика — вещь очень непостоянная.

— Ну, значит так, — сказал он, — я вот подумал, дело в следующем: в общем, вам известно, что такое октирон?

Оба джентльмена удачи кивнули. В землях, лежащих вокруг Круглого моря, этот необычный, отливающий всеми цветами радуги металл ценился не меньше, чем древесина груши разумной, да и встречался не чаще. Человек, у которого имеется иголка из октирона, никогда не заблудится, поскольку, будучи очень чувствительной к магическому полю Диска, она всегда указывает на Пуп Плоского мира. Кроме того, эта иголка чудесным образом штопает своему хозяину носки.

— Понимаете, я считаю, что у золота тоже есть своё магическое поле. Нечто вроде финансового волшебства. Эхо-гномика, — хихикнул Ринсвинд.

Хорёк поднялся на ноги и потянулся. Солнце стояло уже довольно высоко, город внизу был окутан туманом и наполнен зловонными испарениями. И золотом, решил он. Даже житель Морпорка побросает свои сокровища, когда речь зайдет о целостности его шкуры. Пора в путь.

Маленький человечек, которого звали Двацветком, похоже, спал. Хорёк посмотрел на него и покачал головой.

— Город ждёт, каким бы он там ни был, — сказал Хорек. — Спасибо за занимательный рассказ, волшебник. Что собираешься делать дальше?

Он внимательно посмотрел на Сундук, который попятился и лязгнул на него крышкой.

— Корабли нынче из города не уходят, — снова хихикнул Ринсвинд. — Полагаю, мы поедем берегом до Щеботана. Я же обязан за ним приглядывать. Я, конечно, не очень-то этого и хочу, но…

— Мы понимаем, понимаем, — успокоил его Хорёк и, повернувшись, вскочил в седло лошади, которую держал Бравд.

Спустя несколько минут оба героя превратились в крошечные точки, покрытые облаком пыли и спешащие вниз, к угольно-чёрному городу.

Ринсвинд тупо уставился на распластавшегося туриста. На двух распластавшихся туристов. Некая беспризорная мысль, болтающаяся по разным измерениям в поисках свободного сознания, воспользовалась беспомощным состоянием волшебника и проскользнула в его мозг.

— Ещё одна паршивая история, в которую я вляпался по вашей милости, — простонал Ринсвинд и тяжело повалился навзничь.

— Чокнутый, — подвёл итог Хорёк.

Бравд, скачущий в нескольких шагах от него, кивнул.

— Все волшебники рано или поздно сходят с ума, — заметил он. — Это всё пары ртути. Разъедают им мозги. И ещё грибы.

— Тем не менее… — сказал его одетый в коричневое приятель и, запустив руку за пазуху туники, вытащил золотой диск на короткой цепочке.

Бравд вопросительно поднял брови.

— Волшебник сказал, что у коротышки имеется какой-то золотой диск, который говорит ему, сколько сейчас времени, — объяснил Хорек.

— И это возбудило твою алчность, дружище? Ты всегда был искусным вором, Хорек.

— Это так, — скромно согласился его спутник.

Он дотронулся до кнопки на ободке диска, и крышка со щелчком отскочила.

Заключенный внутри маленький демон оторвался от крошечных счетов и сердито нахмурился.

— До восьми осталось всего десять минут, — рявкнул он.

Крышка захлопнулась, едва не прищемив Хорьку пальцы.

Хорек выругался и зашвырнул определитель времени далеко в кусты, где прибор скорее всего ударился о камень. Во всяком случае, почему-то определитель раскололся; мелькнула резкая вспышка октаринового света, повеяло запахом серы, и временное существо исчезло в каком-то своем демоническом измерении.

— Зачем ты так? — поинтересовался Бравд, который не расслышал слов демона.

— Как? — переспросил Хорек. — Что я сделал? Ничего ведь не случилось. Поехали, не то упустим уйму возможностей!

Бравд кивнул. Оба приятеля повернули лошадей и галопом помчались к древнему Анку и честному волшебству.

Пришествие восьми

Плоский мир предлагает глазу гораздо более впечатляющие зрелища, нежели те, что можно найти во вселенных, сотворённых Создателями с худшим воображением, но лучшими способностями к механике.

Ну да, солнце Диска — это не более чем вращающаяся по орбите крошечная луна с протуберанцами едва ли крупнее, чем ворота для крикета. Но этому небольшому изъяну можно противопоставить потрясающую картину Великого А'Туина, на чьём древнем, испещрённом метеоритными кратерами панцире покоится Диск. Иногда во время своего неторопливого путешествия по берегам Бесконечности Великий А'Туин поворачивает огромную, как целая страна, голову, чтобы щёлкнуть зубами на пролетающую комету.

Но, возможно, самое впечатляющее зрелище — это бесконечный Краепад. Даже те умы, которые уже столкнулись с абсолютной галактической необъятностью А'Туина, отказываются поверить в это явление. Там моря Диска, бурля, вечно переливаются через Край в космическое пространство. А может, самое невероятное зрелище на Диске — это Краедуга, опоясывающая мир восьмицветная радуга, которая висит в насыщенном туманами воздухе над Краепадом. Восьмой цвет — это октарин, образующийся за счет эффекта рассеивания сильного солнечного света в интенсивном магическом поле.

Или самое великолепное зрелище — это Пуп. Там сквозь облака на десять миль в небо вздымается шпиль из зелёного льда, поддерживая на своей вершине царство Дунманифестин — обиталище богов Диска. Сами боги, несмотря на всё великолепие расстилающегося внизу мира, редко бывают довольны. Как-то неловко осознавать себя богом мира, который существует только потому, что каждая кривая невероятности должна иметь свой конец. В особенности когда можно заглянуть в другие измерения и посмотреть на миры, у чьих Создателей было гораздо больше способностей к механике, чем воображения. Так что неудивительно, что боги Диска проводят больше времени в перебранках, нежели в познании всего сущего.

В этот конкретный день Слепой Ио, который никогда не забывал об осторожности и поэтому оставался главным из богов, сидел, опёршись подбородком о ладонь, и смотрел на игральную доску, лежащую на столике из красного мрамора. Слепой Ио получил своё имя потому, что в том месте, где должны были находиться его глазницы, не было ничего, кроме двух участков чистой кожи. Его глаза, которых у Слепого Ио было впечатляющее количество, вели свою полунезависимую жизнь. Часть из них в данный момент висели над столиком.

Игральная доска представляла собой тщательно вырезанную и разделённую на квадраты карту Плоского мира. Сейчас несколько клеточек было занято прекрасно вылепленными игральными фигурами. Если бы какой-нибудь человек взглянул на фигурки со стороны, то сразу узнал бы в двух из них Бравда и Хорька. Остальные изображали ещё каких-то героев и воителей, которых на Диске было более чем достаточно.

Партию продолжали Ио, Бог-Крокодил Оффлер, бог лёгких ветерков Зефир, Рок и Госпожа. Теперь, когда все менее значительные игроки вышли из Игры, за доской воцарилась сосредоточенность. Одной из первых жертв стал Шанс, чей герой после удачного броска Оффлера попал в дом, битком набитый вооруженными гноллями. Вслед за Шансом сдала свои фишки Ночь, сославшись на назначенную встречу с Судьбой. Несколько второстепенных божеств взмыли в воздух и сейчас надоедали игрокам, подавая из-за плеча непрошеные советы.

Попутно делались ставки на то, что следующей из игры выйдет Госпожа. Её последний хоть чего-то стоящий воитель превратился в щепотку пепла, погибнув в развалинах ещё дымящегося Анк-Морпорка. Других фигур, которые Госпожа могла бы довести до противоположного края доски, практически не осталось.

Стаканчик для игральных костей представлял собой череп, глазные отверстия которого были заткнуты рубинами. Слепой Ио взял кости в руки и, не сводя взгляда нескольких глаз с Госпожи, выбросил три пятерки.

Та улыбнулась. Глаза Госпожи были ярко-зелёными, без зрачков и радужки, и светились изнутри.

Среди воцарившегося в комнате молчания Госпожа порылась в своей игральной шкатулке и, достав с самого дна пару фигур, двумя решительными щелчками выставила их на доску. Остальные игроки, как один бог, вытянули шеи, чтобы взглянуть на новые фигуры.

— Вовшебник-венегат и какой-то квевк, — прошепелявил Бог-Крокодил Оффлер, которому, как обычно, мешали клыки. — Ну, знаете ви!

И одним когтем подтолкнул к центру стола кучку белых, словно кости, фишек.

Госпожа едва заметно кивнула и подняла череп. Несмотря на то, что игровой стаканчик едва шевельнулся, звук загремевших игральных костей разнесся по всему залу. Потом богиня вытряхнула кубики на стол, и они, подпрыгивая, покатились по поверхности.

Шестёрка. Тройка. Пятёрка.

Однако с пятёркой происходило что-то странное. Кубик, который подтолкнуло случайное столкновение сразу нескольких миллиардов молекул, качнулся на один из углов, медленно перевернулся и… сверху оказалась семёрка.

Слепой Ио поднял кубик и сосчитал грани.

— Послушайте, — устало сказал он. — Давайте играть честно.

* * *

Дорога, ведущая из Анк-Морпорка в Щеботан, была высокогорной, пыльной и извилистой. Растянувшаяся на тридцать лиг вереница выбоин и полузасыпанных камней обвивалась вокруг вершин, ныряла в прохладные зелёные долины, заросшие цитрусовыми деревьями, и пересекала по скрипучим веревочным мосткам оплетённые лианами ущелья. Дорога была весьма живописна, но к передвижению совершенно непригодна.

«Живописная». Это прилагательное было новым для волшебника Ринсвинда, бакалавра магических наук Незримого Университета (обучение не закончено). Оно было одним из слов, которых он набрался с тех пор, как покинул обугленные развалины Анк-Морпорка. «Оригинальная» было вторым таким словом. Внимательно изучив пейзаж, вдохновивший Двацветка на использование первого прилагательного, Ринсвинд решил, что «живописная» — это то же самое, что и «жутко обрывистая». А под словом «оригинальная», которое использовалось для описания периодически встречающихся на пути деревенек, видимо, понимались выражения «рассадник заразы» и «жалкая развалюха».

Двацветок был туристом, первым туристом на Плоском мире. По мнению Ринсвинда, загадочное слово «турист» в переводе на нормальный язык означало «идиот».

Пока они неторопливо ехали сквозь насыщенный запахом тимьяна и жужжанием пчёл воздух, Ринсвинд размышлял об испытаниях, выпавших на его долю за последние несколько дней. Хотя маленький чужеземец вёл себя как совершенный псих, в то же самое время Двацветок был щедрым и значительно менее смертоносным, чем половина тех людей, с которыми волшебник якшался в Анк-Морпорке. Пожалуй, Двацветок ему даже нравился. Испытывать к нему неприязнь было всё равно, что пинать щенка.

В данный момент Двацветок проявлял огромный интерес к теории и практике волшебства.

— Знаешь, магия кажется мне, э-э, довольно бесполезной, — заявил он. — Я-то всегда считал, что волшебнику нужно уметь всего лишь произнести заклинание. Но эта занудная зубрежка…

Ринсвинд угрюмо согласился и попытался объяснить, что магия, некогда неуправляемая и не подчиняющаяся никаким законам, давным-давно, в затянутые туманом времена, была укрощена Великими и Древнейшими, которые обязали её повиноваться Закону Сохранения Реальности. Этот закон требовал, чтобы усилие, необходимое для достижения цели, было одним и тем же независимо от используемых средств. На практике это означало, что создать иллюзию стакана с вином относительно несложно, поскольку для этого требуется всего лишь изменить траекторию падающего света. Но, с другой стороны, чтобы при помощи одной только ментальной энергии поднять на несколько футов настоящий стакан, приходилось тренироваться по нескольку часов в день. Иначе принцип рычага легко мог выдавить твой мозг через уши.

В продолжение Ринсвинд добавил, что частично древнюю магию ещё можно найти в сыром виде. Посвящённые способны узнавать её по характерной восьмиугольной форме, которую она принимала, проникнув в кристаллическую решётку пространства-времени. Существовал, к примеру, металл октирон и газ октоген. Оба излучали опасное количество сырого волшебства.

— Всё это очень тоскливо, — подвёл итог Ринсвинд.

— Тоскливо?

Ринсвинд обернулся в седле и бросил многозначительный взгляд на Сундук, который легко трусил вдоль дороги на своих маленьких ножках, время от времени щёлкая крышкой на пролетающих бабочек. Волшебник вздохнул.

— Ринсвинд считает, что настоящее волшебство — это когда ты можешь запрячь молнию, — пояснил бес-художник, который наблюдал за происходящим из крошечных дверей коробки, висящей на шее у Двацветка.

Всё утро бес провёл за изображением живописных пейзажей и оригинальных сцен для своего хозяина, и теперь ему было позволено устроить перекур.

— Когда я сказал «обуздать», я не имел в виду «запрячь», — огрызнулся Ринсвинд. — Я имел в виду, ну, имел в виду, что… не знаю, мне никак не подыскать нужные слова. Я просто считаю, что мир должен быть, ну, вроде как более организованным.

— Это всего лишь фантазии, — возразил Двацветок.

— Понимаю. В том-то и беда.

Ринсвинд снова вздохнул. Здорово рассуждать о чистой логике, о вселенной, которая управляется разумными законами, и гармонии чисел, но простой и непреложный факт заключался в том, что Диск перемещался в пространстве на спине гигантской черепахи, и что у местных богов была дурная привычка ходить по домам атеистов и бить стёкла.

Где-то рядом раздался слабый звук, слившийся с жужжанием пчёл в придорожных зарослях розмарина. В нём присутствовало нечто странно костяное, как будто череп катнули по полу или крутанули стаканчик для игральных костей. Ринсвинд внимательно огляделся вокруг. Поблизости никого не было.

Почему-то это его встревожило.

Потом откуда-то повеял лёгкий ветерок, который, впрочем, тут же стих. Мир не изменился — практически. За несколькими исключениями.

Посреди дороги, к примеру, возник пятиметровый горный тролль. Исключительно злой тролль. Тролли все злые, это их обычное состояние, однако данный экземпляр был по-настоящему разъярён. Внезапная и мгновенная телепортация на три тысячи миль вырвала его из родного логова в Раммероркских горах. В соответствии с законами сохранения энергии перенос поднял внутреннюю температуру тролля до опасной отметки. Так что чудовище ощерило клыки и бросилось в атаку.

— Какое странное существо, — заметил Двацветок. — А оно опасно?

— Только для людей! — крикнул в ответ Ринсвинд.

Вытащив меч, волшебник отважно занес клинок и швырнул его прямо мимо тролля. Меч шумно улетел в кусты у обочины дороги.

Откуда-то донесся слабый-преслабый перестук, как будто залязгали чьи-то старые зубы.

Меч ударился о лежащий в кустарнике валун — самое интересное, валун был так искусно скрыт, что постороннему наблюдателю могло бы показаться, будто камня там не было вовсе. В общем, меч, подобно взметнувшемуся в воздух лососю, отрикошетил от булыжника и впился в серый загривок тролля.

Чудовище заворчало и одним взмахом когтистой лапы распороло бок двацветковой лошади, которая, испуганно заржав, шарахнулась в чащу деревьев, росших неподалеку. Тролль крутнулся вокруг своей оси и кинулся было в сторону Ринсвинда.

Но тут медлительная нервная система донесла до тролля весть, что он уже мёртв. На морде его промелькнуло мимолетное удивление, после чего чудовище рухнуло на землю и рассыпалось в щебень^[5].

«А-а-ргх», — подумал Ринсвинд, когда его лошадь в ужасе взвилась на дыбы. Он вцепился в поводья мёртвой хваткой, а она неуклюже прошагала через дорогу на задних ногах, после чего, издав дикое ржание, развернулась и галопом помчалась в лес.

Стук лошадиных копыт замер вдали, оставив воздух гудению пчел и шелесту крыльев изредка пролетающих бабочек. Периодически раздавался ещё какой-то звук, очень необычный для этого ясного полуденного часа.

Он был похож на стук игральных костей.

— Ринсвинд?

Длинные ряды деревьев швыряли голос Двацветка из стороны в сторону. В конце концов, так и не дождавшись ответа, эхо вернулось обратно. Маленький турист уселся на камень и попытался думать.

Прежде всего, он заблудился. Досадная неприятность, но могло быть и хуже. Лес выглядел довольно интересным, в нём наверняка водились эльфы или гномы, а может, и те и другие вместе. Пару раз Двацветку действительно показалось, что среди ветвей он разглядел странные зелёные лица. Двацветку всегда хотелось встретить эльфа. Вообще-то, на самом деле он мечтал повстречаться с настоящим драконом, но сойдет и эльф. Или гоблин на крайний случай.

Его Сундук куда-то пропал, и это было очень неприятно. А ещё начал накрапывать дождик. Двацветок неуютно поёрзал на влажном камне и попытался взглянуть на положение вещей оптимистически. К примеру, во время безумной скачки его разогнавшаяся лошадь, продираясь сквозь какие-то заросли, потревожила медведицу с медвежатами, но умчалась прочь прежде, чем та успела отреагировать. Потом лошадь пронеслась галопом прямо по огромной стае спящих волков, но, опять же, стремительно скрылась вдали, оставив яростный вой далеко позади. Тем не менее, день близился к вечеру. Вряд ли стоит торчать всю ночь под открытым небом, подумал Двацветок. Может быть, поблизости обнаружится… Он погрузился в раздумья, мучительно припоминая, какого рода пристанище традиционно предлагается путникам в лесу. Может, где-нибудь рядом найдется пряничный домик?

Камень и правда был каким-то неуютным. Двацветок посмотрел вниз и вдруг узрел странную резьбу.

Рисунок был похож на паука. Или на осьминога. Из-за мха и лишайников деталей не было видно, но вырезанные в камне руны читались легко. Двацветок прочёл надпись: «Путник, гастепреимный храм Бел-Шамгарота лежыт в направлении Пупа в адной тыще шагов отсюда». «Очень странно», — подумал Двацветок. Руны были ему незнакомы, тем не менее, он без труда прочёл их. Каким-то образом сообщение проникло прямиком в его мозг, избавив глаза от утомительной необходимости бегать по строчкам.

Двацветок поднялся на ноги и отвязал утихомирившуюся лошадь от молодого деревца. Он не знал, в какой стороне находится Пуп, но среди деревьев вроде бы вилась какая-то заросшая тропинка. Похоже, этот Бел-Шамгарот готов из кожи вон лезть, лишь бы помочь заблудившемуся путнику. Выбор был прост: либо Бел-Шамгарот, либо волки. Двацветок решительно кивнул.

Здесь необходимо отметить, что несколько часов спустя двое волков, идущих по его следу, вышли на ту же самую полянку. Взгляд их зеленых глаз упал на вырезанную в камне странную восьминогую фигуру, которая и в самом деле могла оказаться либо пауком, либо спрутом, либо ещё каким-нибудь, куда более необычным, чудовищем. Однако волки, узрев её, немедленно пришли к выводу, что в конце концов они не так уж и голодны.

А примерно в трёх милях от поляны один неудавшийся волшебник висел высоко над землёй, держась обеими руками за ветку берёзы.

На дерево он попал после пяти минут интенсивных занятий физкультурой. Сначала из подлеска вылетела разъярённая медведица и одним ударом лапы разодрала горло его лошади. Потом Ринсвинд, удирая с места побоища, выбежал на поляну, по которой кружила стая разгневанных волков. Доведённые до отчаяния преподаватели из Незримого Университета, так и не сумевшие обучить Ринсвинда искусству левитации, были бы изрядно потрясены той скоростью, с которой он домчался до ближайшего дерева и взобрался на самую макушку без видимой помощи рук и ног.

Волки и медведица остались внизу. Теперь нужно было решить, как поступить со змеёй.

Змея была большая, зелёная и обвивала ветку с присущим рептилии терпением. Ринсвинд прикинул, ядовитая она или нет, но потом выбранил себя за дурацкий вопрос. Эта змея не могла не быть ядовитой.

— Ты чего ухмыляешься? — спросил он у фигуры, которая сидела на соседней ветке.

— ЭТО ОТ МЕНЯ НЕ ЗАВИСИТ, — ответил Смерть. — А ТЕПЕРЬ, БУДЬ ДОБР, РАЗОЖМИ РУКИ. Я НЕ МОГУ ТОРЧАТЬ ЗДЕСЬ ВЕСЬ ДЕНЬ.

— Зато я могу, — вызывающе заявил Ринсвинд.

Волки, сгрудившиеся у основания дерева, задрали головы и заинтересованно посмотрели на то, как их будущая еда разговаривает сама с собой.

— ТЕБЕ НЕ БУДЕТ БОЛЬНО, — уверил Смерть.

Если бы слова имели вес, одного предложения, произнесённого Смертью, хватило бы, чтобы удержать на якоре целое судно.

Руки Ринсвинда свело от боли. Он хмуро взглянул на слегка просвечивающую фигуру, которая сидела на дереве, словно стервятник какой.

— Не будет больно? — переспросил он. — Быть разорванным на куски волками — это не больно?

Он заметил, что его опасно сужающуюся ветку несколькими футами дальше пересекает другая ветвь. Если б только он мог дотянуться до неё…

Он качнулся в сторону, выставив вперед одну руку.

Как ни странно, прогнувшаяся ветка не сломалась. Она просто издала тихий хлюпающий звук и вывернулась из его хватки.

Ринсвинд обнаружил, что теперь он висит на полоске коры, которая потихоньку удлиняется, по мере того как кора отдирается от ветки. Он посмотрел вниз и с каким-то мрачным удовлетворением осознал, что приземлится на самого крупного волка.

Ринсвинд медленно опускался — кора отрывалась всё дальше и дальше. Змея задумчиво наблюдала за происходящим.

Однако полоска выдержала. Ринсвинд уже было поздравил себя, но тут, подняв глаза, обнаружил то, чего прежде не замечал. Прямо на его пути висело самое большое осиное гнездо, какое он когда-либо видел.

Ринсвинд плотно зажмурил глаза.

«Откуда взялся тролль? — спросил он сам себя. — Всё остальное — это моё обычное везение, но тролль-то тут при чём? Что здесь, раздери вас гром, происходит?»

Щёлк. Это мог хрустнуть сухой прутик, вот только звук, казалось, раздался у Ринсвинда прямо в голове. Щёлк, щёлк. И ветерок, который не потревожил ни листочка.

Полоска коры, двигаясь мимо осиного гнезда, сорвала жужжащий шар с ветки. Он просвистел мимо головы волшебника и, стремительно уменьшаясь в размерах, ухнул в круг поднятых вверх волчьих морд.

Круг внезапно сомкнулся.

Круг внезапно разомкнулся.

Дружный вой, вырвавшийся из волчьих пастей, эхом отдался среди деревьев. Стая отчаянно пыталась увернуться от разъярённого облака ос. Ринсвинд глупо ухмыльнулся.

Его локоть во что-то упёрся. Это был ствол дерева. Полоска коры донесла волшебника до самого основания ветки. Но других ветвей поблизости не наблюдалось. На гладкой коре не за что было уцепиться.

Зато можно было взяться за руку. Вернее, за две руки, которые просунулись сквозь замшелую кору рядом с волшебником. Узкие ладони, зелёные, как молодые листочки, изящные руки — и наружу выглянула дриада. Ухватив изумленного Ринсвинда с той растительной силой, которая легко вгоняет испытующий корень в скалу, дриада втащила волшебника в дерево. Плотная кора расступилась, как туман, и сомкнулась, как створки устрицы.

Смерть проводил Ринсвинда бесстрастным взглядом.

Затем он посмотрел на облачко букашек, выписывающих весёлые зигзаги вокруг его черепа, и щёлкнул пальцами. Насекомые посыпались на землю. Однако особого удовольствия от этого Смерть не получил.

* * *

Слепой Ио двинул свою кучу фишек через стол, окинул собравшихся свирепым взглядом тех глаз, которые на данный момент находились в комнате, и зашагал к выходу. Несколько полубогов прыснули со смеху. Оффлер, по крайней мере, воспринял потерю отличного тролля с хмурой, хотя и несколько крокодильей, учтивостью.

Последний противник Госпожи передвинул свой стул так, чтобы сидеть за доской напротив неё.

— Господин, — вежливо сказала она.

— Госпожа, — отозвался он.

Их глаза встретились.

Он был немногословным богом. Поговаривали, что он появился на Диске после какого-то ужасного и таинственного происшествия, случившегося на другой Событийной Линии. Все боги пользуются привилегией изменять свой внешний облик по своему усмотрению. Даже перед коллегами они предпочитают появляться, накинув на себя другую личину. Рок Плоского мира, к примеру, выглядел сейчас добродушным старичком с седеющими волосами, аккуратно зачёсанными набок, — такому человеку любая девушка предложила бы стаканчик некрепкого пива, появись этот старичок у задней двери её домика. Человеку с таким лицом сердобольный паренек с радостью помог бы подняться на приступку. Вот только глаза…

Ни одно божество не может скрыть природу своих глаз. Природа глаз Рока Плоского мира была такова, что если с первого взгляда они казались тёмными, то при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это всего лишь дыры. Но поздно, слишком поздно отводить взгляд — эти дыры уводили в черноту столь далёкую и глубокую, что смотрящего неумолимо затягивало в эти два одинаковых озерца бесконечной ночи и уносило к ужасным, кружащимся звездам…

Госпожа вежливо кашлянула и выложила на стол двадцать одну белую фишку, а потом из складок платья достала ещё одну, серебристую, полупрозрачную, вдвое крупнее остальных. Душа истинного Героя идет по более высокому обменному курсу и очень ценится богами.

Рок приподнял одну бровь.

— Только без обмана, Госпожа, — предупредил он.

— Но разве кто может обмануть Рок? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Никто. Однако все пытаются.

— И тем не менее, по-моему, я почувствовала, что ты слегка помогал мне в игре.

— Конечно. Чтобы заключительная партия была приятней, Госпожа. Ну а теперь…

Он опустил руку в свою шкатулку и, достав оттуда одну из фигур, с удовлетворенным видом выставил её на доску. У наблюдающих со стороны богов вырвался дружный вздох. Даже Госпожа слегка опешила.

Ничего не скажешь, фигура принадлежала отнюдь не красавцу. Её детали были нечёткими, словно руки ремесленника дрожали от ужаса перед той вещью, которая обретала форму под его сопротивляющимися пальцами. Она, казалось, состояла из одних присосок и щупальцев. И ещё зубов, заметила Госпожа. И одного огромного глаза.

— Я думала, такие твари вымерли ещё на заре времён, — заметила она.

— Видно, наш общий друг-некрофил так и не решился сунуться в его логово, — рассмеялся Рок.

Происходящее доставляло ему истинное удовольствие.

— Этому чудовищу вообще не следовало появляться на свет.

— И тем не менее, — лаконично ответил Рок и, смахнув кости в необычный стаканчик, поднял глаза на богиню.

— Но, может, — добавил он, — ты пожелаешь сдаться?…

Она покачала головой.

— Играй.

— Тебе есть чем ответить на мою ставку?

— Играй!

* * *

Ринсвинд знал, что внутри деревьев содержатся древесина, сок, иногда встречаются белки. Но не дворцы.

И всё же подушки, на которых он сидел, были определенно мягче, чем древесина; вино в деревянном кубке, который стоял рядом, было гораздо вкуснее древесного сока; да и девушку, которая сидела напротив, обхватив руками колени, и смотрела на него задумчивыми глазами, нельзя было сравнить с белкой. На белку она смахивала разве что некоторой пушистостью.

Высокую и просторную комнату сверху освещал мягкий желтоватый свет, однако источника его Ринсвинд так и не обнаружил. В узловатых, искривленных арочных проёмах виднелись другие комнаты и нечто, похожее на широкую винтовую лестницу. А ведь снаружи дерево выглядело совершенно нормальным.

Девушка была зелёного цвета — телесно-зелёного цвета. Ринсвинд мог утверждать это с абсолютной уверенностью, потому что единственной её одеждой был висящий на шее медальон. Её длинные волосы слегка напоминали мох. Глаза не имели зрачков и сияли яркой зеленью. Ринсвинд пожалел, что в Университете не уделял больше внимания лекциям по антропологии.

До сих пор она не произнесла ни слова. Указав на диван и знаками предложив вина, девушка опустилась напротив и принялась молча разглядывать волшебника, время от времени потирая глубокую царапину на предплечье.

Ах да, дриада настолько тесно связана со своим деревом, что страдает от ран вместе с ним, припомнил Ринсвинд.

— Ты уж извини, что так вышло, — выпалил он. — Это был несчастный случай. Ну, я имею в виду, внизу меня ждали волки и…

— Тебе пришлось залезть на моё дерево, и я тебя спасла, — без запинки подхватила дриада. — Повезло тебе. И твоему другу, наверное, тоже?

— Другу?

— Тому коротышке с волшебным сундуком, — объяснила дриада.

— А, ему… — неопределенно произнёс Ринсвинд. — Да. Надеюсь, у него всё в порядке.

— Ему нужна твоя помощь.

— Это его обычное состояние. Он что, тоже забрался на какое-нибудь дерево?

— Он забрался в Храм Бел-Шамгарота.

Ринсвинд поперхнулся вином. Его уши, ужаснувшись, попытались заползти внутрь головы. Пожиратель Душ! Ринсвинд не успел справиться с потоком нахлынувших воспоминаний — они налетели на него буквально галопом. Однажды, в бытность свою студентом отделения практической магии Незримого Университета, Ринсвинд на спор пробрался в небольшую комнатку рядом с главной библиотекой. Стены этой комнаты были покрыты защитными свинцовыми пентаграммами, и никому не дозволялось находиться там дольше, чем четыре минуты и тридцать две секунды. Двести лет осторожных экспериментов потребовалось учёным, чтобы определить это время…

Он с опаской открыл Книгу, которая была прикована цепями к октироновой кафедре, стоящей в центре испещренного рунами пола, — прикована не затем, чтобы её никто не украл, но затем, чтобы она сама не сбежала. Ибо то был Октаво, гримуар, настолько насыщенный магией, что обрёл собственные неясные чувства. Одно заклинание всё же умудрилось соскочить с потрескивающих страниц и устроиться в тёмных глубинах Ринсвиндова мозга. Это определенно было одно из Восьми Великих Заклинаний, но никто не мог сказать, какое именно заклятие досталось Ринсвинду. Даже сам Ринсвинд не знал этого. Чтобы узнать, он сначала должен был произнести его. Однако иногда он чувствовал, как заклинание незаметно, бочком, пробирается за спиной у его «я», выжидая подходящий момент…

На передней крышке Октаво был изображён Бел-Шамгарот. Он не являлся Злом, потому что даже Зло обладает некоей жизненной силой. Нет, Бел-Шамгарот был оборотной стороной монеты, на которой Добро и Зло составляли всего лишь одну сторону.

— Пожиратель Душ. Его число лежит между семью и девятью; это дважды четыре, — процитировал Ринсвинд, рассудок которого оцепенел от страха. — О нет! Где этот храм?

— В сторону Пупа, в центре леса, — ответила дриада. — Это очень древний храм.

— Неужели ещё остались на свете глупцы, поклоняющиеся Бел… ему? Я понимаю сумасшедших, которые поклоняются дьяволу, но он же Пожиратель Душ…

— Поклонение ему давало… некоторые преимущества. И у того народа, что прежде жил в этих местах, были странные взгляды на жизнь.

— И что же с этим народом случилось?

— Я ведь сказала, он жил здесь прежде.

Дриада встала и протянула Ринсвинду руку.

— Идём. Меня зовут Друэлле. Пойдем со мной, посмотришь на участь своего друга. Это должно быть интересно.

— Не уверен, что… — начал было отнекиваться Ринсвинд.

Дриада обратила к нему свои зелёные глаза.

— Неужели ты считаешь, что у тебя есть выбор? — спросила она.

Широкая, как мощёная дорога, лестница вилась снизу вверх через всё дерево, и с каждой площадки открывался вид на просторные помещения. Повсюду сиял всё тот же не имеющий определенного источника желтоватый свет. Правда, присутствовал ещё и звук, похожий — Ринсвинд сосредоточился, пытаясь дать ему определение, — похожий на отдаленные раскаты грома или шум далекого водопада.

— Это дерево, — коротко сказала дриада.

— А что оно делает? — полюбопытствовал Ринсвинд.

— Живёт.

— Я как раз спрашивал себя об этом. Ну, то есть, неужели мы действительно находимся внутри дерева? Я что, уменьшился в размерах? Снаружи оно выглядело нормальным, и я мог обхватить его руками.

— Оно и осталось таковым.

— Хм, но я здесь, внутри него?

— Да.

— Гм, — сказал Ринсвинд.

Друэлле расхохоталась.

— Я с легкостью читаю твои мысли, самозваный волшебник! Я ведь дриада! То, что ты принижаешь названием «дерево», — на самом деле четырехмерный аналог всей многомерной вселенной, которая… Нет, вижу, ты этого не знаешь. Мне следовало бы догадаться, что ты не настоящий волшебник. Ведь у тебя даже посоха нет.

— Я потерял его при пожаре, — автоматически соврал Ринсвинд.

— А шляпа с вышитыми на полях магическими знаками где?

— Ветром сдуло.

— А какие-нибудь прислужники-демоны?

— Передохли все. Послушай, спасибо, что спасла меня, но, если ты не против, я, пожалуй, пойду. Только покажи мне, как отсюда выбраться…

Нечто подозрительное в выражении её лица заставило Ринсвинда обернуться. За его спиной стояли трое дриадов — дриад мужского пола. Как и девушка, они были обнажены. Оружия Ринсвинд тоже не заметил. Однако последнее обстоятельство не имело ровно никакого значения. Похоже, им и не нужно было оружие, чтобы справиться с Ринсвиндом. Они выглядели так, словно плечом могли проложить себе путь сквозь монолитную скалу, а по пути перебить полк троллей. Трое красавцев-великанов смотрели на волшебника с деревянной угрозой. Их кожа походила цветом на скорлупу грецкого ореха, и под ней огромными валунами перекатывались мускулы.

Ринсвинд повернулся обратно и слабо ухмыльнулся Друэлле. Жизнь опять начала обретать знакомые черты.

— Ты ведь и не думала спасать меня? — спросил он. — Ты взяла меня в плен.

— Конечно.

— И ты меня не отпустишь?

Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Друэлле покачала головой.

— Ты причинил дереву боль. Но тебе повезло. Твой приятель встретится с Бел-Шамгаротом. Ты же умрешь простой смертью.

Две ладони легли на его плечи. Ринсвинд ощутил себя небольшим булыжником, вокруг которого неумолимо обвивается старый древесный корень.

— Разумеется, твоей казни будут предшествовать некоторые церемонии, — продолжала дриада. — Но всё это после того, как Насылатель Восьми расправится с твоим дружком.

— Знаешь, мне никогда не приходило в голову, что бывают мужчины-дриады. Даже когда я смотрел на дуб.

Один из великанов ухмыльнулся.

Друэлле фыркнула.

— Болван! А откуда, по-твоему, берутся жёлуди?

Перед ними открылось похожее на зал обширное пустое пространство, потолок которого терялся в золотистой дымке. Бесконечная лестница поднималась прямо в его центре.

В дальнем конце зала собралось несколько сотен дриад и дриадов. Когда Друэлле приблизилась к ним, они почтительно расступились при её приближении, однако на Ринсвинда, которого то и дело пихала в спину твердая рука, не обратили абсолютно никакого внимания.

Большинство дриад были женского пола, хотя среди них затесались и несколько мужчин-великанов. Они стояли, словно богоподобные статуи, среди невысоких смышлёных женщин. «Насекомые, — подумал Ринсвинд. — Это дерево очень напоминает мне муравейник».

Но откуда здесь взялись дриады? Насколько помнил Ринсвинд, древесный народец вымер много столетий назад. Был вытеснен в процессе эволюции людьми, подобно большинству остальных Сумеречных Народностей. Только эльфы и тролли пережили пришествие Человека в Плоский мир: эльфы отродясь славились своим умом, а тролли ничем не уступали людям в злобности, мстительности и жадности. Дриады же, как считалось, вымерли много лет назад, вместе с феями.

Гул заметно усилился. Время от времени по полупрозрачным стенам пробегало снизу вверх пульсирующее золотистое сияние, которое исчезало в висящей наверху дымке. Некая сила, наполняющая зал, заставляла воздух вибрировать.

— О несведущий волшебник, — произнесла Друэлле, — узри же магию. Не вашу, прирученную, двуличную, но магию корня и ветви, древнюю магию. Неукрощенную магию. Смотри.

Пятьдесят или около того женщин-дриад сбились в тесную кучку, взялись за руки и стали отходить назад, пока не образовался большой круг. Остальные дриады негромко затянули какой-то напев. Потом, повинуясь кивку Друэлле, круг принялся вращаться противосолонь.

Когда шаги убыстрились, а сложный многоголосый напев зазвучал громче, Ринсвинд поймал себя на том, что наблюдает за происходящим словно зачарованный. Он слышал в Университете про Древнюю Магию, хотя волшебникам было категорически запрещено практиковать её. Он знал, что, когда круг наберёт достаточную скорость вращения против магического поля Диска, который, в свою очередь, тоже крутится, возникшее астральное трение приведёт к созданию огромной разницы потенциалов, каковая разрядится колоссальным выходом Стихийной Магической Силы.

Круг слился в неясное пятно, и стены дерева зазвенели отголосками пения…

Ринсвинд почувствовал в волосах знакомое липкое покалывание, означающее, что поблизости собирается мощный заряд сырой магии. Поэтому, когда с невидимого потолка ударил вниз луч резкого октаринового света и, потрескивая, сфокусировался в центре круга, волшебник ничуть этому не удивился.

Луч высветил изображение исхлёстанного бурями, опоясанного деревьями холма с храмом на вершине. Форма этого храма проделывала с глазами неприятные вещи. Ринсвинд знал, что если это храм Бел-Шамгарота, то у него должно быть восемь сторон^[6].

По чёрным стенам храма струился дождь. Единственным признаком жизни была привязанная снаружи лошадь, но Двацветку она не принадлежала. Прежде всего, она была слишком крупной. У храма мирно пасся белый боевой конь с копытами размером с тарелку для второго блюда и кожаной сбруей, сверкающей кричащими золотыми украшениями. В данный момент коняга наслаждался овсом из привязанного под носом мешка.

Однако было в этом животном нечто знакомое. Ринсвинд попытался припомнить, где он видел похожего коня раньше.

Коняга, судя по всему, мог развивать неплохую скорость и поддерживать её в течение долгого времени. Теперь Ринсвинду оставалось всего-навсего избавиться от охранников, пробиться к выходу из дерева, отыскать храм и украсть коня из-под той штуки, которой Бел-Шамгарот пользуется вместо носа.

— Похоже, ужин у Насылателя Восьми будет состоять из двух блюд, — заметила Друэлле, пристально глядя на Ринсвинда. — Самозваный волшебник, тебе известно, кому принадлежит этот скакун?

— Понятия не имею.

— Неужели? Впрочем, неважно. Скоро мы сами всё узнаем.

Она взмахнула рукой. Фокус изображения переместился внутрь, проскочил под огромной восьмиугольной аркой и быстро поехал вдоль коридора.

По коридору, прижимаясь спиной к стене, украдкой пробиралась какая-то фигура. Ринсвинд заметил блеск золота и бронзы.

Этот силуэт невозможно было не узнать. Он видел его тысячу раз. Широкая грудь, стволоподобная шея, удивительно маленькая голова, укрытая буйной шапкой чёрных волос и похожая на помидор, лежащий на крышке гроба… Ринсвинд мог дать крадущейся фигуре имя, и это имя было Хрун-Варвар.

Хрун был одним из самых живучих героев Круглого моря: победитель драконов, разоритель храмов, наёмник, центр и опора любой уличной потасовки. Причём в отличие от многих героев Хрун-Варвар мог употреблять слова, состоящие более чем из двух слогов, — правда, сначала ему нужно было подсказать, а потом дать время подумать.

Краем уха Ринсвинд уловил необычный звук. Шум этот походил на стук черепов, катящихся по ступенькам отдаленной темницы. Волшебник искоса взглянул на охранников.

Свое ограниченное внимание они целиком сосредоточили на Хруне, который, надо признать, был сложен примерно так же, как они сами. Руки охранников небрежно покоились на плечах волшебника.

Ринсвинд нырнул вниз, бухнулся на пол и, тут же вскочив на ноги, пустился наутек. Услышав за спиной крики Друэлле, волшебник удвоил скорость.

Капюшон его балахона за что-то зацепился и оторвался. Дежурящий возле лестницы мускулистый дриад широко расставил руки и деревянно усмехнулся летящему в его сторону человечку. Не замедляя бега, Ринсвинд снова нырнул, чуть не задев подбородком свои колени. Кулак величиной с колоду просвистел над самым его ухом.

Потом на дороге у волшебника выросла целая роща древесных людей. Ринсвинд круто развернулся, увильнул от очередного замаха озадаченного охранника и помчался обратно к кругу, миновав по пути преследовавших его дриад и расшвыряв их в стороны, точно кегли.

Но впереди его ждали новые противники. Они проталкивались сквозь толпу женщин, в сосредоточенном предвкушении лупя кулаками по жёстким ладоням.

— Стой, самозваный волшебник, — скомандовала Друэлле, выступая вперёд.

У неё за спиной продолжали своё вращение зачарованные танцоры. Фокус круга переместился в коридор, который заливал яркий фиолетовый свет.

Терпение у Ринсвинда лопнуло.

— Может, хватит, а? — прорычал он. — Давай разберемся раз и навсегда. Я — настоящий волшебник.

Он раздраженно топнул ногой.

— Неужели? — отозвалась дриада. — Тогда покажи нам, как ты творишь чары.

— Э-э… — начал Ринсвинд.

Дело было в том, что, с тех пор как у него в мозгу засело древнее и таинственное заклинание, он не мог запомнить даже самый простейший заговор для выведения тараканов или почесывания поясницы без помощи рук. Старшие волшебники в Незримом Университете объясняли это тем, что невольное запоминание заклинило все его чароудерживающие клетки. Ринсвинд в мрачные минуты своей жизни выдвинул собственное объяснение, почему даже мелкие заговоры отказываются задерживаться в его голове дольше чем на несколько секунд.

Он решил, что они просто боятся.

— Э-э… — повторил он.

— Не напрягайся так, с нас хватит самого незначительного волшебства, — съязвила Друэлле, наблюдая, как его губы кривятся в пароксизме страха и беспокойства.

Повинуясь её знаку, пара дриадов подступила ближе.

Заклинание воспользовалось моментом и вскочило во временно покинутое Ринсвиндом седло его сознания. Устроившись там поудобнее, оно вызывающе оскалилось.

— Я знаю одно заклинание, — устало сказал он.

— Неужели? Так произнеси его, — предложила Друэлле.

Ринсвинд несколько сомневался в том, что он посмеет это сделать. Заклинание пыталось завладеть его языком. Он мужественно сопротивлялся.

— Ты шкажава, што можешь читать мои мышви, — невнятно проговорил он. — Пвочитай их.

Она шагнула вперед, насмешливо глядя ему в глаза.

Но тут же улыбка замерла на её губах, и она отшатнулась, закрываясь руками. Из её горла вырвался звук, исполненный беспредельного ужаса.

Ринсвинд оглянулся вокруг. Остальные дриады тоже отступили. Что он сотворил? По-видимому, нечто ужасное.

Однако волшебник из личного опыта знал, что это преимущество временное — очень скоро вселенная восстановит утраченное равновесие и снова начнет измываться над ним. Недолго думая он попятился, проскочил между составляющими магический круг дриадами и обернулся, чтобы посмотреть, что Друэлле будет делать дальше.

— Взять его! — закричала она. — Уведите его подальше от дерева и убейте!

Ринсвинд метнулся прочь.

Через фокус круга.

Вспыхнул ослепительный свет.

Наступила внезапная тьма.

Расплывчатая Ринсвиндообразная фиолетовая тень сжалась в точку и, мигнув, исчезла.

Исчезло вообще всё.

Хрун-Варвар бесшумно крался по коридорам. Свет, падающий сверху, был настолько фиолетовым, что казался почти чёрным. Легкое замешательство прошло. В святилище правила магия, и это всё объясняло.

Это объясняло, почему он, проезжая через мрачный лес, вдруг увидел у обочины сундук, крышка которого была зазывно приоткрыта и выставляла напоказ большое количество золота. Когда же Хрун соскочил с лошади, чтобы забрать сокровища, сундук неожиданно выпустил из-под себя ноги и порысил в лес, чтобы через пару сотен ярдов остановиться снова.

Погоня длилась несколько часов, но в конце концов Хрун потерял ящик в этих освещённых дьявольским светом туннелях.

В целом неприятная резьба на стенах и время от времени попадающиеся на пути расчленённые скелеты ничуть не пугали Хруна. Отчасти это объяснялось тем, что он не мог похвастаться особой сообразительностью, да и воображение у него начисто отсутствовало. Кроме того, странные барельефы и опасные туннели были для него в порядке вещей. Он провёл в подобных передрягах значительную часть своей жизни, отыскивая золото, демонов или страдающих девственниц и освобождая оных от хозяев, жизни и, по меньшей мере, от одной из причин их страданий.

Полюбуйтесь, как мягко Хрун прыгает мимо подозрительного входа в туннель. Даже в фиолетовом свете его кожа отливает медью. Его особу украшает большое количество золота в форме ножных и ручных браслетов, но в основном он обнажён, если не считать набедренной повязки из шкуры леопарда. Эту шкуру он раздобыл в насыщенных испарениями лесах Очудноземья, прикончив её владельца голыми зубами.

В правой руке Хрун сжимает магический чёрный меч по имени Кринг, который выкован из молнии и обладает душой, но терпеть не может ножен. Хрун украл этот меч всего три дня назад из неприступного дворца архимандрита Б'Итуни и уже жалел об этом. Кринг начинал действовать ему на нервы.

— Говорю тебе, он свернул в последний проход справа, — прошипел Кринг голосом, похожим на скрежет железа о камень.

— Замолчи!

— Я только сказал, что…

— Заткнись!

А в это время Двацветок…

Заблудился. Впрочем, это он и сам понял. То ли здание было гораздо больше, чем казалось с виду, то ли он забрался в какое-то громадное подземелье, хотя ни по каким ступенькам вроде бы не спускался… То ли внутренние размеры храма напрочь отказывались подчинятсься основному правилу архитектуры — судя по всему, изнутри храм был больше, чем снаружи. И к чему эти странные светильники? Они имели форму восьмигранных кристаллов, закреплённых через равные промежутки на стенах и потолке. Неприятное свечение, исходящее от них, не столько озаряло, сколько подчеркивало темноту.

«А тот, кто вырезал на стене эти барельефы, — подумал добросердечный Двацветок, — вероятно, слишком много пил. Годами».

С другой стороны, это было захватывающее место. Создавалось такое впечатление, что строители храма буквально повернулись на цифре восемь. Пол представлял собой сплошную мозаику из восьмиугольных плиток, стены и потолки коридора были переломлены так, что, если сосчитать все плоскости, у коридора получалось восемь граней. Даже камни, выглядывающие из-под штукатурки, были восьмигранными.

— Мне это не нравится, — заметил бес-живописец из своей коробки, висящей у Двацветка на шее.

— Почему? — осведомился турист.

— Здесь жутко.

— Но ты же демон. Откуда тебе знать, что жутко, а что — нет? Что такое «жутко» для демона?

— Ну, — осторожно сказал бес, боязливо оглядываясь по сторонам и переминаясь с когтя на коготь. — Вещи. Всякие штуки.

Двацветок смерил его строгим взглядом.

— Какие вещи?

Бес нервно кашлянул^[7].

— О, вещи… — с несчастным видом сказал он. — Дурные вещи. Вещи, о которых не говорят, — вот что я пытаюсь донести до тебя, хозяин.

— Жаль, Ринсвинд куда-то запропастился, — устало покачал головой Двацветок. — Он бы что-нибудь придумал.

— Это он-то? — презрительно переспросил бес. — Он бы носа сюда не сунул. Волшебники на дух не переносят число восемь.

Он виновато прихлопнул лапой рот.

Двацветок посмотрел на потолок.

— Что это было? — осведомился он. — Ты что-нибудь слышал?

— Я? Слышал? Нет! Ничего! — отказался бес и, юркнув в коробку, захлопнул дверь.

Двацветок постучал по ней. Дверка приоткрылась.

— Как будто камень покатился, — сообщил турист.

Дверь с грохотом хлопнула. Двацветок пожал плечами.

— Наверное, здание разваливается на куски от старости, — сказал он сам себе и, поднявшись на ноги, крикнул: — Эй, здесь кто-нибудь есть?

«ЕСТЬ, Есть, есть», — ответили тёмные туннели.

— Э-ге-гей! — попробовал он.

«ЭЙ, Эй, эй».

— Я точно знаю, что здесь кто-то есть, я только что слышал, как вы играете в кости!

«КОСТИ, Кости, кости».

— Послушайте, я всего лишь…

Двацветок резко замолчал. Причиной этому была яркая светящаяся точка, внезапно возникшая в нескольких футах от его глаз. Она быстро росла и через пару секунд превратилась в крохотную, многокрасочную человеческую фигурку. На этой стадии она начала издавать звук, или, скорее, это Двацветок услышал звук, который она издавала всё это время. Он был похож на осколок крика, растянутый на одно долгое мгновение.

Очень быстро переливающийся всеми цветами радуги человечек вырос до размеров куклы — между полом и потолком медленно кувыркался искажённый, изломанный силуэт. Двацветок спросил себя, почему ему в голову пришли слова «осколок крика»… и пожалел об этом.

Фигурка начала походить на Ринсвинда. Рот волшебника был открыт, а лицо освещено светом — чего? Чужих звёзд, поймал себя на мысли Двацветок. Звёзд, которых люди обычно не видят. Он вздрогнул.

Поворачивающийся в воздухе волшебник достиг половины человеческого роста. Потом он принялся увеличиваться быстрее, после чего всё вдруг смешалось. Последовал порыв ветра, негромкий взрыв. Ринсвинд с криком свалился наземь, крепко ударился об пол, задохнулся, перекатился и, обхватив голову руками, свернулся в тугой комок.

Когда пыль улеглась, Двацветок осторожно протянул руку и похлопал волшебника по плечу. Человек-шар свернулся ещё плотнее.

— Это я, — услужливо подсказал Двацветок.

Волшебник немного развернулся.

— Что? — переспросил он.

— Я.

Ринсвинд одним движением распрямился и вскочил перед маленьким туристом на ноги, отчаянно вцепившись руками в его плечи. В широко раскрытых глазах волшебника затаилось безумие.

— Не говори это! — прошипел он. — Только не произноси вслух, и мы, может быть, выберемся отсюда!

— Выберемся? Как ты сюда попал? Разве ты не знаешь?…

— Не говори это!

Двацветок попятился прочь от психа.

— Не говори!

— Не говорить что?

— Число!

— Число? — переспросил Двацветок. — Послушай, Ринсвинд…

— Да, число! Между семью и девятью. Четыре плюс четыре!

— Что, во…

Ладонь Ринсвинда прихлопнула ему рот.

— Назовешь его, и нам крышка. Лучше даже не думай о нём, ладно? Доверься мне!

— Я не понимаю! — взвыл Двацветок.

Ринсвинд слегка расслабился, хотя скрипичная струна по сравнению с ним была всё равно что миска студня.

— Пошли, — скомандовал он. — Попробуем выбраться. А я попробую тебе рассказать.

* * *

После первой Магической эпохи захоронение гримуаров на Диске начало превращаться в очень серьёзную проблему. Заклинание всегда остается заклинанием, даже если его временно заключить в пергамент и чернила. Оно обладает могуществом. Это не столь важно, пока владелец книги жив, но после его смерти свод заклинаний становится источником неконтролируемой энергии, с которой не так-то легко справиться.

Короче говоря, чародейные книги испускают магию. Были испробованы различные варианты решения проблемы. Страны, расположенные неподалеку от Края, утяжеляли книги мёртвых волшебников свинцовыми пентаграммами и швыряли за Край. Поблизости от Пупа предлагались менее удовлетворительные альтернативы. Одна из них заключалась в том, что провинившиеся фолианты сгружали в контейнеры из отрицательно заряженного октирона и сбрасывали в бездонные глубины моря^[8]. Однако очень скоро магия снова начала просачиваться наружу, и в результате рыбаки стали жаловаться на стаи невидимых рыб и устриц-телепаток.

Отчасти эту проблему решило оборудование специальных центров, которые занимались магическими науками. Там имелись большие помещения из денатурированного октирона, непроницаемого для большинства форм магии, и здесь можно было хранить наиболее опасные гримуары, пока их могущество не истощалось.

Так в Незримом Университете появился Октаво, величайший из всех гримуаров, прежде принадлежавший Создателю Вселенной. Вот в него-то Ринсвинд однажды и заглянул. Он смотрел на страницу не больше секунды, после чего включились различные охранительные заклятия, однако и этого хватило, чтобы одно из заклинаний выпрыгнуло из гримуара и устроилось под крышкой его черепной коробки, словно жаба под камнем.

— А что было потом? — спросил Двацветок.

— Меня вытащили. Задали трёпку, разумеется.

— И никто не знает, что это заклинание делает?

Ринсвинд покачал головой.

— Оно исчезло со страницы, — сказал он. — Никто этого не узнает, пока я его не произнесу. Ну, или пока не умру. После моей смерти оно вроде как само произнесётся. Тогда оно либо вселенную остановит, либо течение Времени прекратит, либо ещё что-нибудь вытворит.

Двацветок потрепал его по плечу.

— Что толку предаваться мрачным мыслям? — жизнерадостно заметил он. — Давай-ка ещё раз попробуем поискать выход.

Ринсвинд покачал головой. Паника, терзавшая его, несколько отступила. Скорее всего, он уже перевалил за барьер ужаса и сейчас пребывал в том мертвецки спокойном состоянии духа, которое лежит на другой стороне. По крайней мере, язык у него перестал заплетаться.

— Нам конец, — констатировал он. — Мы бродим по храму целую ночь. Говорю тебе, это настоящая паутина. Какая разница, в какую сторону идти, если всё равно окажемся в центре?

— Во всяком случае, ты пришел за мной, и это было очень любезно с твоей стороны, — заявил Двацветок. — Кстати, как ты сюда попал? Зрелище было очень впечатляющим.

— Ну, — неловко начал волшебник, — я просто подумал: «Негоже бросать в беде старину Двацветка», и…

— Так что теперь нам нужно найти этого Бел-Шамгарота и всё ему объяснить. Может быть, он выпустит нас отсюда, — сказал Двацветок.

Ринсвинд прочистил ухо пальцем.

— Здесь очень забавное эхо, — заметил он. — Мне послышалось, ты употребил слова типа «найти» и «объяснить».

— Ну да.

Ринсвинд изумлённо уставился на озарённого адскими пурпурными отблесками туриста.

— Ты собираешься найти Бел-Шамгарота? — переспросил он.

— Да. Нам вовсе не обязательно вступать с ним в какие-то отношения.

— Ты хочешь найти Раздирателя Душ и не вступать с ним в отношения? Мы что, просто кивнем ему и спросим, как пройти к выходу? Неужели ты и в самом деле надеешься что-то объяснить Насылателю Восьмммффф, — вовремя оборвал себя Ринсвинд. — Да ты чокнутый! — закончил он. — Эй! Куда ты? Вернись!

Он бросился следом за Двацветком, но тут же со стоном затормозил.

Фиолетовый свет резанул по глазам, раскрашивая окружение в новые, неприятные краски. Это был уже не коридор, это было просторное помещение с числом стен, которое Ринсвинд не осмеливался себе представить. Отсюда лучами расходились в… 7а туннелей.

В некотором отдалении волшебник увидел невысокий алтарь с таким же количеством граней, сколько даёт два, умноженное на четыре. Однако алтарь этот, как ни странно, стоял не в центре зала. Середину палаты занимала здоровенная каменная плита, у которой было в два раза больше сторон, чем у квадрата. Очень массивная на вид плита. В странном фиолетовом свете она казалась слегка наклонённой, и один её край гордо выступал над окружающими каменными блоками.

На плите стоял Двацветок.

— Эй, Ринсвинд! Посмотри, кого я нашел!

По одному из коридоров в направлении зала неторопливо трусил Сундук.

— Замечательно, — объявил Ринсвинд. — Прекрасно. Он-то нас и выведет. Немедленно.

Двацветок торопливо копался в Сундучьих внутренностях.

— Ага, — откликнулся он. — Я только несколько картинок сделаю. Сейчас, прилажу вот эту штуковину и…

— Я сказал немедленно…

Ринсвинд замолк. В коридоре прямо напротив него стоял Хрун-Варвар, и в его похожем на окорок кулаке был зажат огромный чёрный меч.

— Ты? — неуверенно спросил герой.

— Ага. Да, — кивнул Ринсвинд. — Если я не ошибаюсь, Хрун? Давненько не виделись. Зачем пожаловал?

Хрун ткнул пальцем в Сундук.

— За ним, — сказал он.

Этот долгий диалог истощил все его силы. Наконец, голосом, в котором сочетались утверждение, притязание, угроза и ультиматум, Хрун добавил:

— Моё.

— Сундук принадлежит Двацветку, — возразил Ринсвинд. — И вот тебе мой совет. Не трогай ты этот ящик.

До него вдруг дошло, что как раз этого говорить не следовало. Хрун отпихнул Двацветка в сторону и потянулся к Сундуку…

…Который выпустил из-под себя ноги и попятился, угрожающе скалясь крышкой. В неверном свете Ринсвинду показалось, что у Сундука вдруг выросло несколько рядов огромных зубов, белых, как отбеленная древесина берёзы.

— Хрун, — быстро проговорил он, — я должен кое о чём тебя предупредить…

Хрун повернул к нему озадаченное лицо.

— Что? — спросил он.

— Насчет чисел. Если ты сложишь семь и один, три и пять или отнимешь два от десяти, ты получишь некое число. Пока ты здесь, не упоминай его, и тогда, может быть, у нас появится шанс выбраться отсюда живыми. Или мертвыми, но нормальными.

— Кто это? — поинтересовался Двацветок.

Он держал в руке клетку, выуженную из самых сокровенных глубин Сундука и набитую угрюмыми розовыми ящерицами.

— Я Хрун, — гордо возвестил Хрун. Потом он посмотрел на Ринсвинда и переспросил: — Что?

— Просто не называй это число, ладно? — повторил Ринсвинд.

Он посмотрел на меч, зажатый в кулаке Хруна. Меч был абсолютно чёрным, того оттенка чёрного, который есть не цвет, но скорее могила всех цветов. Вверх по светящемуся слабым октариновым светом клинку шла чрезвычайно витиеватая руническая надпись. Меч, должно быть, тоже увидел волшебника, потому что внезапно заговорил — голосом, похожим на скрип когтя по стеклу.

— Странно, — удивился клинок. — Почему ему нельзя произносить число восемь?

«ВОСЕМЬ, Совсем, съем», — откликнулось эхо. Глубоко под землей послышался слабый-преслабый скрежещущий звук.

А эхо, хоть и стало мягче, отказывалось затихать. Его отголоски скакали от стены к стене, снова и снова сталкиваясь между собой. В такт звуку мигал фиолетовый свет.

— Ну вот! — завопил Ринсвинд. — Я же предупредил, ни в коем случае не упоминайте число восемь!

Он в ужасе замолчал. Что он наделал! Но слово уже вырвалось и присоединилось к своим собратьям в общем перешептывании.

Ринсвинд собрался было сделать ноги, но воздух внезапно загустел, как патока. В зале накапливался заряд магии, мощнее которого волшебник никогда не встречал. Когда же Ринсвинд медленно, с трудом сдвинулся с места, то за его ногами потянулись повторяющие их очертания хвосты из золотистых искр.

За его спиной раздался грохот — это огромная восьмиугольная плита поднялась в воздух, постояла на ребре и рухнула наземь.

Из открывшейся дыры выскользнула чёрная полоска и обвилась вокруг лодыжки Ринсвинда. Он завопил и тяжело шмякнулся на вибрирующие мозаичные плитки. Щупальце начало подтягивать его к яме.

Одновременно рядом с волшебником вырос Двацветок, который попытался схватить его за руки. Ринсвинд отчаянно вцепился в маленького туриста, и они оказались на полу лицом друг к другу. Но всё равно Ринсвинд потихоньку продолжал сползать.

— Тебя тоже сцапали? — задыхаясь, выговорил он.

— Н-нет! — ответил Двацветок. — Что происходит?

— А ты как думаешь? Меня, к примеру, утягивает в колодец!

— О Ринсвинд, мне так жаль…

— Это тебе жаль?…

В воздухе что-то запело, словно пила, и хватка на ноге Ринсвинда резко ослабла. Он повернул голову и увидел, что Хрун, пригнувшись, стоит возле ямы, а меч его так и мелькает в воздухе, расправляясь с вылетающими навстречу щупальцами.

Двацветок помог волшебнику подняться, и они скорчились у алтарного камня, наблюдая за неистовым варваром, который отважно сражался с тянущимися вверх отростками.

— Это не поможет, — сказал Ринсвинд. — Насылатель обладает способностью материализовать щупальца. Что ты делаешь?!!

Двацветок лихорадочно прилаживал клетку с притихшими ящерицами к водруженной на треногу коробке для картинок.

— Я просто обязан это запечатлеть, — пробормотал он. — Эй, демон, ты меня слышишь?

Бес-живописец открыл крошечную дверцу, бросил быстрый взгляд на происходящее у ямы и снова исчез в коробке. Почувствовав, как что-то коснулось его ноги, Ринсвинд подпрыгнул и раздавил каблуком подбирающееся щупальце.

— Пошли, — скомандовал он. — Пора делать ноги.

Он схватил Двацветка за руку, но турист упёрся.

— Убежать и оставить Хруна наедине с этой тварью?

Лицо Ринсвинда выразило недоумение.

— А почему бы и нет? — спросил он. — Это же его работа.

— Но чудовище убьёт Хруна!

— Могло быть и хуже, — заметил Ринсвинд.

— Что?

— На его месте могли быть мы, — логично указал волшебник. — Пошли!

— Эй! — тыча пальцем, возмутился Двацветок. — Оно схватило мой Сундук!

И прежде чем Ринсвинд успел его удержать, маленький турист бросился в обход ямы к Сундуку, который волоком тащили по полу, в то время как ящик безуспешно хлопал крышкой на держащее его щупальце. Двацветок начал яростно пинать зловредный отросток.

Другое щупальце, вылетев из окружающего Хруна клубка, обхватило варвара поперек туловища. Хрун превратился в неясный силуэт среди всё туже затягивающихся колец. На глазах у пораженного ужасом Ринсвинда щупальца вырвали у героя меч и отшвырнули к стене.

— Давай своё заклинание! — завопил Двацветок.

Ринсвинд не шелохнулся. Он не отводил взгляда от твари, что поднималась из ямы. Его внимание приковал огромный глаз, и глаз этот смотрел прямо на него. Одно из щупалец обвилось вокруг пояса волшебника, и он заскулил.

В горле поднялись незваные слова заклинания. Ринсвинд, как во сне, открыл рот, придавая заклятию форму первого примитивно-грубого слога.

Очередное щупальце, резко выстрелив, обмоталось вокруг его шеи, не давая ему вздохнуть, и поволокло спотыкающегося, ловящего ртом воздух волшебника по полу.

Одна из размахивающих рук Ринсвинда задела пробегающий мимо двацветков иконограф. Ринсвинд инстинктивно схватился за него — точно так же его предки могли схватиться за камень, столкнувшись с бесчинствующим тигром. Вот бы как следует размахнуться и запустить треногой в Глаз…

…Который заполнил собою всю вселенную. Ринсвинд почувствовал, что его воля иссякает, словно вода, вытекающая из сита.

В прикрепленной к иконографу клетке зашевелились вялые ящерицы. Чисто автоматически — так человек, которого вот-вот обезглавят, замечает каждую щербинку, каждое пятнышко на плахе палача — Ринсвинд отметил, что у ящериц несоразмерно большие, голубовато-белые хвосты. К тому же, хвосты эти угрожающе пульсировали.

Охваченный ужасом волшебник, которого продолжало тащить к Глазу, обороняясь поднял иконограф, как вдруг услышал предупреждение беса-живописца:

— Они уже созрели, и больше я их сдерживать не могу. Улыбнитесь, пожалуйста.

Вспыхнул…

…Настолько белый и яркий свет…

…Что, казалось, это и не свет вовсе.

Бел-Шамгарот вскрикнул — его крик начался далеко за нижним пределом слышимости и закончился где-то в Ринсвиндовых внутренностях. Разбросав свою добычу по всему залу, щупальца застыли, как палки, после чего разом взметнулись, закрывая пострадавший Глаз. Вся масса ухнула в яму, и мгновение спустя огромная плита, подхваченная несколькими дюжинами щупалец, с грохотом улеглась на место, оставляя по краям придавленные и бешено мечущиеся конечности подземной твари.

Хрун в падении перекатился и, оттолкнувшись от стены, вскочил на ноги. Отыскав свой меч, варвар принялся методично обрубать брошенные на верную смерть отростки. Ринсвинд продолжал лежать на полу, отчаянно пытаясь не сойти с ума. Глухой деревянный звук заставил его повернуть голову.

Сундук, приземлившийся на выпуклую крышку, сердито раскачивался и сучил ножками в воздухе.

Ринсвинд с опаской огляделся вокруг, отыскивая Двацветка. Маленький турист бесформенной кучей лежал у стены. По крайней мере, стонать он ещё мог.

Волшебник с усилием подтащился к нему и прошептал:

— Черт возьми, что это было?

— Почему они сработали так ярко? — завывал Двацветок. — О боги, моя голова…

— Ярко? — повторил Ринсвинд, оглядываясь через зал на прикрепленную к иконографу клетку.

Сидящие в ней заметно похудевшие ящерицы изучали волшебника с явным интересом.

— Саламандры, — простонал Двацветок. — Картинка выйдет передержанной…

— Это саламандры? — недоверчиво переспросил Ринсвинд.

— Конечно. Стандартный комплект.

Ринсвинд подковылял к коробке и взял её в руки. Разумеется, он и раньше видал саламандр, только то были некрупные экземпляры. К тому же, они плавали в банке с консервантом в музее биологических диковинок, расположенном в подвалах Незримого Университета. Живые саламандры в окрестностях Круглого моря давным-давно вымерли.

Волшебник попытался припомнить то немногое, что он знал об этих ящерицах. Они были магическими существами. И ртов у них не было, поскольку жили они исключительно за счет питательных свойств октарина, содержащегося в солнечном свете Плоского мира и поглощаемого ими через кожу. Остальной солнечный свет они также поглощали, накапливая его в специальных пузырях до тех пор, пока он не выводился наружу обычным способом. Пустыня, населённая саламандрами Плоского мира, превращалась ночью в один сплошной маяк.

Ринсвинд опустил клетку с ящерицами на землю и угрюмо кивнул. С таким количеством октаринового света, сосредоточившегося в храме, саламандры нажрались до отвала, а потом природа взяла своё.

Иконограф на треноге бочком подался в сторону. Ринсвинд нацелился было его лягнуть, но промахнулся. Он начинал испытывать неприязнь к груше разумной.

Что-то ужалило его в щеку. Ринсвинд раздраженно отмахнулся.

Внезапно он услышал скрежещущий звук, который заставил его обернуться, и голос, который походил на треск шёлка, распарываемого разделочным ножом, заявил:

— Это крайне недостойный поступок.

— 3-заткнись, — ответил Хрун, который, вознамерившись поднять крышку алтаря, использовал Кринга как рычаг.

Варвар посмотрел на Ринсвинда и ухмыльнулся. Ринсвинд понадеялся, что эта сведенная судорогой гримаса была ухмылкой.

— Сильная магия, — прокомментировал Хрун, изо всех сил налегая на стонущий клинок огромной, размером с хорошую отбивную, ладонью. — Теперь мы делить сокровища, а?

Ринсвинд крякнул, почувствовав, как нечто маленькое и твёрдое впилось ему в ухо. По залу пронесся почти незаметный ветерок.

— A с чего ты взял, что там будут сокровища? — спросил волшебник.

Хрун поднажал, и ему удалось просунуть под камень пальцы.

— Ты находишь пробковые яблоки под пробковой яблоней, — объяснил он. — Ты находишь сокровища под алтарями. Логика.

Он скрипнул зубами. Плита подлетела вверх и тяжело приземлилась на пол.

На этот раз что-то очень больно ударило Ринсвинда по руке. Он махнул пятерней и, разжав кулак, взглянул на добычу. То был обломок камня с пять-плюс-тремя сторонами. Волшебник перевел взгляд на потолок. Он что, так и должен провисать? Хрун, доставая из оскверненного алтаря куски истлевшей кожи, тихонько насвистывал под нос какой-то мотивчик.

Воздух потрескивал, флюоресцировал, гудел. Неуловимый ветерок дергал полы балахона волшебника и хлопал ими, поднимая вихри голубовато-зелёных искр. Вокруг Ринсвинда выли и невнятно бормотали безумные, не до конца сформировавшиеся духи, которых протаскивало мимо.

Ринсвинд попытался поднять руку. Её немедленно окружила сверкающая октариновая корона — это с ревом пронёсся поднимающийся магический ветер. Буря мчалась по залу, не тревожа ни единой пылинки, однако веки Ринсвинда она выворачивала наизнанку. В туннелях завывали вихри, их пронзительные, как у банши, вопли бешено метались от камня к камню.

Переломившись пополам под напором астральной бури, Двацветок с трудом поднялся на ноги.

— Что здесь творится, черт побери? — прокричал он.

Ринсвинд полуобернулся. Воющий ветер немедленно налетел и чуть не сбил его с ног. Потусторонние смерчи, кружась в потоках воздуха, схватили волшебника за лодыжки.

Рука Хруна вылетела вперёд и не дала ему упасть. Мгновение спустя волшебник и Двацветок были оттащены под прикрытие разрушенного алтаря, где и прижались к полу, хватая ртами воздух. Рядом с ними искрился и сверкал говорящий меч Кринг, чье магическое поле было стократно усилено непогодой.

— Держись! — крикнул Ринсвинд.

— Ветер! — проорал Двацветок. — Откуда он взялся? И куда дует?

Он взглянул на лицо волшебника, являвшее собой маску чистого ужаса, и с удвоенной силой вцепился в камни.

— Нам крышка, — пробормотал Ринсвинд. Над головой трещал и ездил потолок. — Откуда приходят тени? Вот оттуда и дует этот ветер!

На самом же деле — и Ринсвинд об этом догадывался — происходило вот что: по мере того как оскорбленный дух Бел-Шамгарота всё глубже опускался сквозь нижележащие хтонические уровни, его мрачная сущность, которую высасывало даже из камней, собиралась в области, которая, согласно мнению самых уважаемых жрецов Плоского мира, находится одновременно под землей и Где-то Ещё. А на его храм обрушилось разрушительное действие Времени, которое в течение многих тысяч исполненных стыда лет наотрез отказывалось приближаться к этому месту. Но сейчас аккумулированный вес высвободившихся секунд всей тяжестью навалился на ничем не скрепленные камни.

Хрун вздохнул, поднимая глаза на расширяющиеся трещины, после чего заложил два пальца в рот и яростно свистнул.

Удивительно, насколько громко прозвучал реальный звук по сравнению с псевдозвуком ширящегося астрального водоворота, который формировался в центре огромной восьмиугольной плиты. За звуком последовало глухое эхо — оно, как почудилось Ринсвинду, весьма походило на стук катящихся странных костей. Потом послышался новый звук, в котором не было ничего необычного. Это был гулкий топот копыт.

Боевой конь Хруна проскакал под начавшей потрескивать аркой и с развевающейся от буйных ветров гривой взвился рядом с хозяином на дыбы. Варвар с усилием поднялся на ноги и забросил мешки с сокровищами в подвешенную к седлу огромную суму. Потом, вскочив на спину животного, нагнулся, схватил Двацветка за шиворот и перекинул его через луку седла. В тот самый момент, когда лошадь уже разворачивалась, Ринсвинд сделал отчаянный прыжок и приземлился прямо за спиной Хруна. Варвар, впрочем, не стал возражать против этого.

Лошадь уверенным, тяжёлым галопом промчалась по туннелям, перескакивая через внезапные осыпи щебня и ловко уклоняясь от огромных камней, которые летели с прогибающегося потолка. Ринсвинд, продолжая угрюмо цепляться за Хруна, оглянулся назад.

Неудивительно, что лошадь так резво перебирала копытами. За ними по пятам сквозь мерцающий фиолетовый свет неслись громадный, зловещего вида Сундук и иконограф, опасно раскачивающийся на треноге. Настолько велика была способность груши разумной повсюду следовать за своим хозяином. Кстати, погребальная утварь мёртвых императоров традиционно изготовлялась из древесины именно этой груши…

Они достигли открытого пространства за секунду до того, как восьмиугольная арка наконец не выдержала и вдребезги разбилась о мраморные плиты.

Вставало солнце. У них за спинами поднялся столб пыли — это обрушились стены храма, — но они не оглянулись. А жаль, потому что иначе Двацветок мог бы сделать картинки, необычные даже по стандартам Плоского мира.

В дымящихся развалинах что-то зашевелилось. На них словно рос зелёный ковер. Потом вверх штопором взлетел молодой дубок, разветвляясь по пути, будто взрывающаяся зелёная ракета, и не успели кончики его состарившихся ветвей перестать дрожать, как он уже оказался в центре приличной рощи. Из-под земли, точно гриб, вынырнула берёза, быстро вымахала во взрослое дерево, сгнила и свалилась в облаке трута посреди пробивающихся к свету потомков. Храм уже превратился в полузасыпанную кучу замшелых камней.

Но Время, рванувшись сначала к горлу, теперь приступало к завершению работы. Бурлящая граница между распадающейся магией и вступающей в свои права энтропией с рёвом пронеслась вниз по холму, обогнав мчащуюся галопом лошадь. Всадники, будучи созданиями Времени, абсолютно ничего не заметили. Но на зачарованный лес энтропия набросилась с хлыстом столетий наперевес.

— Впечатляет, а? — заметил чей-то голос у Ринсвиндова колена, пока лошадь трусила сквозь дымку рассыпающейся в прах древесины и опадающих листьев.

В голосе слышался потусторонний металлический отзвук. Ринсвинд опустил взгляд на меч Кринг. В его рукоять были вделаны два рубина. У волшебника возникло ощущение, что меч смотрит на него.

Расположившись на простирающихся к Краю от леса болотах, они поаплодировали схватке между деревьями и временем — схватке, конец которой был предрешён. Это зрелище заменило программу кабаре, т. к. на самом деле они остановились затем, чтобы поужинать огромным медведем, который неосторожно приблизился к Хруну на расстояние полёта стрелы.

Ринсвинд внимательно рассматривал варвара поверх своего куска жирного мяса. Хрун, занимающийся геройствованием, кардинально отличался от бражника и гуляки Хруна, который время от времени наезжал в Анк-Морпорк. Сейчас варвар проявлял буквально кошачью осторожность, был ловким, как пантера, и чувствовал себя в своей стихии.

«А я ушёл живым от Бел-Шамгарота, — напомнил себе Ринсвинд. — Фантастика».

Двацветок помогал герою сортировать украденные из храма сокровища. По большей части это было серебро, утыканное неприятно пурпурными камнями. Художественный вкус бывшего хозяина драгоценностей был весьма однообразен: сплошные изображения пауков, осьминогов и обитающих на деревьях октарсеров из пустошей Пупземелья.

Ринсвинд упорно пытался не обращать внимания на скрипучий голос у себя под боком. Бесполезно.

— …А потом я принадлежал паше Ре'дурата и сыграл заметную роль в битве при Великом Нефе, где и получил небольшую зазубрину, которую ты, должно быть, заметил на моём клинке где-то в двух третях его длины от рукояти, — рассказывал Кринг из своего временного пристанища в травянистой кочке. — У неверного было на шее октироновое ожерелье, крайне непорядочно с его стороны, хотя, конечно, в те дни я был куда острее. Мой хозяин, бывало, использовал меня, чтобы разрубать в воздухе шелковые платки, и… я тебя случаем не утомил?

— А? О нет, нет, ничуть. Всё это очень интересно, — отозвался Ринсвинд, по-прежнему не сводя глаз с Хруна.

Интересно, можно ли ему доверять? Они тут в глуши, вокруг бродят тролли…

— Я сразу заметил, что ты образованный человек, — продолжал Кринг. — Я так редко встречаю интересных людей, а если и встречаю, то наше знакомство крайне мимолетно. Чего бы мне действительно хотелось, так это висеть над тёплым камином в тихом и спокойном домике. Как-то раз я провёл пару сотен лет на дне озера.

— Это, наверное, было очень весело, — рассеянно поддакнул Ринсвинд.

— Не совсем, — возразил Кринг.

— Да, скорее всего нет.

— А чего бы мне совсем уж по-настоящему хотелось, так это стать лемехом плуга. Не знаю, что это такое, но, похоже, в подобном существовании есть некая острота.

Двацветок торопливо подбежал к волшебнику.

— Мне пришла в голову замечательная мысль, — скороговоркой выложил он.

— Ага, — устало откликнулся Ринсвинд. — Почему бы нам не уговорить Хруна сопровождать нас в Щеботан?

На лице Двацветка отразилось неприкрытое изумление.

— А как ты узнал? — полюбопытствовал он.

— Я просто подумал, что ты обязательно об этом подумаешь, — объяснил Ринсвинд.

Хрун закончил распихивать серебро по седельным сумкам и ободряюще ухмыльнулся обоим приятелям. Потом его взгляд ненароком переместился на Сундук.

— Если он будет с нами, кто на нас нападет? — вопросил Двацветок.

Ринсвинд поскреб подбородок.

— Хрун? — предположил он.

— Мы же спасли ему жизнь там, в храме!

— Ну, если под «нападет» ты подразумеваешь «убьёт», — сказал Ринсвинд, — то вряд ли он пойдет на это. Он не из таких. Скорее всего, он просто ограбит нас, а потом свяжет и оставит на съедение волкам.

— Ну, ты уж слишком.

— Послушай, это реальная жизнь, — взорвался Ринсвинд. — Ты вот тут таскаешься повсюду с сундуком, набитым золотом… Да любой здравомыслящий человек обеими руками ухватится за возможность это золото стянуть!

«Я бы, например, ухватился, — мысленно добавил он. — Если б не видел, что Сундук вытворяет с шарящими внутри него пальцами».

И вдруг Ринсвинда осенило. Он перевёл взгляд с Хруна на иконограф. Бес-живописец стирал в крошечном корытце белье, а саламандры дремали у себя в клетке.

— У меня появилась идея, — сказал Ринсвинд. — Как ты думаешь, чего хочется каждому герою?

— Золота? — предположил Двацветок.

— Нет. В смысле чего ему по-настоящему хочется?

Двацветок нахмурился.

— Не совсем тебя понимаю, — произнёс он.

Ринсвинд взял в руки иконограф.

— Хрун, — окликнул он. — Подойди-ка сюда, а?

* * *

Дни проходили мирно. Правда, как-то раз небольшой отряд подмостовых троллей попытался устроить друзьям-приятелям засаду, а однажды ночью их чуть не захватила врасплох банда разбойников (грабители совершили фатальную ошибку: полезли исследовать Сундук прежде, чем перебили спящих путников). В обоих случаях Хрун потребовал — и получил — двойную плату.

— Если с нами что-нибудь случится, — сказал Ринсвинд, — некому будет управлять магической коробкой. Не будет больше картинок Хруна, ты понял?

Варвар кивнул. Он смотрел на последнюю картинку и не мог налюбоваться. На ней был изображен он сам, стоящий в героической позе и попирающий ногой кучу убитых троллей.

— Ты, я и наш малыш-друг Двацветка, мы здорово ладим, — высказался варвар. — И завтра можно мы сделаем профиль получше, хокей?

Он заботливо завернул картинку в шкуру тролля и уложил в седельную сумку, к остальным своим изображениям.

— Похоже, сработало, — восхищенно заметил Двацветок, когда Хрун выехал вперед, чтобы разведать дорогу.

— А как же, — отозвался Ринсвинд. — Больше всего на свете герои любят самих себя.

— Знаешь, ты здорово наловчился пользоваться иконографом.

— Ага.

— Тогда, наверное, тебе будет приятно иметь вот это, — Двацветок протянул ему картинку.

— Что это? — спросил Ринсвинд.

— О, просто картинка, которую ты сделал в храме.

Ринсвинд в ужасе взглянул на кусочек стекла. Там, окаймленный несколькими проблесками щупальцев, виднелся огромный, кривой, покрытый пятнами от различных зелий, расплывчатый большой палец.

— Это история всей моей жизни, — устало объявил волшебник.

— Ты выиграла, — сдался Рок, толкая через игральный стол свою кучку душ.

Собравшиеся вокруг боги вздохнули свободно.

— Но мы ещё сыграем, — добавил он.

Госпожа улыбнулась двум похожим на вселенские дыры глазам.

А потом не осталось ничего, кроме обратившихся в прах лесов и облака пыли на горизонте, которое медленно смещалось, подгоняемое лёгким ветром. И ещё чёрной, потрепанной фигуры, сидящей на выщербленном и поросшем мхом мельничном жернове. Вид у неё был, как у человека, которого несправедливо обошли, который внушает страх и ужас, но остается единственным другом для бедных и лучшим лекарем для смертельно больных.

Смерть, хотя у него и не было глаз, смотрел вслед исчезающей вдали фигуре Ринсвинда. Обладай его лицо хоть малейшей подвижностью, брови на нём были бы хмуро сдвинуты. Несмотря на свою всегдашнюю исключительную занятость, Смерть решил, что теперь у него появилось хобби. В этом волшебнике присутствовало нечто такое, что раздражало его сверх всякой меры. Прежде всего, Ринсвинд завёл моду не являться на назначенные встречи.

— Я ДО ТЕБЯ ЕЩЁ ДОБЕРУСЬ, ДРУЖОК, — пообещал Смерть голосом, похожим на стук крышек свинцовых гробов. — ВОТ УВИДИШЬ.

Притяжение Черва

Она называлась Червберг, гора Черв, и возвышалась над зелёной долиной почти на полмили. Гора была огромной, серой и перевёрнутой вверх ногами.

У основания она имела в поперечнике всего десятка два ярдов. Потом, грациозно выгибаясь наружу, словно перевёрнутая башня, она поднималась сквозь льнущие к ней облака и наконец завершалась, будто её обрубили, четвертьмильным в диаметре плато. Здесь, наверху, рос крошечный лесок, зелень которого каскадом спускалась за обрыв. Здесь жили люди, построившие деревеньки. Здесь даже текла речушка, переливающаяся через край водопадом, который достигал земли исключительно в виде дождя.

Имелись здесь и пещеры, причём входы в них располагались на несколько ярдов ниже уровня плато. Чёрными, грубо вырубленными дырами зияли они со склонов, так что в это свежее осеннее утро гора Черв, нависающая над облаками, выглядела гигантской голубятней.

Судя по размерам пещер, размах крыльев ютившихся там «голубков» достигал ярдов сорока.

— Так я и знал, — сказал Ринсвинд. — Мы угодили в сильное магическое поле.

Двацветок и Хрун обвели взглядом небольшую лощинку, в которой друзья устроили полуденный привал, и посмотрели друг на друга.

Лошади мирно пощипывали у ручья густую траву. Среди кустов порхали жёлтые бабочки. Воздух был наполнен запахом тмина и гудением пчёл. На вертеле тихо шкворчали туши диких свиней.

Хрун пожал плечами и вернулся к умащиванию своих бицепсов, натирая их до блеска.

— По мне, всё хорошо, — буркнул он.

— Попробуй подбросить монетку, — посоветовал Ринсвинд.

— Чего?

— Монетку, говорю, подбрось.

— Хокей, — согласился Хрун. — Если ты так настаиваешь…

Он достал из кошелька пригоршню мелких монет, награбленных в дюжине разных государств. Покопавшись в них и выбрав щлотскую свинцовую четвертьйоту, Хрун уравновесил её на пурпурном ногте большого пальца.

— Ты называй, — предложил он. — Решка или… — он сосредоточенно изучил оборотную сторону монеты, — рыба какая-то с ногами.

— Ты подбрасывай, а я назову, — ответил Ринсвинд.

Хрун ухмыльнулся и щелкнул пальцем.

Йота, вращаясь, взлетела в воздух.

— Ребро, — не глядя, определил Ринсвинд.

Магия не умирает. Она постепенно растворяется.

Это можно проследить на примере областей, которые служили ареной для великих сражений Магических войн, случившихся вскоре после Создания. В те дни магия в сыром виде была весьма распространена и охотно использовалась Первыми Людьми в их войне с Богами.

Истинные предпосылки Магических войн затерялись в туманах Времени, однако философы Диска сходятся на том, что во всём виноваты Первые Люди: обнаружив, что их сотворили, они, естественно, очень разозлились и начали драку. Великими, исполненными пиротехнических эффектов были последовавшие затем войны — солнце каталось по небу, моря кипели, потусторонние ураганы опустошали землю, а в шляпах таинственным образом появлялись маленькие белые голуби. Подверглась угрозе сама стабильность Диска (который, как-никак, передвигался в пространстве на спинах четырёх гигантских, едущих на черепахе слонов). Пришлось Великим и Древнейшим, которым подотчетны сами Боги, применить жесткие меры. Богов загнали на высокогорья, людей пересоздали в изрядно уменьшенном виде, а большая часть старой неуправляемой магии была выкачана из земли.

Впрочем, это не разрешило проблему тех регионов Диска, которые во время войны пострадали от прямого попадания заклятий. Магия постепенно растворялась. В течение долгих тысячелетий высвобождались при её распаде мириады субастральных частиц. Реальность под действием частиц существенно исказилась…

Ринсвинд, Двацветок и Хрун уставились на монету.

— Точно, ребро, — сказал Хрун. — Впрочем, ты же волшебник. И что тут такого?

— Я не занимаюсь… подобными чарами.

— То есть не можешь.

Ринсвинд начисто проигнорировал это замечание.

— Попробуй ещё раз, — предложил он.

Хрун вытащил пригоршню монет.

Первые две приземлились обычным образом. Четвертая тоже. Третья упала на ребро и осталась так стоять. Пятая превратилась в маленькую жёлтую гусеницу и резво уползла. Шестая, взлетев над головами, с резким «чпок!» исчезла. Мгновение спустя послышался тихий раскат грома.

— Эй, это ж было серебро! — завопил Хрун, вскакивая на ноги и вглядываясь в небо. — Ну-ка верни её!

— Я понятия не имею, куда она подевалась, — устало произнёс Ринсвинд. — Может быть, она всё ещё набирает скорость. Во всяком случае, те, с которыми я экспериментировал сегодня утром, так и не вернулись.

Хрун упорно пялился в небо.

— Что? — спросил Двацветок.

Ринсвинд вздохнул. Этого вопроса он и боялся.

— Мы забрели в зону с сильным магическим индексом, — объяснил он. — Не спрашивайте меня, как. Когда-то, давным-давно, здесь возникло по-настоящему мощное магическое поле, и мы ощущаем на себе его последствия.

— Вот именно, — подтвердил проходящий мимо куст.

Голова Хруна дернулась вниз.

— Значит, это одно из тех самых мест? — осведомился он. — Надо мотать!

— Правильно, — согласился Ринсвинд. — Если мы вернемся по собственным следам, то, глядишь, уберёмся с миром. Примерно раз в милю будем останавливаться и подбрасывать монету.

Он поспешно поднялся на ноги и принялся запихивать вещи в седельные сумки.

— Что? — спросил Двацветок.

Ринсвинд остановился.

— Послушай, — рявкнул он. — Только не спорь. Поехали!

— С виду здесь все нормально, — не унимался Двацветок. — Да, народу вокруг не видно, ну так это…

— Да, — сказал Ринсвинд. — Странно, не правда ли? Поехали!

Высоко в небе раздался звук, похожий на хлопок от удара кожаным ремнем по мокрому камню. Над головой у Ринсвинда промелькнуло нечто стеклянистое и нечёткое, над костром поднялось облако золы, а свиная туша снялась с вертела и стрелой взмыла в небо.

Качнувшись в сторону, чтобы не врезаться в купу деревьев, туша выровнялась, с ревом описала вокруг путников тугую петлю и понеслась к Пупу, оставляя за собой дорожку горячих капель свиного жира.

* * *

— И что они? — спросил старик.

Девушка глянула в своё волшебное зеркало.

— Удирают что есть мочи в направлении Края, — доложила она. — Кстати, сундук на ножках бежит за ними.

Старик хмыкнул — от стен тёмного и пыльного склепа отразилось неприятное эхо.

— Груша разумная, — заявил он. — Замечательно. Да, думаю, нам следует его заиметь. Пожалуйста, позаботься об этом, дорогуша. И не затягивай, они ведь могут выйти за пределы действия твоей силы.

— Замолчи! Иначе…

— Иначе что, Льесса? — поинтересовался старик. Сверху на него падал тусклый свет, и в позе старца, в том, как он обмяк в каменном кресле, присутствовало нечто очень необычное. — Если помнишь, один раз ты меня уже убила.

Она фыркнула и поднялась на ноги, пренебрежительно отбросив за спину рыжие с золотистым отливом волосы. Льесса Червмастер производила умопомрачительное впечатление. К тому же, одежду она не признавала, если не считать пары сущих лоскутков легчайшей кольчуги и сапог для верховой езды из переливчатой драконьей кожи. Из одного сапога торчал хлыст, необычность которого заключалась в том, что он был длиной с копьё, а наконечник его покрывали крошечные стальные шипы.

— Не беспокойся, я с ними справлюсь, — холодно заявила она.

Неясная фигура, казалось, кивнула или, по меньшей мере, заколыхалась.

— Ты всегда так говоришь.

Льесса фыркнула и зашагала к выходу из зала.

Отец даже не потрудился проводить её взглядом. Во-первых, он был мёртв уже три месяца, и глаза его пребывали не в лучшем состоянии. А во-вторых, зрительные нервы волшебника пятнадцатой категории, пусть даже мёртвого, приспосабливаются видеть уровни и измерения, далекие от повседневной реальности, и вследствие этого не совсем пригодны для наблюдения за простыми земными делами (пока волшебник был жив, его зрачки казались фасетчатыми и до жути похожими на глаза насекомых). Кроме того, в настоящее время маг был заключён в узком пространстве между миром живых и мрачной тенью Смерти, и его взору открывалась вся Причинно-Следственная Связь целиком. Вот почему, если не считать слабой надежды на то, что сегодня его несносная дочурка наконец-то свернёт себе шею, он не стал прибегать к своим незаурядным способностям, чтобы побольше разузнать о трёх путешественниках, которые отчаянным галопом неслись к границам его владений.

В нескольких сотнях ярдов от мёртвого волшебника его дочь в сопровождении полудюжины всадников спускалась по выщербленным ступеням в полое чрево горы. Льесса пребывала в странном расположении духа. Похоже, у неё появился шанс… Может, это и есть ключ к выходу из тупика, ключ к трону Червберга. Разумеется, трон этот по праву принадлежал ей, но, согласно традиции, считалось, что править Червбергом может только мужчина. Это раздражало Льессу. Когда же в ней полыхала ярость, Сила изливалась намного более мощным потоком и драконы выходили особенно крупными и злобными.

Будь у неё муж, всё было бы по-другому. На роль мужа подошёл бы любой рослый и крепкий детина с изъяном по части мозгов. Хороший муж должен беспрекословно исполнять то, что ему говорят.

Самый здоровый из троицы, что сейчас удирала из драконьего края, как раз сгодился бы. Даже если он и не подойдет, то вечно голодные драконы с удовольствием попробуют его на зуб, тем более, что этих зверюг надо регулярно кормить. А уж она позаботится, чтобы сегодня у драконов было плохое настроение.

Во всяком случае, хуже, чем обычно.

Лестница нырнула под каменную арку и закончилась узким карнизом у самого потолка огромной пещеры, в которой отдыхали драконы.

Солнечные лучи, падающие из разбросанных по стенам входных отверстий, крест-накрест прочерчивали пыльный полумрак, словно янтарные прутья темницы, внутри которой застыл миллион золотистых насекомых. Внизу взгляду не открывалось ничего, кроме лёгкой дымки. Но вверху…

Пешеходные кольца начинались рядом с головой Льессы, на расстоянии вытянутой руки, и тысячами расходились по перевернутым акрам свода пещеры. Двум десяткам каменщиков понадобилось два десятка лет, чтобы вбить крюки для этих колец, — рабочие вбивали крюк, цеплялись за него, лезли выше и вбивали следующий. Однако эта величественная картина ни в какое сравнение не шла с восьмьюдесятью восьмью главными кольцами, которые гроздью висели под самым куполом. Еще пятьдесят были утрачены в далекой древности, когда их заводили на место отряды обливающихся потом рабов (а тогда, в первые дни Силы, рабов было предостаточно), — огромные кольца с грохотом рухнули в недра пещеры, увлекая за собой несчастных людишек.

Но восемьдесят восемь колец были-таки закреплены под сводом пещеры, огромные, как радуга, ржаво-красные, как кровь. И сейчас на них…

Драконы чувствуют присутствие Льессы. По пещере со свистом проносится воздух — это восемьдесят восемь пар крыльев разворачиваются, образуя сложную головоломку. Огромные головы с зелёными фасетчатыми глазами наклоняются к девушке.

Животные слегка просвечивают. Пока окружающие хозяйку мужчины снимают с полок сапоги с крючьями, Льесса сосредотачивает всю свою волю на полной визуализации: драконы, повисшие в затхлом воздухе над её головой, теряют прозрачность, и от их бронзовой чешуи тускло отражаются солнечные лучи. Её мозг пульсирует, но теперь, когда Сила изливается мощным потоком и безо всяких помех, Льесса может, не нарушая концентрации, обратить свои мысли на другое.

Она тоже застегивает на ногах сапоги, грациозно вертит «колесо», и крючья с тихим звоном зацепляются за пару пешеходных колец на потолке пещеры.

Только теперь это пол. Мир изменился. Она стоит на краю глубокой чаши или кратера, чье дно усеяно небольшими кольцами, по которым, раскачиваясь на ходу, уже шагают всадники. В центре чаши их ждут огромные «скакуны». Высоко наверху виднеются далёкие скалы, поднимающиеся со дна пещеры и обесцветившиеся от вековых наслоений драконьего помёта.

Лёгкими скользящими движениями, ставшими для неё второй натурой, Льесса устремляется к своему дракону, Лаолиту, который поворачивает к ней огромную лошадиноподобную голову. Его пасть блестит от свиного жира.

«Ням-ням, как вкусно», — произносит он у неё в голове.

— По-моему, я предупреждала, чтобы ты не летал без меня, — раздражённо бросает она.

«Я был голоден, Льесса».

— Укроти свой голод. Скоро вам предстоит пообедать лошадьми.

«Поводья застревают в зубах. А воины будут? Мы любим воинов».

Льесса свешивается с посадочной лестницы и, спрыгнув на спину Лаолита, обхватывает ногами его кожистую шею.

— Воин — мой. С ним пара людишек, их ты можешь забрать себе. Один вроде волшебник, — добавляет она, подбадривая дракона.

«Ох уж эти волшебники. И получаса не успевает пройти, как ты уже мечтаешь о добавке», — ворчит дракон.

Он расправляет крылья и падает.

— Нас догоняют! — вскрикнул Ринсвинд, ещё ниже пригнулся к шее лошади и застонал.

Двацветок, отчаянно вертя головой и оглядываясь на летящих бестий, пытался не отставать.

— Ты не понимаешь! — вопил турист, перекрывая жуткий шум от ударов крыльев. — Я же всю жизнь мечтал увидеть дракона!

— Изнутри? — прокричал в ответ Ринсвинд. — Заткнись и скачи давай!

Он подхлестнул лошадь поводьями и уставился на виднеющийся впереди лес, надеясь силой воли приблизить его. Деревья защитят их. Там не пролетит ни один дракон…

Над головой раздалось громовое хлопанье крыльев, и вокруг сомкнулись тени. Инстинктивно он съежился в седле и почувствовал, как что-то острое чиркнуло по плечам, обжигая раскаленной добела болью.

За спиной завопил Хрун, но орал он скорей от ярости, нежели от боли. Варвар соскочил с лошади в вереск, выхватил чёрный меч Кринг и, когда один из драконов заложил вираж, чтобы ещё раз пройти над Хруном на бреющем полёте, потряс клинком в воздухе.

— Наглые ящерицы, как вы смеете лезть ко мне! — прорычал он.

Ринсвинд нагнулся в седле и схватил лошадь Двацветка за повод.

— Вперёд! — прошипел он.

— Но драконы… — упирался зачарованный Двацветок.

— Да пошли они… — начал было волшебник и оцепенел.

Еще один дракон отделился от кружащихся наверху точек и устремился в их сторону. Ринсвинд отпустил Двацветкову лошадь, горько выругался и в гордом одиночестве погнал своего скакуна к деревьям. За спиной его возникла какая-то сумятица, но он не стал оглядываться, а когда над ним промелькнула тень, только тихо вякнул и попытался зарыться в конскую гриву.

Потом вместо ожидаемой раздирающей и пронизывающей боли он неожиданно ощутил ряд хлёстких ударов — это его насмерть перепуганная лошадь ворвалась под своды леса. Волшебник отчаянно пытался удержаться на спине скакуна, но очередная низко нависшая ветка, оказавшаяся покрепче своих товарок, выбила его из седла. Перед тем как вокруг сомкнулись вспыхивающие голубые огни беспамятства, Ринсвинд успел услышать пронзительный крик обманутой в своих надеждах рептилии и неистовые удары когтей по верхушкам деревьев…

Когда он пришёл в себя, дракон наблюдал за ним. По крайней мере смотрел куда-то в его сторону. Ринсвинд застонал и попытался лопатками вперед закопаться в мох, но задохнулся от резкого приступа боли.

Он перевел затуманенный агонией и страхом взгляд обратно на дракона.

Тот висел на ветке огромного засохшего дуба в нескольких сотнях футов от волшебника. Бронзово-золотистые крылья бестии были плотно обернуты вокруг туловища, но длинная лошадиноподобная морда, болтающаяся на конце необычайно гибкой шеи, вертелась то в одну, то в другую сторону. Дракон внимательно осматривал лес.

А ещё он был полупрозрачным. Несмотря на то что от его чешуи отражалось солнце, Ринсвинд ясно различил сквозь дракона кроны растущих позади деревьев.

На одной из веток сидел человек, крошечный по сравнению с висящей рядом рептилией. Одежды на нём было немного: пара высоких сапог, малюсенький кожаный мешочек чуть ниже пояса и шлём с огромным гребнем. Человек бесцельно тыкал в стороны коротким мечом и смотрел поверх верхушек деревьев с таким видом, словно выполнял занудное, лишенное всякой привлекательности задание.

Какой-то жучок начал деловито карабкаться вверх по ноге Ринсвинда.

Волшебник спросил себя, сколько вреда способен причинить полупрозрачный дракон. Может, он и убивает только наполовину? На всякий случай Ринсвинд решил не проверять это предположение на практике.

Двигаясь на пятках, кончиках пальцев и мускулах плеч, извиваясь, как червяк, он отполз в сторону. Когда же плотная листва скрыла от него дуб и тех, кто на нём сидел, Ринсвинд поспешно вскочил на ноги и, петляя, помчался между деревьями вглубь леса.

Никакой определенной цели у него не было, как не было ни провизии, ни лошади. Но до тех пор, пока у него хватит ног, он будет бежать. Папоротники и куманика хлестали его, но боли он не чувствовал.

Удалившись от дракона примерно на милю, он остановился и рухнул на землю возле какого-то дерева. Совершенно неожиданно листва заговорила с ним.

— Эй, — тихонько окликнула она.

С ужасом предчувствуя то, что он может там увидеть, Ринсвинд позволил своему взгляду скользнуть вверх. Тот попытался было задержаться на безобидных кусках коры и листьях, но бич любопытства заставил его отправиться дальше. В конце концов взгляд остановился на чёрном мече, торчащем из ветки над головой Ринсвинда.

— Чего уставился? — поинтересовался меч голосом, похожим на скрип пустого винного бокала, по краю которого проводят ногтем. — Вытаскивай меня.

— Чего? — переспросил Ринсвинд, чья грудь до сих пор судорожно вздымалась.

— Вытащи меня, — повторил Кринг. — Мне не светит провести следующий миллион лет в угольных пластах. Я когда-нибудь рассказывал тебе о том времени, когда меня бросили в озеро в горах и…

— А что случилось с остальными? — перебил Ринсвинд, по-прежнему отчаянно цепляясь за дерево.

— О, их поймали драконы. И лошадей. И этот ящик. Я тоже попался, но Хрун меня уронил. А вот тебе повезло.

— Ну… — начал Ринсвинд.

Кринг не обратил на него никакого внимания.

— Полагаю, тебе не терпится их спасти, — добавил меч.

— Э-э, в общем…

— Тогда вытащи меня, и мы тут же отправимся в путь.

Ринсвинд, прищурившись, смерил взглядом клинок. Мысль о спасательной экспедиции была засунута в настолько далёкий уголок его разума, что если некоторые передовые представления о природе и образе многомерной множественности вселенной истинны, то эта идея находилось прямо у него перед носом. Однако магический меч — ценная штука…

А до родного дома, где бы тот ни обретался, было так далеко…

Ринсвинд взобрался на дерево и осторожненько пополз вдоль ветки. Кринг очень надежно засел в дереве. Волшебник ухватился за рукоять и тянул, пока перед глазами не замелькали искорки.

— Попробуй ещё раз, — подбодрил меч.

Ринсвинд застонал и заскрипел зубами.

— Могло быть и хуже, — заметил Кринг. — На месте этой ветки могла быть наковальня.

— Аг-ха, — просипел волшебник, опасаясь за будущее своего паха.

— Я побывал во многих измерениях, — поделился Кринг.

— Уф?

— У меня, знаешь ли, было много имён.

— Потрясающе, — отозвался Ринсвинд и качнулся назад вместе с выскользнувшим из дерева клинком.

Меч оказался на удивление лёгким.

Вернувшись на землю, он решил выложить Крингу все новости сразу.

— Вообще-то мне кажется, что идти кого-то спасать — это не самая удачная затея. Лично я считаю, нам лучше отправиться назад в город. Наберем поисковую партию и…

— Драконы улетели в сторону Пупа, — сообщил меч. — Я предлагаю начать с твари, которая сидит вон на том дереве.

— Прости, но…

— Ты не можешь бросить их на произвол судьбы!

Лицо Ринсвинда выразило удивление.

— Не могу? — переспросил он.

— Нет. Не можешь. Послушай, давай напрямоту, а? Я работал с куда лучшим материалом, чем ты, но тут либо это, либо… Ты когда-нибудь проводил миллион лет в угольных пластах?

— Подожди, я…

— Так что, если ты не прекратишь спорить, я отрублю тебе голову.

Ринсвинд увидел, как его собственная рука рванулась вверх. Сверкающее лезвие загудело в каком-то дюйме от его горла. Он попытался заставить пальцы разжаться. Они не послушались.

— Я не умею быть героем! — выкрикнул он.

— Я тебя научу.

Глубоко в горле Бронзового Псефы заклокотало.

К!сдра, его всадник, нагнулся и всмотрелся в дальний конец поляны.

— Я его вижу, — сообщил он.

Легко перемахивая с ветки на ветку, К!сдра спустился по дереву, мягко соскочил на кочковатую траву и вытащил из ножен меч.

После этого он внимательно изучил приближающегося человека, который явно не горел желанием выходить из-под прикрытия деревьев. Незнакомец был вооружен, однако меч он держал весьма странным способом. Он нёс клинок на расстоянии вытянутой руки, словно стыдился того, что его видят в компании этого меча.

Заметив, что волшебник, подволакивая ноги, направился в его сторону, К!сдра поднял оружие, широко ухмыльнулся и прыгнул вперёд.

Из всей схватки в сознании К!сдры ярче всего зафиксировались два момента. Он помнил, как клинок волшебника сверхъестественным образом ринулся вверх и парировал его удар с такой силой, что меч молнией вылетел из рук К!сдры. Ещё всаднику запомнилось, что волшебник, вступая в поединок, прикрывал глаза одной рукой! Именно это и сгубило К!сдру, как тот впоследствии признавался.

Уходя от очередного выпада противника, К!сдра отпрыгнул назад и во весь рост растянулся на траве. С рычанием развернув огромные крылья, Псефа бросился с дерева вниз.

Но Ринсвинд уже стоял над всадником и орал:

— Скажи ему, что, если он меня обожжет, я отпущу меч! Я это сделаю! Я отпущу его, клянусь мамой! Говори, ну, говори же!

Кончик чёрного меча парил над горлом К!сдры. Клинок, было такое впечатление, жил своей жизнью, тихонько напевая себе под нос какую-то песенку.

— Псефа! — крикнул К!сдра.

Дракон вызывающе взревел, но вышел из пике, которое должно было лишить Ринсвинда головы, и, тяжело хлопая крыльями, вернулся на дерево.

— Говори! — взвизгнул волшебник.

К!сдра, прищурившись, смерил взглядом человечка, прыгающего на другом конце меча.

— И что мне говорить? — осведомился он.

— Что?

— Я сказал: «Что мне нужно говорить?»

— Где мои друзья? В смысле варвар и коротышка?

— Скорее всего, их отнесли в Червберг.

Ринсвинд отчаянно сопротивлялся порывам меча, стараясь не слышать его кровожадного гудения.

— В какой-такой Червберг?

— В тот самый. Червберг только один. Это Обитель Драконов.

— А ты, значит, меня поджидал?

К!сдра невольно взвыл, когда острие меча кольнуло его кадык, выдавив каплю крови.

— Ага, не хотите, чтобы люди знали, что у вас тут есть драконы? — прорычал Ринсвинд.

Всадник забылся настолько, что кивнул. И едва не проткнул себе горло.

Ринсвинд в отчаянии оглянулся по сторонам и осознал, что выхода у него нет. Это дело ему придется довести до конца.

— Ладно, — произнёс он как можно более равнодушно. — Может, ты все-таки отвезёшь меня в этот свой Червберг?

— Предполагалось, что я доставлю тебя туда мёртвым, — угрюмо пробормотал К!сдра.

Ринсвинд посмотрел на него и медленно ухмыльнулся. Это была широкая, безумная и абсолютно лишенная юмора гримаса. Это была одна из тех улыбок, во время которых маленькие речные птички снуют туда-сюда среди твоих зубов и выклевывают застрявшие кусочки пищи.

— Ничего, доставишь живым, — заверил он. — Кстати, о мертвецах, ты вспомни, кто из нас двоих держит в руке меч.

— Но после того, как ты меня убьешь, ничто не помешает Псефе расправиться с тобой! — крикнул распростертый на земле всадник.

— В таком случае я буду шинковать тебя постепенно, — согласился Ринсвинд и ещё раз испробовал действие своей ухмылки.

— Хорошо, хорошо, — мрачно сказал К!сдра. — Ты что, думаешь, у меня совсем нет воображения?

Он, извиваясь, выбрался из-под меча и махнул рукой дракону, который опять снялся с дерева и направился в их сторону. Ринсвинд сглотнул.

— Хочешь сказать, мы полетим на этой твари? — уточнил он.

К!сдра, на чье горло по-прежнему кровожадно нацеливался Кринг, с презрением посмотрел на волшебника.

— Как же ещё попасть на Червберг?

— Не знаю, — признался волшебник. — Ну и как?

— Я хочу сказать, другого способа нет. Либо по воздуху, либо никак.

Ринсвинд снова взглянул на дракона, который опустился совсем рядом с ними. Он отчетливо видел сквозь его тушу примятую траву. Однако когда волшебник осторожно прикоснулся к чешуйке, которая казалась всего лишь золотистым сиянием в чистом воздухе, то почувствовал, что на ощупь она достаточно материальна. Ринсвинду подумалось, что драконы должны либо существовать полностью, либо не существовать вовсе. Дракон, существующий наполовину, куда хуже, чем обе эти крайности.

— Я и не знал, что сквозь драконов всё просвечивает, — сказал он.

— Неужели? — пожал плечами К!сдра и неуклюже вскочил на дракона.

Ринсвинд, вцепившись в его пояс, запрыгнул следом. Неловко поёрзав на спине ящера, волшебник переместил побелевшие от напряжения пальцы на подходящий кусок сбруи и слегка ткнул К!сдру мечом.

— Ты раньше когда-нибудь летал? — не оборачиваясь, спросил тот.

— Нет. Вот так, как летают, — нет.

— Пососать не хочешь?

Ринсвинд растерянно уставился в затылок всадника, после чего уронил взгляд на протянутый мешочек с красными и жёлтыми леденцами.

— А это обязательно? — осведомился он.

— Традиция такая, — ответил К!сдра. — Ну, как хочешь.

Дракон поднялся на ноги, тяжело прошлёпал по лугу и вспорхнул в воздух.

У Ринсвинда временами бывали кошмары, в которых он раскачивался на чем-то неосязаемом, но невероятно высоком и видел, как внизу проплывает ужасно далёкий, затянутый синевой, усеянный точками облаков пейзаж. Обычно после таких снов он просыпался с трясущимися поджилками. Впрочем, он обеспокоился бы куда больше, если б знал, что головокружение, которым страдает большинство жителей Плоского мира, тут ни при чём. Это была обратная память о событии в будущем Ринсвинда — событии настолько ужасающем, что оно распространило гармоники страха вдоль всей линии его жизни.

Полёт на драконе был всего-навсего прелюдией к этому событию.

Псефа, сделав несколько сотрясающих позвоночник прыжков, проложил себе путь в воздух. На вершине последнего из подпрыгов его широкие крылья, громко хлопнув, раскрылись, а затем расправились с глухим ударом, от которого содрогнулся лес.

Потом земля исчезла, провалилась вниз серией мягких толчков. Псефа с внезапной грацией поднимался в небо, и полуденное солнце сверкало на его крыльях, которые, как и прежде, выглядели не более чем золотистой пленкой. Ринсвинд неосторожно опустил глаза и обнаружил, что смотрит сквозь дракона на верхушки растущих внизу деревьев. Деревья росли очень далеко внизу. Его желудок сжался при виде этого зрелища.

Ринсвинд быстро закрыл глаза, но это не помогло, поскольку за дело тут же взялось воображение. Волшебник вышел из ситуации, уставившись на проплывающие в некотором отдалении болота и лес, на которые можно было смотреть почти без содрогания.

Ветер вцепился в него изо всех сил. К!сдра обернулся к волшебнику:

— Вот он, Червберг! — прокричал всадник прямо в ухо Ринсвинду.

Легонько уперев меч в драконью спину, Ринсвинд медленно повернул голову. Его слезящиеся глаза узрели перевёрнутую гору, вздымающуюся над поросшей густыми лесами долиной. Гора смахивала на этакий рупор, торчащий из корыта со мхом. Даже с такого расстояния Ринсвинд различил слабое октариновое свечение, которое указывало на стабильную магическую ауру по меньшей мере в — у него перехватило дыхание — несколько миллипраймов? По меньшей мере!

— О нет, — простонал он.

Уж лучше смотреть на землю, чем на это. Он быстро отвёл глаза и обнаружил, что землю сквозь дракона уже не видно. Они скользили по широкой дуге в сторону Червберга, и дракон становился всё более осязаемым, как будто его тело заполнялось золотистым туманом. К тому времени, как дико раскачивающийся в небе Червберг оказался прямо перед ними, дракон стал таким же твёрдым и непроницаемым, как скала.

Ринсвинду показалось, что он заметил в воздухе еле различимую струйку, словно что-то протянулось из горы и коснулось летящей бестии. У него возникло странное ощущение, что дракона делают более настоящим.

Возвышающийся перед ними Червберг превратился из далекой игрушки в несколько миллиардов тонн камня, застывших между небом и землёй. Ринсвинд разглядел крошечные поля, лес и озеро, из которого вытекала река, переливающаяся через край…

Он машинально проводил глазами ниточку пенящейся воды и еле успел отшатнуться.

Переходящая в плато вершина перевёрнутой горы плыла в их сторону. Но дракон и не думал замедлять свой полёт.

Когда гора нависла над Ринсвиндом, словно величайшая во вселенной мухобойка, волшебник заметил вход в туннель. Псефа устремился в дыру. на его плечах вздувались и опадали мускулы.

Волшебник вскрикнул, увидев, как темнота расступается, чтобы поглотить его. Мимо промелькнул смазанный огромной скоростью камень, и дракон снова вылетел на открытое пространство.

Они очутились внутри пещеры, которая превосходила своими размерами всё, на что имеет право какая бы то ни было пещера. Дракон, пересекающий её необъятную пустоту, выглядел позолоченной мухой в банкетном зале.

Здесь были и другие драконы — золотистые, серебристые, чёрные, белые — они неторопливо взмахивали крыльями, направляясь по своим делами в пронизанном лучами солнца воздухе, или сидели на выступах скал. Высоко под сводом свисали с огромных колец десятки таких же бестий — обернувшись крыльями, они дремали, точно летучие мыши. А ещё там, наверху, были люди. Увидев их, Ринсвинд с усилием сглотнул слюну, поскольку люди эти расхаживали по бескрайним просторам потолка, словно мухи.

Потом он различил тысячи крошечных колец, усеивающих свод. Несколько перевернутых вверх тормашками людей с интересом наблюдали за полетом Псефы. Ринсвинд снова сглотнул. Он, хоть убей, не мог придумать, что делать дальше.

— Ну? — шепотом спросил он. — Какие-нибудь предложения имеются?

— Разумеется. Нападаем с разгону, — с презрением ответил Кринг.

— И почему я об этом не подумал? — удивился Ринсвинд. — Не потому ли, что у всех у них арбалеты?

— У тебя пораженческий образ мыслей.

— Пораженческий? Это потому, что я сейчас потерплю поражение!

— Ты сам себе враг, Ринсвинд. Причем самый худший, — заявил меч.

Ринсвинд поднял взгляд на усмехающихся обитателей пещеры.

— На что поспорим? — устало спросил он.

Прежде чем Кринг успел ответить, Псефа встал в воздухе на дыбы и приземлился на одно из больших колец, которое под весом дракона угрожающе закачалось.

— Ты хочешь умереть сразу или сначала сдашься? — спокойно поинтересовался К!сдра.

Цепляясь сапогами с крючьями за потолок и раскачиваясь на ходу, к их кольцу со всех сторон подбирались люди.

Сбоку от посадочного кольца была пристроена платформа, а рядом висела полка, которая, очевидно, предназначалась для хранения странной обувки. Прежде чем Ринсвинд успел что-то предпринять, К!сдра соскочил со спины дракона на платформу и, развернувшись, ухмыльнулся при виде замешательства волшебника.

В воздухе пронесся тихий выразительный звук, издаваемый множеством взводимых арбалетов. Ринсвинд взглянул на бесстрастные, перевернутые лица, окружившие его. В том, что касалось одежды, воображение драконьих хозяев не смогло произвести на свет ничего более оригинального, чем кожаная сбруя, усаженная бронзовыми украшениями. Ножны с мечами надевались вверх ногами. Те, на ком не было шлемов, носили волосы свободно распущенными, и в потоках гуляющего воздуха волосы колыхались, словно морские водоросли. Среди всадников присутствовали несколько женщин. Перевернутое положение проделывало с их анатомией очень необычные вещи. Ринсвинд уставился на это зрелище во все глаза.

— Сдавайся, — повторил К!сдра.

Ринсвинд открыл рот, намереваясь последовать толковому совету. Кринг предупреждающе загудел, и по руке волшебника от пальцев к плечу прокатились волны агонизирующей боли.

— Ни за что, — взвизгнул он.

Боль прекратилась.

— Сдастся он, как же! — прогремел за спиной раскатистый голос. — Он ведь у нас герой!

Ринсвинд повернулся и уперся взглядом в пару волосатых ноздрей. Они принадлежали молодому здоровяку, который, зацепившись сапогами за кольцо, непринужденно свисал с потолка.

— Как тебя зовут, герой? — спросил висящий. — Чтобы мы знали, под каким именем тебя хоронить.

Руку Ринсвинда пронзила агония.

— Р-ринсвинд Анкский, — задыхаясь, выговорил он.

— А я — Льо!рт Повелитель Драконов, — объявил его собеседник, произнося это имя с хриплым горловым прищелкиванием, которое Ринсвинд смог представить себе только как некий внутренний знак восклицания. — Ты явился, чтобы вызвать меня на смертный бой.

— Э-э, нет, я не…

— Ты ошибаешься. К!сдра, помоги нашему герою надеть сапоги. Ему, должно быть, не терпится начать поединок.

— Нет, подождите, я пришел сюда, чтобы найти своих друзей. И я не… — проговорил было Ринсвинд, но всадник твердой рукой переправил его на платформу, толкнул на сиденье и принялся застегивать на его ногах сапоги.

— Поторопись, К!сдра. Нельзя задерживать героя, спешащего на встречу с судьбой, — сказал Льо!рт.

— Послушайте, я вижу, моим друзьям здесь очень хорошо, так что, если не возражаете, ну, высадите меня где-нибудь и…

— Очень скоро ты встретишься со своими друзьями, — беспечно перебил повелитель драконов. — Если, конечно, ты веруешь в какого-нибудь из богов. Тот, кто попадает в Червберг, уже никогда не покидает его. Кроме как в переносном смысле. Покажи ему, как передвигаться по кольцам, К!сдра.

— Видишь, во что ты меня впутал?! — прошипел Ринсвинд.

Кринг завибрировал у него в руке.

— Не забывай, я — магический меч, — прогудел он.

— Да уж, это трудно забыть.

— Поднимайся по лестнице и хватайся за кольцо, — проинструктировал всадник. — Затем задирай ноги вверх и цепляйся крючьями за кольца.

Он помог протестующему волшебнику взобраться по ступенькам, и Ринсвинд повис вверх ногами с заправленным в штаны балахоном и болтающимся в одной руке мечом. Под таким углом драконьи хозяева выглядели вполне сносно, однако сами драконы, сидящие на своих кольцах, возвышались над происходящим, словно исполинские химеры. В их глазах сверкал плотоядный интерес.

— Пожалуйста, внимание, — поднял руку Льо!рт.

Один из всадников подал ему длинный предмет, завёрнутый в алый шелк.

— Будем драться до смерти, — объявил повелитель драконов. — Твоей.

— Значит, если я одержу победу, то получу свободу? — без особой надежды поинтересовался Ринсвинд.

Льо!рт указал кивком головы на собравшихся всадников.

— Не будь наивным.

Ринсвинд глубоко вздохнул.

— Послушай, должен тебя предупредить, — заявил он почти не трясущимся голосом, — это магический клинок.

Льо!рт отбросил в темноту алый шелковый покров и взмахнул угольно-чёрным мечом. На его лезвии сверкнули руны.

— Какое совпадение, — улыбнулся он и сделал выпад.

Ринсвинд окаменел от страха, но его рука сама собой вылетела вперед вслед за рванувшимся в атаку Крингом. Сталь ударилась о сталь, породив внезапную вспышку октаринового света.

Льо!рт откинулся назад. глаза его сузились. Кринг проскочил над его мечом, и, хотя тот дернулся вверх, парировав удар, атака завершилась тонкой красной чертой поперек торса повелителя драконов.

Льо!рт зарычал и бросился на волшебника, с лязгом скользя от кольца к кольцу. Мечи снова встретились, вызвав ещё один мощнейший разряд магии, но в то же самое время Льо!рт свободной рукой что было сил врезал Ринсвинду по голове. Волшебник ошеломленно дернулся; одна его нога вылетела из кольца и отчаянно заболталась в воздухе.

Ринсвинд отчасти догадывался, кто самый худший волшебник на Диске. Однако, хотя ему было известно всего лишь одно заклинание, он все-таки оставался волшебником, а по неумолимым законам магии это означало, что после его кончины за ним должен явиться сам Смерть (вместо того чтобы послать одного из своих многочисленных слуг, как оно обычно бывает).

Вот так и вышло, что в тот момент, когда ухмыляющийся Льо!рт качнулся назад и начал описывать мечом ленивую дугу, время вдруг превратилось в патоку.

Для Ринсвинда мир неожиданно озарился мерцающим октариновым светом, которому фотоны, сталкивающиеся с магической аурой, придавали фиолетовый оттенок. Окутанный сиянием повелитель драконов превратился в статую, окрашенную в мертвенные цвета, а его меч пронзал пространство медленно, как улитка.

Рядом с Льо!ртом возникла ещё одна фигура, видимая только тому, чьему взоры открыты четыре дополнительные измерения магии. Фигура была высокой, темной и худой. На фоне внезапно наступившей ночи, заполненной морозными звездами, она сжимала обеими руками занесенную косу, острота которой вошла в поговорку…

Ринсвинд нырнул. Клинок просвистел в воздухе прямо над его головой и, не замедляя движения, вонзился в каменный потолок пещеры. Смерть холодным замогильным голосом выругался.

Всё исчезло. Та штука, которую принимали на Плоском мире за реальность, вновь утвердилась в своих правах. У Льо!рта перехватило дыхание при виде неожиданной прыткости, с которой волшебник увернулся от смертельного удара. Ринсвинд с тем безрассудством, которое присуще только по-настоящему перепуганным людям, развернулся, будто змея, метнулся через разделяющее их пространство и, ухватившись обеими руками за правую руку противника, начал её выворачивать.

Именно в этот момент единственное кольцо, на котором держался волшебник, с тихим, мерзким металлическим звуком выскочило из камня.

Ринсвинд ухнул вниз и неистово закачался — внизу его с нетерпением ожидала возможность переломать себе все кости. В результате волшебник с такой силой впился ногтями в руку повелителя драконов, что тот вскрикнул.

А вскрикнув, взглянул себе под ноги. Из-под крюков, на которых держались его кольца, посыпались крошечные осколки камня.

— Отпусти, чёрт бы тебя побрал! — завопил он. — Или мы оба погибнем!

Ринсвинд ничего не ответил. Он упорно отказывался разжимать пальцы. В голову настырно лезли образы судьбы, которая ждала волшебника на торчащих внизу скалах.

— Пристрелите его! — прорычал Льо!рт.

Уголком глаза Ринсвинд заметил несколько нацеленных на него арбалетов. Льо!рт воспользовался моментом и, замахнувшись свободной рукой, влепил унизанным перстнями кулаком прямо по пальцам Ринсвинда.

Руки волшебника разжались.

Двацветок ухватился за прутья решетки и подтянулся.

— Видишь что-нибудь? — спросил Хрун где-то под ногами.

— Только облака.

Хрун опустил туриста наземь и уселся на край одной из деревянных кроватей, которые составляли единственную меблировку камеры.

— Вот зараза, — буркнул он.

— Не отчаивайся, — подбодрил его Двацветок.

— Я не отчаиваюсь.

— Полагаю, всё это какое-то недоразумение. Думаю, скоро нас отпустят. Эти люди кажутся мне очень цивилизованными и культурными.

Хрун уставился на него из-под кустистых бровей и собрался было что-то сказать, но потом вроде как передумал. Вместо этого он вздохнул.

— Зато по возвращении мы сможем всем рассказать, что видели драконов! — продолжал Двацветок. — Как насчет этого, а?

— Драконов не существует, — твердо сказал Хрун. — Кодис из Химерии двести лет назад убил последнего. Не знаю, что мы видим, но это не драконы.

— Но нас несли по воздуху! В пещере, куда мы прилетели, их, наверное, несколько сотен…

— Скорее всего, это была магия, — отрезал Хрун, давая понять, что разговор закончен.

— Ну, выглядели они в точности как драконы, — с вызывающим видом заявил Двацветок. — Я всегда мечтал увидеть драконов, с тех самых пор, как был мальчишкой. Драконы, летающие по небу, изрыгающие пламя…

— Они просто ползали по болотам и всё такое прочее. Единственное, что они изрыгали, была вонь, — сказал Хрун, укладываясь в койку. — И были они не очень большими. Очень любили хворост.

— А я слышал, что драконы любят сокровища, — возразил Двацветок.

— И хворост. Слушай, — оживляясь, добавил Хрун, — а ты заметил, по каким комнатам нас вели? Мне они показались довольно-таки впечатляющими. Кучи всякого добра, да и некоторые из гобеленов стоят целое состояние.

Он задумчиво поскреб подбородок, произведя такой звук, какой производит дикобраз, продирающийся через можжевельник.

— А что будет дальше? — спросил Двацветок.

Хрун поковырял пальцем в ухе и рассеянно осмотрел добытое оттуда.

— О, — сказал он, — думаю, через минуту дверь распахнётся настежь, и меня вытащат на какую-нибудь храмовую арену, где я, скорее всего, буду сражаться с парой гигантских пауков и огромным рабом из джунглей Клатча. Потом я спасу с алтаря принцессу, после чего прикончу нескольких стражников или кого-то ещё в том же роде, а затем девчонка покажет мне тайный проход, ведущий прочь из этого храма, мы освободим парочку лошадей и смоемся вместе с сокровищами.

Хрун заложил руки за голову и, фальшиво насвистывая, уставился в потолок.

— Неужели, так всё и произойдет? — спросил Двацветок.

— Рутина.

Двацветок уселся на свою койку и попытался думать. Это оказалось не так-то легко, потому что мысли его кишели драконами.

Драконы!

С тех самых пор, как ему исполнилось два года, он не уставал пленяться этими огнедышащими животными. Особенно хороши были их изображения в «Актаринавой Книге Сказок». Потом сестра сказала ему, что на самом деле драконов не существует, и он по сей день помнил своё горькое разочарование. Если в мире нет этих великолепных существ, решил тогда Двацветок, то мир и вполовину не такой, каким ему следует быть. А затем его отдали в ученики к главному счетоводу Девятьстеблей, который в своей серости и ничтожности был полной противоположностью драконам. В будущем у Двацветка уже не осталось времени на мечты.

Однако с этими драконами и в самом деле было что-то не так. Слишком маленькими и прилизанными они выглядели по сравнению с теми чудовищами, которые представали перед его мысленным взором. Драконы должны быть огромными, зелёными, когтистыми, экзотическими, извергающими пламя — огромными и зелёными, с длинными, острыми…

Краем глаза он заметил какое-то подозрительное шевеление в самом дальнем и тёмном углу подземелья. Когда Двацветок повернул голову, шуршание резко затихло, хотя ему показалось, что он слышит слабый-преслабый звук, какой издают скребущие по камню когти.

— Хрун? — позвал он.

С соседней койки донёсся храп.

Двацветок прошлёпал в угол и начал осторожно ощупывать камни на случай, если там вдруг окажется потайной ход. Но тут дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Полдюжины стражников ворвались в камеру, рассыпались по ней и замерли, упав на одно колено. Их оружие было направлено исключительно на Хруна. Вспоминая об этом позже, Двацветок чувствовал себя обиженным до глубины души.

Хрун всхрапнул.

В камеру шагнула женщина. Очень немногие женщины умеют шагать убедительно, но у неё это получилось. Она быстро взглянула на Двацветка, уделив ему внимания не больше, чем какому-нибудь стулу, и свирепо уставилась на спящего варвара.

На ней была надета такая же кожаная сбруя, что и на всадниках, правда, в её случае это был куда более урезанный вариант. Эта «одежда» и великолепная грива струящихся по спине каштаново-рыжих волос были её единственной уступкой тому, что на Диске выдавалось за приличие. На лице девушки царила задумчивость.

Хрун издал булькающий звук, перевернулся на другой бок и захрапел ещё громче.

Осторожно, словно это был редкой хрупкости инструмент, девушка вытащила из-за пояса тонкий чёрный кинжал и нанесла резкий удар.

Прежде чем кинжал успел описать половину дуги, правая рука Хруна вылетела вперёд — настолько быстро, словно преодолела расстояние между двумя точками, миновав разделяющий их воздух, — и с глухим шлепком сомкнулась на запястье прекрасной незнакомки. Другая рука варвара лихорадочно искала меч, которого не было…

Хрун проснулся.

— Гмх? — проговорил он, глядя на незнакомку и озадаченно хмуря брови. Потом он заметил арбалетчиков.

— Пусти, — спокойно приказала девушка. Голос её был негромким и сверкал острыми алмазными гранями.

Хрун медленно разжал пальцы. Она шагнула назад, потирая руку и глядя на варвара примерно так же, как кошка смотрит на мышиную норку.

— Итак, — сказала она наконец. — Первое испытание ты прошел. Как тебя зовут, варвар?

— Кого это ты называешь варваром? — прорычал Хрун.

— Именно это я и хочу узнать.

Хрун медленно сосчитал арбалетчиков и что-то быстро прикинул в уме. Плечи его обмякли.

— Я Хрун из Химерии. А ты?

— Льесса Повелительница Драконов.

— Ты здесь за главного?

— Это нам ещё предстоит выяснить. Ты похож на наёмника, Хрун из Химерии. Ты мог бы мне пригодиться — в случае, если пройдешь все испытания. Их три. С первым ты справился.

— А какими будут остальные… — Хрун помолчал, беззвучно шевеля губами, а затем рискнул: — два?

— Опасными.

— А награда?

— Большой.

— Извините… — вмешался Двацветок.

— А если я не пройду? — не обращая на него внимания, спросил Хрун.

Воздух между героем и Льессой, взгляды которых пытались нащупать у своего противника уязвимое место, потрескивал от крошечных разрядов сталкивающихся аур.

— Если бы ты не прошел первое испытание, то был бы уже мёртв. Можешь считать это типичным штрафом.

— Гм, послушайте… — начал Двацветок.

Льесса бросила на него короткий взгляд и, похоже, в первый раз заметила Двацветка.

— Уберите это, — приказала она и повернулась назад к Хруну.

Двое из стражников вскинули арбалеты на плечо, ухватили Двацветка под локотки, приподняли над землей и бодро потрусили за дверь.

— Эй, — сказал Двацветок, пока его торопливо волокли по коридору, — где, — стражники остановились перед другой дверью, — мой, — стражники рывком отворили дверь, — Сундук?

Он приземлился на куче того, что некогда могло быть соломой. Дверь с грохотом захлопнулась, и разлетевшееся во все стороны эхо пунктиром прочертил звук загоняемых в гнезда засовов.

Хрун, оставшийся в другой камере, даже глазом не моргнул.

— Хокей, — сказал он. — Итак, каким будет второе испытание?

— Ты должен убить двух моих братьев.

Хрун обдумал это предложение.

— Обоих сразу или можно по очереди?

— Последовательно или параллельно, — заверила она.

— Чего?

— Просто убей их, — резко сказала Льесса.

— Что, хорошие воины?

— Прославленные.

— А в награду за всё это?…

— Ты женишься на мне и станешь правителем Червберга.

Наступила долгая тишина. Брови Хруна шевелились, помогая непривычным расчётам.

— Я получу тебя и эту гору? — спросил он наконец.

— Да. — Она взглянула ему прямо в глаза, и губы её дернулись. — Уверяю тебя, награда того стоит.

Хрун уронил взгляд на перстни, унизывающие её руку. Камни, очень большие, были невероятно редкими молочно-голубыми бриллиантами из глиняных бассейнов Мифоса. Когда ему удалось оторвать от них глаза, он увидел, что Льесса смотрит на него, кипя от ярости.

— А ты, оказывается, расчётливый, — её голос скрежетал, как пила. — И это Хрун-Варвар, который без страха шагнёт в пасть Смерти?

Хрун пожал плечами.

— Конечно, — отозвался он. — В пасть к Смерти только и стоит соваться, чтобы спереть его золотые зубы.

Он сделал одной рукой широкий жест, и на конце его руки оказалась деревянная лавка. Лавка врезалась в арбалетчиков, и Хрун радостно кинулся за ней, укладывая ударом ещё одного стражника и выхватывая оружие у другого. Минутой позже всё было кончено.

Льесса не шелохнулась.

— Ну и? — поинтересовалась она.

— Ну и что? — спросил Хрун с места побоища.

— Ты теперь убьёшь меня?

— Что? О нет. Нет, это всего-навсего, ну, вроде как привычка. Ради поддержания формы. Так где там эти братья? — ухмыльнулся он.

* * *

Двацветок сидел на соломе, уставившись в темноту. Он спрашивал себя, сколько он уже торчит здесь. По меньшей мере несколько часов. А может, дней. Ему подумалось, что, возможно, и лет, — просто он забыл об этом.

Нет, такие мысли никуда не годятся. Он попытался думать о чём-нибудь другом — о траве, деревьях, свежем воздухе, драконах. О драконах…

В темноте послышалось тихое-тихое царапание. Двацветок почувствовал, как на лбу выступил пот.

В камере кроме него был кто-то ещё. Некто, издающий тихое царапанье. Кромешная тьма придавала незваному гостю размеры огромного чудовища. Двацветок почувствовал движение воздуха.

Когда он поднял руку, то ощутил, что воздух стал маслянистым на ощупь. Темнота слабо заискрилась, что означало присутствие локализованного магического поля. Двацветок поймал себя на том, что он страшно соскучился по свету.

Мимо его головы пролетел сгусток огня и врезался в дальнюю стену. Камни мгновенно раскалились, как в топке, и Двацветок, подняв глаза, увидел занимающего большую половину камеры дракона.

«Слушаю и повинуюсь, господин», — произнёс чей-то голос в голове у туриста.

При свете потрескивающего, брызжущего искрами камня Двацветок взглянул на своё отражение в паре огромных зелёных глаз. Дракон, которому эти глазищи принадлежали, был таким же многоцветным, рогатым, шипастым и ловким, как тот, чей образ сохранился в памяти маленького туриста. Это был настоящий дракон. Его широкие сложенные крылья скребли по обеим стенкам камеры. Дракон лежал, нежно обхватив Двацветка когтями.

— Повинуешься? — переспросил турист вибрирующим от ужаса и восторга голосом.

«Именно, мой господин».

Сияние померкло. Двацветок ткнул дрожащим пальцем в ту сторону, где, как ему помнилось, находилась дверь, и скомандовал:

— Открой!

Дракон поднял огромную голову. Снова наружу вылетел огненный шар, но на этот раз его цвет, подчиняясь сокращению мышц на шее рептилии, постепенно поблек, превращаясь из оранжевого в жёлтый, из жёлтого в белый и, наконец, в еле заметный голубой. Поток пламени сменился тонкой струйкой, но там, где струйка касалась стены, плавящийся камень, шипя и потрескивая, стекал вниз. Когда огонь достиг двери, металл разлетелся ливнем горячих капель.

На стенах выгибались и судорожно дёргались чёрные тени. В течение одного режущего глаз мгновения металл, сопротивляясь, кипел, после чего дверь, развалившись пополам, вылетела наружу. Пламя угасло так же внезапно, как и появилось.

Двацветок осторожно переступил через остывающую дверь и выглянул в коридор. Пусто.

Дракон последовал за ним. Тяжёлая дверная рама причинила ему незначительные неудобства, с которыми он справился одним мощным рывком плеч, выворотив косяк и отбросив его в сторону. Вывалившись в тесное пространство коридора, зверюга попыталась расправить крылья. Чешуйчатая шкура заколыхалась и заходила волнами. Дракон выжидающе посмотрел на туриста.

— Откуда ты здесь взялся? — поинтересовался Двацветок.

«Ты призвал меня, хозяин».

— Что-то не припоминаю.

«В уме. Ты позвал меня мысленно», — терпеливо подумал дракон.

— Ты хочешь сказать, что я просто подумал о тебе — и ты очутился здесь?

«Да».

— Это была магия?

«Да».

— Но я думал о драконах всю свою сознательную жизнь!

«Наверное, здесь граница между реальностью и мыслью немного размылась. Мне известно только то, что прежде меня не было, а потом ты меня придумал — и я появился. Поэтому ты можешь мной повелевать».

— Милостивые боги!

Полдюжины стражников выбрали именно этот момент, чтобы показаться из-за поворота коридора. Они застыли, раззявив рты. Потом один из них более-менее опомнился, поднял арбалет и выстрелил.

Грудь дракона всколыхнулась. Летящая стрела рассыпалась в воздухе на пылающие щепки. Стражники поспешили ретироваться. Долей секунды позже по плитам, на которых они только что стояли, прокатилась струя пламени.

Двацветок восхищённо поднял глаза.

— А летать ты тоже умеешь? — осведомился он.

«Разумеется».

Двацветок посмотрел в конец коридора и решил не преследовать стражников. Кроме того, поскольку он и так заблудился внутри этой горы, идти можно в любую сторону. Двацветок протиснулся мимо дракона и торопливо зашагал куда глаза глядят. Огромное животное, с трудом развернувшись, последовало за ним.

Они брели по сменяющим друг друга, перекрещивающимся, как в лабиринте, коридорам. Один раз Двацветку показалось, что далеко позади раздались какие-то крики, но вскоре шум затих. Иногда мимо него проплывали неясно вырисовывающиеся тёмные арки полуразрушенных дверных проемов. Откуда-то просачивался тусклый свет, проникающий через разнообразные отверстия, то тут, то там отражающийся от огромных зеркал, что были вмурованны в стены на поворотах.

«Самое странное, — думал Двацветок, неторопливо спускаясь по широкому лестничному пролёту и взбивая ногами клубящиеся облака серебристых пылинок, — что здесь туннели намного шире. И лучше постройки». В стенных нишах стояли статуи, а кое-где попадались интересные, хотя и поблекшие гобелены. По большей части на них изображались драконы — исчисляющиеся сотнями драконы, в полёте или повисшие на посадочных кольцах, драконы, на спинах у которых сидели люди, охотящиеся на оленей или, иногда, на других людей. Двацветок осторожно притронулся к одному гобелену. В горячем сухом воздухе ткань немедленно рассыпалась в пыль, оставив болтаться редкую сеточку из тонкой золотой проволоки.

— Интересно, почему всё это бросили? — задумчиво пробормотал Двацветок.

«Не знаю», — отозвался у него в голове вежливый голос.

Турист повернулся и взглянул на маячащую над ним чешуйчатую морду.

— Как тебя зовут, дракон? — спросил он.

«Не знаю».

— Тогда я буду звать тебя Девятьстеблей.

«Девятьстеблей так Девятьстеблей».

Они пробрались сквозь заполонившую всё вокруг пыль и очутились в анфиладе огромных, украшенных тёмными колоннами залов, которые были вырублены прямо в скале. Залы представляли собой настоящее произведение искусства: стены от пола до потолка являли нагромождение бесконечных статуй, химер, барельефов и резных колонн. Когда дракон, исполняя просьбу Двацветка, услужливо подавал освещение, по залам принимались скакать жуткие переменчивые тени. Человек и дракон пересекали длинные галереи и просторные, вырубленные в камне амфитеатры, сплошь покрытые толстым слоем мягкой пыли и лишенные всяких признаков жизни. В эти мёртвые пещеры веками никто не заходил.

Вдруг Двацветок заметил протоптанную дорожку, уводящую в очередное тёмное устье туннеля. Кто-то регулярно посещал это место, причём последний раз появлялся здесь совсем недавно. Чьи-то ноги оставили узкую глубокую борозду в сером покрове пыли.

Двацветок двинулся по дорожке. Она провела его по новым сводчатым залам и извивающимся коридорам, в которых без труда умещался дракон (и, похоже, драконы по ним некогда ходили; по пути попалась комната, заполненная подгнившей сбруей драконьего размера, а в другом зальчике хранились пластинчатые и кольчужные доспехи, которые могли бы налезть на слона). Закончилась дорожка позеленевшей от старости бронзовой дверью. Две высокие створки уходили вверх и терялись во мраке. Перед Двацветком, на высоте груди, торчала небольшая латунная дверная ручка, выполненная в форме дракона.

Как только он прикоснулся к ней, створки немедленно, с обескураживающей бесшумностью распахнулись.

В волосах Двацветка тут же затрещали искры. Мимо пронёсся внезапный порыв горячего сухого ветра, который не потревожил пыль, как поступил бы обычный ветер, но на мгновение взбил её в неприятные, наполовину живые формы. В ушах туриста раздался пронзительный щебет Тварей, запертых в далёких Подземельных Измерениях, вне хрупкой решетки пространства и времени. Тени появлялись там, где их нечему было отбрасывать. Воздух гудел, точно улей.

Короче, вокруг Двацветка бушевал мощный ураган магии.

Открывшееся за дверью помещение было освещено бледным зеленоватым сиянием. По стенам, каждый на своей мраморной полке, были рядами расставлены гробы. В центре, на возвышении, стояло каменное кресло, в котором размещалась обмякшая фигура.

— Заходи, молодой человек, — произнёс дребезжащим старческим голосом сидящий.

Двацветок шагнул вперед. Фигура в кресле, насколько он разглядел в сумрачном свете, принадлежала человеку, но в её неуклюжей позе присутствовало нечто очень жуткое. Двацветок только порадовался тому, что из-за царящего здесь полумрака фигуру видно не очень чётко.

— Я, знаешь ли, мёртв, — донёсся непринужденный голос из того места, которое, как надеялся турист, являлось головой. — Полагаю, это заметно.

— Гм, — сказал Двацветок. — Да.

Он попятился назад.

— Это очевидно, не так ли? — согласился голос. — А ты, вероятно, Двацветок? Или это случится позже?

— Позже? — переспросил Двацветок. — Позже чем что?

Голос его сам собой затих.

— Понимаешь ли, — сказал голос, — одно из преимуществ пребывания в мёртвом состоянии заключается в том, что ты высвобождаешься из пут Времени. Поэтому я одновременно вижу то, что случилось, и то, что случится. А ещё мне теперь точно известно, что Времени как такового не существует.

— По-моему, это совсем неплохо, — вставил Двацветок.

— Ты правда так думаешь? Представь себе, что каждое мгновение начинает вдруг казаться и отдаленным воспоминанием, и неприятным сюрпризом. Тогда ты поймешь, что я имею в виду. Во всяком случае, я вроде бы припоминаю, что собирался тебе сказать. Или я уже всё сказал? Кстати, очень красивый дракон. Или я опять не вовремя влез?

— Да, дракон ничего. Он просто взял и появился, — объяснил Двацветок.

— Появился? — переспросил голос. — Ты его вызвал!

— Да, ну, в общем, я всего-навсего…

— Ты обладаешь Силой!

— Я всего-навсего подумал о нём.

— Сила в том и состоит! Я уже сказал тебе, что я — Грейша Первый? Или это потом? Прости, я ещё не успел разобраться, что за чем следует. В общем, да — Сила. Она, знаешь ли, вызывает драконов.

— Кажется, ты мне это уже говорил, — заметил Двацветок.

— В самом деле? У меня было такое намерение, — подтвердил покойник.

— Но при чем тут Сила? Я думал о драконах всю свою жизнь, однако они не появлялись.

— Видишь ли, суть дела такова: в том смысле, который вкладываешь в них ты, драконы никогда не существовали. Хотя, надо признаться, что я тоже заблуждался на этот счёт, пока меня не отравили. Как ты догадываешься, я говорю о благородных драконах, драко нобилис. Болотные драконы, драко вульгарис, — это низменные существа, не заслуживающие нашего внимания. Настоящие драконы — настолько изысканные и утончённые создания, что они только в том случае обретут форму, если их породит на свет в высшей степени искусное воображение. Мало того, это воображение должно попасть в место, которое было бы обильно насыщено магией, что помогает ослабить стены между мирами видимого и невидимого. Тогда драконы, так сказать, прорываются через барьеры и отпечатываются на матрице возможностей нашего мира. Когда я был жив, у меня это здорово получалось. Я мог вообразить до пятисот драконов зараз. А вот Льесса, самая способная из моих детей, едва ли может представить пятьдесят довольно невзрачных тварей. Вот вам и прогрессивное образование. На самом деле она в них не верит. Вот почему её драконы несколько скучноваты, в то время как твой почти так же хорош, как некоторые из порождений моего воображения. Одним словом, отрада для усталых очей, хотя вряд ли сейчас стоит поминать мои глаза.

— Ты всё время повторяешь, что ты мёртв… — торопливо перебил Двацветок.

— Ну и что?

— Ну, мёртвые, э-э, они обычно не столь разговорчивы. Как правило.

— Я был исключительно могущественным волшебником. Но моя дочь-таки отравила меня. Это общепринятый метод престолонаследия в нашей семье. Однако… — Труп вздохнул. То есть в воздухе в нескольких футах над телом раздался вздох. — Однако вскоре стало очевидным, что ни один из троих моих детей не обладает достаточной силой, чтобы одолеть конкурентов и взять власть над Червбергом. Крайне неудовлетворительное положение. В таком государстве, как наше, должен быть один правитель. В общем, я решил неофициально побыть в живых ещё немножко, что, разумеется, невероятно раздражает моих наследников. Но я не позволю похоронить себя, пока на престол не взойдет кто-то один.

Послышался омерзительный сипящий звук. Двацветок решил, что этот сип должен означать смешок.

— Стало быть, нас похитил кто-то из твоих наследников? — уточнил он.

— Льесса, — ответил голос мёртвого волшебника. — Моя дочь. Понимаешь, она обладает наибольшим могуществом. Драконы моих сыновей не успевают пролететь и нескольких миль, как начинают таять.

— Таять? Я и в самом деле заметил, что зверь, на котором мы прибыли, просматривался насквозь, — сказал Двацветок. — Я ещё подумал, что это немножко необычно для дракона.

— Конечно, — подтвердил Грейша. — Сила действует только поблизости от Червберга. Обратно-квадратичный закон. По крайней мере, мне кажется, что он тут замешан. Чем дальше драконы отлетают от горы, тем прозрачнее становятся. Иначе моя маленькая Льесса уже правила бы всем миром — насколько я её знаю. Но не буду тебя задерживать. Полагаю, ты захочешь спасти своего друга.

Двацветок разинул рот.

— Хруна? — изумился он.

— Нет, не этого. Тощего волшебника. Мой сын Льо!рт пытается разрубить его на куски. Честно признаться, я пришел в искреннее восхищение от того, как ты его спас. То есть спасешь.

Маленький турист выпрямился во весь рост. Что было весьма несложно.

— Где мне его найти? — спросил он, направляясь к двери вроде бы героическим шагом.

— Следуй по протоптанной в пыли дорожке, — сказал голос. — Льесса иногда приходит ко мне. Она ещё навещает старика-отца, моя дочурка. У неё одной достало силы воли убить меня. Вся в папочку. Кстати, удачи тебе. Но, впрочем, этого я тебе уже желал. Вернее, сейчас пожелаю.

Несвязно бормочущий голос затерялся в лабиринте глагольных времён, а Двацветок, за которым легкими прыжками следовал дракон, бросился бежать по пустым туннелям. Однако очень скоро он выдохся и привалился к какой-то колонне. С тех пор, как он последний раз ел, прошли многие века.

«А почему бы нам не полететь?» — спросил у него в голове голос Девятьстеблей.

Дракон расправил крылья и сделал пару пробных взмахов, слегка приподнявших его над землей. Двацветок с минуту смотрел на него, а потом, подбежав, вскарабкался дракону на шею. Вскоре они парили в воздухе, легко скользя в нескольких футах над полом и оставляя за собой клубящиеся облака пыли.

Дракон, за шею которого отчаянно цеплялся Двацветок, пронесся по анфиладе сменяющих друг друга пещер и взмыл вверх по спиральной лестнице, на которой вполне могла разместиться отступающая армия. Поднявшись, они очутились в обитаемой части горы — зеркала на каждом повороте были отполированы до блеска и отражали бледный свет.

«Я чувствую запах других драконов».

Крылья Девятьстеблей слились в одно неясное пятно, и Двацветка дёрнуло назад — это дракон круто развернулся, помчавшись, точно помешанная на комарах ласточка, по боковому коридору. Ещё один крутой поворот — и они вылетели из туннеля в просторную пещеру. Далеко внизу торчали скалы, а наверху перекрещивались широкие лучи света, падающие из пробитых в потолке огромных туннелей. Под сводом что-то происходило… Девятьстеблей, молотя крыльями, завис в воздухе, а Двацветок воспользовался моментом, чтобы вглядеться в силуэты драконов и крошечных человекообразных фигурок, которые каким-то образом ходили вниз головой.

«Это спальный зал», — удовлетворенно произнёс Девятьстеблей.

На глазах у туриста одна из виднеющихся далеко вверху фигурок отделилась от потолка и начала расти…

* * *

Ринсвинд смотрел на бледное лицо Льо!рта, которое быстро проваливалось вниз. «Вот чудно, — пробормотала крошечная часть его мозга, — почему это я вдруг поднимаюсь?»

Потом он закувыркался в воздухе, и действительность вступила в свои права. Он падал на далекие, покрытые пятнами помета скалы.

От этой мысли его мозг судорожно сжался. Как всегда в минуты кризиса, из глубин сознания резво вынырнули слова заклинания. «А почему тебе нас не произнести? — подзуживали они. — Что тебе терять?»

Ринсвинд взмахнул рукой в нарастающем встречном потоке воздуха.

— Ашонай, — выкрикнул он. Слово воплотилось в холодное голубое пламя, которое заструилось в полёте.

Он взмахнул другой рукой. Отдавшись на волю ужасу и магии, Ринсвинд возвестил:

— Эбирис.

Звук голоса застыл мерцающе-оранжевым словом, которое повисло рядом с собратом.

— Уршоринг. Кванти. Пифан. Н'гурад. Ферингомали.

Окруженный полыханием, волшебник поднял руки и приготовился произнести восьмое, последнее слово, которое должно было явиться в сверкающем октарине и скрепить заклинание. Неизбежные скалы были забыты.

— … — начал он.

Последовавший удар был таким сильным, что у волшебника перехватило дыхание. Заклинание рассыпалось и потухло. Пара рук обхватила пояс Ринсвинда, и мир дернулся вбок — это дракон вышел из затяжного пике, чуть-чуть не задев когтями самую высокую скалу на зловонном дне Червберга. Двацветок торжествующе расхохотался.

— Поймал!

Дракон, заложив изящную дугу, лениво взмахнул крыльями и вылетел из пещеры в утренний воздух.

* * *

На просторном зелёном лугу, раскинувшемся на плодородном плато, которое служило вершиной стоящего в невозможном равновесии Червберга, драконы и их всадники образовали большой круг. За его пределами толпились слуги, рабы и прочие людишки, кое-как сводящие концы с концами здесь, на крыше мира. Все как один уставились на людей, сошедшихся в центре травянистой арены.

Там собрались несколько всадников высшего ранга, а также Льо!рт и его брат Льартес. Первый всё ещё растирал ноги и слегка морщился от боли. Льесса в сопровождении Хруна и своих верных приверженцев держалась в сторонке. Посредине между обеими фракциями стоял наследственный Хранитель Традиций Червберга.

— Как вам всем известно, — неуверенно заговорил он, — не-совсем-покойный правитель Червберга, Грейша Первый, поставил одно обязательное условие касательно кандидатуры наследника престола. Трон должен отойти тому — или той, — кто решится вызвать своих братьев или брата и сестру на смертный бой и победит их в честном поединке.

— Да знают, знают все. Давай дальше, — произнёс из воздуха рядом с ним высокий раздражённый голос.

Хранитель сглотнул. Ему так и не удалось свыкнуться с тем, что бывший хозяин оказался не в состоянии скончаться подобающим образом. «Всё-таки мёртв этот старый хрыч или нет?» — не раз гадал он про себя.

— Не вполне ясно, — голос Хранителя дрожал, — разрешается ли передавать вызов представителю…

— Разрешается, разрешается, — оборвал его бестелесный голос Грейши. — Это свидетельствует о сообразительности. Не растягивай церемонию на весь день.

— Я вызываю вас, — объявил Хрун, свирепо взирая на братьев. — Обоих сразу.

Льо!рт и Льартес обменялись взглядами.

— Ты будешь сражаться с двоими одновременно? — уточнил Льартес, высокий жилистый парень с длинными чёрными волосами.

— Ага.

— Соотношение сил довольно неравное…

— Ага. Меня больше.

Льо!рт бросил на него злобный взгляд.

— Ты, самонадеянный варвар…

— Ну, с меня хватит! — прорычал Хрун. — Я сейчас…

Хранитель Традиций удержал его покрытой синими венами рукой.

— На площадке для поединков драться запрещено. — Он замолк, обдумывая смысл своих слов, после чего, сдавшись, наобум изрек: — Во всяком случае, вы поняли, что я имею в виду.

— Как вызванная сторона господа Льо!рт и Льартес имеют право на выбор оружия, — после очередной паузы добавил он.

— Драконы, — выпалили братья хором.

Льесса фыркнула.

— Драконы могут использоваться в наступательном бою, поэтому они являются оружием, — твердо заявил Льо!рт. — Если ты не согласна, мы можем сразиться по этому поводу.

— Ага, — подтвердил его братец, кивая Хруну.

Хранитель почувствовал, что в грудь ему уткнулся призрачный палец.

— Не стой с разинутым ртом, — скомандовал замогильный голос Грейши. — Поторапливайся давай.

Хрун, тряся головой, отступил.

— О нет, — сказал он. — Мне и одного раза хватило. Я скорее сдохну, чем стану драться на этой твари.

— Ну так сдохни, — откликнулся Хранитель со всей доброжелательностью, на которую был способен.

Льо!рт и Льартес уже шагали по траве туда, где их ждали слуги, держащие под уздцы «скакунов». Хрун повернулся к Льессе. Та пожала плечами.

— Неужели мне даже меча не дадут? — взмолился он. — Хоть ножичек кинь, а?

— Да, — ответила она. — Этого я не ожидала.

Внезапно она словно уменьшилась, весь её гонор куда-то испарился.

— Извини.

— Извинить тебя?

— Да. Прости меня.

— Я так и подумал, что ты попросила извинения.

— И нечего смотреть на меня зверем! Я могу вообразить тебе прекраснейшего верхового дракона…

— Нет!

Хранитель Традиций вытер нос платочком, подержал маленький шёлковый квадратик в воздухе и уронил наземь.

Рокот крыльев заставил Хруна резко обернуться. Дракон Льо!рта уже поднялся в воздух и закладывал круг, направляясь в их сторону. В тот момент когда он проносился над самой землей, из его пасти выкатился огненный вал, проложивший в траве черную борозду, которая быстро помчалась к Хруну.

В самую последнюю секунду Хрун успел оттолкнуть Льессу в сторону. Нырком уходя из-под пламени, он почувствовал в руке дикую боль от ожога. Варвар ударился о землю, перекатился и тут же снова вскочил на ноги, неистово озираясь в поисках другого дракона. Тот залетел сбоку, и Хруну пришлось поспешно отпрыгнуть в сторону, чтобы не погибнуть в огненном шаре. Пролетая мимо, дракон взмахнул хвостом и резко хлестнул варвара по лбу. Хрун с усилием выпрямился и встряхнул головой, прогоняя кружащиеся звёздочки. Его обожженная спина мучительно ныла.

Льо!рт начал второй заход. На сей раз он летел медленнее, принимая в расчет неожиданную прыткость верзилы. Когда земля начала подниматься ему навстречу, он увидел, что Хрун стоит как вкопанный. Грудь варвара бурно вздымалась, а руки безвольно свисали по бокам. Легкая добыча.

Дракон пронесся мимо героя, и Льо!рт обернулся, ожидая увидеть сзади одну огромную головешку.

Сзади ничего не было. Льо!рт озадаченно повернулся обратно.

Его взору предстал Хрун, который одной рукой цеплялся за чешуйчатое плечо дракона, а другой сбивал пламя с волос. Рука Льо!рта метнулась к кинжалу, однако боль придала и без того превосходно отточенным рефлексам Хруна силу пружины. Страшной силы удар обрушился на запястье повелителя драконов, и его кинжал, описав плавную дугу, полетел на землю. Другой удар был нанесен прямо в подбородок Льо!рта.

Согнувшийся под двойным весом, дракон опустился к самой земле. Это обстоятельство оказалось очень кстати, поскольку, когда Льо!рт потерял сознание, дракон сразу перестал существовать.

Льесса торопливо пересекла площадку и помогла пошатывающемуся Хруну подняться на ноги. Он, моргая, уставился на неё.

— Что случилось? Что случилось? — хрипло повторял он.

— Это было потрясающе! — объявила она. — Ты замечательно сделал сальто, а потом…

— Да, но что случилось?

— Это довольно сложно объяснить…

Хрун поднял голову. Льартес, как более осторожный из двух братьев, кружил высоко в небе.

— У тебя на объяснение примерно десять секунд, — сказал варвар.

— Драконы…

— Да?

— Они воображаемые.

— То есть ожоги у меня на руке тоже воображаемые?

— Да. Нет! — Она отчаянно затрясла головой. — У нас мало времени, я объясню всё позже!

— Прекрасно. Надеюсь, ты найдешь хорошего медиума, и он поможет тебе связаться со мной, — огрызнулся Хрун и свирепо уставился на Льартеса, который широкими кругами начал спускаться к земле.

— Да ты послушай! Чтобы дракон существовал, мой брат должен находиться в сознании, иначе дракон не может появиться…

— Беги! — крикнул Хрун и, отшвырнув её от себя, ничком бросился на землю.

Дракон Льартеса с оглушительным шумом пронёсся мимо, оставив на траве ещё один дымящийся след.

Пока бестия набирала высоту для новой атаки, Хрун поспешно поднялся на ноги и бросился к окружающему арену лесу. Лесок оказался реденьким. Ещё чуть-чуть, и он вполне сошел бы за широкую, разросшуюся зелёную изгородь. Но, по меньшей мере, сюда никакой дракон не сунется.

Что характерно, Льартес и не пытался лезть в лес. Он опустил своего «скакуна» на траву неподалеку от края зарослей и небрежно спешился. Дракон сложил крылья и сунул голову в листву, а его хозяин прислонился к дереву и начал немелодично насвистывать.

— Я ведь могу выжечь тебя оттуда, — заявил Льартес спустя какое-то время.

Кусты остались неподвижными.

— Может быть, ты засел вон в том кусте остролиста?

Куст остролиста превратился в бледный, как воск, огненный шар.

— Нет, похоже, я заметил какое-то движение в зарослях папоротника.

От папоротника остались скелетообразные столбики белого пепла.

— Ты только затягиваешь свои мучения, варвар. Почему бы тебе не сдаться? Я сжёг кучу народа. Это совсем не больно, — убеждал Льартес, искоса поглядывая на кусты.

Дракон продолжал расправляться с рощицей, испепеляя каждый подозрительный куст и пучок папоротника. Льартес обнажил меч и застыл в ожидании.

Хрун соскочил с дерева и, едва успев приземлиться, бросился бежать. За спиной ревел и крушил пытающийся развернуться дракон, но Хрун все бежал и бежал вперед, не отрывая глаз от Льартеса. В руках варвар сжимал большой сук.

Мало кто подозревает об этом, но на короткой дистанции существо, передвигающееся на двух ногах, обычно без труда обгоняет четырехногого соперника. Всё дело во времени, которое требуется четвероногому, чтобы разобраться в своих конечностях. Хрун услышал позади себя звук скребущих по земле когтей, а потом зловещий глухой удар. Дракон уже наполовину раскрыл крылья и сейчас пытался взлететь.

При приближении Хруна меч повелителя драконов коварно двинулся вверх, но варвар без труда отбил его суком. Потом Хрун с разбегу врезался в Льартеса, и оба противника покатились по земле.

Дракон взревел.

Колено Хруна с анатомической точностью попало в цель. Льартес вскрикнул, но исхитрился наобум нанести варвару такой удар, что сломал ему нос.

Хрун отбился от соперника ногами, поспешно вскочил… и обнаружил перед собой бешеную, с раздувающимися ноздрями, вытянутую морду дракона.

Выброшенная вперед нога Хруна заехала пытающемуся встать Льартесу в висок. Повелитель драконов обмяк.

Дракон испарился. Огненный шар, катившийся в сторону Хруна, сразу померк и долетел до цели слабым дуновением тёплого воздуха. Вокруг всё затихло, лишь горящие кусты тихонько потрескивали.

Хрун перебросил бесчувственного повелителя драконов через плечо и рысью направился обратно к арене. По пути он наткнулся на валяющегося без сознания Льо!рта, одна нога которого была вывернута под неестественным углом. Хрун нагнулся и, кряхтя, взвалил второго брата на свободное плечо.

Льесса и Хранитель Традиций поджидали его на помосте, выстроенном в одном конце луга. К повелительнице драконов уже вернулось самообладание, и она бесстрастно наблюдала, как Хрун сбрасывает на ступеньки у её ног два бесчувственных тела. Окружающие её люди стояли в почтительных позах, словно придворные.

— Убей их, — приказала она.

— Я убиваю, только когда сам этого хочу, — отрезал он. — Тем более, убивать потерявшего сознание противника — непорядочно.

— А по-моему, самый подходящий момент, — возразил Хранитель.

— Тогда я их изгоняю, — объявила Льесса. — Оказавшись за пределами досягаемости магии Червберга, они лишатся Силы. И станут обыкновенными разбойниками. Тебя это устраивает?

— Да.

— Я удивляюсь твоему милосердию, ва… Хрун.

Хрун пожал плечами.

— Человек в моём положении не может позволить себе быть другим. Ему нужно думать о своем имидже. — Он оглянулся по сторонам. — Так каким же будет третье испытание?

— Предупреждаю тебя, оно очень опасно. Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас. Однако если ты справишься с поставленной перед тобой задачей, то станешь правителем Червберга и, разумеется, моим законным мужем.

Хрун встретил её пристальный взгляд и подумал о своей прошлой жизни. Внезапно ему показалось, что она сплошь состояла из долгих сырых ночей, проведённых под открытым небом, и отчаянных схваток с троллями, городскими стражниками, бесчисленными бандитами и порочными жрецами. По крайней мере трижды он вступал в бой с самыми настоящими полубогами — а всё ради чего? Да, ради сокровищ, это он признавал — но куда эти сокровища подевались? Спасение девиц-беглянок несло в себе некую преходящую награду, но в большинстве случаев всё заканчивалось тем, что он устраивал их в каком-нибудь городе и наделял щедрым приданым. Дело в том, что по прошествии определённого периода времени даже у самой покладистой экс-девственницы просыпались собственнические чувства и она уже без особой симпатии относилась к порывам Хруна спасать её товарок по несчастью. Короче, жизнь дала ему очень немногое — в основном репутацию и сеть шрамов. А быть правителем, небось, занятно… Хрун ухмыльнулся. С такой основой, когда под рукой драконы и отряд добрых воинов, можно стать по-настоящему опасным противником.

Кроме того, девчонка недурна собой.

— Ну как? — поинтересовалась она.

— А я что, опять буду сражаться без оружия? — спросил Хрун.

Льесса подняла руки и сняла с себя шлем, распустив по плечам локоны рыжих волос. Затем она расстегнула брошь, скреплявшую её платье. Под ним ничего не было.

Хрун окинул Льессу быстрым взглядом, и в его голове защелкали две воображаемые счётные машинки. Одна оценивала золото в её браслетах, тигровые рубины, вставленные в перстни на пальцах её ног, бриллиантовые блестки, украшающие её пупок, и две в высшей степени оригинальные завитушки из серебряной филиграни. Вторая машинка была подключена прямо к его либидо. И та, и другая выдали результаты, которые пришлись Хруну по душе.

Поднимая руку, чтобы предложить ему стакан вина, Льесса усмехнулась и сказала:

— Думаю, на этот раз оружие у тебя найдется.

* * *

— Он-то не пытался тебя спасти, — Ринсвинд выдвинул этот довод в качестве последнего аргумента.

Волшебник отчаянно цеплялся за пояс Двацветка, пока дракон медленно описывал круг, наклоняя мир под угрожающим углом. Свежеприобретенные познания о том, что чешуйчатая спина, на которой он сидит, существует в виде трёхмерной мечты наяву, не успокаивали выворачивающего душу головокружения. Его мысли постоянно сбивались на то, что случится, если Двацветок вдруг позволит себе расслабиться.

— Даже Хрун не смог бы справиться с арбалетами, — решительно заявил турист.

Как только дракон поднялся над клочком леса, где все трое провели сырую и беспокойную ночь, из-за Края появилось солнце. Мрачные синие и серые краски предрассветной поры немедленно превратились в сверкающую бронзовую реку, которая текла через весь мир, вспыхивая золотом там, где на её пути встречался лед, вода или световая дамба^[9].

Перед ними на фоне неба торчал миллиарднотонный абсурд, более известный под именем Червберга. Зрелище не из самых дурных, пока Ринсвинд не повернул голову и не увидел, как тень горы медленно расползается по облачному пейзажу мира…

— Ты видишь что-нибудь? — спросил Двацветок у дракона.

«Я вижу, что на вершине горы идёт сражение», — последовал мягкий ответ.

— Понял? — обратился Двацветок к Ринсвинду. — Может быть, Хрун сейчас сражается за свою жизнь.

Ринсвинд сохранял молчание. Двацветок немножко подождал и обернулся. Волшебник напряженно смотрел в никуда, губы его беззвучно шевелились.

— Ринсвинд?

Волшебник издал тихий каркающий звук.

— Прости, — извинился Двацветок. — Что ты сказал?

— …До земли… так далеко лететь… — пробормотал Ринсвинд.

Его взгляд сфокусировался, в глазах мелькнуло озадаченное выражение, а потом они расширились от ужаса. Волшебник неосторожно посмотрел вниз.

— Аргх, — высказался он и начал сползать со спины дракона.

Двацветок подхватил его.

— В чём дело?

Ринсвинд попробовал закрыть глаза, но у воображения век не было, а потому оно пялилось почём зря.

— Ты что, не боишься высоты? — кое-как выговорил он.

Двацветок посмотрел вниз, на крошечный пейзаж, покрытый пятнышками облачных теней. Вообще-то, мысль о страхе даже не приходила ему в голову.

— Нет, — ответил он. — С какой стати? Я всегда говорил, что всё равно, с какой высоты падать — с сорока футов или с четырех тысяч фатомов. Всё равно будешь мертвым.

Ринсвинд попытался обдумать это беспристрастно, но так и не понял, где здесь логика. Дело ведь не в падении, а в ударе о…

Двацветок быстро поймал его.

— Держись, — ободряюще сказал он. — Мы почти прилетели.

— Как бы мне хотелось вернуться в Анк-Морпорк, — простонал Ринсвинд. — О боги, как бы я хотел снова ощутить под собой твёрдую землю!

— Интересно, а драконы могут долететь до звезд? — вслух задумался Двацветок. — Вот было бы здорово…

— Ты чокнулся, — решительно заявил Ринсвинд.

Турист ничего не ответил, и волшебник, заглянув через его плечо, увидел, что Двацветок со странной улыбкой уставился на бледнеющие звезды.

— Даже не думай об этом, — с угрозой прошипел Ринсвинд.

«Человек, которого вы ищете, разговаривает с хозяйкой драконов», — сообщил Девятьстеблей.

— М-м? — отозвался Двацветок, не сводя глаз со звезд.

— Что? — пихнул его в бок Ринсвинд.

— Ах да. Хрун, — вспомнил Двацветок. — Надеюсь, мы подоспели вовремя. А теперь вниз! Держись поближе к земле!

Ветер усилился и превратился в посвистывающий ураган. Ринсвинд открыл глаза. Вернее, они распахнулись под напором воздуха, и этот напор никак не давал им закрыться.

Плоская вершина Червберга нависла над ними, угрожающе накренилась, после чего, кувырнувшись в воздухе, превратилась в зелёное пятно, которое принялось быстро мелькать. Крошечные леса и поля слились в стремительно несущееся лоскутное одеяло. Короткая серебристая вспышка на фоне пейзажа могла означать небольшую речушку, которая переливалась через край плато. Ринсвинд попытался вытеснить из своих мыслей воспоминание о падающей воде, но оно очень даже неплохо проводило там время, наводя ужас на других обитателей и пинками расшвыривая мебель.

* * *

— Думаю, на этот раз оружие у тебя найдётся, — сказала Льесса.

Хрун медленно взял у неё чашу с вином и ухмыльнулся, как лопнувшая дыня.

Драконы, собравшиеся вокруг арены, неожиданно залаяли. Их всадники посмотрели наверх. Что-то, похожее на размытое зелёное пятно, промелькнуло мимо, и Хрун исчез.

Винная чаша на мгновение зависла в воздухе, после чего с грохотом свалилась на ступеньки. Из неё пролилась всего лишь одна капля.

Это произошло потому, что дракон Девятьстеблей, мягко обхватывая Хруна когтями, синхронизировал его телесные ритмы со своими. Поскольку измерение воображения устроено куда сложнее, чем измерения пространства и времени, которые, в сущности, ещё очень молоды, результатом этого действия стало немедленное превращение неподвижно стоящего и сладострастного Хруна в Хруна, движущегося вбок со скоростью восемьдесят миль в час. Причем без каких бы то ни было последствий, если не считать нескольких потраченных впустую глотков. Другим результатом было то, что Льесса, завопив от ярости, вызвала своего дракона. Как только золотистое животное материализовалось перед ней, она, позабыв о платье, в чём мать родила вскочила дракону на спину, выхватила у одного из стражников арбалет и взмыла в воздух. Остальные всадники гурьбой бросились к своим «скакунам».

Хранитель Традиций, наблюдая за происходящим из-за колонны, куда предусмотрительно ускользнул во время безумной свалки, случайно натолкнулся на летающие между измерениями отголоски теории, которая как раз сейчас проклевывалась в мозгу одного доисторического психиатра из прилегающей вселенной. Утечка из измерений шла в обоих направлениях, и психиатр в этот момент увидел обнаженную девушку верхом на драконе. Хранитель улыбнулся.

— Спорим, она его не поймает? — сказал прямо у него над ухом Грейша. В голосе покойного правителя шуршали черви и скрипели двери могильных склепов.

Хранитель закрыл глаза и с усилием сглотнул слюну.

— Я думал, что господин уже находится в Царстве Ужаса, — кое-как выговорил он.

— Я волшебник, — заявил Грейша. — За волшебником должен явиться сам Смерть. А его, ха-ха, похоже, нет поблизости…

— ПОШЛИ, ЧТО ЛИ? — спросил Смерть.

Он восседал на белой лошади, лошади из плоти и крови, но о багровых глазах и пышущих жаром ноздрях. Смерть протянул костлявую руку, вынул душу Грейши из воздуха, скатал её, превратив в точку режущего глаз света, и жадно проглотил.

Лошадь, получив удар шпорами, яростно взвилась в воздух, рассыпая из-под копыт сверкающие искры.

— Лорд Грейша! — прошептал старый Хранитель Традиций, вокруг которого заколыхалась вселенная.

— Это было нечестно, — донёсся до него голос волшебника, превратившийся в частичку звука, которая быстро исчезала в бесконечных черных измерениях.

— Господин… на что похож Смерть? — с дрожью в голосе вопросил старик.

— Когда я исследую это до конца, то дам тебе знать, — послышалось в легчайшем дуновении ветерка.

— Спасибо, — пробормотал Хранитель Традиций. Тут ему в голову пришла одна мысль: — Но прошу вас, только не ночью, — добавил он.

* * *

— Шуты проклятые! — взвизгнул Хрун со своего посадочного места на передних когтях дракона.

— Что он сказал? — заорал Ринсвинд.

Дракон в это время рассекал воздух, стремительно набирая высоту.

— Я не расслышал! — проревел Двацветок, но и его голос унесло порывом ветра.

Воспользовавшись тем, что Девятьстеблей слегка накренился, турист посмотрел вниз, на маленький игрушечный волчок, в который превратился могущественный Червберг, и увидел поднимающийся рой драконов. Крылья Девятьстеблей молотили и пренебрежительно отбрасывали в сторону ненужный воздух, который становился всё более и более разреженным. У Двацветка в третий раз заложило уши.

Возглавлял погоню золотистый дракон. И на нём кто-то сидел.

— Эй, как ты там? — окликнул Ринсвинд. Ему пришлось несколько раз наполнить лёгкие процеженным воздухом, чтобы слова вышли наружу.

— Я мог бы стать правителем, но нет, вам, шутам гороховым, обязательно понадобилось прилететь и… — Хрун задохнулся, потому что ледяная атмосфера выдавила жизнь даже из его могучей груди.

— Что творитс-с-ся с вос-сдухом? — пробормотал Ринсвинд. Перед его глазами замелькали голубые огоньки.

— Унк, — вякнул Двацветок и отключился.

Дракон исчез.

В течение нескольких секунд трое приятелей продолжали лететь вверх. Двацветок и волшебник являли собой весьма странную картину, сидя друг за другом с растопыренными поверх чего-то несуществующего ногами. А потом то, что принималось на Диске за силу тяжести, оправилось от удивления и предъявило свои права.

В этот самый момент дракон Льессы стрелой промчался мимо, и Хрун тяжело «придраконился» ему на шею. Льесса нагнулась над героем и поцеловала его.

Эта деталь осталась незамеченной для Ринсвинда, который падал вниз, упорно хватаясь за пояс Двацветка. Диск казался пришпиленной к небу небольшой круглой картой. По нему нельзя было сказать, что он движется, но Ринсвинда это не обмануло. Мир летел на него, словно гигантский торт с кремом.

— Очнись! — заорал он, перекрывая рев ветра. — Драконы! Думай о драконах!

Вокруг захлопали крылья — это они камнем пронеслись сквозь стаю преследующих их бестий, оставив её наверху и позади. Драконы закричали и закружились по небу.

Двацветок ничего не ответил. Ринсвиндов балахон бился на ветру, хлопал по маленькому туристу, но тот упорно отказывался приходить в себя.

«Драконы», — в панике подумал Ринсвинд. Он попытался собраться с мыслями и представить себе схожего с живым дракона. «Если уж он смог, — думал волшебник, — то у меня тем более получится». Но ничего не получалось.

Диск увеличился в размерах — окутанный вихрем облаков круг медленно, но верно приближался к их ногам.

Ринсвинд попробовал ещё раз, закатывая глаза и напрягая каждый нерв. Дракон. Его воображение, несколько обтрепавшийся и заезженный орган, потянулось за драконом… за любым драконом…

— НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ, — расхохотался голос, похожий на глухой набат погребального колокола. — ТЫ В НИХ НЕ ВЕРИШЬ.

Ринсвинд взглянул на страхолюдное видение, которое сидело верхом на лошади и ухмылялось ему в лицо. Его сознание в ужасе метнулось в сторону.

Вспыхнул ослепительный свет.

Всё накрыла кромешная тьма.

Под ногами у Ринсвинда очутился мягкий пол, а вокруг — розовый свет и потрясённые крики множества людей.

Волшебник дико оглянулся по сторонам. Он угодил в какой-то туннель, почти целиком заполненный сиденьями, к которым были привязаны люди в заморских одеждах. Все они что-то кричали волшебнику.

— Очнись! — прошипел Ринсвинд. — Помоги мне!

Он начал пятиться от толпы, волоча за собой по-прежнему бесчувственного туриста. В конце концов его свободная рука наткнулась на дверную ручку какой-то необычной формы. Он повернул ее, юркнул в комнатку и с силой захлопнул за собой дверь.

Очутившись в относительной безопасности, Ринсвинд обвёл помещение глазами… и тут же встретил полный ужаса взгляд какой-то девушки, которая уронила из рук поднос и начала орать.

Судя по звуку, крик этот был из тех, на помощь которым немедленно спешит груда мускулов. Ринсвинд, переполненный прогнанным через страх адреналином, повернулся и кое-как протиснулся мимо девушки. Дальше тоже стояли кресла, и сидящие в них люди быстро пригнулись, увидев, как он поспешно тащит Двацветка вдоль центрального прохода. В стенах рядом с креслами были проделаны небольшие оконца. За ними, на фоне кудрявых облаков, виднелось драконье крыло. Серебристое драконье крыло.

«Меня проглотил дракон», — подумал Ринсвинд.

«Да нет, это же смешно, — ответил он сам себе. — Изнутри дракона не видно, что делается снаружи». Потом его плечо ударилось о дверь в дальнем конце туннеля, и он попал в конусообразную комнату, которая была ещё более необычной, чем туннель.

Комнатка была заполнена крошечными сверкающими огоньками. Среди этих огоньков в повторяющих контуры фигуры креслах сидели четверо людей и смотрели на него с разинутыми ртами. Ринсвинд тоже уставился на них. Неожиданно их взгляды метнулись в сторону.

Ринсвинд медленно повернулся. Рядом с ним стоял пятый человек — довольно молодой и бородатый, смуглый, как кочевники Великого Нефа.

— Где я? — осведомился волшебник. — В брюхе дракона?

Смуглый, подобравшись, отступил назад и ткнул ему в лицо маленькую черную коробочку. Четверо в креслах быстро пригнулись.

— Что это? — спросил Ринсвинд. — Иконограф?

Он протянул руку и взял коробочку — движение, которое, очевидно, очень удивило смуглого, потому что тот закричал и попытался забрать коробку обратно. Снова раздался вопль, на этот раз со стороны одного из сидящих в кресле. Только теперь он уже не сидел. Он стоял, направляя на смуглого парня какую-то небольшую металлическую штуковину.

Эффект был потрясающим. Смуглый съежился и с поднятыми руками попятился назад.

— Пожалуйста, отдайте мне бомбу, сэр, — сказал человек с металлическим предметом. — Только, прошу вас, осторожно.

— Вот эту хреновину? — спросил Ринсвинд. — Забирай! Мне она не нужна!

Человек бережно принял её и опустил на пол. Сидящие в креслах расслабились, и один из них торопливо заговорил со стеной. Волшебник посмотрел на него изумленным взглядом.

— Не двигаться! — рявкнул человек с метал…

С амулетом, решил Ринсвинд, это, наверное, какой-то амулет. Смуглый забился в угол.

— Вы поступили очень храбро, — сказал амулетодержатель Ринсвинду. — Мы гордимся вами.

— Что?

— Кстати, что с вашим приятелем?

— С приятелем?

Ринсвинд посмотрел на Двацветка. Тот мирно подрёмывал. И в этом не было ничего неожиданного. Но вот новая одежда на Двацветке и в самом деле оказалась полной неожиданностью. Странная одежда. Его штаны заканчивались чуть пониже колен. Сверху на нём было надето что-то типа куртки из материала в яркую полоску. А его голову украшала смешная маленькая шляпка из соломы. С пером.

Неудобное ощущение в области ног заставило Ринсвинда опустить глаза. Его одежда тоже изменилась. Вместо удобного старого балахона, чудесно приспособленного для быстрого перехода в действие при любых мыслимых обстоятельствах, его ноги были заключены в матерчатые трубки. Ещё на нём была куртка из того же серого материала…

До сего дня он никогда не слышал языка, на котором изъяснялся человек. Язык был грубым и смутно похожим на пупземельский — так почему же он, Ринсвинд, понимает каждое слово?

Подождите-ка, они внезапно появились в этом драконе после того, как… они материализовались в этом драко… они внеза… они, они… они так разговорились в аэропорту, что решили сесть в самолёте рядом, и он пообещал Джеку Цвайблюмену, что, когда они прилетят в Штаты, потаскает его по разным интересным местам. Да, точно. Потом Джеку стало плохо, а он запаниковал, прошел сюда и застал врасплох этого угонщика. Конечно. И что, чёрт побери, означает «пупземельский»?

Доктор Рийнсванд потёр лоб. Он сейчас не отказался бы от стаканчика горячительного.

* * *

Круги парадокса расходились по морю причинно-следственности.

Всякому человеку, который стоит вне суммарной тотальности множественной вселенной, следует иметь в виду, что, хотя волшебник и турист появились в летящем самолёте совсем недавно, в то же самое время, при нормальном ходе вещей, они уже сидели в этом самолёте. То есть: если правда то, что они секунду назад появились в данном конкретном наборе изменений, то правда также и то, что они пребывали там с самого начала. Как раз на этом месте нормальный язык сдаётся и отходит в сторонку пропустить рюмочку.

Дело всё в том, что во вселенной, где они, строго говоря, не должны были находиться, только что материализовались несколько квинтильонов атомов (в действительности ничего такого не произошло, смотри ниже). Обычным следствием такого рода события бывает крупномасштабный взрыв, но поскольку вселенные — довольно-таки эластичные штуки, эта конкретная вселенная спаслась тем, что немедленно вернула свой пространственно-временной континиум обратно к тому месту, где можно было благополучно пристроить лишние атомы. Затем она быстренько прокрутила события назад, к тому кругу света, который его обитатели за неимением лучшего слова привыкли называть Настоящим. Это, естественно, не могло не отразиться на истории — количество войн немножко уменьшилось, а число динозавров чуточку возросло, — но в целом весь эпизод прошел примечательно спокойно.

Тем не менее, вне данной конкретной вселенной отзвуки этого внезапного финта ушами без устали скакали взад-вперёд по поверхности Суммы Всех Вещей, изгибая целые измерения и заставляя галактики бесследно пропадать.

Всё это, однако, прошло совершенно незамеченным для доктора Рийнсванда, тридцати трех лет, холостяка, родившегося в Швеции, воспитанного в Нью-Джерси и специализирующегося в области окисления выбросов некоторых ядерных реакторов. В любом случае он, вероятно, не поверил бы ни единому слову.

Цвайблюмен, похоже, все ещё пребывал без сознания. Стюардесса, которая под аплодисменты остальных пассажиров помогла Рийнсванду вернуться на место, озабоченно склонилась над маленьким туристом.

— Мы дали радиограмму в аэропорт прибытия, — сообщила она. — Когда мы приземлимся, нас будет ожидать скорая. Э-э, в списке пассажиров указано, что вы доктор…

— Понятия не имею, что с ним такое, — торопливо заверил Рийнсванд. — Конечно, будь он реактором системы «Магнокс», тогда совсем другое дело. У него какой-нибудь шок?

— Я никогда не…

Конец фразы утонул в ужасающем грохоте, донесшемся из хвоста самолёта. Несколько пассажиров вскрикнули. Внезапный порыв ветра смёл валяющиеся журналы и газеты, закружив в пронзительно завывающем смерче, который, бешено извиваясь, удалялся по проходу.

По проходу двигалось Нечто. Нечто огромное, продолговатое, деревянное и скрепленное латунными полосами. На сотнях маленьких ножек. Штуковина явно смахивала на ходячий сундук из романа про пиратов, набитый неправедно добытыми золотом и драгоценностями. То, что выглядело крышкой штуковины, внезапно откинулось.

Никакими драгоценностями и не пахло. Зато внутри торчало множество огромных квадратных зубов и переваливался пульсирующий язык, багровый, как красное дерево.

Доисторический чемодан явился, чтобы их сожрать.

Рийнсванд вцепился в бесчувственного Цвайблюмена, пытаясь обрести в маленьком туристе хотя бы какую-нибудь поддержку, и невнятно забормотал. Ему страстно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте…

Всё накрыла внезапная тьма.

Вспыхнул ослепительный свет.

Неожиданное исчезновение нескольких квинтильонов атомов из вселенной, где они всё равно не имели права находиться, вызвало в гармонии Суммарной Всеобщности жуткий дисбаланс, который данная гармония лихорадочно попыталась исправить, начисто уничтожив некоторое количество субреальностей. Гигантские волны сырой магии бесконтрольно вскипали прямо у основания множественной вселенной, захлестывая через каждую трещину в до того мирные измерения и вызывая взрывы новых и сверхновых звезд, столкновения звезд обычных, беспорядочные полеты гусиных стай и затопление воображаемых континентов. Миры, находящиеся на другом конце времени, стали свидетелями ослепительных, сверкающих октарином закатов — это потоки высокозарядных магических частиц с рёвом проносились сквозь атмосферу. В кометном кольце, окружающем прославленную Ледяную Систему Зерета, скончалась благородная комета, и это случилось как раз в тот момент, когда в небе появился огненный принц.

Всё это, однако, прошло незамеченным для Ринсвинда, который, обнимая безучастного Двацветка за пояс, падал прямо в море Плоского мира. До поверхности воды оставалось всего несколько сотен футов. Даже конвульсии всех измерений не смогли нарушить железный Закон Сохранения Энергии, и короткого путешествия Рийнсванда на самолёте оказалось достаточно, чтобы переместить волшебника на несколько сотен миль по горизонтали и семь тысяч футов по вертикали.

Слово «самолёт» вспыхнуло и погасло в мозгу Ринсвинда.

Это что там, внизу? Корабль?

Холодные, ревущие воды Круглого моря поднялись навстречу волшебнику и затянули его в свои зелёные удушливые объятия. Мгновение спустя послышался другой всплеск, погромче, — это сундук, на котором ещё болталась бирка с могущественными дорожными рунами «TWA», тоже плюхнулся в море.

Позже они использовали его в качестве плота.

У самого края

Его строили очень долго. Теперь он был почти готов, и рабы топорами околачивали с него остатки глиняной формы.

В тех местах, где другие рабы старательно натирали его металлические бока серебряным песком, он уже начал отливать на солнце шелковистым блеском, присущим только что выплавленной бронзе. Он до сих пор полыхал теплом, несмотря на то, что его неделю остужали в литейной яме.

Архиастроном Крулла небрежно махнул рукой, и носильщики опустили трон в тени под кормой.

«Совсем как рыба, — подумал архиастроном. — Огромная летучая рыба. Только из каких морей?»

— Он поистине великолепен, — прошептал он. — Подлинное произведение искусства.

— Ремесла, — поправил стоящий рядом коренастый крепыш.

Архиастроном медленно повернулся и посмотрел в его бесстрастное лицо. Лицу не особенно трудно выглядеть бесстрастным, когда на том месте, где полагается быть глазам, обескураживающе сверкают две золотые сферы.

— Действительно, ремесла, — улыбнулся архиастроном. — Наверное, на всем Диске нет более умелого ремесленника, чем ты, Златоглаз. Я прав?

Ремесленник ответил не сразу. Его обнажённое тело — по меньшей мере, оно было бы обнаженным, если бы не пояс с инструментами, наручные счёты и густой загар, — напряглось: он обдумывал скрытый смысл последнего замечания архиастронома. Золотые глаза словно всматривались в какой-то иной мир.

— И да, и нет, — заговорил он наконец.

Несколько астрономов рангом пониже, стоящих за спинкой трона, при виде подобной неучтивости судорожно втянули в себя воздух, но их повелитель, такое было впечатление, ничего не заметил.

— Продолжай, — велел он.

— Я не владею некоторыми существенно важными навыками. Тем не менее, я — Златоглаз Сереброрук Дактилос, — сказал ремесленник. — Я изготовил Железных Воинов, которые охраняют Гробницу Питчю, спроектировал Световые Дамбы Великого Нефа, построил Дворец Семи Пустынь. Однако… — он поднял руку и постучал по одному из своих глаз, который в ответ слабо зазвенел. — После того как я закончил армию големов для Питчю, он отвалил мне кучу золота, но, чтобы я не создал ничего такого, что могло бы сравниться с работой, которую я выполнил для него, он приказал выколоть мне глаза.

— Мудро, но жестоко, — с сочувствием отозвался архиастроном.

— Да. Так что я научился слышать закалку металлов и видеть пальцами. Я стал различать руды по вкусу и запаху. Я выковал эти глаза, но я не смог заставить их видеть. Потом меня призвали строить Дворец Семи Пустынь, и в результате эмир осыпал меня серебром, а затем, чему я совсем не удивился, повелел отрубить мне правую руку.

— Серьезная помеха в таком деле, как твоё, — кивнул архиастроном.

— Часть серебра я использовал для того, чтобы смастерить себе новую руку, в чём мне помогли несравненные познания по части рычагов и точек опоры. Рука начала действовать. После того как я создал первую великую Световую Дамбу вместимостью пятьдесят тысяч часов дневного света, племенной совет Нефа одарил меня превосходными шелками, а потом приказал перерезать мне сухожилия, чтобы я не убежал. В результате из этого шелка, а также некоторого количества бамбука я построил летательную машину, на которой спустился с высокой башни, являющейся моей тюрьмой.

— И вскоре ты очутился в Крулле, — сказал архиастроном. — Знаешь, я не могу избавиться от ощущения, что в других занятиях риска куда меньше. К примеру, вряд ли тебя предадут смерти в рассрочку за выращивание салата. Почему ты упорно возвращаешься к своему ремеслу?

Златоглаз Дактилос пожал плечами.

— Потому что я в нём мастер.

Архиастроном снова взглянул на бронзовую рыбу, которая сияла, как гонг, в свете полуденного солнца.

— Какая красота, — пробормотал он. — Единственная в своем роде. Ну, Дактилос, напомни мне, что я пообещал в награду за это творение?

— Ты попросил меня спроектировать рыбу, которая могла бы плавать по морям пространства, что лежат между мирами, — произнёс главный ремесленник. — В обмен на это… в обмен…

— Да? Моя память уже не та, что раньше, — промурлыкал архиастроном, поглаживая тёплую бронзу.

— В обмен, — без особой надежды продолжал Дактилос, — ты обещал отпустить меня на свободу и воздержаться от отрубания каких бы то ни было конечностей. Я даже не прошу у тебя сокровищ.

— Ах, да. Что-то припоминаю, — кивнул старик, но потом, подняв руку, добавил: — Так вот, я солгал.

В воздухе пронесся еле слышный шелест, и златоглазый ремесленник пошатнулся. Опустив глаза на торчащий из груди наконечник стрелы, он устало кивнул. Из уголка его рта скатилась струйка крови.

В полной (если не считать гудения нескольких кружащих в ожидании мух) тишине серебряная рука медленно поднялась и ощупала стрелу.

Дактилос крякнул.

— Дрянная ковка, — сказал он и опрокинулся навзничь.

Архиастроном толкнул тело ногой и вздохнул.

— Как и полагается, когда умирает главный ремесленник, мы почтим его память кратким периодом траура. — Он проследил взглядом за навозной мухой, которая уселась было на золотой глаз, но, озадаченная, вспорхнула и улетела прочь. — Всё, траур закончен. Достаточно.

Знаком он приказал рабам унести тело и спросил:

— Рептилионавты готовы?

Главный распорядитель запуска протолкался вперед.

— Так точно, ваше светлейшество.

— Подобающие молитвы произносятся?

— Именно так, ваше светлейшество.

— Сколько осталось до дверей?

— До окна запуска, — осторожно поправил главный распорядитель. — Три дня, ваше светлейшество. Хвост Великого А'Туина придёт в наиблагоприятнейшее положение.

— Следовательно, нам остается только подыскать подходящие кандидатуры на роль жертв, — заключил архиастроном.

Главный распорядитель поклонился.

— Океан нам их обеспечит.

— Как всегда, — улыбнулся старик.

* * *

— Если бы ты умел прокладывать курс…

— Если бы ты мог нормально держать руль…

Палубу захлестнула волна. Ринсвинд и Двацветок посмотрели друг на друга.

— Вычерпывай давай! — в один голос крикнули они и схватились за ведра.

Спустя некоторое время из залитой водой каюты снова просочился голос Двацветка:

— Не понимаю, я-то в чём виноват? — сказал турист, подавая наверх очередное ведро, которое волшебник тут же вылил за борт.

— Ты должен был нести вахту, — огрызнулся Ринсвинд.

— Может, ты забыл, но именно благодаря мне мы удрали от работорговцев, — заметил Двацветок.

— Уж лучше бы я стал рабом, чем трупом, — парировал волшебник.

Вдруг он выпрямился и озадаченно уставился на море.

Этот Ринсвинд сильно отличался от того волшебника, который месяцев шесть назад спасался бегством из пылающего Анк-Морпорка. На теле его появилось больше шрамов, а за плечами осталось больше путешествий. Он побывал в Пупземелье, открыл для себя любопытные обычаи многих колоритных народов — неизменно приобретая в процессе всё новые шрамы — и даже в течение нескольких незабываемых дней плыл по легендарному Безводному океану, который располагался в самом сердце невероятно засушливой пустыни по имени Великий Неф. В намного более холодном и мокром море он видел плавающие горы льда. Он катался верхом на воображаемом драконе. Он чуть было не произнёс самое могущественное заклинание на Диске. Он…

…Расстояние до горизонта определённо сократилось.

— Гм? — сказал Ринсвинд.

— Я говорю, нет ничего хуже рабства, — повторил Двацветок.

Его рот изумленно раскрылся — Ринсвинд забросил своё ведро далеко в море и тяжело опустился на залитую водой палубу. Лицо волшебника посерело.

— Послушай, да, я был не прав, я проглядел риф, но наша лодка тонуть не собирается, а значит, рано или поздно мы обязательно наткнемся на какуй-нибудь остров, — успокаивающе сказал Двацветок. — Это течение наверняка принесет нас куда-нибудь.

— Ты на горизонт посмотри, — бесцветным голосом посоветовал Ринсвинд.

Двацветок прищурился.

— Горизонт как горизонт, — изрек он спустя пару минут. — Признаю, его вроде бы стало меньше, чем обычно, но…

— Это из-за Краепада, — объяснил Ринсвинд. — Нас несет за Край света.

Наступила долгая тишина, нарушаемая только плеском волн о борта полузатопленной, медленно кружащейся лодки. Течение заметно усилилось.

— Вот почему мы налетели на риф, — добавил Ринсвинд. — Ночью мы сбились с курса.

— Перекусить не хочешь? — спросил Двацветок, начиная рыться в узелке, который он привязал к лееру, подальше от сырости.

— Да ты что, не понимаешь? — рявкнул Ринсвинд. — Мы падаем за Край, будь он проклят!

— Мы можем что-нибудь изменить?

— Нет!

— Тогда не вижу смысла паниковать, — спокойно сказал Двацветок.

— Я знал, что нам не следует приближаться к Краю, — пожаловался Ринсвинд небу. — Вот бы сейчас…

— Вот бы сейчас иконограф! — подхватил Двацветок. — Однако он остался на работорговческом судне вместе с остальными моими пожитками, что лежали в Сундуке…

— Там, куда мы направляемся, сундуки тебе не понадобятся, — успокоил Ринсвинд.

Его плечи обмякли, и он мрачно уставился на виднеющегося вдали кита, который имел неосторожность заплыть в идущее к Краю течение и теперь пытался выбраться.

На укоротившемся горизонте просматривалась какая-то белая полоса, и волшебнику почудилось, что до его ушей донесся отдаленный рев.

— А что происходит после того, как корабль свалится за Краепад? — спросил Двацветок.

— Да кто его знает…

— Может быть, мы проплывем через пространство и причалим к какому-нибудь другому миру, — в глазах маленького туриста появилось отсутствующее выражение. — Это было бы здорово, — сказал он.

Ринсвинд злобно фыркнул.

В небе поднялось солнце, которое в такой близости от Края было куда крупнее, чем обычно. Они стояли, прислонившись спинами к мачте, погруженные в свои мысли. Время от времени то один, то другой вдруг хватался за ведро и ни с того ни с сего начинал отчаянно вычерпывать воду.

Море вокруг стало намного оживленнее. Ринсвинд заметил несколько плывущих брёвен, а вода у поверхности кишмя кишела всевозможными рыбами. Всё правильно, здесь и должно быть много рыб, поскольку течение изобиловало пищей, которую волны смывали с континентов, расположенных вокруг Пупа. Ринсвинд спросил себя, что же это за жизнь, когда приходится постоянно плыть, чтобы остаться на одном месте. «В точности мой случай», — решил он.

Его взгляд упал на маленькую зелёную лягушку, которая отчаянно барахталась, увлекаемая неумолимым течением. К вящему изумлению Двацветка, Ринсвинд нашел весло и осторожно выдвинул его в сторону крошечной амфибии, которая с благодарностью взобралась на лопасть. И тут же пара челюстей пробила поверхность воды, бессильно защелкнувшись там, где только что плавала добыча.

Лягушка посмотрела на Ринсвинда, который держал её в ладонях, и задумчиво цапнула волшебника за палец. Двацветок хихикнул. Ринсвинд засунул лягушку в карман и сделал вид, что ничего не слышал.

— Всё это очень человечно, но ради чего? — спросил Двацветок. — Всё равно через час её ждет та же участь.

— А ради того, — туманно ответил Ринсвинд и некоторое время молча вычерпывал воду.

В воздухе повисла водяная пыль, а течение стало таким сильным, что поднялись волны. Воздух и вода казались неестественно тёплыми. Море было затянуто жаркой золотистой дымкой.

Рёв зазвучал громче. В нескольких сотнях ярдов на поверхности показался кальмар, который превосходил размерами всё, когда-либо виденное Ринсвиндом. Щупальца чудовища бешено колотили по воде, пока оно опять не ушло в глубину. Что-то ещё, громадное и, к счастью, не поддающееся опознанию, завывало в тумане. Стайка летучих рыб выпрыгнула в воздух, беспорядочно мелькая в облаке окаймленных радугой капель. Рыбешкам удалось преодолеть несколько ярдов, после чего они вновь упали в море и их затянуло водоворотом.

Мир приближался к Краю. Ринсвинд выронил ведро и схватился за мачту — навстречу летел ревущий, окончательный конец всего сущего.

— Я должен это увидеть… — заявил Двацветок, полупадая, полуныряя в сторону кормы.

Что-то твёрдое, неподатливое врезалось в корпус лодчонки, и она, развернувшись на девяносто градусов, боком устремилась к невидимому препятствию, однако тут же остановилась, и на палубу обрушился каскад холодной морской пены. Ринсвинд резко оказался в нескольких футах под поверхностью бурлящей зелёной воды. Он принялся было кричать, но вскоре подводный мир окрасился тёмным, звенящим пурпуром меркнущего сознания — волшебник начал тонуть.

Очнувшись, он обнаружил, что рот его заполнен обжигающей жидкостью. Он с усилием сглотнул, и раздирающая боль в горле мигом привела его в чувство.

В спину ему впивались доски днища, а над ним склонился Двацветок, чьё лицо выражало глубокую озабоченность. Ринсвинд застонал и сел.

Это оказалось ошибкой. Край мира находился всего в нескольких футах от лодки.

За Краем, чуть ниже того уровня, с которого низвергался бесконечный Краепад, просматривалось нечто волшебное.

* * *

В бархатных сумерках примерно в семидесяти милях от Края, далеко за пределами досягаемости течения, бесцельно дрейфовало судёнышко-дау. Его красные паруса, выдающие свободного работорговца, бессильно обвисли. Команда — та, что ещё оставалась на борту, — кучковалась на передней палубе, окружив полупостроенный плот.

Капитан, коренастый человек с налокотными тюрбанами, характерными для уроженца Великого Нефа, совершил на своем веку множество путешествий, видел много странных народов и всевозможных диковинок, большую часть которых он впоследствии обратил в рабство или присвоил. Карьеру моряка он начал в Безводном океане, в сердце самой засушливой пустыни Диска^[10]. Ещё ни разу капитану не довелось испытать настоящий страх. Однако сейчас он был в ужасе.

— Я ничего не слышу, — шепнул он первому помощнику.

Помощник вгляделся в темноту.

— Может, оно упало за борт? — с надеждой предположил он.

Словно в ответ, с гребной палубы, расположенной у них под ногами, донеслись яростные удары и треск разлетающегося в щепки дерева. Матросы боязливо прижались друг к другу, потрясая топорами и факелами.

Но они не осмелились бы пустить оружие в ход — даже если бы Чудище бросилось на них. Прежде чем моряки успели постичь его ужасную натуру, несколько человек опрометчиво напали на него с топорами. Чудище на время отвлеклось от целеустремленного обыскивания судна и либо повыкидывало их за борт, либо… сожрало живьём? Капитан не знал, к какому варианту следует склониться. Тварь выглядела как обычный деревянный сундук. Может, чуть покрупнее размерами, но не настолько огромная, чтобы сразу вызвать подозрения. Иногда она казалась заполненной чем-то типа старых носков и всякого разного барахла, а иногда — капитан вздрогнул — она, похоже… у неё, похоже… Капитан попытался не думать об этом. Но людям, выкинутым в море, повезло куда больше, чем тем, кого Чудище схватило. Он попытался не думать об этом. У Чудища были зубы, зубы, похожие на белые деревянные надгробные плиты, и язык, багровый, как красное дерево…

Он попытался не думать о зубах. Ничего не получилось.

Тогда он с горечью дал себе одно обещание. Последний раз он спасает этих неблагодарных утопающих. Сам он всегда считал, что уж лучше угодить в рабство, чем пойти на корм акулам. Но потом эта парочка сбежала, а когда команда попыталась заглянуть в принадлежавший им здоровенный сундук… Кстати, как эти типы оказались посреди спокойного океана, сидючи верхом на большом сундуке? Одним словом, когда матросы сунулись в сундук, тот взял и откусил… Капитан ещё раз попытался не думать об этом. Хотя интересно, что начнется, когда эта чертова хреновина поймет, что её хозяина нет на борту?

— Плот готов, капитан, — сказал первый помощник.

— В воду его, — гаркнул капитан и крикнул: — Всем на плот! — и проорал: — Пожечь судно!

В конце концов, философски решил он, найти другой корабль не так уж и трудно, а вот в раю, который так рекламируют муллы, придется очень долго ждать, прежде чем тебе предоставят другую жизнь. Чтоб этот волшебный ящик до скончания веков жрал омаров…

Некоторые пираты обрели бессмертие, проявив неимоверную жестокость или безрассудство. Другие — накопив огромные богатства. Но капитан давно решил, что лично он предпочел бы обрести бессмертие, так никогда и не умерев.

* * *

— Что это, чёрт возьми, такое? — осведомился Ринсвинд.

— Красиво… — с блаженным видом отозвался Двацветок.

— Я тоже обязательно поделюсь с тобой своим мнением, когда узнаю, что это такое, — отрезал волшебник.

— Это Краедуга, — послышался чей-то голос чуть позади его левого уха, — и тебе по-настоящему повезло, что ты на неё смотришь. Во всяком случае, сверху.

Голос сопровождался холодным, отдающим рыбой дыханием. Ринсвинд застыл на месте.

— Двацветок? — окликнул он.

— Да?

— Если я повернусь, что я увижу?

— Его зовут Тефис. Он говорит, что он морской тролль. Это его лодка. Он нас спас, — объяснил Двацветок. — Теперь ты обернёшься?

— Спасибо, чуть позже. Так почему мы не упали за Край? — с ледяным спокойствием поинтересовался Ринсвинд.

— Потому что ваша лодка попала в Окружносеть, — ответил голос за спиной.

Звуки этого голоса вызвали в воображении Ринсвинда образы подводных пропастей и Тварей, таящихся в коралловых рифах.

— Окружносеть? — повторил он.

— Да. Она идет вдоль Края света, — сообщил невидимый тролль.

Ринсвинду показалось, что сквозь шум водопада доносится плеск вёсел. Он искренне надеялся, что это вёсла.

— А, ты имеешь в виду окружность, — сказал он. — Окружность отмечает конец всего сущего.

— И Окружносеть тоже, — заметил тролль.

— Он имеет в виду вот это, — пояснил Двацветок, указывая пальцем вниз.

Глаза Ринсвинда опустились следом, заранее страшась того, что они могут увидеть…

В направлении Пупа виднелась верёвка, висящая в нескольких футах над поверхностью белой воды. Лодка крепилась к ней при помощи сложного устройства из блоков и маленьких деревянных колёсиков. Незримый гребец проталкивал лодку вдоль самой границы Краепада, и устройство скользило по верёвке. Это объясняло лишь одну загадку, но на чём держится верёвка?

Ринсвинд посмотрел чуть подальше и увидел крепкий деревянный столб, выступающий из воды в нескольких футах от носа лодки. На глазах у волшебника лодка приблизилась к столбу и проследовала мимо, причём колёсики, постукивая, аккуратно обогнули его по пазу, который, видимо, был прорезан специально для этой цели.

Ринсвинд заметил также, что с главной верёвки через промежутки примерно в ярд свисают верёвочки поменьше.

Он повернулся обратно к Двацветку.

— Я вижу, что это такое, — сказал он, — но что это такое?

Двацветок пожал плечами. Морской тролль за спиной у Ринсвинда сообщил:

— Вон там, впереди, мой дом. Мы продолжим наш разговор, когда очутимся на суше. А теперь мне нужно грести.

Чтобы посмотреть вперед, Ринсвинду пришлось бы повернуться и увидеть, на что в действительности похож морской тролль. Он не был уверен, что ему уже хочется этого. Поэтому он уставился на Краедугу.

Она висела в тумане на некотором расстоянии от Края, появляясь только по утрам и вечерам, когда свет крошечного, вращающегося по орбите солнышка, проходя мимо массивной туши Всемирной Черепахи, Великого А'Туина, встречался с магическим полем Диска под определённым углом.

Тогда в пустоте, сверкая, возникала двойная радуга. Ближе к границе Краепада горели семь второстепенных цветов, искрясь и танцуя в пене умирающих морей.

Но они были бледной тенью в сравнении с более широкой полосой, которая парила позади, наотрез отказываясь делить с ними один и тот же спектр.

Это Цвет-Король, по отношению к которому все менее важные цвета есть не более чем неполные и застиранные оттенки. Это октарин, цвет магии. Он жил, сиял, вибрировал, являясь в то же самое время пигментом воображения. Где бы он ни появлялся, его возникновение всегда служило признаком того, что простая материя стала служанкой сил, порожденных магическим разумом. Это было само волшебство.

Но Ринсвинд всегда считал, что октарин чем-то смахивает на зеленоватый пурпур.

Некоторое время спустя небольшая точка на Краю света превратилась в островок или утёс, настолько рискованно приткнувшийся над бездной, что даже воды Краепада, начиная долгий путь вниз, ворчливо огибали его. На этом островке стояла сложенная из плавника лачуга, и Ринсвинд увидел, что верхняя верёвка Окружносети, поднимаясь по скалам и ныряя в маленькое круглое окошечко, скрывается прямо в домике. Позже он узнал, что таким образом тролль получает сообщения о появлении на его участке Окружносети обломков крушения. Сигнал подавался при помощи маленьких бронзовых колокольчиков, закреплённых на верёвке в висячем положении.

На пупсторонней стороне острова прямо в воде была возведена грубая загородка из неотшкуренных брёвен. Внутри плавали пара корабельных остовов и довольно большое количество дерева в виде досок, брусьев и даже целых необработанных стволов, часть из которых ещё могла похвастаться зелёными листьями. В такой близости от Края магическое поле Диска было настолько сильным, что над каждым предметом дрожала туманная корона — это спонтанно разряжалась сырая иллюзия.

Несколько последних скрежещущих рывков, и лодка плавно подошла к небольшому, сделанному из плавника причалу. Как только она пришвартовалась, внутри Ринсвинда зародились знакомые ощущения, сопровождающие мощную оккультную ауру, — воздух был маслянистым, голубым на вкус и пах жестью. Вокруг них в мир бесшумно просачивалась чистая, несфокусированная магия.

Волшебник и Двацветок выбрались на дощатый настил, и Ринсвинд в первый раз посмотрел на тролля.

Зрелище оказалось и вполовину не таким страшным, как он себе представлял.

«Гм-м», — сказало его воображение через какое-то время.

Дело не в том, что тролль ужасал. Вместо разлагающегося заживо, обвешанного щупальцами страшилища, которое он ожидал увидеть, Ринсвинд обнаружил перед собой довольно коренастого, не особо уродливого старичка, который на любой городской улице спокойно сошел бы за нормального человека. Если, конечно, там привыкли видеть старичков, состоящих из одной воды. Впечатление было такое, словно океан сам решил создать жизнь, вот только возиться с эволюцией ему не хотелось, поэтому он просто взял и сотворил из себя двуногое существо, пустив его хлюпать по суше. Тролль был приятного прозрачно-голубого цвета. Ринсвинд не поверил своим глазам: в груди старичка мелькнула стайка серебристых рыбок.

— Пялиться — невежливо, — сказал тролль. Его рот открылся небольшим пенистым гребнем и, подобно воде, смыкающейся над камнем, закрылся.

— Да? Почему? — спросил Ринсвинд.

«И как это он умудряется ходить? — не унимался его рассудок. — Почему он не разливается?»

— Если вы соблаговолите проследовать за мной в дом, я подыщу вам смену одежды и накормлю, — с достоинством объявил тролль и зашагал прочь по скалам.

Он не стал оглядываться и проверять, идут ли его гости за ним. В конце концов, куда им было деваться с островка? Быстро темнело, и с Края света налетел холодный сырой ветерок. Недолговечная Краедуга уже померкла, а туман над водопадом начал редеть.

— Пошли, — скомандовал Ринсвинд, хватая Двацветка за локоть.

Но турист не тронулся с места.

— Пошли, — повторил волшебник.

— Как думаешь, когда стемнеет, мы сможем посмотреть вниз и увидеть Великого А'Туина, Всемирную Черепаху? — спросил Двацветок, не отрывая глаз от клубящихся облаков.

— Надеюсь, что нет, — ответил Ринсвинд. — От всей души надеюсь. Да пошли же!

Двацветок неохотно последовал в хижину. Тролль уже успел зажечь пару ламп и теперь сидел, уютно устроившись в кресле-качалке. Когда Ринсвинд с Двацветком вошли, он поднялся на ноги и налил в две кружки какую-то зелёную жидкость из высокого кувшина. В тусклом свете ламп старичок, казалось, флуоресцировал, тихонько переливаясь, словно тёплое море в бархатные летние ночи. А чтобы придать тусклому ужасу Ринсвинда барочный глянец, тролль, такое впечатление, подрос на пару-другую дюймов.

Большую часть меблировки комнаты составляли ящики.

— Уф, у тебя тут классная хата, — высказался Ринсвинд. — Самобытная.

Он протянул руку к кружке и посмотрел на мерцающее там озерцо зелёной жидкости. «Будем надеяться, что она пригодна для питья, — подумал он. — Потому что я собираюсь её выпить». Он сделал глоток.

Это была та же самая жидкость, которую Двацветок влил в него в лодке, но тогда его сознание никак на неё не отреагировало, занятое куда более неотложными делами. Сейчас, на досуге, оно наконец распробовало вкус.

Губы Ринсвинда искривились. Он тихо заскулил. Одна из его ног конвульсивно дернулась и больно заехала в грудь.

Двацветок задумчиво покрутил свою кружку, оценивая букет.

— «Глен Ливид», — произнёс он. — Вино из перебродивших орехов вул, которое получают у меня на родине методом сублимации. С лёгким дымком… Пикантный вкус. С западных плантаций провинции Реигрид. Я угадал? Судя по цвету, урожай будущего года. Могу я спросить, как оно к тебе попало?^[11]

* * *

— Со временем всё попадает в Окружносеть, — лаконично объяснил тролль, мягко покачиваясь в качалке. — Моя работа состоит в том, чтобы доставать из неё улов. Дерево и корабли. Бочки с вином. Тюки материи. Вас.

В голове у Ринсвинда забрезжил свет.

— Так ведь это сетка! Вы поставили сетку на самом краю моря?

— Окружносеть, — кивнул тролль. По груди его пробежала рябь.

Ринсвинд поглядел в фосфоресцирующую темноту, которая окружала остров, и глупо улыбнулся.

— Ну конечно, — сказал он. — Потрясающе! Можно опустить в море сваи, закрепить их на рифах и… О боги! Эта сетка должна быть очень, очень прочной.

— Такая и есть, — подтвердил Тефис.

— Её можно протянуть на пару миль, пока хватит материала и скал, — продолжал волшебник.

— Точнее говоря, на десять тысяч миль. Я патрулирую только эту лигу.

— Но это же треть окружности Диска!

Тефис снова с лёгким плеском кивнул. Пока двое приятелей угощались зелёным вином, он поведал им об Окружносети; о великих усилиях, затраченных на её установку; о древнем и мудром королевстве Крулл, которое создало её несколько столетий назад; о семи флотах, постоянно патрулирующих Окружносеть, чтобы поддерживать её в порядке и доставлять в Крулл все, что в неё попадет; о том, как Крулл стал страной праздности, управляемой учеными собирателями знаний; о том, как мудрецы пытаются понять замечательную сложность вселенной; о том, как моряков, выброшенных на Окружносеть, превращают в рабов и вырывают язык. После раздавшихся в этом месте восклицаний он с дружеским видом заговорил о бесполезности применения силы, о невозможности бежать с острова, с которого можно уплыть только на один из остальных трехсот восьмидесяти островов, лежащих между ним и Круллом, или прыгнуть за Край. Также он растолковал Ринсвинду и Двацветку существенные достоинства немоты по сравнению, скажем, со смертью.

Разговор оборвался. Приглушённый ночной рёв Краепада только усугублял тишину.

Потом кресло-качалка снова начало поскрипывать. За время монолога Тефис, казалось, вырос самым угрожающим образом.

— Только ничего личного, — добавил он. — Я тоже раб. Если вы попытаетесь накинуться на меня, мне придется вас убить, но это не доставит мне никакого удовольствия.

Ринсвинд посмотрел на мерцающие кулаки, которые покоились на коленях тролля. У него возникло подозрение, что они могут ударить не слабее цунами.

— По-моему, ты не понял, — принялся объяснять Двацветок. — Я — гражданин Агатовой империи. Вряд ли Крулл захочет навлечь на себя неудовольствие императора.

— А как император узнает? — поинтересовался тролль. — Думаешь, ты первый человек из империи, кто закончил свой путь в Окружносети?

— Я не стану рабом! — крикнул Ринсвинд. — Да я скорее за Край прыгну!

Волшебник сам изумился тому, как решительно прозвучал его голос.

— А прыгнешь ли? — спросил тролль.

Кресло-качалка отлетело к стене, и голубая рука обхватила волшебника поперёк туловища. Тролль повернулся и вышел из хижины, небрежно зажав Ринсвинда в кулаке.

Подойдя к краесторонней оконечности острова, тролль остановился. Ринсвинд взвизгнул.

— Кончай, или я в самом деле выкину тебя за Край, — рявкнул тролль. — Я ведь держу тебя. Смотри!

Ринсвинд посмотрел.

Вокруг расстилалась мягкая чёрная ночь, в которой мирно сияли слегка туманные звёзды. Но его глаза обратились вниз, притягиваемые какими-то неодолимыми чарами.

На Диске была полночь, следовательно, солнце висело далеко-далеко внизу. Оно медленно закатывалось под гигантский заиндевелый панцирь Великого А'Туина. Ринсвинд сделал последнюю попытку зацепиться взглядом за носки своих сапог, выступающие над краем скалы, но отвесный обрыв вывернул его глаза вниз.

Справа и слева низвергались в бесконечность два сверкающих полотнища воды — это море проносилось мимо острова, огибая его на пути к долгому падению. В сотне ярдов от обрыва из пены вылетел самый большой морской лосось, которого Ринсвинд когда-либо видел, — лосось выскочил в безумном, судорожном и в конечном итоге безнадёжном прыжке, после чего упал обратно, снова и снова переворачиваясь в золотистом потустороннем свете.

Из этого света, словно столпы, поддерживающие крышу вселенной, вырастали исполинские фигуры. Сотней миль ниже Ринсвинд различил какие-то очертания, край чего-то…

Как на забавных картинках, где силуэт причудливой вазы внезапно становится контурами двух лиц, открывающаяся внизу картина одним рывком перешла в новую, целостную, пугающую перспективу. Там, внизу, торчала слоновья голова, огромная, как средних размеров континент. На фоне золотистого света выделялся подобный горе могучий бивень, от которого протягивалась к звездам постепенно расширяющаяся тень. Голова была слегка наклонена, и громадный рубиновый глаз мог сойти за красную сверхзвезду, внезапно засиявшую средь бела дня.

А под слоном…

Ринсвинд сглотнул и попытался не думать о…

Под слоном ничего не было, кроме далёкого, режущего глаз диска солнца. Мимо солнца, покрытый чешуйками величиной с город и щербинами кратеров, изрезанный, словно луна, неторопливо проплывал плавник.

— Ну что, отпускать? — спросил тролль.

— Гх-не, — выговорил Ринсвинд, силясь отодвинуться от пропасти.

— Я живу здесь, на Краю, уже пять лет, но так и не сумел собраться с духом, чтобы прыгнуть, — прогудел Тефис. — Насколько я могу судить, у тебя это тоже не получилось.

Он отступил от обрыва, позволяя Ринсвинду с размаху броситься на землю.

Двацветок неторопливо подошел к Краю и заглянул в бездну.

— Фантастика, — сказал он. — Эх, сейчас бы сюда иконограф… А что ещё там, внизу? Ну, если туда спрыгнуть, что увидишь?

Тефис присел на выступ скалы. Высоко над Диском вышла из-за облака луна. В её призрачном свете тролль выглядел глыбой льда.

— Может быть, там, внизу, мой дом, — медленно проговорил он. — За вашими дурацкими слонами и смехотворной черепахой. Настоящий мир. Иногда я прихожу сюда и смотрю, но почему-то никак не могу заставить себя сделать ещё один шаг… Может, там настоящий мир с настоящими людьми. Где-то там, внизу, у меня были жены и малыши… — Он замолк и шумно высморкался. — Здесь, на Краю, сразу узнаешь, из какого материала ты сделан.

— Пожалуйста, прекрати, — простонал Ринсвинд.

Повернувшись, он вдруг увидел, что Двацветок беспечно стоит у самого обрыва.

— Гх-не, — выдавил волшебник и попытался зарыться в камень.

— Что, внизу есть другой мир? — уточнил Двацветок, заглядывая за Край. — А где именно?

Тролль неопределенно махнул рукой.

— Где-то, — ответил он. — Это всё, что я знаю. Это был довольно маленький мир. По большей части голубой.

— Так почему ты здесь? — спросил Двацветок.

— Неужели ты не понял? — огрызнулся тролль. — Я упал с Края!

Он поведал им о мире под названием Батис, затерянном среди звёзд. Там, в трёх огромных океанах, растекшихся по Диску, морской народ создал несколько процветающих цивилизаций. Тефис был мясозаготовщиком, одним из членов касты, которая с риском для жизни добывала себе средства к существованию, путешествуя на больших парусных сухопутных яхтах. Они заходили далеко вглубь суши, охотились на стаи оленей и бизонов, которыми изобиловали исхлёстанные бурями континенты. Ту яхту, на которой он плавал, случайным штормом забросило в ненанесённые на карту земли. Часть команды уселась в спущенную за борт маленькую гребную тележку и покатилась к отдалённому озеру, но Тефис, будучи капитаном, отказался покидать своё судно. Ураган перенёс яхту прямо через скалистый Край света, разбив её в мельчайшие щепки.

— Сначала я падал, — рассказывал Тефис, — но падать, знаете ли, не так уж и плохо. Больно бывает, когда приземляешься, а подо мной ничего не было. Падая, я видел, как мой мир, кружась, удаляется в пространство. Затем он совсем затерялся на фоне звёзд.

— А что случилось потом? — затаив дыхание, спросил Двацветок и бросил взгляд на затянутую туманом вселенную.

— Я замёрз и стал твёрдым, — ответил Тефис. — К счастью, моя раса без труда переносит холод. Время от времени я оттаивал — когда пролетал мимо других миров. Там была одна планета, её окружало очень странное кольцо гор, оказавшееся потом самым громадным драконом, какого только можно себе представить. Он был весь покрыт снегами, ледниками и держал во рту свой хвост… В общем, я пролетел всего в нескольких лигах от этой планеты. Фактически, я пронёсся над её поверхностью, как комета, а затем полетел дальше. Потом я снова замерз, а когда опять очнулся, то увидел, что ваш мир надвигается на меня, словно торт с взбитыми сливками, брошенный самим Создателем, ну, я и шлёпнулся в море неподалеку от Окружносети против вращения от Крулла. Течение выносит на Сеть множество самых разнообразных существ, а тогда Крулл как раз искал рабов, чтобы установить посты на промежуточных станциях. Вот так я и очутился здесь. — Он замолк на мгновение, внимательно посмотрел на Ринсвинда и закончил: — Каждую ночь я выхожу сюда и смотрю вниз. Но пока что так и не прыгнул. Здесь, на Краю, трудно найти в себе мужество.

Ринсвинд решительно пополз в сторону хижины. Через несколько мгновений у него вырвался тихий вскрик — это тролль, не без доброжелательности, подхватил его и поставил на ноги.

— Потрясающе, — изрёк Двацветок и перегнулся ещё дальше через Край. — И много там миров?

— Хватает, — ответил тролль.

— Наверное, можно было бы изобрести какую-нибудь, не знаю, какую-нибудь штуку, которая защитила бы человека от холода, — задумчиво высказался маленький турист. — Какой-нибудь корабль, на котором можно было бы переплыть через Край и отправиться к далёким мирам. Интересно…

— Не вздумай! — простонал Ринсвинд. — Прекрати об этом говорить, слышишь!

— В Крулле все об этом говорят, — возразил Тефис. — Все, у кого есть языки, разумеется.

— Ты спишь?

Двацветок продолжал храпеть. Ринсвинд со злостью ткнул его в ребра.

— Я говорю, ты спишь? — рявкнул он.

— Скрдфнгх…

— Нам нужно убираться отсюда, прежде чем заявится спасательный флот!

Мутный, как помои, утренний свет просачивался сквозь единственное окошко хижины, расплескиваясь по вытащенным из моря ящикам и тюкам, которые беспорядочно валялись по всей комнате. Двацветок снова заворчал и попытался зарыться в груду мехов и одеял, которые дал им Тефис.

— Послушай, здесь полным-полно оружия и всего прочего, — настаивал Ринсвинд. — Он куда-то вышел. Когда он вернется, мы скрутим его и… и… в общем, что-нибудь придумаем. Что ты на это скажешь?

— По-моему, не очень хорошая мысль, — отозвался Двацветок. — Тебе не кажется, что это несколько невежливо?

— Ничего не поделаешь, — отрезал Ринсвинд. — Вселенная — жестокая штука.

Он порылся в сваленном у стен скарбе и выбрал себе тяжёлую изогнутую саблю, которая, очевидно, некогда была радостью и гордостью какого-то пирата. С виду сабля эта относилась к разряду того холодного оружия, которое наносит ущерб, полагаясь не столько на остроту клинка, сколько на свой вес. Ринсвинд неуклюже взмахнул саблей.

— Неужели он оставил бы такую штуку валяться где ни попадя, если бы она могла причинить ему вред? — вслух поинтересовался Двацветок.

Ринсвинд, не обращая на него внимания, занял позицию рядом с дверью. Минут десять спустя она отворилась, и он без малейших колебаний рубанул саблей по дверному проему на той высоте, где, согласно его расчетам, должна была находиться голова тролля. Клинок безобидно просвистел сквозь абсолютное ничто и впился в косяк. Ринсвинд пролетел по инерции вперёд и шлёпнулся на пол.

Над ним раздался глубокий вздох. Волшебник поднял глаза и увидел печально покачивающуюся голову Тефиса.

— Саблей меня не убьешь, — сказал тролль. — И тем не менее я задет. Глубоко задет.

Он протянул руку и, вырвав клинок из дерева, без видимых усилий согнул его в кольцо, после чего швырнул далеко за скалы. Искореженная сабля ударилась о камень, отскочила и, описав серебристую дугу, скрылась в поднимающемся над Краепадом тумане.

— Очень-очень глубоко задет, — заключил Тефис.

Подняв с пола у двери какой-то мешок, тролль бросил его Двацветку.

— Это оленья туша, приготовленная так, как любите вы, люди, несколько омаров и морской лосось. Окружносеть, — небрежно заметил он, — обеспечивает нас сполна.

Он пристально посмотрел на туриста, а потом перевел взгляд обратно на Ринсвинда.

— Чего вы пялитесь?

— Да просто… — сказал Двацветок.

— …По сравнению с прошлой ночью… — вступил Ринсвинд.

— Ты такой маленький, — закончил турист.

— Понятно, — осторожно проговорил тролль. — Мы, похоже, перешли на личности. — Он выпрямился во весь рост, который на данный момент составлял около четырех футов. — К вашему сведению, хоть я и сделан из воды, это отнюдь не значит, что я сделан из дерева.

— Прости, — извинился Двацветок, торопливо выбираясь из шкур.

— Вы, к примеру, сделаны из грязи, — продолжал тролль, — однако я не прохаживаюсь по поводу того, чего вы изменить не в силах. То, какими нас вылепил Создатель, уже не исправишь. Но если уж вам обязательно нужно знать, луна у вас тут гораздо более сильная, чем те, что вращаются вокруг моего мира.

— Луна? — переспросил Двацветок. — Ничего не по…

— Всё вам нужно разжевать да в рот положить, — брюзгливо перебил тролль. — Я страдаю от хронических приливов.

В тёмной глубине комнаты звякнул колокольчик. Тефис подошел по скрипучему полу к сложному устройству, состоящему из рычагов, бечёвок и колокольчиков.

Колокольчик зазвенел снова, а потом принялся отбивать странный дёрганый ритм. Это продолжалось несколько минут. Тролль стоял, чуть ли не прижимаясь к нему ухом.

Когда трезвон прекратился, Тефис медленно повернулся к пленникам и посмотрел на них, озабоченно сдвинув брови.

— Вы, оказывается, куда более важные птицы, чем я думал, — заметил он. — Спасательного флота вы ждать не будете. Вас заберут отсюда флайером. Так говорят в Крулле, — пожал плечами он. — А ведь я ещё и сообщение о вас не отправил. Видимо, кто-то там пил вино из орехов вул.

Он снял со столба рядом с колокольчиком большой деревянный молоток и с его помощью отстучал короткую мелодию.

— Это будет передаваться от одного дозорного к другому. Пока не дойдет до самого Крулла, — сказал он. — Здорово, да?

* * *

Она быстро приближалась, скользя над волнами на высоте человеческого роста. Та сила, которая не давала ей упасть, со всего размаха ударялась о воду, оставляя пенный след. Ринсвинд знал, что удерживает её в воздухе. Он с готовностью признавал свою трусость и невежественность — даже толкового неудачника из него не вышло, — однако какой-никакой, а он всё-таки волшебник. Ему было известно одно из Восьми Великих Заклинаний, в последние секунды его жизни за ним должен был явиться Смерть собственной персоной, и он с первого взгляда мог распознать настоящую, качественную магию.

Линза, скользящая в сторону острова, имела в поперечнике где-то около двадцати футов и была абсолютно прозрачной. По её окружности сидело множество одетых в чёрное людей. Каждый из ездоков был надёжно пристегнут при помощи кожаных ремней, и каждый смотрел на волны с выражением такой муки, такого страдания, что прозрачная линза казалась окаймлённой химерами.

Ринсвинд облегчённо вздохнул. Это был настолько необычный звук, что Двацветок невольно оторвал взгляд от приближающегося диска и уставился на волшебника.

— Мы действительно важные персоны, без дураков, — объяснил Ринсвинд. — Я бы не стал тратить на каких-то рабов столь могущественную магию.

Он ухмыльнулся.

— А что это такое? — поинтересовался Двацветок.

— Ну сам диск, скорее всего, был создан с помощью Чудесного Концентратора Фреснеля, — авторитетно заявил Ринсвинд. — Для этого требуется множество редких и нестабильных ингредиентов, к примеру дыхание демона и всё в таком роде. Восемь волшебников четвёртого уровня как минимум неделю воображают такую штуковину. Да и сидящие на диске волшебники должны быть настоящими гидрофобами…

— Ты хочешь сказать, они ненавидят воду? — спросил Двацветок.

— Нет, это бы не сработало, — ответил Ринсвинд. — Ненависть, как и любовь, является притягивающей силой. Они же испытывают к воде подлинное отвращение, сама мысль о ней противна их натурам. Настоящего гидрофоба нужно с самого рождения держать на обезвоженной воде. Так что на эту штуку затрачено целое магическое состояние. Кстати, из гидрофобов получаются замечательные заклинатели погоды. Дождевые облака просто не выдерживают и уходят прочь.

— Это ужасно, — сказал позади них водяной тролль.

— И все они умирают молодыми, — не обращая на него внимания, продолжал Ринсвинд. — Не могут смириться с водой в своих телах.

— Иногда мне кажется, что можно бродить по Диску до скончания лет и не увидеть всего, что можно увидеть, — заметил Двацветок. — А теперь вроде выясняется, что существует множество других миров. Ведь я мог умереть, не увидев и сотой доли этих чудес. Когда я думаю об этом, то чувствую себя, — он помолчал секунду и закончил: — Ну, наверное, ничтожным. И очень сердитым, разумеется.

Флайер, подняв тучу брызг, остановился в нескольких ярдах от острова и, медленно вращаясь, завис над водой. У короткого столбика, который торчал точно в центре линзы, маячила зловещая фигура, чье лицо было скрыто под капюшоном. Завидев Ринсвинда и Двацветка, фигура сделала им знак приблизиться.

— Вам лучше идти, — сказал тролль. — Негоже заставлять хозяев ждать. Было очень приятно познакомиться.

Он обменялся с ними мокрым рукопожатием и проводил до берега. Двое ближайших отвращателей отшатнулись от тролля с выражением крайнего омерзения на лице.

Фигура в капюшоне опустила руку и сбросила вниз верёвочную лестницу. В другой руке она сжимала серебристый жезл, в котором безошибочно угадывалось оружие, предназначенное для убийства людей. Первое впечатление оказалось правильным. Фигура подняла жезл и небрежно махнула им в сторону берега. Часть скалы исчезла, оставив после себя легкую серую дымку небытия.

— И не думай, что я побоюсь пустить своё оружие в ход, — объявила фигура.

— Так это ты здесь боишься? — с удивлением переспросил Ринсвинд.

Фигура в капюшоне фыркнула.

— Нам всё о тебе известно, волшебник Ринсвинд. Ты человек, наделённый величайшей хитростью и изобретательностью. Ты смеёшься в лицо Смерти. Твое наигранное малодушие и трусость меня не обманут.

Ринсвинда они обманули.

— Я… — начал он и побледнел, увидев, что смертоносный жезл поворачивается в его сторону. — Вижу, вы всё обо мне знаете, — слабым голосом закончил он и тяжело уселся на скользкую поверхность линзы.

Следуя указаниям мрачного командира, он и Двацветок пристегнулись ремнями к кольцам, закреплённым на прозрачном диске.

— Если я хоть на секунду заподозрю, что ты творишь заклинание, — предупредила темнота из-под капюшона, — ты умрёшь на месте. Третьему сектору — примириться, девятому сектору — удвоить, всем — вперёд!

За спиной Ринсвинда взметнулась в воздух стена воды, и линза резко стронулась с места. Ужасающее присутствие морского тролля лишь способствовало концентрации отвращения гидрофобов — флайер почти отвесно взмыл вверх и перешел в горизонтальный полет, только когда поднялся над водой на высоту дюжины фатомов. Ринсвинд глянул сквозь прозрачную поверхность вниз и сразу пожалел об этом опрометчивом поступке.

— Что ж, значит, снова в путь, — бодро сказал Двацветок и, повернувшись, помахал троллю, который уже превратился в крошечное пятнышко на Краю света.

Ринсвинд свирепо уставился на маленького туриста.

— Неужели тебя ничего не берёт? — спросил он.

— Мы ведь живы, а это главное, — ответил Двацветок. — Да и ты сам сказал, что они не стали бы так утруждаться, если бы нас просто-напросто собирались обратить в рабство. Полагаю, Тефис преувеличивал. Наверное, произошло какое-то недоразумение, и, скорее всего, нас отошлют домой. Разумеется, после того как мы посетим Крулл. Должен отметить, мне будет интересно там побывать.

— О да, — глухим голосом отозвался Ринсвинд. — Мне тоже.

«Я видел интересную жизнь, и я видел скуку. Скука была лучше», — подумал он.

Если бы ему или Двацветку в этот момент пришло в голову опустить глаза, то они заметили бы странную клинообразную волну, которая рассекала воду далеко внизу, нацеливаясь вершиной прямо на остров Тефиса. Но им не пришло в голову посмотреть туда. Двадцать четыре мага-гидрофоба смотрели туда, но для них волна была лишь ещё одной частицей кошмара, ничем не отличающейся от окружающего жидкого ужаса. Возможно, они были правы.

* * *

За некоторое время до описанных событий пылающий пиратский корабль с шипением ушёл под воду и начал долгое, медленное погружение к далекому илистому дну. Глубина здесь была больше обычного, поскольку непосредственно под злополучным дау находилась Горуннская впадина — расселина в поверхности Диска, настолько чёрная, настолько глубокая и известная своей зловещей репутацией, что даже морские чудовища-кракены заплывали туда с опаской и исключительно парами. В провалах, которые пользовались менее дурной славой, рыбы разгуливали с естественными огнями на головах, и в целом дела у них шли неплохо. В Горунне они оставляли огни незажженными и старались передвигаться ползком — насколько это возможно для существ, не имеющих ног. И всё равно они натыкались на разных тварей. На жутких тварей.

Вода вокруг корабля превратилась из зелёной в пурпурную, из пурпурной в чёрную, а из чёрной — в абсолютно непроницаемую темноту, по сравнению с которой даже чёрный цвет выглядит серым. Большая часть корпуса была раздавлена в щепки непомерным давлением.

Корабль, кружась, опускался мимо зарослей кошмарных полипов, мимо плавучего леса морских водорослей, которые светились слабыми, нездоровыми красками. Какие-то твари, бросаясь в леденящем молчании прочь, на мгновение касались его мягкими, холодными щупальцами.

Что-то поднялось из темноты и пожрало дау одним глотком.

Некоторое время спустя жители небольшого атолла, расположенного неподалеку от Края, с изумлением обнаружили в своей крошечной лагуне принесённую морем и качающуюся на волнах тушу жуткого морского чудовища — сплошь клювы, глаза и щупальца. Ещё больше людей поразили его размеры, поскольку оно было больше, чем вся их деревня. Однако их удивление было каплей в море по сравнению с выражением крайнего потрясения, застывшим на морде дохлого чудища, которое, похоже, было зажёвано кем-то до смерти.

Немного ближе к Краю пара лодчонок, охотившихся с сетью на свирепых плавучих устриц, которыми изобилуют эти моря, поймала какую-то штуковину, которая тащила оба суденышка несколько миль, пока один из капитанов не собрался с духом и не перерезал линь.

Однако нечто куда более ужасное пришлось пережить обитателям последнего атолла архипелага. Посреди ночи они проснулись от ужасающего грохота и треска, доносящихся из их миниатюрных джунглей. Несколько смельчаков, отправившихся утром исследовать причину шума, обнаружили широкую полосу поваленных деревьев, которая начиналась на пупстороннем берегу атолла. Просека указывала точно на Край и была усыпана обрывками лиан, сломанными ветками кустов и некоторым количеством сбитых с толку и очень рассерженных устриц.

* * *

Они поднялись в вышину и увидели пологую дугу Края. Она уходила вдаль, окутанная пушистыми облаками, которые большую часть времени милосердно закрывали собой водопад. Сверху тёмно-синее и покрытое пятнышками облачных теней море выглядело почти привлекательно. Ринсвинд вздрогнул.

— Э-э, прошу прощения, — сказал он.

Фигура в капюшоне оторвалась от созерцания далёкой дымки и угрожающе подняла жезл.

— Не заставляй меня пускать в ход эту штуку, — предупредила она.

— А я тебя заставляю? — переспросил Ринсвинд.

— Кстати, что это такое? — поинтересовался Двацветок.

— Жезл Абсолютной Отрицательности Айандуры, — сообщил Ринсвинд. — И пожалуйста, перестань им размахивать. Он может случайно сработать, — добавил он, кивая на сверкающий прут. — Всё это, конечно, очень лестно, вся эта магия, которую вы на нас тратите, но зачем заходить так далеко? И…

— Заткнись!

Фигура подняла руки, стащила капюшон и оказалась девушкой с очень необычным цветом кожи. Её кожа была чёрной. Не тёмно-коричневой, как у уроженцев Урабеве, не лоснящейся синевато-чёрной, как у жителей продуваемого муссонами Клатча. Это была глубокая чёрнота полуночи на дне колодца. Волосы и брови девушки были белыми, как лунный свет, и такое же бледное сияние окружало её губы. Она выглядела лет на пятнадцать и была очень напугана.

Ринсвинд не мог не отметить, что сжимающая жезл рука дрожит. Трудно проглядеть источник внезапной смерти, неуверенно покачивающийся в каких-нибудь пяти футах от вашего носа. Очень медленно, потому что это было совершенно новое для него ощущение, до Ринсвинда дошло, что кто-то его боится. С ним так часто случалось абсолютно противоположное, что он уже начал относиться к своему страху, как к некоему закону природы.

— Как тебя зовут? — спросил он самым ободряющим тоном, на какой только был способен.

«Может, она и напугана, но у неё в руках жезл, — подумал он. — Будь у меня такая штуковина, я бы ничего не боялся. Интересно, каких действий она от меня ожидает?»

— Мое имя несущественно, — отрезала она.

— Очень красивое имя, — похвалил Ринсвинд. — А куда ты нас везёшь и зачем? Не вижу ничего плохого в том, что ты нам это расскажешь.

— Вас везут в Крулл, — ответила девушка. — И не смей насмехаться надо мной, пупземелец. А не то я пущу в ход свой жезл. Я должна доставить вас живыми, но никто ничего не говорил о том, что я обязана привезти вас целыми и невредимыми. Меня зовут Маркеза, и я волшебница пятого уровня. Ты понял?

— Ну, раз ты все обо мне знаешь, то тебе должно быть известно, что я так и не доучился до неофита. На самом деле я даже не волшебник. — Ринсвинд заметил на лице Двацветка удивленное выражение и торопливо добавил: — Просто что-то вроде него.

— Ты не можешь творить чудеса, потому что у тебя в голове намертво засело одно из Восьми Великих Заклинаний, — уточнила Маркеза, грациозно балансируя на огромной линзе, которая описывала над морем широкую дугу. — Именно поэтому тебя выгнали из Незримого Университета. Нам это известно.

— Но ты только что сказала, что он маг, наделённый величайшей хитростью и изобретательностью, — запротестовал Двацветок.

— Сказала. Потому что каждый, кто сумел уцелеть в таких передрягах, в каких уцелел он, — это учитывая, что он сам навлекает на себя неприятности, уж очень он любит считать себя волшебником, — в общем, такой человек обязан быть магом, — подтвердила Маркеза. — Предупреждаю, Ринсвинд, если у меня появится хоть малейший повод заподозрить, что ты произносишь Великое Заклинание, я и в самом деле тебя убью.

Она бросила на него нервный взгляд из-под нахмуренных бровей.

— По-моему, тебе же будет лучше, если ты, ну, это, высадишь нас где-нибудь по дороге, — посоветовал Ринсвинд. — Спасибо, конечно, за то, что вы нас спасли, но если вы отпустите нас подобру-поздорову, я уверен, мы все…

— Надеюсь, вы не собираетесь обращать нас в рабство, — вмешался Двацветок.

Глаза Маркезы потрясённо расширились.

— Конечно нет! Кто мог внушить вам такую мысль? Ваша жизнь в Крулле будет богатой, насыщенной и полной всяческих удобств…

— О, это хорошо, — одобрил Ринсвинд.

— Просто не очень долгой.

Крулл оказался большим островом, довольно гористым и заросшим густыми лесами. Среди деревьев то тут, то там проглядывали приятные белые постройки. Местность по направлению к Краю постепенно поднималась, так что самая высокая точка Крулла слегка выступала за ребро Диска. В этом месте крульцы возвели свою столицу, также называвшуюся Круллом. Поскольку большая часть строительного материала была выловлена из Окружносети, дома Крулла отличались решительным мореходным уклоном.

Грубо говоря, целые корабли при помощи деревянных шипов были искусно соединены друг с другом и превращены в дома. Из общего деревянного хаоса торчали под странными углами триремы, дау и каравеллы. Баркентины и карраки придавали более крупным постройкам характерные очертания, а раскрашенные носовые фигуры и пупземельные драконы на кормах напоминали гражданам Крулла, что всё их благосостояние берет своё начало в море. Так город и поднимался, уступ за уступом, воцарившись между зеленовато-синим океаном Диска и мягким облачным морем Края. Восемь цветов Краедуги отражались в каждом окошке и во множестве телескопов, принадлежащих бесчисленным астрономам города.

— Это просто ужасно, — мрачно изрёк Ринсвинд.

Флайер летел вдоль самой кромки водопада. Приближаясь к Краю, остров не только поднимался. Он ещё и сужался, так что линза могла подлететь по воде к самому городу. Парапет, выстроенный вдоль обращенного к Краю утеса, был утыкан ведущими в никуда мостками. Линза плавно подлетела к одному из них и причалила, словно кораблик, подошедший к пристани. Рядом с мостком ждали четверо стражников с такими же белыми, как лунный свет, волосами и чёрными, как ночь, лицами, что и у Маркезы. Оружия у них вроде бы не было, но когда Двацветок и Ринсвинд спотыкаясь выбрались на парапет, их тут же схватили под руки и за плечи. Хватка была достаточно крепкой, чтобы немедленно исключить всякую мысль о побеге.

Вскоре Маркеза и провожающие их взглядом волшебники-гидрофобы остались позади. Стражники вместе со своими подопечными бодро зашагали по узкой улочке, извивающейся между домами-кораблями. Вскоре улочка пошла под уклон, направляясь к похожему на дворец зданию, вырубленному в камне самого утёса. Ринсвинд разглядел ярко освещенные туннели и открытые далекому небу дворы. Несколько встретившихся по пути старцев в мантиях, покрытых таинственными оккультными символами, отступили в сторону и заинтересованно посмотрели проходящей мимо шестёрке вслед. Пару раз мелькнули гидрофобы — они искренне презирали свои тела, наполненные мерзейшими жидкостями, поэтому отвращателей отличало глубоко въевшееся выражение презрения к самим себе. Периодически на глаза Ринсвинду попадались еле ковыляющие люди, которые могли быть только рабами. Не успел он как следует обдумать всё это, как перед ними открылась дверь и их мягко, но настойчиво втолкнули в какую-то комнату. Дверь за их спинами громко захлопнулась.

Восстановив равновесие, Ринсвинд и Двацветок осмотрели свою темницу.

— Вот это да, — высказался Двацветок после некоторой паузы, во время которой он тщетно пытался подобрать более подходящие слова.

— Это что, камера такая? — вслух поинтересовался Ринсвинд.

— Да здесь золото, шёлк — всё, что душе угодно, — добавил Двацветок. — В жизни не видел ничего подобного.

В центре богато украшенной комнаты, на ковре, который был настолько толстым и пушистым, что Ринсвинд ступал по нему с явной опаской — вдруг это какой-то косматый напольный зверь? — стоял длинный сверкающий стол, который просто ломился от всевозможных кушаний. По большей части это были рыбные блюда, посредине которых был водружен огромный затейливо приготовленный омар — о подобных омарах Ринсвинд и не слышал даже. Тарелки и вазы заполняли неведомые творения природы. Ринсвинд осторожно протянул руку и взял пурпурный фрукт, покрытый зелёными кристаллами.

— Засахаренный морской ёж, — раздался за спиной приветливый, надтреснутый голос. — Большой деликатес.

Ринсвинд выронил деликатес и повернулся кругом. Из-за тяжёлых портьер выступил старик. Он был высоким и худым, но лицо его по сравнению с теми лицами, которые встречались Ринсвинду в последнее время, выглядело почти приветливо.

— Пюре из морских огурцов тоже недурно получилось, — словоохотливо сообщило лицо. — А вон те маленькие зелёные кусочки — личинки морских звёзд.

— Спасибо, что предупредил, — слабо проговорил Ринсвинд.

— Вообще-то, довольно вкусно, — с набитым ртом объявил Двацветок. — Я думал, тебе нравятся дары моря.

— Да, я тоже так думал, — отозвался Ринсвинд. — А это вино из раздавленных глаз осьминогов?

— Из морского винограда, — ответил старец.

— Замечательно, — сказал Ринсвинд и залпом проглотил целый стакан. — Неплохо. Может, чуть солоновато.

— Морской виноград — это разновидность небольших медуз, — объяснил незнакомец. — Но, по-моему, мне следует представиться. Кстати, почему твой друг приобрёл такой странный окрас?

— Полагаю, культурный шок, — ответил турист. — Как, ты сказал, тебя зовут?

— Я ещё ничего не говорил. Меня зовут Гархартра. Я — главный гостеприимец. Моя обязанность состоит в том, чтобы сделать ваше пребывание здесь как можно более приятным, — поклонился он. — Если вам что-нибудь понадобится, сразу зовите меня.

Двацветок со стаканом маслянистого вина в одной руке и засахаренным осьминогом в другой уселся на затейливо изукрашенный перламутром стул и нахмурился.

— Похоже, я где-то что-то недопонял, — признался он. — Сначала нам сообщили, что нас сделают рабами…

— Гнусная утка! — перебил его Гархартра.

— Какая-такая утка? — не понял Двацветок.

— Думаю, самка селезня, — сказал Ринсвинд с дальнего конца длинного стола. — Как, по-твоему, это печенье тоже сделано из какой-нибудь тошниловки?

— …А потом нас спасли, затратив огромное количество магии…

— Оно сделано из прессованных водорослей, — рявкнул главный гостеприимец.

— …После чего нам начали угрожать какой-то магической штуковиной…

— Так я и думал, что это окажутся водоросли, — согласился Ринсвинд. — Вкус у них наверняка такой, какой был бы у водорослей, если бы люди были сплошь мазохистами и жрали водоросли.

— …Затем нас схватили стражники и бросили сюда…

— Мягко втолкнули, — поправил Гархартра.

— …В эту, как оказалось, потрясающе богатую комнату, но здесь нас ждала еда и человек, который утверждает, что жизнь положит, лишь бы сделать нас счастливыми, — заключил Двацветок. — А веду я к тому, что в ваших действиях нет никакой последовательности.

— Ага, — подхватил Ринсвинд. — Он имеет в виду вот что: не собираетесь ли вы снова стать в общем и целом нелюбезными? Может, это просто перерыв на обед?

Гархартра успокаивающе поднял ладони.

— Прошу вас, прошу вас, — запротестовал он. — Дело всё в том, что нам было крайне необходимо доставить вас сюда как можно быстрее. Мы не собираемся обращать вас в рабство. Пожалуйста, успокойтесь на этот счёт.

— Что ж, прекрасно, — одобрил Ринсвинд.

— На самом деле вас принесут в жертву, — безмятежно продолжал Гархартра.

— Принесут в жертву?! Вы собираетесь убить нас? — завопил волшебник.

— Убить? Да, конечно. Разумеется! Вряд ли вы станете жертвами, если мы вас не убьём. Но не беспокойтесь, это будет сравнительно не больно.

— Сравнительно? По сравнению с чем? — выкрикнул Ринсвинд и, схватив высокую зелёную бутылку, наполненную медузным вином из морского винограда, с силой метнул её в главного гостеприимца.

Тот вскинул руку, словно отводя удар. С его пальцев сорвалось потрескивающее октариновое пламя, воздух внезапно загустел и стал маслянистым на ощупь, что указывало на мощный разряд магической энергии. Брошенная бутылка замедлила полёт и, неторопливо вращаясь, повисла в воздухе.

В то же самое время, какая-то невидимая сила подхватила Ринсвинда, швырнула через всю комнату и пришпилила в очень неудобном положении к дальней стене. Он так и остался висеть, хватая воздух яростно перекошенным ртом.

Гархартра опустил руку и медленно вытер её о мантию.

— К твоему сведению, это не доставило мне никакого удовольствия.

— Я заметил, — пробормотал Ринсвинд.

— Но почему вы хотите принести нас в жертву? — спросил Двацветок. — Вы же нас почти не знаете!

— В том-то всё и дело! Несколько невоспитанно приносить в жертву друга. Кроме того, на вас было, гм, указано. Я почти ничего не знаю о том боге, о котором идёт речь, но он достаточно недвусмысленно высказал свои пожелания на ваш счёт. Послушайте, мне пора бежать. Столько всего надо организовать… — Главный гостеприимец открыл дверь и вышел, но тут же снова появился на пороге. — Прошу вас, чувствуйте себя как дома и ни о чём не беспокойтесь.

— Но ведь ты фактически ничего нам не сказал! — провыл Двацветок.

— А зачем вам что-то знать? Всё равно завтра утром вас принесут в жертву, — ответил Гархартра. — Спокойной ночи. Во всяком случае, относительно спокойной.

Он закрыл дверь. Короткое октариновое мерцание пробежавшей по её контуру шаровой молнии позволяло предположить, что теперь даже самый талантливый слесарь не справится с её запорами.

* * *

«Динь-динь-дон», — надрывались колокольчики вдоль Окружносети, оглашая своим звоном заполненную светом луны и рёвом Краепада ночь.

Тертон, смотритель сорок пятого участка, не слышал подобного трезвона с той самой ночи, когда пять лет назад в Сеть угодило гигантское чудовище-кракен. Он высунулся из своей хижины, которая за неимением на данном участке подходящего островка была построена на деревянных сваях, вбитых в дно моря, и уставился в темноту. Раз или два ему показалось, что он заметил вдалеке какое-то движение. Строго говоря, ему следовало бы сплавать туда на лодке и выяснить причину поднятой какофонии. Но в холодной и сырой темноте эта идея показалась не такой уж замечательной. Он захлопнул дверь, обернул вокруг бешено звякающих колокольчиков кусок мешковины и попытался снова заснуть.

У него ничего не вышло, потому что теперь загудели верхние верёвки Окружносети, словно на неё наскакивало что-то большое и тяжёлое. После нескольких минут, проведённых в разглядывании потолка и упорных потугах не думать о длинных толстых щупальцах и глазах величиной с пруд, Тертон задул фонарь и приоткрыл дверь.

Что-то и впрямь приближалось вдоль Сети, передвигаясь огромными скачками, покрывая по нескольку метров за раз. Оно перепрыгнуло через Тертона, и тот на мгновение узрел нечто прямоугольное, со множеством ножек, увешанное водорослями и — хотя оно не имело никаких черт, по которым он мог судить об этом, — не на шутку рассерженное.

Хижина, когда сквозь неё пронеслось чудовище, разлетелась в щепки, но Тертон, уцепившись за Окружносеть, спасся. Несколько недель спустя его подобрал возвращающийся спасательный флот, а впоследствии он бежал из Крулла на угнанной линзе, обнаружив у себя потрясающей силы гидрофобию. Много трудностей ему пришлось перенести, но в конце концов Тертон добрался-таки до Великого Нефа. Однако даже эту область, которая была настолько засушливой, что фактически там наблюдался отрицательный уровень осадков, Тертон счёл до неуютного сырой и промозглой.

* * *

— Ты дверь проверил?

— Да, — сказал Двацветок. — И она не менее заперта, чем тогда, когда ты спрашивал в последний раз. Хотя есть ещё окно.

— Замечательный путь бегства, — пробормотал Ринсвинд со своего посадочного места посредине стены. — Ты говорил, оно выходит на Край. Чего нам стоит сигануть туда? Понесёмся через пространство, может, в сосульки превратимся или в другой мир врежемся. А если повезёт, то угодим прямо в пылающее сердце какого-нибудь солнца.

— Стоит попробовать, — заметил Двацветок. — Печенья из водорослей хочешь?

— Нет!

— Ты вообще собираешься спускаться?

Ринсвинд зарычал — частично от смущения. Гархартра употребил редко используемое и трудно осваиваемое заклинание под названием Частный Гравитационный Расстройник Атаварра. Практический результат этого заклятия состоял в том, что, пока оно сохраняло силу, тело Ринсвинда искренне было убеждено, что пол находится под углом в девяносто градусов к тому направлению, которое принималось за «низ» большинством обитателей Диска. В сущности, волшебник сейчас стоял на стене.

Тем временем, брошенная им бутылка висела без всякой поддержки в воздухе в нескольких ярдах от него. В её случае время… ну, не то чтобы совсем остановилось, но на несколько порядков замедлилось. За несколько часов её траектория относительно волшебника и Двацветка изменилась лишь на пару дюймов. Стекло мерцало в лунном свете. Ринсвинд вздохнул и попытался поудобнее устроиться на стене.

— Почему ты вечно такой спокойный? — раздражённо спросил он. — Нас тут собираются принести в жертву неизвестно какому богу, а ты сидишь и равнодушно трескаешь жареный хлеб с морскими уточками.

— Ничего, какой-нибудь выход найдётся, — откликнулся Двацветок.

— Знать хотя бы, за что нас собираются приговорить, — продолжал волшебник.

«Ты что, очень хочешь это знать?»

— Это ты сказал? — осведомился Ринсвинд.

— Сказал что? — спросил Двацветок.

«Ты слышишь меня», — заявил голос у Ринсвинда в голове.

Волшебник резко выпрямился вбок.

— Кто ты? — спросил он.

Двацветок бросил на него встревоженный взгляд.

— Я Двацветок. Надеюсь, ты меня помнишь?

Ринсвинд обхватил голову руками.

— Это все-таки случилось, — простонал он. — Мой рассудок покидает меня.

«Неплохая идея, — заметил голос. — Тут становится слегка тесновато».

Заклинание, прикреплявшее волшебника к стене, с тихим «чпок» истекло. Ринсвинд упал и приземлился на полу бесформенной кучей.

«Осторожнее, ты меня чуть не раздавил».

Ринсвинд кое-как приподнялся на локтях и сунул руку в карман балахона. Когда он её вытащил, на его ладони сидела зелёная лягушка. Глаза амфибии странно светились в полумраке.

— Ты? — сказал Ринсвинд.

«Опусти меня на пол и отойди назад». Лягушка моргнула.

Волшебник повиновался и заодно утянул от греха подальше ошарашенного Двацветка.

В комнате потемнело. Послышался похожий на вой ветра звук. Откуда ни возьмись, появились полосы зелёного, пурпурного и октаринового тумана. Они начали закручиваться в спирали, быстро приближаясь к распластавшейся на полу амфибии и рассыпая вокруг крошечные молнии. Лягушка исчезла в золотистой дымке. Туман постепенно распространился вверх, заполняя комнату тёплым желтоватым светом. Сквозь дымку проступили очертания тёмной фигуры, которая колыхалась и менялась прямо на глазах. Высокое, сводящее с ума гудение мощного магического поля не прекращалось…

Так же внезапно, как и появился, магический смерч исчез. На полу, занимая то место, где раньше была лягушка, сидела лягушка.

— Фантастика, — сказал Ринсвинд.

Лягушка с укором посмотрела на него.

— Просто потрясающе, — кисло объявил он. — Лягушка, магическим образом превращённая в лягушку. Чудеса, да и только.

— Обернись, — произнёс чей-то голос за спиной.

Это был мягкий, женственный, почти зазывный голос, с которым приятно пропустить пару стаканчиков, но исходил он из того угла комнаты, где вообще не должно было быть голоса. Ринсвинд и Двацветок умудрились повернуться, не сделав ни одного движения, словно пара статуй, вращающихся на своих постаментах.

В предутреннем свете стояла женщина. Она выглядела… она была… у неё было… на самом деле она…

Позже Ринсвинд и Двацветок так и не сошлись в мнениях по поводу представшей перед ними дамы. Обоим она показалась прекрасной (хотя какие именно физические черты делали её красивой, им установить не удалось), и у неё были зелёные глаза. Не бледно-зелёные, какими бывают обычные глаза, — её глаза отливали зеленью, как молодые изумруды, и блестели, как две стрекозы. А один из немногих подлинно магических фактов, которые были известны Ринсвинду, гласил: ни один бог, ни одна богиня, какими бы своевольными и непостоянными они ни были, не может изменить цвет и природу своих глаз…

— … — начал было он.

Женщина предупреждающе подняла руку.

— Если ты произнесешь моё имя, мне придется уйти, — шепнула она. — Ты должен помнить, что я единственная богиня, которая приходит только тогда, когда её не зовут.

— Э-э, да, кажется, помню, — прохрипел волшебник, стараясь не смотреть в эти глаза. — Ты — та, кого называют Госпожой?

— Да.

— Так ты, значит, богиня? — возбуждённо спросил Двацветок. — Я всегда хотел познакомиться с кем-нибудь из вас.

Ринсвинд напрягся, ожидая взрыва ярости. Но Госпожа всего лишь улыбнулась.

— Твоему другу волшебнику следовало бы представить нас друг другу, — заметила она.

Ринсвинд кашлянул.

— Э-э, да, — сказал он. — Это Двацветок, Госпожа, он турист…

— …Я сопутствовала ему пару раз…

— …И, Двацветок, это Госпожа. Просто Госпожа, понял? Не более. И не пытайся дать ей какое-либо другое имя, хорошо? — с отчаянием продолжал он, бросая многозначительные взгляды, которые маленький турист полностью игнорировал.

Ринсвинда пробрала дрожь. Он, разумеется, не был атеистом — на Диске боги жестоко расправлялись с атеистами. В тех немногих случаях, когда в его карманах бренчала лишняя мелочь, он считал своим долгом бросить несколько медяков в церковную кружку для пожертвований — правда, храмы он периодически менял, следуя принципу, гласящему, что человеку нужны все друзья, которых он только может приобрести. Однако обычно Ринсвинд не беспокоил богов и надеялся, что боги также не станут беспокоить его. Жизнь и без того достаточно сложна.

Однако среди богов имелась парочка личностей, которые внушали настоящий ужас. Остальные были боги как боги, типа людей, но масштабом покрупнее, — они любили пожрать вдоволь, повоевать и поволочиться за юбками. Но от образов Рока и Госпожи кровь стыла в жилах.

В Квартале Богов, что в Анк-Морпорке, у Рока был небольшой свинцовый храм, куда тёмными ночами сходились его изможденные, с провалившимися глазами приверженцы для исполнения своих предопределённых и практически бесполезных обрядов. У Госпожи вообще не было храмов, хотя она неоспоримо являлась самой могущественной богиней за всю историю мироздания. Некоторые наиболее смелые члены Гильдии Азартных Игроков попробовали как-то раз организовать в самых тёмных подвалах своей штаб-квартиры некое подобие культа. Ещё до конца недели все они умерли от бедности, от руки убийцы или просто от Смерти. Она была Богиней-Которую-Нельзя-Называть-По-Имени. Те, кто искал её, никогда её не находили, однако были известны случаи, когда она приходила на помощь к тем, кто особенно в ней нуждался. А иногда, опять же, не приходила. Вот такая она была. Ей не нравился стук перебираемых чёток, но привлекал стук катящихся игральных костей. Никто не знал, как она выглядит, хотя неоднократно человек, поставивший на кон свою жизнь, брал сданые ему карты и обнаруживал, что смотрит ей прямо в лицо. Но иногда, разумеется, этого не случалось. Среди всех богов она была одновременно и наиболее почитаемой, и наиболее часто осыпаемой проклятиями.

— Там, откуда я приехал, нет богов, — заметил Двацветок.

— Боги есть везде, — возразила Госпожа. — Вы просто не считаете их за богов.

Ринсвинд мысленно встряхнулся.

— Послушай, — сказал он. — Не хочу показаться нетерпеливым, но через несколько минут в эту дверь войдут люди, которые заберут нас отсюда и убьют.

— Да, — подтвердила Госпожа.

— Вряд ли ты объяснишь, в честь чего это должно случиться, но… — вмешался Двацветок.

— Почему же? Объясню, — возразила она. — Крульцы собираются опустить за Край Диска бронзовый корабль. Их основная цель — узнать пол Великого А'Туина.

— По-моему, довольно бессмысленная затея, — заявил Ринсвинд.

— А по-моему, очень даже логичная. Ты сам подумай. В один прекрасный день где-нибудь в той бескрайней ночи, по которой мы плывем, Великий А'Туин может встретить другую особь вида черепаха галактическая. Подерутся ли они? Начнут ли спариваться? Задействуй немножко воображения, и ты поймешь, что пол Великого А'Туина может оказаться жизненно важным для нас. По крайней мере, так утверждают крульцы.

Ринсвинд попытался не думать о спаривающихся Всемирных Черепахах. У него не получилось.

— Так что, — продолжала богиня, — они собираются спустить вниз пространственный корабль с двумя пассажирами на борту. Это будет кульминационный момент десятилетий научных поисков. Путешественники, которые отправятся вниз, подвергнутся огромному риску. Поэтому архиастроном Крулла, пытаясь уменьшить риск, договорился с Роком принести перед самым запуском жертву. Рок, в свою очередь, согласился благоприятствовать пространственному судну. Неплохой бартер, не правда ли?

— И мы станем жертвами, — констатировал Ринсвинд.

— Да.

— Мне казалось, Рок не занимается подобными сделками. Я думал, Рок неумолим, — заметил волшебник.

— Как правило, да. Но вы двое вот уже долгое время сидите у него в печёнках. Он специально оговорил, что в жертву должны быть принесены именно вы. Он позволил вам бежать от пиратов. Дозволил заплыть в Окружносеть. Временами Рок бывает очень вредным богом.

Наступило молчание. Лягушка вздохнула и побрела куда-то под стол.

— Но ты можешь нам помочь? — намекнул Двацветок.

— Вы меня забавляете, — сказала Госпожа. — Во мне есть этакая сентиментальная жилка. Будь вы игроками, вы бы это знали. Поэтому я ненадолго вселилась в мозг лягушки, и вы спасли меня, потому что ни вам, ни мне не доставляет удовольствия вид трогательных и беспомощных созданий, увлекаемых навстречу гибели.

— Спасибо, — отозвался Ринсвинд.

— Рок всем своим существом настроен против вас, — продолжала Госпожа. — Но я могу предоставить вам лишь один шанс. Один маленький шанс. Остальное — в ваших руках.

Она исчезла.

— Ничего себе, — помолчав, сказал Двацветок. — Я впервые в жизни видел богиню.

Дверь распахнулась, и вошел Гархартра. В руках он нёс жезл. Сзади следовали два стражника, вооруженные более традиционным образом, а именно мечами.

— А, — непринужденно произнёс главный гостеприимец. — Вижу, вы уже готовы.

«Готовы», — отозвался голос в голове у Ринсвинда.

Бутылка, брошенная волшебником примерно восемь часов назад, до сих пор висела в воздухе, заключённая магией внутри временного поля. Но в течение этих часов изначальная эманация заклинания медленно рассеивалась, и в конце концов общей магической энергии не хватило, чтобы удерживать бутылку наперекор действующему во Вселенной мощному полю нормальности. Когда магия истощилась, Реальность в считанные микросекунды вернулась на своё место. Видимым проявлением данного феномена стало то, что бутылка внезапно преодолела оставшуюся часть параболы и разбилась о висок главного гостеприимца, осыпав стражников стеклом и брызгами медузового вина.

Ринсвинд схватил Двацветка за руку, лягнул ближайшего стражника в пах и вытащил ошеломленного туриста в коридор. Пока оглушенный ударом Гархартра падал наземь, топот обоих его гостей умчался в дальний конец коридора.

Завернув на полной скорости за угол, Ринсвинд очутился на балконе, идущем вдоль четырехугольного внутреннего двора. Большую часть этого двора занимал декоративный пруд, в котором среди листьев кувшинок загорали несколько водяных черепах.

А на дороге у Ринсвинда стояли два очень удивленных волшебника, облачённых в характерные сине-чёрные мантии высококвалифицированных гидрофобов. Один из них, самый сообразительный, поднял руку и начал произносить первые слова заклинания.

Рядом с Ринсвиндом раздался короткий резкий звук — Двацветок плюнул. Гидрофоб заорал и уронил руку, словно его ужалили.

Другой отвращатель даже шевельнуться не успел, как Ринсвинд набросился на него, бешено размахивая кулаками. Один неуклюжий удар, в который волшебник вложил весь вес своего ужаса, — и гидрофоб перелетел через ограду балкона, шлепнувшись в пруд, который сотворил очень странную вещь: вся вода с чмоканьем отхлынула в стороны, словно в неё уронили огромный невидимый шар. Гидрофоб, вереща, повис в собственном отвращательном поле.

Двацветок изумленно взирал на эту картину, пока Ринсвинд не схватил его за плечо и не ткнул носом в заманчивую темноту коридора. Они торопливо юркнули туда, оставив второго гидрофоба кататься по полу и хвататься за влажную руку.

В течение некоторого времени у них за спинами раздавались крики, но потом приятели шмыгнули в какой-то поперечный коридор, пробежали через ещё один двор, и вскоре звуки погони остались далеко позади. Наконец Ринсвинд выбрал безопасную, по его мнению, дверь, заглянул в неё, обнаружил, что комната пуста, втащил Двацветка внутрь, захлопнул дверь у него за спиной и привалился к ней, с жутким сипением втягивая в себя воздух.

— Мы безнадежно заблудились. И дворец, в котором мы заплутали, расположен на острове, с которого мы вряд ли выберемся, — кое-как выговорил волшебник. — Более того, мы… эй! — воскликнул он, когда вид содержимого комнаты впитался в его расстроенные зрительные нервы.

Двацветок уже смотрел на стены, не отрывая глаз.

Странность помещения заключалась в том, что оно содержало в себе всю вселенную.

* * *

Смерть сидел у себя в саду и водил оселком по лезвию своей косы. Оно было уже настолько острым, что любой пролетавший мимо и наткнувшийся на него ветерок почти мгновенно оказывался разделённым на два озадаченных зефира. Впрочем, в молчаливом саду Смерти ветерок был редкостью. Этот сад лежал на укромном плато, с которого открывался шикарный вид на сложные измерения Плоского мира. На заднем фоне вздымались холодные, безмолвные, безмерно высокие и мрачные горы Вечности.

«Вжик!» — посвистывал оселок. Смерть мурлыкал под нос погребальную песенку и притоптывал костлявой ногой по заиндевелым плитам дорожки.

Вдруг он услышал шаги. Кто-то направлялся к нему через сумрачный, заполненный ночными яблонями сад, и Смерть почуял тошнотворно-сладкий запах раздавленных лилий. Он сердито поднял взгляд и обнаружил, что смотрит в глаза, чёрные, как нутро кошки, и наполненные далёкими звездами, у которых не было аналогов среди знакомых созвездий вселенной Реального Времени.

Некоторое время Смерть и Рок смотрели друг на друга. Смерть ухмыльнулся, впрочем, ухмылка и так навечно застыла на его сделанном из неумолимой кости лице. Оселок продолжал ритмично чиркать по лезвию его косы.

— У меня к тебе дело, — объявил Рок.

Его слова наткнулись на лезвие косы Смерти и аккуратно разделились на две полоски — гласную и согласную.

— СЕГОДНЯ У МЕНЯ ХВАТАЕТ ДЕЛ, — отозвался Смерть тяжёлым, как нейтроний, голосом. — В ЭТОТ САМЫЙ МОМЕНТ В ПСЕВДОПОЛИСЕ СВИРЕПСТВУЕТ БЕЛАЯ ЧУМА, И Я ОТПРАВЛЯЮСЬ ТУДА, ЧТОБЫ ВЫРВАТЬ ИЗ ЕЁ КОГТЕЙ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА. ТАКОЙ ЧУМЫ НЕ БЫЛО УЖЕ СТО ЛЕТ. Я ДОЛЖЕН БРОДИТЬ ПО УЛИЦАМ, КАК ВЕЛИТ МНЕ МОЙ ДОЛГ. ДА И ЛЮДИ ХОТЯТ МЕНЯ ВИДЕТЬ.

— Я имею в виду маленького бродягу и шарлатана-волшебника, — мягко сказал Рок, усаживаясь рядом с одетой в чёрное фигурой Смерти и глядя вниз на далекий многогранный самоцвет вселенной Плоского мира.

Коса прекратила свою песню.

— Они умрут через несколько часов, — продолжил Рок. — Таков их рок.

Смерть шевельнулся, и оселок возобновил движение.

— Мне казалось, тебя это известие порадует, — заметил Рок.

Смерть пожал плечами — особенно выразительный жест для того, чья видимая форма представляет собой скелет.

— ОДНО ВРЕМЯ Я ЗА НИМИ ГОНЯЛСЯ, — ответил он. — НО В КОНЦЕ КОНЦОВ МНЕ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО РАНО ИЛИ ПОЗДНО ВСЕ УМРУТ. КОГДА-НИБУДЬ ВСЕ УМИРАЮТ. «МЕНЯ МОЖНО ОГРАБИТЬ, НО ДОБЫЧА ТАК И ТАК ДОСТАНЕТСЯ МНЕ», — СКАЗАЛ Я СЕБЕ. ТАК ЧЕГО ТУТ СУЕТИТЬСЯ?

— Меня тоже не надуешь, — рявкнул Рок.

— ЭТО Я СЛЫШАЛ, — откликнулся Смерть, продолжая ухмыляться.

— Хватит! — закричал Рок и вскочил на ноги. — Они умрут!

Он исчез за стеной голубого огня.

Смерть кивнул сам себе и продолжил работу. Несколькими минутами позже он наконец добился желаемой остроты косы. Смерть поднялся на ноги, нацелился на толстую вонючую свечку, горевшую на краю скамейки, двумя ловкими взмахами разрезал пламя на три ярких полоски и ухмыльнулся.

Немного погодя он уже седлал свою белую лошадь, которая жила в конюшне, пристроенной к задней стене его домика. Животное дружелюбно ткнулось в него носом. Несмотря на то что лошадь обладала багровыми глазами и боками, блестящими, как промасленный шелк, это, тем не менее, была настоящая лошадь из плоти и крови. И честно говоря, с ней обращались куда лучше, чем с большинством рабочего скота на Диске. Смерть любил животных. Он весил очень мало, а его перемётные сумки, хоть и были порой битком набиты, представляли собой незначительную ношу.

* * *

— Вот они, далекие миры! — сказал Двацветок. — Это просто фантастика!

Ринсвинд что-то буркнул и продолжил осторожный обход заполненной звёздами комнаты. Двацветок повернулся к замысловатой астролябии, в центре которой находилась система Великий А'Туин — Слоны — Диск, выкованная из латуни и украшенная крошечными драгоценными камнями. Вокруг неё на серебряных проволочках вращались звёзды и планеты.

— Просто фантастика! — повторил он.

На стенах висели огромные гобелены из угольно-чёрного бархата, по которым крошечными светящимися жемчужинками были вышиты созвездия. Всем находящимся в комнате казалось, будто они плывут по межзвёздному проливу. На многочисленных мольбертах стояли громадные эскизы, изображающие Великого А'Туина, если смотреть на него с различных участков Окружносети, и отмечающие каждую исполинскую чешуйку, каждую щербинку от метеорита. Двацветок с отсутствующим выражением в глазах оглядывался по сторонам.

Ринсвинд испытывал глубокое беспокойство. Больше всего его беспокоили два костюма, висящие на распорках в центре комнаты. Он с опаской обошёл их кругом.

Они были сшиты из тонкой белой кожи и снабжены ремнями, латунными клапанами и другими в высшей степени незнакомыми, подозрительными приспособлениями. Обтягивающие штанины заканчивались высокими сапогами с толстыми подошвами, а рукава были засунуты в большие гибкие перчатки. Однако самое странное впечатление производили огромные медные шлёмы, которые, очевидно, предполагалось закреплять на тяжелых кольцах, окружающих ворот костюмов. Как защита эти шлёмы никуда не годились — самый лёгкий меч расколет их без особого труда, даже если промахнется мимо проделанных впереди забавных стеклянных окошечек.

На макушке каждого шлема торчал гребень из белых перьев, никоим образом не улучшающий общее впечатление.

В голове Ринсвинда забрезжили смутные подозрения касательно этих костюмов.

Напротив стоял стол, на котором лежали карты неба и покрытые цифрами клочки пергамента. Тот, кто наденет эти костюмы, решил Ринсвинд, должен будет бесстрашно шагнуть туда, куда ни один человек (кроме случайных незадачливых моряков, но они не считаются) бесстрашно не шагал. Подозрения сменились ужасными предчувствиями.

Он повернулся и обнаружил, что турист как-то странно посматривает на него. Явно что-то прикидывает в уме.

— Даже не… — с напором начал волшебник.

Двацветок не услышал его.

— Богиня сказала, что крульцы собираются опустить двух человек за Край, — поблёскивая глазами, объявил он. — Помнишь, тролль Тефис говорил, что там понадобится защита от холода? Они решили эту проблему. Это доспехи для пространства.

— По-моему, они на нас не налезут, — торопливо заметил Ринсвинд, хватая его за руку. — Так что помчались дальше, чего нам здесь торчать…

— И чего ты вечно паникуешь? — раздражённо спросил Двацветок.

— А того. У меня перед глазами только что промелькнула вся моя будущая жизнь. Честно говоря, длилась она недолго. И если ты сейчас же не стронешься с места, я уйду без тебя, потому что ты можешь в любую секунду предложить надеть эти…

Дверь отворилась.

В комнату шагнули два молодых крепыша. Всё, что на них было надето, это по паре шерстяных кальсон на брата. Один из них ещё не закончил энергично растираться полотенцем. Оба, ничуть не удивившись, равнодушно кивнули беглецам.

Более высокий уселся на одну из лавок, стоящих напротив костюмов, поманил Ринсвинда рукой и сказал:

— ? Tyø yur åtl hø sooten gåtrunen?

Это было очень некстати. Хоть Ринсвинд и считал себя экспертом по языкам западных секторов Диска, к нему впервые в жизни обратились по-крульски, и он не понял ни единого слова. Двацветок тоже, но это не помешало ему выступить вперёд и набрать в лёгкие воздуха.

Скорость света, проходящего через магическую ауру, подобную той, которая окружает Диск, довольно низка, ненамного выше скорости звука в менее тонко настроенных вселенных. Однако свет по-прежнему оставался самым быстрым из того, что встречалось в округе, за исключением — в моменты, схожие с этим, — Ринсвиндова ума.

Волшебник в один миг понял, что Двацветок собирается испробовать на деле свою особую разновидность лингвистики. А стало быть, он начнет громко и медленно вещать на родном языке.

Локоть Ринсвинда дёрнулся назад и заехал Двацветку под ложечку. Когда задохнувшийся турист поднял полные боли и изумления глаза, Ринсвинд поймал его взгляд, вытащил изо рта воображаемый язык и отрезал воображаемыми ножницами.

Второй рептилеонавт — так называлась профессия этих людей, которым суждено было вскоре отправиться к Великому А'Туину, — оторвался от заваленного картами стола и озадаченно посмотрел на происходящее. Его широкий героический лоб сморщился от затрачиваемых на речь усилий:

— ?Hør yu latruin nør ů?

Ринсвинд улыбнулся, кивнул и подтолкнул Двацветка в его сторону. И мысленно вздохнул с облегчением, увидев, что турист внезапно заинтересовался лежащим на столе большим латунным телескопом.

— !Sooten ů! — скомандовал сидящий рептилеонавт.

Ринсвинд кивнул, улыбнулся и, сняв с полки один из больших шлёмов, со всей силы опустил его на голову крульца. Тот тихо крякнул и упал.

Второй рептилеонавт успел сделать всего один шаг, прежде чем Двацветок непрофессионально, зато эффектно врезал ему по макушке телескопом. Рептилеонавт свалился поверх своего коллеги.

Возвышающиеся над побоищем Ринсвинд и Двацветок посмотрели друг на друга.

— Ну хорошо, хорошо! — рявкнул Ринсвинд. Он ясно сознавал, что проиграл некий поединок, хотя какой именно, пока не был уверен. — Можешь ничего не говорить. Там, снаружи, кто-то ждет, что через пару минут эти типы выйдут отсюда в костюмах. Наверное, они приняли нас за рабов. Помоги мне спрятать их за занавесками, а потом, потом…

— Мы наденем костюмы, — сказал Двацветок, поднимая второй шлём.

— Точно, — согласился Ринсвинд. — Знаешь, как только я увидел эти костюмы, сразу понял: всё закончится именно тем, что я буду носить один из них. Не спрашивай, откуда я об этом узнал. Просто это чуть ли не самое худшее, что могло с нами случиться.

— Ты сам говорил, что нам некуда бежать, — огрызнулся Двацветок. Его голос заглушала верхняя половина костюма, который Двацветок упорно натягивал через голову. — Всё, что угодно, лишь бы не быть принесённым в жертву.

— Как только у нас появится шанс, мы сделаем ноги, — предупредил Ринсвинд. — Не заблуждайся на этот счёт.

Он с яростью сунул руку в рукав костюма и треснулся лбом о шлём. На мгновение ему пришло в голову, что кто-то наверху наверняка за ним присматривает.

— Огромное спасибо, — горько поблагодарил он своего ангела-хранителя.

* * *

На самом краю города и страны Крулл располагался огромный полукруглый амфитеатр, вмещающий несколько десятков тысяч человек. Одной стороной полукруглая сфера весьма элегантно открывалась в облачное море, которое, бурля, поднималось над лежащим далеко внизу Краепадом. Сейчас все места в амфитеатре были заняты, и толпа начинала проявлять нетерпение. Она собралась здесь, чтобы посмотреть на двойное жертвоприношение и запуск огромного бронзового пространственного корабля. Ни то ни другое пока не осуществилось.

Архиастроном подозвал к себе главного распорядителя запуска.

— Ну? — сказал он, вкладывая в междометие целый словарь гнева и угрозы.

Главный распорядитель побледнел.

— Никаких новостей, господин, — ответил он и со срывающейся оживленностью добавил: — Но вашему светлейшеству будет приятно услышать, что Гархартра пришел в себя.

— Об этом он ещё успеет пожалеть, — заметил архиастроном.

— Да, господин.

— Сколько времени у нас осталось?

Распорядитель запуска взглянул на быстро поднимающееся солнце.

— Тридцать минут, ваше светлейшество. После этого Крулл начнет удаляться от хвоста Великого А'Туина, а тогда «Могучий Вояжер» свалится прямиком в межчерепаший пролив. Я уже установил всю автоматику, так что…

— Ладно, ладно, — перебил архиастроном, взмахом руки отсылая его прочь. — Запуск должен состояться. Да, и не спускайте глаз с гавани. Когда этих несчастных поймают, я собственноручно предам их казни и сделаю это с огромным удовольствием.

— Да, господин. Э-э…

Архиастроном нахмурился.

— Ты что-то ещё хочешь сказать, раб?

Распорядитель запуска сглотнул. С ним поступили очень нечестно, он был скорее магом-практиком, нежели дипломатом. Как раз поэтому кое-кто из мудрых голов позаботился о том, чтобы сообщение передал именно он.

— Из моря вышло чудовище, и сейчас оно нападает на корабли в гавани. Оттуда только что прибыл гонец.

— Большое чудовище? — уточнил архиастроном.

— Не особенно, хотя говорят, оно исключительно злобное, господин.

Правитель Крулла и Окружносети какое-то мгновение осмысливал эту новость, после чего пожал плечами.

— В море полно чудовищ, — сказал он. — Это одна из его главных характеристик. Пусть с чудовищем расправятся поскорее. И… главный распорядитель?

— Господин?

— Если мне и дальше будут досаждать, вспомни, что в жертву должны принести двух человек. Но на меня может нахлынуть прилив щедрости, и я увеличу это число.

— Да, господин.

Не помня себя от облегчения, главный распорядитель поспешно ретировался. Ему удалось живым и невредимым убраться с глаз властелина.

«Могучий Вояжер», уже не безликая бронзовая оболочка, высвобожденная из разбитой формы несколько дней назад, но настоящий корабль, покоился на своем ложе на вершине деревянной башни, выстроенной в центре арены. Уложенные перед ним рельсы сбегали к Краю и на протяжении последних нескольких ярдов круто загибались вверх.

Покойный Златоглаз Дактилос, который создал не только «Могучего Вояжера», но и пусковой ствол, утверждал, что последний штрих введён лишь для того, чтобы гарантировать, что корабль в начале своего долгого погружения не налетит на какие-нибудь скалы. Возможно, это было простым совпадением, но благодаря изгибу колеи он должен был подпрыгнуть, как лосось, и театрально засверкать, прежде чем исчезнуть в облачном море.

На краю арены затрубили фанфары. Под бурные аплодисменты толпы на поле вышел почетный караул рептилионавтов. Потом на свет выступили сами герои, облачённые в белые костюмы.

До архиастронома сразу дошло, что здесь что-то не так. К примеру, герои всегда шествуют определённым шагом. А не ковыляют…, а один из рептилионавтов абсолютно нагло ковылял.

Рёв собравшихся жителей Крулла оглушал. Пока мужественные исследователи в сопровождении охраны пересекали огромное поле, пробираясь между бесчисленными алтарями, установленными для того, чтобы всевозможные волшебники и жрецы действующих в Крулле сект обеспечили успех запуска, архиастроном хмурился. К тому времени, как процессия достигла середины арены, его мозг пришел к некоему заключению. В тот момент, когда рептилионавты остановились у подножия ведущей к кораблю лестницы, — не чувствуется ли в поведении героев нечто большее, чем намёк на неохоту? — архиастроном уже стоял на ногах, выкрикивая какие-то слова, которые затерялись в рёве толпы. Одну руку он выбросил вверх и откинул назад, драматически растопырив пальцы в традиционном для произнесения заклинаний жесте. Любой прохожий, умеющий читать по губам и знакомый со стандартными магическими текстами, легко распознал бы начальные слова Дрейфующего Проклятия Весткейка и предусмотрительно поторопился бы убраться подальше.

Тем не менее, заключительные руны остались непроизнесенными. Архиастроном в изумлении обернулся на шум суматохи, поднявшейся вокруг ведущей на арену огромной арки. Стражники выбегали на свет и, бросая по пути оружие, рассыпались среди алтарей или перемахивали через парапет на трибуны.

Следом показалось нечто, и окружающая вход толпа разом оборвала свои хриплые приветственные выкрики, начав молчаливо и решительно толкаться, дабы вовремя удрать с дороги твари.

«Тварью» оказалась приземистая, округлая куча водорослей. Передвигалась она медленно, но со зловещей целеустремленностью. Одному из стражников удалось преодолеть ужас, встать у неё на пути и метнуть копье, которое вонзилось прямо в центр водорослей. Толпа ликующе взревела — но потом, после того как куча рванулась вперёд и погребла беднягу под собой, погрузилась в убийственное молчание.

Архиастроном резким взмахом руки отослал прочь незавершённую формулу знаменитого Проклятия Весткейка и быстро протараторил слова одного из самых могущественных заклинаний в своем репертуаре — Загадки Инфернального Сгорания.

Окутанными змеящимся октариновым пламенем пальцами он сформировал в воздухе сложную руну и швырнул её, посвистывающую и волочащую за собой хвост синеватого дыма, в сторону кучи.

Раздался приличной силы взрыв, и в ясное утреннее небо, рассыпая по пути хлопья сгоревших водорослей, ударила струя пламени. На несколько минут монстра закрыло облако дыма и пара, а когда оно рассеялось, от кучи не осталось и следа.

На каменных плитах виднелся большой выжженный круг, внутри которого ещё дымились несколько комков ламинарий и саргассов.

А в центре круга стоял самый обыкновенный, хотя и несколько великоватый, деревянный сундук. На нём не было ни подпалинки. На дальнем конце арены кто-то захохотал, но хохот резко оборвался, когда сундук поднялся на дюжинах чего-то, что могло быть только ногами, и повернулся, чтобы встретиться с архиастрономом лицом к лицу. У обыкновенных, хотя и несколько великоватых, деревянных сундуков не бывает лица, которым можно встретить кого-нибудь к лицу, но данный экземпляр совершенно определенно пересёкся с архиастрономом взглядом. Поняв это, архиастроном, к вящему ужасу, осознал ещё и то, что заурядная на вид коробка неописуемым образом умудряется прищуриваться.

Когда Сундук решительно двинулся в его сторону, архиастроном вздрогнул.

— Маги!!! — завопил он. — Где мои маги?!!

Из-за алтарей и из-под скамеек начали выглядывать бледные лица. Один из магов, посмелее остальных, заметив выражение лица архиастронома, боязливо поднял руку и попробовал послать наспех сотворенное заклинание. Оно, шипя, понеслось к сундуку и врезалось в него, осыпав всё вокруг дождем белых искр.

Это послужило сигналом для остальных магов, чародеев и заклинателей Крулла. Они резко повскакивали на ноги и, сопровождаемые полным ужаса взглядом своего хозяина, принялись метать в Сундук первые попавшиеся заклинания, которые приходили в их отчаявшиеся головы. В воздухе извивались и посвистывали чары.

Вскоре Сундук снова исчез из виду в разрастающемся облаке магических частиц, которое клубилось и колыхалось, принимая искаженные, вселяющие тревогу формы. В эту кашу со свистом устремлялось одно заклинание за другим. Из бурлящей массы, занимающей то место, где раньше стоял ящик, вырывались яркое пламя и молнии всех восьми цветов.

Ни разу со времен Магических войн такое количество магии не концентрировалось на одном маленьком пятачке. Даже воздух дрожал и искрился. Заклинания рикошетом отлетали друг от друга, порождая недолговечные неуправляемые чары, чей краткий период полураспада был до жути странным и не поддавался никакому контролю. Камни под ходящей ходуном массой начали вздуваться и трескаться. Один из них превратился в нечто такое, что лучше не описывать, и ускользнул в какое-то унылое, безотрадное измерение. Начали проявляться и другие побочные эффекты. Из центра бури вылетел град маленьких свинцовых кубиков, раскатившихся по вздрагивающему и опадающему полю. Зловещие фигуры что-то невнятно бормотали и делали непристойные зазывные жесты. В воздухе возникали четырёхсторонние треугольники и двухконечные круги, чтобы тут же раствориться в гудящем, свистящем столбе неуправляемой сырой магии, которая, кипя, поднималась от расплавленных каменных плит и расползалась над Круллом. Было уже неважно, что большинство магов перестали творить чары и бежали, — теперь масса питалась потоком октариновых частиц, плотность которого вблизи от Края Диска всегда была наивысшей. По мере того, как всё доступное в округе волшебство втягивалось в облако, которое достигло в высоту уже четверти мили и расплывалось жутчайшими языками, повсюду на острове прекращалась магическая активность. Гидрофобы, вопя, сваливались вместе с линзами-флайерами в море, магические зелья превращались в грязную воду, волшебные мечи плавились и начинали капать из ножен.

Облако под яростным напором бушующей вокруг бури засверкало, как зеркало. Однако это не помешало массе неспешным, размеренным шагом направиться в сторону архиастронома.

Из своего укрытия за пусковой башней «Могучего Вояжера» Ринсвинд и Двацветок с благоговейным ужасом наблюдали за происходящим. Почётный караул давным-давно исчез, оставив после себя валяющееся на земле оружие.

— Ну что ж, — вздохнул наконец Двацветок. — Вот и конец Сундуку.

Он вздохнул ещё раз.

— Как бы не так, — отозвался Ринсвинд. — Груша разумная абсолютно невосприимчива ко всем известным формам магии. Этот Сундук был создан для того, чтобы следовать за тобой повсюду. То есть, если ты, умерев, попадешь в рай, в следующей жизни у тебя под рукой всегда будет пара чистых носков. Но я пока что не намереваюсь умирать, так что давай-ка сматываться.

— Куда? — спросил Двацветок.

Ринсвинд подобрал с земли арбалет и пригоршню стрел.

— Куда угодно, лишь бы здесь не оставаться, — ответил он.

— А как же Сундук?

— Не беспокойся. Когда буря истощит всю свободную магию, эта штука сразу осядет.

По сути дела, данный процесс уже начался. Над ареной ещё поднималось клубящееся облако, но теперь оно выглядело каким-то жиденьким, безобидным. На глазах у Двацветка оно начало неуверенно мерцать.

Вскоре облако превратилось в бледную тень. Посреди еле видимых языков пламени проявились очертания Сундука. Вокруг него потрескивали и вздувались быстро остывающие камни.

Двацветок негромко окликнул свой багаж. Сундук разом прекратил бесстрастное продвижение по изуродованным плитам и, такое впечатление, внимательно прислушался, после чего, в замысловатом порядке перебирая маленькими ножками, развернулся и направился в сторону «Могучего Вояжера». Ринсвинд следил за ним кислым взглядом. Сундук славился необузданным характером, полным отсутствием мозгов и человекоубийственным отношением ко всему, что представляло опасность для его хозяина. К тому же, волшебник не был до конца уверен, что изнутри Сундук занимает ту же пространственно-временную ячейку, что и снаружи.

— Ни царапинки, — жизнерадостно констатировал Двацветок, когда его собственность опустилась рядом с ним.

Турист открыл крышку.

— Нашел время менять белье! — зарычал Ринсвинд. — Через минуту стражники и жрецы вернутся сюда. И знаешь что я тебе скажу, приятель? Они будут в очень дурном расположении духа!

— Вода, — бормотал Двацветок. — Сундук полон воды!

Ринсвинд заглянул через его плечо. Ни одежды, ни мешочков с деньгами, ни каких-либо иных пожитков маленького туриста. Весь Сундук был полон воды.

Неизвестно откуда взявшаяся волна перехлестнула через край и разбилась о каменные плиты, но вместо того, чтобы расплыться, начала принимать форму ступни. По мере того как из Сундука продолжала выливаться вода, появилась ещё одна ступня и нижняя часть пары ног. Вскоре перед друзьями, изумлённо моргая, предстал морской тролль Тефис.

— Понятно, — сказал он наконец. — Опять вы. Наверное, мне не следует удивляться.

Он оглянулся вокруг, не обращая внимания на их вытянувшиеся лица.

— Я мирно сидел на пороге своей хижины и смотрел на закат, когда из воды с ревом вылетела эта штуковина и проглотила меня, — объяснил он. — Мне это показалось довольно странным. Где я оказался?

— В Крулле, — ответил Ринсвинд и пристально уставился на захлопнувшийся Сундук, который умудрялся производить впечатление очень довольной личности.

Людей он глотал частенько, но каждый раз, когда открывался заново, внутри не оказывалось ничего, кроме Двацветкова белья. Ринсвинд свирепо рванул крышку. Внутри не оказалось ничего, кроме Двацветкова белья, причём абсолютно сухого.

— Ну-ну, — сказал Тефис и поднял глаза. — Эй! Уж не тот ли это корабль, который собирались спустить за Край? Тот? Это наверняка он!

Сквозь грудь тролля, пустив легкую зыбь, со свистом пролетела стрела, но Тефис, похоже, ничего не заметил. Зато Ринсвинд заметил. На краю арены стали появляться стражники. Еще несколько высунулись из входных арок.

Другая стрела отскочила от башни за спиной Двацветка. На таком расстоянии стрелы не могут причинить вред, но…

— Быстро! — крикнул Двацветок. — В корабль! Они не посмеют стрелять в него!

— Я знал, что ты это предложишь, — простонал Ринсвинд. — Я ведь знал это!

Он нацелился лягнуть Сундук. Тот отступил и угрожающе приоткрыл крышку.

Прилетевшее с неба копьё трепеща вонзилось в дерево рядом с ухом волшебника. Он коротко вскрикнул и торопливо полез по лестнице следом за остальными.

Они выбрались на узкую дорожку, ведущую вдоль гребня «Могучего Вояжера». Вокруг свистели стрелы. Двацветок возбужденно трусил впереди.

В центре корабля находился большой круглый бронзовый люк с задвижками по краю. Тролль с туристом опустились на колени и принялись за работу.

В сердце «Могучего Вояжера» уже несколько часов сыпался в чашу мелкий песок. И вот чаша заполнилась ровно настолько, чтобы опрокинуться и потревожить тщательно уравновешенный груз. Груз качнулся в сторону, вытаскивая шпильку из замысловатого маленького механизма. Начала двигаться цепь. Послышался щелчок…

— Что это такое? — встревоженно спросил Ринсвинд. Он опустил глаза и…

Град стрел прекратился. Собравшиеся вокруг солдаты и жрецы застыли, напряженно глядя на корабль. Невысокий озабоченный человечек протолкался сквозь толпу и принялся что-то кричать.

— В чём дело? — спросил Двацветок, который был занят отвинчиванием барашка.

— Мне показалось, я что-то услышал, — пояснил Ринсвинд. — Послушайте, если нас не отпустят, мы пригрозим, что повредим корабль. Отличный план. Мы ведь так и сделаем, да? И не будем дергать ни за какие рукоятки.

— Ага, — неопределенно отозвался Двацветок и, подавшись назад, добавил: — Ну всё, теперь он должен открыться.

По ведущей на корабль лестнице поднимались несколько мускулистых людей. Ринсвинд распознал среди них двоих рептилеонавтов. В руках они сжимали мечи.

— Я… — начал было он.

Корабль накренился и с бесконечной медлительностью заскользил по рельсам.

В эту секунду чёрного ужаса Ринсвинд увидел, что Двацветку и троллю удалось поднять крышку люка. Взгляду открылась металлическая лестница, ведущая в расположенную внизу кабину. Тролль исчез.

— Надо немедленно слезать отсюда, — прошептал Ринсвинд.

Двацветок посмотрел на него с безумной усмешкой.

— Звёзды, — сказал турист. — Миры. Чёртово небо буквально набито мирами. Планетами, которые никто никогда не увидит. Никто, кроме меня.

Он шагнул в люк.

— Ты абсолютно чокнулся, — прохрипел Ринсвинд, пытаясь удержать равновесие на разгоняющемся корабле.

Обернувшись, он заметил, как один из рептилеонавтов попытался перепрыгнуть расстояние, отделяющее «Могучего Вояжера» от башни, но приземлился на выпуклом боку корабля, отчаянно заскреб руками и с криком свалился вниз.

«Вояжер» постепенно набирал скорость. Ринсвинд перевёл взгляд на освещённое солнцем облачное море и невозможную Краедугу, которая парила как недоступный соблазн. Парила по другую сторону Краепада и манила к себе дураков, подбивая их заходить слишком далеко…

Ещё Ринсвинд увидел группу людей, которые отчаянно карабкались по нижнему склону пусковой рампы, затаскивая на колею огромное бревно в безумной попытке сбросить корабль с рельсов, прежде чем он исчезнет за Краем. Колёса врезались в дерево, но корабль лишь слегка покачнулся. Двацветок сорвался с лестницы и упал в кабину. Захлопнулась крышка люка с наводящим ужас стуком ничтожных маленьких задвижек, щёлчком вставших на своё место. Ринсвинд нырнул вперёд и начал скуля царапать их ногтями.

Расстояние, отделяющее корабль от облачного моря, быстро сокращалось. Край и скалистый периметр арены стремительно, пугающе надвигались.

Ринсвинд поднялся на ноги. Теперь ему оставалось только одно, и он это сделал. Он слепо запаниковал — как раз в тот самый момент, когда катки, на которых двигался «Вояжер», влетели на упоминавшийся выше небольшой подъем и швырнули сверкающий, как лосось, корабль в небо, за Край.

Несколькими секундами позже послышался громоподобный топот маленьких пяток. Не переставая работать ножками, Сундук решительно сиганул с Края света и ухнул во вселенную.

Ринсвинд очнулся и вздрогнул. Похоже, он промёрз до самых костей.

Значит, вот оно как бывает, подумал он. Умерев, ты попадаешь в сырое, леденящее, затянутое туманом место. То есть в Гадес, где скорбные души Усопших вечно бродят по печальным болотам и призрачные огоньки прерывисто мерцают в окружающей… Минуточку…

Неужели в Гадесе и в самом деле так неуютно? А Ринсвинду было очень неуютно. У него ныла спина, в которую впился какой-то сук, болели разодранные сучками руки и ноги, а судя по тому, как себя чувствовала голова, она совсем недавно ударилась обо что-то твёрдое. Если это действительно Гадес, то житье здесь, должно быть, адское… Минуточку…

Дерево… Он сосредоточился на всплывшем в мозгу слове — настоящее достижение, если учитывать звон в ушах и мелькающие перед глазами огоньки. Дерево. Такая деревянная штуковина. Точно. Ветки, прутья и всё такое прочее. И застрявший в ветвях Ринсвинд. Дерево. Пропитавшееся влагой. Вокруг — холодное белое облако. А вот это странно.

Он был жив-живёхонек и лежал, покрытый синяками, в небольшом терновом кусте, который рос в расщелине утёса, выступающего из пенисто-белой стены Краепада. Осознание этого факта ударило его подобно ледяному молоту. Он вздрогнул. Куст предупреждающе хрустнул.

Что-то голубое и смазанное пронеслось мимо Ринсвинда, ненадолго окунулось в грохочущие струи, выпорхнуло обратно и уселось на веточку рядом с его головой. Небольшая птичка с хохолком из синих и зеленых перьев проглотила маленькую серебристую рыбку, которую выхватила из Краепада, и принялась с любопытством разглядывать волшебника.

Ринсвинд заметил, что вокруг летает множество таких птичек.

Они зависали в воздухе, стрелой бросались из стороны в сторону и легко скользили над поверхностью воды. То и дело одна из них поднимала фонтанчик пены, похищая у водопада очередной обречённый кусочек. Несколько птиц сидели на ветвях. Они сверкали всеми цветами радуги, как драгоценные камни. Ринсвинд был очарован.

По сути дела, он был первым человеком, встретившимся с краеловками, крохотными существами, которые давным-давно выработали образ жизни, уникальный даже для Плоского мира. Задолго до того, как крульцы построили Окружносеть, краеловки изобрели свой собственный метод патрулирования Края света в поисках поживы.

Присутствие Ринсвинда их ничуть не обеспокоило. На одно короткое, но леденящее мгновение он представил себе, что проведёт остаток жизни на этом кусте, питаясь сырыми птицами и той рыбой, которую сумеет выхватить из клювов краеловок, когда пташки будут проноситься мимо.

Куст ещё раз хрустнул. Ринсвинд заскулил, обнаружив, что сползает вниз. Однако он успел-таки ухватиться за ветку. Только рано или поздно он заснёт, руки его разожмутся и…

Окружающий мир слегка заметно изменился, небо приобрело едва заметный пурпурный оттенок. В воздухе рядом с кустом стояла высокая, облачённая в чёрный плащ фигура. В одной руке она держала косу, а её лицо было скрыто в тёмных глубинах капюшона.

— Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ, — произнёс невидимый рот голосом, тяжёлым, как сердцебиение кита.

Куст снова затрещал, и о Ринсвиндов шлём ударился камушек — это один из корней выскочил из скалы.

Смерть лично являлся за душами волшебников.

— А от чего мне суждено умереть? — спросил Ринсвинд.

Высокая фигура явно растерялась.

— ЧТО-ЧТО? — переспросила она.

— Ну, я ничего себе не сломал и не утонул, так от чего же я умру? Нельзя умереть просто от Смерти. Должна быть какая-то причина, — объяснил Ринсвинд.

К своему крайнему изумлению, он уже не чувствовал ужаса. Чуть ли не впервые в жизни он никого не боялся. Жаль, что это ощущение долго не продлится.

Смерть наконец пришел к некоему заключению.

— ТЫ МОЖЕШЬ УМЕРЕТЬ ОТ СТРАХА, — проговорил капюшон.

В голосе всё ещё звучали кладбищенские нотки, но теперь он неуверенно подрагивал.

— Не выйдет, — самодовольно заявил Ринсвинд.

— ПРИЧИНА ВОВСЕ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНА, — добавил Смерть. — Я МОГУ ВЗЯТЬ И ПРИКОНЧИТЬ ТЕБЯ.

— Эй, этого ты сделать не сможешь! Это же будет чистой воды убийство!

Фигура вздохнула и стянула с головы капюшон. Вместо ожидаемого ухмыляющегося черепа Ринсвинд обнаружил перед собой бледное и слегка прозрачное лицо расстроенного второразрядного демона.

— Похоже, я здорово напортачил, — устало сказал лже-Смерть.

— Ты не Смерть! Кто ты? — вскричал Ринсвинд.

— Золотуха.

— Золотуха?!

— Смерть не смог прийти, — обречённо объяснил демон. — В Псевдополисе сейчас страшнейшая эпидемия чумы. Ему пришлось отправиться туда и бродить по улицам, так что он послал к тебе меня.

— Но от золотухи никто не умирает! У меня есть права. Я волшебник!

— Хорошо, хорошо. Это был мой звёздный час, — сказал Золотуха, — но взгляни на ситуацию с другой стороны. Если я ударю тебя этой косой, ты будешь таким же мёртвым, как если бы это сделал Смерть. Никто ничего не узнает!

— Я узнаю! — огрызнулся Ринсвинд.

— Ты будешь мёртв, — логично указал Золотуха.

— А ну чеши отсюда, — рявкнул волшебник.

— Всё это замечательно, — сказал демон, перехватывая косу, — но почему бы тебе не войти в моё положение? Это задание очень важно для меня, а твоя жизнь, как ты сам признаешь, не столь уж восхитительна. Реинкарнация наверняка тебе поможет… ой.

Он прихлопнул рот ладонью, но Ринсвинд ткнул ему в грудь дрожащим пальцем.

— Переселение душ! — возбужденно воскликнул он. — Значит то, что утверждают мистики, правда!

— Я от всего отрекаюсь, — раздраженно заявил Золотуха. — Я оговорился. Ну так что, умрешь ты добровольно или нет?

— Нет, — отрезал Ринсвинд.

— Как тебе будет угодно, — сказал демон и занёс косу.

Она довольно профессионально вжикнула, но Ринсвинда на кусте уже не было. Фактически он был несколькими метрами ниже, и данное расстояние быстро увеличивалось. Ветка, на которой он висел, наконец-то сломалась и послала его в путешествие по межзвёздному проливу.

— Вернись! — завопил демон.

Ринсвинд не ответил. Он парил в потоке воздуха и смотрел на облака, которые резко поредели…

А потом исчезли.

Под ним раскинулась вселенная. Там плыл Великий А'Туин, исполинский, могучий, испещрённый кратерами. Там кружилась малюсенькая луна Диска. Там мерцала далекая сверкающая точка, которая могла быть только «Могучим Вояжером». И там горели звезды, удивительно напоминающие толчёные, рассыпанные по чёрному бархату бриллианты. Звезды эти манили и в конечном итоге призывали к себе самых смелых…

Всё Мироздание с нетерпением ждало, когда Ринсвинд в него упадёт.

И он упал.

Просто выбора у него не было.

Безумная звезда

Солнце поднималось медленно, словно не было уверено в том, что это стоит таких усилий.

Над Диском занимался ещё один день. Разгорался он очень неторопливо, и вот почему.

Когда свет встречается с сильным магическим полем, он тут же теряет всякое представление о спешке и мгновенно замедляет скорость. А на Диске магия до неприличия сильна, из чего следует, что мягкий жёлтый утренний свет скользил по спящему пейзажу, будто прикосновение нежного любовника или, как выразились бы некоторые, словно золотистый сироп. Периодически он притормаживал, чтобы заполнить долины. Скапливался у горных хребтов. Достигнув Кори Челести, десятимильного шпиля из серого камня и зелёного льда, отмечающего Пуп Диска и служащего домом местным богам, свет начал громоздиться ввысь. И, наконец, обрушился гигантским, ленивым, бесшумным, как бархат, цунами на расстилающийся дальше тёмный ландшафт.

Подобного зрелища не увидишь больше нигде.

И это естественно, ведь другие миры не передвигаются по звёздной бесконечности на спинах четырёх исполинских слонов, которые стоят на панцире гигантской черепахи. Звали Ее — или, согласно другой школе философской мысли, Его — Великий А'Туин. Она — или, может статься, Он — не сыграет в последующих событиях важной роли, но для понимания Диска жизненно важно знать, что Она — или Он — находится там, внизу, под залежами руд, морским илом и фальшивыми ископаемыми костями, положенными туда Создателем, которому делать больше нечего, кроме как сбивать с толку археологов и внушать им дурацкие теории.

Звёздная черепаха Великий А'Туин, чей панцирь покрыт коркой замёрзшего метана, изрыт метеоритными кратерами и отшлифован астероидной пылью. Великий А'Туин, чьи глаза похожи на древние моря, а мозг размером с континент, по которому скользят маленькие сверкающие ледники-мысли. Великий А'Туин, обладатель огромных, медлительных ласт и отполированного звёздами щитка, медленно, с трудом плывущий сквозь галактическую ночь и несущий на себе всю тяжесть Диска. Огромный, как миры. Древний, как Время. Безропотный, как кирпич.

Ну, вообще-то, тут философы заблуждаются. На самом деле Великий А'Туин оттягивается на полную катушку.

Великий А'Туин — это единственное существо во вселенной, которое абсолютно точно знает, куда оно направляется.

Конечно, философы уже много лет спорят о том, куда может направляться Великий А'Туин, и часто выказывают обеспокоенность тем, что они никогда этого не узнают.

Но им суждено узнать это месяца через два. И вот тогда они попляшут…

Тех философов, у кого фантазия была побогаче, волновал несколько иной вопрос: каков всё-таки пол Великого А'Туина? Они затратили немало времени и трудов, пытаясь разрешить эту загадку раз и навсегда.

И вот сейчас, по мере того как огромный тёмный силуэт проплывает мимо, подобно бесконечной расчёске из черепашьего панциря, мы можем наблюдать результаты последних деяний этих философов.

То, что кувыркаясь проносится рядом, — это вышедшая из-под контроля бронзовая оболочка «Могучего Вояжера», этакого космического корабля эпохи неолита, построенного и вытолкнутого в пространство жрецами-астрономами Крулла. Это королевство очень удобно расположилось на самом Краю света и недавно доказало, что такая штука, как космонавтика, — в данном случае рептилионавтика, — существует даже на Плоском мире.

Внутри корабля находится Двацветок, первый турист Плоского мира. Недавно он провёл несколько месяцев, путешествуя по Диску, а теперь стремительно покидает его по причинам, которые довольно-таки запутанны, но имеют некоторое отношение к попытке бегства из Крулла.

Эта попытка удалась на тысячу процентов.

Однако, несмотря на то что Двацветок вполне может стать первым и последним туристом Диска, он, тем не менее, вовсю наслаждается открывающимся видом.

Следом за ним, поотстав мили на две, падает волшебник Ринсвинд, облачённый в то, что на Диске считается скафандром. Скафандр этот чем-то напоминает водолазный костюм, созданный людьми, которые никогда не видели моря. Шесть месяцев назад Ринсвинд был совершенно обычным неудавшимся волшебником. Потом он встретил Двацветка, за совершенно возмутительную кучу денег стал его гидом, и с тех пор жизнь Ринсвинда круто изменилась. Он подвергался обстрелам, запугиваниям, преследованиям, висел без всякой надежды на спасение над всякими пропастями и — как, например, сейчас — падал с огромной высоты.

У него нет времени любоваться видами, потому что перед его глазами бесконечной вереницей проносится прошлая жизнь, которая заслоняет весь обзор. Он постепенно начинает понимать, почему, надев скафандр, так важно не забыть прихватить с собой шлём.

Много можно было бы добавить, чтобы объяснить, почему эта парочка покидает свой мир и почему Двацветков Сундук, который в последний раз видели прыгнувшим вслед за хозяином, — это не совсем обычный предмет багажа. Однако подобные вопросы требуют времени, которое не стоит на них тратить. К примеру, однажды на одной вечеринке знаменитого философа Лай Тинь Видля спросили: «Почему вы здесь?». Ответ занял три года.

Что гораздо более важно, так это события, происходящие наверху, высоко над А'Туином, слонами и быстро теряющим кислород волшебником. Самая ткань пространства и времени вот-вот будет пропущена через мясорубку.

* * *

Воздух был характерно маслянистым на ощупь и едким. Здесь царила магия и дымили свечи из чёрного воска, о точном происхождении которого мудрый человек не станет расспрашивать.

В этой комнатке, расположенной глубоко в подвалах Незримого Университета, ведущего магического учебного заведения Плоского Мира, присутствовало нечто очень странное. Прежде всего, у неё было слишком много измерений, не то чтобы видимых, но бродящих где-то рядом, вне поля зрения. Стены были покрыты оккультными символами, а большую часть пола занимала Восьмикратная Печать Застоя. Эта печать, по общепризнанному в волшебных кругах мнению, обладала поразительной сдерживающей силой, которой может похвастаться лишь летящий прямо в цель кирпич.

Единственной мебелью в комнате была кафедра из тёмного дерева, вырезанная в форме птицы, — ладно, ладно, если честно, в форме некоего крылатого существа, к которому, впрочем, лучше не присматриваться. На этой кафедре, обмотанная тяжёлой цепью с замками, лежала книга.

Большая, но не особенно внушительная книга. У других книг в университетских библиотеках имеются переплёты, инкрустированные редкими каменьями и восхитительным деревом или обтянутые драконьей шкурой. Однако этот фолиант был переплетён в довольно потрёпанную кожу. С виду он походил на те книги, которые описываются в библиотечных каталогах, как «слегка потрёпанные», хотя честнее было бы признать, что его не только «трепали», но грызли, кусали и, возможно, драли когтями.

Металлические застёжки удерживали его в закрытом положении. Особенной красотой они похвастаться не могли, зато отличались прочностью — как и цепь, которая не столько прикрепляла фолиант к кафедре, сколько ограничивала его свободу.

Выглядели застежки так, словно были сработаны человеком, преследовавшим конкретную цель и посвятившим большую часть жизни изготовлению сбруй для слонов.

Воздух сгустился и пошёл клубами. Страницы книги начали совершенно жутко, нарочито неспешно потрескивать, и из них выплеснулся наружу голубой свет. Тишина охватила комнату, словно медленно сжимающийся кулак.

Полдюжины облаченных в ночные рубашки волшебников по очереди заглядывали внутрь комнатки сквозь небольшую решётку в двери. Поспишь тут, когда вокруг творится такое — аккумулирующаяся сырая магия волной захлестнула Университет.

— Так, — раздался чей-то голос. — Что происходит? И почему не послали за мной?

Гальдер Ветровоск, Верховно-Великий Заклинатель Серебряной Звезды, Имперский Лорд Священного Посоха, Индивидуальнейший Восьмого Уровня и 304-й Аркканцлер Незримого Университета, даже в алой ночной рубашке с вышитыми вручную мистическими рунами, даже в длинном колпаке с помпоном на конце, даже с подсвечником в стиле «Спи-моя-детка» в руке представлял собой весьма внушительное зрелище. Ему совсем немножко не хватало, чтобы выглядеть импозантным даже в мохнатых шлепанцах в виде зайчиков.

К нему повернулись шесть перепуганных лиц.

— Э-э, но за тобой посылали, господин, — сказал один из волшебников уровнем пониже и услужливо добавил: — Именно поэтому ты здесь.

— Я имею в виду, почему за мной не послали раньше? — рявкнул Гальдер, проталкиваясь к решётке.

— Э-э, раньше чего, господин? — удивился волшебник.

Гальдер свирепо посмотрел на него и отважился бросить быстрый взгляд сквозь решётку.

Воздух в комнате искрился от крошечных вспышек — это частички пыли воспламенялись в потоке сырой магии. Печать Застоя начинала пузыриться и закручиваться по краям.

Кстати, книга, о которой идет речь, называлась Октаво. И надо отметить, что это была необыкновенная книга.

Существует множество знаменитых трудов в области магии. Кое-кто может упомянуть Некротеликомникон, страницы которого сделаны из древней кожи ящериц; некоторые могут указать на «Книгу Священаго Перихода, Что Вершится Около Двух», написанную таинственной и довольно ленивой сектой лламаистов; кто-то может припомнить, что «Гримуар Крутой Потехи» содержит единственную во Вселенной оригинальную шутку. Но все они не более чем дешевые брошюры по сравнению с Октаво, книгой, которую Создатель Вселенной с характерной для него рассеянностью позабыл на Диске вскоре после окончания своей грандиозной работы.

Восемь заключенных на её страницах заклинаний вели особую, таинственную, запутанную жизнь и, согласно всеобщему мнению…

Гальдер, не отрывая взгляда от ходящей ходуном комнаты, нахмурил брови. Заклинаний, разумеется, осталось всего семь. Некий юный идиот, студент-волшебник, умудрился заглянуть в Октаво, и одно из Заклинаний сразу выскочило наружу, умостившись в его голове. Никому так и не удалось разобраться, как это случилось. Как там звали этого придурка? Рислинг?

На корешке книги сверкали октариновые и пурпурные искры. От кафедры заструился вверх тонкий завиток дыма, а тяжелые металлические застежки, удерживающие гримуар в закрытом положении, аж выгнулись под давлением изнутри.

— Чего это Заклинания разбушевались? — спросил один из младших волшебников.

Гальдер пожал плечами. Он и виду не показал, что происходит нечто страшное, но в глубине души он, честно говоря, перепугался. Как искушенный волшебник восьмого уровня, он видел полувоображаемые силуэты, которые постоянно возникали в трепещущем воздухе и творили угодливые, зазывные жесты. Подобно тому как гроза притягивает мошкару, по-настоящему мощный заряд магии всегда привлекает к себе Тварей из Хаотичных Подземельных Измерений — мерзких Тварей (сплошь как попало слепленные органы и слюна)^[12], вечно выискивающих щели, через которые можно протиснуться в мир людей.

Этому надо положить конец.

— Нужен доброволец, — твердо сказал Гальдер.

Наступила внезапная тишина. Единственный звук доносился из-за двери. Это был неприятный скрежет металла, расходящегося под неимоверным давлением.

— Что ж, ладно, — подытожил Гальдер. — Тогда мне потребуются серебряные щипцы, примерно две пинты кошачьей крови, маленький хлыстик и стул…

Говорят, противоположность шума есть тишина. Это не так. Тишина — это всего-навсего отсутствие шума. Тишина показалась бы жуткой какофонией по сравнению с внезапным мягким коллапсом бесшумности, который накрыл волшебников, словно разлетевшийся под порывом ветра одуванчик.

Из книги вырвался толстый столб брызжущего света, врезался, полыхнув пламенем, в потолок и исчез.

Гальдер, не обращая внимания на тлеющие участки своей бороды, уставился на образовавшуюся дыру и драматически ткнул в неё пальцем.

— В верхние погреба! — вскричал он и скачками помчался по каменным ступеням.

Остальные волшебники в хлопающих шлёпанцах и развевающихся ночных рубашках ринулись за ним, спотыкаясь друг о друга в страстном желании оказаться последними.

Тем не менее, все подоспели вовремя, чтобы увидеть, как огненный шар оккультной потенциальности исчезает в потолке, проникая в вышележащую комнату.

— Э-э, — сказал самый младший из волшебников и указал на пол.

До того, как сквозь него, яростно расшвыривая вероятностные частицы, пронеслась магия, это помещение являлось частью библиотеки. Так что было резонно предположить, что маленькие пурпурные тритоны имели нечто общее с паркетом, а ананасовый крем некогда мог быть книгами. Позже несколько волшебников клялись, что невысокий печальный орангутан, сидящий посреди этого хаоса, был подозрительно похож на главного библиотекаря.

Гальдер задрал голову.

— В кухню! — проревел он, скользя по крему к следующему лестничному пролёту.

Никто так и не узнал, во что превратился огромный чугунный набор кухонной посуды, потому что он проломил стену и спасся бегством ещё до того, как отряд растрепанных, дико вращающих глазами волшебников ворвался в двери. Шеф-повар, ответственный за приготовление овощей, был обнаружен много после; он прятался в котле для супа, невнятно бормоча маловразумительные фразы типа: «Костяшки! О эти жуткие костяшки!».

Последние струйки магии, несколько замедлившие скорость, исчезали в потолке.

— В Главный зал!

Лестница здесь была гораздо более широкой и лучше освещённой. К тому времени, как задыхающиеся, пропахшие ананасами волшебники — те, что повыносливей, — поднялись наверх, огненный шар уже достиг середины огромного, полного сквозняков помещения, которое именовалось Главным залом Незримого Университета. Там шар и завис. Небольшие протуберанцы время от времени пробегали по его поверхности, угрожающе потрескивая.

Волшебники курят, это общеизвестно. Скорее всего, именно этим объяснялся хор замогильного кашля и скрежещущих хрипов, раздавшийся за спиной у Гальдера. Трезво оценив ситуацию, главный волшебник стал прикидывать, а не поискать ли ему какое-нибудь укрытие. Придя к некоему решению, он заграбастал первого попавшегося студента.

— Ну-ка, провидцев, ясновидцев, сновидцев и погруженцев сюда! — рявкнул он. — Пускай изучат эту штуковину!

Внутри огненного шара начал вырисовываться какой-то образ. Гальдер прикрыл глаза рукой и вгляделся в возникающие очертания. Ошибки быть не могло. Перед ним предстала вселенная.

Он был абсолютно уверен в этом, поскольку у него в кабинете стояла модель вселенной — и кстати, согласно всеобщему мнению, модель эта была куда более впечатляющей, чем оригинал. С мелким жемчугом и серебряной филигранью Создатель явно пожадничал.

Но крошечная вселенная внутри огненного шара была неестественно… как бы это сказать… настоящей. Только цвета ей недоставало. Всё сияло прозрачной, туманной белизной.

Здесь присутствовали и Великий А'Туин, и четыре слона, и сам Диск. Правда, угол обзора был выбран неудачно, поэтому поверхность Плоского мира Гальдер не разглядел, зато он с холодной уверенностью осознал, что вселенная смоделирована абсолютно точно. После пары попыток ему все же удалось различить миниатюрную копию Кори Челести, на вершине которого жили сварливые, обладающие типично мещанскими вкусами боги, занимающие трехкомнатные квартиры во дворце из мрамора, алебастра и сплошного коврового покрытия. Мало того, сие сооружение они предпочитали называть Дунманифестин. Всех жителей Диска, претендующих на культурность, всегда здорово раздражало, что ими правят боги, которые считают музыкальный дверной звонок наивысшим достижением артистического духа.

Крошечный зародыш вселенной пришел в движение, медленно наклонился…

Гальдер попытался заорать, но его голос наотрез отказался выходить наружу.

Мягко, но с неотвратимой силой взрыва модель начала расти.

Гальдер сначала с ужасом, а потом с изумлением наблюдал за тем, как она с легкостью мысли проходит через его тело.

Он выставил руку и увидел, как между его пальцами в деловитой тишине струятся бледные призраки скальных пластов.

Великий А'Туин стал больше, чем дом, и мирно исчез под полом.

Волшебники, стоящие за спиной Гальдера, по пояс утопали в морях. Его взгляд привлекла лодочка размерами с наперсток, но течение быстро унесло её куда-то за стены.

— На крышу! — с трудом выговорил он, указывая дрожащим пальцем в небо.

Те волшебники, у которых ещё остались извилины, чтобы думать, и воздух в легких, чтобы бегать, последовали за ним, бороздя континенты, которые беспрепятственно просачивались сквозь каменный пол.

* * *

Стояла тихая ночь, подкрашенная обещанием рассвета. Молодой месяц как раз садился. Анк-Морпорк, самый большой город в землях, лежащих у Круглого моря, спал.

Хотя это не совсем верно.

С одной стороны, те части города, которые в обычное время занимались продажей овощей, ковкой лошадей, вырезанием из нефрита небольших изысканных украшений, обменом денег и изготовлением столов, в основном спали. Если не жаловались на бессонницу. Или если не вскочили — с кем не бывает — посреди ночи, чтобы сходить в уборную. С другой стороны, у менее законопослушных граждан сна не было ни в одном глазу. Они, к примеру, забирались в окна, которые принадлежали вовсе не им, резали глотки, грабили друг дружку, слушали громкую музыку в дымных подвалах — в общем и целом довольно весело проводили время. Но вот большая часть животных точно спала. Если не считать крыс. Ну и, конечно, летучих мышей. Насекомых перечислять не будем.

Дело в том, что сравнения и описания редко бывают точными. Во время пребывания Олафа Квимби II на посту патриция Анка были приняты специальные законы, которые намеревались положить конец этому безобразию и придать изложению событий хоть какую-то правдивость. В общем, если легенда сообщала, что «все говорили о доблести» некоего выдающегося героя, то каждый бард, которому дорога была жизнь, добавлял: «Все, кроме пары жителей его родной деревни, которые считали нашего героя просто треплом, и кучи прочих людишек, которые о нём вовсе не слышали».

Поэтические сравнения были строго ограничены утверждениями типа «его могучий скакун был быстр, как ветер в довольно спокойный день — баллов этак трех», а всякие досужие разговоры о том, что лицо девушки якобы позвало в дальний путь тысячу кораблей, должны были быть подкреплены доказательствами, что девушка и в самом деле смахивала на бутылку шампанского, которую, как правило, разбивают о корму.

Однако Квимби всё равно кончил плохо. Он был убит одним недовольным поэтом в ходе эксперимента, проводившегося в дворцовом парке. Поэт горел желанием доказать оспариваемую справедливость поговорки «перо острее шпаги», и в его честь поговорка была дополнена словами: «только если шпага очень уж тупая».

Итак, примерно шестьдесят семь, может быть, шестьдесят восемь процентов города спало. Хотя вряд ли остальные горожане, крадущиеся куда-то по своим, в основном незаконным, делам, заметили струящийся по улицам бледный поток. Только волшебники, привыкшие видеть невидимое, наблюдали за тем, как он пенится в далеких полях.

Диск, будучи плоским, не имеет настоящего горизонта. Всякий склонный к безрассудным затеям моряк, набравшийся дурацких идей после долгого разглядывания яиц и апельсинов и отправившийся искать антиподов, быстро познавал одну простую истину: если плывущие вдалеке корабли исчезают за краем света, значит, они действительно исчезают за Краем света.

Однако клубы тумана и пыль заволокли все окрестности. Гальдер поднял глаза. Высоко над Университетом вздымалась мрачная и древняя Башня Искусства — по слухам, самое старое сооружение на Диске — со своей знаменитой спиральной лестницей из восьми тысяч восьмисот восьмидесяти восьми ступеней. С обнесенной зубчатым парапетом крыши, обиталища воронов и вечно пребывающих на страже горгулий, был виден весь Диск до самого Края. Правда, на крышу эту ещё нужно было подняться, а волшебники, как известно, заправские курильщики.

— Чтоб вас всех, — пробормотал Гальдер. — В конце концов, я волшебник или нет? Авиенто, тессалус! Я желаю летать! Ко мне, духи воздуха и тьмы!

Он устремил корявую длань на один из участков осыпающегося парапета. Из-под пожелтевших от никотина ногтей вырвалось октариновое пламя, которое разбилось высоко наверху об источенный временем камень.

Тот упал. Воспользовавшись разницей скоростей, Гальдер, все ещё облаченный в ночную рубашку, хлопающую о костлявые лодыжки, поднялся вверх. Он взмывал все выше и выше, прорезая бледный свет словно, словно… ну ладно, словно пожилой, но очень могущественный волшебник, который возносится в небо при помощи большого пальца, со знанием дела нажимающего на чашу весов вселенной.

Гальдер приземлился среди разбросанных по крыше старых гнёзд, утвердился на ногах и устремил взгляд вниз, на головокружительное зрелище рассвета Плоского мира.

В это время долгого года Круглое море находилось ближе к сумеречной стороне от Кори Челести и, по мере того, как свет дня вплывал в земли, окружающие Анк-Морпорк, тень этой горы проносилась над поверхностью Диска подобно стрелке солнечных часов Бога. А в сторону ночной стороны, соревнуясь с медлительным светом на пути к Краю мира, продвигалась линия белого тумана.

За спиной у Гальдера захрустели сухие сучки. Он обернулся и увидел Импера Траймона, своего заместителя, — единственного волшебника, у которого хватило способностей и сил последовать за ним.

Гальдер решил пока что не обращать на него внимания. Он лишь покрепче вцепился в каменную балюстраду и подновил личные охранные заклинания. В профессии, которая традиционно даровала долгую жизнь, продвижение по службе было медленным, и все принимали как должное, что более молодые волшебники частенько искали повышения через белые тапочки, которые надевали на конкурентов. Кроме того, юный Траймон был крайне подозрительным типом. Он не курил, пил только кипяченую воду, и у Гальдера временами появлялось неприятное ощущение, что он умён. Траймон мало улыбался, кроме того, ему нравились цифры и организационные графики, на которых изображается куча квадратов со стрелками, тянущимися к другим квадратам. В общем, он относился к тем людям, которые правильно используют слово «персонал».

Весь видимый Диск обтянула мерцающая белая кожа, которая сидела как влитая.

Гальдер опустил взгляд на собственные ладони и увидел, что они также покрыты бледной сетью светящихся нитей, которая повторяет каждое его движение.

Этот вид чар он узнал сразу. Когда-то он и сам их использовал. Только его чары были масштабом помельче — куда как помельче.

— Заклинание Перемены, — отметил Траймон. — Весь мир меняется.

«Порядочные люди, — мрачно подумал Гальдер, — поставили бы в конце подобного заявления восклицательный знак».

В воздухе пронесся наилегчайший из всех чистых звуков, высокий и пронзительный, словно разбилось мышиное сердечко.

— Что это было? — спросил Гальдер.

Траймон склонил голову набок.

— По-моему, до диез, — сказал он.

Гальдер ничего не ответил. Белое мерцание исчезло, и до волшебников донеслись первые звуки пробуждающегося города. Всё казалось абсолютно таким же, каким было раньше. И такая катавасия была затеяна исключительно ради того, чтобы оставить всё, как прежде?

Волшебник рассеянно похлопал по карманам ночной рубашки и нашел то, что искал, у себя за ухом. Сунув размокший бычок в рот, он вызвал из пальцев мистический огонь и так глубоко затянулся самокруткой, что у него перед глазами замелькали маленькие синие огоньки. Пару раз кашлянул.

Он думал изо всех сил.

Гальдер пытался припомнить, который из богов сейчас ему должен.

Вообще-то, боги были озадачены происходящим не менее волшебников, но ничего не могли поделать. Тем более, что они были заняты старой как мир враждой с Ледяными Великанами, которые некогда замылили у них газонокосилку.

Однако косвенным виновником случившегося явился, как ни странно, Ринсвинд. Только его прошлая жизнь в картинках подошла к довольно интересному моменту, когда ему исполнилось пятнадцать, как он внезапно обнаружил, что погибать и не собирается, а висит вверх ногами на сосне.

Он легко спустился вниз путем неконтролируемого падения с ветки на ветку и в конце концов приземлился, нырнув головой в кучу сосновых иголок, где и остался лежать, глотая ртом воздух и искренне раскаиваясь, что вёл себя так плохо.

Где-то здесь, подозревал он, присутствует абсолютно логичная связь. Сначала человек готовится умереть, свалившись с Края света, и вдруг этот самый человек оказывается висящим вверх ногами на дереве.

Как всегда в подобных случаях, в его голове всплыло Заклинание.

Все без исключения учителя Ринсвинда признавали его прирожденным волшебником — ровно в том же смысле, в каком рыба является прирожденным скалолазом. Наверное, его всё равно выгнали бы из Незримого Университета — он не мог запомнить ни одного заклятия, а от курения ему становилось плохо. Однако настоящую бурю последствий вызвала его глупая затея пробраться в комнату, где был прикован Октаво, и открыть гримуар.

Что ещё более печально, никто так и не понял, почему все замки внезапно оказались отпертыми.

Особых хлопот Заклинание не доставляло. Оно просто сидело у него в голове, как старая жаба на дне пруда. Но стоило Ринсвинду подустать или хорошенько перепугаться, как оно сразу пыталось произнестись. Никто не знал, что случится, если одно из Восьми Великих Заклинаний произнесётся само по себе, но все сходились во мнении, что если это-таки случится, то наблюдать за зрелищем лучше из соседней вселенной.

Странные мысли для человека, который, свалившись с Края света, очутился вдруг в куче сосновых иголок… У Ринсвинда возникло ощущение, будто Заклинание тоже не желает, чтобы он погибал.

«И меня это вполне устраивает», — подумал он, сел и посмотрел на деревья.

Ринсвинд был городским волшебником. Он, конечно, слышал о том, что между видами деревьев существуют некие отличия, по которым ближайшие друзья и родственники могут их опознать. Однако доподлинно о жизни растительного мира он знал только одно: конец, на котором нет листьев, втыкается в землю. Сейчас деревьев вокруг было слишком много, и, судя по всему, сажали их как попало. А уж не подметали здесь целую вечность.

Он смутно вспомнил, что, посмотрев с какой стороны ствола растет мох, можно определить своё местонахождение. У этих деревьев мох рос где ни попадя, а ещё со всех сторон торчали похожие на бородавки наросты и корявые старые ветки. Будь эти деревья людьми, они бы сидели в своих креслах-качалках и не рыпались.

Ринсвинд пнул ближайшее из них. Оно метко уронило на него желудь. Ринсвинд ойкнул.

— Так тебе и надо, — произнесло дерево голосом, напоминающим скрип старой двери.

Наступило долгое молчание.

— Это ты сказало? — наконец спросил Ринсвинд.

— Да.

— И это тоже?

— Да.

— О. — Он ещё немного подумал, а потом рискнул: — Ты случайно не знаешь дорогу из леса?

— Нет. Я мало передвигаюсь.

— Да, не очень-то бурная жизнь у тебя, — заметил Ринсвинд.

— Откуда мне знать? Я всегда было простым деревом, — отозвалось дерево.

Ринсвинд пригляделся к нему повнимательнее. Оно ничем не отличалось от прочих деревьев, виденных им ранее.

— Ты волшебное? — спросил он.

— Понятия не имею, — ответило дерево. — Наверное, да.

«Не могу я разговаривать с деревом, — подумал Ринсвинд. — Если я с ним разговариваю, значит, я сошёл с ума, а я ещё не сошел с ума, следовательно, деревья не разговаривают».

— Ну, пока, — твердо сказал он.

— Эй, не уходи, — крикнуло ему вслед дерево, но быстро осознало тщетность уговоров.

Оно проследило за тем, как волшебник, продираясь сквозь кусты, бредёт прочь, и устроилось наслаждаться ощущением солнца на своих листьях, бормотанием и бульканьем воды в корнях, отливами и приливами сока в ответ на естественное притяжение солнца и луны. «Бурная жизнь… — размышляло оно. — Странный он какой-то. Деревья, конечно, можно пробурить, жуки занимаются этим всё время, но, скорее всего, он не это имел в виду. И неужели на самом деле можно стать кем-то ещё?»

Больше с этим деревом Ринсвинд не встречался, однако из короткого разговора с волшебником оно вывело основу первой древесной религии, которая со временем распространилась по всем лесам Плоского мира. Основной догмат этой веры гласил: дерево, которое было хорошим деревом и вело чистую, честную и гладкоствольную жизнь, может рассчитывать на жизнь после смерти. Прожив поистине зелёную жизнь, в конце концов оно перевоплотится в пять тысяч рулонов туалетной бумаги.

* * *

Несколькими милями дальше Двацветок оправлялся от удивления, вызванного тем фактом, что он снова очутился на Диске. Маленький турист сидел на оболочке «Могучего Вояжера», которая, громко булькая, медленно, но верно погружалась в тёмные воды большого, окруженного деревьями озера.

Как ни странно, перспектива утонуть ничуть его не беспокоила. Двацветок был туристом, первым из этой разновидности, совсем недавно эволюционировавшей на Диске. Фундаментально важной для существования туриста обыкновенного является твёрдая как кремень вера, что в действительности с ним не может случиться ничего плохого, поскольку он тут ни при чём. Ещё Двацветок верил, что любой человек может понять всё, что турист скажет. Если, конечно, он, Двацветок, будет говорить громко и отчётливо. Своему ближнему можно и нужно доверять, а значит, люди доброй воли могут уладить всё, что угодно, если будут действовать разумно.

С первого взгляда надежд на выживание у него было лишь чуточку меньше, чем, скажем, у обмылка. Однако, к удивлению Ринсвинда, теории Двацветка действовали, и полная невосприимчивость маленького туриста ко всем видам опасности настолько обескураживала эту самую опасность, что она сдавалась и делала ноги.

Таким образом, перспектива утонуть была ему, что слону дробинка. Двацветок искренне верил, что в хорошо организованном обществе не допустят, чтобы человек ни с того ни с сего утонул.

Его, правда, слегка беспокоило, куда подевался Сундук, однако он утешал себя сознанием того, что Сундук сделан из древесины груши разумной, достаточно сообразителен и способен сам позаботиться о себе…

* * *

В другой части леса молодой шаман проходил крайне важный этап своей подготовки. Он поел священного мухомора, покурил святого корня, тщательно растёр и ввёл в различные отверстия своего тела мистический гриб и теперь, сидя под сосной в позе «лотоса», пытался сосредоточиться. Он должен был не только войти в контакт со странными и чудесными секретами, таящимися в Сердце Бытия, но и не дать своей маковке, отвинтившись, уплыть прочь.

Перед его глазами медленно кружились голубые четырехсторонние треугольники. Временами он понимающе улыбался в пространство и восклицал что-нибудь типа «Ух ты» или «О-о».

Потом в воздухе мелькнуло некое движение и произошло то, что шаман впоследствии описал как «нечто вроде взрыва, только наоборот, понимаете?». На пустом месте возник огромный обшарпанный деревянный сундук.

Он тяжело приземлился на слой опавших листьев, выпустил из себя множество маленьких ножек и тяжеловесно повернулся, чтобы взглянуть на шамана. Лица у сундука, конечно, не было, но даже сквозь вызванную грибами дымку шаман с ужасом осознал, что эта штуковина смотрит именно на него. И взгляд этот был не из приятных. Потрясающе, до чего злобными могут показаться замочная скважина и пара сучков.

Затем, к огромному облегчению начинающего шамана, сундук вроде как пожал плечами и рысью скрылся между деревьев.

Шаман совершил сверхчеловеческое усилие и припомнил правильную последовательность движений, поднимающих человека с земли. Ему даже удалось сделать пару шагов, прежде чем он взглянул вниз и решил бросить это бесполезное занятие, потому что у него закончились ноги.

* * *

Ринсвинд тем временем отыскал какую-то дорожку. Она здорово петляла, и он предпочел бы, чтобы она была вымощена, но пока он по ней шёл, у него имелось хоть какое-то занятие.

Деревья неоднократно пытались завязать с ним разговор, но Ринсвинд, пребывая в полной уверенности, что для деревьев такое поведение ненормально, не обращал на них никакого внимания.

День клонился к вечеру. Ни единый звук не тревожил воцарившуюся тишину, если не считать жужжания мелких, мерзких, кусачих насекомых, треска падающих время от времени веток и перешептывания деревьев, обсуждающих вопросы религии и неприятности с белками. Ринсвинд вдруг почувствовал себя очень одиноким. Он представил себе, что будет жить в лесу вечно, спать на листьях и питаться… и питаться… питаться тем, чем питаются в лесу. Деревьями, предположил он, орешками и ягодами. Ему придётся…

— Ринсвинд!

Навстречу по тропинке шел Двацветок — промокший насквозь, но сияющий от удовольствия. Следом трусил Сундук^[13].

Ринсвинд вздохнул. Он-то думал, что хуже и быть не может…

Начался какой-то особенно мокрый и холодный дождь. Ринсвинд с Двацветком сидели под деревом и смотрели на падающие капли.

— Ринсвинд?

— М-м?

— Почему мы здесь?

— Ну, некоторые говорят, что Диск и всё остальное сотворил Создатель Вселенной, другие считают, что это весьма запутанная история, имеющая отношение к гениталиям Высочайшего Бога и молоку Небесной Коровы, а кое-кто утверждает, будто все мы обязаны своим существованием случайному раскладу вероятностных частиц. Но если ты имеешь в виду, почему мы сидим здесь, а не падаем с Диска, то об этом я не имею ни малейшего понятия. Должно быть, произошла какая-то ужасная ошибка.

— О-о. А как ты думаешь, в этом лесу есть что-нибудь съедобное?

— Да, — горько отозвался волшебник. — Мы.

— Если хотите, у меня растут желуди, — услужливо предложило дерево.

Несколько минут они сидели в сырости и молчании.

— Ринсвинд, дерево сказало…

— Деревья не разговаривают, — отрезал Ринсвинд. — Очень важно это помнить.

— Но ты ведь сам слышал…

Ринсвинд вздохнул.

— Знаешь что, — сказал он. — Ты, похоже, позабыл элементарную биологию. Чтобы говорить, тебе требуются всякие причиндалы типа легких, губ и… и…

— Голосовых связок, — помогло ему дерево.

— Ага, их самых, — подтвердил Ринсвинд, но опомнился и, резко замолчав, мрачно уставился на дождь.

— А я-то думал, волшебники всё-всё знают о деревьях и лесе, — с упреком заметил Двацветок.

В его голосе редко слышались нотки, позволяющие предположить, что он считает Ринсвинда кем-то другим, кроме как замечательным чародеем. Поэтому уязвленный волшебник был вынужден что-то да ответить.

— А кто тебе сказал, что я ничего не знаю? — раздраженно бросил он.

— Ну и что это за дерево? — спросил турист.

Ринсвинд посмотрел вверх.

— Берёза, — твёрдо сказал он.

— Вообще-то… — начало дерево, но быстро заткнулось, поймав на себе Ринсвиндов взгляд.

— А те штуки наверху выглядят совсем как желуди, — заявил Двацветок.

— Да, ну, в общем, это бесчерешковая, или семидольная, берёза, — объяснил Ринсвинд. — Её орешки очень похожи на желуди. Могут обмануть кого угодно.

— Вот это да, — восхитился Двацветок, однако тут же спросил: — А вон тот что за куст?

— Омела.

— На нём же шипы и красные ягоды!

— Ну и что? — сурово спросил Ринсвинд и впился в туриста взглядом.

Двацветок сломался первым.

— Ничего, ничего… — покорно пробормотал он. — Должно быть, меня неправильно информировали.

— Вот именно.

— Слушай, под кустом растут какие-то большие грибы. Их есть можно?

Ринсвинд с опаской посмотрел на грибы. Они действительно выглядели очень большими, и шляпки у них были красного цвета, все утыканные белыми пятнышками. По сути, эти грибы относились к той разновидности, которую местный шаман (он как раз пытался завязать дружбу со скалой в нескольких милях от этого места) стал бы есть только после того, как привязал бы себя за ногу к большому камню. У Ринсвинда не было другого выхода, кроме как вылезти под дождь и приглядеться к грибам.

Он опустился на колени в опавшие листья и заглянул под одну из шляпок.

— Нет, для еды они совершенно не годятся, — слабо сказал он через некоторое время.

— Почему? — крикнул Двацветок. — У них что, пластинки не того цвета?

— Ну, не совсем.

— Тогда, наверное, на ножках не такие пленки?

— Вообще-то, с виду с ними всё в порядке.

— Значит, шляпка. Эти пятнышки крайне подозрительны, — догадался Двацветок.

— Я в этом не уверен.

— Так почему же их нельзя есть?

Ринсвинд кашлянул.

— Всё дело в крошечных дверцах и окнах, — удрученно произнёс он. — Первый и главный признак.

* * *

Над Незримым Университетом грохотал гром. Дождь лился на университетские крыши и, клокоча, хлестал из глоток горгулий, хотя одна или две твари посообразительнее сумели-таки укрыться среди лабиринтов черепицы.

Далеко внизу, в Главном зале, на углах церемониальной октограммы стояли восемь самых могущественных волшебников Плоского мира. Вообще-то, говоря по правде, они не были самыми могущественными, однако все до единого обладали большими способностями к выживанию, а в мире магии, основанном на жесточайшей конкуренции, это означало практически то же могущество. Каждому волшебнику восьмого уровня дышали в спину полдюжины волшебников седьмого уровня, пытающихся убрать его с дороги, и старшим волшебникам следовало изначально выработать у себя бдительность по отношению к, скажем, скорпионам в своей постели. Итог этим размышлениям может подвести одна старая поговорка, которая гласит: «когда волшебнику надоедает искать у себя в тарелке толчёное стекло, значит, ему надоела жизнь».

Самый старый из магов, Грейхальд Спольд из ордена Древних и Истинно Подлинных Мудрецов Ненарушенного Круга, опёрся всей тяжестью на резной посох и изрёк следующие словеса:

— Давай дальше, Ветровоск, меня уже ноги не держат.

Гальдер, который для пущего эффекта сделал паузу в своей речи, бросил на него свирепый взгляд.

— Что ж, хорошо, я буду краток…

— Вот и чудненько.

— Все мы искали указаний по поводу событий сегодняшнего утра. Кто-нибудь может сказать, что он их получил?

Волшебники искоса взглянули друг на друга. Нигде, кроме как на братской вечеринке после конференции профсоюзов, не найдешь столько взаимного недоверия и подозрений, сколько на собрании старших волшебников. Однако простой и непреложный факт заключался в том, что день прошел крайне неважно. Словоохотливые в обычных обстоятельствах демоны, в спешном порядке вызванные из Подземельных Измерений, напускали на себя застенчивый вид и уклонялись от расспросов. Волшебные зеркала потрескались. С гадальных карт таинственным образом исчез весь рисунок. Хрустальные шары совершенно затуманились. Даже чайные листья, презрительно отвергаемые волшебниками как легкомысленный и ненадежный метод гадания, сбивались в кучку на дне чашки и отказывались сдвинуться с места.

Короче, собравшиеся волшебники пребывали в растерянности. В ответ на вопрос Гальдера они дружно помотали головами и что-то тихо забормотали.

— А посему я предлагаю исполнить Обряд АшкЭнте, — драматическим голосом объявил Гальдер.

Он-то надеялся на ответ типа: «Э, нет, только не Обряд АшкЭнте! Порядочный человек не должен связываться с такими штуками!»

На деле же волшебники выразили единогласное одобрение.

— Замечательная идея.

— По-моему, разумно.

— Что ж, приступай.

Слегка выбитый из колеи, Гальдер вызвал в зал процессию младших волшебников, которые внесли разнообразные магические принадлежности.

В тексте уже мелькали кое-какие намёки на то, что примерно в это время в братстве волшебников начались разногласия по поводу того, как правильно заниматься магией.

Молодые волшебники во всеуслышанье заявляли, что магии давно пора начать совершенствовать свой образ, а всем волшебникам следует прекратить возню с кусочками воска и костями, поставив дело на хорошо организованную основу с программами исследований и трёхдневными съездами в хороших отелях, где будут читаться доклады «Куда идёт геомантия?» и «Роль семимильной обуви в неравнодушном обществе».

Траймон, к примеру, практически не творил чудес, зато чётко вёл все дела ордена и бесконечно писал служебные записки. В его кабинете на стене висела большая диаграмма, усеянная разноцветными точками, флажками и испещрённая линиями, в которых никто ничего не понимал, но которые выглядели весьма внушительно.

Волшебники другой категории считали, что всё это болотный газ, и наотрез отказывались работать с образом, если он не был сделан из воска и утыкан булавками.

Старейшины всех восьми орденов придерживались именно такого убеждения, — традиционалисты до последнего волшебника, — поэтому сваленные вокруг октограммы орудия отличались чётко выраженным, без дураков, оккультным видом. Среди орудий фигурировали бараньи рога, черепа, вычурные металлические изделия и тяжёлые свечи, хотя младшие волшебники давным-давно открыли, что Обряд АшкЭнте элементарно совершается при помощи трёх небольших деревянных брусков и четырёх кубиков мышиной крови.

В нормальных условиях подготовка занимала несколько часов, но объединёнными усилиями старших волшебников она была быстро завершена, и всего через каких-то сорок минут Гальдер проговорил последние слова заклинания. Повисев пару мгновений, руны растворились и исчезли.

Воздух в центре октограммы замерцал, сгустился, и внезапно в нём появилась высокая тёмная фигура, облаченная в чёрные одеяния, с лицом, закрытым капюшоном, — что, возможно, было только к лучшему. В одной руке она держала длинную косу, и волшебники не могли не заметить, что вместо пальцев у неё — лишь белая кость.

Другая лишенная плоти рука сжимала несколько пластинок сыра и наколотый на палочку кусок ананаса.

— НУ? — вопросил Смерть (кстати, здесь надо бы напомнить, что на Диске Смерть мужского пола) голосом, пронизанным теплотой и многоцветием айсберга.

Поймав на себе изумленные взгляды волшебников, Смерть быстро опустил глаза на палочку.

— Я БЫЛ В ГОСТЯХ, — с лёгким упреком добавил он.

— О порождение Земли и Тьмы, мы приказываем тебе отречься… — твёрдым, повелительным тоном начал Гальдер.

Смерть кивнул.

— ДА, ДА, ЗНАЮ Я ВСЁ ЭТО. ВЫЗЫВАЛИ-ТО ЧЕГО?

— Я слышал, ты способен прозревать прошлое и будущее, — несколько обиженно ответил Гальдер, потому что торжественная речь связывания и подчинения очень нравилась ему. Все говорили, что она у него особенно здорово получается.

— АБСОЛЮТНО ВЕРНО.

— Тогда, может, ты разъяснишь нам, что произошло сегодня утром? — спросил Гальдер и, взяв себя в руки, громко заблеял: — Я требую этого именем Азмирота, именем Т'чикела, именем…

— ЛАДНО, ЛАДНО, Я ВСЁ ПОНЯЛ, — поморщился Смерть. — ЧТО КОНКРЕТНО ВЫ ХОТИТЕ УЗНАТЬ? СЕГОДНЯ УТРОМ ПРОИЗОШЛО ДОВОЛЬНО МНОГО СОБЫТИЙ — ЛЮДИ РОЖДАЛИСЬ, ЛЮДИ УМИРАЛИ, ДЕРЕВЬЯ РОСЛИ, КРУГИ РИСОВАЛИ НА ПОВЕРХНОСТИ МОРЯ ДОВОЛЬНО ИНТЕРЕСНЫЕ УЗОРЫ…

— Я имею в виду Октаво, — холодно пояснил Гальдер.

— А, ЕГО… ЭТО БЫЛА ПРОСТО ПЕРЕСТРОЙКА РЕАЛЬНОСТИ. НАСКОЛЬКО Я ПОНЯЛ, ОКТАВО ИСПУГАЛСЯ, ЧТО МОЖЕТ ЛИШИТЬСЯ ВОСЬМОГО ЗАКЛИНАНИЯ. ПОХОЖЕ, ОНО ПАДАЛО С ДИСКА.

— Погоди, погоди, — Гальдер поскрёб подбородок. — Мы говорим о Заклинании, которое засело в башке у Ринсвинда? Такого тощего, скорее даже костлявого волшебника? Так ведь это Заклинание…

— …ОН НОСИТ В СЕБЕ МНОГИЕ ГОДЫ, ДА.

Гальдер нахмурился. Морока это всё. Каждый знает, что, когда умирает волшебник, заклинания разом высвобождаются из его головы. Зачем устраивать такую суету из-за какого-то Ринсвинда? Заклинание в конце концов приплыло бы обратно.

— Есть какие-нибудь соображения, почему Октаво так обеспокоился? — позабыв об осторожности, спросил он, но, вовремя спохватившись, торопливо забубнил: — Именем Эррифа и Кчарлы я отрекаю тебя и…

— СЛУШАЙ, КОНЧАЙ, А? — нахмурился Смерть. — Я ЗНАЮ ТОЛЬКО ТО, ЧТО ВСЕ ЗАКЛИНАНИЯ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ПРОИЗНЕСЕНЫ В СЛЕДУЮЩИЙ СВЯЧЕЛЬНИК, ИНАЧЕ ДИСК БУДЕТ УНИЧТОЖЕН.

— Эй, там, громче говорите! — потребовал Грейхальд Спольд.

— Заткнись! — рявкнул Гальдер.

— ЭТО ТЫ МНЕ?

— Нет, ему. Рехнувшийся старый…

— Я всё слышу! — рявкнул Спольд. — Вы, молодые…

Он замолк. Смерть окинул его задумчивым взглядом, словно пытаясь запомнить лицо старого волшебника.

— Послушай, — умиротворяюще сказал Гальдер, — просто повтори тот, последний кусок. Диск будет что?

— УНИЧТОЖЕН, — ответил Смерть. — НУ, МОГУ Я ИДТИ? ТАМ МОЯ ВЫПИВКА ОСТАЛАСЬ.

— Подожди, — торопливо перебил Гальдер. — Именем Челилики, Оризона и так далее, что ты имеешь в виду под словом «уничтожен»?

— ЭТО ДРЕВНЕЕ ПРОРОЧЕСТВО, ЗАПИСАННОЕ НА ВНУТРЕННИХ СТЕНАХ ВЕЛИКОЙ ПИРАМИДЫ ЦОРТА. А СЛОВО «УНИЧТОЖЕН», ПО-МОЕМУ, ВООБЩЕ НЕ НУЖДАЕТСЯ НИ В КАКИХ ПОЯСНЕНИЯХ.

— Это всё, что ты можешь нам сказать?

— ДА.

— Но до свячельника всего два месяца!

— ДА.

— Хотя бы подскажи, где сейчас этот Ринсвинд!

Смерть пожал плечами. Этот жест особенно шел его зловещей фигуре.

— В СКУНДСКОМ ЛЕСУ, К КРАЮ ОТ ОВЦЕПИКСКИХ ГОР.

— И что он там делает?

— ЖАЛЕЕТ СЕБЯ.

— О-о.

— НУ ЧТО, МОЖНО МНЕ ИДТИ?

Гальдер рассеянно кивнул. Он с сожалением подумал о ритуале изгнания, который начинался словами «Изыди, мерзкая тень» и содержал несколько довольно впечатляющих пассажей, в произнесении которых волшебник постоянно упражнялся. Впрочем, сейчас у него не было настроения произносить эту долгую речь.

— О да, — отозвался он. — Кстати, спасибо, — а потом, поскольку не стоит зря заводить врагов среди созданий ночи, вежливо добавил: — Надеюсь, вечеринка удалась.

Смерть не ответил. Он смотрел на Спольда, как собака на кость, только в данном случае всё было более или менее наоборот.

— Я сказал, надеюсь, вечеринка удалась, — громко повторил Гальдер.

— ПОКА ДА, — ровным голосом проговорил Смерть. — НО, ДУМАЮ, ГДЕ-ТО В ПОЛНОЧЬ С ВЕСЕЛЬЕМ БУДЕТ ПОКОНЧЕНО.

— Почему?

— ОНИ ВСЕ ЖДУТ НЕ ДОЖДУТСЯ, КОГДА Я МАСКУ СНИМУ.

Он исчез, оставив после себя соломинку от коктейля и обрывок серпантина.

* * *

За церемонией незаметно наблюдал один человек. Разумеется, это абсолютно против правил, но Траймон знал о правилах всё и всегда считал, что они существуют только для того, чтобы их придумывать, а не затем, чтобы им подчиняться.

Восемь магов принялись спорить о том, что имел в виду призрак, а Траймон направился на главный уровень университетской библиотеки.

Это место внушало благоговейный ужас. Многие книги были магическими, а в случае с гримуарами очень важно помнить одно: они смертельно опасны в руках любого библиотекаря, который любит порядок, потому что он непременно поставит их на одну полку. А это не очень-то благоразумно, когда имеешь дело с книгами, склонными к утечке магии, тем более, что числом больше двух они образуют критическую Чёрную Массу. Вдобавок к этому, многие второстепенные заклинания очень привередливы насчет того, с кем они водят компанию, и имеют обыкновение выражать протест, раздраженно швыряя книги через комнату. Ну и, конечно, всегда следует помнить о полуосязаемом присутствии обитающих в Подземельных Измерениях Тварей, которые собираются вокруг мест утечки магии и постоянно пробуют стены реальности на прочность.

Работа магического библиотекаря, которому приходится проводить свои трудовые дни в такой накаленной атмосфере, — занятие, сопряжённое с особым риском.

Главный библиотекарь сидел на крышке своего стола и спокойно, очень сознательно чистил апельсин.

Заслышав входящего Траймона, он поднял глаза.

— Мне нужно всё, что имеется у нас по пирамиде Цорта, — сказал волшебник. Поскольку он пришел подготовленным, то сразу вытащил из кармана банан.

Библиотекарь скорбно взглянул на угощение и с тяжёлым шлепком соскочил на пол. Траймон почувствовал, как ему в руку просунулась мягкая ладонь, и библиотекарь с грустным видом заковылял между книжными полками, увлекая волшебника за собой. Рука его походила на маленькую кожаную перчатку.

Вокруг них искрились и потрескивали книги. Временами случайный разряд ненаправленной магии проскакивал на приколоченные к полкам пруты заземления. В воздухе чувствовался жестяной, голубоватый запах, а на самой границе слышимости раздавался жуткий щебет подземельных существ.

Подобно другим помещениям Незримого Университета, библиотека занимала куда больше места, чем позволяли предположить её наружные размеры, — магия всегда искажает пространство крайне странным образом. Возможно, эта библиотека, единственная во вселенной, обладала полками Мебиуса. Однако мысленный каталог библиотекаря работал великолепно. Они остановились рядом с высоченной стопкой покрытых плесенью книг, и библиотекарь, подтянувшись, взлетел наверх, в темноту. Послышался шелест бумаги, и на Траймона опустилось облако пыли. Вскоре библиотекарь вернулся; в руках он сжимал тоненькую книжечку.

— У-ук, — сказал он.

Траймон осторожно взял книжицу.

Переплёт её был исцарапанным, с потрёпанными краями, а позолота с заголовка давно слезла, но волшебник кое-как разобрал слова, написанные на древнем магическом языке Цортской долины: «И Виликий Храмм заветца Цорт, Таинствиная Исторея».

— У-ук? — с беспокойством осведомился библиотекарь.

Траймон бережно листал книгу. С языками у него было туговато, он считал их крайне неэффективными и, будь его воля, заменил бы какой-нибудь удобопонятной системой чисел, но эта книга, похоже, была именно той, которую он искал. Многозначительные иероглифы покрывали большинство её страниц.

— Это у тебя единственная книга по пирамиде Цорта? — медленно спросил он.

— У-ук.

— Ты абсолютно уверен?

— У-ук.

Траймон прислушался. Вдалеке он различил звук приближающихся шагов и препирающихся голосов. Но он подготовился к этому.

— Ещё банан хочешь? — спросил Траймон, опуская руку в карман.

* * *

Скунд действительно был зачарованным, хотя подобные леса на Диске — довольно распространённое явление. Зато он был единственным лесом во вселенной, который назывался — на местном языке — «Твой Палец, Болван», что является дословным переводом слова «Скунд».

Причина такого названия, к сожалению, слишком банальна. Когда первые исследователи из тёплых земель у Круглого моря попали в холодные глубинные земли, они заполняли белые пятна на своих картах следующим образом. Хватали ближайшего аборигена, указывали на какой-нибудь ориентир, задавали вопросы, громко, отчетливо выговаривая слова, и записывали всё, что болтал обалдевший туземец. Поэтому в поколениях атласов были увековечены такие географические изыски, как «Просто Гора», «Понятия Не Имею», «Чего?» и, естественно, «Твой Палец, Болван».

Вокруг лысой вершины горы Улсканраход («Кто Этот Идиот, Который Не Знает, Что Такое Гора?») собрались облака. Сундук уютно стоял под промокшим насквозь деревом, которое безуспешно пыталось завязать с ним разговор.

Двацветок и Ринсвинд спорили. Предмет спора сидел на шляпке своего гриба и следил за ними заинтересованным взглядом. Предмет был похож на того, кто пахнет как самый типичный житель гриба, и Двацветка это беспокоило.

— А почему у него тогда нет красного колпачка?

Ринсвинд замешкался, отчаянно пытаясь понять, куда клонит турист.

— Что? — сдался он.

— У него должен быть красный колпачок, — авторитетно заявил Двацветок. — Кроме того, ему не мешало бы помыться, да и не компанейский он какой-то. Не лепрекон, и всё тут.

— Ты это о чём?

— Да ты на его бороду посмотри, — сурово указал Двацветок. — У сыра и то больше борода.

— Послушай, у него рост шесть дюймов, и живёт он внутри гриба, — рявкнул Ринсвинд. — Кто ж он, как не треклятый лепрекон?

— Мы что, должны ему верить, потому что он так говорит?

Ринсвинд опустил взгляд на лепрекона, сказал: «Извини», — и отвел Двацветка на другую сторону полянки.

— Послушай, — прошипел он сквозь зубы, — а если бы он был ростом в пятнадцать футов и утверждал, что он великан, мы бы ему тоже не поверили?

— Он мог бы оказаться очень высоким гоблином, — не уступал Двацветок.

Ринсвинд оглянулся на крохотную фигурку, которая в данный момент прилежно ковыряла в носу.

— Ну и что? — спросил он. — Лепрекон, гоблин, фея — что с того?

— Только не фея, — твёрдо сказал Двацветок. — Феи носят зелёные комбинашки и остроконечные колпачки, а на головах у них — крошечные шишечки-антенны. Я на картинке видел.

— Где-где?

Двацветок смутился и уставился на носки башмаков.

— По-моему, это называлось «считалочки-выручалочки».

— Что? Что называлось?

Маленький турист внезапно очень заинтересовался тыльной стороной своих ладоней.

— «Малышовая Книга Цветочных Фей», — пробормотал он.

Лицо Ринсвинда выразило недоумение.

— Это что, книга советов, как не связываться с ними? — спросил он.

— О нет, — торопливо ответил Двацветок. — Эта книжка про то, где их искать. Я до сих пор помню картинки. — На его лице появилось мечтательное выражение, и Ринсвинд мысленно застонал. — Там даже была особая фея, которая прилетала и забирала твои зубки.

— Что, вот так прилетала и выдирала все зубы?…

— Да нет, не так. После того как у тебя выпадет зуб, тебе нужно спрятать его под подушку, тогда ночью прилетит фея, заберет твой зуб и оставит взамен один райну.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем ей зубы?

— Ну, она забирала их, и всё.

Ринсвинд мысленно представил себе некое странное существо, живущее в замке, сделанном из гнилых зубов. Это была одна из тех мысленных картинок, которые стараешься побыстрее забыть. Но безуспешно.

— Аг-ха, — сказал Ринсвинд.

Красные колпачки! Он подумал, не стоит ли просветить туриста насчет того, каково жить на свете, когда лягушка представляется тебе хорошим обедом, кроличья нора — подходящим укрытием от дождя, а сова — молчаливым ужасом, парящим в ночи. Штаны из кротового меха оригинальны до тех пор, пока тебе не приходится лично сдирать их с первоначального обладателя, который, паршивец, забился в угол своей норы и угрожающе скалится. Что же касается красных колпачков, то каждый, кто разгуливает по лесу в ярком, бросающемся в глаза наряде, долго не живёт.

«Послушай, — хотелось сказать Ринсвинду, — жизнь у лепреконов и гоблинов мерзкая, жестокая и короткая. Каковы хозяева, такова и жизнь».

Ему хотелось сказать всё это, но он не мог. Двацветок, хоть ему и не терпелось познать бесконечность, на деле никогда не выходил за пределы собственных представлений. Сказать ему правду — всё равно что пнуть спаниеля.

— Сви ви видль вит, — произнёс чей-то голос рядом с ногой Ринсвинда.

Волшебник посмотрел вниз. Лепрекон, который представился ему как Свирс, посмотрел вверх. Ринсвинду хорошо давались языки, поэтому он сразу понял, что сказало маленькое существо.

— У меня со вчерашнего дня осталось немного тритонового шербета, — произнёс Свирс.

— Звучит замечательно, — отозвался Ринсвинд.

Свирс снова потыкал его в щиколотку.

— Тот второй большак, с ним всё в порядке? — участливо спросил он.

— Это всего-навсего шок от соприкосновения с действительностью, — ответил волшебник. — У тебя случаем не найдется красного колпачка?

— Вит?

— Да я так, просто подумал.

— Я знаю, где есть еда для большаков, — сказал лепрекон. — И убежище тоже. Это недалеко.

Ринсвинд взглянул на хмурящееся небо. Дневной свет постепенно оставлял пейзаж, а у облаков был такой вид, словно они недавно узнали, что такое снег, и сейчас обдумывают, а не попробовать ли. Разумеется, тем, кто живёт в грибах, не всегда можно доверять, но как раз сейчас ловушка с приманкой в виде горячей еды и чистых простыней вызвала бы у волшебника желание наплевать на всё и прыгнуть прямо в капкан.

Они отправились в путь. Несколько секунд спустя Сундук осторожно поднялся и двинулся следом.

— Эй!

Он аккуратно, в сложной последовательности перебирая маленькими ножками, развернулся и, казалось, посмотрел вверх.

— А как оно, быть сделанным столяром? — с беспокойством спросило дерево. — Наверное, больно было?

Сундук вроде как задумался над этим. Каждая медная петля, каждый сучок излучали крайнюю сосредоточенность.

Потом он пожал крышкой и побрёл прочь.

Дерево вздохнуло и стряхнуло с ветвей несколько увядших листьев.

Домик был маленьким, полуразвалившимся и нарядным, как игрушка. Должно быть, решил Ринсвинд, здесь поработал какой-то безумный резчик по дереву, и сотворил он нечто поистине ужасающее, прежде чем его успели оттащить. На каждой двери и ставне красовались грозди деревянного винограда и окошечки в виде полумесяца, а стены штурмовали батальоны резных сосновых шишек. Волшебник был готов к тому, что из верхнего окна вот-вот выскочит гигантская кукушка.

Что он ещё заметил, так это характерно маслянистый воздух. Из-под ногтей волшебника посыпались крошечные зелёные и пурпурные искры.

— Сильное магическое поле, — пробормотал он. — По меньшей мере в сотню миличар^[14].

— Магия здесь повсюду, — сообщил Свирс. — Раньше тут жила одна старая ведьма. Она покинула это место много лет назад, но магия ещё поддерживает домик в нормальном состоянии.

— Слушай, дверь какая-то странная… — объявил Двацветок.

— Зачем домику магия? — недоуменно пожал плечами Ринсвинд.

Двацветок осторожно прикоснулся к стене.

— Да она вся липкая!

— Нуга, — объяснил Свирс.

— О боги! Настоящий пряничный домик! Ринсвинд, настоящий…

Ринсвинд угрюмо кивнул.

— Ага, Кондитерская школа архитектуры, — подтвердил он. — Она так и не привилась.

Он с подозрением посмотрел на дверной молоток из лакрицы.

— Он вроде как регенерирует, — пояснил Свирс. — На самом деле замечательное творение. В наши дни такой дом ни за что не построишь — негде взять пряники.

— Правда? — мрачно поинтересовался Ринсвинд.

— Заходите, — пригласил лепрекон. — Только поосторожнее с дверным ковриком.

— Почему?

— Сахарная вата.

* * *

Огромный Диск медленно поворачивался под усердно вращающимся солнцем. Дневной свет лужами собирался во впадинах и с наступлением ночи исчезал совсем.

Склонившись над книгой, Траймон сидел в своей промозглой комнатушке в Незримом Университете. Его губы шевелились, а глаза упорно следовали за пальцем, которым он водил по незнакомому древнему шрифту. Он прочел, что Великая Пирамида Цорта, ныне исчезнувшая с лица Диска, состояла из одного миллиона трех тысяч десяти блоков известняка и во время её сооружения десять тысяч рабов сошли в могилу. Он узнал, что она представляла собой лабиринт тайных ходов, стены которых, по слухам, были украшены квинтэссенцией мудрости древнего Цорта. Ему стало известно, что её высота, сложенная с длиной и разделенная на половину ширины, ровно в 1,67563 или, точнее, 1 237,98712567 раза больше разницы между расстоянием до солнца и весом маленького апельсина. Он выяснил, что на возведение пирамиды ушло полных шестьдесят лет.

«Честно говоря, бритвенное лезвие проще заточить вручную, чем возиться с такой громадой», — решил он про себя.

А в Скундском лесу Двацветок и Ринсвинд устраивались закусить пряничным камином и с тоской думали о маринованном луке.

И очень далеко оттуда, но двигаясь курсом на сближение, величайший герой, который когда-либо появлялся на Диске, сворачивал себе сигарету, совершенно не подозревая об уготованной ему роли.

Козья ножка, которую он скручивал искусными пальцами, была довольно необычной, потому что, подобно многим странствующим волшебникам, от которых он перенял это искусство, герой имел привычку складывать окурки в кожаный кисет и употреблять их для изготовления новых самокруток. Таким образом, согласно велению неумолимого закона средних чисел, какую-то часть этого табака он курил в течение многих лет. Та штука, которую он безуспешно пытался прикурить, была… в общем, ею можно было мостить дороги.

Её изготовитель пользовался настолько славной репутацией, что даже отряд конных кочевников-варваров уважительно пригласил его к своему костру из конского навоза. Кочевники Пупземелья на зиму обычно переселялись поближе к Краю. Это племя непредусмотрительно установило свои фетровые шатры в удушающей жаре минус трех градусов, и теперь большинство кочевников расхаживали с облупленными носами и жаловались на тепловой удар.

— Каковы же величайшие ценности, которые даются нам в жизни? — изрёк вождь варваров.

Это одна из тех вещей, которые полагается говорить в варварских кругах, чтобы поддержать свою репутацию.

Человек, который сидел справа от вождя, задумчиво допил коктейль из кобыльего молока и крови снежной кошки и высказался следующим образом:

— Чистый степной горизонт, ветер в твоих волосах, свежая лошадь под тобой.

Человек слева от вождя ответил:

— Крик белого орла в небесных высях, снегопад в лесу, верная стрела на твоей тетиве.

Вождь кивнул и произнёс:

— Это, конечно же, вид убитого врага, унижение его племени, стоны и плач его женщин.

При столь вызывающем утверждении из-под всех бород послышалось одобрительное бормотание.

Потом вождь уважительно повернулся к гостю, небольшой фигурке, заботливо отогревающей у огня отмороженные конечности, и обратился к нему со словами:

— Однако наш гость, чьё имя — легенда, должен поведать нам истину: каковы же величайшие ценности в человеческой жизни?

Гость прервал очередную неудачную попытку прикурить.

— Што ты шкажал? — беззубо прошамкал он.

— Я сказал: каковы же величайшие ценности в человеческой жизни?

Воины нагнулись поближе. Ответ героя стоило услышать.

Гость долго и упорно думал, а потом с нарочитой неспешностью изрек:

— Горячая вода, хорошие штоматологи и мягкая туалетная бумага.

* * *

В горне полыхало яркое октариновое пламя. Гальдер Ветровоск — обнаженный по пояс, с лицом, скрытым под маской из закопчённого стекла, — вгляделся прищуренными глазами в сияние и с хирургической точностью опустил молоток. Зажатая в щипцах магия визжала и извивалась, но волшебник хладнокровно продолжал наносить удары, вытягивая её в полосу бьющегося в агонии огня.

Где-то скрипнула половица. Гальдер провёл за настройкой пола немало часов — мудрая предосторожность, если имеешь честолюбивого помощника, который ходит неслышно, как кошка. Ре бемоль. Это означает, что он справа от двери.

— А, Траймон, — не оборачиваясь, сказал Гальдер и с некоторым удовлетворением отметил у себя за спиной едва слышный вздох. — Хорошо, что пришёл. Дверь закрой, пожалуйста.

Траймон с ничего не выражающим лицом захлопнул тяжёлую дверь. На полке у него над головой плавали в банках с формалином разные заспиртованные нелепицы и наблюдали за ним заинтересованными взглядами.

Подобно всем мастерским волшебников, это помещение выглядело так, словно какой-то таксидермист бросил своё имущество в литейной мастерской, после чего подрался с обезумевшим стеклодувом, по ходу дела раскроив череп прохожему крокодилу (который висел под потолком и сильно вонял камфорой). Здесь были лампы и кольца, которые Траймону прямо-таки не терпелось потереть. Зеркала висели с таким видом, словно могли ответить взглядом на взгляд. В клетке беспокойно шевелилась пара семимильных сапог. Целая библиотека гримуаров, разумеется, не таких могущественных, как Октаво, но тем не менее до отказа набитых заклинаниями, потрескивала и звенела цепями, чувствуя на себе алчные взгляды волшебника. Неприкрытое могущество этих книг возбуждало Траймона, как ничто другое, но он осуждал Гальдеровы неряшливость и пристрастие к театральности.

Например, ему было небезызвестно — он подкупил одного из слуг, — что зелёная жидкость, таинственно булькающая в лабиринте изогнутых трубок, размещённых на одном из столов, это всего-навсего зелёная краска с добавлением мыла.

«В один прекрасный день, — думал он, — я вышвырну этот хлам вон. Начиная с треклятого аллигатора». Костяшки его пальцев побелели…

— Ну что ж, — приветливо сказал Гальдер, вешая передник на стену и устраиваясь в кресле с ручками в виде львиных лап и утиными ножками. — Ты послал мне эту мему, которая рядом…

Траймон пожал плечами.

— Меморандум. Я просто указал, господин, что главы остальных орденов выслали в Скундский лес своих агентов, чтобы захватить Заклинание, тогда как ты ничего не предпринимаешь. Надеюсь, в своё время ты откроешь нам причину такого поведения.

— Твоя наивность заставляет меня устыдиться, — отозвался Гальдер.

— Тот из волшебников, кто вернет Заклинание, принесет великую честь себе и своему ордену, — продолжал Траймон. — Остальные пустили в ход сапоги и всевозможные заклятия. Что намереваешься использовать ты, о учитель?

— Кажется, я различил в твоем голосе саркастические нотки?

— Ни в коем разе, учитель.

— Даже тени сарказма не было?

— Ни малейшей, учитель.

— Прекрасно. Потому что я не собираюсь никуда идти.

Гальдер нагнулся, поднял с пола какую-то древнюю книгу, и она, повинуясь вполголоса отданной команде, со скрипом раскрылась. Подозрительно похожая на язык закладка быстро втянулась в переплёт.

Гальдер нашарил рядом с подушкой кожаный кисет с табаком и трубку размером с печь для сжигания отходов, с мастерством заядлого курильщика растёр в ладонях шарик табака и набил им чашечку. Полыхнуло пламя, вызванное щелчком пальцев. Он глубоко затянулся, удовлетворенно вздохнул и…

…Поднял глаза.

— Ты ещё здесь, Траймон?

— Ты меня вызывал, учитель, — ровным тоном сказал Траймон.

По крайней мере, его голос звучал ровно. Но глубоко в серых глазах помощника сверкала слабая искорка, которая говорила, что он ведёт учёт всех оскорблений, всех покровительственных огоньков в глазах, всех мягких упреков, всех понимающих взглядов и каждый из них обернётся мозгу Гальдера лишним годом погружения в кислоту.

— О да, действительно вызывал. Будь снисходителен к стариковским слабостям, — любезно отозвался Гальдер. Он поднял книгу, которую только что читал. — Я не одобряю суеты. Возня с магическими коврами и прочими штучками очень эффектна, но, по мне, это не настоящая магия. Возьмем, к примеру, семимильные сапоги. Если бы люди были созданы для того, чтобы преодолевать за один шаг две с лишним лиги, Создатель дал бы нам более длинные ноги… О чём это я?

— Не знаю, — холодно промолвил Траймон.

— Ах да. Странно, но в библиотеке по пирамиде Цорта ничего нет. Было бы резонно предположить, что там что-нибудь да есть, как ты думаешь?

— Библиотекарь, разумеется, будет наказан.

Гальдер бросил на него косой взгляд:

— Только ничего радикального. Некоторое время посидит без бананов, и хватит с него.

Пару секунд они молча смотрели друг на друга.

Гальдер первым отвёл глаза — ему становилось не по себе, когда он смотрел на Траймона в упор. всё равно что вглядываться в зеркало и видеть, что там никого нет.

— Однако, — сказал он, — как ни странно, я нашел помощь в другом месте. На моих собственных скромных книжных полках. В дневнике Скрельта Переменикорзина, основателя нашего ордена. О мой горячий юный друг, жаждущий ринуться в путь, знаешь ли ты, что происходит, когда умирает волшебник?

— Все заклинания, которые он выучил за свою жизнь, начинают произноситься, — ответил Траймон. — Это говорят нам на одном из самых первых уроков.

— На самом деле в случае с изначальными Восьмью Великими Заклинаниями это не так. Внимательно изучив данный вопрос, Скрельт выяснил, что Великое Заклинание просто укроется в ближайшем сознании, которое будет открыто и готово его принять. Подтолкни-ка сюда вот то большое зеркало, будь так добр.

Гальдер поднялся на ноги и, шаркая, подошел к остывшей наковальне. Полоска магии ещё извивалась, одновременно присутствуя и не присутствуя в этом мире. Она напоминала прорезь, открывающуюся в другую, переполненную горячим голубым светом вселенную. Он спокойно взял её в руки, достал с полки лук и произнёс волшебное слово. Магия охотно вцепилась в концы лука, натянув его так, что дерево затрещало. Гальдер выбрал стрелу.

Траймон тем временем вытащил тяжелое стоячее зеркало на середину комнаты. «Когда я стану главой ордена, — пообещал он себе, — никогда не буду шлёпать по комнате в домашних тапочках».

Траймон, как уже упоминалось ранее, считал, что молодая кровь способна на многое, надо только убрать с её дороги трухлявые пни. Однако ему было интересно увидеть, что собирается предпринять старый болван-учитель.

Возможно, он испытал бы некоторое удовлетворение, если бы знал, что и Гальдер, и Скрельт Переменикорзин ошибаются.

Гальдер сделал перед зеркалом несколько пассов, отчего оно сначала затуманилось, а потом, прояснившись, показало вид Скундского леса с высоты птичьего полета. Натянув тетиву, волшебник внимательно вгляделся в изображение. Пробормотав пару фраз типа: «Учтем скорость ветра, скажем, три узла» и «Сделаем поправку на температуру», он довольно обычным движением выпустил стрелу.

Если бы законы действия и противодействия имели к происходящему хоть какое-то отношение, стрела шлепнулась бы на пол в нескольких футах от волшебника. Но законам здесь никто не следовал.

Стрела издала звук, который не поддается описанию, но который для полноты изложения можно упрощенно представить как «чпок» плюс три дня напряженной работы в прилично оборудованной радиотелефонной мастерской, и исчезла.

Отбросив лук, Гальдер ухмыльнулся.

— На дорогу ей понадобится около часа, — заявил он. — Потом Заклинание прилетит по ионизированному следу сюда. Ко мне.

— Замечательно, — объявил Траймон, но любой прохожий телепат прочитал бы у него в мозгу сделанную из десятиярдовых букв мысль: «А почему не ко мне?»

Молодой волшебник как раз смотрел на заваленный всяким хламом верстак. Длинный и острый нож показался ему словно специально изготовленным для исполнения замысла, который внезапно пришел в его голову.

Насилие было одним из тех дел, в которых Траймон предпочитал участвовать не иначе как через посредника. Но пирамида Цорта совершенно недвусмысленно высказалась насчет наград тому, кто сведет Восемь Заклинаний воедино в нужное время. Нет, Траймон не допустит, чтобы годы кропотливого труда пропали даром. Какому-то старому дураку пришла в голову блестящая мысль — ну и что?

— Не хочешь какао? Всё равно ждем, — спросил Гальдер, ковыляя через комнату к колокольчику для вызова слуг.

— Очень хочу, — процедил Траймон, поднимая нож и взвешивая в руке, чтобы прикинуть точность полета. — Я должен поздравить тебя, учитель. Вижу, всем нам нужно подниматься рано-рано утром, чтобы когда-нибудь взять над тобой верх.

Гальдер расхохотался. Нож покинул руку Траймона с такой скоростью, что (благодаря несколько медлительной природе света Плоского мира) стал чуть-чуть короче и немного массивнее за то время, пока летел, нацеленный точно в Гальдерову шею.

До неё он не долетел. Вместо этого нож свернул в сторону и начал быстро вращаться по кругу — так быстро, что у Гальдера словно металлический воротник появился. Волшебник повернулся. Внезапно Траймону показалось, что его учитель подрос сразу на несколько футов.

Нож сорвался со своей орбиты и, задрожав, впился в дверь, пройдя рядом с ухом Траймона на расстоянии какой-нибудь тени.

— Рано-рано утром? — любезно переспросил Гальдер. — Мой дорогой юноша, если ты хочешь взять надо мной верх, тебе вообще придется забыть про сон.

* * *

— Скушай ещё немного стола, — предложил Ринсвинд.

— Нет, спасибо, я не люблю марципан, — ответил Двацветок. — И вообще, это неправильно — есть чужую мебель.

— Не беспокойся, — сказал Свирс. — Старую ведьму не видели здесь уже много лет. Говорят, её окончательно доконала парочка каких-то юных сорванцов.

— Современная молодёжь, — прокомментировал Ринсвинд.

— А я считаю, что виноваты родители, — отозвался Двацветок.

После того как вы вносили в своё сознание необходимые мысленные коррективы, пряничный домик начинал казаться довольно приятным местом. Остаточная магия не давала ему развалиться, а местные дикие звери, которые ещё не скончались от неизлечимого кариеса, обходили его стороной. В камине ярким и неряшливым огнем горели лакричные поленья. Ринсвинд попытался набрать дров в лесу, но быстро отказался от этой затеи. Тяжело жечь дрова, которые с тобой разговаривают.

Он рыгнул.

— Это очень вредно для здоровья. Я хочу сказать: почему обязательно сладости? Почему не хрустящие хлебцы и сыр? Или вот салями — я бы не отказался от хорошего дивана из салями.

— Понятия не имею, — отозвался Свирс. — Старая бабка Недоумка занималась сладостями, и всё тут. Видел бы ты её меренги…

— Видел, — ответил Ринсвинд. — Я же пробовал матрасы…

— Пряники — более традиционный материал, — вставил Двацветок.

— Для матрасов?

— Не глупи, — рассудительно заметил Двацветок. — Ты когда-нибудь слышал о пряничном матрасе?

Ринсвинд застонал. Он думал об еде — точнее, об еде в Анк-Морпорке. Странно, но эта старая дыра, по мере того как он от неё удалялся, виделась ему всё более и более привлекательной. Ему достаточно было закрыть глаза, чтобы представить себе — во всех аппетитных подробностях — рыночные прилавки с национальными блюдами сотен различных культур. Там можно было отведать сквиши или суп из плавников акул, настолько свежий, что ныряльщики за жемчугом и близко к нему не подойдут, а…

— Как по-твоему, я мог бы купить этот дом? — спросил Двацветок.

Ринсвинд помедлил. Прежде чем ответить на неожиданный вопрос туриста, нужно было как следует подумать, и это обязательно окупалось.

— Зачем? — осторожно сказал он.

— Ну, в нем прямо-таки пахнет архаикой.

— А-а.

— А что такое архаика? — спросил лепрекон, с опаской принюхиваясь и всем своим видом показывая, что он, Свирс, тут ни при чём.

— По-моему, это какой-то горный козел, — ответил Ринсвинд. — В любом случае ты не можешь купить этот дом, потому что тебе не у кого его купить…

— Мне кажется, я мог бы это устроить, от имени совета леса, разумеется, — перебил Свирс, стараясь не встречаться с волшебником взглядом.

— …Да и как ты потащишь его с собой? В Сундук ты его не запихнешь!

Ринсвинд кивнул на Сундук, который лежал у огня и совершенно непостижимым образом ухитрялся быть похожим на удовлетворенного, но готового к прыжку тигра. Волшебник быстро перевел взгляд обратно на туриста. Лицо его вытянулось.

— Ведь не запихнешь? — с сомнением уточнил он.

Он так и не смог освоиться с фактом, что внутреннее пространство Сундука в отличие от внешней оболочки находится совсем в ином мире. Это был всего лишь побочный продукт сундуковой необычности, но Ринсвинду бывало не по себе, когда он видел, как Двацветок до отказа набивает Сундук грязными рубахами и старыми носками, а потом открывает крышку, и под ней оказывается стопка восхитительно свежего белья, от которого слабо пахнет лавандой. А ещё Двацветок покупал уйму самобытных местных поделок — или, как выражался Ринсвинд, хлама, — и даже семифутовый церемониальный шест для щекотки свиней помещался в Сундуке совершенно свободно, нигде не выпирая.

— Не знаю, — сказал Двацветок. — Ты волшебник, тебе лучше знать.

— Ну, в общем, багажная магия — это высокоспециализированное искусство, — пояснил Ринсвинд. — Да и лепреконы вряд ли согласятся продать домик, ведь это… это… — он порылся в словах, которым его научил сумасшедший турист, — это достопримечательность.

— А что это значит? — заинтересованно спросил Свирс.

— Это значит, что такие, как он, будут толпами валить сюда, чтобы посмотреть на этот домик, — ответил Ринсвинд.

— Почему?

— Потому что… — Ринсвинд снова задумался в поисках подходящих слов. — Он оригинальный. Гм, старосветский. Фольклористичный. Э-э, восхитительный пример исчезнувшей разновидности народного творчества, впитавшей в себя традиции давно прошедших времен.

— Да ну? — удивился Свирс, обалдело оглядывая домик.

— Ага.

— Всё это?

— Боюсь, что да.

— Я помогу вам собрать вещи.

* * *

Ночь медленно тянется под покровом нависающих облаков, которые закрывают большую часть Диска… Однако оно и к лучшему, что небо всё закрыто, ибо, когда покров рассеется и астрологи как следует рассмотрят небесную высь, они будут очень, очень рассержены.

А в различных частях леса отряды волшебников плутают, ходят кругами, прячутся друг от друга и нервничают, потому что каждый раз, когда они натыкаются на дерево, оно перед ними извиняется. Но каким бы неуверенным ни было их продвижение, кое-кто из них подошел к пряничному домику совсем близко…

Впрочем, сейчас самое время вернуться к расползшимся во все стороны постройкам Незримого Университета и, в частности, к покоям Грейхальда Спольда, на данный момент старейшего волшебника на Диске. Причём Грейхальд преисполнен решимости оставаться таковым ещё очень долго…

Однако только что ему довелось испытать крайнее удивление и огорчение.

В течение последних нескольких часов он был очень занят. Да, он был глух и не слишком сообразителен, но престарелые волшебники обладают хорошо развитыми инстинктами выживания и знают, что когда высокая фигура в чёрном плаще и с последней новинкой из области сельскохозяйственных инструментов начинает бросать на вас задумчивые взгляды, тут нужно действовать быстро. Слуги были отпущены. Двери запечатаны пастой, изготовленной из растёртых в порошок мошек, а на окнах вычерчены защитные октограммы. На пол редкими и пахучими маслами нанесены сложные узоры, очертания которых режут глаз и позволяют предположить, что художник был пьян или прибыл из какого-то другого измерения, а возможно, и то и другое сразу. В самом центре комнаты красуется восьмикратная октограмма Удержания, окруженная красными и зелёными свечками. А посреди неё стоит ящик, сделанный из древесины сосны кучерявой, которая доживает до глубокой старости. Ящик этот выстлан алым шёлком и снабжен дополнительными защитными амулетами. Грейхальд Спольд знает, что Смерть его ищет, и поэтому потратил много лет на создание неприступного убежища.

Он как раз установил замысловатый часовой механизм замка на нужное время и, закрыв крышку, откинулся на подушку в приятном сознании того, что здесь ему обеспечена абсолютно надёжная защита от самого неумолимого из всех врагов. Но он совсем забыл, насколько важную роль могут играть в предприятиях подобного рода вентиляционные отверстия…

И рядом с ним, у самого его уха, чей-то голос только что произнёс:

— ТЕМНОВАТО ЗДЕСЬ, А?

* * *

Пошел снег. Леденцовые окна пряничного домика ярко и весело сияли, разгоняя ночную тьму.

С одной стороны полянки зарделись три крошечные точки алого света, и послышался сдавленный грудной кашель.

— Заткнитесь! — зашипел волшебник третьего уровня. — Нас услышат!

— Кто услышит? От парней из Братства Очковтирателей мы ускользнули на болотах, а эти придурки из Почтенного Совета Провидцев всё равно пошли не в ту сторону.

— Ага, — сказал самый младший волшебник, — но кто с нами постоянно разговаривает? Я слышал, что это магический лес, здесь полно гоблинов, волков и…

— Деревьев, — закончил чей-то голос из темноты высоко наверху. В нём присутствовало нечто такое, что позволяло описать его только как «древесный».

— Ага, — подтвердил младший волшебник. Он затянулся окурком и вздрогнул.

Предводитель отряда высунулся из-за камня и осмотрел домик.

— Ну ладно, — он выколотил трубку о подметку одного из своих семимильных сапог, который в ответ протестующе заскрипел. — Врываемся, хватаем и исчезаем. Всё ясно?

— А ты уверен, что там люди? — нервно спросил младший волшебник.

— Естественно, уверен, — огрызнулся предводитель. — А ты кого думаешь найти? Трёх медведей?

— Там могут оказаться чудовища. Это как раз такой лес, в котором водятся чудовища.

— И деревья, — добавил из ветвей дружелюбный голос.

— Ага, — осторожно согласился предводитель.

Ринсвинд с опаской посмотрел на кровать. Довольно милая маленькая кроватка из твёрдой тянучки, инкрустированной карамелью. Он предпочел бы её съесть, а не спать на ней, кроме того, у кровати был такой вид, словно кто-то ей уже пообедал.

— Кто-то ел мою кровать, — сказал он.

— Я люблю тянучку, — обороняющимся тоном заявил Двацветок.

— Смотри, не то прилетит фея, и ты лишишься всех зубов, — предупредил Ринсвинд.

— Не фея, а эльф, — вмешался Свирс с туалетного столика. — Этим занимаются эльфы. И ногти с ног — тоже они. Эльфы иногда такие вспыльчивые.

Двацветок тяжело опустился на кровать.

— Ты всё перепутал, — возразил он. — Эльфы благородны, прекрасны, мудры и справедливы. Я где-то об этом читал.

Свирс и коленная чашечка Ринсвинда обменялись понимающими взглядами.

— Мне кажется, ты имеешь в виду не тех эльфов, — медленно сказал лепрекон. — У нас здесь водится другая разновидность. Не то чтобы их в лицо можно было назвать вспыльчивыми… — быстро добавил он. — Лучше этого не делать, если не хочешь принести свои зубы домой в шляпе.

Где-то неподалеку раздался еле слышный характерный скрип открывающейся конфетной двери. В то же самое время с другой стороны домика донесся легчайший звон, словно от камня, который очень деликатно разбил леденцовое окошко.

— Что это было? — спросил Двацветок.

— Что из двух? — уточнил Ринсвинд.

Вслед за этим послышался звук удара тяжелой ветки о подоконник. Свирс с воплем «Эльфы!» пронесся через всю комнату и нырнул в мышиную норку.

— Что будем делать? — осведомился Двацветок.

— Паниковать? — с надеждой предложил Ринсвинд.

Он всегда утверждал, что паника — лучшее средство выживания. В древние времена, как гласила его теория, людей, столкнувшихся лицом к лицу с проголодавшимся саблезубым тигром, можно было легко разделить на тех, кто паниковал, и тех, кто стоял на месте, восклицая: «Какое великолепное животное!» и «Поди сюда, киска».

— Там есть кухонный шкаф, — заметил Двацветок, указывая на узкую дверь, втиснувшуюся между стеной и передней доской камина.

Они торопливо забрались в сладкую, отдающую плесенью темноту. Снаружи раздался скрип шоколадной половицы.

— Я слышал голоса, — сказал кто-то.

— Да, внизу, — добавил другой голос. — Думаю, это очковтиратели.

— Ты же говорил, что мы ускользнули от них на болоте!

— Эй, вы двое, этот дом можно есть! Вот, смотрите, здесь…

— Заткнись!

Скрип повторился в умноженном варианте, и ему ответил приглушенный вскрик с нижнего этажа, где один из почтенных провидцев, проникнув внутрь через разбитое окно и осторожно пробираясь в темноте, наступил на пальцы очковтирателя, который прятался под столом. В воздухе внезапно засвистела и затрещала магия.

— Вот зараза! — выругался снаружи чей-то голос. — Они его поймали! Пошли!

Снова послышался скрип, а потом наступила тишина. Через какое-то время Двацветок сказал:

— Ринсвинд, кажется, в этом шкафу стоит помело.

— Ну и что в этом необычного?

— У этого помела есть руль.

Снизу донёсся пронзительный вопль. В темноте кто-то из волшебников попытался открыть Сундук. Грохот, раздавшийся из буфетной, возвестил о внезапном прибытии отряда подлинных мудрецов ненарушенного круга.

— Как ты думаешь, что им нужно? — прошептал Двацветок.

— Не знаю, но, по-моему, благоразумнее будет не выяснять это, — задумчиво ответил Ринсвинд.

— Может, ты и прав.

Ринсвинд осторожно приоткрыл дверцу. Комната была пуста. Он на цыпочках подошел к окну и, взглянув вниз, увидел обращённые к нему лица трёх братьев Ордена Полуночи.

— Это он!

Ринсвинд торопливо отпрянул и бросился к лестнице.

Разыгрывающуюся внизу сцену невозможно было описать, но, поскольку во времена правления Олафа Квимби II такое утверждение заслуживало смертной казни, лучше всё же попробовать это сделать. Прежде всего, большая часть занятых схваткой волшебников тщилась осветить происходящее разнообразными огнями, шаровыми молниями и магическим сиянием, так что освещение наводило на мысль о дискотеке на фабрике стробоскопов. Каждый старался найти обзор получше и при этом избежать нападения. И абсолютно все пытались держаться подальше от Сундука, который загнал в угол двух почтенных провидцев и щелкал крышкой на каждого, кто к нему приближался. Но один волшебник всё же случайно посмотрел наверх.

— Вот он!

Ринсвинд шарахнулся назад, и на него что-то наткнулось. Он торопливо оглянулся и вытаращил глаза, увидев Двацветка, сидящего верхом на помеле, которое парило в воздухе.

— Ведьма, должно быть, забыла взять его с собой! — сообщил турист. — Настоящее летучее помело!

Ринсвинд заколебался. От прутьев помела сыпались октариновые искры. Кроме того, Ринсвинд ненавидел высоту почти больше всего на свете. Но дюжина очень злых и раздражённых волшебников, несущихся по лестнице в его сторону, заставила его изменить своим привязанностям.

— Ладно, — сказал он, — но за руль сяду я.

Он лягнул сапогом какого-то волшебника, который уже дошел до середины Заклятия Связывания По Рукам и Ногам, и вскочил на помело. Оно, подпрыгивая, слетело вниз по лестнице и перевернулось, так что Ринсвинд, к своему ужасу, оказался лицом к лицу с одним из Братьев Полуночи.

Он завопил и конвульсивно дёрнул руль.

Несколько вещей случилось одновременно. Помело рванулось вперед, проломило стену и скрылось в облаке крошек; Сундук двинулся на полуночного брата и цапнул его за ногу; и неизвестно откуда со странным посвистывающим звуком появилась стрела, которая пролетела всего в нескольких дюймах от Ринсвинда и вонзилась в крышку Сундука.

Сундук исчез.

* * *

В маленькой деревушке, скрытой в глубине леса, дряхлый шаман подбросил в костер несколько прутиков и уставился сквозь дым на смущенного ученика.

— Ящик с ножками? — переспросил он.

— Да, учитель. Он упал с неба и посмотрел на меня, — ответил ученик.

— Значит, у него были глаза, у этого ящика?

— Нет, но… — начал ученик и в недоумении запнулся.

Старик нахмурился.

— Многие видели Топакси, Бога Красного Гриба, и они заслужили имя шамана, — сказал он. — Некоторые видели Скельде, духа дыма, и их называют чародеями. Очень немногие были удостоены лицезрения Умчеррель, души леса, и они известны как повелители духов. Но мало кто видел ящик с сотнями ножек, который смотрел бы на них без глаз, и такие люди обычно зовутся идио…

Его речь была прервана внезапным пронзительным жужжанием и порывом снега, который разметал костер по темной хижине. В воздухе промелькнуло смазанное пятно, противоположная стена улетела в ночь, и видение исчезло.

Наступило долгое молчание. За которым последовало молчание покороче. И наконец старый шаман осторожно поинтересовался:

— Ты случайно не видел, как двое человек только что пронеслись сквозь хижину, сидя вверх ногами на помеле, вопя и крича друг на друга?

Ученик посмотрел на него ровным взглядом.

— Разумеется, нет, — ответил он.

Старик облегченно вздохнул.

— Слава богам, — сказал он. — Я тоже.

* * *

В пряничном домике царила суматоха, потому что волшебники рвались не столько отправиться в погоню за помелом, сколько помешать другим сделать то же самое. Это привело к нескольким достойным сожаления инцидентам. Наиболее эффектный и, без сомнения, самый трагический имел место быть, когда один из провидцев попытался пустить в ход семимильные сапоги, не предварив эту операцию соответствующей последовательностью заклинаний и подготовительных обрядов.

Как уже давалось понять, семимильные сапоги — это крайне ненадежная форма магии, а провидец слишком поздно вспомнил о той осторожности, которую следует проявлять в обращении с транспортным средством — в особенности если это средство иногда пытается унести одну ногу за две с лишним лиги от другой.

Бушевали первые снежные бури, и большую часть Диска закрывала подозрительно плотная пелена облаков. Однако со значительной высоты и при серебристом свете крошечной луны Плоского мира Диск представлял собой одно из самых красивых зрелищ во всей множественной вселенной.

Гигантские облачные ленты в несколько сотен миль длиной тянулись от Краепада к горам в районе Пупа. В холодной хрустальной тишине огромные белые спирали морозно поблескивали под звездами, неощутимо поворачиваясь, совсем как если бы Создатель помешал свой кофе и добавил туда сливок.

Ничто не тревожило сияющую сцену, которая…

Какой-то небольшой предмет вынырнул из облачного слоя, волоча за собой клочья тумана. В стратосферном спокойствии звуки перебранки были слышны ясно и отчётливо.

— Ты же сказал, что умеешь летать на такой штуке!

— Ничего я не говорил. Я просто сказал, что ты этого точно не умеешь!

— Но я ни разу в жизни даже не сидел на помеле!

— Какое совпадение!

— Во всяком случае, ты сказал… Посмотри на небо!

— Нет, этого я не говорил!

— Что случилось со звездами?

Вот так и вышло, что Ринсвинд и Двацветок стали первыми двумя людьми на Диске, которые увидели, что готовит им будущее.

В тысяче миль под ними пик Кори Челести пронизывал небо, отбрасывая на бурлящие облака сверкающую, как нож, тень, так что богам тоже следовало бы обратить внимание на происходящее. Однако боги обычно не смотрят на небо; кроме того, сейчас они занимались тяжбой с Ледяными Великанами, которые наотрез отказывались убавить звук своего радиоприемника.

К Краю по направлению движения Великого А'Туина звезды были сметены с небес.

В этом круге черноты сияла всего одна звезда, багровая и злобная, похожая на искру в глазнице бешеного хорька. Она была маленькой, ужасной и неотвратимой. Диск двигался прямо на неё.

Ринсвинд абсолютно точно знал, как следует поступать в подобных обстоятельствах. Он завопил и направил помело вертикально вниз.

Гальдер Ветровоск встал в центр октограммы и вскинул руки вверх.

— Уршало, дилептор, к'хула, исполните моё повеление!

Над его головой образовался легкий туман. Гальдер искоса взглянул на Траймона, который с надутым видом стоял на краю магического круга, и сказал:

— Следующий кусок будет особо впечатляющим. Смотри. Кот-б'хай! Кот-шам! Ко мне, о духи маленьких, отдельно стоящих скал и встревоженные мыши не менее трех дюймов длиной!

— Что? — переспросил Траймон.

— Этот пассаж потребовал долгих изысканий, — согласился Гальдер. — Особенно кусок про мышей. Но на чем это я остановился? Ах да…

Он снова воздел руки. Траймон наблюдал за ним, рассеянно облизывая губы. Старый болван сосредоточился, с головой уйдя в заклинание и почти позабыв о своем коллеге.

По комнате прокатились магические слова. Они отскакивали от стен и торопливо скрывались за полками и сосудами. Траймон застыл в нерешительности.

Гальдер прикрыл глаза и с застывшим в экстазе лицом выговорил последнюю руну.

Траймон напрягся, его пальцы снова обхватили рукоять ножа. Гальдер открыл один глаз, кивнул молодому волшебнику и метнул заряд магической силы, который распластал юного соперника о стену.

Гальдер подмигнул ему и опять поднял руки.

— Ко мне, о духи…

Последовали раскат грома, коллапс света и мгновение полной физической неуверенности, в течение которого стены и те вывернулись наизнанку. Кто-то резко втянул в себя воздух, затем послышался глухой, увесистый шлепок.

В комнате наступила внезапная тишина.

Несколько минут спустя Траймон выполз из-за кресла, отряхнулся от пыли, просвистел несколько случайных тактов и, с преувеличенным вниманием глядя на потолок, как будто никогда не видел его раньше, повернулся к двери. Нечто в его движениях наводило на мысль о том, что он пытается побить мировой рекорд по непринужденной ходьбе.

Сундук прижался к полу в центре круга и открыл крышку.

Траймон остановился и очень-очень осторожно обернулся, страшась того, что ему предстоит узреть.

В Сундуке вроде бы лежало чистое белье, от которого слабо пахло лавандой. Почему-то это было самым устрашающим зрелищем, которое когда-либо видел волшебник.

— Ну что ж, э-э… — промямлил он. — Ты случайно, гм, не видел поблизости ещё одного волшебника?

Сундук умудрился принять ещё более угрожающий вид.

— О, — сказал Траймон. — Что ж, прекрасно. Это неважно.

Он рассеянно потянул на себя край своей мантии и ненадолго погрузился в изучение деталей вышивки. Когда он поднял глаза, ужасный ящик стоял на прежнем месте.

— До свиданья, — выпалил Траймон и бросился бежать.

Ему удалось захлопнуть дверь как раз вовремя.

* * *

— Ринсвинд?

Ринсвинд открыл глаза. Не то чтобы это ему помогло. Если раньше он не видел ничего, кроме черноты, то сейчас он не увидел ничего, кроме белизны. Как ни удивительно, это было намного хуже.

— С тобой всё в порядке?

— Нет.

— А-а.

Ринсвинд подтянулся и сел. Похоже, они приземлились на запорошенной снегом плите, но каким-то очень уж необычным показался ему этот камень. Во-первых, камни не двигаются…

Мимо Ринсвинда проносились хлопья снега. Двацветок сидел рядом, и его лицо выражало искреннюю озабоченность.

Волшебник застонал. Его кости были очень недовольны недавним обращением и выстраивались в очередь, чтобы предъявить свою жалобу.

— И что теперь? — спросил он.

— Помнишь, когда мы летели, я забеспокоился, как бы не наткнуться на что-нибудь в этой буре? Ты ещё сказал, если мы на что-то наткнемся, то только на облако, набитое каменными плитами…

— Ну и?

— Откуда ты знал?

Ринсвинд оглянулся по сторонам, но, если судить по разнообразию и занимательности окружающего его ландшафта, они с Двацветком могли с тем же успехом сидеть внутри шарика для пинг-понга.

Плита под ними… ну, была самой что ни на есть плитовой. Ринсвинд провел по ней руками и почувствовал оставленные долотом царапины. Приложив к холодному мокрому камню ухо, он вроде бы расслышал глухие медленные удары, похожие на биение сердца. Ринсвинд подполз к краю и с величайшей осторожностью посмотрел вниз.

В этот момент камень, должно быть, пролетел над разрывом в облаках, потому что перед Ринсвиндом на мгновение предстала туманная, но страшно далекая панорама зазубренных горных пиков. Падать до них было очень долго.

Волшебник что-то неразборчиво пробулькал и медленно, дюйм за дюймом, пополз назад.

— Это смешно, — сказал он туристу. — Каменные плиты не летают. Они славятся именно тем, что этого не делают.

— Может, они летали бы, если б могли, — предположил Двацветок. — А эта как раз научилась.

— Будем надеяться, что она не разучится, — отозвался Ринсвинд.

Он съежился в своем промокшем балахоне и мрачно посмотрел на окружающее облако. Он допускал, что где-то в мире есть люди, которые могут как-то контролировать свою жизнь. Они встают по утрам и ложатся в постель с разумной уверенностью, что не упадут за Край света, не будут атакованы какими-то придурками и не очнутся, сидя на плите, которая занеслась слишком высоко. Ринсвинд смутно припомнил, что он тоже когда-то вёл такую жизнь.

Волшебник принюхался. От плиты пахло жареным. Запах, казалось, исходил откуда-то спереди и взывал прямо к его желудку.

— Ты что-нибудь чуешь? — спросил он.

— Думаю, это ветчина, — ответил Двацветок.

— Я надеюсь, что это ветчина, — сказал Ринсвинд. — Потому что я собираюсь её съесть.

Он поднялся на подрагивающем камне и потрусил вперед, в гущу облаков, вглядываясь во влажную темноту.

На переднем — ведущем — крае плиты у небольшого костерка сидел в позе «лотоса» невысокий друид. Его голову прикрывал завязанный под подбородком квадратный кусок клеенки. Декоративным серпом друид помешивал на сковородке кусочки ветчины.

— Предупреждаю, с угонщиками я буду расправляться сурово, — заявил он и яростно чихнул.

— А мы тебе поможем, — вызвался Ринсвинд, с тоской взирая на подгорающую ветчину.

Его высказывание слегка озадачило друида, который, к удивлению Ринсвинда, оказался не так уж и стар. Теоретически волшебник допускал, что в мире должны существовать молодые друиды, просто он никогда не пытался представить их себе.

— Так вы не собираетесь угонять мою плиту? — спросил друид, опуская серп.

— Я даже не знал, что камень можно угнать, — устало ответил Ринсвинд.

— Извини, — вежливо вмешался Двацветок. — Кажется, твой завтрак горит.

Друид взглянул вниз и принялся без особого успеха хлопать руками по языкам пламени. Ринсвинд поспешил ему на помощь. Поднялось изрядное количество дыма, пепла и суматохи, однако разделенный триумф по поводу спасенных кусочков подгоревшей ветчины сделал больше, чем целая книга по дипломатии.

— А вообще, как вы сюда попали? — спросил друид. — Мы сейчас летим на высоте пятисот футов, если только я опять не перепутал руны.

Ринсвинд постарался не думать о высоте.

— Мы вроде как заглянули к тебе, пролетая мимо, — сказал он.

— По пути к земле, — дополнил Двацветок.

— Но твоя плита прервала наше падение, — заключил Ринсвинд. Его спина заныла. — Кстати, спасибо, — добавил он.

— Некоторое время назад мне показалось, что мы угодили в какое-то возмущение, — припомнил друид, которого звали Белафон. — Должно быть, это были вы, — он поежился. — Сейчас, наверное, уже утро. К чёрту правила, я поднимаюсь вверх. Держитесь.

— За что? — поинтересовался Ринсвинд.

— Ну, просто обозначьте общее нежелание упасть отсюда, — сказал Белафон и, вытащив из кармана балахона большой железный маятник, сделал над костром несколько непонятных взмахов.

Вокруг замелькали облака, на приятелей навалилась ужасная тяжесть, и плита вдруг вырвалась к солнечному свету.

В нескольких футах над облачным покровом, попав в холодное, но ярко-голубое небо, она выровнялась. Облака, которые казались леденяще далекими прошлой ночью и ужасно сырыми сегодняшним утром, расстилались пушистым белым ковром. Несколько горных пиков выступали из него на манер островков. Поднятый плитой ветер взбивал облачный ковер в недолговечные вихри. Камень…

Он был примерно тридцати футов в длину, десяти футов в ширину и отливал нежно-голубым цветом.

— Какая потрясающая панорама, — пробормотал Двацветок с сияющими глазами.

— Э-э, а что удерживает нас наверху? — спросил Ринсвинд.

— Убеждение, — ответил друид, выжимая подол балахона.

— А-а, — с умным видом протянул Ринсвинд.

— Удерживать их наверху легко, — сообщил друид. Он поднял вверх большой палец и, прищурившись, нацелился на далекую гору. — Труднее всего приземляться.

— А с виду и не подумаешь, правда? — сказал Двацветок.

— Убеждение — вот то, что не дает вселенной развалиться на части, — заявил Белафон. — И магия здесь ни при чём.

Ринсвинд случайно взглянул сквозь редеющее облако на расстилающийся внизу снежный пейзаж, от которого его отделяло значительное расстояние. Он знал, что находится рядом с безумцем, но к этому ему было не привыкать. Если слушать этого безумца означает оставаться наверху, он — весь внимание.

Белафон уселся на край плиты и свесил ноги.

— Да не беспокойся ты так, — сказал он. — Если ты будешь постоянно думать, что каменные плиты не летают, она может услышать тебя и поддаться твоему убеждению. И ты окажешься прав, понятно? Сразу видно, что с современным мышлением вы не знакомы.

— Похоже на то, — слабо откликнулся Ринсвинд.

Он пытался не думать о камнях на земле. Он старался думать о булыжниках, проносящихся в небе, как ласточки, резвящихся над землей, испытывающих радость полета и взмывающих к солнцу…

Он с ужасом осознал, что это ему не очень-то удается.

Друиды Диска гордились своим прогрессивным подходом к познанию тайн вселенной. Разумеется, подобно другим друидам, они верили в единство всех форм жизни, в целительную силу растений, в естественную смену времен года и в необходимость сжигать заживо тех, кто подходит к этим постулатам с недолжным умонастроением. Они долго и упорно размышляли об основах мироздания и сформулировали следующую теорию: функционирование Вселенной, говорили они, зависит от равновесия четырёх сил, которые определяются как чары, убеждение, неуверенность и извращённость.

Так вот и выходит, что солнце и луна вращаются вокруг Диска, потому что их убеждали не падать наземь, а не улетают по причине неуверенности. Чары позволяют деревьям расти, а извращенность удерживает в вертикальном положении. И так далее.

Некоторые друиды высказывали предположение, что в этой теории имеются кое-какие изъяны, но их старшие братья по ордену очень доходчиво разъясняли им, что здесь действительно существует место для аргументированной дискуссии, для обмена выпадами в увлекательных научных дебатах — и место это находится на вершине следующего равноденственного костра.

— А, значит, ты астроном? — сказал Двацветок.

— О нет, — отозвался Белафон. Плита плавно обогнула какую-то гору. — Я консультант по компьютерному оборудованию.

— А что такое компьютерное оборудование?

— Ну, вот оно, — ответил друид, постукивая обутой в сандалию ногой по плите. — Во всяком случае, его часть. Это запасная деталь. Я доставляю её на место. На Водоворотных равнинах возникли какие-то неполадки в больших кругах. По крайней мере, так говорят. Я был бы не прочь получать по бронзовой гривне за каждого пользователя, который не прочел руководство по эксплуатации.

Он пожал плечами.

— И каким целям служит это компьютерное оборудование? — спросил Ринсвинд.

Всё, что угодно, лишь бы не думать о лежащей под ними пропасти…

— Его можно использовать для того, чтобы… чтобы узнавать, какое сейчас время года, — объяснил Белафон.

— А-а. Ты имеешь в виду, если плита покрыта снегом, значит, сейчас зима?

— Да. В смысле нет. Предположим, ты должен определить, когда взойдет некая определенная звезда…

— Зачем? — спросил Двацветок, излучая вежливый интерес.

— Ну, может, тебе нужно узнать, когда следует сеять хлеб, — пожал плечами Белафон, начиная покрываться испариной. — Или, к примеру…

— Если хочешь, я одолжу тебе свой календарь, — предложил Двацветок.

— Календарь?

— Это такая книжка, которая сообщает, какой сегодня день, — устало сказал Ринсвинд. — Как раз по твоему профилю.

Белафон напрягся.

— Книга? — переспросил он. — Обычная, из бумаги?

— Да.

— Ненадёжно всё это. Откуда книге знать, какой сегодня день? Бумага считать не умеет, — язвительно заметил друид и с громким топотом, от которого плита угрожающе закачалась, удалился к переднему краю летающего булыжника.

Ринсвинд с усилием сглотнул слюну и подозвал Двацветка поближе.

— Ты когда-нибудь слышал про культурный шок? — прошипел он.

— А что это такое?

— Это то, что случается, когда люди проводят пятьсот лет, пытаясь заставить круг из камней работать как полагается, а потом появляется человек с маленькой книжечкой, в которой есть отдельная страница для каждого дня и словоохотливые вставочки типа: «Самое время сажать кормовые бобы» и «Кто рано встаёт, тому бог подаёт», но важнее всего помнить о культурном шоке, знаешь… — Ринсвинд остановился, чтобы перевести дыхание, и беззвучно пошевелил губами, пытаясь припомнить, куда зашла его фраза. — …Что? — закончил он.

— Что?

— Никогда не вызывай его у человека, который удерживает в воздухе тысячетонную каменную плиту.

— Оно ушло?

Траймон осторожно высунулся из-за зубчатого парапета Башни Искусства, громадного осыпающегося каменного шпиля, который возвышался над Незримым Университетом. Студенты и преподаватели магии, собравшиеся далеко внизу, утвердительно кивнули.

— Уверены?

Казначей сложил ладони рупором и крикнул:

— Оно вышибло дверь и спаслось бегством около часа назад.

— Неверно, — отозвался Траймон. — Оно убралось. Это мы спаслись. Что ж, тогда я спускаюсь. Оно кого-нибудь зацапало?

Казначей сглотнул. Он был обыкновенным, добрым, отзывчивым человеком, которому не следовало бы видеть то, чему он явился свидетелем за прошедший час. Разгуливающие по территории мелкие демоны, разноцветные огоньки и полуматериализованные фантазии не были новостью в Незримом Университете. Однако от неумолимого натиска Сундука казначею стало не по себе. Пытаться остановить этот ящик — всё равно что удерживать ледник.

— Оно… оно проглотило декана гуманитарного отделения, — прокричал он.

Траймон оживился.

— Нет худа без добра… — пробормотал он и начал спускаться по длинной спиральной лестнице.

Через какое-то время на его губах заиграла лёгкая, скупая улыбка. День определенно менялся к лучшему.

Траймону нужно было многое организовать. Организация… Самое любимое его занятие.

Плита неслась над высокогорными равнинами, взметая за собой клубы снега, и от сугробов её отделяло всего несколько футов. Белафон суетливо сновал взад-вперед, здесь нанося немного омеловой мази, там рисуя мелом руну. Ринсвинд сидел, сжавшись в комок от страха и изнеможения, а Двацветок беспокоился о своем Сундуке.

— Впереди! — крикнул друид, перекрывая рев встречного потока. — Смотрите, перед вами — великий компьютер небес!

Ринсвинд глянул сквозь растопыренные пальцы. На далеком горизонте появилась грандиозная конструкция из серых и чёрных плит, установленных концентрическими кругами и мистическими переулками, мрачных и угрожающих на фоне снега. Вряд ли люди передвинули нарождающиеся горы — это, наверное, полчища великанов были обращены в камень какими-то…

— Он похож на огромную кучу камней, — объявил Двацветок.

Белафон так и застыл с поднятой ногой.

— Что? — спросил он.

— И это очень мило, — поторопился добавить турист. Он поискал нужное слово и наконец решился: — Самобытно.

Друид словно окаменел.

— Мило? — переспросил он. — Торжество кремниевой глыбы, чудо современной каменотесной технологии — это мило?

— О да, — ответил Двацветок, для которого сарказм означал всего лишь слово из семи букв, начинающееся на «с».

— А что значит «самобытный»? — поинтересовался друид.

— Это значит «жутко впечатляющий», — торопливо объяснил Ринсвинд. — И, если ты не против, по-моему, нам грозит посадка…

Белафон, частично сменив гнев на милость, повернулся кругом, широко развел руки и выкрикнул ряд непереводимых выражений, закончившийся словом «мило!», которое он произнёс оскорблённым шёпотом.

Плита сбавила скорость, скользнула в облаке снега вбок и зависла над кругом. Внизу один из друидов нарисовал двумя пучками омелы сложный узор, и Белафон искусно, с едва слышным стуком, установил массивный блок на два гигантских столба.

Ринсвинд выпустил давно сдерживаемое дыхание в одном долгом выдохе, и оно заторопилось прочь, спеша где-нибудь спрятаться.

О бок плиты ударилась лестница, и над краем возникла голова пожилого друида. Он озадаченно посмотрел на двух пассажиров и поднял глаза на Белафона.

— Где тебя черти носили? Семь недель до свячельника, а он у нас снова полетел.

— Привет, Закрия, — отозвался Белафон. — Что случилось на этот раз?

— Всё совершенно разладилось. Сегодня он предсказал восход солнца на три минуты раньше. Если ты слышал про разгильдяев, парень, так это он и есть.

Белафон перебрался на лестницу и исчез из виду. Пассажиры посмотрели друг на друга, а потом уставились вниз, на обширное открытое пространство между камнями, образующими внутренний круг.

— И что нам делать? — спросил Двацветок.

— Можно поспать, — предложил Ринсвинд.

Двацветок пропустил его слова мимо ушей и полез вниз по лестнице.

Друиды внутри круга небольшими молоточками простукивали мегалиты и внимательно прислушивались. Несколько огромных камней лежали на боку, и каждый был окружен толпой друидов, которые осматривали плиты, переругиваясь друг с другом. До сидящего наверху Ринсвинда долетали таинственные фразы.

— Идиот, причём здесь программное обеспечение? Песнь Попранной Спирали была специально разработана для концентрических кругов…

— А я говорю, перезапусти его и попробуй простенькую лунную церемонию…

— Хорошо, хорошо, с камнями всё в порядке, тогда, значит, во вселенной что-то разладилось?

Сквозь туман, заполняющий измученный мозг, Ринсвинд припомнил ужасную звезду, которую они видели в небе. Прошлой ночью во вселенной действительно что-то разладилось.

Как он снова очутился на Диске?

У него появилось ощущение, что ответ находится где-то в его голове. И он начинал испытывать ещё более неприятное чувство, будто нечто неведомое наблюдает за открывающейся внизу сценой — наблюдает через его глаза.

Заклинание выползло из своего логова, разбитого на нехоженых дорогах Ринсвиндова сознания, и нахально сидело в лобных долях его мозга, разглядывая происходящее и поедая ментальный эквивалент воздушной кукурузы.

Он попытался запихнуть Заклинание обратно — и мир исчез…

Он очутился в темноте, в теплой, отдающей плесенью темноте, темноте склепа, бархатистой черноте саркофага.

Здесь стоял сильный запах старой кожи с кисловатым привкусом, присущим ветхой бумаге. Бумага шуршала.

Волшебник чувствовал, что эта темнота заполнена невообразимыми ужасами, а вся беда с невообразимыми ужасами состоит в том, что их слишком легко вообразить…

— Ринсвинд, — произнёс чей-то голос.

Ринсвинд никогда не слышал, как разговаривают ящерицы, но если бы ящерица говорила, то она изъяснялась бы как раз таким голосом.

— Гм, — сказал он. — Да?

Голос хихикнул — странный, довольно бумажный звук.

— Тебе следовало бы спросить: «Где я?», — упрекнул он.

— Думаешь, ответ придется мне по душе? — осведомился Ринсвинд, пристально вглядываясь в темноту.

Теперь, когда его глаза попривыкли, он начал что-то различать. Что-то неопределенное, всего-навсего узор, начертанный в воздухе. Что-то странно знакомое.

— Ну хорошо, — уступил он. — Где я?

— Ты спишь.

— А можно я проснусь?

— Нет, — ответил другой голос, такой же древний и сухой, как и первый, но слегка отличный от него.

— Мы должны сообщить тебе нечто крайне важное, — вступил третий голос, если уж на то пошло, ещё более безжизненный и высохший, чем оба предыдущих.

Ринсвинд тупо кивнул. Заклинание притаилось в глубине его мозга и осторожно заглядывало через мысленное плечо волшебника.

— Ты доставил нам уйму хлопот, юный Ринсвинд, — продолжал голос. — Падаешь за Край света, совершенно не думая о других. Нам, знаешь ли, пришлось серьезно исказить реальность.

— О боги!

— А теперь тебе предстоит выполнить одну очень важную задачу.

— О-о. Ладно.

— Много лет назад мы устроили так, что одно из нас спряталось у тебя в голове. Мы предвидели, что наступит время, когда тебе придется сыграть очень важную роль.

— Мне? Почему?

— Ты часто убегаешь, — сказал один из голосов. — Это прекрасно. Ты один из тех, кто выживает.

— Выживает? Да я дюжины раз был на волосок от гибели!

— Вот именно.

— О-о.

— Но не пытайся снова упасть с Диска. Мы действительно не можем это позволить.

— Кто это «мы»? — спросил Ринсвинд.

В темноте что-то зашуршало.

— В начале было слово, — сообщил сухой голос прямо у него за спиной.

— Сначала было Яйцо, — поправил другой голос. — Я отчетливо помню. Великое Вселенское Яйцо. Немного резиновое на ощупь.

— На самом деле вы оба не правы. Я уверен, что это была первобытная слизь.

— Нет, она появилось потом, — сказал ещё один голос, идущий со стороны Ринсвиндова колена. — Сначала была твердь. Кучи тверди. Довольно липкой, наподобие леденцов. И очень густой…

— Гм, если, конечно, это вас интересует, — послышался надтреснутый голос слева от волшебника, — то все вы заблуждаетесь. В начале было Прокашливание…

— …А потом слово…

— Простите, слизь…

— Определенно резиновое, подумало я…

Наступила тишина. Затем один из голосов осторожно сказал:

— Во всяком случае, что бы это ни было, мы отчетливо помним начало.

— Вот именно.

— Точно.

— И наша задача, Ринсвинд, не допустить, чтобы случилось нечто ужасное.

Ринсвинд, прищурившись, вгляделся в темноту.

— Может, вы будете так добры и объясните, о чём это вы толкуете?

Рядом послышался бумажный вздох.

— Ладно, хватит метафор, — произнёс один голос. — Послушай, для нас крайне важно, чтобы ты сохранил Заклинание у себя в голове и вернул его нам в нужное время. Чтобы в нужный момент мы могли произнестись. Ты понял?

«Мы могли произнестись?» — подумал Ринсвинд.

И тут до него дошло, что за узор находится перед ним. Это написанные на странице слова, если смотреть на них снизу.

— Так я внутри Октаво? — спросил он.

— В некотором метафизическом смысле, — небрежно ответил один из голосов и придвинулся ближе.

Ринсвинд услышал прямо у себя под носом сухой шелест.

И удрал.

Одинокая багровая точка рдела на клочке темноты. Траймон — всё ещё в церемониальных одеждах, в которых он был торжественно возведён на пост главы ордена, — никак не мог избавиться от ощущения, что огонёк растет прямо на глазах. Он вздрогнул и отвернулся от окна.

— Ну?

— Это звезда, — сказал профессор астрологии. — Я так думаю.

— Ты думаешь?

Астролог поморщился. Они стояли в обсерватории Незримого Университета, и крошечная рубиновая точечка на горизонте взирала на него отнюдь не так свирепо, как новый хозяин.

— Понимаешь, мы всегда думали, что звезды очень похожи на наше солнце…

— Ты имеешь в виду огненные шары примерно в милю в поперечнике?

— Да. Но эта новая звезда… ну, в общем… она большая.

— Больше, чем солнце? — спросил Траймон. Он считал огненные шары диаметром в милю достаточно внушительными, хотя и не одобрял звезды в принципе. Из-за них небо выглядело неопрятно.

— Гораздо больше, — медленно ответил астролог.

— Даже больше, чем голова Великого А'Туина?

На астролога было жалко смотреть.

— Больше, чем Великий А'Туин и Диск вместе взятые. Мы проверили, — торопливо добавил он, — и совершенно уверены в своих выводах.

— Да, она действительно большая, — согласился Траймон. — На ум приходит слово «огромная».

— Массивная, — поспешил подтвердить астролог.

— Гм-м.

Траймон принялся расхаживать по мозаичному полу обсерватории, на котором были изображены знаки зодиака Плоского мира. Их было шестьдесят четыре, начиная с Визена, Двуглавого Кенгуру, и заканчивая Гахули, Вазой с Тюльпанами (созвездие величайшей религиозной значимости, суть которой в наше время, увы, забыта).

На голубых с золотом плитках Гиены Маббо он задержался и неожиданно обернулся.

— Мы врежемся в неё? — спросил он.

— Боюсь, что да, господин, — ответил астролог.

— Гм-м.

Траймон, задумчиво поглаживая бороду, сделал несколько шагов и задержался на стыке Купца Окджока и Небесного Пастернака.

— Я не специалист в этих вопросах, — сказал он, — но я так представляю, к добру это не приведёт.

— Да, господин.

— Они очень горячие, эти звезды?

Астролог сглотнул.

— Да, господин.

— Мы все сгорим?

— В конце концов. Разумеется, этому будут предшествовать дискотрясения, приливные волны, нарушение гравитации, и, возможно, Диск полностью лишится атмосферы.

— Ага. Одним словом, полное отсутствие приличной организации.

— Можно сказать и так, господин, — посомневавшись, уступил астролог.

— Начнется паника?

— Боюсь, она будет длиться очень недолго.

— Гм-м, — в третий раз произнёс Траймон, минуя Возможно Ворота и плавно сворачивая в сторону Райской Коровы. Он снова вгляделся в багровую точку на горизонте и, похоже, пришел к какому-то решению.

— Мы не можем найти Ринсвинда, — объявил он. — Не обнаружив Ринсвинда, мы не найдем восьмое Заклинание Октаво. Но мы считаем, что Октаво должен быть прочитан, чтобы отвести катастрофу, иначе Создатель не оставил бы его здесь.

— Но, может, он оставил его просто по рассеянности, — предположил астролог.

Траймон бросил на него свирепый взгляд.

— Другие ордена прочесывают все земли отсюда и до Пупа, — продолжил он, загибая по очереди пальцы, — поскольку вряд ли человек может влететь в облако и не вылететь оттуда…

— Если только облако не набито камнями, — вставил астролог в жалкой и, как выяснилось, совершенно безуспешной попытке пошутить.

— Но опуститься он где-то должен. «Где?» — спрашиваем мы себя.

— Где? — преданно повторил астролог.

— И тут перед нами вырисовывается программа действий.

— А-а, — откликнулся астролог, пускаясь бегом в попытке не отстать от волшебника, который шагал по Двум Толстым Кузенам.

— Эта программа заключается в том, чтобы…

Астролог посмотрел в глаза, серые и неумолимые, как сталь.

— Э-э… прекратить поиски? — догадался он.

— Вот именно! Мы пускаем в ход те способности, которыми наделил нас Создатель, мы опускаем взгляд — и что же мы видим?

Астролог мысленно застонал и опустил голову.

— Плитки? — наобум высказался он.

— Плитки, да, которые вместе составляют…

Траймон принял выжидающий вид.

— Зодиак? — рискнул доведенный до отчаяния астролог.

— Правильно! Поэтому всё, что нужно, — это составить для Ринсвинда гороскоп, и нам станет точно известно, где он находится!

Астролог ухмыльнулся как человек, который, отплясывая чечётку на зыбучих песках, вдруг почувствовал под ногами твёрдый камень.

— Мне понадобится точное место и время его рождения, — сказал он.

— Это легко. Прежде чем подняться сюда, я скопировал их из университетского личного дела.

Астролог посмотрел на записи и наморщил лоб. Пройдя через комнату, он выдвинул широкий ящик, заполненный схемами и таблицами. Перечитал записи. Взял со стола пару замысловатого вида компасов и проделал над таблицами несколько пассов. Поднял маленькую медную астролябию и осторожно провернул её. Что-то просвистел сквозь зубы. Схватил кусок мела и быстро написал на грифельной доске несколько цифр.

Траймон тем временем смотрел в окно на новую звезду. «Легенда, записанная в пирамиде Цорта, гласит, что тот, кто произнесет Восемь Заклинаний, когда Диск будет в опасности, получит всё, что пожелает, — думал он. — И это случится так скоро!»

«Я помню Ринсвинда, — продолжал размышлять он. — Это тот лохматый парнишка, который, когда мы учились, всегда был самым последним в классе! Магии в нём ни на грош. Дайте его сюда, и посмотрим, сможем ли мы собрать все Восемь…»

— О боги! — шепотом сказал астролог.

Траймон резко обернулся.

— Ну?

— Замечательный гороскоп, — замирающим голосом отозвался астролог и нахмурил брови. — Только очень странный.

— В чем же его странность?

— Ринсвинд родился под знаком Занудной Группки Тусклых Звезд, которая, как ты знаешь, лежит между Летающей Мышью и Веревочкой С Узелками. Даже Древние не могли сказать ничего интересного об этом знаке, который…

— Да, да, давай дальше, — раздраженно поторопил его Траймон.

— Это знак традиционно ассоциируется с профессиями изготовителей шахматных досок, торговцев луком и производителей гипсовых бюстов небольшой религиозной значимости, а также с людьми, страдающими аллергией на слово. Волшебники под этим знаком просто не рождаются. И в час рождения Ринсвинда тень Кори Челести…

— Меня не интересуют технические детали, — прорычал Траймон. — Прочти мне его гороскоп, и всё!

Астролог, который получал от своего рассказа немалое удовольствие, вздохнул и проделал кое-какие дополнительные расчёты.

— Ну хорошо, — сказал он. — Звучит гороскоп так: «Сегодняшний день идеален для того, чтобы заводить новых друзей. Доброе дело может иметь неожиданные последствия. Не выводите из себя друидов. Вы скоро отправитесь в странное путешествие. В еде вам не повезет с маленькими огурчиками. Люди, угрожающие вам ножом, вероятно, задумали что-то недоброе. Постскриптум. Насчет друидов мы серьезно».

— Насчет друидов? — переспросил Траймон. — Интересно…

* * *

— С тобой всё в порядке? — поинтересовался Двацветок.

Ринсвинд открыл глаза.

Поспешно сев, волшебник схватил туриста за рукав.

— Надо убираться отсюда! — с напором заявил он. — Немедленно!

— Но здесь вот-вот состоится древняя и традиционная церемония!

— Плевать на то, какая она древняя! Я хочу ощутить под ногами надежную булыжную мостовую, хочу почувствовать старый знакомый запах выгребных ям, хочу туда, где много народу, очагов, крыш, стен и тому подобных, родных вещей! Я хочу домой!

Он обнаружил, что его охватывает та внезапная и отчаянная тоска по насыщенным испарениями, закопченным улочкам Анк-Морпорка, которая сильнее всего проявляется весной, когда смолистый блеск мутных вод реки Анк приобретает особый оттенок, а крыши заполняются птичьими песнями или, по крайней мере, ритмично кашляющими птицами.

У Ринсвинда даже слёзы навернулись на глаза, когда он припомнил нежную игру света на куполе Храма Мелких Богов, известной городской достопримечательности, и комок подкатил к горлу при мысли о лотке с жареной рыбой на перекрёстке Мусорной улицы и улицы Искусных Умельцев. Он подумал о маринованных огурцах, которые там продаются, о длинных зелёных штуковинах, таящихся на дне банок, словно утонувшие киты. Они взывали к нему через многие мили, обещая представить его засоленным яйцам, плавающим в соседней банке.

Он подумал об уютных сеновалах платных конюшен и о тёплом сене, на котором он проводил ночи. Иногда он, глупец, высказывал недовольство таким образом жизни. Тогда он находил эту жизнь скучной, а теперь она казалась невероятно далёкой и желанной.

Всё, с него хватит. Он отправляется домой. «Маринованные огурцы, я слышу ваш зов…»

Он оттолкнул Двацветка в сторону, с величайшим достоинством подобрал потрепанный балахон и повернулся лицом туда, где, по его мнению, находился его родной город. С сосредоточенной решимостью и немалой долей рассеянности Ринсвинд шагнул с вершины тридцатитонного дольмена.

Десять минут спустя — когда встревоженный и почти раскаявшийся Двацветок выкопал его из большого сугроба у основания каменных столбов, — выражение лица Ринсвинда нисколько не изменилось. Двацветок вгляделся в своего приятеля.

— С тобой всё в порядке? — спросил он. — Сколько пальцев я поднял?

— Я хочу домой!

— Хорошо.

— Нет, нет и нет, не пытайся меня отговаривать, с меня довольно. Мне бы хотелось сказать, что всё это было очень здорово, но я не могу, и… что?

— Я говорю, хорошо, — повторил Двацветок. — Я совсем не прочь снова повидать Анк-Морпорк. Полагаю, большая его часть уже восстановлена.

Следует отметить, что когда оба приятеля в последний раз видели вышеупомянутый город, в нём бушевал довольно свирепый пожар — факт, имеющий некоторое отношение к попытке Двацветка внедрить идею страхования от внезапного бедствия в умы корыстолюбивого, но невежественного населения. Однако опустошающие пожары были регулярной чертой жизни Анк-Морпорка. Жизнерадостно и педантично этот город всегда отстраивали заново с использованием традиционных местных материалов: сухого, как трут, дерева и соломы, пропитанной для водостойкости смолой.

— О, — сказал Ринсвинд, немного понижая тон. — Тогда ладно. Хорошо. Прекрасно. Ну что, пошли?

Он торопливо поднялся на ноги и стряхнул с себя снег.

— Только я думаю, нам следует подождать до утра, — добавил Двацветок.

— Почему?

— Ну, потому что сейчас жуткий холод, а мы не знаем толком, где находимся, Сундук куда-то исчез, да и темнеет с каждой минутой…

Ринсвинд помедлил. Ему показалось, что где-то в каньонах его сознания послышался отдаленный шорох старой бумаги. Волшебника томило ужасное предчувствие, что впредь такие сны будут часто повторяться, а у него были и другие, гораздо более интересные дела, кроме как выслушивать нотации от кучки древних заклинаний, которые не могут прийти к единому мнению насчет того, как начиналась вселенная…

Тоненький сухой голосок, донесшийся с задворков его мозга, поинтересовался:

— Ну, как дела?

— Заткнись, а? — отозвался Ринсвинд.

— Я всего-навсего сказал, что сейчас жуткий холод и… — принялся оправдываться Двацветок.

— Это я не тебе, это я себе.

— Что?

— Заткнись, а? — устало буркнул Ринсвинд. — Насколько я понимаю, вряд ли здесь найдётся чем подкрепиться?

Гигантские камни чёрными и угрожающими глыбами выпирали на фоне умирающей зелени заката. По внутреннему кругу в свете нескольких костров взад-вперед торопливо сновали друиды, настраивая необходимую для каменного компьютера периферию, как то бараньи черепа на украшенных омелой шестах, знамёна с вышитыми извивающимися змеями и тому подобными штуковинами. За пределами пятен света толпились обитатели равнин; фестивали друидов пользовались устойчивой популярностью, особенно когда что-то шло наперекосяк.

Ринсвинд уставился на сборище.

— Что происходит?

— Ну, — с энтузиазмом отозвался Двацветок, — очевидно, здесь проводится церемония, возникшая многие тысячелетия назад и отмечающая, э-э, возрождение луны или, возможно, солнца. Нет, я почти уверен, что луны. Судя по всему, церемония эта очень торжественная, красивая и окутана спокойным достоинством.

Ринсвинд содрогнулся. Когда Двацветок принимался подобным образом разглагольствовать, им сразу овладевало беспокойство. Слава богам, он не назвал церемонию «живописной» и «оригинальной». Ринсвинд так и не нашел удовлетворительного перевода для этих слов, но самый близкий синоним, который он смог подобрать, означал «неприятности».

— Вот бы Сундук сюда, — с сожалением продолжил турист. — Как кстати пришелся бы мой иконограф. Всё обещает быть очень оригинальным и живописным.

Толпа предвкушающе зашевелилась. Похоже, церемония вот-вот начнётся.

— Послушай, — торопливо заговорил Ринсвинд. — Друиды — это жрецы. Поэтому, пожалуйста, не выводи их из себя.

— Но…

— Не предлагай купить у них камни.

— Но я…

— Не заводи разговор о самобытных народных обычаях.

— Я думал…

— И ни в коем случае не пытайся продать им страховой полис, это мгновенно выведет их из себя.

— Но они же жрецы! — взвыл Двацветок.

Ринсвинд приостановился.

— Ага, — сказал он. — В том-то всё и дело.

У внешнего круга начала формироваться какая-то процессия.

— Жрецы — это хорошие, добрые люди, — запротестовал Двацветок. — У нас дома они ходят по городу с чашками для подаяний. Это единственное, что у них есть.

— А-а, — протянул Ринсвинд, не совсем уверенный в том, что всё понял. — Чашки для того, чтобы лить в них кровь, да?

— Кровь?

— Ну да, вытекающую из жертв.

Ринсвинд подумал о тех жрецах, которых он знавал дома. Он всегда боялся навлечь на себя гнев какого-либо бога, а потому посещал множество храмовых церемоний. В общем и целом он считал, что наиболее точным описанием любого жреца в области Круглого моря будет «человек, который уйму времени проводит по локоть в крови».

Лицо Двацветка выразило ужас.

— О нет, — воскликнул он. — Там, откуда я приехал, жрецы — это праведные люди, посвятившие жизнь бедности, добрым делам и изучению природы богов.

Ринсвинд обдумал предложенный вариант.

— И никаких жертвоприношений?

— Абсолютно никаких.

Ринсвинд сдался.

— Ну, — буркнул он, — по-моему, эти твои жрецы не так уж и святы.

Где-то неподалеку раздался громкий рёв целого оркестра бронзовых труб. Ринсвинд оглянулся вокруг. Рядом медленно двигалась колонна друидов, которые несли длинные серпы, увешанные пучками омелы. Далее следовали многочисленные младшие друиды и ученики, играющие на самых разнообразных ударных инструментах, которые традиционно считались отгоняющими злых духов и, весьма вероятно, таковыми и являлись.

На камнях, которые зловеще выделялись на фоне залитого зеленью неба, свет факела рисовал возбуждающие и эффектные узоры. Над Пупом замерцали и засверкали среди звезд переливчатые полотнища «аврора кориолис» — центрального сияния, порождаемого миллионами танцующих в магическом поле Диска ледяных кристаллов.

— Белафон мне всё объяснил, — прошептал Двацветок. — Мы станем свидетелями освященной веками церемонии, воспевающей Единство Человека и Вселенной. Именно так он и сказал.

Ринсвинд бросил кислый взгляд на процессию. Теперь, когда друиды рассыпались вокруг огромного плоского камня, возвышающегося посредине круга, он не мог не заметить привлекательную, хотя и несколько бледноватую юную особу. У неё было: на теле — длинное белое платье, на шее — золотая гривна, на лице — смутная обеспокоенность.

— Она жрица? — спросил Двацветок.

— Не уверен, — медленно ответил Ринсвинд.

Друиды запели. Песнь, как показалось волшебнику, получилась очень неприятной и довольно заунывной. Судя по звучанию, она вот-вот должна была перерасти в резкое «крещендо». Вид девушки, укладывающейся на большой камень, только подтвердил ход мыслей волшебника.

— Я хочу остаться, — сказал Двацветок. — Я считаю, что подобные церемонии возвращают нас к примитивной простоте, которая…

— Да, да, — перебил его Ринсвинд. — Но, к твоему сведению, они собираются принести её в жертву.

Двацветок бросил на него изумленный взгляд.

— Что, убить её?

— Да.

— Зачем?

— Я откуда знаю? Чтобы хлеб рос, чтобы луна поднималась или ещё зачем-то. А может, им просто нравится убивать людей. Вот тебе твоя религия.

Он начал ощущать глухой низкий звук, не столько слышимый, сколько воспринимаемый всем телом и исходящий от соседнего камня, под поверхностью которого мелькали крошечные пятнышки света, похожие на вкрапления слюды.

Двацветок попеременно то открывал, то закрывал рот.

— Неужели они не могут использовать цветы или, к примеру, ягоды? — наконец предложил он. — Вроде как символически?

— Нет.

— А кто-нибудь пытался?

Ринсвинд вздохнул.

— Послушай, — сказал он. — Ни один уважающий себя верховный жрец не станет возиться с трубами, процессиями, знаменами и тому подобными штуками, чтобы потом воткнуть нож в нарцисс и парочку слив. Посмотри правде в глаза: эти заморочки насчет золотых ветвей, смены времён года и прочей муры сводятся попросту к сексу и насилию.

К его изумлению, губы Двацветка задрожали. Турист не только смотрел на мир сквозь розовые очки — он воспринимал его розовым мозгом и слышал розовыми ушами.

Песнь неотвратимо перерастала в «крещендо». Главный друид проверил на пальце остроту своего серпа. Глаза присутствующих были обращены за круг, к каменной глыбе на заснеженных холмах, из-за которой должна была появиться луна, выступающая этой ночью в качестве заезжей звезды.

— Тебе бесполезно…

Ринсвинд разговаривал сам с собой.

Тем не менее, промерзший пейзаж за пределами круга был не таким уж безжизненным. Во-первых, как раз сейчас к друидскому святилищу подтягивался отряд волшебников, поднятый по тревоге Траймоном.

И во-вторых, из-за лежащего поблизости камня за происходящим наблюдала некая маленькая и одинокая фигурка. Один из величайших мифов Диска с явным интересом следил за событиями, разворачивающимися в центре каменного компьютера.

Он увидел, как друиды закружились и запели, увидел, как главный друид поднял серп…

И услышал голос.

— Послушайте! Извините! Могу я высказаться?

Ринсвинд отчаянно оглянулся вокруг в поисках путей спасения. Их не было. Двацветок стоял у алтарного камня с поднятым вверх пальцем и всем видом выражал вежливую решимость.

Волшебник припомнил день, когда Двацветок, которому показалось, что прохожий погонщик слишком сильно хлещет свой скот, произнёс речь о необходимости хорошего обращения с животными, в результате чего он, Ринсвинд, оказался сильно помятым и слегка окровавленным.

Друиды смотрели на туриста с таким выражением, которое обычно приберегают для обезумевших овец или для внезапно выпавшего дождя из лягушек. До Ринсвинда слова Двацветка доносились еле-еле, но все же он расслышал несколько фраз типа «самобытные народные обычаи» и «орешки и цветочки».

Потом похожие на пучок сырных палочек пальцы зажали ему рот, и исключительно острое лезвие впилось в его адамово яблоко.

— Ни жвука, иначе ты покойник, — произнёс у него над ухом гнусавый голос.

Глаза Ринсвинда вывернулись в орбитах, словно пытаясь найти выход.

— Если ты хочешь, чтобы я ничего не говорил, то как ты узнаешь, что я понял твой приказ? — прошипел он.

— Жаткнишь и шкажи мне, што жадумал этот твой идиот-приятель!

— Нет, послушай, если я должен заткнуться, то как мне…

Нож у горла превратился в горячую полоску боли, и Ринсвинд решил обойтись без логики.

— Его зовут Двацветок. Он не местный.

— По нему и не шкажешь. Твой приятель?

— Да, нас связывает взаимная ненависть.

Ринсвинд не видел своего пленителя, но, судя по ощущениям, его тело было сделано из вешалок для пальто. А ещё от него сильно пахло мятой.

— Прижнаю, он не иш трушов. Делай то, што я тебе шкажу, и, может, ему удаштшя выбратьшя. Иначе его кишки окажутшя намотанными вон на тот камень.

— Э-э…

— Видишь ли, народ тут не отличаетшя вшеленшким отношением к жижни.

Именно в этот момент луна, должным образом повинуясь законам убеждения, поднялась над горизонтом. Вопреки всем вычислениям, она оказалась совсем не там, где, по общему мнению камней, ей следовало находиться.

На месте луны сквозь разорванные облака проглядывала свирепая багровая звезда. Она висела точно над священным камнем круга и сияла на полную катушку, словно искра в глазнице Смерти. Она выглядела мрачной, ужасающей и, как заметил Ринсвинд, с прошлой ночи стала чуточку больше.

У жрецов вырвался крик ужаса. Толпа, собравшаяся на окружающих камни склонах, подалась вперед. Зрелище обещало быть интересным.

Ринсвинд почувствовал, как в руку ему скользнула рукоять ножа, и хлюпающий голос у него за спиной спросил:

— Ты когда-нибудь шовершал што-нибудь подобное?

— Подобное чему?

— Ну, врывалшя в храм, убивал жрецов, крал шокровища, шпашал девушку…

— Нет, именно этого я никогда не делал.

— Тогда шмотри. Вот как это делаетшя.

В двух дюймах от Ринсвиндова левого уха раздался жуткий вопль, какой мог бы испустить бабуин, лапу которого в гулком каньоне придавил булыжник. Мимо волшебника мелькнула маленькая, но жилистая фигурка.

В свете факелов он увидел, что это глубокий-преглубокий старик, из тех тощих стариков, которых обычно называют «шустрыми», с абсолютно лысой головой, доходящей почти до колен бородой и парой похожих на спички ножек, на которых варикозные вены начертили карту улиц большого города. Несмотря на холодную погоду, одежды на нём не было никакой, не считая усаженного бронзовыми заклепками кожаного мешочка в районе паха и сапог, в которые спокойно вместилась бы ещё пара-другая икр.

Двое ближайших друидов переглянулись и взвесили свои серпы. В воздухе пролетело смазанное пятно, и друиды, хрипя, свалились наземь тугими клубками агонизирующей боли.

В последовавшей за этим суматохе Ринсвинд боком подобрался к алтарному камню. Нож он держал очень осторожно, чтобы не нарваться на недоброжелательный приём. Хотя все вроде позабыли о нём. Те друиды, которые ещё не убежали из круга, — преимущественно более молодые и мускулистые, — собрались вокруг старика-воина, чтобы обсудить с ним тему жертвоприношения применительно к концентрическим кругам. Однако, судя по кудахтанью и скрипу суставов, старик одерживал верх в этих дебатах.

Двацветок заинтересованно наблюдал за схваткой. Ринсвинд схватил его за плечо.

— Пошли, — скомандовал он.

— Может, нам следует помочь?

— Думаю, мы только помешаем ему, — торопливо ответил Ринсвинд. — Лично я терпеть не могу, если мне заглядывают через плечо, когда я занимаюсь важным делом.

— По меньшей мере, мы должны спасти юную даму, — твердо сказал Двацветок.

— Ладно, но шевелись побыстрее!

Двацветок схватил нож и поспешил к алтарному камню. Несколькими неумелыми взмахами ему удалось перерезать верёвки, которыми была связана девушка. Поднявшись, юная особа села и залилась слезами.

— Всё в порядке… — начал он.

— В порядке? Как бы не так! — огрызнулась она, свирепо взирая на Двацветка из-под покрасневших век. — Обязательно надо лезть не в своё дело!

Она возмущенно высморкалась в подол.

Двацветок в замешательстве посмотрел на волшебника.

— Э-э, по-моему, ты не совсем поняла, — заметил турист. — Я имею в виду, мы только что спасли тебя от верной смерти.

— Здесь это не так-то легко, — отрешенно заявила она. — То есть блюсти себя… — Она вспыхнула и с несчастным видом затеребила край платья. — Ну, в смысле, оставаться… не позволять себе… в общем, не терять квалификацию.

— Квалификацию? — переспросил Двацветок, чем заслужил кубок Ринсвинда как самый тупорылый человек во всей множественной вселенной.

Глаза девушки сузились.

— Сейчас я могла бы прогуливаться наверху с Лунной Богиней и пить мёд из серебряной чаши, — раздраженно воскликнула она. — Восемь лет сидения дома по субботним вечерам — и всё это псу под хвост!

Она взглянула на Ринсвинда и нахмурилась.

Он что-то почувствовал. Наверное, услышал едва слышный звук шагов за спиной, а может, увидел отразившееся в её глазах движение… Во всяком случае, он быстро пригнулся.

Что-то просвистело там, где только что была его шея, и скользнуло по лысой голове Двацветка. Ринсвинд быстро обернулся и увидел, как архидруид заносит серп для нового удара. Поскольку удирать было бессмысленно, волшебник отчаянным движением выбросил вперёд ногу.

Пинок угодил противнику прямо в коленную чашку. Архидруид громко завопил, выронил оружие, и в то же самое мгновение послышался негромкий, омерзительно чавкающий звук. Жрец упал навзничь. Стоящий у него за спиной невысокий человечек с длинной бородой вытащил из тела жреца меч и вытер его пригоршней снега.

— Опять меня мучает проштрел. Шокровища жабирайте шами, — сказал он.

— Сокровища? — слабо переспросил Ринсвинд.

— Ну ожерелья и прочую дребедень. Жолотые цепи. Жолота ждешь полно. Вот вам и друиды, — прошамкал старик. — Ничего, кроме украшений, украшений и украшений. А кто эта девушка?

— Она не хочет, чтобы мы её спасали, — сказал Ринсвинд.

Девушка с вызовом взглянула на старика из-под размазавшихся век.

— Плевал я на это, — он одним плавным движением подхватил её на руки, слегка пошатнулся, выкрикнул что-то про артрит и свалился наземь.

— Не штой прошто так, ты, тупая корова. Помоги мне поднятьшя, — немного погодя пробурчал он из лежачего положения.

К великому удивлению Ринсвинда и, несомненно, к своему собственному, девушка послушалась.

Ринсвинд, тем временем, пытался привести Двацветка в чувство. На виске маленького туриста виднелась неглубокая царапина, но Двацветок упорно пребывал без сознания, а на лице его застыла слегка ненормальная улыбка. Его дыхание было неглубоким и — странным.

А ещё он показался Ринсвинду очень лёгким. Не просто лёгким, невесомым. С тем же успехом волшебник мог поднимать тень.

Он припомнил, что слышал однажды, будто друиды применяют необычные и ужасные яды. Разумеется, он также слышал — обычно от тех же самых людей, — что у всех мошенников близко посажены глаза, что молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды и что если бы боги хотели, чтобы люди летали, то дали бы им билет на самолёт. Но что-то в Двацветковой лёгкости напугало Ринсвинда. Напугало до полусмерти.

Он поднял глаза на девушку. Она стояла, перекинув старика через плечо, и смотрела на волшебника с едва заметной извиняющейся улыбкой. Откуда-то из области её поясницы послышалось:

— Вше жабрали? Давайте двигать отшюда, покуда они не вернулишь.

Ринсвинд сунул Двацветка подмышку и потрусил следом. Больше ему ничего не оставалось…

У старика была большая белая лошадь, которую он оставил привязанной к сухому дереву в заснеженном овраге, расположенном в некотором отдалении от кругов. Животное было гладким и лоснящимся, а производимое им общее впечатление великолепного боевого скакуна лишь самую малость нарушалось привязанным к седлу противогеморройным кольцом.

— Ладно, отпушти меня. В перемётной шумке лежит бутылка ш раштиранием, ешли ты не против…

Ринсвинд как можно любезнее прислонил Двацветка к дереву и в свете луны — скорее в слабом красноватом свечении грозной новой звезды — впервые по-настоящему разглядел своего спасителя.

Один из голубых глаз прятался под черной повязкой. Тощее тело, которое сейчас чуть не звенело от напряжения, добела раскаленное сводящей сухожилия судорогой, покрывала целая сеть шрамов, а зубы, очевидно, давным-давно ушли на покой.

— Тебя как зовут? — спросил волшебник.

— Бетан, — ответила девушка, полной горстью втирая в спину старика вонючую зеленую мазь.

Попроси её кто-нибудь задуматься, какого рода события могут случиться после того, как её спасет с жертвенного камня для девственниц герой на белом коне, вряд ли девушка упомянула бы растирание. Однако сейчас, когда выяснилось, что растирание — это все, что с тобой происходит, спасенная дева была преисполнена решимости справиться со своим заданием наилучшим образом.

— Я имел в виду его, — сказал Ринсвинд.

Один яркий, как звезда, глаз взглянул ему в лицо.

— Меня жовут Коэн, парень.

Руки Бетан остановились.

— Коэн? — переспросила она. — Коэн-Варвар?

— Он шамый.

— Погоди-погоди, — вмешался Ринсвинд. — Коэн — это такой здоровенный мужик, шея как у быка, а на груди мускулы, словно мешок с футбольными мечами. То есть он величайший воин Диска, легенда при жизни. Помню, как мой дед говорил мне, что видел его… мой дед говорил мне… мой дед…

Он запнулся, смешавшись под буравящим его взглядом.

— О-о, — сказал он. — Разумеется. Прости.

— Да, — вздыхая, отозвался Коэн. — Правильно, парень. Я — жижнь при легенде.

— О боги! — изрек Ринсвинд. — Сколько ж тебе лет, если точно?

— Вошемьдешят шемь.

— Но ты был самым великим! — воскликнула Бетан. — Барды до сих пор слагают о тебе песни.

Коэн пожал плечами и негромко взвыл от боли.

— Я ни ражу не получал отчишлений от их гонораров, — он уныло посмотрел на снег. — Это шага вшей моей жижни. Вошемьдешят лет я отдал этой профешшии, и што нажил жа это время? Ревматижм, геморрой, нешварение желудка и што ражличных рецептов шупа. Шуп! Я ненавижу шуп!

Бетан наморщила лоб.

— Шуп?

— Суп, — пояснил Ринсвинд.

— Да, шуп, — с несчастным видом подтвердил Коэн. — Понимаешь, мои жубы… Когда у тебя нет жубов, никто тебя вшерьеж не воспринимает. Тебе говорят: «Пришядь у огня, дедушка, поешь шуп…» — он остро взглянул на Ринсвинда. — Паршивый у тебя кашель, парень.

Волшебник отвёл взгляд, не в силах смотреть Бетан в лицо. И вдруг сердце его упало. Двацветок до сих пор сидел, прислонённый к дереву, и пребывал в мирно-бессознательном состоянии. И вид у него был такой укоризненный-укоризненный.

Коэн вроде тоже вспомнил про туриста. Он, пошатываясь, поднялся на ноги, шаркающими шагами подошёл к неподвижному телу, приподнял большим пальцем по очереди оба века, осмотрел царапину, пощупал пульс и наконец изрек:

— Он наш покинул.

— Умер? — переспросил Ринсвинд.

В дискуссионной комнате его сознания дюжина эмоций разом вскочила на ноги и подняла галдёж. Облегчение разливалось соловьем, когда его перебил Шок с каким-то процедурным вопросом, а потом Ошеломление, Ужас и Потеря затеяли между собой перепалку, которая закончилась только тогда, когда Стыд из соседней комнаты заглянул узнать, из-за чего шум.

— Нет, — задумчиво ответил Коэн. — Не шовшем. Прошто ушёл.

— Куда ушёл?

— Не жнаю, — пожал плечами Коэн. — Но, кажетшя, я жнаком кое ш кем, у кого найдётшя карта.

Далеко в заснеженном поле светилось в темноте с полдесятка красноватых точек.

— Он не так уж и далеко, — заметил старший волшебник, вглядываясь в маленький хрустальный шар.

Волшебники за его спиной откликнулись дружным бормотанием, приблизительно означавшим, что, как бы далеко ни был Ринсвинд, он не может быть дальше, чем славная горячая ванна, хороший ужин и тёплая постелька.

Вдруг волшебник, который шёл замыкающим, остановился.

— Слушайте! — поднял палец он.

Они прислушались. В тишине раздавались едва слышные звуки, говорящие о том, что зима начинает сжимать землю в своем кулаке: потрескивание скал, приглушенный шорох мелких существ в норах, прорытых под покровом снега. В далеком лесу завыл волк, застыдился, когда его никто не поддержал, и умолк. Нежно и серебристо шелестел лунный свет. Сипели волшебники, старающиеся дышать тихо.

— Я ничего не слышу… — начал один из них.

— Тс-с!

— Ну хорошо, хорошо…

И тут они услышали это: тихое отдаленное похрустывание, словно что-то очень быстро двигалось по насту.

— Волки? — спросил кто-то.

Все разом подумали о сотнях поджарых, голодных тел, прыгающих сквозь ночь.

— Н-нет, — отозвался предводитель. — Шаги слишком ровные. Может, это гонец?

Звук стал громче, четкий ритм, будто кто-то очень быстро ел сельдерей.

— Я пошлю вверх вспышку, — сказал предводитель.

Он скатал снежок, подбросил в воздух и поджег струей октаринового огня, ударившей с кончиков пальцев. Окрестности озарились ослепительным голубым светом.

Наступила тишина.

— Ты, тупой болван, теперь я ничего не вижу, — пожаловался другой волшебник.

Это было последнее, что они услышали перед тем, как нечто стремительное, твердое и шумное врезалось в них, вылетев из темноты, и исчезло в ночи.

Всё, что они смогли найти, после того как выкопали друг друга из снега, — это плотную цепочку маленьких следов. Сотен маленьких следов, расположенных очень близко друг к другу и прочерчивающих снег прямой, как луч прожектора, линией.

— Некромантия! — воскликнул Ринсвинд.

Старуха, сидящая по другую сторону костра, пожала пальцами и вытащила из потайного кармана колоду засаленных карт.

Несмотря на царящий снаружи сильный мороз, воздух в юрте был раскалён, как под мышкой у кузнеца, и волшебник уже обливался потом. Из конского навоза получается неплохое топливо, но Конному племени предстояло многое узнать о кондиционировании воздуха — начиная с того, что это такое.

Бетан наклонилась вбок.

— Какая-какая мантия? — шепнула она.

— Некромантия. Разговоры с мёртвыми, — объяснил он.

— О-о, — протянула она, почувствовав неясное разочарование.

Они поужинали конским мясом, конским сыром, конской кровяной колбасой, консоме и разбавленным пивом, о происхождении которого Ринсвинд старался не задумываться. Коэн (который ел конский суп) поведал им, что люди из Конных племен рождаются в седле — этот факт Ринсвинд счел гинекологическим абсурдом — и обладают особыми познаниями по части природной магии. Жизнь в открытой степи заставляет вас осознать, насколько плотно небо пригнано к земле, и это вдохновляет ваш разум на глубокие мысли типа: «Зачем?», «Когда?» и «Почему бы нам для разнообразия не попробовать говядину?».

Бабка вождя кивнула Ринсвинду и разложила перед собой карты.

Ринсвинд, как уже отмечалось, был худшим волшебником на Диске: никакие чары не задерживались в его мозгу с тех пор, как там поселилось Заклинание, — точно так же рыба предпочитает не околачиваться в озере, в котором водятся щуки. Но всё же у него оставалась гордость, а волшебники не любят, когда женщины занимаются магией, даже самой примитивной. Руководство Незримого Университета никогда не принимало на учёбу женщин, ссылаясь на проблемы с канализацией, но настоящей причиной было невысказанное опасение, что, если женщинам позволят баловаться с магией, они могут устыдить всех своими способностями…

— Во всяком случае, я не верю в карты Каро, — буркнул он. — Разговоры о том, что они представляют собой концентрированную мудрость вселенной — сплошная чушь.

Первая карта, пожелтевшая от дыма и потрескавшаяся от старости, представляла собой…

Это, наверное, Звезда. Но вместо знакомого круглого диска с грубо нарисованными лучиками она воплощала крошечную багровую точку. Старуха что-то пробормотала и поскребла карту ногтем, после чего искоса глянула на Ринсвинда.

— Я тут ни при чём, — сказал он.

Она открыла Важность Мытья Рук, Восьмерку Октограмм, Небесный Купол, Озеро Ночи, Четверку Слонов, Туз Черепах и — а как же без этого? — Смерть…

Но со Смертью тоже что-то произошло. На карте должен был изображаться довольно реалистичный Смерть верхом на белой лошади, и он действительно присутствовал на картинке. Но небо было залито багровым светом, и на отдалённый холм поднималась крошечная фигурка, едва различимая при свете заправленных конским жиром ламп. Ринсвинд опознал её с первого взгляда — позади фигурки виднелся ящик с сотнями ножек.

Сундук последует за хозяином куда угодно.

Волшебник взглянул на Двацветка, который сидел у противоположной стенки шатра, — бледная тень на куче конских шкур, — и спросил:

— Он правда мёртв?

Коэн перевел его вопрос старухе, и та затрясла головой. Наклонившись к стоящему рядом деревянному сундучку и нашарив среди разносортных мешочков-бутылочек зелёный флакончик, она вылила его содержимое в Ринсвиндово пиво. Волшебник с подозрением посмотрел на смесь.

— Она говорит, это што-то вроде лекарштва, — объяснил Коэн. — Я бы на твоем меште его выпил, эти люди обижаютшя, когда их гоштеприимштвом пренебрегают.

— А оно не оторвет мне голову? — спросил Ринсвинд.

— Она говорит, очень важно, штобы ты его выпил.

— Ладно, если ты уверен, что так надо… Пиво всё равно уже не испортишь.

Ощущая на себе взгляды присутствующих, он сделал большой глоток.

— Хм. Вообще-то совсем непло…

Что-то подхватило его и бросило в воздух. Если не считать того, что в другом смысле он ещё сидел у огня, Ринсвинд видел себя — уменьшающуюся фигурку в пятне света, которое быстро сжималось. Окружающие очаг игрушечные человечки сосредоточенно смотрели на Ринсвиндово тело. Все, кроме старухи. Она смотрела вверх, прямо на него, и ухмылялась.

* * *

Старшим волшебникам Круглого моря было не до ухмылок. Они постепенно осознавали, что столкнулись с чем-то совершенно новым и ужасающим. С молодым человеком, делающим себе карьеру.

Вообще-то, никто из них не знал наверняка, сколько на самом деле лет Траймону, но его редкие волосики были ещё черного цвета, а кожа — оттенка воска, что при плохом освещении принималось за свежесть юности.

Шесть оставшихся в живых руководителей восьми орденов сидели за длинным, сверкающим и совершенно новым столом в комнате, которая раньше была кабинетом Гальдера Ветровоска. В данный момент каждый из них гадал, что же за черта в Траймоне вызывает желание пнуть его побольнее.

Дело не в том, что он был честолюбив и жесток. Жестокие люди глупы; волшебники умеют использовать таких людей и, уж конечно, знают, как справляться с чужим честолюбием. Чтобы задержаться в должности волшебника восьмого уровня, человек должен быть настоящим экспертом в области так называемого ментального дзюдо.

И не в том дело, что Траймон был кровожаден, охоч до власти или особо безнравствен. Волшебнику эти черты лишь на пользу. В целом волшебники не более безнравственны, чем, скажем, правление клуба бизнесменов. Каждый из волшебников достигает выдающегося положения не столько благодаря магическим способностям, сколько благодаря тому, что никогда не упускает возможность воспользоваться слабостью противника.

А также дело совсем не в том, что Траймон был особенно мудр. Каждый волшебник считает себя очень заметной фигурой по части мудрости — это обусловлено их работой.

Дело было даже не в том, что он обладал каким-то необычайным шармом. Волшебники сразу распознают шарм, как только встречаются с ним, да и очарования в Траймоне было как в утином яйце.

О нет, настоящая причина заключалась вот в чём…

Он не был ни хорошим, ни плохим, ни жестоким, ни добрым. Он не мог похвастаться талантами. Зато он возвел серость в ранг высокого искусства и сделал свой ум таким же суровым, безжалостным и логичным, как склоны преисподней.

Волшебники по ходу своей работы частенько сталкиваются в уединении магической октограммы с изрыгающими пламя обладателями кожистых, как у летучей мыши, крыльев и тигриных когтей. Но никогда прежде они не испытывали настолько сильного дискомфорта, какой испытали, когда Траймон десять минут назад вошел в комнату.

— Сожалею, что вынужден был опоздать, господа, — солгал он, энергично потирая руки. — Столько дел, столько всего нужно организовать, ну, вы-то знаете, как это бывает.

Он уселся во главе стола и начал деловито просматривать какие-то бумаги. Волшебники искоса переглянулись.

— А что случилось с креслом старины Гальдера, с тем самым, у которого подлокотники в виде львиных лап и цыплячьи ножки? — спросил Джиглад Верт.

Этот предмет обстановки исчез вместе с остальной старой мебелью, а на его месте появилось несколько низких кожаных кресел, которые кажутся невероятно удобными, пока вы не попробуете посидеть в них минут пять.

— С креслом? О, я его сжёг, — не поднимая глаз, отозвался Траймон.

— Сжёг? Но это же был бесценный памятник магической старины, подлинное…

— Какой там памятник… Старый хлам, — Траймон одарил его мимолетной улыбкой. — Настоящие волшебники не нуждаются в подобных штуках. Теперь же позвольте мне привлечь ваше внимание к вопросам, ради которых мы здесь собрались…

— Что это за бумажка? — вопросил Джиглад Верт из Братства Очковтирателей, размахивая положенным перед ним документом.

Волшебник особенно старался, тем более что его собственное кресло, стоящее в захламлённой и уютной башне, было куда более вычурным, чем кресло Гальдера.

— Это повестка дня, Джиглад, — терпеливо ответил Траймон.

— И что делает эта подвеска дня?

— Это всего лишь список вопросов, которые нам нужно обсудить. Всё очень просто, мне жаль, если ты считаешь, что…

— Раньше мы обходились без всяких списков!

— Зря, очень полезная вещь. Просто вы ею не пользовались, — звенящим от рассудительности голосом возразил Траймон.

Верт заколебался.

— Что ж, хорошо, — угрюмо буркнул он, оглядывая стол в поисках поддержки. — Но что это за пункт, в котором говорится… — он внимательно вгляделся в написанное, — «преемник Грейхальда Спольда»? И так ясно, что им будет старый Ранлет Вард. Он ждет уже много лет.

— Да, но надёжен ли он? — заметил Траймон.

— Что?

— Уверен, все мы осознаем важность надлежащим образом организованного руководства, — объяснил Траймон. — А Вард, он… э-э, в своем роде, разумеется, он достойный человек, но…

— Это не наше дело, — заявил один из волшебников.

— Да, но оно может стать нашим, — возразил Траймон.

Наступило молчание.

— Мы вмешаемся в дела другого ордена? — удивился Верт.

— Разумеется, нет, — ответил Траймон. — Я просто выражаю предположение, что мы могли бы дать… совет. Но давайте обсудим это позже…

Волшебники никогда не слышали выражение «силовая основа», иначе подобные речи не сошли бы Траймону с рук. Но простой и непреложный факт заключался в том, что сама идея помочь другим подняться к власти, пусть даже с целью укрепления собственных позиций, была абсолютно чуждой для них. Их девиз гласил: каждый волшебник — сам по себе. Что там говорить о враждебно настроенных паранормальных существах, честолюбивому волшебнику приходится сражаться ещё и с соперниками внутри родного ордена…

— Я считаю, что сейчас нам следует обдумать, как поступить с Ринсвиндом, — объявил Траймон.

— И со звездой, — подхватил Верт. — Люди, знаешь ли, начинают замечать.

— Да, поговаривают, что нам не мешало бы что-нибудь предпринять, — вступил в разговор Люмюэль Пантер из Ордена Полуночи. — Но я хотел бы знать, что именно?

— О, это легко, — откликнулся Верт. — Все советуют нам прочесть Октаво. Это советуют постоянно. Плохой урожай? Прочтите Октаво. Болен скот? Прочтите Октаво. Заклинания всё поправят.

— Возможно, в этом что-то есть, — заметил Траймон. — Мой, э-э, покойный предшественник довольно тщательно изучал Октаво.

— Мы все его изучали, — резко заявил Пантер. — Но что толку? Восемь Заклинаний должны произноситься вместе. Я согласен, если всё остальное ни к чему не приведет, может быть, нам придется рискнуть, но Восьмерка должна быть произнесена вместе или не произнесена вообще, а одно из Заклинаний сидит в голове этого Ринсвинда.

— И мы не можем его найти, — подытожил Траймон. — Ничего не получается. Уверен, что частным образом мы все пытались сделать это.

Волшебники смущённо переглянулись.

— Да. Хорошо. Карты на стол. Я что-то не могу найти его, — наконец сказал Верт.

— Я пробовал смотреть в хрустальный шар, — объявил другой волшебник. — Ничего.

— А я посылал духов-советчиков, — сообщил третий.

Остальные выпрямились в своих креслах. Если признание в провале входит в повестку сегодняшнего дня, то они, чёрт возьми, всем покажут, что провалились геройски.

— Всего-то? Я посылал демонов.

— А я смотрел в Зеркало Всеобщего Обзора.

— Прошлой ночью я искал его в Рунах М'хо.

— Тогда как я, довожу до вашего сведения, использовал и Руны, и Зеркало, и даже внутренности химеры.

— А я говорил со зверями лесными и птицами поднебесными.

— Что-нибудь узнал?

— Нет.

— Что ж, я расспрашивал самые кости страны! Да, да, глубинные камни и стоящие на них горы.

Наступило внезапное ледяное молчание. Все посмотрели на волшебника, который произнёс эти слова. Ганмак Трихаллет из Почтенных Провидцев беспокойно заёрзал в кресле.

— Ага, заливай больше, — сказал кто-то.

— Я ж не сказал, что они мне ответили.

Траймон обозрел стол.

— Я тоже послал кое-кого на его поиски.

Верт фыркнул.

— В прошлые разы и мы посылали, но ничего не вышло.

— Это потому, что мы полагались на магию. Однако совершенно очевидно, что Ринсвинд почему-то недоступен ей. Но он не может не оставить следов.

— Ты послал следопыта?

— Можно выразиться и так.

— Неужели ты нанял героя?

Верт умудрился вложить в одно это слово неимоверно много значений. Таким же тоном в другой вселенной южанин произнёс бы «чёрт подери этих янки».

Волшебники, разинув рты, уставились на Траймона.

— Да, — спокойно подтвердил он.

— Чьей властью? — осведомился Верт.

Траймон обратил на него взгляд серых, как сталь, глаз.

— Своей. Другая мне не потребовалась.

— Это… это идет вразрез со всеми правилами! С каких это пор волшебникам приходится нанимать героев, чтобы те исполняли за них работу?

— С тех самых пор, как волшебники обнаружили, что магия не действует, — ответил Траймон.

— Это временные трудности.

Траймон пожал плечами.

— Возможно, — сказал он, — но нам нельзя терять ни дня. Докажите, что я не прав. Найдите Ринсвинда с помощью хрустального шара или разговаривая с птицами. Что касается меня, то я знаю: мой удел — быть мудрым. А мудрые люди поступают в соответствии с веяниями времени.

Хорошо известно, что волшебники и герои не могут поладить друг с другом, потому что первая сторона считает вторую сборищем кровожадных идиотов, которые не умеют ходить и думать одновременно, тогда как вторая испытывает естественное недоверие к сообществу людей, которые слишком много бормочут себе под нос и ходят в длинных одеяниях. «О,» — говорят волшебники, — «А как насчет ошейников с бронзовыми заклёпками и умащенных мускулов, накачанных в Языческой Ассоциации Молодежи, где собираются всякие типы подозрительной направленности?». На что герои отвечают: «Очень мило слышать такое от кучки хлюпиков, которые не осмеливаются подойти к женщине, объясняя это тем, что она якобы отнимает мистическую силу». «Так», — рычат волшебники, — «Вы нас уже достали, вы и ваши показушные кожаные плавки». «О да», — ответствуют герои, — «А почему бы вам…».

И так далее. Споры эти продолжаются уже несколько веков и стали причиной множества крупных сражений, в результате которых огромные участки земли стали абсолютно непригодны для обитания из-за магических гармоник.

Герой, который сейчас скакал в сторону Водоворотных равнин, не участвовал в подобных спорах не только потому, что герои вообще не принимают их всерьез, но и потому, что данный конкретный герой был героиней. Рыжеволосой.

В подобных местах существует тенденция оглядываться через плечо на художника-оформителя и заводить пространные разговоры о кожаных лифах, высоких сапогах и обнажённых клинках.

Слова типа «полный», «округлый» и даже «дерзкий» продолжают вторгаться в повествование до тех пор, пока автор не начинает испытывать настоятельную необходимость принять холодный душ и пойти прилечь.

Что само по себе довольно глупо, поскольку женщина, решившая зарабатывать на жизнь с помощью клинка, не станет расхаживать в виде, напоминающем обложку одного из прогрессивных каталогов белья для узкого круга покупателей.

Ладно, замяли. В основном следует отметить, что хотя Херрена — Хладнокровная Холера выглядела бы просто сногсшибательно после хорошей ванны, маникюра по полной программе и набега на полки с кожгалантереей в лавке под названием «Восточная Экзотика и Благовонные Умащения Ву Хунь Лина», что на улице Героев, в данный момент она была благоразумно облачена в лёгкую кольчугу, мягкие сапоги и короткий меч.

Хорошо-хорошо, сапоги, возможно, были кожаными. Но не чёрными.

Вместе с ней ехало несколько смуглокожих людей, которые всё равно будут убиты в самое ближайшее время, так что на их описание даже не стоит тратить усилий. Тем более, что ни в одном из них не было ничего дерзкого.

Послушайте, они могут быть одеты в кожу, если вам того хочется.

У Херрены спутники не вызывали особого восторга, но никого, кроме них, в Анк-Морпорке не нашлось. Многие горожане покидали свои дома и устремлялись в горы — из страха перед новой звездой.

Однако Херрена направлялась в горы по другой причине. Строго по вращению и к Краю от равнин возвышался голый хребет Троллей. Херрена в течение многих лет пользовалась уникально равными возможностями, доступными для любой женщины, которая умеет заставить клинок петь. Поэтому героиня привыкла доверять своим инстинктам.

Этот Ринсвинд, судя по описанию Траймона, был крысой, а крысы любят прятаться. Кроме того, горы были далеко от Траймона — хоть он и нанял её, Херрена надеялась оказаться от него подальше и побыстрее. При одном взгляде на Траймона у героини начинали чесаться кулаки.

* * *

Ринсвинд знал, что ему следовало бы впасть в панику, но это было крайне сложно. Такие эмоции, как паника, страх и гнев, имеют непосредственное отношение к плещущейся в железах жидкости, а все железы Ринсвинда остались в его теле.

Он не мог точно сказать, где сейчас находится его настоящее тело, но, опуская глаза, Ринсвинд видел тонкую голубую нить, тянущуюся от того, что он, ради сохранения здравого рассудка, всё ещё называл своей щиколоткой. Нить пропадала в темноте и, по-видимому, вела к его телу.

Он готов был первым признать, что это не особенно хорошее тело, но пара его частей были дороги ему как память. К тому же, до Ринсвинда внезапно дошло, что, если голубая нить порвётся, ему придется провести всю оставшуюся жи… всё оставшееся существование, болтаясь под видом чужих усопших тётушек вокруг спиритических столиков и проделывая прочие номера, которые откалывают потерянные души, чтобы скоротать время.

Полнейший ужас подобной перспективы привёл Ринсвинда в такое смятение, что он почти не почувствовал, как его ноги коснулись земли. По крайней мере, подобия земли. Он решил, что это почти наверняка не та земля, к которой он привык, — настоящая земля не кружится и не окрашена в чёрный цвет.

Он огляделся вокруг.

Острые крутые горы поднимались в морозное небо, усеянное жестокими звёздами. Эти звезды не были указаны ни на одной карте звёздного неба, но ровнехонько посреди них виднелся зловещий багровый диск. Ринсвинд вздрогнул и отвёл глаза. Расстилающийся перед ним пейзаж резко уходил вниз, и над растрескавшимися от мороза скалами бормотал сухой ветер.

Он действительно бормотал. Когда серые вихри ухватились за балахон Ринсвинда и вцепились в его волосы, волшебнику показалось, что он слышит голоса, слабые и далекие, произносящие фразы типа: «Ты уверен, что в похлёбке были грибы? Я чувствую себя несколько…», «Там очень красивый вид, ты только перегнись через эту…», «Не суетись, это всего лишь царапина…», «Смотри, куда целишься из лука, ты чуть не…» и так далее.

Он заткнул уши пальцами и, спотыкаясь, побрёл вниз по косогору, пока не увидел то, что наблюдали очень немногие из живущих.

Местность круто шла под уклон и в конце концов переходила в огромную, не меньше мили в поперечнике, воронку, в которую с полнозвучным, гулким шипением — как если бы дышал сам Диск — устремлялся бормочущий ветер из душ усопших. Над этой ямой, выгибаясь, нависал узкий отрог скалы, заканчивающийся выступом где-то в сотню футов шириной.

Там, наверху, был сад с плодовыми деревьями, клумбами и маленьким чёрным домиком.

К нему вела узкая тропинка.

Ринсвинд оглянулся назад. Сияющая голубая нить по-прежнему была на месте.

Сундук тоже.

Он сидел на тропинке и наблюдал за волшебником.

Ринсвинду так и не удалось поладить с Сундуком. Он никак не мог избавиться от ощущения, что этот ящик глубоко не одобряет все его поступки, в том числе и его существование. Однако на этот раз, в виде исключения, Сундук выглядел не свирепо, а довольно трогательно, словно пёс, который только что вернулся домой, всласть навалявшись в коровьих лепешках, и обнаружил, что вся семья переехала на соседний континент.

— Ладно, — сказал Ринсвинд. — Пошли.

Сундук выпустил ножки и двинулся за ним по тропинке.

Почему-то Ринсвинд ожидал, что в саду на выступе скалы будет полным-полно засохших цветов, но на самом деле за садиком хорошо ухаживали. Судя по всему, местный садовник очень тонко чувствовал цвета — при том непременном условии, что цвета эти исключительно тёмно-пурпурные, чёрные как ночь или белые как саван. Огромные лилии насыщали воздух ароматом. Посреди свежескошенной лужайки стояли солнечные часы без стрелки.

Ринсвинд, сопровождаемый по пятам Сундуком, прокрался по засыпанной мраморным щебнем дорожке и, зайдя с задней стороны домика, толкнул какую-то дверь.

Четыре лошади посмотрели на него, оторвав морды от торб с овсом. Они были теплыми и живыми — пожалуй, самые холёные лошади, которых Ринсвинд когда-либо видел. Большой белый скакун стоял в отдельном деннике, над дверью которого висела чёрная с серебром сбруя. Остальные три лошади были привязаны перед яслями у противоположной стены, словно принадлежали заезжим гостям, и разглядывали волшебника с неопределенным животным любопытством.

Сундук ткнулся ему в щиколотку.

— Пшел вон, ты! — резко обернувшись, прошипел Ринсвинд.

Сундук с пристыженным видом попятился.

Ринсвинд на цыпочках подошел к дальней двери и осторожно толкнул её. Она открылась в вымощенный камнем коридор, который, в свою очередь, привел в просторную переднюю.

Волшебник осторожно двинулся вперед, плотно прижимаясь спиной к стене. Сундук поднялся позади него на цыпочки и боязливо затрусил следом.

Сама передняя…

В общем-то, Ринсвинда обеспокоило не то, что она была значительно больше, чем весь домик казался снаружи. Учитывая нынешнее положение дел, он бы саркастически рассмеялся, если бы кто-нибудь сказал ему, что бочку пива нельзя вместить в кружку. Интерьер передней, который относился к ранне-склеповому стилю и отличался обилием чёрных драпировок, тоже ничуть не взволновал его.

Его обеспокоили часы. Они были очень большими и занимали промежуток между двумя дугообразными деревянными лестницами, покрытыми резными изображениями вещей, которые нормальные люди могут увидеть только после интенсивных занятий чем-то противозаконным.

У часов имелся очень длинный маятник, и он раскачивался с медленным «тик-так», от которого у Ринсвинда мороз пробежал по коже, потому что это было нарочито неспешное, действующее на нервы тиканье, которое ясно давало понять, что каждый «тик» и каждый «так» отрезает новую секунду от вашей жизни. Это был один из тех звуков, которые недвусмысленно намекают на то, что где-то, в каких-то гипотетических песочных часах, из-под ваших ног вылетело ещё несколько песчинок.

Нечего и говорить, что нижняя половина маятника было заточенной как нож и острой как бритва.

Что-то постучало Ринсвинда по пояснице. Он гневно обернулся.

— Послушай, ты, сумкин сын, я ведь сказал тебе…

Это был не Сундук. Перед Ринсвиндом стояла девушка — серебристоволосая, серебристоглазая и несколько ошарашенная.

— О-о, — сказал Ринсвинд. — Гм. Привет?

— Ты живой? — спросила она голосом, который ассоциируется с пляжными зонтиками, маслом для загара и прохладными напитками в длинных бокалах.

— Ну, надеюсь, что да, — ответил Ринсвинд, гадая, хорошо ли его железы, где бы они ни были, проводят сейчас время. — Хотя иногда я в этом сомневаюсь. А что это за место?

— Это дом Смерти, — ответила девушка.

— А-а, — Ринсвинд провел языком по пересохшим губам. — Что ж, приятно было познакомиться, но мне пора бежать…

Она всплеснула руками.

— О, не уходи! У нас здесь нечасто бывают живые люди. А мертвые — такие зануды, как ты считаешь?

— Уф, да, — с жаром согласился Ринсвинд, поглядывая на дверь. — С ними, небось, не поболтаешь.

— Только и слышишь: «Когда я был жив…» да «В наше время мы действительно знали, как дышать…», — она положила ему на руку маленькую белую ладонь и одарила его улыбкой. — Они настолько непоколебимы в своих привычках. Жуткая скукотища. Такие церемонные.

— То есть закостеневшие? — подсказал Ринсвинд, которого тащили в сторону арки.

— Вот именно. Как тебя зовут? Меня — Изабель.

— Э-э, Ринсвинд. Извини, но если это действительно дом Смерти, то что здесь делаешь ты? На мой взгляд, ты не похожа на мёртвую.

— О, я здесь живу, — она пристально посмотрела на него. — Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы спасти свою погибшую возлюбленную? Папочку это всегда раздражает, он говорит, хорошо, мол, я никогда не сплю, иначе меня постоянно будил бы топот юных героев, которые приходят сюда, чтобы забрать с собой толпу глупых девчонок.

— Что, часто такое бывает, да? — слабо поинтересовался Ринсвинд, шагая рядом с ней по затянутому чёрной тканью коридору.

— Всё время. Но мне кажется, это очень романтично. Только когда уходишь, важно не оглядываться.

— Почему?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Может, вид не очень впечатляющий. А ты, вообще, герой?

— Э-э, нет. Не в том смысле. На самом деле совсем нет. Фактически даже меньше того. Я просто зашел сюда в поисках моего друга, — обречено сказал он. — Ты его случаем не видела? Маленький, толстенький, много разговаривает, носит очки, забавная одежда?

Пока он говорил, его преследовало ощущение, будто он упустил нечто крайне важное. Он закрыл глаза и попытался вспомнить последние несколько минут разговора. Потом озарение ударило его, как мешок с песком.

— Папочка?

Изабель скромно потупила глаза.

— Вообще-то я приёмная дочь, — призналась она. — Он говорит, что нашел меня, когда я была маленькой девочкой. Всё это очень печально… — её лицо вдруг прояснилось. — Но пойдем, познакомишься с ним — сегодня у него в гостях друзья, и я уверена, что ему будет очень интересно с тобой встретиться. Он не так уж часто общается с людьми в неформальной обстановке. И я, по правде говоря, тоже, — добавила она.

— Извини, — остановил её Ринсвинд. — Мы ведь говорим о Смерти, я правильно понял? Высокий, худой, пустые глазницы, мастак по части обращения с косой?

Она вздохнула.

— Да. Боюсь, внешность говорит не в его пользу.

Несмотря на истинность уже упоминавшегося факта, что Ринсвинд имел к магии примерно такое же отношение, как бузина в огороде — к дядьке в Анк-Морпорке, за ним тем не менее сохранялась одна привилегия, которая предоставляется людям, занимающимся искусством волшебства. На пороге смерти за ним должен был явиться сам Смерть (вместо того чтобы перепоручить эту работу какому-нибудь второстепенному мифологическому персонажу в человеческом обличье, как оно обычно бывает). Благодаря своей неорганизованности Ринсвинд уже несколько раз не умер в назначенное время, а если в мире и есть что-то, чего не любит Смерть, так это когда люди заставляют себя ждать.

— Послушай, я думаю, мой приятель просто куда-то отлучился, — объявил волшебник. — Он всегда так, это история всей его жизни, приятно было познакомиться, должен бежать…

Но она уже остановилась перед высокой дверью, обитой пурпурным бархатом. С другой стороны двери доносились голоса — жуткие голоса, такие голоса, которые обычное книгопечатание будет не в состоянии передать до тех пор, пока кто-нибудь не изобретет линотипную машину, встроив туда эхоотображатель и, если это возможно, шрифт, который будет выглядеть как нечто сказанное слизняком.

Вот что они говорили.

— ТЫ НЕ МОГ БЫ ОБЪЯСНИТЬ ВСЁ С САМОГО НАЧАЛА?

— Ну, если ты пойдешь с любой карты, кроме козыря, Юг возьмет две взятки, потеряв при этом одну Черепаху, одного Слона и одно Главное Таинство, а потом…

— Это Двацветок! — шепнул Ринсвинд. — Я узнаю этот голос где угодно!

— МИНУТОЧКУ… ЮГ — ЭТО ЧУМА?

— Ты чем слушаешь, он же всё объяснил. А что, если бы Голод — как это там — пошёл с козыря?

Это был причмокивающий, одышливый голос, практически заразный уже сам по себе.

— А, тогда ты смог бы побить только одну Черепаху вместо двух, — с энтузиазмом ответил Двацветок.

— Но если бы Война с самого начала сдал козырь, они не добрали бы две взятки?

— Вот именно!

— И ВСЁ-ТАКИ Я НЕ ПОНЯЛ. РАССКАЖИ-КА МНЕ ЕЩЁ РАЗ ПРО БЛЕФ, МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, Я УЖЕ НАЧАЛ УЛАВЛИВАТЬ ОБЩИЙ ПРИНЦИП.

Голос был тяжёлым и гулким, словно сталкивались две большие свинцовые болванки.

— Это когда ты объявляешь ход главным образом для того, чтобы обмануть своих противников, хотя, разумеется, это может создать проблемы для твоего партнёра…

Двацветок со свойственным ему энтузиазмом продолжал нести бессмыслицу. Сквозь бархат просачивались такие фразы, как «хорошая масть», «две без козырей», «большой шлём». Ринсвинд тупо посмотрел на Изабель.

— Ты хоть что-нибудь понял? — спросила она.

— Ни единого слова, — признался он.

— По-моему, бессмыслица какая-то.

— ТАК ТЫ ГОВОРИШЬ, ЛЮДИ ИГРАЮТ В ЭТО РАДИ УДОВОЛЬСТВИЯ? — уточнил тяжёлый голос по другую сторону двери.

— Более того, у некоторых из них это здорово получается. Боюсь, я — всего-навсего любитель.

— НО ОНИ ВЕДЬ ЖИВУТ ВСЕГО ВОСЕМЬДЕСЯТ ИЛИ ДЕВЯНОСТО ЛЕТ!

— Тебе лучше знать, — вступил голос, который Ринсвинд ещё не слышал и ни за что в жизни не хотел бы услышать снова — особенно в сумерках.

— Это, несомненно, весьма… занимательно.

— СДАВАЙ СНОВА, ПОСМОТРИМ, КАК Я УСВОИЛ.

— Может, нам следует зайти? — спросила Изабель.

— Я ХОЖУ… С ВАЛЕТА ЧЕРЕПАХ, — объявил голос за дверью.

— Нет, извини. Я уверен, что ты ошибаешься, давай-ка взглянем на твои…

Изабель толкнула дверь, и та отворилась.

По сути, это был довольно приятный кабинет, может, чуточку мрачноватый — оформленный в пасмурный день художником по интерьерам, у которого болела голова и которым завладело непреодолимое желание украсить каждую плоскую поверхность большими песочными часами. А ещё у него было множество больших, толстых и чрезвычайно быстро оплывающих свечей, от которых ему хотелось избавиться.

Смерть Плоского мира, ярый приверженец традиций, гордился своими личными заслугами и большую часть времени пребывал в унынии по поводу того, что его деяния не были оценены по достоинству. Он утверждал, что Смерти как такового никто не боится, а все боятся лишь боли, разлуки, забвения. Пустые глазницы и спокойная гордость за своё дело — это ещё не повод для неприязни. Кроме того, он до сих пор пользовался косой, в то время как Смерти других миров давно обзавелись комбайнами.

Смерть сидел в центре комнаты за столом, покрытым чёрным сукном, и препирался с Голодом, Войной и Чумой. Двацветок единственный поднял глаза и увидел Ринсвинда.

— Эй, а ты как здесь оказался? — спросил он.

— Ну, некоторые говорят, что Создатель взял пригоршню… о, я понял. Ну, это сложно объяснить, но я…

— Сундук с тобой?

Сундук протиснулся мимо Ринсвинда и опустился наземь перед своим хозяином. Двацветок открыл его и, покопавшись в содержимом, вытащил небольшой томик в кожаном переплёте. Этот томик он передал Войне, который сидел, барабаня по столу затянутыми в кольчужную перчатку пальцами.

— Это «О Законах Торговли» Крючконоса, — объяснил турист. — Очень хорошая книжка, здесь много говорится об удвоении и о том, как…

Смерть костлявой рукой выхватил книгу и начал её листать, совершенно не обращая внимания на обоих приятелей.

— ТАК, — сказал он наконец. — ЧУМА, РАСПЕЧАТАЙ-КА ЕЩЁ КОЛОДУ КАРТ. Я ДОКОПАЮСЬ ДО СУТИ ЭТОЙ ИГРЫ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ СТОИТЬ МНЕ ЖИЗНИ — ФИГУРАЛЬНО ВЫРАЖАЯСЬ, РАЗУМЕЕТСЯ.

Ринсвинд схватил Двацветка за руку и выволок из комнаты. Позже, когда они бежали по коридору, сопровождаемые несущимся сзади Сундуком, волшебник спросил:

— О чем это вы там болтали?

— Ну, у них уйма свободного времени, и я подумал, это может им понравиться… — задыхаясь, выговорил Двацветок.

— Что, играть в карты?

— Это особая игра, — возразил Двацветок. — Она называется… — он заколебался. Языки никогда не были его сильным местом. — На вашем языке это называется почти как та штука, которая надевается на нижнюю часть туловища и ноги, — заключил он. — Мне так кажется.

— Штаны? — начал гадать Ринсвинд. — Брюки? Лосины? Галифе?

— Да, нечто вроде.

Они выбежали в переднюю, где большие часы по-прежнему срезали секунды с жизней всего мира.

— Как ты думаешь, надолго их займет игра?

Двацветок приостановился.

— Не знаю, — задумчиво проговорил он. — Наверное, пока козыри не выйдут… Какие удивительные часы…

— Не пытайся их купить, — посоветовал Ринсвинд. — Вряд ли твой порыв здесь оценят…

— Где здесь? — полюбопытствовал Двацветок, подзывая к себе Сундук и откидывая крышку.

Ринсвинд оглянулся вокруг. В передней было темно и пусто, высокие узкие окна покрывал морозный узор. Ринсвинд опустил глаза. От его щиколотки отходила уже знакомая бледно-голубая нить. Теперь он видел, что такая же нить имеется и у Двацветка.

— Мы вроде как неофициально мертвы, — сказал он. Лучшего ответа он придумать не смог.

— О-о, — Двацветок продолжал рыться в Сундуке.

— Тебя это ни капельки не волнует?

— Ну, обычно в конце концов всё устраивается. Во всяком случае, я абсолютно уверен в том, что реинкарнация существует. В каком виде ты хотел бы вернуться в мир?

— Во-первых, я не хочу из него уходить, — твердо сказал Ринсвинд. — Ладно, давай выбираться от… о нет. Только не это.

Двацветок выудил из глубин Сундука коробку. Большую и чёрную, с рычажком и маленьким круглым окошечком спереди. А ещё у коробки был ремешок, на котором Двацветок мог повесить её себе на шею, что он и сделал.

Было время, когда Ринсвинд испытывал к этой коробке довольно тёплые чувства. Он верил — несмотря на то что весь его опыт доказывал ему обратное, — что мир по сути своей познаваем и что, если бы только ему, Ринсвинду, удалось вооружиться нужным ментальным набором инструментов, он мог бы снять с мира заднюю крышку и посмотреть, как он устроен. Разумеется, он был в корне не прав. Иконограф делал картинки вовсе не за счет того, что пропускал свет на специальным образом обработанную бумагу, как предположил было волшебник. Всё было гораздо проще — внутри него сидел маленький чертик, который хорошо чувствовал цвет и умел быстро работать кистью. Узнав об этом, Ринсвинд очень расстроился.

— У нас нет времени делать картинки! — прошипел он.

— Я быстро, — твердо сказал Двацветок и постучал по стенке иконографа.

В ней распахнулась крошечная дверца, и оттуда высунулась голова беса.

— Тысяча демонов! — воскликнул он. — Где мы?

— Это неважно, — ответил Двацветок. — Итак, сначала мы сделаем картинку часов.

Бес сощурился.

— Освещение плохое, — заявил он. — Добрых три года при диафрагме 8, если тебя интересует моё мнение.

Он захлопнул дверь. Секундой позже послышался слабый скрип стула, который подвигался к мольберту.

Ринсвинд заскрежетал зубами.

— Зачем делать картинки, когда можно всё запомнить? — выкрикнул он.

— Это не одно и то же, — спокойно возразил Двацветок.

— Это лучше! Это более реально!

— На самом деле нет. Через много лет, когда я буду сидеть у огня, пылающего в…

— Ты будешь жариться в этом огне до конца своих дней, если мы отсюда не выберемся!

— О, я все-таки надеюсь, что вы не покинете меня.

Они обернулись. Изабель стояла в дверях, еле заметно улыбаясь и сжимая одной рукой древко косы — косы, острота лезвия которой вошла в поговорку. Ринсвинд попытался не смотреть на голубую нить своей жизни. Девушка, держащая в руках косу, не должна улыбаться такой неприятной, всезнающей и слегка безумной улыбкой.

— Похоже, папочка сейчас немного занят, но я уверена, что ему и в голову не пришло бы позволить вам просто так взять и уйти, — добавила она. — Кроме того, мне тут не с кем поговорить.

— Кто это? — спросил Двацветок.

— Она вроде как живет здесь, — пробормотал Ринсвинд. — Вроде как девушка.

Он схватил Двацветка за плечо и попытался незаметно, не отрывая ног от пола, переместиться в сторону двери, ведущей в темный, холодный сад. Из этого ничего не вышло — главным образом потому, что Двацветок не принадлежал к тем людям, которые понимают намеки с полуслова. Кроме того, турист и мысли не допускал, что может угодить в опасную передрягу.

— Я, право же, очарован, — заявил он. — Очень милый у вас тут домик. Интересный барочный эффект с этими костями и черепами.

Изабель улыбнулась. «Если Смерть когда-нибудь передаст ей семейное дело, она справится с ним лучше, чем он, — подумал Ринсвинд. — Она просто чокнутая».

— Да, но нам нужно идти, — сказал он.

— Даже слышать ничего не желаю, — возразила она. — Вы должны остаться и рассказать мне всё о себе. У нас уйма времени, а здесь так скучно.

Она метнулась в сторону и замахнулась косой на сверкающие нити. Коса, словно кастрированный кот, взвизгнула в воздухе — и резко остановилась.

Послышался хруст дерева. Крышка Сундука захлопнулась на лезвии.

Двацветок изумленно взглянул на Ринсвинда. Волшебник не торопясь примерился и с некоторой долей удовлетворения со всего размаху врезал ему в челюсть, а потом, когда маленький турист начал заваливаться назад, подхватил его, забросил на плечо и кинулся прочь.

В залитом светом звёзд саду его хлестали ветки, а маленькие мохнатые и, наверное, ужасные твари порскали из-под ног, когда он отчаянно несся вдоль бледной нити, сияющей призрачным светом на замороженной траве.

Из оставленного позади домика вылетел пронзительный вопль разочарования и ярости. Ринсвинд врезался в дерево, отскочил и помчался дальше.

Где-то здесь, насколько он помнил, была тропинка. Но в этом лабиринте серебристого света и теней, в лабиринте, который теперь, когда присутствие ужасной новой звезды ощущалось даже в потустороннем мире, был подсвечен красным, всё выглядело не так, как должно было выглядеть. Во всяком случае, нить жизни вела абсолютно не туда, куда надо.

Сзади послышался чей-то топот. Ринсвинд, сипя от напряжения, прибавил скорости: судя по всему, сзади скакал Сундук, а в данный момент волшебнику не хотелось встречаться с этим ящиком, который мог неправильно истолковать удар, нанесённый его хозяину. Своих недругов Сундук, как правило, кусал. У Ринсвинда так и не хватило мужества спросить, куда они деваются после того, как над ними захлопывается тяжёлая крышка. Одно он мог сказать точно: когда крышка снова раскрывалась, их внутри не было.

На самом деле, ему нечего было беспокоиться. Сундук, быстро мелькая маленькими ножками, легко обогнал его. Причем, как показалось Ринсвинду, Сундук целиком и полностью был сосредоточен на беге — словно он имел некое отдаленное представление, что настигает их, и это ему совершенно не нравилось.

«Только не оглядываться, — вспомнил волшебник. — Возможно, вид отсюда не очень впечатляющий».

Сундук с треском продрался сквозь куст и исчез.

Мгновение спустя Ринсвинд обнаружил причину его исчезновения. Сундук перевалился через край выступа и падал в гигантскую дыру, подсвеченную снизу слабым красноватым сиянием. От Ринсвинда и его ноши в дыру тянулись две сверкающие голубые нити.

Он неуверенно остановился — хотя слово «неуверенно» не совсем точно. В нескольких обстоятельствах он был уверен на все сто процентов: во-первых, ему не хотелось прыгать; во-вторых, ему ни в коем случае не хотелось встречаться с тем, кто настигает его сзади; в-третьих, в мире духов Двацветок весил куда больше, чем на Диске; и в-четвертых, бывают вещи похуже, нежели просто умереть.

— Назови хотя бы две, — пробормотал он и прыгнул.

Через несколько секунд подскакали всадники. Достигнув края скалы, они не остановились, а просто выехали в воздух и придержали лошадей над пустотой.

Смерть посмотрел вниз.

— ВОТ ЭТО МЕНЯ ВСЕГДА РАЗДРАЖАЕТ, — пожаловался он. — С ТАКИМ ЖЕ УСПЕХОМ Я МОГ БЫ УСТАНОВИТЬ ВРАЩАЮЩУЮСЯ ДВЕРЬ.

— Интересно, что им было нужно? — сказал Чума.

— Понятия не имею, — отозвался Война. — Однако игра была хорошая.

— Точно, — согласился Голод. — Мне она показалась захватывающей.

— У НАС ЕСТЬ ВРЕМЯ ДЛЯ ЕЩЁ ОДНОГО ЭТОГО, КАК ЕГО, БОБРА, — заметил Смерть.

— Роббера, — поправил его Война.

— КАКОГО-КАКОГО БОБРА?

— Это называется роббером, — пояснил Война.

— ТОЧНО. РОББЕР, — сказал Смерть. Он посмотрел на новую звезду, ломая себе голову над тем, что она может означать. — ДУМАЮ, У НАС ЕСТЬ ЕЩЁ ВРЕМЯ, — немного неуверенно повторил он.

* * *

Выше уже рассказывалось о попытке ввести немного правдивости в сочинительство на Диске и о том, как поэтам и бардам под страхом… ну, в общем, под страхом всяких страшных последствий запретили разглагольствовать о бормочущих ручейках и розовых пальцах зари. Подумать только, они могли говорить, что чье-то лицо отправило в дальний путь тысячи кораблей, только в том случае, если представляли заверенные отчёты из доков.

И посему из уважения к этой традиции мы не будем утверждать, что Ринсвинд и Двацветок превратились в голубую, как лед, синусоиду, извивающуюся сквозь тёмные измерения; что это сопровождалось звоном, который обычно раздаётся от удара по чудовищному бивню; что перед глазами друзей промелькнула вся их жизнь (у Ринсвинда прошлая жизнь мелькала перед глазами так часто, что в самых скучных местах он уже начинал засыпать) или что вселенная шлепнулась на них сверху, как огромный студень.

Мы всего-навсего скажем правду, которая экспериментально доказана. Они услышали звук, как если бы по деревянной линейке сильно ударили камертоном, настроенным на «до диез» или «си бемоль», и двух приятелей охватило ощущение абсолютной неподвижности.

Это случилось потому, что они были абсолютно неподвижны и вокруг царила абсолютная темнота.

У Ринсвинда возникло подозрение, что что-то где-то пошло наперекосяк.

Потом он увидел перед собой бледно-голубой узор.

Он снова очутился внутри Октаво. Интересно, спросил он себя, что произойдет, если кто-нибудь откроет книгу? Сойдут ли они с Двацветком за цветную картинку?

Скорее всего, нет, решил он. Тот Октаво, в котором они находились, отличался от обыкновенной книги, прикованной к кафедре глубоко в подвалах Незримого Университета, книги, которая была всего лишь трехмерным представлением многомерной действительности и…

«Постой-ка, — сказал он сам себе. — У меня не бывает таких мыслей. Кто думает за меня?»

— Это Ринсвинд, — раздался голос, похожий на шуршание старых страниц.

— Кто? Я?

— Конечно, ты, тупица.

В истерзанном сердце Ринсвинда на миг вспыхнул вызов.

— А, вам уже удалось вспомнить, как начиналась вселенная? — ядовито осведомился волшебник. — Это было все-таки Прокашливание или Набирание Воздуха В Грудь, а может, Почесывание Головы или Попытка Вспомнить То, Что Вертелось на Кончике Языка?

— Ты, видно, забыл, куда попал, — прошипел другой голос, сухой как трут.

По идее, невозможно прошипеть предложение, в котором нет ни одной шипящей согласной, но голос сделал всё, что было в его силах.

— Забыл? Вы думаете, что забыл? — заорал Ринсвинд. — Забыть это трудновато, знаете ли! Я сижу внутри какой-то чёртовой книги и разговариваю с кучей голосов, которых я не вижу, так почему бы мне вдруг не выйти из себя?

— Полагаю, тебе будет интересно узнать, почему мы снова перенесли тебя сюда, — вступил в разговор голос возле его уха.

— Нет.

— Нет?

— Что он сказал? — спросил другой бестелесный голос.

— Он сказал «нет».

— Он действительно сказал «нет»?

— Да.

— О-о.

— А почему?

— Подобные неприятности случаются со мной всё время, — объяснил Ринсвинд. — То я падаю с Края света, то оказываюсь внутри книги, то попадаю на летучую плиту, то смотрю, как Смерть учится играть в Лосины, Галифе или одни боги знают во что… Думаете, после такого меня ещё что-то интересует?

— Ну, нам кажется, ты должен спрашивать себя, почему мы не хотим, чтобы нас произнесли, — сказал первый голос, чувствуя, что теряет инициативу.

Ринсвинд заколебался. Похожая мысль навещала его голову, но буквально на пару секунд, при этом всё время нервно оглядываясь по сторонам, чтобы её кто-нибудь не зашиб.

— Зачем вообще вас произносить?

— Это всё звезда, — ответило Заклинание. — Багровая звезда. Волшебники уже ищут тебя. Если тебя поймают, то Восемь Заклинаний будут произнесены и будущее изменится. Они думают, что Диск столкнется со звездой.

Ринсвинд обдумал это.

— А он столкнется?

— Не совсем, но в… Что это?

Ринсвинд посмотрел вниз. Из темноты неслышно вышел Сундук. В его крышке торчал длинный обломок лезвия от косы.

— Всего-навсего Сундук, — сказал волшебник.

— Но мы не звали его сюда!

— А его никто никуда не зовет, — сообщил Ринсвинд. — Он сам появляется. Не обращайте на него внимания.

— А-а. О чем это мы говорили?

— О багровой звезде.

— Правильно. Для нас очень важно, чтобы ты…

— Эй! Эй! Есть там кто-нибудь?

Это был слабенький, писклявый голосок, и доносился он из иконографа, висящего на бесчувственном теле Двацветка.

Чёртик-художник открыл дверцу и, прищурившись, взглянул на Ринсвинда.

— Где это мы, милостивый сударь? — осведомился он.

— Точно сказать не могу.

— Мы всё ещё мертвы?

— Возможно.

— Что ж, будем надеяться, в ближайшем будущем чёрная краска нам не понадобится, потому что она вся вышла.

Дверца захлопнулась.

Ринсвинду на мгновение представилось, как Двацветок раздает свои картинки, приговаривая нечто вроде: «Это я, терзаемый миллионами демонов» и «А это я с той забавной парочкой, которую мы встретили на промерзших склонах Того Света». Ринсвинд не знал наверняка, что случается с человеком, когда тот по-настоящему умирает, а авторитеты высказывались на этот счет несколько туманно. К примеру, один смуглокожий моряк из Краеземелья считал, что после смерти обязательно попадет в рай, где его будут ждать шербет и много гурий. Ринсвинд не знал, что такое «гурия», но после некоторых размышлений пришел к выводу, что это маленькая лакричная трубочка, через которую потягивают шербет. Во всяком случае, он от шербета начинал чихать.

— Надеюсь, теперь, когда нам не мешают, — твёрдо сказал сухой голос, — мы можем продолжить. Очень важно, чтобы ты не позволил волшебникам отобрать у тебя Заклинание. Если Восемь Заклинаний будут произнесены слишком рано, произойдет нечто ужасное.

— О боги, оставьте меня в покое, а? — закатил очи Ринсвинд.

— Хорошо, хорошо. С того самого дня, когда ты впервые открыл Октаво, мы знали, что можем доверять тебе.

Ринсвинд вдруг засомневался.

— Подождите-ка, — проговорил он. — Вы хотите, чтобы я бегал от волшебников и не давал им собрать все Восемь Заклинаний воедино?

— Вот именно.

— И поэтому одно из вас забралось ко мне в голову?

— Точно.

— Вы вообще знаете, что целиком и полностью погубили мою жизнь? — с жаром воскликнул Ринсвинд. — Я, может, всё-таки стал бы волшебником, если бы вы не решили использовать меня в качестве портативной магической книги. Я не могу запомнить ни одного заклинания, они боятся лезть в голову, в которой уже сидите вы!

— Ну, извини.

— И вообще, я хочу домой! Хочу вернуться туда, где… — в глазах Ринсвинда блеснула влага, — туда, где чувствуешь под ногами булыжную мостовую, где иногда можно глотнуть неплохого пива, а вечером раздобыть приличный кусок жареной рыбы и в придачу пару больших зелёных огурцов, а может, даже пирог с угрём и блюдо с моллюсками, где всегда отыщется тёплая конюшня, в которой можно переночевать и проснуться в том же самом месте, куда ты забрел предыдущим вечером, и где нет этой жуткой погоды. Я хочу сказать, я не в обиде на вас из-за магии, наверное, я просто сделан не из того теста, из которого делают волшебников… Я всего-навсего хочу домой!

— Ты должен… — начало одно из Заклинаний.

Оно опоздало. Тоска по дому, маленькая эластичная резинка в подсознании, которая может завести лосося и гнать его три тысячи миль по чужим морям или отправить миллион леммингов в радостную пробежку на родину их предков, исчезнувшую с лица Диска в результате легкого выверта и смещения континентов, — так вот эта самая тоска по дому поднялась внутри Ринсвинда, словно съеденный на ночь салат из креветок, перетекла по тонюсенькой ниточке, связывающей его измученную душу с телом, уперлась каблуками и дернула…

Заклинания остались одни в своем Октаво.

Не считая Сундука.

Они дружно уставились на него — не глазами, но сознанием, таким же древним, как сам Плоский мир.

— Ты тоже проваливай, — сказали они.

* * *

— …Очень хочу.

Ринсвинд знал, что это говорит он сам, он узнал свой голос. В течение краткого мига он глядел через свои глаза каким-то ненормальным образом — так шпион смотрит через прорези в глазах портрета. А потом он вернулся.

— Ш тобой вшё в порядке, Ринсшвинд? — спросил Коэн. — Ты выглядел нешколько отшутштвующим.

— Ты действительно слегка побелел, — согласилась Бетан. — Как будто кто-то ступил на твою могилу.

— Гм, да, я сам туда и ступил, — отозвался он, а потом поднял руку и сосчитал свои пальцы. Вроде бы их количество осталось прежним. — Э-э, а я вообще двигался?

— Ты просто смотрел на огонь так, словно увидел привидение, — сказала Бетан.

За их спинами послышался стон. Двацветок, сжимая голову ладонями, пытался принять сидячее положение.

Его глаза сфокусировались на присутствующих. Губы беззвучно зашевелились.

— Это был поистине странный… сон, — проговорил он. — Что это за место? Почему я здесь?

— Ну, — начал Коэн, — кое-кто утверждает, што Шождатель Вшеленной вжял горшть глины и…

— Нет, я имею в виду здесь, — перебил его Двацветок. — Это ты, Ринсвинд?

— Да, — ответил Ринсвинд за отсутствием доказательств обратного.

— Там были… часы, которые… и эти люди, что… — Двацветок потряс головой. — Почему так воняет лошадьми?

— Ты заболел, — сказал Ринсвинд. — У тебя начались галлюцинации.

— Да… наверное, да, — Двацветок посмотрел на свою грудь. — Но тогда откуда у меня…

Ринсвинд вскочил на ноги.

— Извините, здесь очень душно, я пойду подышу свежим воздухом, — он сорвал с шеи Двацветка ремешок иконографа и бросился к выходу из юрты.

— Лично по мне так нормально, — удивилась Бетан.

Коэн пожал плечами.

Ринсвинд успел отбежать от юрты на несколько шагов, прежде чем иконограф начал пощелкивать. Из коробки очень медленно вылезла последняя картинка, которую сделал бес.

Ринсвинд схватил ее.

То, что было на ней изображено, даже средь бела дня ввергло бы человека в ужас. В леденящем свете луны, подкрашенной багровым огнём зловещей новой звезды, эффект был неописуемым.

— Нет, — негромко сказал Ринсвинд. — Все было не так, там был дом, девушка и…

— Ты видишь то, что видишь ты, а я рисую то, что вижу я, — заявил чёртик из своей дверцы. — То, что вижу я, реально. Меня специально готовили. Я вижу только то, что существует на самом деле.

Какая-то тёмная тень двигалась по похрустывающему насту в их сторону. Это был Сундук. Ринсвинд, который в обычных обстоятельствах испытывал к нему ненависть и недоверие, внезапно почувствовал, что этот ящик — самая освежающе нормальная вещь, которую он когда-либо видел.

— Я смотрю, тебе-таки удалось выбраться, — заметил он.

Сундук задребезжал крышкой.

— Хорошо, но что видел ты? — поинтересовался волшебник. — Ты-то оглянулся?

Сундук ничего не ответил. Некоторое время они стояли молча, словно два воина, бежавшие с места побоища и остановившиеся, чтобы перевести дух и прийти в себя.

— Пойдем, там внутри горит костер, — наконец сказал Ринсвинд.

И протянул к Сундуку руку, чтобы потрепать его по крышке. Сундук раздраженно захлопнулся, едва не отхватив ему пальцы. Жизнь снова вошла в нормальную колею.

* * *

Рассвет следующего дня был ясным, безоблачным и холодным. Небо превратилось в голубой купол, прикрепленный к белой простыне мира, и производимое им общее впечатление своей свежестью и чистотой напоминало бы рекламу зубной пасты, если бы не розовая точка на горизонте.

— Теперь её видно даже днём, — сказал Коэн. — Што это такое?

Он устремил на Ринсвинда пристальный взгляд. Волшебник покраснел.

— Почему все сразу на меня смотрят? Я понятия не имею, что это такое. Может быть, комета или что-то вроде.

— И мы все сгорим? — спросила Бетан.

— Откуда мне знать? В меня кометы пока не врезались.

Они вереницей ехали по сверкающему снежному полю. Конное племя, которое, судя по всему, относилось к Коэну с глубоким уважением, снабдило их лошадьми и указаниями, как добраться до реки Смарл, что в сотне миль к Краю, где, по расчетам Коэна, Ринсвинд и Двацветок могут найти корабль, который доставит их к Круглому морю. Герой также сообщил, что поедет с ними, подлечить свои ознобыши.

Бетан тут же заявила, что она тоже едет — на тот случай, если Коэну понадобится растереть спину.

Ринсвинд смутно ощущал, что тут что-то заваривается. Во-первых, Коэн сделал попытку расчесать бороду.

— Похоже, ты произвел на неё впечатление, — сказал волшебник.

Коэн вздохнул.

— Эх, будь я лет на двадшать моложе, — с сожалением протянул он.

— Ну?

— Мне было бы шештьдешят шешть.

— И что с того?

— Ну… как бы тебе шкажать? Будучи молодым и завоевывая шебе имя в этом мире, я предпочитал рыжеволоших и пылких женщин.

— А-а.

— Но потом я штал немного поштарше и начал ишкать шебе женщин ш белокурыми волошами и глажами, в которых шветитшя жижненный опыт.

— О-о? Да?

— А жатем я штал ещё немного штарше и оценил доштоинштва женщин ш темными волошами и жгучим темпераментом.

Он умолк. Ринсвинд ждал.

— Ну и? — в конце концов не выдержал волшебник. — Что дальше? Что ты ищешь в женщинах сейчас?

Коэн обратил к нему взгляд своего слезящегося голубого глаза.

— Терпение, — ответил он.

— Поверить не могу! — воскликнул голос за спиной. — Я еду вместе с Коэном-Варваром!

Это был Двацветок. С раннего утра — с тех самых пор, как он обнаружил, что дышит одним воздухом с величайшим героем всех времен, — он вёл себя, будто обезьяна, которой вручили ключ от банановой плантации.

— Он, шлучайно, не иждеваетшя? — спросил Коэн у Ринсвинда.

— Нет. Он всегда такой.

Коэн повернулся в седле. Двацветок улыбнулся ему сияющей улыбкой и гордо помахал рукой. Коэн повернулся обратно и крякнул от боли.

— У него што, глаж нет?

— Есть, только видит он не так, как другие. Можешь мне поверить. Я имею в виду… ну, помнишь юрту Конного племени, в которой мы провели прошлую ночь?

— Да.

— Лично я счёл, что она несколько темновата и засалена. Да и воняло от неё, как от очень больной лошади.

— По-моему, очень точное опишание.

— А он бы с нами не согласился. Он заявил бы, что это великолепный варварский шатер, увешанный шкурами величественных животных, убитых остроглазыми воинами, живущими на краю цивилизации, шатер, пахнущий редкими и диковинными смолами, добытыми при набегах на караваны, пересекающие лишённую дорог… ну, и в том же духе. Я это серьёзно, — добавил Ринсвинд.

— Он што, чокнутый?

— Вроде как. Но у этого чокнутого денег куры не клюют.

— А-а, тогда он не может быть чокнутым. Я повидал мир. Ешли у человека денег куры не клюют, то он прошто экшентричный.

Коэн снова повернулся в седле. Двацветок рассказывал Бетан о том, как Коэн в одиночку расправился со змеями, составляющими армию властительницы колдуний С'белинды, и украл священный бриллиант из гигантской статуи Оффлера, Бога-Крокодила.

Морщины, покрывающие лицо Коэна, прорезала странная улыбка.

— Если хочешь, я скажу ему, чтобы он заткнулся, — предложил Ринсвинд.

— А он жаткнетшя?

— Нет.

— Пушть болтает, — позволил Коэн.

Его рука невольно опустилась на рукоять меча, отполированную до блеска хваткой десятилетий.

— Во вшяком шлучае, мне нравитшя, как он шмотрит на мир, — объявил варвар. — Его глажа видят то, што находитшя на рашштоянии пятидешяти лет.

В сотне ярдов за ними, неуклюже прыгая по мягкому снегу, бежал Сундук. Никто никогда и ни по какому поводу не спрашивал его мнения.

* * *

Близился вечер. Они подъехали к краю высокогорных равнин и начали спускаться вниз по мрачному сосновому бору, лишь слегка припорошенному снежной бурей. Пейзаж изобиловал громадными растрескавшимися скалами и настолько узкими и глубокими долинами, что день здесь длился минут двадцать. Дикий, продуваемый всеми ветрами край, где можно ожидать, что вам навстречу вот-вот выйдут…

— Тролли, — сказал Коэн, принюхиваясь.

Ринсвинд оглянулся, всматриваясь в алый вечерний свет. Скалы, которые прежде казались абсолютно нормальными, вдруг зашевелились. Невинные с виду тени наполнились подозрительными силуэтами.

— Я люблю троллей, — объявил Двацветок.

— Врёшь ты всё, — твёрдо сказал Ринсвинд. — Ты не можешь их любить. Они большие, бугристые и людей едят.

— Неправда, — возразил Коэн, неловко соскальзывая с лошади и массируя колени. — Это широко рашпроштранённое жаблуждение. Тролли никого не едят.

— Да?

— Да, они вшегда выплёвывают вшё обратно. Их желудок не переваривает людей, понятно? Шреднему троллю ничего от жижни не нужно, кроме ражве што шлавной глыбы гранита да доброй плиты ижвештняка на жакушку. Я шлышал, это потому, что они кремниш… кремниорганиш… — Коэн запнулся и погладил бороду, — жделаны иж камня.

Ринсвинд кивнул. В Анк-Морпорке тролли были не в диковинку, поскольку их часто нанимали в телохранители. Правда, содержание этих тварей влетало в копеечку — до тех пор пока они не усваивали, что такое дверь, и не переставали, покидая дом, переть напролом сквозь ближайшую стену.

Когда путешественники занялись сбором хвороста, Коэн продолжил:

— Но шамое главное — их жубы.

— Почему? — поинтересовалась Бетан.

— Алмажы. Видишь ли, только алмажы могут шправитьшя ш камнями — и вше равно троллям приходитшя каждый год выращивать жубы жаново.

— Кстати, о зубах… — вмешался Двацветок.

— Да?

— Я не мог не заметить…

— Да?

— О, ничего, — отступил турист.

— Да? А-а. Давайте побыштрее ражжигать коштер, пока ещё швет ешть. А потом, — лицо Коэна вытянулось, — полагаю, нам лучше шварить шуп.

— Ринсвинд в супах мастер, — с энтузиазмом объявил Двацветок. — О травах и корешках он знает всё.

Коэн бросил на волшебника взгляд, который позволял предположить, что он, Коэн, в это не верит.

— Што ж. Конный народ дал нам в дорогу немного вяленой конины, — сказал он. — Ешли найдешь дикий лук или што-нибудь в том же духе, это может улучшить её вкуш.

— Но я… — начал было Ринсвинд, однако решил, что продолжать не стоит.

«Во всяком случае, — рассудил он, — я знаю, на что похожа луковица. Это такая круглая белая штуковина с торчащим сверху зелёным пучком. Она должна прямо-таки бросаться в глаза».

— Я пойду поищу, хорошо? — предложил он.

— Хорошо.

— Вон там, в густом, тенистом подлеске…

— Очень даже подходящее мешто.

— Ты имеешь в виду эти глубокие овраги?

— Я бы шкажал, идеальные ушловия.

— Да, так я и подумал, — горько отозвался Ринсвинд и отправился в путь, гадая про себя, каким образом лучше подманить луковицы.

«В конце концов, — размышлял он, — на рынке они уже связаны и подвешены над прилавком, но в природных условиях лук наверняка другой. Наверное, крестьяне, или кто там занимается отловом, используют натасканных на лук собак или же поют песни, чтобы заманить луковицы в ловушку».

Он начал бесцельно шарить среди листьев и травы. На небе уже появилась парочка ранних звёзд. Под его ногами чавкали светящиеся грибы, неприятно органические и похожие на сексуальные игрушки для гномов. Ринсвинда кусали маленькие летучие существа. Другие существа, к счастью, невидимые, прыжками или скользящими движениями скрывались под кустами и с укором квакали на вспугнувшего их волшебника.

— Луковицы? — шепотом позвал Ринсвинд. — Здесь есть луковицы?

— Несколько штук растет вон там, около старого тиса, — произнёс рядом чей-то голос.

— А-а, — отозвался Ринсвинд. — Ладно.

Наступила долгая тишина, нарушаемая только звоном комаров вокруг головы волшебника.

Он стоял не шевелясь, застыв как каменный. Даже его глаза были неподвижны.

— Извините, — наконец сказал он.

— Да?

— А который из них тис?

— Маленькое скрюченное деревце с небольшими темно-зелеными иголочками.

— Ага, вижу. Ещё раз спасибо.

Он не шелохнулся. В конце концов голос непринужденно осведомился:

— Могу я ещё чем-нибудь помочь?

— Ты ведь не дерево, правда? — спросил Ринсвинд, по-прежнему глядя прямо перед собой.

— Не дури. Деревья не разговаривают.

— Прости. Просто у меня в последнее время случались кое-какие заморочки с деревьями. Ну знаешь, как бывает…

— Нет. Я валун.

В голосе Ринсвинда почти ничего не изменилось.

— Прекрасно, прекрасно, — медленно произнёс волшебник. — Что ж, пойду собирать луковицы.

— Приятного аппетита.

Он осторожно, с достоинством прошагал вперед, разглядел в подлеске несколько сбившихся в кучку волокнистых белых штуковин, осторожно выдернул их и обернулся.

Неподалеку лежал валун. Но здесь повсюду были раскиданы валуны — кости Диска подходили в этом месте очень близко к поверхности.

Ринсвинд пристально посмотрел на тисовое деревце — а вдруг это все-таки оно разговаривало? Но тис, ведущий весьма уединенную жизнь, ничего не слышал о Ринсвинде — спасителе деревьев. К тому же он спал.

— Если это ты, Двацветок, то я с самого начала знал, что это ты, — сказал Ринсвинд.

В надвигающихся сумерках его голос прозвучал неожиданно отчётливо и очень одиноко.

Ринсвинд припомнил единственный факт, который он точно знал насчёт троллей, а именно: под лучами солнца нормальный тролль превращается в камень, так что всякий, кто нанимает этих существ на дневную работу, должен потратить целое состояние на защитный крем.

Но если подумать, нигде не говорилось о том, что с ними происходит, когда солнце садится вновь…

Последние струйки дневного света покинули окружающую местность. И Ринсвинду внезапно показалось, что вокруг него слишком много валунов.

— Он ужасно долго возится с этими луковицами, — заметил Двацветок. — Как ты думаешь, может, стоит пойти поискать его?

— Волшебники могут шами пожаботитьшя о шебе, — отозвался Коэн. — Не бешпокойшя.

Он поморщился. Бетан подстригала ему ногти на ногах.

— Вообще-то, он не такой уж хороший волшебник, — продолжал Двацветок, придвигаясь поближе к огню. — Я бы не сказал ему это в лицо, но… — он нагнулся к Коэну. — На самом деле я ни разу не видел, чтобы он творил чары.

— Так, давай другую, — распорядилась Бетан.

— Это очень мило ш твоей штороны.

— У тебя были бы довольно симпатичные ноги, если бы ты за ними ухаживал.

— Я теперь шгибаюшь не так хорошо, как раньше, — застенчиво признался Коэн. — В моей работе не чашто вштречаешь можольных операторов. На шамом деле это жабавно. Я вштречал школько угодно жмеепоклонников, бежумных богов, военачальников — но ни одного можольного оператора. Впрочем, на шамом деле это выглядело бы нелепо — Коэн Против Можольных Операторов…

— Или Коэн и Педикюрши Смерти, — подсказала Бетан.

Коэн закудахтал.

— Коэн и Безумные Дантисты! — расхохотался Двацветок.

Коэн резко захлопнул рот.

— А што в этом шмешного? — осведомился он, и в его голосе прозвучали сжатые кулаки.

— О-о, э-э, ну, — замялся Двацветок. — Видишь ли, твои зубы…

— Што жубы? — рявкнул Коэн.

Двацветок сглотнул.

— Я не мог не заметить, что они, э-э, пребывают в иной географической точке, нежели твой рот.

Коэн бросил на него свирепый взгляд, но потом его плечи опустились, и знаменитый герой показался Двацветку очень маленьким и старым.

— Ну да, это правда, — пробормотал он. — Я тебя не виню. Тяжело быть героем беж жубов. Неважно, што ещё ты потерял. Тебе могут проштить даже отшутштвие одного глажа, но покажи людям рот, в котором одни дёшны, и все ражом перештанут тебя уважать.

— Я не перестану, — пообещала верная Бетан.

— А почему бы тебе не завести новые зубы? — находчиво предложил Двацветок.

— Конечно, будь я акулой или кем-нибудь в этом духе, я бы непременно отраштил их шнова, — саркастически отозвался Коэн.

— Зачем? Их же можно купить, — объяснил Двацветок. — Постой, я покажу тебе… Э-э, Бетан, ты не могла бы отвернуться?

Он подождал, пока она не повернется к нему спиной, после чего поднес руку ко рту.

— Ну што, видишь? — спросил он.

Бетан услышала, как у Коэна перехватило дыхание.

— Ты можешь вытащить швои жубы ижо рта?

— О да. У меня их нешколько комплектов. Ижвини… — До Бетан донесся чмокающий звук, и Двацветок уже нормальным голосом продолжил: — Это очень удобно.

Самый голос Коэна излучал уважение — такое его количество, какое можно излучать, не имея зубов, что составляет примерно столько же, сколько и с зубами, но звучит гораздо менее внушительно.

— Ещё бы. Когда они болят, ты их прошто выташкиваешь, и пушкай шебе болят, школько вждумаетшя, да? Это мигом научит паршивцев уму-ражуму, пошмотрим, как им понравитшя болеть в гордом одиночештве!

— Это не совсем так, — осторожно сказал Двацветок. — Эти зубы не мои, они просто принадлежат мне.

— Ты вштавил в рот чьи-то чужие жубы?

— Нет, их для меня сделали. Там, откуда я приехал, у многих людей есть такие зубы, это…

Но Двацветкова лекция о зубоврачебных приспособлениях осталась непрочитанной, поскольку кто-то ударил его по голове.

Маленькая луна Плоского мира медленно тащилась по небу. Благодаря невразумительным и не очень эффективным астрономическим порядкам, установленным Создателем, она сияла своим собственным светом и была битком набита всякими лунными богинями, которые в данный момент не обращали особого внимания на Диск, поскольку были заняты составлением петиции по поводу Ледяных Великанов.

Но если бы они посмотрели вниз, то увидели бы, как Ринсвинд настойчиво убеждает в чем-то группу валунов.

Тролли — это одна из самых старых форм жизни во множественной вселенной, восходящая к ранним попыткам запустить затею с жизнью без всей этой хлипкой протоплазмы. Отдельные тролли живут очень долго, впадая в зимнюю спячку летом и проводя день в дремоте, поскольку жара плохо влияет на них и делает медлительными. У них захватывающая геология. Можно говорить об истории развития племен, можно упомянуть полупроводниковые свойства неоднородного кремния, можно сказать о гигантских доисторических троллях, которые образуют большинство крупных горных хребтов Плоского мира и которые — если когда-нибудь проснутся — создадут по-настоящему серьёзные проблемы. Однако простой и непреложный факт заключается в том, что без мощного и всепроникающего магического поля Диска тролли давным-давно вымерли бы.

На Диске не была изобретена психиатрия. Никто никогда не тыкал в нос Ринсвинду чернильное пятно, чтобы проверить, всё ли у него в порядке на чердаке. Так что, описывая превращение валунов, он мог лишь невнятно промямлить что-то о картинках, которые неожиданно возникают перед глазами, когда смотришь на огонь или облака.

Только что перед ним лежал обычный валун, как вдруг несколько трещин на нём приобрели чёткие очертания рта и заостренного уха. Ещё мгновение — при том, что на самом деле абсолютно ничего не изменилось, — и перед волшебником появился тролль, ухмыляясь полным алмазов ртом.

«Они не смогут меня переварить, — сказал себе Ринсвинд. — От меня им станет ужасно плохо».

Слабое утешение.

— Значит, ты — волшебник Ринсвинд, — сказал ближайший к нему тролль. Впечатление было такое, будто кто-то пробежался по гравию. — Ну, не знаю. Я думал, ты будешь повыше.

— Видно, он слегка выветрился, — предположил другой. — Эта легенда жутко старая.

Ринсвинд неловко заерзал. Он был почти уверен в том, что камень, на котором он сидит, меняет форму. На ноге у него компанейски расположился крошечный — с небольшой голыш — тролльчонок, разглядывающий его с величайшим интересом.

— Легенда? — переспросил волшебник. — Какая легенда?

— Она передается от горы к песчинке с самого заката времен^[15], — сказал первый тролль. — «Когда багровая звезда озарит небо, придет волшебник Ринсвинд и будет искать луковицы. Не кусайте его. Очень важно, чтобы вы помогли ему остаться в живых».

Наступило молчание.

— И всё? — уточнил Ринсвинд.

— Да, — ответил тролль. — Мы всегда ломали головы над этими словами. Большинство наших легенд куда более увлекательны. В старые времена валунам жилось намного интереснее.

— Неужели? — слабо откликнулся Ринсвинд.

— О да. Такая развлекуха стояла… Везде вулканы. Тогда это действительно что-то значило — быть валуном. Об осадочных породах даже не вспоминали — либо ты вулканический, либо никто. Разумеется, теперь всё иначе. В наши дни люди называют себя троллями, а сами иной раз состоят из одного сланца. Или даже мела. Я бы не стал задирать нос, если бы мной можно было рисовать, ты согласен?

— Ага, — быстро кивнул Ринсвинд. — Ни за что не стал бы. Эта, э-э, ваша легенда… Там говорится, что вы не должны меня кусать?

— Вот именно! — пискнул тролльчонок, сидящий у него на ноге. — И это я подсказал тебе, где растут луковицы!

— Мы положительно рады, что ты к нам зашёл, — объявил первый тролль, который, как сразу заметил Ринсвинд, был здесь самым большим. — Мы немного беспокоимся насчет этой звезды. Что она означает?

— Понятия не имею, — пожал плечами Ринсвинд. — Все, похоже, думают, что мне что-то известно про неё, но я…

— Не то чтобы нас беспокоила возможность быть расплавленными, — перебил его первый тролль. — Всё равно именно так мы и возникли. Просто мы подумали, что звезда, может быть, означает конец всего, а это вроде как не очень хорошо.

— Она всё растет, — вступил в разговор ещё один тролль. — Посмотри-ка на неё. Больше, чем прошлой ночью.

Ринсвинд посмотрел. Она определенно была больше, чем прошлой ночью.

— Так что мы подумали, может, у тебя имеются какие-то предложения, — продолжил старший тролль с покорностью в голосе — если только возможно выразить покорность голосом, похожим на клокотание гранита в каменном горле.

— Вы можете прыгнуть за Край, — предложил Ринсвинд. — Во вселенной множество мест, где лишние камни не помешали бы.

— Мы слышали об этом, — отозвался тролль. — И встречались с валунами, которые пытались это проделать. По их словам, сначала ты миллионы лет паришь в пространстве, а потом раскаляешься и падаешь. В результате оказываешься на дне огромной дыры в пейзаже. По-моему, это не особо умно.

С грохотом, напоминающим стук угля, катящегося по желобу, он поднялся и потянулся, выставив в стороны толстые, шишковатые руки.

— Что ж, предполагается, мы должны тебе помочь, — сказал он. — Что ещё мы можем для тебя сделать?

— По идее, я должен был сварить суп. — Ринсвинд неопределенно помахал луковицами. Возможно, решительностью или героикой в его жесте даже не пахло.

— Суп? — переспросил тролль. — И всё?

— Ну, может быть, понадобится ещё пара сухариков.

Тролли переглянулись, выставляя напоказ столько драгоценных зубов, что на эти алмазы можно было бы купить средних размеров город.

Наконец самый большой тролль сказал:

— Ладно, суп так суп, — он со скрежетом пожал плечами. — Просто мы представляли себе, что легенда будет, ну, немного более… не знаю, я почему-то думал… хотя, полагаю, это неважно.

Он протянул Ринсвинду похожую на гроздь ископаемых бананов ладонь.

— Я Кварц, — представился он. — Вон того зовут Хризопраз, а это Брекчия, Яшма и моя жена Берилл — она немного метаморфна, но кто из нас не метаморфен, в наши-то дни? Яшма, слазь с его ноги.

Напрягаясь в ожидании хруста раздавленных костей, Ринсвинд осторожно взял поданную ему лапу. Но хруста не последовало. Ладонь тролля была шершавой и немного замшелой у ногтей.

— Мне очень жаль, — сказал волшебник. — У меня никогда раньше не было знакомых троллей.

— Мы — вымирающая раса, — грустно поведал Кварц, когда вся компания выступила в путь под сверкающими звездами. — Юный Яшма — единственный голыш в нашем племени. Мы, видишь ли, страдаем от философии.

— Да? — откликнулся Ринсвинд, пытаясь поспеть за своими спутниками.

Тролли двигались не только быстро, но и тихо — большие округлые тени, скользящие сквозь ночь, точно видения. Их продвижение отмечалось лишь раздающимся время от времени приглушенным писком какого-нибудь ночного существа, не услышавшего, что идут тролли.

— О да. Мы жертвы философии. В конце это приходит к каждому из нас. Говорят, в один прекрасный вечер ты начинаешь просыпаться, но вдруг думаешь: «А чего беспокоиться-то?», — и продолжаешь спать дальше. Видишь вон те каменные глыбы?

Ринсвинд увидел в траве несколько громадных силуэтов.

— Тот, что с краю, — это моя тётка. Не знаю, о чем она думает, но она не шевелится уже двести лет.

— О боги, как это печально.

— Да не, это-то не проблема, потому что мы рядом и можем присмотреть за ними, — сказал Кварц. — Видишь ли, здесь, в округе, не так много людей. Я знаю, это не ваша вина, но вы, похоже, не в состоянии отличить мыслящего тролля от обыкновенного камня. Моего двоюродного дедушку, к твоему сведению, в прямом смысле слова взорвали.

— Это ужасно!

— Да, только что он был троллем — и вдруг превратился в декоративный камин.

Они остановились перед знакомым с виду утесом. В темноте тлели останки разбросанного костра.

— Похоже, тут случилась драчка, — объявила Берилл.

— Они все исчезли! — воскликнул Ринсвинд, подбежав к опушке поляны. — И лошади тоже! Даже Сундук!

— Кто-то из них протек, — сообщил Кварц, опускаясь на колени. — Смотри, здесь красная водянистая субстанция, которую вы носите во внутренностях.

— Кровь!

— Так она называется? Никогда не понимал, что такого вы находите в ней.

Ринсвинд с совершенно растерянным видом сновал по поляне, заглядывая за кусты на случай, если там кто-то прячется. И вскоре он споткнулся о маленькую зеленую бутылочку.

— Коэново растирание! — простонал он. — Коэн без него и шагу не ступит!

— Знаешь, — заметил Кварц, — вы, люди, делаете такую штуку, ну, когда мы становимся совсем уж медлительными и заболеваем философией, вы распадаетесь на куски…

— Это называется «умирать»! — выкрикнул Ринсвинд.

— Оно самое. Они этого не сделали, потому что здесь их нет.

— Если только их не съели! — возбужденно предположил Яшма.

— Гм, — задумался Кварц.

— Волки? — спросил Ринсвинд.

— Мы расплющили всех волков в округе много лет назад, — заверил его тролль. — Вернее, не мы, а дедуля.

— Он их не любил?

— Нет, просто не смотрел, куда идет. Гм-м.

Тролль снова взглянул на землю.

— А здесь след. От конских копыт.

Он посмотрел на близлежащие холмы, где отвесные скалы и грозные утесы неясно вырисовывались над залитыми лунным светом лесами.

— Дедуля живет там, наверху, — негромко сообщил он.

В том, как это было произнесено, присутствовало нечто такое, отчего Ринсвинд решил, что ему не хочется встречаться с дедулей.

— Этот дедуля опасен, да? — рискнул спросить он.

— Он очень старый, большой и злобный. Мы не видели его в наших краях уже много лет, — ответил Кварц.

— Веков, — поправила Берилл.

— Он их всех расплющит! — добавил Яшма, прыгая вверх-вниз по Ринсвиндовой ноге.

— Просто иногда так случается, что по-настоящему старый и большой тролль уходит в одиночку в горы… В общем, камень берет верх, если ты меня понимаешь.

— Нет.

Кварц вздохнул.

— Люди порой поступают как животные, не так ли? А тролль иногда начинает думать как камень, только камни не очень-то любят людей.

Брекчия, костлявый тролль с песчаниковой поверхностью, постучал Кварца по плечу.

— Так мы пойдём за ними или нет? — поинтересовался он. — В легенде говорится, что мы должны помочь этому желеобразному Ринсвинду.

Кварц поднялся на ноги, немного подумал, схватил волшебника за шиворот и размашистым, скрежещущим движением посадил себе на плечи.

— Мы идём, — твердо заявил он. — А если встретимся с дедулей, я постараюсь всё ему объяснить.

В двух милях от поляны трусила сквозь ночь вереница лошадей. Три из них несли пленников, искусно связанных и с кляпами во ртах. Четвертая тащила грубую повозку, на которой лежал стянутый верёвками, завёрнутый в сеть и молчаливый Сундук.

Херрена негромко приказала колонне остановиться и подозвала к себе одного из своих людей.

— Ты уверен? — спросила она. — Я ничего не слышу.

— Я видел силуэты троллей, — отрезал он.

Она оглянулась вокруг. Деревья поредели, землю покрывал толстый слой гравия, а лежащая впереди тропа вела к лысому, каменистому холму, который в багровом звездном свете казался особенно неприятным.

Эта тропа вызывала у неё беспокойство. Она была чрезвычайно старой, но ведь кто-то же её проложил, а убить тролля не так уж легко.

Херрена вздохнула. Внезапно ей пришло на ум, что карьера секретарши — не самая плохая идея.

Уже не в первый раз она подумала, что в положении наёмницы множество недостатков, не последний из которых состоит в том, что мужчины не воспринимают тебя всерьез, пока ты их не убьёшь в прямом смысле этого слова, после чего они вообще перестают тебя воспринимать. Да и эти кожаные шмотки, которые выводят её из себя, но, такое впечатление, представляют собой незыблемую традицию. И ещё пиво. Для таких, как Хрун-Варвар и Симбар-Убийца, вполне нормально кутить ночами напролёт в низкопробных забегаловках, но Херрена позволяла себе это только в том случае, если на стол подавались приличные напитки в небольших бокалах, предпочтительно с вишенкой внутри. А что касается туалетов…

Но она была слишком рослой, чтобы стать воровкой, слишком честной, чтобы пойти по тропе наёмного убийцы, слишком умной, чтобы выйти замуж, и слишком гордой, чтобы избрать единственную оставшуюся общедоступную женскую профессию.

Так что она стала наёмницей и преуспела в этом ремесле, сколотив скромное состояние, которое заботливо приберегала на будущее. Херрена ещё не знала, каким будет это будущее, но она сделает всё возможное, чтобы оно включало в себя биде.

Где-то вдалеке послышался треск ломающегося дерева. Тролли никогда не понимали, зачем огибать деревья.

Она снова посмотрела на холм. Вправо и влево расходились два высоких отрога, а наверху торчал огромный выступ, в котором — она прищурилась — виднелись какие-то пещеры?

Пещеры троллей. Но уж лучше это, чем блуждать вслепую в потёмках. А после восхода солнца вообще не будет никаких проблем.

Херрена перегнулась с седла к Ганчии, командиру отряда морпоркских наёмников. Этот человек вызывал у неё некоторое беспокойство. У него были бычьи мускулы и бычья выносливость, но вся беда заключалась в том, что он был таким же тупым, как это животное. И злобным, как хорёк. Подобно большинству молодых парней из деловой части Морпорка, он с радостью продал бы свою бабку на клей. Вполне возможно, он так и поступил.

— Поедем к пещерам и разожжем у входа большой костёр, — сказала она. — Тролли не любят огонь.

Он бросил на неё взгляд, который позволил предположить, что у него имеются собственные соображения по поводу того, кто тут должен отдавать приказы, но губы его произнесли:

— Ты хозяйка.

— Вот именно.

Херрена оглянулась на троих пленников. Никаких сомнений, ящик тот самый — Траймоново описание было абсолютно точным. Однако ни один из пленников не походил на волшебника. Даже на волшебника-недоучку.

— О боги, — сказал Кварц.

Тролли остановились. Ночь сомкнулась вокруг них, как бархат. Где-то зловеще заухала сова — по крайней мере, Ринсвинду показалось, что это сова, у него были несколько туманные познания в орнитологии. Может, конечно, ухают соловьи, если он не путает их с дроздами. Над головой прошелестела летучая мышь. Насчет мыши он был совершенно уверен.

А ещё он чувствовал себя очень усталым и совершенно разбитым.

— Почему «о боги»? — спросил он, вглядываясь в темноту.

Далеко на холмах виднелось крошечное пятнышко, которое могло быть костром.

— О-о, — понял он. — Вы не любите костры, да?

Кварц кивнул.

— Они нарушают сверхпроводимость нашего мозга, — пояснил он, — но дедуля такой костерок даже не заметит.

Ринсвинд с опаской оглянулся вокруг, ожидая услышать шаги тролля-шатуна. Он видел, что нормальные тролли могут сотворить с лесом. Они не особенно любили ломать-крушить, просто с органической материей тролли обращались как с докучливым паром.

— Что ж, будем надеяться, что дедуля их не засечёт, — сказал он.

Кварц вздохнул.

— На это мало шансов. Они развели костёр прямо у него во рту.

— Это накажание жа мои грехи! — простонал Коэн, безуспешно дергая связывающие его верёвки.

Двацветок посмотрел на него затуманенным взглядом. Праща Ганчии оставила на затылке у туриста довольно большую шишку, и сейчас он пребывал в лёгком сомнении по поводу некоторых вещей, начиная со своего имени и так далее.

— Мне шледовало пришлушиватьшя, — корил себя Коэн. — Мне надо было шледить жа тем, што проишходит вокруг, а не поддаватьшя на эти ражговоры о твоих, как их там, подштавных челюштях. Должно быть, я теряю хватку.

Он приподнялся на локтях. Херрена и остальные члены банды стояли вокруг костра, разожженного у входа в пещеру. Сундук молчаливо и неподвижно лежал в углу под своей сетью.

— Эта пещера какая-то странная, — заметила Бетан.

— Што? — переспросил Коэн.

— Посмотри на нее. Ты когда-нибудь видел такие камни?

Коэн был вынужден признать, что полукруг каменных глыб у входа в пещеру и впрямь выглядит необычно — каждая из них превосходила в высоту рост человека, была сильно стертой и на диво блестящей. Такой же полукруг виднелся на потолке. В общем и целом они походили на каменный компьютер, построенный каким-нибудь друидом, у которого были довольно туманные представления о геометрии, впрочем, сила тяжести тоже представлялась ему очень непонятной штукой.

— А стены?

Коэн вгляделся в ближайшую стену. На её поверхности проступали прожилки красного хрусталя. У Коэна создалось впечатление, что глубоко внутри камня беспрестанно вспыхивают и гаснут крошечные огоньки.

Кроме того, здесь был страшный сквозняк. Из чёрных глубин пещеры дул устойчивый ветерок.

— По-моему, когда мы вошли, он дул в другую сторону, — прошептала Бетан. — А ты что скажешь, Двацветок?

— Ну, я не специалист по пещерам, — отозвался турист. — Но я как раз подумал, что вон там, на потолке, висят очень интересные штучки. Немного похожи на луковки, правда.

Они посмотрели туда.

— Не могу точно указать почему, — продолжал Двацветок, — но мне кажется, что нам стоит убраться отсюда и побыстрее.

— О да, — саркастически откликнулся Коэн. — Шейчаш попрошим ражвяжать наш и тут же очутимшя на швободе…

Коэн провел в обществе Двацветка не так много времени, иначе он не удивился бы, когда маленький турист обрадованно кивнул. Громко, медленно и четко выговаривая слова, Двацветок обратился к своим пленителям:

— Извините? Вы не могли бы развязать нас и отпустить на свободу? Здесь довольно сыро и очень дует. Извините ещё раз.

Бетан покосилась на Коэна.

— Что, он в самом деле должен был это сказать?

— Прижнаю, это нечто новенькое.

Как ни странно, от окружающей костер группы действительно отделились три человека и направились в сторону пленников. Впрочем, судя по их лицам, развязывать они никого не собирались. Скорее наоборот, двое из подошедших принадлежали к тем людям, которые, увидев связанную жертву, начинают поигрывать ножом, делать скользкие предложения, много и плотоядно ухмыляться.

Вытащив меч и приставив его к сердцу Двацветка, Херрена сразу дала понять, кто она такая.

— Кто из вас волшебник Ринсвинд? — поинтересовалась она. — У вас было четыре лошади. Он здесь?

— Э-э, не знаю, где он, — ответил Двацветок. — Он пошел собирать лук.

— Но вы его друзья, и это значит, что он пустится на ваши поиски, — заключила Херрена, мельком взглянув на Коэна с Бетан и внимательно посмотрев на Сундук.

Траймон особенно подчеркнул, что Сундук лучше не трогать. Любопытство, может, и убило кошку, но любопытства Херрены хватило бы на то, чтобы зверски уничтожить целый прайд львов.

Она разрезала сеть и ухватилась за крышку.

Двацветок поморщился, как от боли.

— Закрыто, — констатировала она через некоторое время. — Где ключ, коротышка?

— Нет… нет ключа, — промямлил Двацветок.

— Но здесь есть замочная скважина, — указала она.

— Ну да, но если он хочет оставаться закрытым, он остается закрытым, — смущённо объяснил турист.

Херрена заметила, что Ганчия с издевкой ухмыляется.

— Я желаю, чтобы его открыли, — зарычала она. — Ганчия, займись.

Она зашагала обратно к костру.

Ганчия вытащил длинный тонкий нож и нагнулся к самому лицу Двацветка.

— Она пожелала увидеть сундук открытым, — он посмотрел на второго бандита и ухмыльнулся. — Она хочет, чтобы его открыли, Вимс.

— Ага.

Ганчия медленно повертел ножом перед носом Двацветка.

— Послушай, — терпеливо сказал турист. — По-моему, ты не понял. Никто не может открыть Сундук, если он пребывает в замкнутом настроении.

— Ах да, я забыл, — задумчиво протянул Ганчия. — Это же магический ящик! У него ещё ножки должны быть. Эй, Вимс, есть с твоей стороны какие-нибудь ноги? Нет?

Он поднёс нож к двацветкову горлу.

— Это меня по-настоящему огорчает, — сообщил он. — И Вимса тоже. Вимс не очень-то разговорчив, зато у него отлично получается резать людей на кусочки. Так что открой… этот… ящик!

Он повернулся и пнул Сундук в бок, оставив на дереве скверного вида вмятину.

Что-то тихо и коротко щелкнуло.

Ганчия ухмыльнулся. Крышка медленно, тяжеловесно приподнялась. Далекий свет костра, сверкнув, отразился от золота — от огромной кучи золота в виде блюд, цепей и монет, тяжелого и мерцающего в прыгающих тенях.

— Вот и ладушки, — негромко сказал Ганчия.

Он оглянулся на стоящих у костра и ничего не замечающих напарников, которые, похоже, переругивались с кем-то у входа в пещеру. Потом оценивающе взглянул на Вимса. Его губы беззвучно зашевелились, лицо напряглось от непривычных усилий, потребовавшихся для мысленных подсчетов.

Затем Ганчия посмотрел на свой нож.

И тут пол зашевелился.

— Я слышал чьи-то шаги, — сообщил один из наемников. — Вон там, внизу. Среди… э-э… валунов.

Из темноты донесся голос Ринсвинда.

— Послушайте, — воззвал волшебник.

— Ну? — откликнулась Херрена.

— Вы в большой опасности! — крикнул Ринсвинд. — Быстрее тушите костер!

— Нет-нет, — возразила Херрена. — Ты всё перепутал. Это ты в большой опасности. А костер останется.

— Здесь живёт большой старый тролль…

— Всем известно, что тролли стараются держаться подальше от огня, — парировала Херрена.

По её кивку двое бандитов вытащили мечи и выскользнули из пещеры в темноту.

— Совершенно верно! — в отчаянии завопил Ринсвинд. — Только, видишь ли, данный тролль не может этого сделать.

— Не может?

Херрена засомневалась. Какая-то часть ужаса, звучавшего в голосе волшебника, передалась и ей.

— Да, потому что вы развели костер у него на языке.

И тут пол зашевелился.

Дедуля медленно просыпался от вековой дремоты. Ещё немного — и он не проснулся бы вообще; несколько десятилетий спустя он бы ничего и не почувствовал. Когда тролль стареет и начинает всерьёз задумываться о смысле вселенной, он обычно находит себе тихий уголок, где принимается усиленно философствовать. Спустя какое-то время он напрочь забывает о том, что у него имеются конечности. Постепенно они кристаллизуются по краям, и в конце концов от тролля остается крошечная искорка жизни внутри довольно большого холма из необычной горной породы.

Дедуля не успел зайти так далеко. Он очнулся от обдумывания весьма перспективного направления исследований, связанных с познанием значения истины, и почувствовал в том месте, которое вроде бы некогда было его ртом, вкус горячего пепла.

Он начал сердиться. По нервным путям, состоящим из неоднородного кремния, побежали команды. Глубоко внутри кремнистого тела по специальным линиям разлома плавно заскользили камни. Деревья вырывались с корнем, дерн лопался — это пальцы размером с корабли распрямлялись и впивались в землю. Высоко на скалистом лице два гигантских каменных оползня отметили то место, где поднялись веки. Глаза походили на покрытые коркой опалы.

Ринсвинд, разумеется, не видел всего этого, поскольку его собственные глаза были рассчитаны лишь на дневной свет, зато он заметил, как тёмный холм неторопливо встряхнулся и вдруг начал подниматься, закрывая собой звезды.

Появилось солнце.

Однако его лучи не спешили. Знаменитый свет Плоского мира, который проходит сквозь мощное магическое поле Диска с очень маленькой скоростью, мягко выплеснулся на земли, лежащие вдоль Края, и начал спокойное, бесшумное сражение о отступающими армиями ночи. Он разливался по спящему пейзажу, как расплавленное золото^[16], — ясный, чистый и неторопливый.

Херрена не стала колебаться. Не теряя присутствия духа, она подбежала к краю нижней губы дедули и спрыгнула вниз, перекатившись при ударе о землю. Её люди последовали за ней, с руганью приземлившись среди обломков.

Словно пытающийся отжаться толстяк, старый тролль оттолкнулся от земли и поднялся на ноги.

С того места, где лежали пленники, этого было не видно. Они поняли только то, что пол под ними продолжает раскачиваться и вокруг не смолкает страшный шум, по большей части неприятный.

Вимс схватил Ганчию за руку.

— Это в-земле-трясение, — выпалил он. — Давай отсюда сматываться!

— Золото я не брошу, — уперся Ганчия.

— Что?

— Золото. Парень, мы может стать богатыми, как Креозоты!

Возможно, коэффициент умственного развития Вимса равнялся комнатной температуре, но круглого идиота бандит распознавал с первого взгляда. Глаза Ганчии сверкали ярче, чем золото, и он неотрывно смотрел на Вимсово левое ухо.

Вимс в отчаянии оглянулся на Сундук. Тот по-прежнему был завлекающе приоткрыт, хотя от такой тряски крышка его должна была сразу захлопнуться.

— Нам его ни за что не унести, — намекнул Вимс. — Он слишком тяжелый.

— Зато мы спокойно унесем часть его содержимого! — крикнул Ганчия и прыгнул к Сундуку.

Пол снова затрясся.

Крышка захлопнулась. Ганчия исчез.

И чтобы Вимс не подумал, что это была случайность, крышка откинулась опять, всего на секунду, и огромный язык, багровый, как красное дерево, облизнул широкие, белые, как сикаморы, зубы. Потом Сундук закрылся снова.

К величайшему ужасу Вимса, из-под ящика высунулись сотни ножек. Сундук нарочито неторопливо поднялся, заботливо распутал свои конечности и, переступая ими, повернулся к бандиту. Его замочная скважина выглядела как-то особенно зловеще, словно говорила: «Ну, давай. Тебя-то мне и не хватает для полного счастья…»

Вимс попятился и умоляюще взглянул на Двацветка.

— Думаю, с твоей стороны было бы благоразумно развязать нас, — подсказал турист. — На самом деле он достаточно дружелюбен, стоит ему познакомиться с человеком поближе.

Вимс, нервно облизывая губы, вытащил нож. Сундук предупреждающе скрипнул.

Бандит разрезал стягивавшие пленников верёвки и быстро отступил назад.

— Спасибо, — сказал Двацветок.

— По-моему, у меня опять швело шпину, — пожаловался Коэн, которому Бетан помогала подняться на ноги.

— Что будем делать с этим человеком? — спросила девушка.

— Отберем нож, и пушкай катитшя подобру-пождорову, — ответил Коэн. — Правильно?

— Да, господин! Спасибо, господин! — откликнулся Вимс и бросился к выходу из пещеры.

Его силуэт мелькнул на фоне серого предрассветного неба и исчез. Откуда-то снизу донеслось: «А-а-а».

Солнечный свет, словно прибой, с бесшумным рокотом катился по Диску. Там, где магическое поле было немного послабее, языки утра в своём стремительном беге обгоняли день, оставляя позади себя отдельные островки ночи, которые, по мере того как сияющий океан продвигался всё дальше, сжимались и исчезали.

Плато, окружающие Водоворотные равнины, вздымались на пути надвигающегося прилива словно огромный серый корабль.

Заколоть тролля можно, но овладение соответствующей техникой требует практики, а ещё никогда и никому не удавалось попрактиковаться больше, чем один раз. Люди Херрены увидели, как из темноты, подобно обретшим плоть привидениям, выступают тролли. Клинки, ударившись о кремниевую кожу, разлетелись на куски, тишину прорезали один или два коротких, глухих вопля, а потом не осталось ничего, кроме криков, доносящихся из глубины леса, — бандиты старались оставить как можно большее расстояние между собой и карающей землей.

Ринсвинд осторожно высунулся из-за дерева и огляделся. Он остался один. Кусты у него за спиной шелестели — это тролли преследовали удирающую банду.

Он посмотрел наверх.

Высоко над его головой два огромных кристаллических глаза сфокусировались в ненависти ко всему мягкому, хлипкому и, главным образом, теплому. Ринсвинд сжался от ужаса, увидев, как рука размером с дом поднялась, сжалась в кулак и понеслась на него.

День наступил с бесшумным взрывом света. Огромная грозная масса дедули прорезала несущийся мимо световой поток, точно волнолом из тени. Ринсвинд услышал короткий скрежещущий звук.

Наступила тишина.

Прошло какое-то время. Ничего не случилось.

Запели птички. Над глыбой, которая некогда была кулаком дедули, жужжа, пролетел шмель и уселся на кустик тимьяна, росший из-под каменного ногтя.

Внизу что-то заскреблось. Из узкой щели между кулаком и землей, точно змея, выползающая из норы, неуклюже выбрался Ринсвинд.

Он лежал на спине и глядел в небо. Рядом валялся застывший тролль. Тролль ничуточки не изменился, если не считать того, что теперь он окаменел. Зрение опять начало играть с Ринсвиндом шутки. Прошлой ночью он смотрел на трещины в камне и видел, как они превращаются в рот, в глаза. Сейчас он смотрел на огромное лицо, высеченное из утёса, и видел, как его черты, словно по волшебству, становятся обыкновенными пятнами на камне.

— Ого! — произнёс он.

Это ему не очень-то помогло. Он встал, отряхнулся от пыли и осмотрелся. Если не считать шмеля, поблизости абсолютно никого не было.

Немного порыскав вокруг, волшебник обнаружил скалу, которая, если смотреть под определенным углом, была похожа на Берилл.

Ринсвинд чувствовал себя потерянным и одиноким, а дом был так далеко. Он…

У него над головой что-то затрещало, и на землю посыпались обломки камня. Высоко на лице дедули появилась дыра, откуда высунулась задняя часть Сундука, который отчаянно сучил ножками, пытаясь удержаться на скале. Рядом возникла голова Двацветка.

— Эй, там внизу кто-нибудь есть? Кто-нибудь меня слышит?

— Эгей! — крикнул волшебник. — Знаешь, как я рад тебя видеть!

— Не знаю. Как? — спросил Двацветок.

— Что как?

— О боги, отсюда, сверху, такой отличный вид!

Им потребовалось полчаса, чтобы спуститься вниз. К счастью, дедуля был довольно неровным троллем, и на нём имелось множество выступов, за которые можно было уцепиться. Впрочем, его нос мог бы оказаться серьезным препятствием, если бы не раскидистый дуб, торчащий из одной ноздри.

Сундук не стал утруждать себя спуском. Он просто прыгнул и скатился вниз без каких бы то ни было видимых последствий.

Коэн сидел в тени, пытаясь справиться со своим дыханием и ожидая, пока его рассудок справится с ситуацией. Он задумчиво смотрел на Сундук.

— Все лошади исчезли, — объявил Двацветок.

— Найдутшя, — утешил Коэн.

Его глаз сверлил Сундук, который начинал выглядеть смущённым.

— На них были все наши припасы, — заметил Ринсвинд.

— В лешах полно пищи.

— У меня в Сундуке остались питательные сухари, — сказал Двацветок. — Настоящее Дорожное Питание капитана Восемьпантера. Всегда выручают в трудную минуту.

— Я их пробовал, — сообщил Ринсвинд. — Чуть зубы не переломал и…

Коэн, морщась, поднялся на ноги.

— Ижвините, — решительно произнёс он. — Я должен кое-што выяшнить.

Он подошел к Сундуку и схватил его за крышку. Сундук торопливо попятился, но Коэн выставил вперед костлявую ступню и подсек половину его ножек. Когда же Сундук извернулся, чтобы цапнуть героя, Коэн сжал десны, поднапрягся, и злобный ящик, не удержавшись, перевернулся на выпуклую крышку. Так он и остался лежать, сердито раскачиваясь, точно взбешенная черепаха.

— Эй, это же мой Сундук! — возмутился Двацветок. — Почему он нападает на мой Сундук?

— По-моему, я догадываюсь, — тихо сказала Бетан. — Наверное, это потому, что Коэн его боится.

Двацветок с открытым ртом повернулся к Ринсвинду. Тот пожал плечами.

— Спроси у кого другого. Лично я всегда убегаю от того, чего боюсь.

Сундук, хлопнув крышкой, подскочил в воздух. Едва успев приземлиться, он яростно бросился вперед и поддал Коэну под коленки одним из окованных медью углов. Однако, пока Сундук разворачивался, герой успел ухватиться за него и направить полным ходом на ближайшую скалу.

— Неплохо, — восхищенно заметил Ринсвинд.

Сундук, пошатываясь, попятился назад, застыл на месте, после чего, угрожающе покачивая крышкой, снова двинулся на Коэна. Тот прыгнул прямо в Сундук, протиснувшись между его крышкой и стенкой.

Сундук был страшно озадачен. Он удивился ещё больше, когда Коэн, сделав глубокий вздох, начал отжимать крышку вверх. На костлявых руках героя вздулись мускулы, похожие на набитые в чулок кокосовые орехи.

На какое-то время человек и Сундук замерли в полной неподвижности — петли против сухожилий. Рано или поздно либо то, либо другое не выдержит.

Бетан ткнула Двацветка локтем в бок.

— Сделай же что-нибудь, — приказала она.

— Э-э, — промямлил Двацветок. — Да. По-моему, довольно. Пожалуйста, отпусти его.

При звуках голоса Двацветка Сундук, не ожидавший от хозяина такого предательства, громко скрипнул. Его крышка взлетела вверх, отбросив Коэна в сторону, но герой тут же вскочил на ноги и кинулся на своего противника.

Содержимое Сундука было выставлено напоказ всему свету.

Коэн запустил руки внутрь.

Сундук немного поскрипел, взвешивая шансы быть отправленным на антресоли Великого Небесного Шкафа. Когда же Ринсвинд, собравшись с духом, взглянул сквозь растопыренные пальцы на происходящее, Коэн смотрел в Сундук и ругался себе под нос.

— Бельё? — кричал он. — И это вшё? Обыкновенное бельё?

Он аж трясся от бешенства.

— По-моему, там есть ещё сухари, — еле слышно подсказал Двацветок.

— Но там было жолото! И я видел, как он шъел человека!

Коэн умоляюще посмотрел на Ринсвинда.

Волшебник вздохнул.

— У меня можешь не спрашивать, — заявил он. — Я этой чёртовой штуковине не хозяин.

— Я купил его в лавке, — начал защищаться Двацветок. — Сказал, что мне нужен дорожный сундук.

— Вот ты его и получил, — отозвался Ринсвинд.

— Он очень предан мне, — добавил Двацветок.

— О да, — согласился Ринсвинд. — Если всё, что тебе нужно от чемодана, — это преданность.

— Погодите, — вмешался Коэн, тяжело опустившись на один из камней. — Видимо, это была одна иж тех шамых лавок… Держу пари, што раньше ты её не жамечал, а когда вернулшя туда, её уже не было?

— Вот именно! — оживился Двацветок.

— И продавец — такой невышокий шморщенный штаричок? В лавке полно вшяких штранных штук?

— Точно! Я так и не смог снова отыскать её. Я ещё решил, что, наверное, попал не на ту улицу. На месте лавки стояла сплошная кирпичная стена, я тогда подумал, что это довольно…

Коэн пожал плечами.

— Ага, одна иж тех шамых лавок^[17], — сказал он. — Тогда вше понятно.

Он потрогал свою спину и сморщился от боли.

— Треклятая лошадь шбежала ш моим раштиранием!

Ринсвинд, что-то припомнив, покопался в недрах своего драного, а теперь ещё и очень грязного балахона и поднял вверх зелёную бутылочку.

— Оно шамое! — воскликнул Коэн. — Ты чудо.

Потом он покосился на Двацветка.

— Я бы его победил, — спокойно произнёс он. — Даже ешли бы ты его не отожвал, я бы вшё равно победил его.

— Совершенно верно, — подтвердила Бетан.

— Вы двое можете занятьшя полежным делом, — добавил герой. — Шундук, чтобы выжволить наш оттуда, выбил у тролля жуб. Алмажный. Пошмотрите, может, найдёте обломки. У меня нашчёт них ешть идейка.

Бетан закатала рукава и откупорила бутылку, а Ринсвинд отозвал Двацветка в сторону.

— У него не все дома, — сказал волшебник, предварительно отойдя за кусты, чтобы никто не мог их услышать.

— Ты же говоришь о Коэне-Варваре! — возмутился искренне шокированный Двацветок. — Он самый великий воин и…

— Был, — прервал его Ринсвинд. — Все эти заморочки с воинственными жрецами и людоедами-зомби происходили много лет назад. Всё, что у него осталось с тех времен, — это воспоминания и такое количество шрамов, что на них можно играть в крестики-нолики.

— Да, он несколько более стар, чем я себе представлял, — признал Двацветок, поднимая с земли осколок алмаза.

— Так, может, бросим их, отыщем лошадей и поедем дальше? — предложил Ринсвинд.

— Но ведь это непорядочно?

— С ними всё будет отлично, — с жаром заверил Ринсвинд. — Важно другое: как ты будешь чувствовать себя в компании человека, который ни с того ни с сего бросается на Сундук с голыми руками?

— Да, это важно, — согласился Двацветок.

— Во всяком случае, им, вероятно, будет лучше без нас.

— Ты уверен?

— Абсолютно, — сказал Ринсвинд.

Они нашли лошадей, бесцельно бродивших среди кустарника, позавтракали промокшей вяленой кониной и направились — по мнению Ринсвинда — туда, куда им было нужно. Несколько минут спустя из кустов вынырнул Сундук и пристроился сзади.

Солнце поднялось выше, однако и сейчас ему не удалось затмить свет звезды.

— За ночь она стала больше, — заметил Двацветок. — Почему никто ничего не предпринимает?

— Что, например?

Двацветок подумал.

— Может, следует посоветовать Великому А'Туину увернуться от неё? — предложил он. — Пусть Он обойдет её стороной…

— Такое уже пытались проделать, — откликнулся Ринсвинд. — Волшебники пробовали настроиться на мозг Великого А'Туина.

— И что, не сработало?

— О, ещё как сработало, — ответил Ринсвинд. — Только…

Только при чтении мыслей такого огромного мозга, как мозг Всемирной Черепахи, возникли непредвиденные осложнения, объяснил он. Волшебники тренировались сперва на сухопутных и гигантских морских черепахах, чтобы постигнуть склад ума рептилии. Они, конечно, догадывались, что мозг у Великого А'Туина очень большой, но не осознавали, что он будет настолько медлительным.

— Группа волшебников посменно читает его мысли в течение вот уже тридцати лет, — продолжал Ринсвинд. — Им удалось узнать только то, что Великий А'Туин чего-то ждёт.

— Чего?

— Кто его знает?

Некоторое время они молча ехали по неровной, бугристой равнине, где вдоль дороги стояли огромные блоки известняка.

— Знаешь, нам нужно вернуться, — сказал наконец Двацветок.

— Послушай, завтра мы доберемся до реки, — начал убеждать его Ринсвинд. — С ними ничего не случится. Не понимаю, почему…

Он разговаривал сам с собой. Двацветок развернул лошадь и рысью поскакал обратно, демонстрируя мастерство верховой езды, типичное для мешка с картошкой.

Ринсвинд посмотрел вниз. Сундук ответил ему тупым взглядом.

— Ты чего пялишься? — осведомился волшебник. — Он может возвращаться, если ему так хочется. Но мне-то чего беспокоиться?

Сундук ничего не ответил.

— Послушай, я не несу за него ответственности, — вспылил Ринсвинд. — И не испытывай на этот счет никаких иллюзий.

Сундук снова ничего не ответил, но на этот раз громче.

— Ну и вали за ним. Мне с тобой не по пути.

Сундук втянул маленькие ножки и уселся наземь.

— Всё, я поехал, — заявил Ринсвинд. — Я это серьезно.

Он повернул лошадь в сторону новых горизонтов и оглянулся. Сундук сидел на дороге.

— И без толку взывать к моим лучшим чувствам. По мне, так можешь торчать тут весь день напролёт. Я еду дальше, понял?

Он свирепо уставился на Сундук. Сундук в ответ уставился на него.

— Я так и думал, что ты вернешься, — сказал Двацветок.

— Я не хочу об этом говорить, — огрызнулся Ринсвинд.

— Может, поговорим о чём-нибудь другом?

— Что ж, дискуссия о том, как избавиться от этих пут, будет весьма кстати, — Ринсвинд подёргал верёвки, стягивающие ему запястья.

— Не представляю, почему вас считают такими важными персонами, — заметила Херрена, которая, положив на колени меч, сидела прямо напротив.

Большая часть бандитов спряталась среди скал, наблюдая за дорогой. Ринсвинд и Двацветок попались в засаду с трогательной лёгкостью.

— Вимс рассказал мне, что ваш ящик сотворил с Ганчией, — добавила она. — Не могу утверждать, что мы понесли большую потерю, но, надеюсь, этот ваш Сундук понимает, что, если он подойдет к нам ближе чем на милю, я собственноручно перережу вам глотки.

Ринсвинд неистово закивал.

— Вот и договорились, — сказала Херрена. — Вас нужно доставить живыми или мёртвыми, на самом деле меня не волнует, какими именно, однако кое-кто из парней, быть может, захочет немного потолковать с вами на предмет этих троллей. Если бы солнце не взошло тогда, когда оно взошло…

Она оставила слова висеть в воздухе и зашагала прочь.

— Ну вот, ещё одна весёленькая история, — пожаловался Ринсвинд, предпринимая очередную попытку разорвать связывающие его верёвки.

У него за спиной был камень, и если бы ему удалось поднять руки… ну да, всё случилось именно так, как он и предполагал: булыжник ободрал ему все запястья, а верёвке хоть бы хны.

— Но при чем здесь мы? — спросил Двацветок. — Звезда какая-то…

— Я ничего не знаю об этой звезде, — перебил его Ринсвинд. — В Университете я намеренно не ходил на лекции по астрологии!

— Полагаю, в конце концов всё устроится, — изрек турист.

Ринсвинд посмотрел на него. Подобные замечания всегда выбивали его из колеи.

— Ты действительно в это веришь? — поинтересовался он. — В самом деле?

— Насколько я могу судить, всё обычно разрешается самым удовлетворительным образом.

— Если ты считаешь, что полное крушение моей жизни в течение последнего года было удовлетворительным, то, может, ты и прав. Я столько раз чуть не погиб, что сбился со счета…

— Двадцать семь, — сказал Двацветок.

— Что?

— Двадцать семь раз, — услужливо повторил Двацветок. — Я считал. Но ты этого так и не сделал.

— Не сделал чего? Не сосчитал? — спросил Ринсвинд, который начинал испытывать знакомое чувство, что разговор ведётся по пьяной лавочке.

— Нет. Не погиб. По-моему, это немного подозрительно.

— Знаешь, против такого оборота событий я как-то не возражаю.

Волшебник свирепо уставился на свои ноги. Двацветок, разумеется, был прав. Заклинание старалось сохранить ему, Ринсвинду, жизнь, и это очевидно. Даже если бы он спрыгнул со скалы, пролетающее облачко смягчило бы его падение.

Однако, к сожалению, теория эта работала только тогда, когда он в неё не верил. Стоит Ринсвинду подумать, что он неуязвим, — и он покойник.

Так что лучше об этом вообще не думать.

Кроме того, он мог и ошибаться.

Единственное, в чём он был уверен, так это в том, что у него разболелась голова. Он понадеялся, что Заклинание находится где-нибудь в центре этой боли и по-настоящему мучается.

Покидая лощину, Ринсвинд и Двацветок ехали на лошадях вместе со своими пленителями. Ринсвинд сидел перед Вимсом, который, надо сказать, вывихнул себе лодыжку и пребывал не в лучшем расположении духа. Двацветка усадили перед Херреной, и поскольку турист был довольно невысок, это означало, что по меньшей мере его уши находились в тепле. Героиня не выпускала из рук обнаженный нож и настороженно оглядывалась, не видно ли где поблизости ходячих ящиков. Херрена ещё не разобралась, что представляет собой Сундук, но ей хватало сообразительности, чтобы понять, что он не допустит смерти Двацветка.

Где-то через десять минут они увидели Сундук, стоящий прямо посреди дороги. Его крышка была зазывно откинута. Внутри горела груда золота.

— Объезжайте, — приказала Херрена.

— Но…

— Это ловушка.

— Она права, — поддержал её побелевший Вимс. — Можете мне поверить.

Они неохотно направили лошадей в обход сверкающего искушения и порысили дальше. Вимс боязливо оглянулся, с ужасом ожидая увидеть догоняющий их Сундук.

То, что он увидел, было куда хуже. Сундук исчез.

Далеко в стороне от дороги высокая трава таинственно всколыхнулась и замерла в неподвижности.

Ринсвинд был не ахти каким волшебником и ещё худшим бойцом, зато он считался экспертом в том, что касается трусости, и умел распознавать страх по запаху.

— Знаешь, он ведь не отстанет, — спокойно сказал он.

— Что? — рассеянно спросил Вимс, который ещё вглядывался в траву.

— Он очень терпелив и никогда не сдается. Ты имеешь дело не с чем-нибудь, а с грушей разумной. Он прикинется, будто бы забыл о тебе, а потом, в один прекрасный день, ты свернешь на тёмную улочку и вдруг услышишь у себя за спиной шаги маленьких ножек. Шлёп, шлёп — будут отдаваться они, а потом ты побежишь, и они прибавят скорость, шлёп-Шлёп-ШЛЁП…

— Заткнись! — заорал Вимс.

— Может быть, он тебя узнал, так что…

— Я сказал, заткнись!

Херрена повернулась в седле и бросила на них свирепый взгляд. Вимс помрачнел и, подтянув Ринсвиндово ухо к своему рту, хрипло промолвил:

— Я ничего не боюсь, ты понял? И плевал я на эти волшебные штучки.

— Все так говорят, пока не услышат тихие шажки за спиной…

Ринсвинд замолчал. Ему в ребра уткнулось острие ножа.

До конца дня больше ничего не случилось, но, к удовлетворению Ринсвинда и вящей паранойе Вимса, Сундук показывался ещё несколько раз. То он сидел на вершине утеса, неизвестно как туда забравшись, то лежал в канаве, зарывшись в мох.

К вечеру они выехали на гребень холма, и перед ними открылась широкая долина, расположенная в верховьях Смарла, самой длинной реки на Диске. В этом месте Смарл достигал в ширину половины мили и нёс в своих водах множество ила, благодаря которому долина, расположившаяся ниже по течению, слыла самой плодородной областью континента. На берегах реки завивалось несколько струек раннего тумана.

— Шлёп, — сказал Ринсвинд и почувствовал, как Вимс, вздрогнув, выпрямился в седле.

— Чего?

— Горло прочищаю, — ухмыльнулся Ринсвинд.

Эту ухмылку он как следует продумал. Такая ухмылка появляется на лице человека, когда он пристально смотрит на ваше левое ухо и настойчивым голосом втолковывает, что за ним следят тайные агенты из соседней галактики. Такая ухмылка доверия не внушает. Правда, возможно, что кому-нибудь доводилось увидеть более жуткую ухмылку — она обычно обитает на мордах весельчаков, которые носят рыжую шкуру с черными полосками, длинный хвост и слоняются по джунглям, выискивая жертву, которой можно ухмыльнуться.

— Ну-ка, убери это с лица, — приказала подъехавшая Херрена.

В том месте, где дорога спускалась к берегу реки, стоял грубо сколоченный причал с большим бронзовым гонгом.

— Сейчас паромщика вызовем, — сказала Херрена. — Если переправимся здесь, то срежем кусок дороги, где река делает большую излучину. Может быть, доберемся до города уже сегодня вечером.

Лицо Вимса выразило сомнение. Солнце понемногу разбухало и краснело, туман начинал сгущаться.

— Или, может, ты хочешь провести ночь на этой стороне реки?

Вимс схватил молоток и так ударил по гонгу, что тот завертелся на крюке и слетел на землю.

Они молча ждали. Из воды, влажно позвякивая, поднялась цепь и туго натянулась на вбитом в берег железном колышке. Наконец из тумана вынырнул медлительный приземистый силуэт парома. Закутанный в плащ с капюшоном паромщик налегал на установленное в центре большое колесо-руль, толкая судно в сторону берега.

Плоское днище парома заскребло по гравию, и фигура в капюшоне, тяжело дыша, привалилась к колесу.

— По два человека жа раж, — пробормотала она. — Это вше. Только двоих ш лошадями выдержим.

Ринсвинд сглотнул и постарался не смотреть на Двацветка. Турист небось ухмыляется и корчит рожи, как идиот. Волшебник рискнул бросить в его сторону косой взгляд.

Двацветок сидел с разинутым ртом.

— Тебя здесь раньше не было, — заявила Херрена. — Я бывала на этой переправе, местный паромщик — такой здоровый мужик, вроде как…

— У него шегодня выходной.

— Что ж, ладно, — с сомнением сказала она. — В таком случае… чего это он ржет?

Плечи Двацветка тряслись, лицо побагровело, и он издавал какие-то приглушенные хрюкающие звуки. Херрена свирепо уставилась на него, а потом пристально вгляделась в паромщика.

— Эй, взять его!

Наступило молчание.

— Кого? Паромщика? — наконец спросил один из бандитов.

— Да!

— Зачем?

На лице Херрены отразилось недоумение. Такого, по идее, не должно происходить. Как-то принято, что когда кто-нибудь орет команду вроде «Взять его!» или «Стража!», люди действуют, а не рассиживаются, обсуждая то да сё.

— Затем, что я так сказала! — не смогла придумать она ничего лучше.

Двое бандитов, стоящие рядом с согнутой фигуркой, переглянулись, пожали плечами, спешились и взяли её за плечи. Паромщик был почти вполовину ниже их ростом.

— Вот так? — спросил один.

Двацветок, задыхаясь, ловил ртом воздух.

— А теперь я хочу посмотреть, что скрывается у него под одеждой.

Двое бандитов обменялись взглядами.

— Ну, я не совсем уверен, что… — начал один.

Но так и не договорил, потому что ему в живот, словно поршень, врезался шишковатый локоть. Его сотоварищ недоверчиво посмотрел вниз и получил вторым локтем по почкам.

Боком, по-крабьи прыгая в сторону Херрены, Коэн с руганью и проклятиями пытался выпутать меч из складок своей одежды. Ринсвинд застонал, скрипнул зубами и с силой откинул голову назад. У Вимса вырвался вопль, а Ринсвинд свалился вбок, тяжело шлёпнулся в грязь, быстро вскочил на ноги и оглянулся по сторонам, ища место, где можно было бы спрятаться.

Коэн с криком триумфа вытащил-таки меч и, торжествующе взмахнув им, тяжело ранил бандита, который подбирался к нему сзади.

Херрена спихнула Двацветка с лошади и потянулась к клинку. Попытавшись встать, Двацветок напугал лошадь другого бандита, которая взвилась на дыбы и выбросила своего седока из седла. Ноги бандита запутались в стремени, а голова повисла у самой земли. Ринсвинд воспользовался возможностью изо всех сил пнуть её. Он первым назвал бы себя крысой, но даже крысы дерутся, когда их загоняют в угол.

Рука Вимса опустилась Ринсвинду на плечо, и кулак величиной со средних размеров булыжник врезался ему в голову.

Падая наземь, он услышал, как Херрена совершенно спокойно сказала:

— Убей обоих, а я разберусь со старым болваном.

— Слушаюсь! — откликнулся Вимс и с обнажённым мечом повернулся к Двацветку.

Но замешкался. Наступила секундная тишина, а затем все, включая Херрену, услышали, как Сундук, из которого ручьями льётся вода, с плеском выбирается на берег.

Вимс в ужасе уставился на это зрелище. Меч выпал из его руки, и бандит, повернувшись, кинулся в туман. Сундук одним прыжком перемахнул через Ринсвинда и устремился следом.

Херрена бросилась на Коэна, который ловко отразил её выпад, но тут же крякнул от резкой боли, пронзившей ему руку. Клинки с влажным звоном ударились один о другой, и Херрене пришлось отступить, поскольку Коэн, коварно ударив мечом снизу вверх, едва не выбил оружие из её рук.

Ринсвинд нетвердым шагом подковылял к Двацветку и подергал его за одежду. Безуспешно.

— Пора сматываться, — пробормотал он.

— Вот здорово! — воскликнул Двацветок. — Ты видел, как он…

— Да, да, идём.

— Но я хочу… ты посмотри, какой удар!

Меч вылетел из руки Херрены и, дрожа, вонзился в землю. Коэн удовлетворенно хрюкнул, занес клинок, на мгновение закатил глаза, тихо вскрикнул от боли и застыл на месте.

Херрена озадаченно посмотрела на героя и медленно шагнула в сторону своего меча. Никакой реакции. Тогда героиня схватила клинок, взвесила в руке, посмотрела на Коэна и осторожно двинулась в обход. Его полные страдания глаза обреченно следили за ней.

— У него снова свело спину! — прошептал Двацветок. — Что нам делать?

— Может, попробуем поймать лошадей?

— Так, — сказала Херрена, — не знаю, кто ты и что здесь делаешь, но пойми, в этом нет ничего личного.

Она обеими руками занесла меч.

Неожиданно в тумане что-то шевельнулось, и послышался глухой стук тяжелого куска дерева, ударяющегося о голову. На лице Херрены отразилось замешательство. Героиня ничком рухнула на землю.

Бетан уронила сук, который держала в руках, схватила Коэна за плечи, уперлась коленом в поясницу, деловито дернула на себя и отпустила.

На лица героя промелькнуло выражение блаженства. Он сделал пробный наклон и объявил:

— Вше прошло! Шпина! Прошла!

Двацветок повернулся к Ринсвинду.

— Мой отец рекомендовал ухватиться за притолоку и повисеть, — словоохотливо сообщил он.

Вимс с величайшей осторожностью крался сквозь заросшие кустарником, затянутые туманом деревья. Бледный сырой воздух приглушал все звуки, но Вимс был твердо уверен, что за последние десять минут слушать было нечего. Он медленно-медленно повернулся, потом позволил себе роскошь испустить долгий, прочувствованный вздох и шагнул назад, под прикрытие кустов.

Что-то мягко толкнуло его под коленки. Что-то угловатое.

Он посмотрел вниз. Ему показалось, что ног там явно больше, чем должно быть.

Что-то коротко, резко хлопнуло.

Костёр горел крошечной точкой света на фоне тёмного пейзажа. Луна ещё не взошла, и лишь звезда затаённо сияла на горизонте.

— Она стала круглой, — заметила Бетан. — И похожей на крохотное солнышко. Наверное, с каждым днем она становится всё горячее и горячее.

— Не надо, — сказал Ринсвинд. — Как будто мне больше беспокоиться не о чем.

— Вот чего я не понимаю, — вмешался Коэн, которому в это время массировали спину, — так это как они ваш поймали, што мы ничего не ушлышали. Мы бы вообще ничего не ужнали, ешли бы твой Шундук не начал прыгать вокруг наш.

— И скулить, — вставила Бетан. Все посмотрели на неё. — Ну, он выглядел так, будто скулил, — объяснила она. — Мне кажется, на самом деле он довольно милый.

Четыре пары глаз обратились на Сундук, который сидел по другую сторону костра. Тот поднялся и демонстративно отодвинулся назад, в темноту.

— Его не надо кормить, — сказал Коэн.

— Трудно потерять, — поддержал его Ринсвинд.

— Он преданный, — подсказал Двацветок.

— Вмештительный, — добавил Коэн.

— Но я бы не назвал его милым, — заключил Ринсвинд.

— Вряд ли ты продашь его, — протянул Коэн.

Двацветок покачал головой.

— Он этого не поймёт.

— Да, не поймет. — Коэн выпрямился и закусил губу. — Видишь ли, я ишкал подарок для Бетан. Мы шобираемшя поженитьшя.

— И решили, что вы должны узнать об этом первыми, — сказала Бетан покраснев.

Ринсвинду не удалось поймать взгляд Двацветка.

— Что ж, это очень, э-э…

— Как только нам попадется город с каким-нибудь храмом, — продолжала Бетан. — Я хочу, чтобы всё было как у людей.

— Это очень важно, — серьезно изрек турист. — Будь в мире побольше морали, мы бы не врезались во всякие звёзды.

Пару секунд они обдумывали эту мысль.

— Это надо отпраздновать, — наконец объявил Двацветок. — У меня есть сухари и вода. У тебя ещё осталась вяленая конина?

— О, хорошо, — слабо кивнул Ринсвинд и отозвал Коэна в сторону.

С подстриженной бородой и в тёмную ночь старик спокойно мог сойти за семидесятилетнего.

— Это, э-э, серьезно? — спросил волшебник. — Ты правда собираешься на ней жениться?

— Конечно. А ешть какие-нибудь вожражения?

— Нет, разумеется, нет, но… Ей ведь семнадцать, а тебе, тебя, как бы это сказать, можно отнести к пожилым.

— Хочешь шкажать, пора оштепенитьшя?

Ринсвинд попытался подыскать более верные слова.

— Ты на семьдесят лет её старше, Коэн. Ты уверен, что…

— Жнаешь ли, я уже был женат раньше. Память меня ещё не подводит, — с упрёком заметил Коэн.

— Нет, я имею в виду, ну, я имею в виду физически, суть в том, как насчет, ну, понимаешь, разница в возрасте и всё такое прочее, это ведь вопрос здоровья и…

— А-а, — медленно протянул Коэн. — Понимаю, куда ты клонишь. Трудно будет. Я не рашшматривал это ш такой точки жрения.

— Да, — выпрямляясь, подтвердил волшебник. — Что ж, этого только следовало ожидать.

— Жадал ты мне жадачку, нечего шкажать.

— Надеюсь, я ничего не напортил.

— Нет-нет, — неопределенно отозвался Коэн. — Не ижвиняйшя. Ты был прав, што укажал мне на это.

Он повернулся и посмотрел на Бетан, которая помахала ему рукой, а потом взглянул на свирепо сияющую сквозь туман звезду.

— Опашные шейчаш времена, — в конце концов сказал он.

— Точно.

— Кто жнает, што принешет нам жавтрашний день?

— Только не я.

Коэн похлопал Ринсвинда по плечу.

— Иногда приходитшя ришковать. Не обижайшя, но я думаю, што мы вшё-таки поженимшя, — он снова посмотрел на Бетан и вздохнул. — Будем надеятьшя, што она окажетшя доштаточно крепкой.

Около полудня следующего дня они въехали в обнесённый глиняными стенами городок, раскинувшийся в окружении всё ещё свежих и зелёных полей. Из города валом валил народ. Мимо путников, громыхая, катились огромные телеги. Вдоль бровки дороги лениво брели стада коров. Старушки несли на спинах своё домашнее имущество и целые стога сена.

— Чума? — поинтересовался Ринсвинд, останавливая какого-то человека, толкающего битком набитую детьми ручную тачку.

Тот покачал головой.

— Звезда, приятель. Ты что, на небо не смотришь?

— Смотрю.

— Говорят, она врежется в нас в свячельник, и тогда моря закипят, страны Плоского мира распадутся, короли будут низвергнуты, и города станут как озера стекла, — объяснил человек. — Я ухожу в горы.

— А что, это поможет? — с сомнением спросил Ринсвинд.

— Нет, но вид оттуда лучше.

Ринсвинд вернулся к остальным.

— Все боятся звезды, — сообщил он. — По всей видимости, в городах почти никого не осталось. Жители напуганы ею.

— Я не хочу ничего сказать, — заметила Бетан, — но вам не показалось, что сейчас не по сезону жарко?

— Как раз то, о чём я говорил прошлой ночью, — откликнулся Двацветок. — Очень жарко, подумал я.

— Подожреваю, шкоро штанет ещё жарче, — вмешался Коэн. — Пошли в город.

Они ехали по гулким улочкам и не видели вокруг практически ни одной живой души. Коэн, который не переставал вглядываться в вывески торговцев, наконец придержал лошадь и сказал:

— Как раж то, што я ишкал. Вы ежжайте в храм, а я ваш шкоро догоню.

— Ювелир? — спросил Ринсвинд.

— Это шюрприж.

— Мне не помешало бы новое платье, — заявила Бетан.

— Я украду его для тебя.

Этот город, решил Ринсвинд, производит какое-то гнетущее впечатление. И ещё в нём было что-то странное.

Почти на каждой двери была нарисована большая красная звезда.

— У меня мурашки бегут по коже, — заметила Бетан. — Словно люди нарочно вызывают сюда звезду.

— Или отводят её, — вставил Двацветок.

— Ничего не получится. Она слишком большая, — возразил Ринсвинд и увидел обращенные к нему лица. — Ну, это ведь логично, — неуклюже объяснил он.

— Нет, — отрезала Бетан.

— Звёзды — это маленькие огоньки в небе, — объявил Двацветок. — Одна как-то упала неподалеку от того места, где я живу, — большая белая штуковина величиной с дом. Она светилась несколько недель, прежде чем погаснуть.

— Эта звезда не такая, — произнёс чей-то голос. — Великий А'Туин выбрался на берег вселенной. Это великий океан пространства.

— Откуда ты знаешь? — спросил Двацветок.

— Знаю что? — не понял Ринсвинд.

— То, что ты сейчас сказал. Насчет берегов и океанов.

— Я ничего не говорил!

— Нет, говорил! — завопила Бетан. — Мы видели, как у тебя губы двигались!

Ринсвинд закрыл глаза. Он почувствовал, как Заклинание у него в мозгу торопливо прячется за Совесть и при этом что-то бормочет про себя.

— Ладно, ладно, — буркнул он. — Не нужно кричать. Я… не знаю, откуда я знаю, я просто знаю…

— Ну, я был бы не против, если бы ты всё объяснил нам.

Они завернули за угол.

Во всех городах, расположенных у берегов Круглого моря, есть специальная территория, отведённая для богов, которые присутствуют на Диске в элегантном изобилии. Обычно эти кварталы густо заселены и не очень привлекательны с архитектурной точки зрения. Для самых старших богов были построены огромные и великолепные храмы, но вся беда заключалась в том, что более поздние боги потребовали равноправия, и вскоре священные районы оказались заполнены расползающимися во все стороны пристройками, флигелями, мансардами, полуподвалами, однокомнатными квартирками и приспособленными для богослужения закутками. Теперь ни одному из богов и в голову не могло прийти поселиться за пределами священного квартала, который постепенно начинал занимать три восьмых города. Обычно в нём курилось три сотни различных благовоний одновременно, а шум, как правило, достигал болевого порога — жрецы отчаянно перекрикивали друг друга, пытаясь привлечь к молитве свою долю верующих.

Но на этой улице царила мёртвая тишина, та неприятная тишина, которая воцаряется, когда сотни напуганных и рассерженных людей замирают на месте.

Какой-то человек, стоящий с краю толпы, повернулся и хмуро взглянул на новоприбывших. На его лбу была нарисована багровая звезда.

— Что это… — начал было Ринсвинд, но тут же умолк, потому что его голос эхом заметался среди молчаливых стен. — Что это такое?

— Вы чужаки? — осведомился звездолобый.

— Вообще-то мы знаем друг друга довольно… — принялся объяснять Двацветок, но быстро замолчал.

Бетан указала ему на улицу. Каждый храм украшала нарисованная звезда. Одна особенно большая звезда была намалёвана на каменном глазе перед храмом Слепого Ио, старшего над всеми богами.

— Аг-ха, — выразился Ринсвинд. — Когда Ио это увидит, он разъярится не на шутку. Думаю, друзья, нам не следует болтаться поблизости.

Толпа стояла, повернувшись к грубо сколоченному помосту, возведённому в центре широкой улицы. Спереди он был задрапирован большим флагом.

— Мне всегда внушали, что Слепой Ио видит всё, что происходит вокруг, — негромко заметила Бетан. — Почему он не…

— Тихо! — шикнул человек, стоящий рядом. — Дагони говорит!

На помост шагнула фигура — высокий тощий человек, чья голова весьма походила на шарик одуванчика. Из толпы не раздалось ни одного приветственного выкрика, только коллективный вздох пронёсся над улицей. Человек начал говорить.

Ринсвинд слушал его с нарастающим ужасом. «Куда подевались боги? — спрашивал Дагони. — Они исчезли. Возможно, их никогда и не было. Кто-нибудь вообще их видел? А теперь нам послана звезда…»

Он говорил и говорил спокойным, звучным голосом, который произносил такие слова, как «очистить», «избавиться», «изгнать», и впивался в мозг словно раскалённая игла. Куда делись волшебники? Куда подевалась магия? Она вообще действовала, или всё это было сном?

Ринсвинд начал всерьез опасаться, что боги прослышат об этих речах и так разозлятся, что выместят свой гнев на первом подвернувшемся под руку.

Но лично он почему-то предпочел бы гнев богов звуку этого голоса. Звезда приближается, вещал оратор, и её ужасный огонь можно отвратить только… только… Ринсвинд не понял чем именно, но перед его мысленным взором пронеслись мечи, знамена и воины с пустыми глазами. Голос не верил в богов, что, по Ринсвиндовым понятиям, было вполне нормально, но он не верил также и в людей.

Какой-то высокий, закутанный в плащ с капюшоном человек, стоящий слева от Ринсвинда, нечаянно толкнул его. Ринсвинд обернулся — и обнаружил, что из-под черного капюшона на него смотрит ухмыляющийся череп.

Волшебники, подобно кошкам, видят Смерть.

По сравнению с Дагони Смерть, который стоял, прислонившись к стене и поставив рядом косу, был сама душка. Он кивнул Ринсвинду.

— Что, позлорадствовать явился? — прошептал волшебник.

Смерть пожал плечами.

— Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ, — ответил он.

— Это и есть будущее?

— ОДНО ИЗ НИХ.

— Ужасно, — сказал Ринсвинд.

— Я СКЛОНЕН СОГЛАСИТЬСЯ, — кивнул Смерть.

— А я думал, ты будешь голосовать обеими руками!

— ТОЛЬКО НЕ ЗА ЭТО. СМЕРТЬ ВОИНА, СТАРИКА ИЛИ МЛАДЕНЦА Я ПОНИМАЮ. Я ИЗБАВЛЯЮ ОТ БОЛИ И ПРЕКРАЩАЮ СТРАДАНИЯ. НО СМЕРТЬ РАЗУМА Я НИКОГДА НЕ ПОНИМАЛ.

— С кем это ты разговариваешь? — спросил Двацветок.

Несколько участников собрания обернулись и с подозрением посмотрели на волшебника.

— Ни с кем, — ответил Ринсвинд. — Может пойдем? У меня голова болит.

Группа людей, стоящих сбоку от толпы, о чём-то зашепталась и стала тыкать в них пальцами. Ринсвинд схватил своих спутников в охапку и торопливо потащил за угол.

— Залезайте на лошадей и давайте делать ноги, — сказал он. — У меня нехорошее предчувствие…

На его плечо опустилась чья-то рука. Он обернулся. Два затуманенных серых глаза, украшающих круглую лысую голову, насажанную на большое мускулистое тело, пристально вглядывались в его левое ухо. На лбу человека была нарисована звезда.

— Ты похож на волшебника, — объявил он голосом, который намекал, что эта похожесть весьма неблагоразумна и, по всей вероятности, фатальна.

— Кто, я? Нет, я… чиновник. Да. Обычный чиновник. Точно, — Ринсвинд слабо хихикнул.

Человек помедлил и беззвучно пошевелил губами, словно прислушиваясь к звучащему в голове голосу. К нему присоединились ещё несколько людей со звездами на лбах. Ринсвиндово левое ухо начало пользоваться широкой популярностью.

— А я думаю, ты волшебник, — заявил первый звёзднолобый.

— Послушайте, — возопил Ринсвинд, — если бы я был волшебником, то мог бы творить чудеса, правильно? Я просто превратил бы тебя во что-нибудь, а я этого не сделал, так что я не волшебник.

— Мы убили всех наших волшебников, — сообщил один из звёзднолобых. — Некоторые убежали, но большинство мы убили. Они размахивали руками, однако у них ничего не вышло.

Ринсвинд уставился на него.

— И мы считаем, что ты тоже волшебник, — продолжил звёзднолобый, с всё возрастающей силой сжимая Ринсвиндову руку. — За тобой ходит ящик на ножках, и ты похож на волшебника.

Ринсвинд заметил, что их с Сундуком каким-то образом оттеснили от лошадей и заключили внутрь круга. Круг из серолицых, торжественно-серьёзных людей постепенно сжимался.

Бетан побледнела. Даже Двацветок, который чувствовал опасность примерно так же, как Ринсвинд умел летать, выглядел встревоженным.

Ринсвинд сделал глубокий вздох, воздел руки горе в классической позе, которую он выучил много лет назад, и хрипло выкрикнул:

— Отойдите! Или я до отказа набью вас магией!

— Магия вся улетучилась, — сказал звёзднолобый. — Её унесла звезда. Те липовые волшебники тоже говорили чудные слова, но ничего не происходило, и они в ужасе смотрели на свои руки. У очень немногих хватило ума спастись бегством.

— Я ведь серьёзно! — предупредил Ринсвинд.

«Этот человек собирается меня убить, — думал он. — Всё, конец. Я даже обмануть его не смог. Не гожусь для магии, да и врать разучился. Я просто…»

В его голове шевельнулось Заклинание. Он почувствовал, как оно просачивается в мозг словно ледяная вода и собирается с силами. По руке пробежала холодная дрожь.

Рука сама собой поднялась, и он ощутил, как его рот открывается и закрывается, как язык движется в такт голосу, который ему не принадлежал, голосу, который казался старым, сухим и произносил слова, вылетающие в воздух, точно облачка пара.

Из-под ногтей вырвалось октариновое пламя. Оно окутало пораженного ужасом звёзднолобого, и в конце концов тот полностью исчез в холодном шипящем облаке, которое поднялось над улицей, повисело одно долгое мгновение и вдруг сгинуло без следа.

Не осталось даже струйки маслянистого дыма.

Ринсвинд со страхом уставился на свою ладонь.

Двацветок и Бетан с двух сторон подхватили его под руки, протащили сквозь потрясённую толпу и наконец выбрались на открытое пространство. Здесь Ринсвинду пришлось пережить довольно болезненный момент, когда его спутники одновременно рванулись в два разных переулка, но потом они всё же договорились и понеслись дальше, волоча его за собой, так что ноги волшебника едва касались булыжной мостовой.

— Чудо, — возбужденно бормотал Ринсвинд, опьяненный своим могуществом. — Я сотворил чудо…

— Это точно, — успокаивающе заметил Двацветок.

— Хотите, я что-нибудь наколдую? — спросил Ринсвинд.

Он ткнул пальцем в пробегающую собаку и сказал: «Бе-е-е». Собака посмотрела на него оскорблённым взглядом.

— Лучше бы твои ноги шевелились быстрее, — мрачно заявила Бетан.

— Конечно! — заплетающимся языком заверил Ринсвинд. — Ноги! Бегите быстрее! Эй, смотрите, они послушались!

— Просто у них больше мозгов, чем у тебя, — отозвалась Бетан. — Куда теперь?

Двацветок вгляделся в лабиринт окружающих их переулков. Где-то вдалеке раздавались многочисленные крики.

Ринсвинд вывернулся из рук спутников и неуверенно потрусил в ближайший переулок.

— Я могу! У меня получилось! — исступленно выкрикивал он. — Ну всё, берегитесь…

— Он в шоке, — сказал Двацветок.

— Почему?

— Он никогда раньше не творил чудеса.

— Но он же волшебник!

— Это всё несколько запутанно, — пояснил Двацветок, поспешая следом за Ринсвиндом. — Во всяком случае, я не уверен, что это он творил волшебство. Голос был не его. Идем, старина.

Ринсвинд посмотрел на него дикими, невидящими глазами.

— А тебя я превращу в розовый куст, — изрек он.

— Ага, ага, чудненько. Только пошли, — успокаивающе отозвался Двацветок, осторожно таща его за руку.

Из переулка донесся топот, и внезапно они увидели, что на них надвигается целая дюжина звёзднолобых.

Бетан схватила безвольно повисшую руку Ринсвинда и угрожающе подняла её вверх.

— Ни шагу больше! — взвизгнула она.

— Вот именно! — прокричал Двацветок. — У нас в руках волшебник, и мы не побоимся пустить его в ход!

— Я это серьезно! — вопила Бетан, разворачивая Ринсвинда за руку, словно лебёдку.

— Правильно! Мы вооружены до зубов! Что? — переспросил Двацветок.

— Я говорю, где Сундук? — прошипела Бетан из-за спины Ринсвинда.

Двацветок оглянулся вокруг. Сундук куда-то запропастился.

Однако угроза Ринсвиндом произвела на звёзднолобых желаемое воздействие. Они шарахались от его описывающей неопределенные круги руки, как от ротационной косы, и пытались спрятаться друг другу за спину.

— Куда же он подевался?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Двацветок.

— Это же твой Сундук!

— Я частенько не знаю, где находится мой Сундук. Это как раз и означает быть туристом, — растолковал Двацветок. — Он часто уходит куда-то сам по себе. И, наверное, лучше не спрашивать зачем.

До толпы начало доходить, что на самом деле ничего не происходит и что Ринсвинд сейчас даже оскорбление бросить не может, не то что магический огонь. Звезднолобые двинулись вперед, с опаской наблюдая за его руками.

Двацветок и Бетан попятились. Двацветок оглянулся.

— Бетан!

— Что? — спросила Бетан, не отрывая глаз от надвигающихся фигур.

— Тупик.

— Уверен?

— Кирпичную стену я узнаю с первого взгляда, — с упреком сказал Двацветок.

— Что ж, значит, всё, — констатировала Бетан.

— Как ты считаешь, может быть, если я объясню им…

— Нет.

— О-о.

— Вряд ли они станут слушать твои объяснения, — добавила Бетан.

Двацветок уставился на приближающуюся компанию. Как уже упоминалось, обычно он не воспринимал угрожающую ему опасность. В противовес всему накопленному человечеством опыту он верил, что если люди поговорят друг с другом, пропустят вместе пару стаканчиков, обменяются фотографиями внуков, может, сходят на какое-нибудь шоу, то уладят тем самым всё, что угодно. Также он верил в то, что люди в своей основе — хорошие, просто иногда у них случаются плохие дни. Поэтому то, что сейчас двигалось по улице в его сторону, оказало на Двацветка примерно такое же воздействие, как горилла — на продукцию стеклодувной фабрики.

За его спиной послышался слабый-преслабый звук, фактически не столько звук, сколько изменение текстуры воздуха.

Маячащие перед ним лица разинули рты, повернулись и быстро исчезли в ближайшем переулке.

— А? — спросила Бетан, которая ещё поддерживала бесчувственного Ринсвинда.

Двацветок смотрел в другую сторону — на большую стеклянную витрину, заполненную необычными предметами, на завешанную бусами дверь и прибитую над ней большую вывеску, которая теперь, когда буквы закончили колыхаться и встали на свои места, гласила:

«Скиллет, Ван, Иркслеит, Банглстифф,

Квмлад и Патель

Афициальные Паставки

ВСЕВАЗМОЖНЫХ ТОВАРОВ»

* * *

Ювелир медленно поворачивал золото над крошечной наковальней, загоняя на место последний очень необычно огранённый алмаз.

— Из зуба тролля, говоришь? — пробормотал он, внимательно вглядываясь прищуренными глазами в свою работу.

— Ага, — подтвердил Коэн. — И, как я шкажал, можешь жабрать шебе вшё оштальное.

Он перебирал лежащие на подносе золотые кольца.

— Очень щедро, — негромко отозвался ювелир, который сразу учуял выгодную сделку, поскольку происходил из рода гномов. Он вздохнул.

— Што, маловато работы в пошледнее время? — Коэн выглянул в крошечное окошечко и посмотрел на группу пустоглазых людей, собравшихся на другой стороне узкой улочки.

— Да уж, времена сейчас тяжёлые.

— А што это жа ребята ш наришованными на лбах жвёждами? — спросил Коэн.

Гном-ювелир даже не поднял глаз.

— Безумцы, — ответил он. — Говорят, я не должен ничего делать, потому что приближается звезда. А я отвечаю, мне звёзды ещё ни разу не насолили, чего не могу сказать о людях.

Коэн задумчиво кивнул, наблюдая за шестеркой людей, которые отделились от группы и направились в сторону мастерской. Они несли с собой самое разнообразное оружие. Вид у них был целеустремленный и решительный.

— Штранно, — сказал Коэн.

— Я, как видишь, из породы гномов, — продолжил ювелир. — Считается, это одна из волшебных рас. Звёзднолобые верят, что звезда не уничтожит Диск, если мы отвернёмся от магии. Они, должно быть, собираются слегка поколотить меня. Такова жизнь.

Он поднял щипцами своё последнее творение.

— Самая необычная штуковина, которую я когда-либо создавал, — заметил он. — Но практичная. Как, говоришь, называется?

— Приштавные челюшти, — Коэн посмотрел на два подковообразных предмета, покоящихся на его морщинистой ладони, после чего открыл рот и издал серию натужных, кряхтящих звуков.

Дверь отлетела к стене. Звезднолобые вошли в мастерскую и рассредоточились по комнатке. Они обливались потом и неуверенно переминались с ноги на ногу, однако их предводитель, пренебрежительно отпихнув Коэна в сторону, сразу сграбастал гнома за грудки.

— Мы тебя вчера предупредили, малявка. Нам плевать, как ты отсюда вытряхнешься, ногами вниз или вверх. Так что щас мы с тобой как следует…

Коэн постучал его по плечу. Звезднолобый раздраженно обернулся.

— Тебе чего, дед? — рявкнул он.

Коэн подождал, пока все внимание собеседника обратится на него, а потом улыбнулся. Это была медленная, ленивая улыбка, открывающая около 300 карат драгоценных зубов и рассыпающая блики по всей комнате.

— Я считаю до трёх, — дружеским тоном сообщил он. — Один. Два.

Его костлявое колено взлетело вверх и с приятно чавкающим звуком погрузилось в пах звёзднолобого. Когда тот рухнул, свернувшись клубком вокруг вселенной личной боли, герой развернулся и изо всех сил врезал ему локтем по почкам.

— Три, — сказал он сгустку агонии на полу.

Коэн слышал о том, что можно драться честно, но давным-давно решил, что ему это ни к чему.

Он посмотрел на остальных звёзднолобых и одарил их своей невероятной улыбкой.

Им следовало бы наброситься на него. Вместо этого только один из них, чувствуя себя в безопасности, потому что у него был меч, начал бочком подбираться к герою.

— О нет, — замахал руками Коэн. — Что ты, парень, не так!

Звёзднолобый бросил на него косой взгляд и подозрительно переспросил:

— Не так?

— Ты что, раньше не держал в руках меч?

Собеседник Коэна полуобернулся, ища поддержки у своих коллег.

— Держал, да не то чтоб часто, — ответил он. — Редко.

Он угрожающе взмахнул мечом.

Коэн пожал плечами.

— Может, мне и предстоит погибнуть, но хотелось бы надеяться, что меня убьет воин, который умеет владеть клинком, — сказал он.

Звёзднолобый посмотрел на свои руки.

— А по-моему, всё нормально, — с сомнением заявил он.

— Послушай, парень, я кое-что знаю об этом. Подойди-ка сюда на минутку, и — ты не против? — так, левая рука идет сюда, сжимается вокруг рукояти, а правая рука… правильно, вот сюда… и лезвие вонзается прямо тебе в ногу.

Пока звёзднолобый орал и хватался за рану, Коэн подсек его оставшуюся ногу и повернулся к остальным.

— Это уже дурь какая-то, — объявил он. — Почему вы на меня не набрасываетесь?

— Вот именно, — подхватил чей-то голос рядом с его поясом.

Ювелир вытащил откуда-то очень большой и грязный топор, который должен был добавить ко всем ужасам боевых действий верное заражение крови.

Четверо звёзднолобых взвесили свои шансы и попятились к двери.

— И сотрите эти дурацкие звёзды, — распорядился Коэн. — Можете передать всем, что Коэн-Варвар очень рассердится, если снова увидит такие рисунки, ясно?

Дверь захлопнулась. Мгновение спустя топор ударился об неё и, отскочив, срезал полоску кожи с Коэновой сандалии.

— Извини, — пробормотал гном. — Он принадлежал моему деду. Обычно я колю им дрова.

Коэн испытующе пощупал подбородок. Вставные челюсти вроде бы чувствовали себя весьма неплохо.

— На твоем месте я бы всё равно убрался отсюда, — заметил он.

Но гном уже сновал по комнате, ссыпая драгоценные металлы и камни с подносов в кожаный мешок. Свёрток с инструментами отправился в один карман, пакетик с законченными ювелирными изделиями — в другой. Гном с кряхтением просунул руки в ремни, прикреплённые по обеим сторонам маленькой наковальни, и взвалил её себе на спину.

— Так, — сказал он, — я готов.

— Ты идешь со мной?

— До городских ворот, если не возражаешь, — ответил гном. — Ты ведь не злишься на меня?

— Нет. Но топор оставь здесь.

Они вышли под лучи полуденного солнца на пустынную улочку. Когда Коэн открыл рот, тени наполнились крошечными яркими точечками.

— Мне ещё нужно забрать друзей, — сказал он. — Надеюсь, с ними всё в порядке. Тебя как зовут?

— Недобор.

— Слушай, Недобор, здесь есть поблизости место, где можно… — Коэн любовно помедлил, смакуя слова, — заказать бифштекс?

— Звёзднолобые закрыли все харчевни. Они говорят, что грешно есть и пить, когда…

— Знаю, знаю, — перебил его Коэн. — Похоже, я начинаю разбираться в местном положении. Они хоть что-нибудь одобряют?

Недобор на пару минут погрузился в раздумья.

— Да. Поджоги всякие, — ответил он наконец. — У них это очень хорошо получается. Книги жгут и всё такое прочее. Большие костры получаются.

Коэн был потрясен.

— Костры из книг?

— Да. Ужасно, правда?

— И не говори, — подтвердил Коэн.

Лично он считал это возмутительным. Человек, ведущий суровую, полную лишений жизнь под открытым небом, знает цену хорошей толстой книге, которая должна выдержать по меньшей мере один сезон кухонных костров, если вы будете аккуратно использовать страницы. Множество жизней было спасено в снежную ночь горстью отсыревших щепок и по-настоящему сухой книгой. А если вам захочется покурить, а трубки под рукой нет, то книга всегда к вашим услугам.

Коэн отдавал себе отчет в том, что люди пишут в книгах разные вещи. Это всегда казалось ему легкомысленной тратой бумаги.

— Боюсь, если твои друзья встретились с этой толпой, у них возникли неприятности, — печально сказал Недобор, когда они шли по улице к центру города.

Завернув за угол, они увидели костёр. Он был разожжён посреди мостовой. Пара звёзднолобых подкидывала в него книги, вытащенные из соседнего дома, дверь которого была выбита, а стены размалёваны звёздами.

Новость о Коэне ещё не успела разнестись по городу. Истребители книг не обратили никакого внимания на то, что он подошел к ним и прислонился к стене. Скрученные хлопья жжёной бумаги подпрыгивали в нагретом воздухе и, поднимаясь над крышами, уплывали вдаль.

— Что это вы творите? — спросил Коэн.

Одна женщина, тоже со звездой на лбу, откинула волосы чёрной от сажи рукой, пристально посмотрела на его левое ухо и изрекла:

— Избавляем Диск от пороков.

Два человека, выйдя из здания, смерили героя — по меньшей мере, его левое ухо — свирепыми взглядами.

Коэн протянул руку и выхватил у женщины тяжёлую книгу. Переплет книги был утыкан странными красными и чёрными камнями, которые, как подозревал Коэн, складывались в какое-то слово. Он показал книгу Недобору.

— Некротеликомникон, — объяснил гном. — Он в ходу у волшебников. По-моему, это про то, как вызывать мёртвых.

— Вот тебе и волшебники, — Коэн потер страницу между большим и указательным пальцами.

Она была тонкой и довольно мягкой. Несколько неприятные на вид, органического происхождения письмена ничуть его не обеспокоили. Да, такая книга может быть человеку настоящим другом…

— Я слушаю. Тебе что-то нужно? — повернулся он к одному из звёзднолобых, который схватил его за руку.

— Все магические книги должны быть сожжены, — ответил тот несколько неуверенно, поскольку нечто в Коэновых зубах вызвало у него мерзкое ощущение здравомыслия.

— Почему? — осведомился Коэн.

— Нам явилось откровение.

Теперь улыбка Коэна стала широкой, как мир, и несколько более опасной.

— Наверное, нам пора идти, — нервно заметил Недобор.

За их спинами на улицу высыпала целая компания звёзднолобых.

— Мне что-то захотелось кого-нибудь убить, — всё ещё улыбаясь, отозвался Коэн.

— Звезда велит, чтобы Диск был очищен, — заявил звёзднолобый, отступая назад.

— Звёзды не разговаривают, — отрезал Коэн, вытаскивая меч.

— Если ты меня убьешь, на моё место встанет тысяча, — предупредил звёзднолобый, приникая спиной к стенке.

— Ага, — рассудительным голосом подтвердил Коэн, — но суть-то не в этом. Суть в том, что именно ты будешь мёртв.

Адамово яблоко звёзднолобого задергалось, как мячик-раскидай. Он скосил глаза на Коэнов меч.

— Это так, да, — признал он. — Но вот что я тебе скажу: как насчет того, чтобы мы потушили костер?

— Хорошая мысль, — одобрил Коэн.

Недобор дернул его за пояс. К ним бежали другие звёзднолобые. По сути дела, небольшая хорошо вооружённая толпа. Дело начало приобретать несколько более серьёзный оборот…

Коэн угрожающе махнул в их сторону мечом, повернулся и бросился прочь. Недобор с трудом поспевал за ним.

— Забавно, — выдохнул гном, когда они понеслись по переулку. — Мне было показалось… что ты предпочтёшь… принять бой.

— Шутки… у тебя… дурацкие!

Добежав до конца переулка и завернув за угол, Коэн быстро прижался к стене, снова вытащил меч, постоял немного, склонив голову набок и прислушиваясь к приближающимся шагам, а затем описал на уровне живота параллельный земле круг. Послышался неприятный звук, раздалось несколько вскриков, но к этому времени Коэн, который бежал необычной, шаркающей трусцой, позволяющей облегчить нагрузку на его больные ноги, был уже далеко.

Завернув вместе с мрачно трюхающим Недобором в разрисованную багровыми звёздами таверну, он с легким вскриком от боли в суставах вскочил на стол, пронёсся по нему — тогда как Недобор, следуя за героем шаг в шаг, пробежал, не пригибаясь, снизу, — спрыгнул на другом конце, пинками проложил дорогу через кухню и вылетел в очередной переулок.

Они ещё несколько раз свернули за угол и свалились в каком-то дверном проёме. Коэн вцепился в стену и с шипением втягивал в себя воздух, пока у него перед глазами не перестали плясать синие и пурпурные огоньки.

— Ну, — пропыхтел он, — что ты урвал?

— Э-э, солонку, — признался Недобор.

— Чего-чего?

— Мне ведь пришлось бежать под столом. У тебя самого улов не такой уж богатый.

Коэн с презрением посмотрел на небольшую дыню, которую успел подцепить на меч, пока пробегал через таверну.

— Наверное, они здесь очень жесткие, — сказал он, вгрызаясь в корку.

— Посолить не хочешь? — предложил гном.

Коэн ничего не ответил. Он просто стоял, держа дыню в руках и разинув рот.

Недобор оглянулся. Тупик, в котором они очутились, был пуст, если не считать старого сундука, который кто-то забыл у одной из стен.

Коэн смотрел на сундук. Он не глядя сунул дыню гному, вышел на солнечный свет и, сопровождаемый взглядом Недобора, крадучись — насколько это возможно с суставами, которые скрипят, как судно, идущее под всеми парусами, — обошёл сундук кругом. Очень осторожно, словно опасаясь, что тот может взорваться, Коэн ткнул сундук мечом.

— Это просто ящик, — крикнул гном. — Что в нём такого особенного?

Коэн не отозвался. С превеликим трудом он опустился на корточки и пристально вгляделся в замок на крышке.

— Что там? — поинтересовался Недобор.

— Тебе незачем это знать, — ответил Коэн. — Пожалуйста, помоги мне подняться.

— Да, но ящик…

— Ящик, — повторил Коэн, — этот ящик…

Он неопределённо махнул рукой.

— Продолговатый?

— Фантасмагорический, — загадочно выразился Коэн.

— Фантасмагорический?

— Угу.

— О-о, — протянул гном.

Пару минут они стояли и смотрели на сундук.

— Коэн?

— Да?

— А что значит «фантасмагорический»?

— Ну, «фантасмагорический» — это… — Коэн замолчал и раздраженно посмотрел вниз. — Попробуй его пнуть, сам поймешь.

Подкованный железом каблук гномьего сапога врезался в стенку сундука. Коэн содрогнулся. Ничего не произошло.

— Ясно, — сказал гном. — «Фантасмагорический» значит «деревянный».

— Нет, — ответил Коэн. — Он… он не должен был так реагировать.

— Ясно, — повторил Недобор, который ничего не понял. Не надо было Коэну торчать под палящим солнцем с непокрытой головой… — Думаешь, он должен был убежать?

— Да. Или откусить тебе ногу.

— А-а, — отозвался гном и мягко взял Коэна за руку. — Пойдём. Там тенёчек, там хорошо. Ты отдохнешь и…

Коэн стряхнул его ладонь.

— Он смотрит на эту стену. Слушай, именно поэтому он нас не замечает. Он пялится на стенку.

— Да, разумеется, — успокаивающе подхватил Недобор. — Он смотрит на стену своими маленькими глазками и…

— Не будь идиотом, нет у него никаких глаз, — рявкнул Коэн.

— Извини, извини, — торопливо пробормотал Недобор. — Он смотрит на стену, не имея глаз, извини.

— Мне кажется, он чем-то обеспокоен, — заметил Коэн.

— Ну ещё бы, — отозвался Недобор. — Полагаю, он просто хочет, чтобы мы убрались и оставили его в покое.

— По-моему, он сильно озадачен, — добавил Коэн.

— Да, он выглядит озадаченным, — согласился гном.

Коэн бросил на него свирепый взгляд.

— Тебе-то откуда знать? — зарычал он.

Недобору пришло в голову, что они самым несправедливым образом поменялись ролями. Он перевёл взгляд с героя на сундук. Его рот то открывался, то закрывался.

— А ты откуда знаешь?

Но Коэн его не слышал. Он сидел перед сундуком — если принять доску с замочной скважиной за перед — и смотрел на него не отрывая глаз. Недобор попятился. «Чудно, — отметило его сознание, — но эта проклятая штуковина действительно смотрит на меня».

— Ладно, — проговорил Коэн, — я понимаю, мы с тобой не сходимся во взглядах, но и ты и я ищем тех, кто нам дорог. Согласен?

— Я… — начал было Недобор, но осознал, что Коэн разговаривает с сундуком.

— Ну и куда они подевались?

На глазах пораженного ужасом гнома Сундук выпустил маленькие ножки, весь подобрался и с разбегу бросился на ближайшую стену. Во все стороны брызнули глиняные кирпичи и пыльная известка.

Коэн заглянул в дыру. С другой стороны стены оказалась маленькая неприбранная кладовка. Сундук стоял посреди неё, и весь его вид излучал крайнюю озадаченность.

* * *

— Лавка! — воскликнул Двацветок.

— Здесь есть кто? — позвала Бетан.

— Аг-ха, — высказался Ринсвинд.

— Думаю, следует посадить его куда-нибудь и дать стакан воды, — сказал Двацветок. — Если таковой здесь имеется.

— Здесь имеется всё остальное, — заметила Бетан.

Комната была заполнена полками, а полки были забиты самыми разнообразными предметами. То, что не поместилось на полках, пучками свисало с тёмного, утопающего в тени потолка. Всевозможнейшие товары высыпались из коробок и мешков на пол.

Снаружи не было слышно ни звука. Бетан оглянулась вокруг и обнаружила причину.

— Никогда не видел столько всякой всячины сразу, — объявил Двацветок.

— И всё же есть одна вещь, которая тут закончилась, — твердо сказала Бетан.

— Откуда ты знаешь?

— А ты сам посмотри. Здесь только что закончились выходы.

Двацветок повернулся кругом. Там, где располагались дверь и витрина, теперь стояли стеллажи, битком набитые коробками. Причем вид у стеллажей был такой, словно они стояли здесь испокон веков.

Двацветок усадил Ринсвинда на расшатанный стул у прилавка и начал с недоверием рыться на полках. Он нашел ящики с гвоздями и щётками для волос. Откопал выцветшие от времени куски мыла. Обнаружил пирамиду банок с расплывшимися солями для ванны — к банкам кто-то прикрепил довольно грустное и бойкое объявленьице, гласящее, вопреки очевидному, что Соль Для Ванной — Самый Идеальный Подарок. Кроме того, Двацветок весь извозился в пыли.

Бетан заглянула на полки, висящие на другой стене, и расхохоталась.

— Ты только взгляни! — воскликнула она.

Двацветок взглянул. Она держала в руках… ну, в общем, это было маленькое горное шале, но оклеенное со всех сторон морскими ракушками. Плюс виновник создания этого шедевра выжег на крыше (которая, разумеется, открывалась, так что внутри можно было хранить сигареты, и наигрывала простенькую дребезжащую мелодию) слова «Асобеный Сувинир».

— Ты когда-нибудь встречал что-либо подобное? — поинтересовалась Бетан.

Двацветок покачал головой. Его рот раскрылся.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Думаю, это самая прекрасная вещь, которую я видел в своей жизни, — отозвался он.

Откуда-то сверху донеслось жужжание. Они подняли глаза.

С тёмного потолка спустился огромный чёрный шар, на котором то вспыхивали, то гасли маленькие красные огоньки. Под взглядами Бетан и Двацветка он повернулся и посмотрел на них большим стеклянным глазом. Он таил в себе угрозу, этот глаз. У него был такой вид, будто он смотрит на нечто противное его натуре.

— Привет? — сказал Двацветок.

Из-за угла прилавка появилась чья-то голова. Она выглядела рассерженной.

— Надеюсь, вы платить намереваетесь? — ядовито заметила голова.

Судя по выражению лица, она с нетерпением ждала возможности не поверить, когда Двацветок скажет «да».

— За это? — переспросила Бетан. — Да я бы не купила его, даже если бы мне предложили в придачу целую шляпу рубинов и…

— Я его куплю. Сколько? — спешно вмешался Двацветок и начал рыться в карманах.

Вдруг лицо его вытянулось.

— Вообще-то у меня нет денег, — пробормотал он. — Они в моем Сундуке, но я…

Голова фыркнула, исчезла из-за прилавка и появилась снова у витрины с зубными щетками.

Она принадлежала очень маленькому человечку, почти не заметному за зелёным передником. Человечек казался сильно расстроенным.

— Нет денег? — повторил он. — Вы заходите в мою лавку…

— Мы не собирались сюда заходить, — быстро вставил Двацветок. — Мы просто не заметили, что она здесь.

— И сначала её здесь не было, — твердо сказала Бетан. — Она ведь волшебная, да?

Малыш-продавец заколебался.

— Ну, да, — неохотно согласился он. — Чуть-чуть.

— Чуть-чуть? — удивилась Бетан. — Чуть-чуть волшебная?

— Ладно, почти волшебная, — уступил продавец, пятясь назад, и наконец, поскольку Бетан не сводила от него свирепого взгляда, сдался. — Ну хорошо, хорошо. Она волшебная. И я ничего не могу с этим поделать. Эта треклятая дверь, наверное, возникла, а потом пропала?

— Да, и нам не по душе эта штуковина на потолке.

Продавец поднял глаза, нахмурился и исчез за маленькой, завешанной бусами и наполовину скрытой коробками дверью. В течение долгого времени что-то звякало и жужжало, а затем чёрный шар исчез в тенях. Его по очереди сменили пучок трав, бегущая строка, рекламирующая что-то, о чем Двацветок никогда не слышал, но что, по-видимому, можно пить перед сном, латные доспехи и чучело крокодила, на морде которого застыло выражение крайней боли и удивления.

Продавец появился снова.

— Лучше? — спросил он.

— Хоть какой-то прогресс, — с сомнением сказал Двацветок. — Но мне больше всего понравились травы.

В этот момент Ринсвинд застонал. Он начал приходить в себя.

Для объяснения феномена бродячих лавок или, как они известны в научных кругах, «лавкус бродякус», было выдвинуто три теории.

Первая утверждает, что много тысяч лет назад где-то во множественной вселенной возникла раса существ, чьим единственным талантом была способность покупать дёшево, а продавать дорого. Вскоре под их контролем оказалась громадная галактическая империя или, как они выражались, Универсам. Наиболее прогрессивные особи этого вида открыли способ устанавливать на свои лавки уникальные двигатели, позволяющие пробивать тёмные стены пространства и открывать обширные новые рынки. После того как миры Универсама погибли в результате тепловой смерти родной вселенной, после окончательной, бросающей вызов всем и вся «горящей» распродажи бродячие звёздные лавки разошлись в разные стороны. Они и теперь продолжают заниматься своим ремеслом, прогрызая путь сквозь пространство-время, как жучок — сквозь страницы трёхтомного романа.

Согласно второй теории, эти лавки — творения благосклонного Рока, на которые возложена обязанность поставлять именно то, что нужно, и в нужное время.

По третьей теории, это очередной хитроумный способ обходить различные постановления о Запрете Торговать По Воскресеньям.

Однако у всех теорий, какими бы различными они ни были, имеются два общих момента: а) они объясняют наблюдаемые факты; б) они целиком и полностью ошибочны.

Ринсвинд открыл глаза и воззрился на превращённую в чучело рептилию. Не самое лучшее зрелище, после того как приходишь в себя…

Магия! Так вот на что это похоже! Неудивительно, что волшебники не особенно увлекаются сексом!

Ринсвинд, разумеется, знал, что такое оргазм, он и сам в своё время испытал несколько, пару раз — в компании, но ни одно из его переживаний даже отдаленно не напоминало то напряженное, жаркое мгновение, когда по каждому нерву в его теле заструился голубовато-белый огонь и когда с его пальцев, полыхая, слетела сырая магия. Она наполняет, поднимает, и вы скатываетесь по вздымающейся, летящей вниз волне необузданной силы. Понятно, почему волшебники сражаются друг с другом за могущество…

И так далее. Однако всё это сотворило Заклинание, которое сидит в Ринсвиндовой голове, а не он сам. Он начинал по-настоящему ненавидеть Заклинание. Он был уверен, что, если бы оно не отпугнуло остальные чары, которым он пытался научиться, он мог бы стать вполне приличным волшебником, как и полагалось ему по праву.

Где-то в глубине истерзанной души Ринсвинда оскалил клыки червячок бунта.

«Ладно, — подумал волшебник, — при первом же удобном случае ты отправишься обратно в Октаво».

Он резко выпрямился на стуле, осведомившись:

— Проклятье, что это ещё за место? — и схватился за голову, чтобы не дать ей разлететься на куски.

— Лавка, — траурным тоном отозвался Двацветок.

— Надеюсь, здесь продаются ножи, потому что, сдается мне, я с удовольствием отрезал бы себе голову, — пробормотал Ринсвинд.

Нечто в выражении лиц Двацветка и Бетан отрезвило его.

— Это была шутка, — уточнил он. — Более или менее. А что мы делаем в этой лавке?

— Не можем отсюда выйти, — пояснила Бетан.

— Дверь исчезла, — услужливо добавил Двацветок.

Ринсвинд поднялся на ноги и пошатнулся.

— О-о, — сказал он. — Одна из тех самых лавок?

— Ну ладно, — вспылил продавец. — Да, она волшебная, да, передвигается в пространстве, нет, я не скажу, каким образом…

— А можно мне воды, пожалуйста? — перебил его Ринсвинд.

Продавец, казалось, был оскорблен.

— Сначала денег нет, потом стакан воды просят, — возмутился он. — Это переходит всякие…

Бетан фыркнула и шагнула к нему. Он попытался отступить, но было поздно.

Она подняла его за лямки передника и свирепо уставилась прямо в глаза. Несмотря на порванное платье, несмотря на растрепавшиеся волосы, на секунду она стала олицетворением каждой женщины, которая когда-либо заставала мужчину мухлюющим с весами жизни.

— Время — это деньги, — прошипела она. — Я даю тебе тридцать секунд, чтобы ты принес ему стакан воды. По-моему, выгодная сделка, ты как считаешь?

— Послушай, — шепнул Двацветок, — она, когда разозлится, настоящая фурия, правда?

— Да, — без энтузиазма согласился Ринсвинд.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал заметно сникший продавец.

— А затем ты выпустишь нас отсюда, — добавила Бетан.

— По мне, так всегда пожалуйста, всё равно я сегодня не торгую. Просто остановился на несколько секунд, чтобы оглядеться, и тут вламываетесь вы!

Он, ворча, скрылся за занавеской из бус и вернулся с чашкой воды.

— Специально для вас я её вымыл, — сообщил он, стараясь не встречаться с Бетан взглядом.

Ринсвинд посмотрел на налитую в чашку жидкость. Возможно, до того как оказаться там, она была чистой. Однако сейчас, выпив её, он устроил бы геноцид тысячам и тысячам невинных микробов.

Волшебник осторожно поставил чашку на прилавок.

— А теперь я собираюсь как следует вымыться! — объявила Бетан и торжественным шагом удалилась за занавеску.

Продавец неопределенно махнул рукой и умоляюще взглянул на Ринсвинда и Двацветка.

— Она неплохая, — заверил его турист. — Бетан собирается выйти замуж за одного нашего друга.

— А он об этом знает?

— Что, дела в звёздной торговле не так уж и хороши? — спросил Ринсвинд со всем сочувствием, на которое только был способен.

Маленький продавец содрогнулся.

— Вы не поверите. Я хочу сказать, обычно от жизни многого не ждешь — здесь продал одно, там — другое, на пропитание хватает. Но люди, с которыми сталкиваешься в наши дни, — те, у кого на лицах намалёваны эти штуки-звезды… Я едва успеваю открыть лавку, как они уже грозятся сжечь её. Слишком волшебная, говорят. А я им и отвечаю: «Конечно, волшебная, какая же ещё?»

— Значит, их тут полно? — заинтересовался Ринсвинд.

— Они наводнили весь Диск, приятель. Не спрашивай меня почему.

— Они верят, что в Диск вот-вот врежется звезда, — пояснил Ринсвинд.

— А она врежется?

— Многие думают, что да.

— Какая жалость. Мой бизнес шёл здесь неплохо. Слишком волшебная, говорят! Что плохого в волшебстве, хотелось бы мне знать?

— И что ты собираешься делать? — полюбопытствовал Двацветок.

— О, отправлюсь в какую-нибудь другую вселенную, их здесь навалом, — беспечно откликнулся продавец. — Тем не менее спасибо, что предупредили о звезде. Подбросить вас куда-нибудь?

Заклинание пнуло Ринсвиндов мозг.

— Э-э, нет, — ответил волшебник. — Думаю, нам лучше остаться. Ну, знаешь, посмотреть, чем все закончится.

— Так тебя, значит, не пугает звезда?

— Звезда — жизнь, а не смерть, — изрек Ринсвинд.

— Это как?

— Что как?

— Ну вот, опять! — объявил Двацветок, обвиняюще тыча в него пальцем. — Ты начинаешь говорить, а потом сам не знаешь, что сказал.

— Я только сказал, что нам лучше остаться, — начал оправдываться Ринсвинд.

— Ты сказал, что звезда — это жизнь, а не смерть, — настаивал Двацветок. — И твой голос стал надтреснутым и далеким. Правда?

Он обернулся за подтверждением к продавцу.

— Совершенно верно, — отозвался тот. — Мне ещё показалось, что у него глаза немного косят.

— Значит, это Заклинание, — констатировал Ринсвинд. — Оно пытается захватить надо мной контроль. Оно знает, что должно случиться, и хочет вернуться в Анк-Морпорк. Я тоже хочу в Анк-Морпорк, — вызывающе добавил он. — Можешь доставить нас туда?

— Это такой большой город на реке Анк? Расползшийся во все стороны и пропахший выгребными ямами?

— У него долгая и славная история, — парировал Ринсвинд каменным от уязвленной гражданской гордости голосом.

— Мне ты его описывал не так, — возразил Двацветок. — Ты сказал, что это единственный город, который загнил в первый же день своего существования.

Ринсвинд смутился.

— Да, но, в общем, это мой дом, разве ты не понимаешь?

— Нет, — сказал продавец. — Не совсем. Я всегда говорил, что дом — там, где ты вешаешь свою шляпу.

— Э-э, неправда, — вмешался Двацветок, всегда готовый просветить ближнего. — Шляпу ты вешаешь на вешалку, а дом — это…

Продавец, увидев входящую Бетан, внезапно заторопился.

— Пойду-ка я займусь вашей отправкой, — сказал он и, просочившись мимо девушки, выскочил за дверь.

Двацветок последовал за ним.

По другую сторону от занавески находилась комната с небольшой кроватью, довольно грязной плитой и трехногим столом. Продавец что-то сотворил со столом, послышался звук, похожий на хлопок пробки, неохотно выходящей из бутылки, и в комнате от стены до стены простерлась вселенная.

— Не бойся, — сказал продавец, стоя среди проносящихся мимо звезд.

— Я не боюсь, — отозвался Двацветок, чьи глаза восторженно сверкали.

— О-о, — протянул слегка раздосадованный продавец. — Всё равно это просто изображение, созданное лавкой, оно не настоящее.

— И ты можешь перенестись куда угодно?

— О нет, — продавец был шокирован до глубины души. — В лавку встроены всевозможные предохранительные приспособления. В конце концов, зачем переноситься туда, где у населения нет свободных средств? Ну и, разумеется, стену подходящую нужно найти. Ага, пожалуйста, вот и ваша вселенная. Лично мне она всегда казалась очень миниатюрной. Такая крошка-вселенная…

Перед нами чернота пространства, мириады звезд, сверкающих, словно алмазная пыль или, как сказали бы некоторые, словно громадные шары водорода, взрывающиеся где-то очень-очень далеко. Впрочем, некоторые люди могут говорить что угодно.

Далёкое мерцание звезд понемногу заслоняется какой-то тенью, и она чернее, чем само пространство.

Отсюда тень выглядит значительно больше пространства, потому что пространство на самом деле не большое, просто это такое место, где можно быть большим. Вот планеты — большие, но планетам и полагается таковыми быть, а для того, чтобы иметь нужные размеры, особого ума не надо.

Но эта тень, закрывающая собой небо подобно опускающейся стопе Бога, — вовсе не планета.

Это черепаха — десять тысяч миль от испещренной кратерами головы до покрытого щитками хвоста.

И Великий А'Туин огромен.

Гигантские ласты тяжеловесно поднимаются и опускаются, взбивая пространство в странные фигуры. Плоский мир скользит по небу, словно королевская барка. Однако теперь, когда Великий А'Туин покинул свободные глубины пространства и вынужден сражаться с изводящим его давлением солнечного мелководья, даже продвигается он с трудом. Здесь, на побережье света, магия слабее. Если это затянется ещё на много дней, то Плоский мир будет сорван со спины Всемирной Черепахи под нажимом реальности.

Великий А'Туин это знает, но Великий А'Туин помнит, что однажды, много тысяч лет назад, это уже происходило.

Глаза космической рептилии, горящие красным в свете карликовой звезды, сфокусированы не на самом светиле, а на небольшом участке пространства неподалеку…

* * *

— Да, но где мы? — спросил Двацветок.

Продавец, который склонился над своим столом, равнодушно пожал плечами.

— Вряд ли мы где-то, — ответил он. — По-моему, мы в котангенциальной несообразности. Хотя, может, я ошибаюсь. Лавка обычно знает, что делает.

— То есть ты этого не знаешь?

— Я, конечно, кой-чего нахватался, — продавец высморкался. — Иногда я приземляюсь в мирах, где люди разбираются в таких штуках, — он обратил на Двацветка свои печальные глазки. — У тебя доброе лицо, господин. Я не против тебе рассказать.

— Про что?

— Что за жизнь — вечно сидеть в этой лавке?! Надолго нигде не задержишься, всё время в движении, всё время открыт.

— Почему ж ты тогда не остановишься?

— О-о, в том-то всё и дело. Понимаешь ли, господин… я не могу. На меня наложено проклятие, вот так-то. Это ужасно.

Он снова высморкался.

— Проклятие заниматься лавкой?

— Да, и я должен торговать здесь вечно, господин, вечно. Даже закрыться мне нельзя! Сотни лет! Как-то раз ко мне зашел чародей… И я совершил страшную вещь.

— В лавке? — уточнил Двацветок.

— О да. Я не помню, что именно ему было нужно, но, когда он спросил меня про это, я… я издал такой всасывающий звук, ну, знаешь, вроде как свист, только наоборот?

Он продемонстрировал.

Двацветок помрачнел, но душа у него была добрая, и он всегда готов был простить.

— Понятно, — медленно проговорил он. — И тем не менее…

— Это не всё!

— О-о!

— Я сказал ему, что на это нет спроса!

— После того как издал всасывающий звук?

— Да. И, очень может быть, я ещё ухмыльнулся.

— О боги. А ты, случайно, не назвал его «милостивый государь»?

— Я… возможно, я так и поступил.

— Гм.

— Но и это ещё не всё.

— Не может быть!

— Да, я сказал ему, что могу заказать требуемую вещь и чтобы он зашел на следующий день.

— По-моему, хороший ответ, — вставил Двацветок, который, единственный из всех людей во множественной вселенной, позволял магазинам заказывать для него вещи и ничуть не возражал против того, чтобы переплачивать продавцам, компенсируя неудобство, которое доставила им необходимость держать у себя товар зачастую по несколько часов кряду.

— Но в тот день я рано закрылся, — продолжал продавец.

— О-о.

— Да, и я слышал, как он тряс дверную ручку. У меня была ещё табличка на двери, ну, самая обычная, там говорилось нечто вроде «Торговли нет — даже сигаретами „Некромант“». В общем, я услышал, как он колотит в дверь, и расхохотался.

— Ты расхохотался?

— Да. Вот так. Хрум-хрум-хрум-блорт.

— М-да, не очень-то разумный поступок, — покачав головой, признал Двацветок.

— Знаю, знаю. Мой отец всегда говорил: «Не суйся со своим товаром в огород волшебника». А потом чародей закричал, мол, я никогда больше не закроюсь, выкрикнул кучу слов, которые я не разобрал, и лавка… лавка… лавка ожила!

— С тех самых пор ты так и блуждаешь?

— Да. Может быть, в один прекрасный день я найду этого чародея, и то, что он хотел, будет у меня в продаже. Но до той поры мне придется кочевать с места на место…

— Это был ужасный проступок, — сказал Двацветок.

Продавец вытер нос передником.

— Спасибо.

— И всё равно, он не должен был налагать на тебя столь страшное проклятие, — добавил Двацветок.

— Да, ну что ж, — продавец поправил передник и предпринял героическо-трогательную попытку взять себя в руки. — Во всяком случае, это ведь не приблизит нас к Анк-Морпорку.

— Самое забавное, — заметил Двацветок, — я когда-то купил свой Сундук в такой же лавке. Но только в другой.

— Нас несколько, — откликнулся продавец, поворачиваясь обратно к столу. — Насколько я понял, этот чародей — очень нетерпеливый человек.

— Бесконечно скитаться по вселенной… — в раздумье проговорил Двацветок.

— Вот именно. Правда, на налогах экономишь.

— На налогах?

— Да, налоги — это… — продавец остановился и наморщил лоб. — Не могу точно припомнить, так давно это было. Налоги, налоги…

— Такие покрывала?

— Возможно, да.

* * *

— Подожди-ка, он что-то придумал, — сказал Коэн.

Недобор устало поднял глаза. В тенечке было так приятно сидеть. И ювелир только что пришел к выводу, что, пытаясь убежать из города, заполненного ошалевшими безумцами, он, похоже, угодил в лапы к полному психу. Интересно, доживет ли он до того, чтобы об этом пожалеть?

Недобор от души на это надеялся.

— Да, он определенно что-то придумал, — голос ювелира источал горечь. — Сразу видно.

— Мне кажется, он их нашел.

— Прекрасно.

— Держись за него.

— Ты что, чокнулся? — спросил Недобор.

— Я знаю эту штуковину, поверь мне. Или ты предпочтешь остаться в компании звёзднолобых? Им, наверное, будет о чем поболтать с тобой.

Коэн бочком придвинулся к Сундуку и быстро вскочил на него верхом. Сундук не обратил на варвара никакого внимания.

— Поторопись, — сказал Коэн. — По-моему, он вот-вот отправится.

Недобор пожал плечами и осторожно забрался герою за спину.

— О-о? А каким образом он…

* * *

Анк-Морпорк!

Жемчужина всех городов!

Разумеется, это не совсем точное определение — он не был ни круглым, ни блестящим, но даже злейшие враги этого города согласились бы, что если уж сравнивать с чем-нибудь Анк-Морпорк, то только с куском какой-то дряни, покрытым болезнетворными выделениями умирающего моллюска.

В мире есть более крупные города. В мире есть более богатые города. В мире наверняка есть более красивые города. Но ни один город во множественной вселенной не может соперничать с Анк-Морпорком по части запаха.

Великие и Древнейшие, которые знали о вселенных всё и вдыхали запахи Калькутты,!Ксрк-!а и центрального Марспорта, единодушно согласились, что даже эти великолепные образчики назальной поэзии — не более чем частушки в сопоставлении с великолепными одами пахнущего Анк-Морпорка.

Можно говорить о козлах. Можно говорить о чесноке. Можно говорить о Франции. Валяйте. Но если вы не нюхали Анк-Морпорк в жаркую погоду, вы не нюхали ничего.

Горожане гордятся этим запахом. Они выносят стулья на улицу, чтобы насладиться им в погожий денёк. Они надувают щёки, похлопывают себя по груди и оживленно комментируют еле заметные характерные нюансы. Они даже поставили памятник, чтобы увековечить ту тёмную ночь, когда войска одного вражеского государства попытались украдкой войти в город и успели уже забраться на стены, когда — оцените весь ужас! — затычки у них в носах перестали справляться с нагрузкой. Богатые купцы, проведшие много лет за границей, посылают домой за специально закупоренными и запечатанными бутылками местного воздуха, который вызывает у них на глазах слёзы.

Так он действует на людей.

Описать эффект, который запах Анк-Морпорка производит на заезжий нос, можно только одним способом. При помощи аналогии.

Возьмите плед. Осыпьте его конфетти. Осветите разноцветной лампой.

А теперь возьмите хамелеона.

Посадите его на этот плед.

Внимательно посмотрите.

Видите?

Вот почему, когда лавка наконец материализовалась в Анк-Морпорке, Ринсвинд резко выпрямился на стуле и сказал: «Приехали», Бетан побледнела, тогда как Двацветок, совершенно лишённый обоняния, спросил: «Правда? А откуда ты знаешь?»

Это был долгий день. Они перемерили множество стен в целом ряде городов, потому что, согласно объяснениям продавца, магическое поле Диска выкидывало разные фокусы и переворачивало всё вверх тормашками.

Все города были покинуты жителями и находились во власти праздношатающихся банд безумных почитателей левого уха.

— Откуда их столько? — полюбопытствовал Двацветок, улепетывая от очередной толпы.

— Внутри каждого нормального человека сидит безумец, пытающийся выбраться наружу, — ответил продавец. — Лично я так всегда думал. Никто не сходит с ума быстрее, чем абсолютно нормальный человек.

— Это бессмыслица, — сказала Бетан, — а если в этом и есть какой-то смысл, то он мне не нравится.

Звезда превзошла размерами солнце. Этой ночью ночи не предвиделось. У противоположного горизонта солнышко Диска прилагало массу усилий, чтобы зайти нормально. Общее впечатление, производимое красным светом, делало город, и в обычное время не особенно красивый, похожим на картину, нарисованную художником-фанатиком после периода неудач под названием «пора гуталина».

Но это была родина. Ринсвинд вгляделся в пустую улицу и почувствовал себя почти счастливым.

Заклинание на задворках сознания чуть не чокнулось со злости, но Ринсвинд даже не заметил этого. Может, магия и вправду ослабла с приближением звезды, а может, Заклинание сидело у него в голове так долго, что он приобрел нечто вроде психического иммунитета. Одним словом, он обнаружил в себе способности к сопротивлению.

— Мы в доках, — объявил он. — Вы только вдохните этот морской воздух!

— О, — сказала Бетан, прислоняясь к стенке. — Да.

— Это озон, вот что, — объяснил Ринсвинд. — Воздух с характером, не хухры-мухры.

Он сделал глубокий вдох.

Двацветок повернулся к продавцу.

— Что ж, надеюсь, ты найдешь своего чародея. Извини, что мы ничего не купили, но, понимаешь, все мои деньги остались в Сундуке…

Продавец сунул что-то ему в руку.

— Небольшой подарок. На память.

Он юркнул обратно в лавку, колокольчик звякнул, объявление, гласящее «Вазвращайтесь Завтра За Пиявками Ложконосца, Маленькими Кровососами», одиноко брякнулась о дверь, и магазинчик растаял в кирпичах стены, словно его никогда и не было. Двацветок осторожно протянул руку и, не доверяя своим глазам, потрогал стену.

— И что в мешке? — полюбопытствовал Ринсвинд.

Мешок был из толстой оберточной бумаги, с веревочными ручками.

— Если у него вдруг вырастут ноги, я не хочу иметь с ним ничего общего, — заявила Бетан.

Двацветок заглянул в мешок и вытащил его содержимое наружу.

— И всё? — удивился Ринсвинд. — Маленький домик, оклеенный ракушками?

— Очень нужная штука, — начал обороняться Двацветок. — В нём можно хранить сигареты.

— А без них ты просто жить не можешь, да? — спросил Ринсвинд.

— Я предпочла бы бутылочку хорошего масла для загара, — фыркнула Бетан.

— Пошли, — скомандовал Ринсвинд и направился к центру города.

Остальные последовали за ним.

Двацветку пришло в голову, что нужно сказать слова утешения, завести лёгкую тактичную беседу, чтобы не дать Бетан замкнуться в себе и хоть как-то подбодрить её.

— Не беспокойся, — сказал он. — Не исключено, что Коэн ещё жив.

— О, полагаю, он жив-живехонек, — отозвалась она, топая по мощёной мостовой так, словно у неё были личные претензии к каждому булыжнику. — Если бы он постоянно умирал, то не дожил бы до восьмидесяти семи лет. Вот только здесь его нет.

— Как и моего Сундука, — вставил Двацветок. — Хотя это не одно и то же.

— Как ты считаешь, звезда врежется в Диск?

— Нет, — уверенно заявил Двацветок.

— Почему?

— Ринсвинд считает, что этого не случится.

Бетан с изумлением посмотрела на туриста.

— Ну понимаешь, — продолжал тот, — тебе известно, как поступают с водорослями?

Бетан, выросшая на Водоворотных равнинах, слышала о море только в сказках и заочно решила, что оно ей не нравится. Её лицо выразило недоумение.

— Их едят.

— И это тоже. Но в основном их вывешивают за дверь и определяют по ним, когда пойдет дождь.

Бетан уже успела усвоить, что пытаться понять речи Двацветка — бесполезно. Можно лишь бежать рядом с беседой и надеяться запрыгнуть на неё, когда она будет заворачивать за угол.

— Понятно, — сказала она.

— Видишь ли, Ринсвинд такой же.

— Такой же, как водоросли?

— Да. Он боится всего подряд. Но сейчас он не испытывает страха. Звезда — это чуть ли не единственная вещь на моей памяти, которой он не боится. А если уж он её не боится, то и нам беспокоиться не о чем.

— Значит, дождя не будет? — спросила Бетан.

— Ну да. В метафорическом смысле.

— О-о.

Бетан решила не спрашивать, что значит «метафорический». Вдруг это имеет какое-то отношение к водорослям?

Ринсвинд обернулся.

— Подтягивайтесь, — сказал он. — Немножко осталось.

— И куда же мы идем? — поинтересовался Двацветок.

— В Незримый Университет, естественно.

— А это разумно?

— Может, и нет, но я всё равно пойду туда…

Ринсвинд резко умолк, и его лицо исказилось гримасой боли. Он поднес руки к ушам и застонал.

— Что, Заклинание донимает?

— Аг-ха.

— Попробуй что-нибудь спеть про себя.

Ринсвинд поморщился.

— Нет, я избавлюсь от этой заразы, — хрипло заявил он. — Оно отправится обратно в книгу, где ему и место. Я хочу получить свою голову обратно!

— Но тогда… — начал было Двацветок и остановился.

До их слуха донеслись отдаленное пение и топот множества ног.

— Как ты думаешь, это люди со звездами? — спросила Бетан.

Это были они. Головные ряды вывернули из-за угла в сотне ярдов от путешественников — впереди войска гордо реяло потрепанное белое знамя с восьмиконечной звездой.

— Здесь не только люди со звездами, — заметил Двацветок. — Здесь все подряд!

Проходящая мимо толпа подхватила их и увлекла за собой. Только что они стояли на пустынной улице — и вот уже несутся вместе с людским потоком, который увлекает их всё дальше и дальше.

* * *

Мерцающий свет факелов легко скользил по проложенным под Университетом сырым туннелям, по которым гуськом шествовали главы восьми орденов.

— По крайней мере, здесь прохладно, — изрёк один из них.

— Не надо было сюда соваться.

Траймон, возглавляющий компанию, ничего не сказал. Он интенсивно думал. Думал о бутылочке с маслом, спрятанной в поясе, и о восьми ключах, которые несли волшебники, — о восьми ключах, которые должны подойти к восьми замкам, удерживающим Октаво в прикованном к кафедре состоянии. Траймон думал о том, что старые волшебники, чувствующие, что магия уходит, заняты своими собственными проблемами и, возможно, потеряли былую бдительность. Он думал о том, что через несколько минут Октаво, сосредоточивший в себе наибольшее количество магии на Диске, окажется у него в руках.

Несмотря на прохладу туннеля, он начал потеть.

Они подошли к обитой свинцом двери, утопленной в сплошном камне. Траймон достал тяжёлый ключ — надежный, честный железный ключ, совсем не похожий на изломанные, сбивающие с толку ключи, которые должны освободить Октаво, — выдавил на замок каплю масла, вставил ключ в скважину и повернул. Замок с протестующим скрипом открылся.

— Едины ли мы в своём решении? — вопросил Траймон.

В ответ со всех сторон послышалось неопределенно-утвердительное бормотание.

Он толкнул дверь.

Над ними пронёсся тёплый порыв густого и маслянистого воздуха. Высокий, неприятный щебет отразился от стен. С носов, ногтей и бород полетели крошечные искры октаринового пламени.

Волшебники пригнули головы, чтобы противостоять урагану ненаправленной магии, налетевшему на них из комнаты, и двинулись вперед. Вокруг хихикали и колыхались полуоформившиеся фигуры: кошмарные обитатели Подземельных Измерений пытались нащупать (тем, что считалось у них пальцами и находилось на концах рук) неохраняемый вход в круг света, который признавался ими за вселенную разума и порядка.

Даже в это неблагоприятное для всего волшебного время, даже в комнате, которая была специально создана для подавления магических вибраций, Октаво продолжал потрескивать — заключённая в нём сила рвалась наружу.

Факелы на самом деле оказались не нужны. Октаво заполнял комнату тусклым, угрюмым светом, который, строго говоря, был не светом вовсе, но его противоположностью. Темнота не есть противоположность света, это просто его отсутствие, а то, что исходило из книги, было светом, который лежит по другую сторону тьмы, светом невиданным, фантастическим.

С пурпурным оттенком.

Как уже отмечалось, Октаво был прикован к кафедре, вырезанной в форме штуковины, которая смутно напоминала птицу, слегка походила на рептилию и выглядела до ужаса живой. Два поблескивающих глаза смотрели на волшебников с затаённой ненавистью.

— Я видел, как оно шевельнулось, — сказал один из них.

— Пока никто не тронул книгу, мы в безопасности, — отозвался Траймон. Он вытащил из-за пояса свиток, развернул его и скомандовал: — Принесите-ка сюда вон тот факел — и потуши сигарету, ты!

Он ожидал взрыва взбешенной гордости, коего не последовало. Вместо этого провинившийся волшебник дрожащими пальцами вынул изо рта окурок и затоптал его.

Траймон торжествовал. «Итак, — думал он. — Они делают то, что я им говорю. Может быть, только сейчас — но этого мне вполне достаточно».

Он вгляделся в неразборчивый почерк давно умершего волшебника.

— Ладно. Поехали. «Штобы Усмерить Это, То, Што Стаит На Страже…»

* * *

Толпа хлынула на один из мостов, соединяющих Морпорк с Анком. Река, в лучшие свои времена периодически выходящая из берегов, превратилась в жалкую струйку, от которой поднимался пар.

Мост трясся под ногами несколько сильнее, чем ему следовало. По илистым останкам реки разбегались странные круги. С крыши одного из близлежащих домов соскользнуло несколько кусков черепицы.

— Что это было? — спросил Двацветок.

Бетан оглянулась и вскрикнула.

Звезда вставала над Плоским миром. Солнышко Диска со всех ног улепетывало за горизонт, а огромный, раздувшийся шар звезды медленно выполз на небо и повис в нескольких градусах над Краем света.

Бетан и Двацветок втащили Ринсвинда под прикрытие какой-то двери. Прочие горожане, почти не обращая на них внимания, помчались дальше, перепуганные, как лемминги.

— Смотрите, на звезде пятна, — ткнул пальцем турист.

— Это не пятна, — поправил его Ринсвинд. — Это… такие штуки. Штуки, которые вращаются вокруг звезды. Как солнце вращается вокруг Диска. Но они сейчас очень близко, потому что… потому… — он на мгновение умолк. — Я почти знаю!

— Знаешь что?

— Я должен избавиться от Заклинания!

— Где Университет? — деловито спросила Бетан.

— Там! — ответил Ринсвинд, указывая на одну улочку.

— Он, должно быть, пользуется большой популярностью. Именно туда все и направляются.

— Интересно, зачем? — задумался Двацветок.

— Вряд ли они хотят записаться на вечерние курсы, — отозвался Ринсвинд.

На самом деле Незримый Университет был в осаде — по меньшей мере, в осаде была та его часть, которая присутствовала в обычных, повседневных измерениях. Люди, толпившиеся за воротами, выдвигали, как правило, всего два требования. Одна половина требовала, чтобы волшебники прекратили заниматься ерундой и избавились от звезды. Другая же, пользуясь поддержкой звёзднолобых, настаивала, чтобы они завязывали с магией и в должном порядке кончали жизнь самоубийством, избавляя таким образом Диск от проклятия волшебства и отводя висящую в небе страшную угрозу.

Волшебники по другую сторону стены не представляли себе, как исполнить первое требование, и даже не собирались следовать второму. Многие из них проголосовали за третий вариант: выскользнуть наружу через потайные двери и удрать на цыпочках как можно дальше и как можно быстрее.

Вся надежная магия, которая ещё оставалась в Университете, была направлена на то, чтобы удержать огромные ворота закрытыми. До волшебников постепенно доходило, что иметь ворота, которые закрываются при помощи магии, — это прекрасно и очень внушительно, но все-таки строители должны были подумать о том, чтобы снабдить их каким-нибудь аварийным устройством. Например, парой обычных, не впечатляющих, но прочных железных засовов.

На площади за воротами горели несколько больших костров, зажженных, скорее, для пущего эффекта, потому что исходящий от звезды жар был просто невыносим.

— Но звёзды ещё видны, — заметил Двацветок. — Ну, другие звезды. Маленькие. На чёрном небе.

Ринсвинд пропустил его слова мимо ушей. Он смотрел на ворота. Группа звёзднолобых, объединив силы с гражданским ополчением, пыталась снять створки с петель.

— Безнадёжно, — сказала Бетан. — Нам ни за что не проникнуть внутрь. Куда это ты?

— Прогуляться, — ответил Ринсвинд, решительно направляясь к одной из боковых улочек.

На пути им встретились один или два независимых мятежника, увлечённо взламывающих лавки. Ринсвинд шагал вдоль стены, пока она не повернула в тёмный переулочек, в котором стоял обычный зловонный смрад, свойственный всем переулкам во всем мире.

Ринсвинд начал внимательно вглядываться в каменную кладку. Стена здесь поднималась на высоту двадцати футов и была утыкана сверху ужасными металлическими штырями.

— Нож, — коротко приказал он.

— Ты что, сквозь стену прорубаться собрался? — спросила Бетан.

— Просто найдите мне нож, — ответил Ринсвинд и принялся простукивать камни.

Бетан и Двацветок переглянулись и пожали плечами. Несколько минут спустя они вернулись с набором ножей, а Двацветок умудрился даже найти меч.

— Мы просто взяли, что нам было нужно, — сообщила Бетан.

— Но оставили деньги, — добавил Двацветок. — Ну, то есть мы оставили бы деньги, если бы они у нас были…

— В общем, он настоял на том, чтобы написать расписку, — устало подытожила Бетан.

Двацветок выпрямился в полный рост, что прошло почти незамеченным.

— Я не вижу причин… — чопорно начал он.

— Да, да, — кивнула Бетан, мрачно опускаясь на землю. — Знаю, что не видишь. Ринсвинд, во всех лавках выбиты окна и двери, а на другой стороне улицы целая куча людей расхватывает музыкальные инструменты. Можешь в это поверить?

— Ага, — ответил Ринсвинд, поднимая один из ножей и задумчиво пробуя его лезвие. — А что они берут? Не лютни случаем? Тогда это секта лютеров.

Он воткнул нож в стену, повернул его и отступил назад. Из стены выпал тяжелый камень. Ринсвинд посмотрел вверх, что-то шепотом подсчитал и выковырял ещё один камень.

— Как ты это сделал? — поинтересовался Двацветок.

— Подсади-ка меня, — скомандовал Ринсвинд.

Не прошло и секунды, а он уже стоял, вбив ноги в проделанные дыры, и трудился над новыми ступеньками.

— Давнее дело, — донесся сверху его голос. — Некоторые из камней не закреплены известкой. Потайной ход, понимаете? Осторожнее там внизу.

Еще один камень с грохотом ударился о булыжную мостовую.

— Студенты устроили его много лет назад, — продолжал волшебник. — Очень удобно входить и выходить после того, как потушат свет.

— А-а, — сказал Двацветок. — Понял. Через стену и в таверны — пить, петь песни, читать вслух стихи, так?

— Да, примерно, если не считать пения и поэзии, — согласился Ринсвинд. — Ага, парочка этих штырей должна легко выниматься…

Послышался звон.

— С той стороны не так высоко, — раздался через несколько секунд голос волшебника. — Давайте, поднимайтесь. Если вообще идёте.

Так Ринсвинд, Двацветок и Бетан вступили в Незримый Университет.

А тем временем…

Волшебники вставили свои ключи в замки и, обмениваясь многозначительными тревожными взглядами, повернули их. Язычки замков с тихим коротким щелчком скользнули назад.

Октаво очутился на свободе. На его переплёте играл слабый октариновый свет.

Траймон протянул руку, поднял книгу с кафедры, и никто из волшебников не сказал ни слова против. По его спине пробежали мурашки.

Он повернулся к двери.

— А теперь — в Главный зал, братья. Пропустите-ка меня вперёд…

И опять никто не стал возражать.

Он подошел к двери, держа Октаво под мышкой. Книга показалась ему горячей и какой-то колючей на ощупь.

На каждом шагу он ожидал, что вот-вот раздадутся протестующие крики, но ничего подобного не произошло. Ему пришлось использовать всё своё самообладание до последней унции, чтобы не расхохотаться. Дело оказалось проще, чем он себе представлял.

К тому времени, как он оказался у двери, остальные прошли едва половину внушающего клаустрофобию подземелья. Наверное, они все-таки заметили что-то в развороте его плеч, но было слишком поздно, потому что он переступил порог, ухватился за ручку, захлопнул дверь, повернул ключ и улыбнулся той самой улыбкой.

Траймон спокойно пошел по коридору в обратную сторону, не обращая внимания на яростные крики коллег, только что обнаруживших, что в помещении, которое построено так, чтобы не пропускать никакую магию, абсолютно невозможно творить чары.

Октаво извивался, но Траймон крепко держал его. А потом он побежал, стараясь выбросить из головы ужасные предчувствия, вызванные тем, что книга у него под мышкой начала менять форму, превращаясь во что-то волосатое, скелетоподобное и шипастое. Его рука занемела. Слабый щебет, который раздавался вокруг, набрал силу, и сейчас к нему присоединились другие звуки — плотоядные, призывные, издаваемые голосами невообразимо кошмарных существ, которых, как оказалось, слишком легко вообразить. Пока он бежал через Главный зал и вверх по главной лестнице, вокруг него принялись шевелиться, деформироваться и смыкаться тени. А ещё он заметил, что его кто-то преследует, кто-то проворный, двигающийся с неприличной быстротой. Стены покрывались льдом. Двери набрасывались на него, когда он проносился мимо. Ступеньки под подошвами превратились в языки…

Но Траймон не зря проводил долгие часы в университетском эквиваленте гимнастического зала, наращивая ментальные мускулы. Он знал, что чувствам доверять нельзя, потому что чувства могут обманывать. Лестница где-то здесь — заставь её быть здесь, вызови из небытия и поднимись. Только не облажайся, парень. Потому что отнюдь не всё здесь — плод твоего воображения.

Великий А'Туин двигался теперь медленнее.

Ластами размером с континент небесная черепаха боролась с притяжением звезды и ждала.

Ждать осталось недолго…

* * *

Ринсвинд бочком проскользнул в Главный зал. Здесь горели несколько факелов, а сам зал выглядел так, будто его долго и усердно готовили к каким-то магическим работам. Однако церемониальные подсвечники были перевёрнуты, сложные октограммы, нарисованные мелом на полу, стерлись, будто на них кто-то потанцевал, а в воздухе стоял неприятный запах, отвратительный даже по либеральным анк-морпоркским меркам. В нем чувствовался намёк на серу, но этот намек служил лишь основой. Запах словно поднялся со дна застоявшегося пруда.

Где-то вдалеке раздался грохот, сопровождаемый радостными воплями.

— Похоже, воротам пришел конец, — заметил Ринсвинд.

— Давайте уйдём отсюда, — предложила Бетан.

— Подвалы в той стороне, — сообщил Ринсвинд и направился под какую-то арку.

— Внизу?

— Да. А ты предпочла бы остаться здесь?

Он взял из скобы на стене факел и начал спускаться по ступенькам.

Через несколько лестничных пролетов со стен исчезли деревянные панели, и остался лишь голый камень. Периодически попадались тяжёлые двери, застывшие в открытом положении.

— Я что-то слышу, — заявил Двацветок.

Ринсвинд прислушался. Откуда-то снизу вроде бы доносился какой-то шум. Но шум не страшный. Как если бы куча людей барабанила в дверь и кричала: «Эй!»

— Это случайно не те Твари из Подземельных Измерений, о которых ты нам рассказывал? — спросила Бетан.

— Они таких слов не знают, — ответил Ринсвинд. — Пошли.

Они торопливо пробежали по сочащимся влагой коридорам, ориентируясь на выкрикиваемые проклятья и глубокий сухой кашель, который отчасти успокаивал — всё, что так сипит, не может представлять опасность.

Наконец они добрались до расположенной в углублении двери, которая выглядела достаточно крепкой, чтобы сдержать напор целого моря. В ней было прорезано крошечное зарешеченное окошечко.

— Эгей! — крикнул Ринсвинд. Не особо оригинальная фраза, но лучше он ничего не придумал.

Наступило внезапное молчание.

— Кто там? — наконец спросил чей-то голос с другой стороны двери.

Ринсвинд узнал его. Этот голос выдернул его из сна наяву и перенёс в кошмар, который он испытывал много лет назад, сидя в душной университетской аудитории. Голос принадлежал Люмюэлю Пантеру — этот преподаватель лично вколачивал основы гадания на магическом кристалле и вызывания духов в голову юного Ринсвинда. В памяти последнего вспыли похожие на буравчики глазки на поросячьем лице, голос, говорящий: «А теперь господин Ринсвинд выйдет сюда и нарисует на доске соответствующий символ», — и путь длиной в миллионы миль мимо застывших в ожидании товарищей, во время которого студент-неудачник отчаянно пытается припомнить то, о чем вещал монотонный глас преподавателя примерно пять минут назад. Даже сейчас горло Ринсвинда пересохло от страха и непонятно откуда взявшегося чувства вины. Какие там Подземельные Измерения, когда тут такое…

— Пожалуйста, господин, это я, господин, Ринсвинд, господин, — пискнул он, но, увидев выражения лиц Бетан и Двацветка, кашлянул и добавил самым низким голосом, на который был способен: — Да. Вот кто это. Ринсвинд. Точно.

С другой стороны двери послышался приглушенный шепот.

«Ринсвинд?»

«Какой-какой свин?»

«Помню, был один парнишка, который ни на что…»

«Заклинание, помните?»

«Ринсвинд?»

Наступила тишина. Потом первый голос произнёс:

— Полагаю, ключа в замке нет?

— Нет, — признался Ринсвинд.

«Что он сказал?»

«Он сказал „нет“».

«Типичный ответ для этого парня».

— Э-э, а там кто? — поинтересовался Ринсвинд.

— Магистры волшебных наук, — высокомерно заявил голос.

— А что вы там делаете?

Снова наступила тишина, за которой последовало совещание, проведённое пристыженным шёпотом.

— Нас, э-э, закрыли здесь, — неохотно сообщил собеседник.

— Что, вместе с Октаво?

«Бу-бу-бу-бу-бу».

— Октаво, по сути, здесь, по сути, нет, — медленно проговорил голос.

— О-о. Но вы там? — как можно вежливее уточнил Ринсвинд, сам тем временем ухмыляясь, словно некрофил, забредший в морг.

— По всей видимости, это так.

— Может, вам достать что-нибудь? — с беспокойством спросил Двацветок.

— Вы лучше нас отсюда достаньте.

— Надо как-то взломать замок, — предложила Бетан.

— Бесполезно, — ответил Ринсвинд. — Отмычки к нему не подобрать.

— Думаю, Коэн сумел бы справиться с этой дверью, — заявила преданная Бетан. — Где бы он сейчас ни был.

— Да, Сундук бы вышиб её в один момент, — согласился Двацветок.

— Что ж, значит, не судьба, — подытожила Бетан. — Пойдёмте на свежий воздух. Ну, туда, где воздух немного посвежее.

Она повернулась к выходу.

— Погоди, погоди, — остановил её Ринсвинд. — Конечно, довольно типичная ситуация. Старина Ринсвинд всё равно ничего не придумает. О нет, он же просто довесок. Когда будете проходить мимо, пните его лишний разок, не помешает. И не полагайтесь на него, он…

— Ладно, — перебила Бетан. — Выкладывай свой план.

— …Ничтожество, неудачник, всего-навсего… что?

— Как ты намереваешься открыть дверь? — спросила Бетан.

Ринсвинд, разинув рот, посмотрел на неё, после чего перевёл взгляд на дверь. Дверь и впрямь была очень прочной, замок таращился на Ринсвинда с самодовольным видом.

Но ведь он вошел через неё — когда-то, давным-давно. Студент Ринсвинд просто толкнул дверь, и она отворилась, затем ему в голову вскочило Заклинание и погубило всю его жизнь.

— Послушай, — процедил за окошечком голос, стараясь говорить как можно доброжелательнее. — Пойди-ка и найди нам какого-нибудь волшебника, будь умницей.

Ринсвинд сделал глубокий вдох и прохрипел:

— Отойдите назад.

— Что?

— Спрячьтесь где-нибудь, — рявкнул он, и голос его почти не дрогнул. — Вас это тоже касается, — бросил он Двацветку и Бетан.

— Но ты же не умеешь…

— Я не шучу!

— Он не шутит, — сказал Двацветок. — Эта крошечная жилка у него на виске, знаешь, когда она начинает вот так пульсировать…

— Заткнись!

Ринсвинд неуверенно поднял руку и направил её на дверь.

Вокруг воцарилась абсолютная тишина.

«О боги, — подумал он, — что же будет?»

Заклинание, скрывающееся в темноте на задворках его сознания, неловко заерзало.

Ринсвинд попытался настроиться в резонанс, или как там это называется, металлу замка. Если ему удастся посеять раздор между атомами, так чтобы они разлетелись в разные стороны…

Ничего не произошло.

Он с усилием сглотнул и сконцентрировался на досках двери. Дерево было старым, почти окаменевшим и, наверное, не загорелось бы, даже если бы его вымочили в масле и бросили в топку. Но он всё равно попробовал объяснить древним молекулам, что им следует попрыгать, разогреться…

Он вернулся в напряженную тишину своего мозга и бросил свирепый взгляд на Заклинание. Заклинание смущенно замахало хвостиком.

Он подумал о воздухе вокруг двери и о том, как лучше скрутить его в причудливые формы, чтобы переместить дверь в другой набор измерений.

Дверь, вызывающе прочная, осталась на месте.

Его мозг, обливаясь потом, начал бесконечный путь к доске, висящей перед ухмыляющимся классом, и Ринсвинд в отчаянии вновь обратился к замку. Замок должен состоять из маленьких кусочков металла, не очень тяжелых…

Из-за решетки послышался слабый-преслабый звук. Волшебники разминали затекшие члены и качали головами.

— Я же тебе говорил… — прошептал кто-то.

Его прервал еле слышный скрежет и щелчок.

Лицо Ринсвинда было похоже на маску. С подбородка стекал пот.

Раздался ещё один щелчок, и валы неохотно заскрежетали. Траймон смазал замок маслом, но оно впиталось в скопившиеся за долгие годы ржавчину и пыль, а единственный способ, которым волшебник может передвигать вещи при помощи магии (если ему не удается приспособить для этого какое-нибудь внешнее движение), — это использовать в качестве движущей силы свой разум.

Ринсвинд отчаянно пытался помешать своему мозгу вылезти наружу из ушей.

Замок задребезжал. Металлические пруты согнулись в проржавевших пазах, поддались, нажали на рычаги.

Рычаги щелкнули, зубцы зацепились за зубцы. Послышался долгий, протяжный скрип, после которого Ринсвинд упал на колени.

Повернувшись на страдальчески скрипнувших петлях, дверь распахнулась. Волшебники осторожно выскользнули наружу.

Двацветок и Бетан помогли Ринсвинду подняться на ноги. Он стоял пошатываясь, лицо его приняло цвет камня.

— Неплохо, — изрек один из волшебников, внимательно приглядываясь к замку. — Может, чуть медленно, но…

— Плевать! — рявкнул Джиглад Верт. — Вы трое кого-нибудь видели, когда спускались сюда?

— Нет, — ответил Двацветок.

— Один волшебник украл Октаво…

Голова Ринсвинда дернулась. Его глаза сфокусировались.

— Кто?

— Траймон.

Ринсвинд сглотнул.

— Такой высокий? — уточнил он. — Светлые волосы, похож на хорька?

— Теперь, когда ты об этом упомянул…

— Он был в моем классе, — сообщил Ринсвинд. — О нём всегда говорили, что он далеко пойдёт.

— Он пойдет очень далеко, если откроет книгу, — заметил один из волшебников, торопливо сворачивая сигарету трясущимися пальцами.

— Почему? — удивился Двацветок. — Что случится?

Волшебники переглянулись.

— Это древний секрет, передаваемый от волшебника к волшебнику, и мы не можем открыть его непосвящённым, — заявил Верт.

— Ого, продолжай, продолжай, — сказал Двацветок.

— Ладно, наверное, это уже не важно. Сознание одного человека не способно вместить все Заклинания. Оно распадется на части и оставит дыру.

— Где? У него в голове?

— Гм. Нет. В ткани вселенной, — объяснил Верт. — Он, должно быть, считает, что ему удастся справиться в одиночку, но…

Они почувствовали звук раньше, чем услышали. Он начался в камнях как медленная вибрация, но вскоре поднялся до пронзительного воя, который, минуя барабанные перепонки, впивался прямо в мозг. Звук походил на поющий, говорящий нараспев или вопящий человеческий голос, но в нем присутствовали более глубокие и ужасные гармоники.

Волшебники побледнели, повернулись как один и бросились вверх по ступенькам.

У здания собралось множество людей. Некоторые держали в руках факелы, другие замерли с охапками хвороста и щепок в руках. Все они смотрели на Башню Искусства.

Волшебники протолкались сквозь никак не реагирующие тела и повернулись, чтобы тоже взглянуть вверх.

Небо было заполнено лунами. Каждая была в три раза больше, чем собственная луна Диска, и все они находились в тени, если не считать розового полумесяца, горящего там, где на одну из лун падал свет красной звезды.

На переднем плане полыхали яростным огнём верхние окна Башни Искусства. Внутри мелькали неясные фигуры, и в этом не было ничего успокаивающего. Звук превратился в жужжание, похожее на гул осиного роя, усиленный в миллион раз.

Кое-кто из волшебников упал на колени.

— Он сделал это, — покачав головой, сказал Верт. — Открыл проход.

— Эти твари что, демоны? — поинтересовался Двацветок.

— Демоны… — фыркнул Верт. — Демоны — детская забава по сравнению с тем, что сейчас пытается прорваться сюда.

— Это хуже, чем всё, что мы можем представить, — вставил Пантер.

— Я могу вообразить пару-тройку очень неприятных вещей, — заметил Ринсвинд.

— Так вот это ещё страшнее.

— О-о.

— И что ты предлагаешь делать? — осведомился чей-то звонкий голос.

Они обернулись. Бетан стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на них свирепым взглядом.

— Прости, что ты сказала? — переспросил Верт.

— Ринсвинд, ты же волшебник! — воскликнула она. — Ну так давай, действуй.

— Взяться за это? — вскричал Ринсвинд.

— А ты можешь предложить другую кандидатуру?

Верт протолкнулся вперед.

— Сударыня, кажется, вы не совсем понимаете…

— Подземельные Измерения должны выплеснуться в нашу вселенную, я права? — перебила его Бетан.

— Ну, да…

— Нас съедят твари, у которых вместо морд щупальца, так?

— Нас ждет несколько более неприятная перспектива, но…

— Послушай, — сказал Ринсвинд. — Все кончено, ты что, не видишь? Мы не можем запихнуть Заклинания обратно в книгу, не можем вернуть то, что было произнесено, не можем…

— Ты можешь попытаться!

Ринсвинд вздохнул и повернулся к Двацветку.

Но турист куда-то подевался. Глаза волшебника обратились к основанию Башни Искусства, и он успел увидеть, как пухлая фигурка Двацветка, неумело сжимающего в руках меч, исчезает за дверью.

Ринсвиндовы ноги приняли собственное решение, и, с точки зрения головы, оно было абсолютно неправильным.

Остальные волшебники проводили его взглядом.

— Ну? — сказала Бетан. — Он пошёл.

Волшебники упорно прятали друг от друга глаза.

— Полагаю, можно попробовать, — сдался наконец Верт. — Твари вроде не лезут…

— Но у нас практически не осталось магии, — возразил один из волшебников.

— Тогда, может, придумаешь другой выход из положения?

Один за другим волшебники повернулись и, сверкая в жутковатом свете яркими церемониальными одеждами, побрели в сторону башни.

Каменные ступени были по спирали вмурованы в стены. К тому времени, как Ринсвинд нагнал Двацветка, тот успел подняться на несколько витков.

— Подожди, — окликнул его волшебник самым бодрым голосом, на который был способен. — Подобные вещи — работа для таких, как Коэн, а не для тебя. Только не обижайся.

— Думаешь, здесь Коэн смог бы что-нибудь сделать?

Ринсвинд поднял глаза и посмотрел на луч неестественного света, падающий из далекого отверстия у вершины лестницы.

— Нет, — признал он.

— Тогда я справлюсь не хуже, чем он, — заключил Двацветок, размахивая присвоенным мечом.

Ринсвинд прыгал следом за ним, держась как можно ближе к стене.

— Ты не понимаешь! — крикнул он. — Наверху — невообразимые ужасы!

— Ты всегда говорил, что у меня нет никакого воображения.

— Это да, — допустил Ринсвинд, — но…

Двацветок уселся на ступеньки.

— Послушай, — сказал он. — Я ждал чего-то такого с тех самых пор, как приехал сюда. Ну, это ведь приключение, правда? Один против богов и так далее…

Ринсвинд несколько секунд открывал и закрывал рот, прежде чем нужным словам удалось выйти наружу.

— А ты умеешь обращаться с мечом? — слабо спросил он.

— Не знаю. Никогда не пробовал.

— Ты чокнутый!

Двацветок посмотрел на него, склонив голову набок.

— Кто бы говорил. Я здесь потому, что не научился уму-разуму, а вот как насчёт тебя? — Он ткнул пальцем вниз, туда, где взбирались по лестнице остальные волшебники. — Как насчет них?

С вершины башни ударил вниз голубой свет. Послышался раскат грома.

Волшебники добрались до двоих приятелей и остановились рядом, жутко кашляя и хватая ртами воздух.

— Какой у вас план? — осведомился Ринсвинд.

— У нас нет плана, — ответил Верт.

— Так. Прекрасно, — сказал Ринсвинд. — Тогда я оставляю вас. Продолжайте в том же духе.

— Ты пойдешь с нами, — возразил Пантер.

— Но я ведь не настоящий волшебник. Вы сами вышвырнули меня из Университета.

— Да, никогда не видел менее способного студента, — согласился старый волшебник, — но ты здесь, и это единственная квалификация, которая тебе нужна. Пошли.

Свет вспыхнул и погас. Ужасающий шум умолк, словно ему пережали горло.

Башню наполнила тишина. Тяжелая, давящая тишина.

— Всё закончилось, — отметил Двацветок.

Высоко вверху, на фоне круга красного неба, что-то шевельнулось и медленно упало вниз, переворачиваясь и покачиваясь из стороны в сторону. Предмет ударился о лестницу в одном витке над волшебниками.

Ринсвинд первым оказался возле него.

Это был Октаво. Но лежал он на каменных ступеньках так же вяло и безжизненно, как любая другая книга, и его страницы трепетали в порывах дующего со дна башни ветерка.

Двацветок пыхтя подбежал следом за Ринсвиндом и посмотрел вниз.

— Они чистые, — прошептал он. — Все страницы абсолютно чистые.

— Значит, он-таки сделал это, — констатировал Верт. — Произнес Заклинания. И у него получилось. Я бы ни за что не поверил.

— Оттуда доносился шум, — с сомнением заметил Ринсвинд. — Свет какой-то странный. Да и силуэты подозрительные. Я бы не сказал, что всё получилось.

— О, любой великий магический труд всегда привлекает к себе определённое внимание за пределами нашего измерения, — отмахнулся от него Пантер. — Зрелище то ещё, но не более.

— Мне показалось, что там, наверху, чудовища, — возразил Двацветок, придвигаясь к Ринсвинду поближе.

— Чудовища? Покажите мне чудовищ! — воскликнул Верт.

Все инстинктивно посмотрели вверх. С крыши башни не доносилось ни звука. Круг света застыл неподвижно.

— Думаю, нам стоит подняться и, э-э, поздравить победителя, — объявил Верт.

— Поздравить? — взорвался Ринсвинд. — Да он украл Октаво! Он вас запер!

Волшебники обменялись многозначительными взглядами.

— Ну да, — сказал один из них. — Мой мальчик, когда ты добьешься чего-нибудь в нашем ремесле, то поймешь, что временами самое важное — это успех.

— Главное — это достигнуть желаемого, — грубо заявил Верт. — А не то, как ты его достиг.

Они начали подниматься по спиральной лестнице.

Ринсвинд уселся на ступеньки, хмуро уставившись в темноту.

Ему на плечо легла чья-то рука. Это был Двацветок, и он держал Октаво.

— Так с книгами не обращаются. Посмотри, — он выгнул переплет в обратную сторону. — Люди понятия не имеют, как нужно читать книжки.

— А-а, — неопределенно отозвался Ринсвинд.

— Не переживай, — подбодрил его Двацветок.

— Я не переживаю. Я просто зол, — огрызнулся волшебник. — Дай-ка мне эту треклятую штуковину!

Он выхватил у Двацветка книгу, злобным рывком открыл её и пошарил в глубине своего сознания, где пряталось Заклинание.

— Ну, ладно, — прорычал он. — Повеселились — и будет. Всё, моя жизнь окончательно погублена, так что убирайся туда, где тебе самое место.

— Но я… — запротестовал Двацветок.

— Заклинание, я имею в виду Заклинание, — перебил его Ринсвинд. — Давай, возвращайся на страницу!

Он буравил древний пергамент свирепым взглядом, пока его глаза не сошлись к переносице.

— Тогда я тебя произнесу! — закричал он, и его голос эхом взлетел к вершине башни. — Можешь присоединяться к собратьям, и всего тебе хорошего!

Он сунул книгу обратно Двацветку и, спотыкаясь, побрёл вверх по ступенькам.

Волшебники уже добрались до крыши и исчезли из виду. Ринсвинд поднимался следом.

— Значит, мальчик, да? — бормотал он. — Когда я добьюсь чего-нибудь в нашем ремесле, да? А я ведь всего-навсего разгуливал по белу свету с одним из Великих Заклинаний в голове и, самое удивительное, не сошел с ума!

Он обдумал последний вопрос со всех сторон.

— Да, не сошел, — заверил он себя. — Я ж не начал разговаривать с деревьями, хотя они очень просили.

Его голова вынырнула на душной крыше башни.

Он ожидал увидеть почерневшие от огня камни и крест-накрест прочерчивающие их следы от когтей, а может, кое-что и того хуже.

Вместо этого он узрел семерых старших волшебников, стоящих рядом с Траймоном, на котором, такое впечатление, не было ни царапинки. С любезной улыбкой Траймон повернулся к нему.

— А, Ринсвинд. Пожалуйста, подходи, присоединяйся.

«Ну вот, — подумал Ринсвинд. — Столько переживаний — и всё впустую. Может, я действительно не гожусь в волшебники и…»

Он поднял голову и посмотрел Траймону в глаза.

Наверное, Заклинание за те годы, что сидело в голове Ринсвинда, как-то повлияло на его зрение. А может, время, проведённое волшебником в обществе Двацветка, который видел вещи только такими, какими они должны быть, научило его видеть ситуацию такой, какая она есть.

Несомненно было одно: Ринсвинд не мог смотреть на Траймона. Ему сразу захотелось удрать куда-нибудь подальше — желудок от страха скрутила резкая боль.

Но другие, похоже, ничего не заметили.

И ещё — стояли они очень уж неподвижно.

Траймон попытался уместить в сознании семь Заклинаний, и оно не выдержало. Подземельные Измерения, как и следовало ожидать, нашли свою брешь. Глупо было воображать, что Твари дружным строем выйдут из лёгкой ряби в небе, двигая челюстями и размахивая щупальцами. Это слишком старомодно и чересчур рискованно. Даже безымянные кошмары способны научиться шагать в ногу со временем. Им всего-навсего нужно было проникнуть в чью-нибудь голову.

Глаза Траймона были пустыми дырами.

Осознание пронзило мозг Ринсвинда словно ледяным ножом. Подземельные Измерения покажутся детской площадкой по сравнению с тем, что Твари натворят с упорядоченной вселенной. Люди всегда стремились к порядку, его-то они и получат — порядок закручивающихся гаек, нерушимый закон прямых линий и чисел. И взмолятся о пытках…

Траймон смотрел на него. Что-то смотрело на него. А остальные по-прежнему ничего не замечали. Впрочем, если не считать глаз и едва заметного отлива на коже, Траймон выглядел, как всегда.

Ринсвинд смотрел на него застывшим взглядом и постепенно начинал понимать, что на свете существует нечто худшее, чем Зло. Все демоны преисподней с удовольствием потерзают вашу душу, но именно потому, что души в аду ценятся очень высоко. Зло будет вечно пытаться прибрать к своим рукам вселенную, но, по меньшей мере, оно считает, что вселенная стоит того, чтобы заполучить её. А вот серый мир, таящийся за пустыми глазами Траймона, растоптал бы и уничтожил всё, не удостаивая своих жертв даже ненависти. Он бы их просто не заметил.

Траймон протянул руку.

— Восьмое Заклинание, — сказал он. — Отдай его мне.

Ринсвинд попятился.

— Это неповиновение, Ринсвинд. В конце концов, я выше тебя по положению. Я был избран верховным главой всех орденов.

— Правда? — хрипло откликнулся Ринсвинд и посмотрел на остальных волшебников, которые стояли неподвижно, как статуи.

— О да, — любезно ответил Траймон. — И без всяких подсказок со стороны. Единогласно. Очень демократично.

— Я всегда стоял за традиции, — возразил Ринсвинд. — А твоим способом даже покойник может получить право голоса.

— Ты отдашь мне Заклинание добровольно, — продолжил Траймон. — Надеюсь, мне не нужно демонстрировать, что я сделаю в противном случае. В конце концов, ты всё равно расстанешься с Заклинанием. Будешь вопить, умоляя, чтобы тебе позволили отдать его.

«Всё, с этим надо заканчивать, и заканчивать на этом самом месте», — подумал Ринсвинд.

— Тебе придется взять его силой, — вслух заявил он. — От меня ты Заклинание не получишь.

— Я тебя помню, — сообщил Траймон. — Если мне не изменяет память, студент из тебя был никудышный. Ты никогда не доверял магии, ты не уставал повторять, что должен существовать какой-то лучший способ управления вселенной. Что ж, ты увидишь этот способ. У меня есть определенные планы. Мы можем…

— Только не мы, — твердо сказал Ринсвинд.

— Отдай Заклинание!

— Попробуй сам взять, — предложил Ринсвинд, пятясь назад. — Мне кажется, ты просто не можешь.

— О-о?

Ринсвинд отскочил в сторону от струи октаринового пламени, вылетевшей из пальцев Траймона и оставившей на плитах лужу кипящего камня.

Он чувствовал, что Заклинание затаилось в глубине его сознания. Он ощущал его страх.

Проникнув в исполненные тишины пещеры своего разума, Ринсвинд ласково потянулся за ним, но оно изумленно шарахнулось прочь, словно пес, столкнувшийся мордой к морде с обезумевшей овцой. Он последовал за Заклинанием, с яростным топотом преодолевая неиспользованные участки подсознания и внутренние районы катастроф, пока не обнаружил его прячущимся за грудой ненужных воспоминаний. Оно встретило его рёвом безмолвного вызова, но Ринсвинд не собирался этого терпеть.

«Ах, вот так, да? — закричал он. — Когда приходит время открытой борьбы, ты сразу в кусты? Что, боишься?»

«Чушь, — фыркнуло Заклинание, — ты сам не веришь своим словам. Я — одно из Восьми Заклинаний».

Однако Ринсвинд продолжал гневно наступать на него.

«Возможно, — выкрикнул он. — Однако я-то верю, а ты лучше вспомни, в чьей голове находишься, ясно? Здесь я могу верить во всё, во что захочу!»

Ринсвинд снова отскочил в сторону, увертываясь от очередной огненной молнии, прорезавшей жаркую ночь. Траймон ухмыльнулся и сделал руками ещё один замысловатый жест.

На Ринсвинда навалилась огромная тяжесть. Чувство было такое, будто каждый дюйм его кожи использовали как наковальню. Он хлопнулся на колени.

— А бывает куда хуже, — ласково заметил Траймон. — Я могу заставить твою плоть гореть на костях или наполнить твоё тело муравьями. У меня — сила…

— А у меня, знаешь ли, — меч.

Голос был писклявым, и в нем звучал явный вызов.

Ринсвинд поднял голову и сквозь пурпурную дымку боли увидел за спиной Траймона Двацветка, который держал меч самым что ни на есть неправильным образом.

Траймон расхохотался, сжимая и разжимая пальцы. Турист отвлёк его от Ринсвинда.

Ринсвинд был зол. Он злился на Заклинание, на мир, на несправедливость всего и вся, на то, что в последнее время он мало спал, на то, что у него путаются мысли. Но больше всего он злился на Траймона. Траймона буквально переполняла магия, к которой Ринсвинд всегда стремился, но которой так и не достиг.

Он прыгнул на соперника и ударил его головой в грудь, одновременно в отчаянии обхватывая руками. Сбив по дороге Двацветка и отшвырнув его в сторону, они разъяренным клубком покатились по камням.

Траймон зарычал, и ему удалось выдавить первый слог какого-то заклинания, но тут бешено молотящий локоть Ринсвинда съездил ему по шее. Струя унесшейся в пространство магии опалила Ринсвинду волосы.

Ринсвинд дрался так, как дрался всегда, — неумело, нечестно и без всякой тактики, но зато с напором и энергией вихря. Эта стратегия не давала его противнику осознать, что на самом деле Ринсвинд вообще не умеет драться. Зачастую этот приём срабатывал.

Сработал он и теперь, потому что Траймон провел слишком много времени за чтением древних манускриптов, и ему не доставало здоровой мышечной активности и витаминов. Ему удалось нанести Ринсвинду несколько ударов, которых тот, чересчур возбуждённый своей яростью, даже не заметил. Однако Траймон использовал только руки, тогда как Ринсвинд не колеблясь пускал в ход колени, пятки и зубы.

По сути, Ринсвинд побеждал.

Это было для него шоком.

Ещё большим потрясением оказался для него момент, когда он, стоя коленями на груди Траймона и награждая его плюхами, увидел, что лицо поверженного волшебника вдруг изменилось. Кожа Траймона задрожала и пошла рябью, как будто погрузившись в знойное марево.

— Помоги мне! — проговорил Траймон.

Его глаза смотрели на Ринсвинда со страхом, болью и мольбой. Вдруг они вообще перестали быть глазами, но превратились в фасетчатые штуковины на голове, которую можно было назвать головой, только если растянуть это определение до самых пределов. Вокруг Ринсвинда развернулись щупальца и зазубренные, как пилы, конечности. Огромные когти врезались в скудную плоть Ринсвинда и принялись срывать её с костей.

Двацветок, башня и багровое небо исчезли. Время потекло медленнее, а потом остановилось.

Ринсвинд изо всех сил впился зубами в щупальце, которое пыталось лишить его лица. Когда щупальце в агонии отдернулось, он выбросил вперед руку и почувствовал, что она пробила что-то горячее и студенистое.

Они наблюдали за ним. Он повернул голову и увидел, что схватка перенеслась на арену огромного амфитеатра. Со всех сторон на него пялились существа, сидящие рядами друг за другом. Существа с телами и лицами, которые появились на свет в результате перекрестного скрещивания кошмаров. Ринсвинд мельком увидел у себя за спиной огромные тени, простирающиеся в затянутое тучами небо, но тут чудовище-Траймон бросилось на него с длиннющим, как копье, и покрытым шипами жалом наперевес.

Ринсвинд нырнул в сторону и крутнулся вбок, сжав обе руки в кулак, который ударил противника в живот или, возможно, в грудь, завершив свой путь удовлетворительным хрустом хитина.

Ринсвинд, не теряя времени, бросился вперед, сражаясь теперь из страха перед тем, что случится, если он остановится. Призрачную арену заполнял щебет Подземельных Тварей — волна шелестящего звука, который молотом стучал в его уши на протяжении всей схватки. Он представил себе, как этот звук расползается по всему Диску, и принялся наносить удар за ударом, чтобы спасти мир людей, сохранить небольшой кружок света в темной ночи хаоса и закрыть брешь, сквозь которую наступает кошмар. Но главным образом он бил эту тварь, чтобы помешать ей ударить в ответ.

Звериные и птичьи когти оставляли у него на спине раскаленные добела полосы. Что-то укусило его в плечо, но он нащупал среди волос и чешуи скопление мягких трубок и сжал их что было сил.

Усаженная шипами рука отшвырнула его в сторону, и он покатился в скрипящую на зубах чёрную пыль.

Инстинктивно он свернулся в клубок, но ничего не случилось. Открыв глаза, он увидел, что существо и не собирается нападать, но, прихрамывая и истекая всевозможными жидкостями, убегает прочь.

Впервые кто-то убегал от Ринсвинда.

Он нырнул следом, поймал существо за чешуйчатую ногу и дернул её на себя. Оно зачирикало и отчаянно замахало на волшебника изломанными конечностями, но Ринсвинд держал его мёртвой хваткой. Подтянувшись, он поднялся на ноги и последний раз от души врезал по уцелевшему глазу. Вскрикнув, существо бросилось бежать. А бежать оно могло только в одну сторону.

Башня и багровое небо со щелчком восстановившегося времени вернулись на свои места.

Как только Ринсвинд почувствовал у себя под ногами каменные плитки, он резко дернулся вбок и перекатился на спину, держа обезумевшее от ужаса существо на расстоянии вытянутой руки.

— Давай! — завопил он.

— Что давать? — переспросил Двацветок. — О-о. Да. Хорошо!

Он неумело, но с силой взмахнул мечом, и клинок, просвистев в нескольких дюймах от Ринсвинда, погрузился в тело Твари. Послышалось пронзительное гудение, словно он раздавил осиное гнездо, и беспорядочная мешанина рук, ног и щупалец заметалась в агонии. Существо перекатилось ещё раз, визжа и молотя конечностями по каменным плитам. Однако вскоре молотить стало не по чему — кувырнувшись через край лестничного колодца, Тварь полетела вниз, увлекая за собой Ринсвинда.

Двацветок услышал, как существо с хлюпающим звуком ударилось о ступеньки. Из темноты донесся далёкий крик, который постепенно затухал, по мере того как Тварь, кувыркаясь, падала на дно башни.

Этот полет завершился глухим взрывом и вспышкой октаринового света.

Двацветок остался на вершине башни один — ну, если не считать семи волшебников, которые по-прежнему казались примерзшими к полу.

Турист сидел и изумленно смотрел, как семь огненных шаров, вынырнувших из темноты, влетели в отброшенный Ринсвиндом Октаво, который внезапно стал таким же, как прежде, только гораздо интереснее.

— О боги, — сказал Двацветок. — Наверное, это Заклинания.

— Двацветок, — глас был глухим и гулким, и в нём едва можно было распознать голос Ринсвинда.

Рука туриста остановилась на полпути к книге.

— Да? — откликнулся он. — Это… это ты, Ринсвинд?

— Да, — ответил голос, в котором звучали кладбищенские нотки. — И я хочу, чтобы ты сделал для меня нечто очень важное, Двацветок.

Двацветок обернулся вокруг и взял себя в руки. Итак, судьба Диска всё-таки будет зависеть от него.

— Я готов, — в его словах вибрировала гордость. — Что я должен сделать?

— Прежде всего, выслушай меня внимательно, — терпеливо проговорил бестелесный голос Ринсвинда.

— Я слушаю.

— Очень важно, чтобы ты, когда я скажу, что нужно сделать, не начал спрашивать: «Что ты имеешь в виду?» — или спорить. Ты понял?

Двацветок вытянулся по стойке «смирно». По крайней мере, по стойке «смирно» встало его сознание — у его тела это никогда не получилось бы. Двацветок выставил вперед несколько своих подбородков.

— Я весь внимание.

— Хорошо. Итак, я хочу, чтобы ты сделал следующее…

— Да?

— Я хочу, чтобы ты помог мне вылезти, прежде чем я сорвусь с этого камня, — поднялся Ринсвиндов голос из глубин лестничного колодца.

Двацветок открыл рот, быстро закрыл его, подбежал к квадратной дыре и посмотрел вниз. В красноватом свете звезды он различил глядящие на него глаза Ринсвинда.

Двацветок улегся на живот и протянул руку. Рука волшебника вцепилась в его запястье с такой силой, что турист сразу понял: если он не вытащит Ринсвинда наверх, то на всем Диске не найдется способа разжать эти пальцы.

— Я рад, что ты жив, — объявил Двацветок.

— Прекрасно. Я тоже, — отозвался Ринсвинд.

Он немного повисел в темноте. После такой драки это было почти приятно — но только почти.

— Ты вытащишь меня или нет? — намекнул он.

— У меня такое впечатление, что это может оказаться несколько затруднительной задачей, — пробормотал Двацветок. — По-моему, у меня это не получится.

— За что же ты держишься?

— За тебя.

— Я имею в виду, кроме меня.

— То есть как это, кроме тебя? — удивился Двацветок.

Ринсвинд произнёс некое слово.

— Ладно, послушай, — сказал Двацветок. — Ступеньки ведь идут кругом, по спирали. Если я вроде как раскачаю тебя, а потом ты отпустишь руку…

— Если ты собираешься предложить, чтобы я попробовал пролететь целых двадцать футов в тёмной, хоть глаз выколи, башне и постарался попасть на пару маленьких скользких ступенек, которых там может уже не быть, то лучше сразу забудь об этом, — отрезал Ринсвинд.

— Тогда есть ещё один вариант.

— Выкладывай.

— Ты можешь пролететь пятьсот футов в темной, хоть глаз коли, башне и врезаться в камни внизу, которые там точно есть, — изрек турист.

В темноте под ним наступила мертвая тишина.

— Это был сарказм, — обвиняюще заметил Ринсвинд.

— Мне показалось, что я констатирую очевидный факт.

Ринсвинд крякнул.

— Наверное, вряд ли ты сможешь сотворить какое-нибудь чудо… — начал Двацветок.

— Вряд ли.

— Вот и я так подумал.

Далеко внизу полыхнул свет, послышались беспорядочные крики. Затем снова вспыхнул свет, снова раздались вопли, и показалась вереница факелов, поднимающихся по длинной спиральной лестнице.

— Кто-то идет сюда, — объявил Двацветок, никогда не упускающий возможности сообщить что-нибудь новенькое.

— Искренне надеюсь, что этот «кто-то» всё-таки не идет, а бежит, — сказал Ринсвинд. — Я уже перестал чувствовать свою руку.

— Везёт тебе, — отозвался Двацветок. — Я-то свою ещё чувствую.

Передний факел остановился, и в полой башне прозвучал голос, наполнивший её неразборчивым эхом.

— По-моему, — заметил Двацветок, ощущая, что сползает всё дальше в дыру, — кто-то крикнул нам, чтобы мы держались.

Ринсвинд произнёс ещё одно слово.

— Вряд ли я смогу продержаться хотя бы ещё немного, — добавил волшебник более низким и настойчивым голосом.

— Попытайся.

— Бесполезно. Я чувствую, как моя рука соскальзывает!

Двацветок вздохнул. Придется прибегнуть к крайним мерам.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда падай. Мне лично плевать.

— Что? — переспросил Ринсвинд, который настолько удивился, что даже забыл соскользнуть.

— Давай, умирай. Воспользуйся лёгким выходом.

— Лёгким?!

— Всё, что тебе нужно, — это с воплем улететь вниз и переломать себе все кости, — продолжал Двацветок. — Это может сделать кто угодно. Валяй. Конечно, тебе следует остаться в живых, чтобы произнести Заклинания и спасти Диск. Но не думай об этом. Не надо. Кому какое дело, если все мы сгорим? Давай, думай только о себе. Падай.

Наступило долгое, сконфуженное молчание.

— Не знаю почему, — сказал наконец Ринсвинд, пожалуй, несколько громче, чем нужно, — но с тех пор, как я познакомился с тобой, я, похоже, провожу уйму времени, качаясь на кончиках пальцев над страшными пропастями.

— Под напастями, — поправил Двацветок.

— Под какими напастями? — не понял Ринсвинд.

— Под страшными, — услужливо ответил Двацветок, пытаясь не обращать внимания на то, что его тело медленно, но неумолимо сползает по каменным плитам. — Качаясь под страшными напастями. Ты не любишь высоты.

— Против высоты я ничего не имею, — донесся из темноты голос Ринсвинда. — Высота — нормальная штука. В настоящий момент меня больше занимают пропасти. Знаешь, что я сделаю, когда мы отсюда выберемся?

— Нет, — откликнулся Двацветок, цепляясь пальцами ног за выбоину в каменных плитах и пытаясь удержать себя в неподвижности одной силой воли.

— Я построю себе дом в самой равнинной местности, которую только смогу найти. В нём будет один этаж — первый, я даже сандалии буду носить исключительно на тонкой подошве…

Передний факел преодолел последний виток лестницы, и Двацветок, посмотрев вниз, узрел ухмыляющееся лицо Коэна. Внизу виднелся успокаивающе массивный силуэт Сундука, стремительно несущегося вверх по ступенькам.

— Всё в порядке? — спросил Коэн. — Могу я чем-нибудь помочь?

Ринсвинд сделал глубокий вздох.

Двацветок узнал симптомы. Ринсвинд собирался сказать что-нибудь вроде: «Да, у меня тут затылок чешется, пожалуйста, почеши его, когда будешь проходить мимо» или «Нет, я обожаю висеть над бездонной пропастью». Двацветок решил, что это будет последней каплей.

— Вытащи Ринсвинда на лестницу, — быстро вмешался турист.

Волшебник обмяк, и рык оборвался на полуслове.

Коэн поймал его за пояс и, бесцеремонно дернув, поставил на ступеньки.

— Жуткий бардак внизу творится, — словоохотливо сообщил он. — Кто это был?

— А ты не видел, у него… — Ринсвинд сглотнул, — у него были… ну… щупальца там всякие и прочие штуковины?

— Да нет, — ответил Коэн. — Обычные ошметки. Несколько разбросанные, правда.

Ринсвинд посмотрел на Двацветка. Тот покачал головой.

— Просто один волшебник позволил одержать над собой верх… — объяснил Ринсвинд.

Пошатываясь, с ноющими в агонии руками волшебник поднялся с помощью Коэна обратно на крышу и добавил:

— А ты как сюда попал?

Коэн указал на Сундук, который подбежал к Двацветку и откинул крышку, как пес, который знает, что вел себя плохо, но надеется торопливым проявлением привязанности отвести свернутую в трубку газету, утверждающую власть его повелителя.

— Тряско, но быстро, — с восхищением сообщил герой. — И вот что я скажу. Никто даже не пытается остановить тебя.

Ринсвинд взглянул на небо. Там висело множество лун, огромных, изрытых кратерами дисков, которые в добрый десяток раз превосходили размерами крошечный спутник Плоского мира. Волшебник разглядывал их без особого интереса, чувствуя себя вылинявшим и растянутым на разрыв, непрочным, как старая резинка.

Он заметил, что Двацветок пытается установить свой иконограф.

Коэн посмотрел на семерых старших волшебников.

— Странное место для установки статуй, — заметил он. — Никто ж их не видит. Хотя заметь, я не говорю, что они что-то собой представляют. Паршивый скульптор.

Ринсвинд, спотыкаясь, подошел к Верту и осторожно постучал его по груди. Сплошной камень.

«Ну всё, — подумал волшебник. — Я очень хочу домой. Погодите, я же дома. Более или менее. Тогда я хочу как следует выспаться, и, возможно, утром всё изменится к лучшему».

Его взгляд упал на Октаво, обрисованный крохотными вспышками октаринового пламени. «Ах да», — подумал Ринсвинд.

Он поднял книгу и бездумно пролистал её страницы. Затейливые и витиеватые письмена менялись, преобразовывались прямо на глазах. Казалось, они никак не могут решить, чем им следует быть: они оборачивались то аккуратными, деловыми печатными буквами, то рядами угловатых рун, превращались то в витиеватый китийский заговорный шрифт, то в древние, зловещие и давно забытые пиктограммы, которые состояли исключительно из неприятных рептилиеобразных тварей, проделывающих друг над другом трудные для понимания и весьма болезненные вещи…

Последняя страница была пуста. Ринсвинд вздохнул и заглянул в глубь своего сознания. Заклинание в ответ посмотрело на него.

Он мечтал об этом мгновении, о том, как он наконец-то выселит Заклинание, вступит в полное владение освободившейся головой и выучит всякие мелкие чары, которые до сих пор боялись оставаться у него в мозгу. Почему-то он ожидал, что подобное событие произойдет куда торжественнее.

Но Ринсвинд был вымотан до предела и находился не в том настроении, чтобы терпеть пререкания. Он холодно уставился на Заклинание и ткнул метафорическим пальцем себе за спину.

«Эй ты. Пшло вон отсюда».

Заклинание собралось было поспорить, но благоразумно передумало.

Ринсвинд ощутил покалывание, в глубине его глаз промелькнула голубая вспышка, и волшебника вдруг охватило ощущение пустоты.

Когда же он посмотрел на страницу, она была заполнена рунами. Это его обрадовало: рептилиеобразные картинки были не только невыразимыми, но, возможно, ещё и непроизносимыми. Они напоминали ему о вещах, которые очень трудно будет забыть.

Он тупо смотрел на книгу, пока Двацветок, на которого никто не обращал внимания, суетился вокруг, а Коэн безуспешно пытался содрать с каменных волшебников кольца.

«Мне нужно было что-то сделать, — напомнил себе Ринсвинд. — Но что именно?»

Он открыл книгу на первой странице и начал читать, шевеля губами и обводя указательным пальцем контуры каждой буквы. По мере того как он произносил слова, они беззвучно появлялись в воздухе и загорались яркими красками, дрейфуя на ночном ветерке.

Он перевернул страницу.

Со стороны лестницы послышался гулкий топот — на башню поднимались звёзднолобые и простые горожане. Пару раз мелькнули мундиры личной стражи патриция. Пара звёзднолобых предприняла нерешительную попытку подобраться к Ринсвинду, которого окружал радужный вихрь букв. Волшебник даже не заметил их, но Коэн вытащил меч, бросил на зачинщиков небрежный взгляд — и те сразу передумали.

Молчание расходилось от согнутой фигуры Ринсвинда, точно круги по луже. Оно каскадами спускалось по башне и расплывалось по клубящейся внизу толпе, перетекало через стены, тёмным потоком лилось в город и захлёстывало лежащие за ним земли.

Над Диском безмолвно висела громадная звезда. В окружающем её небе медленно и бесшумно вращались новые луны.

Единственным звуком был хриплый шепот Ринсвинда, переворачивающего страницу за страницей.

— Ну разве это не увлекательно! — воскликнул Двацветок.

Коэн, который свернул себе сигарету из просмоленных останков её предшественниц, недоуменно взглянул на туриста, так и не донеся окурок до губ.

— Разве что не увлекательно? — переспросил он.

— Вся эта магия!

— Это всего-навсего огоньки, — критически заметил Коэн. — Он даже голубя из рукава достать не может.

— Да, но неужели ты не чувствуешь оккультную потенциальность? — возразил Двацветок.

Коэн вытащил из кисета большую желтую спичку, посмотрел на Верта и нарочито неторопливо чиркнул о его окаменевший нос.

— Послушай, — сказал он Двацветку со всей добротой, на которую был способен, — чего ты ожидаешь? Я давным-давно болтаюсь по свету, уйму магии перевидал, и вот тебе мой совет: если ты всё время будешь ходить с разинутым ртом, кто-нибудь обязательно даст тебе в челюсть. Волшебники умирают точно так же, как и все остальные, — проткнешь их и…

Ринсвинд с громким хлопком закрыл книгу, выпрямился и огляделся вокруг.

Дальше случилось вот что.

Ничего.

Чтобы осознать это, людям потребовалось некоторое время. Все инстинктивно пригнулись, ожидая взрыва белого света, искрящегося огненного шара или — в частности Коэн, у которого были довольно умеренные ожидания, — появления нескольких белых голубей и, может быть, слегка помятого кролика.

Ничего получилось очень неинтересным. Иногда вещи не случаются довольно-таки внушительным образом, но Ринсвиндово ничего не смогло бы составить конкуренцию даже самым незначительным из несбывшихся событий.

— И всё? — спросил Коэн.

Толпа дружно загудела, и кое-кто из звёзднолобых начал сердито поглядывать на волшебника.

Тот устремил на героя затуманенный взор.

— Полагаю, да.

— Но ничего же не случилось.

Ринсвинд тупо посмотрел на Октаво.

— Может, тут имел место какой-то очень тонкий эффект, — с надеждой предположил он. — В конце концов, откуда нам знать, что должно произойти?

— Мы подозревали! — завопил кто-то из звёзднолобых. — Магия не действует! Это всё иллюзии!

Над крышей дугой взмыл камень и ударил Ринсвинда по плечу.

— Да, — крикнул другой звёзднолобый. — Хватайте его!

— Сбросьте с башни!

— Да, хватайте его и бросайте с башни!

Толпа хлынула вперед. Двацветок умиротворяюще поднял руки.

— Я уверен, тут произошла небольшая ошибка, — начал он, но кто-то быстро подставил ему ножку.

— Вот чёрт, — Коэн бросил окурок, растер его сандалией, вытащил меч и оглянулся, ища взглядом Сундук.

Сундук не бросился на помощь Двацветку. Он стоял, закрывая собой Ринсвинда. Волшебник, как грелку, прижимал к груди Октаво и казался обезумевшим от страха.

Один из звёзднолобых бросился на него. Сундук угрожающе поднял крышку.

— Я знаю, почему ничего не вышло, — послышался чей-то голос из задних рядов.

Это была Бетан.

— Неужели? — сморщился ближайший к ней горожанин. — А почему мы должны тебя слушать?

Долю секунды спустя клинок Коэна мягко надавил на его горло.

— Но с другой стороны, — ровным голосом продолжил горожанин, — нам, наверное, следует прислушаться к тому, что хочет поведать эта юная дама.

Пока Коэн медленно поворачивался вокруг своей оси, держа меч наизготовку, Бетан выступила вперед и протянула руку к клубящимся очертаниям Заклинаний, висящих в воздухе вокруг Ринсвинда.

— Вот здесь неправильно. — Она указала на грязно-коричневое пятно, выделяющееся среди пульсирующих, ярких, сверкающих красок. — Должно быть, ты неправильно произнёс слово. Давай проверим.

Ринсвинд безмолвно передал ей Октаво.

Она открыла его и вгляделась в страницы.

— Странные письмена. Они всё время меняются. А что эта крокодилообразная штука делает с осьминогом?

Ринсвинд заглянул через её плечо и, не подумав, всё объяснил ей.

— О-о, — помолчав, спокойно заметила она. — Я и не знала, что крокодилы могут так.

— Это древнее рисуночное письмо, — торопливо сказал Ринсвинд. — Подожди немного, и оно изменится. Заклинания могут воплотиться в любом известном языке.

— А ты не помнишь, где ты читал, когда появился неправильный цвет?

Ринсвинд провел пальцем по странице.

— Думаю, вот здесь. Где двухголовая ящерица делает… то, что она делает.

Двацветок подошел к Бетан с другой стороны. Шрифт, которым было написано Заклинание, плавно изменился.

— Я не могу даже произнести это, — заявила девушка. — Загогулька, загогулька, точка, тире.

— Снежные руны Купумугука, — пояснил Ринсвинд. — По-моему, это должно читаться как «зф».

— Но у тебя ничего не вышло. А если попробовать «сф»?

Они посмотрели на слово. Оно упорно не желало менять цвет.

— Или «шфф»? — предположила Бетан.

— Может, «цфф»? — с сомнением сказал Ринсвинд.

Коричневый цвет, если уж на то пошло, стал ещё более грязным.

— Как насчет «зсфф»? — осведомился Двацветок.

— Не глупи, — отозвался Ринсвинд. — Снежные руны…

Бетан пихнула его локтем в живот и указала на Заклинание.

Висящий в воздухе коричневый контур принял сверкающе-алый цвет.

Книга в руках Бетан задрожала. Ринсвинд схватил девушку за талию, а Двацветка — за шиворот и отскочил назад.

Бетан выронила Октаво, и он, кувыркаясь, полетел на плитки крыши. Но не долетел.

Воздух вокруг Октаво засветился. Книга медленно поднялась, хлопая страницами, как крыльями.

Затем все услышали протяжный, мелодичный звук, похожий на гудение натянутой струны, и Октаво словно взорвался затейливой бесшумной башней света, которая мгновенно расплылась во все стороны, поблекла и исчезла.

Но высоко в небе что-то происходило…

* * *

В геологических глубинах огромного мозга Великого А'Туина по нервным путям шириной с крупную транспортную артерию проносились новые мысли. Небесной черепахе не под силу изменить выражение своей чешуйчатой, испещрённой метеоритными кратерами морды, однако каким-то не поддающимся объяснению образом на этой морде нарисовалось напряженное ожидание.

Великий А'Туин неотрывно смотрел на восемь сфер, без конца обращающихся вокруг звезды, расположенной на самом берегу пространства.

Эти сферы трескались.

Гигантские куски камня отрывались от них и по длинной спирали спускались к звезде. Небо заполнилось сверкающими осколками.

Из останков одной полой сферы в багровый свет выбралась маленькая небесная черепашка. Она была чуть крупнее астероида, и её панцирь блестел от жидкого желтка.

А ещё на черепашке стояли четыре крошечных небесных слоненка. И на их спинах покоился Диск, пока ещё совсем малюсенький, затянутый дымом и покрытый вулканами.

Великий А'Туин подождал, пока все восемь черепашат освободятся от скорлупы. В конце концов, окружённый ошеломлёнными черепашатами, Великий А'Туин очень осторожно, чтобы никого не задеть, повернулся и с огромным облегчением отправился в долгое плавание к благословенно прохладным, бездонным глубинам пространства.

Черепашки двинулись следом, вращаясь вокруг своего родителя.

Двацветок восхищенно следил за разыгрывающимся наверху спектаклем. Наверное, у него был лучший обзор, чем у кого бы то ни было на Диске.

Вдруг ему в голову стукнула ужасная мысль.

— Где иконограф? — заозирался он по сторонам.

— Что? — отозвался Ринсвинд, не отрываясь от созерцания неба.

— Иконограф, — повторил Двацветок. — Я должен сделать картинку этого!

— Неужели ты не можешь просто запомнить? — не глядя на него, осведомилась Бетан.

— Я могу забыть.

— А я никогда не забуду, — сказала она. — Это самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видела.

— Да, гораздо лучше, чем голуби и биллиардные шары, — подтвердил Коэн. — Твоя взяла, Ринсвинд. В чём фокус?

— Не знаю, — ответил тот.

— Звезда уменьшается, — заметила Бетан.

До слуха Ринсвинда смутно доносились звуки спора Двацветка и чёртика, который жил в коробке и делал картинки. Это был технический спор о глубине изображения и о том, хватит ли у беса красной краски.

Следует отметить, что в настоящий момент Великий А'Туин чувствовал себя очень довольным и счастливым, а такие чувства, заполняя мозг размером с несколько крупных городов, не могут не излучаться наружу. Таким образом, большинство обитателей Диска пребывали сейчас в состоянии духа, достигаемом после целой жизни, посвящённой упорной медитации, или после тридцати секунд курения запрещённой законом травки.

«Вот вам и старина Двацветок, — думал Ринсвинд. — Не то чтобы он не ценил красоту, просто он ценит её по-своему. Если поэт, увидев нарцисс, сначала долго на него смотрит, а потом пишет длинную поэму, то Двацветок бросается искать книжку по ботанике. И наступает на нарцисс. Правильно Коэн сказал. Двацветок смотрит на вещи, но под его взглядом всё меняется. Включая меня самого, насколько я подозреваю».

В небе поднялось собственное солнышко Диска. Звезда уже уменьшилась в размерах и не могла соперничать с ним. Добрый надежный свет Плоского мира разливался по восхищенному пейзажу, словно море золота.

Или, как обычно утверждают более достойные доверия наблюдатели, словно золотистый сироп.

Конец получился эффектный, но в жизни всё устроено иначе, поэтому должно произойти кое-что ещё.

Взять, к примеру, Октаво.

В тот момент когда его накрыл солнечный свет, гримуар захлопнулся и начал падать обратно на башню. И многие из наблюдателей вдруг осознали, что на них летит самая магическая штуковина на Диске.

Чувство блаженства и братской любви испарилось вместе с утренней росой. Ринсвинд и Двацветок были отброшены в сторону ринувшейся вперед толпой — люди толкались и пытались взобраться друг другу на плечи, протягивая к небу руки.

Октаво приземлился прямо в центре орущей толпы. И что-то хлопнуло. Это был решительный хлопок, хлопок, исходящий от крышки, которая в ближайшее время не собирается открываться вновь.

Ринсвинд посмотрел между чьих-то ног на Двацветка.

— Знаешь, что будет дальше? — ухмыляясь, спросил он.

— Что?

— Думаю, когда ты откроешь Сундук, там не окажется ничего, кроме твоего белья.

— О боги.

— Мне кажется, Октаво может сам позаботиться о себе. По правде говоря, Сундук — самое подходящее для него место.

— Наверное. Иногда у меня возникает такое чувство, будто Сундук всё-всё понимает.

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду.

Они подползли к краю клубящейся толпы, поднялись на ноги, отряхнулись от пыли и направились к лестнице. Их уход никто даже не заметил.

— Что там сейчас делается? — спросил Двацветок, попробовав заглянуть через людские головы.

— Похоже, они пытаются поднять крышку при помощи рычага, — ответил Ринсвинд.

Они услышали короткий хлопок и вопль.

— По-моему, Сундук просто млеет от такого внимания, — заметил Двацветок, когда они начали осторожно спускаться по лестнице.

— Да, наверное, ему стоит почаще выходить из дома и встречаться с людьми, — кивнул Ринсвинд. — А я покамест пойду хлопну пару стаканчиков.

— Прекрасная идея, — одобрил Двацветок. — Я бы тоже чего-нибудь выпил.

* * *

Когда Двацветок проснулся, время близилось к полудню. Он никак не мог вспомнить, почему он спит на сеновале и почему на него наброшена чья-то чужая мантия, но проснулся он с одной идеей, занимающей все его мысли.

Ему показалось жизненно важным сообщить о ней Ринсвинду.

Скатившись с сена, он приземлился на Сундук.

— А, ты здесь? Надеюсь, тебе стыдно за себя.

Сундук изобразил полное недоумение.

— Ладно, я хочу причесаться. Открывайся, — приказал Двацветок.

Сундук услужливо откинул крышку. Двацветок порылся среди мешочков-коробочек и, найдя наконец гребень и зеркало, частично поправил урон, полученный за минувшую ночь.

— Полагаю, ты не соизволишь рассказать мне, что ты сделал с Октаво? — пристально посмотрел он на Сундук, закончив прихорашиваться.

Выражение Сундука точно описывалось словом «деревянное».

— Ну и пожалуйста. Пошли.

Двацветок выступил на солнечный свет, который был слегка ярковат по его нынешним запросам, и бесцельно побрёл вдоль улицы. Всё казалось свежим и новым, даже запахи, но, похоже, мало кто из жителей успел подняться с постели. Ночь выдалась долгой.

Он нашел Ринсвинда у подножия Башни Искусства, где тот надзирал за работой бригады, соорудившей на крыше некое подобие крана и опускающей на землю каменных волшебников. Ринсвинду в этом деле помогал орангутан, но Двацветок пребывал не в том настроении, чтобы удивляться чему бы то ни было.

— А их можно превратить обратно? — полюбопытствовал он.

Ринсвинд оглянулся.

— Что? А, это ты. Нет, скорее всего, нет. Тем более, что беднягу Верта уронили. С пяти сотен футов на булыжную мостовую.

— И что ты намерен предпринять?

— Из него получится славный сад камней.

Ринсвинд повернулся и помахал рабочим.

— Ты выглядишь очень бодро, — с лёгким оттенком упрека заметил Двацветок. — Ты что, совсем не ложился?

— Забавно, но я не смог заснуть, — отозвался Ринсвинд. — Я вышел подышать свежим воздухом и обнаружил, что никто не знает, что делать. Тогда я вроде как собрал народ, — он указал на библиотекаря, который пытался держать его за руку, — и начал всё организовывать. Прекрасный день, правда? Воздух как вино.

— Ринсвинд, я решил…

— Знаешь, мне кажется, я мог бы поступить в Университет заново, — оживлённо перебил его Ринсвинд. — Думаю, на этот раз мне удастся добиться своего. Я прямо вижу, как вступаю в схватку с магией и добиваюсь на выпускных экзаменах ошеломительного успеха. Говорят, если закончить учебное заведение с отличием, то заработать себе на жизнь очень легко…

— Это хорошо, потому что…

— К тому же, теперь, когда все крупные местные шишки украсили собой крыльцо, наверху освободилась куча мест…

— …Я уезжаю домой.

— …Смышленый парень, повидавший мир, может… что?

— У-ук?

— Я сказал, что уезжаю домой, — повторил Двацветок, ненавязчиво и вежливо отпихивая библиотекаря, который порывался искать на нём вшей.

— Куда домой? — изумленно спросил Ринсвинд.

— Домой, домой. В мой дом. Туда, где я живу, — застенчиво объяснил Двацветок. — За море. Ну, ты знаешь. Откуда я приехал. Пожалуйста, прекрати.

— О-о.

— У-ук?

Наступило молчание.

— Понимаешь, — добавил Двацветок, — прошлой ночью мне пришло в голову, я подумал, в общем, путешествовать — это, конечно, прекрасно, но можно получить массу удовольствия от сознания, что ты где-то побывал. Ну, наклею картинки в альбом, буду вспоминать…

— Правда?

— У-ук?

— О да. Можно сколько угодно носиться по свету и посещать всякие города, но главное — отправиться потом туда, где у тебя будет возможность вспомнить ту кучу вещей, которые ты повидал. Ты нигде не побываешь по-настоящему, пока не вернёшься домой. Кажется, я именно это имел в виду.

Ринсвинд прогнал эту тираду у себя в голове. Во второй раз она не стала понятнее.

— О-о, — повторил он. — Что ж, хорошо. Если ты так на это смотришь… И когда же ты уезжаешь?

— Скорее всего, сегодня. В гавани наверняка найдется какой-нибудь корабль, которому будет со мной по пути.

— Ты прав, — неуклюже согласился Ринсвинд.

Он посмотрел себе на ноги. Взглянул на небо. Прочистил горло.

— Мы кое-что пережили вместе, а? — сказал Двацветок, подталкивая его в ребра.

— Ага, — подтвердил Ринсвинд, выдавливая на лицо некое подобие улыбки.

— Ты случаем не расстроился?

— Кто? Я? — возмутился Ринсвинд. — О боги, нет, конечно. У меня ещё тысяча дел.

— Ну, тогда все в порядке. Слушай, пойдем позавтракаем, а потом можно прогуляться к докам.

Ринсвинд угрюмо кивнул, повернулся к своему помощнику и вытащил из кармана банан.

— Самое главное я тебе объяснил, так что принимай командование, — пробормотал он.

— У-ук.

На самом деле, в гавани не оказалось ни одного корабля, место назначения которого находилось бы где-нибудь поблизости от Агатовой империи. Однако это было чисто теоретическое препятствие, потому что Двацветок просто выкладывал золотые монеты в ладонь первого попавшегося капитана с более или менее чистого судна, пока тот внезапно не осознал, что планы его неожиданно изменились.

Ринсвинд болтался по набережной, ожидая, когда Двацветок закончит отсчитывать капитану сумму, примерно в сорок раз превышающую стоимость его посудины.

— Ну что ж, всё улажено, — сказал турист. — Он довезет меня до Коричневых островов, а там я спокойно пересяду на другой корабль.

— Замечательно, — отозвался Ринсвинд.

Двацветок погрузился в раздумья, после чего открыл Сундук, вытащил оттуда мешочек с золотом и спросил:

— Ты Коэна и Бетан не видел?

— По-моему, они пошли жениться, — ответил Ринсвинд. — Я слышал, как Бетан говорила, что это произойдет сейчас или никогда.

— Ладно, когда увидишь их, передай вот это, — продолжал Двацветок, протягивая ему мешочек. — Я, конечно, понимаю, что новый дом дорого стоит, но…

Двацветок так и не понял всю пропасть, разделяющую обменные курсы обеих валют. На сумму, содержащуюся в мешочке, Коэн с легкостью мог обзавестись небольшим королевством.

— Отдам при первом же удобном случае, — пообещал Ринсвинд и, к собственному удивлению, осознал, что действительно собирается это сделать.

— Прекрасно. Я и тебе подарок приготовил.

— О, в этом нет…

Двацветок порылся в Сундуке, вытащил большой мешок и переложил в него одежду, деньги и иконограф. В конце концов Сундук полностью опустел. В последнюю очередь Двацветок переложил сувенирную музыкальную шкатулку-сигаретницу с оклеенной раковинами крышкой, заботливо завернутую в мягкую бумагу.

— Он в твоем распоряжении, — объявил турист, закрывая Сундук. — Мне он, по правде говоря, больше не понадобится. Да и на шкаф он не поместится.

— Что?

— Он тебе не нужен?

— Ну, я… разумеется, но… он твой. Он следует за тобой, а не за мной.

— Сундук, — сказал Двацветок, — это Ринсвинд. Ты теперь принадлежишь ему, понял?

Сундук медленно выпустил ноги, неспешно повернулся и взглянул на волшебника.

— По-моему, на самом деле он не принадлежит никому, кроме себя самого, — заметил Двацветок.

— Ага, — нерешительно отозвался Ринсвинд.

— Ну, тогда всё. — Двацветок протянул ему руку. — До свидания, Ринсвинд. Я пошлю тебе открытку, когда вернусь домой. Или ещё что-нибудь.

— Да. Когда будешь проезжать мимо, загляни в Университет. Там всегда будут знать, где я.

— Хорошо. Что ж. Тогда всё.

— Да, это уж точно всё.

— Да.

— Угу.

Двацветок поднялся на корабль, и нетерпеливо ожидавшая отправления команда подняла трап.

Барабан, задающий гребцам ритм, начал отбивать удар за ударом, и приведённый в движение корабль медленно выплыл в мутные воды Анка, вернувшиеся к своему прежнему уровню. Там, подхваченный отливом, он развернулся в сторону открытого моря.

Ринсвинд провожал судно глазами, пока оно не превратилось в маленькую точку. Затем посмотрел на Сундук. Тот в ответ уставился на него.

— Знаешь что? — сказал волшебник. — Вали отсюда. Я дарю тебя тебе, понял?

Он повернулся и пошел прочь. Через несколько секунд у него за спиной затопотали маленькие ножки. Ринсвинд резко обернулся.

— Я же сказал, ты мне не нужен! — рявкнул он, пиная Сундук.

Сундук поник. Ринсвинд зашагал дальше.

Пройдя несколько ярдов, он остановился и прислушался. Сзади не доносилось ни единого звука. Оглянувшись, он увидел, что Сундук с каким-то пришибленным видом стоит там, где его бросили. Ринсвинд немного подумал.

— Ну ладно, — вздохнул он. — Пошли.

Он двинулся к Университету. Немного подумав, Сундук принял решение, снова выпустил ноги и потопал следом за волшебником. Особого выбора у него не было.

Они прошли по набережной и направились к центру города, две точки на постепенно удаляющемся пейзаже, на котором, когда перспектива расширилась, появился крошечный кораблик, начинающий свой путь через широкое зелёное море, которое представляет собой лишь часть сверкающего океана, опоясывающего окутанный облаками Диск, покоящийся на спинах четырёх гигантских слонов, стоящих на панцире огромной черепахи.

Которая вскоре превратилась в сверкающую среди звёзд точку — и исчезла.

Посох и шляпа

От автора

Много лет назад я увидел в Бате очень полную американку, которая быстро-быстро тащила за собой громадный клетчатый чемодан на маленьких постукивающих колёсиках. Колёсики цеплялись за трещины в асфальте и наделяли чемодан самостоятельной жизнью. Так на свет появился Сундук. Огромное спасибо этой американке и людям, которые работают в таких местах, как компания «Силовой кабель» в штате Небраска, и не получают достаточной поддержки.

В этой книге нет карты. Можете нарисовать её сами.

* * *

Жил-был один человек, и было у него восемь сыновей. Если не считать этого факта, то человек сей был не более чем точкой на странице Истории. Печально, но вот и всё, что можно сказать о некоторых людях.

Восьмой сын вырос, женился, и у него тоже родилось восемь сыновей, а поскольку для восьмого сына восьмого сына существует лишь одна подходящая профессия, то он стал волшебником. И сделался он мудрым и могущественным (или просто могущественным), и носил остроконечную шляпу, и на этом всё закончилось бы…

Во всяком случае, должно было закончиться.

Но вопреки магическому Закону и всем разумным доводам — если не считать доводов сердца, в которых много теплоты и беспорядка и мало, гм, разума, — он оставил волшебные стены, влюбился и женился (причем, не обязательно в вышеуказанном порядке).

И у него родилось семь сыновей, каждый из которых с колыбели был как минимум таким же могущественным, как любой другой волшебник в этом мире. А затем у него родился восьмой сын… Волшебник в квадрате. Источник чудес. Чудесник.

Над песчаными обрывами грохотал летний гром. Далеко внизу море шумно обсасывало гальку, словно беззубый старикашка, которому дали леденец. В потоках восходящего воздуха лениво парило несколько чаек, ожидая каких-нибудь событий.

А отец волшебников сидел на краю обрыва среди кустов и шумящей морской травы, баюкал на руках ребенка и глядел на море.

В сторону материка двигалась взлохмаченная чёрная туча, и тот свет, который она толкала впереди себя, был похож на густой сироп, как это бывает перед по-настоящему сильной грозой.

Волшебник, за спиной которого внезапно наступила тишина, обернулся и поднял покрасневшие от слез глаза на высокую фигуру в чёрном одеянии и с капюшоном на голове.

— ИПСЛОР КРАСНЫЙ? — уточнила фигура голосом гулким, как пещера, и насыщенным, как нейтронная звезда.

Ипслор ухмыльнулся ужасной ухмылкой внезапно обезумевшего человека и продемонстрировал Смерти дитя.

— Мой сын, — сообщил он. — Я назову его Койн.

— ИМЯ НЕ ХУЖЕ ЛЮБОГО ДРУГОГО, — вежливо отозвался Смерть.

Его пустые глазницы уставились на маленькое круглое личико, погружённое в сон. Вопреки слухам, Смерть вовсе не жесток — просто он ужасно, ужасно хорошо выполняет свою работу.

— Ты забрал его мать, — проговорил Ипслор. Этот была сухая констатация факта, в которой не чувствовалось никакой злобы.

От дома Ипслора, что стоял в долине над обрывом, остались одни дымящиеся руины, и поднимающийся ветер уже разносил по шуршащим дюнам хрупкие ошметки пепла.

— ВООБЩЕ-ТО, ЭТО БЫЛ НЕ Я, А СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП, — утешил его Смерть. — БЫВАЮТ И ХУДШИЕ СПОСОБЫ ОТПРАВИТЬСЯ НА ТОТ СВЕТ. МОЖЕШЬ МНЕ ПОВЕРИТЬ.

Ипслор посмотрел на море.

— Вся моя магия не смогла спасти её.

— ЕСТЬ МЕСТА, КУДА ДАЖЕ МАГИЯ НЕ СМЕЕТ ПРОНИКНУТЬ.

— А теперь ты пришел за ребенком?

— НЕТ. У РЕБЕНКА СВОЯ СУДЬБА. Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ.

— А-а.

Волшебник поднялся на ноги, осторожно положил спящего мальчика на редкую траву и взял лежавший рядом длинный посох. Тот был сделан из какого-то чёрного металла, покрытого сеткой серебряных и золотых резных узоров, которые придавали посоху пышный и зловеще безвкусный вид. Металл назывался октирон и был магическим по самой своей сути.

— Знаешь, ведь это я его выковал, — похвастался Ипслор. — Все говорят, что из металла посох сделать нельзя, что посох должен быть из дерева, но эти люди ошибаются. Я вложил в него большую часть своей души. И подарю его ребенку.

Он с любовью провел ладонью по посоху, который отозвался слабым звоном.

— Вложил в него большую часть своей души, — повторил волшебник.

— ХОРОШИЙ ПОСОХ, — заметил Смерть.

Ипслор поднял посох в воздух и посмотрел на своего восьмого сына. Младенец загукал.

— Она хотела дочку, — проговорил волшебник.

Смерть пожал плечами. Ипслор бросил на него взгляд, в котором сочетались замешательство и ярость.

— Кто же он такой на самом деле?

— ВОСЬМОЙ СЫН ВОСЬМОГО СЫНА ВОСЬМОГО СЫНА, — ответил Смерть, ничуть не прояснив ситуацию.

Ветер дергал за одежду и гнал над головами чёрные тучи.

— И кем же он станет?

— ЧУДЕСНИКОМ. ТЫ И САМ ЭТО ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ.

Словно по команде, над землей прокатился гром.

— Но какова будет его судьба? — крикнул Ипслор, перекрывая вой поднимающейся бури.

Смерть снова пожал плечами. У него это здорово получалось.

— ЧУДЕСНИКИ САМИ ТВОРЯТ СВОИ СУДЬБЫ. МИРСКИЕ ДЕЛА МАЛО ИХ ЗАБОТЯТ.

Ипслор опёрся о посох и начал барабанить по набалдашнику пальцами, по-видимому, плутая в лабиринте собственных мыслей. Его левая бровь подергивалась.

— Нет, — тихо промолвил он. — Нет. Судьбу для него сотворю я.

— Я БЫ ТЕБЕ НЕ СОВЕТОВАЛ.

— Молчи! И слушай. Это они вынудили меня уйти — они, со своими книгами, ритуалами и Законом! Они называли себя волшебниками, но у каждого из них во всем его жирном теле было меньше магии, чем в одном моем мизинце! Изгнали! Меня! За то, что я проявил хоть какие-то человеческие черты! А что есть человек без любви?

— ВЫМИРАЮЩИЙ ВИД, — ответствовал Смерть. — И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ…

— Слушай! Они заставили нас укрыться здесь, на краю света, и это убило ее! Они попытались отобрать мой посох! Ипслор уже орал во всю глотку, перекрикивая рёв ветра.

— Что ж, у меня ещё осталась кое-какая сила, — рычал он. — И я говорю, мой сын поступит в Незримый Университет и будет носить шляпу аркканцлера, и все волшебники преклонятся перед ним! Он покажет им, что лежит в самых сокровенных глубинах их сердец. Их трусливых, жадных душонок. Он будет править судьбой мира, и ни один маг на Диске не сможет сравниться с ним.

— ОШИБАЕШЬСЯ.

Самое странное, что спокойный ответ Смерти заглушил собой завывание бури. На мгновение это вернуло Ипслору разум.

Волшебник неуверенно покачался взад-вперед и уточнил:

— Что-что?

— Я СКАЗАЛ «ОШИБАЕШЬСЯ». НИЧТО НЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО. НИЧТО НЕ АБСОЛЮТНО. КРОМЕ МЕНЯ, РАЗУМЕЕТСЯ. НЕБРЕЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С СУДЬБОЙ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ МИР К ГИБЕЛИ. У ДИСКА ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ШАНС НА СПАСЕНИЕ, ХОТЯ БЫ НИЧТОЖНЫЙ. ЮРИСТЫ, ЗАЩИЩАЮЩИЕ ПРАВА РОКА, ТРЕБУЮТ, ЧТОБЫ В КАЖДОМ ПРОРОЧЕСТВЕ ОСТАВАЛАСЬ ЛАЗЕЙКА.

Ипслор уставился на неумолимое лицо Смерти.

— То есть я должен дать им шанс?

— ДА.

«Тук-тук-тук», — забарабанили пальцы Ипслора по металлу посоха.

— Тогда они получат свой шанс, — согласился наконец волшебник. — Если ад покроется льдом.

— НЕТ. ДАЖЕ ПУТЕМ УМАЛЧИВАНИЯ МНЕ НЕ ДОЗВОЛЕНО СООБЩАТЬ, КАКАЯ ТЕМПЕРАТУРА ХАРАКТЕРНА ДЛЯ ТОГО СВЕТА.

— Тогда… — Ипслор заколебался. — Они получат свой шанс, если мой сын откажется от своего посоха.

— НИ ОДИН ВОЛШЕБНИК ДОБРОВОЛЬНО НЕ ОТКАЖЕТСЯ ОТ СВОЕГО ПОСОХА, — возразил Смерть. — ОН СЛИШКОМ ТЕСНО СВЯЗАН С ЭТИМ МАГИЧЕСКИМ ПРЕДМЕТОМ.

— Однако ты должен признать, что такое возможно.

Смерть задумался над утверждением. Он не привык, чтобы ему говорили, что он должен, а чего — нет, но решил не заострять на этом внимания.

— СОГЛАСЕН, — кивнул он.

— Для тебя это достаточно ничтожный шанс?

— ПРИЕМЛЕМО МИКРОСКОПИЧЕСКИЙ.

Ипслор немного расслабился и почти нормальным голосом заявил:

— Знаешь, я не жалею о содеянном. Будь у меня вторая жизнь, я бы прожил её точно так же. Дети — вот наша надежда на будущее.

— НАДЕЖДЫ НА БУДУЩЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, — возразил Смерть.

— А что ж оно тогда нам готовит?

— МЕНЯ.

— Я имею в виду, помимо тебя?

Смерть посмотрел на него озадаченным взглядом.

— ПРОСТИ, НЕ ПОНЯЛ?

Рев бури у них над головами достиг апогея. Мимо задом наперед пролетела чайка.

— Я всегда хотел знать, — горько проговорил Ипслор, — что в этом мире есть такого, из-за чего стоит жить?

Смерть обдумал его вопрос и наконец ответил:

— КОШКИ. КОШКИ — ЭТО ХОРОШО.

— Будь ты проклят!

— МЕНЯ МНОГИЕ ПРОКЛИНАЛИ, — ровным голосом откликнулся Смерть.

— Сколько у меня осталось времени?

Смерть выудил из сокровенных глубин своего одеяния большие песочные часы. Их колбы были заключены между чёрными с золотом пластинами, и почти весь песок перетёк вниз.

— О, ОКОЛО ДЕВЯТИ СЕКУНД.

Ипслор выпрямился во весь свой по-прежнему внушительный рост и протянул сверкающий металлический посох сыну. Тот выпростал из-под одеяла похожую на маленького розового крабика ручку и крепко схватил подарок.

— Тогда пусть я буду первым и последним в истории этого мира волшебником, который передаст свой посох восьмому сыну, — медленно и звучно проговорил Ипслор. — И я поручаю ему использовать этот посох…

— НА ТВОЕМ МЕСТЕ Я БЫ ПОТОРОПИЛСЯ…

— …На все сто процентов, — продолжал Ипслор, — и стать могущественнейшим…

Молния, с визгом вырвавшаяся из самого сердца тучи, врезалась в вершину шляпы волшебника, потрескивая пробежала по его руке, промелькнула по посоху и ударила в ребенка.

Волшебник исчез, оставив за собой струйку дыма. Посох полыхнул сначала зелёным пламенем, потом белым, а затем просто раскалился докрасна. Малыш улыбнулся во сне.

Когда раскаты грома стихли вдали, Смерть медленно нагнулся и взял ребенка на руки. Тот открыл глаза.

Они сияли золотистым светом. Впервые в… За неимением лучшего слова придется назвать это жизнью. Так вот, впервые в своей жизни Смерть обнаружил, что смотрит в глаза, взгляд которых ему трудно вынести. Они как будто фокусировались в точке, которая находилась где-то внутри его черепа. «Я не хотел… — произнёс голос Ипслора откуда-то из воздуха. — Он не пострадал?»

— НЕТ. — Смерть наконец нашёл в себе силы оторваться от всезнающей улыбки младенца. — ОН ВОБРАЛ В СЕБЯ ЭНЕРГИЮ МОЛНИИ. ОН ЧУДЕСНИК. ЭТО ДЛЯ НЕГО ПУСТЯК. А ТЕПЕРЬ… ТЫ ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ.

«Нет!»

— ДА. ВИДИШЬ ЛИ, ТЫ МЁРТВ. — Смерть оглянулся в поисках колышащейся тени Ипслора и не смог её обнаружить. — ГДЕ ТЫ?

«В посохе».

Смерть опёрся на косу и вздохнул.

— ГЛУПО. Я ЖЕ МОГУ ЛЕГКО ИЗВЛЕЧЬ ТЕБЯ ОТТУДА.

«Не можешь. Не уничтожив посох, — возразил голос Ипслора, и Смерти показалось, что в нём появились какие-то новые, густые, торжествующие нотки. — Теперь, когда малыш принял мой дар, ты не можешь уничтожить посох, не уничтожив младенца. А для этого нужно изменить ход вещей. Моё последнее волшебство. По-моему, довольно ловко».

Смерть потыкал посох пальцем. Посох начал потрескивать, и по нему самым бесстыжим образом забегали искры.

Как ни странно, Смерть не особенно разозлился. Злость — это эмоция, но для эмоций требуются железы, а Смерти железы ни к чему, поэтому ему нужно было очень уж завестись, чтобы разозлиться. Но лёгкое раздражение он всё же испытал. Он снова вздохнул. Люди не раз пытались проделать подобные штучки. С другой стороны, за этим довольно интересно наблюдать, и, по крайней мере, данный фокус был чуть более оригинальным, чем обычная символическая игра в шахматы, которой Смерть всегда побаивался, поскольку никак не мог запомнить, как ходит конь.

— ТЫ ТОЛЬКО ОТТЯГИВАЕШЬ НЕИЗБЕЖНОЕ, — предупредил он.

«В этом и заключается жизнь».

— НО ЧЕГО ТЫ НАДЕЕШЬСЯ ДОБИТЬСЯ?

«Я останусь рядом с сыном. Буду учить его, хотя он и не узнает об этом. Буду направлять его разум. И, когда он повзрослеет, буду направлять его шаги».

— НО СКАЖИ, — вопросил Смерть, — КУДА ТЫ НАПРАВИЛ ОСТАЛЬНЫХ СВОИХ СЫНОВЕЙ?

«Я выгнал их из дома. Они осмелились спорить со мной, не желали слушать то, чему я их учил. Но этот малыш меня послушает».

— РАЗУМНО ЛИ ЭТО?

Посох ничего не ответил. Лежащий рядом мальчик усмехнулся при звуке голоса, который он один мог слышать.

* * *

Невозможно найти аналогию тому, каким образом Всемирная черепаха Великий A'Tуин движется на фоне галактической ночи. Когда ваша длина составляет десять тысяч миль, а панцирь изрыт метеоритными кратерами и покрыт льдом комет, единственное, на кого вы можете походить, — это на себя самого.

Итак, Великий А'Туин медленно плыл в межзвёздных глубинах, словно самая большая из всех когда-либо существовавших черепах. Он нёс на своем панцире четырёх громадных слонов, на чьих спинах покоился огромный, сверкающий, окружённый Краепадом диск Плоского мира, существовавшего либо благодаря какому-то немыслимому выверту на кривой вероятности, либо потому, что богам тоже присуще чувство юмора.

Чувство юмора, которым немногие люди могут похвастаться.

Неподалеку от берегов Круглого моря, в древнем, раскинувшемся на многие мили городе Анк-Морпорке, на бархатной подушке, лежащей на полке на одном из верхних этажей Незримого Университета, покоилась шляпа.

Это была хорошая шляпа. Просто отличная шляпа.

Разумеется, она была остроконечной, с широкими волнистыми полями, но, только покончив с этими основополагающими деталями, её изготовитель по-настоящему взялся за дело. Шляпа была украшена золотым кружевом, жемчугом, полосками самого что ни на есть настоящего дурностая^[18], сверкающими анкскими камнями^[19], невероятно безвкусными блестками и кольцом из октаринов.

Поскольку на данный момент октарины не окружало сильное магическое поле, камни были тусклыми и походили на довольно плохонькие бриллианты.

В Анк-Морпорк пришла весна. Это не было заметно с первого взгляда, но существовал ряд признаков, которые истинные знатоки замечали с первого взгляда. К примеру, пена на реке Анк, на этом величественном, широком, медленном водном пути, который служил двуединому городу резервуаром, канализационным коллектором и зачастую моргом, приобрела радужно-зелёный цвет. Окосевшие городские крыши покрылись матрасами и подушками — это горожане выставили зимние постельные принадлежности просушиться на слабеньком солнышке. В глубине затхлых подвалов выгибались и стонали балки, сок в которых отзывался на извечный зов корней и леса. Птицы вили гнёзда среди водосточных труб и карнизов Незримого Университета, хотя необходимо отметить: как бы велика ни была нехватка мест для гнездования, ни одна птица ни разу не устроила гнездо в зазывно открытых ртах выстроившихся вдоль крыши горгулий-водомётов — к большому разочарованию последних.

Нечто вроде весны пришло даже в древний Университет. Наступил День Мелких Богов, и волшебники должны были избрать себе нового аркканцлера.

Ну, не совсем избрать, поскольку волшебники не очень-то жалуют все эти унизительные затеи с голосованием. К тому же, хорошо известно, что аркканцлеры избираются согласно воле богов, а в этом году можно было биться об заклад, что боги поспособствуют избранию старого Виррида Шатогуся, который был неплохим малым и много лет терпеливо ждал своей очереди.

Аркканцлер Незримого Университета был официальным главой всех волшебников на Диске. Некогда это означало, что он наиболее могуществен в обращении с магией, но в нынешние, спокойные времена старшие волшебники имели склонность рассматривать магию как нечто недостойное. Они обычно предпочитали управленческую работу, которая была безопаснее и доставляла почти столько же удовольствия, да ещё позволяла участвовать в званых обедах.

Одним словом, долгий день шёл своим чередом. Шляпа лежала на выцветшей подушке в апартаментах Шатогуся, а сам Шатогусь сидел в ванне перед камином и намыливал бороду. Другие волшебники дремали над фолиантами или неспешно прохаживались по саду, чтобы нагулять аппетит перед предстоящим вечером пиршеством. Примерно дюжина шагов позволяла нагулять буквально бешеный аппетит.

В Главном зале подчинённые дворецкого устанавливали длинные столы и скамьи под вырезанными из камня и нарисованными взглядами двух сотен прежних аркканцлеров. В сводчатом лабиринте кухонь… ну, здесь воображению не нужна подмога. Оно должно охватывать потоки жира, жара и криков, целых жареных быков, бочонки икры, цепочки сосисок, протянутые, словно бумажные гирлянды, от стенки к стенке, и самого шеф-повара, который трудился в одном из холодильников, внося завершающие штрихи в модель Университета, вырезанную почему-то из сливочного масла. Он изготавливал такую модель каждый раз, когда в Университете случался праздник. Лебеди из масла, здания из масла, целые зверинцы из прогорклого жёлтого жира — всё это доставляло шеф-повару такое удовольствие, что ни у кого не хватало духу сказать ему, чтобы он завязывал.

Дворецкий бродил в лабиринте подвалов, среди бочонков, разливая вино по бутылкам и пробуя его.

Состояние ожидания распространилось даже на ворон, обитающих на крыше Башни Искусства, которая имела в высоту восемьсот футов и была, по слухам, самым древним зданием в мире. Её осыпающиеся каменные стены возносили высоко над городскими крышами пышный миниатюрный лесок, в котором возникли совершенно новые виды жуков и мелких млекопитающих. Поскольку в нынешние дни люди редко поднимались на башню — ввиду её неприятной склонности раскачиваться на ветру, — она находилась полностью в распоряжении ворон. И сейчас чёрные птицы летали вокруг неё в некотором возбуждении, словно мошкара перед бурей. Пора бы кому-нибудь внизу обратить на них внимание.

Вот-вот случится нечто ужасное.

Но вы-то это понимаете, не так ли?

Вы не единственный.

— И что в них вселилось? — прокричал Ринсвинд, перекрывая царящий в библиотеке гвалт.

Библиотекарь пригнулся, уворачиваясь от переплетённого в кожу гримуара, который вылетел с полки, но резко остановился, задержанный прикованной к шкафу цепью. Нырнув вниз, библиотекарь перекатился и приземлился на «Малефисиево введение въ демонологию», которое без устали подпрыгивало на своей кафедре.

— У-ук, — сказал он.

Ринсвинд упёрся плечом в подрагивающую книжную полку и коленями запихнул на место шелестящие гримуары. Шум стоял жуткий.

Магические книги обладают чем-то вроде собственной жизни. У некоторых её даже в избытке. К примеру, первое издание Некротеликомникона приходится хранить между железными пластинами. «Истенное искуство леветации» провело последние полторы сотни лет наверху, на чердаке, а «Свот сексуальной магеи Же Форджа» лежит в корыте со льдом в отдельной комнате, и строгое правило гласит, что его могут читать только волшебники, достигшие восьмидесяти лет и, по возможности, мёртвые.

Но даже повседневные гримуары и инкунабулы ёрзали и нервничали, точно обитатели курятника, когда что-то вонючее скребётся под дверью. Из-под закрытых переплётов доносилось приглушённое царапанье, словно там резвились когти.

— Что ты сказал? — крикнул Ринсвинд.

— У-ук^[20].

— Точно!

В качестве почётного помощника библиотекаря Ринсвинд продвинулся лишь немногим дальше основ индексирования книг и хождения за бананами, так что он искренне восхищался тем, как библиотекарь ковыляет среди подрагивающих полок, тут проводя чёрной кожистой ладошкой по трепещущему переплёту, там ободряя перепуганную энциклопедию несколькими успокаивающими звуками.

Через какое-то время библиотека начала затихать, и Ринсвинд почувствовал, что его спинные мускулы потихоньку расслабляются.

Однако то был непрочный покой. Страницы то и дело шелестели. С отдаленных полок доносилось зловещее поскрипывание переплётов. После приступа паники библиотека стала такой же настороженной и пугливой, как длиннохвостая кошка на фабрике по производству кресел-качалок.

Библиотекарь приковылял по проходу обратно. На его лице, в которое могла влюбиться разве что шина от грузовика, играла вечная лёгкая усмешка, но по тому, как орангутан заполз в своё гнёздышко под столом и спрятал голову под одеяло, Ринсвинд понял, что тот крайне обеспокоен.

Но рассмотрите Ринсвинда повнимательнее, пока сам он вглядывается в окружающие его угрюмые полки. На Диске существует восемь уровней волшебства; по истечении шестнадцати лет обучения Ринсвинд не поднялся даже до первого. По сути дела, согласно вполне обоснованному мнению некоторых его наставников, он не способен был дойти даже до нулевого уровня, присущего нормальным людям с самого рождения. Кроме того, было высказано предположение, что когда Ринсвинд умрёт, средняя способность человеческой расы к усвоению оккультных наук резко повысится.

Ринсвинд высок и тощ, его подбородок украшает общипанная бородёнка из тех, которые носят люди, обделённые природой искусством носить бороды. Он одет в тёмно-красный балахон, который видел лучшие дни, а возможно, и лучшие десятилетия. Но вы сразу узнаете в нём волшебника, потому что Ринсвинд носит остроконечную шляпу с волнистыми полями, на которой кто-то, кто владеет орфографией ещё хуже, чем иголкой, большими серебряными буквами вышил: «Валшэбник». Сверху шляпу венчает звезда, потерявшая большую часть блёсток.

Нахлобучив шляпу на голову, Ринсвинд протиснулся в старинные двери библиотеки и вылез на золотистый дневной свет. Снаружи царили тишина и покой, нарушаемые лишь истерическим карканьем ворон, кружащих вокруг Башни Искусств.

Ринсвинд какое-то время наблюдал за ними. Университетские вороны — не из робкого десятка. Их не так-то легко вывести из равновесия…

С другой стороны…

…Небо было мирного бледно-голубого цвета с золотистым оттенком, и несколько пушистых облачков высоко над головой отливали розовым в удлиняющихся лучах солнца. Старые каштаны в четырёхугольном внутреннем дворе вовсю цвели. Из открытого окна доносились звуки скрипки, на которой играл какой-то студент-волшебник — причём, играл довольно плохо. Вряд ли подобную картину можно назвать зловещей.

Ринсвинд прислонился спиной к тёплым камням стены. И заорал.

Здание била дрожь. Он почувствовал, как она передается его ладони и поднимается по рукам — едва уловимая пульсация, причём именно на той частоте, которая присуща неконтролируемому ужасу. Сами камни были напуганы.

Услышав слабое позвякивание, Ринсвинд в страхе посмотрел вниз. Декоративная крышка люка откинулась, и из дыры высунулись усы одной из университетских крыс. Выбравшись наружу, она бросила на Ринсвинда отчаянный взгляд и пробежала мимо. За ней последовали дюжины её соплеменниц. Некоторые из крыс были одеты в нарядные одёжки, но сие зрелище в Университете никого не удивляло — высокий уровень фоновой магии проделывает с генами удивительные вещи.

Оглянувшись по сторонам, Ринсвинд увидел вокруг себя ручейки серых тел, устремляющиеся к наружной стене. Рядом с ухом зашелестел плющ, и несколько крыс, бесстрашно прыгнув на плечо Ринсвинда, соскользнули по его балахону. Во всех остальных отношениях они полностью проигнорировали волшебника, что, опять-таки, было неудивительно. Ринсвинда игнорировало большинство существ.

Он повернулся, бросился в здание Университета и бежал, взбивая коленями подол балахона, пока не достиг кабинета казначея. Он забарабанил в дверь кулаками, и та со скрипом отворилась.

— А-а. Ты, гм, Ринсвинд, если не ошибаюсь? — без особого энтузиазма проговорил казначей. — Ну, в чём дело?

— Мы тонем!

Какое-то время казначей непонимающе таращился на волшебника. Казначея звали Лузган. Он был высоким, жилистым и выглядел так, словно все предыдущие жизни прожил в облике лошади и ему едва-едва удалось избежать той же участи в жизни теперешней. У общающихся с ним людей создавалось устойчивое впечатление, что он смотрит на них зубами.

— Тонем?

— Ну да! Крысы бегут из Университета!

Казначей смерил Ринсвинда ещё одним взглядом.

— Ты заходи, заходи, — мягко пригласил он.

Ринсвинд вместе с ним пересёк тёмную комнату с низким потолком и выглянул в окно. Оно выходило на сад и раскинувшуюся за ним реку, мирно сочащуюся к морю.

— Ты случайно, гм, не перегибаешь? — осведомился казначей.

— Перегибаю? — с виноватым видом переспросил Ринсвинд.

— Видишь ли, это здание, — сообщил казначей и, как поступают большинство волшебников, столкнувшихся с головоломной загадкой, принялся сворачивать себе сигарету, — а не корабль. Знаешь, иногда их можно отличить. По отсутствию дельфинов, резвящихся у носа, по недостаче бортов. Вероятность того, что мы пойдем ко дну, крайне мала. Иначе, гм, нам пришлось бы спустить команду в сараи и грести к берегу. Гм?

— Но крысы…

— Наверное, в гавань пришел корабль с зерном. Какой-то, гм, весенний ритуал.

— А ещё я почувствовал, что здание дрожит, — несколько неуверенно доложил Ринсвинд.

Здесь, в тихой комнатушке с камином, в котором потрескивал огонь, происшедшее казалось, мягко сказать, нереальным.

— Случайные толчки. Может, гм, Великий А'Туин икнул. Так что, гм, возьми себя в руки. Ты сегодня ничего не пил?

— Нет!

— Гм. А хочешь?

Лузган неслышными шагами подошел к буфету из тёмного дуба, вытащил пару бокалов и наполнил их водой из кувшина.

— В это время дня у меня лучше всего получается шерри, — заметил он, простирая руки над стаканами. — Тебе, гм, какое — сладкое или сухое?

— Гм, нет, — помотал головой Ринсвинд. — Возможно, ты прав. Наверное, мне стоит немножко отдохнуть.

— Хорошая мысль.

Ринсвинд брёл по промозглым каменным коридорам. Время от времени он прикасался рукой к стене и вроде как прислушивался, но потом качал головой.

Пересекая внутренний двор, он увидел, как полчища мышей переваливают через перила балкона и со всех лап несутся к реке. Даже земля, по которой они бежали, двигалась. Присмотревшись, Ринсвинд понял, что всё вокруг усеяно муравьями.

Это были не обыкновенные муравьи. Магия, столетиями просачивавшаяся сквозь стены Университета, сотворила с ними нечто странное. Некоторые муравьи толкали малюсенькие тачки, другие ехали верхом на жуках, но, главное, все они как можно быстрее покидали Университет. Трава на лужайке ходила волнами.

Ринсвинд поднял глаза и узрел видавший виды полосатый матрас, который высунулся из окна на верхнем этаже и тяжело шлепнулся вниз, на каменные плиты. Полежав немного, будто бы переводя дух, матрас приподнялся над землёй и целеустремленно поплыл через лужайку, двигаясь прямо на Ринсвинда. Тот едва успел убраться с его дороги. Матрас унёсся вдаль, но Ринсвинд успел таки услышать тоненькое попискивание и заметить выглядывающие из-под бугрящейся ткани тысячи крошечных ножек. Решительно шагающих ножек. Даже клопы снялись с места, а матрас прихватили с собой, решив, что не стоит бросать столь удобные апартаменты. Один из клопов приветливо помахал Ринсвинду лапкой и пропищал какое-то приветствие.

Ринсвинд попятился, но вдруг его ног что-то коснулось, и он буквально заледенел от страха. Оглянувшись, он увидел всего лишь каменную скамью. Во всяком случае, она удирать не собиралась. Он с признательностью опустился на сиденье.

«Этому наверняка есть какое-то естественное объяснение, — подумал он. — Или, по крайней мере, неестественное».

С противоположного конца лужайки донёсся скребущий звук, и Ринсвинд повернул голову.

Этому естественного объяснения быть не могло. С немыслимой медлительностью сползая по парапетам и водосточным трубам, крышу покидали горгульи-водомёты. Причем их исход сопровождался абсолютным молчанием, если не считать изредка раздающегося скрежета камня о камень.

Жаль, что Ринсвинд никогда не наблюдал низкокачественных подборок стоп-кадров, не то он бы точно знал, как описать представшее его глазам зрелище. Химеры не двигались, их перемещение напоминало серию демонстрируемых с большой скоростью картинок. Жиденькой процессией, состоящей из клювов, грив, крыльев, когтей и голубиного помета, горгульи ковыляли мимо Ринсвинда.

— Что происходит? — пискнул он.

Какая-то тварь с мордой гоблина, телом гарпии и куриными ногами несколькими короткими рывками повернула голову и заговорила. Голос её походил на пищеварительный процесс в недрах горы (хотя эффект от глубокого, резонирующего звука был здорово подпорчен тем, что горгулья никак не могла закрыть рот).

— Уэсник иет! Асайся!

— Извини? — переспросил Ринсвинд.

Но горгулья уже прошла мимо и теперь неуклюже ковыляла через старинную лужайку^[21].

Целых десять секунд Ринсвинд сидел и тупо смотрел в никуда, после чего слабо вскрикнул и сорвался с места.

Остановился он, лишь когда добежал до своей комнаты в здании библиотеки. Честно говоря, комната была не ахти какая, поскольку её использовали в основном для хранения старой мебели. Зато это был дом.

У одной из утопающих в тени стен стоял шкаф. Не из тех, современных, годных лишь на то, чтобы в них заскакивали нервные любовники, когда муж раньше времени возвратится домой. Нет, это было старинное дубовое сооружение, чёрное, как сама ночь. В его пыльных глубинах рыскали и размножались одежные вешалки, а по днищу бродили орды облупившихся ботинок. Вполне возможно, что шкаф служил потайной дверью в сказочные миры, но из-за бьющего наповал запаха нафталина никто никогда не пытался выяснить это.

На шкафу, завернутый в обрывки желтеющей бумаги и старые чехлы, лежал большой, окованный латунными полосками ящик. Он отзывался на имя Сундук. Причина, по которой Сундук согласился принадлежать Ринсвинду, была известна только Сундуку, а он её никому не раскрывал. За всю историю существования дорожных аксессуаров ни за одним предметом не числилось столько тайн и тяжких телесных повреждений. Судя по описаниям, Сундук был наполовину чемодан, наполовину маньяк-убийца. Он обладал множеством необычных качеств, которые могут вскорости проявиться, а могут и не проявиться, но в настоящий момент лишь одно отличало его от любого другого окованного латунью сундука. Он храпел, издавая пронзительный скрежет, как будто кто-то медленно пилил бревно.

Сундук мог быть волшебным. Мог внушать ужас. Но в глубине своей загадочной души он был сродни любому другому багажу во всей многомерной Вселенной и предпочитал проводить зиму в спячке на шкафу.

Ринсвинд колотил по нему метлой до тех пор, пока пилящий звук не прекратился, после чего волшебник заполнил карманы всякой всячиной, изъятой из ящика из-под бананов (он же — туалетный столик), и направился к двери. Ринсвинд не мог не заметить, что его матрас исчез, но это не имело значения — почему-то он был совершенно уверен, что ему больше не доведётся спать на матрасе.

Сундук с солидным шлепком сверзился на пол и с крайней осторожностью поднялся на сотни маленьких розовых ножек. Немного покачавшись взад-вперед и проверив по очереди каждую ногу, он открыл крышку и зевнул.

— Ты идешь или нет?

Крышка резко захлопнулась. Сундук, шаркая ногами по полу, совершил сложный маневр, в результате которого развернулся к двери передом, и потопал за хозяином.

В библиотеке всё ещё ощущалась напряженность, и время от времени слышалось позвякивание цепей^[22] и приглушенное похрустывание страниц. Ринсвинд сунул руку под стол и нащупал библиотекаря, который по-прежнему сидел съежившись под своим одеялом.

— Пошли, говорю!

— У-ук.

— Я тебя угощу выпивкой, — в отчаянии пообещал Ринсвинд.

Библиотекарь приподнялся, словно четырёхногий паук.

— У-ук?

Ринсвинд почти волоком вытащил его за дверь библиотеки. К главным воротам он не пошел, но направился к участку стены, который был ничем не примечательным во всех отношениях, кроме одного: хитроумные студенты расшатали здесь несколько камней и вот уже в течение двух тысяч лет ненавязчиво пользовались этих ходом, чтобы удирать из Университета после отбоя. Однако Ринсвинду не суждено было добраться до цели. Сделав несколько шагов, он неожиданно остановился. Библиотекарь, естественно, не замедлил врезаться в него, а Сундук — в них обоих.

— У-ук!

— О боги, — пробормотал Ринсвинд. — Вы только посмотрите!

— У-ук?

Сквозь решетку, находящуюся неподалеку от кухонь, тёк сверкающий чёрный поток. Свет ранних вечерних звезд отражался от миллионов крошечных чёрных спинок. Но вовсе не тараканы так расстроили Ринсвинда, нет. Всё дело в решимости, с которой они шагали — нога в ногу, по сотне в ряд. Как и прочие неофициальные обитатели Университета, тараканы обладали несколько необычными чертами, но в топоте миллиардов маленьких ножек, одновременно ударяющихся о камни, было что-то особенно неприятное.

Ринсвинд осторожно перешагнул через марширующую колонну. Библиотекарь перепрыгнул через неё.

Сундук последовал за ними, произведя хруст, словно кто-то станцевал чечётку на мешке с чипсами.

Покидать Университет всё равно пришлось через ворота вместе с насекомыми и маленькими перепуганными грызунами. Сундук не умел лазать по стенам, зато умел проходить сквозь них, нанося необратимый ущерб, поэтому Ринсвинд предпочел не рисковать. Выйдя за ворота, волшебник решил, что если пара кружек пива, выпитых в спокойной обстановке, не позволят ему увидеть вещи в совершенно ином свете, то ещё несколько кружечек, возможно, помогут достичь желаемого. Во всяком случае, попытаться стоило. Вот почему он не присутствовал на обеде в Главном зале. И это оказался самый важный обед из тех, что Ринсвинд в своей жизни пропустил.

За университетской стеной что-то слабо звякнуло, и за торчащие наверху штыри уцепился крюк. Мгновение спустя стройная, одетая в чёрное фигура легко соскочила во двор Университета и бесшумно двинулась в сторону Главного зала, где вскоре затерялась в тени.

Её всё равно никто не заметил бы. С другой стороны университетского городка к воротам приближался чудесник. Там, где его ноги касались камней мостовой, потрескивали голубые искры и испарялась вечерняя роса.

Было очень жарко. Огромный камин у расположенной по вращению стены Главного зала раскалился почти добела. Волшебники плохо переносят холод, так что жар от ревущих поленьев без труда плавил свечи, находящиеся в двадцати футах от камина. Лак, нанесённый на длинные столы, пузырился и кипел. Воздух над собравшейся компанией был сизым от табачного дыма, который, клубясь в случайных потоках магии, принимал самые необычные формы. На центральном столе лежал зажаренный поросёнок с выражением крайнего раздражения на морде — его зарезали, не дождавшись, пока он доест своё яблоко. Сделанная из масла модель Университета потихоньку растворялась в лужице жира.

Пиво здесь лилось рекой. Раскрасневшиеся, довольные волшебники распевали старинные застольные песни, в ходе исполнения которых полагалось от души хлопать себя по коленям и кричать: «Хо!». Единственным возможным оправданием для такого рода развлечений служит тот факт, что волшебники дают обет безбрачия и им приходится развлекаться любыми другими доступными способами.

Ещё одной причиной всеобщего праздничного настроения было то, что в данный момент ни один волшебник не пытался прикончить другого. В магических кругах такое положение дел не совсем обычно.

Высшие уровни волшебной иерархии — крайне опасное место. Каждый волшебник старается подсидеть вышестоящих и одновременно наступить на пальцы тем, кто карабкается снизу. Сказать, что волшебники по натуре склонны к здоровому соревнованию, — всё равно что заявить, что пираньи от природы слегка кусачи. Однако с тех самых пор, как великие Магические войны опустошили целые области Диска^[23], волшебникам было запрещено улаживать свои разногласия при помощи магических средств, поскольку это доставляет множество неприятностей широким слоям населения. Кроме того, зачастую очень трудно определить, какая из образовавшихся лужиц дымящегося жира является победителем. Так что теперь волшебники традиционно прибегают к помощи ножей, изощрённых ядов, скорпионов в туфлях и уморительных ловушек, составной частью которых является острый как бритва маятник.

Однако убивать своих братьев-волшебников в День Мелких Богов считалось крайне дурным тоном, так что все позволили себе несколько оттянуться и ослабить галстуки, не опасаясь, что их этими же галстуками и удавят.

Место аркканцлера пустовало. Шатогусь обедал у себя в кабинете, как и подобает человеку, избранному богами после серьезного обсуждения его кандидатуры с благоразумными старшими волшебниками. Несмотря на восемьдесят лет, Шатогусь немного нервничал — даже второго цыпленка не доел.

Через несколько минут ему предстояло произнести речь. В молодые годы Шатогусь искал могущества в странных местах: он сражался с демонами в пылающих октограммах, всматривался в измерения, о которых обыкновенным людям знать не полагается, и даже представал перед комитетом Незримого Университета по выдаче грантов. Но пресловутые восемь кругов пустоты — ничто по сравнению с парой сотен лиц, с интересом глазеющих на тебя сквозь сигаретный дым.

Скоро за ним придут герольды. Он вздохнул, отодвинул нетронутый пудинг, пересёк комнату и, остановившись перед большим зеркалом, нащупал в кармане мантии свои заметки.

Наконец ему удалось более или менее привести их в порядок, и Шатогусь прокашлялся.

— Мои собратья по искусству! — начал он. — Даже описать не могу, насколько я… э-э, насколько… прекрасные традиции этого древнего университета… э-э… оглядываясь на портреты давно ушедших аркканцлеров… — Он прервался, ещё раз рассортировал листочки и с несколько большей уверенностью продолжил чтение. — Стоя здесь сегодня, я вспоминаю историю о трёхногом уличном торговце и, э-э, купеческих дочерях. Вроде бы этот купец…

В дверь постучали.

— Войдите, — рявкнул Шатогусь, вглядываясь в записи. — Этот купец, — бормотал он, — этот купец, да, у этого купца было три дочери. Думаю, так. Да. Их было три. Может показаться…

Он взглянул в зеркало и обернулся.

— Кто ты та… — начал он. И обнаружил, что на свете бывают вещи и похуже, чем произносить речи.

Тёмная фигура, крадущаяся по пустынным коридорам, услышала этот шум, но не обратила на него особого внимания. Там, где люди занимаются магией, неприятные шумы — довольно распространенная штука. Фигура что-то искала. Она сама не знала, что именно, но была уверена, что узнает, как только найдет искомое.

Через несколько минут поиски привели её в комнату Шатогуся. Воздух был густым от маслянистых клубов дыма. В струйках сквозняка медленно плавали крошечные частички сажи, а на полу виднелось несколько выжженных отметин в форме человеческой ступни.

Фигура пожала плечами. Чего только ни увидишь в комнатах волшебников… Заметив в разбитом зеркале своё множественное отражение, она поправила капюшон и снова принялась за поиски.

Она неслышно обошла комнату, двигаясь как человек, который прислушивается к указаниям внутреннего голоса, и наконец оказалось возле стола, на котором стояла высокая, круглая, обшарпанная кожаная коробка. Фигурка подкралась ближе и осторожно подняла крышку.

Донесшийся изнутри голос звучал так, будто проходил сквозь уложенный в несколько слоёв ковёр.

«Наконец-то, — пробурчал голос. — Где тебя так долго носило?»

— Но они-то все как начинали? В смысле, тогда, в старые времена, жили настоящие волшебники, никаких тебе уровней. Они просто шли и… делали. Пф!

Парочка других посетителей, сидящих в затемнённом зале трактира «Залатанный Барабан», беспокойно оглянулись на шум. В городе они были новичками. Постоянные клиенты никогда не обращали внимания на неожиданные звуки типа стонов или неприятного скрежета. Так было гораздо безопаснее для здоровья. В некоторых районах города любопытство не только убивало кошку, но ещё и сбрасывало её в реку с привязанными к лапам свинцовыми грузами.

Руки Ринсвинда неуверенно бродили над шеренгой стоящих на столе пустых кружек. Ему почти удалось забыть о тараканах. Ещё одна кружечка, и, может быть, он сумеет забыть о матрасе.

— У-у! Огненный шар! Пш-ш! Исчезает, как дым! У-у!.. Прости.

Библиотекарь предусмотрительно убрал кружку с остатками пива подальше от машущих рук Ринсвинда.

— Настоящая магия.

Волшебник подавил отрыжку.

— У-ук.

Волшебник какое-то время смотрел на пену в последней недопитой кружке, после чего с величайшей осторожностью — чтобы верхняя часть его черепа не упала на пол, — нагнулся и налил немного пива в блюдечко Сундука. Сегодня тот, к немалому облегчению Ринсвинда, прятался под столом. Сундук любил ставить своего хозяина в неловкое положение, пристраиваясь в трактирах к посетителям и терроризируя их до тех пор, пока они не угощали его чипсами.

Затуманенный мозг Ринсвинда пытался сообразить, где именно ход его мыслей отклонился в сторону.

— На чём я закончил?

— У-ук, — подсказал библиотекарь.

— Ага, — просветлел Ринсвинд. — У них, знаешь ли, не было всяких уровней и степеней. В те дни жили чудесники. Они бродили по миру, отыскивали новые заклинания, переживали приключения.

Он обмакнул палец в лужицу пива и машинально начал что-то рисовать на поцарапанном, покрытом пятнами деревянном столе.

Один из наставников Ринсвинда как-то отозвался о нем: «Если вы назовете его понимание теории магии ничтожным, у вас не останется подходящего слова, чтобы описать его владение магической практикой». Это изречение всегда ставило Ринсвинда в тупик. Утверждение «Чтобы быть волшебником, нужно хорошо владеть магией» он просто не принимал. Глубоко в мозгу Ринсвинд знал, что он — волшебник. Хорошо владеть магией вовсе не обязательно. Это просто дополнительная деталь, и она не может определять статус человека.

— Когда я был маленьким, — задумчиво проговорил он, — я увидел в одной книжке изображение чудесника. Он стоял на вершине горы, размахивал руками, и волны поднимались прямо к нему, как это бывает в Анкской бухте в шторм. Повсюду сверкали молнии…

— У-ук?

— Я откуда знаю, может, он носил резиновые сапоги, — рявкнул Ринсвинд, а затем мечтательно продолжил: — Ещё у него были посох и шляпа, совсем как моя, и глаза его вроде как светились, а из кончиков пальцев исходило вот такое сверкание. Тогда я подумал, что в один прекрасный день сделаю то же самое и…

— У-ук?

— Ладно, уговорил, мне половинку.

— У-ук.

— Интересно, а чем ты расплачиваешься? Каждый раз, когда тебе дают деньги, ты их съедаешь.

— У-ук.

— Потрясающе.

Ринсвинд закончил свой рисунок по пиву. Там была изображена фигурка по типу «ручки-ножки-огуречик», стоящая на утёсе. Не очень-то похоже — рисунки на выдохшемся пиве не относятся к точным видам искусства, — но картинка явно замышлялась как портрет самого Ринсвинда.

— Вот кем я хотел стать, — поделился он. — Пф! А не возиться со всякой ерундой. Все эти книжки и прочее — не в них кроется магия. Что нам нужно, так это настоящее волшебство.

Последнее замечание могло бы получить приз как самое ошибочное утверждение дня, если бы Ринсвинд тут же не добавил:

— Эх, жаль, что чудес больше не бывает.

* * *

Лузган постучал по столу ложкой.

В своей церемониальной мантии Почтенного Совета Провидцев с пурпурным, отделанным мехом дурностая капюшоном и жёлтым поясом волшебника пятого уровня он представлял собой внушительное зрелище. Волшебником пятого уровня он был уже три года, в течение которых с нетерпением ждал, когда же один из шестидесяти четырех волшебников шестого уровня отбросит копыта и освободит ему место. Однако сейчас казначей пребывал в хорошем расположении духа. Он не только прекрасно пообедал, но ещё и раздобыл небольшой флакончик гарантированно безвкусного яда — при правильном применении это зелье обеспечит ему продвижение уже в ближайшие пару месяцев. Жизнь казалась чудесной.

Большие часы в конце зала задрожали, готовясь пробить девять.

Выбиваемая ложкой барабанная дробь не возымела должного эффекта. Лузган схватил оловянную пивную поварешку и с силой ударил ею по столу. — Братья, — прокричал он и кивнул головой, когда шум голосов стих. — Благодарю. Поднимитесь, пожалуйста, для церемонии, гм, с ключами.

По залу прокатился смешок, и волшебники, предвкушающе переговариваясь, начали отодвигать скамьи и неуверенно подниматься на ноги.

Двойные двери зала были заперты на замок и три засова. Вступающий в должность аркканцлер должен три раза попросить, чтобы его впустили, и только тогда двери откроются. Это означало, что он назначается на свой пост с общего согласия всех волшебников. Или нечто в этом духе. Происхождение данной традиции затерялось в глубине веков, и это было не самым худшим основанием, чтобы продолжать ей следовать.

Разговоры понемногу затихли. Собравшиеся в зале волшебники уставились на дверь.

В неё негромко постучали.

— Уходи прочь! — заорали волшебники, и кое-кто из них покатился со смеху, наслаждаясь утонченностью данного образчика юмора.

Лузган взял в руки большое железное кольцо, на котором висели ключи от Университета. Не все из них были металлическими. Не все были видимыми. А некоторые имели поистине странный вид.

— Кто стучится там, снаружи? — вопросил Лузган.

— Я.

И вот что удивительно было в этом голосе: каждому из волшебников показалось, что говорящий стоит прямо у него за спиной. Большинство поймали себя на том, что оглядываются через плечо.

В тот миг, когда все потрясенно замолчали, послышался негромкий резкий щелчок замка. На глазах у волшебников, с завороженным ужасом наблюдающих за происходящим, железные защёлки сами собой отошли назад; огромные дубовые засовы, которые Время превратило в нечто более твёрдое, чем камень, выскользнули из пазов; дверные петли полыхнули сначала красным, потом жёлтым, затем белым светом и взорвались. Обе створки медленно и с ужасающей неизбежностью упали внутрь зала.

Сквозь дым, валящий от пылающих косяков, проступила неясная фигура.

— Черт побери, Виррид, — воскликнул один из стоящих поблизости волшебников, — это было круто.

Фигура шагнула на свет, и все увидели, что это вовсе не Виррид Шатогусь.

Он был по крайней мере на голову ниже любого другого волшебника и облачен в простую белую одежду. А ещё он был на несколько десятилетий моложе — с виду лет десять. В руке он держал длиннющий посох.

— Эй, да это же не волшебник…

— Где ж его капюшон?

— А где его шляпа?

Незнакомец прошел вдоль шеренги изумленных волшебников и наконец оказался перед столом для президиума. Лузган посмотрел вниз и увидел худое юное лицо, обрамленное копной белокурых волос, и пару золотистых глаз, словно светящихся изнутри. Но казначею показалось, что они смотрят не на него, а вроде как в точку, находящуюся где-то за его затылком. Создавалось впечатление, что он, Лузган, стоит у этого юнца поперек дороги и его присутствие здесь противоречит требованиям данного момента.

Он собрал всё своё достоинство и гордо выпрямился.

— Что, гм, это означает? — осведомился он. Ему пришлось признать, что прозвучала фраза довольно неловко, но неподвижность пылающего взгляда словно стерла все слова из его памяти.

— Я пришёл, — объявил незнакомец.

— Пришёл? Зачем?

— Чтобы занять своё место. Где здесь моё кресло?

— Ты что, студент? — побелев от ярости, поинтересовался Лузган. — Как тебя зовут, молодой человек?

Паренек, не обращая на него внимания, оглядел собравшихся волшебников.

— Кто из вас самый могущественный? — спросил он. — Хочу с ним познакомиться.

Повинуясь кивку Лузгана, двое университетских привратников, которые в течение последних нескольких минут потихоньку подбирались к незваному гостю, встали по обе стороны от мальчишки.

— Выведите его отсюда и вышвырните на улицу, — приказал Лузган.

Привратники, рослые, серьезного вида здоровяки, кивнули и вцепились в тонкие, как прутики, руки мальчугана похожими на грозди бананов пальцами.

— Твой отец ещё услышит о твоём поведении, — сурово предупредил Лузган.

— Он уже услышал, — отозвался мальчик и, взглянув на обоих привратников, пожал плечами.

— Что здесь происходит?

Обернувшись, Лузган увидел Скармера Биллиаса, главу Ордена Серебряной Звезды. В то время как Лузган был худым и жилистым, Биллиас, напротив, имел склонность к полноте и походил на небольшой воздушный шарик, удерживаемый у самой земли и почему-то обряженный в одежды из синего бархата с дурностаем. Вместе взятые, оба волшебника как раз составили бы двух нормальных людей.

К несчастью, Биллиас был из тех, кто гордится своим умелым обращением с детьми. Он нагнулся, насколько позволил ему его обед, и приблизил к мальчику красное, обрамлённое бакенбардами лицо.

— В чём дело, парень? — осведомился он.

— Этот ребенок ворвался сюда, потому что, как он утверждает, хочет познакомиться с могущественным волшебником, — неодобрительно пояснил Лузган, который относился к детям с активной неприязнью, и, возможно, именно поэтому они находили его таким захватывающим. В данный момент Лузган успешно подавлял рвущиеся наружу вопросы по поводу двери.

— В этом нет ничего плохого, — кивнул Биллиас. — Каждый способный мальчик хочет стать волшебником. Когда я был маленьким, я тоже хотел стать волшебником. Правда, малыш?

— Ты могущественный? — осведомился мальчик.

— Гм-м?

— Я говорю, ты могущественный? Насколько велика твоя сила?

— Сила? — переспросил Биллиас. Он выпрямился, потрогал свой пояс волшебника восьмого уровня и подмигнул Лузгану. — О, довольно велика. По меркам волшебников, очень велика.

— Прекрасно. Я вызываю тебя на состязание. Покажи мне твоё самое сильное волшебство, и, когда я тебя побью, ну, тогда я стану аркканцлером.

— Ах ты, дерзкий… — начал Лузган, но его протест утонул во взрыве хохота.

Волшебники покатывались по полу от смеха. Биллиас хлопнул себя по коленям или, по крайней мере, по тем местам, до которых сумел дотянуться.

— Дуэль, да? — уточнил он. — Неплохо, а?

— Как ты прекрасно знаешь, дуэли запрещены, — возразил Лузган. — Кроме того, это просто смехотворно! Не знаю, кто открыл ему дверь, но я не собираюсь стоять здесь и смотреть, как ты тратишь наше время…

— Ну, ну, — перебил его Биллиас. — Как тебя зовут, мальчуган?

— Койн.

— Койн, сэр, — рявкнул Лузган.

— Что ж, Койн, — продолжал Биллиас, — хочешь увидеть, на что я способен?

— Да.

— Да, сэр, — рявкнул Лузган.

Койн посмотрел на него немигающим взглядом, взглядом, старым, как мир, одним из тех взглядов, которые, не зная усталости, рассматривают вас с нагретых солнцем скал на вулканических островах. Лузган почувствовал, как у него пересохло во рту.

Биллиас поднял ладонь, требуя тишины, с театральным взмахом закатал рукав на левой руке и вытянул её вперёд.

Собравшиеся волшебники с интересом наблюдали за ним. Волшебники восьмого уровня, как правило, считают себя выше магии и проводят большую часть своего времени в созерцании (к примеру, меню) и в попытках избежать назойливого внимания честолюбивых волшебников седьмого уровня. Зрелище стоило того, чтобы на него посмотреть.

Биллиас ухмыльнулся мальчику, и тот ответил ему взглядом, который фокусировался в точке, расположенной в нескольких дюймах позади затылка старого волшебника.

Биллиас, слегка выбитый из равновесия, несколько раз согнул и разогнул пальцы. Он вдруг понял, что происходящее не очень-то походит на игру, и ему неудержимо захотелось произвести хорошее впечатление. Это желание было быстро подавлено нахлынувшим раздражением. Нельзя позволять себе раскисать…

— Я покажу тебе, — он сделал глубокий вдох, — Волшебный Сад Малигри.

По залу прокатился шепоток. Лишь четырём волшебникам за всю историю Университета удалось воссоздать Сад во всей его полноте. Большинство ограничивались деревьями и цветами, кое-кому были под силу птицы. Это было не самое могущественное заклинание, оно не могло передвигать горы, но для того, чтобы справиться с тончайшими деталями, встроенными в сложную систему слогов, созданную Малигри, требовалось незаурядное мастерство.

— Как ты можешь заметить, — добавил Биллиас, — в рукаве у меня ничего нет.

Его губы зашевелились. Руки замелькали в воздухе. На его ладони появился кружок золотистых искр, который затем выгнулся вверх, образуя едва различимую сферу и начал заполняться содержимым…

Легенда гласит, что Малигри, один из последних истинных чудесников, создал этот Сад в качестве небольшой, существующей вне времени персональной вселенной, в которой он мог спокойно покурить и немного подумать вдали от мирских забот. Что само по себе было загадкой, поскольку ни один волшебник так и не сумел понять, откуда у такого могущественного существа, как чудесник, заботы. Как бы там ни было, Малигри всё дальше уходил в собственный мир, а потом, в один прекрасный день, взял и закрыл за собой вход.

Сад вырос сверкающим шаром в руках Биллиаса. Стоящие поблизости волшебники с восхищением заглядывали ему через плечо и рассматривали сферу двух футов в диаметре, внутри которой виднелся изящный, покрытый цветами пейзаж. Позади раскинулось озеро, воссозданное со всеми подробностями, вплоть до легчайшей зыби, а за прекрасным леском поднимались пурпурные горы. Крошечные, размером с пчелу, птицы перелетали от дерева к дереву, а два пасущихся оленя, не крупнее мыши, подняли головы и уставились на Койна.

Который с критической ухмылкой произнёс:

— Неплохо. А ну, дай сюда. Он взял неосязаемую сферу из рук волшебника и поднял в воздух.

— Почему бы не сделать её побольше? — поинтересовался он.

Биллиас промокнул лоб обшитым кружевами платком.

— Ну, — слабо отозвался он, настолько пораженный тоном Койна, что у него просто не осталось сил возмутиться, — с тех времен эффективность заклинания слегка…

Койн постоял, склонив голову набок и будто к чему-то прислушиваясь, а затем прошептал несколько слов и погладил поверхность сферы.

Сфера раздалась вширь. Только что она была игрушкой в руках мальчика, а в следующий миг…

…Волшебники оказались на прохладной траве тенистого луга, мягко сбегающего к озеру. С гор дул лёгкий ветерок; он нёс с собой запахи тимьяна и сена. Небо было тёмно-синим, а прямо над головой отливало пурпуром.

Со своего пастбища под деревьями за нежданными гостями с подозрением следили олени. Лузган потрясенно опустил глаза. Его шнурки клевал павлин.

— … — начал он и остановился. Койн всё ещё держал в руках сферу, сферу, созданную из воздуха. Внутри неё виднелся искаженный, словно сквозь лупу или донышко бутылки, Главный зал Незримого Университета.

Мальчик оглянулся на деревья, задумчиво сощурился на далекие, покрытые снежными шапками горы и кивнул изумленным волшебникам:

— Неплохо. Я хотел бы побывать здесь снова.

Он сделал руками замысловатый пасс, который необъяснимым образом словно вывернул их наизнанку.

Волшебники опять очутились в Главном зале, и мальчик держал на ладони уменьшившийся в размерах Сад. В наступившей тяжелой, потрясенной тишине он вложил сферу обратно в руки Биллиаса и сказал:

— Это было довольно интересно. А теперь я покажу вам своё волшебство.

Он поднял руки, в упор посмотрел на Биллиаса, и тот исчез.

Как это обычно бывает в подобных ситуациях, в зале началось столпотворение. В его центре стоял совершенно невозмутимый Койн, вокруг которого расползалось облако маслянистого дыма. Лузган, не обращая внимания на воцарившийся хаос, медленно нагнулся и с величайшей осторожностью поднял с пола павлинье перо. Задумчиво проведя им взад-вперед по губам, он перевел взгляд с двери на мальчика, затем — на пустующее кресло аркканцлера. Его тонкие губы сжались, и он улыбнулся.

Час спустя, когда в чистом небе над городом загремел гром, когда Ринсвинд начал тихонько напевать, совершенно забыв про тараканов, а одинокий матрас всё ещё бродил по улицам, Лузган закрыл дверь кабинета аркканцлера и повернулся к своим собратьям по магическому ремеслу.

Их было шестеро, и они были крайне обеспокоены.

Настолько обеспокоены, как заметил Лузган, что даже слушались его, простого волшебника пятого уровня.

— Он пошёл спать, — сообщил Лузган. — Прихватив стакан горячего молока.

— Молока? — переспросил один из волшебников, и в его усталом голосе прозвучал ужас.

— Он слишком молод для алкогольных напитков, — пояснил казначей.

— Ах да. Как глупо с моей стороны.

— Вы видели, что он сделал с дверью? — спросил сидящий напротив волшебник с тёмными кругами вокруг глаз. — Я знаю, что он сотворил с Биллиасом!

— А что он с ним сотворил?

— Даже знать этого не желаю!

— Братья, братья, — успокаивающе проговорил Лузган.

«Слишком много обедов, — поглядев на их обеспокоенные лица, подумал казначей. — Слишком много послеполуденных часов потрачено на ожидание слуг с чаем. Слишком много времени проведено в душных комнатах за чтением старых книг, написанных давно умершими людьми. Слишком много золотой парчи и смехотворных церемоний. Слишком много жира. Университет созрел, и его достаточно один раз как следует толкнуть…

Или как следует потянуть…»

— Не знаю, действительно ли мы столкнулись здесь, гм, с проблемой, — сказал он.

Мрачнодум Дермент из Мудрецов Неведомой Тени ударил по столу кулаком.

— Чёрт побери, приятель! — рявкнул он. — Какой-то ребёнок забредает сюда из синей дали, расправляется с двумя искуснейшими волшебниками Университета, усаживается в кресло аркканцлера, и ты не можешь определить, столкнулись мы с проблемой или нет? Этот мальчишка — волшебник от природы! Судя по тому, что мы видели сегодня, ни один волшебник на Диске не сможет победить его!

— А почему мы должны его побеждать? — рассудительным тоном спросил Лузган.

— Потому что он более могуществен, чем мы!

— И?

Голос Лузгана был способен превратить лист стекла во вспаханное поле. Мёд по сравнению с ним походил на гравий.

— Совершенно очевидно, что… Мрачнодум заколебался. Лузган подбодрил его улыбкой.

— Кхе-кхе.

Это подал голос Мармарик Кардинг, глава Очковтирателей. Он сложил пальцы домиком и проницательно посмотрел поверх них на Лузгана. Казначей испытывал к нему активную неприязнь. У него были сильные сомнения насчет ума этого человека. Лузган подозревал, что этот ум может быть очень острым и что за исчерченным прожилками сосудов лбом скрывается мозг, битком набитый до блеска отполированными маленькими колёсиками, которые крутятся как сумасшедшие.

— Он вроде бы не проявляет чрезмерного желания пустить эту силу в ход, — заметил Кардинг.

— А как насчет Биллиаса и Виррида?

— Ребяческая обида, — отмахнулся Кардинг.

Остальные волшебники переводили взгляд с него на казначея. Им было ясно, что здесь что-то происходит, но они никак не могли уловить что именно. Причина, по которой волшебники не правят Диском, довольно проста. Дайте двум волшебникам кусок верёвки, и они немедленно начнут тянуть его в разные стороны. Что-то в генах или воспитании заставляет их относиться к взаимному сотрудничеству весьма скептически — по сравнению с ними старый слон с неизлечимой зубной болью может показаться трудолюбивым муравьем.

Лузган развел руками.

— Братья, — повторил он, — неужели вы не видите, что происходит? Перед вами талантливый юноша, выросший в уединении, гм, где-нибудь в невежественной сельской местности. Подчиняясь древнему зову магии, который бурлит в его крови, он проделал долгий путь через горы и долины, пережил, боги знают какие, опасности и наконец достиг цели своего путешествия, одинокий и напуганный, стремящийся только к тому, чтобы мы, его наставники, своим уравновешивающим влиянием сформировали и направили его талант. Кто мы такие, чтобы гнать его, гм, в зимнюю пургу, отшатнувшись от…

Громко высморкавшись, Мрачнодум прервал разглагольствования казначея.

— Сейчас не зима, — категорично заявил один из волшебников, — и ночь довольно тёплая.

— В предательски изменчивую весеннюю ночь, — парировал Лузган, — и воистину проклят будет тот человек, кто, гм, в такое время не протянет руку…

— Уже почти лето.

Кардинг задумчиво почесал нос.

— У мальчишки был посох, — заметил он. — Откуда он взял эту палку? Ты не спрашивал?

— Нет, — ответил Лузган, всё ещё тихо ненавидя назойливого знатока календаря.

Кардинг с многозначительным видом — во всяком случае, так показалось Лузгану, — принялся рассматривать свои ногти.

— Ну, какой бы эта проблема ни была, — проговорил он демонстративно скучающим (по мнению Лузгана) голосом, — до завтра она подождёт, не развалится.

— Да он же стёр Биллиаса с лица Диска! — воскликнул Мрачнодум. — А в комнате Виррида, говорят, не осталось ничего, кроме сажи!

— Может быть, они первые начали, — не растерялся Кардинг. — Не сомневаюсь, что уж ты-то, мой дорогой собрат, не позволишь какому-то юнцу победить себя в делах Искусства.

Мрачнодум заколебался.

— Ну, э-э, — протянул он, — нет. Разумеется, нет, — он взглянул на невинно улыбающегося Кардинга и громко кашлянул. — Конечно же, нет, естественно. Биллиас повел себя очень глупо. Однако разумная осторожность, несомненно… — Тогда давайте, — добродушно предложил Кардинг, — будем осторожными утром. Братья, отложим это совещание. Мальчик спит и в этом, по крайней мере, являет нам пример. Утром всё будет выглядеть не так мрачно, вот увидите.

— Мне известны случаи, когда этого не происходило, — хмуро заявил Мрачнодум, который никогда не доверял Молодости.

Он считал, что она ещё ни разу ничем хорошим не закончилась.

Старшие волшебники один за другим покинули кабинет и вернулись в Главный зал, где обед, после девятой перемены блюд, был в самом разгаре. Чтобы отбить у волшебников аппетит, требуется нечто большее, чем немного магии и человек, которого у них на глазах превратили в дым.

По какой-то необъяснимой причине Лузган и Кардинг остались в кабинете наедине. Они сидели каждый по свою сторону длинного стола и наблюдали друг за другом, как кошки. Кошки могут сидеть в разных концах переулка и наблюдать друг за другом часами, мысленно выполняя маневры, которые заставили бы любого гроссмейстера показаться порывистым и импульсивным. Но кошкам далеко до волшебников. Ни тот, ни другой не собирались делать ход, не прогнав в уме весь предстоящий разговор. Лузган сдался первым.

— Все волшебники — братья, — заявил он. — Мы должны доверять друг другу. У меня есть кое-какая информация.

— Знаю, — отозвался Кардинг. — Тебе известно, кто этот мальчик.

Губы Лузгана беззвучно зашевелились в попытке предугадать следующий виток разговора.

— Ты не можешь этого утверждать, — заявил он через какое-то время.

— Мой дорогой Лузган, когда ты нечаянно говоришь правду, ты краснеешь.

— Я не краснел!

— Именно это, — подтвердил Кардинг, — я и имел в виду.

— Ну хорошо, — уступил Лузган. — Наверное, ты всё знаешь.

Толстый волшебник пожал плечами.

— Просто тень подозрения, — ответил он. — Но почему я должен вступать в союз, — он покатал непривычное слово во рту, — с тобой, простым волшебником пятого уровня? Я мог бы получить информацию более надёжным способом — выкачав её из твоего ещё живого мозга. Это я не к тому, чтобы тебя обидеть, ты понимаешь, я всего лишь хочу знать.

В следующие несколько секунд события развивались слишком быстро, чтобы не-волшебники могли в них разобраться, но произошло примерно следующее. На протяжении разговора Лузган под прикрытием стола незаметно чертил в воздухе знаки Ускорителя Мегрима. И вот сейчас он что-то пробормотал себе под нос и метнул заклинание вдоль столешницы. Оно проделало в лаковом покрытии дымящуюся борозду и примерно на полпути встретилось с серебряными змеями, которые слетели с кончиков пальцев Кардинга, применившего разработанное братом Хашмастером заклинание Эффективного Гадосейства.

Заклятия врезались друг в друга, превратились в зёленый огненный шар и взорвались, заполнив комнату мелкими жёлтыми кристаллами.

Волшебники обменялись долгими, медленными взглядами — такими взглядами можно спокойно жарить каштаны.

Откровенно говоря, Кардинг был удивлен. Хотя ему не стоило удивляться. Волшебники восьмого уровня редко сталкиваются с необходимостью доказывать своё магическое искусство. Теоретически равным с ними могуществом обладают лишь семь других волшебников, а все волшебники низших уровней — они по определению, ну, как бы это сказать, ниже. Это делает волшебников восьмого уровня самодовольными. Лузган же был на пятом уровне.

Возможно, жизнь наверху трудна, и, вероятно, в самом низу она ещё труднее, но на полдороги к вершине она настолько тяжела, что её можно использовать в качестве балласта. К этому времени все безнадежные лентяи, глупцы и откровенные неудачники отсеиваются, простор для деятельности открыт, и каждый волшебник оказывается в одиночестве, окружённый со всех сторон смертельными врагами. Снизу поджимает четвёртый уровень, только и ожидающий случая подставить ножку. Сверху давит заносчивый шестой, стремящийся растоптать все честолюбивые стремления. А с боков теснят собратья по пятому уровню, всегда готовые использовать любую возможность, чтобы немного уменьшить число соперников. На месте тут не постоишь. Волшебники пятого уровня злобны и упорны, у них стальные рефлексы, а их глаза превратились в узкие щелки от того, что они постоянно вглядываются в метафорическую финишную прямую, в конце которой ждет приз всех призов — шляпа аркканцлера.

Кардинг почувствовал, что сотрудничество привлекает его своей новизной. Оно обладало заслуживающей внимания силой, которую при помощи взяток можно было обратить себе на пользу. Разумеется, впоследствии ей, возможно, придется… подрезать крылышки…

«Покровительство», — думал Лузган. Он слышал, как люди вне Университета используют этот термин, и знал, что он означает: добиться от тех, кто стоит выше тебя, чтобы они оказали тебе поддержку. Естественно, в обычных условиях ни один волшебник и не подумает оказывать поддержку коллеге, если только не надеется застать его этим врасплох. Одна мысль о том, чтобы самым натуральным образом поощрять соперника… Но, с другой стороны, этот старый болван может оказаться полезным, а впоследствии, ну что ж…

Они разглядывали друг друга с взаимным сдержанным восхищением и бесконечным недоверием, но, по крайней мере, это было недоверие, на которое можно положиться. Пока не наступит это самое «впоследствии».

— Его зовут Койн, — сообщил Лузган. — Он утверждает, что его отца зовут Ипслор.

— Интересно, сколько у него братьев? — проговорил Кардинг.

— Что-что?

— Подобной магии не появлялось в Университете уже много веков, — пояснил Кардинг. — А может, и тысячелетий. Я только читал о ней.

— Тридцать лет назад мы изгнали отсюда одного Ипслора, — сказал Лузган.

— Согласно нашим сведениям, он женился. Я отдаю себе отчет в том, что если у него и были сыновья, то они стали волшебниками, но не понимаю, как…

— Это было не волшебство. Это было чудовство, — откидываясь в кресле, возразил Кардинг. Лузган уставился на него через покрытую пузырями лакированную крышку стола.

— Чудовство?

— Восьмой сын волшебника становится чудесником.

— Я этого не знал!

— Об этом не извещают широкую публику.

— Да, но… Чудесники жили давным-давно, магия была тогда гораздо сильнее, гм, люди были другими… Это не имело отношения к, гм, размножению.

«Восемь сыновей… — думал Лузган. — Значит, он занимался этим восемь раз. По меньшей мере. О боги».

— Чудесники могли все, — продолжал он. — Они были почти такими же могущественными, как боги. Гм. Это приводило к бесконечным неприятностям. Боги просто не могли позволить, чтобы это продолжалось.

— Ну да, когда чудесники сражаются друг с другом, могут возникнуть проблемы, — согласился Кардинг. — Но один чудесник не доставит нам неприятностей. То есть один чудесник, следующий верным советам. Которые он получает от более зрелых и мудрых людей.

— Но он настаивает на шляпе аркканцлера!

— А почему бы ему её не получить?

У Лузгана отвалилась челюсть. Это уж слишком — даже для него. Кардинг одарил казначея любезной улыбкой.

— Но шляпа…

— Просто символ, — перебил Кардинг. — В ней нет ничего особенного. Если он её хочет, он её получит. Это мелочь. Просто символ, не более. Номинальная шляпа.

— Номинальная?

— Которую носит номинальное лицо.

— Но аркканцлера выбирают боги!

Кардинг приподнял бровь.

— Неужели? — кашлянул он.

— Ну да, наверное, выбирают. Если можно так выразиться.

— Если можно так выразиться? — Кардинг поднялся и подобрал подол мантии. — Думаю, тебе придется многому научиться. Кстати, где эта шляпа?

— Не знаю, — ответил Лузган, который ещё не совсем пришел в себя. — Видимо, где-нибудь, гм, в покоях Виррида.

— Лучше сходить за ней, — заметил Кардинг. Он остановился в дверях и задумчиво погладил бороду. — Я помню Ипслора. Мы вместе учились. С ним никто не мог сладить. Странные привычки. Прекрасный волшебник… пока не пошел по кривой дорожке. Помню, у него была манера дергать бровью, когда он перевозбуждался.

Кардинг окинул безучастным взглядом события сорокалетней давности, всплывшие у него в памяти, и вздрогнул.

— Шляпа, — напомнил он себе. — Давай найдем её. Мало ли что с ней может случиться.

По правде говоря, шляпа вовсе не собиралась допускать, чтобы с ней что-то случилось, а поэтому в данный момент спешила к трактиру «Залатанный Барабан» под мышкой у некоего весьма озадаченного вора в чёрном.

Этот вор, как вскоре станет очевидным, был необычным вором. Он слыл артистом в своём деле. Другие просто крали всё, что не прибито гвоздями, но этот крал даже гвозди. Он шокировал Анк-Морпорк тем, что проявлял особый интерес к присвоению — и с удивительным успехом — вещей, которые не только были прибиты гвоздями, но ещё и лежали в недоступных сокровищницах под охраной зорких стражников. Бывают художники, которые могут расписать огромный купол какой-нибудь часовни. Этот вор мог его украсть.

Данному вору приписывалась кража усыпанного драгоценными камнями потрошильного ножа, совершённая в храме Оффлера, Бога-Крокодила, в самый разгар вечерней молитвы; а также кража серебряных подков у лучшей скаковой лошади патриция в тот момент, когда названная лошадь выигрывала скачки. Когда Гритоллера Мимпси, вице-президента Гильдии Воров, толкнули на рынке, а потом, по прибытии домой, он обнаружил пропажу из потайного местечка свежеукраденной горсти бриллиантов, он сразу понял, кто за этим стоит^[24]. Этот вор мог легко украсть идею, поцелуй или чьё-нибудь сердце.

Однако некоторое время назад он впервые в жизни украл то, что не только попросило его об этом негромким и не терпящим возражений голосом, но и дало точные, не подлежащие обсуждению указания насчет того, что дальше делать.

Стояла середина ночи — поворотная точка полных забот анк-морпоркских суток. Это время, когда люди, зарабатывающие себе на жизнь при свете солнца, отдыхают после своих трудов, а те, кто занимается честным промыслом под холодными лучами луны, только набираются сил, чтобы отправиться на работу. То есть сутки вступили в ту тихую пору, когда уже слишком поздно для ограбления и ещё слишком рано для кражи со взломом.

Ринсвинд, который в одиночку сидел в продымленном, битком набитом зале «Барабана», даже не шелохнулся, когда над его столиком промелькнула какая-то тень и напротив уселась зловещая фигура. В этом месте в зловещих фигурах не было недостатка. «Барабан» ревностно хранил свою репутацию самого стильного и дурнославящегося трактира в Анк-Морпорке, и здоровенный тролль, который охранял дверь, тщательно осматривал посетителей, чтобы у каждого имелись обязательные чёрные плащи, сверкающие глаза, магические мечи и так далее. Ринсвинд так и не выяснил, что тролль делает с теми, кого отбраковывает. Возможно, он их ест.

— Эгей! — тихонько донёсся хриплый голос из глубины чёрного бархатного капюшона, отороченного мехом.

— До «Эгей» ещё далеко, — откликнулся Ринсвинд, пребывающий в смутном настроении духа, — но мы работаем над этим.

— Я ищу волшебника, — заявил голос. Он был искажён и оттого казался сиплым, но сиплые голоса в «Барабане» опять-таки не в диковинку.

— Какого-то конкретного? — осторожно осведомился Ринсвинд.

Так можно нарваться на неприятности. «Волшебника, который с почтением относится к традициям и не прочь рискнуть жизнью за высокое вознаграждение», — ответил ему другой голос, донесшийся из круглой чёрной кожаной коробки, которую незнакомец держал под мышкой.

— Ага, — отозвался Ринсвинд, — это несколько сужает крут ваших поисков. А в ваше задание входит опасное путешествие в неведомые и, возможно, грозящие погибелью земли?

— Если честно, то входит.

— Встречи с жуткими тварями? — улыбнулся Ринсвинд.

— Вероятны.

— Почти верная смерть?

— Точно.

— Что ж, желаю вам всяческих успехов в ваших поисках. — Ринсвинд кивнул и взялся за шляпу. — Я бы и сам вам помог, но только не стану этого делать.

— Что?

— Извините. Не знаю почему, но перспектива верной смерти в неведомых землях от когтей экзотических чудовищ — это не для меня. Я это уже пробовал, и оно у меня как-то не пошло. «Каждому — своё», — так говорю я, а я был создан для скуки.

Он нахлобучил шляпу на голову и неуверенно поднялся на ноги.

Он уже дошел до подножия лестницы, ведущей наверх, на улицу, когда чей-то голос у него за спиной произнёс:

— А настоящий волшебник сразу согласился бы.

Ринсвинд мог не останавливаться. Мог подняться по ступенькам, выйти на улицу, купить в клатчской забегаловке, что в Сниггсовом переулке, пиццу и завалиться в постель. История бы в этом случае полностью изменилась и стала значительно короче, зато Ринсвинд как следует выспался бы, хотя в отсутствии матраса ему пришлось бы спать на полу.

Будущее затаило дыхание, ожидая, что Ринсвинд уйдёт прочь.

Он не сделал этого по трём причинам. Одной было спиртное. Другой — тот крошечный огонёк гордости, который мерцает в груди даже самого осторожного труса. Но третьей причиной был голос.

Он был прекрасен. Звучал так, как выглядит дикий шёлк.

Вопрос отношения волшебников к сексу довольно сложен, но, как уже указывалось, в основном всё сводится к следующему: когда дело доходит до вина, женщин и песен, волшебникам позволяется напиваться в доску и мычать себе под нос сколько душе угодно.

Юным волшебникам объясняли это так: овладение магией — дело, требующее больших затрат сил и времени, оно несовместимо с деятельностью, которой занимаются в духоте и украдкой. Гораздо разумнее, говорили им, забыть о подобных вещах, а вместо этого усесться за «Оккультизм для начинающих» Воддли. Как ни странно, молодых волшебников сие объяснение, по-видимому, не удовлетворяло, и они подозревали, что настоящая причина состоит в том, что все правила пишутся старыми волшебниками, страдающими запущенным склерозом. Но на самом деле истинная причина была давно забыта: если бы волшебникам позволялось размножаться, как кроликам, это привело бы к угрозе появления чудесников.

Разумеется, Ринсвинд успел повращаться в обществе и кое-что повидать. Но при помощи нечеловеческих усилий он мог-таки обуздать свои чувства и спокойно провести в женском обществе несколько часов подряд, не испытывая необходимости принять холодный душ и пойти прилечь. Но этот голос даже статую заставил бы сойти с пьедестала и сделать несколько быстрых кругов по стадиону и пятьдесят отжиманий. Это был голос, который даже «Доброе утро» произносит так, как будто приглашает в постель.

Незнакомка откинула капюшон и вытряхнула из-под него свои длинные волосы. Они были почти абсолютно белыми, а поскольку кожу девушки покрывал золотистый загар, общее впечатление было рассчитано на то, чтобы нанести мужским чувствам удар, подобный удару свинцовой трубой по голове.

Ринсвинд заколебался и упустил прекрасную возможность промолчать. С верхней площадки раздался хриплый бас тролля:

— Эй, я же шкажал, дебе шюда нельжя… Девушка прыгнула вперед и сунула Ринсвинду в руки круглую кожаную коробку.

— Быстрее, ты должен пойти со мной. Ты в большой опасности!

— Почему?

— Потому что, если ты не пойдешь, я тебя убью.

— Да, но подожди минутку, в таком случае… — слабо запротестовал Ринсвинд.

На верхней площадке лестницы появились три стражника из личной охраны патриция. Их начальник с сияющей улыбкой оглядел раскинувшийся внизу зал. Улыбка давала понять, что страж порядка будет единственным, кто вволю насладится шуткой.

— Никому не двигаться, — посоветовал он.

Ринсвинд услышал за спиной бряцание оружия, означавшее, что несколько стражников появились и у задней двери.

Остальные посетители «Барабана» застыли, держа руки на разнообразных рукоятях. Это была не обычная городская стража, осторожная и добродушно-продажная. Это были ходячие глыбы мускулов, абсолютно неподкупные, хотя бы потому, что патриций мог заплатить больше, чем кто-либо другой. Как бы там ни было, стражу интересовала именно девушка. Остальные клиенты расслабились и приготовились вкушать зрелище. Когда станет ясно, кто побеждает, может быть, будет иметь смысл присоединиться.

Ринсвинд почувствовал, как пальцы у него на запястье сжались ещё сильнее.

— Ты что, чокнулась? — прошипел он. — Впутываться в дела самого босса?!

Послышался свист, и из плеча сержанта внезапно выросла рукоять ножа. Потом девушка резко обернулась и с хирургической точностью заехала маленькой ножкой прямо в пах первому же стражнику, который сунулся в дверь. Двадцать пар глаз сочувственно прослезились.

Ринсвинд схватил свою шляпу и попытался нырнуть под ближайший стол, но у пальцев была просто стальная хватка. Следующий приблизившийся стражник поймал нож в бедро. Затем девушка вытащила шпагу, похожую на очень длинную иглу, угрожающе подняла её и осведомилась:

— Ну, кто следующий?

Один из стражников прицелился в неё из арбалета. Библиотекарь, который сидел сгорбившись над своей кружкой, лениво протянул руку, смахивающую на две ручки от метел, связанные резинкой, и шлепком повалил стражника на спину. Стрела отскочила от звезды на шляпе Ринсвинда и впилась в стену рядом с уважаемым сводником, сидящим на два столика дальше. Его телохранитель метнул нож, который едва не попал в стоящего у противоположной стены вора, который подхватил скамейку и заехал ею двум стражникам, которые тут же принялись тузить ближайших посетителей. Одно событие повлекло за собой другое, и довольно скоро все, кто был в зале, принимали участие в драке, отчаянно пытаясь где-нибудь оказаться — либо на улице, либо на свободе, либо верхом на противнике.

Ринсвинд почувствовал, что его неумолимо тянут за стойку бара. Трактирщик сидел под стойкой на мешках с деньгами. На коленях у него лежали два скрещенных мачете, а сам он воспользовался спокойной минуткой, чтобы пропустить стаканчик. Время от времени звук ломающейся мебели заставлял его вздрагивать.

Последним, кого увидел Ринсвинд, прежде чем его уволокли прочь, был библиотекарь. Несмотря на внешний вид, напоминающий волосатый резиновый мешок, заполненный водой, орангутан по росту и размаху рук не уступал никому из присутствующих. В настоящее время он сидел на спине у одного из стражников и пытался — не без успеха — открутить тому голову.

Но Ринсвинда больше заботило то, что его тащат куда-то наверх.

— Моя дорогая госпожа! — в отчаянии взвыл он. — Что у тебя на уме?

— Здесь есть выход на крышу?

— Да. А что в этой коробке?

— Ш-ш-ш!

Пробежав по грязному коридору, она остановилась у поворота, вытащила из поясной сумки горсть маленьких металлических штучек и рассыпала их по полу позади себя. Каждая из штучек была сделана из четырех гвоздей, сваренных вместе так, что как бы они ни падали, один всегда торчал вверх.

Девушка критически посмотрела на ближайшую дверь и задумчиво спросила:

— У тебя случаем нет с собой примерно четырех футов тонкой проволоки?

Она вытащила ещё один метательный нож и начала подбрасывать его на ладони.

— Не думаю, — слабо откликнулся Ринсвинд.

— Жаль. У меня кончилась. Ну ладно, пошли.

— За что? Я ничего не сделал!

Девушка приблизилась к окну, распахнула ставни, перекинула ногу через подоконник и, на мгновение задержавшись, бросила через плечо:

— Прекрасно. Оставайся и объясни это стражникам.

— Почему они гонятся за тобой?

— Понятия не имею.

— Да ладно тебе! Должна же быть причина!

— О, причин куча. Я просто не знаю, какая именно. Ты идёшь?

Ринсвинд заколебался. Личная охрана патриция не славилась отзывчивостью в поддержании общественного порядка, предпочитая сразу резать нарушителей на куски. А девиз их был «Удуши ближнего своего», поэтому попытка к бегству рассматривалась стражей как особо тяжкое преступление.

— Наверное, я все-таки пойду с тобой, — галантно поклонился Ринсвинд. — Одинокая девушка в этом городе может попасть в беду.

Улицы Анк-Морпорка были заполнены холодным туманом. В удушливых клубах факелы уличных торговцев казались окружёнными небольшим жёлтым ореолом.

— Мы от них оторвались, — осторожно выглянув из-за угла, заметила девушка. — Кончай дрожать. Мы в безопасности.

— Хочешь сказать, что теперь я остался с маньяком-убийцей женского пола один на один? — переспросил Ринсвинд. — Прекрасно.

Девушка расслабилась и расхохоталась.

— Я следила за тобой, — заявила она. — Час назад ты боялся, что твоё будущее окажется скучным и неинтересным.

— Я хочу, чтобы оно оказалось скучным и неинтересным, — горько отозвался Ринсвинд. — И боюсь, что оно окажется слишком коротким.

— Отвернись, — приказала она, заходя в переулок.

— Ни за что в жизни, — отрезал он.

— Я собираюсь раздеться.

Ринсвинд поспешно повернулся к ней спиной; его лицо пылало. Позади послышался шорох, и его ноздрей коснулся запах духов.

— Теперь можешь смотреть, — спустя какое-то время сказала она.

Ринсвинд не шелохнулся.

— Не беспокойся. Я просто переоделась.

Он открыл глаза. На девушке было скромное белое кружевное платье с привлекательно пышными рукавами. Ринсвинд разинул рот. Вдруг ему стало абсолютно ясно, что до сих пор неприятности, в которые он попадал, были простыми, ничтожными и он запросто мог из них выпутаться, имея шанс уладить дело разговорами или хотя бы воспользоваться преимуществом на старте. Его мозг начал посылать срочные сообщения необходимым для рывка с места мускулам, но прежде чем последние успели получить донесение, девушка снова схватила Ринсвинда за руку.

— Тебе правда не стоит так нервничать, — сладким голосом промурлыкала она. — А теперь давай полюбуемся на эту штуковину.

Она сняла крышку с круглой коробки, лежащей в несопротивляющихся руках Ринсвинда, и вытащила шляпу аркканцлера.

Октарины вокруг её тульи сверкали всеми восемью цветами спектра, создавая в туманном переулке такую феерию, что для достижения её любыми немагическими средствами понадобился бы очень талантливый специалист по спецэффектам и целая батарея светофильтров.

Ринсвинд мягко опустился на колени. Девушка бросила на него озадаченный взгляд.

— Ноги подкосились?

— Это… это же Шляпа. Шляпа аркканцлера, — хрипло выговорил Ринсвинд. Его глаза сузились. — Ты украла её! — заорал он, с трудом поднимаясь на ноги и предпринимая попытку ухватиться за сверкающие поля.

— Это обыкновенная шляпа.

— Отдай мне её сию же секунду! Женщины не должны прикасаться к ней! Она принадлежит волшебникам!

— Чего ты так кипятишься? — поинтересовалась девушка.

Ринсвинд открыл рот. Ринсвинд закрыл рот.

«Неужели ты не понимаешь, это же шляпа аркканцлера! — хотел воскликнуть он. — Её носит глава всех волшебников, э-э, голова главы всех волшебников, нет, в метафорическом смысле, её носят все волшебники, по крайней мере, теоретически. Это то, к чему стремится каждый волшебник, символ организованной магии, остроконечная вершина профессии, символ…»

И так далее. Ринсвинду рассказали о шляпе в его первый день в Университете, и эти рассказы запали в его впечатлительную душу, как свинцовый груз в кисель. Ринсвинд редко в чём был уверен до конца, но он никогда не сомневался в важности шляпы аркканцлера. Видно, даже волшебники нуждаются в том, чтобы в их жизни было хоть чуточку волшебства.

«Ринсвинд», — позвала шляпа.

Он уставился на девушку.

— Она заговорила со мной!

— Голосом, который звучит прямо у тебя в голове?

— Да!

— Со мной она тоже так говорила.

— Но ей известно моё имя!

«Разумеется, глупец. Ведь мы, в конце концов, магическая шляпа».

Голос шляпы был не просто суконным. Он дробился и распадался, словно жуткое множество голосов говорили одновременно и почти в унисон.

Ринсвинд взял себя в руки.

— О великая и прекрасная шляпа, — напыщенно начал он, — повергни наземь сию глупую деву, которая имела наглость, нет, ваха…

«Заткнись. Она украла нас, потому что мы ей приказали. И как раз вовремя».

— Но она… — Ринсвинд заколебался, после чего пробормотал: — Она ведь женского рода.

«Твоя мать тоже была женского рода».

— Да, э-э, но она сбежала ещё до моего рождения, — буркнул Ринсвинд. «Из всех трактиров с дурной репутацией, которые имеются в этом городе, ты полезла именно в этот», — пожаловалась шляпа.

— Он был единственным волшебником, которого я смогла найти, — возразила девушка. — Он и выглядел соответствующим образом. На шляпе было написано «Валшэбник»…

«Никогда не верь написанному. Но всё равно, уже слишком поздно. У нас мало времени».

— Погодите, погодите, — поспешно перебил Ринсвинд. — Что происходит? Ты хотела, чтобы тебя украли? Почему у нас мало времени? — Он обвиняюще ткнул в шляпу пальцем. — И вообще, ты не можешь позволять, чтобы тебя просто так крали, тебе полагается пребывать на… на голове аркканцлера! Сегодня была церемония, мне следовало присутствовать…

«В Университете происходит нечто ужасное. Нам ни в коем случае нельзя было там оставаться, понимаешь? Ты должен отвезти нас в Клатч, там найдется человек, достойный носить нас».

— Зачем?

В голосе шляпы, решил Ринсвинд, присутствовало нечто странное. Он звучал так, что не повиноваться ему было невозможно. Если бы этот голос приказал ему прыгнуть с обрыва, Ринсвинд успел бы пролететь полдороги, прежде чем ему пришло бы в голову, что он ведь мог ослушаться.

«Близится погибель всех волшебников».

— А почему? — виновато оглянувшись, спросил Ринсвинд.

«Грядет конец света».

— Как, опять?

«Я не шучу, — угрюмо буркнула шляпа. — Триумф Ледяных Великанов, Абокралипсис, Тайная Чаевня Богов — полный набор».

— И мы можем этому помешать?

«Будущее не дает на сей вопрос чёткого ответа».

Непреклонный ужас, застывший на лице Ринсвинда, медленно поблек.

— Это что, загадка? — уточнил волшебник.

«Возможно, будет проще, если ты просто исполнишь то, что тебе говорят, вместо того чтобы пытаться что-то понять, — посоветовала шляпа. — Девушка, положи нас обратно в коробку. Вскоре нас будет разыскивать множество людей».

— Эй, погоди, — не унимался Ринсвинд. — Я не раз видел тебя, и раньше ты никогда не говорила.

«Не было необходимости что-либо говорить».

Ринсвинд кивнул. Это показалось ему логичным.

— Послушай, сунь её в коробку и давай сваливать, — поторопила его девушка.

— Пожалуйста, чуть больше уважения, юная дама, — высокомерно отозвался Ринсвинд. — Ты имеешь честь обращаться к символу древнего института волшебников.

— Тогда ты его и понесёшь, — парировала она.

— Эй-эй! — заорал Ринсвинд, поспешая за девушкой, которая вихрем пронеслась через несколько переулков, пересекла узкую улочку и свернула в очередной проулок между двумя домами, которые, точно пьяные, наклонялись друг к другу так, что их верхние этажи самым натуральным образом соприкасались.

— Ну? — остановившись, резко спросила девушка.

— Ты ведь тот самый таинственный вор, да? — осведомился он. — О тебе все говорят, о том, как ты крадешь даже из закрытых сокровищниц. … А ты не такая, как я себе представлял…

— Да? — холодно отозвалась она. — И какая же я?

— Ну, ты… меньше ростом.

— Слушай, ты идешь или нет?

Уличные фонари, вещь редкая в этой части города, вообще исчезли. Впереди не было ничего, кроме настороженной темноты.

— Я сказала, пошли, — повторила девушка. — Чего ты боишься?

Ринсвинд набрал в грудь побольше воздуха:

— Убийц, грабителей, воров, карманников, щипачей, разбойников, бандитов, насильников и гоп-стопщиков, — перечислил он. — Мы же направляемся прямиком в Тени^[25].

— Да, зато сюда не придут нас искать, — указала она.

— О, придти-то придут, просто обратно не выйдут, — успокоил Ринсвинд. — И мы тоже. Я имею в виду, такая красивая юная дама, как ты… страшно подумать… то есть некоторые личности здесь…

— Но ты же будешь рядом и защитишь меня, — возразила она.

Ринсвинду показалось, что за несколько улиц от того места, где они стояли, послышался топот марширующих ног.

— Знаешь, — вздохнул он, — я почему-то не сомневался, что именно так ты и скажешь.

«Да. По этим зловещим улицам мне придется пройти, — подумал Ринсвинд. — А по некоторым — пробежать». В эту туманную весеннюю ночь в Тенях стоит такая темень, что вам будет слишком темно читать о продвижении Ринсвинда по жутковато-мрачным улицам, так что это описание поднимется над богато украшенными крышами и лесом искривленных дымовых труб и полюбуется немногочисленными мерцающими звездочками, которым удалось пробиться сквозь клубы тумана. Оно попытается не обращать внимания на долетающие снизу звуки — топот бегущих ног, посвист, скрежет, стоны, приглушённые вскрики. Может быть, это какое-то дикое животное рыщет по Теням после двухнедельной диеты…

Где-то неподалеку от центра Теней — этот район до сих пор не целиком нанесён на карту — расположен небольшой дворик. По крайней мере, здесь на стенках горят факелы, но проливаемый ими свет — это свет самих Теней: скупой, красноватый, с тёмной сердцевиной.

Ринсвинд, пошатываясь, ввалился во двор и повис на стене, ища у неё поддержки. Девушка, что-то напевая себе под нос, шагнула в багровый свет у него за спиной.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Хр-р-р, — отозвался Ринсвинд.

— Не расслышала?

— Эти люди… — вырвалось у него. — Ну, то, как ты пнула его в… когда ты схватила их за… а потом ударила ножом прямо в… кто ты?

— Меня зовут Канина.

Ринсвинд какое-то время смотрел на неё ничего не выражающим взглядом.

— Извини, — наконец буркнул он, — мне это ни о чём не говорит.

— Я тут недавно, — пояснила она.

— Да я и не думал, что ты здешняя, — кивнул Ринсвинд. — Я бы о тебе слышал.

— Я сняла здесь комнату. Зайдём?

Ринсвинд взглянул на облезлую вывеску, едва различимую в дымном свете потрескивающих факелов. Она сообщала, что гостиница, скрывающаяся за небольшой тёмной дверью, носит название «Голова Тролля».

Вы можете подумать, что «Залатанный Барабан», всего час назад бывший ареной неприличной потасовки, — малопочтенный трактир с дурной репутацией. На самом деле, это самый что ни на есть почтенный трактир с дурной репутацией. Его клиенты обладают некоей грубоватой респектабельностью — они могут спокойно убивать друг друга, как равные равных, и делают это вовсе не из мстительности. Ребенок может зайти в этот трактир за стаканом лимонада, и самое страшное, что его будет ждать, — это затрещина от матери, когда та услышит, как обогатился словарь её чада. В спокойные ночи трактирщик — если он точно знал, что библиотекарь не появится, — ставил на стойку миски с орешками.

«Голова Тролля» была настоящей сточной канавой. Её посетители, если бы исправились, почистились и вообще до неузнаваемости изменились, могли бы — всего-навсего могли бы! — надеяться на то, что их сочтут обыкновенными наимерзейшими отбросами общества. В Тенях каждый отброс — настоящий отброс.

Кстати, та штука, что болтается над входом, вовсе не вывеска. Решив назвать гостиницу «Головой Тролля», хозяева не стали мелочиться.

Ринсвинд почувствовал, что его подташнивает, и, прижимая к груди бурчащую коробку, шагнул внутрь.

Тишина. Она сомкнулась вокруг них, почти такая же густая, как дым от дюжины субстанций, гарантированно превращающих любой нормальный мозг в сыр. Сквозь смог различались блестящие, полные подозрений глазки.

По крышке стола со стуком прокатилась пара игральных костей. Издаваемый ими звук был очень громким, и, вероятно, на них не выпало счастливое для Ринсвинда число.

Следуя по залу за сдержанной и удивительно маленькой Каниной, волшебник не мог не заметить, что на них глазеет несколько десятков посетителей. Он бросил косой взгляд на ухмыляющихся мужиков, которые убили бы его без единой мысли — честно говоря, с мыслями здесь было совсем худо.

Там, где в приличном трактире располагалась стойка, стоял ряд приземистых чёрных бутылок, а у стены — пара больших бочек на козлах.

Тишина стиснула их, как затягиваемый жгут. «В любую минуту…» — тоскливо подумал Ринсвинд.

Рослый толстяк, на котором не было ничего, кроме меховой куртки и кожаной набедренной повязки, оттолкнул свой табурет, пошатнувшись, поднялся на ноги и с гнусной ухмылкой подмигнул коллегам. Его открывшийся рот был похож на окруженную каемкой дыру.

— Ищете мужчину, дамочка? — поинтересовался он.

Канина взглянула на него.

— Слушай, не лезь, а…

По залу змейкой пополз смех. Рот Канины захлопнулся, словно почтовый ящик.

— О-о… — проворковал здоровяк. — Здорово, люблю девчонок с характером…

Рука Канины пришла в движение. Мелькнула в воздухе бледным размытым пятном, остановившись здесь и здесь; верзила постоял несколько секунд, не веря своим ощущениям, затем тихо хрюкнул и медленно сложился пополам. Все, кто был в зале, подались вперед. Ринсвинд отпрянул. Инстинкт подсказывал ему, что нужно делать ноги, но волшебник знал, что, если он последует своему инстинкту, его немедленно прихлопнут. Это Тени. И пусть то, что должно случиться, случится с ним здесь. Впрочем, эта мысль его отнюдь не утешила.

Чья-то рука зажала ему рот. Хищные пальцы выхватили коробку.

Пробегающая мимо Канина крутнулась и, приподняв юбку, аккуратно врезала ногой по цели, находящейся рядом с талией Ринсвинда. Волшебнику в ухо кто-то захныкал и свалился на пол. Грациозно порхая по залу, девушка подхватила две бутылки, отбила донышки о полку и, приземляясь, выставила перед собой зазубренные горлышки. Морпоркские кинжалы, как их называют на уличном жаргоне.

Оказавшись лицом к лицу с «кинжалами», завсегдатаи «Головы Тролля» сразу потеряли к происходящему всякий интерес.

— Кто-то забрал шляпу, — пробормотал Ринсвинд пересохшими губами. — Они удрали через чёрный ход.

Девушка бросила на него свирепый взгляд и направилась к двери. Толпа посетителей «Головы» машинально расступилась перед ней, словно акулы, признавшие другую акулу. Ринсвинд рванул следом, торопясь смыться, пока на его счёт не сделали противоположных выводов.

Они вылетели в очередной проулок и с топотом понеслись по мостовой. Ринсвинд старался не отставать от девушки. Преследующие её люди имели обыкновение наступать на острые предметы, а Ринсвинд не был уверен, что она узнает его в темноте.

Сквозь мелкий, неохотно моросящий дождь в конце переулка виднелось слабое голубоватое свечение.

— Подожди!

Ужаса в голосе Ринсвинда оказалось достаточно, чтобы девушка сбавила темп.

— Что случилось?

— Почему грабитель остановился?

— Вот сейчас у него и спросим, — твердо пообещала Канина.

— А почему он покрыт снегом? Она притормозила и повернулась к волшебнику. Руки её были уперты в бока, а ножка нетерпеливо постукивала по влажным булыжникам мостовой.

— Ринсвинд, я знакома с тобой всего час, но меня удивляет, что ты прожил даже так долго!

— Да, но ведь мне это все-таки удалось! У меня вроде как талант к выживанию. Спроси кого угодно. Я к этому даже пристрастился.

— К чему?

— К жизни. Привык к ней с раннего возраста и не хочу бросать эту привычку. В общем, можешь мне поверить, здесь что-то не так!

Канина оглянулась. Человек был окружен сияющей голубой аурой и, такое впечатление, рассматривал что-то у себя в руках.

Снег ложился ему на плечи, словно перхоть. Неизлечимая перхоть. У Ринсвинда был нюх на такие штуки, и его мучило сильное подозрение, что этот человек пребывает там, где ему не понадобится никакой шампунь.

Они боком скользили вдоль поблескивающей стены.

— Ты прав, какой-то он странный, — согласилась она.

— Ты имеешь в виду то, что он завёл себе персональную метель?

— Вроде бы его это не огорчает. Он улыбается.

— Я бы назвал это застывшей улыбкой. Увешанные сосульками руки незнакомца успели приоткрыть крышку коробки, и сияние нашитых на шляпу октаринов освещало пару жадных глаз, покрытых толстой коркой инея.

— Знаешь его? — осведомилась Канина.

Ринсвинд пожал плечами.

— Видел в городе. Его зовут Лисица Ларри или Куница Феззи. Или вроде того. Какой-то грызун. Обыкновенный вор. Безобидный.

— У него такой вид, как будто ему ужасно холодно, — поежилась Канина.

— Полагаю, он отправился в более тёплое место. Тебе не кажется, что нам следует закрыть коробку?

«Сейчас мы не представляем для вас никакой опасности, — донёсся из сияния голос шляпы. — И так погибнут все враги волшебников».

Ринсвинд не собирался верить тому, что говорила шляпа.

— Нам нужно что-нибудь, чем можно опустить крышку, — пробормотал он. — Нож или нечто вроде. У тебя, случайно, нет ножа?

— Не смотри, — предупредила Канина. Послышался шорох, и Ринсвинд вновь ощутил аромат духов.

— Теперь можешь оглянуться. Она подала ему двенадцатидюймовый метательный нож. Ринсвинд осторожно взял его. На острие поблескивали крошечные частички металла.

— Спасибо. — Он повернулся к ней. — Надеюсь, я не лишил тебя последнего ножа, а?

— У меня есть другие.

— Я почему-то не сомневался.

Ринсвинд несмело вытянул руку. Приблизившись к кожаной коробке, лезвие побелело, и от него пошел пар. Ринсвинд тихо заскулил, почувствовав, как его ладонь обожгло холодом — колючим, пронизывающим холодом, который поднялся вверх по его руке и предпринял решительную попытку атаковать разум. Силой воли Ринсвинд заставил свои онемевшие пальцы двигаться и ткнул край крышки кончиком ножа.

Сияние поблекло. Снег быстро растаял и сменился моросящим дождем.

— Я бы хотела сделать для него что-нибудь. Нельзя ж просто взять и бросить его здесь…

— Он не станет возражать, — убеждённо произнёс Ринсвинд.

— Да, но, по крайней мере, его можно прислонить к стенке.

Ринсвинд кивнул и взялся за увешанную сосульками замёрзшую руку вора. Вор выскользнул из его пальцев и рухнул на булыжную мостовую.

Где разлетелся на куски.

— Уф, — поёжилась Канина.

В противоположном конце переулка, рядом с задней дверью «Головы Тролля», произошло какое-то волнение. Ринсвинд почувствовал, как у него из руки выхватывают нож, после чего этот нож пролетел по пологой дуге, которая закончилась у косяка находящейся в отдалении двери. Любопытствующие мгновенно скрылись.

— Лучше убираться отсюда, — заметила Канина, торопливо шагая по переулку. — Мы можем где-нибудь спрятаться? У тебя дома, например?

— Обычно я ночую в Университете, — отозвался Ринсвинд, вприпрыжку поспешая за ней.

«Возвращаться в Университет нельзя», — прорычала шляпа из глубины коробки.

Ринсвинд рассеянно кивнул. Эта мысль его тоже не привлекала.

— Всё равно после наступления темноты женщин внутрь не пускают, — сообщил он.

— А до наступления темноты?

— Тоже.

— Глупо, — вздохнула Канина. — И чем вам женщины так не приглянулись?

— Предполагается, что они и не должны нам приглядываться, — нахмурив лоб, сообщил Ринсвинд. — В том-то всё и дело.

Над морпоркским портом висел зловещий серый туман, покрывая каплями влаги снасти, клубясь среди покосившихся крыш, таясь в переулках. Некоторые считали, что ночной порт — ещё более опасное место, чем Тени. Два грабителя, воришка-карманник и какой-то прохожий, который просто постучал Канину по плечу, чтобы спросить, который час, уже в этом убедились.

— Не возражаешь, если я спрошу тебя кое о чём? — осведомился Ринсвинд, перешагивая через незадачливого прохожего, который лежал, свернувшись в клубок над одному ему ведомой болью.

— Ну?

— В смысле, я не хотел бы тебя обидеть…

— Ну?

— Просто я не мог не заметить…

— Гм-м?

— У тебя совершенно определенный подход ко всем незнакомцам.

Ринсвинд быстро пригнулся, но ничего не произошло.

— Что ты там, внизу, делаешь? — раздражённо спросила Канина.

— Извини.

— Я знаю, что ты думаешь. Но ничего не могу поделать, в отца пошла.

— Кем же он был? Коэном-Варваром?

Ринсвинд ухмыльнулся, чтобы показать, что это он так шутит. По крайней мере, его губы предприняли отчаянную попытку изобразить полумесяц.

— Ничего смешного не вижу, волшебник.

— Что?

— Я в этом не виновата.

Губы Ринсвинда беззвучно зашевелились.

— Прости, — наконец пробормотал он. — Я правильно понял? Твой отец в самом деле Коэн-Варвар?

— Да. — Девушка бросила на Ринсвинда хмурый взгляд и добавила: — У каждого должен быть отец. Полагаю, даже у тебя.

Она заглянула за угол.

— Всё чисто. Пошли.

Когда они зашагали по влажной мостовой, Канина продолжила:

— Наверное, твой отец тоже был волшебником.

— Вряд ли, — отозвался Ринсвинд. — Волшебству не позволяется передаваться от отца к сыну.

Он замолк. Он знал Коэна и даже присутствовал на одном из его бракосочетаний, когда Коэн женился на девушке, которая была ровесницей Канины. Этого у Коэна было не отнять, он использовал каждый час своего времени на полную катушку.

— Куча народу была бы не прочь пойти в Коэна, ну, он лучше всех сражался, был величайшим из воров и…

— Куча мужчин, — оборвала его Канина. Она прислонилась к стене и смерила волшебника свирепым взглядом. — Есть такое длинное слово, мне его сказала одна старая ведьма… никак не могу вспомнить… вы, волшебники, знаете всё о длинных словах.

Ринсвинд перебрал в памяти длинные слова.

— Мармелад? — наугад брякнул он. Девушка раздраженно покачала головой.

— Оно означает, что ты пошел в своих родителей. Ринсвинд нахмурился. Насчет родителей у него было слабовато.

— Клептомания? Рецидивист? — начал гадать он.

— Начинается с «Н».

— Нарциссизм? — в отчаянии высказался Ринсвинд.

— Носследственность, — вспомнила Канина. — Та ведьма объяснила мне, что это значит. Моя мать была танцовщицей в храме какого-то безумного бога, а мой отец спас её, и… они какое-то время были вместе. Говорят, внешность и фигура достались мне от неё.

— И они очень даже недурны, — с безнадежной галантностью вставил Ринсвинд. Канина покраснела.

— Да, но от него мне достались жилы, которыми можно швартовать корабли, рефлексы, точно у змеи на горячей сковородке, ужасная тяга к воровству и жуткое ощущение, что при первой встрече с человеком я прежде всего должна всадить нож в его глаз с расстояния в девяносто футов. И ведь я могу, — с едва различимой гордостью добавила она.

— О боги.

— Мужчин это отталкивает.

— Наверное, — слабо подтвердил Ринсвинд.

— После того как они об этом узнают, очень трудно удержать их возле себя.

— Полагаю, только за горло, — кивнул Ринсвинд.

— Совсем не то, что нужно, чтобы наладить настоящие отношения.

— Да. Понимаю, — сказал Ринсвинд. — И всё же это здорово помогает, если хочешь стать знаменитым вором-варваром.

— Но нисколечки не помогает, — возразила Канина, — если хочешь стать парикмахером.

— А-а.

Они уставились на туман.

— Что, действительно парикмахером? — уточнил Ринсвинд. Канина вздохнула.

— Видимо, на парикмахеров-варваров спрос небольшой, — заметил Ринсвинд.

— То есть никто не нуждается в «подстричь-и-отрубить».

— Просто каждый раз, когда я вижу набор для маникюра, меня охватывает ужасное желание рубить направо и налево двуручным ножом для заусениц. В смысле, мечом.

— Я знаю, как это бывает, — вздохнув, поведал Ринсвинд. — Я хотел быть волшебником.

— Но ты и есть волшебник.

— О-о. Конечно, но…

— Тихо!

Ринсвинд почувствовал, что отлетает к стене, где ему за шиворот необъяснимым образом потекла струйка капель сконденсировавшегося тумана. В руке Канины неведомо откуда взялся широкий метательный нож, а сама она пригнулась, словно дикий зверь или, что ещё хуже, дикий человек.

— Что… — начал было Ринсвинд.

— Заткнись! — прошипела она. — Кто-то приближается!

Она плавно выпрямилась, крутнулась на одной ноге и метнула нож.

Послышался глухой, гулкий, деревянный стук.

Канина стояла и смотрела перед собой застывшим взглядом. В кои-то веки героическая кровь, которая пульсировала в её венах, не оставляя ей ни малейшего шанса прожить жизнь счастливой домохозяйки, ничем не могла ей помочь.

— Я только что убила деревянный ящик, — проговорила девушка.

Ринсвинд заглянул за угол.

Сундук, из крышки которого торчал всё ещё дрожащий нож, стоял посреди мокрой улицы и смотрел на Канину. Потом, перебирая крошечными ножками в сложном рисунке танго, он слегка изменил положение и уставился на Ринсвинда. У Сундука не было абсолютно никаких видимых черт, если не считать замка и пары петель, но он мог уставиться на вас пристальнее, чем целый выводок сидящих на скале игуан. Он мог переглядеть статую со стеклянными глазами. В том, что касается патетического взгляда брошенного и оскорблённого существа, Сундук мог переплюнуть любого получившего пинка спаниеля и отправить его скулить в конуру. В Сундуке торчало несколько сломанных стрел и сабель.

— Что это? — шепнула Канина.

— Просто Сундук, — устало отозвался Ринсвинд.

— Он принадлежит тебе?

— Не совсем. Вроде как.

— Он опасен?

Сундук, шаркая ногами, повернулся и снова уставился на неё.

— Насчет этого существуют две теории, — ответил Ринсвинд. — Одни говорят, что он опасен, тогда как другие утверждают, что он очень опасен. А ты как думаешь?

Сундук чуть приоткрыл крышку. Он был сделан из древесины груши разумной, растения настолько магического, что оно вымерло почти на всём Диске, сохранившись лишь в одном или двух местах. Оно смахивало на смесь олеандра и иван-чая, только росло не в воронках от бомб, а в районах, испытавших на себе воздействие мощных зарядов магии. Из груши разумной традиционно делают посохи для волшебников; из неё же был сделан Сундук.

Среди магических качеств Сундука было одно довольно простое и прямолинейное: он повсюду следовал за человеком, которого признавал своим хозяином. Не повсюду в каком-либо конкретном наборе измерений, стране, вселенной или жизни. А вообще повсюду. От Сундука было избавиться труднее, чем от насморка, только Сундук был куда неприятнее.

Ещё Сундук был готов на все, чтобы защитить своего хозяина. Его отношение к остальному мирозданию трудно описать, но вы можете начать с определения «кровожадно-злобный» и плясать дальше от него.

Канина уставилась на крышку, которая была очень похожа на рот.

— Я проголосую за «смертельно опасный», — решила она.

— Он любит чипсы, — поделился Ринсвинд. — Хотя это сильно сказано. Он ест чипсы.

— А как насчет людей?

— О, людей тоже. На моей памяти он сожрал в общей сложности человек пятнадцать.

— Они были хорошими или плохими?

— Думаю, просто мёртвыми. Ещё он стирает одежду — ты кладёшь в него бельё и вытаскиваешь чистым и выглаженным.

— И залитым кровью?

— Видишь ли, это и есть самое забавное, — заметил Ринсвинд.

— Забавное? — переспросила Канина, не сводя глаз с Сундука.

— Да, потому что, понимаешь, внутри у него не всегда одно и то же, он вроде как многомерный, и…

— А как он относится к женщинам?

— О, он не привередлив. В прошлом году он съел книгу заклинаний. Три дня его пучило, а потом он выплюнул её.

— Ужасно, — пятясь, сказала Канина.

— Ага, — подтвердил Ринсвинд. — Ужаснее не бывает.

— Я имею в виду то, как он пялится!

— У него это очень здорово получается, правда?

«Мы должны ехать в Клатч, — послышался голос из коробки. — Один из этих кораблей нам подойдет. Реквизируй его».

Ринсвинд посмотрел на неясные, окутанные туманом силуэты, вырисовывающиеся под лесом мачт. То тут, то там мигал якорный огонь, который выглядел во мраке небольшим, размытым огненным шаром.

— Её приказам трудно не повиноваться, — заметила Канина.

— Я пытаюсь, — отозвался Ринсвинд.

У него на лбу выступил пот.

«Теперь иди и поднимись на борт», — скомандовала шляпа.

Ноги Ринсвинда сами собой зашаркали по мостовой.

— Почему ты так со мной поступаешь? — простонал он.

«Потому что у меня нет другого выбора. Поверь, если бы я могла найти мага восьмого уровня, я бы это сделала. Я не должна позволить, чтобы меня надели!»

— А почему бы и нет? Ты же шляпа аркканцлера.

«И моими устами говорят все когда-либо жившие аркканцлеры. Я — Университет. Я — Закон. Я — символ магии, находящейся под контролем людей, и не позволю надеть меня чудеснику! Чудесников не должно быть! Этот мир слишком стар для чудовства».

Канина кашлянула.

— Ты что-нибудь понял? — тихонько спросила она.

— Кое-что, но не поверил, — ответил Ринсвинд.

Его ноги по-прежнему оставались прикованными к мостовой.

«Они назвали меня номинальной шляпой! — голос был насквозь пронизан сарказмом. — Жирные волшебники, которые предают всё, что когда-либо представлял собой Университет! Они назвали меня номинальной шляпой! Ринсвинд, я приказываю. И тебе, барышня. Служите мне как следует, и я исполню ваши самые заветные желания».

— Как ты можешь исполнить моё самое заветное желание, если грядёт конец света?

Шляпа, похоже, задумалась над этим.

«Ну, может, у тебя есть самое заветное желание, осуществление которого займёт всего пару минут?»

— Послушай, а как ты можешь заниматься магией? Ты же просто… — голос Ринсвинда постепенно затих.

«Я и есть магия. Настоящая магия. Кроме того, если тебя в течение двух тысяч лет носят величайшие волшебники Диска, ты волей-неволей чему-то да научишься. Итак. Мы должны бежать. Но, разумеется, с достоинством».

Ринсвинд бросил жалостный взгляд на Канину, которая снова пожала плечами.

— Меня можешь не спрашивать, — сказала она. — Это похоже на приключение. Боюсь, мне на роду написано искать приключений. Вот тебе и генетика^[26].

— Но я плохо переношу приключения! Уж поверь, я их пережил дюжины! — взвыл Ринсвинд.

«Значит, у тебя имеется опыт», — заключила шляпа.

— Нет, правда, я жуткий трус, я всегда убегаю со всех ног, — грудь Ринсвинда вздымалась. — Опасность смотрела мне в затылок, о, сотни раз!

«Я не хочу, чтобы ты шёл навстречу опасности».

— Прекрасно!

«Я хочу, чтобы ты её избегал».

Ринсвинд обмяк.

— Но почему именно я? — простонал он.

«Ради блага Университета. Ради чести всех волшебников. Ради спасения мира. Ради исполнения твоих заветных желаний. А если ты не согласишься, я заморожу тебя заживо».

Ринсвинд почти с облегчением вздохнул. Он плохо воспринимал посулы, уговоры или обращения к лучшей стороне его натуры. Но вот угрозы, ну, угрозы ему знакомы. С угрозами он знал, как себя вести.

* * *

Рассвет растёкся по Диску, словно плохо сваренное яйцо. Туман сомкнулся над Анк-Морпорком, наползая на него серебряными и золотыми волнами, — влажный, тёплый, беззвучный. Вдали, на равнинах, резвился весенний гром. Погода казалась более тёплой, чем следовало бы.

Обычно волшебники, спали допоздна, однако этим утром многие из них поднялись спозаранку и теперь бесцельно бродили по коридорам. Они ощущали в воздухе перемены.

Университет заполнялся магией.

Разумеется, он и так был заполнен магией, но то была старая, уютная магия, в которой таилось столько же возбуждения и опасности, сколько в домашнем шлёпанце. Но сквозь древнюю основу просачивалась новая магия, зазубренная и вибрирующая, яркая и холодная, словно пламя кометы. Она пропитывала камни и искрами слетала с острых углов, подобно статистическому электричеству на нейлоновом ковре Мироздания. Она гудела и потрескивала. Завивала бороды волшебникам, стекала в клубах октаринового дыма с пальцев, которые в течение трёх десятилетий не создавали ничего более мистического, чем небольшая световая иллюзия. Как бы поделикатнее описать эту картину… В общем, большинство волшебников испытывали то же, что испытывает старик, который внезапно оказался лицом к лицу с молодой и прекрасной женщиной и к своему ужасу, восхищению и изумлению обнаружил, что его плоть вдруг стала такой же пылкой, как и разум.

В залах и коридорах Университета шепотом произносилось слово: «Чудовство!».

Некоторые волшебники тайком пробовали чары, которые не получались у них годами, и с удивлением убеждались, что на этот раз всё исполняется без сучка без задоринки. Сначала робко, затем уверенно, а потом с криками и воплями они принялись швырять друг в друга огненные шары, доставали из шляп живых голубей и вызывали дождь из разноцветных блесток. Чудовство! Один или два волшебника, достойные мужи, которые прежде не были замечены ни в чем более дурном, чем поедание живых устриц, сделались невидимками и начали гоняться по коридорам за служанками.

Чудовство! Кое-кто из тех, что были посмелее, испробовал на себе старинные заклинания для полёта и теперь неуклюже порхал среди балок. Чудовство!

Только библиотекарь не принимал участия в магическом пиршестве. Сначала, поджав подвижные губы, он просто наблюдал за этими выходками, но потом опустился на четвереньки и заковылял в библиотеку. Если бы кто-нибудь потрудился обратить на него внимание, то заметил бы, что он запер за собой дверь.

В библиотеке царила мёртвая тишина. Книги перестали буйствовать. Они прошли стадию страха и очутились в тихих водах неизбывного ужаса. Теперь они сидели, сжавшись на своих полках, словно загипнотизированные кролики.

Длинная волосатая рука протянулась к «Полнаму лексекону по магеи с насставленеями для мудрицов» Касплока и схватила том, прежде чем тот успел попятиться. Ладонь с длинными пальцами успокоила объятую ужасом книгу и открыла её на букве «Ч». Библиотекарь нежно разгладил дрожащую страницу и, ведя по ней сверху вниз ороговевшим ногтем, нашёл нужную статью.

Чудесник, сущ. (миф.). Прото-валшэбник, дверь, черриз каторую можит вайти в мир новая магея, валшэбник, не аграничинный ни физичискими вазможнастями собствинного тела, ни Роком, ни Смертью. Записано, што некагда, на заре мирра, сущиствавали чудесники, но к настаящему времини их не далжно быть, и слава багам, патаму што чудавство — не для людей и возврат чудавства будит азначатъ Канец Света… Если бы Саздатиль хател, штобы люди были как боги, он дал бы нам крылья.

СМ. ТАКЖЕ: Абокралипсис, лигенда о Лидяных Виликанах и Тайная Чаевня Багов.

Библиотекарь прочитал все ссылки, вернулся к первой статье и долго смотрел на неё глубокими тёмными глазами. Осторожно поставив книгу на место, он заполз под стол и натянул на голову одеяло.

Но Кардинг и Лузган, стоя на галерее для музыкантов в Главном зале и следя за разворачивающимися внизу событиями, испытывали совершенно иные чувства.

Стоя бок о бок, они выглядели в точности как число «десять».

— Что происходит? — осведомился Лузган. Он провёл бессонную ночь, и у него слегка путались мысли.

— В Университет стекается магия, — ответил Кардинг. — Вот что такое «чудесник». Канал для магии. Для настоящей магии, мой мальчик. Не той, старой и изношенной, которой мы обходились последние несколько столетий. Это рассвет, э-э… э-э…

— Нового, гм, расцвета?

— Вот именно. Время чудес, э-э… э-э…

— Полный анус, в общем. Кардинг нахмурился.

— Да, — не сразу отозвался он, — полагаю, что-то в этом роде. Знаешь, ты неплохо умеешь обращаться со словами.

— Благодарю тебя, брат.

Старший волшебник не обратил внимания на эту фамильярность. Вместо того он повернулся, облокотился о резные перила и принялся наблюдать за демонстрацией магических фокусов. Его руки автоматически полезли в карманы за кисетом с табаком, но на полпути остановились. Он ухмыльнулся и щёлкнул пальцами. Во рту у него появилась зажженная сигара.

— Я много лет учился этому, — задумчиво проговорил он. — Огромные возможности, мой мальчик. Они этого ещё не осознали, но вот он, конец орденов и уровней. Это была просто, э-э, система распределения. Мы в ней больше не нуждаемся. Где этот парнишка?

— Ещё спит… — начал было Лузган.

— Я здесь, — сообщил Койн.

Он стоял у входа в коридор, ведущий к покоям старших волшебников. Рука сжимала октироновый посох, который был в полтора раза выше его самого. На матово-чёрной поверхности посоха, такой тёмной, что она казалась щелью, прорезающей мир, сверкали крошечные прожилки жёлтого огня.

Лузган почувствовал, как золотистые глаза впиваются в него и самые сокровенные мысли прокручиваются сейчас на задней стенке его черепа.

— О, — сказал он голосом, который, по его мнению, был приветливым, как у доброго дядюшки, но на самом деле прозвучал как сдавленный предсмертный хрип. После такого начала продолжение могло быть только ещё хуже, и оно не подвело ожиданий. — Я вижу, ты, гм, встал, — констатировал он.

— Мой дорогой мальчик… — вмешался Кардинг.

Койн посмотрел на него долгим, леденящим взглядом.

— Я видел тебя прошлой ночью, — заявил он. — Ты могущественный?

— Более-менее, — ответил Кардинг, припомнив склонность мальчишки использовать волшебников для игры в кегли со смертельным исходом. — Но до тебя мне далеко.

— Меня сделают аркканцлером, как предопределено мне судьбой?

— О, безусловно, — отозвался Кардинг. — Ни малейших сомнений. Можно мне взглянуть на твой посох? Интересный рисунок…

Он протянул пухлую ладонь.

Это было вопиющим нарушением этикета. Ни один волшебник даже подумать не может, чтобы прикоснуться к чужому посоху без специального на то разрешения. Но кое-кто никак не может поверить, что дети — это полноценные люди, и думает, что в общении с ними не обязательно соблюдать обычные правила приличия.

Пальцы Кардинга сомкнулись вокруг чёрного посоха.

Раздался звук, который Лузган скорее почувствовал, чем услышал, и Кардинг, пролетев через всю галерею, врезался в противоположную стену, как мешок с салом, упавший на мостовую.

— Больше так не делай, — предупредил Койн, повернулся, посмотрел сквозь побледневшего Лузгана и добавил: — Помоги ему подняться. Надеюсь, он не сильно пострадал.

Казначей торопливо пересёк галерею и склонился над тяжело дышащим Кардингом, лицо которого приняло странный оттенок. Лузган хлопал волшебника по щекам, пока тот не открыл глаза.

— Видел, что случилось? — шепнул Кардинг.

— Не уверен. Гм. А что случилось? — прошептал Лузган.

— Он меня укусил.

— В следующий раз, когда прикоснёшься к посоху, умрёшь, — сухо констатировал Койн. — Понял?

Кардинг осторожно приподнял голову, опасаясь, как бы она не рассыпалась на кусочки.

— Прекрасно понял, — заверил он.

— А теперь я хотел бы осмотреть Университет, — продолжал Койн. — Я очень много о нём слышал…

Кардинг с помощью Лузгана неуверенно поднялся на ноги и, опираясь на его руку, послушно затрусил следом за мальчиком.

— Ни в коем случае не трогай его посох, — пробормотал он.

— Я не забуду, гм, что этого не стоит делать, — твёрдо пообещал Лузган.

— И что ты почувствовал?

— Тебя когда-нибудь кусала гадюка?

— Нет.

— Тогда ты точно поймешь, что я испытал.

— Гм-м?

— Это было совершенно не похоже на укус гадюки.

Следуя за решительно шагающим Койном, они торопливо спустились по лестнице и вошли через развороченную дверь в Главный зал.

Стремясь произвести хорошее впечатление, Лузган забежал вперёд.

— Это Главный зал, — сообщил он. Койн обратил на него взгляд своих золотистых глаз, и казначей почувствовал резкую сухость во рту. — Его так называют, потому что, видишь ли, это зал. И он главный. — Он сглотнул. — Это главный зал, — мямлил он, пытаясь помешать ослепительному, как прожектор, взгляду лишить его остатков способности связно изъясняться. — Огромный главный зал, вот почему его называют…

— Кто эти люди? — спросил Койн, указывая посохом.

Собравшиеся в зале волшебники, которые обернулись, чтобы посмотреть, как он входит, попятились от посоха, словно тот был огнемётом.

Лузган проследил за направлением взгляда чудесника. Койн указывал на портреты и скульптурные изображения аркканцлеров прошлых лет, украшающие стены. При бородах и остроконечных шляпах, с декоративными свитками или таинственными символическими деталями астрологического оборудования в руках они смотрели вниз свирепыми взглядами, порождёнными большим самомнением, а может, хроническими запорами.

— С этих стен, — сказал Кардинг, — на тебя взирают две сотни величайших волшебников.

— Они мне не нравятся, — заявил Койн, и посох изрыгнул струю октаринового пламени. Аркканцлеры исчезли.

— И окна здесь слишком маленькие…

— Потолок слишком высокий…

— Всё слишком старое…

Волшебники, спасаясь от сверкающего и плюющегося огнем посоха, плашмя упали на пол. Лузган натянул на глаза шляпу и закатился под стол: он чувствовал, как вокруг него плавится сама ткань, составляющая Университет. Трещало дерево, стонали камни.

Кто-то постучал его по голове. Он заорал.

— Прекрати! — крикнул Кардинг, перекрывая шум. — И надень шляпу как следует! Прояви хоть немного достоинства!

— Почему же ты тогда сидишь под столом? — брезгливо отозвался Лузган.

— Мы должны ухватиться за эту возможность!

— Что, как за посох?

— Давай за мной!

Лузган вылез из-под стола и попал в ослепительный, ослепительно ужасный новый мир.

Исчезли грубые каменные стены. Исчезли тёмные, населённые воронами балки. Исчез пол с его узором из чёрных и белых плиток, от которых рябило в глазах.

Исчезли и небольшие, высоко расположенные окна, покрытые благородным налетом древнего жира. Впервые за всю историю зала в него струился чистый, без примесей, солнечный свет. Волшебники, разинув рты, уставились друг на друга и увидели совсем не то, что, как им всегда казалось, они видят. Беспощадные лучи преобразили богатую золотую вышивку в пыльную позолоту; выставили роскошные ткани как покрытый пятнами и протёртый почти до дыр бархат; превратили пышные, окладистые бороды в пожелтевшие от никотина спутанные мочалки; разоблачили великолепные бриллианты как довольно паршивенькие анкские камни. Обновлённый свет прощупывал и исследовал всё вокруг, отметая в сторону уютные тени.

И, как был вынужден признать Лузган, то, что осталось, не внушало доверия. Он вдруг со всей остротой осознал, что под мантией (драной, сильно застиранной мантией, понял он, испытав при этом дополнительный укол вины; мантией, прогрызенной там, где до неё добрались мыши) на нём всё ещё надеты домашние шлёпанцы.

Зал теперь почти полностью состоял из стекла. Там, где не было стекла, блестел мрамор. Всё было таким великолепным, что Лузган почувствовал себя совершенно недостойным этого места.

Он повернулся к Кардингу и увидел, что его собрат-волшебник взирает на Койна восхищенными глазами.

На лицах большинства волшебников застыло такое же выражение. Волшебник, которого не притягивает сила, — не волшебник вовсе, а в посохе скрывалась настоящая сила. Посох зачаровывал их, словно кобр. Кардинг протянул было руку, чтобы дотронуться до плеча мальчишки, но передумал и вместо этого воскликнул:

— Потрясающе. — Повернувшись к собравшимся и воздев руки, он вскричал:

— Братья мои, среди нас находится весьма могущественный волшебник!

Лузган дернул его за мантию и прошипел:

— Он же едва не убил тебя.

Кардинг не обратил на него внимания.

— И я предлагаю… — Он сглотнул. — Я предлагаю избрать его аркканцлером!

Какое-то мгновение в зале стояла тишина, а затем он взорвался аплодисментами и криками несогласия. В задних рядах вспыхнуло несколько ссор. Те из волшебников, что стояли поближе, не проявляли такой готовности возражать. Они видели улыбку на лице Койна. Она была сияющей и холодной, как та улыбка, которую можно разглядеть на лике луны.

В толпе произошло какое-то волнение, и вперёд протиснулся пожилой волшебник.

Лузган узнал в нем Овина Хакардли, волшебника седьмого уровня, преподавателя Закона. Тот аж побагровел от гнева — там, где не побелел от ярости. Когда он заговорил, его слова пронизали воздух, словно ножи. Они были суровыми, как нитки, и прямыми, как палки.

— Вы что, с ума сошли? — вопросил он. — Аркканцлером может стать только волшебник восьмого уровня! И он должен быть избран остальными старшими волшебниками на торжественном заседании совета! (Разумеется, под чутким руководством богов.) Это Закон! (Как можно!)

Хакардли изучал Закон магии много лет, а поскольку магия обычно является двусторонним процессом, она оставила на волшебнике свой отпечаток. С виду Хакардли казался хрупким, как сырная палочка, а сухой характер предмета специализации наделил его непостижимой способностью произносить знаки препинания.

Он стоял, трепеща от негодования, и постепенно осознавал, что быстро остаётся в одиночестве. Он стал центром расширяющегося круга пустого пространства. Этот круг был обрамлён волшебниками, которые внезапно ощутили готовность поклясться, что они никогда в жизни не видели этого человека.

Койн поднял посох.

Хакардли назидательно погрозил ему пальцем.

— Вы меня не испугаете, молодой человек, — резко сказал он. — Может, вы и талантливы, но одного таланта недостаточно. Великий волшебник должен обладать и другими качествами. Способностью к управлению, например, мудростью, а ещё…

— Этот Закон применим ко всем волшебникам? — опустив посох, уточнил Койн.

— Ко всем без исключения! Он был составлен…

— Но я не волшебник, господин Хакардли.

Хакардли заколебался.

— О, — изрек он наконец и снова замолчал. — Хорошее замечание.

— Но я прекрасно понимаю необходимость мудрости, предусмотрительности и доброго совета. Вы окажете мне большую честь, если согласитесь обеспечить меня этим ценным товаром. Объясните, например, почему волшебники не правят миром?

— Что?

— Это простой вопрос. В этом зале, — губы Койна долю секунды беззвучно шевелились, — четыреста семьдесят два волшебника, искушенных в наиболее тонком из всех искусств. Однако всё, чем вы правите, — это несколько акров, застроенных довольно посредственными архитектурными сооружениями. Почему?

Волшебники старших рангов обменялись многозначительными взглядами.

— С виду это действительно так, — в конце концов отозвался Хакардли. — Но, дитя мое, у нас есть владения, простирающиеся далеко за пределы познаний временных владык. — Его глаза блестели. — Магия может увести разум к внутренним полям тайных…

— Да, да, — перебил его Койн. — Однако этот Университет окружают крайне прочные стены. Почему?

Кардинг провел языком по губам. Невероятно. Этот мальчишка высказывает вслух его мысли…

— Вы ведёте борьбу за власть, — сладким голоском продолжал Койн, — однако для любого горожанина, живущего за пределами этих стен — для человека, вывозящего нечистоты, или обыкновенного торговца, — так ли уж велика разница между магом высокого уровня и простым заклинателем?

Хакардли смотрел на него с бесконечным изумлением.

— Дитя, эта разница очевидна для самого ничтожного из горожан, — ответил он. — Сами наши одежды и их отделка…

— Ага, — кивнул Койн, — одежды и отделка. Разумеется.

В зале ненадолго воцарилось тяжёлое, задумчивое молчание.

— Мне кажется, — высказался наконец Койн, — что волшебники правят только волшебниками. Кто же правит снаружи?

— В том, что касается города, это, должно быть, патриций, лорд Витинари, — с некоторой оглядкой сообщил Кардинг.

— Его можно назвать честным и справедливым правителем?

Кардинг обдумал этот вопрос. Шпионская сеть патриция, по слухам, была великолепной.

— Я бы сказал, — осторожно начал волшебник, — что он нечестен и несправедлив, но безупречно беспристрастен. Он нечестен и несправедлив со всеми, независимо от положения.

— И вы довольствуетесь этим? — спросил Койн.

Кардинг постарался не встречаться глазами с Хакардли.

— Дело не в том, довольствуемся мы или нет, — ответил он. — Полагаю, мы не особенно об этом задумывались. Видишь ли, истинное призвание волшебника…

— Неужели мудрецы действительно позволяют управлять собой таким образом?

— Конечно же, нет! — зарычал Кардинг. — Не будь глупцом! Мы просто терпим. В этом и заключается мудрость, ты узнаешь это, когда вырастешь, речь идет о том, чтобы выждать благоприятный момент…

— Где этот патриций? Я хотел бы с ним увидеться.

— Это можно устроить, — пообещал Кардинг. — Патриций всегда принимает волшебников и…

— А теперь я приму его, — заявил Койн. — Он должен узнать, что волшебники достаточно долго выжидали свой момент. Отойдите-ка.

Он навёл посох на цель.

* * *

Временный правитель широко раскинувшегося города Анк-Морпорка сидел в кресле у подножия ступенек, ведущих к трону, и пытался углядеть в донесениях соглядатаев хоть какие-то признаки здравого смысла. Трон пустовал уже более двух тысячелетий, со времени смерти последнего из рода королей Анка. Легенда гласила, что в один прекрасный день в городе снова появится король, и добавляла к этому различные комментарии насчет магических мечей, родимых пятен и всего остального, о чём обычно болтают легенды.

По правде говоря, в настоящее время наследника трона определяли лишь по одному признаку: перво-наперво, он должен был остаться в живых в течение пяти минут после сообщения о наличии каких-либо магических мечей или родимых пятен. Последние двадцать веков городом правили богатые торговые семьи Анка, а они проявляли примерно столько же желания выпустить власть из своих рук, сколько обычный бульдог — отпустить жертву.

Человек, занимающий в данный момент должность патриция, глава чрезвычайно богатой и могущественной семьи Витинари, был худ, высок и хладнокровен, как дохлый пингвин. Именно такие люди любят держать дома белых кошек, которых рассеянно поглаживают, приговаривая людей к смерти в водоеме с пираньями. Для полноты картины вы бы рискнули добавить, что патриций, вероятно, собирает редкий тонкий фарфор и крутит его в своих голубовато-белых пальцах, пока из глубоких подземелий доносится эхо затихающих вдали криков. Вы бы не усомнились в том, что он любит употреблять слово «изысканный» и что у него тонкие губы. Он казался человеком, который моргает настолько редко, что это событие каждый раз можно отмечать в календаре как праздник.

На самом деле почти все ваши предположения неверны. Хотя у патриция действительно был маленький и чрезвычайно старый жесткошёрстный терьер по кличке Вафлз, который сильно вонял псиной и наскакивал на всех подряд с одышливым лаем. По слухам, это было единственное существо на всём белом свете, которое патриций по-настоящему любил. Он и правда время от времени приговаривал людей к смерти в страшных мучениях, но это считалось вполне приемлемым поведением для правителя города и обычно одобрялось подавляющим числом горожан^[27]. Жители Анка — народ практичный, и они считали, что патриций, запретив все уличные театры и выступления мимов, заботился прежде всего о благосостоянии своих подданных. Патриций не сеял в душах горожан ужас, он бросал его туда по зернышку.

Патриций вздохнул и положил последнее донесение на высокую стопку рядом с креслом.

В детстве он как-то видел жонглёра, который мог удерживать в воздухе дюжину тарелок. Чтобы приступить к обучению искусством управлять Анк-Морпорком, городом, который кто-то описал как «нечто напоминающее перевернутый вверх дном термитник без присущего последнему шарма», он должен был проделать такой же трюк с сотней тарелок.

Патриций глянул в окно, на возвышающуюся вдали громаду Башни Искусства, которая была центром Незримого Университета, и рассеянно спросил себя, сможет ли кто-нибудь из этих старых ослов-зануд изобрести лучший способ обработки писанины. Нет, конечно. Волшебник просто не понимает такой элементарной штуки, как простейший гражданский шпионаж.

Он снова вздохнул и взялся за расшифровку того, что президент Гильдии Воров сказал своему заместителю в полночь в потайной звуконепроницаемой комнате, что за его кабинетом в штаб-квартире Гильдии, но…

Оказался в Главном за…

Нет, в Главном зале Незримого Университета он бывал не раз. На бесконечных обедах. И вокруг него так же находилось множество волшебников, но все они были…

…Не такими.

Подобно Смерти, — на которого, по мнению некоторых менее везучих жителей города, он походил как две капли воды, — патриций никогда не впадал в ярость, не обдумав, к чему это приведёт. Хотя иногда он думал очень быстро.

Патриций обвёл взглядом собравшихся волшебников. На их лицах застыло выражение, от которого слова возмущения застряли у него в горле. Волшебники были похожи на овец, которые вдруг наткнулись на попавшего в капкан волка, причём это случилось как раз в тот момент, когда до них донесли ценную мысль, что в единстве — сила.

Было у них нечто похожее в глазах.

— Что означает это безоб… — он поколебался и неуклюже закончил: — Это? Весёлая шутка в честь Дня Мелких Богов, а?

Его глаза метнулись в сторону и встретились с глазами маленького мальчика, который держал в руках длинный металлический посох. На губах мальчика играла самая странная улыбка, что когда-либо видел патриций.

Кардинг кашлянул.

— Господин… — начал он.

— Выкладывай, приятель, — рявкнул на него лорд Витинари.

Сначала Кардинг испытывал робость, но тон патриция был чуть более безапелляционным, чем нужно. Костяшки пальцев волшебника побелели.

— Я волшебник восьмого уровня, — негромко произнёс он. — И ты не смеешь обращаться ко мне таким тоном.

— Хорошо сказано, — похвалил его Койн.

— Бросьте его в подземелье, — приказал Кардинг.

— У нас нет подземелий, — напомнил ему Лузган. — Это же университет.

— Тогда отведите в винные погреба, — отрезал Кардинг. — И пока будете внизу, постройте пару-другую подземелий.

— Вы хоть понимаете, что творите? — справился патриций. — Я требую, чтобы мне объяснили, что означает…

— Ты ничего не можешь требовать, — возразил Кардинг. — А означает это, что с сегодняшнего дня городом будут править волшебники, как это было предопределено изначально. Так, уведите его…

— Вы? Править Анк-Морпорком? Волшебники, которые даже друг дружкой управлять не могут?

— Да!

Кардинг отдавал себе отчёт в том, что это не самый остроумный ответ. Но куда больше его волновало то, что пёсик Вафлз, который был перенесён в зал вместе с хозяином, подковылял, с трудом передвигая ноги, к волшебнику и сейчас близоруко всматривался в его туфли.

— Тогда все поистине мудрые люди предпочтут отсидеться в безопасности в каком-нибудь славном глубоком подземелье, — сыронизировал патриций. — Так что прекращайте дурачиться и верните меня на место. Тогда вполне возможно, мы замнём эту тему. Или заминать потом придётся вас.

Вафлз прекратил исследовать туфли Кардинга и затрусил к Койну, обронив по пути несколько клочков шерсти.

— Эта пантомима слегка затянулась, — заявил патриций. — И теперь я…

Вафлз зарычал. Это был глубокий, первобытный звук, который задел какую-то струну в расовой памяти всех присутствующих и вызвал у них неудержимое желание залезть на дерево. Он воскрешал в памяти длинные серые тени, охотящиеся на рассвете времен. Просто удивительно, как в таком маленьком животном может умещаться столько угрозы. И вся эта угроза была направлена на посох в руке Койна.

Патриций шагнул вперед, чтобы подхватить собаку, но Кардинг поднял ладонь и послал через весь зал опаляющую струю оранжево-голубого пламени.

Патриций исчез. На том месте, где он стоял, замерла маленькая жёлтая ящерица. Она моргала глазами и озирала всех свирепым взглядом, выражающим характерную для всех рептилий глупую злобу.

Кардинг изумленно уставился на свои пальцы, как будто видел их впервые в жизни.

— Прекрасно, — хрипло прошептал он. Волшебники посмотрели на тяжело дышащую ящерицу и перевели взгляд на город, сверкающий в свете раннего утра. Там, снаружи, оставались муниципальный совет, городская стража, Гильдия Воров, Гильдия Торговцев, жрецы… и никто из них даже не подозревал, какая беда вот-вот обрушится на их головы.

«Началось», — сказала шляпа из своей коробки, которая стояла на палубе.

— Что началось? — переспросил Ринсвинд.

«Правление чудовства». На лице Ринсвинда отразилось недоумение.

— Это хорошо?

«Ты когда-нибудь понимаешь, что тебе говорят?»

Ринсвинд почувствовал, что вступает на более знакомую почву.

— Нет, — ответил он. — Не всегда. Особенно в последнее время. Не часто.

— А ты уверен, что ты действительно волшебник? — осведомилась Канина.

— Это единственное, в чём я когда-либо был уверен, — убежденно произнёс он.

— Странно.

Ринсвинд сидел на Сундуке на освещённом солнцем баке «Океанского танцора», и корабль, мирно покачиваясь, пересекал зелёные воды Круглого моря. Снующие вокруг моряки занимались — Ринсвинд в этом ничуть не сомневался, — важными для мореходства вещами, и он надеялся, что они делают всё правильно, потому что после высоты он больше всего на свете ненавидел глубину.

— Ты выглядишь обеспокоенным, — заметила Канина, которая подстригала ему волосы.

Ринсвинд втянул голову в плечи, пытаясь сделать её как можно меньше, чтобы уберечь от мелькающих ножниц.

— Это потому, что я обеспокоен.

— А что такое Абокралилсис?

Ринсвинд поколебался.

— Ну, — ответил он, — это конец света. Что-то вроде.

— Что-то вроде? Что-то вроде конца света? Ты хочешь сказать, что мы даже ничего не поймём? Оглянемся и спросим друг у друга:

«Простите, вы ничего не слышали?»

— Просто провидцы так и не смогли прийти к единому мнению. Существует множество самых разнообразных неопределенных предсказаний. Некоторые из них довольно безумные. Так что это назвали Абокралипсис. — У Ринсвинда был весьма смущённый вид. — Что-то вроде апокрифического Апокалипсиса, который крадет у людей жизни. Понимаешь, такой каламбур.

— Не очень удачный.

— Да. Не совсем^[28].

Ножницы Канины деловито щёлкали.

— Должна сказать, что капитан, похоже, был крайне рад заполучить нас в качестве пассажиров, — заметила она.

— Это потому, что, согласно поверьям, волшебник приносит кораблю счастье, — отозвался Ринсвинд. — Разумеется, это не так.

— А многие верят, — возразила Канина. — О, для других это к счастью, но не для меня. Я плавать не умею.

— Что, вообще нисколечко не проплывешь?

Ринсвинд помешкал с ответом, осторожно теребя звезду на своей шляпе.

— Как ты думаешь, какая здесь глубина? Примерно?

— По-моему, около дюжины фатомов.

— Тогда, наверное, проплыву около дюжины фатомов.

— Прекрати так дрожать, я чуть не отстригла тебе ухо, — резко бросила Канина и, свирепо взглянув на проходящего матроса, взмахнула ножницами. — В чём дело? Никогда не видел, как человеку стрижку делают?

Кто-то наверху, на мачте, отпустил шуточку, которая вызвала взрыв грубого хохота на брам-стеньге — впрочем, может быть, это был нок-рея.

— Я сделаю вид, что ничего не слышала, — сообщила Канина и яростно дёрнула гребень, вытряхнув из волос Ринсвинда множество безобидных мелких животных.

— Ай!

— Нечего ёрзать!

— Трудно не ёрзать, зная, кто именно машет вокруг твоей головы парой стальных лезвий!

Вот так и текло это утро, сопровождаемое стремительно несущимися волнами, поскрипыванием мачт и довольно сложной ступенчатой стрижкой. Поглядев на себя в осколок зеркала, Ринсвинд был вынужден признать, что его внешность изменилась в лучшую сторону.

Капитан сообщил им, что судно направляется в город Аль Хали на пупстороннем побережье Клатча.

— Типа Анка, только вместо ила там песок, — растолковал Ринсвинд, склоняясь над поручнем. — Зато там хороший рынок рабов.

— Работорговля безнравственна, — твердо заявила Канина.

— Да ну? Надо же! — отозвался Ринсвинд.

— Хочешь, я тебе ещё бороду подравняю? — с надеждой предложила Канина, но вдруг замолчала и, застыв с раскрытыми ножницами в руке, уставилась на море.

— А что за люди, которые плавают на каноэ с какими-то дополнительными деталями сбоку, чем-то вроде красного глаза, нарисованного на носу, и небольшим парусом? — спустя некоторое время спросила она.

— Похоже на пиратов-работорговцев из Клатча, — ответил Ринсвинд, — но это большое судно. Вряд ли кто-нибудь осмелится напасть на него.

— Один не осмелится, — Канина по-прежнему смотрела на размытую линию в том месте, где море переходит в небо. — Но пятеро могут. Ринсвинд вгляделся в висящую вдали дымку и поднял глаза на вахтенного. Тот покачал головой.

— Да ладно тебе, — хмыкнул волшебник с юмором, присущим засорившейся канализационной трубе. — На самом деле ничего там нет. Наверное, ты просто шутишь.

— По десять человек в каждом каноэ, — мрачно сообщила Канина.

— Послушай, шутки шутками…

— С длинными изогнутыми саблями.

— Но я не вижу ни…

— …Длинные и довольно грязные волосы развеваются на ветру…

— С секущимися кончиками? — кисло пошутил Ринсвинд.

— Ты что, пытаешься острить?

— Я?

— А у меня при себе никакого оружия, — пожаловалась Канина, бросаясь к своим пожиткам. — Держу пари, на этом судне не найдется ни одного приличного меча.

— Ничего. Может, они просто хотят по-быстрому вымыть головы.

Пока Канина лихорадочно рылась в мешке, Ринсвинд бочком подобрался к коробке со шляпой аркканцлера и осторожно открыл крышку.

— Там ведь никого нет, правда? — спросил он.

«Откуда мне-то знать? Надень меня».

— Что? Себе на голову?

«О Создатель!»

— Но я не аркканцлер! — воскликнул Ринсвинд. — То есть я слышал о хладнокровных людях, но…

«Я должна воспользоваться твоими глазами. Надень меня. Себе на голову».

— Гм.

«Доверься мне».

Ринсвинд не мог ослушаться. Он аккуратно снял потрепанную серую шляпу, с тоской посмотрел на облупившуюся звезду и вынул из коробки шляпу аркканцлера. Она была несколько тяжелее, чем он ожидал. Окружающие тулью октарины слабо поблескивали.

Он осторожно опустил её на новую стрижку, крепко сжимая поля на случай, если вдруг ощутит первые признаки леденящего холода.

На самом деле он просто почувствовал себя невероятно лёгким. И ещё у него появилось ощущение огромного знания и могущества — не то чтобы присутствующее, но вертящееся на кончике его метафорического языка.

В его мозгу мелькали обрывки разрозненных воспоминаний, но он не помнил, чтобы они вспоминались ему раньше. Он осторожно исследовал их, как исследуют языком больной зуб, и они оказались перед ним…

Две сотни покойных аркканцлеров, выстроившись в колонну, конец которой терялся в свинцовом, сумрачном прошлом, смотрели на него пустыми серыми глазами.

«Вот почему так холодно, — сказал себе Ринсвинд. — Тепло просачивается в мир мертвецов. О нет…»

Шляпа заговорила, и он увидел, как две сотни пар бледных губ разом шевельнулись.

«Кто ты?»

«Ринсвинд, — подумал Ринсвинд. И где-то в сокровенных тайниках своего сознания попытался мысленно воззвать сам к себе: — На помощь!»

Он почувствовал, как его колени начинают подгибаться под грузом событий.

«Интересно, каково оно — быть мёртвым?» — подумал он.

«Смерть — не более чем сон», — ответили мёртвые маги.

«Но что при этом чувствуешь?» — настаивал Ринсвинд.

«Когда боевые каноэ сюда доберутся, у тебя появится непревзойденный шанс это выяснить, Ринсвинд».

Ринсвинд с воплем ужаса вскочил на ноги и сорвал с себя шляпу. Его вновь захлестнула реальная жизнь и реальные звуки, но поскольку под самым его ухом кто-то лихорадочно бил в гонг, легче ему не стало. Теперь уже и матросы увидели каноэ, в неестественной тишине рассекающие волны. Люди в чёрном, сидящие на веслах, должны были бы улюлюкать и испускать крики. Это не улучшило бы положения вещей, но показалось бы более уместным. Их молчание свидетельствовало о крайне неприятной целеустремленности.

— О Создатель, это было ужасно, — сказал Ринсвинд. — И имей в виду: то, что происходит сейчас, — тоже.

По палубе взад-вперед бегали матросы с абордажными саблями в руках. Канина постучала Ринсвинда по плечу.

— Нас будут брать живьем, — сообщила она.

— О… — слабо отозвался Ринсвинд. — Хорошо.

Тут он припомнил о клатчских работорговцах ещё кое-что, и у него пересохло в горле.

— На самом деле… на самом деле им нужна ты, — промямлил он. — Я слышал, что они вытворяют…

— Мне точно нужно это знать? — спросила Канина.

К ужасу Ринсвинда, она, похоже, так и не нашла себе оружия.

— Они бросят тебя в сераль! Она пожала плечами.

— Могло быть и хуже.

— Там такие шипы точат, а когда дверь закроют… — наобум ляпнул Ринсвинд.

Каноэ настолько приблизились, что уже можно было разглядеть решительное выражение на лицах гребцов.

— Это не сераль. Это Железная Дева. Ты что, не знаешь, что такое сераль?

— Гм…

Она ему объяснила. Ринсвинд залился краской.

— Во всяком случае, меня сначала нужно захватить, — поджав губы, заявила Канина. — Это тебе следует беспокоиться.

— Я-то тут при чем?

— Кроме меня, ты единственный носишь здесь платье.

— Это мантия… — возмутился Ринсвинд.

— Мантия, платье… Моли Создателя, чтобы они знали разницу.

Ладонь, похожая на гроздь унизанных кольцами бананов, схватила Ринсвинда за плечо и развернула кругом. Капитан, массивно сложенный, похожий на медведя пупземелец, приветливо улыбался ему сквозь густую растительность на лице.

— Ха! — воскликнул он. — Не знают они, что на борту у нас волшебник есть! Чтобы зажечь в их внутренностях пылающий зелёный огонь! Ха?!

Осознав, что Ринсвинд не готов сию же минуту напустить на пиратов карающие чары, он нахмурил тёмные кустистые брови и настойчиво переспросил: «Ха?», — предоставив одному слогу выполнить работу целого ряда чудовищных угроз. — Да, ну, я просто… я просто перепоясываю чресла, — объяснился Ринсвинд. — Да, именно этим и занимаюсь. Перепоясываю их. Вам нужен зелёный огонь?

— И ещё чтобы в костях у них тёк расплавленный свинец, — начал самозабвенно перечислять капитан. — И чтобы волдырями покрылась их кожа, чтобы их мозги изнутри пожрали живые скорпионы…

Переднее каноэ подошло к борту, и в леер с глухим стуком вонзилась пара крюков. Завидев первого работорговца, капитан поспешил было прочь, вытаскивая на ходу меч, но затем, остановившись, снова повернулся к Ринсвинду.

— Перепоясывай быстрее! — прорычал он. — Не то лишишься всяких чресл. Ха?

Ринсвинд повернулся к Канине, которая облокотилась о поручень и изучала свои ногти.

— Ты бы лучше принимался за дело, — посоветовала она. — Тебе предстоит пятьдесят раз наслать зелёный огонь и горячий свинец, не говоря уж о дополнительном заказе на волдыри и скорпионов. Не давай им спуску.

— Вечно со мной такое случается, — простонал Ринсвинд, перегибаясь через поручень, чтобы бросить взгляд на то, что в его представлении было главным этажом судна.

Пираты, которые за счёт численного перевеса побеждали, загоняли команду в сети и опутывали верёвками. Они работали в абсолютном молчании, взмахивая дубинками и уклоняясь от ударов, пользуясь мечами только тогда, когда не оставалось выхода.

— Не хотят портить товар, — заметила Канина.

Ринсвинд с ужасом узрел, как капитан, выкрикивая: «Зелёный огонь! Зелёный огонь!», исчезает под нахлынувшей массой тёмных тел.

Ринсвинд попятился. В магии он был полным нулём, но до сих пор ему со стопроцентным успехом удавалось остаться в живых, и он не хотел испортить это достижение. Теперь за то время, которое потребуется, чтобы долететь до моря, ему предстояло научиться плавать. Попытаться стоило.

— Чего ты ждешь? Сматываемся, пока они заняты, — крикнул он Канине.

— Мне нужен меч, — заявила она.

— Через минуту у твоего горла их будет более чем достаточно.

— Мне хватит и одного. Ринсвинд пнул ногой Сундук и ворчливо бросил:

— Пшли. Тебе предстоит проплыть немалый путь.

Сундук с преувеличенной непринужденностью выпустил крошечные ножки, медленно повернулся и опустился на палубу рядом с девушкой.

— Предатель! — буркнул Ринсвинд, обращаясь к его петлям. Сражение, похоже, уже закончилось. Пятеро пиратов, оставив большую часть своих товарищей управляться с поверженной командой, поднялись на кормовую палубу. Их главарь стащил со смуглого лица маску и бросил на Канину быстрый плотоядный взгляд. Повернувшись, он куда более долгим плотоядным взглядом смерил Ринсвинда.

— Это мантия, — быстро сказал Ринсвинд. — И вам лучше поостеречься, потому что я волшебник. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Дотроньтесь до меня пальцем, и вы заставите меня пожалеть, что вы это сделали. Я вас предупредил.

— Волшебник? Из волшебников не растут хорошие сильные рабы, — задумчиво проговорил главарь.

— Совершенно верно, — подтвердил Ринсвинд. — Так что если вы просто отпустите меня…

Главарь повернулся обратно к Канине и подал знак одному из своих товарищей, ткнув татуированным большим пальцем в сторону Ринсвинда.

— Не убивай его слишком быстро. По правде говоря… — Он замолчал и одарил Ринсвинда улыбкой во все тридцать два зуба. — Может быть… Да. А почему бы и нет? Ты петь умеешь, волшебник?

— Может, и сумею, — осторожно ответил Ринсвинд. — А что?

— Возможно, ты как раз тот человек, который нужен серифу для работы в гареме. Двое работорговцев сдавленно хихикнули.

— Исключительная возможность… — продолжал главарь, ободрённый такой реакцией со стороны публики.

У него за спиной послышалось ещё несколько возгласов снисходительного одобрения.

Ринсвинд попятился.

— Вряд ли, — покачал головой он. — Но всё равно спасибо. Я просто не создан для таких вещей.

— О, тебя можно переделать. — Глаза главаря блестели. — Это нетрудно устроить.

— Создателя ради… — пробормотала Канина.

Она коротко глянула на людей, стоящих по обе стороны от неё, и её руки пришли в движение. Тот, кого она проткнула ножницами, вероятно, отделался легче, чем тот, кого она ударила гребнем, учитывая, в какое месиво стальной гребень может превратить лицо. Нагнувшись, она подхватила меч, выпавший из руки одного из поверженных пиратов, и бросилась на двух оставшихся противников.

Главарь обернулся на крики и увидел позади себя Сундук с открытой крышкой. Но тут Ринсвинд с разбегу врезался в него, и пират полетел вниз, в то забвение, которое ожидало его в многомерных глубинах Сундука.

Раздавшийся было вопль резко оборвался. Вслед за этим послышался дребезг, похожий на лязг засова, задвигаемого на воротах ада.

Ринсвинд попятился.

— Исключительная возможность… — пробормотал он под нос, только сейчас сообразив, на что намекал главарь.

По крайней мере, теперь ему представилась исключительная возможность понаблюдать за тем, как дерется Канина. Редко кому удавалось увидеть это дважды.

Сначала её противники потешались над дерзостью напавшей на них хрупкой девчонки, но затем, очутившись в центре сжимающегося круга сверкающей стали, быстро пережили разнообразные стадии изумления, сомнения, озабоченности и низменного, лишающего дара речи страха.

Канина избавилась от последнего из телохранителей главаря при помощи пары выпадов, от которых у Ринсвинда заслезились глаза, со вздохом вскочила на поручень и спрыгнула на главную палубу. Сундук, к крайней досаде Ринсвинда, последовал за ней, смягчив падение тем, что тяжело шлепнулся на одного из работорговцев. Его появление только усилило вспыхнувшую среди пиратов панику. Когда вам наносит убийственно точный и яростный удар довольно хорошенькая девушка в белом платье с цветочками — это уже достаточно плохо. Но ещё страшнее для мужского самолюбия быть сбитым с ног и покусанным дорожной принадлежностью. Кроме того, это плохо отражается на мужском организме.

— Показушник! — фыркнул Ринсвинд, глянув через поручень.

Брошенный снизу нож отщепил кусочек дерева возле его подбородка и, срикошетив, пролетел рядом с его ухом. Ринсвинд ощутил внезапную жгучую боль, схватился за раненное место рукой и какое-то время в ужасе смотрел на окровавленные пальцы. После чего тихо отключился. Не то чтобы он не выносил вида крови, просто его так расстраивал вид его собственной.

* * *

Рынок на Саторской площади, обширном замощённом пространстве за чёрными воротами Университета, был в самом разгаре.

Говорят, в Анк-Морпорке продаётся всё, кроме пива и женщин, которые просто берутся напрокат. И большую часть товаров можно найти на Саторском рынке, который с годами, прилавок за прилавком, разросся так, что последние ряды уткнулись в древние камни самого Университета. Университетские стены оказались очень удобным местом для расстановки рулонов ткани и полок с амулетами. Никто не заметил, как створки ворот отошли назад. Но из Университета хлынула тишина, которая мигом распространилась по шумной, забитой людьми площади, словно первые струйки свежей воды прибоя, просачивающиеся в затхлое болото. По правде говоря, это была вовсе не тишина, а могучий рёв антишума. Тишина не есть противоположность звука, это просто его отсутствие. Но это был звук, лежащий по другую сторону тишины, антишум, и его призрачные децибелы заглушили рыночный гвалт, точно накинутый на площадь бархат.

Люди дико оглядывались, раскрывая рты, словно золотые рыбки и почти с таким же успехом. Все головы повернулись в сторону ворот.

Что-то ещё исходило оттуда — помимо какофонии затишья. Ближайшие к пустому проёму прилавки со скрипом поползли по мостовой, роняя по пути товары. Их владельцы метнулись в стороны, а прилавки врезались в следующий ряд и неумолимо поползли дальше, громоздясь друг на друга, пока не образовали широкую полосу чистого пространства, протянувшуюся до самого края площади.

Ардроти Длиннопосох, Поставщик Пирожков, Полных Индивидуальности, высунулся из-за своего разгромленного лотка как раз вовремя, чтобы узреть появление волшебников.

Он хорошо знал волшебников — или до сего момента ему казалось, что он их знает. Это были рассеянные старикашки, по-своему достаточно безобидные, в одеждах, напоминающих чехлы от старых диванов, всегда готовые купить любой из образчиков его продукции, цена на который была снижена по причине почтенного возраста или большей индивидуальности, чем та, с которой могла примириться осторожная домохозяйка.

Но эти волшебники были для Ардроти чем-то новым. Они вступили на Саторскую площадь так, словно та им принадлежала. Из-под их каблуков вылетали крошечные голубые искры. И похоже, они каким-то образом стали выше ростом.

Или, возможно, они так себя держали.

Да, точно…

В генах Ардроти была небольшая примесь магии, и сейчас, когда он наблюдал за тем, как волшебники шагают через площадь, она шепнула ему, что для его здоровья лучше будет сложить все ножи, специи и мясорубки в небольшой мешок и убраться с ним из города в течение ближайших десяти минут.

Последний из группы волшебников отстал от коллег и высокомерно оглядел площадь.

— Здесь раньше были фонтаны, — заметил он. — Вы, люди, ну-ка, прочь!

Торговцы уставились друг на друга. Волшебники всегда говорили повелительным тоном, но в этом голосе прозвучала резкость, которую никто прежде не слышал. В нём проступали сжатые кулаки.

Взгляд Ардроти метнулся вбок. Там, поднявшись, словно ангел мщения, над руинами своего прилавка с засахаренными морскими звёздами и заливными мидиями, вытряхивая из бороды моллюсков и отплёвываясь от уксуса, возвышался Мискин Кобл, который, по слухам, спокойно открывал устриц одной рукой. Годы, в течение которых он отрывал от скал раковины и сражался с гигантскими моллюсками в Анкской бухте, наделили его телосложением, обычно ассоциирующимся с тектоническими плитами. Он не столько вставал на ноги, сколько раздвигался вширь.

Он протопал к волшебнику и указал дрожащим пальцем на остатки своего прилавка, где с полдюжины предприимчивых омаров решительно пытались вырваться на свободу. Вокруг его рта подергивались мускулы, похожие на разгневанных угрей.

— Это ты сделал? — вопросил он.

— С дороги, деревенщина! — хмыкнул волшебник.

Эти три слова, по мнению Ардроти, мгновенно обеспечили волшебнику среднюю продолжительность жизни стеклянного барабана.

— Ненавижу волшебников, — прорычал Кобл. — По-настоящему ненавижу. Так что я тебе сейчас врежу, понял?

Он замахнулся, и его кулак полетел вперёд. Волшебник приподнял бровь, вокруг продавца моллюсков вспыхнуло жёлтое пламя, послышался звук, напоминающий треск разрывающегося шелка, и Кобл исчез. Остались только сапоги. Они одиноко стояли на мостовой, и из них сочились тонкие струйки дыма.

Никто не знает, почему, вне зависимости от мощности взрыва, на месте человека всегда остаются дымящиеся сапоги. Похоже, это одна из постоянных и необъяснимых вещей.

Внимательно наблюдавшему Ардроти показалось, что волшебник сам потрясен не меньше толпы, но маг прекрасно справился со своим волнением и, взмахнув посохом, изрёк:

— Пусть это послужит хорошим уроком. Никто не смеет поднять руку на волшебника, понятно? Отныне здесь многое изменится. Да, что тебе?

Последнее относилось к Ардроти, который попытался незаметно проскользнуть мимо. Торговец быстро порылся на своем лотке с товаром.

— Я просто гадал, не пожелает ли ваша честь купить один из этих прекрасных пирожков, — торопливо проговорил он. — Полных питатель…

— Смотри внимательно, продавец пирогов, — сказал волшебник.

Он вытянул руку, сделал пальцами странное движение и достал из воздуха пирог.

Этот пирог был пышным, золотисто-коричневым и с великолепной корочкой. Ардроти хватило одного взгляда, чтобы понять, что пирог до краев наполнен первосортной постной свининой, а обширными пустотами под тестом, заполненными чудесным свежим воздухом и являющихся основным источником прибыли, здесь даже не пахнет. Это был один из тех пирогов, которыми мечтают стать поросята, когда вырастут.

У Ардроти упало сердце. Его разорение плавало перед ним в воздухе, увенчанное тающим во рту пирогом.

— Хочешь попробовать? — спросил волшебник. — Там, откуда он взялся, таких ещё полно.

— Откуда бы он ни взялся, — пробормотал Ардроти.

Он посмотрел на лицо волшебника и в безумном блеске этих глаз увидел, как мир переворачивается с ног на голову.

Он отвернулся, признавая поражение, и направился к ближайшим городским воротам.

«Мало им людей убивать, — горько думал он, — они ещё и средств к существованию нас лишают».

* * *

Ведро воды выплеснулось на лицо Ринсвинда, вырвав его из жуткого сна, в котором сотня женщин в масках пытались подравнять ему прическу при помощи палашей. Причем, стрижка была и так короткой, дальше некуда. Некоторые люди, увидев подобный кошмар, отнесут его на счет страха перед кастрацией, но подсознание Ринсвинда сразу узнало «смертельный-страх-того-что-тебя-пошинкуют-на-мельчайшие-кусочки». Оно узнавало этот страх с первого взгляда, поскольку сталкивалось с ним постоянно. Ринсвинд сел.

— С тобой всё в порядке? — с беспокойством спросила Канина.

Ринсвинд обвел глазами загроможденную палубу и осторожно ответил:

— Необязательно.

Одетых в чёрное работорговцев поблизости не наблюдалось — по крайней мере, в вертикальном положении. Зато вокруг толпились члены команды, причём все держались на почтительном расстоянии от Канины. Только капитан стоял относительно близко, и на его лице играла бессмысленная ухмылка.

— Они уплыли, — сообщила Канина. — Забрали всё, что могли, и уплыли.

— Сволочи, — вставил капитан. — Но гребут быстро!

Он звонко шлепнул Канину по плечу. Девушка поморщилась, а он добавил:

— Для женщины она дерется просто здорово. Да!

Ринсвинд неуверенно поднялся на ноги. Корабль бодро скользил по волнам в сторону далекого размытого пятна на горизонте, которое, должно быть, являлось пупземельным побережьем Клатча. Ринсвинд остался цел и невредим. Он слегка приободрился.

Капитан дружески кивнул им обоим и торопливо удалился, чтобы отдать команды, имеющие отношение к парусам, канатам и прочим корабельным штукам. Канина уселась на Сундук, который, похоже, ничуть не возражал.

— Он так благодарен нам, что пообещал довезти до самого Аль Хали, — поведала она.

— Я думал, мы об этом и договаривались, — удивился Ринсвинд. — Я же сам видел, как ты передавала ему деньги…

— Да, но он всё равно намеревался захватить нас и, добравшись до Клатча, продать меня там как рабыню.

— Что? А как же я? — возмутился Ринсвинд, но тут же фыркнул: — Ну разумеется, на мне одежды волшебника, он бы не осмелился…

— Гм. Вообще-то, он сказал, что тебя ему пришлось бы отдать даром, — призналась Канина, сосредоточенно ковыряя воображаемую заусеницу на крышке Сундука.

— Даром?

— Да. Гм. Типа: к каждой проданной наложнице прилагается один волшебник бесплатно. Гм.

— А прилагать нас друг к другу обязательно?

Канина посмотрела на него долгим, пристальным взглядом и, когда Ринсвинд так и не улыбнулся, со вздохом спросила:

— Почему вы, волшебники, так нервничаете в обществе женщин?

Такая клевета заставила Ринсвинда возмутиться.

— Нет, мне это нравится! — возопил он. — Да будет тебе известно… послушай, как бы там ни было, дело в том, что вообще я отлично лажу с женщинами, меня выводят из равновесия только женщины с мечами. — Он какое-то время обдумывал свои слова, а потом добавил: — Если уж на то пошло, меня выводит из равновесия любой человек с любым мечом.

Канина продолжала усердно ковырять заусеницу. Сундук удовлетворенно скрипнул.

— Я знаю кое-что еще, что точно выведет тебя из равновесия, — пробормотала она.

— Гм-м?

— Шляпа пропала.

— Что?!

— Я ничего не могла поделать, они похватали всё, что можно…

— Пираты смылись вместе со шляпой?

— Не смей говорить со мной таким тоном! Я в это время не дрыхла без задних ног…

Ринсвинд лихорадочно замахал руками.

— Нет-нет, не заводись, я не говорил никаким таким тоном… Я просто должен всё обдумать…

— Капитан сказал, что пираты, возможно, направятся в Аль Хали, — услышал он слова Канины. — Там есть одно местечко, где собирается преступный элемент, и мы сможем…

— Не понимаю, почему мы должны что-то предпринимать, — перебил её Ринсвинд. — Шляпа хотела держаться подальше от Университета, а я не думаю, что эти работорговцы когда-либо заглянут в Анк-Морпорк, чтобы опрокинуть стакан-другой шерри.

— Ты позволишь им удрать с ней? — искренне изумилась Канина.

— Что ж, кто-то должен это сделать. И я смотрю на происходящее следующим образом: почему бы этим человеком не стать мне?

— Но ты сказал, что это символ волшебства! То, к чему стремятся все волшебники! Ты не можешь бросить её на произвол судьбы!

— Может, поспорим?

Ринсвинд откинулся на поручни. Он испытывал странное удивление. Он что-то решил. Это было его решение. Оно принадлежало ему. Никто не заставлял его принимать это решение. Иногда ему казалось, что вся его жизнь состоит из неприятностей, в которые он попадает из-за абсолютно посторонних людей. Но на этот раз он принял решение, и дело с концом. Мир спасет кто-нибудь другой, а Ринсвинд пожелает ему удачи. Он принял решение.

Его брови нахмурились. Почему он не испытывает никакой радости?

«Потому что это неверное решение, идиот».

«Прекрасно, — подумал он, — только голосов в башке мне не хватало. Убирайся вон».

«Но моё место здесь». «Ты хочешь сказать, что ты — это я?»

«Твоя совесть».

«О-о».

«Ты не можешь допустить, чтобы шляпу уничтожили. Это символ…»

«Да ладно, знаю…»

«…Символ магии, подчиняющейся Закону. Магии под контролем человечества. Ты же не хочешь вернуться в тёмную япоху…»

«Чего?»

«Япоху…»

«Я хотел сказать эпоху?»

«Точно. Эпоху. Вернуться на эпоху назад, во времена, когда правила сырая магия. Каждый день вся структура реальности сотрясалась до основания. Могу тебе сообщить, это было довольно жутко».

«А откуда я об этом знаю?»

«Расовая память».

«О Создатель! И у меня она есть?»

«Ну-у, частично».

«Но почему опять я?»

«В душе тебе известно, что ты — настоящий волшебник. Слово „Волшебник“ выгравировано в твоём сердце».

— Да, но вся беда в том, что я постоянно встречаю людей, которые требуют доказательств этому, — с несчастным видом объяснил Ринсвинд.

— Что ты сказал? — переспросила Канина.

Ринсвинд посмотрел на расплывчатое пятно на горизонте и вздохнул.

— Да так, сам с собой разговариваю…

Кардинг критически оглядел шляпу, обошел вокруг стола, взглянул на неё под другим углом и наконец изрек:

— Неплохо. Откуда октарины?

— Это просто очень хорошие анкские камни, — пояснил Лузган. — Но ты-то попался…

Шляпа получилась роскошной. Лузган даже был вынужден признать, что выглядит она намного красивее настоящей. Старая шляпа аркканцлера имела довольно потрёпанный вид; вышитые на ней золотой нитью узоры потускнели и вытерлись. Дубликат значительно отличался в лучшую сторону. В нём чувствовался стиль.

— Особенно мне нравятся кружева, — заметил Кардинг.

— Я с ней чёрт знает сколько возился.

— А почему ты не прибег к магии? Кардинг пошевелил пальцами и схватил появившийся в воздухе высокий запотевший бокал, в котором под бумажным зонтиком и кусочками фруктов плескался какой-то тягучий и дорогой коктейль.

— Она не сработала, — ответил Лузган. — Не получилось, гм, сделать всё как следует. Почему-то. Пришлось каждую блёстку пришивать вручную. Он взял коробку со шляпой в руки.

Кардинг кашлянул в свой бокал.

— Не убирай её пока, — попросил он, забирая у Лузгана коробку. — Мне всегда хотелось примерить эту…

Он повернулся к большому зеркалу, висящему у казначея на стене, и почтительно опустил шляпу на довольно засаленные волосы.

Это был конец первого дня чудовства, и волшебникам удалось изменить всё, кроме самих себя.

Но нельзя сказать, что они не пробовали измениться — потихоньку, когда думали, что никто на них не смотрит. Даже Лузган предпринял такую попытку в уединении своего кабинета. Он умудрился стать на двадцать лет моложе, с торсом, на котором можно колоть камни, но стоило ему перестать концентрироваться на своей фигуре, как она сразу обмякла и не самым приятным образом вернулась к старому, знакомому обличью и возрасту. Во внешности есть нечто упругое. Чем дальше вы отбрасываете её от себя, тем быстрее она возвращается. И тем сильнее бьёт. Железные шары с шипами, палаши и большие тяжёлые палки с вбитыми в них гвоздями считаются весьма страшным оружием, но они ничто по сравнению с двадцатью годами, которые внезапно обрушиваются на ваш затылок.

Это потому, что чудовство не действует на вещи, которые по сути являются магическими. Тем не менее, волшебники всё-таки внесли в свой облик ряд важных изменений. Мантия Кардинга, к примеру, превратилась в образчик подавляющей безвкусицы из кружев и шёлка. Волшебник стал похож на большой кусок красного желе, задрапированный вязаными салфетками.

— А она мне идет, что скажешь? — поинтересовался Кардинг и поправил поля шляпы, придав ей неуместно залихватский вид.

Лузган ничего не ответил. Он смотрел в окно.

Кое-что действительно изменилось в лучшую сторону. День прошел в трудах.

Старые каменные стены исчезли. Теперь на их месте стояла довольно симпатичная ограда, за которой сверкал город — поэма из белого мрамора с красной черепицей. Река Анк перестала выглядеть забитой илом сточной канавой, которую Лузган знавал с детства, но обернулась поблескивающей, прозрачной, как стекло, лентой, где — о, очаровательный штрих! — в чистой, словно талый снег, воде^[29] плавали, разевая рты, толстые карпы.

С воздуха Анк-Морпорк, должно быть, выглядел ослепляюще. Он сиял. Тысячелетиями копившиеся отходы были сметены прочь. Этот вид вызывал у Лузгана странную неловкость. Казначей чувствовал себя не на месте, как будто примерил новую одежду, от которой чешется всё тело. Конечно, на нём и в самом деле была новая одежда и от неё действительно чесалось тело, но причина крылась не в этом. Новый мир был очень даже славным, таким, каким ему следовало быть, и всё же, всё же… «Чего ж мне все-таки хочется? — подумал Лузган. — Изменить окружающую действительность или просто устроить её более подходящим образом?»

— Я говорю, тебе не кажется, что она была словно на меня сшита? — повторил Кардинг.

Лузган повернулся. Его лицо ничего не выражало.

— Гм?

— Шляпа, приятель.

— О-о. Гм. Очень… идёт.

Кардинг со вздохом снял вычурный головной убор, осторожно уложил его обратно в коробку и произнёс:

— Нужно нести. Он уже интересовался на её счёт.

— Меня по-прежнему мучает вопрос: куда же подевалась настоящая шляпа? — заметил Лузган.

— Никуда не девалась. Вот она, — твердо заявил Кардинг, постучав по крышке коробки.

— Я имею в виду, гм, настоящую.

— Это и есть настоящая.

— Я хотел сказать…

— Это Шляпа Аркканцлера, — тщательно выговаривая слова, провозгласил Кардинг. — Тебе бы следовало это знать, ведь это ты её сшил.

— Да, но… — обречёно начал казначей.

— В конце концов, ты же не станешь заниматься подделками?

— Да нет…

— Это просто шляпа. Она — то, что думают о ней люди. Люди видят, что её носит аркканцлер, и считают, что это подлинная шляпа. В некотором смысле, она и есть подлинная. Вещи определяются родом своих занятий. И люди, естественно, тоже. Фундаментальные основы волшебства, вот что это такое. — Кардинг сделал драматическую паузу и вложил коробку со шляпой в руки Лузгана. — Можно сказать, «когито эргот шляппо».

Лузган изучал древние языки и теперь постарался показать себя с наилучшей стороны.

— «Я мыслю, следовательно, я шляпа»? — догадался он.

— Что-что? — поднял бровь Кардинг. Они начали спускаться по ступенькам к новому воплощению Главного зала.

— «Я счёл себя безумной шляпой»? — предположил Лузган.

— Заткнись, а?

Над городом всё ещё висела дымка, и в лучах заходящего солнца серебряная с золотом завеса тумана приобрела цвет крови.

Койн сидел на табурете, положив посох себе на колени… Лузгану пришло в голову, что он ещё ни разу не видел мальчишку без этого посоха. Странно. Большинство волшебников держат свой посох под кроватью или вешают его над камином.

Лузгану не нравился этот посох. Он был чёрным, но не потому, что таков был его цвет, а скорее потому, что посох выглядел подвижной щелью, открывающей путь в другие, очень неприятные измерения. У посоха не было глаз, но, тем не менее, Лузгану казалось, что палка смотрит на него так, будто ей ведомы его сокровеннейшие помыслы, о которых он сам даже понятия не имеет.

Несколько дюжин самых старших волшебников толпились вокруг табурета и с благоговением таращились на пол.

Лузган вытянул шею, чтобы посмотреть, что там такое, и увидел…

Плоский мир.

Диск плавал в лужице чёрной ночи, каким-то образом вставленной прямо в плиты, и Лузган вдруг ощутил ужасающую уверенность в том, что это действительно Плоский мир, а не какое-нибудь его изображение или проекция. Там были разводы облаков и всё такое прочее. Казначей видел заиндевевшие пустоши Пупземелья, Противовесный Континент, Круглое море, Краепад, всё крошечное и окрашенное в пастельные цвета, но самое что ни на есть настоящее…

Кто-то что-то говорил ему.

— Гм? — откликнулся он, и внезапное падение метафорической температуры рывком вернуло его к реальности.

Он с ужасом осознал, что Койн только что обратился к нему с каким-то замечанием.

— Что ты сказал? — заизвинялся он. — Просто этот мир… такой красивый…

— Наш Лузган — эстет, — объявил Койн, и у парочки волшебников, которые знали это слово, вырвался короткий смешок. — Но что касается мира, то его можно улучшить. Я сказал, что повсюду, куда ни посмотри, мы видим жестокость, бесчеловечность и жадность. А это говорит о том, что миром управляют очень плохо.

Лузган почувствовал, что на него обратились взгляды двух дюжин пар глаз.

— Гм, — отозвался он. — Ну, человеческую природу не изменишь…

В зале воцарилась мёртвая тишина. Лузган внезапно засомневался.

— Или изменишь? — уточнил он.

— Поживём — увидим, — заявил Кардинг. — Но если мы изменим мир, то человеческая природа тоже изменится. Правда, братья?

— У нас есть город, — сказал один из волшебников. — Я лично создал замок…

— Мы правим городом, но кто правит миром? — вопросил Кардинг. — В нём насчитывается с тысячу мелких королей, императоров и вождей.

— Ни один из которых даже читать не умеет, — вставил какой-то волшебник.

— Патриций умел читать, — возразил Лузган.

— Он умел листать страницы, — парировал Кардинг. — А кстати, что случилось с той ящерицей? Ладно, неважно. Суть в том, что миром должны править мудрецы и философы. Его надо направлять. Мы потратили столетия на междоусобные раздоры, но все вместе… кто знает, что мы можем сделать, если объединимся?

— Сегодня — город, завтра — весь мир, — выкрикнул кто-то из задних рядов. Кардинг кивнул.

— Завтра — весь мир, а…. — Он произвел быстрые подсчёты. — А в пятницу — вся вселенная!

«Таким образом, к выходным мы освободимся», — подвел итог Лузган. Он вспомнил о коробке, которую держал в руках, и протянул её Койну. Но Кардинг быстро заступил ему дорогу, плавным движением выхватил у него коробку и размашистым жестом преподнес мальчику.

— Шляпа аркканцлера, — объявил он. — Мы считаем, она твоя по праву.

Койн принял подношение. Лузган впервые заметил, что на его лице отразилась неуверенность.

— А разве формальной церемонии не будет? — спросил мальчик.

Кардинг кашлянул.

— Я… э-э, нет, — ответил он. — Нет, не думаю. — Он глянул на других старших волшебников, и те покачали головами. — Нет. У нас её никогда не было. Не считая банкета, разумеется. Э-э. Видишь ли, это ведь не коронация: аркканцлер, понимаешь ли, он возглавляет братство волшебников, он, — под золотистым взглядом голос Кардинга постепенно затихал, — он, понимаешь… он… первый… среди… равных…

Посох зловеще зашевелился и, повернувшись, нацелился в его сторону. Кардинг торопливо отступил. Койн, похоже, снова прислушался к какому-то внутреннему голосу.

— Нет, — произнёс он наконец, и, когда заговорил опять, его голос приобрел тот объем и гулкость, которых, если вы не волшебник, вам удастся добиться только при помощи большого количества очень дорогой звуковоспроизводящей аппаратуры. — Церемония состоится. Церемония должна состояться, люди должны знать, что волшебники правят миром, но пройдет она не здесь. Я сам выберу место. И все волшебники, что когда-либо проходили через эти ворота, будут присутствовать на ней, понятно?

— Некоторые из них живут довольно далеко, — осторожно заметил Кардинг. — Дорога отнимет время, так что…

— Они волшебники! — выкрикнул Койн. — И могут оказаться здесь в мгновение ока! Я дал им такую власть! Кроме того, — его голос понизился и вновь принял нормальное звучание, — с Университетом покончено. Он не был домом для магии, он был её тюрьмой. Я построю нам другой дом.

Он вынул шляпу из коробки и улыбнулся ей. Лузган и Кардинг затаили дыхание.

— Но…

Они оглянулись. Это заговорил Хакардли, хранитель Закона. Волшебник в изумлении то открывал, то закрывал рот.

Койн повернулся и приподнял одну бровь.

— Но ты, надеюсь, не станешь закрывать Университет? — дрожащим голосом осведомился старый волшебник.

— Он нам больше не нужен, — заявил Койн. — Это обиталище пыли и старых книг. Мы оставили его позади. Не так ли… братья?

Собравшиеся ответили дружным невнятным бормотанием. Им было трудно представить себе жизнь без древних камней. Ну, хотя, если подумать, пыли здесь, конечно, много, да и книги довольно старые…

— В конце концов… братья… кто из вас заходил в последние несколько дней в эту вашу тёмную библиотеку? Магия теперь внутри вас, а не заточена между крышками переплётов. Разве вас это не радует? Есть ли здесь кто-нибудь, кто за прошедшие двадцать четыре часа не сотворил больше чудес, настоящих чудес, чем за всю предыдущую жизнь? Есть ли здесь кто-нибудь, кто в глубине своей души искренне со мной не согласен?

Лузган содрогнулся. В самой глубине его души пробудился другой, внутренний Лузган, который теперь рвался наружу, высказаться. Это был Лузган, который ощутил внезапную тоску по тем спокойным дням, когда магия была кроткой и смирной, шлёпала по Университету в старых тапочках, всегда находила время выпить стаканчик шерри, не была похожа на раскалённый меч, пронзающий мозг, и, самое главное, не убивала людей.

Лузган с ужасом почувствовал, что его голосовые связки напряглись, как струна, и приготовились выразить несогласие.

Посох пытался найти его. Лузган чувствовал, как он его ищет. Посох испарит его, совсем как бедного старину Биллиаса. Лузган крепко сжал зубы, но это не помогло. Его грудь набрала воздуха. Зубы скрипнули.

Беспокойно топчущийся на месте Кардинг наступил ему на ногу. Лузган завопил.

— Извини, — бросил Кардинг.

— Что-то случилось, Лузган? — поинтересовался Койн.

Лузган, внезапно ощутив себя свободным, с наслаждением прыгал на одной ноге. По мере того как его ступню охватывала мучительная боль, по телу распространялась волна облегчения, и он был необычайно благодарен, что семнадцать стоунов кардинговой массы избрали пальцы именно его ноги, чтобы обрушиться на них всей своей тяжестью.

Его вопль разбил сковывающие волшебников цепи. Койн вздохнул и поднялся со своего табурета.

— Хороший выдался денек, — сообщил он.

* * *

Было два часа утра. По улицам Анк-Морпорка в полном одиночестве змеились струйки речного тумана. Волшебники не одобряли людей, которые шляются по улицам после полуночи, так что никто и не шлялся. Вместо этого все спали беспокойным зачарованным сном.

На Площади Разбитых Лун, где некогда торговали таинственными удовольствиями, где в освещённых факелами и занавешенных лавках припозднившийся гуляка мог купить всё что угодно — от тарелки заливных угрей до венерической болезни, — на этой площади клубился туман, и оседающая влага капала в промозглую пустоту. Лавки исчезли. Их сменили сверкающий мрамор и статуя, изображающая какого-то духа и окруженная ярко освещёнными фонтанами. Глухой плеск фонтанов был единственным звуком, разрушающим холестерин молчания, который сжимал в своих тисках сердце города.

Тишина царила и в тёмном массивном здании Незримого Университета. Если не считать…

Лузган крался по утопающим в тени коридорам, словно двуногий паук, перебегая — или, по крайней мере, быстро хромая, — от колонн к дверным проёмам, пока не достиг мрачных дверей библиотеки. Здесь он нервно вгляделся в окружающую темноту и после некоторого колебания тихо, очень тихо постучал.

От тяжёлой деревянной двери исходила тишина. Но в отличие от той тишины, которая держала в плену остальной город, это была внимательная, настороженная тишина. Это была неподвижность спящей кошки, которая только что открыла один глаз.

Почувствовав, что терпение на пределе, Лузган опустился на четвереньки и попытался заглянуть под дверь. Приблизив рот к пыльной, дышащей сквозняком щели под самой нижней петлей, он прошептал:

— Эй! Гм. Ты меня слышишь?

Он был уверен, что вдалеке, в темноте, что-то шевельнулось. Казначей предпринял ещё одну попытку, с каждым ударом хаотически бьющегося сердца перескакивая от ужаса к надежде и обратно.

— Слышь? Это я, гм. Лузган. Помнишь? Ты не мог бы поговорить со мной, пожалуйста?

Возможно, там, внутри, две больших кожистых ступни мягко крались из дальнего угла к двери, а может, это просто поскрипывали нервы Лузгана. Он попытался сглотнуть, избавляясь от сухости в горле, и рискнул позвать ещё раз:

— Слышь, всё хорошо, но только, слышь, библиотеку хотят закрыть!

Тишина стала громче. Спящая кошка навострила ухо.

— То, что происходит, совершенно неправильно! — признался казначей и тут же зажал рот рукой, ужаснувшись чудовищности собственных слов.

— У-ук?

Это был наислабейший из всех возможных звуков, похожий на тараканью отрыжку.

Лузган, внезапно приободрившись, плотнее прижал губы к щели.

— Патриций там, с тобой?

— У-ук.

— А его маленький пёсик?

— У-ук.

— О-о. Хорошо. Лузган разлёгся в уютно обволакивающей его ночи и забарабанил пальцами по холодному полу.

— А меня, гм, пустить не хочешь? — осмелился попросить он.

— У-ук!

Лузган скорчил в темноте гримасу.

— Ну хорошо, ты не мог бы, гм, впустить меня хотя бы на пару минут? Нам нужно срочно обсудить кое-что как мужчине с мужчиной.

— Э-эк.

— То есть с обезьяной.

— У-ук.

— Слушай, может, тогда ты выйдешь?

— У-ук.

Лузган вздохнул.

— Вся эта показная преданность очень хороша, но ты там загнешься с голоду.

— У-ук у-ук.

— Другой вход?

— У-ук.

— О, пусть будет по-твоему.

Лузган снова вздохнул. Как ни странно, после этого разговора он почувствовал себя лучше. Остальные обитатели Университета жили как во сне, тогда как библиотекарю только и нужны были — спелые фрукты, регулярное пополнение запаса каталожных карточек и возможность где-то раз в месяц перескакивать через ограду личного зверинца патриция^[30]. Всё это странным образом успокаивало Лузгана.

— Значит, с бананами у тебя порядок? — осведомился Лузган после очередной паузы.

— У-ук.

— Никого не впускай, хорошо? Гм. Я думаю, это ужасно важно.

— У-ук.

— Прекрасно.

Лузган поднялся на ноги, отряхнул колени, после чего приблизил рот к замочной скважине и добавил:

— И никому не доверяй.

— У-ук.

В библиотеке стояла полутьма — сомкнутые ряды магических книг испускали слабое октариновое сияние, вызванное утечкой чудотворной энергии в мощном оккультном поле. Этого сияния было достаточно, чтобы освещать груду полок, который была забаррикадирована дверь.

Бывший патриций сидел в банке на столе библиотекаря. Сам библиотекарь, завернувшись в одеяло, сгорбился в кресле и держал на коленях Вафлза.

Время от времени библиотекарь съедал банан. Лузган между тем хромал по гулким коридорам Университета обратно в свою спальню, где ему ничего не угрожало. Но поскольку его уши нервно ловили в воздухе малейший звук, он сразу услышал — на самом пределе восприятия — далекие всхлипы.

Несколько необычный звук для Университета. Поздней ночью в выстланных коврами коридорах крыла, предназначенного для старших волшебников, можно было услышать разные звуки — например, храп, тихое позвякивание бокалов, немелодичное пение, изредка свист и шипение неудавшегося заклинания. Но тихий плач был здесь настолько в новинку, что Лузган неожиданно для себя самого свернул в коридор, ведущий к комнатам аркканцлера.

Дверь была распахнута настежь. Лузган сказал себе, что делать этого не стоит, напрягся, приготовившись уносить ноги, и заглянул внутрь.

* * *

Ринсвинд не мог отвести глаз.

— Что это? — прошептал он.

— Думаю, какой-то храм, — ответила Канина.

Ринсвинд стоял и смотрел вверх. Люди, заполняющие улочки Аль Хали, наталкивались на него и друг на друга, образуя нечто вроде человеческого броуновского движения. «Храм», — думал он. Храм был большим, внушительным, и архитектор использовал все известные приемы, чтобы сделать его ещё больше и внушительнее, чем на самом деле, и показать всем, кто на него смотрит, что они очень мелкие, обыденные и у них нет такого количества куполов. Это было одно из тех зданий, которые выглядят именно так, как вы всю оставшуюся жизнь будете их вспоминать.

Ринсвинд считал себя знатоком храмовой архитектуры, но местные фрески на огромных и действительно внушительных стенах совершенно не походили на религиозные. Во-первых, участники изображенных сцен получали удовольствие. Они почти наверняка получали удовольствие. Да, точно. Было бы удивительно, если бы они не получали удовольствия.

— Они ведь не танцуют? — спросил Ринсвинд в отчаянной попытке не поверить собственным глазам. — Или, может, это какая-то акробатика?

Канина взглянула вверх, щуря глаза от резкого, белого света солнца.

— Не сказала бы, — задумчиво отозвалась она.

Ринсвинд вдруг опомнился.

— Не думаю, что ты, девушка, должна смотреть на подобные вещи, — строго заявил он.

— А волшебникам, — улыбнувшись, сладким голосом парировала Канина, — это вообще запрещено. Предполагается, что они от такого слепнут.

Ринсвинд снова поднял голову, готовый рискнуть, ну, может, одним глазом. «Этого следовало ожидать, — сказал он себе. — Они тут все тёмные и невежественные. Зарубежные страны — это, в общем, зарубежные страны. Они живут по-другому».

Хотя в кое-каких областях, решил он, они живут очень даже похоже, только с несколько большей изобретательностью и, судя по всему, гораздо чаще.

— Храмовые фрески Аль Хали известны по всему миру, — поведала Канина, продираясь сквозь толпу детей, которые не оставляли попыток продать Ринсвинду свои товары или познакомить его с симпатичными родственницами.

— Что ж, по-моему, неудивительно, — согласился Ринсвинд. — Слушай, отвали, а? Нет, я не хочу это покупать, что бы это ни было. Нет, я не хочу с ней знакомиться. С ним тоже. И с этой тварью тоже, мерзкий ты мальчишка. А ну слезайте!

Последний возглас относился к группе детишек, невозмутимо едущих верхом на Сундуке, который терпеливо топал следом за Ринсвиндом, не делая попыток стряхнуть незваных наездников. «Наверное, ему чего-то не хватает», — подумал Ринсвинд и немного оживился.

— Как по-твоему, сколько на этом континенте людей? — поинтересовался он.

— Не знаю, — не оборачиваясь, ответила Канина. — Миллион, наверное.

— Будь у меня хоть капля благоразумия, меня бы здесь не было, — с чувством заявил Ринсвинд.

Они провели в Аль Хали — в городе, который служил воротами к таинственному континенту Клатча, — уже несколько часов, и Ринсвинд начинал испытывать страдания.

По его мнению, в приличном городе обязан присутствовать хотя бы небольшой туман, и люди должны жить в домах, а не проводить всё своё время на улицах. Приличный город прекрасно обходится без песка и жары. А что касается ветра…

У Анк-Морпорка был знаменитый запах, в котором чувствовалось столько индивидуальности, что даже самые крепкие люди плакали, впервые вдохнув его. Зато у Аль Хали был ветер, дующий из необозримых пространств пустынь и континентов, расположенных ближе к Краю. Это был мягкий ветерок, но дул он без остановки и в конце концов оказывал на гостей города такое же воздействие, какое тёрка для сыра оказывает на помидор. Через какое-то время вам начинало казаться, что он уже снял с вас всю кожу и скребёт прямо по нервам.

Чувствительным ноздрям Канины ветер нёс ароматические послания из самого сердца континента. Сюда входили стужа пустынь, вонь от львиных стай, гниющего в джунглях компоста и кишечных газов антилоп гну.

Ринсвинд, разумеется, не чувствовал ни одного из этих запахов. Приспособляемость — чудесная вещь, и большинство морпоркцев оказались бы в затруднительном положении, если бы их попросили унюхать горящий матрас с расстояния двух шагов.

— Куда дальше? — спросил он. — Надеюсь, туда, где нет ветра?

— Мой отец бывал в Хали, когда разыскивал Потерянный Город И, — отозвалась Канина. — И я, кажется, припоминаю, что он очень хвалил «сук». Это нечто вроде базара.

— Полагаю, нам лучше пойти и поискать лавки с подержанными шляпами, — предложил Ринсвинд. — Потому что вся эта идея совершенно…

— Я надеюсь, что на нас нападут. Это кажется мне самым разумным планом. Мой отец говорил, что очень немногим из тех чужестранцев, кто входил на сук, удавалось выйти обратно. По его словам, там ошиваются такие типы, которым человека убить — раз плюнуть.

Ринсвинд должным образом обдумал эту информацию.

— Ну-ка, изложи-ка мне это ещё раз, а? — попросил он. — После того как ты сказала, что на нас должны напасть, у меня вроде как в ушах зазвенело.

— Мы же сами хотим встретиться с преступным элементом…

— Не так уж и хотим, — ответил Ринсвинд. — Я бы выбрал другую формулировку.

— И как бы ты сказал?

— Э-э, думаю, выражение «не хотим» достаточно точно отражает общую мысль.

— Но ты же сам согласился, что мы должны найти шляпу!

— Но не погибнуть в процессе её поиска, — обреченно возразил Ринсвинд. — Вряд ли это принесёт пользу. Во всяком случае, мне.

— Мой отец всегда утверждал, что смерть — не более чем сон, — заметила Канина.

— Ага, шляпа поведала мне то же самое, — подтвердил Ринсвинд, сворачивая следом за девушкой в узкую, заполненную народом улочку между белыми мазаными стенами. — Но, на мой взгляд, после этого «сна» проснуться утром будет несколько трудновато.

— Послушай, — попыталась вразумить его Канина, — это не так уж и рискованно. Ты же со мной.

— Да, а ты так и нарываешься на неприятности, — обвиняюще заявил Ринсвинд. Канина увлекла его в тенистый переулок. Свита из юных предпринимателей не отставала.

— Это работает старушка носследственность.

— Заткнись и постарайся выглядеть как жертва, ладно?

— Уж это я могу, — согласился Ринсвинд, отбиваясь от одного особо настырного члена малолетней Торговой палаты. — У меня было полно практики. В последний раз говорю, дрянной ребенок, я никого не хочу покупать!

Ринсвинд мрачно взглянул на окружающие стены. По крайней мере, здесь не было этих будоражащих картинок, но горячий ветер по-прежнему гнал клубы пыли. А Ринсвинду осточертело смотреть на песок. Сейчас он больше всего нуждался в паре кружечек холодного пива, холодной ванне и смене одежды. Хотя вряд ли он почувствовал бы себя лучше, но хотя бы получил удовольствие от того, что чувствует себя ужасно. Впрочем, здесь, наверное, и пиво-то не продают. Забавно, но в холодных городах, таких как Анк-Морпорк, самый популярный напиток — пиво, вызывающее ощущение прохлады, а вот в местах, подобных этому, где небо — как раскаленная печка с открытой дверцей, люди утоляют жажду крошечными порциями тягучей жидкости, от которой в горле разгорается настоящий пожар. И архитектура совершенно не такая как надо. В местных храмах стояли статуи, которые, в общем, были просто неуместными. В этом городе не место настоящим волшебникам. Разумеется, здесь присутствует какой-то доморощенный эквивалент, чародеи или нечто в том же духе, но порядочной магией это не назовешь… Канина шагала впереди, что-то напевая себе под нос.

«А она тебе очень даже нравится. Я-то вижу», — раздался в голове у Ринсвинда какой-то голос.

«О чёрт, — подумал Ринсвинд, — это, случайно, не моя совесть опять прорезалась?»

«Это твоё вожделение. Тут довольно душно, не правда ли? Ты так и не навёл порядок с тех пор, как я в последний раз сюда заглядывало».

«Слушай, проваливай, а? Я волшебник! Волшебники руководствуются велением головы, а не сердца!»

«А за меня голосуют твои железы, которые утверждают, что твой мозг остался в гордом одиночестве».

«Да? Но тогда ему принадлежит решающий голос».

«Ха! Это ты так думаешь. Кстати, твоё сердце не имеет к происходящему никакого отношения. Это просто мускульный орган, который обеспечивает циркуляцию крови. Попробуй взглянуть на ситуацию следующим образом — девушка тебе нравится, да?»

«Ну-у…»

Ринсвинд поколебался.

«Да, — подумал он, — э-э…»

«Она довольно интересная собеседница. Приятный голос?»

«Ну, конечно…»

«Тебе хотелось бы почаще бывать в её обществе?»

«Ну…»

Ринсвинд с некоторым удивлением осознал, что да, хотелось бы. Не то чтобы он был совсем непривычен к женской компании, просто ему всегда казалось, что от женщин следует ждать одних неприятностей. К тому же, всем известно, что женский пол плохо влияет на магические способности. Хотя Ринсвинд был вынужден признать, что конкретно его магические способности, будучи примерно такими же, как у резинового молотка, с самого начала выглядели довольно сомнительно.

«Тогда тебе нечего терять, правда?» — угодливо подбросило мысль его вожделение.

И именно в этот момент Ринсвинд осознал, что в окружающей его действительности не хватает чего-то очень важного. Ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, чего именно.

Вот уже несколько минут никто не пытался что-нибудь ему продать. В Аль Хали, наверное, это означало, что ты мёртв.

Они с Сундуком и Каниной остались одни в длинном, тенистом переулке. С некоторого расстояния доносился шум городской суеты, но в непосредственной близости от того места, где они находились, не было ничего, кроме выжидающей тишины.

— Они убежали, — заметила Канина.

— Значит, на нас сейчас нападут?

— Возможно. За нами по крышам следуют трое мужчин.

Ринсвинд, сощурившись, взглянул вверх, и примерно в этот же миг трое человек, облаченных в развевающиеся чёрные одежды, легко спрыгнули в переулок, преграждая дорогу. Оглянувшись, волшебник увидел, как ещё двое вынырнули из-за угла. Все пятеро держали в руках длинные сабли, и, хотя нижняя половина их лиц была скрыта повязками, сомнений быть не могло — все вновь прибывшие почти наверняка зловеще ухмылялись.

Ринсвинд постучал по крышке Сундука и предложил:

— Фас.

Сундук какое-то мгновение стоял как вкопанный, затем развернулся, подошел к Канине и уселся рядом с ней. У него был слегка самодовольный и несколько смущенный вид.

— Ах ты… — рявкнул волшебник и дал ему пинка ногой. — Чемодан вшивый.

Придвинувшись поближе к девушке, которая с задумчивым видом оглядывала окрестности, Ринсвинд спросил:

— Ну и что теперь? Предложишь им по-быстрому сделать химзавивку?

Незнакомцы осторожно приблизились. Ринсвинд заметил, что всё их внимание сосредоточено исключительно на Канине.

— У меня нет оружия, — сообщила она.

— А что случилось с твоим знаменитым гребнем?

— Оставила на судне.

— У тебя что, вообще ничего нет?

Канина слегка переменила положение, чтобы держать в поле зрения как можно больше разбойников.

— Ну, есть пара шпилек для волос, — уголком рта сообщила она.

— Они на что-нибудь годятся?

— Не знаю. Никогда не пробовала.

— Это из-за тебя мы оказались в такой ситуации!

— Расслабься. Я думаю, они просто возьмут нас в плен.

— О, тебе хорошо говорить. На тебя на этой неделе не установлена специальная скидка.

Сундук, который не совсем понимал, что происходит, пару раз щелкнул крышкой. Один из незнакомцев осторожно вытянул вперед саблю и ткнул Ринсвинда в поясницу.

— Видишь, они хотят куда-то нас отвести, — сказала Канина, но вдруг заскрежетала зубами. — О нет!

— Что теперь?

— Я не могу!

— Чего не можешь?

Канина обхватила голову руками.

— Не могу позволить себе сдаться без борьбы! Я слышу, как тысяча моих предков-варваров обвиняет меня в предательстве! — с жаром прошептала она.

— А ты попробуй не сдаваться.

— Нет, правда. Это не займет и минуты.

В воздухе внезапно что-то мелькнуло, и ближайший незнакомец, издавая булькающие звуки, небольшим бесформенным комком рухнул на землю. Затем локти Канины отлетели назад и врезались в животы тех, кто подкрадывался сзади. Её левая рука, отскочив, пронеслась мимо уха Ринсвинда со звуком, напоминающим треск рвущегося щелка, и повалила человека, стоящего за спиной волшебника. Пятый разбойник попытался спастись бегством, но был сбит с ног подсечкой и, падая, сильно ударился головой о стену.

Канина скатилась с него и села, тяжело дыша. Её глаза оживленно блестели.

— Мне не нравится в этом признаваться, но теперь я чувствую себя гораздо лучше, — заявила она. — Хотя только что предала благородные парикмахерские традиции. О-о.

— Ага, — мрачно подтвердил Ринсвинд, — а я всё думал, когда же ты их заметишь.

Канина обвела глазами шеренгу лучников, появившихся у противоположной стены. На их лицах застыло то флегматичное, бесстрастное выражение, которое присуще людям, уже получившим деньги за будущую работу и не особенно возражающим против того, что эта работа требует кого-то убивать. — Пора пускать в ход шпильки, — констатировал Ринсвинд.

Канина не шелохнулась.

— Мой отец всегда говорил, что на людей, до зубов вооруженных эффективным метательным оружием, бесполезно идти в лобовую атаку, — объяснила она.

Ринсвинд, который был знаком с Коэновой манерой выражаться, посмотрел на неё с недоверием.

— Ну, вообще-то он говорил, — добавила Канина, — «никогда не пинай в зад дикобраза».

* * *

Лузган не представлял себе, как переживёт завтрак.

Он спрашивал себя, не стоит ли ему переговорить с Кардингом, но у него возникло леденящее ощущение, что старый волшебник не станет его слушать и, в любом случае, не поверит ему. По правде говоря. Лузган сам не поверил бы себе…

Хотя нет, поверил бы. Ему никогда не забыть увиденного, хотя он намеревался приложить к этому все усилия.

В эти дни одна из проблем жизни в Университете заключалась в том, что то здание, в котором вы засыпали, могло превратиться в совсем другое, когда вы просыпались. Комнаты взяли себе привычку меняться и перемещаться — следствие беспорядочно распространяющейся магии. Она накапливалась в коврах, заряжая волшебников до такой степени, что пожать кому-нибудь руку означало почти наверняка превратить его во что-нибудь. Накопившийся запас магии уже превышал магическую вместимость Университета. И если не принять меры, то вскоре даже простолюдины смогут пользоваться магией. Леденящая мысль, но в голове Лузгана кипело уже столько леденящих мыслей, что её можно было использовать в качестве кубка для льда, и казначей не собирался тратить время на ещё одну проблему.

Однако обыкновенная география домашнего пространства была не единственной трудностью. Напор чудотворной энергии оказывал влияние даже на пищу. Тот плов, который вы поднимали вилкой с тарелки, к тому времени, как попадал к вам в рот, вполне мог превратиться во что-то другое. В удачных случаях оно могло оказаться несъедобным. В самых неудачных оно оказывалось съедобным, но не тем, что было бы приятно съесть, а тем более, проглотить недожеванным.

Лузган нашел Койна в помещении, которое вчера поздно вечером было кладовой для половых щеток. Теперь кладовая стала значительно просторнее. Лузган даже не знал, с чем её сравнить — поскольку никогда не слышал о самолётных ангарах, хотя редко в каком ангаре встретишь мраморные полы и кучу статуй. Пара щёток и небольшое помятое ведро, стоящие в тёмном уголке, выглядели здесь не к месту. Хотя раздавленные в лепешку столы в бывшем Главном зале выглядели ещё непривычнее. Главный зал, благодаря бурным потокам магии, пронизывающим Университет, сжался до размеров предмета, который бы Лузган, если бы когда-нибудь видел подобную штуку, назвал телефонной будкой.

Казначей с превеликой осторожностью пробрался в комнату и занял своё место в совете волшебников. Воздух казался маслянистым от растворенной в нём магии.

Лузган создал себе кресло рядом с Кардингом и нагнулся к уху старого волшебника.

— Ты не поверишь, но… — начал было он.

— Тише! — прошипел Кардинг. — Это поразительно!

Койн сидел на табурете в центре круга. Одна рука лежала на посохе, другая была вытянута и держала что-то маленькое, белое и похожее на яйцо. Оно было странно нечётким. Это было что-то огромное и находящееся страшно далеко. А мальчишка запросто держал эту штуку в руке.

— Что он делает? — шёпотом спросил Лузган.

— Сам толком не знаю, — пробормотал в ответ Кардинг. — Насколько мы можем понять, он создает для волшебников новый дом.

Вокруг размытого яйцеобразного предмета, словно отблески далёкой грозы, мелькали зигзаги разноцветного света. Сияние освещало Койна снизу, придавая лицу мальчика вид маски.

— Не понимаю, как мы все там поместимся, — отозвался казначей.

— Кардинг, прошлой ночью я видел…

— Всё, — сказал Койн.

Он поднял яйцо, которое время от времени вспыхивало внутренним огнем и выстреливало крошечными белыми протуберанцами. «Оно не только очень далеко, — подумал Лузган, — оно ещё и чрезвычайно тяжёлое». Тяжесть здесь теряла своё значение и выворачивалась наизнанку, создавая странное царство противоположностей, где свинец — невесомый вакуум. Лузган снова схватил Кардинга за рукав.

— Кардинг, слушай, это очень важно. Когда я заглянул в…

— Я тебя серьёзно прошу — прекрати.

— Но посох, его посох, он не…

Койн поднялся на ноги и направил посох на стену, в которой немедленно появилась дверь. Дернув за ручку, он отворил её и шагнул через порог, предоставив волшебникам трусцой кинуться следом.

Мальчик пересёк садик аркканцлера (стайка волшебников тянулась за ним, как хвост — за кометой) и, не останавливаясь, дошёл до берега Анка. Здесь росло несколько дряхлых ив, а река текла — или, по крайней мере, двигалась, — огибая петлей небольшой, кишащий тритонами лужок, известный под оптимистичным названием «Услада Волшебников». Летними вечерами, когда ветер дул в сторону реки, здесь было приятно прогуляться после ужина.

Над городом по-прежнему висела тёплая серебристая дымка. Койн преодолел мокрую траву и, остановившись в центре лужка, подбросил яйцо в воздух. Оно описало полую дугу и с чавкающим звуком шлёпнулось на землю.

— Отойдите подальше, — повернулся к подоспевшим волшебникам Койн. — И приготовьтесь удирать.

Он направил октироновый посох в сторону наполовину ушедшего в грязь яйца. Из кончика посоха вылетела октариновая молния и, ударив в яйцо, заставила его взорваться дождем искр, оставивших после себя синее и пурпурное свечение.

На мгновение воцарилась тишина. Дюжина волшебников выжидающе рассматривала яйцо.

Налетевший ветерок совершенно нетаинственно встряхнул ивы.

И больше ничего.

— Э-э… — подал голос Лузган. Вот тогда земля содрогнулась в первый раз. С деревьев упали несколько листьев, и вдали, перепугавшись, сорвалась с поверхности воды какая-то птица. Звук начался с низкого стона, который скорее ощущался, чем слышался, словно ноги у всех внезапно превратились в уши. Деревья задрожали, их примеру последовала парочка волшебников.

Грязь вокруг яйца запузырилась.

И взорвалась.

Земля сползла с него, словно лимонная кожура. Капли дымящейся грязи окропили волшебников, бросившихся искать укрытия под деревьями. Только Койн, Лузган и Кардинг остались наблюдать за тем, как на лугу поднимается сверкающее белое здание, с которого сыплются трава и комки земли. Позади рвались в небо другие башни; сквозь воздух прорастали контрфорсы, объединяя всё в одно целое.

Лузган заскулил, почувствовав, как почва уплывает из-под ног и заменяется плитками с серебряной искрой. Этот пол неумолимо устремился вверх, заставив казначея покачнуться, и вознёс всю троицу высоко над деревьями.

Крыши Университета промелькнули и остались далеко внизу. Анк-Морпорк раскинулся у них под ногами, как карта; река была пленённой змеей, а равнины — туманным, смазанным пятном. У Лузгана заложило уши, но подъём продолжался — всё выше и выше, в облака.

Наконец, промокшие и замёрзшие, они вырвались под обжигающие лучи солнца. Вокруг во всех направлениях простирался облачный покров. Рядом поднимались другие башни, ослепительно сверкающие в резком свете дня.

Кардинг неуклюже опустился на колени, осторожно потрогал пол и подал Лузгану знак сделать то же самое.

Лузган прикоснулся к поверхности, которая была куда более гладкой, чем камень. На ощупь она походила на тёплый лёд, а с виду — на слоновую кость. Она не была абсолютно прозрачной, но создавалось впечатление, что ей хотелось бы таковой стать.

У Лузгана возникло отчетливое ощущение, что если он закроет глаза, то пол под ним вообще пропадет.

Его взгляд встретился со взглядом Кардинга.

— Не смотри на, гм, меня, — буркнул он. — Я тоже не знаю, что это такое.

Оба волшебника взглянули на Койна.

— Это магия, — пояснил мальчик.

— Да, господин, но из чего это сделано? — спросил Кардинг.

— Из магии. Из сырой магии. Затвердевшей. Свернувшейся. Обновляющейся с каждой секундой. Для постройки нового дома лучше материала не найдёшь.

Посох полыхнул огнём, рассеивая облака. Внизу появился Плоский мир, и отсюда, сверху, можно было увидеть, что он действительно представляет собой диск, приколотый к небесам при помощи стоящей в его центре горы Кори Челести, на которой обитают боги. Волшебники узрели Круглое море, которое было настолько близко, что в него, наверное, можно было нырнуть прямо отсюда; заметили громадный, сплюснутый континент Клатч. Краепад, окружающий Край света, казался сверкающей дугой.

— Он слишком большой, — пробормотал Лузган себе под нос.

Мир, в котором жил казначей, простирался ненамного дальше ворот университета, и Лузган никогда не жаловался на его размеры. В таком мирке человек может чувствовать себя уютно. А вот где он точно не может чувствовать себя уютно, так это стоя в воздухе на высоте полумили от земли на чём-то, чего, некоторым фундаментальным образом, просто не существует.

Эта мысль повергла его в шок. Он был волшебником, и он беспокоился насчет магии.

Осторожно, бочком, он придвинулся к Кардингу.

— Это не совсем то, чего я ожидал, — заметил старый волшебник.

— Гм?

— Отсюда, сверху, он кажется гораздо меньше…

— Ну, не знаю. Послушай, я должен сказать тебе…

— Посмотри-ка на Овцепики. Такое впечатление, можно протянуть руку и коснуться их. Они разглядывали отделённую от них двумя сотнями лиг величественную горную гряду, сверкающую, белую и холодную. Ходили слухи, что если путешествовать в сторону Пупа через потаенные долины Овцепиков, то в промерзших землях под самой Кори Челести можно обнаружить тайное царство Ледяных Великанов, которые были заточены там после последней великой битвы с богами. В те дни горы были островками в огромном море льда, и лёд до сих пор правил в Овцепиках.

— Что ты сказал, Кардинг? — улыбнулся сияющей золотом улыбкой Койн.

— Воздух здесь очень чистый, господин. И горы кажутся такими близкими, маленькими. Я сказал, что почти могу дотронуться до них.

Койн махнул ему, приказывая молчать, и, вытянув худенькую руку, традиционным жестом закатал рукав, показывая, что никаких фокусов здесь нет. Сделав ладонью зачерпывающее движение, он повернулся к волшебникам, сжимая в пальцах то, что несомненно было пригоршней снега.

Двое волшебников в потрясенном молчании смотрели, как снег тает и капает на пол.

Койн расхохотался.

— Вам так трудно в это поверить? — спросил он. — Хотите, я достану вам жемчужин с краевого побережья Крулла или из песков Великого Нефа? Было ваше старое волшебство хотя бы вполовину таким же могущественным?

Лузгану показалось, что в голосе мальчика зазвучали металлические нотки. Койн напряженно всматривался в их лица.

Наконец Кардинг вздохнул и вполне спокойно ответил:

— Нет. Всю свою жизнь я искал магию, а нашёл лишь разноцветные огни, простенькие фокусы и старые, высохшие книги. Волшебство ничего не сделало для мира.

— А если я скажу тебе, что собираюсь распустить ордена и закрыть Университет? Хотя, разумеется, мои старшие советники займут подобающее положение.

Костяшки пальцев Кардинга побелели, но он лишь пожал плечами.

— Тут мало что можно сказать, — отозвался старый волшебник. — Какой толк от свечи в полдень?

Койн повернулся к Лузгану. Посох тоже. Филигранные резные узоры холодно смотрели на казначея. Один из них, у самого набалдашника, неприятно смахивал на глаз.

— Что-то ты молчалив, Лузган. Или ты со мной не согласен?

«Нет. В этом мире однажды уже жило чудовство, и Диск поменял его на волшебство. Волшебство — магия для людей, а не для богов. Чудовство — не для нас. С ним что-то не так, и мы забыли, что именно. Мне нравилось волшебство. Оно не переворачивало мир вверх дном. Оно ему соответствовало. Было правильным. Волшебник — вот кем я хотел бы быть». Он посмотрел себе под ноги и прошептал:

— Согласен.

— Вот и ладненько, — удовлетворенно кивнул Койн и, подойдя к краю башни, взглянул на расстеленную далеко внизу карту улиц Анк-Морпорка.

Башня Искусства поднималась едва на десятую долю этого расстояния.

— Думаю, — произнёс он, — церемонию мы проведём на следующей неделе, в полнолуние.

— Э-э. Полнолуние случится только через три недели, — подсказал Кардинг.

— На следующей неделе, — повторил Койн. — Если я говорю, что луна будет полной, значит, так тому и быть.

Он какое-то мгновение продолжал смотреть на здания модели Университета, а затем ткнул вниз пальцем.

— Что это?

Кардинг вытянул шею.

— Э-э. Библиотека. Да. Это библиотека. Э-э.

Наступила давящая тишина. Кардинг почувствовал, что от него ждут продолжения. Что угодно, только не эта тишина…

— Ну, знаешь, мы храним там книги. Девяносто тысяч томов, если не ошибаюсь. А, Лузган?

— Что? О-о. Да. Около девяноста тысяч.

Койн оперся на посох и устремил взгляд на библиотеку.

— Сожгите их, — приказал он. — Все до единого.

Полночь важно шагала по коридорам Незримого Университета, а Лузган с гораздо меньшей самоуверенностью осторожно крался к бесстрастным дверям библиотеки. Он постучал, и этот стук отдался в пустом здании настолько громким эхом, что волшебнику пришлось прислониться к стене и подождать, пока его сердце немного успокоится.

Через какое-то время он услышал, будто кто-то двигает тяжелую мебель.

— У-ук?

— Это я.

— У-ук?

— Лузган.

— У-ук.

— Послушай, ты должен выйти! Он собирается сжечь библиотеку!

Ответа не было.

Лузган, обмякнув, упал на колени.

— И он это сделает, — прошептал он. — Может быть, заставит сделать меня, это всё его посох, он, гм, знает всё, что тут происходит, знает, что я об этом знаю… Пожалуйста, помоги мне…

— У-ук?

— Прошлой ночью я заглянул к нему в комнату… Посох… посох светился, стоял посреди комнаты, как маяк, а мальчишка лежал на кровати и плакал. Я чувствовал, как этот посох проникает в его мозг, учит, нашёптывает ему ужасные вещи, а потом он заметил меня, ты должен мне помочь, ты единственный, кто не поддался…

Лузган умолк. Его лицо застыло. Сам того не желая, он медленно повернулся — вернее, его мягко развернули.

Он знал, что Университет пуст. Все волшебники перебрались в Новый Замок, где у самого последнего из студентов покои были роскошнее, чем раньше у любого из старших магов.

Посох, окруженный слабым октариновым сиянием, висел в воздухе в нескольких футах от него.

Лузган с величайшей осторожностью поднялся на ноги, прижался спиной к каменной кладке и, не отрывая глаз от посоха, начал потихоньку скользить вдоль стены, пока не достиг конца коридора. На углу он заметил, что посох, хотя и не сдвинулся с места, тем не менее, повернулся вокруг своей оси так, чтобы следить за ним.

Лузган тихо вскрикнул, подхватил подол мантии и бросился бежать.

Посох возник прямо у него на пути. Лузган резко затормозил и постоял немного, пытаясь отдышаться.

— Я тебя не испугался, — солгал он наконец и, развернувшись на каблуках, зашагал в другом направлении.

По дороге он щёлкнул пальцами и сотворил себе факел, который горел крошечным белым пламенем (и только окружающий его октариновый полумрак выдавал магическое происхождение огня).

И снова посох встал перед ним. Пламя факела вытянулось в тонкую, свистящую струю, которая полыхнула и с тихим хлопком погасла.

Лузган подождал, пока глаза перестанут слезиться от плавающих синих пятен. Если посох и был по-прежнему рядом, своим преимуществом он пользоваться не спешил. Когда зрение вернулось, Лузгану показалось, что он различает слева от себя тёмную тень. Лестницу, ведущую вниз, на кухню.

Он бросился к ней, прыжками слетел по невидимым ступенькам и приземлился на неровных плитках пола. В глубине кухни сквозь решетку в стене просачивался слабый лунный свет, и Лузган знал, что где-то там, наверху, есть дверь, ведущая во внешний мир.

Слегка пошатываясь, слыша, как грохочет в ушах собственное дыхание, словно он целиком засунул голову в морскую раковину, Лузган двинулся по бесконечной тёмной пустыне кухонного пола.

Под ногами что-то звякало. Крыс здесь, разумеется, уже не было, но кухней в последнее время редко пользовались — университетские повара были лучшими в мире, однако сейчас любой волшебник мог сотворить себе яства, недоступные обычному кулинарному мастерству. Огромные медные сковородки висели без дела, и их блеск постепенно начинал тускнеть, а в кухонной плите под гигантской аркой камина мирно покоился давно остывший пепел…

Посох лежал поперек двери, как засов. Когда Лузган подковылял ближе, посох повернулся, принимая вертикальное положение, и повис, излучая спокойную недоброжелательность. А затем плавно поплыл в сторону казначея.

Лузган попятился, скользя на покрытых жирным налетом камнях. Что-то толкнуло его сзади под коленки, и он завопил, но потом, пошарив за спиной, обнаружил, что это всего лишь одна из колод для разделки мяса.

Его рука, отчаянно ощупывая изрубленную поверхность, наткнулась на нечто нежданное, спасительное — на воткнутый в дерево большой мясницкий нож. Древним, как само человечество, инстинктивным жестом пальцы Лузгана сомкнулись вокруг рукояти.

Он потерял осторожность, лишился терпения, утратил своё место в пространстве и времени, а ещё он был так напуган, что чуть не потерял разум. Так что когда посох завис перед ним, Лузган вырвал нож из колоды, замахнулся со всей силой, которую смог собрать…

И заколебался. Всё, что было в нём от волшебника, восстало против уничтожения столь могущественной силы, силы, которую, вероятно, прямо сейчас можно использовать, которую он может использовать…

Посох повернулся так, что оказался направленным прямо на Лузгана.

За несколько коридоров оттуда, упершись спиной в дверь библиотеки, стоял библиотекарь. Стоял и смотрел на мелькающие по полу пятна голубого и белого света. До него донесся треск высвободившейся где-то вдалеке сырой энергии и ещё какой-то звук, начавшийся на низких частотах, а закончившийся на такой высоте, что даже Вафлз, который лежал, закрыв голову лапами, перестал его слышать.

А потом послышалось слабое, обыденное позвякивание, которое мог произвести оплавленный, искорёженный нож, упавший на выложенный плитками пол.

Это был один из тех звуков, которые превращают наступающую следом тишину в катящуюся тёплую лавину.

Библиотекарь завернулся в тишину, как в плащ, и поглядел вверх, на выстроившиеся ряд за рядом книги, каждая из которых слабо пульсировала в сиянии собственной магии. Книги, полка за полкой, опустили на него глаза^[31]. Они всё слышали. Он чувствовал их страх.

Орангутан несколько минут стоял неподвижно, как статуя, после чего, похоже, пришёл к какому-то решению. Он опустился на четвереньки, подошел к своему столу и после долгих поисков вытащил из ящика тяжёлое, ощетинившееся ключами кольцо. Вернувшись на середину комнаты, библиотекарь неторопливо произнёс:

— У-ук.

Книги вытянулись на своих полках и приготовились слушать.

* * *

— Куда это мы попали? — поинтересовалась Канина.

Ринсвинд огляделся и попробовал догадаться.

Они по-прежнему находились в сердце Аль Хали. Он слышал за стенами шум толпы. Но в центре многолюдного города кто-то расчистил огромное пространство, огородил его и посадил сад, настолько романтически естественный, что он выглядел таким же реальным, как сахарный поросёнок.

— Похоже, кто-то взял два раза по пять миль городской территории и окружил её стенами и башнями, — высказался Ринсвинд.

— Странная идея, — отозвалась Канина.

— Ну, некоторые здешние религии… Понимаешь, они считают, что после смерти ты попадаешь в такой вот сад, где играет всякая такая музыка и… и… — с несчастным видом запнулся Ринсвинд. — В общем, ещё тебя там ждут шербет и, и… красивые девушки.

Канина оглядела зелёное великолепие укрытого за стенами сада с павлинами, замысловатыми арками и слегка сипящими фонтанами. Дюжина возлежащих на подушках женщин ответила ей равнодушными взглядами. Скрытый от глаз струнный оркестр исполнял сложную клатчскую музыку в стиле «бхонг».

— Я не умирала, — заявила Канина. — Я бы такое запомнила. Кроме того, моему представлению о рае это не соответствует. — Она критически оглядела разлегшихся на подушках женщин. — Интересно, кто их стрижет?

В поясницу ей ткнулась сабля, и Канина с Ринсвиндом направились по затейливо украшенной дорожке к небольшому павильону, увенчанному куполом и окружённому оливковыми деревьями. Канина нахмурилась.

— И я не люблю шербет.

Ринсвинд на это никак не отозвался. Он был занят исследованием собственного душевного состояния, и ему не очень-то нравилось то, что он видел. Его терзали смутные сомнения — похоже, он начинал влюбляться.

Симптомы были налицо. Наличествовали потные ладони, ощущение жара в животе и общее впечатление, что кожа на груди превратилась в туго натянутую резину. И каждый раз, когда Канина заговаривала о чём-то, у него возникало чувство, что в его позвоночник загоняется раскалённая сталь.

Он глянул на Сундук, стоически шагающий рядом, и распознал у него те же симптомы.

— И ты тоже? — спросил он.

Возможно, виновата игра солнечного света на выщербленной крышке Сундука, но Ринсвинду показалось, что на миг тот стал более красным, чем обычно.

Разумеется, между грушей разумной и её владельцем налаживается крепкая ментальная связь… Ринсвинд покачал головой. Это объясняло, почему Сундук вдруг утратил обычную злобность.

— Из этого ничего не выйдет, — предупредил волшебник. — То есть она женщина, а ты, ну, ты… — Он запнулся. — Чем бы ты ни был, ты деревянный. И ничего не получится. Пойдут разговоры.

Ринсвинд повернулся, бросил на стражников в чёрных одеждах свирепый взгляд и сурово буркнул:

— А вы чего пялитесь? Сундук бочком придвинулся к Канине и брёл, едва не наступая ей на пятки, пока она не ударилась об него щиколоткой.

— Отвали! — рявкнула она и пнула его ещё раз, теперь уже нарочно.

Если лицо Сундука могло что-либо выражать, то сейчас он посмотрел на неё так, словно её предательство потрясло его до глубины души.

Стоящий впереди павильон представлял собой купол в виде луковицы, замысловато украшенный драгоценными камнями и опирающийся на четыре колонны. Его внутреннее убранство состояло из массы подушек, на которых возлежал довольно толстый человек средних лет, окружённый тремя девами. На нём было пурпурное платье, затканное золотой нитью. Женщины, насколько мог судить Ринсвинд, демонстрировали, что с шестью крышками от небольших кастрюль и несколькими ярдами тюля можно многое что сотворить, хотя этого было явно недостаточно, чтобы толком одеться.

Человек, похоже, что-то писал.

— Вы случаем не знаете хорошую рифму к слову «её»? — наконец подняв глаза, раздраженно произнёс он.

Ринсвинд с Каниной обменялись взглядами.

— Сырьё? — предложил Ринсвинд. — Ворьё?

— Бельё? — с наигранным оживлением подсказала Канина.

Толстяк поколебался.

— Бельё мне, в общем-то, нравится, — признался он. — В белье есть потенциал. Да, пожалуй, бельё сойдет. Кстати, возьмите себе по подушке. Отведайте шербета. Чего встали как столбы?

— Это всё из-за веревок, — объяснила Канина.

— А у меня аллергия на оружейную сталь, — добавил Ринсвинд.

— Право, как скучно, — проронил толстяк и хлопнул в ладоши.

Пальцы его были так унизаны кольцами, что хлопок прозвучал скорее как звон. Двое стражников быстро выступили вперёд и перерезали верёвки, после чего весь батальон растворился в окружающей листве, хотя Ринсвинд печёнкой чувствовал, что оттуда за ними продолжают наблюдать несколько дюжин пар тёмных глаз. Животный инстинкт подсказывал, что пусть они с Каниной и толстяком остались наедине, любое агрессивное движение с их стороны может внезапно превратить этот мир в место, заполненное пронзительной болью. Ринсвинд постарался явить спокойствие и искреннее дружелюбие. И попытался придумать какую-нибудь тему для разговора.

— Да, — отважился он, оглядывая парчовые занавеси, усеянные рубинами колонны и подушки с золотой филигранью, — неплохо ты отделал местечко. Оно… — Он замялся, подыскивая подходящее описание. — Прямо-таки чудесный образчик редкостного изящества.

— Человек стремится к простоте, — вздохнул толстяк, продолжая деловито писать. — А вас сюда как занесло? Я, конечно, всегда рад встрече с коллегами — любителями поэтической музы…

— Нас привели, — заявила Канина.

— Люди с саблями, — дополнил Ринсвинд.

— Славные ребята, стараются поддерживать себя в форме. Да, кстати, не желаете?

Он щёлкнул пальцами, делая знак одной из дев.

— Э-э, не сейчас, — принялся отнекиваться Ринсвинд, но девушка просто подала ему блюдо с какими-то золотисто-коричневыми палочками.

Он взял одну и попробовал. Пирожное было восхитительным — сладким и хрустящим, с привкусом мёда. Ринсвинд взял ещё две палочки.

— Я, конечно, прошу прощения, — сказала Канина, — но кто ты такой? И что это за место?

— Меня зовут Креозот, сериф Аль Хали, — ответил толстяк. — А это моя Глушь. Старался, как мог.

Ринсвинд подавился медовой палочкой.

— Уж не тот ли Креозот, который «богат, как Креозот»? — осведомился он.

— То был мой дорогой отец. Я, по правде говоря, несколько богаче. Когда у человека полным-полно денег, ему трудновато достичь простоты. Стараешься изо всех сил… — вздохнул он.

— Ты мог бы попробовать раздать свои богатства, — предложила Канина.

Сериф снова вздохнул.

— Это, знаешь ли, не так легко. Нет, приходится добиваться малого большими средствами.

— Слушай, — выпалил Ринсвинд, рассыпая изо рта крошки пирожного, — говорят, ну, ходят слухи, что всё, к чему ты прикасаешься, превращается в золото.

— Это может слегка затруднить посещение туалета, — жизнерадостно заявила Канина. — Я, конечно, прошу прощения.

— Ходят такие россказни, — подтвердил Креозот, делая вид, что ничего не слышал. — Это так утомительно. Как будто богатство что-то значит. Подлинные сокровища таятся в сокровищницах литературы.

— Тот Креозот, о котором мне рассказывали, — медленно проговорила Канина, — был главой банды, ну, в общем, безумных убийц. Самых первых ассассинов, внушающих ужас всему пупземельному Клатчу. Не сочти за оскорбление.

— Ну да, мой дражайший папочка, — откликнулся Креозот-младший. — Это были гашишимы. Свеженькая мысль ему пришла^[32]. Но на самом деле от них было мало толка. Так что мы наняли вместо них Душегубов.

— Ага. Названных так в честь какой-то религиозной секты, — со знающим видом кивнула Канина.

Креозот посмотрел на неё долгим взглядом и медленно произнёс:

— Нет. Вряд ли. Мне кажется, мы назвали их так потому, что они с одного удара проламывают людям головы. На самом деле, ужасно. — Он взял в руки пергамент, на котором писал до их прихода, и продолжил: — Я скорее стремлюсь жить жизнью разума и именно поэтому превратил центр города в Глушь. Помогает потоку мысли. Человек делает то, что в его силах. Прочитать вам моё последнее творение?

— Варенье? — переспросил Ринсвинд, который не уследил за ходом его мысли. Креозот выставил вперед пухлую ладонь и продекламировал:

Летний дворец под ветвями,

Бутылка вина, буханка хлеба, кускус из барашка, жареные языки павлина, кебаб, шербет со льдом, разнообразие сластей на подносе и возможность выбора Её,

Поющей рядом со мною в Глуши,

А Глушь — это…

Он остановился и задумчиво взял в руку перо.

— Все-таки бельё сюда не подходит, — сообщил он. — Взглянув со стороны, я понял…

Ринсвинд оглядел подрезанную чуть ли не маникюрными ножницами зелень, аккуратно расставленные камни и окружающее всё это высокие стены. Одна из «Её» подмигнула ему.

— И это Глушь? — уточнил он.

— Мои специалисты по пейзажу воссоздали здесь все основные особенности. Целая вечность ушла на то, чтобы сделать ручейки достаточно извилистыми. Из надёжного источника мне стало известно, что в них теперь кроются задатки грубого величия и удивительная природная красота.

— А ещё здесь повсюду бродят скорпионы, — вставил Ринсвинд, угощаясь ещё одной медовой палочкой.

— Насчёт этого не знаю, — возразил поэт. — Не считаю скорпионов поэтичными. Согласно стандартным поэтическим инструкциям дикий мёд и саранча более уместны, хотя я так и не привык питаться насекомыми.

— Мне всегда казалось, что саранча, которую едят в глухих местах, это плод какого-то дерева, — удивилась Канина. — Отец всегда говорил, что саранча очень вкусная.

— Значит, это всё-таки не насекомые? — переспросил Креозот.

— Да нет вроде.

Сериф кивнул Ринсвинду.

— Тогда ты можешь спокойно их доесть, — разрешил он. — Мерзкие хрустящие твари, никогда не понимал, что в них хорошего.

— Мне не хотелось бы показаться неблагодарной, — сказала Канина, перекрывая лихорадочный кашель Ринсвинда, — но зачем ты приказал доставить нас сюда?

— Хороший вопрос.

Креозот несколько секунд смотрел на неё бессмысленным взглядом, словно пытаясь припомнить, зачем они здесь.

— Ты и в самом деле весьма привлекательная девушка, — отметил он. — Ты, случайно, на цимбалах не играешь?

— А сколько у них лезвий? — спросила Канина.

— Жаль, — нахмурился сериф, — по моему заказу их привезли аж из-за границы.

— Мой отец научил меня играть на губной гармошке, — сообщила она.

Креозот беззвучно пошевелил губами, обдумывая это предложение.

— Не годится, — наконец решил он. — Плохо ложится на ритм. Но всё равно спасибо. — Он окинул её ещё одним задумчивым взглядом. — Знаешь, ты действительно крайне привлекательна. Тебе когда-нибудь говорили, что твоя шея похожа на башню из слоновой кости?

— Никогда.

— Жаль, — повторил Креозот.

Он порылся среди подушек и, вытащив маленький колокольчик, громко позвонил.

Через некоторое время из-за павильона вынырнула высокая, угрюмая фигура. Этот человек выглядел так, будто являлся прямым потомком штопора, а в его глазах присутствовало нечто, от чего взбесившийся грызун обескураженно повернулся бы и на цыпочках удалился.

Одним словом, сразу было видно, что это великий визирь. Никто не сообщит ему ничего нового насчет того, как обманывать вдов и запирать впечатлительных юношей в пещерах с мнимыми драгоценностями. А что касается грязной работы, то, вероятно, как раз он и сочинил по ней учебник. А ещё вероятнее — просто украл его.

На нём был надет тюрбан, из-под которого торчала остроконечная шляпа. И, разумеется, у него были длинные тонкие усы.

— А, Абрим! — воскликнул Креозот.

— Ваше величество?

— Мой великий визирь, — представил его сериф.

«Так я и думал», — сказал себе Ринсвинд.

— Эти люди — зачем мы их сюда доставили?

Визирь покрутил усы с таким видом, словно только что решил отказать ещё одной дюжине просителей с выкупом закладных.

— Шляпа, ваше величество, — намекнул он. — Шляпа, если вы помните.

— Ах да. Восхитительно. Куда мы её дели?

— Постойте-ка, — поспешно перебил Ринсвинд. — Шляпа… это, часом, не такая мятая, остроконечная, с кучей всяких побрякушек? Типа кружев и всякого такого… — Он поколебался, а затем уточнил: — Её, случаем, никто не пытался надеть, а?

— Она предупредила нас, чтобы мы этого не делали, — отозвался Креозот, — так что Абрим сразу приказал одному рабу примерить её. Раб сказал, что от неё у него разболелась голова.

— А ещё она сообщила нам, что вскоре должны прибыть вы, — добавил визирь, отвешивая Ринсвинду лёгкий поклон, — посему я… то есть, сериф подумал, что вы, вероятно, сможете поведать нам об этом замечательном изделии?

Существует тон голоса, известный как вопросительный, и визирь использовал именно его; а едва уловимая резкость слов давала понять, что если он не узнает что-нибудь о шляпе, и притом очень быстро, то у него на примете имеются разнообразные занятия, в которых вовсю используются слова «раскалённые докрасна» и «ножи». Все великие визири говорят таким образом. Наверное, где-то есть школа, где их этому учат.

— Боги, как я рад, что вы её нашли! — воскликнул Ринсвинд. — Эта шляпа гнгнгх…

— Прости? — переспросил Абрим, маня рукой пару маячащих поблизости стражников. — Я не расслышал, что ты сказал после того, как эта юная особа, — он поклонился Канине, — заехала тебе локтем прямо в ухо.

— Думаю, — вежливо, но твердо перебила Канина, — вам лучше отвести нас к ней.

Пять минут спустя шляпа, покоящаяся на столе в сокровищнице серифа, буркнула:

«Наконец-то. Где вас так долго носило?»

Как раз сейчас, когда Ринсвинд с Каниной, возможно, вот-вот станут жертвами безжалостных убийц, когда Койн собирается обратиться к собравшимся вокруг и сжавшимся от страха волшебникам с разоблачительной речью о предательстве, а Диск находится на грани того, чтобы покориться диктатуре магии, — как раз сейчас стоит затронуть тему поэзии и вдохновения. Например, сериф, сидящий в заманчивой Глуши, только что перелистал свою тетрадь со стихами, чтобы перечесть следующие строфы:

И вздохнул, потому что раскалённые добела строчки, терзающие его воображение, никогда не выходили такими, какими он их видел.

По правде говоря, они и не могли выйти такими.

Очень грустно, но подобные вещи происходят всё время.

Во всех многомерных мирах множественной Вселенной установлен и хорошо известен тот факт, что все по-настоящему великие открытия совершаются в чрезвычайно краткий миг вдохновения. Сначала, конечно, нужно как следует поработать, но исход дела решает вид, скажем, падающего яблока, закипающего чайника или воды, переливающейся через край ванны. В голове наблюдателя что-то щёлкает, и всё встает на свои места. Строение ДНК, согласно общепринятой версии, обязано своим открытием взгляду, случайно брошенному на винтовую лестницу как раз в тот момент, когда температура мозга учёного была самой подходящей для восприятия новых теорий. Воспользуйся он лифтом, и генетическая наука развивалась бы совершенно иначе^[33].

Люди считают миг озарения чем-то замечательным. Но это не так. Сей миг трагичен. Крошечные частички вдохновения постоянно летают по Вселенной, проходя сквозь самое плотное вещество с такой же лёгкостью, с какой нейтрино проходит сквозь стог сена. И большая их часть проносится мимо цели.

Но те из них, которые попадают точно в мозг-цель, обычно оказываются не в той голове.

К примеру, странный сон о свинцовом шарике, лежащем на стреле крана высотой в милю, сон, который, попади он в нужный мозг, послужил бы катализатором изобретения нового способа получения электричества при помощи подавления силы тяжести (дешёвая, неистощимая и совершенно не загрязняющая окружающую среду форма энергии, которую данный мир искал в течение нескольких веков и из-за отсутствия которой развязал себе на голову ужасную и бессмысленную войну), — этот сон на самом деле приснился маленькой и сбитой с толку утке.

Вид табуна белых лошадей, несущихся галопом по заросшему дикими гиацинтами полю, вполне мог подвигнуть начинающего сочинителя на написание знаменитой «Сюиты летящих богов», которая принесла бы спасение и пролила бальзам на души миллионов. Если бы этот сочинитель не лежал дома в постели с опоясывающим лишаем. В общем, неудачное совпадение привело к тому, что вдохновение досталось сидящей неподалеку лягушке, которая вряд ли могла внести потрясающий вклад в область тонической поэзии.

Многие цивилизации осознали ужасающую расточительность подобного порядка вещей и испробовали различные методы предотвращения напрасных потерь. Большинство этих методов включали в себя приятные, но противозаконные попытки настроить мозг на волну нужной длины с помощью экзотических трав или продуктов брожения дрожжей. Это никогда не срабатывает так, как надо.

Поэтому Креозот, к которому во сне пришло вдохновение для написания довольно изящного стихотворения о жизни, философии и о том, что они выглядят гораздо лучше, если смотреть на них сквозь дно бокала, абсолютно ничего не мог сделать с посетившей его музой, поскольку его способности к поэзии были примерно такими же, как, скажем, у гиены.

Почему боги позволяют таким вещам происходить, остается загадкой.

Вообще-то, наитие, необходимое для того, чтобы объяснить эту загадку, имело место, но то существо, которому оно досталось, — небольшая синичка — так и не смогло пролить свет на данную проблему (даже после нескольких поистине изнурительных попыток оставить зашифрованное послание на крышках молочных бутылок). По странному совпадению, некий философ, посвятивший разрешению этой же загадки ряд бессонных ночей, проснулся тем утром с чудесной новой идеей насчет того, как извлекать орехи из птичьих кормушек.

Так вот, к чему мы ведём.

Далеко-далеко отсюда, по тёмным проливам межзвёздного пространства, несется одинокая частица вдохновения, которая ничего не ведает о своём предназначении, но это и к лучшему, потому что её предназначение — всего через несколько часов поразить крошечную область в мозгу Ринсвинда.

Это было бы трудной задачей, даже если бы творческая шишка Ринсвинда имела нормальные размеры. Но карма подсунула этой частице проблему попасть с расстояния в несколько сотен световых лет в движущуюся цель величиной с небольшую виноградинку. Жизнь маленькой, субатомной частицы в огромной пустой Вселенной может быть очень тяжёлой.

Однако если этой частице удастся выполнить то, что от неё требуется, Ринсвинда посетит серьёзная философская мысль. Если нет, то ближайшему к нему кирпичу откроется одна очень важная вещь, к восприятию которой он будет совершенно не подготовлен.

Дворец серифа, известный в легендах под именем Рокси, занимал большую часть центра Аль Хали — ту, на которую ещё не посягнула Глушь. Многие вещи, имеющие отношение к Креозоту, были прославлены в мифологии, и изобилующий арками, куполами и колоннами дворец, по слухам, имел больше комнат, чем мог сосчитать человек. Ринсвинд понятия не имел, в какой комнате с каким порядковым номером он сейчас находится.

— Значит, она волшебная? — осведомился визирь Абрим и ткнул Ринсвинда под ребра. — Ты же волшебник. Выкладывай, что она умеет.

— А откуда ты знаешь, что я волшебник? — в отчаянии спросил Ринсвинд.

— Это написано у тебя на шляпе, — ответил визирь.

— А-а.

— И ты был с ней на судне. Мои люди тебя видели.

— Сериф держит у себя на службе работорговцев? — резко вмешалась Канина. — Человек, ратующий за простоту?

— Работорговцы состоят на службе у меня. Я ведь, в конце концов, визирь, — откликнулся Абрим. — От меня этого ждут. — Он задумчиво посмотрел на девушку и кивнул стражникам. — Наш нынешний сериф отличается довольно литературными вкусами. Коих у меня нет. Отведите её в сераль, хотя, — он закатил глаза и раздражённо вздохнул, — единственное, что ожидает её там, — это скука и, возможно, сорванное горло.

Он повернулся к Ринсвинду.

— Ни слова, — предупредил он. — И не вздумай размахивать руками. Даже не пытайся неожиданно поразить меня своими магическими штучками. Меня защищают странные и могущественные амулеты.

— Погоди-ка минутку… — начал Ринсвинд.

— Прекрасно, — перебила Канина. — Всегда хотела посмотреть на гарем изнутри.

Рот Ринсвинда продолжал открываться и закрываться, но оттуда не исходило ни звука. Наконец ему удалось выдавить из себя:

— Правда?

Она посмотрела на него и повела бровью. Возможно, это был какой-то знак. Ринсвинд чувствовал, что должен был бы понять намёк, но тут в глубине его существа зашевелились какие-то необычные страсти. Нельзя сказать, что они придали ему храбрости, но разозлили точно. В ускоренном виде диалог, прокручивающийся перед его глазами, выглядел примерно так:

«Уф».

«Кто это?»

«Твоя совесть. Я чувствую себя ужасно. Смотри, её уводят в гарем».

«Лучше её, чем меня», — без особой убежденности подумал Ринсвинд.

«Сделай же что-нибудь!»

«Здесь слишком много стражников! Они убьют меня!»

«И что? Ну, убьют они тебя, это же не конец света».

«Для меня это будет конец света», — мрачно фыркнул Ринсвинд.

«Зато представь, как спокойно ты будешь чувствовать себя в следующей жизни…»

«Слушай, я, заткнись, а? Я уже надоел мне до чёртиков».

Абрим подошел к Ринсвинду и с любопытством посмотрел на него.

— С кем это ты разговариваешь? — осведомился он.

— Предупреждаю, — процедил Ринсвинд сквозь стиснутые зубы, — у меня есть магический ящик на ножках, который абсолютно беспощаден к тем, кто на меня нападает. Одно моё слово, и…

— Я потрясен, — отозвался Абрим. — Он что, ещё и невидимый?

Ринсвинд рискнул бросить взгляд себе за спину.

— Он точно был со мной, когда я сюда вошел, — пробормотал он, и его плечи обмякли.

Было бы ошибкой утверждать, что Сундука нигде не было видно. Где-то его было видно, просто это место не находилось в пределах видимости Ринсвинда.

Абрим, подкручивая усы, медленно обошел вокруг стола, на котором лежала шляпа.

— Итак, я ещё раз обращаюсь к тебе с вопросом, — проговорил он. — Этот предмет обладает силой, я это чувствую, и ты должен сказать мне, что он умеет.

— А почему бы тебе самому не спросить об этом у шляпы? — осведомился Ринсвинд.

— Она отказывается разговаривать со мной.

— Тогда почему ты хочешь это знать?

Абрим расхохотался. Это был не очень приятный звук. Его смех звучал так, словно кто-то объяснил ему, как надо смеяться — объяснил медленно и несколько раз, но сам объясняющий никогда не слышал, чтобы кто-нибудь это делал.

— Ты волшебник, — заявил визирь. — Волшебство имеет дело с силой. Я сам интересовался магией. У меня, знаешь ли, талант. — Абрим чопорно выпрямился. — О да. Но меня не приняли в ваш Университет. Сказали, что я умственно нестабилен, представляешь?

— Нет, — искренне ответил Ринсвинд. Он всегда считал, что у большинства волшебников Университета огромные проблемы с головой. Визирь показался ему совершенно нормальным сырьём, из которого обычно и получаются волшебники.

Абрим подбадривающе улыбнулся ему. Ринсвинд искоса взглянул на шляпу. Та промолчала. Он перевёл взгляд обратно на визиря. Смех визиря был чрезвычайно жутким, но по сравнению с его улыбкой он звучал птичьей песенкой. Улыбка выглядела так, будто визирь учился улыбаться по диаграммам.

— Даже дикие лошади не помогут тебе добиться ответа, — объявил Ринсвинд.

— Ага, — догадался визирь. — Вызов.

Он знаком подозвал ближайшего из стражников.

— У нас в конюшнях остались дикие лошади?

— Довольно свирепые, хозяин.

— Разозлите четырёх из них и выведите во вращательный двор. Да, и принесите пару-другую кусков цепи.

— Будет сделано, хозяин.

— Гм. Послушай… — начал Ринсвинд.

— Да?

— Ну, если ты так ставишь вопрос…

— Хочешь сделать заявление?

— В общем, если уж тебе так приспичило, то это шляпа аркканцлера, — сообщил Ринсвинд. — Символ волшебства.

— Могущественная?

Ринсвинд содрогнулся.

— Очень.

— А почему она называется шляпой аркканцлера?

— Понимаешь, аркканцлер — это самый старший волшебник. Глава. Но…

Абрим взял шляпу и начал вертеть её в руках.

— Можно сказать, что это символ должности?

— Совершенно верно, но послушай, если ты собираешься надеть её, то я должен предупредить тебя…

«Заткнись».

Абрим уронил шляпу на пол и отскочил назад.

«Волшебник ничего не знает. Отошли его прочь. Нам с тобой нужно договориться».

Визирь уставился на октарины, сверкающие вокруг тульи шляпы.

— Чтобы я договаривался? С предметом одежды?

«Я могу многое предложить, если буду надета на подходящую голову».

Ринсвинд был в ужасе. Выше уже указывалось, что он обладал инстинктивным чутьем на опасность, присущим только некоим мелким грызунам, и вот сейчас это самое чутье барабанило по стенке его черепа, пытаясь убежать и где-нибудь спрятаться.

— Не слушай! — выкрикнул он.

«Надень меня», — соблазняла шляпа старческим голосом, который звучал так, словно рот говорившего был набит фетром. Если где-то действительно существовала школа для визирей, то Абрим наверняка был лучшим учеником в классе.

— Сначала поговорим. — Он кивнул стражникам и указал на Ринсвинда. — Уведите его и бросьте в чан с пауками.

— Нет, только не пауки! Этого мне не хватало! — простонал Ринсвинд.

Капитан стражи выступил вперед и почтительно коснулся лба костяшками пальцев.

— Пауки кончились, хозяин, — сообщил он.

— О-о. — Визирь на мгновение растерялся. — В таком случае, заприте его в клетку с тигром.

Стражник заколебался, пытаясь не обращать внимания на раздавшийся рядом скулеж.

— Тигр заболел, хозяин. Всю ночь ходил взад-вперёд.

— Тогда бросьте этого трусливого нытика в шахту с вечным огнём!

Двое стражников обменялись взглядами над головой рухнувшего на колени Ринсвинда.

— Э-э. Нам нужно было знать это заранее, хозяин… Чтобы, так сказать, заново его развести.

Кулак визиря с грохотом ударился о стол. Капитан стражи зловеще оживился.

— Хозяин, но у нас ведь есть ещё змеиная яма, — напомнил он. Другие стражники кивнули. У них всегда в запасе оставалась яма со змеями.

Четыре головы повернулись к Ринсвинду. Тот встал и отряхнул с колен песок.

— Как ты относишься к змеям? — поинтересовался один из стражников.

— К змеям? Я не очень люблю змей…

— Змеиная яма, — заключил Абрим.

— Точно. Змеиная яма, — согласились стражники.

— То есть некоторые змеи бывают очень даже ничего… — тщетно завопил Ринсвинд, когда двое стражников схватили его за локти.

По правде говоря, в яме жила всего одна очень осторожная змея, которая упрямо пряталась в тёмном углу. Она лежала там, свернувшись в клубок, и с подозрением наблюдала за Ринсвиндом — возможно потому, что он напоминал ей мангуста.

— Привет, — сказала она наконец. — Ты волшебник?

Её речь была значительным шагом вперед по сравнению с обычным набором змеино-шипящих звуков, но Ринсвинд пребывал в слишком подавленном настроении, чтобы ещё удивляться тому, что змея вдруг заговорила.

— Это написано на моей шляпе, — ответил он. — Ты что, читать не умеешь?

— Вообще-то я читаю на семнадцати языках. Я самоучка.

— Правда?

— Заочное обучение. Но я стараюсь не читать. Это не соответствует моему образу.

— Полагаю, да.

Ринсвинд никогда не думал, что змея может быть настолько образованной.

— Боюсь, то же самое относится к голосу, — добавила змея. — На самом деле, мне не следует с тобой разговаривать. По крайней мере, так, как я это делаю. Можно было бы немного пошипеть, но… Мне, в общем-то, кажется, что я должна попытаться убить тебя.

— Я наделен необычной силой, — предупредил Ринсвинд.

«Причем я не вру, — подумал он. — Практически полная неспособность овладеть любой формой магии весьма необычна для волшебника. Кроме того, змее врать можно — это не считается».

— О Создатель. Тогда, полагаю, ты здесь недолго пробудешь.

— Гм-м?

— Наверное, в любую секунду ты можешь левитировать отсюда.

Ринсвинд посмотрел вверх, на пятнадцатифутовые стены змеиной ямы, потер свои синяки и осторожно сказал:

— А я мог бы.

— В таком случае, ты не против прихватить меня с собой, а?

— А?

— Знаю, я прошу слишком много, но эта яма — это, ну, в общем, полный мрак.

— Взять тебя с собой? Но ты же змея, это твоя яма. Предполагается, что ты сидишь здесь, а люди сами к тебе приходят. Так, вроде бы, это делается.

Какая-то тень, скрывавшаяся в темноте позади змеи, распрямилась, поднялась на ноги и заметила:

— Да, она змея, но хамить-то зачем?

Тень шагнула вперед, в пятно света. Это был молодой человек, ростом значительно выше Ринсвинда. Вообще-то, Ринсвинд сидел, но этот парнишка был бы выше него, даже если бы волшебник стоял.

Сказать, что парень был худым, значило бы упустить превосходную возможность использовать слово «истощённый». Он выглядел так, словно среди его предков фигурировали решётки для поджаривания тостов и шезлонги. И причина, по которой это было столь очевидно, заключалась в его одежде. Ринсвинд посмотрел снова. Нет, в первый раз он не ошибся. Стоящая перед ним фигура с длинными прямыми волосами была облачена в практически традиционное одеяние героев-варваров — несколько усаженных заклепками кожаных ремней, здоровенные меховые сапоги, небольшой кожаный мешочек для всякой всячины и мурашки. В этом не было ничего необычного, на любой улице Анк-Морпорка можно встретить десятки одетых подобным образом искателей приключений, если не считать того, что никто из них не носил…

Молодой человек проследил за взглядом Ринсвинда, посмотрел вниз и пожал плечами.

— Ничего не могу поделать, — сказал он. — Обещал маме.

— Шерстяное нижнее белье?

В эту ночь в Аль Хали происходили странные вещи. С моря на город накатилась некая серебристая дымка, которая привела в замешательство городских астрономов, но это было ещё не самое странное. С острых углов, подобно статическому электричеству, слетали крошечные разряды сырой магии, но и это было не самое странное.

Самое странное вошло в таверну на краю города. Никогда не утихающий ветер заносил в каждое незастекленное окно запах пустыни. Странное вошло и уселось посреди зала.

Посетители некоторое время наблюдали за ним, потягивая кофе, заправленный пустынной водкой орак. Орак, изготавливаемый из сока кактусов и яда скорпиона, — один из самых сильнодействующих алкогольных напитков, но кочевники пустыни пьют его не затем, чтобы захмелеть. Они используют его, чтобы смягчить эффект клатчского кофе. Не потому, что этот кофе можно применять для защиты крыш от проникновения влаги. Не потому, что он проходит сквозь слизистую оболочку нетренированного желудка, словно горячий шар сквозь растопленное масло. Нет, он действует куда хуже.

Он вызывает у вас нурд^[34].

Сыны пустыни подозрительно посмотрели в свои крошечные, как наперстки, кофейные чашки, гадая, не переборщили ли они с ораком. Видят ли они одно и то же? И насколько глупо будут выглядеть, если отпустят замечание? Если хочешь сохранить репутацию сурового сына бескрайней пустыни, приходится беспокоиться о подобных вещах. Если вы будете тыкать в пространство трясущимся пальцем и вопрошать: «Эй, послушайте, сюда только что вошёл ящик на сотнях ножек, это ли не удивительно?», — то окружающие могут решить, что вы полностью утратили мужественность. Что весьма фатально. Посетители старались не встречаться друг с другом взглядами — даже когда Сундук потихоньку придвинулся к выстроившимся вдоль дальней стены банкам с ораком. Его манера стоять вызывала у зрителей ещё больший ужас, чем его способ передвигаться.

— По-моему, оно хочет выпить, — заметил наконец один из посетителей. Наступило долгое молчание.

— О чём ты говоришь? — с чёткостью гроссмейстера, делающего убийственный ход, проговорил кто-то.

Остальные бесстрастно смотрели в свои чашки.

Какое-то время в зале не было слышно ни звука, если не считать топота геккона, шлёпающего по вспотевшему потолку.

— Тот демон, — уточнил первый посетитель, — который только что подошел к тебе сзади. Вот о ком я говорил, о мой рождённый в песках брат.

Нынешний обладатель звания чемпиона всея пустыни по невозмутимости сидел, улыбаясь остекленевшей улыбкой, пока не почувствовал, как что-то тянет его за одежду. Улыбка осталась на месте, но вот все остальные части лица наотрез отказались иметь с ней что-либо общее.

Сундуку не повезло в любви, и он, как и всякий здравомыслящий человек в подобных обстоятельствах, попытался напиться. У него не было денег, и он не мог попросить то, что ему было нужно, но у Сундука никогда не возникало затруднений с языковым барьером.

Трактирщик провёл очень долгую и одинокую ночь, то и дело наполняя блюдечко ораком. В конце концов, довольно неуверенным шагом Сундук удалился сквозь одну из стен.

В пустыне царила тишина. Это была необычная тишина. Как правило, она оживлялась стрекотанием сверчков, жужжанием комаров и шелестом крыльев хищных птиц, проносящихся над остывающими песками. Но в ту ночь стояла насыщенная, деловитая тишина, производимая дюжинами кочевников, собирающих свои шатры и убирающихся к чёртям подальше отсюда.

— Я обещал маме, — повторил юноша. — Видишь ли, я легко простужаюсь.

— Может, тебе следует попытаться носить, в общем, немного больше одежды?

— О, я не могу. Мне приходится носить все эти кожаные штуки.

— Я бы не назвал их всеми, — заметил Ринсвинд. — Их здесь слишком мало, чтобы говорить, что они «все». И почему тебе приходится их носить?

— Чтобы люди знали, что я — герой-варвар.

Ринсвинд прислонился к зловонным стенам змеиной ямы и уставился на собеседника. Он посмотрел на пару глаз, напоминающих варёные виноградины, на копну рыжих волос и на лицо, которое представляло собой поле боя между естественными веснушками и грозным войском наступающих прыщей.

Ринсвинд получал некоторое удовольствие от подобных ситуаций. Они убеждали его в том, что он отнюдь не сумасшедший. Ведь если уж он — сумасшедший, то как охарактеризовать тех людей, которых он постоянно встречает?

— Герой-варвар… — пробормотал Ринсвинд.

— Что-то не в порядке? Это кожаное обмундирование очень дорого стоит.

— Да, но послушай… Кстати, как тебя зовут, парень?

— Найджел.

— Видишь ли, Найджел…

— Найджел-Разрушитель, — добавил тот.

— Видишь ли, Найджел…

— Разрушитель…

— Ну хорошо. Разрушитель, — в отчаянии согласился Ринсвинд.

— Сын Голозада, Торговца Продовольствием…

— Что?!

— Ты обязательно должен быть чьим-нибудь сыном, — объяснил Найджел. — Это говорится где-то здесь. Он обернулся и, покопавшись в грязном меховом мешке, вытащил тоненькую, рваную и засаленную книжицу.

— Здесь есть глава о том, как выбрать себе имя, — сказал он.

— Если ты такой умный, то как оказался в этой яме?

— Я собирался обокрасть сокровищницу Креозота, но у меня случился приступ астмы, — сообщил Найджел, продолжая листать шуршащие страницы.

Ринсвинд посмотрел на змею, которая отчаянно старалась не путаться под ногами. Она хорошо проводила время в этой яме и не могла не заметить, что сейчас ей грозят нешуточные неприятности. Она не собиралась доставлять огорчение кому бы то ни было. Змея тоже посмотрела на Ринсвинда и пожала плечами, что было довольно ловким трюком для рептилии, у которой нет плеч.

— И сколько ты был героем-варваром?

— Я только начинаю. Видишь ли, мне всегда хотелось им стать, и я подумал, что, может быть, сумею научиться этому искусству по ходу дела. — Найджел близоруко уставился на волшебника. — Это ведь нормально, а?

— Судя по отзывам, тебя ждёт малоприятная жизнь, — предупредил Ринсвинд.

— А ты никогда не задумывался, каково в течении пятидесяти лет продавать бакалейные товары? — мрачно буркнул Найджел. Ринсвинд поразмыслил над этим теперь.

— Зелёный салат продавать, да? — уточнил он.

— И его тоже, — ответил Найджел, сунул таинственную книгу обратно в мешок и начал пристально разглядывать стены ямы.

Ринсвинд вздохнул. Ему нравился зелёный салат. Он был таким невероятно скучным. Ринсвинд провёл много лет в поисках скуки, но так и не обрёл её. Как раз в тот момент, когда ему начинало казаться, что она уже у него в кармане, жизнь внезапно становилась почти смертельно интересной. Мысль о том, что кто-то может добровольно отказаться от перспективы проскучать целых пятьдесят лет, вызвала у него слабость. «Будь у меня впереди пятьдесят лет, — думал он, — я бы возвёл скуку в ранг искусства. Невозможно сосчитать, чего бы я не стал делать…»

— Знаешь какие-нибудь анекдоты про фитиль? — спросил Ринсвинд, удобно усаживаясь на песке.

— Нет, по-моему, — вежливо отозвался Найджел, постукивая по каменной плите.

— Я знаю сотни. Они очень смешные. Например, сколько нужно троллей, чтобы поменять фитиль в лампе?

— Эта плита движется, — сказал Найджел. — Смотри, здесь что-то вроде двери. Ну-ка, помоги мне.

Он с энтузиазмом налёг на плиту, и на его руках, словно горошины на карандаше, вздулись бицепсы.

— Полагаю, это какой-то потайной ход, — добавил он. — Ну давай, задействуй какую-нибудь магию. Плиту заело.

— А ты не хочешь услышать конец шутки? — обиженным голосом поинтересовался Ринсвинд.

Здесь, внизу, было тепло и сухо, и в ближайшем будущем им не грозила никакая опасность, если не считать змеи, которая старалась не привлекать к себе внимания. Некоторым людям вечно чего-то не хватает.

— Потом, — откликнулся Найджел. — Сейчас я бы предпочёл небольшую магическую помощь.

— У меня не очень хорошо получаются заклинания, — признался Ринсвинд. — Я их так и не освоил. Понимаешь, это нечто большее, чем просто ткнуть пальцем и сказать: «Сим сим…»

Вслед за этим раздался такой звук, как если бы толстая струя октаринового света ударила в тяжёлую каменную плиту и разнесла её на тысячу осколков потрескивающей, раскалённой добела шрапнели.

Через какое-то время Найджел медленно поднялся на ноги, хлопая себя по куртке, чтобы потушить крошечные очажки пламени.

— Да, — проговорил он голосом человека, твердо решившего не терять над собой контроль. — Прекрасно. Очень хорошо. Теперь надо дать ей остыть, да? А потом мы… потом мы можем отправиться в путь.

Он легонько откашлялся.

— Аг-ха, — отозвался Ринсвинд. Он не отрываясь смотрел на кончик своего пальца, держа его на расстоянии вытянутой руки. При этом он, похоже, жалел, что у него не выросли руки подлиннее.

Найджел заглянул в дымящуюся дыру.

— Кажется, ход ведёт в какое-то помещение, — заметил он.

— Аг-ха.

— После тебя, — кивнул Найджел и мягко подтолкнул Ринсвинда в спину.

Волшебник, пошатнувшись, двинулся вперёд, ударился головой о камень, чего, похоже, даже не заметил, и нырнул в дыру.

Найджел похлопал рукой по стене и нахмурился.

— Ты ничего не чувствуешь? — спросил он. — Разве камни имеют привычку дрожать?

— Аг-ха.

— С тобой все в порядке?

— Аг-ха.

Найджел приложил к камням ухо.

— Я слышу какой-то очень странный звук, — сообщил он. — Что-то вроде гудения.

От известки у него над головой отделился небольшой пласт пыли и медленно поплыл вниз.

Затем пара куда более тяжёлых камней оторвалась от стен ямы и с глухим стуком упала на песок.

Ринсвинд уже брел по туннелю, издавая тихие потрясённые звуки и совершенно не обращая внимания на камни, которые пролетали в нескольких дюймах от него или обрушивались килограммами прямо на него.

Если бы он был в состоянии хоть что-нибудь заметить, он бы сразу понял, что происходит. Воздух был маслянистым на ощупь и отдавал горящей жестью. Все углы и выступы покрывала бледно-радужная пленка. Где-то совсем рядом накапливался заряд магии. Это был мощный заряд, и он пытался уйти в землю.

Оказавшийся поблизости волшебник, даже такой неполноценный, как Ринсвинд, выделялся, словно медный маяк.

Найджел на ощупь выбрался из клокочущей, гудящей пыли и наткнулся на Ринсвинда, который стоял, окружённый октариновой короной.

Волшебник выглядел ужасно. Креозот отметил бы его сверкающие глаза и развевающиеся волосы.

Он был похож на человека, который только что проглотил горсть шишковидных желез и запил их пинтой адренохрома. Причем Ринсвинд пребывал в таком приподнятом настроении, что с него можно было передавать телевизионные сигналы на другие континенты.

Волосы на его голове стояли дыбом, и из них вылетали крошечные искорки. Даже его кожа выглядела так, словно пыталась от него убежать. Глаза вращались в горизонтальном направлении, а когда он открывал рот, от его зубов отскакивали мятные искры. Там, куда он ступал, камень плавился, выпускал из себя уши или превращался во что-нибудь маленькое, чешуйчатое, пурпурное и улетал прочь.

— Я говорю, с тобой всё в порядке? — повторил Найджел.

— Аг-ха, — ответил Ринсвинд, и это слово превратилось в большой пончик.

— Ты выглядишь так, как будто с тобой не всё в порядке, — сообщил Найджел, проявив, так сказать, необычайную проницательность.

— Аг-ха.

— Почему тебе не вызволить нас отсюда? — добавил Найджел и мудро распластался на полу.

Ринсвинд кивнул, точно марионетка, и направил свой заряженный палец на потолок, который потёк, как лёд, нагреваемый паяльной лампой.

Клокотание по-прежнему продолжалось, и его тревожные гармоники разлетались по дворцу. Науке хорошо известно, что есть частоты, которые вызывают панику, есть частоты, которые провоцируют постыдное недержание, но дрожащие камни резонировали на такой частоте, которая заставляла реальность таять и оплавляться по краям.

Найджел посмотрел на падающие с потолка капли и осторожно попробовал их.

— Лимонный крем, — констатировал он и добавил: — Полагаю, нам не стоит надеяться отыскать здесь лестницу?

Из истерзанных пальцев Ринсвинда вырвалась новая струя огня, которая, сгустившись, образовала почти идеальный эскалатор (если не считать того, что, наверное, второй движущейся лестницы, покрытой крокодиловой кожей, во всей Вселенной не сыщешь).

Найджел схватил тихо вращающегося вокруг собственной оси волшебника за руку и вскочил на ступеньки.

К счастью, они добрались до верха раньше, чем магия — совершенно неожиданно — перестала действовать.

В центре дворца, проломив крыши, словно гриб, пробивающийся сквозь древнюю мостовую, выросла белая башня, которая была выше любого другого здания в Аль Хали.

Огромные двойные двери у её основания были открыты, и из них походкой хозяев выходили дюжины волшебников. Ринсвинду показалось, что он узнает некоторые лица, лица, которые видел раньше, когда они рассеянно бормотали что-то в лекционных залах или благожелательно рассматривали мир с территории университетского городка. Эти лица не были созданы для зла. Ни одно из них не могло похвастаться клыками. Но в их выражениях присутствовал некий общий знаменатель, который мог привести в ужас умеющего мыслить человека.

Найджел почувствовал, что его оттаскивают за оказавшуюся поблизости стену, и обнаружил, что смотрит во встревоженные глаза Ринсвинда.

— Это же магия!

— Знаю, — отозвался Ринсвинд. — И она неправильная!

Найджел глянул вверх, на сверкающую башню.

— Но…

— Я чувствую её неправильность, — сказал Ринсвинд. — Только не спрашивай, как.

С полдюжины серифовых стражников выбежали из сводчатой двери и бросились на волшебников. Этот безудержный натиск производил жуткое впечатление — и всё благодаря жуткому боевому молчанию воинов. Их сабли грозно засверкали на солнце, но пара волшебников оглянулась, вытянула руки и…

Найджел отвернулся.

— Уф, — вырвалось у него. Несколько сабель упали на камни мостовой. — Думаю, нам надо тихонечко сматываться, — заметил Ринсвинд.

— Но разве ты не видел, в кого они только что превратились?

— В покойников. Знаю. Даже думать не хочу об этом.

Найджел подумал, что уж он-то никогда не перестанет думать об этом — особенно это воспоминание будет терзать его в три часа утра в ветреную погоду. Отличительной чертой убийства при помощи магии была гораздо большая изобретательность по сравнению, скажем, с убийством, совершённым сталью. Оно предоставляло вам кучу интересных, новых способов умереть, и Найджел никак не мог выбросить из головы те образы, которые предстали перед ним, перед тем как их милосердно поглотила волна октаринового огня.

— Не знал, что волшебники такие, — пожаловался он, пока они бежали по коридору. — Я считал их скорее, ну, глупыми, чем зловещими. Чем-то вроде клоунов.

— Ну так посмейся над этой шуткой, — пробормотал Ринсвинд.

— Но они только что убили стражников, даже не…

— Я бы предпочел замять эту тему. Я тоже это видел.

Найджел попятился. Его глаза сузились.

— Ты тоже волшебник, — обвиняющим тоном заявил он.

— Но не из таких, — коротко парировал Ринсвинд.

— А из каких же?

— Из тех, которые не убивают.

— Они смотрели на бедняг, словно на пустое место… — сказал Найджел, покачав головой. — Это было самое ужасное.

— Да.

Этот единственный слог тяжело, словно ствол дерева, упал на пути мыслей Найджела. Юноша вздрогнул, но, по крайней мере, заткнулся. Ринсвинд даже испытал к нему кратковременную жалость, что было весьма необычно — к жалости он относился бережливо и предпочитал использовать на собственные нужды.

— Ты первый раз увидел, как убивают человека? — осведомился Ринсвинд.

— Да.

— И сколько же ты был героем-варваром?

— Э-э… Какой сейчас год?

Ринсвинд заглянул за угол, но те люди, которые пребывали поблизости и в вертикальном положении, были слишком заняты паникой, чтобы обращать внимание на двух незнакомцев.

— Так ты был в дороге? — спокойно спросил он. — Потерял счёт времени? Бывает. Сейчас год Гиены.

— О-о. В таком случае, около… — Найджел беззвучно пошевелил губами. — Около трёх дней. Послушай, — быстро добавил он, — неужели люди могут вот так вот убивать? Даже не думая?

— Понятия не имею, — ответил Ринсвинд голосом, который позволял предположить, что сам Ринсвинд всё время об этом думает.

— Даже визирь, приказав бросить меня в змеиную яму, проявил ко мне хоть какой-то интерес.

— Это хорошо. Интерес со стороны посторонних — это приятно.

— В смысле, он даже смеялся.

— А-а. И чувство юмора к тому же…

Ринсвинду казалось, что он видит своё будущее с той же самой кристальной ясностью, с какой человек, падающий с обрыва, видит землю. И причина сей ясности была одна и та же.

— Они просто ткнули пальцем, не думая… — повторил Найджел.

И тут Ринсвинд взорвался.

— Заткнись, а? Что, по-твоему, я испытываю? Я ведь тоже волшебник!

— Ну да, тебе-то ничего не угрожает… — пробормотал Найджел.

Удар был не очень сильным, потому что даже в ярости мускулы Ринсвинда по-прежнему напоминали манную кашу, но кулак попал Найджелу в висок и свалил его наземь скорей удивлением, чем своей внутренней энергией.

— Да, вот именно, я волшебник! — прошипел Ринсвинд. — Волшебник, от которого в магии нет никакого толка! До сих пор я умудрялся выжить только потому, что был недостаточно важной персоной, чтобы умереть! А теперь, когда всех волшебников ненавидят и боятся, как ты думаешь, долго я протяну?

— Это же смешно!

Ринсвинд оторопел не меньше, чем если бы Найджел ударил его в ответ.

— Чего?

— Болван! Всё, что тебе нужно сделать, — это перестать носить дурацкую мантию и избавиться от своей идиотской шляпы. Никто и не узнает, что ты волшебник!

Рот Ринсвинда несколько раз открылся и закрылся — волшебник стал похож на золотую рыбку, пытающуюся сообразить, как надо танцевать чечётку.

— Прекратить носить мантию? — переспросил он.

— Естественно. Эти потускневшие блёстки выдают тебя с головой, — подтвердил Найджел, с трудом поднимаясь на ноги.

— Избавиться от шляпы?

— Ты должен признать, что расхаживать повсюду в шляпе, на которой написано «Валшэбник», — это довольно тонкий намёк.

— Извини, — озабоченно ухмыльнулся Ринсвинд. — Я не совсем понимаю, куда ты клонишь…

— Просто избавься от них. Это же легко. Просто брось где-нибудь, и тогда ты сможешь быть, э-э, э-э, кем угодно. Только не волшебником.

Наступило молчание, прерываемое только звуками происходящей вдали схватки.

— Э-э, — потряс головой Ринсвинд. — Я потерял ход твоих мыслей.

— О боги, это же элементарно!

— Не уверен, что уловил, к чему ты ведёшь… — бормотал Ринсвинд с лицом мертвенно-бледным от пота.

— Ты можешь просто перестать быть волшебником.

Ринсвинд беззвучно зашевелил губами, проговаривая каждое слово. Затем произнёс фразу целиком.

— Что? — спросил он и тут же добавил: — О-о.

— Уразумел? Или растолковать ещё раз?

Ринсвинд мрачно кивнул:

— Думаю, ты ничего не понял. Волшебник — это не то, что ты умеешь, это то, что ты есть. Если я перестану быть волшебником, то стану ничем.

Он снял с себя шляпу и принялся нервно теребить полуоторванную звезду на её верхушке, чем вынудил ещё несколько дешевых блесток расстаться с насиженным местом.

— На моей шляпе написано «Валшэбник», — продолжал он. — Очень важно… — Он внезапно замолчал и уставился на свои руки. — Шляпа… — рассеянно проговорил он, чувствуя, как какое-то важное воспоминание прижимается носом к окнам его сознания.

— Это хорошая шляпа, — откликнулся Найджел, которому показалось, что от него ждут какой-то реакции.

— Шляпа… — повторил Ринсвинд. — Шляпа! Мы должны забрать шляпу!

— У тебя уже есть одна, — подсказал Найджел.

— Не эту, другую шляпу. И Канину!

Он наобум сделал несколько шагов по туннелю, потом бочком вернулся обратно и спросил:

— Как ты думаешь, где они?

— Кто?

— Тут есть одна волшебная шляпа, которую я должен найти. И девушка.

— Зачем?

— Это довольно трудно объяснить. Наверное, стоит ориентироваться на вопли.

У Найджела был не такой уж большой подбородок, но Найджел всё же умудрился выставить его вперёд.

— Нужно спасти какую-то девушку? — угрюмо уточнил он.

— Кого-то точно нужно спасти, — поколебавшись, признал Ринсвинд. — Может быть, её. А может, кого-нибудь поблизости от неё.

— Чего ж ты раньше не сказал? Это больше похоже на дело, это то, чего я ждал. Вот он, настоящий героизм. Пошли.

Вдали снова послышались грохот и чьи-то вопли.

— Куда? — спросил Ринсвинд.

— Куда угодно!

Обычно герои обладают способностью как безумные проноситься по рушащимся дворцам, в которых они оказались впервые в жизни, спасать всех подряд и выскакивать за мгновение до того, как всё взлетит на воздух или провалится в бездну. На самом деле Найджел с Ринсвиндом довольно спокойненько прошлись по кухням, ряду тронных залов, конюшням (дважды) и по пути миновали несколько довольно миленьких — как показалось Ринсвинду — коридорчиков. Время от времени мимо них пробегали группы одетых в чёрное стражников, которые не удостаивали беглецов даже повторным взглядом.

— Это же смешно, — заметил Найджел. — Почему бы нам не спросить у кого-нибудь дорогу? Эй, что с тобой?

Ринсвинд прислонился к колонне, украшенной будоражащими скульптурами, и со свистом переводил дыхание.

— Можно схватить одного из стражников и пытками вырвать у него сведения, — предложил он.

Найджел посмотрел на него странным взглядом и, скомандовав: «Жди здесь», — отправился на поиски. В конце концов он набрёл на какого-то слугу, трудолюбиво опустошающего кладовку.

— Извините, — обратился к нему Найджел, — как пройти в гарем?

— Через три двери сверни налево, — не оглядываясь ответил слуга.

— Прекрасно.

Найджел вернулся обратно и сообщил об этом Ринсвинду.

— Да, но ты его пытал?

— Нет.

— Не очень-то варварский поступок с твоей стороны.

— Я прихожу к этому постепенно, — возразил Найджел. — Например, я даже не сказал ему «спасибо».

Тридцать секунд спустя они отвели в сторону тяжёлую занавеску из бус и вошли в сераль серифа Аль Хали.

В этом серале пели ярко окрашенные птички, сидящие в клетках из золотой филиграни. Били журчащие фонтаны. Цвели редкие орхидеи, среди которых, словно крошечные, сверкающие драгоценные камни, порхали колибри. Здесь же, сбившись в молчаливую кучку, сидели около двадцати девушек, одежд на которых не хватило бы и на полдюжины представительниц женского пола.

Ничего этого Ринсвинд не видел. Нельзя утверждать, что зрелище пары дюжин квадратных ярдов бедер разных оттенков — от розового до чёрного, как полночь, — не вызвали к жизни некие потоки, струящиеся в глубинных расселинах его возбуждения. Просто его сознание было затоплено мощной волной паники, охватившей Ринсвинда при виде четырёх стражников, поворачивающихся к нему с ятаганами в руках и с глазами, горящими жаждой убийства.

Ринсвинд, не колеблясь ни секунды, отступил назад.

— Передаю их тебе, мой друг, — объявил он.

— Замечательно!

Найджел вытащил меч и дрожащими от усилий руками выставил клинок перед собой.

Несколько секунд царило абсолютное молчание — каждый ждал, что будет дальше. А потом Найджел издал боевой клич, который Ринсвинд не забудет до конца своей жизни.

— Э-э, — сказал варвар, — извините…

— Мне кажется, это свинство, — заявил невысокий волшебник.

Другие ничего не ответили. Это действительно было свинство, и среди них не было ни одного, кто не ощущал бы у себя в позвоночнике жаркого поскуливания вины. Но, как часто случается благодаря странной алхимии, присущей человеческой душе, вина придала им самонадеянности и безрассудства.

— Закрой пасть, — посоветовал временный вожак. Его звали Бенадо Сконнер, но в этот день в воздухе витало нечто такое, что позволяло предположить, что вам не стоит запоминать это имя. Воздух был тёмен, тяжёл и полон призраков.

Незримый Университет не опустел — просто в нём не стало людей.

Но шестеро волшебников, которых послали сжечь библиотеку, не боятся призраков, потому что они настолько заряжены магией, что практически гудят на ходу. Одежды, что на них надеты, великолепнее всех одежд, которые когда-либо носил сам аркканцлер. Их остроконечные шляпы более остроконечны, чем любые шляпы в мире. И причина, по которой волшебники стоят так близко друг к другу, — чистая случайность.

— Здесь ужасно темно, — признался самый младший из волшебников.

— Сейчас полночь, — отрезал Сконнер, — и единственное, что здесь есть опасного, — это мы. Правда, ребята?

Волшебники пробормотали в ответ что-то неопределенное. Все они относились к Сконнеру с благоговейным трепетом, потому что он, по слухам, прошёл курс упражнений по позитивному мышлению.

— И мы ведь не боимся каких-то старых книжонок, а, парни? — Он пристально посмотрел на самого маленького волшебника. — Вот ты не боишься?

— Я? О-о. Нет. Они же бумажные, так он сказал, — быстро отозвался тот.

— Ну вот.

— Имей в виду, их девяносто тысяч, — вставил другой волшебник.

— Мне всегда говорили, что их там тьма-тьмущая, — поделился ещё один. — Я слышал, здесь задействованы измерения, и вроде как то, что мы видим — это только вершина… как его там?… ну, той штуковины, что в основном находится под водой…

— Гиппопотама?

— Аллигатора?

— Океана?

— Заткнитесь все! — рявкнул Сконнер и запнулся.

Тишина всосала в себя звук его голоса. Она заполняла воздух, точно перья.

Предводитель взял себя в руки и со словами: «Ну, ладно», — повернулся к грозным дверям библиотеки.

Подняв руки, он сделал несколько замысловатых пассов, во время которых его пальцы самым обескураживающим образом проходили друг сквозь друга, и разнёс двери в щепки.

Тишина волнами ринулась обратно, поглощая звук падающих обломков.

Можно было не сомневаться, что двери разлетелись вдребезги. С косяка, подрагивая, свисали четыре одинокие петли, мусорной кучей валялись сломанные скамейки и полки. Даже Сконнер был немного удивлен.

— Ну вот, — сказал он. — Легче лёгкого. Со мной ничего не случилось. Видите?

Волшебники в ответ зашаркали загнутыми на носках туфлями. Темнота за дверным проёмом была расцвечена неясным, режущим глаз сиянием чудотворного излучения, вызванного частицами вероятности, которые в мощном магическом поле достигали скорости, превосходящей скорость реальности.

— Ну, — жизнерадостно начал Сконнер, — кто хочет удостоиться чести зажечь огонь?

После десяти секунд гробовой тишины он заявил:

— В таком случае я сделаю это сам. Честно говоря, с тем же успехом я мог бы обратиться за помощью к стенам.

Он шагнул в дверь и направился к небольшому пятну звёздного света, который проникал сквозь стеклянный купол, венчающий центр библиотеки (приблизительно центр, поскольку насчет точной географии этого места никогда не утихали споры; значительная концентрация магии искажает время и пространство, поэтому вполне возможно, что у библиотеки нет даже края, не говоря уже о центре).

Сконнер вытянул руки перед собой.

— Вот. Видите? Абсолютно ничего не произошло. А теперь заходите.

Остальные волшебники с величайшей неохотой повиновались и, переступая через развороченный порог, то и дело порывались пригнуться.

— Вот и славно, — с некоторым удовлетворением произнёс Сконнер. — Итак, все принесли спички, как было велено? Магическое пламя тут не годится, оно не сожжет эти книги, так что я хочу, чтобы вы все…

— Там наверху что-то шевельнулось, — перебил его младший волшебник. Сконнер моргнул.

— Что?

— Что-то шевельнулось там, возле купола, — повторил волшебник и в виде объяснения добавил: — Я сам видел.

Сконнер, прищурившись, глянул вверх, всматриваясь в обманчивые тени, и решил слегка надавить на подчиненных.

— Чушь, — отрезал он, доставая из кармана горсть вонючих жёлтых спичек.

— Так, теперь соберите в кучу…

— Знаешь, я правда видел, — с надутым видом заявил маленький волшебник.

— Ладно, что ты видел?

— Ну, я не совсем…

— Не знаешь, да? — рявкнул Сконнер.

— Я что-то ви…

— Не знаешь! — повторил Сконнер. — Ты видишь тени и пытаешься подорвать мой авторитет! — Он помешкал, и его глаза на мгновение остекленели. — Я спокоен, — проговорил он, — я полностью держу себя в руках. Я не позволю…

— Это было…

— Слушай, ты, недоумок, может, всё-таки заткнешься?

Ещё один волшебник, который глазел вверх, чтобы скрыть своё смущение, сдавленно кашлянул.

— Э-э, Сконнер…

— И к тебе это тоже относится! — Сконнер свирепо выпрямился во весь рост и помахал в воздухе спичками. — Как я уже говорил, — продолжил он, — я хочу, чтобы вы зажгли спички и… Наверное, мне придется показать вам, как нужно зажигать спички — специально для вот этого недоумка… Эгей, я здесь, здесь. О Создатель. Смотрите на меня. Берёте спичку…

Он зажёг спичку, в темноте распустился шар едкого белого огня, и сверху, словно обезьяна, спускающаяся с дерева, чтобы стать Человеком, спрыгнул библиотекарь.

Все волшебники знали библиотекаря, хотя для них он был таким же неопределённым, хотя и отчётливым впечатлением, какое оставляют у людей стены, полы и все остальные незначительные, но необходимые декорации на сцене жизни. Если о нём и вспоминали, то как о чём-то вроде вежливого подвижного вздоха, который сидел под своим столом и занимался починкой книг или бродил на четвереньках среди полок, отлавливая курильщиков. Волшебники, у которых хватало неблагоразумия подпольно закурить козью ножку, ни о чём и не подозревали, пока мягкая кожистая ладонь не протягивалась к их губам и не удаляла недозволенную самокрутку. Но библиотекарь никогда не поднимал шум, он просто принимал такой вид, будто был крайне обижен и опечален этой грустной историей, после чего съедал окурок.

Но то существо, которое в данный момент держало Сконнера за уши и прилагало усилия к тому, чтобы открутить ему голову, олицетворяло вопящий кошмар с оттянутыми губами, открывающими длинные жёлтые клыки.

Волшебники в ужасе повернулись, чтобы броситься бежать, но неожиданно для себя наткнулись на полки, которые необъяснимым образом перегородили проходы. Самый маленький волшебник взвизгнул, закатился под стол с атласами и остался там лежать, зажимая уши руками, чтобы заглушить ужасные звуки, производимые пытающимися удрать коллегами.

Наконец он вообще перестал слышать что-либо, кроме тишины, но то была особенная, тяжёлая тишина, которая воцаряется тогда, когда кто-то тихонько крадётся, разыскивая врага. Маленький волшебник от ужаса принялся жевать кончик своей шляпы. Тот, кто неслышно подкрадывался к нему, схватил его за ногу и мягко, но решительно вытащил из-под стола. Волшебник, не открывая глаз, пробормотал что-то нечленораздельное, но потом, когда жуткие клыки так и не сомкнулись на его горле, отважился бросить быстрый взгляд.

Библиотекарь держал его за шиворот и задумчиво покачивал им в футе от земли — как раз вне досягаемости маленького, пожилого жесткошёрстного терьера, который срочно пытался припомнить, как кусать людей за икры.

— Э-э… — начал волшебник — и вылетел по пологой дуге за разбитую дверь, где его парение было прервано приземлением на пол.

Спустя какое-то время виднеющаяся рядом тень проговорила:

— Что ж, вот такие дела… Кто-нибудь видел этого тупицу Сконнера?

А тень, маячащая с другой стороны от волшебника, пожаловалась:

— По-моему, у меня сломана шея.

— Кто это?

— Этот тупица, — нехорошим голосом отозвалась тень.

— О-о. Прости, Сконнер.

Сконнер поднялся на ноги — всё его тело было очерчено магической аурой — и, дрожа от ярости, воздел руки горе.

— Я научу этот проклятый атавизм уважать тех, кто стоит выше него на эволюционной лестнице! — рявкнул он. — Хватайте его, ребята!

И Сконнер вновь повалился на пол под тяжестью пяти остальных волшебников.

— Извини, но…

— …Знаешь, если ты воспользуешься…

— …Магией поблизости от библиотеки, учитывая, сколько магии там хранится…

— …И сделаешь что-то неправильно, то образуется критическая Масса, и тогда…

— БУМ! Прощай, мир!

Сконнер зарычал. Сидящие на нём волшебники решили, что вставать с него сейчас — не самый благоразумный поступок.

— Ладно, — через какое-то время пробурчал он. — Вы правы. Спасибо. Я был не прав, что вышел из себя. Мой разум затуманился. Нужно оставаться бесстрастным. Вы абсолютно правы. Спасибо. Слезьте с меня.

Они рискнули послушаться его. Сконнер встал.

— Ну всё, — заявил он, — эта макака сожрала свой последний банан. Принесите…

— Э-э. Обезьяна, Сконнер, — не удержался младший волшебник. — Видишь ли, это обезьяна. Не макака…

Взгляд Сконнера заставил его съёжиться.

— А кому какое дело? Обезьяна, макака — какая разница? — вопросил Сконнер. — В чём разница, господин Зоолог?

— Не знаю, Сконнер, — кротко отозвался волшебник. — Думаю, здесь дело в классах.

— Заткнись.

— Хорошо, Сконнер.

— Мерзкий ты человечишко. — Сконнер повернулся и голосом, ровным, как лезвие пилы, добавил: — Я полностью владею собой. Мой разум холоден, как лысый мамонт. Всем управляет мой рассудок. Кто из вас сидел у меня на голове? Нет, я не должен сердиться. Я не сержусь. Я мыслю позитивно. Я используют все свои способности — кто-нибудь хочет возразить?

— Нет, Сконнер, — ответили волшебники хором.

— Тогда тащите сюда дюжину баррелей масла и всю растопку, какую сможете найти! Эта обезьяна у меня поджарится!

Сверху, с крыши библиотеки — прибежища сов, летучих мышей и прочих существ, — донеслось позвякивание цепи и звон разбиваемого со всем возможным уважением стекла.

* * *

— Похоже, они ни чуточки не испугались, — заметил оскорблённый Найджел.

— Как бы это сформулировать? Когда кто-нибудь возьмется за составление списка Великих Боевых Кличей Мира, клич «Э-э, извините» точно туда не войдёт, — объяснил Ринсвинд.

Он отошел в сторону и с жаром обратился к ухмыляющемуся стражнику:

— Я не с ним. Я просто встретил его тут, неподалеку. — Он слабо хихикнул. — В яме.

Стражники смотрели сквозь него.

— Э-э… — выразился он.

— Ладно, — решительно кивнул он. И придвинулся обратно к Найджелу.

— Ты точно умеешь обращаться с этим мечом?

Найджел, не сводя со стражников глаз, покопался в мешке и подал Ринсвинду книгу.

— Я прочитал всю третью главу, — похвастался он. — Там есть иллюстрации.

Ринсвинд перелистал помятые страницы. Книга была зачитана до такого состояния, что её можно было тасовать, как карты. На том, что некогда было титульным листом, виднелась довольно плохонькая гравюра, изображающая мускулистого человека с руками, которые смахивали на набитые футбольными мячами мешки. Силач стоял по колено в томных женщинах и изрубленных в куски жертвах, а на его лице красовалось самодовольное выражение.

Выше шла надпись: «Всиво за 7 дней я сделаю тибя гироем-варваром!». Под ней, чуть более мелким шрифтом, было указано имя автора: Коэн-Варвар. В подлинности авторства Ринсвинд изрядно сомневался. Он встречался с Коэном; тот действительно кое-как умел читать, но пером так и не овладел. Он до сих пор подписывался крестиком, в котором умудрялся совершить пару орфографических ошибок. С другой стороны, его неудержимо влекло к себе всё, что было связано с деньгами. Ринсвинд снова посмотрел на иллюстрацию, после чего перевел взгляд на Найджела.

— Семь дней?

— Ну, я медленно читаю.

— Ага… — отозвался Ринсвинд.

— И я не стал читать шестую главу, потому что обещал маме ограничиться только грабежом и разбоем, пока не встречу подходящую девушку.

— И эта книга учит тебя, как стать героем?

— О да. Хорошая книжка. — Найджел бросил на него встревоженный взгляд. — Или что-то с ней не так? Она стоила кучу денег.

— Ну, э-э… Полагаю, тебе лучше заняться делом.

Найджел расправил свои, за неимением лучшего слова, плечи и снова взмахнул мечом.

— Вам четверым не мешало бы поберечься, — заявил он. — А не то… Подождите минутку. — Он взял у Ринсвинда книгу, пролистал её и, найдя искомое, продолжил: — Да, а не то «леденящий ветер судьбы будет свистеть над вашими выбеленными солнцем скелетами. Легионы ада живьём утопят ваши души в кислоте». Вот. Как вам нравится такая… извините, минуточку… индея?

В ответ раздался металлический аккорд — это стражники, все как один, обнажили клинки.

Меч Найджела превратился в размытое пятно. Он описал в воздухе сложную восьмёрку, мелькнул над его рукой, метнулся за спиной из одной ладони в другую, два раза облетел вокруг торса и взмыл вверх, подобно лососю.

Одна или две гаремные дамы, не удержавшись, разразились аплодисментами. Даже стражники вроде были потрясены.

— Это Тройной Оркский Удар с Дополнительным Выпадом, — гордо пояснил Найджел. — Я разбил кучу зеркал, пока его отрабатывал. Смотри, они остановились.

— Полагаю, они никогда не видели ничего подобного, — слабым голосом предположил Ринсвинд, оценивая расстояние, отделяющее его от двери.

— Думаю, да.

— Тем более подобной концовки. Когда меч застревает в потолке.

Найджел глянул вверх.

— Странно, — заметил он. — Дома с ним всегда происходило то же самое. Интересно, что я делаю не так?

— Откуда мне-то знать.

— О боги, мне очень жаль! — воскликнул Найджел, увидев, что стражники, которые, похоже, сообразили, что потеха окончена, окружают их, готовясь нанести последний удар.

— Не вини себя… — сказал Ринсвинд. Найджел потянулся к клинку и безуспешно попытался высвободить его.

— Спасибо.

— За тебя это сделаю я.

Ринсвинд обдумал следующий шаг. Даже не один, а несколько. Но дверь была слишком далеко, и, судя по доносящимся из-за неё звукам, дела там обстояли ненамного лучше.

Оставалось одно. Придется попробовать пустить в ход магию.

Он поднял руку, и двое стражников упали наземь. Поднял другую, и наземь упали двое оставшихся противников.

Как раз когда он задумался, каким образом у него это получилось, через распростертые тела, рассеянно потирая ребра ладоней, грациозно перешагнула Канина.

— Где тебя носило? — сказала она. — И как зовут твоего друга?

Выше уже говорилось, что Сундук крайне редко проявляет какие-либо эмоции — за исключением двух: слепой ярости и ненависти. Поэтому вам будет очень трудно оценить те чувства, с которыми он проснулся, лёжа на крышке и болтая ногами в воздухе, в сухом русле реки в нескольких милях от Аль Хали.

Ещё и нескольких минут не прошло с восхода солнца, а воздух уже был похож на дыхание раскалённой печи. После определённого числа раскачиваний Сундуку удалось направить большинство ножек в нужную сторону, и теперь он стоял, вытанцовывая в замедленном темпе замысловатую джигу, чтобы как можно меньше ног касалось обжигающего песка.

Он не заблудился. Он всегда точно знал своё местоположение. Он всегда был здесь.

Просто всё остальное временно куда-то подевалось.

Проведя некоторое время в раздумьях, Сундук повернулся, сделал очень медленный шаг — и врезался в валун.

Сильно озадаченный этим, он попятился и сел. Им овладело такое чувство, будто его набили горячими перьями. Сейчас ему не помешали бы тенечек и порция приятного прохладительного напитка.

После нескольких неудачных попыток он поднялся на вершину ближайшего бархана, откуда открывался непревзойденный вид на сотни других барханов.

Глубоко в своём деревянном сердце Сундук ощутил тревогу. Им пренебрегли. Ему посоветовали отвалить. Его отвергли. А ещё он выпил такое количество орака, что им можно было отравить небольшую страну.

Если есть в мире что-то, в чём дорожная принадлежность нуждается больше, чем во всём остальном, так это человек, которому можно принадлежать. Сундук, полный надежды, нетвёрдой походкой зашагал по обжигающему песку.

— Вряд ли у нас есть время знакомиться, — сказал Ринсвинд. В ту же самую секунду вдали с глухим грохотом, от которого содрогнулся пол, обрушилась часть дворца. — По-моему, нам пора…

До него дошло, что он разговаривает сам с собой.

Найджел выпустил из рук меч.

Канина шагнула вперёд.

— О нет… — взмолился Ринсвинд, но было уже слишком поздно.

Мир внезапно разделился на две части — та, в которой существовали Найджел и Канина, и та, в которой было всё остальное. Воздух между двумя молодыми людьми потрескивал. Возможно, в их половинке мира раздавались далёкие звуки оркестра, щебетали птицы, по небу неслись крошечные розовые облака и происходили прочие вещи, которые обычно случаются в подобные мгновения. Так что у каких-то там дворцов, рушащихся в соседней вселенной, нет ни единого шанса.

— Послушайте, может быть, я все-таки успею представить вас друг другу, — в отчаянии вмешался Ринсвинд. — Найджел…

— Разрушитель, — мечтательно подсказал Найджел.

— Хорошо, Найджел-Разрушитель, — уступил Ринсвинд. — Сын Голозада…

— Могущественного, — перебил его Найджел.

Какое-то время Ринсвинд стоял с открытым ртом, после чего пожал плечами. — Ладно, кем бы он там ни был, — согласился он. — Ну, а это Канина. Довольно забавное совпадение, тебе будет интересно узнать, что её отцом был… м-м-мф…

Канина, не отводя взгляда от Найджела, протянула руку и обхватила лицо Ринсвинда пальцами — мягко, но так, что её рука, сжавшись посильнее, могла бы превратить его голову в шар для игры в кегли.

— Хотя я мог и ошибаться, — продолжил он, когда Канина отпустила его. — Кто знает? Кого волнует? Какое это имеет значение?

Они даже не видели его.

— Пойду-ка посмотрю, может, шляпу удастся найти? — предложил Ринсвинд.

— Хорошая мысль, — пробормотала Канина.

— Меня, конечно, убьют, но я ничуточки не возражаю, — добавил Ринсвинд.

— Замечательно, — отозвался Найджел.

— Думаю, никто даже не заметит, что я ушёл, — не унимался Ринсвинд.

— Чудно, чудно, — откликнулась Канина.

— Скорее всего, меня разрубят на мелкие кусочки, — заметил Ринсвинд, продвигаясь к двери со скоростью умирающей улитки.

Канина моргнула.

— Какая шляпа? — переспросила она и тут же вспомнила: — Ах, та…

— Я уж даже не надеюсь, что вы двое сможете помочь мне, — предположил Ринсвинд.

В отдельном мирке Найджела и Канины птицы устроились на ночлег, крошечные розовые облачка умчались прочь, а оркестр уложил инструменты в чехлы и потихоньку смылся веселиться в ночном клубе. Какая-то часть реальности вернулась на место.

Канина с трудом отвела восхищённый взгляд от восторженного лица Найджела и перевела его на лицо Ринсвинда. Средняя температура взгляда сразу понизилась.

— Послушай, ты ведь не скажешь ему, кто я на самом деле? — взмолилась она. — Только парням приходят в голову интересные мысли, как… В общем, если ты это сделаешь, я лично переломаю тебе все…

— Я буду слишком занят, — перебил её Ринсвинд. — Вы же не собираетесь помогать мне искать шляпу. Хотя я не представляю, что ты в нём нашла?

— Он хороший. Я редко встречаю хороших людей.

— Да, что ж…

— Он смотрит на нас!

— Ну и что? Надеюсь, ты его не боишься?

— А вдруг он со мной заговорит?! — Ринсвинд оторопел.

Уже не в первый раз он заметил, что в мире существуют целые области человеческих переживаний, прошедшие мимо него — если только области могут проходить мимо людей. Возможно, это он прошёл мимо них. Ринсвинд пожал плечами и спросил:

— Почему ты так легко согласилась идти в гарем?

— Мне всегда хотелось знать, что там происходит.

Наступило молчание.

— Ну и? — не вытерпел Ринсвинд.

— Ну, мы все сидели тут, а потом, через какое-то время, пришёл сериф, потом он подозвал меня к себе и сказал, что раз я новенькая, то теперь моя очередь, а потом… ты ни за что не догадаешься, чего он хотел от меня. Девочки говорят, это единственное, что его интересует.

— Э-э…

— С тобой всё в порядке?

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал Ринсвинд.

— У тебя всё лицо блестит.

— Нет, у меня всё прекрасно, прекрасно.

— Он попросил меня рассказать ему сказку.

— О чём? — подозрительно осведомился Ринсвинд.

— Девушки сказали, что он любит сказки, в которых действуют кролики.

— Ага. Кролики.

— Такие маленькие, белые и пушистые. Но я знаю только те сказки, которые рассказывал мне отец, когда я была совсем маленькой, и не думаю, чтобы они были очень уместны.

— Мало кроликов?

— Много отрубленных рук и ног. — Канина вздохнула. — Вот почему ты не должен рассказывать о моём прошлом ему, понимаешь? Я просто не создана для нормальной жизни.

— Сказки в гареме — это, чёрт возьми, вовсе не нормально, — возмутился Ринсвинд. — Это никогда не привьётся.

— Он снова на нас смотрит! — схватила Ринсвиндову руку Канина.

Он стряхнул её ладонь, помянул Создателя и торопливо подошёл к Найджелу, который схватил его за другую руку и спросил:

— Надеюсь, ты не выдал меня? Я не переживу, если ты сказал ей, что я только учусь быть…

— Нет-нет. Она лишь хочет, чтобы ты нам помог. Это нечто вроде поиска идеала.

Глаза Найджела заблестели:

— Ты имеешь в виду индеи?

— Чего-чего?

— Так написано в книге. Там говорится: «для того, чтобы стать настоящим героем, нужно иметь индею».

Ринсвинд наморщил лоб:

— Это что, какая-то птица?

— Думаю, это скорее что-то вроде обязательства, — возразил Найджел, но без особого убеждения.

— По мне, так это больше похоже на птицу, — заявил Ринсвинд. — Точно, я как-то читал о ней в собрании басен о животных. Крупная. Не умеет летать. Большие лапы, вот.

По мере того как его уши впитывали то, что произносили его уста, лицо Ринсвинда теряло всякое выражение.

Пять секунд спустя вся троица покинула гарем, оставив позади себя четырёх распростёртых на земле стражников и гаремных дам, которые устроились поудобнее и приготовились рассказать друг другу пару-другую сказок.

В сторону Края от Аль Хали пустыню прорезает река Цорт, прославленная в мифах и лживых россказнях. Она пробирается по окрашенному в коричневый цвет ландшафту, точно длинное, влажное описательное предложение, перемежаемое песчаными отмелями. А каждая отмель покрыта иссушенными солнцем брёвнами, и многие из них относятся к тому виду брёвен, у которых есть зубы. Заслышав вдалеке, выше по течению, какой-то плеск, большинство брёвен лениво приоткрыли по одному глазу, и внезапно у этого большинства выросли ноги. Дюжина чешуйчатых тел скользнула в мутные волны, которые тут же сомкнулись над ними. Тёмная вода осталась безмятежно спокойной, если не считать двух-трёх не поддающихся объяснению участков ряби, смахивающих на галочку.

Сундук неторопливо дрейфовал вниз по реке. Вода принесла ему некоторое облегчение. Он медленно поворачивался в слабом течении, и именно к нему стремились несколько загадочных завихрений, быстро перемещающихся по поверхности реки.

Они сошлись в одной точке.

Сундук дёрнулся. Его крышка резко распахнулась, и он с коротким и отчаянным скрипом скрылся под водой.

Шоколадные волны Цорта сомкнулись над ним. Смыкаться у них получалось особенно хорошо.

А чудовская башня возвышалась над Аль Хали огромным и прекрасным грибом, одним из тех, рядом с которыми в книжках рисуют маленький значок в виде черепа и скрещенных костей.

Сначала стражники серифа оказывали сопротивление, но теперь вокруг основания башни сидело довольно много обалдевших лягушек и тритонов. И это были те, кому повезло. Какие-никакие, а руки-ноги у них остались, и большая часть жизненно важных органов до сих пор находилась внутри. Город оказался под властью чудовства… науки военного времени.

Некоторые из построек у самого основания башни уже начали превращаться в здания из сверкающего белого мрамора, который, судя по всему, предпочитали волшебники.

Наша троица смотрела на всё происходящее сквозь дыру в дворцовой стене.

— Очень впечатляет, — критически заметила Канина. — Твои волшебники более могущественны, чем я думала.

— Они не мои, — возразил Ринсвинд. — И не знаю, чьи. Мне это не нравится. Все волшебники, с которыми был знаком я, не могли один кирпич на другой поставить.

— А мне не нравится, что волшебники собираются править миром, — вступил в разговор Найджел. — Как герой, я должен выступать против института волшебства как философского понятия. Придёт время, когда… — Его глаза слегка остекленели, словно он пытался припомнить что-то, что когда-то где-то читал. — Придёт время, когда волшебники исчезнут с лица Диска, и сыны… сыны… в общем, все мы можем относиться к вещам чуть более практично, — неуклюже закончил он.

— В книге вычитал, да? — раздраженно буркнул Ринсвинд. — А индеи там были?

— Он дело говорит, — вмешалась Канина. — Я ничего не имею против волшебников, но не сказала бы, что от них много пользы. На самом деле они нечто вроде украшения. Были до сих пор.

Ринсвинд стащил с себя шляпу. Она была помятой, покрытой пятнами и каменной пылью, с вырванными кусками, обтрепанной верхушкой и звездой, с которой пыльцой сыпались блестки. Но под слоем грязи все ещё читалось слово «Валшэбник».

— А вы это видите? — с побагровевшим лицом осведомился он. — Вы это видите? Видите? О чём это вам говорит?

— О том, что ты не в ладах с орфографией? — предположил Найджел.

— Что? Нет! Это говорит о том, что я волшебник, вот о чём! Двадцать лет за посохом, и горжусь этим! Я своё отработал, так-то вот! Я еда… я побывал на дюжинах экзаменов! Если все заклинания, которые я прочитал, поставить одно на другое, они бы… это бы… вы получили бы целую кучу заклинаний!

— Да, но… — начала Канина.

— Да?

— В действительности ты с ними не очень-то хорошо справляешься…

Ринсвинд уставился на неё свирепым взглядом и попытался придумать достойный ответ. Небольшой участок его мозга, работающий на приём, включился как раз в тот момент, когда частица вдохновения, траектория которой была искажена и искривлена миллиардом случайных событий, с воем пронеслась сквозь атмосферу и неслышно взорвалась именно там, где нужно.

— Талант определяет лишь то, чем ты занимаешься, — изрек Ринсвинд. — Он не определяет того, кем ты являешься. В смысле, в глубине души. Если ты знаешь, что ты такое, то можешь заниматься чем угодно. — Он ещё немного подумал и выдал: — Вот что наделяет чудесников таким могуществом. Самое важное — знать, что ты есть на самом деле.

Наступило исполненное философии молчание.

— Ринсвинд… — сердобольно окликнула Канина.

— Гм-м? — отозвался волшебник, который всё ещё гадал, откуда эти слова взялись в его голове.

— На самом деле ты болван. Ты это знаешь?

«Всем стоять и не двигаться».

Из разрушенного арочного проёма вышел визирь Абрим. На нём красовалась шляпа аркканцлера.

* * *

Пустыня мирно жарилась под палящими лучами солнца. В ней ничего не двигалось — за исключением колышащегося воздуха, горячего, как след вулкана, и сухого, как череп.

В палящей тени скалы лежал василиск. Он тяжело дышал и ронял на песок едкую жёлтую слизь. В течение последних пяти минут его уши различали слабый топоток сотен ножек, неуверенно шагающих по барханам. Это указывало на то, что приближается обед.

Василиск моргнул легендарными глазами, развернул все двадцать футов свитого в кольца голодного тела и, извиваясь, словно текучая смерть, выполз из тени на песок. Сундук, пошатнувшись, остановился и угрожающе поднял крышку. Василиск зашипел — но немного неуверенно, потому что никогда раньше не видел ходячих ящиков, тем более с целыми крокодильими челюстями, застрявшими в крышке. А ещё к этому ящику кое-где пристали обрывки кожи, словно он участвовал в потасовке на кожгалантерейной фабрике. Ящик весьма странно пялился на рептилию — она бы не смогла описать его взгляд, даже если бы умела говорить.

«Ну ладно, — подумал василиск, — хочешь играть в такую игру…»

Он обратил на Сундук взгляд, похожий на алмазное сверло. Взгляд, который проникал в голову жертвы через глазные яблоки и обдирал её мозг изнутри. Взгляд, который срывал тонкий тюль с окон души. Взгляд, который…

До василиска дошло, что что-то тут очень не так. Сразу за его круглыми, как блюдечки, глазами возникло новое и неприятное ощущение. Оно началось с малого — с легкого зуда на том крошечном участке спины, который, как ни извивайтесь, вам никак не удается почесать. Постепенно усиливаясь, этот зуд превратился во второе, раскаленное докрасна, внутреннее светило.

Василиск испытывал ужасное, непреодолимое и всепоглощающее желание моргнуть… Он совершил невероятно неблагоразумный поступок.

Он моргнул.

* * *

— Ну он и шляпа, — высказался Ринсвинд.

— А? — нахмурился Найджел, который начал осознавать, что жизнь героя-варвара вовсе не так чиста и проста, как он представлял себе в те дни, когда самым захватывающим приключением для него было раскладывание овощей по ящикам.

— Хочешь сказать, он подчинился шляпе? — уточнила Канина и тоже попятилась, проявив обычную человеческую реакцию на нечто крайне кошмарное.

— А?

«Я не причиню вам зла. Вы оказали мне кое-какие услуги. — Абрим шагнул к ним с вытянутыми руками. — Но вы правы. Он думал, что сможет, надев меня, добиться власти. Разумеется, всё произошло наоборот. Удивительно изворотливый и хитрый ум».

— Значит, ты примерила на себя его голову? — поёжился Ринсвинд.

Он и сам надевал эту шляпу. Очевидно, его ум пришелся ей не по вкусу. Тогда как Абрим ей понравился, и теперь его глаза затуманились, стали бесцветными, кожа — бледной, а походка — такой, словно его тело висело под головой. Найджел успел вытащить свою книгу и сейчас лихорадочно листал страницы.

— Ты что, чёрт возьми, делаешь? — спросила Канина, не отводя глаз от жуткой фигуры.

— Просматриваю «Указатель Бродячих Чудовищ», — ответил Найджел. — Как, по-твоему, это, случаем, не мертвец воскресший? Их ужасно трудно убить, для этого требуется чеснок и…

— В этой книге данный тип ты не найдешь, — медленно проговорил Ринсвинд. — Это… это шляпа-вампир.

— Тогда, может, «зомби» подойдет? — продолжал Найджел, ведя пальцем по странице. — Здесь написано, что от них помогают чёрный перец и морская соль, но…

— Предполагается, что ты будешь драться с этими проклятыми тварями, а не есть их, — оборвала его Канина.

«Это ум, который я могу использовать, — сказала шляпа. — Теперь я могу сражаться. Я соберу вокруг себя волшебников. В этом мире есть место только для одной магии, и я — её воплощение. Берегись, чудовство!»

— О нет, — пробормотал Ринсвинд себе под нос.

«За последние двадцать столетий волшебники многому научились. Мы можем сражаться с этим выскочкой. Вы трое пойдёте за мной». Это было не требование. Это был даже не приказ. Это было что-то вроде предсказания. Голос шляпы проникал прямо внутрь мозга, не утруждая себя переговорами с сознанием, и ноги Ринсвинда задвигались сами по себе.

Найджел с Каниной тоже зашагали вперёд неуклюжей, дергающейся, как у марионетки, походкой, которая позволяла предположить, что и ими управляют незримые нити.

— Почему «о нет»? — спросила Канина. — То есть я могу понять принципиальное «о нет», но ведь наверняка есть какая-то причина…

— Если нам представится возможность, мы должны бежать, — отозвался Ринсвинд.

— И ты знаешь, куда?

— Возможно, это не будет иметь значения. Мы в любом случае обречены.

— Почему? — поинтересовался Найджел.

— Ну, — ответил Ринсвинд, — вы когда-нибудь слышали о Магических войнах?

На Диске куча вещей обязана своим происхождением Магическим войнам. И груша разумная — одна из них.

Исходное дерево, скорее всего, было абсолютно нормальным и проводило свои дни в состоянии блаженного неведения за питьём подземной воды и поеданием солнечного света. Потом вокруг разразились Магические войны, которые неожиданно придали его генам обострённую проницательность. А ещё они оставили ему в наследство врождённое дурное настроение.

Но груша разумная легко отделалась. Когда-то, когда только что образовавшаяся на Диске фоновая магия имела крайне высокий уровень и пользовалась любой возможностью вырваться в мир, волшебники были такими же могущественными, как чудесники, и строили башни на вершине каждого холма. А если и есть что-то, чего не может выносить по-настоящему могущественный волшебник, так это другой волшебник. Их инстинктивный подход к дипломатии был таковым: «бей правых, пока не полевеют; бей левых, пока не поправеют».

Это могло означать только одно. Ну хорошо, два. Три.

Всеобщую. Магическую. Войну. И в этой войне не было ни союзников, ни сторон, ни договорённостей, ни пощады, ни прекращения огня. Небеса извивались, моря кипели. Рёв и свист огненных шаров превратили ночь в день, но это никому не помешало, потому что образовавшиеся в результате облака чёрного дыма тут же превратили день обратно в ночь. Земля вздымалась и опадала, как перина в медовый месяц, и сама ткань пространства была завязана в многомерные узлы и выбита о плоский камень, лежащий возле реки Времени. К примеру, самым популярным заклинанием в то время был Временной Сжиматель Пелепела, который как-то раз привёл к тому, что примерно за пять минут возникла, эволюционировала, расселилась по всему миру, достигла расцвета и была уничтожена целая раса гигантских рептилий; только кости в земле остались, чтобы вводить в совершеннейшее заблуждение все последующие поколения. Деревья плавали, рыбы разгуливали по земле, а горы заходили в лавки за сигаретами. Существование было настолько изменчивым, что первым поступком любого предусмотрительного человека, проснувшегося утром, было пересчитать свои руки и ноги.

Все волшебники обладали примерно равной силой и жили в высоких башнях, надёжно защищённых заклинаниями, а это означало, что большинство магических снарядов рикошетом отлетали и попадали в обычных людей, которые пытались честно заработать себе на жизнь, возделывая то, что временно было почвой, и вели простую, добропорядочную (но довольно короткую) жизнь.

Однако сражения всё бушевали и бушевали, разбивая саму структуру упорядоченной вселенной, ослабляя стены реальности и угрожая опрокинуть всю шаткую конструкцию пространства и времени в темноту Подземельных Измерений…

Одна из легенд гласит, что в войны вмешались боги, но боги обычно не принимают участия в делах людей, если только это их не забавляет. Другая легенда — которую рассказали и занесли в свои книги сами волшебники, — говорит, что маги собрались вместе и по-дружески уладили свои разногласия, заботясь о благе человечества. Эта легенда была принята всеми за подлинное описание событий, хотя по сути своей она была столь же «правдоподобной», как свинцовый спасательный пояс.

Истину не так-то легко подчинить бумаге. В ванне истории истину труднее удержать, чем мыло, и гораздо сложнее найти…

* * *

— Так что же случилось? — спросила Канина.

— Неважно, — мрачно ответил Ринсвинд. — Всё вот-вот начнётся заново. Я это чувствую. У меня инстинкт. В этот мир поступает слишком много магии. Разразится ужасная война. И Диск слишком стар, чтобы ещё раз пережить её. Он чересчур изношен. На нас надвигаются гибель, темнота и разрушение. Близится Абокралипсис.

— По земле шествует Смерть, — услужливо подсказал Найджел.

— Что? — рявкнул Ринсвинд, приходя в ярость от того, что его перебили.

— Я говорю, по земле шествует Смерть, — повторил Найджел.

— Если по Земле, то я не против, — кивнул Ринсвинд. — Не знаю я этой «Земли». Но мне не хотелось, чтобы Смерть шествовал по Диску.

— Это только метафора, — попыталась успокоить его Канина.

— Много ты знаешь. Я с ним встречался.

— И какой он? — полюбопытствовал Найджел.

— Ну, если можно так выразиться…

— Да?

— В услугах парикмахера он точно не нуждается.

Солнце стало подвешенной к небу паяльной лампой, и единственное различие между песком и раскаленными докрасна углями заключалось в их цвете.

Сундук брёл по обжигающим барханам куда глаза глядят. На его крышке виднелись несколько быстро сохнущих пятен жёлтой слизи.

С каменного столба, формой и температурой напоминающего огнеупорный кирпич, за небольшим одиноким прямоугольным предметом наблюдала химера^[35]. Химеры — крайне редкие животные, и данная их представительница собиралась сейчас сделать шаг, который отнюдь не исправит положение вещей. Она тщательно выбрала момент, оттолкнулась когтистыми лапами от столба, сложила кожистые крылья и камнем упала на свою жертву.

Тактика химеры была следующей: зависнуть в воздухе над добычей, слегка опалить огненным дыханием, а потом накинуться и разодрать её зубами. Химере удалась огненная часть плана, но в тот момент, когда, согласно её опыту, перед ней должна была предстать потрясённая и поражённая ужасом жертва, химера очутилась на песке прямо перед опалённым и разъяренным Сундуком.

Единственное, что может воспламеняться в Сундуке, — это его гнев. Уже несколько часов его донимала головная боль, а весь мир, как ему казалось, пытался на него напасть. Всё, хватит…

Потоптавшись на злосчастной химере, пока она не превратилась в маслянистую лужицу на песке, он на мгновение остановился и, по всей видимости, задумался над своим будущим. Он начинал понимать, что не принадлежать никому — это гораздо неприятнее, чем он раньше считал. Его преследовали смутные, греющие душу воспоминания о службе и о шкафе, который он мог назвать своим.

Сундук очень медленно повернулся вокруг своей оси, то и дело замирая и открывая крышку. Будь у него нос, мы бы сказали, что он принюхивается. Наконец он принял какое-то решение — если у него было чем принимать решение.

* * *

Итак, шляпа и тот, на ком она была надета, целеустремленно шагали по груде мусора (бывший легендарный дворец Рокси) к подножию чудовской башни. Насильно удерживаемая свита тащилась следом.

У основания башни виднелись двери. В отличие от дверей Незримого Университета, которые обычно были подпёрты чем-нибудь и оставались широко раскрытыми, эти двери были заперты. И вроде бы светились.

«Я оказала вам троим большую честь тем, что взяла вас сюда, — проговорила шляпа вялым ртом Абрима. — Всё, волшебники перестают убегать, — Абрим бросил на Ринсвинда испепеляющий взгляд, — и начинают сопротивляться. Вы будете помнить сегодняшний день до конца ваших жизней».

— То есть до самого обеда? — слабо переспросил Ринсвинд.

«Смотрите внимательно», — приказал Абрим и вытянул руки.

— Как только представится шанс, — шепнул Ринсвинд Найджелу, — мы побежим, понял?

— Куда?

— Не куда, а от чего, — поправил его Ринсвинд. — Главное слово — «от».

— Я не доверяю этому человеку, — заметил Найджел. — Я пытаюсь не судить о нём по первому впечатлению, но мне определенно кажется, что он задумал что-то недоброе.

— Он приказал бросить тебя в змеиную яму!

— Да, тогда я намёка не понял.

Визирь начал что-то бормотать. Даже Ринсвинд, среди немногочисленных способностей которого выделялась способность к языкам, не смог понять эту речь, но, судя по всему, она была изобретена специально для бормотания. Слова извивались на уровне щиколоток — тёмные, багровые и беспощадные. Они клубились в воздухе замысловатыми спиралями и медленно подплывали к дверям башни.

Там, где они касались белого мрамора, тот чернел и крошился.

Из облака падающей на землю мраморной пыли вышел какой-то волшебник и оглядел Абрима сверху донизу.

Ринсвинд привык к манере волшебников одеваться, но этот представитель магии производил поистине внушительное впечатление. Его мантия имела такую толстую подкладку, такое количество прорезей и столько подпорок в виде разнообразных фантазийных складок, что ее, должно быть, проектировал архитектор. Гармонирующая с ней шляпа походила на свадебный пирог, столкнувшийся с рождественской ёлкой.

Само лицо, выглядывающее из небольшого просвета между вычурным воротником и зубчатым краем шляпы, вызывало некоторое разочарование. Некогда в прошлом оно решило, что его внешний вид улучшат жиденькие, торчащие в разные стороны усы. Оно ошибалось.

— Чёрт возьми, это же была наша дверь, — заявило лицо. — Вы сильно пожалеете!

Абрим сложил руки на груди.

Это, похоже, привело волшебника в ярость. Он резко выбросил руки вверх, выпутал пальцы из кружевных манжет и послал через пространство, отделяющее его от визиря, свистящую струю пламени.

Пламя ударило Абрима в грудь и, отскочив, рассыпалось ослепительными брызгами, но когда перед глазами Ринсвинда перестали плавать голубые пятна, он увидел, что Абрим остался цел и невредим.

Его противник лихорадочно потушил последний из очагов пламени на своей одежде и поднял глаза, в которых читалась жажда убийства.

— Да, ты не понял, — просипел он. — Сейчас ты имеешь дело с чудовством. Ты не можешь бороться с чудовством.

«Зато я могу его использовать», — возразил Абрим.

Волшебник зарычал и запустил в противника огненный шар, который, не причинив никому вреда, взорвался в нескольких дюймах от жуткой улыбки Абрима.

На лице волшебника промелькнуло выражение сильнейшего замешательства. Он предпринял ещё одну попытку, послав в сердце Абрима выходящие прямо из бесконечности лучи раскаленной до синевы магии. Визирь взмахом руки отвёл их прочь.

«Выбор твой очень прост, — предупредил он. — Ты можешь присоединиться ко мне — или умереть».

Как раз в этот момент Ринсвинд услышал возле самого своего уха какой-то регулярно повторяющийся скрежет. В нем звучали неприятные металлические нотки.

Ринсвинд полуобернулся и почувствовал знакомое, очень тягостное покалывание, означающее, что Время замедляет ход.

Смерть на мгновение перестал водить бруском по лезвию своей косы и, кивнув ему, как профессионал профессионалу, приложил костлявый палец к губам — или, скорее, к тому месту, где были бы губы, если бы у него таковые вообще имелись.

Все волшебники могут видеть Смерть, но не всегда они этого хотят.

У Ринсвинда заложило уши, и призрак исчез.

Абрима и противостоящего ему волшебника окружала корона дезорганизованной магии, но творящееся вокруг никак не подействовало на визиря. Ринсвинд вернулся в страну живых как раз вовремя, чтобы увидеть, как Абрим хватает волшебника за его безвкусный воротник. «Тебе меня не победить, — произнёс визирь голосом шляпы. — Я в течение двух тысяч лет подчиняла магию своим интересам. Я могу черпать силу из твоей силы. Покорись мне, не то даже не успеешь пожалеть о своем мятеже».

Волшебник пожал плечами, и гордость возобладала над осторожностью.

— Ни за что! — воскликнул он. «Тогда умри», — предложил Абрим. За свою жизнь Ринсвинд повидал немало странностей, причём на большинство из них он смотрел с крайним отвращением, но он никогда не видел, чтобы человека взаправду убивали с помощью магии.

Волшебники не убивают обычных людей, потому что: а) редко их замечают; б) это считается неэтичным и в) кто тогда будет заниматься готовкой, выращиванием овощей-фруктов и выполнять прочие обыденные обязанности. А убить брата-волшебника практически невозможно, благодаря нескольким оболочкам из защитных заклинаний, которые любой предусмотрительный маг в любое время дня и ночи поддерживает вокруг своей персоны^[36]. Первое, что узнает юный волшебник в Незримом Университете, — не считая того, куда ему вешать одежду и как пройти в туалет, — это то, что он должен постоянно себя защищать. Некоторые считают это паранойей, но это не так. Параноики только думают, что все ополчились против них. Волшебники это знают.

Маленький волшебник был защищён психическим эквивалентом закалённой стали трехфутовой толщины, но эта сталь плавилась, словно масло, нагреваемое паяльной лампой, ручьями текла прочь и исчезала.

Если и существуют слова, способные описать то, что случилось с волшебником после этого, то они заперты в не дающемся в руки словаре в библиотеке Незримого Университета. Возможно, здесь лучше положиться на воображение, но тот, кто действительно сумеет вообразить то существо, которое увидел Ринсвинд, — оно несколько секунд корчилось в мучениях, после чего, к счастью, исчезло, — явный кандидат на небезызвестную белую холщовую рубаху с длинными (по желанию) рукавами.

«Так погибнут все враги, — изрёк Абрим и обратил лицо к верхним этажам башни. — Я бросаю вам вызов. И согласно Закону, те, кто не выйдет против меня, должны последовать за мной».

Наступило долгое, насыщенное молчание, производимое множеством внимательно прислушивающихся людей. Наконец с вершины башни послышался чей-то неуверенный голос:

— И в какой же части Закона об этом говорится?

«Закон — это я».

Наверху пошептались, и тот же голос крикнул:

— Закон мёртв. Чудовство превыше За…

Эта сентенция закончилась воплем, поскольку Абрим поднял левую руку и послал в говорившего тонкий луч зелёного света.

Примерно в эту же секунду Ринсвинд осознал, что снова может самостоятельно шевелить конечностями. Шляпа временно потеряла интерес к своим пленным. Ринсвинд искоса взглянул на Канину, и они тут же, не сговариваясь, подхватили Найджела под руки, повернулись и бросились бежать. И не останавливались до тех пор, пока между ними и башней не оказалось несколько стен. Спасаясь бегством, Ринсвинд ждал, что что-то вот-вот ударит его по затылку. Может быть, сам мир.

Все трое рухнули на кучу мусора, где предприняли попытку отдышаться.

— Зря мы удрали, — пробормотал Найджел. — Я как раз собирался задать ему настоящую трёпку. Как, по-вашему, мне…

У них за спинами раздался взрыв, и вверх, высекая искры из каменной кладки, с воем взмыли столбы разноцветного огня. Послышались звук, похожий на хлопок вылетевшей из узкого горлышка огромной пробки, и раскатистый, совсем не заразительный смех. Земля вздрогнула. — Что там творится? — поинтересовалась Канина.

— Магическая война, — ответил Ринсвинд.

— Это хорошо?

— Нет.

— Но ты, конечно же, болеешь за волшебство? — уточнил Найджел.

Ринсвинд пожал плечами, быстро пригнулся, и что-то большое, невидимое, пролетело у него над головой, посвистывая, словно куропатка.

— Никогда не видел, как сражаются волшебники, — сообщил Найджел и начал карабкаться на вершину мусорной кучи.

Канина схватила его за ногу. Он вскрикнул.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказала она. — Ринсвинд?

Волшебник мрачно покачал головой и, подняв небольшой камешек, подбросил его над разрушенной стеной. Камешек превратился в маленький голубой чайник, упал на землю и разбился.

— Заклинания вступили в реакцию, — констатировал Ринсвинд. — Могут сотворить всё что угодно.

— Но за этой стеной мы в безопасности? — поинтересовалась Канина.

— Правда? — немного оживился Ринсвинд.

— Это я тебя спрашиваю.

— О-о. Нет. Не думаю. Это обычный камень. Одно точное заклинание и — пуф!

— Пуф?

— Вот именно.

— Может, нам удрать подальше?

— Стоит попробовать.

До следующей уцелевшей стены они добрались за несколько секунд до того, как беспорядочно выстреливающий языками шар жёлтого огня приземлился там, где они только что лежали, и превратил землю в нечто ужасное. Вокруг башни гуляли искрящиеся торнадо.

— Нам нужен план, — заявил Найджел.

— Мы можем снова попробовать убежать, — предложил Ринсвинд.

— Это ничего не решит!

— Это решит большинство проблем, — возразил Ринсвинд.

— И сколько нам придется бежать, чтобы оказаться в безопасности? — спросила Канина.

Ринсвинд рискнул выглянуть из-за стены.

— Интересный философский вопрос, — признался он. — Я проделал долгий путь, но так и не нашел на Диске безопасного места.

Канина вздохнула и посмотрела на высящуюся поблизости кучу мусора. Посмотрела на неё ещё раз. В этой куче было нечто странное, и девушка никак не могла понять, что именно.

— Я мог бы наброситься на них, — неопределенно выразился Найджел и устремил полный томления взгляд на спину Канины.

— Не поможет, — отозвался Ринсвинд. — Против магии нет средств. Кроме более сильной магии. А более сильную магию может победить только ещё более сильная магия. Ты даже ничего поймешь, как…

— Пуф? — догадался Найджел.

— Подобное уже происходило, — сказал Ринсвинд. — Продолжалось многие тысячи лет, пока не…

— Знаешь, что странно в этой груде мусора? — спросила Канина.

Ринсвинд взглянул на указанную кучу. Прищурился.

— Ноги я вижу, а что еще?

На то, чтобы откопать серифа, у них ушло несколько минут. Он сжимал в руках почти пустую винную бутылку и рассеянно моргал. Лица спасителей показались ему знакомыми.

— Могучая, — проговорил он и с некоторым усилием добавил: — Штука, это вино. Мне показалось, будто на меня обрушился весь дворец.

— Так оно и было, — подтвердил Ринсвинд.

— А-а. Вот, значит, в чём дело. — Креозот после нескольких попыток сфокусировал взгляд на Канине и качнулся назад. — Ну и ну. Опять эта юная дама. Очень впечатляюще.

— Слушай… — начал Найджел.

— Твои волосы, — изрёк сериф и медленно качнулся вперёд, — подобны… подобны стаду коз, что пасутся на склонах Гебры.

— Знаешь что…

— Твои груди подобны… подобны, — сериф отклонился вбок и бросил короткий, горестный взгляд на опустевшую бутылку, — подобны покрытым самоцветами дыням в прославленных садах рассвета.

Глаза Канины расширились.

— Правда?

— Никаких сомнений, — ответил сериф. — Покрытые самоцветами дыни я ни с чем не спутаю. Словно белые косули на заливных лугах твои бедра, которые…

— Э-э, прошу прощения… — вмешался Найджел, с заранее обдуманным злым умыслом прочищая горло.

Креозот качнулся в его сторону.

— Гм-м?

— Там, откуда я родом, — с каменным выражением лица процедил Найджел, — мы так с дамами не разговариваем.

И шагнул вперед, закрывая Канину своим телом. Девушка вздохнула. «Что правда, то правда», — подумала она.

— Таким образом, — продолжал он, как можно дальше выдвигая вперёд подбородок, который всё равно остался похожим на ямку, — у меня возникло сильное желание…

— Обсудить один вопрос, — поспешно перебил его Ринсвинд. — Э-э, господин, сир, нам нужно выбраться отсюда. Ты, случаем, не знаешь дорогу?

— Понимаете ли, — отозвался сериф, — в этом дворце тысячи комнат. Я не выходил отсюда много лет. — Он икнул. — Десятилетий. Япох. Вообще никогда не выходил. — Его глаза остекленели, отражая начавшийся процесс творчества. — Птице Времени нужно немного, гм, пройти, и всё! Эта птица уже на ногах…

— Срочно нужна индея… — пробормотал Ринсвинд.

Креозот качнулся к нему.

— Понимаешь, всем правит Абрим. Ужасно тяжёлая работа.

— В данный момент, — заметил Ринсвинд, — он с ней явно не справляется.

— А нам бы, в общем-то, хотелось выбраться отсюда, — вставила Канина, которая никак не могла забыть слова серифа насчёт коз.

— У меня есть одна индея… — сказал Найджел, свирепо глядя на Ринсвинда.

Креозот похлопал юношу по руке и ласково заметил:

— Это очень мило. У каждого человека должно быть домашнее животное.

— А ты не в курсе, принадлежат ли тебе какие-нибудь конюшни или что-нибудь в том же роде?… — намекнул Ринсвинд.

— Сотни, — откликнулся Креозот. — Мне принадлежат одни из лучших, самых… лучших лошадей в мире. — Он нахмурился. — Во всяком случае, так мне сообщали.

— Но где они расположены, ты, скорее всего, не знаешь?

— По правде говоря, нет, — признал сериф.

Случайная струйка магии превратила ближайшую к ним стену в меренги, начинённые мышьяком.

— Похоже, нам лучше было оставаться в змеиной яме, — отворачиваясь, заметил Ринсвинд.

Креозот бросил ещё один скорбный взгляд на пустую винную бутылку и сказал:

— Зато я знаю, где находится ковер-самолёт.

— Нет, — запротестовал Ринсвинд, отгораживаясь вытянутыми руками. — Ни за что. Даже и не…

— Он принадлежал ещё моему дедушке…

— Настоящий волшебный ковёр? — переспросил Найджел.

— Послушайте, — с жаром принялся убеждать их Ринсвинд, — при мне даже высоких слов говорить нельзя — у меня начинается головокружение.

— О, самый, — сериф тихонько рыгнул, — настоящий. С симпатичным узорчиком. — Он уже в который раз глянул на бутылку и вздохнул. — Когда-то он был дивно голубого цвета.

— И ты знаешь, где он лежит? — медленно спросила Канина, чуточку пригнувшись, как человек, подкрадывающийся к дикому животному, которое в любой момент может испугаться и убежать.

— В сокровищнице. Как туда пройти, я знаю. Видите ли, я невероятно богат. По крайней мере, так мне сообщали, — он понизил голос и попробовал подмигнуть Канине. В конце концов, ему удалось это сделать — правда, двумя глазами сразу. — Мы могли бы сесть на него, — продолжал он, покрываясь испариной. — И ты расскажешь мне историю о том, как…

Ринсвинд попытался вскрикнуть сквозь сжатые зубы. У него даже щиколотки вспотели.

— Я ни в жизнь не полечу на ковре-самолёте! — прошептал он. — Я панически боюсь земли!

— Ты хотел сказать «высоты», — поправила Канина. — И прекрати эти глупости.

— Что хочу сказать, то и говорю. Тебя ведь не высота убивает, а именно земля!

Битва при Аль Хали представала глазам в виде похожего на молот облака, в клокочущих клубах которого раздавались жуткие силуэты и виднелись странные звуки. Магические снаряды, пролетающие время от времени мимо цели, уносились в город. Там, где они приземлялись, всё становилось… другим. К примеру, большая часть базара-сука превратилась в непроходимый лес из огромных жёлтых грибов. Никто не знал, как сие превращение отразилось на торговцах, хотя, возможно, они ничего не заметили.

Храм Бога-Крокодила Оффлера, покровителя города, стал довольно уродливым сооружением из сахара, раскинувшимся сразу в пяти измерениях. Но это было неважно, потому что на него мигом накинулись полчища гигантских муравьёв.

С другой стороны, в городе осталось не так уж много людей, которые могли оценить это выступление против невольного превращения храма, потому что большинство из них бежало, спасая свои жизни. Равномерным потоком они двигались через плодородные поля. Некоторые сели в лодки, но этот путь к бегству оказался отрезан, когда большая часть территории гавани превратилась в болото, в котором, по никому не известным причинам, вила себе гнездо парочка розовых слоников.

Одна из заросших водорослями сточных канав забурлила, и оттуда медленно выбрался Сундук, гоня перед собой волну спасающихся бегством мелких аллигаторов, крыс и каймановых черепах, руководимых неясным, но абсолютно точным животным инстинктом.

На крышке Сундука застыло выражение мрачной решимости. Вообще, ему немногое было нужно от этого мира — если не считать полного уничтожения всех других форм жизни. Но сейчас больше всего на свете он нуждался в своем хозяине.

То, что это сокровищница, легко можно было понять по невероятной пустоте. Двери были сорваны с петель, решетки, закрывавшие ниши в стенах, — выломаны. Вокруг валялось множество разбитых сундуков. Их вид вызывал у Ринсвинда прилив вины, и он примерно две секунды гадал, куда подевался его Сундук.

В сокровищнице царила почтительная тишина, как это всегда бывает в тех местах, откуда только что исчезла большая сумма денег. Найджел отошел в сторону и, в надежде отыскать тайники, ощупал несколько сундуков, тщательно исполняя инструкции, изложенные в главе одиннадцать.

Канина нагнулась и подобрала с пола небольшую медную монетку.

— Как это ужасно, — высказался наконец Ринсвинд. — Сокровищница, в которой нет сокровищ.

Сериф стоял и улыбался во весь рот.

— Не стоит так переживать, — посоветовал он.

— Но кто-то украл у тебя все деньги! — воскликнула Канина.

— Полагаю, это слуги, — отозвался сериф. — Очень вероломно с их стороны.

Ринсвинд бросил на него странный взгляд.

— Разве тебя это не беспокоит?

— Не особенно. На самом деле я очень мало трачу. И я часто спрашивал себя, каково оно — быть бедным.

— Скоро тебе представится прекрасная возможность это выяснить.

— Мне понадобится чему-нибудь учиться?

— Всё приходит само собой, — успокоил Ринсвинд. — Учишься по ходу дела.

Где-то вдалеке раздался взрыв, и часть потолка превратилось в желе.

— Э-э, слушай, — вмешался Найджел, — этот ковёр…

— Да, — подхватила Канина. — Ковёр.

— Ах да, ковер… Нажми на нос стоящей позади тебя статуи, о персиковозадая драгоценность пустынного рассвета.

Канина, покраснев, совершила указанное мелкое святотатство над большой зелёной статуей Бога-Крокодила Оффлера.

Ничего не произошло. Потайные отделения усердно избегали открываться.

— Гм. Попробуй левую руку. Она предприняла безуспешную попытку повернуть длань. Креозот почесал затылок.

— Может, нужно дернуть за правую…

— На твоем месте я постаралась бы вспомнить, — резко сказала Канина, когда правая рука тоже не помогла. — Некоторых выступов этой статуи я предпочла бы лишний раз не касаться.

— А это что тут за штуковина? — осведомился Ринсвинд.

— Если и хвост ничего не откроет, ты об этом здорово пожалеешь, — предупредила Канина Креозота и пнула вышеупомянутую деталь ногой.

Где-то вдали послышался металлический стон, исходящий словно из страдающей кастрюли. Статуя содрогнулась, внутри стены прозвучало несколько гулких ударов, и Бог-Крокодил Оффлер тяжеловесно, со скрипом, отъехал в сторону. За ним открылся туннель.

— Мой дед построил этот тайник для наших самых драгоценных сокровищ, — сообщил Креозот. — Он был очень… — сериф поискал подходящее слово, — изобретательным человеком.

— Если вы рассчитываете, что я туда сунусь, то… — начал Ринсвинд.

— Отойди, — высокомерно скомандовал Найджел. — Я пойду первым.

— Там могут быть ловушки… — с сомнением произнесла Канина, бросая взгляд на серифа.

— Возможно, о небесная газель, — отозвался тот. — Последний раз я заглядывал сюда, когда мне было шесть лет. По-моему, там есть какие-то плиты, на которые не стоит наступать.

— Насчет этого не волнуйся, — заявил Найджел, всматриваясь в царящий в туннеле мрак. — Вряд ли нам встретится такая ловушка, которую я не смогу засечь.

— У тебя что, большой опыт в такого рода делах? — кисло осведомился Ринсвинд.

— Главу четырнадцать я знаю наизусть. Там даже картинки есть, — ответил Найджел и нырнул в темноту.

Несколько минут они ждали. Если бы не приглушенные проклятия и не доносящиеся время от времени из туннеля глухие удары, то можно было бы сказать, что воцарилась полная ужаса тишина. Наконец где-то вдалеке раздался отдающийся эхом голос Найджела:

— Здесь абсолютно ничего нет. Я всё проверил. Никаких потайных ходов. Должно быть, дверь какая-нибудь прикипела, или что-нибудь в этом роде.

Ринсвинд с Каниной обменялись взглядами.

— Он понятия не имеет о ловушках, — констатировала она. — Когда мне было пять лет, отец заставил меня преодолеть специально оборудованный им коридор, чтобы научить…

— Но он ведь все-таки прошел этот туннель, — перебил её Ринсвинд.

Послышался звук, словно кто-то провел гигантским мокрым пальцем по гигантскому стеклу, и пол содрогнулся.

— Во всяком случае, выбора у нас нет, — добавил Ринсвинд и нырнул в туннель. Остальные последовали за ним. Большинство людей, знающих Ринсвинда, с течением времени начинали относиться к нему, как к аналогу прямостоящей шахтерской канарейки^[37]. Общая идея состоит в следующем: если Ринсвинд держится на ногах и не предпринимает непосредственных попыток удрать, значит, надежда ещё есть.

— Забавно, — заметил Креозот. — Я граблю собственную сокровищницу. Если я меня поймаю, то могу приказать бросить меня в змеиную яму.

— Но ты мог бы сдаться на свою милость, — предложила Канина, окидывая взглядом параноика пыльную каменную кладку.

— О нет. Думаю, мне пришлось бы преподать себе урок, чтобы это послужило мне примером.

У них над головами раздался слабый щелчок. Небольшая плита отошла в сторону, и вниз медленно, рывками опустился ржавый металлический крюк. Выдвинувшийся из стены стержень со скрипом постучал Ринсвинда по плечу. Когда волшебник обернулся, крюк повесил ему на спину пожелтевшую табличку и втянулся обратно в потолок.

— Что происходит? Что происходит? — завопил Ринсвинд, пытаясь прочитать то, что написано у него на лопатках. — Тут говорится: «Пни меня», — ответила Канина.

Участок стены рядом с окаменевшим от страха волшебником скользнул вверх, большой ботинок, закреплённый на конце сложной последовательности металлических сочленений, неохотно дернулся. Вся конструкция переломилась в колене.

Трое беглецов молча воззрились на неё.

— Вижу, мы имеем дело с извращенным умом, — подвела итог Канина.

Ринсвинд аккуратно отцепил от себя табличку и бросил её на пол. Канина протиснулась мимо него и с выражением свирепой осмотрительности на лице зашагала по туннелю. Когда перед ней выскочила металлическая рука на пружине и дружески замахала ей, девушка не стала её пожимать. Скользнув взглядом по подведенной к руке разлохмаченной проволоке, Канина уставилась на большую стеклянную банку, в которой находились два изъеденных коррозией электрода.

— Твой дед, видимо, славился своим чувством юмора? — уточнила она.

— О да, — кивнул Креозот. — Всегда был не прочь посмеяться.

— Прекрасно.

Канина осторожно нажала на плитку, которая, на взгляд Ринсвинда, ничем не отличалась от своих товарок. Пружина тихо и печально щелкнула, и из стены на уровне подмышки выскочила и закачалась растрепанная метелка из перьев.

— Я бы с удовольствием познакомилась со старым серифом, — сквозь сжатые зубы процедила Канина. — Хотя вовсе не для того, чтобы пожать ему руку. Ты бы лучше подсадил меня, волшебник.

— Что-что?

Канина раздраженно указала на приоткрытую каменную дверь, виднеющуюся в нескольких шагах от них.

— Хочу посмотреть, что там наверху, — объяснила она. — Просто соедини руки в замок, чтобы я могла встать на них, понял? И как тебе удается быть таким бесполезным?

— Когда я пытаюсь быть полезным, то неизменно попадаю в неприятности, — пробурчал Ринсвинд, пытаясь не обращать внимания на тёплую плоть, мимолетно коснувшуюся его носа.

Он слышал, как она шарит над дверью.

— Так я и думала, — воскликнула она.

— Что там такое? Нацеленные на нас дьявольски острые копья?

— Нет.

— Решетка с шипами, готовыми проткнуть?…

— Это ведро, — отрезала Канина и попыталась сдвинуть указанный предмет с места.

— Что, с кипящей, отравленной?…

— С обыкновенной засохшей известкой.

Канина спрыгнула наземь.

— Да, таким уж был мой дед, — заметил Креозот. — С ним не соскучишься.

— Ну, с меня довольно, — твердо заявила Канина и указала в дальний конец туннеля. — Эй вы, двое, пошли.

Им осталось сделать пару шагов, как Ринсвинд почувствовал в воздухе над собой какое-то движение. Канина толкнула его в спину, и он полетел вперед, в открывающееся за туннелем помещение. Ударившись об пол, он перекатился и ощутил, как что-то царапнуло его пятку. Одновременно раздался оглушительный грохот.

Весь потолок, огромная каменная глыба четырех футов толщиной, рухнул в туннель.

Ринсвинд преодолел облако пыли, подполз к упавшей плите и, водя дрожащим пальцем по буквам, разобрал надпись на одной из её сторон.

— «Просто животики надорвёшь, правда?» — прочитал он и без сил распростёрся на полу.

— Вот он, мой дедушка, — весело проговорил сериф, — всегда…

Он поймал взгляд Канины, обладающий убедительностью обрезка свинцовой трубы, и мудро заткнулся.

Из облаков пыли, кашляя, появился Найджел.

— Что случилось? — спросил он. — С вами всё в порядке? Когда я здесь проходил, оно так не делало.

Ринсвинд попытался найти подходящие слова, но не смог придумать ничего лучше, чем сакраментальное:

— Неужели?

Сквозь крошечные зарешечённые окошечки под самым потолком в огромный зал просачивался свет. Из этого зала не было другого выхода, кроме как сквозь несколько сотен тонн камня, завалившего туннель. Иными словами — именно ими воспользовался бы Ринсвинд, — они очутились в ловушке. Волшебник немного расслабился.

По крайней мере, ковер-самолёт узнавался сразу. Он покоился, скрученный в трубку, на возвышающейся в центре зала плите. Рядом стояла небольшая, отполированная до блеска масляная лампа и лежало — Ринсвинд вытянул шею, чтобы рассмотреть получше — маленькое золотое кольцо. Он застонал. Все три предмета окружала слабая октариновая корона, указывающая на их магическое происхождение.

Когда Канина развернула ковер, на пол что-то посыпалось. Ринсвинд опустил глаза. Латунная селёдка, деревянное ухо, несколько больших квадратных блесток и свинцовая коробочка с мыльным пузырем внутри.

— Черт возьми, это ещё что такое? — полюбопытствовал Найджел.

— Личинки моли, — объяснил Ринсвинд. — Некогда они попытались сожрать этот ковер.

— О боги.

— Люди упорно отказываются понимать это, — устало проговорил Ринсвинд. — Вы все думаете, что магия — это нечто, что можно взять и использовать, как… как…

— Пастернак? — подсказал Найджел.

— Винную бутылку? — догадался сериф.

— Ну, вроде того, — осторожно подтвердил Ринсвинд, немного собрался с мыслями и продолжил: — Но в действительности магия, она… она…

— Не такая?

— Очень похожа на винную бутылку? — с надеждой предположил сериф.

— В действительности это магия использует людей, — торопливо сказал Ринсвинд. — Она влияет на вас точно так же, как вы влияете на неё. Если ты балуешься с магическими штучками, будь готов к последствиям. Я просто подумал, что стоит предупредить вас об этом.

— Это как винная бутылка, — заметил Креозот, — которая…

— Выпивает тебя, — поспешно закончил Ринсвинд. — Так что для начала положи на место лампу и кольцо. И ради всех богов, ничего здесь не три.

— Мой дед нажил с их помощью семейное состояние, — мечтательно произнёс сериф. — Видишь ли, злой дядя запер его в пещере, и дедушке пришлось воспользоваться тем, что попалось ему под руку. А у него ничего не было, кроме ковра-самолёта, волшебной лампы, магического кольца и грота, битком набитого драгоценностями.

— Да, наверное, его путь наверх был нелёгким… — отозвался Ринсвинд.

Канина расстелила на полу ковер. Сложный узор изображал золотых драконов на голубом фоне. Драконы выглядели крайне незатейливо — длинные бороды, уши, крылья… Казалось, они застыли в движении, их застигли в момент перехода из одного состояния в другое, и это позволяло предположить, что выткавший их станок обладал несколько большим количеством измерений, чем обычные три. Но самым худшим в узоре было то, что если вы смотрели на него достаточно долго, то вам начинали мерещиться голубые драконы на золотом фоне. В общем, в вашу душу закрадывалось ощущение, что, если вы и дальше будете предпринимать попытки увидеть драконов обоих типов одновременно, ваши мозги полезут из ушей.

Ещё один отдаленный взрыв сотряс здание, и Ринсвинд наконец оторвался от ковра.

— И как им управлять? — поинтересовался он.

— Лично я никогда им не пользовался, — пожал плечами Креозот. — Наверное, нужно просто командовать «вверх», «вниз» и так далее.

— А как насчет «пролети сквозь стену»? — уточнил Ринсвинд. Все посмотрели на высокие, тёмные и, самое главное, прочные стены зала.

— Мы могли бы попытаться сесть на него и сказать: «Поднимайся», — предложил Найджел. — А чтобы не удариться о потолок, нужно крикнуть, ну, к примеру, «стоп». — Какое-то время он обдумывал собственные рекомендации. — Если именно так нужно говорить.

— А можно сказать «садись», — подхватил Ринсвинд, — или «опускайся», «ныряй», «снижайся», «вались». «Падай».

— «Пикируй», — мрачно подсказала Канина.

— Кроме того, — заметил Найджел, — в воздухе носится столько неприрученной магии, что я бы на твоём месте попытался воспользоваться какой-то её частью.

— А-а… — протянул Ринсвинд. — Ну…

— У тебя на шляпе написано «Валшэбник», — напомнил Креозот.

— Писать слова на шляпах каждый умеет, — буркнула Канина. — Нельзя верить всему, что читаешь.

— Ну-ка, подождите минутку! — вспыхнул Ринсвинд.

Они подождали минутку. Подождали ещё семнадцать секунд.

— Слушайте, это гораздо труднее, чем вы думаете, — наконец заявил он.

— Что я вам говорила? — фыркнула Канина. — Пошли, будем выцарапывать известку ногтями. Взмахом руки Ринсвинд заставил её замолчать, снял с головы шляпу, демонстративно сдул со звезды пыль, надел шляпу, поправил поля, закатал рукава, согнул пальцы, разогнул пальцы… И впал в панику.

Не придумав ничего лучшего, он прислонился к каменной стене.

Она вибрировала. И происходило это не потому, что её трясли. Чувствовалось, что эта дрожь исходит изнутри.

Она была очень похожа на ту дрожь, которую Ринсвинд ощутил в Университете перед самым прибытием чудесника. Камень был чем-то расстроен.

Ринсвинд скользнул вдоль стены и приложил ухо к следующему камню — к небольшому, клиновидному камешку, закрывающему маленькую щелку в кладке. Это был не какой-нибудь крупный, важный камень, а малыш-трудяга, терпеливо выполняющий свою долю работы на благо всей стены. Он тоже дрожал.

— Тс-с, — прошипела Канина.

— Я ничего не слышу, — громко заявил Найджел.

Он относился к тому типу людей, которые, услышав предупреждение «Не смотри», тут же поворачивают голову, точно сова на крутящемся столике. Это те самые люди, которые, когда вы указываете, скажем, на необычный крокус, растущий рядом с ними, неуклюже разворачиваются, опускают ногу — и сразу раздается тихий, печальный хлюпающий звук. Если они теряются в лишённой дорог пустыне, вы можете их найти, положив на песок что-нибудь маленькое и хрупкое — например, бесценную старинную чашку, которая хранилась в вашей семье несколько поколений. Вскоре вы обязательно услышите хруст фарфора. Но как бы то ни было…

— В этом-то всё и дело! Что, война уже закончилась?

С потолка на шляпу Ринсвинда каскадом посыпалась известка.

— Что-то действует на камни, — негромко проговорил он. — Они пытаются вырваться на свободу.

— И мы находимся как раз под целой кучей таких камней, — заметила Канина.

Сверху послышался скрежет, и вниз ударил луч дневного света. К удивлению Ринсвинда, внезапная смерть под завалом их не постигла. Затем снова раздался треск, и дыра в потолке увеличилась. Из неё выпадали камни, но падали они вверх.

— Думаю, — сказал Ринсвинд, — сейчас самое время проверить, как работает ковер.

Стена рядом с ним встряхнулась, как собака, и медленно развалилась на куски. Уносящиеся прочь обломки несколько раз сильно задели Ринсвинда. Окруженные вихрем взлетающих камней четверо беглецов упали на голубой с золотом ковер.

— Надо отсюда выбираться, — в очередной раз отпустил проницательное замечание Найджел.

— Держитесь, — посоветовал Ринсвинд. — Я прикажу ковру…

— Нет, — оборвала его Канина, становясь рядом на колени. — Я ему прикажу. Тебе я не доверяю.

— Но ты…

— Заткнись. — Она похлопала по ковру и скомандовала:

— Ковер, поднимайся.

Наступила тишина.

— Вверх.

— Может, он не понимает тебя? — предположил Найджел.

— Пари. Левитируй. Лети.

— А может, он повинуется только конкретному голосу…

— Отстань.

— Он не двигается, — сказал Найджел. — Попробуй «вознесись».

— Или «взмывай», — вмешался Креозот.

В дюйме от его головы просвистело несколько тонн взлетающих с пола плиток.

— Наверное, он бы уже отозвался, если бы вообще собирался это делать… — проворчала Канина.

Окружающий её воздух загустел от пыли, оседающей с трущихся друг о друга камней. Девушка забарабанила по ковру кулаками.

— Взлетай, ты, чертова подстилка! Ай!

Кусок карниза чиркнул её по плечу. Она раздраженно потерла ссадину и повернулась к Ринсвинду, который сидел, положив подбородок на колени и надвинув шляпу на лоб.

— Почему ничего не действует? — осведомилась она.

— Потому что ты говоришь неправильные слова, — отозвался он.

— Он что, не понимает нашего языка?

— Язык тут ни при чем. Ты упустила нечто более фундаментальное.

— Ну?

— Что «ну»? — фыркнул Ринсвинд.

— Послушай, сейчас не время подчеркивать своё превосходство!

— Ты пробуй, пробуй, не обращай на меня внимания.

— Заставь его взлететь!

Ринсвинд ещё глубже натянул шляпу на уши.

— Пожалуйста? — попыталась Канина.

Шляпа чуть-чуть приподнялась.

— Мы будем тебе чрезвычайно обязаны, — пообещал Найджел.

— Правильно! — подхватил Креозот.

Шляпа приподнялась ещё немного.

— Вы в этом абсолютно уверены? — уточнил Ринсвинд.

— Да!

Ринсвинд прокашлялся и скомандовал:

— Вниз.

Ковер поднялся над землей и выжидающе застыл в нескольких футах от слоя пыли.

— Но как… — начала Канина, однако Найджел перебил ее.

— Волшебникам открыты тайные знания. Наверное, в этом-то всё и дело, — заявил он. — Возможно, этот ковер страдает навязчивой индеей делать противоположное тому, что ему скажут.

— Ты можешь заставить его взлететь ещё выше?

— Да, но ни за что в жизни этого не сделаю, — ответил Ринсвинд.

Ковер медленно двинулся вперёд, и, как это часто бывает в подобных случаях, по тому месту, где он только что лежал, прокатилась подпрыгивая огромная каменная глыба.

Мгновение спустя ковер с беглецами оказался на открытом воздухе, а несущиеся в вихре камни остались позади.

Дворец рассыпался на куски, и эти куски взлетали вверх сужающимся конусом, напоминающим извержение вулкана наоборот. Чудовская башня исчезла без следа, но камни, порхая в воздухе, подтягивались туда, где она недавно стояла, и…

— Они строят другую башню! — воскликнул Найджел. — К тому же, из моего дворца, — пожаловался Креозот.

— Шляпа победила, — объяснил Ринсвинд. — И она строит собственную башню. Это нечто вроде защитной реакции. Волшебники всегда окружают себя башней, как эти, ну… Как называются те штуки, которые живут на дне реки?

— Лягушки.

— Камни.

— Бандиты-неудачники.

— Шитики — вот что я имел в виду, — вспомнил Ринсвинд. — Когда волшебник собирается с кем-то воевать, первым делом он строит себе башню.

— Она очень большая, — заметил Найджел. Ринсвинд мрачно кивнул.

— И куда мы направляемся? — поинтересовалась Канина.

Ринсвинд пожал плечами.

— Прочь.

Прямо под ними проплывала внешняя стена дворца. Не успели они миновать ее, как стена затряслась, и кирпичи начали взмывать вверх, присоединяясь к стае камней, с жужжанием вьющихся вокруг новой башни.

Спустя некоторое время Канина не выдержала:

— Ну хорошо. Как ты заставил ковер взлететь? Он действительно делает противоположное тому, что ты ему приказываешь?

— Нет. Я просто обратил внимание на некоторые фундаментальные детали его стратификационного и пространственного расположения.

— Не поняла, — призналась она.

— Хочешь, чтобы я объяснил это неволшебным языком?

— Ага.

— Ты положила его на пол изнанкой вверх, — сказал Ринсвинд.

Несколько мгновений Канина сидела не шевелясь.

— Должна признать, он очень удобный, — наконец заговорила она. — Впервые в жизни лечу на ковре-самолёте.

— А я впервые в жизни управляю таким ковром, — рассеянно откликнулся Ринсвинд.

— И у тебя хорошо получается, — похвалила она.

— Спасибо.

— Ты говорил, тебя пугает высота.

— Приводит в ужас.

— По тебе незаметно.

— Я сейчас не об этом думаю.

Ринсвинд обернулся и посмотрел на возвышающуюся у них за спинами башню. За последнюю минуту она здорово выросла, и на её вершине распустился затейливый бутон башенок и зубчатых стен. Над ней роем кружила черепица. Отдельные плитки пикировали вниз, словно керамические пчелы на бомбометании, и, позвякивая, укладывались на место. Башня была невероятно высокой, и камни у её основания давно были бы растерты в пыль, если бы не потрескивающая в них магия.

Всё, конец организованному волшебству. Два тысячелетия мирной магии пошли псу под хвост, на Диске снова росли башни, в воздухе носилась сырая магия, а значит, вскоре что-то серьёзно пострадает. Возможно, это будет Вселенная. Магия в чрезмерных количествах способна искажать вокруг себя пространство и время, а это не слишком хорошие новости для человека, который за долгие годы привык к тому, что такие вещи как следствия идут за такими вещами как причины.

Но Ринсвинд не мог объяснить это своим спутникам. Они, похоже, так и не уловили суть дела. Если говорить более конкретно, они так и не осознали, что такое погибель. Они страдали от ужасного заблуждения, что что-то ещё можно сделать. И были готовы изменить мир так, как им того хочется, — или умереть в процессе. А вся беда умирания в процессе состоит в том, что в процессе вы умираете.

Смысл былой организации Университета заключался в том, что она поддерживала нечто вроде мира между волшебниками, которые обычно сцепляются друг с другом без особых проблем — примерно как коты в мешке. И теперь, когда они вступили в бой без перчаток, каждый, кто попытается встать между ними, окажется сильно поцарапанным. Это вам не та старая, спокойная, немного глуповатая магия, к которой привык Диск. Это магическая война, пронизывающая и раскалённая добела.

Ринсвинд никогда не мог похвастаться способностями к предвидению будущего. По правде говоря, он и настоящего толком не видел. Но он с унылой уверенностью предчувствовал, что в самом ближайшем будущем, секунд этак через тридцать, кто-нибудь непременно скажет: «Надо же что-то предпринять!».

Внизу, под ними, проплывала пустыня, освещённая косыми лучами заходящего солнца.

— Что-то звёзд маловато, — заметил Найджел. — Может, они боятся выходить на небо?

Ринсвинд поднял голову. В воздухе висела серебристая дымка.

— Это сырая магия оседает из атмосферы, — пояснил он. — Атмосфера ею перенасыщена.

Двадцать семь, двадцать восемь, два…

— Надо же что-то… — начала Канина.

— Не надо, — оборвал её Ринсвинд и ощутил едва уловимое удовлетворение.

— Волшебники будут сражаться друг с другом до тех пор, пока не останется кто-нибудь один. Их так просто не разнять.

— Мне не помешало бы немного выпить, — заявил Креозот. — Не могли бы мы остановиться где-нибудь, где я мог бы купить трактир?

— На какие шиши? — поинтересовался Найджел. — Ты ж теперь бедный, забыл?

— Бедность меня не волнует, — ответил сериф. — Труднее всего примириться с трезвостью.

Канина легонько ткнула Ринсвинда в ребра и поинтересовалась:

— Это ты ведешь эту штуковину?

— Нет.

— Тогда куда она летит?

Найджел посмотрел вниз.

— Судя по всему, она летит в сторону Пупа. К Круглому морю.

— Но кто-то ведь должен ею управлять.

«Привет», — раздался в голове Ринсвинда дружеский голос.

«Это, случаем, не моя Совесть опять объявилась?» — подумал Ринсвинд.

«Я чувствую себя просто ужасно».

«Что ж, очень жаль, — пожал плечами Ринсвинд, — но я здесь ни при чём. Я всего лишь жертва обстоятельств. Не понимаю, почему я всегда должен брать на себя всю ответственность?»

«Да, но ты мог бы хоть что-нибудь предпринять».

«Что, например?»

«Ты мог бы уничтожить чудесника. Тогда мир будет спасён».

«У меня нет на это никаких шансов».

«Тогда, по крайней мере, ты мог бы умереть в процессе. Это предпочтительнее, чем позволить разгореться магической войне».

— Слушай, заткнись, пожалуйста, — вслух попросил Ринсвинд.

— Что? — переспросила Канина.

— А? — рассеянно отозвался Ринсвинд. Посмотрев ничего не выражающим взглядом на голубой с золотом узор под собой, он вдруг добавил: — Это ты управляешь им, да? Через меня? Это подло!

— О чём ты говоришь?

— О-о. Прости. Я разговариваю сам с собой.

— Думаю, нам лучше приземлиться, — предложила Канина.

Они плавно спустились к полукруглому пляжу, расположенному в том месте, где пустыня соприкасалась с морем. При нормальном освещении этот пляж с его песком, образованным миллиардами крошечных осколков ракушек, был бы ослепительно белым, но в это время дня он казался красным, как кровь, и первобытным. Кучи плавника, изрезанного волнами и выбеленного солнцем, громоздились вдоль линии прибоя, словно кости древних рыб или самый большой во Вселенной прилавок с приспособлениями для аранжировки цветов. Ничто не шевелилось, за исключением волн. Поблизости высилось несколько валунов, раскаленных, словно огнеупорный кирпич, поэтому моллюски и водоросли предпочитали не приближаться к ним.

Даже море казалось высохшим. Если бы какая-нибудь протоамфибия вылезла на подобный берег, она бы тут же отказалась от своего намерения, вернулась в воду и посоветовала всем своим родственникам забыть о ногах — они того не стоят. Воздух был таким, словно его долго кипятили в чьем-то носке.

Но Найджел всё равно настоял, чтобы они развели огонь.

— Так атмосфера будет более дружеской, — заявил он. — Кроме того, там могут водиться чудовища.

Канина посмотрела на мелкие маслянистые волны, которые наползали на берег, словно пытаясь — без особого энтузиазма — выбраться из моря.

— В этом? — переспросила она.

— Лучше проявить предусмотрительность. Ринсвинд слонялся возле берега, рассеянно подбирая камни и бросая их в море. Один или два полетели в него обратно.

Через какое-то время Канина разожгла костер, и высохшая, как кость, пропитанная солью древесина запылала сине-зелёным пламенем, которое с рёвом взлетало вверх и рассыпало фонтаны искр. Волшебник подошел поближе и уселся среди пляшущих теней, прислонившись спиной к куче выбеленных солнцем кусков дерева. Его окутывало облако такого непроницаемого уныния, что даже Креозот прекратил жаловаться на жажду и заткнулся.

Канина проснулась после полуночи. Над горизонтом висел месяц, а песок был затянут плёнкой холодного тумана. Креозот лежал на спине и храпел. Найджел, который теоретически должен был караулить, спал мёртвым сном.

Канина оставалась совершенно неподвижной, и каждое из её чувств пыталось обнаружить то, что её разбудило.

Наконец она услышала этот звук снова. Тихий, робкий стук, едва различимый за приглушенным плеском моря.

Она поднялась на ноги — или, скорее, плавно, словно медуза, перетекла в вертикальное положение, — выхватила меч из несопротивляющейся руки Найджела и осторожно углубилась в туман, который даже не заклубился у неё за спиной.

Язычки пламени над подстилкой из пепла стали ещё меньше. Вскоре Канина вернулась и разбудила своих спутников.

— Шотакоэ?

— Мне показалось, что это стоит увидеть, — шепнула она. — По-моему, это может быть важно.

— Я только на секунду закрыл глаза… — запротестовал Найджел.

— Забудь. Пошли.

Креозот, сощурясь, оглядел импровизированный лагерь.

— А где наш приятель-волшебник?

— Увидишь. И не шумите. Это может быть опасно.

Спотыкаясь, по колено в тумане, они последовали за ней в сторону моря.

Спустя некоторое время Найджел спросил:

— Почему опасно?

— Тс-с. Слышишь?

Найджел прислушался.

— Постукивание какое-то?

— Смотри…

Ринсвинд дергающейся походкой шагал по пляжу, держа обеими руками большой круглый камень. Не говоря ни слова, он прошел мимо своих спутников. Его глаза неподвижно смотрели вперед.

Они последовали за ним по холодному пляжу, пока не достигли пустынного участка между двумя дюнами. Там Ринсвинд остановился и, двигаясь с прежней грацией, присущей раме для сушки белья, уронил камень. Раздался стук.

Здесь уже был выложен большой круг из других камней. Некоторые из них лежали друг на друге.

Трое спутников волшебника, пригнувшись, наблюдали за ним.

— Он спит? — полюбопытствовал Креозот. Канина кивнула.

— И что он делает?

— Думаю, строит башню.

Ринсвинд, пошатываясь, вернулся в круг из камней и с величайшей осторожностью поставил на воздух очередной камень. Камень упал.

— Не очень-то здорово получается, — заметил Найджел.

— Очень грустное зрелище, — заметил Креозот.

— Может, нам лучше разбудить его, — размышляла Канина. — Вот только я слышала, что если разбудить лунатика, то у него отвалятся ноги или нечто вроде. Как вы считаете?

— Будить волшебников рискованно, — согласился Найджел.

Они попытались поудобнее устроиться на холодном песке.

— Всё это довольно трогательно, — проговорил Креозот. — Ведь он на самом деле не настоящий волшебник.

Канина и Найджел упорно старались не встречаться друг с другом глазами. Наконец юноша кашлянул и сказал:

— Я, знаешь ли, тоже не совсем герой-варвар. Возможно, ты это заметил.

Какое-то время они следили за тем, как трудится Ринсвинд.

— Раз уж на то пошло, — наконец решилась Канина, — в парикмахерском искусстве я тоже не профессионал.

Найджел и Канина опять уставились на разгуливающего во сне Ринсвинда, занятые своими мыслями и багровые от обоюдного смущения.

— Если кому-то станет легче, то и я иногда замечаю, что моя поэзия оставляет желать лучшего, — прочистив горло, объявил Креозот.

Ринсвинд старательно пытался установить на маленький голыш большой валун. Валун упал, но волшебник, похоже, остался доволен результатом.

— А как бы ты оценил эту ситуацию с точки зрения поэта? — осторожно проговорила Канина.

Креозот смущенно поерзал и изрек:

— Забавная штука — жизнь.

— Довольно точно.

Найджел лег на спину и посмотрел на затянутые дымкой звезды. Вдруг он подскочил и сел.

— Вы видели?

— Что?

— Какая-то вспышка, нечто вроде…

Горизонт в направлении Пупа неслышно расцвел красочным цветком, который, быстро разрастаясь, переходил от одного оттенка спектра к другому, а затем, полыхнув сверкающим октарином, отпечатавшимся на сетчатках глаз, медленно поблек.

Спустя мгновение где-то вдали загрохотало.

— Магическое оружие, — моргая, предположила Канина.

Порыв тёплого ветра подхватил туман, разорвал его в клочья и унёс прочь.

— Черт возьми! — воскликнул Найджел, поднимаясь на ноги. — Я разбужу его, даже если это будет означать, что в конце концов нам придётся его нести.

Он протянул руку к плечу Ринсвинда, и как раз в этот момент высоко-высоко в небе пролетело нечто, смахивающее на стаю гусей, нанюхавшихся веселящего газа. Сопровождаемое звуком, от которого свело бы даже вставную челюсть, оно исчезло в пустыне. Последовала вспышка зелёного света, раздался глухой удар.

— Давай я его разбужу, — предложила Канина. — А ты принеси ковер.

Она перебралась через круг из камней и осторожно взяла волшебника за руку — классический способ разбудить сомнамбулу, если бы Ринсвинд не уронил камень, который нес, себе на ногу.

— Где я? — открыв глаза, вопросил он.

— На берегу. Ты… э-э… спал.

Ринсвинд, моргая, посмотрел на туман, на небо, на круг камней, на Канину, снова на круг камней и, наконец, опять на небо.

— Что происходит? — спросил он.

— Что-то вроде магического фейерверка.

— О-о. Значит, началось?

Он, пошатываясь, вышел из круга — его походка заставила Канину предположить, что он, возможно, ещё не совсем проснулся, — и направился обратно к потухшему костру.

Пройдя несколько шагов, он, похоже, что-то припомнил.

— Ой, — сказал он, посмотрев на свою ногу.

Ринсвинд почти добрался до костра, когда их накрыла взрывная волна от последнего заклятия. Оно было направлено на башню в Аль Хали, которая находилась в двадцати милях от того места, где они разбили лагерь, поэтому докатившаяся до них волна уже потеряла свою силу. Пронесясь с легким всасывающим звуком над дюнами, волна практически ни на что не повлияла — лишь костер полыхнул ало-зелёным светом, одна из сандалий Найджела обернулась маленьким, но весьма сердитым барсуком, да из тюрбана серифа вылетел голубь.

Миновав пустыню, волна, клокоча, умчалась в море.

— Что это было? — поинтересовался Найджел, пиная барсука, который упорно обнюхивал его ногу.

— Гм-м? — отозвался Ринсвинд.

— Это!

— Ах это… — сообразил Ринсвинд. — Магическая отдача. Заклинание, наверное, всё-таки попало в башню в Аль Хали. — Должно быть, оно было очень сильным, раз настигло нас здесь.

— Видимо.

— А ведь это был мой дворец… — слабо заявил Креозот. — Конечно, я понимаю, один дворец — это уже много, но это всё, что у меня было.

— Сочувствую.

— А в городе живут люди!

— С ними, возможно, всё в порядке, — успокоил Ринсвинд.

— Прекрасно.

— Чем бы они ни стали.

— Что?!

Канина схватила серифа за руку и яростно прошипела:

— Не кричи на него. Он не в себе.

— А-а, — угрюмо фыркнул Креозот. — Перемена к лучшему.

— Послушай, это немного нечестно, — запротестовал Найджел. — Ну, он вытащил меня из змеиной ямы, и, в общем-то, он немало знает…

— Да, у волшебников здорово получается избавлять нас от неприятностей, в которые сами волшебники нас и втянули, — буркнул Креозот. — А потом они ещё ждут благодарности.

— Лично я думаю…

— Вы мне рот не затыкайте, — перебил Креозот, раздраженно размахивая руками. На краткий миг его лицо озарил отблеск очередного заклинания, пролетающего по взбаламученному небу. — Вы только полюбуйтесь! — рявкнул он.

— О, он действительно желает нам добра. Они все желают добра. Наверное, считают, что под их властью Диск станет более приятным местом. Поверьте, нет ничего более ужасного, чем человек, который собирается оказать миру услугу. Волшебники! В конечном счете, какая от них польза? Вы можете назвать мне что-нибудь стоящее, что сделал бы волшебник?

— По-моему, ты чересчур жесток, — заметила Канина, но в голосе её прозвучали резкие нотки, позволяющие предположить, что Креозот мог бы попробовать переубедить её на этот счет.

— Лично меня от них тошнит, — пробормотал Креозот, который чувствовал себя неприятно трезвым и не испытывал от этого особого удовольствия.

— Думаю, все мы просто устали, и нам стоит немножко поспать, — дипломатично вмешался Найджел. — При дневном свете всё кажется намного лучше. По крайней мере, почти всё.

— И у меня такой ужасный вкус во рту… — пожаловался Креозот, полный решимости не расставаться с остатками своего гнева.

Канина повернулась обратно к костру и обнаружила, что в окружающем их пейзаже возник пробел. Этот пробел имел форму Ринсвинда.

— Он исчез!

По правде говоря, Ринсвинд к тому времени успел пролететь над тёмным морем добрых полмили. Он сидел на ковре, словно сердитый божок, и в его мозгу кипел бульон из ярости, унижения и бешенства, приправленных оскорблёнными чувствами.

Он не просил от жизни многого. Он оставался верным волшебству, хотя был в этой области полным нулём; он всегда делал то, что в его силах, а теперь весь мир строил против него козни. Что ж, он им покажет. Что именно он собирался показать загадочным «им» — это детали.

Ринсвинд поднял руку и, чтобы подбодрить себя, коснулся шляпы, с которой как раз в этот момент встречный поток воздуха сорвал немногие оставшиеся блестки.

У Сундука были свои проблемы. Местность вокруг башни в Аль Хали, подвергаемая безжалостной магической бомбардировке, уже скрывалась за горизонтом реальности. Вскоре время, пространство и материя перестанут быть отдельными понятиями и обрядятся в одежды друг друга. То, что здесь творилось, описать было невозможно.

Вот на что это было похоже. Примерно. Местность выглядела так, как звучит пианино после того, как его уронили в колодец. На вкус она была жёлтой, а на ощупь — как громкий крик. От неё неприятно пахло полным затмением луны. А возле башни всё становилось по-настоящему странным.

Без защиты в этом хаосе не выживал никто, надеяться на это было всё равно что искать снег на солнце. К счастью, Сундук этого не знал и потому упорно пробирался сквозь водоворот сырой магии, которая благополучно кристаллизировалась на его крышке и петлях. Он пребывал в отвратительном настроении, но в этом не было ничего необычного. Потрескивающая ярость, эффектно заземляющаяся и окружающая Сундук разноцветной короной, придавала ему вид примитивной и очень сердитой амфибии, выползающей из горящего болота.

В башне было жарко и душно. Внутренние перекрытия в ней отсутствовали, имелись лишь лестницы с переходами вдоль стен. Эти лестницы были усеяны волшебниками, а центр башни занимала колонна октаринового света. Волшебники подпитывали её своей мощью, и она громко потрескивала. У основания колонны стоял Абрим. Октарины на его шляпе полыхали так ярко, что больше походили на дыры, прорезанные в соседнюю вселенную и выходящие внутрь солнца. Визирь стоял, вытянув вперед руки с расставленными пальцами, закрыв глаза и сжав губы в тонкую линию. Он сосредоточенно уравновешивал различные силы. Обычно волшебник может контролировать только ту силу, которая соответствует его физическим возможностям, но Абрим быстро учился.

Нужно превратиться в перемычку песочных часов, опорную призму весов, веревочку, перетягивающую сосиску.

Сделайте всё правильно, и вы воплотите в себе силу, сила станет частью вас, и вы будете способны на…

Я уже упоминал, что Абрим парил в нескольких футах от земли? Так вот, он парил в нескольких футах от земли.

Абрим как раз собирался с силами, необходимыми для запуска заклинания, которое должно было взмыть в небо, полететь в Анк и окружить тамошнюю башню тысячами воющих демонов, когда раздался громоподобный стук в дверь.

В подобных случаях произносится всем известная мантра. При этом неважно, какая у вас дверь — полог шатра; лоскут шкуры на обдуваемой всеми ветрами юрте; массивная дубовая плита трех футов толщиной, усаженная огромными железными гвоздями, или прямоугольный кусок ДСП, фанерованный красным деревом, украшенный сверху небольшим окошечком с жутким витражом и снабженный звонком, играющим на выбор двенадцать популярных мелодий, которые никто из любителей музыки не захотел бы слушать даже после пяти лет, проведенных в абсолютной тишине.

Один из волшебников повернулся к другому и изрёк знаменитые слова:

— Интересно, кто бы это мог быть в такое время ночи?

В дверь снова забарабанили.

— Там, снаружи, не может быть ни одной живой души, — отозвался второй волшебник.

Он слегка нервничал, и понятно почему. Если исключается возможность, что это кто-то живой, всегда можно предположить, что это кто-то мёртвый.

На этот раз от стука задребезжали петли.

— Кому-нибудь из нас придётся выйти и посмотреть, — сказал первый волшебник.

— Отличное предложение. Ты и пойдёшь.

— А-а. О-о. Хорошо.

Он медленно двинулся по короткому сводчатому коридору.

— Ну, так я пойду, посмотрю, кто там? — уточнил он.

— Прекрасная идея.

Странная это была фигура — та, что нерешительно направлялась к двери. Обычные одежды не защищали от создавшегося внутри башни поля высокой энергии, а поэтому поверх парчи и бархата на волшебнике был надет плотный комбинезон на подкладке, набитый рябиновыми стружками и расшитый оккультными знаками. К остроконечной шляпе была прикреплена затемнённая маска, а невероятно большие перчатки наводили на мысль, что их хозяин стоит на воротах, ловя мяч, который летает по полю со сверхзвуковой скоростью. Вспышки химического света и пульсация, исходящие от величественного творения в центре главного зала, порождали резкие тени. Волшебник начал возиться с засовами.

Опустив маску на лицо, он слегка приоткрыл дверь.

— Нам ничего не… — начал было он.

Ему следовало выбрать слова повозвышеннее, потому что они стали его эпитафией.

Прошло некоторое время, прежде чем один из его коллег заметил продолжительное отсутствие своего товарища и направился в коридор на его поиски. Двери были распахнуты настежь, и чудотворная преисподняя по другую их сторону бушевала, пытаясь прорвать сдерживающую её сеть заклинаний. Одна из створок была открыта не полностью. Он дернул её в сторону, чтобы посмотреть, что за ней прячется, — и тихо заскулил.

За его спиной что-то зашуршало. Он обернулся.

— Чё…

Вот на таком довольно жалком звуке приходится порой заканчивать жизнь.

* * *

Ринсвинд, летящий высоко над Круглым морем, чувствовал себя весьма глупо.

Рано или поздно такое случается с каждым.

Например, в трактире вас кто-то толкает под локоть, вы резко оборачиваетесь, сыпля градом проклятий, и тут до вас медленно доходит, что прямо перед вашим носом маячит медная пряжка, а хозяин пояса скорее был высечен из камня, чем рождён матерью.

Или в вашу машину врезается сзади какой-то небольшой драндулет, вы выскакиваете, чтобы наброситься с кулаками на водителя, тот неторопливо вылезает из машины, выпрямляется во весь свой рост… и вы понимаете, почему в машине отсутствуют передние сиденья.

А возможно, вы ведёте взбунтовавшихся товарищей к каюте капитана, барабаните в дверь, он высовывает в щель огромную голову, держа в каждой руке по кинжалу, и тут вы заявляете: «Мы берём судно в свои руки, мразь, и все парни меня поддерживают!», а он в ответ спрашивает: «Какие-такие парни?» «Гм…» — изрекаете вы, ощутив за своей спиной безбрежную пустоту. Другими словами, это знакомое ощущение жара и уходящего в пятки сердца, которое хоть раз испытывал каждый, кто отдавался на волю волнам своего гнева. Чаще всего, эти самые волны зашвыривают тебя далеко на берег воздаяния и оставляют там, выражаясь поэтическим языком повседневности, по уши в дерьме.

Ринсвинд всё ещё ощущал в себе гнев, обиду и так далее, но к нему вернулась какая-то часть его прежнего «я». И это «я» было не очень-то довольно тем, что обнаружило себя летящим на нескольких ниточках голубовато-золотистой шерсти высоко над фосфоресцирующими волнами.

Ринсвинд направлялся в Анк-Морпорк. И сейчас он пытался припомнить, с чего это его туда понесло.

Да, именно там всё начиналось. А может, причина тому — Университет, который был настолько перегружен магией, что подобно пушечному ядру возлежал на вселенском одеяле невоздержанности и растягивал реальность до предела. Анк был тем местом, где всё начиналось и заканчивалось.

А ещё это был его дом. Каким бы этот дом ни был, он звал Ринсвинда к себе.

Выше уже указывалось, что среди предков Ринсвинда, похоже, были грызуны, поскольку в минуты потрясений волшебник испытывал непреодолимое желание убежать и забиться поглубже в норку.

Ковер нёсся на крыльях воздушных потоков, а тем временем заря, которую Креозот, скорее всего, назвал бы розовопёрстой, огненным кольцом очертила Край Диска. Её ленивый свет разлился по миру, но свет тот отличался от обычного.

Ринсвинд моргнул. Это был причудливый свет. Нет, если как следует подумать, не причудливый, а причудесный, что гораздо причудливее. Создавалось такое впечатление, словно смотришь на мир сквозь дымное марево и это марево обладает какой-то своей жизнью. Оно колыхалось, растягивалось и намекало, что оно — не просто оптическая иллюзия, но сама реальность, которая сжимается и разжимается, как резиновый шар, пытающийся удержать внутри себя слишком большое количество газа.

Дрожание воздуха усиливалось, чем ближе ковер подлетал к Анк-Морпорку, где, как свидетельствовали вспышки и фонтаны искореженного воздуха, не утихала битва. Подобная колонна висела над Аль Хали — и тут Ринсвинд осознал, что она не единственная.

Уж не башня ли возвышается там, над Щеботаном, у впадения Круглого моря в великий Краевой океан? Башня. И не одна.

Всё дошло до критической точки. Институт волшебства распадался на части. Прощайте, Университет, уровни, ордена; в глубине души каждый волшебник уверен, что нормальной единицей измерения волшебства является один волшебник. Башни будут множиться и сражаться друг с другом до тех пор, пока не останется одна-единственная, а потом передерутся волшебники и будут драться, пока не останется один-единственный волшебник.

Затем он, наверное, сойдётся в смертельной битве с самим собой.

Вся конструкция, которая служила балансом в часах магии, разваливалась на куски. Ринсвинд был глубоко возмущён этим. Магия ему никогда не давалась, но не в этом дело. Он знал, где его место — на самом дне, но, по крайней мере, это место у него было. Он мог поднять глаза и увидеть, как хрупкий механизм, мягко тикая, отсчитывает магию, создаваемую вращением Диска.

У него никогда ничего не было, но ничего — это уже что-то, а теперь у него отняли абсолютно всё.

Ринсвинд развернул ковёр в сторону далекого сияния, разлившегося над Анк-Морпорком. Город казался сверкающей точкой в свете раннего утра, и часть сознания Ринсвинда, не занятая ничем другим, задумалась над тем, почему эта точка такая яркая. Над головой висела полная луна, что также приводило в смущение — Ринсвинд, плохо знакомый с естественным порядком вещей, был, тем не менее, уверен, что прошлое полнолунье было слишком недавно.

Впрочем, это уже не имело значения. Всё, довольно. Нет нужды что-то понимать. Он возвращается домой.

Вот только волшебники не могут вернуться домой.

Это одна из древних и наиболее глубоких поговорок о волшебниках. Даже сами волшебники так и не смогли в ней разобраться, и это кое-что означает. Волшебникам не позволяется иметь жён, но позволяется иметь родителей, и большинство волшебников ездят в свои родные места на День Всех Пустых или Свячельник — попеть песни и полюбоваться, как враги детства при виде старого «приятеля» торопливо перебегают на другую сторону улицы.

Эта поговорка здорово похожа на другую, которую волшебники также не могли понять и которая гласит, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Эксперименты с длинноногим волшебником и небольшой речушкой показали, что одну и ту же реку можно перейти вброд тридцать — тридцать пять раз в минуту.

Волшебники не очень-то любят философию. Их ответ на известную философскую дилемму «Все знают, что такое хлопок двумя руками. Но что такое хлопок одной рукой?» довольно прост. С их точки зрения, хлопок одной рукой выражается в звуке «хл». Однако в данном случае Ринсвинд действительно не мог вернуться домой, потому что его дома больше не существовало. По обоим берегам реки Анк раскинулся город, но этого города он никогда раньше не видел. Город был белым, чистым и ничем не напоминал сортир, наполненный тухлой селёдкой.

Изрядно потрясённый, Ринсвинд решил приземлиться в месте, которое некогда звалось Площадью Разбитых Лун. Он с изумлением уставился на фонтаны. На площади и раньше были фонтаны, но они скорее сочились, чем били, а вода в них изрядно смахивала на жидкий суп. Под ногами у Ринсвинда лежали молочно-белые плитки с небольшими сверкающими крапинками. И хотя солнце ещё покоилось на горизонте, словно половинка оставшегося от завтрака грейпфрута, на улицах почти никого не было. Обычный Анк был постоянно наполнен народом, и цвет неба исполнял лишь роль фона.

На городом плыли длинные, маслянистые струи дыма, источником которого была корона клокочущего воздуха, венчающая Университет. Если не считать фонтанов, эти струи были единственным, что здесь двигалось.

Ринсвинд всегда очень гордился тем, что умел чувствовать себя в одиночестве даже в кишащем людьми городе. Но теперь, когда волшебник действительно оказался брошенным всеми, ощущать своё одиночество стало гораздо неприятнее.

Он скатал ковер, перебросил его через плечо и зашагал по заполненным призраками улицам к Университету.

Ворота были распахнуты, и в них гулял ветер. Большинство зданий были наполовину разрушены не попавшими в цель и срикошетировавшими магическими снарядами. Чудовская башня казалась нетронутой. Совсем другое дело — старая Башня Искусства. Похоже, половина магии, нацеленной на другую башню, отлетела и попала в эту. Местами Башня Искусства оплавилась и потекла, местами засверкала, кое-где превратилась в кристаллы, а некоторые её части так перекосило, что они вышли за пределы обычных трех измерений. При виде невинного камня, с которым так жестоко обошлись, хотелось плакать. Кроме непосредственного разрушения, с этой башней произошло всё, что только могло произойти. Она выглядела настолько истерзанной, что, видимо, даже сила тяжести махнула на неё рукой.

Ринсвинд вздохнул и, обогнув основание башни, направился в сторону библиотеки.

Вернее, туда, где библиотека располагалась раньше.

Сводчатый дверной проем по-прежнему был на месте, и большая часть стен ещё стояла, но крыша провалилась, и все было черным-черно от сажи.

Ринсвинд долго стоял и смотрел на руины.

Потом он бросил ковер и, спотыкаясь, ринулся вверх по куче камней, которые наполовину завалили проход. Камни до сих пор были тёплыми. То тут, то там дымились остатки книжных шкафов.

Волшебник отчаянно метался по грудам тлеющего мусора, отчаянно рылся в них, отбрасывая в сторону обуглившуюся мебель и с непонятно откуда взявшейся силой оттаскивая огромные куски рухнувшей кровли.

Пару раз волшебник останавливался, чтобы перевести дыхание, после чего снова бросался перебирать мусор. Осколки оплавившегося стекла с купола на потолке резали руки, но Ринсвинд ничего не замечал. Время от времени Ринсвинд вроде как всхлипывал.

В конце концов шарящие среди обломков пальцы наткнулись на что-то тёплое и мягкое.

Волшебник лихорадочно оттащил обгоревшую балку, разгрёб кучу черепицы и присмотрелся к находке.

Там, наполовину раздавленная, запечённая в огне до коричневого цвета, лежала большая гроздь бананов.

Очень осторожно Ринсвинд оторвал один из них и какое-то время сидел, разглядывая банан, пока у того не отвалилась верхушка.

А потом Ринсвинд его съел.

— Не нужно было отпускать Ринсвинда, — заявила Канина.

— Но разве мы могли остановить его, о очаровательный волоокий орлёнок?

— Но он может натворить каких-нибудь глупостей!

— Я бы сказал, что это весьма вероятно, — чопорно согласился Креозот.

— В то время как мы поступим очень умно и будем продолжать сидеть на раскаленном пляже без еды и воды, да?

— Ты могла бы рассказать мне какую-нибудь сказку, — с лёгкой дрожью предложил Креозот.

— Отстань.

Сериф провёл языком по губам и прохрипел:

— То есть о том, чтобы по-быстрому рассказать какую-нибудь сказочку, не может быть и речи?

Канина вздохнула.

— Знаешь, жизнь — это не сказка.

— Извини. Я на мгновение потерял над собой контроль.

Солнце поднялось высоко в небо, и пляж, образованный измельченными ракушками, сверкал, как соляная отмель. При дневном свете море выглядело не лучше, чем ночью. Оно колыхалось, как растительное масло.

Пляж простирался в обе стороны длинными, мучительно ровными полукружиями, на которых не росло ничего, кроме нескольких пучков высохшей травы, поддерживающей своё жалкое существование за счет брызг разбивающихся о берег волн. Ни тенечка, сплошное палящее солнце…

— С моей точки зрения, — сказала Канина, — это пляж, а значит, что рано или поздно мы выйдем к реке, так что нам нужно лишь продолжать идти в одном и том же направлении.

— Однако, о восхитительный снег на склонах горы Эритор, мы не знаем, в каком именно.

Найджел вздохнул и сунул руку в свой мешок.

— Э-э, — начал он, — извините. Вот это, случайно, не пригодится? Я её украл. Надеюсь, вы простите меня.

Он протянул им лампу, которую они видели в сокровищнице, и с надеждой уточнил:

— Она ведь магическая? Я слышал о таких. Может, стоит попробовать?

Креозот покачал головой.

— Но ты сказал, что твой дед с её помощью нажил себе состояние! — воскликнула Канина.

— С помощью лампы, — поправил её сериф. — Я сказал: «С помощью лампы». Но не этой. Настоящая лампа была старой и помятой. А затем в один прекрасный день к нам заглянул коварный уличный торговец, который предлагал людям новые лампы в обмен на старые, и моя прабабка обменяла ту лампу на эту. Семья сохранила фальшивую лампу вроде как в память о моей прабабке, которая была действительно глупа. Так что эта лампа, само собой, не действует.

— А ты проверял?

— Нет, но если бы от неё был какой-то толк, вряд ли торговец всучил бы её нам.

— Найджел, потри ее, — посоветовала Канина. — Вреда от этого всё равно не будет.

— Лично я бы так не поступал, — предупредил Креозот.

Найджел осторожно поднял лампу. Изогнутый носик придавал ей необычно хитрый вид, как будто она что-то замышляла.

Найджел потер её бок.

Результат был на диво невпечатляющим. Послышался равнодушный хлопок, и вверх заструилась хилая струйка дыма. В нескольких футах от неё на песке появилась линия. Очерченный прямоугольный кусок пляжа исчез.

Вылетевшая из песка фигура резко затормозила и застонала.

На фигуре были тюрбан, шикарный загар, небольшой золотой медальон, блестящие шорты и стильные кеды с загнутыми носками.

— Так, не жалейте меня, выкладывайте всё начистоту, — сказала фигура. — Где я?

Канина оправилась первой:

— На пляже.

— Ага, — кивнул джинн. — Но я имел в виду, в какую лампу я угодил? И в какой мир?

— А то ты не знаешь.

Джинн высвободил лампу из безвольных пальцев Найджела.

— А-а, это старьё. Видите ли, у меня тайм-шер. На две недели в каждом августе, но, как понимаете, не всегда удаётся вырваться.

— У тебя, наверное, много ламп? — уточнил Найджел.

— Хватает, даже некоторый перебор, — согласился джинн. — По правде говоря, я подумываю переключиться на кольца. Они сейчас входят в моду. В секторе колец наблюдается большое оживление. Извините, ребята, чем могу быть вам полезен?

Последние слова были произнесены тем особенным тоном, которым люди пользуются, когда передразнивают сами себя, ошибочно надеясь, что так они будут меньше похожи на абсолютных козлов.

— Мы… — начала Канина.

— Я хочу выпить, — перебил её Креозот. — А тебе полагается сказать, что моё желание для тебя закон.

— О, сейчас так уже никто не говорит, — заверил его джинн и, достав неизвестно откуда стакан, одарил Креозота сияющей профессиональной улыбкой, длящейся не больше доли секунды.

— Мы хотим, чтобы ты перенёс нас через море в Анк-Морпорк, — твёрдо сказала Канина.

Джинн сначала оторопел, но быстро пришёл в себя, вытащил из воздуха толстенный том^[38] и сверился с книгой.

— Звучит заманчиво, — высказался он наконец. — Давайте обсудим детали за обедом в следующий вторник, идёт?

— Что сделаем?

— Сейчас я так и бурлю энергией.

— Ты — что?

— Вот и чудненько, — искренне обрадовался джинн и глянул на своё запястье. — Эй, вы посмотрите, сколько уже натикало!

Он исчез.

Сохраняя задумчивое молчание, они таращились на лампу.

— А что случилось с этими, ну, толстыми парнями в шароварах, которые всё время твердят: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель»? — поинтересовался наконец Найджел.

Креозот зарычал. Он только что глотнул из бокала. Это оказалась вода, насыщенная пузырьками газа и отдающая на вкус нагретым утюгом.

— Чёрт возьми, я этого так не оставлю! — рявкнула Канина.

Выхватив у Найджела лампу, она потерла её с таким видом, как будто жалела, что сейчас под рукой нет хорошей наждачной бумаги.

Джинн появился снова, но уже в другой точке. Правда, его появление по-прежнему сопровождалось слабеньким взрывом и обязательной струйкой дыма.

На этот раз он держал возле уха что-то изогнуто-блестящее и внимательно слушал. Бросив торопливый взгляд на рассерженное лицо Канины, он задвигал бровями и энергично замахал рукой, давая понять, что в данный момент он занят некстати подвернувшимися докучливыми делами. Но как только он отделается от назойливого собеседника, её желание — которое, конечно же, будет изысканным и выдающимся, — станет для него законом.

— Я сейчас разломаю лампу, — спокойно пригрозила Канина.

Джинн одарил её понимающей улыбкой.

— Прекрасно. Замечательно, — быстро заговорил он в свою трубку, которую держал между щекой и плечом. — Поверьте мне, вам крупно повезло. Пусть ваши люди позвонят моим. А вы держитесь в стороне, о'кей? Всё, пока. — Он выключил трубку и рассеянно буркнул: — Вот козёл.

— Я и вправду сейчас растопчу лампу, — заявила Канина.

— Да, но какая именно это лампа? — торопливо спросил джинн.

— А сколько их у тебя? — осведомился Найджел. — Я всегда считал, что у джиннов бывает только одна лампа.

Джинн устало объяснил, что на самом деле у него несколько ламп. У него есть маленькая, но хорошо обставленная лампа, в которой он живет по будним дням, а есть ещё одна совершенно уникальная лампа в деревне — отреставрированный крестьянский камышовый светильник в не испорченном цивилизацией винодельческом районе неподалеку от Щеботана. Кроме того, совсем недавно ему в руки попал ряд бесхозных ламп, расположенных в портовом квартале Анк-Мопорка. Согласно уверениям джинна, эти лампы, как только до них доберётся богатая публика, воплотят в себе оккультный эквивалент анфилады офисов и винного бара.

Канина, Найджел и Креозот слушали его в благоговейном молчании, точно рыбы, нечаянно заплывшие на лекцию по искусству летать.

— А что это за твои люди, которым должны позвонить другие люди? — поинтересовался Найджел, потрясенный до глубины души. Хотя что именно его потрясло, он и сам не смог сказать.

— Вообще-то, у меня ещё нет никаких людей, — ответил джинн и скорчил гримасу, причём уголки его губ совершенно определенно поднялись вверх. — Но будут.

— Все заткнитесь, — твёрдо сказала Канина, — а ты перенеси нас в Анк-Морпорк.

— Я бы на твоём месте исполнил её просьбу, — заметил Креозот. — Когда рот этой молодой особы становится похожим на щель почтового ящика, лучше делать то, что она говорит.

Джинн заколебался.

— Я не очень-то силен в транспортировке… — признался он.

— Учись, — отрезала Канина, перебрасывая лампу из одной руки в другую.

— Телепортация — это такая головная боль, — с отчаянным видом продолжал джинн. — Почему бы нам не пообе…

— Ну всё, — воскликнула Канина. — Пойду найду пару больших плоских камней и…

— Хорошо, хорошо. Возьмитесь за руки. Я сделаю всё, что в моих силах, но это может оказаться очень большой ошибкой. Как-то раз астрофилософам Крулла удалось убедительно доказать, что все различные места — это на самом деле одно и то же место и что расстояния суть иллюзия. Эта новость привела в замешательство всех нормальных философов, поскольку она никак не объясняла существование дорожных указателей. После нескольких лет ожесточенных споров этот вопрос был передан на рассмотрение Лай Тинь Видля, бесспорно величайшего философа на Диске^[39], и тот, поразмыслив, объявил, что да, действительно, все различные места суть одно и то же место, просто это место очень большое.

Таким образом, порядок в умах был восстановлен. Однако расстояния и в самом деле чисто субъективный феномен, поэтому магические создания могут приспосабливать этот феномен к своим нуждам.

Впрочем, всё вышесказанное ещё не означает, что это у них получается.

Ринсвинд удрученно сидел среди почерневших от сажи руин библиотеки и пытался понять, что с ними не так.

Для начала — всё. Чтобы библиотека сгорела? Нет, невозможно. Это самое большое скопление магии на всём Диске. Оно служит фундаментом волшебства. Каждое заклинание, которое когда-либо было использовано, нашло отражение в одной из книг, собранных здесь. Сжечь их — это… это… это…

Но пепла не было. Сколько угодно древесной золы, множество цепей, груды почерневших камней, куча грязи. Но тысячи книг не так-то легко сжечь. От них остались бы переплеты и горки пушистого пепла. А здесь ничего подобного не было.

Ринсвинд пошевелил мусор носом башмака.

В библиотеку вела только одна дверь. Ещё там был подвал — даже не приподнимаясь с места, Ринсвинд видел ведущую вниз лестницу, заваленную головешками. Но все книги туда не вместились бы. И телепортировать их из библиотеки тоже нельзя — они были устойчивы к такой магии. Каждый, кто попытается проделать что-либо подобное, обнаружит, что его мозги вдруг очутились у него на шляпе.

Сверху послышался взрыв. Примерно посередине чудовской башни образовалось кольцо оранжевого огня, которое быстро поднялось вверх и понеслось в сторону Щеботана.

Ринсвинд повернулся на своём импровизированном сиденье и посмотрел на Башню Искусства. У него создалось отчетливое впечатление, что она тоже уставилась на него. У неё не было ни одного окна, но на мгновение ему померещилось, что среди разрушающихся башенок он заметил какое-то движение. Интересно, насколько в действительности стара эта башня? Старше Университета — это точно. Старше города, который образовался вокруг неё, словно каменистая осыпь вокруг горы. Возможно, старше, чем сама география. Ринсвинд знал, что некогда континенты были другими, а потом они вроде как сбились в кучку для уюта, словно щенки в корзинке. Может быть, волны скал принесли сюда башню из какого-то другого места. А может, она была здесь ещё до того, как образовался сам Диск, но Ринсвинду не хотелось задумываться над подобным вариантом, потому что тогда возникали неприятные вопросы насчет того, кто её построил и зачем.

Он исследовал свою совесть.

«Ничего не могу предложить, — ответила та. — Поступай как знаешь».

Ринсвинд встал и стряхнул с балахона пыль и пепел, удалив заодно значительное количество лезущего красного ворса. Сняв шляпу, он с озабоченным видом на лице попробовал выпрямить её верхушку, после чего снова надел шляпу на голову.

А затем нетвердым шагом побрёл к Башне Искусства.

В её основании была очень старая и маленькая дверца. Он ничуть не удивился, когда при его приближении она распахнулась.

* * *

— Странное место, — заметил Найджел. — Как забавно изгибаются стены.

— Где мы? — поинтересовалась Канина.

— И есть ли здесь спиртное? — подхватил Креозот и хмуро добавил: — Наверное, нет.

— И почему оно раскачивается? — продолжала Канина. — Никогда раньше не бывала в комнате с металлическими стенами. — Она принюхалась. — Чувствуете запах масла?

Джинн появился снова, впрочем, на этот раз он обошёлся без дымовых эффектов и блуждающих люков. От Канины он старался держаться подальше — насколько позволяла вежливость.

— Всё в порядке? — осведомился он.

— Это Анк? — спросила Канина. — Да, именно сюда мы и хотели попасть, но, в общем-то надеялись, что ты перенесёшь нас куда-нибудь, где будет дверь.

— Вы туда направляетесь, — уверил джинн.

— Но где мы сейчас очутились?

Замешательство джинна заставило мозг Найджела преодолеть все стадии размышлений одним скачком. Юноша посмотрел на лампу, которую держал в руках, и в порядке эксперимента встряхнул ее. Пол заходил ходуном.

— О нет! — воскликнул Найджел. — Это физически невозможно.

— Мы в лампе? — переспросила Канина. Их пристанище снова задрожало — это Найджел попытался заглянуть в носик лампы.

— Только не волнуйтесь, — посоветовал джинн. — И постарайтесь по возможности не думать об этом.

Он объяснил (хотя «объяснил» — это несколько неверное слово, и в данном случае оно означает «так и не сумел объяснить, хотя делал это довольно долго»), что группа людей вполне может преодолевать расстояния в небольшой лампе, которую держит один из них. Сама же лампа движется потому, что её несет один из находящихся в ней людей, и это происходит благодаря: а) дробной природе реальности, означающей, что каждую вещь можно рассматривать как находящуюся внутри всего остального, и б) творческому подходу к окружению. Фокус основывался на том, что законы физики замечали своё упущение уже после того, как путешествие было закончено.

— Но в данных обстоятельствах лучше об этом не думать, — заключил джинн.

— Это всё равно что не думать о розовых носорогах, — вставил Найджел и, когда все уставились на него, сконфуженно хохотнул. — У нас была такая игра, — пояснил он. — Нужно было всячески избегать думать о розовых носорогах. — Он кашлянул. — Не сказал бы, что это такая уж хорошая игра.

Он сощурился и снова заглянул в носик лампы.

— Ага, — согласилась Канина. — Дурная игра.

— Э-э, — встрял джинн. — Кофе кто-нибудь хочет? Музыку? Может, по-быстрому перекинемся в «Поход героя»^[40]?

— А выпить есть? — спросил Креозот.

— Белое вино?

— Дрянное пойло.

Джинн, похоже, был шокирован.

— Красное вино вредно для… — начал он.

— Но на безрыбье и рак рыба, — торопливо перебил его Креозот. — Что угодно, только не суй в бокал всяких зонтиков. — Тут до серифа дошло, что с джиннами так не разговаривают. Он взял себя в руки. — Никаких зонтиков, заклинаю тебя Пятью Лунами Назрима. Также обойдёмся без кусочков фруктов, оливок, изогнутых соломинок и декоративных обезьянок. Приказываю тебе это Семнадцатью Метеоритами Сарудина…

— Я не любитель зонтиков, — мрачно перебил его джинн.

— Здесь довольно пусто, — заметила Канина. — Почему бы тебе не поставить сюда какую-нибудь мебель?

— А я вот не понимаю, — сказал Найджел. — Если мы все находимся в лампе, которую я держу, а я сам, пребывая в лампе, держу лампу поменьше, а уже в той лампе… Джинн изо всех сил замахал руками.

— Не продолжай! — взмолился он. — Пожалуйста!

Честный лоб Найджела избороздили морщины.

— Да, но меня что, так много или как?

— Всё циклично, но прекрати привлекать к этому внимание… О чёрт.

Они услышали едва уловимый, неприятный звук, который издала спохватившаяся реальность.

В башне царила темнота. Это был плотный столб древней темноты, которая пребывала здесь с начала времён и которую возмущало вторжение дневного света, нахально протискивающегося в башню мимо Ринсвинда.

Волшебник почувствовал движение воздуха, дверь у него за спиной закрылась, и темнота хлынула обратно, так аккуратно заполняя световую прореху, что вы бы даже шва не заметили.

Пространство внутри башни пахло древностью с легким намёком на вороний помёт.

Для того чтобы стоять в этой темноте, требовалась большая смелость. У Ринсвинда столько смелости никогда не было, но он всё равно стоял. Что-то начало обнюхивать его ноги, и Ринсвинд словно окаменел. Единственной причиной, по которой он не двигался, был страх наступить на что-то весьма ужасное.

Затем его руки мягко коснулась ладонь, похожая на старую кожаную перчатку, и чей-то голос произнёс:

— У-ук.

Ринсвинд поднял глаза.

Темнота всего лишь на миг уступила место вспышке яркого света. И Ринсвинд увидел, что…

Вся башня была заполнена книгами. Они плотными рядами стояли на каждой ступеньке спиральной лестницы, вьющейся вдоль стен. Они стопками лежали на полу — скорее даже были свалены в кучи. Они расположились — вернее, расселись — на осыпающихся карнизах.

И украдкой наблюдали за Ринсвиндом. Впрочем, обычные шесть чувств были тут ни при чём. Книгам прекрасно удаётся передавать мысли — не обязательно собственные, — и Ринсвинд осознал, что они пытаются что-то ему сказать.

Темноту прорезала ещё одна вспышка. Ринсвинд догадался, что это магия из башни чудесника озарила Башню Искусства своим отблеском. Свет проник через далёкое отверстие, ведущее на крышу. По крайней мере, вспышка позволила ему опознать Вафлза, который, сопя, обнюхивал его правую ногу. Это слегка успокоило Ринсвинда. Теперь бы ещё определить источник тихого поскребывания, монотонно раздающегося возле его левого уха…

Новый всполох услужливо разогнал темноту, и Ринсвинд обнаружил, что смотрит прямо в маленькие жёлтые глазки патриция, терпеливо царапающего когтями стенки стеклянной банки. Это было слабое, бессмысленное движение, как будто маленькая ящерица не особенно-то и пытается выйти наружу, а просто рассеянно проверяет, сколько ей понадобится времени, чтобы протереть стекло насквозь.

Ринсвинд опустил глаза на грушевидную фигуру библиотекаря.

— Их здесь тысячи, — прошептал он. Его голос был тут же втянут и поглощён плотно сомкнутым строем книг. — Как ты умудрился перетащить их сюда?

— У-ук у-ук.

— Они что?

— У-ук, — повторил библиотекарь, делая энергичные движения лысыми локтями.

— Прилетели?

— У-ук.

— А они это умеют?

— У-ук, — кивнул библиотекарь.

— Должно быть, это было впечатляющее зрелище. Хотелось бы поглядеть на такое.

— У-ук.

Не всем книгам удалось добраться до цели. Большинство важных гримуаров смогли выбраться из огня, но семитомный травник оставил в нём алфавитный указатель, а многие трилогии оплакивали гибель своего третьего тома. Добрая половина книг носила на переплётах следы ожогов; некоторые вообще потеряли обложки, и сшивающие их нитки неприятно волочились по полу.

В темноте вспыхнула спичка, и вдоль стен беспокойно зашелестели страницы. Но это был всего лишь библиотекарь, который зажёг свечу и теперь ковылял к одной из стен, отбрасывая грозную тень ростом с высоченную башню. У стены был установлен грубый стол, и на нём виднелись какие-то таинственные инструменты, банки с редкими клеящими составами и переплётные тиски, в которых уже был зажат раненый фолиант. По его переплёту медленно ползло несколько слабых язычков магического огня.

Орангутан сунул подсвечник в руку Ринсвинда, взял скальпель, щипцы и склонился над трепещущей книгой. Ринсвинд побледнел.

— Гм… — выдавил он. — Э-э, ты не будешь против, если я пойду? При виде клея я теряю сознание.

Библиотекарь покачал головой, озабоченно ткнул большим пальцем в сторону подноса с инструментами и приказал:

— У-ук.

Ринсвинд с несчастным видом кивнул и покорно подал ему ножницы с длинными концами. Пара повреждённых страниц, вырезанных из книги, упала на пол. Ринсвинд содрогнулся.

— Что ты с ней делаешь? — выдавил он из себя.

— У-ук.

— Аппендикс удаляешь? О-о.

Орангутан, не поднимая глаз, снова ткнул пальцем. Ринсвинд выудил из разложенных рядами инструментов иголку с ниткой и подал ему. Наступила тишина, нарушаемая только скрипом нитки, протягиваемой через бумагу. Наконец библиотекарь выпрямился и заключил:

— У-ук.

Ринсвинд вытащил из кармана носовой платок и промокнул орангутану лоб.

— У-ук.

— Не за что. Она… выживет?

Библиотекарь кивнул. У книг, выстроившихся рядами над их головами, тоже вырвался едва слышный вздох всеобщего облегчения.

Ринсвинд уселся на пол. Книги были напуганы. Они были в ужасе. Присутствие чудесника заставляло их корешки покрываться мурашками. Внимательное молчание книжных томов давило на Ринсвинда, сжимая его как в тисках.

— Да, — пробормотал он, — но я-то что могу сделать?

— У-ук.

Библиотекарь бросил на него взгляд, который, если бы орангутан носил очки, был бы в точности похож на насмешливый взгляд поверх очков, и потянулся за очередной пострадавшей книгой.

— Сам же знаешь, что как от волшебника от меня нет никакого толка.

— У-ук.

— То чудовство, с которым мы сейчас имеем дело, — ужасная штука. В смысле, это настоящая магия, образовавшаяся ещё на заре времен. Или, по крайней мере, где-то в районе завтрака.

— У-ук.

— В конце концов оно всё уничтожит.

— У-ук.

— И настало время покончить с этим чудовством.

— У-ук.

— Но, видишь ли, мне это не по плечу. Когда я летел сюда, то думал, что смогу что-нибудь сделать, но эта башня! Она такая высокая! Наверное, ни одно нормальное волшебство с ней не справится! Если по-настоящему могущественные волшебники ничего не предпринимают, то что могу сделать я?

— У-ук, — согласился библиотекарь, зашивая порванный корешок.

— Так что на этот раз мир спасет кто-то другой. У меня ничего не получится.

Орангутан кивнул, протянул руку и снял с головы Ринсвинда шляпу.

— Эй!

Библиотекарь, не обращая на него внимания, взял ножницы.

— Послушай, это моя шляпа… не смей так поступать с моей…

Он прыгнул на библиотекаря и был награжден ударом в висок, который привел бы его в изумление, будь у Ринсвинда время подумать об этом. Библиотекарь мог ковылять по башне, словно добродушный воздушный шарик, но под висящей складками шкурой скрывалась конструкция из идеально подогнанных друг к другу костей и мускулов, способная пробить мозолистым кулаком толстую дубовую доску. Налететь на руку библиотекаря было всё равно что врезаться в покрытую волосами железную балку.

Вафлз запрыгал вверх-вниз, подвывая от возбуждения.

Ринсвинд издал хриплый, непереводимый вопль ярости, отскочил от стены, схватил упавший откуда-то камень, чтобы использовать его в качестве оружия, метнулся вперед — и застыл как вкопанный.

Библиотекарь, согнувшись, сидел посреди башни, и его ножницы касались шляпы — но ещё не резали её.

И он нагло ухмылялся Ринсвинду.

Несколько секунд они стояли, словно на застывшей картинке, после чего орагнутан бросил ножницы, стряхнул со шляпы несколько воображаемых пылинок, поправил верх и водрузил её на голову Ринсвинда.

Через пару мгновений потрясенный волшебник осознал, что всё ещё держит над головой в поднятой руке очень большой и крайне тяжёлый камень. Ему удалось отбросить каменюгу в сторону, прежде чем тот оправился от шока и сообразил на него упасть.

— Понятно, — процедил Ринсвинд, откидываясь к стене и потирая локти. — Предполагается, что это представление должно на что-то намекать. Моральный урок — пусть Ринсвинд встретится со своей истинной сущностью, пусть определит, за что он действительно готов драться. Ты на это намекал? Дешёвый трюк. И у меня есть для тебя новости. Если ты думаешь, что это подействовало… — Он схватился за поля шляпы. — Если ты считаешь, что это подействовало. Если думаешь, что я готов. То подумай получше. И если ты надеешься…

Его запинающийся голос постепенно умолк. Потом он пожал плечами.

— Ладно. Но если серьезно, что я реально могу сделать?

Библиотекарь ответил ему размашистым жестом, который давал понять (так же ясно, как если бы орангутан сказал: «У-ук»), что Ринсвинд — волшебник, у него есть шляпа, целая библиотека магических книг и башня — всё, в чём когда-либо нуждался практикующий маг. Орангутан, маленький терьер с дурным запахом изо рта и ящерица в банке прилагались дополнительно.

Ринсвинд почувствовал, как что-то слегка сдавило его ногу. Вафлз, который был крайне медлителен на подъем, вцепился беззубыми деснами в носок Ринсвиндова башмака и злобно сосал его.

Волшебник поднял собачонку за шкирку и щетинистый обрубок, который Вафлз, за неимением лучшего слова, называл своим хвостом, и осторожно отставил её в сторону.

— Ну хорошо, — вздохнул он. — Рассказывайте, что здесь происходит.

Вид с Карракских гор, возвышающихся над равниной Сто, посреди которой, точно упавшая сумка с продуктами, раскинулся Анк-Морпорк, — этот вид был действительно впечатляющим. Не попавшие в цель и срикошетировавшие снаряды магической битвы превратились в набухающие чашеобразные облака сгустившегося воздуха, в центре которых вспыхивали и сверкали странные огни.

Дороги, ведущие из города, были забиты беженцами; все трактиры и постоялые дворы были переполнены. Или почти все.

Но никто, похоже, не хотел останавливаться в довольно приятной маленькой таверне, укрывшейся среди деревьев совсем рядом с дорогой, ведущей к Щеботану. Не то чтобы люди боялись в неё заходить, просто в данный момент им было недозволено её увидеть.

Примерно в полумиле от таверны в воздухе произошло возмущение, и три неизвестно откуда взявшихся человека свалились в куст лаванды.

Они пассивно лежали среди сломанных пахучих веток, ожидая, когда к ним вернется рассудок. Наконец Креозот спросил:

— Как вы думаете, где мы?

— Это место пахнет, как ящик с нижним бельем, — отозвалась Канина.

— Не с моим, — твердо сказал Найджел и, неспешно приподнявшись, добавил: — Кто-нибудь видел лампу?

— Забудь о ней. Её, наверное, уже продали и сделали винный бар, — фыркнула Канина.

Найджел пошарил среди лаванды, и его руки наткнулись на что-то маленькое и металлическое. — Нашел! — возвестил он.

— Только не три её! — хором предупредили Креозот и Канина.

Но они в любом случае опоздали. Впрочем, это было неважно, потому что, когда Найджел осторожно поскреб лампу, в воздухе появилась всего лишь надпись, сделанная небольшими, дымящимися, красноватыми буквами.

— «Привет, — прочел вслух Найджел, — не выкидывайте лампу, потому что для нас очень важно иметь Вас своим клиентом. Пожалуйста, оставьте желание после сигнала, и оно совсем скоро станет для нас законом. А пока — приятной вечности». Знаете, мне кажется, наш джинн сейчас слегка перегружен заказами.

Канина ничего не сказала. Она смотрела на магическую бурю, бушующую по ту сторону равнины. Время от времени от клубящегося облака отделялся клок дыма и, взмыв вверх, уносился в сторону одной из виднеющихся вдали башен. Несмотря на всё усиливающуюся жару, Канина вздрогнула.

— Надо как можно скорее спуститься туда. Это очень важно.

— Почему? — не понял Креозот. Одного стакана вина оказалось явно недостаточно, чтобы к серифу вернулся его прежний добродушный нрав.

Канина открыла рот и — что совершенно нехарактерно для неё — закрыла его снова. Она никак не могла объяснить, что каждый ген в теле тянет её вперёд, твердя, что она обязана вмешаться. Видения мечей и утыканных шипами шаров на цепях беспрестанно вторгались в парикмахерские салоны её сознания.

Найджел, с другой стороны, руководствовался несколько иными побуждениями. В путь его влекло воображение, а уж этого добра у него было столько, что оно могло удержать на плаву боевую галеру средних размеров. Он смотрел на город с выражением решимости, которая, будь у него подбородок, читалась бы в выдвинутой вперёд челюсти.

Креозот понял, что остался в меньшинстве.

— А выпить там что-нибудь найдется? — осведомился он.

— Полно, — ответил Найджел.

— Тогда я согласен, — сдался сериф. — Веди нас, о персиковогрудая дочь…

— И никакой поэзии.

Они выпутались из лаванды и, спустившись по склону холма, вышли на дорогу, которая вскоре привела их к вышеупомянутой таверне или, как её упорно называл Креозот, караван-сараю.

Вот только стоит в неё заходить или нет, спутники никак не могли решить. У таверны был такой вид, словно она совсем не ждет посетителей. Канина, которая с детства привыкла заходить с тыла, обнаружила во дворе четырёх привязанных лошадей. Путники обсудили этот вопрос во всех подробностях.

— Но это означает, что мы украдём их, — медленно проговорил Найджел.

— Почему бы и нет? — пожала плечами Канина.

— Может, нам следует оставить денег… — предложил Найджел.

— На меня не смотри, — предупредил Креозот.

— Или написать записку и положить её у стойла. Тебе не кажется?

Вместо ответа Канина вскочила на самую рослую лошадь, которая, судя по всему, принадлежала какому-то солдату. С копыт до холки лошадь была вся обвешана оружием.

Креозот неуклюже вскарабкался на довольно норовистую гнедую и вздохнул.

— Её рот опять стал походить на почтовый ящик. Я предпочитаю не спорить с ней.

Найджел с подозрением оглядел двух оставшихся лошадей. Одна из них была очень высокой и чрезвычайно белой — не того кремового цвета, на который только и способно большинство лошадей, но просвечивающего цвета слоновой кости. Найджел почувствовал подсознательное желание описать его как цвет савана. А ещё у него возникло впечатление, что эта лошадь значительно умнее его самого.

Поэтому он остановил свой выбор на второй лошади. Та была несколько костлявой, но послушной, и ему удалось взобраться на неё всего с двух попыток.

Они двинулись путь.

Стук конских копыт почти не проникал в полумрак, царящий внутри таверны. Её хозяин двигался, словно во сне. Он знал, что у него в таверне сидят посетители, он даже говорил с ними и видел, что они занимают столик у камина. Но если бы его попросили сказать, с кем именно он разговаривал и что именно видел, он бы пришел в замешательство. А всё потому, что у человеческого мозга прекрасно получается отгораживаться от вещей, которые он не хочет знать. В данный момент мозг хозяина таверны мог бы загородить собой банковский сейф.

А напитки! Про большинство из них он в жизни не слышал, но на полках над бочками с пивом неустанно появлялись незнакомые ему бутылки. Вся беда заключалась в том, что когда он пытался над этим задуматься, его мысли просто ускользали…

Собравшиеся вокруг стола фигуры оторвались от карточной игры.

Одна из них подняла руку. Эта штука торчала у неё из плеча, и на ней было пять пальцев. Значит, рука.

Вот только от голосов посетителей мозг трактирщика отгородиться не мог. Этот голос звучал так, словно кто-то бил по камню рулоном листового свинца.

— БАРМЕН.

Трактирщик слабо застонал. Термические копья ужаса медленно, но верно прожигали себе путь сквозь стальную дверь, закрывающую его разум.

— НУ-КА, ПОСМОТРИМ. ЭТО… КАК ЭТО ТАМ НАЗЫВАЕТСЯ?

— Кровавая Мэри.

Этот голос даже напитки заказывал, словно войну объявлял.

— ТОЧНО. И…

«Я брал полстакана пунша», — подсказал Чума.

— И ПУНШ.

«С вишенкой».

— ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ НАПИТОК, — солгал гулкий голос. — ПЛЮС ПОЛСТАКАНА ПОРТВЕЙНА ДЛЯ МЕНЯ И, — говоривший взглянул через стол на четвёртого члена квартета и вздохнул, — ЕЩЁ ОДНУ МИСКУ АРАХИСА.

А в трех сотнях ярдов от таверны трое конокрадов пытались освоиться с новыми ощущениями.

— Ничего не скажешь, совсем не трясет, — выговорил наконец Найджел.

— И чудесный… чудесный вид, — поддержал его Креозот, чей голос тут же унесло встречным потоком воздуха.

— Но правильно ли мы поступили? — продолжал Найджел.

— Зато мы продвигаемся куда быстрее, чем раньше, — возразила Канина. — Не мелочись.

— Просто дело в том, что когда смотришь на кучевые облака сверху, то…

— Заткнись.

— Прости.

— Тем более, что это слоистые облака. Максимум — слоисто-кучевые.

— Точно, — с несчастным видом отозвался Найджел.

— А что, есть какая-нибудь разница? — поинтересовался Креозот, который, закрыв глаза, приник к шее своей лошади.

— Примерно тысяча футов.

— О-о.

— Ну, может, семьсот пятьдесят, — уступила Канина.

— А-а.

* * *

Чудовская башня содрогалась. В её сводчатых залах и сверкающих коридорах колыхался разноцветный дым. Многие из волшебников, собравшихся в большом зале на самом верху башни, где воздух был густым, маслянистым и отдавал горелой жестью, потеряли сознание от мысленных усилий, сопряжённых с ведением битвы. Но многие остались в строю. Они образовали большой круг, сосредоточившийся на одной-единственной цели. Воздух едва уловимо замерцал — это из посоха, зажатого в руке Койна, вырвалась клубящаяся струя сырого чудовства и ударила в центр октограммы.

Мелькнули диковинные тени. Саму ткань реальности пропускали через выжималку.

Кардинг вздрогнул и отвернулся, чтобы не увидеть ничего такого, на что он просто не сможет не обратить внимания.

Перед оставшимися в живых старшими волшебниками висело в воздухе подобие Диска. Когда Кардинг снова взглянул на него, слабое алое сияние над Щеботаном мигнуло и погасло.

Воздух затрепетал.

— С Щеботаном покончено, — пробормотал Кардинг.

— Остался только Аль Хали, — подхватил один из его коллег.

— Там действует какой-то умный и могущественный маг.

Кардинг мрачно кивнул. Ему всегда нравился Щеботан, приятный… некогда приятный городок у Краевого океана.

Он смутно припомнил, как однажды, когда он был ещё малышом, его возили туда. Там росла дикая герань, припомнил он, наполняющая покатые мощеные улочки мускусным запахом…

— Она росла прямо из стен, — сказал он вслух. — Розовая. Вся розовая.

Остальные волшебники одарили его странными взглядами. Те, что даже для волшебников были чересчур склонны к паранойе, подозрительно взглянули на стены.

— С тобой всё в порядке? — спросил кто-то.

— Гм? — отозвался Кардинг. — О-о. Да. Извините. Унёсся мыслями за много миль.

Он повернулся обратно к Койну, который, положив посох на колени, сидел сбоку от круга. Казалось, он спал. Возможно, так оно и было. Но Кардинг в глубине своей измученной души знал, что посох не дремлет. Посох наблюдает за ним, проверяя его сознание.

И всё знает. Всё-всё. Даже о розовой герани.

— Я не хотел, чтобы это случилось вот так вот, — тихо прошептал Кардинг. — Мы ведь всего лишь хотели завоевать чуточку уважения.

— Ты точно уверен, что с тобой всё в порядке?

Кардинг рассеянно кивнул. Его товарищи вновь сосредоточились на октограмме, и он бросил на них косой взгляд.

Так вышло, что никого из его старых друзей не осталось в живых. Ну хорошо, не друзей. У волшебников не бывает друзей, по крайней мере, друзей-волшебников. Здесь нужно употребить другое слово. Ах да, точно. Врагов. Но это были очень добропорядочные враги. Джентльмены. Сливки ремесла. Не то что эти, хоть они вроде и выбились в волшебники после прихода чудесника.

«На поверхность всплывают не только сливки, но и кое-что другое», — мрачно подумал он.

После чего обратился к Аль Хали и начал прощупывать город своим разумом, зная, что находящиеся там волшебники почти наверняка занимаются тем же самым — постоянно ищут слабое звено.

«А может, слабое звено — это я? — подумал он. — Лузган пытался что-то сказать мне. Что-то насчет посоха. Человек должен опираться на посох, а не наоборот… Посох направляет его, ведет… Жаль, что я не прислушался к словам Лузгана… Это неправильно, я — слабое звено».

Он попробовал ещё раз погрузиться в потоки силы, позволить им перенести его разум во вражескую башню. Абрим тоже пользовался чудовством, но Кардинг изменил частоту волны и проник за воздвигнутые барьеры.

Перед ним появилось изображение внутренних помещений башни в Аль Хали. Оно сфокусировалось…

…Сундук трусил по сверкающим коридорам. Он был чрезвычайно зол. Его пробудили от спячки, его отвергли, он подвергся нападению ряда мифологических — и теперь уже окончательно вымерших — форм жизни, у него болела голова, и только что, войдя сюда, он обнаружил шляпу. Эту жуткую шляпу, которая была виновата во всех его нынешних страданиях. Он целеустремленно двинулся вперед…

Кардинг, проверяя сопротивление разума Абрима, почувствовал, что тот отвлекся. На какое-то мгновение он увидел происходящее глазами своего врага, узрел приземистый прямоугольный предмет, рысью несущийся по каменному полу. Абрим попытался на миг переключить своё сознание, и тогда Кардинг — который просто не мог удержаться, как не может удержаться кошка, которая видит, как по комнате бежит что-то маленькое и пищащее — нанёс удар.

Несильно. Ему не понадобилось бить сильно. Мозг Абрима пытался уравновесить и направить в единый канал чудовищные силы. Достаточно было ничтожного толчка, чтобы он опрокинулся.

Абрим вытянул руки, намереваясь разнести Сундук в щепки, но вдруг издал краткий вопль и взорвался.

Стоящим вокруг волшебникам показалось, что за какую-то долю секунды он уменьшился в тысячи раз, а затем и вовсе исчез, оставив после себя в воздухе чёрный след.

Самые смышленые бросились бежать…

А та магия, которую Абрим контролировал, хлынула обратно и вырвалась на свободу в одном мощном взрыве, который разорвал шляпу в клочья и полностью разрушил нижние уровни башни плюс добрую половину оставшихся в городе зданий.

Волшебники в Анке полетели в разные стороны. Кардинг упал на спину, шляпа съехала ему на глаза.

Его подняли на ноги, отряхнули от пыли и под гром одобрительных выкриков и аплодисментов отнесли к Койну. Кое-кто из старших волшебников воздержался от ликования, но Кардинг не придал этому значения.

Он уставился невидящим взглядом на мальчика, медленно поднёс ладони к ушам и спросил:

— Неужели ты не слышишь?

Волшебники умолкли. Кардинг ещё обладал властью, и тон его голоса мог утихомирить бурю.

Глаза Койна сверкнули.

— Я ничего не слышу, — ответил он. Кардинг повернулся к остальным волшебникам.

— И вы не слышите?

Они покачали головами.

— О чем ты говоришь, брат? — спросил один из них.

Кардинг улыбнулся. Это была широкая, безумная улыбка. Даже Койн отшатнулся.

— Ничего, скоро услышите, — пообещал Кардинг. — Вы указали им путь. Вы их услышите. Но это продлится недолго.

Он оттолкнул молодых волшебников, которые держали его под руки, и приблизился к Койну.

— Ты заполняешь этот мир чудовством, а с ним сюда попадает кое-что ещё. Им и раньше открывали тропы, но ты проложил торную дорогу!

Он прыгнул вперед и, выхватив из рук Койна чёрный посох, занёс палку над головой, намереваясь сломать её о стену.

Посох нанес отвётный удар. Кардинг застыл на месте, его кожа покрылась пузырями…

Большинству волшебников удалось отвернуться. Кое-кто — всё время находится такой «кое-кто» — наблюдал за происходящим с неприлично зачарованным видом.

Койн тоже смотрел на Кардинга. Его глаза изумленно расширились. Одна рука взлетела к губам. Он попытался попятиться. И не смог.

— А вот это уже кучевые облака.

— Замечательно, — слабо откликнулся Найджел.

— ВЕС ТУТ НИ ПРИ ЧЁМ. МОЯ ЛОШАДЬ ПЕРЕНОСИЛА НА СЕБЕ АРМИИ. ПЕРЕВОЗИЛА ГОРОДА. ДА, ОНА ПЕРЕВОЗИЛА ВСЁ И ВСЯ, КОГДА ПРИХОДИЛО ДОЛЖНОЕ ВРЕМЯ, — сказал Смерть. — НО ВАС ТРОИХ ОНА НЕ ПОВЕЗЕТ.

— Почему?

— ДЕЛО ВСЁ В ТОМ, КАК ЭТО БУДЕТ ВЫГЛЯДЕТЬ.

— Ты предпочитаешь другой вариант? — брюзгливо проворчал Война. — Один Всадник и три Пешехода Абокралипсиса.

«Может, ты уговоришь их вернуться?» — предложил Чума, чей голос сочился словно из-под гробовой крышки.

— У МЕНЯ ДЕЛА, — щёлкнул зубами Смерть. — НО Я В ВАШИХ СИЛАХ НЕ СОМНЕВАЮСЬ. ВЫ СПРАВИТЕСЬ. ОБЫЧНО ВАМ ЭТО УДАЁТСЯ.

Война проводил взглядом удаляющуюся лошадь.

— Иногда он действует мне на нервы. Почему последнее слово он всегда оставляет за собой?

«Полагаю, сила привычки».

Они повернулись обратно к таверне. Немного помолчав. Война поинтересовался:

— А Голод куда подевался?

«Кухню пошел искать».

— А-а.

Война почертил закованной в латы ногой в пыли и подумал о расстоянии, отделяющем их от Анка. День выдался очень жарким. Абокралипсис подождет.

— Ну что, на посошок? — предложил он.

«А стоит ли? — с сомнением отозвался Чума. — Я думал, нас ждут. Не хотелось бы людей подводить».

— Ничего, по стопочке успеем, — настаивал Война. — Часы в трактирах всегда врут. В нашем распоряжении уйма времени. Всё время на свете.

Кардинг тяжело качнулся вперед и с глухим стуком упал на сверкающий белый пол. Посох выкатился из его руки и сам собой принял вертикальное положение.

Койн ткнул обмякшее тело носком ноги.

— А я ведь предупреждал, — сказал он. — Говорил ему, что будет, если он ещё раз прикоснется к посоху. Но кого он имел в виду?

Волшебники разразились кашлем и внезапно крайне заинтересовались состоянием своих ногтей.

— Кого он имел в виду? — требовательно переспросил Койн.

Овин Харкадли, преподаватель Закона, снова обнаружил, что окружающие его волшебники расступаются, как утренний туман. Не двинувшись с места, он словно шагнул вперёд. Его глаза бегали по сторонам, точно загнанные в ловушку зверьки.

— Э-э… — начал он и неопределенно взмахнул тонкими ручками. — Видишь ли, мир, то есть реальность, в которой мы живём, её можно рассматривать, если можно так выразиться, как резиновую простыню.

Он замялся, сознавая, что этой фразе не грозит попасть в сборник популярных цитат. — Таким образом, она искажается, — торопливо продолжил он, — э-э, растягивается под воздействием какого бы то ни было количества магии, а, если мне будет позволено упомянуть об этом, слишком большой магический потенциал, собранный в одном месте, заставляет нашу реальность опускаться, гм, вниз, хотя, разумеется, не следует понимать этот термин буквально, поскольку я не имею в виду физические измерения; в общем, существует обоснованная теория, что применение определённого количества магии может, скажем так, прорвать действительность в самой нижней точке и, возможно, проложить дорогу обитателям или, если использовать более корректный термин, аборигенам, которые обитают на нижней плоскости (называемой разными болтунами Подземельными Измерениями) и которых — видимо, благодаря разнице в энергетических уровнях — естественным образом притягивает яркость этого мира. Нашего мира.

Наступило характерное долгое молчание, которое обычно следовало за речами Хакардли и во время которого слушатели мысленно расставляли запятые и воссоединяли разрозненные куски предложений.

Губы Койна какое-то время беззвучно шевелились.

— Ты хочешь сказать, что этих существ притягивает магия? — спросил он наконец. Его голос изменился. В нём отсутствовала былая резкость. Посох висел в воздухе над распростёртым телом Кардинга и медленно поворачивался вокруг своей оси. Глаза всех волшебников в зале были обращены на него.

— Похоже, что да, — кивнул Хакардли. — Люди, изучающие подобные вещи, говорят, что о присутствии обитателей нижних уровней возвещает грубый шорох.

Лицо Койна озадаченно вытянулось.

— Они жужжат, — услужливо подсказал другой волшебник.

Мальчик опустился на колени и оглядел Кардинга.

— Он совсем не шевелится, — с любопытством заметил он. — С ним случилось что-то плохое?

— Если можно так выразиться, — осторожно ответил Хакардли. — Он умер.

— Жаль, что так вышло.

— Я подозреваю, он разделяет твою точку зрения.

— Но я могу помочь ему, — заявил Койн. Мальчик вытянул руки, и посох скользнул ему в ладонь. Будь у посоха лицо, он бы ухмылялся.

Когда Койн снова заговорил, в его голосе опять зазвучали холодные, сухие нотки, словно звуки отскакивали от стальных стен.

— Поражение наказуемо, а следовательно, победа — это награда, — заявил мальчик.

— Извини? — переспросил Хакардли. — Я тебя не понял.

Койн развернулся на каблуках и зашагал обратно к своему креслу.

— Мы не должны бояться, — сказал он, словно отдавая приказ. — Подземельные Измерения какие-то! Если они побеспокоят нас, им конец! Истинный волшебник ничего не убоится! Ничего!

Он снова рывком поднялся на ноги и подошел к подобию Диска. Макет был точным до мельчайших деталей. В нескольких дюймах от пола по межзвездным глубинам медленно плыл призрак Великого А'Туина.

Койн пренебрежительно махнул сквозь него рукой.

— Наш мир — это мир магии, — объявил он. — И кто сможет противостоять нам здесь?

Хакардли показалось, что от него ждут какого-то ответа.

— Никто, — откликнулся он. — Кроме богов, разумеется.

Наступила мёртвая тишина.

— Кроме богов? — спокойно уточнил Койн.

— Ну да. Но мы не вызываем богов на состязание. Они делают свою работу, мы делаем свою. Зачем…

— Кто правит Диском? Волшебники или боги?

Хакардли на миг задумался.

— Волшебники. Разумеется. Но, так сказать, под руководством богов.

Когда вы нечаянно проваливаетесь одной ногой в болото, это довольно неприятно. Но гораздо неприятнее, когда вы опускаете вторую ногу и видите, что и она исчезла с тихим хлюпающим звуком.

— Понимаешь ли, волшебники… — торопливо продолжил Хакардли.

— Значит, мы менее могущественны, чем боги? — осведомился Койн.

Кто-то в задних рядах зашаркал ногами.

— Ну-у. И да, и нет, — выдавил Хакардли, ушедший в трясину уже по колени.

Правда состоит в том, что волшебники с некоторой нервозностью относятся к богам. Существа, обитающие на Кори Челести, никогда не высказывали ясного мнения по поводу церемониальной магии, в которой, надо сказать, присутствует некоторая божественность. А волшебники старались вообще не поднимать этот вопрос. Вся беда с богами состоит в том, что, если им что-то не нравится, они не ограничиваются простыми намеками, поэтому здравый смысл подсказывал волшебникам, что лучше не ставить богов перед выбором.

— Похоже, здесь существует некоторая неясность? — спросил Койн.

— Если мне будет позволено дать совет… — начал Хакардли. Койн взмахнул рукой. Стены исчезли. Волшебники стояли на вершине чудовской башни, и глаза всех до единого были устремлены в сторону далёкого пика Кори Челести, обиталища богов.

— Когда ты победил всех, тебе остается сразиться только с богами, — объявил Койн. — Кто-нибудь из вас видел этих богов?

Ответом был хор нерешительных отрицаний.

— Я покажу их вам.

* * *

— Ты вполне способен опрокинуть ещё стаканчик, старина, — заметил Война.

Чума покачнулся и без особого убеждения пробормотал:

«По-моему, нам пора уже двигаться».

— Да ладно тебе.

«Хорошо, тогда полстаканчика. Не больше. А потом в путь».

Война хлопнул его по спине и свирепо уставился в глаза Голода.

— И нам лучше заказать ещё пятнадцать мешков арахиса, — добавил он.

— У-ук, — заключил библиотекарь.

— О-о, — отозвался Ринсвинд. — Значит, проблема вся в посохе.

— У-ук.

— А кто-нибудь пытался отобрать у него этот посох?

— У-ук.

— И что случилось с этим человеком?

— Э-эк.

Ринсвинд застонал.

Некоторое время назад библиотекарь задул свечу, потому что присутствие огня беспокоило книги, но теперь, когда глаза Ринсвинда привыкли к темноте, волшебник осознал, что здесь вовсе не темно. Исходящее от книг мягкое октариновое сияние заполняло башню… не светом, нет, но и темнотой это тоже нельзя было назвать. Время от времени сверху, из мрака, доносился шелест разминаемых страниц.

— Так что наша магия победить его не может, да?

Продолжая тихонько крутиться на ягодицах, библиотекарь безутешно у-укнул в знак согласия.

— Значит, это практически бессмысленно. Ты, должно быть, заметил, что я не совсем одарен магическими талантами? То есть любая дуэль будет проходить по сценарию: «Привет, я Ринсвинд», и сразу после этого — ба-бах!

— У-ук.

— Таким образом, ты хочешь сказать, что я теперь сам по себе?

— У-ук.

— Ну спасибо.

Ринсвинд оглядел книги, выстроившиеся в слабом сиянии вдоль стен древней башни, вздохнул и быстро направился к двери, но, подойдя к ней, замедлил шаг.

— Я, в общем, пойду, — сказал он.

— У-ук.

— Чтобы предстать перед лицом Создатель знает, каких жутких опасностей, — продолжил Ринсвинд. — Чтобы положить жизнь на алтарь служения человечеству…

— Э-эк.

— Ну хорошо, всем двуногим…

— Гав.

— И четвероногим. — Он бросил взгляд на банку с патрицием и, признав своё поражение, добавил: — А ещё ящерицам. Теперь я могу идти?

Вокруг Ринсвинда, устало бредущего к чудовской башне, завывал взявшийся неизвестно откуда ураган. Высокие белые двери башни были закрыты так плотно, что их очертания едва различались на молочно-белой поверхности камня.

Некоторое время Ринсвинд барабанил в них, но ничего особенного не случилось. Такое впечатление, двери бесследно поглощали все звуки.

— Замечательно, — пробормотал он себе под нос и вспомнил про ковер.

Ковер лежал там, где его оставили, и это было ещё одним знаком, указывающим на то, что Анк переменился. В раздольные для воров дни до прихода чудесника, если вы что-то где-то оставляли, то оно там не залеживалось. Во всяком случае, если это «что-то» не было совсем уж непотребным.

Ринсвинд раскатал ковер на булыжной мостовой, и золотые драконы заклубились на фоне голубой земли — или голубые драконы взвились на фоне золотого неба.

Ринсвинд сел.

Встал.

Снова сел, поддёрнул балахон и с некоторыми усилиями стащил с себя носок. Затем вернул на место башмак и некоторое время бродил вокруг башни, пока не отыскал в куче мусора половинку кирпича. Он засунул кирпич в носок и несколько раз задумчиво взмахнул получившимся оружием.

Ринсвинд вырос в Морпорке. Морпоркцы любят, чтобы в драке на их стороне было численное преимущество примерно двадцать к одному. За неимением оного, сгодятся половинка кирпича в носке и тёмный переулок, в котором можно затаиться. Умело использованная половинка кирпича стоит двух волшебных мечей.

Ринсвинд снова сел и скомандовал:

— Вверх.

Ковер никак не отреагировал. Ринсвинд вгляделся в узор, отогнул уголок ковра и попытался сообразить, чем отличаются друг от друга две стороны.

— Ладно, — наконец сдался он. — Вниз. Но очень-очень осторожно. Вниз.

— Овцы, — заплетающимся языком выговорил Война. — Это были овцы. — Его увенчанная шлёмом голова со звоном ударилась о стойку. Он с усилием поднялся. — Овцы.

— Нет-нет, — возразил Голод, неуверенно поднимая тонкий палец. — Какое-то другое дмаш… дымаш… ручное животное. Вроде свиньи. Корова. Котёнок? Что-то вроде. Не овцы.

«Пчёлы», — подсказал Чума и мягко соскользнул со стула.

— Хорошо, — не обращая на него внимания, кивнул Война. — Ладно. Тогда ещё раз. С начала.

Он задал ритм, постучав по стенке своего стакана.

— Мы бедные… неопознанные домашние животные… никто нас не пасёт… — дрожащим голосом затянул он.

«Бе-бе-бе», — добавил с пола Чума.

Война покачал головой.

— Знаете, не катит, — сказал он. — Без него не катит. Он так красиво выступал на басовых нотах.

«Бе-бе-бе», — повторил Чума.

— Пасть закрой! — рявкнул Война и нетвёрдой рукой потянулся за бутылкой.

Вершина башни дрожала под ударами ветра — горячего, неприятного ветра, в котором слышался шёпот странных голосов и который сдирал кожу, словно мелкая наждачная бумага.

Подняв над головой посох, Койн стоял в центре магической бури. Волшебники увидели, как заполняющую воздух пыль прочерчивают силовые линии исходящей из посоха магии.

Эти линии изогнулись, образовав огромный пузырь, который разрастался до тех пор, пока не стал больше, чем сам город. И в нём появились тени. Изменчивые, нечеткие, колышащиеся, словно жуткие отражения в кривом зеркале, не более вещественные, чем кольца дыма или те картины, которые мы видим в облаках, — но ужасающе знакомые.

Вот промелькнула клыкастая морда Оффлера. Вот в клокочущей буре на какой-то миг показался Слепой Ио, глава всех богов, со своими вращающимися по орбите глазами.

Койн что-то беззвучно прошептал, и пузырь начал сжиматься, непристойно вздуваясь и дергаясь — заключённые в нём существа пытались выбраться наружу. Но они не могли помешать пузырю уменьшаться в размерах. Он уменьшился до территории Университета.

Сдулся до высоты башни.

Достиг размеров человека и принял дымчато-серый оттенок.

Превратился в жемчужину размером с… ну, в общем, размером с крупную жемчужину.

Ветер утих, сменившись тяжёлым, безмолвным затишьем. Сам воздух стонал от напряжения. Большинство волшебников лежали ничком на полу, где их удерживали выпущенные на свободу силы. Эти силы сгущали воздух и заглушали звуки, точно вся Вселенная заполнилась перьями. Но каждый из волшебников слышал, как громко бьется его сердце — так громко, что даже башня содрогается.

— Смотрите на меня, — приказал Койн. Они подняли глаза. Ослушаться было нельзя.

Он держал в руке сверкающий шарик. В другой руке был посох, из обоих концов которого шёл дым.

— Боги, — сказал Койн. — Заключенные внутри мысли. Может, они и раньше были не более чем сном.

Его голос стал старше, глубже.

— Волшебники Незримого Университета, — произнёс этот голос, — разве я не подарил вам абсолютную власть?

За спиной Койна над краем башни медленно поднялся ковёр, на котором отчаянно балансировал Ринсвинд. Глаза волшебника были расширены от ужаса. Подобный ужас испытывает каждый, кто стоит на нескольких нитках и сотнях футов пустоты.

Ковёр завис, и Ринсвинд неуклюже соскочил на башню. Носок с кирпичом описывал над его головой большие, зловещие круги.

Койн увидел его отражение в изумленных глазах собравшихся на башне волшебников. Он осторожно повернулся и узрел, что Ринсвинд, спотыкаясь и пошатываясь, движется в его сторону.

— Ты кто? — спросил он.

— Я пришел, чтобы бросить вызов чудеснику, — прохрипел Ринсвинд. — Ну что, который из вас чудесник?

Взвешивая на ладони кирпич, он оглядел распростёршихся на полу волшебников.

Хакардли, рискнув поднять глаза, лихорадочно задвигал бровями, подавая Ринсвинду знаки, но тот и в лучшие-то времена не был особенно силен в расшифровке невербальных сигналов. А сейчас было отнюдь не лучшее время.

— И ты идешь с носком против чудесника? — поразился Койн. — Носок-то тебе чем поможет?

Рука с посохом поднялась вверх. Койн посмотрел на неё с лёгким удивлением.

— Нет, подожди, — приказал он. — Я хочу поговорить с этим человеком.

Он уставился на Ринсвинда, который от хронического недосыпа, ужаса и передозировки адреналина неуверенно покачивался взад-вперёд.

— Может, он волшебный? — с любопытством спросил мальчик. — Или это носок аркканцлера? Носок, дающий силу?

Ринсвинд сосредоточился.

— Нет, не думаю, — наконец сказал он. — По-моему, я купил его в какой-то лавке. Гм. И где-то у меня есть ещё один.

— Однако в нем лежит что-то тяжелое?

— Гм. Да, — подтвердил Ринсвинд. — Половинка кирпича.

— Значит, это она обладает силой?

— Э-э. Ну, ею можно останавливать всякие вещи. А возьми ещё половинку, и получится целый кирпич.

Ринсвинд говорил медленно, осмысливая ситуацию и наблюдая за тем, как посох в руке мальчика зловеще поворачивается.

— Итак, это самый заурядный кирпич, помещенный внутрь носка. А все вместе становится оружием.

— Гм. Да.

— И как же оно действует?

— Гм. Его надо раскрутить, а потом. Ударить. Иногда попадаешь себе по руке. Но редко.

— И, раз ударив, он, наверное, уничтожает целый город? — догадался Койн.

Ринсвинд посмотрел в золотистые глаза паренька и перевёл взгляд на свой носок. Он снимал и надевал его по несколько раз в году в течение вот уже многих лет. На носке попадались заштопанные места, которые он со временем узнал и полю… в общем, узнал. Некоторые из бывших дыр были окружены целыми семьями более мелких штопок. Существовал целый ряд определений, которые можно было бы присвоить этому носку, но «разрушитель городов» в их число не входило.

— Не совсем, — признался Ринсвинд. — Он вроде как убивает людей, но здания остаются на месте.

Его мозг функционировал со скоростью дрейфа континентов. Какая-то часть его сознания твердила ему, что он стоит перед чудесником, но это вступало в прямое противоречие с тем, что говорили другие части. Ринсвинд довольно много слышал о могуществе чудесника, о посохе чудесника, о коварстве чудесника и так далее. Вот только о возрасте чудесника никто не упоминал.

Ринсвинд взглянул на посох и медленно спросил:

— А эта штука что делает?

«Ты должен убить его», — вдруг произнёс посох.

Волшебники, которые начали было осторожно подниматься, снова бросились на пол. Голос шляпы был достаточно неприятным, но голос посоха был отвратительно металлическим и чётким. Он не советовал, а просто констатировал то, каким должно стать будущее. Его нельзя было оставить без внимания.

Койн двинул рукой — и остановился.

— Зачем?

«Ты должен повиноваться мне».

— Тебе вовсе не обязательно это делать, — торопливо вмешался Ринсвинд. — Это всего лишь неодушевленная штуковина.

— Не понимаю, почему я должен причинять ему вред? — пожал плечами Койн. — Он выглядит таким безобидным. Словно рассерженный кролик.

«Он бросает нам вызов».

— Только не я, — возразил Ринсвинд, пряча руку с носком за спину и пытаясь не обращать внимания на позорное сравнение с мелким грызуном.

— Почему я всегда должен делать то, что ты мне говоришь? — допытывался Койн у посоха. — Я постоянно следую твоим приказам, но людям от этого только хуже.

«Люди должны бояться тебя. Неужели ты так ничему и не научился?»

— Но он такой смешной. У него есть носок, — упорствовал Койн.

Вдруг он вскрикнул, и рука его странно дернулась. Волосы Ринсвинда встали дыбом. «Ты сделаешь то, что я тебе прикажу».

— Нет!

«Ты знаешь, что случается с мальчиками, которые плохо себя ведут».

Послышался треск, и в воздухе запахло горелым мясом. Койн упал на колени.

— Эй, погоди-ка… — начал Ринсвинд.

Койн открыл глаза. Они по-прежнему были золотистыми, но в них мелькали карие искорки.

Носок Ринсвинда описал широкую гудящую дугу и врезался в середину посоха, взорвавшись кирпичной пылью и клочьями обгоревшей шерсти. Посох выскочил из руки мальчика и, кувыркаясь в воздухе, полетел через площадку. Волшебники порскнули в стороны.

Достигнув парапета, посох подпрыгнул и нырнул за край.

Но вместо того чтобы упасть, он выровнялся в воздухе, развернулся и понесся обратно, волоча за собой шлейф октариновых искр и гудя, как циркулярная пила.

Ринсвинд толкнул ошарашенного мальчишку себе за спину, отшвырнул в сторону изуродованный носок и, сорвав шляпу, лихорадочно замахал ею, пытаясь защититься от мчащегося на него посоха. Удар, пришедшийся ему в висок и едва не сплющивший ему зубы, свалил Ринсвинда наземь, точно тощее, растрепанное деревце. Посох, сияющий теперь жарким алым светом, вновь развернулся и ринулся назад, совершая ещё один, явно последний заход.

Ринсвинд с усилием приподнялся на локтях и с зачарованным ужасом смотрел, как посох рассекает холодный воздух, который заполнили непонятно откуда взявшиеся снежинки.

Затем воздух вдруг стал пурпурным, и в нём замелькали синие пятна. Время замедлило ход и со скрежетом остановилось, словно плохо заведенный патефон.

Ринсвинд поднял глаза и увидел высокую фигуру в чёрном, появившуюся в нескольких футах от него.

Разумеется, это был Смерть.

Он обратил к Ринсвинду пылающие глазницы и голосом, похожим на грохот осыпей в морских безднах, изрёк:

— ДОБРЫЙ ДЕНЬ.

Затем Смерть отвернулся, как будто все его дела на данный момент были закончены, и воззрился на горизонт. Нога его рассеянно притоптывала по полу. Звук был такой, какой обычно производит мешок с кастаньетами.

— Э-э… — напомнил о своем существовании Ринсвинд.

Смерть обернулся.

— СЛУШАЮ? — вежливо откликнулся он.

— Я всегда гадал, как это случится, — сообщил Ринсвинд.

Смерть вытащил из таинственных складок эбенового одеяния песочные часы и, глядя на них, отсутствующим голосом произнёс:

— ПРАВДА?

— Полагаю, мне не на что жаловаться, — с достоинством заметил Ринсвинд. — У меня была хорошая жизнь. Довольно хорошая. — Он замялся. — Хотя, в общем-то, не такая уж и хорошая. Большинство людей назвали бы её просто ужасной. — Он подумал ещё немного. — Лично я бы назвал её такой.

— ЧТО ТЫ НЕСЁШЬ, ПРИЯТЕЛЬ?

Ринсвинд растерялся.

— Но ведь ты появляешься только тогда, когда предстоит умереть волшебнику!

— КОНЕЧНО. И ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬСЯ, ЧТО ВЫ, ЛЮДИ, УСТРОИЛИ МНЕ СЕГОДНЯ ВЕСЁЛЕНЬКИЙ ДЕНЁК.

— Как тебе удаётся находиться в стольких местах одновременно?

— БЛАГОДАРЯ ХОРОШЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ ТРУДА.

Время вернулось. Посох, который завис в воздухе в нескольких футах от Ринсвинда, снова с воем устремился вперёд.

Но Койн перехватил его рукой прямо в полете. Раздался металлический стук.

Посох взвизгнул так, словно тысяча ногтей одновременно заскрежетали по стеклу, неистово заизвивался, пытаясь ужалить держащую его руку, и вспыхнул по всей длине зловещим зелёным огнем.

«Ах так! Значит, в последний момент ты все-таки подвёл меня».

Койн застонал, но продолжал держать посох, который раскалился докрасна, а затем вообще побелел.

Мальчик выставил руку перед собой, и магия, исходящая из посоха, с ревом устремился мимо него. Она высекала искры из его волос, взбивала мантию, придавая ей странные и неприятные формы. Койн вскрикнул и, широко размахнувшись, изо всех сил ударил посохом о парапет. На камне осталась длинная пузырящаяся полоса.

Потом Койн отшвырнул посох в сторону. Тот со стуком прокатился по площадке, распугивая волшебников, и медленно остановился.

Койн обмяк и, задрожав, упал на колени.

— Мне не нравится убивать людей, — проговорил он. — Я точно знаю, что это неправильно.

— Продолжай в том же духе, — с жаром посоветовал Ринсвинд.

— А что случается с людьми после того, как они умирают? — спросил Койн. Ринсвинд посмотрел на Смерть.

— Думаю, это вопрос скорее к тебе.

— ОН НЕ ВИДИТ И НЕ СЛЫШИТ МЕНЯ, — ответил Смерть, — ПОКА САМ ЭТОГО НЕ ХОЧЕТ.

Неподалеку раздалось тихое позвякивание. Посох катился обратно к Койну, который с ужасом смотрел на него.

«Подбери меня».

— Тебе вовсе не обязательно это делать, — предупредил Ринсвинд.

«Ты не можешь противиться мне. Тебе себя не перебороть», — упорствовал посох.

Койн медленно протянул руку и поднял его.

Ринсвинд глянул на свой носок, превратившийся в обгорелый кусок шерсти. Короткая карьера в качестве боевого оружия привела его в состояние, в котором ему не поможет ни одна штопальная игла.

«А теперь убей его».

Ринсвинд задержал дыхание. Наблюдавшие за сценой волшебники задержали дыхание. Даже Смерть, которому нечего было держать, кроме косы, держал её с напряжением.

— Нет, — ответил Койн.

«Ты знаешь, что случается с мальчиками, которые плохо себя ведут».

Ринсвинд увидел, что лицо чудесника побледнело.

Голос посоха изменился. Теперь он зазвучал вкрадчиво:

«Без меня тебе некому будет советовать».

— Это правда, — медленно произнёс Койн.

«Посмотри, каких успехов ты добился».

Койн не спеша оглядел перепуганные лица и кивнул:

— Вижу.

«Я научил тебя всему, что знаю сам».

— Мне кажется, — откликнулся мальчик, — что ты знаешь слишком мало.

«Неблагодарный! Кто подарил тебе твою судьбу?»

— Ты, — сказал Койн и, вскинув голову, спокойно добавил: — И теперь я понял, что был не прав.

«Вот и замечательно…»

— Я закинул тебя недостаточно далеко!

Койн быстро вскочил на ноги и поднял посох над головой. Он стоял неподвижно, как статуя, и его рука была окружена огненным шаром, который сначала загорелся цветом расплавленной меди, затем стал зелёным, сменил несколько оттенков синего, задержался на фиолетовом и наконец полыхнул чистым октарином.

Ринсвинд прикрыл глаза рукой, защищая их от света, но успел увидеть, что рука Койна, по-прежнему целая и невредимая, всё ещё крепко сжимает посох и что между его пальцев сверкают капли расплавленного металла.

Он потихоньку попятился и наткнулся на Хакардли. Старый волшебник стоял столбом, разинув рот.

— Что будет? — спросил Ринсвинд.

— Ему не победить этот посох, — хрипло ответил Хакардли. — Они принадлежат друг другу. И одинаково могущественны. Мальчик обладает силой, но посох знает, как направлять её.

— То есть они уничтожат друг дружку?

— Надеюсь.

Исходящее от места битвы адское сияние скрывало сражение от посторонних глаз. Пол задрожал.

— Они призывают себе на помощь магию, — заметил Хакардли. — Нам лучше убираться из башни.

— Почему?

— Мне кажется, она скоро исчезнет.

И действительно, белые плитки, окружающие сияющий столб, приняли такой вид, словно собрались вот-вот расползтись и исчезнуть. Ринсвинд замялся.

— А разве мы ему не поможем?

Хакардли внимательно посмотрел на Ринсвинда, после чего перевёл взгляд на переливающуюся всеми цветами радуги живую картину. Его рот пару раз открылся и закрылся.

— Увы… — пожал плечами он.

— Да, но ему нужно всего лишь чуть-чуть помочь, ты же видел, на что похожа эта штука…

— Увы…

— А вам он помогал. — Ринсвинд повернулся к остальным волшебникам, которые торопливо разбегались кто куда. — Всем вам. Он осуществил все ваши желания…

— И может быть, мы никогда не простим его за это, — отозвался Хакардли. Ринсвинд застонал.

— Но вы только представьте, что останется, когда эта битва закончится? Что останется?

Хакардли опустил глаза.

— Увы… — повторил он.

Октариновый свет стал ярче и почернел по краям. Однако это был не тот чёрный цвет, который есть всего лишь противоположность белого. Это была зернистая, изменчивая чернота, которая сияет по ту сторону ослепительного света и которой нечего делать в любой приличной реальности.

Ринсвинд в нерешительности заплясал на месте. Его ступни, ноги, чувства и невероятно хорошо развитый инстинкт самосохранения довели нервную систему до такого состояния, что она готова была взорваться. Но тут его совесть наконец добилась своего.

Он прыгнул в огонь и схватил посох.

Волшебники бросились бежать. Некоторые из них спустились с башни посредством левитации.

Они проявили большую предусмотрительность, чем те, кто побежал по лестнице, потому что примерно полминуты спустя башня исчезла. Вокруг столба гудящей черноты продолжал падать снег.

И те волшебники, которые остались в живых и осмелились оглянуться, увидели, что с неба медленно падает какой-то небольшой предмет, за которым волочится огненный хвост. Он упал на булыжную мостовую и некоторое время ещё продолжал тлеть, пока усилившийся снег не потушил его.

Вскоре он превратился в обыкновенный сугроб.

Некоторое время спустя какая-то приземистая, передвигающаяся на четвереньках фигура пересекла двор, порылась в снегу и вытащила предмет из сугроба.

Это была — или, вернее, уже не была — шляпа. Жизнь обошлась с ней сурово. Большая часть широких полей была сожжена, верхушка полностью исчезла, а почерневшие серебряные буквы почти не читались. Некоторые вообще были сорваны. Те, что остались, образовывали слово «БНИК».

Библиотекарь медленно огляделся. Он остался совершенно один, если не считать высоченного столба пылающей черноты и равномерно падающих снежинок.

Разгромленный двор был пуст. Кроме ещё нескольких остроконечных шляп, затоптанных убегающими в ужасе ногами, ничто не указывало на то, что здесь были люди. Волшебники испарились как по волшебству.

* * *

«Война?»

— Шотакоэ?

«У нас вроде было, — Чума на ощупь поискал стакан, — какое-то дело».

— Шотакоэ?

— Мы должны быть… должны что-то делать, — вспомнил Голод.

— Т'чна. У нас встреча.

«Эта… — Чума задумчиво заглянул в стакан. — Штуковина».

Они мрачно уставились на стойку. Трактирщик давным-давно сбежал. Несколько бутылок ещё оставались непочатыми.

— Акация, — догадался наконец Голод. — Вот что это было.

«Неа».

— Алое… Апостроф, — рассеянно предположил Война.

Остальные двое покачали головой. Воцарилось продолжительное молчание.

«А что значит „апокрустический“?» — спросил Чума, пристально вглядываясь в какой-то внутренний мир.

— Астральный, — ответил Война. — По-моему.

«Так это не оно?»

— Не думаю, — угрюмо отозвался Голод.

Снова последовала долгая, неловкая тишина.

— Лучше выпьем ещё по стаканчику, — предложил Война, взяв себя в руки.

«Отлична».

Примерно пятьюдесятью милями дальше и несколькими тысячами футов выше Канина наконец-то справилась с украденным скакуном и теперь ехала по воздуху неспешной рысью. На лице её было написано самое решительно-беспечное выражение, что когда-либо видели на Диске.

— Снег? — вдруг сказала она.

Со стороны Пупа с бесшумным ревом неслись облака. Они были тучными, тяжелыми, и им не следовало бы двигаться так быстро. Снизу за ними следовали вьюги, которые накрывали мир словно одеялом.

Это не было похоже на тот снег, который в ночной темноте с тихим шорохом падает на землю, а утром превращает её в сверкающую страну чудес, поражающую необычной, бесплотной красотой. Этот снег был из тех, которые намереваются сделать мир как можно более чертовски холодным.

— Поздновато для снега, — заметил Найджел.

Он бросил взгляд вниз и тут же закрыл глаза. Креозот смотрел на снег с восхищённым изумлением.

— Значит, вот он какой, — проговорил сериф. — Я слышал о нём только в сказках. И думал, что он растет из земли. Как грибы.

— В этих облаках что-то не так, — объявила Канина.

— Ты не против, если мы спустимся? — слабым голосом спросил Найджел. — Когда мы двигались, я чувствовал себя лучше.

Канина, не обращая внимания на его слова, скомандовала:

— Попробуй потереть лампу. Я хочу знать, что происходит.

Найджел покопался в мешке и вытащил лампу.

Голос джинна, довольно жестяной и очень далекий, сказал: «Почему бы вам немножко не расслабиться… пытаюсь с вами связаться». За словами последовал какой-то дребезжащий мотивчик — один из тех, которые мог бы наигрывать швейцарский домик-шале, если бы на домике можно было играть. Затем в воздухе обрисовалась дверь, и появился сам джинн. Оглянувшись по сторонам, он посмотрел на спутников.

— Ого, — хмыкнул джинн.

— Что-то случилось с погодой, — пояснила Канина. — Но что?

— Ты хочешь сказать, что вы этого не знаете? — уточнил джинн.

— Поэтому мы тебя и спрашиваем.

— Ну, мне трудно судить, но это довольно похоже на Абокралипсис.

— На что?

Джинн пожал плечами.

— Боги куда-то подевались. А согласно легенде, это означает, что на нас идут…

— Ледяные Великаны, — полным ужаса шёпотом закончил Найджел.

— Говори громче, — буркнул Креозот.

— Ледяные Великаны, — громко и с оттенком раздражения повторил Найджел.

— Понимаете, боги держат их в заточении. Возле Пупа. Но когда наступит конец света, Великаны всё-таки вырвутся на свободу и оседлают свои ужасные ледники, чтобы вернуть себе прежнее царство и вытоптать очаги цивилизации, оставив мир лежать обнаженным и замёрзшим под жуткими холодными звёздами. Даже Время покроется льдом. Видимо, происходит нечто в этом духе.

— Но при чем здесь Абокралипсис? — с отчаянием возразила Канина. — Сначала к власти должен прийти ужасный правитель, должна разразиться жуткая война, появятся четыре зловещих всадника, а потом Подземельные Измерения прорвут границу нашего мира и… Она замолкла. Её лицо стало почти таким же белым, как снег.

— Вообще-то, оказаться погребенным под тысячефутовым слоем льда тоже не лучшая перспектива. — Джинн наклонился и выхватил из рук Найджела лампу. — Я страшно извиняюсь, но мне пора ликвидировать своё имущество в данной реальности. Увидимся. Как-нибудь.

Он исчез по пояс, а затем, едва слышно крикнув напоследок: «Жаль, что так и не пообедали вместе», — растаял совсем.

Трое всадников посмотрели сквозь завесу летящего снега в сторону Пупа.

— Возможно, это только моё воображение, — сказал Креозот, — но, может, вы тоже слышите что-то вроде скрипа и стонов?

— Помолчи, — встревоженно отозвалась Канина.

Креозот перегнулся и похлопал её по руке.

— Выше нос, это же не конец света. — Он ненадолго задумался над своими словами и добавил: — Извини. Это просто оборот речи.

— Что же нам делать? — взвыла Канина. Найджел выпрямился.

— Думаю, — произнёс он, — нам следует пойти и всё объяснить.

Двое его спутников повернулись к нему. На их лицах появилось такое выражение, которое люди обычно приберегают для мессий или полных идиотов.

— Да, — чуть с большей уверенностью повторил он. — Мы должны всё объяснить.

— Ледяным Великанам? — уточнила Канина.

— Да.

— Прости, я тебя правильно поняла? Ты считаешь, что мы должны пойти, отыскать ужасных Ледяных Великанов и вроде как сообщить им, что здесь, на Диске, живёт куча теплокровных людей, которые предпочли бы, чтобы те не носились по миру, давя всех подряд ледяными горами, так что не могут ли Великаны как бы пересмотреть своё решение? Ты считаешь, что именно так нам следует поступить?

— Да. Правильно. В точности так.

Канина и Креозот обменялись взглядами. Найджел продолжал сидеть, гордо выпрямившись в седле, и на его лице играла слабая улыбка.

— Откуда ты взял такую индейку? — поинтересовался сериф.

— Индею, — спокойно поправил его Найджел. — Просто я должен совершить мужественный поступок, прежде чем умру.

— В этом вся довольно печальная суть дела, — кивнул Креозот. — Сначала ты совершаешь какой-нибудь мужественный поступок, а потом умираешь.

— Но что ещё мы можем сделать? — спросил Найджел. Креозот с Каниной обдумали его вопрос.

— Я не особенно умею объясняться, — вполголоса заметила девушка.

— Зато я умею, — твёрдо сказал Найджел. — Мне всё время приходится что-то объяснять.

* * *

Разрозненные частички того, что некогда было мозгом Ринсвинда, собрались воедино и всплыли сквозь толщу тёмного подсознания, словно поднимающийся на поверхность труп трёхдневной давности.

Его сознание коснулось самых свежих воспоминаний, которые сейчас напоминали только что покрывшуюся коркой рану.

Какой-то посох… а ещё боль, настолько сильная, будто между всеми клеточками его тела вбили по стамеске.

Ринсвинд вспомнил, как посох удирал, волоча его за собой. А потом был тот жуткий миг, когда появился Смерть и протянул руку. Но не к нему, а к посоху, который заизвивался, внезапно ожив.

— ИПСЛОР КРАСНЫЙ, ТЕПЕРЬ ТЫ МОЙ.

А затем…

Судя по ощущениям, Ринсвинд лежал на песке. На очень холодном песке.

Рискуя увидеть что-нибудь ужасное, волшебник открыл глаза. Первым делом он увидел свою левую руку и, как это ни удивительно, свою ладонь. Она была такой же грязной, как обычно. А он-то уже ожидал увидеть обрубок.

Похоже, стояла ночь. Пляж — или нечто вроде — простирался в сторону гряды далеких низких гор, раскинувшихся под усеянным мириадами белых звёзд ночным небом.

Неподалеку от Ринсвинда на серебристом песке виднелась какая-то грубо проведённая черта. Он приподнял голову и увидел россыпь капель расплавленного металла. Это был октирон, металл настолько магический по своей сути, что ни одна кузница на Диске не могла даже нагреть его.

— О, — сказал Ринсвинд, — значит, мы победили.

И снова хлопнулся наземь.

Через какое-то время его правая рука автоматически потянулась вверх и ощупала макушку. Потом ощупала голову со всех сторон. Затем со всё возрастающей настойчивостью зашарила по песку.

В конце концов она, должно быть, передала свою озабоченность остальному телу, потому что Ринсвинд подтянулся и сел.

— О чёрт, — пробормотал он. Шляпа, похоже, пропала. Зато он увидел небольшую белую фигурку, неподвижно лежащую рядом с ним, позади которой поднимался…

Столб дневного света.

Он гудел и покачивался в воздухе — трёхмерная дыра, открывающаяся в какой-то иной мир. Время от времени из дыры вылетал шквал снега. В потоке света различались перекошенные очертания непонятных предметов, которые вполне могли быть зданиями или деталями пейзажа, искажёнными странной кривизной пространства. Но Ринсвинд не мог разглядеть их как следует из-за окружающих столб высоких, погруженных в мрачную задумчивость фигур.

Человеческий мозг — удивительная штука. Он может функционировать на нескольких уровнях одновременно. Пока Ринсвинд распылял силы своего разума на стоны и поиски шляпы, потаённая часть его сознания наблюдала, оценивала, анализировала и сравнивала.

Теперь же она подкралась к мозжечку, постучала его по плечу, сунула ему в руку записку и бросилась наутёк.

В записке было написано примерно следующее: «Надеюсь, у меня всё хорошо. Недавнее испытание магией стало последней каплей для измученной ткани реальности. В ней открылась дыра. Я в Подземельных Измерениях. А те твари, что я вижу перед собой, — это… Твари. Было очень приятно со мной познакомиться».

Сидящая ближе всех к Ринсвинду Тварь была по меньшей мере двадцати футов ростом и походила на дохлую лошадь, которую выкопали из могилы примерно через три месяца после смерти и ознакомили с рядом новых ощущений. Как минимум одно из этих ощущений было связано с осьминогом.

Тварь не замечала Ринсвинда. Она была слишком занята тем, что сосредоточенно смотрела на свет.

Ринсвинд подполз к неподвижному телу Койна и тихонько толкнул его локтем.

— Ты жив? — спросил он. — Если нет, лучше ничего не говори.

Койн перекатился на спину и уставился на волшебника полными недоумения глазами.

— Я помню… — через некоторое время попытался вымолвить он.

— Не стоит, — перебил его Ринсвинд. Рука мальчика рассеянно пошарила в песке.

— Его больше нет, — спокойно сообщил волшебник.

Рука прекратила поиски.

Ринсвинд помог Койну сесть. Парнишка рассеянно посмотрел на холодный серебристый песок, на небо, на сидящих вдали Тварей, а затем снова перевёл взгляд на Ринсвинда.

— Я не знаю, что мне делать, — признался он.

— Не страшно. Я живу с этим чувством всю жизнь, — утешил Ринсвинд. — Все годы провел как в тумане. — Он замялся. — По-моему, это называется проявлять человечность или нечто в том же духе.

— Но я-то всегда знал, что надо делать!

Ринсвинд открыл было рот, чтобы сказать, что видел кое-какие из его дел, но передумал и вместо этого подбодрил:

— Выше нос. Нужно видеть во всём только хорошее. Ведь могло быть и хуже.

Койн ещё раз оглянулся и чуть более нормальным голосом поинтересовался:

— Хуже?

— Гм.

— Где мы?

— Это что-то вроде другого измерения. Магия прорвалась сюда и, думаю, увлекла нас за собой.

— А эти существа?

Они посмотрели на Тварей.

— Кажется, это Твари, — ответил Ринсвинд. — Пытаются пролезть в дыру. Это нелегко. Разные энергетические уровни. Помню, нам как-то читали по ним лекцию…

Койн кивнул и протянул худую, бледную руку к его лбу.

— Ты не против…?

Его прикосновение заставило Ринсвинда содрогнуться.

— Ты о чем?

— Чтобы я заглянул к тебе в голову?

— Ай-й.

«Здесь жуткий бардак. Неудивительно, что ты ничего не можешь найти».

— Ой.

«Тебе следовало бы устроить генеральную уборку».

— Уф.

— Ага.

Ринсвинд почувствовал, что чужой разум покинул его мозг. Койн нахмурился.

— Их нельзя пускать, — объявил он. — Они обладают ужасной силой. Сейчас Твари пытаются расширить дыру, и это им по плечу. Они ждали шанса прорваться в наш мир в течение многих… — он сдвинул брови, — япох?

— Эпох, — поправил Ринсвинд.

Койн разжал ладонь, которую до сих пор держал крепко стиснутой в кулак, и показал волшебнику небольшую серую жемчужину.

— Знаешь, что это? — спросил он.

— Нет. И что же это?

— Я… не помню. Но мы должны вернуть её обратно.

— Ладно. Воспользуйся чудовством. Разнеси их на куски и пошли домой.

— Нет. Они живут за счет магии. Это только усилит их. Я не могу прибегать к волшебству.

— Ты уверен? — уточнил Ринсвинд.

— Боюсь, в твоей памяти не было ни малейших сомнений по этому поводу.

— Тогда что нам делать?

— Я не знаю!

Ринсвинд обдумал его заявление, а потом с видом человека, пришедшего к окончательному решению, начал стягивать с себя последний носок.

— Только кирпичей здесь нет, — заметил он, обращаясь в пространство. — Придется воспользоваться песком.

— Ты хочешь расправиться с ними при помощи носка с песком?

— Нет. Я собираюсь убежать от них. Носок с песком пойдёт в ход, когда они побегут за мной.

* * *

Люди возвращались в Аль Хали, над которым горой обломков высилась рухнувшая башня. Несколько смельчаков принялись разгребать завалы, исходя из того, что там могли остаться люди, которых можно спасти или ограбить — или и то, и другое вместе.

Среди обломков камней и состоялся следующий разговор:

— Под этой плитой что-то шевелится!

— Под этой? Клянусь двумя бородами Имтала, ты ошибаешься. Она, должно быть, весит целую тонну.

— Братья, сюда!

Потом следуют звуки, сопровождающие подъём чего-то очень тяжёлого, а затем:

— Это ящик!

— Как ты думаешь, в нем могут храниться сокровища?

— Клянусь Семью Лунами Назрима, у него отрастают ноги!

— Не Семью, а Пятью…

— Куда это он? Куда это он пошел?

— Неважно. Ты от темы не отходи. Давай-ка разберемся. Согласно легенде, Лун было Пять…

В Клатче к мифологии относятся серьезно. Это только в реальную жизнь они не верят.

* * *

Трое всадников, спускающихся сквозь тяжёлые снеговые тучи к пупземельному краю равнины Сто, почувствовали, что вокруг них что-то изменилось. В воздухе появился какой-то резкий запах.

— Вы ничего не чувствуете? — спросил Найджел. — Я помню этот запах с детства — лежишь в постели в первое утро зимы и вроде как ощущаешь в воздухе его вкус и…

Облака под ними расступились, и они увидели стада, принадлежащие Ледяным Великанам и заполняющие высокогорную равнину от края до края.

Льды простирались на мили во всех направлениях, и воздух насквозь пропитался издаваемым ими грохотом.

Первыми двигались ледники-самцы, оглашая окрестности могучим скрежещущим рёвом. Их неумолимо стремящиеся вперёд тела поднимали огромные фонтаны земли. За ними следовали самки и малыши, которые легко скользили по равнине, уже вспаханной вожаками до самого скального основания.

Они так же походили на привычные — и, как считал мир, знакомые — ледники, как дремлющий в тени лев походит на триста фунтов действующих со зловещей согласованностью мускулов, прыгающих на вас с разинутой пастью.

— И… и… когда подходишь к окну…

Губы Найджела, не получающие сигналов от мозга, перестали шевелиться.

Равнина была забита движущимися, толкающимися глыбами льда, которые с рёвом неслись вперёд, поднимая облака липкого пара. Под промчавшимися вожаками дрожала земля, и наблюдающим сверху всадникам стало ясно, что тому, кто собирается остановить эту лавину, понадобится нечто большее, чем лопата и пара фунтов каменной соли.

— Ну, давай, — сказала Канина. — Объясняй. Только кричи погромче.

Найджел встревоженно посмотрел на поток ледников.

— По-моему, я вижу какие-то фигуры, — услужливо вставил Креозот. — Смотри, на тех… существах, что возглавляют стадо.

Найджел вгляделся в падающий снег. Действительно, на спинах ледников виднелись какие-то фигуры. Они были человекоподобными или человекообразными — по крайней мере, человековидными. И вроде бы не особенно большими.

Такое впечатление создавалось потому, что сами ледники были огромными, а Найджел не был особенно силён в оценке перспективы. Когда лошади опустились и подлетели к вожаку стада — громадному самцу, покрытому глубокими расселинами и шрамами от морен, — стало очевидно, что одна из причин, по которой Ледяных Великанов называли Ледяными Великанами, состоит в том, что они — ну, в общем, великаны.

Вторая причина заключалась в том, что они были сделаны изо льда.

На гребне вожака сидела, согнувшись, фигура размером с большой дом и подгоняла ледник при помощи длинного шеста с шипом на конце. Она была изрезана выступами и разбрасывала во все стороны зелёно-синие отблески. Её белоснежные локоны охватывала тонкая серебристая лента, а глаза были крошечными, чёрными и глубоко посаженными, словно небольшие кусочки угля^[41].

Впереди раздался оглушительный треск — это несущиеся во главе стада ледники врезались в лес. В небо в панике взвились птицы. Найджела, галопом скачущего по воздуху рядом с Ледяным Великаном, окутало облако из снега и щепок.

— Гм, извините… — прокашлявшись, вступил в разговор юноша.

Перед клубящимся облаком, в котором смешались земля, снег и обломки деревьев, мчалось охваченное слепым ужасом стадо карибу. Их задние копыта мелькали всего в нескольких футах от клокочущей массы.

Найджел предпринял ещё одну попытку.

— Послушайте! — крикнул он. Голова великана повернулась в его сторону.

— Што тебье надо? — спросил он. — Уходи протч, тёплая тфарь.

— Простите, но это действительно необходимо?

Великан посмотрел на него с ледяным изумлением, медленно оглянулся и обозрел своё стадо, простирающееся, похоже, до самого Пупа. Потом он снова перевёл взгляд на Найджела.

— Та. Йа так думайт. А инатше затшем бы мы это делайт?

— Но видите ли, здесь живёт множество людей, которые предпочли бы, чтобы вы этого не делали, — с отчаянием в голосе продолжал Найджел.

Перед ледником возникла остроконечная скала, возникла и исчезла.

— А ещё дети и маленькие пушистые животные, — добавил Найджел.

— Они будут пострадайт за дьело прогресса. Наступить времья нам возвращайт себье этот мир, — прогрохотал великан. — Мир, заполньенный льдом. Согласно неизбьежности истории и триумфу тьермодинамики.

— Да, но вам необязательно это делать, — указал Найджел.

— Мы хотеть это делайт, — возразил великан. — Боги истшезайт, мы сбрасывайт оковы вышедший из мода суеверий.

— Заморозить весь мир — вряд ли это прогресс, — заметил Найджел.

— Нам это нравиться.

— Да-да, — согласился Найджел маниакально ровным голосом человека, который старается рассмотреть вопрос со всех сторон и уверен, что любую проблему можно решить, если люди доброй воли соберутся за одним столом и обсудят всё, как разумные человеческие существа. — Но правильно ли вы выбрали время? Готов ли мир к триумфу льда?

— Шорт побьери, ему лутше быть готоф, — сказал великан и хлестнул Найджела шестом, которым погонял ледник.

Шест, не задев лошадь, ударил всадника прямо в грудь и, выбив из седла, швырнул на ледяную глыбу. Найджел распластался на её холодном боку, съехал вниз, был ненадолго подхвачен волной взбаламученной земли и обломков горных пород и наконец скатился в раскисшую от тающего льда грязь между несущимися вперед ледяными стенами.

Кое-как поднявшись на ноги, он вперил безнадежный взгляд в холодный туман. Прямо на него летел ещё один ледник.

И Канина. Её скакун вынырнул из тумана, и она, нагнувшись, схватила Найджела за его кожано-варварское обмундирование и закинула на лошадь перед собой.

— Хладнокровная сволочь, — прохрипел он, когда они снова поднялись в воздух. — А мне было показалось, что я всё-таки смогу чего-то добиться. С некоторыми людьми просто невозможно разговаривать.

Стадо перевалило через очередной холм — срыв его на добрую половину, — и перед ним открылась усеянная городами, беззащитная равнина Сто.

Ринсвинд бочком подкрался к ближайшей Твари. Одной рукой он держал за руку Койна, а другой раскачивал набитый песком носок.

— Значит, обходимся без магии? — уточнил он.

— Да, — подтвердил мальчик.

— Что бы ни случилось, ты к магии не прибегаешь.

— Вот именно. Только не здесь. Кроме того, они здесь не особенно могущественны. Однако стоит им прорваться в наш мир…

Он замолк.

— Довольно неприятно, — кивнул Ринсвинд.

— Ужасно, — отозвался Койн.

Ринсвинд вздохнул. Жаль, что с ним нет его верной шляпы. Что ж, придется обойтись без нее.

— Ну ладно, — сказал он. — Когда я закричу, ты беги к свету, понял? Не оглядывайся и ничего не предпринимай. Что бы ни случилось.

— Что бы ни случилось? — неуверенно переспросил Койн.

— Точно. — Волшебник мужественно выдавил из себя слабую улыбку. — И что бы ты ни услышал. Увидев, что рот Койна округлился от ужаса, Ринсвинд почувствовал смутное облегчение.

— А потом, — продолжил он, — когда ты вернешься на ту сторону…

— Да, что мне там делать?

— Не знаю, — поколебавшись, признался Ринсвинд. — Всё, что сможешь. Прибегай к какой угодно магии. Только останови их. И… гм…

— Да?

Ринсвинд взглянул на Тварь, которая по-прежнему неотрывно смотрела на свет.

— Если это… ну… если что-нибудь получится, понимаешь, и всё в конце концов будет хорошо, я хотел бы, чтобы ты вроде как рассказал людям, что я как бы здесь остался. Может, они смогут вроде бы отметить это где-нибудь. Конечно, на памятник я не напрашиваюсь, но… По-моему, тебе нужно высморкаться.

Койн высморкался в подол своего балахона и торжественно пожал Ринсвинду руку.

— Если ты когда-либо… — заговорил он, — в смысле, ты первый… это было замечательно… видишь ли, я никогда по-настоящему… — Его голос затих. — Я просто хотел, чтобы ты это знал, — наконец завершил он.

— Я должен был ещё что-то тебе сказать. — Ринсвинд выпустил его руку, какое-то время озадаченно молчал, но потом все-таки вспомнил. — Ах да. Тебе необходимо помнить, кто ты есть на самом деле. Это очень важно. Нельзя позволять другим людям или вещам решать за тебя, понимаешь. Они вечно что-то напутают.

— Я постараюсь не забыть твои слова, — пообещал Койн.

— Это очень важно, — повторил Ринсвинд себе под нос. — А теперь, думаю, тебе лучше бежать.

Он подкрался к Твари поближе. Данную особь отличали цыплячьи ноги, но большая часть её туловища была — к счастью — спрятана под чем-то похожим на сложенные крылья.

Он подумал, что пришло время произнести несколько последних слов. То, что он сейчас скажет, скорее всего, будет очень важно. Эти слова люди будут вспоминать, передавать друг другу, а может, даже высекут на гранитных плитах.

Так что в них не должно быть слишком много вычурных букв.

— Как бы мне хотелось оказаться сейчас подальше отсюда… — пробормотал он, взвесил носок в руке, пару раз крутанул его и врезал Твари по тому, что заменяло ей коленную чашечку.

Тварь пронзительно взвизгнула и лихорадочно завертелась, с треском раскрывая крылья. Её голова, похожая на голову стервятника, сделал неуверенный выпад в сторону Ринсвинда и схлопотала ещё один удар взлетающим вверх носком.

Волшебник, увидев, что Тварь, зашатавшись, отступила, загнанно оглянулся по сторонам и заметил, что Койн всё ещё стоит там, где он его оставил. К ужасу волшебника, мальчик шагнул вперед, инстинктивно поднимая руки, чтобы пустить в ход магию, которая здесь погубит их обоих.

— Беги, болван! — крикнул Ринсвинд.

Тварь начала собираться с силами для контратаки. Неизвестно откуда к Ринсвинду пришли нужные слова:

— Сам знаешь, что случается с мальчишками, которые плохо себя ведут!

Койн побледнел, повернулся и побежал к столбу света. Он двигался как будто сквозь патоку, сражаясь со все усиливающейся энтропией. Искажённый образ вывернутого наизнанку мира висел, неуверенно переливаясь, в нескольких футах, затем в нескольких дюймах от него…

Вокруг его ноги обвилось щупальце, и он рухнул на землю.

В падении Койн выбросил руки перед собой, и одна из них коснулась снега. За неё тут же ухватилось нечто, напоминающее на ощупь теплую, мягкую кожаную перчатку. Стиснувшие руку мальчика пальцы были крепче закаленной стали. Они дернули его вперед, но за ним также потащилось то, что держало его за щиколотку.

Вокруг замерцали, сменяя друг друга, свет и зернистая темнота. Вдруг Койн почувствовал под собой покрытую льдом мостовую.

Библиотекарь выпустил его руку и нагнулся, сжимая в кулаке кусок тяжёлой деревянной балки. Затем на мгновение он выпрямился во весь рост; плечо, локоть и запястье его правой руки распрямились поэмой практике применения рычага, и он неотвратимым, как заря разума, движением с силой опустил свою дубину.

Что-то хрустнуло, послышался оскорблённый визг, и обжигающее кольцо, сдавливающее ногу Койна, разжалось.

Тёмная колонна заколыхалась. Из неё донеслись искажённые расстоянием вопли и глухие удары.

Койн кое-как поднялся на ноги и бросился было бежать обратно в темноту, но библиотекарь решительно преградил ему дорогу.

— Мы не можем бросить его там!

Орангутан пожал плечами.

Из тьмы снова послышался треск, после которого на целое мгновение воцарилась почти абсолютная тишина. Почти. Им обоим показалось, что они услышали далёкий, но очень отчётливый топот бегущих ног, который постепенно затихал вдали.

У этого топота обнаружилось эхо во внешнем мире. Орангутан оглянулся и торопливо толкнул Койна в сторону, увидев, как что-то приземистое и сильно помятое несется на сотнях ножек по поражённому ужасом двору и, не замедляя шага, бросается в исчезающую темноту, которая мигнула в последний раз и пропала.

Над тем местом, где только что зияла щель, пронесся внезапный шквал снега.

Койн вырвался из рук библиотекаря и подбежал к чёрному кругу, который почти занесло белым снегом. Из-под его ног поднялось в воздух небольшое облачко мелкого песка.

— Он не успел! — крикнул мальчик.

— У-ук, — философски отозвался библиотекарь.

— Я думал, он успеет. Ну, знаешь, в самую последнюю секунду.

— У-ук?

Койн присмотрелся к мостовой, как будто простым усилием воли мог изменить то, что видят его глаза.

— Он погиб?

— У-ук, — ответил библиотекарь, одним коротким словом умудряясь дать понять, что Ринсвинд находится там, где существование даже таких вещей, как пространство и время, ставится под вопрос; а поэтому, вероятно, нет особого смысла размышлять о том, в каком именно состоянии пребывает Ринсвинд в данный момент времени, если он вообще живет в каком-то моменте времени; это значит, что, в общем и целом, он может появиться здесь завтра или, собственно говоря, вчера; одним словом, если у Ринсвинда есть хотя бы один шанс остаться в живых, то он незамедлительно им воспользуется.

— О-о, — протянул Койн.

Библиотекарь, шаркая ногами по земле, развернулся и направился к Башне Искусства. Койн, который провожал его взглядом, почувствовал, как его захлестывает жуткое одиночество.

— Эй! — крикнул он.

— У-ук?

— И что мне теперь делать?

— У-ук?

Койн неопределенно махнул в сторону царящего во дворе запустения.

— Может, помочь чем-нибудь? — Его голос балансировал на грани ужаса. — Как ты думаешь, это хорошая мысль? В смысле, я могу помочь людям. Вот ты, например, — ты ведь хотел бы снова стать человеком? Уголки губ библиотекаря, растягивавшихся в неизменной улыбке, приподнялись чуть выше — обнажая острые зубы.

— Ладно, ладно, допустим, ты этого не хочешь, — торопливо сказал Койн, — но есть же что-то ещё, что я могу сделать…

Библиотекарь какое-то время смотрел на него, а потом перевёл взгляд на его руку. Койн виновато вздрогнул и разжал пальцы.

Орангутан ловко подхватил маленький серебристый шарик, прежде чем тот ударился о землю. Он поднес жемчужину к глазу, обнюхал, осторожно потряс и прислушался к исходящим из неё звукам.

После чего размахнулся и изо всех сил швырнул её в воздух.

— Что… — начал было Койн, но растянулся во весь рост на снегу, а толкнувший его библиотекарь накрыл мальчика своим телом.

Шарик перевалил через вершину дуги и начал падать вниз; идеально ровная траектория его полёта внезапно оборвалась, встретившись с землей. Раздался звук, будто лопнула струна арфы; за ним последовали быстро оборвавшийся неразборчивый гомон, порыв горячего ветра — и боги Диска оказались на свободе.

Они были очень сердиты.

— И мы ничего не можем сделать? — спросил Креозот.

— Ничего, — подтвердила Канина.

— Значит, лёд победит? — продолжал Креозот.

— Да, — сказала Канина.

— Нет, — сказал Найджел.

Он дрожал от ярости, а может, от холода, и был почти таким же белым, как проносящиеся внизу ледники.

Канина вздохнула.

— Ну и как, по-твоему… — начала она.

— Опусти меня на землю где-нибудь в нескольких минутах хода ледников, — распорядился Найджел.

— Я действительно не понимаю, чем это поможет.

— Я не спрашиваю твое мнение, — спокойно проговорил Найджел. — Просто сделай это. Опусти меня на землю чуть впереди них, чтобы у меня осталось время подготовиться.

— К чему?

Найджел не ответил.

— Я тебя спрашиваю, — повторила Канина, — к чему ты хочешь…

— Заткнись!

— Не понимаю…

— Послушай, — сказал Найджел с терпением, от которого рукой подать до убийства с помощью топора. — Весь мир будет покрыт льдом. И все умрут. За исключением нас. Полагаю, мы проживем немного дольше, пока этим лошадям не понадобится… не понадобится овес или не приспичит в туалет. В общем, нам от этого будет не легче, разве что Креозоту достанет времени, чтобы написать сонет о том, какой холод наступил внезапно и что вся человеческая цивилизация вот-вот будет стёрта с лица Диска, а в этих обстоятельствах мне бы очень хотелось, чтобы вы знали — я не потерплю никаких возражений, понятно?

Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Его тело дрожало, словно натянутая струна.

Канина пребывала в нерешительности. Её рот несколько раз открылся и закрылся, как будто ей хотелось возразить. Но она передумала.

Они отыскали небольшую полянку в сосновом бору, расположенном в паре миль от надвигающегося стада — хотя и сюда доносились звуки, сопровождающие его продвижение, над деревьями виднелась полоса неба, затянутого паром, и земля дрожала, точно кожа на барабане.

Найджел вышел на середину поляны и сделал несколько пробных выпадов мечом. Его спутники задумчиво наблюдали за ним.

— Если ты не против, — шепнул Креозот Канине, — я смоюсь. В минуты, подобные этим, трезвость теряет свою привлекательность, и я уверен, что конец света будет выглядеть гораздо лучше, если смотреть на него сквозь дно стакана. Если ты не возражаешь, конечно. Веришь ли ты в рай, о персиковощекий цветок?

— На самом деле, нет.

— О-о, — отозвался Креозот. — Что ж, в таком случае, мы, наверное, больше не увидимся. — Он вздохнул. — А жаль. И всё из-за какой-то там индеи. Но если благодаря немыслимому шансу…

— До свиданья, — отрезала Канина.

Креозот с несчастным видом кивнул, развернул лошадь и исчез над верхушками деревьев.

Ветки сосен, окружающих поляну, тряслись, стряхивая с себя снег. Грохот приближающихся ледников заполнял воздух.

Канина постучала Найджела по плечу. Тот вздрогнул и уронил меч.

— Что ты тут делаешь? — рявкнул он, лихорадочно шаря в снегу.

— Послушай, я не собираюсь вмешиваться не в своё дело, — кротко проговорила Канина, — но что конкретно у тебя на уме?

Она видела сквозь деревья несущийся в их сторону вал взвихренных ледниками снега и земли, а одуряющий рёв вожаков перекрывался теперь ритмичным треском ломающихся стволов. Над краем леса, так высоко, что поначалу глаз ошибочно принимал их за небо, неумолимо двигались вперёд голубовато-зелёные корабли-ледники.

— Ничего, — ответил Найджел, — абсолютно ничего. Мы просто должны оказать им сопротивление, вот и всё. Вот зачем мы здесь.

— Но это ничего не изменит, — возразила она.

— Для меня изменит. Если мы всё равно умрем, я лучше умру так. Как герой.

— Разве это геройство — умереть подобным образом?

— Я считаю, что да, — заявил Найджел. — А когда речь заходит о смерти, есть только одно мнение, с которым человек обычно считается.

— О-о.

Два выскочивших на полянку оленя, охваченные слепой паникой, даже не заметили людей, а пулей понеслись дальше.

— Ты вовсе не обязана оставаться, — заметил Найджел. — Меня-то, видишь ли, удерживает индея.

Канина посмотрела на тыльную сторону ладоней.

— По-моему, мне тоже следует остаться. Знаешь, — добавила она чуть спустя, — я думала, что, может быть, если бы мы получше узнали друг друга…

— Господин и госпожа Голозады, ты это имела в виду? — без обиняков уточнил он.

Её глаза расширились:

— Ну…

— И кем из них ты собиралась быть? — осведомился он.

На поляну на гребне поднятой им волны с треском влетел первый ледник. Его вершина терялась в облаке снегов.

В то же самое время со стороны Края подул горячий ветер, пригнувший к земле деревья с противоположной стороны поляны. В нём слышались голоса — раздражённые, бранчливые, — и он ворвался в облака, словно горячий утюг в воду.

Найджел с Каниной бросились наземь, в снег, который уже превратился в тёплую грязь. Над головами у них прогремел раскат грома, в котором звучали крики и что-то, что сначала показалось им воплями, хотя потом, поразмыслив, они пришли к выводу, что это больше походило на ожесточенный спор. Грохот продолжался долгое время, а потом постепенно затих, удаляясь в сторону Пупа.

Полы куртки Найджела пропитались тёплой водой. Он осторожно приподнялся и подтолкнул локтем Канину.

Вместе они вскарабкались по раскисшему снегу на вершину холма, пробрались через завалы из размозжённых бревен и расколотых валунов и уставились на разыгрывавшуюся внизу сцену.

Ледники отступали, накрытые облаком, в котором сверкали молнии. Пейзаж теперь представлял собой сеть озер и прудов.

— Это мы их так? — спросила Канина.

— Было бы очень приятно на это надеяться, — отозвался Найджел.

— Да, но ведь это мы…

— Скорее всего, нет. Хотя кто знает? Давай-ка отыщем лошадь, — предложил он.

— Апогей, — изрек Война. — Очень похоже. Я почти уверен.

Некоторое время назад они, пошатываясь, вывалились из таверны и теперь сидели на лавочке, греясь в лучах полуденного солнца. Война даже поддался на уговоры и снял часть доспехов.

— Не знаю, — покачал головой Голод. — Не уверен.

Чума закрыл покрытые коркой глаза и прислонился спиной к тёплым камням.

«По-моему, — проговорил он, — речь шла о конце света».

Война задумчиво почесал подбородок и икнул.

— Что, всего света? — переспросил он.

«Наверное».

Война ещё немного подумал.

— Тогда мы, кажется, счастливо отделались, — буркнул он.

* * *

Люди возвращались в Анк-Морпорк, который отказался от облика города пустого мрамора и вновь стал самим собой — расползшимся столь же беспорядочно и красочно, как дуга блевотины перед работающей всю ночь забегаловкой Истории.

А Университет отстроили заново — или он сам себя отстроил. Или каким-то таинственным образом никогда и не был разрушен. Каждый побег плюща, каждый прогнивший оконный переплёт встали на свои места. Чудесник предложил сотворить всё по-новому — чтобы деревянные детали сверкали, на камнях не было ни пятнышка, — но библиотекарь на сей счет был непоколебим. Он хотел, чтобы всё было как старенькое.

С рассветом начали потихоньку возвращаться волшебники. Они торопливо пробирались в свои прежние комнаты, избегая встречаться друг с другом глазами и пытаясь припомнить недавнее прошлое, которое уже становилось нереальным и начинало походить на сон.

Канина с Найджелом прибыли к завтраку и по доброте душевной подыскали для лошади Войны хорошую платную конюшню^[42]. Никто иной, как Канина, настояла на том, чтобы поискать Ринсвинда в Университете. Таким образом, она первой увидела книги. Они вылетали из Башни Искусства, кружили над зданиями Университета, а затем устремлялись в дверь перевоплощённой библиотеки. Некоторые из наиболее дерзких гримуаров гонялись за ласточками или зависали над двором, точно ястребы.

Библиотекарь стоял, прислонившись к косяку, и благосклонно наблюдал за своими питомцами. При виде Канины он подвигал бровями, что для него являлось самым близким эквивалентом общепринятого приветствия.

— А где Ринсвинд? — спросила Канина.

— У-ук.

— Извини?

Орангутан, не отвечая, взял её и Найджела за руки и, переваливаясь между ними, как мешок между двумя шестами, повёл их через вымощенный брусчаткой двор к башне.

Внутри горело несколько свечей, и Найджел с Каниной увидели сидящего на табуретке Койна. Библиотекарь с поклоном препроводил их к нему, точно старый слуга в самой древней из существующих семей, и удалился.

Койн, кивнув им, заметил:

— Он видит, когда люди его не понимают. Он замечательный, правда?

— А ты кто такой? — поинтересовалась Канина.

— Койн, — представился Койн.

— Ты студент Университета?

— Думаю, мне ещё многому предстоит научиться.

Найджел бродил вдоль стен, время от времени тыкая их пальцем. Должна же существовать веская причина, объясняющая, почему они не падают! Впрочем, если таковая причина и существовала, то лежала она явно не в области строительного искусства.

— Вы ищете Ринсвинда? — спросил Койн.

Канина нахмурилась:

— Как ты догадался?

— Он предупреждал, что его будут искать.

Канина расслабилась.

— Извини, — промолвила она, — нам пришлось немало пережить. Я решила, что ты прибег к какой-то магии. Надеюсь, с ним всё в порядке? Что происходит? Он сразился с чудесником?

— О да. И победил. Это было очень… интересно. Я всё видел. Но потом ему пришлось уйти, — сообщил Койн, словно отвечая урок.

— Я в это не верю, — прорычала Канина, чуть присев и вроде бы готовясь к прыжку. Костяшки её пальцев побелели.

— Это правда, — возразил Койн. — Всё, что я говорю, — правда. Так и было.

— Я хочу… — начала Канина, но Койн поднялся на ноги и, вытянув руку, приказал:

— Стой.

Она застыла. Найджел тоже замер, так и не успев нахмуриться.

— Вы уйдёте, — произнёс Койн приятным, ровным голосом, — и больше не будете задавать вопросов. Вы будете полностью удовлетворены. Вы получили все ответы. Вы будете жить счастливо до конца своих дней. И забудете о том, что слышали эти слова. А теперь идите.

Они медленно повернулись и деревянной, как у марионеток, походкой зашагали к выходу. Библиотекарь открыл им дверь, выпустил их и закрыл дверь за их спинами.

Потом он уставился на Койна, который, обмякнув, опустился на табурет.

— Ладно, ладно, — проговорил мальчик, — я всего лишь пустил в ход немного магии. Не было выхода. Ты сам сказал, что люди должны всё забыть.

— У-ук?

— Я ничего не могу поделать! Это так легко — что-то изменить! — Он схватился за голову. — Мне достаточно только подумать! Я не могу здесь оставаться, всё, к чему я прикасаюсь, идет наперекосяк, это всё равно что пытаться спать на куче яиц! Этот мир слишком хрупок! Пожалуйста, посоветуй, что мне делать!

Библиотекарь несколько раз повернулся на ягодицах — верный признак глубокого раздумья.

Что именно он сказал, осталось неизвестным, но Койн улыбнулся, кивнул, пожал ему руку, а затем поднял руки ладонями вверх, описал вокруг себя круг и ступил в другой мир. В этом мире были озеро, далекие горы и несколько фазанов, которые с подозрением следили за Койном из-под деревьев. Это была магия, которую в конце концов узнают все чудесники.

Они не могут стать частью мира. Они просто надевают миры — на какое-то время.

Дойдя до середины лужайки, Койн обернулся и помахал библиотекарю. Тот ответил ему подбадривающим кивком.

Воздушный пузырь схлопнулся, и последний чудесник перешел из этого мира в собственный.

Хотя это и не имеет особого отношения к нашей истории, вам будет интересно узнать, что примерно в пяти сотнях миль от Университета небольшая стайка — или, в данном случае, скорее стадо — птиц осторожно пробиралась между деревьями. Головы у них были как у фламинго, туловища — как у гусей, а ноги — как у борцов сумо. Они шагали дергающейся, приседающей походкой, точно их головы были привязаны к ногам резинкой, и принадлежали к виду, уникальному даже среди фауны Диска. Эта уникальность заключалась в том, что главным средством их защиты была способность вызывать у хищника такой смех, что, пока он приходил в себя, птицы убегали.

Ринсвинд почувствовал бы смутное удовлетворение, узнав, что это и есть индеи.

Дела в «Залатанном Барабане» шли вяло. Прикованный к косяку тролль сидел в тенёчке и выковыривал кого-то из зубов.

Креозот тихонько напевал себе под нос. Он открыл для себя пиво, и ему не приходилось за него платить, поскольку расточаемые им комплименты — монета, редко употребляемая анкскими кавалерами, — оказывали потрясающее действие на дочь трактирщика. Это была крупная девушка, которая цветом кожи — и, если уж говорить прямо, фигурой тоже — напоминала невыпеченный хлеб. Она была заинтригована. Никто раньше не называл её груди усыпанными самоцветами дынями.

— Абсолютно, — проговорил сериф, мирно соскальзывая с лавки, — никакого сомнения.

«Либо такие большие, жёлтые, либо маленькие зелёные с толстыми пупырчатыми прожилками», — добродетельно добавил он про себя.

— А что насчет моих волос? — подбадривающе спросила она, втаскивая Креозота обратно за стол и заново наполняя его кружку.

— О-о, — наморщил лоб сериф. — Точно коза стад, что пасутся на горах склона Как-его-там, можешь не сомневаться. А что касается твоих ушей, — быстро продолжил он, — то ни одна розовая раковина из тех, что украшают собой покрытый поцелуями моря песок…

— Но чем же они так похожи на стадо коз? — поинтересовалась она.

Сериф замялся. Он всегда считал это сравнением одним из лучших. А теперь оно впервые столкнулось лоб в лоб со знаменитым анк-морпоркским буквальным пониманием сказанного. Как ни странно, он почувствовал, что это произвело на него некоторое впечатление.

— В смысле, по размеру, облику или запаху? — не унималась девушка.

— Думаю, — ответил сериф, — я, возможно, хотел сказать: «в точности не как казо стод»…

— А? — девушка придвинула кувшин к себе.

— И мне кажется, что, скорее всего, я не отказ'лся бы ище от одного стаканчика, — неразборчиво проговорил он. — А потом… потом… — Он искоса посмотрел на девушку и решился: — Ты хорошая рассказчица?

— Что?

Он облизнул внезапно пересохшие губы и прохрипел:

— Ну, много сказок ты знаешь?

— О да. Кучу.

— Кучу? — прошептал Креозот. Большинство его наложниц знали только одну или две.

— Сотни. А что, хочешь послушать какую-нибудь сказку?

— Прямо сейчас?

— Ну да. Посетителей сегодня немного.

«Наверное, я умер, — подумал Креозот. — Вот он, рай».

Он взял её за руку.

— Знаешь, — поделился он, — я уже лет сто не слышал хорошей сказки. Но мне бы не хотелось, чтобы ты делала что-то, что тебе не по душе.

Она похлопала его по руке. «Какой приятный старичок, — подумала она. — В особенности, если сравнивать с теми, что сюда частенько заходят».

— Есть одна сказка, которую рассказывала мне ещё моя бабушка. Я знаю её задом наперёд, — сообщила девушка.

Креозот отхлебнул пива и, ощущая приятное тепло, посмотрел на стену. «Сотни, — думал он. — И некоторые она знает задом наперёд».

Девушка откашлялась и напевным голосом, от которого сердце Креозота забилось как бешеное, начала:

— Жил-был человек, и было у него восемь сыновей…

Патриций сидел у окна и что-то писал. События последней пары недель были словно окутаны ватой, и это ему не очень-то нравилось.

Некоторое время назад слуга зажёг лампу, чтобы разогнать сумерки, и теперь вокруг неё кружило несколько ранних мошек. Патриций внимательно наблюдал за ними. По какой-то непонятной причине ему становилось не по себе в присутствии стекла, но сейчас не это беспокоило его больше всего.

А беспокоило его неудержимое стремление слизнуть мошек языком.

Вафлз, задрав лапы, лежал у ног своего хозяина и лаял во сне.

По всему городу зажигались огни, но горгулий-водомётов, помогающих друг другу в долгом подъёме на крышу, ещё освещали последние лучи заката.

Библиотекарь следил за ними из открытой двери, философски почёсываясь. Потом он повернулся и закрыл дверь, оставляя ночь снаружи.

В библиотеке было тепло. В библиотеке всегда было тепло, поскольку рассеянная магия не только наполняла воздух сиянием, но и слегка подогревала его.

Библиотекарь одобрительно посмотрел на своих питомцев, сделал последний обход дремлющих полок, затащил одеяло под стол, съел вечерний банан и заснул. Постепенно библиотекой завладела тишина. Тишина обвилась вокруг остатков шляпы, сильно помятой, потрёпанной и обгоревшей по краям. Шляпы, которая с торжественностью была помещена на особое место в стенной нише. Как бы далеко ни зашёл волшебник, за своей шляпой он обязательно вернётся.

Тишина заполняла Университет, как воздух заполняет дыру. Ночь расплывалась по Диску, словно сливовый джем или, может, черничное варенье.

Но завтра будет утро. Утро всегда наступает.

Фауст Эрик

Пчелы Смерти крупны и черны, они гудят мрачно и грозно, и хранят свой мёд в сотах, белых, будто алтарные свечи. Их мёд чёрен, как ночь, тягуч, как грех, и сладок, как патока.

Всем известно, что если соединить вместе восемь цветов радуги, то получится белый цвет. Но, всяк видящий знает, чернота также состоит из восьми цветов, и ульи Смерти стоят посреди чёрной травы, в чёрном саду, под древними, усыпанными чёрными цветами деревьями, которые, какое-то время спустя, покроются яблоками, и яблоки эти… скажем так, красными они не будут.

Траву только-только выкосили. Коса, проделавшая эту работу, была прислонена к корявому стволу груши. Смерть проверял свои ульи, осторожно поднимая соты костлявыми пальцами.

Несколько пчёл раздраженно жужжали вокруг него. Подобно всем порядочным пчеловодам, Смерть носил на голове сетку. Не то чтобы пчелам было что или куда кусать, но иногда они залетали к нему в череп и бились там, причиняя жуткую головную боль.

Но только он поднял соты навстречу серому свету, сияющему над его маленьким мирком меж реальностями, как земля едва уловимо вздрогнула. В улье поднялся рассерженный гул, с соседней яблони слетел листочек. Легкий порыв ветра пронёсся через сад — это и было самое странное, ибо воздух в стране Смерти всегда остаётся тёплым и неподвижным.

На один очень краткий миг Смерти почудилось, будто до него донеслись лёгкий топоток бегущих ног и голос, твердящий… нет, скорее голос, думающий: «О чёрт, о чёрт, о чёрт, сейчас я умру, Умру, УМРУ!»

Смерть был почти самым старым существом (ну хорошо, антропоморфической сущностью) во вселенной, и его привычки и образ мыслей были таковыми, что простой смертный не мог даже надеяться их понять. Но вместе с тем Смерть был хорошим пчеловодом, и поэтому, прежде чем как-то отреагировать на происшедшее, он аккуратно убрал соты обратно в улей и закрыл его крышкой.

Затем Смерть пересёк тёмный сад, снял сетку, осторожно вытряхнул пару пчел, заблудившихся в глубинах черепа, вошёл в дом и проследовал к себе в кабинет.

В тот самый момент, когда он садился за стол, по саду пронесся ещё один порыв ветра, от которого задребезжали песочные жизнеизмерители на полках, а установленные в холле большие напольные часы с маятником на неуловимую долю мгновения прервали свою нескончаемую работу по разрезанию времени на удобоваримые кусочки.

Смерть вздохнул и сфокусировал свой взгляд.

Нет такого места, куда бы не мог отправиться Смерть, каким бы удалённым и опасным оно ни было. По сути дела, чем это место опаснее, тем больше вероятность, что Смерть его вскоре посетит.

И вот сейчас он пронизал своим взором туманы пространства и времени.

— А, — проговорил Смерть. — ЭТО ОПЯТЬ ОН.

В Анк-Морпорке, который в обычном своем состоянии был самым процветающим, самым шумным и, прежде всего, самым многолюдным городом на Плоском мире, стоял жаркий летний день. И лучам солнца удалось сделать то, чего не удалось бесчисленным захватчикам, нескольким гражданским войнам и закону о комендантском часе. Они принесли в город покой.

Собаки, тяжело дыша, лежали в обжигающей тени. Река Анк, которую, в принципе, никогда нельзя было назвать пенистой, сочилась между берегами так, словно от этой жары выдохлась окончательно. Улицы были пустыми и раскалёнными, как печные кирпичи.

Ещё никто из врагов не смог захватить Анк-Морпорк. Ну, формально-то они это проделывали, и не раз. Город радостно приветствовал сорящих деньгами завоевателей-варваров, но всего через несколько дней захватчики вдруг с недоумением обнаруживали, что их собственные лошади им уже не принадлежат. А ещё через пару месяцев недавние владельцы города превращались в очередное нацменьшинство со своей культурой настенных надписей и продовольственными магазинами.

Но жара осадила город и с триумфом преодолела его стены. Она накрывала дрожащие улицы, словно саван. Под небесной паяльной лампой наёмные убийцы чувствовали себя слишком усталыми, чтобы убивать. Воров солнце превратило в честных людей. Обитатели увитой плющом цитадели Незримого Университета, ведущего учебного заведения Плоского мира для волшебников, дремали, надвинув на лица остроконечные шляпы. Навозные мухи, и те были чересчур утомлены, чтобы биться о стекло. Город вкушал полуденный отдых, ожидая заката и облегчения, которое приносила краткая жаркая, бархатистая ночь.

И только библиотекарь чувствовал себя преотлично. Висел себе и радостно раскачивался на кольцах. К жаре он подготовился заранее, натянув несколько верёвок в одном из подвалов библиотеки Незримого Университета — а именно в том, где хранились, гм, всякие эротические «Обыкновенные эротические книжки. Никаких извращений. Какое различие? Ну, можно использовать пёрышко, а можно — цыплёнка» книжки. Чаны с колотым льдом приятно курились холодными испарениями. В этих-то облаках и витал библиотекарь.

Все магические книги без исключения обладают собственной жизнью. Некоторые из них, отличающиеся по-настоящему мощной энергетикой, недостаточно просто приковать к книжной полке; их приходится прибивать гвоздями или зажимать между стальными пластинами. Или (как в случае с книгами по магии тантрического секса, рассчитанными на серьёзных знатоков) помещать под очень холодную воду, дабы они не воспламенились и не опалили свои строгие, без рисунков, переплёты.

Библиотекарь тихонько покачивался взад-вперёд и мирно подрёмывал.

Но потом неизвестно откуда возник топоток, который консервным ножом вскрыл библиотечную тишину. Кто-то неизвестный промчался через залу, проник сквозь стену и исчез. Откуда-то издалека донёсся слабый вскрик: «О боги, о боги, о боги, это ОНО, я сейчас УМРУ!»

Библиотекарь проснулся, не удержался на верёвке и плюхнулся в тепловатую воду, несколько дюймов которой были единственной преградой, отделяющей «Прелести Тантрического Секса + Илюстрации Для Двинутого Изучения» (автор — Анонимка) от спонтанного возгорания.

Будь библиотекарь человеком, ему пришлось бы туговато. Но, к счастью, в данный момент он являлся орангутаном. В библиотеке было собрано такое количество сырой магии, что было бы удивительно, если бы время от времени там не происходили несчастные случаи. Один особенно впечатляющий несчастный случай превратил библиотекаря в человекообразную обезьяну. Мало кому из людей удается распрощаться с человеческой расой и остаться при этом в живых, и библиотекарь стойко сопротивлялся всем попыткам вернуть его в прежнее состояние. Поскольку он был единственным библиотекарем во всей множественной вселенной, который мог снимать книги с полок не только руками, но и ногами, Университет настаивать не стал.

Также это означало, что в представлении библиотекаря наиболее желанное существо женского пола выглядело примерно как мешок с маслом, пропущенный через рулон старых автомобильных камер. Так что ему повезло — он отделался всего лишь лёгкими ожогами, головной болью и довольно двусмысленными чувствами по отношению к огурцам, принесённым к пятичасовому чаепитию.

А этажом выше невидимый бегун промчался прямо сквозь книжные полки — стоящие на них гримуары заскрипели переплётами и изумленно зашелестели страницами — и исчез, или, точнее, исчез ещё больше…

Анк-Морпорк медленно выходил из своей дремоты. Что-то невидимое и вопящее во всю глотку неслось по его кварталам, оставляя за собой бедлам и разруху. Там, где оно появлялось, вещи становились другими.

Одна живущая на улице Искусных Умельцев гадалка, после того как топоток промчался через её спальню, обнаружила, что старый добрый хрустальный шар превратился вдруг в маленькую стеклянную сферу с домиком внутри и снежинками.

А в «Залатанном Барабане», где как раз собрались знаменитые искательницы приключений Херрена-Хладнокровная Холера, Рыжая Шэррон и Диома, Ночная Ведьма, дабы обменяться женскими сплетнями и перекинуться в «дуркера», все напитки превратились в маленьких жёлтых слонов.

— Это всё университетские волшебники, — оправдывался трактирщик, торопливо заменяя стаканы. — Совсем страх потеряли. Нельзя ж такое допускать…

Часы родили полночь.

Члены Волшебного Совета потёрли глаза и уставились друг на друга затуманенными взглядами. Они тоже считали, что такие вещи допускать нельзя, в особенности потому, что это не они их допускали.

Наконец Эзролит Черн, новый аркканцлер Незримого Университета, подавил зевок, выпрямился в кресле и попытался принять подходящий случаю авторитетный вид. Черн сам понимал, что сделан не из того теста, из которого выходят настоящие аркканцлеры. Его вовсе не преследовало неутолимое желание заполучить эту должность. Черну было девяносто восемь лет, и он достиг этого почтенного возраста именно благодаря тому, что старательно избегал ситуаций, в которых мог представлять для кого-нибудь помеху или угрозу. А ещё Черн надеялся провести закат своих дней, работая над завершением своего семитомного труда «Некаторые Малоизвестные Аспекты Куйянских Ретуалов Взывания Дождя». По его мнению, данная тема была идеальной для академических исследований, поскольку вышеупомянутые ритуалы действовали только на Ку, а данный континент погрузился в океанские пучины ещё несколько тысяч лет назад. (На то, чтобы полностью скрыться под волнами, у него ушло целых тридцать лет. Жители Ку провели уйму времени, шлёпая по воде). Эта катастрофа вошла в историю как самая позорная гибель континента во всей множественной вселенной. Но беда была в том, что в последние годы средняя продолжительность жизни аркканцлеров резко выросла и естественное стремление всех волшебников занять этот пост уступило место крайне необычной склонности вежливо держаться в тени. В одно прекрасное утро Черн спустился к завтраку и обнаружил, что все величают его не иначе как «сир». Только много дней спустя он выяснил истинную причину этой перемены.

А сейчас у Черна болела голова. Он чувствовал себя так, будто ему следовало лечь спать ещё несколько недель назад. Но нужно было как-то отреагировать на происходящее.

— Господа… — начал он.

— У-ук.

— Да, да, извини, а также обезь…

— У-ук.

— Разумеется, я имел в виду приматов…

— У-ук.

Некоторое время аркканцлер молча открывал и закрывал рот, пытаясь направить свои мысли в нужное русло. Согласно университетским законам, библиотекарь являлся членом Волшебного Совета. Никому так и не удалось отыскать правило, которое запрещало бы орангутанам участвовать в заседаниях, хотя волшебники потратили на поиски немало времени и до сих пор украдкой навещали библиотеку.

— Кто-то явился с того света, — наконец объявил аркканцлер. — Возможно, это какой-то призрак. Нам срочно нужны колокол, книга и свеча.

Казначей вздохнул.

— Мы уже пробовали это, аркканцлер.

— Что-что? — наклонившись к нему, переспросил Черн.

— Я сказал, мы это уже пробовали! — громко повторил казначей прямо в ухо аркканцлеру. — Сразу после обеда, помните? Мы ещё использовали «Муравьев Поиминнованых» Гор-бонрава и звонили в Старого Тома. (Старый Том был треснувшим бронзовым колоколом, одиноко висящим на университетской колокольне. Свой язык он потерял практически сразу после отливки, но по-прежнему отмечал каждый час потрясающе звучным и внушительным молчанием).

— Да неужели? И как, помогло?

— Нет, аркканцлер.

— Что-что?

— Да и кроме того, раньше у нас неприятностей с призраками не случалось, — заметил декан. — Волшебники с того света не возвращаются.

— Что ж, — радостно возвестил аркканцлер, хватаясь за этот довод как за спасительную соломинку, — возможно, это было что-нибудь совершенно естественное. Журчание какого-нибудь подземного ручейка, например. Движение песка… Или просто печные трубы засорились. Знаете, они ведь могут издавать очень странные звуки, эти печные трубы… Особенно когда ветер дует в соответствующем направлении.

Он откинулся на спинку кресла и одарил всех сияющей улыбкой.

Остальные члены Волшебного Совета обменялись многозначительными взглядами.

— Аркканцлер, звуки, доносящиеся из печных труб, уж никак не похожи на топот бегущих ног, — устало сказал казначей.

— А может, это где-нибудь из крана капает? — предположил декан.

Казначей смерил его хмурым взглядом. Он был именно в ванной, когда через его комнату пронеслось невидимое вопящее нечто. Это впечатление было не из тех, которые жаждешь испытать снова.

Аркканцлер кивнул декану и, проговорив: «Ну, тогда, значит, всё улажено», снова задремал.

Казначей какое-то время молча смотрел на Черна, а потом снял со старика шляпу и осторожно подложил ему под голову.

— Ну? — утомленно спросил он. — У кого-нибудь есть предложения?

Библиотекарь поднял руку и сказал:

— У-ук.

— Да, молодец, умница, — рассеянно отозвался казначей. — Ещё кто-нибудь выступит?

Орангутан свирепо воззрился на него. Другие волшебники покачали головами.

— Это дрожь в структуре реальности, — высказал догадку декан. — Да, именно дрожь.

— И что нам с нею делать?

— Понятия не имею. Можно, конечно, прибегнуть к старому доброму…

— О нет, — возразил казначей. — Только не это. Слишком опасно…

Его слова прервал вопль, который начался в дальнем конце комнаты, а затем, расширяясь, прокатился вдоль стола, сопровождаемый топотом бегущих ног. Волшебники, опрокидывая стулья, бросились в стороны.

Пламя свечей вытянулось в длинные тонкие язычки октаринового света и погасло.

А потом наступила тишина, та особая тишина, которая наступает после действительно неприятного шума.

— Ну, хорошо, сдаюсь, — наконец промолвил казначей. — Мы попробуем прибегнуть к Обряду АшкЭнте.

Обряд АшкЭнте — это самый серьезный ритуал из тех, что могут провести восемь волшебников. Он служит для вызова Смерти, самой осведомленной сущности во всей вселенной.

Однако волшебники прибегают к этому обряду с крайней неохотой, и это понятно, ведь те из них, кто достиг высшей ступеньки иерархии, обычно очень стары и предпочитают лишний раз не привлекать к себе внимание Смерти.

Обряд проходил в полночь в Главном зале Университета среди огромного количества благовонных пирамидок, подсвечников, рунических надписей и магических кругов. Строго говоря, все эти детали были совсем не обязательны — просто с ними приятнее. Полыхнула магия, заклинания были прочитаны, чары должным образом наложены.

Волшебники смотрели на магическую октограмму, но она по-прежнему оставалась пустой. Какое-то время спустя стоящие кружком фигуры в мантиях начали тихонько переговариваться друг с другом.

— Наверное, мы что-то сделали не так.

— У-ук.

— А если его нет дома?

— Или он занят?..

— Как думаешь, может, стоит завязывать с этим делом и идти спать?

— А КОГО, СОБСТВЕННО, ВЫ ЖДЕТЕ?

Казначей медленно повернулся к стоящей рядом фигуре. Мантию волшебника всегда можно отличить: она украшена блестками, всяческими оккультными символами, мехом и кружевами, а внутри её обычно находится приличных размеров волшебник. Однако данная мантия была очень чёрной, и её материал, казалось, был выбран за свою долговечность. То же самое можно было сказать и о владельце мантии, который выглядел так, что, напиши он книгу о похудании, она стала бы гигантским бестселлером.

Смерть разглядывал октограмму с выражением вежливого интереса на лице.

— Э-э… — проговорил казначей, — Понимаешь ли… дело в том, что… э-э… по-моему… ты должен находиться внутри…

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

Смерть с достоинством проследовал в центр октограммы и выжидающе посмотрел на казначея.

— НАДЕЮСЬ, МЫ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕМ ЗАВОДИТЬ СТАРУЮ ПЕСНЮ НАСЧЁТ «МЕРЗКОГО ВРАГА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО»?

— Мы случайно ни от чего тебя не оторвали? Может, у тебя дела какие?.. — вежливо осведомился казначей.

— ВСЯ МОЯ РАБОТА ВАЖНА, — ответил Смерть.

— Естественно, — поддакнул казначей.

— МЕНЯ ВСЕГДА КТО-ТО ЖДЁТ.

— Э-э… Э-э. Видишь ли, о мерз… господин, причина, по которой мы призвали тебя сюда… состоит в причине…

— ЭТО РИНСВИНД.

— Что?

— ПРИЧИНА, ПО КОТОРОЙ ВЫ ВЫЗВАЛИ МЕНЯ. ВОТ ВАМ ОТВЕТ: ЭТО РИНСВИНД.

— Но мы ведь ещё не задали вопрос!

— И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ МОЙ ОТВЕТ — РИНСВИНД.

— Послушай, мы просто хотим знать, что именно стало причиной всей этой… О-о.

Смерть демонстративно смахнул с лезвия своей косы какую-то невидимую пылинку.

Аркканцлер приставил к уху корявую ладонь.

— Что он там говорит? И вообще, кто этот парень с палкой?

— Это Смерть, аркканцлер, — терпеливо объяснил казначей.

— Что-что?

— Это Смерть, сир. Уж его-то ты должен знать.

— Передай ему, чтобы убирался прочь! Здесь для него жатвы нет! — воскликнул старый волшебник, размахивая своим посохом.

Казначей вздохнул.

— Мы сами его вызвали, аркканцлер.

— Да? С чего бы это? Чертовски глупый поступок.

Казначей смущенно ухмыльнулся Смерти и хотел было попросить прощения: аркканцлер уже в преклонных летах и так далее, — но понял, что в данных обстоятельствах это будет совершенно напрасным.

— Мы говорим о волшебнике Ринсвинде? О том самом, у которого был… — казначей содрогнулся, — жуткий Сундук на ножках? Но он же бесследно сгинул во время той заварушки с чудесником! (Казначей намекал на одно неприятное событие, во время которого Университет едва не стал причиной конца света — и на самом деле стал бы ею, если бы не цепь событий, в которых участвовали Ринсвинд, ковёр-самолёт и половинка кирпича в носке (см. «Посох и шляпа»)). А вообще, вся эта история вызывала у волшебников огромное смущение — так всегда бывает с людьми, которые внезапно обнаруживают, что выступали не на той стороне, то есть на той, которая проиграла. Просто удивительно, сколько членов старшего преподавательского состава утверждали теперь с пеной у рта, что в данный период они были больны, навещали свою тётушку или занимались исследованиями за закрытой дверью, громко напевая при этом, вследствие чего не имели ни малейшего представления, что происходит снаружи. Одно время поговаривали, что Ринсвинду следовало бы поставить памятник, но по причине той любопытной алхимии, которая обычно действует в подобных щекотливых вопросах, памятник очень быстро превратился в мемориальную доску, затем — в иконографию на университетской Доске Почета и, наконец, в выговор за появление на рабочем месте в неподобающей форме одежды.)

— ОН ПОПАЛ В ПОДЗЕМЕЛЬНЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ. А ТЕПЕРЬ ПЫТАЕТСЯ ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО.

— И он способен на такое?

— НУ, ТУТ ПОТРЕБУЕТСЯ ОЧЕНЬ НЕОБЫЧНОЕ СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ. РЕАЛЬНОСТЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ОСЛАБЛЕНА НЕКОТОРЫМ НЕОЖИДАННЫМ СПОСОБОМ.

— Но ведь этого не произойдёт? — с беспокойством уточнил казначей.

Люди, которые, согласно официальным данным, в течение двух месяцев гостили у своей тётушки, больше всего на свете боятся, что вдруг, откуда ни возьмись, объявится некий человек, который будет ошибочно считать, что это совсем не так, ведь этот человек вследствие какой-то оптической иллюзии думает, будто бы собственными глазами видел, как они совершают вещи, совершать которые они просто не могли (поскольку были у тётушки).

— ОДИН ШАНС НА МИЛЛИОН, — ответил Смерть. — У НЕГО ЕСТЬ РОВНО ОДИН ШАНС НА МИЛЛИОН.

— О-о, — с неимоверным облегчением произнёс казначей. — Слава богам! Вернее, какая жалость! — Он заметно приободрился. — Конечно, эти его вопли, они очень беспокоят нас… Но он ведь долго не протянет, да? К нашему огромному сожалению, разумеется.

— МОЖЕТ, И ТАК, — вежливо откликнулся Смерть. — САМО СОБОЙ, Я МОГУ ОТВЕТИТЬ БОЛЕЕ ОПРЕДЕЛЕННО, ОДНАКО ВРЯД ЛИ ВЫ ЗАХОТИТЕ, ЧТОБЫ У МЕНЯ ВОШЛО В ПРИВЫЧКУ ВЫНОСИТЬ ОКОНЧАТЕЛЬНЫЕ СУЖДЕНИЯ В ДАННОЙ ОБЛАСТИ.

— Что ты, что ты, не беспокойся! — торопливо забормотал казначей. — Вот и ладненько. Что ж, огромное спасибо. Бедняга Ринсвинд. Вот ведь жалость… Однако мы ничего не можем поделать. Наверное, стоит относиться к подобным вещам философски.

— ВОЗМОЖНО.

— Не будем тебя больше задерживать, — раскланялся казначей.

— СПАСИБО.

— До свидания.

— ЕЩЁ УВИДИМСЯ.

Вопли прекратились ещё до завтрака, но единственным, кто расстроился по этому поводу, был библиотекарь. Ринсвинд был его помощником и другом и никогда не отказывался очистить ему банан. А ещё он как никто другой умел «делать ноги». Поймать Ринсвинда было очень нелегко.

Однако было и другое объяснение тому, почему суматоха вдруг улеглась.

Может, имело место то самое необычное стечение обстоятельств, о котором упомянул Смерть?

И необычное стечение обстоятельств действительно имело место.

Один шанс на миллион сработал — как всегда. Дело всё в том, что как раз в тот момент кое-кто кое-что замыслил и подыскивал себе нужный инструмент.

И ему под руку подвернулся Ринсвинд.

Совершенно идиотское стечение обстоятельств.

Итак, Ринсвинд открыл глаза. Над ним был потолок. Если же всё-таки это пол, то он серьёзно влип.

Но пока всё нормально…

Он осторожно ощупал поверхность, на которой лежал. Она была шероховатой — читай, деревянной, — с редкими дырками от гвоздей. Нормальная человеческая поверхность.

Его уши уловили потрескивание огня и какой-то булькающий звук, исходящий из неизвестного источника.

Нос, которому показалось, что его оставили не у дел, поторопился доложить о витающем в воздухе запахе серы.

Ладно. Ну и что он, Ринсвинд, может из всего этого вынести? Он лежит на грубом деревянном полу в освещённой огнём комнате, в которой что-то булькает и испускает запах серы. Ринсвинд, пребывающий сейчас в несколько отрешённом, дремотном состоянии, был очень доволен результатами этого дедуктивного процесса.

Так, что ещё?

Ах да…

Он открыл рот и заорал. Он вопил, вопил и вопил.

Стало чуточку лучше.

Ринсвинд полежал ещё немного. Сквозь ворох завалявшегося в его памяти хлама проглянуло воспоминание о том, как он, будучи ещё совсем маленьким мальчиком, лежал по утрам в постели, разделяя проходящее время на всё более крошечные кусочки, дабы оттянуть тот ужасный миг, когда ему придётся встать и начать разбираться с жизненными проблемами — такими как: кто он, где он и почему.

— Кто ты такой? — вопросил какой-то голос, раздавшийся на самой границе его сознания.

— Гм, я как раз подошёл к этому вопросу, — пробормотал Ринсвинд.

Он приподнялся на локтях, и комната, чуть покачавшись, понемногу приобрела чёткие очертания.

— Предупреждаю, — продолжал голос, который, похоже, доносился из-за стола, — меня защищает множество могущественных амулетов.

— Замечательно, — отозвался Ринсвинд. — Хотел бы я сказать то же самое о себе.

Он начал различать отдельные детали. Это была длинная комната с низким потолком, один конец которой был целиком занят огромным камином. Вдоль одной из стен тянулась лавка с разнообразной стеклянной посудой, по-видимому изготовленной пьяным и к тому же страдающим икотой стеклодувом. За причудливыми изгибами стекла пенилась и пузырилась разноцветная жидкость. С вбитого в потолок крюка расслабленно свисал скелет. Рядом из стены торчала жердочка, к которой кто-то прибил птичье чучело. Какие бы грехи ни совершила эта птица при жизни, она всяко не заслуживала того, что сделал с ней таксидермист.

Потом взгляд Ринсвинда упал на пол. Правда, до его взгляда туда падало много чего ещё.

И только вокруг волшебника кто-то разгрёб осколки разбитого стекла и перевёрнутые реторты, освобождая место для…

Магического круга.

Круг был нарисован очень тщательно. Тот, кто водил мелом по полу, был хорошо осведомлён о том, что истинная цель этого круга — разделить вселенную на две части: внутри и снаружи.

Ринсвинд, разумеется, был внутри.

— А-а, — сказал он, ощущая, как его захлестывает знакомое и почти утешительное чувство беспомощности.

— Наказываю и приказываю тебе, о демон из бездны, дабы ты воздержался от каких-либо агрессивных поступков, — отозвался голос, исходящий, как понял теперь Ринсвинд, из-под стола.

— Прекрасно, прекрасно, — быстро согласился волшебник. — Я не против. Э-э… Послушай, тут случайно не вкралась такая малюсенькая ошибка, а?

— Изыди!

— Хорошо! — Ринсвинд в отчаянии оглянулся по сторонам. — Но как?

— Не думай, что своим лживым языком ты сумеешь заманить меня навстречу моей верной погибели, о приспешник Шамгарота, — предупредил стол. — Я вельми сведущ в обычаях демонов. Повинуйся всем моим повелениям, не то я ввергну тебя обратно в пламень адский, из которого ты появился. Извини, лучше сказать, грядёши. Точнее, грядёшь еси. И я это серьёзно.

Говоривший наконец вылез из-под стола. Он был невысок, и большая часть его тела была скрыта под разнообразными амулетами и талисманами, которые, даже будь они бессильны против магии, без труда защитили бы своего владельца от удара мечом. На человечке были очки и шляпа с длинными клапанами по бокам, что делало его похожим на близорукого спаниеля.

В одной дрожащей руке он держал меч, на котором было выгравировано такое количество оккультных символов, что лезвие его чуть не гнулось под этим весом.

— Кажется, ты упомянул пламень адский, или мне показалось? — слабо переспросил РинсВИНД.

— Вот именно. Где вопли терзаемых, подвергаемых всяческим истязаниям…

— Да-да, я тебя понял, — перебил его Ринсвинд. — Только, видишь ли, дело в том, что я совсем не демон. Так что, может, ты просто выпустишь меня отсюда и мы пойдем каждый своей дорогой?

— Воистину глаголю, не обманет меня внешний облик твой, демон, — возразил незнакомец, а потом уже более нормальным голосом добавил: — К тому же демоны всегда врут. Это хорошо известный факт.

— Правда? — откликнулся Ринсвинд, с радостью хватаясь за эту соломинку. — Что ж, в таком случае я — демон.

— Ага! Признание из собственных уст!

— Послушай, я не собираюсь с этим мириться, — возмутился Ринсвинд, — Я понятия не имею, кто ты и что происходит, но мне очень нужно выпить, понял?

Он шагнул вперёд, намереваясь выйти из круга, и буквально остолбенел, когда рой потрескивающих искр, вылетевших из рунических надписей, впился в его тело.

— Данепосмешь… непосмяшь… не посмеюти… — Так и не найдя нужного слова, заклинатель демонов наконец сдался: — В общем, ты не сможешь выйти за круг, пока я тебя не освобожу. Я вовсе не хочу показаться нелюбезным, но если я выпущу тебя из круга, ты сразу примешь свой истинный облик, и, полагаю, облик этот будет совершенно ужасным. Изыди! — добавил он, чувствуя, что взял не тот тон.

— Ну хорошо, исхожу, исхожу, — мирно откликнулся Ринсвинд, потирая локоть. — Но всё же я не демон.

— Тогда как вышло, что ты явился по моему вызову? Или ты просто шёл мимо через паранормальные измерения?

— Думаю, что-то в этом роде. Долгая история, и запутанная к тому же.

— Попробуй какую-нибудь другую шутку, у этой уже выросла борода. Заклинатель прислонил меч к кафедре, на которой лежала толстенная, ощетинившаяся закладками открытая книга, и исполнил короткую безумную джигу, громко выкрикивая:

— Получилось! Хе-хе! Получилось!

Поймав на себе полный ужаса взгляд Ринсвинда, он взял себя в руки и, смущённо кашлянув, подошёл к кафедре.

— Слушай, я правда не… — начал волшебник.

— Где-то тут у меня был список… — задумчиво проговорил заклинатель. — Ну-ка, посмотрим. Ах да. Я приказываю тебе — в смысле, аз повелеваю — э-э, исполнить три моих желания. Да. Я хочу властвовать над всеми царствами земными, хочу встретить самую красивую женщину из всех, какие когда-либо жили в этом мире, и желаю жить вечно.

Он одарил Ринсвинда подбадривающим взглядом.

— Всего-то? — переспросил волшебник.

— Да.

— О, нет проблем, — саркастически промолвил Ринсвинд. — И потом весь остаток дня я буду свободен?

— А ещё я хочу сундук с золотом. Но это так, в придачу.

— Вижу, ты как следует всё обдумал.

— Да. Изыди!

— Хорошо, хорошо. Вот только… — Ринсвинд торопливо соображал: «Он безумен, но у этого безумца в руках меч, и единственный шанс уболтать его — это начать разговаривать с ним на его же языке». — Вот только, понимаешь, я демон не очень высокого ранга, и, боюсь, такие поручения мне не по плечу, извини. Ты можешь сколько хочешь исходить меня, но это просто выше моих возможностей.

Человечек глянул на него поверх очков и брюзгливо проговорил:

— Понятно… И каковы же тогда твои возможности?

— Ну, э-э… — ответил Ринсвинд. — Полагаю, я мог бы сбегать в лавку и принести тебе пакет мятных леденцов или что-нибудь в этом роде.

Наступило долгое молчание.

— Ты правда не можешь исполнить мои желания?

— Извини. Послушай, вот что я тебе скажу. Ты меня отпусти, а я обязательно дам знать кому надо. Ну, когда вернусь в… — Ринсвинд заколебался. Где, чёрт возьми, живут демоны? — В Город Демонов, — с надеждой предположил он.

— Ты имеешь в виду Пандемониум? — подозрительно переспросил похититель.

— Да. Точно. Именно его. Так вот, я всем строго-настрого накажу, чтобы в следующий раз, когда они окажутся в реальном мире, непременно заглянули к… кстати, как тебя зовут?

— Турели. Эрик Турели.

— Отлично.

— Демонолог. Навозный переулок, Псевдополис. Рядом с красильней, — с оптимизмом подсказал Турели.

— Замечательно. В общем, не беспокойся. А теперь ты, может, выпустишь меня?.. Лицо Турели вытянулось.

— Ты уверен, что действительно не можешь исполнить мои желания? — спросил он. Ринсвинд заметил, что в голосе демонолога появились умоляющие нотки. — Я бы согласился даже на маленький сундук с золотом. И хочу сказать, это не обязательно должна быть самая красивая женщина в мире. Вторая по красоте сойдет. Или третья. В общем, можешь выбрать любую из верхней сот… тысячи. Ну, типа, то, что есть в наличии.

К концу этой краткой речи голос Турели уже звенел от страстного желания.

Ринсвинду очень хотелось сказать ему: «Послушай, что тебе действительно нужно, так это бросить возиться со всякими химикалиями в тёмных комнатах, побриться, подстричься, принять ванну (лучше дважды), обновить гардероб и выйти вечерком погулять, и тогда… — Но придется быть честным, поскольку даже вымытый, побритый и залитый лосьоном Турели вряд ли мог рассчитывать на какие-либо призы… — И тогда ты сможешь получить пощечину от любой женщины на выбор.

Да, разумеется, это не так уж и много, но какой никакой, а физический контакт».

— Увы, — пожал плечами Ринсвинд. Турели вздохнул.

— Там чайник греется. Чайку не хочешь? Ринсвинд шагнул вперед, но вокруг него тут же затрещали искры.

— Э-э… — неуверенно проговорил Турели, глядя на посасывающего пальцы волшебника, — знаешь что, наложу-ка я на тебя удерживающее заклятие.

— Уверяю, в этом нет никакой нужды…

— Нет-нет, так будет лучше. Зато ты сможешь свободно передвигаться. К тому же, я всё равно приготовил его заранее — на тот случай, если ты сможешь пойти и привести, ну, знаешь, её.

— Давай своё заклинание, — отозвался Ринсвинд.

«Ноги. Дверь. Лестница, — думал он, пока демонолог бормотал себе под нос какие-то слова из книги. — Какое замечательное сочетание…»

Ринсвинду вдруг показалось, что в этом человечке есть что-то не совсем обычное, но он никак не мог понять, что именно. Турели выглядел в точности как те демонологи, которых Ринсвинд знавал в Анк-Морпорке, — все они были сгорбленными, с кучей пятен от реактивов и со зрачками, сузившимися от всяких химических испарений до размеров булавочной головки. Турели вполне вписывался в общую картину. Но было в нём что-то не то…

— Если быть совсем честным, — признался Турели, усердно стирая часть круга, — ты мой первый демон. Раньше у меня ничего не получалось. Как тебя зовут?

— Ринсвинд.

Турели обдумал его ответ.

— Что-то не припоминаю, — заявил он, — В «Демонологии» есть один Рийнисвин. И один Винсвин. Но у них больше крыльев, чем у тебя. Так, теперь можешь выходить. Кстати, должен заметить твою первоклассную материализацию. Посмотреть на тебя, так и не подумаешь, что ты злой дух. Большинство демонов, когда хотят походить на людей, материализуются в облике дворян, королей и принцев. Но твое подражание побитому молью волшебнику очень удачно. Ты чуть было не обвёл меня вокруг пальца. Жаль, ты не можешь сделать того, о чём я прошу.

— Никак не возьму в толк, и почему тебе так хочется жить вечно, — заметил Ринсвинд, обещая себе, что за «побитого молью» Турели ещё поплатится. — Вот снова стать молодым — это да, это я понимаю.

— Ха. Быть молодым не так уж и весело, — отозвался Турели. И быстро прихлопнул рот рукой.

Ринсвинд наклонился вперёд. Ага… Вот что в нём не так!

— Эта борода фальшивая! — воскликнул он. — Тебе сколько лет?

— Восемьдесят семь! — пискнул Турели.

— А что это за крючочки у тебя над ушами?!

— Семьдесят восемь, честно! Изыди!

— Ты маленький мальчик!

Эрик высокомерно выпрямился.

— А вот и нет! — рявкнул он. — Мне почти четырнадцать!

— Ага-а!

Эрик замахнулся на Ринсвинда мечом и прокричал:

— И вообще, какая разница, сколько мне лет! Демонологом можно быть в любом возрасте, ты всё равно мой демон, и тебе придется исполнять то, что я велю!

— Эрик! — послышался голос откуда-то снизу.

Лицо Эрика побледнело.

— Да, мама? — крикнул он, не сводя глаз с Ринсвинда, а губы его беззвучно произнесли:

«Пожалуйста, ничего не говори, ладно?»

— Что это за шум? Что ты там делаешь?

— Ничего, мама!

— Спускайся и мой руки, дорогой, завтрак готов!

— Да, мама, — Эрик застенчиво посмотрел на Ринсвинда и пояснил: — Это моя мама.

— У неё хорошие лёгкие, — признал волшебник.

— Ну так я… пойду? — спросил Эрик. — Тебе, разумеется, придётся остаться здесь.

Тут до него дошло, что он несколько выбился из роли. Мальчик снова взмахнул мечом и возвестил:

— Изыди! Приказываю тебе не покидать эту комнату!

— Хорошо. Конечно, — отозвался Ринсвинд, разглядывая окна.

— Обещаешь? А иначе я отошлю тебя обратно в Бездну.

— О, этого я совсем не хочу, — мигом отреагировал Ринсвинд. — Беги завтракай. И обо мне не беспокойся.

— Я оставлю тут свой меч, И прочие принадлежности… — предупредил Эрик, снимая с себя большую часть своего облачения и являясь миру в образе худощавого тёмноволосого мальчишки, чье лицо должно было стать гораздо приятнее, когда с него сойдут прыщи. — Если ты посмеешь прикоснуться к ним, с тобой произойдут разные ужасные вещи.

— Даже не подумаю, — заверил его Ринсвинд.

Оставшись один, он подошёл к кафедре и посмотрел на книгу. Заголовок, набранный внушительно мерцающими алыми буквами, гласил: «Маллификарум Сумпта Дьяболиките Оккуларис Сингуларум» — «Книга Абсолютной Власти». (На самом деле толкования названия этой книги были самыми разными. Кто-то говорил, что на самом деле оно переводится как «Злосчастный Погонятель Мелкого Одноглазого Демона», а кто-то вообще называл её только по первым буквам).

Ринсвинд знал о ней. В университетской библиотеке хранился один её экземпляр, хотя волшебники никогда им не пользовались.

На первый взгляд подобное невнимание к столь могущественному труду могло показаться странным, ведь если и есть на свете то, ради чего волшебник готов продать родную бабушку, так это власть. Однако всё вполне объяснимо. Любой волшебник, достаточно смышлёный, чтобы выжить в течение хотя бы пяти минут, понимает: если в демонологии и есть какая-то власть, то принадлежит она демонам. И пытаться использовать демонологию в собственных целях — это всё равно что пробовать пристукнуть мышь гремучей змеей.

Демонологов даже волшебники считали по меньшей мере странными. Обычный демонолог — это неприметный, бледный человечек с вялыми, влажными лапками, занимающийся в тёмных помещениях всякими сложными для понимания вещами. Ни один уважающий себя волшебник не станет связываться с демоническими областями, обитатели которых слыли самым большим собранием пустозвонов, какое только можно найти за пределами колокольни.

Ринсвинд на всякий случай внимательно изучил скелет, но тот, похоже, не собирался вносить свой вклад в разрешение ситуации.

— Он принадлежал его, какеготам, дедушке, — раздался надтреснутый голос за спиной Ринсвинда.

— Несколько необычное наследие, — заметил Ринсвинд.

— О, не в прямом смысле. Дед купил его в какой-то лавке. Это один из этих, какихтам, двигающихся, в общем.

— Сейчас он не больно-то двигается, — попытался пошутить Ринсвинд, но внезапно стал очень тихим и задумчивым и, не поворачивая головы, спросил — Э-э, а с кем, собственно, я разговариваю?

— Я какеготам. На кончике языка вертится. Начинается на «П».

Ринсвинд медленно повернулся.

— Попугай? — догадался он.

— Точно.

Ринсвинд уставился на сидящее на жёрдочке существо. У птицы был всего один глаз, который сверкал как рубин. Её щуплое тельце было обтянуто розовато-лиловой кожей, утыканной огрызками перьев, так что в целом существо походило на готовую к обжарке щётку для волос. Оно поёрзало на своей жёрдочке, ревматически похрустывая суставами, а потом, потеряв равновесие, медленно перевернулось и повисло вниз головой.

— А я думал, ты чучело, — сказал Ринсвинд.

— На себя посмотри, волшебник.

Ринсвинд, не обращая на попугая внимания, подкрался к окну. Оно было маленьким, но выходило на пологую крышу. А там, за окном, была настоящая жизнь, настоящее небо, настоящие здания. Он потянулся, чтобы открыть ставни…

По руке, потрескивая, пробежал разряд и зарылся в его мозжечок.

Ринсвинд уселся на пол, посасывая обожженные пальцы.

— А он предупреждал, — проскрипел попугай, раскачиваясь вниз головой. — Но ты не какеготам. Ха-ха, надо признать, он держит тебя за какихтам.

— Но это заклинание должно действовать только на демонов!

— О-о, — отозвался попугай. Он наконец набрал достаточный размах и снова утвердился на своей жёрдочке, помогая себе облезлыми остатками того, что некогда было крыльями, — Это как посмотреть. Если ты входишь в дверь, на которой написано: «Какихтам», то и обращаются с тобой как с какеготам. В смысле, как с демоном. Ты подпадаешь под все правила и какихтам. Не повезло тебе…

— Но ты-то знаешь, что я простой волшебник!

Попугай визгливо хихикнул.

— О, я их повидал, приятель. Настоящих какихтам. Здесь такие какихтам побывали — ты бы своей овсянкой поперхнулся. Огромные, чешуйчатые, свирепые какихтам. На то, чтобы отмыть стены от сажи, уходили недели, — одобрительно добавил он. — Разумеется, это было во времена его дедушки. У малыша ничего не получалось. До сегодняшнего дня. А вообще, смышлёный парнишка. Это всё его, какихтам, родители. Деньги в семье появились недавно, понимаешь? Виноторговля. Избаловали пацана, позволяли ему играть со старым барахлом как его там, «О, он такой умничка. Мальчик, вечно сидит, уткнувшись носом в книжку», — передразнил попугай. — Если хочешь знать, они никогда не давали ему того, в чём по-настоящему нуждается чувствительный растущий какеготам.

— Ты имеешь в виду любовь и наставления? — спросил Ринсвинд.

— Вообще-то, я говорил о хорошей, какеготам, порке, — ответил попугай.

Ринсвинд схватился за ноющую голову. Если все демоны проходят через такое, не удивительно, что у них всегда плохое настроение.

— Попка хочет печенья… — рассеянно проговорил попугай (примерно таким же тоном человек произнёс бы: «Э-э» или «Как я уже упоминал») и продолжил: — Его дед был страшно увлечён этими штуками. Ими и своими голубями.

— Голубями, — уныло повторил Ринсвинд.

— Не то чтобы у него особенно хорошо получалось. В основном это были попытки и какихтам.

— Мне показалось, ты говорил о больших, чешуйчатых…

— О да. Но он-то не к этому стремился. Он пытался вызвать суккубу. — Теоретически клюв не может ухмыляться, но попугаю каким-то образом удалось растянуть его в улыбке. — Суккуба — это такая женщина-демон, которая приходит по ночам и совершает всякие безумные, страстные каких…

— Я слышал о суккубах, — перебил Ринсвинд. — Чертовски опасные твари.

Попугай склонил голову набок.

— Но у него ничего не вышло. Единственное, что он заполучил, так это невралгию.

— А это что такое?

— Это демон, который постоянно вызывает у тебя головную боль.

Демоны существуют на Плоском мире по меньшей мере столько же, сколько и боги, на которых они во многом походят. По существу, разница между богами и демонами такая же, как между террористами и борцами за свободу. Большая часть демонов обитает в просторном измерении неподалеку от реальности, традиционно отделанном в ярко-пламенной гамме и постоянно сохраняющем температуру раскалённой печи. Честно говоря, подобные штуки вовсе не обязательны, но если чем и отличается рядовой демон, так это любовью к традициям.

В самом центре преисподней, откуда открывается непревзойдённый вид на все Восемь Кругов Ада, из озера, наполненного заменителем лавы, величественно поднимается город Пандемониум (название взято из милтоновского «Потерянного рая»), который за последнее время несколько поистрепался. Ни в коем случае нельзя путать Ад и Подземельные Измерения, эти бесконечные параллельные пустоши, раскинувшиеся за пределами пространства и времени. Печальные безумные Твари из Подземельных Измерений, совершенно не понимающие это, жаждут обрести свет и форму, согреться у костров реальности (представьте себе океан, который пытается согреться, окружив свечу). Демоны, однако, принадлежат к более или менее тому же пространственно-временному месту, что и люди, и проявляют глубокий, неизменный интерес к повседневным человеческим делам. Любопытно отметить, что боги Плоского мира никогда особо не утруждали себя всякими судилищами над душами умерших, поэтому люди попадали в Ад только в том случае, если глубоко и искренне верили, что именно там им и место. Чего, конечно, вообще не случалось бы, если бы они не знали о его существовании. Это объясняет, почему так важно отстреливать миссионеров при первом их появлении).

Астфгл, новый правитель демонов, был в ярости. Не только потому, что у него снова сломался кондиционер, и совсем не потому, что его со всех сторон окружали полные идиоты и заговорщики, и даже не потому, что никто не мог правильно произнести его имя, но ещё и потому, что минуту назад ему сообщили очень плохие новости. Демон, которому выпал жребий донести эту весть до ушей правителя, стоял перед его троном, жалко согнувшись и поджав хвост. Он бессмертия боялся, что с ним вот-вот произойдет что-то замечательное (у демонов несколько искажённая шкала ценностей).

— Он — что? — переспросил Астфгл.

— Он, э-э, раскрылся, о повелитель. Тот круг в Псевдополисе.

— А-а. Умница мальчик. Мы возлагаем на него большие надежды.

— Э-э… А потом снова закрылся, о повелитель.

Демон закрыл глаза.

— И кто через него прошёл?

— Э-э…

Демон оглянулся на своих собратьев, столпившихся в дальнем углу протянувшегося на целую милю тронного зала.

— Я спросил, кто через него прошёл?

— В сущности, о повелитель…

— Да?

— Мы не знаем. Но кто-то точно прошёл.

— Кажется, я отдал приказ, чтобы, когда мальчик добьётся успеха, перед ним материализовался герцог Вассенего и предложил ему всяческие запретные удовольствия и порочные наслаждения, дабы подчинить его воле нашей, — так или не так?

Правитель демонов зарычал. Проблема со злодействами заключалась в том, что демоны не были великими мыслителями-новаторами, им очень не хватало перчика человеческой изобретательности. А он так ждал, предвкушал эту встречу с Эриком Турели, чей суперинтеллект обладал крайней неразборчивостью. Ад очень нуждался в таких ужасающе способных, эгоцентричных людях, как Эрик. У них куда лучше получалось творить всякие мерзости.

— Поистине так, повелитель, — отозвался демон. — И герцог ждёт вызова уже много лет, не поддаваясь никаким другим искушениям, упорно и терпеливо изучая мир людей…

— И где же он был?!

— Э-э… Отлучился по сверхъестественной надобности, повелитель, — проблеял демон. — Не успел отвернуться, как…

— Как кто-то вместо него прошёл через круг?

— Мы пытаемся выяснить, кто это был…

В этот момент поистине демоническое терпение лорда Астфгла лопнуло. Последняя фраза была пределом. Вечные муки для его подданных — слишком мягкая кара.

— Убирайся вон, — прошептал он. — И я присмотрю за тем, чтобы ты удостоился поощрения за свою промашку…

— О повелитель, умоляю…

— Убирайся!

Правитель демонов шагал по мерцающим алым цветом коридорам к своим личным покоям.

Его предшественники любили щеголять косматыми ногами с копытами. Лорд Астфгл не задумываясь отказался от такого имиджа. Эти высокомерные сволочи, обитающие в Дунманифестине, ни в жизнь не станут серьёзно относиться к тому, кто постоянно светит коровьим задом, так что Астфгл отдал предпочтение алому шёлковому плащу, малиновым лосинам, капюшону с двумя довольно изысканными рожками и трезубцу. У трезубца постоянно отваливался наконечник, но Астфгл не сомневался, что в таком наряде он вполне может сойти за солидного, гм, демона…

Очутившись в прохладе своих комнат — о боги (или, точнее, о не боги), у него ушли века на то, чтобы привести эти апартаменты в мало-мальски приличный вид; его предшественники довольствовались тем, что болтались по свету да искушали людей, они слыхом не слыхивали об административных нагрузках… Так вот, очутившись в блаженной прохладе своих покоев, Астфгл осторожно снял покрывало с Зеркала Душ, и оно, замерцав, включилось.

Прохладная чёрная поверхность была окружена затейливой рамой, из которой безустанно поднимались и уплывали прочь струйки маслянистого дыма.

«Чего пожелаешь, хозяин?» — спросило зеркало.

— Покажи мне то, что произошло в районе ворот Псевдополиса за последний час, — приказал правитель демонов и приготовился смотреть.

Какое-то время спустя он поднялся и поискал у себя в каталожном шкафу имя «Ринсвинд». Картотеку он установил совсем недавно, взамен использовавшихся раньше старых гроссбухов в удручающе громоздких переплётах; однако каталог всё ещё нуждался в доработке, поскольку обалдевшие от такого нововведения демоны заносили все имеющиеся у них сведения в ящик под буквой «Л», в рубрику «Люди».

Потом Астфгл уселся обратно в кресло и принялся наблюдать за мелькающими картинками, рассеянно поигрывая лежащими на столе предметами.

На столе у него было полно всякого добра: блокноты с магнитами, удобные подставки для карандашей и крошечные записные книжечки, которые так полезно иметь под рукой, невероятно забавные статуэтки с лозунгами типа «Ты — босс!» и маленькие хромированные шарики на проволоке, приводимые в движение чем-то вроде суррогатного и недолговечного перпетуум-мобиле. Глядя на этот стол, ни одна живая душа не усомнилась бы в холодной реальности того факта, что она и впрямь обречена на вечные муки.

— Понятно, — наконец произнёс лорд Астфгл и ударом когтя запустил механизм, раскачивающий стайку сверкающих шариков.

Демона по имени Ринсвинд он что-то не припоминал. С другой стороны, здесь, в преисподней, этих мерзких тварей были миллионы, они прямо-таки кишели без какого бы то ни было намёка на порядок. Кстати, надо всё-таки собраться и провести нормальную перепись, выгнать всех ненужных бесов в отставку и так далее…

На теле демона по имени Ринсвинд было меньше странных отростков, чем того требовали приличия. И выглядел он как-то потрёпанно. Но кем ещё он может быть, кроме как демоном?!

Вассенего был гордым старым болваном, одним из тех пожилых служак, которые втайне посмеивались над своим новым правителем и повиновались ему, в то же самое время не повинуясь. Они презирали Астфгла за то, что он на протяжении многих тысячелетий не покладая рук трудился, дабы занять то положение, которое занимал сейчас. А ведь с чего всё начиналось: когда-то Астфгл был мелким чиновником… В общем, старый хрыч вполне мог нарочно саботировать приказ своего повелителя, просто назло.

Что ж, с этим разберемся позже. Надо будет послать ему меморандум или что-нибудь в том же духе. Однако сейчас уже ничего не исправишь, придется заняться этим делом лично. Эрик Турели — чересчур многообещающая фигура, чтобы выпускать его из лап. Боги на своей горе буквально взбесятся, если Астфгл сумеет заполучить Эрика Турели.

Боги! Как же он ненавидит богов! Он ненавидел богов даже больше, чем старых перечниц вроде Вассенего, даже больше, чем жалких людишек. На прошлой неделе Астфгл устроил небольшой приём, всё как следует продумал: ему хотелось показать, что он готов предать прошлое забвению и начать трудиться с богами вместе над созданием новой, лучше устроенной и более эффективной вселенной. Эту вечеринку он назвал «Давай Знакомиться!». Там были сосиски на палочках и всё такое прочее, он из кожи вон лез, лишь бы всё прошло хорошо.

Но они даже не потрудились ответить на приглашение. Хотя чистый конверт с маркой он приложил.

— Эй, демон? — Эрик выглянул из-за двери. — Как ты там?

— Плохо, очень плохо, — откликнулся Ринсвинд.

— Я принес тебе поесть. Ты ведь ешь человеческую еду?

Ринсвинд попробовал угощение. Это была смесь овсянки, орешков и сушеных фруктов. Против этих невинных ингредиентов Ринсвинд ничего не имел. Но на каком-то этапе их приготовления кто-то проделал с ними то, что увеличенная в миллионы раз сила тяжести делает с нейтронными звездами. Если вы после таких яств умрёте, вашим близким даже не придется рыть вам могилу: достаточно будет бросить вас в почву помягче, вы сами уйдете под землю.

Ринсвинду наконец удалось проглотить овсянку. Это было самое простое. Вся загвоздка заключалась в том, чтобы помешать ей набрать скорость.

— Очень вкусно, — сдавленно просипел он. Попугай крайне правдоподобно изобразил человека, которого тошнит.

— Знаешь, я решил отпустить тебя, — объявил Эрик. — Что толку продолжать тебя удерживать, согласен?

— Абсолютно.

— Ведь ты совсем ни на что не способен.

— Извини. Полный ноль.

— Если уж на то пошло, ты и на демона не очень-то похож, — продолжал Эрик.

— Нельзя доверять этим какихтам. Они никогда на себя не какеготам, — фыркнул попугай, а потом снова потерял равновесие и, повиснув вниз головой, проговорил: — Попка хочет печенья.

Ринсвинд резко обернулся:

— А ты, с клювом, не вмешивайся!

У них за спиной послышался такой звук, словно вселенная вдруг решила прочистить горло. Нарисованный мелом круг стал на мгновение невыносимо ярким, выделившись огненной чертой на фоне вытертых половиц, и какой-то предмет, появившись неведомо откуда, тяжело рухнул на пол.

Это был большой, обитый металлом сундук, упавший на свою полукруглую крышку. Полежав некоторое время и, видимо, придя в чувство, он начал изо всех сил раскачиваться, а потом выпустил из себя дюжины крошечных розовых ножек и наконец перевернулся вниз дном.

И воззрился на собравшихся в комнате, которые вдруг ощутили себя крайне неуютно, поскольку сундук глазел на них, не имея глаз, которыми можно было бы это сделать.

Эрик пошевелился первым. Он схватил свой самодельный меч, заколыхавшийся из стороны в сторону, и крикнул:

— Так ты всё-таки демон! А я ведь чуть было не поверил тебе!

— Гы-ы! — прокомментировал попугай.

— Это просто мой Сундук, — с отчаянием в голосе объяснил Ринсвинд. — Он вроде как… ну, в общем, он повсюду следует за мной, в нем нет ничего демонического… э-э… — Волшебник замялся и неуклюже закончил: — Во всяком случае, почти ничего.

— Изыди!

— О нет, опять ты за свое…

Парнишка уставился на раскрытую книгу.

— Мои прежние повеления остаются в силе, — твёрдо проговорил он. — Самая прекрасная женщина из всех когда-либо живших в этом мире, власть над земными царствами и вечная жизнь. Так что приступай.

Ринсвинд не тронулся с места.

— Ну же, давай, — подбодрил его Эрик. — Предполагается, что сейчас ты должен исчезнуть в клубах дыма.

— Послушай, неужели ты думаешь, что я могу просто щелкнуть пальцами и… Ринсвинд щёлкнул пальцами. Комнату заполнили клубы дыма.

Ринсвинд смотрел на свои пальцы долгим, потрясённым взглядом — таким, каким человек смотрит на ружьё, которое десятилетиями спокойненько висело себе на стене, а потом вдруг выстрелило и продырявило кошку.

— Знаешь, раньше у них это не получалось, — проговорил он и опустил взгляд. — Аааа, — сказал Ринсвинд и закрыл глаза.

Мир, что скрывался в темноте за его веками, был гораздо более приятным. Потопав ногой, Ринсвинд убедился, что пол никуда не пропал, что на самом деле он, Ринсвинд, по-прежнему стоит в комнате и настойчивые сигналы всех остальных органов чувств, твердящих, будто он висит в воздухе примерно в тысяче миль от Диска, — это просто дурной сон. Вот он скоро проснётся и… Спохватившись, Ринсвинд быстренько отменил последнее пожелание. Уж лучше и дальше спать. Во сне, по крайней мере, можно летать. А вот если он проснётся, ему придется долго-долго падать. «Возможно, я умер и действительно стал демоном», — подумал он.

Интересный вариант…

Ринсвинд снова открыл глаза.

— Ух ты! — восхищённо воскликнул Эрик. — И всё это будет моим?

Он стоял в такой же позе, что и раньше, Сундук стоял рядом — хотя на чем они стояли, непонятно. К сожалению, чёртов попугай тоже никуда не девался. Последний висел в воздухе и задумчиво разглядывал раскинувшуюся внизу внушительную панораму.

Плоский мир вполне мог быть создан для того, чтобы им любоваться; Ринсвинд был более чем уверен, что он всяко не был создан для того, чтобы на нём жить. Однако зрелище впечатляло — с этим не поспоришь.

Встающее у дальнего края солнце опоясывало почти половину окружности Диска сверкающей огненной чертой. Долгая, медлительная заря только начинала растекаться по тёмному массивному пейзажу.

Внизу, резко выделяясь на фоне бездонного космического пространства, тащил на себе тяжкий груз Мироздания Великий А'Туин, Всемирная Черепаха. На её — или на его, этот вопрос так и не был решён окончательно — панцире стояли четыре гигантских слона, подпиравшие своими могучими спинами Плоский мир. Возможно, существуют более эффективные способы создания миров. Можно, к примеру, взять шарик из расплавленного железа и последовательно покрыть его несколькими слоями камня. И у вас получится очень даже функциональная планета, правда она не будет такой симпатичной. Кроме того, с неё всё будет скатываться.

— Неплохо, — заценил попугай. — Попка хочет континент.

— Он такой большой, — выдохнул Эрик.

— Да, — отрезал Ринсвинд, а потом, почувствовав, что от него ждут чего-то ещё, добавил: — Смотри обращайся с ним осторожнее, не разбей.

Его терзали некие смутные сомнения. Допустим, он демон — за последнее время с ним случилось столько всякой всячины, что Ринсвинд уже готов был согласиться с тем, что он действительно умер, просто как-то не заметил этого в суматохе (Ринсвинд где-то слышал, что умереть — это всё равно что перейти из комнаты в комнату. Разница только в том, что, когда ты крикнешь: «Эй, а где мои чистые носки? тебе никто не ответит», — но тогда он всё равно не понимал, как этот мир мог принадлежать ему. Он был совершенно уверен, что у Плоского мира есть настоящие хозяева, которые вряд ли обрадуются, если Ринсвинд возьмёт и подарит Диск этому мальчишке).

А ещё он был уверен в том, что демон должен получить письменное свидетельство о сделке.

— По-моему, ты должен за него расписаться, — сказал он. — Кровью.

— Чьей? — спросил Эрик.

— Своей, конечно, — ответил Ринсвинд. — Хотя, пожалуй, сойдет и птичья.

Он бросил свирепый и многозначительный взгляд на попугая, который буркнул в ответ что-то неразборчиво-оскорбительное.

— Но мне же надо сначала опробовать его.

— Что?

— А если он не будет работать? Пока не убежусь в том, что он исправен, ничего подписывать не буду.

Ринсвинд посмотрел на мальчишку, а потом снова опустил взгляд на яркую панораму распростёршихся у их ног царств. «Интересно, в его возрасте я был таким же? — подумал он. — И как это я умудрился остаться в живых?»

— Это ведь живой мир, — терпеливо сказал он. — Разумеется, он работает! В смысле, ты сам-то посмотри. Ураганы, дрейф континентов, дождевой цикл — всё наличествует. И всё тикает, как какие-нибудь треклятые часы. Такого мира хватит на всю жизнь. Если будешь аккуратно с ним обращаться.

Эрик критически осмотрел Плоский мир. На его лице читалась обречённость человека, которому доподлинно известно: всё лучшее в этой жизни нуждается в психическом эквиваленте двух пальчиковых батареек, а магазины откроется только после каникул.

— Я должен получить дань, — безапелляционно заявил он.

— Чего ты должен?

— Все правители мира, — пояснил Эрик. — Они обязаны платить мне дань.

— Да уж, ты и впрямь проштудировал этот вопрос, — саркастически заметил Ринсвинд. — А чего данью-то ограничиваться? Не хочешь ли луну с неба, раз уж мы тут, наверху? На этой неделе у нас специальное предложение — к каждому покорённому миру прилагается один бесплатный спутник.

— А там есть какие-нибудь полезные минералы?

— Что?!

Эрик вздохнул, демонстрируя своё великое терпение.

— Минералы, — повторил он. — Ну, залежи…

Ринсвинд покраснел (созвучие ores-orals в английском).

— Мне кажется, мальчику в твоем возрасте не следует думать о…

— Я имею в виду обычные металлы. Если это просто груда камня, то зачем она мне?

Ринсвинд посмотрел вниз. Крошечная луна как раз поднималась из-за дальнего края Плоского мира, проливая бледное сияние на мозаичный узор, в котором переплелись земля и море.

— Ну, просто красиво… — сказал он. — Послушай, уже темно. Может, тебе заплатят дань утром?

— Я хочу получить хоть что-нибудь прямо сейчас!

Ринсвинд внимательно осмотрел свои пальцы. Раньше у него как-то не очень получалось ими щелкать.

Он предпринял ещё одну попытку.

Когда Ринсбинд снова открыл глаза, то обнаружил, что стоит по щиколотку в грязи.

Среди талантов Ринсвинда самым выдающимся было его умение убегать, которое он возвёл в ранг чистого искусства. Пока он бежал, ему было неважно, бежит он к чему-то или от чего-то. Значение имел лишь сам бег. Я бегу, следовательно, я существую; а точнее, я бегу, следовательно, если мне хоть немножко повезёт, я по-прежнему буду существовать.

Но кроме того, Ринсвинд был известным знатоком лингвистики и практической географии. Он мог крикнуть «Помогите!» на четырнадцати языках и умолять о пощаде ещё на двенадцати; он проехал множество стран Плоского мира, некоторые из них — на большой скорости. Работая в библиотеке Незримого Университета, Ринсвинд заполнял долгие, чудесные, скучные часы тем, что читал о всех тех экзотических и далёких местах, где он никогда не бывал, и вздыхал от облегчения, что ему так никогда и не придется их посетить.

И вот сейчас он оказался в одном из таких мест.

Его окружали джунгли. Это были совсем не те симпатичные, привлекательные, открытые джунгли, сквозь которые так любят летать на лианах накачанные герои в леопардовых шкурах, но серьезные, настоящие джунгли, джунгли, возвышающиеся липуче-колючей зеленой стеной, джунгли, в которых каждый представитель растительного царства как следует засучил кору и принялся усердно перерастать своих соперников. Почву тут вряд ли можно было назвать таковой, поскольку она представляла собой кладбище растений, ожидающих обращения в компост; вода стекала с одного листа на другой; во влажном, насыщенном спорами воздухе гудели насекомые; и все заполняла та ужасающая, бездыханная тишина, которую обычно производят моторы фотосинтеза. Любой герой, вознамерившийся с бойким улюлюканьем пролететь через эти заросли, мог бы с тем же успехом попытать счастья с яйцерезкой.

— Как это у тебя получается! — полюбопытствовал Эрик.

— Наверное, у меня такой дар, — отозвался Ринсвинд.

Эрик окинул чудеса природы беглым, пренебрежительным взглядом.

— Это не похоже на царство, — пожаловался он. — Ты сказал, что мы отправимся в какое-нибудь царство. И это ты называешь царством?

— Обычно я называю это дождевыми лесами Клатча, — ответил Ринсвинд. — Но они битком набиты всякими затерянными царствами.

— Ты имеешь в виду таинственные древние расы принцесс-амазонок, подвергающих всех пленников-мужчин изнурительным обрядам, связанным с плодородием? — заинтересовался Эрик. Его очки слегка затуманились.

— Ха-ха, — холодно произнёс Ринсвинд. — Ну и воображение у этого ребенка.

— Какеготам, какеготам, какеготам! — крикнул попугай.

— Я читал о них, — возразил Эрик, вглядываясь в зелень листвы. — Разумеется, эти царства тоже принадлежат мне. — Он немного помолчал, вглядываясь во что-то, видимое ему одному, и с жадностью в голосе добавил: — Ничего себе!

— На твоём месте я бы сосредоточился на дани, — буркнул Ринсвинд, устремляясь в глубь леса по тому, что в здешних местах сходило за тропинку.

Ярко окрашенные цветы ближайшего дерева повернулись и проводили его взглядом.

В джунглях центрального Клатча действительно сокрыты затерянные царства таинственных принцесс-амазонок, которые захватывают в плен путешественников-мужчин и заставляют их выполнять специфические мужские обязанности. Эти обязанности поистине тяжелы и изнурительны, и век несчастных жертв очень недолог. (Это потому, что установка розеток, прибивание полок, выяснение причины загадочных звуков, доносящихся с чердака, и стрижка газонов способны доконать даже самый сильный организм).

Есть в этих джунглях и скрытые плато, где резвятся и играют чудовищные рептилии из прошедшей эпохи, а также кладбища слонов, забытые алмазные копи и таинственные развалины, украшенные иероглифами, от одного вида которых способно заледенеть самое мужественное сердце. В общем, места для деревьев на картах Клатча практически не остаётся.

Те немногие путешественники, которые вернулись из этой страны живыми, оставили для своих последователей ряд ценных указаний, как то: а) по возможности избегайте свисающих вниз лиан, на одном конце которых имеются глазки-бусинки и раздвоенный язык; б) не берите в руки полосатые чёрно-оранжевые лианы, которые, подергиваясь, лежат у вас на дороге, потому что с другого конца к ним очень часто бывает прицеплен тигр; и в) лучше в эту страну вообще не лезть.

«Если я демон, — туманно рассуждал Ринсвинд, — то почему все меня жалят и пытаются уронить? В смысле, меня ведь можно ранить только воткнутым в сердце деревянным кинжалом? А ещё на меня как-то должен действовать чеснок — если я ничего не путаю…»

Через какое-то время джунгли расступились, и путники вышли на обширную равнину, простирающуюся до далекой голубой гряды вулканов. Земля представляла собой лоскутное одеяло, образованное из озер и болотистых полей; то тут, то там высились огромные ступенчатые пирамиды, над каждой из которых в рассветный воздух поднималась тонкая струйка дыма. Лесная тропа переходила в узкую, но тем не менее мощёную дорогу.

— Что это такое, а, демон? — поинтересовался Эрик.

— Похоже на одно из Тецуманских царств, — ответил Ринсвинд. — Насколько я помню, там правит Муцума.

— Она принцесса-амазонка, да?

— Как ни странно, нет. Ты, Эрик, удивишься, когда узнаешь, как много на свете царств, которыми не правят принцессы-амазонки.

— В любом случае выглядит тут всё довольно примитивно. Слегка напоминает каменный век.

— Тецуманские жрецы славятся своим календарем и широко развитой сетью публичных обсерваторий.

— А-а, — оживился Эрик. — Прекрасно.

— Ты не понял, — со вздохом проговорил Ринсвинд. — Обсерватория — это место, откуда наблюдают за звёздами.

— О-о.

— И не стоит так плохо думать о местном населении. Жрецы — великолепные математики.

— Хм— Эрик с серьезным видом поморгал. — Сомневаюсь, что у такой отсталой цивилизации, как эта, есть что считать.

Ринсвинд тем временем внимательно разглядывал колесницы, которые быстро мчались в их сторону.

— О-о, — сказал он. — У них очень сложная математика. Они считают жертвы.

Тецуманская империя, расположенная в окруженных джунглями долинах центрального Клатча, известна своими органическими огородами, изысканными поделками из обсидиана, перьев и нефрита, а также массовыми человеческими жертвоприношениями в честь Кусалькоатля, Пернатого Змея, бога массовых человеческих жертвоприношений. Вообще, Кусалькоатль — очень конкретный бог и любит, когда всё расставлено по своим местам. И конкретно ваше место, как считают его приверженцы, — среди кучи других людей на вершине большой ступенчатой пирамиды, где некто в элегантном головном уборе из перьев затачивает изящный обсидиановый нож, предназначенный исключительно и персонально для вас.

Тецуманцы заслужили на континенте славу самых самоубийственно мрачных, раздражительных и пессимистичных типов, каких только можно встретить. Причину этого вы скоро узнаете. Насчёт местного календаря Ринсвинд тоже говорил правду. Тецуманцы давно уже сообразили, что мир вокруг становится только хуже; таким образом, воспринимая окружающую действительность ужасающе буквально, они разработали сложную систему, позволяющую следить за тем, насколько хуже стал каждый последующий день.

В противоположность всеобщему мнению, тецуманцы всё-таки изобрели колесо. Но их представления о том, как его следует использовать, радикально отличались от наших.

Это была первая из виденных Ринсвиндом колесниц, которую тащили ламы. Но вовсе не это было в ней самым странным. Самым странным было то, что несли её люди. Они держались за ось, по двое с каждой стороны, и бежали следом за животными, шлепая сандалиями по булыжной мостовой.

— Как думаешь, у них там дань? — спросил Эрик.

В первой колеснице ехал приземистый, довольно-таки кубический человек в наряде из шкуры пумы и головном уборе из перьев.

Бегуны, тяжело дыша, остановились, и Ринсвинд увидел, что у каждого из них имеется нечто похожее на примитивный меч, изготовленный путем закрепления осколков обсидиана на деревянной дубинке. Впрочем, мечи эти выглядели не менее смертоносными, чем их культурные, высокоцивилизованные собратья. На самом деле они выглядели даже страшнее.

— Ну? — сказал Эрик.

— Что ну? — переспросил Ринсвинд.

— Прикажи ему отдать мне дань.

Толстяк с трудом сполз с колесницы, подошел к Эрику и, к величайшему удивлению Ринсвинда, распростёрся перед мальчишкой в пыли.

Волшебник почувствовал, как что-то с острыми коготками карабкается по его спине. Потом оно уселось ему на плечо, и голос, похожий на треск разрываемого надвое металлического листа, произнёс:

— Так-то лучше. Очень, какеготам, удобно. А если попытаешься сбросить меня, демон, то можешь какеготам со своим ухом. Какой неожиданный поворот, правда? Такое впечатление, будто мальчишку тут ждали.

— Почему ты постоянно твердишь «какеготам»? — поинтересовался Ринсвинд.

— Ограниченный какеготам. Ну, этот. Такая штука. Ты знаешь. В ней есть слова, — объяснил попугай.

— Словарь? — догадался Ринсвинд.

Пассажиры остальных колесниц также сошли на землю и распростёрлись перед Эриком, который лыбился как идиот. Попугай тщательно обдумал предположение.

— Да, наверное, — наконец согласился он. — Кстати, должен пожать тебе крыло. Сначала ты показался мне полным какеготам, но, вижу, ты отлично справляешься со своими какихтам.

— Эй, демон! — небрежно окликнул его Эрик.

— Да?

— Что они там бормочут? Ты умеешь говорить на их языке?

— Э-э, нет, — сказал Ринсвинд. — Однако я могу его читать, — добавил он в спину отвернувшемуся Эрику. — Может, ты дашь им какой-нибудь знак, чтобы они представили свои требования в письменном виде?..

* * *

Было уже около полудня, В джунглях позади Ринсвинда ухали и щебетали какие-то существа. Вокруг его головы жужжали комары размером с колибри.

— Разумеется, — в десятый раз повторил он, — до изобретения бумаги у них дело так и не дошло.

Каменщик отступил назад, отдал последний обсидиановый резец своему помощнику и выжидающе взглянул на Ринсвинда.

Волшебник тоже сделал шаг назад и критически осмотрел каменную плиту.

— Очень хорошо, — одобрил он. — В смысле, отличное сходство. Лучше всего получилась причёска. Конечно, в обычных условиях он не такой, э-э, квадратный, но да, очень похоже. А тут у нас колесница, а здесь ступенчатые пирамиды. Да. Что ж, по-моему, они хотят, чтобы ты отправился с ними в город, — сообщил он Эрику.

— Передай им, что я согласен, — твердо ответил Эрик.

Ринсвинд повернулся к главе делегации.

— Да, — сказал волшебник.

— Сгорбленная-фигурка-в-тройном-головном-уборе-из-перьев-над-тремя-точками?

Ринсвинд вздохнул. Каменщик, не говоря ни слова, вложил в его вялые пальцы очередной каменный резец и установил в нужное положение новую гранитную плиту.

Одной из проблем жизни в Тецуманской империи — не считая такого бога, как Кусалькоатль, — было то, что, если бы вашей семье неожиданно понадобилось заказать на завтра лишнюю бутылку молока, вам пришлось бы начать писать записку молочнику ещё в прошлом месяце. Тецуманцы — единственные люди на Плоском мире, которые совершают самоубийство, забивая себя до смерти собственными предсмертными записками.

К тому времени, как колесница въехала в каменный город, окружающий самую высокую пирамиду, и покатилась между рядами восторженно вопящих тецуманцев, день начал клониться к вечеру.

— Вот это уже ближе к делу, — заметил Эрик, любезно отвечая на приветствия, — Они очень рады нас видеть.

— Угу, — мрачно отозвался Ринсвинд. — Интересно почему.

— Конечно же потому, что я — новый правитель.

— Хм-м.

Ринсвинд искоса взглянул на попугая. Уже довольно долго птица хранила неестественное молчание, а теперь вообще пугливо жалась к его уху, точно старая дева в стриптиз-клубе. Очевидно, у попугая возникли некоторые серьёзные сомнения по поводу изысканных головных уборов из перьев.

— Гадские какихтам, — прохрипел он. — Помяни моё слово, пусть какой-нибудь как его там только попробует до меня дотронуться — мигом останется без пальца!

— Во всем этом есть что-то неправильное, — сказал Ринсвинд.

— Абсолютно согласен, — откликнулся попугай.

— Очень неправильное…

— Говорю тебе, хоть одно перышко упадет и…

Ринсвинд не привык к тому, чтобы люди радовались его появлению. Это было неестественно и добра не сулило. Причем местные жители не только выкрикивали приветствия, они ещё бросали в воздух цветы и шляпы. Шляпы были вырублены из камня, но традиции — прежде всего.

Ринсвинду эти шляпы показались довольно странными. У них не было тульи. Просто диски с дыркой посередине.

По широким городским улицам колесницы проследовали к кучке зданий у подножия пирамиды, где ждала ещё одна группа местных сановников.

Богатые одежды были щедро изукрашены всякими драгоценными побрякушками, которые в основе своей были совершенно одинаковы. Существует достаточно много способов использовать каменный диск с дыркой посередине, и тецуманцы испробовали их все, кроме одного.

Однако важнее было то, что перед сановниками стояла уйма сундуков и сундуки эти были доверху набиты драгоценностями. Глаза Эрика расширились.

— Дань! — воскликнул он.

Ринсвинд сдался. У него действительно получилось. Он не знал, с чего бы это, не знал почему, но наконец-то всё шло Как Надо. Заходящее солнце сверкало в дюжине сундуков с сокровищами. Разумеется, всё это предположительно принадлежало Эрику, но, может, и ему, Ринсвинду, кое-что перепадет…

— Естественно, — слабо отозвался он, — А чего ты ожидал?

А после был пир, и были долгие тосты, которых Ринсвинд не понимал, но которые перемежались приветственными криками, кивками и поклонами в сторону Эрика. А ещё был концерт народной тецуманской музыки, которая звучала примерно так, как если бы кто-то решил наконец прочистить месяцами заложенную ноздрю.

Ринсвинд оставил Эрика гордо восседать на троне, а сам понуро побрел в сторону пирамиды.

— Между прочим, я очень неплохо проводил какеготам, — обиженно буркнул попугай.

— Я всё никак не могу успокоиться, — признался Ринсвинд. — Извини, но раньше со мной такого не случалось. Никогда. Эти драгоценности и так далее. Всё идет словно по маслу. Это неправильно.

Он посмотрел на чудовищный фасад пирамиды, багровый и мерцающий в свете пламени факелов. На каждой из огромных глыб был вырезан барельеф, изображающий тецуманцев, которые проделывали со своими врагами всякие невероятно изобретательные вещи. Барельефы позволяли предположить, что тецуманцы, какими бы милыми и радушными они ни выглядели, совсем не склонны чествовать пришлых незнакомцев и осыпать их златом и каменьями. Вся эта огромная куча покрытых изображениями глыб представляла собой настоящий шедевр искусства, главное было не присматриваться к деталям.

Пробираясь вдоль стены, Ринсвинд наткнулся на громадную дверь, на которой была мастерски вырезана (и в прямом, и в переносном смысле) группа пленников.

Дверь открывалась в короткий, залитый светом факелов тоннель. Твердя про себя, что удрать всегда успеется, Ринсвинд сделал несколько шагов вперёд и оказался в помещении с высоким потолком, занимающем большую часть внутреннего пространства пирамиды.

Здесь вдоль стен также были установлены факелы, которые достаточно хорошо освещали интерьер.

На самом деле в этом было мало хорошего, потому что в основном они освещали гигантскую статую Кусалькоатля, Пернатого Змея.

Если бы вам случилось оказаться с этой статуей в одной комнате, вы бы предпочли, чтобы вокруг царила абсолютная темнота.

А может, и нет. Наилучшим вариантом было поместить эту штуковину в тёмную комнату, а самому страдать бессонницей в тысяче миль от неё, пытаясь забыть, как она выглядит.

«Это всего лишь статуя, — напомнил себе, Ринсвинд. — На самом деле ничего подобного существовать не может. Просто скульптор страдал избытком воображения, только и всего».

— Что это, какеготам возьми? — изумился попугай.

— Их бог.

— Да ну?

— Нет, правда. Кусалькоатль. Наполовину человек, наполовину цыпленок, наполовину ягуар, наполовину змея, наполовину скорпион и наполовину псих.

Попугай пошевелил клювом, осмысливая услышанное.

— В целом получается три какихтам — убийцы, — подытожил он.

— Да, примерно так, — подтвердила статуя.

— С другой стороны, — немедленно вставил Ринсвинд, — я считаю, каждый человек имеет право поклоняться богу по-своему, пусть даже в этом присутствует некоторое извращение, а теперь, думаю, мы пойдем отсюда, так что…

— Пожалуйста, не бросайте меня здесь, — взмолилась статуя. — Возьмите меня с собой, а?

— Гм, вряд ли это получится, ты уж извини, — торопливо проговорил Ринсвинд, пятясь к выходу. — Пойми правильно, дело не во мне, просто там, откуда я приехал, царят жуткие расовые предрассудки против людей тридцати футов ростом, с клыками, когтями и ожерельями из черепов. У тебя будут некоторые проблемы с тем, чтобы вписаться в нормальное человеческое общество.

Попугай дёрнул волшебника клювом за ухо и хрипло выкрикнул:

— Эй, какеготам, это не статуя!

Оказалось, что на самом деле голос исходит из дыры в полу, расположенной позади Кусалькоатля. Из глубины ямы на Ринсвинда близоруко уставилось бледное лицо. Пожилое, добродушное, слегка обеспокоенное, но вполне человеческое лицо.

— Гм-м, привет? — окликнул Ринсвинд.

— Ты даже не представляешь, что такое вновь услышать дружеский голос, — отозвалось лицо, расплываясь в глупой ухмылке. — Не мог бы ты вроде как помочь мне вылезти и?..

— Извини? — переспросил Ринсвинд. — Ты ведь пленник, да?

— Увы, но это так.

— Не знаю, следует ли мне разгуливать тут и освобождать пленников, — буркнул Ринсвинд. — Ну, то есть я ж не знаю, что ты там натворил…

— Уверяю, ни в каких преступлениях я не повинен!

— Это ты так утверждаешь, — сурово проговорил Ринсвинд. — Но если тецуманцы решили осудить тебя…

— Какеготам, какеготам, какеготам! — завопил ему в ухо попугай, прыгая на Ринсвиндовом плече вверх-вниз. — Ты, что, совсем какеготам потерял? Откуда ты такой взялся? Он же узник! Узник в храме! А таких узников полагается спасать! Для этого, какеготам возьми, они тут и сидят!

— Вот ты много знаешь! — огрызнулся Ринсвинд. — Скорее всего, он здесь для того, чтобы его принесли в жертву! Правильно? — Волшебник посмотрел на узника, ища у него подтверждения.

Лицо кивнуло.

— Действительно, ты прав. И вскоре с меня заживо сдерут кожу.

— Вот! — крикнул Ринсвинд попугаю. — Видишь? Тоже мне, умник выискался! Он здесь для того, чтобы с него заживо содрали кожу.

— И удаление каждого дюйма кожи будет сопровождаться невероятной, неописуемой болью, — услужливо добавил узник.

Ринсвинд поморщился. Его не в меру ретивое воображение мигом нарисовало картины, которых он предпочел бы не видеть.

— Что, каждого кусочка? — уточнил он.

— По-видимому, так.

— Ничего себе. Что же ты натворил?

— Ты ни за что не поверишь… — вздохнув, промолвил узник.

Правитель демонов позволил зеркалу потемнеть и какое-то мгновение барабанил пальцами по столу, после чего взял переговорную трубку и решительно в неё дунул.

Некоторое время спустя оттуда послышался далёкий голос:

— Да, начальник?

— Да, сир! — рявкнул Астфгл.

Далёкий голос что-то пробормотал под нос и добавил:

— Да, СИР?

— У нас тут работает некий Кусалькоатль?

— Сей минут посмотрю, начальник. — Голос затих вдали, а потом прорезался снова: — Да, начальник.

— Он какой-нибудь герцог, граф, маркиз или барон? — спросил Астфгл.

— Нет, начальник.

— Так кто же он?

На другом конце линии наступило долгое молчание.

— Ну? — поторопил своего собеседника правитель демонов.

— Да так, начальник, ничего особенного он собой не представляет.

Пару мгновений правитель демонов сверлил трубку свирепым взглядом. «Вот она, благодарность, — думал он. — Составляешь подробные планы, организовываешь все, пытаешься помочь людям, и вот что ты получишь в ответ».

— Пошли его ко мне, — приказал он.

Музыка, звучащая снаружи, достигла пика громкости и умолкла. В кострах потрескивало пламя. Из джунглей за происходящим наблюдали тысячи сверкающих глаз.

Верховный жрец поднялся на ноги и толкнул речь. Эрик сиял как медная пуговица. Тецуманцы притащили корзины с драгоценностями. Проходя длинной колонной мимо Эрика, они рассыпали эти драгоценности у его ног.

Затем верховный жрец толкнул вторую речь. Она, похоже, заканчивалась вопросом.

— Прекрасно, — отозвался Эрик. — Всё просто замечательно. Продолжайте в том же духе. — Он поскрёб ухо и наугад выдал: — Можете все взять отгул на полдня.

Верховный жрец повторил вопрос, в голосе его звучало лёгкое нетерпение.

— Да, это я, — подтвердил Эрик на тот случай, если ещё оставались какие-то сомнения. — Ты абсолютно правильно всё понял.

Верховный жрец снова заговорил. Но ни о какой «лёгкости» речи уже не шло.

— А теперь повторим всё сначала, — сказал правитель демонов, откидываясь на спинку трона. — В один прекрасный день ты случайно наткнулся на этих тецуманцев и решил — кажется, я верно припоминаю твои слова, — что они «кучка безнадёжных неудачников из каменного века, сидящих по уши в своем болоте». Я прав? После чего ты проник в мозг одного из верховных жрецов — по-моему, в то время они поклонялись какой-то палочке, — лишил его рассудка и внушил этим племенам, что они должны объединиться, нагнать страху на соседей и создать на континенте новую нацию, посвятившую себя идее, что всех людей следует отводить на вершину церемониальной пирамиды и разрубать на куски каменными ножами. — Правитель демонов придвинул к себе свои заметки и добавил: — Ах да, ещё с некоторых из них полагалось заживо сдирать кожу.

Кусалькоатль зашаркал ногами по полу.

— После чего, — продолжил Астфгл, — они немедленно вступили в длительную войну практически со всеми остальными народами, неся смерть и разрушение тысячам сравнительно неповинных людей, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, всему этому нужно немедленно положить конец, понял?!

Кусалькоатль слегка отшатнулся.

— Я не нарочно… — пролепетал он. — Я думал, ну, вроде как это правильно. Смерть, разрушение и всё такое…

— Ах ты думал, да? — переспросил Астфгл. — Ты загубил тысячи более-менее невинных людей! И они… они выскользнули у нас из лап, — он щёлкнул пальцами, — вот так! И направились прямиком на свои небесные пажити, или во что там они веруют. Беда с вами, ребята. Вы абсолютно не представляете Общую Картину! Возьмём, к примеру, тех же тецуманцев. Мрачные, лишённые воображения, одержимые люди… к этому времени они уже могли бы изобрести систему бюрократии и налогообложения, которая зашлаковала бы мозги всего континента. А вместо этого они так и остались кучкой второразрядных убийц с каменными топорами. Какие потери! Что за бессмысленный перевод полезных ресурсов!

Кусалькоатль корчился от стыда. Правитель демонов покрутился на своем вращающемся троне.

— В общем, я хочу, чтобы ты отправился в Тецуманскую империю и извинился за свой проступок.

— Что?

— Скажи им, что ты передумал. Тебя неправильно поняли. На самом деле ты хотел, чтобы они трудились день и ночь во благо своих собратьев по человечеству. Это пройдёт «на ура».

— Что? — опять спросил Куеалькоатль. Он неловко переступил с ноги на ногу. — Но… но повелитель… Я должен явиться им во плоти?

— А что тут такого? Они ведь с тобой уже знакомы, не так ли? Я видел статую, вы с ней очень похожи.

— Ну, в общем, да… Я посещал их во снах и всё такое прочее… — неуверенно пробормотал демон.

— Вот и чудненько. Давай, действуй. Кусалькоатлю явно не давала покоя какая-то мысль.

— Э-э, — проговорил он. — То есть я должен материализоваться у всех на глазах? Я правильно понял? В смысле, меня нет, а потом — бац, всем привет, вот он я?

— Да!

— О-о.

* * *

Узник отряхнулся от пыли и протянул Ринсвинду морщинистую руку.

— Огромное спасибо, Понт да Щеботан, — сказал он.

— Что, прости?

— Это моё имя.

— О-о.

— Гордое, древнее имя, — продолжил да Щеботан, пристально вглядываясь в глаза Ринсвинда на предмет того, не мелькают ли там смешливые искорки.

— Прекрасно, — невыразительным голосом отозвался волшебник.

— Мы искали Источник Жизни, который дарит человеку вечную молодость, — поведал Понт.

Ринсвинд оглядел его сверху донизу и вежливо спросил:

— Ну и как, удачно?

— Нет, значительных результатов мы не добились.

Ринсвинд снова заглянул в яму.

— Ты сказал «мы». А где остальные? — поинтересовался он.

— Перешли в местную веру.

Ринсвинд ещё раз посмотрел на статую Кусалькоатля. Местная вера умела агитировать за себя.

— Думаю, — осторожно проговорил он, — нам лучше идти.

— Это уж точно, — подхватил старик. — И побыстрее. Пока не заявился этот, как его, Повелитель Мира.

Ринсвинд похолодел. «Начинается, — подумал он. — Я знал, что всё будет очень плохо, и вот, начинается. У меня, должно быть, инстинкт на такие вещи».

— Кто-кто? — осторожно осведомился он.

— О, у них тут есть одно пророчество. Ну, на самом деле даже не пророчество, скорее вся история мира, от начала до конца. Её описание покрывает эту пирамиду сверху донизу, — жизнерадостно пояснил Понт да Щеботан. — Клянусь честью, не хотел бы я быть этим самым Повелителем, когда он прибудет сюда. У них насчёт его такие планы…

Эрик поднялся на ноги.

— А теперь послушайте-ка меня, — сказал он, — Подобного отношения я терпеть не собираюсь. Я, знаете ли, ваш повелитель…

Ринсвинд таращился на ближайшие к статуе каменные плиты, Тецуманцам понадобилось два этажа, двадцать лет и десять тысяч тонн гранита, чтобы объяснить, что они собираются сделать с Повелителем Мира, когда тот наконец объявится. Результат получился, как бы получше выразиться, очень наглядным. У Ринсвинда не оставалось никаких сомнений в том, что тецуманцы очень недовольны. Он рискнул бы даже предположить, что они весьма раздражены.

— Но почему они сначала дарили ему все эти драгоценности? — спросил он, указывая на соответствующий сюжет.

— Ну, он же всё-таки Повелитель, — пожал плечами да Щеботан. — Полагаю, он имеет право на некоторое уважение.

Ринсвинд кивнул. Всё вполне справедливо. Представьте себе, вот вы — племя, живущее в болоте посреди влажного леса. Вы не знаете металла, а на шее у вас сидит бог, подобный Кусалькоатлю. И вдруг к вам заявляется человек, утверждающий, будто бы он тут всем распоряжается. Наверняка вам захотелось бы потратить некоторое время на то, чтобы внятно объяснить ему, насколько вы разочарованы. Тецуманцы никогда не видели смысла в том, чтобы миндальничать с божествами.

Главный герой был вылитый Эрик.

Взгляд Ринсвинда перескочил на соседнюю стену, следуя за продолжением истории.

На этой плите очень похоже был изображен он сам. На плече у рисованного Ринсвинда тоже сидел попугай.

— Вот чёрт, — воскликнул волшебник. — Это же я!

— Взгляни на соседнюю плиту. Там подробно описано то, что с тобой сделают, — самодовольно заметил попугай. — Это вывернет твой какеготам наизнанку.

Ринсвинд взглянул на указанную плиту. Его какеготам подскочил к горлу.

— Сейчас мы повернёмся и тихонечко уйдем отсюда, — твердо заявил волшебник. — В смысле, благодарить за угощение мы не будем. Потом скажем «спасибо», пошлём письмо. Ну, знаешь, вежливость и всякое такое…

— Буквально одну минуточку, — остановил Понт Ринсвинда, который тащил его за руку. — Я так и не дочитал до конца. Очень хочется узнать, каким будет конец света…

— Не знаю, каким он будет для всех остальных, — угрюмо отозвался Ринсвинд, увлекая да Щеботана в тоннель. — Зато прекрасно знаю, каким он будет для меня.

Ринсвинд шагнул на свежий воздух, и это было прекрасно. Но что было очень плохо, так это то, что шагнул он прямо в кольцо тецуманцев. В руках тецуманцы сжимали копья, снабжённые остро наточенными обсидиановыми наконечниками. Копья эти, подобно и тецуманским мечам, были не столь совершенны, как обычное грубое, низкопробное стальное оружие. Но будет ли ему легче, если его проткнут изящными образчиками подлинного самобытного творчества, а не теми отвратительными изделиями, что были выкованы в кузницах людьми, которые никак не могли похвастать единением с природой?

Вряд ли — решил Ринсвинд.

— Я всегда говорил, во всем надо уметь видеть хорошую сторону, — объявил да Щеботан.

Ринсвинд, привязанный к соседней каменной глыбе, с трудом повернул голову в его сторону.

— И где же ты её сейчас углядел? — поинтересовался он.

Понт да Щеботан, прищурившись, посмотрел через болото на свод леса.

— Что ж, начать с того, что отсюда открывается первоклассный вид…

— О, здорово, — отозвался Ринсвинд. — Знаешь, мне бы такое и в голову не пришло. Ты абсолютно прав. Этот вид ты будешь помнить до конца своей жизни. Я имею в виду, вряд ли это будет великим подвигом со стороны твоей памяти.

— Нечего ехидничать. Я просто высказал своё мнение.

— Хочу к маме, — заявил Эрик, привязанный к средней глыбе.

— Выше голову, парень, — подбодрил его Понт. — По крайней мере, тебя не просто так приносят в жертву, а ради чего-то стоящего. Вот, думаешь, за что со мной так обошлись? Я просто предложил им попробовать ставить колёса вертикально, чтобы они катились. Но местные жители не очень-то восприимчивы к новым веяниям. Не отчаивайся, малыш. Надежда умирает последней.

Ринсвинд зарычал. Вот этого он терпеть не мог — людей, не проявляющих страха перед лицом Смерти. Это противоречило самим основам Ринсвиндова мироздания.

— Хм, и самое главное, — продолжал да Щеботан, — мне кажется… — Он попробовал покататься из стороны в сторону, натягивая лианы, которые привязывали его к глыбе. — Да, определенно можно сказать, что, когда они затягивали эту верёвку… угу, точно-точно, эта верёвка…

— Что? Ну что?! — не выдержал Ринсвинд.

— Да, теперь я абсолютно уверен, — сказал да Щеботан. — Эта верёвка затянута туго и профессионально. Не поддается ни на дюйм.

— Спасибо, — буркнул Ринсвинд.

На самом деле плоский верх усечённой пирамиды был довольно-таки просторным. На нем вполне хватало места для всяческих статуй, жрецов, каменных глыб, сточных желобов, производственных линий по обтёсыванию ножей и всего остального, в чём нуждались тецуманцы для массового отправления религиозных обрядов. Несколько стоящих перед Ринсвиндом жрецов деловитыми голосами зачитывали длинный список жалоб: болото; комары; отсутствие металлических руд; вулканы; климат; такой бог, как Кусалькоатль; обсидиан постоянно тупится; квадратные колеса плохо катаются… Список был очень долгий.

В большинстве религий молящиеся обычно возносят хвалы и благодарят имеющихся в наличии богов — либо из общего благочестия, либо в надежде, что боги поймут намёк и начнут действовать соответственно. Тецуманцы же, как следует осмотревшись, вокруг и твёрдо решив, что хуже быть уже не может, не церемонились в своих жалобах.

— Осталось совсем немного, — сообщил попугай, сидящий на статуе одного из второстепенных тецуманских богов.

Он оказался там в результате сложной последовательности событий, включающей в себя многочисленные вопли, облако перьев и трёх тецуманских жрецов с сильно распухшими большими пальцами.

— Верховный жрец совершает какеготам в честь Кусалькоатля, — небрежно продолжал попугай. — А вы собрали немалую толпу.

— Ты, наверное, ни за что на свете не согласишься спрыгнуть сюда и передолбить эти верёвки своим клювом? — уточнил Ринсвинд.

— Ты абсолютно какеготам.

— Я так и думал.

— Скоро поднимется солнце, — не унимался попугай.

У Ринсвинда создалось впечатление, что в птичьем голосе прозвучала излишняя жизнерадостность.

— Эй, демон, я буду жаловаться, — простонал Эрик. — Вот погоди, моя мама узнает… У меня, знаешь ли, влиятельные родители.

— О, прекрасно, — слабо отозвался Ринсвинд. — Почему бы тебе не обратиться прямиком к верховному жрецу? Скажи ему, что, если он вырежет тебе сердце и ты из-за этого завтра не пойдешь в школу, твоя мамочка очень рассердится.

Тецуманские жрецы поклонились восходящему солнцу, однако глаза всей толпы обратились к джунглям.

В которых что-то происходило. Оттуда слышался хруст ломающегося подлеска. С деревьев, истерично вопя, срывались тропические птицы.

Ринсвинд, разумеется, не мог этого видеть.

— Сам виноват. Кто хотел стать повелителем мира? — продолжал он. — Ты, вообще, чего ожидал? Думал, тебе обрадуются? Знаешь, открою тебе одну тайну: домовладельцев никто не любит.

— Но они собираются убить меня!

— Взгляни на всё с другой точки зрения. Так они тебе показывают, что, метафорически выражаясь, им осточертело ждать, когда ты покрасишь дом и исправишь канализацию.

Теперь уже все джунгли были охвачены сумятицей. Животные вылетали из кустов, словно спасаясь от лесного пожара. Несколько тяжелых глухих ударов возвестили о том, что деревья ломаются и падают наземь.

Через подлесок продрался обезумевший ягуар и громадными прыжками помчался по тракту. В нескольких футах позади него нёсся Сундук.

Сундук был покрыт лианами, листьями и перьями всевозможных редких лесных птиц, которые после случившегося стали встречаться ещё реже. Ягуар мог бы спастись, отскочив вправо или влево, но простой животный ужас мешал ему мыслить логически. Он сделал большую ошибку: повернул голову, чтобы посмотреть, кто его преследует.

Ошибка была большой — и последней в ягуаровой жизни.

— Помнишь этот свой ящик? — спросил попугай.

— Да, а что? — откликнулся Ринсвинд.

— Он направляется сюда.

Жрецы вгляделись в бегущий далеко внизу предмет. У Сундука был очень прямолинейный способ обращаться с теми вещами, что стояли между ним и намеченной им целью, — он их попросту игнорировал.

И Кусалькоатль, презрев все свои инстинкты, в страшной тревоге и, что самое ужасное, в полном неведении относительно происходящего, — Кусалькоатль избрал именно этот момент для того, чтобы материализоваться на вершине пирамиды.

Кое-кто из жрецов заметил его. Ножи выпали у них из рук.

— Э-э… — пискнул демон. Остальные жрецы тоже повернулись.

— Прекрасно. А теперь я хочу, чтобы вы все меня выслушали, — крикнул Кусалькоатль, приставив крошечные ручонки к своему основному рту, чтобы лучше было слышно.

Он оказался в весьма щекотливом положении. Ему страшно нравилось быть богом тецуманцев, он был прямо-таки потрясён их целеустремленной преданностью и очень благодарен им за невероятно похожую на него статую внутри пирамиды. Поэтому ему было крайне неприятно раскрывать тот факт, что данная статуя отличается от своего оригинала одной немаловажной деталью.

На самом деле Кусалькоатль был шести дюймов ростом.

— Так вот, — начал Кусалькоатль, — это очень важно…

К несчастью, никто так и не узнал почему. В этот миг Сундук, ожесточенно суча ножками, взобрался на вершину пирамиды и плюхнулся на каменные плиты. Раздался короткий глухой вскрик.

«Этот старый мир весьма забавен, — сказал потом Понт да Щеботан. — Над ним нельзя не смеяться. Ведь если не смеяться, можно сойти с ума. То ты лежишь привязанный к каменной глыбе и ждешь, что тебя подвергнут изысканной пытке, то тебе вдруг предоставляют завтрак, сменную одежду, горячую ванну и бесплатный транспорт до границы царства. Именно так человек начинает верить в богов…». Тецуманцы никогда и не сомневались в том, что боги существуют. Но в данный момент их главное божество представляло собой небольшое маслянистое пятнышко на вершине пирамиды…

Сундук стоял на главной площади города. Все представители жречества, собравшись вокруг, внимательно следили за ним — вдруг он выкинет что-нибудь потешное или, наоборот, имеющее религиозный смысл.

— И ты действительно оставишь его здесь? — спросил Эрик.

— Всё не так просто, — ответил Ринсвинд. — Обычно он меня догоняет. Но давайте-ка побыстрее сматываться.

— А как же дань?

— Думаю, будет благоразумным отказаться от неё, — возразил Ринсвинд. — Давайте просто уйдем потихоньку, пока они в хорошем настроении. Рано или поздно новизна исчерпает себя.

— А я должен продолжить поиски Источника Жизни, — заявил да Щеботан.

— Ах да, — кивнул Ринсвинд.

— Я, знаете ли, посвятил этому всю свою жизнь, — гордо сообщил старик.

Ринсвинд оглядел его сверху донизу.

— Неужели?

— О да. Исключительно. Ищу с самого детства.

Лицо Ринсвинда выражало крайнюю озадаченность.

— В таком случае, — начал он тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми, — не лучше ли… ну, знаешь, разумнее… завязать…

— Что? — спросил да Щеботан.

— О, неважно, — отозвался Ринсвинд. — Однако у меня есть для тебя кое-что, — добавил он. — Чтобы ты, ну, знаешь, не скучал, мы дарим тебе этого замечательного говорящего попугая. — Ринсвинд ловко сграбастал птицу, старательно избегая подставлять пальцы под мощный клюв. — Это ведь лесной житель. Было бы жестоко и дальше заставлять его жить городской жизнью…

— Я родился в клетке, ты, буйный какеготам! — крикнул попугай.

Ринсвинд придвинул нос к его клюву и прошипел:

— Либо это, либо на сковородку.

Попугай открыл было клюв, чтобы цапнуть его за нос, но, увидев выражение лица волшебника, резко передумал.

— Попка хочет печенья, — проговорил он и тихо буркнул: — Какеготамкакеготамкакеготам!

— Дорогая моя, чудная птичка! — восхитился да Щеботан. — Я буду присматривать за ней.

— Какеготамкакеготамкакеготам!

Они достигли джунглей. Несколькими минутами спустя Сундук стронулся с места и порысил следом за ними.

В Тецуманской империи был полдень.

Из главной пирамиды доносились звуки, которые позволяли предположить, что там разбирают на части какую-то очень большую статую.

Жрецы в задумчивости сидели на полу. Время от времени кто-нибудь из них вставал и произносил краткую речь.

Во всех этих речах затрагивались крайне важные вопросы. Например, о том, что экономика царства напрямую зависит от процветания индустрии, занимающейся производством обсидиановых ножей; о том, что покоренные соседние царства с течением времени привыкли полагаться на твёрдую руку правительства, а также, между прочим, на разрубание тел, разрезание животов и вынимание внутренностей, производимые той самой твёрдой рукой; и об ужасной судьбе, которая ожидает любой народ, не имеющий бога. Народ-безбожник способен дойти до чего угодно: он может возмутиться против добрых старых традиций скромной жизни и несамопожертвования, сделавших империю таковой, какова она есть сегодня; народ может начать спрашивать себя, зачем ему, народу, если у него нет бога, все эти жрецы. В общем, ожидать можно чего угодно.

Все вышеперечисленное было очень хорошо изложено Муцумой, верховным жрецом, когда он сказал:

— Фигура со сломанным носом, коготь ягуара, три пёрышка, стилизованный колючий муравьед^[43].

Через некоторое время было проведено голосование.

К вечеру ведущие каменщики империи начали работу над новой статуей.

В основе своей она была прямоугольной и имела кучу ног.

Правитель демонов побарабанил пальцами по столу. Не то чтобы его расстроила судьба Кусалькоатля, которому теперь придётся провести несколько столетий в одном из низших кругов преисподней, пока он не нарастит себе новое материальное тело. Так ему и надо, этому мерзкому крысенышу. Случившееся на пирамиде — вернее, чуть не случившееся — также не особо волновало Астфгла. В конце концов, суть исполнения желаний как раз и заключается в том, чтобы клиент получал именно то, что просил, и именно то, что на самом деле ему было совсем не нужно.

Но события… они выходили из-под демонического контроля.

Да нет, смешно, В лучшем случае он всегда может материализоваться и лично навести порядок. Но Астфгл предпочитал, чтобы люди думали, будто бы всё плохое в их жизни случается по воле рока и судьбы. Астфглу нравилось мутить воду. Это поднимало ему настроение.

Правитель демонов повернулся обратно к зеркалу и подкрутил ручку временного контроля.

Только что они были в душных, влажных джунглях Клатча, как вдруг…

— Я думал, мы собирались вернуться ко мне в комнату, — пожаловался Эрик.

— Я тоже так думал! — отозвался Ринсвинд. Чтобы перекрыть жуткий грохот, ему пришлось кричать.

— Щелкни ещё раз пальцами, демон.

— Ни за что в жизни! Ты не представляешь, сколько на свете мест, где нам придется гораздо хуже!

— Но здесь жарко! И темно!

С этим Ринсвинд спорить не мог. А ещё здесь было трясуче и шумно. Когда его глаза немножко привыкли к темноте, он различил мутные пятнышки света. Их тусклое сияние, а также сильный запах древесной стружки и клея позволяли предположить, что Ринсвинд с Эриком оказались внутри… какого-то корабля. Всё вокруг носило явный отпечаток столярных работ. Если это действительно был корабль, то в данный момент он подвергался жутко ухабистому спуску со стапеля.

Толчок с силой бросил Ринсвинда на переборку.

— Должен сказать, — пожаловался Эрик, — что если именно здесь живет самая прекрасная женщина в мире, то я крайне невысокого мнения о выбранном ею туалете. Каких же размеров она должна быть, чтобы носить такое?

— Кто носить? Кого носить? — переспросил Ринсвинд. — И причём тут туалет?

— Все прекрасные дамы носят облегающие, соблазнительные туалеты, — самоуверенно заявил Эрик. — Я об этом читал.

— Скажи-ка, — попросил Ринсвинд, — ты никогда не испытывал необходимости принять холодную ванну и совершить быструю пробежку вокруг детской площадки?

— Никогда.

— А стоило бы попробовать.

Грохот внезапно прекратился.

Где-то вдали раздался стук, словно закрывались створки огромных ворот. Ринсвинду показалось, что он услышал затихающие в отдалении голоса и смешок. Это был не самый приятный смешок; он скорее походил на не предвещающее добра хмыканье. И Ринсвинд знал, кому именно оно не предвещает этого самого добра.

Он уже даже не спрашивал себя, как его угораздило здесь оказаться — где бы это «здесь» ни было. Злые силы — наверное, в них все дело. По крайней мере, в данный конкретный момент ничего особо ужасного с ним не происходило. Но, возможно, это был только вопрос времени.

Ринсвинд пошарил вокруг себя, пока его пальцы на что-то не наткнулись. При внимательном рассмотрении под лучиком света, падающим из ближайшей дырки от сучка, оказалось, что он нашел веревочную лестницу. Дальнейшее ощупывание одной из стенок корпуса (или как оно там называется) позволило ему установить контакт с небольшим круглым люком.

Ринсвинд подполз обратно к Эрику.

— Тут есть дверь, — прошептал он.

— И куда она выходит?

— По-моему, она никуда не выходит, она остаётся на месте, — ответил Ринсвинд.

— Выясни, куда она ведёт, демон!

— Это может оказаться неблагоразумным, — осторожно заметил Ринсвинд.

— Я тебе приказываю!

Ринсвинд с мрачным видом направился обратно к люку.

Люк со скрипом открылся.

Внизу — довольно далеко внизу — виднелась мокрая булыжная мостовая, по которой легкий ветерок гнал несколько обрывков утреннего тумана. Ринсвинд слегка вздохнул и развернул лестницу.

Две минуты спустя они уже стояли во мраке того, что показалось им огромной площадью. Сквозь туман проступали очертания зданий.

— Где мы? — спросил Эрик.

— Понятия не имею.

— Ты не знаешь!

— Не имею ни малейшего представления, — сознался Ринсвинд.

Эрик свирепо уставился на затянутые дымкой образчики архитектуры.

— И мы должны искать самую прекрасную женщину в мире на такой помойке? — буркнул он.

Вдруг Ринсвинду пришло в голову посмотреть, откуда они только что вылезли. Он поднял глаза.

Над ними — высоко над ними, — возвышаясь на четырёх массивных ногах, что опирались на громадную платформу на колесиках, стояла гигантская деревянная лошадь. Вернее, это был круп гигантской деревянной лошади.

Её строитель мог бы разместить люк в более — достойном месте, но по каким-то своим причинам, видимо юмористического свойства, решил этого не делать.

— Э-э… — начал Ринсвинд.

Кто-то кашлянул.

Ринсвинд опустил глаза.

Редеющий туман открыл его взору стоящих широким кругом вооруженных людей. Многие из них ухмылялись, и все они держали в руках сошедшие с конвейера, бездушные, но тем не менее острые копья.

— А-а, — изрек Ринсвинд и снова посмотрел на люк.

Взгляд его был достаточно красноречив.

— Единственное, чего я не понимаю, — заметил сержант стражи, — так это почему вас двое. Мы ожидали, ну, может, сотню.

Он откинулся на спинку стула. У него на коленях лежал огромный, украшенный пучком перьев шлём, а на лице играла довольная улыбка.

— Честное слово, ну вы, эфебцы, даете! — хмыкнул он. — Смех, да и только! Вы, должно быть, думаете, что мы только вчера родились! Всю ночь пилили да колотили, и вдруг за воротами появляется здоровенная деревянная лошадь. «Забавно, — думаю я, — громаднейшая деревянная лошадь с вентиляционными отверстиями». Я, видите ли, умею подмечать всякие мелочи. Так что я мигом кличу ребят, мы выскакиваем из крепости с утреца пораньше, втаскиваем эту штуку в ворота, как от нас и ожидалось, а потом тихонько сидим вокруг, ну и, типа, ждем, что она нам выплюнет. Если можно так выразиться. А теперь, — он придвинул небритое лицо к самому лицу Ринсвинда, — у тебя есть выбор, понял? Верхняя скамья или нижняя — тебе решать. Мне достаточно сказать лишь слово. Брось диск мне, и я брошу диск тебе. (Тогда игры с мячом на Плоском мире ещё не изобрели).

— Какая-какая скамья? — переспросил Ринсвинд, отшатываясь от щедрой струи чесночного запаха.

— Боевые триремы, — жизнерадостно пояснил сержант. — Три скамьи, одна над другой. Триремы. Видишь ли, тебя приковывают к веслам на долгие годы, и тут все зависит от того, на верхней ты скамье, на свежем воздухе, или же на нижней, где, — он ухмыльнулся, — этого воздуха совсем нет. Всё в ваших руках, ребята. Будете хорошо себя вести, и единственная ваша проблема — это чайки. Итак… Почему вас только двое?

Он снова откинулся на спинку стула.

— Извини, — вмешался Эрик, — по-моему, это Цорт, я угадал?

— Ты часом не пытаешься ли надо мной шутки шутить, а, парень? А то ведь существуют такие штуки, как кинкиремы, там пять скамей. Это тебе совсем не понравится.

— Нет, сир, — возразил Эрик. — С вашего позволения, сир, я всего лишь маленький мальчик, сбившийся с пути из-за дурной компании.

— О, спасибочки, — горько сказал Ринсвинд. — Ты совершенно случайно начертил кучу оккультных кругов и…

— Сержант! Сержант!

В караулку влетел какой-то солдат. Сержант поднял глаза.

— Там ещё одна деревянная штуковина, сержант! Прямо за воротами!

Сержант торжествующе ухмыльнулся Ринсвинду.

— А, вот оно, значит, как? Вы были всего лишь передовым отрядом, посланным сюда, чтобы открыть ворота. Прекрасно. Мы сейчас пойдем разберемся с вашими друзьями и сразу же вернёмся. — Он указал солдату на пленников. — Ты останешься здесь. Если они шевельнутся, сделай с ними что-нибудь ужасное.

Ринсвинд и Эрик остались со стражником наедине.

— Ты хоть понимаешь, что натворил? — спросил Эрик. — Ты всего-навсего перенёс нас обратно по времени, в эпоху цортских войн! На тысячи лет назад! Мы проходили это в школе, деревянного коня и всё остальное! Как прекрасную Элинор похитили у эфебцев — или, возможно, это эфебцы похитили её, — в общем, потом началась осада, чтобы вернуть её обратно, и так далее… — Он на мгновение умолк. — Но… но это означает, что я встречусь с ней… — Он снова замолчал, а затем восхищенно выдохнул: — Ого!

Ринсвинд осмотрел помещение. Древним оно не выглядело, но, впрочем, и не должно было, потому что таковым ещё не являлось. Любая точка во времени существует либо «сейчас», — если вы в ней находитесь, — либо «тогда». Ринсвинд попытался припомнить те немногие сведения из классической истории, которые он когда-то впитал, но это была какая-то мешанина из битв, одноглазых великанов и женщин, чьи лица отправляли в плаванье тысячи кораблей.

— Разве ты не понял? — прошипел Эрик. Его очки сияли. — Они, должно быть, занесли коня в ворота прежде, чем в нём спрятались солдаты! И мы, мы знаем, что произойдет! Мы могли бы сделать себе целое состояние!

— Каким образом?

— Ну… — Эрик замялся. — Можно поставить на результаты скачек и…

— Замечательная мысль, — кивнул Ринсвинд.

— Да, и…

— Итак, всё, что нам нужно, это сбежать отсюда, а потом выяснить, проводятся ли здесь скачки, после чего серьёзно напрячься и попробовать припомнить клички лошадей, которые выигрывали на скачках в Цорте несколько тысяч лет назад.

Они вернулись к своему прежнему занятию — мрачному разглядыванию пола. В этом кроется основная проблема всех путешествий во времени. Они происходят как-то спонтанно, в результате чего на место вы прибываете абсолютно неподготовленным. Ринсвинд решил, что практически единственное, на что он может надеяться, это найти Источник Жизни, о котором рассказывал да Щеботан, и умудриться остаться в живых в течение пары-тройки тысяч лет, чтобы потом убить собственного дедушку. Вот это было действительно заманчиво. Его предки сами на это напросились.

Однако забавно… Ринсвинд вспомнил знаменитого деревянного коня, которого использовали для того, чтобы обманом пробраться в укрёпленный город. Разве внутри коняги были всего двое людей? В следующей мысли, которая пришла ему в голову, было что-то неизбежное.

— Извини, — обратился он к стражнику. — Та, э-э, та вторая деревянная штуковина за воротами… это, наверное, не лошадь?

— Ну, разумеется, вам ли об этом не знать, — хмыкнул тот. — Вы же шпиёны.

— Держу пари, она более прямоугольная и вроде как поменьше размерами, — продолжал Ринсвинд. Его лицо выражало невинную любознательность.

— Уж будь уверен. Вы, эфебцы, всегда страдали от недостатка воображения.

— Понятно.

Ринсвинд сложил руки на коленях.

— Только попробуй убежать, — предложил стражник. — Ну, давай. Попробуй — и увидишь, что будет.

— И, полагаю, твои сотоварищи тоже затащат её в город, — гнул своё Ринсвинд.

— Вполне возможно, — согласился стражник.

Эрик захихикал.

До стражника начало доходить, что где-то вдалеке раздаются людские вопли. Кто-то попытался затрубить в рог, но через несколько тактов инструмент издал какой-то булькающий звук и умолк.

— Судя по всему, там идёт неплохая драчка, — заметил Ринсвинд. — Люди завоевывают рыцарские шпоры, совершают геройские подвиги, обращают на себя внимание старших офицеров и всё такое. А ты торчишь тут вместе с нами.

— Это мой пост, и я с места не тронусь, — заявил стражник.

— Абсолютно правильное отношение, — похвалил его Ринсвинд. — Неважно, что все остальные там, на улице, мужественно сражаются, дабы защитить родной город и любимых женщин от коварного врага. Ты оставайся здесь и охраняй нас. Самое то, что надо. Может, тебе даже поставят памятник на городской площади, если таковая ещё останется. И напишут на нём: «Он выполнял свой долг».

Солдат, похоже, крепко призадумался над его словами, и в это время со стороны главных ворот донесся ужасающий треск.

— Послушайте, — с отчаянием в голосе произнёс стражник, — если я выскочу всего на минуточку…

— О нас не беспокойся, — подбодрил его Ринсвинд. — Ведь мы даже не вооружены.

— Точно, — согласился стражник. — Спасибо.

Он одарил Ринсвинда обеспокоенной улыбкой и бросился бежать в ту сторону, откуда доносился шум. Эрик посмотрел на волшебника с чем-то вроде восхищения.

— По правде говоря, это было потрясающе, — изрёк он.

— Парень далеко пойдёт, — отозвался Ринсвинд. — Он руководствуется здоровой военной логикой. Ну ладно. Бежим отсюда.

— Но куда?

Ринсвинд вздохнул. Он уже неоднократно пытался объяснить людям основы своей философии, но никто так его и не понял.

— Насчет того, куда бежать, можешь не беспокоиться, — сказал он. — Согласно моему опыту, это обычно устраивается само собой. Главное слово тут — «бежим».

* * *

Капитан осторожно высунул голову из-за баррикады и рявкнул:

— Это всего лишь небольшой ящик, сержант. В него не вошла бы и пара человек.

— Прошу прощения, сэр, — возразил сержант. Его лицо было лицом человека, чей мир буквально за несколько коротких минут очень сильно изменился. — В этот ящик вошло по меньшей мере четверо, сэр. Капрал Непригод и его взвод, сэр. Я послал их попробовать открыть его, сэр.

— Ты пьян, сержант?

— Ещё нет, сэр, — с чувством ответил сержант.

— Сержант, небольшие ящики не едят людей.

— А после этого он впал в ярость, сэр. Видите, что он сделал с воротами?

Капитан снова выглянул из-за обломков бревен.

— Ага. Он вдруг отрастил ноги и снёс ворота, верно? — саркастически осведомился он.

На лице сержанта появилась улыбка облегчения. Наконец-то они друг друга поняли.

— В самую точку, сэр, — сказал он. — Ноги. Сотни чёртовых ножек, сэр.

Капитан уставился на подчинённого свирепым взглядом. Сержант сделал непроницаемое лицо, которое передавалось по наследству от одного сержанта к другому с тех самых пор, как одна протоамфибия приказала другой, низшей по званию, собрать взвод тритонов и Захватить Этот Пляж. Капитану было восемнадцать лет, и он только что закончил военную академию, где с отличием выдержал экзамены по таким предметам, как классическая тактика, прощальные оды и военная грамматика. Сержанту было пятьдесят пять, и последние сорок лет он провел, нападая или подвергаясь нападению всяческих гарпий, людей, циклопов, фурий и прочих ужасных ходячих, ползучих или летучих тварей. Он чувствовал себя слегка обманутым.

— Что ж, я взгляну на это, сержант…

— …Разрешите предположить, сэр, это самый хороший план…

— …И после того, как я взгляну на это, сержант, кое у кого будут ба-алышие неприятности.

Сержант отдал ему честь.

— Так точно, сэр, — предсказал он.

Капитан фыркнул и, перебравшись через баррикаду, направился туда, где среди обломков ворот, неподвижный и молчаливый, стоял монстроподобный ящик. Сержант, тем временем, соскользнул с баррикады, спрятался за самым крепким бревном, какое только смог найти, и с величайшей решимостью надвинул шлём на уши.

Ринсвинд крался по улицам города. Эрик тащился за ним следом.

— Мы ищем Элинор? — поинтересовался юный демонолог.

— Нет, — твердо сказал Ринсвинд. — Что мы ищем, так это другой выход из города. В который мы и выйдем.

— Но это нечестно!

— Она старше тебя на тысячу лет! Зрелая женщина — это, конечно, очень привлекательно, тут не поспоришь, но, как правило, из таких связей ничего путного не выходит.

— Я требую, чтобы ты отвёл меня к ней, — заныл Эрик. — Изыди!

Ринсвинд остановился так резко, что Эрик воткнулся в его спину.

— Послушай, — промолвил волшебник, — мы угодили в центр самой известной из всех самых глупых войн на свете, и в любую минуту тысячи воинов сойдутся в смертельной битве, а ты хочешь, чтобы я пошёл, нашёл эту хвалёную дамочку и сказал ей: «Мой друг желает знать, не согласитесь ли вы с ним отужинать?». Так вот, я этого не сделаю.

Он приблизился к воротам в городской стене; они были поменьше, чем главные, совсем не охранялись стражниками, и в них была калитка. Ринсвинд отодвинул засов.

— Это не имеет к нам никакого отношения, — заявил он. — Мы даже ещё не родились, не говоря уже о том, что есть такая штука, как призывной возраст. В общем, это не наше дело, и мы не сделаем ничего такого, что изменило бы ход истории, ясно?

Он распахнул дверь, и это сэкономило эфебской армии массу усилий. Они как раз собирались постучать.

Весь день бушевала битва. Она была подробно описана известными историками, которые подолгу распространялись о похищенных прекрасных женщинах, о собирающихся на море флотах, о строящихся деревянных животных, о героях, сражающихся друг с другом… Однако никто из них и словом не обмолвился о той роли, которую сыграли в цортско-эфебской войне Ринсвинд, Эрик и Сундук. Впрочем, сами эфебцы заметили, с каким энтузиазмом бросились к ним цортские солдаты, которые не столько стремились в битву, сколько пытались убежать от чего-то ужасного.

Также историки упустили из виду ещё один интересный факт — насчет клатчских способов ведения войны, которые на данной стадии были довольно примитивными и распространялись только на солдат, в то время как остальная публика оставалась незадействованной. В принципе, все и так знали, что рано или поздно либо та, либо другая сторона победит, нескольким особо невезучим генералам отрубят головы, победителям будет выплачена контрибуция в виде большой суммы денег, все отправятся домой собирать урожай и этой проклятой бабе придется наконец решить, на чьей она стороне, дрянь такая.

В общем, уличная жизнь Цорта продолжалась более или менее нормальным образом. Горожане спокойно огибали встречающиеся время от времени группы сражающихся солдат или пытались продать им люля-кебаб. Кое-кто из наиболее предприимчивых местных жителей уже начал разбирать деревянного коня на сувениры.

Ринсвинд даже не пытался осмыслить причины подобного поведения. Он сидел в уличном кафе и спокойно наблюдал за жаркой схваткой, разыгрывающейся среди рыночных прилавков. Выкрики «Спелые оливки!» перемежались стонами раненых и предупредительными воплями: «Пожалуйста, берегите головы, тут люди сражаются!»

Натолкнувшись на покупателей, солдаты извинялись. «Тяжёлый случай…» — подумал Ринсвинд. Однако ещё тяжелее было уговорить хозяина кафе принять монету с головой правителя, чей прапрапрадедушка ещё даже не родился. К счастью, Ринсвинду удалось убедить этого достойного человека в том, что будущее — это тоже страна, только другая.

— И лимонада для мальчишки, — добавил он.

— Мои родители позволяют мне пить пиво, — заявил Эрик. — Мне разрешается выпивать по стакану в день.

— Не сомневаюсь, — откликнулся Ринсвинд. Хозяин старательно протирал тряпкой стол, размазывая лужицы от пролитых напитков в тонкую пленку.

— Пришли на сражение посмотреть? — полюбопытствовал он.

— Если можно так выразиться, — осторожно ответил Ринсвинд.

— Я бы тут особо не расхаживал, — продолжал хозяин. — Говорят, эфебцев впустил какой-то штатский тип — не то чтобы я имею что-то против эфебцев, прекрасные, воистину прекрасные люди, — торопливо добавил он, видя, что мимо трусит кучка солдат. — И поговаривают, это был чужестранец. Штатские не должны участвовать в военных действиях, это нечестно. Тут народ его ищет, чтобы перекинуться с ним парочкой слов.

Завершив свою речь, хозяин резко рубанул ладонью.

Ринсвинд уставился на его руку, как загипнотизированный.

Эрик открыл рот. Эрик вскрикнул и схватился за щиколотку.

— А его описание имеется? — поинтересовался Ринсвинд.

— Да нет вроде.

— Что ж, желаю им удачи, — бодрым голосом заключил Ринсвинд.

— А что такое с парнишкой?

— Судорога.

— И вовсе не обязательно было пинать меня! — прошипел Эрик, когда хозяин удалился к себе за стойку.

— Ты совершенно прав. С моей стороны это был абсолютно добровольный жест.

На плечо Ринсвинда опустилась тяжёлая рука. Он оглянулся, поднял глаза и увидел лицо эфебского центуриона.

— Это тот самый тип, сержант, — подсказал стоящий рядом солдат. — Держу пари на годовую пайку соли.

— Кто бы мог подумать… — отозвался сержант и нехорошо ухмыльнулся Ринсвинду. — Пошли-ка, приятель. Шеф хочет перемолвиться с тобой словечком.

Кто славит Александра, кто — Геракла, кто — Гектора. Подобных великих имён на свете много. По сути дела, люди склонны говорить приятные вещи о каждом лопоухом обладателе меча, по крайней мере когда находятся поблизости от данного героя, — так гораздо безопаснее. А вот ещё забавный факт. Народ, как правило, больше уважает военачальников, выступающих со стратегией типа: «Я хочу, чтобы вы, ребята, все пятьдесят тысяч, навалились на противника и как следует насовали ему», чем куда более осмотрительных полководцев, которые говорят вещи вроде: «Почему бы нам не построить огроменную деревянную лошадь, а потом проскользнуть в заднюю калитку, пока они все толпятся вокруг этой бандуры и ждут, когда мы оттуда вылезем».

А все потому, что большинство военачальников первого типа — храбрецы, в то время как из трусов получаются гораздо лучшие стратеги.

Ринсвинда притащили к эфебским полководцам, которые разместили свой командный пункт на главной площади города, дабы наблюдать за штурмом центральной цитадели, которая, разумеется, возвышалась на, само собой, головокружительно высоком холме. Шатры военачальников намеренно разбили подальше от стен, поскольку неуёмные защитники крепости бросались камнями.

Когда Ринсвинд прибыл, великие полководцы обсуждали стратегию битвы. Похоже, все сходились во мнении, что если послать на штурм горы по-настоящему большое количество людей, то достаточная их часть сможет избежать летящих вниз булдыганов и захватить крепость. По существу, это основа всего военного мышления.

При появлении Ринсвинда и Эрика несколько наиболее внушительно одетых вождей подняли глаза, одарили пришельцев взглядами, которые позволяли предположить, что им, героическим военачальникам, было бы куда интереснее смотреть на червяков, и снова отвернулись. Единственный человек, который, казалось, обрадовался их появлению…

…Был совсем не похож на военного. У него имелись доспехи, правда потускневшие, и шлем, плюмаж которого выглядел так, словно его долгое время использовали в качестве малярной кисти. Сам же воитель был изрядно костляв и обладал военной выправкой куницы. Однако в лице его присутствовало что-то знакомое. «Такое очень симпатичное лицо…» — подумал Ринсвинд.

Впрочем, слово «обрадовался» использовалось выше лишь для сравнительного описания. Этот человек был единственным, кто дал понять, что знает об их существовании.

Он сидел, развалясь в кресле, и кормил Сундук бутербродами.

— О, привет, — мрачно изрек он. — А вот и вы.

Просто удивительно, сколько информации можно вместить в пару слов. А ведь чтобы добиться примерно такого же эффекта, другому пришлось бы сказать: «Слушайте, ночь была долгой, а без меня тут никак, всё приходится организовывать самому: от постройки деревянного коня до расписания сдачи белья в стирку, от этих идиотов примерно столько же помощи, сколько от резинового молотка, и вообще, ноги б моей здесь не было, а тут в довершение всего заявляетесь вы. Что ж, привет-привет».

Он указал рукой на Сундук, который выжидающе приоткрыл крышку, и спросил:

— Это ваше?

— Типа того, — осторожно ответил Ринсвинд. — Но имей в виду, я не в состоянии заплатить за то, что он натворил, что бы это ни было…

— Забавная штуковина, а? — продолжал незнакомец. — Мы обнаружили его, когда он наступал на пятьдесят загнанных в угол цортцев. И с чего он их так невзлюбил, а?

Ринсвинд быстро прикинул варианты ответа. — Он обладает некоторыми удивительными способностями. Например, загодя знает, когда кто-нибудь намеревается причинить мне вред, — соврал Ринсвинд и уставился на Сундук свирепым взглядом. Таким взглядом человек смотрит на коварное, зловредное, в общем и целом недостойное домашнее животное, которое много лет подряд немилосердно кусало всех проходящих мимо, а теперь вдруг, чтобы произвести впечатление на представителей закона, завалилось на свою паршивую спину и изображает из себя Очаровательного Щеночка.

— Да ну? — незнакомец вроде бы и не удивился вовсе. — Он волшебный, что ли?

— Ага.

— Особая древесина?

— Ага.

— Тогда хорошо, что мы не построили из неё эту треклятую лошадь. Ты заполучил его при помощи какого-нибудь волшебства?.

— Ага.

— Так я и подумал. — Эфебец бросил Сундуку ещё один бутерброд. — А сам-то ты откуда? Ринсвинд решил резать правду-матку.

— Из будущего, — ответил он.

Ожидаемого эффекта это не произвело. Незнакомец только кивнул и сказал: «О-о», а потом спросил:

— Мы победили?

— Да.

— О-о. Но результатов скачек ты, конечно, не помнишь? — без особой надежды поинтересовался незнакомец.

— Увы.

— Я и не сомневался. А почему ты открыл нам калитку?

Заявление, якобы он сделал это потому, что всегда был стойким приверженцем эфебской политической позиции, было бы неверным ходом. Поэтому Ринсвинд решил снова попробовать сказать правду. С этим новым подходом стоило поэкспериментировать.

— Искал выход, — признался он.

— Чтобы убежать?

— Ага.

— Молодец. Единственная разумная вещь — в данных обстоятельствах, разумеется. Заметив Эрика, который, вытаращив глаза, разглядывал остальных военачальников, столпившихся вокруг стола и погруженных в дискуссию, эфебец окликнул мальчика:

— Что, парень, хочешь стать солдатом, когда вырастешь?

— Нет, господин.

Незнакомец немного оживился:

— Так держать. И кем же ты будешь?

— Я хочу быть евнухом, господин, — сообщил Эрик.

Голова Ринсвинда повернулась в сторону паренька так, словно волшебника кто-то резко дернул за ухо.

— Но почему? — спросил он и тут же, одновременно с Эриком, выдал очевидный ответ:

— Потому что евнухи работают в гаремах, — проговорили они в унисон. Незнакомец кашлянул.

— Ты случайно не учитель этого парнишки? — поинтересовался он.

— Нет.

— Ему что, никто не объяснял?..

— Нет.

— Если хочешь, я попрошу одного из центурионов поговорить с ним. У этих парней такие языковые способности — ты поразишься.

— Думаю, это было бы весьма полезно, — согласился Ринсвинд.

Незнакомец взял в руки шлём, вздохнул, кивнул сержанту и разгладил складки на своем плаще — надо отметить, довольно грязном.

— Наверное, мне полагалось бы отчитать тебя, — заметил он.

— За что?

— За то, что ты испортил войну.

— Испортил войну?

Незнакомец вздохнул.

— Пойдём. Прогуляемся. Сержант, пожалуйста, ты и ещё пара ребят…

Камень, сброшенный с высокой стены цитадели, просвистел совсем рядом и, ударившись о мостовую, разлетелся на куски.

— Дьявольщина, они могут отсиживаться там ещё несколько недель, — мрачно заметил незнакомец, шагая прочь. Сундук терпеливо плелся за ними следом. — Меня зовут Виндринссей. Понимаю, произносится плохо, но ты постарайся уж запомнить. А ты, кстати, кто таков будешь?

— Он мой демон, — встрял Эрик.

Виндринссей приподнял бровь, что было самым близким подобием удивления, которое он до сих пор продемонстрировал по какому-либо поводу.

— Неужели? Что ж, полагаю, в семье не без урода. А он может проникать в различные места?

— У него скорее получается оттуда выбираться, — ответил Эрик.

— Прекрасно.

Виндринссей остановился рядом с каким-то зданием и начал расхаживать взад-вперёд, засунув руки в карманы и постукивая носком сандалии по плитам мостовой.

— Думаю, где-то здесь, сержант, — заявил он через какое-то время.

— Так точно, сэр.

— Посмотри-ка на эту компанию, — сказал Виндринссей, когда сержант и его люди принялись рычагами поднимать плиты. — На эту шарашку, собравшуюся вокруг стола. Храбрые ребята, не спорю, но посмотри на них. Слишком заняты позированием для триумфальных статуй и проверками, а правильно ли историки написали их имя. Черт возьми, мы осаждаем эту крепость уже много лет. Увеличить численность войск, говорят они. Знаешь, им ведь все это даже нравится. То есть в действительности никому нет никакого дела до того, что творится вокруг. А я говорю, давайте побыстрее завязывать и отправляться по домам.

— Нашли, сэр, — сообщил сержант.

— Прекрасно, — Виндринссей даже не обернулся. — Чудненько, — он потер руки. — Ну, как говорится, за дело. Чем раньше закончим, тем раньше ляжем спать. Со мной не хотите? Ваша зверюшка может нам пригодиться.

— А что мы будем делать? — с подозрением поинтересовался Ринсвинд.

— Кое с кем встретимся.

— Это опасно?

В крышу стоящего поблизости здания ударил камень, пробив её насквозь.

— Не очень, — ответил Виндринссей. — По сравнению с тем, что творится здесь. А если все остальные попытаются взять цитадель штурмом, ну, ты знаешь, истинно военным способом…

Дыра вела в тоннель. Тоннель, слегка поплутав, уткнулся в лестницу. Виндринссей угрюмо побрёл по ней вверх, время от времени пиная выпавшие из стен куски каменной кладки так, словно они были его личными врагами.

— Э-э, — сказал Ринсвинд, — а куда ведёт этот ход?

— В центр цитадели.

— Знаешь, я предчувствовал, что услышу нечто подобное, — признался Ринсвинд. — У меня, понимаешь ли, инстинкт на такие вещи. И, полагаю, там, в цитадели, засела сейчас вся цортская верхушка?

— Надеюсь, что да, — отозвался Виндринссей, шагая вверх по ступенькам.

— С кучей стражников?

— Думаю, их будут дюжины.

— И хорошо натренированных?

Виндринссей кивнул:

— Самых лучших.

— И мы направляемся именно туда, — не унимался Ринсвинд, полный решимости исследовать весь ужас этого плана, — так человек упорно трогает языком гнилой зуб.

— Это точно.

— Все шестеро.

— И твой ящик, разумеется.

— Ах да, — отозвался Ринсвинд, скорчив в темноте гримасу.

Сержант тихонько постучал его по плечу и наклонился вперед.

— Насчет капитана, господин, не беспокойся, — сказал он. — По части всяких военных штучек у него самые лучшие мозги на всем континенте.

— Откуда ты знаешь? Их кто-нибудь видел? — буркнул Ринсвинд.

— Понимаешь ли, господин, дело в том, что он любит заканчивать всё так, чтобы никто не пострадал, в особенности он сам. Вот почему он постоянно придумывает всякие штуки. Этот деревянный конь — тоже его затея. А прошлой ночью мы переоделись в штатское, пробрались в город и напились в кабаке с одним из дворцовых чистильщиков, от которого и узнали про этот тоннель.

— Да, но потайные ходы! — воскликнул Ринсвинд. — С другой стороны нас ждут стражники и боги знают что ещё!

— Не бойся, господин, ничего страшнее принадлежностей для уборки там не будет. Этот ход ведет в кладовую.

Тут послышался грохот — Виндринссей споткнулся о швабру.

— Сержант?

— Сэр?

— Открой-ка эту дверь.

Эрик упорно дёргал Ринсвинда за балахон.

— Да? Что? — раздражённо отозвался волшебник.

— Ты ведь знаешь, кто такой Виндринссей? — прошептал Эрик.

— Э-э…

— Он — Виндринссей!

— Да ну?

— Ты что, не читал классиков?

— А классики о скачках ничего не писали?

Эрик закатил глаза.

— Именно хитроумие Виндринссея стало причиной падения Цорта, — объяснил он. — А потом у Виндринссея ушло десять лет на то, чтобы вернуться домой. Он испытал множество приключений с искусительницами, сиренами и чувственными волшебницами.

— Что ж, я понимаю, почему ты изучал классиков. Десять лет, да? А где же он жил?

— Примерно в двух сотнях миль отсюда, — серьезно ответил Эрик.

— Что, постоянно сбивался с дороги?

— А потом, вернувшись домой, он сразился с поклонниками своей жены и всё такое, а его любимый старый пёс узнал хозяина и умер.

— О боги.

— Его, пса, а не Виндринссея, прикончило то, что он в течение пятнадцати лет таскал шлепанцы своего хозяина. Какая жалость.

— И знаешь что, демон? Всё это ещё не случилосъ. Мы могли бы избавить Виндринссея от всех этих неприятностей!

Ринсвинд тщательно обдумал эту мысль.

— Ну, можно посоветовать ему взять штурмана получше… — предложил он.

Послышался скрип. Солдатам наконец удалось открыть дверь.

— Всем ввалиться внутрь, или как там звучит эта идиотская команда, — велел Виндринссей. — Магический ящик идёт первым. Без необходимости никого не убивать. И попытайтесь не портить вещи. Итак, вперёд.

Дверь вела в коридор, вдоль стен которого стояли колонны. Откуда-то издалека доносились негромкие голоса.

Небольшой отряд крадучись двинулся на звук и, наконец, оказался у тяжёлой портьеры. Виндринссей сделал глубокий вдох, отодвинул портьеру в сторону и, шагнув вперёд, разразился заранее подготовленной речью.

— Итак, я хочу, чтобы всем было абсолютно ясно, — заявил он. — Мне не нужны здесь никакие неприятности или чтобы вы звали стражников и так далее. Или чтобы вы вообще кого-то звали. Мы просто заберём эту юную особу и, наконец, отправимся по домам. В противном случае мне придется предать вас всех мечу, а я терпеть не могу такие вещи.

Впрочем, особого впечатления речь Виндринссея не произвела. Потому что его единственным слушателем был маленький мальчик, сидящий на горшке.

Виндринссей быстренько сориентировался в ситуации и без запинки продолжил:

— С другой стороны, если ты не скажешь, куда все подевались, я попрошу вот его, сержанта, как следует тебя отшлепать.

— Мама с Кэсси, — сообщил ребенок, посасывая большой палец. — А ты — господин Бука?

— Гм, вряд ли, — ответил Виндринссей.

— Господин Бука глупый. — Ребенок вытащил палец изо рта и с видом человека, подводящего итог всестороннему исследованию, изрек: — Господин Бука — бяка.

— Сержант?

— Сэр?

— Глаз с этого ребенка не спускать!

— Слушаюсь. Капрал?

— Сержант?

— Позаботься о парнишке.

— Да, сержант. Рядовой Ахейос?

— Да, капрал, — отозвался тот мрачным от дурных предчувствий голосом.

— Пригляди за пацаном.

Рядовой Ахейос оглянулся. Оставались только Ринсвинд с Эриком, и хотя это общеизвестная истина, что штатские во всех отношениях стоят на самой нижней ступеньке воинской иерархии, где-то сразу после полкового осла, выражение их лиц давало понять, что они не собираются выполнять ничьи приказы.

Виндринссей неспешно пересёк комнату и, остановившись возле ещё одной портьеры, прислушался.

— Мы могли бы столько рассказать ему, — прошипел Эрик. — О том, что с ним случились — то есть ещё случатся — самые разные вещи. Кораблекрушения, чары злых волшебниц, вся его команда будет превращена в животных…

— Ага. А ещё можно посоветовать ему отправиться домой пешком, — отозвался Ринсвинд.

Портьера с шорохом отодвинулась в сторону.

За ней оказалась женщина — пухлая, довольно симпатичная, хотя и слегка увядшая, в чёрном платье. На её верхней губе проглядывался легкий намёк на усики. Несколько детей разного роста пытались спрятаться у неё за спиной. Ринсвинд насчитал минимум семерых.

— Кто это? — спросил Эрик.

— Гм, — задумался Ринсвинд. — Я бы предположил, что это та самая Элинор Цортская.

— Не валяй дурака, — прошептал Эрик. — Она выглядит, как моя мама. Элинор была гораздо моложе и…

Тут голос его сорвался, и Эрик, чтобы внятно выразить свои мысли, сделал несколько волнообразных движений руками, обрисовывая соблазнительную фигуру женщины, — вот только нарисованная им женщина вряд ли смогла бы ходить.

Ринсвинд постарался не встречаться глазами с сержантом.

— Ага, — немного покраснев, сказал он. — Ну, ты понимаешь… Э-э… Ты абсолютно прав, но, в общем, осада ведь… по всяким разным причинам… несколько затянулась.

— А это тут при чём? — возмутился Эрик. — Классики ни о каких детях не упоминали. Наоборот, они утверждают, что Элинор проводила всё своё свободное время, бродя по башням Цорта и горько оплакивая потерянную любовь.

— Ну, какие-то слёзы наверняка были, — согласился Ринсвинд. — Только, согласись, всю жизнь плакать не будешь, а там, на этих башнях, должно быть, ветер и холодно…

— Если долго бродить, точно простудишься, — кивнул сержант.

Какое-то время Виндринссей задумчиво рассматривал женщину, а затем, поклонившись, спросил:

— Думаю, тебе известно, зачем мы здесь, госпожа?

— Если вы прикоснетесь к кому-нибудь из детей, я закричу, — отрезала Элинор.

Совсем недавно Виндринссей продемонстрировал поразительные партизанские способности. Он так ловко проник во вражескую крепость… В общем, если бы заранее подготовленная, проработанная речь пропала зря, было бы очень обидно.

— Прекрасная дева, — начал Виндринссей. — Мы пережили множество смертельных опасностей ради того, чтобы спасти твою красоту, вернуть тебя к твоим родным и… — голос его дрогнул, — и близким. Но… Э-э… По-моему, всё это зря, да?

— Ничего не могу поделать, — заявила Элинор. — Осада была ужасно долгой, а царь Мавзолей был так добр, и, кроме того, Эфеб мне всегда не нравился…

— Но куда все подевались? Не считая тебя. Я имею в виду цортцев.

— А сам-то как думаешь? Все на стенах, бросаются камнями.

Виндринссей в отчаянии воздел руки.

— Слушай, ты что, не могла черкнуть нам хотя бы пару слов? Ну, как-нибудь известить, мол, всем спасибо, все свободны. Пригласила бы на крестины, мы бы поняли намек.

— Но… Мне показалось, вы так радовались возможности поразмяться… — пожала плечами Элинор.

Виндринссей повернулся и мрачным взглядом обвёл покои.

— Прекрасно, — объявил он. — Замечательно. Что и требовалось доказать. Нет проблем. О, мне так хотелось оставить свой дом и провести добрых десять лет, сидя в болоте с кучкой дубоголовых идиотов. А и правда, ведь важных дел у меня не было, подумаешь, маленькое царство — им и управлять-то почти не надо. Ну ладно… Думаю, нам пора откланяться. Клянусь богами, даже не знаю, как сообщить эту новость ребятам, — горько заметил он. — Я испорчу им такую замечательную развлекаловку. Скорее всего, они закатят обалденный банкет, посмеются над всей этой историей и напьются как свиньи, это будет в их стиле. — Он посмотрел на Ринсвинда с Эриком. — Ну и что будет дальше? Можете уже сказать. Вы наверняка это знаете.

— Гм… — замялся Ринсвинд.

— Город сгорит, — сообщил Эрик. — И его знаменитые бесконечные башни падут. А я их так и не увидел, — капризно добавил он.

— И кто его подожжет? Наши? — осведомился Виндринссей.

— По-моему, ваши, — ответил Эрик.

— Они это могут, — вздохнул Виндринссей и снова повернулся к Элинор. — Слышала? Наши парни — то есть мои парни — вот-вот сожгут город. Очень героический акт. А они все как один герои. Возможно, тебе стоит пойти с нами. В общем, бери детей, собирай манатки и сваливаем. Почему бы тебе не устроить для всей семьи выходной, а?

Эрик притянул ухо Ринсвинда к своему рту и прошептал:

— Это что, шутка? Не может быть, чтобы она в самом деле была той самой прекрасной Элинор. Ты просто водишь меня за нос!

— С этими горячими женщинами всегда так, — отозвался Ринсвинд. — В тридцать пять они уже ни на что не годятся.

— Это все из-за макарон, — заметил сержант.

— Но я читал, что она была самой прекрасной…

— Ну да, — кивнул сержант. — Ты больше книжкам верь…

— Это так называемая метафора, — быстро вмешался Ринсвинд. — Сам подумай, ну кто будет читать о войне, которая ведется из-за… из-за довольно приятной особы, умеренно привлекательной при хорошем освещении? А?

Эрик чуть не плакал.

— Но там говорилось, что её лицо отправило в путь тысячу кораблей…

— Ещё одна метафора, — сказал Ринсвинд.

— То есть враки, — объяснил добрый сержант.

— Классикам нельзя верить, — добавил Ринсвинд. — Голые факты их не интересуют. Классики — это торговцы легендами.

Виндринссей, тем временем, пытался убедить Элинор.

— Ну хорошо, хорошо, — наконец развел руками он. — Если тебе так уж припёрло, оставайся здесь. Мне-то какое дело? Ребята, собирайтесь, уходим. Рядовой Ахейос, ты чем там занимаешься?

— Изображаю лошадь, сэр, — откликнулся солдат.

— Он господин Бяка, — пояснил малыш, на голове которого красовался шлём рядового Ахейоса.

— Ну что ж, когда закончишь изображать лошадь, отыщи нам масляную лампу. А то я все колени отбил в этом тоннеле.

* * *

Над Цортом ревело пламя. Небо затянули багровые облака.

Ринсвинд и Эрик наблюдали за происходящим с расположенной возле пляжа скалы.

— И вовсе эти башни не бесконечные, — заметил Эрик через какое-то время. — Я прекрасно вижу, где они заканчиваются.

— Наверное, они имели в виду не тот конец, — предположил Ринсвинд и покраснел. Ещё одна раскалённая докрасна башня рухнула в развалины города. — Но ты меня не слушай.

Они снова замолкли и уставились на пожар.

— Забавно получилось, — сказал Эрик, — И угораздило ж тебя споткнуться о Сундук, уронить лампу, а она как вспыхнет…

— Да, — коротко отозвался Ринсвинд.

— История всегда найдет способ свершиться по-своему.

— Да.

— Однако это было здорово — то, как твой сундук всех спас.

— Да.

— Малыши так обрадовались, когда им предложили прокатиться на нём.

— Да.

— В общем, все счастливы.

Во всяком случае, похоже, враждующие стороны действительно были счастливы. Правда, никто не потрудился узнать мнение штатских, но их взгляды на военные действия всегда были крайне радикальны. А среди военных, по крайней мере военных определённого ранга, в большом количестве наблюдались похлопывание по спинам, рассказывание анекдотов и оживлённый обмен щитами. Все сходились на том, что война удалась на славу, сами подумайте: громадные флотилии кораблей, долгая осада, деревянные кони и в заключение грандиозный пожар. Чертовски удачная война. Звуки довольного пения разносились по тёмному, как вино, морю.

— Вы слышите? — фыркнул Виндринссей, выныривая из мрака, что окружал вытащенные на берег эфебские корабли. — Помяните мои слова, вот-вот все пятнадцать хоров затянут что-нибудь про центуриона, плывущего по реке. Сборище идиотов, у которых мозги в портупеях. — Он уселся на камень и с чувством изрёк: — Козлы.

— Слушай, а как Элинор объяснит всё происшедшее своему дружку? — спросил Эрик.

— Как-нибудь объяснит, — откликнулся Виндринссей. — Обычно женщинам это удается.

— Но она ведь вышла замуж. И у неё куча детей, — настаивал Эрик.

Виндринссей пожал плечами.

— Это был миг безумной страсти. — Он бросил на Ринсвинда проницательный взгляд. — Эй, демон, можно перекинуться с тобой словечком где-нибудь в спокойном месте?

Виндринссей встал и повёл волшебника к кораблям, тяжело ступая по мокрому песку. Виндринссея явно что-то тяготило.

— Сегодня вечером, с отливом, я отплываю домой, — сообщил он. — Война кончилась, какой смысл продолжать болтаться здесь?

— Хорошая мысль.

— Ненавижу морские путешествия! — признался Виндринссей, пиная ногой ближайший корабль. — И всех этих идиотов, которые расхаживают вокруг и вопят: тяни то, опускай сё, застопори это. А ещё я страдаю от морской болезни.

— Понимаю. Примерно так же я отношусь к высоте, — сочувственно отозвался Ринсвинд.

Виндринссей снова пнул корабль, по-видимому пытаясь разрешить какую-то серьезную эмоциональную проблему.

— Дело вот в чём… — с несчастным видом продолжил он. — Ты случайно не знаешь, удастся ли мне добраться домой, а?

— Что?

— Тут всего несколько сотен миль, совсем рядом, правда? — настаивал Виндринссей, излучая беспокойство, словно оживший маяк.

— Гм…

Ринсвинд посмотрел Виндринссею в лицо. «Десять лет… — подумал он. — И всякие жуткие приключения с крылатыми как их там морскими чудовищами. С другой стороны, много ли будет толку, если он все узнает?».

— Можешь не сомневаться, домой ты вернёшься, — наконец кивнул он. — По сути, ты этим и прославился. О том, как ты добирался домой, потом сложили настоящие легенды.

— Пуф! — Виндринссей прислонился к корпусу корабля, снял с себя шлём и вытер лоб. — Честно признаюсь, ты снял с моей души тяжкий груз. Я боялся, что боги затаили на меня обиду.

Ринсвинд промолчал.

— Их злит, когда люди берут и выдумывают всякие штуковины типа деревянных коней и тоннелей, — пояснил Виндринссей. — Понимаешь, боги — ярые приверженцы традиций. Они предпочитают, чтобы люди просто рубили друг друга в капусту. А я лишь хотел показать людям, что желаемого результата можно добиться куда более простым способом. Я думал, может, они чуть умнее станут…

Где-то дальше вдоль побережья раздавались крепкие мужские голоса, громко распевающие:

— …По реке плывет центурион из крепости Гелиоделифилодельфибоскроментуево…

— Но это не помогло, — сказал Ринсвинд.

— Однако я хотя бы попытался, да?

— Да.

Виндринссей похлопал его по спине.

— Выше нос. Хуже уже не будет, правда?

Они зашли в воду, где среди тёмных волн стоял на якоре корабль Виндринссея. Полководец, провожаемый взглядом Ринсвинда, подплыл к деревянной лесенке и поднялся на борт. Через какое-то время корабль поднял весла — или опустил весла, или как там это называется, когда их просовывают в дырки в бортах, — и медленно вышел в гавань.

Над водой разнеслись голоса:

— Направь вот этот конец корабля, да, да, вот этот, который острый, вон в ту сторону, сержант.

— Слушаюсь, сэр!

— И не ори. Я тебе что, приказывал орать? И почему вы так любите драть глотки? Ладно, ты тут распоряжайся, а я пойду прилягу.

Ринсвинд побрёл по берегу обратно.

— Беда в том, — рассуждал он, — что все мы испытываем надежды, говорим, что хуже не будет, ан нет «хуже» и «лучше», есть только «сейчас». И всё идёт, как идёт. Но что толку говорить ему об этом? У него скоро и так будет забот полон рот.

Эрик, вдруг оказавшийся за спиной у Ринсвинда, шмыгнул носом и заметил:

— Это была самая грустная речь, что я когда-либо слышал.

А эфебская и цортская армии продолжали горланить вокруг своих праздничных костров.

— …Вышел Ахилл на крыльцо…

— Ну и ладно… — сказал Ринсвинд. — Пошли домой.

— Кстати, ты не обращал внимание на забавное сходство между вами? Вы с ним очень похожи, — промолвил Эрик, когда они зашагали дальше по песку.

— Что ты имеешь в виду?

— Переставь местами слоги в Виндринссее и получишь Ринсвинд. Кстати, в переводе с какого-то ныне мёртвого языка это имя означает «Поднимающий Ветры».

Ринсвинд удивленно воззрился на юношу.

— Он что, мой предок?

— Кто знает, — откликнулся Эрик.

— Ого. Но имечко так себе, я бы предпочел, чтобы ты его больше не переводил. — Ринсвинд тщательно обдумал сообщенные Эриком факты. — Что ж, жаль, я не знал этого раньше. Иначе бы строго-настрого запретил этому Виндринссею вступать в брак. Не говоря уже о том, чтобы посещать Анк-Морпорк.

— Анк-Морпорк, наверное, ещё и не построили…

Ринсвинд попробовал щёлкнуть пальцами.

Всё опять завертелось.

* * *

Астфгл откинулся на спинку кресла. Интересно, что за приключения ожидают этого Виидринссея?

Дело в том, что боги и демоны живут вне времени и для них всё происходит одновременно. Разумеется, это должно бы означать, что они знают обо всём, что произойдет, поскольку оно в некотором роде… уже произошло. На самом же деле они этого не знают. Реальность очень велика, и в ней происходит много всякого интересного, так что пытаться ухватить все факты разом — это всё равно что пользоваться очень большим видеомагнитофоном, у которого нет кнопки «стоп» или счётчика ленты. Проще подождать и посмотреть, что будет.

В один прекрасный день он, Астфгл, обязательно вернется к истории Виндринссея.

Тогда как здесь и сейчас (насколько это возможно — использовать данные слова в области, расположенной вне пространства и времени) дела шли не лучшим образом. Эрик оказался более симпатичным, чем это было приемлемо.

А ещё он, похоже, изменил ход истории, хотя этого просто не могло быть, единственное, что можно сделать с ходом истории, — это его облегчить.

В общем, необходимо было предпринять какие-то кардинальные меры. Сотворить что-нибудь по-настоящему душераздирающее.

Правитель всея преисподней вдруг осознал, что дёргает себя за усы.

* * *

Основная проблема со щёлканьем пальцами заключается в том, что никогда не знаешь, к чему это приведёт…

Вокруг Ринсвинда царила абсолютная чернота. Это было не просто отсутствие света. Это была темнота, которая наотрез отрицала саму возможность, что свет когда-либо существовал.

Его ноги безвольно болтались. Похоже, он плавал в воздухе. И не хватало чего-то ещё. Он никак не мог понять, чего именно.

— Эй, Эрик, ты тут? — осмелился окликнуть он.

Звонкий голос, раздавшийся где-то поблизости от него, ответил:

— Да. А ты, демон, тут?

— Д-да-а.

— Где мы? Мы падаем?

— Вряд ли, — возразил Ринсвинд, у которого был опыт в подобных вещах. — У нас в ушах не свистит ветер. Когда падаешь, в твоих ушах обязательно свистит ветер. Кроме того, перед глазами у тебя проносится вся твоя жизнь, а я пока что ничего знакомого не увидел.

— Ринсвинд?

— Да?

— Знаешь, я вот говорю с тобой, открываю рот, а никаких звуков не доносится…

— Ерунда, как такое может…

Ринсвинд вдруг замолчал. Он говорил — и вместе с тем не говорил. Окружающий мир не слышал его. Но он же как-то общается с Эриком. Наверное, словам просто надоело использовать в качестве проводника эти ненадежные уши… Куда проще иметь дело напрямую с мозгом.

— Возможно, это какая-то магия или что-то в том же духе, — предположил он. — Здесь нет воздуха. Поэтому и звука нет. Малюсенькие частички воздуха вроде как стукаются друг о друга, наподобие игральных шариков. Так и рождается звук.

— Да ну? Обалдеть.

— В общем, нас окружает абсолютная пустота, — продолжал Ринсвинд. — Совершенное ничто. — Он немножко замялся, а потом сказал: — Для этого даже имеется какое-то специальное слово. Оно обозначает то, что ты получаешь, после того как ничего не осталось.

— Ага, знаю. Ты имеешь в виду счёт в трактире, — догадался Эрик.

Какое-то время Ринсвинд обдумывал эту мысль. Вроде бы подходит.

— Согласен, — наконец кивнул он. — Счёт. В нём-то мы и оказались. Мы в абсолютном счёте. В полном, совершенном, глубоком счёте.

* * *

Астфгл сходил с ума от ярости. В его распоряжении были заклинания, которые могли найти кого угодно где угодно и когда угодно, но этих людишек не было нигде и никогда. Только что он видел, как они идут по пляжу, и вдруг…

Оставались только два места, где он ещё не искал.

К счастью, сначала он выбрал не то.

— Хоть бы звездочки были… — сказал Эрик.

— Во всём этом есть что-то очень странное, — заметил Ринсвинд. — В смысле, ты холод чувствуешь?

— Нет.

— Ну а тепло?

— Нет. На самом деле я почти ничего не чувствую.

— Нет ни тепла, ни холода, ни света, ни жары, ни воздуха, — подытожил Ринсвинд. — Только счёт. И как давно мы здесь болтаемся?

— Не знаю. Такое впечатление, что целую вечность, но…

— Вот-вот. По-моему, времени тут тоже нет. В смысле, нормального времени. А не такого, которое отмечают люди по ходу дела.

— Ну и ну, не ожидал встретить здесь кого-либо ещё, — послышался чей-то голос рядом с ухом Ринсвинда.

Этот голос отдавал театральностью, таким голосом очень хорошо… скажем, ныть, но, по крайней мере, в нём не было и следа угрозы. Ринсвинд развернулся.

Перед ним в позе «лотоса» сидел какой-то человечек с крысиным лицом. Он с подозрением рассматривал Ринсвинда. За ухом человечка торчал карандаш.

— Э-э. Привет, — поздоровался Ринсвинд. — Ты упомянул про «здесь». А где именно находится это самое «здесь»?

— Нигде. В том-то всё и дело.

— Что, совсем нигде?

— Пока — да.

— Прекрасно, — вмешался Эрик. — А когда оно станет где-нибудь!

— Трудно сказать, — ответил человечек. — Глядя на вас двоих и принимая во внимание всякие разные штуки, скорость метаболизма и всё такое прочее, я бы предположил, что это место станет «где-нибудь», ну, плюс-минус примерно через пятьсот секунд. — Человечек начал разворачивать лежащий у него на коленях пакет. — Бутербродика не хотите? Пока ждём?

— Что? Неужели я…

В этот момент желудок Ринсвинда, который чувствовал, что если он позволит мозгу и дальше контролировать ситуацию, то рискует потерять инициативу, встрял в разговор и заставил Ринсвинда спросить:

— А с чем?

— А с чем бы ты хотел?

— Извини, не понял?

— Не крути. Просто скажи, какой бутерброд ты хочешь.

— О-о? — Ринсвинд уставился на человечка во все глаза. — Ну, что ж, если у тебя есть бутерброд с яйцом и кресс-салатом…

— Да будет яйцо и кресс-салат, типа того! — Человечек сунул руку в пакет и протянул Ринсвинду белый треугольник.

— Обалдеть! — воскликнул Ринсвинд. — Какое совпадение!

— Теперь всё может начаться в любую минуту, — сообщил человечек. — Вон… не то чтобы они уже разобрались с направлениями, о нет, только не они… в общем, вон там всё произойдет.

— Единственное, что я вижу, — это темнота, — пожаловался Эрик.

— Не-а, её ты тоже не видишь, — торжествующе возразил человечек. — Ты видишь только то, что бывает перед тем, как установится темнота, типа того. — Он бросил на еще-не-темноту нехороший взгляд. — Ну, давай, чего мы ждем-то?

— Да, чего? — спросил Ринсвинд.

— Всего.

— Чего всего? — не унимался Ринсвинд.

— Всего. Не всего чего-то. Вообще всего.

* * *

Астфгл обвел взглядом клубящиеся облака газа. По крайней мере, он очутился там, где надо. Мимо конца вселенной трудно промахнуться.

Последние несколько угольков мигнули и погасли. Пространство и время внезапно столкнулись — и схлопнулись.

Астфгл кашлянул. В двадцати миллионах световых лет от своего дома чувствуешь себя ужасно одиноко.

— Здесь есть кто-нибудь? — спросил он.

— ДА.

Голос прозвучал совсем рядом с его ухом. Даже правитель демонов может вздрогнуть.

— В смысле, не считая тебя, — поправился Астфгл. — Ты кого-нибудь тут видел?

— ДА.

— Кого?

— ВСЕХ.

Астфгл вздохнул.

— Хорошо, выразимся точнее. В последнее время тут никто не объявлялся?

— НЕТ, ЗДЕСЬ ТЕПЕРЬ ОЧЕНЬ ТИХО, — ответил Смерть.

— Проклятье!

— ТЫ КОГО-ТО ИЩЕШЬ?

— Я думал, здесь может появится некий тип по имени Ринсвинд, но… — начал Астфгл. Глазницы Смерти полыхнули алым светом.

— ВОЛШЕБНИК? — переспросил он.

— Да нет, он дем…

Астфгл умолк. На промежуток, который, если бы время ещё существовало, был бы несколькими секундами, его обуяли жуткие подозрения.

— Человек? — прорычал он.

— НАЗВАТЬ ЕГО ТАК ОЗНАЧАЛО БЫ ДОПУСТИТЬ НЕКОТОРУЮ НАТЯЖКУ, НО В ШИРОКОМ СМЫСЛЕ ТЫ ПРАВ.

— Будь я проклят! — воскликнул Астфгл.

— МНЕ КАЖЕТСЯ, ТЫ УЖЕ ПРОКЛЯТ.

Правитель демонов вытянул перед собой трясущуюся лапу. Нарастающая ярость восторжествовала над чувством стиля; его алые шелковые перчатки лопнули под натиском разворачивающихся когтей.

А потом (не стоит гневаться рядом с типом, у которого в руках острая коса, — вдруг он примет твои слова на свой счёт) Астфгл буркнул: «Прости, что потревожил тебя» — и исчез. И только оказавшись вне пределов крайне острого слуха Смерти, правитель демонов излил свою ярость в жутком вопле.

На самом краю времени в наполненном сквозняками пространстве ничто развернулось во всём своём великолепии.

Смерть ждал. Его пальцы легонько барабанили по рукоятке косы.

Вокруг плескалась темнота. Даже бесконечность больше не существовала.

Он попробовал просвистеть сквозь зубы несколько тактов непопулярных песенок, но свист его был тут же поглощен пустотой.

Вечность закончилась. Весь песок ссыпался вниз. Великая гонка между энтропией и энергией завершилась, и фаворит всё-таки вышел из неё победителем.

Может, подточить косу?

Нет.

По правде говоря, незачем.

Огромные разводы абсолютной пустоты простирались в то, что можно было бы назвать далью, — если бы существовала пространственно-временная система отсчета, которая могла бы придать словам типа «даль» разумный смысл.

Похоже, делать было больше нечего.

«МОЖЕТ, НА СЕГОДНЯ ХВАТИТ?» — подумал он.

Смерть повернулся и хотел уже направиться прочь, но в этот самый миг до него донесся едва уловимый звук. По отношению к звуку в общем он являлся тем же, чем фотон является по отношению к свету, — он был столь слаб, что за гулом работающей вселенной его бы никто и не услышал.

Это был хлопок, сопровождающий возникновение крохотного сгустка материи.

Смерть подошел к точке, в которой появился этот сгусток, и внимательно пригляделся.

И увидел обычную скрепку. (Многие считают, что первой должна появиться молекула водорода, но это противоречит наблюдаемым фактам. Каждый, кто находил дотоле незнакомую сбивалку для яиц, заклинивающую вдруг невинный кухонный ящик, знает, что сырая материя постоянно изливается во вселенную, принимая при этом довольно сложные формы и, как правило, появляясь на свет в пепельницах, вазах и бардачках. Материя выбирает такой вид, чтобы отвести от себя подозрении, и её обычными формами воплощения являются скрепки, булавки от рубашечных упаковок, ключи для радиаторов центрального отопления, игральные шарики, огрызки карандашей, таинственные детали от газонокосилок и старые альбомы Кейт Буш. Почему материя так поступает, неизвестно, но у неё явно есть какой-то План. Очевидно также, что иногда создатели используют для постройки вселенных метод Большого Взрыва, а иногда — несколько более щадящий метод Непрерывного Созидания. Это полностью согласуется с изысканиями космотерапевтов, открывших, что неистовство Большого Взрыва может причинить вселенной, когда та станет постарше, серьёзные психологические травмы).

Что ж, какое-никакое, а начало.

Раздался ещё один хлопок, оставивший после себя небольшую белую рубашечную пуговицу, которая потихоньку вращалась в вакууме.

Смерть слегка расслабился. Разумеется, потребуется некоторое время. Сначала — некая интерлюдия, а потом всё будет усложняться и усложняться, пока не образуются газовые облака, галактики, планеты и континенты, не говоря уже о крошечных, похожих на штопор существах, извивающихся в затянутых слизью прудах и гадающих, стоит ли ради какой-то там чокнутой эволюции затевать возню с отращиванием плавников, ног и так далее. Но всё уже началось, и ничто не могло остановить неумолимый процесс развития.

От Смерти требовалось лишь немного терпения, но терпение было его коньком. Довольно скоро на свет появятся живые существа, которые будут развиваться как безумные, бегать, прыгать и веселиться под лучами новорожденного солнца. А также они будут уставать. Стареть.

Смерть устроился поудобнее. Ничего, он подождет.

Он им ещё понадобится.

Вселенная возникла.

Любой космогонист скажет вам, что всё самое интересное случается в первую пару минут, когда ничто сбивается в кучу и образует пространство и время, а потом появляется масса поистине крохотных чёрных дыр и так далее. А дальше — дело, ну, в общем… отделки. В принципе, всё основное уже готово, если не считать микроволновок.

В рождении вселенной есть какая-то дешёвая привлекательность.

— Слишком показушно, — фыркнул человечек. — Весь этот шум вовсе не обязателен. С тем же успехом это могло быть Большое Шипение. Ну, скажем, затрубили бы фанфары…

— Гм? — отозвался Ринсвинд.

— Да, а кроме того, если ты внимательно приглядывался, то мог заметить, что через две пикосекунды после начала всё чуть было не пошло прахом. Тяп-ляп, набили тем, что под руку попалось, и можно выкидывать товар. Заработает — хорошо, а не заработает — ну и ладно. В наши дни всё так делается. Никакого тебе мастерства. Вот когда я был пацаном, на создание вселенной уходили дни. Ею можно было гордиться. А сейчас её собирают кое-как, закидывают в грузовик и увозят. И представляешь…

— Нет, — слабо откликнулся Ринсвинд.

— Материалы так и тащат! Находят поблизости кого-нибудь, кто был бы не прочь слегка расширить свою вселенную, и не успеешь оглянуться, как с твоей стройплощадки уже утянули кусок тверди и толкнули его где-нибудь в качестве пристройки.

Ринсвинд таращился на человечка во все глаза.

— Кстати… а кто ты такой?

Человечек вытащил из-за уха карандаш и окинул задумчивым взглядом пространство вокруг волшебника.

— Ну, я создаю всякие разные штуки, — ответил он.

— Какие штуки?

— Какие захочешь.

— Ты — тот самый Создатель?

Человечек жутко смутился.

— Гм, и вовсе я не тот. Не тот самый. Просто создатель. Но крупных контрактов я не заключаю — ну, на звезды, газовые гиганты, пульсары и всё прочее. Я, скорее, специализируюсь на, так сказать, заказной работе. — Он бросил взгляд, в котором читалась гордость вперемешку с вызовом, и признался: — Не хочу хвастаться, но даже деревья я делаю собственными руками. Вот оно, мастерство. На то, чтобы научиться делать деревья, нужны годы. Даже обычную ёлку ты просто так не вылепишь.

— О-о, — произнёс Ринсвинд.

— И никого не приглашаю для окончательной доводки. Никаких субподрядчиков — вот мой девиз. Эти паршивцы вечно тянут, мол, подождите, мы очень заняты, нам ещё звезды там-то и там-то устанавливать… — Человечек вздохнул. — А вообще, люди думают, будто создать что-то — плёвое дело. Достаточно пройти по воде и немножко помахать руками. Но всё совершенно не так.

— Правда?

Человечек снова почесал нос.

— Например, идеи для узора снежинок иссякают очень быстро. Пустяк, думаешь ты, подсуну незаметно пару одинаковых, никто ничего не заметит.

— Правда?

— О да. Их там миллиард триллионов квадрильонов, попробуй найди похожие. Но в этом-то и кроется профессионализм — нельзя идти на поводу у собственного лентяйства.

— Неужели?

— Некоторые, — тут создатель бросил пристальный взгляд на всё ещё струящуюся мимо бесформенную материю, — считают, что достаточно ввести несколько основных физических формул, после чего можно забирать денежки и смываться. Но какой-то миллиард лет спустя у тебя начинает течь небо, в нём появляются чёрные дыры размером с твою голову, а когда ты начинаешь возносить незлобные молитвы, в головной конторе тебе отвечает какая-нибудь секретарша, которая говорит, что босс отлучился, а куда, ей неизвестно. Персональный подход — вот ключ к успеху!

— О-о, — уже в который раз выразился Ринсвинд. — Значит… когда в кого-нибудь ударяет молния… гм… это происходит вовсе не из-за каких-то там электрических разрядов, возвышенных местностей и всего такого прочего?.. То есть… это всё твоих рук дело?

— Нет, нет, ни в коем случае. Лично я ничем не управляю. Просто создать вселенную — уже достаточно большая работа. Думаешь, я буду ещё и управлять ею? В мире, знаешь ли, полно других вселенных, — добавил он с лёгкой обвиняющей ноткой. — У меня список заказов длиной с твою руку.

Человечек пошарил под собой и вытащил на свет большую книгу в кожаном переплете, на которой, очевидно, сидел. Книга с треском раскрылась.

Ринсвинд почувствовал, как кто-то дергает его за балахон.

— Послушай, — сказал Эрик. — На самом деле это… Это Он?

— Он утверждает, что да, — пожал плечами Ринсвинд.

— А что мы тут делаем?

— Не знаю.

Создатель бросил на него свирепый взгляд.

— Эй, потише там, пожалуйста.

— Но послушай, — шепнул Эрик, — если он действительно Создатель, тогда этот бутерброд, что ты держишь в руках, — священная реликвия!

— Свихнуться можно, — слабо отозвался Ринсвинд, который не ел уже целую вечность.

Он спросил себя, насколько суровым будет наказание, если он слопает священный объект. Вероятно, очень суровым.

— Ты мог бы выставить его в каком-нибудь храме, и миллионы людей приходили бы посмотреть на него.

Ринсвинд осторожно приподнял верхний ломтик хлеба.

— Он даже без майонеза. Думаешь, народ всё равно пойдёт? — поинтересовался он.

Создатель прочистил горло и начал читать вслух.

* * *

Астфгл несся сквозь всё ускоряющуюся энтропию — яростно пылающая багровая искра на фоне клубящегося межзвездного пространства. Правитель демонов был так зол, что утратил последние остатки самообладания; его элегантный головной убор со стильными рожками превратился в малиновый клочок тумана, свисающий с кончика одного из громадных, свитых в кольца козлиных рогов, что обрамляли его череп.

Под напором расправляющихся крыльев алый шелк на его спине наконец не выдержал и лопнул. Раздавшийся треск был довольно двусмысленным.

Да, кстати, эти крылья принято представлять кожистыми, но в данных условиях кожа не продержалась бы и нескольких секунд. Кроме того, она не очень хорошо складывается.

Эти крылья были сделаны из магнитных полей и организованного пространства. Они растягивались до тех пор, пока не превратились в еле заметную пелену на фоне ослепительно яркой тверди. Их взмахи были столь же медленными и неумолимыми, как зарождение цивилизаций.

Они по-прежнему были похожи на крылья летучей мыши, но то была всего лишь дань традициям.

Где-то в районе двадцать девятого тысячелетия Астфгла (который даже ничего не заметил) обогнало что-то небольшое, продолговатое и, возможно, куда более сердитое, чем он сам.

* * *

Мир составляют Восемь Заклинаний. Ринсвинд достаточно хорошо это знал. Также он знал, что они содержатся в книге, называемой Октаво, которая хранится в библиотеке Незримого Университета — в запаянном железном ящике на дне специально вырытой шахты, где её магическое излучение можно держать под контролем.

Ринсвинд давно задавался вопросом: а как же всё началось? В своём воображении он рисовал что-то вроде взрыва наоборот. Вот межзвездный газ с рёвом устремляется со всех сторон в одну точку, дабы образовать Великого А'Туина… Ну, или гром какой гремит…

Но вместо этого раздался тихий, музыкальный звон, и там, где ничего не было, вдруг возник Плоский мир, словно выскочил из какого-то потайного местечка, где всё время прятался.

А ещё Ринсвинд осознал, что чувство бесконечного падения, с которым он вроде научился жить, возможно, будет тем самым чувством, с которым он умрёт. Возникший под ним мир принёс с собой специальное бесплатное предложение — силу тяжести, прямо зависящую от того, на каком расстоянии от вас находится ближайшее планетарное тело.

— А-аргх, — отреагировал камнем падающий вниз Ринсвинд.

— Чудесные облака получились, тебе не кажется? — поинтересовался появившийся рядом с ним создатель, по-прежнему безмятежно сидящий в воздухе. — Знаешь, я над ними долго работал.

— Аргх, — повторил Ринсвинд.

— Что-нибудь не так?

— Аргх.

— Ох уж эти люди, — пожаловался создатель. — Вечно куда-то спешат. — Он нагнулся поближе. — Разумеется, это не моё дело, но я частенько гадал: что творится у вас в головах?

— Через минуту там будут твориться мои ноги! — взвизгнул Ринсвинд.

Падающий рядом Эрик дернул волшебника за полу мантии.

— Так с Создателем не разговаривают! — крикнул он. — Просто попроси у него, чтобы он, ну, землю смягчил, что ли…

— О, не знаю, не знаю, получится ли, — отозвался создатель, — Понимаешь, насчет несчастных случаев есть строгие правила. Инспектор сразу навалится на меня, как тонна… тонна… тонна груза, — наконец нашел он нужное слово. — Возможно, я мог бы на скорую руку соорудить вам какое-нибудь болото. Или сейчас очень популярны зыбучие пески. Да, точно, я мог бы создать вам зыбучие пески в комплекте с болотом и трясиной, никаких проблем.

— ! — высказался Ринсвинд.

— Извини, говори немножко погромче. Сейчас, минутку…

Снова раздался гармоничный звон.

Когда Ринсвинд открыл глаза, то увидел, что стоит на пляже. И Эрик тоже. Создатель висел в воздухе неподалеку от них.

Ветер, свистевший в ушах, внезапно стих. Не было даже слабого ветерка.

— Я просто подправил одну штучку, — объяснил создатель, заметив выражение лица волшебника. — Итак, что ты говорил?

— Я хотел перестать нестись навстречу Смерти, — ответил Ринсвинд.

— А-а. Прекрасно. Ну, рад, что мы с этим разобрались. — Создатель рассеянно оглянулся вокруг. — Вы случайно не видели тут мою книгу? Мне казалось, что в самом начале она была у меня в руке. — Он вздохнул. — В следующий раз потеряю собственную голову. Однажды я создал мир и совершенно забыл про белемнитов. Про всех этих паршивцев до единого. Сначала я не смог их достать, сказал себе, что загляну потом, когда они будут на складе, и совершенно забыл об этом. Только представьте себе. Никто этого, разумеется, не заметил, потому что вселенная, ясное дело, только что образовалась и там понятия не имели, что белемниты должны быть, но у населения вселенной это определённо вызывало скрытые психологические проблемы. Глубоко в душе они всё равно сознавали, что чего-то не хватает… — Создатель взял себя в руки. — Но, как бы там ни было, я не могу торчать здесь весь день. Как я уже говорил, у меня уйма работы.

— Уйма? — переспросил Эрик. — Но я думал, ты уже закончил…

— О нет. До этого ещё далеко, — возразил создатель, уже начиная растворяться в воздухе. — Это все квантовая механика. Ты не можешь сделать всё раз и навсегда. Твои заботы продолжают разветвляться. Это называется множественный выбор, это как красить… красить… красить что-то очень, очень большое, что ты постоянно должен красить заново. Казалось бы, нужно изменить одну небольшую деталь, но какую именно — вот в чём проблема. Что ж, приятно было с вами познакомиться. Если вам понадобится что-нибудь ещё, ну, знаете, лишняя луна или что-то в том же духе…

— Эй!

Создатель появился снова. Его брови были подняты в вежливом удивлении.

— А что дальше-то? — спросил Ринсвинд.

— Дальше? Ну, скоро сюда заявятся боги. Они с переездом никогда не тянут. Постоянно вьются где-то рядом, как мухи вокруг… мухи вокруг… словом, как мухи. Сначала, конечно, они проявляют норов, но быстро обвыкаются, Кстати, по-моему, это они отвечают за вас, людей. — Создатель чуть нагнулся. — Должен признаться, люди у меня никогда не получались. Руки и ноги почему-то никак не выходят.

Он исчез.

Эрик и Ринсвинд немного подождали.

— Думаю, на сей раз он действительно ушёл, — сказал Эрик некоторое время спустя. — Но приятный человек, правда?

— Поговорив с ним, начинаешь лучше понимать, почему мир устроен именно так, а не иначе, — согласился Ринсвинд.

— А что такое квантовая механика?

— Не знаю. Видимо, это женщина-механик, которая чинит какие-то кванты.

Ринсвинд посмотрел на бутерброд с яйцом и кресс-салатом, который всё ещё был зажат в руке. Майонез так и не появился, и хлеб был плохо пропечённым, но до появления следующего бутерброда оставались тысячи и тысячи лет. Сначала должно зародиться сельское хозяйство, потом приручат животных, из примитивного кремневого предшественника разовьется нормальный острый нож, дальше изобретут технологию обработки молочных продуктов… А если будет желание сделать всё как следует, придётся ещё научиться выращивать оливковые деревья и перец, изобрести чаны для выпарки соли, освоить процессы ферментации уксуса и методики элементарной пищевой химии — и только тогда человек наконец увидит ещё один такой бутерброд. Он был единственным в своем роде — небольшой белый треугольник, полный анахронизмов, потерянный и совершенно одинокий в этом недружелюбном мире.

Тем не менее, Ринсвинд не сдержался и откусил кусочек. Бутерброд был так себе.

— Вот чего я не понимаю, — начал Эрик, — так это того, что мы здесь делаем.

— Вряд ли это был философский вопрос, — отозвался Ринсвинд. — Ты, видимо, хотел спросить, что мы делаем здесь — на заре созидания, на этом пляже, который и в употреблении-то почти не был?

— Ага. Именно это.

Ринсвинд уселся на камень и вздохнул.

— Думаю, это довольно очевидно. Ты хотел жить вечно.

— Я ничего не говорил насчет путешествий во времени, — возразил Эрик. — Я выразил свою мысль очень недвусмысленно, чтобы не было никаких фокусов.

— А тут и нет никаких фокусов. Твоё желание пытается сбыться. Сам подумай. «Вечно» означает весь диапазон пространства и времени. Вечно. На протяжении Вечности. Понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что вроде как нужно начать игру с самой первой клетки?

— Ага.

— Но это же бессмыслица! Прежде чем тут появится кто-нибудь ещё, пройдут годы!

— Столетия, — мрачно поправил его Ринсвинд. — Тысячелетия. Эпохи. А потом начнутся всякие там войны, полезут чудовища и всеё такое прочее. Большая часть истории просто отвратительна — если рассмотреть её внимательно. И даже не очень внимательно.

— Но я хотел продолжать жить вечно с этого момента! — Эрик был в отчаянии. — В смысле, с того момента. Ты только посмотри по сторонам. Здесь нет девчонок. Нет народу. В субботний вечер совершенно некуда пойти и…

— Первый субботний вечер наступит через много тысяч лет, — поправил его Ринсвинд. — А до этого будут просто вечера.

— Ты должен немедленно вернуть меня обратно, — заявил Эрик. — Приказываю тебе. Изыди!

— Ещё раз посмеешь заговорить со мной таким тоном, получишь затрещину, — предупредил Ринсвинд.

— Но всё, что тебе нужно, это щёлкнуть пальцами!

— Не получится. Твои три желания уже выполнены. Извини.

— Что же мне теперь делать?

— Ну, если увидишь, как что-то выползает из моря и пытается дышать, можешь посоветовать ему не тратить времени зря.

— Это, по-твоему, смешная шутка?

— Честно говоря, да, довольно забавная, — с ничего не выражающим лицом отозвался Ринсвинд.

— Что ж, у неё вырастет длиннющая борода, — заметил Эрик.

— Чего?

— Ну, ты же никуда не денешься. Ты останешься здесь, со мной.

— Чушь какая, я…

Ринсвинд с отчаянием оглянулся по сторонам и подумал: «Кстати, а что я?»

На пляж мирно накатывались волны, пока не очень сильные, потому что они всё ещё разведывали обстановку. Первый прилив осторожно захватывал сушу. Скоро на песке появится первая линия прибоя, разлохмаченная полоса из засохших водорослей и ракушек. Воздух пах чистотой и свежестью. Это был воздух, которому ещё только предстояло познакомиться с испарениями лесного перегноя, а также со всеми ходами и выходами пищеварительной системы жвачного животного.

Ринсвинд вырос в Анк-Морпорке. Ему нравился воздух, который уже повращался в обществе, познакомился с людьми, стал кому-то приютом.

— Мы должны вернуться, — с жаром заявил он.

— Именно это я и говорил, — отозвался Эрик, чьё терпение подходило к концу.

Ринсвинд откусил от бутерброда ещё один кусок. Он много раз смотрел Смерти в лицо — точнее, Смерть много раз смотрел в его быстро удаляющийся затылок. Но внезапно перспектива жить вечно потеряла всякую привлекательность. Разумеется, он, Ринсвинд, узнает ответы на самые фундаментальные вопросы — например, как развивалась жизнь и всё такое, но в качестве способа скоротать время (тем более что впереди — вечность) это не шло ни в какое сравнение с тихой вечерней прогулкой по улицам Анка.

Тем не менее, надо признать, путешествие было интересным и познавательным. Он познакомился со своим предком. А это кое-что. Не у каждого человека есть предок. Кстати, а что бы его предок предпринял в подобной ситуации?

Во-первых, он бы в неё не попал.

Ну да, разумеется, но помимо этого он бы… он бы использовал свой превосходный разум полководца для того, чтобы оценить имеющиеся в распоряжении инструменты, Да, именно так.

У Ринсвинда были:

Первое — один недоеденный бутерброд с яйцом и кресс-салатом. От него помощи не дождешься. Ринсвинд отбросил бутерброд в сторону.

Второе — он сам. Ринсвинд поставил на песке галочку. Он не знал точно, на что он сам себе сдался, но к более подробному разбору можно вернуться чуть позже.

Третье — Эрик. Тринадцатилетний демонолог, он же — объект сумасшедшей атаки прыщей.

Похоже и всё.

Какое-то время Ринсвинд смотрел на чистый, свежий песок, машинально рисуя на нем палочки и загогульки.

А потом вдруг негромко позвал:

— Эрик, пойди-ка сюда на минутку…

Волны стали гораздо сильнее. Они ухватили суть затеи с приливом и сейчас осваивали систему «накат-откат».

Астфгл материализовался в облаке голубого дыма.

— Ага! — воскликнул он, однако желаемого действия это восклицание не произвело, поскольку поблизости не было никого, кто мог бы его услышать.

Астфгл опустил глаза. На песке были следы. Сотни следов. Они шли в разных направлениях, словно какое-то существо лихорадочно что-то искало, — а затем исчезали.

Он нагнулся поближе. Следы были крайне запутанными, да и ветер с прибоем постарались, но у самой кромки надвигающегося прилива Астфгл разглядел знакомые очертания магического круга.

Астфгл произнёс ругательство — песок вокруг расплавился, превратившись в стекло, — и растворился в воздухе.

Прилив продолжил свою работу. Чуть дальше по берегу волна захлестнула некое углубление в скалах, и новорожденное солнце озарило промокшие останки недоеденного бутерброда с яйцом. и кресс-салатом. Прилив перевернул бутерброд. Тысячи бактерий внезапно оказались в эпицентре взрыва вкусовых ощущений и начали как сумасшедшие размножаться.

Если бы в этом бутерброде было хоть немножко майонеза, жизнь могла бы стать совершенно другой. Более пикантной, и, возможно, в ней бы присутствовало чуть больше сливок.

В путешествиях при помощи магии всегда есть серьёзные изъяны. Сначала вы ощущаете, что ваш желудок остался где-то позади. А потом ваш разум наполняется ужасом, ведь вы никогда не знаете наверняка, куда вас занесёт. Дело даже не в том, что вы можете оказаться где угодно. «Где угодно» описывает весьма ограниченный диапазон возможностей по сравнению с истинным изобилием мест, куда способна перенести вас магия. Само путешествие — плёвое дело, это очень просто. Но вот для того, чтобы попасть туда, где вы сможете выжить во всех четырёх измерениях одновременно, нужно как следует постараться.

На самом деле вероятность ошибки была настолько огромной, что, очутившись в довольно обычной пещере с песчаным дном, Ринсвинд и Эрик разом громко выдохнули.

В дальней стене пещеры виднелась дверь.

И дверь эта излучала неприкрытую угрозу. Она выглядела так, словно тот, кто её проектировал, изучил все тюремные двери, какие только смог найти, и только после этого создал некий вариант, который вместил бы в себя всё визуальное многообразие увиденного. Это была даже не дверь, а скорее портал. Над его осыпающимся сводом было вырезано какое-то древнее и, возможно, страшное предостережение, но ему суждено было остаться непрочитанным, потому что поверх него кто-то наклеил яркое, белое с красным объявление. Которое гласило: «Чтобы работать здесь, не обязательно быть проклятым, но это помогает!!!»

Ринсвинд, прищурившись, посмотрел на лозунг.

— Прекрасно, отличный девиз. А многочисленные восклицательные знаки, — он покачал головой, — явный признак больного ума.

Он оглянулся. Рдеющие очертания Эрикова магического круга медленно поблекли, а затем мигнули и погасли совсем.

— Пойми меня правильно, я не привередничаю, — заявил волшебник. — Просто мне показалось, ты сказал, что можешь вернуть нас обратно в Анк. Это не Анк. Я определил это по незначительным деталям, типа мерцающих багровых теней и отдаленных воплей. Конечно, в Анке вопли тоже имеются, но раздаются они куда ближе, — добавил он.

— По-моему, ты должен радоваться, что мне вообще удалось заставить его работать! — возмутился Эрик. — Я тебя немножко просвещу. Вообще-то, предполагается, что магические круги нельзя использовать задом наперёд. То есть, когда ты остаёшься в круге, а реальность вокруг тебя движется. Но, кажется, у меня отлично всё получилось. Видишь ли, — в голосе Эрика вдруг зазвенел энтузиазм, — когда ты переписываешь код источника и — это очень сложный момент — направляешь его через высокоэнергетичный…

— Да-да, молодец, и чего вы, ребята, только не выдумаете, — перебил его Ринсвинд. — Единственная загвоздка в том, что мы… Думаю, вполне возможно, что нас занесло прямиком в Ад.

— О-о?

Отсутствие какой-либо реакции со стороны Эрика разожгло любопытство волшебника.

— Ну, — добавил он, — это там, где собраны все демоны.

— О-о?

— И многие считают, это не совсем то место, где стоит находиться, — не унимался Ринсвинд.

— А почему?

Ринсвинд тщательно обдумал данный вопрос. Если уж на то пошло, он не знал, как именно поступают с людьми демоны. Зато он прекрасно знал, как поступают с людьми люди. После стольких лет, проведенных в Анк-Морпорке, Ад мог показаться вполне приемлемым местечком. Во всяком случае, здесь было теплее.

Ринсвинд посмотрел на дверной молоток. Тот был чёрным и ужасным, а ещё его привязали так, чтобы исключить всякую возможность воспользоваться им. Зато рядом на растрескавшейся деревянной панели виднелась кнопка — судя по всем признакам, её установили совсем недавно, причём устанавливал её человек, явно не знающий, что делает, да и не желающий этого знать. Ринсвинд на пробу ткнул в кнопку пальцем.

Звук, который раздался вслед за этим, некогда мог быть популярной мелодией, написанной весьма талантливым композитором, которому на один краткий, полный экстаза миг было дозволено услышать музыку небесных сфер. Однако сейчас эта мелодия звучала лишь как «бим-БОМ, динь-ДОН».

Сказать, что существо, открывшее им дверь, является, как правило, в кошмарных снах, означало бы полениться использовать все богатые языковые возможности. Кошмары обычно отличаются полным идиотизмом, и порой очень трудно объяснить собеседнику, что такого ужасного кроется в ваших оживших носках или гигантских морковках, выскакивающих из живой изгороди. Тогда как это существо относилось к тем ужасающим тварям, что могут быть порождены лишь воображением человека, которому делать больше нечего, кроме как на ясную голову придумывать всякие страхолюдные штуки. У твари было больше щупалец, чем ног, но меньше рук, чем голов.

А ещё у привратника на груди висела карточка, гласившая: «Меня зовут Урглефлогга, я Исчадие Ада и Премерзейший Страж Врат Преисподней, чем могу вам помочь?»

Содержание карточки особого восторга не вызывало.

— Да? — проскрежетал демон. Ринсвинд, который по третьему разу перечитывал карточку, ошеломлённо уточнил:

— Чем ты можешь нам помочь?

Урглефлогга, в котором присутствовало определённое сходство с покойным Кусалькоатлем, скрипнул некоторыми из своих зубов.

— Э-э… привет, — нараспев проговорил он с таким видом, будто кто-то терпеливо отрепетировал с ним этот текст при помощи раскалённого докрасна железного прута. — Меня зовут Урглефлогга, я Исчадие Ада, и сегодня я приветствую вас здесь… Это великая честь первым препроводить вас в наши роскошно отделанные…

— Погоди-ка минутку, — встрял Ринсвинд.

— …Всё для вашего удобства… — громогласно вещал Урглефлогга.

— Тут что-то не так, — заметил Ринсвинд.

—.. Внимание к пожеланиям, высказанным клиентами… — стоически продолжал демон.

— Эй, ты меня слышишь? — окликнул Ринсвинд.

— …Как можно более приятным, — закончил Урглефлогга. Где-то в глубине его жвал раздался звук, похожий на вздох облегчения. Только теперь демон обратил внимание на волшебника. — Да? Что?

— Где мы очутились? — спросил Ринсвинд. Демон сияюще улыбнулся несколькими ртами.

— Во! Робей, смертный!

— Что? Воробей? Мы внутри птицы?

— Я хотел сказать, тряситесь и трепещите, смертные, — поправился демон, — ибо вы приговорены к вечной… — Он опять прервался и тихо заскулил, а потом начал по новой: — Вы пройдете период исправительной терапии, — демон буквально выплевывал каждое слово, — который мы надеемся сделать как можно более поучительным и приятным. Вы клиент, и ваше слово для нас закон.

Демон посмотрел на Ринсвинда несколькими глазами и уже более нормальным голосом добавил:

— Ужасно, правда? Но я тут ни при чём. Если бы всё зависело от меня, гореть бы вам по старинке в этой, как её, геенне огненной.

— Это, стало быть, и есть Ад? — поинтересовался Эрик. — Я видел картинки.

— Тут ты прав, — отозвался демон на какие-то собственные мысли, усаживаясь или, по крайней мере, складываясь крайне замысловатым образом. — Персональное обслуживание, — вот что было раньше. Люди знали, что мы проявляем к ним интерес, что они не просто человеческие массы, а… ну, в общем, жертвы. У нас были древние традиции. Но ему до этого никакого дела нет. Впрочем, что я вам рассказываю о моих бедах? У вас собственных проблем хватает — учитывая то, что вы мертвы и находитесь здесь. Кстати, вы случайно не музыканты?

— Вообще-то, мы даже не мерт… — начал Ринсвинд.

Демон, не обращая на него внимания, поднялся на ноги и, приглашающе махнув рукой, тяжеловесно затопал по промозглому коридору.

— Будь вы музыкантами, ваше пребывание здесь было бы по-настоящему неприятным. В смысле, куда более неприятным. Местные стены весь день напролет исполняют музыку, по крайней мере он называет это музыкой, причём, заметьте, я ничего не имею против хорошего мотивчика, под который можно повопить вволю, но тут-то все по-другому, а сам говорил, вы у меня будете слушать самые лучшие мелодии, так почему же нам ставят эту белиберду, которая звучит так, словно кто-то врубил пианино на всю громкость, а сам сбежал?

— Послушай, я хочу объяс…

— И эти горшки с цветами. Поймите меня правильно: мне нравится, когда в доме растет какая-нибудь зелень. Но кое-кто из ребят считает, что эти растения ненастоящие, а я и говорю: да быть такого не может, никто в здравом уме не станет изготавливать растение, которое выглядит как тёмно-зелёная кожа и пахнет будто дохлый ленивец. Однако он утверждает, что эти цветочки придают нашей конторе открытый и дружественный вид. Открытый и дружественный вид! Садоводы-любители, не в силах снести это зрелище, рыдают в голос! Честно говорю, они сами мне признавались: после этих цветочков те пытки, которым мы подвергали их впоследствии, они принимали с благодарностью!

— Нас вообще-то нельзя причислить к… — опять начал было Ринсвинд, пытаясь втиснуть эти слова в краткую паузу в нескончаемом монологе демона, но опять опоздал.

— Вот кофейный автомат, спору нет, это хорошая штука. Раньше мы всего-навсего топили людей в озерах кошачьей мочи, а не заставляли их покупать её чашками.

— Мы вовсе не мертвы! — крикнул Эрик.

Урглефлогга, вздрогнув, остановился.

— Да ладно тебе, — наконец возразил он. — Мертвее не бывает, иначе вас бы тут не было. Чтобы живой человек по собственной воле заявился сюда? Ерунда. Он не выдержит здесь и пяти минут. — Демон открыл несколько ртов, явив взору богатый выбор клыков, и добавил: — Хы-хы, да если бы я поймал тут, внизу, кого-нибудь живого…

Недаром Ринсвинду в течение стольких лет удавалось выжить в параноидальных хитросплетениях, характеризующих жизнь Незримого Университета. В Аду он чувствовал себя почти как дома. Его инстинкты работали с невероятной четкостью.

— То есть тебе ничего не сообщили? — спросил он.

Трудно было сказать, изменилось ли выражение лиц Урглефлогги (хотя бы только потому, что сначала следовало разобраться, какая часть его лиц — выражение), но от демона определенно подуло знакомым Ринсвинду ароматом внезапно нахлынувшего смущения и неуверенности.

— Не сообщили чего? — уточнил Урглефлогга.

Рипсвинд посмотрел на Эрика.

— А ты говорил, не волнуйся, сообщат, сообщат!

— Сообщат, чт… ай-п-и! — взвыл Эрик, хватаясь за щиколотку.

— Вот тебе и современный менеджмент, — посетовал Ринсвинд, лицо которого излучало сердитое участие, — Повсюду всякие нововведения, старые правила изменяются, но скажи: кто-нибудь поинтересовался мнением тех, кто составляет самый костяк…

— Экзоскелет, — поправил демон.

— …Или другую известковую либо хитиновую структуру организации? — без запинки закончил Ринсвинд и немного подождал, предвкушая то, что непременно должно было последовать.

— Ага, сейчас, жди! Спросят у нас! — отозвался Урглефлогга. — Нет, лучше объявлений побольше повесят!

— Лично я считаю, это просто отвратительно, — заявил Ринсвинд.

— А знаешь, — продолжал жаловаться Урглефлогга, — совсем недавно меня не пустили на праздник клуба «18000-30000»! Сказали, что я слишком стар. Мол, я испорчу всё веселье.

— И куда только катится преисподняя?! — сочувственно воскликнул Ринсвинд.

— Честно говоря, сюда вообще никто не спускается. — Плечи демона слегка обмякли. — И никто никаких советов у меня не спрашивает. Я охраняю эти чёртовы врата — и ладненько, сиди там себе, старый чёрт!

— Послушай, — окликнул его Ринсвинд. — Хочешь, я замолвлю за тебя словечко?

— Торчишь тут сутки напролёт, впускаешь, впускаешь…

— Я могу кое с кем переговорить, — предложил Ринсвинд.

Демон шмыгнул несколькими носами одновременно и спросил:

— А ты не врёшь?

— Ты мне понравился, и я с радостью окажу тебе эту услугу, — ответил Ринсвинд.

Урглефлогга немного оживился, но не очень сильно — так, на всякий случай.

— Гм… Ну, вреда от этого вроде не будет, так ведь?

Ринсвинд собрался с силами и ободряюще похлопал демона по спине. Во всяком случае, он очень надеялся, что это была именно спина.

— В общем, не беспокойся, — сказал он.

— Спасибо тебе, спасибо!

Ринсвинд посмотрел поверх расчувствовавшейся громады на Эрика.

— А сейчас нам пора. Важная встреча, нельзя опаздывать.

Он принялся подавать лихорадочные знаки у демона над головой.

— Ага, точно, очень важная, — ухмыляясь, подтвердил Эрик.

Они зашагали прочь по широкому коридору. Эрик начал истерически хихикать.

— И вот сейчас мы побежим, да?

— Сейчас мы пойдем, — возразил Ринсвинд. — Просто пойдем. Главное — вести себя непринужденно. Плюс правильно рассчитать время.

Он посмотрел на Эрика.

Эрик посмотрел на него.

У них за спиной Урглефлогга издал яростный рык, означающий «во-дурак-до-меня-толь-ко-дошло».

— А сейчас? — спросил Эрик.

— Думаю, сейчас уже пора.

И они бросились бежать.

Ад был вовсе не таким, каким его ожидал увидеть Ринсвинд, хотя кое-где ещё сохранились следы того, каким он некогда был, — ножные кандалы в одном из углов, выжженное пятно на потолке. Однако здесь было жарко — настолько жарко может быть в печи, в которой много-много лет упорно нагревали воздух…

Согласно некоторым предположениям, ад — это другие люди.

Данное мнение весьма удивляет демонов, которые всегда считали, что ад — это когда втыкаешь в людей всякие острые штуки, сталкиваешь их в озера крови и так далее.

А всё дело в том, что демоны (как и большинство людей, кстати) не рассматривают тело отдельно от души.

Однако существуют пределы того, что можно проделать с человеческой душой при помощи, скажем, раскалённых докрасна щипцов, поскольку даже самые злобные и испорченные души способны осознать один простой факт: раз они лишены сопутствующего тела и нервные окончания отсутствуют как класс, значит, нет причины — ну, если не считать силы привычки — испытывать невыносимые муки. В общем, конец мучениям. Демоны, тем не менее, продолжали делать своё дело — тупость и безмозглый идиотизм составляют часть самого понятия «демон», — но, поскольку никто не мучался, они тоже не получали от своей работы никакого удовольствия. Вся затея с Адом оказалась бессмысленной! Тысячелетиями Ад функционировал вхолостую.

Пока Астфгл, сам того не осознавая, не применил радикально новый подход.

Демоны умеют передвигаться между измерениями, именно там, в других измерениях, он нашел основные ингредиенты для весьма ценного изобретения — так сказать, озёра крови для души. Учитесь у людей, говорил он высокопоставленным демонам. Учитесь у людей. Вы сами поразитесь, сколькому можно у них набраться.

Берем, к примеру, отель определённого типа, точнее, английский вариант американского отеля, причём организован он с присущим одним англичанам талантом взять что-то американское и извлечь из него то единственное, что в нём есть стоящего, так что в результате останется медленное «быстрое питание», кантри-музыка и… ну, в общем, отель.

Бар сегодня закрылся рано. На самом деле он представляет собой всего лишь обшитый пастельно-розовыми панелями стол, на котором стоит придурошное ведёрко со льдом. Этот «бар» установлен в одном из углов холла и откроется только завтра. Затем к общей картине следует добавить дождь и старый телевизор, который показывает единственный канал — причём это какое-нибудь региональное телевидение, без конца крутящее свою заставку. А ещё в этом отеле имеется одна-единственная книга, оставленная предыдущей жертвой местного сервиса. Это одна из тех книжонок, на обложке которых фамилия автора выдавлена огромными золотыми буквами. Между автором и довольно скромного размера названием нарисованы роза и пуля. Половины страниц в книге не хватает.

А единственный на весь город кинотеатр демонстрирует фильм, в котором фигурируют субтитры и французские зонтики.

Представили всё это? Отлично. Затем вы останавливаете время — но не переживания! — так что создается впечатление, будто ковровая пыль постепенно поднимается и поднимается, доверху заполняя ваш мозг, а во рту у вас возникает привкус, как от старого зубного протеза.

И это мгновение длится вечно. Вечность — это много дольше, чем от данной минуты до открытия бара.

После чего вы тщательно отжимаете получившееся и наслаждаетесь результатом.

Разумеется, некоторые из вышеперечисленных предметов на Плоском мире отсутствуют, но скука — это универсальное понятие, и Астфглу удалось добиться особенно эффективной скуки. Что это значит? Особо эффективная скука — это а) когда вы скучаете, хотя, по идее, должны веселиться и б) когда эта скука ещё и денег вам стоит.

Пещеры, открывшиеся перед Ринсвиндом, были заполнены туманом и изящными перегородками. Время от времени из-за горшков с цветами раздавались вопли смертельно скучающих душ, но по большей части здесь царила жуткая, цепенящая тишина, производимая человеческим мозгом, который превращают в творог.

— Не понимаю, — удивился Эрик. — А где печи? Где пламя? Где, — с надеждой добавил он, — суккубы?

Ринсвинд уставился на ближайший экспонат.

Унылый демон (на чьей груди висела карточка, которая сообщала, что её хозяина зовут Азаремот, Вонь Собачьего Дыхания и, кроме того, он искренне надеется, что читающий эти слова приятно проведёт день) сидел на краю неглубокой ямы, в которой лежал прикованный к скале человек.

Рядом с демоном сидела очень усталая с виду птица. Ринсвинду раньше казалось, что эрикову попугаю крепко досталось от судьбы, но данную представительницу птичьего рода поистине пропустили через Соковыжималку Жизни. Птица выглядела так, словно её сначала ощипали, а потом воткнули все перья обратно, только вверх ногами.

Любопытство взяло верх над обычной трусостью волшебника.

— Что тут происходит? — спросил он. — Что вы там с ним делаете?

Демон разом перестал барабанить пятками по краю ямы. Ему и в голову не пришло подвергнуть присутствие Ринсвинда какому-то сомнению. Он весьма логично рассудил, что если бы Ринсвинд не имел права здесь находиться, то его бы здесь и не было. Все остальные варианты выглядели абсолютно безумными.

— Не знаю, что он там натворил, — ответил демон, — но, когда я только попал сюда, его наказание состояло в том, что он был прикован к этой скале и каждый день прилетал орёл клевать ему печень. Раньше такие штуки пользовались немалой популярностью.

— Сейчас что-то не похоже, чтобы орёл на него нападал, — заметил Ринсвинд.

— Ага. Все немножко поменялось. Орёл и теперь прилетает каждый день, но ничего не клюет, а лишь рассказывает о том, как ему когда-то вырезали грыжу. Очень эффективная штука, спору нет, — печально добавил демон, — но пыткой я бы это не назвал…

Ринсвинд отвернулся, однако перед этим успел мельком увидеть смертельную муку, написанную на лице жертвы. Это было ужасно.

Но данная пытка была не из худших. Например, в соседней яме нескольким закованным в цепи и стенающим людям показывали серии рисунков. Сидящий рядом демон читал по бумажке:

— Это когда мы были в Пятом Кругу, только вы не видите, где мы жили, это чуть дальше влево, а это та забавная парочка, которую мы там встретили, ни за что не поверите, они жили на Ледяных Равнинах Рока по соседству с…

Эрик посмотрел на Ринсвинда и спросил:

— Он что, показывает им картинки, сделанные в отпуске?

Волшебник и юный демонолог дружно пожали плечами и, покачивая головами, зашагали дальше.

Вскоре они увидели небольшой холм, у подножия которого лежал круглый камень. Рядом с камнем, в отчаянии опустив голову на руки, сидел человек в кандалах. Возле него стоял приземистый зелёный демон, сжимающий в своих лапках огромный том.

— А про этого я слышал, — сообщил Эрик. — По-моему, он посмел бросить какой-то вызов Богам и теперь должен постоянно закатывать на вершину холма камень, а тот всё время скатывается обратно…

— Но сначала, — подняв глаза от книги, пропищал демон, — он должен прослушать «Правила Апасности При Паднятии и Перемищении Тредметов В Асоба Крупных Размерах».

Вообще-то, в руках демон держал 93-й том «Комментариев». А сами «Правила» состоят из 1440 томов. Ну, то есть их первая часть.

Ринсвинд всегда любил скуку, ценил её уже хотя бы потому, что она была такой редкостью. Ему казалось, что единственными периодами жизни, когда его не преследовали, не пинали или не заключали в темницу, были те, когда он откуда-нибудь падал (когда падаешь с большой высоты, пейзаж практически не меняется, но данный отрезок времени никак нельзя назвать «скучным»). Правда, однажды, увы, весьма недолго, Ринсвинд работал помощником библиотекаря Незримого Университета, и вот это время он вспоминал с неизбывной нежностью. Ему почти ничего не надо было делать, кроме как читать книжки, следить за непрерывным поступлением бананов и — что случалось крайне редко — помогать библиотекарю справиться с каким-нибудь особо разбушевавшимся гримуаром.

Но теперь он понял, что делает скуку столь привлекательной. Это осознание того, что совсем рядом, за углом, происходят куда более худшие вещи, опасные и волнующие, и вы их благополучно пропускаете. Для того чтобы наслаждаться скукой, её нужно постоянно с чем-то сравнивать.

В то время, как тут одна скука наслаивалась на другую, а потом всё это сматывалось в клубок и превращалось в конце концов в огромный, сокрушительный кузнечный молот, который парализовал все мысли, переживания и расплющивал реальность, делая её чем-то вроде фланельной тряпочки.

— Кошмар какой, — проговорил Ринсвинд.

Закованный человек поднял к нему измождённое лицо.

— Это ты мне? — отозвался он. — Знаешь, раньше мне нравилось толкать шар в гору. Можно было остановиться, поболтать с кем-нибудь, а потом по сторонам поглядишь, что там, вокруг, происходит. Можно было попробовать иначе ухватиться за шар… А ещё ко мне туристы ходили, люди показывали меня своим друзьям. Не скажу, чтобы я от души веселился, но это придавало хоть какой-то смысл жизни после смерти.

— А я ему помогал, — вставил демон хриплым от угрюмого возмущения голосом. — Я ведь иногда оказывал тебе поддержку, правда? Сплетню какую принесу, подбодрю, когда камень опять вниз покатится. Вот, помню, вижу, камень снова летит, ну и скажу: «Ух ты, опять эта треклятая каменюка сорвалась», а он мне: «Чтоб его чёрти взяли». Хорошие были времена. Замечательные.

Он громко высморкался. Ринсвинд кашлянул.

— А это уже становится невыносимым, — пожаловался демон. — В прежние дни мы были счастливы. И особого вреда от этого не было — ну, в смысле, все мы в одной преисподней сидим.

— Вот именно, — подхватил закованный мученик. — И я знал, что если буду хорошо себя вести, то в один прекрасный день у меня появится шанс выйти на волю. Кстати, ты в курсе, что теперь я раз в неделю должен прекращать работу, чтобы учиться рукоделию?

— Это, должно быть, очень мило… — неуверенно промолвил Ринсвинд. Глаза заключенного сузились.

— Плетение корзинок? — переспросил он.

— Я пробыл здесь восемнадцать тысяч лет, вырос от бесенка до демона, — ворчал демон. — Я изучил ремесло, так-то вот… Восемнадцать тысяч треклятых лет махания вилами, а теперь это… Читаю…

Акустический взрыв отдался эхом по всему Аду.

— Ой-ей-ей! — воскликнул демон. — Он вернулся. И, похоже, Он очень сердит. Нам лучше не высовываться.

Отовсюду слышались разочарованные стоны — демоны и души осужденных возвращались к прерванным пыткам.

Узник покрылся испариной.

— Послушай, Виззимут, — взмолился он, — а что, если мы, ну, пропустим парочку параграфов?..

— Это моя работа, — с несчастным видом ответил демон. — Ты же знаешь, Он всё время нас проверяет, это будет стоить мне места…

Он замолк, скорчил Ринсвинду грустную гримаску и мягко похлопал всхлипывающую душу когтистой лапой.

— Знаешь что, — добродушно предложил он, — я, пожалуй, пропущу некоторые из подпунктов.

Ринсвинд взял несопротивляющегося Эрика за плечо и негромко проговорил:

— Нам лучше двигать отсюда.

— Но это по-настоящему ужасно, — заявил Эрик, когда они зашагали прочь. — Именно так зло делает себе дурное имя.

— Гм, — отозвался Ринсвинд.

Ему пришлось не по душе известие о том, что Он вернулся и Он очень сердит. Всякий раз, когда кто-либо достаточно важный, чтобы заслуживать написания с большой буквы, сердился в непосредственной близости от Ринсвипда, обычно оказывалось, что Он сердит именно на него.

— Если ты столько знаешь об этом месте, то, может, вспомнишь, как отсюда выбраться?

Эрик почесал голову.

— Ну, если бы кто-нибудь из нас был женского пола, это бы, несомненно, помогло, — ответил он. — Согласно эфебской мифологии, есть тут одна девушка, которая бродит туда-сюда.

— Но что она здесь забыла?

— Понимаешь, там был какой-то договор… Не помню точно. Помню только, что именно из-за неё у нас наверху случается зима.

— Я всегда знал: всё зло — из-за женщин, — с мудрым видом кивнул Ринсвинд.

— В общем, этот вариант не подходит. Остается добыть какой-нибудь музыкальный инструмент.

— Я умею свистеть, — услужливо предложил Ринсвинд.

— Желательно лиру, — добавил Эрик.

— О-о.

— Но… но… когда будем выходить, нельзя оглядываться… иначе превратимся в соляные столбы… Или в кусок дерева?

— Я вообще никогда не оглядываюсь, — твердо заявил Ринсвинд. — Одно из первых правил при убегании гласит: «Никогда не оглядывайся».

У них за спиной раздался рёв.

— В особенности когда слышишь громкие звуки, — продолжал Ринсвинд. — Кстати о трусости, именно этим люди и отличаются от овец. Ты прямой наводкой бежишь прочь.

Он подхватил полы своего балахона.

И они бежали, бежали и бежали, покуда знакомый голос не окликнул их:

— Эй, ребята, привет. Ко мне не завернёте? Подумать только, как мир тесен. Везде встречаешь старых друзей.

А другой голос подхватил:

— Какеготам?! Какеготам?! Где они?!

* * *

Нижестоящие владыки Ада затрепетали. Намечалось нечто ужасное. Похоже, им светил меморандум.

— Они не могли ускользнуть, — резко бросил Астфгл. — Они где-то здесь. Но почему вы не можете их найти? Я что, окружён не только дураками, но и ни на что не годными работниками?

— Повелитель…

Верховные демоны разом крутанули головами.

Говорившим был герцог Вассенего, один из старейших демонов в преисподней. Сколько ему лет, никто точно не знал. Даже если это не он изобрел первородный грех, то, по крайней мере, именно герцог Вассенего сделал одну из его первых копий. Изворотливостью ума и предприимчивостью он мог поспорить с самим человеком, наверное вот почему герцог, как правило, принимал облик старого, довольно грустного законоведа, среди предков которого каким-то образом затесался орёл.

«Бедный старина Вассенего, на этот раз он влип, — промелькнула мысль в демонических умах. — Это будет не просто меморандум, это будет строгий выговор, доведённый до сведения всех отделов и занесённый в личное дело».

Астфгл медленно, словно на поворотном круге, обернулся. Он снова принял свой излюбленный облик, но одна только мысль о том, что по его владениям бродят живые люди, заставляла его дрожать от ярости наподобие скрипичной струны. Эти мерзкие людишки, им нельзя доверять… Очень ненадежные… люди. Последний человек, которого допустили сюда живым, дал в печати ужасно неблагоприятные отзывы.

Правитель демонов гневался, и вся мощь его гнева сфокусировалась на старом демоне.

— У тебя есть какие-то замечания? — вопросил он.

— Я всего лишь хотел указать, о повелитель: мы тщательно обыскали все Восемь Кругов Ада и я действительно уверен…

— Молчать! Думаете, я не знаю, что происходит? — прорычал Астфгл, нарезая круги вокруг вытянувшегося по стойке «смирно» демона. — Я видел, как ты… и ты… и ты… — его трезубец указал на нескольких других знатных — стариков, — строили по углам козни, подбивали народ к восстанию! Но здесь правлю я! И вы будете мне подчиняться!

Вассенего был бледен. Его аристократические ноздри раздувались точно ракетные сопла. Всё в нем говорило: «Ты — напыщенное ничтожество, разумеется, мы подбиваем народ на восстание, мы же демоны! Я мутил разум принцев ещё в те времена, когда ты учил кошек оставлять дохлых мышей под кроватью, узколобый, безмозглый любитель бумажек!». Герцог говорил это всем своим видом, но не голосом. Голос его спокойно произнёс:

— И мы подчиняемся, о повелитель.

— Тогда обыщите всё ещё раз! А того демона, который впустил их, пусть отведут в самое нижнее подземелье и там разберут на части, понятно?

Вассенего приподнял брови.

— Старого Урглефлоггу? Да, разумеется, он совершил глупость, но он преданный…

— Ты, случаем, не пытаешься мне противоречить?

Вассенего на некоторое время замолк. Хоть он и считал Астфгла никудышным правителем, у демонов очень сильно развито чувство чинопочитания и иерархии. Слишком много молодых демонов напирает снизу, чтобы старшие представители знати начали в открытую призывать к цареубийству и дворцовому перевороту. У Вассенего были иные планы. Не стоит сейчас всё портить.

— Ни в коем случае, о повелитель, — ответил он. — Но это будет означать, что ворота преисподней больше не…

— Выполняйте!

Сундук достиг врат преисподней.

Невозможно даже описать, насколько сильно можно рассердиться, дважды пробежав туда-сюда по всему пространственно-временному континууму. А Сундук вообще славился своей раздражительностью.

Он посмотрел на петли. Посмотрел на замки. Немного попятился и вроде как прочитал объявление над порталом.

Возможно, оно разозлило его ещё больше, хотя трудно сказать наверняка, потому что обычно Сундук всё своё время проводил за гранью среднестатистической враждебности.

Двери Ада были очень древними. Не только жара и долгие эпохи вволю поработали над ними, превратив дерево в нечто вроде чёрного гранита. Эти врата впитали в себя страхи людские и смутное зло. Они были чем-то большим, нежели простыми досками, закрывающими дыру в стене. И у них хватило ума понять, что ждет их в ближайшем будущем.

Они увидели, как Сундук, шаркая ножками по песку, пятится назад, приседает и готовится к прыжку.

Замок щелкнул. Задвижки торопливо отодвинулись. Огромные засовы рывком вылетели из пазов. Створки распахнулись и прижались к стене.

Сундук расслабился. Выпрямился. Шагнул вперёд. Чуть ли не горделиво прошествовал между рвущимися с петель створками, но, почти миновав их, повернулся и наградил ближайшую крепким пинком.

Это было огромное колесо, приводимое в движение шагающими по нему людьми. Однако никакой механизм оно не питало, и у него были исключительно скрипучие подшипники. Это колесо являлось одним из наиболее удачных изобретений Астфгла и служило лишь той цели, чтобы наглядно демонстрировать сомневающимся: человек, считающий своё существование бессмысленным, ничего в этой жизни ещё не видел.

— Мы не можем торчать здесь целую вечность, — заявил Ринсвинд. — У нас куча очень важных дел. Для начала неплохо было бы поесть.

— Вот оно, громаднейшее преимущество существования в виде обречённой души! — возвестил Понт да Щеботан. — Все прежние телесные заботы тают как дым. Разумеется, при этом появляется совершенно новый комплект забот, но я всегда считал, что во всем нужно искать хорошую сторону.

— Какеготам! — крикнул попугай, сидящий у него на плече.

— Подумать только, — покачал головой Ринсвинд. — Я и не знал, что птицы тоже могут попасть в Ад. Хотя я вполне понимаю, почему в данном случае было сделано исключение.

— Сам такое слово, волшебник!

— А вот чего я не понимаю, так это почему никто не догадался поискать нас здесь, — заметил Эрик.

— Заткнись и продолжай шагать, — откликнулся Ринсвинд. — Глупые они, вот почему. Демоны даже представить себе не могут, что мы добровольно залезем на это колесо.

— Тут они правы, — буркнул Эрик. — Я тоже не мог себе это представить.

Какое-то время Ринсвинд шагал молча. Мимо промчалась очередная толпа демонов, лихорадочно обшаривающих преисподнюю.

— Значит, ты так и не нашел Источник Жизни? — спросил он наконец, чувствуя, что следует внести какой-то вклад в беседу.

— Почему же, нашел! — с жаром возразил да Щеботан. — Чистый родник, глубоко в джунглях. Это было весьма впечатляющее зрелище. И я как следует хлебнул из него. Или глотнул — кажется, это более подходящее слово.

— И?.. — заинтересовался Ринсвинд.

— Это определённо возымело действие. Да, точно. Какое-то время я отчетливо ощущал, что наполняюсь жизнью.

— Но… — Ринсвинд неопределённо махнул рукой, включив в этот жест да Щеботана, колесо и возвышающиеся над ними круги Ада.

— А-а, — отозвался старик. — Вот это и было самым досадным. Я столько читал об этом Источнике Жизни… До сих пор не понимаю, почему во всех книгах никто не упомянул о столь важной детали.

— А именно?..

— Любую воду, обнаруженную в джунглях, стоит на всякий случай вскипятить. Подумать только, какой досадный промах…

Сундук трусцой спускался по широкой спиральной дороге, которая связывала между собой все круги Ада. На него никто не обращал внимания. Впрочем, даже если бы не царящая вокруг суматоха, он всё равно остался бы незамеченным, поскольку был несколько менее экзотичным, чем большинство местных жителей.

— Настоящая тоска! — заявил Эрик.

— В том-то всё и дело, — отозвался Ринсвинд.

— Нужно было не прятаться здесь, а попытаться найти выход!

— Согласен. Но выхода из Ада нет.

— Вообще-то есть, — раздался за спиной у Ринсвинда чей-то голос.

Это был голос человека, который видел в жизни всё и которому не слишком понравилось то, что он видел.

— Виндринссей?! — воскликнул Ринсвинд. Его предок стоял прямо за их спинами.

— Можешь не сомневаться, ты обязательно вернешься домой… — горько передразнил он. — По-моему, это твои слова? Ха! Десять проклятых лет — одно препятствие за другим. Мог бы и предупредить.

— Э-э… — вмешался Эрик. — Мы не хотели нарушать ход истории.

— Вы не хотели нарушать ход истории? — медленно повторил Виндринссей, глядя на деревянную раму колеса. — О-о. Прекрасно. Тогда всё в порядке. Теперь, когда я это узнал, мне стало значительно легче. От лица хода истории хочу сказать вам большое спасибо.

— Извини… — перебил Ринсвинд.

— Да?

— Ты упомянул, что отсюда есть выход?

— О да. Можно выйти через чёрный ход.

— И где же он?!

Виндринссей указал на другую сторону затянутой туманом впадины.

— Видишь вон ту арку?

Ринсвинд вгляделся в далекую гряду гор.

— Еле-еле. Это он и есть?

— Да. Там начинается долгий крутой подъём. Однако я понятия не имею, где именно он выходит на поверхность.

— А как ты о нём узнал?

— Спросил у одного демона, — пожал плечами Виндринссей. — Чем искать сложный путь, стоит сначала попробовать дорогу полегче.

— У нас уйдет вечность на то, чтобы до него добраться, — пожаловался Эрик. — Он расположен прямо напротив нас, нам ни за что туда не попасть.

Рипсвинд кивнул и с мрачным видом продолжил свой бесконечный путь по колесу. Через несколько минут он спросил:

— Ты не заметил, мы вроде как быстрее стали двигаться?

Эрик обернулся.

Позади на колесо вскочил Сундук и теперь отчаянно пытался их догнать.

Астфгл стоял перед своим зеркалом.

— Покажи мне, что они сейчас видят, — скомандовал он.

«Слушаюсь, хозяин».

Пару мгновений Астфгл внимательно рассматривал быстро мелькающее изображение, после чего приказал:

— А теперь объясни, что всё это значит.

«Я обычное зеркало, хозяин. Откуда мне знать?»

Астфгл зарычал.

— А я — повелитель Ада! — воскликнул он, взмахивая своим трезубцем. — И я готов рискнуть семью годами невезения.

Зеркало обдумало имеющиеся варианты.

«По-моему, я слышу потрескивание, хозяин», — предположило оно.

— И?

«Я чувствую запах дыма».

— Это вряд ли. Я категорически запретил жечь костры. Дедушкины методы. Именно они создали Аду дурную репутацию.

«И тем не менее, хозяин…»

— Покажи мне… Ад.

Зеркало выдало всё, на что было способно. Правитель демонов как раз успел увидеть, как колесо, подшипники которого раскалились докрасна, сорвалось со своей станины и покатилось — обманчиво медленно, словно лавина, — через страну проклятых душ.

Ринсвинд висел, держась за его ось, и смотрел на спицы, которые, свистя, проносились мимо с такой скоростью, что, если бы он неосмотрительно опустил ноги, подошвы его сандалий мигом сгорели бы. Покойники, однако, воспринимали всё происходящее с жизнерадостной самоуверенностью людей, знающих, что самое худшее уже позади. Кто-то просил передать сахарную вату. Ринсвинд услышал, как Виндринссей хвалит превосходное сцепление колеса с поверхностью и объясняет да Щеботану, что если бы у людей была машина, которая сама прокладывала бы себе дорогу — как это, по сути, делал Сундук, — да ещё покрыть бы её броней, то войны сразу стали бы менее кровавыми, заканчивались бы вдвое быстрее и все могли бы тратить куда больше времени на возвращение ДОМОЙ.

Сундук на это ничего не ответил. Он видел, что хозяин болтается всего в нескольких футах от него, и упорно продолжал мчаться вперёд. Наверное, он кое-что уже заподозрил — расстояние маленькое, а бежал он давно, — но, видимо, списал всё на козни Времени. И вот так, изредка отшвыривая в сторону какую-нибудь вопящую душу, подскакивая на ухабах, описывая круги и давя случайно попадающихся на пути неудачливых демонов, колесо всё катилось и катилось.

Наконец оно врезалось в утес, стоящий на другой стороне преисподней, и разлетелось на куски.

Герцог Вассенего улыбнулся.

— Вот теперь — пора, — произнёс он.

Прочие старшие демоны уклончиво зашмыгали носами. Разумеется, они по уши погрязли во всяческих злодеяниях, и этот Астфгл определенно не был Одним Из Нас, а, напротив, был самым отвратным ничтожеством, когда-либо пролезавшим во власть…

Но… ну, в общем, это… возможно, некоторые вещи чересчур…

— «Учитесь у людей», — передразнил Вассенего. — Он предложил мне учиться у людей! Мне! Какая наглость! Какое высокомерие! Но я следил за ним, о да! Я учился, Я строил планы.

В буквальном смысле неописуемая гримаса исказила его лицо. Даже повелители самых нижних кругов, привыкшие к неизбывной подлости, вынуждены были отвернуться.

Герцог Драцомет Вонюч неуверенно поднял когтистую лапу.

— Но если он хотя бы заподозрит… — промолвил он. — Уж очень мерзкий у него характер. Эти меморандумы…

Он содрогнулся.

— Но что мы такого делаем? — Вассенего развел руками, демонстрируя свою полную невиновность. — Что тут плохого? Братья, я спрашиваю вас: что тут плохого?

Его пальцы скрючились. Костяшки под тонкой, испещренной голубыми прожилками кожей побелели. Он опять оглядел сомневающихся демонов и вопросил:

— Или, может, вам так нравятся приказы по кадрам?

Выражение лиц разом начало меняться — верховные демоны один за другим, словно падающий ряд костяшек домино, принимали решение. Некоторые вещи терпеть нельзя. Никаких больше приказов по кадрам, никаких инструктивных записок, никаких благодарностей всему персоналу. Да, это Ад, но надо ж и меру знать.

Граф Бизлемот, почесав один из своих трёх носов, поинтересовался:

— Но послушайте… Никак не возьму в толк, неужели в каком-то из миров люди сами, добровольно подвергают себя таким пыткам? То есть, ну, это ведь не наших лап дело?

Вассенего покачал головой.

— Это всё их собственная работа, — с гордым видом ответил он, словно школьный учитель, чей любимый ученик только что получил красный диплом.

Граф уставился в бесконечность и голосом, полным благоговейного изумления, проговорил:

— А я-то думал, что это нам полагается внушать ужас.

Старый герцог кивнул. Он давно ждал этого момента. В то время как остальные разглагольствовали о пламени революции, он изучал людей, наблюдал за ними и диву давался.

А этот тип, Ринсвинд, оказался как нельзя кстати. Ему удалось отвлечь внимание Астфгла. О да, на этого Ринсвинда стоило тратить силы. И глупый человечишко до сих пор считает, что это его пальцы делают всю работу! Три желания, как же!

И вышло так, что, выбравшись из-под колеса обломков, Ринсвинд обнаружил вдруг, что стоит над ним сам Астфгл, Демонов Верховный Король, Жаркого Ада Владыка, Хозяин Всея Преисподней.

Астфгл уже миновал раннюю стадию ярости и сейчас пребывал в той тихой лагуне бешенства, где голос остается ровным, манеры — взвешенными и вежливыми и лишь слабая слюна в уголках рта выдает бушующее внутри адское пламя.

Эрик выполз из-под сломанной спицы и поднял глаза.

— Ого! — вырвалось у него.

Правитель демонов вертел в руках трезубец. Внезапно этот трезубец перестал казаться смешным. Теперь это было тяжелое металлическое древко с тремя ужасающими остриями на конце.

Астфгл усмехнулся и оглянулся по сторонам.

— Нет, — сказал он, очевидно, самому себе. — Только не здесь. Тут недостаточно людно. Пошли!

Его огромные ладони легли на их плечи. Конечно, Ринсвинд с Эриком могли бы попробовать сопротивляться, но это было бы всё равно как если бы пара снежинок вступила в битву не на жизнь, а на смерть с огнеметом. На какое-то мгновение в голове Ринсвинда всё смешалось, а потом он вдруг обнаружил, что находится в самом громадном помещении во всей вселенной.

Это был главный зал преисподней. В нём можно было строить ракеты «Земля-Луна». Возможно, правители Ада и слышали о таких словах, как «утонченность» и «рассудительность», но также они где-то слышали, что если вы обладаете этими качествами, то должны всячески выставлять их напоказ. Отсюда следует, логически рассудили они, что, если у вас этих качеств всё же нет, вы должны выставлять их напоказ ещё активнее. Правители Ада очень страдали от отсутствия хорошего вкуса. Астфгл сделал всё, что было в его силах, но даже ему не удалось добавить что-либо существенное к изначально плохому проекту, дисгармонирующим краскам и жутким обоям. Он поставил в зал несколько кофейных столиков и повесил на стену плакат, изображающий бой быков, но все это бесследно затерялось во всеобщем хаосе, а новая салфеточка на спинке Адского Трона только привлекала ненужное внимание к некоторым из наиболее неудачных барельефов.

Двое смертных распростерлись на полу.

— А теперь… — начал Астфгл.

Но его голос утонул во внезапном взрыве приветственных возгласов.

Он поднял глаза.

Демоны самых разнообразных видов и размеров заполняли почти весь зал, громоздясь друг на дружку вдоль стен и даже свисая с потолка. Демонический оркестр ударил по струнам всевозможных музыкальных инструментов. Транспарант, протянувшийся от одной стены зала до другой, гласил: «Привецтвуем Нашиво Голову».

Брови Астфгла сдвинулись в мгновенном приступе паранойи. Вассенего неторопливо приблизился к нему, сопровождаемый прочими знатными демонами. Лицо старого герцога расплылось в совершенно бесхитростной ухмылке, и правитель демонов, запаниковав, чуть было не врезал ему трезубцем, но тут Вассенего протянул руку и, хлопнув его по плечу, воскликнул:

— Великолепно!

— Что?

— Просто великолепно!

Астфгл посмотрел на Ринсвинда.

— О-о. Да. Что ж… — Он кашлянул. — Это были сущие пустяки. — И, выпрямившись, добавил: — Я знал, что вы, ребята, ничего не добьетесь, так что…

— Я говорю не об этих людишках, — презрительно фыркнул Вассенего. — Такая мелочь. Нет, о повелитель. Я имел в виду твое возвышение.

— Возвышение? — переспросил Астфгл.

— Твоё продвижение по службе, о повелитель!

В зале раздались бурные восторженные крики. Их издавали молодые демоны, всегда готовые восторгаться чем угодно.

— Продвижение по службе? Но… но я же и так ваш правитель… — слабо запротестовал Астфгл, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией.

— Фи! — не сдержался Вассенего.

— Фи?

— Вот именно. Правитель? Правитель? Я говорю от имени всех нас, заявляя, что это не титул для такого демона, как ты, о повелитель, демона, чье понимание организационных вопросов и приоритетов, чье умение постичь истинные функции нашего демонического существа и чьи — да будет мне позволено так выразиться — мощнейшие интеллектуальные способности помогли нам опуститься на новые, ещё большие глубины!

Астфгл, несмотря на все свои усилия, не мог не напыжиться.

— Ну, ты знаешь… — начал он.

— Однако мы видим, что, несмотря на своё высокое положение, ты продолжаешь вникать в мельчайшие детали нашей работы, — продолжал Вассенего, свысока глядя на Ринсвинда. — Какая преданность делу! Какое рвение!

Астфгл раздулся от гордости.

— Разумеется, я всегда считал…

Ринсвинд с интересом приподнялся на локтях. «Осторожно, сзади!» — подумал он.

— Так что, — сказал Вассенего, сияя точно берег, усыпанный маяками, — демонический совет собрался и постановил, смею ли я добавить, о повелитель, что он постановил это единогласно, учредить совершенно новую награду в честь твоих выдающихся достижений!

— Важность ведения конторской работы надлежащим образом… Какую ещё награду? — осведомился Астфгл, подозрение шустрой стайкой пескарей пронеслось по океанам его самомнения.

— Пост, о повелитель, верховного пожизненного президента Ада!

Оркестр грянул снова.

— С собственным кабинетом — гораздо более просторным, чем та тесная клетушка, в которой ты вынужден был ютиться все эти годы, о повелитель. Или, вернее, господин президент!

Оркестр попытал счастья с ещё одним аккордом.

Демоны ждали.

— А там будут… горшки с цветами? — медленно спросил Астфгл.

— Рощи! Плантации! Джунгли!

Астфгл словно осветился мягким, внутренним сиянием.

— А ковры? Я имею в виду, от стены до стены?..

— Стены пришлось специально раздвинуть, чтобы вместить все ковры, о повелитель. А густота ворса! Целые племена пигмеев гадают, почему солнце не заходит по ночам, о повелитель!

Обалдевший правитель демонов, оставив всякую мысль о мести, позволил Вассенего обнять себя за плечи, и тот мягко повлек его через восторженно вопящую толпу к выходу из зала.

— А ещё мне всегда хотелось иметь одну из этих специальных штуковин для варки кофе… — пробормотал Астфгл, теряя последние остатки самоконтроля.

— Там установили настоящую фабрику по производству кофе, о повелитель! И новейшую модель переговорной трубки, чтобы ты мог отдавать распоряжения своим подчиненным. И самую последнюю версию ежедневника, две вечности на страницу, и такую штуку для…

— Разноцветные маркеры. Я всегда утверждал, что…

— Всех цветов радуги, о повелитель, — пророкотал Вассенего. — Но давай же не будем здесь задерживаться, ибо я подозреваю, что ты ждешь не дождешься той минуты, когда сможешь взяться за ожидающие твоего решения масштабные задачи.

— Конечно, конечно! Действительно, пора бы их разрешить… — На раскрасневшемся лице Астфгла промелькнула смутная озадаченность, — Эти масштабные задачи…

— Не что иное, как всеобъемлющий, полный, авторитетный, тщательный и глубокий анализ наших функций, приоритетов и целей, о повелитель!

Вассенего отступил назад.

Верховные демоны затаили дыхание.

Астфгл нахмурился. Вселенная словно бы замедлила свой бег. Звезды на мгновение застыли на орбитах.

— С предварительным планированием? — спросил он наконец.

— Первоочередная задача, о повелитель. Должен отметить, ты опять проявил обычную прозорливость, — быстро ответил Вассенего.

Верховные демоны снова задышали.

Грудь Астфгла раздалась ещё на несколько дюймов.

— Мне, разумеется, понадобится специальный штат, чтобы сформулировать…

— Сформулировать! Именно то, что нужно! — воскликнул Вассенего.

Возможно, его самую малость занесло. Астфгл бросил на него слегка подозрительный взгляд, но в этот момент оркестр заиграл снова.

Последним, что услышал Ринсвинд, перед тем как правителя демонов вывели из зала, было:

— А для анализа информации мне потребуется…

Остальные демоны, чувствуя, что на сегодня развлечения закончены, начали потихоньку выходить через большие двери. До самых смышленых из них постепенно доходило, что костры вот-вот заполыхают снова.

Похоже, никто не обращал внимания на затесавшихся в их ряды двоих смертных. Ринсвинд подергал Эрика за мантию.

— И вот сейчас мы побежим, да? — спросил Эрик.

— Сейчас мы пойдем, — твердо сказал Ринсвинд. — Небрежной походкой, спокойно, но, э-э…

— В темпе?

— А ты быстро всё схватываешь.

* * *

Очень важно, чтобы правильное использование трёх желаний принесло счастье как можно большему количеству народа. Именно это на самом деле и случилось.

Тецуманцы были счастливы. Увидев, что никакие молитвы не способны заставить Сундук вернуться и растоптать коварных врагов, они отравили всех своих жрецов и попробовали исповедовать вместо религии просвещённый атеизм. Это означает, что тецуманцы по-прежнему могли убивать столько людей, сколько влезет, но для этого не приходилось подниматься так рано по утрам.

Обитатели Цорта и Эфеба тоже были счастливы — по крайней мере, те из них, кто писал исторические драмы и исполнял в них роли, а это было единственное, что имело значение. Долгая война закончилась, и жители двух государств наконец смогли заняться делом, подобающим всем цивилизованным нациям, а именно подготовкой к следующей войне.

И обитатели Ада были счастливы. Гм, по крайней мере, более счастливы, чем раньше. Повсюду снова замерцали огромные костры, все те же старые, знакомые пытки применялись к эфирным телам, совершенно неспособным что-либо чувствовать, а проклятым душам было даровано то озарение, которое помогает переносить любые трудности, — абсолютное и безусловное осознание того, что всё могло быть значительно хуже.

А уж как счастливы были верховные демоны…

Они стояли вокруг магического зеркала, смакуя напитки, выставленные по случаю праздника. Периодически кто-нибудь из них, набравшись смелости, похлопывал Вассенего по спине.

— Мы что, отпустим их, о повелитель? — спросил какой-то герцог, вглядываясь в тёмные глубины зеркала, где отражались две карабкающиеся вверх фигурки.

— О, думаю, да, — небрежно отозвался Вассенего. — Знаете ли, никогда не мешает распустить о себе пару-тройку слухов. Как говорится, бойся эфебцев… Или это не о том? В общем, чтобы заставить всех прочухаться и, черт возьми, обратить внимание. Кроме того, эти людишки помогли нам.

Он оглянулся по сторонам, испытывая тихое торжество.

И всё же ему показалось, что где-то в потаенных закоулках его изворотливого ума раздался едва слышный голосок, голос, который с годами будет становиться всё громче, голос, который преследует всех правителей демонов: «Осторожно, сзади!..»

Трудно сказать, был ли счастлив Сундук. Он успел злодейски напасть на четырнадцать демонов и троих из них загнал в яму, где они кипятили масло. Вскоре ему придется последовать за хозяином, но пока можно поразвлечься.

Один из демонов сделал лихорадочную попытку ухватиться за край ямы. Сундук всей своей тяжестью наступил ему на пальцы.

И создатель вселенных тоже был счастлив. Он только что в порядке эксперимента подсунул в метель одну снежинку с семью лучами, и никто этого не заметил. Он уже почти решил, что завтра попробует ввести в обращение маленькие, изящно кристаллизованные буквы алфавита. О да, алфавитный снег. Это может принести ему успех.

И Ринсвинд с Эриком были счастливы.

— Я вижу синее небо! — воскликнул Эрик. И добавил: — Как ты думаешь, где мы выйдем? И когда?

— Где угодно, — ответил Ринсвинд. — И в любое время.

Он посмотрел на широкие ступени, по которым они поднимались. Это было что-то новенькое: каждая ступенька была составлена из больших каменных букв. Та, на которую он как раз ставил ногу, гласила: «Мне Хотелось Как Лучше».

Дальше шло: «Это Же О Тебе Я Забочусь».

Эрик стоял на ступеньке с надписью: «Ради Наших Детей».

— Странно, неправда ли? — сказал он. — Зачем делать такие ступеньки?

— По-моему, предполагается, что это благие намерения, — отозвался Ринсвинд.

Это ведь была дорога в Ад, а демоны, в конце концов, — приверженцы традиций. Но, будучи закоренелыми злодеями, они не всегда такие уж плохие.

Ринсвинд спрыгнул со ступеньки «Нашим Работникам Предоставляются Равные Возможности», прошел сквозь стену, которая сомкнулась позади него, и оказался в мире людей.

Честно говоря, всё могло закончиться куда хуже.

Президент Астфгл, сидящий в кругу света в своем огромном, погруженном в полутьму кабинете, вновь подул в переговорную трубку и крикнул:

— Эй? Алло?

Никто не отвечал.

Странно.

Он взял одну из разноцветных авторучек и оглянулся на стопку рабочих бумаг у себя за спиной. Все эти данные, которые нужно проанализировать, обдумать, оценить и взвесить, после чего следует выработать подходящие к случаю управленческие директивы, составить проект фундаментального стратегического документа, а потом, после должных размышлений, переделать его…

Он снова подул в трубку.

— Алло? Алло?

Никого. Однако чего беспокоиться, у него полно дел. Его время слишком ценно, чтобы тратить его впустую.

Он погрузил ступни в толстый, тёплый ковер.

С гордостью посмотрел на горшки с цветами.

Постучал по сложной системе хромированных проволочек и шариков, которые тут же начали бодро раскачиваться и крайне административно постукивать.

Твердой, решительной рукой открутил колпачок авторучки.

Написал: «Что нужно, чтобы добиться успеха???»

Немного подумал и аккуратно приписал снизу: «Пахать как проклятому!!!»

И это тоже было счастье. В некотором роде.

Интересные времена

«Чтоб жили вы в интересные времена».

Одно очень древнее проклятие

Это — боги, которые играют в игры. Игральная доска у них — целый мир, а играют они человеческими жизнями.

Чаще всего выигрывает Рок.

Даже не чаще всего, а всегда. Большинство богов предпочитают кости, но Рок играет в шахматы (или похожие игры), причём в рукаве у Рока обязательно припрятан второй ферзь.

Рок всегда выигрывает. По крайней мере, так принято считать. «О, это был Рок», — обычно говорим мы, когда что-то случается^[44].

Боги способны принять любое обличье, и лишь одно в себе они изменить не могут — это глаза. Глаза выдают истинную природу бога. Глаза Рока вряд ли можно назвать глазами — это просто чёрные дыры, откуда на вас глядит бесконечность с рассеянными в пустоте… кто знает чем — может, звездами, а может, чем похуже.

Прищурившись, Рок одарил противников самодовольной улыбкой — именно так улыбаются победители за пару секунд до того, как стать победителями.

— Первосвященник Зелёной Мантии совершил убийство в библиотеке при помощи обоюдоострого топора, — объявил Рок.

И выиграл.

После чего одарил противников ещё одной улыбкой.

— Везет же некотовым, — прогундел сквозь каплющие слюной резцы Оффлер, Бог-Крокодил.

— Похоже, сегодня я питаю расположение к самому себе, — проронил Рок. — Ну, ещё партейку? Или во что-нибудь другое перекинемся?

Боги пожали плечами.

— Может, в Безумных Королей? — Рока не покидало хорошее расположение духа. — Или в Несчастных Влюбленных?

— В Несчастных Влюбленных? — откликнулся Слепой Ио, главный из богов. — Никто уже не помнит правил, а руководство куда-то задевалось.

— Тогда, может, в Кораблекрушение?

— В эту ты всегда выигрываешь, — покачал головой Ио.

— А как насчет Засух и Потопов? — не сдавался Рок. — Там совсем лёгкие правила.

На игральную доску упала чья-то тень. Боги подняли глаза.

— Ага, — произнёс Рок.

— Ну что, поиграем? — спросила Госпожа.

Статус этой богини был неизменным предметом споров, причём под сомнение ставилась сама её божественность. Со всей определенностью можно было лишь утверждать, что поклонение ей ещё ни к чему хорошему не приводило и что появляется она только там, где её меньше всего ждут. И что уповающие на её благоволение очень редко остаются в живых. Если где-то и возводят ей храм, в него неизменно ударяет молния. Эта богиня — учредитель и единственный держатель акций лотереи «Последний шанс». Некоторые люди предпочитают пройти по канату, одновременно жонглируя топорами, нежели произнести вслух её имя.

Поэтому чаще всего её называют просто Госпожа, и глаза у неё зеленые; не такие зеленые, как у людей, а изумрудно-зеленые — от края до края. Поговаривают, будто бы это её любимый цвет.

— Ага! — вновь воскликнул Рок. — И во что же мы будем играть?

Госпожа села напротив него. Прочие боги обменялись косыми взглядами. Запахло чем-то интересным. Ведь эти двое извечные враги.

— Как насчет… — Она сделала паузу. — Великих Империй?

— О, эту я тевпеть не могу, — нарушил внезапно воцарившуюся тишину Оффлер. — В конце все умивают.

— Увы, — согласился Рок. — Но это же игра. — Он кивнул Госпоже и голосом, очень напоминающим тот, которым профессиональные игроки уточняют правила игры, осведомился: — Падение Династий? Народы, Висящие На Волоске?

— Все включено, — подтвердила Госпожа.

— О, прекрасно.

Рок взмахнул рукой над игральной доской. Появился Плоский мир.

— И где будем играть? — спросил он.

— На Противовесном континенте, — ответила Госпожа. — Где на протяжении долгих веков ведут смертельную борьбу пять благородных семейств.

— В самом деле? И что это за семейства? — полюбопытствовал Ио.

Отдельные индивидуумы не вызывали в нем особого интереса. Занимаясь по большей части громами и молниями, Слепой Ио был искренне убежден, что единственная достойная цель, которую может преследовать существо по имени человек, — это как следует промокнуть или, для разнообразия, превратиться в кучку золы.

— Хоны, Суны, Таны, Максвини и Фаны.

— Эти? Кем-кем, а благородными я бы их не назвал.

— Они очень богаты. Ради своей выгоды или просто по причине фамильной гордости они убили и замучили миллионы людей, — объяснила Госпожа.

На данное заявление боги отреагировали торжественными кивками. Спору нет, это воистину благородное поведение. Они, боги, поступали точно так же.

— Максвини? — переспросил Офлер.

— Весьма древнее и почтенное семейство, — кивнул Рок.

— О.

— Эти пять семейств пойдут на что угодно, лишь бы занять имперский трон, — продолжал Рок. — Ну и? Ты за кого играешь?

Госпожа бросила взгляд на раскинувшееся перед ними полотно истории.

— Хоны самые могущественные. Только, за время нашего разговора они успели прибавить к своим владениями несколько городов. — Госпожа задумчиво склонила голову набок. — Победа словно предначертана им свыше.

— Стало быть, ты выбираешь семейство послабее?

Рок вновь взмахнул рукой. Появились фигуры. Они задвигались по доске так, словно были живыми — что, впрочем, соответствовало действительности.

— Но, — продолжал он, — чур играем без костей. Тут я тебе не доверяю. Они у тебя вечно с подвохом. Нет, пусть орудиями в нашей игре будут сталь и тактика, политика и война.

Госпожа ответила согласным кивком. Рок посмотрел в глаза противнице.

— И каков же твой первый ход? — спросил он. Она улыбнулась.

— Я уже походила.

Он опустил взгляд на поле.

— Но я не вижу твоих фигур.

— На доске их ещё нет, — ответила она. И раскрыла ладонь.

В ладони её шебуршалось что-то чёрно-жёлтое. Госпожа дунула, и существо расправило крылья.

Это была бабочка.

Рок всегда выигрывает…

В отличие от людей его не сдерживают какие-то там правила.

Как утверждает философ Лай Тинь Видль, хаос именно там процветает, где настойчивее всего ищут порядка. Хаос всегда побеждает порядок, поскольку лучше организован.

А это — бабочка бурь.

Её крылья слегка более зазубренные, нежели крылышки обычных однодневок. Согласно фрактальной природе вселенной, это означает, что зазубренные края её крылышек бесконечны — так же как бесконечен любой зазубренный берег. Если измерить его длину на самом последнем уровне, на уровне сверх микроскопической «малости», то длина эта будет бесконечной — а если и не бесконечной, то, по крайней мере, настолько близкой к Бесконечности, насколько Бесконечность доступна человеческому взору в погожий день.

Как следствие, если края крыльев бесконечно длинны, то сами крылья бесконечно велики.

Конечно, может казаться, что своими размерами они ничем не отличаются от обыкновенных крылышек, но так кажется лишь человеческим существам, которые склонны отдавать предпочтение не логике, а здравому смыслу, пользующемуся среди них столь широкой популярностью.

Квантовая погодная бабочка (мотылекус буреносус) неприметного жёлтого цвета. Куда больший интерес представляют узоры Мандельброта на её крылышках — сложные многоцветные завитки, перемежающиеся странными скоплениями чёрного в виде сердечек.

Ну а самая выдающаяся особенность квантовых бабочек заключается в их способности управлять погодой.

Предполагается, что эта способность развилась у них в процессе естественного отбора — даже самая изголодавшаяся птица не позарится на кормежку в виде локализованного торнадо^[45]. Однако впоследствии эта приспособительная черта превратилась во вторичный половой признак, вроде плюмажа у птиц или горлового мешка у некоторых видов лягушек. «Посмотри на меня, — призывает самец, лениво взмахивая крыльями где-нибудь под пологом тропического леса. — Может, по цвету я совсем неприметен, однако недели через две и за тысячу миль отсюда все только и будут говорить о том, что „нетипичные для наших широт бури и ураганы послужили причиной серьезных разрушений“».

Это — бабочка бурь.

Вот она взмахивает крылышками…

А это — Плоский мир, рассекающий межзвездное пространство на спине гигантской черепахи.

Впрочем, ничего странного в его поведении нет. На определенном этапе развития все обитаемые миры примеряют на себя подобную космологическую теорию. Видимо, разумные существа запрограммированы на неё изначально.

В степях и полях, в сочащихся влагой джунглях и раскалённых докрасна молчаливых пустынях, в болотах и тростниковых заводях — одним словом, везде, где при вашем приближении что-то с громким «хлюп» прыгает с ветки, бревна или камня, в некий решающий момент на ранних стадиях развития племенной мифологии разыгрываются бесконечные вариации на тему нижеследующего…

— Гля!

— Чиво?

— Вон, хлюпнулось с бревна!

— Да? И чиво?

— Я думаю… думаю… типа, думаю, что одна из этих тварей может нести на своей спине целый мир.

Зависает молчание — собеседник пытается охватить умственным взором великую астрофизическую гипотезу, а потом…

— Чиво, весь мир? Это как?

— Ну, я… это… Ну, не одна из них, ясен перец, а какая-нибудь большая, здоровущая.

— Да уж точно не маленькая.

— Типа… по-настоящему большая.

— Гм, по-моему, я понимаю, к чему ты клонишь.

— Логично, правда?

— Логично-то логично, только вот…

— Че?

— Да так… Просто… Хочется думать, то есть вроде как надеешься, что та, здоровущая, не «хлюпнет».

И тем не менее, именно так устроен Плоский мир. И в его устройстве присутствует не только черепаха, но и четыре гигантских слона, на спинах которых неспешно вращается гигантское колесо мира^[46].

А ещё на Диске есть Круглое море — приблизительно на полпути между Пупом и Краем. Вокруг него расположились страны, которые, как утверждают историки, и составляют цивилизованный мир — то есть тот мир, который может позволить себе содержать историков: Эфеб, Цорт, Омния, Клатч и расползшийся во все стороны город-государство Анк-Морпорк.

Однако наша история начинается в совсем другом месте. И что же мы видим? Человек лежит на плоту, в голубой лагуне, под солнечным небом. Руки человека закинуты за голову, и, судя по всему, он счастлив — в его случае состояние необычайно редкое, можно сказать, практически беспрецедентное. Он благодушно насвистывает что-то весёлое, болтая ногами в кристально-чистой воде лагуны.

Ноги у него розовые, с десятью пальцами, похожими на коротенькие пухленькие поросячьи хвостики.

Хотя, с точки зрения крадущейся вдоль рифа акулы, они больше походят на завтрак, полдник и обед.

* * *

Всегда есть протокол. А ещё тщательно соблюдаемый этикет. Ну и вежливое благоразумие. Не говоря уже о дармовой выпивке. То есть якобы вы польстились на дармовщинку.

Теоретически лорд Витинари, как верховный правитель Анк-Морпорка, мог в любой момент призвать пред свои светлые очи аркканцлера Незримого Университета. А вздумай тот ослушаться, казнить его на месте.

Однако Наверн Чудакулли, как глава основного учебного заведения на Диске, выпускающего в большую жизнь волшебников, дал понять — вежливо, но недвусмысленно, — что он, со своей стороны, легко может превратить его (на том же самом месте) в небольшую амфибию из семейства лягушачьих и остаток своей жизни он проведёт, весело поквакивая и бодро прыгая по комнате.

Спиртное помогало перекинуть мостик через эту дипломатическую пропасть. Время от времени лорд Витинари приглашал аркканцлера во дворец для дружеской беседы за бутылкой хорошего вина. И разумеется, аркканцлер приходил — просто потому, что не прийти было бы проявлением невежливости. Такое положение дел всех устраивало, все вели себя пристойно, и не было ни брожения в умах, ни мокрых пятен на ковре.

Стоял прекрасный полдень. Лорд Витинари сидел в дворцовом саду, несколько раздраженно наблюдая за бабочками. Его слегка оскорбляло то, как эти беззаботные существа порхают себе и в ус не дуют, а ведь от их порхания государству ничего не прибавляется…

Послышались приближающиеся шаги.

— А, это вы, аркканцлер, — оторвался от своих размышлений лорд Витинари. — Так приятно снова вас видеть. Присаживайтесь! Надеюсь, у вас всё хорошо?

— Всё прекрасно. — Наверн Чудакулли сел. — А у вас как? Со здоровьем всё в порядке?

— Лучше не бывает. Погода вроде опять пошла на потепление.

— Вчера был особенно хороший день.

— А завтрашний может быть ещё лучше. Во всяком случае, так говорят.

— Ну, мы могли бы помочь кое-каким заклинанием…

— И это правильно.

— Согласен.

— Гм…

— Безусловно.

Некоторое время патриций и аркканцлер наблюдали за бабочками. Слуга принёс охлажденные напитки в длинных бокалах.

— Интересно всё же, что они там делают… с цветами?… — нарушил затянувшееся молчание лорд Витинари.

— Это вы о чем?

Патриций пожал плечами.

— Не обращайте внимания. Пустяки, просто пришло в голову. Кстати, раз уж вы так удачно зашли, аркканцлер, — заглянули по пути, направляясь по каким-то своим, разумеется, бесконечно более важным делам… Так вот, не могли бы вы оказать мне любезность и ответить на один несложный вопрос: кто есть Великий Волшебник?

Чудакулли задумался.

— Может быть, декан? — предположил он. — Поистине великий человек, столько жрать…

— Чутье подсказывает мне, что этот ответ несколько неправилен, — возразил лорд Витинари. — Контекст наводит на мысль, что «великий» в данном случае означает «самый лучший».

— Тогда точно не декан, — решительно качнул головой Чудакулли.

Преподавательский состав Незримого Университета… Картина, открывшаяся внутреннему взору лорда Витинари, воплощала небольшую цепь округлых холмов в остроконечных шляпах.

— О да, вряд ли декан велик в этом смысле, — вслух заключил он.

— Э-э… А могу ли я поинтересоваться, в связи с чем, собственно, возник вопрос?

Патриций положил руку на набалдашник трости.

— Пойдемте, — сказал он. — Думаю, лучше будет, если вы сами все увидите. Лично я ума не приложу, что всё это значит.

Следуя за лордом Витинари, Чудакулли с интересом осматривался. Не часто выпадает случай прогуляться по садам, которые во всех садоводческих книгах упоминаются в разделе «Самые Распространенные Ошибки и Заблуждения».

Их разбил (очень, очень уместный глагол) прославленный (дурная слава — это ведь тоже слава) садовник и на все руки изобретатель Чёртов Тупица Джонсон. Благодаря свойственным ему рассеянности и полному незнанию элементарных законов математики его сады как нельзя лучше подходили для любителей острых ощущений.

Есть люди, которые строят, используя скрытые, но благожелательные силы магнитных полей. Так вот, Чёртов Тупица Джонсон был совсем иного рода гением. Его произведения неведомым образом приводили в действие некие тайные силы природы. Солнечные часы с колоколами то и дело взрывались, обезумевшая каменная кладка в конце концов покончила с собой, а литые садовые решетки расплавились — пока только в трёх местах, но начало было положено.

Патриций провел аркканцлера через калитку, и они вошли в нечто вроде голубятни. Внутри вилась скрипучая деревянная лестница. Вездесущие анк-морпоркские голуби^[47] приветствовали незваных гостей злобным бормотанием и курлыканьем.

— Странное здание, никогда не видел ничего подобного, — заметил Чудакулли, с опаской ставя ногу на лестницу.

Ступеньки отозвались жалобным стоном. Патриций извлек из кармана ключ.

— Насколько я понимаю, изначально господин Джонсон строил улей, — заметил он. — Однако за отсутствием таких больших пчел мы нашли этому… зданию другое применение.

Он отпер дверь. Они оказались в большом квадратном помещении. На каждой стене было по незастекленному окну. Закрепленные в пустых проемах деревянные распорки с колокольчиками на шнурках, очевидно, предназначались для того, чтобы подавать сигнал, если в «голубятню» заглянет какой-нибудь крылатый посланец.

В центре комнаты на столе сидела здоровенная птица — Чудакулли и не подозревал, что такие бывают. Птица повернулась и уставилась на аркканцлера желтым, похожим на здоровенную бусину зраком.

Патриций извлек из кармана баночку с анчоусами.

— Честно говоря, этого гостя мы никак не ждали, — сообщил он. — Прошлый раз такой посланец заглядывал к нам почти десять лет назад. А раньше мы всё время держали на льду пару-другую свежих скумбрий.

— Это, случаем, не бесцельный альбатрос? — высказал догадку Чудакулли.

— Он самый и есть, — подтвердил лорд Витинари. — И причём прекрасно обученный. Сегодня вечером отправится в обратный путь. Только подумайте — шесть тысяч миль на банке анчоусов и бутылке рыбьего жира, что Стукпостук, мой секретарь, разыскал на кухне. Поразительно.

— Не понял? — переспросил Чудакулли. — В обратный путь куда?

Лорд Витинари повернулся лицом к аркканцлеру.

— Тут надо кое-что уточнить. О Противовесном континенте даже речи не идет, что бы вы там себе ни подумали, — сурово ответил патриций. — Перед вами вовсе не тот альбатрос, что, как правило, используется в Агатовой империи для доставки почты. Всем прекрасно известно, что мы с этой таинственной страной не поддерживаем никаких контактов. И эта птица отнюдь не первая за много лет, и она не принесла нам странное и загадочное послание. Я понятно объясняю?

— Нет.

— Отлично.

— Значит, это вовсе не альбатрос?

— Вижу, вы уловили суть вопроса, — улыбнулся патриций.

Наверн Чудакулли, хотя и являлся гордым обладателем большого и эффективно работающего мозга, чувствовал себя не вполне уютно, когда дело касалось всяких двусмысленностей и околичностей. Он покосился на длинный зловещий клюв птицы.

— А по мне, так самый настоящий альбатрос, демоны его побери, — почесал в затылке аркканцлер. — Вы же только что сами сказали, что так оно и есть. Я, помню, спросил у вас, уж не бесцельный ли альбатрос…

Патриций в раздражении махнул рукой.

— Давайте не будем вдаваться в орнитологические изыскания, — прервал он. — Суть в том, что в почтовом мешке этой птицы мы нашли вот этот листок бумаги…

— То есть вы не нашли там этот листок? — уточнил Чудакулли, пытаясь не запутаться окончательно.

— Ну да, разумеется. Именно это я и хотел сказать. В общем, этот листок совсем не тот, да и вообще не листок, честно говоря. Взгляните-ка.

Он вручил аркканцлеру послание.

— Рисунки какие-то, — заметил Чудакулли.

— Это пиктограммы Агатовой империи, — объяснил патриций.

— Вы хотите сказать, что это не пиктограммы Агатовой империи?

— Да, да, само собой, — устало вздохнул патриций. — Вижу, вы истинный знаток дипломатического искусства. Ну и… вы поняли общую картину?

— Вроде бы, — пожал плечами Чудакулли. — А что тут понимать? Клякса, клякса, клякса, клякса и всего одно слово — «Валшебник».

— Таким образом, из этого можно сделать вывод, что…

— С правописанием у него совсем плохо, вот он и перешел на картинки. В смысле тот, кто это написал. В смысле нарисовал.

— Гм, не знаю. Раньше великие визири время от времени присылали нам весточки. Но в последние годы, насколько мне известно, в империи стало неспокойно. Как вы можете заметить, послание не подписано. Тем не менее, игнорировать я его не могу.

— Валшебник, валшебник… — задумчиво повторял Чудакулли себе под нос.

— Пиктограммы значат буквально следующее: «Немедленно пошлите к нам Великого…» — начал лорд Витинари.

— …Валшебника, — словно разговаривая сам с собой, закончил Чудакулли, постукивая пальцами по листку.

Патриций бросил альбатросу анчоус. Птица с жадностью заглотила подачку.

— Имперская армия насчитывает миллион с лишним человек, — многозначительно произнёс патриций. — По счастью, тамошним правителям нравится воображать, будто все находящееся за пределами империи не более чем унылая пустыня, населенная всякими призраками и вампирами. Обычно наши дела агатцев не интересуют. Честно говоря, тут нам крупно повезло, поскольку они не только коварны, но и богаты и сильны. Я даже отчасти надеялся, что про нас там вообще забыли. И вдруг вот это. Таким образом, нам нужно как можно скорее отыскать подходящую кандидатуру и забыть обо всей этой истории.

— …Валшебник… — повторил Чудакулли.

— Может быть, вам стоит передохнуть от своих обязанностей? Развеяться чуток, поглядеть другие страны? — с некоторой надеждой предложил патриций.

— Мне? О нет. Терпеть не могу эту ихнюю заграничную еду, — мгновенно отреагировал Чудакулли. И опять повторил себе под нос: — Валшебник…

— Это слово как-то дурно на вас подействовало, — заметил лорд Витинари.

— Я уже встречал его где-то… Именно в таком вот написании, — откликнулся Чудакулли. — Но никак не могу вспомнить, где именно.

— О, не сомневаюсь, вы это наверняка вспомните. Примерно к полднику. И отошлете этого Великого Валшебника в империю.

У Чудакулли отвисла челюсть.

— За шесть тысяч миль? При помощи одной лишь магии? Вы вообще понимаете, о чём просите?!

— Свою просьбу я прекрасно понимаю, — уверил его лорд Витинари.

— Кроме того, — продолжал Чудакулли, — они ж там… совсем иностранные, с головы до ног. И мне всегда казалось, в империи своих волшебников хватает.

— Тут я не в курсе.

— Но на что им сдался этот валшебник!

— Понятия не имею. И меня это не волнует. Найдите кого-нибудь. Тем более, вашего племени в Незримом Университете предостаточно.

— Голову даю на отсечение, они замышляют какое-нибудь ужасное заграничное злодейство, — мрачно заявил Чудакулли. Но тут перед его мысленным взором, покачивая многочисленными щеками, всплыло лицо декана. Чудакулли вдруг просиял. — А как вы думаете, им ведь без разницы, какой волшебник, главное, чтоб он был достаточно велик? — словно размышляя вслух, спросил он.

— Это я оставляю на ваше усмотрение. Но сегодня вечером я хотел бы отослать сообщение, в котором будет сказано, что Великий Валшебник уже в пути. После чего обо всем этом деле можно будет забыть.

— Само собой, вернуть его обратно будет нелегкой задачей, — продолжал размышлять Чудакулли. Ему опять вспомнился декан. — Практически невыполнимой, — добавил он неуместно веселым тоном. — Думаю, мы приложим все силы, но, увы, безуспешно. Испробуем все средства — и ничего у нас не получится. Ничегошеньки!

— Я гляжу, вам не терпится приступить к решению этой крайне сложной проблемы, — заметил патриций. — Что ж, не стану больше вас задерживать, ведь вас ждёт не дождётся любимый Университет.

— Но… валшебник… — опять пробормотал Чудакулли. — Оно смутно напоминает мне о чём-то, это слово. Я его точно видел… но где?…

* * *

Акула думала недолго. Акулы вообще недолго думают. В целом весь их мыслительный процесс можно выразить знаком «=». Ты это видишь = ты это ешь.

Акула уже приготовилась было стрелой метнуться сквозь воды лагуны, как вдруг в её крохотный мозг закрался так называемый акулий экзистенциальный ужас — иначе говоря, то есть выражаясь нормальным человеческим языком, сомнение.

Акула знала, что она самая большая акула в округе. Все сомневающиеся в этом либо бежали, либо погибли в неравной борьбе со старым добрым «=». И всё же… акула буквально шкурой чуяла, что следом за ней что-то быстро движется.

Акула сделала грациозный разворот, и первое, что увидела, это сотни ног с тысячами пальцев на них — целую фабрику поросячьих хвостиков!

* * *

В Незримом Университете происходило много всякого разного, и, к общему величайшему сожалению, частью происходящего был учебный процесс. Преподавательский состав давно уже признал этот факт, смирился с ним и теперь делал всё возможное, лишь бы избежать участия в данном процессе. Однако никто не жаловался, поскольку студенты также не горели желанием образовываться.

Впрочем, система работала прекрасно и, как часто бывает в подобных случаях, обросла своими традициями. Лекции продолжали иметь место, поскольку чёрным по белому значились в расписании. Ну а факт, что их никто не посещает, был несущественной деталью, не имеющей к делу ровно никакого отношения. Время от времени кто-нибудь начинал доказывать, что на самом деле лекции вовсе не читаются, однако проверить, правда это или нет, не представлялось возможным, поскольку для проверки лекции надо было посещать, а до этого ни у кого не доходили ноги. В конечном итоге закрепилось мнение (высказанное профессором извращённой логики^[48]), что по существу лекции проходят, а значит, беспокоиться нечего.

Подводя некоторый итог, можно сказать, что процесс обучения в Университете осуществлялся древним как мир способом: помещаешь большое количество молодых людей как можно ближе к огромному количеству книг и надеешься, что каким-то невероятным путем хотя бы что-то из последних перетечёт в первых. В то время как указанные молодые люди предпочитают «помещаться» как можно ближе к тавернам и всякого рода забегаловкам — по той же самой причине и с той же самой целью.

Была как раз середина рабочего дня. Заведующий кафедрой беспредметных изысканий читал лекцию в аудитории 3Б, ну а его мирное похрапывание перед камином в магической зале было незначительной технической деталью, которую не станет комментировать ни один человек, обладающий хотя бы каплей дипломатичности.

Чудакулли пнул профессора в лодыжку.

— Ай!

— Прошу прощения, что прерываю твои занятия, профессор, — в голосе Чудакулли явственно слышалась язвительность. — Нужно срочно созвать Волшебный Совет. Где все?

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий потёр ногу.

— Гм, насколько мне известно, профессор современного руносложения читает лекцию в аудитории 3Б^[49]. Но где он сейчас, я понятия не имею. А остальные… — Профессор бережно ощупал лодыжку. — Слушай, больно же…

— Немедленно всем. В мой кабинет. Через десять минут, — отрезал Чудакулли.

Подобный подход Чудакулли использовал повсеместно и был глубоко убежден в его эффективности. Менее прямолинейный аркканцлер часами блуждал бы по Университету, разыскивая своих подчинённых. Но Чудакулли действовал куда проще: он сваливал проблему на плечи ближнего своего и осложнял этому ближнему жизнь до тех пор, пока всё не случалось так, как он, Чудакулли, того желал^[50].

* * *

Ничто в природе не обладает таким количеством ног. Нет, конечно, есть существа, у которых много ног, именно ног, в чистом виде, — взять, к примеру, каких-нибудь склизких извивающихся штуковин, что вечно прячутся под камнями, — но эти ноги не смущают вас множеством ступней и пальцев.

Будь акула чуточку поумнее, она бы сделала кое-какие выводы из увиденного.

Однако тут в игру вступило предательское «=», которое и бросилось вперёд.

Это была первая ошибка, которую акула совершила в своей жизни.

Только в данных обстоятельствах одна ошибка = небытие.

* * *

В кабинет Чудакулли один за другим, гуськом, тянулись старшие волшебники. Судя по всему, на сегодня все лекции в аудитории 3Б были отменены — к вящему счастью студентов Незримого Университета и несчастью преподавательского состава, который не успел переварить третий завтрак.

— Ну что, все на месте? — наконец вопросил Чудакулли. — Отлично. Прошу садиться. Слушайте внимательно. Итак… К Витинари не прилетал альбатрос с Противовесного континента. Он, альбатрос в смысле, не проделывал долгого пути, а следовательно, не доставлял никакого странного сообщения с приказом, который мы не должны немедленно исполнить. Пока всё понятно?

Старшие волшебники переглянулись.

— Мне кажется, ещё осталась кое-какая неясность в деталях, — высказал общее мнение декан.

— Я выражаюсь дипломатическим языком.

— А ты не мог бы выражаться, э-э, несколько менее дипломатично?

— Нам велено послать на Противовесный континент волшебника, — прояснил ситуацию Чудакулли. — Причем сделать это нужно к ужину. Империи срочно понадобился Великий Волшебник, и мы должны его туда отослать. Кстати. Почему-то слово «волшебник» было написано через «а» — валшебник…

— У-ук?

— Да, библиотекарь, ты что-то имеешь сказать?

Библиотекарь Незримого Университета, который до этого мгновения, положив голову на стол, мирно дремал, вдруг резко выпрямился. Потом оттолкнул стул и, дико размахивая руками для поддержания равновесия, уковылял из кабинета аркканцлера.

— Наверное, вспомнил о какой-нибудь книге, которую слишком задержали, — прокомментировал странное поведение библиотекаря декан. И, понизив голос, добавил: — Кстати, это, конечно, сугубо моё мнение, но человекообразная обезьяна в преподавательском составе вряд ли способствует повышению статуса Университета как волшебного образовательного заведения…

— Да, — бесстрастно отрезал Чудакулли. — Это именно что сугубо твоё мнение. Где ещё ты найдешь библиотекаря, который одной левой ногой повыдергивает тебе все конечности? Люди такое уважают. Совсем недавно глава Гильдии Воров спрашивал меня, не можем ли мы превратить их библиотекаря в орангутана. Кроме того, библиотекарь — единственный из всех вас, кто бодрствует больше часа в день. Так или иначе…

— А я всё равно не согласен, — заявил декан. С сугубо моей точки зрения, такое его поведение постоянно ставит нас в неловкое положение. И ведёт он себя совсем не так, как подобает порядочному орангутану. Я читал одну книжку, и в ней говорилось, что у доминирующего самца орангутана должны быть огромные защёчные мешки. У него есть огромные защечные мешки? Что-то я их не замечал. Не говоря уже о том…

— Закрой рот, декан, — прервал его Чудакулли, — или я не разрешу тебе отправиться на Противовесный континент.

— Я поднял совершенно оправданный вопрос и… Что-что?

— Нас запросили о Великом Валшебнике, — ответил Чудакулли. — Разумеется, я сразу подумал о тебе.

«Как о единственном известном мне человеке, способном сидеть на двух стульях сразу», — мысленно добавил он.

— Отправиться в империю? — задохнулся декан. — Мне? Но там же ненавидят иностранцев!

— Ага. Ты их тоже ненавидишь. На этой почве вы чудесно поладите.

— Но ведь это в добрых шести тысячах миль отсюда! — пропищал декан, лихорадочно выискивая лазейку. — Всем известно, на такие расстояния магия не действует.

— Э-э… По правде говоря, несколько ошибочное заявление, — прозвучал голос с другой стороны стола.

Взоры всех присутствующих устремились на Думминга Тупса, самого юного и удручающе сообразительного члена преподавательского состава. На коленях у Тупса покоился какой-то сложный механизм из деревянных планок.

— Э-э… Думаю, сложностей никаких не возникнет. Раньше считалось, что такой перенос невозможен, но тут все дело в абсорбции энергии и относительных скоростях, а если мы их учтем, то… — Думминг неопределённо развел руками.

На эту небольшую речь остальные члены Волшебного Совета отреагировали озадаченно-подозрительным молчанием, которым, впрочем, встречались все ремарки Думминга.

— Значит, относительные скорости, говоришь?… — наконец уточнил Чудакулли.

— Да, аркканцлер.

Уставившись на свой громоздкий прообраз логарифмической линейки, Думминг ждал. Он знал, что аркканцлер непременно как-то прокомментирует его слова — руководство обязано знать все и разбираться во всём.

— Ничего себе относительные… Моя мать перемещалась быстрее молнии, когда…

— Относительные скорости — это те скорости, с которыми одни предметы перемещаются относительно других предметов, — скороговоркой пояснил Думминг. — И мы довольно легко можем их рассчитать. На Гексе, — он ласково погладил деревянную конструкцию.

— О нет! — Профессор современного руносложения вскочил со своего кресла. — Лично я против. Мы же в этом ничего не понимаем — нам что, больше всех надо?

— Мы — волшебники, — возразил Чудакулли. — А следовательно, нам действительно надо больше всех. Или ты предпочитаешь сидеть и ждать, когда тебе всё принесут на тарелочке?

— Послушайте, я ничего не имею против того, чтобы вызвать какого-нибудь мелкого демона и попросить его выполнить то или это, — развёл руками профессор современного руносложения. — Это нормально. Но чтобы какая-то механическая штуковина думала за нас?… Мы идем против самой Природы! А кроме того, — тон профессора стал несколько менее зловещим, — в последний раз была куча проблем. Эта адская машинка сломалась, и весь Университет наводнили муравьи.

— Такого больше не произойдет, — возразил Думминг. — Я…

— Кстати, я заметил, ты вставил в свой приборчик бараний череп. Симпатично, — заметил Чудакулли.

— Он необходим для оккультных преобразований, — попытался растолковать Думминг, — но…

— И шестеренок с пружинками явно прибавилось, — продолжал аркканцлер.

— Дело в том, что муравьи не очень хорошо справляются с дифференциальным исчислением, вот я и…

— А что это за странная вихляющаяся штуковина с кукушкой?

— Часы Нереального Времени, — объяснил Думминг. — Абсолютно незаменимы для расчета…

— Так или иначе, всё это несущественно, потому что я совершенно не намерен покидать Университет, — встрял в спор декан. — Если уж никак не выкрутиться, давайте пошлём туда какого-нибудь студента. У нас их хоть отбавляй.

— Пудинга сливового порцию вторую, пожалуйста, передайте, добры так будьте! — подал голос казначей.

Совет затих.

— Кто-нибудь понял, о чём это он? — первым нарушил молчание Чудакулли.

Вообще-то, казначея нельзя было назвать сумасшедшим. Просто некоторое время назад он пересёк стремнины безумия и теперь, изредка берясь за весла, мирно дрейфовал в тихой заводи по другую сторону потока. Порой он даже высказывал довольно здравые мысли — со своей точки зрения.

— М-м, это он заново переживает вчерашний день, — объяснил главный философ. — Но в обратном порядке.

— Казначея, вот кого нужно послать, — твёрдым тоном сказал декан.

— Ни в коем случае! Где он там достанет пилюли из сушеных лягушек?

— У-ук!

Вихляющимися перебежками в кабинет ворвался библиотекарь. Он яростно размахивал каким-то предметом.

Предмет был красным — по крайней мере, когда-то, давным-давно, он таковым был. А ещё он очень походил на остроконечную шляпу, вот только её острый кончик куда-то подевался, а широкие поля сильно обгорели. А ещё на этой шляпе было вышито какое-то слово. Большей частью блестки осыпались, но после них на поношенной ткани остались бледные следы, по которым и можно было определить, что тут некогда было написано:

«ВАЛШЕБНИК»

— Я ж говорил, где-то я это слово видел! — воскликнул Чудакулли. — Эта шляпа лежала у тебя на полке в библиотеке, верно?

— У-ук.

Аркканцлер проинспектировал останки шляпы.

— Валшебник… — повторил он. — Насколько отчаявшимся человеком нужно быть, чтобы написать на своей шляпе «ВАЛШЕБНИК»…

* * *

Гладкую поверхность воды разорвали несколько громадных пузырей, и плот слегка покачнулся. Через пару мгновений следом за пузырями всплыли ошмётки акульей шкуры.

Вздохнув, Ринсвинд смотал удочку и вытащил ноги из воды. Скоро берег украсится ещё одним акульим остовом. И что такого он в них находит? Лично ему, Ринсвинду, акулье мясо по вкусу напоминало старые, маринованные в моче башмаки.

Ринсвинд взялся за импровизированное весло и направил плот к берегу.

Вообще-то, островочек был очень неплох. Шторма обходили его стороной. Так же как и корабли. Зато на острове было полным-полно кокосовых орехов и росли хлебные деревья. Даже эксперимент с пальмовым вином удался, хотя после этого Ринсвинд пару дней не мог толком ходить. Лагуна служила щедрым источником креветок, устриц, крабов и омаров, а в глубокой зелёной воде рядом с рифом большие серебристые рыбины буквально дрались друг с другом за привилегию проглотить кусок гнутой проволоки на обрывке шнурка. По сути, после шести месяцев, проведённых на острове, Ринсвинду не хватало только одного. До сих пор он ни разу даже не вспоминал об утраченном. Теперь же он думал о нём точнее, о ней — беспрерывно.

Очень странно. Например, в Анк-Морпорке ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он будет мечтать о чем-либо подобном. В Анк-Морпорке Ринсвинд не замечал за собой подобных влечений. А ведь там можно было на каждом углу. Спустя шесть месяцев Ринсвинд буквально сгорал от неутолимого желания.

Плот ударился в белый песок примерно в тот же момент, когда в лагуну, обогнув риф, вошло большое каноэ.

* * *

Чудакулли восседал за рабочим столом, окружённый старшими волшебниками, которые по очереди пытались ему что-то втолковать — что было крайне опасно: обычно аркканцлер впитывал только те факты, которые ему нравились, остальное же отметал как полнейшую чушь и очень злился при этом.

— Значит, — зловеще произнёс Чудакулли, — вы уверены, что это не сыр?

— Абсолютно уверены, аркканцлер, — подтвердил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Ринсвинд — это волшебник.

— В некотором роде, — поправил профессор современного руносложения.

— Не сыр… — протянул Чудакулли, упорно не желавший расставаться с полюбившимся ему фактом.

— Нет.

— А на слух — очень даже сыр. Вот сами послушайте: этот ринсвинд настолько нежен, что так и тает во рту…

— Черт побери, никакой Ринсвинд не сыр! — прокричал декан, внезапно выходя из себя. — И не йогурт! И с кислым молоком он не имеет ничего общего! Ринсвинд — бельмо на глазу, вот кто он такой! Позорное пятно на белоснежном покрывале волшебства! Полный дурак! Неудачник! Да и вообще, чего спорить, его никто не видел с того самого… э-э, несчастного случая с чудесником, а лет уже прошло немало.

— Ах да, припоминаю… — по лицу Чудакулли расплылась мерзковатая улыбочка. — И ещё припоминаю, что в те дни кое-кто из волшебников проявил себя не с лучшей стороны…

— Увы нам, увы, — поддакнул профессор современного руносложения и смерил хмурым взглядом декана.

Тот в ответ презрительно вскинул голову.

— Не знаю, как ты, профессор, но я в то время ещё не был деканом, а поэтому в событиях не участвовал и знаю о них только понаслышке.

— По-моему, ты уже тогда входил в число старших волшебников.

— О да, но так уж сложилось, что в те дни я как раз навещал тётушку.

— Стало быть, весь город чуть не разнесло, а ты ничего не заметил?

— Моя тётушка, к твоему сведению, живет в Щеботане.

— Насколько мне известно, Щеботан тоже активно участвовал в событиях.

— …Вернее, неподалеку от Щеботана. В его окрестностях, если можно так выразиться. А окрестности у Щеботана довольно большие. До самого города ещё ехать и ехать вдоль побережья, ну а потом нужно повернуть…

— Ха!

— Зато тебе, как я вижу, известны все подробности случившегося, — голос декана так и сочился ядом.

— Кому? Мне? О нет, я в тот момент был погружён в научные изыскания. Никого не видел, ничего не слышал…

— Половину Университета стёрли с лица земли, а ты ничего не слышал?! — Декан вдруг опомнился и торопливо добавил: — Я-то лично при этом не присутствовал, но мне рассказывали. Потом. Когда я вернулся от тётушки.

— Да, но, видишь ли, у моего кабинета очень толстая дверь…

— Так вот, вернулся я и вдруг узнал, что главный философ был здесь, а значит, всё видел и, может, даже…

— …Она обита такой плотной зелёной кожей ну ничего не слыш…

— Вздремнуть время самое, моему-по.

— Заткнитесь все, сию же минуту!

Чудакулли уставился на преподавательский состав чистыми, невинными глазами человека, который от рождения одарён полным отсутствием воображения и который во время пресловутых тёмных дней в истории Университета действительно находился в нескольких сотнях миль от этого заведения.

— Отлично, — произнёс он, когда все затихли. — Значит, Ринсвинд. И, по-вашему, он полный придурок. Итак, дальше. Ты говори, декан. Все остальные — молчать!

Во взгляде декана мелькнула неуверенность.

— Ну, э-э… Я хочу сказать, это лишено всякого смысла, аркканцлер. Он же ни одного заклинания не способен запомнить. Что от него проку? А кроме того, куда бы Ринсвинд ни отправился… — он понизил голос, — за ним по пятам следует беда.

При этих словах старшие волшебники сгрудились поплотнее, словно пытаясь спрятаться друг за друга.

— Ну и что с того? — пожал плечами аркканцлер. — Самое лучшее место для беды — сзади. Глядишь, и отстанет. А ты предпочел бы столкнуться с бедой лицом к лицу?

— Аркканцлер, всё куда сложнее, — пояснил декан. — У этой беды целая сотня маленьких ног, она просто так не отстанет.

Губы Чудакулли по-прежнему были раздвинуты в улыбке, тогда как всё остальное лицо аркканцлера вдруг окаменело.

— Декан, может, ты по ошибке выпил пилюли казначея?

— Аркканцлер, я…

— Тогда не пори всякую чушь.

— Ладно, аркканцлер, хорошо. Я не буду спорить. Но ты отдаёшь себе отчёт, что на поиски Ринсвинда уйдут годы?

— Э-э, — вмешался Думминг, — не совсем, если нам удастся раздобыть магический код Ринсвинда, то Гексу понадобится не больше дня, чтобы…

Декан яростно сверкнул глазами.

— Это не волшебство! — рявкнул он. — Это просто… это какое-то инженерство!

* * *

Прошлёпав по мелководью, Ринсвинд достал кокос, охлаждавшийся в небольшой тенистой заводи, и ловко сколол его вершину острым камнем. После чего поднёс кокос к губам.

Сверху на Ринсвинда упала чья-то тень.

— Э-э… привет? — произнёс кто-то сзади.

* * *

Все старшие университетские волшебники знали: чем дольше беседовать с аркканцлером, тем больше шансов на то, что хотя бы часть излагаемых вами фактов будет усвоена его разумом.

— То есть вы хотите сказать, — в конце концов произнёс Чудакулли, — что этого беднягу Ринсвинда преследовали чуть ли не все армии мира, что его кидало и бросало, как горошину на барабане, и что он, вероятно, единственный волшебник на Диске, которому хоть что-то известно об Агатовой империи. Также он может свободно общаться на тамошнем наречии, и в друзьях у него… — Чудакулли мельком сверился со своими заметками, — «странный четырёхглазый человечек», выходец из этой самой империи, который и подарил ему ту забавную штуку на ножках, которой все вы так боитесь. Я ничего не упустил?

— Ничего, аркканцлер, — кивнул декан. — Однако ещё раз хочу заметить: может, я полный идиот, но я не понимаю, кому и зачем мог понадобится такой тип, как Ринсвинд. Чудакулли вновь заглянул в заметки.

— То есть ты всё-таки решился вызваться добровольцем?

— Э-э, нет, разумеется, нет…

— Ты привел массу доводов, твоя речь была очень развёрнутой и обстоятельной, однако… — Чудакулли наградил декана торжествующей улыбкой. — Однако кое-что в ней отсутствовало, а именно — общий знаменатель. Несмотря на все злоключения, парень умудрился выжить. А это талант. Найдите его. И доставьте сюда. Где бы он не находился. Может, бедняга как раз сейчас участвует в каком-нибудь ужасном приключении.

Кокос даже не дернулся в его руках, но глаза Ринсвинда яростно завращались.

Наконец в поле его зрения вступили три фигуры. Фигуры, по всем признакам, женские. Обильно женские. Одежды на них было не слишком много, и для людей, которые совсем недавно гребли на большом боевом каноэ, вид у женщин был чересчур свежий, как будто они только что побыли в косметическом салоне. Но с прекрасными амазонками часто так бывает.

По бороде Ринсвинда потекла тонкая струйка косового молока.

Одна из женщин — судя по виду, главная — откинула назад длинную русую прядь и ободряюще улыбнулась.

— Знаю, в это трудно поверить, — произнесла она, — однако я и мои сестры являемся представителями затерянного племени. Все наши мужчины недавно погибли от смертельной, скоротечной и чрезвычайно специфической болезни. С тех пор мы плаваем по островам в поисках мужчины, который помог бы нам продолжить род.

— Как думаете, сколько он весит?

Брови Ринсвинда подскочили. Женщина застенчиво опустила глаза.

— Ты, наверное, задаешься вопросом, почем мы светловолосые и белокожие, в то время как всех остальных жителей этих островов кожа смуглая, — продолжила она. — Но, похоже, это одна из загадок генетики…

— Фунтов сто двадцать — сто двадцать пять. Плюс пара фунтов на… э-э, одежду, если это можно так назвать.

— Извините, что вмешиваюсь, но где этот… ну, сами знаете кто… тот самый?…

— Ничего не получится, Думминг, нутром чую. И ты будешь виноват.

— Он всего лишь в шестистах милях от нас и на нашей половине Диска. К тому же, я уже всё просчитал на Гексе — осечек быть не должно.

— Вы получше посмотрите… Он такой… ножками…

Брови у Ринсвинда заплясали. Из горла послышался удушенный свист.

— Нет, его я не вижу… Слушайте, кончайте дышать на хрустальный шар!

— И, разумеется, если ты решишь присоединиться к нам, мы подарим тебе все те чувственные радости, о которых ты только мечтаешь…

— Отлично. Итак, на счет три…

Кокос упал и откатился в сторону. Ринсвинд сглотнул. В глазах у него застыло голодное, мечтательное выражение.

— А пюре вы делать умеете? Ну, картошку?… — только и успел спросить он.

— ДАВАЙ!

Сначала возникло ощущение давления. Мир перед Ринсвиндом вдруг растворился и всосал волшебника в бездонную дыру.

Потом тот же самый мир до предела истончился и сделал «тван-нг».

Мимо, размытое из-за огромной скорости, пронеслось облако. Когда же Ринсвинд решился вновь открыть глаза, то увидел далеко впереди крохотную чёрную точку.

Точка росла.

Пока не превратилась в плотное облако предметов. Среди них — пара тяжелых соусниц, большой медный подсвечник, несколько кирпичей, стул и огромная бронзовая бланманжетница, отбитая в форме замка.

Всё это по очереди врезалось в Ринсвинда, при этом бланманжетница, отскакивая от его головы, издала весёлый звон, после чего, виляя в воздухе, растворилась у него за спиной.

А следующее, что он увидел, был октагон. Нарисованный мелом октагон.

Ринсвинд летел прямо в его центр.

Чудакулли уставился на октагон.

— Думаю, до ста двадцати пяти фунтов он немножко не дотягивает, — пробормотал аркканцлер. — Но всё равно, отличная работа, господа.

Растрепанное пугало в центре октагона трудом поднялось на ноги и принялось яростно хлопать себя по бокам, сбивая занявшиеся на одежде огоньки. После чего мутным взглядом посмотрело вокруг и вопросило:

— Хе-хе-хе?

— В нынешнем своем состоянии он, должно быть, несколько дезориентирован, — продолжал аркканцлер. — В конце концов, за две секунды проделал больше шестисот миль. Так что не набрасывайтесь на него, для его здоровья это сейчас опасно.

— То есть это как с лунатиками? — уточнил главный философ.

— В каком смысле?

— Ну, моя бабушка утверждала: если неожиданно разбудить лунатика, то у него отвалятся ноги.

— А это точно Ринсвинд? — декан недоверчиво поднял бровь.

— Разумеется, это Ринсвинд, — подтвердил главный философ. — Мы потратили столько времени, разыскивая его.

— С таким же успехом это может быть какая-нибудь опасная оккультная тварь, — упрямо возразил декан.

— С такой-то шляпой?

Шляпа и впрямь была остроконечная. В каком-то смысле. Своеобразная самодельная остроконечная шляпа, сварганенная из бамбуковых щепок и листьев кокосового дерева в тщетной попытке привлечь проходящее мимо волшебство. Примотанные травой ракушки образовывали слово «ВАЛШЕБНИК».

Хозяин шляпы невидящим взором смотрел прямо сквозь волшебников. Вдруг, словно влекомый внезапным воспоминанием о каком-то неотложном деле, рванулся, чуть не упав, из октагона и стремительно направился к выходу.

Волшебники с любопытством последовали за им.

— Что-то не верится… А она сама видела, как них отваливаются ноги?

— Не знаю. Об этом она не рассказывала. Кстати, казначей частенько бродит во сне.

— В самом деле? Гм-м, а если… Ринсвинд, если именно так звалась «оккультная тварь», вышел из здания и направился в сторону Саторской площади.

Там было полным-полно народу.

Над жаровнями торговцев каштанами и горячей картошкой заманчиво дрожало жаркое марево, воздух полнился традиционными анк-морпоркскими уличными восклицаниями^[51].

«Оккультная тварь» бочком приблизилась костлявому человеку в огромном балахоне. Тот варил что-то на маленькой масляной горелке, укреплённой на огромном лотке, который висел у него на шее.

Предполагаемый Ринсвинд с жадностью вцепился в край подноса.

— К-картошка есть?… Пюр-ре? — полупрорычал он.

— Картошка? Нет, дружище. Есть сосиски в тесте.

Предполагаемый Ринсвинд застыл на месте По щекам его потоком хлынули слезы.

— Сосиска в тессссттте! — вскричал он. Старая добрая сосиска в тес в тес в тес в тесте! Дай мне сосисссску в тесссссте!

Схватив с подноса три сосиски, он попытался разом запихнуть их себе в рот.

— О боги! — только и мог выговорить Чудакулли.

Периодически подпрыгивая, странная «оккультная тварь» потрусила прочь. С её растрепанной бороды каскадом летели ошмётки теста и квазисвиного продукта.

— Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь съел три сосиски Себя-Режу-Без-Ножа Достабля и выглядел таким счастливым, — заметил главный философ.

— А я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь съел три сосиски Себя-Режу и после этого так твёрдо держался на ногах, — сказал декан.

— А я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь съел три сосиски Себя-Режу и не заплатил, — сказал профессор современного руносложения.

Предполагаемый Ринсвинд, обливаясь слезами счастья, нарезал круги по Саторской площади.

Наконец центробежная сила вынесла его в переулок, где из теней вдруг выступил какой-то невысокий типчик и, примерившись, неуклюже врезал волшебнику по затылку.

Счастливый пожиратель Достаблевых сосисок пал на колени и, обращаясь к миру в целом, возопил:

— Ау!

— Нетнетнетнетнетнетнет!

Пока коленопреклоненная жертва стонала и охала, из-за угла появился ещё один человек, на этот раз довольно пожилой, и сердито вырвал кастет из неуверенной руки подростка.

— Пожалуй, тебе стоит извиниться перед бедным господином, — произнёс пожилой мужчина. — И что он теперь подумает? Ты только посмотри на него — на него ведь дунь, и он упадет. Ты хоть понимаешь, что делаешь?

— Мамблмамблмамбл, господин Боггис, — пробормотал мальчишка, глядя себе под ноги.

— И что вообще это было? А?

— Хук Сверху, мистер Боггис.

— Хук Сверху? И ты называешь это Хуком верху? Так вот что такое Хук Сверху! Кто бы мог подумать! Не-ет, — прошу прощения, господин, мы только на секундочку снова поставим вас на ноги, ещё раз тысяча извинений, вот что такое Хук Сверху…

— Ау! — заорала жертва, после чего, к общему удивлению, присовокупила: — Ха-ха-ха!

— А то, что сделал ты, — ещё раз прошу прощения за навязчивость, господин, буквально пару секунд, — ты сделал вот что…

— Ау! Ха-ха-ха!

— Ну что, ребятки, поняли наконец? Давайте, подходите ближе.

Полдюжины мальчишек, озираясь по сторонам, выступили из глубин переулка и сгрудились вокруг господина Боггиса, незадачливого стажера и жертвы. Последняя с трудом держалась на ногах, громко пыхтела и похрюкивала — и тем не менее на лице её было написано неземное блаженство.

— Итак, — продолжил господин Боггис с видом умудренного опытом мастера, вкладывающего азы своего искусства в головы неблагодарных потомков, — как правильно обработать свернувшего в переулок клиента?… О! Добрый день, гоподин Чудакулли, добрый день, господа, я как-то не сразу вас заметил.

Аркканцлер ответил дружелюбным кивком.

— День добрый, господин Боггис. Как проходит обучение? Это новая смена Гильдии Воров?

Боггис закатил глаза.

— Ума не приложу, и чему только их учат школе! — пожаловался он. — Ничего не умеют кроме как читать и писать. Вот когда я был мальчишкой, в школе учили полезным вещам. Да, Вилкинс, хватит хихикать, сейчас твоя очередь прошу прощения, господин, мы вас ещё потревожим…

— Ау!

— Нетнетнетнетнетнетнет! Моя престарелая бабушка и то ловчее управится! Смотри внимательно: аккуратненько подходишь, потом кладешь руку ему на плечо, да, вот сюда, придерживаешь его… давай, делай, как я сказал… а затем изящненько…

— Ау!

— Кто-нибудь может сказать, что он сделал неправильно?

Пока господин Боггис растолковывал Вилкинсу особенно тонкие моменты в обращении с кастетом, Ринсвинд потихоньку отполз в сторонку, неловко поднялся на ноги и с прежним обалделым видом заковылял прочь по переулку.

Волшебники следили за ним заинтересованными взглядами.

— Он плачет, — заметил декан.

— Неудивительно, — откликнулся аркканцлер. — Но почему он в то же самое время ухмыляется?

— Всё страньше и страньше, — прокомментировал главный философ.

Избитый и, возможно, отравленный Ринсвинд устремился обратно, к Университету. Сзади хвостом поспевали волшебники.

— Ты, наверное, хотел сказать «всё любопытственнее и любопытственнее»? Но даже в этом случае высказывание, честно говоря, не слишком осмысленное…

Ринсвинд миновал ворота, однако на сей раз проскочил мимо главного здания и ринулся прямиком в библиотеку.

Библиотекарь с чем-то вроде самодовольной ухмылки на устах — если, конечно, орангутаны могут самодовольно ухмыляться уже ждал его, держа наготове видавшую виды шляпу.

— Поразительно! — воскликнул Чудакулли. — И тем не менее это факт! Волшебник всегда возвращается за своей шляпой!

Ринсвинд схватил шляпу, выдворил из неё пару пауков и, отбросив прочь печальное недоразумение из кокосовых листьев, водрузил волшебный убор на голову.

Мигая, Ринсвинд взирал на озадаченный преподавательский состав. Впервые за всё это время в голове у него что-то забрезжило — как будто до сих пор он функционировал исключительно на рефлексах.

— Э-э… Я, кажется, что-то съел?

— Три лучшие сосиски господина Достабля, — просветил его Чудакулли. — Под словом «лучшие» я подразумеваю «наиболее типичные», чтобы ты не заблуждался.

— Ясно. А кто меня только что ударил?

— Воры. У воровских подмастерьев практические занятия.

Ринсвинд нахмурился.

— Это ведь Анк-Морпорк?

— Он самый.

— Я так и подумал, — Ринсвинд медленно сморгнул. Ну что ж, — сказал он, падая лицом вниз, — я вернулся.

* * *

Лорд Хон пускал воздушного змея. Этим искусством он владел в совершенстве.

Лорд Хон всё делал идеально. Его акварели были идеальны. Его поэтические произведения были безупречны. Когда он складывал лист бумаги, каждая складка получалась идеально и безупречно ровной. Его фигурки из бумаги поражали фантазией, оригинальностью и, конечно, безупречностью. Лорд Хон превзошел всех и вся — а кто был с этим не согласен, тот мигом оказывался в темнице, где сколько угодно мог превосходить лорда Хона.

Лорду Хону недавно исполнилось двадцать шесть, и был он строен, и был он красив. Он носил очень маленькое, очень круглое пенсне в металлической оправе. Описывая его, люди частенько прибегали к слову «гладкий» или даже «лакированный»^[52]. Своего положения — а он был одной из влиятельнейших фигур империи — лорд Хон достиг только благодаря своему беспримерному рвению, абсолютной концентрации на развитии собственных духовных способностей, а также благодаря шести тщательно спланированным и успешно завершившимся покушениям. Последней его жертвой стал собственный отец, который испустил дух в радостном осознании, что сынок ревностно следует старинным семейным традициям. Почтенные семейства чтили предков и не видели вреда в увеличении (пусть даже несколько преждевременном) их количества.

Воздушный змей — чёрный, с большими глазами — наконец вынырнул из-за облачка. Что и говорить, траекторию полета лорд рассчитал безупречно. Шнурок змея, покрытый клеем и толченым стеклом, прошел прямо сквозь пару его соперников, разрезав их напополам. Воздушные змеи, оставшись без управления, беспомощно за кувыркались в воздухе и упали на землю.

Зрители неподалеку вежливо зааплодировали. Почему-то это считалось благоразумным, аплодировать лорду Хону.

Он передал шнурок слуге, вежливо кивнул прочим участникам соревнования и направился к своей палатке.

Оказавшись внутри, он уселся и посмотрел на своего гостя.

— Итак? — осведомился он.

— Мы отправили сообщение, — последовал ответ. — Нас никто не видел.

— Совсем наоборот, — фыркнул лорд Хон. — Вас видели двадцать человек. Отдаешь ли ты себе отчет, как это трудно для стражника — смотреть прямо перед собой и ничего не видеть, когда мимо него ползет целая толпа, гремя на весь дворец и громким шёпотом призывая друг друга к тишине? Честно говоря, я все больше прихожу к мнению, что твоим людям не хватает революционной искры. А что у тебя с рукой?

— Альбатрос укусил.

Лорд Хон улыбнулся. Птица, должно быть, приняла его гостя за анчоус, и не без оснований. Глаза точь-в-точь как у рыбы — скользкие, холодные.

— Я не понимаю, о господин, — отвечал посетитель, которого звали Две Огненные Травы.

— И это хорошо.

— Они верят в Великого Валшебника, и вы хотите, чтобы он явился сюда лично?

— Именно. У меня есть осведомители в… — Лорду Хону потребовалось некоторое усилие, чтобы выговорить незнакомые слоги: — В Анк-Морпоре. Так вот, тот, которого так глупо величают Великим Валшебником, действительно существует. Но на самом деле прославился он своими непрофессионализмом, трусостью и бесхарактерностью. Можно сказать, стал притчей во языцах. Ну а мы… мы просто помогаем Красной Армии заполучить вождя. Это… повысит их мораль.

Он вновь улыбнулся.

— Политика — дело тонкое, — добавил он.

— О.

— Можешь идти.

Когда посетитель покинул палатку, лорд Хон открыл книгу. Хотя вряд ли её можно было назвать книгой в полном смысле этого слова: листки бумаги скреплялись шнурком, а текст был не печатным, а написанным от руки.

Он читал это текст уже много раз. Тем не менее, книга не переставала забавлять его, главным образом потому, что автор ухитрился наделать массу ошибок.

Покончив с очередной страницей, лорд Хон вырвал её из книги и, продолжая читать следующую, ловко сложил листок, сделав из него бумажную хризантему.

— Великий Волшебник… — вслух произнёс он. — Воистину. Очень великий.

Ринсвинд проснулся. Он лежал на чистом белье, и никто не орал: «Чего вы возитесь, обыщите его карманы!» Многообещающее начало, отметил он про себя.

Но глаза так и не открыл — на всякий случай, вдруг кто-нибудь поблизости, увидев, что он пришел в себя, тут же начнет осложнять ему жизнь.

До него доносились слегка надтреснутые старческие голоса, которые о чём-то спорили.

— Все вы упускаете самое главное. Он остается в живых, в этом-то всё и дело. Вы же сами рассказывали мне про его приключения — и после такого он всё ещё жив?!

— Зато он с головы до ног в шрамах.

— Именно к этому я и веду, декан. Но заметь, большая их часть располагается на спине. Беда следует за ним по пятам, но он оставляет её за спиной. Кто-то Там Наверху улыбается ему.

Ринсвинда передёрнуло. Он всегда подозревал, что Кто-то Там Наверху приглядывает за ним. И, должно быть, улыбается — недоброй такой улыбкой.

— Его даже нельзя назвать полноценным волшебником! На экзаменах он ни разу не ответил больше чем на два процента вопросов, и это был его личный рекорд!

— По-моему, он проснулся, — произнёс кто-то.

Ринсвинд сдался и открыл глаза. Над ним склонились бородатые, чрезмерно розовые лица.

— Как дела, дружище? — Одно из лиц протянуло Ринсвинду руку. — Я — аркканцлер. Ты как себя чувствуешь?

— Добром это не кончится, — бесстрастно откликнулся Ринсвинд.

— Что-что?

— Я знаю. Добром это не кончится. Скоро случится что-то ужасное. Я так и думал, всё шло слишком хорошо, чтобы и дальше так продолжаться.

— Вот видишь? — торжествующе вопросил декан. — Скоро сюда прибудут сотни ножек. А я предупреждал. И почему меня никто никогда не слушает?

Ринсвинд сел.

— Только не надо со мной любезничать, — сказал он. — Не предлагайте мне виноград и всякие там фрукты. Я всё равно не поверю, что вы собираетесь использовать меня для чего-то хорошего.

В сознании его замелькали беспорядочные воспоминания об очень недавнем прошлом. Жаль, что его мечты и желания той юной дамы не совпадали. Картошка слишком простой, незатейливый овощ, чтобы заинтересовать разгуливающих в подобных одеяниях девушек.

Он вздохнул.

— Ну ладно, что дальше?

— Как ты себя чувствуешь?

Ринсвинд покачал головой.

— Всё очень плохо, — сказал он. — Терпеть не могу, когда со мной так носятся. Это обязательно сулит какую-нибудь гадость. Как насчёт того, чтобы рявкнуть на меня?

Чудакулли уже был сыт по горло.

— А ну, выбирайся из кровати, несчастный человечишка, и следуй за мной, иначе тебе не поздоровится!

— А-а, так-то лучше. Вот теперь я чувствую себя как дома. Теперь мы перешли к делу, — хмуро прокомментировал Ринсвинд.

Он спустил ноги с кровати и осторожно встал.

На полпути к двери, возле которой выстроились остальные волшебники, Чудакулли вдруг остановился.

— Руновед?

— Да, аркканцлер, — голос профессора современного руносложения так и сочился невинностью.

— А что это ты прячешь за спиной?

— Ничего не прячу, аркканцлер, — откликнулся профессор современного руносложения.

— Похоже на какой-то очень большой инструмент.

— Ах, это… — Профессор современного руносложения сделал вид, будто только сейчас заметил приличных размеров молоток, зажатый в собственной руке. — Как же оно называется… ах да, молоток! Это ведь молоток, верно? Да, именно так он и называется. Молоток. Я, должно быть, проходил мимо, вижу — валяется, ну я его и… подобрал на ходу. Нужно поддерживать чистоту в Университете.

— А ещё должен отметить, — ядовито продолжал Чудакулли, — что в непосредственной близости от декана я наблюдаю боевую секиру, которую ты, декан, упорно пытаешься засунуть в карман.

Со стороны заведующего кафедрой беспредметных изысканий послышалось мелодичное «дзинь».

— А это напоминает звук пилы, — продолжал Чудакулли. — Есть здесь хоть один человек, который не прячет то или иное орудие человеческого труда? Ага, понятно. Тогда будьте так добры, объясните мне, на кой чёрт вам понадобились все эти штуковины?

— Ха, тебе очень повезло, что ты не встречался этим, — пробормотал себе под нос декан, упорно избегая взгляда аркканцлера. — Раньше, бывало, только повернись спиной… Сразу слышался топот этих чёртовых ножек и…

Чудакулли тираду декана проигнорировал, положив руку на костлявое плечо Ринсвинда, он повёл волшебника в сторону Главного зала.

— Ну что ж, Ринсвинд, — миролюбиво промолвил Чудакулли, — мне тут сообщили, что в волшебстве ты не силён.

— Это чистая правда.

— И ты, мол, провалил все экзамены…

— Боюсь, и это правда, провалил все до одного.

— И тем не менее, все называют тебя Ринсвиндом-волшебником.

Ринсвинд опустил глаза.

— Ну, я вроде как работал здесь, этим, заместителем библиотекаря…

— Человекообразным номер два, — подсказал декан.

— …Делал всякую работенку, был на подхвате, туда-сюда…

— Кто-нибудь заметил, как здорово я пошутил? Человекообразное номер два… По-моему, довольно остроумно.

— Но фактически ты не имел права называть себя волшебником? — гнул своё Чудакулли.

— С формальной точки зрения, пожалуй что, не имел.

— Ага… Тут-то и кроется проблема.

— Но у меня есть шляпа, и на ней написано «Валшебник», — с надеждой в голосе произнёс Ринсвинд.

— Боюсь, это не поможет. Гм-м… Налицо небольшое осложнение. Дай-ка подумать… На сколько ты можешь задержать дыхание?

— Не знаю… Наверное, на пару минут. А это имеет какое-то значение?

— Думаю, да — в контексте перспективы провисеть вверх ногами на опоре Бронзового моста два прилива подряд, после чего быть обезглавленным. К сожалению, именно таково уставное наказание для человека, который пытается выдать себя за волшебника. Поверь, я крайне огорчен. Однако Закон есть Закон.

— О нет!

— Извини. Но тут уж нам не выкрутиться. Иначе повсюду шастали бы всякие типчики в остроконечных шляпах, не имея на эти самые шляпы никакого права. Увы, я ничего не могу сделать. У меня связаны руки. В магическом Законе сказано, что волшебником можно стать, либо закончив, как положено, Университет, либо совершив великое деяние во славу волшебного дела, но в твоем случае, боюсь…

— А нельзя ли просто отослать меня обратно на остров? Мне там так нравилось. Там было скучно!

Чудакулли печально покачал головой.

— К сожалению, нельзя. Преступление совершалось на протяжении многих лет. И поскольку ты не сдал ни одного экзамена и не совершил, — тут Чудакулли слегка приподнял брови, — повторюсь, не совершил никакого великого деяния во славу волшебного дела, я, как это ни печально, вынужден приказать слугобразам^[53] взять верёвку и…

— Э-э… Насколько помнится, я вроде бы пару раз спас мир. Это как-то свидетельствует в мою пользу?

— А кто-нибудь из Университета был тому свидетелем?

— Нет, пожалуй что, нет.

Чудакулли опять покачал головой.

— В таком случае это не считается. Очень печально, потому что, если бы ты совершил великое деяние во славу волшебного дела, я бы с радостью оставил тебе твою шляпу — а заодно, разумеется, и то, на чём её обычно носят.

Вид у Ринсвинда стал совсем удрученный, вздохнув, Чудакулли решил предпринять последнюю попытку.

— Так что, — начал он, — поскольку ты, по-видимому, так и не сдал экзамены, а также НЕ СОВЕРШИЛ НИКАКОГО ВЕЛИКОГО ДЕЯНИЯ ВО СЛАВУ ВОЛШЕБНОГО ДЕЛА, я вынужден…

— Но… Но я же могу попробовать совершить великое деяние, правда? — вопросил Ринсвинд, тоном человека, убежденного, что на самом деле свет в конце тоннеля — это прожектор приближающегося на всех парах паровоза.

— Попробовать? Гм-м… Эту мысль, безусловно, стоит обдумать.

— И что это может быть за деяние?

— Ну, к примеру, ты можешь найти ответ на какой-нибудь очень древний и важный вопрос типа… Чёрт побери, а это что за многоногая штуковина?

Ринсвинд даже не потрудился оглянуться. Он сразу узнал выражение, появившееся на лицо Чудакулли, который смотрел ему за спину.

— О, — откликнулся он. — Пожалуй, на этот вопрос я смогу ответить.

* * *

Магия — это вам не математика. Как и сам Плоский мир, она следует законам не столько логики, сколько здравого смысла. Но на кулинарию она тоже не похожа. В кулинарии всё просто: торт — это торт. Смешайте ингредиенты, запеките их при указанной температуре — и получите торт. Нет такой запеканки, для приготовления которой требуется лунный свет. И нет такого суфле, в рецепте приготовления которого указывалось бы, что белки должна взбивать девственница.

Тем не менее, люди, страдающие пытливостью, испокон веков задавались вопросом, есть ли у волшебства какие-либо правила, существует более пятисот заговоров, гарантирующих любовь другого человека, самых разнообразных, от возни с семенами папоротника ровно в полночь до довольно неаппетитных манипуляций с носорожьим рогом (тут время конкретно не указывался но, наверное, не сразу после еды). Но что, если (стояли на своём пытливые умы) в процессе анализа всех этих заговоров выявится некий крохотный, на первый взгляд не заметный, но мощный общий знаменатель, некий метазаговор, какое-нибудь элементарное уравнение, помогающее достигнуть требуемого результата более простым путем, — а заодно и всё носорожье племя вздохнет с облегчением?

Именно для того, чтобы отыскать ответ на этот вопрос, и построили Гекс — хотя Думминг Тупс не любил слово «построили». Да, он и несколько студентов посмышленее собрали Гекс, этого нельзя отрицать, но иногда… гм-м… иногда ему казалось, что некоторые части прибора, как бы странно это ни звучало, просто возникли из ниоткуда.

Например, он точно знал, что никто не планировал встраивать в Гекс Лунный Фазовый Генератор, однако данная деталь присутствовала и, судя по всему, являлась важной, неотъемлемой частью прибора. Также они собрали Часы Нереального Времени, но никто, похоже, понятия не имел, как эта штуковина работает.

В общем, Думминг подозревал, что тут они столкнулись с ярко выраженным случаем формирующей причинности — эта опасность всегда подстерегает ученого, тем более, если он работал в учреждении вроде Незримого Университета, где реальность истончилась до крайности и продувается самыми загадочными ветрами. Стало быть, если его подозрения оправданны, нельзя сказать, что они изобрели, собрали или создали некий прибор. На самом деле они лишь облекли в физические одеяния уже присутствовавшую где-то идею, которая только ждала своего часа, чтобы начать существовать.

Он долго и подробно втолковывал преподавательскому составу Университета, что разумом Гекс не обладает. Это же совершенно очевидно — ну чем Гекс может думать? Прибор был построен по принципу часового механизма, однако большую его часть составлял гигантский искусственный муравейник (Думминг очень гордился этой своей разработкой интерфейса: муравьи бегали вверх-вниз по маленькой замкнутой веренице тележек, а те в свою очередь вращали главную шестерню), и самую важную роль тут играл искусно регулируемый муравьиный поток, который струился по лабиринту стеклянных трубок.

И все же… значительная часть деталей аккумулировалась сама по себе, например аквариум или позвякивающие от движения воздуха колокольчики. А прямо посреди прибора свила себе гнездо мышка — и получила статус арматуры, поскольку, если её извлекали, Гекс наотрез отказывался работать.

Таким образом, в приборе не было ничего способного думать — разве что о сыре или сахаре. Но иногда, по ночам, когда работа Гекса была в самом разгаре: из трубок доносится шорох — это трудятся неутомимые муравьи, — потом вдруг прибор издает долгий звонкий «блямс», и в соответствующую нишу опускается аквариум, дабы извлекать оператора в долгие ночные часы… Так вот, в подобные ночи сидящий за Гексом человек невольно начинал задумываться о том, что есть мозг, а что есть мысль и действительно ли машина не способна обладать разумом, а может, мозг это всего-навсего усовершенствованная версия Гекса (или, наоборот, менее усовершенствованная — как правило, это сомнение рождалось часа в четыре утра, когда детали часового механизма внезапно меняли направление своего вращения на противоположное, а мышка неожиданно издавала резкий писк), да и вообще, если уж на то пошло, а не устроен ли весь мир подобным образом, а мы в нём — те же муравьи.

Короче говоря и выражаясь простым человеческим языком, Думминг был слегка встревожен.

Он уселся на клавиатуру. Со всеми своими клавишами и рычажками она занимала почти столько же места, сколько и вся остальная, «рабочая», часть Гекса. При нажатии на клавиши косточки с просверленными в них дырками падали в специальные пазы, тем самым направляя муравьев в нужное ответвление стеклянного лабиринта.

Чтобы сформулировать проблему, потребовалось некоторое время, однако в конце концов задача была решена. Думминг уперся ногой в сооружение и потянул за рычаг ввода.

Муравьи побежали по новым маршрутам. Часовой механизм пришел в движение. Приборчик, которого (в этом Думминг готов был поклясться) вчера здесь не было, но который очень смахивал на прибор для измерения скорости ветра, яростно завращался.

И через несколько минут в выходную вагонетку грохнулись несколько кирпичиков с выбитыми на них оккультными символами.

— Спасибо, — поблагодарил Думминг и почувствовал себя полным идиотом.

В приборе ощущалось странное напряжение — словно некая молчаливая воля стремилась к далекой и непостижимой цели. Подобную волю Думинг уже встречал раньше в жёлуде. Держишь его в руках и будто слышишь, как крошечный беззвучный голосок произносит: «Да, я обыкновенный жёлудь, маленький и зелёный, — но мне снятся безбрежные леса».

Не далее как на днях Адриан Турнепс из любопытства, просто чтобы посмотреть, что будет, напечатал «Почему?» и дернул рычаг ввода. Кое-кто из студентов предсказывал, что Гекс сойдет с ума, пытаясь найти ответ на этот вопрос, но Думминг предполагал, что Гекс выдаст «?????» — сообщение, которое прибор использовал с удручающей частотой.

Но вместо этого после нескольких минут необычно оживлённой беготни муравьев прибор поднапрягшись, выдал следующий ответ: «Потому».

Возбужденные зрители спешно поставили на попа стол и принялись наблюдать из-за него, что же будет дальше. Наконец Турнепс решился напечатать: «Почему вообще?»

Последовало долгое ожидание, затем появился ответ: «Потому что совсем.????? Ошибка В Обращении К Домену Вечности. + + + + + Начать Заново + + + + +».

Никто из присутствующих не знал, кто такой тот самый Начать Заново и почему он посылает им сообщения. Однако с тех пор никто больше не решался развлекаться подобными вопросами. Никто не хотел рисковать — а вдруг получишь ответ?

Именно вскоре после этого случая в Гексе появились ещё две странные штуковины: одна похожая на сломанный зонтик и обвешанная селедками, а вторая — смахивающая на надувной мяч и сдувающаяся каждые четырнадцать минут.

Магические книги приобретают определенные личные качества вследствие той волшебной силы, что скрывается на их страницах. Именно поэтому, посещая университетскую библиотеку, следовало запастись прочной дубинкой. И вот Думминг построил прибор для изучения магии. Волшебники испокон веков знали, что сам акт наблюдения изменяет наблюдаемый объект. Но некоторые из них постоянно забывают о том, что наблюдатель тоже изменяется.

Думминг потихоньку начинал подозревать, то Гекс перестраивает сам себя.

И он только что сказал ему «спасибо». Обращаясь к прибору, который выглядит так, словно его создал страдающий икотой стеклодув.

Думминг посмотрел на выданное Гексом заклинание, торопливо записал его на бумажку и стремительно вышел.

Комната опустела. Гекс продолжал щёлкать. Периодически сдувающийся мяч в положенное время сдулся. Часы Нереального Времени перпендикулярно тикали.

В выходном желобе загромыхало.

«Не стоит благодарности. + +????? + + Ошибка, Недостаточно Сыра. Начать Заново».

Прошло пять минут.

— Поразительно, — восхитился Чудакулли. — Груша разумная, говоришь?

Пытаясь заглянуть под дно Сундука, он опустился на колени.

Сундук попятился. Он привык вызывать ужас, страх и панику. До сих пор мало кто испытывал к нему интерес.

Аркканцлер встал и отряхнулся.

— А-а, — произнёс он, увидев, что к ним приближается гномообразная фигура. — Вот и садовник с лестницей. Декан на люстре, Модо.

— И, смею уверить, мне здесь очень даже неплохо, — послышалось откуда-то из-под потолка. — Вот только б чашечку чая сюда.

— И чего я никак не ожидал, так это того, что главный философ сумеет поместиться в буфете, — заметил Чудакулли. — Поистине, возможности человека не имеют границ.

— О, я всего лишь… всего лишь проверял состояние столового серебра, — послышалось из выдвижного ящика.

Сундук открыл крышку. Несколько волшебников поспешно отпрянули.

Чудакулли с интересом рассмотрел застрявшие в древесине акульи зубы.

— Значит, он любит охотиться на акул?

— О да, — откликнулся Ринсвинд. — Иной раз, бывает, выволочет акулу на берег и ну её трепать. На Чудакулли Сундук произвёл огромное впечатление. В землях, лежащих между Овцепикскими горами и Круглым морем, груша разумная практически не встречается, скорее даже тут её совсем не осталось. Лишь немногие волшебники могли похвастать унаследованным от своего собрата посохом из груши разумной.

Одной из сильных сторон Чудакулли было экономное расходование эмоций. Сундук в самом деле произвёл на него неизгладимое впечатление, можно даже сказать, ошеломил: когда Сундук неожиданно приземлился прямо посреди толпы волшебников, декан блестяще исполнил сложнейший вертикальный взлёт с ускорением. Но испугался ли аркканцлер? Однозначно нет. Чудакулли не знал, что такое страх, поскольку не имел вображения.

— Ух ты, — произнёс кто-то из волшебников. Аркканцлер отыскал взглядом говорившего.

— Да, казначей?

— Эта книга, которую декан одолжил мне почитать. Про человекообразных.

— И что?

— Совершенно удивительная книжка, — с горящими глазами продолжал казначей, пребывающий сейчас в средней части ментального цикла, а следовательно, на одной планете со своими коллегами, пусть даже и отделённый от них пятимильной ватной изоляцией. — Декан сказал правду. Тут действительно написано, что взрослый самец орангутана, будучи доминирующим самцом в стае, отращивает себе большие защёчные мешки.

— Надо же, как интересно!

— Вот именно, ведь у библиотекаря мешков нет! И это при том, что он доминирует в библиотеке. Он ведь там доминирует?

— Разумеется, — откликнулся главный философ, — но вместе с тем он считает себя волшебником. А как волшебник он же не доминирует над Университетом.

Постепенно мысль дошла, и волшебники, все как один ухмыляясь, воззрились на аркканцлера.

— И нечего так смотреть на мои щеки! — воскликнул тот. — Я ни над кем не доминирую!

— Я всего лишь…

— Так что закройте рты, все, — или наживете себе неприятности!

— М-да, очень советую прочесть, — сказал казначей, по-прежнему счастливо пребывающий в долине сушёных лягушек. — Поразительно, сколь многому можно научиться, читая эту книжку!

— И чему же из неё можно научиться? Например, как показывать красную задницу? — съязвил со своей люстры декан.

— Нет, декан. Задницы показывают бабуины, — разъяснил главный философ.

— Прошу прощения, не хочу вас разочаровывать, но полагаю, что речь идет о гиббонах, — вставил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Да нет, гиббоны — это которые визжат таким противным визгом. А задницы показывают бабуины.

— Лично мне библиотекарь никогда ничего не показывал, — процедил аркканцлер.

— Ха, он и не стал бы, дурак он, что ли? — донеслось с люстры. — Тут же доминирующий самец и всё такое!

— Декан, спускайся сию минуту!

— Я тут слегка запутался, Наверн. Никак не могу отцепить один канделябр от балахона.

— Ха!

Ринсвинд потряс головой и заковылял прочь. Да уж, с тех пор как он был здесь в последний раз, произошло много перемен, а был он здесь очень давно, не припомнить даже когда…

Он не просил волнующей, полной приключений жизни. Что он действительно любил, так это скуку и однообразие. Проблема заключалась в том, что скука и однообразие имеют склонность взрываться прямо вам в лицо в самый неожиданный момент. Только покажется, что вот, наконец, ты обрел её — скучную, однообразную жизнь, как вдруг обнаруживаешь, что находишься в самом эпицентре того, что другие люди — беззаботные ничего не понимающие людишки — называют приключением. Волею судеб Ринсвинду довелось посетить множество чужеземных стран и повстречать там массу экзотических и ярких личностей — впрочем, его знакомства никогда не длились слишком долго, поскольку обычно он бежал со всех ног, спасаясь от этих самых ярких личностей. Он был свидетелем сотворения мира и, следует отметить, сидел при этом не в партере, видел ад и жизнь после Смерти. Его захватывали в плен, сажали в темницы, спасали, теряли и оставляли одного на необитаемом острове. Иногда всё это умудрялось уместиться в один день.

Приключение! Люди говорят о нём как о чём-то стоящем, между тем это всего-навсего смесь из плохого питания, постоянного недосыпания и абсолютно незнакомых людей, с необъяснимой настойчивостью пытающихся воткнуть в различные участки вашего тела всякие заостренные предметы.

В конце концов Ринсвинд пришел к выводу, что корень проблемы заключается в его карме. От неё-то он и страдает. Стоило возникнуть хотя бы самому смутному, мимолётному ощущению, что в недалёком будущем произойдет что-нибудь хорошее, как незамедлительно случалось что-то и плохое. Оно случалось и случалось — случалось всё то время, пока должно было происходить диаметрально противоположное. В итоге ему так не довелось узнать, какое оно из себя хорошее. Это как если бы вас перед самой едой постигло вдруг несварение желудка, причём несварение настолько жуткое, что вы и кусочка в рот взять не можете.

Где-то в этом мире, рассуждал Ринсвинд, должен быть другой человек, который находится на противоположной стороне качелей. Некто вроде его зеркального отражения, чья жизнь представляет собой цепочку прекрасных и приятных событий. И Ринсвинд не оставлял надежды однажды встретить этого типа, чтобы побеседовать с ним по душам.

И вот теперь его хотят заслать на Противовесный континент. Говорят, жизнь там скучнее некуда. А Ринсвинд всей душой жаждал скучищи.

Он действительно полюбил тот остров. Там была такая штука, как Кокосовый Сюрприз. Берешь кокос, бьешь по нему дубинкой — и на тебе! Внутри кокос! Именно такие сюрпризы он любил больше всего на свете.

Ринсвинд толчком открыл дверь. Здесь он когда-то жил…

В комнате царил полный разгром. У стены стоял большой, видавший виды гардероб — пожалуй, единственный предмет обстановки, подпадавший под категорию «нормальная мебель», если только не расширить эту категорию, чтобы она включала в себя плетёный стул без сиденья и с тремя ножками, а также матрас, настолько полный жизни, копошащейся обычно в матрасах, что время от времени он принимался пьяно ползать по комнате, наталкиваясь на прочую «меблировку». В одном из углов громоздилась куча всякого хлама, явно притащенного сюда с какой-то помойки, — старые корзины, куски досок, разодранные мешки…

Ринсвинд почувствовал, как к горлу подкатил ком. Комната осталась такой, какой и была, в ней ничего не тронули…

Отворив дверцу гардероба, он принялся рыться в населённом молью мраке, пока рука не натолкнулась на…

…Ухо…

…Присоединенное к гному.

— Ай!

— Что, — осведомился Ринсвинд, — ты делаешь в моём гардеробе?

— В гардеробе? Э-э… э-э… А разве это не волшебное королевство Наверния? — забормотал гном, делая вид, будто не чувствует за собой ровно никакой вины и вообще забрёл в этот шкаф совершенно случайно.

— Нет, и эти вешалки у тебя в руках вовсе не Брильянтовые Серёжки Королевы Фей. — Ринсвинд выхватил своё имущество из рук воришки. — А это вовсе не Плащ-Невидимка! А это не Чудо-Носки Ворчливого Великана, это мои башмаки!

— Ай!

— А ну вылазь!

Гном со всех ног метнулся прочь из комнаты, чуть помедлив на пороге, чтобы крикнуть:

— У меня лицензия Гильдии Воров! И бить гномов нельзя! Это называется дискриминация по видовому признаку!

— Ага, конечно.

Ринсвинд принялся извлекать из шкафа различные предметы одежды.

Отыскав балахон почище, Ринсвинд надел его. Над балахоном моль потрудилась на славу, к тому же красный цвет его по большей части слинял до оранжевого и коричневого — однако, Ринсвинд облегченно вздохнул, это было настоящее одеяние волшебника. Трудно производить впечатление, творя волшебство с голыми коленками.

Раздались негромкие шаги. Кто-то, осторожно ступая, подошел и остановился у него за спиной. Ринсвинд повернулся.

— Откройся.

Сундук послушно откинул крышку. Теоретически сейчас ему полагалось быть полным акулами, но на практике он был доверху набит кокосами. Ринсвинд вывалил орехи на пол и запихал в освободившийся Сундук остальную одежду из шкафа.

— Закройся.

Крышка хлопнула.

— А теперь отправляйся на кухню и добудь мне картошки.

Сундук совершил сложный, постепенно распространяющийся на все многочисленные ноги поворот и затрусил прочь. Ринсвинд вышел вслед за ним и направился в кабинет аркканцлера. Сзади слышались голоса продолжающих яростный спор волшебников.

За много лет, проведённых в Незримом Университете, Ринсвинд столько раз бывал в этом кабинете, что практически сроднился с ним. Как правило, приходил он сюда, чтобы отвечать на всякие крайне затруднительные вопросы, типа: «Это же основы огнетворчества — ты что, не знаешь, как разжигают огонь?!» В этом кабинете Ринсвинд провёл немало долгих часов, разглядывая предметы обстановки и выслушивая гневные разглагольствования.

Здесь тоже кое-что переменилось. Исчезли перегонный куб и бутыли с бурляще-дымящимися жидкостями, считавшиеся традиционными атрибутами волшебства, зато появился бильярдный стол, настолько заваленный всякими официальными бумагами, что даже зелёного сукна не было видно. Чудакулли всегда считал, что люди, у которых есть время строчить официальные бумаги, вряд ли могут написать что-нибудь важное.

Со стен на Ринсвинда взирали чучельные головы удивлённых животных. С рогов оленя свисали ржавые железные башмаки, полученные Чудакулли в качестве приза в годы его юности, когда он выступал за команду Университета в соревнованиях по наводной бегле^[54].

В углу располагалась большая модель Плоского мира, покоящегося на четырех деревянных слонах. Ринсвинду модель была хорошо знакома. Как, впрочем, и любому другому студенту…

Противовесный континент представлял собой каплю. То есть выглядел точь-в-точь как капля или как не слишком благожелательная запятая. Моряки, возвращаясь из плаваний, порой рассказывали об этом континенте. Поговаривали, будто бы давным-давно он раскололся на несколько крупных островов, которые, вытянувшись в длинную цепь, доходили аж до Бхангбхангдука, ещё более таинственного острова. Ну а следом за Бхангбхангдуком располагался совсем загадочный и мистический континент, обозначаемый на всех картах не иначе как «XXXX».

Суда на Противовесный континент ходили нечасто, хотя все знали, что Агатовая империя смотрит на контрабанду сквозь пальцы (если, конечно, не слишком наглеть), да и в Анк-Морпорке имелись кое-какие товары, востребованные на том краю Диска. Однако никаких официальных торговых контактов не существовало — некоторые капитаны, осмелившиеся посетить Противовесный континент, привезли оттуда сказочное богатство в виде шелков и ценной древесины, а некоторые вернулись прикованными вверх ногами к мачте. А другие и вовсе не вернулись.

Ринсвинд побывал почти везде, однако Противовесный континент был для него неведомой страной, так сказать, террором инкогнита. И зачем им там понадобился волшебник?

Ринсвинд вздохнул. В его голове забрезжил смутный план.

Пожалуй, он не станет дожидаться возвращения Сундука из захватнического похода на кухню; кстати, доносившиеся оттуда вопли и периодический громкий гул медной сковородки, которой, судя по всему, кто-то отбивался, наводили на мысль, что Сундук развлекается вовсю.

Нужно просто взять ноги в руки и, не мешкая ни минуты, убираться от греха подальше. А потом…

— А, Ринсвинд! — Для такого крупного человека аркканцлер передвигался на удивление бесшумно. — Вижу, ты уже заждался. Что, так не терпится нас покинуть?

— Да, — честно признался Ринсвинд. — О да. Ужас как не терпится.

* * *

Члены Красной Армии собрались на сходку. Собрание открыли пением революционных песен. Поскольку неповиновение властям нелегко дается гражданам Агатовой империи, песни носили названия типа «Мы Планомерно Движемся Вперёд, При Этом Лишь Слегка Не Повинуясь И Следуя Правилам Хорошего Тона».

А затем настало время для приятных новостей.

— Великий Волшебник уже в пути. Мы послали ему сообщение, хотя наш посланник подвергался огромному риску.

— Но когда именно он прибудет? И как мы об этом узнаем?

— Если он действительно Великий Волшебник, мы о нём услышим. И тогда…

— Мягко Сметем Мы Преграды! Гнет Осторожно Отринем! — хором пропели собравшиеся.

Две Огненные Травы окинул взором своих товарищей по борьбе.

— Именно, — подтвердил он. — И тогда, товарищи, придёт время нанести удар в самое сердце той гнили, что затопила нашу страну! Мы будем штурмовать Зимний!

Воцарилось молчание. Затем кто-то аккуратно напомнил:

— Гм, извини, конечно, но сейчас июнь.

— Значит, будем штурмовать Летний!

Очень похожее собрание, хотя и без песнопений и с гораздо более пожилыми участниками, проходило в Незримом Университете — хотя один из членов Волшебного Совета так и не согласился спуститься с люстры. Что очень раздражало библиотекаря. Он привык, что это его место.

— Ну хорошо, раз вы не доверяете моим расчётам — какие, в таком случае, альтернативы? — горячо произнёс Думминг Тупс.

— Может, отправить его на корабле? — высказался заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Корабли частенько тонут, — поторопился заметить Ринсвинд.

— Ты домчишься и глазом не успеешь моргнуть, — встрял главный философ. — Мы же, в конце концов, волшебники. Дадим тебе мешок с ветром.

— Ага. По имени декан, — ухмыльнувшись, произнёс Чудакулли.

— Я всё слышу, — донеслось с люстры.

— Есть и другая дорога. — Профессор современного руносложения покачал головой. — Мимо Пупа. Там почти везде лёд.

— Нет! — воскликнул Ринсвинд.

— Зато на льду невозможно утонуть.

— Ещё как возможно. Не знаешь, куда и ступить. Лед под тобой хрусть, а потом тебя ещё и льдиной по голове огреет. И там киты-убийцы. И огромные тюлени с фоф факими вубиффами!

— Хрусть — и пополам, — радостно сообщил казначей.

— Это ты о чём? — подозрительно осведомился профессор современного руносложения.

— О крюке, на который картины вешают. Сломался он.

Воцарилось краткое неловкое молчание.

— О боги, мы чуть не пропустили время приёма лекарств. — Аркканцлер сверился с часами на цепочке. — Нет, нормально, успели. Бутылёк у тебя в левом кармане, дружище. Три штуки за раз.

— Единственный способ — это магия, — стоял на своем Думминг Тупс. — Она же сработала, когда мы доставляли его сюда.

— О да, — закатил глаза Ринсвинд. — Я всю жизнь мечтал отправиться неведомо куда — с горящими штанами и даже не зная, где приземлюсь. Действительно идеальный способ!

— Вот и прекрасно, — заключил Чудакулли, человек, к сарказму не восприимчивый. — Континент большой. Даже с расчётами господина Тупса мы вряд ли промахнемся.

— А что, если я врежусь в какую-нибудь гору? — спросил Ринсвинд.

— Такого быть не может. Когда мы произнесем заклинание, этот участок горы перенесется сюда вместо тебя, — объяснил Думминг, которому очень не понравился намёк по поводу его математических способностей.

— То есть я так и так закончу в горе? Единственное утешение — дыра будет точь-в-точь моих размеров, — угрюмо буркнул Ринсвинд. — Отлично. Ископаемое быстрого приготовления.

— Да не волнуйся ты, — Чудакулли похлопал его по плечу. — Это всё элементарная… гамометрия, ну, знаешь, это когда котята в квадрате равны целому урожаю кукурузы…

— Ты хотел сказать геометрия? — спросил Ринсвинд, внимательно рассматривая дверь.

— Ну да. И ведь с тобой будет этот твой чудо-Сундук. Не путешествие, а сплошной праздник. Всё пройдет как по маслу. Приедешь туда… ответишь на пару простых вопросиков — или чего им там от тебя понадобилось. С общением у тебя проблем не будет, ведь, как я слышал, у тебя своего рода способности к языкам^[55]. В общем, за пару часов обернёшься. Что значит «ха-ха»?

— Это у меня в горле запершило.

— А когда вернешься, тебя тут встретят с почестями…

Ринсвинд обвел взглядом (один раз при этом посмотрев наверх) Волшебный Совет.

— Но как я оттуда вернусь?

— Тем же самым способом. Мы найдем тебя и доставим обратно. С хирургической точностью.

Ринсвинд застонал. Он знал, что такое хирургическая точность по-анк-морпоркски. Это «пара-дюймов-вправо-пара-дюймов-влево-ну-надо-же-а-мне-казалось-что-он-был-выше».

Впрочем, если на мгновение забыть о полной уверенности, что где-то что-то обязательно пойдёт наперекосяк… все расчёты вроде правильные, только идиот не справится с таким простым заклинанием. Но речь шла об университетских волшебниках.

— И я получу обратно свою прежнюю должность?

— Безусловно.

— И смогу официально называть себя волшебником?

— Конечно. При этом используя любые сочетания букв.

— И больше мне до конца жизни не надо будет никуда отправляться?

— Договорились. Если хочешь, мы строго-настрого запретим тебе покидать территорию Университета.

— И я получу новую шляпу?

— Что?

— Новую шляпу. Эта уже практически отжила своё.

— Две новые шляпы.

— С блестками?

— Само собой. И ещё эти, знаешь, такие шарики, похожи на стеклянные? Так вот, я лично оклею ими поля твоей шляпы. А слово «Валшепник» мы будем писать ещё и через «п».

Когда дело доходило до объяснений, гений Думминга Тупса впадал в легкую кому. Именно это и случилось, когда волшебники наконец собрались показать всему Плоскому миру, что в Незримом Университете не шляпами кашу хлебают.

— Да, но, аркканцлер, мы ведь посылаем его на противоположную сторону Диска, поэтому…

Чудакулли вздохнул.

— Диск вертится, правильно? — ответил он. — Все мы движемся в одном и том же направлении. Это логично. Ты хочешь сказать, что люди, живущие на Противовесном континенте, двигаются в противоположном направлении? Тогда почему мы раз в году не сталкиваемся лбами? То есть два раза в году?

— Все правильно, аркканцлер, они вертятся точно так же, как мы, это да, но направление их движения совершенно противоположно. В смысле, — продолжал Думминг, хватаясь за спасительную логику, как за соломинку, — возьмём и проведем самые простые векторы. В каком бы направлении двигались жители Противовесного континента если бы Диск вдруг взял и исчез?…

Волшебники непонимающе уставились на него.

— Вниз, — наконец ответил Чудакулли.

— Нет, нет, нет, аркканцлер! — всплеснул руками Думминг. — Вниз они бы не двигались, ведь вниз их ничего не тянет, и…

— А чтобы тянуть вниз, ничего и не надо. Если наверху тебя ничто не держит, то как раз вниз и движешься.

— …Они продолжали бы двигаться в том же самом направлении! — в отчаянии возопил Думминг.

— Ага, так и вертелись бы, — хмыкнул Чудакулли и потер руки. — Знаешь, дружище, тебе бы стоило ещё немного поработать над теорией, и, может, тогда ты станешь настоящим волшебником. Эй, руновед, как там у нас дела?

— Я… Я вроде как что-то вижу. — Профессор современного руносложения, прищурившись, вглядывался в хрустальный шар. — Очень сильные помехи…

Волшебники сгрудились вокруг шара. Шар наполнили белёсые точки. Сквозь белую кашу действительно проглядывали туманные силуэты. Некоторые даже смахивали на человеческие.

— Какое мирное место, эта Агатовая империя, — заметил Чудакулли. — Такое спокойное, тихое. Культурное. И все очень вежливые.

— Ну да, — откликнулся профессор современного руносложения. — Еще бы. Говорят, попробуй повести себя там как-то иначе, сразу не досчитаешься какой-нибудь части тела. Интересно, это правда? Я слышал, что в империи царит угнетающая народ тирания.

— А как именно называется тамошняя форма правления? — полюбопытствовал Думминг Тупс.

— Тавтология, — отозвался сверху декан.

— Э-э, насчёт частей тела… А если я очень быстро считаю? — спросил Ринсвинд.

Его вопрос проигнорировали.

— Я слышал, золото там самая обычная вещь, — продолжал декан. — Говорят, валяется прямо под ногами. Ринсвинд мог бы прихватить с собой мешочек-другой.

— Я там свои части тела буду пересчитывать, — сообщил Ринсвинд окружающим стенам.

«В конце концов, — мрачно подумал он, — именно мне предстоит отправиться в эту „мирную“ империю. Так что моё мнение в расчёт не принимается».

— Слушай, ты не мог бы немножко убрать помехи? — нетерпеливо осведомился аркканцлер.

— Прошу прощения, аркканцлер, но…

— Да, кстати, а эти части тела… они очень важные или так, из второстепенных? — спросил Ринсвинд, правда его опять-таки никто не услышал.

— Главное найти ровную площадку и объект, примерно равный по размеру и весу. Очень плохо видно…

— Значит, важные, да? Мы здесь что, на территории рук и ног?

— Говорят, там очень скучно. И самое страшное проклятие у них: «Чтоб жил ты в интересные времена».

— Там виднеется такая штука… Туман, ничего толком не разглядишь. Вроде тачки. Судя по размерам, довольно маленькая…

— …Или речь идет о пальцах, ушах и тому подобном?

— Отлично, давайте начинать, — бодро произнёс Чудакулли.

— Э-э, я думаю, стоит выбрать предмет полегче, — сказал Думминг. — Тогда мы сможем контролировать скорость объекта при перемещении. И…

— Да, да, спасибо тебе большое, господин Тупс. А теперь, дружище, заходи в круг, вот молодец, полетишь с ветерком…

— О ногтях? Волосах?

Ринсвинд в отчаянии дернул за плащ Думминга Тупса, судя по всему, наиболее здравомыслящего из присутствующих.

— Э-э… И далеко мне предстоит лететь? — спросил он.

— Гм-м. Миль этак тысяч шесть, если не ошибаюсь, — отозвался Думминг Тупс.

— Но… Я бы… Может, у тебя есть какие-нибудь рекомендации?

Думминг не знал, что и сказать. «Я сделал всё, что мог, — подумал он. — И Гекс тоже, но сам ритуал будет осуществляться кучкой волшебников, известных экспериментаторов-естествоиспытателей: „сначала швырнём, а потом сядем и будем спорить, где оно приземлится“. Нам надо поменять тебя местами с объектом, находящимся за шесть тысяч миль отсюда. Причем этот объект, что бы там ни говорил аркканцлер, движется в пространстве в совершенно противоположном направлении. Ключевое слово здесь „точность“. И тут уж никакие заклинания не помогут. Заклинание в любой момент может закончиться, а вместе с ним и ты. С другой стороны, я уверен, что с помощью Гекса мы доставим тебя на место целиком, ну максимум в двух частях. Однако у нас нет никакой возможности выяснить вес объекта, с которым ты поменяешься местами. Если он весит примерно столько же, сколько весишь ты, все может сработать очень даже неплохо — при условии, что ты не против потерпеть небольшую тряску при приземлении. Но если этот объект существенно тяжелее тебя, скорее всего ты совершишь посадку на скорости, с которой обычно передвигаются лунатики в деревушках, расположенных у самого обрыва».

— Э-э, — произнёс он вслух. — Бойся. Бойся очень сильно.

— А, ты об этом, — протянул Ринсвинд. — Никаких проблем. Это у меня получается прекрасно.

— Мы попытаемся доставить тебя в самый центр континента — по слухам, именно там расположен Гункунг, — добавил Думминг.

— Это их столица?

— Да. Э-э, — Думминга не покидало чувство вины. — Послушай, что бы ни случилось, в одном я уверен: на место ты прибудешь живым, а это уже много по сравнению с тем, чем все могло бы закончиться, если бы ты имел дело с ними, — он указал на волшебников. — И я почти уверен, что приземлишься ты на правильном континенте.

— Здорово.

— Начнём же, господин Тупс. Мы с нетерпением ждём твоих указаний, — окликнул Чудакулли.

— А, э-э, да. Верно. Итак, господин Ринсвинд, не соблаговолишь ли ты встать в центр октагона… благодарю. Гм-м. Видите ли, коллеги, что всегда составляло проблему при телепортации на большие расстояния, так это Принцип Неуверенности Хайненберга^[56], поскольку телепортируемый объект… Обратите внимание: «tele» — от слова «вижу» и «port» — от слова «перемещаться» вместе образуют «вижу, он переместился». Так вот, телепортируемый объект, каким бы большим он ни был, уменьшается до размера чара, элементарной магической частицы, и тут он попадает в смертельную ловушку, расставленную дихотомией. Условно говоря, он должен выбирать: он знает либо то, что собой представляет, либо то, куда направляется. Одновременно оба эти знания ему недоступны. Э-э, в конечном итоге всё растущее напряжение морфического поля приводит к дезинтеграции, в результате чего объект превращается в тело случайной формы, размазанное, э-э, по одиннадцати измерениям. Но вам, разумеется, всё это известно…

Ответом Думмингу был сочный храп со стороны заведующего кафедрой беспредметных изысканий, внезапно решившего прочесть лекцию в аудитории 3Б.

Ринсвинд широко улыбнулся. По крайней мере, открыл рот и показал зубы.

— Прошу прощения, что встреваю, — произнёс он. — Но я что-то не припоминаю, чтобы кто-нибудь до сих пор упоминал о размазанности по одинна…

— Самой собой, — продолжал Думминг, — объект практически ничего, э-э, не почувствует…

— О.

— …По крайней мере, насколько мы можем судить…

— Ага.

— …Хотя теоретически возможно, что психическая деятельность объекта не остановится…

— Да?

— …И объект на какое-то — очень короткое! — время станет свидетелем собственного взрывообразного распада.

— Эй?!

— Далее. Все мы знаем, как использовать заклинание в качестве точки опоры, когда мы перемещаем, э-э, не один объект, а меняем местами в пространстве два объекта примерно одинаковой массы. Таким образом, сегодня моя цель, э-э, продемонстрировать, что если с самого начала придать объекту нужное вращение и максимальную скорость…

— То есть мне?

— …То гипотетически возможно…

— Гипотетически?

— …Удержать объект в целом состоянии при перемещении на расстояние, не превышающее, э-э, примерно шести тысяч миль…

— Примерно?

— …Плюс-минус десять процентов…

— Плюс или минус?

— Итак, — прошу прощения, декан, пожалуйста, перестань капать на меня воском — итак, прошу занять места, которые я обозначил мелом на полу…

Ринсвинд с тоской посмотрел на дверь. Расстояние плевое — для опытного труса. Он легко удерёт отсюда, но тогда они… они…

А что они? Ну, отберут шляпу. Ну, запретят появляться в Университете. Теперь, хорошенько всё обдумав, он пришел к выводу, что вряд ли аркканцлер приведёт в действие свои угрозы — ну те, насчёт моста и приливов-отливов, — ведь сначала его, Ринсвинда, надо будет отыскать.

Вот тут-то и крылась проблема. Да, он останется в живых — но вместе с тем лишится звания волшебника. «А это всё равно что умереть», — с горечью думал он, пока волшебники с шумом занимали обозначенные места и потуже закручивали набалдашники на посохах. Ритуал начался.

Ринсвинд-сапожник? Ринсвинд-попрошайка? Ринсвинд-вор? Практически любой вариант кроме Ринсвинда-трупа — подразумевает владение навыками, которыми он не владеет.

Больше Ринсвинд ничего не умел. Волшебство было его единственным прибежищем. Если уж быть до конца честным, то и волшебник он так себе, но тут, по крайней мере, всё ясно: волшебник он точно плохой. Ему всегда казалось, что как волшебник он имеет право на существование точно так же, как среди прочих цифр имеет право на существование ноль. Ну какая математика без ноля? Казалось бы, и не цифра вовсе, а попробуй убери его, и большие числа будут выглядеть ужасно глупо. Эта призрачно-благородная мысль согревала его в бессонные ночные часы, когда, оценивая прожитую жизнь, вдруг понимаешь, что весит она не больше, чем клуб подогретого водорода. Что ж, Ринсвинд действительно несколько раз спасал мир, но всегда это выходило как-то случайно, на самом деле он ни о чем таком даже не думал. Так что вряд ли ему за эти деяния прибавилось кармических баллов. Наверное, чтобы исправить свою карму, надо думать про себя что-нибудь торжественное, типа: «Клянусь, сейчас самое время спасти мир, и нет никаких сомнений, что сделать это надо!», а вовсе не: «Чёрт, ну теперь мне точно крышка».

Ритуал продолжался.

Похоже, что-то не клеилось.

— А ну-ка, все вместе! — воззвал Чудакулли. — Поддайте жару!

— А ты уверен… что эта штуковина… такая уж маленькая? — проговорил вспотевший от усилий декан.

— Вроде небольшая такая тачка… — пробормотал профессор современного руносложения.

Набалдашник па посохе Чудакулли задымился.

— Вот, берите пример с меня! — воскликнул он. — Эй, Тупс, ты можешь нам объяснить, что происходит?

— Э-э… Дело в том, что размеры не обязательно соответствуют массе и…

И тут (вспомните сами, сколько усилий требуется, чтобы выбить заклинившую дверь, и с какой скоростью вы потом летите головой вперед) заклинание подействовало.

Впоследствии Думминг тешил себя надеждой, что всё увиденное им было оптической иллюзией. Человеку, который внезапно растянулся на высоту двенадцати футов, после чего сжался с такой скоростью, что подбородок его ушел глубоко в башмаки, — такому человеку не позавидуешь.

Раздался краткий вопль: «Оооооооооохххх хххххшшшшшшш!..», который резко оборвался, и наступила тишина. Во всяком случае, всё началось и закончилось очень быстро.

На Противовесном континенте Ринсвинда встретил жуткий холод.

Впрочем, это был не единственный сюрприз. Далее по списку, согласно маршруту следования: удивлённый человек с мечом; второй человек, тоже с мечом; третий человек, который выронил меч и попытался удрать; ещё двое людей — впрочем, эти даже не заметили Ринсвинда; деревце; ярдов пятьдесят чахлого подлеска; сугроб; сугроб побольше; несколько валунов; и наконец, ещё один — на этот раз последний — сугроб.

Чудакулли поднял глаза на Думминга Тупса.

— Ну что ж, он отправился в путь, — произнёс он. — Но, по-моему, мы должны были получить что-то взамен.

— Ну, передача происходит не совсем мгновенно… — ответил Думминг.

— То есть следует учитывать время, необходимое на пересечение оккультных измерений?

— Вроде того. Согласно Гексу, мы должны подождать несколько…

Посреди октагона, на том самом месте, где несколько минут назад стоял Ринсвинд, что-то материализовалось. Материализация сопровождалась громким «хлоп», после чего предмет откатился на несколько дюймов.

Предмет был снабжен по крайней мере четырьмя колесиками — примерно такого размера, которые подошли бы для небольшого экипажа. Но это были не слишком искусно сделанные колеса; скорее, просто диски — такие подставляют под очень тяжелые предметы в тех редких случаях, когда возникает необходимость их передвинуть.

Зато над колесами располагалось нечто гораздо более интересное.

На колеса был под углом водружен большой, похожий на бочку цилиндр. На его сооружение, по-видимому, затратили немало усилий, и конструкторы израсходовали массу бронзы, чтобы придать ему вид очень огромной, жирной собаки с разинутой пастью. В качестве завершающей детали присутствовал торчащий с другого конца цилиндра отрезок шнура. Шнур дымился и шипел, потому что был подожжен.

Предмет не делал ничего опасного. Он просто стоял, а шнур тлел и укорачивался. Волшебники сгрудились вокруг.

— На вид довольно тяжёлый, — заметил профессор современного руносложения.

— Статуя собаки с огромной пастью, — высказался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Не слишком изящно.

— Смахивает на болонку, — Чудакулли оценивающе склонил голову набок.

— Похоже, в статую вложили много труда, — сказал декан. — Ума не приложу, зачем кому понадобилось её поджигать.

Чудакулли сунул голову в широкую трубу.

— Там внутри какой-то здоровущий шар, — сообщил он. Его слова отзывались слабым эхом. — Эй, кто-нибудь, передайте мне посох! Посмотрим удастся ли мне выковырять эту штуковину оттуда.

Думминг пристально изучал шипящий шнур.

— Э-э, — произнёс он, наконец отрываясь и этого зрелища. — Мне, э-э, кажется, что всем нам, стоит отойти подальше, аркканцлер. Э-э. Да, отойти. На пару шагов. Или даже больше. Э-э.

— Ха! В самом деле? А как же научные исследования? — откликнулся Чудакулли. — Ты постоянно возишься со всякими шестерёнками и муравьями, но стоит попросить тебя разобраться, как устроена та или другая штуковина, ты…

— …Сразу прыгаешь на люстру, — услужливо подсказал декан.

— Вот-вот. Или ты просто робеешь?

— Дело вовсе не в робости, аркканцлер, — попытался объяснить Думминг. — Я подозреваю, что данный предмет может представлять некоторую опасность.

— По-моему, мне удалось слегка разболтать этот шар, — сообщил Чудакулли, ковыряясь в недрах цилиндра. — Эй, ребята, поднимите немножко с той стороны, чтоб он выкатился…

Думминг попятился.

— Э-э, я не думаю… — снова начал он.

— Не думаешь? Называешь себя волшебником и при этом не думаешь? Проклятье! Теперь у меня посох заклинило! Вот что бывает, когда слушаешь тебя, вместо того чтобы сосредоточиться на деле.

Думминг услышал за спиной звуки возни. Библиотекарь, руководствуясь свойственным всем животным чутьем на опасность и свойственным всем людям чутьем на неприятности, перевернул стол и спрятался за крышкой. На голове у библиотекаря красовался котелок. Ручка, поддерживающая один из многочисленных орангутаньих подбородков, вполне могла сойти за ремешок этого импровизированного шлёма.

— Аркканцлер, я думаю…

— А, теперь ты, значит, думаешь?! А откуда ты взял, что твоё дело думать? Ай! Ну спасибо вам, теперь у меня пальцы застряли!

Думмингу потребовалось собрать все своё мужество, чтобы закончить предложение:

— Я думаю… Это вполне может быть чем-то вроде машины для фейерверка.

Волшебники наконец обратили внимание на шипящий шнур.

— Что?… Это ты о цветных огнях, звездочках и тому подобном? — спросил Чудакулли.

— И о них тоже, аркканцлер.

— Да, судя по всему, праздник будет неслабым. Похоже, в империи очень любят фейерверки… — Чудакулли говорил тоном человека, до которого очень медленно начинает доходить, что секунду назад он чуть было не совершил крайне глупый поступок.

— Может, мне все-таки затушить шнур? — предложил Думминг.

— Разумеется, дорогой юноша, почему нет? Отличная идея. Хорошая голова у этого парня!

Шагнув вперед, Думминг наступил на шнур.

— Я очень надеюсь, что мы не испортили им праздник, — произнёс он.

* * *

Ринсвинд открыл глаза.

Это были не прохладные простыни. Да, то, на чём он лежал, было белым, холодным, но простынности ему явно недоставало. Этот свой недостаток оно компенсировало огромным количеством снежности.

И ещё эта канава. Длинная глубокая канава.

Дайте-ка сообразить… Он помнил ощущение движения. И смутно припоминал нечто небольшое, но невероятно тяжелое на вид. Предмет с ревом пронёсся мимо и скрылся в той стороне, откуда летел сам Ринсвинд. А потом он, Ринсвинд, приземлился здесь и по-прежнему двигался так быстро, что его ноги прорыли эту…

…«Канаву. Похоже, я начинаю зарываться», — подумал он и хихикнул. В голове царила приятная легкость, которой обычно сопровождается несильное сотрясение мозга.

Вокруг вырытой им канавы лежали стонущие люди. Но вид у них был такой, что Ринсвинд сразу понял: отстонав своё и перестав ползать с вытаращенными глазами, они немедленно схватятся за мечи и займутся этим самым… ну, что они там делают с частями тела? Которые потом никак не сосчитаешь?

Слегка покачиваясь, Ринсвинд встал на ноги. Бежать, похоже, некуда. Одна огромная снежная равнина, отороченная вдалеке горами.

Воины, определенно, начали приходить в чувство. Ринсвинд вздохнул. Всего несколько часов назад он посиживал себе на тёплом песке, а юные девы собирались угостить его пюре^[57], и вот, пожалуйста: он уже стоит на продуваемой всеми ветрами холодной равнине, и некие громилы готовятся попотчевать его грубой силой.

Он обратил внимание, что подошвы его башмаков легонько дымятся.

А потом чей-то голос произнёс:

— Эй! Ты, случаем, не… этот, как его там… Ринсвинд?

Ринсвинд оглянулся.

За спиной у него стоял древний старик. Несмотря на пронизывающий ветер, из одежды на нём были лишь кожаная набедренная повязка да свалявшаяся борода такой длины, что без набедренной повязки вполне можно было обойтись — во всяком случае, если подходить к одежде исключительно с позиций приличия. Ноги у старика были синие от холода, а нос красный от ветра. Эта раскраска придавала ему крайне патриотический вид, если только в вашей стране данные цвета ассоциируются с понятием патриотизма. Один глаз старика был прикрыт повязкой, но куда большее впечатление производили зубы. Они отбрасывали во все стороны солнечные зайчики.

— Нечего пялиться на меня, разинув рот! Сними с меня эти чёртовы штуковины!

Руки и ноги старика были скованы; цепь вела к группке одетых примерно так же людей, которые жались друг к другу и с ужасом взирали на Ринсвинда.

— Хе-хе! Они думают, ты что-то вроде демона, — крякнул старик. — Но я-то сразу узнаю волшебника! Ключи у вон того паскудника. Пойди и врежь ему хорошенько.

Ринсвинд сделал несколько неуверенных шагов в направлении распростёртого на земле стражника и пошарил у того на поясе.

— Отлично, — поддержал старик, — а теперь бросай сюда. И отойди в сторонку.

— Зачем?

— Ты же не хочешь, чтобы тебя с головы до ног забрызгало кровью.

— Но у тебя нет никакого оружия, и ты старик, а у них большие мечи, и их пятеро!..

— Знаю, — кивнул старик, деловито наматывая цепь на запястье. — Это нечестно, но поддаваться я не умею.

Он ухмыльнулся.

Бриллианты опять заиграли в утреннем свете. Все зубы во рту старика были чистой воды алмазами. А Ринсвинд знал только одного человека, которому хватило наглости вставить себе тролльи зубы.

— Коэн-Варвар! — наконец узнал он.

— Тихо! Я путешествую этим, инкогнитой! А теперь посторонись, я сказал. Зубы угрожающе блеснули на стражников, принявших к этому моменту вертикальное положение. — Ну-ка, выходите, ребята. В конце концов, вас ведь пятеро. А я старик. Шурум-бурум, о-о, болит нога, болит рука, и тэ дэ, и тэ пэ…

Надо отдать стражникам должное, они колебались. Однако, судя по их лицам, сомнения эти объяснялись вовсе не тем, что идея напасть впятером на немощного старика представлялась им предосудительной, — вовсе нет! Да, он безоружный старик, а они здоровые, вооружённые парни — и что с того? Скорее, их беспокойство вызывала непонятность ситуации: есть всё-таки что-то странное в дышащем на ладан старике, который ухмыляется перед лицом неминуемой гибели.

— Ну же, ну же, — подначивал Коэн.

Стражники придвинулись ближе и переглянулись, подначивая друг дружку.

Коэн сделал несколько шагов вперед и утомлённо всплеснул руками.

— Ну и как это называется?! — воскликнул он. — Мне за вас стыдно, честное слово. Разве так нападают? Ну что вы ползете как черепахи?! Когда нападаешь, о чем важнее всего помнить? Об элементе… неожиданности…

Десять секунд спустя он снова повернулся Ринсвинду.

— Всё в порядке, господин волшебник. Теперь можешь открыть глаза.

Один из стражников качался вверх ногами на дереве, второй торчал из сугроба, двое других согнувшись, привалились к валуну, а ещё один… так скажем, распространился по местности. Широко распространился. Кое-где свисая.

Коэн задумчиво пососал запястье.

— Последний чуть-чуть не достал меня, — сказал он. — Старею, наверное…

— Но что ты здесь де… — Ринсвинд прервался. Один порыв любопытства обогнал другой: — Слушай, а сколько именно тебе лет?

— Сейчас всё ещё век Летучей Мыши?

— Да.

— Гм… Сам не помню. Девяносто? Может быть, и девяносто. А может, девяносто пять.

Коэн выудил из сугроба ключи и лёгкой походкой направился к группе узников. Те съёжились ещё больше. Отомкнув наручники у одного из заключенных, Коэн сунул ему в руки ключи. Напрочь лишившись дара речи, тот мог лишь таращиться.

— Валите отсюда, — добродушно произнёс Коэн. — И смотрите, больше не попадайтесь.

Широкими шагами он направился обратно к Ринсвинду.

— А тебя-то каким ветром сюда занесло?

— Ну… — начал Ринсвинд.

— Очень интересно, — кивнул Коэн. — Что ж, нет у меня времени болтать тут с тобой, у меня дел невпроворот. Ты со мной или как?

— Что?

— Ладно, как знаешь.

Коэн обвязался цепью и сунул за этот импровизированный пояс пару мечей.

— Кстати, — вдруг поднял голову он, — а что ты сделал с Лающим Псом?

— С кем?

— А, неважно…

Ринсвинд заторопился следом за удаляющейся фигурой. Не то чтобы рядом Коэном-Варваром он чувствовал себя в безопасности. Нельзя чувствовать себя в безопасности, находясь в непосредственной близости от Коэна-Варвара. Процесс старения у него проходил как-то странно. Коэн всегда был героем-варваром, потому что варварское геройство было единственной профессией, которую он освоил. Но старость не брала его — казалось, он становился только жилистее и крепче.

Как говорится, приятно встретить на чужбине старого знакомого. Ринсвинд ничего не имел против старых знакомых, ему просто очень не нравились чужбины.

— Там, за Овцепиками, нет никакого будущего, — вдруг сказал Коэн, пробиваясь сквозь сугробы. — Заборы и фермы, заборы и фермы — везде. Убьёшь дракона, люди недовольны. И знаешь, что ещё? Знаешь?

— Даже не догадываюсь.

— Совсем недавно ко мне подошел один человек и сказал, что мои зубы оскорбляют троллей. А, каково?

— Ну, твои зубы, они ведь действительно сделаны из…

— Я ответил ему, что лично мне тролли никогда не жаловались.

— А ты, э-э, когда-нибудь давал им возмож…

— Когда мне в горах попадается тролль в ожерелье из человеческих черепов, я очень ясно даю ему понять, что мне такие украшения не нравятся. Чего ж они-то молчат? Организации всякие появились, которые права троллей защищают. Причём так везде. В общем, я решил попытать счастья на этой стороне Диска.

— А тут не опасно? Пуп рядом, всякие твари небось бродят… — уточнил Ринсвинд.

— Раньше было опасно, — Коэн жутковато ухмыльнулся.

— В смысле пока ты не отправился в путь?

— Эт' точно. Кстати, а где твой ящик на ножках? Вы всё ещё вместе?

— Вместе. Наверное, болтается где-нибудь неподалеку. Как обычно.

Коэн крякнул.

— Помяни мои слова: в один прекрасный день я отчекрыжу его проклятую крышку. О, Лошади.

Лошадей было пять, они бродили по округе со слегка угнетённым видом.

Ринсвинд оглянулся на освобождённых узников. Те переминались с ноги на ногу, явно не зная, куда теперь податься.

— Отлично, возьмем по лошади и… — жизнерадостно начал Ринсвинд.

— Лошадей возьмём всех. Они нам ещё пригодятся.

— Но… одна для меня, одна для тебя… А остальные зачем?

— А как же завтрак, обед и ужин?

— Но это ведь несколько… несправедливо! А как же они? — Ринсвинд ткнул пальцем в сторону растерянных пленников.

Коэн усмехнулся усмешкой человека, который никогда в жизни не ощущал себя узником — даже когда его запирали в темницу.

— Я освободил их, — отвечал он. — Впервые в жизни они свободны. Наверное, поначалу это слегка шокирует. Они ждут кого-нибудь, кто укажет им, что делать дальше.

— Э-э…

— Если хочешь, могу посоветовать им побыстрее умереть от голода.

— Э-э…

— Ну ладно, ладно. Эй вы, там! Ка-амне! Ше-велллись, быстрей-быстрей, чоп-чоп!

Бывшие пленники торопливо подбежали к Коэну и в ожидании остановились у его лошади.

— Говорю тебе, здесь неплохо. Это страна больших возможностей, — произнёс Коэн, пуская лошадь в лёгкий галоп. Растерянные свободные люди трусили сзади, стараясь не отставать. — И знаешь что? Мечи здесь запрещены. Только солдатам, аристократии и Имперской Страже разрешено иметь оружие. Я сначала даже не поверил! Но кое-какая сермяжная правда тут есть. Мечи объявлены вне закона, поэтому только те, кто вне закона, имеют мечи. Нэпго, — Коэн сверкнул улыбкой, окидывая взглядом раскинувшийся перед ним ландшафт, — мне очень подходит.

— Но… но тебя ведь заковали, — осмелился возразить Ринсвинд.

— Спасибо, что напомнил, откликнулся Коэн. — Н-да. Но сначала отыщем ребят, а потом я найду того, кто мне это устроил, и побеседую с ним по душам.

Тон, которым это было сказано, без сомнений подразумевал, что тот, с кем Коэн собирался побеседовать, вряд ли сможет ответить ему что-нибудь кроме: «Ещё, ещё! Твоя жена — форменная корова!»

— Ребят? Каких ребят?

— У одиночного варварства нет будущего, ответил Коэн. — Я… В общем, сам увидишь.

Обернувшись, Ринсвинд окинул взглядом тащившихся следом за ними «свободных людей», снег и Коэна.

— Э-э… А ты, случаем, не знаешь, где тут находится Гункунг?

— Знаю. Главный город. Мы туда и направляемся. Вроде как. Сейчас он в осадном положении.

— В осадном положении? Это когда… кругом войска, а внутри едят крыс, да?

— Верно, но, видишь ли, мы на Противовесном континенте, у них всё шиворот-навыворот, так что и осада у них другая, вежливая. Хотя осада она везде осада. В общем, старый император умирает, и вокруг города собрались все главные родовитые семейства — ждут, когда можно будет въехать на освободившуюся территорию. Главных шишек у них пятеро, и все они следят друг за другом — никто не хочет первым наносить удар. Тут всё иначе делается, сразу и не разберешься, но скоро ты привыкнешь…

— Коэн?

— Да?

— Что, чёрт побери, ты задумал?

* * *

Лорд Хон наблюдал за чайной церемонией. Она длилась уже три часа, однако чай — дело такое, тут спешить нельзя.

Одновременно он играл в шахматы — сам с собой, то есть с поистине достойным противником, с которым было не грех помериться силами. Однако на данный момент игра зашла в тупик: обе стороны ушли в защиту — надо сказать, блестящую и талантливо выстроенную.

Порой лорд Хон мечтал о том, чтобы встретить врага, который был бы так же умён, как и он сам. Ну, или (о, лорд Хон действительно был очень умён!) врага, почти такого же умного, гения стратегии и тактики, но который бы, тем не менее, иногда совершал непоправимые ошибки. Тогда как сейчас его окружали полные дураки, которые умели просчитывать не больше чем на дюжину ходов вперед.

Покушения и убийства были главным блюдом придворной жизни Гункунга. «Блюдом» в буквальном смысле этого слова — на практике именно блюда зачастую становились орудием. Это была игра, в которую играли все.

Разумеется, лобовое убийство императора рассматривалось как дурной тон. Ловким ходом считалось поставить императора в такое положении, когда его можно было контролировать. Однако на этом уровне всякий ход был сопряжён с большой опасностью. Сильные мира сего могут сколько угодно грызться между собой, но стоит появиться кому-нибудь, способному подняться над стадом, как они мгновенно объединятся. Поэтому лорд Хон избрал другую стратегию: он успешно внушил своим соперникам, что самым очевидным кандидатом на должность императора является, безусловно, каждый из них… ну и он, лорд Хон, всего лишь альтернатива, запасной вариант. Влияние лорда Хона росло как на дрожжах.

Забавно, неужели они и вправду думают, будто ему нужен этот императорский жезл?…

Оторвавшись от шахмат, он поймал взгляд девушки, занимавшейся приготовлением чая. Она покраснела и отвела взгляд.

Дверь беззвучно распахнулась. На коленях вполз один из его людей.

— Да? — произнёс лорд Хон.

— Э-э… О мой господин…

Лорд Хон вздохнул. Хорошие новости с фразы «о мой господин» не начинаются.

— Ну, что случилось? — спросил он.

— Тот, кого зовут Великим Волшебником, прибыл, о мой господин. Его видели в горах. Он прилетел верхом на драконе ветров. По крайне мере, так люди говорят, — быстро добавил гонец прекрасно осведомленный, как лорд Хон относится ко всяким предрассудкам.

— Отлично. Но?… Полагаю, есть какое-то «но».

— Э-э… исчез один из Лающих Псов. Помните, из новой партии? Которую вы велели испытать. Мы не вполне… то есть… мы думаем, что, наверное, на капитана Три Высоких Дерева напали из засады… Поступает противоречивая информация… Наш… гм-м, осведомитель утверждает, что… видимо, это Великий Волшебник и его магия виноваты… — Гонец припал к земле.

В ответ лорд Хон ещё раз вздохнул. Магия… В империи она популярностью не пользовалась, к ней прибегали лишь для сугубо приземлённых и практических целей. Она считалась чем-то некультурным. Магия — она же не знает отличий. А благодаря ей власть может попасть в руки человека, который даже ради спасения собственной жизни не сможет написать приличную поэму. Прецеденты уже были. Поэмы не получилось.

Лорд Хон верил в совпадения, но не в магию.

— Очень странно, — произнёс он.

Встав, лорд Хон снял со стойки меч. Меч был длинным и изогнутым. Его выковал самый искусный кузнец в империи, и этим искусным кузнецом был лорд Хон. Люди говорили, нужно учиться целых двадцать лет, чтобы выковать более-менее приличный меч. Так что пришлось слегка поднапрячься. Лорд Хон уложился в три недели. Главное сосредоточиться на проблеме, вот и весь секрет…

Посланник в очередной раз уткнулся головой в пол.

— Офицера, я полагаю, казнили? — уточнил лорд Хон.

Посланник попытался было проскрести в полу дырку, но потом решил сознаться.

— Да! — пискнул он.

Лорд Хон взмахнул мечем. Послышался свистящий звук, напоминающий шуршание шелка. О пол что-то глухо ударилось, будто большой кокос. Звякнула посуда.

Гонец открыл глаза. Осторожно потрогал голову — она по-прежнему держится на плечах или отвалится при первом же удобном случае? О мечах лорда Хона ходили страшные истории.

— Ты можешь подняться, — произнёс лорд Хон.

Он тщательно вытер лезвие и положил меч на место. Затем протянул руку и извлек из одеяний девушки, занимавшейся чайной церемонией, маленькую бутылочку.

Вытащив пробку, лорд Хон пролил на пол несколько капель. Упав на половицы, капли зловеще зашипели.

— Это уже начинает утомлять, — скучающе промолвил он. — Неужели им самим ещё не надоело?… — Он перевел взгляд на слугу. — Скорее всего, Лающего Пса украл лорд Тан или лорд Максвини, чтобы позлить меня. Волшебнику удалось скрыться?

— Похоже на то, о господин.

— Отлично. Не давайте ему расслабляться. И распорядись, чтобы прислали другую служанку. С головой.

* * *

Честно говоря, Коэн-Варвар был очень даже неплохим человеком. Если у него не было причин убивать вас — к примеру, вы могли обладать каким-нибудь особо ценным сокровищем или, допустим, стоять между ним и его целью, — так вот, если подобные причины отсутствовали, то вам ничто не угрожало. Ринсвинд прежде пересекался с ним пару раз — как правило, убегая от очередной опасности.

Коэн не приставал с расспросами, поскольку относился к жизни очень просто: люди приходят, люди уходят. Увидев вас после пятилетнего перерыва, он мог сказать что-нибудь вроде: «А, это ты» — и всё. Никаких вопросов типа: «Как у тебя дела?» и так далее. Вы живы, стоите на ногах, а всё остальное его не волнует.

Стоило спуститься с гор, как сразу же потеплело. К огромному облегчению Ринсвинда, лошадь есть не пришлось — с ветки дерева спрыгнула какая-то леопардоподобная тварь и предприняла попытку выпотрошить Коэна.

У твари оказался довольно пряный привкус.

Ринсвинду доводилось есть лошадей. С течением лет он приучил себя есть всё, что угодно — если только оно не соскакивает, яростно извиваясь, с вилки. Но сейчас его нервы и так были слишком расшатаны, чтобы он мог хладнокровно закусить каким-нибудь Ветерком.

— Как они тебя поймали? — спросил он, когда они вновь пустились в путь.

— Я был занят.

— Коэн-Варвар? Был слишком занят, чтобы драться?

— Не мог огорчить девушку отказом. Такой уж я. Отправился в деревню разузнать новости, ну, слово за слово, одно, другое, а потом эти солдаты набежали — откуда только взялись? А в наручниках драться, знаешь ли, трудновато. Главным у них такая сволочь, ни в жизнь не забуду эту рожу. Ну, нас согнали, человек шесть, мы вытолкали этого Лающего Пса на поле, потом нас приковали к дереву, один из этих типов поджёг шнур… А потом появился ты и сделал так, что эта штуковина испарилась.

— Я этого не делал. Во всяком случае, всё не совсем так, как ты себе представляешь.

Коэн наклонился к Ринсвинду.

— Кстати, я, кажется, понял, что это была за штуковина, которую на нас наводили, — сказал Коэн и, весьма довольный собой, откинулся в седле.

— Да?

— Это что-то вроде фейерверка. Здесь все буквально помешаны на фейерверках.

— В смысле это когда сворачиваешь листок синей трутовой бумаги и засовываешь себе в нос?^[58]

— Тут фейерверки используются, чтобы отгонять злых духов. Этих злых духов у них пруд пруди. Неудивительно, народ пачками мрёт…

— М-мрёт?

Ринсвинду всегда казалось, что Агатовая империя — мирное место. Цивилизованное. Они много чего изобретают. Фактически, вспомнил он, однажды ему даже довелось способствовать внедрению кое-каких имперских изобретений в Анк-Морпорке. Но то были простые, невинные предметы вроде часов, приводимых в действие бесами, ящичков, рисующих картинки, и запасных глаз из стекла, которые можно носить поверх ваших собственных и которые помогают лучше видеть (даже если как следствие люди, увидевшие вас в этих стеклышках, долго оглядываются и показывают на диковинное зрелище пальцами).

Такое место просто обязано быть скучным.

— Ну да, пачками, — кивнул Коэн. — К примеру, население слегка запаздывает с выплатой налогов. Выбираешь неугодный город, вырезаешь всех, дома поджигаешь, стены сравниваешь с землей, а пепел пускаешь по ветру. Убиваешь двух зайцев сразу: во-первых, избавляешься от неугодных, а во-вторых, все остальные твои подданные внезапно становятся как шёлковые, ведут себя вежливо и больше с проплатами не тянут. Я так понимаю, правительству это очень с руки. А если потом кто-нибудь что-нибудь вякнет, тебе надо лишь спросить: «Помнишь Нунгнунг?», ну, или любой другой город, а они в ответ: «Какой Нунгнунг?», а ты: «Вот и я о том же».

— Уму непостижимо! Да если бы что-нибудь подобное попробовали сотворить у нас…

— Древние традиции, ничего не попишешь. Тут все считают, что именно так и должны вестись дела в стране. Они делают то, что им велят. Здесь с людьми обращаются как с рабами. — Коэн осклабился. — Не то чтобы я против рабов как таковых. У меня самого было несколько. А пару раз мне довелось быть рабом. Но где рабы, там и… что?

Ринсвинд задумался.

— Плётки? — наконец осенило его.

— Точно. С первого раза догадался. Вот раб, вот плеть, это честно. Ну а здесь… тут совсем плёток нет. Тут кое-что другое, похуже.

— И что же? — на лице Ринсвинда отразилась лёгкая паника.

— Скоро сам всё узнаешь.

Ринсвинд непроизвольно оглянулся на бывших узников. Те шли следом, соблюдая почтительную дистанцию, и смотрели на него и Коэна с раболепным восхищением. Некоторое время назад Ринсвинд швырнул им кусок леопарда. Они сначала таращились на угощение как на яд, но потом ничего, съели, как самую настоящую еду.

— Они всё ещё идут за нами, — заметил Ринсвинд.

— Неудивительно, ты же дал им мяса, — крякнул Коэн, зажигая послеобеденную самокрутку. — А зря. Надо было бросить им усы и, допустим, когти. Они бы такой обед из этого состряпали, ты не поверишь. Знаешь, какое у них основное блюдо там, на побережье?

— Нет.

— Суп из свиного уха. И что ты на это скажешь? О чём это, по-твоему, говорит?

Ринсвинд пожал плечами.

— Что они очень бережливые?

— Что всю остальную свинью жрёт какая-то влиятельная сволочь.

Коэн повернулся в седле. Бывшие узники в панике попятились.

— Эй, послушайте, — произнёс он. — Я же сказал вам. Вы свободны. Понятно?

— Да, хозяин, — откликнулся один из группы, видимо, самый смелый.

— Никакой я вам не хозяин. Вы свободны. Можете идти куда пожелаете, только не за мной, иначе я вас прибью. А теперь убирайтесь прочь!

— Куда, хозяин?

— Куда угодно! Главное, с глаз моих долой! Бывшие пленники обменялись одинаковыми встревоженными взорами, после чего все как один повернулись и затрусили прочь.

— Наверное, направились прямиком в свою деревню, — Коэн закатил глаза. — Говорю тебе, это хуже плеток.

Он махнул костлявой рукой, указывая на простирающийся вокруг ландшафт.

— Странная, проклятая страна, — произнёс он. — Ты слышал, что империю окружает стена?

— Чтобы… э-э… не могли войти… эти, гм, варвары?…

— О да, очень мудрый способ защиты, — саркастически усмехнулся Коэн. Вроде как приезжаем мы туда, смотрим: ба! — да тут двадцатифутовая стена, поедем-ка мы лучше обратно подобру-поздорову, ну и что, что три тысячи миль, всё равно лучше убраться, чем взять и наделать лестниц из сосны, которая тут на каждом углу растет. Нет! Стенку они построили для того, чтобы никто не мог выйти! А законы? Да у них на всё есть закон. Тут даже в туалет не ходят без бумажки.

— Ну, по правде сказать, я и сам пользуюсь…

— Я не об этом. На их бумажках написано, что, согласно такому-то верховному указу, им разрешается пойти куда надо и по строго определённым делам. Без бумажки нельзя уехать из деревни. Жениться тоже нельзя. Нельзя даже по… в общем, сам знаешь что. Всё, приехали.

— Вот-вот, — поддержал его Ринсвинд. Коэн вперился в него подозрительным взглядом.

— Что «вот-вот»? Тебе-то откуда знать, что мы приехали?

Ринсвинд предпринял попытку пошевелить мозгами. День выдался долгим. Из-за разницы во времени он длился на несколько часов дольше, чем большинство пережитых им дней, и содержал в себе два обеда, ни один из которых не содержал в себе ничего достойного этого гордого имени.

— Э-э… Ну, я подумал, ты говоришь в целом, вроде как делаешь обобщенное философское заключение, — наконец осмелился сказать Ринсвинд. — Всё, приехали… Э-э… Типа как «империя окончательно загнила».

— Нет. Я имел в виду, что это мы приехали.

Оглядевшись, Ринсвинд увидел лишь заросли колючего кустарника, несколько валунов и отвесную скалу.

— Но я ничего не вижу… — осторожно заметил он.

— Ага. В этом весь смысл. Добро пожаловать ко мне домой.

* * *

В Агатовой империи основой дипломатии было «Искусство Войны».

Совершенно очевидно, что война имеет полное право на существование. Она краеугольный камень процесса управления. Именно войны приносят империям достойных вождей. Бюрократы и всякие там чиновники получают свои должности, сдавая многочисленные экзамены, проходя собеседования. Тогда как для настоящего вождя такой экзамен — война. И надо сказать, этот экзамен не пересдашь.

Однако на войне должны быть строгие правила. Иначе это будут не войны, а самые обычные варварские драки.

Поэтому сотни лет назад и было создано «Искусство Войны», а также сформулированы его основные постулаты. К примеру, персона императора была объявлена священной и неприкосновенной, а бой, затеянный внутри Запретного Города, приравнивался к преступлению. Были, разумеется, и другие, более общие, принципы цивилизованного ведения войны. Существовали Правила о диспозиции, о тактике, о дисциплинарных взысканиях, о правильной организации снабжения армии. В «Искусстве» излагалась оптимальная линия поведения на любой случай. Таким образом, война в Агатовой империи стала гораздо более разумной и состояла главным образом из кратких приступов активности, которых сменяли длинные периоды разыскивания в оглавлении нужного параграфа.

Автора «Искусства Войны» никто не помнит. Некоторые говорили, что трактат создал Один Цу Сун, другие утверждали, что Три Су Цун. Хотя, возможно, на самом деле автором был некий невоспетый гений, который написал — или, точнее, нарисовал — первый основополагающий принцип, гласящий: «Познай врага своего — и самого себя познай заодно».

Лорд Хон считал, что кого-кого, а себя он знает очень хорошо. С распознаванием врагов особых проблем тоже не возникало. Более того, он заботился о своих врагах, постоянно справлялся об их здоровье, беспокоился о благополучии.

Взять, к примеру, лордов Суна, Фана, Тана и Максвини. Он их холил и лелеял. Лелеял их адекватность. Все четверо обладали мозгами, адекватными для воинов, — то есть помнили наизусть все Пять Правил и Девять Принципов Искусства Войны. А ещё они писали крайне адекватные поэмы и были достаточно умны и коварны, чтобы противостоять переворотам, затевавшимся в их собственных рядах. Время от времени они подсылали к нему убийц, достаточно квалифицированных, чтобы развлекать лорда Хона, поддерживать в нём интерес и помогать ему не выходить из формы.

А их адекватное вероломство! Этим он даже где-то восхищался. Ну разве могут быть какие-то сомнения в том, что следующим императором станет лорд Хон?! Хотя, когда дойдёт до дела, они всё равно станут бороться за престол. По крайней мере, официально. Вообще-то говоря, каждый из вельмож уже давно в частной беседе с лордом Хоном торжественно выразил ему свою полную и безоговорочную поддержку, проявив тем самым адекватную разумность, ибо соперники лорда Хона недолго заживались на свете. О, разумеется, борьба всё равно будет — но исключительно ради зрителей.

Познай врага своего. Лорд Хон решил найти стоящего врага. Поэтому приказал, чтобы ему доставляли из Анк-Морпорка самые свежие новости. Организовать это было нетрудно. У лорда Хона везде были шпионы. Сам Анк-Морпорк понятия не имел о том, что его кто-то там записал себе во враги, но враг и должен оставаться в неведении.

Сначала лорд Хон поразился до глубины души, потом искренне заинтересовался и в конце концов растаял в восхищении от увиденного…

«Вот где я должен был родиться, — думал он, переводя взгляд с одного члена Светлейшего Совета на другого. — Ради игры в шахматы с кем-нибудь вроде лорда Витинари. О да, такой человек, как лорд Витинари, будет часа три смотреть на доску, прежде чем сделать первый ход…»

Лорд Хон повернулся к евнуху-протоколисту Светлейшего Совета.

— Ну что, можем мы наконец продолжить? — осведомился он.

Протоколист нервно лизнул кисточку.

— Я почти закончил, о господин, — откинулся он.

Лорд Хон вздохнул.

Будь проклята эта каллиграфия! Нет, перемены решительно необходимы! Письменность, в которой семь тысяч букв! Целый день уходит на то, чтобы записать тринадцатисложный стих о белом пони, скачущем среди диких гиацинтов! Да, это было прекрасно, это было красиво, и никто не сочинял стихи лучше, чем лорд Хон. Но в Анк-Морпорке алфавит состоял из двадцати шести невыразительных, уродливых, грубых букв, подходящих лишь для крестьян и ремесленников… а они создают стихи и пьесы, оставляют в душе раскалённый добела след. Не говоря уж о том, что на этом языке и протоколы пишутся куда быстрее.

— До какого места ты дописал? — осведомился он.

Евнух вежливо кашлянул.

— «Подобно нежному касанию лепестка абрико…» — начал читать он.

— Да, да, да, — лорд Хон нетерпеливо помахал рукой. — Может быть, на этот раз обойдемся без поэтического обрамления?

— Гм. «Протокол последнего собрания должным образом подписан».

— Это всё?

— Почти, мой господин, осталось только дорисовать цветочки возле…

— Я хочу, чтобы протокол собрания Совета был закончен сегодня вечером. Убирайся.

Евнух встревоженно пошарил взглядом по столу, сгрёб свитки и кисточки и заковылял прочь.

— Прекрасно, — произнёс лорд Хон и кивнул вельможам.

Для лорда Тана он приберёг специальный, особенно дружелюбный кивок. Лорд Хон очень осторожно раздавал подобные знаки внимания, однако, похоже, лорд Тан и в самом деле был человеком чести. Чести довольно неразборчивой и весьма побитой, однако определенно наличествующей, а с такими явлениями следует считаться и ни в коем случае не сбрасывать их со счетов.

— Ну что ж, господа, продолжим без свидетелей, — произнёс он. — Надо обсудить вопрос мятежников. Шпионы донесли до меня тревожные слухи.

Лорд Максвини кивнул.

— Я приказал, чтобы в Сум-Диме казнили тридцать мятежников, — сказал он. — В качестве примера для остальных.

«И в качестве доказательства твоей безмозглости», — подумал лорд Хон. Согласно имеющейся у него информации, а никто не располагал информацией более достоверной, чем он, в Сум-Диме не было ни одного человека из Красной Армии. Но теперь, несомненно, будут. Всё идет как по маслу.

Прочие присутствующие также произнесли краткие, но исполненные самолюбования речи, восхваляющие их скромные усилия по превращению еле заметного смятения в умах в кровавую революцию — хотя ни один из собравшихся этого, конечно, не понимал.

Под внешним налетом бравады они нервничали. Лорды напоминали овчарок, которые краем глаза увидели мир за пределами овечьего загона.

Лорд Хон всячески поддерживал их тревогу. Он намеревался использовать её, и очень скоро. Он улыбался и улыбался.

Наконец он произнёс:

— Однако, мои лорды, несмотря на принимаемые вами и заслуживающие всяческого восхищения меры, ситуация остается серьёзной. Поступила информация, что из Анк-Морпорка на подмогу мятежникам прибыл самый главный из анк-морпоркских волшебников и что существует заговор по ниспровержению прекрасной, существующей ныне организации поднебесной империи и убийству императора, да живет он ещё десять тысяч лет. Я делаю естественное предположение, что за всем этим стоят заморские бесы.

— Ничего об этом не знаю! — резко сказал лорд Тан.

— Мой дорогой лорд Тан, а я и не говорил, что ты должен об этом знать, — ответил лорд Хон.

— Я хотел сказать… — начал лорд Тан.

— Твоя преданность императору не подлежит сомнению, — продолжал лорд Хон с мягкостью ножа, рассекающего тёплое масло, — Правда заключается в том, что почти наверняка этим людям помогает кто-то высокопоставленный, однако нет абсолютно никаких причин подозревать что это ты.

— Надеюсь, что нет!

— Воистину это так.

Лорд Фан и Максвини слегка отодвинулись от лорда Тана.

— Ума не приложу, как же это случилось? — начал лорд Фан. — Конечно, нельзя отрицать, иногда находятся безумцы, которые уходят туда, за Великую Стену. Однако допускать, чтобы они возвращались…

— Увы, предыдущему великому визирю не чужды были порой некоторые причуды, — откликнулся лорд Хон. — Он считал, что будет интересно узнать, какие сведения принесут такие «возвращенцы».

— Сведения? — воскликнул лорд Фан. — Этот город… Анк… Мор… Пок — сущая мерзость! Чистой воды анархия! Там, судя по всему, вообще нет традиций дворянства, и тамошнее общество представляет собой просто-напросто термитник! Было бы лучше для нас, мои лорды, если бы этот город был вообще стёрт с лица Диска!

— Очень мудрый и проницательный комментарий, лорд Фан, — кивнул лорд Хон. Тем временем, какая-то его часть каталась по полу от смеха. — Я прослежу, чтобы к покоям императора приставили дополнительную стражу. Мы не пустим беду на порог.

Он внимательно разглядывал лордов, которые внимательно разглядывали его. «Они считают, что я хочу править империей, — думал он. — Так что все они — за исключением лорда Тана, соратника мятежников, каковым он неминуемо окажется, — пытаются сейчас вычислить, как обратить это в свою пользу…»

Распустив собрание, лорд Хон вернулся в свои покои.

Считалось безусловным фактом, что призраки и демоны, обитающие за пределами Великой Стены, не имеют никакого понятия о культуре и тем более слыхом не слыхивали о книгах. Поэтому обладание всякими официально не существующими объектами каралось смертной казнью. С конфискацией.

Лорд Хон собрал изрядную библиотеку. Он даже раздобыл карты.

И не просто карты. В комнате с зеркалом до потолка он держал ящичек, всегда запертый… Не сейчас. Позже…

Анк-Морпорк. Само название искушало и манило.

Всё, что надо, это один год. Ужасающее пугало мятежа позволит ему выковать такую военную мощь, о который не мечтал даже самый безумный император. А потом будет совершенно естественным построить флот и отправить его вершить расправу над заморскими демонами. Спасибо тебе, лорд Фан. Твой призыв будет подхвачен и поддержан.

И какая разница, кто император?! Пускай империя будет дополнительным призом, который он получит просто так, походя. А сейчас ему нужен Анк-Морпорк с его деловитыми гномами и достижениями, прежде всего техническими. Взять, к примеру, тех же Лающих Псов. Добрая половина из них взорвались. А всё потому, что их отлили по неточным чертежам. Задумка была правильной, но реализация — поистине смертоносной. Не только для врага, но и для всех тех, кто стоял поблизости от Лающего Пса.

Зато, когда лорд Хон взглянул на эту проблему под анк-морпоркским углом зрения, глаза его словно бы открылись. Какое разумное устройство общества, а ведь и действительно, лучше поручить работу благородного пушкодела какому-нибудь крестьянину, хорошо разбирающемуся в металлах и взрывчатых веществах, нежели чиновнику, который получил самую высокую оценку на экзамене, где требовалось написать стих о железе. В Анк-Морпорке люди делают вещи.

Вот он идёт как хозяин по Брод-авеню, вот пробует пироги прославленного Себя-Режу-Без-Ножа Достабля. А вот играет в шахматы с лордом Витинари. Кстати, надо будет не забыть оставить ему хотя бы одну руку, иначе последняя мечта так и не осуществится.

Лорда Хона трясло от возбуждения. Да, да… сейчас. Пальцы потянулись к секретному ключику на цепочке, который висел у него на шее.

* * *

Это была почти и не тропинка вовсе. Её бы даже кролики не заметили, протрусив спокойно мимо. Сплошная отвесная скала — и вдруг в ней возникает узенькая, незаметная щёлочка.

Ну а дальше вам оставалось только двигаться вперёд. Расселина открывалась в длинную лощину с несколькими естественными пещерами, ошметками травы и ручейком.

И с шайкой Коэна. Разве что он называл её Ордой. Орда сидела на солнышке и жаловалась, что нынче уже не так тепло, как раньше.

— Эй, парни, я вернулся, — произнёс Коэн.

— А ты уходил, что ли?

— Чиво? Чивоонгрит?

— ВЕРНУЛСЯ, говорит.

— Обулся? Во что?

Гордо улыбаясь, Коэн посмотрел на Ринсвинда.

— Вот, привёл с собой, — сообщил он. — Как я уже говорил, в наше время трудно работать в одиночку.

— Э-э… — протянул Ринсвинд, понаблюдав некоторое время за пасторальной сценой. — А есть среди них кто-нибудь, кому меньше восьмидесяти?

— Конечно. Эй, Малыш Вилли, покажись-ка, — позвал Коэн.

Из небольшой кучки стариков поднялся скрюченный человечек с явными признаками обезвоживания и лишь слегка менее морщинистый, чем остальные. Особенно бросались в глаза его ноги. Он носил ботинки с чрезвычайно толстыми подошвами.

— Это чтоб ноги доставали до земли, — объяснил он.

— А в обычных ботинках они… э-э… не достают?

— Не-а. Ортопедическая проблема. Это как… Знаешь, есть много людей, у которых одна нога короче другой? Так вот, у меня такая, понимаешь забавная штука…

— Не говори! — воскликнул Ринсвинд. — Иногда на меня находят поразительные озарения… А у тебя обе ноги короче?

— Ну надо ж, насквозь видит. Даром что волшебник, — восхитился Малыш Вилли.

Следующего старца Ринсвинд наградил сияющей улыбкой сумасшедшего. Почти с полной уверенностью можно было утверждать, что улыбается он человеческому существу. Ведь сморщенные обезьянки обычно не передвигаются в креслах с колесиками и не носят шлёмов с рожками. Существо скорчило Ринсвинду гримасу.

— А это…

— Чиво? Чиво?

— Хэмиш Стукнутый, — представил Коэн.

— Чиво? Этактоита?

— Готов поклясться, это кресло повергает врагов в ужас, — произнёс Ринсвинд. — Особенно его спицы.

— Мы чуть кишки себе не надорвали, перетаскивая его через Великую Стену, — признал Коэн. — Но видел бы ты, с какой скоростью оно катается!

— Чиво?

— А это Маздам Дикий.

— И тебя в то же место, волшебник.

Поглядев на экспонат номер три, Ринсвинд просиял.

— Шикарные костыли… Просто дух захватывает! А эти надписи на них, «ЛЮБОВЬ» и «НЕНАВИСТЬ», — очень романтично.

Коэн улыбнулся горделивой улыбкой собственника.

— Маздам считался одной из самых опасных задниц в мире.

— В самом деле? Правда?

— Ты не поверишь, что может натворить простая травяная свечка.

— Обращайся, поимеем, — пообещал Маздам. Ринсвинд сморгнул.

— Слушай, Коэн, а можно один вопрос?

Он оттащил древнего варвара в сторонку.

— Я не хочу, чтобы это выглядело так, будто я пришел мутить воду, — начал он, — но ты разве не замечаешь, все эти люди малость, как бы это сказать, просроченные? Несколько, не хочу слишком сильно это подчеркивать, староватые.

— Чиво? Чивоонгрит?

— Говорит, УШИ У НАС ВАТОЙ ЗАЛОЖЕНЫ!

— Чиво?

— О чём это ты? В них сконцентрировано почти пятьсот лет героического варварского опыта! — удивился Коэн.

— Пятьсот лет бойцового опыта — это, конечно, хорошо, — согласился Ринсвинд. — Очень хорошо. Но было бы неплохо, если бы он распределялся не на двух-трёх человек, а чуточку побольше. Ну каких боевых действий можно от них ждать? Что они будут падать на противника?

— Ты не прав. — Коэн указал на человечка бренного вида, который не отрываясь смотрел на большой чурбан из тика. — Взгляни-ка на старика Калеба-Потрошителя. Видишь? Голыми руками прикончил больше четырёхсот человек. Сейчас ему восемьдесят пять. Только пыль смахнуть — и цены ему не будет!

— Какого чёрта он делает?

— Понимаешь ли, они ведь знают, что скоро им предстоит рукопашная. Рукопашная — это большое дело, славное дело, ведь людям здесь запрещено носить оружие, так что у большинства оружия не будет. Поэтому Калеб освежает в памяти некоторые приёмы. Видишь тиковый чурбан? Поразительно, что Калеб способен сотворить с такой штукой. Он сначала издаёт леденящий душу вопль, а потом…

— Коэн, они все глубокие старики.

— Они сливки варварского сообщества!

Ринсвинд устало вздохнул.

— Коэн, они уже сыр, а не сливки. Зачем ты их тащил сюда?

— Они помогут мне кое-что украсть.

— Что? Какую-нибудь драгоценность?

— Так, кое-что, — буркнул Коэн. — Из Гункунга.

— В самом деле? А в Гункунге, наверное, большое население?

— Около полумиллиона.

— И уж конечно, полно стражников?

— Я слышал, тысяч около сорока. А если считать все их армии, то на три четверти миллиона потянет.

— Понятно. И значит, ты с полудюжиной этих ископаемых…

— Это Серебряная Орда, — не без гордости произнёс Коэн.

— Кто-кто?

— Так их зовут. В нашем деле имя не последняя штука. Серебряная Орда.

Ринсвинд оглянулся. Некоторые сереброордынцы пригрелись на солнышке и задремали.

— Серебряная Орда… — протянул он. — Отлично. То есть по цвету их волос. То есть у кого есть волосы. Значит, с этими… с этой Серебряной Ордой ты намерен ворваться в город, поубивать стражников и обчистить сокровищницу?

— Ага, вроде того, — кивнул Коэн. — Само собой, всю стражу убивать не понадобится…

— В самом деле?

— Жалко времени.

— Ну да, разумеется, надо оставить себе занятие на завтра.

— Я к тому, что они там будут заняты, революцией и всем прочим.

— Так у них там ещё и революция? О боги.

— Говорят, кое-кто видел знамения, — сказал Коэн. — А ещё говорят…

— Знамения, революция… А живут-то они когда? — удивился Ринсвинд.

— Мой тебе совет — оставайся с нами, — сказал Чингиз Коэн. — Рядом с нами тебе ничто не угрожает.

— О, вот в этом-то я как раз и не уверен, — оскалился в жуткой ухмылке Ринсвинд. — Совсем не уверен.

«Когда я один, добавил он про себя, со мной случаются только обычные ужасы».

Коэн пожал плечами и оглядел полянку. Его взгляд упал на фигуру худого, сухонького человечка. Тот сидел немного в стороне от остальных и читал какую-то книжку. Лицо Коэна просветлело.

— Ты только посмотри на него, — благодушно-покровительственно, словно говоря о собаке, научившейся новым фокусам, сказал он. — Вечно сидит, уткнувшись в книжку. — Он повысил голос. — Эй, Проф! Иди-ка сюда, объясни волшебнику, как добраться до Гункунга.

Он вновь повернулся к Ринсвинду.

— Проф расскажет тебе всё, что ты хочешь знать, потому что он знает всё. Я тебя оставляю с ним, а мне надо поговорить со Стариком Винсентом. — Он махнул рукой, словно отгоняя какую-то мысль. — Не то чтобы у него какие-то проблемы, — с вызовом сказал он. — Так, память немного сдаёт. Из-за этого по дороге сюда он заварил небольшую кашу. Я всё твержу ему: Винсент, говорю, насилуют женщин, а поджигают дома…

— Насилуют? — не понял Ринсвинд. — Что-то тут…

— Ему восемьдесят семь, — перебил Коэн. — Только не вздумай пойти и грубо разрушить невинные стариковские мечтания.

Проф оказался высоким, похожим на палку человеком с дружелюбно-рассеянным выражением лица и лёгкой бахромой белых как снег волос, благодаря которым сверху он очень напоминал ромашку. Его облик определённо не соответствовал общим представлениям о кровожадном разбойнике — даже несмотря на то, что одет он был в слегка великоватую кольчугу, а со спины у него, закреплённые ремнями, свисали огромные ножны. Меча в них, впрочем, не было. Вместо меча из ножен торчали разнообразных размеров свитки и кисти. Кольчужная рубаха Профа была снабжена нагрудным кармашком. Из кармашка выглядывали цветные карандаши в кожаном чехольчике.

— Рональд Спасли, — представился он, пожимая руку Ринсвинда. — Эти господа очень льстят мне, отзываясь о моих познаниях. Итак, ты хочешь попасть в Гункунг, верно?

Ринсвинд как раз размышлял об этом.

— Ну, пока что я хочу узнать дорогу в Гункунг, — осторожно сказал он.

— Понятно. Ну что ж, в это время года я двигался в направлении заката, пока не закончатся горы и не начнётся аллювиальная равнина с драмлинами и прекрасными экземплярами валунов, наглядно иллюстрирующих подвид «валунов случайных, рассеянных». До этой равнины примерно десять миль.

Ринсвинд изумлённо вытаращился на него. Указания разбойников обычно звучат в духе «двигайся прямо, пока не пройдёшь горящий город, как пройдёшь всех граждан, подвешенных за уши, поверни направо».

— Драмлины… Как-то угрожающе звучит, — осторожно заметил он.

— О, право, бояться не стоит, это не более чем постледниковые холмы, — объяснил Профессор Спасли.

— А как насчёт этих самых валунов? Они что, так названы, потому что случайно-рассеянно падают тебе на…

— Это всего лишь валуны, движимые ледником и переносимые им на большие расстояния, — терпеливо растолковал Профессор Спасли. — В самом деле, беспокоиться абсолютно не о чем. Ландшафт начисто лишен какой-либо враждебности.

Ринсвинд ему не поверил. Самая простая почва ударяла его очень сильно и много раз.

— Однако, — продолжал Профессор Спасли, — Гункунг на данный момент несколько опасен.

— Да неужели? — Ринсвинд скривил губы в усталой улыбке.

— Это не совсем осада. Все просто-напросто ждут, когда император умрёт. Имеет место то самое, что у них здесь называется, — он улыбнулся, — «интересные времена».

— Ненавижу интересные времена.

Прочие члены Орды разбрелись кто куда. Кто задремал, остальные жаловались друг другу на боли в ногах. Издалека доносился голос Коэна:

— Смотри, вот это спичка, а это…

— Знаешь, для варвара ты выражаешься очень интеллигентно, — заметил Ринсвинд.

— Право, я ведь начинал вовсе не как варвар. Раньше я был профессором, преподавал в разных Школах. Поэтому меня и зовут Проф.

— И что ты преподавал?

— Географию. А ещё меня очень интересовала ариентология^[59]. Но я решил бросить преподавание и зарабатывать на жизнь мечом.

— После того как всю жизнь учил детишек?

— Согласен, это потребовало некоторого изменения перспективы.

— Но как же лишения, ужасные опасности, ежедневная близость смерти? Наверное, ты тоскуешь по прошлому…

Глаза Профессора Спасли радостно заблестели.

— Так ты тоже участвовал в учебном процессе?

Ринсвинд оглянулся на чей-то крик и увидел двух воинов Орды, склонившихся нос к носу и оживлённо о чём-то споривших.

Профессор Спасли вздохнул.

— Я пытаюсь научить их игре в шахматы, — сказал он. — Эта игра помогает понять ум обычного ариентира. Но, похоже, у моих друзей начисто отсутствует понятие того, что ходы надо делать по очереди. А их представление о гамбите? Они думают, что гамбит — это когда ферзь с пешками всем кагалом кидаются вперёд и поджигают ладьи противника.

Ринсвинд придвинулся ближе.

— Послушай, только между нами… Чингиз Коэн?… — тихо произнёс он. — Он что, совсем сошёл с ума? В смысле если речь идёт о том, чтобы прирезать с полдюжины жрецов, из которых песок сыплется, и стащить пару поддельных бриллиантов, это ладно. Однако атаковать сорокатысячную стражу — это же верная смерть!

— Но он ведь будет не один, — безмятежно откликнулся Профессор Спасли.

Ринсвинд растерянно заморгал. Коэн действовал на окружающих как вирус. Он распространял оптимизм, будто обычную простуду.

— Ах да. Разумеется. Прошу прощения. И как я мог забыть?! Семеро против сорока тысяч? Не думаю, что у вас возникнут какие-либо проблемы. Ну, я, пожалуй, пойду. Скорее даже побегу.

— У нас разработан План. Это будет… — Профессор Спасли на секунду-другую прервался. Его глаза подернулись легкой дымкой. — Ну, как это слово… Это ещё делают с камнями и палками. Иногда с людьми. В общем, это будет самое большое оно в истории.

Ринсвинд в ответ лишь тупо уставился на него.

— Кажется, там оставалась лишняя лошадь.

— Вот, у меня кое-что есть для тебя, — прервал его Профессор Спасли. — Так ты, наверное, лучше поймешь, что к чему. Здесь изложена самая суть…

Он вручил Ринсвинду небольшую кипу бумажек, сшитых вместе тонким шнурком.

Торопливо засовывая листки в карман, Ринсвинд успел прочесть лишь заглавие на первой странице. Оно гласило:

«КАК Я ПРОВЁЛ ОТПУСК»

Ринсвинд сделал свой выбор. Что у нас имеется? Во-первых, город Гункунг, осаждённый, исполненный всяческих опасностей и пульсирующий под напором революции. А во-вторых, все прочие города Диска.

Следовательно, крайне важно было поточнее разузнать местонахождение Гункунга, чтобы по ошибке на него не напороться. Ринсвинд очень внимательно выслушал инструкции Профессора Спасли и направился в строго противоположную сторону.

Где-нибудь на побережье можно будет сесть на корабль. Разумеется, волшебники удивятся, увидев, что он вернулся так быстро, но всегда можно отовраться, что, мол, дома никого не было.

Холмы сменились бугристыми пустошами. За теми, в свою очередь, потянулась нескончаемая сырая равнина. Сквозь пропитанный влагой воздух просматривалась река, такая извилистая и петляющая, что временами создавалось впечатление, будто она течёт задом наперёд.

Равнина представляла собой шахматную доску культивации. Ринсвинду нравилась сельская местность в теории, разумеется; при условии, что она не поднимается ему навстречу и для разнообразия находится по ту сторону городской стены. Но то, что раскинулось у него перед глазами сейчас, вряд ли можно было назвать сельской местностью. Скорее это напоминало одну большую ферму, части которой не отделяются друг от друга заборами или какими-либо другими ограждениями. Там и сям торчали огромные валуны, на вид угрожающего, случайно-рассеянного происхождения.

Время от времени вдалеке Ринсвинд видел занятых какой-то работой людей. Насколько ему удалось понять, основу их деятельности составляло перетаскивание грязи с одного места на другое.

А один раз он увидел человека, который, стоя по щиколотку в грязи на затопленном водой поле, держал на верёвке вола. Вол щипал траву и время от времени извергал содержимое кишечника. Человек держал верёвку. Создавалось устойчивое впечатление, что это его единственное занятие и единственная профессия.

Впрочем, на пути Ринсвинда попадались и другие местные жители. По большей части они толкали тачки, груженные навозом, а может, и грязью. На Ринсвинда они не обращали никакого внимания. Подчёркнуто не обращали внимания — минуя его, они пристально изучали динамику перемещения грязи под ногами или волово-кишечные события на полях.

Ринсвинд готов был первым признать, что особой сообразительностью он не отличается^[60]. Но даже он не мог не заметить очевидного. Эти люди не обращали на него никакого внимания, потому что в упор не видели людей, путешествующих верхом.

Вероятно, они были потомками людей, которые твёрдо усвоили: если слишком пристально смотреть на всадника, то можно испытать ряд очень острых ощущений. К примеру, от удара дубиной по уху. Таким образом, несмотрение на всадников стало наследственной чертой. Те, кто смотрел на всадников взглядом, который мог быть истолкован как «неправильный», жили слишком недолго, чтобы успеть размножиться.

Ринсвинд решил проделать один эксперимент. В следующей с трудом перекатывающейся по грязи тачке была не грязь — в ней ехали люди, человек шесть, расположившихся на сиденьях по обе стороны от огромного центрального колеса. По идее, тачка должна была передвигаться с помощью небольшого паруса, но на деле в качестве её основной движущей силы выступал главный мотор крестьянского сообщества — чей-то прапрадедушка или, по крайней мере, кто-то очень похожий на чьего-то прапрадедушку.

«Здесь люди будут толкать тачку тридцать миль, и всё на миске подгорелого проса вперемешку с говяжьими костями. О чём тебе это говорит? Мне это говорит о том, что кто-то другой жрет вырезку!» — заметил как-то Коэн в разговоре с Ринсвиндом.

Ринсвинд решил поподробнее исследовать общественную динамику, а заодно испытать свои разговорный агатский. Прошло уже несколько лет, с тех пор как он в последний раз разговаривал на этом языке, однако следовало признать, что Чудакулли был прав. Ринсвинд действительно обладал способностями к языкам. Агатский язык состоял из нескольких основных слогов. Смысл зависел от тона голоса, ударения и контекста. Слово, в одной ситуации трактующееся как «генерал», в других случаях могло означать и длиннохвостого сурка, и мужской половой орган, и ветхий курятник.

— Эй, вы! — прокричал Ринсвинд. — Э-э… согнуть бамбук? Выражение неодобрения? Э-э… В смысле… Стойте!

Тачка остановилась прямо посреди бескрайней лужи. На Ринсвинда по-прежнему никто не смотрел. Все смотрели мимо него, или вокруг него, или ему под ноги.

В конце концов человек, толкавший тачку, как тот, который точно знает: что ни делай — всё равно будешь виноват, пробормотал:

— Что прикажет ваша честь? Впоследствии Ринсвинд глубоко сожалел о том, что сказал в ответ. А в ответ он сказал:

— Значит, так. Отдайте мне всю свою еду и… неохотных собак, понял?

Местные жители удивленно воззрились мимо него.

— Чёрт. В смысле… упорядоченных пчёл?… вид водопада?… Ах да… деньги.

Пассажиры неловко заёрзали и зашушукались. Потом толкавший тачку человек бочком, опустив голову, подошёл к Ринсвинду и протянул ему свою шляпу. В шляпе было немного риса, пара сушёных рыбёшек и крайне подозрительного вида яйцо. И в больших круглых монетах около фунта золота.

Ринсвинд уставился на золото.

На Противовесном континенте золото встречалось в том же изобилии, что и медь. Этот факт был одним из немногих широко известных фактов о Противовесном континенте. В таких условиях затевать какой-нибудь крупный грабёж Коэну просто-напросто не имело смысла. Есть предел тому, сколько может унести любой, даже самый сильный, человек. С таким же успехом он мог бы ограбить крестьянскую деревушку и жить до конца дней как король. Больше он всё равно не смог бы потратить.

Вдруг до Ринсвинда дошло, что он сделал, и ему стало очень стыдно. У этих людей почти ничего не было, кроме золота.

— Э-э. Спасибо. Благодарю. Да. Просто проверка. Да. Можете взять обратно. Я только… э-э… оставлю себе… престарелую бабушку… бежать боком… о проклятье… одну рыбку.

Ринсвинд всегда находился на самом дне социальной ямы. Независимо от размера этой ямы. Глубина её варьировала, однако дно всегда оставалось дном. Но, по крайней мере, яма эта была анк-морпоркской.

В Анк-Морпорке никто никому не кланяется. И если бы ему взбрело в голову подойти к анк-морпоркцу и потребовать все его деньги, то к этому моменту он уже обшаривал бы сточную канаву в поисках своих зубов и скулил от боли в паху, а его лошадь была бы дважды перекрашена и продана человеку, который клялся бы, что лошадь принадлежит ему вот уже двенадцать лет. Сей факт вызвал в нём странную гордость. Из мутных глубин Ринсвиндовой души, раздуваясь, поднималось непонятное чувство. К собственному изумлению, он обнаружил, что это порыв щедрости.

Ринсвинд спешился и взялся за поводья. Лошадь, конечно, полезная тварь, но он привык обходиться без неё. Кроме того, на короткие дистанции человек бежит быстрее лошади, а иногда первый рывок решает всё.

— Вот, — произнёс Ринсвинд. — Можете её взять. В обмен на рыбу.

Человек, толкавший повозку, завопил, схватился за ручки и что было силы рванул с места, так что тачка затрещала. Нескольких человек выбросило на землю. Они бросили почти-взгляд на Ринсвинда, тоже заорали и кинулись догонять тачку.

Это похуже плёток будет, сказал Коэн. В империи было кое-что похуже плёток и побоев. Необходимость в плётках просто отпала. Если с людьми твориться такое… Ринсвинд надеялся никогда не узнать, при помощи чего империя управляет своими подданными.

Он ехал и ехал, но панорама полей казалась бескрайней. Ни тебе обглоданных кустарников вдоль обочины, ни придорожных постоялых дворов. Очень далеко вырисовывались неясные силуэты затерянных среди полей не то городков, не то деревушек, но тропинок к ним, по всей видимости, не прилагалось — вероятно, потому, что тропинки занимают под себя ценные сельскохозяйственные площади.

Утомившись, Ринсвинд спешился, присел на камень настолько вросший в землю, что его невозможно было бы сдвинуть с места даже согласованными усилиями всех окрестных крестьян, — и потянулся к карману за отобранной у бедного люда сушёной рыбкой.

Пальцы его нащупали пачку листков, которые сунул ему Профессор Спасли. Ринсвинд вытащил бумаги и стряхнул с них табачные крошки.

«Здесь изложена самая суть», — сказал профессор-варвар. Однако он не уточнил, какая именно суть.

«КАК Я ПРОВЁЛ ОТПУСК» гласило заглавие. Честно говоря, почерк был кошмарным, вернее, даже не почерк: жители Агатовой Империи писали картинками. Причём слово «ёмкий» не совсем точно описывало стиль их письма, скорее тут подошло бы слово «всеобъемлющий», поскольку одна картинка могла нести в себе тысячи значений.

Ринсвинд не очень хорошо читал на агатском. Даже в огромной библиотеке Незримого Университета было всего лишь несколько книг на этом языке. А листки, которые он держал в руках сейчас, выглядели так, будто тот, кто написал всё это, очень волновался, столкнувшись с абсолютно непонятными для себя вещами.

Ринсвинд перелистнул пару страниц. Речь шла о некоем Великом Городе, в котором, по словам рассказчика, сосредоточились поистине удивительные, величественные вещи — к примеру, «пиво, крепкое, как удар воловьего копыта», «пироги, содержащие самые разные части свиньи». Все без исключения жители города отличались мудростью, добротой и силой или всем, вместе взятым, в особенности персонаж по имени Великий Волшебник, упоминания о котором очень часто встречались на страницах.

Кроме того, текст пестрел всевозможными наблюдениями за жизнью Великого Города типа: «Я был свидетелем, как человек наступил на ногу Стражнику у городских ворот, и Стражник сказал ему: „Твоя жена — форменная корова!“, на что человек ответил: „Да видел я тебя в месте, где солнце не светит, огромный человек“, но Стражник^[61], вопреки древнему обычаю, не отделил голову наглеца от его тела». Заканчивалось описание пятью изображениями пса, извергающего жидкость, — по некой непонятной причине у агатцев эта пиктограмма означала восклицательный знак. Ринсвинд стал наугад просматривать страницы. Схема была одна и та же: сначала шло описание, представляющее собой констатацию очевидного факта, а затем (не всегда, но часто) — несколько уже знакомых Ринсвинду страдающих недержанием псов. Например: «Хозяин гостиницы сказал, что городские власти требуют налогов, но он не собирается их платить. А когда я спросил, не боится ли он так поступать, он удостоил меня следующим ответом: „^[62] их всех, кроме одного, а этот пусть^[63] сам себя^[64]“. После чего продолжил: „Этот^[65] — самая настоящая^[66], так можешь и передать ему“. Причем Стражник, находившийся в этот момент в таверне, не выпустил из него кишки^[67], а лишь сказал: „И от меня передай то же самое^[68]“».

Спрашивается, и что такого странного нашёл в случившемся рассказчик? Люди, описанные им, говорили так, как всё время говорили в Анк-Морпорке, — или, по крайней мере, выражали же самые чувства. Непонятен был лишь пёс.

Однако не следовало забывать, что страна, в которой стирают с лица Диска целый город, дабы преподать урок остальным, место, безусловно, сумасшедшее. Возможно, попавшие к Ринсвинду листки — это сборник анекдотов, и он просто не понял, в чём соль. Быть может, здесь реагируют шквалом хохота на такие фразы бродячих комедиантов, как: «А вы знаете, по дороге в театр я встретил человека, так вот он вдруг взял не отчикал мне ноги, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес…»

Краем уха Ринсвинд уловил доносящееся дороги звяканье упряжей, но не обратил на него ровно никакого внимания. Он не оторвался от чтения даже тогда, когда услышал звук приближающихся шагов. Ну а к тому времени, когда все-таки решил поднять глаза, было уже поздно. Кто-то поставил ногу ему на шею.

— О, мочащийся пес, — проговорил Ринсвинд и отключился.

* * *

Раздался хлопок. В воздухе материализовался Сундук и тяжело рухнул в сугроб.

Из крышки торчал, чуть вибрируя, здоровенный мясницкий нож.

Некоторое время Сундук стоял неподвижно. Затем, исполнив многочисленными ножками сложный танец, повернулся на сто восемьдесят градусов.

Сундук не думал. Ему нечем было думать. Процессы, которые происходили внутри него, были куда более примитивны. Примерно так же дерево реагирует на солнце, дождь или внезапную грозу. Единственная разница в том, что Сундук реагировал куда быстрее.

Через некоторое время он, по-видимому, «собрался с пожитками» и побежал иноходью по тающему снегу.

Чувствовать Сундук тоже не умел. Ему нечем было чувствовать. Но в данном случае он реагировал так же, как дерево реагирует на смену времен года.

Сундук ускорил шаг.

Он вернулся домой.

* * *

Ринсвинду оставалось признать, что человек кричал по делу. Не в том, конечно, смысле, что отец Ринсвинда больная печень подвида горной панды, а мать ведро черепашьей слизи. Ринсвинд не был знаком ни с одним из своих родителей, но шестое чувство подсказывало ему, что они оба в чем-то напоминали человекообразных, хотя, может, и не очень долго. Но что касается обладания ворованной лошадью, тут он припёр Ринсвинда к стенке, а свою ногу к его шее. Нога, стоящая на вашей шее, в девяноста процентах случаев свидетельствует о том, что вы имеете дело с законом.

Ринсвинд почувствовал, как чьи-то руки обшаривают его карманы.

К ругани присоединился кто-то ещё. Поле зрения Ринсвинда было ограничено несколькими дюймами аллювиальной равнины, но из контекста волшебник заключил, что этот второй — крайне несимпатичный человек.

Ринсвинда рывком вздёрнули в вертикальное положение.

Местные стражники во многом напоминали тех стражников, с которыми Ринсвинд не раз встречался за время своих странствий. Они обладали интеллектом, как раз достаточным, чтобы сначала избить человека, после чего швырнуть его в яму со скорпионами. И судя по всему, в детстве их так и не сумели отучить громко орать человеку прямо в лицо.

Некоторую сюрреалистичность происходящему придавал тот факт, что у самих стражников лиц не было. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. На их богато украшенных и отделанных черной эмалью шлемах были нарисованы гигантские усатые морды. Открытым оставался только рот обладателя шлема — чтобы можно было, к примеру, обзывать Ринсвинда ящиком низменного помёта золотой рыбки.

Перед его лицом замелькало «КАК Я ПРОВЁЛ ОТПУСК».

— Мешок тухлой рыбы!

— Понятия не имею, что это такое, — забормотал Ринсвинд. — Один человек посоветовал почитать…

— Подножье чрезвычайно скисшего молока!

— Слушай, а можно чуточку потише? Кажется, у меня уже барабанная перепонка лопнула.

Стражник притих — скорее всего, потому, что задохнулся от собственных криков. Ринсвинд воспользовался передышкой, чтобы оглядеться.

На дороге стояли две повозки. Одна из них была, по всей видимости, клеткой на колесах; сквозь прутья виднелись лица людей, с ужасом взирающих на Ринсвинда. Вторая представляла собой богато украшенный паланкин, который несли восемь крестьян. Плотные занавеси паланкина были задёрнуты, однако Ринсвинд заметил, что в одном месте они чуть-чуть разошлись — видимо, чтобы кто-то внутри мог его рассмотреть.

Стражники тоже это заметили и как-то смешались.

— Я могу все объяс…

— Молчать, свалка уродливых…

— Черепаха, золотая рыбка и, гм, если, конечно, я правильно понял, сыр уже были, — услужливо подсказал Ринсвинд.

— Свалка куриных глоток!

Из-за занавески показалась длинная тонкая рука и подала едва заметный знак.

Ринсвинда рывком подтащили к паланкину. Руку украшали самые длинные ногти, которые ему когда-либо доводилось видеть у кого-либо, кто не мурлыкает и не мяукает.

— Каутау!

— Не понял? — переспросил Ринсвинд.

— Каутау!

Сверкнули мечи.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите! — возопил Ринсвинд.

— Каутау. Пожалуйста, — прошептал голос у самого его уха.

Голос этот не отличался особым дружелюбием, однако по сравнению со всеми остальными голосами он звучал как нежная песенка. Создавалось впечатление, что обладатель голоса — довольно молодой человек. И этот человек очень неплохо говорил по-морпоркски.

— Кау что?

— Ты не знаешь значения этого слова?! — Падай на колени и прижимайся лбом к земле, если хочешь когда-нибудь ещё раз надеть шляпу.

Ринсвинд чуть помедлил. Он родился свободным морпоркцем, а свободные морпоркцы очень гордые люди, они никогда не встанут на колени перед каким-то, не хотелось бы слишком сильно это подчеркивать, иностранцем.

С другой стороны, свободные морпоркцы, может, и стали такими гордыми потому, что им не рубят головы направо-налево.

— Так-то лучше. Отлично. А откуда ты знаешь, что при этом нужно благоговейно трепетать?

— О, это я сам сообразил.

Ленивым движением пальца рука подала ещё один знак.

Стражник врезал Ринсвинду по лицу перепачканным в грязи «КАК Я ПРОВЁЛ…». Ринсвинд виновато схватил листки, а стражник поспешил обратно к своему господину.

— Эй, голос? — позвал Ринсвинд.

— Да?

— А что будет, если я потребую неприкосновенности, поскольку являюсь гражданином другой державы?

— Ты не поверишь, какие вещи можно сотворить с гражданами других держав при помощи рубахи из колючей проволоки и обыкновенной тёрки для сыра.

— О.

— А ещё в Гункунге есть пыточных дел мастера, попав к которым, ты будешь жить долго, очень долго.

— Утренняя гимнастика, диета с высоким содержанием клетчатки и всякое такое прочее, да?

— Нет. Так что лучше молчи в тряпочку, и, если повезёт, тебя отправят рабом во дворец.

— Везение моё второе имя, — буркнул Ринсвинд. — А первое, кстати, «Не».

— И не забывай пресмыкаться и благолепно бормотать.

— Приложу все усилия.

Опять появилась белая рука. Рука держала клочок бумаги. Стражник взял клочок, повернулся к Ринсвинду и прочистил горло.

— Внемли же мудрости и справедливости того, что изрёк районный комиссар Ки, смердящий клуб болотных испарений! В смысле клуб, конечно, не он, а ты!

Стражник ещё раз прочистил горло, поднёс Листок к глазам и, старательно увязывая слоги друг с другом, принялся читать:

— Белый пони бежит чрез цветки… хр… хр…

Повернувшись, стражник шепотом посовещался с занавесками и продолжил:

Остальные стражники зааплодировали.

— Подними голову и восторженно хлопай.

— Боюсь, придатки осыплются.

— Тёрка для сыра очень большая.

— Браво! Бис! Потрясающе! Особенно про хрюзантемы! Великолепно!

— Так-то лучше. Теперь слушай. Ты из Бес Пеларгика. У тебя как раз подходящий акцент, провалиться мне на этом самом месте, если я знаю почему. Это морской порт, и народ там странноватый. Тебя ограбили разбойники, но тебе удалось угнать у них лошадь и скрыться. Поэтому у тебя нет бумаг, подтверждающих твою личность. Здесь для всего нужны бумаги, даже для того, чтобы просто существовать. И притворись, будто не знаешь меня.

— Но я действительно не знаю тебя.

— Отлично. Да Здравствует Дело Изменения В Лучшую Сторону При Сохранении Должного Уважения К Традициями Наших Предков И Разумеется, Неприкосновенности Августейшего Императора!

— Разумеется. Да. Что?

Стражник пнул Ринсвинда в район почек. На всемирном языке пинков это означало, что пора вставать.

Он с трудом приподнялся на одно колено и увидел Сундук.

Но этот Сундук был не его Сундук. Более того, Сундуков было трое.

Сундук трусцой взбежал на гребень пригорка и затормозил так резко, что оставил в грязи множество глубоких бороздок.

Сундук не имел приспособлений не только для чувств или мыслей. Видеть ему тоже было нечем. О том, каким образом он воспринимает происходящее вокруг, оставалось только догадываться.

Он ощутил близость других Сундуков.

Их было трое, и они, выстроившись в ряд, терпеливо ждали за паланкином. Они были большими. И чёрными.

Ножки Сундука исчезли в глубинах его чрева.

Спустя некоторое время он очень осторожно и лишь на маленькую щёлочку снова приоткрыл крышку.

Из трёх вещей, которые большинство людей знают о лошадях, под третьим номером идет следующий факт: на короткой дистанции человек легко может обогнать лошадь. Видимо, потому, что у лошади больше ног и в них легче запутаться. Во всяком случае, Ринсвинд, не раз проверивший данное утверждение на практике, склонялся именно к этому объяснению.

Ваши шансы на успех также повышаются если а) всадники абсолютно не ждут того, что вы попробуете бежать, и б) вы по счастливому стечению обстоятельств оказались в удобной для старта позиции.

Ринсвинд стартовал подобно бумерангу из несвежей колбасы, покидающему негостеприимный желудок.

Воплей было много, но что радовало, что утешало и что было самым важным — вопили сзади. Разумеется, очень скоро его попытаются догнать, но это проблемы будущего. Кроме того, стоило, наверное, задуматься и над тем, куда бежать, однако бывалый трус бежит не куда, это обычно устраивается само собой, он бежит откуда.

Менее опытный бегун рискнул бы оглянуться, но Ринсвинд знал всё о свойственной камням коварной манере подсовываться под ноги как раз в тот самый момент, когда не смотришь на землю. Да и вообще, к чему оглядываться? На что там смотреть? Он и так бежит со всех ног. И ничто не может заставить его бежать быстрее.

Впереди замаячила большая бесформенная деревня. Судя по всему, основным материалом для её строительства служили грязь и навоз. Десяток-другой крестьян, трудившихся на полях, оторвались от своей работы и уставились на набирающего скорость волшебника.

Может, это была только игра воображения, но Ринсвинд готов был поклясться, что слышал возглас:

— Красной Армии Быть! Отныне и Столько, Сколько Понадобится! Прискорбная, Хотя И Без Лишних Страданий, Кончина Угнетателям!

Стражники бросились на крестьян, а Ринсвинд завилял между хижинами.

Коэн был прав. Похоже, здесь и в самом деле имеет место революция. Однако империя, не меняясь, существовала уже тысячи лет, вежливость и уважение к протоколу вросли в саму ткань её мироздания, и, судя по некоторой нескладности текстов, местным революционерам ещё предстояло проделать немалый путь в освоении искусства неполиткорректных лозунгов.

Ринсвинд предпочитал не прятаться, а бежать. Прятаться тоже прекрасно, но, если тебя поймают, тебе крышка. С другой стороны, деревня была единственным укрытием на многие мили вокруг, а некоторые из преследующих Ринсвинда стражников были на лошадях. Может, при беге на короткие дистанции человек действительно опережает лошадь, но на этих бесконечных полях лошадь обставила бы человека в два счёта.

Так что Ринсвинд метнулся к первой попавшейся развалюхе и толкнул первую попавшуюся дверь.

На двери мелом было накарябано: «Идет Икзамен. Просим Саблюдать Тишыну».

На Ринсвинда выжидающе уставились сорок пар слегка встревоженных глаз. Причем глаза эти принадлежали вовсе не детям, а вполне взрослым людям, сидевшим за партами.

В дальнем конце помещения располагалось нечто вроде кафедры, на которой лежала пачка бумаг, обвязанная шнурком и запечатанная воском.

Атмосфера показалась Ринсвинду смутно знакомой. Он уже дышал ею, пусть даже и в другом мире. Она была насыщена запахом холодного пота, который прошибает вас в миг внезапного осознания, что уже слишком поздно вносить исправления. Вы откладывали это до последнего момента, и вот этот момент настал. Ринсвинд пережил множество всяких кошмаров, но данный ужас занимал в составленной им энциклопедии страха самое почётное место — ужас, который испытываешь первые несколько секунд после того, как будут произнесены роковые слова: «Сдавайте работы немедленно».

Сидевшие за партами люди смотрели на Ринсвинда.

С улицы донеслись вопли. Он метнулся к кафедре, разорвал шнурок и как можно быстрее раздал листки. После чего вновь юркнул к безопасно высокой кафедре, снял шляпу и низко склонился над какими-то бумажками в тот самый момент, когда дверь нерешительно приоткрылась.

— Все вон! — яростно заорал Ринсвинд. — Читать не умеете, экзамен идет!

Невидимая фигура за дверью пробормотала что-то, обращаясь к кому-то ещё. Дверь закрыли. Люди за партами по-прежнему взирали на Ринсвиида.

— Э-э… Итак… Можете приступить к выполнению своих заданий.

Послышался шорох, на несколько мгновений воцарилась жуткая тишина, а потом в воздухе бешено замелькали кисти.

Экзамен на конкурсной основе. О да. Это была ещё одна вещь, известная большому миру об империи. Именно через экзамены лежал путь к должностям и сопровождающим эти должности благам. В принципе, систему имперских экзаменов хвалили, поскольку она позволяла проявить себя самым достойным.

Ринсвинд взял со стола один из лишних листков.

«Икзамен На Пост Уборсчика Навоза Района Вьюнь», — гласил заголовок.

Он ознакомился с вопросом номер один. От кандидатов требовалось написать шестнадцатистрочную поэму о вечернем тумане, расстилающемся над тростниковыми грядками.

Вопрос номер два требовал рассказать о метафорах, использованных в какой-то книге, о которой Ринсвинд никогда не слыхал.

Далее следовал вопрос о музыке…

Ринсвинд перевернул лист, прочёл остальные вопросы. Однако ни разу ему не встретились слова, похожие на «компост», «ведро» или «тачка». Впрочем, очень может быть, что благодаря всем этим знаниям человек действительно становится лучше. В Анк-Морпорке максимум что тебя спросят, так это: «Лопату принёс?»

Крики снаружи постепенно стихли; Ринсвинд рискнул высунуть голову за дверь. У дороги царила какая-то суматоха, но она уже не производила впечатление Ринсвиндо-ориентированной.

Ринсвинд выскользнул из комнаты и тут же бросился бежать.

Ну а люди за партами продолжали усердно корпеть над своими заданиями. Лишь один из наиболее предприимчивых экзаменуемых резво раскатал штанину и списал со шпаргалки заранее подготовленную поэму. Вопросы на экзаменах меняются редко.

Ринсвинд мерно трусил вперёд, стараясь держаться канавок и обходить места, где грязь была глубиной больше, чем по колено. Агатцы выращивали полезные культуры на любом клочке почвы, в который только можно было воткнуть семена. Изредка попадались каменистые островки, в остальном же ландшафт характеризовался как напрочь лишённый мест, где можно было отлежаться или хотя бы отсидеться.

Деревня осталась далеко позади, и особого внимания на Ринсвинда никто не обращал. Лишь время от времени какой-нибудь очередной пастух провожал Ринсвинда взглядом, однако особого любопытства не проявлял, разница состояла в том, что смотреть на бегущего Ринсвинда было несколько интереснее, чем на испражняющегося вола.

Таким образом, следуя параллельным дороге курсом, Ринсвинд к вечеру достиг перекрестка.

Где и обнаружил постоялый двор.

Последним съеденным Ринсвиндом блюдом было жаркое из леопарда. Постоялый двор означает еду, но еда означает деньги. Ринсвинд был голоден, и денег у него не было.

Он тут же мысленно упрекнул себя за подобного рода негативный подход. Что сейчас нужно сделать, так это войти и заказать большой сытный обед. Тогда, вместо того чтобы быть голодным и без денег, он станет хорошо поевшим и без денег, что в его положении является чистым выигрышем. Разумеется, не следует сбрасывать со счетов, что мир, вероятно, выдвинет на это какие-то возражения. Однако многолетний опыт Ринсвинда показал, что существует мало проблем, которые нельзя разрешить громким воплем и резвым стартом с места. Кроме того, хороший обед благотворно действует на организм.

Гункунгская кухня ему всегда нравилась. Периодически беженцы из Агатовой империи открывали в Анк-Морпорке рестораны, и Ринсвинд считал себя некоторого рода экспертом по экзотическим имперским блюдам^[69].

Входная дверь привела Ринсвинда в большое, продымленное и, насколько можно было определить, вглядываясь сквозь покачивающиеся слои дыма, забитое самыми разными людьми помещение. Двое стариков сидели перед сложным нагромождением костей, играя в бакару-сан. Не совсем было понятно, что именно они курят, но, судя по выражению их лиц они были счастливы своим выбором.

Осторожно продвигаясь между столами, Ринсвинд приблизился к камину, возле которого костлявый человек занимался помешиванием содержимого котла.

Ринсвинд бодро улыбнулся.

— Доброе утро! Могу ли я вкусить ваш известнейший деликатес под названием «Обед На Двоих С Бесплатными Креветочными Крекерами»?

— Никогда не слыхал о таком.

— Гм-м. В таком случае, можно взглянуть на… э-э… болезненное ухо… жабье карканье… меню?

— А что такое меню, друг?

Ринсвинд кивнул. Он знал, чем это чревато, когда абсолютно незнакомый человек вдруг называет тебя другом. Это явно говорит о том, что к тебе питают прямо противоположные чувства.

— В смысле, что у вас есть из еды?

— Лапша, варёная капуста и свиные усы.

— И всё?

— Свиные усы на деревьях не растут, уважаемый сан.

— Я весь день сегодня натыкался на водяных волов, — удивился Ринсвинд. — Вы что, говядину совсем не едите?

Половник шумно плюхнулся в котёл. Где-то за спиной ударилась о пол костяшка бакары-сан. Затылок Ринсвинда защипало от сосредоточившихся на нём взглядов.

— Всякие мятежники в нашей таверне не приветствуются, — громко произнёс хозяин.

«А что, сложно человеку „здрасьте“ сказать?» — подумал Ринсвинд. Однако у него создалось впечатление, что слова эти обращены не столько к нему, сколько к миру в целом.

— Рад слышать, — вслух произнёс он, — потому что…

— Да-да, а если кто не понял, ещё раз повторю, — немного громче продолжил хозяин. — Мятежники здесь не обслуживаются.

— Вот и отлично, мне это как раз подходит, потому что…

— И если бы я знал что-нибудь о мятежниках, то обязательно поставил бы в известность власти, — во всю мощь своей глотки проревел хозяин.

— Я не мятежник, я просто голоден, — попытался вставить Ринсвинд. — Мне бы, если можно, полную миску вот этого.

Ему подали полную миску. На жирной поверхности играли радужные блики.

— С тебя полрайну, — проинформировал хозяин.

— То есть ты хочешь, чтобы я заплатил до того, как съем суп?

— А потом ты можешь не захотеть платить, друг.

Один имперский райну был эквивалентом большего количества золота, чем прошло через руки Ринсвинда на протяжении всей его жизни. Волшебник театрально похлопал по карманам.

— Вот незадача, похоже, что… — начал было он.

Раздался глухой стук. Это из его кармана вывалилось и упало на пол «КАК Я ПРОВЁЛ ОТПУСК».

— Отлично, благодарю, мы в расчёте, — громко произнёс хозяин, обращаясь к комнате в целом.

Он сунул миску в руки Ринсвинда, стремительным движением подхватил с пола листки и затолкал их обратно в карман волшебника.

— Иди и садись в углу! — прошипел он. — Что делать дальше, тебе скажут!

— Но я и сам знаю, что нужно делать дальше. Окунаешь ложку поглубже в тарелку, потом подносишь ко рту…

— Иди и садись!

Отыскав самый тёмный угол, Ринсвинд сел там за стол. Посетители по-прежнему продолжали рассматривать его.

Чтобы отвлечься от этого разглядывания, Ринсвинд достал «КАК Я ПРОВЁЛ ОТПУСК» и наугад открыл, надеясь разобраться, почему вид этих листков оказал на хозяина столь магическое воздействие.

«…Продал мне пирожок, внутри которого я обнаружил^[70] сосиску из свиных внутренностей^[71], — прочёл он. — И такие пирожки продавались повсюду в любое время и стоили одну маленькую монетку, а граждане выглядели такими сытыми, что почти не покупали эти^[72] с лотка^[73]-сан».

«Сосиска из свиных внутренностей… — подумал Ринсвинд. — Пожалуй, она и в самом деле может поразить тебя до самых глубин души, учитывая, что до этого момента сытный обед представлялся тебе миской обмылков, подёрнутой подозрительного вида застывающей плёнкой.

Ха! Этому господину Как-Я-Провел в следующий свой отпуск надо отправиться в Анк-Морпорк. Интересно, как ему понравится одна из старых добрых… сосисок Себя-Режу-Без-Ножа… сосисок из натурального… свиного продукта…»

Ложка с плеском упала в миску.

Ринсвинд торопливо перелистнул несколько страниц.

«…На мирных, спокойных улицах, по которым я прогуливался, я не заметил и следа преступности и бандитизма…»

— Ясное дело, не заметил, четырёхглазый кретин! — воскликнул Ринсвинд. — Все шишки-то падали на мою голову!

«…Город, в котором все люди свободны…»

— Свободны? Свободны? Ну да, к примеру, мы свободны сдохнуть от голода, быть ограбленными Гильдией Воров… — язвительно сообщил листкам Ринсвинд и перекинул ещё одну страницу.

«…Спутником моим был Великий Волшебник^[74], самый выдающийся и могучий волшебник в стране…»

— Я этого никогда не говорил! Я… — Ринсвинд прервался на полуслове. Память-предательница тут же выудила из своих захламленных подвалов пару фраз вроде: «О, да аркканцлер мне в рот заглядывает, ничего без меня сделать не может» или «Да если б не я, тут всё давным-давно рухнуло бы». Но ведь это была обычная пьяная похвальба, надо быть полным идиотом, чтобы принять этот трёп за чистую монету и, более того, написать о нём…

Внутренний взор Ринсвинда сфокусировался на следующей картинке. Счастливое, улыбающееся лицо человечка. Человечек носит гигантские очки, он доверчив и невинен, как дитя, и куда бы он со своими доверчивостью и невинностью ни пошёл, он несёт с собой ужас и разрушение. Двацветок просто не мог поверить, что мир — это не лучшее место для житья. И ему в самом деле жилось довольно неплохо. Всё плохое мир приберегал для Ринсвинда.

До встречи с Двацветком жизнь Ринсвинда протекала тихо и спокойно, без каких-либо особых событий. Зато после этой встречи события пошли в гигантских количествах.

Значит, человечек вернулся домой? В Бес Пеларгик — единственный в империи нормально функционирующий морской порт.

Нет, ну нельзя же быть настолько идиотом, чтобы писать такое!

Настолько доверчивых людей на свете просто нет — за исключением одного человека.

Ринсвинд был далек от политики, но в некоторых вопросах он разбирался довольно неплохо не потому, что они имели какое-то отношение к политике, а потому, что они имели отношение человеческой природе. И вот отвратительные образы собрались вместе, образовав весьма неприглядную картину.

Вокруг империи стена. Если хочешь прожить в империи подольше, ты должен научиться варить суп из свиного визга и глотать кровавые слюни, потому что так здесь заведено. А ещё к тебе в дом периодически наведываются солдаты.

Но если кто-нибудь вдруг напишет весёленькую книжонку на тему…

…«Как я провёл отпуск»…

…Повествующую о мире, который устроен совсем иначе…

…То даже в самом окаменелом обществе найдётся некоторое число людей, которые зададутся опасными вопросами типа: «Кстати, в самом деле, а куда девается вся свинина?»

Ринсвинд мрачно уставился в стенку. Крестьяне Империи, Восстаньте! Вам нечего терять, кроме голов, рук, ног и ещё этой комбинации из тёрки для сыра и рубахи из колючей проволоки…

Он пошуршал листками. Имя автора нигде не указывалось. Вместо этого сразу под названием мелкими пиктограммами была набрана фраза: «Желаем Удачи! Снимайте Копии! Успеха и Многие Лета Нашему Делу!»

В Анк-Морпорке тоже случались бунты. Однако никто никогда не занимался их организацией. Все просто хватали что попалось под руку и выходили на улицы. И никто не придумывал официальных боевых кличей, больше полагаясь на старое испытанное «Вот он! Хватай, хватай! Схватил? А теперь лупи!».

Дело в том, что… есть поводы, а есть причины, и повод не обязательно является истинной причиной. Когда лорда Капканса Психопатического подвесили за его фиггин^[75], на самом деле это случилось вовсе не потому, что он заставил старика Ложечника Мягкоступа съесть собственный нос, но из-за того, что за долгие годы своего правления лорд Капканс успел напакостить буквально всем, причём крайне изобретательно, и народное возмущение наконец прорва…

Из противоположного от Ринсвинда угла донёсся жуткий вопль. Ринсвинд чуть было по привычке не юркнул под стол, но вдруг его взгляд наткнулся на маленькую сцену, на которой разыгрывалось какое-то действо.

Постепенно взоры всех посетителей обратились к подмосткам.

Зрелище представляло определённый интерес. Ринсвинд не совсем разобрался в сюжетной линии, но в целом смысл был примерно такой: мужчина любит девушку, потом её у него отбивает другой мужчина, первый мужчина разрезает обоих напополам и падает на собственный меч, после чего вся компания выходит к зрителям и склоняется в низком поклоне, означающем, по-видимому, нечто вроде: «А Дальше Все, Кто Не Умер, Жили Долго И Счастливо». Уловить более мелкие детали было довольно трудно, поскольку актеры то и дело вопили «Хооооооррррррааа!», а добрую половину представления вообще проболтали со зрителями. Кроме того, их маски были неотличимы одна от другой.

На полу рядом со сценой расположилось трио музыкантов. Музыканты пребывали в собственном мире — причём, судя по издаваемым звукам, не в одном, а в целых трёх.

— Печенье с предсказанием?

— А?

Ринсвинд вынырнул из театральных глубин и увидел рядом с собой хозяина.

Под нос ему сунули блюдо со странно двустворчатыми печёными объектами.

— Печенье с предсказанием?

Ринсвинд потянулся за печеньем. Однако в тот момент, когда его пальцы уже готовы были сомкнуться, блюдо вдруг отдернули в сторону, так что в руке у него оказалась совсем другая печенина.

Хотя какая разница. Ринсвинд рассеянно взял печенье.

По крайней мере, в Анк-Морпорке — возобновилось под актёрские вопли течение его мыслей — можно взяться за настоящее оружие.

Бедняги… Для организации настоящего мятежа грамотно составленных лозунгов и голого энтузиазма недостаточно. Нужны хорошо обученные бойцы и прежде всего настоящий вождь, лидер. Ринсвинд искренне желал агатцам найти хорошего вождя, но желательно после того, как он, Ринсвинд, уберётся подальше от империи.

Развернув клочок бумажки, Ринсвинд безразлично уставился на предсказание. Он даже не заметил, что хозяин постоялого двора как-то подозрительно маячит у него за спиной.

Вместо обычного «Вы только что вкусили непревзойденную еду» он увидел довольно СЛОЖНУЮ пиктограмму.

Ринсвинд принялся водить пальцем по картинкам.

«Тысяча… тысяча… извинений…» Но…

Музыканты загрохотали бубнами.

Деревянная дубинка отпружинила от головы Ринсвинда.

Престарелые игроки в бакару-сан удовлетворенно покивали друг другу и возобновили игру.

* * *

Утро было прекрасное. Небольшая долина полнилась эхом пробуждающейся Серебряной Орды. Храбрые воины вставали, постанывая, распределяли самодельные хирургические приспособления, жаловались, что куда-то опять задевались очки, и сослепу хватали чужие вставные челюсти.

Коэн, опустив ноги в лохань с тёплой водой, наслаждался ласковым солнышком.

— Эй, Проф?

Бывший преподаватель географии сосредоточенно склонился над картой, которую в данный момент составлял.

— Да, Чингиз?

— Что там за шум поднял Хэмиш Стукнутый?

— Жалуется, что хлеб чёрствый и что он никак не может найти свои зубы.

— Скажи ему, что, если у нас всё выгорит, он сможет нанять себе целый десяток девушек, которые будут жевать для него хлеб, — благодушно ответил Коэн.

— Это не очень гигиенично, Чингиз, — не отрываясь от карты, произнёс Профессор Спасли. — Помнишь, я как-то рассказывал тебе про гигиену?

Коэн не стал затрудняться ответом. «Шестеро стариков, — думал он. — Проф в расчёт не берётся, он мыслитель, не воин…»

Череп Коэна редко становился вместилищем для такого мозгового процесса, как сомнение в себе. Когда одной рукой тащишь упирающуюся храмовую служанку и мешок с награбленными в храме драгоценностями, а другой отбиваешься от десятка разгневанных жрецов, на всякие отвлеченные размышления времени почти не остаётся. Естественный отбор — штука суровая, профессиональные герои, склонные в критический момент задаваться вопросами типа: «А каков же он, смысл моей жизни?», очень быстро лишаются и того, и другого.

И все же шестеро стариков… А в империи под ружьем — почти миллион.

В холодном утреннем свете — да и, честно говоря, в таком довольно приятном и тёплом утреннем свете — твои шансы выглядят несколько иначе, чем, допустим, накануне вечером. Арифметика получается поистине смертоносная. Если План не сработает…

Коэн задумчиво кусал губы. Если План не сработает, на то, чтобы перебить всех, уйдут недели. Зря он всё-таки не взял с собой Тога-Мясника, пусть даже старик Тог бьётся нынче не больше десяти минут кряду, после чего ему приходится делать перерыв, чтобы по-быстрому сбегать в туалет.

Да и ладно. Решили и решили, теперь нужно постараться извлечь из ситуации всё возможное.

Когда Коэн был ещё совсем мальчишкой, отец как-то отвёл его на вершину горы. Там он изложил сыну основы героической философии и сказал, что нет большей радости, чем пасть славной смертью на поле боя.

Слабое место в отцовских рассуждениях Коэн увидел сразу, а богатый жизненный опыт только подтвердил его мнение на сей счет, а именно: нет большей радости, чем прикончить в бою эту сволочь, а потом усесться на груду золота высотой с лошадь. Данная жизненная позиция не раз служила ему добрую службу.

Встав, Коэн потянулся.

— Хорошее утречко, ребята, — поприветствовал он своих собратьев. — Я себя чувствую на миллион анк-морпоркских долларов. А вы?

Ребята ответили, что в принципе чувствуют себя неплохо.

— Отлично, — сказал Коэн. — Тогда по коням.

* * *

Великая Стена охватывает Агатовую империю со всех сторон. Для тех, кто не уловил, подчеркнём: со всех сторон.

Как правило, стена эта вздымается на двадцать футов в высоту и с внутренней своей стороны абсолютно отвесна. Она тянется вдоль берегов, рассекает унылые пустыни, возвышается даже на обрывах, где вероятность нападения очень невысока. На подчиненных островах, таких как Бхангбхангдук и Тинлин, возвышаются похожие стены и все они, метафорически говоря, представляют собой одну стену, что кажется очень странным для всяких безмозглых вояк, не способных оценить истинное предназначение данного сооружения.

Это не просто стена, это разграничительная линия. По одну её сторону лежит империя. В агатском языке это слово также несёт значение «вселенная». А по другую сторону нет ровным счётом ничего. Ведь, кроме вселенной, ничего больше не существует.

Ах да, неискушенному наблюдателю может показаться, что всё-таки там, за стеной, что-то есть — например, море, острова, другие континенты и так далее. Всё это с виду очень даже материально, эту землю можно завоевать, по ней можно пройти… но к реальности она не имеет никакого отношения. В агатском языке «иностранец» обозначается тем же словом, что и «призрак», и всего лишь один мазок кисти отделяет его от значения «жертва».

Отвесность же стен объясняется необходимостью охладить пыл всяких зануд, которые упорно верят, что там, по другую сторону, может быть что-то интересное. Поразительно, но даже спустя тысячи и тысячи лет всё равно находятся умники, наотрез отказывающиеся понимать намеки. На побережье эти неверующие сооружают плоты и направляются прямиком через бескрайние моря в сказочные земли. Обитатели континентальной части строят громадных воздушных змеев, а также изобретают всякие летающие стулья, приводимые в действие фейерверками. Разумеется, многие естествоиспытатели гибнут. Ну а тех, кто умудряется уцелеть, вскорости ловят и устраивают им жизнь в интересные времена.

Однако кое-кто всё-таки добирается до большого плавильного котла под названием Анк-Морпорк. Люди прибывают туда без денег — моряки обдирают их как липку, — но с безумным блеском в глазах, открывают там магазины и рестораны и работают по двадцать четыре часа в сутки. Это и называется Анк-Морпоркской Мечтой (главный приз — большая куча денег, заработанных в обществе, где твою смерть никто даже не заметит). Причем чем меньше вы спите, тем лучше вам мечтается.

* * *

Иногда Ринсвинду казалось, что жизнь его протекает от пробуждения к пробуждению. Пробуждения были своего рода знаками препинания в длинном предложении его жизни. Надо признать, они не всегда были грубыми. Иногда просто невежливыми. Очень немногие — одно или, может, два — были довольно приятными, особенно когда он просыпался на острове. Солнце монотонно всходило, волны занудно омывали берег, и пару раз ему удалось вырваться из пучины бессознательности, не издав привычного громкого вопля.

Это пробуждение было не просто грубым. Оно было откровенно оскорбительным. Голова Ринсвинда периодически стукалась обо что-то, а его руки были связаны за спиной. Было темно — факт, вызванный надетым ему на голову мешком.

Ринсвинд быстро произвел подсчёт.

«На нынешний момент это уже семнадцатое самое плохое утро в моей жизни», подумал он.

В том, что из вас в кабаке вышибают дух, нет ничего необычного. Случись это в Анк-Морпорке, вы вполне могли бы очухаться только в реке (вернее, на реке) и обобранным до нитки. Или если бы вашим обидчикам под руку подвернулось судно, отплывающее в очень долгий и непопулярный вояж, то, очнувшись, вы обнаружили бы, что прикованы к какому-нибудь там шпигату и единственное, что вам светит в ближайшие два года, это бороздить океанские волны^[76]. Но обычно вас всё-таки оставляют в живых. За этим следит сама Гильдия Воров. Одна из воровских заповедей гласит: «Ударь человека слишком сильно — и ты сможешь ограбить его только один раз; ударь его так, чтобы он просто вырубился, — и ты сможешь грабить его каждую неделю».

Итак, он, Ринсвинд, едет куда-то в какой-то повозке. Стало быть, его оставили в живых. Значит, похитители преследуют некую цель.

Не успел он так подумать, как тут же сильно пожалел об этом.

Мешок с его головы грубо сорвали, и взору Ринсвинда предстала некая ужасающая морда.

— Я хочу откусить тебе ногу! — в панике заорал Ринсвинд.

— Не беспокойся. Я друг.

Маску сняли. За ней оказалось лицо девушки — круглое, курносое и очень отличающееся от всех прочих лиц, которые встречались Ринсвинду в империи. А основное отличие состояло в том, что девушка смотрела прямо на него. Ринсвинд припомнил, что вроде бы её одежду (о лице тут речи не шло) он видел на сцене постоялого двора.

— Только не кричи, — предупредила девушка.

— Почему? Что вы собираетесь со мной сделать?

— Мы приняли бы тебя со всеми почестями, но не было времени.

Откинувшись на мешки, которые были свалены у заднего борта покачивающейся повозки, она смерила Ринсвинда критическим взором.

— Четыре Большие Сандалии говорит, что ты прилетел на драконе и уничтожил целый полк солдат, — сообщила девушка.

— В самом деле?

— А ещё ты заколдовал дряхлого старика, и тот превратился в великого воина.

— Правда?

— И ты дал Четыре Большие Сандалии целый кусок мяса, хотя он всего лишь пун.

— Неужели?

— И у тебя есть шляпа.

— Вот шляпа у меня действительно есть.

— И при всём при том, — продолжала девушка, — ты совершенно не похож на Великого Волшебника.

— Гм, видишь ли, тут вышло небольшое… — Девушка казалась хрупкой как цветок. Что не помешало ей, однако, извлечь из складок своего костюма маленький, но очень даже пригодный к употреблению ножик.

С течением жизни у Ринсвинда выработался своего рода инстинкт на подобные знаки. Пожалуй, сейчас не лучший момент, чтобы отрицать своё Великое Волшебничество, решил он.

— Небольшое… — повторил он. — Небольшое… Кстати, а откуда я знаю, что тебе можно доверять?

Девушка ответила ему негодующим взглядом.

— Так ты правда обладаешь удивительной волшебной силой?

— О да! Да! Разумеется! Только…

— Тогда скажи что-нибудь на волшебном языке!

— Э-э… Стеркус, стеркус, стеркус, моритурус сум, — быстро пробормотал Ринсвинд, не отводя глаз от ножика.

— О экскременты, я сейчас умру?!

— Это, э-э… специальная мантра, вызывает прилив магических сил.

Девушка слегка утихла.

— Но это здорово утомляет, в смысле волшебство, — продолжал Ринсвинд. — Все эти полеты на драконах, превращение стариков в воинов… Какое-то время ты творишь волшебство направо-налево, но потом требуется отдых. Как раз сейчас я очень ослаб — ты не поверишь, какой колоссальный объём магии я недавно потратил.

В её глазах по-прежнему читалось сомнение.

— Все крестьяне верят в неминуемое явление Великого Волшебника, — сказала она. — Но, как говорит великий философ Лай Тинь Видль, «ожидая могучего коня, ты способен отыскать копыта даже у муравья».

Девушка опять оценивающе посмотрела на Ринсвинда.

— Там, на дороге, — продолжила допрос она, — ты пресмыкался перед районным комиссаром Ки. Ты что, не мог испепелить его на месте?

— Ну, я старался выиграть время, оценивал ситуацию, не хотел сразу раскрываться, — забормотал Ринсвинд. — Э-э. А если б меня узнали?…

— Значит, этот твой нынешний облик — маскировка?

— Конечно.

— Отличный грим.

— Спасибо, это всё потому, что…

— Только поистине великий волшебник решится выглядеть настолько жалко.

— Благодарю. Э-э… Но откуда тебе известно про этого комиссара?

— Ты бы уже двадцать раз был мёртв, если бы я не говорила тебе, что делать.

— Так ты тот самый голос?

— Нам пришлось действовать очень быстро, чтобы перехватить тебя. Счастье ещё, что тебя увидел Четыре Большие Сандалии.

— Вам?

Она проигнорировала его вопрос.

— А эти солдаты, на дороге… Типичные провинциалы. В Гункунге этот номер у меня бы не прошёл. Но я могу играть много ролей.

Девушка убрала нож, однако у Ринсвинда возникло стойкое ощущение, что на самом деле он её не убедил: если она решила его не убивать, это ещё не значило, что она ему поверила.

Он предпринял ещё одну попытку, о да, это должно было сработать.

— И у меня есть волшебный сундук на ножках, — не без гордости сообщил он. — Он следует за мной повсюду. Сейчас он, правда, куда-то задевался, но вообще это совершенно удивительный предмет.

Девушка отреагировала ничего не говорящим взглядом. Затем протянула тонкую, хрупкую ручку и рывком привела волшебника в вертикальное положение.

— Что, такой же, как эти?

Она отдернула занавеску у заднего борта.

Сразу за повозкой, поднимая облака пыли, угрюмо ковыляли двое Сундуков. Более потрёпанные и подешевле, чем Ринсвиндов Сундук, в общем и целом они принадлежали к тому же виду — разумеется, если слово «вид» применимо к дорожным принадлежностям.

— Э-э. Да.

Девушка разжала руку. Голова Ринсвинда снова ударилась об пол.

— Слушай меня, — сказала она. — Кругом творится много плохого. Лично я не верю в великих волшебников, но многие верят, а людям иногда нужно во что-то верить. Однако если эти излишне доверчивые люди погибнут из-за того, что волшебник, который нам достался, не столь уж велик… В общем, этому волшебнику можно будет только посочувствовать. Вероятно, ты и вправду Великий Волшебник. Если же нет, то советую тебе как следует напрячься и проявить себя с хорошей стороны. Я понятно всё объяснила?

— Э-э. Да.

Смерть угрожал Ринсвинду множество раз. Обычно в происходящем принимали активное участие всякие грозного вида доспехи и мечи. Но в данном случае опасность предстала перед Ринсвиндом в виде хорошенькой девушки и небольшого ножика, и всё же ему почему-то казалось, что этот случай можно сразу занести в категорию самых худших. Девушка откинулась на мешки.

— Мы — бродячий театр, — произнесла она. — Это удобно. Беспрепятственно путешествуешь по всей империи. Мы — актеры но.

— Но что?…

— Ты не понял. Мы — актеры но.

— А, я догадался, что ты хочешь сказать. Вообще-то, представление было не таким уж плохим и…

— Великий Волшебник, «но» — это вид нереалистического, символического театрального представления с использованием архаичного языка и стилизованной жестикуляции и проходящего под аккомпанемент флейт и барабанов. Твоя способность притворяться глупцом выше всяких похвал. Иногда я даже готова поверить, что ты не играешь.

— Кстати, а как тебя зовут? — спросил Ринсвинд.

— Прекрасная Бабочка.

— Где?

Наградив Ринсвинда испепеляющим взором, девушка скрылась в передней части повозки.

Повозка продолжала мерно трястись. На голову Ринсвинду опять надели пропахший луком мешок, поэтому «Великий Волшебник» пребывал не в лучшем настроении. Периодически он принимался ругаться. Досталось всем. Ринсвинд проклинал женщин с ножами, историю в целом, преподавательский состав Незримого Университета, свой куда-то запропастившийся Сундук и население Агатовой империи. Но первым номером в списке его проклятий шёл человек, построивший эту повозку. Днище её устилали грубые, кривые, занозистые доски, словно специально подобранные, будто кто-то подумал: «О, вот подходящий материал для того, чтобы люди на нём сидели или, скажем, лежали». Наверное, это был тот же самый умник, который решил, что треугольник — отличненькая форма для колеса.

* * *

Сундук нырнул в канаву. За ним с большим интересом наблюдал человек, держащий верёвку, к которой был привязан пасущийся вол.

Сундуку было стыдно, он чувствовал себя озадаченным и растерянным. Он чувствовал себя растерянным, потому что всё вокруг было таким знакомым. Свет, запахи, мягкость земли… Но ему не хватало самого важного — ощущения принадлежности кому-то.

Сундук был сделан из дерева. А дерево очень чувствительно к таким вещам.

Одной из своих многочисленных ножек Сундук провёл в пыли длинную линию — случайное, жалкое движение, знакомое любому, кто когда-либо стоял перед классом в ожидании выговора учительницы.

Наконец Сундук пришёл к тому, что у древесины может считаться самым близким аналогом решения.

Его отдали. Он провел много лет, бродя по чужим странам, встречая экзотические создания и прыгая по ним в ритуальном танце. Но теперь он вернулся в страну, где когда-то был деревом. Следовательно, он свободен.

Нельзя сказать, что эту цепочку рассуждений отличала безупречность логики. Однако, следует признать, для того, кто думает дырками от сучков, результат весьма неплох.

А теперь Сундук собирался сделать кое что такое, о чём давно мечтал.

— Ну сколько можно, Проф?

— Прости, Чингиз. Как раз заканчиваю… — Коэн вздохнул. Воины Орды воспользовались передышкой, чтобы посидеть в тени деревьев и обменяться очередными враками о прошлых приключениях. Профессор Спасли, тем временем, стоял на вершине большого валуна, щурясь в окуляры самодельного оптического устройства и что-то царапая в своих картах.

В наше время миром правят клочки бумаги, подумал Коэн. Во всяком случае — этой частью мира. А Проф… ну, а Проф правит клочками бумаги. Он сделан из несколько иного материала, чем традиционные герои-варвары (несмотря на своё глубокое убеждение, что всех директоров школ следует распять на дверях коровника), но когда дело касается клочков бумаги, тут ему равных нет!

К тому же, он говорит по-агатски. По крайней мере, лучше, чем Коэн, нахватавшийся ходовых фраз и этим ограничившийся. Сам Профессор Спасли говорил, что выучил язык по старым книгам. А ещё он говорил, что из старых книг можно узнать очень много интересных фактов.

Коэн, покряхтывая, взобрался на валун.

— Чем ты тут занимаешься, а, Проф?

Профессор Спасли, прищурившись, вглядывался в бледный силуэт Гункунга, вырисовывающийся на пыльном горизонте.

— Видишь тот холм, сразу за городом? — откликнулся он. — Такая огромная округлая насыпь?

— Здорово смахивает на могильник моего папаши.

— Да, только этот — естественного происхождения. Слишком уж большой. И видишь, на самой его верхушке стоит что-то вроде пагоды. Очень любопытная архитектура. И я вот думаю, может, нам стоит рассмотреть её поближе?

Коэн внимательно изучил большой округлый холм. Это был большой округлый холм. Угрозы в нём никакой не было, и, судя по всему, цены он никакой не представлял. Следовательно, о холме можно было забыть. Сейчас Коэна интересовали другие, более насущные вопросы.

— Люди входят во внешний город и выходят из него, — продолжал Профессор Спасли, — следовательно, осада — это лишь видимость, чтобы показать: мол, мы тут. Так что с проникновением в Гункунг вряд ли возникнут проблемы. Но попасть непосредственно в Запретный Город будет гораздо сложнее.

— А как насчёт того, чтобы всех поубивать — предложил Коэн.

— Неплохая идея, но непрактичная, — отклонил предложение Профессор Спасли. — Нет, в моей нынешней методологии я исхожу из факта, что Гункунг находится на значительном расстоянии от реки, а населения в нём — почти миллион.

— Методология — штука важная.

— А для артезианских колодцев местность не совсем характерная.

— Во-во, и я о том же подумал.

— И водопроводов тоже не видно, если ты заметил.

— О да, водяные проводы… Эти агатцы любят всякие праздники, — согласился Коэн. — Жаль не успели, погуляли бы от души. Проводили бы, помахали ручкой…

— Что заставляет меня усомниться в правомерности высказывания, будто бы в Запретный Город даже мышь не проскользнет, — в голосе Профессора Спасли прозвучала едва заметная нотка самодовольства. — В том-то всё и дело, мышь без труда проскользнула бы в Запретный Город, если бы умела задерживать дыхание.

— Но мыши не умеют задерживать дыхание, — обрадовался Коэн, почувствовавший наконец твёрдую почву под ногами. — А люди умеют.

— Именно.

* * *

Повозка остановилась. Мешок сняли. Вместо тёрки для сыра, которую Ринсвинд ожидал увидеть, его взору предстали два молодых, встревоженных лица. Одно из них тоже принадлежало девушке, но, как Ринсвинд с облегчением удостоверился, не Прекрасной Бабочке. Эта девушка выглядела чуть моложе, и Ринсвинду почему-то опять вспомнилась картошка^[77].

— Себя чувствуешь хорошо? — она говорила на ломаном, но вполне узнаваемом морпоркском. — Мы очень сожалеем. Ты сейчас лучше? Мы говорим тебе им языке небесного города Анк-Мор-Пок. Язык свободы и прогресса. Язык Одного Человека, Одного Голоса!

— Ага, — Ринсвинд счёл за лучшее не возражать. По морю его памяти проплыл образ анк-морпоркского патриция. Один человек, один голос. Ну да. — Я его встречал. Того самого, у которого этот голос. Только…

— Удачи Народному Делу! — воскликнул юноша. — Рассудительно Вперёд! — Юноша выглядел так, будто его сложили из кирпичей.

— Прошу прощения, — вставил Ринсвинд, — но почему вы… бумажный светильник для церемоний… кипа хлопка… спасли меня? То есть когда я говорю «спасли», то имею в виду, зачем вы ударили меня по голове, связали и привезли сюда, где бы мы сейчас ни находились? Что такого плохого могло случиться на постоялом дворе? Ну, дали бы мне по уху, что не заплатил…

— Самое худшее, что могло с тобой случиться, — это мучительная смерть, растянутая на несколько лет, — услышал он голос Бабочки.

Девушка появилась из-за повозки и мрачно улыбнулась Ринсвинду. Руки она скромно держала в складках кимоно — наверное, прятала там свои ножики.

— О, привет, — откликнулся Ринсвинд.

— Великий Волшебник, — Бабочка поклонилась, — меня ты уже знаешь, а эти двое — Цветок Лотоса и Три Запряжённых Вола. Они тоже члены нашей ячейки. Мы были вынуждены доставить тебя сюда таким бесцеремонным образом. Повсюду шпионы.

— Своевременная Кончина Всем Врагам! — сияя, воскликнул юноша.

— Ну да, конечно, — согласился Ринсвинд. — Всем врагам, само собой.

Повозка стояла во дворе. Судя по общему уровню шума по другую сторону высоких стен, они находились в большом городе. В мозгу Ринсвинда оформилось очень мерзкое подозрение.

— Итак, вы привезли меня в Гункунг, — сказал он.

Глаза Цветка Лотоса расширились.

— Значит, это есть правда, — выдохнула она по-морпоркски. — И ты действительно есть Великий Волшебник!

— О, мои способности к предвидению порой даже меня самого пугают, — уныло ответил Ринсвинд.

— Вы, двое, позаботьтесь о лошадях, — приказала Бабочка, не отводя глаз от Ринсвинда.

Когда юноша с девушкой, непрестанно оглядываясь, торопливо покинули помещение, Бабочка угрожающе шагнула к Ринсвинду.

— Они верят, — сказала она. — Но у меня по-прежнему есть некоторые сомнения. Однако, как говорит великий Лай Тинь Видль, когда нет вола, даже осёл сгодится. Лично я всегда считала, что это один из его наименее убедительных афоризмов.

— Благодарю. А чего именно вы ячейка?

— Ты слышал о Красной Армии?

— Нет. Хотя… Я слышал, как кто-то кричал что-то…

— Согласно легенде, некогда человек по имени Великий Волшебник привёл первую Красную Армию к невероятной победе. Разумеется, это случилось тысячи и тысячи лет назад. Но люди верят, что он — то есть ты — вернётся и совершит это вновь. Так что… Красная Армия должна ждать и готовиться.

— Ну, за несколько тысяч лет человек слегка меняется…

Внезапно она резко наклонилась к Ринсвинду.

— Лично я считаю, что всё это плохо пахнет, — прошипела Бабочка. — Однако ты здесь — и ты будешь Великим Волшебником. Даже если мне придется гнать тебя вперёд ударами под зад!

Двое младших членов ячейки вернулись. Бабочка в мгновение ока превратилась из скалящейся тигрицы в скромную лань.

— А теперь тебе надо встретиться с Красной Армией, — сказала она.

— Вообще-то, я только что с дороги, мне бы… — заметив выражение лица Бабочки, Ринсвинд умолк на полуслове.

— Очевидно, что первая Красная Армия не более чем красивая легенда, — произнесла она на быстром и безупречном анк-морпоркском. — Однако в легендах есть своя польза. И тебе… х-м, Великий Волшебник, стоит с ней познакомиться. Итак, когда Одно Солнечное Зеркало боролся со всеми армиями мира, ему на помощь пришёл некий Великий Волшебник. И тогда сама земля встала на защиту новой империи. Да, чуть не забыла, там ещё были задействованы молнии. Воины армии были сделаны из земли, но каким-то образом приводились в действие молнией. Молния, конечно, может убить — однако, боюсь, ей недостает дисциплины. И земля не может сражаться. На мой взгляд, эта армия земли и неба была не чем иным, как крестьянским восстанием. Ну а теперь у нас новая армия с гордым, древним именем, способным воспламенить воображение. И Великий Волшебник у нас тоже есть. Я не верю в легенды. Но я верю, что другие люди в них верят.

Более юная девушка, которая все это время пыталась следовать за нитью разговора, шагнула вперёд и взяла Ринсвинда за руку.

— Ты своим зрением сейчас увидишь Красную Армию, — пообещала она.

— Вперед Вместе С Массами! — выкрикнув это, юноша взял Ринсвинда за другую руку.

— Он что, всегда так разговаривает? — спросил Ринсвинд, чувствуя, что его мягко подталкивают к двери.

— Три Запряжённых Вола нигде не учился, — объяснила девушка.

— Больше Успеха Нашим Вождям!

— Два Пенса Ведро Хорошо Утоптанного! — поддержал его Ринсвинд.

— Больше Прав Собственности На Средства Производства!

— Новое Мыло Твоей Бабушке!

Три Запряжённых Вола просиял.

Бабочка отворила дверь и с чем-то замешкалась в доме. Ринсвинда вывели во двор.

— Очень полезные лозунги, — похвалил он, украдкой оглядываясь по сторонам. — Но мне хотелось бы привлечь ваше внимание к широко известному высказыванию Великого Волшебника Ринсвинда.

— Воистину, я вся открытая, — вежливо ответила Цветок Лотоса.

— Ринсвинд, бывало, говаривал… Счастливо оставаааааааааааааа…

Сандалии скользили по булыжнику, мешая развить приличную скорость, но воротца в заборе оказались сделанными из бамбука, поэтому разлетелись в щепки от легкого удара плечом.

По другую сторону стены оказался уличный базар. Его образ очень ярко запечатлелся в памяти Ринсвинда. Стоило образоваться клочку пространства, любому, даже самому маленькому, клочку, — оттого ли, что прошёл, раздвигая толпу, мул, или оттого, что проехала повозка, как образовавшийся пятачок сразу заполнялся людьми, во всю глотку спорящими из-за цены на какую-нибудь утку. Утка, как правило, вносила достойную лепту в окружающий шум, поскольку яростно крякала, недовольная, что её держат вверх ногами.

Ринсвинд угодил ногой в плетёную клетку с курами, но не снизил скорости, а всё так же нёсся вперёд, раскидывая людей и товар. В Анк-Морпорке подобное поведение вызвало бы соответствующую реакцию, однако здесь, где все вопили друг на дружку, Ринсвинд со своей кудахтающей ногой, полубегущий, полухромающий мимо бесконечных лотков, очень гармонично вписывался в пейзаж.

За спиной у него людской поток плотно смыкался. Если кто-то и крикнул что-нибудь вроде «Держи вора!», то его возглас быстро потонул в общем гаме.

Высмотрев укромную нишу между прилавком с певчими птицами и лотком, продающим нечто булькающее в тазах, Ринсвинд затормозил. Нога его издала радостное кукареканье.

Он принялся колотить ею о мостовую и колотил до тех пор, пока клетка не треснула. Петушок, опьянённый воздухом свободы, клюнул Ринсвинда в колено и, хлопая крыльями, поскакал прочь.

Погони слышно не было, однако расслабляться не следовало: на обычном гункунгском базаре даже батальон троллей, марширующих в свинцовых башмаках, остался бы незамеченным.

Однако Ринсвинд всё же позволил себе перевести дух.

Итак, он опять принадлежал самому себе. Однако благодаря Красной Армии он находился в столице Агатовой империи, куда совсем не стремился попасть. Стало быть, очередная неприятность — вопрос только времени. Впрочем, пока что ему ничто не грозило, а всё, что ему требовалось сейчас, — это пять минут, чтобы сориентироваться в окружающей обстановке. И тогда он отряхнет со своих ног прах этого города. Или грязь. Тут было навалом и того, и другого.

Значит, это и есть Гункунг…

Улицы — в привычном Ринсвинду смысле этого слова — отсутствовали как класс. Одни переулки переходили в другие, такие же узкие, а теснящиеся вдоль стен домов лотки делали их ещё уже. Животное население этого бесконечного базара было весьма многочисленным и разнообразным. Большинство лотков торговали цыплятами в клетках, утками в мешках и странными извивающимися штуками в чашках. В одной из лавок черепаха, венчающая собой лениво шевелящуюся гору других черепах («3 р. за штуку, очень полезно для яна»), смерила Ринсвинда печальным взглядом, словно бы говоря: «Ты думаешь, твои проблемы — это проблемы?».

Трудно было даже сказать, где кончаются лавки и начинаются дома. Нечто сморщенное, болтающееся на верёвке с равным успехом могло быть как диковинным товаром, так и чьим-то бельем — а может, и обедом на следующую неделю.

Гункугцы не производили впечатления домоседов. Судя по всему, большую часть времени они проводили на улице и при этом орали во всю глотку.

Продвижение вперёд осуществлялось путём распихивания локтями окружающих, пока те не убирались с дороги. Стоять же и говорить: «Э-э, прошу прощения, можно пройти?» — стоило только в том случае, если в ваши намерения входило провести весь день — и, наверное, всю ночь на одном месте.

Однако, когда вдруг послышались удары в гонг и последовательность громких хлопков, толпа слегка расступилась. Мимо Ринсвинда, приплясывая, проследовали странные люди в белых балахонах. Они разбрасывали фейерверки и что было сил колотили в гонги, кастрюли, а также в прочую утварь, способную издать хоть какой-то звук. Надо признать, создаваемый процессией грохот отчасти заглушил уличный шум, хотя на это была потрачена масса усилий.

Время от времени какой-нибудь местный житель, отвлекшись от своих воплей, чтобы немножко перевести дух, замечал Ринсвинда и окидывал его озадаченным взором. «Пожалуй, самое время слиться с окружением», — решил Ринсвинд.

— Неплохо, а? — проорал он, обращаясь к стоявшей рядом женщине.

Женщина, маленькая старушка в соломенной шляпе, воззрилась на него с явным отвращением.

— Это похороны господина Фу, — отрезала она и поспешила удалиться.

Неподалеку от ниши, где прятался Ринсвинд, стояли двое стражников. Происходи дело в Анк-Морпорке, стражники стреляли бы самокрутки и старались не замечать ничего, что могло бы помешать им наслаждаться жизнью. Но у этих вид был настороженный.

Ринсвинд шмыгнул в переулок. В этом городе незнакомый с местными обычаями человек мог попасть в весьма затруднительное положение.

В переулке было потише. Дальним своим концом он выходил на что-то гораздо более широкое и с виду очень даже пустынное. Исходя из предпосылки «меньше людей — меньше проблем», Ринсвинд бодро зашагал вперёд.

Наконец он снова оказался на открытом пространстве. Даже весьма открытом. Это была вымощенная булыжником площадь, достаточно большая, чтобы на ней могла расположиться пара-другая армий. По периметру площадь обрамляли вишневые деревья. Однако, если вспомнить толпы народа повсюду, поражало полное отсутствие кого бы то ни было…

— Эй, ты!

…Не считая стражников.

Они вдруг появились из-за каждого дерева и каждой статуи.

Ринсвинд попытался было ретироваться обратно в переулок, но не успел, поскольку за спиной у него тоже внезапно возник стражник.

К его лицу приблизилась ужасающая маска, принадлежащая человеку в латах.

— Крестьянин! Тебе известно, что это Имперская площадь?

— Прошу прощения, а слово «имперская» пишется с большой или с маленькой буквы? — вежливо осведомился Ринсвинд.

— Вопросы здесь задаю я!

— Ага. Стало быть, с большой. Значит, забрёл в какое-то очень важное место. Что ж, извините, не знал, ухожу-ухожу…

— А ну стоять!

Что особенно поразило Ринсвинда в поведении стражников, схватить его никто даже не пытался. И лишь потом он осознал, что этого, наверное, просто не требовалось. Люди в империи послушно выполняли то, что им приказывали.

Это похуже плёток будет, говорил Коэн.

Ринсвинд вдруг вспомнил, что вообще-то ему полагается пасть на колени. Он поспешно присел на корточки и упёрся в мостовую руками.

— Я вот думаю, — бодро спросил он, занимая стартовую позицию, — не пора ли познакомить вас с одним известным высказыванием?

* * *

Коэн хорошо разбирался в городских воротах. Он ломал их таранами, катапультами, а один раз — даже собственной головой.

Однако ворота Гункунга оказались чертовски хорошими. Совсем не такими, как ворота Анк-Морпорка. Те обычно были распахнуты настежь, дабы привлечь покупателя с толстым кошельком. В качестве единственной защиты выступала надпись: «Спасибо, Што Не Нападайте На Наш Город. Приятнова Времяправажденья». Эти же ворота были большими и тяжелыми, сделанными из железа. Возле них торчали караульная башня и взвод довольно неприятных личностей в черных латах.

— Проф?

— Да, Коэн?

— Что мы тут делаем? Водяные проводы уже закончились, все разошлись. Может, как-нибудь через стену?

Профессор Спасли погрозил ему пальцем.

— Лазать через стену — только привлекать лишнее внимание. Мы пройдем как обычные люди. А уже внутри поищем водопровод, по которому и проникнем в Запретный Город. Но сейчас давайте ещё раз вспомним, чему я вас учил, — сказал он. — Очень важно, что вы все усвоили, как надо себя вести в большом городе.

— Свою маму поучи, — проскрипел Маздам. — Кому-кому, а нам это известно. Грабь, насилуй, тащи добычу, а перед уходом подожги всё к чёртовой матери. Всё так же, как в маленьких городах, только времени больше уходит.

— Это, разумеется, правильно, но только если ты проходишь через город, — принялся терпеливо, как маленькому ребенку, растолковывать Профессор Спасли. — А что, если тебе потребуется вернуться туда на следующий день?

— На следующий день там уже делать нечего, Проф.

— Господа! Прошу минуточку внимания. Я преподам вам основы цивилизованного поведения!

Однако люди не просто проходили через ворота. К караулке выстроилась длинная очередь. Стражники угрожающе нависали над съеживающимися от страха агатцами и тщательно проверяли бумаги всех, кто намеревался войти в город.

И вот настала очередь Коэна.

— Твои бумаги, старик!

С довольным кивком Коэн вручил капитану стражников клочок бумаги, на котором красивым почерком Профессора Спасли было написано:

«МЫ БРАДЯЩИЕ СУМАСШЕДШЫЕ

И БУМАГ У НАС НЕТУ. ИЗВИНИТЕ».

Стражник поднял глаза и узрел весёлую улыбку Коэна.

— Ну надо же, — мерзким тоном процедил он. — А что, разговаривать ты разучился, дедуль?

Коэн, по-прежнему ухмыляясь, перевёл вопросительный взгляд на Профессора Спасли. На этот случай реплики они не отрепетировали.

— Вот старый болван, — хмыкнул стражник.

Тут Профессор Спасли не выдержал.

— Мне казалось, вы должны оказывать особое внимание психически неполноценным людям! — воскликнул он.

— Нельзя быть психически неполноценным, если у тебя нет бумаг, в которых сказано, что ты психически неполноценен, — логично возразил стражник.

— Ну все, я сыт по горло, — вмешался Коэн. — Я ведь говорил, что ничего не получится. Стражники все такие тупые.

— Наглый крестьянин!

— Я ещё не такой наглый, как мои друзья, — ответил Коэн.

Орда утвердительно закивала.

— Это мы, дурачина!

— Тебя и твою мать.

— Чиво?

— Полный придурок.

— Чиво?

Капитан стражников опешил. Свою привычку к повиновению жители Агатовой империи впитывают с молоком матери. Но поклонение предкам и уважение к старикам это ещё более древняя и славная традиция. Капитану ни разу не доводилось видеть людей, настолько старых и в то же время способных сохранять вертикальное положение. Эти старики были такими древними, что, по сути дела, их можно было назвать предками. А от того, что сидел в кресле на колёсиках, даже пахло как от настоящего предка.

— В караулку их! — закричал он.

Воины Орды позволили грубо увести себя, и получилось это у них весьма неплохо. Профессор Спасли потратил многие часы, отрабатывая этот очень сложный трюк. Он не жалел времени, поскольку знал, что имеет дело с людьми, которые в ответ на самый обычный хлопок по плечу поворачиваются и отрубают наглецу руку.

Когда в караулку набились все — и Орда, и стражники, и Хэмиш Стукнутый в своём кресле с колесиками, — там стало не протолкнуться. Один из стражников обратил внимание на Хэмиша, который злобно зыркал из-под одеяла.

— Что это у тебя там, а, дедуль?

Меч проткнул ткань и вонзился стражнику в бедро.

— Чиво? Чиво? Это он чиво сказал?

— Он сказал «Аргх!», — объяснил Коэн, выхватывая из-за пояса нож.

Одним движением костлявых рук он зажал капитана в замок и приставил клинок к его горлу.

— Чиво?

— «Аргх!» — говорю.

— Чиво? Скажи ему, сам такой.

Коэн надавил на шею капитана чуть сильнее.

— Итак, дружок, — начал он, — всё может кончиться хорошо, а может — очень печально. Всё зависит от тебя.

— Коварный негодяй! И это ты называешь «хорошо»?

— Ну, ты ещё не знаешь, что тебя ждет в будущем.

— Чтоб жил ты в интересные времена! Я скорее умру, чем предам императора!

— Хорошо, это твое право.

Главе стражников понадобилось не больше доли секунды, чтобы осознать, что Коэн, будучи сам человеком слова, исходит в своих действиях из предположения, что другие люди тоже словами зря не разбрасываются. Будь у капитана времени побольше, он мог бы поразмыслить на тему «насилие и цивилизация»: в то время как нормальный цивилизованный человек прибегает к насилию как к последнему средству, для варвара оно является самым первым, предпочитаемым и наиболее приятным образом действий. Но времени на подобные философствования уже не было. Капитан безжизненно рухнул на пол.

— Лично я всегда жил в интересные времена, — ответил Коэн удовлетворенным тоном человека, который немало постарался для того, чтобы сделать свою эпоху как можно более интересной.

Он направил нож на остальных стражников. Профессор Спасли в ужасе открыл рот.

— Конечно, стоило бы тут чуть убраться, — продолжал Коэн. — Но зачем трудиться, если скоро опять станет грязно? Что касается лично меня, то, чем возиться тут с вами, мне проще было бы вас прикончить, но вот Проф говорит, что цивилизованные люди так не поступают.

Один из стражников покосился на своих товарищей и рухнул на колени.

— Каково твое желание, о господин?

— Молодец, далеко пойдешь. Как тебя зовут, паренёк?

— Девять Апельсиновых Деревьев, о господин.

Коэн вопросительно посмотрел на Профессора Спасли.

— Ну и что нам с ними делать?

— Э-э, лучше бы их взять в плен. Пожалуйста.

— А как это делается?

— Ну… Наверное, надо их связать и всё такое.

— Ага! А потом мы перережем им глотки!

— Нет! Нет. Видишь ли, после того как ты человека пощадил и оставил в живых, ты уже не можешь его убить.

Серебряная Орда дружно уставилась на бывшего профессора.

— Так ведут себя все цивилизованные люди, — поясняюще добавил Профессор Спасли.

— Но ты ведь сам сказал, что этих гаденышей надо связать! — воскликнул Маздам.

— Верно, — Профессора Спасли слегка трясло. — Они будут беззащитны, а беззащитного человека убивать нельзя.

— Убить беззащитного — самое милое дело, потому что тебя он убить не может. Ты, видно, совсем свихнулся со своими бумажками!

Коэн поскрёб щетинистый подбородок. Стражники смотрели на него, трепеща от ужаса. Ко всякого рода жестокостям они были очень даже привычны, они не привыкли к тому, чтобы люди ставили под сомнение эту самую жестокость.

— У тебя ведь не очень большой боевой опыт, верно, Проф? — нарушил молчание Коэн.

— Если не считать заполнения всякого рода анкет. Но, боюсь, поступать надо так, как я говорю. Извини. Ты же сам говорил, что…

— Короче, я голосую за то, чтобы перерезать им глотки на месте, — прервал его Малыш Вилли. — С пленниками вечно столько возни. Ты, Проф, скажи, кто будет их кормить?

— Боюсь, что мы.

— Кто? Я?! Ну уж нетушки! Голосую за то, чтобы заставить их съесть собственные глаза. Кто одобряет — поднимите руки!

Орда зашумела в согласном хоре. Коэн заметил, что одна из поднятых рук принадлежит Девяти Апельсиновым Деревьям.

— А ты за что голосуешь, дружок? — поинтересовался он.

— Умоляю, господин, мне очень надо в уборную.

— Так, ребята, слушайте сюда! — крикнул Коэн. — В наше время бизнес делается иначе, не так, как вы привыкли. Кровопролитие и резня — дело прошлого, верно? Так утверждает Профессор Спасли а он знает, как правильно пишется «мармелад», вам до этого семь верст, как до небес, и всё лесом. Всем нам известно, зачем мы здесь, так что лучше будем действовать по Плану.

— Ага, а сам-то! Ты ведь только что прикончил стражника, — напомнил Маздам.

— Я работаю над собой, — обрезал Коэн. — К цивилизации надо приучаться постепенно.

— А я всё равно настаиваю на том, чтобы поотрубать им головы. Именно так я поступил с Безумными Демонами-Жрецами И.

Коленопреклоненный стражник опять осторожно поднял руку.

— Можно, господин?

— Да, парень?

— Гм, вы могли бы запереть нас в камере. Тогда мы больше не причиним вам никакого беспокойства.

— Правильно мыслишь, — одобрил Коэн. — Молодец парень. В кризисной ситуации сохраняет хладнокровие. Запрём их, и дело с концом.

Тридцать секунд спустя Орда заковыляла прочь, в город.

Стражники сгрудились в тесной, перегретой камере.

В конце концов один из них спросил:

— Слушайте, а кто это были такие?

— Мне кажется, что предки.

— А я всегда думал, чтобы стать предком, надо сначала умереть.

— Тот, который в кресле, выглядел вполне мёртвым. Пока не пырнул Четырёх Белых Лисиц.

— Может, нам начать звать на помощь?

— А если они услышат?

— Да, но так тут можно всю жизнь просидеть. Стены очень толстые, а дверь крепкая.

— Хорошо-то как.

Свернув в очередной, неведомо какой по счету переулок, Ринсвинд наконец остановился. Он даже не побеспокоился проверить, не гонится ли за ним кто-нибудь. В этой стране и вправду одним мощным рывком можно обрести свободу. Правда, свобода тоже имеет последствия.

Например, она подразумевает древнее как мир право человека умереть с голоду. С тех пор как Ринсвинд обедал той похлёбкой на постоялом дворе, прошли чуть ли не годы.

Словно ответ на его мысли тишину переулка разорвал мощный глас торговца:

— Пироги с рисом! Пироги с рисом! Покупайте домашние пироги с рисом! Чай! Столетние яйца! Яйца! Хватайте, пока столетние! Покупайте домашние… Да, чего тебе?

К торговцу приблизился пожилой мужчина.

— Достаби-сан! Яйцо, которое ты мне продал…

— И что с ним, почтеннейший?

— Не хочешь ли понюхать его?

Уличный торговец нюхнул яйцо.

— О-о, чудесно! — словно охваченный восторгом, он закатил глаза.

— Чудесно? Чудесно? Да это яйцо, — продолжал разгневанный покупатель, — это яйцо практически свежее!

— Клянусь, уважаемый сёгун, ему сто лет, и Ни днём меньше! — так же восторженно продолжал торговец. — Достаточно посмотреть на скорлупу, такую чёрную и аппетитную…

— Она линяет!

Ринсвинд внимательно слушал. «Наверное, — додумалось ему, — идея, что весь мир — это несколько человек, содержит в себе зерно истины. То есть тел много, но людей — по пальцам можно пересчитать. Вроде человек тебе абсолютно незнаком, а кажется, что уже с ним где-то встречался. Наверное, существует специальный набор формочек, по которому всех нас отливают…»

— Ты хочешь обвинить меня в том, что я торгую свежими яйцами? Да чтоб я харакири себе сделал! Да чтоб я…

В этом торговце определенно было что-то знакомое. Он обладал талантами настоящего волшебника. Человек пришёл, возмущаясь свежестью яйца, однако не прошло и двух минут, как его уговорили забыть о неудачной покупке и купить два пирожка с рисом и ещё что-то странное, завёрнутое в листья.

Пироги с рисом выглядели аппетитно. Ну, скажем так… аппетитнее всего остального.

Ринсвинд бочком приблизился. Торговец праздно переваливался с ноги на ногу и что-то насвистывал себе под нос, но прервался, чтобы улыбнуться Ринсвинду широкой, честной, дружеской улыбкой.

— Как насчет хорошего древнего яйца, сёгун? Установленная посреди подноса миска была полна золотых монет. Сердце Ринсвинда упало. На деньги, которые просил господин Достаби за одно тухлое яйцо, в Анк-Морпорке можно было купить целую улицу.

— Гм, а… в кредит ты, случаем, не торгуешь? — решился наконец он.

Достаби посмотрел на Ринсвинда оценивающим взглядом.

— Я притворюсь, что не слышал этого сёгун, — ответил он.

— Слушай, — спросил Ринсвинд, — а у тебя, случаем, нет родственников за границей?

Ответом стал ещё один взгляд — на сей раз брошенный искоса. И что неожиданнее всего, в нём сквозило уважение.

— О чем ты говоришь, сёгун? За границей нет ничего, кроме злобных призраков-кровопийц. Это всем известно. Странно, что ты этого не знаешь.

— Призраков-кровопийц? — переспросил Ринсвинд.

— Ага, которые только и думают, как бы проникнуть сюда и нанести нам вред, — просветил его Сам-Себе-Харакири. — И поживиться нашими товарами. Запустить бы им туда старых добрых фейерверков. Призраки, они ж не любят шума.

Он опять посмотрел на Ринсвинда, на этот раз ещё более долгим и оценивающим взглядом.

— А сам-то ты откуда, сёгун? — внезапно в его голосе послышался колючий оттенок подозрения.

— Из Бес Пеларгика, — быстро нашёлся Ринсвинд. — Это объясняет и мой странный акцент, и манеры, иначе люди могли бы подумать, что я какой-нибудь иностранец, — добавил он.

— А-а, Бес Пеларгик, — Сам-Себе-Харакири довольно закивал. — В таком случае ты, наверное, знаком с моим старым другом Пять Отверток. Он живет на Поднебесной улице, ты его не можешь не знать.

Но Ринсвинд сам не раз прибегал к этому древнему как мир трюку.

— Нет, — тут же ответил он. — Никогда не слышал ни о нём самом, ни об этой улице.

Сам-Себе-Харакири довольно кивнул.

— Стоит мне сейчас крикнуть: «Заграничный дьявол!» — ты и трёх шагов не успеешь сделать, — заговорщицки сообщил он. — Стражники оттащат тебя в Запретный Город, где заготовлено кое-что специальное для тех, кто…

— Я слышал об этом, — поспешил прервать его излияния Ринсвинд.

— Пять Отверток уже три года как районный комиссар, а Поднебесная улица — главная улица Бес Пеларгика, продолжал Сам-Себе-Харакири. — Я всегда мечтал встретить заграничного дьявола. Вот, угощайся пирожком с рисом.

Взгляд Ринсвинда заметался. Но, как ни странно, он не чуял опасности, по крайней мере, не чувствовал неминуемой опасности. Степень угрозы была сравнительно невысокой.

— Предположим, я признаю, что, может быть, и в самом деле пришёл из земель по ту сторону стены?… — как можно тише осведомился Ринсвинд.

Достаби многозначительно подмигнул. Потом залез себе за пазуху и одним быстрым движением показал и сразу же спрятал обратно уголок каких-то бумажек, название которых начиналось со слов «КАК Я ПРОВЁЛ…». Почему-то Ринсвинд абсолютно не удивился увиденному.

— Некоторые утверждают, что за Великой Стеной нет ничего, кроме пустынь, иссушенных солнцем равнин, злобных призраков и ужасных чудовищ, — сказал Достаби. — Но я говорю: а как насчёт торговых возможностей? Если у человека хорошие контакты… Понимаешь, о чем я, сёгун? Такой человек может далеко пойти в стране призраков-кровопийц.

Ринсвинд кивнул. В эту минуту он счел излишним подчёркивать, что человек, приехавший в Анк-Морпорк с кучей золота на руках, очень рискует мгновенно свести знакомство с другими людьми, чьи руки тоже полны всяких металлических предметов, но в основном колюще-режущих.

— Положение у нас сейчас очень неопределенное. Слухи насчет здоровья императора — Да Живет Вечно Его Величество, Благословенный Сын Небес! — сплетни о мятежниках… Однако непредвзятый торговец всё же может найти здесь щёлку, ты согласен?

— Щёлку?

— Ну да. Это… как бы выразиться половчее… А, вот, допустим, у нас есть такая штука, — он наклонился ближе, — выходит из^[78] гусеницы. Так называемый шёлк. Этот материал…

— Я знаю. Мы возим его из Клатча, — перебил торговца Ринсвинд.

— Ну что ж… А ещё есть такой кустарник — так вот, мы высушиваем его листья, кладём их в горячую воду и пьё…

— Чай, я знаю, — ответил Ринсвинд. — Его доставляют из Очудноземья.

Сам-Себе-Харакири Достаби явно опешил.

— Ну… у нас есть порошок, его помещают в трубочки и…

— Для фейерверков? У нас есть фейерверки.

— Ну а как насчет самого тонкого фарфора на свете, это такая…

— В Анк-Морпорке живут гномы, так вот они сделают тебе такие тарелки, через них книжку можно будет читать, — сообщил Ринсвинд. — Даже если примечания в ней напечатаны самыми мелкими буквами.

Достаби нахмурился.

— Похоже, вы очень умные дьяволы-кровопийцы, — произнёс он и попятился. — Может вы и правда так опасны, как о вас говорят?

— Мы? О, нас бояться не стоит, — успокоил его Ринсвинд. — В Анк-Морпорке чужеземцев почти не убивают. Мертвому чужеземцу очень сложно что-то продать.

— Тогда зачем же ты приехал сюда? Что тебе у нас нужно? Ты давай, давай, угощайся. Вот, пирожок с рисом. За счёт пагоды. Хочешь попробовать свиные яйца? На палочке?

Ринсвинд выбрал пирог. Он не стал уточнять насчет свиней и яиц.

— У вас есть золото, — ответил он.

— А, золото. Но оно же слишком мягкое, из него ничего и не сделаешь, — пожал плечами Сам-Себе-Харакири. — Однако трубы ничего получаются. И черепица.

— Гм… Осмелюсь заметить, в Анк-Морпорке золоту нашли бы более достойное применение, — сказал Ринсвинд.

Он перевёл взгляд на монеты в чашке лотке Достаби.

Страна, в которой золото стоит столько же, сколько свинец…

— А это что? — он указал пальцем на измятую четырёхугольную бумажку, наполовину прикрытую монетами.

Сам-Себе-Харакири Достаби посмотрел на лоток.

— А, не удивительно, что ты спрашиваешь, — медленно произнёс он. — Само собой, для тебя, наверное, это в новинку. Называется ку-пю-ра. Так можно носить с собой очень…

— Я спросил про клочок бумаги, — перебил Ринсвинд.

— Я тоже, — ответил Достаби. — Это ку-пю-ра в десять раину.

— И что она означает?

— Она означает именно то, что на ней написано, — нахмурился Достаби. — А написано на ней, что она стоит десять вот этих кругляшков.

Он продемонстрировал золотую монету размером примерно с пирожок с рисом.

— И зачем люди покупают эти бумажки?

— Их не покупают, покупают на них.

Ринсвинд непонимающе покачал головой.

— Ну, ты идешь на рынок, — Достаби опять заговорил медленно, словно пытался объяснить некую очень сложную вещь форменному идиоту. — И говоришь: «Доброе ут-ро, мяс-ник, почем эти собачьи носы?», а он говорит: «Три райну, сёгун», ты говоришь: «У меня только пони, пойдет?» (смотри, на купюре в десять райну вы-гра-ви-ро-ва-на пони), и он дает тебе собачьи носы и семь монет того, что мы называем «сда-ча». А если бы на бумажке была обезьяна, это пятьдесят райну, он бы тогда сказал: «А помельче нет?» и ты…

— Но это всего-навсего клочок бумаги! — простонал Ринсвинд.

— Для тебя, может, и клочок бумаги, а для меня десять пирожков с рисом, — покачал головой Достаби. — А чем вы, заграничные кровопийцы, пользуетесь? Булыжниками с дырками?

Ринсвинд уставился на бумажные деньги.

В Анк-Морпорке были сотни бумажных фабрик, а некоторые умельцы из Гильдии Граверов могли выгравировать своё имя и адрес на булавочной головке.

Внезапно на него накатил порыв гордости за своих сограждан. Пусть они продажные, пусть корыстные, пусть жадные — но, видят боги, они настоящие мастера своего дела, а их тяга к знаниям поистине безгранична.

— Думаю, тебе стоит попытать судьбу. В Анк-Морпорке куча домов нуждаются в новой крыше.

— В самом деле? — Достаби навострил уши.

— О да! Дождь так и хлещет через дыры.

— И что, эти люди могут заплатить за новые крыши? Я, знаешь ли, слышал…

Ринсвинд вновь принялся разглядывать бумажные деньги. Потряс головой. Эта бумажки стоит десяти золотых…

— Они заплатят… э-э, купюрами ничуть не хуже качеством, чем эта, — сказал он. — А может, даже лучше. Я за тебя замолвлю словечко. А теперь, — поторопился добавить он, — ты не подскажешь, как мне побыстрее отсюда выбраться?

Достаби почесал в затылке.

— Всё не так-то просто, — ответил он. — Кругом стражники и солдаты. И в этой своей шляпе ты слегка смахиваешь на чужеземца. М-да…

В некотором отдалении от них возникла какая-то суматоха — или, правильнее сказать, несколько усилилось уже имевшееся столпотворение. Толпа торопливо расступилась, как расступается любая толпа обычных горожан при появлении вооруженных до зубов людей. Стражники направлялись в сторону Достаби.

Тот тоже попятился, сияя дружелюбной улыбкой и всем своим видом показывая, что человеку с мечом всегда положена скидка.

Двое стражников волокли обвисшую фигуру. Когда они проходили мимо, фигура подняла окровавленную голову и прохрипела:

— Да Длится Вечно…

Но слова эти были прерваны ударом затянутого в перчатку кулака по губам пленника.

Стражники удалились прочь по улице. Толпа снова сошлась.

— Ц-ц-ц… — Сам-Себе-Харакири приложил палец к губам. — Похоже… Эй! Ты где?

Ринсвинд появился из-за угла. Сам-Себе-Харакири посмотрел на него с явным уважением. Тем более, так уж вышло, что появление Ринсвинда сопровождалось негромким громовым раскатом.

— Похоже, ещё одного взяли, — Достаби показал головой. — Наверное, поймали за развешиванием листовок.

— Одного из кого? — не понял Ринсвинд.

— Из Красной Армии. Ха!

— А.

— Я на это не очень обращаю внимание, — продолжал Сам-Себе-Харакири. — Все твердят, якобы сбудутся какие-то древние легенды насчет императоров и прочего. Я лично в это не верю.

— Вид у него был не слишком легендарный, — заметил Ринсвинд.

— Люди доверчивые, верят всему подряд.

— И что с ним сделают?

— Сейчас, когда император вот-вот умрет, трудно сказать. Скорее всего, отрежут руки и ноги.

— Как? Почему?

— Потому что молодой ещё. К нему проявят снисхождение. Будь он постарше — торчать его голове на пике на дворцовых воротах.

— Такое жестокое наказание за то, что он просто наклеил листовку!?

— Зато потом ему уже нечем будет клеить.

Ринсвинд бочком попятился.

— Спасибо, — вымолвил он и заторопился прочь. — О нет, — бормотал он, прокладывая себе путь сквозь толпу. — Я не ввязываюсь в истории, в которых людям так запросто рубят головы.

И тут кто-то опять огрел его по затылку. Но на этот раз вежливо.

«Интересно, а что сталось со старым добрым „Эй, ты!“?» — только и успел подумать Ринсвинд, падая сначала на колени, потом на подбородок.

Серебряная Орда бродила по переулкам Гункунга.

— И как это называется? — гундел Маздам. — Режь всех подряд, поджигай всё, что горит? Что-то не похоже… Раньше я ходил с Брюсом-Гуном, так вот, чтобы мы проникли в город, прикинувшись какими-то ё…

— Господин Дикий, — поторопился прервать его Профессор Спасли, — по-моему, сейчас самое время обратиться к списку, который, между прочим, я специально для тебя составил.

— К какому ещё списку, чёрт побери? — Маздам воинственно выпятил челюсть.

— К списку приемлемых и цивилизованных слов, помните? — Этот вопрос Профессор Спасли адресовал всей Орде. — Помните, я вам рассказывал про ци-ви-ли-зо-ван-ное по-ве-де-ние? Для осуществления наших долгосрочных стратегических планов цивилизованное поведение жизненно важно.

— А что такое долгосрочные стратегические планы? — полюбопытствовал Калеб-Потрошитель.

— Это то, что мы будем делать дальше, — объяснил Коэн.

— И что мы будем делать дальше?

— Будем действовать по Плану, — ответил Коэн.

— Да я все эти планы… — начал Маздам.

— Список, господин Маздам, не забывай, что пользоваться можно только словами из списка, — оборвал его Профессор Спасли. — Когда речь идет о пересечении пустынь, тут я полагаюсь на ваше знание предмета, но сейчас мы говорим о цивилизации, и вы, господа, должны использовать правильные слова. Уж будьте любезны!

— Лучше делай, как он говорит, Маздам, — посоветовал Коэн.

Маздам неуклюже вытащил из кармана засаленный клочок бумаги и развернул.

— «Ёлки-палки»? При чём тут какие-то ёлки?! — Он словно не верил своим глазам. — «Гори оно всё ярким пламенем»? «Накрыться медным тазом»?

— Это… цивилизованные ругательства, — объяснил Профессор Спасли.

— Ну, так можешь взять их и…

— И? — Профессор Спасли предостерегающе поднял палец.

— И запихать себе в…

— Да?

— В…

— Куда?

Маздам закрыл глаза и сжал кулаки.

— Да горят эти все ёлки-палки ярким пламенем!

— Отлично, — похвалил Профессор Спасли. — Так гораздо лучше.

Он переключился на Коэна. Тот откровенно веселился над страданиями Маздама.

— Коэн, — сказал Профессор Спасли, — видишь, вон там прилавок с яблоками. Не хочешь ли попробовать яблочка?

— Не откажусь, пожалуй… — уступил Коэн в осторожной манере человека, который отдает фокуснику часы, при этом ни на секунду не забывая, что тот как-то подозрительно ухмыляется, а в руке сжимает молоток.

— Хорошо. А теперь, реб… я хотел сказать, господа. Чингиз хочет яблоко. Неподалеку мы видим прилавок, за которым торговец продает фрукты и орехи. Как следует поступить Чингизу? — Профессор Спасли обратил на свою паству исполненный надежды взгляд. — Кто-нибудь знает ответ?

— Делов-то! Пришиваешь этого му… — опять послышался шорох разворачиваемого листка, — мужика за прилавком, а потом…

— Неправильно, господин Дикий. Кто-нибудь еще?

— Чиво?

— Ну, можно поджечь…

— Нет, господин Винсент. Ещё варианты?

— Насилуешь…

— Да нет же, господин Потрошитель, — покачал головой Профессор Спасли. — Мы достаем де… де?… — он устремил на них вопрошающий взгляд.

— Деньги! — хором откликнулась Орда.

— А потом… Что мы делаем потом? Ну давайте же, мы повторяли это сотни раз. Мы?…

Это была самая трудная часть. И без того изборожденные морщинами лица ордынцев теперь и вовсе пошли гармошкой в яростной попытке вырваться из тенет привычного образа мысли.

— Да?… — неуверенно промолвил Коэн.

Профессор Спасли широко улыбнулся ему и ободряюще кивнул.

— Даем?… Их… — Губы Коэна побелели от напряжения. — Ему?

— Точно! Прекрасно. В обмен на яблоко. О сдаче и «спасибо» мы поговорим немного позже. А теперь, Коэн, вот монета. Вперёд.

Коэн стёр пот со лба. Он начал обильно потеть.

— А может, просто сделать ему подсечку и?…

— Нет! Мы в цивилизованном мире.

Коэн, поёжившись, кивнул. После чего, расправив плечи, решительно направился к прилавку. Торговец, с подозрением наблюдавший за странной группкой стариков, натужно улыбнулся ему.

Глаза Коэна остекленели, варвар беззвучно зашевелил губами, как будто повторяя про себя некую роль. Наконец он произнёс:

— Эй, ты, жирный торговец, гони мне все свои… одно яблоко… а я… дам тебе… эту монету…

Он оглянулся. Профессор Спасли поднял большой палец.

— Одно яблоко, и всё? — уточнил торговец.

— Да!

Торговец выбрал яблоко. Меч Коэна снова спрятали в инвалидном кресле, однако торговец, словно предчувствуя что-то, предварительно осмотрел яблоко со всех сторон и удостоверился, что оно хорошее. И только потом взял монету из пальцев Коэна. Что оказалось несколько затруднительным, поскольку клиенту крайне не хотелось расставаться с ней.

— Ну же, почтенный сан, теперь плати, — сказал торговец.

Далее последовали семь очень насыщенных событиями секунд.

Некоторое время спустя, когда вся Орда остановилась в безопасном переулке, Профессор Спасли произнёс:

— Ну а теперь вопрос ко всем: кто может сказать, что Чингиз сделал не так?

— Он не сказал «спасибо»?

— Чиво?

— Нет.

— Не сказал «до свиданья»?

— Чиво?

— Нет.

— Он ударил ему по голове дыней, после чего втоптал в клубнику, сровнял с орехами, поджёг прилавок и отнял все его деньги?

— Чиво?

— Правильно! — Профессор Спасли вздохнул. — Чингиз, у тебя всё так хорошо шло… До последнего момента.

— А чего он начал обзываться?

— «Сан» на агатском языке означает «господин», Чингиз.

— А-а… В самом деле?

— Да.

— Гм-м… Но я же все-таки заплатил за яблоко.

— Верно, но, видишь ли, при этом ты отнял у него все остальные деньги.

— И все-таки за яблоко я заплатил, — с заветным раздражением повторил Коэн.

Профессор Спасли вздохнул.

— Чингиз, у меня складывается впечатление, что несколько тысяч лет планомерного развития частной собственности, закрепленной товарно-денежными отношениями, каким-то образом прошли мимо тебя.

— Что-что?

— Иногда бывает так, что деньги по закону принадлежат не тебе, а кому-то другому, — терпеливо перевел Профессор Спасли.

Орда примолкла, пытаясь освоиться с данным утверждением. Разумеется, им было известно, что теоретически это действительно так. У торговцев всегда есть деньги. Однако в мысли, что эти деньги им принадлежит, виделось что-то глубоко порочное — на самом деле деньги всегда принадлежат тому, кто сумеет их отнять. Торговцы, по сути, не были владельцами, они лишь временно хранили деньги, пока в них не возникала нужда у других людей.

— А теперь, вон там, видите, пожилая дама? Она продает уток, — продолжал Профессор Спасли. — Пожалуй, следующей стадией будет… Господин Вилли, эй, я тут. Уверен, то, на что ты смотришь, очень интересно, но убедительно прошу не отвлекаться. Итак, следующей стадией будет оттачивание навыков социального взаимодействия.

— Ур, Ур, Ур, — утробно пробурчал Калеб-Потрошитель.

— Я это к тому, господин Потрошитель, что тебе сейчас нужно будет подойти к ней и спросить сколько стоит утка, — сказал Профессор Спасли.

— Ур, ур, ур… чего?

— И при этом ты не должен пытаться содрать с неё одежду. С дамы, разумеется, не с утки. Потому что это нецивилизованно.

Калеб поскреб в затылке. Обильно посыпалась перхоть.

— Ну спрошу я, а что потом?

— Э-э… Потом завяжи с дамой разговор.

— Чего? О чём можно разговаривать с женщиной?

Профессор Спасли несколько замялся. В некоторой степени для него это тоже была неизведанная территория. В последней школе, где он преподавал, его опыт обращения с женщинами сводился к болтовне с экономкой, а ещё однажды кастелянша позволила ему положить руку ей на колено. Ему исполнилось сорок, когда он с удивлением узнал, что оральный секс — это вовсе не разговоры о сексе, как он раньше искренне считал. Женщины всегда казались ему странными, далёкими и удивительными существами. В этом его представления коренным образом отличались от представлений Орды. Те все как один считали, что женщина — это то, с чем надо что-то делать. Ему стоило некоторого труда подобрать подходящие слова.

— О погоде? — рискнул предположить он. В его голове вспыли смутные воспоминания о разговорах с тётушкой — старой девой, которая его воспитала. — О её здоровье? О том, как испортилась молодёжь?

— И уже после этого сдирать одежду?

— Возможно. В итоге. Если она того захочет. Ещё я хотел бы напомнить всем о той беседе, что состоялась у нас на днях. О необходимости регулярно принимать… — «Или хотя бы однажды принять», — добавил он про себя. — …Ванну, а также следить за состоянием своих ногтей и волос и почаще менять одежду.

— Но это же настоящая кожа, — возразил Калеб. — Её не надо менять, она не гниёт годами.

Профессору Спасли в очередной раз пришлось пересмотреть свои взгляды. Он считал, что Орду можно покрыть цивилизацией, словно лаком. Так вот, он заблуждался.

Но самое забавное, думал он, пока Орда наблюдала за мучительными попытками Калеба завязать разговор с представительницей другой половины человеческого рода, самое забавное, хотя Орда и те люди, с которыми он привык сталкиваться в учительских, далёких друг от друга, как небо и земля (а может, именно потому, что эти и те люди, с которыми он привык сталкиваться в учительских, далеки, как небо и земля), эти варвары ему симпатичны. На книгу они смотрят или как на принадлежность для уборной, или как на набор для разведения огня, а гигиену считают именем какой-то богини. И всё же они честны (со своей, специализированной, точки зрения) и отличные (со своей, специализированной, точки зрения) люди, а мир их чрезвычайно прост. Они крадут у богатых, грабят храмы и дворцы. У бедных они не воруют не потому, что в бедности есть какая-то особая заслуга, а просто потому, что у бедняков нечего красть.

И хотя, украв, они не считают, что надо тут же раздать деньги бедным, тем не менее, именно так они в итоге и поступают (если принять, что к беднякам относятся хозяева гостиниц, дамы сомнительной репутации, мелкие карманники, игроки и всякие прилипалы). Украв деньги, они обладают не большей властью над украденным, чем человек, вздумавший пасти кошек. Деньги существуют для того, чтобы их потратить, проиграть, проесть — в общем, спустить и потерять. Таким образом, герои-варвары способствуют циркуляции денег, исполняя весьма достойную общественную функцию.

Профессор Спасли всю свою жизнь беспокоился, что о нём подумают другие, и в результате его всегда обходили при повышениях, обращаясь с ним как с предметом обстановки. Но эти люди ни в грош не ставили мнение окружающих. И они никогда не мучались сомнениями, правильно они поступают или нет. И они получали огромное удовольствие от жизни. У них был свой кодекс чести. Да, Профессору Спасли нравилась Орда. Они были не такими, как он.

Калеб вернулся. Вид у него был непривычно задумчивый.

— Поздравляю, господин Потрошитель! — воскликнул Профессор Спасли, искренне веривший в силу позитивного подкрепления. — Насколько я вижу, дама осталась полностью одетой.

— Ага, ну и чего она сказала? — поинтересовался Малыш Вилли.

— Улыбнулась, — ответил Калеб и неловко поскрёб клокастую бороду. — Ну да, вроде как улыбнулась, — добавил он.

— Это хорошо, — одобрил Профессор Спасли.

— Она, э-э… она сказала, что… что не против встретиться со мной… позже…

— Отлично!

— Э-э… Проф? А что такое «бриться»?

Спасли объяснил.

Калеб слушал внимательно, время от времени корча недовольные гримасы. Несколько раз он оглядывался и смотрел на продавщицу уток. Та в ответ махала ему рукой.

— Это… — произнёс он. — Э-э. В общем… — Он опять оглянулся. — Раньше все бабы убегали от меня со всех ног.

— О, женщины, они как олени, — с высот своего знания сообщил Коэн. — На них нельзя сразу нападать, к ним надо подкрасться…

— Ур, ур, у… Прошу прощения, — Калеб поймал строгий взгляд Профессора Спасли.

— Пожалуй, на сегодня урок можно завершить, — заключил Профессор Спасли. — Мы ведь не хотим стать чересчур цивилизованными? Предлагаю прогуляться и осмотреть Запретный Город.

Запретный Город было трудно не заметить. Стена сорок футов высотой доминировала над всей центральной частью Гункунга.

— Тамошние ворота хорошо охраняются, — заметил Коэн.

— Так и должно быть. Ведь внутри спрятано огромное сокровище, — кивнул Профессор Спасли.

Глаза его внимательно изучали мостовую, словно он потерял что-то очень ценное.

— Ну и что с того? Налетим неожиданно, перережем всем глотки, — вызывающе предложил Калеб, всё ещё не пришедший в себя от недавнего потрясения.

— Чиво?

— Ты что, рехнулся? — ответил Коэн. — На это весь день уйдет. К тому же, — добавил он с невольными нотками гордости в голосе, — Проф собирается воспользоваться водяными проводами… Это праздник такой.

Профессор Спасли наконец поднял глаза.

— Эврика! — воскликнул он.

— Это по-эфебски, — объяснил Коэн Орде. — Означает: «Где моё полотенце?»

— Ну-ну, — отозвался Калеб, который всё это время украдкой пытался распутать колтуны в бороде. — И когда ж это ты бывал в Эфебе?

— Я там однажды отлично поохотился.

— На кого?

— По-моему, на тебя.

— Ха! Ну и как, нашёл меня?

— Чёрт его знает. Наклони-ка голову — упадёт или нет?

— Э-э, господа, минуточку внимания. Все посмотрите сюда.

Ортопедическая сандалия Профессора Спасли постукивала по украшенному литым орнаментом железному квадрату, вделанному в мостовую.

— Посмотреть куда? — спросил Маздам.

— Чиво?

— Нужно найти другие такие же штуковины. — Профессор Спасли обвел глазами Орду. — А потом останется лишь дождаться темноты.

Кто-то с кем-то спорил. Кто и с кем, Ринсвинд не видел — на голове у него был очередной мешок, а сам он был привязан к столбу.

— Да он ничуточки не похож на Великого Волшебника!

— Но так написано у него на шляпе, на языке призраков…

— Это ты так говоришь!

— А как насчет свидетельства Четырёх Больших Сандалий?

— Он перебарщивает. Просто у него разыгралось воображение.

— Это у меня-то?! Клянусь всеми богами, этот человек сгустился из воздуха и летел, как дракон! Он сбил с ног пятерых солдат. Три Максимальных Везения подтвердит мои слова. И не он один. А затем Великий Волшебник освободил того древнего старика и превратил его в могучего воина!

— И он говорит на нашем языке. Об этом тоже сказано в книге.

— Ну хорошо. Предположим, он действительно Великий Волшебник. Что из этого следует? Из этого следует, что его нужно убить не мешкая!

Во мраке мешка Ринсвинд бешено затряс головой.

— Почему?

— Потому что он примет сторону императора.

— Но ведь легенда гласит, что Великий Волшебник повёл Красную Армию за собой!

— Да, которая сражалась за императора Одно Солнечное Зеркало. И подавила народное восстание!

— Она расправилась с мятежниками, которые намеревались уничтожить всё хорошее! А затем возвела империю!

— Ну и что? Хорошая получилась империя? Преждевременная Кончина Силам Угнетения!

— Но сейчас Красная Армия на стороне народа! Максимально Быстрое Продвижение Вперёд С Великим Волшебником Во Главе!

— Великий Волшебник — враг народа!

— Говорю тебе, я видел, насколько велики его силы. Появившись, он сразу сокрушил легион солдат! Причём даже пальцем не шевельнул, а сделал это одним движением воздуха.

Внутри организма Ринсвинда тоже задвигался воздух.

— Если он такой великий волшебник, то почему всё ещё связан? Почему бы ему не заставить верёвки испариться, так чтобы от них остался только зелёный дымок?

— А может, он бережёт магическую силу для более важных дел? Веревки? Пустяки! Это всё равно что устраивать фейерверк для дождевых червяков.

— Ха!

— И у него была Книга! Он искал нас! Его предназначение повести за собой Красную Армию!

Нет, нет, нет. Ринсвинд отрицательно затряс головой.

— Мы сами можем себя вести!

Да, да, да. Ринсвинд согласно закивал.

— Обойдемся без всяких подозрительных Великих Волшебников, пришедших из воображаемых мест!

Да, да, да.

— Поэтому разумнее будет убить его!

Да, да… нетнетнетнет!

— Ха! Да он сейчас смеётся над тобой! Посмотрим, как ты заговоришь, когда он наполнит твою голову огненными змеями!

Да, да, да.

— Пока мы тут спорим, Трёх Запряжённых Волов подвергают пытке!

— Народная Армия значит больше, чем отдельный человек, Цветок Лотоса!

Ринсвинд скорчил гримасу. У него уже начала развиваться острая антипатия к первому говорящему — естественная реакция на людей, желающих умертвить вас без промедления. А когда подобные типы начинают развивать тему насчёт того, что какие-то там вещи важнее людей, становится окончательно ясно, что вы угодили в серьёзный переплёт.

— Не сомневаюсь, что Великий Волшебник мог бы спасти Трёх Запряжённых Волов, — прозвучало у самого уха Ринсвинда. Голос этот явно принадлежал Бабочке.

— Совершенно верно, ему ничего не стоит спасти Трёх Запряжённых Волов! — поддержала Цветок Лотоса.

— Очень умно придумано! Но как он попадет в Запретный Город? Это же невозможно! Там его схватят и казнят на месте.

Да, да, да.

— Невозможно — но не для Великого Волшебника! — возразил голос Бабочки.

— Заткнись! — прошипел Ринсвинд.

— Значит, ты предпочитаешь узнать, какого размера мясницкий нож, который Две Огненные Травы держит в руках? — прошептала Бабочка.

— Нет!

— Он очень большой.

— Но, по его словам, в Запретном Городе меня обязательно схватят и казнят на месте.

— Не обязательно. Это всего лишь вероятность. С другой стороны, могу тебя заверить, если ты ещё раз попробуешь убежать от меня, эта вероятность превратится в реальность.

Мешок стащили с его головы.

Лицо, которое он увидел сразу после этого, принадлежало Цветку Лотоса. Впрочем, можно было увидеть куда более худшие вещи. Её же лицо навело Ринсвинда на мысли о молоке, горах масла и как раз должном количестве соли^[79].

В число вещей похуже входило, к примеру, лицо Двух Огненных Трав. Это лицо не наводило на приятные мысли. Оно было жирным и сплющенным, с крошечными глазками-буравчиками и служило живым свидетельством того факта, что, хотя людей порой угнетают короли, императоры и всякие мандарины, довольно часто с этой задачей может прекрасно управиться ближайший сосед.

— Великий Волшебник? Ха! — фыркнул в этот момент Две Огненные Травы.

— Он может это сделать! — воскликнула Цветок Лотоса («и сливочный сыр, — подумал Ринсвинд, — и, может, шинкованная капуста в качестве гарнира»). — Он тот самый Великий Волшебник, что наконец возвратился к нам! Разве это не он провёл нашего Учителя через земли призраков и вампиров-кровососов?

— О, я бы не торопился утверждать, что… — начал Ринсвинд.

— Стало быть, Великий Волшебник допустил, чтобы его сюда приволокли в грязном мешке? — Две Огненные Травы злобно осклабился. — Ну что ж, посмотрим, какие он может творить заклинания…

— По-настоящему великий волшебник не станет опускаться до дешевых трюков! — воскликнула Цветок Лотоса.

— Вот это верно, — согласился Ринсвинд. — Не станет, и всё тут.

— Позор Огненной Траве за такие предположения!

— Позор, — подтвердил Ринсвинд.

— Кроме того, чтобы проникнуть в Запретный Город, ему понадобится вся его магическая сила, — добавила Бабочка.

Ринсвинд отметил про себя, что потихоньку начинает ненавидеть звук её голоса.

— Запретный Город… — пробормотал он.

— Всякому известно, что земля там буквально напичкана ужасными капканами и ловушками и на каждом шагу стражники.

— Капканы, ловушки…

— Так что же, он должен истратить всю свою волшебную силу на фокусы для Двух Огненных Трав, а потом терпеть, когда его будут медленно резать на мельчайшие кусочки в самой глубокой темнице?

— На кусочки? Э-э… И насколько мелкие?…

— Огромный позор тебе, Две Огненные Травы!

Ринсвинд болезненно улыбнулся Цветку Лотоса.

— По правде говоря, выдавил он, — я не настолько велик. Да, чуть-чуть я великий, — поторопился добавить он, заметив, что Бабочка нахмурилась, — но не очень.

— В писаниях Учителя сказано, что ты поразил многих могучих волшебников и решительно преуспел во всех опасных ситуациях.

Ринсвинд уныло кивнул. Это более или менее соответствовало действительности. Но в большинстве случаев всё это получалось ненамеренно. Тем временем, Запретный Город выглядит… как бы это сказать… очень даже запретно. Тебя туда явно не зовут. И не похоже, чтобы там торговали открытками. И наверное, единственный сувенир, который можно оттуда вынести, это собственные зубы. Упакованными в мешочек.

— Э-э… Я так понял, этот ваш воловий друг сейчас томится в какой-то глубокой темнице?

— В самой глубокой, — подтвердил Две Огненные Травы.

— А… кто-нибудь когда-нибудь оттуда выходил? В смысле из самой глубокой темницы?

— Как правило выходят оттуда только частично, — ответила Цветок Лотоса.

— Большей частью в виде голов, — уточнил Две Огненные Травы. — Которые насаживают на кол и выставляют над воротами.

— Но с Тремя Запряженными Волами этого не случится! — твёрдо заявила Цветок Лотоса. — Таково слово Великого Волшебника!

— Вообще-то, ничего подобного я не обещал…

— Обещал, — решительно оборвала его Бабочка.

Глаза Ринсвинда наконец привыкли к полумраку, и он разглядел, что находится в каком-то помещении вроде склада или подвала. Городской шум, сильно приглушенный, проникал через зарешечённое окошечко под потолком. Склад был битком набит какими-то бочонками и вязанками, и практически на каждом предмете кто-то сидел. На него, Ринсвинда, смотрели горящими глазами, с явным восхищением, но выражение лиц было не единственным, что объединяло собравшихся здесь.

Ринсвинд оглянулся по сторонам.

— Кто эти дети? — удивился он.

— Это, — объяснила Цветок Лотоса, — гункунгская ячейка Красной Армии.

Две Огненные Травы фыркнул.

— Ну и зачем ты сказала ему это? — спросил он. — Теперь его точно придется убить.

— Но ведь… все они такие юные!

— Может, лет им слегка недостает, — ответил Две Огненные Травы, — но по мужеству своему и чести они способны сравниться с великими древними воинами.

— И, наверное, они так же опытны в рукопашной? — хмыкнул Ринсвинд. — Я что-то не заметил за местными стражниками особой любви к детям. Это я к тому… А хотя бы какое-нибудь оружие у вас имеется?

— То оружие, которое нам понадобится, мы голыми руками отнимем у наших врагов! — провозгласил Две Огненные Травы.

Ответом ему был хор одобрительных восклицаний.

— В самом деле? И как же вы заставите их выпустить из рук оружие? — осведомился Ринсвинд.

Он указал на очень маленькую девочку, которая уклонилась от его указательного пальца, будто от заряженного ружья. На вид девочке было лет семь. В руках она держала игрушечного кролика.

— Как тебя зовут?

— Одна Любимая Жемчужина, о Великий Волшебник!

— И что ты делаешь в Красной Армии?

— Меня наградили медалью за развешивание листовок, о Великий Волшебник!

— С надписями типа: «Пожалуйста, Да Постигнут Наших Врагов Лёгкие Неприятности»?

— Э-э… — девочка вопросительно посмотрела на Бабочку.

— Восстание даётся нам нелегко, — объяснила та. — У нас нет… опыта.

— Так вот, я здесь для того, чтобы сообщить вам: распевая песни, расклеивая листовки и сражаясь голыми руками с вооруженными стражниками, ничего не добьёшься, — сказал Ринсвинд. — Если вы идёте против реальных людей с реальным оружием, это не сработает. Вам надо…

Его голос постепенно стих. Ринсвинд вдруг заметил, как пристально смотрят на него сто пар глаз и как внимательно вслушиваются в его слова двести ушей.

В эхо-камере своей головы он ещё раз проиграл сказанную речь. Итак, он сказал: «Я здесь для того, чтобы сообщить вам…»

Вскинув руки, он бешено замахал ими со стороны в сторону.

— …То есть, конечно, не мне учить вас, — поспешно начал он.

— А вот это правильно, — одобрил Две Огненные Травы. — Мы победим потому, что на нашей стороне сама история.

— Мы победим потому, что на нашей сторонне сам Великий Волшебник, — резко парировала Бабочка.

— А я вот что вам скажу! — прокричал Ринсвинд. — Я бы предпочел полагаться на себя, а не на историю! О чёрт, что я несу?

— Значит, ты поможешь Трём Запряжённым Волам? — уточнила Бабочка.

— Пожалуйста! — поддержала Цветок Лотоса.

Ринсвинд посмотрел на девушку, на слезы в уголках её глаз и на кучку подростков с разинутыми от восторга ртами, детей, которые верят, что, распевая зажигательные песни, можно и в самом деле победить армию.

Так что, если подумать, выход у него только один.

Он, Ринсвинд, подыграет этой Красной Армии, но при первой же возможности возьмёт ноги в руки и смоется отсюда подальше. Гнев Бабочки — куда более предпочтительная альтернатива, чем кол. Конечно, какое-то время придется пожить в шкуре лицемера и обманщика, но это всё же лучше, чем некоторое время пожить на острие кола.

В мире и так слишком много героев. Тогда как Ринсвинд на Диске только один, и его святая обязанность перед окружающим миром заключается в том, чтобы охранять и оберегать этот редкий вид, постоянно балансирующий на грани вымирания.

* * *

Придорожная гостиница. Двор. Стойло для Сундуков.

В стойле гигантские сундуки, способные вместить всё, что нужно целой семье на две недели. Рядом стоят скромные сундучки торговцев-коммивояжеров с образчиками товара, простые квадратные ящики на грубо обточенных ножках. Тут же расположились аккуратные небольшие дорожные сумки, какие берут с собой на одну ночёвку.

В багажном стойле жизнь не прекращается ни на секунду: то чья-то ручка загрохочет, то какая-нибудь старая петля заскрипит. Периодически резко хлопает крышка и раздается приглушённое топ-топ-топ — это багаж поменьше торопливо разбегается в стороны, подальше от неприятностей.

Три здоровенных Сундука, обтянутые грубо выделанной кожей, с виду относились к той категории дорожных принадлежностей, которые обычно болтаются поблизости от дешёвых отелей и бросают непристойные предложения дамским сумочкам.

Но на сей раз объектом их пристального внимания стал небольших размеров Сундучок с незапертой крышкой и изящными ножками. Бедняга, пытаясь избегнуть наглых взглядов, тут же забился в самый дальний угол стойла.

Пару раз на попытку больших Сундуков приблизиться шипастая крышка Сундучка с угрожающим скрипом приотворялась.

Но дальше отходить уже было некуда. Задние ноги Сундучка уперлись в ограду стойла.

Из-за стены, отделяющей двор от улицы, вдруг донесся громкий топот. Стремительно приблизившись, топот неожиданно оборвался.

После чего раздался приглушенный «плюх», как будто некий тяжёлый объект приземлился на туго натянутую матерчатую крышу фургона.

Какой-то квадратный предмет исполнил медленное сальто-мортале на фоне восходящей луны.

Затем этот предмет тяжело приземлился прямо перед тремя большими Сундуками и, не долго думая, бросился в атаку.

Вскоре, разбуженные шумом, из гостиницы повыскакивали встревоженные постояльцы. Двор устилала изорванная и втоптанная в землю одежда. Три больших Сундука, изрядно потрепанные и напуганные, были обнаружены на крыше. Они долго не позволяли к себе приблизиться, лишь яростно щёлкали крышками, скребли ножками по черепице и пихались друг с другом, пытаясь забраться как можно выше. Остальной багаж, запаниковав, проломил стену, окружающую постоялый двор, и умчался в бескрайние поля.

В конце концов весь багаж отыскался. Кроме одного Сундука.

В этот вечер, усаживаясь ужинать, члены Орды так и раздувались от гордости. «Ну точь-в-точь мальчишки, вылезшие из коротких шортиков и надевшие свою первую пару настоящих, взрослых штанов», — усмехнувшись, подумал Профессор Спасли.

Что отчасти соответствовало действительности. Каждый ордынец стал гордым владельцем пары мешковатых шаровар и длинного серого халата.

— Мы ходили по магазинам, — с гордостью в голосе произнёс Калеб. — И платили за покупки деньгами. И мы одеты как самые настоящие цивилизованные люди.

— Что есть, то есть, — откликнулся Профессор Спасли тоном, каким обычно хвалят детишек.

Он очень надеялся, что Орда не поймет, какого именно типа одежда на них надета и к какому именно типу цивилизованных людей они теперь относятся. Единственная проблема — бороды. Цивилизованные люди, носящие данного типа одежду, бородатостыо не отличаются. Более того, они прямо-таки славятся своей безбородостью. Но куда больше они славятся тем, что не имеют кое-чего ещё, намного более важного.

Коэн поерзал.

— Чешется, — пожаловался он. — Это и есть штаны? Никогда их раньше не носил. И рубах тоже. Что толку в рубахе, если она не кольчуга?

— А всё-таки здорово у нас получается, — заметил Калеб.

Калеб-Потрошитель даже побрился. Брадобрей, первый раз в жизни столкнувшийся с настолько запущенным случаем, вынужден был прибегнуть к помощи стамески. Сейчас Калеб всё время потирал внезапно оголившийся подбородок, сверкающий розовой, как у младенца, кожей.

— Ага, мы теперь по-настоящему цивилизованные, — согласился Старик Винсент.

— Если не считать момента, когда ты подпалил ту лавку, — подал голос Малыш Вилли.

— Да я так, чуточку, она даже не совсем сгорела.

— Чиво?

— Проф?

— Да, Коэн?

— А почему ты сказал тому торговцу фейерверками, что все, кого ты знал, умерли внезапной смертью?

Профессор Спасли осторожно постучал кончиком башмака по большому свёртку под столом, лежащему рядом с красивым новым котелком.

— Чтобы он молчал о моих покупках, — откликнулся он.

— Но зачем тебе понадобились пять тысяч фейерверков?

— Чиво?

Профессор Спасли пожал плечами.

— Кстати, я рассказывал вам, что, после того как преподавал географию в Гильдии Убийц и Гильдии Ассенизаторов, я в течение нескольких семестров преподавал её и в Гильдии Алхимиков?

— Алхимики? Вот уж чокнутые типы, все до одного, — выразил своё мнение Маздам.

— Однако к географии испытывают большой интерес, — заметил Профессор Спасли. — Иногда крайне важно правильно определить, где именно ты приземлился. Ешьте досыта, господа. Не исключено, что ночь выдастся длинная.

— А что это за штуковина? — Маздам ткнул палочкой в свою тарелку.

— Э-э. Чау-чау, — ответил Профессор Спасли.

— Я почему-то так сразу и подумал. Но что такое чау-чау?

— Такая порода… э-э… собак.

Взоры Орды дружно устремились на него.

— В этом нет ничего плохого, — поспешил заверить он со всей искренностью человека, который для себя заказал бамбуковые стебли и бобовые лепешки.

— Я ел всё на свете, — нахмурился Маздам, — Но собаку есть не стану. У меня однажды был пёс. Пиратом звали.

— Как же, помню, — отозвался Коэн. — Это тот самый, с шипованным ошейником? Который ещё людей жрал?

— Говори что хочешь, а мне он был другом, — Маздам оттолкнул тарелку с мясом.

— Зато всем остальным — смертью от бешенства. Я съем твою порцию. Закажи ему цыпленка, Проф.

— А я однажды съел человека, — пробормотал Хэмиш Стукнутый. — Во время осады, вот так вот.

— Что, в самом деле съел? — спросил Профессор Спасли, одновременно подавая знак официанту.

— Не целиком, только ногу.

— Это ужасно!

— Да нет, с горчицей нормально. «Стоило мне только подумать, будто я их знаю…» — Профессор Спасли покачал головой и потянулся за бокалом с вином. Ордынцы, внимательно следя за каждым его движением, нерешительно взяли свои кубки.

— Господа, у меня родился тост, — произнёс он. — Да, кстати, не забывайте, пить нужно небольшими глотками, а не вливать сразу всё вино себе в глотку. Иначе можно подавиться. Ну, за Цивилизацию!

Орда присоединилась со своими собственными тостами.

— Пчарнь'ков!^[80]

— Все мордами на пол, и никто не пострадает!

— Чтоб жил ты на интересном стрёме!

— Как там эта волшебная фраза?… Ах да, гони всё, да поживее!

— Смерть большинству тиранов!

— Чиво?

* * *

— Стены Запретного Города поднимаются в высоту на сорок футов, — сказала Бабочка. — Ворота сделаны из бронзы. А сам город охраняют сотни стражников. Но ведь с нами Великий Волшебник!

— Кто-кто?

— Ты.

— Прошу прощения, иногда я об этом забываю.

— Ничего страшного.

Бабочка смерила его долгим, удивленно-уважительным взглядом. Ринсвинду припомнилось, что преподаватели иногда смотрели на него точно так же — когда он получал высокие оценки (согласно закону вероятности, иногда вы просто угадываете правильные ответы).

Он поспешно перевёл глаза обратно на кривую, нарисованную углём схему, которую начертила Цветок Лотоса.

«Кто-кто, а Коэн знал бы, что делать, — подумал Ринсвинд. — Он бы просто взял и перерезал всех на своём пути. Ему даже в голову не приходит, что можно чего-то бояться. Вот кто пришёлся бы сейчас как нельзя кстати…»

— О да, стена очень крепкая, но ты наверняка знаешь заклинания, которые разнесут её на мелкие кусочки, — благоговейно произнесла Цветок Лотоса.

Ринсвинд опять задумался — а что с ним сделают, когда выяснится, что он таких заклинаний не знает? «Если я возьму с места в карьер, — решил он, — то, скорее всего, ничего». Ну, проклянут вслед, обзовут как-нибудь, но к этому он был привычен. «Словом шкуру не испортишь», есть, кажется, такая пословица. Ринсвинд всегда очень трепетно относился к собственному кожному покрову.

Даже Сундук бросил его. Нельзя сказать, чтобы Сундук был таким уж большим светлым пятном в Ринсвиндовой жизни, но иногда бодрого топота его ножек как-то не хватало…

— Однако, прежде чем мы приступим к делу, — сказал он, — думаю, вам стоит исполнить какую-нибудь воодушевляющую революционную песню.

Революционерам эта идея понравилась. Под шумок Ринсвинд бочком пододвинулся к Бабочке. Та улыбнулась ему понимающей улыбкой.

— Ты же прекрасно знаешь, я не смогу разрушить эту стену! — прошипел он.

— Учитель пишет, что тебя отличала необыкновенная изобретательность.

— Моей магией даже маленькую дырку не пробьёшь!

— Не сомневаюсь, ты что-нибудь придумаешь. И, Великий Волшебник?…

— Да, что?

— Помнишь Любимую Жемчужину, ту девочку с игрушечным кроликом…

— И что?

— Наша ячейка — это все, что у неё есть. То же самое можно сказать и о многих других здесь присутствующих. Когда вельможи дерутся, народ гибнет. Родители гибнут. Понятно? Я одной из первых прочла «КАК Я ПРОВЁЛ ОТПУСК», и лично я считаю, что там изображен никакой не Великий Волшебник, а просто глупец, которому почему-то всегда везет. И я очень надеюсь, что твоего везения хватит на всех нас. Ты уж позаботься об этом.

* * *

Во дворах императорского дворца тихонько звенели фонтаны. Периодически издавали призывный клич павлины — человек, никогда не слышавший их криков, ни за что на свете не поверил бы, что столь прекрасная птица способна так мерзко орать. Декоративные деревья отбрасывали декоративные тени.

Сады располагались в самом сердце города, поэтому порой сюда проникал приглушённый шум извне — приглушённый благодаря соломе, которой ежедневно выстилали близлежащие улицы, а также потому, что любой звук, подпадавший под категорию слишком громкого, гарантировал неосмотрительному горожанину очень недолгое, но весьма насыщенное пребывание в темнице.

Из всех садов наиболее эстетически приятным был сад, разбитый Одним Солнечным Зеркалом, первым императором Агатовой империи. Сад был целиком устлан гравием и булыжниками, столь мастерски обточенными и изысканно уложенными, что создавалось впечатление, будто бы сюда сошла горная лавина, обладающая крайне утонченным художественным вкусом. Именно в этот сад Одно Солнечное Зеркало, правлению которого Агатовая империя обязана своим объединением, а Великая Стена — строительством, приходил, дабы исполниться сил и поразмышлять об изначальном единстве всего сущего, попивая вино из черепа своего врага (или садовника, который недостаточно ловко управлялся с граблями).

Тогда как сейчас в садике находился Два Маленьких Вана, мастер императорского протокола. Он пришел сюда потому, что пребывание в садике помогало успокоить нервы.

В своих бедах он всегда винил число «два», которое считалось в империи крайне несчастливым и рождаться под которым очень не рекомендовалось. Ну а то, что его назвали Маленьким Ваном, это не более чем недостаток вежливости, капля голубиного помёта рядом с огромной кучей воловьих экскрементов, вываленных Небесами на его гороскоп. И даже то, что Два Маленьких Вана стал у императора мастером протокола, ничуть не меняло общую ситуацию.

Хотя некогда это казалось такой хорошей идеей. Он осторожно продвигался по служебной лестнице Агатовой империи, овладевая навыками практического управления и администрирования (в частности, такими как каллиграфия, оригами, икебана и Пять Прекрасных Форм Поэзии). Добросовестно выполнял поручения и как-то даже не обращал внимания, что число высокопоставленных чиновников вокруг него медленно, но верно сокращается. А потом настал день, когда высокие мандарины (большинство из них, как он осознал чуть позже, гораздо старше его самого) вдруг бросились к нему в тот самый момент, когда он пытался подыскать рифму к слову «всадница», и принялись поздравлять с тем, что теперь он их новый господин.

Это случилось три месяца назад. И из всех мыслей, которые посетили его за эти три месяца, наиболее постыдной была следующая: Два Маленьких Вана пришел к твёрдому убеждению, что на самом деле Император-Солнце никакой не Повелитель Небес, никакой не Столп, Подпирающий Все Сущее, и не Великая Река Благословений, а всего лишь злобный безумец, которому давным-давно следовало бы сойти в могилу. Мысль эта была поистине ужасной. С равным успехом можно ненавидеть материнство, сырую рыбу или, допустим, возражать против солнечного света. Большинство людей обретают своё так называемое общественное сознание ещё в молодом возрасте, во время краткого периода между окончанием школы и моментом, когда человек приходит к выводу, что несправедливость самая обычная вещь и не всегда её следует осуждать. Но человека в возрасте шестидесяти лет подобное откровение способно ввергнуть в серьёзный шок.

Не то чтобы Два Маленьких Вана выступал против Золотых Правил. Отрубить руки человеку, имеющему склонность к воровству, вполне логично. Таким образом вы не даёте ему повторить свой проступок и тем самым уберегаете его от возможности ещё больше запятнать душу. Крестьянина, который не может уплатить налоги, следует казнить, чтобы он окончательно не разленился, тем более, что, как известно, все общественные беспорядки происходят от лени. И поскольку империю создали сами Небеса как единственный истинный и правильный мир для обитания человеческих существ, а всё остальное вокруг — земля призраков, то вполне нормально казнить тех, кто сомневается в справедливости такого порядка вещей.

Но Два Маленьких Вана чувствовал, что неправильно сопровождать казни довольным смехом. Нет ничего приятного в том, что эти ужасные вещи должны происходить — они не более чем необходимость.

Издалека донеслись вопли. Император опять играет в шахматы. Он предпочитал играть живыми фигурами.

Знание тяготит. А ведь раньше всё было не так. Лучше. Теперь Два Маленьких Вана был абсолютно уверен в этом. Не всегда дела обстояли так, как сейчас. Нынешний же император — это жестокий клоун, находиться рядом с которым примерно так же безопасно, как купаться в реке в самый разгар крокодильего брачного сезона. Кроме того, раньше даже речи не могло идти о каких-то там гражданских войнах. Вельможи знали своё место. У людей были не только обязанности, но и права.

Но однажды в правомерности притязаний очередного императорского наследника усомнились. Разгорелась война, и с тех пор всё поменялось.

Скоро император умрёт — чем скорее, тем лучше. В преисподней его, наверное, заждались. Начнется обычная свара, на трон воссядет новый император, и Двум Маленьким Ванам очень повезет, если его просто обезглавят — именно эта участь обычно ждала людей, достигших высокого положения при предыдущем правителе. А что, по современным стандартам, очень даже неплохой конец карьеры. О чём тут говорить, если голову отрубают за случайное нарушение тишины или за то, что встал не на то место?

В этот момент своих размышлений Два Маленьких Вана и услышал голоса, принадлежащие не иначе как призракам.

Голоса доносились из-под самых его ног.

Кроме того, призраки общались на незнакомом языке, так что для Двух Маленьких Ванов их речь звучала как простая последовательность звуков. Говорили же они следующее:

— Куда мы, чёрт побери, забрались?

— По-моему, мы где-то под дворцом. Смотри, ещё одна дыра в потолке…

— Чиво?

— Меня уже за… заколебало толкать это чёртово инвалидное кресло!

— Я потом целую неделю ноги буду отпаривать.

— И ты называешь это достойным способом войти в город? Вот так вот? По пояс в воде? Да мы ни в один… любимый кем-то город так не входили! Помню, когда мы с Брюсом-Гуном входили в какой-нибудь город — вот это было да! Тысяча всадников несётся во весь опор, сметая всех и вся, вот как надо брать города!..

— Всё верно, но тут, в трубе, для всадников не хватило бы места.

Звуки были какими-то пустыми и ухающими. Словно зачарованный, Два Маленьких Вана следовал за ними, не замечая, что ступает прямо по отполированному специальной щёточкой гравию, за что создатель сада — ещё один славящийся своей миролюбивостью правитель — не замедлил бы отрубить ему ноги по колено.

— Слушайте, нельзя ли идти побыстрее? Мне хотелось бы очутиться подальше от котелка, когда он рванет. Кроме того, у меня совсем не было времени поэкспериментировать с запалом.

— Кстати, Проф, насчет котелка я так ничего и не понял.

— Я рассчитываю, что все эти фейерверки пробьют в стене приличных размеров дыру.

— Отлично! Но тогда что мы делаем в этой трубе? Почему мы не там?

— Потому что стражники тут же кинутся на грохот взрыва.

— Шикарно придумано! Разворачиваемся и бежим обратно!

— Нет! Нам надо быть здесь, Коэн. Это называется «отвлечь внимание противника». Это более цивилизованный способ штурмовать города.

Два Маленьких Вана прижался ухом к земле.

— Эй, Проф, а какое наказание полагается за вторжение в Запретный Город?

— Наверное, что-нибудь вроде повешения, потрошения и четвертования. Всё это в произвольном порядке. Так что нам лучше…

Послышался приглушённый плеск.

— А что это за потрошение? Мы что, курицы, чтобы нас потрошить?

— По-моему, это когда из тебя вытаскивают все внутренности и показывают их тебе.

— Зачем?

— А кто его знает. Наверное, чтобы проверить, хорошо ли ты знаешь себя изнутри.

— Что, вроде как: «Ага, это мои почки, ну да, а вот это я ел на завтрак»?

— А что такое четвертование? Это когда все вокруг скидываются тебе по четвертаку?

— Насколько мне известно, скорее это ты скидываешься, пока совсем не закончишься.

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском от шести пар ног и ритмичным скрипением чего-то смахивающего на колесо.

— Ну а подвешивают-то известно за что…

— Прошу прощения, не расслышал?

— Ур, ур, ур… извиняюсь, извиняюсь.

Два Маленьких Вана запнулся о двухсотлетний бонсай и больно приложился головой о булыжник, поистине монументальный в своей окаменелости. Через несколько секунд, когда он пришел в чувство, голосов уже не было слышно. А были ли голоса?

Призраки… Расплодились дальше некуда. Надо будет послать сюда садовника с фейерверками, то-то они попляшут.

А вообще, подытожил он свои предыдущие размышления, уж лучше всю жизнь искать рифму к слову «всадница», чем быть мастером имперского протокола.

* * *

Переулки Гункунга озарились яркими огнями коптящих факелов. Ринсвинд приблизился к стене Запретного Города. За его спиной радостно шушукалась и переговаривалась Красная Армия. Уж кто-кто, а Ринсвинд знал точно: ни на какое сознательное волшебство он, Ринсвинд, не способен. Магия у него получалась только благодаря чистой случайности.

Так что, даже если он произнесёт какие-нибудь волшебные слова и величественно взмахнёт рукой, результатом будет только то, что стена станет несколько менее дырявой, чем она есть сейчас.

Конечно, ему очень не хотелось разочаровать Цветок Лотоса — чьё тело наводило Ринсвинда на мысли о тарелке соблазнительно изогнутых, хрустящих чипсов, — но она уже не маленькая, пора бы ей знать, что на волшебников полагаться нельзя.

В общем, он скажет что-нибудь, взмахнёт рукой, ну а потом можно будет удирать. К вящему своему удивлению, он вдруг обнаружил, что ему доставляет удовольствие представлять, как, удирая, он на бегу ткнёт Двух Огненных Трав пальцем в глаз. А ещё крайне удивительно то, что его, Ринсвинда, до сих пор не вывели на чистую воду.

Стена Запретного Города лишь изредка прерывалась воротами. Жизнь Гункунга билась о неё, словно мутное море; палатки, прилавки, лотки были повсюду. До сих пор Ринсвинду казалось, что граждане Анк-Морпорка почти всю свою жизнь проводят на улицах, но по сравнению с гункунгцами они выглядели форменными агорафобами. Похороны (проходящие под неизменный аккомпанемент фейерверков), свадьбы и религиозные церемонии ничуть не мешали обычным базарным делам, так что трудно было понять, где празднуют свадьбу, где режут скот, а где просто спорят до хрипоты.

Две Огненные Травы указал на отрезок стены со сложенным рядом штабелем дров.

— Вот тут будет нормально, — ухмыльнулся он. — Ты, главное, не перенапрягайся. Небольшой дыры вполне хватит.

— Но вокруг же сотни людей!

— Разве для такого великого волшебника это проблема? Или ты смущаешься, когда на тебя смотрят?

— Лично я нисколько не сомневаюсь, что Великий Волшебник поразит нас до глубины души, — сказала Бабочка.

— Увидев, какой силой обладает Великий Волшебник, люди будут рассказывать об этом своим детям и внукам! — поддержала Цветок Лотоса.

— Ещё бы, — пробормотал Ринсвинд. Члены ячейки замолчали, хотя понять это можно было, только посмотрев на их рты. В звуковую дыру, оставленную их молчанием, немедленно хлынул рыночный шум.

Ринсвинд закатал рукава.

Как там начиналось это заклинание, которое используется для расчистки местности?…

Он исполнил неопределённо-махательный жест.

— Я бы советовал всем отойти подальше, — обращаясь к Красной Армии и при этом неприятно улыбаясь, произнёс Две Огненные Травы.

— Кванти каникула аллегро-аллегро? — нерешительно произнёс Ринсвинд. — Э-э…

Он в отчаянии уставился на стену. Как обычно бывает с людьми в минуты смертельного ужаса, все его чувства обострились до предела. И тут своим обострившимся зрением Ринсвинд увидел странный котелок. Котелок был завален поленьями, и от него шел подозрительно тлеющий шнур.

— Э-э, — выдавил он, — тут, похоже…

— Что, какие-то проблемы? — противным голосом осведомился Две Огненные Травы.

Ринсвинд гордо вскинул подбородок.

— … — произнёс он.

Раздался звук, такой звук издаёт железо, приземляющееся на тарелку, и всё вокруг заволокло белым дымом.

Потом белое превратилось в красное с прожилками черноты, и по ушам Ринсвинда словно хлопнули две гигантские ладони.

Месяцеобразный, алого цвета осколок серпом прошёлся по его шляпе, срезав самый кончик, и умчался в сторону ближайшей хижины, которую тут же охватило пламя.

Сильно запахло палеными бровями.

Когда пыль несколько осела, Ринсвинд увидел довольно большую дыру в стене. Кирпичная кладка по краям дыры, раскалившаяся докрасна, постепенно начала остывать, издавая при этом звонкое «глинк-глинк».

Ринсвинд перевел взгляд на свои покрытые сажей руки.

— Вот это да, — сказал он. После чего добавил: — Всё в порядке! Ну, что вы на это скажете? — торжествующе вопросил он, оглядываясь, но его голос сразу затих, когда стало ясно, что все зрители попадали на землю лицами вниз.

Единственным свидетелем торжества Ринсвинда была утка, сидящая неподалеку в клетке. Частично защищённая прутьями от летящей сажи, утка из белой превратилась в равномерно полосатую.

Он всю жизнь мечтал творить волшебство именно так. И в воображении у него всегда получалось идеально. Вот только в жизни ни одно заклинание почему-то не срабатывало…

В проёме показались несколько стражников. Один — судя по звероподобности шлёма, офицер — воззрился сначала на обугленную дыру, а потом на Ринсвинда.

— Это ты сделал? — осведомился он.

— Держись подальше! — прокричал Ринсвинд, опьяневший от сознания собственного могущества. — Я Великий Волшебник, вот кто я такой! Видишь палец? Не вынуждай меня его попользовать!

Офицер кивнул своим людям:

— Взять его.

Ринсвинд попятился.

— Предупреждаю тебя! Всякий, кто меня коснется, до конца жизни будет жрать мух и прыгать с кочки на кочку!

Стражники уставились на него с решимостью людей, готовых рискнуть. Неопределенные магические угрозы страшили их куда меньше, чем вполне определенная перспектива подвергнуться пыткам за неповиновение приказу.

— Назад! Я сейчас ка-ак!.. Ну ладно, вы меня сами вынудили…

Он взмахнул рукой. Несколько раз щелкнул пальцами.

— Э-э…

Стражники, на всякий случай ощупав себя и убедившись, что в их облике ничего не изменилось, схватили Ринсвинда.

— Некоторые заклинания действуют не сразу, — предостерёг он, почувствовав, как на запястьях сомкнулись цепкие пальцы.

— А может, я познакомлю вас с одним известным высказыванием? — в отчаянии вопросил он. Его ноги оторвались от земли. — Уверяю, это очень интересно…

Ринсвинда, растерянно перебирающего ногами в воздухе, доставили к офицеру.

— На колени, мятежник! — приказал офицер.

— Я бы не против, но…

— Я видел, что ты сделал с капитаном Четыре Белые Лисицы!

— С кем? С какими лисицами?

— Отведите… его… к императору. Ринсвинда потащили прочь. Последнее, что он заметил, это как из проема в стене появились новые стражники и решительным шагом направились к Красной Армии. Мечи их ярко сверкали на солнце…

* * *

Железный кругляш, подпрыгнув, грохнулся на пол.

— Осторожнее, ты!

— Я не привык к осторожности! Брюсу-Гуну было плевать…

— Слушай, ты уже всех достал со своим Брюсом!

— И тебя я тоже любил!

— Чиво?

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Коэн высунул голову из трубы. Помещение было тёмным и влажным, а ещё в нём было полным-полно всяческих труб и стоков. Деловито журчала вода, питающая многочисленные фонтаны и цистерны Гункунга.

— Никого, — разочарованно прокомментировал Коэн.

— Отлично. Все вылезают из трубы.

Послышались гулкие, порождающие богатое эхо ругательства. После чего раздался противный скрежет. Это в подвал путем сложных маневров втаскивали инвалидное кресло Хэмиша.

Профессор Спасли чиркнул спичкой. Орда рассыпалась в разные стороны и принялась обследовать обстановку.

— Поздравляю, господа, — сказал он. — Похоже, мы действительно попали во дворец.

— Ага, — отозвался Маздам. — Мы одержали славную победу над этой ё… столь любимой мной трубой. И что теперь?

— Ну, можно её изнасиловать, — с надеждой в голосе произнёс Калеб.

— Эй, гля, эта штуковина с колесом вращается…

— Кстати, чем тебе так приглянулась труба?

— Слушайте, а что делает этот рычаг?

— Чиво?

— А что, если разыскать дверь, ломануться я наружу и всех поубивать?

Профессор Спасли закрыл глаза. Во всей ситуации было что-то знакомое, и только сейчас он понял, что именно. Однажды он устроил классу экскурсию в городской арсенал. В сырую погоду правая нога до сих пор ноет.

— Нет, нет, нет, — воскликнул он. — Допустим, мы, как ты выражаешься, ломанемся наружу и что? Какой в этом толк? Малыш Вили, пожалуйста, не надо тянуть за этот рычаг.

— Ну, мне было бы приятно, это во-первых, — отозвался Коэн. — За целый день никого не убил. Стражник не считается, делов-то — стражника убить…

— Не забывай, мы здесь, чтобы красть, а не убивать, — напомнил Профессор Спасли. — А теперь попрошу всех снять с себя эти древние кожаные лохмотья и надеть прекрасную новую одежду.

— Лично я против, — пробурчал Коэн, неохотно натягивая рубаху. — Как теперь люди поймут, кто я такой?

— Во-во, — поддержал Малыш Вилли. — Без кожи и кольчуг все будут думать, что мы всего лишь кучка жалких стариков.

— Вот именно, — кивнул Профессор Спасли. — Это подводная часть нашего Плана.

— Ага, — догадался Коэн. — Это что-то связанное с теми самыми водяными проводами?

— Примерно.

— Какие-то подводные планы… Нет, мне это определенно не нравится, — подал голос Старик Винсент. — Предположим, мы победим? Ну и какую песню сложат менестрели о людях, которые вторглись в город по трубе?

— Гулкую, с эхом, — отозвался Малыш Вилли.

— Ничего подобного, — решительно заявил Коэн. — Хорошенько платишь менестрелю, и он поёт о тебе только то, что ты пожелаешь.

Отсыревший лестничный пролёт вёл к двери. Профессор Спасли тихонько поднялся наверх и приложил ухо к доскам, внимательно прислушиваясь.

— Верно, — согласился Калеб. — Как говорится, кто водопроводчику платит, тот эхо и заказывает.

— Однако, господа, — глаза Профессора Спасли блестели, — кто держит у горла водопроводчика нож, тот пишет саму музыку.

* * *

Наёмный убийца медленно передвигался по покоям лорда Хона.

Он был одним из лучших в небольшой, но очень элитарной гильдии Гункунга, и он определённо не был мятежником. Мятежников он сам не любил. Все мятежники, как правило, бедняки, а стало быть, заказчики из них никакие.

Способ его передвижения отличали необычность и осторожность. Облачённая в чёрное фигура ни разу не ступила на половицы; все знали, что в палатах лорда Хона паркет специальным образом настроен. Поэтому убийца активно использовал мебель и декоративные ширмы, а время от времени — и сам потолок.

Получалось это у него превосходно. Когда в помещение через дальнюю дверь вошёл слуга, убийца на мгновение застыл, чуточку выждал и двинулся дальше, подстроившись под ритм шарких шагов слуги.

Лорд Хон ковал очередной меч. Накаливание, ковка, потом опять накаливание, потом снова ковка — все эти операции способствовали необыкновенной ясности мышления. Мозги вредно перетруждать. Лорд Хон любил иногда поработать руками.

Погрузив меч в жерло печи, он несколько раз качнул мехи.

— Да? — произнёс он.

Распростёртый на полу слуга поднял голову.

— Хорошие вести, о господин. Мы захватили Красную Армию!

— Что ж, это действительно хорошая новость. — Лорд Хон внимательно следил за раскалённым лезвием, постепенно меняющим свой цвет. — И так называемого Великого Волшебника тоже взяли?

— Воистину! Однако он не такой уж великий, о господин, — ответил слуга.

Но радость его несколько поблекла, когда лорд Хон насмешливо поднял бровь.

— В самом деле? Я же, напротив, полагаю, что в его власти — огромные, могущественные силы.

— Разумеется, о господин. Я вовсе не имел в виду…

— Проследи, чтобы мятежников заперли в надёжную камеру. И пошли сообщение капитану стражи. Пусть приступает к выполнению приказов, которые я дал ему сегодня.

— Слушаюсь, о господин!

— А теперь встань!

Трепеща, слуга поднялся на ноги. Натянув толстую перчатку, лорд Хон взялся за рукоятку меча. Печь взревела.

— Выше подбородок!

— О господин!..

— А теперь открой пошире глаза!

Впрочем, это приказание было излишним. Лорд Хон вперил взгляд в расширившиеся от ужаса глаза слуги, уловил в них некое движение, кивнул, после чего почти балетным по своей отточенности движением выдернул плюющееся пламенем лезвие из печи, повернулся, сделал выпад…

Последовал очень краткий вопль, сменившийся довольно долгим шипением.

Лорд Хон выждал, когда убийца осядет, после чего рывком высвободил меч и внимательно осмотрел окутанное паром лезвие.

— Гм-м, — промолвил он, — любопытно…

Вдруг он заметил слугу.

— Ты всё ещё здесь?

— Нет, мой господин!

— Я так и подумал.

Лорд Хон повернул меч, ловя отблеск лампы, и тщательно изучил режущую кромку.

— Может, э-э, прислать слуг, чтобы убрали, э-э, тело?

— Что? — Лорд Хон целиком ушел в свои мысли.

— Тело, лорд Хон.

— Какое тело? Ах да. Проследи, чтобы его убрали.

Стены были украшены изысканной росписью. Ринсвинд успел заметить это, хотя картинки проносились мимо него с такой скоростью, что сливались в одно размытое пятно. Дивные птицы сменялись горами, горы — цветущими деревьями. Одним-двумя мазками кисти достигалось точное и детальное изображение каждого листика, каждого бутона.

На мраморных пьедесталах сидели керамические львы. Вдоль коридоров выстроились вазы размером больше самого Ринсвинда.

Лакированные двери услужливо распахивались перед стражниками и тут же снова захлопывались. Ринсвинда несли через длинную анфиладу огромных, богато украшенных и абсолютно пустых залов.

Наконец, миновав ещё один комплект дверей, стражники остановились и бесцеремонно швырнули Ринсвинда на пол.

В своих путешествиях Ринсвинд успел поднабраться кое-какого опыта, поэтому знал: в подобных обстоятельствах лучше не смотреть наверх, пока тебе этого не прикажут.

В конце концов официозный голос произнёс:

— Ну и как ты можешь оправдаться, жалкая блоха?

— Э-э, я…

— Молчать!

Ага. Значит, собеседование будет такого рода.

— А где великий… визирь? — едва слышно прозвучал второй голос, надтреснутый, принадлежащий кому-то очень старому.

— Удалился в свои покои, о наивысочайший. Сказал, что у него очень разболелась голова.

— Вызови его сей… час же.

— Разумеется, о наивысочайший.

Ринсвинд, чей нос был плотно прижат к полу, продвинулся в своих умозаключениях ещё на пару шагов. Когда поминают великого визиря, это плохой признак, обычно следом за этим переходят на разговоры о диких лошадях и раскалённых докрасна цепях. А обращения типа «о наивысочайший» почти наверняка означают, что пересмотра вашего дела не будет.

— Это… мятежник? — фраза была не столько произнесена, сколько астматически выхриплена.

— Воистину так, о наивысочайший.

— Пожалуй, я присмотрюсь к нему по… внимательнее.

По залу прокатилась волна бормотания, долженствующая выражать большое удивление со стороны собравшихся, после чего что-то загремело, как будто передвигали мебель.

Ринсвинду показалось, что боковым зрением он увидел одеяло. Кто-то катил по полу кровать на колесиках…

— Заставьте это… встать.

Паузу посреди фразы заполнило бульканье, наводившее на мысль о последних каплях, с шумом всасывающихся в сливное отверстие. Как будто некая пенистая волна отхлынула от берега.

Чья-то нога пихнула Ринсвинда в область почек. На эсперанто жестокости это могло означать только одно требование. Ринсвинд поднялся.

Перед ним и в самом деле стояла кровать, причём самая большая из всех когда-либо им виденных. На кровати, запеленутый в парчу и почти утонувший в подушках, лежал старик. Ринсвинд ни разу не встречал человека, который выглядел бы настолько больным. Бледное лицо старца отдавало зеленью, вены на его руках выпирали, будто гигантские, длинные червяки.

Император удовлетворял всем требованиям, предъявляемым обычно к трупу, — кроме, пожалуй, одного, самого главного.

— Итак… это и есть тот самый Великий Волшебник, о ко… тором мы так много чи… тали?

Каждый раз, когда раздавалось громкое бульканье, которым то и дело прерывались его фразы, придворные дружно задерживали дыхание, видимо надеясь, что этот «бульк» будет последним.

— Я… — начал Ринсвинд.

— Молчать! — проревел камергер.

Ринсвинд пожал плечами.

Он не знал, чего можно ожидать от встречи с императором, но почему-то тот рисовался Ринсвинду огромным жирным боровом с перстнями на каждом пальце. Разговор же с этим человеком был сродни некромантии.

— Ну что ж, продемонстрируй нам… своё волшебство, Великий Волшебник.

Ринсвинд посмотрел на камергера.

— Я…

— Молчать!

Император неопределенно махнул рукой, с усилием побулькал и опять вопрошающе посмотрел на Ринсвинда. Ринсвинд решил рискнуть.

— Пожалуй, я могу кое-что исполнить, — сказал он. — Фокус с исчезновением.

— Ну?…

— Только прикажите открыть все двери и повернуться всем спиной.

Выражение лица императора не изменилось. Двор замолк. Затем послышался звук — как будто душили десятка два кроликов.

Император засмеялся. Как только с этим определилось, все остальные придворные тоже засмеялись. Нельзя смеяться раньше человека которому казнить вас — всё равно что сходить в уборную.

— Как же нам пос… тупить с тобой? — отсмеявшись, наконец спросил император. — Кстати, где ве… ликий визирь?

Толпа расступилась.

Ринсвинд рискнул бросить в сторону косой взгляд. Стоит попасть в руки великому визирю — и ты покойник. Каждый великий визирь — это патологический интриган с манией величия. Наверное, это входит в их функциональные обязанности. «Итак, насколько я понял, вы абсолютный безумец, предатель и интриган? Прекрасно, вы приняты. Вы будете моим ближайшим и пользующимся наибольшим доверием министром».

— А, лорд… Хон, — прохрипел император.

— Э-э… прошу помилования, — подал голос Ринсвинд.

— Молчать! — завопил камергер.

— Посоветуй, лорд… Хон, — произнёс старик-император. — Как мне наказать… чужеземца, вторгнувшегося… в Запретный Город?

— Лишите его всех конечностей, отрежьте уши, выколите глаза и отпустите на все четыре стороны, — мгновенно ответил лорд Хон.

Ринсвинд поднял руку.

— А если это моё первое правонарушение? — поинтересовался он.

— Молчать!

— Вот и отлично. Шанса совершить второе у тебя уже не будет, — ответил лорд Хон. — Кто он такой?

— А мне он нравится, — сказал император. — Пожалуй, я… оставлю его здесь. Он сме… шит меня.

Ринсвинд опять открыл рот.

— Молчать! — завопил камергер несколько не к месту, учитывая изменившиеся обстоятельства.

— Э-э… а нельзя ли сделать так, чтобы он перестал затыкать мне рот всякий раз, когда я пытаюсь сказать хоть что-то в своё оправдание? — спросил Ринсвинд.

— Разумеется… Великий Волшебник. — Император кивнул стражникам. — Уведите камергера и… отрежьте ему… губы.

— О наивысочайший, я…

— И уши… тоже.

Несчастного уволокли. Лакированные двери захлопнулись. Придворные зааплодировали.

— Не хочешь ли… посмотреть… как он… будет их есть? — Император улыбался счастливой улыбкой. — Это необы… чайно забавно.

— Ха-ха, — откликнулся Ринсвинд.

— Очень мудрое решение, мой повелитель, — кивнул лорд Хон.

А затем, повернувшись к Ринсвинду, украдкой подмигнул ему — к огромному удивлению и некоторому ужасу волшебника.

— О наивысочайший, — пухлый придворный упал на колени и пару раз, словно мячик, слегка отскочил от пола, после чего нервно подполз к императору, — но, может, это не вполне разумно проявлять такое милосердие к какому-то чужеземному дья…

Император опустил глаза. Ринсвинд готов был поклясться, что при этом с век его посыпалась пыль.

В толпе возникло легкое шевеление. Вроде бы все остались на прежних местах, во всяком случае никаких движений, связанных, например, с активизацией ног, Ринсвинд не зафиксировал. Тем не менее, вокруг коленопреклонённого придворного очень быстро образовалось пустое пространство.

А потом император улыбнулся.

— Я оценил… твою заботу, — произнёс он. Придворный рискнул выдавить облегчённую улыбочку. — Но не твою самонадеянность, — добавил император. — Убейте его медленно… в течение нескольких… дней.

— А-аргх!

— И… не жалейте… кипящего масла!

— Отличная идея, мой повелитель, — кивнул лорд Хон.

Император вновь повернулся к Ринсвинду.

— Не сомневаюсь… Великий Волшебник питает ко мне… исключительно дружественные чувства, — пробулькал он.

— Ха-ха, — не стал спорить Ринсвинд.

Ринсвинд и раньше попадал в похожие переплёты, боги не дадут соврать. Но обычно угрожал ему кто-нибудь вроде лорда Хона, а никак не полутруп с настолько поехавшей крышей, что состояние здравого рассудка не привидится ему даже в самом бредовом сне.

— Мы так… повеселимся, — проговорил император. — Я много… о тебе читал.

— Ха-ха, — поддержал беседу Ринсвинд.

Император махнул рукой придворным.

— А теперь я… удаляюсь на отдых, — сказал он.

Ответом на что стала шумная общая зевота. Видимо, когда император удалялся на покой, всем остальным полагалось следовать его примеру.

— Император, — послышался утомлённый голос лорда Хона, — а как прикажете поступить с этим вашим Великим Волшебником?

Старик смерил Ринсвинда взглядом, которым обычно смотрят на игрушку, у которой сели батарейки.

— Бросьте его в специальную… темницу, — распорядился он. — Пусть… там пока посидит.

— Слушаюсь, император, — ответил лорд Хон и кивнул стражникам.

Ринсвинда поволокли прочь из залы, однако он всё же успел бросить взгляд через плечо. Император уже лежал на своей постели, с виду совершенно безразличный к окружающему миру.

— Он что, совсем чокнутый? — спросил Ринсвинд.

— Молчать!

Ринсвинд посмотрел на стражника, который это сказал.

— С твоим языком здесь можно угодить в серьёзную переделку, — пробормотал он.

* * *

Лорда Хона всегда удручало общее состояние человеческого рода. Человек — крайне ущербное существо. Ему недостает концентрации. Взять, к примеру, Красную Армию. Будь мятежником лорд Хон, императора убили бы ещё много месяцев назад и вся страна уже пылала бы, охваченная пламенем гражданской войны (разумеется, кроме тех её частей, которые, как ни старайся, ни за что не подожжешь, настолько они отсырели). А эти революционеры? Столько сил уже потрачено, а они по-прежнему считают, что истинный революционер — это тот, кто расклеивает на улицах листовки с лозунгами типа: «Причиним Некоторое Неудобство Угнетателям, Не Нарушая Общественного Спокойствия!»

Правда, один раз они попытались устроить пожар в бараках, где размещалась стража. Это неплохо. Почти революционный поступок — если не считать того, что предварительно они всех оповестили о своих намерениях, чтобы никто случайно не погиб. Лорду Хону приходилось прилагать немалые усилия, чтобы создать впечатление, будто Красная Армия хоть чем-то страшна.

Он даже вызвал им Великого Волшебника, в которого они так искренне верили. Теперь отступать им некуда. Кстати, лорд Хон нисколько не обманулся в своих ожиданиях: Великий Волшебник оказался малодушным, бездарным проходимцем. Любая армия под его предводительством либо побежит, либо будет разбита наголову. Так или иначе, почва для контрреволюции будет подготовлена.

А уж контрреволюция… Она принесёт реальные плоды. Об этом лорд Хон позаботится.

Однако двигаться надо поэтапно. Враги повсюду. Враги, исполненные подозрительности. Путь честолюбивого человека усыпан терниями. Кругом подстерегают ловушки. Один неверный шаг и его песенка спета. Ну кто бы мог подумать, что Великий Волшебник так ловко обращается с замками? А в эту ночь темницу охраняют люди лорда Тана. Разумеется, если Красная Армия совершит побег, никому даже в голову не придёт винить в этом лорда Тана…

Широким шагом направляясь в свои покои, лорд Хон не удержался от лёгкого смешка. Улики — вот что самое опасное. Улик быть не должно. Но скоро… скоро можно будет не таиться. Ничто не объединяет людей вернее, чем угроза страшной, кровавой войны. И тот факт, что Великий Волшебник (он же предводитель ужасной армии мятежников) является злобным, кровожадным дьяволом, явившимся из-за Великой Стены, послужит искрой, от которой вспыхнет фейерверк.

А потом Анк-Морпорк^[81].

Гункунг стар. Его культура основывается на заскорузлых обычаях, воловьем пищеварительном тракте и грязном вероломстве. Лорд Хон ничего не имел против этих трёх вещей, но они вряд ли помогут достичь мирового господства, к которому лорд Хон относился крайне благожелательно — при условии, что данное господство достигнуто самим лордом Хоном.

«Будь я обычным великим визирем, — подумал он, усаживаясь за чайный столик, — я бы сейчас потирал руки и злобно хихикал».

Вместо этого он лишь едва заметно улыбнулся.

Его ждал тот самый заветный ящичек, однако лорд Хон решил ещё немножко повременить. В некоторых случаях ожидание только обостряет удовольствие, которое испытываешь потом.

* * *

На скрип инвалидного кресла Хэмиша Стукнутого несколько голов повернулись, однако никаких комментариев не последовало. В Гункунге излишнее любопытство не способствует выживанию. Не обращая внимания на группку варваров, слуги прилежно исполняли свою ежедневную работу, заключавшуюся, по всей видимости, в бесконечном перетаскивании взад-вперед кип бумаги.

Коэн посмотрел на предмет, зажатый в его руке. За свою жизнь чем только он не сражался, какое только оружие не перебывало в его руках: и луки, и копья, и дубинки, и… Если задуматься, то получится, что дрался он почти всем.

Кроме вот этого…

— Я чувствую себя полным идиотом, — буркнул Маздам. — И что мне делать с этой бумажкой?

— Просто держи её, — сказал Профессор Спасли. — Делай вид, будто несёшь её куда-то. И тебя никто ни о чём не спросит.

— Почему?

— Чиво?

— Это… вроде как такое волшебство.

— Я чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы это было что-нибудь увесистое и острое.

— Порой бумажный листок может стать самым могущественным оружием.

— Кстати, эти листки ужасно острые. Я только что порезался о свой, — Малыш Вилли принялся сосать пораненный палец.

— Чиво?

— Хорошо, господа, предлагаю взглянуть на ситуацию с другой стороны, — сказал Профессор Спасли. — Мы проникли в Запретный Город, по сути дела, без жертв.

— То-то и оно. В ж… в сад такую жизнь! — откликнулся Маздам.

Профессор Спасли вздохнул. Как оказывается, слова не так уж важны, важна интонация. Какие бы слова Маздам ни использовал, вы всё равно слышали то, что он на самом деле имел в виду. Ему достаточно было произнести слово «носки», как воздух сразу приобретал специфический аромат.

Дверь за Ринсвиндом захлопнулась. Засов с грохотом задвинули на место.

Застенки империи были очень похожи на застенки его родного города. Если хочешь надежно запереть такое изобретательное создание, как среднестатистический человек, нет ничего лучше старых добрых железных решеток и большого количества камня. Судя по всему, Агатовая империя давным-давно открыла для себя это проверенное средство.

Ну что ж, императору он, Ринсвинд, определенно приглянулся. Но почему-то спокойствия это не вселяло. У Ринсвинда сложилось чёткое впечатление, что этот человек столь же опасен для своих друзей, как и для врагов.

Он вспомнил Лапшу Джексона, был такой тип в те времена, когда он, Ринсвинд, учился в Университете. Все хотели дружить с Лапшой, но почему-то, стоило вам попасть в его банду, вас сразу начинали лупить, за вами принималась гоняться стража, вас били в драках, которые вы не начинали, а Лапша тем временем стоял в сторонке и посмеивался.

Император не просто стоял на пороге Смерти. Он уже вошел в переднюю, успел восхититься ковриком и высказать некоторые комментарии по поводу стойки для шляп. Не надо быть политическим гением, чтобы знать: когда такая важная персона умирает, счёты сводятся ещё до того, как остынет труп. Любой, кого он прилюдно назвал своим другом, может рассчитывать на среднюю продолжительность жизни, обычно характерную для мушек, что витают над стремниной на закате.

Ринсвинд отодвинул в сторонку чей-то череп и сел на каменные плиты. Всегда есть вероятность, что тебя спасут, подумал он. Но Красная Армия даже надувного утенка не сможет спасти от тазика. Кроме того, это означало бы снова попасть в лапы к Бабочке — а от одной мысли о ней поджилки Ринсвинда начинали трястись почти так же, как при мысли об императоре.

Оставалось лишь надеяться, что в замыслы богов не входит, чтобы после стольких приключений Ринсвинд взял и вот так просто сгнил в тюрьме.

«О нет, — с горечью добавил он про себя, — боги наверняка приберегли для меня что-нибудь гораздо более изысканное».

Свет, просачивающийся в темницу сквозь крошечное зарешечённое оконце, был какой-то подержанный. Кроме него в обстановку камеры входила охапка того, что некогда, весьма возможно, называлось соломой. Вроде всё. Если не считать…

…Легкого постукивания в стену.

Один стук, два, три.

Ринсвинд взял череп и ответил таким же сигналом.

Один стук вернулся.

Ринсвинд откликнулся тем же.

Два стука.

Он тоже постучал дважды.

Общение, не несущее в себе никакого смысла. Ринсвинд сочувствовал себя так, будто вернулся в родной Незримый Университет.

— Отлично, — произнёс он вслух, породив гулкое эхо. — Просто прекрасно. Собрат-заключенный. Интересно, что ты хочешь мне сообщить?…

Послышался тихий скребущий звук. Один из кирпичей, составляющих стену, аккуратно вытолкнули из кладки и уронили на ногу Ринсвинду.

— Аргх!

— Кто-кто корова? — вопросил приглушённый голос.

— Что?

— Прошу прощения?

— А?

— Кажется, ты хотел узнать, что означает этот стук? Видишь ли, с его помощью мы общаемся, находясь в разных камерах. Один стук — это…

— Гм, но разве сейчас мы не общаемся?

— Формально — нет. Заключенным… не разрешается… говорить… друг с другом… — Голос звучал всё тише, пока не смолк совсем, как будто говорящий неожиданно вспомнил нечто очень важное.

— Ах да, — кивнул Ринсвинд. — Я забыл. Это ведь… Гункунг… Здесь все… выполняют… правила…

Голос Ринсвинда тоже смолк. По другую сторону стены также воцарилось долгое, задумчивое молчание.

— Ринсвинд?

— Двацветок?

— Но что ты здесь делаешь?! — воскликнув Ринсвинд.

— Гнию в темнице!

— И я тоже!

— О боги! И давно? — произнёс приглушёный голос Двацветка.

— Что? Что давно?

— Но ты… почему ты…

— Не догадываешься? А кто написал про свой отпуск?

— Я просто хотел немножко развлечь людей!

— Развлечь?! Развлечь?!

— Ну, я подумал, людям будет интересно узнать о культуре другой страны. Мне и в голову не могло прийти, что из-за этого случится столько неприятностей.

Ринсвинд прислонился к своей стороне стены. Ну разумеется, само собой, Двацветок никому не хотел вреда. Некоторые люди такие: они желают только хорошего. Наверное, последними словами, которые прозвучат за мгновение до того, как Вселенная сложится, словно бумажная шляпа, будет вопрос типа: «Интересно, а что случится, если я нажму на вот эту кнопку?»

— Видимо, ты попал сюда по воле Рока, — произнёс Двацветок.

— Ага. Он любит шутить такие шутки, — ответил Ринсвинд.

— А помнишь, как хорошо мы проводили время?

— В самом деле? Наверное, у меня глаза были закрыты.

— Наши приключения!

— Ах, ты об этом. Приключения — это когда ты висишь на большой высоте, падаешь откуда-нибудь и тому подобное?…

— Ринсвинд?

— Да? Что?

— Знаешь, теперь, когда ты здесь, мне гораздо легче.

— Поразительно.

Ринсвинду нравилась стена, на которую он опирался. Крепкий, надежный камень. Сразу чувствуешь — на него можно положиться.

— Твой дневник читают повсюду, — сообщил он. — Такое впечатление, что его копия есть у каждого. Настоящий революционный документ. И когда я говорю «копия», то имею в виду именно копию. Каждый делает себе копию и передает оригинал дальше.

— Да, это называется самиздат.

— А что это значит?

— Это значит, что каждая копия должна быть точно такой, как и тот текст, с которого копируют. О боги, я-то думал просто развлечь людей, заинтересовать их. Кто бы мог предположить, что к моим записям отнесутся так серьёзно? От всей души надеюсь, что никто не пострадает.

— Как сказать… Твои революционеры всё ещё пребывают на стадии лозунгов и листовок. Но вряд ли это послужит оправданием, когда их будут судить.

— О боги.

— А как получилось, что ты до сих пор жив?

— Понятия не имею. Может, обо мне просто забыли? Знаешь, такое иногда случается. Слишком много бумаг. Кто-нибудь сделает неверный мазок кистью или забудет переписать строчку. Я сам с этим не раз сталкивался.

— Ты хочешь сказать, человека могут сначала бросить в темницу, а потом забыть о нём?

— О да, таких здесь сколько угодно!

— Тогда почему их не выпускают?

— Наверное, из-за смутного ощущения, что раз они здесь, то, видимо, что-то натворили. Боюсь, наша система правления оставляет желать лучшего.

— К примеру, какой-нибудь новой системы правления.

— Тише, тише, за такие слова здесь сажают в тюрьму.

* * *

Жители спали. Но Запретный Город не спал никогда. Всю ночь напролёт в огромном здании Конторы мерцали огни факелов. Дела империи шли своим чередом.

Согласно наблюдениям Профессора Спасли, главным образом это означало, что бумаги продолжали двигаться.

Шесть Благожелательных Ветров был заместителем администратора района Лантанг. Работу свою он исполнял прилежно и к тому же любил её. Человек он был незлобивый.

Правда, чувства юмора у него было не больше, чем у куриной запеканки. Правда и то, что на досуге он играл на аккордеоне, очень не любил кошек и имел привычку после чайной церемонии промокать верхнюю губу салфеткой таким жестом, который побуждал госпожу Шесть Благожелательных Ветров годами и на регулярной основе совершать мысленное убийство. Свои деньги он держал в кожаном кошелёчке и после каждой покупки пересчитывал их очень тщательно — в особенности если за ним стояла очередь.

Но, с другой стороны, он хорошо обращался с животными и совершал скромные, но регулярные благотворительные деяния. Часто подавал умеренные суммы нищим на улице, хотя при этом никогда не забывал сделать соответствующую пометку в своей записной книжечке — чтобы немного позже навестить этих самых нищих в своей официальной ипостаси.

И он никогда не отбирал у людей больше денег, чем у них было.

Кроме того, Шесть Благожелательных Вечеров — довольно редкий случай для человека, работающего в Запретном Городе, — не был евнухом. Само собой, стражники тоже не были евнухами (официально это обходили весьма остроумно: их причисляли к разряду мебели). Но практика показала, что сборщикам налогов также требуются все возможности, данные им от природы, — для противостояния порокам среднего крестьянина, который только и думал о том, как бы половчее уклониться от уплаты налогов.

В Конторе встречались люди гораздо хуже Шести Благожелательных Ветров, поэтому лишь чистым невезением можно объяснить то, что именно в его кабинете отворилась бумажная на бамбуковом каркасе дверь и именно его взору предстали шестеро странных на вид евнухов, один из них на колёсном средстве передвижения.

Странные евнухи даже не поклонились, не говоря уже о том, чтобы пасть на колени. А ведь на Шести Благожелательных Ветрах была не просто красная шляпа чиновника, но ещё и с белой пуговицей!

Однако старики вошли в кабинет как к себе домой. От удивления у Шести Благожелательных Ветров кисти попадали из рук. Один из вошедших принялся протыкать дырки в стенах и нести чепуху.

— Эй, да стены-то из бумаги! Смотри, если облизать палец, протыкаешь на раз! Видишь?

— Я сейчас позову стражу, и вас всех жестоко выпорют! — прокричал Шесть Благожелательных Ветров, лишь уважение к возрасту не позволило ему накинуться на наглых посетителей с кулаками.

— Что он говорит?

— Говорит, что вызовет стражу.

— О-о-о, да! Пожалуйста, только не мешай ему вызвать стражу!

— Нет, сейчас ещё рано. Ведём себя нормально.

— Значит, мне можно перерезать ему глотку?

— Я имел в виду несколько иной вид нормальности.

— По-моему, перерезать глотку врагу — это очень даже нормально.

Один из стариков посмотрел на потерявшего дар речи чиновника и улыбнулся широкой улыбкой.

— Просим прощения, ваше превос… проклятье, забыл слово… парус для тележки?… огромная скала?… ах да… почтительность, мы вроде как слегка заплутали.

Два других старика склонились над Шестью Благожелательными Ветрами и начали читать или, по крайней мере, попытались прочесть документ, над которым он работал. Лист бумаги бесцеремонно выдернули у него из рук.

— Что тут написано, а, Проф?

— Сейчас посмотрим… «Первый осенний ветер качнул цветок лотоса. Семь Везучих Бревен должен уплатить одну свинью и три^[82] риса в противном случае он получит много ударов по^[83]. Согласно приказу Шести Благожелательных Ветров, сборщика налогов, Лаптанг».

В поведении стариков произошла едва уловимая перемена. Теперь все они широко улыбались, но почему-то в их улыбках не чувствовалось благожелательности. Один из пришельцев, с зубами, как алмазы, наклонился к Шести Благожелательным Ветрам и на ломаном агатском произнёс:

— Так ты сборщик налогов, господин Шиш На Шляпе?

Шесть Благожелательных Ветров принялся лихорадочно соображать, успеет ли он вызвать стражу. Странные старики пугали его. Никакой почтенностью тут и не пахло. Напротив, от них исходила явная угроза. И хотя оружия у них вроде не было, всё железно свидетельствовало о том, что не успеет он, Шесть Благожелательных Ветров, произнести и слово, как будет убит на месте. Кроме того, горло у него пересохло, а штаны несколько отсырели.

— Но что плохого в том, чтобы быть сборщиком налогов?… — сипло вопросил он.

— А кто сказал, что в этом есть что-то плохое? — ответил Алмазные Зубы. — Мы всегда рады встрече со сборщиком налогов.

— Это одна из наших любимейших профессий, — поддержал другой старик.

— От стольких хлопот избавляет, — подхватил Алмазные Зубы.

— Ага, — добавил третий. — Вроде как и не надо ходить от дома к дому, убивая всех подряд и отнимая жалкие медяки, просто ждёшь сборщика налогов и…

— Господа, можно я кое-что скажу?

Произнёсший эти слова чем-то смахивал на козла, но вид у него был не столь зловещий, как у остальных. Разбойники сгрудились вокруг козлолицего, и до Шести Благожелательных Ветров снова донеслись необычные звуки грубого чужеземного языка:

— Да он же сборщик налогов! Они для этого и существуют!

— Чиво?

— Господа, разумная налоговая политика является основой долгосрочного, благополучного правления. Пожалуйста, доверьтесь мне.

— Я понял всё до слов «разумная налоговая политика».

— Ну чего мы, спрашивается, добьёмся, если убьём этого трудолюбивого сборщика налогов?

— Мы добьёмся того, что он будет мёртв.

Примерно в том же духе разговор продолжался ещё некоторое время. Шесть Благожелательных Ветров погрузился в собственные мысли, поэтому чуть не подскочил на месте, когда группка стариков неожиданно распалась. Козлолицый умиротворяюще улыбнулся ему.

— Мои смиренные друзья замирают от восторга в твоём… сорт сливы… ножик для резки водорослей… в твоём присутствии, о благородный господин, — произнёс он.

Жесты Маздама, стоящего за спиной у Профессора Спасли, говорили несколько о другом.

— А может, кусочек всё-таки отрежем?

— Чиво?

— Как вы сюда попали? — поинтересовался Шесть Благожелательных Ветров. — Повсюду расставлены могучие стражники.

— Я ведь чувствовал, мы что-то упустили… — сокрушённо покачал головой Алмазные Зубы.

— Мы хотели бы, чтобы ты показал нам Запретный Город, — сказал Козлиное Лицо. — Меня зовут… На вашем языке моё имя будет звучать как господин Засорившаяся Труба. Да, пожалуй именно так, Засорившаяся Труба…

Шесть Благожелательных Ветров с надеждой посмотрел на дверь.

— …И мы здесь для того, чтобы получше узнать вашу удивительную… гору… сорт бамбука… звук текущей воды вечером… пропади всё пропадом… цивилизацию!

У него за спиной Маздам энергично демонстрировал остальным воинам Орды, как он и Всадники-Скелеты Брюса-Гуна в своё время поступали со сборщиками налогов. В особенности внимание Шести Благожелательных Ветров привлёк один жест, очень характерные движения рук. Он не понимал слов, но обычно смысл подобных речей как-то сам доходит до вас.

— Чего ты с ним рассусоливаешь?

— Чингиз, я понятия не имею, куда идти дальше. Нам нужен проводник, который, знает Запретный Город.

Козлиное Лицо вновь повернулся к сборщику налогов.

— Ты ведь не откажешься немного пройтись с нами? — спросил он.

«Пройтись? — подумал Шесть Благожелательных Ветров. — О да! Там, снаружи, стражники!»

— Минуточку, — произнёс Алмазные Зубы, когда он согласно кивнул. — Возьми кисточку и напиши то, что я скажу.

Через минуту кабинет опустел. Остался лишь лист бумаги, весь в помарках, содержащий следующий текст:

«Розы белы, тюльпаны желты. Семи Везучим Бревнам выдать одну свинью и столько риса, сколько он сможет унести, потому что отныне он Один Везучий Крестьянин. Согласно приказу Шести Благожелательных Ветров, сборщика налогов, Лантанг. Помогите. Помогите. Тому, кто это прочтёт: меня захватили в плен Злобные евнухи. На помощь».

* * *

Ринсвинд и Двацветок лежали каждый в своей камере и вспоминали о старых добрых временах. По крайней мере, о старых добрых временах вспоминал Двацветок. Ринсвинд трудился над трещиной в камне — яростно расковыривал её соломинкой, поскольку только этот инструмент имелся в его распоряжении. В таком темпе какие-то результаты проявятся лет этак через тысячу-другую. Но главное ведь — попытаться.

— А здесь вообще кормят? — прервал он поток воспоминаний.

— О, иногда! Но такой прекрасной еды, как в Анк-Морпорке, не подают.

— Неужели? — пробормотал Ринсвинд, продолжая скрести трещинку.

Крошечный кусочек цемента вот-вот должен был поддаться.

— Я на всю жизнь запомнил вкус сосисок господина Достабля.

— Такое не забывается.

— Поистине выдающееся переживание.

— Многие считают точно так же.

Соломинка сломалась.

— Проклятье! Пропади всё пропадом! — Ринсвинд привалился к стене. — И чего поднимать такой шум из-за этой Красной Армии? — спросил он. — Кучка малолетних детишек. Недоразумение, а не армия!

— Тут всё очень запутанно, — откликнулся Двацветок. — М-м-м… Ты знаком с теориями, согласно которым вся наша история движется по кругу?

— Ну, я видел в одной из записных книжек Леонарда Щеботанского рисунки… — сказал Ринсвинд, выбирая соломинку покрепче и вновь принимаясь за дело.

— Нет, я не про то… Это как… колесо, вращающееся колесо. То есть всё повторяется.

— А, ты об этом… Проклятье!

— Многие верят в эту теорию. Считают, что каждые три тысячи лет история начинается заново.

— Может, оно и так. — Ринсвинд как раз искал другую соломинку, поэтому не слишком внимательно прислушивался к словам Двацветка. Но потом до него вдруг дошёл смысл. — Каждые три тысячи лет? Маловато, тебе не кажется? Вообще всё начинается заново? Звёзды, океаны, эволюция разумных форм жизни из выпускников художественных колледжей? Ты серьёзно?

— Нет, нет! Это так… мелочи. Настоящая история началась тогда, когда Одно Солнечное Зеркало основал империю. Он был первым императором. И с ним был его слуга, Великий Волшебник. Вообще, это всего лишь легенда. Только крестьяне верят в такие сказки. Они смотрят на что-нибудь вроде Великой Стены и говорят: какая удивительная вещь; наверное, её создали с помощью волшебства… Что же касается Красной Армии… вероятнее всего, это был просто хорошо организованный отряд обученных воинов. Первая Настоящая армия. До неё были только неорганизованные толпы. И магия тут ни при чём. Не мог же Великий Волшебник и в самом деле сотворить… В общем, крестьяне верят всяким глупостям…

— Каким, к примеру?

— Ну, например, поговаривают, будто бы Великий Волшебник оживил саму землю. А когда все армии континента выступили против императора Одно Солнечное Зеркало, Великий Волшебник… взлетел в небо на воздушном змее.

— Как раз это, по-моему, очень правдоподобно. Когда начинается заваруха, возьми себе выходной, таков мой девиз.

— Нет, ты не понял. Это был особый змей. С его помощью Великий Волшебник поймал молнию, после чего рассадил её по бутылкам, а потом взял грязь… запёк её молнией и превратил в армию.

— Таких заклинаний я не знаю. Даже не слышал никогда ни о чём подобном.

— И о реинкарнации у них тоже забавные представления…

С этим Ринсвинд спорить не стал. Наверное, пасёт крестьянин вола, пасёт долгие часы, не удивительно, что у него в голове возникают всякие странные мечтания типа: «Вот когда я умру, хорошо бы заново родиться в виде… человека, который пасёт вола, только при этом смотрит в другую сторону». Он изложил свои взгляды Двацветку.

— Э-э… нет, — покачал головой тот. — Согласно их представлениям, человек не рождается заново. Э-э… Трудно подобрать слова… Подзабыл язык… Это что-то вроде прединкарнации. Наподобие реинкарнации, только наоборот. Они считают, что ты рождаешься до того, как умрёшь.

— О, в самом деле? — Ринсвинд продолжал скрести камни. — Поразительно! Рождение, предшествующее Смерти? Жизнь перед Смертью? Всем расскажу — вот люди повеселятся.

— Тут всё немножко не так… Э-э. Всё завязано на предках. Надо чтить предков, потому что в один прекрасный день можно оказаться одним из них и… Ты слушаешь?

Кусочек цемента наконец отвалился. «Для десятиминутной работы — неплохой результат, — подумал Ринсвинд. — К следующему ледниковому периоду нас и след простынет…»

Вдруг до него дошло, что всё это время он расколупывал стену, отделяющую его камеру от камеры Двацветка. Ухлопать несколько тысяч лет на то, чтобы вломиться в соседнюю камеру, — вот истинный пример неэффективного использования времени.

Ринсвинд принялся за другую стену. Он скрёб… скрёб…

Раздался жуткий вопль.

Скрёбскрёбскрёбскрёб…

— Наверное, император проснулся, — прокомментировал из дыры в стене голос Двацветка.

— Что-то вроде утренней пытки? — Ринсвинд замолотил отвалившимся кусочком по огромным каменным блокам.

— Он не виноват. Он просто не понимает.

— В самом деле?

— Это как с маленькими детьми. Ты когда-нибудь замечал, с каким интересом дети отрывают крылышки мухам?

— Лично я никогда никому ничего не отрывал, — ответил Ринсвинд. — Мухам вообще доверять нельзя. На вид маленькая, но может оказаться такой стервой.

— Нет, я детей вообще имею в виду.

— Да? И что?

— Ну а он — император. И никто не удосужился объяснить ему, что поступать таким образом плохо. Тут дело лишь в масштабе. Пять семейств боролись друг с другом за корону. Чтобы стать императором, он убил собственного племянника. Никто так и не объяснил ему, что нельзя убивать людей ради собственного развлечения. По крайней мере, все, кто пытался это сделать, не дожили до конца первого предложения. И все эти Хоны, Фаны, Таны, Суны и Максвини на протяжении тысячелетий резали друг друга почём зря. Это называется преемственностью поколений.

— Максвини?

— Семейство с очень древними корнями.

Ринсвинд мрачно кивнул. Наверное, это чем-то похоже на разведение лошадей. Создаешь систему, при которой выживают только вероломные убийцы, и в конце концов получаешь чистокровных вероломных убийц. Так дальше и живешь. Сто раз подумаешь, прежде чем наклониться над колыбелькой, где лежит твой любимый сынок…

Послышался ещё один вопль.

Ринсвинд принялся неистово пинать стену ногами.

В замке повернулся ключ.

— О! — только и сказал Двацветок.

Но дверь не отворилась.

Выдержав паузу, Ринсвинд подошёл к двери и осторожно толкнул её.

Дверь распахнулась, но не слишком широко: лежащее ничком тело стражника представляет собой необычный, но весьма эффективный блокиратор.

К ключу в двери было прицеплено кольцо, содержащее кучу разных ключей…

Неопытный узник, выбравшись из своей камеры, просто-напросто побежал бы куда глаза глядят. Но Ринсвинд с отличием закончил школу выживания и потому знал: в подобных обстоятельствах самое лучшее выпустить всех заключенных до единого, быстренько похлопать каждого по спине, крикнуть: «Быстрей! Стражники уже бегут сюда!», а после этого засесть в каком-нибудь тихом местечке и дождаться, пока затихнут звуки погони.

В первую очередь он отпер камеру Двацветка. У коротышки был более костлявый и неряшливый вид, чем помнилось Ринсвинду, к тому же у него отросла клокастая борода. Но одна, самая значительная особенность его лица, которую Ринсвинд запомнил яснее всего, не изменилась. Этой чертой была широкая, сияющая, доверчивая улыбка человека, искренне убеждённого, что нынешняя неприятность не более чем смешная ошибка и что разумные люди скоро обязательно во всём разберутся.

— Ринсвинд! Так это и в самом деле ты! Ну разве мог я подумать, что когда-нибудь снова повстречаюсь с тобой!

— Я надеялся примерно на то же самое.

Двацветок посмотрел мимо Ринсвинда, на валяющегося на полу стражника.

— Он умер? — спросил он о человеке с мечом в спине, причём от меча торчала только рукоятка.

— Я бы сказал, очень даже вероятно.

— Это твоих рук дело?

— Я же был внутри камеры!

— Поразительно! Отличный фокус!

Ринсвинд вспомнил, что, невзирая на несколько лет убедительнейших доказательств, Двацветок так и не пожелал поверить, что его компаньон способен к волшебству не больше, чем самая обычная муха. Все попытки переубедить его ни к чему не привели. Просто к списку несуществующих достоинств Ринсвинда прибавилась ещё и скромность.

Ринсвинд опробовал ещё несколько ключей, открывая другие камеры. Оттуда появлялись косматые, оборванные люди. Они подслеповато моргали, приспосабливаясь к полутьме подземелья. Один из узников, которому пришлось повернуться боком, чтобы пролезть в дверь, оказался Тремя Запряженными Волами. Судя по всему, его били, хотя с тем же успехом это могло сойти за следы чьих-то тщетных попыток привлечь его внимание.

— Это Ринсвинд, — горделиво произнёс Двацветок. — Великий Волшебник. Он убил стражника, не выходя из камеры.

Узники вежливо осмотрели труп.

— Я этого не делал, честно, — пробормотал Ринсвинд.

— А ещё он очень скромный.

— Да Живет Дело Народа! — выкрикнул распухшими губами Три Запряженных Вола.

— И Полпинты Добавки Сюда! — подхватил Ринсвинд. — Вот, парень, ключи, идёшь и выпускаешь людей, ну, чоп-чоп.

Один из освобожденных узников похромал в конец коридора.

— Там ещё один мёртвый стражник, — сообщил он.

— Это точно не я, — жалобным голосом произнёс Ринсвинд. — То есть я, может, и хотел, чтобы он умер, но…

Бывшие узники слегка попятились. Опасно находиться в непосредственной близости от человека, который способен так хотеть.

Происходи дело в Анк-Морпорке, кто-нибудь обязательно фыркнул бы: «Ага, конечно, этот парень вот так вот взял и магически пырнул стражника в спину!» Но это потому, что анк-морпоркцы знают Ринсвинда. Знают они и то, что, если настоящий волшебник действительно захочет тебя прикончить, он тебя так пырнет — никакой спины не останется.

Три Запряженных Вола наконец овладел искусством открывания дверей. Одна за другой двери отворялись…

— Цветок Лотоса? — произнёс Ринсвинд.

Прильнув к руке Трёх Волов, девушка приветливо улыбнулась Ринсвинду. За спиной у неё сгрудились остальные члены ячейки.

И вдруг, заметив Двацветка, она, к величайшему удивлению Ринсвинда, громко вскрикнула и бросилась тому на шею.

— Вечная Слава Дочерней Нежности! — монотонно пропел Три Запряжённых Вола.

— Прежде Чем Ударить, Закрой Крышку! — поддержал Ринсвинд. — Э-э. А что, собственно, происходит?

Какой-то очень маленький солдат Красной Армии потянул его за балахон.

— Он её папа, — объяснила Одна Любимая Жемчужина.

— Но ты ни разу не рассказывал, что у тебя есть дети!

— Не может быть, наверняка рассказывал. Причём часто, — ответил Двацветок, выпутываясь из объятий. — Она моя законная дочь.

— Так ты женат?

— Ага. Об этом я точно говорил.

— Наверное, в тот момент мы от кого-то убегали. Значит, на свете есть и госпожа Двацветок?

— Была. — На короткое мгновение его сверхъестественно добродушное лицо исказило выражение почти-гнева. — Но, увы, сейчас уже нет.

Ринсвинд отвёл взгляд. Это было лучше, чем смотреть в глаза Двацветку.

Вскоре появилась и Бабочка. Она остановилась возле самой двери в камеру, сложив руки перед собой и застенчиво разглядывая пол.

Двацветок кинулся к ней.

— Бабочка!

Ринсвинд опять взглянул на маленькую воительницу с резиновым кроликом.

— Она что, тоже его дочь?

— Ага!

Коротышка, таща за собой обеих дочерей, направился к Ринсвинду.

— Ты знаком с моими дочерьми? Это Ринсвинд, он…

— Мы уже имели удовольствие познакомиться, — мрачно перебила Бабочка.

— Как вы сюда угодили? — спросил Ринсвинд.

— Мы сопротивлялись изо всех сил, — пожала плечами Бабочка. — Но их было слишком много.

— Надеюсь, вы не пытались вырвать у них оружие? — осведомился Ринсвинд настолько ехидно, насколько осмеливался.

Бабочка ответила ему яростным взором.

— Прошу прощения, — быстро сказал Ринсвинд.

— Две Травы утверждает, что во всём виновата система, — вставила Цветок Лотоса.

— Я почему-то не сомневаюсь, у него уже заготовлена система получше, — Ринсвинд окинул взглядом толпу узников. — С этим обычно проблем не возникает. А где он, кстати?

Девушки огляделись.

— Что-то не видно, — удивленно произнесла Цветок Лотоса. — Наверное, когда стражники напали на нас, он благородно отдал свою жизнь за народное дело.

— А почему ты так думаешь?

— Потому что он говорил, что именно так и должно поступать. Мне очень стыдно, что я тоже не отдала свою жизнь. Но стражники не хотели нас убивать, мы им были нужны живыми.

— Честно говоря, когда мы сражались со стражниками, я его не видела, — голос Бабочки звучал задумчиво. Она и Ринсвинд обменялись взглядами. — Да, точно, его там не было.

— Ты хочешь сказать, его схватили первым? Бабочка опять посмотрела на Ринсвинда. Ему вдруг подумалось, что если Цветок Лотоса унаследовала своё восприятие мира от Двацветка, то Бабочка наверняка пошла в мамашу. Она думала, как Ринсвинд, то есть ждала от других людей только самого худшего.

— Возможно, — Бабочка поджала губы.

— Принесём Значительные Жертвы Общему Делу, — завёл своё Три Запряженных Вола.

— Каждую Минуту Рождается Ещё Один Младенец, — рассеянно ответил Ринсвинд.

Бабочка наконец взяла себя в руки.

— Однако, — сказала она, — мы должны извлечь максимум из нашего нынешнего положения.

Ринсвинд, как раз направившийся к лестнице, застыл на месте.

— Это ты о чём? — спросил он.

— Неужели ты не понимаешь? Мы находимся в Запретном Городе и можем делать всё, что угодно!

— Э-э, нет, без меня! — замахал руками Ринсвинд. — Что-то не припомню, чтобы я когда-либо делал всё, что угодно. Как правило, наоборот, это со мной обычно делают всё, что угодно.

— Сюда нас привёл враг, но теперь мы свободны…

— Благодаря Великому Волшебнику, — вставила Цветок Лотоса.

— …И просто обязаны воспользоваться выпавшим нам шансом!

Бабочка выдернула меч из спины поверженного стражника и выразительно помахала клинком в воздухе.

— Как и предлагал Две Огненные Травы, мы должны штурмовать дворец!

— Но вас всего лишь тридцать! — Ринсвинд не верил своим ушам. — Какой там штурм! По сравнению с этими стенами вы жалкая кучка муравьёв!

— Внутри самого города стражников почти нет, — возразила Бабочка. — Надо лишь одолеть тех, кто охраняет покои императора…

— Да вас всех поубивают! — воскликнул Ринсвинд.

Она кинула на него презрительный взгляд.

— По крайней мере, мы умрём за что-то стоящее!

— Очистим Страну Кровью Мучеников, — пророкотал Три Запряжённых Вола.

Резко обернувшись, Ринсвинд замахал пальцем у Вола под носом — выше ему было не достать.

— Если ты ещё хотя бы раз пробормочешь что-нибудь подобное, я из тебя котлету сделаю! — Покричал он, а потом быстро втянул голову в плечи — до него внезапно дошло: он только что посмел угрожать человеку в три раза крупнее его самого.

— Просто выслушайте меня, хорошо? — продолжал Ринсвинд, слегка остыв. — За свою жизнь я наслушался всяких речей о том, как неплохо было бы пострадать за общее благо. Но почему-то, чёрт возьми, те, кто толкают эти речи, сами страдать не спешат! Как только кто-нибудь начинает вопить: «Вперёд, товарищи!» — всегда оказывается, что он выкрикивает свои призывы, прячась за здоровенной скалой, и на нём — единственном из всех! — стрелоупорный шлём! Неужели вы ничего не понимаете?!

Он умолк. Ячейка таращилась на него, как на сумасшедшего. Ринсвинд обвёл глазами юные, воодушевленные лица и почувствовал себя очень, очень старым.

— Но ведь есть великие дела, за которые стоит отдать жизнь, — возразила Бабочка.

— Нет, нет таких дел! Потому что жизнь у тебя только одна, а великих дел как собак нерезаных!

— О боги, да как же можно жить с такой философией?

Ринсвинд набрал в грудь побольше воздух.

— Долго!

* * *

Шесть Благожелательных Ветров придумал довольно неплохой план. Эти ужасные старики заблудились в Запретном Городе. На вид они, может, и выносливые — вроде дикого бансая, что цветет на продуваемом всеми ветрами обрыве, — до всё равно очень старые, да и оружия у них вроде нет…

В общем, он повёл их прямиком к спортзалу.

Когда же вся группка оказались внутри, Шесть Благожелательных Ветров оглушительно завопил, призывая на помощь. Старики повели себя крайне странно: похоже, они и не думали спасаться бегством.

— Ну что, теперь-то можно его пришить? — деловито осведомился Маздам.

Пара десятков крайне мускулистых мужчин перестали лупить по досками и кирпичам и подозрительно уставились на незваных гостей.

— Есть идеи? — обратился Коэн к Профессору Спасли.

— О боги. У них такой суровый вид!

— Значит, никакого цивилизованного выхода из этого положения ты не знаешь?

— Нет. Предоставляю решать тебе.

— Ха! Ха! Как я ждал этого! — Калеб решительно двинулся вперед. — О моё большое тиковое бревно! Сколько славных часов провели мы вместе!

— Это ниндзи, — не без гордости в голосе объяснил Шесть Благожелательных Ветров, указывая на двоих мужчин, которые не торопясь подошли к двери и плотно её прикрыли. — Лучшие воины в мире! Сдавайтесь немедленно!

— Очень интересно, — Коэн склонил голову набок. — Эй, вы, в чёрных пижамах… Только что выбрались из постели? Ну, кто из вас самый крутой?

Один из ниндзей вонзил в Коэна яростный взгляд и многозначительно врезал кулаком по ближайшей стене. Кулак оставил глубокую выбоину.

После чего ниндзя мотнул головой в сторону сборщика налогов.

— Что это за старые болваны? Ты где их откопал?

— По-моему, это варвары, которые вторглись в наш город, — ответил тот.

— Но как ты… Как он догадался?! — воскликнул Малыш Вилли. — Мы носим штаны, от которых всё чешется, едим вилками и всё остальное…

Главный ниндзя осклабился.

— Евнухи-герои? — сказал он насмешливо. — Эти старики?

— Ты кого называешь евнухами? — нахмурился Коэн.

— А что, если я покажу ему мой любимый фокус? Мы с тиковым бревном долго его отрабатывали, — вызвался Калеб, артистично перепрыгивая с ноги на ногу.

Ниндзя перевёл взгляд на приличных размеров чурбан.

— Ну-ка, старик, попробуй, — предложил он.

— Легко, — с готовностью отозвался Калеб. Он поднял чурбан на вытянутой руке. Затем поднял вторую руку, чуть поморщившись, когда какой-то сустав в плече громко хрустнул.

— Ты следишь? Видишь эту руку? Видишь? — спросил Калеб.

— Вижу, вижу, — ниндзя с трудом удерживался от смеха.

— Отлично, — кивнул Калеб и точно рассчитанным пинком врезал нинзде прямо в пах, после чего добавил по голове чурбаном. — И поделом. Надо было следить за моей ногой.

На том бы история и закончилась — если бы всё ограничилось только одним ниндзей. Но тут загрохотали цепы для молочения риса, а воздух наполнился пронзительным свистом выскальзывающих из ножен длинных изогнутых мечей.

Воины Орды сгрудились в плотную кучку. Хэмиш откинул свой драный плед, выставив на всеобщее обозрение вооружение Орды. Хотя, следует заметить, по сравнению со сверкающими игрушками ниндзей коллекция зазубренных лезвий Орды смотрелась несколько невзрачно.

— Эй, Проф, почему бы тебе не отвести господина Налоговика в уголок, от греха подальше? — обратился Коэн к Профессору Спасли.

— Это безумие! — забился Шесть Благожелательных Ветров. — Они лучшие воины в мире, а вы всего лишь кучка стариков! Сдавайтесь немедленно, и я попытаюсь договориться, чтобы вас наказали не слишком жестоко!

— Спокойно, спокойно, — ответил Профессор Спасли. — Никто не пострадает. По крайней мере, в метафорическом смысле.

Чингиз Коэн сделал несколько взмахов мечом.

— Ну что ж, ребята, — сказал он. — Сейчас поглядим, как вы умеете ниндзиться.

Шесть Благожелательных Ветров в ужасе смотрел, как Орда выстраивается в боевой порядок.

— Это будет настоящая бойня! — воскликнул он.

— Боюсь, ты прав, — ответил Профессор Спасли.

Порывшись в карманах, он выудил пачку мятной жвачки.

— Кто эти старые безумцы? Что они делают!

— В общем и целом они профессиональные герои-варвары, — объяснил Профессор Спасли. — Спасают принцесс, грабят храмы, сражаются с чудовищами, исследуют древние, наводящие ужас развалины… и прочее в том же духе.

— Но ведь из них песок сыплется! Зачем им всё это?

Спасли пожал плечами.

— Это всё, что они умеют делать.

С противоположной стороны зала, выписывая сальто-мортале, испуская пронзительные крики и крутя обеими руками мечи, стремительно приближался один из ниндзей. Коэн спокойно ждал с выражением на лице, очень похожим на то, которое бывает у отбивающего в бейсболе.

— Кстати, ты знаком с таким термином, «эволюция»? — спросил Профессор Спасли.

Двое сошлись. Фигуры превратились в размытые пятна.

— Или с понятием «выживание сильнейшего»? — продолжал Профессор Спасли.

Пронзительные крики продолжали звучать, но теперь чувствовалось, что обстоятельства, побуждающие ниндзю вопить, стали гораздо более насущными.

— Я даже не заметил, как он взмахнул мечом! — прошептал Шесть Благожелательных Ветров.

— Ага. Этого многие не замечают, — кивнул Профессор Спасли.

— Но… это же настоящие старики!

— Верно, — бывший преподаватель несколько повысил голос, перекрикивая вопли, — разумеется, так оно и есть. Они очень старые герои-варвары.

Сборщик налогов не верил своим глазам.

— Мяты? — предложил Профессор Спасли, когда мимо прогрохотало инвалидное кресло Хэмиша. Тот преследовал человека со сломанным мечом и настойчивым желанием остаться в живых. — Незаменимая вещь при общении с Ордой.

Профессор Спасли сунул под нос Шести Благожелательным Ветрам бумажный пакетик. Аромат, подобно ударной волне, чуть ли не свалил его с ног.

— Но… не слишком ли ядрено? После этого, наверное, никаких запахов не ощущаешь.

— Вот именно, — довольно согласился Профессор Спасли.

Сборщик налогов, широко раскрыв глаза, взирал на битву ниндзей и стариков-варваров. Сражение проходило быстро и яростно, но почему-то таковым оно было только для одной стороны. Орда же сражалась так, как и следует сражаться старикам, — медленно, экономя движения. Вся активность приходилась на долю ниндзей, но, как бы красиво ни летела метательная звездочка, каким бы молниеносным ни был выпад, цель без каких-либо видимых усилий со своей стороны почему-то всегда ускользала.

— Раз уж выдалась минутка поболтать, — продолжил Профессор Спасли, когда некий предмет с большим количеством лезвий врезался в стену прямо над головой сборщика налогов, — я всё хотел спросить: что это за большой холм, тот, сразу за городом? Весьма примечательная деталь пейзажа.

— А? — явно думая о чём-то другом, переспросил Шесть Благожелательных Ветров.

— Я о большом холме.

— Разговаривать о каких-то там холмах? Сейчас?

— География — моё маленькое хобби.

Чье-то ухо угодило прямо в ухо Шести Благожелательным Ветрам.

— Э-э. Да, конечно… Мы называем его Большим холмом… Эй, ты только посмотри, как он… ну…

— У этого холма удивительно аккуратный вид. Это естественное образование?

— Что? Э-э? О… Не знаю, говорят, он появился несколько тысяч лет назад. Во время ужасной бури. Когда умер первый император. Его… его же сейчас убьют! Убьют! Его!.. Как он это сделал?

Неожиданно Шесть Благожелательных Ветров вспомнил, как ещё ребенком играл в бакару-сан со своим дедушкой. Старик всегда выигрывал, как бы тщательно Шесть Благожелательных Ветров ни продумывал свою стратегию, в итоге дедушка с самым невинным видом ставил фишку на то самое, решающее поле — и в тот самый момент, когда он, Шесть Ветров, уже готов был воплотить свой гениальный план. Его предок играл в бакару-сан всю свою жизнь. Так же и с этим сражением.

— О небо, — только и смог промолвить Шесть Благожелательных Ветров.

— Это верно, — подтвердил Профессор Спасли. — У них колоссальный опыт выживания. Всю свою жизнь они учились не умирать.

— Но… почему вы здесь? Зачем вы пришли сюда?

— Мы собираемся совершить ограбление, — объяснил Профессор Спасли.

Шесть Благожелательных Ветров глубокомысленно кивнул. Богатство Запретного Города вошло в легенды. Наверное, эти легенды дошли даже до призраков-кровопийц.

— Что же вы ищете? Говорящую Вазу императора Свинь Всуня? — полюбопытствовал он.

— Нет.

— Нефритовую Голову Сун-Цуй-Вчай?

— Нет. Боюсь, твои мысли движутся совершенно не в том направлении.

— Секрет изготовления шёлка?

— Упаси боги. Это же все знают — шёлк добывают из брюшков шелкопрядов. Нет. Нечто гораздо более драгоценное.

Шесть Благожелательных Ветров пребывал под большим впечатлением, хотя и старался не показывать этого. На ногах устояли только семеро ниндзей, и сейчас Коэн фехтовал с одним из них, одновременно другой рукой скручивая самокрутку.

Профессор Спасли видел, как в глазах толстяка-сборщика налогов медленно проступает оно.

С ним произошло то же самое.

Коэн врывался в жизнь людей, как бродячий астероид в Солнечную систему. И вас непреодолимо тянуло к нему просто потому, что вы знали: второй такой встречи не будет.

Взять, примеру, его самого, Профессора Спасли. Он мирно охотился за ископаемыми (дело происходило во время школьных каникул), когда наткнулся на лагерь данных конкретных ископаемых, прозываемых Ордой. Кстати, повели они себя довольно дружелюбно потому что у него не было ни оружия, ни денег. А в Орду его приняли потому, что он знал вещи, им неведомые. Да, так оно всё и случилось.

Решение он принял на месте, не раздумывая. Наверное, в тот день что-то такое витало в воздухе. Внезапно перед ним развернулась вся его прошлая жизнь. Он посмотрел на неё… и не обнаружил ни одного яркого, запоминающегося дня. И вдруг до него дошло: либо он вступает в Орду, либо возвращается в школу, где его в недалеким уже будущем ждут вялое рукопожатие, жидкие аплодисменты и жалкая пенсия.

Но основная причина, разумеется, заключалась в Коэне. Наверное, именно это люди называют харизмой. Коэнова харизма перебивала даже исходящий от него стойкий запах козла, только что обожравшегося переперчённой спаржи. Коэн и вёл себя как настоящий козёл. Людям он хамил. Разговаривая с чужеземцами, использовал некоторые определения, которые Профессор Спасли считал совершенно оскорбительными. Он мог безнаказанно выкрикивать такое, за что любому другому человеку сразу и задаром перерезали бы глотку с помощью самого разнообразного этнического оружия, — а ему всё это сходило с рук. Отчасти потому, что чувствовалось: на самом деле в словах его никакой злобы нет, но главным образом потому, что он был, как бы это сказать… короче, Коэн представлял собой ходячую природную стихию.

Коэнова харизма работала на всех без исключения. С троллями (разумеется, в те минуты, когда не дрался с ними) Коэн ладил гораздо лучше, чем те люди, которые искренне считают, что тролли имеют равные со всеми права. Даже воины Орды, все до единого жадные до поножовщины и падкие до кровопролития личности, подпадали под волшебное действие Коэновой харизмы.

Немного пожив бок о бок с героями-варварами, Профессор Спасли увидел также и то, как бесцельна их жизнь. И однажды ночью он завёл разговор о колоссальных возможностях, скрывающихся в ариентированной стране по имени Агатовая империя…

В общем, в глазах Шести Благожелательных Ветров загорелся знакомый свет.

— Слушай, а у вас бухгалтер есть? — вдруг спросил он.

— Вообще-то, нет.

— А всё награбленное вы проводите как прибыль или как увеличение основного капитала?

— Как-то даже не задумывался об этом. Орда не платит налогов.

— Что? Никому?

— Никому. Самое забавное, деньги у них словно сквозь пальцы утекают. Исчезают бесследно, тратятся на вино, женщин и весёлую жизнь. Наверное, именно таким образом все герои и платят налоги.

Раздалось громкое «поп» — это Шесть Благожелательных Ветров ловко откупорил пузырек с чернилами. Он задумчиво пососал кисточку.

— Скорее, это относится к статье расходов, — тоном специалиста возразил он. — Это ведь неотъемлемая часть их работы. Сюда же, разумеется, следует включить расходы на амортизацию оружейного оборудования, спецодежду… Они имеют право по крайней мере на одну новую набедренную повязку в год…

— Думаю, им уже как столетие не выдавали набедренных повязок.

— Ну и, само собой, пенсия.

— А вот об этом лучше не надо. Для них слово «пенсия» грязное ругательство. Однако в каком-то смысле именно из-за этого они сейчас здесь. Это будет их последнее приключение.

— Когда они украдут ту самую вещь, которую ты не хочешь назвать?

— Именно. Но мы будем очень рады, если ты присоединишься к нам. Ты мог бы стать… лущить горох… отрезок узловатой нити… э… бухгалтером-варваром. Ты когда-нибудь совершал убийство?

— Непосредственно — нет. Но я всегда считал, что можно нанести серьёзный удар, если правильно выбрать момент для доставки Последнего Предупреждения.

Профессор Спасли просиял.

— О да! — воскликнул он. — Цивилизация!

На ногах оставались лишь двое ниндзей — и то недолго, в одного из них с разгону врезалось инвалидное кресло Хэмиша Стукнутого. Профессор Спасли похлопал сборщика налогов по плечу.

— Прошу прощения, сказал он. — На этой стадии мне придется вмешаться.

Он осторожно приблизился к уцелевшему ниндзе. Тот дико озирался: в шею ему уперлись шесть мечей. Всё выглядело так, как будто ниндзя участвует в каком-то довольно энергичном народном танце.

— Доброе утро, — поприветствовал его Профессор Спасли. — Хотелось бы привлечь твое внимание к тому факту, что Чингиз, несмотря на внешность, человек выдающейся честности. Пустую браваду ему понять довольно трудно. Поэтому осмелюсь порекомендовать воздерживаться от фраз типа: «Я скорее погибну, чем предам своего Императора» или «Ну, давай, покажи самое худшее, на что ты способен» — если только в самом деле ты не имеешь это в виду. Если же ты намереваешься попросить о снисхождении, простого взмаха рукой будет достаточно. И очень советую не пытаться кивать.

Молодой человек покосился на Коэна. Тот ответил ободряющей улыбкой.

Затем ниндзя слабо взмахнул рукой.

Мечи отодвинулись. Маздам ударил ниндзю дубинкой по голове.

— Только не надо шуметь, я его не убил, — проворчал он.

— Оу! — Это Малыш Вилли, экспериментируя с цепью для молочения риса, угодил себе по уху. — И как они ухитряются драться такой дрянью?

— Чиво?

— Но у этих украшеньиц ко Дню Всех Пустых вид очень серьёзный, — заметил Винсент, подбирая метательную звездочку. — Аргх! — Он пососал палец. — Чужеземные придумки.

— Однако, когда тот паренек прыгал задом наперёд через зал, а в каждой руке у него вертелось по топору, это было нехило!

— Ага.

— А ты его мечом.

— Зато он усвоил один очень важный урок.

— Там, куда он отправился, этот урок ему уже не пригодится.

— Чиво?

Шесть Благожелательных Ветров не знал, что делать: то ли смеяться, то ли хлопнуться в обморок.

— Но… но… Я видел раньше, как сражаются эти стражники! — воскликнул он. — Они непобедимы!

— Нас об этом не предупредили.

— А вы с такой легкостью с ними расправились!

— Угу.

— Подумать только, вы ведь просто евнухи!

Послышался зловещий скрежет. Шесть Благожелательных Ветров закрыл глаза. Он ощутил, как холодный металл прикоснулся к его шее по крайней мере в пяти местах.

— Опять это слово, — произнёс голос Коэна-варвара.

— Но… вы… вы одеты… как… евнухи, — пробормотал Шесть Благожелательных Ветров, стараясь не сглатывать.

Профессор Спасли попятился, нервно хихикая.

— Видите ли, — очень быстро заговорил он, — вы слишком старые, чтобы вас можно было принять за стражников, и на счетоводов вы не похожи, поэтому я подумал, что разумнее всего, э-э, превратить вас в…

— В евнухов? — проревел Маздам. — Ты хочешь сказать, что всё это время люди смотрели на меня и думали: «А, вот ещё один „приве-е-т-красавчик“»?!

Как и многие мужчины, у которых тестостерон лезет из ушей, воины Орды никогда не славились пониманием сложных областей людской сексуальности. Однако, преподаватель до мозга костей, Профессор Спасли даже под лезвием меча не мог удержаться, чтобы не поправить:

— Ну, насчет тебя они так точно не думали. Ты скорее относишься к активной стороне, — объяснил он. — Кроме того, евнухи не все такие, — поспешно добавил он. — Во всяком случае, не обязательно такие. И быть евнухом здесь, в Запретном Городе, — большая честь. Многие из них занимают высокие должности в…

— Ну что ж, Проф, начинай готовиться к высокой должности, — ухмыльнулся Маздам.

Однако Коэн быстрым движением выбил меч у него из руки.

— Спокойно! Я тоже не в восторге, — сказал он, — но это ведь только маскировка. Мы-то тебя знаем. Разве может быть евнухом человек, однажды откусивший медведю голову?

— Верно, но… это… как бы… Я к тому, что, когда мы проходили мимо тех молодых дамочек, они все как одна хихикали…

— Ничего, ты отыщешь их немного позже. Вот они похохочут, — ответил Коэн. — Но тебе следовало предупредить нас, Проф.

— Простите.

— Чиво? Чивоонгрит?

— Он говорит, что ты ЕВНУХ! — проревёл Малыш Вилли в ухо Хэмишу.

— Ага! — счастливым голосом согласился Хэмиш.

— Что?!

— Это я! Как дам ему в нюх, он так и полетел!

— Да я не о том…

— Чиво?

— Ладно, забудь! Для тебя это уже не важно, Хэмиш.

Профессор Спасли окинул взглядом разгромленный зал.

— Интересно, который сейчас час? — произнёс он.

— Ах, — словно ручеек, зажурчал Шесть Благожелательных Ветров, счастливый представившейся возможности просветить окружающих, — у нас имеются поразительные приборы! Их приводят в действие бесы, и приборы эти сообщают время даже тогда, когда солнце уже совсем село за…

— Это называется часы, — кивнул Профессор Спасли. — У нас в Анк-Морпорке таких приборов навалом. Только бесы быстро испаряются, так что у нас они приводятся в движение… — Он сделал паузу. — Любопытно. В вашем языке нет такого слова. Э-э… Как бы выразиться… Это такое железо, которому придана определенная форма и которое выполняет работу… Зубастые колёса…

Вид у сборщика налогов стал совсем испуганный.

— Колеса с зубами?

— Как вы называете штуковины, которые перемалывают кукурузу?

— Крестьяне.

— Да, но с помощью чего они перемалывают кукурузу?

— Я-то откуда знаю? Это надо знать только крестьянам.

— Ну да, конечно, — печально вздохнул Профессор Спасли.

— До рассвета ещё далеко, — вставил Маздам. — Может, пойдём и перережем им глотки, пока они нежатся в своих постельках?

— Нет, нет, нет! — воскликнул Профессор Спасли. — Сколько раз можно повторять, мы должны сделать это прилично.

— Я могу показать вам, где находится сокровищница, — с готовностью подсказал Шесть Благожелательных Ветров.

— Давать обезьяне ключ от банановой плантации не лучшая идея, — сказал Профессор Спасли. — Может, придумаешь что-нибудь получше, чтобы занять их на пару часиков?

* * *

А тем временем внизу, в подвалах Запретного Города, человек рассуждал о правительстве. И рассуждал довольно громко.

— Нельзя сражаться за дело! Дело нельзя пощупать!

— Значит, мы сражаемся за крестьян, — ответила Бабочка.

Она даже попятилась. Гнев вырывался из Ринсвинда, как пар из трубы.

— Неужели? А ты когда-нибудь встречалась хотя бы с одним крестьянином?

— Ну… я видела их.

— Прекрасно! И чего же ты хочешь добиться?

— Лучшей жизни для народа, — холодно заявила Бабочка.

— Ты думаешь, что, если затеять заваруху и повесить парочку-троечку негодяев, жизнь сразу изменится к лучшему? Знаешь ли, я сам из Анк-Морпорка, и у нас было побольше мятежей и гражданских войн, чем у вас… тепловатых утиных ног… ну как это… в общем, неважно. И что думаешь, правительство хоть чуточку изменилось? Правительство не затем, чтобы меняться, а затем, чтобы править!

Ответные улыбки выразили вежливое и нервозное непонимание.

— Вот послушайте, — сказал Ринсвинд, вытирая пот со лба. — Все эти люди на полях, которые пасут волов… Если вы устроите революцию, их жизнь станет лучше, я правильно понял?

— Разумеется, — кивнула Бабочка. — Они перестанут быть объектами жестоких прихотей Запретного Города.

— О-о, здорово, — откликнулся Ринсвинд. — Значит, они вроде как станут сами себе хозяева, будут сами управлять, верно?

— Именно, — подтвердила Цветок Лотоса.

— Через Народный Комитет, — уточнила Бабочка.

Ринсвинд прижал обе руки ко лбу.

— Слушайте, что я сейчас скажу, — сказал он. — Не знаю, откуда это взялось, но меня вдруг осенило предвидение!

Столь знаменательное событие произвело неизгладимое впечатление на членов ячейки.

— Внезапно меня посетило предвидение, — продолжал Ринсвинд, — что в Народном Комитете будет не так уж много воловьих пастухов. Практически… я слышу что-то вроде… голоса, который говорит, что большинство членов Народного Комитета — поправьте меня, если я ошибаюсь, — стоят сейчас передо мной! Я прав?

— Сначала, разумеется, так всё и будет, — ответила Бабочка. — Крестьяне ведь не умеют читать и писать.

— Полагаю, они не умеют даже правильно возделывать землю, — мрачно кивнул Ринсвинд. — Куда им! Всего-то они занимаются этим каких-то жалких три или четыре тысячи лет!

— Мы, безусловно, считаем, что многое можно улучшить, — согласилась Бабочка. — И мы сможем это сделать, если будем действовать сплочённо.

— Бьюсь об заклад, крестьяне расплачутся от счастья, когда вы наконец покажете им, что надо делать с землей.

Ринсвинд хмуро уставился в пол. Вообще-то, работа воловьих пастухов ему нравилась. Сколько увлекательных занятий на свете: можно пасти волов, можно жить на необитаемом острове… Подумать только — пасёшь себе вола, под ногами твоими безопасная хлябь, ты часами можешь смотреть в небо, разглядывать облака и гадать о том, когда твой вол намерен в следующий раз обогатить суглинок. Но всегда найдутся люди, желающие улучшить твою жизнь…

«Как вы можете быть такими хорошими и в то же время такими тупыми?! — хотелось воскликнуть ему. — Самое лучшее, что вы можете сделать для крестьян, это оставить их в покое. Пусть занимаются тем, чем занимались. Когда люди, умеющие читать и писать, начинают бороться за права тех людей, которые этого не умеют, всё кончается тем же идиотизмом, только немного в другой форме. А если уж вам так хочется кому-нибудь помочь, постройте большую библиотеку или что-нибудь вроде и оставьте двери открытыми.

Но это Гункунг. Разве можно так думать в Гункунге? Здесь люди впитали с молоком матери: делать надо только то, что прикажут. Орда это сразу поняла.

Орудие империи куда эффективнее плёток, которыми стегают рабов. Это повиновение. Плеть для души. Люди повинуются тому, кто отдает приказы. Ну а свобода для них это когда приказы начинает отдавать кто-то другой, не тот, кто отдавал их прежде.

Вас всех убьют.

Я трус. Но даже я знаю о драках больше, чем вы все, вместе взятые. Мне доводилось выбираться из таких заварух, какие вам и не снились».

— Ладно, пошли отсюда, — сказал Ринсвинд.

Он осторожно выдернул меч из спины очередного стражника и со второй попытки даже умудрился правильно ухватиться за рукоять. Однако, взвесив клинок в руке, Ринсвинд решительно тряхнул головой и отбросил оружие в сторону.

Воины революции явно обрадовались этому.

— Я вовсе не собираюсь вести вас в бой, — уточнил Ринсвинд. — Я всего лишь покажу вам дорогу. Точнее, выход, понятно?

Бывшие пленники взирали на него с видом людей, которым только что устроили приличную головомойку. Никто не произносил ни слова. Наконец Двацветок прошептал:

— Он частенько так говорит. А потом совершает какой-нибудь героический поступок.

Ринсвинд фыркнул.

На верхней площадке их ждал ещё один убитый стражник. Похоже, по темнице прошлась какая-то особо опасная для стражников эпидемия.

А ещё их ждала связка мечей. Она была прислонена к стене и снабжена привязанным к ней свитком.

— Всего лишь две минуты, как нас ведёт Великий Волшебник, и уже такая удача! — воскликнула Цветок Лотоса.

— Не прикасайтесь к мечам, — предупредил Ринсвинд.

— Но что, если нам встретятся ещё стражники? Разве мы не должны сражаться с ними до последней капли крови? — возразила Бабочка.

— Нет, — откликнулся Ринсвинд. — Вы должны драпать куда глаза глядят.

— Ну конечно! — просиял Двацветок. — Беги, чтобы вернуться. Известная анк-морпоркская поговорка.

Лично Ринсвинд всегда считал, что бегут именно для того, чтобы убежать, но спорить он не стал.

— Давайте подробно рассмотрим наше положение, — предложил Ринсвинд. — Мы таинственным образом освободились из темницы, потом наткнулись на ничейную гору оружия, а вся стража словно специально выведена из строя. Меня что-то смущает, никак не пойму что.

— Тут даже карта есть! — воскликнула Бабочка.

Её глаза сияли. Она выставила свиток на всеобщее обозрение.

— На карте показано, как выйти? — спросил Ринсвинд.

— Нет! Здесь покои императора! Смотрите, они даже помечены! Две Огненные Травы рассказывал, что существуют карты Запретного Города! Наверное, он сейчас во дворце! Мы должны убить императора!

— Чем дальше, тем больше нам везёт! — подхватил Двацветок. — Но знаешь, может, нам сначала с ним поговорить?…

— Вы что, не слышите меня? Мы не будем встречаться с императором! — прошипел Ринсвинд. — Вам не приходит в голову, что стражники не сами себя поубивали? И что камеры просто так не открываются? И вы хоть раз в жизни находили ничейные мечи? Не говоря уже о картах с надписью «Эй, ребята, вам сюда»! Кстати, в порядке напоминания: вы собираетесь вступить в переговоры с человеком, крыша которого улетела далеко за Край.

— Но мы обязаны воспользоваться этой возможностью! — горячо возразила Бабочка. — Там будет полно стражников!

— Ну что ж, Великий Волшебник, значит, тебе придется вспомнить, как ты умеешь хотеть.

— Думаешь, я могу вот так щёлкнуть пальцами, и все стражники попадают замертво? Ха!

— Но эти-то стражники попадали… — сообщила Цветок Лотоса.

Она как раз находилась у выхода из темниц и выглядывала наружу. Она и раньше относилась к Ринсвинду с благоговением. Теперь же, судя по всему, испытывала настоящий ужас перед безграничными возможностями Великого Волшебника.

— Это совпадение!

— Давайте будем серьёзны, — сказала Бабочка. — Во дворце есть кто-то сочувствующий нам.

— Возможно, этот человек ежеминутно рискует жизнью! Ведь известно, что некоторые евнухи на нашей стороне.

— Полагаю, это потому, что им нечего терять.

— Ты можешь предложить что-нибудь получше, Великий Волшебник?

— Да. Вернуться обратно в камеры.

— Что?

— Всё это дурно пахнет. Ты что, действительно готова убить императора? То есть по-настоящему!

Бабочка засомневалась.

— Ну, мы часто разговаривали об этом. Две Огненные Травы говорил, что, убив императора мы тем самым зажжём факел свободы…

— Ага. А гореть будешь ты. Пока не поздно, давайте вернёмся в камеры. Это сейчас самое безопасное место. Я вас запру и… разведаю обстановку.

— Какое смелое предложение, — восхитился Двацветок. — И такое типичное для этого человека, — добавил он с гордостью.

Бабочка наградила Ринсвинда взглядом, от которого волшебник уже привык приходить в ужас.

— Хорошая идея, — сказала она. — А я буду тебя сопровождать.

— О, но ведь это будет… очень опасно, — поторопился закончить Ринсвинд.

— Разве может со мной случиться что-нибудь плохое, ведь меня будет защищать сам Великий Волшебник? — парировала Бабочка.

— Верно. Как это верно, — подхватил Двацветок. — Со мной же ничего плохого не случилось.

— Кроме того, — продолжила его дочь, — у меня есть карта. Ты же можешь заблудиться и случайно покинуть Запретный Город.

Ринсвинд сдался. Ему вдруг пришло в голову, что бывшая жена Двацветка была, наверное, замечательно умной женщиной.

— Ну что ж, отлично, — произнёс он. — Но ты не должна мешать мне. И ты будешь делать всё, как я скажу, понятно?

— Веди, о Великий Волшебник! — поклонилась Бабочка.

* * *

— Так я и знал! — воскликнул Маздам. — Яд!

— Нет, нет. Это не едят. Это втирают в тело, — объяснил Профессор Спасли. — Смотри. А потом ты становишься чистым, как это называется у нас, у цивилизованных людей.

Большинство воинов Орды стояли по пояс в тёплой воде, целомудренно обхватив себя руками. Хэмиш наотрез отказался покинуть своё кресло, так что из воды торчала только его голова.

— Щипет! — пожаловался Коэн. — От меня кожа отваливается.

— Это не кожа, — покачал головой Профессор Спасли. — Неужели никто из вас никогда не видел ванны?

— Как же, я видел, — отозвался Малыш Вилли. — В ней-то я и прикончил Безумного Епископа Псевдополиса. Там ещё плавали такие… — он нахмурился, — пузыри и прочее. И пятнадцать голых служанок.

— Чиво?

— Точно. Пятнадцать. Вижу как сейчас.

— Служанки — это здорово, — заметил Калеб.

— А у нас тут, кроме как о мыло, и не потрёшься ни обо что.

— Императору во время ритуального омовения прислуживают двадцать две банщицы, — вмешался Шесть Благожелательных Ветров. — Если хотите, я могу пойти поговорить с гаремными евнухами, чтобы их разбудили. Пожалуй, это можно будет провести как развлечения.

Сборщик налогов горел желанием приступить к своей новой работе. Он подсчитал, что, хотя воины Орды как индивидуумы заработали за свою карьеру буквально горы золота, как герои-варвары они почти всё это растратили на различные виды деятельности (внутренне он отнёс их к категории «связи с общественностью»), обязательные при их профессии, так что теперь имели право на значительную компенсацию.

Тот факт, что ордынцы не были зарегистрированы ни в одной структуре по сбору налогов^[84], к делу никак не относился. Важен сам принцип. Ну и, разумеется, процент.

— Никаких девушек, я настаиваю на этом, — сказал Профессор Спасли. — Вы принимаете ванну для того, чтобы стать чистыми. На женщин будет масса времени позже.

— Назначу свидание, когда всё это закончится… — немного робко пробормотал Калеб, с тоской вспоминая одну из тех немногих женщин, с которыми он когда-либо в своей жизни разговаривал. — Она сказала, у неё собственная ферма. Из меня выйдет неплохой петушок.

— Бьюсь об заклад, Проф сейчас заявит, что «петушок» бранное слово, — ухмыльнулся Малыш Вилли. — Правильнее называть «самец курицы».

— Ха, ха, ха!

— Чиво?

Пока Орда экспериментировала с маслом для принятия ванн (поначалу пытаясь применить его внутренне), Шесть Благожелательных Ветров бочком придвинулся к бывшему преподавателю.

— Знаешь, а я вдруг сообразил, что вы собираетесь украсть, — сказал он.

— В самом деле? — вежливо ответил Профессор Спасли.

Он наблюдал за Калебом, который, вроде бы осознав, что столько лет вёл неправильный образ жизни, теперь яростно наверстывал упущенное и пытался постричь ногти мечом.

— Легендарный Алмазный Гроб Ше-Ю! — выдал Шесть Благожелательных Ветров.

— Опять не угадал.

— О.

— Так, господа, все выходим, — громко объявил Профессор Спасли. — Думаю, вы вполне усвоили основные правила коммерции, общественных сношений…

— …Ур, ур, ур… Прошу прощения…

— …А также принципы налогообложения, — продолжал Профессор Спасли.

— В самом деле? И что же это за принципы? — спросил Коэн.

— Это когда отбираешь у торговца почти все его деньги, — Шесть Благожелательных Ветров подал Коэну полотенце.

— И всё? Да я уже столько лет этим занимаюсь…

— Нет, ты отбирал всё, — поправил Профессор Спасли. — И в этом ошибался. Ты убивал слишком многих, а тех, кого не убивал, оставлял слишком бедными.

— А по мне, так это правильно, — пробурчал Маздам, раскапывая серные карьеры своего уха. — Бедные торговцы — богатые мы.

— Нет, нет, нет!

— Нет, нет, нет?

— Да! Это нецивилизованно!

— Тут все, как с овцами, — объяснил Шесть Благожелательных Ветров. — С них же не сдирают шкуру в один приём, а стригут каждый год.

Лица ордынцев озадаченно вытянулись.

— Их жизненная политика — режь-хватай-беги, — отозвался Профессор Спасли с некоторой ноткой безнадежности в голосе. — Неудачное сравнение.

— Это чудесный Поющий Меч Бона, да? — прошептал Шесть Благожелательных Ветров. — Я догадался! Вы именно его собираетесь украсть.

— Нет. Фактически глагол «красть» тут не совсем подходит. Ну что ж, господа… Быть может, вы ещё не вполне цивилизованные, но, по крайней мере, вы теперь чистые, прилично одетые, а для многих цивилизация именно в этом и заключается. Думаю, теперь настало время… действовать.

Орда приосанилась. Действовать они умели.

— Вперёд! В тронный зал! — бросил клич Чингиз Коэн.

Шесть Благожелательных Ветров не сразу сумел сделать соответствующие выводы, но наконец он все-таки сложил два и два.

— Император! — воскликнул он и в ужасе, смешанном со злым восторгом, поднёс руку к губам. — Вы собираетесь выкрасть самого императора!

Коэн одарил его алмазной улыбкой.

В коридоре, ведущем в личные покои императора, обнаружились ещё два мёртвых стражника.

— Слушай, а как так получилось, что вас всех взяли живьём? — прошептал Ринсвинд. — У местных стражников большущие острые мечи. А никто из вас не погиб.

— Наверное, нас собирались пытать, — ответила Бабочка. — Во время нашей битвы пострадали с десяток стражников.

— О-о? И от чего же они пострадали? Вы обклеили их листовками? Или пели революционные песни, пока не свели их с ума? Слушай, кому-то вы нужны живыми.

В темноте половицы пели, отзываясь на каждый шаг хором скрипов и стонов — точь-в-точь как полы в Университете. Однако в прекрасном сияющем дворце это казалось чем-то странным и неожиданным.

— Такие полы называют соловьиными, — объяснила Бабочка. — Плотники помещают под гвозди маленькие железные хомутики, чтобы никто не мог прокрасться незамеченным.

Ринсвинд посмотрел на пол, на валяющиеся там и сям трупы. Ни один из стражников не успел даже обнажить меч. Он перенёс вес тела на левую ногу. Пол завизжал. Затем на правую. Пол застонал.

— Тут что-то не так, — прошептал он. — По такому полу к человеку никак не подкрадешься. Значит, стражников убил кто-то им знакомый. Пошли отсюда…

— Мы идём дальше, — твёрдо сказала Бабочка.

— Это ловушка. Кто-то использует вас для своих грязных делишек.

Она пожала плечами.

— У большой нефритовой статуи поворачиваем налево, — указала она.

Было четыре часа утра. До рассвета оставался час. Кабинеты высокопоставленных придворных охраняли стражники, которых, впрочем, было не слишком много. В конце концов, здание располагалось в самом сердце Запретного Города, обнесенного высокими стенами. Ничто не предвещало опасности.

Чтобы всю ночь охранять пустые комнаты, требуется иметь ум особого склада. Одна Большая Река имел как раз такого рода ум, который тихонько вращался себе по орбите в блаженной пустоте черепа.

В справедливости его имени никто никогда не сомневался — стражник был примерно такого же размера и передвигался с той же скоростью, что и река Гунг. В детстве его прочили в борцы цумо, но он не прошёл по умственному развитию, поскольку не сумел съесть стол.

Понятия скуки для него не существовало. На такие вещи у него просто не хватало воображения. Однако ему всё же хватало ума пользоваться никогда не меняющимся выражением железной ярости, которое намертво застыло на забрале его шлёма. Прикрывшись таким забралом, можно было спокойненько дремать — ну а спать стоя совсем нетрудно, надо только приноровиться.

Вот и сейчас Одна Большая Река преспокойно спал. Лишь иногда доносился тихий скрип — словно по полу кралась очень осторожная мышь.

Вдруг забрало поднялось, и чей-то голос требовательно вопросил:

— Ты скорее умрёшь, чем предашь императора, — да или нет?

— Хорошенько подумай, прежде чем ответить, — предупредил второй голос.

Одна Большая Река сморгнул и перевёл взгляд вниз. Привидение в скрипучем инвалидном кресле держало очень большой меч, острие которого упиралось точнёхонько туда, где между верхней и нижней частями доспехов оставалась небольшая щелочка.

— Должен добавить, — сказал третий голос, последние двадцать девять человек, которые дали неверный ответ, уже… сушёная резаная рыба… прошу прощения, мертвы.

— И кстати, мы вовсе не евнухи, — уточнил четвёртый голос.

Думая, Одна Большая Река шевелил губами: мыслительный процесс давался ему с большим трудом.

— Я бы предпочел остаться в живых, — наконец изрёк он.

Человек с алмазными зубами дружески хлопнул его по плечу.

— Молодец, — похвалил он. — Вступай в Орду. Такой парень, как ты, всегда пригодится. Таран из тебя выйдет хоть куда.

— Кто вы такие? — спросил Одна Большая Река.

— Это — Чингиз Коэн, — представил Профессор Спасли. — Совершил много великих деяний. Победитель драконов. Опустошитель городов. Однажды даже купил мне яблоко.

Никто не засмеялся. Ещё в самом начале своей карьеры героя-варвара Профессор Спасли обнаружил, что Орда абсолютно не понимает сарказма, даже не знает, что это такое. Наверное, в общении с героями-варварами люди, как правило, избегают отпускать саркастические замечания.

Одну Большую Реку воспитали в строгом повиновении приказам. На протяжении всей своей жизни он только и делал, что слушался да повиновался. Поэтому он беспрекословно последовал за человеком с алмазными зубами. С Коэном-варваром было очень трудно спорить.

— Но все-таки есть десятки тысяч человек, которые действительно скорее умрут, чем предадут императора, — прошептал Шесть Благожелательных Ветров, пока они гуськом шли по коридору.

— Очень надеюсь на это.

— И некоторые из них охраняют Запретный Город. Пока что мы благополучно избегали встречи с ними, но от этого они никуда не девались. В конце концов мы непременно на них наткнёмся.

— Отлично! — обрадовался Коэн.

— Плохо, — покачал головой Профессор Спасли. — Конечно, встреча с этими ниндзями была неплохой разминкой…

— Разминкой… — пробормотал Шесть Благожелательных Ветров.

— …Но большая драка нам не нужна. Город будет весь залит кровью, вовек не отмоешь.

Коэн подошел к ближайшей, расписанной роскошными павлинами стене и вытащил нож.

— Бумага, — сказал он. — Бумага, чёрт её дери. Бумажные стены. — Он просунул голову вовнутрь. Раздался пронзительный визг. — Упс, прошу прощения. Проверка стенобезопасности. — Он высунул голову, довольно ухмыляясь.

— Но через стены ходить нельзя! — воскликнул Шесть Благожелательных Ветров.

— Почему?

— Потому что… потому что они… потому что они стены. Что будет, если все начнут ходить сквозь стены? Для чего тогда двери?

— Для других людей, — ответил Коэн. — В какой стороне тронный зал?

— Чиво?

— Это и называется латеральное мышление, — объяснил Профессор Спасли, когда все ордынцы устремились за Коэном. — В определенном виде латерального мышления Чингиз весьма преуспел.

— А что такое «латеральное»?

— Э-э. По моему, есть ещё такая мышца.

— Думать мышцами… Ага. Понятно, — кивнул Шесть Благожелательных Ветров.

Ринсвинд протиснулся в узкое пространство между стеной и статуей довольно жизнерадостной псины со свисающим из пасти языком.

— Ну, что будем делать? — подала голос Бабочка.

— Какова численность Красной Армии?

— Мы насчитываем много тысяч, — в голосе Бабочки звучал явный вызов.

— В одном Гункунге?

— О нет. В каждом городе существует своя ячейка.

— Ты это точно знаешь? Я к тому, ты с какими-нибудь другими ячейками встречалась?

— Это было бы опасно. Только Две Огненные Травы знает, как с ними связаться…

— С ума сойти. Хочешь узнать, что я обо всем этом думаю? Я думаю, что кто-то здесь очень хочет устроить революцию. А вы ведете себя так уважительно, так вежливо, что ему приходится из кожи вон лезть, чтобы её организовать! Мятежники — очень удобная штука. Руки у тебя развязаны — делай что хочешь…

— Это не может быть правдой…

— А эти ваши собратья в других городах, они что, тоже совершают великие революционные дела?

— Сообщения об их деятельности приходят постоянно!

— И передает их наш общий друг Две Огненные Травы?

Бабочка нахмурилась.

— Да…

— Ну что, начинаешь понимать? — ухмыльнулся Ринсвинд. — Старые добрые мозговые клетки наконец-то зашевелились? Хорошо. Я тебя наконец убедил или как?

— Я… не знаю.

— Всё, идём обратно.

— Нет. Теперь я должна выяснить, правду ли ты говоришь.

— Умереть, но выяснить? Если бы ты только знала, как вы меня злите. Вот, смотри…

Ринсвинд прошагал в конец коридора, к широкой двери, охраняемой парой нефритовых драконов.

Он распахнул двери.

Открывшаяся комната была с низким потолком, но просторная. В центре, под балдахином, располагалась кровать. Очертания лежащей фигуры были трудноопределимы, однако была в ней какая-то неподвижность, наводящая на мысль о сне, от которого спящий вряд ли пробудится.

— Видишь? — спросил он. — Его… уже… убили…

Двенадцать солдат в изумлении уставились на Ринсвинда.

Он услышал, как за спиной у него пронзительно заскрипел пол. Вслед за тем что-то влажно зашумело, а потом захлопало, как будто кто-то выбивал о камни мокрую кожу.

Ринсвинд посмотрел на ближайшего солдата. Тот сжимал в руке меч.

Капля крови скользнула по лезвию и после эффектной драматической паузы упала на пол. Ринсвинд приподнял шляпу.

— Прошу прощения, — радостно сказал он. Это случайно не аудитория 3Б?

И пустился наутёк.

Полы под ногами пронзительно завизжали, а за спиной его кто-то беспрерывно выкрикивал одну из кличек Ринсвинда, которая звучала «Не Дайте Ему Уйти!».

«Дайте, — молил про себя Ринсвинд, — о, пожалуйста, дайте мне уйти».

На очередном повороте он поскользнулся, забуксовал, пролетая сквозь бумажную дверь и приземлился в декоративный пруд. Однако в Рисвинде, когда он летел на полной скорости, пробуждались свойства кота, даже, можно сказать, мессианские свойства. Вода лишь слегка касалась его пяток, он, словно мячик, отскочил от поверхности пруда и помчался дальше.

Ещё одна стена взорвалась. Он очутился в коридоре, не исключено, что в том же, из которого бежал.

Он услышал, как сзади кто-то тяжело приземлился на ценную мебель.

Ринсвинд опять рванулся вперёд.

Откуда — вот ключевое слово. Всегда убегаешь откуда-то. Ну а насчёт куда обычно это само собой устраивается.

Ринсвинд скатился по длинному пролёту из низких каменных ступенек, внизу вскочил на ноги и наугад припустил по очередному коридору.

Его ноги уже разработали план действий. Начинаем с огромных, безумных скачков — так мы уходим от непосредственной опасности, после чего переходим на ровный широкий шаг — чтобы как можно больше увеличить расстояние между нами и возможной угрозой. Ничего сложного.

Есть одна история о бегуне, который после сражения пробежал сорок миль, чтобы известить жителей родного города о победе. Традиционно этого человека считают лучшим бегуном всех времен и народов. Однако, если бы он нёс весть о надвигающемся сражении, в этом виде многоборья Ринсвинд легко побил бы его.

И всё же… кто-то нагонял Ринсвинда.

* * *

Нож проткнул бумажную стену тронного зала и вырезал дыру, достаточно большую, чтобы мог проехать человек в инвалидном кресле.

Орда брюзжала.

— А вот Брюс-Гун никогда не опускался до того, чтобы входить в город всякими водными проводами.

— Заткнись.

— Он в жизни не унизился бы до чёрного хода, великий Брюс-Гун.

— Заткнись.

— Когда Брюс-Гун атаковал Аль Хали, он нёсся прямо на главные ворота и сопровождала его тысяча пронзительно кричащих всадников на низкорослых лошадках.

— Это верно, но последний раз, когда я видел Брюса-Гуна, его голова торчала на пике.

— Не стану спорить. Зато над главными воротами. Я к тому, что в город он всё-таки попал.

— Ну да, его голова попала.

— О боги…

Профессор Спасли довольно улыбнулся. Зал, в который они вступили, был достаточно величествен, чтобы заставить Орду умолкнуть, пусть даже ненадолго. Размеры — это само собой. Но то была не единственная характерная черта данного тронного зала. Одно Солнечное Зеркало, когда объединял воедино племена, страны и маленькие островные народы, поставил перед собой задачу построить такой тронный зал, вид которого ясно говорил бы всяким вождям и послам — это самое большое помещение из всех, в которых ты когда-либо бывал или будешь, оно роскошнее всего того, что ты можешь себе представить, и подобных залов у нас пруд пруди.

Он хотел, чтобы тронный зал производил впечатление. Простые варвары, очутившись здесь, должны были падать ниц и молить о принятии их в Агатовую империю. Пусть тут стоят огромные статуи, сказал Одно Солнечное Зеркало. Пусть висят гигантские драпировки. Пусть голова кружится от столбов и роскошной резьбы. Пусть великолепие заставит умолкнуть входящего. Пусть это великолепие говорит ему: «Вот цивилизация, ты можешь либо присоединиться к ней, либо умереть. А теперь или падай на колени, или тебя укоротят каким-нибудь другим способом».

Орда соблаговолила ознакомиться с убранством зала.

Первым молчание нарушил Маздам.

— Неплохо, но в подметки не годится дому нашего предводителя в Скунде. Только гляньте, здесь даже очага посреди нет.

— Довольно безвкусно, как мне кажется. Аляповато.

— Чиво?

— Типичный чужеземный тронный зал.

— А я бы выкинул отсюда большую часть барахла. Постелил бы свежую солому на пол, повесил на стены пару щитов, стало бы гораздо уютнее.

— Чиво?

— И сколько столов сюда можно вместить! Прикиньте, какая пирушка получилась бы.

Коэн пересёк огромное пространство, отделяющее Орду от трона, над которым нависал гигантский, богато украшенный балдахин.

— Смотрите-ка, у него над стулом зонтик.

— Небось, крыша течет. С черепицей всегда так. Хорошее тростниковое покрытие гарантирует вам сорок лет полной сухости.

Трон был сделан из лакированного дерева, но украшен большим количеством драгоценных камней. Коэн, не долго думая, уселся на него.

— Ну? — спросил он. — У нас получилось, а, Проф?

— Получилось. Теперь осталось только уцелеть, — ответил бывший учитель.

— Прошу прощения, — вставил Шесть Благожелательных Ветров. — Я не совсем понял: получилось — что?

— Значит, ты так и не догадался, что мы собирались украсть? — усмехнулся Профессор Спасли.

— Нет…

— Империю.

Несколько секунд выражение лица сборщика налогов не менялось, но затем губы Шести Благожелательных Ветров раздвинула улыбка ужаса.

— Пожалуй, прежде чем продолжить, требуется позавтракать, — сказал Профессор Спасли. — Нельзя ли кого-нибудь позвать?

Застывшая улыбка всё ещё не сошла с лица сборщика налогов.

— Но… но… таким способом нельзя захватить империю! — выговорил наконец он. — Для этого нужна армия, как у вельмож! А просто так войти… Это против правил! И… и… тут тысячи стражников!

— Да, но все они остались снаружи, — возразил Профессор Спасли.

— И охраняют нас, — объяснил Коэн.

— Нет, они охраняют настоящего императора!

— Меня, стало быть, — ответил Коэн.

— Правда, что ли? — подал голос Маздам. — И кто же умер, оставив тебе императорский престол?

— А никто и не должен был умирать, — пояснил Профессор Спасли. — В нашем случае это называется узурпацией.

— Точно, — подхватил Коэн. — Просто говоришь, «Эй ты, Гунга Дин, протри уши и слушай, что тебе говорят: бери ноги в руки и уматывай на какой-нибудь остров с глаз подальше, не то…»

— Чингиз, — мягко прервал его Профессор Спасли, — не мог бы ты воздержаться от разговоров в такой оскорбительной манере? Это нецивилизованно. Тут всё-таки присутствует представитель Агатовой империи.

Коэн пожал плечами.

— Вам всё равно придётся разбираться со стражей и… и… прочим, — сказал Шесть Благожелательных Ветров.

— А может, нет, — ответил Коэн. — Объясни ему, Проф.

— Ты когда-нибудь видел, э-э, предыдущего Императора? — начал Профессор Спасли.

— Разумеется, нет. Его мало кто видел, ведь…

Слова замерли у него на устах.

— В том-то всё и дело, — кивнул Профессор Спасли. — Ты очень быстро схватываешь. Как, впрочем, и полагается лорду Главному Сборщику Налогов.

— Но у вас ничего не получится, потому что… — Шесть Благожелательных Ветров опять умолк.

До него дошёл смысл последней фразы Профессора Спасли.

— Лорд Главный Сборщик? Я? Чёрная шляпа и рубиново-красная пуговица?

— Да.

— А сверху ещё перо, если хочешь, — щедро добавил Коэн.

Сборщик налогов погрузился в размышления.

— Значит… если есть, скажем, простой районный администратор, который очень жестоко обращается с персоналом, в особенности со своим заместителем, который трудится не покладая рук день и ночь, и этот администратор за свою жестокость заслуживает хорошей взбучки…

— Поскольку ты лорд Главный Сборщик Налогов, этот вопрос полностью в твоей компетенции.

Ухмылка Шести Благожелательных Ветров грозила залезть на затылок.

— А по поводу нового порядка налогообложения… — начал он. — Я лично всегда считал, что себестоимость воздуха куда выше той цены, которую за него платят…

— Мы выслушаем твои идеи с чрезвычайным интересом, — перебил его Профессор Спасли. — Потом. А пока, пожалуйста, распорядись насчет завтрака.

— Да, и позови сюда всех тех, кто считает, будто бы видел императора, — добавил Коэн.

* * *

Преследователь нагонял.

Забуксовав, Ринсвинд повернул за угол и нос к носу столкнулся с перегородившими проход тремя стражниками. Эти стражники были очень даже живы и вдобавок вооружены мечами.

Кто-то пушечным ядром врезался ему в спину, свалил его на землю и проскакал мимо.

Ринсвинд закрыл глаза.

Послышались пара глухих ударов, стон, а затем очень странный железный шум.

Это был шлём, он волчком крутился на полу.

Ринсвинда рывком вздернули на ноги.

— Ты что, весь день здесь собрался валяться? — рявкнула Бабочка. — Бежим дальше. Они следуют за нами по пятам!

Ринсвинд бросил взгляд на распростершихся стражников и вприпрыжку побежал за девушкой.

— Сколько их всего? — на бегу спросил он.

— Пока семеро. Но двое теперь хромают, а у одного возникли проблемы с дыханием. Быстрее!

— Но ты… Как ты их?…

— Ты всегда вот так понапрасну расходуешь дыхание?

— Честно говоря, до сих пор не встречал никого, кто мог бы бежать так же быстро, как я!

Они повернули за угол и едва не врезались в ещё одного стражника.

Бабочка даже не остановилась. Она сделала плавный, женственный шаг вперёд, вихрем повернулась и ударила человека ногой в ухо с такой силой, что тот закрутился вокруг собственной оси и приземлился на голову.

Бабочка сделала паузу, восстанавливая дыхание, и поправила растрепавшиеся волосы.

— Надо разделиться, — сказала она.

— О нет! — воскликнул Ринсвинд. — В смысле, я же обязан тебя защищать!

— Я иду обратно, к остальным. А ты отвлеки стражников, уведи их куда-нибудь…

— И вы все так умеете?

— Разумеется, — раздраженно ответила Бабочка. — Я же говорила тебе, что мы сражались со стражниками. Ладно, речь не об этом… Если мы разделимся, один из нас точно уцелеет. Подлые убийцы! Они рассчитывали, что вся вина падёт на нас!

— А я предупреждал. Однако, по-моему, вы сами добивались его смерти?

— Да, но мы ведь мятежники. А они — дворцовая стража.

— Э-э…

— Впрочем, не будем тратить драгоценное время. Встретимся на Небесах.

Она стрелой унеслась прочь.

— Э…

Ринсвинд огляделся. На мгновение воцарилась тишина.

В конце коридора показались стражники, но передвигались они крайне осторожно, как и подобает людям, которые только что повстречались с Бабочкой.

— Туда!

— Это она?

— Нет, это он!

— Держи его!

Ринсвинд опять набрал скорость, свернул за угол и вдруг обнаружил, что находится в тупике, который, учитывая приближающийся сзади грохот шагов, вполне мог стать последним тупиком в его жизни. Однако поблизости обнаружилась дверь. Ринсвинд пинком растворил её, вбежал в комнату и затормозил…

Внутри царил мрак, но, судя по гулкости звуков, пространство было большим, а определённый газовый компонент в воздухе наводил на мысль о конюшне.

Однако был и свет, источником которого служил огонь. Ринсвинд подобрался к огню и увидел, что над ним висит огромный, размером с человека, котел, полный кипящего риса.

Немного спустя, когда его глаза несколько привыкли к полумраку, Ринсвинд разглядел чьи-то фигуры. На плитах, протянувшихся вдоль обеих стен огромной комнаты, лежали люди.

И тихонько похрапывали.

Хотя слово «люди» тут не совсем подходит. Вполне возможно, эти существа когда-то были людьми или, по крайней мере, имели людей среди своих предков, пока кто-то сотни лет назад не выдвинул весьма оригинальное предложение: «А давайте-ка посмотрим, насколько большим и жирным может стать человек. Вырастим-ка по-настоящему здоровенных засранцев».

Рядом с каждой мирно дремлющей гигантской фигурой, облаченной в нечто напоминающее подгузник, стояла миска. Причем каждая миска вмещала в себя достаточно риса, чтобы двадцать человек разорвало в клочья. Судя по всему, эти миски предназначались на тот случай, если чудовище среди ночи вдруг проснётся и захочет слегка перекусить.

В дверном проеме возникли двое Ринсвиндовых преследователей. Они постояли, привыкая к темноте, затем очень осторожно, вздрагивая от каждого колыхания живых курганов, двинулись вперед.

— Эй, эй, эй! — прокричал Ринсвинд. Замерев, стражники вытаращились на него.

— Вставатики, вставатики! Солнышко уже давно светит!

Схватив гигантский черпак, Ринсвинд заколотил им по котлу с рисом.

— Подъем! Руки на ширину… э-э… в общем, что у вас там самое широкое… и начинаем наклоны! И раз, и два!..

Спящие зашевелились.

— Оооооорррррр?

— Ооооооааааоооооооор!

Помещение затряслось, когда на пол разом опустились сорок стволооподобных ножищ. Плоть перегруппировалась в пространстве, и в полумраке Ринсвинду вдруг показалось, что на него взирают двадцать небольших пирамид.

— Хаааароооооооххххх?

— У этих людей, — прокричал Ринсвинд, в отчаянии тыча пальцем в своих преследователей, у этих людей есть бутерброд со свининой!

— Ооррруоррррааах?

— Оооооррррр?

— И с горчицей!

— Ооооорррр!

Двадцать очень маленьких голов дружно повернулись. Отвечающие за мыслительную деятельность нейроны — общим числом восемьдесят — пробудились к жизни.

И пол покачнулся. Борцы начали движение в направлении стражников, движение медленное, но неостановимое, помешать которому может лишь столкновение с другим борцом или с континентом.

— Оооорррр!

Ринсвинд кинулся к двери в дальнем конце помещения. Он оказался в комнатушке, где два человека сидели, потягивая чай и играя в бакару-сан, а третий наблюдал за игрой.

— Борцы совсем оборцели! — крикнул Ринсвинд. — По-моему, они собираются сбежать!

Один из игроков швырнул фишки.

— Проклятье! Ведь их кормили не больше часа назад!

Похватав сети, плётки и защитную одежду, троица бросилась усмирять борцов, оставив Ринсвинда в полном одиночестве.

В этой комнатушке была ещё одна дверь, через которую Ринсвинд и вышел — со спокойной небрежностью. У него не было опыта спокойно-небрежного выхождения в двери, но он посчитал, что сейчас вполне заслужил такое право.

За дверью его ждал ещё один коридор. И Ринсвинд опять побежал. Отсутствие погони ещё не причина, чтобы не бежать.

* * *

Лорд Хон складывал бумажный листок.

Это получалось у него блестяще, поскольку он умел целиком и полностью сосредотачиваться на задаче. Ум лорда Хона был подобен ножу — пусть даже со слегка искривлённым лезвием.

Створка двери откатилась в сторону. Слуга, раскрасневшийся от бега, бросился на пол.

— О лорд Хон, вознесшийся…

— Воистину, — отозвался словно издалека лорд Хон, который как раз формировал решающую складку. — Что теперь пошло не так?

— Мой господин?

— Я спросил, что случилось.

— Э… Мы убили императора, как нам и было приказано…

— Приказано кем?

— О мой господин! Вами!

— Неужели? — проронил лорд Хон, складывая листок вдоль.

Стражник закрыл глаза. Мелькнуло видение, мгновенное предвидение будущего. В этом видении присутствовал кол. Наконец стражник продолжил:

— Но… заключенных нигде нет, господин! Мы услышали, как кто-то приближается, а потом… потом мы увидели двух человек, господин. Мы сейчас преследуем их. Но все остальные исчезли.

— А как же лозунги? Как же революционные листовки? Неужели вы не обнаружили никаких следов настоящих преступников?

— Ничего, господин.

— Ясно. Теперь жди.

Руки лорда Хона продолжали ловко складывать листок, но сам лорд перевел взгляд на другого человека, также присутствовавшего в комнате.

— Ты имеешь что-нибудь сказать, Две Огненные Травы? — любезно осведомился он.

Революционный вождь пристыженно опустил глаза.

— Красная Армия обходится довольно дорого, — заметил лорд Хон. — Одни типографские расходы… И ты не можешь сказать, что я вам не помог. Мы отперли двери, убили стражников, дали вам мечи этих несчастных и карту — и что же? Теперь мы даже не можем обвинить их в убийстве императора — да остаётся он мёртвым ещё десять тысяч лет, — ведь их и след простыл. А люди будут задавать вопросы. Не могу же я поубивать всех. Кроме того, в здание проникли какие-то варвары.

— Это всего-навсего незначительные неувязки, мой господин… — Две Огненные Травы загипнотизированно следил за руками, ласкающими бумажный листок.

— Да? Вот только я не люблю неувязки. Стражник? Спасай свою жалкую душонку. Уведи его. Придется нам прибегнуть к другому плану.

— Мой господин!

— Да, Две Огненные Травы?

— Когда вы… когда мы договорились… когда было заключено соглашение, что Красная Армия дослужит вашим целям, вы обещали мне безопасность.

Лорд Хон улыбнулся.

— Ах да. Припоминаю. Я, по-моему, сказал что не отдам ни устного, ни письменного приказа о твоей смерти. И я должен держать своё слово — иначе кто я такой?

Он провёл пальцами по последней складке и, раскрыв ладони, поставил маленькое бумажное украшение на лакированный столик подле себя.

Две Огненные Травы и стражник дружно уставились на фигурку.

— Стражник… уведи его, — сказал лорд Хон.

Это был чудесным образом сложенный бумажный человечек.

Вот только на голову бумаги не хватило.

Ближайшее окружение императора, как выяснилось, насчитывало около восьмидесяти человек. Все они пребывали в различных стадиях разбуженности.

При виде того, кто восседал на троне, окружение остолбенело.

А Орда остолбенела при виде окружения.

— Кто эти старые ослицы с кислыми физиономиями, что в переднем ряду? — прошептал Коэн, подкидывая в воздух метательный нож. — Для чего они могут сгодиться? Уж не для этого точно.

— Это жены бывшего императора, — прошипел Шесть Благожелательных Ветров.

— Мы же не обязаны на них жениться?

— Думаю, нет.

— А почему у них ступни такие маленькие? — спросил Коэн. — Мне нравятся женщины с большими ступнями.

Шесть Благожелательных Ветров объяснил. Лицо Коэна окаменело.

— Я многое узнаю о цивилизации, — заметил он. — Длинные ногти, искалеченные ноги и слуги, бегающие с какими-то бумажками. Ха.

— Ради всего святого, что здесь происходит? — спросил мужчина среднего возраста. — Кто ты такой? И кто эти старые евнухи?

— А ты кто такой? — Коэн извлек меч из ножен. — Мне надо знать, что выбить на твоем надгробии…

— Думаю, сейчас самое время представиться, — прервал его Профессор Спасли. Он выступил вперед. — Это, — продолжил он, — Чингиз Коэн, убери меч, Чингиз, так сказать, профессиональный варвар, а это — его Орда. Они захватили ваш город. И…

— Захватчики-варвары? — высокомерно произнёс мужчина, игнорируя его вопрос. — Захватчики-варвары приходят тысячами! Верхом на низкорослых лошадках и бешено вопя!

— А я говорил, — вставил Маздам. — Но разве меня кто-нибудь слушает?

— …Они несут с собой пожары, ужас, насилие. Кровь реками льется по улицам!

— Кстати, мы ещё не завтракали, — Коэн опять подбросил нож.

— Ха! Да я скорее умру, чем покорюсь таким, как вы!

Коэн пожал плечами.

— Что ж ты раньше не сказал?

— Упс, — только и смог выговорить Шесть Благожелательных Ветров.

Бросок был очень точен.

— Как его всё-таки звали? — громко спросил Коэн, перекрывая звук падающего на пол тела. — Кто-нибудь здесь знает, как его звали?

— Чингиз, — вмешался Профессор Спасли, — сколько можно повторять: когда люди говорят, что скорее умрут, они вовсе не имеют в виду, что действительно предпочитают смерть. Во всяком случае, не всегда.

— Зачем же тогда они это говорят?

— Так принято.

— Опять цивилизация?

— Боюсь, что да.

— Давайте утрясём этот вопрос раз и навсегда! — Коэн встал. — Поднимите руки, кто скорее умрёт, чем примет меня как императора?

— Есть кто-нибудь желающий? — спросил Профессор Спасли.

Ринсвинд трусил по очередному коридору. Из этого здания, что, вообще нет выхода? Несколько раз ему казалось, что вот он наконец-то вырвался отсюда, но на поверку оказывалось, что это всего лишь очередной дворик, образованный крыльями огромного дворца, с фонтанами, издающими мелодичное «тинь-тинь», и плакучими ивами.

А дворец тем временем пробуждался. Послышались…

…Шаги у него за спиной. Кто-то бежал.

— Эй… — окликнул чей-то голос. Ринсвинд юркнул в ближайшую дверь. Комната, в которой он очутился, была полна пара, вздымающегося большими гневными волнами. Ринсвинд едва разглядел фигуру какого-то человека. Тот, обливаясь потом, крутил огромное колесо. В мозгу Ринсвинда было мелькнула мысль о камере пыток, но тут он почуял запах мыла, и её заменила другая догадка: прачечная! Изнуренные и бледные, но невероятно чистые фигуры оторвались от своих тазиков и без всякого интереса воззрились на пришельца.

Работающие здесь слуги не были похожи на людей, которые держат руку на пульсе событий.

Ринсвинд вприпрыжку прошёлся между кипящими котлами.

— Так, продолжайте в том же духе. Молодцы. Вот-вот, лучше три. Ну-ка, посмотрим, как эти выжималы выжимают. Отлично. Есть тут ещё один выход? Хорошие пузыри, просто отличные пузыри. Э…

Один из работников прачечной, по виду главный, бросил на Ринсвинда подозрительный взгляд. Судя по всему, он собирался что-то сказать, но не успел.

Повиляв по дворику, который представлял собой настоящий лабиринт из развешанного по верёвкам белья, Ринсвинд наконец привалился к стене, чтобы перевести дыхание.

Пожалуй, хоть это и противоречит общим принципам, иногда надо всё же остановиться и немного подумать.

Итак, за ним гонятся. То есть гонятся за бегущим человеком в изрядно обгорелой остроконечной шляпе и линялом красном балахоне.

Ринсвинду потребовались большие усилия, чтобы привыкнуть к этой мысли. Ведь если на нём будет надето что-то другое, за ним перестанут гоняться.

На одной из бельевых веревок хлопали рубашки и штаны, раздуваемые легким ветерком. Судя по их виду, портновское искусство имело к ним ровно такое же отношение, какое рубка дров имеет к резьбе по дереву. Кто-то освоил искусство пошива трубы и на том остановился. Однако такую одежду носили все гункунгцы.

«Дворец — это город в городе, сообщил ему внутренний голос. Тут полным-полно народу, и каждый спешит по какому-то своему делу.

Следовательно… следовательно, надо снять шляпу», рассудительно добавил голос.

Ринсвинд сомневался. Не-волшебник вряд ли способен оценить весь ужас этого предложения. Волшебник скорее снимет с себя балахон и штаны, чем откажется от шляпы. Ведь без шляпы он может сойти за обыкновенного человека. До него снова донеслись вопли. Глас разума прекрасно понимал, что если ему не удастся настоять на своём, то вскоре он будет так же мертв, как и все остальные части Ринсвинда, а поэтому саркастически добавил: «Ну прекрасно, продолжай цепляться за эту несчастную шляпу. Кстати, именно из-за неё мы влипли в эту заваруху. Вот только на чём ты собираешься её носить? Головы-то у тебя скоро не будет».

Руки Ринсвинда также почуяли, что времена вот-вот станут не просто интересными, а прямо-таки захватывающими, хотя и весьма непродолжительными. В общем, руки решили взять дела в свои пальцы. Они медленно потянулись, сняли с верёвки пару штанов и рубаху и затолкали их под балахон.

Дверь распахнулась. Это опять были стражники, на этот раз новые, к которым присоединились двое погонщиков цумистов. Один из них указывал на Ринсвинда плетью.

Ринсвинд нырнул под арку и выскочил в сад.

В садике обнаружилась небольшая пагода. В окружении плакучих ив хорошенькая девушка стояла на мостике через ручей и кормила птичек.

А рядом какой-то человек что-то рисовал на плитке.

Коэн потер руки.

— Значит, желающих нет? Отлично. С этим разобрались.

— Гм.

Стоящий в переднем ряду человечек продемонстрировал изумительную игру, показывая, что руку он нет, не поднимает, руки он держит при себе.

— Прошу прощения, но… — запинаясь, проговорил он. — Это всё, конечно, моё богатое воображение, но что будет, если мы вдруг решим позвать стражу?

— Мы убьём вас всех ещё до того, как они успеют войти в дверь, — небрежно ответил Коэн, как бы говоря о совершенно очевидном факте. — Ещё вопросы? — добавил он, обращаясь к дружному хору охов и ахов.

— Э-э… у императора… то есть у прошлого императора… было несколько особенных стражников…

Послышался звенящий звук. Что-то маленькое и многоконечное запрыгало по ступенькам. Это была метательная звездочка.

— Мы с ними встречались, — ответил Малыш Вилли.

— Отлично, отлично, — поспешил согласиться коротышка. — Значит, с ними все улажено. Десять Тысяч Лет Жизни Императору!

Императорское окружение отреагировало этот призыв довольно вяло.

— Как тебя зовут, молодой человек? — спросил Профессор Спасли.

— Четыре Больших Рога, мой господин.

— Хорошо. Очень хорошо. Сразу видно, ты далеко пойдешь. Какова твоя должность?

— Я главный помощник лорда-камергера, мой господин.

— А кто из вас лорд-камергер?

Четыре Больших Рога указал на человека, который некоторое время назад предпочёл умереть. Что и требовалось доказать, сказал Профессор Спасли. Те, кто умеет приспосабливаться, очень быстро поднимаются по служебной лестнице. Не правда ли, лорд новый камергер? А теперь император желает завтракать.

— И что императору будет угодно откушать? — осведомился свежеиспечённый лорд-камергер, в очередной раз являя чудеса сообразительности и приспособляемости.

— Император кушает всё. Но сейчас вполне сойдет мясо, только куски побольше, и пиво, несколько бочонков. Вскоре ты и сам поймешь, что с кормлением нового императора никаких трудностей не возникнет. — Профессор Спасли улыбнулся понимающей улыбочкой человека, которой единственный способен оценить удачную шутку. — Император не слишком-то одобряет нетрадиционные блюда. Их он обычно называет «скользкой чужеземной мерзостью, фаршированной глазами и тому подобным». Нет, император предпочитает простую, здоровую пищу — например, сосиски. Их готовят из различных органов животных, провёрнутых через мясорубку и помещённых в полый отрезок кишечника. А-ха-ха. Но если хотите действительно ублажить его, то подайте на стол большие жареные куски мяса. Я правильно говорю, мой господин?

Коэн тем временем разглядывал разношерстное собрание придворных. Когда целых девяносто лет сражаешься с мужчинами, женщинами, троллями, гномами, великанами и всякими зелёными многоногими тварями (а однажды — с громадным разъярённым раком), то волей-неволей научишься читать по лицам.

— А? — Коэн оторвался от своих наблюдений. — О-о! Угу. Вполне подойдёт. Большие куски. Послушай, господин Сборщик Налогов… что эти люди делают во дворце?

— А что бы вы хотели, чтобы они тут делали?

— Ничего. Имел я их всех.

— Прошу прощения, мой господин? Он их^[85], — перевёл Профессор Спасли.

Вид у свежеиспечённого лорда-камергера стал слегка опешивший.

— Вы?… Всех сразу?… Здесь?

— Это фигуральное выражение, юноша. Таким образом император дает понять, что желает чтобы все быстро покинули помещение.

Придворные заторопились прочь. Внятная пиктограмма стоит тысячи слов.

* * *

Некоторое время спустя художник Три Надёжные Лягушки поднялся на ноги, вытащил из ноздри кисточку, снял с ветки мольберт и попытался думать о чём-нибудь хорошем.

Сад очень изменился.

Ива погнулась. Пагода была уничтожена вышедшим из-под контроля цумистом, который сожрал крышу. Голуби улетели. Мостик сломался. Его модель, наложница Нефритовый Веер, убежала вся в слезах после того как выбралась из декоративного прудика.

А ещё кто-то украл его соломенную шляпу.

Поправив то, что осталось от его одеяний, Три Надёжные Лягушки постарался взять себя в руки.

Плитка с наброском была, разумеется, раздавлена.

Он вытащил из сумки ещё одну и потянулся за палитрой.

Прямо посредине которой красовался отпечаток гигантской подошвы.

Он едва не расплакался. От картины исходили такие хорошие вибрации. Он чувствовал, знал, что эта его картина войдёт в историю. А краски? Эти люди вообще представляют себе, сколько в наше время стоит киноварь?

Три Надёжные Лягушки вздохнул и покачал головой. Осталась только синяя краска. Ну ничего, он им покажет, что такое настоящий мастер…

Пытаясь не обращать внимания на царящую вокруг разруху, Три Надёжные Лягушки сконцентрировался на событиях недавнего прошлого.

«Итак… — думал он. — Нефритовый Веер по мостику убегает от человека, который размахивает руками и кричит: „Прочь с дороги!“, а следом за ним несутся человек с плетью, три стражника, пятеро стиральщиков и борец цумо, который так разогнался, что не может остановиться».

Придется, конечно, немного упростить, но…

Преследователи — не считая цумиста, чьё телосложение не позволяло совершать столь сложные маневры, завернули за угол.

— Куда он подевался?

Они находились во дворике, с одной стороны которого стоял свинарник, а с другой располагалась помойка.

Прямо посредине дворика лежала остроконечная шляпа.

Один из стражников схватил за руку товарища, который попытался было сделать шаг вперёд.

— Осторожнее, — предостерёг он.

— Это же всего лишь шляпа.

— Ага, а остальное где? Не мог же он просто взять и… исчезнуть… превратиться…

Стражники попятились.

— Ты тоже слыхал?

— Говорят, он взмахнул руками, и в стене от такая дырища появилась!

— Это что! А я слышал, прилетел он к нам на невидимом драконе.

— Но что мы скажем лорду Хону?

— Я не хочу, чтобы от меня осталась горстка праха!

— А я не хочу докладывать лорду Хону, что мы его упустили. Хватит бед и без этого. А я только купил себе новый шлём…

— Ну… мы могли бы взять с собой шляпу. Как вещественное доказательство.

— Верная мысль. Возьми её.

— Я? Почему я? Ты возьми!

— На неё может быть наложено какое-нибудь ужасное заклятие.

— В самом деле? Значит, если я до неё дотронусь, то ничего? Спасибо! Пусть её возьмёт кто-нибудь из этих!

Стиральщики попятились, гункунгская привычка к повиновению испарилась точно утренняя роса. Стражники были не единственными, до кого дошли слухи о Великом Волшебнике.

— Только не мы!

— Получите срочный заказ на стирку носков!

Стражники обернулись. Из свинарника появился какой-то крестьянин. Он тащил мешок, а лицо его было прикрыто широкополой соломенной шляпой.

— Эй, ты!

Человек рухнул на колени и принялся колотить головой о землю.

— Только не убивайте меня!

Стражники переглянулись.

— Мы тебя не убьем, — пообещал один из них, — если ты подойдешь к вон той шляпе и поднимешь её.

— К какой шляпе, о могучий воин?

— Вон к той! И пошевеливайся!

Крестьянин по-крабьи пополз по двору.

— Эта шляпа, о господин?

— Да!

Пальцы крестьянина ощупали плитку двора, наткнулись на потрепанные поля шляпы, и тут… Он издал громкий вопль.

— Твоя жена форменная корова! Мое лицо плавится! Плавится-а-а-а-а-а!

Ринсвинд выждал, пока топот быстро удаляющихся сандалий затихнет, после чего встал, отряхнул шляпу и спрятал в мешок.

Успех операции превзошёл все ожидания. Кроме того, он выяснил ещё одну очень важную вещь об империи: крестьян тут никто не замечает. Наверное, всё дело в одежде. Только самые простые люди одеваются так, а значит, тот, кто так одевается, — простолюдин. Всё очень логично. Тут действует тот же рекламный принцип, что и в случае со шляпой волшебника, только наоборот. Находясь в непосредственной близости от человека в остроконечной шляпе, вы стараетесь не делать никаких резких движений, ведёте себя очень вежливо и осторожно. Зато человека в широкополой соломенной шляпе вы зовёте исключительно «Эй, ты!» и…

Именно в этот самый момент кто-то сзади крикнул: «Эй, ты!» и огрел Ринсвинда палкой по спине.

Затем перед Ринсвиндом возникло рассерженное лицо какого-то слуги. После чего перед Ринсвиндовым носом возник грозящий палец.

— Ты опоздал! Какая нерадивость! Ну-ка, быстро внутрь!

— Но я…

Палка снова опустилась на плечи Ринсвинда. Слуга гневно указал на дверь расположенного в некотором отдалении сарая.

— Дерзость! Позор! Немедленно работать!

Мозг Ринсвинда уже приготовил было слова: «Ага, стало быть, раз у нас есть большая палка, мы думаем, будто мы самый умник-сан? Что ж, а я, так уж вышло, Великий Волшебник, и сейчас мы посмотрим, многого ли ты добьешься со своей большой палкой».

Но где-то на полпути между мозгом и языком эти слова превратились в:

— Слушаюсь и повинуюсь, господин! Уже иду!

* * *

В тронном зале осталась только Орда.

— Итак, господа, у нас получилось, — нарушил молчание Профессор Спасли. — Перед вами на тарелочке лежит весь мир.

— Все сокровища, какие мы только пожелаем, — мечтательно добавил Маздам.

— Точно.

— Так чего ж мы тут торчим? — спросил Маздам. — Быстрее за мешками!

— Мешки больше не нужны, — возразил Профессор Спасли. — На этот раз вы будете красть у самих себя. Это целая империя. Её нельзя запихать в мешок и поделить вечером у костра!

— Может, тогда изнасилуем кого-нибудь?

Профессор Спасли вздохнул.

— Насколько мне известно, императорский гарем насчитывает триста наложниц. Уверен, они с большим удовольствием с вами встретятся, хотя они встретятся с вами с ещё большим удовольствием, если вы удосужитесь перед этим снять башмаки.

Лица у стариков озадаченно вытянулись наверное, примерно так выглядела бы рыба, пытающаяся постигнуть концепцию велосипеда.

— Будем брать что полегче, — произнёс наконец Малыш Вилли. — Рубины и изумруды, особенно на них надо налегать!

— А уходя, чиркнем спичкой, — добавил Винсент. — Эти бумажные стены и лакированное дерево запылают только так!

— Нет, нет, нет! — воскликнул Профессор Спасли. — Одни только вазы в этой комнате бесценны.

— Н-да, великоваты, не унести. Слишком много лошадей потребуется.

— Но… а как же цивилизация?

— Хорошего понемножку. Как-нибудь мы вернёмся. Правда, Коэн?

Коэн, сгорбившись на своём троне, смотрел в дальнюю стену.

— Правда что? — опомнился он.

— Я говорю, берём что утащим и отправляемся восвояси, домой, верно?

— Домой… угу…

— У нас ведь такой был План?

Коэн избегал смотреть в глаза Профессору Спасли.

— М-да… План… — пробормотал он.

— И надо признать, дельце-то выгорело, — похвалил Маздам. — Отличный был План. Чтобы ты въехал вместо босса. Здорово. Клеёвая затея. Никаких хлопот. Никакой возни с замками и прочим. А теперь идём домой. Со всеми сокровищами, которые сможем унести.

— Зачем? — вдруг спросил Коэн.

— Зачем что? Это же сокровища.

Коэн, казалось, принял некое решение.

— Слушай, Маздам, как ты потратил свою последнюю добычу? Ты говорил, что из того замка с призраками вынес три мешка золота и драгоценностей.

Маздам выглядел несколько озадаченным, как будто его только что спросили, как пахнет фиолетовый цвет.

— Как потратил? Не знаю… Ну, ты ж в курсе, как оно бывает. Какая разница, на что тратить?…

— Добро ж награбленное. А ты… ты на что свою последнюю добычу потратил?

Коэн вздохнул.

Маздам воззрился на него, разинув рот.

— Надеюсь, ты не думаешь о том, чтобы по-настоящему остаться здесь? — Он бросил гневный взгляд на Профессора Спасли. — Какую вы тут кашу втихаря заварили?

Коэн постучал пальцами по подлокотнику трона.

— Вот ты говоришь «домой», — сказал он. — А куда домой?

— Ну… какая разница…

— Да и Хэмиш вон…

— Чиво? Чиво?

— Я к тому… ему ведь сто пять, верно? Может, пора уже остепениться, осесть где-нибудь?

— Чиво?

— Осесть? — повторил Маздам. — Ты однажды это попробовал. Украл ферму и сказал, что будешь разводить свиней! А потом бросил… Сколько ты там свиней разводил? Часа три?

— Чивоонгрит? Чивоонгрит?

— Говорит, ТЕБЕ ПОРА УЖЕ ОСЕСТЬ ГДЕ-НИБУДЬ, Хэмиш.

— Я вас всех сейчас так осяду!

* * *

В дворцовых кухнях стоял шум-гам. Тут собралось пол императорского двора — причём большинство людей забрели сюда впервые. Народу было, как на уличном рынке, и слугам, чтобы делать своё дело, приходилось пробиваться сквозь толпу.

Тот факт, что один из этих слуг, по-видимому, не совсем точно знал, в чём именно заключаются его обязанности, прошёл во всеобщей суматохе незамеченным.

— А как от него пахло! — вздёрнула брови госпожа Два Ручейка. — Ну и вонь.

— Как в жаркий день от свинарника! — согласилась госпожа Персиковое Деревце.

— К счастью, лично я не имею привычки гулять в жаркий день вокруг свинарника, поэтому ничего не могу сказать, — высокомерно ответила госпожа Два Ручейка.

Госпожа Нефритовая Ночь, которая была намного моложе первых двух жён и находила запах Коэна — запах немытого льва — довольно притягательным, сочла за лучшее промолчать.

Шеф-повар поморщился:

— И всё? Просто мясо? Большие куски? Жрал бы уж тогда всю корову целиком!

— Подожди, ты ещё не слышал о любимой еде этих дьяволов. Сосиска называется, — ответил лорд-камергер.

— Большие куски. — Повар, казалось, вот-вот зарыдает. — Разве, чтобы приготовить обычные куски мяса, нужно мастерство? Даже без соуса. Да я скорее умру, чем буду просто жарить куски мяса!

— Гм, — откликнулся новый лорд-камергер. — На твоём месте, прежде чем говорить такие вещи, я бы очень и очень подумал. Новый император, да принимает он ванну ближайшие десять тысяч лет, склонен истолковывать подобные фразы слишком прямолинейно…

Бульканье голосов прервалось. Причиной неожиданной тишины стал тоненький, резкий звук. Его издала пробка, вылетевшая из бутылки.

Лорд Хон, как истинный великий визирь, обладал способностью появляться будто из ниоткуда. Его взгляд прошёлся по кухням, как метла. Это был единственный вид работы по дому, которую он когда-либо выполнял. Лорд Хон выступил вперёд и продемонстрировал всем маленький чёрный пузырёк.

— Подавайте мясо, — приказал он. — А соус сам о себе позаботится.

Собравшиеся наблюдали за происходящим с интересом, смешанным с ужасом. Применение ядов было неотъемлемой частью жизни гункунгского двора, однако отраву в блюда, как правило, подмешивали украдкой — это считалось хорошим тоном.

— Кто-нибудь желает высказаться? — осведомился лорд Хон.

Его взгляд был подобен серпу. Ощутив этот взгляд, человек потом долго себя ощупывал, всё ли на месте.

— Очень хорошо, — сказал лорд Хон. — Я скорее умру, чем увижу… варвара, восседающего на Императорском троне. Пусть ест свое… мясо. Подайте блюдо сюда.

В подполе зашебуршались, послышалась ругань, потом кто-то кого-то огрел палкой. Наконец, из толпы показался крестьянин, катящий на тележке огромное прикрытое крышкой блюдо.

— Не смею лицезреть ваш… сад в благоприятном положении… чёрт… сиятельный облик, о господин.

Лорд Хон поддернул носком распростёршуюся фигуру.

— Приятно видеть, что искусство уважения ещё не совсем умерло, — заметил он. — Сними крышку.

Человек встал и, не переставая приседать и кланяться, поднял крышку.

Лорд Хон перевернул пузырек и держал его так, пока не вытекла, зловеще зашипев, последняя капля. Зрители наблюдали в почтительном молчании.

— А теперь подай варварам завтрак.

— Разумеется, ваша небесная… чернильная кисть… ивовый забор… праведность.

— Откуда ты, крестьянин?

— Из Бес Пеларгика, о господин.

— А. Я так и подумал.

Большие бамбуковые двери скользнули по желобам. Вошёл свежеиспечённый лорд-камергер, следом за которым спешил целый караван слуг с тележками.

— Завтрак, о господин на тысячу лет, — провозгласил он. — Большие куски свинины, большие куски козлятины, большие куски вола и жареный рис семь раз.

Один из слуг снял крышку с блюда.

— Но прислушайтесь к моему совету и не дотрагивайтесь до этой свинины, — произнёс он. — Она отравлена.

Камергер рывком обернулся.

— Дерзкая свинья! За это ты будешь казнён.

— Эй, да это же Ринсвинд! — узнал Коэн. — Во всяком случае, очень похож…

— Могу предъявить шляпу, — торопливо сказал Ринсвинд. — Сейчас, она где-то тут, в штанах…

— Значит, свинина отравлена? — переспросил Коэн. — Ты уверен?

— Отравлена или нет, но её полили из чёрного пузырька с черепом и костями на этикетке. Кроме того, жидкость зловеще дымилась и шипела, — ответил Ринсвинд, пока Профессор Спасли помогал ему привести себя в порядок. — Ты спросишь: а может, это была анчоусовая эссенция? Так вот, вряд ли.

— Стало быть, яд, — заключил Коэн. — Терпеть не могу отравителей. Самый мерзкий тип людей. Лазают в твою тарелку грязными руками, подкладывают туда всякую гадость…

Он в ярости воззрился на камергера.

— Это ты сделал? — Он опять посмотрел на Ринсвинда и ткнул большим пальцем в сторону съёжившегося камергера. — Это он сделал? Если это так, я поступлю с ним так же, как в своё время поступил со Змеежрецами Нового Начала. Но на этот раз я использую оба больших пальца!

— Нет, — качнул головой Ринсвинд. — Это какой-то тип по имени лорд Хон. Но все они стояли рядом и смотрели.

Лорд-камергер издал приглушённый вопль. Он кинулся на пол и потянулся было губами к ногам Коэна, но вовремя сообразил, что целовать ноги героя-варвара не менее вредно для здоровья, чем есть отравленную свинину.

— Милосердия, о небесное создание! Все мы пешки в руках лорда Хона!

— И что же такого особенного в этом Хоне?

— Он… замечательный человек! — затараторил лорд-камергер. — Слова плохого про него не скажу! Я же не верю, что у него повсюду шпионы! Да здравствует лорд Хон, совершенно искренне желаю ему долгой жизни!

Он рискнул посмотреть наверх и обнаружил прямо у своих глаз кончик меча Коэна.

— Ага, но сейчас ты кого больше боишься? Меня или этого лорда Хона?

— Э… Лорда Хона!

Коэн приподнял бровь.

— Впечатляет. Говоришь, его шпионы повсюду?

Он оглядел огромный зал. Взгляд Коэна остановился на очень большой вазе. Небрежно, словно бы прогуливаясь, он подошёл к вазе и поднял крышку.

— Ты там как? Всё в порядке?

Э-э… да? — послышался голос из глубины вазы.

— Тебе всего хватает? Запасной блокнот? Горшок?

— Э-э… да?

— А не хочешь ли, скажем, галлонов этак шестьдесят кипятка?

— Э-э… нет?

— Ты скорее умрешь, чем предашь лорда Хона?

— Э-э… а можно минутку подумать?

— Никаких проблем. Чтобы воду нагреть, всё равно время уйдет. Ладно, до встречи.

Он вернул крышку на место.

— Эй, Одна Большая Мать? — позвал он.

— Одна Большая Река, Чингиз, — поправил Профессор Спасли.

Стражник с рокотом пробудился к жизни.

— Следи за вазой! Попробует удрать, сделай с ним то, что я некогда сделал с Зелёным Некромантом Ночи, понятно?

— Но, господин, я не знаю, что вы с ним сделали, — пожал плечами стражник.

Коэн объяснил. Одна Большая Река просиял. Из кувшина донеслись звуки, характерные для человека, который с трудом сдерживает рвоту.

Широким шагом Коэн направился обратно к трону.

— Расскажи мне ещё о лорде Хоне, — велел он.

— Он великий визирь, — ответил камергер.

Коэн и Ринсвинд переглянулись.

— Тогда всё понятно, — кивнул Ринсвинд. — Известный факт, все до одного великие визири…

— …Отъявленные и законченные подонки, — завершил Коэн. — Ума не приложу почему. Стоит надеть на человека тюрбан с колпачком посредине, как все нравственные… эти, как их там, в общем, летят к чертям. С великими визирями я не церемонюсь. Увидел — убил. Кучу времени экономит.

— Он мне сразу, как только я его увидел, показался каким-то скользким, — заметил Ринсвинд. — Слушай, Коэн…

— Для тебя он император Коэн, — вмешался Маздам. — Никогда не доверял волшебникам. Да и вообще, мужикам в платьях я не доверяю.

— Ринсвинд нормальный парень… — начал Коэн.

— Спасибо! — поблагодарил Ринсвинд.

— …А как волшебник не стоит и ломаного гроша.

— Между прочим, я только что, спасая тебя, рисковал собственной шкурой. Спасибо на добром слове, — буркнул Ринсвинд. — Слушай, несколько моих друзей сейчас томятся в темнице. Не мог бы ты… Император?

— Типа того, — отозвался Коэн.

— Временно, — подсказал Маздам.

— Де-факто, — уточнил Профессор Спасли.

— Значит ли это, что ты можешь отправить моих друзей в какое-нибудь безопасное место? По-моему, лорд Хон убил прежнего императора и теперь хочет свалить всю вину на них. Одна надежда, в темнице он их искать не будет.

— Почему? — не понял Коэн.

— Потому что, если бы у меня был шанс убежать из темницы лорда Хона, я бы не преминул им воспользоваться, — с жаром принялся объяснять Ринсвинд. — Ни один человек в здравом рассудке не вернётся обратно в тюрьму, если считает, что у него есть шанс скрыться.

— Ладно, — согласился Коэн. — Малыш Вилли, Одна Большая Мать, прихватите кого-нибудь ещё себе в подмогу и приведите этих людей сюда.

— Сюда? — переспросил Ринсвинд. — Я просил, чтобы их отправили в какое-нибудь безопасное место!

— Но здесь ведь есть мы, — возразил Коэн. — Мы можем их защитить.

— А кто защитит вас?

Это замечание Коэн проигнорировал.

— Лорд-камергер, — сказал он, — вряд ли лорд Хон ошивается где-нибудь поблизости, а вот другие… Среди придворных я видел типа с носом, как у барсука. Жирный такой паскудник, в большущей розовой шляпе. С ним ещё была костлявая женщина с лицом, похожим на булавочницу.

— Вы говорите о лорде Девять Гор и госпоже Два Ручейка. — Описание было очень точным, и лорд-камергер сразу понял, о ком идёт речь. — Э-э… Вы на меня не сердитесь, о господин?

— Благослови тебя боги, нет, — усмехнулся Коэн. — Честно говоря, парень, ты произвёл на меня столь неизгладимое впечатление, что я хочу возложить на тебя кое-какие дополнительные обязанности.

— Господин?

— Ну, во-первых, отныне ты будешь пробовать все мои блюда. А теперь иди и приведи тех двоих. Они мне совсем не понравились.

Несколько минут спустя ввели Девять Гор и Два Ручейка. Взгляды, которые оба бросили — сначала на нетронутую пищу, потом на Коэна, — прошли бы незамеченными, не знай присутствующие всю подоплеку дела. Коэн весело кивнул.

— А ну-ка, покушайте чуть-чуть, — приказал он.

— Мой господин! Я только что плотно позавтракал! Я совершенно сыт! — возопил Девять Гор.

— Какая жалость, — произнёс Коэн. — Одна Большая Мать, прежде чем уйдёшь, отведи господина Девять Гор вон туда и проследи, чтобы в животе у него освободилось местечко для второго завтрака. То же самое относится и к мадам если в ближайшие пять секунд я не услышу её громкого чавканья. Набиваем полные рты, понятно? И не забудьте про соус.

Одна Большая Река извлёк меч. Двое вельмож как загипнотизированные смотрели на поблескивающие жиром горы.

— По мне, выглядит очень даже аппетитно, — тоном человека, который не прочь поболтать за обедом, — произнёс Коэн. — Но по тому, как вы смотрите, можно подумать, будто с едой что-то не так.

Девять Гор осторожно положил в рот кусочек свинины.

— Чрезвычайно вкусно, — неразборчиво пробормотал он.

— А чего тогда не глотаешь? — поинтересовался Коэн.

Мандарин судорожно сглотнул.

— Дивно, — выговорил он. — А теперь, если ваше императорское величество простит меня…

— Не торопись, — остановил его Коэн. — Мы же не хотим, чтобы ты случайно сунул себе в рот два пальца, а?

Девять Гор икнул.

Из-под полы его халата заструился дым.

Орда успела нырнуть в укрытие за мгновение до того, как взрыв унёс с собой приличную часть паркета, небольшую область потолка и всего лорда Девять Гор.

Черная шляпа с рубиновой пуговицей, повращавшись на полу, остановилась.

— От маринованного лука меня вот так же пучит, — прокомментировал Винсент.

Госпожа Два Ручейка не смела открыть глаза.

— А ты что, совсем не голодна? — вежливо осведомился Коэн.

Она покачала головой.

Коэн откинулся на спинку трона.

— Одна Большая Мать?

— Река, Коэн, — поправил Профессор Спасли, когда громоздкий стражник выступил вперёд.

— Уведи её и посади в одну из темниц. Проследи, чтобы у неё не было недостатка в еде — надеюсь, ты понимаешь, о чём я.

— Понимаю, мой император.

— А лорд-камергер может отправляться обратно на кухню и сообщить шеф-повару, что в следующий раз он будет есть вместе с нами, причём первым, понятно?

— Разумеется, ваше величество.

— И это называется жизнь? — взорвался Калеб, когда лорд-камергер торопливо скрылся с глаз долой. — Вот что значит быть императором!

— Собственной тарелки боишься! Нас, наверное, поубивают в собственных постелях!

— Как-то не представляю, чтобы тебя убили в собственной постели, — заметил Маздам.

— У тебя ж даже одеяла собственного никогда не было, не то что постели, — поддержал Коэн.

Он подошел к большой вазе и пнул её.

— Ты все слышал?

— Так точно, господин, — отозвалась ваза.

Орда отреагировала нервными смешками. Профессору Спасли вдруг пришло в голову, что воины-варвары просто не привыкли к таким вещам. Если истинный варвар решит убить кого-нибудь во время еды, он сделает всё честь по чести: пригласит врага вместе со всеми его оруженосцами к себе в дом, усадит, накормит, напоит, дождётся, когда они попадают под столы, а потом вызовет из укрытия своих людей и те открыто, без всяких дурацких уловок перережут врагам глотки, так что те умрут быстро и почётно. Это — честно. Стратегема «напои врага своего и перережь ему сонному глотку» была старым, испытанным трюком, описанным во многих книжках (и описанным, разумеется, не варварами: варвары искренне считают, что у книг несколько иное назначение). Не один человек пролил свою кровь над пудингом. Но по крайней мере еде всегда можно было доверять. Варвары не подкладывают в пищу всякую отраву. Ведь никогда не знаешь, а вдруг тебе самому захочется перекусить.

— Прошу прощения, ваше величество, — промолвил Шесть Благожелательных Ветров, наклоняясь к самому уху Коэна, — мне кажется, лорд Маздам прав. Э-э. Я немного знаком с историей. Самый правильный метод унаследовать трон — это прийти к нему по морям крови. Что лорд Хон и собирается сделать.

— Как ты сказал? По морям крови?

— Ну, или по горам из черепов. Так тоже можно.

— Но… но… Я считал, что корона империи передаётся от отца к сыну, — не веря своим ушам, промолвил Профессор Спасли.

— Это верно, — ответил Шесть Благожелательных Ветров. — Полагаю, теоретически такое тоже может случиться.

— Ты говорил, когда мы поднимемся на вершину пирамиды, все будут беспрекословно исполнять любой наш приказ, — требовательно обратился Коэн к Профессору Спасли.

Маздам посмотрел сначала на одного, потом на другого.

— Так вы двое сговорились? Вы всё спланировали? — обвиняющим тоном возвестил он. — Вы затеяли всё именно для того, чтобы завладеть троном! И это обучение цивилизации… А что сказали нам? О, это будет самый грандиозный налёт в истории!.. Я-то думал, ухватим добычу пожирнее да только нас и видели! Грабь и разбойничай, вот путь истинного варвара…

— Грабеж и разбой, грабеж и разбой… Я сыт по горло вашими грабежами и разбоями! — воскликнул Профессор Спасли. — Вы что, больше ни о чём не можете думать?

— Можем. О насилии, например, — мечтательно отозвался Винсент.

— Не хочется тебя огорчать, Проф, но в их слова есть смысл, — сказал Коэн. — Сражаться, грабить… такова наша жизнь. И меня тоже тошнит от всех этих поклонов и подписанных кем-то клочков бумаги. По-моему, не гожусь я для цивилизации.

Профессор Спасли закатил глаза.

— Даже ты, Коэн? Вы все такие… тупые — взорвался он. — И зачем я только с вами связался?! Вы посмотрите на себя! Знаете, кто вы такие? Вы легенды!

Орда попятилась. Подобное зрелище — Проф, вышедший из себя, — они наблюдали впервые.

— От слова «легендум», означающего «нечто, записанное на бумаге», — продолжал Профессор Спасли. — Книги — слышали о таких? Кто-то пишет, кто-то читает. Но всё это так же недоступно вам, как Потерянный Город И…

Рука Маздама несколько нервно поднялась воздух.

— Вообще-то, я однажды нашёл Потерянный Город И…

— Закрой рот! Я говорю… Что я говорю?… Ах да… Вы ведь даже читать не умеете! Вы так и не удосужились научиться читать. Так вот что я скажу: вы выбросили за окно полжизни. Вместо того чтобы охотиться за побрякушками, вы могли бы копить жемчужины мудрости. Так что пусть люди читают о вас в книгах. Встречаться вами лицом к лицу лучше не стоит, потому что вы, господа, одно большое разочарование!

Ринсвинд изумлённо слушал, ожидая, что вот-вот Профессору Спасли отрубят голову. Но почему-то этого всё не происходило. Наверное, он был слишком рассержен — как-то неловко рубить человеку голову, когда он в таком состоянии.

— Что конкретно в этой жизни вы сделали, господа? Только не заводите мне старую шарманку насчёт украденных драгоценностей и побед над чудовищами. Что вы сделали реального?

Маздам опять поднял руку.

— Ну, я однажды убил всех четырёх из…

— Да, да, да, — раздражённо махнул рукой Профессор Спасли. — Ты убил это и украл то, нанёс поражение гигантским человекоядным авокадо, но… это всё… ерунда. Шелуха, вот что это такое, господа! Вы ничего в мире не изменили! До вас никому нет никакого дела! В Анк-Морпорке я учил мальчишек, которые были искренне уверены, что вы — миф. Вот чего вы добились. Они не верят, что вы на самом деле существуете. Считают, что вас кто-то выдумал. Вы — сказки, господа. И когда вы умрёте, никто этого не заметит, потому что вас уже считают мёртвыми!

Он сделал паузу, чтобы восстановить дыхание, и затем продолжил, уже более медленно:

— Но здесь… здесь вы могли бы обрести плоть. Могли бы перестать играть и начать жить. Могли бы возвратить миру древнюю и местами подгнившую империю. По крайней мере… — Его голос почти совсем стих. — По крайней мере, на это я надеялся. Мне действительно казалось, что, возможно, мы и в самом деле могли чего-то добиться…

Он сел.

Орда осталась стоять, разглядывая свои ноги и колеса.

— Гм. Можно я скажу? Все до единого вельможи выступят против вас, — промолвил Шесть Благожелательных Ветров. — Они уже рядом, на подходе со своими армиями. Обычно они дерутся между собой, но сейчас они все будут сражаться против вас.

— Я им что, так не нравлюсь? Они предпочитают какого-нибудь отравителя, вроде Хона? — удивился Коэн. — Он же настоящая сволочь!

— Да, конечно… но эта сволочь из ихних.

— Мы могли бы легко отбить нападение. У этого дворца толстые стены, — заметил Винсент. — В смысле не бумажные.

— Даже не думай, — возразил Маздам. — Только не осада. С этими осадами вечно столько геморроя. Ненавижу есть крыс и башмаки.

— Чиво?

— Он сказал, ВО ВРЕМЯ ОСАДЫ ЖРУТ КРЫС И БАШМАКИ, А ОН ЭТОГО НЕ ХОЧЕТ.

— Крысам — башмаки? Зачем?

— Сколько у них солдат? — спросил Коэн.

— По-моему… тысяч шестьсот-семьсот, — ответил сборщик налогов.

— Прошу прощения, — Коэн спустился с трона. — Я должен посоветоваться с Ордой.

Орда сгрудилась в кучу. Хриплый обмен репликами перемежался периодическими «чиво?» Затем Коэн повернулся.

— Моря крови, говоришь? — прищурился он.

— Э-э. Да, — подтвердил сборщик налогов.

После некоторого перешептывания из Орды высунулась голова Маздама.

— И горы из черепов, говоришь?

— Да. Да, именно так я и сказал. Наверное, — ещё раз подтвердил сборщик налогов.

Он нервно посмотрел на Ринсвинда и Профессора Спасли. Те лишь пожали плечами.

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, «чиво?»…

— Прошу прощения?

— Да?

— А какой примерно вышины должна быть гора? Черепа, их ведь довольно трудно уложить.

— Откуда мне знать? Достаточно высокая!

— Много черепов!

— Просто хотел уточнить.

Орда, казалось, пришла к какому-то решению. Они повернулись к Ринсвинду и Спасли.

— Мы будем драться, — объявил Коэн.

— Предупреждать надо было обо всех этих черепах и крови, — поддержал его Маздам.

— Мы им покажем, какие мы мёртвые! — крякнул Хэмиш.

Профессор Спасли покачал головой.

— Вы, наверное, чего-то не поняли. Наши шансы на победу — один к миллиону! — воскликнул он.

— Зато какое доказательство того, что мы живы! — хмыкнул Калеб.

— Да, но весь смысл моей затеи заключался в том, чтобы показать вам: можно добраться до вершины пирамиды другим путем, вовсе не обязательно резать всех направо-налево, — возразил Профессор Спасли. — В застойном обществе это действительно возможно. Но если вы вступите в бой против сотен тысяч, то наверняка погибнете.

И вдруг, к собственному изумлению, добавил:

— А может, и нет.

Орда заухмылялась.

— Риск нас не пугает, — заявил Маздам.

— Нам нравится рисковать по-крупному, — добавил Калеб.

— Видишь ли, Проф, один шанс из миллиона не многим отличается от одного шанса из десяти, — объяснил Коэн. — Давай прикинем… — Ом принялся загибать пальцы. — Во-первых, средний солдат, который сражается за деньги, а не за свою жизнь, не станет рисковать столь дорогой сердцу шкурой и лезть вперёд. Он что, дурак? Пусть другие умирают первыми. А во-вторых, какой бы большой армия ни была, вся разом она на нас не навалится. Одновременно к нам может приблизиться не так уж много людей, и все они будут пихаться, толкаться и так далее…

Коэн уставился на свои пальцы с выражением человека, намеревающегося добавить к сумме окончательное, решающее слагаемое.

— …И в-третьих — подсказал Профессор Спасли, зачарованный его логикой.

— Да, верно, в третьих… Размахивая мечами, они в половине случаев будут попадать друг по другу, избавляя тем самым от лишних хлопот. Понял?

— Даже если это правда, долго вам всё равно не продержаться — запротестовал Профессор Спасли. — Ну, убьёте вы одну сотню, другую, а потом устанете. Тогда как у противника не будет недостатка в свежих силах.

— Не волнуйся, они тоже ой как устанут, — бодро ответил Коэн.

— Почему?

— Потому что, чтобы добраться до нас, им придется карабкаться вверх, на о-очень высокую гору сам догадываешься из чего!

— Вот это логика, это я понимаю, — в голосе Маздама звучало одобрение.

Коэн хлопнул потрясённого профессора по спине.

— Главное, ни о чём не тревожься, — сказал он. — С помощью твоего Плана мы получили империю, а с помощью нашего — сохраним её. Ты показал нам цивилизацию, а мы покажем тебе варварство.

Он сделал несколько шагов и обернулся со зловещим блеском в глазах.

— Варварство? Ха! Когда мы убиваем, то делаем это открыто, глядя врагу в глаза, и в потустороннем мире мы с радостью, позабыв всё зло, угостим своего неприятеля кружкой пива. Я ни разу не встречал варвара, который резал бы людей медленно, в закрытых от света комнатушках или пытал бы женщин, чтобы их ножки выглядели хорошенькими, или подсыпал бы в тарелку яд. Цивилизация? Если это и есть цивилизация, то можешь засунуть её туда, где не светит солнце!

— Чиво?

— Он сказал, ЗАСУНЬ ЕЕ ТУДА, ГДЕ НЕ СВЕТИТ СОЛНЦЕ, Хэмиш.

— А? Как же, бывал там, бывал.

— Но цивилизация это… не только то, о чём ты говоришь! — отчаянно воскликнул Профессор Спасли. — Есть ещё музыка, литература, концепция справедливости, идеалы…

Бамбуковые двери скользнули в стороны. Воины Орды как один повернулись и, скрипнув суставами, обнажили мечи.

Люди, показавшиеся в дверном проёме, были довольно высокими и гораздо лучше одетыми, чем крестьяне. По их манерам чувствовалось, они привыкли, чтобы им уступали дорогу. Однако впереди всех стоял дрожащий крестьянин с красным флагом на палке. Его подталкивали в спину остриём меча.

— Красный флаг? — шепнул Коэн.

— Это значит, они хотят переговоров, — подсказал Шесть Благожелательных Ветров.

— Это как наш белый флаг, когда враг готов сдаться, — объяснил Профессор Спасли.

— Никогда не слышал о таком, — нахмурился Коэн.

— Это значит, вы не должны никого убивать, пока они не будут готовы.

Профессор Спасли попытался заставить умолкнуть шептунов у себя за спиной.

— А почему бы нам не пригласить их на пир и не перерезать, как кур, когда они напьются?

— Ты слышишь, что говорит этот человек — их семьсот тысяч.

— Да? Придется приготовить что-нибудь попроще, вроде макарон.

Двое лордов выступили на середину комнаты. Коэн и Профессор Спасли вышли им навстречу.

— И ты тоже, — Коэн схватил Ринсвинда за рукав, когда тот попытался улизнуть. — Ты находчивый и за словом в карман не лезешь, так что пошли.

Лорд Хон взирал на них с выражением человека, чья привычка смотреть на всё и вся сверху вниз была унаследована от долгой череды предков.

— Меня зовут лорд Хон. Я великий визирь императора и приказываю вам немедленно покинуть помещение и сдаться в руки правосудия.

Профессор Спасли повернулся к Коэну.

— Да пошёл он, — ответил Коэн.

Профессор Спасли некоторое время думал над ответом.

— Гм, как бы это сформулировать? Чингиз Коэн, вождь Серебряной Орды, выражает лорду Хону своё почтение, но…

— Расскажи ему про то место, где солнце не светит, — уточнил свою мысль Коэн.

— Впрочем, наверное, вы и так уловили витающие в воздухе настроения, — перевёл Профессор Спасли.

— А где остальные варвары из твоей шайки, крестьянин? — последовал требовательный вопрос.

Ринсвинд внимательно наблюдал за Профессором Спасли. На сей раз бывший учитель не нашёлся что ответить.

Волшебнику очень захотелось взять ноги в руки и удрать. Но Коэн был прав. Как ни дико это звучит, рядом с Ордой действительно безопаснее, чем где-либо. Чем дальше от Коэна, тем ближе к лорду Хону… Который искренне верил, что где-то прячутся остальные варвары…

— Я скажу вам только одно и больше тратить слов не буду, — промолвил лорд Хон. — Если вы покинете Запретный Город прямо сейчас, то, по крайней мере, умрёте быстрой смертью. После чего ваши головы и некоторые другие части тела пронесут по всем городам империи, чтобы люди знали, какое ужасное наказание вас постигло.

— Наказание? — удивился Профессор Спасли.

— За убийство императора.

— Мы не убивали императора, — вмешался Коэн. — Против убийств императоров я ничего не имею, но этого мы не убивали.

— Он был зарезан в своей постели час назад, — сказал лорд Хон.

— Мы тут ни при чём, — возразил Профессор Спасли.

— Зато при чём некий лорд Хон, — уточнил Ринсвинд. — Только это против правил — убивать императора. Поэтому он решил представить всё так, словно это сделала Красная Армия.

Лорд Хон посмотрел на Ринсвинда так, как будто только что его заметил и крайне сожалел об этом.

— Учитывая обстоятельства, — после некоторого молчания произнёс лорд Хон, — вряд ли кто-нибудь поверит в эту сказку.

— А что будет, если мы не сдадимся? — спросил Профессор Спасли. — Так, на всякий случай, чтобы знать.

— Тогда вы умрёте очень медленно и… крайне интересно.

— О, это сага моей жизни, — усмехнулся Коэн. — Я всегда умираю невероятно медленно и необычайно интересно. Ну и как вы предпочитаете драться? Сойдемся в рукопашной? Стенка на стенку? С участием всех желающих — или как?

— В реальном мире, — подал голос один из вельмож, — мы сражаемся. Мы не варвары, чтобы унижаться до дешевой уличной драки. Наши армии встречаются на поле перед городом.

— Ага, а потом уже громят сам город? Засады на улицах, каждый дом с боем — так?

— Нет, Коэн, всё решается именно на поле. А потом город переходит победителю.

— А-а. Опять эта ваша цивилизация. Когда?

— Завтра на рассвете!

— Договорились, — кивнул Коэн. — Очень кстати, нагуляем аппетит перед завтраком. Ещё вопросы есть?

— Как велика твоя армия, варвар?

— Вы не поверите, как она велика, — ответил Коэн и, вероятно, был не слишком далек от истины. — Мы захватывали страны. Стирали с лица Диска целые города. Где проходит моя армия, ничто больше не растёт.

— Это, по крайней мере, правда, — пробормотал Профессор Спасли.

— Но мы ничего не слышали о вас! — удивился вельможа.

— Ага, — подтвердил Коэн. — Вот до чего мы хороши.

— Надо заметить, у его армии есть ещё одна любопытная особенность, — произнёс чей-то голос.

Все посмотрели на Ринсвинда, который, услышав собственный голос, был удивлен не меньше других. Но поезд его мысли уже покинул вокзал…

— Какая же?

— Вас, наверное, удивляет, что вы видите… только главнокомандующих, — продолжал Ринсвинд медленно, словно читая с подсунутого кем-то листа. — Но всё объясняется тем, что простые воины… невидимы. Э-э. Да. Потому что они призраки. Это ведь само собой разумеется.

Коэн смотрел на него, разинув от изумления рот.

— Призраки-кровопийцы, — продолжал Ринсвинд. — В конце концов, всем известно, никто, кроме призраков, не способен жить за Великой Стеной.

На лице лорда Хона заиграла усмешка. Но вельможи смотрели на Ринсвинда с выражением людей, которые хоть и подозревают, что за Великой Стеной живут обыкновенные люди из плоти и крови, но в то же время не сбрасывают со счетов мнение миллионов, убежденных, что это всё призраки.

— Чушь! Вы не больно-то похожи на призраков-кровопийц, — сказал один из них.

Коэн открыл рот — сверкнули алмазные зубы.

— Эт' точно, — кивнул он. — Дело в том… что МЫ из разряда видимых призраков.

— Ха! Жалкие уловки! — фыркнул лорд Хон. — Призраки вы или нет, мы всё равно вас побьём!

— Должен заметить, переговоры прошли лучше, чем я ожидал, — произнёс Профессор Спасли, когда вельможи покинули тронный зал. — Особенно удачным ходом была психологическая атака, предпринятая господином Ринсвиндом.

— Психо… как? Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, — встрял Коэн. — Это когда накануне сражения ночь напролёт лупишь в щит, не давая врагу спать, и орёшь во всю глотку что-нибудь типа: «Да мы вас, козлы позорные, на ремни порежем». Ну и всё в таком духе.

— Нечто вроде, — дипломатично согласился Профессор Спасли. — Задумка была очень интересной, но, боюсь, не сработала. Лорд Хон и его главнокомандующие слишком образованные люди. Жаль, нельзя рассказать об армии призраков обыкновенным солдатам.

Откуда-то сзади донёсся тихий писк резинового кролика. Они дружно обернулись на звук, и их взорам предстала ячейка Красной Армии большей частью допризывного возраста. Ячейку вела Бабочка. Она даже наградила Ринсвинда слабой улыбкой.

Ринсвинд всегда считал, что лучший выход из сложного положения — это бегство. Но иногда, наверное, надо остаться на месте и принять бой просто потому, что бежать некуда.

Однако с оружием он обращался из рук вон плохо.

По крайней мере, с обыкновенным колюще-режущим оружием.

— Гм-м, — произнёс он, — если мы покинем дворец сейчас, то всех нас убьют, верно?

— Вряд ли, — ответил Профессор Спасли. — В ход пошло Искусство Войны. Человек вроде лорда Хона, вероятно, предпочёл бы перерезать нам глотки, но теперь, когда война объявлена, всё будет делаться по правилам.

Ринсвинд набрал в грудь побольше воздуха.

— Наш шанс — один на миллион, — выдохнул он. — Но это может сработать…

* * *

Четыре Всадника, чьё появление предваряет конец света, известны под именами Смерть, Война, Голод и Чума. Но все менее значительные события тоже имеют собственных Всадников. Например, Четыре Всадника Простуды Обыкновенной — это Кашель, Одышка, Сопляк и Грязный Носовой Платок; Четыре Всадника, сопутствующие любому всенародному гулянью, зовутся Буря, Ливень, Слякоть и Холодный Циклон.

Средь армий, раскинувшихся лагерем на широкой аллювиальной равнине вокруг Гункунга, быстро мчались невидимые всадники, чьи имена: Дезинформация, Слух, Сплетня и…

Большая армия, вставшая лагерем, сталкивается со всеми скучными бытовыми проблемами города не имея, однако, преимуществ последнего. Через некоторое время сторожевые пункты и заставы начинают пропускать местное население — в особенности если у населения есть что продать и, тем более, если это женщины, чья добродетель обладает определённой коммерческой ценностью. Тёплый приём встречают и торговцы всякими вкусностями, вносящие разнообразие в монотонный армейский рацион. Еда, которую продавал Сам-Себе-Харакири Достаби, разнообразила не только ваш стол, но и жизнь.

— Свиные яйца! Свиные яйца! Покупайте, пока… — Продавец сделал паузу, пытаясь измыслить способ как-то закончить предложение, но так ничего и не придумал, а поэтому возобновил свои призывы: — Свиные яйца! На палочке! Как насчёт свиного яйца, сёгун? Эй! Слушай, а ты очень похож на… Ты случайно не…

— Заткнисьзаткнисьзаткнись!

Ринсвинд увлёк Достаби в тень ближайшего шатра.

Торговец всмотрелся в измученное лицо волшебника, обрамлённое снизу одеянием евнуха, а сверху широкополой соломенной шляпой.

— Ты ведь тот самый Великий Волшебник. Давно не виде…

— Помнишь, ты хотел серьезно обогатиться на международной торговле? — прервал его Ринсвинд.

— Да. И что? Уже можно начинать?

— Не сейчас, но скоро. Очень скоро. Однако сначала ты должен кое-что сделать. До тебя доходили слухи об армии невидимых призраков-вампиров, которая движется в этом направлении?

Глаза Достаби нервно завращались. Но настоящий торговец никогда не выказывает своей неосведомленности — разве что касательно сдачи.

— И что? — осторожно произнёс он.

— О том, что их многие миллионы, — продолжал Ринсвинд. — И о том, что они страшно голодные, поскольку по дороге сюда ничего не ели. И якобы Великий Волшебник заколдовал их, чтобы они были особенно яростными?

— Гм-м… да?

— Ну так вот, все это неправда.

— Неправда?

— Ты что, мне не веришь? В конце концов, кому, как не мне, знать об этом.

— Логично.

— Нам ведь ни к чему паника, правда?

— Нет ничего хуже для бизнеса, чем паника, — кивнул Сам-Себе-Харакири, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Так что обязательно растолкуй людям, что в этом слухе нет ни капли истины. Успокой народ.

— Хорошая идея. Э-э… А эти невидимые призраки-вампиры… У них с собой деньги есть?

— Нет. Они же призраки, зачем им деньги?

— Ах да. Совсем забыл. Как-то вылетело из головы.

— И вовсе их не два миллиона триста тысяч девять, — подчеркнул Ринсвинд.

Выдав в порыве вдохновения эту маленькую деталь, Ринсвинд почувствовал гордость за себя как за художника.

— Не два миллиона триста тысяч девять… — повторил Сам-Себе-Харакири.

Глаза у него слегка остекленели.

— Абсолютно точно. Их не два миллиона триста тысяч девять, что бы там ни болтали всякие праздные языки. И вовсе Великий Волшебник не заколдовал их так, чтобы они выросли вдвое больше обычного. Ну ладно. Вижу, на тебя можно положиться. Мне пора…

Ринсвинд заспешил прочь.

Некоторое время торговец стоял, что-то обдумывая. Почему-то им овладела мысль, что, пожалуй, на сегодня он продал достаточно товара и самое разумное сейчас будет отправиться домой и провести спокойную ночь в глубоком погребе в бочке с мешком на голове.

Путь его пролегал через значительную часть лагеря. Всем солдатам, встречавшимся на пути, Достаби обязательно сообщал, что распространяющиеся слухи абсолютно не соответствуют действительности. Но вначале, само собой разумеется, он подробно пересказывал сами слухи.

Игрушечный кролик встревожено пискнул.

— Я та-ак боюсь бальших нивидимых плизлаков-вампиииилов! — всхлипывала Одна Любимая Жемчужина.

Солдаты, собравшиеся вокруг костра, всячески пытались её успокоить. Вот только их успокоить было некому.

— Говолят, они уже каво-та съееееелииии!

Один солдат оглянулся через плечо. Стояла кромешная тьма, поэтому, разумеется, он так ничего и не увидел. Что и пугало больше всего.

Красная Армия косыми перебежками перемещалась от одного костра к другому.

Ринсвинд был очень точен в деталях. Всю свою сознательную жизнь (не считая тех её периодов, когда за ним гонялись существа, количество ног у которых превышало количество зубов) он провел в Незримом Университете. Так что в подобных вопросах он был крупным специалистом. «Не говорите людям ничего, — инструктировал он. — Ничегошеньки». Если бы он верил всему, что ему говорили, то и дня не продержался бы в Университете. Не верь тому, что говорят. Верь тому, что не говорят.

Не говори. Спрашивай. Спрашивай, правда ли то, правда ли это. Умоляй, чтобы тебе сказали, будто бы это неправда. А можешь даже сказать, будто бы тебе сказали сказать им, что всё это неправда. Последний вариант действовал наиболее верно.

Ринсвинд был прекрасно знаком с этой Четвёркой мелких, противных Всадников Паники. Первые трое Дезинформация, Слух и Сплетня — туго знают своё дело, но они ничто в сравнении с четвёртым всадником, чьё имя — Отрицание.

Спустя час Ринсвинд почувствовал, что его присутствие уже не обязательно.

Повсюду кипели жаркие споры, в особенности у самого края лагеря, где протянулась ночь огромная, тёмная и такая… пустая.

— Ну хорошо, а как получилось, что говорят, будто бы их вовсе не два миллиона триста тысяч девять? Если их нет, откуда взялось такое точное число?

— Их просто нет! Призраков-вампиров не существует!

— Да? А ты откуда знаешь? Ты когда-нибудь видел хоть одного призрака?

— Слушай, я сходил к капитану и честно спросил его, так вот он говорит, что бояться нечего, никто на нас не нападёт.

— А ему откуда знать? Они же невидимые. Их не видно!

— Он говорит, что невидимых призраков-вампиров вообще не существует.

— Да ну? С чего это вдруг? Вот мой дедушка рассказывал, что их миллионы, там, за Великой Сте…

— Подожди… Что это там такое?…

— Что? Где?

— Готов поклясться, я слышал какой-то звук…

— Я ничего не вижу.

— О нет!

Должно быть, какие-то слухи дошли и до верховного главнокомандования, потому что где-то около полуночи в лагере зазвучали трубы, после чего войскам громогласно зачитали опровержение, сочинённое и подписанное всеми высшими армейскими чинами.

В этом документе подтверждалась реальность призраков-вампиров в целом, но отрицалось их существование в данном конкретном, здесь-и-сейчас, случае. Это был своего рода шедевр военной мысли. Если до опровержения кто-то ещё не знал о невидимых призраках, то теперь в курсе были все.

Час спустя накал достиг критической отметки. Ринсвинд слышал такие вещи, которые лично он никогда не придумывал и которые в общем и целом предпочёл бы даже не слышать.

Завязывая разговор с парой солдат, он начинал примерно так:

— Уверен, никакой огромной голодной армии призраков-вампиров не существует…

И слышал в ответ:

— Ага, там всего лишь семеро стариков.

— Семеро стариков?

— Я слышал, они очень старые, — говорил солдат. — Настолько старые, что даже умирать им поздно. А ещё я слышал, мой хороший знакомый работает во дворце, будто бы они ходят через стены и способны превращаться в невидимок.

— О, не мели чепуху, — отвечал Ринсвинд. — Семеро стариков собираются драться с целой армией?

— Поневоле задумаешься, а? Но капрал То-Шни говорит, будто бы им помогает Великий Волшебник. Судя по всему, так оно и есть. Я бы тоже не стал драться с целой армией, если бы на моей стороне не выступала мощная магия.

— Э-э. А кому-нибудь известно, как выглядит Великий Волшебник? — спрашивал Ринсвинд.

— Говорят, он трёхголовый и ростом выше дома.

Ринсвинд ободряюще кивал, а солдаты продолжали спорить.

— А ещё я слышал, — сообщал один из них, — что их поддерживает сама Красная Армия.

— Ну и что? Капрал То-Шни говорит, это всего лишь кучка ребятишек…

— Да нет… настоящая Красная Армия… ну, та самая…

— Красная Армия не станет драться на стороне варваров-захватчиков! И вообще, никакой Красной Армии нет. Она просто миф, — возражал второй солдат.

— Точно. Вроде невидимых призраков-вампиров, — соглашался Ринсвинд, подбрасывая ещё одно полено в печь общей паники.

— Э-э… Угу.

И Ринсвинд уходил, оставляя солдат спорить дальше.

Никто не дезертировал. Люди предпочитали оставаться в лагере, чем бежать в ночь, полную непонятно каких ужасов. Но это и к лучшему, решил он. Это значит, люди до такой степени напуганы, что боятся сдвинуться с места. Всё, что им остаётся, это искать поддержки у товарищей. И ничто не оказывает столь благотворного воздействия и не поднимает боевой дух так, как периодические повторения фразы: «Уверен, никаких призраков-вампиров нет» — в особенности если произносящий её в час по четыре раза бегает в отхожее место.

Ринсвинд начал потихоньку пробираться к городу. Он обогнул палатку и столкнулся с лошадью, которая тяжело наступила ему на ногу.

— Твоя жена — форменная корова!

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

Ринсвинд застыл на месте, обеими руками держась за отдавленную ногу. Он знал только один такой голос — похожий на кладбище в зимнюю ночь.

Ринсвинд попробовал отпрыгнуть назад и столкнулся с другой лошадью.

— РИНСВИНД, ЕСЛИ НЕ ОШИБАЮСЬ? — произнёс Смерть. — ДОБРЫЙ ВЕЧЕР. ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ, ЧТО ТЫ ВСТРЕТИЛСЯ С ВОЙНОЙ. РИНСВИНД, ЭТО ВОЙНА. ВОЙНА, ЭТО РИНСВИНД.

Война приветственно прикоснулся к шлёму.

— Очень приятно, — сказал он. Он указал на трёх других всадников. — Позволь представить моих сыновей: Ужас и Паника. А также дочь, Клэнси.

Детки дружно сказали «привет». Клэнси, хмурая девица лет семи, носила жёсткую шляпу и значок клуба любителей пони.

— ДЛЯ МЕНЯ БОЛЬШАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ ВСТРЕТИТЬ ЗДЕСЬ ТЕБЯ, РИНСВИНД!

— Да что ты говоришь? Здорово!

Смерть извлёк из глубин плаща песочные часы, посмотрел на них в лунном свете и вздохнул. Ринсвинд вытянул шею, пытаясь увидеть, сколько в часах осталось песка.

— ОДНАКО Я МОГ БЫ…

— О, не стоит беспокоиться! Не надо менять из-за меня свои планы! — поторопился заверить Ринсвинд. — Э-э… Наверное, вы все собрались здесь из-за сражения?

— ДА. ОНО ОБЕЩАЕТ БЫТЬ ЧРЕЗВЫЧАЙНО… КОРОТКИМ.

— И кто победит?

— ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, Я НЕ СКАЗАЛ БЫ ТЕБЕ ЭТОГО, ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ЗНАЛ.

— Даже если бы знал? — переспросил Ринсвинд. — Я думал, тебе полагается знать всё!

Смерть вытянул вверх палец. Что-то, хлопая крыльями, летело сквозь ночь. Ринсвинд подумал было, что это мотылек. Но эта бабочка выглядела менее мохнатой, а крылья её украшали странные пятнистые узоры.

На краткий миг существо присело на указательный палец Смерти, а потом снова вспорхнуло и продолжило свой полёт.

— В НОЧЬ, ПОДОБНУЮ ЭТОЙ, — произнёс Смерть, — ЕДИНСТВЕННАЯ ОПРЕДЕЛЁННОСТЬ — ЭТО НЕОПРЕДЕЛЁННОСТЬ. БАНАЛЬНО, ПОНИМАЮ, НО ФАКТ.

Где-то за горизонтом зарокотал гром.

— Ну, тогда я, это, вроде как пойду, — пробормотал Ринсвинд.

— ЗАГЛЯДЫВАЙ КАК-НИБУДЬ, — произнёс Смерть вслед волшебнику.

— Странный человек, — заметил Война.

— КОГДА ОН РЯДОМ, ДАЖЕ НЕОПРЕДЕЛЁННОСТЬ СТАНОВИТСЯ АБСОЛЮТНО НЕОПРЕДЕЛЁННОЙ. ПРИЧЁМ И ЭТО ТОЖЕ НЕЛЬЗЯ УТВЕРЖДАТЬ С ОПРЕДЕЛЁННОСТЬЮ.

Из своей перемётной сумы Война извлёк большой свёрток.

— Ну-ка, посмотрим, что у нас тут… Яйца, Салат, Куриная Грудка, а также Сыр с Пикулями.

— В НАШЕ ВРЕМЯ СТАЛИ ДЕЛАТЬ ТАКИЕ ДИВНЫЕ СЭНДВИЧИ.

— О-о. И ещё Сюрприз-Бекон.

— В САМОМ ДЕЛЕ? А ЧТО ТАКОГО СЮРПРИЗНОГО В БЕКОНЕ?

— Кто его знает. Думаю, для какой-то свиньи это точно был сюрприз.

* * *

Чудакулли долго боролся с собой. И победил.

— Ну, пора его возвращать, — сказал он. — Прошло целых четыре дня. Заодно отошлём обратно эту проклятую трубу. Честно говоря, она заставляет меня нервничать.

Старшие волшебники переглянулись. Перспектива вновь заиметь в Университете компонент под названием Ринсвинд никого не приводила в восторг, но железный пёс и в самом деле заставлял волшебников нервничать. Мимо него старались лишний раз не ходить. В конце концов странную штуковину загородили баррикадами из столов и сделали вид, будто её не существует.

— Отлично, — произнёс декан. — Но Тупс всё долбит о том, что предметы должны иметь одинаковый вес. Если мы отошлём железного пса обратно, то… Не значит ли это, что Ринсвинд будет лететь очень быстро?

— Профессор Тупс обещал мне поработать над соответствующим заклинанием, — ответил Чудакулли. — Ну, или можно положить в конце зала побольше матрасов.

Казначей поднял руку.

— Да, казначей? — в голосе Чудакулли звучало ободрение.

— Эй, хозяин, пинту твоего лучшего эля! — выкрикнул казначей.

— Отлично, — кивнул Чудакулли. — С этим, значит, определились. Я уже велел господину Тупсу начать подготовку…

— Этого бесовского прибора.

— Да.

— Ну, тогда, как говорится, дело в шляпе. Наверное, скорее всего, очень может быть, всё пройдет как по маслу, — кисло буркнул декан.

— И блюдо раков, будьте так любезны.

— Вот и казначей согласен.

* * *

Все основные вельможи собрались в покоях лорда Хона. Все они тщательно соблюдали дистанцию, как и подобает врагам, образовавшим самый нестойкий из всех союзов. Когда с варварами будет покончено, междоусобица возобновится. Но один момент всё же требовал уточнения.

— Нет! — произнёс лорд Хон. — Я хочу раз и навсегда прояснить это! Никакой армии призраков-кровопийц не существует, понятно? За Великой Стеной живут такие же люди, как и мы, если не считать того, что они, само собой, во всех отношениях гораздо ниже нас. Но они очень даже видимые и осязаемые.

Однако некоторые всё ещё сомневались.

— А эти разговоры насчёт Красной Армии? — спросил один из вельмож.

— Красная Армия, лорд Тан, — это недисциплинированный сброд, который будет тут же разгромлен нашими победоносными войсками!

— А крестьяне говорят другое, — стоял на своём лорд Тан. — Они говорят, что несколько тысяч лет назад Красная Армия…

— Крестьяне ещё говорят, что несколько тысяч лет назад волшебник, которого никогда не существовало, взял грязь, молнию и создал бессмертных солдат, — отрезал лорд Хон. — Да. Это сказка, лорд Тан. Сказка, придуманная простолюдинами, которые не понимают, что произошло на самом деле. Армия Одного Солнечного Зеркала просто… — лорд Хон неопределённо взмахнул рукой, — просто была лучше вооружена и более дисциплинированна. Я не боюсь призраков и уж точно не боюсь каких-то там легенд.

— Да, но…

— Эй, заклинатель! — резко окликнул лорд Хон.

Заклинатель, не ожидавший, что его позовут, поспешно вскочил.

— Да, мой господин?

— Как там поживают внутренности?

— Э-э… Почти готовы, мой господин… — ответил заклинатель.

Заклинатель был сильно встревожен. Наверное, птица попалась какая-то не такая, говорил он себе. Внутренности сообщали ему только одно: если он, заклинатель, выберется отсюда живым, то получит счастливую возможность насладиться куриным супом. Но в тоне лорда Хона слышались чрезвычайно опасные нотки, свидетельствующие о крайнем нетерпении.

— И что же они говорят?

Заклинатель никогда не видел таких куриных внутренностей. На какое-то мгновение ему почудилось, будто они шевелятся.

— Э-э… Пока всё очень туманно… — проблеял он.

— Так пусть же станет ясно, — отрезал лорд Хон. — Кто победит в это утро?

Над столом замельтешили тени.

Вокруг лампы что-то запорхало.

На вид это был обычный, скромный жёлтый мотылек, но с чёрными узорами на крыльях.

Предсказательские способности заклинателя — гораздо более мощные, чем он сам полагал, — настойчиво твердили своему хозяину, что сейчас совсем не время демонстрировать проницательность.

С другой стороны, сейчас его вполне могут отправить к палачу, так что…

— Без тени сомнения, — произнёс он, — можно утверждать, что враг будет окончательно и недвусмысленно разбит.

— А откуда такая уверенность? — полюбопытствовал лорд Максвини.

Заклинатель мигом оседлал любимого конька.

— Видите эту закрученную брыжейку возле почек? Или вы станете спорить с этой зелёной сочащейся штукой? А печень? Вы на печень посмотрите! Разве может быть иное толкование?

— Разумеется, не может, — согласился лорд Хон. — Сам Рок улыбается нам.

— И всё же, — не унимался лорд Тан, — люди очень…

— Можете передать этим людям… — начал было лорд Хон.

Но вдруг прервался. А потом улыбнулся.

— Можете передать этим людям, — повторил он, — что огромная армия невидимых призраков действительно существует.

— Что?!

Лорд Хон зашагал широкими шагами по комнате, прищёлкивая пальцами.

— Да, ужасная армия чужеземных призраков вторглась в нашу империю. Что очень разъярило наших собственных призраков! Тысяча поколений наших предков скачут на крыльях ветра, чтобы дать достойный отпор варварскому вторжению! Даже наши демоны вне себя от этого наглого вторжения! Облаком когтей и зубов падут они на… Да, лорд Сун?

Вельможи беспокойно переглядывались.

— Это правда, лорд Хон?

Глаза лорда Хона торжествующе сверкали из-за линз крошечных очков.

— Подготовьте соответствующее заявление и зачтите его войскам, — приказал он.

— Но не далее как несколько часов назад сказали людям, что никаких…

— А теперь скажите другое!

— Но поверят ли они в то, что…

— Они верят всему, что им говорят! — выкрикнул лорд Хон. — Враг решил обмануть нас, но мы воспользуемся этим обманом и обернём его в свою пользу. Объявите людям, что скоро за спиной у них выстроятся миллиарды призраков империи!

Вельможи старательно избегали его взгляда. Никому не хотелось объявлять во всеуслышание, что средний солдат вряд ли придёт в восторг от перспективы заиметь призраков не только спереди, но и в тылу. Тем более, что призраки славятся своим капризным характером и непредсказуемостью.

— Вот и отлично, — заключил лорд Хон.

Он опустил глаза.

— Ты всё ещё здесь? — вопросил он.

— Уже все убираю, мой господин, — пискнул заклинатель.

Он подобрал останки злосчастной курицы и кинулся прочь.

«В конце концов, — твердил он себе, со всех ног поспешая домой, — я ведь не уточнял, чей это будет враг».

* * *

Оставшись в полном одиночестве, лорд Хон вдруг осознал, что весь дрожит. Должно быть, от ярости. Скорее всего… да, не исключено и даже очень вероятно, что ситуацию ещё можно обратить себе на пользу. Варвары пришли из иной страны, а чужеземцы, они везде чужеземцы. Да. Варвары — это мелочь, сегодня пришли, завтра ушли. Но при правильном подходе их появление можно превратить в краеугольный камень долгосрочной стратегии.

Лорд Хон тяжело дышал.

Войдя в личный кабинет, он плотно захлопнул дверь.

Вытащил ключ.

Отпер шкатулку.

На несколько минут воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом одежды.

Наконец лорд Хон поднял взгляд и посмотрел на себя в зеркало.

Столько усилий он потратил. Использовал нескольких агентов, каждый из которых знал только часть плана, не догадываясь о целом. Но анк-морпоркский портной знал своё дело. И шил одежду точно по мерке. Остроконечные туфли, обтягивающие чулки, жилет, плащ и шляпа с пером — лорд Хон превратился в настоящего анк-морпоркского щёголя. Причём плащ был с шёлковой подкладкой.

В непривычной одежде, как-то по-незнакому прикасавшейся к коже, лорд Хон чувствовал себя не совсем уютно. Но это детали. Именно так выглядит человек в обществе, которое дышит, движется, которому есть куда идти…

Когда-нибудь настанет великий день, когда лорд Хон шагнет на улицы Анк-Морпорка и весь шум, весь людской гомон мгновенно стихнет. Народ признает своего вождя.

Ему даже в голову не приходило, что кто-нибудь может выкрикнуть нечто вроде:

— Эй, тля! Во выпендрился! Ща мы ему кирпичом по башке!

* * *

Муравьи засуетились. Штука, которая отвечала за звук «парп», громко «парпнула».

Волшебники кучковались поодаль. Набрав ход, Гекс работал сам собой, больше ему никто не был нужен. Оставалось лишь таращиться на рыбку и время от времени смазывать шестерёнки. Периодически трубки полыхали октариновым пламенем.

Производительность Гекса равнялась нескольким сотням заклинаний в минуту. Это потрясало. Чтобы сотворить обычное заклинание обнаружения, требуется чуть ли не час. Но Гекс управлялся с ним куда быстрее. Намного быстрее. Причем повторял его вновь и вновь. В поисках мелкой рыбешки Гекс прочёсывал море оккультности гигантской сетью из заклинаний.

Через девяносто три минуты он выдал результат, сэкономив всему преподавательскому составу Незримого Университета несколько месяцев непрерывного волшебства.

— Вот видите, — слегка дрожащим голосом промолвил Думминг, вынимая из желоба кирпичики. — Я же говорил, он славный парень.

— Кто? — не понял Чудакулли.

— Гекс.

— Ты хотел сказать «машина».

— Ну да. Именно это я и хотел сказать. Э-э… Да.

* * *

Ещё одна особенность Орды, отметил про себя Профессор Спасли, заключается в их способности расслабляться. В этом герои-варвары походили на кошек. Когда делать было нечего, они ничего не делали.

Первым делом они наточили мечи. Потом набили свои желудки большими кусками мяса. Исключение составлял лишь Хэмиш Стукнутый, перебивающийся кашками, большую часть которых размазывал по бороде. Чтобы удостовериться в том, что пища не отравлена, приволокли повара, прибили его за фартук к полу и подвесили над ним большой топор на верёвке, перекинутой через стропило. Коэн ел и держал другой конец верёвки.

Затем они ещё раз, повинуясь силе привычки, наточили мечи, и… всё.

Время от времени кто-нибудь начинал напевать какую-то песенку сквозь то, что осталось от зубов, или копаться в густых лесах подмышек в поисках особо обнаглевшей блохи. Но главным образом они просто сидели и смотрели в пустоту.

После длительного молчания Калеб наконец произнёс:

— А знаете, я ни разу не бывал в XXXX. Где я только не бывал, а вот там нет. Интересно, как оно там?

— Однажды меня забросило туда, после кораблекрушения, — отозвался Винсент. — Чудное место. Магией так и кишит. Там водятся бобры с клювами и гигантские крысы с длиннющими хвостами. Скачут как сумасшедшие и боксируют друг с дружкой, крысы в смысле. Чернокожие типы повсюду бродят. Говорят, будто бы жизнь им только снится. Но, надо отдать им должное, ребята шустрые, неглупые. Посреди голой пустыни приготовят тебе обед из трёх блюд с фруктами и орехами на сладкое. Пиво, кстати, там неплохое.

— Здорово…

Последовала ещё одна долгая пауза. После чего:

— Слушайте, а менестрели тут есть? Будет чертовски обидно, если нас всех поубивают и никто даже песни не сложит.

— В таком-то городе? Да тут, небось, не протолкнуться от менестрелей!

— А, ну тогда никаких проблем.

— Не-ка.

— Никаких.

Ещё одна продолжительная пауза.

— Не то чтобы нас обязательно убьют.

— Верно. В моем возрасте лекари умирать не рекомендуют, ха-ха.

Ещё одна пауза.

— Коэн?

— Да?

— У тебя вообще с религией как?

— Ну, в своё время я ограбил много храмов и даже убил нескольких сумасшедших жрецов. Сам не знаю, как у меня с религией.

— А во что твоё племя верит? Ну, что с тобой происходит, когда ты погибаешь в бою?

— О, жирные тётки в рогатых шлёмах тащат тебя во дворец Ио, ну а там всякие битвы, пирушки и попойки. И так целую вечность.

Ещё одна пауза.

— Что, правда целую вечность?

— Наверное, не знаю…

— Вот даже, например, индейка. На четвёртый день она ведь уже в горло не лезет.

— Ну ладно, а во что верят у тебя?

— Мы вроде как отправляемся в преисподнюю на лодке, сделанной из обрезков ногтей. Причем, если не ошибаюсь, ногти состригают с ног покойного.

Ещё одна пауза.

— Но что об этом говорить, нас ведь сегодня не убьют?

— Ты сам начал.

— Ха, разве стоит умирать, если всё, что тебя ждёт впереди, это какие-то объедки и водные прогулки на лодке, которая вся провоняла носками?

— Ха-ха.

Ещё одна пауза.

— А в Клатче верят, что если правильно проживешь жизнь, то попадешь в рай, где полным-полно девчонок.

— Это награда, что ли?

— Кто его знает. Может, и наказание. Но я точно помню, в ихнем раю весь день едят шербет.

— Ха. Вот раньше, в моей молодости, помню, был настоящий шербет. В таких трубочках с соломинками, через которые сосать. Сегодня такого шербета уже нет. Люди слишком заняты, всё бегают, всё суетятся.

— Шербет — это всяко лучше, чем жрать обрезки ногтей.

Ещё одна пауза.

— А ты когда-нибудь верил, будто бы каждый враг, которого ты убил в этой жизни, там, в другой жизни, становится твоим слугой?

— Кто его знает.

— Вот ты скольких убил?

— Что? А. Может, две тысячи, а может, и все три. Не считая, конечно, гномов и троллей.

— Да, слуг у тебя будет хоть отбавляй. Никакого дворца не хватит.

Пауза.

— Но мы ведь точно не погибнем?

— Точно.

— Я к тому, что наш шанс на победу — один на миллион… ха. Но разница-то — в нолях! А что такое ноль?

— Верно.

— В смысле отважные товарищи рядом, сильная правая рука… Что ещё можно желать?

Пауза.

— Ну, вулкан бы не помешал.

Пауза.

— Мы ведь погибнем, да?

— Угу.

Воины Орды переглянулись.

— А и ладно. Даже в этом есть кое-что хорошее, — произнёс Малыш Вилли. — Я, например, остался должен Фафе-гному пятьдесят долларов за меч. Вот я его нагрею.

Профессор Спасли обхватил голову руками.

— Простите, правда простите… — промолвил он.

— Бывает, — ответил Коэн.

В высоких окнах занимался серый рассвет.

— Послушайте, — вскинулся Профессор Спасли, — ведь умирать нам вовсе не обязательно. Мы могли бы… ну, скажем, ускользнуть потихоньку. Тем же способом, что проникли сюда. А Хэмиша донесли бы на руках. Там, снаружи, сейчас такая суматоха, никто и не заметит. Я абсолютно уверен, мы могли бы выйти из… города… без…

Его голос сам собой затих. Ни один голос не выдержал бы давления таких взглядов. Даже Хэмиш Стукнутый, чей взгляд обычно пребывал в точке лет этак за восемьдесят отсюда, укоризненно смотрел на бывшего профессора.

— Драпать мы не будем, — ответил Хэмиш.

— Кто говорит о том, чтобы драпать? — воскликнул Профессор Спасли, хотя язык его по-прежнему шевелился с некоторой неохотой. — Мы всего-навсего отступаем. Это тактический ход. О боги, да это просто здравый смысл!

— Драпать мы не будем.

Наклонившись, Коэн похлопал Профессора Спасли по руке.

— А это, видишь ли, геройство, — произнёс он. — Профессия такая. Ты когда-нибудь слышал, чтобы герой удирал от неприятеля? Все эти детишки, о которых ты рассказывал, ну, помнишь, которые считают нас мифами, — думаешь, они поверят, будто бы мы могли убежать. То-то и оно. Нет, убегать это против наших правил. Пусть другие бегут от нас.

— К тому же, — вставил Маздам, — когда ещё подвернётся такой шанс? Вшестером против пяти армий! Это, ох… это просто здорово! Какие там легенды — нам представилась отличная возможность войти в саму мифологию!

— Но… вы же… вы же все погибнете.

— Есть такое дело. Из песни слова не выкинешь. Зато как красиво мы уйдём!

Профессор Спасли вглядывался в лица ордынцев. Ему вдруг показалось, что они говорят на незнакомом языке и живут в каком-то ином мире. В мире, карты которого у него нет. Можно научить героев носить штаны, обращаться с деньгами, но души их не изменишь.

— А профессора тоже уходят в какое-то особое место? — спросил Коэн.

— Вряд ли, — мрачно ответил Профессор Спасли.

«Интересно, — подумал он, — может, там, на небесах, меня ждёт бесконечное „окно“? Вряд ли. Скорее всего, придется срочно проверять очередные тетрадки».

— Ну, как бы там ни было, если когда-нибудь захочешь попировать, добро пожаловать в любое время, — сказал Коэн. — Мы отлично погуляли. А это самое важное. И спасибо за уроки, верно, ребята?

Ответом было дружное утвердительное бормотание.

— Столько длинных слов…

— И как мы учились делать покупки…

— И ещё, это, оно самое, социальное сношение, ур, ур… прошу прощения.

— Чиво?

— Жаль, дельце не выгорело, но с планами у меня всегда была беда, — добавил Коэн.

Профессор Спасли встал.

— Я с вами, — с мрачной решимостью произнёс он.

— Драться, что ли, будешь?

— Да.

— А ты умеешь обращаться с мечом? — спросил Маздам.

— Э-э. Нет.

— Тогда, считай, у тебя вся жизнь пошла псу под хвост.

Профессор Спасли выглядел уязвлённым.

— Думаю, я как-нибудь сумею освоить эту науку по ходу дела, — ответил он.

— Освоить? Да это ж меч!

— Верно, но… столько лет попреподаёшь, волей-неволей научишься схватывать всё на лету. — Профессор Спасли нервно улыбнулся. — Однажды я целый семестр вел практическую алхимию — профессор Схизм подорвался во время опытов. И ничего, хотя я прежде слыхом не слыхивал ни о каких тиглях.

— Вот, держи, — Малыш Вилли передал бывшему учителю запасной меч.

Профессор Спасли взвесил клинок в руке.

— Э-э… А инструкций к нему не прилагается?

— Инструкций? Нет. Всё просто. Держишься за тупой конец, а острым тыкаешь в людей.

— О. В самом деле? Звучит довольно незатейливо. Я думал, всё куда сложнее.

— Ты уверен, что хочешь идти с нами? — спросил Коэн.

Лицо Профессора Спасли стало решительным.

— Абсолютно. Я вряд ли уцелею, если вы проиграете сражение, так что… И всё равно, похоже, что для вас, героев, заготовлены небеса получше. Да и жизнь у вас тоже интереснее. К тому же, я понятия не имею, куда после смерти отправляются профессора, но сильно подозреваю, что в этом месте яблоку негде упасть от преподавателей физкультуры.

— Гм, а берсерком ты становиться умеешь? — поинтересовался Коэн. — Ну, у тебя когда-нибудь было так, чтобы на тебя как будто сходил красный туман, а потом вдруг оказывалось, что ты насмерть закусал двадцать человек?

— Вообще-то, я слыл за человека, который может здорово рассердиться, если в классе поднимается шум, — ответил Профессор Спасли. — А с куском мела я и вовсе промаха не знал!

— Ну а ты что скажешь, сборщик налогов?

Шесть Благожелательных Ветров торопливо попятился.

— Я… я больше привык подрывать систему изнутри, — забормотал он.

— Твоё право, — заключил Коэн и окинул взглядом остальных. — Ни разу ещё не принимал участие в официальной войне, — признался он. — Как это делается-то?

— Наверное, противные стороны сначала выстраиваются напротив друг друга, а потом бросаются в атаку, — ответил Профессор Спасли.

— Довольно незатейливо. Ну что ж, пора.

Они зашагали (вернее, зашагали только пятеро, шестой покатился, а седьмой припустил мелкой трусцой Профессора Спасли) по коридору. На некотором расстоянии от них следовал сборщик налогов.

— Профессор Спасли! — громко позвал он. — Ты же знаешь, чем всё это кончится. Ты что, совсем потерял разум?

— Да, — откликнулся бывший учитель, — зато нашёл кое-что получше.

Он улыбнулся про себя. До сих пор его жизнь была так сложна. Расписания, классные журналы, куча дел, которые надо сделать, и столько всего, что делать было нельзя. А посреди всего этого жалким, пытающимся выжить червём извивался сам Профессор Спасли. Но вдруг всё стало очень просто. Держишься за один конец, а другим тыкаешь в людей. Причем этим можно заниматься всю жизнь. А потом тебя подхватят и отнесут на вечную гулянку…

— Слушай, тебе ещё вот это понадобится. — Когда они вышли в серые предрассветные сумерки, Калеб сунул ему в руку что-то округлое. — Это называется щит.

— А-а. Им прикрываются, да?

— Если почувствуешь надобность, можешь укусить его за край.

— О, я слышал об этом, — вспомнил Профессор Спасли. — Кусаешь щит и становишься берсерком, правильно?

— И такое бывает, — ответил Калеб. — Во всяком случае, многие воины именно за этим кусают свои щиты. Но мой щит сделан из шоколада.

— Из шоколада?

— Ну, сражение иногда затягивается, а есть очень хочется.

«Я шагаю по улице вместе с героями, — думал Профессор Спасли. — Они великие вой…»

— А когда совсем припрёт, сдирай с себя всю одежду, — добавил Калеб.

— Зачем?

— Все берсерки первым делом рвут на себе одежду. Действует безотказно. Враг драпает со всех ног. А кто будет смеяться, пырни разок — мигом отхохочется.

В одеялах на инвалидном кресле что-то зашевелилось.

— Чиво?

— Я сказал, ПЫРНИ РАЗОК — МИГОМ ОТХОХОЧЕТСЯ.

Хэмиш помахал худой рукой, похожей на обтянутую кожей кость и с виду абсолютно не способной удержать топор — который она тем не менее держала.

— Точно! Прямо в хозяйство и пыряй!

Профессор Спасли подтолкнул Калеба локтем.

— Мне нужно всё это записать, — сказал он. — Разве обычные солдаты таскают с собой всё своё хозяйство? Или они берут из дома что-то особо ценное?

— Особо ценное. И хранят его обычно чуть ниже пояса. Чуть что, сразу за него хватаются.

— Как интересно.

* * *

Жители Гункунга выстроились вдоль городской стены. Не каждый день выпадает возможность посмотреть на такое сражение.

Ринсвинд локтями и коленками пробивал себе дорогу сквозь толпу. Наконец он добрался до Красной Армии, доблестные воины которой ухитрились занять самое лучшее место, над главными воротами.

— Вы-то что здесь торчите? — яростно спросил он. — Вы могли бы быть уже за много миль отсюда!

— Но мы хотим посмотреть, чем всё закончится, — ответил Двацветок, чьи очки возбужденно поблескивали.

— Чем-чем! Орду мигом перережут, и всё очень быстро закончится! — гаркнул Ринсвинд. — А вы чего ждете?

— Ты забываешь о невидимых призраках-вампирах, — сказал Двацветок.

Ринсвинд с удивлением уставился на него.

— О ком?

— Об их тайной армии. Я слышал, у нас тоже такая есть. Будет очень интересно посмотреть на их битву.

— Двацветок, никаких невидимых призраков-вампиров не существует.

— Именно так все и говорят, — вставила Цветок Лотоса. — Однако дыма без огня не бывает.

— Это же я их выдумал!

— О, конечно, считать так — твое право, — согласился Двацветок. — Но тебе не приходит в голову, что ты — просто пешка в руках Рока?

— Послушай, нет ника…

— Старый, добрый Ринсвинд… Ничуть не изменился, — Двацветок с добродушной веселостью покачал головой. — Ты вечно твердишь: всё будет плохо, а заканчивается всё хорошо.

— Призраков не существует, как и волшебных армий! — воскликнул Ринсвинд. — Это всего лишь…

— Когда семеро людей выходят на битву с войском в сто тысяч раз больше, исход может быть только один, — сообщил Двацветок.

— Верно. Я очень рад, что ты это понимаешь.

— Эти семеро победят, — закончил Двацветок. — Они должны победить. Иначе это будет означать, что в нашем мире что-то разладилось.

— Слушай, ты вроде самая образованная из всех, — обратился Ринсвинд к Бабочке. — Объясни ему, в чём он не прав. В моей стране есть одна такая штука. Не знаю, слыхала ли ты о ней, она называется математика.

Но девушка в ответ лишь улыбнулась.

— И ты мне не веришь, — бесстрастно констатировал Ринсвинд. — Ты такая же, как он. Вы думаете, это что, гомеопатическая война? Чем меньше сил на вашей стороне, тем больше вероятность победы? Хотел бы я, чтобы это действительно было так, но увы! Так просто не бывает. Не бывает чудесных поворотов судьбы. Ничто их не спасет! Хорошие люди не побеждают только потому, что они маленькие и отважные! — Ринсвинд раздражённо дёрнул рукой, словно отмахиваясь от чего-то.

— А как насчёт тебя? Ты-то ещё жив, — возразил Двацветок. — Мы пережили поразительные приключения, и ты неизменно выходил сухим из воды.

— Простое совпадение.

— Но это повторяется из раза в раз.

— И ты спас нас из темницы, — добавила Цветок Лотоса.

— Опять-таки совпадение, но… Да уберёшься ты или нет?!

Мотылек в очередной раз ловко увернулся от его руки.

— Проклятье, — буркнул Ринсвинд. И добавил: — Ну что ж, как хотите. Лично я выхожу из игры. Смотреть на это мне не хочется. У меня куча дел. Кроме того, сильно подозреваю, что потом эти гады примутся искать меня.

И вдруг он увидел, как в глазах Цветка Лотоса заблестели слезы.

— А мы… Мы так на тебя надеялись… — проговорила она.

— На меня? Но я-то что могу сделать? Ничего! А меньше всего я умею творить магию! Именно этим я и прославился! И вообще, с чего вы взяли, будто Великие Волшебники решат все ваши проблемы? Так вот, ничего они, Великие Волшебники, не решат, потому что их, Великих Волшебников, не существует, — уж кому, как не мне, об этом знать, ведь я совсем не Великий Волшебник!

Он попятился.

— Вечная история! Я никого не трогаю, занимаюсь своими делами, но потом всё идёт наперекосяк — и кого зовут на помощь? Ринсвинда! «Ринсвинд, — говорят, — и что ты, Ринсвинд, будешь делать?». Так вот, любимый сынок госпожи Ринсвинд (если, конечно, она носила именно эту фамилию) не будет делать ничего! Понятно? Сами разбирайтесь! Никакие таинственные волшебные армии не придут и не… Что вы на меня так уставились? Ну при чём тут я?! У меня и без того дел по горло! А всё это меня не касается!

После чего Ринсвинд повернулся и побежал прочь.

Толпа не заметила его ухода.

Улицы были пустынны — по гункунгским стандартам, разумеется. Это означало, что кое-где можно было даже разглядеть мостовую. Ринсвинд угрюмо проталкивался вдоль городской стены в поисках ворот, стражники которых будут слишком заняты, чтобы задавать вопросы.

Вдруг за спиной у него послышались шаги.

— Слушайте, — он резко обернулся, — я же сказал, идите вы все в…

Это оказался Сундук. Вид у него был слегка пристыженный.

— А, заявился наконец! Нагулялся, что ли? — свирепо приветствовал его Ринсвинд. — А как же наши принципы? Вещь всегда должна следовать за своим хозяином и так далее?

Сундук стыдливо переминался с ноги на ногу. Внезапно из переулка показалась ещё одна версия Сундука, только чуть побольше размерами и более изысканно украшенная. На крышке красовались вставки из дорогой декоративной древесины, и, как показалось Ринсвинду, ножки у этого Сундука были более изящными, не такими, как загрубелые, в мозолях и с ороговелыми когтями лапищи его Сундука. Кроме того, ногти на них были покрыты лаком.

— О, — выдохнул Ринсвинд. — Ну да. С ума сойти. Что ж, это, наверное, естественно. Неужели вы?… В смысле… да. Ну, тогда пошли.

В конце переулка он оглянулся. Сундук нежно подталкивал Сундук побольше, уговаривая его следовать за собой.

Богатым сексуальным опытом Ринсвинд похвастаться не мог, хотя соответствующие диаграммы видел. Однако он абсолютно не представлял, как это всё применимо к дорожным принадлежностям. Что они говорят друг другу? «У тебя самые красивые петли на свете»? Или: «У тебя замок, а у меня ключик»?

Хотя, если уж на то пошло, нет никаких оснований полагать, что его Сундук — мужского пола. Следует признать, что по характеру своему он крайне агрессивен и склонен к душегубству. Однако это справедливо и по отношению ко многим женщинам, встреченным Ринсвиндом на его жизненном пути (зачастую после этой встречи они делались ещё более агрессивными). Способность к насилию, как слышал Ринсвинд, унисексуальна. Он не совсем точно знал, что такое унисекс, но подозревал, что это его, Ринсвиндово, обычное состояние.

Впереди показались небольшие ворота, с виду без охраны.

Приняв как можно более безмятежный вид, Ринсвинд неторопливо прошел сквозь ворота. Власти всегда обращают внимание на бегущего человека. Бежать надо примерно тогда, когда произнесут букву «э» из фразы «Эй, ты!».

Но никто не обратил на него никакого внимания. Внимание людей, толпившихся вдоль городской стены, было целиком и полностью отдано войскам.

— Вы только посмотрите на них, — горько произнёс Ринсвинд, обращаясь к миру в целом. — Идиоты. Если бы их было семеро против семидесяти, никто бы даже не сомневался, что они потерпят поражение. А вот когда семеро выступают против семисот тысяч — тут есть какая-то неуверенность! Как будто цифры вдруг перестают что-то значить. Ха! Но мне-то с какой стати суетиться? Я не так уж хорошо с ним знаком. Ну да, пару раз он спас мне жизнь — но я что, должен погибнуть в страшных мучениях только потому, что он не умеет считать? И хватит на меня так смотреть!

Сундук слегка попятился.

Кстати, второй Сундук… Или вторая? Судя по виду, это женщина, заключил Ринсвинд. У женщин ведь багаж больше, чем у мужчин. Из-за — тут он вступил на абсолютно незнакомую территорию — всяких оборок и прочего. А вот носовые платки у них обычно меньше, чем у мужчин, хотя носы, как правило, примерно такого же размера. Для Ринсвинда Сундук всегда был единственным Сундуком. Ринсвинд не был готов к увеличению количества своего багажа. Но был Сундук и… другая Сундук.

— Ладно, пошли, — сказал он Сундукам. — Убираемся отсюда. Я сделал всё, что мог. И теперь мне всё равно. Я больше не желаю иметь с происходящим ничего общего. Не понимаю, и чего все норовят положиться на меня. На меня нельзя полагаться. Даже я сам не могу на себя положиться, и это вам не кто-то — это я!

Коэн окинул взглядом горизонт. Там собирались серо-синие облака.

— Идет буря, — заметил он.

— Слава богам, к тому времени нас уже не будет в живых, так что промокнуть не успеем, — жизнерадостно пошутил Малыш Вилли.

— Забавно, однако. Гроза как будто идёт со всех направлений сразу.

— Мерзкая чужеземная погода. У них тут всё не так.

Коэн сосредоточился на пяти армиях пяти великих семейств Агатовой империи.

— Похоже, бывшие враги заключили шаткий союз.

Войска выстроились вокруг расположения Коэна. Тактика была выбрана самая незамысловатая. В один прекрасный момент армии дружно навалятся на Орду. Перед легионами на конях разъезжали командиры.

— А как мы узнаем, что можно начинать? — Усиливающийся ветер играл остатками волос Коэна. — Кто-нибудь засвистит в свисток или же дунет в трубу? Или надо просто кричать и бросаться в атаку?

— Это как договоришься, — сказал Профессор Спасли.

— О.

Коэн опять посмотрел на лес пик и вымпелов. Честно говоря, с близкого расстояния армия в сотни тысяч человек выглядит как обычная толпа, только очень большая.

— Итак, — произнёс Коэн, медленно выговаривая слова, — срочно нужен план. Никто не приберёг на самый последний момент чего-нибудь этакого, поразительного?

— А мы то же самое хотели спросить у тебя, — смущённо признался Маздам.

От каждой армии отделились по всаднику и направились к Орде. Они остановились на расстоянии броска копья, спешились и стали наблюдать.

— Ну что ж, — Коэн хлопнул себя по бедрам. — Мне страшно не хочется заводить об этом разговор, но, пожалуй, пора поговорить о капитуляции.

— Нет! — воскликнул Профессор Спасли и тут же прервался в смущении, поражённый громкостью собственного голоса. — Нет, — повторил он немного тише. — Если вы сдадитесь, то всё равно не выживите. Просто умрёте немного позже.

Коэн почесал нос.

— А что насчёт этого флага… ну, знаешь… когда хочешь поговорить и чтоб тебя не убили?

— Он должен быть красным, — ответил Профессор Спасли. — Но послушай, какой смысл…

— Красный для сдачи, белый для похорон… Чёрт ногу сломит, — пробормотал Коэн. — Ну ладно. У кого-нибудь есть что-нибудь красное?

— У меня есть носовой платок, — отозвался Профессор Спасли, — но он белый, и…

— Давай сюда.

Профессор-варвар очень неохотно передал ему носовой платок.

Коэн вытащил из-за пояса маленький сточенный ножик.

— Я не верю! — воскликнул Профессор Спасли. Он едва не рыдал. — Коэн-варвар говорил о капитуляции с такими людьми, как эти?!

— Что поделаешь, это всё твоя цивилизация, — спокойно ответил Коэн. — Наверное от неё мозги размягчаются.

Он полоснул ножом по руке и приложил к руке носовой платок.

— Ну вот, — произнёс он. — Скоро у нас будет отличный красный флаг.

Орда одобрительно закивала. Это был поразительно символичный, драматический и — самое главное дурацкий жест — в общем, было выполнено в лучших традициях варварского геройства. От внимания некоторых солдат противника, тех, что стояли поближе, этот поступок Коэна также не ускользнул.

— А теперь, — продолжал Коэн, — ты, Проф, и ты, Маздам… вы, двое, пойдёмте со мной. Поговорим с этими людьми.

— Нас всех бросят в темницу! — воскликнул Профессор Спасли. — Ты не знаешь их пыточных дел мастеров! У них в руках вы будете жить долго, очень долго!

— Чиво? Чивоонгрит?

— Он сказал, В РУКАХ У ИХНИХ ПЫТОЧНЫХ ДЕЛ МАСТЕРОВ МЫ БУДЕМ ЖИТЬ ОЧЕНЬ ДОЛГО, Хэмиш.

— Здорово! Это мне подходит!

— О боги, — вздохнул Профессор Спасли.

Он поплёлся следом за Коэном и Маздамом в сторону вельмож.

Лорд Хон поднял забрало и смерил приближающихся варваров презрительным взглядом.

— Смотри, красный флаг, — Коэн помахал довольно влажной тряпочкой, висящей на кончике меча.

— Я понял, — ответил лорд Хон. — Однако мы уже видели такого рода представления. Они могут произвести впечатление на рядовых, но никак не на меня, варвар.

— Как будет угодно, — кивнул Коэн. — Мы пришли обсудить условия капитуляции.

От внимания Профессора Спасли не ускользнуло, что вельможи пониже рангом слегка расслабились. «Видимо, не все тут рады этой войне, — подумал он. — И не удивительно. Рано или поздно все эти воины очутятся на солдатских небесах (или куда там они отправляются?). И чем они смогут похвастаться? Тем, что однажды вели армию против семерых стариков? Медали за такое не дают».

— А. Ну конечно. С бравадой покончено, — отозвался лорд Хон. — Тогда сложите оружие, и вас отведут обратно во дворец.

Коэн с Маздамом переглянулись.

— Прошу прощения, не понял… — переспросил Коэн.

— Сложите оружие, — фыркнул лорд Хон. — Это значит «положите на землю мечи».

Коэн ответил ничего не понимающим взглядом.

— Почему мы должны складывать оружие?

— Вы же сами хотели сдаться.

— Мы?!

Рот Профессора Спасли растянулся в медленной, безумной ухмылке.

Лорд Хон в упор смотрел на Коэна.

— Ха! Не думаешь же ты, что я поверю, будто вы пришли просить нас…

Перегнувшись через седло, он наградил их яростным взглядом.

— Это так? Так? — переспросил он. — Безмозглые варвары. Кстати, это правда, что вы умеете считать только до пяти?

— Мы просто хотели спасти людей, — ответил Коэн.

— Вы хотели спасти себя, — усмехнулся лорд Хон.

— Осмелюсь заметить, кое-кто из ваших тоже пострадает.

— Они простые крестьяне, — махнул рукой лорд Хон.

— Ах да. Как же я мог забыть, — согласился Коэн. — А ты, значит, их вождь? Всё как в шахматах, да?

— Я их господин, — высокомерно провозгласил лорд Хон. — Если понадобится, они умрут по моему приказу.

Коэн ответил ему широкой, опасной улыбкой.

— Ну что ж, нет так нет. Когда начинаем? — спросил он.

— Возвращайся к своей… жалкой банде, — процедил лорд Хон. — Сразу после этого и… начнём.

Он свирепо посмотрел на Маздама. Тот, развернув клочок бумаги, читал там что-то. Палец с ороговевшими ногтями медленно перемещался со строки на строку, губы неуклюже шевелились.

— Вступивший в противоестественные отношения… кастрированный баран, вот ты кто! — наконец произнёс он.

— Это я придумал, — с гордостью сообщил Профессор Спасли, создатель сводной таблицы цивилизованных выражений.

Всю обратную дорогу Профессор Спасли вынужден был мириться со страшным скрежетом. Коэн стачивал караты со своих зубов.

— Умрут по моему приказу! — наконец рявкнул Коэн. — Этот паскудник даже не знает, что такое быть настоящим вождем. Туда-сюда его и его лошадь!

Профессор Спасли оглянулся. Главнокомандующие о чём-то жарко спорили.

— Знаете, — сказал он, — скорее всего, нас попытаются взять живыми. Я как-то работал в одной школе, так там был директор, как две капли воды похожий на этого лорда. Жил он только ради того, чтобы превращать жизнь людей в кошмар.

— Ты хочешь сказать, они будут делать всё возможное, чтобы случайно не убить нас? — не понял Маздам.

— Да.

— Значит ли это, что мы не должны убивать их?

— Э-э… Не думаю.

— Отлично.

— Ну, что теперь? — бодро осведомился Профессор Спасли. — Споём парочку боевых песен или что?

— Нет. Мы будем просто ждать, — отозвался Коэн.

— Война дело такое. Очень много ждешь, — объяснил Малыш Вилли.

— Да, конечно, — вспомнил Профессор Спасли. — Я слышал раньше нечто подобное. Мол, война — это долгие часы скуки, за которыми следует краткий всплеск активности.

— Не совсем, — поправил Коли. — Скорее краткие минуты ожидания, за которыми следует ещё более быстрое умирание.

— Проклятье.

* * *

Поля во всех направлениях пересекались дренажными канавами. Пройти куда-либо по прямой не представлялось возможным. К тому же, канавы были слишком широкими, чтобы их можно было перепрыгнуть, а мелкими они только выглядели, якобы их вполне можно пересечь вброд, однако вид этот был обманчив: восемнадцать дюймов воды прикрывали толстый слой густой вязкой грязи. Профессор Спасли утверждал, что империя обязана своим процветанием грязи.

В этот момент Ринсвинд ощущал себя необычайно богатым.

Он находился сейчас неподалеку от большого, возвышающегося над городом холма. Профессор Спасли говорил, что такие холмы называются драмлинами и на самом деле это гигантские наносы почвы, оставленные ледниками. Но данный холм выглядел слишком уж аккуратно — его правильные округлые очертания было трудно приписать естественным причинам. Нижние склоны холма поросли деревцами, а на его вершине виднелось маленькое строение.

Укрытие. Какое замечательное слово. Кругом равнина, а войска совсем неподалеку. Но этот холм имел необычайно мирный вид, как будто принадлежал другому миру. Странно, что агатцы, выращивающие рис везде, где можно воткнуть хотя бы одного вола, это место оставили в покое.

Кто-то наблюдал за Ринсвиндом.

Кстати о волах.

Было бы преувеличением сказать, что вол наблюдал за Ринсвиндом с интересом. Он просто смотрел — в конце концов, когда глаза открыты, куда-то же смотришь. Совершенно случайно вол смотрел в направлении, которое включало в себя Ринсвинда.

На морде животного застыло абсолютно безмятежное выражение существа, которое давным-давно осознало, что представляет собой по сути трубу на ножках и цель его пребывания во вселенной заключается в перерабатывании органической материи и беспрерывном пропускании оной сквозь себя.

На другом конце верёвки располагался человек, стоящий по щиколотку в грязи. На нём была широкополая соломенная шляпа — такая же, как и у любого другого воловьего пастуха, — и одет он был в типичную пижаму агатского «полевого» человека. Лицо крестьянина выражало не столько идиотизм, сколько сосредоточенность на своем деле. Он смотрел на Ринсвинда. Ему так как и волу, надо было чем-то занять свои глаза.

Ринсвинда вдруг одолел приступ любопытства — такой острый, что он даже позабыл о надвигающейся опасности.

— Э, доброе утро, — поздоровался он.

Человек кивнул. Вол отрыгнул жвачку.

— Э, прошу прощения, если мой вопрос слишком личный, — начал Ринсвинд, — но… мне просто интересно… почему вы целыми днями стоите тут, на полях? Вместе с волами?

Крестьянин задумался.

— Для почвы хорошо, — после длительного размышления ответил он.

— Но это же пустая трата времени.

Крестьянин должным образом обдумал и это.

— Что есть время для коровы? — наконец ответствовал он.

Ринсвинд решил вернуться на шоссе реальности.

— Ты вон те армии видишь? — показал он.

Воловий пастух переместил взгляд в указанном направлении.

— Да, — решил он.

— Они из-за вас сражаются.

Нельзя сказать, чтобы этот факт тронул пастуха. Вол тихонько пукнул.

— Одни хотят вас поработить, а другие хотят, чтобы вы правили страной — или, по крайней мере, чтобы вы позволили им править страной, а они будут говорить, что на самом деле это делаете вы, — сообщил Ринсвинд. — Предстоит жестокая битва. И мне вот интересно… А вы-то сами чего хотите?

Воловий пастух впитал в себя его слова и принялся думать. Ринсвинду даже показалось, что медлительность мыслительного процесса крестьянина объясняется вовсе не врождённой глупостью, а масштабностью самого вопроса. Мыслительный процесс всё ширился, ширился, охватил землю, траву, солнце и направился дальше, в необъятную вселенную…

— Веревку бы нам подлиннее, — наконец промолвил крестьянин.

— О. В самом деле? Так-так. Я понял, — откликнулся Ринсвинд. — Очень интересно было побеседовать. Ну, счастливо оставаться.

Крестьянин смотрел ему вслед. Стоящий рядом вол расслабил одни мышцы, сократил другие, после чего поднял хвост и сделал мир немножко лучше.

Ринсвинд держал путь на холм. Иногда он следовал еле заметными тропками, иной раз шагал по деревянному мостку, но все эти тропки-мостики случайным образом вели именно к холму. Если бы Ринсвинд сейчас попробовал чуть-чуть поразмыслить (в последний раз он занимался этим в возрасте двенадцати лет), сей странный факт, несомненно, насторожил бы его.

Нижние склоны холма поросли грушей разумной. И даже это не привлекло внимание Ринсвинда. Листья поворачивались, чтобы проводить взглядом его карабкающуюся вверх фигурку. Он искал какую-нибудь пещерку или укромный… Ринсвинд вдруг замер.

— О нет, — забормотал он. — Нет, нет, нет. Меня на мякине не проведешь. Я набреду на подходящую пещеру, а там будет дверь, я войду и встречу там какого-нибудь мудреца или кого-то ещё — в общем, меня уговорят вернуться… Ни за что. Я лучше останусь на открытом воздухе, так ко мне никто не подкрадётся.

Наконец он выбрался на округлую вершину холма, возвышавшуюся над деревьями подобно куполу, и обнаружил, что вершина вовсе не такая ровная, как казалось снизу. Непогода прорыла в почве ямки и канавки, а каждый клочок склона, где могла найтись хоть какая-то тень, колонизировал кустарник.

Ринсвинд с изумлением оглядел обнаруженное на вершине холма здание. Оно оказалось целиком и полностью железным — остроконечная железная крыша, железные стены, железный дверной проем — и насквозь проржавевшим. Не считая нескольких птичьих гнезд и какого-то мусора на полу, дом был абсолютно пуст. И для укрытия никак не подходил. В первую очередь его, Ринсвинда, будут искать именно здесь.

К этому времени облачная стена приблизилась вплотную. Внутри её потрескивали молнии, периодически рокотал гром, и слышалось в нём не мягкое бормотание летней грозы, но грохот раскалывающегося неба.

Долину плотным одеялом накрыла жара. Воздух словно бы загустел. Через минуту польёт как из ведра.

— Надо найти укромное местечко… — бормотал Ринсвинд. — Засесть там и не высовываться. Единственный способ уцелеть. Спрашивается, ну какое моё дело? Это ведь не мои проблемы…

С трудом втягивая в грудь жаркий влажный воздух, он двинулся дальше.

* * *

Лорд Хон был в ярости. Те, кто его хорошо знал, могли определить это по тому, что говорил он медленнее обычного, и по улыбке, которая то и дело раздвигала его губы.

— С чего они взяли, что отвечающие за молнии драконы разгневались!? — осведомился лорд Хон. — Может, им просто захотелось чуть-чуть порезвиться?

— Но само небо… Его цвет… — ответил лорд Тан. — Очень нехарактерный. Выглядит как гигантский кровоподтёк. Такое небо — зловещее знамение.

— И что, по-вашему, это знамение зловещает?

— Оно зловещает вообще.

— Знаю я, что за этим стоит, — прорычал лорд Хон. — Вы испугались семерых стариков! Я прав?

— Люди говорят, что это легендарные Семь Неуязвимых Мудрецов. — Лорд Фан изобразил натянутую улыбку. — Но вы сами знаете, эти суеверия…

— Что ещё за Семь Мудрецов?! — Лорд Хон кипел от ярости. — Я прекрасно знаком с мировой историей и ни о каких Семерых Неуязвимых Мудрецах ни разу не слышал.

— Э-э… пока не слышали, — поправил его лорд Фан. — Гм. Но… сегодня такой день… Все легенды с чего-то начинаются.

— Да они же варвары! О небо! Семеро стариков! Неужели мы испугаемся семерых стариков?

— Как-то все это дурно пахнет, — произнёс лорд Максвини. И быстро добавил: — То есть так люди говорят.

— Вы сообщили своим войскам о том, что нас тоже поддерживает армия призраков? Сообщили или нет?

Вельможи старательно избегали его взгляда.

— Э-э… да, — ответил наконец лорд Фан.

— И что? Это подняло боевой дух?

— Гм… не… совсем…

— То есть как?

— Гм… Многие дезертировали. Гм. Солдаты говорят: «Мало нам чужестранных призраков, так ещё и…»

— Ещё что?

— Они солдаты, лорд Хон, — резко ответил лорд Тан. — Кое с кем им очень не хочется встречаться ещё раз. Вот вы бы хотели встретиться со своим прошлым?

На какое-то мгновение щеку лорда Хона свела еле заметная судорога. Мгновение это было очень коротким, но те, кто хорошо знал лорда Хона, сделали соответствующие выводы. Прославленная броня лорда Хона дала лёгкую трещинку.

— А как бы вы поступили, славные лорды? А, лорд Тан? Отпустили бы наглых варваров на все четыре стороны?

— Разумеется, нет. Но… Чтобы победить семь человек, армия не нужна. Семь древних старцев. Крестьяне говорят… говорят, что…

— Ну же, не стесняйся, человек, разговаривающий с крестьянами, — повысил свой голос лорд Хон. — Прошу, поделись с нами своими знаниями. И что крестьяне говорят об этих глупых и безрассудных стариках?

— Вот-вот, в этом-то всё и дело. Если старики такие глупые и безрассудные… то как они ухитрились дожить до столь преклонных лет?

— Им просто повезло!

Нельзя было так говорить. И лорд Хон мгновенно это понял. Он никогда не верил в удачу. Он прошёл через столько страданий — в основном страданий других людей, — чтобы придать жизни хоть какую-то определённость. Но он знал, что все остальные в удачу верят. Это была их слабая струнка, на которой он с неизменным удовольствием играл. А теперь она сорвалась с колков и ужалила его в руку.

— В «Искусстве Войны» ничего не говорится о том, как пять армий должны сражаться с семью стариками, — сказал лорд Тан. — Кем бы эти старики ни были. Почему? Никто даже представить себе не мог, что такое может когда-либо случиться, вот почему, лорд Хон.

— Если все вы так боитесь, я выйду им навстречу один. И сопровождать меня будут только двести пятьдесят тысяч моих воинов, — сказал лорд Хон.

— Я не боюсь, — ответил лорд Тан. — Мне стыдно.

— Каждый из которых вооружен двумя мечами, — продолжал лорд Хон, игнорируя его замечание. — Поглядим, насколько везучие эти… мудрецы. Мне, господа, должно будет повезти всего один раз. А им удача понадобится четверть миллиона раз.

Он опустил забрало.

— Ну так как, кому из нас сегодня повезёт?

Лорды старательно избегали смотреть друг другу в глаза.

От внимания лорда Хона не ускользнул характер их молчания. Все они остались при своем мнении.

— Ну что ж, — произнёс он. — Пусть бьют в барабаны и запускают фейерверки — на удачу, само собой.

* * *

Имперская армия славилась своим огромным количеством званий, многие из которых не поддавались переводу на иные языки. Три Розовые Свиньи и Пять Белых Клыков служили, можно сказать, рядовыми и не только потому, что были тощими, слабыми и имели привычку сжиматься в комок и прятаться при первом же намеке на опасность.

Фактически они были рядовыми самых задних рядов. Даже армейские мулы имели более высокое звание, чем они, — потому что хорошего мула найти трудно, между тем как людей, подобных Трем Розовым Свиньям или Пятерым Белым Клыкам, в любой армии пруд пруди. В особенности часто они встречаются там, где чистят отхожие места.

Эти два солдата до такой степени ничего не значили, что совместными усилиями пришли к следующему выводу: чужеземные невидимые призраки-кровопийцы только зря потратят на них своё драгоценное время. Чем размениваться по мелочам, пусть лучше призраки злодейски растерзают какую-нибудь важную шишку.

Поэтому Три Розовые Свиньи и Пять Белых Клыков деловито снялись с лагеря прямо перед самым рассветом и теперь скрывались неподалеку. Разумеется, если возникнет вдруг угроза победы, ничто не помешает им снова поставить палатку. Вряд ли кто-нибудь вспомнит о них во всей этой суматохе. Оба рядовых были настоящими экспертами своего дела: они появлялись на полях сражений как раз вовремя, чтобы успеть присоединиться к празднеству по случаю славной победы над врагом. А сейчас они лежали в высокой траве и наблюдали за маневрами армий.

С той высоты, где они находились, вид на войну открывался впечатляющий. Маленькая армия противника была практически невидимой. С другой стороны, если принять во внимание всё то, что так усиленно отрицалось прошлой ночью, она и была большей частью невидимой.

Благодаря своей «возвышенной» позиции именно Три Розовые Свиньи и Пять Белых Клыков первыми заметили охватывающее небо кольцо.

Кольцо висело прямо над грозовой стеной. В точках случайного соприкосновения с лучами солнца оно сверкало ярким золотом, а так было просто желтым. А ещё оно было тонким как нить.

— Забавное облако, — заметил Пять Белых Клыков.

— Ага, — отозвался Три Розовые Свиньи. — Клёво смотрится…

Они лениво перебрасывались словами, по очереди отпивая из бутылочки с рисовым вином, которую накануне вечером Три Розовые Свиньи предусмотрительно извлёк из мешка ничего не подозревающего товарища, когда вдруг услышали стон.

— Ооооооооооххххххххх.

Вино колом встало у них в глотках.

— Ты слышал? — спросил Три Розовые Свиньи.

— Ты имеешь в виду…

— Ооооохххх.

— Да, да, вот опять!

Они оглянулись. Очень медленно.

Из овражка у них за спиной что-то вылезало. Что-то более или менее человекообразное. Рыжая грязь струилась с чудовища, а пасть его испускала мерзкие звуки.

— Ооооооооччччёррртт!

Три Розовые Свиньи схватил Пять Белых Клыков за руку.

— Это невидимый призрак-кровопийца!

— Но я его вижу!

Три Розовые Свиньи задумчиво прищурился.

— Значит, Красная Армия! Её воины выходят из земли — всё точь-в-точь как в легенде!

Пять Белых Клыков, у которого было на несколько мозговых клеток больше, чем у Трех Розовых Свиней, и который — что более важно — ещё не успел допить вторую чашку вина, вгляделся повнимательнее.

— А по-моему, это обычный человек, только по уши вывалявшийся в грязи, — возразил он и окликнул: — Эй, ты!

Фигура повернулась и навострилась удирать.

Три Розовые Свиньи подтолкнул друга под локоть.

— Может, он один из наших?

— В таком-то виде?

— А давай его поймаем!

— Зачем?

— Потому что он убегает!

— Ну и пусть себе убегает.

— Может, у него есть деньги? И кроме того, с чего бы ему убегать от нас?

Ринсвинд скатился в очередной овражек. И надо ж было так напороться! Солдаты должны быть там, где им полагается. В конце концов, как же долг, честь и что там ещё есть у солдат?

Дно оврага выстилали прошлогодняя трава и мох.

Замерев, Ринсвинд прислушался к спору солдат.

Дышать становилось всё труднее. Приближающаяся буря толкала перед собой волну горячего воздуха, превращая равнину в один большой гриль.

Земля у него под ногами вдруг хрустнула и немножко провалилась.

Из-за края овражка высунулись лица дезертиров.

Что-то опять треснуло, и земля осела ещё на пару дюймов. Ринсвинд даже вдохнуть боялся: воздух — это ведь тоже какой-то вес, который может оказаться критическим. Было совершенно ясно, что малейшая попытка шевельнуться например, прыгнуть — лишь усугубит положение…

Очень осторожно он посмотрел себе под ноги.

Мёртвый мох чуть задрался. Ринсвинд стоял на погребённом в земле бревне, однако пузырящаяся грязь наводила на мысль, что под деревом пустота.

В любую секунду оно не выдержит, и тогда…

Ринсвинд бросился вперёд. Грунт под его ногами провалился. Теперь Ринсвинд уже не стоял на медленно ломающемся куске древесины, висел, цепляясь за нечто вроде ещё одного полузакопанного бревна — судя по ощущениям, так же изъеденного гнилью, как и первое.

Бревно номер два, видимо из некой древесной солидарности, тоже начало оседать.

Но потом резко остановилось.

Края оврага пришли в движение, и лица солдат быстро исчезли. На Ринсвинда глинисто-каменным дождем посыпались сухая земля. Мелкие камешки стучали по его башмакам и падали куда-то дальше.

Как крупный специалист по таким вещам он мог с уверенностью утверждать, что висит над бездной. Бездна — без дна… Дно, конечно, где-то есть, вот только от этого не легче.

Бревно вновь пришло в движение.

Ринсвинду предоставлялись две альтернативы. Можно было разжать руки и полететь в тёмную бездну неопределенности, а можно было повисеть ещё чуть-чуть, пока бревно не сломается, и лишь после этого полететь в тёмную бездну неопределенности.

Но вдруг, к своему восторгу, он увидел третью альтернативу. Кончик его башмака за что-то цеплялся — то ли за корень, то ли за выступающий камень. Не важно, за что именно. Главное, этот предмет принял на себя часть его веса. Ринсвинд обрёл подобие шаткого равновесия, он ещё не спасся, но уже не падал. Разумеется, это лишь временная мера, но Ринсвинд всегда считал, что жизнь это ряд последовательных временных мер.

По оврагу порхала бледно-желтая бабочка с интересным узором на крылышках. Напорхавшись, она приземлилась на единственное цветное пятно, которое, по случаю, оказалось шляпой Ринсвинда.

Бревно ещё немножко осело.

— Пошла вон! — цыкнул Ринсвинд, стараясь вкладывать в слова поменьше веса. — Лети отсюда!

Бабочка расправила крылья и принялась греться на солнышке.

Ринсвинд изогнул губы и попытался дунуть мимо своих ноздрей.

Напуганное насекомое вспорхнуло в воздух…

— Ха! — сказал Ринсвинд.

…И, реагируя на опасность согласно своим инстинктам, шевельнуло крыльями сначала так… А потом так…

Кусты пошли рябью. Заполонившие горизонт облачные башни сложились в необычные узоры.

Сформировалось ещё одно облачко, размерами с разгневанный воздушный шарик серого цвета. Закапал дождик. Не вообще закапал, а конкретно. Он капал только над тем квадратным футом, который содержал в себе Ринсвинда. А конкретно — на его шляпу.

Крошечная молния ужалила Ринсвинда в нос.

— Ага! Итак, что мы тут имеем? — Три Розовые Свиньи, чье лицо вновь показалось над изогнутой кромкой овражка, чуть-чуть посомневался, а затем продолжил, несколько более задумчиво: — А имеем мы… голову в дыре… и небольшое грозовое облачко.

Потом на Три Розовые Свиньи снизошла мысль, что облачко не облачко, а ничто не мешает ему лишить застрявшего в овражке человека какой-нибудь части тела. Единственной доступной на данный момент частью была голова. Ну что ж, голова тоже сойдет…

Однако к этому моменту шляпа Ринсвинда настолько пропиталась влагой, что древнее бревно не выдержало дополнительной тяжести и хрустнуло, отправляя Ринсвинда в темную бездну неопределенности.

Темнота была хоть глаз коли.

Некоторое время земля тряслась, после чего образовалась эта самая темнота. Ринсвинд предположил (или, по крайней мере, так предположила та малая его часть, которая сейчас не всхлипывала от страха), что стены овражка, должно быть, осыпались, закрыв дыру наверху. Это называется… пещера. Да, точно, пещера. И это очень важно. Он в какой-то пещере. Осторожно — чтобы, не ровен час, чего не нащупать — он протянул руку и что-то нащупал.

Ровный край. Ведет ещё к трем ровным краям. Все они расположены под прямым углом. И все вместе называется… плита.

Тьма по-прежнему смыкалась вокруг душной бархатной пеленой.

Плита означает, что отсюда есть и другой выход, поприличнее того, через который попал сюда Ринсвинд. Выход… Бежать… Даже сейчас, наверное, стражники гонятся за ним.

А Сундук, не исключено, гонится за ними. Хотя последнее время он ведёт себя довольно странно. Ничего, и без него обойдёмся. Наверное.

Ринсвинд похлопал себя по карманам и забормотал мантру, которую, желая найти спички, произносят даже не-волшебники; то есть как заведённый принялся бубнить себе под нос: «Спички, спички, спички…»

Нащупав наконец одну спичку, он чиркнул ею по ногтю.

— Ай!

Дымное желтое пламя озарило лишь ладонь Ринсвинда и часть рукава.

Он успел сделать несколько шагов, но потом пламя обожгло пальцы и угасло, оставив у него перед глазами синий отблеск.

Шума быстро приближающейся погони ещё слышно не было. Не было слышно вообще ничего. Теоретически тишина должна была нарушаться капанием воды, но, видимо, подобные спецэффекты в смету не входили.

Ринсвинд попробовал зажечь ещё одну спичку. На этот раз он поднял руку как можно выше и вгляделся вперед.

Ему широко улыбался воин семи футов ростом.

* * *

Коэн опять посмотрел на горизонт.

— Через минуту польёт как из ведра, — заметил он. — Взгляните на небо!

Облачная масса поблескивала фиолетовым и алым, время от времени в глубине её вспыхивали молнии.

— Проф?

— Да?

— Ты всё знаешь. Почему у этого облака такой вид?

Профессор Спасли поглядел туда, куда указывал Коэн. Низко над горизонтом висело желтоватое облако. Тоненькое такое, длинное облачко, точно солнце пыталось пробиться сквозь облачную массу.

— А может, это другая сторона? — подал голос Малыш Вилли.

— Другая сторона чего?

— Ну, как у медали, у облака ведь тоже должна быть другая сторона.

— Больше смахивает на ребро.

— Ну, всё равно, медаль со всех сторон хороша.

— У меня что-то со зрением, — произнёс Профессор Спасли, — или оно действительно расширяется?

Калеб тем временем изучал войска противника.

— Что-то они там разъездились на своих лошадках… — прищурился он. — Может, наконец-то сдвинутся с места. Неохота торчать здесь весь день.

— Голосую за то, чтобы напасть на них неожиданно, — отозвался Хэмиш Стукнутый.

— Тихо… тихо… — Маздам поднял палец. Раздался гул множества гонгов, затрещали фейерверки. — Похоже, эти убл… дети любви зашевелились.

— Слава богам, — кивнул Коэн. Он встал и затушил самокрутку.

Профессор Спасли весь дрожал от возбуждения.

— Слушайте, прежде чем мы вступим в битву, а не спеть ли нам какую-нибудь хвалебную песнь? — предложил он.

— Пой, если хочешь, — отозвался Коэн.

— Ну, или, может, совершим какой-нибудь языческий ритуал? Помолимся, в конце концов?

— Ерунда всё это.

Коэн опять перевёл взгляд на ленту, протянувшуюся вдоль горизонта. Она беспокоила его гораздо больше, чем приближение неприятеля. Лента немного расширилась, но вместе с тем слегка поблекла. Он вдруг понял, что пытается припомнить хотя бы одного бога или богиню, чьего храма он не разрушил, не ограбил или не сжёг.

— А разве нам не полагается стучать мечами о щиты и выкрикивать оскорбления противнику? — не оставлял надежды бывший учитель.

— Слишком поздно, — ответил Коэн.

Это равнодушие к языческому блеску настолько сокрушило Профессора Спасли, что древний варвар даже ощутил некое сочувствие.

— Но, если так хочется, ты не стесняйся, — к собственному удивлению, добавил он.

Воины Орды взялись за свои разномастные мечи. Хэмиш извлёк из-под одеяла очередной топор.

— Встретимся на небесах! — взволнованно воскликнул Профессор Спасли.

— Угу, там и встретимся, — Калеб смерил взглядом линию наступающих.

— Там, где вечная пирушка, девушки и остальное!

— Договорились, — отозвался Малыш Вилли, проводя по лезвию меча и оценивая его остроту.

— Там и погуляем!

— Очень даже может быть, — Винсент помассировал ноющий сустав.

— Там-то мы вволю развлечёмся! Будем, ну… Как это называется, когда метаешь топор и отрезаешь девушке косу?

— Это уж завсегда.

— Но…

— Чиво?

— На тамошних пирушках… Там что-нибудь вегетарианское подают?

И тут наступающая армия с воинственными воплями бросилась в атаку.

Войско надвигалось на Орду почти так же стремительно, как бурлящие в небе облака.

* * *

Во мраке и тишине холма мозг Ринсвинда медленно возвращался к жизни.

Это просто статуя, убеждал он себя. Ничего больше. Какие проблемы? Да и статуя-то так себе. Здоровенный мужик в доспехах. А там, дальше, ещё парочка таких же…

— Ай!

Он уронил спичку и принялся сосать обожжённый палец.

Надо срочно найти стену. В стенах иногда встречаются двери, через которые можно выйти. Само собой, через них можно и войти, но не похоже, чтобы в эту минуту сюда рвались стражники. Воздух был напоён древними ароматами. Пахло лисьей шкурой и приближающейся грозой. И ещё чем-то непонятным — такой запах приобретает воздух, когда им не пользуются веками.

Ринсвинд осторожно двинулся вперёд, перед каждым шагом сначала ощупывая почву ногой.

А затем он увидел свет. С его пальца вдруг сорвалась синяя искорка.

Коэн схватил себя за бороду, которая вдруг, ни с того ни с сего, решила встать дыбом.

* * *

Жидкая шевелюра Профессора Спасли хищно затрещала.

— Это всего-навсего статические разряды! — прокричал он, перекрывая треск.

Кончики вражеских пик тоже загорелись. Атака мигом захлебнулась. Крупные искры скакали от человека к человеку, порождая пронзительные вопли боли.

Коэн поднял голову.

— О боги, — едва выговорил он. — Вы только посмотрите!

* * *

Ринсвинд устроился поудобнее на невидимом полу. Вокруг мерцали синеватые искорки.

В сознании Ринсвинда всплыло слово «гробница» и представило себя на его рассмотрение. Одна особенность гробниц, хорошо известная Ринсвинду, заключалась в том, что их строителей зачастую отличала чертовская изобретательность во всём, что касалось ловушек, капканов, скрытых в стенах шипов и прочих подобных штуковин. Кроме того, в гробницы клали всякие красивые вещи — вроде картин и статуй, — наверное, чтобы покойникам было на что полюбоваться, когда наскучит попусту лежать.

Рука Ринсвинда коснулась камня, и он осторожно двинулся вбок. Периодически его нога касалась чего-то мягкого и податливого. Он всем сердцем надеялся, что это грязь.

И вдруг он нащупал рычаг. Большой такой рычаг, двух футов длиной.

Итак… это вполне может быть ловушка. Но ловушка, она на то и ловушка. Ты понимаешь, что угодил в неё, только когда видишь собственную голову, катящуюся по коридору в нескольких ярдах от тебя самого. И создатели ловушек — люди обычно простые и незатейливые, они не требуют, чтобы жертва принимала активное участие в собственной гибели.

Ринсвинд потянул за рычаг.

* * *

Жёлтое облако из миллионов частиц плыло над головами. Благодаря ветру, созданному трепыханием крылышек, оно двигалось гораздо быстрее, чем можно было предположить, глядя на медлительные, почти сонные взмахи. Следом за облаком шла буря.

Профессор Спасли сморгнул.

— Бабочки?

Обе стороны замерли. Мимо скользили бабочки. Воздух наполняло еле слышное шуршание крылышек.

— Ну что, Проф, — подал голос Коэн, — а как ты это объяснишь?

— Э-э, не исключено, что мы столкнулись с естественным явлением, — в некоторой растерянности заговорил Профессор Спасли. — Например бабочки «монарх», как известно… э-э… сказать по правде, я не знаю…

Рой бабочек направлялся к холму.

— А может, это знамение? — спросил Коэн. — Должен же существовать хоть один храм, который я не ограбил.

— Ох уж мне эти знамения и знаки! — сказал Малыш Вилли. — Никогда не знаешь, что они предвещают. Может, они говорят, что победит Хон и его шарага?

— Надо срочно забить это знамение за собой, — ответил Коэн.

— Это же божественная весть! — воскликнул Профессор Спасли. — Как она может кому-то принадлежать? Кроме богов, разумеется.

— А она что, как-то помечена? Никаких надписей, никаких табличек я лично не вижу. А ты? То-то. Значит, это знамение мое.

Коэн решительно взмахнул мечом, указывая на последних бабочек, что поспешали за улетающим роем.

— Боги улыбаются нам! — проревел он. — Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха? — уточнил Профессор Спасли.

— Это чтобы вселить в них неуверенность, — объяснил Коэн.

Он глянул на остальную Орду. Герои-варвары поддержали его еле заметными кивками.

— Ну что ж, ребята, — сказал он. — За дело.

— Э-э… а с чего начинать? — спросил Профессор Спасли.

— Для начала попробуй разозлиться как следует. Так, чтобы кровь вскипела. Представь, что враг — это люди, которых ты ненавидишь больше всего на свете. Вот кого лично ты ненавидишь?

— Директоров школ, — не задумываясь, ответил Профессор Спасли.

— Отлично.

— Учителей физкультуры! — прокричал Профессор Спасли.

— Пойдёт.

— Двоечников, жующих жвачку! — завопил Профессор Спасли.

— Вы только посмотрите на него, уже пар из ушей валит, — заметил Коэн. — Кто первым попадёт на небеса, тот и молодец. А теперь — в атаку!

* * *

Жёлтое облако объяло холм. Затем, влекомое усиливающимся ветром, поднялось к вершине.

В небесах тем временем собиралась буря. Она тяжелела и копила силу, облака приняли форму, напоминающую гигантский молот…

А потом молот опустился.

Молния с такой силой ударила в железную пагоду, что та разлетелась во все стороны миллионами раскаленных добела осколков.

* * *

На месте огромной армии чувствуешь себя как-то неловко, когда на вас нападают семеро стариков. Ни в одном учебнике по тактике вы не найдете ответа, как следует вести себя в подобных случаях. В общем и целом вас — огромную армию — охватывает растерянность.

Передние ряды попятились, но задние ряды продолжали напирать, в результате вокруг нападавших образовался огромный круг.

Орду окружило непробиваемое кольцо из щитов. Давление человеческой массы, а также вихрь ударов, с которым обрушился на врага Профессор Спасли, заставляли кольцо покачиваться и прогибаться.

— Ну, давайте же, выходите на битву! — кричал он. — Покажите, на что вы способны, слизняки! Эй ты, я к тебе обращаюсь, пацан! Ну отвечай мне! Боишься? Так получи!

Коэн переглянулся с Калебом, который лишь пожал плечами. За свою долгую боевую жизнь он был свидетелем многих вспышек неистовства, но подобное бешенство видел впервые.

Круг сломался: пара солдат, уклоняясь от ударов, попытались нырнуть в глубь своих рядов. Однако их решительно отбросили прямо на мечи Орды. Колесом кресла Хэмиш подсек одного из солдат под колени, а когда тот начал валиться назад, «подправил» его мощным ударом топора.

Скорость тут была ни при чём. Воины Орды не могли двигаться быстро. Дело было в экономичности. Профессор Спасли уже обращал на это внимание. Просто герои-варвары оказывались именно там, где хотели, и никогда там, где находился чей-то меч. Бегать и суетиться они предоставляли другим. Солдат замахивался мечом, допустим, на Маздама, но вдруг перед ним будто из-под земли вырастал Коэн, улыбающийся и уже заносящий клинок, — или Малыш Вилли одобрительно кивал ему и пырял беднягу ножом в бок. Время от времени кто-то из ордынцев отвлекался от битвы, чтобы парировать удар, направленный на Профессора Спасли, — тот был слишком возбуждён, чтобы защищаться самостоятельно.

— Назад, проклятые глупцы!

За спинами солдат показался лорд Хон — с откинутым забралом, на лошади, вставшей на дыбы.

Солдаты робко повиновались. В конце концов напор несколько ослаб, а потом битва совсем утихла. Орда оказалось внутри быстро расширяющегося круга из щитов. Наступило нечто вроде тишины, нарушаемой лишь нескончаемыми громовыми раскатами да потрескиванием молний на холме.

А затем, гневно прокладывая себе дорогу сквозь вооружённую толпу, появились воины совершенно иной породы. Они были выше ростом, облачены в более тяжёлые доспехи, в роскошных шлёмах и с усами, которые сами по себе выглядели как объявление войны.

Один из воинов воззрился на Коэна.

— Оррррр! Накосикасукасена! Накосикасукасам!

— Это он о чём? — переспросил Коэн.

— Самурай, — Профессор Спасли утер пот со лба. — Из касты воинов. По-моему, он вызывает нас на бой. Э-э. Хочешь, я его сейчас уделаю?

Самурай продолжал яростно глядеть на Коэна. Потом извлек из глубин доспехов клочок шёлка и подбросил его в воздух. Другая рука схватила за рукоятку длинного тонкого меча…

Даже шороха практически не было слышно, лишь три клочка шёлка мягко приземлились ну землю.

— Назад, Проф, — медленно произнёс Коэн. — Этот, пожалуй, мой. У тебя не найдется ещё одного носового платка? Спасибо.

Самурай посмотрел на меч Коэна. Меч был длинный, тяжелый и с таким количеством засечек, что его вполне можно было использовать в качестве пилы.

— Тебе никогда не сделать это, — презрительно произнёс он. — С таким-то мечом? Никогда.

Коэн шумно высморкался.

— Ты думаешь? — осведомился он. — Ну, смотри внимательно.

Носовой платок взмыл в воздух. Коэн схватил меч…

Платок не успел даже пойти на приземление, как Коэн обезглавил троих уставившихся вверх самураев. Остальные ордынцы, которые мыслили примерно так же, как их вождь, расправились с ещё полудюжиной воинов.

— Это Калеб меня когда-то научил, — объяснил Коэн. — Мораль примерно следующая: либо ты дерёшься, либо морочишь людям голову, только потом не жалуйся.

— У вас что, совсем нет чести? — крикнул лорд Хон. — Да вы же простые головорезы!

— Я варвар, — крикнул в ответ Коэн. — И вся моя честь принадлежит только мне. Я её ни у кого не одалживал.

— Я хотел взять вас живыми, — произнёс лорд Хон. — Однако теперь мои планы несколько изменились.

Он извлек из ножен меч.

— Назад, отребье! — прокричал он. — А ну назад! Пропустите бомбардиров!

Он вновь посмотрел на Коэна. Лицо лорда Хона горело, очки на переносице перекосились.

Лорд Хон вышел из себя. Так всегда — стоит рухнуть одной плотине, и всю страну заливает водой.

Солдаты потянулись назад.

Орда опять оказалась в середине все расширяющегося круга.

— А кто такие бомбардиры? — осведомился Малыш Вилли.

— По идее, это должно означать людей, которые метают какие-то снаряды, — быстро откликнулся Профессор Спасли. — Слово обязано своим происхождением…

— А-а, лучники, — Малыш Вилли сплюнул.

— Чиво?

— Он сказал, СЕЙЧАС В ХОД ПОЙДУТ ЛУЧНИКИ!

— Хе-хе, во время Кумской битвы никакие лучники не смогли нас остановить! — крякнул древний варвар.

Малыш Вилли вздохнул.

— Хэмиш, — сказал он, — в Кумской долине дрались гномы и тролли. А ты ни то, ни другое. И на чьей же стороне ты был?

— ЧИВО?

— Я спросил, НА ЧЬЕЙ СТОРОНЕ ТЫ БЫЛ.

— Я был на стороне тех, кому платят деньги, чтобы они сражались, — ответил Хэмиш.

— Самая лучшая сторона.

* * *

Ринсвинд лежал на полу, прикрыв уши руками. От громовых раскатов содрогалась вся пещера. Белые и фиолетовые сполохи были настолько яркими, что он видел их даже сквозь плотно сжатые веки.

Наконец какофония улеглась. Снаружи по-прежнему доносились звуки ярящейся бури, но свет поблек до синевато-белого, а грохот превратился в ровное гудение.

Ринсвинд рискнул перекатиться на спину и открыть глаза.

Покачиваясь на ржавых цепях, с потолка свисали большие прозрачные шары. Каждый был размером с человека, и внутри них потрескивали и шипели молнии. В поисках выхода они жалили и жалили стекло.

Когда-то, давным-давно, шаров, наверное, было больше. Но с течением лет, судя по осколкам на полу пещеры, многие попадали наземь. Уцелевшие же тихонько раскачивались на цепях, удерживая рвущиеся на свободу молнии.

Воздух стал каким-то жирным. Ползучие искры извивались по полу и трещали на каждой острой грани.

Ринсвинд поднялся на ноги. Его жидкая бородка распалась на кучу отдельных волосков, каждый из которых решил начать новую, самостоятельную жизнь.

Шары с молниями бросали свет на круглое озерцо, состоящее, судя по всему, из чистой ртути. В центре озера возвышался небольшой пятиугольный островок. Пока Ринсвинд как зачарованный рассматривал открывшуюся его взгляду картину, к берегу, на котором он стоял, колыхая ртуть и тихонько пошлёпывая, подплыла лодка. Она была не больше обыкновенной гребной лодки. На крошечной палубе лежала фигура в доспехах. Или, может, там лежали просто доспехи. Но если это действительно были пустые доспехи, то лежали они в положении скончавшихся доспехов — скрестив руки.

Ринсвинд бочком передвигался вдоль серебряного озера, пока не наткнулся на плиту, очень похожую на золотую. Плита лежала прямо перед статуей.

Ринсвинд знал, что в гробницах обычно выбивают всякие надписи, хотя никогда не мог взять в толк, кто, собственно будет их читать. Наверное, боги. Но, с другой стороны, им и так полагается всё знать. Вряд ли боги будут толпиться вокруг какой-нибудь могилки и восторженно восклицать: «С ума сойти! Дорогой и Любимый! Так вот какой он, значит, был! И кто бы мог подумать!»

Пиктограммы, выбитые на этой могиле, гласили: «Одно Солнечное Зеркало». Простенько и со вкусом.

Ни слова о завоеваниях. Никакого списка необычайных достижений покойного. Никаких вам рассусоливаний насчёт его мудрости или что он, дескать, приходился своему народу отцом родным. Никаких объяснений. Видимо, предполагалось, что знающий его имя знает и всё остальное. Даже возможности не допускалось, что проникший сюда может не знать имени Одного Солнечного Зеркала.

На вид статуя казалась фарфоровой и раскрашена была в довольно реалистичной манере. Создавалось впечатление, что Одно Солнечное Зеркало был личностью довольно заурядной. Ваш взгляд вряд ли выхватил бы его в толпе как человека, на котором большими буквами написано: ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ИМПЕРАТОР. Но этот человек в маленькой округлой шляпе и с маленьким округлым щитом, окружённый маленькими округлыми людьми на маленьких округлых пони, склеил в единую гигантскую империю тысячи грызущихся между собой клик, зачастую используя в качестве клея их собственную кровь.

Ринсвинд вгляделся пристальнее. Конечно, это было лишь впечатление, но ему показалось, будто очертаниями рта и выражением глаз император отчасти напоминает Чингиза Коэна.

И тот и другой относились к тому типу людей, который не испытывает абсолютно никакого страха ни перед кем и ни перед чем.

Лодка направилась к противоположному берегу.

Один из шаров ярко замерцал, а потом сменил свой цвет на алый, ещё несколько раз мигнул и погас. Затем то же самое произошло с другим шаром.

Пора уходить.

Но прежде… У ног статуи валялись шлем, пара латных рукавиц и тяжелые башмаки, словно кто-то забыл здесь часть своих доспехов.

Ринсвинд поднял шлем. Не слишком прочный на вид, зато довольно легкий на вес. Как правило, Ринсвинд не озабочивался всякими защитными приспособлениями, логично рассуждая, что лучшая защита от надвигающейся опасности — это пребывание на другом континенте. Но сейчас идея с доспехами показалась ему довольно привлекательной.

Сняв шляпу, он надел шлём и опустил забрало, а затем нахлобучил поверх шлёма шляпу.

Перед глазами его вдруг что-то замелькало, а когда картинка наконец остановилась, выяснилось, что Ринсвинд смотрит на свой собственный затылок. Картинка была зернистой, а кроме того, обычные цвета сменились разными оттенками зелёного. Однако Ринсвинд готов был поклясться, что смотрит именно на собственный затылок. О своем затылке он был наслышан — по рассказам знакомых.

Он поднял забрало и моргнул.

Озерцо оставалось на своем прежнем месте.

Он опустил забрало.

Вот он — футах в пятидесяти от себя, со шлемом на голове.

Ринсвинд махнул рукой.

Фигура повторила движение.

Он повернулся и оказался лицом к лицу с самим собой. Угу. Это точно он, Ринсвинд, собственной персоной.

«Шикарно, — подумал он. — Волшебный шлем. Если его надеть, то можно увидеть самого себя, только находящегося далеко. А ещё можно все животики надорвать, наблюдая, как падаешь в ямы, которые тебе не видно, потому что они у тебя под самыми ногами».

Ринсвинд опять повернулся, поднял забрало и осмотрел рукавицы. Как и шлем, они были довольно легкими, но в них присутствовала какая-то неуклюжесть. Меч такими удержишь, но для тонкой работы они явно не пригодны.

Он натянул одну рукавицу. Сразу же, сопровождаемый легким шипящим звуком, на широкой манжете зажегся ряд маленьких картинок. Картинки изображали солдат. Солдат, копающих окопы, солдат сражающихся, солдат, карабкающихся на стену…

Ах вот оно что… Значит… волшебные доспехи. Нормальные волшебные доспехи. В Анк-Морпорке такие доспехи никогда не пользовались особой популярностью. Они, конечно, лёгкие, что очень удобно. Их можно сделать не толще ткани. Но у них есть один существенный недостаток: в самый неожиданный момент доспехи могут лишиться своих магических свойств. Поэтому последней фразой многих прославленных древних воинов была: «Ты не можешь убить меня, потому что на мне волшебные… арррргхххх».

Ринсвинд перевёл взгляд на башмаки. Они у него сразу вызвали подозрение. Дело в том, что ему живо вспомнились неприятности, связанные с испытанием университетского варианта семимильных сапог-скороходов. Ношение обуви, которая пытается увеличить длину вашего шага до семи миль, связано с чрезмерным напряжением в паховой области. Слава богам, сапоги успели стащить со студента, однако бедняга всё равно несколько месяцев носил специальное приспособление и ел стоя.

Впрочем, сейчас пригодятся даже старые волшебные доспехи. Весят они вроде немного, а гункунгская грязь не пошла на пользу остаткам его старых башмаков. Ринсвинд вставил ноги в башмаки.

«Ну и?» — подумал он.

Ринсвинд распрямился.

У него за спиной со звуком, подобный которому могли бы издать семь тысяч разбившихся друг о друга цветочных горшков, озаряемая светом молний, вытянулась по стойке «смирно» Красная Армия.

* * *

Гекс за ночь слегка подрос. Дежурил Адриан Турнепс. В его обязанности входило кормить мышей, заводить часовой механизм и убирать мёртвых муравьев. Он клялся потом, что кроме этого ничего не делал и что в помещение никто посторонний не входил.

Однако теперь на месте сложной системы из кирпичиков, на которых прежде выбивались результаты, торчало посреди переплетения блоков, шкивов и рычагов самое обычное гусиное перо.

— Смотрите, — произнёс Адриан, нервно набирая какой-то простой вопрос. — Всё теперь происходит примерно вот так.

Муравьи засуетились. Часовой механизм завращался. Пружины и рычаги задергались так внезапно, что Думминг даже отступил на шаг-другой.

Гусиное перо покрутилось над чернильницей, обмакнулось туда, потом вернулось к бумажному листу, подложенному Адрианом под рычаги, и принялось что-то строчить.

— Только клякс много ставит… — произнёс Адриан, голос его звучал несколько беспомощно. — Что тут происходит?

Думминга этот вопрос давно беспокоил. И выводы, к которым он пришёл, не утешали.

— Ну… ведь известно, что магические книги по прошествии лет… мудреют, — промолвил он. — А мы сделали целую машину для…

— Ты хочешь сказать, он живой?

— Спокойно, главное тут не впасть во всякий оккультизм, — Думминг постарался придать своему голосу как можно больше веселости. — Мы ведь все-таки волшебники.

— Послушай, а помнишь ту проблему с волшебными полями, которую ты просил меня ввести в Гекс?

— Да. И что?

— Сегодня в полночь он выдал ответ, — лицо Адриана побледнело.

— Прекрасно.

— Да, прекрасно, если не считать того, что вопрос я задал ему только в полвторого.

— Ты утверждаешь, что получил ответ до того, как задал вопрос?

— Именно!

— И зачем тогда ты задавал вопрос?

— Я немного поразмыслил и решил, что, наверное, все-таки стоит его задать. В смысле, Гекс же не мог дать ответ, если бы я не задал вопрос.

— Очень мудрое решение. Однако ты ждал целых девяносто минут.

Адриан воззрился на свои остроносые башмаки.

— Я… я прятался в уборной. Конечно, можно было…

— Ну хорошо, хорошо. А сейчас иди, перекуси что-нибудь.

— Послушай, Думминг, может, мы суём нос во что-то, чего не понимаем?

Думминг посмотрел на миниатюрный городок машины, напоминающий некий загадочный город гномов. Тут не было ничего угрожающего, просто машина выглядела… иной.

«Сначала сунем нос, а уж потом будем разбираться, — подумал Думминг. — Чтобы получить материал для размышления и осмысливания, нужно сунуть хотя бы кончик носа. Главное — не бояться, иначе можно всю свою жизнь провести в Уборной Невежества. Прежде чем крутануть вселенную, надо сначала приобнять её за талию. Наверное, зря мы дали тебе имя. Но кто же мог предположить?… Мы просто шутили. И забыли, что имя — это очень важно. Вещь, у которой есть имя, перестает быть просто вещью».

— Отправляйся домой, Адриан, — твердо сказал он.

Потом уселся и напечатал:

«Привет».

Внутри Гекса что-то забегало.

«+ + +?????? + + + Привет, — вывело перо. + + + Начать Заново + + +».

Высоко над его головой бабочка — крылышки неприметного жёлтенького цвета, с чёрными пятнышками — впорхнула в открытое окно.

Думминг принялся рассчитывать перенос из Гункунга в Анк-Морпорк.

Бабочка села на лабиринт стеклянных трубок. Когда же она вновь взлетела в воздух, позади неё осталась крохотная капелька нектара.

А Думминг всё печатал и печатал.

Маленький, но поистине судьбоносный муравей, ничем не отличающийся от прочих живущих в Гексе муравьев, вынырнул из раструба и несколько секунд сосал сладкую жидкость, после чего вернулся к работе.

Через некоторое время Гекс выдал ответ. Ответ был совершенно правильным — за исключением одного очень маленького, но поистине судьбоносного пункта.

* * *

Ринсвинд повернулся.

Отреагировав дружным скрипом и скрежетом, Красная Армия повернулась вслед за ним.

И она действительно была красной. Ринсвинду внезапно пришло в голову, что воины были того же цвета, что и почва.

В темноте он несколько раз натыкался на статуи. Ему и в голову не могло прийти, что их тут так много. Ряды все тянулись и тянулись, исчезая в далёких тенях.

После нескольких фальстартов Ринсвинд пришел к выводу, что единственный способ оказаться лицом к лицу с Красной Армией это снять сапоги, повернуться и надеть их снова.

На мгновение он опустил забрало. И увидел самого себя, опускающегося забрало.

Он выставил вперед руку. Воины тоже подняли руки. Он подпрыгнул. Они тоже подпрыгнули — с таким грохотом, что шары дружно закачались на своих цепях. Из-под башмаков воинов струились шипящие молнии.

Неожиданно на Ринсвинда накатило истерическое веселье.

Он потрогал свой нос. Воины тоже дотронулись до своих носов. В припадке шаловливости Ринсвинд сделал традиционный жест, предназначенный для изгнания бесов.

В потолок уткнулись семь тысяч терракотовых средных пальцев.

Ринсвинд попытался взять себя в руки. Наконец слово, которое он все это время внутренне нащупывал, достигло верхних слоев сознания. И слово это было «голем».

Даже в Анк-Морпорке была парочка големов. Везде, где есть волшебники или священнослужители, склонные к экспериментаторству, вы обязательно найдете голема. Голем обычный представляет из себя фигуру, слепленную из глины и оживлённую заклинанием или молитвой. Големы, конечно, могут выполнять какую-нибудь работенку попроще, но мода на них уже проходила.

Проблема была не в том, как заставить их работать, а в том, как заставить остановиться. К примеру, если поручить голему работу в саду, а потом забыть об этом, то через некоторое время вы обнаружите, что стали гордым обладателем грядки бобов длиной в полторы тысячи миль.

Ринсвинд посмотрел вниз, на одну из рукавиц.

Осторожно дотронулся до картинки с изображением сражающегося солдата.

Звук семи тысяч мечей, одновременно извлекаемых из ножен, напоминал скрежет разрываемого железного листа. Семь тысяч мечей нацелились прямо на Ринсвинда.

Он сделал шаг назад. Армия тоже отступила.

Итак, в его распоряжении оказались семь тысяч искусственных солдат, вооруженных острыми мечами. Тот факт, что он каким-то образом может ими управлять, не слишком утешал. Теоретически он всю свою жизнь мог управлять Ринсвиндом — ну и каков результат?

Ринсвинд опять посмотрел на картинки. На одной из них был изображен солдат с двумя головами. Когда Ринсвинд дотронулся до нее, армия повернулась на сто восемьдесят градусов. Ага.

Ну а теперь пора выбираться отсюда…

* * *

Люди лорда Хона суетились. Орда наблюдала. В передние ряды вражеских войск вытаскивали какие-то непонятные предметы.

— По мне, эти штуки не больно-то похожи на лучников, — заметил Малыш Вилли.

— Это Лающие Псы, — ответил Коэн. — Кому и знать, как не мне. Я их видел раньше. Это вроде как бочка, набитая фейерверками, а когда фейерверки поджигают, с другого конца вылетает здоровый камень.

— Почему?

— Что почему? Почему камень вылетает? Да ты представь себя на его месте. Если под твоей задницей запалят фейерверк, ты ещё не так помчишься.

— Слушай, Проф, он сказал «задница», — нажаловался Маздам. — А на моей бумажке написано, что так говорить не…

— Но у нас ведь есть щиты, — прервал его Профессор Спасли. — Если мы сгрудимся вместе и прикроемся щитами, то все их камни для нас будут что твой дождик.

— Камень примерно фут в диаметре, летит очень быстро и раскален докрасна.

— Значит, щиты не помогут?

— Нет, — Коэн покачал головой. — Маздам, будешь толкать кресло Хэмиша…

— Нам не пройти и пятидесяти ярдов, Чингиз, — сказал Калеб.

— Лучше на пятьдесят ярдов вперед, чем на шесть футов вглубь, — ответил Коэн.

— Браво! — Профессор Спасли захлопал в ладоши.

— Чиво?

Лорд Хон со своей позиции наблюдал за врагом. Воины Орды обвесили инвалидную коляску щитами, образовав таким образом грубую передвижную стену. Колеса завращались.

Он взметнул меч.

— Огонь!

— Забиваем порох, о господин!

— Я сказал — огонь!

— Надо зарядить Псов, о господин!

Бомбардиры лихорадочно трудились. Ужас перед наступающей Ордой был куда больше, чем страх перед лордом Хоном.

Волосы Профессора Спасли развевались на ветру. Он топал по пыли, размахивая мечом и вопя во всю глотку.

За всю свою жизнь он никогда не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас.

Так вот он, главный секрет: не отводя глаз, смотри Смерти в лицо и наступай… И всё становится так просто…

Лорд Хон швырнул шлём на землю.

— Огонь, несчастные крестьяне! Шваль, отребье! Почему я должен повторять дважды?! Дайте мне факел!

Оттолкнув бомбардира, он присел на корточки возле Пса, рывком повернул его, так что жерло бочки теперь смотрело прямо на Коэна, поднял факел…

Земля содрогнулась. Пес встал на дыбы и катился в сторону.

Из-под земли вылезла круглая красная ухмыляющаяся голова.

Стройные ряды разом сломались, послышались вопли. Охваченные ужасом солдаты смотрели на шевелящуюся почву под ногами, пытались бежать, но земля больше не держала, она двинулась и перемещалась. Высокое облако пыли заволокло поле битвы.

А потом земля сомкнулась. И вновь расступилась. Насмерть перепуганные солдаты карабкались друг на друга, ища спасения от того, что неторопливо, словно не замечая всеобщей паники, поднималось из глубин. Это была земля, обретшая форму человека. Орда рывком затормозила.

— Это ещё кто? — спросил Коэн. — Тролли?

Десять громадных фигур старательно и неторопливо «вывинчивались» из земли.

Затем фигуры остановились. Одна из них, улыбаясь, медленно повернула голову — сначала в одну сторону, потом в другую.

Раздался чей-то крик. Какой-то сержант отдал приказ своим лучникам, и о терракотовые доспехи стукнулись несколько стрел, впрочем особого вреда они не причинили.

За первыми терракотовыми воинами появились следующие. Периодически громадные воины сталкивались друг с другом, рождая громкий глиняный стук. Затем все они как один человек — или тролль, или демон — взмахнули мечами, повернулись на сто восемьдесят градусов и двинулись на армию лорда Хона.

Несколько солдат попытались оказать сопротивление — просто потому, что толпа у них за спиной не позволяла им убежать. Солдаты быстро погибли.

Не то чтобы красные воины так уж хорошо сражались. Они двигались, как машины, повторяя один и тот же выпад, — независимо от того, что делал противник. Но остановить их было невозможно. Можно было только бежать, иначе тебя либо пронзали огромным мечом, либо втаптывали в землю — судя по виду, красные воины были чрезвычайно тяжелыми.

Ужас усиливался ещё и тем, что с красных лиц воинов не сходила улыбка.

— Однако… — покачал головой Коэн, нащупывая в кармане кисет.

— Ни разу не видел, чтобы тролли так дрались, — заметил Маздам.

Из дыры в земле, радостно тыкая мечами в воздух, появлялись всё новые и новые терракотовые воины.

Передний ряд неторопливо продвигался, окруженный громадным облаком пыли и воплей. Большая армия — штука очень неповоротливая, и подразделения, которые пытались прорваться вперёд и узнать, что, собственно, происходит, оказывались на пути у бегущих куда глаза глядят отдельных индивидуумов, которые сейчас мечтали только об одном: очутиться как можно дальше отсюда и зажить мирной крестьянской жизнью. Над полем яростно гудели гонги, командиры пытались отдавать приказы, но всё было тщетно. Ведь для того, чтобы выполнить приказ, нужно его сначала выслушать, а на это не было времени.

Коэн склеил самокрутку и чиркнул спичкой о подбородок.

— Отлично, — произнёс он, обращаясь к миру в целом. — А теперь пошли, займемся этой скотиной Хоном.

Облака над головой утратили свои пугающие очертания. Молнии сверкали всё реже. Но в небе ещё бродили зеленовато-чёрные, набухшие дождем тучи.

— Поразительно! — воскликнул Профессор Спасли.

Несколько капель ударились о землю, образовав в пыли широкие кратеры.

— Ага, — отозвался Коэн.

— Удивительнейшее явление! Воины, поднимающиеся из земли!

Кратеры сливались друг с другом. Капли следовали их примеру. Хлынул ливень.

— Кто его знает, — Коэн проводил взглядом пробегающий мимо обвалянный в пыли взвод солдат. — Может, здесь всю дорогу так.

— В смысле, это ведь точно по тому мифу, где человек посеял драконьи зубы и взошли страшные воины-скелеты!

— А вот в это я не верю, — покачал головой Калеб, когда солдаты исчезли в грязном облаке пыли и воды.

— Почему?

— Если сажаешь драконьи зубы, то должны взойти драконы. А вовсе не сражающиеся скелеты. А что на упаковке-то было написано?

— Откуда мне знать? В мифе об упаковке ничего не говорится.

— «Получите драконов» — вот что должно было быть написано на упаковке.

— Нет, мифам верить нельзя, — сказал Коэн. — Я-то знаю, о чём говорю. Ага… вон он, — ухмыльнулся варвар, указывая на всадника в отдалении.

Вся долина превратилась в бурлящую кашу. Красные воины были только началом. Союз пяти семейств и так был хрупок как стекло, а паническое бегство было моментально истолковано как хитро продуманное нападение. На Орду больше никто не обращал внимания. У неё не было ни раскрашенных вымпелов, ни гонгов. Она не была врагом в традиционном понимании это слова. Кроме того, почва превратилась в грязь, грязь покрыла всё вокруг, так что все от пояса и ниже стали одного и того же цвета, и уровень, с которого начиналась эта «боевая раскраска» каждой секундой повышался.

— Что будем делать, Чингиз? — спросил Профессор Спасли.

— Идём обратно во дворец.

— Зачем?

— Туда направляется Хон.

— Но здесь ведь происходят такие поразительные…

— Слушай, Проф, я видел ходячие деревья паучьих богов и больших зелёных зубастых тварей, — ответил Коэн. — Ты не поверишь, сколько на свете поразительного. Никакого изумления не хватит — верно, Маздам?

— Точно. У меня раз был случай: как-то в Скунде я погнался за пятиголовым козлом-вампиром, но меня хвать за руки и давай всякую лапшу на уши вешать: мол, нельзя, мол, вымирающий вид. Ага, говорю я, из-за меня-то он и вымирающий. Думаете, мне кто-нибудь спасибо сказал?

— Ха, — отозвался Калеб. — Да на тебя должны были молиться, из-за тебя ж появились все эти вымирающие виды, о которых теперь так заботятся… Эй, солдатики, а ну, кругом и шагом марш по домам!

Группа солдат, бегущих от красных воинов, затормозила в грязи, в ужасе посмотрела на Орду и кинулась прочь, теперь уже в другом направлении.

Маздам остановился, чтобы отдышаться. С бороды у него струями лился дождь.

— Не могу я так бежать, — сказал он. — Нет сил, а ещё приходится толкать Хэмиша в его коляске. Давайте-ка переведём дух.

— Чиво?

— Давайте — что?! — воскликнул Коэн. — О боги, вот уж не думал, что доживу до этого дня! Герой останавливается, чтобы отдохнуть? Разве Вольтан Неуязвимый когда-нибудь переводил дух?

— Вольтан уже отбегал свое. Он умер, Чингиз, — ответил Калеб.

Коэн нахмурился.

— Что, старик Вольтан?

— А ты не знал? И Дженкинс Бессмертный тоже.

— Дженкинс не умер, я встречался с ним только в прошлом году.

— Да, но сейчас он мёртв. Кроме нас, все герои умерли. И насчёт себя я тоже не уверен.

Расплескивая грязь, Коэн бросился вперёд, схватил Калеба за рубаху и рывком оторвал от земли.

— Ну а Хрун? Не может быть, чтобы он тоже умер. Он вдвое моложе нас!

— Последнее, что я о нём слышал, это что он устроился на работу. Теперь он сержант в какой-то Страже.

— Сержант Стражи? — не поверил свои ушам Коэн. — Хрун работает за жалованье?

— Угу.

— Но… Как же можно? Неужели правда жалованье!

— Он говорил, может, в будущем году его повысят до капитана. А ещё сказал… сказал, что потом будет получать пенсию.

Коэн ослабил свою хватку.

— Не много нас осталось, Коэн, — сказал Маздам.

Коэн резко повернулся к нему.

— Ну ладно, но ведь нас никогда много и не было! И я не собираюсь умирать! Я не позволю всяким сволочам вроде Хона захватить мир. Он же понятия не имеет, что такое быть вождем! Отребье. Вот как он называет своих солдат. Отребье. Всё это очень похоже на ту мерзкую цивилизованную игру, которой ты учил нас, Проф!

— Ты о шахматах?

— О них. Пешки предназначены для того, что бы их убивал противник! А король тем временем прогуливается в тылу.

— Да, но противник ведь ты, Коэн.

— Согласен! С этим — да, согласен, но я не пихаю людей впереди себя, не прикрываюсь ими, чтобы их убивали вместо меня. И я никогда не использую луки и эти песьи штуковины. Я убиваю только с близкого расстояния и своими руками. Армии? Вся их гнилая тактика? Есть только один способ сражаться — это когда всё разом бросаются в атаку, размахивая мечами и вопя во всю глотку! Ну все, хватит тут разлёживаться, нас ждет Хон!

— Утречко выпало нелёгкое, Чингиз, — сказал Малыш Вилли.

— Это не оправдание!

— Мне нужно в уборную. Это всё из-за дождя.

— Сначала надо взять Хона.

— Хорошо бы он прятался в туалете.

Они достигли городских ворот. Которые были заперты. Со стен на Орду смотрели сотни людей — как простых граждан, так и вооруженных стражников.

Коэн погрозил им пальцем.

— Дважды повторять не буду, — заявил он. — Я вхожу в город, ясно? Выбирайте сами — лёгкий способ или тяжёлый!

Бесстрастные лица обратились вниз, на костлявого старика, потом, как подсолнухи, снова поднялись. Люди посмотрели на долину, где вельможи дрались друг с другом и, охваченные ужасом, с терракотовыми воинами. Вниз. Вверх. Вниз. Вверх.

— Отлично, — заключил Коэн. — Но потом не говорите, что я вас не предупреждал.

Он взмахнул мечом и чуть присел, готовясь нападать.

— Подожди, — Профессор Спасли дотронулся до руки Коэна. — Слушай…

Из-за стен донеслись крики, путаные угрозы, после чего опять раздались крики. Затем кто-то издал отчаянный вопль. Потом ещё один.

Ворота распахнулись, из-за них выглядывал и испуганные лица городских жителей. Коэн опустил меч.

— Ага, — сказал он, — всё-таки вняли голосу рассудка, да?

Дыша с присвистом, Орда проковыляла сквозь ворота. Толпа в молчании провожала их взглядами. На земле лежали несколько мёртвых стражников. Остальные стражники, очевидно, быстренько сбросили мундиры и выбрали светлое будущее на Гражданском проспекте, где вероятность быть забитыми насмерть разгневанной толпой существенно ниже.

Лица поворачивались вслед за Коэном, будто подсолнухи, следующие за ходом солнца. Коэн словно бы не замечал этого.

— А Толпила-Силач? — произнёс он, обращаясь к Калебу.

— Мёртв.

— Не может быть. Пару месяцев назад я его видел, он был здоров как бык. Как раз собирался в новый поход.

— Мёртв.

— Но что с ним случилось?

— Ты про Ужасного Человекоядного Клапского Ленивца слышал?

— Про того, который якобы сторожит гигантский рубин сумасшедшего змеиного бога?

— Про него. Ну так вот… он с Толпилой и случился.

Толпа расступилась, открывая дорогу Орде. Кто-то попытался выкрикнуть что-то приветственное, но на крикунов сразу зашикали. Такое молчание Профессор Спасли слышал только в самых богобоязненных храмах^[86].

Однако на поверхность настороженного молчания подобно пузырям в стоящей на огне кастрюле с водой то и дело всплывал тревожный шепоток.

— Красная Армия. Красная Армия, — шуршало над толпой.

— Ну а Органди Лупилло? Я слышал, он живёт себе не тужит в Очудноземье.

— Мёртв. Отравление тяжёлыми металлами.

— Это как?

— Три меча в брюхо.

— Красная Армия!

— А Головоруб Мунго?

— Пропал без вести в Скунде.

— Пропал без вести?

— Ну, нашли только его голову, а ты ж знаешь Мунго…

— Красная Армия!

Орда приближалась к внутренним воротам Запретного Города. Толпа следовала позади, на некотором расстоянии.

Эти ворота тоже оказались запертыми. Их охраняли два здоровенных стражника. На их лицах застыло выражение, свойственное людям, которым сказали охранять ворота и которые будут охранять эти ворота, что бы ни случилось. Армии держатся на людях, которые, что бы ни случилось, будут охранять ворота, мосты или переправы. Именно в честь таких людей слагают героические поэмы — посмертно.

— А Живчик Госбар?

— Говорят, тоже скончался. Причём в постели.

— И это Живчик, которого назвали так потому, что он почти не спал?

— Вот это самое «почти» его и подвело. Сон людям необходим.

— И не только сон, — вмешался Малыш Вилли. — Мне, например, очень нужно ещё это, того…

— Вот тебе стена, чего ты ждёшь-то?

— Не могу же я у всех на глазах! Это… нецивилизованно.

Коэн широкими шагами подошёл к стражникам.

— Я слов на ветер не бросаю, — сообщил он. — Вы как, скорее умрёте, чем предадите своего императора?

Стражники смотрели прямо перед собой.

— Отлично, ваше право. — Коэн извлёк меч из ножен.

Но вдруг ему в голову пришла какая-то мысль.

— А Нуркер? — спросил он. — Большой Нуркер? Он ведь крепкий, как старые башмаки.

— Рыбья кость, — ответил Калеб.

— Что? Да Нуркер однажды прикончил шестерых троллей одним…

— Подавился рыбьей костью и задохнулся. Думал, ты знаешь. Прости.

Коэн посмотрел на него. Потом на свой меч. Потом на стражников. На мгновение воцарилось молчание, нарушаемое лишь шумом дождя.

— Знаете, ребята, — неожиданно в его голосе прозвучала такая усталость, что Профессору Спасли показалось, будто вот сейчас, в минуту победы и триумфа, перед ними разверзлась бескрайняя бездна. — Я собирался отчекрыжить вам головы. Но… какой в этом смысл? То есть, если задуматься, ну к чему всё это? Что это изменит?

Стражники по-прежнему смотрели прямо перед собой. Но их глаза открывались всё шире и шире.

Профессор Спасли повернулся.

— Вы всё равно умрёте, рано или поздно, — продолжал Коэн. — Так уж устроена жизнь. Живешь, стараешься, бьёшься лбом об стену, а потом оказывается: всё это уже не важно, потому что ты мёртв и…

— Э-э… Коэн? — окликнул Профессор Спасли.

— Вот, взгляните на меня. Всю жизнь только тем и занимаюсь, что рублю головы направо-налево, — и что? Есть у меня чем гордиться?

— Коэн…

Стражники уже не просто смотрели. Их лица вытянулись в гримасах неизбывного ужаса.

— Коэн?

— Да, что?

— Мне кажется, тебе стоит взглянуть на то, что у тебя за спиной.

Коэн повернулся.

По улице продвигались полдюжины красных воинов. Толпа рассредоточилась по переулкам, откуда и наблюдала за происходящим в немом испуге.

А затем чей-то голос прокричал:

— Весьма Продолжительную Жизнь Красной Армии!

Из толпы посыпались всяческие возгласы. Какая-то девушка вздернула над головой сжатый кулак.

— Вперед С Народом, Отдавая Должное Традициям!

Несколько голосов поддержали ее.

— Заслуженного Перевоспитания Врагам!

— Я потеряла своего зайку!!!

Красные гиганты, стукнув, как глиняные горшки, остановились.

— Вы только посмотрите на них! — воскликнул Профессор Спасли. — Никакие это не тролли! Они двигаются как механизмы! Это не кажется вам странным?

— Нет, — безразлично ответил Коэн. Абстрактное мышление не относится к жизненно важным достоинствам героя-варвара. — Так о чем бишь я говорил? — Он вздохнул. — Ах да… Вы, двое… вы как, скорее умрёте, чем предадите вашего императора?

К этому моменту стражники совсем одеревнели от страха.

Коэн взмахнул мечом.

Профессор Спасли набрал в грудь побольше воздуха, схватил Коэна за руку, в которой тот сжимал меч, и прокричал:

— Немедленно откройте ворота и впустите его!

Наступило мгновение полного молчания. Профессор Спасли чуть подтолкнул Коэна.

— Ну давай, — прошипел он. — Веди себя как император!

— Это как? Я должен мерзко хихикать, пытать людей и всё такое? Не дождёшься.

— Да нет же! Представь, что бы на твоем месте сказал император!

Коэн воззрился на Спасли. Затем вновь повернулся к стражникам.

— Э-э… Молодцы, — кивнул он. — Ваша верность делает вам… ну, как это… честь. Продолжайте в том же духе, и я прослежу, чтобы вас обоих продвинули по службе. А теперь впустите нас внутрь или мои краснорожие горшки отчикают вам ноги ко всем чертям, так что свои тупые головы будете догонять на руках.

Стражники переглянулись, дружно бросили мечи на землю и попытались исполнить каутау.

— Можете встать, чёрт вас побери, — произнёс Коэн слегка подобревшим голосом. — Профессор Спасли?

— Да?

— Я что, опять стал императором?

— Э-э… Земляные солдаты, похоже, на нашей стороне. Люди думают, что ты победил. Мы все живы. Я бы сказал — да, мы победили.

— А раз я император, то могу приказывать кому угодно, правильно?

— О, воистину так.

— Только я хочу приказать так, как это обычно делается. Ну, сам знаешь. Чтобы всякие паскудники в мундирах дули в трубы и орали: «Вот чего от вас хочет император!»

— А-а. Ты хочешь, чтобы я сделал официальное заявление?

— Точно. Итак. Всякое каутау запретить. Меня от этого корёжит. Чтобы больше никто ни перед кем не пресмыкался, понятно? А при встрече со мной пусть отдают честь, а ещё лучше деньги. Но никакого больше битья башкой о землю. Экая мерзость… Всё это запиши на бумагу, как полагается.

— Сейчас сделаю. А…

— Подожди, я ещё не закончил. — Коэн покусал губу. Он сейчас пытался думать, а это для него было непривычное занятие. Красных воинов на улице всё прибывало. — Да, вот. Можешь добавить, что я отпускаю на свободу всех узников, кроме тех, кто сделал что-то действительно плохое. Например, пытался кого-то отравить. Детали доработай сам. А всем, кто пытал людей, чтобы отрубили головы. И каждому крестьянину выдать по бесплатной свинье, ну, или по ещё какой-нибудь твари. Предоставляю тебе облечь всё это в кудрявые выражения вроде «сим повелеваю» и всё такое прочее.

Коэн перевёл взгляд на стражников. Те упорно валялись в грязи.

— Я, кажется, приказал вам встать. Клянусь, следующему, кто вздумает целовать землю у меня под ногами, я как следует накостыляю по шее. Понятно? А теперь отворяйте ворота.

Толпа разразилась приветственными возгласами. Когда Орда вступила в Запретный Город, люди последовали за ними. Со стороны это выглядело как нечто среднее между революционной атакой и степенной прогулкой.

Красные воины остались снаружи. Один из них поднял терракотовую ногу (раздался негромкий ноющий рокот) и направился в сторону стены. Он шел, пока не стукнулся о неё головой.

Некоторое время воин бродил кругами, как пьяный. Потом все-таки сумел остановиться в паре шагов от стены, при этом не врезавшись в нее.

Подняв трясущийся палец, он написал красной пылью, превратившейся на мокрой штукатурке в нечто вроде краски:

«ПАМАГИТЕ СПАСИТЕ ЭТО Я

Я СДЕСЬ НА РАВНИНЕ

ПАМАГИТЕ МНЕ СНЯТЬ

ЭТИ ЧОРТОВЫ ДАСПЕХИ».

За спиной у Коэна волновалось людское море. Люди кричали и пели. Будь у него доска для серфинга, он вполне мог бы прокатиться по головам. Дождь тяжело стучал по крыше и заливал дворики.

— Чему они так радуются? — спросил Коэн.

— Думают, что ты будешь грабить дворец, — объяснил Профессор Спасли. — Они ведь наслышаны о варварах. Вот и надеются, что им тоже кое-что перепадёт. И потом, им очень понравился твой приказ о бесплатной свинье.

— Эй, ты! — крикнул Коэн, обращаясь к юноше. Тот, согнувшись под тяжестью большой вазы, радостно ковылял мимо. — Ворюга! Убери свои лапы от моих вещей! Это большая ценность! Это… это…

— Ваза династии Динь, — подсказал Профессор Спасли.

— Во-во, — подтвердила ваза.

— Это ваза династии Динь, слышал? Немедленно поставь на место! И вы, там, тоже… — Коэн повернулся и яростно замахал мечом. — Немедленно снимите обувь! Вы царапаете паркет! Он и так чёрт знает в каком состоянии!

— Вчера ты не очень-то беспокоился о паркете, — пробурчал Маздам.

— Тогда это был не мой паркет.

— Почему же, он был уже твой, — сказал Профессор Спасли.

— Не совсем, — возразил Коэн. — Существует определённый порядок, как захватывать город. Кровь. Люди понимают только кровь. Если просто прийти и захватить город, никто к этому серьезно не отнесётся. Но моря крови… Это понимают все.

— А ещё горы из черепов, — одобрительно произнёс Маздам.

— Вспомните историю, — продолжал Коэн. — Стоит встретить… Эй, ты, который в шляпе, это мой…

— Столик для бакары-сан, красное дерево с инкрустацией, — пробормотал Профессор Спасли.

— …Во, слышал? Так что поставь на место! О чём это я? А, вспомнил. Если слышишь про короля, о котором все говорят: «О, вот это был король так король», можешь смело держать пари на последние сандалии, что это был здоровущий бородатый гаденыш, который рубил головы почём зря и при этом весело смеялся. Эй, там! Ты что, совсем обнаглел? Но про другого короля, если он просто издавал честные законы, читал книги и старался сойти за умного, про него что скажут? «О, — скажут люди, — он был, конечно, ничего, но немного размазня. Разве ж что король?» Вот так вот.

Профессор Спасли вздохнул.

Ухмыльнувшись, Коэн с такой силой хлопнул его по спине, что он покачнулся и чуть не упал на двух женщин — те тащили бронзовое воплощение философа Лай Тинь Видля.

— Что, Проф, нечего сказать? Ну, как ты это объяснишь? Впрочем, можешь не напрягаться. Ты ж не настоящий варвар. А ну-ка, поставьте чертову статую на место, мадамы, а то как отлуплю мечом!

— Но я думал, можно провернуть всё так, чтобы никто не пострадал. С помощью мозгов, а не грубой силы.

— Обычно это не проходит. История делается иначе. Сначала кровь, а потом мозги.

— Горы из черепов, ты хочешь сказать, — поправил Маздпм.

— Всё равно, должен же быть другой способ, кроме убийства и кровопролития, — не успокаивался Профессор Спасли.

— Ага. Способов есть много. Только ни один не работает. Калеб, не в службу, а в дружбу, эти… эти…

— …Изящные нефритовые миниатюры работы неизвестного бхонгского мастера… — пробормотал Профессор Спасли.

— …Именно. Отбери их у того парня. Одну он запихал под шляпу.

Они распахнули ещё одни широкие резные двери. В зале уже было не протолкнуться, но при появлении Орды люди шарахнулись от двери и постарались сделать вид, будто выполняют некую очень важную и срочную работу. При этом все старательно избегали цепкого взгляда Коэна.

В результате Шесть Благожелательных Ветров остался стоять в полном одиночестве. Все прочие придворные словно бы растворились в воздухе.

— Горы из черепов, — пробормотал Маздам. Он был не из тех, кто легко отказывается от задуманного.

— Э-э. Мы видели, как из земли появилась Красная Армия. Именно так, как и предсказано в легенде. Э-э. Воистину, вы — предвоплощение Одного Солнечного Зеркала… — начал Шесть Благожелательных Ветров.

Причем у коротышки сборщика налогов единственного достало приличия выглядеть несколько смущённым. Его речь продолжалась, выдержанная примерно в том же ключе и на том же уровне драматичности, что и традиционная приветственная речь, начинающаяся словами: «Как вам известно, ваш отец, король…» Кроме того, до сегодняшнего дня Шесть Благожелательных Ветров не верил ни одной легенде, хотя там, где он раньше служил, тоже были свои любимые сказания: например, о крестьянине, который ежегодно честно заполняет налоговую декларацию.

— Ладно, ладно, — наконец перебил его Коэн.

Подойдя к трону, он воткнул меч в пол. Меч гулко завибрировал.

— Кое-кому из вас отрубят головы. Ради вашего же собственного блага, — сказал он. — Но я ещё не решил, кому именно. Да, и пусть кто-нибудь покажет Малышу Вилли, где тут уборная.

— Уже не надо, — сказал Малыш Вилли. — Эти большие красные статуи, они появились так неожиданно…

— Горы из че… — завёл своё Маздам.

— Никаких гор, — решительно отрубил Коэн.

— А где, — робко подал голос Шесть Благожелательных Ветров, — Великий Волшебник?

— Великий Волшебник? — повторил Коэн.

— Да, Великий Волшебник. Тот самый, который вызвал из-под земли Красную Армию, — уточнил сборщик налогов.

— О нём мне ничего не известно, — ответил Коэн.

В тронный зал набивалось всё больше людей, задние теснили передних. Толпа подалась вперед.

— Они идут!

В дверь протопал терракотовый воин. На его лице по-прежнему бродила легкая улыбка.

Прошествовав на середину зала, он остановился и встал по стойке «смирно», слегка покачиваясь. С земляного тела стекала и капала на пол вода.

Люди, охваченные ужасом, отшатнулись. Все, кроме ордынцев, не преминул отметить Профессор Спасли. Очутившись лицом к лицу с неизвестной и страшной опасностью, воины Орды либо впадали в ярость, либо начинали с любопытством эту опасность рассматривать.

Профессор Спасли вдруг улыбнулся. Впрочем, эти герои-варвары мало чем отличаются от обычных людей. Да, никакой жуткой неведомой тварью их не испугаешь, но попроси их выйти на улицу и купить пакетик жареной картошки…

— Эй, Проф, и что я сейчас должен сделать? — прошептал Коэн.

— Ты же император, — ответил Профессор Спасли. — Наверное, тебе нужно с ним поговорить.

— Ладно.

Коэн встал и приветственно кивнул терракотовому великану.

— Гм, доброе утро, — сказал он. — Вы отлично поработали. Ты и твои ребята можете взять выходной, посадить друг в друга герань или чем вы там обычно занимаетесь. Э-э. И кто у вас там самый главный горшок? Я хотел бы перекинуться с ним парой слов.

Терракотовый воин со скрипом поднял один палец.

Затем прижал два пальца ко лбу, после чего опять воздел один палец к небу.

Люди в толпе разом загомонили.

Гигант потянул себя двумя пальцами за рудиментарное ухо.

— Что это может значить? — нахмурился Шесть Благожелательных Ветров.

— С трудом верится, — сказал Профессор Спасли, — но, похоже, он пользуется древним методом общения, распространенным в стране кровососущих призраков-вампиров.

— Ты его понимаешь?

— О да. Кажется. Нужно угадать слово или фразу по жестам. Он пытается сказать нам… э-э… одно слово, два слога. Первый слог звучит как…

Гигант сложил одну ладонь в подобие чашки, а другой как будто насыпал туда что-то.

— Наливать? — попробовал догадаться Профессор Спасли. — Насыпать? Так, насыпать… Сахар? Муку? Зерно? Очень похоже… Рис?

Гигант быстро постучал по носу и исполнил под лязгание терракотовых доспехов тяжеловесный радостный танец. После чего сделал широкий жест рукой, как бы приглашая зрителей посмотреть на…

— Зрелище? — забормотал Профессор Спасли. — Он нам хочет что-то показать… Вид?

— Э-э…

Сквозь толпу пробивалась какая-то потрепанная фигура. Человечек был в очках, одна из линз в которых треснула.

— Э-э, — повторил человечек. — Кажется, я догадываюсь, в чём тут дело…

* * *

Лорд Фан и его наиболее приближенные офицеры собрались на склоне холма. Хороший военачальник всегда чувствует момент, когда пора покинуть поле боя. Что касается лорда Фана, то для него этот момент наступал, когда он видел приближающегося неприятеля.

Люди были потрясены. Они даже не предпринимали попыток вступить в бой с Красной Армией. Впрочем, тех, кто такие попытки всё же предпринял, здесь не было. По вполне уважительной причине — все они были мертвы.

— Мы… передислоцируемся, — лорд Фан тяжело дышал. — А затем дождёмся ночи и… Что это?

Из кустов выше по склону доносился странный ритмичный звук.

— Такое впечатление, будто там работает плотник, о господин, — произнёс один из офицеров.

— Там? В разгар войны? Иди и проверь, что там такое!

Человек стал карабкаться вверх. Через некоторое время в пилящем звуке настала пауза. Затем звук возобновился.

Лорд Фан в этот момент как раз разрабатывал новый план сражения, в строгом соответствии с Девятью Полезными Принципами. Он сердито отшвырнул карту.

— Почему шум продолжается? Где капитан Нон?

— Ещё не вернулся, господин.

— Так иди и посмотри, что с ним сталось!

Лорд Фан отчаянно попытался припомнить, изрекал ли кладезь воинской премудрости что-нибудь по поводу методов борьбы с неуязвимыми статуями. Он…

Пила смолкла. Зато принялся колотить молоток.

Лорд Фан посмотрел вокруг себя.

— Кто-нибудь здесь собирается выполнять мои приказы? — проревел он.

Схватив меч, лорд Фан стал карабкаться по скользкому от грязи склону. Кустарник перед ним расступался. Впереди замаячило открытое пространство. Но тут мелькнула тень, на тысячах маленьких нож…

Раздался резкий хлопок.

* * *

Дождь лил с такой силой, что каплям приходилось выстраиваться в очередь.

В некоторых местах красного цвета земля уходила на сотни футов в глубину. Она приносила два-три урожая в год. Почва была жирной. Почва была плодородной. А мокрая, она была чрезвычайно липкой.

Уцелевшие войска покидали поле битвы, с ног до головы вымазанные красным, как терракотовые воины. Если не считать тех, кого просто затоптали, Красная Армия убила не так уж много человек. Основную работу сделал страх. Гораздо больше солдат погибли в стычках друг с другом, а также во время лихорадочного бегства^[87].

Поле боя перешло в полное распоряжение терракотовых воинов. Они праздновали победу самими разнообразными способами. Кто-то бродил кругами, тараня грудью глубокую грязь, как будто это была не грязь вовсе, а просто очень грязный воздух. Другие рыли окопы, стены которых тут же размывал ливень, в результате чего грязь лилась прямо на головы воинов, но те не обращали на это ровно никакого внимания. Третьи карабкались на несуществующие стены. Несколько воинов (вероятно, в результате чрезмерного напряжения, да и несколько тысячелетий без техосмотра не прошли даром) самопроизвольно взорвались дождём синих искр. Раскалённая докрасна глиняная шрапнель стала главной причиной смертности в рядах противника.

И всё это время лил дождь. Непроницаемая стена воды. Это выглядело неестественно. Как будто море решило захватить землю воздушным десантом.

* * *

Ринсвинд закрыл глаза. Он был с головы ног перемазан грязью и уже не мог разобрать, что нарисовано на картинках. В некотором роде он испытывал облегчение, поскольку действовал большей частью наугад. К примеру, можно было видеть то, что видит любой воин, — по крайней мере, вы могли это увидеть, если бы знали, чти означают некоторые из самых чудных картинок и умели нажимать их в нужном порядке. Ринсвинд этого не знал и не умел. Кроме того, создатель волшебных доспехов даже не предполал, что его изобретение будут использовать по колено в грязи и стоя под настоящим водопадом. Время от времени что-то угрожающе шипело. Один башмак начал нагреваться.

А начало было такое хорошее! Однако потом в свои права вступил так называемый «фактор Ринсвинда». Наверное, будь на его месте какой-нибудь другой волшебник, его армия гордо промаршировала бы прочь с поля битвы, и никакой дождь им бы не помешал, и шагали бы его солдаты парадом по улицам Гункунга, а девушки засыпали бы их цветами и кричали: «Вот он, Великий Волшебник! Это действительно он, тут не может быть никакой ошибки!»

Этот другой волшебник нажал бы на правильную картинку и не отправил бы солдат рыть бесполезные окопы.

Ринсвинд поймал себя на том, что тонет в жалости к себе. И, что более актуально, тонет в грязи. Причем тонет в буквальном смысле этого слова. Попытка вытянуть одну ногу из грязи не увенчалась успехом, вторая нога тем временем погрузилась ещё глубже, да и башмак раскалился ещё больше.

Неподалеку в землю ударила молния. Ринсвинд услышал шипение, увидел клуб пара, почувствовал электрическое покалывание и ощутил на языке привкус плавящейся жести.

Следующий удар попал в воина. Его торс взорвался и осыпался липким чёрным дёгтем. Ноги воина сделали ещё несколько шагов и только потом остановились.

Мимо неслись потоки воды густо-красного цвета. Гунг вышел из берегов. А грязь, как дырявый зуб, всё глубже и глубже засасывала ноги Ринсвинда.

Что-то, яростно вертясь в грязной воде, пронеслось мимо. Похоже на клочок бумажки.

Чуть посомневавшись, Ринсвинд выбросил вперед руку в рукавице и сгреб бумажку.

Это, как и следовало ожидать, оказалась бабочка.

— Спасибо, — горько сказал он.

Сквозь пальцы лилась вода.

Полусогнув ладонь, он вздохнул и, действуя как можно осторожнее, пересадил бабочку на палец другой руки. Мокрые крылышки существа обвисли.

Прикрыв бабочку рукой, он несколько раз дунул на её крылья.

— Ну давай, лети.

Бабочка повернулась. Фасеточные глаза на миг блеснули зелёным. Она в порядке эксперимента пару раз взмахнула крылышками.

Дождь вдруг прекратился.

Зато пошёл снег, но только над Ринсвиндом.

— О да, — сказал Ринсвинд. — Само собой. Я так тебе благодарен.

Жизнь, слышал он, она, как птица. Вылетает из мрака, пересекает заполненный народом зал, а потом опять в окно и в бесконечную ночь. В случае с Ринсвиндом она по пути ухитрилась уронить кое-что прямо ему в тарелку.

А затем снег тоже прекратился. Облака с поразительной скоростью потянулись к горизонту. Купол неба очистился. Хлынул солнечный свет, от которого грязь на глазах пошла паром.

— Так вот ты где! А мы тебя ищем повсюду!

Ринсвинд сделал попытку повернуться, но из-за грязи ничего не получилось.

Послышался шлепок, как будто от удара доской по липкой поверхности.

— Ему на голову падает снег? Жарким днем? Я ведь говорил, это точно он.

Шлёпнула ещё одна доска. Со шлёма сошла небольшая снежная лавина и скользнула Ринсвинду за шиворот.

Ещё один шлепок, и доска хлопнулась в грязь прямо рядом с ним.

— Это я, Двацветок. Как ты, дружище?

— По-моему, моя нога медленно, но верно поджаривается. Если не считать этого, то счастливее меня не бывает.

— Когда я увидел эти шарады, то сразу понял, что это ты, — Двацветок подхватил волшебника под руки и принялся тянуть.

— Ты узнал слог «вид»? — спросил Ринсвинд. — С этим дистанционным управлением очень трудно было его изобразить.

— О, до этого никто из нас не додумался, — ответил Двацветок. — Но когда солдат изобразил «очёрточёрточёрточёртясейчасумру», это мы всё угадали. С первой же попытки. Очень изобретательно с твоей стороны. Э-э. Ты вроде совсем завяз.

— Это всё из-за волшебных башмаков.

— А ты не мог бы как-нибудь из них вывернуться? А то эта грязь сохнет, как… как терракота на солнце. Потом можно будет послать кого-нибудь, чтобы их выкопали.

Ринсвинд попытался шевельнуть ногами. Грязь пузырчато возмутилась и издала приглушённый всхлюп. Ринсвинд почувствовал, что ноги его освободились.

Наконец, приложив ещё немало усилий, он выбрался на доску.

— Мне очень жаль, что с этими воинами так получилось, — начал он. — Сначала всё казалось таким простым. Но потом я перепутал картинки, и некоторых воинов мне уже было не остановить…

— Но ты одержал поистине историческую победу! — воскликнул Двацветок.

— Не может быть.

— Господина Коэна провозгласили императором!

— Правда?

— Ну, не совсем провозгласили, на самом деле никто его никем не провозглашал, он просто пришёл и сел на трон. Но теперь все говорят, что он предвоплощение первого императора. А сам Коэн говорит, если ты хочешь стать главным волшебником империи, то пожалуйста, он не возражает.

— Прошу прощения? Я, наверное, что-то упустил…

— Ты вёл Красную Армию, верно? Ты сделал так, что в трудный для империи час, когда она, империя, в ней нуждалась, Красная Армия восстала из-под земли.

— Ну, я не стал бы безоговорочно утверждать, что…

— И теперь император хочет воздать тебе по заслугам. Ну разве это не мило с его стороны?

— То есть как это — воздать по заслугам? — с подозрением спросил Ринсвинд.

— Вообще-то, я не в курсе. Но сказал он… — Уставившись в небо, Двацветок погрузился в воспоминания. — Сказал он примерно следующее: «Иди и разыщи Ринсвинда и передай ему, что он, может, малость и со сдвигом, но мыслит правильно, так что, если он того пожелает, можно назначить его главным волшебником Агатовой империи, или как он там хочет называться, потому что вам, заграничным…» — Силясь вспомнить точные слова Коэна, Двацветок прищурился. — …Дом благоприятствующей стороны… сосновый аромат… Вспомнил! «Вам, заграничным педрилам, я не доверяю».

Слова сладким нектаром просочились сквозь уши Ринсвинда, скользнули ему в мозг и громко заколотили по стенкам черепной коробки.

— Главный волшебник? Я? — переспросил он.

— Так он сказал. Ну… Вообще-то, буквально он сказал, что готов назначить тебя сгустком в черепашьей рвоте, но это только потому, что вместо высокого тона голоса он использовал низкий. Но он определённо имел в виду волшебника.

— Я буду главным волшебником империи?

Ринсвинд поднялся на ноги.

— Сейчас произойдет что-то очень плохое, — бесстрастным голосом констатировал он.

Небо теперь стало совершенно чистым и синим. Несколько крестьян рискнули выйти на поле боя, чтобы перевязать раненых и забрать мёртвых. Терракотовые воины, недвижные, как камни, застыли под различными углами.

— В любую минуту это может случиться, — продолжал Ринсвинд.

— Может, пойдём, а?

— Наверное, упадёт метеорит, — сказал Ринсвинд.

Двацветок поднял глаза на безмятежно мирное небо.

— Ты меня знаешь, — произнёс Ринсвинд. — Как только какое-нибудь счастье идет прямо ко мне в руки, вот-вот я его схвачу, появляется сам Рок и выхватывает главный приз прямо из-под моего носа.

— Но я не вижу никаких метеоритов, — возразил Двацветок. — Или стоит подождать?

— Ну, или не метеорит. Значит, что-то ещё случится, — откликнулся Ринсвинд. — Из кустов выпрыгнет какое-нибудь чудовище, или случится землетрясение. Так или иначе, что-то произойдёт.

— Ну, если ты так настаиваешь, — вежливо промолвил Двацветок. — Гм. Ты предпочитаешь дожидаться этих ужасов здесь — или, может, вернёмся во дворец, ты примешь ванну, переоденешься, а там уже посмотришь, что будет?

Ринсвинд согласился, что с тем же успехом ужасов можно дожидаться и в комфорте.

— Во дворце устраивают пир, — сообщил Двацветок. — Император говорит, что собирается научить всех, как надо пить.

Прыгая по доскам, периодически шлёпая ими по грязи, они двинулись к городу.

— Готов поклясться, ты никогда не говорил мне раньше, что женат.

— Не может быть. Я должен был рассказывать тебе об этом.

— Мне очень… э-э, жаль, что твоя жена, э-э…

— Такое случается во время войны. Зато у меня есть две славные, послушные дочурки.

Ринсвинд открыл было рот, чтобы выразить своё мнение на этот счет, но при виде радостной, доверчиво-хрупкой улыбки Двацветка слова застряли у него в горле.

Они продолжали пробираться вперёд молча, вынимая доски из грязи у себя за спиной и бросая их перед собой.

— Да, и ещё одна радостная весть, — наконец нарушил молчание Двацветок. — Император сказал, что ты можешь, если у тебя есть такое желание, основать здесь собственный Университет.

— Нет, нет! Кто-нибудь, пожалуйста, ударьте меня железным прутом!

— Он сказал, что положительно относится к образованию — если это самое образование не навязывают ему лично. Он печёт приказы, как пирожки. Евнухи грозят забастовкой.

Ринсвинд уронил свою доску в грязь.

— А что такого важного делают евнухи, — спросил он, — что они могут перестать делать, если объявят забастовку?

— Они подают на стол, застилают постели, ну, всё такое.

— О.

— По сути дела, Запретным Городом управляют именно они. Но император сумел убедить их в справедливости своей точки зрения.

— Действительно? И как же?

— Он сказал, что, если они немедленно не прекратят свои глупости, он отрежет им всё остальное. Гм, по-моему, основание довольно веское.

Его личный Университет. Он может стать… аркканцлером. Ринсвинд-аркканцлер представил себе, как посещает с официальным визитом Незримый Университет. Шляпу можно надеть по-настоящему остроконечную. И разговаривать с тамошними волшебниками можно будет грубо — уж он поставит их всех на место! Он…

Усилием воли Ринсвинд взял себя в руки. Всё равно, ничего хорошего из этого не выйдет.

— А тебе не приходило в голову, — поинтересовался Двацветок, — что всё плохое, быть может, уже случилось с тобой? Может, теперь на очереди что-то хорошее?

— Только не надо начинать вещать мне обо всякой карме, — откликнулся Ринсвинд. — В моём колесе фортуны совершенно точно не хватает нескольких спиц, это я знаю наверняка.

— Однако ты подумай, — сказал Двацветок.

— О чем? О том, что остаток жизни я проживу мирно и с удовольствием? Извини, но этого не будет. Ты, главное, подожди. Стоит мне расслабиться, повернуться спиной, и ба-бах!

Двацветок не без интереса огляделся по сторонам.

— Ума не приложу, почему ты считаешь, что твоя жизнь была такой плохой, — пожал плечами он. — Мы провели вместе немало весёлых дней, когда были чуть помоложе. Помнишь, как мы упали с Края света? А, помнишь?

— Ещё бы не помнить, — хмыкнул Ринсвинд. — Периодически вспоминается. По ночам. Часика этак в три.

— А помнишь, как мы летели на драконе, а он вдруг исчез, прямо на лету?

— Знаешь, — ответил Ринсвинд, — иногда мне удаётся прожить целый час, не вспоминая об этом.

— А ещё тот случай, когда на нас напали и мы чуть не погибли?

— Ты какой именно из ста сорока девяти подобных случаев имеешь в виду?

— Это называется закалять характер, — счастливым голосом сообщил Двацветок. — Именно благодаря этим событиям я стал таким, каков я есть сейчас.

— Да уж, конечно, — кивнул Ринсвинд.

Беседовать с Двацветком было проще простого. Коротышка был по природе своей столь доверчив, что даже не слышал о такой штуке, как сарказм. А кроме того, он обладал удивительной способностью не слышать того, что могло его расстроить.

— Да, я с полной уверенностью утверждаю, что именно благодаря этим приключениям стал таким, каков я есть сегодня.

Они вступили в город. Улицы почти совершенно опустели. Большинство жителей стеклись на гигантскую площадь перед дворцом. Все новые императоры склонны первым делом демонстрировать свою щедрость. Кроме того, ходили слухи, что нынешний правитель вообще не такой, как все прочие, и направо-налево раздает бесплатных свиней.

— Он говорил, что хочет отправить послов в Анк-Морпорк, — сообщил Двацветок, пока они, оскальзываясь и хлюпая грязью, шагали по улице. — Подозреваю, это вызовет большой шум.

— А при этих его словах случайно не присутствовал человек по имени Сам-Себе-Харакири? — поинтересовался Ринсвинд.

— Да, он как раз был там.

— А ты, когда был в Анк-Морпорке, случайно не встречался с человеком по имени Себя-Режу-Без-Ножа Достабль?

— О да.

— Если эти двое когда-нибудь обменяются рукопожатием, вот уж рванет так рванет…

— И ты… Если хочешь, ты наверняка можешь тоже вернуться в Анк-Морпорк, — сказал Двацветок. — В смысле, для твоего нового Университета понадобится много всякой всячины. А люди в Анк-Морпорке, как я припоминаю, очень падки на золото.

Ринсвинд скрипнул зубами. Заманчивый образ наотрез отказывался исчезать. Вот он, аркканцлер Ринсвинд, покупает Башню Искусства, а потом заставляет университетских волшебников пересчитать все камни и отослать их в Гункунг. А вот аркканцлер Ринсвинд переманивает к себе на службу всех университетских слуг, а вот аркканцлер Ринсвинд…

— Нет!

— Прошу прощения?

— Не разжигай во мне все эти мечтания! Стоит мне поверить, что вот-вот произойдет что-то хорошее, как тут же случается нечто ужасное!

Сзади кто-то зашуршал, и к Ринсвиндову горлу вдруг прижалось острое лезвие ножа.

— Великий сгусток в черепашьей рвоте? — осведомился голос у самого его уха.

— Ну вот, — с облегчением констатировал Ринсвинд. — Видишь? Уноси ноги! Не стой здесь, как идиот! Беги!

Двацветок какое-то мгновение таращился на него, а потом пустился наутёк.

— Пусть бежит, — сказал голос. — Он нам не нужен.

Чьи-то руки втащили Ринсвинда в переулок. Мимо его глаз промелькнули доспехи, потом он увидел перед своим носом уличную грязь. Его пленители явно поднаторели в умении тащить узника таким образом, чтобы тому не во что было упереться ногой.

А потом Ринсвинда швырнули на булыжную мостовую.

— Что-то вид у него не слишком великий, — властным голосом произнёс кто-то. — Ну-ка, посмотри сюда, Великий Волшебник!

Солдаты нервозно засмеялись.

— Жалкие дураки! — воскликнул лорд Хон. — Он всего лишь человек! Посмотрите на него! Разве он так уж всемогущ? Он всего лишь человек, который случайно натолкнулся на какой-то древний фокус! И сейчас мы выясним, сохранит ли он своё величие, после того как мы отрубим ему и руки, и ноги!

— О, — только и смог вымолвить Ринсвинд.

Лорд Хон наклонился к нему. Лицо лорда было измазано грязью, а в глазах горел безумный огонь.

— Посмотрим, как отреагирует на это твой император-варвар! — Лорд Хон сделал знак рукой угрюмым, измазанным засохшей грязью солдатам. — Знаешь, а они ведь почти верят, что ты действительно волшебник! Ох уж мне эти суеверия! По большей части они полезны, но иногда чертовски мешают. Однако, после того как мы отконвоируем тебя на площадь и покажем всем, насколько ты велик на самом деле, твоему варвару останется недолго занимать наш трон. А это что такое?

Он сорвал с рук Ринсвинда волшебные рукавицы.

— Игрушки… — фыркнул он. — Дело рук обычного человека. Красная Армия — всего лишь машины, вроде насосов или мельниц. Никаким волшебством тут даже не пахнет.

Отшвырнув рукавицы, он кивнул одному и стражников.

— На Имперскую площадь его, — приказал лорд Хон.

* * *

— А как насчет того, чтобы стать губернатором Бхангбхангдука и всех окружных островов? — спросил Коэн. Орда склонилась над картой империи. — Ты как относишься к пляжам, а, Хэмиш?

— Чиво?

Двери тронного зала распахнулись. В зал кубарем вкатился Двацветок, преследуемый Одной Большой Рекой.

— Лорд Хон сцапал Ринсвинда! Он собирается убить его!

Коэн поднял глаза.

— Он же волшебник, так что как-нибудь выпутается, верно?

— Нет! Красная Армия уже не защищает его! Этот Хон… Нужно срочно что-то предпринять!

— Слушай, эти волшебники… — махнул рукой Маздам. — Их столько развелось, что…

— Нет. — Коэн взял меч и вздохнул. — Пошли, — сказал он.

— Но Коэн…

— Я сказал, пошли. Мы же не такие, как Хон. Ринсвинд, конечно, хорёк, но он наш хорёк. Так вы идёте или нет?

Лорд Хон со своими солдатами добрались уже до первых ступенек, ведущих к дворцу, когда показалась Орда. Героев-варваров мигом окружила толпа, с трудом сдерживаемая солдатами.

Лорд Хон крепко держал Ринсвинда, приставив к его горлу нож.

— А, император, — сказал он на хорошем анк-морпоркском. — Вот мы и встретились вновь. Думаю, это называется шах.

— Что это значит? — шепотом спросил Коэн.

— Он считает, что загнал тебя в угол, — расшифровал Профессор Спасли.

— А откуда он знает, что я не дам волшебнику погибнуть?

— Боюсь, он немножко разбирается в психологии.

— Это лишено всякого смысла! — прокричал Коэн. — Если ты убьешь его, то через несколько секунд умрешь сам. Я лично прослежу за этим!

— Твой план не сработает, — ответил лорд Хон. — Когда ваш… Великий Волшебник… умрёт, когда люди увидят, как, оказывается, легко его убить… сколько, как ты думаешь, тебе останется быть императором? Ты победил благодаря обыкновенному надувательству!

— Каковы ваши условия? — крикнул Профессор Спасли.

— А никаких условий нет. Вы не можете дать мне ничего такого, чего я не мог бы взять сам.

Выхватив шляпу Ринсвинда из рук стражника, лорд Хон нахлобучил её волшебнику на голову.

— Это, кажется, твоё, — прошипел он. — Валшебник, ха! Ты даже просто слово не можешь правильно написать, не то что заклинание произнести! Ну-с, валшебник. Не хочешь ли сказать что-нибудь напоследок?

— О нет!

Лорд Хон улыбнулся.

— Ну хорошо… — зловеще промолвил он.

— О неееееееееет!

— Отличненько!

— Аргх!

Лорд Хон сморгнул. На мгновение фигура перед ним растянулась и выросла, став вдвое выше чем была. А потом резко сократилась, так что носки башмаков с громким хлопком врезались в подбородок.

А затем грянул гром, и волшебник исчез.

На площади воцарилось молчание, не нарушаемое ничем, кроме звука, производимого несколькими тысячами опешивших людей.

Лорд Хон недоверчиво покрутил рукой.

— Лорд Хон?

Он повернулся. Сзади стоял маленький, измазанный в саже и грязи человечек. Он был в очках, одна из линз которых треснула.

— Прошу прощения, лорд Хон, — произнесло видение, — но вы, случайно, не помните Бес Пеларгик? Лет шесть назад? Вы тогда поссорились с лордом Таном, и у вас произошла небольшая стычка, помните? Так, пустяки, разрушили всего несколько улиц.

Лорд Хон рассеянно заморгал.

— Да как ты смеешь обращаться ко мне!.. — проскрипел он.

— В принципе, это не так уж важно, — продолжал Двацветок. — Просто я хотел, чтобы вы припомнили. Тот случай… сильно меня рассердил. Э-э. Я хочу сразиться с вами.

— Ты хочешь сразиться со мной? Да понимаешь ли ты, с кем разговариваешь? Имеешь ли ты хоть малейшее представление об этом?

— Э-э… Да. О да, — кивнул Двацветок.

Лорд Хон наконец сфокусировал внимание. День выдался не из лучших.

— Ты сошел с ума, глупый коротышка! У тебя даже нет меча!

— Эй! Четырехглазый!

Лорд Хон и Двацветок оглянулись. Коэн швырнул меч. Двацветок неловко подхватил клинок и чуть не упал — такой он был тяжёлый.

— Зачем ты это сделал? — спросил Профессор Спасли.

— Человек хочет стать героем. Я это уважаю, — объяснил Коэн.

— Но его же убьют на месте!

— Может, и так. Такое вполне может случиться. Даже почти наверняка так всё и будет, — согласился Коэн. — Но это от меня уже не зависит.

— Папа!

Цветок Лотоса схватила Двацветка за руку.

— Он вправду убьёт тебя! Лучше пойдём отсюда!

— Нет.

Бабочка взяла отца за другую руку.

— Это не послужит никакой благородной цели, — сказала она. — Пойдём. Можно выбрать более удачный момент для…

— Он убил вашу мать, — ровным голосом ответил Двацветок.

— Это были его солдаты.

— Это его не оправдывает, скорее наоборот. Он даже ничего не знал. Пожалуйста, отойдите в сторону, обе.

— Послушай, пап…

— Если вы обе не поступите так, как вам велят, я рассержусь.

Лорд Хон извлёк из ножен свой длинный меч. Сверкнуло лезвие.

— Ты хоть что-нибудь знаешь о том, как надо сражаться, а, коротышка?

— Не так уж много, — пожал плечами Двацветок. — Но это и не важно. Важно, чтобы кто-то выступил против тебя. А то, что с этим человеком произойдёт, не имеет значения.

Орда наблюдала за происходящим с заметным интересом. Как бы ни огрубели их сердца, одно слабое место у них ещё оставалось — это уважение к безрассудной смелости.

— Да. — Лорд Хон оглядел притихшую толпу. — Пусть все увидят, что случится с таким человеком.

Он взмахнул мечом.

Воздух раскололся.

На каменные плиты прямо перед ними рухнул Лающий Пес.

Он был очень горячий. Фитиль тлел.

Послышалось короткое шипение.

А потом мир побелел.

Когда к окружающему миру вернулись его обычные цвета, Двацветок поднялся на ноги. Он был единственным из присутствующих, кто стоял на ногах: остальные либо убежали, либо припали к земле.

От лорда Хона остался лишь тлеющий сапог. Но вверх по ступенькам, но направлению к дверям дворца, тянулся дымный след.

Слегка шатаясь, Двацветок двинулся по следу.

Инвалидная коляска с вращающимся вхолостую колесом валялась на боку.

Он нагнулся.

— Господин Хэмиш, ты в порядке?

— Чиво?

— Отлично.

Остальные воины Орды, присев на корточки, сгрудились в кружок на верхней площадке. Кругом колыхались тяжелые волны дыма. Ядро, угодив прямо во дворец, подожгло сухие бумажные стены.

— Эй, Проф, ты меня слышишь? — окликал Коэн.

— Ясное дело, не слышит! Как он может тебя слышать, ты только посмотри на него! — пробурчал Маздам.

— Но, может, он ещё жив! — с вызовом ответил Коэн.

— Он мёртв, Коэн. Взаправду, по-настоящему мёртв. У живых больше тела.

— Но как вы-то все уцелели? Я видел, ядро летело прямо на вас!

— Мы убрались с дороги, — ответил Малыш Вилли. — Мы это умеем.

— У бедного старика Профа не было нашего опыта не-умирания, — вздохнул Калеб.

Коэн встал.

— Где Хон? — мрачно произнёс он. — Сейчас я его…

— Он тоже мёртв, господин Коэн, — сообщил Двацветок.

Коэн кивнул, как будто считал это совершенно естественным и нормальным.

— Этим мы обязаны старику Профу, — сказал он.

— Он был хороший, — согласился Маздам. — Вот только не любил, когда ругаются.

— У него были мозги. Его много что интересовало! И хотя он не прожил жизнь варвара, но разрази меня гром, если он не заслужил быть похороненным как настоящий герой-варвар. Все согласны?

— Мы положим его в богато украшенную лодку и подожжём, — предложил Малыш Вилли.

— Согласен, — произнёс Профессор Спасли.

— Или похороним в большой яме, вместе с кучей поверженных врагов, — выдал ещё один вариант Калеб.

— О боги, что, вместе со всем четвёртым «Б»? — изумился Профессор Спасли.

— Воздвигнем ему во-от такой курган, — развёл руками Винсент.

— О, что вы, я бы не хотел доставлять вам столько хлопот, — растроганно произнёс Профессор Спасли.

— Лодка, тела поверженных врагов, могильный курган… — без выражения перечислил Коэн. — Всего этого мало, чтобы показать, каким славным малым был наш Проф.

— Что вы так беспокоитесь, уверяю, я отлично себя чувствую, — ответил Профессор Спасли. — Правда, я… Э-э-э… Ох…

— РОНАЛЬД СПАСЛИ?

Профессор Спасли повернулся на звук.

— Ага, — вымолвил он. — Да, теперь понятно.

— НЕ СОБЛАГОВОЛИШЬ ЛИ ПРОЙТИ ЗА МНОЙ?

Дворец, Орда всё застыло и начало таять как сон.

— Забавно, — произнёс Профессор Спасли, следуя за Смертью. — Никак не предполагал, что это будет вот так.

— ВЫ ПРЕДПОЛАГАЕТЕ, А Я РАСПОЛАГАЮ.

Чёрная песчаная крупа завивалась вокруг того, что Профессор Спасли привык называть своими ногами.

— А где мы?

— В ПУСТЫНЕ.

Пустыня была ярко освещена, в то же время небо было полуночно-чёрным. Профессор Спасли посмотрел на горизонт.

— А она большая?

— ДЛЯ НЕКОТОРЫХ — ОЧЕНЬ. ЛОРДА ХОНА, НАПРИМЕР, ЗДЕСЬ С НЕТЕРПЕНИЕМ ПОДЖИДАЕТ ЦЕЛАЯ ТОЛПА ПРИЗРАКОВ.

— А я считал, лорд Хон не верит в призраков.

— НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ТЕПЕРЬ ОН В НИХ ПОВЕРИТ. СЛИШКОМ МНОГО ПРИЗРАКОВ ВЕРЯТ В ЛОРДА ХОНА.

— О. Э-э… А что будет со мной?

— Слушай, давай быстрее, я не могу тебя весь день ждать! Шевели ногами!

Повернувшись на голос, Профессор Спасли увидел какую-то женщину верхом на лошади. Лошадь была весьма крупной — с другой стороны, женщина тоже была немаленькой. На ней — на женщине, разумеется, — были доспехи, шапка с рогами и грудные латы, над которыми, должно быть, не меньше недели трудился опытный кузнец. Женщина смотрела на Профессора Спасли не без дружелюбия, но в её жестах ощущалось нетерпение.

— Прошу прощения? — не понял он.

— Мне сказали — Рональд Спасли, — сказала она. — Но какой ты Спасли?

— В каком смысле «какой»?

— Всех, кого я забираю, — женщина чуть наклонилась в седле, — обычно зовут как-нибудь вроде Кто-то Какой-то. Как твоя кличка?

— Прошу прощения, я вроде бы как профессор…

— Ладно, запишем тебя как Рональд Вечно Извиняющийся. Ну давай, запрыгивай, грядет война, мне некогда засиживаться на месте, надо ехать.

— Куда?

— Туда, где вечные пирушки, попойки, где швыряют топоры в косы девушкам… Во всяком случае, так у меня тут записано.

— Э-э, пожалуй, это было небольшое преуве…

— Слушай, старик, ты едешь или как?

Профессор Спасли оглянулся по сторонам, посмотрел на бескрайнюю чёрную пустыню. Он был один-одинешенек. Смерть уже успел отправиться по своим, как всегда, срочным делам.

Профессор позволил женщине втащить его на лошадь и усадить сзади.

— А там библиотека есть? — с надеждой в голосе спросил он, когда лошадь взмыла в чёрное небо.

— Кто её знает. До сих пор никто не интересовался.

— Ну, или вечерняя школа? Можно мне там вести вечерние классы?

— И какой именно предмет ты хочешь преподавать?

— Гм, в принципе, мне всё равно. Допустим, правила поведения за столом. Это разрешается?

— Наверное, да. Хотя до сих пор никто ни о чем подобном не спрашивал. — Валькирия повернулась в седле. — Слушай, ты уверен, что попал в нужную загробную жизнь?

Профессор Спасли всё тщательно взвесил.

— Думаю, да, — произнёс он наконец. — Во всяком случае, я попробую влиться в коллектив.

Люди на площади постепенно приходили в чувство и поднимались на ноги.

Они смотрели на то, что осталось от лорда Хона, и на Орду.

Бабочка и Цветок Лотоса снова подбежали к отцу. Бабочка на всякий случай осмотрела Лающего Пса.

— Вот видите, — Двацветок говорил немного неразборчиво, потому что всё ещё не слышал собственный голос, — а вы мне не верили. Он самый настоящий Великий Волшебник.

Бабочка легонько похлопала его по плечу.

— А как нам теперь быть вот с ними? — спросила она.

По площади, осторожно лавируя, двигалась небольшая процессия. Её возглавляла вещь, которую Двацветок сразу узнал и которая некогда принадлежала ему.

— Он был из самых дешевых, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — По правде говоря, я всегда считал, что он какой-то бракованный.

Следом за Сундуком двигался Сундук побольше. А дальше, в порядке убывания размеров, семенили четыре Сундучка, самый маленький из которых был примерно с дамскую сумочку. Каждый раз, проходя мимо какого-нибудь слишком ошалевшего, чтобы бежать, лежащего ничком гункунгца, Сундучок останавливался и пинал его в ухо, после чего пускался догонять своих. Двацветок посмотрел на дочерей.

— Так они могут это делать? — Он удивленно задрал брови. — В смысле размножаться? Я считал, для этого нужны столяры.

— Похоже, в Анк-Морпорке он многому научился, — многозначительно заметила Бабочка.

Сундуки сгрудились перед лестницей. Потом главный Сундук повернулся и, бросив назад печальный взгляд (или то, что было бы взглядом, будь у него глаза), галопом пустился прочь. Очень быстро он достиг дальнего конца площади, потом превратился в размытое пятно и исчез.

— Эй, ты! Четырёхглазый!

Двацветок оглянулся. По лестнице величественно спускался Коэн.

— Я тебя помню, — сказал он. — Ты разбираешься в великом визирстве?

— Нисколько, господин император Коэн.

— Отлично. Значит, должность твоя. Давай, начинай. Первое, что мне надо, это чашку чаю. Очень крепкого и такого густого, чтобы в нем подкова не тонула. Сахару три куска. Через пять минут. Понятно?

— Чашку чаю через пять минут?! — переспросил Двацветок. — Да ведь этого времени не хватит даже для самой краткой чайной церемонии!

Коэн дружески приобнял коротышку за плечи.

— У нас теперь в моде новая церемония, — сказал он. — А проходит она примерно следующим образом: «Чай готов. Угодно молока? Сахара? Лимон? Ещё чашечку?». А евнухам можешь передать, — добавил он, — новый император говорит в точности то, что думает, и напомни, что в последней речи императора промелькнула фраза «покатятся головы».

Глаза Двацветка, полускрытые разбитыми очками, засветились. Чем-то ему нравилось, как говорит этот человек.

Похоже, ему довелось жить в интересные времена…

Сундуки спокойно сидели и ждали.

* * *

Рок откинулся на спинку кресла. Боги расслабились.

— Пат, — объявил он. — О да. Похоже, в Гункунге ты победила. Но, если не ошибаюсь, потеряла свою самую ценную фигуру?

— Прошу прощения? — переспросила Госпожа. — Я не совсем поняла твою мысль.

— Насколько я разбираюсь в этой, как его, физике, — сказал Рок, — ничто не может материализоваться в Университете, не погибнув почти мгновенно. Одно дело угодить в сугроб, и совсем другое — в стенку.

— Я никогда не жертвую даже пешкой, — усмехнулась Госпожа.

— Но ради победы иногда приходится жертвовать фигурами.

— О, я вовсе не стремлюсь к победе, — она улыбнулась. — Но я играю так, чтобы не проигрывать. Смотри…

Волшебный Совет собрался перед стеной в дальнем конце Большого зала. Волшебники разглядывали то, что сейчас покрывало почти половину этой стены.

— Интересный эффект, — в конце концов нарушил молчание Чудакулли. — И с какой, по твоему мнению, скоростью он летел?

— Примерно пятьсот миль в час, — ответил Думминг. — Похоже, мы слегка перестарались. Гекс утверждает…

— Мгновенный разгон с места до пятисот миль в час? — Профессор современного руносложения задумчиво подёргал свой ус. — Думаю, он пережил своего рода шок.

— Мягко скажем, — ответил Чудакулли. — Но судьба смилостивилась над беднягой, шок был недолгим.

— И, разумеется, мы все должны быть благодарны судьбе, что это не Ринсвинд.

Пара волшебников прокашлялись. Декан отступил на пару шагов назад.

— Но кто же это в таком случае?

— Ты хочешь сказать, кто это был, — уточнил Думминг Тупс.

— Можно справиться в «Бестиарии», — перебил Чудакулли. — Думаю, мы без труда определим, кто или что это было. Длинные задние ноги. Стопы, как башмаки у клоуна. Кроличьи уши. Хвост длинный и остроконечный. И, разумеется, не так уж много найдется существ в двадцать футов шириной, дюйм толщиной и к тому же хорошо прожаренных. Эти характеристики весьма сужают область поиска.

— Я ни на что не намекаю, — промолвил декан, — но если это не Ринсвинд, то где же сейчас наш, э-э, коллега?

— Уверен, господин Тупс сумеет доходчиво объяснить нам, почему в расчёты вкралась ошибка, — сказал Чудакулли.

У Думминга отвисла челюсть.

— Наверное, — произнёс он как можно ехиднее, настолько язвительно, насколько осмеливался, — я забыл учесть, что в треугольнике три угла! Э-э. Я попытаюсь вернуть всё в исходное состояние, но, скорее всего, в процесс, который должен был представлять собой двусторонний магический перенос, каким-то образом вкрался латеральный компонент. Наиболее ярко это проявилось в серединной точке, в результате чего на траектории, в точке, равноудаленной от двух других (как предсказано в Третьем Уравнении Флюма), появился дополнительный узел, а далее начал действовать Закон Турффеля, согласно которому искажение стабилизировалось таким образом, что появились три отдельные точки, каждая из которых перемещала объект примерно той же массы, что и другие, на один скачок вокруг треугольника. Я не могу сразу найти объяснение тому факту, что третья масса прибыла сюда на такой скорости. Однако рискну высказать предварительное соображение, что резкое повышение скорости было вызвано неожиданным созданием узла. Разумеется, не исключено, что объект и до этого перемещался довольно быстро. Но не думаю, что в своем естественном состоянии он хорошо прожаренный.

— А знаете, — очнулся Чудакулли, — мне даже показалось, что некоторые слова я понял! Те, что покороче.

— О, да ведь нет ничего проще, — радостно заявил казначей. — Мы отправляем в Гункунг эту… собачью штуку. Ринсвинда закинуло в какое-то другое место. А сюда прибыло это существо. Это как та игра — «передай мяч».

— Вот видишь? — обратился Чудакулли к Тупсу. — Ты изъясняешься на языке, понятном казначею. А он всё утро провёл, гоняясь за сушёными лягушками.

В зал, пригибаясь под весом гигантского атласа, ввалился библиотекарь.

— У-ук.

— По крайней мере, теперь ты можешь показать нам, куда, по-твоему, занесло Ринсвинда.

Думминг вынул из шляпы линейку и два компаса.

— Ну, если предположить, что изначально Ринсвинд находился посередине Противовесного континента, — сказал он, — то остается лишь провести линию к третьей…

— У-ук!

— Это же простой карандаш, берешь стирательную…

— И-ик!

— Хорошо, хорошо, остается лишь представить третью точку, равноудаленную от двух других… Э-э… И похоже, она находится где-то в Краевом океане или даже за Краем.

— Чтобы такие твари водились в океане? — задумчиво произнёс Чудакулли, разглядывая свежеламинированный труп.

— В таком случае третья точка, должно быть, располагается на линии, идущей в противоположном направлении…

Волшебники столпились вокруг Тупса. Там что-то было.

— И кто это рисовал? Руки бы пообрывать такому художнику… — поморщился декан.

— Изображение такое нечеткое потому, что никто толком не знает, существует это место или нет, — объяснил главный философ.

Прямо посреди моря находился крошечный континент — крошечный по масштабам Плоского мира, разумеется.

— «XXXX», — прочёл Думминг.

— Так написали, потому что никто не знает, как это место называется на самом деле, — сказал Чудакулли.

— Значит, вот куда мы его отправили, — покачал головой Думминг. — Мы забросили его в место, про которое даже толком не знаем, существует оно или нет!

— О, теперь-то мы знаем, что оно существует, — бодро ответил Чудакулли. — Должно существовать. Обязано. И должно быть чертовски благодатным местечком, если крысы там вырастают до таких размеров.

— Пойду проверю, нельзя ли перенести… — начал было Думминг.

— О нет, — решительно оборвал его Чудакулли. — Премного благодарны, но лучше не надо. Иначе в следующий раз над нашими головами просвистит слон, а когда слоны падают, от них масса беспорядка. Нет уж. Оставьте беднягу Ринсвинда в покое. Надо придумать что-то другое…

Он потёр руки.

— По-моему, самое время пообедать, — сказал он.

— Гм… — ответил главный философ. — Аркканцлер, ещё один вопрос. А ты уверен, что мы правильно поступили, когда перед отправкой той лающей штуковины подожгли верёвочку?

— О, без сомнений, — успокоил его уже спешащий к дверям Чудакулли. — Зато теперь никто не скажет, будто бы мы ею попользовались, а потом вернули. Она улетела в том же состоянии, что и прилетела…

Гекс тихонько дремал.

Волшебники были правы. Гекс не умел думать.

Слова, определяющего его способности, попросту не существовало.

Даже сам Гекс не мог сказать, на что именно он способен.

Но он собирался это выяснить.

Гусиное перо, сажая кляксы и царапая чистый лист бумаги, вдруг принялось строчить и без каких-либо очевидных на то оснований нарисовало календарь на год. Календарь венчало довольно угловатое изображение гончей, стоящей на задних лапах.

Почва была красная, точь-в-точь как в Гункунге. Но если там земля плодородная — оставив стул на лужайке, вечером на том же месте можно увидеть четыре маленьких деревца, — то здесь это песок, красный от миллиона лет прокаливания на солнце нескончаемого лета.

Изредка попадались пятачки пожелтевшей травы и низкорослые серо-зелёные деревья. Но что было повсюду, так это нестерпимый жар.

В особенности это было заметно по небольшому прудику, который располагался под бледными каучуковыми деревьями. Пруд дымился.

Из облаков пара появилась фигура человека. Человек рассеянно выбирал из бороды обгоревшие клочки.

Наконец его внутренний мир перестал вращаться, и Ринсвинд сконцентрировал внимание на четырёх мужчинах. Которые, в свою очередь, с интересом наблюдали за ним.

На всю четверку приходилось не более двух квадратных футов одежды, а лица мужчин покрывали странного вида линии и кольца.

Ринсвинд не был расистом по трём причинам. В слишком многих местах и слишком неожиданно он оказывался, чтобы в нем могли развиться подобные наклонности. Кроме того, если хорошенько подумать, самые кошмарные события в жизни Ринсвинда были связаны с очень даже белокожими людьми, с гардеробом у которых было всё в порядке. Это две причины.

Третья же причина заключалась в том, что четверо мужчин держали по копью каждый. Они неторопливо поднялись с корточек и направили острые наконечники на Ринсвинда. А в зрелище четырёх копий, нацеленных на ваше горло, есть нечто вызывающее бесконечное уважение, так что на память вам непроизвольно приходит слово «сэр».

Один из мужчин пожал плечами и опустил копьё.

— Здорово, мужик, — сказал он.

Одним копьём меньше. Ситуация потихоньку улучшалась.

— Э-э… Насколько я понял, сэр, это ведь не Незримый Университет? — спросил Ринсвинд.

Остальные копья тоже опустились. Мужчины заухмылялись. Зубы у них были очень белые.

— Может, это Клатч? Или Очудноземье? Очень похоже на Очудноземье, — с надеждой в голосе осведомился Ринсвинд.

— Честно говоря, мужик, никогда не слышал об этих мужиках, — ответил один из аборигенов.

Странная четвёрка обступила Ринсвинда со всех сторон.

— Ну и как мы его назовем?

— Мужик-Кенгуру. А что, нормально. Так кенгуру, а так мужик. Старые мужики говорят, раньше, во сне, такое случалось сплошь и рядом.

— А мне показалось, он вроде как и не кенгуру.

— Во-во.

— Но мы можем проверить.

Один из аборигенов, с виду главный, улыбаясь, приблизился к Ринсвинду. Улыбка была из тех, что обычно приберегают для имбецилов и людей с оружием. Он протягивал Ринсвинду дощечку.

Дощечка была плоской и выгнутой посередине. Кто-то потратил кучу времени, украшая её затейливым узором из крохотных разноцветных точек. Почему-то Ринсвинд совсем не удивился, когда распознал в одном из узоров очертания бабочки.

Охотники выжидающе уставились на него.

— Э-э, да, — проговорил он. — Очень хорошо. Мастерская работа. Крайне любопытный точечный рисунок. Жаль, не нашлось обрубка попрямее.

Один из аборигенов положил копье на землю, сел на корточки и подобрал длинную деревянную трубку, украшенную такими же узорами. Набрав воздуха в легкие, он изо всех сил дунул. Эффект был не лишен приятности. Подобный звук мог произвести рой пчел, вступивший духовой секцией в какой-нибудь оркестр.

— Гм-м, — произнёс Ринсвинд. — Да.

Очевидно, это было какое-то испытание. Ему дают гнутую дощечку, и он должен с ней что-то сделать. По-видимому, это очень важно. Надо…

О нет, только не это. Он сейчас что-нибудь скажет или сделает и что? Да, воскликнут они, ты тот самый Великий Мужик, ну, или ещё кто-то, схватят его в охапку и потащат за собой, устроив ему очередное Приключение, а это значит: опять чего-то бояться, опять от кого-то бежать, опять испытывать неудобства. Жизнь — великая обманщица.

Но нет, на эту удочку Ринсвинд больше не попадётся.

— Я хочу домой, — заявил он. — Хочу в библиотеку, где было так хорошо и спокойно. А сейчас я даже не знаю, где нахожусь. И мне всё равно, что вы со мной сделаете, понятно? Вам не втянуть меня в это приключение. Я больше не стану спасать мир, и все ваши таинственные деревяшки не помогут вам уговорить меня.

Яростно схватив обрубок дерева, Ринсвинд размахнулся и со всей силой, которая в нём ещё оставалась, запустил деревяшку в небо.

После чего скрестил руки на груди. Мужчины изумлённо таращились на него.

— Я не шучу, — сказал он. — Всё, конец.

Охотники по-прежнему смотрели на Ринсвинда. Вернее, на что-то у него за спиной. И как-то странно ухмылялись.

Это начинало раздражать.

— Вы что, не поняли? Или плохо слышите? — выкрикнул он. — Это был последний раз, когда вселенной удалось надуть старину Ринсви…

Последний континент

Плоский мир — это мир в себе, и зеркало других миров.

Поэтому Австралия тут совсем ни при чём. Скорее в этой книге рассказывается о совершенно ином месте, которое лишь в отдельных случаях становится немножко… австралийским.

Хотя… Будь спок, договорились?

Пo бескрайним звёздным морям плывёт черепаха, несущая на своем панцире четырёх слонов.

И черепаха, и слоны куда больших размеров, чем вам может представляться, но там, среди звёзд, разница между гигантским и крошечным весьма и весьма мала.

И всё равно эта черепаха и эти слоны, мягко скажем, выбиваются из средних черепашье-слоновых стандартов.

А на спинах у слонов покоится Плоский мир со всеми своими континентами, облачностью и океанами.

На Диске НЕ ЖИВЕТ множество самых разных существ. Они там обитают, как обитают на всяких шариках, разбросанных по менее рукотворным областям множественной вселенной. Именно на планетах тела утоляют свои желания, иначе говоря — обитают, но сама жизнь отдельно взятого существа протекает в отдельно взятом мирке, очень удобно вращающемся вокруг отдельно взятой головы.

На своих вечеринках боги любят рассказывать одну весьма поучительную историю. В некую планету врезалась огромнейшая глыба космического льда, способная потопить пару-другую континентов. А обитатели второй некоей планеты (расположенной, по астрономическим меркам, буквально в двух шагах от первой) спокойненько наблюдали за этой катастрофой, ровным счетом ничего не предпринимая — на том самом основании, что в Открытом Космосе всякое может случиться. Представители разумных видов по крайней мере подали бы жалобу в высшие инстанции. Впрочем, в правдивость этой истории всё равно никто не верит, поскольку раса до такой степени безмозглая никогда не смогла бы открыть слуд^[88].

Хотя люди верят во всякое. Например, одна раса искренне уверена, что вселенная — это кожаный мешок, который несёт на спине древний старик.

И последователи этой веры тоже в чём-то правы.

Другие, однако, возражают: «Эй, если он тащит в мешке всю вселенную, значит, он несёт и себя с мешком, ведь вселенная содержит всё. И его тоже. И мешок, разумеется. А в этом мешке — старик и мешок…» Ну и так далее.

На что следует весьма разумный ответ: «И что с того?»

Все племенные мифы — абсолютная истина. Принимая во внимание относительность любой истины.

Для богов простейшая проверка на всемогущество — это способность контролировать падение самой крохотной пташки. Но всего лишь один бог записывает свои впечатления, после чего вносит в процесс некоторые поправки, чтобы в следующий раз пташка падала быстрее и дальше.

Если повезет, мы узнаем почему.

А ещё мы, возможно, узнаем, почему человечество находится там, где находится. Эта задачка потруднее предыдущей, поскольку сразу следует встречный вопрос: «А где же нам ещё быть?». Страшно не хочется думать, что в один прекрасный день какое-нибудь особо нетерпеливое божество раздвинет облака, высунется в просвет и воскликнет: «Так вы всё ещё здесь?! Вот придурки! Я думал, вы уже десять тысяч лет как открыли слуд! Ну всё, ждите понедельника! Ужо десять триллионов тонн льда прочистят вам мозги!»

А если совсем повезёт, мы узнаем, почему утконосистый утконос^[89].

* * *

Снежинки, влажные и большие, одна за другой мягко садились на лужайки и крыши Незримого Университета, ведущего волшебно-учебного заведения Плоского мира.

Снег облепил всё вокруг, превратив Университет в подобие дорогой, но безвкусной безделушки. Снег лип и к башмакам Страха О'Люда, старшего слугобраза, который мрачно шагал сквозь холодную, бесприютную ночь.

Ещё два слугобраза^[90], выступив из-под навеса, торжественным шагом двинулись вслед за старшим к главным воротам.

Этот древний обычай пришел из глубины веков, и летом всегда находилась пара-тройка туристов, жаждущих стать свидетелями ритуала. Минус состоял лишь в том, что Церемонию Ключей проводили каждую ночь и круглый год. Заурядный разгул стихий — лёд, ветер, снег и дождь — не мог помешать исполнению обряда. А в стародавние времена слугобразы, согласно традиции, ещё и преодолевали различные препятствия: бились не на жизнь, а на смерть с многолапыми чудищами; переходили вброд бушующие воды; вооруженные лишь шляпами-котелками, сражались с почтовыми голубями, гарпиями и драконами — и всё это под несущиеся из распахнутых окон отчаянные вопли рядовых преподавателей. «Да уйметесь вы наконец?! — кричали им вслед. — Чего ради так шуметь?!». Но слугобразы не унимались, даже не думали. Нельзя унять Традицию. Её можно лишь дополнить.

Наконец заснеженная троица прибыла к Главным воротам. Там их уже поджидал дежурный слугобраз.

— Стой! Кто Идёт? — крикнул он.

Страх О'Люд отдал честь.

— Ключи Аркканцлера!

— Проходите, Ключи Аркканцлера!

Старший слугобраз шагнул вперёд, вытянул перед собой руки, церемониально загнул ладони и похлопал себя по груди в тех местах, где у кого-то из его давно покойных предшественников-слугобразов располагались нагрудные карманы. Хлоп, хлоп. Опустив руки, такими же деревянными движениями он похлопал себя по бокам. Хлоп, хлоп.

— Проклятье! Готов Поклясться, Минуту Назад Они Были Тут! — громогласно провозгласил он, с бульдожьей старательностью подчеркивая каждое слово.

Привратник отдал честь. Страх О'Люд отдал честь.

— А Ты Все Карманы Проверил?

Страх О'Люд отдал честь. Привратник отдал честь. На его котелке уже выросла снежная пирамидка.

— Наверное, Оставил Их На Комоде. Вечно Одна И Та Же История, А?

— Запоминать Надо, Куда Кладешь!

— Постой-ка, Может, Они В Другой Куртке?

Молодой слугобраз, сегодняшний Дежурный По Другой Куртке, выступил вперёд. Все слугобразы обменялись отданием чести. Затем самый молодой прокашлялся и громко объявил:

— Нет, Я Смотрел Там… Сегодня… Утром!

Страх О'Люд едва заметно кивнул, показывая парнишке, что тот прекрасно справился со своим очень нелёгким заданием, и ещё раз похлопал себя по карманам.

— Нашёл, Всех Ворон Наперекосяк! Вот Они, Ключи-То! В Этом Самом Кармане! Надо Ж Быть Таким Простофилей!

— Да С Кем Не Бывает!

— Я Даже Покраснел! В Следующий Раз, Наверное, Собственную Голову Забуду!

Где-то во мраке со скрипом растворились оконные ставни.

— Э-э, господа, прошу прощения…

— Вот Ключи! — возвысил голос Страх О'Люд.

— Весьма Обязан!

— Не могли бы вы… — продолжал неуверенный голосок, словно бы извиняющийся за столь наглую просьбу.

— Ворота На Замке! — немного погодя выкрикнул привратник, возвращая ключи.

— …Быть может, говорить ЧУТЬ-ЧУТЬ потише…

— Да Благословят Боги Всех Присутствующих! — проорал Страх О'Люд, на раскрасневшейся шее которого уже начали проступать вены.

— И На Сей Раз Запомни Хорошенько, Куда Их Кладешь! Ха! Ха! Ха!

— Хо! Хо! Хо! — вне себя от ярости возопил Страх О'Люд.

Он деревянно отсалютовал, подчёркнуто громко топая, совершил Поворот Кругом и зашагал обратно к сторожке слугобразов, что-то бормоча себе под нос. Церемония состоялась.

Окошко маленького университетского санатория захлопнулось.

— Как же этот человек меня злит, — вздохнул казначей. Порывшись в кармане, он извлёк зелёную коробочку с пилюлями из сушёных лягушек. Крышка открылась не сразу, а когда наконец открылась, несколько таблеток раскатились по полу. — И напоминаний я посылал ему не счесть. А он упорно твердит, мол, такая традиция, и всё же… Не знаю, по-моему, он следует ей слишком уж… громогласно. — Казначей высморкался. — Ну, как он?

— Не слишком хорошо, — отозвался декан.

Библиотекарь был очень, очень болен.

Закрытые ставни быстро залепило снегом.

Перед камином с ревущим там пламенем громоздилась куча одеял. Время от времени по одеялам пробегала дрожь. Волшебники встревоженно наблюдали.

Профессор современного руносложения лихорадочно листал книгу.

— Мы ведь даже не знаем, стар он или молод! — вдруг воскликнул он. — В каком возрасте орангутан считается старым? К тому же, он ещё и волшебник. И вдобавок все дни проводит в библиотеке. То есть постоянно подвергается магической радиации. Ясно одно: его морфогенетическое поле сейчас крайне ослаблено из-за простуды. Но что это за простуда, которая влияет на морфополе?!

Библиотекарь чихнул.

Форма его тела изменилась.

Волшебники с болью в глазах взирали на нечто напоминающее удобное кресло, которое зачем-то обтянули рыжеватой шерстью.

— Как же нам ему помочь? — пробормотал Думминг Тупс, самый молодой член преподавательского состава.

— Может, сверху пару подушечек положить? — предложил Чудакулли.

— По-моему, аркканцлер, это не очень смешная шутка.

— Почему шутка? Подушки — лучшее средство от любых жизненных невзгод, — авторитетно сообщил Чудакулли, человек, никогда не знавший, что такое болезнь.

— С утра он был столом. Рыжего дерева, если мне не изменяет память. По крайней мере, своего натурального цвета он более-менее придерживается.

Профессор современного руносложения со вздохом захлопнул книгу.

— Итак, он утратил контроль над своими морфогенетическими функциями. Да это и неудивительно. Изменившись однажды, в дальнейшем морфополе изменяется всё легче и легче. Хорошо известный факт.

Взглянув на окаменевшую улыбку аркканцлера, профессор современного руносложения вздохнул ещё раз. Наверн Чудакулли славился своим умением не вникать в проблему, если рядом был кто-то, способный сделать это за него.

— Изменить форму живого существа довольно трудно, но только в первый раз. Потом это становится всё легче и легче, — перевёл он.

— Гм-м?

— До того как стать приматом, библиотекарь был человеком. Припоминаешь?

— О! Конечно, — закивал Чудакулли. — Подумать только, я и в самом деле так привык к его нынешнему облику… Но наш юный коллега Думминг утверждает, что люди и приматы — близкие родственники.

На лицах остальных волшебников не отразилось ровным счётом никаких эмоций. Думминг, напротив, скривился.

— Он мне даже показывал невидимые писания, подтверждающие эту теорию, — пояснил Чудакулли. — Удивительная вещь.

Нахмурившись, старшие волшебники воззрились на Думминга Тупса. Так обычно смотрят на человека, которого поймали за курением на фабрике фейерверков. Что ж, теперь понятно, кто во всем виноват. Тот же, кто и всегда…

— Но… ты уверен, что это было безопасно? — осторожно осведомился декан.

— Я, знаешь ли, здесь аркканцлер, — спокойно ответил Чудакулли.

— Бесспорно, аркканцлер. — Голосом декана можно было резать сыр.

— Мне необходимо вникать во всё. Вопрос морали, — продолжал Чудакулли. — И дверь в мой кабинет всегда открыта. Я вижу себя как полноправного члена команды.

Думминг опять поморщился.

— А вот у меня, по-моему, никаких родственных связей среди приматов нет, — задумчиво произнёс главный философ. — Иначе бы я точно знал. Получал бы приглашения на свадьбы, крестины и прочее. И родители объясняли бы мне: «Не обращай внимания, дядя Чарли и должен так пахнуть». А по стенам висели бы портреты…

Кресло чихнуло. После нескольких неприятных мгновений морфогенетической неопределённости тело библиотекаря приняло свою прежнюю форму. Волшебники в ожидании новых превращений внимательно наблюдали.

Вспомнить, как библиотекарь выглядел в те времена, когда пребывал ещё в человеческом облике, было весьма затруднительно. И как его звали, тоже никто не помнил.

Его жизнь как примата началась много лет назад, после мощного выброса магической энергии. В библиотеке, где в опасной близости теснится огромное количество крайне нестабильных волшебных книг, вероятность подобного события всегда существует. Однако библиотекарь безропотно принял свою судьбу, тем более что судьба эта значительно упростила ему жизнь. Очень скоро крупная косматая фигура, зацепившаяся рукой за верх стеллажа и ногами переставляющая книги на нижних полках, стала одним из самых узнаваемых символов Университета, а преданность библиотекаря работе даже ставили в пример…

Аркканцлер Чудакулли, в чьей голове предательски составилась последняя фраза, вдруг осознал, что машинально набрасывает текст будущего некролога.

— А доктора приглашали? — осведомился он.

— Сегодня днем приходил Джимми Пончик^[91], — сообщил декан. — Хотел измерить библиотекарю температуру, но тот его, кажется, укусил.

— Укусил? С градусником во рту?

— Не совсем. Но данный вопрос очень точно вскрывает причину состоявшегося, гм, покусания.

Несколько секунд все скорбно молчали. Главный философ, наклонившись, поднял вялую чернокожую лапу библиотекаря и ободряюще её похлопал.

— А в книжке ничего не говорится насчёт того, какой у обезьян должен быть пульс? — спросил он. — И какой у них должен быть нос — холодный или тёплый?

Раздался еле слышный звук, как будто полдюжины человек разом затаили дыхание. Волшебники стали бочком отодвигаться от главного философа.

На несколько долгих секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в камине да завыванием ветра за окном.

Волшебники тихонько вернулись на свои места.

Главный философ, который и сам был предельно изумлён тем фактом, что руки-ноги его по-прежнему целы, медленно снял остроконечную шляпу. Следует отметить, волшебник делает это лишь в самых печальных и торжественных обстоятельствах.

— Ну что ж, значит, это конец, — сказал он. — Похоже, бедняга направляется домой. В большую небесную пустыню.

— Скорее, в небесные тропические леса, — уточнил Думминг.

— Может, госпожа Герпес сварит ему свой знаменитый горячий питательный суп? — предложил профессор современного руносложения.

Склонив голову набок, аркканцлер Чудакулли подумал о горячем питательном супе университетской домоправительницы.

— Да. Либо убьёт, либо вылечит, — пробормотал он. — Держись, приятель. — Он осторожно похлопал библиотекаря по плечу. — Скоро опять встанешь на ноги и будешь вносить свой неоценимый вклад.

— На костяшки, — услужливо поправил декан.

— Что-что?

— Обычно он ходит, опираясь на костяшки пальцев.

— А теперь будет кататься на колесиках, — внёс свою лепту профессор современного руносложения.

— Кошмарное чувство юмора, просто кошмарное… — покачал головой аркканцлер.

Волшебники покинули помещение. Некоторое время из коридора, постепенно затихая, доносились их голоса:

— Кстати, вы заметили ту бледность в области подголовника?

— Должно же быть какое-то средство его вылечить…

— Без него всё станет не так, как прежде.

— Да уж, второго такого не найдёшь.

Оставшись один, библиотекарь осторожно натянул одеяло на голову, покрепче обхватил бутылку с горячей водой и чихнул.

Бутылок с горячей водой стало две — вторая была гораздо больше и в чехле из покрытого рыжей шерстью медвежонка.

* * *

На Плоском мире свет передвигается медленно, периодически скапливаясь в ущельях и вдоль горных склонов. Волшебниками-естествоиспытателями даже была выдвинута теория, что должен существовать свет другого, гораздо более быстрого, типа — именно благодаря ему можно видеть медленный свет. Но, поскольку иного применения быстрому свету не нашлось, его исследования очень быстро забросили: какой вообще толк от света, если его даже увидеть нельзя?

Таким образом, благодаря местной скорости света и несмотря на то, что Плоский мир по сути своей плоский, события, происходящие в разных точках в одно и то же время… в общем, они происходят в разное время. Когда в Анк-Морпорке было настолько поздно, что фактически ещё совсем рано, где-то в другой точке Диска…

…Впрочем, в этой самой точке даже понятия не имели, что такое часы, минуты и с чем их едят. О да, там имелись такие штуки, как рассвет и закат, утро и вечер, полночь и полдень, но больше всего там было жары. И красноты. Нечто столь искусственное и человеческое, как час, не протянуло бы там и пяти минут. Оно бы скукожилось и высохло за считанные секунды.

Итак, жара, краснота и… тишина. Не ледяная, гнетущая тишина бесконечного космоса, но молчание перегревшейся органики. Вокруг простираются тысячи миль раскалённо дрожащих горизонтов, и всё слишком устало, чтобы издавать какие-либо звуки.

Однако если приникнуть чутким ухом к груди пустыни, то можно различить далёкое бормотание, как будто кто-то бормочет под нос стишок или, допустим, молитву. И этот усталый, под-всхлипывающий речитатив бьётся о всеохватную пустынную тишину, словно муха о лобовое стекло вселенной.

Затем в дело вступает внимательный глаз, он ищет источник звука… и ничего не находит. А все потому, что человечек почти полностью скрылся в глубокой яме — виден лишь холмик, на который время от времени вылетает очередная порция красноватой земли. Засаленная и потрёпанная остроконечная шляпа покачивается в такт нерифмованным рифмам. Похоже, когда-то давным-давно на шляпе было блестками вышито слово «Валшебник». Блестки отвалились, но слово осталось, выделяясь на линялом фоне остатками первоначального бордового цвета. Вокруг шляпы по орбите кружатся несколько дюжин мух. А слова стишка звучат примерно так:

— Личинки-червячинки! Чем больше накопаю, тем больше наловлю! Чем больше наловлю, тем больше гадов съем! Чем больше гадов съем, тем буду здоровее! И всех победю! И всех победю!

Холмик рядом с ямой пополнился ещё одной лопатой земли, и голос, уже немного тише, произнёс:

— Интересно, а мухи вообще съедобны?

Говорят, в этих местах жара и мухи могут свести человека с ума. Но верить всяким россказням вовсе не обязательно. Впрочем, розовый слон, который как раз проезжал мимо на велосипеде, им и не верил.

Как ни странно, безумец в яме был единственным человеком на всем континенте, способным пролить хоть какой-то свет на одну небольшую драму, которая в данный момент разыгрывалась тысячей миль дальше и несколькими метрами глубже. Некий промышляющий опалами горняк, известный в узком кругу товарищей под именем Нисебефига, вот-вот должен был совершить невероятную находку, наиболее ценную за всю его карьеру и ровно настолько же опасную.

Кирка Нисебефига отколупнула очередной вековой камень, и в сиянии свечки что-то сверкнуло.

Оно было зелёным и походило на застывшее зелёное пламя.

Мысли Нисебефига тоже словно бы застыли. Очень осторожно горняк принялся один за другим расшатывать мелкие куски породы. С каждым отброшенным в сторону камешком сияние становилось всё ярче и ярче, наполняя пещеру зелёными лучами. Казалось, их яркости не будет предела.

— Нисебефига! — выдохнул горняк. Старатель, нашедший небольшой зелёный опал, скажем, размером с горошину, обычно зовёт товарищей, и они на радостях опрокидывают пару-другую кружечек пива. Опал размером с кулак способен вызвать продолжительные бешеные пляски. Но такая вот находка… Нисебефига зачарованно гладил камень, смахивая пылинки, когда другие горняки тоже заметили сияние и поспешили к нему.

По крайней мере… сначала они чуть ли не бежали. Но постепенно все как один перешли на медленный, почти торжественный, шаг.

Несколько мгновений горняки молчали. Их лица озарялись зелёным светом.

— Ну и повезло ж те, Нисебефига, — наконец прошептал один.

— Мужик, да во всём чёртовом мире не хватит денег, штоб это купить!

— Суште, а мож, это глазурь?

— Така глазурь тоже денег стоит… Доставай ее, Нисебефига, доставай…

Словно коты, они наблюдали, как острая кирка обрабатывает находку. Вот показался один край опала, потом другой…

У Нисебефига задрожали пальцы.

— Осторожней, мужик… Он вон тама кончается…

Когда находка предстала во всем своем великолепии, горняки даже попятились. Опал оказался продолговатым, и только его нижнее окончание было слегка подпорчено проникшей внутрь землёй, как будто камень перекрутила некая сила.

Нисебефига перевернул кирку и приложил деревянную рукоять к светящемуся кристаллу.

— Нисебефига, камешек… — пробормотал он. — Чегой-то с ним не того…

Он осторожно постучал по опалу. Тот отозвался эхом.

— Не могет же быть, штоб внутре он был пустым! — воскликнул один из горняков. — Никогдась о таком не слышал.

Нисебефига взялся за ломик.

— Ну, ладно! Попробуем…

Раздалось еле слышное «плинк». От нижней части откололась большая пластина. Камень оказался не толще тарелки.

Взорам горняков предстали крохотные ножки, торчащие из переливающейся скорлупы. Едва заметно они пошевелились, словно бы разминаясь.

— Ни фига себе… — произнёс один из горняков. Все попятились ещё дальше. — Оно ведь ЖИВОЕ.

* * *

Думминг ЗНАЛ, что совершает серьёзную ошибку, показывая Чудакулли невидимые писания. Один из основополагающих принципов гласит: никогда, ни при каких обстоятельствах не следует допускать, чтобы работодатель понял, чем вы, собственно говоря, с утра до вечера занимаетесь.

Но сколь бы осторожны вы ни были, всё равно настанет день, когда он заявится к вам в кабинет, начнет повсюду совать свой нос и отпускать всякие замечания типа: «Так вот, значит, где ты работаешь?», «Я ведь, кажется, рассылал служебную записку по поводу растений в горшках» либо «Как называется вот это, да-да, вот это, с клавиатурой?».

А в данном случае проблема осложнялась тем, что работа с невидимыми писаниями требовала исключительных внимания и тщательности, как правило свойственных людям, чье хобби — гонки континентов, выращивание гор бонсай или, допустим, вождение «вольво». Одним словом, Чудакулли не следовало подпускать к ней даже на пушечный выстрел.

Существование невидимых писаний объяснялось до смешного сложной гипотезой. Все книги тесно связаны друг с другом через Б-пространство. Следовательно, при удачном стечении обстоятельств текст любой книги, которая когда-то была написана или которой только предстоит быть написанной, можно восстановить при помощи тщательного изучения уже существующих книг. Ведь все будущие книги существуют ПОТЕНЦИАЛЬНО. Это всё равно как при помощи тщательного изучения первичной слизи можно прийти к выводу о появлении в будущем щипцов для омаров.

Однако до сих пор в изучении невидимых писаний были задействованы лишь самые примитивные технологии, основанные на древних заклинаниях типа Ненадежного Алгоритма Визенблюма. В результате на воссоздание бледного призрака страницы ещё не написанного текста уходили многие годы.

И лишь своеобразный гений Думминга нашёл способ обойти проблему. Всего-то и надо было изучить простой вопрос: «Откуда ты знаешь, что это невозможно, ведь ты ж ещё даже не пробовал?». Экспериментируя с Гексом, мыслящей машиной Университета, Думминг наглядно доказал: есть множество вещей, которые выглядят очень даже возможными, пока их не попробуешь.

Вот, к примеру, только люди научатся чему-нибудь новому и интересному, как наше заботливое правительство сразу выпускает в свет закон, это новое запрещающий. Но ведь ДО ТОГО подобного закона не существовало! То же самое и со вселенной. Во многом она руководствуется политикой «пока-они-не-попробуют».

Думминг обнаружил: нечто опробованное очень быстро начинает КАЗАТЬСЯ невозможным, однако фактически становится таковым лишь по прошествии некоторого времени^[92]. Это время уходит на то, чтобы наконец примчались вечно занятые причинно-следственные законы и изобразили всё так, будто невозможное было невозможным с самого начала. Использование Гекса позволило значительно ускорить процесс. Чуточку изменил параметры — почти тут же получил результат. И так далее. Теперь Думминг восстанавливал целые абзацы за один-два часа.

— Ага, это как у циркачей, — заметил Чудакулли в ответ на его объяснение. — Главное — выдернуть скатерть до того, как чашки сообразят, что им полагалось бы упасть и разбиться.

— Именно так, аркканцлер, — поморщившись, кивнул Думминг. — Отличное сравнение.

Тогда-то и началась вся эта суета с книгой под названием «Как Эффективно Вдохновлять Коллектив, Эффективно Управлять Им И Эффективно Заботиться О Нём, А Также Добиваться Эффективных Результатов За Эффективно Короткое Время». Когда эту книгу напишут и в каком мире её опубликуют, Думминг понятия не имел. Ясно было одно: она будет пользоваться бешеной популярностью, поскольку даже при случайном зондировании Б-пространства очень часто попадались её фрагменты. Хотя, возможно, это будет не одна книга.

Так или иначе, эти фрагменты как раз оказались на столе Думминга, когда явился Чудакулли и принялся повсюду совать свой нос.

К несчастью, Чудакулли, подобно многим людям, органически не способным преуспеть в каком-либо деле, считал себя особым докой во всём и вся. Что же касается конкретно управления людьми, то в данной области Чудакулли преуспел ровно настолько же, насколько царь Ирод преуспел в строительстве детских площадок.

Его подход к менеджменту можно было представить в виде простой бизнес-схемы. В верхней части изображался кружок с надписью «Я, который отдает приказы», и от него тянулась линия вниз к большому кругу под названием «Все остальные».

И до недавних пор эта схема срабатывала. Да, Чудакулли был невозможным управленцем, но управлять Незримым Университетом было так же невозможно, поэтому всё складывалось как нельзя лучше.

И всё шло бы своим чередом, не приди аркканцлеру в голову заняться разработкой карьерных планов и, что ещё хуже, уточнением функциональных обязанностей.

— Нет, вы представляете, он меня вызвал и спросил, чем именно я занимаюсь! — недоумевал профессор современного руносложения. — Слыханное ли дело? Что это ещё за вопросы? Мы в Университете или где?

— А меня он спросил, нет ли у меня проблем на личном фронте, — пожаловался главный философ. — Я такого терпеть не буду!

— А вы вообще видели табличку у него на столе? — поддержал декан.

— Ту, где сказано: «Аркканцлер Всегда Прав»?

— Нет, другую, где написано: «Если Ты По Самую Задницу в Аллигаторах, Значит, Сегодня Первый День Оставшейся Тебе Жизни».

— И что это значит?

— По-моему, ничего. Просто табличка.

— Но она ведь должна к чему-то призывать.

— Вот она, наверное, и призывает. К проактивности. Ещё одно любимое его словечко. Он везде его вставляет.

— А оно что значит?

— Видимо… что надо любить активность.

— Правда? Опасная склонность. Мой жизненный опыт утверждает, что неактивность куда предпочтительнее.

В общем и целом для Университета наступили не лучшие времена. А хуже всего было за едой. Теперь Думминг, как правило, сидел один и в самом конце так называемого Высокого стола. Никто не хотел садиться рядом, поскольку против собственной воли Думминг Тупс стал архитектором зародившихся у аркканцлера планов превратить весь преподавательский состав Университета в Злых Голодных Парней. Голодать «волшебные парни» даже не собирались, но злели буквально на глазах.

В довершение всех бед внезапное участие Чудакулли в рабочем соучастии означало, что самому Думмингу теперь приходилось давать объяснения аркканцлеру по поводу буквально всех текущих проектов. И это при том, что, несмотря на все прочие перемены, Чудакулли остался верен своей кошмарной привычке нарочно (как подозревал Думминг) не понимать то, что он не хотел понимать.

Думминга всегда поражал тот факт, что библиотекарь, будучи приматом (по крайней мере в основе своей, хотя тем вечером он избрал в качестве своей формы чайный столик с отороченным рыжим мехом чайным сервизом), настолько… гм, походит на человека. Многое в нём в точности повторяло аналогичные детали человеческого тела. И вообще, вокруг очень много организмов, построенных по одной и той же схеме. Куда ни глянь, везде какая-нибудь сложной конструкции трубка с двумя глазами и четырьмя руками, ногами или крыльями. Иной раз, правда, попадается рыба. Или насекомое. Ну хорошо, паук. А время от времени встречается какая-нибудь странность типа морской звезды или угря. Но в общем и целом ограниченность природных дизайнов налицо. Где же они — шестирукие, шестиглазые обезьяны, весело катящиеся по ветвям под пологом джунглей?

Да, есть ещё осьминоги, но в том-то и дело, что по сути своей они не более чем подводные пауки…

Думминг провёл в Музее Своеобычных Необычностей не один час и подметил довольно странную вещь. Тот, кто придумывал скелеты, имел ещё меньше воображения, чем дизайнер внешних оболочек. Последний, по крайней мере, хоть иногда привносил что-то новое, главным образом шерсть, пятнышки или полоски. Ответственный же за кости действовал всегда по одной и той же схеме: водрузит на грудную клетку череп, чуть пониже вставит таз, по бокам подвесит руки и ноги, а остальную часть дня отдыхает. Какие-то грудные клетки были длиннее, какие-то ноги — короче, некоторые руки заменялись крыльями, но общая схема была одна. Всем выдавался один размер, который потом либо растягивался, либо укорачивался.

И Думминг, к своему абсолютно не-удивлению, оказался единственным, кого сей факт заинтересовал. Он однажды сообщил своим коллегам, что форма рыбьего тела какая-то странно рыбья, однако на него посмотрели как на сумасшедшего.

Палеонтология, археология и прочие костедобывающие науки не вызывали в волшебной среде особого интереса. Волшебники смотрели на это следующим образом: раз что-то закопали, значит, не без причины. И что это была за причина, гадать нет смысла. А раскапывая всякие древности, рискуешь нарваться на их нежелание быть вновь закопанными.

С наиболее удобоваримой теорией, касающейся происхождения видов, Думминг ознакомился ещё в детстве. Эту теорию изложила ему няня. Обезьяны, утверждала она, это плохие маленькие мальчики, которые не слушались своих родителей, а тюлени — это плохие маленькие мальчики, которые слишком много валялись на пляже, прогуливая уроки. И если следовать данной линии, можно было бы заключить, что птицы — это плохие маленькие мальчики, которые подходили слишком близко к краю обрыва. Хотя нет, в данном случае наиболее вероятным результатом стала бы медуза. И всё же, несмотря на своё безвредное безумие, няня Думминга была не так уж далека от истины…

Теперь большую часть ночей Тупс проводил в компании Гекса, прочёсывая в поисках ответа невидимые писания. Теоретически, благодаря природе Б-пространства, в его распоряжении были все книги вселенной. На практике же это означало, что вероятность обнаружения нужной информации сводилась практически к нулю, — в чём и кроется тайная задача всех компьютеров.

Думминг Тупс принадлежал к числу бедняг, на которых лежит печать особой веры — веры в то, что, накопав о вселенной побольше фактов, ты сразу поймешь смысл происходящего. Такие люди задаются целью создать Теорию Всего, хотя Думминга вполне устроила бы Теория Хоть Чего-Нибудь. А порой, когда Гекс уходил в какие-то свои мысчисления и наотрез отказывался работать, молодой волшебник готов был согласиться даже на Теорию Чего Угодно.

Но Думминг был бы весьма удивлён, узнай он, что старшие волшебники изменили своё отношение к Гексу на более положительное, и это несмотря на все замечания типа: «А вот в МОЁ время мы думали САМИ». В волшебной среде традиционно процветало соперничество. И, хотя Незримый Университет временно переживал период мира и спокойствия (никаких вам неформальных убийств, которые делали пребывание в университетских стенах столь смертельно волнующим), в душе старшие волшебники не доверяли юнцу, который прибегал ко всяким заумным средствам, когда самый прямой путь к решению всех проблем традиционно проходит через ярёмную вену соперника.

Однако было что-то утешительное и греющее душу в том, что лучшие мозги Университета, которые в иные времена породили бы немало смертоносных планов с задействованием фальшивых половиц и взрывающихся обоев, теперь проводили ночи напролёт на факультете высокоэнергетической магии. Юные волшебники упоённо обучали Гекса исполнять народные песни и невероятно радовались, когда после шестичасовой работы добивались от машины результата, который любой встречный выдал бы им сходу и за полпенса. Затем, довольные результатом, техноманты (эта кличка уже успела закрепиться за ними) посылали за пиццей с бананами и суси и засыпали, уткнувшись головой в клавиатуру. «Спи и давай спать другим» — таков был девиз нынешнего Университета.

Думминг, должно быть, задремал, потому что около двух часов ночи его вдруг разбудил чей-то вопль. Обнаружив, что лежит лицом в половине ужина, и отлепив от лица кусок набананенной скумбрии, Думминг предоставил Гексу спокойно тикать в рабочем режиме, а сам отправился исследовать причину суматохи.

Громкие голоса привели его в холл перед большими библиотечными дверями. На полу без чувств лежал казначей, которого обмахивал шляпой главный философ.

— Насколько мы поняли, аркканцлер, — докладывал декан, — бедняга никак не мог заснуть и отправился подыскать себе какую-нибудь книжку…

Думминг посмотрел на библиотечные двери. Не так давно их пересекала широкая полоска чёрно-жёлтой клейкой ленты с надписью: «Апасно, Не Вхадить Ни При Каких Обфтоятельстфах». Теперь лента была сорвана, а двери приоткрыты. В этом Думминг не нашёл ничего удивительного. Любой истинный волшебник при виде двери с надписью: «Не открывайте эту дверь. Ни в коем случае. Мы серьёзно предупреждаем. Кроме шуток. Открытие этой двери равносильно концу света» — АВТОМАТИЧЕСКИ дернёт её ручку, чтобы проверить, из-за чего весь сыр-бор. Что превращает сочинение и развешивание подобных запретов в пустую трату времени, но, по крайней мере, когда придёт момент вручать скорбящим родственникам банку с останками волшебника, можно будет с чистой совестью сказать: «А мы его ПРЕДУПРЕЖДАЛИ».

По ту сторону двери, в тёмной библиотеке, затаилась тишина.

Чудакулли осторожно, одним пальчиком, толкнул дверную створку.

В библиотеке вдруг что-то зашебурдпилось, и библиотечные двери резко захлопнулись. Волшебники отпрянули.

— Не стоит рисковать, аркканцлер! — призвал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Я уже пытался туда войти. Надо сказать, когда на меня обрушился весь раздел Критических Эссе, моё положение было весьма критичным!

Из-под дверей лился синий свет.

Где-нибудь в другом месте люди могли бы возразить: «Но это всего лишь книги! Книги не опасны!». Однако даже самые обычные книги опасны, не говоря уже о таких, что носят названия типа «Создайте Гелигнит У Себя Дома». Человек сидит себе в каком-нибудь музее и пишет безвредную книгу по политэкономии. А потом ни с того ни с сего тысячи людей, которые в глаза эту книгу не видели и не читали, вдруг начинают гибнуть — а всё потому, что те, кто её читал, не поняли шутку юмора. Знание опасно, поэтому правительство, мягко скажем, недолюбливает людей, способных генерировать мысли крупнее определённого калибра.

А библиотека Незримого Университета была волшебной библиотекой, размещающейся на тончайшем лоскутке времени и пространства. На самых дальних её полках можно было найти не только книги, которые ещё не написаны, но и книги, которые никогда не будут написаны. Или будут написаны, но не здесь. Длина окружности, вдоль которой располагались эти таинственные книги, составляла несколько сотен ярдов, но радиус, насколько было известно, приближался к бесконечности.

А ещё в волшебной библиотеке книги протекают и учатся друг у друга…

— Они теперь набрасываются на любого, кто входит в библиотеку, — пожаловался декан. — Без библиотекаря никакой управы на них нет!

— Но мы же Университет! Мы ОБЯЗАНЫ иметь функционирующую библиотеку! — озадаченно произнёс Чудакулли. — Это прибавляет нам СТИЛЯ. Кем бы мы были, если бы не посещали библиотеку?

— Студентами, — криво усмехнулся главный философ.

— Ха, я помню, ещё в студенческие времена, — сказал профессор современного руносложения, — старик Глотяга по прозвищу Страшилла повёл нас в экспедицию. Экспедиция была затеяна в целях поиска Потерянного Читального Зала. Три недели мы там бродили. Уже начали собственные башмаки грызть.

— И как, нашли Потерянный Читальный Зал? — поинтересовался декан.

— Нет, только останки предыдущей экспедиции.

— И что?

— Съели их башмаки.

Из-за двери донёсся шлёпающий звук, как будто кто-то клацал кожаным переплётом.

— Там есть некоторые гримуары, у них ужасный нрав. — Главный философ покосился на двери. — Иным ничего не стоит за здорово живёшь оттяпать человеку пальцы.

— Хорошо, что они в дверных ручках не разбираются, — пробормотал декан.

— Если там есть книга типа «Дверные Ручки Для Начинающих», то разбираются, — покачал головой главный философ. — Они друг друга ЧИТАЮТ.

Аркканцлер бросил взгляд на Думминга.

— Тупс, насколько высока вероятность, что такая книга там есть?

— В соответствии с теорией Б-пространства подобная книга практически наверняка там имеется.

Волшебники снова попятились от дверей.

— Этой чепухе пора положить конец, — заявил Чудакулли. — Надо вылечить библиотекаря. Он болен волшебной болезнью, следовательно, средство от неё тоже должно быть магическим. И мы должны его приготовить.

— Трудно придумать более рискованное предприятие, аркканцлер, — возразил декан. — Его организм во власти множества конфликтующих магических сил. Невозможно предугадать, что произойдёт, если мы добавим в этот бурлящий котёл ещё волшебства. Его временная железа и так на свободном ходу^[93]. Капелькой магии больше — и… не знаю, чем всё это закончится.

— Вот это мы и выясним, — бесцеремонно оборвал его Чудакулли. — Мы должны иметь возможность пользоваться библиотекой. Ради нашего заведения, декан. Незримый Университет — это больше, чем один человек…

— … Примат…

— …СПАСИБО, примат, и всегда следует помнить, что «я» — последняя буква алфавита.

Из-за дверей опять донёсся глухой стук.

— Чтобы быть совсем уж точным, — вмешался главный философ, — хотелось бы внести небольшое исправление. На самом деле эта буква раскладывается на два звука — «й» и «а». Но так же поступает и предшествующая «ю». А стало быть, последней нормальной буквой алфавита является «э». Быть может, в этой связи нам стоит говорить не «я», а «э»? К примеру, лично э туда даже носа не суну…

— Да-да, конечно. — Чудакулли отнесся к этой вставке, как к обычному университетскому фоново-логическому шуму. — Таким образом, можно назначить библиотекарем кого-нибудь другого… человека опытного и умелого… Гм-м… Может, у кого-то есть предложения? А, декан?

— Хорошо, ХОРОШО! — воскликнул декан. — Будь по-твоему. Как всегда.

— Э-э, но, аркканцлер… Магические эликсиры ни в коем случае применять нельзя, — набравшись храбрости, выступил Думминг.

— Правда? — осведомился Чудакулли. — Может, ты хочешь поубираться на тамошних полках, а?

— Я пытаюсь сказать, что повлиять на библиотекаря посредством магии не получится. Мы столкнемся с серьезнейшей проблемой.

— Проблем, господин Тупс, не бывает. Есть только возможности.

— Разумеется, аркканцлер. Но, прежде чем решать возможности, может, нам следует выяснить имя библиотекаря?

Волшебники одобрительно забормотали.

— А паренёк прав, — кивнул профессор современного руносложения. — Магическое воздействие возможно, лишь когда знаешь имя того, на кого ты собираешься воздействовать. Одно из основополагающих правил.

— Почему бы нам в таком случае не назвать его библиотекарем? — предложил Чудакулли. — К нему все так обращаются.

— Это всего лишь его должность, аркканцлер.

Чудакулли обвёл взглядом лица волшебников.

— Но кто-то же должен знать его имя! Силы небесные, столько лет проработать бок о бок и не знать имени своего коллеги? И это называется «коллектив»? — Чудакулли остановил испытующий взгляд на выбранной жертве. — Декан?

— Гм-м, аркканцлер, он уже довольно долго как… примат, — отозвался декан. — Большинство тех, кто работал с ним, скончались. Отправились на Большую Небесную Пирушку, так сказать. В те времена в Университете уровень карьерности был очень и очень высок^[94].

— Возможно, но какие-то сведения о нём должны были сохраниться.

Все разом вспомнили о бумажных горах и утесах, составляющих документацию Университета.

— Архивариус так их и не нашел, — сообщил профессор современного руносложения.

— А кто у нас архивариус?

— Библиотекарь.

— Но хотя бы в Книге Выпускников за свой год он должен числиться!

— Весьма забавно, — отозвался декан, — однако со всеми до единого экземплярами Книги Выпускников за тот год произошли необъяснимые несчастные случаи.

От внимания Чудакулли не укрылась подчёркнуто-деревянная интонация, с которой декан произнёс эту фразу.

— И какого рода несчастные случаи? Постой, попробую догадаться. Из каждого экземпляра оказалась вырванной одна конкретная страница, оставившая после себя лишь слабый банановый аромат.

— Точно в яблочко, аркканцлер.

Чудакулли поскрёб подбородок.

— Начинает прослеживаться закономерность.

— Любые попытки выяснить его имя ВСЕГДА заходили в тупик, — сообщил главный философ. — Он опасается, что мы попытаемся опять превратить его в человека. — Главный философ многозначительно глянул на декана, лицо которого приняло оскорблённое выражение. — НЕКОТОРЫЕ высказывались в том духе, что примат в качестве библиотекаря — вещь для Университета абсолютно неуместная.

— Я просто выражал мнение, согласно которому это идёт вразрез с многовековыми университетскими традициями… — начал было декан.

— Которые сводятся главным образом к участию в мелких склоках, обильным ужинам и идиотским выкрикам посреди ночи про всякие там ключи, — констатировал Чудакулли. — По-моему, мы…

Неожиданно изменившиеся лица волшебников заставили его оглянуться.

В холл вошёл библиотекарь. Под тяжестью бесчисленных одеяний он едва передвигал ноги; из-за множества напяленных друг на друга кофт и свитеров руки библиотекаря, в обычных условиях игравшие роль подпорок для ног, теперь торчали почти горизонтально в стороны. Но наиболее ужасающей деталью шаркающего явления библиотекаря народу была красная шерстяная шапочка.

Очень веселенькая. С помпоном. Её связала госпожа Герпес. Вообще-то университетская домоправительница вязала весьма неплохо, и единственный её недостаток заключался в полном неумении хотя бы приблизительно угадать размеры будущего вещеносителя. Волшебник, которому посчастливилось получить вязанный подарок от госпожи Герпес, непременно задавался вопросом: «А не три ли у меня ноги? Или, может, шея радиусом в метр?». В итоге, большую часть её подарков тайком передавали в благотворительные учреждения. Когда речь идет об Анк-Морпорке, в одном можно не сомневаться: каким бы странным ни было одеяние, где-то обязательно найдётся тот, кому оно придётся в самый раз.

В данном случае, ошибка госпожи Герпес заключалась в допущении, что библиотекарю, к которому она питала глубокое уважение, всенепременно понравится красная шапка с помпоном и «ушами», завязывающимися под подбородком. В результате завязать «уши» можно было лишь под животом, поэтому библиотекарь предпочел оставить их болтаться.

Остановившись у дверей, примат печально посмотрел на волшебников. Потянулся к ручке. Изрёк едва слышное «'к»… и чихнул.

Груда одежды бесформенно осела. Разбросав кофты, волшебники обнаружили под ними очень большую и толстую книгу в мохнатом рыжем переплете.

— На обложке написано «У-ук», — после небольшой паузы напряженным голосом сказал главный философ.

— А там не говорится, кто автор? — усмехнулся декан.

— Очень смешно, декан.

— Я к тому, может, там указано его настоящее имя?

— Интересно, а что внутри? — полюбопытствовал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Давайте посмотрим оглавление.

— Ещё есть желающие полюбоваться на внутренности библиотекаря? — ядовито осведомился Чудакулли. — Только не перекрикивайте друг друга и не толпитесь.

— Характер морфогенетической нестабильности определяется особенностями окружения, — прокомментировал Думминг. — Какая замечательная особенность! Он проводит всё своё время в библиотеке и в результате превращается в книгу. Своего рода… защитный камуфляж. Он словно бы эволюционирует, чтобы идеально вписаться в окружение…

— Благодарю за ценные знания, господин Тупс. И какой во всём этом смысл?

— Полагаю, заглянуть внутрь можно, — заключил Думминг. — Книга ведь и предназначена для того, чтобы её открывали. Здесь даже закладка есть, чёрная, кожаная…

— А-а, так это ЗАКЛАДКА! — облегчённо протянул заведующий кафедрой беспредметных изысканий, до того момента нервно рассматривавший ленточку.

Думминг прикоснулся к книге, которая оказалась довольно тёплой. И открылась довольно легко.

Все страницы до единой были заполнены «у-уками».

— Диалоги неплохие, но сюжет слабоват.

— Декан! Буду тебе весьма признателен, если ты отнесёшься к происходящему со всей серьёзностью! — обрезал Чудакулли. Он задумчиво потопал ногой. — Ещё идеи есть?

Волшебники переглянулись и пожали плечами.

— Думаю… — начал профессор современного руносложения.

— Слушаю, руновед… Тебя ведь, по-моему, Арнольдом зовут?

— Нет, аркканцлер…

— Ну, не важно.

— Мне кажется… Я знаю, это прозвучит нелепо, но…

— Продолжай, не робей. Мы почти сгораем от нетерпения.

— Мне кажется, всегда можно прибегнуть к такому средству, как… Ринсвинд.

Чудакулли наградил профессора долгим взглядом.

— Это тот самый тощий волшебник-неумеха? С неухоженной бородкой? И за ним ещё хвостом таскается ящик на ножках?

— Именно так, аркканцлер. У тебя блестящая память. Некоторое время он был заместителем библиотекаря… как ты, вероятно, помнишь.

— Не то чтобы помню, но всё равно продолжай.

— Он, Ринсвинд, был здесь, когда произошло превращение библиотекаря в… библиотекаря. А ещё я помню, как-то раз мы все наблюдали библиотекаря за работой: он очень лихо штемпелюет книги по четыре штуки за раз… Так вот, Ринсвинд тогда воскликнул: «Просто потрясающе! Никогда не поверишь, что он родом из Анк-Морпорка!». Готов биться об заклад, если кто и помнит имя библиотекаря, так это Ринсвинд.

— Что ж, в таком случае немедленно ведите его сюда. Нам ведь известно, где он сейчас?

— Мы знаем лишь его формальное местонахождение, аркканцлер, — поспешил вставить Думминг. — Где же он находится ФАКТИЧЕСКИ, сказать довольно трудно.

Чудакулли, нахмурившись, воззрился на Думминга.

— Мы полагаем, что он на ИксИксИксИксе, аркканцлер, — завершил тот.

— На ИксИкс…

— …ИксИксе, аркканцлер.

— Но я думал, никто не знает, где располагается ИксИксИксИкс.

— Именно, аркканцлер, — подтвердил Думминг.

Очень редко какой-то факт вмещался в голову Чудакулли с первой попытки. Это было всё равно что вставлять в некий механизм новую деталь. Вы крутите её то так, то этак, а потом она вдруг встаёт на место^[95].

— И что он там делает?

— Трудно сказать наверняка, аркканцлер. Его туда закинуло, насколько вы помните, после приключений в Агатовой империи…

— А что ему там понадобилось?

— Не думаю, что понадобилось в прямом смысле слова ЕМУ, — уточнил Думминг. — Ведь его туда отправили… МЫ. Это стало результатом тривиальнейшей ошибки в билокационном чудотворстве… Такую может совершить любой.

— Но совершил, если не ошибаюсь, ты, — парировал Чудакулли, чья память славилась своей способностью неожиданно выкидывать всякие мерзкие коленца.

— Но как член коллектива, — подчеркнул Думминг.

— Что ж, если он там оставаться не хочет, да и мы не против, чтобы он очутился здесь, давайте его вер…

Остаток фразы потонул не в шуме, а в своего рода взрыве тишины. Она разорвалась прямо посреди волшебников и была столь всеобъемлющей, что поглотила даже стук их сердец. Старый Том, волшебный и безъязыкий университетский колокол, безмолвно пробил два часа.

— Гм-м… — промолвил Думминг. — Всё не так просто.

Чудакулли прищурился.

— Почему? — спросил он. — Вернём его сюда с помощью волшебства. Как отправили, так и вернём.

— Гм-м… Чтобы вернуть его непосредственно сюда, потребуются месяцы подготовки. Круг пятидесяти футов в диаметре — примерно таков будет разброс приземления в случае малейшей неточности.

— И что? Отойдем подальше — и пускай приземляется где хочет.

— Аркканцлер, вы, вероятно, не до конца меня поняли. Малейшее усиление шумового коэффициента при чудотворном переносе на неопределённое расстояние, помноженное на вращение Диска вокруг собственной оси, чревато тем, что переносимый объект практически наверняка… усреднится на площади по меньшей мере в пару тысяч квадратных футов.

— Усреднится?

Думминг набрал в грудь побольше воздуха.

— Упомянутый мной круг — это вовсе не разброс его приземления. Кругом станет сам Ринсвинд.

— А. Вряд ли после этого от него будет какой-то толк в библиотеке.

— Разве что мы поместим его туда в качестве очень большой закладки.

— Гм, похоже, проблема переходит в чисто географическую плоскость. Кто-нибудь из присутствующих разбирается в географии?

* * *

Горняки лезли из ствола, как муравьи из горящего муравейника. Внизу что-то бухало, земля содрогалась. В какой-то момент Нисебефига подбросило в небеса. Несколько раз крутнувшись, он улетел обратно в шахту.

Сначала его встретила тишина. Потом поверхность камня, словно яичная скорлупа, раскололась, и из дыры показалось загадочное существо…

Оно огляделось по сторонам.

Горняки, наблюдавшие из своих укрытий, готовы были поклясться, что оно именно огляделось, несмотря на очевидное отсутствие глаз.

Затем существо неловко повернулось. Сотни ножек двигались так, словно после долгого заключения под землей слегка занемели.

Потом, покачиваясь, существо двинулось прочь.

А где-то далеко, посреди раскалённой от жара пустыни, человечек в остроконечной шляпе наконец выбрался из ямы. Обеими руками он сжимал выдолбленную из коры чашку. В чашке содержались… масса витаминов, ценный белок и незаменимые жиры. Заметьте, мы даже словом не обмолвились, будто там что-то извивалось.

Неподалеку тлел костерок. Осторожно установив чашку на огонь, человек поднял большую палку. Постояв немного, он вдруг принялся прыгать вокруг костра, ударяя палкой оземь и выкрикивая «Ха!». Некоторое время спустя, несколько утолив свою ярость на ландшафт, он набросился на кусты так, словно те нанесли ему личную обиду. Потом досталось и невысоким деревцам.

Так продолжалось, пока ему не подвернулись два больших плоских камня. Человечек поднял один из них, возвел к небу глаза, крикнул «Ха!» и изо всех сил швырнул каменюку о землю. Со вторым камнем повторилась та же процедура.

Наконец, должным образом усмирив окружающую местность, человек принялся за трапезу, пока та окончательно не разбежалась.

На вкус ужин очень напоминал цыплёнка. Впрочем, когда вы голодны, курятиной кажется практически всё.

Из ближайшего водоёма за человеком следили. Глаза эти принадлежали не жучкам и не головастикам, из-за которых следовало внимательнейшим образом изучать каждую пригоршню воды, прежде чем отправить её в столь капризный человеческий желудок. О нет, данные глаза были куда древнее. И в данный момент они были совершенно лишены физической формы.

Странный человечек, питающийся сейчас у костра, умел находить воду лишь одним способом: щупая собственные ноги и проверяя, не промокли ли они, — и в этой сожженной дотла земле он выжил лишь потому, что с завидной регулярностью падал в местные лужи-водоемы. А ещё он всегда считал пауков милыми безвредными букашками. Да, он заработал пару неприятных потрясений, но на самом деле его руки уже должны были бы превратиться в светящиеся по ночам пивные бочата. А однажды он вышел к морю и, купаясь, вдруг заметил очень интересную голубую медузу — и тут же поплыл к ней полюбопытствовать. Только заботами наблюдателя человечек получил самый лёгкий поверхностный ожог, который перестал причинять мучительную боль всего-навсего через каких-то три-четыре дня.

Водоём вдруг забурлил. Земля затряслась. Казалось, хоть небо и безоблачно, где-то бушует буря.

* * *

Было три часа утра. Но ради дела Чудакулли готов был мириться с недосыпанием — когда недосыпали другие.

По своим размерам Незримый Университет внутри существенно превышал себя же снаружи. Тысячелетия в качестве ведущего мирового центра практической магии, где наличие того или иного измерения определяется главным образом случайностью, сделали своё дело: здание выпячивалось там, где просто нечему было выпячиваться. И наоборот. Посетитель мог попасть в комнату с комнатой же внутри, а стоило ему зайти в последнюю, как обнаруживалось, что он снова в той же комнате, с которой начал, — ситуация весьма проблематичная, в особенности если танцевать в тот момент широко известный танец змеи.

И благодаря своим масштабам Университет мог позволить себе содержать почти неограниченное число служащих. Сроки контрактов продлевались автоматически, а точнее, их и вовсе не было. Всё, что требовалось, это найти пустующую комнату, занять её и вовремя являться на обеды. Никто никого ни о чём не расспрашивал, разве что, если особенно не везло, приставали студенты.

При достаточно настойчивом поиске в дальних уголках Университета можно было найти специалиста по чему угодно. В том числе специалиста по нахождению специалистов.

Профессора условной архитектуры и оригами-карт разбудили ни свет ни заря и представили аркканцлеру, который даже не подозревал, что в подведомственном ему учреждении обитает нечто подобное. Профессор явился с картой Университета, походившей на взорвавшуюся хризантему и претендовавшей на то, чтобы на ближайшие несколько дней считаться более-менее точной.

То и дело сверяясь с картой, после долгих блужданий волшебники наконец добрались до двери с заветной медной табличкой. Аркканцлер вперился в табличку таким свирепым взглядом, как будто пытался переглядеть её.

— «Ширако Известный И Висьма Знаменитый Прохвессор Жестокой И Ниобычной Геаграфии», — прочел он. — Похоже, мы попали куда надо.

— Мы прошли мили. — Задыхаясь, декан прислонился к стенке. — Здесь всё совершенно незнакомое.

Чудакулли огляделся. Стены были каменные, но в то же время окрашенные в тот особый учрежденческо-зелёный цвет, который получается, если на пару-другую недель оставить на столе недопитый кофе. Имелась также доска объявлений, обитая облезлым фетром — тоже зелёным, но более тёмного оттенка. К ней кнопкой крепилась бумажка с оптимистичной надписью «Абъявления». Однако, судя по виду доски, объявлений на ней никогда не было и не будет. Пахло застарелыми ужинами.

Пожав плечами, Чудакулли постучал в дверь.

— Я такого профессора и не помню даже, — заметил профессор современного руносложения.

— А я припоминаю, — ответил декан. — Не слишком многообещающий был юноша. Хотя умел слушать. Впрочем, должен признать, за последние годы я его ни разу не встречал. Помнится, он всегда был очень загорелый. Для наших мест это довольно необычно.

— Он член профессорско-преподавательского состава и специалист по географии. То есть как раз тот, кто нам нужен.

С этими словами Чудакулли постучал снова.

— Может, он вышел? — предположил декан. — Ведь, чтобы всё время быть в курсе географии, нужно находиться где-нибудь рядом с ней, то есть снаружи.

Чудакулли указал на небольшое приспособление, которое, как правило, крепилось возле двери каждого преподавателя и представляло собой деревянную рамку со скользящей панелькой. В настоящий момент открытым было слово «ПРИСУТСТВУЕТ», а скрытым, предположительно, «ОТСУТСТВУЕТ». Хотя, когда идет речь о волшебниках, ни в чём нельзя быть уверенным наверняка^[96].

Декан предпринял попытку подвигать панельку. Двигаться она наотрез отказывалась.

— Но ИНОГДА он ведь должен выходить, — заметил главный философ. — Хотя в три часа ночи все нормальные люди спят.

— Да уж, — многозначительно поддакнул декан.

Чудакулли что было сил заколотил в дверь.

— Открывай немедленно! — крикнул он. — Я глава этого Университета!

Под его ударами дверь слегка подалась. Тогда волшебники дружно налегли на неё, и после нескольких минут пихания и толкотни выяснилось, что дверь припёрта изнутри гигантской бумажной кипой. Декан поднял пожелтевший листок.

— Циркуляр, в котором сообщается о моем назначении деканом! — воскликнул он. — Сколько лет назад это было!

— Но иногда он ведь должен выхо… — Главный философ осекся на полуслове. — О боги…

Другим волшебникам пришла в голову та же мысль.

— А помните беднягу Уолли Слуввера? — с трепетом оглядываясь по сторонам, чуть слышно произнёс завкафедрой беспредметных изысканий. — Три года ПОСМЕРТНОГО преподавания…

— Студенты, однако, сигнализировали, что слишком уж тихо он себя ведёт, — ответил Чудакулли и принюхался. — Но ЗДЕСЬ ничем таким не пахнет. Я бы даже сказал, напротив, пахнет очень даже приятно. Приятный солёный аромат. Ага…

Из-под двери в противоположном конце заваленной бумагами и пыльной комнаты блеснул свет. За дверью кто-то негромко плескался.

— Принимаем ванну. Это хорошо, — заметил Чудакулли. — Что ж, не стоит его беспокоить.

Он принялся читать названия заполонивших комнату книг.

— Бьюсь об заклад, здесь наверняка найдется масса сведений про ИксИксИксИкс, — добавил он, наугад вытягивая один том. — Подключайтесь. Один человек — одна книга.

— Может, хотя бы за завтраком пошлём? — пробурчал недовольный декан.

— Рано завтракать.

— Тогда за ужином.

— А ужинать поздно.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий огляделся. По стене прошмыгнула ящерица и исчезла.

— Ну и беспорядок! — Завкафедрой недовольно рассматривал место, где только что была ящерица. — Кругом пыль. А в этих ящиках что?

— На крышке написано «Абразцы Парод», — ответил декан. — Разумно. Хочешь изучать внешний мир — изучай его там, где тепло и мухи не кусают.

— Но что здесь делают рыбацкие сети и кокосовые орехи?

Обоснованность данного замечания декан не мог не признать. Даже по чрезвычайно растяжимым волшебным стандартам в кабинете географа царил настоящий хаос. Валяющиеся повсюду книги перемежались пыльными булыжниками с наклеенными на них разнообразными этикетками вроде «Пароды С Самого Низа», «Другие Пароды», «Любопытные Пароды» и «Скорее Всего Не Пароды». На остальных ящиках, к вящему интересу Думминга, красовались совсем уж загадочные этикетки: «Выдаюсчиеся Кости», «Кости» и «Неинтересные Кости».

— Думается мне, он из любителей совать нос куда не следует, — фыркнул профессор современного руносложения.

Фыркнув ещё раз, он взглянул на книгу, которую только что наугад вытащил.

— Коллекция сушёных кальмаров, — сообщил он.

— И как она, в хорошем состоянии? — оживился Думминг. — Я в детстве собирал морские звезды.

Захлопнув книгу, профессор современного руносложения сердито посмотрел на своего молодого коллегу.

— Нисколько не сомневаюсь, — отозвался он. — И всякие окаменелости ты, наверное, тоже собирал?

— Лично я всегда считал, что ископаемые окаменелости могут многое нам поведать, — сказал Думминг. — Впрочем, возможно, я ошибался, — мрачно заключил он.

— А вот лично я никогда не верил в эти камни, которые на самом деле якобы мёртвые животные, — отозвался профессор современного руносложения. — Это противоречит здравому смыслу. Ну зачем животным превращаться в камни?

— Как же в таком случае ты объяснишь существование ископаемых? — поинтересовался Думминг.

— А я и не намерен ничего объяснять. — Профессор современного руносложения победоносно улыбнулся. — Чем сэкономлю себе массу времени. Вот ты, к примеру, господин Тупс, можешь объяснить, как сохраняют свою форму сосиски, когда с них снимешь шкурку?

— Что? О чём это ты? И с какой стати мне это знать?

— Вот-вот. Не зная даже такой мелочи, ты притязаешь на понимание устройства вселенной. К тому же, зачем вообще ОБЪЯСНЯТЬ ископаемые? Они есть, и довольно. К чему превращать всё в тайну тайн? Если без конца задаваться вопросами, то ВООБЩЕ ничего не успеешь.

— Но… для чего мы здесь? Почему? И…

— Ну вот, опять ты за своё, — профессор современного руносложения покачал головой.

— Тут говорится, он опоясывается морем, — раздался голос главного философа.

Его взгляд встретился с ошарашенными взглядами остальных.

— Континент ИксИксИксИкс, — добавил он, указывая на страницу. — Тут сказано: «Об Икс-ИксИксИксе известно лишь, что он опоясывается морем».

— Приятно видеть, что хотя бы кто-то занят делом, — съязвил Чудакулли. — Вы двое можете брать с философа пример. Итак, главный философ… как ты сказал? «Опоясывается морем»?

— Так тут написано.

— Что ж… по-моему, это очень даже логично. Что-нибудь еще?

— Была у меня одна знакомая, так её частенько опоясывали. Но не моря всякие, а её папаня, — подал голос казначей.

После пережитого в библиотеке ужаса разум казначея, и без того функционирующий достаточно случайным образом, наконец обрёл временный покой в хорошо знакомых розовых облаках.

— Гм… Сведений слишком много. — Главный философ принялся листать страницы. — Сэр Родерик Пурдай, посвятивший долгие годы поискам мнимого континента, в итоге пришёл к заключению — и впоследствии яростно его отстаивал, — что никакого ИксИксИксИкса не существует.

— Как опояшет, так опояшет. Она потом неделю, сидеть не могла. Весёлая девчонка была. Гертрудой Плюшер звали. Лицо у нее, правда, было кирпичом…

— Н-да… Но про сэра Родерика известно и другое: однажды он умудрился заблудиться в собственной спальне, — сказал декан, отрываясь от изучения другой книги. — В конце концов его нашли в платяном шкафу.

— Интересно, а за что наказывают ИксИксИксИкс? — гнул своё казначей.

— За дело, казначей, наверняка за дело, — отозвался Чудакулли. Он кивком указал на него остальным волшебникам. — Ни в коем случае не позволяйте ему есть конфеты и фрукты.

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском воды за дверью, шелестом переворачиваемых страниц да бессвязным бормотанием казначея.

— Как утверждает Уоспорт в «Жызнях Незамечательных Людей»… — Главный философ прищурился, разбирая крошечный шрифт. — Так вот, однажды он встретил старого рыбака, который утверждал, будто на том континенте зимой с деревьев опадает кора, а листья остаются.

— Это всё выдумки, — возразил Чудакулли. — Призванные поддержать интерес читателя. Кто станет тебя читать, если всё, что ты можешь сообщить по возвращении из экспедиции, это что ты потерпел кораблекрушение и целых два года жрал всяких морских гадов? Нет, надо обязательно сдобрить рукопись рассказами о людях, которые ходят на одной большой ноге, о Стране Большой Сливы и прочим из серии бабушкиных сказок.

— Нет, вы только послушайте! — воскликнул профессор современного руносложения. До сих пор он молчал на своём конце стола, погруженный в изучение большого тома. — Здесь говорится, что жители острова Слякки всегда ходят голыми и что женщины у них несравненной красоты.

— Должно быть, кошмарное местечко, — чопорно поджал губы заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Здесь есть несколько гравюр.

— Вряд ли кто из нас заинтересован в их изучении. — Чудакулли обвёл взглядом присутствующих и, уже громче, повторил: — Я СКАЗАЛ, что НИКОМУ из нас это НЕ ИНТЕРЕСНО. Декан! Вернись на своё место и подними уроненный тобой стул!

— ИксИксИксИкс упоминается в «Змеях Всех Времён и Нородов» Вренчера, — сообщил завкафедрой беспредметных изысканий. — Тут говорится, что на этом континенте очень мало ядовитых змей… О, здесь ещё сноска. — Его палец скользнул по странице. — «Их практически уничтожили пауки». Как странно…

— Ого! — снова изумился профессор современного руносложения. — А вот я ещё прочитал. «Абитатили острава Пердю так же прибывают в первосбитном састоянии… — с трудом продираясь, сквозь древний текст, продекламировал он. — Ани атличны добрым здравьем и статностью и ивляют сабой пример… самых стаячих дикарей».

— Дай-ка взглянуть, — нахмурился Чудакулли. Книгу по цепочке передали ему. — Тут пара букв затерлась. «Настаячих», то бишь «настоящих». По-моему, эти гравюры со Слякки дурно на тебя повлияли, руновед.

— А на гравюре с Пердю этот дикарь выглядит… очень даже стоячим.

— Руновед, это у него посох, — покачал головой Чудакулли. — Может, тебе казначеевых пилюль дать?

— А он довольно ДОЛГО принимает ванну, вам не кажется? — через некоторое время нарушил молчание декан. — Я и сам люблю потереться мочалкой, но мы ведь здесь не шутки собрались шутить.

— Да уж, что-то он расплескался… — заметил главный философ.

— Пляж, волны плещут… — безмятежно улыбнулся казначей.

— Кстати… в этих звуках определенно присутствует некий чаячий компонент.

Чудакулли поднялся, приблизился к двери в ванную и уже приготовился было постучать.

— Но я аркканцлер или кто? — вдруг грозно вопросил он, опуская кулак. — Я могу открыть любую дверь, которую пожелаю, так что…

И он повернул ручку.

— Вот, — торжественно сказал он, махнув рукой в открытую дверь. — Видите, господа? Совершенно заурядная ванная комната. Мраморная ванна, медные краны, пробка, смешная мочалка в форме утёнка… Самая что ни на есть заурядная ванная комната. А не какой-нибудь, позвольте подчеркнуть, тропический пляж. В этой ванной нет ничего даже отдалённо похожего на тропический пляж.

Потом он ткнул пальцем в открытое окно, за которым зелёные волны под слепящим синим небом томно набегали на обрамлённый зеленью берег.

— Потому что тропический пляж — вот он, — победоносно заключил аркканцлер. — Убедились? Абсолютно ничего общего.

После сытного обеда, содержавшего массу незаменимых, но довольно-таки шустрых аминокислот, витаминов и минералов, а также, к сожалению, имеющего вкус, человечек с надписью «Валшебник» на шляпе занялся домашними делами — насколько это было вообще возможно в условиях полного отсутствия дома.

Домашние дела состояли в обстругивании деревянного чурбана каменным топором. Чурбан на глазах превращался в короткую и широкую досточку, и скорость, с которой это происходило, наводила на мысль, что человечку такая работа не внове.

На ветку соседнего дерева приземлился какаду. Ринсвинд бросил на попугая подозрительный взгляд.

Добившись желаемого уровня гладкости, Ринсвинд встал на дощечку одной ногой и, покачиваясь в неловком положении, угольком нарисовал на плоской поверхности контур стопы. Повторив процедуру со второй ногой, он возобновил обстругивание.

Прятавшийся в водоёме наблюдатель понял, что его подопечный изготавливает себе деревянное подобие обуви.

Затем Ринсвинд извлёк из кармана бечёвку. Её он сделал из шкурки одного пресмыкающегося, правда перед этим было и несколько неудачных попыток: сначала большей частью попадались пресмыкающиеся, никак не желавшие отдавать свои шкурки, зато щедро делившиеся своим ядом, от которого по всему телу шла жуткая алая сыпь. Но, пережив несколько видов сыпи, Ринсвинд наконец поймал искомую тварь.

Так вот, если просверлить в деревянной подошве отверстие и продеть туда бечевку в форме петли, то получится нечто вроде урских сандалий. Конечно, шаркая в таких сандалиях, начинаешь походить на какого-нибудь Прародителя Рода Человеческого, но имеются и некоторые плюсы. Во-первых, если при ходьбе издавать мерное «хлоп-хлоп», то любому опасному существу покажется, что идёт не один человек, а двое. Безопасных существ в этой пустыне Ринсвинд пока не встречал. И во-вторых, хоть бежать в таких сандалиях нельзя, зато выпрыгиваешь из них в мгновение ока, так что, пока разъярённая гусеница или жук недоуменно разглядывают твои сандалии, гадая, а куда, собственно, подевался второй человек, ты уже успеваешь превратиться в пыльную точку на горизонте.

Ринсвинду приходилось много убегать. Каждый вечер он изготавливал новую пару сандалий, а на следующий день оставлял свою обувь где-то в пустыне.

Покончив с работой, он извлёк из кармана свиток тонкой коры. К ней ящеробечёвкой крепилась драгоценность — карандашный огрызок. В надежде, что это хоть как-то поможет, Ринсвинд начал вести дневник. Он просмотрел недавние записи.

«Наверна фторник: жара, мухи. Ужин: мидовые муравьи. Жестоко пакусан мидовыми муравьями. Падение в водяную яму.

Кажется среда: жара, мухи. Ужин: кустовой изюм, очень пахожий на кенгуровые катышки, или наабарот. Пачемута за мной погнались ахотники. Падение в водяную яму.

Четверг (может быть): жара, мухи. Ужин: ящирица с синим языком. Ящирица с синим языком аказаласъ сильно кусачей. Разные ахотники опять за мной гонялись. Упал с обрыва, влетел в дерево, был аписан страдающим недержанием серым медвежонком, приземлился в водяной яме.

Пятница: жара, мухи. Ужин: корневища, на вкус чем-то больные. Сыкономил массу времени.

Суббота: жарче абычного, мух тоже больше. Оч. хочется пить.

Воскресенье: жарко. От жажды и мух стал бредить. Насколька хватает глаз — сплошное ничево с кустами. Решил умиретъ, упал на землю, покатился вниз по склону, очнулся в водяной яме».

Старательно, как можно более мелкими буковками, он вывел: «Понедельник: жара, мухи. Ужин: мотыльные личинки». Прочитал написанное. Добавить, по сути, было нечего.

И почему его здесь так не любят? Встречаешь небольшое местное племя, всё очень мило, запоминаешь имена, заучиваешь слова и разговорные выражения, можешь уже поболтать о погоде — и вдруг ни с того ни с сего за тобой уже гонятся. Но ведь погода — это самая распространённая тема для разговоров!

Раньше Ринсвинд считал себя склонным к бегству от реальности. Он постоянно убегал, а реальность постоянно за ним гналась. Но потом он узнал истинное значение этого словосочетания и понял, что тут больше подходит термин «человеконенавистник». Он был человеком, которого ненавидело множество людей. Хотя с чего — непонятно. Допустим, сидит он, Ринсвинд, у костра, завязывает мирный разговор, а собеседник вдруг выходит из себя и гонится за ним, яростно размахивая палкой. Разве это нормально — так злиться из-за невинного вопроса типа: «Что-то дождя давно не было, правда?»

Вздохнув, Ринсвинд палкой взбил клочок земли — свою сегодняшнюю постель — и улёгся спать.

Во сне он вскрикивал, а ноги его время от времени конвульсивно подергивались, как будто, куда-то бежали, из чего можно было заключить, что ему снится какой-то сон.

Поверхность водоёма пошла рябью. Впрочем, «водоёмом» это можно было назвать лишь с большой натяжкой — просто заросшая кустарником лужица в расщелине между камнями, а жидкость, там содержащаяся, называлась водой лишь из-за упорства географов, отказывающих в правомочности терминам вроде «супоём».

И тем не менее, вода пошла рябью, как будто что-то плеснулось в самом центре. Странность же этой ряби заключалась в том, что, достигнув края водоема, она не останавливалась, но продолжала распространяться дальше — расширяющимися кругами тусклого белого света. Добравшись до Ринсвинда, необычные волны заключили его в центр концентрических линий, состоящих из белых точек и потому похожих на нитки жемчуга.

А потом водоем как будто взорвался. НЕЧТО вылезло на воздух и устремилось сквозь ночную тьму прочь.

Двигаясь зигзагами, оно перелетало от камня к горе, от неё — к очередному водоёму и так далее. Если бы в этот момент гипотетический наблюдатель посмотрел на всю картину с более высокой точки обзора, то заметил бы, что стремительно двигающийся луч оживлял и другие тусклые линии, которые дымными волокнами стелились над землей, словно являясь её нервной системой…

За тысячи миль от спящего волшебника светящаяся полоска нырнула в землю, чтобы вновь появиться уже внутри пещеры, скользнув по её стенам как будто лучом прожектора.

Несколько секунд странный свет витал перед огромной остроконечной скалой, а потом, приняв некое решение, рванулся обратно в небо.

Перелетев через континент, свет вошел в прежний водоём без малейшего всплеска, но опять же несколько волн прокатились по мутной воде, распространившись и на прилегающий песок.

И вновь ночь затихла. Хотя глубоко под землей что-то продолжало рокотать. Кусты задрожали. Птицы на деревьях проснулись и упорхнули.

Спустя некоторое время на поверхности камня возле водоёма стала проступать картина из бледных белых линий.

Не считая неведомого обитателя водоёма, судьбой Ринсвинда интересовался кое-кто ещё.

* * *

Смерть держал жизнеизмеритель Ринсвинда на своём письменном столе — подобно зоологу, желающему неотрывно наблюдать за особенно любопытным образчиком.

Жизнеизмерители большинства людей имели стандартную форму, функциональную и соответствующую своему назначению, как считал сам Смерть. Их даже можно было назвать яйцеизмерителями, ведь песчинки являлись секундами человеческих жизней, а стало быть, все яйца были сложены в одну корзину.

Но при взгляде на песочные часы Ринсвинда можно было подумать, что их произвёл на свет страдающий икотой и помещённый в машину времени стеклодув. Если судить по числу песчинок — а Смерть оценивал такие вещи с весьма высокой степенью точности, — Ринсвинд должен был умереть давным-давно. Но со временем стекло где-то искривилось, где-то вспучилось, поэтому песок зачастую тёк в обратном направлении, а то и по диагонали. Ринсвинд перенёс такое количество магических ударов и его так часто швыряло во времени и пространстве (он лишь чудом не сталкивался нос к носу с самим собой, несущимся навстречу), что вычислить точную дату окончания его жизни было крайне трудно.

Смерть был знаком с концепцией бессмертного, вечно обновляющегося, тысячеликого героя-победителя, но от комментариев по данному поводу воздерживался. С героями он встречался довольно часто, и, как правило, они были окружены трупами ПОЧТИ всех своих врагов. Оглядываясь по сторонам, герои ошалело вопрошали: «Какого чёрта, енто ктой-то меня?». Если и была какая-то договоренность, согласно которой им дозволялось впоследствии вернуться и возобновить свою деятельность, Смерти это не касалось.

Но порой он задавался вопросом: если существует такой вечный герой, то, наверное, для равновесия должен существовать и вечный трус. Скажем, герой с тысячей сверкающих пяток. В недрах множества культур рождалась легенда о герое, который в один прекрасный день вернётся, дабы защищать слабых и угнетённых. Кто знает, быть может, природе для равновесия понадобился антигерой, который ничего подобного делать не станет?

Но в чём бы ни заключалась истина, на практике всё сводилось к тому, что Смерть понятия не имел, когда умрёт Ринсвинд. Для сущности, привыкшей гордиться своей пунктуальностью, положение весьма неприятное.

Бесшумно скользнув через бархатную пустоту кабинета, Смерть остановился перед моделью Плоского мира. Или то была не модель вовсе?

Взгляд пустых глазниц вперился в миниатюрный Диск.

— ПОКАЖИ, — приказал он.

Драгоценные металлы и камни растаяли. Перед Смертью возникли струящийся течениями океан, пустыни, леса, изменчивые облачные ландшафты, похожие на стада буйволов-альбиносов…

— БЛИЖЕ.

Незримое око послушно нырнуло в живую карту. Красная земля плеснулась гигантской волной. Мимо скользнула древняя горная гряда, затем возникла пустыня из камня и песка.

— БЛИЖЕ.

Смерть взирал на фигуру Ринсвинда. Тот мирно спал, периодически подёргивая ногами.

— ГМ-М.

Смерть ощутил, как по его спине что-то карабкается. Задержавшись на минутку у него на плече, «что-то» прыгнуло. Скелетик грызуна в чёрном балахоне приземлился прямо на модель и, отчаянно пища, принялся направо-налево кромсать воздух миниатюрной косой.

Смерть подцепил Смерть Крыс за капюшон и поднял в воздух.

— НЕТ, ТАК НЕЛЬЗЯ.

Смерть Крыс завертелся, силясь вырваться.

— ПИСК?

— ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПРОТИВ ПРАВИЛ, — отозвался Смерть. — ВСЁ ДОЛЖНО ПРОИСХОДИТЬ ЕСТЕСТВЕННО.

Словно повинуясь внезапному импульсу, Смерть бросил взгляд на модель Диска и опустил Смерть Крыс на пол. Потом подошел к стене и дернул за шнурок. Где-то далеко зазвонил колокольчик.

Вскоре показался пожилой слуга с подносом в руке.

— Прошу прощения, хозяин. Я чистил ванную.

— ЧТО-ЧТО?

— Ну, потому и запоздал подать чай.

— ПУСТЯКИ. ЛУЧШЕ СКАЖИ, ЧТО ТЕБЕ ИЗВЕСТНО ПРО ЭТО МЕСТО?

Палец Смерти постучал по красному континенту. Слуга склонился к карте.

— Ах, про это, — протянул он. — Террор Инкогнита. Когда я был жив, эту землю называли именно так, хозяин. Хотя сам я там ни разу не был. Жуткие течения, знаешь ли. Кучу моряков сгубили. В лучшем случае корабли утаскивало за Край, а в худшем… их прибивало к берегу, сухому, как старушечьи си… ну, очень сухому, хозяин, суше не бывает. И раскалённому, как у демона в… очень раскалённому. Но ты-то там наверняка бывал?

— ВЕРНО. НО, САМ ПОНИМАЕШЬ, ДЕЛА-ДЕЛА, НА ОСМОТР ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙ ВРЕМЕНИ КАТАСТРОФИЧЕСКИ НЕ ХВАТАЕТ.

Смерть указал на гигантскую облачную спираль, медленно кружившую над континентом, — так стая шакалов бродит вокруг умирающего льва, который с виду вполне даже мёртв, но кто знает, быть может, ему ещё хватит сил один, последний, раз сомкнуть смертоносные челюсти?

— ОЧЕНЬ СТРАННО. ПОСТОЯННЫЙ АНТИЦИКЛОН. А ВНИЗУ ОГРОМНЫЕ ПРОСТРАНСТВА, НИКОГДА НЕ ВИДАВШИЕ НИ БУРЬ, НИ ДОЖДЕЙ.

— Пожалуй, неплохое место для отдыха.

— ИДИ ЗА МНОЙ.

И хозяин и слуга направились в гигантскую библиотеку Смерти. По пятам за ними едва поспевал Смерть Крыс. В библиотеке под потолком клубились облака.

Смерть простёр руку.

— МНЕ НУЖНА, — произнёс он, — КАКАЯ-НИБУДЬ КНИГА ОБ ОПАСНЫХ СУЩЕСТВАХ ЧЕТЫРЕХИКСНОГО…

Быстро глянув вверх, Альберт тут же прыгнул в сторону. Благодаря быстрой реакции и предусмотрительности, побудившей его свернуться клубочком, он отделался лишь легкими ушибами.

Чуть позже раздался слегка приглушенный голос Смерти:

— АЛЬБЕРТ, БУДУ КРАЙНЕ ПРИЗНАТЕЛЕН, ЕСЛИ ТЫ МНЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ ПОМОЖЕШЬ.

Альберт вскарабкался на огромную груду книг и принялся разбрасывать в стороны громадные фолианты. Наконец Смерть сумел вылезти наружу.

— ГМ-М…

Взяв наугад одну книгу, Смерть прочёл текст на обложке.

— «АПАСНЫЕ МЛЕКАПИТАЮЩИЕ, РЕПТИЛЬИ, АМФИБЬИ, ПТИЦЫ, РЫБЫ, МЕДУЗЫ, НАСЕКОМЫЕ, ПАУКИ, РАКОБРАЗНЫЕ, ТРАВЫ, ДЕРЕВЬЯ, МХИ И ЛИШАЙНИКИ ТЕРРОР ИНКОГНИТА». — Его взгляд пробежался по корешку. — ТОМ 29, — добавил он. — ПОДТОМ В. ОТЛИЧНО.

Он окинул взглядом притихшие полки.

— ВОЗМОЖНО, БУДЕТ ПРОЩЕ, ЕСЛИ Я ЗАПРОШУ ИНФОРМАЦИЮ О БЕЗВРЕДНЫХ СУЩЕСТВАХ ВЫШЕНАЗВАННОГО КОНТИНЕНТА?

Некоторое время они ждали в тишине.

— КАЖЕТСЯ…

— Погоди, хозяин. Вот оно.

Альберт ткнул пальцем. В воздухе ленивыми нисходящими зигзагами летело что-то белое. Смерть подхватил одинокий листок.

Внимательно ознакомившись с его содержанием, он на секунду перевернул бумажку — на тот случай, если что-то написано на обороте.

— Можно взглянуть? — спросил Альберт. Смерть передал ему листок.

— «Отдельные овцы», — прочел Альберт вслух. — Ну да. Пожалуй, лучше выбрать для отдыха какое-нибудь побережье.

— ОЧЕНЬ ЗАГАДОЧНОЕ МЕСТО. СЕДЛАЙ БИНКИ, АЛЬБЕРТ. ЧТО-ТО ПОДСКАЗЫВАЕТ МНЕ, ЧТО Я ТАМ ПОНАДОБЛЮСЬ.

— ПИСК, — подал голос Смерть Крыс.

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

— «Это уж как пить дать», хозяин, — перевёл Альберт.

— Я НЕ СОБИРАЮСЬ НИКОГО ТАМ ПОИТЬ.

* * *

Шесть оглушительно молчаливых ударов прокатились над городом: то городские часы по имени Старый Том демонстративно не пробили время.

Слуги с грохотом катили по коридору столик на колесах. Аркканцлер наконец сдался и велел подавать завтрак.

Чудакулли опустил руку с рулеткой.

— Попробуем ещё разок! — заявил он.

Выйдя в окно, он поднял с песка нагретую солнцем ракушку, после чего, перевалившись через подоконник обратно в ванную, двинулся к двери, которая открывалась в промозглый, заросший мхом внутренний дворик. Из дворика сочился подержанный и грязный утренний свет. В воздухе кружилась пара залётных снежинок, попавших сюда лишь благодаря жестокой прихоти судьбы.

Со стороны дворика окно ванной комнаты выглядело как блестящая, масляная и очень чёрная лужа.

— Так, декан, сунь-ка в окно свой посох, — велел Чудакулли оставшемуся в ванной декану. — И пошебурши им хорошенько.

Там, откуда полагалось торчать посоху, чёрная поверхность пошла легкой рябью.

— Ну и ну, — произнёс аркканцлер, возвращаясь в ванную. — Признаться честно, слышать о таком слышал, но вижу впервые.

— Слушайте, а кто-нибудь помнит историю, которая приключилась с башмаками аркканцлера Бьюдли? — жуя холодную баранину, спросил главный философ. — В его левом башмаке однажды открылась подобная штуковина. Аркканцлеру тогда пришлось нелегко. Когда твои ноги пребывают в разных измерениях, не больно-то побегаешь.

— Не больно-то… — протянул Чудакулли, рассматривая тропическую картину и задумчиво постукивая себя раковиной по подбородку.

— Во-первых, ты не видишь, куда и во что наступаешь… — продолжал главный философ.

— А ещё одна как-то открылась в погребе, — сообщил декан. — Обыкновенная круглая чёрная дыра. Любой помещённый туда предмет бесследно исчезал. И старый аркканцлер Ветровоск отдал распоряжение устроить над ней отхожее место.

— Весьма разумно, — одобрил Чудакулли. Вид у него по-прежнему был задумчивым.

— Мы тоже так считали, пока не нашли вторую дыру на чердаке. Оказалось, что это другая сторона той же самой дыры. Что творилось к тому времени на чердаке, ты можешь себе представить.

— Слушайте, а почему мне никто об этом не рассказывал? — воскликнул Думминг Тупс. — Возможности, которые перед нами открываются, просто поразительны!

— Это все говорят, впервые столкнувшись с такими вот штуками, — покачал головой главный философ. — Но доживи до моих лет, юноша, и ты поймешь: когда находишь нечто, благодаря чему открываются поразительные возможности с перспективой революционно изменить к лучшему жизнь рода человеческого, — в таких случаях лучше всего закрыть крышку и притвориться, будто ты ничегошеньки не видел.

— Однако если расположить выходную дыру над входной и бросить в нижнюю какой-нибудь камешек, то он, появляясь из выходной дыры, будет тут же снова проваливаться во входную… Таким образом, вскоре он будет двигаться со скоростью метеорита, и количество генерируемой энергии превысит все разумные пределы…

— Кстати о метеоризме. На чердаке это самое КОЛИЧЕСТВО чуть не превысило, — кивнул декан, принимаясь за холодную куриную ногу. — Но, слава богам, существует такая вещь, как вентиляция.

Высунув руку в окно, Думминг осторожно помахал ею в воздухе. Тыльная сторона ладони быстро нагрелась.

— И что, никто эти дыры не изучал? — осведомился он.

Главный философ пожал плечами.

— А чего их изучать? Обычные дырки. В каком-то месте скапливается большое количество магии, и она начинает протекать, прожигая окружающий мир, как расплавленное железо прожигает топлёный свиной жир.

— Нестабильные точки в пространственно-временном континууме… — пробормотал Думминг. — Да есть сотни способов как использовать подобное…

— Во-во. Теперь понятно, отчего наш географ всегда такой загорелый, — усмехнулся декан. — По-моему, это немножко нечестно. География должна познаваться через трудности. А не так, чтобы высунул голову в окно — и вот она, география. Иначе все были бы географами.

— Осмелюсь не согласиться, — возразил главный философ. — На мой взгляд, он всего лишь расширил свой рабочий кабинет.

— Кстати, вам не кажется, что это и есть тот самый ИксИксИксИкс? — задумчиво вопросил декан. — Вид вполне чужеземный.

— Море действительно присутствует, — согласился главный философ. — Но можно ли утверждать, что им что-то опоясывается?

— В данном случае оно скорее… оплескивает.

— По-моему, море, способное к опоясыванию чего бы то ни было, должно выглядеть более солидно, — высказался профессор современного руносложения. — Ну, вы понимаете, о чём я. Грозные штормовые волны и всё прочее. Тем самым море дает понять всяким чужакам: побережье опоясывается мною, и никем иным, так что держитесь-ка подальше, а то и вас перепояшем.

— Может, нам стоит выйти и разведать обстановку? — предложил Думминг.

— Как только мы туда вылезем, непременно случится что-нибудь ужасное, — мрачно предсказал главный философ.

— Но с казначеем-то ничего плохого не произошло, — возразил Чудакулли.

Волшебники сгрудились вокруг окна. На линии прибоя виднелся человечек в поддёрнутом до колен балахоне. Над головой у него кружились птицы, а немного в стороне призывно покачивались пальмовые ветви.

— И как это он ухитрился ускользнуть? Должно быть, улучил момент, когда мы отвлеклись, — предположил главный философ.

— Казначе-е-ей! — позвал Чудакулли.

Человечек даже не оглянулся.

— Не хотелось бы, знаете ли, поднимать шум, — промолвил заведующий кафедрой беспредметных изысканий, завистливым взглядом окидывая солнечный берег, — но в моей спальне страшный холод. Вчера ночью даже пуховое одеяло покрылось инеем. Думаю, короткая прогулка по солнышку пойдёт мне на пользу.

— Мы здесь не для того, чтобы прогуливаться! — отрезал Чудакулли. — Наша задача — помочь библиотекарю.

Книга с заглавием «У-ук» сладко всхрапнула, словно бы в подтверждение.

— Об этом я и говорю. Среди пальм бедняге сразу станет лучше.

— Предлагаешь заткнуть его между веток? — уточнил аркканцлер. — Не забывай, пока он ещё «История Одного У-ука».

— Наверн, ты меня прекрасно понял. День на берегу моря принесёт ему куда больше пользы, чем… день неподалеку от берега моря. Пошли уже, а то я совсем замёрз.

— Ты совсем свихнулся? Кто знает, какие чудовища там водятся! Посмотри на этого бедолагу там, на берегу! Море, должно быть, кишмя кишит…

— Акулами, — подсказал главный философ.

— Вот именно! А также…

— Барракудами, — добавил главный философ. — Марлинями. Рыбами-мечами. И вообще, судя по виду, это место недалеко от Края, а, как рассказывают рыбаки, там водятся такие рыбы, которым ничего не стоит отхватить человеку руку.

— Н-да, — согласился Чудакулли. — Здоровенные рыбы…

Голос его вдруг изменился, приобретя некие странные нотки. Весь преподавательский состав знал, что на одной из стен кабинета аркканцлера висело чучело очень большой рыбы. Чудакулли охотился за всем и вся. Единственному выжившему петуху в радиусе двухсот ярдов от Университета оставалось кукарекать последние денечки.

— А джунгли! — продолжал главный философ. — Там же страшно опасно! В тамошних дебрях чего только не водится! Смертельно опасные зверюги. Может, там тигры! Или ещё хуже: слоны, гориллы, крокодилы, ананасы! Я туда ни ногой. В общем, аркканцлер, я тебя целиком и полностью поддерживаю. Лучше замёрзнуть здесь, чем столкнуться нос к носу с бешеным человекоядным чудищем.

Глаза Чудакулли ярко горели. Он задумчиво погладил бороду.

— Тигры, говоришь? — повторил он. И добавил немного иным тоном: — И… АНАНАСЫ!

— Дикие и смертельно опасные, — решительно подтвердил главный философ. — Один такой отправил на тот свет мою тетку. Мы всей семьей пытались спасти её, но тщетно. А я её ПРЕДУПРЕЖДАЛ, что едят их совсем не так, но старушка меня не слушала…

Декан искоса глянул на аркканцлера. Это был взгляд человека, который тоже очень не хочет возвращаться в стылую спальню и который вдруг сообразил, на какие рычаги следует жать.

— И я согласен, Наверн, — сказал он. — Нет уж, никто не заставит меня лезть через пространственную дыру на какой-то, видите ли, солнечный берег, где море кишмя кишит огромной рыбой, а джунгли — опасной дичью. — Декан зевнул зевком плохого игрока в покер. — О да, я лучше проведу ночь в старой доброй холодной кроватке. Не знаю, как ты, конечно. Аркканцлер?

— Мне думается… — начал Чудакулли.

— Да?

— А моллюски? — Главный философ с отвращением затряс головой. — Судя по пляжу, именно в таких местах эти дьявольские твари и водятся. Можете спросить у моего двоюродного брата, правда для этого вам потребуется хороший медиум. Из них не должна идти зелёная жижа, говорил я ему. И пузыриться они не должны! Но разве он меня слушал?

К этому моменту аркканцлер окончательно созрел — ему так и не терпелось присоединиться к многочисленным непослушным родственникам главного философа.

— Стало быть, пребывание на свежем воздухе пойдет библиотекарю на пользу, гм-м?.. — пробормотал он. — Часок-другой на солнце освежат бедолагу, вольют в него новые силы?

— Но, вполне возможно, нам придется биться за него не на жизнь, а на смерть, аркканцлер. Всякие звери так и жаждут заполучить его себе в лапы. — Декан был сама невинность.

— Гм-м, ты прав, я как-то не подумал об этом. Н-да, весьма важное замечание. Эй, прикажите доставить сюда мой пятисотфунтовый арбалет и стрелы с бронебойными наконечниками, а также дорожный набор таксидермиста! И все десять удочек! И четыре ящика со снастями! И весы побольше!

— Твоя предусмотрительность восхищает, — сказал декан. — Ведь у библиотекаря, когда он почувствует себя немного лучше, может возникнуть желание искупаться.

— Раз так, — вставил Думминг, — я пойду схожу за чародалитом и записными книжками. Надо выяснить, где мы очутимся. Вполне может статься, что это место и в самом деле ИксИксИксИкс. Уж очень у него чужеземный вид.

— А мне, пожалуй, не помешает прихватить пресс для рептилий и гербарий, — вступил в разговор завкафедрой беспредметных изысканий, только что сообразивший, куда ветер дует. — Готов побиться об заклад, там чрезвычайно богатый растительный мир.

— Я же займусь изучением примитивных аборигенок в юбочках из травы, — сообщил заядлый газонокосильщик-декан.

— Ну а ты, руновед, что делать будешь? — осведомился Чудакулли.

— Я? О-о, даже не знаю… — Профессор современного руносложения обвёл затравленным взглядом коллег. Те ободряюще ему кивали. — Пожалуй, воспользуюсь случаем и почитаю.

— Правильно, — одобрил Чудакулли. — Потому что мы здесь — и пусть все зарубят себе это на носу! — мы здесь не для того, чтобы прохлаждаться! И не для того, чтобы получать удовольствие! Это ясно?

— А как же главный философ? — ядовито уточнил декан.

— Я? Получать удовольствие от ЭТОГО! О каком удовольствии может идти речь, когда там можно повстречать что угодно, вплоть до КРЕВЕТОК! — жалобно воскликнул главный философ.

Чудакулли помедлил, останавливая взгляд по очереди то на одном волшебнике, то на другом. Те в ответ лишь пожимали плечами.

— Послушай, дружище, — наконец нарушил молчание Чудакулли. — Я тщательно обдумал твой рассказ про моллюсков и, кажется, представил себе, что произошло между твоей бабкой и ананасом…

— …С ананасом это была тётушка…

— …Между твоей тёткой и ананасом, однако… Что смертоносного в обычных креветках?

— Ха! Сам узнаешь, когда тебе на голову упадет целый ящик этих адских тварей, — фыркнул главный философ. — Мой дядюшка НАСМЕРТЬ разочаровался в креветках.

— Отлично, отлично, убедил. Возьмите на заметку, все! Избегайте ящиков с креветками! Это понятно? И мы туда не прохлаждаться идём! Все меня понимают?

— Разумеется, — хором отозвались волшебники.

Они все его понимали.

* * *

Завершив кошмар паническим воплем, Ринсвинд проснулся.

И увидел человека, который за ним наблюдал.

Скрестив ноги, человек сидел на фоне розовеющего утреннего неба. Он был чёрный. Не коричневый, ни иссиня-чёрный, но чёрный, как космос. Эта пустыня превращала людей в головешки.

Ринсвинд тоже сел и потянулся было за палкой. Но передумал. Рядом с чёрным человеком в землю были воткнуты два копья, а местные обладатели копий обычно умели ими пользоваться — потому что, если не научишься точно попадать в быстро движущиеся цели, придется есть то, что движется медленно. Кроме того, в руках человек держал бумеранг, с виду весьма угрожающий, совсем не похожий на те милые игрушки, которые швыряешь в воздух и которые потом неторопливо прилетают обратно. Нет, этот бумеранг был большим, тяжёлым, плавно изогнутым — такие обратно не прилетают, потому что застревают в чьей-то грудной клетке. И казалось бы, ну что за оружие может быть из дерева? Смех да и только. Но стоило увидеть растущие здесь деревья, как желание смеяться мигом пропадало.

Бумеранг был украшен узорчиком из разноцветных полос, но от этого оружие не выглядело менее опасным.

Ринсвинд постарался принять как можно более безвредный вид, для чего призвал на помощь все свои актерские навыки.

Человек молча разглядывал его. Подобную тишину так и тянет чем-нибудь заполнить. А Ринсвинд был воспитанником культуры, которая с рождения вбивала в тебя навык: если говорить нечего, неси всё подряд.

— Э-э… — начал Ринсвинд. — Я… большой человек… человек… из… проклятье, как это… — Наконец он сдался и посмотрел на ненавистно синее небо. — А погода опять наладилась, — заключил он.

Человек издал что-то вроде вздоха, сунул бумеранг под полоску шкуры, представляющую собой его пояс (а по сути, и весь гардероб), и поднялся. После чего подобрал кожаный мешок, перебросил его через плечо, взял копья и, не оглядываясь, легкой походкой зашагал прочь.

Кто-то другой на месте Ринсвинда мог бы и обидеться, но Ринсвинд всегда почитал за счастье увидеть спину уходящего прочь тяжеловооружённого человека. Протерев глаза, он принялся обдумывать предстоящее действо, а именно: поимку и подчинение своей воле завтрака.

— Хочешь личинок? — прозвучал откуда-то шепоток.

Ринсвинд огляделся. Неподалеку находилась яма, из которой он накануне выковырял ужин, а дальше до самого горизонта тянулся пустынный ландшафт, состоящий из колючего кустарника да раскаленных красных камней.

— Я их почти всех выкопал, — слабым голосом отозвался он.

— Не, друг. Я могу открыть тебе секрет, как находить всякие вкусности под кустами. Главное — чухать, где искать, и каждый вечер у тебя на ужин будут деликатесности. Понял, друг?

— А откуда тебе известен мой язык, о таинственный голос? — полюбопытствовал Ринсвинд.

— А с чего ты взял, шо он мне известен? — в ответ спросил голос. — Я щас говорю на своём языке, а ты понимаешь. А вообще, друг, надо бы тебя откормить. Ща я тебя запою. Жратву будешь находить только так.

— Хорошо бы, — отозвался Ринсвинд.

— Ты стой, где стоишь, и не дергайся.

Бестелесный голос чуть слышно загнусавил под невидимый нос.

Ринсвинд был как-никак волшебником. Не из самых лучших, конечно, но волшебство он чувствовал. Этот гнусавый напев оказывал на него странное воздействие.

Волосы на тыльной стороне ладоней вдруг воспылали желанием переселиться на плечи, шея начала потеть. Уши потянулись вверх, а окружающий ландшафт медленно завращался.

Ринсвинд уставился себе под ноги. Да, вот его ноги. По всей видимости. Они стояли на красной земле и не двигались. Зато двигалось всё вокруг. Значит, это не у него голова кружится, а у ландшафта.

Напев умолк. Что-то вроде эха металось в голове у Ринсвинда, как будто слова были тенью чего-то более важного.

Ринсвинд на мгновение прикрыл глаза, а потом опять их открыл.

— Э-э… отлично, — проговорил он. — Клёвая… песенка.

Он не видел собеседника, а потому говорил с той осторожной вежливостью, с которой обращаешься к вооружённому человеку, стоящему у тебя за спиной.

Наконец Ринсвинд повернулся.

— Мне кажется, ты… гм-м… куда-то направлялся? — произнёс он, обращаясь к пустому воздуху. — Э-э… ты меня слышишь?

Даже насекомые умолкли.

— Гм-м… Кстати, тебе случайно не встречался сундук на ножках?

Он заглянул за куст — на тот случай, если таинственный собеседник спрятался там.

— Не то чтобы это очень важно, просто в том сундуке моё чистое белье…

Безграничная тишина недвусмысленно выражала отношение вселенной к чистому белью.

— Так это… Значит, я должен был научиться находить пропитание в кустах? Я правильно понял? — рискнул спросить Ринсвинд.

Потом окинул взглядом ближайшие деревья. Нельзя сказать, чтобы количество плодов на них увеличилось. Он пожал плечами.

— Вот странный тип.

Крепко зажав в руке палку на случай непредвиденного сопротивления, Ринсвинд бочком приблизился к плоскому камню и перевернул его.

Под камнем лежал бутерброд с курятиной.

У него был вполне куриный вкус.

Чуть подальше светившиеся рядом с водоёмом бледные белые линии погасли.

* * *

Теперь же перенесёмся в совсем другую пустыню, которая располагалась где-то там. Странное дело, всегда есть «где-то там». Оно там, где нас нет, До него не дойдёшь и не доедешь, хотя оно может быть совсем близко — с другой стороны зеркала или всего во вздохе от вас.

На тамошнем небе нет солнца, разве что небо и есть солнце, поскольку излучает яркую желтизну. А под небом — раскалённо-обжигающие красные пески.

На скале проявилось грубое изображение человека. Постепенно, открываясь слой за слоем, оно усложнялось, словно невидимая рука рисовала кости, органы, нервную систему… душу.

Человек ступил на песок и опустил на землю мешок, который вдруг стал намного тяжелее. Вытянув руки, человек хрустнул суставами пальцев.

Здесь, по крайней мере, можно нормально говорить. Там, в мире теней, он не осмеливался поднимать голос, чтобы не поднять заодно и горы.

Он произнёс слово, которое по ту сторону скалы потрясло бы леса и создало луга. На истинном языке вещей, на котором говорил человек, это слово означало нечто близкое к «обманщику». Обманщики, они же трикстеры, существуют во многих системах верований, однако легкомысленное звучание этого прозвища может быть… обманчивым. Обманщики обладают своеобразным чувством юмора, и одна из наиболее популярных шуточек в их среде — это подложить под ваше сиденье фугас.

Появились чёрная и белая птицы и уселись человеку на голову.

— Вы знаете, что делать, — сказал старик.

— Он? Ну и чмо! — отозвалась одна птица. — Я наблюдала за ним. Просто очутился в нужное время в нужном месте.

Старик кивнул, показывая, что, возможно, это и есть настоящее определение героя.

— И зачем столько шума-пыли? Неужель так трудно сделать всё самому?

— Потому что это должен сделать герой.

— И без моей помощи, естественно, не обойтись, — фыркнула птица.

Надо отметить, фыркать через клюв — довольно-таки трудная задача.

— Точно. Можешь лететь.

Птица пожала крыльями — как раз это было не так уж и сложно — и, сорвавшись в воздух, пролетела прямо сквозь камень. Ещё несколько секунд на нём светилось изображение птицы, которое потом поблекло и исчезло.

Между создателем и богом большая разница. Работа создателей не из легких, ведь они создают места. А богов создают люди. И это многое объясняет.

Старик уселся на камень и стал ждать.

* * *

При одной мысли о купальном костюме волшебник начинает нервничать. «Ну почему все купальные костюмы должны быть такими… незакрытыми?! — гневно восклицает он. — И почему так мало золотого шитья? И какой вообще толк от одежды, на которой нет по крайней мере сорока полезных кармашков? А оккультные символы из блесток?! Для них, как видно, места не нашлось. И где, если уж на то пошло, лацканы?»

Кстати, о покрываемости. Жизненно важно, чтобы как можно большая часть волшебника была закрыта, дабы не пугать девушек и лошадей. Может, на свете и встречаются молодые волшебники, этакие бронзовокожие, мускулистые красавцы, но только не в Незримом Университете с его бесконечными завтраками-обедами-ужинами. Впрочем, именно благодаря последним волшебник обретает свой вес в обществе.

Ну а чтобы отделить волшебника от его остроконечной шляпы, требуется приложить немало усилий и даже задействовать тяжёлую технику.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий покосился на декана. Оба носили одеяния, в которых превалировали красно-белые полоски.

— Кто последним прыгнет в воду, тот останется один-одинёшенек на берегу! — крикнул он^[97].

Из моря торчал плоский валун, омываемый волнами. На валуне, подвернув мантию, стоял аркканцлер Незримого Университета. Важно раскурив трубку, Наверн Чудакулли забросил в волны леску с таким устрашающим количеством блёсен, поплавков и грузил, что сразу становилось ясно: любая рыба, не попавшаяся на крючок, всё равно будет оглушена тем или иным тяжёлым предметом.

Смена обстановки положительно повлияла и на библиотекаря. Не прошло и нескольких минут с тех пор, как его вынесли на берег, а он уже вчихал себя в привычную форму и теперь сидел на берегу, обернувшись одеялом и прикрыв голову большим листом папоротника.

А день и впрямь был чудесный. Небо и вода источали тепло, море нежно мурлыкало, в ветвях деревьев шептал ветер. Библиотекарь знал, что ему полагается чувствовать себя лучше, но вместо этого в нём росло острое чувство беспокойства.

Он огляделся. Профессор современного руносложения уснул, прикрыв глаза книжкой. Изначально она называлась «Принципы Чарораспространения», но, изменившись под влиянием солнечных лучей и особых высокочастотных вибраций со стороны песчинок, заглавие на обложке теперь гласило: «Заговор „Омега“ fixme»^[98].

Неподалеку в воздухе висело окно, сквозь которое виднелся прямоугольник ванной комнаты. Заподозрив это инженерное решение в непрочности, аркканцлер на всякий случай подпер окно палкой. Из пришпиленной к раме записки сразу становилось понятно, что автор послания очень тщательно подбирал слова:

«Диревяшку Не Убирать. Даже Штобы Праверить, Что Будет. ЭТО КРАЙНЕ ВАЖНО!»

За пляжем виднелся лес, карабкающийся по склону довольно-таки остроконечной горки, хотя и недостаточно высокой, чтобы претендовать на заснеженную вершину.

Библиотекарь уставился на обрамляющие пляж деревья. Они что-то смутно напоминали и навевали приятные мысли о доме. И это было весьма странно, поскольку родился библиотекарь в Анк-Морпорке, в Луннолужном переулке, в доме рядом с мастерской седельных дел мастеров. Но при взгляде на деревья что-то в самой сердцевине его существа отзывалось. Хотелось на них вскарабкаться и…

И всё же что-то с этими деревьями было не так. Библиотекарь посмотрел на раскиданные по берегу красивые ракушки. С ними тоже было что-то не так. У него даже мурашки по спине забегали.

Над головой кружились несколько пташек — тоже неправильных. О нет, с формой у них было все в порядке (насколько библиотекарь разбирался в птицах), и звуки они издавали вполне птичьи. Но были НЕПРАВИЛЬНЫМИ.

Вот проклятье…

Он попытался сдержать отчаянный чих, однако назальную инерцию уже было не остановить. Поэтому библиотекарь все же чихнул и, наверное, правильно сделал — ни в коем случае не пытайтесь сдержать чих, если хотите и дальше идти по жизни с целыми барабанными перепонками.

Последовал всхрап, за ним — стук, и библиотекарь преобразился в нечто соответствующее пляжному пейзажу.

* * *

Говорят, в пустыне хватает сытной и питательной еды. Главное — знать, где искать.

Как раз об этом и размышлял Ринсвинд, извлекая из норки тарелку с кусками шоколадного торта. Торт был посыпан кокосовой крошкой.

Он осторожно покрутил тарелку.

Что ж, доказательства налицо. Он и в самом деле научился находить еду в этом гиблом, безжизненном месте. И пусть вокруг по-прежнему пустыня, зато внутри не так пусто.

Но, наверное, всё дело в неких скрытых способностях. Те добрые люди, что в течение последних нескольких месяцев периодически делились с Ринсвиндом едой, питались совсем иначе. Они выращивали убогий ямс, постоянно копали какие-то корешки, а на горячее подавали всяких тварей с большим количеством глазных яблок, чем было найдено Стражей в обиталище Медли, Медицинского Клептоманьяка.

Наконец-то с ним случилось хоть что-то хорошее. Наверное, кто-то где-то хочет, чтобы он ОСТАЛСЯ В ЖИВЫХ. А вот эта мысль вселяла беспокойство. В живом виде Ринсвинд мог потребоваться только для того, чтобы подкинуть ему очередную гнусность.

За несколько месяцев странствий по пустыне Ринсвинд очень изменился. К примеру, его волшебный балахон стал изрядно короче. Оторванные от подола лоскутки шли на бечёвки для сандалий, а после особо экзотических встреч использовались в санитарно-медицинских целях. И теперь из-под балахона торчали колени, а, надо сказать, колени волшебника — это зрелище не для слабонервных. Скорее оно тянет на «детям до шестнадцати».

Но шляпу Ринсвинд берёг как зеницу ока. Он сплёл для неё новые широкие поля и пару раз даже восстанавливал её острый кончик — с помощью тех же лоскутков, оторванных от того же балахона. Правда, большую часть блесток пришлось заменить кусочками ракушек, примотанными стеблями травы, — но всё равно это была его шляпа, старая добрая шляпа волшебника. Волшебник без шляпы — это всего-навсего человек в подозрительно женском наряде. Волшебник без шляпы — никто и звать никак.

Однако шляпа является лишь атрибутом, никак не влияющим на, допустим, зрение волшебника. Поэтому Ринсвинд не заметил рисунка, проявившегося на полускрытом в кустарнике камне.

Сначала могло показаться, что рисунок этот напоминает птицу. Но потом, продолжая выглядеть давними, якобы случайными мазками неведомого художника, использовавшего уголь и охру, изображение вдруг стало меняться.

Быстро покончив с завтраком, Ринсвинд пустился в сторону высившихся на горизонте гор. Прошло уже несколько дней, с тех пор как он впервые их увидел. Ринсвинд не имел ни малейшего понятия, зачем туда нужно идти, но, по крайней мере, эти горы представляли собой хоть какую-то цель.

Земля под ногами слегка подрагивала, и продолжалось это вот уже несколько дней кряду: несколько раз в день земля обязательно начинала дрожать, что было весьма странно, поскольку ландшафт вокруг совсем не выглядел вулканическим. Наоборот, в такого рода местности вы несколько сотен лет можете таращиться на какую-нибудь скалу, а потом, когда с её вершины упадет камешек, это станет главной темой всех соседских разговоров на ближайшие пару веков. По всем признакам, местная местность давным-давно завязала с геологической аэробикой, успокоившись и остепенившись. В иных обстоятельствах тут даже могли бы жить люди.

Некоторое время спустя Ринсвинд заметил, что с вершины небольшого камня за ним следит кенгуру. Кенгуру попадались ему и раньше: гигантскими прыжками они мчались прочь сквозь кусты, улепётывая со всех лап. Привычки ошиваться в непосредственной близости от людей за ними не водилось.

А эта зверюга, похоже, охотится на него. Но разве кенгуру не придерживаются вегетарианской диеты? Или одежда на нем вдруг позелёнела?

Ринсвинд осторожно двинулся дальше. И он совсем не испугался, когда, выпрыгнув из кустарника, кенгуру вдруг приземлился перед самым его носом.

Коснувшись лапой уха, зверь многозначительно посмотрел на Ринсвинда.

Затем, коснувшись другой лапой другого уха, кенгуру сморщил нос.

— Да-да, просто отлично, — сказал вместо приветствия Ринсвинд.

Он было попятился, но тут же остановился. В конце концов, это всего лишь большой… допустим, кролик с очень длинным хвостом и ногами, которые, как правило, весьма идут красному носу и мешковатым штанам.

— Я тебя не боюсь, — решительно заявил Ринсвинд. — С какой стати мне тебя бояться?

— А с той, — отозвался кенгуру. — К примеру, я могу сделать так, что твой желудок мячиком вылетит у тебя из хлебальника.

— А-а! Ты говорящий?

— Быстро соображаешь, — похвалил кенгуру и опять коснулся лапой уха.

— Что-то не так? — осведомился Ринсвинд.

— Да не, это я по-кенгуриному. Практикуюсь помаленьку.

— И что же это за язык? Один раз почешешь ухо — «да», два раза — «нет»?

Кенгуру опять почесал ухо, но потом опомнился.

— Точняк, — кивнул он. И наморщил нос.

— А сморщенный нос что значит?

— Это значит: «Бежим скорее, кто-то упал в глубокую яму».

— Наверное, очень распространенное выражение?

— Ты офигеешь, насколько.

— А как на кенгурином будет: «У меня для тебя есть задание чрезвычайной важности»? — вкрадчиво-невинно поинтересовался Ринсвинд.

— Кстати, хорошо, что спросил…

Сандалии почти не шелохнулись. Ринсвинд вылетел из них, будто стартующая ракета из поддерживающих опор, и приземлился на уже бегущие в воздухе ноги.

Некоторое время спустя зверь догнал его. Кенгуру передвигался легкими длинными прыжками.

— Почему ты убегаешь? Ты ведь даже не дослушал.

— У меня длительный опыт пребывания в собственной шкуре, — огрызнулся Ринсвинд. — Я ЗНАЮ, что будет дальше. Меня опять втянут в историю, которая меня не касается. А ты просто-напросто галлюцинация, вызванная сытной едой на пустой желудок, так что даже не пытайся остановить меня!

— Остановить тебя? — удивился кенгуру. — А на фига? Ты движешься как раз в нужном направлении.

Ринсвинд попытался было затормозить, но у него не получилось, поскольку его весьма эффективный метод бега основывался на аксиоме, гласящей, что торможение — это то, чего надо всеми правдами и неправдами избегать. Продолжая по инерции двигать ногами, некоторое время он бежал по воздуху, после чего улетел вниз.

Кенгуру глянул ему вслед и не без удовлетворения наморщил нос.

* * *

— Аркканцлер!

Чудакулли проснулся и сел. К нему, шумно отдуваясь, спешил профессор современного руносложения.

— Мы с казначеем отправились прогуляться по бережку, — сообщил он. — И можешь себе представить, где мы в итоге очутились?

— На Развеселой улице в Щеботане, — ядовито отозвался Чудакулли, смахивая с бороды особо любопытного жучка. — Сразу после чайной, направо, к деревцам.

— Я не нахожу слов, аркканцлер. Потому что, как это ни поразительно, мы очутились совсем не там. Пройдя вдоль всего берега, мы оказались на том же месте, с которого начали! Мы на крошечном островке. А ты здесь отдыхал?

— Раздумывал над делами насущными, — поправил Чудакулли. — Какие-нибудь идеи по поводу того, где мы находимся, господин Тупс?

Думминг оторвался от записной книжки.

— С большой степенью точностью я смогу это выяснить только на закате, аркканцлер. Но полагаю, мы где-то неподалеку от Края.

— А ещё мы нашли лагерь профессора жестокой и необычной географии, — встрял профессор современного руносложения. Он покопался в безднах кармана. — Да, лагерь и костровище. А также бамбуковую мебель и массу других вещей. Например, носки на верёвке. И ещё вот это.

Он извлёк из кармана крайне потрёпанный блокнотик стандартного университетского формата. Чудакулли вёл строгую отчётность и выдавал новый блокнот, лишь когда предыдущий будет исписан вдоль и поперёк на всех страницах с обеих сторон.

— Валялся на земле, — сказал профессор современного руносложения. — Но, боюсь, муравьи добрались до него раньше нас.

Чудакулли открыл блокнот и прочел запись на первой странице.

— «Интиресные наблюдения на Моно-Острове. Уникально-уиденённое место».

Он перевернул пару страниц.

— Списки растений и рыб, — сообщил он. — Как по мне, я не нахожу в этой информации ничего особенного, но я ведь не географ. И почему, интересно, он называет остров «Моно»?

— Это означает «Один Остров», — объяснил Думминг.

— Конечно один, а сколько ж ещё? Хотя, по-моему, я вижу неподалеку парочку похожих островов. Налицо острая нехватка воображения. Называл бы уж весь архипелаг. — Аркканцлер затолкал блокнот в карман. — Ну что ж… А самого нашего профессора не видно?

— Как ни странно, нет.

— Пошел, наверное, искупнуться и был съеден диким ананасом, — усмехнулся Чудакулли. — А как поживает наш общий друг библиотекарь, господин Тупс? Ему здесь, кажется, неплохо?

— Думаю, аркканцлер, вам лучше знать, — пожал плечами Думминг. — Вы уже больше получаса на нём сидите.

Чудакулли опустил глаза на шезлонг, кое-где покрытый рыжим мехом.

— Так это?..

— Да, аркканцлер.

— А я думал, это наш географ с собой принёс.

— Купил в специальной лавке, специализирующейся на шезлонгах с подбитыми черной кожей ножками?

Чудакулли снова посмотрел вниз.

— Так мне, думаешь, лучше встать?

— Как знать, он ведь теперь шезлонг. И процесс сидения на себе должен воспринимать как совершенно естественный.

— Нужно срочно найти лекарство, Тупс. Это переходит все границы…

— Господа-а-а-а, эге-е-ей!

В окно ванной лезло некое видение в розовых тонах. Тона были достаточно мирными, но само видение сделало бы честь даже самым хаотичным галлюциногенам.

Теоретически для дамы определённого возраста не существует достойного способа пролезть в окно. Тем не менее, розовая дама очень пыталась таковой способ изобрести. И следует признать, она перемещалась в пространстве с чем-то большим, чем так называемое достоинство, которое бесплатным приложением идет ко всяким королям и епископам, — о нет, эта особа передвигалась с веской респектабельностью домашнего сталелитейного разлива. Однако момент, когда часть её лодыжки могла быть увиденной всеми, неминуемо приближался, и дама, пытаясь предотвратить сие ужасное событие, неловко замерла на подоконнике.

Главный философ закашлялся. Рука его невольно взлетела к шее, как будто стремясь поправить несуществующий галстук.

— А-а! — узнал Чудакулли. — Бесценная госпожа Герпес. Эй, кто-нибудь, пойдите и помогите ей, Тупс.

— Я схожу, — вызвался главный философ всего лишь чуть-чуть быстрее, чем сам того желал^[99].

Университетская домоправительница повернула голову в сторону ванной комнаты и произнесла несколько слов, обращаясь к кому-то невидимому по ту сторону окна. Когда же она вновь повернулась к пляжу, выражение лица под кодовым названием «ору-на-подчиненных» мгновенно сменилось другим, гораздо более ласковым и называющимся «слушаю-господин-волшебник».

Как-то, к вящему возмущению главного философа, заведующий кафедрой беспредметных изысканий посмел заметить, что на лице у ихней домоправительницы слишком много подбородков. Так вот, завкафедрой был не совсем прав, поскольку в госпоже Герпес всё же присутствовал некий глянец — правда, у кого-то он мог вызвать мысли о передержанной в тепле свечке.

— Йа подюмала, вам, господа, вероятьно, захочется перекюсить, — говорила госпожа Герпес, пока волшебники помогали ей спуститься с подоконника. — Так чьто йа взяла на себя смелость отьдать расьпоряжение приготовить вам полдник. Сичас принесю…

Аркканцлер поспешно поднялся с шезлонга.

— Отличная идея, госпожа Герпес.

— Э-э… полдник? — переспросил главный философ. — А мне казалось, уже время обеда…

Своим тоном он ясно давал понять, что если госпоже Герпес угодно, чтобы сейчас было время полдника, то с его стороны не последует ни малейших возражений.

— Гм, по-моему… всё дело в той скорости, с которой свет движется по Диску, — задумчиво протянул Думминг. — Согласно моим прикидкам, мы находимся рядом с Краем. И я как раз пытаюсь вспомнить, как определять время по солнцу.

— Ну, я бы немного подождал. — Главный философ приставил руку ко лбу на манер козырька и, подняв голову, прищурился. — По-моему, оно ещё слишком яркое, чисел не видно.

Чудакулли довольно кивнул.

— Полдник нам всем пойдёт на пользу, — сказал он. — Хотелось бы чего-нибудь лёгкого, пляжного…

— Ага, холодной свининки с горчичкой, — подтвердил декан.

— И пива, — добавил главный философ.

— А пироги ещё остались, ну, те, что с яйцами внутри? — поинтересовался профессор современного руносложения. — Хотя, должен признаться, я всегда считал это жестокостью по отношению к курам…

Послышался тихий «чпок», как будто кто-то засунул палец в рот, а потом, подцепив щеку, резко его выдернул. В семилетнем возрасте подобные забавы приводят в дикий восторг.

А вот Думминг никакого восторга не испытал. Он медленно повернулся, заранее ужасаясь тому зрелищу, которое, как он предчувствовал, ему вот-вот предстоит увидеть.

Госпожа Герпес, держа в одной руке поднос со столовыми приборами, недоуменно тыкала в воздух деревянной палкой, которая раньше подпирала окно.

— Йа только слегка подьвинула его, чьтобы было удобнее доставать едю, — пояснила она. — А теперь йа просто не знаю, кюда оно подевалось.

Там, где прежде темнел четырехугольник, ведущий в пыльный кабинет географа, теперь покачивались пальмовые ветви и переливался на солнце песок. Можно было бы сказать, что пейзаж от этого только выиграл. Хотя это как и откуда посмотреть.

* * *

Задыхаясь, Ринсвинд вынырнул на поверхность. Он упал в очередной водоём.

Который находился внутри… некоей пещеры. Прямо над головой вырисовывался круг небесной синевы.

Сюда падали камни, сюда наносило песок, здесь прорастали семена. Прохладно, влажно и зелено… крохотный оазис, спрятанный от солнца и ветров.

Ринсвинд выбрался на сушу и, пока вода стекала с одежды, осмотрелся. Несколько деревьев ухитрились пустить корни в расщелине. Имелся даже клочок настоящего пляжа. Судя по пятнам на скалах, когда-то уровень воды был значительно выше.

А вон там… Ринсвинд вздохнул. Ну разве не типичная картина? Стоит найти удалённый от всех и вся, прелестный, дикий уголок, как НЕИЗМЕННО выясняется, что какой-то любитель граффити уже успел здесь побывать и всё испоганить. Некогда по делам чрезвычайной скрытности Ринсвинда занесло в Морпоркские горы. И что он там обнаружил? Дальняя стена самой глубокой пещеры оказалась сплошь изрисована плодами вдохновения какого-то вандала: корявыми буйволами и антилопами. Ринсвинда тогда это так разозлило, что он постирал всё к чёртовой матери. Но мало того, вандалы оставили после себя кучи старых костей и всякого мусора! Некоторые абсолютно не умеют вести себя в общественных местах.

Здесь каменные стены тоже были покрыты всякими картинками — бело-красно-черными. «Как и в прошлый раз, животные, — заметил про себя Ринсвинд. — И опять художник так себе».

Капая водой, он остановился перед одним рисунком. Кажется, на нём пытались изобразить кенгуру. Узнаваемые уши, хвост и клоунские лапы. Но в целом животное выглядело… незнакомым. Рисунок был покрыт таким множеством линий и наложенных мелких сеточек, что создавалось весьма странное впечатление. Как будто художник задался целью показать кенгуру не только снаружи, но и изнутри, а также изобразить, каким зверь был в прошлом году, каким сегодня и каким станет на следующей неделе и о чём этот кенгуру вообще думает. Всё это попытались уместить в одном рисунке и при помощи обыкновенных охры и угля.

И вдруг изображение словно бы ожило.

Ринсвинд даже сморгнул. Глаза его разъезжались в разные стороны, будто ноги на льду. Неприятное ощущение…

Он поспешил прочь вдоль стены пещеры, стараясь уже не вглядываться в наскальную живопись, и вскоре путь ему преградила большая груда булыжников, по которой можно было выбраться на поверхность. Однако сбоку от груды была небольшая щелка, в которую можно было бы пролезть. Ринсвинд опасливо заглянул в неведомую темноту. Похоже, это была не пещера, а туннель, у которого обрушился потолок.

— Ты прошел мимо, — произнёс кенгуру.

Ринсвинд повернулся. Кенгуру стоял на миниатюрном пляже оазиса.

— А ты здесь откуда?

— Об этом потом, но ща я тебе кой-чего покажу. Кстати, если хошь, можешь называть меня Скрябби.

— Как-как?

— Мы ведь комрады, точняк? Я здесь, чтобы ПОМОЧЬ тебе.

— О боги…

— Один ты не выживешь, друг. Ты вообще не думал, благодаря кому ты дожил до сегодняшнего дня? В наши дни воду здесь фиг найдешь.

— Ну, не знаю, просто я всё время падал в…

Ринсвинд осёкся.

— Точняк, — отозвался кенгуру. — И тебе не кажется это странным?

— Ну, я считал, что это обычное везение… — Ринсвинд задумался над только что сказанным. — Должно быть, совсем с ума сошёл.

В пещере даже мух не было. Время от времени слышался тихий плеск волн, но это нисколечко не успокаивало, поскольку никаких рыб, способных возмутить поверхность водоёма, не наблюдалось, да и ветра тут не было. А где-то там, наверху, палило солнце, и мухи вились, как… очень много мух.

— А почему здесь так тихо? — подозрительно осведомился он.

— Иди сюда, глянь.

Ринсвинд, вскинув вверх руки, попятился.

— Я очень не люблю когти. И зубы. И клыки. И…

— Просто глянь на этот вот рисунок, друг.

— Ты про кенгуру?

— Про какого кенгуру, друг?

Ринсвинд окинул взглядом стену. На том месте, где раньше пребывало изображение кенгуру, теперь было пусто. Чистый камень.

— Готов поклясться…

— Говорю, ты сюда лучше глянь.

Ринсвинд опустил глаза на камень. Его поверхность выглядела так, как будто сначала множество людей приложили к ней ладони, а потом сверху плеснули охрой.

Он вздохнул.

— Ясно, — устало сказал он. — Проблема мне понятна. Со мной такое постоянно происходит.

— Ты это о чём, друг?

— Когда я щелкаю иконографом, всё получается точно так же. Находишь интересную композицию, бес начинает яростно рисовать, а когда из иконографа вылезает рисунок, выясняется, что в самом его центре красуется твой большой палец.

У меня все полки завалены иконографиями моего большого пальца. Я как будто вижу, как этот твой художник, весь вдохновение, набрасывает образы, кладёт широкие мазки и только в самом конце замечает, что забыл убрать руку с…

— Да не. Я говорю о той картинке, что чуть НИЖЕ, друг.

Ринсвинд пригляделся внимательнее. И вдруг то, что он принял за трещинки в камне, сложилось в тонкие линии. Ринсвинд прищурился. Линии сплетались в образы… Ну да, здесь рисовали фигуры… В них есть что-то…

Он сдул с изображения песок.

Ну да, он не ошибается…

…Странно знакомое…

— Во-во, — словно издалека донесся голос Скрябби. — Правда на тебя похоже, а, друг?

— Но это… — начал было Ринсвинд и выпрямился. — И давно тут эти картинки?

— Дай-ка прикинуть, — ответил кенгуру. — Солнца нет, дождя нет, в укромненькой пещерке, где и ветра не бывает… Двадцать тысяч лет?

— Полная ерунда!

— Гм-м, а ведь ты, пожалуй, прав, друг, — согласился кенгуру. — Потянет на все тридцать, учитывая условия. Вон те отпечатки ладоней, что чуть выше, — они здесь не меньше пяти тысяч лет. А эти совсем поистерлись… Стал' быть, ну очень они древние, им десятки тысяч лет, да только вот…

— Только вот что?

— На прошлой неделе их тутова не было, друг.

— То ты говоришь, им десятки тысяч лет… и вдруг они появились чуть ли не неделю назад?

— Ага! Я знал, что ты умный друг.

— И сейчас ты мне объяснишь, что всё это значит?

— Точняк.

— Поищу-ка я себе что-нибудь на ужин.

Ринсвинд поднял камень. В лунке лежали два бутерброда с вареньем.

* * *

Волшебники были людьми цивилизованными, образованными и культурными. И, оказавшись на необитаемом острове, они не растерялись, а мгновенно смекнули: перво-наперво следует найти стрелочника.

— Ведь ясно же было как день! — вопил Чудакулли, бешено размахивая руками в районе того места, где прежде висело окно. — Я же специально прикрепил табличку!

— Да, но у тебя самого на двери в кабинет висит табличка «Не Беспокоить», — возразил главный философ. — И всё равно каждое утро госпожа Герпес приносит тебе чай!

— Господа, господа! — вмешался Думминг Тупс. — Есть куда более неотложные вещи, которые нужно выяснить!

— Совершенно верно! — внёс свою лепту декан. — Это всё он виноват. Слишком мелко написал!

— Я не о том! Надо незамедлительно…

— Здесь ДАМЫ! — рявкнул главный философ.

— Дама, — веско и подчёркнуто поправила госпожа Герпес, словно игрок, кладущий на стол выигрышную карту.

Она была спокойна и непоколебима, и на её лице отчётливо читалось: «Когда кругом столько волшебников, мне не о чем беспокоиться».

Волшебники сбавили тон.

— Йа извиняюсь, есьли сделала чьто-то не то, — сказала она.

— Не совсем не то, — поспешил заверить Чудакулли. — Ну, может, чуть-чуть. Самую малость.

— Ошибиться мог кто угодно, — добавил главный философ. — Я и сам еле разобрал, что там написано.

— И в общем и целом можно констатировать: уж лучше застрять здесь, на свежем воздухе и под тёплым солнышком, чем всю жизнь провести в душном кабинете, — заключил Чудакулли.

— Это если говорить совсем в общем, — с сомнением в голосе возразил Думминг.

— Не успеет ягненок дважды взмахнуть хвостиком, как мы уже окажемся дома, — с сияющей улыбкой заверил Чудакулли.

— К сожалению, должен заметить, не похоже, что здесь было особо развито сельское хозяйство, и в частности животноводство, — хмыкнул Думминг.

— Я выражался фигурально, господин Тупс. Фи-гу-раль-но.

— Но солнце садится, аркканцлер, — гнул своё Думминг. — Из чего следует, что скоро наступит ночь.

Чудакулли бросил нервный взгляд сначала на госпожу Герпес, потом на солнце.

— Какие-то пробьлемы? — осведомилась госпожа Герпес.

— Да нет же, ради всех богов, нет! — поспешно откликнулся Чудакулли.

— Мы, гм-м…

— Это чья-то шютка? — продолжала домоправительница. — Ви, господа, никогда не упустите шаньс повеселиться.

— Да, это…

— Ну, йа бюду вам весьма благодарьна, если ви отправите меня домой немедьленно, аркканцлер. Сегодня у нас большая стирька, и есть все основания подозьревать, что с простынями декана бюдут проблемы.

Декан внезапно почувствовал себя комаром, очутившимся под лучом сильного прожектора.

— Мы разберёмся с этим без проволочек, не беспокойтесь, госпожа Герпес, — произнёс Чудакулли, не сводя глаз с ежащегося декана. — Что же касается вас, почему бы вам пока не посидеть вот тут и не насладиться этими чудесными простынями… то есть солнечным светом?

Шезлонг с клацаньем сложился. Потом чихнул.

— А-а, библиотекарь, ты снова с нами, — продолжал Чудакулли, приветствуя распростёртого на песке орангутана. — Эй, Тупс, помоги ему. И ещё несколько слов ко всем. Прошу прощения, госпожа Герпес, у нас тут затеялось небольшое собрание преподавательского состава…

Волшебники сгрудились в кучку.

— Это был кетчуп! — быстро затараторил декан. — Честное слово! Так уж получилось, я сначала лег, а потом решил перекусить, а сами знаете, какие от кетчупа пятна!

— Честно говоря, декан, нам до твоих простыней нет никакого дела, — обрезал Чудакулли.

— Абсолютно никакого, — весело поддакнул главный философ.

— Это дело не к нам, — успокоил профессор современного руносложения, похлопывая декана по плечу.

— Мы должны вернуться, — сказал Чудакулли. — Не можем же мы провести тут ночь с госпожой Герпес. Это было бы очень неприлично. Мы и она, наедине…

— Не понимаю, с чего поднимать такой шум из-за какого-то кетчупа? Фасоль-то я всю собрал…

— Наедине? — удивился профессор современного руносложения. — Нас ведь семеро, не считая библиотекаря.

— Разумеется, но ВМЕСТЕ ВЗЯТЫЕ мы с ней наедине, — обрубил Чудакулли. — Могут пойти РАЗГОВОРЫ.

— Разговоры о чём? — встрял заведующий кафедрой беспредметных изысканий, как всегда немного отстающий от беседы.

— Ну, сам знаешь… — Профессор современного руносложения поджал губы. — Семеро мужчин, одна женщина… Я как подумаю, что начнут говорить люди…

— Ты предлагаешь выписать сюда ещё шестерых женщин? Лично я категорически против! — твёрдо сказал завкафедрой.

— А может, надо лишь чуточку подождать — и дыра опять откроется? — спросил главный философ.

— Вряд ли, — Чудакулли покачал головой. — Думминг утверждает, что, пройдя через неё, мы тем самым нарушили чаростатическое равновесие. Эй, декан, а ты что думаешь?

— Это был всего лишь кетчуп, — откликнулся декан. — С любым может случиться.

— Я о нашем вынужденном пребывании на этом острове, — сказал Чудакулли. — Что будем делать? Мы должны действовать как команда, чтобы разрешить эту проблему.

— А что мы скажем госпоже Герпес? — прошептал главный философ. — Она-то думает, мы так ШУТИМ.

— Главный философ, мы взрослые, умудрённые опытом волшебники, — возразил Чудакулли. — Шутят СТУДЕНТЫ.

— О да, по сравнению с нами они мальчишки, — пробормотал Думминг Тупс.

— Правильно. Мы шутки не шутим.

— Угу. Мы уж как дернём, так всё вокруг вздрогнет, а по пустякам мы не размениваемся, — уточнил профессор современного руносложения.

— Ума не приложу, к чему поднимать такой шум из-за крохотного, едва заметного пятнышка от кетчупа! — горевал декан.

— Ни у кого нет в запасе подходящего заклинания? — воззвал Чудакулли.

— По-твоему, отправляясь в четыре утра на пляж, мы должны были запастись заклинаниями? — отозвался профессор современного руносложения.

— В таком случае будем полагаться на собственные силы, — подытожил Чудакулли. — Рано или поздно обязательно покажется корабль. Кроме того, господа, за нашими спинами многие годы Университета. Представители примитивных народностей без труда выжили бы в этом райском уголке. Но мы в отличие от наших неотёсанных предков вооружены знаниями!

— А ещё с нами госпожа Герпес, — вставил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— С неотёсанными предками она бы ни за что не осталась, — согласился главный философ.

— Ты что-нибудь понимаешь в лодках, декан? Если память мне не изменяет, ты, когда был значительно моложе и стройнее, выиграл первое место в соревнованиях по гребле, — заметил Чудакулли. — Кстати, заметь, в своем вопросе я очень ловко обошёл тему простыней.

— Что ж, построить лодку не так уж и сложно, — пожал плечами декан, выныривая из моря грустных размышлений. — Даже представители примитивных народностей в состоянии построить лодку, а мы ведь ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ люди.

— В таком случае назначаю тебя главой Комитета по постройке лодки, — сказал Чудакулли. — Возьми себе в помощь главного философа. А остальные пусть займутся поисками пресной воды. И пищи. Сбейте пару кокосов. В общем, действуйте.

— А ты что будешь делать, аркканцлер? — ядовито осведомился главный философ.

— Я возглавлю Комитет по добыче белка, — парировал Чудакулли и многозначительно взмахнул удочкой.

— То есть опять будешь удить рыбу? И какой от этого толк?

— А такой, главный философ. Будет чем поужинать.

— Ни у кого сигаретки не найдется? — воззвал декан. — Ужасно хочется курить.

Волшебники, ссорясь и продолжая обвинять в случившемся друг друга, разошлись в разные стороны.

* * *

А под покровом деревьев, среди палой листвы вдруг зашевелились корни. Множество очень маленьких растений принялись со страшной скоростью расти…

— Это последний континент, — сообщил Скрябби. — Его… сляпали в последнюю очередь и… немного не так, как остальные континенты.

— А по-моему, он выглядит довольно-таки старым, — хмыкнул Ринсвинд. — Даже древним. И холмы эти тоже выглядят вполне по-древнему. Как самые настоящие холмы.

— Они были созданы тридцатитысячелетними.

— Да ты посмотри на них! Им же миллионы лет, не меньше!

— Точняк. Их создали тридцатитысячелетними миллионы лет назад. Время здесь, — кенгуру пожал плечами, — течёт иначе. Его… склеили по-другому — врубаешься?

— Кому рассказать, не поверят, — покачал головой Ринсвинд. — Я, нормальный, здоровый человек, сижу здесь и слушаю россказни кенгуру. Это так, к слову.

— Между прочим, мне очень трудно подыскивать такие слова, чтобы ты всё понял, — упрекнул его кенгуру.

— Отлично, продолжай поиски, рано или поздно найдёшь. Хочешь бутерброд с вареньем? Это кружовник.

— Не хочу. Я, друг, придерживаюсь строгой травяной диеты. Послушай…

— Не так-то часто попадается кружовниковое варенье. Или кружовничье — как правильно? Малиновое, клубничное — сколько угодно. Даже черносмуродиновое. На сто банок лишь одна — кружовник. О, извини, продолжай.

— Ты правда хочешь слушать дальше? Или смеёшься надо мной?

— А ты видишь на моём лице улыбку?

— Ну ладно… Ты когда-нибудь замечал, что на больших пространствах время течёт медленнее?

Бутерброд замер на полпути ко рту Ринсвинда.

— Замечал. Но ведь это только так КАЖЕТСЯ.

— Думаешь? Когда создавался этот континент, времени и пространства оставалось совсем немного. Вот и пришлось их перемешать, чтобы всё работало. Тут время происходит с пространством, а пространство происходит со временем…

— Отличное варенье, но, знаешь, вот ем и думаю: наверняка ведь рано или поздно попадётся кусок сливы, — с набитым ртом проговорил Ринсвинд. — Или, к примеру, ревеня. Ты не поверишь, но так делают сплошь и рядом. Запихивают в банку ягоды и фрукты подешевле. Я как-то в Анк-Морпорке познакомился с одним типом, который варенье варит, так он рассказывал, чего туда только не суют — и объедки, и красители, а я спросил, ну а как же малиновые косточки, а он и говорит: так они ж из дерева. Из дерева! Мол, для этого у них специальный станок, чтобы косточки разных размеров точить. Представляешь?

— Друг, может, ты прекратишь нести эту чушь о варенье и придёшь в себя?

Ринсвинд опустил бутерброд.

— О боги, надеюсь, что не приду, — вымолвил он. — Сам подумай: я сижу в пещере, расположенной на континенте, где никогда не бывает дождей и где кишмя кишат всякие кусачие твари, и разговариваю — только не обижайся — с каким-то травоядным, которое пахнет будто любимый коврик легко возбудимых щенков, а недавно я обрёл способность находить в самых неожиданных местах бутерброды с вареньем и всякие пирожки, и на стене древней пещеры мне показали весьма странный рисунок, а ещё меня предупредили, что тут абсолютные нелады со временем и пространством, — и после всего этого вышеупомянутый травоядный кенгуру хочет, чтобы я ПРИШЕЛ В СЕБЯ? Когда задумываешься надо всем этим, невольно задаешься вопросом: а я-то тут при чём?

— Вишь ли, друг, на самом деле это место так и не было ДОСОЗДАНО. Его не повертели, не покрутили… не подогнали… — Кенгуру посмотрел на Ринсвинда таким взглядом, словно читал его мысли. — Это как в составной картинке: последний кусочек подходит, он нужной формы, но, чтобы он встал на место, его нужно правильно повернуть. Так понятнее? А теперь представь, что этот кусочек — чертовски большой континент, который нужно вертеть в девяти измерениях сразу. И тут…

— На сцену выхожу я?

— Точняк! Весь в белом!

— Гм-м… Я, конечно, понимаю, тебе мой вопрос может показаться дурацким. — Ринсвинд поковырялся в зубе, пытаясь вытащить косточку кружовника. — Но почему именно я?

— Сам виноват. Явился сюда — и вдруг всё пошло не так. Причём с самого начала.

Ринсвинд оглянулся на стену пещеры. Земля опять затряслась.

— А ты не можешь, ну, удалить меня?

— В прошлом что-то изменилось. Изменилось очень серьезно.

Кенгуру посмотрел на измазанное вареньем непонимающее лицо Ринсвинда и предпринял новую попытку.

— Твое появление внесло фальшивую ноту.

— Куда?

Животное неопределенно помахало лапой.

— Проклятье, да во всё это! — воскликнул кенгуру. — Тебе нужны определения? Хочешь, называй это чертовским многомерным шарниром локализованного фазового пространства. Или просто песней.

Ринсвинд пожал плечами.

— Не буду спорить, я приложил руку к тому, чтобы отправить на тот свет нескольких пауков, — сказал он. — Но у меня не было выбора: либо я, либо они. Сам подумай, когда тебе прямо в лицо внезапно сигает такая тварь…

— Ты изменил историю.

— Не преувеличивай. Парой пауков больше, парой меньше — это ничего особенно не меняет. Представляешь, некоторые из этих гадов используют свою паутину как резинку: ты только слышишь «чпок», а в следующую секунду…

— Я говорю не о той истории, которая начинается сейчас, я говорю о прошлом, о той истории, что уже случилась.

— Я изменил события, которые произошли давным-давно?

— Точняк.

— Одним своим появлением я изменил то, что давным-давно случилось?

— Во-во. Вишь ли, время, вопреки твоим привычным представлениям, течёт вовсе не по прямой…

— А я никогда так и не считал. Сам совершил виток-другой, поэтому я…

Кенгуру широко повел лапой, словно охватывая жестом весь мир.

— Дело не только в том, что события в будущем способны влиять на события в прошлом, — сказал он. — То, что не произошло, но могло произойти, тоже способно… влиять на то, что уже произошло. Более того, есть такие события, которые произошли, но которых не должно было происходить. Как правило, такие события удаляют, но даже они оставляют после себя… назовем их тенями во времени, которые влияют на то, что происходит сейчас. Скажу тебе по секрету, друг, — кенгуру многозначительно повёл ушами, — сейчас всё держится просто-напросто на соплях. Никто так и не удосужился навести порядок. Всякий раз поражаюсь, когда вслед за сегодня всё-таки наступает завтра. Правда-правда.

— Вот и я поражаюсь, — кивнул Ринсвинд. — О, если бы ты знал, как я поражаюсь!

— Значит, будь спок, да?

— Пожалуй, оставлю немного варенья на потом, — пробормотал Ринсвинд. — И всё-таки… почему я?

Кенгуру почесал нос.

— Ну, как говорится: если не ты, то кто?

— И что от меня требуется?

— Повернуть мир.

— Но чем я его буду поворачивать? Специальным ключом?

— Может, и ключом. Смотря как всё сложится.

Ринсвинд снова оглянулся на образцы наскальной живописи. Несколько недель назад их здесь не было, а потом внезапно оказалось, что они были тут всегда.

Множество фигурок. Фигурки с длинными палками в руках. Фигурки в длинных балахонах. Художник отлично справился с задачей, изобразив нечто странное, неведомое. Дабы устранить последнюю тень сомнения, достаточно было взглянуть на штуковины, красующиеся у фигурок на головах.

— Во-во. Мы называем их Остроголовыми, — сказал кенгуру.

* * *

— Похоже, рыба у него ловится, — буркнул главный философ. — Значит, явится весь из себя гордый и будет пилить нас, почему лодка ещё не готова.

Декан как раз заканчивал выцарапывать на скале чертеж.

— По идее, построить лодку легче лёгкого, — откликнулся он. — Лодки строят даже люди, что протыкают себе носы всякими косточками. Мы же конечный продукт тысячелетий просвещения. Неужели нам не по силам будет построить какую-то жалкую лодку?

— Совершенно согласен с тобой, декан.

— Надо всего лишь прочесать остров и найти книжку, озаглавленную, к примеру, «Как сделать лодку. Практическое пособие для начинающих».

— Очень правильная мысль. А дальше плыви себе не хочу. Ха-ха.

Главный философ поднял глаза и судорожно сглотнул. В тенечке неподалеку, на бревне, восседала, обмахиваясь большим листом, госпожа Герпес.

Это зрелище что-то всколыхнуло в главном философе. Он не знал, что именно, но некоторые детали — например, сопровождающий движения домоправительницы волнующий скрип — заставляли его сердце тоже скрипеть и биться быстрее.

— Главный философ, с тобой все в порядке? У тебя такой вид, точно ты перегрелся.

— Нет, нет, мне просто чуть-чуть… тепловато, декан.

Главный философ ослабил воротничок и перевёл взгляд на декана. Тот смотрел куда-то мимо него.

— Ага, эти уже тут как тут, — скривился декан.

По пляжу вереницей тащились волшебники. Одно из преимуществ волшебного балахона заключается в возможности использования его в качестве фартука, и сейчас фасад заведующего кафедрой беспредметных изысканий выдавался больше обычного.

— Нашли еду? — поинтересовался главный философ.

— Э-э… Вроде да.

— Фрукты и орехи, надо полагать, — проворчал декан.

— Гм-м… Да и опять-таки нет, — отозвался профессор современного руносложения. — Гм-м… Весьма забавно…

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий вывалил добычу на песок. Это оказались кокосовые орехи, всякие другие орехи, а также разнообразные узловато-волосатые фрукты.

— Довольно примитивная еда, — заметил декан. — И к тому же, вероятно, ядовитая.

— Ну, казначей ел так, что за ушами трещало. Будто последний день живёт, — сообщил профессор современного руносложения.

Казначей сыто рыгнул.

— Это ещё ничего не значит. Посмотрим на него завтра, — пожал плечами декан. — Да что с вами такое? Вы всё время переглядываетесь.

— Мы… мы и сами кое-что попробовали, декан, — признался профессор современного руносложения.

— А-а, вижу, наши собиратели вернулись! — оглушительно поприветствовал Чудакулли. Широко шагая, он помахивал леской, на которой висели три рыбины. — Ничего похожего на картошку вам не попадалось?

— Думаю, вы нам не поверите, — уныло пробормотал профессор современного руносложения. — Решите, что мы над вами смеемся.

— О чем это ты? — не понял декан. — Как по мне, то, что вы собрали, выглядит совсем не смешно.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий испустил тяжкий вздох.

— Попробуй какой-нибудь кокос, — сказал он.

— Они что, взрываются?

— Нет-нет, ничего такого.

Декан выудил из груды добычи орех, смерил его подозрительным взглядом и стукнул кокосом по камню. Скорлупа раскололась на две абсолютно равные половинки.

Но никакого молока. Коричневого цвета скорлупа была набита мягкими белыми волокнами.

Чудакулли принюхался к странному содержимому.

— Я не верю, — сказал он. — Это противоестественно.

— А что такого? — возразил декан. — Кокос, полный кокоса. Что тут странного?

Аркканцлер отколупнул от кокоса кусочек и вручил декану. На ощупь скорлупа оказалась мягкой и слегка крошилась.

Декан попробовал кокос.

— Шоколад? — ошеломленно произнёс он.

Чудакулли кивнул.

— Судя по вкусу, молочный. С начинкой из кокосового крема.

— Такофа не пыфает, — произнёс с набитым ртом декан.

— Тогда выплюнь.

— Пожалуй, не помешает ещё НЕМНОГО попробовать, — глотая, отозвался декан. — Дух исследования, понимаешь ли.

Главный философ выбрал из кучи узловатый орех синего цвета и размером с кулак и осторожно стукнул им по камню. Орех раскололся, но половинки скорлупы удерживались вместе клейким содержимым.

Запахло чем-то очень знакомым. Осторожная проверка на вкус подтвердила догадку. Волшебники остолбенело созерцали нутро ореха.

— Там даже синие прожилки имеются, — первым нарушил молчание главный философ.

— Знаем, его мы тоже пробовали, — слабым голосом отозвался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — И что с того? Бывает же хлебное дерево…

— Я слышал о таком, — отозвался Чудакулли. — И вполне могу поверить, что существует кокос в естественной оболочке из шоколада. Ведь что такое шоколад? Это вид картофеля…

— …Скорее представитель семейства бобовых, — вставил Думминг Тупс.

— Не важно. Но никто не убедит меня, что может существовать орех с начинкой из ланкрского синежильного сыра! — Чудакулли потыкал пальцем в орех.

— И всё же, аркканцлер, в природе иной раз случаются забавные совпадения, — заметил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Да что далеко ходить, помню, я сам ещё в детстве выкопал в огороде морковь, так она была точь-в-точь как человечек с…

— Э… — внезапно подал голос декан.

Это был всего лишь краткий звук, один слог, но окрашенный такой зловещностью, что все головы мгновенно повернулись к декану.

Он снимал желтоватую кожуру с плода, похожего на маленький стручок. По окончании процесса в руках у него осталась…

— Ну да, отличная шутка, снимаю шляпу перед вашим чувством юмора, — произнёс Чудакулли. — Но вы, разумеется, не ждёте, что я поверю, будто это растёт на…

— Я ничего не делал! Смотри, тут мякоть и прочее, — декан возбужденно взмахнул стручком.

Чудакулли взял другой стручок, поднёс к уху и потряс, после чего тихо сказал:

— Будьте так добры, покажите, где вы это нашли.

Куст рос на опушке. Сквозь густые крошечные листочки пробивались десятки побегов. Каждый венчался цветком с уже пожухшими и опадающими лепестками. Можно было собирать урожай.

Когда декан склонился и сорвал стручок, с куста снялось облако разноцветных насекомых и, жужжа, поплыло прочь. После очистки оказалось, что содержимое стручка представляет собой влажноватый белый цилиндр. Декан несколько секунд изучал объект, потом сунул один конец в рот, извлек из кармашка в шляпе спичечный коробок и чиркнул спичкой.

— А неплохой табак, — похвалил он. Когда он вынул сигарету изо рта и выдул кольцо, рука у него слегка дрожала. — И фильтр пробковый.

— Гм-м… Как табак, так и пробка являются продуктами растительного происхождения, — с дрожью в голосе произнёс заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Завкафедрой? — отозвался Чудакулли.

— Да, аркканцлер?

— Заткнись, а?

— Хорошо, аркканцлер.

Думминг Тупс вскрыл пробковый фильтр. Внутри обнаружилось колечко того, что вполне могло сойти за…

— Семена, — уверенно подтвердил он. — Но этого не может быть, потому что…

Декан, окутанный клубами синего дыма, разглядывал виноградную лозу.

— А кто-нибудь заметил, что вот эти плоды имеют ярко выраженную прямоугольную форму? — произнёс он.

— Давай, декан, попробуй, — велел Чудакулли. Декан счистил коричневую скорлупу.

— Ну да, — сказал он. — Как и следовало ожидать. Бисквиты. К сыру весьма кстати.

— Э-э… — сказал Думминг и ткнул пальцем перед собой.

Прямо за кустом валялась пара башмаков.

* * *

Ринсвинд пощупал стену пещеры. Земля опять содрогнулась.

— Чего она трясется-то?

— Некоторые называют это землетрясением, другие утверждают, что причиной всему высыхание почвы, по мнению третьих — это под землей проползает гигантский змей, — ответил Скрябби.

— Ну и кто прав?

— Вопрос поставлен неверно.

«ВЫГЛЯДЯТ они определенно как волшебники, — подумал Ринсвинд. — Эта конусообразность знакома любому, кто хоть раз побывал в Незримом Университете. И в руках у них посохи. Пусть даже в распоряжении у древних художников были только грубые краски, набалдашники получились вполне реалистично».

Но тридцать тысяч лет назад НУ еще НЕ СУЩЕСТВОВАЛО…

Затем в дальнем конце пещеры Ринсвинд заметил некий рисунок, на который прежде не обращал внимания. Рисунок был почти скрыт под охряными отпечатками ладоней, словно таким образом люди хотели удержать его, помешать ему — ну, право, что за глупая мысль — сойти с камня.

Ринсвинд смахнул с рисунка пыль.

— О нет, только не это, — выдохнул он.

На рисунке был изображён продолговатый сундук. Художник не был знаком с законами перспективы, однако тысячи маленьких ножек узнавались сразу.

— Это же мой Сундук!

— Вечно одна и та же история, точняк? — раздался из-за спины голос Скрябби. — Сам прибываешь куда надо, а твой багаж оказывается неизвестно где.

— К примеру, в десятках тысяч лет тому назад?

— Тем самым он превращается в ценный антиквариат.

— Но в нём вся моя одежда!

— Будь спок, она снова войдет в моду.

— Ты не понимаешь! Этот ящик ВОЛШЕБНЫЙ! Он должен следовать за мной повсюду. Куда я, туда и он.

— Вот он туда и отправился. Но перепутал КОГДА.

— Как это? О.

— Я ведь талдычу тебе, время и пространство полностью перепутались. Вот погодь, начнётся твоё путешествие. Ты повидаешь места, которые одновременно существуют в нескольких временах, а в иных местах такой штуки, как время, и вовсе нет. Зато есть времена, в которых почти нет места. Ты ещё побегаешь, разбирая их по порядку.

— Это как карты по порядку раскладывать? — уточнил Ринсвинд.

Мысленно он взял на заметку слова насчёт «твоего путешествия».

— Точняк.

— Но это же невозможно!

— Вот и я так сказал. Но ты БУДЕШЬ это делать. А теперь соберись. — Скрябби набрал в грудь воздуха и важно изрёк: — Будь спок, ты справишься, ведь ты с этим уже справился.

Ринсвинд схватился за голову.

— Я ГОВОРИЛ, время и пространство здесь перемешались.

— Так я уже спас континент?

— Точняк.

— Слава богам. Что ж, было не так уж и трудно. Мне за это много не надо — так, пустяки, может, медаль, всеобщая признательность жителей, пожалуй что, скромная пенсия и билет домой… — Он посмотрел на кенгуру. — Хотя ничего такого я не дождусь, верно?

— Во-во, потому что…

— …Я уже не сделал этого ЕЩЁ!

— Точняк! Ловишь на лету! Но ты должен пойти и сделать то, что, как нам известно, ты сделаешь, потому что ты это уже сделал. Ведь если бы ты этого не сделал, меня бы тут не было, и я бы не смог заставить тебя сделать то, что ты сделаешь. Так что не кобенься и сделай всё как надо.

— И меня ждут ужасные опасности?

Кенгуру сделал неопределённый жест лапой.

— Ну, ужасноватые.

— И мне придется пройти множество миль по иссушенной и растрескавшейся земле?

— Вроде того. Тута, вишь ли, другой почвы нет.

Ринсвинда немного отпустило.

— И я обрету по дороге верных друзей, которые благодаря своим необыкновенным способностям и силе не раз спасут меня?

— Я бы на твоем месте не слишком на это рассчитывал.

— А как насчет волшебного меча?

— Ты и волшебный меч?

— Гм, пожалуй, ты прав. Всё честно. Забудь про волшебный меч. Но что-то ведь у меня должно быть. Плащ-невидимка, целительный эликсир…

— Все эти вещи, друг, предназначаются для тех, кто умеет ими пользоваться. Тебе же придется полагаться на свою врождённую смекалку.

— То есть как? У меня не будет НИЧЕГО! Что это за миссия такая? Дай мне хоть какую-нибудь подсказку!

— Возможно, тебе доведётся выпить пива.

С этими словами кенгуру слегка отклонился, словно ожидая бурных протестов.

— А. Ну да. Это я умею. А в каком направлении мне двигаться?

— О, это ты сам поймёшь.

— А когда я приду туда, куда я сейчас направляюсь, что я там должен буду сделать?

— Но ведь это… ты поймёшь сам, точняк?

— А как я узнаю, что сделал всё как надо?

— Мокрость вернётся.

— Мокрость?

— Пойдёт дождь.

— Но мне казалось, здесь никогда не шло дождей.

— Вот видишь? Я знал, что на самом деле ты очень даже смышлёный.

Солнце клонилось к закату. Камни у края пещеры отливали красным. Ринсвинд некоторое время смотрел на них и вдруг принял решение. Смелое решение.

— Я не из тех, кто увиливает, когда на чашу весов поставлена судьба целого континента, — заявил он. — Я пущусь в путь на рассвете, дабы исполнить тот долг, который я уже исполнил, клянусь Хоки, или не быть мне Ринсвандом!

— Ринсвиндом, — уточнил кенгуру.

— Вот именно!

— Отлично сказано, друг. В таком случае на твоём месте я бы немножко поспал. Завтрашний день выдастся нелёгким.

— Я не из тех, кого не докличешься в трудную минуту! — не унимался Ринсвинд. Сунув руку в дупло валяющегося поблизости бревна и порывшись там, он вытащил тарелку с яйцами и чипсами. — Увидимся на рассвете, друг!

Несколько минут спустя Ринсвинд растянулся на песке, подложив под голову бревно вместо подушки, и стал смотреть на багровое темнеющее небо. Одна за другой показались несколько звёзд.

Что-то его слегка беспокоило… А, ну да. Кенгуру лежал по другую сторону водоема.

Ринсвинд поднял голову.

— Ты что-то говорил насчёт «него», который сотворил всё это…

— Точняк.

— Знаешь… а я ведь встречался с Создателем. Приземистый такой тип. Специализируется на снежинках.

— Да? И когда же ТЫ с НИМ встречался?

— Вообще-то, как раз тогда, когда он создавал мир. — От упоминания факта, что во время той незабываемой встречи он уронил в море бутерброд, Ринсвинд решил воздержаться. Как правило, люди не приходят в восторг, узнав, что на самом деле эволюционировали из чьего-то обеда. — Я много где побывал, — туманно добавил он.

— Что ты мне креветок-то на уши вешаешь?

— Кого? О нет. Креветок? Только не я. Терпеть не могу всяких ракообразных. Или там моллюсков. Не моё это. М-м… А что ты всё-таки имел в виду?

— ОН это место не создавал, — проигнорировал вопрос Скрябби. — Это случилось уже потом.

— А так бывает?

— Почему нет?

— Как-то неправильно. Мир уже закончен, и тут появляется кто-то, у кого руки чешутся, и — раз! Поверх всего, как блин, шлёпается новый континент.

— Такое случается сплошь и рядом, друг, — ответил Скрябби. — Чертовски часто. И кстати, что в этом плохого? Если один создатель оставляет за собой гигантские пустые океаны, почему бы кому-нибудь другому их не заполнить, а? Незамыленный глаз, свежие идеи, новый подход — от этого миру только польза.

Ринсвинд уставился на звёзды. Перед его внутренним взором возникла картина: некий человек бродит от мира к миру и тайком, пока никто не видит, рассовывает повсюду континенты.

— Да уж, — отозвался Ринсвинд. — Мне самому, к примеру, ни за что бы не пришло в голову сотворить всех змей смертельно ядовитыми, а пауков ещё ядовитее. И всем тварям по карману! Шикарная мысль.

В пещере стало совсем темно, и Скрябби был почти не виден.

— А он таких континентов много понаделал?

— Будь спок.

— И зачем?

— Чтобы по крайней мере один уцелел. Он и кенгуру повсюду суёт. Своего рода подпись.

— А у этого Создателя есть имя?

— Не-ка. Это просто человек, он ходит с мешком на плече, а в мешке — целая вселенная.

— А мешок кожаный?

— Кажется, да, — подтвердил кенгуру.

— И вся вселенная помещается в обыкновенном заплечном мешке?

— Точняк.

Ринсвинд закинул руки за голову.

— Хорошо, что я не религиозен, — заметил он. — Всё это так сложно.

Прошло минут пять. Ринсвинд захрапел. Через полчаса он слегка повернул голову. Кенгуру исчез.

Он мигом вскочил, с почти сверхринсвиндовой скоростью вскарабкался по груде обрушившихся камней, вылез на поверхность и устремился в тёмное горнило ночи.

Взяв направление на одну из звёзд, выбранную случайным образом, Ринсвинд мчался вперед, не обращая ни малейшего внимания на ветки кустарника, что хлестали его по голым ногам.

Когда долг зовёт, его, Ринсвинда, не придётся долго искать. Его придётся искать ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ долго.

В пещере, поверхность озаренного луной водоема шла рябью. Концентрические волны мягко набегали на песок.

На стене просматривалось изображение кенгуру — творение какого-то предка. В своей работе древний художник использовал белый, красный и жёлтый цвета. Посредством нехитрых красок он пытался добиться того эффекта, который не всегда достигается даже при наличии восьми измерений и очень большого ускорителя частиц, — художник хотел показать не только СЕГОДНЯШНЕГО кенгуру, но и кенгуру в прошлом и кенгуру в будущем. Одним словом, он задался целью изобразить не наружность, но суть кенгуру.

Снова растворяясь в камне, кенгуру ухмылялся.

* * *

К числу сложных составляющих разумного двуногого существа, известного прочему миру под именем госпожи Герпес, принадлежала следующая: такого понятия, как неформальный перекус, для госпожи Герпес просто не существовало. Даже сделав бутерброд только для себя, она украшала его веточкой петрушки. Перед тем как выпить чашечку кофе, госпожа Герпес расстилала на коленях салфетку. Если же в дополнение на стол можно было поставить вазу с цветами, а под тарелку подложить аппетитно оформленную досточку, тем лучше.

И невозможно было представить, чтобы госпожа Герпес вкушала пищу прямо со своих коленей. Впрочем, столь же немыслимой представлялась сама идея о наличии у госпожи Герпес коленей, хотя главному философу приходилось периодически обмахиваться шляпой. Так что берег прочесали в поисках плавника, из которого впоследствии изготовили грубый стол. В качестве сидений использовали подходящего размера валуны.

Главный философ шляпой смахнул с камня несуществующую пылинку.

— Ну вот, госпожа Герпес, всё и готово…

Домоправительница нахмурилась.

— Но прислюге не положено усаживаться за сьтол вмесьте с господами…

— Прошу вас, не стесняйтесь, — любезно предложил Чудакулли.

— Благодарю, но мне неловько. Кажьдый дольжен знать своё место, — ответила госпожа Герпес. — Надеюсь, йа своё знаю. Иначе как мне потом сьмотреть вам в глаза?

Лицо Чудакулли на мгновение лишилось всякого выражения, а затем он вполголоса предложил:

— Собрание преподавательского состава, господа?

Отбежав по пляжу чуть в сторону, волшебники опять сбились в плотную кучку.

— И что нам делать?

— Полагаю, весьма похвальное поведение с её стороны. В конце концов, её мир, так сказать, Под Лестницей.

— Это, разумеется, так, но здесь, на острове, я что-то не вижу лестниц.

— Может, построить пару-тройку?

— И мы прогоним бедняжку? Чтобы она сидела где-то одна-одинешенька?

— Чтобы сделать этот стол, мы угрохали массу времени!

— Кстати, аркканцлер, вы ничего странного в древесине не заметили?

— Как по мне, так самая обычная древесина, Тупс. Ветки, стволы, чёрта в ступе.

— Это и странно, поскольку…

— Всё очень просто, Чудакулли. Полагаю, мы, благородные господа, знаем, как обращаться с женщиной…

— С дамой.

— Позволю себе заметить, твой сарказм был излишен, декан, — нахмурился Чудакулли. — Что ж, как говорят в Клатче, если пророк Урн не идёт к горе, то гора идёт к пророку Урну.

Аркканцлер сделал паузу. Он знал своих волшебников.

— Насколько мне известно, так говорят в Омнии… — начал было Думминг.

Чудакулли отмахнулся.

— Это всё детали, главное — суть.

Именно поэтому госпожа Герпес обедала в полном одиночестве за столом, а волшебники разложили костерок поодаль, и время от времени кто-нибудь подносил домоправительнице наиболее изысканные из даров природы.

Уже было ясно, что на этом острове недоедание им не грозит. Скорее следовало ожидать приступов диспепсии и подагры.

Главным блюдом была рыба. Напряжённые поиски деревьев с котлетами и бифштексами не увенчались успехом, зато были обнаружены обычные фруктовые деревья, один макаронный куст и что-то вроде квашеного моха с горчичным привкусом, а также, к превеликому отвращению Чудакулли, похожее на ананас растение, под кожурой которого оказался сливовый пудинг.

— Совершенно очевидно, что НА САМОМ ДЕЛЕ это вовсе не сливовый пудинг, — запротестовал аркканцлер. — Нам просто кажется, что это сливовый пудинг, потому что у него вкус в точности как у… сливового пудинга… — Его голос постепенно затих.

— Но в нём есть и сливы, и смуродина, — заметил главный философ. — Будь так любезен, передай горчичный мох.

— Да нет же! Нам только КАЖЕТСЯ, что они выглядят как смуродина и сливы, однако же…

— А ещё нам кажется, что вкус у них точь-в-точь как у смуродины и слив, — жуя, возразил главный философ. — Послушай, аркканцлер, здесь нет никакой тайны. Очевидно, до нас тут побывали другие волшебники. Всё, что мы видим, — результат самых заурядных магических действий.

Возможно, это экспериментировал наш пропавший географ. А может, это чудовство. Взять, к примеру, сигаретный куст — по сравнению с тем, что творили в старые добрые времена, это сущая ерунда. Чудеснику создать такой вот куст всё равно что кружечку пива опрокинуть!

— Кстати о кружечке пива… — Декан помахал рукой. — Кто-нибудь, передайте ром.

— Госпожа Герпес не одобряет употребление горячительных напитков, — сказал главный философ.

Декан бросил взгляд на домоправительницу. Госпожа Герпес элегантно ела банан — фокус не из простых.

Декан поставил кокосовую скорлупу на стол.

— Ну, она… Но я… Я вообще не понимаю… Одним словом, к чёрту всё, больше тут ничего не скажешь.

— И грубые выражения она тоже не одобряет, — сообщил профессор современного руносложения.

— Голосую за то, чтобы прихватить с собой нескольких местных пчёл, — заявил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Чудесные создания. Такие утонченные. Не то что наши машины по производству мёда. Всё просто и удобно. Вот тебе замечательные маленькие контейнеры с мёдом: протягиваешь руку — и наслаждаешься жизнью!

— Прежде чем съесть, она так медленно, медленно снимает кожуру… О боги…

— Эй, главный философ, ты там как? Случаем не перегрелся?

— Что? А? М-м-м? Нет, ничего. Да. Пчёлы. Замечательные создания.

Волшебники дружно посмотрели на двух местных пчёл, круживших в сумерках вокруг цветущего куста. За каждой пчелой тянулся чёрный дымовой след.

— Ишь, дымят, что твои фейерверки, — заметил аркканцлер. — Поразительно.

— Эти башмаки — ну, помните, там, под кустом? — всё-таки они вселяют в меня тревогу, — сказал главный философ. — Такое впечатление, что человека из них взяли и выдернули.

— О чём ты? Это крохотный необитаемый остров, — успокоил его Чудакулли. — Нам попадались только птицы, мелкие писклявые твари да тучи насекомых. На островках, через которые камень легко перебросить, свирепые звери не водятся. Просто географ… проявил некоторую беззаботность. Да и жарковато здесь для башмаков…

— И куда он тогда подевался?

— Ха! Наверное, прячется где-нибудь, — предположил декан. — Со стыда. Держать в кабинете такой вот солнечный островок противоречит всем университетским правилам.

— В самом деле? — удивился Думминг. — Первый раз слышу. И давно этот закон действует?

— С тех самых пор, как я начал проводить ночи в вымороженной спальне, — мрачно ответил декан. — Передай, пожалуйста, вон тот хлебный пудинг.

* * *

— У-ук.

Библиотекарь восседал за кучей фруктов. Раньше он ни на секунду не усомнился бы в идеальности своей дислокации, однако сейчас даже бананы вселяли в него тревогу. Вызывали ощущение НЕПРАВИЛЬНОСТИ. Перед ним были и длинные жёлтые бананы, и бананы, больше смахивающие на огрызки, и красные бананы, и толстые коричневые…

Он перевёл взгляд на остатки рыбы. Вот большая серебристая, а вот жирная красная, и маленькая серая, и плоская, похожая на камбалу…

— Очевидно, судьба занесла сюда какого-то чудесника, и он решил сделать остров чуть более уютным.

Главный философ говорил, но его голос звучал как будто издалека. А библиотекарь тем временем перечислял про себя.

Растение — сливовый пудинг, горчичный мох, шоколадный кокос… Он повернулся, чтобы оглядеть деревья. Теперь, поняв, что надо искать, он сразу осознал, что искомого нигде не видно.

Опустившись на костяшки, библиотекарь затрусил к береговой линии. Главный философ умолк на полуслове. Волшебники в молчании следили за библиотекарем, рывшимся в грудах ракушек. Вскоре он вернулся с горстью морских раковин и победоносно вывалил добычу перед аркканцлером.

— У-ук!

— Что такое, дружище?

— У-ук!

— Да, они очень красивые, но что…

— У-УК!

Библиотекарь, по-видимому, вспомнил, с разумом какого уровня имеет дело. Подняв указательный палец, он вопросительно посмотрел на Чудакулли.

— У-ук?

— И все-таки, я по-прежнему не вполне…

Библиотекарь поднял два пальца.

— У-ук у-ук?

— Гм-м, не уверен, что…

— У-ук у-ук у-ук!

Думминг Тупс задумчиво разглядывал три поднятых пальца библиотекаря.

— Аркканцлер, по-моему, он считает.

Библиотекарь вручил ему банан.

— А, старая добрая «угадай-сколько-пальцев-я-поднял», — понимающе закивал декан. — Отличная игра. Но она становится куда веселее, если сначала достичь нужной кондиции…

Библиотекарь выразительно замахал рукой, показывая сначала на рыбу, потом на еду в целом, на ракушки и, наконец, на деревья, высившиеся на заднем плане. А затем ткнул пальцем в небо.

— У-ук!

— Хочешь сказать, мы все едины? — уточнил Чудакулли. — И мир — одно большое место? Таковым мы его и запомним?

Библиотекарь открыл было рот, собираясь что-то сказать, и вдруг чихнул.

На песке появилась очень большая рыжая ракушка.

— О боги! — выдохнул Думминг Тупс.

— Забавно, — произнёс заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Он превратился в весьма любопытный образчик моллюска гигантского. Если подуть в заострённый конец, то раздастся потрясающий звук…

— Никто не желает попробовать? — ехидно пробормотал декан.

— О боги! — опять воззвал Думминг.

— Да что с тобой такое? — осведомился декан.

— Единственное число. Именно это он и пытался нам объяснить.

— О да, библиотекарь у нас один такой…

— Да нет! Он пытался сказать, что любая вещь присутствует здесь в одном-единственном экземпляре!

Реплика получилась весьма драматичной. Услышав нечто подобное, люди, как правило, долго-долго взирают друг на друга расширившимися от ужаса глазами, после чего восклицают что-нибудь вроде: «А ведь он прав, провалиться мне на этом самом месте!». Но данная реплика была адресована волшебникам, а им для успешного усвоения большой мысли требовалось потреблять её маленькими порциями.

— Не пори чушь, — отозвался Чудакулли. — Начать с того, что ракушками весь пляж завален, их здесь миллионы.

— ДА, аркканцлер, но если приглядеться, то можно заметить: они все РАЗНЫЕ. То же самое и с деревьями. Ведь каждого дерева, каждого куста мы нашли только по одному экземпляру! Пальм много, однако на каждой растёт свой вид бананов. И сигаретное дерево тоже было одно.

— Зато тут много пчел, — возразил Чудакулли.

— Но рой один, — парировал Думминг.

— И миллионы жучков, — добавил декан.

— Вряд ли среди них найдется хоть пара похожих.

— Согласен, наблюдение весьма интересное, — протянул Чудакулли, — и всё же мне не совсем понятно…

— Единственное число — это своего рода тупик, — пояснил Думминг. — Тупик размножения, тупик эволюции!

— Верно, но мы ведь говорим о ДЕРЕВЬЯХ, Тупс.

— Им тоже нужно, чтобы были мужские и женские особи.

— В самом деле?

— Безусловно, аркканцлер. Иногда в качестве таковых выступают различные части одного и того же растения.

— Что? Ты уверен?

— Абсолютно уверен, аркканцлер. Мой дядя был заядлым садоводом, он размножал деревья, он с ними…

— Потише, юноша, потише! Тебя может услышать госпожа Герпес.

Думминг ошеломлённо уставился на него.

— Ну и что? Если уж на то пошло… вероятно, когда-то был и господин Герпес?

Лицо Чудакулли одеревенело. Потом аркканцлер, подбирая слова, зашевелил губами и наконец несколько неуверенно изрек:

— Возможно, ты и прав, но всё это как-то… противно.

— Боюсь, от природы не уйти, аркканцлер.

— Раньше я любил вечерком прогуляться по лесу, Тупс. И ты хочешь сказать, что в это время деревья…

Думминг почувствовал, что его семейно-садоводческих знаний становится недостаточно, и тогда он призвал на помощь память, пытаясь вспомнить всё, что знал о дяде, который большую часть жизни провёл на садовой лестнице.

— Ну, ещё, насколько мне известно, кисточки из верблюжьей шерсти тоже задействованы… — начал было он, но Чудакулли так на него посмотрел, что Думминг запнулся. — Так или иначе, аркканцлер, всякой твари должно быть по паре. Вот, допустим, кто курит сигареты? Куст надеется, что окурки окажутся разбросанными вокруг, — и кто, по его разумению, будет курить сигареты?

— Что?

Думминг вздохнул.

— Всякий плод, аркканцлер, должен соблазнять, это его назначение. Птица, соблазнившись вкусом и видом плода, съест его, после чего, гм-м, уронит где-нибудь семена. Именно таким образом распространяются растения. Но на этом острове нам встретились только птицы да несколько ящериц, так что каким образом…

— А-а, теперь я понял, куда ты клонишь, — протянул Чудакулли. — Какая-нибудь птичка, увидев сигаретный куст, решит: вот неплохое местечко для перекура! Но что за птица…

— Раз для перекура, значит, кура! — радостно воскликнул казначей.

— Рад, что ты по-прежнему с нами, казначей, — отозвался, не оборачиваясь, Чудакулли.

— Правильно, аркканцлер, птицы не курят. Следовательно, встаёт вопрос: зачем это надо кусту? Если бы на острове жили ЛЮДИ, что ж, тогда не исключено, что через некоторое время здесь могла бы появиться целая никотиновая роща с растущими там сигаретами… Точнее, — тут же поправился Думминг, поскольку всегда ратовал за точность формулировок, — с плодами, напоминающими сигареты. Люди раскидывали бы окурки по всеми острову, таким образом распространяя содержащиеся в фильтрах семена. Кстати, некоторые семена, чтобы прорасти, действительно нуждаются в тепле. Но раз людей тут нет, то и существование подобного куста лишается всякого смысла.

— А мы кто, как не люди? — обиделся декан. — И я очень даже не против выкурить после обеда сигаретку-другую. И ни от кого это не скрываю.

— Да, но при всём моем уважении, декан, мы здесь не дольше пары часов, и вряд ли известие о нашем появлении могло распространиться так быстро, — терпеливо произнёс Думминг (и, как впоследствии выяснилось, ошибся на все сто процентов). — Кроме того, эволюция — процесс достаточно затяжной.

— Так ты утверждаешь, — задумчиво произнёс Чудакулли, — что когда мы едим яблоки, то… — Он вдруг умолк. — Не хватало ещё, чтобы и яблоки… — Аркканцлер шумно выдохнул. — Буду придерживаться рыбной диеты. По крайней мере, рыбы устраивают свои дела без меня. И на почтительном от меня расстоянии. И МОЁ мнение об эволюции тебе прекрасно известно, господин Тупс. Если эволюция происходит — а мне эта идея всегда казалась несколько сказочной, — то она ДОЛЖНА происходить быстро. Возьмем, к примеру, тех же леммингов.

— Леммингов?

— Их самых. Эти мелкие вредители имеют привычку бросаться вниз с обрывов. Но знакомы ли нам случаи, чтобы хоть один лемминг по пути превратился в птицу? А? Что скажешь?

— Разумеется, такие случаи неизве…

— То-то и оно, — победоносно заключил Чудакулли. — Какой прок пытаться изгибать когти, рулить хвостом? Нет, тут нужно раз и навсегда для себя решить, превращаешься ты в птицу или нет. И отрастить крылья.

— За две секунды? Пока летишь на камни?

— По-моему, очень подходящий момент.

— Но, аркканцлер, лемминги не умеют превращаться в птиц!

— А зря!

Из джунглей донёсся приглушённый рёв. Точнее, звук походил на рёв некоего туманного горна.

— Кстати, вы ТОЧНО уверены, что на острове нет опасных животных? — поинтересовался декан.

— Мне попались несколько креветок, — нервно отозвался главный философ.

— Аркканцлер прав, остров слишком мал, — пробормотал Думминг. Концепция летающих леммингов по-прежнему занимала все его мысли. — Зверь, представляющий для нас угрозу, попросту не смог бы тут выжить. В конце концов, что он будет есть?

Теперь уже все слышали, как нечто огромное ломится сквозь деревья.

— Нас? — выразил общую мысль декан.

Существо вывалилось на розовый в закатном свете песок. Оно было огромным и состояло главным образом из головы — гигантская голова рептилии была почти таких же размеров, что и поддерживающее её тело. Передвигалась тварь на двух длинных задних лапах, а ещё у неё наличествовал хвост. И громадные острые зубищи, которые доминировали над всей остальной внешностью.

Неведомая зверюга шумно втянула носом воздух и снова заревела.

— Ага, — произнёс Чудакулли. — Подозреваю, мы имеем дело с разгадкой тайны исчезнувшего географа. Отличная работа, главный философ.

— Пожалуй, я… — начал декан.

— Не шевелитесь! — прошипел Думминг. — Как правило, рептилии видят только то, что движется!

— Смею тебя заверить, при той скорости, которую я разовью, меня вообще никто не увидит…

— Стало быть, неподвижные предметы для них не существуют? — переспросил аркканцлер. — И нам надо просто подождать, пока эта тварь не врежется в дерево?

— Там, за столом! Госпожа Герпес! — ужаснулся главный философ.

В данный момент домоправительница элегантно, как и подобает истинной даме, намазывала мягкий сыр на бисквит.

— По-моему, она ничего не замечает!

Чудакулли закатал рукава.

— Думаю, господа, пара огненных шаров надолго успокоит нашего гостя.

— Но, аркканцлер, — вмешался Думминг, — это может быть уникальный, единственный в своем роде экземпляр…

— То же самое можно сказать и о госпоже Герпес.

— Но имеем ли мы право убивать невинное создание только за то, что оно…

— Безусловно, — отрезал Чудакулли. — Если бы создатель этой твари был озабочен её выживаемостью, то перво-наперво снабдил бы своё творение огнеупорной шкурой. Это, Тупс, к вопросу об эволюции.

— Но, может, нам следует немного изучить это существо, прежде чем…

Огромная рептилия начала набирать скорость. Несмотря на свои размеры, двигалось существо на удивление проворно.

— Э-э… — нервно начал Думминг. Чудакулли вскинул руку.

Внезапно тварь остановилась как вкопанная, затем оторвалась от земли и, повисев немного в воздухе, схлопнулась, подобно воздушному шарику, на который наступила чья-то гигантская нога. Но буквально сразу рептилия вернула себе прежнюю форму, скрипя и разлепляясь, будто надувной зверь из тех, что, как правило, используют мнимые заклинатели. Если при этом на морде существа и проявились какие-то эмоции, то свидетельствовали они не столько о переносимых страданиях, сколько об изумлении.

Потом чудовище, объятое крошечными молниями, опять расплющилось, скаталось в цилиндр, претерпело череду необычных и, вероятно, весьма болезненных превращений, сжалось до шара размером с грейпфрут и наконец, испустив печальный звук (что-то вроде «прарп»), рухнуло на песок.

— А вот это было здорово, — похвалил Чудакулли. — И кто наш герой?

Волшебники переглянулись.

— Это не мы, — ответил декан. — Мы в основном по старинке — шары там, молнии…

Чудакулли подтолкнул Думминга под локоть.

— Что ж, теперь твоя очередь. Давай, изучай.

— М-м-м… — Думминг оглядел существо, ошалело распластавшееся на песке. — Гм-м… Объект, по-видимому, превратился в большую курицу.

— Ну и ладненько. Вот и чудно, — произнёс Чудакулли, словно бы подводя под дискуссией жирную черту. — Но чтобы уж заклинание не пропадало…

Резко выбросив руку, он швырнул огненный шар.

* * *

Это была дорога.

По крайней мере, длинный и ровный отрезок пустыни с колеями от колёс. Ринсвинд разглядывал его довольно долго.

Дорога. Все дороги куда-то ведут. Рано или поздно они КУДА-ТО приводят. А там, куда они приводят, зачастую имеются стены, здания, пристани… лодки. И, как правило, наблюдается полное отсутствие говорящих кенгуру. Можно сказать, их отсутствие является отличительным признаком цивилизации.

Не то чтобы Ринсвинд был ПРОТИВ спасения мира — или той его части, которая сейчас нуждалась в спасении. Просто он всегда считал, что в его помощи мир нуждается меньше всего.

Куда же пойти? Выбрав направление наугад, Ринсвинд двинулся по дороге. Через некоторое время взошло солнце.

Вдалеке показался клуб пыли. Исполненный надежд, Ринсвинд сошел на обочину и стал ждать.

Вскоре в перевёрнутом пылевом конусе показалась запряженная лошадьми карета. Лошади были чёрные. И карета тоже. И, судя по всем признакам, возница не намеревался снижать скорость.

Ринсвинд помахал шляпой пролетающим мимо лошадям.

Некоторое время спустя пыль осела. Ринсвинд поднялся на ноги и, спотыкаясь, двинулся через кусты по направлению к остановившейся карете. Лошади наградили его подозрительными взглядами.

Карета оказалась не такой уж большой, чтобы запрягать в неё целую восьмёрку лошадей. Однако и карета, и лошади были увешаны таким количеством дерева, кожи и железа, что бедным животным, по-видимому, приходилось нелегко. Куда ни ткни, отовсюду торчали всевозможных размеров шипы.

И поводья тянулись не к сиденью возницы, но уходили через специальные отверстия внутрь передка кареты, щедро крытого теми же деревом и железом. Там были и обломки железной печки, и сплющенные латы, и крышки от кастрюль, и жестяные банки — всё это было спрессовано и прибито к карете.

Из крыши, сразу над отверстиями для поводьев, торчал предмет, очень похожий на гнутую печную трубу. Вид у предмета был весьма бдительный.

— Гм-м… привет? — неуверенно начал Ринсвинд. — Прошу прощения, если испугал твоих лошадей…

Ответа не последовало. Тогда Ринсвинд вскарабкался на обитое железом колесо и оглядел крышу кареты. Там обнаружился открытый люк, словно бы приглашающий заглянуть внутрь.

Чего Ринсвинд делать не собирался. Тёмная голова, чётко вырисовывающаяся на фоне ярко-синего неба, — цель лучше не придумаешь. Следующий этап — ваше бездыханное тело, элегантно валяющееся в придорожной пыли.

За спиной у него треснула сухая веточка.

Вздохнув, Ринсвинд принялся спускаться, изо всех сил стараясь не оглядываться.

— Полностью сдаюсь, — произнёс он, поднимая руки.

— И правильно делашь, друг, — отозвался бесстрастный голос. — Это мой верный арбалет. А теперь покажи-ка нам свою рожу!

Ринсвинд медленно повернулся. Сзади никого не было.

Он опустил глаза.

Арбалетный болт был нацелен почти вертикально вверх, угрожая пронзить ему нос, если тетива ненароком будет спущена.

— Ты гном? — удивился Ринсвинд.

— Ты что-то имешь против гномов, друг?

— Кто? Я? Да никогда! Можно сказать, гномы мне лучшие друзья. Если бы у меня вообще были друзья. Гм-м. Я — Ринсвинд.

— Неужто? А я, знаешь ли, очень вспыльчивый, — фыркнул гном. — И поэтому меня зовут Безумным.

— Просто Безумным? Весьма… необычное имя.

— А это и не имя вовсе.

Ринсвинд пригляделся к собеседнику. Относительно принадлежности последнего к гномьему племени сомнений не возникало. Хоть он и не носил ни традиционной бороды, ни железного шлёма, были другие признаки, которые безошибочно выдавали в нём гнома. Подбородок, словно созданный для дробления орехов, застывшее на лице выражение вечной свирепости и некая ядроголовость, заставляющая предположить, что обладатель таковой головы без малейших колебаний будет таранить ею все стоящие на пути стены. Ну и, разумеется, самая последняя, наиболее верная примета тоже наличествовала: макушка собеседника располагалась где-то на уровне Ринсвиндова живота. Кожаные куртка и штаны Безумного, как и карета, были сплошь покрыты железными заклёпками. Там, где заклёпок не было, висели средства индивидуального и массового поражения.

Кстати о друзьях. Существует множество причин, по которым начинаешь с кем-то дружить. Наставленное на тебя крайне смертоносное оружие принадлежит к числу четырёх самых главных.

— Значит, описание, — поспешил поправиться Ринсвинд. — Хорошее описание. И запомнить легко.

Склонив голову набок, гном как будто прислушался к чему-то.

— Проклятье, меня догоняют. — Он перевёл взгляд на Ринсвинда. — Из арбалета стрелять умешь?

Его тон недвусмысленно давал понять, что отрицательный ответ — это верный способ подхватить опасное и очень острое заболевание носовых пазух.

— А как же!

— Тогда лезь в карету. Знашь, я по этой дороге много лет катаюсь, и до сих пор ещё никто не пробовал меня тормознуть.

— Почему бы это? — пробормотал Ринсвинд. Внутри кареты было тесновато — большую часть пространства занимало всё то же оружие. Безумный оттолкнул Ринсвинда в сторону, схватился за поводья, глянул в печную трубу-перископ и хлестнул лошадей.

По колесам заскребли ветки кустарника. Лошади вытащили карету на дорогу и начали набирать скорость.

— Красавицы, правда? — Безумный повернулся вполоборота к Ринсвинду. — Хоть и в доспехах, а уделают кого угодно.

— Да уж, карета… НЕОБЫЧНАЯ.

— Ну, сначала она была не такая, пришлось сфордыбачить пару-тройку изменений. — Безумный зловеще ухмыльнулся. — Ты ведь, друг, волшебник?

— Э-э, в широком смысле этого слова.

— И хороший волшебник? — Безумный принялся заряжать очередной арбалет.

Ринсвинд замялся.

— Нет.

— Тебе повезло. Окажись ты настоящим волшебником, я бы пришил тебя на месте. Терпеть не могу волшебников. Чёртовы рукодрыжники.

Ухватившись за рычаги, он повертел печную трубу в разные стороны.

— Вона они, — процедил он.

Ринсвинд заглянул через голову Безумного. На изгибе трубы размещалось зеркальце, в котором был виден участок дороги сзади, а также несколько точек, окутанных облаком красной пыли.

— Дорожная банда, — объяснил Безумный. — Охотятся за моим грузом. Тащат всё, что увидят. Все гады — гады, но некоторые гады — настоящие гады. — Наклонившись, он вытащил из-под сиденья несколько сумок, которые обычно надевались на лошадей. — Значит, так: ты отправляешься с парой арбалетов наверх, а я тут налажу супертягу.

— Как? Ты хочешь, чтобы я СТРЕЛЯЛ в людей?

— А ты хочешь, чтобы в людей стрелял я? — парировал Безумный, вталкивая Ринсвинда на лестницу.

Ринсвинд выполз на крышу. Карета раскачивалась и подпрыгивала на ухабах. Он чуть не задохнулся от красной пыли, а ветер так и норовил надеть балахон Ринсвинду на голову.

Ринсвинд ненавидел оружие — и не только потому, что из этого самого оружия зачастую целились в него. Но когда вооружен ты сам, это ещё хуже. Когда человек боится, что ты можешь в него выстрелить, то стреляет без колебаний. С безоружным противником он, по крайней мере, может поговорить, хотя следует признать, что по большей части это фразы типа: «Ни за что не догадаешься, что мы сейчас с тобой сделаем». Но на произнесение любой фразы требуется ВРЕМЯ. Несколько секунд — это очень много, если ими правильно распорядиться, и уж кто-кто, а Ринсвинд умел найти им применение.

Далёкие точки немного приблизились и оказались повозками, в конструкции которых упор был сделан не столько на грузоподъёмность, сколько на быстроту перемещения. Некоторые — четырёхколёсные, другие — двухколёсные… А одна была и вовсе… одноколёсной, с крохотным сиденьем наверху. Внешний вид её возницы наводил на мысль, что одежду он приобрёл, перерыв все металлоломные свалки Плоского мира, ну а где фрагменты одеяний не подошли друг к другу, заткнул дыры перьями, воспользовавшись услугами первой подвернувшейся под руку курицы.

Впрочем, та курица, что тащила его колесо, вряд ли дала бы себя в обиду. Эта птица была попросту огромной, больше Ринсвинда, и наполовину состояла из ног, а наполовину — из шеи. И мчалась она даже быстрее лошади.

— А это что за чудище? — прокричал Ринсвинд.

— Эму! — отозвался Безумный, к этому времени вылезший наружу и что-то подтягивающий в сбруе. — Очень вкусное мясо! Попробуй его подстрелить!

Карета подпрыгнула. Шляпа Ринсвинда, крутясь, улетела в придорожную пыль.

— Шляпа! Я потерял шляпу!

— Здорово! Где вообще ты такую чертовскую мерзость взял?

В железную пластину у самой ноги Ринсвинда ударилась стрела и, мерзко скрежетнув, отскочила.

— В меня стреляют!

Из облака пыли показалась грохочущая повозка. Сидящий рядом с возницей человек раскрутил над головой верёвку и что-то метнул. Железный крюк вонзился прямо в щель между обшивающими карету пластинами и, резко дернув, сорвал одну из них, ту, что располагалась рядом со второй ногой Ринсвинда.

— И к тому же они… — начал было Ринсвинд.

— Ты тоже по ним стреляй, у тебя же есть арбалет! — проорал Безумный, балансирующий на спине у одной из лошадей. — И уцепись покрепче за что-нибудь! В любую минуту они…

До сих пор лошади шли галопом, но вдруг они сделали мощный рывок — настолько резкий, что Ринсвинда едва не сбросило с крыши. Колеса аж задымились. Пейзаж слился в одно размазанное облако.

— Что происходит?!

— Супертяга! — в восторге выкрикнул Безумный. Он едва не свалился под бешено работающие лошадиные копыта, но уже снова вскарабкался на карету. — Секретный рецепт! В общем, ты тут пуляйся, а я пойду порулю!

Из пылевого облака показался эму. За ним, лязгая, мчались другие повозки — те, что побыстрее. Стрела вонзилась в крышу кареты прямо у Ринсвинда между ног.

Ринсвинд мигом распластался на судорожно дергающейся крыше, выставил арбалет, закрыл глаза и спустил тетиву.

В полном соответствии с древними повествовательными законами арбалетная стрела отрикошетила от чьего-то шлема и угодила в сидящую на кусте неподалёку невинную птичку, чья роль в данном рассказе сводилась лишь к тому, чтобы с забавным писком брякнуться оземь.

Человек на колесе, запряженном эму, мчался уже совсем рядом, параллельно карете. Из-под знакомой шляпы с почти стершейся надписью «Валшебник» он широко ухмыльнулся Ринсвинду, выставив на обозрение заостренные зубы. «МАМА» — было выгравировано на передних четырех.

— Здоровеньки! — весело поприветствовал он. — Гоните груз, и я обещаю: мы вас убьем не сразу!

— Это моя шляпа! Верни мне мою шляпу!

— Так ты чертовский волшебник?

Человек приподнялся в седле, ловко балансируя на подпрыгивающем колесе, и помахал руками над головой.

— Эй, мужики, гля сюда! Я теперь волшебник! Магия, магия, шмагия!

Очень тяжелая стрела с привязанной к ней верёвкой врезалась в задник кареты и там накрепко застряла. Разбойники приветствовали это попадание восторженными воплями.

— Отдай шляпу, или тебе не поздоровится!

— Это тебе, друг, ща не поздоровится. — Возница эму нацелил на Ринсвинда арбалет. — Слуш, а почему б тебе не превратить меня в како-нибудь чудище? О-о, я так бою…

Внезапно он позеленел. Отшатнулся назад. Выпущенная им стрела попала в возницу, восседавшего на соседней повозке, которая, завиляв, врезалась в третью повозку, которая налетела на верблюда. В результате образовалась куча мала, которая, по причине отсутствия у повозок тормозов, стала расти буквально на глазах. Периодически из кучи вылетали люди, подбрасываемые верблюжьими копытами.

Ринсвинд, прикрыв голову руками, выждал, пока последняя повозка, едва избегнув общей участи, не укатилась прочь, после чего неверным шагом двинулся по раскачивающейся крыше к висящему на поводьях Безумному.

— Пожалуй, уже можно остановиться, господин Безумный.

— Да? Чо, всех уложил?

— Гм-м… Не то чтобы всех. Некоторым удалось скрыться.

— Ты чо, прикалываешься? — Гном оглянулся. — Ты не мог этого сделать! Штоб меня завалило! Ну-ка, дергани за тот рычаг, да посильнее!

Он махнул в сторону длинного железного прута. Ринсвинд послушно дёрнул. Натужно завизжали тормоза, останавливающие колёса кареты.

— А почему они вдруг так быстро понеслись?

— Смесь овса и змеиной лимфы! — прокричал сквозь оглушительный скрежет Безумный. — Лошади от этого рвут и мечут!

Еще минут пять карета каталась по кругу, пока лошади не израсходовали весь свой адреналин, после чего вернулась туда, где валялись искореженные повозки разбойников.

Безумный опять выругался.

— Что здесь произошло?

— И так будет со всяким, кто посмеет позариться на мою шляпу, — пробормотал Ринсвинд.

Гном спрыгнул на землю и пнул сломанное колесо.

— И это из-за какой-то шляпы? А если те, допустим, в глаз дадут, ты чо, всю округу разнесёшь?

— Это была моя шляпа, — угрюмо отозвался Ринсвинд.

Он и сам не очень-то понимал, что, собственно, произошло. В магии он был, мягко скажем, не силен. Лучше всего у него получались проклятья типа: «Да попасть тебе хоть раз в жизни под проливной дождь и без зонта» или «Да потерять тебе что-нибудь совсем неценное, а потом долго-долго искать, тогда как оно будет лежать у тебя прямо под носом». Но чтобы вот так позеленеть… Он опустил глаза… Да ещё с желтыми пятнами… Ничего подобного у него ни разу не получалось.

Безумный тем временем шарился по повозкам. Пару раз он подбирал валяющееся вокруг оружие, но тут же отбрасывал в сторону.

— Хошь верблюда? — предложил он.

Животное, подозрительно косясь на Ринсвинда, паслось неподалеку. Исполнив одну из ведущих ролей в случившемся повозкокрушении, сам верблюд выглядел целым, невредимым и вполне довольным жизнью.

— Я скорее оседлаю беконорезку.

— Уверен? Ну, смотри. Тады привяжи его к карете, за такого зверя в Приноситтераспивайтте нам отвалят хорошие бабки.

Повертев в руках кустарного изготовления арбалет и брезгливо рыкнув, Безумный швырнул оружие за спину. Но при взгляде на очередную повозку его лицо просияло.

— А-а! НАКОНЕЦ-ТО мы будем жарить-парить на угле! — воскликнул он. — Сегодня, друг, наш счастливый день!

— О. Целый мешок сена, — восхитился Ринсвинд.

— Ну-ка, поможь… — Безумный принялся возиться с задним бортом своей кареты.

— Но что такого особенного в сене?

Наконец борт откинулся. Задок кареты был битком набит сеном.

— Это вопрос жизни и смерти, друг. За стог сена тебя распорют вот отседова до самого завтрака. Человек без сена — это человек без коня, а в наших краях человек без коня — это трупак ходячий.

— Прости, не понял? Так вся эта заварушка случилась из-за какого-то сена?

Безумный заговорщицки пошевелил бровями.

— Плюс два мешка овса в тайном отсеке, друг. — Он хлопнул Ринсвинд а по спине. — Будь Спок! Я едва не принял тебя за какого-нибудь лживого, двуличного дронго! Чуть не вышвырнул тебя за поручни! А ты, оказывается, такой же псих, как и я!

Бывают моменты, когда на собственной разумности лучше не настаивать. Ринсвинд понял, что возражать Безумному было бы… абсолютным безумием. Хотя ещё совсем недавно он, Ринсвинд, говорил с кенгуру и находил под камнями в пустыне сыр и пудинги. Бывают моменты, когда приходится посмотреть фактам в лицо, пусть даже это самое лицо показывает тебе язык.

— Ага. Ментальный я, — скромно откликнулся Ринсвинд.

— Парень что надо! Давай, грузим их оружие и жратву — и вперёд!

— А зачем нам их оружие?

— Скинем за добрую цену.

— А с телами что будем делать?

— А ничо. За них и гроша ломаного не дадут.

Пока Безумный приколачивал к повозке трофейные железные предметы, Ринсвинд бочком придвинулся к зелёно-жёлтому… и стремительно чернеющему… трупу и, подобрав валяющуюся рядом палку, осторожно поддел свою шляпу, которая по-прежнему была напялена на голове у покойника.

Вдруг, откуда ни возьмись, выпрыгнул маленький восьминогий шарик разгневанного черного меха и яростно вонзил свои жвала в палку, которая тут же задымилась. Очень осторожно опустив палку на землю, Ринсвинд схватил шляпу и бросился бежать.

* * *

Думминг вздохнул.

— Я и не думал оспаривать ваш авторитет, аркканцлер, — сказал он. — Просто мне кажется, что если гигантское чудовище прямо на ваших глазах эволюционирует в курицу, то следует задуматься: быть может, все-таки не стоит есть эту курицу?

Аркканцлер облизал пальцы.

— А как, по-твоему, следовало поступить?

— Ну, наверное… стоило изучить её и…

— Вот мы её и изучили, — вступил в разговор декан. — Произвели вскрытие.

— Вскрытие на дому, так сказать. — Заведующий кафедрой беспредметных изысканий сыто рыгнул. — Прошу прощения, госпожа Герпес. Не желаете ли ещё гру… — Встретившись со стальным взглядом Чудакулли, он быстро поправился: — …Передней части курицы?

— И в результате мы обнаружили, что опасности для посещающих остров волшебников животное более не представляет, — заключил Чудакулли.

— Просто мне кажется, что должным образом проведенная исследовательская работа подразумевает нечто большее, нежели выяснение, а не растёт ли где поблизости сосисочно-горчичный куст, — гнул своё Думминг. — Кстати, вы обратили внимание на скорость превращения?

— И что? — вопросил декан.

— Это ведь неестественно!

— По-моему, господин Тупс, именно ты совсем недавно убеждал нас, что превращение одних вещей в другие совершенно естественный процесс.

— Но не с такой же скоростью!

— А тебе откуда знать? Ты сам-то когда-нибудь эту свою эволюцию видел?

— Разумеется нет, её невозможно уви…

— Значит, и говорить не о чем, — отрезал Чудакулли. — Кто знает, может быть, это и есть совершенно нормальная эволюционная скорость. Как я уже подмечал, все абсолютно логично. Ну какой смысл превращаться в птицу постепенно? Тут вырастить перо, там выпустить клюв… Более идиотского зрелища и не придумаешь. Ты только представь себе такую тварь, бродящую по лесу. — Волшебники подхалимажно захихикали. — А наше чудовище, вероятно, подумало: «Эй, да их тут слишком много. Превращусь-ка я лучше во что-нибудь, что им нравится».

— Не захотело с нами связываться, — поддакнул декан.

— Вполне разумная стратегия выживания, — завершил Чудакулли. — До определённого момента.

Думминг закатил глаза. Когда продумываешь идею в голове, всё получается так красиво. Начитаешься всяких старых книжек, а потом сядешь и думаешь, думаешь, ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ думаешь, пока не родится и не сложится, кирпичик к кирпичику, изящная теория. Но стоит поделиться своими выводами со старшими волшебниками, как тут же кто-нибудь из них — это уж как пить дать! — вылезет с совершенно ИДИОТСКИМ вопросом. И ответа на этот вопрос не будет. Ну разве можно работать в окружении столь ограниченных умов? Воскликни какой-нибудь бог: «Да будет свет!» — именно волшебники первым делом поинтересуются: «А зачем? Лично нам и в темноте неплохо живётся».

Старые, заскорузлые умы, и в этом вся проблема. Думминг не особо держался за старые традиции. Ему было далеко за двадцать, но он уже занимал достаточно важный пост, а следовательно, представлял собой заманчивую мишень для амбициозного университетского молодняка. Вернее, представлял бы, если бы этот самый молодняк не просиживал целые ночи за Гексом, пока глаза не закипали.

Но в общем и целом карьера Думминга не интересовала. Он был бы абсолютно счастлив, если бы его всего-навсего ВЫСЛУШАЛИ, не прерывая замечаниями вроде: «Хорошая работа, господин Тупс, но однажды, давным-давно, мы это уже пробовали, и ничегошеньки не получилось», либо: «Денег под такое всё равно не вышибить», либо, самое кошмарное: «Да уж, а вот в прошлые времена были _{вписать существительное}, кстати, помните старика _{вписать прозвище}, который скончался лет пятьдесят назад, Думминг, конечно, слишком молод и не может его помнить — так вот, уж он-то знал толк в _{вписать существительное}.»

Мёртвое университетское наследие тяжким грузом давило на плечи Думминга Тупса. А сверху этого наследия вдобавок взгромоздились ныне старшие волшебники. И пытались там подпрыгивать.

Они даже не пытались научиться ничему новому и помнили только одно: как славно было в старые добрые времена. Они спорили и ругались друг с другом, будто дети малые, и единственный, кто порой говорил хоть что-то осмысленное, — это орангутан-библиотекарь.

Думминг принялся свирепо ворошить палкой в костре.

Из веток волшебники соорудили для госпожи Герпес грубый, зато вполне благопристойный шалаш, куда домоправительница и удалилась, пожелав всем спокойной ночи и целомудренно прикрыв вход большими пальмовыми листьями.

— Очень достойная дама, эта госпожа Герпес, — одобрил Чудакулли. — Пожалуй, и я подремлю чуток.

С другой стороны костра уже доносилось чьё-то сладкое похрапывание.

— Думаю, нам стоить выставить дежурного, — высказался Думминг.

— Отличная идея, — похвалил, удаляясь, Чудакулли.

Скрипнув зубами, Думминг повернулся к библиотекарю, который временно возвратился на землю двуногих. Орангутан, мрачно завернувшись в одеяло, смотрел на огонь.

— Пусть даже мы, так сказать, и не дома, надеюсь, хоть ты чувствуешь себя здесь как дома?

Библиотекарь отрицательно покачал головой.

— Кстати, в этом месте есть ещё одна странность, которая меня беспокоит.

— У-ук?

— Древесина. Меня никто не слушает, но это важно. Мы сюда много чего натаскали для костра, и всё это обычная древесина. Ты заметил? Ни тебе мусора, ни дырявых башмаков. Никаких следов цивилизации. Только… самая обычная древесина.

— У-ук?

— Из чего следует, что мы довольно далеко от судоходных путей… О нет… борись с собой, борись!

Библиотекарь отчаянно морщил нос.

— Быстро! Сосредоточься… У тебя есть руки, есть ноги! Не ножки, а именно ноги!

Библиотекарь с несчастным видом кивнул. И чихнул.

— А-ук? — произнёс он, обретая наконец более или менее стабильную форму.

— Что ж, — удрученно отозвался Думминг. — По крайней мере, на этот раз ты превратился в нечто одушевленное. Хотя для пингвина ты несколько великоват. Видимо, твой организм всё-таки борется, пытаясь перевоплощаться во всё более близкие тебе формы.

— А-ук?

— Но вот что забавно: по-видимому, рыжая шерсть является доминантной чертой…

Библиотекарь наградил его суровым взглядом, отвернулся и, переваливаясь, отошёл на несколько шагов, где снова уселся, повернувшись к Думмингу спиной.

Думминг осмотрелся по сторонам. Что ж, похоже, дежурить придётся ему — хотя бы потому, что больше добровольцев не было. Ничего удивительного…

В листве деревьев порхали какие-то мелкие твари. Море фосфоресцировало. Звёзды светили.

Он поднял глаза к небу. По крайней мере, оно никогда не подве…

И вдруг он увидел, что ещё здесь неправильно.

— Аркканцлер!

* * *

«Ну, и давно ты обезумел?» Не самый лучший способ завести беседу… Как бы всё-таки начать?

— Гм-м, э-э… Вот уж не ожидал встретить здесь гнома, — промямлил Ринсвинд.

— О, нашу семейку принесло сюда из Фигли-фьорда. Я тогда ещё под стол пешком ходил, — откликнулся Безумный. — Мы собирались проплыть чуток вдоль бережка, а тут вдруг, откуда ни возьмись, ураган. Потом — шарах-бабах! — корабль в щепки и мы по колено в попугаях. Но могло быть и хуже. Дома я бы торчал в холодной, промозглой шахте, ковырял бы породу, а тут земля возможностей. Здесь гном может стать большим человеком.

— В самом деле, — отозвался Ринсвинд, стараясь, чтобы его лицо ничего не выражало.

— Но смотреть на остальных сверху вниз — это, конечно, плохо, — продолжал Безумный.

— Разумеется.

— В общем, мы осели, стали обживаться. Теперь у отца сеть чертовских булочных в Пугалоу.

— Торгуете гномьим хлебом?

— Точняк! С гномьим хлебом любой кишащий чертовскими акулами океан одолеешь, — кивнул Безумный. — Кабы не этот хлебец, мы б…

— …Не забили всех тех акул до смерти?

— А ты, гляжу, знаешь толк в хлебе насущном!

— Слушай, этот Пугалоу — большой город? Там есть пристань?

— Треплются, что есть. Сам-то я там не был. Предпочитаю вольное житье-бытье.

Земля содрогнулась. Ветра не было, но кусты вдоль дороги закачались.

— Вроде как буря идет, — заметил Ринсвинд.

— Чо-чо?

— Ну, это такая штука. Когда дождь.

— Летающую корову через косяк! И ты веришь в эту ерунду? Дедушка, бывало, тоже как наберётся пива, так заводит свою шарманку. Старые сказки всё это. Штоб с неба падала вода? Побереги мои уши!

— А что, здесь такого никогда не бывает?

— Конечно, нет!

— А у нас дождь идёт сплошь и рядом, — сообщил Ринсвинд.

— Н-да? И как вода забирается на небо? Она ведь тяжёлая.

— Ну… она… это… Её солнце высасывает. Типа того.

— Как так?

— Не знаю. Высасывает, и всё.

— А потом вода падает обратно?

— Да!

— На халяву?

— Ты что, никогда дождя не видел?

— Слуш, всем известно: вода течёт глубоко под землей. И это разумно. Вода тяжёлая, вот и просачивается туда. Ни разу не видел, штоб вода текла в воздухе, друг.

— А как, по-твоему, вода попадает на землю?

Лицо Безумного приняло изумленное выражение.

— А как на землю попадают горы?

— Горы? Они просто есть, и всё!

— Да чо ты говоришь? Стало быть, с неба они не падают?

— Разумеется нет! Они ведь гораздо тяжелее воздуха!

— А вода не тяжелее? В повозке у меня есть пара бидонов, поди подними — пупок развяжется!

— Слушай, здесь что, даже рек нет?

— Ну конечно есть! Здесь, дружище, всего навалом!

— И как, по-твоему, вода попадает в реки?

Безумный озадаченно посмотрел на Ринсвинда.

— А зачем в реках вода? Чо ей там делать-то?

— Ну, течь, впадать в море…

— Там, откуда ты пришел, вы чо, позволяете речной воде утекать в море?! Вот уроды!

— Что значит «позволяем»?! Это просто… происходит само по себе. Реки всегда впадают в море.

Безумный ответил ему долгим тяжёлым взглядом.

— Точняк. И после этого МЕНЯ считают сумасшедшим, — произнёс он.

Ринсвинд махнул рукой, заканчивая бессмысленный спор. На небе не было ни облачка. Но земля всё равно содрогалась.

* * *

Аркканцлер Чудакулли так посмотрел на небо, словно оно нанесло ему личное оскорбление.

— Что, ни одной звездочки? — уточнил он.

— Если выражаться точнее, ни одного знакомого СОЗВЕЗДИЯ, — подтвердил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Однако мы насчитали три тысячи сто девяносто одно созвездие, которое, к примеру, вполне могло бы сойти за Треугольник. Правда, декан утверждает, что некоторые из них считать не следует, поскольку они друг с другом пересекаются…

— А вот я даже ни единой звездочки не узнаю, — похвастался главный философ.

Чудакулли взмахнул рукой.

— Но созвездия постоянно меняются. Слегка, — произнёс он. — Черепаха плывёт в космическом пространстве и…

— Но не с такой же скоростью! — возразил декан.

Растрёпанные со сна волшебники изумлённо таращились на небо, которое очень быстро заполнялось звездами.

Созвездия над Плоским миром (который покоился на спинах слонов, которые стояли на панцире Великого А'Туина, который, в свою очередь, плыл через межзвёздное пространство) менялись довольно быстро, поэтому местная астрология представляла собой передовую и весьма сложную науку — в отличие от остальных миров, где астрология всего лишь способ увиливания от настоящей работы. И в самом деле, если задуматься, это же удивительно, сколь последовательно и неизменно влияют на людские судьбы удаленные на миллиарды миль и выстраивающиеся в определенном порядке плазменные шары, на большей части которых о существования человечества слыхом не слыхивали.

— Нас забросило в какой-то иной мир! — простонал главный философ.

— Э-э… Не думаю, — отозвался Думминг.

— У тебя есть теория получше?

— Гм-м… Видите скопление звёзд, вон там?

Волшебники устремили взгляды на довольно большое созвездие, солидно поблескивающее у самого горизонта.

— Очень мило, — первым нарушил молчание Чудакулли. — И что?

— Кажется, это то, что У НАС называется Занудной Группкой Тусклых Звёзд. Очертания примерно совпадают, — пожал плечами Думминг. — И я заранее знаю, что вы сейчас скажете, аркканцлер. А вы скажете: «Это просто большая световая клякса на небе, а на нашем небе это маленькая световая клякса», но, видите ли, аркканцлер, так эти звезды могли выглядеть в те времена, когда Великий А'Туин был к ним гораздо ближе, то есть тысячи лет назад. Иными словами, аркканцлер, — готовясь к тому, что произойдёт, Думминг набрал полную грудь воздуха, — я считаю, что мы перенеслись во времени. На несколько тысяч лет назад.

Знаменитый волшебный менталитет имеет и другую сторону. Волшебники, к примеру, могут битый час препираться по поводу того, вторник сегодня или пятница, но самую безумную идею они принимают с полным спокойствием, даже не качнув остроконечными шляпами. На лице главного философа отразилось некоторое облегчение.

— О, ВСЕГО-НАВСЕГО! — хмыкнул он.

— Рано или поздно это должно было произойти, — произнёс декан. — В конце концов, нигде не сказано, что входное и выходное отверстия дыры обязательно должны существовать в одном времени.

— Это несколько осложняет наше возвращение, — заметил Чудакулли.

— Э-э… — начал Думминг. — Всё может быть не так просто, аркканцлер.

— В каком смысле? Не так просто перенестись через время и пространство?

— В том смысле, что, возможно, нам НЕКУДА будет переноситься, — ответил Думминг.

Он закрыл глаза. Ну, сейчас начнётся. Он ЗНАЛ это.

— Как это, некуда? — возразил Чудакулли. — Мы были там не далее как сегодня ут… вчера. В том вчера, что произойдёт через несколько тысяч лет.

— Но видите ли, нам надо быть очень осторожными, иначе мы можем изменить будущее, — продолжил Думминг. — Одного нашего присутствия в прошлом достаточно, чтобы изменить будущее. Кто знает, быть может, мы уже изменили ход истории. Я считаю своим долгом предупредить вас об этом.

— Знаешь, Наверн, а ведь его слова не лишены смысла, — поддержал декан. — Кстати, у нас не осталось того рома?

— Но какую историю мы можем изменить ЗДЕСЬ! — удивился Чудакулли. — Какой-то странный островок, и…

— Даже самые незначительные действия, совершенные в любой точке мира, способны повлечь за собой гигантские последствия, — покачал головой Думминг.

— Да, последствия нам совершенно ни к чему. Ну и к чему ты клонишь? Твой совет?

А всё шло так хорошо. Они почти за ним поспевали. И Думминг расслабился. Он повёл себя как человек, который без всякого для себя вреда падал целых сто футов, на основании чего заключил, что оставшиеся до земли несколько дюймов тоже будут простой формальностью.

— Ну, если прибегнуть к классической метамфоре, главное тут — не убить собственного дедушку, — важно произнёс Думминг.

И почти сразу опомнился, но земля уже стремительно надвигалась на него.

— А с чего бы мне его убивать? — не понял Чудакулли. — Я своего старика любил и уважал.

— Разумеется, я не имею в виду намеренно, а так, нечаянно, — принялся объяснять Думминг. — Но в любом случае…

— Нечаянно? Правда? Что ж, как тебе наверняка известно, я каждый день нечаянно кого-нибудь убиваю, — язвительно откликнулся Чудакулли. — Хорошо, что моего дедушки нет поблизости.

— Аркканцлер, я использовал это не более как пример. Основная проблема кроется в причинно-следственном законе, и суть в том, что…

— Суть, господин Думминг, в том, что ты вообразил, будто всякий закинутый в прошлое человек сразу становится жертвой родственноубийственных настроений. Так вот, если лично я встречу своего деда, то приглашу его выпить, а потом предостерегу, что змея, как бы ты на неё ни орал, всё равно укусит, за каковую информацию он, весьма вероятно, будет мне очень благодарен. Впоследствии.

— Благодарен? Почему?

— Потому, что это «впоследствии» для него будет.

— Нет, аркканцлер, только не это! Уж лучше пристрелить его на месте!

— Ты действительно так считаешь?

— Да!

— По-моему, в цепи твоих рассуждений имеются звенья, которых мне, господин Думминг, не понять, — холодно констатировал аркканцлер. — Ты и в самом деле собираешься пристрелить своего дедушку на месте? Если, разумеется, его встретишь?

— Да нет же! — огрызнулся Думминг. — Я даже не знаю, как он выглядел. Дед умер ещё до моего рождения.

— А-га!

— Я вовсе не в том смысле…

— Послушайте, послушайте, — вмешался декан. — Если верить тому же Тупсу, нас забросило аж на несколько тысячелетий назад. Чего вы спорите? Наши дедушки ещё и не родились.

— Что ж, в таком случае Тупсу-старшему очень повезло, — усмехнулся Чудакулли.

— Всё совсем НЕ ТАК, аркканцлер! — воскликнул Думминг. — Прошу вас! Я всего лишь пытался донести до вас мысль, что ЛЮБОЙ поступок, совершённый в прошлом, способен изменить будущее. Самые незначительные действия чреваты гигантскими последствиями. Можно… наступить на муравья, а в результате кто-то даже не родится!

— В самом деле? — поднял бровь Чудакулли.

— Да, аркканцлер!

Лицо Чудакулли просияло.

— Неплохой поворот событий. Есть пара-другая человек, по которым история скорбеть не станет. А как определить нужного муравья?

— Не знаю! — Думминг лихорадочно выискивал трещинку в уме аркканцлера, куда можно было бы воткнуть ломик понимания. И на несколько отчаянных секунд ему показалось, что он нашёл такую трещинку. — Ведь может статься, что… муравей, на которого вы наступите, — ваш!

— Ты хочешь сказать… Я наступлю на муравья, изменю будущее и в результате не появлюсь на свет?

— Вот именно! Совершенно верно! Вы ПОНЯЛИ!

— Как это? — озадаченно нахмурился Чудакулли. — Я ведь не от муравьев произошёл.

— Да так, что… — Вокруг вздымались гигантские валы недопонимания, однако Думминг отважно сражался со стихией. — Ведь могло случиться… Гм-м, допустим, этот муравей укусил за ногу лошадь, лошадь взбрыкнула, всадник свалился, а он вёз важное сообщение, и из-за того, что он его не довёз, случилось ужасное сражение, в котором погиб ваш отдалённый предок. Нет-нет, прошу прощения, наоборот, не погиб, а…

— А как вообще этот муравей переплыл через море? — осведомился Чудакулли.

— На каком-нибудь бревне, — подсказал декан. — На этих бревнах кто только не плавает. Насекомые, ящерицы, всякие мелкие млекопитающие. Доберутся до какого-нибудь острова — и давай там… размножаться.

— Ну, хорошо, он доплыл. Затем выбрался на берег. И сразу потопал туда, где должно было состояться сражение? — уточнил Чудакулли.

— Он уцепился за ногу какой-нибудь птички! — воскликнул декан. — Вот разгадка! Я читал об этом в одной книжке. К примеру, именно так Путешествует из пруда в пруд рыбья икра.

— Настырный муравьишка… — Чудакулли задумчиво погладил бороду. — Хотя случаются и куда более странные вещи.

— Практически каждый день, — поддержал главный философ.

Думминг просиял. Метафора была не из простых, но волшебники её осилили.

— Хотя одно мне всё равно не понятно, — вдруг добавил Чудакулли. — КТО В ТАКОМ СЛУЧАЕ НАСТУПИТ НА МУРАВЬЯ?

— Что?

— Это ведь очевидно, — продолжал аркканцлер. — Допустим, я наступил на муравья и меня не стало. Но раз меня нет, значит, я не смогу на него наступить, а значит, я на него не наступлю, а значит, я есть. Понятно? — Он добродушно ткнул в Думминга толстым розовым пальцем. — Ты способный юноша, господин Тупс, но иной раз, знаешь ли, логики тебе не хватает. То, что однажды случилось, так случившимся и остаётся. Это логично, это правильно. О, не стоит так унывать, — утешил он, нечаянно (вполне может быть, что нечаянно) приняв бессильную ярость на лице Думминга за пристыженность и смятение. — Если когда-нибудь ещё в чем-то запутаешься, добро пожаловать, моя дверь всегда открыта^[100]. В конце концов, я ведь твой аркканцлер.

— Прошу прощения, так МОЖНО наступать на этого муравья или нет? — сварливо осведомился главный философ.

— Как хочешь, — щедро разрешил Чудакулли. — Поскольку ход истории уже зависит от того, какой муравей тебе попадется под ногу. И если ты наступаешь на какого-то муравья, значит, ты на него уже наступил, так что, если ты снова на него наступишь, это будет как бы в первый раз, ведь ты наступаешь на него сейчас, потому что когда-то уже наступил. И это когда-то и есть сейчас.

— Правда?

— Ага.

— Так что, надо было надеть башмаки потяжелее? — спросил казначей.

— Казначей, старайся не терять нить разговора.

Чудакулли потянулся и зевнул.

— Что ж, всё, пожалуй, понятно, — довольным тоном заключил он. — Почему бы нам ещё не подремать? Денёк выдался долгим.

* * *

В отличие от казначея кое-кто очень внимательно следил за ходом беседы.

Когда волшебники вновь погрузились в сон, над ними возник бледный свет, похожий на светящийся болотный газ.

Это был бог вездесущий (хоть и вездесуществовал он в пределах весьма незначительной территории). И, кстати, всеведущий тоже (правда, его знаний хватало ровно на то, чтобы знать: хоть он и в самом деле знает всё, это не всё Всё, а лишь та часть, которая имеет отношение к данному острову).

Проклятье! Он как будто ЧУВСТВОВАЛ, что от сигаретного куста будут одни неприятности. Надо было уничтожить растение, как только оно начало пробиваться из земли. Кто бы мог подумать, что ситуация НАСТОЛЬКО выйдёт из-под контроля.

И с той… рептилиевидной тварью тоже неудобненько вышло. Хотя он, бог, в этом совсем не виноват. Все кем-то питаются. Иногда на острове появлялось нечто такое, что даже он, всеведущий, удивлялся. Впрочем, иные из тварей не могли сохранить свой облик даже в течение пяти минут.

И всё равно ему есть чем гордиться. Прошло всего лишь два часа с тех пор, как один из НИХ, именуемый деканом, выразил желание покурить, и до первого никотинового урожая. Вот что называется эволюция В ДЕЙСТВИИ.

Беда только, что теперь они начнут шнырять по острову и совать повсюду свои длинные носы. А то ещё и задавать вопросы.

Этот бог в отличие от большинства других богов одобрял вопросы. Более того, он всей душой был за тех людей, которые задавали вопросы, отбрасывали ветхие предрассудки, разбивали оковы глупых суеверий, — одним словом, за тех, кто использовал свои тем или иным богом данные мозги. Разве что, конечно, мозги эти были даны вовсе не каким-то там богом, а развивались на протяжении миллионов лет, и это развитие было реакцией на внешние раздражители, а кроме того, объяснялось необходимостью как-то контролировать неуклюжие руки с противопоставленными ладоням большими пальцами — ещё одна чертовски удачная находка, которой бог по праву гордился. Вернее, гордился бы, если бы такое придумал.

Однако всему есть пределы. Свободомыслие — это, конечно, здорово, но нельзя же думать всё, что тебе заблагорассудится.

Свет исчез и снова появился уже на горе, в священной пещере. Строго говоря, никакой святости в пещере не было, и бог это прекрасно понимал, ведь чтобы какое-то место стало святым, нужны верующие, которые и делают его таковым. А этому богу верующие не были нужны.

В обычных обстоятельствах бог, лишённый верующих, бессилен, как перышко в ураган, но данное божество по каким-то, непостижимым для себя причинам прекрасно существовало без всякого поклонения. Возможно, потому, что так пылко верило в себя. Ну, не в себя как такового, ведь вера в богов иррациональна. Но этот бог искренне верил в то, что делал.

Пару минут, испытывая некоторое чувство вины, он поразмышлял, а не сотворить ещё пару-тройку звероящеров — пускай бы сожрали непрошеных гостей, пока те не стали слишком надоедливыми, — но потом отбросил эту мысль, как недостойную современного и передового божества.

Часть пещеры занимали полки, битком набитые всяческими семенами. Бог выбрал одно семечко (из семейства тыквенных) и взялся за свои инструменты.

Уникальные инструменты. Такой миниатюрной отвёртки ни у кого не было.

При первых же лучах рассвета из подлеска показался зелёный росток. Сначала раскрылся один листик, потом ещё один, и вскоре их было множество.

А немного ниже, в богатом компосте из опавшей листвы, бодрыми червяками извивались белые корешки. На полумеры времени не было. Ещё ниже один из корешков наконец нашёл воду.

Не прошло и нескольких минут, как все прочие кусты поблизости завяли — настолько разросся новичок.

Ну а главный побег решительными рывками двигался вперед, к морю. Постоянно ответвляющиеся усики цеплялись за ветки. Крупные деревья использовались в качестве опор; кусты помельче вырывались с корнем, а в освободившуюся ямку немедленно врастал очередной побег.

У бога не было времени для отшлифовки своего создания. Программу действий растения он собрал из кусочков того, осколков этого — главное, чтобы точно сработало.

Наконец главный побег преодолел пляж и достиг моря. Корни вгрызлись в песок, почки раскрылись, и на растении расцвёл единственный цветок, женская особь. К этому моменту крошечные мужские цветки уже щедро усыпали ствол.

А вот этого бог не программировал. Главная проблема, частенько говаривал он себе, заключается в том, что эволюция не слушает ничьих приказов. Зачастую она берёт инициативу в свои руки.

Тонкий цепкий усик скрутился в тугую пружинку, затем пружинка выстрелила, и усик, как лассо, обхватил пролетающего мимо мотылька. Затем изогнулся, окунул обезумевшего от ужаса мотылька в пыльцу мужского цветка, со свистом снова скрутился и плюхнул насекомое прямо в объятия цветка женского.

Несколькими секундами спустя лепестки цветка начали опадать. Вскоре его место занял разбухающий буквально на глазах зелёный шарик. Когда из-за горизонта застенчиво показался краешек солнца, арго навтикальный, уникальный как раз готовился принести свой первый и единственный плод.

* * *

Спустя некоторое время впереди появилась железная то ли башня с большой вертушкой, то ли мельница. Большая надпись на ней гласила: «Приноситтераспивайтте: Праверь Сваю Пушку».

— Уж моя пушка всегда при мне, будь спок, — ухмыльнулся Безумный и подхлестнул лошадей.

Вскоре они преодолели деревянный мост. Хотя зачем было сооружать мост над ничем не выдающейся песчаной полосой, Ринсвинд так и не понял.

— Ничем не выдающейся? — переспросил Безумный. — Да то ж Занудь-Река!

Словно в подтверждение его слов мимо проплыла лодчонка. Влекомая верблюдом и бодро поскрипывающая всеми четырьмя колесами, она развила неплохую скорость.

— Лодка, — завороженно прокомментировал Ринсвинд.

— И чо? Первый раз, што ль, лодку видишь?

— На колесах — впервые.

Сразу за лодкой проследовало крохотное каноэ.

— Будь ветер попутным, они подняли бы паруса.

— Но… может, мой вопрос покажется странным, и всё же… почему они выглядят как лодки?

— Потому что именно так выглядят лодки.

— Понятно. Как я и думал, основание очень веское. А верблюды как тут очутились?

— Говорят, их приносит течением. За бревна цепляются. Если пошариться по побережью, чего только не найдешь.

Наконец в поле зрения показался Приноситте-распивайтте. Если бы не табличка на башне, городок можно было бы проехать насквозь, даже не заметив этого. Общий архитектурный стиль профессионалы охарактеризовали бы как «фольклорный». А люди попроще назвали бы это «помойкой», что так же соответствовало бы истине. «Хотя какая разница, — подумалось Ринсвинду. — Когда день за днём стоит адская жара, а дождей здесь никогда и не видывали, дом нужен только для того, чтобы провести какую-то границу между „внутри“ и „снаружи“».

— Ты говорил, это большой город, — заметил он.

— Ещё какой большой! Цела улица. И кабак есть.

— О, так ЭТО улица? Кто бы мог подумать! А эта куча досок — кабак?

— Тебе понравится. Им управляет Крокодил.

— А почему его зовут Крокодилом?

* * *

Ночь, проведённая на песке, не улучшила настроение преподавательского состава. А ко всем бедам добавлялось наличие на острове Наверна Чудакулли. Аркканцлер был ранней пташкой — и вместе с тем, как это ни парадоксально, типичной «совой». Иной раз он переходил от одного состояния к другому, минуя промежуточную фазу сна.

— Подъём! Кто готов к утренней пробежке? Победителя ждет небольшой приз!

— О боги, — простонал декан, перекатываясь на спину. — Только посмотрите на него. Он отжимается.

— Я никогда не ратовал за возврат к прошлому, — пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, вытряхивая из ушей песок. — Но раньше таких волшебников, как он, убивали. И очень жестоко.

— Ты прав, но таких, как мы, тоже убивали. И тоже очень жестоко, — возразил декан.

— А помните, как раньше говорили? — вступил в беседу главный философ. — «Не доверяй волшебнику, которому перевалило за шестьдесят пять». Интересно, почему мы перестали руководствоваться этим правилом?

— Потому что, главный философ, нам самим перевалило за шестьдесят пять.

— Ну да… И жизнь показала, что кто-кто, а мы доверия заслуживали.

— Здорово, что мы это так вовремя узнали.

— По вон тому дереву ползёт краб, — сообщил профессор современного руносложения. Лежа на спине, он смотрел прямо в небо. — Настоящий краб.

— Ага, — отозвался главный философ. — Их так и называют — крабы-пальмолазы.

— А ты откуда знаешь?

— А я в детстве читал одну книжку, — задумчиво произнёс заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Так в ней рассказывалось, как человека во время кораблекрушения выбросило на необитаемый остров и как он там жил один-одинешенек. А потом, уже через несколько лет, вдруг обнаружил на песке отпечаток человеческой ноги. Там даже гравюра была с этим самым отпечатком, — добавил он.

— Один отпечаток? — простонал декан, усаживаясь и осторожно ощупывая голову.

— Ну… да. И когда он его увидел, то понял, что…

— …Кроме него на необитаемом острове живет лишь одноногий чемпион по прыжкам в длину? — язвительно вопросил декан. Голова у него жутко болела, и поэтому хотелось кого-нибудь поддеть.

— Вообще-то, потом он обнаружил и другие отпечатки…

— Жаль, я на необитаемом острове не один, — откликнулся главный философ, мрачно наблюдая за аркканцлеровым бегом на месте.

— Это со мной что-то не в порядке, — спросил декан, — или мы действительно очутились неизвестно где в тысячах миль и лет от дома?

— Да.

— Так я и думал. А завтрак тут подают?

— Тупс раздобыл яйца всмятку.

— Этот юноша чистое золото, — простонал декан. — И где же он их раздобыл?

— На дереве.

В голове декана начали всплывать отрывочные воспоминания о вчерашнем дне.

— На яичном?

— Совершенно верно, — подтвердил главный философ. — Отличные яйца. В мешочек. С хлебными солдатиками чудо как хороши.

— Ага, а потом он пошёл и отыскал ложечное дерево…

— Ничего подобного.

— Хорошо.

— Потому что это был куст.

Главный философ продемонстрировал присутствующим деревянную чайную ложечку. На её ручке ещё топорщились клейкие листочки.

— Куст, на котором растут чайные ложки…

— Согласно утверждениям юного Тупса, в этом нет ничего особенного, декан. Нам нужны были ложки, вот мы их и нашли, сказал он. Тем более, что чайные ложки вечно куда-то теряются. Больше он ничего не сказал, потому что разрыдался.

— В его словах, однако, есть смысл. Честно говоря, это место похоже на какой-то Сахарный город в Шоколадной стране.

— Я за то, чтобы убраться отсюда как можно скорее, — заявил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Думаю, сегодня нам следует заняться лодкой. Что-то не хочется ещё раз встретиться с каким-нибудь жутким ящером.

— Здесь ведь всякой твари по одной — ты что, забыл?

— А ты уверен, что вчера мы встретились с самым злобным их представителем?

— Думаю, что построить лодку будет не так уж и трудно, — сказал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — С этим легко справляются даже примитивные народности…

— Слушай, — раздраженно перебил его декан, — мы вчера весь остров облазили в поисках библиотеки. И знаешь что? Её тут просто нет! Полная ерунда. И как, по-ихнему, люди тут должны выживать?

— А что, если… всего-навсего попробовать… САМИМ сделать лодку? — неуверенно предложил главный философ. — Ну, знаете… посмотреть, что будет тонуть, а что — нет. И так далее.

— Так ты хочешь узнать, что, как правило, не тонет? Сейчас я тебе все объясню…

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий решил, что пора разрядить обстановку.

— Я тут как раз подумал, — сказал он, — ну, рассуждая в общем… Декан, если бы тебя, к примеру, забросило на необитаемый остров… ты бы какую музыку захотел послушать?

Лица декана помрачнело ещё больше.

— Думаю, завкафедрой, я бы захотел послушать музыку в анк-морпоркской Опере.

— А. О? Ну да. Конечно… очень… очень честный ответ, декан.

* * *

Ринсвинд выдавил улыбку.

— Так ты… стало быть, ты крокодил.

— А тебя что-то не уфтраивает? — отозвался трактирщик.

— Нет! Что ты! Просто я подумал, а другого имени у тебя нет?

— Ну… ефть ещё профвище…

— Правда?

— Ага. Крокодил Крокодил. Но больфинфтво пофетителей фовут меня Ганди. Уж не знаю почему.

— Понятно… гм-м… А можно ещё поинтересоваться? Как называется вот этот напиток?

— Мы его фовем пивом, — ответил крокодил. — А у ВАФ он как нафываетфя?

На трактирщике были засаленная рубаха и штаны. Впервые в жизни Ринсвинду довелось увидеть штаны, скроенные для существа с очень короткими ногами и очень длинным хвостом. Прежде он никогда не задумывался над превратностями портновского ремесла.

Ринсвинд стал разглядывать пиво на свет. Вернее, свет сквозь пиво. Потому что свет в местном пиве не задерживался, а так насквозь и проходил. Оно было настолько чистым, что почти прозрачным. Тогда как анк-морпоркское пиво было, строго говоря, элем. Оно обладало текстурой и варилось из того, что упадет в котел. И анк-морпоркское пиво всегда имело характерный привкус, о происхождении которого вы старались не задумываться. Оно было настолько густым, что последние полдюйма осадка можно было есть ложкой.

Ну, а местное пиво было прозрачным, пузырчатым и выглядело так, словно кто-то его уже пил. На вкус, однако, оно оказалось вполне приемлемым. И не так давало по почкам, как анк-морпоркское. Слабоватое, конечно, но в гостях не стоит оскорблять чужое пиво.

— Интересный вкус, — оценил Ринсвинд.

— И откуда ты явилфя?

— Э… Приплыл на бревне.

— Вмефте ф верблюдами?

— Э… ну да.

— Молодеф ты.

Ринсвинду срочно нужна была карта. Не географическая (хотя и она бы не помешала), а карта, по которой можно было бы определить нынешнее местоположение его «крыши». Нечасто за трактирной стойкой встретишь крокодила, но остальные посетители заведения, по-видимому, не находили в этом ничего особенного. Хотя посетители тоже были ещё те: три овцы в рабочих комбинезонах да парочка кенгуру, играющих в дротики.

Впрочем, нет, то были НЕ СОВСЕМ овцы. Они выглядели как… человекообразные овцы. С торчащими ушами, все в белых кудряшках, взгляд совсем овечий, глупый, и при этом стоят прямо, а вместо передних копыт — руки. Но человека нельзя скрестить с овцой, в этом Ринсвинд был уверен почти на все сто. Будь такое возможным, в отдаленных сельских районах давно бы об этом знали.

С кенгуру была та же история. Всё на месте — и остроконечные уши, и характерные кенгуриные рыла, но, закончив партию в дротики, парочка перебралась к стойке и снова принялась потягивать своё жидкое, странное пиво. На одном из кенгуру была надета засаленная жилетка с едва различимой под слоем грязи надписью на спине: «Саленое Сенцо — Твая Ржаная Радость!»

Одним словом, Ринсвинда не покидало ощущение, что он смотрит вовсе не на животных. Он глотнул ещё пива.

Но обсуждать данный вопрос с Крокодилом по прозвищу Ганди не стоило. С философской точки зрения было бы не совсем верно привлекать внимание крокодила к тому факту, что в его заведении пьет пиво пара самых настоящих кенгуру.

— Иффо круфечку? — подал голос Ганди.

— Да, пожалуй, — отозвался Ринсвинд.

Он перевёл взгляд на пивной насос, на котором висела табличка с улыбающимся во всю пасть кенгуру и подписью «Пиво Ру».

Ринсвинд повернулся к облезлому плакату на стене. «Пиво Ру» рекламировалось и там. На плакате был изображен всё тот же кенгуру в обнимку со всё тем же пивом, ухмыляющийся всё той же ухмылкой знатока.

И этот кенгуру выглядел очень знакомо…

— Не могу не затемнить… — Сделав паузу, Ринсвинд предпринял ещё одну попытку. — Не могу не ЗАМЕТИТЬ, — продолжил он, — что некоторые из трактиррропосетитетеллей отличаются от остальных поситететелей…

— Ага. Пофледнее время фтарина Пуфтобрех Джо что-то рафполнел, — ответил Ганди, невозмутимо полируя бокал.

Ринсвинд опустил голову.

— А чччи этта ноги?

— Друг, ф тобой вфе в порядке?

— Наверна, мення апять кто-тта уккусил.

Внезапно Ринсвинд ощутил острую потребность выйти.

— Фадний двор — туда, — подсказал Ганди.

— Каждой зззаднице — ззззадний двор. — Качаясь, Ринсвинд поднялся со стула. — Ха-ха-ха…

И врезался в железный столб, который сгреб его за шиворот и слегка оторвал от пола, оставив качаться в воздухе. Взгляд Ринсвинда, проследовав вдоль толстенной руки, уперся в чью-то большую, красную от гнева рожу, на которой отчетливо читалось: пиво, булькающее внутри хозяина рожи, жаждет битвы, а тело, собственно, и не возражает.

Но пиво внутри Ринсвинда жаждало несколько иного. Оно настойчиво просилось наружу.

В подобные минуты за человека говорит пиво.

— Слыш, й-йа тут тебя слышал. Ты, господинчик, откуда бушь? — спросило пиво великана-собеседника.

— Из Анк-М'рпорка…

Ну как соврёшь хорошему человеку?

В трактире мигом воцарилась мёртвая тишина.

— И после ты имеш наглость являться сюда? По-твому, мы тут только и могём, шо напиваться в соску да мутузить друг друга? И чем тя не устраиват, как мы тут трындим?

— Будь спок… — умиротворяюще пробулькало Ринсвиндово пиво.

Резким рывком великан притянул волшебника к себе. Никогда в жизни Ринсвинду не доводилось видеть такой носище.

— Ты ж, небось, даже не знашь, мы тут такие вина гоним — закачаться! Вот наш шардонне. Он высококачествованный и умеренноценный, не говоря о богатом, уссыщенном букете, гарантированным выноградниками, растущими исключительно в Ржавой долине. Истинная наслада для знатоков, и вообще… ТЫ, ГАД ПОЛЗУЧИЙ!

— Я слушаю, слушаю! Эй, трактирщик, пинту шардонне!

— Что, приссал?

— Честно говоря, уже да…

— Эй, как насчет того, штоб поставить мого дружка обратно? — раздался чей-то голос.

На пороге трактира стоял Безумный. В зале возникла краткая возня. Все, кто мог, быстренько убирались с дороги.

— А, коротыш, ты, гля, тоже нарываться?

Ринсвинда уронили на пол. Великан, сжимая кулаки, повернулся к гному.

— Никогда не нарывался. Это обычно на меня нарываются. — Безумный обнажил нож. — Ну чо, Уолли, ты оставишь мого дружка в покое?

— И это ты называть ножом? — Великан выхватил из-за пояса острый предмет, который, сжимай его рука нормального человека, вполне сошёл бы за меч. — А вот что Я называю ножом!

Безумный бросил на великана внимательный взгляд, после чего его рука стремительно нырнула за спину и тут же появилась вновь.

— Да ну? Будь спок. А вот это, — сказал он, — я называю арбалетом.

* * *

— Итак, это бревно, — констатировал Чудакулли, инспектирующий работу комитета по строительству лодки.

— Не просто бревно, а… — начал было декан.

— О, вижу, вы даже приделали мачту и привязали к ней купальный халат казначея. И всё равно, декан, это бревно. Снизу корни, а по бокам остатки веток. Вы даже не удосужились выдолбить углубление, в котором можно было бы сидеть. Следовательно, это бревно.

— Мы трудились не покладая рук, — буркнул главный философ.

— И оно ПЛАВАЕТ, — указал декан.

— Точнее сказать, болтается на поверхности, — доправил Чудакулли. — И что, предполагается, мы все на этом поплывем?

— Это одноместный вариант, — ответил декан. — Мы решили, сначала надо испытать его, а если всё пройдёт благополучно, то мы соединим много таких бревен вместе и получится…

— Что-то вроде плота?

— Можно назвать и так, — с видимой неохотой признал декан. Он бы предпочел более динамичное название. — Но мы ведь только начали… Сам понимаешь, нужно время.

Аркканцлер кивнул. Признаться честно, он был слегка впечатлён. Роду человеческому, чтобы построить нечто подобное, потребовалось несколько сотен лет, тогда как волшебники проделали тот же путь всего за один день. Такими темпами ко вторнику они изобретут каяк.

— И кто будет испытывать? — спросил он.

— Мы решили, что на данной стадии программы стоит привлечь к ней казначея.

— Он что, вызвался добровольцем?

— Пока нет, но мы в него верим.

Тем временем, ничего не подозревающий и вполне довольный жизнью казначей от нечего делать бродил по кишащим насекомыми джунглям.

Следует отдать ему должное, на свой счет казначей никогда не обольщался и первым признал бы, что является не самым психически уравновешенным человеком в мире. Однако, если бы его назвали, к примеру, чайным ситечком, он тоже не стал бы спорить.

Хотя его безумие было, так сказать, исключительно внешним. В детстве он не слишком интересовался всякой магией, зато прекрасно считал, а даже такому заведению, как Незримый Университет, нужен человек, способный сложить два и два. Запершись в своей комнатушке, казначей мирно существовал на протяжении долгих лет, складывая себе и умножая, в то время как за дверью его кабинета вовсю вычитали и делили.

Всё это происходило в те насыщенные и волнительные времена, когда убийство конкурента было наиболее предпочтительным и вполне законным средством продвижения по служебной лестнице. Но, как уже говорилось, казначея это никоим боком не затронуло, поскольку на его должность никто не претендовал.

А затем аркканцлером стал Наверн Чудакулли, который зарекомендовал себя абсолютно неубиваемым и тем самым положил конец вековым традициям. И постепенно все старшие волшебники подстроились под него — в противном случае он сразу начинал орать, — а кроме того, после стольких проведенных в убийственном режиме лет приятно было вкушать еду, не оглядываясь с подозрением на соседа: а не лишился ли он вдруг аппетита? — и отрадно было, просыпаясь, знать, что форма твоего тела по сравнению со вчерашней ничуть не изменилась, разве что добавилось немного жирку.

Зато у казначеевых ног словно бы разверзлась адская преисподняя. Буквально всё в Наверне Чудакулли действовало ему на нервы. Если бы люди были едой, то казначей был бы яйцом в мешочек, а Наверн Чудакулли — жирным пудингом с чесночной подливой. Его голос можно было услышать из любого уголка Университета — и аркканцлер вовсе не орал: он так говорил. Он не ходил, а топал. Вечно терял важные документы, а потом заявлял, будто бы в глаза их не видел. Чтобы разогнать скуку, палил из арбалета в стенку. Чудакулли был агрессивно жизнерадостен. Никогда не болея сам, он считал, что и другие тоже не болеют, а ленятся. И, будучи напрочь лишённым всякого чувства юмора, он любил пошутить.

Как ни странно, последнее очень задевало казначея, который тоже не мог похвастаться чувством юмора. Чем отчасти и гордился. Он не принадлежал к числу любителей посмеяться, но, будучи человеком логико-механистической профессии, вполне представлял себе внутреннее устройство шутки. Чудакулли же шутил, как лягушка пишет годовые отчёты. Дебет с кредитом никогда не сходились.

В итоге казначей решил переселиться из Университета. В метафизическом смысле этого слова. Куда удобнее жить внутри собственной головы, где клубятся приятные облака и благоухают красивые цветы. И всё равно что-то, должно быть, просачивалось из внешнего мира. Во время своей прогулки по джунглям, завидев муравья, казначей стрелой бросался вперёд и начинал яростно прыгать на несчастном насекомом, по-видимому надеясь, что между муравьем и Наверном Чудакулли всё же существует хоть и невообразимо далекая, но реальная связь.

Именно в один из таких моментов, в очередной раз пытаясь изменить будущее, казначей увидел странный зеленый шланг, извивающийся по земле.

— Гм-м?

Шланг был частично прозрачным и ритмично пульсировал. Приложив к подозрительному стеблю ухо, казначей услышал «бульк».

Несмотря на своё несколько расстроенное состояние, казначей сохранил инстинкты настоящего волшебника, а настоящему волшебнику свойственно случайно забредать во всякие опасные места. Казначей двинулся вдоль пульсирующего стебля.

* * *

Ринсвинд очнулся. Когда тебя пинают в ребра, сон, как правило, нейдёт.

— Шттккые?

— На тебя чо, ведро воды опрокинуть?

Ринсвинд сразу узнал этот дружелюбный голос.

Разлепил глаза.

— О нет, только не ты! Ты плод моего воображения!

— Может, тебя ещё раз пнуть в ребра? — предложил Скрябби.

Ринсвинд с трудом сел. Светало. Он лежал в кустах, сразу за трактиром.

На внутренней стороне век замелькало немое кино воспоминаний.

— Была драка… Безумный выстрелил в… в этого… в этого типа из АРБАЛЕТА!

— Он ему только ногу прострелил, чтоб тот не удрал, пока его будут бить. Вомбаты совсем не умеют пить, и в этом их проблема.

В дымном мраке Ринсвиндова разума ярким фейерверком вспыхнуло ещё одно воспоминание.

— Точно, там были ЖИВОТНЫЕ! И они пили!

— И да и нет, — отозвался кенгуру. — Ну сколько раз тебе объяснять…

— Я весь внимание, — произнёс Ринсвинд. Вдруг глаза его остекленели. — Нет, не внимание. Мочевой пузырь. Я сейчас.

Жужжание мух и широко известный запах привели Ринсвинда к небольшому сараю. Кое-кто называет такие заведения «ватерклозетами» — пока не посетит их лично.

Ринсвинд нырнул в сарайчик и тут же, взволнованно подпрыгивая, вынырнул обратно.

— Э-э… там на стульчаке паук…

— И чо, ты теперь будешь дожидаться, пока он закончит? Смахни шляпой — и вся недолга!

«И всё же странные создания, эти человеческие существа, — думал Ринсвинд, прогоняя паука. — Даже посреди абсолютного ничто, когда в нашем распоряжении все кусты в округе тысячи миль, мы всё равно будем мечтать о таком вот благе цивилизации».

— И не вздумай ломиться обратно, — грозно предупредил он паука, сначала убедившись, что тот его точно не слышит.

Поскольку человеческий мозг просто-напросто не способен концентрироваться на какой-то одной задаче, даже столь механической, очень скоро взгляд Ринсвинда начал блуждать по сторонам. Данный сарай не был исключением из правил, и местные посетители отхожих мест так же любили порисовать на стенах, как и прочие обитатели всей множественной вселенной.

Возможно, злую шутку сыграло освещение, но среди обычных надписей, выражающих тоску одних человеческих существ по другим человеческим существам, и рисунков, сделанных не столько по памяти, сколько под воздействием распалившегося воображения, — так вот, среди всего этого обнаружились довольно отчётливые изображения человечков в остроконечных шляпах.

Весь в задумчивости, Ринсвинд выскользнул из сарайчика и тихонько двинулся прочь через кусты.

— Ну что, будь спок, а? — Голос кенгуру прозвучал так близко, что Ринсвинд весьма порадовался своему предусмотрительному визиту.

— Я не поверил своим глазам!

— Они повсюду и везде. Они проникли в людские мысли и стали частью этого мира. От судьбы не убежишь, друг.

Возражать Ринсвинд не стал.

— Придётся тебе с этим разобраться, — продолжал Скрябби. — Ведь причина — это ты.

— Я?! Но это со мной вечно что-то происходит, а не наоборот!

— Знаешь, мне достаточно тебя разок лягнуть, чтобы вышибить из тебя весь дух. Хочешь убедиться?

— Гм-м… Нет.

— А ты не замечаешь, что своими попытками удрать ты каждый раз только осложняешь ситуацию?

— Да, но от любой ситуации, какой бы сложной она ни была, можно убежать, — возразил Ринсвинд. — В этом и заключена красота системы. Умираешь ты раз и навсегда, а убегать можно вечно.

— А ты не слышал другого изречения: трус умирает тысячу раз, а герой — только однажды?

— Зато его «однажды» смертельнее!

— И не стыдно тебе?

— Нет. Я отправляюсь домой. Найду город под названием Пугалоу, там найму лодку и поплыву домой.

— Пугалоу?

— Только не говори, что такого города нет.

— Ну что ты! Город большой. Так ты туда направляешься?

— И не пытайся меня остановить!

— Вижу, друг, ты уже все для себя решил, — сказал Скрябби.

— Читай по губам! Я ИДУ ДОМОЙ!

— Усы мешают.

— В таком случае читай по бороде!

Кенгуру пожал плечами.

— Что ж, похоже, у меня нет выхода. Придется и дальше тебе помогать.

Ринсвинд приосанился.

— Сам справлюсь, — сказал он.

— Но ты ж не знаешь, куда идти.

— Спрошу у кого-нибудь!

— А еда? Ты ведь умрешь от голода.

— А-а, вот здесь ты заблуждаешься! — отрезал Ринсвинд. — Я обладаю одной удивительной способностью. Гляди!

Приподняв ближайший камень, он сунул под него руку, достал оттуда свой обед и с аппетитом откусил.

— Ну что, убедился?

— Более чем.

— То-то!

Скрябби кивнул.

— Впервые вижу, чтоб с таким наслаждением ели скорпиона.

* * *

Бог, примостившись на самой верхушке дерева, трудился над особо многообещающим жучком, когда далеко внизу протопал казначей.

НАКОНЕЦ-ТО. Один из них нашел его подарок!

Бог довольно долго наблюдал за попытками волшебников построить лодку, но так и не понял, чем они там занимались. Очевидно было одно: особый восторг у них вызывали различные плавучие предметы. Что ж, его подарок умеет плавать…

Он подбросил жучка в воздух. Тот ожил и, ознаменовав начало своей жизни бодрым жужжанием, устремился прочь — яркий радужный мазок на фоне верхушек деревьев.

Бог плавно спустился с дерева и последовал за казначеем.

Он ещё не решил, как поступить с этими созданиями, но остров, к величайшему сожалению и вопреки всем тщательно спланированным мерам предосторожности, преподносил сюрприз за сюрпризом. Ещё из своих наблюдений за волшебниками бог сделал вывод, что они животные общественные. Каждый индивидуум в их социуме выполнял определенную задачу. Рыжий и волосатый должен был лазить по деревьям, а задумчивый, что так не любил муравьев, должен был в эти деревья врезаться. Вероятно, причины такого распределения ролей вскорости станут более понятны.

— А, казначей! — добродушно поприветствовал декан. — Как насчет небольшого путешествия по лагуне?

Уставившись на еле видное над водой бревно, казначей задумался. Порой, в случае острой необходимости, господину Мозгу удавалось скоординировать свои действия с господином Ртом.

— У меня когда-то была лодка, — наконец сообщил он.

— Замечательно! У нас тут как раз есть одна на примете, и ты…

— Зелёная.

— Неужели? Что ж, можно…

— И я нашёл ещё одну. Тоже зелёную, — продолжал казначей. — Она плавает по воде.

— Ну конечно, конечно плавает, — ласково произнёс Чудакулли. — Большая лодка и с множеством парусов. Наверное. А теперь, декан…

— Парус один, — покачал головой казначей. — А спереди большая голая женщина.

Витающий над собеседниками бог неслышно выругался. ЭТУ деталь он даже не планировал. Порой хочется просто бросить все и заплакать.

— Женщина? Голая? — переспросил декан.

— Спокойно, декан, — вмешался главный философ. — Скорее всего, он просто переборщил с пилюлями из сушёных лягушек.

— Она качается на воде, — рассказывал казначей. — Вверх-вниз, вверх-вниз.

Декан перевёл взгляд на собственное творение. Вопреки ожиданиям, оно вверх-вниз не качалось. Оно оставалось неподвижным, а вверх-вниз колыхалась вода, то захлестывая бревно, то откатываясь.

— Это остров, — произнёс он. — Вполне возможно, что кто-то сюда приплыл. Так что там за голая женщина? Она смуглокожая?

— Декан!

— Интересуюсь исключительно в научных целях, главный философ. Это ведь очень важная биогеографическая информация.

Казначей выждал, пока его мозг опять включится.

— Она зелёная, — нерешительно сообщил он.

— Для человеческого существа, не важно, одетого или нет, цвет не вполне естественный, — отметил главный философ.

— А может, у неё морская болезнь? — предположил декан.

В его душе зародилось лёгкое томление, и он никак не хотел расставаться с этим сладким чувством.

— Вверх-вниз, вверх-вниз, — добавил казначей.

— Думаю, нам стоит взглянуть, — решил декан.

— А госпожа Герпес? Она ещё не выходила из шалаша.

— Если хочет, она тоже может пойти с нами, — милостиво разрешил декан.

— Вряд ли госпожа Герпес так обрадуется голой женщине, хотя бы и зелёной, — сказал главный философ.

— А что в этом такого? Уж по крайней мере одну голую женщину она в своей жизни видела. Хотя, разумеется, не зелёную.

Главный философ чопорно выпрямился.

— Я не допущу, чтобы так отзывались о даме!

— Как отзывались? Она ведь наверняка…

Декан осекся. Пальмовые листья на шалаше раздвинулись, и на лужайку шагнула госпожа Герпес.

Её волосы, похоже, украшал цветок. По-видимому, выполняющий роль царственной тиары. Некоторые изменения коснулись и её одежды.

Начать с того, что одежды стало существенно меньше.

Поскольку название её нового одеяния происходило от названия острова, на Плоском мире не существующего, волшебники никогда не слышали о бикини. К тому же, то, что госпожа Герпес соорудила из своей прежней одежды, было гораздо существеннее бикини. Скорее оно имело отношение к Новой Зеландии, поскольку состояло из двух довольно больших и почтенных половин, разделяемых узким каналом. Оставшиеся части своего бывшего одеяния она обмотала вокруг талии — на манер саронга.

Одним словом, всё было вполне прилично. Но странное дело, общее впечатление складывалось совершенно обратное. Похожего эффекта госпожа Герпес достигла бы, прикрывшись фиговым листком шести футов шириной. Он всё равно остался бы фиговым листком.

— Йа вот подюмала, здесь так жарко, надо одеться ЧЮТЬ-ЧЮТЬ иначе, — сообщила она. — Разюмеется, мне бы и в голову не пришьло одеваться так в Универьситете, но посколькю мы здесь немного задержимься, йа как раз вспомьнила одну чюднюю иконографию королевы Зазумбы Сумтрийской. Как вы дюмаете, где здесь можьно принять ванню?

— Ммяяя, — отозвался главный философ.

Декан прокашлялся.

— В джунглях есть небольшой водоём.

— С кувшинками, — добавил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Розовыми.

— Ммяяя, — снова выразился главный философ.

— И с водопадом, — уточнил декан.

— Ммяяя.

— И с мыльным кустом, если уж на то пошло.

Они проводили её взглядом.

— Вверх-вниз, вверх-вниз, — прокомментировал казначей.

— Прекрасная фигура, — заметил Чудакулли. — Без туфель у неё совсем другая походка — вы не находите? Эй, главный философ, ты как там себя чувствуешь?

— Ммяяя?

— Похоже, ты перегрелся. Рожа у тебя совсем красная.

— Я, ммяяя… мне… проклятье, эта жара и вправду меня доконает. Пожалуй, мне тоже не мешало бы окунуться…

— В лагуне, — с нажимом произнёс Чудакулли.

— Но ведь соленая вода очень вредна для кожи, аркканцлер.

— Может, и так. И тем не менее. Или сходишь на водоем после того, как вернётся госпожа Герпес.

— Меня это даже как-то оскорбляет, аркканцлер. По-видимому, ты считаешь, будто я…

— Довольно, — заключил Чудакулли. — Ну что, мы идём смотреть на лодку?

Полчаса спустя волшебники собрались на противоположном берегу.

Она и в самом деле была зеленой. И покачивалась вверх-вниз. Но до настоящего корабля суденышко не дотягивало. Казалось, его строитель следовал детальным инструкциям из книги по кораблестроению, в которой не было ни одной иллюстрации. Некоторых важных деталей недоставало — точнее, они были как будто смазаны. Например, резная фигура и в самом деле имела отношение к женскому полу, хотя, к разочарованию декана, детализация исполнения была примерно такой же, как у полураздавленной медузы.

При виде этой фигуры главный философ сразу вспомнил госпожу Герпес, хотя в данный момент камни, деревья, облака и кокосовые орехи также напоминали ему о госпоже Герпес.

И наконец, парус. Которым был огромный лист. Но как только вы осознавали его растительную природу, в голову сразу начинали лезть мысли о средствах передвижения, в назначенный час возвращающихся в своё исходное тыквенное состояние…

Думминг прочистил горло.

— Существуют растения, которые разбрасывают семена по воде и таким образом распространяются, — нерешительно начал он. — Взять, к примеру, кокос обычный, так вот он…

— А резная фигура у него на носу тоже имеется? — осведомился Чудакулли.

— Гм-м… У одного мангрового подвида действительно наличествует нечто вроде киля, с помощью которого…

— А парус? И там брамс-бомсели всякие?

— Гм-м… Нет.

— А что ты скажешь по поводу вон тех цветов наверху? — продолжал Чудакулли.

Там, где следовало бы находиться корзине, в которой обычно сидит вперёдсмотрящий, красовался букет похожих на смесь тромбонов и нарциссов зелёных цветов.

— А не всё ли нам равно? — вступил в разговор заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Пускай на самом деле это гигантская тыква, но она ведь сейчас корабль, и там найдётся место нам всём. — Его лицо просияло. — Даже если придётся набиться как семенам в овощ.

— Появление этого судна представляется весьма загадочным, — пробормотал Чудакулли. — Интересно, откуда оно взялось?

— Я сказал, даже если придётся набиться как семенам в овощ, — повторил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Есть такая загадка: «Без окон, без дверей…»

— Да-да, знаю, — перебил Чудакулли, не отводя взгляда от покачивающегося на воде судна.

— Я только хотел пошу…

— Спасибо, завкафедрой, мы очень ценим твой вклад.

— Вообще-то, лодка на вид довольно вместительная, — произнёс декан, игнорируя обиженное лицо завкафедрой. — Я за то, чтобы погрузить на неё провизию, затем погрузиться самим и отчалить.

— И куда мы поплывем? — поднял бровь Чудакулли.

— Туда, где всякие жуткие рептилии не превращаются ни с того ни с сего в куриц! — отрезал декан.

— А ты предпочитаешь обратный процесс? — осведомился Чудакулли.

Он двинулся вброд к лодке. Зайдя в воду по грудь, аркканцлер постучал посохом по корпусу.

— Как-то ты чересчур подозрителен, Наверн, — заметил декан.

— В самом деле? Господин Тупс, сколько видов плотоядных растений тебе известно?

— Под сотню, аркканцлер.

— И они объедают свои жертвы по самые?..

— В случае с сумтрийским деревом цапу даже этих самых не остается, аркканцлер. Кстати, молотобой, что произрастает на Бхангбхангдуке, иной раз также не пренебрегает человеком, если тот зазевался и не разглядел среди листвы кувалду. А уж растений, способных употреблять в пищу всяких мелких тварей типа крысы, — таких хоть пруд пруди. Допустим, пирамидальный душегубный плющ обычно охотится только на своих сородичей, тех, что поглупее, но…

— Лично я считаю это очень подозрительным, — перебил Чудакулли. — Это растение появилось здесь как раз в тот момент, когда нам понадобилась лодка. Шоколадные кокосы — КУДА НИ ШЛО, сигареты с фильтром — ладно! Но корабль с резной фигурой на носу?

— А без резной фигуры какой же это корабль? — заметил главный философ.

— Согласен, но откуда растению-то это знать? — возразил Чудакулли, возвращаясь на берег. — В общем, меня на такое не купишь. Кроме того, я хочу разобраться, что здесь происходит.

— ПРОКЛЯТЬЕ!

Все услышали этот голос — тоненький, гнусавый и раздражённый. Он доносился как будто со всех сторон сразу.

Затем в воздухе замелькали белые бледные огоньки. Они завращались, образовали карусель — они крутились все быстрее и быстрее, а потом взорвались.

Бог моргнул. Пытаясь обрести равновесие, покачался вперед-назад.

— Проклятье, — произнёс он. — Как я выгляжу?

Подняв руку на уровень глаз, он несколько раз согнул и разогнул пальцы.

Пальцы потрогали лицо, лысую голову, задержались на длинной белой бороде.

— А это что? — спросил он.

— Э-э… Ты о бороде? — переспросил Думминг.

Бог перевёл взгляд вниз, на своё долгополое белое одеяние.

— О, патриаршьи одежды? Что ж… Гм, ладно…

Приняв более-менее грозный вид, он сосредоточил взгляд на Чудакулли. Огромные белые брови сошлись в одной точке, будто рассерженные гусеницы.

— Иззыдите Немедля, Не То Изведаете На Себе Мой Гнев! — напыщенно воскликнул он.

— Почему?

Вид у бога стал ошарашенный.

— Почему?! В этой ситуации не положено задавать подобных вопросов!

— Почему?

На лице бога отразилась лёгкая паника.

— Ну, потому что… Иззыдите, Не То Приду Я К Вам с Мечом Огненным!

— По-моему, это уж слишком, — пожал плечами Чудакулли. — Я бы предпочёл бутылочку винца.

Бог задумался.

— Что-что? — переспросил он.

— Или торт, — поддержал декан. — Когда идёшь к кому-то в гости, никогда не помешает захватить с собой тортик.

— Это смотря какой торт, — возразил главный философ. — В бисквите, как мне кажется, есть что-то оскорбительное. Предпочтительнее что-нибудь с марципаном.

— Иззыди, не то я приду к тебе с тортом? — неуверенно произнёс бог.

— Всё лучше, чем с какой-то огненной палкой, — ответил Чудакулли.

— Если только торт не бисквитный, — уточнил главный философ.

Проблема состояла в том, что бог никогда раньше волшебников не встречал, тогда как волшебники ещё в студенческие времена более-менее еженедельно встречались с собеседниками, которые только и делали, что грозили им всякими ужасами. Огонь и меч кажутся детскими игрушками по сравнению с угрозами всяких демонов оторвать вам голову и проделать с ней крайне неприятные вещи.

— Послушайте! — воскликнул бог. — Я, видите ли, здесь бог. Вы это понимаете? По сути, я всемогущий!

— А я всегда любил такие торты, ну, знаете, с розовыми и белыми квадратиками… — бубнил главный философ. Ну какой из тебя волшебник, если ты не доводишь свою мысль до логического завершения?

— По-моему, ты слегка маловат, — заметил декан.

— Сбоку сахарные марципанчики, о-о, пальчики оближешь…

Бог наконец понял, что ещё его беспокоит. Никогда не следует забывать о масштабе. Если ты три фута ростом, вряд ли к тебе проявят большое почтение.

— Проклятье! — опять воскликнул он. — Почему я такой маленький?

— Размер значения не имеет, — откликнулся Чудакулли. — Но почему-то люди, произнося эту фразу, всегда очень противно ухмыляются. Интересно, почему бы это?

— И ты абсолютно прав! — воскликнул бог, немало воодушевленный этой новой мыслью, которую подкинул ему Чудакулли. — Вот посмотри на амёб! Отвлечёмся от того, что по причине их крайне малого размера ты этого сделать не сможешь… Отлично приспосабливающиеся, эффективно функционирующие и практически бессмертные организмы. Чудесные создания, эти амёбы. — Глазки бога увлажнились. — День, когда я их сотворил, был одним из самых удачных моих дней.

— Прошу прощения, но КАКОЙ ИМЕННО ты бог? — полюбопытствовал Думминг.

— И вообще, где торт? — добавил главный философ.

Бог внимательно посмотрел на обоих.

— Я имел в виду, ЧЕГО ИМЕННО ты божество? — уточнил Думминг.

— А я имел в виду, где торт, с которым ты должен был к нам прийти?

— Главный философ?

— Да, аркканцлер?

— Торт сейчас не главное.

— Но он ведь сам сказал…

— Твои ценные комментарии приняты на борт, главный философ. И будут вышвырнуты за оный немедленно по выходу из гавани. Эй, бог, не обращай на него внимания, продолжай.

Глаза божества уже метали молнии, обещая местных масштабов ураган, но потом бог вдруг как-то осел. Он бессильно опустился на ближайший валун.

— Мои угрозы просто смешны, правда? — мрачно спросил он. — И не надо меня утешать. Я сам всё понимаю. Я и в самом деле мог бы устроить вам тут легкую истерику с громом и молниями. Но какой в этом смысл? Дома потом всё равно отстраивают, а у людей на душе остается неприятный осадок. И сказать по правде, я в некотором роде атеист.

— Я тебя правильно понял? — переспросил Чудакулли. — Ты бог-атеист!

Бог обвёл взглядом лица собеседников.

— Знаю, знаю, — сказал он. — Не похоже, да? — Он погладил свою белую бороду. — Надо же, какая длинная отросла…

— Что, забыл сегодня побриться? — сочувственно предположил Чудакулли.

— Вообще-то, я хотел появиться перед вами в виде, который вы, люди, считаете божественным, — объяснил бог. — А длинная борода и ночная рубашка считаются в таких случаях непременными атрибутами. Неужели какая-то растительность на лице должна внушать почтение? Не говоря уже о ночной рубашке…

— Борода — это символ мудрости, — заметил Чудакулли.

— Так говорят, — уточнил Думминг, который, как ни пытался, так и не смог вырастить даже самую жидкую бородку.

— Мудрость: прозрение, знания, образование, — задумчиво перечислил бог. — А! То есть длинные волосы улучшают познавательные способности? Выступают в роли антенн?

— Никогда об этом не задумывался, — признался Чудакулли.

— Или борода должна расти по мере накопления мудрости?

— Не уверен, что в данном случае мы имеем дело с проявлением причинно-следственного закона, — произнёс Думминг.

— Боюсь, я не так хорошо ориентируюсь в ситуации, как хотелось бы, — печально откликнулся бог. — Откровенно говоря, в общем и целом религия мне противна. — Он тяжело вздохнул и от этого словно бы ещё уменьшился. — О, я стараюсь изо всех сил, но в иные дни всё как будто из рук валится… Прощу прощения, из моих дыхательных трубок, по-моему, истекает некая жидкость…

— Может, тебе высморкаться? — предложил Думминг.

— Как-как? — Бог с ужасом принялся оглядываться по сторонам.

— Ты просто берешь… Слушай, вот мой носовой платок, бери его, прикладывай к носу и… вроде как выдыхай прямо в него.

— Выдыхать? — повторил бог. — Любопытно. И какой странный белый лист.

— Это не лист, это носовой платок. Из хлопка, — объяснил Думминг. — Он не вырос… а сделан.

Думминг осекся. Он знал, что носовые платки делают, каким-то образом обрабатывая хлопок, и что-то смутно припоминал про ткацкие станки, но когда доходит до дела, всё сводится к посещению какой-нибудь лавки, куда приходишь и говоришь: «Дюжину белых двойных, пожалуйста, и сколько стоит вышить в уголках инициалы?»

— В смысле… создан? — Внезапно в голосе бога прозвучала подозрительность. — Вы что, тоже боги?

Рядом с его ногой из земли вырвался побег и принялся быстро расти.

— Нет, что ты, — замахал руками Думминг. — Надо просто… гм-м… взять хлопок, потом… потом, наверное, его отбивают специальным молотком… и носовой платок готов.

— А-а, понятно, вы существа, использующие орудия.

Бог слегка расслабился. Побег уже вымахал ему по пояс и дал почки, из которых пробивались листики.

Бог громогласно высморкался.

Волшебники сгрудились в кучку. Богов они, разумеется, не боялись, но всё же следовало принимать во внимание, что боги непредсказуемы и переменчивы, а посему лучше держаться от них подальше. И вообще, трудно по-настоящему бояться того, кто на глазах у тебя оглушительно сморкается.

— Ты и в самом деле местный бог? — недоверчиво спросил Чудакулли.

Бог вздохнул.

— Увы, — ответил он. — Я думал, это будет легко. Всего-то один островок. Но, может, стоит начать сначала? Сделать всё КАК ПОЛОЖЕНО. Потому что сейчас всё идёт из рук вон плохо.

На бойком растении распустился неприметный беленький цветочек.

— Начать сначала?

— Да. Знаешь, есть такая штука… божественность. — Бог махнул рукой в сторону Пупа. — Я раньше там работал, — признался он. — Обыкновенная божественная работа. Да ты, наверное, и сам в курсе: это когда лепишь людей из глины, обрезков ногтей и прочего в том же роде. А потом сидишь на вершине горы и швыряешь в них молнии. Хотя, должен признаться, — склонившись поближе, бог несколько понизил голос, — лишь немногие боги на такое способны.

— Правда? — зачарованно переспросил Чудакулли.

— Это очень нелегко — создать молнию. Гораздо проще выждать, когда она сама ударит в какого-нибудь бедолагу, а потом грозно так, громоподобным голосом сказать из облаков: мол, сам виноват, ибо как грешник. Наверняка он хоть раз в жизни да провинился… — Бог опять высморкался. — На самом деле всё это очень угнетает. Но, думаю, началось всё с того, когда я попытался вывести легковоспламеняемую корову.

Он обвёл взглядом озадаченные лица собеседников.

— Огненные жертвоприношения. Люди приносили нам жертвоприношения. А коровы, видишь ли, не очень-то хорошо горят. По природе они довольно сырые создания. Никаких дров не напасешься.

Волшебники всё так же вопросительно смотрели на него. Бог предпринял ещё одну попытку объясниться.

— Честно сказать, я никогда не мог взять в толк, зачем всё это надо. Все эти вопли из облаков, кары небесные… Ну и чего этим можно добиться? А хуже всего… Знаете, что было самое худшее? Стоило только ПРЕКРАТИТЬ яриться и насылать небесные кары, как люди уходили от тебя и начинали молиться другому богу. Не верится, правда? «Вот когда было больше небесных кар, жизнь была куда лучше», — говорили они. Или: «Будь побольше небесных кар, на улицах было бы куда безопаснее». А попадала какая-нибудь случайная молния в беднягу-пастуха, оказавшегося не в том месте не в то время, так священнослужители сразу оживлялись: «И поделом этим пастухам, уж мы-то их давно подозревали, наконец-то боги по-настоящему разгневались, надо бы построить храм побольше, спаси, господи, и сохрани».

— Эти священнослужители, они все такие, — фыркнул декан.

— Но зачастую они ИСКРЕННЕ в это верили! — почти простонал бог. — Это так угнетает. Думаю, когда мы создавали человека, то с самого начала совершили какую-то ошибку. Грозовой фронт, некстати оказавшиеся на улице пастухи — не успеешь и глазом моргнуть, как повсюду расставлены жертвенные алтари, а дыма столько, что глаза слезятся. — Бог ещё раз высморкался в последний сухой клочок платка Думминга. — Я так от этого устал! Бог ведает, я старался изо всех сил, а поскольку бог — это я, уж я-то знаю, о чем говорю. «Да Услышишь Ты Громовы Звуки, Да Приникнешь Немедля К Земле Сырой», — советовал я. — «Да Устраивай Ямы Помойны От Колодца Подале». Не говоря уж: «Да Не Собачься С Близкими Своими, Проживёшь Дольше».

— И как, помогло?

— Не уверен. Очень скоро всех моих подопечных перерезали последователи бога из соседней долины. Он, видите ли, велел им убивать всякого, кто в него не верил. Мерзкий тип.

— А как же горючие коровы?

— Горючие кто? — переспросил погруженный в глубокое уныние бог.

— Ты начал рассказывать про легковоспламеняемых коров, — подсказал Думминг.

— Ах да. Ещё одна замечательная идея, из которой ничего не вышло. Я просто подумал, что если взять, к примеру, кусок дуба, известный своей горючестью, и соединить его с куском коровы, известной своей сыростью, тем самым можно решить кучу проблем. Но в результате я получил весьма странный куст, который производил крайне неприятные звуки вкупе с кислым молоком. И всё же ПРИНЦИП был правильный. А поскольку мои последователи к этому моменту либо погибли, либо переселились в соседнюю долину, я решил: а не пошло бы всё в преисподнюю, вникну-ка я в это дело по-настоящему, только на сей раз сделаю всё разумно. — Божье лицо немного просветлело. — Вообще, если расщепить на очень маленькие частички даже самую обыкновенную корову, получаются поразительные вещи.

— К примеру, суп, — уточнил Чудакулли.

— В общем и целом всё вокруг не более чем набор инструкций, — продолжал бог, не слушая его.

— Как я всегда и утверждал! — воскликнул Думминг.

— В самом деле? — Бог внимательно посмотрел на него. — Что ж… вот так всё и началось. Я подумал: а вот было бы интересно создать существо, которое в случае необходимости будет быстро изменять свои инструкции…

— Ты про эволюцию? — спросил Думминг Тупс.

— Про эволюцию? — Бог на мгновение задумался. — Так вы называете «изменения с течением времени»? Что ж, название неплохое. Эволюция… Да, пожалуй, именно эволюцией я и занимаюсь. К сожалению, пока не больно-то получается.

Рядом с ним раздался хлопок. Растение принесло плод. Кожура лопнула, и из-под неё, сложенный в форме хризантемки, показался белоснежный носовой платок.

— Видите? — сказал бог. — Вот против таких вещей я и возражаю. От них за версту несёт ЭГОИЗМОМ.

Рассеянно сорвав платок, он высморкался в него, скомкал и бросил на землю.

— Прошу прощения за лодку, — продолжил он. — Я слегка торопился. Не хотел, чтобы вы тут всё перевернули с ног на голову, а во всякие божьи кары я не верю. Но вы и сами хотели покинуть остров, вот я и решил помочь вам поскорее осуществить своё желание. Думаю, учитывая обстоятельства, я сделал свою работу неплохо. Новую землю лодка должна найти автоматически. В общем, хорошего плавания, приятно было познакомиться.

— Нас эта обнаженная дама на носу слегка отвлекла, — объяснил Чудакулли.

— Обнаженная… кто? — Бог посмотрел в сторону корабля. — Эти глаза плохо настраиваются… О, ну да. Фигура. Опять этот проклятый морфорезонанс… Да всё уже, ХВАТИТ!

Носовоплаточное растение принесло ещё один плод. Глаза бога превратились в щелочки. Вытянув палец в направлении цветка, бог испепелил непокорное растение.

Волшебники как один попятились.

— Стоит на минутку расслабиться, как дисциплина летит ко всем чертям! — воскликнул бог. — Они так и жаждут угодить! Ума не приложу почему!

— Прошу прощения, я правильно тебя понял? — осторожно спросил Думминг. — Так ты — БОГ ЭВОЛЮЦИИ?

— Э-э… а что в этом такого? — встревоженно осведомился бог.

— Но на эволюционный процесс уходят тысячи, а то и миллионы лет!

— Неужели? А я всего лишь пару годков как начал! Ты хочешь сказать, не я один этим занимаюсь?

— Боюсь, что так, — подтвердил Думминг. — Люди разводят собак, выбирая самых злобных, пытаются вывести лошадей порезвее, и есть множество других примеров…

— И мосты тоже иногда разводят, а-ха-ха, — добавил Чудакулли.

— В самом деле? — Похоже, бог эволюции шуток не понимал. — Чтобы вывести мост подлиннее? И зачем? Впрочем, век живи, век учись.

Аркканцлер подмигнул Думмингу Тупсу. Чувство юмора у богов частенько хромает, но у этого божества с юмором было даже хуже, чем у Чудакулли.

— Но мы сейчас в далёком прошлом, господин Тупс, — сказал он. — Никто никого ещё не разводит УЖЕ.

— О. Да, — отозвался Думминг.

— И потом, один бог эволюции хорошо, а два лучше! — добавил Чудакулли. — И интереснее. Победит тот, у которого лучше получится.

Бог смотрел на Чудакулли с открытым ртом. Потом он закрыл рот, но не до конца, а ровно настолько, чтобы беззвучно повторить слова Чудакулли, затем божество щёлкнуло пальцами и исчезло в облачке белых огней.

— Ну вот, вы двое его доконали, — укоризненно произнёс профессор современного руносложения.

— Значит, будете сегодня без торта! — воскликнул казначей.

— Я всего лишь сказал, что победит тот, у кого лучше получится, — пожал плечами Чудакулли.

— Должен заметить, вид у него был вовсе не расстроенный, — произнёс Думминг. — Скорее он выглядел как человек, вернее бог, который внезапно что-то понял.

Чудакулли бросил взгляд на небольшую гору, возвышающуюся посредине острова, и, по-видимому, пришел к какому-то решению.

— Что ж, пора отчаливать, — сказал он. — Разгадку странности острова мы нашли. Тут экспериментирует слегка недалекий бог. Лично меня такое объяснение вполне устраивает.

— Но, аркканцлер… — начал Думминг.

— А видите вон ту лозу, рядом с главным философом? — указал декан. — Она появилась минут десять назад, не больше.

Лоза походила на огуречную, но плоды на ней были желтого цвета.

— Господин Тупс, дай-ка сюда свой перочинный ножик, — велел Чудакулли.

Аркканцлер ловко рассек один из плодов напополам. Тот ещё не совсем созрел, но желто-розовые клеточки, окруженные чем-то липким и сладким, уже были видны.

— Но ведь прошло всего десять минут, как я подумал о чем-то подобном! — воскликнул главный философ.

— По-моему, всё очень логично, — сказал Чудакулли. — Есть мы, волшебники, существа, которые недвусмысленно выражают желание покинуть этот остров… И что мы возьмем с собой в плавание?

— Еду? — предположил Думминг. — Но ведь…

— Совершенно верно! Будь я каким-нибудь овощем, я бы тоже постарался тут пригодиться. Иначе так и останешься висеть на этом острове, соревноваться с другими, кто крупнее семена выведет. Прочь страхи! Кругом полно конкурентов, и они не дремлют! Нет, действовать надо немедленно. Представилась возможность — хватай её! Кто знает, когда приплывет следующая лодка, может, лет через сто!

— А то и через тысячу, — поддержал декан.

— Или того дольше, — согласился Чудакулли. — Выживание шустрейшего — вот как это называется. Так что, господа, предлагаю грузиться и отчаливать.

— Что, вот так просто? — недоверчиво переспросил Думминг.

— Ну конечно. А что тут такого?

— Но… но… мы столько всего могли бы здесь узнать! — воскликнул Думминг. — От разворачивающихся перспектив просто захватывает дух! Наконец-то появился трезвомыслящий бог! Наконец-то появилась возможность получить ответы на многие важные вопросы! Мы могли бы… мы можем… Послушайте, нельзя просто так взять и уплыть отсюда. В конце концов… волшебники мы или нет?

Он вдруг почувствовал, что внимание коллег сосредоточилось только на нём, на нём одном, а волшебники своим вниманием не разбрасываются. Когда волшебник тебя слушает, это вовсе не означает, что он тебя слушает, — скорее всего, он обдумывает собственный ответ.

Но в следующий миг чары развеялись. Главный философ покачал головой.

— Интересная мысль, — похвалил он и повернулся к другим волшебникам. — Так это… голосую за то, чтобы взять на борт побольше этих… пирожных.

— Хорошее материальное обеспечение — залог успеха экспедиции, — одобрил декан. — И судно довольно вместительное, так что можно смело грузить сколько хотим.

Ухватившись за свисающий с борта усик, Чудакулли перевалился внутрь лодки. Поднявшись, он принюхался.

— Отдает тыквой, — сказал он. — Всегда любил тыквы. Очень УСВОЯЕМЫЙ овощ.

Думминг прикрыл глаза руками.

— Неужели? — простонал он. — Неужели волшебники Незримого Университета всерьез рассматривают эту перспективу — отправиться в путь на съедобном корабле?

— Хочешь — жарь, хочешь — вари, прекрасная основа для супа и, разумеется, отличная начинка для пирогов, — жизнерадостно продолжал аркканцлер. — А семечки — прекрасная закуска.

— С маслом особенно хороши, — сообщил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Может, тут где-нибудь найдется и масляное дерево?

— Скоро будет, — тоном специалиста заверил его декан. — Ты нам не поможешь забраться, аркканцлер?

И тут Тупс взорвался.

— Не могу поверить своим глазам! — выкрикнул он. — Вы отворачиваетесь от поразительной, богом данной возможности!..

— Совершенно верно, господин Тупс, — отозвался сверху Чудакулли. — Не хочу никого обижать, но, если выбирать между путешествием по солёным волнам и пребыванием на островке, где кто-то занимается экспериментами по созданию горючей коровы, уж лучше я запишусь в морские волки.

— Это кормовая палуба? — подал голос декан.

— Надеюсь, нет, — отозвался Чудакулли. — Видишь ли, Тупс…

— Ты уверен? — гнул своё декан.

— Уверен. Так вот, ВИДИШЬ ЛИ, Тупс, когда ты немного наберёшься жизненного опыта, то наверняка согласишься со мной: нет ничего более опасного, чем бог, у которого куча свободного времени…

— Если не считать разъярённой медведицы, — вставил главный философ.

— Боги куда опаснее.

— Вблизи — ничуточки.

— Всё должно быть четко определено с самого начала. Где мы будем кормиться? На какой палубе?

Думминг в отчаянии покачал головой. Иногда его желание и дальше продвигаться по лестнице волшебной карьеры существенно ослабевало — особенно когда он своими глазами видел, что ждёт его на вершине.

— Просто… просто не знаю, что сказать, — выдавил он. — Честно говоря, я ошеломлён.

— Отлично, юноша. Почему бы тебе в таком случае не сбегать вон к тем пальмам за бананами? Зеленые хранятся дольше. И не надо делать такое лицо. Что же до богов, я предпочитают тип «я-тебя-породил-я-тебя-и-убью». Во всяком случае, с ними знаешь, как общаться и о чём разговаривать.

— Они, так сказать, ближе к народу, — уточнил декан.

— Именно.

— Можете упрекнуть меня в излишней придирчивости, — вступил в разговор заведующий кафедрой беспредметных изысканий, — но я предпочитаю держаться подальше от богов, которым в любой момент может взбрести в голову, что с тремя ногами я стану бегать быстрее.

— Полностью разделяю твоё мнение. Что-то не так, Тупс? А, он уже ушел. Ничего, скоро вернется. И… декан?

— Да, аркканцлер?

— Сильно подозреваю, что ты сейчас придумываешь назначение задней палубе. Так вот, уволь меня от шуток на сей счет.

* * *

— Эй, друг, ты там как?

Наверное, никто раньше не был так счастлив явлению Крокодила Крокодила.

Ринсвинд позволил себя усадить, после чего с удивлением обнаружил, что его рука не посинела и не распухла до невероятных размеров.

— Проклятый кенгуру… — пробормотал он, отмахиваясь от вездесущих мух.

— Какой кенгуру, друг?

Крокодил помог Ринсвинду подняться на ноги я повёл его обратно к трактиру.

Ринсвинд огляделся. Кругом были лишь привычные составляющие местной декорации: сухие кусты, красная земля и миллионы зудящих мух.

— С которым я только что разговаривал.

— Я выглянул на крыльфо и увидел, как ты прыгаефь фловно фумаффедфий и вопифь, — покачал головой Крокодил. — Никакого кенгуру фдефь не было.

— Наверное, это ВОЛШЕБНЫЙ кенгуру, — утомлённо отозвался Ринсвинд.

— А-а, волфебный, ну что ф, волфебный так волфебный, — отозвался Крокодил. — Пофалуй, дам-ка я тебе лекарфтва, друг, оно помогает, когда переберефь пива.

— Какого лекарства?

— Ефе пива.

— А сколько я выпил вчера?

— Пинт двадфать.

— Не валяй дурака, столько пива никому НЕ УДЕРЖАТЬ!

— А ты его офобо и не дерфал, друг. Но будь фпок! Нафтояфий муфик никогда не дерфитфя фа фвое пиво.

В зловонной яме Ринсвиндова мозга началась вторая серия хроники событий. Ринсвинда передёрнуло.

— Я что… пел? — с опаской спросил он.

— Не то флово. Ты вфе покафывал на плакат ф «Пивом Ру» и пел… — Крокодил пожевал гигантскими челюстями, вспоминая. — «Только ф кенгуру выфел облом». Чертовфки хорофая пефня!

— А потом?

— Потом ты проиграл все фвои деньги в «брофь монетку». Файка Дагги ободрала тебя как липку.

— Это когда… я… кажется, там были две монеты, и тот тип подбрасывал их, и надо было… надо было угадать, какой стороной они упадут?

— Точно. А ты вфе фтавил на то, что они фовфем не упадут. Клялфя, что рано или пофдно это проифойдет. Фато против тебя делали неплохие фтавки.

— И я проиграл все, что мне дал Безумный?

— Точняк.

— А чем же я тогда расплачивался за пиво?

— О, клиенты в очередь фтояли, чтобы тебя угофтить. Говорили, ты лучфе, чем фкачки на кенгуру.

— А потом я… Там было ещё что-то с овцой… — На лице Ринсвинда отразился ужас. — О нет, только не это…

— Точняк, друг. Ты фкафал: «Эй вы, пьянчуги, бьюфь об факлад, что пофтригу эту овфу! На что фпорим, пофтригу как милую и ф фавяфанными глафами, а потом ваф вфех пофтригу, будь фпок, вфтановитефь в очередь, фаднифы…»

— И что? После этого меня побили?

— Что ты, друг, ты фтал гвофдем программы! Вфе только обрадовалифь, офобенно когда ты пофтавил пятьфот кальмаров, что в умении фтричь переплюнефь лучфего мефтного фтригаля.

— Но я не мог! Я вообще никогда не спорю на деньги!

— Фато я фпорю, и не будь ты таким уверенным в фебе, я бы на тебя и двухпенфовика не пофтавил, Ринфо.

— Ринсо? — слабым голосом переспросил Ринсвинд. Он посмотрел на стакан из-под пива, который до сих пор сжимал в руке. — Что вообще ты в это пиво подмешиваешь?

— Твой друг Бефумный клялфя, что ты такой великий волфебник, что фтоит тебе ткнуть в кого пальфем, как тот фрафу фамертво падает, — сообщил Крокодил. — Я бы не прочь на такое вфглянуть.

Ринсвинд в отчаянии зашарил взглядом по стенам. В глаза бросился очередной плакат с «Пивом Ру». На нём были всё те же дурацкие местные деревья и безводная красная почва, вот только…

— Эй!

— Что такое, друг? — откликнулся Крокодил.

— А где кенгуру? — просипел Ринсвинд.

— Какой кенгуру?

— Вчера на этом плакате был кенгуру…

Крокодил уставился на плакат.

— Я больфе по фапаху ориентируюфь, — наконец признался он. — Но долфен ф тобой фоглафиться. Фудя по фапаху, кенгуру там нет.

— Здесь происходят очень странные события, — покачал головой Ринсвинд. — И само это место очень странное.

— У нас дафе опера ефть, — похвастался Крокодил. — Мы тут вфе окультуренные.

— Опера? Это когда, чтобы сказать, как тебе плохо, нужно использовать не меньше девяноста трёх слов?

— Ага, мы это… того, любим вырафатьфя.

— Неужели я поставил пятьсот… Пятьсот чего я поставил?

— Кальмаров.

— …Кальмаров, которых у меня нет и не было?

— Точняк.

— И если бы я проиграл, меня бы убили?

— Будь фпок.

— Слушай, а других слов вы что, не зна…

Взгляд Ринсвинда опять упал на плакат.

— Кенгуру вернулся!

Крокодил неуклюже развернулся, подошёл к плакату и принюхался.

— Вофмофно, — с осторожностью подтвердил он.

— Только смотрит не в ту сторону!

— Ну, ну, не принимай это блифко к фердфу, — произнёс Крокодил Ганди, очевидно желая успокоить Ринсвинда.

Ринсвинд вздрогнул.

— Ты прав, — сказал он. — Наверное, эта жара, эти вечные мухи совсем меня доконали. Ну, точно, они.

Ганди налил ему ещё пива.

— Выпей, пиво помогает от перегрева, — сказал он. — Вот рафве что ф мухами оно ничего не мофет поделать.

Ринсвинд начал было кивать и вдруг застыл. Снял шляпу и критически её осмотрел. Потом помахал рукой перед лицом, вспугнув пару-тройку мух. Наконец, задумчиво уставился на батарею бутылок.

— У тебя веревочки не найдётся? — спросил он.

После серии неудачных экспериментов и лёгкого сотрясения мозга Ганди предложил переключиться на пробки.

* * *

Сундук заблудился. Раньше он мог сориентироваться в любой точке времени и пространства, но сейчас… Сейчас это было всё равно что идти одновременно по двум дорогам, ведущим в противоположные стороны, и это было выше его сил. Сундук знал, что провёл под землей очень долгое время, — но вместе с тем был уверен, что провёл там не больше пяти минут.

Мозгом как таковым Сундук не обладал, хотя у стороннего наблюдателя могло сложиться иное впечатление. Но Сундук не думал, а реагировал (порой весьма разнообразно) на изменения в окружающей среде. Как и большинство высокоразумных созданий, он всё время искал, кого бы пнуть.

В данную минуту Сундук ковылял по пыльной дороге, периодически, хоть и без особого энтузиазма хлопая крышкой на мух. Опаловая облицовка Сундука блестела на солнце.

— Вввааууу! Что за ЛАПОЧКА! Эй, мальчики, ну-ка, за ним!

Сундук не обратил внимания на ярко размалеванную повозку. Поравнявшись с ним, повозка остановилась. Каким-то уровнем своей деревянности он, вероятно, ощутил, что из повозки вышли люди и стали разглядывать его. Но он не стал противиться, когда они, придя к некоему решению, принялись грузить его на повозку. Сундук не знал, куда ему следует направляться, а поскольку повозка ехала тоже неизвестно куда, с его стороны вполне логично было «подумать»: кто знает, быть может, она доставит его прямиком куда надо…

Будучи водруженным на повозку, Сундук сначала выждал положенное время, а потом осмотрелся. Вокруг теснились другие сундуки, сундучки и сумки, и это успокаивало. После целых пяти минут миллионолетнего пребывания под землей времяпрепровождение в таком обществе казалось весьма приятным.

Сундук не стал противиться даже тогда, когда кто-то открыл ему крышку и набил его доверху обувью. Обувью весьма необычной, как отметил про себя Сундук, с интересными каблуками, изысканно украшенной где шелком, где блестками. Сразу становилось ясно, что эта обувь принадлежит женщине. Хорошо, подумал (или почувствовал, или отреагировал) Сундук. Дамы обычно ведут довольно-таки спокойную жизнь.

Фиолетовая, вся в красных цветах, повозка возобновила свой тряский путь по пустынной дороге. На задней стенке красовалась грубо намалёванная надпись: «Петуния, Королева Пустыни».

* * *

Ринсвинд пристально посмотрел на ножницы в руках у главного стригаля. На вид они были весьма острыми.

— А те известно, как мы поступаем с теми, кто сначала заключает пари, а потом прёт на попятный? — поинтересовался Дагги, главарь банды.

— Э-э… но я ведь был пьян.

— Мы тоже. И чо?

Ринсвинд окинул взглядом овечий загон. Он, само собой, знал, как выглядят овцы, и не раз встречал их на своём жизненном пути, правда, как правило, на этих знаменательных встречах овцы присутствовали только частично и обрамлённые какими-нибудь овощами. А ещё в детстве у него был игрушечный ягненок. Но есть в овце что-то отталкивающее, какая-то запредельная пучеглазая безмозглость, отдающая отсыревшей шерстью и паникой. Во многих религиях превозносятся достоинства кротких, но Ринсвинд в это никогда не верил. Самая кроткая тварь порой может показать себя с очень мерзкой стороны.

Но вообще… овцы покрыты шерстью, а ножницы на вид довольно острые. Может, и получится? Внутренний радар сигнализировал, что неудачная попытка чревата несколько меньшими последствиями, чем отказ от таковой.

— А могу я произвести пробный постриг? — осведомился он.

Из загона вытащили овцу и швырнули на землю перед ним.

Ринсвинд улыбнулся Дагги как профессионал — профессионалу. Во всяком случае, попытался. Улыбаться Дагги было всё равно что швыряться меренгами в огромную скалу.

— Гм-м… ещё бы кресло и полотенце. А также зеркало и расческу, — сказал он.

Подозрения, которые испытывал Дагги, крепли с каждой секундой.

— Это ещё чо? На кой тебе все это?

— Привык делать всё как положено.

На задней стороне загона для стрижки овец, на выбеленных солнцем досках, невидимый никем, начал проступать силуэт кенгуру. А затем белые черточки поплыли по деревянной поверхности, будто перистое облачко по чистому небу. А потом начали преображаться…

Сам Ринсвинд очень давно не стригся, но общий порядок он знал.

— Так вы в этом году уже ездили в отпуск? — бойко клацая ножницами, любезно осведомился он.

— Мнннэээ-ээ-ээ!

— А как вам нравится сегодняшняя погода? — В отчаянной попытке завязать разговор Ринсвинд прибегнул к проверенной веками теме.

— Мнннэээ-ээ-ээ!

Овца даже не пыталась оказать сопротивление. Она была пожилая, и зубов у неё было куда меньше, чем ног, зато опыта хватало, и даже её чрезвычайно неглубокий разум понимал: процесс стрижки должен осуществляться совсем не так. Стрижка должна быть краткой борьбой, после которой опять приходит свобода загона — но свобода обновленная, прохладная и со всех сторон проветриваемая. И на протяжении этого процесса не положено интересоваться овечьим мнением о погоде или осведомляться, как именно данная овца намерена провести выходные, — в особенности учитывая, что овца не знает и представить себе не может, ни что такое выходные, ни как их должным образом следует «проводить». А льющаяся в уши лавандовая вода — это уж совсем ни в какой загон не лезет.

Стригали наблюдали за происходящим молча. Народу собралось изрядно: никто в городке не хотел пропустить предстоящее зрелище. В глубине души все знали: тут будет о чём порассказать правнукам.

Ринсвинд отступил на пару шагов, критическим взглядом окинул свою работу, после чего предоставил овце возможность посмотреть в зеркало на свой затылок. Бедное создание, не выдержав этого испытания, заблеяло, невероятными усилиями подобрало расползающиеся ноги и что было мочи рвануло к загону.

— Эй, подожди, ещё ж укладка! — крикнул Ринсвинд вслед.

Он спиной почувствовал устремленные на него взгляды стригалей. После некоторой паузы один обалдело произнёс:

— И что, так стригут овец в твоейной стране?

— Гм-м… а ты как думаешь? — дипломатично отозвался Ринсвинд.

— Вроде как… медленновато.

— А надо быстрее?

— Ну, Дагги как-то остриг за час чуть ли не полсотни штук. А ты ж должен переплюнуть его. Да и к чему весь ентот выпендреж? Надо быстро: чик — спина! чик — перед! чик — голова! чик-чик — по бокам! И делов-то!

— До стрижки, — с тоской в голосе произнёс один стригаль, — была такая красивая овца…

Внезапно со стороны овечьего загона донеслось громкое блеяние.

— Ну, Ринсо, ты готов к настоящему делу? — спросил Дагги.

— Боги милостивые, это ещё что такое? — воскликнул кто-то из толпы.

Изгородь разнесло в мелкие щепки. В проломе возвышался баран. Стряхивая деревянные щепки с рогов, он тряс головой. Из ноздрей животного вырывался пар.

Когда Ринсвинд думал об овцах, в первую очередь ему в голову приходили воспоминания об остром или пряном соусе. Ещё с понятием «овца» ассоциировались представления о типичных овечьих качествах, таких как овечья глупость или овечья кротость. Сейчас же перед ним возвышался баран, и у Ринсвинда внезапно возникли аналогии с… ТАРАНОМ. Баран грозно бил копытом в землю. Он был гораздо крупнее средней овцы. Он был таким огромным, что Ринсвинду даже показалось: этот баран заполнил собой всё его будущее.

— Эй, у меня таких не было! — воскликнул хозяин стада.

Дагги вложил в свободную руку Ринсвинда свои ножницы и похлопал его по спине.

— Он твой, друг. — С этими словами Дагги осторожно попятился. — Ты как, готов продемонстрировать нам своё мастерство?

Ринсвинд посмотрел на свои ноги. Они не двигались. Они словно бы приросли к земле.

Баран, храпя и таращась на Ринсвинда налитым кровью зраком, неотвратимо приближался.

— Зыкински, — вдруг шепнул он, приблизившись на достаточно близкое расстояние. — Ты исполняй свою часть с ножницами, а остальное овцы возьмут на себя. Будь спок.

— ТЫ? — Ринсвинд бросил тревожный взгляд на зрителей, предусмотрительно удалившихся на безопасное расстояние.

— Ха, угадал. Ну чо, готов? Они будут повторять за мной. Они ведь овцы.

Шерсть падала дождем. Стригали смотрели.

— Такое нечасто увидишь, — сказал один другому. — Чтоб овца вот так стояла на голове…

— А какое «колесо» получилось, — заметил другой, попыхивая трубкой. — Для овцы совсем зыкинское.

А Ринсвинд знай себе стриг. Ножницы в его руках как будто обрели собственную жизнь. Овцы так и кидались под лезвия, словно торопясь получить удовольствие. Овечье руно завалило Ринсвинд а сначала по щиколотки, потом по колени, потом добралось до пояса… И вот уже ножницы лязгают в пустом воздухе, шипя и остывая.

На Ринсвинда с подозрением таращились несколько десятков ошалелых овец. И стригалей.

— Гм-м… так соревнование уже началось? — произнёс он.

— Ты только что за две минуты остриг тридцать овец!

— Это хороший результат?

— Хороший? Постричь тридцать овец за две минуты?

— Что ж, извините, быстрее не могу.

Стригали сгрудились посовещаться. Ринсвинд поискал взглядом барана, но тот как сквозь землю провалился.

Через некоторое время стригали, по-видимому, пришли к какому-то решению. Очень осторожно они приблизились к Ринсвинду, причём выглядело это достаточно странно: вроде бы стригали старались держаться от него подальше, а вроде нужно было все-таки подойти…

Затем впереди всех оказался Дагги. Именно что оказался — его товарищи, не сговариваясь, исполнили хореографическую фигуру «разом шаг назад».

— Э-э… Здоровеньки! — нервно поприветствовал он.

Ринсвинд ответил благодушным взмахом руки, лишь посреди жеста поняв, что по-прежнему сжимает в пальцах ножницы. А вот Дагги, судя по всему, не забывал об этом факте ни на мгновение.

— Это… ну… у нас пятьсот кальмаров будет только после того, как нам заплатят за…

Ринсвинд слегка растерялся.

— Будь спок, — наконец сказал он, прибегнув к помощи любимого местного выражения, которое, похоже, могло означать что угодно.

— …Так что, это, если ты здеся ещё немного побудешь…

— Вообще-то, я тороплюсь в Пугалоу.

Дагги, не выключая застывшей улыбки, отступил на несколько шагов, чтобы опять посовещаться с товарищами. Затем снова повернулся к Ринсвинду.

— …Ну, может, у нас получится кой-чо продать…

— Деньги меня, в сущности, не интересуют, — громко объявил Ринсвинд. — Лучше объясни мне, как попасть в Пугалоу. И будь спок.

— Тебе НЕ НАДОБНЫ деньги?

— Будь спок.

Стригали опять сбились в тесную кучку. До Ринсвинда донеслось хриплое: «…Избавляться от него прям щас!»

Дагги повернулся к Ринсвинду.

— У меня есть коняга, могу тебе его отдать, — предложил он. — Парочку кальмаров он точно стоит, а то и поболе.

— Будь спок.

— И тогда ты сможешь уехать…

— Точняк. Будь спок.

Ну что за поразительная фраза. Просто волшебная. После неё всё сразу становится… немного лучше. Акула откусила тебе ногу? Будь спок. Обожгла медуза? Будь спок! Кто-то умер? Зыкински! Будь спок! Срабатывает всегда!

— Будь спок, — повторил он.

— Конь ваще стоящий. Надежный скакун, — гнул своё Дагги. — Такого и на скачках выставить не стыдно.

В толпе зафыркали.

— Будь спок? — уточнил Ринсвинд.

На какое-то мгновение лицо Дагги приняло такое выражение, словно он обдумывал, уж не больше ли пятисот кальмаров стоит его конь. Но Ринсвинд мечтательно пощелкал ножницами, и Дагги сразу принял решение.

— Одним словом, домчит тебя до Пугалоу, глазом не успеешь отморгнуть, — заверил он.

— Будь спок.

Пару минут спустя даже неспециалисту Ринсвинду стала ясна причина доносившихся из толпы смешков. Этот конь мог выиграть лишь те скачки, остальные участники которых были бы давно мертвы. И то никто никаких гарантий не давал. Конь был пегим, мосластым, с копытами размером с миску и, наверное, самым коротконогим из всех коней, когда-либо становившихся под седло. Упасть с этого скакуна можно было, лишь загодя вырыв в земле яму. Такие лошади Ринсвинду нравились.

— Будь спок. Зыкински, — сказал он. — Только… одна маленькая проблемка.

Он уронил ножницы. Стригали попятились.

Ринсвинд приблизился к загону и тщательно изучил землю, которая была дочерна истоптана овечьими копытами. Затем внимательно осмотрел заднюю стенку загона. На которой буквально на мгновение проявился образ кенгуру — проявился и снова пропал…

Некоторое время спустя стригали осторожно приблизились к Ринсвинду, который яростно лупил по выбеленным солнцем доскам и вопил: «Я знаю, знаю, что ты здесь!»

— Енто, того… у нас ваще енто деревом называется, — сообщил Дагги. — Де-ре-вом, — добавил он для особо тупых. — Из него делают стен-ки.

— Вы видели кенгуру? Он вошёл прямо в эту стену! — возбужденно воскликнул Ринсвинд.

— Кого-кого, друг?

— Он ещё и овца к тому же! — объяснил Ринсвинд. — То есть в жизни он кенгуру, но тот баран — это ведь был он!

Слушатели смущённо зашаркали ногами.

— Ты про енто, прыгающие по всей пустыне свитера? — наконец осведомился один из них.

— Про что? При чем тут шерстяные изделия?

— А, ну тады ладно, — облегчённо вздохнул стригаль.

— И этот кенгуру всё время так, — не успокаивался Ринсвинд. — Я с самого начала понял: с тем пивным плакатом что-то не так!

— И с пивом тоже?

— В общем, я сыт по горло всей этой кенгуриной неразберихой. И я направляюсь домой, — заявил Ринсвинд. — Где моя лошадь?

Конь стоял на том же самом месте, где его и оставили. Ринсвинд сурово погрозил ему пальцем.

— И никаких мне разговорчиков! — предупредил он, перекидывая ногу через лошадиную спину.

Что-то было неправильно. Ринсвинд опустил глаза. Конь мирно стоял у него между ног.

Откуда-то из-под нависающей на глаза гривы донесся сдавленный смешок.

— Тебе надо вроде как сесть на него, — подсказал Дагги. — А потом вроде как оторвать ноги от земли.

Ринсвинд последовал его указаниям и почувствовал себя как будто в кресле.

— А это ТОЧНО лошадь?

— Я его выиграл в «брось монетку» у одного типа из Гуляля, — ответил Дагги. — У них там в горах лошадки крепкие. Их специально выводят, особо устойчивая порода. Он сказал, ентот коняга ниоткуда не упадёт.

Ринсвинд кивнул. Скакун самого что ни на есть его типа. Спокойный и надежный.

— Так в какой стороне Пугалоу?

Ему ткнули пальцем.

— Отлично. Спасибо. Ну, лошадка… Кстати, а как его зовут?

Дагги призадумался.

— Снежок, — наконец отозвался он.

— Снежок? Довольно странное имя для коня.

— Ну, у меня… у меня раньше был кот, так его Снежок кликали.

— А, понятно. Очень логично. Для вашей местности. Наверное. Ну что ж… Как у вас тут говорится, покедова.

Стригали провожали его взглядами, пока Ринсвинд не исчез из виду. Учитывая скорость движения Снежка, молчаливые проводы длились довольно долго.

— Наконец-то спровадили, — облегченно выдохнул Дагги. — С ентаким типом и глазом не успеешь моргнуть, как останешься на одних бобах.

— А почему ты не предупредил его о падучих медведях? — спросил один из стригалей.

— Он ведь волшебник. Сам всё узнает.

— Ага, когда медведь свалится ему на голову.

— Точняк. Так он узнает быстрее всего, — согласился Дагги.

— Дагги?

— А?

— Так с каких пор у тебя ентот коняга?

— С давних. Выиграл у одного типа.

— Точняк?

— Точняк.

— Ну да…

— А чо?

— Да так, ничо, но… Полчаса назад он у тебя тоже был с давних пор?

Дагги едва заметно нахмурился. Снял шляпу и вытер лоб рукой. Посмотрел вслед коню, почти превратившемуся в точку на горизонте, потом на овечий загон, на своих товарищей. Несколько раз он уже начинал было говорить, но закрывал рот буквально за мгновение до того, как готово было вылететь первое слово. Потом Дагги закрыл рот окончательно и свирепо огляделся.

— Вы все ЗНАЕТЕ, что ента лошадь у меня с самых что ни на есть чёртовых давних пор. А? — угрожающе произнёс он.

— Ага.

— Давным-давно.

— Ты его выиграл у одного типа.

— Точняк. Ну да. Так оно и было.

* * *

Госпожа Герпес сидела на камне и расчёсывала волосы. Куст отрастил несколько веточек с рядами тупых, близко расположенных друг к другу шипов как раз в тот момент, когда возникла необходимость в расчёске.

Большая, розовая и очень чистая госпожа Герпес пухлой сиреной отдыхала у воды. В ветвях деревьев распевали птицы. Над водой носились блестящие жуки.

Окажись неподалеку главный философ, его пришлось бы соскребать совочком и уносить в ведре.

Госпожа Герпес ощущала себя в полной безопасности. В конце концов, рядом с ней волшебники. Правда, лёгкое беспокойство вселял тот факт, что служанки за время её отсутствия совсем распустятся. С другой стороны, можно было предвкушать, какую весёлую жизнь она им устроит по возвращении. Мысль, что возвращения может и не случиться, даже не приходила ей в голову.

Госпоже Герпес много чего не приходило в голову. Она давным-давно для себя решила, что так гораздо спокойнее.

А ещё у неё давным-давно сложилось определённое представление о загранице, по крайней мере о той её части, что начиналась сразу за домом её сестры в Щеботане, где она, госпожа Герпес, каждый год проводила неделю своего отпуска. За границей жили люди, заслуживающие скорее жалости, нежели порицания, потому что в сущности все они были большими детьми^[101]. И к тому же вели себя как настоящие дикари^[102].

С другой стороны, вид у округи был такой пасторальный, погода — такой тёплой, а запахи — вполне даже приятственными. Госпожа Герпес определенно ощущала положительное, как она это называла, воздействие.

Одним словом (не будем особо на этом концентрироваться), госпожа Герпес расстегнула корсет.

* * *

Сооружение, которое главный философ упорно именовал «дынной лодкой», производило весьма внушительное впечатление. Даже декан это признавал.

Сразу под палубой располагалось большое помещение, тёмное, со стенами в прожилках и декорированное чёрными гнутыми досками, которые очень напоминали семена подсолнуха.

— Семенники, так сказать, — заметил аркканцлер, известный ботаник. — Неплохой, наверное, балласт. Главный философ, окажи любезность, не ешь стену.

— Э-э, я подумал, салон тесноват, стоит его немного расширить, — объяснил главный философ.

— Салон, может, и тесноват, зато моя КАЮТА в самый раз. — И с этими словами Чудакулли тяжеловесно двинулся обратно на палубу.

— Хей, морячок! — крикнул декан, закидывая на борт связку бананов и следом забираясь сам.

— И тебе того же. Но как на этом овоще плыть, а, декан?

— О, Думминг Тупс наверняка разбирается в таких вещах.

— Кстати, где он сам?

— По-моему, он тоже пошёл за бананами…

Волшебники посмотрели на берег, но увидели там лишь казначея, инвентаризирующего водоросли.

— Вид у него был немного… огорчённый, — констатировал Чудакулли.

— С чего бы это?

Чудакулли бросил взгляд на центральную гору. Её вершина загадочно поблескивала в лучах послеполуденного солнца.

— Надеюсь, он не натворит каких-нибудь глупостей, как ты считаешь? — осторожно произнёс он.

— Аркканцлер, Думминг Тупс — волшебник, прошедший полный курс обучения!

— Спасибо за столь краткий и ёмкий ответ, декан, — сказал Чудакулли. Наклонившись, он заглянул в салон-каюту. — Главный философ! Мы отправляемся на поиски Тупса. И госпожу Герпес тоже надо прихватить.

Снизу раздался сдавленный крик:

— Госпожа Герпес! Как мы могли про неё забыть!

— В твоем случае, главный философ, это объяснимо лишь купанием в холодной воде.

* * *

Ринсвинд скакал домой. Хотя выразиться так, было бы серьёзным преувеличением. Снежок передвигался в той невозмутимой, «я-могу-продолжать-в-том-же-духе-до-вечера» манере, которая ясно показывала: единственный способ заставить эту лошадь двигаться быстрее — это скинуть её с откоса. У Снежка был забавный аллюр: нечто быстрее трусцы, но медленнее галопа. Результатом становились разной силы толчки, умудряющиеся расшевелить все известные органы человеческого организма, из-за чего всё внутри Ринсвинда колотилось обо всё остальное. Кроме того, стоило ему хоть на миг забыться и опустить ноги, как Снежок продолжал путь без него, так что ему приходилось забегать вперёд и принимать позу крокетных ворот, дожидаясь, когда Снежок в него попадёт.

Зато Снежок не кусался, не лягался, не падал на спину и не имел привычки уноситься вдаль безумным галопом, то есть ему были абсолютно не свойственны все те черты, которые Ринсвинд привык ассоциировать с лошадьми. Когда же Ринсвинд решил, что на сегодня хватит и пора сделать привал, Снежок мирно отошёл в сторонку и поужинал кустом. Куст был покрыт листьями, толщиной, запахом и вероятной съедобностью очень похожими на линолеум.

Ринсвинд устроился на ночевку на пятачке выжженной солнцем земли с небольшой водной лужицей посередине. Где-то, возможно, это назвали бы оазисом. У лужицы весело чирикали, нежась в лучах заходящего солнца, зелёные и синие пташки. Когда Ринсвинд прильнул к лужице и принялся пить, они разлетелись по жидким деревцам и принялись оттуда на него ругаться.

Когда же он напился и снова выпрямился, одна пташка уселась ему прямо на палец.

— А кто это у нас такой симпатичный? — произнёс Ринсвинд.

Чириканье умолкло. Птички на ветках переглянулись. В их маленьких головках было не то чтобы очень много места для новых идей, но одна всё же нашла себе пристанище.

Солнце стремительно летело к горизонту. Ринсвинд осторожно пошарил в полом бревне и вытащил бутерброд с мясом и тарелку с сосисками.

Волнистые попугайчики на ветке проводили срочное совещание.

— Ахто… — очень тихо произнёс один. Растянувшись на спине, Ринсвинд подложил руки под голову. Слегка раздражали мухи, но в целом их активность была на уровне обычной. В кустах зашуршали всякие мелкие твари. Снежок тоже подошёл к лужице и принялся шумно втягивать воду. Звук получался сродни хлюпанью полусломанного вакуумного отсоса, которым пытаются вытащить из панциря черепаху.

Но в общем обстановка была мирной и спокойной.

Вдруг Ринсвинд сел как подброшенный. Он знал, что обычно случается, когда кругом такая вот тишь да гладь.

Высоко в темнеющих ветвях чирикали птички.

— …Сим-па-ти-ти?..

Ринсвинд расслабился. Самую малость.

— …Та-кой ти-ти?..

Вдруг чириканье умолкло. Хрустнула ветка.

И тут упал… падучий медведь.

Он был ближайшим родственником коалы, хотя ничего особенного это не означает. Мало ли кто кому родственник. Ближайший родственник слона обычного, к примеру, размером и формами примерно с кролика. Самой примечательной деталью внешности падучего медведя был его зад — толстый и с хорошей прослойкой, обеспечивающей максимальное сотрясение жертве с минимальным потрясением для медведя. Первый удар оглушал жертву, она падала без сознания, после чего вся честная медвежья компания могла спокойно ужинать. Практикуемый этими медведями метод охоты следует признать поистине изумительным и уникальным — в особенности когда речь идёт о животных, в целом не слишком приспособленных, чтобы быть серьезными хищниками. И тем более, не повезло этому падучему медведю, что сегодня ему взбрело упасть на человека, на лбу у которого, может, и написано большими буквами: «Жертва», зато на шляпе у него написано: «Валшебник». И шляпа эта помимо всего прочего остроконечная.

Покачиваясь, Ринсвинд встал на ноги и, вцепившись руками в поля шляпы, принялся остервенело рвать её с себя, стукаясь в процессе о стволы близрастущих деревьев. Наконец стянув шляпу, он в ужасе уставился на медведя — тот ответил ему очень милым и растерянным взглядом, — после чего отодрал звереныша от шляпы и зашвырнул в кусты. Кругом послышались глухие стуки — это другие медведи, дезориентированные столь необычным поворотом событий, дождем сыпались на землю.

Всё это время попугайчики в ветках молчали — их мозговые клетки перерабатывали новую идею. Очнувшись, они разом зачирикали: «А хто это у нас т'кой симпатишный?». Мимо глаз Ринсвинда просвистел подпрыгивающий на ухабах падучий медведь.

Произведя крутой разворот на месте, Ринсвинд бросился к Снежку и приземлился ему прямо на спину — точнее, на то самое место, где у обычного коня была бы спина. Снежок, послушно снявшись с места, аритмично затрусил во мрак.

Ринсвинд посмотрел вниз, выругался и кинулся за ним вдогонку.

Вцепившись в гриву, он всем телом приник к Снежку, а тот мерил и мерил копытами землю, и внутри у него словно бы гудел моторчик, и так они… продвигались вперёд, оставляя позади падающих и подскакивающих медведей, пока не оказались среди кустов столь низкорослых, что даже Ринсвинду они не доставали до пояса. Только после этого Ринсвинд сполз с лошадиной спины.

Не страна, а сущее бедствие!

Во мраке захлопали крылья. Внезапно ближайший куст оказался усеянным птичками.

— А хто это у нас т'кой симпатишный?

Ринсвинд замахал на них шляпой и прикрикнул — не сердито, а так, для разрядки. Не сработало. Попугайчики сочли, что с ними заигрывают.

— Ат-ва-ли! — кокетливо зачирикали они.

Наконец Ринсвинд сдался. Он ещё пару раз топнул для острастки и завалился спать.

Проснулся он от звука, который могла бы производить распиливаемая напополам обезьяна. Это был ритмичный вопль, полный боли, отчаяния и одиночества, вопль, от которого у остального мира стынет в жилах кровь.

Ринсвинд осторожно высунулся из-за куста.

Свежий ветерок вращал вертушку ветряной мельницы. Порывы ветра яростно трепали хвостовой плавник, отчего мельница обращалась то в одну сторону, то в другую.

Пейзаж весь был усеян такими мельницами. «Что ж, если вся вода тут ушла под землю, это неплохое решение проблем», — подумал Ринсвинд.

У подножия ближайшей мельницы толпилось стадо овец. Ринсвинд двинулся к ним. Овцы не пятились, просто внимательно следили за его приближением. И он понял почему. Корыто под насосом было пусто. Лопасти мельницы вращались, производя при этом тот самый душераздирающий скрип, от которого Ринсвинд проснулся, но из трубы вода не поступала.

Изнывающие от жажды овцы с надеждой таращились на него.

— Послушайте… Не стоит так на меня смотреть, — пробормотал он. — Я волшебник, а волшебники не обязаны разбираться в механизмах.

«В механизмах — нет, но в магии обязаны», — осуждающе произнёс кто-то у него в голове.

— Ладно, взгляну, может, там что разболталось. Или разболталось что-то. Одно из двух, — уступил он.

Подталкиваемый слегка осуждающими взглядами шерстяной аудитории, Ринсвинд вскарабкался на скрипучее сооружение и придал себе деловой вид. Неполадок он не обнаружил, разве что пронзительный скрип стал ещё более пронзительным.

— Ума не приложу, что…

Вдруг нечто внутри сооружения в конце концов не выдержало пытки и хрустнуло. Вздрогнув, ветряная мельница принялась яростно вращаться, таская за собой сломанный железный штырь и колотя им по основанию.

Ринсвинд полусвалился, полусполз с мельницы.

— Похоже, техническая неисправность, — заключил он. В песок у его ног вонзился внушительный чугунный шмат. — В таких случаях рекомендуется вызывать специалиста. И лучше мне не вмешиваться, а то ещё откажутся осуществлять гарантию…

Над головой отчаянно заскрипело и загрохотало. Он стремительно нырнул вперед в поисках укрытия, которым стала весьма удивленная этим фактом овца. Когда грохот слегка стих, Ринсвинд высунул голову. В сторону горизонта через кустарник катилось мельничное колесо. Что же касается остальных пригодных к использованию частей, если они когда-то в мельнице и были, теперь от них не осталось ровным счётом ничего.

Желая утереть пот со лба, Ринсвинд снял шляпу, но его опередили. Влажной наждачной бумагой по лбу Ринсвинда прошелся розовый язык.

— Ай! Глянь-ка, а вас и вправду прижало! — Он натянул шляпу обратно, для верности — по самые уши. — Сказать по правде, мне и самому бы не помешало промочить горло…

Отпихнув по пути пару-тройку овец, он отыскал кусок бывшей мельницы и, преодолевая напор молчаливых тел, продрался к площадке несколько ниже уровнем окружающего кустарника. Деревья тут выглядели несколько свежее остальных.

— Ай! Глянь-ка! — заверещали птицы.

Вряд ли вода ушла глубже двух-трех футов, думал Ринсвинд, загребая красную почву и отбрасывая её в сторону. Поразительно всё-таки: с неба не упадет и капли, а под землей море разливанное. Наверное, весь этот континент буквально плавает в воде.

На глубине трех футов почва была лишь чуть сыроватой. Вздохнув, он продолжил копать.

Яма доходила ему почти до груди, когда пальцами ног он почувствовал влагу. Ринсвинд продолжал выкидывать из ямы сырую землю, а овцы дрались за нее. Лужица, образовавшаяся было у его ног, вдруг снова впиталась в почву.

— Эй, ты куда?!

— Ты ку-куда! — повторили птицы.

— Заткнитесь!

— Зат-нись! А хто у нас т'кой симпатишный?

В попытках догнать убегающую воду он принялся с бешеной скоростью орудовать своей импровизированной лопатой. Через некоторое время вода опять проступила на поверхности. Отшвыривая влажную землю, он рыл, рыл и рыл, пока не оказался в воде по колено, после чего зачерпнул полную шляпу грязной жижи, подтянувшись, вылез наружу и, шлепая мокрыми ногами, ринулся к лохани, куда и вывернул содержимое шляпы.

Овцы сгрудились вокруг лохани. Каждая молча боролась за право лизнуть влажную пленку.

Прежде чем вода опять ушла, Ринсвинд успел принести к лохани ещё две полные шляпы.

Отодрав от поверженной ветряной мельницы небольшую лесенку, он сунул её в яму, спрыгнул за ней следом и с новыми силами принялся копать. Во все стороны фонтаном полетели мокрые комья, и на каждый выбрасываемый им шмат влажной земли слетались тучи мух и стайки птичек.

Всего он натаскал в лохань шляп двенадцать, прежде чем яма стала слишком велика для лесенки. Тем временем, на водопой подтянулись ещё овцы, и лохани уже не было видно из-за шерстяной массы. А разносящийся над окрестностями звук был такой, словно какой-то великан сосал через соломинку самый большой молочный коктейль в мире.

Ринсвинд бросил прощальный взгляд вниз. Как раз в этот самый момент в землю ушла последняя капля воды.

— Странное место, — заключил он и направился к кустарнику, в теньке которого терпеливо дожидался своего хозяина Снежок.

— А ты пить не хочешь? — спросил Ринсвинд.

Всхрапнув, Снежок отрицательно махнул гривой.

— Что ж, хорошо. Наверное, кто-то из твоих предков был верблюдом. Мне с самого начала показалось, что ты не совсем лошадь.

Снежок задумчиво шагнул вбок и наступил Ринсвинду на ногу.

К полудню они достигли перекрестка. Вторая дорога была гораздо шире и, судя по отпечаткам копыт и колес, движение на ней было куда оживленнее. Несколько приободрившись, Ринсвинд свернул на более широкую дорогу. Деревьев по обочинам стало больше, и они давали приятную тень.

Вскоре Ринсвинд и Снежок миновали ещё одну стонущую мельницу, окружённую молчаливо дожидающейся скотиной.

Кустарник в этой местности был гуще, а земля периодически вставала на дыбы древними осыпающимися холмами оранжевой породы. По крайней мере, здесь есть ветерок, подумал он. А если попросить богов о небольшом дождике, это будет слишком наглая просьба? Не может же быть, чтобы здесь никогда не было дождя. Дождь время от времени идет везде. Прежде чем уйти под землю, сначала вода должна упасть с неба!

Он остановился. Сзади послышался стук множества копыт.

Из-за поворота показался несущийся во весь опор табун лошадей, но, как ни странно, ни одного всадника Ринсвинд не увидел. А впереди всех скакал самый стройный на свете конь. Он двигался так, как будто с силой тяжести у него был заключен взаимовыгодный договор. Табун разделился и обтёк Ринсвинд а с двух сторон, словно тот был валуном в стремнине. Через мгновение от коней остались лишь затихающий шум да облако красной пыли.

Ноздри Снежка раздувались. Он заметно прибавил скорости, и Ринсвинда затрясло с новой силой.

— И ты туда же? — покачал головой Ринсвинд. — Даже и не думай, дружок. С большими мальчишками тебе играть нельзя. Будь спок.

Не успело облако пыли осесть, как опять застучали копыта, и на этот раз из-за поворота вывернули всадники. Они прогалопировали мимо Ринсвинда, не обратив на него ни малейшего внимания, и лишь самый последний всадник соизволил слегка придержать поводья.

— Ты видел табун, друг?

— Видел, друг. Будь спок, будь спок, будь спок.

— А большого гнедого жеребца впереди видел?

— Видел, друг. Будь спок, будь спок.

— Старик Угрыз обещал сотню кальмаров тому, кто его поймает! Только ничего из этого не выйдет: дальше начинаются ущелья!

— Будь спок?

— А на чём это ты едешь? На гладильной доске?

— Э-э, прошу прощения, — начал было Ринсвинд, когда его собеседник уже пришпоривал коня, — эта дорога ведет в Пуга…

Ответом ему было взвившееся к небесам облачко пыли.

— И куда только девались прославленные иксианские вежливость с добросердечием? — прокричал Ринсвинд в пустой воздух.

Снежок затрусил средь холмов, из-за которых то и дело доносились крики и щёлканье кнутов. В какой-то момент на дорогу опять вырвался дикий табун. В пылу скачки кони даже не заметили, что по дороге что-то движется, и на сей раз Снежок свернул и двинулся вслед за табуном по дорожке из вытоптанного кустарника.

Ринсвинд уже усвоил урок, что если натягивать поводья, то ничего не добьешься, только руки потом будут ныть. Наверное, единственным способом остановить эту лошадку, если она не захочет останавливаться, будет соскочить с неё, забежать вперёд и вырыть на её пути глубокую траншею.

Сзади опять показались всадники. Они прогрохотали мимо, из пастей коней летела пена.

— Прошу прощения. Это дорога ведет в?..

Но всадников уже и след простыл.

Ринсвинд нагнал их десять минут спустя. Кони неуверенно топтались среди низкорослых горных кустиков, а предводитель орал на своих подопечных.

— Э-э, никто, случаем, не знает, где?.. — вновь попытался спросить Ринсвинд и осёкся.

Он понял, почему они остановились. Кончилось то, куда скакать. Земля резко падала вниз, в каньон, и на почти отвесном склоне колыхались лишь несколько пучков травы да пара-тройка кустиков.

Ноздри Снежка опять раздулись. Даже не попытавшись затормозить, он устремился вниз по склону.

Он должен был кубарем скатиться вниз — это было ясно как день. Нет, не скатиться, а просто упасть, ведь склон был почти отвесным. Даже горные козлы преодолевали бы его только в связке. Вокруг прыгали камни, а некоторые — те, что покрупнее, — ударяли сзади в шею, а Снежок всё трусил и трусил вперёд, поддерживая ту ровную скорость, с которой привык передвигаться по всякой плоской поверхности. В конце концов Ринсвинд решил, что лучшей политикой будет держаться покрепче и вопить.

На полпути вниз он увидел дикий табун. Кони галопом проскакали вдоль каньона, оскальзываясь, обогнули скалы и исчезли в расселине.

Осыпаемый дождём из гравия, Снежок достиг дна, где и остановился.

Ринсвинд рискнул открыть глаза. Его жеребец, раздувая ноздри, смотрел вглубь узкого каньона. Снежок, словно в нерешительности, несколько раз ударил в землю копытом, после чего нацелился на высокую и абсолютно отвесную стену, которая высилась всего в нескольких шагах от них.

— О нет, только не это, — взмолился Ринсвинд. — Пожалуйста, не надо…

Он хотел высвободить ноги, но они намертво сцепились прямо под лошадиным животом и наотрез отказывались расцепляться.

«Он ТОЧНО проделывает какие-то манипуляции с силой тяготения», — думал Ринсвинд, пока Снежок трусил вверх по отвесной стене с таким видом, будто это не стена вовсе, а какой-нибудь своего рода вертикальный пол. Пробки, свисающие с полей шляпы, весело стукали по носу Ринсвинда.

А впереди… то есть над ними… нависал выступ…

— Не надо, ПОЖАЛУЙСТА, не надо…

Он зажмурился. Ощутив, что Снежок остановился, Ринсвинд с облегчением вздохнул. Наконец он собрался с духом и глянул вниз: гигантские копыта и впрямь стояли на твердом плоском камне.

Только пробок что-то больше не видно.

В состоянии медленно нарастающего ужаса Ринсвинд обратил взор туда, где, как он всегда считал, находится верх.

Там тоже оказалась каменная поверхность. Только эта каменная поверхность тянулась далеко вверх — или вниз. И там же покачивались пробки — или стояли дыбом.

Снежок удобно расположился на обращенной к земле стороне выступа и, судя по всему, наслаждался открывающимся взору зрелищем. Ноздри у него опять раздувалась, и он довольно тряс гривой.

«Он свалится, — подумал Ринсвинд. — Вот сейчас до него дойдёт, что он стоит вверх ногами, и он полетит вниз, а упав с такой высоты, разобьется в ЛЕПЕШКУ… Но сначала разобьюсь в лепешку я, а потом меня накроет этим сумасшедшим конём…»

Что-то про себя решив, Снежок двинулся вдоль изгибающегося выступа.

Пробки рывком вернулись на своё привычное место и заколотили Ринсвинда по носу. И зелёные верхушки деревьев теперь смотрели в правильную сторону, а именно — вверх, вот только теперь они были не зелёными, а черно-белыми.

Взгляд Ринсвинда, преодолев пропасть, уперся во всадников.

— Здоровеньки! — прокричал он, размахивая шляпой и начиная трястись из стороны в сторону, поскольку Снежок возобновил движение. — У меня, по-моему началась цветная горячка! — добавил он, и его вырвало.

— Эй, друг, ты меня слыш? — прокричали в ответ.

— Да?

— Это было зыкински!

— Отлично! Будь спок!

Оказалось, выбранная Снежком дорога представляла собой не более чем узкую полоску между двумя каньонами. Впереди ждал очередной вертикальный спуск — или подъём. Но Снежок, к величайшему облегчению Ринсвинда, отвернулся от обрыва и затрусил по его краю.

— О нет, прошу тебя, не надо…

Через бездну лежало рухнувшее дерево, этакий узенький и крайне ненадежный мостик. Снежок повернул к нему, даже не снизив скорости.

Дерево обоими своими концами принялось выбивать дробь о кромки склонов. Посыпались мелкие камешки. Снежок шариком преодолел образовавшийся разрыв и приземлился на противоположной стороне ровно за секунду до того, как ствол, ударившись о лежащие внизу валуны, разлетелся в щепки.

— Пожалуйста…

На противоположной стороне их ждала не очередная отвесная скала, а длинный, покрытый камнями склон. Застыв, Снежок снова принялся раздувать ноздри — и вдруг прямо на глазах у Ринсвинда каменистая осыпь пришла в движение.

Далеко внизу, на входе в узкий каньон появился летящий во весь опор табун.

Тем временем, разбрасывая во все стороны камешки, Снежок невозмутимо спускался по своему личному оползню. Первые камни ударились о дно каньона всего лишь через мгновение после того, как туда проскакала замыкающая табун лошадь.

Одеревеневший от ужаса и тряски Ринсвинд вгляделся вперёд. Каньон заканчивался тупиком, то есть очередной отвесной стеной.

А камни всё падали и падали, образуя подобие грубой стены. И когда скатился последний валун, Снежок грациозно приземлился прямо на него.

После чего посмотрел вниз — на запертый в каньоне, сбившийся в кучу табун. Ноздри у Снежка раздувались. Ринсвинд был почти уверен, что лошади не умеют хихикать, но Снежок, похоже, надрывался со смеху.

Всадники показались лишь десять минут спустя. К тому времени табун почти присмирел.

Всадники посмотрели на лошадей. Потом на Ринсвинда, который в ответ выдавил дрожащую улыбку.

— Будь спок, — пробормотал он.

И всё-таки Ринсвинд не свалился со Снежка. Медленно-медленно, крепко сцепив ноги под лошадиным животом, он раскачивался из стороны в сторону, всё увеличивая амплитуду колебаний, пока в конце концов не ударился головой о землю.

— Отлично ездишь верхом, друг!

— Не поможет ли мне кто-нибудь расцепить ноги? У меня такое чувство, что они там завязались мёртвым узлом.

Двое всадников спешились и после некоторых усилий расцепили его лодыжки.

Предводитель пристально посмотрел на Ринсвинда.

— Назови свою цену за этого резвого скакуна, друг! — воскликнул он.

— Э-э… как насчет трех… э-э… кальмаров? — ещё не совсем придя в себя, предложил Ринсвинд.

— Ты в своем уме? Три кальмара за этого выносливого дьяволенка? Да он тянет по крайней мере на двести!

— У меня с собой только три…

— Его, кажется, камнем ушибло, — сказал один из тех всадников, что помогли Ринсвинду расцепиться и теперь держали его на весу.

— Объясняю, друг, я хочу КУПИТЬ его у тя, — терпеливо разъяснил Угрыз. — Я те так скажу: двести чертовских кальмаров, мешок чертовской еды, а ещё мы выведем тя на дорогу… Куда там он намыливался, а, Клэнси?

— В Пугалоу, — промямлил Ринсвинд.

— Э-э, послушай старика Угрыза, не надо те в Пугалоу, — отозвался Угрыз. — Нет там ничего интересного, а живут одни придурошные чмошники.

— А мне нравятся попугаи, — промямлил Ринсвинд. Ему очень хотелось, чтобы его опустили на землю. — Э-э… а как по-иксиански описать человека, который ослаб так, что вот-вот чокнется от усталости?

Всадники переглянулись.

— Может, «отлямзенный, как вомбачий хвост»?

— Не-е-ет, «отлямзенный» — это когда «раза словил», — возразил Клэнси.

— Точняк, что нет. После раза это ж… когда тебе… ну, когда ты… ну да, когда нос у тебя… Нет, это называется «свернуть кран».

— Э-э… — Ринсвинд схватился за голову.

— Да что ты мелешь? «Свернуть кран» — это когда «заглушки текут». А это когда ты нырнул и в уши тебе вода попала. — Несколько мгновений Клэнси неуверенно смотрел себе под ноги, словно что-то припоминая. Потом решительно кивнул. — Ну да, точняк!

— Не-е, друг, это называется «словить на грудь опоссума».

— Прошу прощения, — попытался напомнить о себе Ринсвинд.

— Фигня. «Словить опоссума» — это когда ты обтрехался по самое не балуй. А когда у тебя уши заложены, что чайник тети Маджи после недели сплошных пятниц, это называется «уйти в запор, как мул Моргана».

— Ты, наверное, имел в виду «запой»? То есть «ухрюкаться, как мул Моргана»?

— Да нет, это «ужраться в зюзю, что мул Моргана, который наелся вороньего пирога Ма».

— А это так здорово? — пискнул Ринсвинд.

Все дружно уставились на него.

— Прям как угрю в змеиной яме, — откликнулся Клэнси. — Ты чо, простого языка не разуметь?

— Во-во, — поддержал другой всадник. — Верхом он, может, и неплохо ездит, но при ентом тупой, как…

— Ни слова больше! — заорал Ринсвинд. — Мне уже гораздо лучше. Просто… Впрочем, нет, всё хорошо, всё отлично! Лучше не бывает! — Он разгладил свой оборванный балахон и поправил шляпу. — А теперь, если вы покажете мне дорогу в Пугалоу, я не стану больше злоупотреблять вашим временем. Снежка можете оставить себе. Не знаю, правда, куда он подевался, — наверное, пошел прогуляться по очередной скале.

— Да ты чо, друг? — покачал головой Угрыз. Вытащив из кармана рубахи кошелёк, он извлек оттуда пачку банкнот и отслюнил двадцать купюр. — Я свои долги всегда плачу. Но, может, прежде чем отправиться дальше, побудешь с нами денька? Нам лишний всадник не помешает, да и тебе в компании всё легчей будет. Тут же сплошные ранжиры кругом.

— Кто-кто?

— Ну, ранжиры, они ещё повсюду шарятся, как будто им дело есть.

— Рэйнджеры, что ли? Типа следопыты?

— Да я ж так и говорю.

Ринсвинд опять почесал в затылке. Теперь, когда различные части его организма вернулись приблизительно в то же положение, которое занимали прежде, душевное равновесие тоже восстановилось — иначе говоря, он пришел в характерное для себя состояние ровного ужаса перед всем на свете.

— А чего я-то… — забормотал он. — Костров я не развожу, зверей не кормлю. Скорее это они норовят мной покормиться.

Угрыз пожал плечами.

— Главное, на падучих медведей больше не нарваться, — добавил Ринсвинд.

Его собеседники расхохотались.

— На падучих медведей? Это кто ж тебе навешал креветок про падучих медведей?

— Не понял?

— Да нет же никаких падучих медведей! Друг, кто-то, наверное, увидел, что ты едешь, ну и устроил представление!

— Да? Но у них… они… они были… — Ринсвинд помахал рукой. — … Повсюду, они падали и прыгали, прыгали и падали… вот с такими зубищами…

— А по-моему, он чокнутый, как мул Моргана! — воскликнул Клэнси.

Все разом умолкли.

— А это насколько? — поинтересовался Ринсвинд.

Клэнси нервно обвёл взглядом своих спутников. Облизнул губы.

— Ну, о…

— Как?

— Короче, о… оч… — Клэнси передернуло. — Оч…

— Оче?.. — подсказал Ринсвинд.

— Оче… — Клэнси вцепился в этот слог как в спасательный круг.

— Ну же?

— Оче…

— Молодец, совсем немножко осталось…

— Очень… чокнутый? — завершил Клэнси.

— Отлично! Ведь сумел же! — похвалил Ринсвинд. — Кто-то тут, кажется, упоминал о еде?

Угрыз кивнул одному из своих спутников. Тот вручил Ринсвинду мешок.

— Там пиво, кой-какие овощи и всяко разно. А ещё за то, что с тобой так весело, мы тебе дарим банку варенья.

— Кружовникового?

— Угу.

— А мне вот чо любопытно, — сказал Угрыз. — А зачем у тебя на шляпе пробки?

— Чтобы мух отгонять, — объяснил Ринсвинд.

— И как, получается?

— Ясен перец нет, — фыркнул Клэнси. — Если бы помогало, кто-нибудь до ентого давно бы уже додумался.

— Ну да. Я и додумался, — сказал Ринсвинд. — Будь спок.

— С ними ты смахиваешь на дронго, друг, — заметил Клэнси.

— Здорово, меня это устраивает, — ответил Ринсвинд. — Так в какой стороне Пугалоу?

— Как спустишься в каньон, сразу налево, ДРУГ.

— И все?

— Когда тебе попадутся ранжиры, можешь ещё у них спросить.

— А у них что, какие-то специальные хижины?

— У них… Главное — помни: если ты заблудишься, они тебя точняк найдут.

— Да ну? Что ж, по-моему, это часть их работы. Ну, счастливой вам скачки.

— Успехов!

— Будь спок.

Всадники проводили Ринсвинда взглядом.

— Он как будто вообще ниче не боится, а?

— Хочешь знать моё мнение, он напрочь ганджибнутый.

— Клэнси?

— Да, босс?

— Это словечко ты только что придумал, да?

— Ну…

— Бьюсь об заклад, что придумал!

Клэнси слегка смутился, но быстро сориентировался.

— Ну да, да, ты прав, — запальчиво ответил он. — А как насчет твого вчерашнего «занят, точно однорукий плотник из Шмякару»?

— А чо насчет его?

— Я сверился с атласом: никакого Шмякару нет, босс.

— Есть, и это чертовский Шмякару!

— А я грю, нет. Сам посуди, ну кто наймет однорукого плотника? И как же он тогда могёт быть занят?

— Послушай, Клэнси…

— Он бы сменил работу, стал бы рыбу ловить иль чо навроде.

— Клэнси, мы должны высечь на скрижалях этой пустыни новый язык…

— Конечно, пришлось бы просить кого наживку цеплять, но…

— Клэнси, может, ты наконец заткнешься и займешься лошадьми?

Минут двадцать ушло на то, чтобы разобрать часть завала из камней, и ещё минут через пять Клэнси вернулся..

— Нигде нет ентого шустрого конька, босс. А мы глянули подо всех коняг.

— Но он не мог пройти мимо нас!

— Ещё как мог, босс. Ты ж сам видал, как он шарился по отвесным обрывам. Так что ща он, наверно, уж далёко. Хошь, чтоб я догнал ентого типа?

Угрыз задумался. Сплюнул.

— Не-ка. Главное, гнедого возвернули. Это стоило тех денег.

Он задумчиво посмотрел вглубь каньона.

— Ты в порядке, босс?

— Клэнси, когда воротимся на стойбище, сгоняй в город, в «Пастораль-отель», и купи у них как можно больше пробок.

— Думашь, поможет, босс? Да он же чокнутый, как… — Под взглядом Угрыза Клэнси осекся. — Просто чокнутый.

— Верно, чокнутый. Но не дурак. Ты видел на нём хоть одну муху?

За их спинами, в самом конце каньона, затерянное среди валунов и кустов, изображение лошадки сначала превратилось в изображение кенгуру, а потом и вовсе растворилось в камне.

* * *

Больше всего в Наверне Чудакулли раздражало то, что, когда собеседник выходил из себя, Чудакулли этого не замечал.

Волшебники, столкнувшись с опасностью, сразу начинают спорить: с какой именно опасностью они столкнулись? И к моменту достижения консенсуса опасность или доходит в своём развитии до такого состояния, когда альтернативы очень и очень чётко обозначены, так что остается либо уцепиться за одну из них, либо погибнуть, — или ей становится скучно и она отправляется на поиски клиентов позанятнее. Даже у опасностей есть гордость.

Когда Думминг Тупс был мальчишкой, ему всегда представлялось, что волшебники — это могущественные полубоги, способные одним мановением руки изменить окружающий мир. Повзрослев же, он обнаружил, что волшебники всего лишь занудные старики, озабоченные состоянием своих ног и вечно затевающие споры на тему «Кто виноват?».

И ему никогда не приходило в голову, что эволюция — штука переменчивая, хотя глубокие рубцы на древних зданиях недвусмысленно свидетельствовали, что волшебники бывают разные.

Он не замечал, куда идёт: ноги словно бы сами несли его по тропке. Ненавязчиво петляя, тропинка поднималась в гору. Из подлеска по обе стороны на Тупса таращились странные создания. Некоторые смахивали на…

Волшебники думают не словами и не картинками, а книгами. Вот и сейчас со стеллажей памяти Думминга выползла одна из таких книжек. Её он получил в подарок ещё в детстве, но хранил до сих пор — в аккуратной картонной коробочке^[103].

Книжка состояла из множества маленьких страничек на спирали, и на каждой страничке изображалась часть тела животного, птицы или рыбы — голова, живот, хвост и так далее. Благодаря хитрому устройству книжицы можно было получать самых необычных составных животных — с головой, скажем, лошади, телом пчелы и хвостом рыбы. Надпись на обложке сулила «долгие часы удовольствия», однако уже через три минуты читатель начинал невольно задаваться вопросом, что же это за человеком надо быть, чтобы развлекаться таким образом часами, и, быть может, лучше придушить этого любителя настольных игр прямо сейчас (как можно более милосердно, разумеется), избавив таким образом от будущих бессонных ночей отдел по расследованию серийных убийств.

Думминг же развлекался именно часами.

Некоторые суще… ТВАРИ, глазеющие на него из подлеска, выглядели так, словно бы сошли со страниц той книжки. Птицы с клювами длиной в целое тело. Пауки размером с ладонь. Там и сям воздух поблескивал будто вода. Когда Думминг проходил через такой участок, воздух сперва оказывал очень мягкое сопротивление, а потом пропускал; птицы же и насекомые старались держаться от таких участков подальше.

И повсюду гудели жучки.

Петляющая тропинка, плавно поднимаясь, привела его к вершине горы. Там, сразу за пиком, обнаружилась скромная долинка с большой пещерой на противоположной стороне. Из глубины пещеры сочился голубоватый свет.

Мимо уха Думминга, громко жужжа, пролетел крупный жук.

Сразу за входом пещера резко расширялась, являя взгляду далёкие своды, затянутые голубым туманом. Внутри неё происходили неясные перемещения, двигались тени. А ещё изнутри доносились странные звуки: свистки, треск, время от времени — глухой удар или клацанье. Всё это наводило на мысль о кипящей внутри работе.

Думминг смахнул со щеки особо надоедливого жука и с изумлением уставился на то, что высилось прямо перед ним.

Это была передняя часть слона.

Задняя часть, которая вопреки всем законам природы удерживала равновесие на двух ногах, стояла в нескольких ярдах от передней. А между задней и передней частями располагалась… остальная часть слона.

Думминг Тупс изумлённо покачал головой. В принципе, если разрезать слона напополам и выскрести из обоих половин содержимое, то получишь… в общем-то, размазню. Здесь размазни не было. Розовые и пурпурные трубки были аккуратно разложены на стоящем рядом верстаке, а небольшая стремянка вела в нишу, наполненную другими трубками и всякими громоздкими органами. Общее впечатление было как от методичной работы, протекающей своим чередом. Никаких вам ужасов взорвавшихся изнутри слонов. Скорее это был слон в процессе производства.

Изо всех углов пещеры одновременно вырвались спиралевидные облачка белого дыма и, немного повращавшись, превратились в бога эволюции. Бог стоял на стремянке.

При виде Думминга он изумлённо сморгнул.

— А, это ты, — наконец сказал бог. — Один из остроконечных. Будь добр, помоги. Я там кое-что покручу, а ты описывай мне, что происходит.

Нагнувшись, он полускрылся в гулкой утробе передней половины слона. Слон захлопал ушами.

— Уши хлопают, — сказал Думминг.

Бог, сияя, высунулся наружу.

— Ты представить себе не можешь, каких трудов стоило этого добиться. Ну и… каковы твои впечатления?

Думминг проглотил ком в горле.

— Очень… очень положительные, — выдавил он.

Попятившись и налетев на какой-то объект, Думминг оглянулся. И упёрся взглядом в зияющую пасть очень большой акулы. Акула также была в самом разгаре… единственное определение, которое пришло ему на ум, было «биологическое формирование». Акула пялила глаз на Тупса. Сразу за ней происходила сборка гигантского кита.

— Так-то, а? — подмигнул бог.

Думминг предпринял попытку сосредоточить мысли на слоне.

— Разве что… — начал он.

— Что такое?

— А ты уверен насчёт колёс?

Вид у бога стал обеспокоенный.

— По-твоему, слишком малы? Не совсем подходят для передвижения по вельду?

— Гм-м, пожалуй, нет…

— Очень, знаешь ли, сложно разработать органическое колесо, — в голосе бога прозвучали нотки упрёка. — Каждое — небольшой шедевр.

— А тебе не кажется, что передвигаться на ногах им было бы немного, гм-м, проще?

— Если я буду просто копировать придуманное до меня, то далеко мы не уедем, — возразил бог. — Разнообразие и заполнение незанятых ниш — вот ключ к успеху.

— Валяться на обочине дороги в луже грязи, с задранными вверх колесами — это такая уж хорошая ниша? — удивился Думминг.

Бог посмотрел сперва на него, потом, мрачно, на недостроенного слона.

— Может, снабдить его шинами побольше? — произнёс он голосом, в котором звучала надежда пополам с отчаянием.

— Вряд ли это поможет.

— Что ж, наверное, ты прав. — У бога задрожали руки. — Не знаю, в чём дело. Я ИЗО ВСЕХ СИЛ стараюсь внести разнообразие, но иногда это так трудно…

Внезапно он бросился через забитую незаконченными творениями пещеру к дальнему её концу. Подбежав к видневшейся там большой двери, бог рывком распахнул её.

— Прошу прощения, надо немножко успокоить нервы, — произнёс он. — Сейчас сделаю парочку-другую, и всё будет в порядке.

Думминг последовал за ним. За дверью оказалась ещё одна пещера — намного больше первой и ярко освещённая. Внутри было полным-полно крошечных существ всех возможных расцветок. Миллионы их витали яркими бисеринами на невидимых нитках.

— Жучки? — спросил Думминг.

— В трудную минуту нет ничего лучше, — отозвался бог. Он лихорадочно шарил в большом железном письменном столе, выдвигая ящики и вытаскивая оттуда разнообразные коробочки. — Будь так добр, передай вон ту коробку с антеннами! Там, на полке. Да, когда тебе грустно, лучшее средство — жучок. Иной раз мне кажется, что именно вокруг жучков всё и вертится.

— Что всё? — не понял Думминг.

Бог широко повёл рукой, словно пытаясь охватить всё вокруг.

— Да всё, — весело произнёс он. — Всё целиком. Деревья, трава, цветы… Ну зачем, по-твоему, это всё?

— Признаюсь, я никогда не думал, что ВСЁ это затем, чтобы хорошо жилось каким-то жукам, — произнёс Думминг. — Может, это и… допустим, для слонов тоже?

Бог уже держал в руке наполовину собранного жучка. Жучок был зелёный.

— Навозный! — победоносно воскликнул бог.

Никакая голова, когда её привинчивают к телу, не должна производить звук, подобный тому, который производит пробка, с силой вставляемая в бутылочное горлышко, но жучок в руках бога издал именно такой звук.

— Не слишком ли много чести для навозного жучка? — спросил Думминг.

— У вас это, кажется, называется экологией.

— Нет, нет, всё это неправильно, — покачал головой Думминг. — А как же высшие формы жизни?

— Высшие? — переспросил бог. — Это ты о… о птицах?

— Нет, о… — Думминг замялся.

Бог проявлял примечательное отсутствие любопытства по отношению к волшебникам — возможно, по причине их несхожести с жучками, — но Тупс уже предвидел некую теологическую неловкость.

— О человекообразных, — наконец сказал он.

— О человекообразных? Ну разумеется, они весьма забавны, и жучкам с ними будет весело, однако… — Бог посмотрел на Думминга, и в его божественной голове что-то щёлкнуло. — Ах, ты об этом! Но не думаешь ли ты, что ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЕ — цель и венец всего?

— Ну, если уж выбирать…

— Мой милый друг, цель и самоцель — это разные вещи. Хотя, — он шмыгнул носом, — если главными станут жучки, я буду не в претензии.

— Но ведь цель обязательно должна… Послушай, разве ты не мечтаешь о том, чтобы создать существо, способное РАЗМЫШЛЯТЬ о вселенной и?..

— Боги меня упаси, вот чего мне точно не надо — это чтобы всякие любопытные твари совали нос в мои дела! — раздражённо оборвал его бог. — На мире и без того достаточно всяких заплат и швов, не хватало ещё, чтобы какой-нибудь умник нарочно начал их выискивать. Нет, по крайней мере тут большие боги, — он ткнул пальцем в сторону Пупа, — не ошиблись и правильно расставили точки над «i». Разумность — она, видишь ли, как ноги: небольшая передозировка — и неизвестно, уйдешь ли ты куда-нибудь. С моей точки зрения, оптимальное число ног — шесть.

— Но ведь может найтись существо, которое…

Бог отпустил своё последнее творение на свободу. Жучок с жужжанием взвился вверх, пролетел многие ряды своих собратьев и приземлился между двумя очень, но все-таки не полностью похожими на него жучками.

— …Сообразит, как всё устроено? — закончил фразу бог. — Что ж, ты, разумеется, прав. А у тебя, как я погляжу, весьма эффективно работающий мозг… Проклятье!

Что-то сверкнуло, и рядом с богом возникла птичка. Сразу было видно, что она живая, но при этом она словно бы застыла на лету. Её окружал ореол голубого сияния.

Бог со вздохом вынул из кармана странный инструмент. Такого сложного инструмента Думминг не видел ни разу в жизни. Вид некоторых его частей наводил на мысль, что есть и другие, невидимые его части — и, вероятно, хорошо, что невидимые.

— Однако, — произнёс бог, между делом отрезая птичке клюв и замазывая дыру голубоватым сиянием, — чтобы создать нечто действительно серьезное, мне необходимо найти способ как-то организовать процесс. Сейчас же я только и делаю, что оплачиваю счета.

— Должно быть, это довольно доро…

— Большие счета, маленькие счета, счета за выковыривание насекомых из-под коры, за расколотые орехи, за съеденные фрукты, — продолжал бог. — Они должны эволюционировать самостоятельно. В этом-то весь и смысл. Я не должен заниматься ВСЕМ.

Повинуясь взмаху руки бога, в воздухе появилось что-то вроде витрины с выставленными на ней клювами. Бог выбрал один из них — как показалось Думмингу, не слишком отличающийся от того, который он только что отрезал, — и с помощью инструмента присоединил его к висящей в воздухе птице. Голубое сияние объяло новый клюв. Через несколько секунд птица исчезла. Думмингу почудилось, что в самый последний момент, перед тем как исчезнуть, птичка взмахнула крыльями.

И в тот же миг он неожиданно осознал, что, несмотря на очевидную одержимость собеседника жучками, его, Думминга, место именно ЗДЕСЬ — на острие прогресса, непосредственно рядом с его пульсом.

Он стал волшебником, поскольку считал, что волшебники знают, как устроен мир. На практике же Незримый Университет оказался закосневшим заведением, душным и примитивным.

Взять, к примеру, случай с прирученной молнией. У него, у Думминга, ПОЛУЧИЛОСЬ, и это видели все. С помощью ОДНОГО-ЕДИНСТВЕННОГО кота и пары янтарных палочек он добился того, что волосы у казначея встали дыбом, а пальцы так и трещали от искр. И как же КОЛЛЕГИ приняли его совершенно разумный план запрячь тысячу котов в огромное колесо, которое при вращении будет тереться о сотни янтарных палочек? Они наложили на исполнение замысла вето! На идиотском основании, что работа механизма будет сопровождаться слишком сильным шумом. А продуманный во всех деталях план расщепления чар с целью получения дешёвой и чистой магической энергии? Данную идею они тоже «отложили до лучших времён» — якобы она чревата лёгкими побочными эффектами. И это после того, как он с цифрами в руках доказал, что шансы уничтожить этот мир ничуть не выше шансов быть сбитым на улице каретой. И разве он виноват, что сразу после его пламенной речи на площади перед Университетом столкнулись сразу шестнадцать повозок?

Но ВОТ она — возможность совершить что-то полезное. Кроме того, похоже, он понял, в чём именно бог заблуждается.

— Прошу прощения, — осторожно сказал Думминг, — но, может, тебе пригодился бы помощник?

— Честно говоря, всё выходит из-под контроля, — отозвался бог. В своей способности не слышать собеседника он вполне мог посоревноваться с волшебниками. — Всё идёт к тому, что мне понадобится…

— Ну что за поразительное место!

Думминг закатил глаза. В этом на волшебников можно положиться. Оказавшись в поразительном месте, они непременно вам об этом сообщат. Громко.

— А, — бог оглянулся, — это остальные члены твоего… роя?

— Я бы на твоём месте их сюда не пускал. — Думминг покосился на волшебников. Те разбрелись по пещере, как мальчишки по залу игровых автоматов, жмущие на все кнопки подряд: а вдруг осталась бесплатная игра? — Они сначала тыкают пальцем, а потом уже спрашивают, что это за штуковина. Я лучше пойду и остановлю их.

— А прежде чем тыкать, они спросить не могут?

— Нет, они считают, что, не потыкав пальцем, истинную природу вещи никогда не поймёшь, — мрачно ответил Думминг.

— Зачем тогда спрашивать?

— Просто так. И ещё, они сначала откусывают и только потом спрашивают: «А оно не ядовитое?». И знаешь, что самое противное? Всяких ядовитых ягод, фруктов им никогда не попадается.

— Странно. Смеяться опасности в лицо — вряд ли это можно назвать эффективной стратегией выживания.

— А они вовсе и не смеются, — угрюмо отозвался Думминг. — Они говорят что-нибудь вроде: «И это называется опасность? Да она и в подмётки не годится тем опасностям, к которым мы привыкли во времена нашей юности, — верно я говорю, главный философ? Помнишь тот случай со стариной Окна-Настежь Макплюндером, ну, когда он?..». Ну и так далее. — Думминг пожал плечами.

— Когда Макплюндер что? — заинтересовался бог.

— Да откуда я знаю! Порой мне кажется, они просто придумывают эти имена! Декан, а вот этого делать не стоит!

Декан отвернулся от акулы, чьи зубы он как раз изучал.

— Почему, Тупс? — поинтересовался он.

Акулья пасть у него за спиной захлопнулась. Из развороченного слона торчали только ноги аркканцлера. Из кита доносился приглушенный голос, похоже принадлежащий профессору современного руносложения: «А интересно, что будет, если повернуть эту штуковину?.. Смотри, смотри, красная загогулина дрыгнулась!».

— Просто шедевр. — Из слона показался Чудакулли. — И колёса отличные. А детали ты красишь до или после?

— Аркканцлер, это вам не набор «Сделай сам». — Думминг забрал из рук Чудакулли почку и поставил её на место. — Здесь идёт сборка самого настоящего слона!

— О.

— Слона ДЕЛАЮТ, — подчеркнул Думминг, поскольку Чудакулли, похоже, не оценил всего величия процесса. — Вручную. Что не совсем обычно.

— Правда? А как обычно делаются слоны?

— С помощью других слонов.

— А, ну да…

— В самом деле? Слоны сами изготавливают себе подобных? — удивился бог. — И как же? Хоботы у них, конечно, весьма проворные и гибкие, но всё же для по-настоящему тонкой работы не приспособленные.

— О, разумеется, они не ВПРЯМУЮ делают себе подобных. Они делают их опосредованно… с помощью… секса… — Думминг почувствовал, что краснеет.

— Секса?

«Это же Моно-Остров. СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ…» — мелькнуло в голове у Думминга.

— Ну… мужские и женские особи… — робко начал он.

— Да, да, и что же эти особи делают? — осведомился бог.

Волшебники затаили дыхание.

— Продолжай, господин Тупс, продолжай, — приободрил аркканцлер. — Мы все во внимании. Особенно слон.

— Ну… — Думминг почувствовал, что стал красным как рак. — Э-э… А как ты сейчас решаешь этот вопрос? Например, с цветами?

— Я их создаю, — пожал плечами бог. — А потом наблюдаю за их развитием, за тем, как они функционируют. А когда они изнашиваются, я, опираясь на результаты экспериментов, создаю их улучшенную версию. — Он нахмурился. — Хотя в последнее время растения ведут себя довольно странно. Зачем нужны эти семена, которые они беспрерывно в себе выращивают? Я пытаюсь отучить их от этого, а они все упорствуют.

— Думаю… э-э… наверное, они пытаются изобрести секс, — произнёс Думминг. — Гм-м… с помощью секса можно… они могут… существа могут… могут создавать других… существ.

— То есть слоны могут создать других слонов?

— Правильно.

— Невероятно! Неужели это правда?

— Чистая правда.

— И как именно они это делают? Есть вещи, на которые уходит масса времени. К примеру, калибровка слухового канала. Они используют специальные инструменты?

Думминг бросил отчаянный взгляд на декана. Тот внимательно разглядывал потолок. Остальные волшебники так же пристально изучали различные детали окружения — что угодно, лишь бы только не встречаться глазами друг с другом.

— Гм-м, в каком-то смысле да, — произнёс Думминг. Он знал, что ступил на скользкую дорожку, и решил не рисковать. — Но, знаешь ли, на самом деле я всех деталей не знаю, так что…

— И вероятно, занимаются они этим в специальных мастерских, — серьёзно кивнул бог. Он вынул из кармана блокнотик, а из-за уха — карандаш. — Ты не против, если я кое-что законспектирую?

— Они… Гм-м… Самка… — начал Думминг.

— Самка, — послушно повторил бог и записал.

— В общем, она… один из наиболее популярных способов заключается в том, что… она… вроде как выращивает другого слона… внутри себя.

Карандаш бога разом перестал скрипеть.

— Вот теперь я ТОЧНО знаю, что это неправильно, — сказал он. — Невозможно изготовить слона внутри слона…

— Э-э… она выращивает уменьшенную версию…

— И опять-таки неувязочка. После нескольких сеансов таких выращиваний ты получишь слона величиной с кролика.

— Видишь ли, потом он вырастает…

— Да что ты говоришь? И каким же образом?

— Он вроде как… строит сам себя… Э-э… Наращивается изнутри…

— А другие слоны, которые не, как бишь её, не самки? В чём заключается их роль? Слушай, твой коллега, случаем, не заболел?

Главный философ что было сил лупил декана по спине.

— Всё в порядке… — пискнул декан. — Со мной часто… случаются… приступы кашля…

Наморщив лоб, бог некоторое время усиленно скрипел карандашом, затем прервался и задумчиво пожевал его кончик.

— И весь этот, гм-м, СЕКС — он что, не требует никакой квалификации?

— Абсолютно.

— И ни тебе контроля качества, ни описания производственного процесса?

— Гм-м… Нет.

— А представители ВАШЕГО вида как решают эту проблему? — осведомился бог и вопросительно посмотрел на Думминга.

— Это… э-э… мы… э-э-э… — начал заикаться Думминг.

— Мы стараемся её избегать, — решительно заявил Чудакулли. — Право, декан, какой нехороший кашель у тебя здесь развился.

— Вот как? — Бог поднял бровь. — Любопытно. И к какому же средству вы прибегаете взамен? Расщепляетесь надвое? Для амёб это срабатывает, но жирафы находят процесс расщепления чрезвычайно затруднительным, я это точно знаю.

— Что? О нет, мы концентрируемся на высоком, — объяснил Чудакулли. — Ну, ещё помогают холодные ванны, оздоровительные пробежки по утрам и прочее в том же духе.

— До чего же интересно! Это надо записать! — Бог захлопал по карманам в поисках следующего блокнота. — А как именно протекает процесс? Самки сопровождают вас во время пробежек? И ещё. Это высокое, на котором вы концентрируетесь? Какова точно его высота? ЧРЕЗВЫЧАЙНО нестандартная концепция. Вероятно, требуются дополнительные насадки?

— Ты, прошу прощения, о чём? — уточнил Думминг.

— Невероятно! Чтобы существа создавали себе подобных! Мне казалось, вся эта их возня с семенами — способ занять время, ан нет! И на самом деле, какой прекрасный способ сэкономить время и силы! Разумеется, это потребует дополнительных усилий на стадии разработки, однако потом всё будет идти практически само по себе… — Бог так быстро принялся чирикать карандашом в блокноте, что его рука превратилась в размазанное облачко. — Гм-м, в таком случае жизненно важными становятся установки и императивы… Гм-м… А как это применимо, скажем, к деревьям?

— Тут хватает дяди Думминга и самой обычной кисточки, — ухмыльнулся главный философ.

— Я бы попросил! — воскликнул Думминг.

Бог с выражением внимательной растерянности воззрился на волшебников — как человек, в присутствии которого только что пошутили на иностранном языке и который не уверен, дошёл ли шутник до кульминации или она ещё впереди. Выждав некоторое время, он пожал плечами.

— Единственное, что мне пока ещё не совсем ясно, — произнёс бог, — это что именно побудит их заниматься, ну… — Он сверился с блокнотом. — …СЕКСОМ, когда и так можно наслаждаться собой… Как неприятно: у вашего коллеги опять приступ — кажется, он вот-вот задохнется.

— Декан! — рявкнул Чудакулли.

— Не могу не заметить, — произнёс бог, — что, когда разговор заходит о СЕКСЕ, все вы краснеете и начинаете неловко топтаться на месте. Вы таким способом подаёте какие-то сигналы?

— Урм…

— Буду чрезвычайно благодарен, если вы поведаете мне, как у вас это происходит.

Смущение, огромное и розовое, заполонило всё вокруг. Если бы оно было сделано из камня, то в нём можно было бы высечь огромные, тайные и алые, как розы, города.

Чудакулли улыбнулся деревянной улыбкой.

— Прошу меня извинить, — произнёс он. — Господа, собрание преподавательского состава?

Все волшебники, кроме Думминга, сгрудились вокруг аркканцлера. Из общего возбужденного шёпота долетали отдельные фразы:

— … Мне отец рассказывал, но я, конечно, не верил… И у меня никогда не поднималось… Декан, да уймешься ли ты, наконец! Мы же не можем… Самое лучшее — холодный душ…

Чудакулли повернулся к богу и вновь изобразил улыбку каменной статуи.

— Секс — это, видишь ли, нечто, о чем мы, э-э, не говорим, — произнёс он.

— Много, — дополнил декан.

— А-а, понятно! — кивнул бог. — Что ж, думаю, практическая демонстрация будет гораздо информативнее.

— Э-э… Мы, знаешь ли… не планировали…

— А вот и ви-и-и-и! Так вот ви где, госьпода!

В пещеру вплыла госпожа Герпес. Волшебники внезапно затихли, почувствовав своим волшебным чутьём, что появление госпожи Герпес именно в этот момент равносильно включению нагревательной спирали в плавательном бассейне жизни.

— О, ещё один представитель вашего вида, — жизнерадостно заметил бог. Он пригляделся. — Или другого?

Думминг почувствовал, что настало время что-то сказать. Госпожа Герпес устремила на него взгляд.

— Госпожа, э-э, Герпес, э-э… дама, — объяснил он.

— Ага, так и запишем, — кивнул бог. — И чем же знамениты ДАМЫ?

— Они, гм, принадлежат к тому же виду, что и, гм, мы, — заметался Думминг. — Гм… они… гм…

— Слабый пол, — подсказал Чудакулли.

— Прошу прощения, не совсем понял. Слабый — то есть ненадежный? — уточнил бог.

— Э-э… она, гм, э-э… видишь ли, она как бы самочных наклонностей, — завершил Думминг.

— О, как кстати, — довольно улыбнулся бог.

— Прошюженяизьвинить, — произнесла госпожа Герпес тоном максимальной строгости, порой весьма уместной, как она считала, при общении с волшебниками, — но быть может, кто-нибудь удосюжится предьставить мне этого госьподина?

— О, разумеется, — заторопился Чудакулли. — Прошу прощения. Бог, это госпожа Герпес. Госпожа Герпес, это бог. Местный бог. Бог этого острова. Э…

— Йа очарована, — промурлыкала госпожа Герпес.

Согласно понятиям госпожи Герпес, боги были существами социально приемлемыми — по крайней мере, если у них наличествовала человеческая голова и они были одеты. Боги котировались чуть выше первосвященников и примерно наравне с герцогами.

— Следует ли мне пасть ниц? — кокетливо спросила она.

— Ммяяя, — простонал главный философ.

— Коленопреклонение любого вида не обязательно, — отозвался бог.

— Он хочет сказать, нет, — перевел Думминг.

— Как вам будет угодно, — с этими словами госпожа Герпес протянула руку.

Бог сразу схватил её и принялся гнуть туда-сюда большой палец.

— Очень практично, — одобрил он. — Палец, как я вижу, противопоставлен. Пожалуй, надо записать. Кстати, а две ноги — это по привычке? О, вижу, твои брови поползли вверх. Это какой-то сигнал? Кроме того, я заметил, что формой тела ты отличаешься от остальных представителей своего вида и у тебя нет бороды. Наверное, это означает, что мудрости у тебя значительно меньше?

Думминг заметил, что глаза госпожи Герпес сузились, а ноздри раздулись.

— У вас тют возьникли сложьности, господа? — произнесла она. — Йа следовала по вашим следам до той смешной лодки, а от неё — досюда и…

— Мы говорили о сексе, — с энтузиазмом проинформировал её бог. — Необыкновенно волнующая тема, тебе не кажется?

Волшебники затаили дыхание. По сравнению с этим простыни декана могли показаться цветочками.

— Это не та тема, которюю я осьмелюсь обьсюждать, — осторожно ответила госпожа Герпес.

— Ммяяя, — пискнул главный философ.

— У меня такое впечатление, что от меня что-то скрывают, — раздражённо произнёс бог.

Его палец испустил искру, которая, врезавшись в пол, прожгла там небольшой кратер. По лицу бога было видно, что он поражен не меньше волшебников.

— О боги, что вы теперь обо мне подумаете? Я искренне прошу прощения! — воскликнул он. — Боюсь, это своего рода непроизвольная реакция на… некоторые раздражители.

Все посмотрели на кратер. У самой ноги Думминга пузырился камень, но отодвинуться Думминг не решался, поскольку боялся упасть в обморок.

— Так это было просто… от раздражения? — спросил Чудакулли.

— Возможно, не только. Ещё к нему примешивалась… пожалуй, небольшая растерянность, — объяснил бог. — Ничего не могу с этим поделать, типичный божественный рефлекс. Боюсь, мы как… вид не очень-то умеем мириться, когда… нам возражают, назовем это так. Я правда извиняюсь. Очень. — Высморкавшись, бог уселся на полузаконченного панду. — Ну вот. Сейчас опять… — С его пальца снова сорвалась крохотная молния. По пещере прокатился тихий раскат грома. — Надеюсь, второго Квинта не случится. Вам, разумеется, известно, что там произошло…

— Первый раз слышу о таком городе, — признался Думминг.

— Действительно, что это я, откуда вам знать о Квинте, — согласился бог. — В этом-то всё и дело. Города как такового было совсем немного. Так, поселение, большей частью слепленное из грязи. Как я это называю. А потом она, конечно, превратилась в керамику. — Он обратил к слушателям сокрушённое лицо. — У вас, думаю, такое тоже бывает… Ну, дни, когда кидаешься на всех подряд.

Краем глаза Думминг заметил, что волшебники в редком порыве единодушия начали тихонько перемещаться в сторону выхода.

Удар грома — гораздо громче предыдущего — проделал прямо у двери пещеры глубокую расселину.

— Стыдно-то как! Не знаю, куда глаза девать! — воскликнул бог. — Боюсь, это всё моё подсознание.

— Может, тебе стоить пройти курс лечения от преждевременного огнеизвержения?

— Декан! Сейчас неподходящий момент!

— Прошу прощения, аркканцлер.

— И мне было слегка обидно за моих легковоспламеняемых коров. — Борода у бога так и трещала от искр. — Да, согласен, в жаркие дни, при какой-то очень редкой комбинации обстоятельств они самопроизвольно возгорались, в результате чего сгорала вся деревня. И что? Разве это повод для неблагодарности?

Всё это время госпожа Герпес холодно взирала на бога.

— А что именно ви желаете зьнать? — спросила она.

— Ха? — крякнул Чудакулли.

— Йа никого не хочю обидеть, но йа, видите ли, желаю выйти отьсюда целой и неподожжённой, — величественно произнесла домоправительница.

Бог оторвался от своих размышлений.

— Концепция деления на самцов и самок выглядит весьма перспективной, — сморкаясь, признал он. — Но почему-то никто не хочет объяснить мне поподробнее…

— Ах, ви об ЭТОМ. — Госпожа Герпес слегка махнула рукой. Бросив взгляд на волшебников, она лёгким, но уверенным рывком поставила бога на ноги и потянула за собой. — Господа, прошю прощения…

Волшебники смотрели им вслед в состоянии ещё более глубокого потрясения, чем то, в которое их повергло зрелище испускаемых божьими пальцами молний. Затем заведующий кафедрой беспредметных изысканий натянул шляпу на глаза.

— Нет, я даже смотреть боюсь, — сказал он и добавил: — Чем они там занимаются?

— Э-э… просто разговаривают… — отозвался Думминг.

— Разговаривают?

— И она… как бы… размахивает руками…

— Ммяяя! — возопил главный философ.

— Кто-нибудь, быстро, обмахните его чем-нибудь, — приказал Чудакулли. — А сейчас она что, СМЕЁТСЯ?

Домоправительница и бог одновременно посмотрели на волшебников. Госпожа Герпес кивнула, словно заверяя собеседника, что всё ею сказанное — чистая правда, после чего оба снова рассмеялись.

— Это больше смахивает на хихиканье, — строго отметил декан.

— Не уверен, что одобряю данное поведение, — надменно произнёс Чудакулли. — Боги и смертные женщины. Знаем мы эти истории. Наслышаны.

— Когда боги превращаются в быков, — подсказал декан.

— Или в лебедей, — добавил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— А иногда в золотой дождь, — продолжал декан.

— Да уж, — согласился завкафедрой и после небольшой паузы добавил: — Кстати, над последним превращением — ну, тем, что ты упомянул, — я не раз ломал голову…

— Интересно, какой этап она ему сейчас описывает?

— Откровенно говоря, я предпочел бы не знать.

— Послушайте, кто-нибудь, сделайте же что-нибудь с главным философом! — призвал Чудакулли. — Расстегните ему пуговицы, что ли, развяжите галстук!

— КУДА-КУДА? — донёсся до них изумлённый вопрос бога.

Госпожа Герпес, бросив на волшебников беглый взгляд, понизила голос.

— А кто-нибудь когда-нибудь встречался с господином Герпесом? — полюбопытствовал аркканцлер.

— Гм-м… Нет, — ответил декан. — На моей памяти — нет. Наверное, все мы полагали, что он умер.

— А кому-нибудь известно, от чего он умер? — спросил Чудакулли. — Тихо, тихо… Они идут.

Бог, приближаясь, весело улыбался.

— Ну, с ЭТИМ мы разобрались. — Бог довольно потёр руки. — Жду не дождусь возможности увидеть, как это происходит в жизни. Знаете, даже если бы я сидел здесь сто лет и думал, то никогда бы не додумался… Да и кто всерьёз поверит… что… — Вид застывших лиц волшебников его явно веселил. Бог захихикал. — Ну, то место, где он… а потом она… Чтобы кто-нибудь удерживался от смеха так долго?.. Но главное, теперь мне понятно, как всё работает. И кроме того, это открывает двери для массы весьма интересных вариаций…

Госпожа Герпес старательно изучала потолок. Лишь благодаря чему-то неуловимому в выражении её лица и тому, как подрагивал её весьма выразительный бюст, можно было понять, что она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. Это сбивало с толку. На свете было очень мало вещей, способных заставить рассмеяться госпожу Герпес.

— А? О? — произнёс Чудакулли, бочком продвигаясь к выходу. — Да что ты говоришь? В таком случае прекрасно. Наверное, мы тебе больше не нужны? А то мы торопимся на корабль…

— Да, теперь всё в порядке, не смею вас больше задерживать. — Бог сделал неопределённо-прощальный жест. — Кстати, чем больше я думаю, тем яснее вижу: с помощью этого «секса» замечательным образом решаются практически все мои проблемы.

— Не всякий может этим похвастаться, — глубокомысленно отозвался Чудакулли. — Э-э… Госпожа Герпес, вы с нами?

— Разюмеется, аркканцлер.

— Э-э… Замечательно. Прекрасно. Гм-гм. И ты, господин Тупс, тоже шевели ногами…

Бог вернулся к своему рабочему столу и принялся копаться в ящиках. Воздух мерцал. Думминг посмотрел на кита. Кит был, безусловно, живым… но не в данный момент времени. Взгляд Думминга метнулся к слону-в-процессе-производства, к загадочным подставкам и лесам органического вида, воздвигнутым вокруг пока ещё неузнаваемых, озарённых мерцающим голубым светом объектов. Впрочем, нет, в одном из объектов он узнал половинку коровы.

Думминг осторожно извлек из уха одержимого духом исследований жучка. Если он сейчас уйдёт, то никогда не узнает…

— Я, пожалуй, остаюсь, — произнёс он.

— Ты, похоже, способный молодой… э-э… — начал, не оборачиваясь, бог.

— Человек, — подсказал Думминг.

— Молодой человек, — повторил бог.

— Ты УВЕРЕН!? — спросил Чудакулли.

— До сих пор я ни разу не брал отпуск, — ответил Думминг. — И теперь я хочу взять все свои неиспользованные отпуска и посвятить это время научным исследованиям.

— Но мы ведь заблудились в прошлом!

— В таком случае это будут очень фундаментальные исследования, — твёрдо возразил Думминг. — Аркканцлер, разве вы не видите, сколько всего здесь можно узнать?!

— В самом деле?

— Только оглянитесь вокруг!

— Вижу, ты уже принял решение, — сказал аркканцлер. — Но на зарплату даже не рассчитывай.

— Не припомню, чтобы мне её когда-нибудь выплачивали, — ответил Думминг.

Декан подтолкнул Чудакулли под локоть и что-то зашептал ему на ухо.

— А как мы без тебя разберёмся с лодкой? Кто ею будет управлять? — воскликнул Чудакулли.

— Лодкой? О, не беспокойтесь, проблем тут возникнуть не должно, — сказал, высунувшись из-за своего верстака, бог. — Она сама найдёт место с иными, отличными от нынешних биогеографическими характеристиками. Она будет плыть сама собой. Зачем возвращаться туда, откуда вы начали свой путь? — Он помахал в воздухе жучиной лапкой. — Неподалеку отсюда по вращению Диска как раз поднимается новый континент. Почуяв таких размеров сушу, лодка двинется прямиком туда.

— Новый континент? — переспросил Чудакулли.

— Ну да. Сам я никогда такими вещами не интересовался, но с той стороны доносится такой грохот! Судя по всему, строительство идет большое.

— Тупс, ты по-прежнему уверен, что желаешь остаться? — многозначительно произнёс декан.

— Э-э, да…

— Что ж, надеюсь, господин Тупс не посрамит славные традиции нашего Университета! — с чувством произнёс Чудакулли.

Думминг, знавший эти славные традиции вдоль и поперёк, вяло кивнул. Зато сердце у него так и колотилось. Ничего подобного он не испытывал даже в тот момент, когда придумал для Гекса первую программу.

Наконец-то он нашёл своё место в этом мире. Будущее манило и звало.

Когда волшебники спустились обратно к подножию горы, как раз занимался рассвет.

— Очень даже неплохой бог, — нарушил молчание главный философ. — То есть для бога.

— И кофе неплохой варит, — поддержал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— И кстати, вы заметили, насколько быстро он вырастил кофейный куст, когда мы ему наконец объяснили, что такое кофе? — добавил профессор современного руносложения.

Некоторое время они молча продолжали путь. Госпожа Герпес, негромко напевая, шла немного впереди. Волшебники старались держаться от неё на почтительном расстоянии. Они ощущали, что каким-то неведомым образом она взяла над ними верх, хотя и не могли сказать, в какой именно игре она победила.

— Забавно, что молодой Думминг решил остаться, — произнёс главный философ, отчаянно пытаясь думать о чём угодно, только не о розовом видении.

— А бога его решение порадовало, — отметил профессор современного руносложения. — И он сказал, что внедрение секса потребует коренной переработки всего остального.

— В детстве я любил делать из глины змеек, — радостным голосом вставил казначей.

— Прекрасно, казначей.

— Больше всего возни было с лапками.

— И всё же меня не оставляет мысль: по-моему, мы что-то… напортачили, аркканцлер. В этом самом прошлом, — сказал главный философ.

— Каким, интересно, образом? — возразил Чудакулли. — В конце концов, прошлое происходило и до нашего появления здесь.

— Верно, но теперь мы здесь, и мы его изменили.

— Значит, мы изменяли его и раньше.

И этой фразой он, по всеобщему мнению, прекрасно подытожил сказанное. Очень легко запутаться в хитросплетениях временных парадоксов, однако ничто так эффективно не разрешает все проблемы, как хорошее большое эго.

— И всё же чертовски радостно думать, что выходец из Университета примет участие в разработке совершенно нового подхода к созданию форм жизни! — воскликнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Что верно, то верно, — кивнул декан. — У кого после этого повернется язык сказать, мол, образование — это плохо, а?

— Понятия не имею, — поднял брови Чудакулли. — У кого?

— Не важно. Но если у кого и повернется, то мы с полным правом можем указать на Думминга и возразить: вот, посмотрите на него, работал, не жалел сил, прислушивался к руководителям, а теперь он сидит одесную бога.

— Какое замечательное выражение. Оно означает… — начал было профессор современного руносложения, но декан опередил его.

— Оно означает, что Думминг сидит с правой стороны от бога, — объяснил он. — Из чего следует, что он с технической точки зрения ангел.

— Никакой он не ангел. Думминг боится высоты. Не говоря уже о том, что состоит он из плоти и крови, а ангелы, они должны быть из… из света или чего-то в том же духе. Хотя за святого он вполне бы сошёл.

— Он что, может творить чудеса?

— Точно не знаю. Когда мы уходили, они с богом как раз обсуждали, как изменить задницу бабуина, чтобы сделать её крайне привлекательной для самок.

Воцарилось задумчивое молчание.

— По МОИМ понятиям, это вполне тянет на чудо, — наконец признался Чудакулли.

— Не могу, однако, сказать, что счёл бы такое времяпрепровождение очень приятным, — задумчиво произнёс главный философ.

— Со слов бога, всё это делается для того, чтобы вызвать в живых существах ЖЕЛАНИЕ предаться… заняться… увлечься процессом создания нового поколения, вместо того чтобы посвящать время какому-нибудь другому, более… интересному виду деятельности. Очевидно, чтобы достигнуть этой цели, многих животных придется полностью перестроить.

— И перестройку следует начать прямо с нижнего, ха-ха-ха, этажа.

— Чрезвычайно ценное замечание, декан.

— И как же именно это должно работать? — поинтересовался главный философ. — Самка бабуина видит самца и говорит: «Мама дорогая, какая неподражаемая задница, не заняться ли нам… брачными танцами?»

— Признаюсь, я и сам частенько задумывался над подобными вопросами, — согласился профессор современного руносложения. — Возьмем, к примеру, лягушек. Если бы я, скажем, был лягушкой и искал себе мужа, я бы, разумеется, пожелал узнать, какой длины у кандидата ноги, насколько хорошо он ловит мух…

— И насколько длинный у него язык, — добавил Чудакулли. — Декан, БУДЬ ТАК ЛЮБЕЗЕН, прими что-нибудь от своего жуткого кашля!

— Верно, — согласился профессор современного руносложения. — И есть ли у него хороший пруд. Ну, и так далее. Не могу сказать, что моё решение определялось бы его способность раздувать зоб до размеров брюха и издавать «кролик-кролик-кро-о-олик».

— Мне кажется, это скорее «ква-ква-ква-а-ак-лик».

— Ты уверен?

— Вполне.

— А кто же тогда издает «кролик-кролик-кро-о-олик»?

— Наверное, кролики.

— А. Ну да. По-моему, они беспрерывно издают нечто подобное.

— Лично мне всегда казалось, что секс — довольно безвкусный способ самовоспроизведения видов, — заметил заведующий кафедрой беспредметных изысканий, когда волшебники вышли на пляж. — Наверняка должен быть способ и получше. А этот… очень уж старомоден. И требует непомерных энергетических затрат.

— Я, допустим, с тобой согласен, но что ты предлагаешь взамен? — спросил Чудакулли.

— Бридж, — твёрдо заявил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Бридж? Как это?

— Ты о карточной игре? — уточнил декан.

— А почему бы и нет? Бридж может быть очень волнующим занятием, подразумевающим интенсивное общение. К тому же, никакого специального оснащения не нужно.

— Но для партии требуются ЧЕТВЕРО участников, — указал Чудакулли.

— Ах да. Я и забыл. Ты прав, могут возникнуть проблемы. Ну… А что ты скажешь насчет… крокета? В крокет можно играть вдвоем. Да что там вдвоём! Если уж на то пошло, я частенько сам с собой играю.

Чудакулли незаметно увеличил дистанцию между собой и заведующим кафедрой беспредметных изысканий.

— Не совсем понятно, каким образом это можно увязать с увеличением численности себе подобных, — тщательно обдумывая каждое слово, произнёс аркканцлер. — Развлечение — да, тут всё понятно. С увеличением же численности проблема. Как, по-твоему, она будет решаться?

— Я здесь, что ли, бог? — пожал плечами заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Всякие детали — это его задача.

— Но не думаешь ли ты, что женщина захочет прожить с человеком всю жизнь только потому, что у него хороший удар клюшкой? — усмехнулся декан.

— Вообще, если задуматься, то клюшка в человеке не… — Чудакулли осекся на полуслове. — Думаю, лучше сменить тему, — заключил он.

— Я с ним играл в крокет. Не далее чем на прошлой неделе, — прошептал декан на ухо Чудакулли, едва завкафедрой немного отошёл. — И теперь мне очень хочется принять ванну!

— Будь уверен, как только мы вернемся, я незамедлительно прикажу запереть все клюшки в чулане, — шепнул в ответ Чудакулли.

— Кстати, тебе известно, что у него комната под потолок забита всякими книжками о крокете? Некоторые даже с ЦВЕТНЫМИ ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ!

— И что на них изображено?

— Сцены знаменитых крокетных ударов, — сказал декан. — И у него такая большая клюшка. Нам надо быть с ним поосторожнее.

— По этому вопросу мы почти сходимся во мнениях, декан. Практически сходимся, — произнёс Чудакулли.

* * *

В один прекрасный день некий относительно волшебник расположился на отдых у высохшего русла водоёма, в тени раскидистого дерева, назвать которое он не смог бы ни за что на свете. Безуспешно колотя банкой с пивом о камень, он яростно ругался.

— О боги, ну какой идиот догадался поместить пиво вот в это?

Когда наконец он сумел пробить в банке дырку, пиво немедленно рванулось наружу, щедро орошая окрестности. Однако, следует признать, кое-что перепало и волшебнику.

Если не считать этой маленькой неприятности, дела обстояли весьма неплохо. Ринсвинд осмотрел деревья на предмет возможной угрозы и не обнаружил ни одного падучего медведя. И Скрябби тоже куда-то задевался, что не могло не радовать.

Вскрыв — на этот раз более умело — ещё одну банку, он принялся задумчиво потягивать пиво.

Ну и местечко! Всё не такое, каким должно быть, — даже птицы говорят, по крайней мере пытаются. К тому же здесь никогда не шёл дождь. При этом под землей воды хоть залейся, а выкачивают её насосами на ветряных мельницах.

Выбравшись из каньонной местности, он почти сразу наткнулся на ещё одну мельницу. Её усилиями в лохань едва-едва сочилась тонкая струйка воды. Но буквально на глазах струйка превратилась в редкие капли, а потом и вовсе пересохла.

Проклятье! Ну, почему, помогая тем овцам, он не догадался набрать немного воды себе?

Ринсвинд проверил содержимое мешка. Там обнаружился хлеб, весом и размерами напоминающий пушечное ядро, и немного овощей. По крайней мере, овощи выглядели знакомо. Он даже вроде бы узнал картошку.

Взяв одну картофелину в руку, он поднял её к закатному небу.

Ринсвинду довелось питаться во многих странах Плоского мира, и несколько раз он даже успевал закончить еду до того, как надо было подхватываться и убегать. Но во всех этих трапезах всегда чего-то недоставало. Нет, не то чтобы еда была пресной. Совсем напротив: чужеземные повара проявляли чудеса кулинарного искусства, добавляли специи, маслины, рис — да чего только не добавляли! Но ему всегда недоставало её — скромной картошки.

Было, впрочем, время, когда он в любой момент мог получить целую тарелку пюре или чипсов. Надо было лишь зайти на кухню и попросить. В Незримом Университете, следует отдать должное этому заведению, еду выдавали по первому требованию, даже если данное требование высказывалось с набитым ртом. И самое смешное, Ринсвинд этой привилегией почти никогда не пользовался. На общих обедах, когда передавали блюдо с картофелем, он иной раз накладывал себе ложечку — а иной раз и нет! И блюдо… уплывало… дальше… Вместо картофеля он брал рис. Рис! Нет, рис, конечно, по-своему питательный продукт, но если посмотреть в суть вопроса, то выращивают рис только там, где картофель плавал бы на поверхности.

Ринсвинда частенько посещали воспоминания о тех легкомысленных минутах. Обычно это происходило во сне, и с воплем: «Мне! Мне картошку, пожалуйста!» — он просыпался.

А иногда ему снилось тающее в картошке масло. То были особо плохие ночи.

Почтительно водрузив картофелину на пригорок, Ринсвинд снова заглянул в мешок. Луковица, пара морковок. Коробочка с… чаем, судя по запаху, и спичечный коробок с солью.

Озарение было настолько ярким и сильным, насколько яркими и сильными всегда бывают озарения, сопровождаемые солидной порцией пива.

Суп! Питательно и просто! Надо сварить всё вместе! Ну конечно! В качестве кастрюльки сойдет пустая банка из-под пива, остается лишь развести костерок да порубить овощи, а влажное пятно вон там означает, что под землей есть вода…

Слегка покачиваясь, Ринсвинд подошёл к пятну. Да, углубление в форме большого круга явственно показывает, что когда-то здесь был пруд. И растительность выглядит свежее, чем везде… Однако воды как таковой не было, а Ринсвинд слишком устал, чтобы копать яму.

И тут со скоростью пива налетело другое озарение. Пиво! По сути это ведь вода, просто в неё ещё что-то добавлено. А из добавок там по большей части дрожжи — практически лекарство, но главным образом питательное вещество, то есть еда. Если уж на то пошло, пиво — это текучий хлеб. Да уж если совсем на то пошло, суп вообще лучше варить на пиве, а не на воде! Пивной суп! Что может быть лучше? Некоторые одинокие мозговые клетки выразили сомнение, но выскочек быстро ухватили за воротник и прохрипели: «А курицу разве не готовят в вине? Ну вот и заткнись!»

Некоторое время ушло на отдирание от банки верхней её части, но в итоге банка с плавающими в пене овощами все-таки оказалась на огне. На этой стадии сомнение опять нанесло Ринсвинду визит, но его грубо оттолкнули в сторону, а когда от поднимающегося из импровизированной кастрюльки запаха у Ринсвинда потекли слюнки и когда он вскрыл очередную банку, дабы применить содержимое в качестве предобеденного аперитива, о всяких сомнениях и вовсе забыли.

Чуть выждав, он потыкал овощи палочкой. Твердоваты, а пиво между тем заметно выкипело. Может, он что-то упустил?

Соль! Вот оно! Соль, дивное вещество! Где-то он читал, что если не поешь соли две недели, то можно и с катушек слететь. Наверное, из-за этого он чувствует себя как-то странно — сказывается недостаток соли. Пошарив в мешке, он нашел соль и щедро сыпанул в варево.

Соль — это ведь медицинская трава. Разве ею не лечат раны? А если вернуться назад, в прошлое — только в очень-очень далекое, — разве солдатам не платили жалованье солью? То есть соль была основой жизни. И не отсюда ли пошло выражение «В этом-то вся и соль»? СЛАВНОЕ, наверное, было время. Целую неделю корячишься, совершаешь марш-бросок, возводишь по пути переправы, потом сражаешься с взбунтовавшимися разрисованными дикарями из какого-нибудь племени вексати, затем марш-бросок обратно, а в пятницу войско встречает центурион с мешком и приветствует: «Отличная работа, парни! Вот вам ваша соль!»

Нет, какой он всё-таки умный! И какая на удивление ясная у него сейчас голова!

Некоторое время Ринсвинд не отрываясь смотрел на соль, потом пожал плечами и высыпал в банку весь коробок. Стоит только задуматься, и сразу делается ясно: соль — поразительно полезное питательное вещество. А он уже не одну неделю как без неё — поэтому, наверное, у него и случилось что-то со зрением, да и с ногами, кстати, тоже, поскольку он их совсем не чувствует.

Одним глотком он прикончил пиво.

Затем Ринсвинд лёг на землю, подложив под голову камень. Главное — держаться подальше от всяких неприятностей и ни во что не ввязываться. Это самое главное. Взять, к примеру, звезды: висят себе, и делать им совершенно нечего, кроме как висеть и сиять. И никто никогда этим везунчикам не приказывает: сделай то, сделай это…

Он очнулся, вздрогнув от ужаса. Что-то мерзкое заползло к нему в рот, но когда он понял, что это его собственный язык, легче не стало. Было холодно, а вид горизонта наводил на мысль, что уже светает.

В качестве звукового сопровождения выступал жалкий сосущий звук.

Ночью на его стоянку вторглись овцы. Одна безуспешно пыталась вылизать пустую пивную банку. Заметив, что Ринсвинд проснулся, овца оставила банку и слегка попятилась, но именно что слегка. При этом она пронзала его обвинительным взглядом домашнего животного, напоминающего «одомашнивателю» о заключённом некогда договоре.

Голова у Ринсвинда раскалывалась.

Где-то должна быть вода… Встав на нетвердые ноги, он несколько секунд, щурясь, изучал горизонт. Там были… ветряные мельницы и всякое прочее. Ему припомнились вчерашние порушенные мельницы. Нет, что бы там ни говорили, здесь обязательно должна быть вода. Где-то. Где-нибудь. Силы небесные, он УМИРАЕТ ОТ ЖАЖДЫ.

Его мутный взгляд упал на результаты вчерашнего кулинарного эксперимента. Овощной суп на дрожжах — что за БЛЕСТЯЩАЯ идея! Из тех, что кажутся блестящими исключительно часа в два ночи, после того как хорошенько наберёшься.

Когда он вспомнил другие порождения столь же насыщенных ночей, его передёрнуло. Один раз это были спагетти с горчицей. Жареный горох тоже оставил массу незабываемых впечатлений. А однажды ему показалось, что нет ничего лучше, чем съесть муку с дрожжами и запить тёплой водичкой. Тогда у него как раз кончился хлеб. В конце концов, желудок ведь всё равно расщепляет продукты на составляющие? В такие моменты всё кажется чрезвычайно разумным. В полночной кулинарии присутствует своя неоспоримая логика. Просто эта логика не дневная.

Однако потребность что-то съесть никуда не делась, а тёмно-коричневая масса, размазанная по стенкам банки, была единственной едой в округе. Во всяком случае, у этой еды было куда меньше шести ног. Мысль о баранине у Ринсвинда даже не возникла. Как можно хладнокровно есть кого-то, кто смотрит на тебя столь жалобными глазами?

Он потыкал палкой в вязкую массу. Палка сразу схватилась, будто её окунули в мгновенно застывающий клей.

— Оттпппссти же!

После краткой борьбы палка с большой каплей на конце вылетела наружу. Ринсвинд осторожно попробовал. Все-таки есть же какая-то вероятность, что, смешав забродившее пиво и овощи, получишь…

Нет, такой вероятности нет. Ты получишь соленую, отдающую пивом коричневую массу.

И всё же странное существо — человек. Он способен есть самую омерзительную гадость.

О боги. Теперь он просто УМИРАЛ от жажды.

Прихватив банку, Ринсвинд неровным шагом направился к ближайшим деревьям. У деревьев обычно бывает вода… сначала находишь место, где растут деревья, а потом — не важно, устал ты или нет, — начинаешь копать.

У него ушло не больше получаса, чтобы сделать из банки подобие совка и вырыть яму примерно по пояс глубиной. В земле под ногами начала ощущаться влага.

Ещё полчаса — и вот он уже в яме по плечи, а вода достаёт ему до лодыжек.

Что бы там ни говорили, а коричневое варево было вполне даже ничего. Этакий текучий эквивалент гномьего хлеба. Главное — не верить своему рту, который обзывает то, что ты съел, всякими дурными словами. Главное — есть дальше. Масса питательных витаминов и куча минералов. Так часто бывает: на вкус жуткая мерзость, а на деле…

Выпрямившись, Ринсвинд обнаружил, что со всех сторон окружен овцами. Они скорбно таращились то на Ринсвинда, то на влажную глубину.

— И нечего на меня так смотреть, — сказал он. Но они не обратили на его слова никакого внимания и продолжали смотреть.

— Я ни в чем не виноват, — пробормотал Ринсвинд. — И мне плевать, что там болтают разные кенгуру. Я тут вообще проездом. Да поймите же наконец, ПОГОДА от меня не зависит!

Овцы всё смотрели, и наконец он сломался. Практически любой человек сломается раньше овцы. В овце почти нечему ломаться.

— Чёрт с вами, может, удастся соорудить что-нибудь вроде блока с ведрами, — сказал он. — Не скажу, правда, чтобы я был сегодня совершенно свободен, но…

Он снова принялся копать в надежде нагнать стремительно убывающую воду, как вдруг услышал чей-то свист.

Подняв голову, Ринсвинд увидел сквозь овечьи ноги человека. Тот полз по высушенному руслу и немелодично свистел. Ринсвинда он даже не заметил, поскольку не отрываясь глядел на толпящихся у ямы овец. Затем, бросив на землю котомку, человек выхватил оттуда мешок, осторожно приблизился к отбившейся от своих подружек овце и прыгнул. Бедняжка не успела даже заблеять.

Человек принялся поспешно заталкивать добычу в мешок.

— Она ведь, наверное, чья-нибудь, — вдруг произнёс голос.

Человек торопливо огляделся. Похоже, голос исходил от группки овец.

— Будешь вот так воровать овец, ничем хорошим это не закончится. Потом ты сильно пожалеешь. Ведь кому-нибудь, наверное, это овца очень дорога. Так что отпусти её подобру-поздорову.

Вор дико заозирался.

— Ну ты сам подумай, — продолжал невидимый собеседник. — Здесь такая чудесная местность, с попугаями и всем прочим — неужели у тебя поднимется рука стащить чью-то овцу и тем самым всё испортить? Каких трудов, должно быть, стоило её вырастить! Вряд ли ты хочешь, чтобы о тебе вспоминали как об овцекраде… О.

Человек бросил мешок и пустился наутёк.

— И напрасно ты так болезненно реагируешь: я всего лишь взываю к лучшей стороне твоей личности! — крикнул Ринсвинд, рывком подтягиваясь и вылезая из ямы.

Он сложил руки рупором.

— И ты забыл свою котомку! — прокричал он вслед быстро удаляющемуся облаку пыли.

Мешок жалобно заблеял.

Ринсвинд склонился было к мешку, но треснувшаяся сзади сухая ветка заставила его оглянуться. На Ринсвинда гневным взглядом смотрел какой-то человек, сидящий верхом на лошади.

И ещё трое всадников целились в Ринсвинда из арбалетов. Все в одинаковых шлёмах и мундирах, все с характерными неулыбчивыми лицами, на которых громадными буквами было написано: «Стражник».

В Ринсвинде стало нарастать знакомое бездонное чувство — он, похоже, опять ввязался во что-то, к чему не имел никакого отношения. И выпутаться ему будет крайне трудно.

Он выдавил улыбку.

— Здоровеньки! — весело поздоровался он. — Будь спок, да? Вы и представить себе не можете, как я рад вас всех видеть!

* * *

Думминг Тупс прочистил горло.

— И с чего мне начать? — спросил он. — Может, стоит закончить слона?

— А может, ты займешься слизью?

Стать дизайнером слизи в планы Думминга как-то не входило, но каждый должен с чего-то начинать.

— Конечно, — согласился он. — Ею и займусь.

— Размножается она простым делением, — произнёс бог. Они шли вдоль рядов светящихся, полных жизни кубов. Над головой гудели жуки. — И конечно, не то чтобы за таким способом размножения было большое будущее. Для низших форм жизни этот способ вполне подойдет, но для более сложных существ… получается несколько неприлично, а для лошадей так и вовсе смертельно. Нет, секс, Думминг, станет очень, очень полезной вещью. Благодаря сексу повысится уровень всего. А у нас будет время заняться по-настоящему КРУПНЫМ проектом.

Думминг вздохнул. Ну конечно же… он ЗНАЛ, обязательно должен быть большой проект. ГЛАВНЫЙ проект. Бог вряд ли стал бы устраивать ТАКОЕ только ради того, чтобы облегчить жизнь легковоспламеняемым коровам.

— А мне можно принять участие? — спросил он. — Я наверняка смогу быть тебе полезным.

— В самом деле? Мне казалось, животные и птицы больше соответствуют твоему… твоему… — Бог неопределенно махнул рукой. — Там, где ты сейчас находишься. Где пребываешь.

— Возможно, но они ведь существа немного… ограниченные. Тебе не кажется?

Бог просиял. Нет ничего более приятного, чем находиться рядом с богом, когда тот радуется. Возникает такое чувство, как будто ваш мозг принимает горячую ванную.

— Именно! — воскликнул бог. — Ограниченные! Прямо в точку! Обреченные вечно существовать в ограниченном уголке вселенной: в пустыне ли, в джунглях или в горах — не важно! Всегда есть одну и ту же пищу, вечно зависеть от капризов вселенной и вымирать при малейшем изменении климата. Какая чудовищная и бессмысленная трата ресурсов!

— Полностью согласен! — горячо поддержал Думминг. — А нужно существо изобретательное и способное приспосабливаться, верно?

— Как здорово ты это сформулировал, Думминг! Вижу, ты появился очень даже вовремя!

Перед ними распахнулись створки гигантских дверей, открывая круглую комнату с невысокой пирамидальной лестницей посередине. На вершине пирамиды светилось ещё одно облако голубоватого тумана. В облаке то зажигались, то гасли огоньки.

Перед внутренним взором Думминга Тупса развернулась величественная панорама будущего. Глаза у него так горели, что даже стекла очков раскалились — захоти он, и смог бы прожигать дырки в бумаге. Вот это ДА… Разве не это предел мечтаний любого истинного философа? Он изучил теорию, а теперь настала пора перейти к практике.

И на сей раз дело будет сделано КАК СЛЕДУЕТ. Плевать на вмешательство в будущее! Именно для этого будущее и существует — чтобы его менять! Верно, он был против, но… тогда вмешательство затевал кто-то другой. Теперь же к нему прислушивался сам бог — одним словом, есть надежда, что к задаче создания разума подойдут наконец РАЗУМНО.

Для начала следует сконструировать человеческий мозг таким образом, чтобы в глазах людей борода не ассоциировалась с мудростью. Мудрость должна считаться принадлежностью юных, костлявых и очкастых.

— А оно… уже закончено? — спросил он, поднимаясь вместе с богом по лестнице.

— В общих чертах, — ответил бог. — Это моё самое крупное достижение. Откровенно говоря, слоны по сравнению с этим — мелочь. Но ещё столько всего доводить до ума… Хочешь, можешь этим заняться.

— Почту за честь.

Голубой туман клубился прямо перед ним. Судя по яркости искр, внутри происходило что-то очень важное.

— А перед тем как выпустить их в большую жизнь, ты им даешь какие-то наставления? — едва дыша, спросил он.

— Только самые простые, — ответил бог. Повинуясь взмаху его морщинистой руки, мерцающий шар начал сжиматься. — По большей части они до всего доходят сами.

— Ну разумеется, — согласился Думминг. — А если они в чем-то ошибутся, ты, наверное, в любой момент можешь направить их на путь истинный. С помощью пары-другой заповедей.

— Это лишнее, — ответил бог. Тем временем голубой шар растворился, открывая их взорам венец творения. — Я нахожу, что простейших инструкций вполне достаточно. Таких, к примеру, как: «Держись Где Потемнее» — и тому подобных. Узри же! Ну разве он не прекрасен? Просто шедевр! Солнце сгорит, моря обмелеют, а он пребудет, помяни мое… Что такое? Думминг?

* * *

Декан послюнил палец и поднял его в воздух.

— Ветер по правому траверсу, — сообщил он.

— И это хорошо? — осторожно полюбопытствовал главный философ.

— Возможно, возможно. Будем надеяться, он пригонит нас к тому континенту, о котором говорил бог. А то всякие острова стали меня нервировать.

Чудакулли в последний раз рубанул по черенку и вышвырнул его за борт.

Похожие на трубы цветки, растущие на вершине зеленой мачты, затрепетали. Большой лист — он же парус — медленно, со скрипом развернулся, встав под углом к ветру.

— Я бы назвал это чудом природы, — сказал декан, — если бы мы не разговаривали только что с тем, кто его сотворил. Это портит всё впечатление.

Волшебников не отличала особая любовь к приключениям. Однако они понимали, что ключ к успеху любого крупного предприятия — запасы продовольствия. Именно поэтому лодка теперь оседала куда заметнее, чем прежде.

Декан выбрал естественную сигару поспелее, закурил и скорчил недовольную мину.

— Не самые лучшие, — заметил он. — Ещё зеленоваты.

— Довольствуйся тем, что под рукой, — ответил Чудакулли. — А ты чем там занимаешься, главный философ?

— Готовлю подносик того-сего для госпожи Герпес. Отбираю что получше.

Взоры волшебников устремились к грубому навесу, сооруженному ближе к носу корабля. Нет, она вовсе не ПРОСИЛА его возводить. Она всего лишь обронила замечание — что-то насчёт того, как нещадно палит солнце, — и вот уже волшебники сбивают друг друга с ног, наперегонки бегая с разной длины шестами и размахивая пальмовыми ветками. Никогда ещё в строительство навеса не вкладывалось столько интеллектуальных усилий — наверное, виной всему была качка.

— А я считал, сейчас МОЯ очередь, — холодно заметил декан.

— Нет, декан, если я не ошибаюсь, ты носил ей лимонад, — ответил главный философ, нарезая сыр полупрозрачными пластинками.

— Всего лишь маленький стаканчик! — парировал декан. — А ты грузишь целый поднос. Даже цветочки в кокос засунул!

— Госпожа Герпес любит такие вещи, — спокойно откликнулся главный философ. — Но она заметила, что даже под навесом чуть-чуть жарковато. Так что, пока я чищу для неё виноград, ты можешь пообмахивать её пальмовой веткой.

— И вновь вынужден указать тебе на откровенную несправедливость, — возразил декан. — Обмахивание пальмовыми листьями по сравнению с чисткой винограда — лакейский вид деятельности, а я, главный философ, по должности старше тебя.

— Да что ты говоришь, декан? И путём каких же умозаключений ты пришёл к такому выводу?

— Это не просто моё личное МНЕНИЕ, это указано в штатном расписании!

— В штатном расписании чего?

— Ты что, совсем уже оказначеился? Незримого Университета, разумеется!

— Правда? И где, интересно, такой университет находится? — поинтересовался главный философ, выкладывая на подносе приятный узорчик из лилий.

— Силы небесные, нет, вы только послушайте, это просто… просто…

Декан махнул рукой в сторону горизонта, и его голос умолк, словно отступив перед неумолимостью времени и пространства.

— Предоставляю тебе разобраться в этом самостоятельно, — произнёс главный философ, вставая с колен и почтительно поднимая поднос.

— Я тебе помогу! — воскликнул декан, тоже вскакивая на ноги.

— Уверяю, поднос очень легкий…

— Нет, ни в коем случае! Я не могу допустить, чтобы ты всё делал сам!

Вцепившись в поднос одной рукой, а второй отталкивая соперника, декан и философ, едва не падая и оставляя за собой след из расплескавшегося кокосового молока и лепестков, двинулись к заветному навесу.

Чудакулли закатил глаза. Должно быть, это от жары, подумал он. Он повернулся к заведующему кафедрой беспредметных изысканий — тот возился с каким-то ползучим растением, пытаясь прикрутить им короткий брусок к длинной палке.

— Я вот подумал… — начал Чудакулли. — Все словно с цепи сорвались, здравомыслие сохранили лишь я да ты… Кстати, чем это ты занимаешься?

— Я подумал, может, госпожа Герпес будет не против сыграть в крокет? — заговорщицки пошевелил бровями завкафедрой.

Аркканцлер лишь вздохнул и решил прогуляться по своему судну. Библиотекарь превратился в шезлонг — видимо, его организм счел такую форму наиболее функциональной для плавания. На библиотекаре спал казначей.

Гигантский лист слегка шевельнулся. У Чудакулли возникло ощущение, что зелёные трубы на мачте к чему-то ПРИНЮХИВАЮТСЯ.

Корабль уже отделяло от берега изрядное расстояние, но вдруг аркканцлер заметил стремительно приближающееся к морю облачко пыли. Достигнув берега, облако осело и превратилось в точку, которая стремительно сиганула в море.

Скрипнув, парус захлопал под усиливающимся ветром.

— Эй, на берегу! — крикнул Чудакулли.

Фигура вдалеке помахала рукой и продолжила плыть к кораблю.

Набив трубку, Чудакулли стал с интересом наблюдать, как Думминг Тупс нагоняет лодку.

— Неплохой рывок, да будет позволено мне заметить, — похвалил он.

— Вы примете меня на борт? — крикнул между яростными взмахами Думминг. — И не могли бы вы бросить мне веревочную лестницу?

— Конечно мог бы.

Аркканцлер продолжал невозмутимо пыхать трубкой, пока молодой волшебник вскарабкивался на борт.

— Знаешь, Тупс, жаль, нам неизвестно расстояние отсюда до берега. Ты, наверное, побил все рекорды в этом заплыве.

— Спасибо, аркканцлер, — буркнул Думминг, с которого ручьями текла вода.

— И позволь поздравить тебя с умением должным образом одеваться. Ты в остроконечной шляпе, что для волшебника на публике — непременнейшее условие, квид про кво и эт сетера в одном лице, так сказать.

— Спасибо, аркканцлер.

— Хорошая шляпа.

— Спасибо, аркканцлер.

— Говорят, волшебник без шляпы — это голый волшебник, господин Тупс.

— Мне знакомо данное высказывание.

— Но, должен заметить, в твоем случае ты хоть и в шляпе, но всё равно КРАЙНЕ гол. В буквальном смысле этого слова.

— Я подумал, что в балахоне будет тяжело плыть.

— И я, безусловно, рад тебя видеть — хотя в обычных обстоятельствах я предпочитаю видеть немного МЕНЬШЕ тебя, — однако вынужден спросить: что ты, собственно говоря, здесь делаешь?

— Я внезапно понял, что было бы несправедливо лишать Университет моей помощи, аркканцлер.

— Да ну? Уже замучила ностальгия по альма, так сказать, мутер?

— Можно выразиться и так, аркканцлер.

Глаза Чудакулли поблескивали сквозь облако дыма. У Думминга уже не в первый раз возникло подозрение, что этот человек гораздо умнее, чем кажется. Впрочем, если поразмыслить, фокус был нехитрым…

Аркканцлер пожал плечами, вынул изо рта трубку и принялся внимательно рассматривать её — что такое мешает в ней проходить дыму?

— Где-то тут завалялся плавательный костюм главного философа, — сказал он. — На твоём месте я бы его надёл. Подозреваю, если ты сейчас чем-то заденешь госпожу Герпес, тебе может сильно не поздоровиться. Это понятно? И если ты хочешь что-то со мной обсудить, моя дверь всегда открыта.

— Спасибо, аркканцлер.

— Правда, в данный момент, как понимаешь, она очень далеко отсюда.

— Спасибо, аркканцлер.

— И тем не менее она открыта.

— Спасибо, аркканцлер.

В конце концов, размышлял Думминг, с благодарностью скрываясь с глаз долой, волшебники Незримого Университета всего лишь чуточку сумасшедшие. Даже про казначея нельзя сказать, что он абсолютно чокнутый.

Но стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором сразу представал бог эволюции, сияющий от счастья при виде первого живого таракана на свете.

* * *

Ринсвинд потряс решетку.

— А как же суд? — прокричал он. — Разве меня не положено судить?

Через несколько секунд к окошку приблизился караульный.

— Чиво ищо? Зачем те суд, господин?

— Как это зачем? Может, я и дурак с виду, но я вовсе не хотел воровать ту проклятую овцу. И суд это докажет, понятно? — рявкнул Ринсвинд. — И если хочешь знать, я её вообще СПАСАЛ. Вы бы лучше выследили настоящего вора, он бы вам подтвердил мои слова!

Прислонившись к стенке, караульный сунул руки за пояс.

— Ага, забавно-то как, — лениво произнёс он. — Мы его уж обыскались: и объявления везде вешали, и по-всякому его звали, — а он, не поверишь, так и не явился! Поневоле разочаруешься в роде человеческом.

— И что теперь со мной будет?

Караульный почесал переносицу.

— Тебя, друг, подвесят за шею. Будешь висеть, пока концы не отдашь. Завтрева.

— А нельзя ли повисеть только до тех пор, пока я не раскаюсь?

— Нельзя, друг. Обязательно нужно, штоб концы отдал.

— Силы небесные, это же была какая-то жалкая овца!

Каральный широко ухмыльнулся.

— А, многие до тебя отправились на виселицу с теми же самыми словами, — поделился он. — Правду сказать, на краже овец мы давненько никого не загребали — первый ты, за несколько лет. Толпа соберется ого-го какая.

— Ба-а!

— Может, и овцы подтянутся, — добавил караульный.

— Кстати, — сказал Ринсвинд, — а что делает в моей камере эта овца?

— Это, друг, вещдок.

Ринсвинд посмотрел на овцу.

— А-а! Тогда понятно. Будь спок.

Караульный удалился. Ринсвинд уселся обратно на лавку.

Что ж, попробуем взглянуть на происходящее в положительном свете. Вокруг него наконец-то ЦИВИЛИЗАЦИЯ. Он, правда, не слишком много из неё разглядел — когда висишь вверх тормашками привязанным к лошадиной спине, как-то не до рассматривания видов, — но кое-что он всё же заметил, а именно: глубокие колеи и отпечатки лошадиных копыт. Да и воняло прилично, а это одна из самых характерных примет цивилизации. Но утром его повесят. Здание тюрьмы — первое каменное здание, которое он увидел в этой стране. Даже своя стража у них есть. Но утром его повесят. Из окошка под потолком доносился уличный шум, грохот повозок. А утром его повесят.

Ринсвинд осмотрелся. Похоже, строители по совершенно непонятной причине забыли снабдить камеру столь уместной в данной ситуации скрытой лазейкой.

Лазейки, люки… Вот о люках сейчас лучше не думать…

Ему доводилось бывать в местах и похуже. Гораздо, гораздо хуже. И от этого делалось только тяжелее, потому что тогда против него выступали всякие мерзкие твари и странные, волшебные силы, но сейчас он был заперт в обычной каменной коробке, а наутро очень милые люди, с которыми он, весьма вероятно, с удовольствием побеседовал бы за кружечкой пива, выведут его наружу, поставят на крайне ненадежную подставку, наденут очень тугой воротничок и…

— Ба-а!

— Заткнись.

— Ба-а?

— Слушай, ты что, не могла сначала принять ванну? Или хотя бы морду ополоснуть? Не камера, а какой-то скотный двор.

Теперь, когда глаза привыкли к мраку, Ринсвинд увидел, что стены сплошь исписаны всякими каракулями. Зачастую каракули перемежались черточками — с помощью таких засечек узники, как правило, ведут счет дням. Но завтра утром его повесят, так что об этом можно не беспокоиться… Заткнись, замолчи, хватит.

Приглядевшись повнимательнее, Ринсвинд заметил, что прежние обитатели камеры тут подолгу не засиживались. Одна засечка, и все.

Он лёг и закрыл глаза. Разумеется, спасение придёт, оно ВСЕГДА приходит. Хотя, следует заметить, обычно оно является в такой форме, что невольно делаешь вывод: в темнице-то, пожалуй, побезопаснее было…

Признаться честно, Ринсвинд повидал достаточно тюремных камер и знал, как в подобных случаях следует себя вести. Самое важное — не ходить вокруг да около, а прямо выражать свои пожелания. Он встал и затряс решетку, и тряс до тех пор, пока по коридору не загромыхали тяжелые шаги караульного.

— Ну, чо те, друг?

— Я просто хочу внести ясность, — сказал Ринсвинд. — Я так понимаю, лишнего времени у меня нет?

— И чо?

— А не может ли случиться такое, что ты уснешь на стуле прямо напротив этой камеры, а ключи оставишь валяться на столе?

Оба посмотрели на пустой коридор.

— Придется просить кого, штоб помогли затащить сюда стол, — с сомнением в голосе ответил караульный. — Ума не приложу, как такое может случиться. Уж прости.

— Ну что ж. Отлично. — Ринсвинд на мгновение задумался. — В таком случае… А не должна ли меня посетить какая-нибудь юная дама? Ну, с ужином? И не принесет ли она его — и это очень важно — на подносе, закрытом салфеткой?

— Не-а, потому как готовлю здесь я.

— Ага.

— Хлеб и вода — это блюдо у меня лучше всего получается.

— Понятно, я просто хотел уточнить.

— Кстати, друг, та клейкая коричневая размазня, что была в банке, за которую ты так цеплялся… Клевая штука, если на хлеб намазать.

— Угощайся.

— Витамины и минералы всякие так во мне и бурлят теперь.

— Будь спок. А еще… ну да. Стирка. Не принято ли у вас класть грязное белье в корзины, после чего спускать их по специальному желобу во внешний мир?

— Прости, друг. За корзинами приходит пожилая прачка.

— Ага! — Ринсвинд просиял. — Пожилая прачка, говоришь? Крупная такая женщина, в пышном платье, носит, вероятно, капюшон, из-под которого не видно лица?

— Угу, похоже.

— И когда она должна…

— Это моя мамаша, — уточнил караульный.

— Отлично, замечательно…

Они переглянулись.

— Похоже, я все перечислил, — заключил Ринсвинд. — Надеюсь, я не слишком надоел тебе своими вопросами.

— Ну что ты, рад помочь. Будь спок! А ты уже решил, каково будет твоё последнее слово? Сочинители баллад интересовались.

— Сочинители баллад?

— Ага. Их уже сейчас аж трое вокруг крутится, а к завтрему наберется штук десять, не меньше.

Ринсвинд закатил глаза.

— И сколько из них вставили в припев «ту-ра-ла, ту-ра-ла а-ди-ти»? — спросил он.

— Все до одного.

— О боги…

— Ты ведь не станешь возражать, если они изменят твое имя? Для благозвучия. А то «Ринсвинд» не ложится в строку. «Спою я о бандите, и звали его… Ринсвинд». Видишь, выпадает из ритма. Лучше что-нибудь односложное.

— Что ж, извини. В таком случае, может, имеет смысл вообще меня отпустить?

— Ха, какой умный. Но если хочешь моего совета, лучше не рассусоливай там, на виселице, — сказал караульный. — Самые Лучшие Последние Слова — они всегда краткие. Как говорится, краткость — сестра таланта. И не перебарщивай с проклятиями.

— Послушай, я всего лишь украл овцу! И даже этого я не делал! Из-за чего такой сыр-бор? — отчаянно воскликнул Ринсвинд.

— О, кража овец — преступление известное, — с готовностью пустился в объяснения караульный. — Задевает за живое. Маленький человек в борьбе против жестокой власти. Людям это нравится. Память о тебе будет увековечена в легендах и песнях, особенно если ты не опростоволосишься с Последним Словом. — Караульный подтянул пояс. — Сказать по правде, в наши дни не всякий и знает, как выглядят эти чёртовы овцы, так что когда люди слышат, что кто-то ухитрился одну из них спереть, то сразу начинают гордиться, ведь они тоже родились иксианами. Да что говорить! В моей камере содержится самый настоящий преступник, а не эти придурочные политики. Очень полезно для моей карьеры.

Ринсвинд опять уселся на лавку и обхватил голову руками.

— Конечно, лихой побег почти ничем не хуже смерти на виселице, — сказал караульный тоном человека, желающего морально поддержать своего соседа в трудную минуту.

— Неужели? — уныло отозвался Ринсвинд.

— Ты, кстати, забыл спросить про вон тот небольшой, с решеткой, люк в полу. Уж не ведет ли он в канализацию? — подсказал караульный.

Ринсвинд сквозь пальцы посмотрел на собеседника.

— А что, ведет?

— У нас нет канализации.

— Спасибо. Ты очень мне помог.

Караульный, насвистывая, двинулся прочь по коридору.

Ринсвинд растянулся на лавке и прикрыл глаза.

— Ба-а!

— Заткнись!

— Эй, господин… Прошу прощения!

Застонав, Ринсвинд вновь сел. На сей раз голос доносился из маленького, забранного решеткой окошка под самым потолком.

— Да, что такое?

— Ты, случаем, не помнишь, как это было? Ну, когда тебя поймали?

— Ну, помню. И что?

— Э-э… а под каким деревом ты в тот момент стоял?

Ринсвинд вгляделся в узкие синие полоски, которые узники называют небом.

— Что за идиотский вопрос! Какая разница, под каким деревом я стоял?

— Это для баллады, понимаешь? Лучше всего было бы, если бы ты стоял под чем-нибудь из трех слогов…

— Да откуда мне знать, какое это было дерево? Я ведь не ботаникой там занимался!

— Ну конечно, разумеется, я понимаю, — тут же затараторил невидимый собеседник. — А не мог бы ты сказать, что ты делал непосредственно перед тем, как украсть овцу?

— Я не крал эту овцу!

— Ну конечно, разумеется… Тогда что ты делал непосредственно перед тем, как не украсть овцу?

— Откуда мне знать?! Я не запоминаю каждый свой шаг!

— Может, ты варил билли?

— Я этого не говорил! И вообще, люди, ну, что у вас за словечки?! «Варить билли» — это же может означать что угодно!

— Я имел в виду, может, ты что готовил в банке на костре?

— А. Да. Готовил. Было дело.

— Замечательно! — Ринсвинду показалось, что он услышал скрип пера по бумаге. — Жаль, ты ещё не умер, но тебя ведь так и так повесят, а значит, всё в порядке. А ещё я такую мелодию придумал — закачаешься. Вся округа будет завтра насвистывать… Ну, кроме тебя, конечно. Будь спок.

— Вот спасибо тебе.

— Думаю, друг, ты будешь так же знаменит, как Лужёный Нед.

— Неужели? — Ринсвинд опять улегся на свою лавку.

— Угу. Когда-то он сидел в этой самой камере. И не раз, потому что всегда сбегал. Как — никому не ведомо, ведь замки здесь крепкие, а решётки он не перепиливал и не гнул. Но, говаривал он, не построили ещё такую тюрьму, которая бы его удержала.

— Он, наверное, был тощий?

— Да нет, что ты.

— Значит, у него имелся ключ или отмычка.

— Тоже нет. Ну, мне пора, друг. Ах да, чуть не забыл. Как считаешь, когда люди будут проходить твой биллибонг, им будет слышаться тоскливый вой твоего призрака?

— Что?

— Было бы здорово. Для завершающего двустишия лучшее не придумаешь. Высший класс.

— Откуда мне знать, что они будут слышать, а что — нет! Тем более у моего биллибонга!

— Ну, я напишу, что будут, — не возражаешь? Проверить-то всё равно никто не сможет.

— Тогда не обращай на меня никакого внимания.

— Блеск! Я позабочусь, чтобы к началу повешения текст напечатали. Будь спок.

— Спасибо, друг.

Ринсвинд закинул руки за голову. Лужёный Нед… Наверняка какая-то злая шутка. Хотят поиздеваться над ним, сообщив, будто бы отсюда уже кто-то сбежал. Им хочется, чтобы он метался по камере, тряс решетки, кидался на стены, но даже дураку ясно: эти решетки держатся крепче некуда, а замок — он вообще размером с голову…

Предаваясь невеселым мыслям, Ринсвинд лежал, пока опять не появился караульный.

На этот раз его сопровождали два человека. Вернее… Ринсвинд был почти на все сто уверен, что в этой местности тролли не водятся: во-первых, из-за слишком жаркого климата, к которому они просто не приспособлены, а во-вторых, тролля ни одно бревно не выдержит (и на чем бы тогда плыли верблюды?). Тем не менее, судя по челюстям и общему виду, вошедшей парочке на собеседовании при принятии на работу задали один-единственный вопрос: «Как тебя зовут?». И даже сквозь него они продрались с третьей попытки.

Караульный улыбался во весь рот, а в руках держал поднос.

— Вот, принес тебе ужин, — сообщил он.

— Я ничего вам не скажу, сколько бы вы меня ни кормили! — предупредил Ринсвинд.

— Тебе понравится. — Ободряюще подмигнув, караульный поставил поднос на стол. На подносе стояла прикрытая салфеткой миска. — Специально для тебя старался. Наш местный деликатес, ДРУГ.

— Ты, кажется, говорил, что лучше всего тебе удаются хлеб и вода.

— Это, конечно, верно… но я всё равно рискнул.

Ринсвинд мрачно наблюдал, как караульный поднимает салфетку^[104].

С виду содержимое миски было довольно безобидно — впрочем, так часто бывает. А вообще блюдо сильно напоминало…

— Гороховый суп? — спросил он.

— Ага.

— Это такое бобовое растение? Растёт в стручках?

— Точняк.

— Просто я подумал, лучше проверить.

— Будь спок.

Ринсвинд принялся с подозрением разглядывать бугристую зелёную поверхность. Неужели произошло чудо и кто-то изобрел местный деликатес, который годится в еду?

И в этот момент из суповых глубин что-то поднялось. Какое-то мгновение Ринсвинд думал, что это маленькая акула. Плеснув по поверхности, нечто опять ушло в глубину, и суповые волны с бульканьем сомкнулись.

— А ЭТО что такое?

— Плавучий мясной пирог, — подсказал довольный произведеннным эффектом караульный. — Мясной пирог, который плавает в супе. Суповик. Лучшая еда в мире, друг.

— Ах, СУПОВИК. — До Ринсвинда постепенно начало доходить. — Ну конечно! Ещё одна полуночная закуска, из тех, которыми питаешься, когда всё остальное уже закрыто? И с каким же он мясом? Впрочем, забудь, глупый вопрос. Мне такая еда знакома. Если спрашиваешь: «А с каким ОНО мясом?» — значит, ты слишком трезв. Кстати, ты когда-нибудь пробовал спагетти с горчицей?

— А кокосовой крошкой это можно посыпать?

— Наверное.

— Спасибо, друг, обязательно попробую, — сказал караульный. — Но у меня для тебя есть и другие хорошие новости.

— Ты решил меня отпустить?

— О, ты, конечно, шутишь? Чтоб такой стреляный воробей, как ты, воспользовался моей помощью? Познакомься, это Грег и Вине, — он кивнул в сторону сопровождающих. — Чуть попозже они вернутся и закуют тебя в кандалы.

Караульный отступил в сторону. Его похожие на две стены помощники держали в руках цепь, наручники и небольшой, но на вид очень, очень тяжелый шар.

Ринсвинд вздохнул. Какие-то двери закрываются, а какие-то с лязгом захлопываются.

— Это хорошо, да? — спросил он.

— Ну конечно! — подтвердил караульный. — За это в твою балладу добавят ещё одну строфу. И после Лужёного Неда ты будешь первым, кого повесят прям в кандалах.

— А я думал, такой тюрьмы, которая могла бы удержать его, ещё не построили, — заметил Ринсвинд.

— О, выбраться-то он выбрался, — ухмыльнулся караульный. — Но далеко не убежал.

Ринсвинд смерил взглядом железный шар.

— О боги…

— И Винс хочет знать, сколько ты весишь. Чтобы ты правильно упал, нужно вес цепей сложить с твоим весом, — пояснил караульный.

— А что, это так важно — как я упаду? — пустым голосом отозвался Ринсвинд. — Я ведь всё равно умру.

— Это да, тут будь спок, но если он ошибется в расчётах, то у тебя либо шея станет шесть футов в длину, либо — только не смейся! — голова отлетит, как пробка!

— Здорово.

— Так случилось с Проныррой Ларри. Пришлось потом весь день шарить по крышам.

— С ума сойти. Весь день, говоришь? — Ринсвинд почесал в затылке. — Ну, я вам таких проблем не доставлю. Когда меня будут вешать, я уже буду далеко отсюда.

— Вот это мне нравится! — Караульный одобрительно хлопнул Ринсвинда по спине. — Биться, так до конца!

Со стороны горы под названием Винс донеслось утробное рокотание.

— Винс говорит, ты его очень обяжешь, если, когда он будет надевать тебе на шею верёвку, ты плюнешь ему прямо в глаз, — перевёл караульный. — Будет что порассказать внучатам.

— Слушайте, может, вы наконец оставите меня в покое?! — не выдержал Ринсвинд.

— Понимаю, понимаю, тебе нужно время, чтобы спланировать побег, — закивал караульный. — Будь спок. Уже уходим.

— Спасибо.

— Вернемся часов в пять утра.

— Ага, — мрачно отозвался Ринсвинд.

— Есть какие-нибудь пожелания насчёт последнего завтрака?

— А что у вас тут готовится дольше всего? Пару-другую годиков? — спросил Ринсвинд.

— Вот это дух!

— Убирайтесь!

— Будь спок.

Троица удалилась, но караульный через некоторое время вернулся. Вид у него был задумчивый.

— Слушай, кое-что ты все-таки должен знать. Это касается повешения. Гарантирую, твое настроение сразу улучшится.

— И что же я должен знать?

— На тот случай, если люк виселицы заест три раза подряд, у нас предусмотрена особая, гуманная традиция.

— Какая?

— Хочешь верь, хочешь нет, но пару раз такое случалось.

На почерневшей ветке надежды пробилась крохотная зелёная почка.

— И что это за традиция?

— Мы ж не звери какие, мы ж понимаем: бессердечно заставлять человека больше трёх раз терпеть такое. Тем более когда он знает, что в любую секунду…

— Ну, ну?

— …А потом все его…

— Ну?

— …Но хуже всего, когда ты…

— Я уже понял тебя, понял! Так что случается после третьего раза?

— На то время, пока плотник починит люк, преступника отводят обратно в камеру, — довольно сообщил караульный. — А если ремонт затягивается, мы даже приносим ему ужин.

— И?

— Ну а когда плотник починит люк и несколько раз его проверит, мы отводим преступника обратно и вешаем. — Караульный обратил внимание на выражение лица Ринсвинда. — И нечего так на меня смотреть, это всё равно лучше, чем торчать полдня на улице под палящим солнцем! Так ведь и солнечный удар недолго схватить.

Когда он ушел, Ринсвинд уселся на лавку и уставился в стену напротив.

— Ба-а!

— Отвяжись.

Так вот, значит, как всё закончится. Осталась одна короткая ночь, а уже следующим утром, если процедурой и в самом деле будут заниматься эти клоуны, радостные ребятишки с папами и мамами будут долго бродить по улицам в поисках его головы. И вы называете это справедливостью?!

— ЗДОРОВЕНЬКИ, ДРУГ.

— О нет. И ты туда же…

— Я ПОДУМАЛ, НЕПЛОХО БУДЕТ ЗАРАНЕЕ ПРОНИКНУТЬСЯ ДУХОМ ПРОИСХОДЯЩЕГО. УСВОИТЬ КОЕ-КАКИЕ МЕСТНЫЕ ТРАДИЦИИ. ОЧЕНЬ МИЛЫЕ И ОБЩИТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ, НЕ ПРАВДА ЛИ? — заметил Смерть.

Он сидел рядом с Ринсвиндом.

— Тебе что, уже не терпится? — с горечью произнёс Ринсвинд.

— БУДЬ СПОК.

— Значит, теперь и правда конец. А мне, знаешь ли, было ПРЕДНАЗНАЧЕНО стать спасителем этой страны. А вместо этого я по-настоящему умру.

— О ДА. БОЮСЬ, ЭТО НЕОТВРАТИМО.

— Но больше всего меня злит идиотизм происходящего. Полная глупость! Ведь по сравнению с переплётами, в которые я, бывало, попадал, это полная ерунда! Меня могли испепелить драконы! Сожрать чудовища с гигантскими щупальцами! Не говоря уже о том, что моё тело могло просто распылиться на миллионы частичек.

— БЕЗУСЛОВНО, ТЫ ПРОЖИЛ ИНТЕРЕСНУЮ ЖИЗНЬ.

— А правда, что, когда умираешь, перед тобой проносится вся твоя жизнь?

— ДА.

— Мерзость какая. Даже думать об этом неприятно. — Ринсвинд поёжился. — О боги… Я только что подумал о куда более неприятном. Что, если я как раз в эту минуту умираю и всё, что сейчас происходит, и есть моя прошлая жизнь?

— ТЫ, КАЖЕТСЯ, НЕ ПОНЯЛ. ПЕРЕД ТЕМ КАК ЧЕЛОВЕК УМРЁТ, ВСЯ ЖИЗНЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРОХОДИТ У НЕГО ПЕРЕД ГЛАЗАМИ. СОБСТВЕННО, ЭТОТ ПРОЦЕСС И НАЗЫВЕТСЯ «ЖИЗНЬЮ». КРЕВЕТКУ НЕ ЖЕЛАЕШЬ?

Ринсвинд бросил взгляд на корзину, стоящую на коленях у Смерти.

— Нет, спасибо, что-то не хочется. Довольно опасные твари. И должен заметить, не очень-то хорошо с твоей стороны приходить сюда и злорадствовать, да ещё жрать у меня на глазах креветки.

— ТЫ ЭТО О ЧЁМ?

— О том, что меня ведь наутро повесят.

— ПРАВДА? В ТАКОМ СЛУЧАЕ БУДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДАТЬ ВЕСТЕЙ О ТВОЁМ ПОБЕГЕ. НУ А МНЕ ПРЕДСТОИТ ВСТРЕЧА С ЧЕЛОВЕКОМ В… — Роясь в файлах своей памяти, Смерть загадочно поблескивал пустыми глазницами. — АХ ДА. В ЖИВОТЕ У КРОКОДИЛА. В НЕСКОЛЬКИХ СОТНЯХ МИЛЬ ОТСЮДА.

— Но тогда что ты делаешь ЗДЕСЬ!

— Я ПРОСТО ПОДУМАЛ, ЧТО ТЕБЕ ПРИЯТНО БУДЕТ УВИДЕТЬ ЗНАКОМОЕ ЛИЦО. НУ, ПОЖАЛУЙ, МНЕ ПОРА. — Смерть поднялся. — ВО МНОГИХ ОТНОШЕНИЯХ ВЕСЬМА ПРИЯТНЫЙ ГОРОД. ПОКА ТЫ ЗДЕСЬ, РЕКОМЕНДУЮ ПОСЕТИТЬ ОПЕРУ.

— Постой… Но ты же сказал, что я обязательно умру!

— В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ ВСЕ УМИРАЮТ.

Выпуская Смерть, стены разошлись и вновь сомкнулись. Как будто его здесь и не было. Впрочем, если посмотреть на происходящее с его временных позиций, это было довольно близко к истине.

— То есть я все-таки убегу? Но как? Я ведь не умею ходить сквозь…

Он опять сел на лавку. В углу жалась овца.

Ринсвинд бросил взгляд на нетронутый плавучий мясной пирог. Ткнул в него ложкой. Суповик медленно ушел в зеленые воды.

В маленькое окошко просачивался городской шум.

Через некоторое время пирог всплыл опять, подобно некоему забытому континенту. Небольшая волна плеснула в край миски.

Ринсвинд улегся на тонкое одеяло и уставился в потолок. Ну, надо же, кто-то даже до потолка добрался. И написал там: «ЗДАРАВЕНЬКИ ДРУГ. ГЛЯНЬ НА ПЕТЛИ. НЕД».

Медленно, будто марионетка, приводимая в движение невидимыми нитями, Ринсвинд обернулся и посмотрел на дверь.

Петли были массивными. Их не ввинтили в дверную раму — чтобы какой-нибудь узник-умелец тут же их и вывинтил? Ну уж нет. Петли представляли собой гигантские железные крюки, намертво вколоченные непосредственно в камень, а к двери были приварены два тяжеленных кольца, на которых она и висела. Ну, и что в этих петлях такого?

Тогда он пригляделся к замку. Массивный железный штырь уходил глубоко в раму. Чем вскрыть такой замок, скорее сам вскроешься.

Подойдя поближе, Ринсвинд некоторое время изучал дверь. Потом плюнул на ладони и, скрипя зубами, попытался приподнять её со стороны петель. Если чуть-чуть напрячься, даже не чуть-чуть, а…

…То вполне возможно снять кольца с не полностью вбитых в стену крюков.

А теперь, если слегка потянуть на себя и сделать дрожащей ногой небольшой шажок вот СЮДА, можно выдернуть штырь замка из отверстия и втащить всю дверь в камеру.

Теперь ничто не помешает ему выйти, аккуратно повесить дверь на место и спокойно удалиться.

«Именно так, — думал Ринсвинд, посредством сложных маневров возвращая дверь на петли, — да, да, вот так именно и поступил бы полный дурак».

Это был момент, словно специально созданный для трусости. Но бывают мгновения для бездумной, исполненной ужаса паники, а бывают моменты, когда паника должна быть взвешенной, рассчитанной, ПРОДУМАННОЙ. Сейчас он находился в абсолютно безопасном месте. Да, это камера смертника, но именно поэтому (по крайней мере, в ближайшие часы) здесь не могло произойти ничего плохого. Иксиане не производили впечатления любителей медленных пыток, разве что им опять взбрело бы в голову угостить его местными деликатесами. Так что у него имеется некоторый ЗАПАС ВРЕМЕНИ. Времени, которым он воспользуется, чтобы разработать план действий, обдумать следующий шаг, применить свой недюжинный интеллект для решения насущной проблемы.

Пару секунд он таращился в стену, а потом резко выпрямился.

Ну да. Пожалуй, хватит. Пора делать ноги.

* * *

Зелёную палубу дынной лодки поделили на две секции — мужскую и женскую. Того требовали приличия. На практике же это означало, что большую часть палубы теперь занимала госпожа Герпес. Почти всё время она, укрывшись за ширмой, принимала солнечные ванны. Её уединение тщательно оберегали волшебники — по крайней мере трое из них на месте убили бы любого, рискнувшего подойти к заветным пальмовым ветвям ближе чем на десять футов.

Таким образом, на судне постепенно создавалось то, что тетушка Думминга (которая его растила), как правило, называла Атмосферой с большой буквы.

— И всё равно я считаю, что мне следует взобраться на мачту! — возразил он.

— А-а! Шоу «Подгляди сам»? — прорычал главный философ.

— Нет, просто мне кажется, было бы неплохо выяснить, куда мы, собственно, плывем, — ответил Думминг. — Там, впереди, собираются серьёзные тучи.

— Отлично, значит, поплывем под дождиком, — отрезал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— В таком случае почту за честь возвести подходящее укрытие для госпожи Герпес, — вступил в разговор декан.

Думминг побрёл обратно на корму, где мрачный аркканцлер ловил рыбу.

— Можно подумать, госпожа Герпес — единственная женщина в мире, — недовольно произнёс Думминг.

— А по-твоему, дело обстоит как-то иначе?

Мысли Думминга панически заметались, периодически сталкиваясь друг с другом.

— Но, аркканцлер, это же полная ерунда!

— А вот этого мы точно не знаем, Думминг. И всё же взгляни на происходящее с положительной стороны. К примеру, мы все могли бы утонуть.

— Э-э… аркканцлер? А вы горизонт ВИДЕЛИ!

Яростная, ни перед чем не останавливающаяся буря в семь тысяч миль длиной и всего в милю шириной представляла собой гигантскую крутящуюся, кипящую массу разъярённого воздуха. Буря окружила последний континент, как стая лис окружает курятник.

Облака громоздились одно на другое, облачные башни упирались в стратосферу. Эти древние облака так долго участвовали в круговороте природы, что обрели своего рода личность, до предела зарядились ненавистью и, самое главное, электричеством.

И разразилась — нет, не буря! — битва. В толще облачной массы ураганчики местного значения — мелочёвка, не больше нескольких сотен миль в длину, — боролись друг с другом за жизненное пространство. По грозовым облакам скакали раздвоенные молнии. Дождь, не долетая до земли добрых полмили, превращался в пар.

Воздух светился.

И под всем этим, с рёвом вздымаясь из океана потенциальности, рассекая сотрясаемое громами и неотличимое от плотных дождевых струй море, вставал из тёмных глубин последний континент.

* * *

А в городе Пугалоу, на стенке опустевшей тюремной камеры, на фоне выцарапанных там рисунков, надписей и предсмертных календарей изображение овцы сначала превратилось в изображение кенгуру, а потом и вовсе растворилось в камне.

* * *

— Итак? — произнёс декан. — Нам следует ожидать небольшой встряски?

Густая серая полоса заполнила ближайшее будущее, неотвратимая, как визит к зубному врачу.

— Полагаю, встряска будет приличной, — заметил Думминг.

— Что ж, в таком случае надо сменить курс. Или галс.

— Но у этой лодки нет руля. К тому же, мы не знаем, куда приведёт нас этот другой курс. Не говоря уже о том, что вода у нас почти на исходе.

— А может, это большое облако впереди означает, что суша совсем близко? Нет, случаем, такой приметы? — задумчиво произнёс декан.

— Тогда эта суша должна быть очень большой, просто гигантской, — откликнулся аркканцлер. — А может, это ИксИксИксИкс?

— Надеюсь, что нет. — Парус над головой Думминга захлопал и вздулся. — Но ветер крепчает. Наверное, шторм всасывает в себя воздух. И по-моему… Жаль, я забыл чарометр на берегу, потому что у меня складывается отчетливое впечатление, что уровень фоновой магии вокруг существенно повысился.

— Почему ты так думаешь, юноша? — осведомился декан.

— Во-первых, все стали какими-то нервными, а волшебникам, оказавшимся в присутствии высокоэнергетических магических полей, свойственно впадать в раздражительность, — объяснил Думминг. — Но изначально мои подозрения возбудил тот факт, что у казначея появились планеты.

Планет было две, и они вращались по орбите вокруг казначеевой головы на высоте пары дюймов. Как это часто случается с магическими феноменами, планеты в полной мере обладали виртуальной нереальностью и без труда проходили как сквозь друг друга, так и сквозь голову казначея. А ещё они были полупрозрачными.

— Силы небесные, да это же Магрупов Синдром в чистом виде! — изумился Чудакулли. — Церебральная манифестация. Самый верный признак. Вернее канарейки в шахте.

Некий прибор в мозгу Думминга начал обратный отсчёт. Три, два…

— А помните старину Задиру Птаха?! — возбуждённо воскликнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Так вот он…

— Один! — закончил счёт Думминг. — Нет, не помню. И что же с ним?

Думминг с удивлением обнаружил, что говорит куда громче обычного, почти кричит. Причём не то чтобы он хотел сейчас наорать на кого-нибудь, но…

— Об этом я и собирался поведать, господин Тупс, — спокойно откликнулся завкафедрой. — Так вот, старина Птах был очень чувствителен к высокоэнергетическим магическим полям, и временами, когда мозговая деятельность у него ослабевала — например, когда он начинал подрёмывать, — вокруг головы у него, хе-хе-хе, летали такие маленькие…

— Ну разумеется, — быстро откликнулся Думминг. — Нам всем нужно быть очень бдительными на предмет всякого необычного поведения.

— Это среди волшебников-то? — хмыкнул Чудакулли. — Господин Тупс, для волшебников необычное поведение — самая что ни на есть норма.

— В таком случае следует обращать внимание на любое нехарактерное поведение! — завопил Думминг. — К примеру, если кто-то ни с того ни с сего осмысленно проговорит две минуты кряду! Или если волшебники вдруг начнут вести себя как цивилизованные люди, а не как стадо напыщенных идиотов!

— Тупс, ТАКОЙ тон для тебя нехарактерен, — заметил Чудакулли.

— Об этом я и говорю!

— Ну-ну, Наверн, полегче с ним, нам всем сейчас нелегко, — успокаивающим тоном произнёс декан.

— А теперь на НЕГО нашло! — заорал Думминг, трясущимся пальцем указывая на декана. — Декан никогда не был таким, как сейчас! Таким агрессивно-резонным!

Историки давно уже заметили, что войны, как правило, начинаются во времена изобилия. Во времена голода людям не до того — им бы кусок хлеба найти. Когда люди кушают ровно столько, чтобы едва-едва волочить ноги, они ведут себя очень вежливо. Зато когда начинается пир, тут-то и наступает момент подробно разобраться, кто где должен сидеть за столом^[105].

И Незримый Университет, как подозревали даже сами волшебники, существовал не столько для того, чтобы способствовать развитию магии, сколько чтобы подавлять её. Мир однажды имел возможность убедиться, что может произойти, если в руках у волшебников сосредоточится слишком много магии сразу. Да, это случилось давно, но и по сей день существуют места, куда лучше не заходить, если хочешь выйти на тех же ногах, на которых вошёл.

Когда-то, давным-давно, слова «волшебник» и «война» считались однокоренными.

Официальная же и повсюду пропагандируемая цель существования Незримого Университета заключалась в том, чтобы служить своего рода грузом на стреле всемирной магии, — дабы та раскачивалась с величественным размахом предсказуемого и управляемого маятника, а не вертелась с убийственной целенаправленностью шипастой палицы. Волшебники не разили друг друга огненными шарами из укрепленных твердынь. Вместо этого они сражались словесно, язвя друг друга колкостями и споря по поводу интерпретации протоколов факультетских собраний. И уже давно они с огромным удивлением обнаружили, что получаемое от этого злобное наслаждение ничуть не уступает тому, которое испытывают участники более «реальных» боев. Затем наступало время обильного ужина, а после хорошей еды и отличной сигары даже самый бешеный Тёмный Властелин размякнет и начнёт обниматься с сотрапезниками, в особенности если те предложат ему «ещё капельку бренди». Так медленно, шаг за шагом, волшебники обретали самую главную магическую силу, обладая которой, понимаешь, что всё остальное — суета сует и всяческая суета.

Загвоздка лишь в том, что нет ничего проще, чем воздерживаться от сладкого, когда не стоишь по колено в патоке и с неба не идет карамельный дождь.

— В воздухе действительно ощущается какой-то… привкус, — заметил профессор современного руносложения.

Магия и в самом деле обычно отдает оловом.

— Подожди-ка, — прервал его Чудакулли.

Подняв руку и пошарив по поверхности собственной шляпы, он выдвинул один из многочисленных ящичков и достал кубик зеленоватого стекла.

— Вот. — Он вручил кубик Думмингу.

Думминг взял чарометр и пристально в него вгляделся.

— Сам я им никогда не пользуюсь, — пояснил Чудакулли. — Обхожусь народными средствами. Послюнишь палец, поднимешь в воздух, и сразу ясно, откуда ветер дует.

— Но он не работает! — воскликнул Думминг, стуча пальцем по чарометру. Палубу под ногами качало всё сильнее. — Указатель… Ау!

Он затряс рукой и выронил раскаленный кубик. Оплавившийся до неузнаваемости чарометр покатился по палубе.

— Но это невозможно! — вскричал Думминг. — Эти приборы выдерживают напряжение в миллион чар!

Облизав палец, Чудакулли поднял его в воздух. Вокруг пальца сразу образовался пурпурово-октариновый ореол.

— Н-да, примерно столько и есть, — сказал он.

— Но такого количества магии в мире давно уже нет! — прокричал Думминг.

Ветер толкал лодку в корму. Грозовая стена впереди заметно расширилась и почернела.

— А интересно, сколько нужно магии, чтобы создать континент? — задумчиво произнёс Чудакулли.

Все посмотрели на облака. И выше.

— Пора задраивать люки, — произнёс декан.

— Но у нас нет люков.

— В таком случае задраим хотя бы госпожу Герпес. И спрячьте куда-нибудь казначея и библиотекаря…

Со всего разгона они врезались в бурю.

* * *

Тяжело дыша, Ринсвинд прислонился к стенке какого-то переулка. Что ж, бывали тюрьмы и похуже, подумал он. Иксиане, по сути, очень милые люди, когда не пьяны, или не хотят вас убить, или не то и другое вместе. Чего не хватало, так это караульных, которые, вместо того чтобы таскаться взад-вперед по коридору и портить заключенным настроение, собираются в своем закутке с парой банок пива и картами и отдыхают. Это делает атмосферу в тюрьме такой… дружелюбной.

И разумеется, мимо таких караульных гораздо легче пройти.

Он оглянулся — и увидел КЕНГУРУ. Его силуэт, огромный и сияющий, четко вырисовывался на фоне тёмного неба. Ринсвинд сначала вздрогнул, но потом до него дошло, что он видит всего лишь рекламный плакат на крыше здания, расположенного чуть ниже по склону. Кто-то позаботился установить под плакатом отражающие зеркала и направить на него мощные лампы.

Кенгуру украшала шляпа с дурацкими дырами для длинных ушей. В дополнение на нём была жилетка. И всё равно в нём сразу узнавался ТОТ САМЫЙ кенгуру. Никакой другой кенгуру не может так ухмыляться. И в лапе он держал банку пива.

— Надолго к нам, добрый господин? — произнёс чей-то голос за спиной у Ринсвинда.

Очень знакомый голос. С характерными завывающими нотками. Голос, который бросает по сторонам вороватые взгляды, готовый в любую минуту смыться. В этом голосе звучало всё нытье мира.

Ринсвинд медленно повернулся. Если отбросить некоторые второстепенные детали, то фигура перед ним была столь же знакомой, как и голос.

— НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, чтобы ты был Достаблем, — сказал Ринсвинд.

— Почему не может?

— Потому что… Ладно, и как же ты здесь очутился?

— Очень просто: пришёл по Берковой улице, — ответила фигура.

На незнакомце были большая шляпа, огромные штаны и гигантские башмаки — в остальном это была точная копия человека, который в Анк-Морпорке, выждав, когда все трактиры закроются, начинает бойкую торговлю своими очень особыми пирожками с мясом. У Ринсвинда даже была теория, гласящая, что свой Достабль есть везде.

На шее у Достабля висел лоток с надписью «Стремительная Ида Достабля».

— Я решил, лучше занять место у виселицы заранее, — сообщил Достабль. — Висельники весьма способствуют аппетиту. Могу я тебе что-нибудь предложить, друг?

Вытянув шею, Ринсвинд посмотрел в конец переулка, где виднелась довольно людная улица. Как раз в этот момент мимо переулка прошагали двое стражников.

— Например, что? — с подозрением осведомился он, вновь ныряя в тень.

— Есть отличная баллада на хорошей бумаге, повествующая о том самом славном преступнике, которого будут вешать…

— Спасибо, не надо.

— А как насчет сувенирного обрезка верёвки, на которой его повесят? Подлинный экземпляр!

Ринсвинд посмотрел на кусок веревочки, которым соблазнительно помахивал Достабль.

— Что-то сильно смахивает на самый обычный бельевой шнурок, — заметил он.

Достабль бросил на шнурок взгляд, изображающий чрезвычайную заинтересованность.

— Естественно, друг, ведь верёвку пришлось не только разрезать, но и разделить на части, чтобы досталось всем желающим.

— Слушай, а хоть кто-нибудь догадался спросить у тебя: каким образом ты торгуешь этой самой верёвкой, если повешение ещё не состоялось? Тебе не кажется, что тут есть некий провал в логике?

Не удаляя с лица улыбки, Достабль немного помолчал. Потом произнёс:

— Это отрезок верёвки, так? Пеньковой, в три четверти дюйма толщиной, как раз такой, какой всегда пользуются в подобных случаях. Значит, это подлинник. Может, даже от того же производителя. Друг, я предлагаю тебе честную сделку. Ну да, наверное, это немного не тот кусок, что обовьется вокруг его грязной преступной шеи, но…

— И твоя верёвка всего в полдюйма толщиной. А вот и этикетка: «Бельевые верёвки от компании „Холм с компанией“».

— В самом деле?

Достабль опять воззрился на собственный товар — так, словно впервые его видел. Не в традициях Достабля было допускать, чтобы какой-то паршивый факт вставал на пути у честного мошенничества.

— И всё равно это верёвка, — заявил он. — Настоящая верёвка. Не согласен? Будь спок. А может, желаешь приобрести образчик подлинного народного творчества?

Порывшись в забитом барахлом лотке, он вытащил квадратную картонку. Ринсвинд смерил товар оценивающим взглядом.

Кое-что подобное он уже видел — там, в пустыне. Хотя и не был уверен, можно ли назвать это предметом искусства, поскольку в Анк-Морпорке в данное слово вкладывался несколько иной смысл. Скорее это было нечто среднее между историческим трактатом, географической картой и ресторанным меню. В Анк-Морпорке принято завязывать узелки на носовых платках, как бы на память. А в этой жаркой стране носовых платков не было, поэтому её жители завязывали в узелки собственные мысли.

Хотя нечасто встретишь картины из жизни сосисок.

— Называется «Сон Сосиски и Чипсов», — сообщил Достабль.

— Да, такое я вижу впервые, — признался Ринсвинд. — Надо же, даже кетчупу место нашлось.

— И что с того? — обиделся Достабль. — Подлинное народное искусство, подлиннее не бывает. Изображение традиционной городской закуски, изготовленное самым настоящим местным жителем. Сделка честная, будь спок.

— А, сейчас до меня вдруг дошло. Талантливый абориген в данном случае не кто иной, как ты? — догадался Ринсвинд.

— Угу. Подлинный и неподдельный. Есть возражения?

— Слушай…

— Но я готов это доказать! Родился на Паточной улице, в Плутджери, там же, где мой отец и дед. И его дед. Я-то не приплыл сюда на бревне, как прочие выскочки, — не будем показывать, кто именно, хотя я могу. — По крысиному личику Достабля пробежала тень. — Припираются сюда, занимают наши рабочие места… Так как насчёт произведения искусства? Бери, друг, не пожалеешь. Честная сделка.

Какое-то мгновение Ринсвинд раздумывал, не проще ли сдаться Страже.

— Ладно, мне пора, — торопливо произнёс он, снова оглядывая улицу. — Приятно познакомиться с человеком, кому небезразличны проблемы местного населения.

— Местного?! Да что они знают о жизни, полной ежедневного труда? Пускай гребут туда, откуда приплыли! — распереживался Достабль. — Работать им, видите ли, не ПО НУТРУ!

— Так для тебя ж это только хорошо, — подсказал Ринсвинд. — Они не хотят работать, значит, не могут лишить тебя твоей работы.

— Да я куда больше местное население, чем эти! — воскликнул Честная Сделка Достабль, тыча самым что ни на есть местным пальцем себе в грудь. — Я своё право быть местным ЗАСЛУЖИЛ.

Ринсвинд вздохнул. Порой логика уже не помогает — дальше нужно подхватываться и кидаться вперёд очертя голову.

— И главное для тебя — честная сделка, — сказал он. — Правильно?

— Точняк!

— Так… есть такие люди, которые не должны катиться туда, откуда пришли? По-твоему?

Честная Сделка Достабль надолго задумался.

— Ну, САМО СОБОЙ, я, — пожал плечами он. — Ещё мой друган Дункан, потому что Дункан — мой друган. Ну и, конечно, госпожа Достабль. И ещё парочка-троечка друганов из рыбной лавки. Многовато народу набирается.

— Вот что я тебе скажу, — произнёс Ринсвинд. — Я ОЧЕНЬ хочу отправиться туда, откуда явился.

— Молодец!

— Твой социо-политический анализ очень на меня подействовал.

— Зыко!

— А не мог бы ты подсказать мне, как именно отсюда быстрее всего убраться? Где здесь, к примеру, доки?

— Я бы, конечно, ПОДСКАЗАЛ, — нерешительно произнёс Достабль, разрываясь меж противоречивыми устремлениями. — Только через два часа будут вешать, а у меня ещё пироги не разогреты.

— А я слышал, что казнь отменили, — заговорщицки сообщил Ринсвинд. — Тот тип смылся.

— Не может быть!

— Точно тебе говорю, — заверил Ринсвинд. — Сам подумай, буду ли я вешать тебе на уши креветок.

— А последнее слово он какое-нибудь сказал?

— Вроде как «Всем пока».

— А как же обязательная перестрелка со стражей? Её что, не было?

— Видимо, не было.

— И это называется побегом? — разочарованно протянул Ч.С.Достабль. — И чего только я сюда пёрся? А ведь у меня было отличное торговое место на Гале. Но что, спрашивается, за казнь без хорошего пирога? — Воровато оглядевшись, он наклонился поближе к Ринсвинду. — Кстати, что бы там ни говорили, на Гале очень даже неплохо. Деньги там такие же, как везде, вот что я тебе скажу.

— Гм… да. Наверняка. Иначе это были бы… другие деньги, — согласился Ринсвинд. — ТАК ВОТ, раз уж вечер для тебя всё равно испорчен, может, ты мне подскажешь, в какой стороне тут доки?

Лицо Достабля выразило некоторую неуверенность. Ринсвинд сглотнул. На него нападали пауки, злющие люди с копьями и падучие медведи. Но момент истины в его общении с этим континентом настал только сейчас.

— И знаешь, — добавил Ринсвинд, сглатывая, — я… я даже… готов… кое-что у тебя КУПИТЬ!

— Верёвку?

— Нет, не верёвку. Только не верёвку. Гм-м… я понимаю, мой вопрос может показаться весьма эзотеричным, но все-таки — что за начинка у тебя в пирогах с мясом?

— Мясо.

— И какое же?

— О, я вижу, ты истинный любитель ДЕЛИКАТЕСНЫХ пирогов с мясом…

— Понятно. Они, стало быть, с деликатесами внутри?

— Точняк.

— И ты можешь сказать, что у них внутри, только после того, как покупатель откусит?

— Ты что, намекаешь, что мои пироги недостаточно высокого качества?

— Выразимся так: я лишь предполагаю подобную возможность. Ладно уж, попробую деликатесный.

— Молодчага. — Достабль пошарился в едва тёплой половине лотка и вынул оттуда пирожок.

— Так… что там за мясо? Кошачье?

— Да ты что! Баранина куда дешевле кошатины.

Достабль плюхнул пирожок в миску.

— Что ж, тогда… — Ринсвинд чуть не подавился. — О нет, только не надо лить сверху гороховый суп! Ну почему вечно этот гороховый суп?

— Будь спок, друг. Он отлично обволакивает желудок, — успокоил Достабль, доставая красную бутылку.

— А это что?

— Настоящий кетовый чуп, друг.

— Ты залил мне мясной пирог гороховым супом и думаешь, что я ещё буду сдабривать все это… томатным соусом?

— Неплохая цветовая комбинация, а? — просиял Честная Сделка Достабль, вручая Ринсвинду ложку.

Ринсвинд потыкал ею в пирог. Тот мягко ударился о стенку миски.

Что ж, была не была… Он ел сосиски в тесте Себя-Режу-Без-Ножа Достабля и разноцветные древние яйца, которыми торговал Сам-Себе-Харакири Достаби. И при этом он, Ринсвинд, выжил — хотя некоторое время желал себе смерти. Более того, он ел более чем подозрительный кусь-кусь Аль-Джиблы, пил кошмарный яковый чай Да-Не-Достигнуть-Мне-Никогда-Просветления Достабланга, проталкивал себе в горло чудовищный сморгасброд Доста Достаблессонсона, старался глотать, не жуя, куски мороженной гадости, поставляемой исключительно Да-Пнут-Меня-В-Заледеневшую-Дырку Достабукки (при одном воспоминании об этом желудок вставал на дыбы: в конце концов, одно дело — освежевать выбросившегося на берег дохлого кита, и совсем другое — оставить его там валяться, пока он сам не взорвется). А уж что до зелёного пива, сваренного Подавись-Мною-Собственные-Дети Достабля-Стабля…

Всё это Ринсвинд ел и пил. В какой бы уголок мира его ни заносило, из туземной первородной глины неизменно вылезал какой-нибудь скользкий тип, предлагающий ему местный деликатес. Это ведь не более чем пирог. Ну что такого особого может быть в пироге? Впрочем, нет, сформулируем иначе… Насколько ОСОБЕННЫМ может оказаться пирог?

Ринсвинд откусил.

— Хорош пирожок? — заботливо осведомился Ч.С.Достабль.

— О боги… — выдавил Ринсвинд.

— И это не просто какой-нибудь протёртый горох, — продолжал Достабль, пытаясь заглянуть в глаза Ринсвинда, которые были устремлены в разверзшуюся перед ними вечность. — Этот горох протирал главный специалист города по протиранию гороха.

— СПАСИТЕ…

— Эй, господин, с тобой все в порядке?

— Он как раз такой… как я и ожидал…

— Вот видишь, стало быть, не так уж и плох!

— Ты точно Достабль!

— Мне на это обижаться или как?

— Ты кладешь пироги в гороховую похлебку, а сверху поливаешь соусом. Кому-то когда-то — наверное, в очень глухую полночь — пришла в голову эта дикая идея. Мне ни в жизнь не поверят, что бывает ТАКОЕ. — Ринсвинд бросил взгляд на полузатонувший пирог. — После этого рассказы о гигантских ходячих сливовых пудингах покажутся жалкой выдумкой, можешь поверить моему слову. Не удивительно, что вы тут пьёте столько пива^[106]…

Безумно потряхивая головой, Ркнсвинд выбрёл под неверный фонарный свет.

— Значит, вы тут и вправду едите такие пироги? — скорбно вопросил он караульного, за спиной у которого маячили стражники.

— Это он!

Ринсвинд радостно закивал.

— Здоровеньки! — воскликнул он.

Раздались два звонких хлопка. Это Ринсвинд сбросил сандалии.

* * *

Пучина источала пар. Шаровые молнии с шипением падали на поверхность моря, будто капли воды на раскалённый противень.

Волны были слишком велики для волн, но как раз подходящего размера для гор. Думминг осторожно высунул голову из-за борта, чтобы посмотреть на море, — и в тот же самый момент лодка заскользила вниз, в гигантский каньон, пролёгший меж двух морских валов.

За ногу Думминга отчанно цеплялся декан.

— Слушай, Думминг, ты в таких вещах специалист, — простонал он, когда они достигли дна каньона и начался жуткий, животокрутительный подъём на следующий гребень. — Мы сейчас погибнем?

— Я… я так не думаю, декан…

— Жаль…

* * *

К тому моменту, когда Ринсвинд свернул за угол, сзади уже вовсю свистели, но он никогда не допускал, чтобы столь мелкие детали выводили его из равновесия.

Это был город! В городах всё гораздо легче. Он был городским созданием. В городах так много мест, где можно…

Теперь засвистели ещё и впереди. Толпа неожиданно стала плотнее, очень много людей зачем-то двигались в одном направлении. Но Ринсвинду НРАВИЛОСЬ рассекать толпу. Он был преследуемым, а потому преимущества новизны были на его стороне. Это он распихивал плечами ничего не ведающих прохожих, которые потом оборачивались, толкались, выказывали недовольство и вообще всячески демонстрировали свою неприязнь к тем, кто пытался следовать по пятам за беглецом. Бильярдным шаром Ринсвинд прокатился через толпу и ловко вписался в лунку переулка.

Лучше всего бежать под уклон. Поскольку именно в конце всяких уклонов, как правило, располагаются доки.

Так он и бежал, то увертываясь, то подныривая, пока вдруг не вылетел к воде. Неподалеку покачивались лодки — слегка маловаты, но выбирать не…

Из мрака донёсся чей-то топот. Кто-то почти нагнал его!

А эти стражники оказались парнями не промах!

Такого развития событий он не ожидал.

Неужели они захватили его в кольцо? Но ведь это не их дело — думать.

Он побежал в единственном оставшемся направлении: вдоль береговой линии.

Ага, вот здание… По крайней мере… по крайней мере, судя по всему, здание. Да. Потому что таких огромных кораблей просто не делают…

Ринсвинд всегда считал, что здание — это ящик с остроконечной крышкой, цветом более или менее сходный с окружающей грязью. Впрочем, как однажды заметил знаменитый философ Лай Тинь Видль: истинный мудрец, забиваясь в дыру, не смотрит, какого цвета там обои.

Прыжками преодолев ступеньки, Ринсвинд обежал вокруг странного белого сооружения. У него создалось впечатление, что это что-то вроде концертного зала. Оперного, судя по доносящимся изнутри звукам, хотя довольно странно давать оперные концерты в здании, которое выглядит так, будто вот-вот распустит паруса и снимется с якоря. Но к чему ломать голову? Вот сразу за мусорными баками подходящая дверца, да к тому же открытая…

— Ты из агентства, друг?

Ринсвинд вмотрелся в густое облако пара.

— И очень надеюсь, ты умеешь готовить пудинг, а то наш шеф-повар уже бьется головой о стены, — сообщила размытая фигура в белом колпаке.

— Будь спок, — как можно убедительнее произнёс Ринсвинд. — А это, я вижу, КУХНЯ?

— Ты чо, прикалываешься?

— А то я чуть было не решил, что это опера…

— Это лучшая опера в мире, друг. Ты заходи, заходи…

Кухонька оказалась весьма скромных размеров, и, как и почти во всех виденных Ринсвиндом кухнях, там было полно людей, ожесточенно работающих над достижением самых разных, взаимно противоречащих целей.

— Боссу втемяшилось в башку закатить примадонне пир на весь мир, — объяснял, продираясь сквозь толпу, повар. — А Чарли ни с того ни с сего заклинило на пудинге.

— Ну что ж… — глубокомысленно отозвался Ринсвинд, рассчитывая, что рано или поздно что-то прояснится.

— Босс грит, ты, Чарли, должон приготовить для неё пудинг.

— Так прямо и сказал?

— Грит, это должон быть самый зыкинский пудинг в мире, Чарли.

— Будь спок?

— Грит, великий Нунко придумал для госпожи Венди Муссо клубничный мусс, а знаменитый шеф-повар Импозо изобрёл для госпожи Маргирин Глазурье яблочную глазурь, а твой собственный отец, Чарли, почтил госпожу Джанин Зефирь великолепным апельсиновым зефиром, но вот сейчас, Чарли, настал твой звёздный час. — Повар горько покачал головой. Они приблизились к столу, за которым, обхватив голову руками, безутешно рыдал маленький человечек в белом поварском облачении. Перед ним выстроилась батарея пустых пивных банок. — С тех пор бедняга не просыхает, так что в конце концов мы решили: пора кого-нибудь вызвать. Сам-то я главный по бифштексам и креветкам.

— Стало быть, надо приготовить пудинг? С названием в честь оперной певицы? — уточнил Ринсвинд. — Такова, говоришь, традиция?

— Ага, и ты уж Чарли не подведи, друг. Он же не виноват.

— Ну что ж…

Ринсвинд задумался о пудингах. В общем и целом пудинг — это фрукты со сладким кремом. Ну, ещё иногда печёная прослойка. Проблемы, с его точки зрения, не было.

— Будь спок, — утешил он. — Сейчас что-нибудь состряпаю.

Внезапно в кухне воцарилась полная тишина. Все повара и поварята, прежде деловито сновавшие каждый по своим делам, замерли и воззрились на него.

— Начнем с начала, — продолжал Ринсвинд. — Что у нас есть из фруктов?

— В такую позднотищу мы, кроме груш, ничего не нашли.

— Будь спок. А как насчёт крема?

— Тоже есть, ясен перец.

— Отлично. Так как там зовут эту вашу дамочку?

Над кухней угрюмой пеленой распространилась тишина.

— Она примадонна, — мрачно заявил один повар.

— Хорошо, хорошо. И как её имя?

— Э-э… в этом-то, видишь ли, и проблема, — покачал головой другой повар.

— Почему?

* * *

Думминг открыл глаза. Воды утихомирились — по крайней мере, сейчас море выглядело спокойнее, чем прежде. Вверху даже проглядывали клочки чистого синего цвета, хотя облака пересекали небо так, будто каждое из них заручилось услугами собственного ветра.

Во рту был такой вкус, словно там совсем недавно плавили олово.

Кое-кто из волшебников тем временем сумел приподняться на колени. Декан нахмурился, снял шляпу и выудил из неё крабика.

— …Хорошая лодка. Просто отличная, — пробормотал он.

Зелёная мачта уцелела, хотя лист-парус заметно потрепало. Однако суденышко продолжало довольно бодро идти против ветра, дующего со стороны…

…Континента. Который возвышался неподалеку красной, поблескивающей под вспышками молний стеной.

Чудакулли, покачиваясь, распрямился и указал на континент.

— Совсем немного осталось! — воскликнул он.

И тут декан не выдержал.

— Я по горло сыт твоей тошнотворной жизнерадостностью! — рявкнул он. — Так что лучше заткнись!

— Вообще-то, я твой аркканцлер.

— Это мы ещё посмотрим, какой ты аркканцлер!

Думминг заметил, что в глазах декана начал разгораться зловещий огонёк.

— Сейчас неподходящее время, декан!

— И вообще, на каком-таком основании ты здесь распоряжаешься, а, Чудакулли? И аркканцлером чего именно ты являешься? Незримый Университет даже ещё не существует! Скажи ему, главный философ!

— Захочу — скажу, захочу — нет, — презрительно фыркнул тот.

— Как это? Что это значит? — взвился декан.

— Я не считаю себя обязанным выполнять твои указания, декан!

Когда минутой позже на палубу вылез казначей, лодка уже ходила ходуном. Трудно сказать, на сколько именно фракций раскололся преподавательский коллектив (каждый отдельно взятый волшебник уже сам по себе фракция), но в общем и целом волшебники разделились на два противоборствующих, хотя и весьма шатких альянса.

Гораздо позже, когда Думминг Тупс восстанавливал ход событий, его крайне поразил один факт: никто даже не подумал прибегнуть к магии. Волшебники привыкли жить в атмосфере, в которой разящее слово наносит много больше вреда, чем волшебный меч. Они знали, что правильно составленный циркуляр бьёт не хуже огненного шара, зато куда дольше. Кроме того, посохов под рукой ни у кого не оказалось, как и подходящих случаю заклинаний. Таким образом, проще было орудовать кулаками, хотя волшебники дерутся весьма своеобразно: демонстративно и яростно размахивая руками и одновременно стараясь держаться от противника как можно дальше.

Вечная улыбка казначея сразу слегка поблекла.

— Мои результаты были на три процента выше твоих!

— И откуда такие сведения, декан?

— Когда тебя назначали аркканцлером, я заглянул в бумаги!

— И решил поднять этот вопрос через сорок лет?

— Экзамен есть экзамен!

— Э-э… — начал было казначей.

— Надо ж быть таким мелочным! Но что ещё ожидать от студента, у которого отдельная ручка для красных чернил!

— Ха! Зато я не проводил дни в пьянстве и азартных играх! И не прогуливал!

— Ха! А я всем этим занимался, да, и благодаря этому узнал жизнь! И это не помешало мне иметь почти такие же хорошие отметки, как у тебя, несмотря на то что на экзамен я пришел в состоянии первосортного похмелья, ты, раздутый от самомнения мешок сала!

— Что? Как? Мы, значит, перешли на личности?

— Именно, Задница На Два Стула! Самое время перейти на личности! В Университете недаром говорят, что у всякого, кому не повезёт идти следом за тобой, начинается морская болезнь!

— Я подумал, может быть… — робко произнёс казначей.

Воздух вокруг волшебников трещал. Волшебник в дурном настроении притягивает магию, как переспелое яблоко — мух.

— Как, по-твоему, казначей, кто лучший аркканцлер? Я или он? — не сводя глаз с Чудакулли, осведомился декан.

Казначей растерянно заморгал слезящимися глазками.

— Я думаю, э-э… вы оба… гм-м… в вас обоих много хорошего… гм-м… э-э… может, пора привести это хорошее к общему знаменателю?

Одно краткое мгновение спорщики обдумывали данное предложение.

— Интересная мысль, — похвалил декан.

— Довольно глубокая, — поддержал Чудакулли.

— Я, знаешь ли, НИКОГДА не питал особой симпатии к профессору современного руносложения…

— От его постоянных ухмылочек просто тошнит, — согласился Чудакулли. — Он абсолютно не умеет работать в коллективе.

— Неужели? — особенно мерзко ухмыльнулся профессор современного руносложения. — Зато отметки у меня были получше ваших. И я не такой толстый, как декан! Хотя куда более великий! Скажи им, Тупс!

— ГОСПОДИН Тупс, ты, жирная бочка! — услышал Думминг и с изумлением осознал, что этот голос — его собственный.

Думминг чувствовал себя так, словно на него наложили чары. С другой стороны, он мог бы ничего и не говорить, просто ему хотелось в кои-то веки выложить всё начистоту.

— Прошу прощения, я только хотел, э-э, сказать… — предпринял ещё одну робкую попытку казначей.

— Да заткнёшься ты наконец, казначей! — рыкнул Чудакулли.

— Прошу прощения, прошу прощения, прошу прощения…

Чудакулли погрозил декану пальцем.

— А теперь слушай меня…

С его руки сорвалась алая искра и, оставив у самого уха декана дымный след, врезалась в мачту, которая тут же взорвалась.

Декан сделал глубокий вдох, а когда декан делал глубокий вдох, содержание воздуха в атмосфере резко уменьшалось. Обратно воздух вышел вместе с ревом:

— ТЫ СМЕЕШЬ ШВЫРЯТЬСЯ В МЕНЯ МАГИЕЙ?!

Чудакулли остолбенело смотрел на собственную руку.

— Но я… мне…

Зубы упрямо не желали разжиматься, однако Думмингу всё же удалось выдавить сквозь них несколько слов:

— Нми првляит мкия!

— Что? Что ты там бубнишь? — осведомился профессор современного руносложения.

— Ну я тебе покажу МАГИЮ, надутый клоун! — завопил, размахивая руками, декан.

— Это всё магия! — хватая его за руку, ухитрился достаточно отчетливо проговорить Думминг. — Декан, ты же разнесёшь аркканцлера на мелкие кусочки!

— Ага, именно это я сейчас и сделаю!

— Прошю прощения, не хотела вам мешать, но…

Из люка показалась голова госпожи Герпес.

— Да, госпожа Герпес? Что такое? — заорал Думминг, одновременно уклоняясь от вспышки, слетевшей с руки декана.

— Йа понимаю, ви заняты важьными универьситетскими делами, но там, внизю, и должно быть столько трещин? Из них течет вода…

Думминг заглянул в люк. Там плескалась вода.

— Мы тонем! — воскликнул он. — Вы, старые жирные ду… — Он прикусил язык. — Корабль трещит по швам! Вместе с нами! Смотрите, он желтеет!

Палуба стремительно теряла свой зелёный оттенок, как будто сверху на корабль надвигалась гигантская тёмная туча.

— Это всё он виноват! — заорал декан. Думминг бросился к поручням. Со всех сторон доносился оглушительный треск.

Самое важное сейчас — сохранять спокойствие. Надо подумать о чём-нибудь хорошем и приятном, к примеру о синем небе, о пушистых котятах. Но не о тех, которых вот-вот утопят.

— Послушайте! — выкрикнул он. — Если мы не одолеем наши разногласия, они одолеют нас, понятно? Корабль… он как будто отзревает! А мы очень далеко от суши! И поблизости могут быть акулы!

Он посмотрел вниз. Потом вверх.

— АКУЛЫ! — крикнул он.

Волшебники бросились к нему. Судно накренилось.

— Ты уверен, что это именно акулы? — спросил Чудакулли.

— Может, это тунцы? — поддержал декан.

Сзади на палубу облетали останки паруса.

— А как вообще отличить акулу от тунца? — послышался голос главного философа.

— Можно по пути в пищевод попробовать пересчитать зубы, — пожал плечами Думминг.

По крайней мере, они перестали швыряться друг в друга магией. Можно изъять волшебников из Незримого Университета, но изъять Незримый Университет из волшебников невозможно.

Корабль накренился ещё больше — это к группе присоединилась госпожа Герпес.

— А что бюдет, если ми выпадем за борт? — полюбопытствовала она.

— Нужно разработать план, — объявил Чудакулли. — Декан, будь любезен сформировать комитет для разработки плана выживания в неизвестных, населённых акулами водах.

— А может, поплывем к берегю? — предложила госпожа Герпес. — В йуности йа хорошо плавала.

Лицо Чудакулли озарилось тёплой улыбкой.

— Всему своё время, госпожа Герпес, — ответил он. — Но ваше предложение принято к рассмотрению.

— На данный момент оно единственное, — заметил Думминг.

— А в чём именно будет заключаться ТВОЯ роль, аркканцлер? — оскалился декан.

— Я лишь очерчиваю стратегические цели, — сообщил Чудакулли. — Обдумывать способы их достижения — ваша задача.

— В таком случае, — произнёс декан, — я за то, чтобы покинуть корабль.

— Зачем? — поинтересовался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Чтобы поближе познакомиться с акулами?

— Это вторая проблема, — ответил декан.

— И то верно, — поддержал Думминг. — В случае чего всегда можно будет проголосовать за то, чтобы покинуть акулу.

Внезапно судно накренилось особенно сильно. Главный философ мгновенно принял героическую позу.

— Я спасу вас, госпожа Герпес! — крикнул он и сбил её с ног.

По крайней мере, предпринял такую попытку. Но главный философ для волшебника был довольно субтильным, а госпожа Герпес — весьма фигуристой. Также дело осложнялось тем, что лишь к очень немногим областям госпожи Герпес он осмеливался прикоснуться. Оперируя с некоторыми периферическими регионами, он сделал всё, что смог, и слегка её приподнял. В результате к весу волшебника добавился вес домоправительницы, а все это, в свою очередь, навалилось на маленькие ножки главного философа, которые и прорезали палубу, словно два стальных штыря.

Корабль, к этому моменту уже сухой, как трут, и мягкий, как гнилушка, величаво распался надвое.

Вода была чрезвычайно холодной. Поднимая тучи брызг, волшебники молотили руками. Схлопотав по голове каким-то шальным обломком, Думминг на некоторое время ушёл в глубокую синеву, прорезаемую необычным «глонг-глонг».

Выплыв наконец на поверхность, он обнаружил, что источником необычных звуков является очередная свара. В очередной раз верх взяла закалка, получаемая в Незримом Университете. Бурные, кишащие акулами воды представляли несомненную опасность, но куда большую опасность для всякого волшебника представляет его собрат по ремеслу.

— Только не надо валить всё на меня! Он… он вообще, по-моему, спал!

— По-твоему?

— Он был матрасом! Рыжим!

— Он наш единственный библиотекарь! Как ты мог проявить такое чудовищное легкомыслие? — кипел Чудакулли.

Набрав полную грудь воздуха, он ушёл под воду.

— Я за то, чтобы покинуть море! — жизнерадостно предложил казначей.

Думминг задрожал всем телом: что-то большое, чёрное и обтекаемое выпрыгнуло из воды прямо перед ним, перевернулось в воздухе и со шлепком вновь ушло в пенные волны.

Вокруг бешено гребущих волшебников из воды выскакивали всё новые и новые акулы.

Декан похлопал одну по спине.

— А на вид они вовсе не такие страшные, как я думал, — сообщил он.

— Это же лодочные семена! — догадался Думминг. — Седлайте их, быстро!

Он отчетливо ощутил, как что-то, проплывающее мимо, задело его по ноге. В подобных экстремальных обстоятельствах в людях часто пробуждается неожиданное проворство. Даже декан ухитрился вскарабкаться на «шлюпку» — правда, после краткой схватки, во время которой человек и семя яростно сражались за превосходство.

В облаке водной пыли вынырнул Чудакулли.

— Бесполезно! — отплевываясь, крикнул он. — Я нырнул, насколько смог. Его нет и следа!

— Очень советую взобраться на семя, аркканцлер, — сказал главный философ.

Чудакулли сделал агрессивный жест в сторону проплывающей акулы.

— Если сильно шуметь и брызгаться, они не нападают, — заявил он.

— А мне казалось, именно такие действия и побуждают их к атаке, — возразил Думминг.

— Какой интересный практический эксперимент, — заметил декан, свешиваясь со своего семени, чтобы было лучше видно.

Чудакулли рывком взлетел на семечко.

— Ну и беспорядок. Однако очень надеюсь, что таким способом нам удастся достичь суши, — сказал он. — Э-э… господа, а где госпожа Герпес?

Все принялись оглядываться.

— О нет, только не это… — простонал главный философ. — Она плывет к берегу…

Проследив за его взглядом, они увидели вдали пышную прическу. Перемещаясь неравномерными, но решительными бросками, домоправительница продвигалась к берегу стилем, который Чудакулли определил как грудной брасс.

— Вряд ли можно назвать это практичным поступком, — заметил декан.

— А как там акулы?

— Они, как я заметил, снуют под НАМИ, — покачиваясь вместе с семенем, сообщил главный философ.

Думминг посмотрел вниз.

— Кажется, теперь, когда наши ноги больше не болтаются в воде, они утратили к нам интерес, — произнёс он. — Они уплывают, направляясь… также к берегу.

— Что ж, устраиваясь на эту работу, она знала, на что идёт, — философски заметил декан.

— Что? — воскликнул главный философ. — Ты хочешь сказать, что, нанимаясь на работу домоправительницой, следует принимать во внимание вероятность быть съеденной акулой у берегов неведомого континента за много тысяч лет до того, как ты появилась на свет?

— Одно я могу утверждать с уверенностью: на собеседовании она задавала не слишком много вопросов. Мне это точно известно.

— Прошу обратить внимание на тот факт, что наше беспокойство не вполне оправданно, — вступил в разговор заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Акулы совсем не заслужили своей репутации чудовищ-людоедов. Что бы ни говорили, документально не зафиксировано ни одного случая нападения акулы на кого бы то ни было. Акулы — мирные существа с тонкой душевной организацией и богатыми семейными традициями, бесконечно далёкие не только от того, чтобы быть зловещими предвестниками рока, но и вообще от всякой враждебности. Известны многочисленные случаи, когда акулы завязывали дружеские отношения с затерянным в море путешественником. Разумеется, охотники они блестящие: взрослая акула может свалить даже лося с помощью своих… э-э…

Он растерянно умолк.

— Э-э… Наверное, я перепутал их с волками, — пробормотал он. — Как вы думаете?

Все единодушно закивали.

— Э-э… А акулы другие? — продолжал он. — Злобные, безжалостные морские убийцы, не утруждающие себя даже тем, чтобы как следует прожевать добычу?

Ответом опять стало единодушное кивание.

— О боги. От стыда я готов залезть под стол…

— Смотри, не залезь в брюхо акуле, — посоветовал Чудакулли. — Ну что же вы, господа? Это ведь наша домоправительница! Вы что, хотите в будущем сами заправлять постели? Думаю, следует опять прибегнуть к огненным шарам.

— Она слишком далеко заплыла…

Из пучины, в двух шагах от Чудакулли, снарядом вылетело что-то рыжее, завилось спиралью и вновь, как лезвие, рассекающее шёлк, ушло под воду.

— Что такое? Чьих это рук дело? — всполошился аркканцлер.

Большая покатая волна, мощно взрывая воду, летела прямо в скопление хищных треугольных плавников, словно шар — в кегли боулинга. А потом море взорвалось.

— Вы только посмотрите, как оно разделывается с акулами!

— Это какое-то чудовище?

— Скорее всего, дельфин…

— С рыжей шерстью?

— Да уж, вряд ли…

Мимо главного философа брюхом вверх проплыла бесчувственная акула. И сразу за нею вода опять взорвалась — огромной рыжей улыбкой единственного дельфина на свете с кожистым рылом и рыжими волосами по всему телу.

— И-ик? — осведомился библиотекарь.

— Отлично, дружище! — прокричал в ответ Чудакулли. — Я всегда говорил, что в трудную минуту на тебя можно положиться!

— Осмелюсь возразить, аркканцлер, на самом деле вы говорили, что, по вашему мнению… — сказал Думминг.

— И выбор внешнего облика также достоин всяческих похвал, — продолжал, не снижая громкости, Чудакулли. — А теперь будет очень здорово, если ты соберёшь нас всех в кучу и подтолкнёшь к берегу. Все здесь? Где казначей?

Казначей к тому времени превратился в далёкую точку. Он мечтательно грёб в сторону континента.

— Что ж, вижу, он и сам прекрасно доберётся, — констатировал Чудакулли. — Вперёд, друзья, будем пробиваться к суше.

— Это море… — нервно произнёс главный философ, неотрывно глядя вперёд, пока семена, точно связку перегруженных шлюпок, посредством умелых маневров направляли к берегу. — Оно такое… Как по-вашему, оно вполне опоясывающе выглядит?

— Море, безусловно, очень БОЛЬШОЕ, — отозвался профессор современного руносложения. — И знаешь, я сильно сомневаюсь, что этот рёв, который мы слышим, производится одним только дождём. Скорее всего, где-то впереди располагается полоса прилива.

— Ну, прокатимся на паре-тройке высоких волн, от нас не убудет, — пожал плечами Чудакулли. — Вода, по крайней мере, мягкая.

Думминг ощутил, как плоское семечко под ним, повинуясь волне, плавно поднялось и опустилось. Странная форма для семени, не мог не признать он. Разумеется, природа уделила немалое внимание семенам, снабдила их и крылышками, и парусами, и флотационными камерами, и множеством других приспособлений, призванных дать им преимущество в борьбе за выживание со всеми прочими семенами. Но эти представляли собой не что иное, как плоские версии нового облика библиотекаря. Наверное, по воде они должны просто летать…

— Э-э… — произнёс он, обращаясь к мирозданию в целом.

Что означало: «Интересно, как эти семечки можно приспособить?».

— Скал впереди не видно, — прищурился декан.

— Море, опоясывающее сушу… — задумчиво произнёс философ, видимо пребывая в некоем филологическом трансе. — В этой фразе определённо есть что-то таинственное и загадочное…

Думмингу вдруг пришло в голову, что вода не такая уж и мягкая. В детстве он не особо увлекался спортивными играми, хотя играл с другими ребятами и принимал активное участие во всех их играх, таких как «толкни-тупса-в-крапиву» или «привяжем-думминга-к-дереву-а-сами-пойдём-по-домам». Так вот, однажды его сбросили с обрыва прямо в пруд… Тогда он ОЧЕНЬ больно ушибся о воду.

Постепенно флотилия нагнала госпожу Герпес. Одной рукой домоправительница цеплялась за какое-то бревно, а другой гребла. Впрочем, у бревна были и другие пассажиры: птицы, ящерицы, а также неизвестно как сюда попавший верблюжонок, забившийся в остатки бывшей зелёной кроны.

Волны усилились. Из-за шума дождя доносилось непрерывное гулкое уханье.

— Ах, вот и вы, госпожа Герпес, — поприветствовал главный философ. — И что за симпатичное деревце. Посмотрите-ка, даже листочки кое-где остались.

— Мы прибыли вас спасать, — отважно сообщил декан.

— Полагаю, госпоже Герпес стоит перебраться на какое-нибудь из семечек, — порекомендовал Думминг. — Точнее, я даже уверен, что это будет правильнее всего. Мне представляется, волны… волны могут стать… слегка большими…

— Чересчур опоясывающими, — мрачно уточнил главный философ.

Он посмотрел вперёд, на берег, — и не увидел его на прежнем месте.

Берег обнаружился внизу. У подножия сине-зелёного холма. Который состоял сплошь из воды. И вздымался всё выше и выше.

* * *

— Послушайте, — призвал Ринсвинд. — Почему бы вам просто не сказать мне, как её зовут? Ведь наверное, её имя весьма известно. Оно написано на афишах, его все знают. Не понимаю, в чем проблема.

Повара переглянулись. Потом один прокашлялся и сказал:

— Ее… её зовут… Примадонна Нелли… По…

— По?

— Поппа.

Ринсвинд пошевелил губами.

— О! — только и смог вымолвить он. Повара единодушно закивали.

— Послушайте, а Чарли всё пиво выпил? — спросил Ринсвинд, опускаясь на какую-то табуретку.

— Кстати, вспомнил. По-моему, в шкафу, завалялись пара бананов. Посмотри, Рон, хорошо? — попросил второй повар.

Беззвучно шевеля губами, Ринсвинд блуждающим взором обвёл помещение.

— А Чарли знает? — наконец спросил он.

— Ага. Узнав это, он и сломался.

За дверью послышался быстрый стук шагов. Один из поваров выглянул в окно.

— А, ерунда, всего-навсего стражники. Гоняются, наверное, за каким-нибудь придурком…

Ринсвинд слегка задвинулся вглубь комнаты, чтобы его не было видно из окна.

Рон смущённо переступил с ноги на ногу.

— Можно ещё сходить к Ленивому Ахмеду и упросить его открыть лавку. У него наверняка найдется…

— Клубничка? — подсказал Ринсвинд.

Повара пожали плечами. Чарли опять зарыдал.

— Всю свою жизнь он ждал этой минуты, — сказал первый повар. — По-моему, это чертовски несправедливо. А помните ту малышку-сопрано? Она ещё бросила театр ради торговца скотом? Босс потом целую неделю убивался.

— Угу. Как не помнить. Лиза Радост, — отозвался Рон. — В средней зоне чуть-чуть вихлялась, но всё равно многообещающая была девушка.

— Босс на неё, можно сказать, все свои надежды возлагал. Говорил, такое имя ко всему пойдет, хоть к ревеню!

Чарли зарыдал с новой силой.

— А знаете что?.. — медленно и задумчиво произнёс Ринсвинд.

— Что?

— Кажется, я нашёл выход.

— И КАКОЙ же?

Даже Чарли в надежде поднял голову.

— Знаете, как бывает: иногда нужно только посмотреть свежим взглядом… Значит, так: персики оставляем, потом крем, не помешает немного мороженого и, может, немного бренди… И ещё…

— Кокосовая крошка? — подсказал Чарли.

— Почему бы и нет?

— Э-э… И немного кетчупа?

— Кетчупу отказать.

— Советую поторопиться: уже середина последнего акта, — сказал Рон.

— Всё будет в порядке, — заверил Ринсвинд. — Значит, так… разрежьте персики на половинки, разложите их на блюде, украсьте всем остальным, сбрызните бренди — и ВУАЛЯ!

— Что-то иностранное? — ворчливо поинтересовался Чарли. — У нас тут съедобных вуалей не делают.

— В таком случае сойдет двойная порция бренди, — сказал Ринсвинд. — И всё ГОТОВО!

— Понятно, но как этот десерт НАЗЫВАЕТСЯ?

— Сейчас дойдем и до этого, — успокоил Ринсвинд. — Чарли, будь добр, подай мне блюдо. Спасибо. — Он выставил блюдо на всеобщее обозрение. — Господа… Приглашаю вас отведать… Персиковую НЕЛЛИ.

В какой-то из кастрюль на плите что-то закипело. Лишь издаваемое крышкой тихое, но очень настырное бряцанье да отдаленные оперные вопли нарушали воцарившуюся тишину.

— Ну, что скажете? — бодро осведомился Ринсвинд.

— Очень… свежо… — отозвался Чарли. — Тут уж ничего не попишешь.

— Но как-то не вполне… ДОСТОПАМЯТНО, — произнёс Рон. — Кругом полным-полно всяких Нелли.

— А ты посмотри на это с другой стороны. Хотел бы ты, чтобы мир навсегда запомнил твою фамилию? — возразил Ринсвинд. — Хотел бы, чтобы о тебе вспоминали всякий раз, когда речь зайдет о Персиковой По?..

Плечи Чарли опять принялись содрогаться от рыданий.

— Что ж, пожалуй, тут ты прав, — согласился Рон. — Персиковая Нелли… ага.

— Можно то же самое приготовить из бананов, — подсказал Ринсвинд.

Рон беззвучно пошевелил губами.

— He, не пойдет, — заключил он. — Сделаем из персиков.

Ринсвинд засобирался.

— Ну, рад был помочь, — кивнул он. — Подскажите только вот что. Как отсюда лучше выбраться?

— О, сегодня в городе не протолкнуться. Сегодня ж ночью Гала! — отозвался Рон. — Мне лично этого и даром не надо, но гостей изрядно прибыло.

— Угу, а утром ещё кого-то вешают, — подсказал Чарли.

— Эту часть я предпочитаю пропустить, — сказал Ринсвинд. — Так как, говорите…

— Если хочешь знать моё мнение, лично я желаю ему сбежать, — добавил Чарли.

— Полностью с тобой солидарен, — поддержал Ринсвинд.

За дверью послышались гулкие шаги. Человек в тяжёлых башмаках подошёл к двери и остановился. Откуда-то издалека доносились крики.

— Говорят, он отбился от дюжины стражников, — сообщил Рон.

— Только от трёх, — поправил Ринсвинд. — Их было трое. Я слышал. Кто-то мне рассказывал. Их было не двенадцать, а всего трое.

— Ха, для такого дерзкого бандита справиться с дюжиной стражников — раз плюнуть! А троих он бы и не заметил! Про этого Ринсо такая слава идет!

— А я слышал, как один тип из Приноситте-распивайтте рассказывал про стрижку овец. Так этот Ринсо за пять минут остриг целую сотню!

— Не верю, — возражал упорный Ринсвинд.

— А ещё говорят, будто бы он волшебник, но вот в это я не верю, потому что ещё ни от одного волшебника проку не было.

— Ну, я не стал бы так категорично утверждать…

— Но охранник из тюрьмы рассказывал, мол, у этого Ринсо есть странное коричневое вещество и оно дает ему необыкновенную силу!

— Это был всего лишь суп из пива! — не выдержал Ринсвинд. — То есть, — поспешил поправиться он, — я так слышал.

Рон покосился на него.

— Кстати, ты слегка смахиваешь на волшебника, — заметил он.

По двери задубасили тяжелые кулаки.

— И одежда на тебе точь-в-точь волшебничья, — продолжал Рон, не сводя взгляда с Ринсвинда. — Эй, Сид, открой-ка им.

Ринсвинд попятился и потянулся к столу за спиной. Его пальцы нащупали рукоять лежавшего там ножа.

Сама идея оружия была ему ненавистна. Стоило на сцене появиться оружию, как дело принимало непредсказуемый оборот. Но если надо произвести впечатление, лучше оружия ничего нет.

Дверь открылась. В кухню всунулись несколько человек, один из них — бывший караульный Ринсвинда.

— Это он!

— Э-э, я за себя не отвечаю, — предупредил Ринсвинд, выставляя перед собой руку.

Повара, за исключением самых отчаянных, быстро попрятались под столы.

— Это половник, дружище, — добродушно заметил стражник. — Но ты не трусливого десятка. Молодец. Что скажешь, Чарли?

— Не хочу, чтобы все потом говорили, будто бы отважного бандита повязали на моей кухне, — отозвался Чарли. Он взял в одну руку тесак, а в другую — блюдо с Персиковой Нелли. — Ты, Ринсо, шмыгай вон в ту дверь, а мы тут потолкуем с господами стражниками.

— Это уже никуда не годится, — фыркнул стражник. — Ну разве такой должна быть последняя битва? Какая-то жалкая стычка на кухне… Давай договоримся так: мы досчитаем до десяти, а ты пока сваливай…

Ринсвинда опять посетило странное ощущение, что он попал в какую-то чужую пьесу. Во всяком случае, сценарий ему выдали явно не тот.

— Как это? Вы загнали меня в угол, а арестовывать не собираетесь?

— Ну, слуш', разве кто будет сочинять об этом балладу? — протянул стражник. — Не, такими вещами пренебрегать нельзя. — Он прислонился к косяку. — Значит, так. На Груртской улице есть здание старой почты. Если там засесть, дня два ты точно продержишься, а то и три. Потом ты выбегаешь, мы тебя нашпиговываем стрелами, а ты произносишь последнее слово повеличественней… Бьюсь об заклад, лет через сто о тебе будут рассказывать детишкам в школах. И слушай, ну как ты выглядишь, только посмотри на себя… — Игнорируя смертоносный половник, он сделал шаг вперед и ткнул Ринсвинда в балахон. — Тебя ж первой стрелой убьёт!

— Да вы все с ума посходили!

Чарли покачал головой.

— Здесь любят настоящих воинов, друг. Таково иксианское мировоззрение. Умри, сражаясь! Это твой билет в большую жизнь после смерти.

— Мы слышали, как ты уделал ту шайку, — вступил в разговор другой стражник. — Бах, бах — и все лежат! Не, такого человека повесить нельзя, такой парень будет драться до последнего. Он умрёт с гордо поднятой головой!

К этому времени кухня была битком набита стражниками. Зато дверной проём был свободен.

— А о Последнем, Самом Знаменитом Побеге вы когда-нибудь слышали? — поинтересовался Ринсвинд.

— Нет. А что, такой был?

— Будь спок!

Всё прибавляя и прибавляя скорость, он мчался вдоль кромки воды, когда за его спиной раздались крики:

— Эй, друг, ты куда! Мы ведь должны сосчитать до десяти!

Ринсвинд на бегу поднял глаза и увидел, что вывеска над пивоварней погрузилась во тьму. И вдруг до него дошло, что позади него кто-то прыгает.

— О нет! Только не ТЫ!

— Здоровеньки, — поприветствовал, поравнявшись с ним, Скрябби.

— Только посмотри, во что ты меня впутал!

— А во что? Да, тебя чуть было не повесили, но теперь ты наслаждаешься пробежкой на свежем воздухе по пересечённой местности этой благословленной богами страны.

— Меня пообещали нашпиговать стрелами!

— Ну и что? От стрел можно УВЕРНУТЬСЯ. Этой стране нужны герои. Лучший стригаль, дорожный воин, бандит, овцекрад, наездник… Остается только преуспеть в какой-нибудь ещё не изобретенной игре с мячом, да построить на взятые взаймы деньги пару-тройку зданий повыше. И всё, прикуп твой! Не, тебя так просто убивать не будут.

— Очень утешает. Значит, мне припасут что-то особенное. И всё равно, я не делал ничего из того, что ты сказал… То есть ДЕЛАЛ, но…

— Важно не то, что было на самом деле, а то, что думают люди. А сейчас они думают, что ты играючи выбрался из тюремной камеры.

— Но я всего-навсего…

— Это не имеет значения! Учитывая, сколько караульных теперь мечтают пожать тебе руку, тебя не повесят аж до самого обеда.

— Слушай, ты, гигантская прыгучая крыса, я уже добрался до доков! И я бегаю быстрее всех этих стражников, вместе взятых! А ещё я умею прятаться! И мне не впервой будет незаметно проникнуть на корабль! Там я затаюсь, потом, когда он выйдет в море, начну блевать, меня найдут, вышвырнут за борт, я два дня буду плавать в гнилой бочке и ловить бородой планктон, но затем доберусь до какого-нибудь атолла, заговорю зубы кораллам, проберусь внутрь и буду жить там припеваючи, питаясь одними бататами!

— Я поистине восхищаюсь твоими талантами. — Кенгуру одним прыжком перемахнул через корабельный трос. — Хоть они здесь и не совсем к месту. Много ли иксианских кораблей ты видел в Анк-Морпорке? В самом оживлённом порту в мире?

Ринсвинд невольно сбавил темп.

— Ну…

— Это из-за течений. Удалишься миль на десять, и всё, можешь попрощаться с Диском. Тебя утащит и вынесет к самому Краепаду. Поэтому местные корабли стараются держаться как можно ближе к берегу.

Ринсвинд остановился как вкопанный.

— Так что, весь этот континент — одна большая ТЮРЬМА!

— Угу. Правда, сами иксиане утверждают, что это лучшее место в мире, — поэтому зачем куда-то плыть?

Сзади снова послышались крики. Местным стражникам, чтобы сосчитать до десяти, потребовалось гораздо меньше времени, чем большинству их коллег.

— И что ты намерен делать? — осведомился Ринсвинд.

Кенгуру как сквозь землю провалился.

Ринсвинд нырнул в боковую улочку и убедился, что путь полностью перекрыт. Улица оказалась сплошь забита повозками — весело украшенными повозками.

Ринсвинд резко затормозил. Он всегда считал, что главное — бежать не куда, а откуда. Он так набил на этом руку (точнее, ногу), что мог бы написать мемуары под заглавием «Побег из Откуда». И всё же иногда интуитивный, тоненький голосок намекал ему, что не помешало бы подумать и про «куда».

Начать следовало с того, что многие из стоящих у повозок и весело болтающих людей были одеты в кожу.

Разумеется, можно привести массу доводов в пользу кожаной одежды. Она ноская, практичная, не требует большого ухода. Некоторые, вроде Коэна-варвара, настолько ценили эти её свойства, что впоследствии, чтобы снять набедренную повязку, были вынуждены прибегать к услугам кузнеца. Но, судя по всему, люди возле повозок видели в одежде несколько иное. Скорее можно было подумать, что, присматривая себе обновку, они спрашивали у продавца, к примеру: «А сколько здесь заклёпок?», или «А оно сильно блестит?», или «Как насчет прорезей в необычных местах?».

Однако одно из основополагающих правил выживания везде, на любой планете, гласит, что людей, одетых в чёрную кожу, лучше не раздражать^[107].

Ринсвинд принялся вежливо протискиваться сквозь толпу. Замечая, что кто-то на него смотрит, он дружелюбно улыбался и приветственно помахивал рукой, но это почему-то привлекало ещё больше внимания.

Женщины тут тоже встречались. Впрочем, всё разумно: если на ИксИксеИксИксе мужчина может ходить с высоко поднятой головой, почему того же нельзя женщине? Некоторые дамочки были весьма хорошенькими, правда усики шли не всем. Но Ринсвинд ничему не удивлялся. Он повидал свет и знал, что в сельской местности растительность бывает весьма буйной.

Блесток было больше чем обычно. И перьев тоже.

И тут до него дошло. Его захлестнула волна облегчения.

— О, так это КАРНАВАЛ? — воскликнул он. — Та самая Гала, о которой все говорят?

— Прошу прощения? — отозвалась дама в платье чисто-синего цвета. Она как раз меняла колесо на фиолетовой повозке.

— Это ведь карнавальные повозки? — спросил Ринсвинд.

Женщина скрипнула зубами, вмолотила колесо на место и отпустила ось. Повозка запрыгала на булыжной мостовой.

— Черт, ноготь сломала, — поморщилась она и бросила взгляд на Ринсвинда. — Ну да, карнавал. А ты ничего, только платье мог бы выбрать и поновее. И очень неплохие усы, а вот бородку не помешало бы подкрасить.

Ринсвинд оглянулся в сторону доков. С берега его вроде не видать, но и медлить тоже не стоит.

— Э-э… госпожа, не могла бы ты мне помочь? — решился он. — Видишь ли… за мной гонится Стража.

— С них станется!

— Возникло небольшое недоразумение. Из-за овцы.

— Случается сплошь и рядом. — Собеседница смерила Ринсвинда взглядом. — Однако ты не похож на деревенского паренька.

— Я? Да меня при виде какой-нибудь косы сразу начинает трясти.

Она пристально смотрела на него.

— Ты… ты ведь здесь недавно, а? Кстати, как тебя зовут-то?

— Ринсвинд, госпожа.

— Ну, что ж, забирайся в повозку, господин Ринсвинд. А меня зовут Летиция.

И она протянула ему довольно крупную руку. Пальцы Ринсвинда как будто сдавило прессом. Украдкой тряся рукой и дуя на пальцы, Ринсвинд последовал за Летицией.

Фиолетовую повозку украшали огромные розовые и лавандовые полосы, а также некие бумажные цветы, смахивающие на розочки. В центре на манер помоста возвышались коробки, обтянутые разноцветной материей.

— Ну, что скажешь? — спросила Летиция. — Девочки весь день украшали.

На вкус Ринсвинда, цветовая гамма грешила некоторой чрезмерной женственностью, но воспитание не позволяло ему проявить невежливость.

— Очень мило, — сказал он, забиваясь в уголок. — Весёленькие цвета.

— Рада, что ты одобряешь.

Где-то впереди заиграла музыка. Вокруг засуетились — кто-то кинулся к своим наряженным повозкам, кто-то выстроился в подобие очереди. Ринсвинд почувствовал, как повозка качнулась, и, подняв голову увидел двух дамочек в длинных перчатках и сплошь в блестках. Дамочки, вытаращив глаза, уставились на Ринсвинда.

— Какого… — начала одна.

— Дорогуша, надо поговорить, — окликнула с передка Летиция.

Женщины сгрудились в плотную кучку. Время от времени то одна, то другая поднимала голову и смотрела на Ринсвинда, словно чтобы удостовериться, что он никуда не сбежал.

«Однако забавные у них тут девушки, — подумал он. — Крупные такие. Интересно, где они покупают туфли?»

Ринсвинд был не слишком большим специалистам по женщинам. Существенная часть его жизни — за минусом того времени, когда он куда-то бежал, падал или плыл — прошла в стенах Незримого Университета. А там женщин помещали в одну категорию с обоями и музыкальными инструментами, считая их явлением хоть и по-своему интересным, а также важным для поддержания общего равновесия цивилизованной структуры, но всё же, если смотреть в корень, не столь уж необходимым.

Ну а в тех редких случаях, когда он оказывался наедине с женщиной, ему либо пытались отрезать голову, либо прикладывали немало сил, дабы убедить его совершить поступок, в результате которого голову ему отрежет кто-то другой. В общем и целом отношения с женщинами у него не складывались.

Однако сейчас некий давно и успешно игнорируемый инстинкт подсказывал ему, что здесь что-то не так, но что именно, Ринсвинд понять не мог.

Та дамочка, которую Летиция назвала Дорогушей, повернулась и направилась к волшебнику. Вид у неё был решительный и весьма агрессивный. Ринсвинд почтительно снял шляпу.

— Ты, похоже, пытаешься вешать нам на уши креветок! — рявкнула она.

— Я? Что ты, госпожа. Никаких креветок. Я всего лишь прошу немножко проехаться в вашей повозке, пару-другую улиц, не больше. Моей благодарности не будет границ! А больше мне ничего не надо.

— Но ты ведь знаешь, что здесь происходит?

— Конечно, госпожа. Карнавал. — Ринсвинд сглотнул. — Будь спок. Переодевания — это так здорово.

— Не хочешь ли ты сказать, что… Ну, мы ведь… Что ты так уставился на мои волосы?

— Э-э… просто я подумал, они у тебя так сверкают, как, интересно, тебе это удалось? Ты, наверное, актриса?

— Девочки, пора двигаться, — окликнула спереди Летиция. — И не забывайте про улыбки. Оставь его в покое, Дорогуша. Ты даже не подозреваешь, что ему довелось пережить.

Третья дамочка, которую звали Найлетта, с любопытством разглядывала Ринсвинда. Его всё не покидало ощущение, что с ней что-то не совсем в порядке. Не то чтобы её волосы выглядели паклей, вовсе нет, очень даже неплохие волосы — если, конечно, не сравнивать с прическами подруг. И накрашена она была не так сильно, как они. Одним словом, создавалось впечатление, что тут она слегка не на своем месте.

Заметив впереди стражника, Ринсвинд стремительно метнулся на пол, прячась за бортом повозки. Сквозь прорехи в досках представлялся неплохой обзор на собравшуюся по сторонам улицы толпу.

Ринсвинд посетил изрядное число карнавалов — как правило, пробегая мимо. Ему даже повезло поучаствовать в орлейском Жирном Полднике, который принято считать самым большим карнавалом в мире, — Ринсвинд висел тогда вверх ногами под днищем повозки, скрываясь таким способом от преследователей. Он уже даже забыл, кто и почему за ним гнался, а вспоминать как-то не хотелось. Хотя Ринсвинд на протяжении своей бурной жизни изрядно поколесил по Диску, воспоминания о местах, где он побывал, всегда были примерно одинаковыми: что-то сильно смазанное. Не потому, что он был таким забывчивым, а из-за высокой скорости передвижения.

Люди как люди, ничего необычного. Широко распахнутые двери трактиров только добавляли происходящему спонтанности. Слышались приветственные крики, кто-то свистел, кто-то хлопал в ладоши или приплясывал. Чуть дальше дули в рог. В свою щёлку Ринсвинд увидел, как мимо повозки в бешеной пляске пронеслись танцоры.

Оторвавшись от созерцания карнавала, он накинул на голову кусок тафты. На подобных мероприятиях Стража всегда занята по уши — вылавливанием карманных воришек и прочими важными делами в том же роде. Он дождётся, пока повозка не доедет до какого-нибудь пустыря — такие шествия всегда заканчиваются на пустыре, — и, никем не замеченный, тихонько свалит.

Он опустил глаза.

Его спутницы, видимо, большие любительницы обуви.

Сотни пар обуви, аккуратно выстроенные, выглядывали из-под груды женской одежды. Ринсвинд стыдливо отвёл глаза. Всё-таки есть что-то морально неправильное в том, чтобы смотреть на одежду женщины, когда женщины в ней нет.

И всё же некая мысль терзала его. Он снова повернулся и посмотрел на туфли. Так и есть, положение некоторых из них ИЗМЕНИЛОСЬ…

У самой его головы разбилась бутылка. Дождём посыпались осколки стекла. Где-то высоко над ним Дорогуша произнесла слово, которое он никак не ожидал услышать из уст девушки.

Ринсвинд осторожно приподнял голову. В шляпу ударилась ещё одна бутылка.

— Весельчаки развлекаются, — сквозь зубы процедила Дорогуша. — Всегда найдётся какой-нибудь шутник…

— Эй, как насчет поцелуйчика, друг? — спросил какой-то юноша, вспрыгивая на край повозки и весело размахивая пивной банкой.

Ринсвинду пару раз довелось наблюдать за работой известных бойцов Плоского мира, и подобный удар сделал бы честь любому из них. Дорогуша прищурилась, и её кулак, нарисовав в воздухе идеальный полукруг, смачно врезался в челюсть забияки. Ринсвинд проводил взглядом летящее тело — причём, когда оно скрылось из виду, верхняя точка дуги ещё не была достигнута.

— Вот чёрт! — воскликнула Дорогуша, размахивая кулаком перед носом Ринсвинда. — Мои вечерние перчатки! Они стоили целое состояние!!! В клочья! И всё из-за этой сволочи! — Мимо её уха просвистела пивная банка. — Ты заметил, кто это бросил? Заметил? Эй, засранец, я тебя вижу! Ну держись, ща я те штаны через глотку вытащу!

Толпа одобрительно-насмешливо заревела. Ринсвинд заметил впереди шлёмы стражников, пробивающихся к повозке.

— Э-э… — замычал он.

— Эй, это же он! Ринсо-разбойник! — прокричал кто-то, указывая на Ринсвинда.

— Я не разбойник! Это была всего-навсего овца!

«Интересно, кто произнёс последнюю фразу?» — задумался Ринсвинд и вдруг понял, что это был он сам.

Бежать было некуда. Стражники смотрели прямо на него. А бежать и в самом деле было некуда. Улица битком забита народом и повозками. Чуть дальше, ближе к голове процессии, разгорается ещё одна свара. И ни одного переулка поблизости, готового принять в свои объятия несчастного беглеца. А стражники пробиваются к нему через толпу, правда с большим трудом. А толпа вовсю оттягивается. И надо всем этим полощется на ветру гигантский плакат с изображением улыбающегося кенгуру, держащего в лапе банку пива.

Стало быть, настало время. Время для Знаменитой Последней Схватки.

— Ну уж нет! — воскликнул он вслух. — Знаменитая Последняя Схватка всегда может подождать!

Он повернулся к Летиции.

— Большое спасибо, что пытались помочь мне, — сказал он. — Первый раз встречаю настоящих дам. Приятно было познакомиться.

Дамы переглянулись.

— А нам-то было как приятно, — откликнулась Летиция. — Настоящие мужчины сейчас такая редкость — верно, девочки?

Ногой, обтянутой чулком-сеткой, Дорогуша пнула ещё одного забияку, желавшего вскарабкаться на повозку. Удар каблуком-шпилькой моментально обеспечил эффект, для достижения которого, как правило, требуется пару недель пить чай с бромом.

— А то, мля, — кивнула Дорогуша.

Ринсвинд соскочил с повозки, приземлился на чьё-то плечо и тут же совершил ещё один прыжок, завершившийся посадкой у кого-то на голове. Получилось. Теперь главное — не останавливаться. Пару раз его чуть было не схватили, да раз-другой швырнулись вслед пивной банкой, но были и одобрительные крики навроде «Зыкински, парень!» и «Так держать!».

Наконец он завидел неподалеку переулок. Спрыгнув с последнего услужливо подставленного плеча, Ринсвинд переключил ножную передачу и на всех парах влетел в узкую щель меж домами, на противоположном конце которой его жда… ждал тупик. И несколько стражников, забредших сюда, чтобы в тишине выкурить самокрутку-другую.

Стражники наградили его теми особыми стражничьими взглядами, которые недвусмысленно сообщали: всякий человек, нарушивший покой их краткого перекура, непременно В ЧЁМ-ТО да виноват. Вдруг лицо сержанта просияло:

— Да это же он!

И в тот же самый момент со стороны улицы опять донеслись вопли, только на сей раз веселостью в них и не пахло. Судя по крикам, там, на улице, кому-то было очень больно. Да и всё равно пути назад не было — выход из переулка закрывали плотно сомкнутые спины.

— Я всё объясню, — начал Ринсвинд, краем уха прислушиваясь к нарастающему позади шуму. — Ну… почти всё. Кое-что уж точно. К примеру, насчёт овцы…

Что-то сверкающее пролетело над его головой и приземлилось на булыжники между ним и стражниками.

Предмет походил на стол в вечернем платье, и у него были сотни ножек.

На высоких каблуках.

Ринсвинд свернулся в комок и закрыл голову руками. Плотно прижимая ладони к ушам, он стал ждать, когда утихнет шум.

* * *

У самой кромки воды вспенился прилив, волны лизнули берег. Отхлынув, приливная волна обтекала расщеплённое бревно.

Прячущиеся за бревном крабы и песочные блошки, выждав пару мгновений, покинули своё убежище и заторопились к берегу, стремясь успеть до следующей волны.

Дождевые струи яростно колотили по пляжу и, стекая в море, прорывали в песке миниатюрные песочные каньоны. По ним-то и карабкались крабы, этакие золотоискатели, спешащие забить себе участок на бескрайнем, девственном берегу.

Двигаясь вдоль просоленной, усеянной водорослями и ракушками полосы прибоя, крабики толкались и лезли друг через друга, ведь там, впереди, их ждал сладкий песок свободы, где всякий краб может ходить с гордо поднятым панцирем.

Быстро исследовав серую, насквозь промокшую и опутанную водорослями остроконечную шляпу, крабики поспешили дальше, к выглядевшей куда более перспективно груде одежды, полной многообещающих дыр и складок.

Один крабик — самый предприимчивый — попытался залезть Думмингу Тупсу в нос, но был бесцеремонно вычихнут.

Думминг открыл глаз. Осторожно повертел головой — вода в ушах громко забулькала.

История последних нескольких минут была крайне запутанной. К примеру, он помнил, как его несло по трубе из зелёной воды, — но может ли такое быть? Также в памяти отпечатались несколько моментов, когда воздух, море и сам Думминг очень тесно переплелись. Сейчас он чувствовал себя так, будто кто-то тщательно прошёлся по его телу молотком, не пропустив ни единого клочка кожи.

— Пошёл вон!

Думминг извлёк из уха очередного краба. Только тут до него дошло, что очки куда-то потерялись. Наверное, катаются сейчас где-нибудь на дне морском, пугая омаров, подумал Думминг. Итак, подытожим ситуацию. Он жив, но лежит на каком-то неведомом, чужом берегу. И перспективы вырисовываются достаточно чётко, невзирая на то что все остальное видится каким-то размытым…

— Всё? Надеюсь, теперь-то я умер? — донесся откуда-то неподалеку голос декана.

— Ты ПОКА жив, — сообщил Думминг.

— Проклятье. А ты в этом уверен?

Послышалось ещё несколько стонов. Валяющиеся неподалеку кучи водорослей на поверку оказались волшебниками.

— Ну, мы все здесь? — спросил Чудакулли, пытаясь встать ноги.

— Я точно не весь, — простонал декан.

— А где… госпожа Герпес? — осведомился Чудакулли. — И казначея тоже не видно…

Думминг сел на песке.

— Вон там… О боги… Только посмотрите туда… Там казначей…

В море набирала силу гигантская волна. Нависая, загораживая небо, она становилась всё выше и выше. И на самой её верхушке сидел казначей.

— Казначей! — завопил Чудакулли. Крохотная фигурка встала на семечко и замахала руками.

— Он стоит, — констатировал Чудакулли. — Но разве на семенах можно стоять? Он ведь не должен на нём стоять, верно? Бьюсь об заклад, он не должен там стоять. ТАМ НЕЛЬЗЯ СТОЯТЬ, КАЗНАЧЕЙ! Но как… Этого ведь не может быть?!

Волна завилась барашком, но казначей уже скользил вниз, катился, подпрыгивая, по гигантской водной зелёной стене, словно лыжник по горному склону.

Чудакулли повернулся к остальным волшебникам.

— Но это невозможно! Он нагло разгуливает по волне, как по Университету. Как это может быть? Волна закручивается, а он скользит по… О нет…

Пенящийся гребень накрыл набирающего скорость волшебника.

— Вот и всё, — произнёс Чудакулли.

— Э-э… нет… — возразил Думминг.

Казначей вылетел из водной трубы, как стрела из лука, а вслед за этим на берег яростно обрушилась волна, словно хотела отомстить пляжу за некое нанесённое ей оскорбление.

Семечко повернуло, поплавало немного по медленно утихомиривающимся водам и застряло в песке.

Казначей ступил на берег.

— Ура! — произнёс он. — А вот и я. Что за прелестный лесок! Самое время выпить чаю.

Подняв семечко, он всадил его острым концом в песок и двинулся прочь.

— Как ему это удалось? — воскликнул Чудакулли. — Я про то, что… Он ведь чокнутый, как дурностай! Хотя казначей, надо признать, отменный.

— Быть может, разум и есть то главное, что мешает нам поддерживать себя в форме? — утомлённо предположил Думминг.

— Ты так считаешь?

— Откровенно говоря, нет, аркканцлер. Я сказал это, просто чтобы что-нибудь сказать.

Думминг стал разминать затекшие ноги в попытках вернуть в них жизнь. «Раз, два…» — начал он про себя отсчёт.

— Интересно, тут есть какая-нибудь еда? — спросил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Четыре, — сказал Думминг.

— Прости, не понял?

— Что? О, не обращай внимания, я просто считал про себя. А насчет еды сильно сомневаюсь. В море, вероятно, водятся рыба и всякие омары, но сам берег, по-моему, довольно бесплоден.

Это и в самом деле было так. Далеко-далеко на самом горизонте высились туманные горы, но все остальное был красноватый песок. И сероватая морось. Единственным зеленоватым пятном в этом пейзаже было лицо декана. Впрочем, нет, не единственным: плавательное семечко казначея успело выпустить парочку зеленых листочков. Дальше дело пошло значительно быстрее — вот уже появились веточки, на которых с легкими хлопками расцвели крохотные цветочки.

— Что ж, по крайней мере у нас будет ещё одна лодка, — заметил главный философ.

— Вряд ли, — возразил Думминг. — В области размножения бог так и не преуспел.

И в самом деле, на глазах набухающий плод по своей форме не слишком-то напоминал лодку.

— А знаете, я по-прежнему считаю, что всем нам предоставлена ценнейшая возможность, — заявил Чудакулли.

— Что верно, то верно, — буркнул декан, усаживаясь. — Не всякому выпадает шанс умереть от голода на унылом и бесплодном континенте за тысячи лет до собственного рождения. Нам ни в коем случае нельзя опозориться.

— Я имел в виду, что борьба со стихиями непременно пробудит в нас самые лучшие качества. В результате мы сплотимся в энергичный, не знающий преград коллектив, — пояснил Чудакулли.

Однако его оптимизм остался неразделённым.

— И ВСЁ-ТАКИ не может быть, чтобы здесь вообще не было еды, — бесцельно озираясь, пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Обычно хоть что-то да найдётся.

— В конце концов, для таких, как мы, никаких пределов не существует! — воскликнул Чудакулли.

— Это верно, — отозвался Думминг. — О боги, как это верно!

— И уж кто-кто, а волшебник всегда сумеет добыть огонь.

Глаза Думминга расширились. Он даже прыгнул, пытаясь остановить Чудакулли, но всё ещё пребывал в полете, когда аркканцлер швырнул маленький огненный шарик в груду прибитого к берегу плавняка. Думминг врезался Чудакулли в спину буквально за долю секунды до того, как шар угодил в бревна — так что, когда мир зашипел и взорвался, оба волшебника уже распростерлись на мокром песке.

Когда они наконец рискнули поднять головы, на месте бревен дымился обугленный кратер.

— Что ж, спасибо, — произнёс откуда-то сзади декан. — Я обсох и чувствую себя прекрасно, а ресницы… Да что ресницы! Мне они никогда особо не нравились.

— Здесь очень высокая чароконцентрация, — тяжело дыша, произнёс Думминг. — Как я и ПРЕДУПРЕЖДАЛ.

Чудакулли таращился на собственные руки.

— Но я лишь хотел разжечь трубку… — потрясенно вымолвил он, на всякий случай отодвигая руки подальше. — И это был всего-навсего десятый номер…

Выдирая из бороды обгорелые клочья, декан поднялся с песка.

— Теперь моя очередь, — сказал он и ткнул пальцем в небольшую скалу неподалеку.

— Нет, декан, не…

Скала раскололась напополам, и одну её часть унесло шагов на пятьдесят. Вторая половина осталась шипеть в раскаленной докрасна луже.

— А можно мне попробовать? — произнёс главный философ.

— Главный философ, честно говоря, я не…

— Отличная работа, главный философ, — одобрил декан, когда вторая скала разлетелась в мелкие кусочки.

— Клянусь богами, Тупс, а ведь ты прав, — с удивлением протянул Чудакулли. — Столь мощного магического поля я ещё не видел!

— Именно, аркканцлер, и я считаю, нам не стоит этим злоупотреблять! — истерически взвизгнул Думминг.

— Мы волшебники, юноша. А волшебство — это умение пользоваться всякими магическими полями.

— Совсем напротив, аркканцлер! Настоящее волшебство — это умение таковыми полями не пользоваться!

Чудакулли задумался.

— Это ископаемая магия, — скороговоркой произнёс Думминг. — Именно с её помощью создали это место! Если мы не будем осторожны, то можем нанести миру колоссальный ущерб!

— Хорошо, хорошо, — уступил Чудакулли. — Эй, вы, никому не двигаться! Итак, господин Тупс… в чём ты хочешь нас убедить?

— У меня сложилось впечатление, аркканцлер, что это место не совсем… ещё не совсем ЗАКОНЧЕНО. Кругом ни растений, ни животных. Разве это нормально?

— Чушь. Совсем недавно я собственными глазами видел верблюда.

— Да, аркканцлер, но этот верблюд прибыл с нами. А ещё на берегу есть крабы и водоросли, и их тоже прибило волной. Но где деревья и кусты? Где, не побоюсь этого слова, трава?

— Интересно, — задумался Чудакулли. — Это место и впрямь голое, как попка младенца.

— Строительство ещё не завершено. Бог ведь упоминал, что процесс ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

— Невероятно, — поморщился Чудакулли. — Из ничего, из пустого места, создается целый континент?

— Именно, аркканцлер.

— В мир изливаются газиллионы чаров.

— Вернее не скажешь, аркканцлер.

— Там, где прежде не было ничего, теперь возносятся горы, протягиваются берега и простираются долины.

— Так оно и есть, аркканцлер.

— Первое, что приходит в голову: это чудо.

— Я бы тоже так подумал.

— На всё это требуется магия в невообразимых объёмах.

— В абсолютно поразительных объемах, аркканцлер.

— Так что, если недостанет чутка, никто и не заметит!

— ДА НЕТ ЖЕ! Всё устроено вовсе не так, арк-канцлер! Если мы воспользуемся этой магией, то это будет… всё равно что наступить на муравья! Это вам не то, что… найти в шкафу старый посох и воспользоваться оставшейся в нём магией. Здесь мы имеем дело с самой настоящей первичной энергией! ЛЮБОЕ действие чревато непредсказуемыми последствиями.

Декан похлопал его по плечу.

— Так, юноша, сложилась жизнь, что нас забросило на этот богами забытый континент. Мы в тысячах лет от дома. И что ты предлагаешь? Просто сидеть сложа руки и ждать? Надеяться, что через пару тысячелетий сюда занесёт дружище Ринсвинда?

— Э-э, декан… — прервал его речь главный философ.

— Да?

— Ты стоишь за Тупсом тут или сидишь на камне там?

Декан посмотрел на самого себя, сидящего на камне.

— Проклятье, — пробормотал он сквозь зубы. — Опять эти временные провалы.

— Опять? — не понял Думминг.

— Когда-то у нас такое было, в аудитории 5Б, — объяснил главный философ. — Смех и грех. Перед дверью приходилось громко кашлять, чтобы предупредить себя, — а вдруг ты уже там? Но, кстати, уж кому-кому, а тебе не следовало бы удивляться, молодой человек. Большое количество магии всегда искажает физические зако…

Главный философ испарился, оставив после себя лишь кучку одежды.

— Ничего, это должно скоро пройти, — сказал Чудакулли. — А ещё помню, однажды…

Внезапно его голос сделался очень-очень тоненьким. Резко повернувшись к нему, Думминг увидел лишь кучку одежды с венчающей её остроконечной шляпой.

Тупс осторожно приподнял шляпу. На него смотрело обрамленное кудряшками розовое личико.

— Ну и ну! — пискнул Чудакулли. — Сколько мне, господин?

— Э-э… лет, наверное, шесть, аркканцлер, — ответил Думминг, ощупывая спину, которая почему-то стала очень болеть.

Крохотное встревоженное личико сморщилось.

— Где моя мама?! — Маленький носик шмыгнул. — Это я произнёс?

— Э-э, да…

— С этим можно бороться, но нужно всё время контролировать себя, — пропищал аркканцлер. — Постепенно временная шкала переустанавливается в начальное по… Хочу конфе-е-ету!.. В начальное положе… Конфе-е-е-ету, о-о, ну, погоди, придём домой, я себя так отшлепаю!.. И временные часы организма тоже переустана… А где мой паровозик?! Переустана… Хочухочухочухочу паровозик!.. Не обращай внимания, я уже почти взял себя в руки…

Ещё один вопль, на сей раз раздавшийся сзади, заставил Думминга оглянуться. На тех местах, где раньше были волшебники, возвышались лишь кучки одежды. Он поднял шляпу декана как раз в тот самый момент, когда легкое «блуп» стало свидетельством того, что Наверн Чудакулли вновь обрел привычные годы.

— Это декан, Тупс?

— Может быть, аркканцлер… Э-э… А от некоторых вообще ничего не осталось!

Чудакулли это известие не слишком взволновало.

— Под воздействием высокоэнергетического магического поля временная железа начинает пошаливать, — сообщил он. — Наверное, ей кажется, что раз сейчас далекое прошлое, то нас здесь быть не должно. Ничего, скоро их организмы приспособятся и они вернутся…

У Думминга вдруг перехватило дыхание.

— И… хви-и… думаете, это профессор современного руносложения… нуда… хви-и… конечно… хви-и… все младенцы… хви-и… на одно лицо…

Раздался ещё один вопль — на этот раз он донёсся из-под шляпы главного философа.

— Здесь прямо… хви-и… ясли какие-то, арк-канцлер, — прохрипел Думминг.

Когда он попытался выпрямиться, спина издала пронзительный скрип.

— Главное, их не кормить, и они обязательно вернутся, — заверил его Чудакулли. — А вот с тобой, сынок, — то есть с вами, ОТЕЦ, — будут проблемы.

Думминг поднес руки к лицу. Сквозь бледную кожу просвечивали вены. Ещё чуть-чуть — и будут видны кости.

Груды одежды вокруг одна за другой вновь наполнялись содержимым — это опять входили в свой возраст волшебники.

— Насколько… хви-и… выгляжу? — тяжело дыша, вымолвил Думминг. — Хви-и… хотите сказать, что за толстую книжку… хви-и… мне сейчас лучше не браться?

— И за длинные предложения тоже, — кивнул, подхватывая его под локти, Чудакулли. — На сколько лет ты себя чувствуешь? Внутри?

— Хви-и… кажется… примерно на двадцать четыре, аркканцлер, — простонал Думминг. — Я чувствую себя… хвии… как двадцатичетырехлетний, который… хви-и… только что отпраздновал своё восьмидесятилетие.

— То есть тебе двадцать четыре. Твёрдо держись этой мысли. Ты должен внушить её своей временной железе.

Думминг попытался сосредоточиться, но это было нелегко. Какая-то часть его личности хотела спать. А другая ворчливо бормотала себе под нос: «Ха, и это ты называешь временной дисфункцией? Посмотрел бы ты на временные дисфункции, с которыми мы имели дело во времена МОЕЙ молодости…» И ещё одна часть весьма недвусмысленно намекала, что если прямо сейчас он не отыщет где-нибудь поблизости туалет, то она за себя не отвечает.

— Зато волосы у тебя прям как в молодости, — ободряюще произнёс главный философ.

— А помнишь старика Барахляного Шпрунгеля? — с удивлением услышал Думминг собственный голос. — Вот у кого была… шевелюра… так шевелюра… — Он попытался взять себя в руки. — Но ведь Шпрунгель ещё жив! — прохрипел он. — Ему столько же, сколько мне. О нет… я помню вчерашний день так, как будто он был… хвии… почти шестьдесят лет назад!

— С этим можно справиться, — сказал Чудакулли. — Всё, что требуется, это упорно твердить себе, что тебя такой расклад не устраивает. И главное, не паниковать.

— А я паникую! — взвизгнул Думминг. — Просто… хви-и… очень медленно! И у меня такое чувство… хви-и… будто я всё время падаю вперёд!

— О, это назвается «принятие собственной смертности», — ответил Чудакулли. — Рано или поздно нечто подобное переживают все.

— И еще… хви-и… кажется, моя память начала… хви-и…

— И почему тебе так кажется?

— Что значит «почему»? Вы что, издеваетесь… хви-и… надо…

В голове Думминга что-то взорвалось. Его оторвало от земли. На какое-то мгновение ему показалось, будто он с головой погрузился в ледяную воду.

А затем кровь вновь хлынула в сосуды.

— Прекрасно, юноша, — поздравил Чудакулли. — Седина уходит.

— О-о… — Думминг рухнул на колени. — Это было всё равно что надеть свинцовый костюм! Не хотелось бы снова пережить ТАКОЕ!

— В таком случае лучше тебе покончить жизнь самоубийством, — пожал плечами Чудакулли.

— Вы хотите сказать, это ПОВТОРИТСЯ?

— Весьма вероятно. Один раз наверняка.

Когда Думминг поднялся на ноги, глаза у него блестели металлическим блеском.

— Давайте найдём тех, кто строит это место, и попросим их вернуть нас домой, — предложил он.

— Знаешь, они ведь могут и не внять нашей просьбе, — ответил Чудакулли. — Боги довольно сумасбродные типы.

Думминг решительно закатал рукава. На языке волшебников это было всё равно что передёрнуть затвор пистолета.

— А мы настоим на своём, — заявил он.

— В самом деле, Тупс? А как насчет вреда, который мы можем нанести волшебной экологии?

Взглядом Думминга сейчас можно было прошибать стены.

Чудакулли недавно перевалило за семьдесят, однако в волшебной среде это даже за возраст не считалось (главное для волшебника — пережить первые полвека; потом волшебники живут ещё два раза по столько, а то и больше). Назвать свой нынешний возраст Думминг затруднился бы, но он словно наяву слышал, как уже сейчас где-то точится лезвие, готовое вскоре вонзиться ему в спину. Одно дело — знать, что движешься из пункта А в пункт Б, и совсем другое — увидеть пункт назначения воочию.

— А не пошла бы она, — ответил Думминг^[108].

— Правильно замечено, господин Тупс. Вижу, из тебя всё-таки может получиться волшебник. А вот и декан… О…

Одежда декана вдруг начала раздуваться — но своего прежнего размера так и не достигла. Остроконечная шляпа держалась теперь на голове декана исключительно благодаря ушам, которые выглядели куда краснее и больше, чем это помнил Думминг.

Чудакулли приподнял шляпу.

— Руки прочь, дедуля, — рявкнул декан.

— Ага, — произнёс аркканцлер. — Лет этак тринадцать. И это многое объясняет. Ну что, декан, ты с нами или как?

— Ещё чего! — Подросток-декан громко хрустнул суставами пальцев. — Ха! Я опять молод, а все вы очень скоро двинете копыта. Тогда как у меня впереди вся жизнь!

— Во-первых, вся твоя жизнь пройдёт здесь, а во-вторых, декан, тебе кажется, что нет ничего лучше, чем быть деканом, когда тебе тринадцать? Но через пару минут ты вообще забудешь, что когда-то занимал деканскую должность. Старушка временная железа придёт в себя, и она не допустит, чтобы ты помнил что-то ещё кроме того, что положено в тринадцать лет. Ты следишь за моей мыслью? Да ты уже начал забывать, иначе бы всё это знал! В общем, придется тебе, декан, начинать всё заново… А.

Скорее не мозг контролирует тело, а оно — мозг. Подростковый возраст не самое лучшее время жизни. Как и старость, если уж на то пошло, но, по крайней мере, в старости вас не беспокоят прыщи, да и некоторые другие железы поунялись, и можно себе позволить прикорнуть после обеда или беззастенчиво таращиться на юных красоток. Всеми прелестями пожилого возраста декан ещё не успел насладиться, а вот каждый юношеский прыщ, все сопровождающие взросление моральные и физические муки твёрдо отпечатались в его морфогенетической памяти. Одного раза, решило его тело, более чем достаточно.

И декан стал расширяться. Особенно голова: она словно бы раздулась и теперь вполне соответствовала по размеру ушам.

Декан довольно потёр лицо. Ни единого прыщика.

— Уж пять минут-то могли бы дать мне побыть молодым, — ворчливо произнёс он. — Что это было?

— Временной провал, — объяснил Чудакулли. — Ты уже с ними сталкивался. О чём ты вообще думал?

— О сексе.

— Ну да, конечно… Глупо было спрашивать. — Чудакулли окинул взглядом пустынный берег. — Господин Тупс считает, что можно… — начал он, и осекся. — О боги! Там ЛЮДИ!

К ним двигалась молодая женщина. Покачивая бедрами.

— Ого-го, — сказал декан. — Это, случаем, не дикарка?

— Дикарки должны носить юбки из травы, — покачал головой Чудакулли. — А это… Что это такое, Тупс?

— Саронг.

— А мне так и саронга вполне достаточно, ха-ха! — оживился декан.

— Сразу хочется помолодеть лет этак на пятьдесят, — произнёс заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Мне хватило, — заявил декан. — Кстати, кто-нибудь заметил, как я удачно пошутил? Тупс сказал, мол, это саронг, а я…

— А в руках она что держит?

— …Нет, послушайте, а я ему и говорю, мол, мне…

— Кажется… кокосы… — приставив к глазам руку козырьком, определил Думминг.

— Скорее нечто похожее на кокосы, — уточнил главный философ.

— …Мне саронга вполне достаточно, типа…

— ОДИН кокос точно, — сказал Чудакулли. — Я, конечно, ничего не имею против, но эти дикарки — разве они обычно не черноволосые? Рыжие волосы — по-моему, это как-то не совсем типично.

— … Мне всё равно, юбка из травы или…

— Интересно, откуда она этот кокос взяла? — осведомился профессор современного руносложения. — Или он сюда приплыл, как и мы?

— … Да послушайте же, когда Тупс сказал о саронге, я…

— Кого-то она мне напоминает. — Чудакулли задумчиво потёр подбородок.

— Я как-то был в Музее Своеобычных Необычностей, — вступил в беседу главный философ. — Так там есть один прибор, называется коко… гм… мер. Да, кокомер. Весьма любопытной формы. Бьюсь об заклад, вы ни за что не догадаетесь, о ком я при виде его сразу подумал!

— Уж не о госпоже ли Герпес? — предположил Думминг.

— Гм, должен признать…

— Лично мне этот прибор показался лишь слегка забавным, — ехидно заметил декан.

— А ведь это она и есть, — сказал Чудакулли.

— …Сначала я подумал о кокосе, ну а потом…

Главный философ внезапно осознал, что его никто не слушает. Он обернулся, посмотрел, выдавил: «Ммяяя…» — и рухнул на песок.

— Йа не совсем поняла, что произошьло с госьподином библиотекарем, — произнесла госпожа Герпес голосом, от которого главный философ даже в обмороке забился мелкой дрожью.

Кокос открыл глаза и воззрился на волшебников так, словно увидел нечто ужасное. Но такой взгляд для младенцев-орангутанов абсолютно нормален. Тем более, если учитывать, что данный младенец-орангутан смотрел на декана.

— И-ик! — произнёс он.

Чудакулли прокашлялся.

— Что ж, по крайней мере форма у него сейчас правильная, — сказал он. — Э-э, а вы, госпожа Герпес? Вы как себя чувствуете?

— Ммяяя, — подал голос главный философ.

— Замечательно, благодарю, — ответила госпожа Герпес. — Йа пребываю в юдивительной гармонии с окрюжающим миром. Не знаю, может быть, это от морской воды, но так прекьрасно йа себя не чувьствовала уже очень давьно. Но йа оглянюлась и вдрюг ювидела этю чюдеснюю человекообразнюю малюткю…

— Думминг, будь так любезен, брось главного философа на минутку в море, — попросил Чудакулли. — Туда, где не слишком глубоко. Если пойдет пар, не обращай внимания.

Он взял госпожу Герпес за свободную руку.

— Не хочу вас волновать, дорогая госпожа Герпес, — начал он, — но полагаю, шока всё равно не избежать. Во-первых, и прошу вас, только не поймите меня неправильно, было бы неплохо, если бы вы надели что-нибудь посвободнее. — Он сглотнул. — Слегка.

Блуждая по влажным и пустым просторам, казначей также пережил некоторые возрастные изменения, однако для человека, способного провести полдня, представляя себя вазой с цветами, это были сущие пустяки.

А вот что действительно привлекло его внимание, так это огонь. Горел плавняк, вытащенный из моря. Оттого что топливо было перенасыщено солью, пламя имело синюю каемку.

Рядом с костром лежал мешок из шкуры животного.

Мокрая земля рядом с казначеем вдруг расступилась, и из трещины наружу вырвалось дерево. Оно росло так быстро, что капли дождя, падая на распускающиеся прямо на глазах листья, тут же превращались в пар. Но все это казначея не удивило. Его вообще почти ничто не удивляло. Кроме того, до этого момента он ни разу не видел, как растёт дерево, поэтому и не мог знать, какая скорость его роста считается нормальной.

Затем земля неподалеку взорвалась ещё несколькими деревьями. Одно росло так быстро, что прошло весь путь — от молодого деревца до полусгнившего пня — за несколько секунд.

И тут у казначея возникло ощущение, что он не один. Их, других, он не видел и не слышал, но что-то внутри его упорно твердило: они здесь. С другой стороны, казначей за долгие годы привык к присутствию людей, которых, кроме него, никто не видел и не слышал. Не один час провёл он за приятной беседой с той или иной исторической личностью. Кстати, стены тоже были очень интересными собеседниками.

В целом казначей был (в зависимости, с какой стороны смотреть) либо самым подходящим, либо, наоборот, самым неподходящим человеком для личной встречи с божеством.

Из-за скалы показался старик. Он был на полпути к костру, когда его взгляд упал на волшебника.

Как и у Ринсвинда (который нормально относился ко всем, но не все почему-то нормально относились к нему), в душе у казначея не было места расизму. В качестве цвета кожи черный казался просто небесной лазурью по сравнению с некоторыми цветами, которые ему доводилось видеть. Хотя человека такой черноты, каким был этот, казначей видел впервые. Старик пристально смотрел на него. По крайней мере, казначею казалось, что старик смотрит. Глаза незнакомца были так глубоко посажены, что утверждать наверняка казначей не взялся бы.

Как человек воспитанный, казначей не мог не поприветствовать старика:

— Ура! Так это розовый куст?

Старик кивнул — с довольно озадаченным видом. Потом подошел к сухому дереву, отломил ветку и сунул её в огонь. После чего уселся и стал наблюдать, как она горит, с таким видом, словно предавался самому увлекательному занятию на свете.

Казначей же уселся на камень напротив и стал ждать. Что касалось игры в терпение, эти игроки были достойны друг друга.

Время от времени старик поглядывал на него. Казначей время от времени улыбался. Пару раз он помахал старику рукой.

Наконец горящая ветка была извлечена из огня. Другой рукой старик подхватил мешок и двинулся между скал прочь. Казначей последовал за ним.

На невысоком склоне образовался козырёк, защищавший от дождя участок гладкой вертикальной поверхности скалы. В Анк-Морпорке на этом пятачке уже давно не осталось бы пустого места от плакатов, листовок и граффити, и даже если кому-то пришло бы в голову снести скалу, культурный слой рекламы всё равно устоял бы.

А здесь лишь нарисовали деревце. Таких простых изображений деревьев казначей не встречал с тех самых пор, как перестал читать книжки из одних только картинок. Но в то же время оно было — каким-то непостижимым образом — и самым точным. Оно было простое, потому что все сложности были сведены к минимуму, как будто кто-то решил нарисовать дерево и начал с обыкновенного в таких случаях зелёного облака на палке, затем усовершенствовал свой рисунок, а потом усовершенствовал ещё, после чего пригляделся, уловил те самые изгибы, которые говорили «дерево», и обрисовал их. А потом обрисовывал их и обрисовывал, пока не осталась одна-единственная линия под названием «ДЕРЕВО».

И теперь, глядя на рисунок, вы слышали, как в ветвях поёт ветер…

Пошарив по земле, старик поднял плоский камень с краем, вымазанным какой-то белой пастой. Нарисовал на скале ещё одну линию, слегка напоминающую расплюснутую галочку, и мазнул по ней грязью.

И буквально сразу из рисунка выпорхнули крылья. Птичка пролетела совсем рядом, и казначей радостно рассмеялся.

Но вдруг он опять ощутил в воздухе нечто странное. Оно напомнило ему… ну да, точно, о старине Калошнике Домме, который, само собой, давно уже отбыл в мир иной, но остался в памяти многих своих современников как изобретатель Каллиграфической машины.

Казначей поступил в Университет в те времена, когда будущие волшебники начинали свой профессиональный путь достаточно рано — вскоре после того, как начинали ходить, но до того, как начать дёргать девчонок за косички. И в те времена в школах было достаточно распространено следующее наказание: провинившегося заставляли по многу-многу раз писать какое-то одно предложение, будь то «Я больше не буду» или что-нибудь из учебника. Казначей был одним из тех, кто пытался привязывать к линейке несколько ручек, дабы сэкономить время и усилия. Но Калошник, который уже тогда подавал надежды, раздобыл несколько деревянных брусков, выдрал из матраса пружины и построил с их помощью машину, способную писать четыре, шестнадцать или даже тридцать две строки одновременно. Это изобретение пользовалось такой популярностью, что мальчишки сознательно нарушали правила, лишь бы получить шанс опробовать машину в деле. Удовольствие стоило три пенса за работу как таковую и пенни за помощь в заводке машины. Как это частенько бывает, на наладку и заводку машины тратилось куда больше времени, чем экономилось в результате её использования, но такова уж цена Прогресса. Машине пришёл трагический конец, когда однажды в очень неподходящий момент один учитель открыл дверь и — со всей пружинной силой экспериментальной версии двухсотпятидесятишестистрочника — был вышвырнут в окно четвёртого этажа.

Вид руки, выводящей на камне бесконечно упрощённые линии, напомнил казначею именно о Калошнике Домме. Все было почти как тогда, только без пружинного визга. Сейчас на глазах у казначея творилось нечто крохотное, но именно благодаря этому крохотному вскоре должно было случиться нечто гигантское.

Устроившись поудобнее, казначей стал смотреть. Как он позднее вспоминал (в те редкие мгновения, когда мог хоть что-то вспомнить), то были самые счастливые часы его жизни.

* * *

Когда Ринсвинд наконец решился поднять голову, шлём стражника, тихонько бренча, вращался на земле.

К его изумлению, сами стражники всё ещё были неподалеку, хотя все до единого валялись в живописных позах и в бессознательном состоянии — либо настоящем, либо притворном (некоторые стражники не так уж и глупы и в критических ситуациях соображают быстро). Сундук в чём-то был похож на кошек: пнув объект несколько раз, он быстро утрачивал интерес, если враг не пытался дать сдачи.

Земля была усеяна не только стражниками, но и самыми разными туфлями. Сундук, прихрамывая, описал победный круг.

Ринсвинд со вздохом поднялся.

— Сними туфли, — посоветовал он. — Они тебе не идут.

Сундук постоял неподвижно, как будто раздумывая, после чего, резко вскинув ножки, швырнул оставшиеся туфли о ближайшую стену.

— И платье тоже, — продолжал Ринсвинд. — Что бы эти милые дамы подумали, если бы увидели, как ты наряжаешься?

Сундук послушно стряхнул с себя те немногие украшенные блестками лохмотья, что уцелели после битвы.

— Повернись-ка кругом, я хочу посмотреть на твои ручки. Нет, я сказал кругом. Повернись, ПОЖАЛУЙСТА, как следует. И не корчи из себя дурака… Я сказал КРУГОМ. Большое спасибо. Знаешь, эти серёжки… они тебе не идут. — Он нагнулся чуть ниже. — А это что, гвоздик? Ты проколол себе крышку?

Сундук попятился. Всем своим видом он недвусмысленно давал понять, что да, туфли, платье и даже серёжки — со всем этим он готов расстаться, но в вопросе пирсинга будет стоять до последнего.

— Ну что ж… ладно. А теперь дай мне чистое бельё. Из того, что сейчас на мне, вполне можно делать книжные полки.

Сундук открыл крышку.

— Отличненько, сейчас я… И это моё бельё? Моё НИЖНЕЕ бельё? Скорее в этом меня будут хоронить. И, думаю, похоронят. Сразу, как только я его надену. МОЁ бельё, будь любезен. На моём вышито «Ринсвинд», хотя ума не приложу, чего ради я когда-то заказал эту вышивку.

Крышка захлопнулась. Крышка открылась.

— Спасибо.

Ринсвинд предпочитал не думать, каким образом и, если уж на то пошло, почему бельё всегда возвращается выстиранным и выглаженным.

Стражники благоразумно продолжали валяться без сознания, но Ринсвинд, чисто по привычке, отправился переодеваться за кипу старых коробок. Он относился к тому типу людей, которые даже на необитаемом острове будут переодеваться за каким-нибудь кустиком.

— А ты заметил одну странность в этом переулке? — вытягивая шею над ящиками, спросил Ринсвинд. — Здесь нет водосточных труб. И сточных канав тоже. Они тут слыхом не слыхали о дожде. Надеюсь, ты Сундук, а не какой-нибудь замаскированный кенгуру? Впрочем, кого я спрашиваю? О боги, до чего же приятно. Отлично, давай…

Крышка Сундука опять открылась. Теперь на Ринсвинда смотрела молодая девушка.

— Кто ты… А, ты тот самый слепой, — произнесла она.

— Прошу прощения?

— Извини… Дорогуша сказала, что ты, наверное, слепой. Вообще-то, она сказала, что ты слепой как крот. Подай, пожалуйста, руку.

До Ринсвинда наконец дошло, что в Сундуке сидит Найлетта, третья из команды Летиции, та самая, что в сравнении с остальными выглядела скромной и уж безусловно гораздо менее… шумной? Нет, не совсем то слово. Не такой всеобъемлющей — да, самое подходящее определение. Летиция и Дорогуша заполняли пространство вокруг себя до предела. Взять, к примеру, Дорогушу, которая прямо на глазах у Ринсвинда легко подняла за воротник здоровенного мужика, чтобы удобнее было дать ему в нос. Когда такая дама входит в комнату, её появление никак не пройдёт незамеченным.

Найлетта же была… обыкновенной. Стряхнув с платья соринки, она вздохнула.

— Я поняла, что вот-вот опять начнется драка, и почла за лучшее спрятаться в Сэнди.

— В Сэнди? — переспросил Ринсвинд.

У Сундука хватило приличия принять смущённое выражение крышки.

— Там, где Дорогуша, обязательно рано или поздно начинается драка, — объяснила Найлетта. — Ты поразишься, что она вытворяет своими туфлями на шпильках.

— Кое-что я имел счастье видеть, — кивнул Ринсвинд. — Об остальном предпочитаю не знать. Гм-м, чем могу тебе помочь? Только вот мы с Сэнди, — он пнул Сундук каблуком, — как раз собирались уходить. Верно, СЭНДИ!

— О, не пинай её, она мне так помогла, — вступилась Найлетта.

— Неужели? — переспросил Ринсвинд.

Сундук медленно отвернулся, чтобы Ринсвинд не видел выражения его замка.

— О да! Летиции в той шахтерской таверне не поздоровилось бы, но вошла Сэнди и…

— Думаю, скорее влетела. И всем хорошенько влетело.

— Как ты догадался?

— О, Сэнди ведь моя девочка! Просто мы потеряли друг друга на некоторое время.

Найлетта принялась приводить в порядок прическу.

— Им хорошо, — сказала она. — Сменят парик — и всё в порядке. Пиво, может, и неплохой шампунь, но всё хорошо в меру, — со вздохом произнесла она. — Что ж, пожалуй, мне пора домой.

— А где ты живешь?

— В Воралоррасурфе. Это ближе к Пупу. — Она снова вздохнула. — Обратно на банановязальную фабрику. Прощай, шоу-бизнес!

Тут Найлетта разрыдалась и тяжело опустилась на Сундук.

Ринсвинд вытянул было руку, чтобы утешающе погладить девушку по спине, но передумал. Будь на месте Найлетты Дорогуша, он рисковал бы остаться без руки. Поэтому он издал то, что, как ему показалось, вполне сходило за утешительное мычание.

— Я знаю, я не так уж хорошо пою или там танцую, но ведь, честно говоря, Летиция и Дорогуша делают это ничуть не лучше меня. Когда Дорогуша распевает «Гарцующую королеву», у слушателей уши вянут. Я не говорю, что они злые, — даже в пароксизмах горя не забывая о вежливости, поспешила добавить Найлетта. — Но когда в тебя каждый вечер швыряются банками из-под пива, а потом и вовсе выставляют из города — это ведь как-то неправильно. Должно же быть в жизни что-то ещё?

Ринсвинд почувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобы пробормотать: «Ну, ничего, ничего». Но на похлопывание так и не решился.

— Я и ввязалась-то только потому, что от них ушла Ноэлин, — всхлипнула Найлетта. — А я примерно того же роста, а замены у Летиции не было, а мне нужны были деньги, и она сказала, всё будет в порядке, вряд ли кто заметит, что у меня маленькие руки…

— А Ноэлин у нас?..

— Мой брат. А я ПРЕДУПРЕЖДАЛА его: бороться за звание чемпиона по серфингу — отлично, и за звание королевы бала — тоже, но то и другое несовместимо! Знаешь, как люди обычно выглядят, после того как их прокатит по кораллу? В общем, на следующее утро выяснилось, что Летиция организует гастроли, и я решила: а почему бы и нет?..

— Ноэлин… — задумчиво повторил Ринсвинд. — Довольно необычное имя для…

— Дорогуша предупреждала, что ты не поймёшь, — пожала плечами Найлетта, глядя куда-то между собой и Ринсвиндом. — Думаю, дело всё в том, что мой брат слишком долго работал на фабрике, — задумчиво произнесла она. — Он всегда был таким впечатлительным. Ну вот и…

— О, я понял: он ИМПЕРСОНАТОР, исполняет роли ЖЕНЩИН! — догадался Ринсвинд. — Я про ТАКИХ слышал. Старая традиция. Пара надувных шаров, соломенный парик и сальные шуточки. Помню, когда я был ещё студентом, на каждое страшдество Навозчик Возчик и Спусти Штанс на пару такое вытворяли…

Он ощутил на себе её взгляд — один из столь хорошо ему знакомых долгих, внимательных взглядов.

— Слушай, — спросила она, — а ты вообще много путешествовал?

— Ты не поверишь, как много.

— И, наверное, знакомился с самыми разными людьми?

— По большей части с довольно мерзкими.

— В общем, я хотела сказать, что бывают мужчины… — Найлетта осеклась. — Спусти Штанс? Это что, ИМЯ!?

— Вообще-то, не совсем. На самом деле его звали Рональд Штанс, но, разумеется, каждый, кто слышал его имя, сразу начинал…

— О, и всё? — Найлетта встала и высморкалась. — Так или иначе, я их с самого начала предупредила, что сразу после Галы я ухожу, так что они на меня не обидятся. Быть… ИМПЕРСОНАТОРОМ женщин — неподходящая работа для девушки, каковой я, между прочем, являюсь на самом деле. Мне казалось, это очевидно, но для тебя я специально это подчеркиваю. Сэнди, ты поможешь нам отсюда выбраться?

Приблизившись к глухой стене тупика, Сундук принялся пинать её, пока не образовалась приличного размера дыра. На обратном пути он оглоушил стражника, который имел неосторожность приподнять голову.

— Э-э, я называю его Сундуком, — безнадёжно произнёс Ринсвинд.

— Да? А для нас она — Сэнди.

Дыра в стене вела в тёмную комнату. Вдоль стен теснились покрытые паутиной ящики.

— О, мы попали на старую пивоварню! — воскликнула Найлетта. — То есть на новую. Надо бы поискать дверь.

— Отличная идея, — одобрил Ринсвинд, разглядывая паутину. — А почему ты назвала эту пивоварню новой? На вид она довольно старая…

Найлетта потрясла ручку двери.

— Заперто, — сказала она. — Пошли дальше, поищем ещё. Она потому новая, что её построили взамен старой, которая раньше стояла за рекой. Но никакого «взамен» не получилось. Пиво начало киснуть и так далее. Потом пошли разговоры, якобы здесь водятся призраки. Одним словом, всем всё понятно. И старую пивоварню снова запустили. Мой отец потерял на этом почти все свои деньги…

— Почему?

— Это была его пивоварня. У него чуть разрыв сердца не случился. Он отдал мне пивоварню в приданое, — Найлетта подергала ещё одну дверь, — потому что с Ноэлином они никогда не ладили, из-за того, что… ну, ты понимаешь, хотя, скорее всего, вряд ли… Так или иначе, наше семейное дело рухнуло. А когда-то «Пиво Ру» считалось лучшим в округе.

— А продать это место нельзя? Я имею в виду, ну, под что-то другое?

— Продать? Место, где пиво скисает за пять секунд да к тому же водятся призраки? Такое добро и даром никому не нужно.

Ринсвинд окинул взглядом большие металлические цистерны.

— Может, раньше здесь было какое-то религиозное сооружение? — предположил он. — Тогда эти явления объяснимы. Помню, у нас построили рыбный ресторан на месте…

Найлетта погремела ещё одной запертой дверью.

— Так все и думают, — кивнула она. — Но отец обошёл все местные племена, и везде ему сказали, что ничего такого здесь никогда не было. То есть никакой святости. Совсем наоборот, это место было очень даже несвятое. Один вождь даже специально пришел в тюрьму к премьер-министру и сказал: «Друг, вы можете выкопать это место и вышвырнуть его за Край света, будь спок».

— А почему он пошел именно в тюрьму?

— Всех политиков сразу после выборов мы отправляем в тюрьму. А вы разве нет?

— Но зачем?

— Очень экономит время. — Найлетта безрезультатно подёргала ещё одну ручку. — Проклятье! А окна слишком высоко…

Земля задрожала. Из мрака раздался резкий металлический лязг. Пылинки двигались по странной траектории, образуя на полу мелкую рябь.

— О, только не ЭТО! — простонала Найлетта.

Теперь уже двигалась не только пыль. Крохотные существа прорывали в пыльной пустыне на полу бороздки, обтекали ноги Ринсвинда и скрывались под полом.

— Пауки уходят! — крикнула Найлетта.

— И отлично!

От следующего сотрясения треснула стена.

— Так сильно трясёт впервые, — пробормотала девушка. — Нужна лестница: попробуем выбраться через окно.

Нависающая над ними лестница нехотя отделилась от стены и сложилась в металлическую головоломку на полу.

— Может, я выбрал не самый удачный момент для вопроса, — с подозрением промолвил Ринсвинд, — но ты случайно не кенгуру?

Высоко над ними громко треснул металл, потом раздался ещё один скрежещущий звук, и вскоре звуки слились в протяжный стон неорганической боли. Подняв голову, Ринвинд увидел, что купол пивоварни элегантно превращается в сотни падающих стеклянных осколков.

И прямо на них, окутанный стеклянным дождем, озаряемый уцелевшими лампами, летел кенгуру «Пиво Ру».

— Сэнди! Откройся! — завопила Найлетта.

— Не… — начал Ринсвинд, но она уже схватила его и дернула в сторону Сундука, с готовностью распахнувшего крышку…

Мир поглотил мрак.

Под ним была деревянная поверхность. Очень осторожно Ринсвинд постучал по дереву. И по дереву спереди. И по де…

— Послушай, ты так хочешь выйти?

— Мы ВНУТРИ Сундука?

— И что тут такого? Точно таким же способом мы на прошлой неделе выбрались из Кангули! Знаешь, мне иногда кажется, что этот ящик ВОЛШЕБНЫЙ.

— А ты вообще ВИДЕЛА то, что у него внутри?

— Ну, Летиция в нём держала джин, это я точно знаю.

Ринсвинд осторожно вытянул руку вверх. Может, в Сундуке не одно «внутри», а несколько? С него станется. Может, он точь-в-точь как эти шкафчики с выдвижными ящиками, с которыми выступают заклинатели? Если положить в этот ящик монетку, он задвигается, а выдвигается уже без неё. В детстве Ринсвинду как-то подарили такой. Он извел чуть ли не два доллара, пока не выбросил дьявольскую штуковину на помойку…

Его пальцы нащупали то, что вполне могло быть крышкой, и он приподнял ее.

Они по-прежнему находились в пивоварне. Довольно приятный сюрприз, учитывая те места, в которых можно оказаться, забравшись в Сундук. Земля по-прежнему рокотала так, что внутри все переворачивалось, и периодически раздавался металлический грохот, словно какой-то свирепый великан швырял об пол очередную ржавую цистерну.

Большое изображение кенгуру со всех сторон лизал огонь.

В дыму, который поднимался от плаката, мелькали остроконечные шляпы.

То есть клубы дыма извивались вокруг дыр в воздухе таким образом, что образовывали что-то вроде трехмерного силуэта группы волшебников.

Ринсвинд выбрался из Сундука.

— Нет, нет, только не это! — пробормотал он. — Я здесь всего лишь пару месяцев. Я не виноват!

— Они похожи на призраков! — воскликнула Найлетта. — И ты их что, знаешь?

— Нет! Но они наверняка как-то связаны с этими вашими землятрясениями! И с тем, что вы тут называете Мокростью, что бы это ни значило!

— Так ведь это всего лишь старая легенда! Так или иначе, господин Волшебник, ты, наверное, не заметил, но скоро здесь можно будет задохнуться от дыма! Где та дыра, через которую мы вошли?

Ринсвинд в отчаянии огляделся… Дым застилал всё вокруг.

— А тут есть погреб? — спросил он.

— Ага! Мы туда часто лазали с Ноэлином, ещё в детстве, чтобы поиграть в «матери-матери». Где-то в полу должен быть люк!

Не прошло и трех минут, как древний деревянный люк, не выдержав ударов Сундука, громко хрустнул. Первыми в образовавшуюся щель нырнули несколько крыс, а следом — Ринсвинд с Найлеттой.

Когда они наконец выбрались наружу, никто не обратил на них никакого внимания. Над городом поднимался столб дыма. Стражники и горожане уже составили цепочку для доставки воды. Другие, действуя толстенным бревном как осадным орудием, долбили двери пивоварни.

— Уф-ф, — шумно выдохнул Ринсвинд. — Удрали. Ну и передряга…

— Эй, что происходит? Куда делась эта чёртова вода?

Человек, который орудовал рукоятью насоса, испустил вопль отчаяния. Насос странно застонал, а рукоять бессильно опустилась. Стражник схватил человека за руку.

— В том дворе есть ещё один! Поспеши, друг! Перебежав в соседний двор, они попытались пробудить к жизни насос. Тот издал свистящий звук, точно захлебываясь, выплюнул несколько капель воды вперемешку с мокрой ржавчиной и умолк навеки.

Ринсвинд сглотнул.

— По-моему, вода ушла, — бесстрастно констатировал он.

— Что значит — УШЛА? — возмутилась Найлетта. — Вода есть ВСЕГДА! Огромные, гигантские подземные моря!

— Да, но… они ведь не пополняются. Да и откуда? Такой штуки, как дождь, у вас никогда и не видели.

— Опять начина… — Она осеклась. — Ты что-то знаешь? У тебя какой-то очень подозрительный вид, господин Волшебник.

Ринсвинд уныло посмотрел на столб дыма. Среди густых клубов блестели искры. Волны жара то взметали их вверх, то дождем обрушивали на город. «Все тут прожарится до самых костей, — подумал он. — И здесь не бывает дождя. Не бывает… Постойте-ка…»

— А откуда ты вообще знаешь, что я волшебник? — спросил он.

— У тебя на шляпе написано. Неразборчиво, правда.

— И ты знаешь, что такое волшебник? Я спрашиваю совершенно серьёзно и вовсе не пытаюсь вешать тебе на уши креветок.

— Всем известно, что такое волшебник! Наш университет под завязку набит этими бесполезными умниками!

— И ты можешь показать мне туда дорогу?

— Сам найдёшь!

Найлетта двинулась прочь сквозь толпу. Он бросился вслед за ней.

— Пожалуйста, не уходи! Как раз такая, как ты, мне сейчас и нужна! В качестве переводчика!

— Как это? Мы ведь говорим на одном языке!

— Неужели? Я слышал, к примеру, что пивные банки здесь называют штанцами. Как приезжие отличают у вас пиво от штанов?

Найлетта улыбнулась.

— До первого раза — никак.

— Мне всего-то и надо, чтобы ты отвела меня в этот ваш университет, — продолжал Ринсвинд. — По-моему, я чувствую приближение Знаменитой Последней Схватки.

Откуда-то сверху раздался предсмертный вопль металла, и по улице пролетело громадное колесо ветряной мельницы.

— И думаю, лучше поторопиться, — добавил он. — Иначе вам придётся полностью перейти на пиво.

* * *

Казначей рассмеялся: угольные точки встали на ножки, построились в стройную колонну и, спустившись с камня, двинулись по песку. На деревьях у него за спиной уже вовсю распевали птицы…

А в следующее мгновение, к превеликому сожалению казначея, оттуда же донеслись голоса волшебников.

Они опять о чём-то спорили. Волшебники сомневались, сомневаются и будут сомневаться в правильности устройства вселенной, но почему-то свои вопросы они неизменно адресуют другим волшебникам и при этом ничуть не интересуются ответами.

— …Сначала здесь деревьев точно не было.

— А может, мы их не видели из-за дождя? А главный философ — из-за госпожи Герпес. Возьми себя в руки, декан! Ты опять молодеешь! На кого ты хочешь произвести впечатление?

— Просто я от природы моложавый, аркканцлер.

— Нашёл чем гордиться… И пожалуйста, кто-нибудь, проследите, чтобы главный философ прекратил обниматься с самим собой… О, да тут кто-то, кажется, устроил пикник!

Художник настолько ушёл в работу, что не обратил на волшебников абсолютно никакого внимания.

— Я отлично помню: казначей двигался именно в этом направлении…

Комком красной грязи художник раскрасил сложную кривую, и возникло — с таким видом, словно было тут всегда, — существо с телом гигантского кролика, хвостом ящерицы, а мордой и её выражением весьма смахивающее на верблюда. Волшебники столпились у скалы как раз в тот момент, когда существо чесало за ухом.

— А это что такое?

— Может, крыса? — предположил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Слушайте, казначей, похоже, нашёл кого-то из местных… — Оставляя в песке глубокие следы, декан приблизился к художнику. Тот смотрел на волшебников, разинув рот. — Доброе утро, дружище. Как это называется?

Художник проследил взглядом за указующим перстом.

— Кенгуру? — уточнил он. Шёпотом, едва слышно, но земля при этом содрогнулась.

— А, кенгуру!

— Из сказанного вовсе не следует, что существо именно так и называется, — встрял Думминг. — Не исключено, что в переводе на наш язык это означает «Не знаю».

— А с чего бы ему не знать, как оно называется? — возразил декан. — С виду он вполне дикий. Очень загорелый. Испытывает недостаток штанов. Сразу понятно, такой просто обязан знать, как называются представители местного животного мира.

— Он его нарисовал, — подал голос казначей.

— Неужели? Некоторые из этих диких парней — отличные художники.

— А он случайно не Ринсвинд? — уточнил Чудакулли, который редко утруждал себя запоминанием лиц. — Да, вижу, он несколько смугловат, но, с другой стороны, за несколько месяцев под таким солнцем кто угодно зажарится.

Остальные волшебники сразу сгрудились в кучку и принялись озираться по сторонам в поисках признаков мобильной четырёхугольной штуковины.

— Но у него же нет шляпы, — указал Думминг.

Волшебники облегченно выдохнули и расслабились.

Некоторое время декан рассматривал каменную стену.

— Для наивного искусства очень неплохо, — похвалил он. — Весьма интересные… линии.

Казначей кивнул. С его точки зрения, рисунки были ЖИВЫМИ. Может, они и представляли собой так называемую «живопись кусочками цветной земли по камню», но это не мешало им быть столь же живыми, как только что ускакавший по своим делам кенгуру.

Теперь старик рисовал змею. Длинную изогнутую линию.

— Я как-то видел дворец из тех, что строили в своих джунглях тецуманы, — произнёс, не отводя глаз от рисунка, декан. — Во всём здании ни грамма известки, а камни так подогнаны друг к другу, что даже ножик не вставишь. Ха, наверное, эти камни — единственное место, куда тецуманы не совали свои ножи, — добавил он. — Странные всё-таки были люди. Крупные специалисты в оптовых человеческих жертвоприношениях и какао. Довольно своеобразная, на мой взгляд, комбинация. Сначала угробить пятьдесят тысяч человек, а потом расслабиться за чашечкой горячего шоколада. Прошу прощения, что несколько отошёл от темы, просто я когда-то увлекался Тецуманской империей…

Даже Чудакулли опешил, когда декан вдруг взял из руки художника размочаленную на конце веточку и осторожно несколько раз прикоснулся ею к вертикальной каменной поверхности.

— По точке на каждый глаз, — улыбнулся декан, возвращая «кисть».

Художник тоже ему улыбнулся. Точнее, показал зубы. Как и многих других обитателей всевозможных астральных миров, волшебники ставили его в тупик. Их ничем не прошибаемая самоуверенность не имела пределов. Самим своим видом они словно бы говорили: о, то, что мы здесь, это нормально, это правильно, но, пожалуйста, не надо так из-за нас суетиться, занимайтесь, чем занимались, а мы тут пока побродим… А ещё у волшебников был такой вид, словно они вот-вот вытащат из кармана классные журналы и примутся расставлять оценки.

За спиной у декана змея, извиваясь, уползла прочь.

— Никто ничего странного не чувствует? — осведомился профессор современного руносложения. — У меня покалывает в пальцах. Где-то поблизости только что творилось волшебство.

Декан поднял с земли почерневшую от огня палочку и выцарапал на камне корявую линию. У художника от такой наглости даже челюсть отвисла.

— Мне кажется, он оскорбился, — произнёс Думминг.

— Ерунда! Хороший художник всегда готов учиться у своих старших товарищей, — возразил декан. — Что любопытно: судя по всему, у местных жителей начисто отсутствует представление о перспективе…

«Потому что всякая перспектива — ложь, — подумал (или воспринял чью-то мысль) казначей. — Если я знаю, что пруд круглый, с какой стати мне рисовать овал? Я нарисую его круглым, потому что это правда. Разве моя кисть должна лгать тебе только потому, что мои глаза солгали мне?»

Мысль прозвучала довольно сердито.

— А что ты там рисуешь, декан? — поинтересовался главный философ.

— А ты что, сам не видишь? Птицу, разумеется.

«Но птица должна летать, — произнёс голос в голове у казначея. — Где же крылья?»

— Эта птица стоит на земле. И крылья не видны, — произнёс декан. И тут же осознал, что ответил на вопрос, который никто не задавал. — Проклятье! Знаете, рисовать на камне труднее, чем может показаться…

«А я ВСЕГДА вижу крылья», — произнёс голос в голове у казначея. Казначей зашарил по карманам в поисках бутылочки с пилюлями из сушёных лягушек. Как правило, голоса не звучали так чётко и уверенно.

— Какая ПЛОСКАЯ птица, — сказал Чудакулли. — Ну хватит, декан, у нашего нового друга не слишком-то довольный вид. Лучше пойдем и придумаем какое-нибудь хорошее корабельное заклинание…

— Как по мне, это больше похоже на дурностая, — сообщил главный философ. — И хвост какой-то неправильный.

— Палочка соскользнула.

— К тому же, утка должна быть толще, — высказался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — И не пытайся пустить нам пыль в глаза, декан. Когда в последний раз ты видел утку не в обрамлении бобов?

— На прошлой неделе!

— Ну да, подавали жареную утку. В сливовом соусе. Дай-ка палочку…

— Ну вот, теперь у неё три ноги!

— Я ПОПРОСИЛ у тебя палочку! Вежливо! А ты её у меня вырвал!

— А теперь послушайте-ка меня, — вмешался Чудакулли. — Я хорошо знаю, как выглядит утка, и то, что вы здесь изобразили, просто смехотворно. Дайте-ка мне сюда… СПАСИБО… Клюв рисуется вот так…

— Ты его нарисовал не на том конце, к тому же он чересчур большой!

— По-твоему, это клюв?

— Послушайте, из вас троих никто рисовать не умеет. Дайте сюда палочку…

— Художник тоже мне выискался! Ха! И ни к чему выхватывать…

* * *

Незримый Университет был построен из камня — настолько из камня, что трудно было сказать, где кончается дикая скала и начинается одомашненный, ручной камень.

Но, говоря в общем, из чего ещё можно построить университет? Если бы Ринсвинду понадобилось составить список потенциальных строительных материалов, вряд ли ему бы пришло в голову включить туда гофрированные железные листы. И всё же, словно бы повинуясь своего рода наследственной волшебной памяти, создатель университетского входа при помощи разнообразных кузнечных орудий очень постарался придать этим листам вид каменной арки. Над аркой, выжженная в железе, изгибалась фраза: «НУЛЛУС ТРЕВОГАС».

— Ну, почему я не удивлен? — спросил Ринсвинд. — Будь спок.

Ворота, также выполненные в технике прибивания гофрированных железных листов к кускам древесины здоровенными гнутыми гвоздями, были наглухо заперты. Собравшаяся возле университета толпа дубасила в ворота кулаками.

— Похоже, ты не одинок в своем желании посетить университет, — произнесла Найлетта.

— Должен быть ещё вход, — ответил, отходя в сторонку, Ринсвинд. — Из какого-нибудь переулка… Ага, вот. Значит, так, каменных стен здесь нет, следовательно, вытащить несколько кирпичей не получится, а стало быть… — Он потыкал в железные листы, и один сместился. — Ну да. Разболтавшийся железный лист. Очень удобно пользоваться, когда ворота уже заперты.

— Откуда ты все это знаешь?

— Это же университет? Давай, пролезай.

Рядом с разболтавшимся листом мелком было нацарапано: «Нулли Чертовскус Шейла». Ринсвинд поскрёб в затылке.

— Но тебя ведь не Шейлой зовут, так что к нам это не относится.

— Если это значит то, что я думаю, это значит, то это значит, что женщинам сюда нельзя, — возразила Найлетта. — Надо было тебе захватить Дорогушу.

— То есть?

— Так, ничего. Забудь.

К некоторому удивлению Ринсвинда, по другую сторону их ждал коротко подстриженный, очень приятный газон, озарённый светом из окон большого приземистого здания. Приземистыми здесь были все здания, и при этом крыши у всех были большими и широкими. В результате создавалось впечатление, как будто стоишь на поляне, усеянной множеством квадратных грибов. А если бы кому-нибудь пришло в голову их покрасить, это стало бы поистине историческим событием, стоящим где-то между Открытием Огня и Изобретением Колеса.

И, разумеется, была башня. Правда, высотой футов в двадцать.

— Не слишком-то похоже на университет, — усмехнулся Ринсвинд. Он позволил себе подпустить в голос толику самодовольства. — Башня в двадцать футов высотой? С такой только… — Он осекся. — … Плевать хорошо. Гм, ну что ж…

Он двинулся к входной двери. В этот же самый миг падающий из здания свет вдруг ярко полыхнул и приобрёл оттенок октарина, восьмого цвета, свойственного магии. Приоткрытая входная дверь с громкими стуком захлопнулась.

Ринсвинд заколотил в неё кулаком.

— Мои приветствия, братья! — прокричал он. — Я принёс вам… Силы небесны…

Мир преобразился. Вот Ринсвинд стоял перед ржавеющей дверью, но в следующую секунду он уже оказался в центре круга из полдюжины волшебников.

Взмахнув руками, Ринсвинд обрёл равновесие.

— Гм, пятерка за старание! — похвалил он. — Не хочу показаться несколько занудным, хотя некоторые утверждают, что Зануда — моё второе имя, но там, откуда я пришёл, мы, как правило, ходим через двери. Так, знаете ли, много проще.

— Всех ворон наперекосяк, с каждым разом у нас получается всё легче и легче! — воскликнул один из волшебников.

Перед ним были именно волшебники. В этом не возникало и тени сомнения. Как и полагается, они были в остроконечных шляпах — правда, столь широкие поля Ринсвинд встречал разве что в окрестностях Анк-Морпорка, и все они были заполнены капустой. Волшебные балахоны заканчивались где-то на уровне пояса, а далее следовали шорты, длинные серые носки и большие кожаные сандалии. Данная волшебная униформа несколько отличалась от той, к которой привык он, — и всё же перед ним были волшебники. Все они как один смахивали на огромные надутые воздушные шарики, готовые вот-вот взлететь.

Один волшебник — судя по всему, главный — кивнул Ринсвинду.

— Добрый вечер, господин Зануда. Должен признать, ты прибыл сюда гораздо быстрее, чем мы предполагали.

«Так я ж за дверью стоял», — хотел было ответить Ринсвинд, но прикусил язык.

— Э-э, по пути мне немного помогли, — уклончиво пояснил он.

— Вид у него не слишком демонический, — заметил кто-то из волшебников. — А помните, кто явился в прошлый раз? Шесть глаз, три…

— Лучшие из них способны менять обличье, декан.

— В таком случае этот, наверное, из самых лучших. Просто гений маскировки.

— Большое спасибо, — буркнул Ринсвинд.

Аркканцлер кивнул в сторону Ринсвинда. Он был пожилым (впрочем, это само собой разумеется), с лицом словно бы выжатым, а потом снова разглаженным и короткой седеющей бородкой. И было в нём что-то неощутимое, странно ЗНАКОМОЕ.

— Мы вызвали тебя, Зануда, — произнёс аркканцлер, — ибо хотим узнать, что случилось с водой.

— А она разве не пропала? — удивился Ринсвинд. — Мне казалось, она ушла.

— Она НЕ ХОДИТ, — пояснил декан. — Потому что это ВОДА. И она есть всегда — надо только вырыть колодец поглубже.

— Но если мы ещё немножко углубимся, слон под нами может испытать крайне неприятное потрясение, — добавил аркканцлер. — Поэтому мы…

Его реплика была прервана оглушительным лязгом — это грохнулись об пол университетские двери. Волшебники попятились.

— А это что за дьявольщина? — пробормотал кто-то.

— О, всего лишь мой Сундук, — пожал плечами Ринсвинд. — Он сделан из…

— Ящик? На ножках? А это… ЖЕНЩИНА?

— Лично я бы подобных вопросов ему не задавала, — посоветовала Найлетта, выступая из-за Сундука. — Он в данной теме не слишком-то хорошо ориентируется. И прошу прощения, но Сэнди надоело ждать, вот она и…

— Нога женщины не должна ступать в университет! — воскликнул декан. — На этих дамочек никакого шерри не напасешься!

— Декан, будь спок, — перебил его аркканцлер, раздраженно взмахнув рукой. — Так что сталось с водой, Зануда?

— Думаю, её всю вычерпали, — ответил Ринсвинд.

— И где нам теперь брать воду?

— А почему вы у меня об этом спрашиваете? У вас что, нет заклинаний для вызова дождя?

— Опять это слово, — сказал декан. — Когда небо брызгается водой! Я поверю в это только тогда, когда увижу собственными глазами!

— Мы пробовали создать… как бишь его? Большой белый мешок с водой. Моряки иногда видят такие на небе.

— Облако?

— Совершенно верно. Но эти облака не держатся. На прошлой неделе мы запустили одно такое с башни, так оно угодило прямо в декана.

— Я никогда не верил в эти древние басни про облака, — пожал плечами декан. — И вам я, кстати, не верю. Вы наверняка поджидали, когда я пойду мимо.

— Но облака не нужно делать: они существуют сами по себе, — вмешался Ринсвинд. — Послушайте, я не знаю, как вызвать дождь. Мне казалось, любому хоть сколько-нибудь приличному волшебнику известно заклинание для вызова дождя, — добавил он тоном человека, который такого заклинания точно не знает.

— В самом деле? — несколько зловеще осведомился аркканцлер. — Так уж и любому?

— Я никого не хотел обидеть, — поспешно заявил Ринсвинд. — Уверен, это прекрасный университет. Разумеется, не НАСТОЯЩИЙ, но, принимая во внимание обстоятельства, вполне даже ничегошный.

— А чем тебе не нравится наш университет? — поинтересовался аркканцлер.

— Ну… башня у вас, к примеру, низковата. Даже по сравнению с окружающими зданиями. Нет, не то чтобы…

— По-моему, пришла пора продемонстрировать господину Зануде нашу башню, — сказал аркканцлер. — Он, по-видимому, не принимает нас всерьёз.

— Я её уже видел, — сказал Ринсвинд.

— Сверху?

— Нет, разумеется, не сверху…

— У нас нет на это времени, аркканцлер, — перебил его какой-то невысокого роста волшебник. — Давай отправим этого как-его-там обратно в преисподнюю и вызовем кого-нибудь поквалифицированнее.

— Прошу прощения?! — спросил Ринсвинд. — Преисподняя — это такое слишком тёплое, преимущественно красного цвета место?

— Да!

— Ну надо же! Интересно, а как иксиане её отличают? Там пиво теплее?

— Довольно препирательств, — прервал аркканцлер. — Мы осуществили ритуал призвания, и этот демон явился быстрее всех. Значит, он-то нам и нужен. Итак, Зануда, приступим. Не бойся, это будет быстро.

* * *

Думминг покачал головой и направился к костру. Госпожа Герпес скромно присела на камень. Прямо перед ней, постаравшись расположиться как можно ближе к огню, грелся библиотекарь. Он по-прежнему был чрезвычайно маленьким. «Может, его временной железе требуется больше времени, чтобы прийти в себя?» — подумал Думминг.

— Эй, госьпода, чем ви там заняты? — поинтересовалась госпожа Герпес.

Чтобы перекричать спорщиков, ей пришлось повысить голос, но даже если бы сейчас волшебники отбивались огненными шарами от всяких тварей, лезущих из Подземельных Измерений, госпожа Герпес всё равно бы спросила нечто вроде: «Господа, что, возьникли какие-то затрюднения?». Она любила, чтобы её информировали о таких вещах.

— Они встретили человека, который рисует настолько ЖИВЫЕ картинки, что ничего подобного я никогда не видел, — ответил Думминг. — И теперь, соответственно, преподают ему основы живописи. Всем кагалом. То есть комитетом.

— Госьпода проявляют интерес ко всемю, что их окрюжает, — заметила госпожа Герпес.

— Господа вечно суют свои носы в то, что их не касается, — возразил Думминг. — Не знаю, наверное, это у волшебников врождённое, но они не могут быть просто СТОРОННИМИ НАБЛЮДАТЕЛЯМИ. Сейчас, к примеру, они спорят, как правильно рисовать утку, но я слегка сомневаюсь, что у утки четыре лапы, а пока что они изобразили именно столько. И, откровенно говоря, госпожа Герпес, они ведут себя как котята на кухне, когда там ощипывают кур… А это что такое?

Библиотекарь обнаружил у костра мешок и теперь, подобно всем молодым млекопитающим в любой части света, пробовал на вкус его содержимое.

Сейчас он держал в лапках плоский и изогнутый деревянный предмет, раскрашенный многоцветными полосками — слишком многоцветными; в своей живописи старик пользовался куда меньшим количеством цветов. Думминга это насторожило. Библиотекарь проверил предмет на аппетитность, потом, думая о чем-то своем, постучал им по земле и, когда ничего не произошло, разочарованно отшвырнул прочь. После чего вытянул из мешка плоский деревянный овал на шнурке и попробовал на вкус шнурок.

— Это йо-йо? — полюбопытствовала госпожа Герпес.

— Когда я был маленьким, у нас такие штуковины назывались «ревунчиками», — сказал Думминг. — Вы раскручиваете «ревунчика» над головой, и он начинает забавно гудеть. — Думминг проиллюстрировал сказанное неопределенным взмахом руки.

— И-ик?

— О, ню разве он не прелесть? Посьмотрите, он повьторяет ваши движения!

Библиотекарь предпринял попытку раскрутить игрушку над головой. Шнурок сразу намотался ему на шею, а овалом малыша треснуло по затылку.

— О, бедняжька! Прошю вас, господин Тупс, распютайте его!

Пока Думминг высвобождал библиотекаря, малыш скалил клыки.

— Надеюсь, он скоро вернётся в свой привычный облик, — сказал Думминг. — Иначе нашей библиотеке грозит нашествие картонных книжек про всяких кроликов и птичек…

Башня была ну слишком уж короткой. Фундамент в своё время сложили из камня, но потом строителям, судя по всему, надоело, и они прибегли к излюбленному методу: обиванию деревянного каркаса ржавой жестью. Витая расшатанная лестница вела вверх.

— Впечатляет, — вздохнул Ринсвинд.

— С крыши впечатляет ещё больше. Поднимись наверх.

Пока Ринсвинд переползал со ступеньки на ступеньку, лестница угрожающе раскачивалась. Добравшись наконец до самого верха, он без сил распростёрся на железной крыше. «Наверное, причиной всему пиво и волнение, — попытался успокоить себя Ринсвинд. — Не может быть, чтобы какая-то жалкая лестница так подействовала на меня».

— Отсюда разворачивается прекрасная панорама, не правда ли?

Аркканцлер приблизился к краю крыши и взмахом руки указал на город.

— Да уж, разворачивается, — подтвердил Ринсвинд, неуверенно ковыляя к гофрированным зубцам. — Видно аж до самого забо… Аргх!

Аркканцлер схватил его за воротник и оттянул от края.

— Это же… это… — Ринсвинд хватал ртом воздух.

— Хочешь спуститься обратно? Ринсвинд яростно глянул на аркканцлера и очень осторожно двинулся назад к лестнице. Готовый в любой момент отпрянуть, он посмотрел вниз и тщательно пересчитал ступени.

Затем бочком приблизился к парапету и рискнул бросить вниз ещё один взгляд.

Весь Пугалоу был как на ладони: вон — огненное пятно пивоварни а вон — порт…

Ринсвинд перевёл взгляд дальше.

Насколько хватало глаз, вдаль простиралась поблескивающая под лунным светом красная пустыня.

— Эта башня… — просипел он. — Какая у неё высота?

— Снаружи? Примерно полмили, — ответил аркканцлер.

— А изнутри?

— Ты же только что на неё поднимался. Два этажа.

— То есть, ты хочешь сказать, эта башня наверху выше, чем внизу?

— Здорово, правда? — довольно спросил аркканцлер.

— Очень… очень изобретательно, — выдавил Ринсвинд.

— О да, в нашей стране живут весьма изобретательные лю…

— Эй, Ринсвинд!

Голос донесся снизу. Ринсвинд очень осторожно взглянул на нижнюю ступеньку. Это был один из волшебников.

— Да? — отозвался он.

— При чем здесь ты! — рявкнул волшебник. — Я звал аркканцлера!

— Но Ринсвинд — это ведь я, — недоуменно произнёс Ринсвинд.

Аркканцлер похлопал его по плечу.

— Совпадение, друг, — сказал он. — Меня тоже так зовут.

* * *

Думминг опасливо вернул «ревунчика» малышу-библиотекарю.

— На, на, бери, — сказал он. — Я отдаю его тебе, а ты перестаешь кусать меня за ногу — договорились?

Из-за скалы донесся урезонивающий голос:

— Господа, господа, нет никакой нужды драться. Предлагаю голосование: пусть поднимут руку все, кто считает, что у утки лапки перепончатые…

Библиотекарь ещё несколько раз крутнул «ревунчика».

— Не самый удачный экземпляр, — прокомментировал Думминг. — Звук довольно слабый… Честно говоря, хотелось бы знать, когда они наконец угомонятся.

…Вввиимм…

— И-ик!

— Да, да, очень хорошо…

…Вввиимм… Вввиимм… вввИММММ…

Думминг поднял голову. В небе над побережьем образовался круг синего неба, откуда начал распространяться солнечный свет.

Дождь перестал.

— И-ик?

«А интересно, что этот старик тут делает? — вдруг подумал Думминг, хотя об этом следовало задуматься давным-давно. — Сидит на пустой равнине только что появившегося континента, рисует какие-то картинки…»

Внезапно на континент навалилась тьма.

Старик удовлетворенно улыбнулся и обозрел своё последнее творение. Последний выполненный им рисунок изображал множество фигурок в остроконечных шляпах. А затем фигурки слились с камнем…

Он радостно принялся рисовать всяких пауков и опоссумов, когда вдруг заметил, что на камне чего-то не хватает.

Очень странное и грустно выглядящее утконосистое создание тихонько скользнуло в текущую неподалеку речку.

— Наверное, мы какие-нибудь дальние кузены, — сказал аркканцлер. — Это имя не так уж и часто встречается. Выпей ещё пива.

— Однажды я просматривал университетские документы, — мрачно отозвался Ринсвинд. — До меня в Университете Ринсвиндов не было. — Перевернув банку вверх дном, он одним большим глотком допил пиво. — Если уж на то пошло, у меня и этих, ну, как их, родственников-то никогда не было. То есть… некому было… присылать мне… всякие, эти, шарфы на стр'ш'д'ство…

— А какое у тебя имя? Меня, к примеру, Биллом зовут…

— Шикарное имя. Билл Ринсвинд. А у меня… и не припомню даже, было ли у меня когда-то имя…

— И как к тебе обычно обращаются, друг?

— Обычно? «Держи его!». Или типа того. — Ринсвинд открыл ещё одну банку. — Это типа прозвище. А если официально: «Эй, не дайте этому паскуднику уйти!».

Прищурившись, он стал разглядывать банку.

— А это пиво г'раздо лучше, — произнёс он. — Что тут написано? «Туннельный паук»? Забавное название для пива.

— Это ты читаешь перечень игредиентов, — сообщил Билл.

— В самом деле? — пробормотал Ринсвинд. — Так на чём я остановился?

— На остроконечных шляпах. И на том, как кончилась вода. И на говорящем кенгуру. И оживающих картинках.

— Совершенно верно, — подтвердил декан. — Если ты на трезвую голову такое плетёшь, интересно будет тебя послушать, после того как ты выпьешь ещё чуток пива.

— Видишь ли, когда встанет солнце, — сказал аркканцлер Билл, — я должен буду отправиться в тюрьму к премьер-министру и объяснить ему, куда делась вода. А мы этого не знаем. Так что, если ты нам хоть чем-нибудь поможешь, мы будем тебе крайне признательны. Дай ему ещё баночку, декан. Кстати, ворота, похоже, вот-вот снесут — слышите, как колотят? Но то ли ещё будет, когда и пиво закончится…

Ринсвинду казалось, что кругом всё окутано теплой янтарной дымкой. Он среди старых добрых волшебников, потому что только волшебники постоянно ругаются друг с другом. А пиво… кстати, пиво очень помогает думать.

Через его плечо перегнулся волшебник и положил на стол раскрытую книгу.

— Это копия фрагмента наскальной живописи из Кангули, — сообщил он. — Но что за странные точки над головами у этих людей?

— Эт' дожжь, — с первого взгляда определил Ринсвинд.

— Ты уже не первый раз произносишь данное слово, — заметил Билл. — Дождь — это такие летучие капельки воды?

— Нелетучие, — поправил Ринсвинд. — Дожжь п'дает.

— Но когда тебя колотит водой, это, наверное, больно?

— Нисколечко.

— Вода ведь тяжелая. Как представлю большие белые мешки, доверху наполненные водой и висящие у меня над головой… Знаете, от этой мысли как-то не по себе становится.

Ринсвинду не довелось изучать метеорологию, в этой области он всегда был потребителем конечного продукта.

Он неопределенно поводил в воздухе руками.

— Обл'ка похожи на… пар, — сказал он и икнул. — Точно. Симпатичный такой п'шистый пар.

— Они ещё и КИПЯТ?

— Да не… Откуда ж? Очень холодные, эти облака. А 'ногда они оп'скаются так низко, что аж землю задевают…

Волшебники переглянулись.

— Вы не замечали, последнее время пиво получается особо забористым? — спросил Билл.

— Как по мне, эти облака чертовски опасны, — ответил декан. — Они нам тут все дома посшибают.

— А-а, но. Но. Они ж МЯГКИЕ, понимаш?! Как дым.

— Да ты ведь только что сам утверждал, что они холодные!

Неожиданно Ринсвинду пришло в голову идеальное объяснение.

— Сушьте, вы когда-нибудь дышали на холодное зеркало? — радостно спросил он.

— Не то чтобы я постоянно это делал, но в принципе мы понимаем, о чём ты говоришь.

— Во! Эт' и есть облака! Мжно исчо пива? С ума с'ти, стока выпил, а ни в едином глазу… Зато думатся всё лучш' и лучш'…

Аркканцлер Ринсвинд побарабанил пальцами по столу.

— Ты и вся эта канитель с дождем как-то взаимосвязаны? Как только у нас закончилась вода, тут же появился ты…

Ринсвинд рыгнул.

— У мня тут дела к'какие, — сказал он. — Остроконешные шляпы, ну и далее так…

— Где ты их видел в последний раз?

— В пи'варне. Без пива. Где вроде прив'дения водятся. Шляпные присраки, ха-ха-ха…

Билл вытаращился на него.

— Ну, ТОЧНО, — вдруг произнёс он и окинул внимательным взглядом жалкую фигурку своего дальнего родственника, нагрянувшего с неожиданным визитом. — Идём туда.

Бросив на Ринсвинда ещё один взгляд, аркканцлер словно бы на мгновение задумался.

— И прихватим с собой пиво, — добавил он.

* * *

Думминг Тупс пытался думать, но мысли словно бы едва ползли. Кругом стояла тьма хоть глаз выколи, он не мог пошевелиться, но почему-то не слишком от этого страдал. Состояние было примерно таким, какое бывает в блаженные предрассветные минуты, когда просыпаешься и понимаешь, что ещё можно спать да спать.

Но поразительно, как быстро течёт время.

* * *

Ведерная цепочка стала огромной: теперь она тянулась от гавани до самой пивоварни. Несмотря на запоминающийся, знаменитый дубовый привкус своего шардонне, иксиане были не из тех, кто разбрасывается своими пивоварнями. Это был вопрос принципа.

Сопровождаемые невнятным рокотом толпы и время от времени язвительными замечаниями, бросаемыми с самого заднего и безопасного ряда, волшебники прошествовали к пивоварне.

Из взломанных тараном ворот валил густой дым.

Аркканцлер Ринсвинд, таща за собой своего блаженно улыбающегося родственника, отважно шагнул в пивоварню.

На полу валялся тлеющий остов плаката с «Пивом Ру».

— Он всё размахивал руками и твердил про остроконечные шляпы, — сообщила Найлетта.

— Проверь плакат на магию, декан, — приказал аркканцлер Ринсвинд.

Декан взмахнул рукой. Полетели искры.

— Ничего, — сообщил он. — Я говорил, мы…

Вдруг на несколько секунд в воздухе возникли остроконечные шляпы и тут же растворились.

— Это не МАГИЯ, — заметил один из волшебников. — Это привидения.

— Всем известно, что в этом месте водятся привидения. Злые духи.

Найлетта указала на люк.

— Но он никуда не ведет, — пояснила она. — Оттуда есть дверца на улицу. Ну и там пара кладовых.

Волшебники заглянули в люк.

Оттуда на них воззрилась непроницаемая тьма. Что-то крохотное метнулось прочь; судя по звуку, ног у твари было куда больше четырех. Пахнуло очень старым, очень застоявшимся пивом.

— Будь спок! — Ринсвинд широко помахал банкой. — Я пойду первым.

Это было ВЕСЕЛО.

К люку тянулась ржавая лесенка, крепящаяся к стене болтами. Под весом Ринсвинда она судорожно заскрипела, а потом, когда до пола оставалась пара футов, и вовсе обвалилась. До оставшихся наверху волшебников донесся радостный хохот Ринсвинда.

— Эй, а кто-нибудь из вас знает Достабля? — окликнул Ринсвинд.

— Это который Честная Сделка? — уточнил Билл.

— Ага, его. Поскольку на улице сейчас толпа, он наверняка где-нибудь рядом крутится.

— Весьма вероятно.

— А может кто-нибудь сходить и купить у него суповик с двойной порцией кетчупа? Мне бы сейчас пирожок в самый раз.

Декан посмотрел на аркканцлера Ринсвинда.

— Сколько пива он выпил?

— Банки три-четыре. Бедняга, он, наверное, аллергик.

— Даже, пожалуй, двойную порцию! — донеслось снизу.

— ДВОЙНУЮ?

— Будь спок. Ни у кого факела не найдется? Здесь темно хоть глаз выколи.

— А тебе пироги деликатесные или обычные? — осведомился декан.

— Обычные вполне сойдут. Я их одной левой.

— Бедняга…

Покачав головой, Билл принялся отсчитывать мелочь.

В подвале действительно было темно, и всё же через люк просачивалось достаточно света, чтобы Ринсвинд мог разглядеть тянущиеся сквозь мрак гигантские трубы.

Очевидно, некоторое время после закрытия пивоварни (но до опечатывания всех дверей) помещение использовалось всякими молодыми людьми, которым обрыдло жить в тесных комнатушках с родителями, тогда как мотоциклы, на которых можно было бы «убраться-из-этой-вонючей-дыры-ко-всем-чертям», на ИксИксИксИксе ещё не изобрели.

Одним словом, стены были исписаны вдоль и поперек. В тусклом свете Ринсвинд пригляделся к надписям, которые сообщали всякую полезную информацию, типа «Б.Смот — Полная Поцца». Что такое «поцца», Ринсвинд понятия не имел, но почему-то не сомневался, что Б.Смот вряд ли был бы в восторге, узнав, что его причислили к племени поцц. И всё-таки поразительно, как знакомо звучат все оскорбительные словечки, пусть даже написанные на неизвестном вам языке.

За спиной раздался глухой стук. Это на каменный пол приземлился Сундук.

— А, старушка Сэнди пожаловала! — поприветствовал Ринсвинд. — Будь спок!

Из люка спустили ещё одну лестницу, по которой вниз осторожно слезли волшебники. Аркканцлер Ринсвинд сжимал в руке посох со светящимся набалдашником.

— Что-нибудь обнаружил? — осведомился он.

— Пожалуй, да. Например, человеку по имени Б.Смот лично я никогда руки не подам.

— Ну-ну. Наш декан не так уж и плох. Вот подожди, узнаешь его поближе… Что такое?

Ринсвинд указывал в дальний угол помещения.

Там, на двери, неведомой рукой были нарисованы остроконечные шляпы. Красные. В темноте они блестели.

— О боги, это кровь, — стуча зубами, вымолвил Ринсвинд.

Его родственник провёл по изображению пальцем.

— Охра, — возразил он. — И глина…

Дверь вела в следующий подвал. Там обнаружились несколько пустых бочек, пара сломанных деревянных ящиков и все тот же затхлый мрак.

Шаги поднимали в воздух пылевые, перевернутые вверх ногами смерчики. Очень смахивающие на всё те же остроконечные шляпы.

— Н-да, кругом стены, — произнёс Билл. — Выбирай направление, друг.

Ринсвинд глотнул, закрыл глаза и ткнул пальцем наугад.

— Туда!

Сундук, чуть склонив крышку, ринулся вперед. В стороны полетели кирпичи, и волшебникам открылось тёмное пространство.

Ринсвинд сунул голову в пролом. Воздвигнутая строителями стена скрывала за собой подземную пещеру. Судя по консистенции воздуха, пещера была довольно большой.

Вслед за Ринсвиндом в проём пролезли Найлетта и волшебники.

— Когда строили пивоварню, этого здесь не было! — уверенно заявила Найлетта.

— Здоровенная какая пещерища, — заметил декан. — Интересно, откуда она взялась?

— Это все вода, — сказал Ринсвинд.

— О чём ты? Вода что, может точить камень?

— Ещё как. Только не спрашивай, как она это делает… Что это было?

— Где?

— Вы что-нибудь слышали?

— Да. «Что это было?» — спросил ты.

Ринсвинд вздохнул. Холодный воздух подействовал на него отрезвляюще.

— Слушайте, вы ведь волшебники, да? — спросил он. — Самые настоящие, без подделок? Шляпы у вас скорее широкополые, чем остроконечные, и университет у вас жестяной, и башня крохотная — хотя, не стану отрицать, снаружи она куда выше — и всё же вы самые настоящие волшебники, так что, будьте добры, ЗАТКНИТЕСЬ наконец все!

Из темноты донеслось едва слышное «бульк».

Ринсвинд уставился в глубину пещеры. Свет, источаемый посохами, только мешал, потому что предметы стали отбрасывать тени. Темнота — это не более чем темнота, но в ТЕНЯХ может скрываться что угодно.

— Эти пещеры наверняка исследовали, — сказал он, выражая не столько уверенность, сколько надежду.

Местная история была довольно ненадежной штукой.

— Я, к примеру, о них только что узнал, — ответил декан.

Они двинулись вперед.

— Смотрите, опять шляпы, — показал Билл.

— Всего лишь сталактиты со сталагмитами, — отозвался Ринсвинд. — Не знаю в деталях, откуда они берутся, но в общем и целом вода на что-то капает и получаются чего-то там наросты. Через тысячу-другую лет. Совершенно обычное явление.

— Ты говоришь о той же самой воде, которая плавает по небу в виде белых пушистых мешков и выдалбивает пещеры в скалах? — поинтересовался декан.

— Э-э… ну да… Разумеется, — ответил Ринсвинд.

— В таком случае нам крупно повезло. У нас здесь только вода, которую пьют и которой моются.

— Была, — поправил Ринсвинд.

Сзади послышался звук торопливых шагов. К собеседникам подбежал младший волшебник с тарелкой в руках.

— Успел купить последний! — воскликнул он. — ДЕЛИКАТЕСНЫЙ.

Волшебник снял с тарелки крышку. Ринсвинд посмотрел на пирог и судорожно сглотнул.

— Силы небесные…

— Что такое?

— А у нас пива не осталось? Кажется, я теряю… способность концентрироваться…

Билл Ринсвинд быстренько вскрыл очередную банку «Туннельного паука».

— Напролоум, прикрой пока пирог, чтобы не остыл. Держи, Ринсвинд.

Волшебники внимательно смотрели, как Ринсвинд в несколько больших глотков осушает банку.

— Зыкински, друг, — крякнул аркканцлер. — А теперь как насчёт вкусного мясного пирога, политого протёртым горохом и кетчупом?

Увидев, что лицо Ринсвинда изменилось в цвете, аркканцлер понимающе кивнул.

— Тебе нужна ещё банка, — твёрдо сказал он.

Ринсвинд так же стремительно осушил вторую банку.

— Отлично, — некоторое время спустя произнёс аркканцлер. — А теперь, Ринсвинд, как насчет шикарного плавучего пирога от Честной Сделки Достабля? Суповика в гороховой подливе и с кетчупом?

Лицо Ринсвинда слегка подергивалось — это пиво отключало защитные системы организма.

— Звучит… весьма соблазнительно, — отозвался он. — А кокосовой крошкой его посыпали?

Волшебники облегчённо выдохнули.

— Кажется, мы вычислили нужную дозу, — объявил аркканцлер Ринсвинд. — Тут главное не переборщить. Тебя нужно поддерживать в состоянии достаточно пьяном, чтобы пироги Достабля казались тебе вкусными, но чуть-чуть перегнёшь палку — и это может вызвать необратимые изменения головного мозга.

— В нашем распоряжении очень узкое поле для манёвров, — заметил декан.

Подняв голову, Билл огляделся. Наверху, среди сталактитов (а может, сталагмитов?), плясали тени.

— Мы находимся под городом, — констатировал он. — Как получилось, что мы ничего про это место не знали?

— Хороший вопрос, — ответил декан. — Те, кто строил подвалы, наверняка были в курсе.

Ринсвинд честно попытался думать.

— Но тогда его исчо не было… — сказал он.

— Ты говорил, эти сталаг… Как бишь их?.. Требуется не меньше тысячи лет, чтобы они выросли?

— В пр'шлом месяце их исчо не было, но щас они зд'сь много тысяч лет, — кивнул Ринсвинд. Он икнул. — Эт' как с в'шей башней, — объяснил он. — Когда сн'ружи она выше.

— Правда?

— Н'верное, т'кие штуки пр'ходят т'лько здеся, — продолжал Ринсвинд. — Вы н'замечали? Чем б'льше географии, тем м'ньше истории. Б'льше 'странства — м'ньше 'ремени. Бьюсь об заклад, штоб вот это усе стало тут тыщу лет, п'требовалась не б'льше с'кунды. Понимать? Здеся н'борот, снаружи усе м'ньше. М-м-м, ллогишно?

— По-моему, чтобы понять всё это, нужно очень солидно принять пива, — задумчиво протянул декан.

Что-то ударило его под коленки, и, опустив глаза, он увидел Сундук. Сундук имел мерзкую привычку подкрадываться к людям сзади и пихать их под ноги, после чего принимать абсолютно невинный вид.

— А вот тут никакое пиво не поможет, — добавил декан.

Шагая за Ринсвиндом, волшебники постепенно притихли. За кем шагал сам Ринсвинд, оставалось загадкой — даже для него самого. Ну и что? Будь спок.

Вопреки всем традициям, чем глубже они заходили в пещеру, тем светлее становилось — хотя массовое размножение в подземных пещерах всяких светящихся грибков и светоотражающих кристаллов, при помощи которых опрометчиво бесфакельный главный герой должен видеть происходящее, есть феномен бесцеремоннейшего вторжения повествовательной причинности в физическую реальность. В данном случае светились камни — не каким-то там таинственным внутренним светом, а так, будто отражали восходящее над горизонтом солнце. В то время как ни горизонтов, ни солнца не наблюдалось.

Есть и другие аксиомы, принимаемые человеческим мозгом без каких-либо доказательств. Одна из них гласит: чем обширнее пространство, тем тише голос. В ней нашла своё отражение естественная человеческая склонность понижать голос при входе в огромное помещение.

— Ого, ну и громадина! — прошептал аркканцлер, снова крутя головой по сторонам.

— Эге-ге-ей! — проорал декан.

А вот и ещё аксиома: в любой толпе найдется хоть один такой вот крикун.

Постепенно от сталактитов стало не протолкнуться, а один особенно гигантский сталактит в самом центре едва не касался своего зеркального отражения — сталагмита. Воздух был удушающе горячим.

— Это как-то неправильно… — начал Ринсвинд.

«Бульк».

В конце концов они выявили источник звука. Им оказалась тоненькая водяная струйка: стекая по боковой поверхности сталактита, она собиралась в капли, ну а те, пролетев несколько футов, падали на сталагмит.

Под общими взглядами медленно сформировалась ещё одна капля и застыла.

Один из старших волшебников, вскарабкавшись на сухой пригорок, уставился на каплю.

— Она не движется, — произнёс он. — Ручеек высыхает. Мне кажется, он… испаряется.

Аркканцлер повернулся к Ринсвинду.

— Ну что ж, друг, мы покорно следовали за тобой, — сказал он. — И что дальше?

— Признаться, мне не помешала бы ещё одна ба…

— Пиво кончилось, друг.

Ринсвинд в отчаянии окинул взглядом пещеру, потом перевел взгляд на громоздящуюся прямо перед ним гигантскую полупросвечивающую массу известняка.

Известковая глыба была остроконечной. И располагалась в самом центре пещеры. Все это придавало ей какую-то НЕМИНУЕМОСТЬ.

Странно все-таки, что здесь могла образоваться такая вот штука — словно жемчужина в устрице. Земля вновь содрогнулась. Там, наверху, люди уже начинают страдать от жажды и клясть ветряные мельницы выражениями, которые известны только иксианам. Вода закончилась, и это очень плохо, но когда выйдет пиво, люди рассердятся ПО-НАСТОЯЩЕМУ …

Волшебники ждали от него ПОСТУПКА.

Что ж, начнем непосредственно со скал. Что ему известно о скалах и пещерах в данной части страны?

В такие минуты приходит какая-то странная свобода. Что бы ты ни предпринял, всё равно жди неприятностей, так почему бы и не рискнуть?

— Мне нужна краска, — нарушил молчание Ринсвинд.

— Зачем?

— Затем, что нужна.

— Молодой Салид! — сообразил декан. — Он типа местный умелец. Щас мигом к нему сгоняем.

— А заодно прихватите ещё пива! — прокричал вслед Ринсвинд.

Найлетта прикоснулась к его плечу.

— Ты собираешься прибегнуть к какому-нибудь волшебству? — полюбопытствовала она.

— Не знаю, что у вас тут называется волшебством, — сказал Ринсвинд. — Но на всякий случай отойди подальше.

— Значит, это опасно?

— Нет, просто когда я убегаю, то несусь сломя голову, никого не вижу. Однако… камни здесь тёплые. Ты заметила?

Она дотронулась до скалы.

— Да, верно…

— Я вот подумал… Что, если здесь находится кто-то, кого здесь быть не должно? Что тогда?

— Ну, можно сказать Страже, они его найдут и…

— Нет-нет, это вообще не человек. Как в таком случае поступит ЗЕМЛЯ? Пожалуй, надо ещё выпить, так лучше думается…

Громко топоча, с противоположного края пещеры примчались волшебники.

— А вот и мы. Поживиться было особо нечем, вот баночка белил, немного красной краски и банка чего-то… Это либо чёрная краска, либо дегтярное масло — одно из двух. С кистями, однако, не так повезло: выбор был не очень большим.

Ринсвинд выбрал кисть — вид у неё был такой, как будто сначала ею побелили очень шершавую стену, а потом какое-то очень крупное существо — возможно, крокодил — использовало её в качестве зубной щётки.

В искусстве Ринсвинд был полный ноль, а надо обладать поистине талантом, чтобы, пройдя весь круг образования, суметь добиться такого результата. Начальные навыки рисования и знакомство с оккультной каллиграфией входят во всякую обязательную волшебнообразовательную программу. Однако в пальцах Ринсвинда мелок рассыпался в пыль, а карандаши ломались. Вероятно, это объяснялось его глубинным неприятием идеи переноса вещей и явлений на бумагу, ведь, по его мнению, они прекрасно чувствовали себя на своих местах.

Найлетта протянула ему банку «Туннельного паука». Сделав долгий глоток, Ринсвинд окунул кисть в то, что вполне могло быть чёрной краской, и изобразил на стене несколько перевёрнутых галочек с кружками под ними, а внутри каждого кружка поставил по три точки и дружелюбной загогулине.

Ещё раз хорошенько приложившись к пиву, он сразу понял, что сделал не так. Не имело смысла пытаться придерживаться правды жизни, главное было передать ВПЕЧАТЛЕНИЕ.

Что-то напевая под нос, он принялся покрывать скалу вдохновенными мазками.

— Кто-нибудь уже догадался, что я рисую? — бросил он через плечо.

— Признаться честно, я больше тяготею к классической живописи, — отозвался декан.

Но Ринсвинд уже вошёл во вкус. Скопировать то, что видишь, может любой дурак — за исключением разве что самого Ринсвинда, — но в этом ли смысл? А смысл в том, чтобы написать картину, которая тронет до глубины души и в которой будет с предельной яркостью выражено…

В общем, яркость выражения — это немаловажно. А дальше надо лишь следовать туда, куда тебя ведут краска и цвет.

— Знаете, — нарушила молчание Найлетта, — судя по тому, как падает свет и тому подобное… Может быть, это несколько волшебников?

Ринсвинд прикрыл глаза. Может, эффект действительно объяснялся игрой света и тени, но… вроде бы получается. Даже отлично получается. Ринсвинд плеснул на «холст» ещё краски.

— Они как будто вот-вот сойдут с камня, — произнёс кто-то у него за спиной, но голос звучал словно бы приглушённо.

Вдруг Ринсвинду показалось, что он падает в дыру. Подобное ощущение он испытывал и раньше, но тогда он действительно падал в какую-нибудь дыру. Стены слились в туманное пятно, словно с гигантской скоростью проносились мимо. Земля сотрясалась.

— Мы движемся? — спросил он.

— Очень похоже, правда? — отозвался аркканцлер Ринсвинд. — Но на самом деле мы стоим на месте!

— Двигаться, стоя на месте… — пробормотал Ринсвинд и хихикнул. — Ш'карное пыво! — Радостно прищурившись, он всмотрелся в этикетку. — И знашь, — продолжал он, — обышно б'льше пары круж'к в меня не влазит. Ну, т'го эля, шо у нас дают. А ваше 'дет как лимонад! Ну где этот п'рог!..

С грохотом раздавшегося под кроватью грома и нежностью столкнувшихся друг с другом зефирин прошлое врезалось в настоящее.

И то и другое содержали в себе множество людей.

— Что такое?

— Декан?

— Да?

— Ты не декан!

— Да как ты смеешь! Сам-то ты кто?!

— У-ук!

— Всех ворон наперекосяк, да это же ОБЕЗЬЯНА!

— Нет! Нет! Это не я сказал, это ОН!

— Аркканцлер!

— Да?

— Да?

— Что такое? Да сколько же вас тут?

Мрак обрёл тёмно-багровый, отливающий фиолетом оттенок.

— ДА ЗАТКНЁТЕСЬ ВЫ ВСЕ! СЛУШАТЬ МЕНЯ!

К удивлению Ринсвинда, все голоса разом умолкли.

— Смотрите, стены сближаются! Это место хочет прекратить существовать!

Выполнив таким образом свой долг перед обществом, Ринсвинд повернулся, взял ноги в руки и помчался прочь по сотрясающемуся каменному полу.

Через пару секунд его опередил Сундук, а это был плохой знак.

Сзади опять донеслись голоса. Волшебники не знакомы с термином «явная и недвусмысленная угроза». Они считают, что любая угроза подлежит обсуждению. Правда, очень быстро приближающийся потолок способен убедить даже самых заядлых спорщиков.

— Я спасу вас, госпожа Герпес!

— Туда, в туннель!

— А как вам кажется, насколько быстро сближаются стены?

— Заткнись и беги!

Ринсвинда обогнало большое, рыжее и косматое кенгуру. Ещё совсем недавно библиотекарь был рыжим сталактитом — для выживания во всякого рода пещерах форма весьма неплохая, — но потом случайный морфизм библиотекаря наконец сообразил, что в пещере, где рушится потолок, долго не просуществуешь, и мгновенно принял наиболее скоростное местное обличье.

Человек, Сундук и кенгуру, пролетев сквозь дыру в подвале, рухнули без сил у противоположной стены.

Вскоре раздалась возня, и с той же скоростью в подвал выпалило кучей волшебников и парочкой женщин. Кое-кто приземлился прямо на Ринсвинда. Гора за стеной стонала и скрипела, в позыве геологической рвоты исторгая из себя инородные тела.

Затем сквозь дыру пролетело что-то ещё и с разгону врезалось Ринсвинду в ухо. Впрочем, это были сущие пустяки по сравнению с мясным пирогом, политым гороховым соусом и кетчупом, — залетев последним, суповик воткнулся Ринсвинду прямо в рот.

Хотя всё было не так уж и плохо.

Способность задаваться вопросами типа: «Где я и что это за „я“, который задает мне данный вопрос?» — одна из особенностей, отличающих человека от, скажем, каракатицы^[109].

Волшебники Незримого Университета, являясь если не интеллектуальными сливками своего поколения, то уж церебральным йогуртом точно, — так вот, стадию философских вопросов они преодолели за считанные минуты. Определённые идеи волшебники схватывают довольно быстро. Только что ты спорил о форме утиной головы, а уже через минуту тебе заявляют, что ты умудрился тысячи и тысячи лет просидеть в скале, потому что там, внутри, время шло медленнее. Но человеку, способному найти дорогу в уборную Незримого Университета^[110], разгадать подобную головоломку — раз плюнуть.

Однако сейчас, во время беседы за круглым столом в УП, на повестке дня стояли куда более важные вопросы.

— У вас тут вообще какая-нибудь еда имеется? — положил начало дискуссии Чудакулли.

— Сейчас ночь, аркканцлер.

— То есть мы что, пропустили УЖИН?

— Мы пропустили тысячелетия ужинов, аркканцлер.

— В самом деле? В таком случае надо немедленно начинать наверстывать упущенное, господин Тупс. И всё же… приятное у вас здесь местечко… аркканцлер.

Чудакулли произнёс это обращение так, чтобы не было никаких сомнений: оно всегда и во всех обстоятельствах пишется с маленькой буквы, и вообще, это очень маленькое, едва заметное слово. Аркканцлер Ринсвинд ответил братским кивком.

— Большое спасибо.

— То есть для колонии, разумеется. Но, по-моему, вы делаете всё, что в ваших силах.

— Разумеется, Наверн. Буду счастлив продемонстрировать тебе нашу башню.

— На вид она довольно невысокая.

— Да, многим так кажется.

— Ринсвинд, Ринсвинд… Это имя мне смутно знакомо… — нахмурился Чудакулли.

— Мы как раз и явились сюда в поисках Ринсвинда, аркканцлер, — терпеливо подсказал Думминг.

— Так это он? Что ж, пребывание здесь пошло ему на пользу. Вижу, свежий воздух сотворил из него человека.

— Нет, аркканцлер. Наш Ринсвинд — костлявый, с нечесаной бородой и в поношенной шляпе. Помните? Вон тот!

Ринсвинд робко поднял руку.

— Э-э. То есть я, — представился он.

Чудакулли фыркнул.

— Понятно. А с чем это ты там играешься?

Ринсвинд поднял в воздух «ревунчика».

— Его выкинуло из пещеры вслед за нами, — ответил он. — А для чего эта штука нужна?

— О, всего лишь игрушка, её нашел библиотекарь, — пояснил Думминг.

— Вот и разобрались, — заключил Чудакулли. — А пиво очень даже неплохое! Вполне выпивабельное. Уверен, мы многому можем друг у друга научиться, аркканцлер. Разумеется, скорее вы от нас, чем наоборот. Может, стоит наладить культурный обмен студентами?

— Идея вполне здравая.

— Меняю шестерых на приличную газонокосилку. Наша сломалась.

— Арк… НАШ аркканцлер пытается сказать, что вернуться домой нам будет достаточно сложно, — вмешался Думминг. — Наше присутствие в прошлом должно было многое изменить. Но вроде бы ничего подобного не произошло.

— Ваш Ринсвинд считал, что если мы вытащим вас сюда, то сразу пойдет дождь, — кивнул Билл. — Но этого тоже не случилось.

…Вумммм…

— Ринсвинд, перестань развлекаться с этой штуковиной! — приказал Чудакулли. — Что ж… Билл, думаю, мы кое-чем сможем помочь. Будучи более опытными волшебниками, мы, разумеется, знаем массу способов вызывать дождь. Нет проблем.

…Вумммм…

— Послушай, друг мой, выйди за дверь и там играйся!

* * *

Библиотекарь, прикрыв голову листочком, сидел на самой вершине жестяной башни.

— Странная штуковина, правда? — Ринсвинд взмахнул «ревунчиком». — Достаточно лёгкого, едва заметного движения руки, и он начинает вовсю крутиться.

— … У-ук…

Библиотекарь чихнул.

— … Ойк…

— Э-э… теперь ты какая-то очень большая птица… — констатировал Ринсвинд. — Да уж, как тебя крутит-то, а? Но не волнуйся, как только я назову им твоё имя…

Библиотекарь стремительно поменял форму и словно по волшебству взмыл в воздух. За следующий весьма краткий промежуток времени произошло много чего.

— А, — спокойно промолвил Ринсвинд, когда всё вроде бы закончилось. — Что ж, начнем перечислять, что нам известно. Лично мне известно, что я ничего не вижу. А ничего не вижу я потому, что на глаза мне свисает балахон. Из чего заключаем, что я перевёрнут вниз головой. И ты держишь меня за лодыжки. Поправочка: за одну лодыжку, но, так или иначе, вверх ногами. И мы на вершине башни. Из чего следует…

Ринсвинд умолк.

— Так, ещё раз, — сказал он. — Начнём с того, что я никому не говорю, как тебя зовут.

Библиотекарь разжал лапы. Пролетев несколько дюймов, Ринсвинд ударился о жестяную крышу.

— Знаешь, с твоей стороны это была очень злая выходка, — сказал он.

— У-ук.

— Хорошо, хорошо, давай замнём.

Ринсвинд посмотрел вверх, на просторное, пустое небо. Почему не идёт дождь? Он ведь сделал всё, что от него требовалось. Но вместо дождя ИксИксИксИкс получил преподавательский состав НУ в полном составе. Теперь от волшебников не протолкнуться. А проку от них — с гулькин нос. Как и от ихних заклинаний. Ведь для того чтобы заклинание подействовало, нужно, чтобы где-нибудь неподалёку вертелся подходящий дождик. Более того, всякий предусмотрительный волшебник, прежде чем сотворить заклинание, обязательно удостоверится, что в направлении того места, где он находится, уже движутся тяжёлые, желательно свинцовые с виду облака.

А раз дождь не идёт, значит, те чудовищные морские течения, о которых ему рассказывали, по-прежнему крутятся где-нибудь неподалёку.

Нет, страна, конечно, не ПЛОХАЯ. И шляп здесь хватает. Больших шляп, на всех хватит. Можно поднакопить деньжат и купить хозяйство в каком-нибудь местном Гдетотамье, начать выращивать овец. В конце концов, куда как проще: кормятся овцы сами, а потом их вдруг становится больше. Остаётся лишь время от времени снимать с них урожай шерсти. А Сундук вполне сойдёт за овчарку.

Разве что… вода вся кончилась. А значит, скоро не будет овец, да и хозяйств больше не будет. Безумный, и Крокодил Крокодил, и эти очень милые дамы, Дорогуша с Летицией, и Угрыз с его лошадьми, и все прочие люди, учившие его находить еду, от которой выворачивает не сразу, а быть может, немного погодя… Все они высохнут, а потом их унесёт ветром… И его тоже.

— ЗДОРОВЕНЬКИ.

— У-ук?

— О НЕТ… — простонал Ринсвинд.

— ЧТО, ПЕРЕСОХЛО ГОРЛО?

— Послушай, я, конечно, очень обязан тебе за внимание, но…

— БУДЬ СПОК. У МЕНЯ В ЭТОМ ГОРОДЕ ОДНА ВСТРЕЧА НАЗНАЧЕНА, ВОТ Я И ЗАГЛЯНУЛ МИМОХОДОМ. ЛЮДИ ПОДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА ПОСЛЕДНЕЙ БАНКИ ПИВА… ОДНАКО Я С ИНТЕРЕСОМ СЛЕЖУ ЗА ПЕРИПЕТИЯМИ ТВОЕЙ СУДЬБЫ И ВСЕГДА ГОТОВ УДЕЛИТЬ ТАКОЙ НЕЗАУРЯДНОЙ ЛИЧНОСТИ, КАК ТЫ, ТОЛИКУ СВОЕГО ВНИМАНИЯ.

— Гм-м, спасибо. Когда я решу закончить жить, то непременно выберу тебя!

Смерть начал растворяться в воздухе.

— По-моему, это просто свинство с твоей стороны! Мы ведь ещё не умерли! — прокричал Ринсвинд в пылающее небо. — И не стоит нас недооценивать! К примеру, можно добраться до Пупа, отрезать там айсберг побольше и притаранить его сюда. И пожалуйста, воды хоть залейся! Главное — добраться до Пупа… Но да будет тебе известно: где надежда, там и жизнь! Я сумею выкрутиться! Должен быть способ вызвать дождь!

Однако Смерть уже отбыл.

Ринсвинд угрожающе раскрутил над головой «ревунчик».

— И не вздумай возвращаться!

Внезапно библиотекарь вцепился Ринсвинду в руку и стал принюхиваться.

А потом Ринсвинд тоже ощутил запах.

Словарный запас Ринсвинда был довольно ограниченным, и в нём не было слова для «запаха, который бывает сразу после дождя». Всякая попытка описать данный запах повлекла бы за собой использование слов вроде «влажность», «духота», «испарения» и, в конце концов, «парообразование».

Тем не менее, после дождя возникает довольно специфический запах. И в этих иссушённых краях он был подобен блеску драгоценной жемчужины.

Ринсвинд опять крутнул деревянную игрушку. Она громко заревела, куда громче, чем была бы должна, и опять появился странный запах.

Ринсвинд внимательно осмотрел «ревунчик». Самый обычный деревянный овал без каких-либо знаков или отметин.

Взявшись за самый конец шнурка, он крутнул «ревунчик» ещё пару раз.

— Ты заметил, когда я… — начал было он.

«Ревунчик» не останаливался, и Ринсвинд не мог опустить руку.

— Э-э… По-моему, он хочет, чтобы его крутили.

— У-ук!

— Вот спасибо, помог. У-у-у-у…

Библиотекарь припал к крыше.

Ринсвинд закрутился волчком. И с каждым новым оборотом шнурок становился всё длиннее и длиннее. Расплывчатый овал мелькал уже где-то вдалеке, и каждый следующий круг был намного больше предыдущего.

В воздухе повис угрюмый, монотонный гул.

Где-то на окраине города «ревунчик» вдруг взорвался, и громовой раскат прокатился по небу. Однако на конце шнурка всё равно что-то крутилось — что-то похожее на плотное серебристое облачко. Оно летело, оставляя за собой след из белых частичек, из которых формировалась расширяющаяся на глазах спираль.

Библиотекарь продолжал лежать на крыше, прикрыв лапами голову.

Жаркий воздух обдувал башню, подкидывая к небесам пыль и волнистых попугайчиков. Балахон яростно хлопал у самого Ринсвиндова подбородка.

О том, чтобы отпустить шнурок, нечего было и думать. Судя по всему, подумал Ринсвинд, это можно будет сделать, только когда сам «ревунчик» того захочет.

Спираль, истончившая до прозрачной дымки, плыла по волнам раскалённого воздуха.

(…Над городом, потом над красной пустыней и равнодушными к небесным явлениям кенгуру, а когда дымка миновала берег и добралась до штормовой стены, воюющие друг с другом ураганы мигом прекратили свою битву и слились в одно целое… Облака прервали беспрерывное вращение вокруг последнего континента, в смятении закипели, превратились в грозовые и устремились вглубь гигантской окружности…)

И тут шнурок, больно ужалив пальцы, вырвался из руки Ринсвинда. «Ревунчик» мигом растворился вдали, но где он упал, Ринсвинд не видел.

Возможно, потому, что сам он ещё долго выписывал пируэты на жестяной крыше. В конце концов сила тяжести возобладала над инерцией, и Ринсвинд без сил рухнул на жесть.

— По-моему, у меня дымятся ноги, — пробормотал он.

* * *

Убийственный жар саваном покрывал землю. Клэнси-коневод тщательно вытер пот со лба и выжал тряпку в пустую банку из-под варенья. Ещё немного — и банка будет полной. Бережно держа её на вытянутых руках, Клэнси спустился с ветряной мельницы.

— Бур в порядке, босс, это проклятущая вода куда-то запропала, — сообщил он.

Угрыз покачал головой.

— Только глянь на этих бедолаг-лошадей, — сказал он. — Уж и на копытах не держатся. Разве так должно быть? Нет, Клэнси. Плохо это. Мы перемалывали и жирное, и тощее, но то, что происходит щас, уж чересчур жирно. Проще взять и перерезать им глотки — хоть мяса навялим…

Порыв ветра сорвал с него шляпу и прошёлся облачком по увядшим кустам мульги. Один из коней вскинул морду.

Облака заполонили небо. Они накатывали одно на другое, подобно волнам в море, такие тёмные и насыщенные, что, когда вспыхивали молнии, в самой своей сердцевине казались чернильными.

— А это чо такое? — поднял брови Клэнси.

Конь с трудом поднялся и проковылял к ржавой лохани под мельницей. Там, где облака пролетали над землей, воздух поблескивал серебром.

Угрыза осенило.

Он посмотрел под ноги. Совсем рядом с башмаком что-то с громким «плюх» ударилось о красную землю и прорыло в ней крохотный кратер.

— Это ж ВОДА, Клэнси! — воскликнул он. — Чёртова ВОДА каплет с чёртова НЕБА!

Разинув рты, они уставились друг на друга. Гроза тем временем разразилась в полную силу. Животные зашевелились, красная земля превратилась в грязь, и буквально через минуту оба коневода были заляпаны по самый пояс.

И это был не обычный ливень. То была Мокрость.

Как чуть позже рассказывал Клэнси, это им первый раз ЧЕРТОВСКИ повезло. Второй раз им ЧЕРТОВСКИ повезло, когда поблизости обнаружился холм, на который можно было забраться.

А больше всего им ЧЕРТОВСКИ повезло, когда они отыскали свои чёртовы шляпы. А всё благодаря чёртовым пробкам.

* * *

Стояла жуткая засуха, поэтому над ежегодной регатой в Приноситтераспивайтте нависла угроза срыва. Но традиция есть традиция. Многие люди приехали в городок специально ради регаты. Накануне вечером организаторы долго и горячо обсуждали этот вопрос в баре «Пастораль-отеля» и пришли к выводу, что, будь спок, если суждено, всё будет зыкински.

Предусматривались гонки в нескольких категориях: для лодок, влекомых верблюдами; далее — для кораблей, чьей движущей силой являются паруса (да, да, были и такие оптимисты); ну и наконец, гвоздь программы — для яликов, движимых человеческой силой. Команда отталкивала судно от берега, хватала его за борта и бежала со всех ног. Последний забег пользовался наибольшей популярностью среди зрителей.

И как раз тогда, когда две команды трусили вверх по течению, борясь за место в полуфинале, зрители вдруг заметили чёрное облако, бурлящее над Семафорным холмом, словно варенье в тазу.

— Это кустарник горит, — предположил кто-то.

— Если б горел кустарник, дым был бы белым. Бежим гасить!

Огонь — такая штука. Увидел — беги гасить. Иначе пожар распространится, как… лесной пожар.

Но не успели добровольные пожарники сделать первый шаг, как со стороны сухого русла донесся крик.

Обе команды, голова к голове, вылетели из-за поворота Занудь-реки. Забросив лодки на плечи, моряки с рекордной скоростью преодолели последний подъём, достигли пристани, вскарабкались наверх и рухнули как подкошенные. Вверх взметнулись стоны и щепки.

— Остановите регату! — задыхаясь, простонал рулевой. — Река… Река…

Но к этому моменту уже все всё видели. Из-за излучины медленно — поскольку толкал перед собой гору кустов, повозок, камней и деревьев, — но неотвратимо надвигался бурный поток.

Переносную дамбу он отшвырнул в сторону, будто игрушку, и пенистая вода наполнила реку от берега до берега.

Регату, разумеется, отменили. Подумайте сами, какая регата, когда река полным-полна воды?!

* * *

Толпа наконец снесла университетские ворота. Ворвавшись на территорию университета, разъяренные люди колотили по дверям и стенам.

Волшебники тем временем лихорадочно листали книги.

— А хотя бы Впечатляющий Сепаратор Максвелла у вас имеется? — осведомился Чудакулли.

— А что он делает? — поинтересовался аркканцлер Ринсвинд.

— Разделяет две среды, к примеру… сахар и песок. При помощи специальных няне-бесенят.

— Аркканцлер, вы хотели сказать нано-бесенят, — устало поправил Думминг.

— А-а, это навроде Зашибенного Решета Бонзы Чарли? Как же, есть у нас такое.

— Параллельная эволюция, значит? Понятно. Ну что ж, в таком случае засучивайте рукава, сейчас мы тут кое-что устроим.

Аркканцлер Ринсвинд кивнул одному из волшебников и вдруг понимающе улыбнулся.

— Кажется, я догадываюсь, — пробормотал он. — Думаешь, с солью этот фокус тоже прокатит?

— Именно! Одно заклинание, одно ведро морской воды — и никаких проблем…

— Э-э, это не СОВСЕМ так, — вмешался Думминг Тупс.

— А по-моему, звучит замечательно!

— Это заклинание требует массу магии. А выработка бесов — примерно пинта в две недели.

— Ну да. Существенное замечание, господин Тупс. Спасибо.

— Не за что, аркканцлер.

— Но мысль всё-таки чертовски хороша, пусть даже она не сработает!.. И что это они, право, так разорались?

Крики снаружи неожиданно умолкли.

— По-моему, аркканцлер, вас испугались, — заметил Думминг.

«Дон».

«Дон, дон…»

— Они что, чем-то швыряются по крыше? — поинтересовался аркканцлер Ринсвинд.

— Нет, скорее всего, это просто дождь, — отмахнулся Чудакулли. — Гм-м, а если попробовать испарять…

Он понял, что его никто не слушает. Все, задрав головы, таращились вверх.

К этому времени отдельные удары слились в ровный непрерывный стук. Снаружи донеслись безумные радостные вопли.

Волшебники разом бросились к выходу и образовали там небольшую пробку, но после краткой борьбы все вырвались наружу, где на них обрушился водяной поток: вода ровным полотнищем падала с крыши, и там, где поток достигал земли, уже образовалась приличных размеров канава.

Аркканцлер Ринсвинд резко затормозил и осторожно, как человек, пробующий температуру плит, потянулся к луже.

— Вода? С неба? — неверяще произнёс он.

Пробившись сквозь жидкий занавес, он выскочил на улицу, где стащил с головы шляпу и, перевернув её, подставил дождю.

Толпа заполонила университетскую территорию и прилегающие улицы. Все лица были обращены вверх.

— А эти тёмные штуки? — выкрикнул аркканцлер Ринсвинд.

— Это и ЕСТЬ облака, аркканцлер.

— Их чертовски много!

Их и в самом деле было много. Они громоздились над башней гигантским, истекающим чернотой грозовым фронтом.

Кто-то ненадолго отвёл глаза от неба и увидел промокших волшебников. Из толпы донеслись приветственные крики. И вдруг всё людское внимание обратилось на них: волшебников мигом расхватали и, подняв на руки, торжествующе понесли по улицам.

— Они думают, это мы вызвали дождь! — воскликнул аркканцлер Ринсвинд.

— А кто сказал, что это не так? — прокричал в ответ Чудакулли, заговорщицки постукивая себя по носу.

— Э-э… — начал было кто-то.

Чудакулли даже не стал оглядываться.

— Господин Тупс, ты лучше закрой рот, — велел он.

— Уже, аркканцлер.

— Слышите гром? — спросил Чудакулли, когда город содрогнулся. — Пожалуй, стоило бы найти укрытие…

Облака над башней нагромождались друг на друга, как сдерживаемая дамбой вода. Думминг впоследствии утверждал, что причиной этого явления мог служить тот факт, что башня УП была одновременно и низеньким зданьицем, и высоченной громадой, поэтому гроза и обтекала башню, и переваливала через неё, и проходила сквозь — всё разом.

У самого горизонта в облаках вдруг образовался просвет. Он медленно расширялся, пока не превратился в светящийся дымоход с голубой дымкой электрических разрядов внутри…

…А потом как рвануло! Один ярко-синий разряд угодил прямо в башню, охватив её снизу доверху, что было технически невозможно. Деревянные обломки и клочья гофрированного металла с ревом взлетели в воздух и дождем обрушились на город.

После чего остались лишь шипение да шорох дождя.

Опасаясь продолжения, люди подниматься не торопились, но фейерверк на этом закончился.

— Итак, все вы стали свидетелями явления, у нас называемого молнией, — провозгласил Чудакулли.

Он, поднявшись, попробовал величественно смахнуть с балахона грязь, но после нескольких попыток понял, что это невозможно.

— Хотя обычно молнии не такие мощные, — добавил Чудакулли.

— Правда? Это хорошо.

* * *

В недрах курящегося паром завала, возвышающегося на том самом месте, где до недавних пор стояла башня, что-то громко стукнуло, а потом один из жестяных листов поднялся и отлетел в сторону. Медленно-медленно, предприняв не один фальстарт, из груды обломков поднялись две поддерживающие друг друга почерневшие фигуры. У одного из погорельцев на голове была шляпа, всё ещё дымящаяся, хотя дождь быстренько прибил язычки пламени.

Опираясь друг на друга и раскачиваясь из стороны в сторону, фигуры двинулись на волшебников.

Затем одна фигура произнесла очень тихое «У-ук» и упала мордой вниз.

Другая же мутным взглядом обвела двух аркканцлеров и отдала честь. И поморщилась, когда с пальцев сорвалась искра и угодила фигуре прямо в ухо.

— Э-э. Рядовой Ринсвинд прибыл, — доложилась тлеющая шляпа.

— И где, хотелось бы знать, был ты, пока мы тут спасали мир? — осведомился Чудакулли.

Ринсвинд очень медленно осмотрелся по сторонам.

По его бороде время от времени пробегали потрескивающие синие искорки.

— Что ж, всё прошло более чем неплохо. Принимая во внимание обстоятельства, — сказал он и рухнул в лужу.

Дождь лил. И лил. А потом снова лил. Облака толпились вокруг континента, точно чартерные рейсы, у которых разом позаканчивалось топливо. Они проскальзывали без очереди и выплескивали всю содержащуюся внутри воду на иссушенную землю. В общем, воды было хоть залейся.

Самые настоящие водопады сходили с горных склонов и вычищали древние заросшие речные русла. Крошечные креветки особого подвида, чей миниатюрный мирок уже много тысяч лет ограничивался ямкой под камнем, целыми семействами переезжали в озера, которые расширялись буквально на глазах. Сначала переселенцев было чуть меньше тысячи. На следующий день их число существенно увеличилось. Но даже если бы креветки умели считать, им всё равно было некогда заниматься подобной ерундой.

Очутившись на новых территориях, неожиданно столь богатых всякими вкусностями и полезностями, некоторые рыбы решили испробовать бессолевую диету. Мангровые деревья приступили к берегоукрепляющему завоеванию новых грязевых угодий.

А дождь всё лил.

И лил.

А потом снова лил.

* * *

Прошло несколько дней.

Корабль мягко покачивался у доков. Взбаламученная вода была красной от ещё не осевшей глины, время от времени на поверхность всплывал то листик, то прутик.

— Неделя-две до Фиглифьорда — и мы практически дома, — произнёс Чудакулли.

— Во всяком случае, на нужном континенте, — уточнил декан.

— Весьма интересный отпуск у нас получился. И к тому же довольно долгий, — заметил профессор современного руносложения.

— Наверное, самый долгий из всех, которые были, — добавил Думминг. — Госпоже Герпес понравилась каюта?

— Лично я готов обосноваться в трюме, — преданно заявил главный философ.

— Скорее у самого днища, — уточнил Думминг. — Трюм как таковой забит до отказа. Опалами, пивом, овцами, шерстью и бананами.

— А где библиотекарь? — полюбопытствовал Чудакулли.

— В трюме, аркканцлер.

— Н-да, пожалуй, глупо с моей стороны было спрашивать. И всё же приятно видеть его в старом, знакомом облике.

— Может, это молния поспособствовала? Он сейчас такой живчик стал…

* * *

А Ринсвинд сидел в доке на верном Сундуке.

Было такое ощущение, будто что-то ещё обязательно должно произойти. Когда ничего не происходит — хуже этого нет, потому что потом всё ка-ак навалится! Непонятно почему, но так уж устроена жизнь.

Через месяц или около того можно было бы вновь очутиться в Университете, в библиотеке, чтобы — о блаженство! — день за днем тупо и монотонно, прерываясь лишь на краткие периоды скуки, перекладывать книги с одной полки на другую. Он жаждал этого, мечтал об этом. Каждая не потраченная тобой минута — это зря потраченная тобой минута. Яркие переживания? Пусть они случаются с кем-нибудь ещё.

Ринсвинд наблюдал, как купцы нагружают корабль товарами. Судно уже изрядно осело: мир с нетерпением ждал, когда в него хлынут иксианские товары. Вернётся судно, разумеется, налегке: трудно, черт возьми, представить себе товар, который, чёрт возьми, стоило бы сюда импортировать, потому что он, чёрт возьми, якобы лучше того, что, чёрт возьми, производится на ИксИксИксИксе.

А ещё на причале толпились пассажиры, которым не терпелось увидеть остальный мир, — по большей части это была молодёжь.

— Эй, а ты, случаем, не из этих, не из иностранных волшебников?

Говорящий оказался юношей с большим рюкзаком за плечами. Сверху к рюкзаку был примотан свёрнутый матрас. И похоже, этот юноша был стихийным лидером группки столь же перегруженных вещами людей с открытыми широкими лицами и слегка обеспокоенными глазами.

— А что, заметно? — отозвался Ринсвинд. — Э-э… Тебе что-то надо?

— Ты не в курсе, в Фиглифьорде какую телегу купить можно будет?

— Думаю, без проблем.

— Просто я, Клив, Ширл и Герлин хотели купить телегу и намылиться прямиком в… — Он оглянулся.

— В Анк-Морпорк, — подсказала Ширл.

— Во-во, а там мы её загоним, отыщем какую-никакую работенку, понимаш, осмотримся… ну, понимаш? Каково тебе, а?

Ринсвинд окинул взглядом компанию. С тех пор как изобрели навозного жука (а это, по сути дела, произошло не так уж и давно), ни одно живое существо не могло поднять такой же по отношению к собственному весу груз. Но сегодня навозный жук был раз и навсегда посрамлён.

— Зыкински, — кивнул он. — Первый раз слышу такой клёвый план.

— Будь спок!

— Вот только… э-э…

— Шо такое, друг?

— Не мог бы ты перестать насвистывать эту песенку? Это была всего лишь овца, и кроме того, я её совсем не крал…

Кто-то тронул его за плечо. Найлетта. Рядом, улыбаясь, стояли Летиция и Дорогуша. Было десять утра, но все девушки до одной надели усыпанные блестками вечерние платья.

— Не унывай, — сказала Найлетта, усаживаясь рядом. — Мы вот подумали… Одним словом, пришли сказать тебе спасибо и всё такое. Летиция и Дорогуша входят в долю, и скоро мы заново откроем пивоварню.

Ринсвинд посмотрел на девушку.

— В меня столько швырялись пивом, поневоле начнешь в нём разбираться, — улыбнулась Летиция. — Хотя мне кажется, что стоит придать ему более привлекательный цвет. А то он… — Она раздраженно взмахнула большой рукой. Кольца зазвенели. — …Агрессивно МУЖСКОЙ.

— Розовый отлично подошёл бы, — предложил Ринсвинд. — И можно добавить маринованый лук на палочке.

— Чертовски блестящая идея! — В восторге Дорогуша с такой силой хлопнула его по спине, что шляпа свалилась Ринсвинду на самые глаза.

— А может, тебе остаться? — предложила Найлетта. — У тебя столько отличных идей.

Обдумав это соблазнительное предложение, Ринсвинд покачал головой.

— Спасибо, конечно, но, пожалуй, лучше держаться того, что у меня лучше всего получается.

— Но все говорят, что в магии ты ни бум-бум! — воскликнула Найлетта.

— Э-э… Совершенно верно, быть ни бум-бум в магии — это как раз то, что у меня получается лучше всего, — согласился Ринсвинд. — Но всё равно спасибо.

— Что ж, в таком случае дай поцеловать тебя крепким, сочным прощальным поцелуем.

Дорогуша обхватила его за плечи. Краем глаза Ринсвинд заметил носок Найлеттиной туфельки — им раздраженно постукивали по земле.

— Ну хорошо, хорошо. — Дорогуша разомкнула объятия. — У меня и в мыслях не было его склеить, милочка!

Найлетта поцеловала Ринсвинда в щеку.

— Что ж, когда будешь в наших краях, ты заглядывай, — сказала она.

— Обязательно! Буду специально искать трактиры с фиолетовыми зонтиками рядом!

Найлетта махнула ему рукой, а Дорогуша сделала забавный жест. Уходя, они едва не столкнулись с группой мужчин в белом.

— Эй, да вона же он! — воскликнул один из них. — Звиняйте, мамзельки…

— А, это ты, Чарли… Привет, Рон… Привет всем, — кивнул Ринсвинд обступившим его поварам.

— Слыхал, вы, волшебники, сваливаете, — сказал Рон. — Чарли сказал, нельзя, шоб ты без прощевания уезжал. Ну, давай пять!

— Персиковая Нелли пользуется огромным успехом, — сообщил, улыбаясь во весь рот, Чарли.

— Рад слышать, — отозвался Ринсвинд. — И рад видеть тебя в хорошем настроении.

— О, дела просто покатились! — воскликнул Рон. — Появилось новое сопрано, и у неё, друг, зуб даю, большое будущее, так что… Не, Чарли, ты скажи ему, как её зовут.

— Жермена Трюфель, — произнёс Чарли. Попытайся он улыбнуться ещё хоть немного шире, верхняя часть его головы просто-напросто отвалилась бы.

— Очень рад за тебя, — сказал Ринсвинд. — Начинай взбивать крем прямо сейчас, понял?

Рон похлопал его по плечу.

— Лишний мужик на кухне нам всегда впору придётся, — сказал он. — Главное, свисти, друг.

— Что ж, спасибо за предложение. Когда буду вынимать из коробки очередную салфетку, сразу буду вспоминать вашу Оперу, парни, но…

— Да вона он, вона!

По набережной бегом приближались тюремный караульный с капитаном местной Стражи. Караульный радостно размахивал руками.

— Эй, эй, будь спок, не надо никуда бежать! — прокричал он. — Мы ж те помилование несём!

— Помилование? — переспросил Ринсвинд.

— Точняк! — Караульный, тяжело дыша, остановился. — Подписанное… премьер-министром, — едва выговорил он. — Здеся сказано, что ты… хороший мужик, друг, а потому не надо… тебя вешать… — Он выпрямился. — Да мы ж теперь и не стали бы тебя вешать. Как можно! Самый зыкинский побег со времён Лужёного Неда!

Ринсвинд пробежал взглядом строчки, выведенные на листке из разлинованного тюремного блокнота.

— О! Это очень приятно, — слабым голосом сказал он. — Хоть кто-то считает, что я не воровал эту проклятую овцу.

— Да не, все ж знают, что это ты её стырил, — радостно сообщил караульный. — Но после побега, после тако-о-о-ого побега… А погоня? Синяк вот говорит, в жизни не видел, штоб кто-нибудь так драпал! Факт!

Стражник игриво ущипнул Ринсвинда за руку.

— Зыкински, друг, — ухмыляясь, сказал он. — Но в следующий раз тебе не удрать!

Ринсвинд пустым взглядом воззрился на указ о помиловании.

— То есть как? Меня помиловали за спортивные достижения?

— Будь спок! — воскликнул караульный. — И уже целая очередь из фермеров выстроилась. Каждый хочет, штоб в следующий раз ты стырил овцу именно у него. На что угодно пойдут, лишь бы про них тоже в балладе написали.

Ринсвинд наконец сдался.

— Ну что я могу на это сказать? — произнёс он. — У тебя одна из лучших тюремных камер для приговорённых к смертной казни. А уж я их повидал. — Заметив восхищённое сияние их глаз, он решил: раз удача повернулась к нему лицом, то и он должен сделать кому-нибудь хоть что-нибудь хорошее. — Э-э… И одна маленькая просьба. Личного характера. Не красьте эту камеру. Никогда. Ради меня.

— Будь спок. А, да, чуть не забыл. Тебе на память. — С этими словами караульный вручил ему маленький сверток в подарочной обертке. — Нам же она теперь не нужна, точняк?

Развернув бумагу, Ринсвинд обнаружил конопляную верёвку.

— У меня нет слов, — признался он. — Как трогательно с вашей стороны было об этом подумать. Я обязательно найду ей массу применений. А это что… БУТЕРБРОДЫ!

— Узнаешь эту коричневую липкую хрень? Это ж ты изобрёл! Короче, все парни её попробовали, чуть сначала не блеванули, а потом за добавкой прибежали. Ну, мы и попробовали сварганить что-то подобное сами, — восторженно поделился караульный. — Я подумываю, не открыть ли собственное дело. Ты не против?

— Будь спок. Чувствуй себя как дома.

— Зыкински!

Пока Ринсвинд смотрел уходящим стражникам вслед, на причале появился ещё один провожающий.

— Я слышал, вы отправляетесь домой, — сказал Билл Ринсвинд. — А может, останешься здесь? Я перемолвился словечком с твоим деканом. Он чертовски хорошо о тебе отзывался.

— Да? И что же он сказал?

— Что, если ты у меня будешь работать, мне крупно повезёт.

Ринсвинд окинул взглядом блестящий, умытый дождём город.

— Предложение почётное, — признал он. — И всё же… Не знаю… Всё это — солнце, море, прилив и песок — не мой климат. Но всё равно спасибо.

— Ты уверен?

— Ага.

Билл Ринсвинд протянул ему руку.

— Будь спок, — сказал он. — На праздник я пошлю тебе открытку и что-нибудь из одежды, которая мне всё равно мала. А теперь пора в университет. Весь персонал на крыше: заделывает течи…

Так всё и закончилось.

Ещё какое-то время Ринсвинд сидел, наблюдая за тем, как на борт взбираются последние пассажиры. В последний раз он посмотрел на набухшую от дождя гавань. Потом поднялся.

— Ну, идём, — позвал он.

Сундук следом за ним двинулся по мосткам. И уже очень скоро они плыли домой.

* * *

Шёл дождь.

Вода бурлила в древних речных руслах, а переполняя их, растекалась кружевом канавок и ручейков.

А потом опять шёл дождь.

Почти в самом центре последнего континента стояла гигантская прокалённая десятитысячелетним жаром красная гора. Ныне она исходила паром, и со склонов её низвергались водопады. А неподалеку от этой горы росло дерево, и в его ветвях сидел маленький голый мальчик. Компанию ему составляли три медведя, несколько опоссумов, а также бесчисленное количество попугаев и один верблюд.

Если не считать горы, мир состоял в основном из моря.

И кто-то шёл по этому морю вброд. Старик, несущий за плечами кожаный мешок.

По пояс в бурлящей воде, он остановился и поднял голову к небу.

Что-то приближалось. Облака вращались, скручиваясь, образовывая нечто вроде дымохода с серебристыми стенками, ведущего к синему небу. И был ещё звук — как будто взяли громовой раскат и размазали его по очень большой территории.

Появилась точка. Эта точка росла. Старик вскинул костлявую руку, и в ладонь ему с лёгким шлепком влетел деревянный овал на кожаном шнурке.

Дождь вдруг перестал.

Последние капли выбили мелодию, словно бы говоря: «Теперь мы знаем, где ты, и мы ещё вернёмся…»

Мальчик рассмеялся.

Старик обернулся на смех, увидел мальчика и тоже улыбнулся. Затолкав «ревунчика» за обмотанную вокруг пояса верёвочку, он достал из мешка бумеранг. Мальчик разинул рот: столь разноцветную штуковину он видел впервые.

Поглядывая краешком глаза в его сторону, дабы удостовериться, что зрители зачарованно затаили дыхание, старик пару раз подбросил и поймал бумеранг, а потом с силой метнул его.

Взлетев в небо, бумеранг стал набирать высоту — и набирал её очень-очень долго. Любой его собрат уже давно упал бы без сил на землю. К тому же, бумеранг увеличивался в размерах. Облака послушно расступались перед ним. И вдруг бумеранг замер, как будто его пришпилили к небу.

Подобно овцам, которые, стоит их выгнать на пастбище, сразу начинают разбредаться кто куда, облака помедлили чуть и двинулись в разные стороны. Дневной свет рассёк неподвижные воды. Бумеранг висел в небе, и мальчик подумал: надо бы изобрести название для этих необыкновенных переливчатых полос.

Потом он перевёл взгляд на воду и произнёс некое слово, которому научил его дедушка, который узнал это слово от СВОЕГО дедушки. Слово передавали из поколения в поколение, берегли тысячи лет до того самого момента, пока оно не понадобится.

И означало оно «запах после дождя».

Да, подумал мальчик, этого ждать стоило.

Примечания

1

Наконец пришла пора отметить некоторые особенности строения и космологии системы, в которую входит Диск.

На Плоском мире существуют два основных направления: в сторону Пупа и в сторону Края. Но поскольку сам Диск вращается со скоростью один оборот в восемьсот дней (чтобы, как считает Рефоргул Крулльский, равномерно распределять свою тяжесть по спинам поддерживающих его толстокожих), то выделяют ещё два, вторичных, направления: по вращению и против оного.

Основываясь на том, что крошечное солнышко, обращающееся вокруг Диска, движется по постоянной орбите, в то время как под ним медленно поворачивается величественный Плоский мир, нетрудно догадаться, что здесь существует не четыре, а восемь времен года. Лето случается, когда солнце встаёт или садится совсем рядом с Краем, а зима — когда светило находится в точке, удалённой от первой примерно на девяносто градусов по окружности.

Таким образом, в землях, расположенных у Круглого моря, год начинается в свячельник, далее следует весна-прима, за которой наступает лето. Перевалив через свою середину (День Мелких Богов), лето перетекает в осень-приму, и вскоре все празднуют Новый полугод (страшдество). Зима-секундус, известная также как Наматывающая (поскольку солнце в это время поднимается по направлению вращения), сменяется весной-секундус, на пятки которой наступает лето-номер-два. Точка, отмечающая три четверти года, приходится на Ночь Всех Пустых — согласно легенде, в эту ночь, единственный раз в году, все ведьмы и колдуны остаются в своих постелях. Но вот уже с деревьев облетают листья, по ночам землю схватывает морозец — то грядет зима Разматывающая, в сердцевине которой заледеневшей драгоценностью приютился новый свячельник.

Поскольку Пуп Плоского мира не избалован вниманием солнца, тамошние земли покрыты вечной мерзлотой. А вот Край, напротив, — область солнечных островов и благодатных деньков.

Неделя на Диске состоит из восьми дней, а спектр — из восьми цветов. На Плоском мире число восемь заключает в себе очень могущественную магию — ни один волшебник никогда, ни в коем случае не должен произносить это число вслух.

Почему все вышеописанное происходит так, а не иначе, не совсем ясно; тем не менее, это отчасти объясняет тот факт, что богов на Плоском мире не столько почитают, сколько проклинают.

(обратно)

2

В действительности на тробском языке последнее слово означало «то, что может случиться лишь однажды за всё время службы доброго каноэ, изготовленного при помощи топора и огня из самого высокого алмазного дерева, что растёт в знаменитых алмазных лесах на нижних склонах горы Аваява, являющейся, по слухам, обиталищем огненных богов».

(обратно)

3

Букв.: «за воинами, сражающимися за племя, у которого больше молочных орешков».

(обратно)

4

У волшебников, даже неудавшихся, в дополнение ко всяким палочкам и колбочкам в зрачках имеются крошечные восьмиугольники, которые позволяют видеть октарин, основной цвет, по сравнению с которым все остальные цвета — не более чем бледные оттенки, вторгающиеся в обычное четырёхмерное пространство. Говорят, что выглядит октарин примерно как светящийся зеленовато-жёлтый пурпур.

(обратно)

5

Поскольку в основе материи тролля лежит кремний, в момент смерти их тела немедленно превращаются обратно в камень.

(обратно)

6

Восемь было также Числом Бел-Шамгарота, и именно по этой причине здравомыслящий волшебник никогда не станет произносить эту цифру вслух, всячески стараясь избежать её упоминания. «Или он восьм-ёт тебя живьём», — в шутку предупреждали студентов Незримого Университета. Бел-Шамгарота особенно привлекали балующиеся магией любители. Эти, так сказать, случайные пляжники на берегах сверхъестественного сразу попадали в его сети. Номер комнаты Ринсвинда в студенческом общежитии был 7а. Его это не удивляло.

(обратно)

7

Демоны не дышат; тем не менее, в жизни каждого разумного существа, дышит оно или нет, наступает момент, когда оно нервно кашляет.

(обратно)

8

После того, как некоторые районы выразили недовольство по поводу появления ходячих деревьев и пятиголовых кошек, захоронение гримуаров на суше было запрещено законом.

(обратно)

9

Из-за плотности окружающего Диск магического поля свет движется здесь с дозвуковой скоростью. Это интересное свойство с успехом использовалось, к примеру, обитающими у Великого Нефа волхвами, которые за многие столетия построили замысловатые и изящные дамбы, а также огородили долины стенами из отполированного кварца, чтобы улавливать медлительный солнечный свет и вроде как хранить его про запас. Сверкающие резервуары Нефа, переполненные после нескольких недель хорошей погоды, с воздуха были поистине потрясающим зрелищем. Жаль, что ни Двацветку, ни Ринсвинду не случилось взглянуть в том направлении.

(обратно)

10

Вода на Плоском мире имеет необычное четвёртое состояние, обусловленное сильной жарой и высушивающими эффектами октаринового света. Обезвоживаясь, она оставляет серебристый осадок, похожий на пересыпающийся песок, по которому без труда могут плавать корабли. Безводный океан — это странное место, но ничуть не более странное, чем его обитатели.

(обратно)

11

Растения на Диске делятся на несколько видов: однолетние, которые, будучи посажены в этом году, всходят в этом же году; двулетние, которые сажают в этом году, а урожай снимают в следующем; а также многолетние, которые, после того как их посадили, растут впредь до дальнейшего уведомления. Но помимо классических видов существует ещё один вид, крайне редкий. Это обратнолетние растения, которые благодаря необычному четырёхмерному выверту в генах могут быть посажены в этом году, чтобы взойти в предыдущем. Лоза, приносящая орехи вул, составляет особое исключение, поскольку может плодоносить за целых восемь лет до того, как её реально посадят. Вино из орехов вул, по слухам, позволяет некоторым из пьющих его людей заглянуть в будущее, которое, с точки зрения ореха, есть прошлое. Странно, но факт.

(обратно)

12

Не будем их подробно описывать, поскольку даже самые симпатичные выглядят как помесь осьминога с велосипедом. Хорошо известно, что Твари из Отвратительных Измерений постоянно пытаются проникнуть в эту вселенную, которая в духовном смысле считается местом с хорошим автобусным сообщением и близко расположенными магазинами.

(обратно)

13

Всё, что сделано из груши разумной, будет следовать за своим хозяином повсюду, поэтому её древесину зачастую использовали для изготовления погребальных чемоданов, которые клали в могилы богатых мёртвых королей — монархи хотели быть уверенными, что начнут новую жизнь, имея под рукой пару чистого белья.

(обратно)

14

Чар — основная единица магической силы. За неё повсеместно принимается количество магии, необходимое для создания одного маленького белого голубя или трёх биллиардных шаров нормального размера.

(обратно)

15

Интересная метафора. Для ведущих ночной образ жизни троллей рассвет времён, разумеется, лежит в будущем.

(обратно)

16

На самом деле всё было несколько иначе. Деревья не вспыхивали огнём, люди не становились вдруг очень богатыми и чрезвычайно мёртвыми, да и моря не обращались в пар. По сути дела, лучше было бы сказать «не как расплавленное золото».

(обратно)

17

Никто не знает почему, но все подлинно таинственные и волшебные предметы бывают куплены в лавках, которые внезапно появляются и — после времени торговли, равного периоду существования липового акционерного общества, — исчезают словно дым. Было предпринято несколько попыток объяснить этот феномен, но ни одна из теорий не способна в полной мере отразить наблюдаемые факты. Лавки возникают в любом месте вселенной, и об их мгновенном переходе в небытие в каждом конкретном городе можно догадаться по толпе людей, которые блуждают по улицам, зажав в кулаках вышедшие из строя магические предметы и красочные гарантийные талоны, и с огромным подозрением разглядывают кирпичные стены.

(обратно)

18

Дурностай — это небольшой чёрно-белый родственник лемминга, встречающийся в холодных районах Пупземелья. Его мех крайне редок и высоко ценится — особенно самим дурностаем. Этот паршивый маленький эгоист пойдёт на что угодно, лишь бы не расставаться со своей жалкой шкуркой.

(обратно)

19

Что-то вроде лунных камней, только родом из другого места. В том, что касается блестящих предметов, волшебники отличаются вкусом и самообладанием свихнувшейся сороки.

(обратно)

20

Магический несчастный случай в библиотеке — которая, как уже указывалось, несколько не подходит для обычной работы с резиновой печатью и десятичной системой классификации, — превратил библиотекаря в орангутана. С тех пор он противится всем попыткам превратить его обратно. Ему понравились ловкие длинные руки, гибкие пальцы на ногах и право чесаться на людях, а больше всего его устраивало то, что все глобальные вопросы внезапно свелись к рассеянному интересу по поводу того, откуда поступит следующий банан. Не то чтобы библиотекарь не был осведомлён о безысходности и величии пребывания в человеческом облике. Но лично его отношение было следующим: вы можете запихнуть это величие, куда вам понравится.

(обратно)

21

Борозда, оставленная удирающими горгульями, заставила старшего садовника Университета сожрать собственные грабли и вызвала к жизни знаменитое изречение: «Как добиться такой замечательной лужайки? Очень просто. Подстригаешь её, ухаживаешь за ней в течение пяти сотен лет, а потом по ней прокатывается банда сволочей».

(обратно)

22

В большинстве библиотек старые книги приковывают цепями к полке, чтобы люди не утащили их с собой и не попортили. Разумеется, в библиотеке Незримого Университета дело обстоит с точностью до наоборот.

(обратно)

23

По крайней мере, разумные существа старались не селиться в таких областях. Во всяком случае, те, кто хотел проснуться утром в том же физическом и даже биологическом виде, в котором ложился спать.

(обратно)

24

Поясним, что для надежности Гритоллер эти драгоценности проглотил.

(обратно)

25

Изданный анк-морпоркской Гильдией Купцов буклет «Дабро нажаловаться в Анк-Морпоркъ, горад тысичи сюпризов» описывает часть старого Морпорка, известную под названием Тени, как «проникнутую народными духами сеть древних периулков и жываписных улиц, где за каждым углом таяца вазбуждающие и романтические приключения и часто слышаца таридцыоные уличные крики прежних времен. Сдесь вас встретят смиющиеся литца абитателей, спешащих по сваим личным делам». Иными словами, вас предупредили.

(обратно)

26

Изучение генетики на Диске провалилось на самой ранней стадии, когда волшебники попытались проделать опыт со скрещиванием таких хорошо известных видов, как фруктовые мушки и душистый горошек. К несчастью, учёные плохо усвоили фундаментальные положения, и получившееся потомство — нечто вроде жужжащей зелёной горошины — в течение непродолжительного времени вело весьма плачевное существование, после чего было сожрано проходившим мимо пауком.

(обратно)

27

В данном случае подавляющее большинство горожан определяется как «все, кто в данный момент не висит вверх ногами над ямой со скорпионами».

(обратно)

28

Вкусы волшебников в отношении каламбуров не слишком отличаются от их вкусов в отношении блестящих предметов.

(обратно)

29

Жители Анк-Морпорка всегда утверждали, что вода в их реке немыслимо чистая. Вода, прошедшая через такое количество человеческих почек, рассуждали они, просто обязана быть чистейшей на свете.

(обратно)

30

Почему-то ни у кого не хватало смелости спросить орангутана, что он там делает.

(обратно)

31

Или подняли, или скосили. План библиотеки Незримого Университета — вечный кошмар топографа. Присутствие огромного количества накопленной магии искажает измерения и гравитацию, скручивая их в такие спагетти, от которых М.К. Эшеру захотелось бы пойти и хорошенько отлежаться — или, возможно, отвисеться.

(обратно)

32

Гашишимы, получившие своё название вследствие огромного количества поглощаемого ими гашиша, были уникальным явлением среди убийц, поскольку отличались беспощадностью и в то же время имели склонность хихикать, тащиться от игры света и тени на лезвиях своих ужасных ножей, а так же — в исключительных случаях — отключаться в самый неподходящий момент.

(обратно)

33

И, возможно, двигалась бы быстрее. Правда, неизвестно куда и зачем.

(обратно)

34

В подлинно магической Вселенной всё имеет свою противоположность. К примеру, в ней есть антисвет. Это не то же самое, что темнота, потому что темнота — это всего-навсего отсутствие света. Антисвет — это то, что вы видите, когда оказываетесь по другую сторону темноты. Вот и состояние нурд не похоже на трезвость. По сравнению с ним быть трезвым — всё равно что купаться в вате. Нурд лишает вас всех иллюзий, развеивает уютный розовый туман, в котором люди обычно проводят свою жизнь, и позволяет им впервые ясно увидеть и осознать окружающее. Немного повопив, люди сразу принимают меры к тому, чтобы больше никогда не испытывать нурд.

(обратно)

35

За описанием химеры обратимся к знаменитому сочинению Брумфога «Неестественные животные»: «У неё три русалочьих ноги, шерсть черепахи, зубы курицы и крылья змеи. Разумеется, всё это я знаю только с собственных слов, поскольку сей зверь обладает дыханием раскалённой печи и темпераментом воздушного шарика, несомого ураганом».

(обратно)

36

Волшебники часто убивают друг друга обычными, немагическими способами, но это абсолютно приемлемо, и смерть от ножа в спине считается для волшебника естественной.

(обратно)

37

В общем, вы поняли, да?

(обратно)

38

Это был «Полномиф», неоценимый помощник для тех, кто имеет дело с таинственными и магическими вещами. В этой книге содержится список того, что не существует, а следовательно, не имеет значения. Некоторые из страниц справочника можно читать только после полуночи или при странном и неправдоподобном освещении. Здесь содержатся описания всех подземных созвездий и ещё не изготовленных вин. Для идущего в ногу с эпохой специалиста, который может позволить себе экземпляр в переплёте из паучьей кожи, имеется даже вклейка с планом лондонского метро, включающим в себя три станции, которые никто никогда не осмеливался показать на картах, предназначенных для широкой публики.

(обратно)

39

То есть он с этим никогда не спорил.

(обратно)

40

Игра, весьма популярная среди богов, полубогов, демонов и прочих сверхъестественных существ, которых не пугают вопросы типа «Какого чёрта всё это затеяно?» и «Когда же это наконец кончится?»

(обратно)

41

И это единственное, чем Ледяные Великаны походят на идолов, которых дети, повинуясь древним и неосознанным воспоминаниям, лепят в снежную погоду. И вряд ли к утру этот Ледяной Великан превратится в маленькую горку грязного снега с торчащей из неё морковкой.

(обратно)

42

Эта лошадь мудро решила никогда больше не летать, за ней так никто и не пришёл, а поэтому она прожила остаток своих дней, таская карету одной пожилой дамы. Что предпринял в связи с этим Война, осталось неизвестным, но можно почти не сомневаться, что он отыскал себе новую лошадь.

(обратно)

43

Расплющенная фигурка со сломанным носом, коготь ягуара, три пера, стилизованный, покрытый иглами муравьед.

(обратно)

44

Люди любят выносить однозначные суждения. Возьмём, к примеру, чудеса. Если благодаря загадочному стечению обстоятельств кто-то спасается от неминуемой гибели — что обычно говорят? «Он чудом спасся». Но если по капризу не менее загадочного стечения обстоятельств (пролитое именно тут масло, подгнившая именно там ступенька) человек вдруг погибает… Согласитесь, вполне логично заключить, что это тоже было чудо. Факт неприятности происшедшего вовсе не отменяет факта чудесности.

(обратно)

45

Как правило, около шести дюймов в поперечнике.

(обратно)

46

Некоторые интересуются, как такое может быть. Оно же вращается — спины слонов должны быть все в ожогах! Но с таким же успехом можно задаваться вопросами типа: «Почему земная ось не скрипит?», «Куда уходит любовь?» или «Какой звук издает жёлтый цвет?»

(обратно)

47

Все анк-морпоркские голуби относятся к совершенно особой породе — голубь одичалый, неуничтожимый.

(обратно)

48

Логика — достаточно извращённая штука, просто на Плоском мире наконец-то назвали её своим именем.

(обратно)

49

Это вовсе не ошибка. Все виртуальные лекции проходили в аудитории 3Б. Ни на одном из университетских планов Данная аудитория указана не была, зато, как считалось, могла вместить в себя какое угодно количество студентов.

(обратно)

50

Данной политики придерживаются практически все руководители и верховные боги.

(обратно)

51

Как-то: «Ох!», «Аргх!», «Гони мои деньги обратно, скотина!», а также «И ты называешь это каштанами? Лично я называю это кусками угля, вот как я это называю!»

(обратно)

52

А также к фразе: «Редкая сволочь, и лучше от него держаться подальше, но, учтите, я этого не говорил».

(обратно)

53

Слугобразы — слуги (одновременно и носильщики, и дворецкие, и привратники) в Незримом Университете. Славятся своей твердолобостью, не прошибаемой никакими логическими объяснениями тупостью и глубокой убежденностью, что без них Университет провалится в тартарары.

(обратно)

54

Если не считать кратких наводнений, в остальное время года по водам Анка передвигаться чрезвычайно трудно. Поэтому команда Университета изобрела новый вид спорта: наводную беглю. Обычно это вполне безопасно, если только не стоять слишком долго на одном месте. Есть только один побочный эффект — вода разъедает подошвы башмаков.

(обратно)

55

По крайней мере эта часть соответствовала действительности. Ринсвинд мог взывать к милосердию на девятнадцати языках, а просто кричать — ещё на сорока четырех.

(обратно)

56

Названный так в честь Санскрипа Хайненберга, а вовсе не в честь куда более известного Хайненберга, прославившегося изобретением, пожалуй, лучшего пива в мире.

(обратно)

57

Хотя в этом вопросе ещё оставалась кое-какая неясность.

(обратно)

58

ДЕТИ! Только очень глупые и к тому же сильно простуженные волшебники поступают так. Разумные же люди наблюдают издалека, из-за специальных верёвочных ограждений, как облачённый в специальную защитную одежду человек поджигает (с помощью очень длинной палки) какую-то штуку, которая чуть погодя издаёт звук «ффеест». А потом разумные люди кричат «ура!» и всячески наслаждаются жизнью.

(обратно)

59

Ариент — принятое в Анк-Морпорке название Противовесного континента и близлежащих островов. Дословно означает: «место, откуда происходит золото».

(обратно)

60

Хотя на самом деле он был был семьдесят третьим.

(обратно)

61

Далее рассказчик перешёл на красные чернила, и рука его задрожала пуще прежнего.

(обратно)

62

сложная пиктограмма

(обратно)

63

сложная пиктограмма

(обратно)

64

мочащийся пес, мочащийся пес

(обратно)

65

пиктограмма, обозначающая Верховного Правителя

(обратно)

66

ещё одна пиктограмма, обозначающая, как решил Ринсвинд после некоторого размышления и разглядывания картинки под разными углами, лошадиную задницу

(обратно)

67

мочащийся пес, мочащийся пес

(обратно)

68

мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес

(обратно)

69

В частности, по таким, как Блюдо Из Поблескивающих Коричневых Штук, Блюдо Из Поблескивающих Хрустящих Оранжевых Штук, Блюдо Из Мягких Белых Комочков.

(обратно)

70

сложная пиктограмма

(обратно)

71

мочащийся пес

(обратно)

72

сложная пиктограмма

(обратно)

73

сложная пиктограмма, одним из узнаваемых элементов которой был перечёркнутый нож

(обратно)

74

сложная пиктограмма, после нескольких секунд изучения которой сердце у Ринсвинда упало в пятки: сочетание нескольких штрихов очень напоминало искажённое агатское слово, обозначающее «рис»

(обратно)

75

Так говорится в учебниках истории. Однако Ринсвинд, как и всякий терзаемый жаждой знаний студент первого курса, столкнувшийся с незнакомым понятием, сразу полез в толковый словарь, где и обнаружил, что фиггин есть «пирожок с корочкой, содержащий изюм». Это означало, что либо с течением лет изменилось значение слова «фиггин», либо и в самом деле есть что-то жуткое в том, чтобы подвесить пирожок, а рядом с ним — человека.

(обратно)

76

Что довольно затруднительно, поскольку лошади вместе с бороной постоянно идут ко дну.

(обратно)

77

После жизни на необитаемом острове ваши желания начинаю слегка путаться.

(обратно)

78

непонятная пиктограмма

(обратно)

79

Существенно позже Ринсвинду пришлось даже лечиться от этого. В терапевтический курс входили хорошенькая женщина, огромная тарелка с картошкой и большая палка с воткнутым в неё гвоздём.

(обратно)

80

Дословно: «Пусть тебе отрежут ноги и похоронят отдельно от тела, чтобы призрак твой не выбрался из могилы».

(обратно)

81

мочащийся пес

(обратно)

82

Какой-то непонятный рисунок, очень похоже на четырёхрукого человека, размахивающего флагом.

(обратно)

83

что-то стилизованное, не могу разобраться что это такое

(обратно)

84

Если не считать учреждения, выпускающего листовки с надписями типа «Разыскивается — Жылательно Мёртвый»

(обратно)

85

сложная пиктограмма

(обратно)

86

Что же касается ордынцев, то в храмах они слышали только вопли типа: «Неверный! Он украл Драгоценный Глаз Бо… Твоя жена — форменная корова!»

(обратно)

87

Солдаты в силу привычки подгоняли друг друга лёгкими тычками мечей и порой перебарщивали.

(обратно)

88

Открывается гораздо легче огня и лишь немногим труднее воды.

(обратно)

89

Не почему он то-то или то-то. Просто почему он.

(обратно)

90

Типа слуга. Нечто среднее между швейцаром и надзирателем. Должность слугобраза получают не за пылкое воображение, но за полное отсутствие такового.

(обратно)

91

Ведущий анк-морпоркский ветеринар. Как правило, его приглашали лишь в самых серьезных случаях и к больным, которых не стоило доверять среднему представителю медицинской профессии. Единственной слабостью Пончика было убеждение, что каждый пациент в той или иной мере скаковая лошадь.

(обратно)

92

В случае с холодным синтезом времени потребовалось немного больше.

(обратно)

93

Волшебники искренне убеждены в существовании временной железы, невзирая на то что до сих пор ни одному, даже самому въедливому, алхимику так и не удалось определить её местонахождение. В настоящее время крайне популярна теория, согласно которой данная железа существует вне тела, являясь таким образом чем-то вроде эфирного аппендикса.

В общем и целом временная железа отвечает за возраст бренного земного тела. Будучи чрезвычайно чувствительной к высокоэнергетическим магическим полям, она способна функционировать даже в обратном направлении, поглощая вырабатывающийся в организме хрононин. Алхимики утверждают, что это и есть настоящий ключ к бессмертию. Впрочем, то же самое они говорят по поводу апельсинового сока, чёрного хлеба и человеческой мочи. Алхимик отрежет собственную голову, если поверит, что это каким-то образом продлит ему жизнь.

(обратно)

94

Как уже сообщалось ранее, наиболее популярный способ сделать себе волшебную карьеру — это ускорить отбытие на небеса тех, кто стоит выше вас по званию. Впрочем, времена меняются, меняются и методы. В Незримом Университете они изменились после нескольких неудачных попыток сместить Наверна Чудакулли, одна из которых закончилась для очередного карьериста двухнедельной глухотой. Чудакулли свято следовал принципу «хорошего человека должно быть много, а вот хорошего места много не бывает».

(обратно)

95

Порой Думмингу казалось, что своими успехами в обращении с Гексом он обязан одновременно невероятному уму и поразительной тупости последнего. Чтобы заставить машину понять какую-нибудь идею, приходилось измельчать её до крошечных единиц информации, дабы устранить всякую возможность непонимания. Но после пяти минут общения со старшими волшебниками тихие часы в обществе Гекса казались блаженным отдыхом.

(обратно)

96

К примеру, завкафедрой творческой неопределенности имел наглость заявлять, что лично он всегда пребывает в состоянии присутствия и отсутствия одновременно — до тех самых пор, пока к нему в дверь кто-нибудь не постучит. Следовательно, до момента стука он не отсутствует, но и не присутствует. Логика — замечательная штука, однако против человеческого мышления она бессильна.

(обратно)

97

Волшебники тоже любят игры на свежем воздухе, вот только соответствующий словарный запас у них очень ограничен.

(обратно)

98

Это не магия, а самый обычный вселенский закон. Люди строят планы прочесть в отпуске книги, которые давно хотели прочесть, однако алхимическая комбинация солнца, кристаллов кварца и кокосового масла вызывает загадочную метаморфозу: всякая умная и поучительная книга практически сразу превращается в пухленький томик с названием, содержащим по меньшей мере одно греческое слово — «Императив „Гамма“», «Сезон „Дельта“», «Проект „Альфа“» и, в особо тяжелых случаях, «Каперы My Kay Пи». Иногда на обложке возникают повёрнутые не в ту сторону серп и молот, что, вероятно, объясняется очередными пятнами на Солнце. Библиотекарю просто повезло: он чихнул в очень подходящий момент, иначе непременно превратился бы в очередной тысячестраничный том, испещрённый оружейными спецификациями.

(обратно)

99

Однажды, проходя мимо комнат университетской домоправительницы, главный философ увидел в приоткрытую дверь безголовый и безрукий манекен, на который госпожа Герпес примеряла собственноручно пошитые платья. После этого главному философу пришлось прилечь на часок-другой, и с тех пор его отношение к госпоже Герпес стало особенным. В общем и целом в госпоже Герпес не было ничего даже отдаленно напоминающего прямую линию, зато когда при очередной проверке подведомственной ей территории она находила невытертую пыль, её губы можно было использовать в качестве линейки. Большая часть преподавательского состава боялась домоправительницы, как огня. Госпожа Герпес обладала загадочными, непостижимыми для волшебников способностями — к примеру, она могла сделать так, что постели оказывались застеленными, а окна — вымытыми. Волшебник, который своим полыхающим энергией посохом направо-налево крушил страшнейших монстров, пришельцев из далекого региона вселенной, — такой волшебник, взявшись не с того конца за перьевую пылеубиралку (или как оно там называется?), мог серьезно пораниться. Но по одному слову госпожи Герпес белье стиралось, а носки штопались^[111]. В то время как тех, кто посмел чем-то вызвать её раздражение, ждала страшная кара: в кабинете виновника генеральная уборка проводилась куда чаще необходимого, а поскольку для волшебника его комнаты — предмет столь же частный и личный, что и карманы в брюках, мести госпожи Герпес воистину страшились.

(обратно)

100

Есть такой особый вид менеджера, он известен своим девизом «Моя дверь всегда открыта!». И лучше сдохнуть под забором, прикрывшись собственным резюме, чем работать под началом подобного человека. Однако в случае Чудакулли эта фраза означала примерно следующее: «Моя дверь всегда открыта, и поэтому, когда мне скучно, я могу палить туда из арбалета, вгоняя стрелы через холл прямо в стену над столом казначея».

(обратно)

101

В понимании госпожи Герпес это означало, что все они — злобные, эгоистичные и лживые создания.

(обратно)

102

Опять же, когда люди, подобные госпоже Герпес, называют какую-то категорию людей дикарями, они по какой-то необъяснимой причине вовсе не имеют в виду, что эти люди — наследники богатого изустного фольклора, что у них сложная система племенных церемоний и ритуалов, а их религия подразумевает глубокое почтение к духам предков. Как ни странно, люди, похожие на госпожу Герпес, приписывают так называемым дикарям поведение, обычно характерное для людей полностью одетых, и зачастую в мундиры.

(обратно)

103

Думминг был именно таким ребёнком. Из подаренных ему игр не потерялась ни одна фишка. Он был из тех мальчиков, которые, прежде чем открыть подарок, внимательно прочитывают этикетку на коробке, а потом аккуратно записывают в маленькую книжечку, кто и когда этот подарок подарил. На его родителей это производило глубокое впечатление. Они уже тогда поняли, что произвели на свет дитя, которому суждено творить великие дела, — если только его в раннем же детстве не затравит разъяренное гражданское население.

(обратно)

104

Любой опытный путешественник очень быстро познает одну простую истину: так называемых «местных деликатесов» следует избегать всеми возможными средствами. На самом деле данный термин толкуется достаточно просто: предлагаемое вам блюдо настолько отвратительно, что обитатели всех прочих мест скорее отгрызут собственную ногу, чем станут это есть. И тем не менее радушные хозяева продолжают предлагать своё угощение всякому заезжему гостю: «Прошу, угощайтесь, это собачья голова, фаршированная гнилой капустой и свиными носами, — наш местный деликатес».

(обратно)

105

С точки зрения наиболее глубокомысленных историков (которых частенько можно встретить в том же баре, где обычно собираются физики-теоретики), всю человеческую историю можно представить в виде своего рода рулетки. Все эти порожденные злобной глупостью войны, глады и моры, бесконечное тупое повторение одних и тех же ошибок — все это вполне может быть эквивалентом того, что где-то в далеком будущем прямо посреди звёздного пути у мистера Спока отвалились уши.

(обратно)

106

Нет такого блюда, как съедобный (не говоря уж о том, чтобы вкусный!) плавучий мясной пирог, где горох как раз нужной консистенции, томатный соус придаёт приятную пикантность, а мясная начинка сделана из известных частей животного. Правда, бывают платонические гамбургеры, сделанные не из коровьих губ и копыт, а из настоящей говядины. Иногда встречается и рыба-плюс-чипсы, где рыба — нечто большее, чем белая замазка в панировочных сухарях, а чипсы не настолько острые, чтобы ими можно было бриться. И бывают сосиски в тесте, чья общность с мясным продуктом не ограничивается одной лишь розоватостью, — счастливчики, которым повезло вкушать такие сосиски, лили как можно меньше горчицы и кетчупа, чтобы НЕ ИСПОРТИТЬ ВКУС.

Но весь фокус в том, что людей МОЖНО приучить к тому, чтобы они питались исключительно по поваренной книге Макивелли и никакую иную еду не признавали.

И всё равно кусочкам ананаса в пицце оправданий нет.

(обратно)

107

Наверное, именно по этой причине защитники прав животных никогда не обливают краской тех же скинхедов.

(обратно)

108

Хотелось бы, конечно, сказать, что случившееся многому научило Думминга и что в результате он стал гораздо снисходительнее к пожилым людям. Может, и так, но длилось это не больше пяти минут.

(обратно)

109

Хотя отличие не столь уж и очевидно, учитывая множество сходных черт, к примеру абсолютно одинаковую манеру при малейшей опасности скрываться за большим чернильным облаком.

(обратно)

110

В ту самую, что на первом этаже, с крайне любопытной гравитационной аномалией.

(обратно)

111

Всё дело в том, что у волшебников в генном коде недостает так называемой ДХ-хромосомы. Исследователи феминистского уклона, тщательно проанализировав её, установили, что данная хромосома отвечает за способность выявлять скопившиеся в стоке раковины остатки еды до того, как развивающаяся там жизнь изобретет колесо. Ну, или откроет слуд.

(обратно)

Оглавление

Цвет волшебства

  Цвет волшебства

  Пришествие восьми

  Притяжение Черва

  У самого края

Безумная звезда

Посох и шляпа

  От автора

Фауст Эрик

Интересные времена

Последний континент