Модноверие (fb2)

- Модноверие [Антология] 1138K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кирилл Станиславович Бенедиктов - Сергей Владимирович Чекмаев - Олег Игоревич Дивов - Дмитрий Станиславович Федотов - Александр Владимирович Тюрин

Модноверие. Антология
Составитель Сергей Владимирович Чекмаев

Почему «Модноверие»?

Как минимум тридцать лет назад палитра религиозных движений России пополнилась удивительной по своему разнообразию группой неоязычников. Сами себя они предпочитают именовать родноверами, недоброжелатели прозвали неоязычников долбославами, а с научной точки зрения их лучше называть новопоганцами, вернув прилагательному «поганый» исконный смысл.

Современные новопоганцы делятся на три группы. Одни считают, что могут реконструировать, например, славянское язычество по сохранившимся сакральным текстам – той же «Велесовой книге». Другое дело, что в реальности всем таким текстам меньше ста лет и рассматривать их стоит только как художественные произведения. С этим согласна вторая группа новопоганцев, члены которой занимаются реконструкцией визионерским путем, то есть получая откровения из далекого прошлого. Откровения эти очень разнообразны и взаимно противоречивы, что смущает представителей третьей группы, которые решили отказаться и от «Велесовых книг», и от визионерства. Они полагают, что сами в состоянии придумать нужных богов с ритуалами – в язычестве важна не форма, а некая глубинная суть.

В итоге в России и за ее пределами сформировались сотни групп с уникальным пониманием язычества. В строгом соответствии с принципом симулякра они наплодили множество копий несуществующего в природе оригинала, весьма творчески переосмыслив не только славянские, но и скандинавские, якутские и даже эстонские дохристианские верования. Их деятельность стала отличной иллюстрацией вторжения фантастики в реальность – описанные в художественных книгах верования получают официальный статус и бюджетное финансирование, как это произошло с якутской сектой «Аарайыы», вымышленное боевое искусство «древнеукрских волхвов» – «боевой гопак» – признается полноценным видом спорта, новопоганские популяризаторы переписывают историю и фольклор.

Да, при всей абсурдности новопоганства, оно является успешным коммерческим проектом. Музей и национальные парки, клубы реконструкторов и фольклорные ансамбли являются излюбленными местами концентрации адептов. Они выступают по центральным телеканалам и даже заседают в Госдуме, ухитряясь разжигать вражду в отношении христиан, мусульман, евреев и футболистов одновременно. В первую очередь из-за плохо скрываемой враждебности новопоганцев к мировым религиям, отдельным расам и народам считать их увлечение безобидным никак не получается. Большинство российских неофашистов исповедуют именно новопоганство, причем зачастую в его скандинавском уклоне. Крупнейшие родноверские организации нашей страны – беловодские староверы-инглинги, ведические скифо-арии и кубаноземляные радославы признаны экстремистскими не потому, что поклонялись Перуну. Нет, они призывали к расправам с инакомыслящими и строили великую Русь от Бирюлева до Бибирева.

Сборник «Модноверие. От страшного до смешного» подготовлен издательством «Христианская книга» при поддержке Международного грантового конкурса «Православная инициатива 2016–2017». Известные российские фантасты с разных углов освещают субкультуру «модного» родноверия, вскрывая ее наиболее интересные особенности. Читатель найдет в рассказах притчу и гротеск, иносказание и сатиру, хотя идеологи новопоганцев в своих умопостроениях дадут фору любому юмористу. Но и серьезные размышления в полной мере присутствуют среди текстов книги.

Хорошего чтения!

Р. А. Силантьев, директор

Правозащитного центра ВРНС, профессор МГЛУ

С. В. Чекмаев, писатель, сценарист,

редактор-составитель сборника

Сергей Волков
В добрый путь!

В Средневолжске никогда не было церкви. Впрочем, мечети, синагоги, пагоды, ступы и любой другой культовой постройки тоже. Город, воздвигнутый в конце пятидесятых годов для добытчиков поволжской нефти и освоителей бескрайних приволжских просторов, строился практически в голой степи, между лесистыми холмами, то есть вдали от старых деревень и сел, которые могли бы передать Средневолжску по наследству свои церкви.

Поэтому самым главным культовым сооружением в городе являлся памятник Кирову. Убиенный в коридорчике соратник «вождя и учителя», как и положено, высился на главной площади Средневолжска и широкой, словно лопата, ладонью указывал путь в светлое будущее. По странной случайности, а может быть, и по чьему-то умыслу, путь этот пролегал через городской автовокзал, и злые языки шептались по углам – мол, для того, чтобы в это самое светлое будущее попасть, нужно уехать из Средневолжска, который, конечно же, является анусом всего обитаемого мира.

Эпоха шепота завершилась Перестройкой, ну а та, в свою очередь, – памятным всем августом девяносто первого года, после которого в городе случились разительнейшие перемены.

Например, магазин «Галантерея» на углу улиц Ленинградской и Куйбышева превратился в магазин «ООО Айгуль», а член КПСС и главный редактор районной газеты «Заветы Ильича» Геннадий Семенович Тюляпкин – в члена партии «Демократическая платформа России», заместителя мэра и главного редактора газеты «Биржевые вести Поволжья» Геннадия Семеновича Тюляпкина.

Далее – целомудренные платьица на школьницах старших классов волшебным образом метаморфировались в мини-юбочки и сетчатые колготы, лозунг «Начни Перестройку с себя!» на здании горисполкома превратился в плакат «Рынок решает все!», а зарплаты и пенсии средневолжцев – в ничто.

Наконец, товарищ первый секретарь городского комитета КПСС Иван Иванович Иванов преобразился в мэра Средневолжска господина Ивана Ивановича Иванова.

Ветры перемен пронеслись по Средневолжску, попереворачивали урны, поразбивали стекла, запорошили пылью тротуары и оставили после себя пестрые ларьки, разномастные вывески и надписи на стенах внезапно обшарпавшихся до бетона пятиэтажек. Надписи были в основном непечатного содержания.

И только расписанный аполитичными голубями под зебру Сергей Миронович на постаменте остался прежним, и могучая длань его все так же направляла средневолжцев к автовокзалу, откуда все еще можно было убыть в неведомые и, вероятно, уже не такие светлые дали.

Но в памятный для всего города день 21 марта 1992 года никто особо Средневолжск не покидал – наличных денег у ныне абсолютно свободного и независимого народонаселения едва хватало на покупку продовольствия, тут уж стало не до путешествий.

Жестяное солнце плавилось в мутных лужах, талый снег осел ноздреватыми грудами, воробьи орали так, словно наступил конец света. Из окна второго этажа средней школы № 8 двое пятиклассников на спор плевали на крышу милицейской машины. Стражи порядка не могли пресечь это явное безобразие по причине чрезвычайной занятости – они гонялись по школьным коридорам за пьяными учениками 9 «А» класса, которые в полном составе потратили деньги для завтраков на две литровые бутылки спирта «Роял» и, прогуляв физкультуру, употребили его вместе с «Юппи» в школьной раздевалке.

Оранжевый и изрядно помятый, весь скособоченный, словно инвалид труда, рейсовый ЛИАЗ, прозванный в народе «скотовозом», привез на автовокзал с железнодорожной станции десяток пассажиров. Со змеиным шипением распахнулись двери, и на средневолжскую землю ступила могучая нога коба и кудесника, требника и стознатца, потомственного волхва Муромира Огляныча, в миру – Трефилова Павла Викторовича, бывшего капитана непобедимой и легендарной Советской Армии, замполита ныне расформированной в/ч 37533 ГСВГ^[1].

Облаченный в длинный кожаный плащ и модные ковбойские сапоги, именуемые в просторечии «казаками», Муромир Огляныч носил на голове войлочную шапочку, расшитую древними рунами, обережными знаками и украшенную волосяной кисточкой – «чтобы щекотать брюхо Орилы».

Оглядев вокзальную площадь, густо обсаженную ларьками, торгующими всем, чем только можно – от американских консервов с лицом веселого негра на этикетке и отечественного пива, просочившегося на прошлой неделе, до выкидных ножей, за которые в прежние времена посадили бы и продавцов, и покупателей, и невиданного новшества – импортных презервативов со вкусом клубники – Муромир увлажнил лик матери сырой земли посредством богатырского плевка и решительным, широким военным шагом двинулся в сторону белого здания бывшего горкома, ныне украшенного суровой латунной табличкой с продвинутой надписью на языке бывшего вероятного противника: «The residence of the mayor of the city of Srednevolzhsky».

Проходя мимо памятника Кирову, Муромир бросил на него тяжелый взгляд чуть сощуренных, зеленоватых глаз и усмехнулся, словно бы предугадывая судьбу изваяния.

Примерно в это же время попутный КамАЗ, перевозивший полученные по бартеру в обмен на битум видеомагнитофоны из Москвы в столицу нефтяного Татарстана город Альметьевск, остановился возле стелы с надписью «СРЕДНЕВОЛЖСК». Из кабины на пыльную обочину аккуратно спустился пожилой, лысый мужчина с бородкой, одетый настолько просто и непритязательно, что даже самый наблюдательный человек в мире не запомнил бы деталей его костюма – серые вьетнамские куртки сделали бывших советских людей похожими друг на друга, как близнецы. Звали обладателя лысины Скрябиным Иваном Алексеевичем, и был он иереем отцом Владимиром, прибывшим в Средневолжск с целью открытия прихода.

Из кабины отцу Владимиру подали выцветший рюкзак и пожелали удачи.

– Храни вас Бог, – поклонился он в ответ и перекрестил КамАЗ.

Хлопнула дверь, лучшее детище советского автопрома обдало отца Владимира жаром, обрызгало талой водой и унеслось прочь. Закинув на плечо рюкзак, путник прищурился на солнце и двинулся в сторону пятиэтажек, виднеющихся над голыми кронами тополей.

Мэр Средневолжска господин Иванов в то утро пребывал в состоянии благостном и даже несколько эйфорическом. Дело в том, что буквально вчера он закончил оформление в собственность двух прекрасных земельных участков на берегу Волги. Владельцем значился шурин господина Иванова, человечек никчемный и всем обязанный всесильному родственнику, а стало быть, ни на что не претендующий.

Изящная комбинация с участками, ранее принадлежавшими базе отдыха «Луч», стала возможна благодаря, естественно, наступившим равенству, братству и сестре их свободе, а также федеральному закону «О поддержке малого и среднего бизнеса», согласно которому любой владелец контрольного пакета акций акционерного общества, производящего товары народного потребления, имел право на льготное приобретение земли, не используемой по прямому назначению.

Поскольку база отдыха «Луч» приказала долго жить вместе с одноименным обанкротившимся комбинатом по производству медицинского оборудования, а шурин по документам являлся президентом АО «Санрайз энтертеймент», организованного для выпуска столь необходимого в хозяйстве предмета, как зубочистки, оформить участки не составило большого труда.

Господин Иванов, конечно же, дико боялся – при тоталитарном коммунистическом режиме за подобные фокусы можно было на самом деле отправиться заготавливать сырье для зубочисток лет этак на десять. Но демократическая Фемида и впрямь оказалась с завязанными глазами. Поэтому теперь мэр Средневолжска ощущал себя человеком, выигравшим в «Спортлото» сразу и «москвич», и стиральную машину «Сибирь-2м», и телевизор «Витязь», и даже модный импортный стереокомбайн «Панасоник».

Дабы в полной мере насладиться триумфом, господин Иванов не преминул налить себе в тонкостенный стакан немного коньяка, как это делали герои западных фильмов, в изобилии имевшихся у господина Иванова на видеокассетах. Нужно было для пущего антуража бросить в стакан лед, но такового пока в мэрии не водилось. Поэтому господин Иванов просто употребил коньяк так, как делал это все предыдущие мрачные годы застоя – залпом. Смачно выдохнув, он причмокнул и произнес вслух:

– И он еще будет говорить, что «плохо, плохо работаете, товарищ…». Тьфу ты! Господин, конечно.

Произнеся эту тираду, господин Иванов внезапно сник и опечалился. Дело в том, что накануне ему звонил Сам глава области, ныне носящий пышный титул «губернатор», и устроил натуральную выволочку за то, что в Средневолжске до сих пор нет ни одной религиозной общины, ни одного культового сооружения, а стало быть, духовные ценности находятся на крайне низком, «дикарском», как выразился Сам, уровне.

– Ты, Иванов, что, хреном подавился, я тебе говорю?! Мне данные по области принесли – а у тебя там шиш с маслом! Ты что, очаг коммунизма устроил и пламя разжигаешь? – гремел Сам в телефонной трубке. – Партизанщину бездуховную развел, да? В Москве вон, понимаешь, «АУМ Синрике» везде, Секо Асахара на Красной площади выступает, я тебе говорю, с Ельциным нашим дорогим БорисНиколаичем встретиться собирается! Вот где духовное развитие, понял, да? Вот где ценности общемирового, я тебе говорю, масштаба!

Господин Иванов потел, мычал и кивал. Хитроумный косоглазый японец Асахара действительно не вылезал из телевизора и был настоящей звездой эфира. Все новости начинались и заканчивались его лукавой бородатой физиономией. До Ельцина проповедника, правда, не допустили, а вот пообщаться с Русланом Хасбулатовым, Юрием Лужковым и Александром Руцким ему удалось. Но самым главным другом «АУМ Синрике» был вице-премьер, министр экономики и председатель Экспертного президентского совета Олег Лобов. При такой поддержке никого не удивляло, что у Асахары выходила на радиостанции «Маяк» ежедневная часовая программа, а еженедельно – передача на телеканале «2×2». По телевизору показывали массовые медитации адептов «АУМ Синрике» в Москве, на стадионе «Олимпийский». Возрождение духовности в Российской Федерации набирало темп.

– Так что давай, давай, Иванов, оживляй, я тебе говорю, духовный пейзаж! – наоравшись, Сам устало отдувался в трубке. – Чтобы не была наша губерния, я тебе говорю, чирьем на заднице духовной России. Через неделю доложишь о результатах. Не справишься – будем ставить вопрос. Заодно первые в губернии демократические выборы мэра проведем. Понял, да? Все, отбой.

Господин Иванов вздохнул. Проблему с чирьем на духовной заднице нужно было решать, и решать быстро. Представительств разнообразных политических партий в Средневолжске было полна коробочка, даже «Партия любителей пива» имелась, а вот с духовностью дело обстояло гораздо хуже. В городе отсутствовали даже завалященькие секты типа баптистов и сатанистов, а выдать за духовную организацию секцию игры на баяне при местном Доме культуры – это все же был перебор даже для господина Иванова.

Прерывая мысли мэра, тюлюлюкнул селектор. Замигал красным огонек на пластиковой панели. Господин Иванов не глядя утопил клавишу соединения.

– Господин мэр, к вам тут представитель… – голос секретарши дрогнул, – …представитель духовной… интеллигенции.

Господин Иванов вновь преобразился, согнав с физиономии унылое выражение, привычным жестом смахнул со стола стакан, поймал на лету, сунул в нишу тумбы, откинулся на спинку кресла и придал лицу правильное, «начальственное» выражение.

– Приглашайте, Зинаида Викторовна. Духовная интеллигенция – это очень кстати. На ловца и зверь бежит, – буквально пропел господин Иванов, не меняя «начальственного» лица.

Дверь распахнулась, и в кабинет мэра, едва не чеканя шаг, вошел Муромир Огляныч. Господин Иванов с первого взгляда определил в нем родственную душу и буквально ринулся навстречу, коия и произошла прямо посредине кабинета.

– Очень рад. Очень! – частил мэр. – С кем имею честь?

Подержав в костистой лапище пухлую ладошку господина Иванова, потомственный волхв Муромир Огляныч не спеша, со вкусом представился, глядя поверх ниточного пробора мэра.

Господин Иванов озадаченно посмотрел на визитера.

– Впечатляет. И по какому вы вопросу, товарищ… э-э-э… господин волхв?

Замешательство Иванова объяснялась пышностью регалий Муромира Огляныча. Мэр обоснованно заколебался – а вдруг перед ним банальный городской сумасшедший?

Но гость развеял сомнения господина Иванова. Выставив вперед ногу в остроносом «казаке», он заявил:

– Десятилетия коммунистического варварства и бездуховности лишили наш великий народ исконных, древних знаний о своем истинном положении на Мировом древе сакральных смыслов и отсекли канал земной энергетики. Так дальше продолжаться не может!

Услышав это, господин Иванов сразу же успокоился – опасения оказались напрасны, перед ним был совершенно вменяемый человек. Мэр согласно закивал, уселся в кресло и приготовился слушать.

– …все, буквально все утрачено, – хорошо поставленным голосом профессионального агитатора вещал Муромир Огляныч. – Где, скажите мне, где великие ведические книги древних славян? Где скрижали мудрости наших предков? Где прекрасные храмы и величественные города? Все, все уничтожено, погребено, разграблено, перетолмачено, продано, забыто и предано забвению! Но время пришло! Никто не… м-м-м… забыт… и ничто… м-м-м… Ну, в общем, вот что: Великий Рот и сыновья его – и Тащ-бог, и Влез, и Берун, и Орила – воспрянули ото векового сна!

– Воспряли. Род. И Даждьбог, – негромко поправил волхва Иванов. – И Велес.

– Вот! – Муромир Огляныч с негодованием направил указующий перст в сторону мэра. – И вы, господин мэр, попали в тенета заблуждений и ловушки коварных исказителей истории нашего великого народа! Я же говорю: все, буквально все перетолмачено. А между тем наш академик Всемирной Академии Славянистических Вед имени Федора Артуровича Изенбека, волхв и прорицатель Глядовзор, при коммунистах носивший варварскую фамилию Судаков, в своих крайних работах наглядно доказал, что имена исконно славянских богов были искажены в угоду… в угоду враждебным силам, чтобы потерять внутреннюю энергетику и тонкие связи с астральным миром. Вам же известна связь между вербалистикой и тонкими структурами? Вы же читали «Колесо славянской сансары»?

– Да, конечно, конечно, – уверенно закивал господин Иванов.

– Вот! – в округлившихся глазах Муромира Огляныча вспыхнул праведный огонь. – Неправильное прочтение отдельных звуков, замена парных гласных, перевороты шипящих и секвестры аллитераций привели к тому, что даже само имя нашего великого и древнейшего на планете народа оказалось переврано.

– И как же, простите, вас… хм-хм… нас, я хотел сказать, называют на самом деле?

– Зловяне! – торжествующе провозгласил волхв. – Простая замена одной буквы, всего лишь одной – и как меняется смысл!

– Но… Вы меня извините, господин волхв… Зловяне – это что, от слова «зло»?

– Разумеется, – развел руками Муромир Огляныч. – Но в его исконном, сакральном, ведическом смысле, понимаете? Тогда ведь не существовало понятия «добро», оно возникло позже, когда истинное добро было искажено и оболгано. И таким образом в своем исконном, сакральном, ведическом смысле, я бы сказал, значение слова «зло» – это… – волхв сделал паузу и победно посмотрел на господина Иванова. – …ну, ну, помогайте!

– …добро? – робко предположил мэр.

– Вы почуяли! – зычно возопил Муромир Огляныч, пытаясь заключить господина Иванова в объятия. Не сумев вытащить плотного мэра из кресла, волхв сжал и принялся трясти его руку. – Вы попали в самую мякотку! Наш! Наш! Я знал… Я сразу уловил астральные колебания! Я счастлив, господин мэр, что нашел в вашем лице единомышленника! Мы – зловяне, мы – беруны! Мы несем добро и стабилизируем мировое энергетическое поле Вселенной!

«Вот и славно, – трясясь вместе с рукой, подумал господин Иванов. – Вот и проблемка решилась сама собой. Через неделю будет что доложить Самому. Осталось только порешать детальки…»

«Детальки» порешали в тот же день. Оказалось, что планы Муромира Огляныча относительно Средневолжска были весьма обширны, масштабны, а главное – полностью совпадали с планами господина Иванова.

– Помещеньице выделите – и хвала Беруну, начнем, – громыхал по кабинету голос волхва. – Общину организуем, детишек учить будем. Ремесла опять же, во славу Тащ-бога. Исконный наш зловянский напиток квасуру изготовлять начнем. Знаете, сколько в истинной, сакральной квасуре должно быть градусов?

– Три? – наугад предположил мэр.

– Опять ложь, опять наветы! – горько затряс головой волхв, и кисточка на его шапочке затряслась вместе с ним. – А сорок один не хотите?

– Хочу, – кивнул господин Иванов.

– Вот и славно! В общем, на самоокупаемость выйдем, закрытое акционерное общество организуем. Ну и все такое… прочее. Но это потом, потом. Сейчас главное – людям глаза открыть. Просветительская, духовная работа – вот самая мякотка. Ну, что я вам рассказываю, вы же из наших, сами все понимаете, – и зеленые глаза Муромира Огляныча в упор буравили господина Иванова, заставляя его кивать, смущаться и за неимением сакральной квасуры предлагать волхву сорокаградусный коньяк.

Таким образом разговор продолжался второй час и наконец дошел до кульминации – помещения.

– У нас есть старая котельная, рядом с Домом культуры, – произнес чуть заплетающимся языком господин Иванов. – Стены побелены, свет, вода. Кафе хотели открыть. Принимайте в полное свое распоряжение. Тепло, светло, и как говорится, мухи не кусают.

– А почему сам Дом культуры нельзя? – быстро облизнув губы, алчно поинтересовался Муромир Огляныч. – Мы же для народа, духовные ценности…

– Я понимаю, – с тоской посмотрев на опустевшую бутылку коньяка, кивнул господин Иванов. – Но экономическая ситуация… У Дома культуры уже есть собственники. Приватизация, никуда не денешься.

Информировать волхва о том, что большая часть помещений в ДК приватизирована фирмами, главами которых значились сестра и мать господина Иванова, мэр логично не пожелал. Он выбрался из кресла, подошел к Муромиру Оглянычу, протянул руку.

– Ну, дорогой мой человек, до послезавтра. Сейчас ступайте к Тюляпкину, это мой зам по культуре, он поможет с организационными вопросами. А в субботу, стало быть, встретимся там… у вас… как вы это назвали?

Муромир Огляныч приосанился и без тени улыбки пробасил:

– Презентация Ведической Средневолжской общины под покровительством отца нашего небесного Великого Беруна. А в воскресенье откроем капище.

– Вот-вот, – затряс головой господин Иванов. – Именно капище. Духовное возрождение. Вот-вот.

– Вы только, – прогудел Муромир Огляныч, доверительно склоняясь к мэрскому уху, – людей обеспечьте. Массы инертны, обыватели не любопытны…

– Не волнуйтесь, одно же дело делаем, – отечески похлопал волхва по кожаному плечу господин Иванов.

Проводив волхва, господин Иванов совсем уже было собрался отобедать. И даже уселся за накрытый расторопной секретаршей стол, на котором Бог, а точнее, теперь уже Берун послал мэру Средневолжска суп по-селянски, ростбиф с жареной картошкой, бутерброд с черной икрой, салат «Весенний», два пирожных «корзинка» и чай с лимоном. Но тут вновь тюлюлюкнул селектор.

– Кто там еще? – раздраженно поинтересовался господин Иванов, с вожделением глядя на бутерброд.

– Господин мэр, там, в предбаннике, гражданин по поводу церкви.

– Какой еще гражданин?

– Назвался «отец Владимир».

– Какой еще церкви?

– Православной. Говорит – уполномочен митрополитом каким-то строить у нас храм и создавать приход.

Господин Иванов нахмурился, жестом фокусника подхватил вожделенный бутерброд, покоящийся на тарелочке с голубой каемочкой, понюхал, зажмурился и гаркнул на весь кабинет:

– Скажи – у меня обед! Пусть ждет. Или приходит завтра. Все поняла?

– Конечно, – в голосе секретарши прозвучала улыбка.

– Вот так вот, – неизвестно кому сказал господин Иванов и откусил от бутерброда изрядный кусок, аккуратно ловя падающие икринки.

Ни после обеда, ни на следующий день отец Владимир на прием к мэру не попал. Господину Иванову было некогда. Однако отец Владимир был терпелив и все же погожим субботним утром дождался мэра у дверей – господин Иванов собрался на презентацию Средневолжской Ведической общины.

– Доброго дня вам, господин мэр, – отец Владимир говорил спокойно, без тени улыбки, и что-то в его голосе, какие-то нотки, заставили господина Иванова задержаться у машины и обернуться.

– Вы, простите, по какому вопросу, това… господин?

– По поводу прихода и воздвижения храма.

– А-а-а, отец… М-м-м-м… Владимир, кажется?

– У вас хорошая память.

– Вот что, – господин Иванов открыл дверцу машины. – Сейчас город в ваших услугах не нуждается. У нас уже есть… духовное возрождение. Так что всего вам. До свидания. Приходите осенью. Покумекаем.

Хлопнула дверца, черная мэрская «Волга» умчалась, разбрызгивая лужи. На голых липах орали вороны, из грязного снега на глазах вытаивали окурки.

– Что значит «в услугах не нуждается»? – глядя вслед «Волге», произнес отец Владимир. – Каких еще услугах? Ох, прости его, Господи…

Он перекрестился и пошел прочь.

– …Скрижали мудрости наших предков! – гремел Муромир Огляныч, победно озирая ряды средневолжцев, тесно набившихся в большой зал котельной, откуда еще в прошлом году были демонтированы печи и котлы.

Господин Иванов не стал лукаво мудрствовать и приказал собрать в котельной городских бюджетников, пообещав лишить отпуска и зарплаты всех, кто не придет. Явка была практически стопроцентной.

На крашенных синей масляной краской стенах котельной теперь красовались торопливо, но старательно начертанные символы Великого Головорота, а также знаки богов Херса, Орилы и Беруна. Поверху и понизу вились ведические письмена. Известный средневолжский оппозиционер и автор крамольных стишков типа «Над страною дуют ветры / Да звенят стаканы./ Раньше шли мы в инженеры,/ Нынче – в наркоманы» Евсеев, учитель истории из девятой школы, невысокий человек с умным, но нервным лицом, глядя на художества Муромира Огляныча, выразился кратко и емко:

– Наскальная живопись. Первобытнообщинный строй.

Господин Иванов, Тюляпкин, два корреспондента местных газет и полная дама со средневолжского радио расположились чуть в стороне, как бы наблюдая за происходящим. Волхв, расхаживая перед собравшимися, продолжал презентацию. Он говорил, говорил много и со вкусом, постепенно распаляя себя и всех присутствующих.

– Лютые вороги мечтали уничтожить нашу культуру и наш зловянский дух! Но они просчитались! Грязные наймиты мирового… хм-хм… – тут Муромир Огляныч сделал паузу, почувствовав, что его несет не туда, – …мировой закулисы, в общем. Да, так вот – они решили, что все, конец, духовное наследие зловян, ведические сакральные тексты наши исчезли. Но нет! Чудом дошли до наших дней записи предков! Священная береста не гниет в зловянской земле-матушке. Она донесла! Она сохранила! Вот, вот они, ведические корни зловянские! Вот она, правда предков! Их глас, их обращение к нам! Внемлите же!

С этими словами волхв буквально наугад извлек из котомки на шее берестяной свиток, испещренный какими-то знаками. Не особо утруждая себя расправлением скукоженной бересты, он начал читать, завывая и взревывая:

– Предки рекут: «Напрасно забываем наши доблестные старые времена и идем куда – неведомо. А когда зрим воспять, говорим, что стыдимся ныне познавать Мавь, Бравь и Авь. И это души пращуров суть, и они светят звездами нам из Ырия-сада. Бравь же невидимо Тащ-богом положена, а за ней, как вода, течет Авь, которая и творит нашу жизнь, а когда та пройдет, наступит смерть-Мавь. Авь есть текущее, и творится Бравью, а после нее есть Мавь. До нее – Мавь и после нее – Мавь. А в Брави есть Авь». Поучимся же, братья, древней ведической мудрости и ввергнемся в нее своими душами, ибо это – наше, которое идет от богов! И вот души пращуров из Ырия смотрят на нас, и недовольны они, что мы пренебрегаем Бравью, Мавью и Авью… Пренебрегаем, да еще и глумимся над Истиной… Недостойны мы быть Тащ-божьими внуками!

По заросшим буйным волосом щекам волхва вдруг потекли слезы.

– Авь, Бравь, Мавь! – выкрикнул он и выжидательно посмотрел на толпу слушателей.

Толпа молча и с интересом ждала, что будет дальше. Муромир Огляныч сунул свиток в котомку и вытащил другой – а может, и тот же самый, поскольку свитки были совершенно одинаковыми.

– Узнайте же правду о прошлом своем! – выкрикнул он и принялся читать: «В далекие далека, когда небо было выше, а звезды больше, жили зловяне в Авье, под горой Мерой, под звездой Орилы, и говорили они на священном языке самскрыт, что ныне перетолмачили в санскрит. И была в ту пору мать сыра земля пуста, и жили на ней лишь некоторые люди, малые народцы, и ютились они в пещерах, и не было у них ни огня, ни достатка, ни пищи. И вот зловяне, служители добра, вышли из-под горы Меры и покинули Авь, чтобы нести народам круга земного свет, веды и сакральные знания о мире нашем Авь-Бравь-Мавь. И главное их племя звалось русками, и дикие народы величали их – „это руски“, этруски, стало быть. Было это в Апеннинской волости, и оттудова пошла цивилизация на всея земли».

Волхв помолчал, судорожно сглотнул.

– Это, простите, в каком веке было? – проскрипел в тишине голосок оппозиционера Евсеева.

– Это было семнадцать тысяч лет до нашей эры, – немедленно и очень уверенно ответил Муромир Огляныч. – Тогда еще пирамиды не построили и мамонты не вымерли. Эти звери, именуемые в ведических текстах древних зловян индрами, водились у подножия горы Меры и предки наши использовали их как тягловых животных. А потом в Индии в честь мамонтов бога Индру назвали. И индрикотерия – но это уже в наше время, вы знаете. Еще вопросы?

– Вопросов больше не имею, – проскрипел Евсеев, усмехнулся, поклонился и начал выбираться из толпы.

– Тогда продолжим, братья и сестры! – привычно загремел Муромир Огляныч. – Что есть Авь? Свет! Что есть Мавь? Тьма! А что есть Бравь? Серь! То есть мы с вами, люди. И мы во славу бога нашего Беруна берем от жизни этой все, что можем и хотим! Боги с нами! Повторяйте за мной!

– Боги с нами, – нестройно подхватила толпа.

– Авь-Бравь-Мавь! – повысил голос волхв.

– Авь! Бравь! Мавь! – заголосила толпа уже куда слаженнее.

Муромир Огляныч довольно осклабился и вдруг закружился на месте, раскинув руки, отчего полы его кожаного плаща разлетелись, словно крылья.

– Авь! Бравь!! Мавь!!! – загремело под сводами котельной.

– Слава Беруну! – рявкнул волхв.

– Слава! Слава Беруну! – вторила толпа.

– Подходите, – Муромир Огляныч широким жестом указал на столы с разложенными брошюрками «Во славу Беруна». – Берите, читайте. Просвещайтесь! Знания предков! Сакральные Веды! Две тысячи за книгу!

– Дорого что-то, – донеслось из толпы.

– Ради истинных знаний и памяти пращуров никаких денег не жалко! – отрезал волхв.

Народ попереглядывался и потянулся к столам. Смятые купюры дождем посыпались в ящик с надписью «Казна общины». Господин Иванов удовлетворенно улыбнулся и в сопровождении водителя направился к выходу. За возрождение духовности в Средневолжске отныне можно было не опасаться.

Воскресное утро выдалось солнечным. Снег продолжал радостно таять под лучами Орилы. По улицам Средневолжска на капище спешили нарядно, в формовки, дубленки и свингеры, одетые горожане в сопровождении женщин и детей. Старая котельная на этот раз не смогла вместить всех желающих, и народ толпился вокруг, оживленно переговариваясь. Слышались возбужденные голоса:

– Я вот всю ночь читал – нам в школе-то все врали!

– Да уж… Испания и Франция – это ж Русь, оказывается! Из Бания, жаркая страна, и Вранция – жуликоватый там народишко жил.

– Ага, а потом сюда переехал.

– Цыц ты!

– Ты там про Древний Рим-то читал? Я ж тысячу раз видел это имя, но не догадывался, что Юлий Цезарь – это Улий Це Зарь, император наш, зловянский!

– И Сто Крат, и Плод Он, и Ори Сто Телей – зловяне все. Философы!

– Без нас никакой цивилизации бы не было, точно говорю. Никакой…

На середину главного зала котельной вышел Муромир Огляныч. Был он сосредоточен и просветлен настолько, что слегка покачивался, распространяя густой дух сакральной квасуры. За ночь рисунков и ведических надписей на стенах заметно прибавилось, а на самом почетном месте красовался грубо вырезанный из доски лик Беруна, раскрашенный гуашевыми красками.

– Братья и сестры! Общинники! – заговорил Муромир Огляныч, озирая собравшихся. – Сегодня, не побоюсь этого слова, знаменательнейший день. Впервые в Средневолжске мы с вами проведем сакральный обряд поклонения нашим исконным богам, и замкнем круг времен, протянув руку нашим великим предкам. Авь-Мавь-Бравь!

– Авь-Мавь-Бравь! – уже привычно подхватила толпа.

– О Берун громоносец, забери наши беды! – завопил волхв, размахивая руками. – Яви нам милость свою! Авь-Мавь-Бравь!

– Авь-Мавь-Бравь!! Авь-Мавь-Бравь!!!

Не переставая выкрикивать сакральные и, безусловно, ведические слова, Муромир Огляныч сместился к столу, сунул руку под столешницу. В полутемном помещении бывшей котельной внезапно вспыхнуло не менее десяти мощных ламп. Господин Иванов усмехнулся уголками губ – электрическое чудо было подготовлено ночью силами горкомовского электрика Михалыча.

Эффект, однако, оказался поразительным – толпа ухнула и завыла от восторга.

– Явил! Явил милоту свою Берун-заступник! – радостно возопил Муромир Огляныч. – Бог наш! Отец! Надежа! Авь-Мавь-Бравь! Авь-Мавь-Бравь!

По знаку волхва смотрящая на него счастливыми и почти влюбленными коровьими глазами дама с радио включила магнитофон. Помещение капища наполнили звуки музыки. Вскоре к ним присоединились и слова. Несколько женских голосов исполняли некую ораторию. Внимательный и образованный слушатель без труда опознал бы в ней видоизмененный гимн панславянизма «Гей, славяне!», но таковых в бывшей котельной не нашлось – оппозиционер Евсеев не соизволил почтить открытие капища своим присутствием.

– Падет позорно! – погрозил кому-то кулаком Муромир Огляныч. Толпа внимала и согласно кивала – конечно, падет. Еще как падет. А мы поможем.

Господин Иванов украдкой зевнул и подумал, что хорошо было бы сейчас не торчать тут, возрождая духовность, а уединиться в кабинете с секретаршей Зинаидой Викторовной, которая тет-а-тет превращалась в Зинулю, и как следует отдохнуть от праведных трудов.

События между тем шли своим чередом.

– А сейчас кандидат в волхвы Славомудр, бывший Геннадий Семенович Тюляпкин, исполнит сочиненный им гимн во славу нашей Великой и Священной Ведической общины, во славу Беруна и Тащ-бога! – провозгласил Муромир Огляныч.

Славомудр-Тюляпкин вышел на середину капища, рядом с ним встал известный в городе бард Огуревич с гитарой наперевес. Заместитель мэра достал листок со стихами, кивнул барду, и они нестройно, но очень искренне, на мотив одной из песен Цоя, запели:

Общинники захлопали. Муромир Огляныч четырежды, по-зловянски, обнял Славомудра-Тюляпкина и Огуревича, едва не сломав гитару.

– А теперь, братья и сестры, разоблачайтесь! – объявил волхв, почему-то посмотрев на полную даму с радио.

– Это зачем это? – поинтересовались из толпы.

– Будем наносить на тела сакральные ведические знаки, чтобы, когда требы возлагать начнем, Бог наш Берун опознал своих, – солидно пояснил Муромир Огляныч, беря банку с краской и кисточку. – А кто без знаков будет, того молонья небесная покарает.

Общинники, переглядываясь и похихикивая, начали снимать верхнюю одежду.

– А как раздеваться-то? – спросил кто-то. – По пояс?

– А женщинам как?

Волхв успокаивающе поднял руку.

– Объясняю! Ведические знаки наносятся на грудь, живот и ягодицы. Стало быть, раздеваться нужно полностью. Отриньте ложный стыд – по воле Тащ-бога нагими мы приходим в мир и нагими уходим. Не толпитесь, братья и сестры, никого не пропущу, всех осчастливлю – во славу нашего бога Беруна!

– Здесь Бога нет.

Фраза, сказанная негромко, неожиданно была услышана всеми. В капище воцарилась напряженная тишина. Полуголый народ раздался, с любопытством глядя на отца Владимира, стоящего в дверях. Священник был в черной рясе, с серебряным крестом на груди. Он прошел от двери к столу и повернулся к общинникам, многие из которых успели раздеться до нижнего белья.

– Что ж вы творите, люди? – спросил отец Владимир. – Это же… грех и скотство.

– А ты кто такой? – Голый кандидат в волхвы Славомудр-Тюляпкин сбоку подскочил к священнику и навис над ним, словно подъемный кран. – Кто тебя сюда звал?

– Господь мне указал, где мое место, – спокойно произнес отец Владимир. – И вижу я, что явился вовремя.

Господин Иванов поморщился. Настырный священник явно был сейчас не к месту – многие женщины уже дошли до лифчиков, и буквально через минуту могло случиться прогрессивное действо под названием «сеанс группового стриптиза».

– А-а-а, поп! – Муромир Огляныч поставил баночку с краской и угрожающе потер руки. – Вы, попы, и есть главный корень зла! На наше священное, сакральное капище явился? Богов наших хулить?

– Нет здесь богов, – покачал головой отец Владимир. – Ибо сказано в Писании: «Служение идолам, недостойным именования, есть начало и причина, и конец всякого зла, ибо они или, веселясь, неистовствуют, или прорицают ложь, или живут беззаконно, или скоро нарушают клятву. Надеясь на бездушных идолов, они не думают быть наказанными за то, что несправедливо клянутся. Но за то и другое придет на них осуждение, и за то, что нечестиво мыслили о Боге, обращаясь к идолам, и за то, что ложно клялись, коварно презирая святое».

– Что ты там бормочешь? – зарычал волхв. – А ну-ка, братья и сестры – выкинем попа из капища священного!

Общинники снова начали переглядываться. Отец Владимир побледнел, ухватился за край стола и повысил голос:

– Вы что же, люди, не видите, что это жулик? На доске, – священник указал на лик Беруна, – урода вырезал, а вы и рады. В Библии же сказано: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня».

– Он еще грозится! – закричал Славомудр-Тюляпкин, потрясая костлявыми кулачками. – Бей его!

Толпа тревожно загудела и надвинулась на отца Владимира. И было бы тут столпотворение и даже побоище, если бы не вмешательство третьей силы, а именно – электричества. Сделанная на скорую руку, наспех, то есть кое-как, проводка не выдержала напряжения, и изоляция на проводах начала плавиться.

Свет замигал, погас, сыпанули искры, и сразу же вспыхнул бархатный занавес со звездами. Люди закричали, устремляясь к выходу. Огонь быстро перекинулся на шкафы и стулья, пополз по стенам.

Господин Иванов вместе с голым Славомудром-Тюляпкиным оказался в первых рядах бегущих, а за ними валили обезумевшие от ужаса общинники. Густой, едкий дым заволок все вокруг, и в нем трудно было понять, где выход.

Очутившись на улице, то есть в безопасности, господин Иванов занялся тем, что любил и, как он думал, умел – принялся руководить.

– Эй, там! Ноль один позвоните! И в милицию! Ну, быстро, быстро! – кричал он, тыча толстым пальцем в толпу. – Женщин вперед пропустите! И детей! Тюляпкин… тьфу ты, Славомудр! Что ты ботинок в руке держишь? Надень его.

Кандидат в волхвы заскакал на одной ноге, послушно натягивая на голую ногу чей-то ботинок. Из дверей и окон котельной валил дым, прошитый острыми языками пламени.

– Так, все целы? – спросил господин Иванов.

– Волхва нет, – сказал кто-то.

– И этого… с крестом. Священника, короче.

На лице господина Иванова образовалась унылая гримаса. Пожар в культовом здании, да еще и с человеческими жертвами – это грозило потерей мэрского кресла.

– Кто-нибудь… Славомудр! Иди туда. Посмотри, – господин Иванов кивнул на дверь.

Славомудр-Тюляпкин сделал пару неуверенных шагов в сторону котельной и остановился.

– Ну?!

– Не могу, – выдавил заместитель мэра. – У меня фаерофобия.

– Чего-о? – не поверил господин Иванов.

– Боязнь огня. С детства. Я в газете «Спид-инфо» прочитал – оказывается, есть такая болезнь.

– Они ж там сгорят! – закричала какая-то женщина, судя по голосу, полная дама с радио. – Сделайте что-нибудь.

– Да, сгорят, точно, сгорят, – закивали в толпе, однако желающих идти в огонь и дым не нашлось.

Послышалась сирена пожарной машины, и все облегченно выдохнули – вот сейчас специально обученные люди все сделают, как надо.

– Битум на крыше горит! – закричал один из прибежавших на пожар мальчишек.

Котельная и в самом деле уже вся была охвачена пламенем. Шансы на то, что Муромир Огляныч и отец Владимир живы, таяли с каждой секундой.

– Ну что вы копаетесь! – заорал господин Иванов на пожарных. – Идите туда! Быстро!

Но в тот день пожарным не было суждено проявить мужество и героизм, так свойственные людям этой нелегкой профессии. Едва командир расчета с брандспойтом на плече двинулся к дверям, из клубов дыма возник узнаваемый силуэт потомственного волхва и кудесника Муромира Огляныча. Шел он, однако, не сам – под плечо его поддерживал и помогал двигаться отец Владимир.

Увидев, что огонь остался позади, священник толкнул Муромира Огляныча на руки пожарных, а сам на мгновение застыл на пороге горящей котельной.

– Слава Беруну, живы, – пробормотал господин Иванов, утирая трудовой пот со лба.

В это мгновение отец Владимир покачнулся, взмахнул руками и упал назад, в дым и пламя. И тотчас же крыша бывшей котельной обрушилась, вышибив из окон и дверей широкие столбы черного дыма, перемешанного с пеплом и искрами.

В толпе страшно закричали. Подъехала скорая помощь, и ее пронзительная сирена внесла еще больший хаос в происходящее. Пожарные дали воду и принялись заливать горящие руины. Господин Иванов протиснулся к «Волге», упал на заднее сиденье и прохрипел водителю:

– В мэрию…

Господин Иванов метался по кабинету, словно загнанный зверь. Его гнев уже испытали на себе кожаное кресло и хрустальный графин. Кресло с честью выдержало удары слабых кулачков мэра, а вот графин сплоховал и после точного броска об стену разлетелся вдребезги.

– Гнида! – рычал господин Иванов, имея в виду проклятого волхва. – Кудесник хренов! Заморочил! Задурил! Берун чертов!

Он с удовольствием высказал бы все это Муромиру Оглянычу прямо в его светлый лик, заодно еще и бороду бы выдрал, а вдобавок засадил хотя бы на пятнадцать суток за… да начальник Средневолжского УВД полковник Андреев придумал бы, за что. Но хитроумный ведический зловянин умудрился буквально испариться, сбежав прямо из машины скорой помощи. В качестве трофеев остались войлочная шапочка с опаленной кисточкой и десяток брошюрок «Во славу Беруна».

Несостоявшийся волхв и бывший Славомудр Тюляпкин тихонько сидел в углу кабинета и молчал, ожидая, когда его шеф выдохнется.

– Сразу надо было его брать! – рычал мэр. – А сейчас ищи ветра в поле. Завтра Самому докладывать – и что я скажу? Вместо возрождения духовности – пожар, материальный ущерб, да еще поп этот погиб… Надо было мне разрешить ему церковь строить! Ты что молчишь, а?!

– Надо было, – хрипло ответил Тюляпкин, глядя в пол.

– Так почему ты меня не переубедил?! – снова взорвался господин Иванов.

Тюляпкин развел руками.

– Я ж не знал…

– Знать надо было!! – заорал мэр. – Все, иди с глаз. А я заболею, пожалуй. На пару недель. Может, пронесет.

Тюляпкин выскользнул из кабинета. Господин Иванов устало рухнул в кресло, посмотрел на календарь, прикидывая дни «болезни» и в какую больницу ложиться – в Первую городскую или в Железнодорожную.

Но болеть ему не пришлось. В кабинет вошла многоопытная секретарша Зинуля, в официальной обстановке – Зинаида Викторовна, и, понизив голос, сказала:

– К вам иностранец.

– Какой еще иностранец? – вытаращился господин Иванов.

– Говорит – слуга единственного и истинного Бога.

– Бога?! Зови, зови… – Мэр оживился и зачем-то принялся приглаживать волосы. – Ну, быстро!

Господин Иванов в эту секунду был уверен – удача все же на его стороне и уж сейчас-то он точно решит все проблемы по «возрождению духовности» во вверенном ему городе.

Посетитель действительно оказался человеком очень экзотической внешности – смуглый, с тонким выдающимся вперед носом, в черной чалме и просторном, тоже черном, одеянии.

Церемонно поклонившись, он тихим, проникновенным голосом, на хорошем русском языке с едва заметным акцентом, поинтересовался здоровьем господина Иванова, его семьи и близких. Речь посетителя была умащена многочисленными стилистическими оборотами и струилась, словно шампанское на Новый год – играя на свету, шипя и пенясь.

Нескоро, но господин Иванов таки выяснил, что зовут странного гостя Мухаммад Духул и что прибыл он в Средневолжск аж из самой Саудовской Аравии с целью приобщить население города и района к самым истинным и правильным духовным ценностям, какие только есть на земле.

Религия, которую представлял Мухаммад Духул, именовалась по-арабски цветисто: «Аль-ваххабия». Суть ее, как понял в двух словах господин Иванов, заключалась в следующем: нужно соблюдать таухид^[2], практиковать только правильный таввасуль^[3], совершать макрух^[4] празднования дня рождения пророка Мухаммада, а также отвергать биду^[5].

– Вот это правильно! – ухватился за знакомое слово мэр. – Беду мы все отвергаем! Вне зависимости от убеждений и конфессий. Церковь будете строить, уважаемый Мухаммад?

На смуглое лицо «отвергателя биды» набежала легкая тень.

– Зачем церковь? Мечеть. И медресе при ней. Молодежь будем учить вере предков. Возрождать духовность.

– Ну и хорошо, – обрадовался господин Иванов, уже прикидывая, что он доложит Самому. – Духовность в наше время – это главное! Землю вам выделим в центре города, со стройматериалами поможем, с техникой… А чего экономить? В общем – в добрый путь!

Эпилог

Муттаваины за ноги протащили по улице тело казненного. Скрюченные пальцы скребли пыль, оставляя в ней глубокие борозды, мотались на кочках; вместо головы торчал черный обрубок шеи – сплошное месиво уже запекшейся крови. Рубашка на мертвеце задралась, был виден серый живот и черная татуировка – что-то скандинавское, какие-то узоры, переплетенные с деревьями, рептилиями и обнаженными женщинами.

Чужак, невесть как пробравшийся через блокпосты и заставы Самарской линии обороны Средневолжского вилаята, скорее всего не был лазутчиком или диверсантом. Но он попался патрулям, был доставлен в «черный суд», где строгий кади велел снять с пленника одежду. Татуировки сказали о несчастном больше, чем его язык, а приговор у «черного суда» был всегда один: декапитация. Седой Халеб, главный палач муттаваинов, отрубил голову несчастного одним ударом арабской сабли, привезенной из далекого Эр-Рияда.

Али-Иван вздохнул, проводил муттаваинов тяжелым взглядом и запер дверь. Чтобы дойти до дороги, нужно было перешагнуть через кровавые полосы, оставленные в пыли трупом. Еще пять лет назад это стало бы для Али-Ивана препятствием, а сейчас он без колебаний пересек улицу, обогнул закопченные руины школы и через Больничный пустырь вышел на Северную дорогу, пересекающую весь Эль-Дахар, некогда именовавшийся Ленинским районом города Средневолжска. Теперь город выглядел совсем не так, как во времена, когда господин Иванов, ныне бригадир мусорщиков Али-Иван, был его мэром.

Небо сегодняшнего Средневолжска пронзали тонкие пики минаретов. Над зданием шариатской милиции кружил вертолет. Статуя Кирова лежала в канаве возле ограды бывшего ЗВТ – Завода вычислительной техники. Голова изваяния была расколота, черты лица сбиты, но широкая ладонь упрямо торчала из кучи мусора и прошлогодней листвы, словно поваленный истукан просил милостыни.

Заборы и стены ближайших домов пестрили лозунгами на арабском, восхваляющими Мухаммада Духула, человека, создавшего в этой варварской стране вилаят во славу Единого Бога.

Али-Иван шагал по обочине. Город постепенно отставал, уползая назад. Редкие прохожие, в основном женщины в черных паранджах или серых никабах, завидев мужчину, переходили на другую сторону дороги.

Тусклое осеннее солнце, растрескавшийся асфальт, вытянутые силуэты тополей. Сухая листва, мусор, пыль. На мгновение Али-Ивану показалось, что он вернулся в детство. Вот по этой дороге, тогда называвшейся «Объездное шоссе», они с друзьями бегали на Длинное озеро ловить сорожек. По пути собирали дикарку, грызли сочные стебли, плевались и изображали ковбоев…

Али-Иван испуганно оглянулся, словно бы кто-то мог подслушать его мысли. Из-за поворота выехал грузовик, украшенный черными флагами с изречениями из «Книги Шейха», остановился возле Али-Ивана, обдав его пылью. Водитель, пожилой мужчина по имени Тюляп, некогда, в другой жизни, работавший заместителем Али-Ивана, а теперь кое-как управляющийся с грузовиком, коротко кивнул. Али-Иван забрался в кабину, с трудом захлопнул перекошенную дверцу, ругнулся было, но тут же сложил ладони перед собой и быстро прошептал шахаду.

Грузовик тронулся в сторону свалки. Через полчаса Али-Иван уже сидел в своей пропахшей гнилью и уксусом будке. Он записывал в журнал номера самосвалов с мусором, отмечал количество рейсов и изредка переговаривался со старшим сортировщиком, сутулым парнем по имени Хамиз. Тот приходил в будку бригадира, если находил в мусоре что-то интересное. Что-то, что можно было бы продать через Рыжего Асрама.

– Уважаемый, – Хамиз в очередной раз просунулся в будку, стянул с лица повязку и оскалил кривой рот в ухмылке, – идут самосвалы с Шестого микрорайона. Там начали разбирать развалины на месте Старой котельной. Посмотрите, что нашли мои люди.

Он протянул Али-Ивану что-то плоское, какой-то предмет, обернутый в грязный пластиковый пакет.

Не спеша закрыв журнал, Али-Иван снял очки для письма и внимательно посмотрел на Хамиза.

– Это – харам^[6]?

– Да, уважаемый, – кивнул сутулый. – Но это…

– Ты что, не знаешь, – не повышая голоса, произнес Али-Иван, – что любой харам подлежит немедленному уничтожению? Забыл, что говорил мулла Юсуф?

Хамиз дернул плечом, испуганно посмотрел в глаза Али-Ивану.

– Не бойся, тебя не накажут, – махнул рукой Али-Иван. – Ступай, едут новые самосвалы. А харам оставь здесь. Я сам сожгу его.

Хамиз обрадованно кивнул и выскочил из будки. Проводив глазами его нескладную фигуру, Али-Иван поднялся, подошел к предмету, оставшемуся лежать на лавке у входа, и стащил с него пакет.

На него внимательно и словно бы с укором посмотрел резной лик громовержца Беруна. Али-Иван поднял руку к глазам, да так и застыл, не в силах оторвать взгляд от закопченной, грубо раскрашенной доски. Прошлое внезапно обрушилось на него, как ночная гроза, и грохот бульдозера со свалки показался Али-Ивану раскатами грома.

– Господи… – прошептал Али-Иван, пошатнувшись. – Прости нас… мы не ведали, что творили…

И он даже занес руку, собрав пальцы в щепоть, но тут с минарета Восточной мечети до его слуха долетел тонкий, пронзительный голос муэдзина, призывающего правоверных на полуденный зухр^[7].

Али-Иван отбросил доску с ликом Беруна в угол, достал из ящика стола коврик, расстелил на полу, опустился на колени, уткнулся лбом в грязную материю. Губы его шевелились, привычно повторяя за муэдзином: «Ашхаду ал-ля иляха илля-Ллах^[8]», но в голове набатом звучали слова, сказанные двадцать с лишним лет назад смуглому человеку в восточной одежде: «В добрый путь!»

Дмитрий Казаков
Благое дело

Сначала Мирко увидел след: неровную разбросанную полосу отпечатков и… багровые, почти черные капли на траве.

Кто-то шагал через березняк, шатаясь, приволакивая ногу и истекая кровью.

Пройдя по следу с сотню саженей, Мирко услышал, а потом и разглядел чужака. То, что перед ним чужак, он понял сразу – подобной одежды в деревне не носили, да и с таким огромным заплечным мешком никто в лес не отправится.

«Встретил незнакомца – спрячься и сиди тихо!» – этому детей учили с пеленок, и волхв-наставник не забывал повторять эту фразу, добавляя, что за пределами леса живут либо крестоносцы, готовые на все, даже на убийство, чтобы уничтожить истинную веру, либо отвратительные атеисты.

Мирко как-то спросил, кто это такие, и получил ответ, что жуткие и опасные слуги Чернобога. С тех пор у него в голове поселился образ человекоподобных уродов с лягушачьей кожей, рогами лося и волчьей пастью.

Так что, увидев чужака, он бесшумно отступил в сторону, присел на корточки за разлапистой елью.

Высокий, крепкий дядька, одетый сплошь в зеленое – разводы и пятна разных оттенков, как раз остановился. Застонал, прижав руку к боку, и повалился на спину, только зашелестел сломанный папоротник.

Мирко шмыгнул носом, раздумывая, что делать… ничего себе, набрал грибов.

Рогов у чужака нет, так что вряд ли он атеист, крестоносца из учебника он напоминал мало, не хватало горящего факела, ну а бросать раненого человека в лесу… Мирко это казалось неправильным, боги за такое не похвалят, разве что Ящер обрадуется.

Да и любопытство его разбирало.

Пробормотав молитву Роду и берегиням, чтобы сохранили от всякого зла, Мирко отставил корзинку и скользнул вперед. Через миг очутился рядом с чужаком, увидел смуглое лицо, длинный нос, уловил тяжелое, прерывистое дыхание.

Куртка на правом боку незнакомца оказалась разодрана, там набухало мокрое темное пятно.

– Мальчик… – загляделся, не заметил, как чужак открыл глаза, и, услышав голос, Мирко вздрогнул.

Накатило паническое желание убежать, но он с ним справился.

Тринадцать лет, почти мужчина, не к лицу трястись как осиновому листу.

– Мальчик, – повторил чужак. – Как… тебя… зовут?

Удивительно, но слова его звучали понятно, хотя каждому известно, что атеисты и крестоносцы, а также прочая нечисть, живущая за пределами леса, способна только на злобное бормотание.

– Мирко… Мирослав…

– Помоги мне, мальчик, – сказал чужак, силясь улыбнуться. – Кабан попался… Подранил, сволочь…

Ну да, если встретил секача в чащобе, то быстрее лезь на дерево и молись всем богам. Так что дядька молодец, остался в живых, сумел увернуться, пережил нападение, а потом еще и спрятался так, что зверь его не добил.

– Меня Ринат зовут, – добавил чужак. – Помоги…

Глаза у него были темные, их застилала боль, на подбородке серебрилась щетина.

Мирко помедлил, не зная, как поступить, но только на миг… помочь другому – благое дело, все так говорят, от тетки Светланы до верховного волхва Огнеяра.

– Вы сможете идти? – спросил он. – Тут деревня недалеко… там лекарь…

Мысль о том, что можно сбегать за помощью, почему-то не заглянула Мирко в голову. Так что он подхватил дядьку Рината за локоть, затем за талию, и тот с глухим стоном уселся.

Так, теперь избавиться от тяжеленного заплечного мешка, с ним точно ничего не выйдет. За мешком и за корзинкой с парой подберезовиков и одним подосиновиком можно вернуться позже.

А сейчас осторожно, чтобы не потревожить собственную левую руку…

Чужак был невероятно тяжелым, шел с трудом, шатаясь, и, судя по тому, как кривилось белое лицо, испытывал страшную боль. Поначалу Мирко казалось, что тот вот-вот упадет, не выдержит, но они делали шаг за шагом, шаг за шагом, и пусть не быстро, но двигались куда надо.

– Держись, дядька Ринат, – подбадривал он, а про себя молился Перуну, чтобы тот дал сил и стойкости, ну а еще раздумывал, откуда взялся чужак.

Когда лес отступил и впереди, за полем с несжатой еще рожью, показалась деревня, Мирко едва не закричал от радости.

Родовые дома, длинные и низкие, с мхом на крышах, правее капище, торчат изваяния богов, похожие на огромные толстые пальцы, за ними столбы поменьше, на которых вырезаны лики пращуров, что следят за потомками, наблюдают даже из Ирия… На другой стороне река, на ней мельница, рядом луга, где пасутся коровы под присмотром дядьки Громодера.

Еще немного, с версту, и он дома.

Там помогут! Там все будет хорошо!

На околице Мирко встретил кобель Буран, черный, с белыми пятнами на морде и шее. Замахал куцым хвостом при виде своего, а чужака на всякий случай обнюхал и побежал рядом.

Деревня выглядела пустой, оно и понятно – народ на сенокосе.

И Мирко там должен быть, да руку вчера потянул так, что за косу не взяться, вот и отправила его тетка Светлана в лес… Тетка Светлана – она в родовом доме Медведя старшая, следит за порядком, чтобы все по Покону было, чтобы никто обрядов не пропускал и без дела не болтался.

А еще она ему вместо матери, уже десять лет.

И она должна быть в деревне.

– Тетка Светлана! – закричал Мирко, затаскивая чужака на крыльцо. – Помогите!

Послышались быстрые шаги, дверь распахнулась, и тетка Светлана возникла на пороге: маленькая, русоволосая, с круглым лицом в родинках и вечной озорной улыбкой. Только улыбка эта вмиг исчезла, а синие глаза старшей сделались большими, удивленными и даже сердитыми.

– Кто это? Где ты его взял? – затараторила она.

– Ну это… дядька Ринат… в лесу… кабан его… – забормотал Мирко растерянно.

– Давай, клади на лавку, – буркнула тетка Светлана и, отступив на шаг, бросила в сторону начавшего рычать Бурана: – Ты еще мне тут погавкай, рожа мохнатая! А ну цыц!

В голосе ее прозвучала злость.

Мирко вошел в сени, осторожно посадил чужака на широкую деревянную лавку. Рука дядьки Рината безвольно соскользнула с плеча мальчишки, а потом он и сам мягко завалился на бок, потеряв наконец сознание.

А тетка Светлана повела себя странно.

Пальцы ее, быстрые и ловкие, расстегнули пуговицы на вороте зеленой куртки в пятнах, затем на рубахе. Открылась загорелая шея, поросшая черным волосом грудь.

– Креста нет, – проговорила старшая. – Слава Роду!

Мирко нервно моргнул… о чем она?

Да, он видел рисунок крестоносцев в учебнике, но там они несли огромный крест… такой издалека видно!

– Ты нарушил Покон, – сказала тетка Светлана, поворачиваясь к Мирко, и плечи его поникли.

Ну да, древний мудрый «Покон свободного русича-ария», то ли дарованный богами, то ли пришедший от великих предков, все говорили по-разному, но в любом случае незыблемый и священный для любого жителя деревни.

– Поэтому будешь наказан. Пойдешь в капище и замолишь свое прегрешение, – продолжила она. – Только сначала заглянешь к волхву Здравобору, пригласишь его к нам, все ему расскажешь.

Мирко кивнул.

– Тогда поспеши. Раз уж взялся спасать этого… это существо… то спасай.

Он кивнул второй раз и, выскочив из дома, понесся по улице; Буран с радостным лаем рванул следом.

У лекаря, как и прочих волхвов, было отдельное жилище, его маленький дом стоял у самого кладбища. Тут под навесом всегда сушились травы, а из дверей пахло очень странно, так резко и сильно, что хотелось чихать.

Мирко постучался, и Здравобор, высокий, сгорбленный, с седой бородкой, вышел на порог.

– Чужак… – протянул он, выслушав запыхавшегося мальчишку. – Недобрая весть. Ладно, я подойду.

Он шагнул обратно в сумрак жилища, а Мирко, повесив голову, побрел в сторону капища. Оставил позади кладбище, где среди прочих лежат родители, ушедшие в Ирий той суровой зимой, когда гневались боги.

Хотел было заглянуть на могилу, но потом решил, что нет, сначала надо отбыть наказание, а то нехорошо…

Замолить прегрешение – это не просто отстоять молитву перед каждым из ликов Триглава, ее еще нужно сопроводить пощечинами самому себе, да такими сильными, чтобы слезы брызнули.

«Гордые русичи никому не позволяют себя бить, – всегда говорил верховный волхв. – Кроме богов».

И пусть его сейчас в капище нет, и вообще там пусто, но пращуры смотрят, да и небожители наблюдают зоркими духовными очами, так что и речи нет о том, чтобы схалтурить, обмануть не тетку Светлану, а свою совесть…

Вступив в круг из деревянных изваяний, Мирко отвесил поясной поклон.

Вот он, Триглав, Род-Предвечный, Макошь-Родительница, Перун-Воитель. Поднимаются в небеса, подперты по бокам другими статуями: Симаргл, Сварог, Ярило, Даждьбог, Лель…

На сердце потеплело, как всегда в капище, накатила радость.

Опускаясь на колени перед Родом, Мирко знал, что замолит прегрешение, накажет сам себя, и все будет хорошо.

Дядьку Рината уложили поправляться в старой бане.

Новую в травень поставили, а прежнюю, покосившуюся да со сгнившими понизу венцами, пока не разобрали.

«С русичами его оставлять нельзя», – сказал волхв Огнеяр, вернувшись с сенокоса.

Мирко тогда еще удивился, почему, но тетка Светлана объяснила, что чужак, если судить по имени, не арийской крови, а еще может оказаться врагом, соглядатаем, присланным от крестоносцев или атеистов, чтобы все в деревне разглядеть и узнать.

«А ты за ним присмотришь, – решил Огнеяр. – Раз уж ты его к нам приволок».

Мирко задание сначала показалось в тягость – еще бы, сидеть в старой бане рядом с взрослым, да еще и незнакомцем, таскать воду, повязки на ране менять, поганое ведро выносить да следить, чтобы раненый снадобья вовремя принимал.

Но дядька Ринат оказался крепок, к вечеру очнулся, сам до ветра вышел, а на рассвете проснулся едва не здоровым.

– Доброе утро, – сказал он, когда Мирко заглянул в баню. – Ты меня спас? Верно?

– Ну да… – отозвался мальчик, неуверенно топчась у входа.

А вдруг и вправду атеист, обернется рогатым или зубастым чудищем и набросится? Или крестоносец, как выхватит горящий факел или начнет читать молитвы своему злобному, кровожадному богу?

– Спасибо, Мирослав, – слова эти прозвучали очень серьезно, а еще дядька Ринат протянул руку.

Мирко не сразу понял, что от него надо, а когда понял, не сразу решился пожать ладонь чужака. Но потом у него от сердца отлегло – всем известно, что порождения зла на благодарность не способны.

– А где я? – спросил дядька Ринат, когда и повязка на ране оказалась сменена, и принесенный Мирко завтрак уничтожен.

– У нас. В деревне.

– А как она называется?

– Ну просто… деревня… – Мирко пожал плечами. – Община свободных русичей.

Последнюю фразу слышал от кого-то из взрослых, и очень уж она ему понравилась.

Дядька Ринат хмыкнул, почесал щеку:

– А другие деревни ты знаешь?

Мирко помотал головой, отбарабанил как на уроке у волхва-наставника:

– Есть только одно место, где человек может жить под сенью истинной древней веры, и оно – там, где мы.

Дядька Ринат хмыкнул снова, черные глаза его недоверчиво блеснули:

– То есть вы с внешним миром не общаетесь? Телевизор? Сотовый? Радио? Газеты?

Мирко только глазами хлопал и башкой мотал, слушая незнакомые слова.

– Книги? – почти безнадежно вопросил чужак, и мальчик оживился.

– Да, конечно! – воскликнул он и гордо продолжил: – Мы тут все умеем читать! Русичу боги велят быть грамотным! У волхва-наставника много что есть, и «Велесова книга», и «Арийские веды», и «Славянские руны», и сказки брехуна Никития о предках… А еще у лекаря тоже, но он свои книги никому не дает!

Дядька Ринат спрятал лицо в ладони и всхлипнул, то ли заплакал, то ли засмеялся.

– Что? – спросил Мирко обиженно.

– Все хорошо, забудь об этом, – чужак убрал руки, и стало видно, что он улыбается, а глаза его сухие.

– А вы откуда?

– Я? – Дядька Ринат вновь поскреб щеку. – Как бы тебе объяснить. Вот смотри…

И через несколько фраз челюсть у Мирко отвисла, а глаза сами собой вытаращились. Ну ладно, пусть будет другая деревня, где-нибудь далеко-далеко, в ином лесу, но чтобы в одном доме жили сотни человек… если их тут под оком Хорса всего двести пятнадцать?

Чтобы повозки двигались, без лошадей, но пожирали волшебную жидкость под названием «бензин»? Чтобы картинки из далеких мест появлялись прямо на стене, печи топили не дровами, а горячей водой, одежду не шили, а добывали в некоем месте под названием «магазин»?

– Вот бы у нас был такой магазин, – вздохнул Мирко завистливо.

– Так он должен быть, – сказал дядька Ринат. – Ножик вон у тебя на поясе… Неужели сами сделали?

– Нет! Это волхв Огнеяр у богов выпросил! – заявил Мирко гордо. – Он может! Запретное Капище в Запретном Лесу для того построено, чтобы подобные вещи добывать! А расскажите еще что-нибудь!

Чужак вновь недоверчиво хмыкнул, но отказываться не стал, заговорил о некоей штуке под названием «Интернет», где и миллионы книг разом, каких хочешь, и всякие картинки, и поговорить можно даже с тем, кто от тебя в тысяче верст, и непонятно как влезшие туда магазины!

Мирко слушал, покачивая головой, и ему казалось, что он весь целиком, по макушку в сказке.

* * *

Из бани дядька Ринат смог выйти к вечеру.

Кривясь, поругиваясь через стиснутые зубы, но собственными ногами, почти не опираясь на палку.

– Ну что, демонстрируй, как вы тут живете, – попросил он, и Мирко повел чужака по деревне.

Показал родовые дома Медведя, Лося, Кабана, одинаковые, за исключением резных знаков над дверями. При виде капища дядька Ринат головой покачал и даже присвистнул, а оживился, когда они проходили мимо кузни, около которой валялась куча ржавого железа.

– Плуг прямо на месте сковали? – спросил он. – Верю. Но там же металлолом… Откуда он у вас? Трубы водопроводные? Листы кровли!

Мирко никогда не задумывался, откуда кузнец берет всякие железяки, поэтому только пожал плечами да в затылке почесал.

Дядька Ринат замолк, а второй раз подал голос, только когда они прошли деревню из конца в конец.

– Слушай, а что еще волхв Огнеяр из Запретного Капища достает? Ножи? Лекарства? Бородач, что меня зашивал, не только корешками и травками пробавляется. Сапоги резиновые вон, около дома стоят… Что еще? Ружья у вас должны быть? Спички?

– Да много всего, – ответил Мирко с недовольством; тема ему не нравилась, разговоры о дарах богов в деревне не поощрялись, «свободный русич-арий молчит о тех, кто оказал ему благодеяние» – напоминала тетка Светлана при всяком удобном случае. – Каждый месяц он в Запретное Капище уходит и молится там без еды и воды три дня и три ночи… иногда четыре. А потом возвращается, и они с другими волхвами все сюда несут.

– Ага, понятно. А в обмен боги что-то берут?

– Какой обмен? – Мирко даже обиделся. – Боги нас любят и всяко одаривают! Поскольку мы их избранные дети, истинной веры и чистой арийской крови люди!

– Да, извини, – дядька Ринат смешно сложил руки перед грудью и даже поклонился. – Как я мог такое сказать? Ну а вы в ответ вашим небесным покровителям что-то дарите?

– Ну да… Рубахи особенные, вышитые, праздничные… Украшения всякие… Браслеты, кольца…

Мирко сообразил, что материал для украшений, блестящий металл и цветные камушки волхв Огнеяр тоже приносит из Запретного Капища. А потом забирает то, что все сделают, и утаскивает обратно, чтобы преподнести богам, Роду, Макоши и остальным.

Когда-то, совсем маленьким, Мирко удивлялся: что, небожители, такие могучие и мудрые, не в состоянии изготовить себе нечто подобное? И зачем им простые побрякушки, тем, у кого во власти весь мир, кроме разве что подземелий Ящера?

Но потом волхв-наставник объяснил, что обитателям Ирия на самом деле нужны не предметы, а воплощенные труд, любовь и преданность тех, кто исповедует истинную веру…

Сейчас это объяснение почему-то не показалось Мирко убедительным.

И почему боги обычные жертвы забирают из капища у деревни, куда может войти каждый, а особые дары – из Запретного, закрытого для всех, кроме самого Огнеяра и его подручных, других волхвов?

Мысль показалась неприятной, тревожащей, и мальчик от нее отмахнулся, как от надоедливой мухи.

– Может быть, на речку? – предложил он.

– Мне купаться нельзя, а ты еще успеешь, – отозвался дядька Ринат. – Пойдем в лес. Что тут у вас рядом?

Мирко вздохнул, и они зашагали к ближней опушке.

Едва оказались в тени деревьев, он остановился и, как положено, отвесил поклон, коснулся земли и попросил:

– Батюшко Велес, не будь гневен, будь щедр.

– Это зачем? – спросил дядька Ринат.

Мирко покосился на него с превосходством – эх, такой большой и умный, рассказывает так, что заслушаешься, из дальних мест пришел, магазин и бензин видел, а простых вещей не знает.

– Так положено. Велес – он всякому лесу хозяин, захочет – погубит тебя в чащобе. Дикого зверя наведет или змею ядовитую. Или дерево сухое на тебя уронит, на голову. Хотя бы грибы и ягоды попрячет, и дороги не даст… Так что лучше попросить, как надо.

– А если этого не сделать?

Мирко только вытаращился на чужака… как так не сделать?

Может быть, отправляясь на рыбалку, не помолиться берегиням и Водяному Хозяину? Или в Ярилин день не развести огромный костер в честь светлого огненного бога, а на Комоедицу не спалить чучело надоевшей зимы?

В душе заворочались обида и злость.

– Ты не сердись, – проговорил дядька Ринат мягко. – Я просто хочу разобраться. Понимаешь, вы вроде такие гордые, свободные русичи, а при этом без ритуала и молитвы шага не ступите… Ладно, замяли пока… Рассказывай, где у вас тут Запретный Лес и грибные места, куда ходить можно, а куда нельзя…

Но Мирко уже расстроился, и говорить ему вовсе не хотелось.

Так что за оставшееся время, пока чужак не устал и не попросился обратно, они обменялись лишь парой слов.

Ближе к закату, когда народ вернулся с работы, собралось деревенское вече.

Зазвенело било, повешенное на огромной ели у входа в капище, и народ принялся выходить из домов.

– Захвати дружка своего, – велела Мирко тетка Светлана, и мальчишка ощутил, что краснеет: и так с вечера сверстники дразнят «чужаковым другом», а теперь еще и она! – Разговор о нем пойдет.

Дядька Ринат, услышав, что его на вече зовут, хмыкнул, но с лежанки поднялся. Захватил палку, и они пошли, точнее, потащились, и немудрено, что явились к капищу последними.

Под Триглавом кучкой собрались волхвы, в середине, как положено, сам Огнеяр с белой бородищей и в бобровой шапке, рядом наставник и лекарь, и кузнец со зверознатцем. Чуть подальше встали старики и мужики, за ними женщины, ну а детворе место в задних рядах, все равно говорить им пред ликом богов никто не даст, не доросли еще.

– Иди сюда, чужак! – прогромыхал Огнеяр, сверкая глазами, и от голоса его Мирко вздрогнул: что-то крылось в этих словах опасное, холодное и злое, точно затаившаяся под корягой гадюка.

Дядька Ринат усмехнулся как ни в чем не бывало, потрепал мальчишку по волосам и двинулся вперед, через толпу. Ну а Мирко остался на месте, топчась и ежась.

– Ну вот, – начал Огнеяр с любимой присказки, – теперь, перед ликом русичей… Поведай нам, что ты за человек и что забыл в наших краях.

– Имя мое вы уже знаете, – чужак пожал плечами. – Путешественник я. Походник. Хожу по лесам в одиночку.

– Да ну? – Седые брови Огнеяра поднялись, волхв-лекарь дернул себя за бороду. – Зачем же?

– Для удовольствия.

Судя по лицам, волхвы дядьке Ринату не верили, да шепотки гуляли по рядам недовольные, раздраженные. «Лжец», – бурчали женщины. «Шпион», – бормотали мужчины, и последнего слова Мирко не слышал никогда, зато хорошо знал, кто такие крестоносцы и атеисты, которых вспоминали тоже.

Как и то, что, если один из них попадет к русичам, его надо принести в жертву богам…

Но ведь у дядьки Рината нет рогов и волчьих зубов, и даже креста!

– А по крови кто будешь? – спросил Огнеяр, и собравшиеся на вече люди дружно замолчали, даже дышать вроде бы перестали.

– Татарин.

Верховный волхв не изменился в лице, зато физиономии волхва-наставника и кузнеца перекосило от отвращения, а женщины забормотали, поминая Великого Рода и Перуна, от врагов обороняющего.

– Не нашей крови, – проскрипел Здравобор. – Хотя это и по роже видно.

– Что же не вашей? – сказал чужак очень спокойно. – Ведь ты мне рану зашивал. Неужели твоя кровь не так красна, как та, что осталась на бинтах и на твоих руках?

– Мне их пришлось вымыть! – Ноздри волхва-лекаря раздулись, глаза выпучились, лицо побагровело; Мирко никогда его таким не видел. – И я искуплю грех пред богами! Ты же…

– Тихо! – прогремел Огнеяр, и Здравобор смолк, даже младенец на руках у одной из женщин перестал пищать.

Только дядька Ринат не послушался.

– Что за комедию вы тут устроили?! – спросил он раздраженно, глядя прямо в лицо верховного волхва. – Забились в глухой лес, играете в древних язычников, головы детям дурите всякими богами и арийскими ведами? А сами-то с остальным миром не порвали! Вы же…

– Тихо, – повторил верховный волхв, на этот раз негромко, только это прозвучало намного страшнее, так что Мирко задрожал, ему захотелось убежать, закрыть глаза и уши, не видеть, не слышать.

– Ты чужак, и ты не будешь посягать на то, как мы живем, хотя бы из чувства благодарности, – продолжил Огнеяр, и слова эти породили в капище многоголосое эхо, словно Макошь, Даждьбог, Ярило и остальные повторяли его речь деревянными ртами. – Или ты забыл, что, если бы не мы, ты бы уже умер, и никто бы не узнал, где твоя могила?

Дядька Ринат опустил голову, уставился в землю, точно провинившийся мальчишка.

– Гордые, свободные русичи живут здесь, под ласковой дланью истинной веры! Отринули мы соблазны атеизма и рабское поклонение чужим, ложным, мертвым богам! – Верховный волхв увлекся, и голос его вновь стал громче. – Прошлому нет дороги сюда! Понимаешь ты это? И любую опасность для нашей общины мы… – он помолчал, – …ликвидируем. Без сомнений и жалости. Здесь все будет по Покону, и никак иначе! Уяснил ли ты?

– Да, – прозвучало это глухо, слабо и неуверенно.

– Вещи твои мы тебе сейчас отдадим, – сообщил Огнеяр уже более спокойно, зато Мирко от стыда чуть сквозь землю не провалился: про тяжелый мешок дядьки Рината совсем забыл, как и про корзину, ну да, видимо, кто-то из мужчин-охотников по следу прошел, все отыскал. – То, что можно другим показывать, мы тебе оставили, не бойся.

Чужак засопел, сжал кулаки.

– Кровь, конечно, штука важная, – тут верховный волхв метнул сердитый взгляд на лекаря. – Но вера, я считаю, важнее. Так что, если хочешь, можешь тут остаться. Навсегда. Мужчина ты крепкий, девки у нас на выданье имеются, один не заскучаешь, без дела тоже… Но сам понимаешь…

Мирко от радости чуть не подпрыгнул: ух ты, вот это было бы здорово!

Только вот дядька Ринат почему-то счастливым не выглядел.

– Истинную веру принять? – спросил он. – Хорошо, я подумаю.

– Думай, только не очень долго, – сказал Огнеяр. На этом вече, собственно, и закончилось.

Совместная молитва всем богам и малая жертва согласия, когда Триглаву режут курицу, не в счет.

Следующим утром Мирко поручили точить затупившиеся косы, а дядька Ринат стал ему помогать.

Удивительно, но оказалось, что косы он, такой взрослый, ни разу в жизни в руках не держал. Мирко почувствовал себя взрослым и умным, когда показывал, как ее брать и как править острие точильным камнем.

Сидели они в тенечке, под боком родового дома Медведя, и работали поначалу в тишине. В деревне царила пустота, солнце жарило, и все работали в поле, только Буран валялся под кустом, вывалив язык и тяжело дыша – как взялся с первого дня присматривать за чужаком, так и не отстал.

Потом Мирко не выдержал.

– Расскажи что-нибудь, дядька Ринат, – попросил он. – Интересное только.

Чужак привычно хмыкнул и улыбнулся.

– Так мне ваши старшие рот открывать запретили, – сказал он. – Помнишь, вчера?

Мирко помрачнел – да, на вече Огнеяр, да и прочие волхвы гневались так, что упаси Перун и Сварожичи.

– Но ведь сказки можно… – протянул он.

– Сказки? – Дядька Ринат вздохнул. – Ты сам не понимаешь, что вы тут как в сказке. Только в страшной.

– Почему? – удивился Мирко. – У нас все хорошо!

– Ты уверен? Вон, вчера главный ваш вещал, что, мол, прошлому нет дороги сюда… По Покону живем и все такое… А у него «Ролекс» на руке, и не самый дешевый, – заметив, что его не поняли, чужак пояснил: – Штука вроде браслета из стекла и металла.

Мальчишка засопел – никогда не задумывался, что таскает верховный волхв на левом запястье, всегда считал, что это нечто священное и волшебное для общения с богами.

– Стоят эти часы больше, чем ваша деревня целиком, – пояснил дядька Ринат. – Снова не понимаешь? Смотри, вас тут за дурачков держат, лапшу на уши вешают. Рассказывают про гордых русичей, а вас в рабов превратили…

– Мы не рабы! Рабы не мы! – воскликнул Мирко, озвучив строчку из тетради для прописей.

– Ну да, ну да… А сами рубахи вышиваете, браслетики делаете и прочую этнику… Ее потом ваш верховный волхв продает… Спрос на такие вещи есть, и еще какой! Особенно если наврать, что они по настоящим древним шаблонам слеплены!

– То есть как «продает»? – не уяснил Мирко.

– Меняет на деньги, такие штуки, которые можно поменять на другие штуки. Например, твой нож… лекарства, инструменты… это для всех. Ну а для себя тоже… Квартиру в Москве, например, золотые часы за десятки тысяч баксов…

– Но где он может что-то менять? – Голос мальчишки дрожал, горло сжималось: это не могло быть правдой, не могло. Зачем дядька Ринат такое говорит?

Неужели он в самом деле оборотень, атеист в человеческом облике?

Буран, похоже, ощутил злость и обиду Мирко, поднял черную голову, зашевелил ушами.

– В Запретном Капище нет идолов с ликами богов, вообще ничего священного. Прячется там автомобиль… самодвижущаяся телега, и начало дороги, что идет через Запретный Лес. Три-четыре дня как раз хватит, чтобы до ближайшего городка доехать, там сдать все перекупщику и прочие дела обделать. Так что главный у вас вовсе не дурак. Для глупостей у него помощники есть…

Мирко едва не лопнул от возмущения и рот открыл, чтобы сказать все, что думает.

– Не сердись, подожди, – остановил его дядька Ринат. – Выслушай меня для начала. Смотри, я видел вашу деревню, как вы тут живете. Так?

Мальчишка кивнул.

– Но я видел и другие места, знаю, как там дело устроено. Так?

Мирко вновь пришлось согласиться, хотя он очень хотел заявить, что все выдумки, что ничего нет, кроме леса с их деревней, а за его пределами только злобные нелюди, слуги Чернобога. Но что-то его остановило, может быть, мысль о том, что деревня их не может быть очень древней, ведь могил на кладбище чуть больше десятка.

Раньше об этом не задумывался…

– Значит, я могу сравнивать, – продолжил дядька Ринат. – Смотри, вот есть грибы. Если ты никогда не видел ничего, кроме лисичек, то можешь поверить, что других грибов вообще не бывает.

Это Мирко было понятно, в грибах он толк знал.

– И ладно те, кто постарше, – сказал чужак. – Они по своей воле сюда приперлись. Но вы, дети… Вас же лишили свободы выбора! Лишили всего, что есть в огромном мире!

В словах его гремела злость, звенели еще какие-то чувства.

– Но ничего! – заявил дядька Ринат, уставившись в пространство над забором. – Подлечусь маленько и уйду… А в городе найду тех, кто возьмется за ваших волхвов… Возьмет их за мягкие места!

Мирко краем уха различил шорох.

Повернув голову, увидел, что из-за угла на них смотрит тетка Светлана, глаза широко раскрыты, ладони прижаты ко рту. Она бесшумно отступила, скрылась из виду, и сердце мальчишки сжала холодная лапа вины, хотя в чем и почему он виноват, он не знал.

В жилище у верховного волхва Мирко до сих пор не бывал и, едва переступив порог, завертел головой. Но любопытство мигом испарилось, едва он осознал, что лицо у Огнеяра еще мрачнее, чем у приведшей мальчишку тетки Светланы.

За окнами сгущался вечер, с громыханием надвигалась гроза.

– Ну вот, садись, – пригласил волхв, и Мирко опустился на лавку.

Тетка Светлана осталась на ногах, руки сложила под грудью, и уже по этому можно было понять, что она сердита.

– Существо, найденное тобой в чаще, мы посадили под замок, – сообщил Огнеяр. – Поскольку речи оно ведет вредные, смущает души простые, неокрепшие… вроде твоей.

Мирко заморгал… то есть как под замок? Дядьку Рината?

Нет, три года назад заперли в той же бане дядьку Владирада, когда ему слуги Чернобога в голову залезли и разум помутили, но так он ведь голым по деревне бегал и на женщин с дикими воплями бросался…

А чужак ничего такого не делал!

– Все, о чем вы с ним говорили, – забудь, – продолжил Огнеяр ласково, но твердо. – Пересказывать другим… даже не вздумай, – глаза его сверкнули гневно, и Мирко сжался. – Именем Триглава, Сварога-прародителя и пращуров накладываю на тебя в этом запрет!

Мальчишка шмыгнул носом и опустил голову.

– Нарушивший его после смерти не в светлый Ирий попадет, а к Ящеру в лапы! – добавила тетка Светлана. – Помни, что ты гордый, свободный русич! Помни о Поконе!

Мирко всхлипнул, от страха внутренности скрутило в тугой комок.

– Ты провинился, что разговаривал с ним и слушал прельстивые речи чужака, – в небе громыхнуло так, что земля вздрогнула. – И должен замолить прегрешение. Вдвойне. Старшая тебя проводит.

– Да… я больше не буду… простите… – забормотал Мирко.

Но тетка Светлана не дала договорить, взяла его твердыми пальцами за плечо, вывела на улицу.

– Боги должны простить, – сказала она сурово. – Так что старайся, молись истово.

У входа в капище старшая остановилась, подтолкнула Мирко в спину:

– Ты знаешь, что делать.

Он кивнул, сделал несмелый шаг, и тут чрево неба разорвала ослепительная молния. Ноги Мирко подкосились и, выполняя поклон, он едва не свалился… точно, боги и пращуры гневаются на него, Сварожичи машут огненными мечами.

Встав на колени перед Родом, мальчишка хлестнул себя по щеке и немеющими губами принялся читать молитву.

Но что-то в этот раз пошло не так.

Облегчение не явилось, на сердце не потеплело, наоборот, стало гадко и противно. Закопошились в голове такие мысли, что Мирко испугался – неужели слуги Чернобога нашептывают прямо в ухо?

Может быть, волхв Огнеяр и вправду держит всех в дураках, а гордые русичи – рабы? Может быть, его на самом деле лишили свободы, и что, помимо их деревни, есть другие места, населенные людьми, с разными чудесами вроде автомобилей и Интернета?

Когда нечто холодное ударило Мирко в лоб, он дернулся, не сразу понял, что это дождевая капля. Невольно оглянулся через левое плечо, за которым должен стоять незримый злобный шептун, но никого не увидел, да еще и обнаружил, что тетки Светланы у входа в капище больше нет.

Громыхнуло так, что мальчишка на миг оглох, а со следующей вспышкой молнии явилась странная мысль – нет, прегрешение надо замолить, это точно, но потом нужно отправиться к бане и с дядькой Ринатом поговорить, чтобы он все объяснил, растолковал! Наверняка Мирко неправильно понял, он часто неправильно понимает, даже со второго раза, и волхв-наставник тогда сердится…

Ведь разговаривать с чужаком никто не запретил!

Он заторопился, шепча молитвы и ударяя себя по щекам.

Когда поднялся на ноги и отвесил финальный поклон всем богам по кругу, небо заволокло целиком. Дождь полил такой, что Мирко промок насквозь, по спине побежал озноб, а зубы громко застучали.

Бегом, не напрямик, а вокруг огородов, чтобы никто не увидел, он ринулся через деревню. У входа в баню обнаружился дядька Ратобой, но мальчишка заметил его вовремя, присел за кустами смородины, тяжело дыша, вытирая мокрый лоб и раздумывая, что же делать.

Мысль о том, что за чужаком могут присматривать, ему в голову не пришла.

И что теперь, отступиться, уйти?

Но, видимо, боги все же встали на сторону Мирко, поскольку дядька Ратобой встряхнулся, точно собака после купания, подергал железный засов на двери и, бормоча что-то по поводу «клятого ливня», затопал прочь. Миг, и он пропал в промокшем сумраке.

Через секунду мальчишка оказался у двери, прижался к ней, пытаясь хоть как-то укрыться от дождя.

– Дядька Ринат! – позвал он, чувствуя, как гулко, тяжело и горячо бьется сердце.

– Мирослав? Ты? – донеслось изнутри. – Я думал, тебя тоже заперли.

Радость, прозвеневшая в голосе чужака, заставила Мирко задуматься: атеисты и крестоносцы тоже могут ликовать, творя свои гнусные дела, обольщая или сжигая людей истинной веры, но это чувство звучало чисто и искренне, никакого оттенка злобы или хитрости в нем не было.

– Не, – сказал он, утирая лицо рукавом. – Скажи, дядька Ринат… ты ведь не шпион? – Про последнее слово спросил у волхва-наставника, и тот объяснил, что оно означает. – Пришел к нам не для того, чтобы подсмотреть или пакости какие-нибудь устроить?

– Нет, – ответил чужак.

– Не атеист ты, не крестоносец? – продолжил допытываться Мирко. – Поклянись! Родом, небом и землей!

– Крестоносец? – не понял дядька Ринат. – А, христианин… – Он усмехнулся. – Клянусь чем угодно, что ни то, ни другое. Родом, небом, землей, здоровьем матери…

У Мирко отлегло от сердца.

– Тогда тебя должны выпустить, – сказал он.

– Этого не случится никогда, – голос дядьки Рината стал тихим и очень грустным. – Слишком уж я опасен.

– А что тогда? Оставят тут сидеть?

Дядьку Владирада из-под запора выпустили после того, как волхв-лекарь из него слуг Чернобога изгнал.

– Нет. Убьют. Принесут в жертву вашим богам.

– Нет-нет, – забормотал Мирко, ощущая, как земля качается и трясется под ногами. – Нет-нет… Это невозможно… Наши волхвы добрые, они никогда так не поступя-пят…

И он осекся, поскольку вспомнил, как жалобно блеяла обреченная на смерть коза, как бился петух в руках Огнеяра, и как кровь пятнала суровые деревянные лица Велеса, Лели и Ярилы. Зарезать человека не сложнее, чем животное, было бы только желание.

– Я тебя спасу! – воскликнул Мирко, нащупывая засов. – Открою, и ты убежишь! Вернешься к себе!

– Тебя накажут! – возразил дядька Ринат.

– Никто не узнает, ливень, народ по домам, – мальчишка дергал неповоротливую железяку, та скрежетала, ходила в скобах, но не поддавалась, точно засов разбух от воды. – Дома скажу, что у Кабана пересидел… А тебя сейчас провожу туда, где нашел, и там… Ух-х-х… по следу пойдем…

Гром ударил прямо над головой, молния ослепила, и тут засов поддался. Петли скрипнули, и дверь открылась так резко, что Мирко едва не шлепнулся задом в грязь.

– Давай, выходи… – пропыхтел он, и дядька Ринат выбрался из старой бани.

Они шли через сумрак, под хлещущими струями, не так быстро, как хотелось бы, но уверенно. Чужак время от времени кривился, хватался за бок, но не шатался и на палку не опирался.

А Мирко вовсе не замечал ни сырости, ни холода, ведь он делает благое дело, спасает… друга, да.

Боги много лет обходились кровью животных, переживут и в этот раз.

Они прошли то место, где мальчишка наткнулся на дядьку Рината, и дальше отправились на закат, туда, откуда он вроде бы пришел, хотя сам точно не помнил своего пути, шагал наполовину в тумане…

Овраг, другой, Моховое озеро с его кувшинками и черными корягами, там Мирко бывал несколько раз.

– Стой, погоди, – попросил дядька Ринат, когда озеро скрылось из виду. – Отдохнем. Немного…

Лицо у него было бледное, дышал он тяжело.

Грозу к этому времени унесло прочь, небо очистилось, на небосклоне возникли первые звезды, на восходе повисла в ветвях совсем тоненькая, молодая луна, похожая на половинку браслета из светлого металла.

– Ты давай, возвращайся, – сказал дядька Ринат, отдышавшись. – Дальше я сам. Доберусь как-нибудь… все равно ты дорог здесь не знаешь. И тебя не должны хватиться. Чтобы никто не заподозрил, что ты к моему побегу причастен…

Он помолчал, а потом добавил изменившимся голосом:

– Или, знаешь, пошли со мной. Что тебе здесь делать, с этими волхвами и богами? Там огромный мир! Большой, настоящий! А не этот огрызок возрожденной древности.

Мирко заморгал, не зная, что сказать.

– Ну нет, я никогда не думал… – протянул он. – Тут я родился, тут все я знаю… Друзья и…

– Я все равно дойду до властей, и эту лавочку прикроют, – сказал дядька Ринат. – Главари под суд пойдут, остальным придется устраиваться, так что все уже не будет как раньше.

– Ну я не знаю, – повторил Мирко. – Как-то это, ну…

Он мямлил дальше, а в голове крутились даже не мысли, а обрывки мыслей.

– Родителей у тебя все равно нет, чего ты теряешь? Ту кашу, что у вас в голове? Насчет гордых русичей, чистой арийской крови и истинной веры?

– Ну… я… – Мальчишка напрягся, и тут краем глаза уловил движение.

Повернув голову, обнаружил, что из зарослей выступил дядька Ратобой и еще двое мужчин из деревни, при ружьях и заплечных мешках, будто собрались на дальнюю охоту.

– Вот и они, – сказал дядька Ратобой. – Хитер, чужак, дверь за собой прикрыл. Только я не поленился, внутрь заглянул… И след вы оставили такой, что слепой увидит. Теперь пошли обратно. Погуляли и будет.

И он угрожающе повел стволом.

Мирко знал, что он взрослый, что он почти мужчина, а мужчины не плачут, но остановиться все равно не мог. Его трясло, как в лихорадке, слезы текли по щекам, а в груди сплетались в клубок ярость, злость, ненависть, отвращение и другие чувства, которым он не знал названия.

Когда они вернулись в деревню, дядьку Рината опять закрыли в бане, а у дверей встал дядька Ратобой. Мальчишку же отвели в общественный погреб, где усадили на сырой пол среди мешков и ящиков.

– Осквернил ты себя, – заявила встретившая его тетка Светлана. – Сиди пока тут.

На двери погреба не запор, щеколда, открыть ее изнутри проще простого, но о побеге Мирко даже не подумал.

Куда бежать? Зачем?

Сколько он так просидел, он не смог бы сказать, но, когда дверь отворилась, внутрь проникло бледное сияние рассвета. Мальчишка вытер слезы, шмыгнул носом, подобрался, напряженный, точно струна – нельзя, чтобы кто-то увидел его слабость, понял, что он, гордый русич, плакал.

Скрипнули деревянные ступени, блеснул на руке верховного волхва тот браслет, который дядька Ринат назвал «Ролексом». Следом за Огнеяром показалась тетка Светлана – губы поджаты, руки под грудью, в глазах беспокойство.

– Как ты, Мирко? – спросила она.

– Нормально, – зло ответил он и тут же не выдержал, сорвался. – Это все правда?! Вы на самом деле хотите убить его?! Принести в жертву богам?! Почему?! Как же так?!

Верховный волхв почесал в затылке и уселся на ящик, тетка Светлана осталась стоять.

– Ну вот, Мирко, – сказал Огнеяр спокойно, – ты знаешь меня с рождения? Тринадцать с половиной лет?

– Ну да… – глупо спорить с очевидным.

– И старшую рода Медведя, заменившую тебе мать, тоже?

– Да… – Мирко опустил взгляд, чтобы не видеть их лиц.

– А существо, что называет себя Ринатом, появилось в твоей жизни два дня назад? Верно?

На этот раз он просто кивнул.

– Но ведь верить нужно тем, кого ты давно знаешь, кто сделал тебе много добра, – голос верховного волхва звучал ласково. – А не чужаку, взявшемуся невесть откуда. Согласен?

Мирко очень хотелось возразить, доказать, что они не правы, он даже открыл рот, но тут же закрыл обратно, поскольку осознал, что слов нет, куда-то подевались.

– Он человек! – только и смог выдавить. – У него нет креста! И рогов тоже нет!

– Каких рогов? – не понял Огнеяр.

– Которые у атеистов! И жабьей кожи, и волчьей пасти! Он не чудовище!

– Да, надо менять учебники, – со вздохом сказала тетка Светлана.

– Понимаешь, – начал верховный волхв, – то, что кажется человеком, не всегда человеком является… Настоящие люди – это лишь мы, русичи, хранящие истинную веру. Остальные – монстры, отродья Ящера, и неважно, как они выглядят, что и как говорят. Вспомни, ведь Ринат прельщал тебя байками сладостными о вещах дивных, местах далеких?

Мирко очень хотелось сказать «нет», но врать не особенно умел, да и стыдно.

– Да… – произнес он после внутренней борьбы. – Но это же были сказки!

– Нет, сказки – они не такие, они не рождают в тебе сомнение в Поконе и родичах. Ты ведь начал сомневаться? В голову тебе залезли мысли, что тебе лгут? Что все плохо?

Мирко понял, что краснеет… откуда Огнеяр это знает?

– По плодам узнаете их, как сказал один из мудрых пращуров, – сказал волхв. – Подумай, кто может речами сеять раздор, сомнения и вражду? Разве он… один из нас?

На глазах вновь закипели слезы, горячие, злые слезы обиды и разочарования. Неужели дядька Ринат его обманул, неужто он по правде лишь прикинулся раненым человеком, а сам шпион и атеист?

Но он же клялся Родом и всем прочим, и не сгорел на месте!

– Он чужак, он похож на нас, но завидует нашей свободе, духовной силе и славе, – вступила тетка Светлана. – Мы оставили прошлое за спиной, он же тащит тебя обратно!

– Нет! – закричал Мирко. – Не может быть! Вы все врете! Все-все-все!

И не выдержал, разрыдался, уткнувшись лицом в колени и содрогаясь всем телом.

Верховный волхв сочувственно молчал, тетка Светлана гладила мальчишку по спине, и от ее прикосновений становилось легче, уходили тоска и неуверенность, рассеивались страх и сомнения.

– Десять лет назад, когда ты был маленьким, боги прогневались на нас. За дело, – сказал Огнеяр, когда Мирко перестал всхлипывать. – В ту зиму умерли очень многие. Твои родители, например.

Ну да, эту историю он слышал, и не раз.

– Тогда к нам тоже забрел чужак, говоривший сладкие речи, притворявшийся человеком… И мы принесли его в жертву, отдали светлым богам его кровь и его силу. Тогда их гнев прекратился, и многие, кто мог тоже погибнуть, как ты, остались в живых.

Вот об этом Мирко не знал, и глянул на волхва недоверчиво.

Тот улыбался, грустно и отстраненно, а прозрачные глаза Огнеяра смотрели куда-то в сторону, в прошлое.

– Так что нельзя убить человека – ты прав, – сказал он, посмотрев на мальчишку. – Покон запрещает такое и грозит карой суровой. Но лишить жизни чужака – благое дело. Особенно если принести в жертву истинным богам ради всеобщего процветания.

– Ты же хочешь, чтобы нам всем стало хорошо, как тогда, десять лет назад? – осведомилась тетка Светлана, и Мирко задрожал.

Он не мог назвать дядьку Рината, друга, чужаком… он его спас, а потом слушал…

Или это хитрый обман, чтобы обольстить? Посеять вражду и сомнения?

– Давай вместе помолимся Макоши-родительнице, пусть очистит душу твою, – предложил Огнеяр. – Дарует тебе мудрости, чтобы ты понял, что истинно, а что нет.

Мирко встал на колени, привычные слова сами полились на язык, мысли успокоились. Всем сердцем он воззвал к богине, в руках которой целый мир, и заплакал в третий раз, но теперь от облегчения, поскольку боль ушла из сердца, и стало там тепло и покойно.

Хотя немножко пусто.

Есть свои, родичи, люди истинной веры, кто сделали ему много добра, вырастили и воспитали. И есть чужак, невесть кто, явившийся из леса, говоривший сладко и интересно.

Если выбирать, кому поверить… разве можно выбирать?

– Ну вот и хорошо, – сказал верховный волхв, когда молитва закончилась. – Понял? Уяснил, что с тобой случилось?

Мирко кивнул, в неизвестно какой уже раз шмыгнул носом и нахмурился.

Он мужчина, русич, а распустил нюни… и ради кого… чего?

– Тогда пойдем. Ты должен присутствовать на жертвоприношении вместе со всеми, – Огнеяр потрепал мальчишку по плечу.

– Может быть, не надо? – спросила тетка Светлана. – Он и так настрадался…

– Надо-надо, – в ласковом голосе верховного волхва прозвенела сталь. – Ничего. Обряд необходимо провести сейчас, пока солнце восходит, поднимается, набирает силу… Увидеть же его должны все. Увидеть и запомнить накрепко, что есть добро, а что зло.

Следом за взрослыми Мирко выбрался из погреба и вскоре оказался в капище, где собралась вся деревня, от древней, редко выходившей на улицу бабки Искрении до младенца двух недель от роду. Прибежали и собаки во главе с черным мрачным Бураном.

Вскоре показался дядька Ратобой с ружьем, толкавший перед собой дядьку Рината.

– Опомнитесь! – воскликнул тот, едва завидев толпу. – Что вы творите, люди?

– Замолчи, нелюдь! – рявкнул Здравобор, и русичи поддержали его дружным гулом, а кто-то из мальчишек бросил в чужака тухлым яйцом, так, что то расплылось на щеке грязным бело-желтым потеком.

– Представьте, что волхвы бросили вас! Ушли в Запретное Капище и пропали! – продолжал кричать дядька Ринат. – Вовсе не вознеслись к богам и не провалились в ад! Укатили на той машине, что там спрятана! Что у тебя там, Огнеяр, уазик или джип? Прихватили деньги, на вас зараб…

– Заткните ему рот! – громыхнул верховный волхв, и приказ тут же оказался исполнен.

Мирко стоял, сжав кулаки, и повторял про себя, точно молитву:

Принести чужака в жертву истинным богам – благое дело.

Благое дело.

Благое…

Людмила и Александр Белаш
Дом князя Комоедова

– Вернуть женщин к очагу!

– Какую кочергу? – выметнулась из душа гура Алала – мокрая, предельно женственная. – Не смей трогать, ручка деревянная! Кочережка моя, забей себе как гвоздь! Твое – творило с растворилом, их и юзай, а мое ни-ни.

Гуру Алалей ее красы игнорил, неотрывно торча в ноуте:

– Говорю, епископ пишет в бложике, что женское место – уют, порядок и хозяйство. И омбудсменша ему вторит – мол, убьемте кризис, хлопоча по дому.

– А конкретную программу выдвигают? – прихватив в кабине полотенце с лисами, гура кое-как завернулась и босиком зашлепала по лофту, густо капая с гривы на пол. За ней, принюхиваясь на ходу к влажным следам, бесшумно шел толстый дымчатый кот Нерон.

– Так, вообще – Русь, Третий Рим, шестой технологический уклад.

– Пока они свой форсайт-проект раскрутят, мы сеть на весь федеральный округ развернем.

– Кыш, ты мне на клаву льешь. Сушись, садись за свой и смотри время – скоро тебе вебинар начинать.

Из пещерной темноты прихожей звякнул колоколец – динь-дон! Это лифт миновал предпоследний этаж и готовился причалить к апартаменту.

– Полинка прямо как часы. Оденься, а то вид не гурский.

– Что б ты понимал, башка железная…

Все-таки Алала вняла напарнику и ведической походкой удалилась в раздевальню, выбрать рубаху с юбкой. Повернувшись на офисном кресле, Алалей зычно и величаво возгласил в сторону двери:

– Вступи в храмину с благом, дщерь Полина!

Княжий лофт располагался на вершине дома-башни, пять лет как возведенной в ходе дикой точечной застройки на косогоре, лицом к речной долине. Из необъятных окон-витрин лофта было видно все – радуги, луга, леса и заречный город БМЗ-17, где жили по пропускам, ходили лоси и работал вытрезвитель.

Как любому в области, Поле хотелось туда – там столичное снабжение, вежливая полиция и можно гулять ночью без баллончика. Но кассирше из дискаунтера с подработкой по субботам эти хотелки не по статусу.

Еще меньше ее влекла родная Сысь. Чем возвращаться в райцентр, по которому катаются три ржавые маршрутки, лучше здесь кричать «Пройдите в свободную кассу!». А менеджер по персоналу еще глумился: «Диплом экономиста-математика, мда-а… Ты выручку к сдаче готовь аккуратнее, не ошибись».

На двоих с рыжей Светкой нашли однушку в доме с пенсионерами и гастерами, пять тыр плюс коммунальные. Район элитный – утром вместо петухов алкаши под окнами перекликаются, вечером автохамы лаются за место на газоне, а ночью за стеной то караоке, то ритмичный стук. Там три подружки на двушке.

Под повторы «Большой пакет нужен?» и любезности охранников диплом мало-помалу забывался. Если б не Заяц, Поля точно бы половину ай-кью потеряла.

Но куда с Зайцем? Оба на нулях, на съемных хатах. Зимой в кафе, в кино, летом на пляж и в парк.

И тут на глаза попались «Женские ведические курсы личностного роста».

Ты достойна счастья! Ты будешь счастлива! Женские Веды – путь победы!

Можно месяц растворимые супы поесть, потому что вступительный курс стоит денег. Нет, два месяца – продвинутый курс еще дороже.

Зато лофт, как дворец! В окнах – все небо! Простор, чистота, красота, портрет князя в полстены – грива, борода лопатой, в глазах синь над Гималаями.

Подметая пол макси-юбкой – все по Ведам, чтоб подолом собирать земную силу в чакру-сакру женской тайны, – Поля впорхнула в княжий апартамент. Навстречу ей мягко ступал Нерон.

– Кис-кис, – приветствовала она котищу.

– Мау, – важно ответствовал дымчатый и дружелюбно потерся о ноги.

– Дщерь, счастья тебе в нашем капище-ведище! – гаркнул Алалей, благословляя издали обеими дланями. – Почто одна-одинешенька? Или не уловила во граде заблудших, втайне жаждущих истины?

– Уловила, княжич. – В пояс поклонилась Поля, как следует перед мужчиной, который суть центр уваженья, восхищенья, подчиненья и служенья. – Светка решилась прийти.

– Добро! А ты сказала ей, что брючницы у нас харам?

– Объяснила. И другие есть. Из нашего дома Адиля интересуется тайком, куда я хожу. Но сама идти боится, с ней целый табор родни. Убьют же.

– И ее осмыслим. Всех пиши в базу данных – в брюках, в платочках, в мешке на башке. Сегодня тебе послушание – сперва проверь счет на оплату, нам за метраж и воду насчитали несуразное. Отправишь князю нашу лепту за неделю, сластей купишь. Потом перспективных дев и баб зарегистрируй, разошли им целевые приглашения, а затем мой пол и кухню, чисти палас. Труды для князя – у богов заслуга!

– Я еще продуктов принесла, на сверку по здравию.

– Вали на стол, растворилом испытаем.

– А если коту предложить? – показала девушка Нерону пол-литровый тетрапак кефира «Доярица».

– Пф-ф! – дернулся котяра, ощетинив усы как еж иголки.

– Что ты! Чистому зверю мерзость магазинную давать – как можно?

Для пробы Поля наполовину высунула из пакета ряженку «Млечная радость», показала котику – как, будешь? Нерон унесся опрометью с распушенным поднятым хвостом.

– Шалишь без разума, – укорял гуру. – Колбасу безблагодатную ему совала, кару заслужила – и опять?

Ой, нет. Апартамент на карачках протирать и на пол дышать, зеркально ли отчищен… Храни князь, чтоб еще раз прибирать. По всем углам натошнил. А колбаса-то была лучшая, по шестьсот сорок, сама такую лишь на праздники брала.

Хотя соблазн велик. Нерон натурпродукты вычисляет – лучше растворила, даже сквозь упаковку. Значит, «Доярицу» и млечные помои – позабыть.

«Вот бы кота взять с собой, чтобы Зайца обнюхал. Если замурлычет и потрется, значит, можно замуж…»

Тем временем из раздевальни выступила гура. Вот уж кто Веды ведает! Фигура как ваза; где надо широко, где надо узко, юбка в пол. Рубаха знаками расшита – с ними так просто по центру не пройдешь, сразу полиция прицепится: «Вы, девушка, какую атрибутику тут демонстрируете?»

– Свет мой, Поля, гостья жданная! – словно алконост-птица, запела Алала. – Как день провела, все ли соблюдала?

– Белья избегала, сласти ела…

«Скоро слипнется от них!»

– …чуждые знаки обходила, лик отворотив, – крыж, ущербную луну и красную звезду…

– Разумница.

– Где ж ты звезду нашла?.. – забурчал Алалей, вновь погружаясь в ноут.

– На машзаводе, над воротами. Там рядом столовка от кулинарного колледжа, я девушкам раздавала приглашения.

Гуру пометил в карте – «Локация освоена. Риск – знак поклонения неверов».

– Эффективно отработала? Беседы вела?

– К двум столам присела, проповедовала. Все листовки разобрали, спрашивали – что и как, не секта ли, и правда ли мы ходим без трусов.

– А ты?

– А я уклончиво, как гура наставляла. Юбка на них сильно действует. Обещали подписаться во Вконтакте и в ЖЖ. Я и студию им описала, где незримо княжий дух витает, душу возвышает и ведет к женской победе…

Особо и стараться не пришлось. Сидят студентки, вилками макароны загребают и котлеты ковыряют, и тут я такая тонкая, с улыбкой. Юбка на мне вьется-переливается, шелестит как знамя. Да, освященная, да, каждый узор парней ворожит, на счастье программирует, на брак и бла-бла-бла. А еще от фобий лечит, от безработицы, от приставаний гопоты, мигрени, плохоты, промозглости и нищеты. Вы только попробуйте, сразу по жизни попрет.

По ней было видно, как много дает сопричастие к Ведам. Кроме апгрейда внешности – карта на вход в лофт (со второго курса), охраняемый дом, роскошный апартамент, щедрые гуры и наука женственности почти даром. Кто купит продвинутый курс, удостоится княжьих даров – восторг хоровода, лицезрение чудес и… приходите и сами узрите.

– Есть свежие подписки! – убедился Алалей, порывшись курсором по вкладкам. – Пора тебе по лидерской программе обучаться…

– Рано мне, – смутилась Поля, представляя, как дойдет до совершенства и во что это обойдется по деньгам. На одном меде и варенье можно совсем сладкой мумией стать.

«Вот бы вроде гуры потолстеть, где надо, чтоб калория шла в тело».

– Лучше растворило покажите, – попросила она. – Кефир испытайте и ряженку. Я в них усомнилась, да и кот…

– Что, хозяйка, снизойдем? – обратился гуру к гуре.

– Велики заслуги Полюшки, – кивнула та. – Неси.

Растворило! Артефакт, князем завещанный! Спецэффект или фокусы, не угадаешь.

Оно, могучее, само живет, мерцает в середине и людскую душу чувствует. Алалей рассказывал – девушка с прошлого набора перед растворилом в судороги впала, билась головой и криком каялась, дескать, подослана. Сейчас совсем ведическая стала, капище в Рязани держит, по статусу местный куратор – курыня. Муж – топ-менеджер региональный, пятнадцать магазинов в подчинении. Вроде настоящая, по скайпу отвечает, даже фото есть – такая сахарная, попа шире колеса. Ей любая калория впрок.

Сам гуру – никому святыню не доверит! – вынес растворило, величиной и формой как конский хомут. Пустое, оно внутри загадочно переливалось. Чуть в мурашках от волнения, Поля откупорила кефир и вылила в отверстие.

Никакой белой лужи. На стол упал серый кусок сахара, высыпалась струйка золы, плюхнуло желтое пальмовое масло, и в масляную плюху шлепнулась таблетка типа витаминной – грязно-пятнистая, противная.

– Убедилась? Мусор, отрава и подделка.

– Вот дикари, – заговорила гура, – ели врагов, чтоб перенять их силу, храбрость и удачу. А какую лихоманку можно перенять, если ешь умственно отсталых бройлеров или вообще эрзац?

– Принесешь настоящего мяса, молока из-под коровы – перегоним сквозь творило и такую нямку смастерим!.. – причмокнул Алалей.

И кот подтвердил:

– Мау!

С проверкой счета пришлось повозиться. В ТСЖ бухгалтеры – такие же девчонки-выпускницы, с детства приученные интернетом тыкать кнопки как попало и – «Ой!». Пока с них не вычтут пару раз за ляпы – страху не научатся; на кассе то же самое.

Поля тишком калькулировала, а гура разливалась птицей, покрывая всех подключенных на вебинар:

– Вместе обретем подлинную женственность и ту ману, что дает силу любить и жить. Женская мана – ствол мироздания, опора цивилизации, она подвигает мужчин на свершения. Если в тебе усталость, депрессия, стрессы, фобии – прикоснись к Ведам, возьми силу от Земли, и твоя жизнь засияет как немеркнущее Солнце. Вглядись в мандалу средоточия и внемли мудрости. Повторяй сто восемь раз имя своей богини…

На мониторах у всех смотрящих винтом уходила в астрал гифка, насылающая чары. Под ее верченье новенькие легче поглощали слова гуры – ешь сладкое, носи юбку до пола, радуйся как дитя, запишись на основной курс, украшайся, берегись крыжа, луны ущербной, красной звезды, развивай чакру-сакру любовную, закажи основной курс на сайте, избегай злых неведов и неведок, проповедуй добрым, слабым и растерянным, ласково веди их к Ведам, в капище-ведище, найди местную курыню…

Слева от Поли, у принтера, мохнатой кучей возлежал Нерон – типа дремал, но изредка мурчал и трогал Полино запястье подушечками мягкой лапы.

– Нерошка, – шепнула она, – ты за колбасу не сердишься?

– Мня.

– Уж извини, если что.

– Мр-р-ру.

– Пять тысяч лет назад мы, женщины, царили на земле через мужчин! Наша мана покоряла и вела. Мы можем вернуть то забытое время! Наш путь начертал князь, угодный небу. «Ведай Веды!» – учит он. В его храмине каждая станет равна богине, с песнями, плясками и украшениями. Ты можешь взять первое украшение в ближайшем отделении «Почта России»…

– Оставить тебе котоматрицу на посмотреть?

– Ммяям-мммям.

Пока Поля пересчитывала и укладывала в сумку лепту – выручку с курсов, – Нерон сменил позу, сел напротив монитора.

– Гуру, я быстро.

– Гряди, дщерь, с богами путь легок, удачен и скор.

Нерон покосился ей вслед. Проследил, крепко ли засели в ноутах Алала с Алалеем. Затем быстрым когтем тихо зарегился, приложил лапу к сенсорной панели – «Пользователь опознан, добро пожаловать», – и открыл почту котоматрицы, доступную одним мохнатым.

К отделению Western Union идти вверх по косогору, а это время подумать. Например, о князе, насчет которого у Поли оставалось много непоняток.

Вообще, есть ли он? Факт, что лофт на вершине башни кто-то купил. И уже выкупил – с месячными платежами бегать ей не приходилось. А это двадцать лямов как отдать. По адресу собственник – Михаил Комоедов. Ни бизнеса, ни фирмы за ним в области не числилось. Поиск показывал лишь бывшего главкома Черноморского флота, и то имя путал.

Да кто его видел, кроме как на портрете? Гуру с гурой. Эти Комоедова боготворили и кланялись портрету – «Он нам жизнь дал!».

Пару лет назад князь отбыл в духовное странствие. С его деньгами – что же не постранствовать?.. На остров. Но куда?.. Бали, Пхукет, Маврикий?

Но переводы требовал в рублях! И ведь сумел там, где-то, завести рублевый счет.

«Потому что, – внушал Алалей, – на долларе знак с глазом, а биткойны прокляты, наваждение они, их даже в гроб не положишь».

Взбираясь на холм, Поля по летней жаре чуть запыхалась, но к концу пути была чуть выше лофта. Краснокирпичная башня, им увенчанная, ярко смотрелась с вышины на фоне синевы небес и заречной зелени. На крыше торчало странное, вроде усеченной пирамиды, машинное отделение лифта – под солнцем оно блистало как золотое.

Ффу, жарынь какая. Скорее в офис, там кондиционер.

Привычно заполнила форму отправки – «Василий Андреевич Рыжков, Тхимпху, Бутан», доставка чека – нет, уведомление по телефону – да. Оплатила комиссию, смс-кой отправила контрольный номер получателю.

Тоже странность. Лепту князь берет через посредника.

И скажите, пожалуйста, зачем Вася Рыжков живет там, в Гималаях, между ледниками и вечнозелеными муссонными лесами?

«Я тоже туда хочу», – думала Поля, выжидая в мягком кресле, пока Вася получит номер и уведомление. Заодно в прохладе посидеть.

Правда, в Бутан с пересадкой и дорого. Штук пять баксов за десять дней.

«Но живет же как-то этот Вася? А вот спрошу-ка я его».

Пилик! Ожила труба, выдав полстрочки – «Пришло, спасибо».

– Алло, Вася? Привет, как погода?

– Привет. Дождь прошел, туман с гор ползет.

«С гор», – выпростав ступни из-под подола, она убедилась, что с утра ноги здорово запылились. Надо спросить разрешения гуры, чтобы душ принять в лофте.

– Давно узнать хотела – чем ты там занимаешься?

– Лифт строю. Подъемник.

– О-па… ты вообще по профессии кто?

– В «Лифт-Контроле» на Фрунзе работал. Где Дом торговли, знаешь?

– О, а я за железной дорогой живу. Завербовался в Бутан?

– Князь позвал, – просто ответил парень из-за Гималаев. – Сидел, в ресторане бухал, на Московской. Помню, был свиной шашлык, салатики. Тут князь подсел и говорит: «А ведь ты, Вася, через год от водки сдохнешь. Так, чисто случайно. И найдут в твоей крови целых пять промилле этанола. Поэтому, Вася, пойдем лифт строить». Ну, я встал и пошел. Очнулся только в Катманду, а так все слушал, погружался. Иногда спал. Шашлыков до Непала хватило.

– Ага, – выдохнув, кивнула Поля. – За что ж он тебя взял?..

– По ходу, скучно было одному на стезю духа становиться. Вместе веселее. Да и в постной дороге разговор – вместо еды…

– Скоро увидишь его?

– Бог даст, послезавтра.

– Передай – Полина Тюрина шлет ему низкий поклон, благодарность за учение, и просит княжьего благословения. Пусть он меня помянет в духе.

– Лады. Только… какая Тюрина? Ты у меня в контактах Зайцевой записана. Что, замуж вышла?

– Зам… – Из кондиционера или из астрала на нее дохнуло холодком аж до мурашек. Поля поняла, что попытайся она встать сейчас – не сможет. – Где ты брал мои личные данные?

– Князь базу скачал. У него точно, как в книге судеб.

«Уже Зайцева. У князя в базе. Это что ж – мне с Зайцем назначено?..»

– Ну, пока, до следующей лепты.

Забот в воскресенье не счесть. Сбегала с лептой, накупила сладостей? Теперь впрягайся в регистрацию с рассылкой, а дальше тряпки, таз, пылесос и уборка. К вечеру сойдутся начинающие на сеанс, до них храмина должна блестеть. Опять же, Светка делает первый заход на служенье – надо показать ей, как мы тут в духе воспаряем.

Но вопрос Васи из Бутана крепко задел Полю, из ума не шел. Про Зайца она в капище молчок. Мол, есть такой Артем – и точка. Тем более водить сюда своих парней нельзя, поскольку Веды – женские.

Откуда князь узнал о личном?

«Он уже года два на острове, носа сюда не кажет. А я с Зайцем – полтора. Слежка или… ясновиденье?»

У него и кот – баюн. Как заходит вокруг ног по солнцу да как заурчит – волосы дыбом поднимаются, а в животе бабочки шевелят крыльями.

И сейчас Нерон ступал следом, проверял подушечками, чист ли пол. Тоже куратор – то у ноута сидит, глядя в экран, то инспектирует ведро. «Мя!» – «Пора выносить, наполнено».

С ведром и кухней тоже есть неясности. Настоящее мытье на кухне начиналось после сходки ведуниц, когда блаженно утомленные девы сходились к столу с лакомствами. Пряники, мороженки, зефиры с козинаками отлично пополняют энергетику и насыщают душу добротой. Соленое, мясное, жирное – харам, от такого растут волчьи зубы и дикая шерсть.

А как придешь с утра и примешься за послушание – посуда стоит чистая, и холодильник гол. Только от пыли протереть.

Попав на продвинутый курс, Поля получила право задавать духовные вопросы. Тогда и спросила: «Что вы едите, научите меня».

Не воздухом же Алала надута. Формы надо наедать. Да и Алалей крепок, кость широкая, мышцы играют.

«Праной насыщаемся! Дыхание жизни – повсюду, но не всякому доступно. Когда духовно дорастешь до лидерской программы, сможешь вкушать его частицы и лучи. Впитывать порами и чакрами. Но полностью на праноядство перейти дано лишь избранным. Стремись, обогащайся внутренне! Может, ты богиня в новом воплощении?»

Эти посулы и намеки все больше привязывали к капищу. Само то, что имеешь пропуск в элитарный дом, в роскошный лофт, запросто здесь бываешь, как своя – это возвышает. Пусть даже приходишь как горничная, девочка на посылках. Возвращается детское чувство – то, когда кажешься себе принцессой инкогнито. Что ты не кассирша, одна среди тысяч, а избранная, посвященная в таинства, и есть место, где ты можешь стать сама собой, настоящей…

И даже немного хозяйкой, когда робкие вчерашние неведки приходят на сеансы.

Динь-дон! Лифт выпустил на этаж еще двоих, одетых строго по Ведам, а снизу позвонил охранник:

– К вам Светлана Сироткина. По документам проверена, дресс-код соответствует.

– Нательный крыж? – на всякий случай спросила Поля. Предупреждала: «Крест сними», но вдруг в спешке при сборах забылось.

– Не видно. – К сборищам в лофте охрана держалась лояльно. Входят трезвые, назад идут веселые. Никому еще «скорую» не вызывали, только такси порой. Пусть хоть какой дресс соблюдают, лишь бы все чин чином.

– Впускайте и скажите, что Полина приглашает.

– Мр-р? – спросил Нерон, подняв усатую голову и дернув ушами.

– Нормальная. Что рыжая – так это крашеная. Приласкай ее, по-свойски обойди.

– Мня. – «Ну, поглядим, достойна ли».

– Полинка, привет, – зашептала Светка, сразу от входа подскочив к ней. – Отвыкла в юбке, чувствую себя как голая. Вот это, я понимаю, квартирка!.. Кому кланяться?

– Гуре и гуру, в пояс, рукой до полу. Ходи мелкими шажками.

– Деньги сразу отдавать?

– В магазине, что ли? – проронила Поля чуть свысока. – Сеанс пройдет – душа подскажет. Все добровольно. Главное, в список попасть, чтобы опять в круг допустили…

Дальше обряд покатился как должно – приветив знакомых, приласкав новеньких, гура всплеснула руками и воскликнула:

– Дай, князь, нам женской маны! Все скажите – вы хотите счастья?

– Да!

– Громче!

– Да-а!!!

– Просите князя, как я! Повторяйте! Смотрите – и делайте!

Вместе, ведомые гурой, вступали они на большущий центральный палас с вытканной на нем мандалой – той же, что манила с мониторов.

– Встаньте в круг, возьмитесь за руки, почувствуйте себя подругами! Вас дюжина – счастливое число созвездий. Пусть снизойдет к нам благодать богинь земных и небесных!

Как дежурная по капищу поверенная ведуница, Поля не радела с младшими. Отступила к стене, чтоб держаться вне круга. Надо следить, если кого-то чересчур закружит, вовремя оттащить, дать сладкого питья. У помощницы обязанностей много – готовить стол с лакомствами, менять сандаловые палочки в курильницах, да мало ли чего.

Но и ее цепляла музыка кружения, слегка мутило голову. От перебора благодати одно средство – если не кидаться наутек, то потереться о кота. Тут Нерон сам шел навстречу, позволяя взять себя на руки.

– Ой ты, князь, твоя власть, в устах сласть, в чакре-сакре наша страсть! – пели девы хороводом, кто истово, кто с недоуменной оглядкой. С каждым новым проходом по кругу напев звучал все единогласнее, все звонче, все неистовей.

Глядишь, вон и Светка втянулась, больше не смотрит на подругу, а только на гуру и по команде Алалы – на княжий лик.

– Наша песня так стара, как любовная игра! Муж – меч, жена – печь, чтоб вдвоем огонь разжечь! Пыл – яр, в печи – жар! В путь – нога, явись, Яга, в круг вступает кочерга!

Быстро же гура нынче раскрутила девок!

– Вместе – да! Хором – да! Солнце, князь, огонь, вода!

Должно быть, свежая энергия от Светки помогла. Будто вихрем по кругу летят, и Алала посередине со своей заветной кочережкой. Да точно ли, что это кочерга винтажная?.. От древка и железной насадки с загибом шел блеск, словно они позолотой покрыты и светятся. Оборот, оборот, Алала завертелась, и вот, села на древко верхом, подпрыгнула – сперва невысоко, но то ли еще будет!

Поля невольно подалась к танцующим – шаг, другой. Тут ее, словно гвоздем за подол, Нерошка закогтил. Вот же кот глазастый, все приметит, остановит вовремя.

– Ийии-хо-хо! – Алала вертелась в воздухе, в метре над полом. Нерон, хмуро наблюдая за обрядовыми плясками, неотрывно держал Полю за юбку.

Как всякий, рожденный слепым и прозревший, он видел больше. Эти сияния над головами, над плечами. Этих прильнувших к свечению аур чернильных медуз с тонкими, всосавшимися в чакры щупальцами.

А ведь при вселении князя в лофт тут ни единого мафлока не было! Лепота, чистота, простота и сплошное мррррмяу под хозяйской дланью… И вот нате, паразитов полная хоромина… Жирные откормились – сидят на девушках, как шляпки на грибах, а на иных две-три. Кому в сердечный центр впиявились, кому в подбрюшье. На лицах у танцующих восторг, а бледны стали – впору в морг. А Алала как разрумянилась – ей, в средоточье пляски, тоже много от них силы достается.

«Нашел, кому дом доверить – вещам бездушным. Они и рады от чужого тепла греться, слепочные телеса свои растить… Просил ведь – „Ставь меня домоправителем“. Нет же – „Ты кот, четверолапый, бессловесный“. А эти? Один вид, что люди. Весь ум на слух нахватан или из тырнета… Был дом, а стал – вертеп! Хоть бы мне кошку в пару – мы б вдвоем все кубло расшугали…»

Чем дольше танец, тем полней мафлоки наливались чернотой. Тем прозрачнее и тоньше становились ауры девиц – того гляди, угаснут, и наступит уровень «В чем душа держится». Пора плясуньям подпитаться…

Придерживая Полю, кот следил, чтоб к ней медузы не приблизились. Одна было порхнула, распуская щупальца венцом и метясь наскочить на голову. Тут Нерон сдавленно, сжатой пастью выдал то тихое, но угрожающее «м-м-мау», от которого шипят и пятятся, встопорщившись, коты-противники.

Мафлок отпрянул, подобрав жгуты.

– Нерошка, ты что?..

«Ничего. Все в порядке».

Почти до упаду навертевшись – плясавших в круге тоже иногда подхватывало и приподнимало, – девушки сгрудились к гуре. Кто тяжело дышал, кто ахал в радостной истоме, и все тянулись кочергу потрогать. Та, остыв, стала прежней – антикварной печной утварью, но Алала и в железяке с древком видела древнюю мудрость:

– Жена – щедрая мать-печь. Дает тепло дому, уют семье, жар для готовки. Кочерга же – символ мужа, коему дано раскочегарить печь. Друг без друга им – беда, тоска и холод, вместе же – союз добра и счастья…

Со смешками ученицы-ведуницы собрались к столу, и каждая принялась лопать сладенькое под наставления гуры:

– Ешьте, ешьте! Радуйтесь, это дары князя. И домой берите… Полюшка, обеспечь нашим подругам пакеты в путь-дорожку… Мы теперь – единый круг, дщери богинь; все счастье будет наше… Кто снова в капище придет – та больше узнает и больше получит от княжьих щедрот… Ваша судьба – радоваться каждый час. Забота и печаль – забудьте навсегда эти слова!.. С каждым сеансом замужество ближе, богатство с благоденствием… Чувствуете, как вас мана наполняет? Вместе, хором!..

– Да-а-а!

– А теперь на палас! Ложитесь, кому как душа велит, валяйтесь смело. Пока во чреве сладкое осядет, я поведаю вам мудрость Вед.

Валяние – тоже обряд, служенье неге. И Поля на паласе леживала, знала его силу. Как ни вались, часовой стрелкой ляжешь – головой к сидящей в центре гуре, а ногами к краю. Получается веер из тел. Геометрический сектор – гура в позе Будды, перед ней полукруг очарованных лиц, над нею в полутьме лик князя. Когда сыта, расслаблена, слова сами в душу льются, в сердце остаются.

– …а кто из новозваных пожелает к нам вернуться – дверь всегда открыта! Мы рады подругам с любовью. Нет! Тут не школа, рук не поднимать! Все должно идти от сердца, изнутри. После, как будем до новых встреч расставаться, подойдите к Полюшке, шепните ей на ушко: «Я приду». Она и скажет время для сеанса.

Светка, мягко растолкав других бедрами и плечами, легла ровно посередке, аккурат напротив гуры. Потом тихо выползла червем вперед других, чтоб оказаться ближе к проповедующей Алале. Эта движуха Поле как-то не понравилась. Для начинающей слишком уж драйва много.

Летний вечер долог. За окнами в лучах заката заалело, а затем померкло дальнее заречье с белым городом мечты. Прощались-целовались, брали пироженки с печеньками в хрустящих крафт-пакетах. Те, кто пришел впервые, улучали минутку прошмыгнуть к Поле, узнать день-час и незаметно отдать деньги.

Даже сквозь толчею близ гуры было видно, как Светка пробилась к Алале и что-то говорила, по-особому изогнув спину. Точно так же она подъезжала к менеджеру в магазине, чтобы добиться от него поблажек.

К Поле Светка подошла последней.

– Ну, чумовая секта!..

– Тише, – одернула шепотом Поля, краем глаза наблюдая, далеко ли гура. Нерон, сидевший у подола, вскинул морду и как бы вздохнул с грустью. – Ты это слово позабудь! У нас сестринство перед богинями.

– Короче, я приду. Держи бабки. Ты остаешься или как?

– Мне тут прибраться надо.

– Давай вместе?.. Сейчас хозяйку спрошу.

«Ох ты, все тебе сразу!» – Поля возмутилась про себя, но чутье подсказывало – Алала разрешит Светке остаться. Допустить такую перемену в лофте не хотелось, надо авторитет включить…

«…пока он есть», – екнуло сердце.

– Даже не думай. Это со второго курса. Я – поверенная, мне дозволено.

– У-у, жалко. Ты мне тот девайс покажи, который органик-продукты делает…

– Тсс, молчи! – Тут Поля струхнула. Не хватало еще, чтоб утечка информации дошла до Алалея. – Это после, если удостоишься.

– Вообще классно, я в отпаде. Что ж ты меня раньше сюда не привела?.. Однако выжалась я, как лимон, похлеще, чем на жестком шейпинге. Иду – ноги заплетаются, в глазах мутится, в висках ломит. Но ка-а-а-айф!.. Гура – правильная тетка, тонко понимает нас и мужиков. Надо поучиться…

– Ладно, давай, иди. Дома увидимся. Часа через два буду.

– А выспишься? Завтра в шесть вставать.

– Главное, ты выспись.

По себе Поля знала, каково новой после первой пляски. Ощущение такое, будто на голову обруч надет или тесно натянута невидимая шапка. И это при легкости в ногах и теле. А снов ночью после хоровода не бывает – проваливаешься в подушку, словно в пропасть, где черно и пусто. Голова полая, как выпитая чашка. Только потом, на второй-третий день, сны возвращаются – боязливо, на цыпочках, в испуге озирая изнутри свое жилище, где похозяйничали то ли воры, то ли ураган.

Вскоре воскресные дела по капищу закончились. Правда, Полю не покидало ощущение, что Светка осталась – то ли в раздевальне спряталась, то ли в кладовке. Притаилась, не дыша, притихла, чтоб после ухода подруги лисой подкрасться к Алале и завести приватные беседы – про чакры, ауры, женскую силу… и как стать второй поверенной.

Или единственной. Она с подходцем, у нее получится – если не старшим кассиром предприятия торговли, так любимой прислужницей в храмине. Личностный рост – он всюду рост.

«Зачем я с ней делилась, для чего хвалилась?.. Только себе заботу вырастила. И Нерон… Ни разу ее не коснулся. Понюхал и держал дистанцию. Плохой знак».

Так взгрустнулось, что даже домой неохота.

– Кота! Смотри, кота не упусти – сбежит по лестнице! – громко предостерег Алалей.

– Прослежу! Я за ним глаз да глаз!

– Мря! – подтвердил Нерон, мол, я благонамеренный и котовать не уйду.

Попрощавшись с гурой и забрав пакетик с ништяками, Поля вызвала лифт. Почему-то он пришел сверху, с машинного отделения. В кабине его пахло ладаном – этот запах впитался ей в память от бабушки, ходящей в Сыси по церквям. Их там три, как маршруток.

Вдохнула, доброе было воспоминание.

«Уже лифтеры ладан курят, до чего дошло. Парильщики… Скоро гудрон в вейпы начнут заправлять, чтобы пооригинальнее».

Провожавший ее Нерон бодро мявкнул и пробежался вкруг по лифту, вынюхивая в углах.

– Что ты тут потерял, Нерошка? Ни куска покушать, просто надымили атомайзером. Иди, иди к хозяюшке. И не смей удрать в подъезд, слышишь? Ну-ка, шеметом домой.

– Мяа-а-а, мя! – вился, терся кот у ног.

– Со мной хочешь? – Поля присела погладить его. – Да, да, я хочу тебя забрать, пушистый. С тобой так хорошо!.. Давай, беги, я тебе ноут включенный оставила, он в экономном режиме. Лапкой ткнешь, и готово.

– Мр-р-р-р.

Обласканный и воодушевленный, кот вернулся в лофт – там жильцы готовились к вечерним процедурам. Лапой закрыл дверь и дождался, когда замок лязгнет.

– Терпеть ненавижу, – цедила Алала, глядя в мерцающее растворило, лежавшее краями на двух табуретах. – В людях куда лучше!

– Хватит ныть, полезай. – Алалей раздраженно брюзжал, пристраивая на двух других творило – куда более изящное, правильное тонкое кольцо, похожее на обруч. Для верности закрепил скотчем. – Разок обязательно надо. И вон – следит…

Нерон, красиво сев поодаль, пронаблюдал, как жильцы стали настоящими собой и, постукивая, позвякивая, заковыляли в кладовку.

Выждал, чтобы скрылись из виду.

Потом вспрыгнул на стол, к ноутбуку, и задумался.

Новая девица с крашеной на голове шерстью вызывала у него сомнения.

Нет в ней благоговения, один карьерный интерес. Поля за нее по-дружески просила – «Приласкай», – но не сложилось. Словно мафлок меж ними пробежал. И к Алале новая лезла, нахомячившись сластей, пополнив энергобаланс, – не жаль и ауры заряженной, только бы сблизиться и поугодничать.

Если уж выбирать между Полей и крашеной…

«Поля-то шерсть не химичит! Честная, натуральная. Ну, приносила порой ерунду – но чаще хорошее, вкусное!»

Чем поддержать ее?

Медуз отпугивать до высоты прыжка – пожалуйста, а больше этого?..

«Вот разве что…»

Медленно, когтем, вошел он в локальную сеть лофта. Плавно водя подушечкой по сенсорной панели, постепенно добрался до папки «Адреса и контакты» в ноуте Алалея.

* * *

В конце жаркого августа лето словно выключилось – за день небо покрыл низкий облачный покров. Захолодало, пошли вялые серые дожди. Такие долгие, что в сумерках пасмурного дня терялось чувство времени, и самыми надежными часами стала ночь. Уж если за окнами черная темень и призрачный, потусторонний свет ртутных фонарей, то будь уверена – денек прошел.

От погоды макси-юбка более или менее защищала, но под подол вместо животворящей земной силы зябко задувало. Пришлось надеть теплые колготки. А еще метущий по земле низ юбки быстро грязнился; стирки прибавилось.

И работы тоже. Акции «Скоро в садик!», «Скоро в школу!», «Букет хризантем для любимой учительницы» вызывали толчею на кассе. На полках запестрели тошнотворные китайские игрушки – слоники, медвежата, пупсы, фэшн-куклы Школы Чудищ, от которых за три метра удушающе несло фенолом с толуолом. Все со скидкой. В первый день их позабыли забить в базу, штрихкоды не читались сканером. Родители скандалили, дети вопили. Поля устала извиняться за косяк начальства и отравы надышалась на полгода про запас.

«А ведь хотела в бытовую химию уйти, где на кассу не ломятся, как на Берлин!» – корила она себя. Бегая глазами по чужеземным наклейкам, выхватывала строки, абы как написанные и отпечатанные: «Пожалуйста, Ваше законное столкновение с правообладателем принесет вам много грыжи, спасибо».

Казалось, лупоглазые готические куклы-монстры с ножками-макаронами одним своим видом программируют на бедствия и аллергии.

«Отнести их, что ли, в капище, проверить растворилом?.. Нет уж, за свои деньги – никогда».

Представилось – опустишь их в хомут, сквозь радужную пленку чар, а на стол выпадет баллончик спрея от собак, и разбегутся в стороны рогатые, зеленые, которых алкаши с себя в горячке обирают.

Даже естественный полынный запах хризантем, раньше навевавший тонкую осеннюю печаль и мысли о ледке на лужах, добавлял в душу депра.

Сырое марево дождей и испарения земли закрыли горизонт. В их сизой пелене пропала белая кайма БМЗ-17. И угасла надежда «Вдруг там нужен экономист-математик?».

Всему разладу настроения причиной была Светка.

За две минувшие теплые недели она ввинтилась в капище как саморез под нажимом. Тотчас завела ведические юбки, обшитые тесьмой-оберегом, этнорубахи, узорчатые фенечки-напульсники. На голову – повязку тайского боксера с хвостиком, сплетенную из ста восьми священных нитей. И все с поклонами, заискивая, предъявляла Алале: «Дозволено? Благословляете?»

Чтобы перейти с курса на курс, Поля твердила тексты полтора месяца. Эту же на второй неделе освятили званием «продвинутая ведуница»!

– За особые успехи в постижении премудрости, – изрекла гура в круге дев. А Поля прикусила рвавшееся с языка: «За какие?.. Я в три раза больше заплатила!»

Обидно было – слов нет. Дома общих разговоров стало меньше, зато Светка без умолка хвасталась – я и то, я и се, я пять новеньких на Веды записала, и еще семь-восемь на примете есть. Скоро весь табун в лофт загоню, и еще на мой ведический девичник три десятка подписались…

– С какого курса нас в курыни производят? А?.. Чего молчишь?

– С третьего, – сквозь зубы выдавила Поля. – Лидерская прога плюс напутствие на проповедь.

– Поеду к себе в Клыч, – лежа Светка закинула голову, подложив ладони под затылок. – Оформлю регистрацию общины, арендую сарай какой-нибудь… Или церковь брошенную. Я там всех девчат знаю – без работы, неприкаянные, воют от безнадеги, с разной бестолочью путаются. И тут я, вся в узорах, с Ведами и пряниками. Прибегут как миленькие. Мне бы еще кочергу… А сколько полагается подъемных удаленным менеджерам по продажам?

«Будет курыня, – понимала Поля, пока из сердца капля за каплей утекали тайные мечты вернуться в Сысь с солидной социальной базой и надежным тылом. – А то и межрайонная. Захватит мою Сысь…»

На третий выходной после прихода Светки в храмину они отправились на послушание уже вдвоем.

Тут оно и случилось.

– Дщери мои, – расплылась в улыбке Алала, – сколь отрадно зреть вас вместе, споспешниц верных, дружных. Купно и работа спорится! Дела на двоих поделю, скоро закончите.

Светка первой поклонилась:

– Благослови, гура, лепту отправить и за сладостями в магазин. Я быстро сбегаю, а после доложу, сколько неведок залучила в нашу золотую сеть.

– Справишься ли?

– Легко!

– Что ж, сходи, – поманив к себе рыжую, гура огладила ее голову, заодно поправив вялого, криво сидящего мафлока. – Полюшка, дай ей Васин номер телефона.

– Не дам, – набычилась вдруг Полюшка, до того почти год послушная и ласковая. – Это – мое дело, я его – заслужила!

На миг смешавшись, Алала взглянула не по-доброму:

– Что ж ты со мной без любви говоришь? Или забыла, кто в лофте верховная жрица?

– С прошлого октября работаю не покладая рук, – решительно и пылко зачастила Поля. – Лептой заниматься – мне доверено. За что ей такая честь?

– Женские богини велят передать дело Светлане. Спор окончен; будешь еще пререкаться – на курс понижу. В новички пойдешь, чтоб заново покорству научиться. Достань трубу и назови ей номер.

– Нет. – Поля запустила руку в карман юбки, сжала в горсти мобильник.

– Из круга изгоню! Счастья лишу! – заводилась Алала, с голоса переходя на крик. – Силу имею все отнять!.. Алалей, неси растворило!

Гуру, криво ухмыляясь, наблюдал за женской ссорой. Светка умненько помалкивала в стороне, предоставив самой гуре унижать Полю – «Я после буду ни при чем, пусть все она». А Нерон, пока люди увлечены раздором, с ноута спешно набирал письмо: «Хозяин-батюшка, приезжай скорее, Христом-Богом прошу. Сил нет, что они тут вытворяют…»

Мельком поглядывая в стороны, кот видел, как вздуваются насыщенные злобой мафлоки, прилипшие в углах под потолком. Один оторвался, другой… Шевеля жгутами, опускались они вниз, сплывались по воздуху к ругани.

– Растворило сюда! Живо!

– Чести много, – процедил Алалей, поднимаясь и с ленцой потягиваясь. – Пропуск ей обнулим, больше в дом не войдет. Васькин номер – в моей базе адресов, сейчас достану. Светочка, послушание теперь твое, а ты – убирайся. Ключ оставь, пропуск выкинь.

Чувствуя, как рушится зря проведенный год, Поля ощутила неожиданную легкость. Даже смелость. Горько было понимать, что рвутся давно окрепшие связи. Но освобождение от капища давало радость – прежнюю, вроде забытую, но вернувшуюся, как дух ладана в лифте.

Пусть и всплакнуть придется – пусть! Зато сама выбрала. Не заманена мандалой, не очарована песнями гуры.

И от Светки – прочь! Только квартиру найти.

Сняв ключ с кольца, бросила на палас и повернулась было к двери, но…

«…что я забыла тут? С Нерошкой попрощаться!»

– Кис-кис-кис.

Кот побежал к ней, а Алалей водил мышью, кликал, бормоча озадаченно:

– Что за… Где же… Алала, ты в мои папки лазила?

– Нужны они мне!.. Номер давай!

– Да вот… он был в этом файле, а теперь…

Гура завопила:

– Раззява, ты что, потер его?.. Как мы будем лепту отправлять? Княжьего гнева захотел?!

– М-м-мяу. – Нерон боднул Полю в голень, как бы понукая: «Уходи, скорее».

– А на трубе твоей?

– Не было! Мне-то зачем? Велено, чтоб только люди…

– О-ох!.. – Алала развернулась, крутанув юбкой как смерчем. – Поля, погоди, не уходи!.. Стой! Светка, держи ее!

– Кота лови! – вскочил гуру, догадывась. – Его работа, не иначе, ирода мохнатого!.. То-то по ноутам сидел, зверина, шпион княжеский!

Светка – к Поле, как хищница; кот – прыг на Светку, выпустив когти и оскалив пасть. Рыжая отпрянула, зато Алала метнулась за кочергой и вприпрыжку к ним с железякой. Но и ее клыки с когтями стормозили.

Поля повернула ручку и рванула дверь – вот, спасение!..

– Звони в охрану, что она украла, – пусть перехватят внизу!

У Поли сердце в пятки.

За что?.. Это они, они у нее год жизни украли!

ДИНЬ-ДОН! – ударило на лестничной площадке. Из щели между дверей лифта дохнул ладанный дым. Поля разом поняла – кабина пришла сверху, из золотой пирамиды на крыше.

Створки разошлись, в дыму вышли двое. Здоровенный мужичище, бородатый и гривастый, не по погоде в сланцах, поло и бермудах. С ним парень вроде послушника – в скуфейке и подряснике, с баллоном у бедра, в руках пейнтбольный маркер наперевес, поверх скуфьи очки ночного видения с маской.

– Э-э, Михайло Потапыч, сколько тут нежити-то расплодилось! – звонко воскликнул парень, поднимая ствол. – Я займусь.

– Займись, Вася, будь добр, – прогудел бородач сокрушенно. – Моя вина, недоглядел, недоучел.

Парень двинулся вперед, поводя окулярами и мимоходом бросив Поле:

– Ну-ка, девушка, в сторонку. А лучше ляг и закрой голову руками.

– Что?..

– Мало ли, рикошет. Шары теплые, с Бутана, остудить некогда. А ты – стоять! Ладони к лицу! К лицу, я сказал!..

– Нет, не надо! – запричитала Светка, но команде подчинилась. Парень, взяв прицел выше ее макушки, одиночным выстрелом разнес мафлока в клочья. Поля видела – из пустоты над рыжей головой брызнуло грязью.

Дальше Вася бил очередями – благо фидер над стволом полнехонек, дистанция короткая. Желатиновые шарики со святой водой надежно валили астральных вампиров, как те ни метались по лофту в попытках укрыться.

Суров и короток был княжий суд над лукавыми и нерадивыми слугами. Алалей с Алалой только и делали, что кланялись и умоляли о пощаде:

– Не погуби, хозяин-батюшка!

– Я вам что поручал? – сурово вопрошал он. – Дом держать, порядок соблюдать. А вы? Развели гнездо мафлоков, дев чаровали-морочили, сами насосались как клещи собачьи… А что с артефактами делали! Кефир совали в них и колбасу протезную!.. Недостойны вы того обличия, что получили. Я вас породил, я вас и дезинтегрирую! Оба – марш в растворило!

– Князюшка, помилосердствуй!

– Твоей лепты ради старались!..

– Умолкни, пустотелая. Лепта шла на великое дело, не мне, но как вы ее добывали… тьфу! В растворило, а не то из дома выкину. Тебя в цветмет, в утиль, а тебя плотникам – только и годишься, чтобы гвозди забивать.

Светка, обнаружив на своих плечах куски черной медузы, сомлела. Поле с Васей пришлось отвести ее к кровати, чтобы отлежалась и вернулась в разум. Пока она слабо стонала, двое рядом с ней тихо беседовали, а Нерон после схватки отдыхал под ласковой ладонью Полюшки.

– У нас просто, – объяснял Василий. – Подчиняюсь патриаршему благочинью в Таиланде – ближе к Бутану нет, – а числюсь как удаленный послушник. Послушания мне по е-майл передают, так скорее.

– А князь?

– Князь на духовном пути. И то спотыкается, поскольку не всеведущ и не в ладах с информационными технологиями.

– Но ведь он на острове?..

– Поля, до его острова доедешь только моим лифтом. Он фигура, а мы младше. На тот уровень нам рано – кабина в шахте встанет.

Между тем Алалей – мрачнее тучи, – вынес роковое растворило и приладил к табуретам. Алала рыдала, князь молча ждал.

– Михайло Потапыч, – подал голос Вася, – а может, оставить их?.. Для исправления.

– Кого?.. В истинном виде они безопаснее для окружающих.

– Понятно, провинились. Грех да беда на кого не живет. Вспомни, каким ты меня подобрал.

– Ты человек, с душой, а эти…

– Мы в церкви делаем проводку, она служит. Типографский станок катехизис печатает, тоже служение. Вещи полезны, если их применять правильно.

– Не лифтером тебе быть – миссионером, тайцев обращать… – Князь призадумался, а Вася продолжал:

– Набрались в людях чего надо и не надо, вышла ересь, и они ее несли. Легким путем и без ума иначе не бывает. Пусть теперь дело несут. Для начала, например, науку здравия и женское достоинство.

Замерев, гуру и гура вслушивались в судьбоносный разговор. Князь колебался, но жалость к верным, заблудшим вещам брала верх.

– Здравие!.. Проповедовали диабет – и вдруг за здравие! – проворчал он.

– С циклом лекций по России… Пиар есть, аудитория имеется – зачем терять их наработку? Сделают ребрендинг, в заблуждениях через инет раскаются – ну и во славу…

– Стоп. Такой вопрос с налета не решишь. Берем тайм-аут и на консультацию к архимандриту. А вы… полезайте. Временно, – подсластил пилюлю князь, – до особого распоряжения.

Вздыхая, жильцы лофта прошли сквозь хомут – на пол упали молоток и латунная ваза с круглыми боками, с высоким, расширяющимся кверху горлышком, похожая на женскую фигуру.

– Так. Ишь, ведуны самопальные… Впрочем, Нерон, извини – одному тебе дом не доверишь. Для присмотра нужен человек.

– А… я… – зашевелилась и привстала Светка, почуяв решительный момент, а Поля опустила глаза. После того, как Вася расстрелял в лофте стаю нежити, ей было до боли стыдно – почти год грязным медузам служила, девушек водила им на корм. Впору совсем на князя не глядеть. Хотя и он хорош…

«За себя думай, – одернула она мысли. – Ключ бросила – вставай и уходи. В Сысь, к бабушке…»

Аккуратно сложила кота на кровать, поднялась и двинулась к дверям.

– Погоди, – донесся в спину голос князя. – Много не дам – пятнадцать тысяч в месяц. Все здесь отмыть до потолка, лофт переосвятить. Временная регистрация. Любые подселения и квартиранты – только с моей личной подписью. Кочергу, творило с растворилом – под замок, я его запаролю. На случай там кефир подвергнуть экспертизе или что…

Ей краска в лицо бросилась.

– Все десять заповедей – соблюдать. ВСЕ, ясно?

– Ясно, – прошептала она.

– Нерон присмотрит.

– Мр-р!

– Спасибо.

– И первое, главное…

– Что? – вскинулась Поля.

Князь широко улыбнулся:

– Крест надень.

Александр Тюрин
Витязь

1. Вместо пролога

Обычно я мотался за солярой для дизель-генератора в Новолисино, для этого у меня десятилитровые канистры и гордая автомашина, именуемая «буханкой». Дело на полчаса. Но сегодня пришлось прокатиться до Ульяновки, чтобы еще затариться парафином, глицерином, гипсом и пленкой. Собственно, сама работа на раскопках прекращена, идет консервация на зиму. Половина группы по-быстрому собрала свои манатки и отчалила в сияющий мир ватерклозета, твердого потолка над головой и горячей воды из крана. Как раз на днях резко свернулась золотая осень – как продавщица, вывесившая табличку «закрыто на переучет». Теперь пузатые тучи, втянув воду над Балтикой, опорожняются, где их стискивает холодный фронт, над Ленобластью, точнее, мне за шиворот.

Я в Ульяновке, если честно, задержался больше обычного. Как-то не хотелось по-быстрому возвращаться на наше насквозь промокшее стойбище. Сходил в местный фастфуд, потом еще раз. Пока я там загружал блины в свой внутренний мир, ко мне подкатил какой-то тип с проницательными глазами, словно предназначенными для поиска пустой стеклотары, и бросил на стол рекламку: «Волхв Вильгельд кладет требу богам». Дата указана сегодняшняя, адресок указан расплывчато: «около Новолисино». На рекламных фотках простоволосые девы, ближе годам к шестидесяти, толпятся вокруг изваяния фаллического, извините, вида, напоминающего лингам Шивы. В роли волхва – некто с бутафорной бородой и такими же седыми космами. Кого-то он мне напоминает, и не только Деда Мороза. «Тебя там особенно ждут», – осклабился типчик.

Я сперва возразил: «Меня ваши фаллические символы не волнуют. Ваш контингент – девушки предпенсионного возраста. Им, по счастью, уже не угрожает забеременеть от альтернативно одаренных». Но потом осенило. Волхв – не тот ли самый, который мне недавно имейл прислал? Вдруг расчехлился в реале? Я бы с ним повидался. «Эй, погоди, любезный. А поточнее адресок нельзя ли сообщить?» Но типчик успел раствориться в мокром смутном воздухе, прихватив бутылку пива с моего стола, с помощью которой я еще собирался поправить настроение…

Черт хвостатый дернул меня двинуться на раскопки в Ленобласть, а не в Крым, к скифам и грекам на побывку. Думал, ягод насобираю и грибов насушу, да и вообще интересно. Тысячу сто лет назад, а может, и пораньше, один отважный полупират-полукупец сложил здесь голову. И сегодня этого, понимаешь, витязя со всеми его причиндалами раскапывают археологи. Я при них – волонтером; человек «принеси, подай, унеси».

Дальше начинаются разночтения. Андреич, то есть профессор Воздвиженский из питерского универа, а с ним длиннобородый Кораблев из МГУ и Келлерманн из Геттингена считают, что наш витязь прибыл из земель балтийских славян: области бодричей-ререгов или с острова Руяна, который нынче Рюген. Доцент Красоткин, тоже, кстати, из СПбГУ, пан Хочубей-Ословский, который из трех университетов сразу, и, конечно, херр Роланд «Много Жру и Пью на Халяву» Преториус из Уппсалы – эти стоят на том, что откапываем норманна, натурального шведа в собственном соку.

Я от их гомона давно устал. Мне-то надо видео- и фотосъемку делать, таскать геодезические приборы, топографический план раскопов изображать с помощью ГИС-системы. Копать штыковой и махать совковой лопатой – тоже моя «забава»; затем уже приходят тонкие люди с пинцетами и кисточками. И дизель-генератор на мне, и сейчас вся морока с консервацией, особо много возни с пропиткой древесных находок полиэтиленгликолем.

Хотя, конечно, вижу, что Воздвиженский с Кораблевым правы. Один найденный молоточек Тора – не повод, чтобы остальные находки послать лесом и того парня в норманны записать. Это все равно что через тысячу лет по окаменевшему суши, застрявшему в зубах того же Красоткина, определить нас в японцы. Скорее всего, откапываемый витязь приобрел эту безделушку в Бирке – формально скандинавской, где толклись купцы со всей Балтики, а шведские аборигены заманивали заморских гостей к своим прилавкам бодрым криком: «Налетай, подешевело». Если она вообще не «контрафактная», смастеренная лютичами с южного берега Балтики – такие находили при раскопках славянских поселений на реке Пене, что в нынешнем Мекленбурге. Воздвиженский говорит, что с мореплаванием у тогдашних шведов-свеев было туго, даже на их собственной территории-акватории ни одного завалящего драккара не найдено. Получается, что, пока свеи ждали у моря погоды, к ним регулярно наведывались славяне с южного берега Балтийского моря. О том, что те были знатными мореходами, можно у Саксона Грамматика прочитать и у Гельмольда с Адамом Бременским, хотя, как говорится, этих хронистов трудно заподозрить в симпатиях к славянству. Кстати, секирок Перуна в захоронении аж три; керамика, фибулы, ножи и пряслица, которые тогда и как монеты использовались – все славянские. А остатки ладьи с заклепками, найденные в захоронении, – один к одному то, что находили на южнобалтийском Рюгене, то бишь Руяне.

В общем, Воздвиженский с Кораблевым и Келлерманном замахнулись на серьезный удар по норманизму, по сути, на его добивание. Почти все находки – в пользу теории, что приплывали к нашему берегу по Балтике и бросали якорь в Ладоге не какие-то чужие люди, а балтийские славяне. Славяне-вары из Вагрии, где главным городом был Старигард, который нынче Ольденбургом зовется – те самые летописные варяги, прошу любить и жаловать. А выходцы с Руяна, похоже, принесли название «русь» и «русские». Добравшись до Ладоги, приняли они участие вместе с местным населением, которое тоже было не прочь, в создании русского государства. Что вскоре очень пригодилось. Тевтон-то земли балтийских славян сожрал и не подавился, а на Руси зубы уже обломал…

Я по восемь-девять часов в день тружусь как пчелка, хотя на добровольных помощниках обычно только до обеда ездят. А в Керчи работы было б на пару часиков с утра, не более; потом море, шашлык-машлык, ветреные курортницы, не злоупотребляющие одеждой. Иной раз прикрою глаза и… море играет солнечными бликами на яблочках и булочках купальщиц. Не сочтите игру воображения за форму онанизма. Иногда я «вижу» того парня, который тут схоронился, какой он при жизни был. Не то чтоб как наяву, но тем не менее «общаюсь» с ним. Его Слава зовут, как и меня. Святослав, к примеру. Биография его тоже нарисовалась. Славин папаша из бодричского Рарога. Когда город сожгли даны, пустился им мстить. Намстившись, осел на Руяне, где родился и вырос наш герой. Так что он – рус, руянин, голова стриженая, красные сафьяновые сапоги, плащ морехода из грубой конопляной парусины, на поясе нож с двумя волютами, руки жилистые – привычные к корабельным снастям, топору и мечу. На Руяне товар дорог, все-таки остров, так что в том последнем рейсе пришлось древнему Славе заходить в лютичский Дымин и поморянский Волин, а потом, прорвавшись сквозь датские разбойничьи заслоны, добираться до Бирки. Посетив торжище, пошел оттуда на своей ладье к Нево, чтобы бросить якорь в светлобашенной Ладоге, где проживают родственные словены. Но на невском берегу настигла его стрела в стычке с дикарями в звериных шкурах из племени ямь, забредшими с территории нынешней Финляндии. Повезли лечиться к знахарю-шептуну по «тесной реке» Тосно, не довезли… А открываю глаза – в раскопах воды по колено, потому что вместо почвы питерская глина, в палатках все сочится водой, в сапогах хлюпает, из носа капает.

Недавно на электронную почту пришел имейл от некоего «волхва Вильгельда». Я в него долго вглядывался, выискивая скрытую рекламу, пока, наконец, не уловил суть. Это угроза. За то, что я «потревожил покой инглинга», Велес-де обрушит воды верхние, нижние и меня смоет как жука, заползшего в унитаз. И аниме прилагается для наглядности – божество в виде могучего старца, его борода – дожди, шапка – облака, ноги врастают корнями в недра земные. И виса, то есть скальдический стишок, тоже в меню имеется:

Похожие имейлы Воздвиженскому и Кораблеву пришли. Так что я, «гад ничтожный», в хорошей компании оказался. Насчет «инглинга» справочку, кстати, навел – оказывается, у нас на просторах экс-СССР, а не в Швеции какой-нибудь, ребята такие есть, которые себя не только родноверами, но инглиистами называют. Типа они – утонченные европейцы, к получению грантов готовы.

Но, что правда, – воды действительно обрушились…

А на обратном пути из Ульяновки, у развилки дорог, я увидел кое-что. Или кое-кого. Не так чтобы четко, как по телевизору, но все же. Как будто в струях дождя, ставших густыми и вязкими, – сгустился некто из вод, высоченный, косматый и старый, с четырьмя лицами. И разевая в неслышном вое щербатый рот, тянет руки-струи к моей «буханке», оплетает ее и тормозит.

Когда я проморгался и пришел в себя от ужаса, то никакого сгущения вод уже не было, и «буханка» закончила буксовать на склизких колдобинах. Я это на свою контузию списал – ту, что с Донбасса привез. Там как-то раз мирняк выводил из-под обстрела, поэтому пришлось гарцевать почти что по открытой местности, а «вышиванки» сыпали подарочками из 120-миллиметрового калибра, не скупились. Одна из мин приземлилась около ближайшего мусорного бачка. Тогда мне показалось, что огонь медленно раскалывает ее оболочку и растекается, как по сосудам и капиллярам, протыкая воздух и превращая летящий мусор в огненных птиц. Моего деда, кстати, в Великую Отечественную контузило примерно в тех же краях – у него затем регулярно тик случался нервный. А у меня вследствие контузии порой такое ощущение возникает, что пространство тянется за мной, словно вязкая жидкость. Ну, как полиэтиленгликоль. Тянется и не отстает, приклеивается, пытается затормозить время, и даже твердые нормальные предметы становятся тягучими, клейкими. Но это, наверное, куда лучше, чем тик и прочие подергивания. А в остальном – я в норме. Если не считать того, что общаюсь с тем витязем из раскопа. Так это ж игра воображения, которому есть от чего разыграться.

Разоблачив «паранормальное явление», я с радостным чувством вернулся к родным мокрым палаткам. Впрочем, запаса радости лишь на полторы улыбки хватило.

Народу сейчас в экспедиции совсем немного осталось, но меня встречал вообще никто. Я сную от раскопов к палаткам и никого не вижу. Понимаю только, что мое лицо изображает полное недоумение и челюсть от удивления падает на грудь. Даже в самом капитальном шатре, где у нас что-то вроде кают-компании, – полное безлюдье. А ведь тут центр притяжения и всеобщего роения, есть электроэнергия от движка, имеются чай-кофе, музон, можно и просто пощебетать, и в тырнет залезть. Хочубей-Ословский, кстати, экран всегда в сторонку поворачивал, чтобы другие не видели, что у него там. Наверное, порнушкой баловался – я подмечал, как у него язык набок свешивается. Я же, наоборот, пополнялся там знаниями насчет балтийских славян. Дополним, что всяких археологов сюда притягивала Рита – аспирантка Красоткина. Доцент выковывал новую норманистку не из кого попало, а из длинноногой и блондинистой особы. У нас на Васильевском острове таких девах немало, но эта – не только зажигалка, еще и кандидат наук без пяти минут. Однако Рита упорхнула вчера вместе с остальными норманистами – она говорила про намечающийся симпозиум в Уппсале. Сидит, поди, нынче, закинув одну длинную ногу на другую, около стойки бара, тянет через соломинку «Абсолют». И со снисходительной улыбкой слушает выкрики хмельных свеев и примкнувших к ним арабских иммигрантов: «Skal! Gick till min. Hur du tar per natt?» (За вечер Рита спокойно пол-литра принимает – я ее возможности знаю.)

Но дизелек кряхтит, на компе диск крутится-шуршит, льется песня: «Не для тебя», как будто ничего особенного не приключилось. Можно предположить, что оставшимся товарищам приспичило разыграть меня от скуки – хотя за Воздвиженским я никогда никакой игривости не наблюдал. Он, скорее, все всерьез воспринимал. «Андрей Андреич, да я пошутил, что Хочубей в очко провалился». – «Вы точно пошутили, Слава? Может, лучше все-таки посветить там фонариком?»

Вскоре, при беглом осмотре, выяснилось, что ящики с еще неотправленными находками взломаны. И все, что в них хранилось, исчезло. Три куфические монеты – серебряные арабские дирхемы, тогдашние, понимаешь, доллары. Остальное – славянское: втульчатые наконечники стрел, почти целая пальчатая фибула, фрагменты дротовой шейной гривны, подвеска в виде секиры Перуна, подвеска-лунница, височные кольца – их, наверное, витязь Слава в подарок девушке вез.

Так, срочно звонить в полицию; моя рука лезет в карман куртки, а там очередной неприятный сюрприз – пусто. Получается, тот типчик в кафе, не только пиво мое стырил, но и мобильник. А поскольку мое переживание сконцентрировалось тогда на бутылке, я даже не подумал проверить карманы, все ли на месте.

Может, археологи уже позвонили в полицию и сами вдогонку за ворами отправились, чтоб время не терять? Нет, пожалуй, звучит неправдоподобно. Профессор Воздвиженский, который крадется по кустам за вором и скручивает его мощными руками, непредставим. И тут у меня волосы на макушке зашевелились: а если археологи все дружно на том свете оказались, убиты то есть, и теперь в одной компании с витязем? Так сказать, получают информацию об интересующей их эпохе непосредственно от очевидца. Тогда все земное осталось на мне. Будем считать, что похитители артефактов совсем недалеко ушли. Если не по грунтовой дороге – я ведь их не встретил – получается, вдоль реки они движутся.

Я ненароком замечаю, что ноги несут меня к речке Саблинке. И не отвечают на вопрос: почему? Да потому что я тоже на этих раскопках корячился. Именно моя лопата стукнула по деревяшке, которая оказалась штевнем ладьи. Это я смастерил из скороварки автоклав, где промыли щелочным раствором кусок грязи и получилась – секирка Перуна. Значит, эти находки – и наши, и мои тоже.

2. Поединки

Я побежал к Саблинке, но не прямо, а постепенно приближаясь к берегу. Вот смятая трава – кто-то проходил недавно, еще дальше раздавленная ягода брусника.

Ненадолго мне показалось, что я потерял след, но сделал несколько зигзагов и нашел вмятины от протекторов ботинок на влажном грунте.

Воры и бандиты вряд ли думают, что я отправлюсь за ними. Я сам минут десять назад не подумал бы такого.

Я прибавил ходу; чувствую, как нарастает бой сердца и толчки крови наполняют гулом уши. А заодно все становится вязким вокруг, и в вязком пространстве кто-то чужой гонит волну перед собой – можно и направление запеленговать. Когда я посмотрел в нужном направлении, то заметил легкие тени между деревьями, этакую перемену прозрачности у мокрого воздуха. А тени все четче и выпуклее становились. Те тоже приближались к берегу. Я немного изменил курс, спрямив его к реке. Через минуту речная вода втекла мне в ботинки и стала подниматься по штанам вверх, попутно терзая холодом мою разгоряченную кожу.

Все равно постарался зайти поглубже, чтоб не было плеска от моего движения. Хорошо, что поддувает ветерок, колышет прибрежную растительность, вместе с дождем он скрывает шум, идущий от меня. Плохо, что вода леденющая, стискивает пальцами-крючьями мои невеликие мышцы. Пройдя метров десять по течению, стал подтягивать себя к берегу, цепляясь за стебли камыша. Сквозь растительность видел двоих в камуфлированных куртках – они все ближе. Один из них остановился, зашел в воду и принялся мочиться. Разумное в принципе решение; если приспичило, то зачем оставлять следы на бережке? Только несло все это на меня, хотя я уринотерапию не заказывал… Закончив дело, тот стал выбираться из зарослей рогоза и расстояние между нами опять начало увеличиваться.

Я на мгновение представил сценку со своими дальнейшими действиями; обычно на том все и заканчивается, оставаясь в категории «мечты и фантазии на сытый желудок», но сейчас меня подтолкнул тот витязь из раскопа. Бред не бред, но ощутилось, что он пихнул меня и под моей черепной крышкой прозвенели слова: «Тебя ж обоссали!»

Я рванул к берегу. Тот тип обернулся почти сразу – крепкий упитанный мужик-боевик, не чета мне, – однако от удивления малость промедлил, поднимая пистолет с глушителем. Я скорее падал, чем летел, когда левой рукой зафиксировал его запястье, на котором виднелась тату «Волчий крюк», характерная для старых знакомых из украинского полка «Азов», того самого, языческого. Пуля ушла в белый свет, но своей ногой крепыш нацелился мне в лоб. Раскрошил бы как пить дать шейные позвонки в хлам, если б я не заслонился правой рукой – больно было, словно кипятком плеснуло до плеча. Зато я боднул его головой в обширное брюхо и притом услышал, как плеснуло кишками у него внутри. Приподнявшись, еще приложился коленом к пузу неприятеля. И резко его развернул, используя его же руку как рычаг, заодно заставив уронить оружие в воду. Получилось, что заслонился им от второго боевика, который как раз с пары метров бодро выпустил пару пуль. Осталось швырнуть раненого на здорового. Раненый стал цепляться за напарника, упорно хватая его за руки, горестно кхекая и вопрошая: «За що?» А я угостил здорового боевика, пока тот не успел высвободиться из объятий раненого коллеги, горстью речного ила в глаза; хорошо залепил ему зенки, даже в пасть закинул. Оставив этих двух в танцевальной позиции, рванул через камыши и кусты.

Надо было, конечно, огнестрел позаимствовать и эту парочку хлопнуть. Но мне подумалось, зачем в Ленобласти войнушку устраивать? На Донбассе мне приходилось отбиваться от таких вот язычников с волчьими крючьями – хлопцев из украинского полка «Азов», но там некуда было деваться. Пропустишь их – прикончат и твоих товарищей, и мирняк, и тебя. А здесь пусть их полиция приберет – ей за то деньги платят. И мне не надо будет оправдываться перед следователем: зачем я превысил пределы «допустимой самообороны» в тихой Ленинградской области и почто замочил гостей из ближнего зарубежья? Их, может, вообще на ток-шоу пригласили, там таких любят…

Если это группа, организованная по военному принципу, то, помимо той парочки, которая мне встретилась, впереди еще должно быть двое-трое. Так что срочно меняем курс. Однако на обратном пути к «буханке» я услышал чьи-то голоса – похоже, прямой путь по открытой местности мне заказан. Попробую обойти по овражку.

Устье оврага было замаскировано с боков густыми кустами дерезы, а спереди группой кривых березок, проросших на «конусе выноса», где водотоки нанесли песочек.

Струюсь дальше вдоль склона оврага, который почти вертикальный, как стена. Меня прикрывают свисающие сверху пучки разросшейся сныти. Останавливаюсь – наверху, на краю обрыва, кто-то есть; он колеблет вязкий воздух, который движется толчками, как кровь в сосудах. Похоже, некто собирается спуститься или спрыгнуть. Внедряюсь спиной в «стену», чтобы стать незаметнее.

Когда тот прыгает, отжимаю гибкий ствол небольшой ивы, укоренившейся в склон, к середине оврага. При пересечении с деревом прыгающего гражданина разворачивает – кажется, ивушка попала ему аккурат в промежность; он падает теперь не на ноги, а левым боком. И грузно приземляется, выбивая брызги из мокрой почвы. Не нокаут, так нокдаун. Мне – большое облегчение, теперь ясно, что это не случайный грибник дядя Петя, а натуральный боевик, в камуфляже, при оружии, на запястье все тот же знак «волчий крюк». Прежде чем он очухался и навел на меня ствол, бью его пару раз по черепу, очень звонко, первой попавшейся под руку каменюкой. Вроде сработало. Тот отключиться не отключился, точно у него не кость, а доска шириной в дециметр, но глаза в кучку сбежались. Мне пора. Только вот затвор от его карабина надо подальше зашвырнуть.

По ту сторону оврага лесок становится более редким, вижу раскисшую грунтовку. Наверное, лучше мне сейчас добраться до ближайшего телефона и оттуда позвонить в полицию. Если около моей «буханки» и нет сейчас каких-нибудь боевиков, то они, вполне вероятно, успели вывести ее из строя. С таким антиквариатом это раз плюнуть – достаточно пнуть, как следует. В общем, туда лучше не соваться… А там, где грунтовка утыкается в шоссе, имеется придорожный магазинчик, который вроде допоздна работает – если туда податься? Все равно лучших вариантов нет и не предвидится.

Уже смеркается, причем резво. Дождь пока что прекратился, видимо, тучи решили еще сходить попить балтийской водички. В вечернем тумане надо перебежать через комковатое поле, где недавно убрали репу – сократив путь вчетверо. Кажется, пару минут назад видел огонек лабаза, а сейчас нет. Но я запомнил, что мне чесать на «6 часов». Сто шагов бегом, потом остановился, пригляделся и прислушался. Огней не видно нигде, прочих ориентиров тоже, поэтому опасность промахнуться растет. Снова бегом и краткая остановка. Теперь немного различаю пятно в меркнущем воздухе – темное на темном, – надеюсь, тот самый магазин. Машина проехала какая-то; проехавший ни ухом ни рылом, что тут такие страсти творятся. Если бы я сейчас заголосил: «Люди добрые, спасите-помогите, режут меня, убивают», то открыл бы свое местоположение неприятелю, а водитель только бы газанул со страха.

Последняя перебежка. Пошел на ощупь вдоль стены из белесого кирпича, похожего на сгущенный туман. А вот и вход. Не заперто. Жалюзи опущены, но внутри горит свет, даже уютно, супермаркет на скромных десяти квадратных метрах – пространстве, больше подходящем для создания общественного туалета. Однако никого за прилавком. Единственное, что можно, – купить в автомате банку шипучей жидкости, подходящей для прочистки канализации, типа пепси. Но мне сейчас не до канализации. Может, продавщица в подсобке затаилась?

Зашел за прилавок, в углу – дверь. На всякий случай, позаимствовал с полки отвертку – хоть какое-то оружие. За неприятно скрипучей дверкой открылся сумрачный проход. Я чуть не навернулся, потому что сразу за порогом ступеньки, круто идущие вниз. Кажется, лесенка ведет в подвальное помещение. Спустившись на десяток ступенек, слышу, как кто-то входит в магазин и направляется, судя по поскрипыванию половиц, к той же самой дверце за прилавком.

Я отчаянно «втерся» на лестнице в деревянную стену, полуоткрытая дверца пропускает свет – мне лучше видно спускающегося, чем ему меня, да еще идет волной от него сгущение воздуха, попахивающее носками. Вскоре его нога оказалась около моего лица. Не туфля, не цивильная мужская обувка, а высокий «солдатский» ботинок сорок пятого размера. Его обладатель, похоже, по мою душу явился, и тогда получается, что лабаз является для меня ловушкой. Что ж, надо выбирать тактику. Я ухватил спускающегося за ногу, точнее за ботинок. Он инстинктивно подогнул ее, чтобы отшвырнуть помеху. А я, ухватив за вторую ногу, сдернул мужчину вниз по ступенькам. У него и автомат имелся, все более чем серьезно. Вот и пригодилась мне отвертка, подхваченная в магазине, загнал ее в ствол, который быстренько отвел в сторону. Боевика, додавившего спусковой крючок, уложило отдачей – точнее, крепко приложило головой к ступеньке. Осталось только стащить его вниз и запихнуть в подсобку. На сей раз огнестрел я забрал как трофей. Дверь подсобки заложил снаружи палкой от швабры. Заодно убедился, что в подвале нет продавщицы, пьющей пиво или целующейся с грузчиком, и аккуратно поднялся в помещение магазина.

И тут как раз шаги – снаружи хрустит мокрый гравий. Похоже, это друзья того бойца, которого я огорчил в подвале. Я вовремя встал сбоку от косяка входной двери, сжимая в руках трофейный автомат. Не совсем как надо, автомат слишком длинная штука для такой тесноты, поэтому смог врезать прикладом по балде только первому вошедшему. Да-да, понимаю, что стрелять надо было – но не решился, вдруг это мирный покупатель за зеленым горошком заскочил. А второй вошедший легко выбил оружие из моей руки с японским выкриком «Йа-ху» и собрался врезать лично мне. Пока он ответственно исполнял маваши гери дзедан, я успел перемахнуть через прилавок. Слышу, как он, подходя, ставит пистолет на боевой взвод и бормочет сейчас не по-японски, а по-соседски: «Покажися-ка, москаль, цапина морда». Понимаю, что мое сердце должно сейчас стучать, разгоняться, но вместо этого оно словно вязнет в киселе. Человек с пистолетом заходит за прилавок, отрезая меня от дверцы, ведущей в подвал. И тут вязкая среда спружинила, заставив меня действовать.

Моя рука, нащупавшая пакет с мукой, сразу же устроила мучную завесу. Боевик предусмотрительно отпрянул назад, чтобы я не попробовал ему в этом мучном тумане оружие выбить, но задел стеллаж. На него посыпались горшки, кастрюли, плошки, ложки. Секунды мне хватило, чтобы пригвоздить его ступню к полу упавшим с полки кухонным ножом, нырнуть под его руку, держащую пистолет, разок врезать локтем ему в пах. Противник не только задумался о состоянии своих членов, но еще захотел впаять мне рукояткой пистолета по темечку. Правой рукой я пытался задержать его удар, а свободной левой подхватил табуретку – ту самую, на которой обычно пребывала задница продавщицы, демонстрируя полное отсутствие рабской услужливости. Ну и попал деревянным тупым предметом оппоненту в лоб. Нокаут, а по-японски иппон; пушка улетает в дальний угол. На бритом затылке у нокаутированного гражданина видна характерная тату – тризуб, вписанный в солнышко. Знак РУН-веры, неоязыческой секты, основанной одним бандеровцем, – я в сети такой видел.

Сбоку послышался скрип половиц – я понял, что не успею поднять пистолет. Тот тип, которого я прежде угостил прикладом, уже очухался и готов стрелять. Последний шанс – швырнуть в него табуретку. Швырнуть-то швырнул, а тот увернулся – все ж они какие-то каратисты… и снова рухнул.

За улегшимся боевиком стояла аспирантка Рита. Как всегда, подчеркивая достоинства фигуры – талия и все такое, присущее даме, не забывающей о фитнесе. (Я не про то, что она продает всяким доцентам свое стройное тело… хотя и про это тоже.) Сковородкой распоряжается верно: левая нога немного вперед, правая рука, держащая «ударное оружие», приподнята вместе с локтем.

– Понравилась? – не смутившись, спросила она.

Я чуть помедлил с ответом, потому что решил пистолет все же поднять, а обоим упавшим гостям Ленобласти добавить сковородкой по макушке, пока они не вспомнили про свои «маваши» и «еко». И поскорее, подхватив Риту, сесть в ее машину – конечно же, «Вольво», здоровенный такой универсал.

– Насчет «понравилась» – слишком интимный вопрос. Хотя раньше твой изящный силуэт заслоняли всякие археологи своими животами и задами.

– Да будет тебе – «заслоняли». Ты вечно возле меня вился, Славик.

– Если уж разбираться в вопросе, то именно ты первой встречала меня, когда я привозил на своей «буханке» курево и пиво, от которого вроде талия портится. Бежала навстречу вприпрыжку.

– Это по-родственному. Мы же оба с Васьки.

И в ее словах есть доля правды. Жители Васильевского острова делятся друг с другом пивом и куревом, даже если встречаются в глубинах Африки. А по вечерам я сбивал Риточке ерш, мохито или какой-другой коктейль – все, как в лучшем баре. Ни в коем случае нельзя сказать, что я ее спаивал – я ж этим никак не воспользовался, откладывая более близкое знакомство на потом; когда сходим в музей, филармонию, лыжный поход, тогда и посмотрим, долго ли выдержит она без рюмашки. Так что я просто устраивался поудобнее, а она мне рассказывала, как разные доценты ее домогаются. Жалостливо так, заслушаться можно, и убедительно. Получается, что гуманитарии, в отличие от математиков, физиков и технарей вроде меня, это настоящие животные; приматы, в лучшем случае.

– По идее, ты сейчас должна пропивать западные гранты в компании поддатых шведов, – постаравшись вытравить недоверие из голоса, сказал я.

– Обломалось с Уппсалой. А сюда случайно за сигаретами заехала. Разве я тебе не пригодилась?

– Еще как пригодилась. Особенно тем, что ты сейчас за рулем.

– Кстати, от кого я тебя спасла, Славик? Они, что, магазин обчистили?

– Да плевать на лабаз. Они нашу археологическую экспедицию обчистили. Блин, я этих хлопцев из «Азова» уже повидал на Донбассе – неприятные они при любой погоде. Мобильный мне, полцарства за мобильный; мой телефончик один язычник спер, а надо срочно вызвать полицию.

Она потянулась к сумочке – как бы за мобильником – и тут мне в глаза влетела перечная струя. Пока я отчаянно тер веки, почувствовал, как трофейный пистолет упорхнул из кармана моей куртки, а еще ощутил укол в шею. Причем сзади, будто кто-то подобрался ко мне со стороны багажника.

Вот так промашка! Рита изменила василеостровскому братству-сестринству и сделала меня, потому что не сестричка она мне, а одна из тех. Работает вместе с кодлой язычников из полка «Азов». Ясно, почему она того боевика сковородкой приголубила – он мог меня просто изрешетить, а я еще понадоблюсь живой для какой-нибудь хорошей пытки. Сейчас засну под действием коварного укола и проснусь без носа или яиц. Но дела пошли еще хуже. Не заснул я. Только все на свете как будто отошло от меня за некий барьер, звуки казались далекими, гулкими, серебристо-молочный туман застил окоем. Никакой связи мозгов ни с руками, ни с ногами. Мое тело уплыло от меня вдаль. Здравствуй, кататония.

3. Змееборец

Туман накатывал слизистой гущей и снова отходил, пока окружающая тьма не растерзала и не поглотила его. Мое тело лежало неподалеку от раскопа на большом камне, притащенном много тысяч лет назад трудягой-ледником. Раньше мы, в основном, использовали его, чтобы колбаску порезать или плавленый сырок покромсать, хотя в языческие времена на нем, может быть, резали и кромсали жертву. И сейчас мое тело, по сути, представляло все ту же колбасу. Тьма, дождь. Фары двух внедорожников скупо освещают «сцену». По соседству – в яме, заливаемой водой, с которой сейчас сняли крышку, мокнут трое археологов: Воздвиженский, Кораблев, Келлерманн – пока живые, но связанные, так что никуда им не деться. Я их не вижу, только слышу их жалобное мычание. Как я их раньше не заметил, пусть они и по кляпу во рту имели. Яму-то выкопали под отхожее место – точнее, это я лопатой орудовал, как ударник археологического труда, – но применить по прямому назначению не успели; начались дожди и производители фекалий стали разъезжаться.

Окончив воззвание к неким сверхъестественным силам, некто обратился ко мне.

– Ты погубил целых трех докторов наук, потому что обокрал экспедицию, похитив десяток артефактов, за которые собрался получить приличную мзду. Этот факт находится в будущем, но по своей вероятности он уже сравнялся с теми фактами, которые покоятся в прошлом. Для моего господина нет разницы между прошлым и будущим, у него все – на одной нити.

Голос, хоть и слышен будто издалека, но узнаваем. Голос Хочубея-Ословского, уверенный и наглый, только пониже на октаву и с подвываниями. Он все еще обращается ко мне:

– Но любой факт может быть понят иным образом. Ты отомстил трем нечестивцам за святотатство, принеся их в жертву богам у великих врат. Твоими руками они были наказаны за вторжение в обитель Велесову. И пусть тебя накажет неправедный суд, пред богами ты чист. Тебе выбирать.

Интересно, что кто-то говорит голосом Хочубея, но словами чокнутого волхва Вильгельда, который рассылал имейлы-страшилки. По любому, мне оба предложенных варианта не шибко нравятся.

Я едва продавил сквозь непослушные губы.

– Ты из какого шапито?

– Прежде чем тебя поглотит навь, где будешь ты вечно голодным духом без имени и обличия, я хочу, чтобы ты ощутил сияние прави и познал всю ничтожность своих познаний.

Голос ушел куда-то вдаль, за порог тьмы, а вблизи меня нарисовалась афиша того хлопца, которого я угостил грязью у реки. Он, представившись Зоряном, пару раз мне врезал – происходило это так замедленно, что я даже заметил волоски у него на кулаке, – а потом оценил результат: «Ну и мерзенна в тебе пыка». Боли я не почувствовал, только осознал, что утратил красивый передний зуб. Помимо тяжкой мысли, на какие шиши мне вставлять протез, испытал большое сожаление – надо было этого представителя полка «Азов» пару часиков назад физиономией в речку положить. Потом еще появился тот тип, которого я угостил каменюкой по черепу в овраге. Единомышленники звали его ласково Усладом, а кулак у него размером с мою голову, и это сулило скорые неприятности для моих внешних и внутренних органов. Но его остановили, я был нужен для другого действа.

Штука, похожая на троакар, втыкается мне в шею; чего, они программировать меня собрались? Значит, теперь язычники не только выстругивают идолов из колобашек, но и готовы высокотехнологично размочалить мозги. Сдается мне, уже начали. Что-то нашептывает мне: загружен драйвер нейроконнектора, активизирован пул соединений, канал преобразования функционирует нормально, получены ответы от гиппокампа и таламуса, соединения стабильны; начинается запись объектных кодов в неокортекс… Я замечаю, как ритмично подергиваются мои руки и ноги – вероятно, идет тестирование.

В самом деле, Хочубею-Ословскому есть резон убрать Воздвиженского, Кораблева и Келлерманна – антинорманистов, между прочим. Причем сделать это моими руками – вина тогда на мне; еще и назовут «агентом ФСБ, стремящимся уничтожить правду». Потом я сам нырну головой в яму и возразить больше не смогу. В итоге, большинство найденных артефактов исчезнет, результаты экспедиции будут истолкованы криво (в чем норманисты – большие специалисты) и получится, что захороненный здесь витязь – не славянин с Руяна, а какой-нибудь скандинав приблудный. И тогда помчатся норманисты по международным конференциям с победными песнями, плясками и битьем в бубен.

Я услышал бодрые выкрики «Мага врата» и увидел, как темные водяные струи, сгущаясь, превращаются в клейкие тяжи между небом и землей. Я ощущаю присутствие неясного змеящегося существа. Вроде как рядом ползает длинная такая змеюга, похожая на анаконду. Хотя откуда анаконда в наших северных лесах? Но, с другой стороны, в русских летописях и фольклоре упоминаются и «коркодил», и «ящер», да и «змей горыныч» как объективная реальность. Последний еще оборотнем выступал, чтобы доверчивых дамочек обманывать и вступать с ними во внебрачные связи.

Струи дождя стали толще, гуще; посверкивая в лучах фар, они напоминали огромную бороду высоченного старика, шапкой которого были темные небеса. Ну да, как в аниме, прилагавшемся к имейлу Вильгельда. Струи растаскивали меня на тысячи ручейков, еще немного – и все мое сознание уйдет в камень, протечет в землю. Я словно был в каждом из этих ручейков, ощущая дрожащие струнки водородных связей – молекулы воды танцевали друг с другом, подчиняясь слышимой только ими мелодии, которую физики, наверное, назовут солитоном, а волхвы – велением Велеса.

И аспирантка Рита в мокрой белой рубахе, прилипшей к стройному телу, вслед за подношением треб славила божество, подрагивая своими «яблочками наливными» под облегающей материей. Это выглядело красиво, и звали ее теперь Дива. Я как будто стоял рядом с ней, тоже в белой рубахе, и волосы у меня были куда длиннее и гуще, чем на самом деле. Или я так чувствовал струи воды, стекающие с моей макушки. Я рад за компанию с Дивой принести кого-нибудь в жертву божествам судьбы, света и тьмы. Дева Дива словно вьется у меня в руках, вода и огонь в обольстительной форме. Елки, я и в самом деле сейчас не в лежачем положении – психопрограмма меня подняла. Я стою на ногах и к тому же обнимаю – нет, на самом деле не Риту, а канистру с бензином.

На камне, где я недавно валялся, виден светящийся знак «Звезда Велеса», который смутно мне напоминает герб одного ближневосточного государства, и расстелен белый плат; на нем подношения, чарки с хмельным напитком и такое прочее. Гранит теперь и кровью полит. Дождь оперативно смывает ее и перья пострадавших птичек; вокруг валяются тушки с отрубленными головками – кто-то успел поразмяться. Только что я слышал голос Хочубея, но сейчас не вижу его на тусовке. Я бы узнал мужлана с носом, ртом, глазками, сбившимися в неряшливую кучку на кабанистой физиономии. Вместо него жрец, похожий на того косматого тощего гражданина, изображенного на рекламке. Старательно и в рифму славит божество: «Гой, Велесе, яве днесе, гони стады в Поднебесе».

Это, выходит, и есть волхв Вильгельд. Остальные присутствующие его так и величают. В руках у него посох. Мне кажется или тот действительно великоват? Исходя из подземной влажной тьмы, упирается драконьей головой в тучный мрак небосвода, изливающего темные воды. Обращаясь к своему посоху-переростку, волхв нежно называет его – Ящер. Э, не такое ли имя носил зооморфный водный дух у язычников?

Еще один удар молнии освещает сцену – Зорян, вышибивший мне зуб, мочится на голову профессора Воздвиженского. А Услад наслаждается тем, что делает в ту яму по-большому. Умеют же люди получать радость от любых мелочей.

А теперь должен повеселеть Вильгельд, потому что я плещу бензином из канистры на головы археологов. Вот в моей руке появилась зажигалка. Легкий треск, и она украсилась огоньком. Сейчас я просто разожму пальцы, и огонек упадет в яму. Следом туда упаду и я. Бензин может гореть и на воде – все рассчитано точно. Яма тянет меня, она висит на моей шее. Я пытаюсь бежать – и после каждой попытки драпа нахожу себя ровно на том же месте, как во сне-кошмаре. Меня связывают струи дождя: волосы Велесовой бороды.

И за секунду до того, как я должен был разжать пальцы, держащие зажигалку, – вязкая толща пространства прорвана. Прямо на меня наплывает ладья вроде той, что была закопана вместе с витязем Славой, – она бьет меня форштевнем, увенчанным драконьей головой, и выносит из пространства, зажатого между темным небом и мокрой землей, в огромный океан, по которому катятся тяжелые глянцево-гиацинтовые волны. Из его густых вод вырываются кипящие желтые фонтаны, которые, вонзаясь в багровую высь, рвутся к черному солнцу. Это не-явь; может быть, та самая навь – ну, как ее еще назвать – другая проекция большой реальности.

Я не в ладье, я сам являюсь змееголовой ладьей. Точнее, у меня длинное, гибкое, змеящееся тело. Я им управляю, от головы до хвоста, заканчивающегося сверкающим шипом. Я плыву по гиацинтовым водам, отталкиваясь изгибами тела и стараясь не попасть под фонтаны кипящей адской энергии, которая хочет вонзиться в багровое небо. Какие-то змеевидные твари, выплывающие из глубин, пытаются ухватить меня, но у них пока ничего не получается – я уворачиваюсь, проделывая «иммельманы» и мертвые петли. И все ж я, по недостатку тренировки, не совладал с этим длинным извивающимся телом; мощная волна ухватила меня, потащила вниз, перемалывая в жерновах жестких мускулов. Стало жутко, утопаю я, утопаю, уже и воздух заканчивается, еще немного – и от меня останется только безликий и безымянный вечно голодный дух. Я судорожно вздохнул, но, вместо того чтобы захлебнуться, осознал, что можно дышать и в глубине, и расслабиться, тогда снова вынесет на поверхность…

Используя попутное течение, добрался до тверди, словно поднявшейся из глубин. То, что казалось пиявкой, присосавшейся к субстрату, вблизи выглядело пучком серебристых нитей с рубиновым пятном посредине; они быстро покраснели, обернувшись сплетением кровеносных сосудов. Сплетение кровеносных сосудов сгустилось, в нем проросли сухожилия, нервы и кости, обкрученные толстыми мышцами, все это оказалось обтянуто кожей. Зажглись глаза-карбункулы, и то, что получилось, стало напоминать Услада. Я рядом с явью, поблизости от этого типа. Всего одно движение – волна выносит меня на твердь, и я, преодолев грань миров, подхватываю с земли каменюку.

Успел врезать Усладу по черепу – второй раз за один день огорчил человека. Он вынужденно берет тайм-аут, а на поляне начинается быстрое движение. Меня принимаются ловить сразу все молящиеся, особенно усердствует Зорян, подхвативший лопату, – толкотня помогает мне скрыться от карающего шанцевого инструмента. А следующая волна потащила меня с собой, из яви наружу.

Меня несет вперед, тянет вниз, но надо как-то всплыть, преодолевая вязкость среды.

Я намеренно отдаю себя течению. Ощущаю сильную тягу; меня будто вытянуло сразу на сотни метров (опять-таки по ощущениям, все привычные измерения расстояний потеряли свой смысл), но мне удается вырваться из волны и снова встать на твердь.

Я опять рядом с явью. То, что чуть раньше выглядело жирной пиявкой, теперь оказывается сплетением кровеносных сосудов и нервных волокон; различаю рубиновое пятно сердца и берилловую кляксу мозга, украшенную маслинами глаз. По глазам узнаю Зоряна. Наяву я подкатываюсь ему под ноги. Он падает, споткнувшись об меня, я выворачиваю лопату из его рук. Но волна опять выносит меня из яви, напоследок успеваю врезать ему по «кляксе» лопатой.

Вижу огромное тело Ящера, чьи кольца сливаются по цвету с гиацинтовыми волнами океана.

Он делает «бочку». Хорошо вырисовывается и панцирь, и шесть изогнутых расширяющихся книзу лап, и челюстеруки, хищно секущие пространство, и пронзительные плоскости челюстей, и хвосты, огненные и быстрые, как молнии.

Я охотно назвал бы это наваждением, но тварь так стремительно рванулась ко мне, что не осталось сомнений – схавает и не заметит. Я попробовал славировать, но попал в зыбь, где никакой несущей волны, только хаотичное колебание вод.

Передний вражеский хвост пробил мое тело. Затем Ящер накинул на меня свой второй хвост и стал удушать. Да, противник был явно в ударе. Его мощные челюстеруки готовы разорвать меня.

Зрители передачи «В мире животных», наблюдая за тем, как удав душит очередного кролика, спокойно пьют и закусывают. Они уверены, что к ним такое не относится. Я поклялся, что если уцелею, то в такие минуты буду всегда вставать и снимать шляпу.

Но все же смог вздохнуть, покрылся горячей смазкой и вывернулся из захвата.

Противник безоглядно рванулся ко мне, считая своей жертвой. Потому и не заметил накатывающуюся огромную волну, которая протащила его надо мной.

Теперь – за ним. В конце атаки я оказался позади Ящера и вложил все силы в удар, шипом в сплетение жизненных нитей противника, находящееся в начале брюшного шва.

Рев, гром, драконище лупит хвостом, пытаясь сбросить меня, я словно разлетаюсь на куски, но держусь-держусь. Наконец, его жизненные нити перестали пульсировать и бесчувственное тело Ящера унесло течением. Океана нави не стало. Снова явь. Посох, который был Ящером, сломан. Той лопатой, которую я все еще сжимаю в руках.

Но, пока я покачивался, пытаясь обрести равновесие и совладать с болью в боку, пропустил-таки удар посохом, пока играл в змееборство – волхв значительно помолодел и набрал вес. Да он теперь настоящий здоровяк – волос уже не седой и длинный, а модная черная щетинка с пролысинками. С одного наскока он вырывает лопату из моих рук. В общем, никакой это не Вильгельд, как мне недавно казалось, а пан Хочубей-Ословский. «Прекрасное видение» закончилось, значит, загруженная мне психопрограмма споткнулась об оператор break и перестала исполняться в моей голове.

Девы предпенсионного возраста, присутствующие на мероприятии, требуют немедленно принести меня в жертву. Увиливая от лопаты, я поскальзываюсь на мокром склоне раскопа и падаю вниз. Хочубей прыгает за мной, готовясь в шикарной заключительной сцене обагрить моей нечистой кровью мутные воды. И тут я словно услышал от витязя: «Хватай!» – и в руках моих оказался молот. Не молот Тора, но здоровенный молоток, которым я забивал колышки, ограждая раскоп, и всегда оставлял, виноват, где попало.

Схватки не случилось. Экс-Вильгельд побежал. А мне пришлось его догонять. Если вернее, догнал его запущенный мною молот. Хочубею-Ословскому попало всего лишь рукояткой в затылок. Чего, впрочем, хватило для обезвреживания субъекта.

>4. Вместо эпилога

Потом я вытаскивал наших археологов из ямы, страдая от боли в боку, а также от зычных проклятий дев предпенсионного возраста, кружащих вокруг как гарпии. Зато профессора-доктора, стуча зубами, жали руку, благодарили. Кораблев даже признался, что посчитал сперва, что это я спер находки – уж больно они мне нравились.

Появилась наконец полиция и осветила сцену еще одной порцией фар. Ее вызвала продавщица из магазина, которая решила отчего-то навестить свое рабочее место после окончания трудового дня – и увидела: батюшки, взломано. Хорошо, что профессора Воздвиженского товарищ участковый знал в лицо, так что разобрался более или менее оперативно и дал команду остальным полицейским упаковывать боевиков-язычников. Зорян и его побратим Услад, придя в себя от увечий, которые им причинил я, попытались исполнить боевой гопак согласно системе Триглав, завещанной «древними украми, ровесниками Хеопса». Хлопцы кричали, что не поддадутся «крывавой християнизации и москальскому ярму», подпрыгивая, стригли ногами и махали руками, но недолго – пока один омоновец парой крепких оплеух не угомонил танцоров. Их потом в чувство приводили нашатырем. Хочубей-Ословский, которому по скорому перевязали голову, уже не говорил на языке асов, ванов и инглингов. Пан стал тыкать в лица полицейским свои удостоверения докторов наук различных университетов, по-моему, поддельные, и членские билеты межгалактических ассамблей, тамплиерских орденов и шаолиньских монастырей. Эти вроде настоящие.

Полицейские просили пана проехать с ними, пан упирал на конвенцию по соблюдению прав сексуальных меньшинств. Причем обращался на хорошем английском, глядя куда-то в сторону – словно там камеры CNN, – и называл себя лидером ЛГБТ-сообщества города Жмеринка. Это я до конца не досмотрел, потому что надо было догонять Диву, тьфу, Риту, которая, пользуясь суматохой, скрылась в ночи. Не для того, чтобы мстить – я ж не язычник какой-нибудь, а чтобы ухватиться за единственную ниточку, которая могла по-быстрому привести к пропавшим артефактам.

«Буханка» оказалась в порядке, минут через десять я заметил что-то похожее на удирающую легковушку, через пятнадцать увидел на обочине брошенную машину Риты – кажется, шведский агрегат не выдержал крутой дорожной колдобины. Я рванул, точнее поплелся в придорожный лесок, и в один непрекрасный момент ствол ее пистолета оказался неподалеку от моей головы, притом сзади.

Я стоял и чувствовал кожей прицельную линию, соединяющую дуло и мой затылок. А ведь уже отчаянно хотелось «хэппи-энда».

Я повернул голову в одну сторону, но дал крен в другую и чуток присел – мой затылок ушел с линии прицела. Потом, резко развернувшись и печально застонав от боли в боку, ухватил Риту за кисть, держащую пистолет. Раздался выстрел… Мимо.

Все-таки она не стала вступать со мной в безобразную драку «дамы против кавалеров». Может, потому что занималась фехтованием – для стройности, – а не боксом. Связал ей руки своими подтяжками.

– Ты изнасилуешь меня, – с надеждой спросила она. А у меня в самом деле штаны стали падать – без подтяжек-то как, если совсем исхудал из-за этой археологии.

– Не надейся, – сурово отозвался я, отчаянно пытаясь удержать штаны. – От меня так просто не отделаешься. Где долбаные артефакты, ради которых я корячился, причем бесплатно? Если ответ будет быстрым и точным, я тебя отмажу, да еще прощу по-христиански. Ну, давай же, заключай сделку с правосудием в моем лице.

Отчего я решил простить такую оторву? Потому что понимаю – на красивых идет охота с ловушками и капканами. И в ловушке было отнюдь не сало. Рита очень хотела сделать карьеру, а Красоткин желал присвоить ее стройное тело, и Хочубей тоже, на свой лад, компостируя ей мозги, отсюда и Ритины проблемы с алкоголем. Типичная ситуация для дамы с пониженной моральной ответственностью, когда она оказывается в дурной компании.

– Они в моей машине.

Рита не соврала. Не совсем понимаю, почему норманисты с хлопцами из «Азова» сразу не уничтожили наши славянские находки – тут, наверное, их жадность обуяла. Рита должна была вывезти их в сопредельную страну, пользуясь «зеленым коридором» на границе. И там толкнуть…

Доцента Красоткина я застукал во время конференции в СПбГУ, где он со товарищи праздновал победу норманизма, торжественно демонстрируя тот самый молоточек Тора.

Я встал – как скромный зритель в зале – и ехидно поинтересовался у доцента, а почему от него не слышно ни слова про фрагменты дротовой шейной гривны, пальчатые и подковообразные фибулы, подвески в виде секиры Перуна, подвеску-лунницу, височные кольца, найденные в таких-то раскопах и указующие на славянство почившего витязя. И почему ничего не говорит господин доцент про обнаруженные остатки ладьи, один к одному напоминающей ту, что откопали в Ральсвике на Рюгене, бывшем когда-то славянским Руяном. Красоткин со снисходительной улыбочкой, показывающей превосходящий разум, отвечает, мол, такое не припоминаю, и вообще, вам, товарищ, не сюда, а в ближайший пивняк, вы адресом ошиблись. Тут зал, где рядами сидели норманисты, доценты с кандидатами, зашумел, зашикал на меня. И ко мне сразу охрана направилась – ребята с наколками в виде «волчьего крюка». Язычники из полка «Азов» опять защищают норманиста. И ничего тут странного – и тем и другим не нравится реальный русский народ с реальной историей. Но Рита вывела на большой настенный экран изображения тех самых славянских находок, зал пришел в смятение, и Красоткин слился. Вместе со своими боевиками.

Вскоре с ним встретились полицейские, Тор ему в помощь. Профессором ему вряд ли стать при таком раскладе, но это уже не моя история. А то, что моя история – трещину ребра я все же заработал. Еще мой приятель-доктор вытаскивал из меня червячок нейроинтерфейса. Физически это – сеточка из углеродных нанотрубок, способная на индуктивное создание искусственных нейронных соединений, в программистском же плане – стек команд, которые инструктируют мозг. А друг моего друга – страшный русский хакер, которым пугают детей в Капитолии – подсказал, что внедренный в меня код похож на тот, что делается фирмой «Nanomind», тесно связанной с американским АНБ. Так «родная вера» и производится. Со мной, правда, сбойнуло – может, потому что я контуженый, с болтушкой в голове.

В ходе работы программ случаются прерывания при поступлении сигнала от «устройств ввода-вывода», то есть в данном случае моих глаз и ушей. Но у меня блок обработки прерывания вместо того, чтобы активизировать нужную инструкцию, активизировал то, что было давно вытеснено из нормального сознания. Путал адреса, короче. Поэтому я видел и черное солнце, и несуществующий на нашей Земле океан, и хозяина вод, и этих змеев-ящеров; в общем, совсем другое ответвление большой реальности. Те существа живут в своем времени, в своей реальности. Своим сознанием мы научились защищаться от них еще в ту эпоху, когда к нам пришло православие. Но и своим сознанием мы можем «склеить» наше время с их временем, причем такая «склейка» перенесет этих существ и в наше настоящее, и даже в наше прошлое. Потому-то старик-дождевик встретился мне даже раньше того, как мне загрузили психопрограмму. А их физика, между прочим, определится нашей психикой. Если с нашим психическим состоянием сильно не в порядке, то мы будем материализовывать, кто страх, кто жадность, кто зависть – короче, бесовщину. Так что мой совет: не заглядывай в бездну, или она заглянет в тебя.

Я, кстати, поинтересовался у Славика из раскопа, почему он помог мне, а не Хочубею и хлопцам из «Азова». Они же вроде язычники, как и он. И витязь мне ответил: «Они – поддельные, саксам и свеям служат, тьфу». И даже напомнил, что «хлопец» – это уменьшительное от слова «хлоп», то есть раб.

Еще меня Воздвиженский в госпитале навестил с новостями. Он назвал Красоткина любителем хорошо пожить за чужой счет – доценту щедро платили за норманизм, что включало поездки в разные страны на конференции за счет принимающей стороны, публикации в «солидных изданиях», гранты. А его сообщник Хочубей-Ословский, известный как «принц Жмеринки» и «волхв Вильгельд», всячески мешал, в том числе угрозой Велесова проклятия, довести до логического завершения раскопки, которые нанесли бы сокрушительный удар по норманизму.

Вообще-то дохристианские представления сохранились, без всяких неоязычников, в народной культуре, традициях и отчасти в православии – в том, что, по сути, являлось русской верой на протяжении тысячи лет и дало огромные результаты. Спасло русских от судьбы бедных язычников – исчезнувших балтийских славян и пруссов, и помогло создать самую большую страну в мире на самых суровых землях. А нынешнее родноверие, получается, хочет результаты тысячелетнего труда и подвига отменить. Для «волхвов» все было неверно в эту тысячу лет – и вера неправильная, «крываве християнство», и государство не то, и народ испорченный. И вывод такой подразумевается: «волхвы» расскажут нам, во что верить, покажут, что делать; только слушайся, иначе проклянут. А пока мы будем чурбанам кланяться под песнопения родноверов, появятся другие язычники – поклонники золотого тельца из Вашингтона и Лондона; они нам и «неправильное» государство развалят, и «неверную» территорию разрежут, и «ненужные» ресурсы прикарманят, и историческую память сотрут. Я для Риты такую политинформацию провел – у нее ведь мозги были нафаршированы всякой мутью, раз она в меня стреляла. После чего она призналась без притворства: «Какая же я дура», а я великодушно добавил: «Была». И взял с нее обязательство – не пить хотя бы месяц.

Олег Дивов
Русская идея, уж какая есть

Эта русская идея началась с того, что у журналиста Коли Королева умер дедушка.

Сразу оговоримся: дедушку особо жалеть не надо, у него все было хорошо – ну, хочется так думать, – и даже не факт, что он вообще скончался. Если верить друзьям и коллегам, впоследствии Коля отпрашивался с работы на похороны дедушки неоднократно. Возможно, конечно, наш герой провожал в последний путь разных дедушек. Но, зная Колю, резонно предположить, что дедушка был один и тот же. И кто его разберет, вдруг он жив до сих пор. Почему бы и нет. Когда люди мрут, как мухи, приятно сознавать, что хотя бы Колин дедушка выше этого или, по крайней мере, совсем иное дело.

И сразу понятно, от кого Коля унаследовал манеру пренебрегать условностями.

Коля в лучшие свои годы смотрелся представительно и убедительно – интеллигентное лицо, благородная седина, очки, галстук. Еще у него была красивая хорошо поставленная речь, прямо заслушаешься. Правда, если Коля совсем-совсем пренебрегал условностями, то обычно умолкал, потому что говорить уже не мог. Но это ничего. Когда такой человек просто молча лежит посреди столицы нашей социалистической родины, ты буквально печенкой чувствуешь, что тут не рядовой алкаш упал, а прилегла отдохнуть от трудов праведных солидная творческая личность. Русский художник в широком смысле. Наверное, русский писатель. А может быть, русский поэт.

И не то чтобы особую гордость чувствуешь за родную культуру, глядя на бесчувственное тело, но невольно припомнишь великих наших мастеров – Есенина там, Твардовского, – и задумаешься: а, скажем, Байрон какой-нибудь или даже Киплинг, они бы так смогли?

Можете себе представить, что на улице Горького у памятника Пушкину валяется Киплинг и лыка не вяжет?..

Вот и мы не можем. О чем и речь.

Поэтическое восприятие действительности и безжалостное обращение вечных русских вопросов на себя – с горечью поражения, слезами раскаяния и мучительной болью за бесцельно прожитые годы, – безусловно роднило Колю со знаменитыми мастерами слова. Коля был существом рефлексивным и страдающим от дисгармоничности мира. Фигура без малого трагедийная. Увы, именно самой малости не хватало Коле, чтобы встать с классиками в один ряд. Он мог только валяться поблизости, у подножия. Коля вырос человеком искусства без искусства в руках. Обычно такие всю жизнь пишут Большой Русский Роман. Коля даже не пытался. Глубоко осознавая свое несовершенство, он не дерзал. Он знал, как надо выражать русскую душу в словах, и был уверен, что так не сумеет даже приблизительно.

Во время дружеских застолий, где-то после состояния, когда еще в самый раз, и перед тем, когда уже ничто не слишком, наставал обычно патетический момент: Коля вдруг отлучался – и возвращался с книгой. Мягко, вкрадчиво, ласково, он читал вслух Бунина – про русские просторы и уютное мелкопоместное житье-бытье, про ужин при свечах и пыхтенье самовара…

– Вы только послушайте! – восхищался Коля. – «На скотном дворе, весь день пустом, с ленивой грубостью скрипели ворота, когда мы из всех своих силенок приотворяли их…» С ленивой грубостью! Всего два слова – и прямо видишь эти ворота, слышишь их…

– Старик, ты гений! – говорил Колин закадычный друг, фотокор Саша Слонимский.

Голос у него был зычный, под стать могучей фигуре, и дежурная фраза «шестидесятников» в устах Саши звучала веско – впору поверить, что Коля и правда если не законченный гений, то вроде того.

Как минимум, никто не думал Слонимскому возражать. У него ручища – тяжеленный кофр с аппаратурой и непременным «у нас с собой было» поднимает двумя пальцами. Объясняй потом, что он тебя неправильно понял.

– Это Бунин – гений! – отмахивался Коля. – А я… Кто сейчас так пишет? Никто! Потому что никому не надо! Потерянное искусство. Утрачено за ненадобностью… А стихи у него какие! Вот послушайте. Это о Родине.

Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат…

Тут Коля снимал очки и утирал скупую мужскую слезу.

И все понимали, что оплакивает он не столько Бунина и утраченное навсегда искусство верного русского слова, а скорее эпоху, когда искусство это было востребовано. Эпоху, тоже ушедшую навек. Коля ведь – оттуда. У него прабабушка была какой-то фрейлиной, а прадедушка каким-то советником. Ему бы туда. А он, бедняга, здесь. И мы вместе с ним пропадаем.

Конечно, творческая личность на Руси чувствовала себя пропащей в любую эпоху, но при загнивающем царизме она хотя бы могла спрятаться от свинцовых мерзостей жизни в дворянское гнездо. А человеку прогрессивному, склонному к деятельности, были и вовсе любые дороги открыты, сплошь одобряемые передовой общественностью: хоть в народовольцы иди, хоть в террористы. Наконец, если совсем невтерпеж, творческая личность могла высказаться – и уехать отдыхать в Европу, покуда не арестовали.

А тут попробуй выскажись, если ты не еврей. Тот хотя бы в Израиль может свалить. У русского, вздумавшего пострадать за правду, два пути: либо в психушку, либо в запой.

В отличие от большинства современников, Коля не высказывался даже у себя на кухне, утерев слезу после Бунина. Не потому что боялся – да боже упаси. Просто Коля, приняв на грудь полбанки, становился эстетом такой высокой пробы, когда эстетизм переходит в откровенный снобизм и чтения Бунина вслух достаточно вполне, чтобы показать, до чего тебя задолбала совдепия, а кто не понял, тому и не надо.

Совдепия, естественно, знать не знала, как Коля страдает в ее ежовых рукавицах под покровом железного занавеса, и относилась к эскападам нашего героя более чем снисходительно. Ну пьет человек. А кто не пьет? С тех пор как до народа дошло, что коммунизма не будет, вся страна керосинит. Зато Коля неплохо выглядит, дело свое знает, и вообще – творческая личность, что с нее взять.

И даже милиционеры чувствовали некоторое смущение, когда волокли творческую личность куда положено. А личность декламировала стихи:

Не бунинские строки, конечно, зато жизненно.

Но все-таки падать на газон у памятника великому русскому поэту – стратегическая ошибка. Проблема не в том, что Пушкин. Пушкин как раз не проблема, он бы одобрил. Просто на бульвар выходят окна нескольких редакций, и рано или поздно сотрудники выглянут да заинтересуются, что за мужчина там такой красивый лежит. А кто не знает Колю?

Колю знают все.

Коля был другом-приятелем московской журналистской братии поголовно, начиная с холеных ребят из «Известий» и заканчивая легендарным творческим коллективом легендарной ордена Трудового Красного Знамени газеты «Лесная промышленность».

Поскольку история наша есть один сплошной художественный вымысел и все совпадения – лишь нелепая случайность, можно сейчас ради красного словца ляпнуть, будто отдельных сотрудников «Леснухи» Коля знал, когда они были еще теми самыми холеными парнями из «Известки». Но это перебор. Слишком много ступеней социальной лестницы надо преодолеть сверху вниз, больно ударяясь головой о каждую – бум! бум! бум! – чтобы скатиться с высот горних в лесную промышленность и не загнуться по пути от алкоголизма. Некоторые пробовали, но не долетали. Не хватало здоровья.

Однако лирическое отступление затянулось.

Летом 1983 года у Коли Королева, корреспондента солидной центральной газеты, умер любимый двоюродный дедушка. И Коля отпросился на похороны.

А у фотокора Саши Слонимского, верного Колиного собутыльника и напарника, умерла любимая троюродная бабушка – ну вот так совпало, – и Саша тоже отпросился на похороны.

Примерно через час Колиного начальника вызвал зам главного. В кабинете зама почему-то стоял сам главный – спиной, глядя в окно, – и тут же переминался с ноги на ногу заведующий отделом иллюстраций.

– Где твой Королев? – спросил зам. – Он мне нужен.

– У Коли дедушка умер, я его отпустил. А что случилось? Может, я как-то…

– Понятно, – буркнул зам. – Теперь ты. Где Слонимский?

– Такое, знаете, совпадение… – Завотделом иллюстраций беспомощно оглянулся на коллегу. – У Саши бабушка умерла…

– И ты его отпустил.

– Ну… В общем, да.

– Неразлучная пара индейцев – Золотое Перо и Зоркий Объектив! – бросил главный от окна, не оборачиваясь.

Двое заведующих, предчувствуя выволочку, дружно вздохнули.

– Эй, вы, – позвал главный. – Сюда идите. И туда глядите.

На газоне у памятника великому русскому поэту Пушкину лежал наш корреспондент Королев, а наш фотокорреспондент Слонимский пытался его поднять, но не мог – потому что сам падал.

– Интеллигенты, мля, – сказал главный. – Нашли место. Понимаю, но не сочувствую. Не могу их больше жалеть. Чаша терпения переполнилась. Нахер обоих. По собственному.

Приказ был исполнен в точности: нахер, обоих, по собственному.

Коля и Саша, когда протрезвели, решили, что все устроилось как нельзя лучше. Устали они работать в солидном и приличном издании, где фиг отпросишься с работы, пока дедушка живой. Им нужно место немного попроще, и такое есть поблизости, и там именно сейчас, по слухам, есть вакансии.

Подбадривая друг друга, они двинулись опять на Пушкинскую площадь, только в соседний дом. В приемной Коля поправил галстук и расправил плечи, Сашу попросил молчать и улыбаться, а сам скрылся за дверью с табличкой «Главный редактор». Пожаловался на нелегкую судьбу русского интеллигента, пообещал, что будет хорошо себя вести, и за Слонимского ручается – ну вы же знаете Сашу, он гений фоторепортажа, а уж под моим чутким руководством…

– Ага, – буркнул главный редактор. – Слыхали. Настоящие индейцы, Верная Рука и Меткий Глаз! Точность на разливе – до миллилитра.

– Мы сделали выводы, – сказал Коля. – Мы больше так не будем.

– Разумеется, не будете, – согласился главный. – Николай, давай начистоту. Вы с Сашкой вот-вот покатитесь по наклонной. Кто-то должен остановить ваше падение. Мне неприятно быть жестоким, но в конце концов, я же вас обоих еще совсем зелеными помню… А не синими!.. Значит, вы напишете заявления «по собственному», только без даты, и я положу их сюда, в ящик. И вы будете помнить, что они там лежат. Это вас дисциплинирует хотя бы в служебное время… Я надеюсь.

– Спасибо! – абсолютно искренне сказал Коля.

Через неделю обоих оформили в газету «Труд».

– Старик, ты гений! – сказал Саша. – Это надо отметить.

– Только не здесь! – Коля оглянулся на бронзового Пушкина. – От нас в ближайшее время потребуется известная бдительность.

Они сели в Доме журналиста, и там со всей возможной бдительностью – отметили. Выйдя ближе к ночи на свежий воздух, Коля первым делом принялся крутить головой. Не обнаружив в поле зрения памятника великому русскому поэту, он облегченно вздохнул, расслабился – и плавно съехал по забору на асфальт.

Поначалу на новом месте все шло нормально, а друзья, как и обещали, действительно хорошо себя вели. Без единого замечания они дотянули аж до новогодней пьянки в редакции – там Коля упал лицом в тарелку, но это сочли невинной шуткой. В феврале Коля ощутил характерный зуд во всем организме – душа хотела праздника так, что прямо сил нет, – и отпросился на похороны дедушки. Чудом ему хватило выдержки удалиться на безопасное расстояние от Пушкинской, и праздник обошелся без громких последствий. Только главный назавтра погрозил друзьям пальцем издали, но ласково, отечески, не осуждая.

Увы, весной их с Сашей послали в командировку в Красноярск. Бдительность уже совсем притупилась, лететь было далеко и долго, поэтому они немного выпили для бодрости в аэропорту и потом чуть-чуть добавили в самолете для храбрости. Рядом оказались красивые девушки, и Коля решил с ними познакомиться. Бодро и храбро. А впереди сидел какой-то лысый. Он повернулся и сказал:

– Молодые люди! Давайте потише!

Лысый нашим героям не понравился. Как нельзя кстати у Саши в кармане нашлась «книжечка» троллейбусных билетов. Друзья начали отрывать билетики по одному и лепить их – тьфу! шлеп! – лысому на лысину. Получилось очень весело. Лысый впал в прострацию и больше никому не мешал до самого приземления.

Но в Красноярске, едва самолет остановился, подрулила черная «Волга», из нее вышли молодцеватые парни в штатском, резво взбежали по трапу, прискакали к лысому и, кланяясь, спросили:

– Как долетели?

Лысый обернулся, ткнул пальцем в Колю с Сашей и прорычал:

– Взять!

По счастью, если ты столичный журналист, ты и в Красноярске столичный журналист – связываться с тобой всерьез никто не будет. И вообще нынче вам не тридцать седьмой год. Нарушителей порядка Королева и Слонимского даже не побили. Их всего-навсего сдали в вытрезвитель.

Выйдя из заведения и опохмелившись, Коля с Сашей быстро и четко – мастерство не пропьешь – отработали задание и полетели домой. В московском аэропорту они переглянулись и, не говоря ни слова, повернули к ресторану. Для поправки нервной системы.

– А ведь легко отделались, – сказал Коля, поднимая рюмку.

– Пронесло, – сказал Саша.

– Ну… За то, чтобы и дальше так!

Через два часа они уже кричали друг другу: «Старик, ты гений! – Нет, старик, это ты гений!», на радостях подрались с какими-то грузинами, попали в милицию, а оттуда, естественно, опять в вытрезвитель.

И бумаги из двух вытрезвителей, красноярского и московского, пришли в газету одновременно.

Эффект превзошел все ожидания.

Коля еще, как нарочно, успел рассказать историю про лысого, решив, что это отличный анекдот, – и она моментально разлетелась по городу. Коллеги смеялись, конечно, но поглядывать на журналиста Королева начали с подозрением. Как на человека, который пренебрегает условностями слишком лихо. Несколько чересчур.

Запись в трудовой книжке журналиста Королева «уволен по собственному желанию» никого не обманывала. Ведь Колю знали все, и теперь это играло против него.

В «Савраске»^[9] с ним просто не захотели разговаривать и только по старой дружбе передали мнение: Коля, ну ты же последние мозги пропил… В «Индюшке»^[10] – встретили, как родного, угостили коньячком, и так же, как родного, ласково выпроводили.

Мир не без добрых людей, и Коле удавалось время от времени печататься; на кусок хлеба он худо-бедно зарабатывал, но о штатной работе нечего было и думать. Коля недоумевал. Его коллеги регулярно били друг другу физиономии и заблевали пол-столицы, однако считались надежными сотрудниками и своими парнями, – а он, тихоня, в жизни никому из товарищей рыла не начистив, бродил по городу каким-то, извините за выражение, отщепенцем.

Разгадка была в том, что Коля с молодых еще лет чудил спьяну не по-нашему, по-простому, а изобретательно и даже отчасти высокомерно. Будто Коля особенный, эстет хренов, а мы – быдло. В последней его выходке можно при желании усмотреть и политическое высказывание. Опять-таки прабабушка у него какая-то фрейлина, и Буниным он увлекается. Черт знает, что отчебучит в следующий раз… Естественно, самому Коле такой взгляд на себя был недоступен. Вот он и терялся в догадках.

В газету «Советская культура» он зашел просто так, чисто потрепаться, без задних мыслей. Сначала было весело, но после того, как стажеры дважды сбегали в гастроном через дорогу, Коле со всей пролетарской прямотой сказали в лицо: старик, ты гений, только пить тебе нельзя, и пока не «зашьешься», фиг куда устроишься. После короткой бурной дискуссии об алкоголизме в среде интеллигенции гений покинул «Советскую культуру» с подбитым глазом, оторванным рукавом и напрочь утраченными иллюзиями.

Коле было сорок лет, и он совершенно никого не интересовал. Хоть садись и пиши Большой Русский Роман. Или женись на еврейке и подавай документы на выезд. Но это сначала надо развестись, да и дочку жалко, – ну кто ей заменит такого доброго и талантливого отца.

Коля впал в уныние и запой. Верный Слонимский куда-то пропал – небось бегал по городу, пытаясь устроить свою судьбу в одиночку, змей. Что с него взять, порода такая. Коля не обижался.

Он сидел на кухне, потихоньку сосал водку и читал классику.

– Николай, сколько это будет продолжаться? – спросила жена.

Коля поднял на нее грустные глаза и продекламировал:

Чашу с темным вином

Подала мне богиня печали.

Тихо выпив вино,

Я в смертельной истоме поник…

– Что, в Москве газеты кончились? Тебя же все знают!

– Ага. В этом-то и беда… – Коля налил себе на два пальца.

Тихо выпил и поник.

– Понятно, – сказала жена.

Забрала дочь и уехала к маме.

Коля был умный и сразу догадался: это все из-за неудачного сочетания водки с Буниным, которое вгоняет в меланхолию и русскую тоску. Пересел на Тургенева, но стало еще грустнее. Надо как-то взбодриться, что ли, решил Коля. Встряхнуть нервную систему. Обозлиться, наконец. Хотя бы на эту дурацкую страну, где жизни нет творческому человеку.

Коля постучался к соседу Моисеичу, школьному учителю истории и знатному библиофилу.

– Выручай. Дай какую-нибудь махровую антисоветчину.

Григорий Моисеевич Деготь был как всегда: в мятых брюках с пузырями на коленях, заношенном свитере, и с волосами дыбом. Уверял, что именно за неакадемический внешний вид его поперли из научных сотрудников, и тогда он впервые почувствовал себя нормальным человеком; знал бы, что все так просто, – сам бы уволился.

Иногда к нему приходили заниматься историей старшеклассницы, при взгляде на которых всплывало в памяти словосочетание «неолитическая Венера» и отчего-то «первобытный коммунизм».

– Солженицына нет, – буркнул Моисеич. – Фуфла не держу.

– Это ты напрасно. У Солжа интересный язык. Да и не стал бы Твардовский читать графоманию вслух по всей Москве, когда проталкивал рукопись… Но бог с ним, у меня сейчас беллетристика вообще не идет.

– Я про «Архипелаг», – отрезал Моисеич. – Там такая цифирь, за которую в приличном обществе автора прописали бы у параши… Чего стоишь, проходи.

– Мне надо углублять образование, – сказал Коля в сутулую Моисеичеву спину. – Видишь, я даже о Солже с тобой поспорить не могу. О том, что классики называли «отделкой текста» – запросто, а о содержании – нет.

– Отделка текста! – Моисеич фыркнул. – И штукатурка.

– Цейтлин, «Труд писателя», шестьдесят второй год, – козырнул эрудицией Коля. – Так и сказано: отделка текста. Достоевский называл отделку текста Тургеневым «почти ювелирской». Достоевский для тебя авторитет? А Тургенев? А я?

– Да кто вас знает, я же не читал, может, вы все гении хреновы, – сдался Моисеич. – Вот Солженицын твой совершенно точно фуфло. Как историк говорю.

– Нафиг мне сдался твой Солженицын! Может, для тебя и Розенталь не авторитет? – бахнул Коля из главного калибра.

– Розенталь… – задумался Моисеич. – Фамилия «Розенталь» мне безусловно знакома…

– Ага!..

– А кто это?!

– Ага! – повторил Коля. – А я его своими глазами видел – вот прямо как тебя!

И торжествующе умолк, глядя на историка сверху вниз.

– Срезал, – признал Моисеич. – А чего у тебя морда красная и глаз какой-то шальной? Извини, конечно.

– Да я это… Вторую неделю в штопоре. Вот, хочу занять голову чем-нибудь серьезным, чтобы о плохом не думала.

– У-у… В таком состоянии, друг ситный, я бы тебе антисоветчину не советовал, прости за аллегорию, или как это у вас с Розенталем называется.

– Тавтология. А почему не советуешь?

– Человек в запое восприимчив ко всякой наукообразной фигне, – авторитетно заявил Моисеич. – Несмотря на образование. Как ни странно, особенно страдают технари. Им кажется, что они своей алгеброй поверят любую гармонию – вот и пролетают на сущей ерунде вроде «Воспоминания о будущем» или агни-йоги. Видал я таких фраеров… А у меня антисоветчина – по профессии, историческая. Это, друг мой Колька, на редкость сволочная писанина. Она, с понтом, все объясняет про нашу многострадальную родину. Прямо так объясняет, не придерешься. В нее без подготовки лучше не соваться.

– А ты меня – подготовь!

Моисеич поглядел на Колю с сомнением.

– Зачем?

– А я, когда пить брошу, сяду писать роман!

В первую секунду Коля сам испугался сказанного, а потом решил, что сто бед – один ответ, и добавил:

– Исторический!

Мать моя женщина, что я несу, подумал он. Наверное, мне просто одиноко и немного страшно, и хочется поговорить.

– И по какой эпохе? – спросил Моисеич, глядя на Колю уже не с сомнением, а с некоторой опаской.

– Допустим, про Бунина. Не решил пока.

– Да кто ж тебе даст!

– Почему?

– Потому что Бунин революцию не принял и напечатал про нее в Париже книгу «Окаянные дни». Слыхал про такую, нет?.. Погоди. Тебя с работы, что ли, выгнали? – догадался наконец Моисеич.

– Как ты узнал?

– Ну а зачем еще журналисту бросать пить и садиться за роман?

Коля поправил очки и уставился в стену.

– Понятно, – сказал Моисеич. – В таком разе ты совершенно прав, будем тебя готовить. Углублять образование, чтобы ты по пьянке не ударился в ревизионизм. Пошли… Писатель!

Библиотека Моисеича тянула как минимум на приготовление к совершению преступления по статье 190 УК РСФСР, а если следователь попадется упертый, то и на полноценную «диссидентскую» 70-ю. Коля сразу ожил и потянулся к полкам.

– Ручонки-то шаловливые прибери! – буркнул Моисеич, доставая первый том «Истории СССР с древнейших времен до наших дней». – Вот тебе, начнешь с азов.

– Ну чего ты со мной как с маленьким…

– Ты когда историю сдавал?

– В университете! – сообщил Коля со значением.

– На вступительных! Ты не знал уже тогда ничего, а сейчас вообще ничего не знаешь. Тебя собьет с толку любой шарлатан. Хочешь, я сейчас на пальцах докажу, что варяги это славяне, а потом что варяги это скандинавы, а потом обе версии разоблачу, но между делом аккуратно вверну, что всю работорговлю тогда держали евреи, продавали русских направо и налево, сволочи, и ты эту парашу слопаешь, как миленький?

– А правда – евреи?.. – поразился Коля.

– Да никто не знает. Иудеи… Короче, не спорь с преподавателем. Я тебе нарисую схемку, как правильно читать первый том… Да, Коля, с учебным пособием надо уметь работать! Этому тоже надо учиться! Здесь тебе не Достоевский, который пописывает, а ты почитываешь!.. Эй! Руки, говорю!

– Да я только посмотреть.

Рядом с «Язычеством древних славян» академика Рыбакова Коля углядел нечто явно несоветского производства – пухлую книжечку в мягкой бледно-зеленой обложке. Сергей Лесной. «Русь, откуда ты? Основные проблемы истории Древней Руси». Выходные данные: Виннипег, 1964 год.

– Это что?

– Редкая хреновина, – буркнул Моисеич. – Во всех смыслах редкая. Тираж двести экземпляров.

– Это оно самое? Чего мне пока нельзя?

– Ну да. Строго говоря, тебе даже «Язычества древних славян» пока нельзя. А если сразу после Рыбакова возьмешься за Лесного – вообще пиши пропало. Эти книги так ложатся одна на другую, что запросто маньяком станешь. Наречешься каким-нибудь Всеславом, идола поставишь на пустыре за гаражами и будешь ему кровавые жертвы приносить во славу истинно русской веры, покуда соседи тебя в дурку не сдадут.

– А потом? – не унимался Коля. – Когда я буду готов – дашь?

– Вот видишь, – сказал Моисеич. – Ты еще внутрь не заглянул, а эта хреновина уже на тебя разлагающе действует. И ты не первый такой.

– Тебя… Из-за нее выперли? – Коля невольно перешел на шепот и уставился на зеленую книжицу с благоговением.

– Да боже упаси. Коля, успокойся! Меня выперли, а я – спер. Про нее в институте и думать забыли, она под ножкой шкафа лежала, чтобы тот не шатался, а это же раритет, которого днем с огнем… Чего так смотришь? Коля, еще раз говорю, успокойся! Я по пьяни дочку завхоза трахнул, лошадь страшную, а она замуж за меня собралась, а завхоз решил, что еврейский зять ему ни в хер не вперся, а я вообще был ни ухом ни рылом, пока не вызвали в первый отдел…

– Сурово у вас, у историков… – протянул Коля. – Моисеич! А давай ко мне. Посидим, поговорим.

– Не могу. Через час ученица придет, они не любят, когда водкой пахнет.

– А ты потом заходи.

– А потом я спать буду после трудов праведных. Они знаешь какие, теперешние десятиклассницы? Пахать на них, а не… М-да. Неважно.

– Вот жизнь у человека, – позавидовал Коля.

– Разве это жизнь? – искренне удивился Моисеич. – Это у тебя – жизнь! Сам себе хозяин, из одной газеты выгнали, пошел в другую, из другой вылетел, ушел в писатели… А я… Кому я нафиг сдался?

– Так и я – никому… – сказал Коля.

Придя домой, он плеснул себе на два пальца, выпил, раскрыл книгу, честно начал с раздела «Первобытнообщинный строй» и уже через час принялся шмыгать носом. Вторую неделю в штопоре, это вам не шуточки; все чувства у русского интеллигента в таком состоянии обостряются до крайности, и Колю пробило на сострадание. До слез ему было жалко несчастную свою родину – и себя вместе с ней. Историю СССР с древнейших времен до наших дней Коля помнил весьма приблизительно, а если честно, не помнил вовсе, и теперь наконец-то разглядел в ней зорким нетрезвым глазом самое главное.

Жила-была прекрасная страна с прекрасным народом, и дела у народа шли вполне нормально – палеолит, мезолит, неолит… Все как у людей. А через десять тысяч лет сидишь такой, глядишь за окно, а там – Мневники, ядрена мама. Где Москва златоглавая? Аромат пирогов? Конфетки-бараночки? Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные – где?!

Кто виноват?! И что делать?!

Хоть в петлю. Сгубили Россию, ироды. И я вместе с ними.

Назавтра Колю спас Слонимский.

Пришел, бухнул на табуретку потертый кофр, в котором помимо аппаратуры всегда «с собой было», уселся напротив.

– Нас берут в «Гудок». Я договорился. Да-да, тебя тоже. Испытательный срок, придется напрячься, но ты справишься. Давай, старик, очнись. Куда я без тебя.

– Сашка, старик… – промямлил Коля. – Ты гений. Я в тебе никогда не сомневался. Но «Гудок»… Они же гудят!

– Они с этим борются, – заверил Саша.

– Ты не понял. Хотя и это тоже, да… Но что я знаю о железной дороге?

– Как будто я знаю! Помню только, что ее построил граф Клейнмихель, – сказал Саша, наливая себе полстакана. – «Прямо дороженька: насыпи узкие, столбики, рельсы, мосты…»

– «А по бокам-то все косточки русские…» – пробормотал Коля, снял очки и утер скупую мужскую слезу.

Они еще немного выпили, потом немного протрезвели и отправились представляться начальству.

– Выше голову! В «Гудке» работали Ильф и Петров, – напомнил Саша приунывшему Коле.

– Плохо кончили.

– Почему?

– Обоих выгнали.

– Не знал, – удивился Саша. – И тоже за пьянку?

– Что значит «тоже»? Типун тебе на язык! Мы будем себя хорошо вести!

– Ты в «Труде» это говорил, – напомнил Саша. – А все-таки! Нет, мне просто интересно! Чего должны были натворить два одесских еврея, чтобы их выперли из этой синагоги?..

– Думай о хорошем, – посоветовал Коля. – А то накаркаешь. Не слыхал о поэте-долгожителе Саше Красном? Я у него интервью брал по молодости. Он служил в «Гудке», когда нас с тобой еще и в проекте не было – и до сих пор живой!

– Тоже еврей, наверное…

– Естественно! Погоди, а ты-то с каких пор стал антисемитом? Случайно увидел себя в зеркале?

– Да меня тут опять вежливо просили стучать в Контору Глубокого Бурения… – бросил Саша небрежно. – Решили зайти с козырей: сказали, все наши туда стучат, потому что их иначе в Израиль не выпустят. Я говорю: ребята, да нафиг мне тот Израиль?.. А потом взял полбанки, хер к носу прикинул – ведь не врут, гады. И этот стучит, и тот постукивает… В глаза мне глядит, а сам – сука. Обидно.

– Да и бог с ними, – отмахнулся Коля. – Я-то грешным делом подумал, что ты сам себе больше не нравишься. Это опасный симптом.

– А я и правда хреново выгляжу, – Саша вдруг резко погрустнел. – Возраст, блин, возраст… Пропили мы свою молодость.

Коля посмотрел на друга и честно ответил:

– Лучше меня, старик. Лучше меня.

Через месяц к Коле вернулась жена, и все пошло как по маслу, разве что наш герой совсем забросил русскую классику. Время от времени он уходил к соседу за очередным томом «Истории СССР», уединялся с книгой на кухне, немного выпивал и потом тихонько рыдал в ночи.

Все эти тома оказались про одно и то же: Коля, у которого прабабушка была какой-то фрейлиной, а прадедушка каким-то советником, глядел за окно и видел там вместо Москвы златоглавой одни кромешные, мать их, Мневники.

Спасибо хоть гудок не гудел под утро, созывая работяг – чай, не тридцать седьмой год, – а то бы Коля, наверное, вторя ему, выл спросонья от тоски.

Ему гудка и на работе хватало. Гудели там, чего уж.

Тем не менее в печатном органе советских железнодорожников друзья продержались целый год. А потом во время очередной поездки «за материалом» их сняли с поезда. Вроде бы пустяки, дело житейское – подумаешь, нажрались столичные журналисты, – но тут Коля совершенно пренебрег условностями.

Его подвело пресловутое мастерство, которое не пропивается. Коля умел располагать к себе людей и глубоко погружаться в тему. За год он пропитался железнодорожной тематикой насквозь и попутно намотал на ус немереное число профессиональных легенд и баек. Особенно Колю увлекла идея «что будет, если на полном ходу бросить лом в унитаз». Прямо-таки засела у него в голове – и упорно всплывала, стоило лишь немного выпить под стук вагонных колес.

Психолог сказал бы, что Коля устал работать на железную дорогу и бессознательно стремится разделаться с ней. Верный Саша говорил просто: старик, не сходи с ума. Но тут они хряпнули чуть больше обычного, и Саша то ли потерял бдительность, то ли сдался под напором коллеги. Ну действительно – отчего бы двум благородным донам не бросить лом в унитаз? Даже если жертв и разрушений не получится, все равно смешно. Будет, о чем рассказать в Москве… Увы, поездная бригада не оценила юмора, а натурально перепугалась, когда Коля с настырностью, достойной лучшего применения, начал стучаться в тепловоз за ломом, а Саша невозмутимо фиксировал происходящее на пленку. Решили, что обоих накрыл алкогольный психоз.

На самом деле их обуял дух противоречия. Коля ехал в командировку, имея помимо официального задания секретный наказ: следить, чтобы Слонимский не керосинил. Ибо вечно поддатый фотокорреспондент позорит редакцию, и чаша терпения вот-вот переполнится. А от Саши тоже по секрету потребовали обеспечить, чтобы Коля не квасил. Потому что… Ну, вы поняли.

Все могло обойтись – ну пошутили спьяну, с кем не бывает, – но, когда милиционеры извлекали друзей из купе, Коля уронил с верхней полки на голову сержанту объемистый рюкзак с чем-то железным. Глухо бумкнуло и звонко лязгнуло. Сержант напрягся, будто почуял нечто знакомое, попросил открыть рюкзак и после недолгого вялого сопротивления обнаружил шикарный самогонный аппарат из нержавейки, качества едва ли не промышленного. Собственно, Коля за ним и ездил в эту командировку.

Коля заявил, что рюкзак нашел (где, не помнит, был нетрезв, может, на этой самой верхней полке) и прихватил с собой, видимо инстинктивно, поскольку как раз пишет разоблачительную статью о самогоноварении в среде интеллигенции для журнала «Наука и религия». Но сейчас он протрезвел и требует аппарат немедленно принять, оформив добровольную сдачу по всем правилам. А Саша вовсю щелкал зеркалкой, фотографируя Колю с аппаратом в окружении ментов, и кричал, что снимки поставит в номер завтра же. Отличная будет заметка: «Так поступают советские люди» – наш журналист нашел в поезде аппарат и на первом же полустанке сдал его в милицию! Ура, товарищи!..

– Зачем?.. – только и спросил главред, когда очень грустный Коля прибыл к нему на ковер.

– Видите ли… Вот выйду я на пенсию, а у меня на даче яблони. И я представил – как это будет здорово, когда вьюга за окном, и всю Россию замело снегом, а я сижу у теплой печки в кресле-качалке, под клетчатым пледом, с томиком Пушкина на коленях…

– Повести Белкина, – мечтательно протянул главред. – Метель же.

– Да-да, совершенно верно.

– И в бокале у тебя домашний кальвадос. Собственной выгонки. Сделанный с любовью. Эх…

– Именно так. Видите, вы сами все понимаете…

– Тогда Ремарк нужен, а не Пушкин. Если кальвадос. Чтобы было единство стиля.

– К Пушкину все подойдет, – убежденно заявил Коля.

– И в этом ты прав, – согласился главред. Тяжело вздохнул и рявкнул: – Идиот! Ты не доживешь до пенсии! Самогоноварение в среде интеллигенции, мать-перемать! Уголовную статью в рюкзаке тащил, прикрываясь заданием редакции! От шести до семи лет с конфискацией! Другой бы ехал тихо, как мышь, а ты нажрался и спалился! А я ведь тебя просил!.. Ну кто ты после этого, Коля?!

– Наверное, идиот, – предположил Коля.

– Именно. Только не думай, что князь Мышкин, хорошо?

– Нет-нет. Просто рядовой идиот… Слонимского не наказывайте, он ни в чем не виноват.

– Дорогой мой, – произнес главред ласково, – здесь не богадельня. Это я вам со Слонимским еще похороны дедушки не припомнил! Два брата-ренегата! Вам наплевать на газету! А здесь такие люди работали…

– Ильф и Петров, – подсказал Коля, которому это все уже надоело, он предчувствовал скорый конец и не видел смысла его оттягивать. – Слушайте, а за что их выгнали? Как должны были нахерачиться два еврея, чтобы их выперли из этой синагоги? И почему уволился легендарный поэт-долгожитель Саша Красный? Тоже, кстати, еврей…

Главред швырнул в него ежедневником.

Дело спустили на тормозах, но с «Гудком» пришлось расстаться, потому что чаша терпения и все такое прочее.

У Слонимского жена была дама темпераментная и разбила ему нос сковородкой. Колина супруга просто молча забрала дочку, уехала к маме и подала на развод.

Коля так расстроился, что бросил пить. Саша посмотрел на друга – и тоже бросил. Они вдвоем являлись в Дом журналиста и там не пили, наводя тихий ужас на коллег. Не пили неделю. Две недели. Чего им это стоило – ведь оба жили на допинге последние лет двадцать… Ну, чисто физически ничего страшного. Даже белой горячки они счастливо избежали. Разве что у Коли тряслись руки, а Саша обильно потел. Но глядеть на повседневную жизнь столицы нашей социалистической родины трезвыми глазами – вот была подлинная жуть.

– Как вообще можно существовать натрезвя в этой стране? – поражался Коля. – Она же серая. Вся. Серая с красными пятнами.

– Как моя физиономия, – вздыхал самокритичный Саша.

– А мы еще думали, почему спивается народ… Обратил внимание, какие все некрасивые? – шепотом поделился открытием Коля.

– Только сейчас заметил? Лица-то ничего, это ты зря, просто людям не во что одеться.

– Лица тоже… Не очень, – бормотал Коля и затравленно озирался.

Изучать родную историю он в таком состоянии боялся – мало ли чего за окном померещится, вдруг не Мневники, а Капотня, где делают бензин, – и вернулся к классике, но та на трезвую голову с непривычки не ложилась. А голову надо было занимать обязательно, иначе она пугалась окружающего мира и хотела водки.

Коля взял бутылку и пошел к Моисеичу.

– Выручай. Давай ты накатишь и расскажешь что-нибудь душеполезное, а я просто рядом посижу.

– Не надо так, ты меня пугаешь, – сказал Моисеич, делая на всякий случай шаг назад.

– Да все в порядке, не волнуйся.

– А чего у тебя руки трясутся и глаз какой-то шальной?

– Завязал. Третья неделя уже пошла. Чувствую себя… Загадочно.

– У-у… Тебе сейчас беречься нужно. Человек в завязке это поначалу один сплошной оголенный нерв под высоким напряжением. Плюнь на него – зашипит, сильно плюнь – короткое замыкание обеспечено.

Коля тяжело вздохнул. Он примерно так себя и ощущал.

– Однако сила воли у некоторых! – оценил Моисеич. – Третья неделя…

Коля помотал головой.

– Это просто самообман. Я каждый день себя надуваю. Даю зарок продержаться до завтра, а там – поглядим. Ну и перед Сашей неудобно, он ведь тоже бросил.

– Но люди вокруг… Знакомые… Все наверняка предлагают – давай по стакану. А ты?..

– Люди, слава богу, озадачены. Подозревают, мы что-то замышляем. Это очень удачно вышло, что Саша меня поддержал.

– Ладно, не буду падлой, раз даже этот охламон поддержал хорошего человека, – смилостивился Моисеич и взял бутылку.

Через полчаса сосед уже размахивал руками, задвигая Коле лекцию про умственную гигиену абстинента, а слегка осоловевший за компанию абстинент сидел напротив и ловил кайф. У Коли даже руки перестали трястись. Он не сам придумал этот фокус: подсмотрел у коллеги, допившегося до желтухи и завязавшего с алкоголем по строгим медицинским показаниям. Тот натурально спаивал свой отдел, зато сам был уже который год как огурчик.

Вдруг и у меня получится, думал Коля, вот только зачем? Тоска же сизая.

– Человек в завязке становится восприимчив ко всякой наукообразной ахинее, – вещал тем временем Моисеич. – Несмотря на образование. Как ни странно, особенно страдают технари…

– Да-да, им кажется, что они своей алгеброй объяснят любую гармонию, – подсказал Коля.

– Точно! Вот и пролетают на фигне вроде сыроедения или язычества. Видал я таких фраеров… Береги себя, Коля! Не хочу, чтобы ты стал маньяком. Лучше и правда, когда очухаешься, садись за роман! Зря ты, что ли, бросил пить?

– Старик, ты гений! Давай мой роман вместе напишем! – предложил щедрый Коля. – Как Ильф и Петров! Бабки пополам.

– Сначала оклемайся. А то мне, когда на тебя смотрю, почему-то на ум приходят не Ильф и Петров, а Синявский и Даниэль. Ты и правда так глядишь, будто что-то замышляешь.

Напрасно Моисеич это сказал – мысли у Коли сразу пошли в антисоветском направлении. Он отлучился как бы в туалет и незаметно свистнул из книжного шкафа ту самую историческую «хреновину», опасную для неподготовленного человека, а для человека в завязке – вдвойне. Пристроил книгу в прихожей так, чтобы не отсвечивала, и можно было ее прихватить с собой в одно движение, уходя домой.

– История это идеология. Шаг вправо, шаг влево от генеральной линии ведет к цугундеру! – распинался на кухне Моисеич. – Прыжки на месте еще разрешаются, но не приветствуются… Это скучно. Это душно. Это противоречит естественной тяге индивидуума к свободе. Но вот что я тебе скажу, друг мой Колька. Будучи молодым и горячим, я считал: если у нас почти ничего нельзя, а на Западе совсем все можно – значит, они умнее нас. А вот фигушки. У нас, конечно, гайки слишком закручены. А у них вообще нет гаек! И то, и другое неправильно. Но, пока мы сидим в болоте и квакаем хором, Запад может уйти в такую ересь, что наше болото покажется раем!

– Я бы предпочел ересь, – сказал Коля. – Но чтобы хоть какое-то движение. Ты заметил, что в последние годы совершенно нечего читать? Я выписываю «Москву», «Новый мир» и «Роман-газету». Где-то с конца восемьдесят второго я уже не понимаю, зачем это делаю. По инерции. Там глухо, Моисеич. У нас принято ругать советскую прозу, весь этот соцреализм, но ведь появлялось каждый год по несколько вполне терпимых романов. Теперь – пустота. Никакие книги ни о чем. А эстрада? Обратил внимание, как расцвел жанр пародии? Целые концерты одних пародистов. Но, если присмотреться, они не пародируют, а паразитируют – на песнях и фильмах двадцатилетней давности, на артистах, которым сто лет в обед… Это страх прямого высказывания, Моисеич. Искусство утонуло в болоте, где мы сидим и квакаем хором…

Моисеич пожал плечами и налил себе еще. Он знать не знал, что такое «Парад пародистов». Он не выписывал «Роман-газету». И вряд ли вообще догадывался, зачем она. У него не было даже телевизора.

Счастливый человек, подумал Коля, аж завидно.

– Не надо ереси, – сказал Моисеич. – Ересь всегда кончается преступлением против человечности. Просто запомни это. Вот например: Сталин ввел инквизицию, перестрелял еретиков и попутно сделал очень больно всей стране. Теперь представь, что победил еретик Троцкий. Мы бы пошли войной на Запад ради торжества мировой революции – и нас бы съели с говном. А потом еретик Гитлер захватил бы Европу – и аллес капут. Я сейчас пью твою водку благодаря Сталину. Если бы не он, меня бы просто не было. А ты служил бы свинопасом у немецкого помещика. И твоя романная газета печатала бы одного Солженицына – для тех немногих русских, кому разрешено иметь образование выше трех классов…

– Ну, это фантастика, – отмахнулся Коля. – Если бы да кабы…

– Это история. Самая что ни на есть история. Между прочим, Шопенгауэр отрицал за ней право зваться наукой – поскольку нет четкой повторяемости опыта. Он не учитывал, что историческая наука – особый случай. Она вся держится на сравнительном анализе: «Что было бы, если?..»

– От многого было бы избавление, если бы, допустим, в апреле семнадцатого Ильич был таков, что не смог влезть на броневик? – Коля выразительно щелкнул себя пальцем по горлу.

– Это кто сказал?! – Моисеич аж подпрыгнул от восхищения.

– Один талантливый пьяница. К сожалению, его не печатают – слишком гайки закручены… Ладно, старик, большое спасибо, оттаял я с тобой. Пора мне.

Моисеич посмотрел на бутылку, в которой еще осталось граммов сто.

– Ты заходи, если что, – сказал он.

Дома Коля раскрыл «хреновину» – и не заметил, как пролетела ночь. «Русь, откуда ты?» прямо-таки ошеломила его. Несколько раз Коля напоминал себе, что человек в завязке легко ведется на псевдонаучную фигню, но эта книга была совсем не фигней. Она действительно все объясняла. Даже так: ВСЕ ОБЪЯСНЯЛА. Таинственный Сергей Лесной из Виннипега ставил вопросы, которые просто не пришли бы Коле в голову, – и предельно логично отвечал на них. Он закрывал пробелы, трусливо замазанные нашей официальной наукой, указывал на нелепые ошибки и грубые подтасовки. История Древней Руси наконец-то стала Коле ясна, как гвоздь. Ну естественно, варяги были славянами. И конечно же, у русских имелось свое мощное государство задолго до прихода Рюрика. И скрепляла единство народа истинная русская вера – древняя, красивая, продуманная и логичная, глубоко укорененная в душах людей, поскольку шла от Матери-земли, от самой Природы.

И вообще все было не так, как нас учили, а так, как надо! Правильно было! Одно только смущало – намеки Лесного на заговор советских историков. А с другой стороны, не могли же они все оказаться идиотами? Ну не дурак же академик Лихачев. Тем более сидел человек… А кто не сидел, тот заранее сушил сухари… Ах, так вот что имел в виду хитрый Моисеич, когда говорил: сидим в болоте и квакаем хором…

Коля посмотрел в окно. На улице творились все те же мневники развитого социализма, но теперь они как-то меньше действовали на нервы. Мневники были всего лишь одним из вариантов развития государства Российского. К сожалению, тупиковым. Но из любого тупика есть выход – назад. И там, позади, у нас Москва златоглавая. Рано или поздно мы образумимся и вернемся туда.

Это ведь типичная русская идея, уж какая есть, подумал Коля, – попытка обрести веру в свои силы, опираясь на прошлое. Мы слишком твердо знаем, что будущее у нас так или иначе украдут, чтобы делать на него ставку. А прошлое, оно не подведет. Прошлое научит нас понимать, кто мы. Этого – достаточно…

На дворе стоял тысяча девятьсот восемьдесят пятый год, советская власть объявила «ускорение», и после долгих невыносимо серых и скучных лет, когда свет в конце тоннеля брезжил русскому интеллигенту разве что на дне бутылки, вдруг затеплилась слабенькая надежда, что «образумимся» это действительно про нас.

Хорошо, если понял суть вещей.

Плохо, что нельзя за это выпить.

На четвертой неделе Коля едва не сорвался, но тут Саша попытался спрыгнуть первым, и Коля буквально поймал его за руку, когда тот махал официанту в Доме журналиста.

– Не надо, старик. Давай относиться к трезвости, как к эксперименту. Нельзя бросать такое большое дело на полпути. Еще немного пострадаем, и организм привыкнет.

– К чему, блин, привыкнет?! К этой безнадеге? Мой организм уже хочет в Израиль!

– Перехочет. Все равно его не пустят, ведь он не стучит в КГБ. Потерпи, старик, это все не впустую, слухи-то уже ползут про нас. Рано или поздно будет результат.

– Ага, слухи… О том, что мы на пару с ума сошли! Люди уже ставки делают, когда ты зарежешь кого-нибудь тупым столовым ножиком.

– Удивительно, – Коля взял нож и рассеянно повертел его в пальцах. – Мы не нравились обществу, пока выпивали, и совсем не нравимся, когда перестали? Ах, ну да, это же так не по-нашему, не по-советски…

– Положи, – сказал Саша.

Через месяц трясущийся Королев начал втихаря подумывать о самоубийстве, а потный Слонимский – не пойти ли ему в фотоателье, щелкать советских людей на документы.

И тут советская власть объявила меры по преодолению пьянства и алкоголизма.

Если раньше ужас, с которым пьющие коллеги поглядывали на непьющих Колю с Сашей, был в общем притворным – ну клоуны и клоуны, подыграем им немножко, – теперь он выглядел куда более правдоподобно.

Некоторых, судя по выражению лиц, так и подмывало спросить Колю: «Откуда ты знал?!» Но понятно же, что не мог знать, откуда ему, безобидному интеллигентному пьянчуге…

– Я тебе говорил – будет результат? – шептал Коля.

– Не такой же! – пыхтел Саша.

– Погоди, и своего дождемся.

Еще через девять трезвых дней, которые дались друзьям немного полегче – видимо, организм и правда начал привыкать, – дождались.

Советская власть объявила усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом.

Да такое усиление, что в магазинах пропала водка.

Это вам не соплежуйские «меры по преодолению», это по-нашему, со всей коммунистической прямотой, да по сопатке – усиление борьбы!

Рядовая журналистская братия испугалась всерьез. С Колей раскланивались строго издали. Потом ловили Сашу и пытались у него выяснить, как давно Коля в КГБ и на какой должности.

– Прямо не знаю, что ответить, – говорил честный Саша.

Чем, разумеется, только все усугублял. Когда такое скажет здоровенный, поперек себя шире, московский еврей, почти двадцать лет состоявший при журналисте Королеве собутыльником, и вместе с ним непонятно чего ради проделавший головокружительный штопор аж до самого гудка и далее везде – сами понимаете, как это звучит.

Зато Колю полюбили редакторы отделов, ответственные секретари, заместители главных редакторов и сами главные. Здоровались с ним за руку, говорили, что всегда в него верили – или типа того, – желали творческих успехов. Ободряли: ты держись, Николай, ты молодец, Николай. Но почему-то не звали молодца на работу.

– Старик, ты перегнул эту палку, – говорил Саша, потея и утираясь домжуровской салфеткой. – Ты заигрался. Ладно бы они просто боялись. Они тупо не знают, как к тебе относиться! А это плохо, старик… Если будет совсем труба, я-то не пропаду, у меня профессия – вон, в кофре лежит. А ты куда денешься?

– В деревню, гнать на продажу кальвадос, – отвечал Коля, глядя в стол.

– У тебя аппарата нет. А потом, теперь за это дело… Искоренение самогоноварения! Искоренят нафиг.

– Значит, искоренюсь, – глухо отозвался Коля.

И тут его позвали в газету «Воздушный транспорт».

Давным-давно она звалась «Сталинский сокол», а ее главным редактором был лично Василий Иосифович. Когда Иосиф Виссарионович кони двинул, благодарные соратники быстренько ощипали сталинского сокола догола, а профессиональная газета советских авиаторов просто исчезла. Наверное, чтобы авиаторы много о себе не воображали. Чай, не железнодорожники. И даже не лесная промышленность. Перезапустить издание удалось только в семьдесят восьмом, и лично «Победоносцев Советского Союза» товарищ Суслов изволил начертать на пилотном макете исторические слова: «Воздушный транспорт».

Коля шагнул в «Воздушку», как король на эшафот: с гордо поднятой головой.

– Она же гудит, как два паровоза! – выпалил Саша, потея на нервной почве больше прежнего. – Ее никакое усиление и искоренение не исправит! Ты через неделю сорвешься там!

– Через две недели ты будешь со мной, – пообещал Коля.

Для столичного журналиста вроде Коли, еще недавно вполне преуспевающего, но сошедшего с пути истинного, отраслевая газета уровня «Воздушки» могла стать в известном смысле чистилищем. Либо ты отсидишься там, трезвый до омерзения, год-другой и снова потихоньку взлетишь, либо это твоя последняя ступенька вниз перед низвержением в геенну лесной промышленности. Теоретически. На практике из «Воздушки» как-то не особенно взлетали. Но выбора у Коли не оставалось.

Будь ему не за сорок, а под тридцать, он мог бы поступить, как типичный «шестидесятник»: резко сменить обстановку. Удрать от опостылевших Мневников и, главное, от самого себя, в провинцию – допустим, в чистую уютную Прибалтику, – и начать карьеру заново. А с писательскими амбициями – глядишь, через несколько лет издал бы книжку в «Звайгзне» или «Ээсти Раамат» и вернулся домой, образно говоря, на белом коне… Увы, амбиций у Коли отродясь не было, а иллюзий не осталось: вырванный из родной почвы, он бы уже за год спился наглухо. И никакое искоренение не поможет. Это работяге трудно достать выпивку, когда сухой закон. Журналист просто знает, где она есть. В крайнем случае – чует.

Сейчас Коля имел на руках сильный козырь: больше месяца ни в одном глазу. С этого козыря он и зашел в «Воздушку» – исполняющим обязанности ответственного секретаря. Что именно случилось с прежним ответсеком, Коля знать не хотел принципиально, вполне удовлетворившись обтекаемой формулировкой «заболел». Гудела «Воздушка», как два паровоза, только по слухам. На самом деле – как один самолет. В смысле – неравномерно. Колю пригласили, когда очередной набор высоты закончился и редакция встала на ровный курс. Нормальная размеренная жизнь советского еженедельника: сначала раскачиваемся, потом работаем, потом очень-очень работаем, потом сдали номер, выдохнули и выпили. В ежедневных газетах то же самое, просто ежедневно.

Хлопотная должность ответсека – а это, на минуточку, тот, кто фактически «делает газету», планируя номер, набивая его материалом и координируя все действия коллектива, – трезвого Колю не пугала. Наоборот, он усмотрел в ней спасение от выпивки. Его, собственно, как позвали: «Коля, нам нужен трезвый ответсек! И пока ты трезвый, ты будешь – он! А запьешь – ну, извини…»

Строго говоря, Коля добился своего, дождался результата. Не совсем того, на какой надеялся, но «главное – нáчать» (типун бы ему на язык, этому косноязычному лимитчику), а там видно будет.

Как любой опытный советский журналист, Коля знал производственный цикл назубок и мог, если понадобится, выпустить газету о чем угодно, хоть о воздушном транспорте, хоть о гужевом, силами двух человек – себя и Слонимского. Просто вдвоем это будет долго, а так никакой разницы. Плохо, что трясутся руки – из них выпадает строкомер, – но это только пока инструмент на весу, а едва приложишь его к полосе, тремор не мешает.

Коле помогали, точнее, ненавязчиво контролировали, и все у него получалось как нельзя лучше. Ровненько так. Чуть позже, чем обещал, через месяц, он пристроил в «Воздушку» трезвого исполняющего обязанности фотокорреспондента Слонимского. У того организм уже так привык, что даже не потел. И перестал хотеть в Израиль.

Единственное, что угнетало Колю, ему все время было грустно. А без жены он как-то приспособился. Супруга, увы, не поверила, что это надолго. Встречаться с дочкой не мешала – и на том спасибо.

Подспудно Коля чувствовал, что это – не жизнь. То, как он существовал раньше, вообще было сплошным недоразумением, но и теперешний его модус вивенди больше смахивал на прозябание или в лучшем случае примат разума над чувствами. В стране что-то происходило, и оптимисты предрекали: это только начало; пессимисты бурчали: наконец-то конец. Коля посреди всеобщего шевеления – скучал. Вечерами он штудировал Сергея Лесного, правда, уже без былого жадного интереса, вяло размышлял над феноменом «Велесовой книги» и ждал, когда Моисеич хватится своего раритета, чтобы возник повод для разговора с умным человеком. Самому пойти к соседу Коле было просто лень. Надумай он даже выпить, ему бы вряд ли сейчас хватило воли откупорить бутылку.

«Воздушкой» он занимался по инерции, временами чисто машинально, будто проваливаясь в забытье, пока руки ловко размечали номер, а голова что-то вполне содержательное говорила сотрудникам. Трезвый до отвращения ко всему Слонимский тоже чувствовал себя не очень – его измученный организм начал мерзнуть и захотел в Америку. Впрочем, Саша был уверен: еще максимум полгодика – и если оба не рехнутся, тогда совсем отпустит.

Хотя, конечно, есть вариант, что не рехнутся, а сдохнут.

– Справимся! Не зря ты это все затеял! – храбрился он.

– Мы затеяли.

– Не-ет, старик! Ты! Потому что ты гений!

– На себя посмотри, – огрызался Коля.

Исключительно из принципа Коля один раз отпросился с работы на похороны дедушки. Провел время с пользой: сводил дочку в цирк.

Конец воздушной карьеры друзей был скучен и, в общем, сам напрашивался рано или поздно. Ушел в отпуск главред, пообещав, что, как вернется, утвердит Колю на должность, а то засиделся тот в исполняющих обязанности трезвого ответственного секретаря, да и Слонимского пора оформлять в действительные трезвые фотокоры. Коля отнесся к новости равнодушно. Саша, напротив, оживился: вот увидишь, сказал он, еще немного побудем тут в тихом омуте – и начнем потихоньку взлетать. Коля пожал плечами. Он мог взлететь, но не знал, чего ради.

Через неделю у Коли нарисовалось окно в макете, и он, не приходя в сознание, запузырил туда пару «тассовок»^[11] о трудовых успехах советских железнодорожников. Наверное, ему показалось временно, что он – ответственный секретарь «Гудка».

А в Саше не вовремя проснулся художник. Не понравилось ему фото Ил-86, и он его слегка облагородил в меру своего разумения. «Восемь-шестой» щелкнули так, что помимо фюзеляжа в кадр еле-еле поместилось одно крыло и полтора двигателя под ним. Даже скорее один с четвертью. Некрасиво же. Никакой технической эстетики. Саша подумал-подумал и неэстетичный огрызок мотогондолы ловко заретушировал, будто на этом месте ничего под крылом не висело отродясь. Стало намного изящнее, Саша порадовался – и вручил свой шедевр Коле. И спросил ведь, диверсант эдакий: «Красавец, а?» И Коля даже согласился, хотя ему было до лампочки, но не обижать же друга.

Потом все говорили: спьяну такое невозможно. Только с трезвых глаз.

Но потом.

Сказать, что министр гражданской авиации сильно расстроился, когда взял в руки газету, было бы неправильно. Он всего лишь передал редакции горячие поздравления в связи с успехами советских железнодорожников. И отдельно – с изобретением трехмоторной, а может, кто вас знает, и двухмоторной модификации Ил-86. Еще он напомнил, что в стране идет усиление борьбы с пьянством. Если очень надо, министр зайдет в гости и усилит борьбу лично, раз сами не справляетесь.

И. о. трезвого ответсека Коля Королев взлетел из «Воздушного транспорта» тихо, как мышка с крылышками. Практически бесшумно. И. о. трезвого фотокорреспондента шел ведомым. Тоже беззвучно.

Такого невероятного облегчения Коля не испытывал давно, а может, и вообще никогда. Случилось то самое, о чем мечтал Слонимский, – отпустило наконец. Отпустило!

В полночь у памятника великому русскому поэту Коля прочел – нет, выметнул наружу, выплеснул из себя! – пророческий стих Бунина:

И упал на газон.

Саша пытался вернуть друга в вертикальное положение, но не смог, потому что сам упал.

И ведь сколько раз говорили им старшие товарищи: если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от Пушкинской площади в темное время суток, когда силы зла царствуют безраздельно. И все без толку. Хоть кол на голове теши этим русским интеллигентам.

Естественно, друзья угодили в вытрезвитель, и бумага об их злодеянии пришла через неделю в «Воздушный транспорт».

В газете самонадеянно решили, что это прощальная издевка.

Несмотря на усиление борьбы, выпивки в городе было хоть залейся – если, конечно, ты опытный советский журналист и у тебя хорошо поставленный нюх. Несколько месяцев принудительной трезвости сыграли свою роль: Коля вдруг обнаружил, что вовсе не обязан надираться в стельку. Он теперь мог гудеть со вкусом, подолгу удерживая себя на той грани, когда уже в самый раз, но еще ничто не слишком – в состоянии перманентной легкой эйфории. А потом уже надираться в стельку.

На радостях он напоил Моисеича, сознался, что свистнул книжку Лесного, и попросил «хреновину» подтвердить либо опровергнуть. Моисеич заявил, что проблемы истории Древней Руси незачем высасывать из пальца – их и так выше крыши. А у Лесного и ему подобных на каждый трудный вопрос есть простой и ясный неправильный ответ, который, естественно, найдет горячий отклик у советского интеллигента, ибо тот по определению дремуч и ищет легких путей к познанию. В результате академической дискуссии на повышенных тонах Коля огреб по физиономии «Язычеством древних славян» академика Рыбакова и вынужден был отступить с ревизионистских позиций.

Слонимскому жена подбила сковородкой оба глаза.

Работая трезвым ответсеком, Коля мало тратил, даже с учетом алиментов. И хотя выпивка подорожала, а из-под прилавка – вдвойне, накопленного, по самым скромным подсчетам, могло хватить на полгода.

– Старик, надо искать работу, – сказал трезвый Саша, услыхав эту Колину винно-водочную бухгалтерию. – Иначе ты сдохнешь. У тебя просто мотор не выдержит.

Слонимский был трезвый не в том смысле, что трезвый – усидел уже полбанки, – а в переносном. Трезвомыслящий. Природа наградила его хорошими инстинктами. Даже стоя на четвереньках, он твердо стоял на ногах. Меланхолику Коле повезло, что они познакомились на журфаке, а потом судьба упорно вела обоих параллельными дорогами – пока не выяснилось, что им хорошо работать в паре. Увы, эта пара трудилась за троих, а водку хлестала за четверых, и в пьяном виде злостно пренебрегала условностями. Но кто знает, когда и в какую бездну отчаяния нырнул бы Коля, не пинай его время от времени деловитый Слонимский. И наоборот – Сашу, страдавшего известной небрежностью, характерной для одаренных художников, приучил носить галстук, отучил материться и в целом дотянул до уровня солидной центральной газеты никто иной, как журналист Королев. Пока еще держал свою меланхолию в рамках приличий и хорошо выглядел.

– Зачем искать работу? – Коля фыркнул и налил еще. – Работа не волк… То есть я хотел сказать, что сколько волка ни корми, а лесная промышленность в лес не убежит. Это у нас, как говорится, последнее прибежище негодяя.

– Надо, чтобы негодяя туда еще взяли!

– Думаешь, мы не такие негодяи?

– Думаю, там своих хватает!

– А ты зайди и спроси.

– А вот зайду и спрошу! – Саша взял стакан и замер. – Слушай, это же… Это же дно какое-то из пьесы Горького. Мы на полном серьезе обсуждаем, как устроиться в «Леснуху».

– А куда нам деваться? Я в принципе могу уехать. А у тебя семья. А я без тебя все равно долго не протяну. Мы заперты в Москве, старик.

– Уехать, – эхом повторил Саша. – Скоро начнут выпускать из страны, мне сорока на хвосте принесла.

– Ты же не стучишь.

– Всех отпустят. Таких, как я, помурыжат чуток, просто из вредности – и тоже.

– Ну и вали в свой Израиль. Будь здоров, старик!

Чокнулись, выпили, закусили.

– Никакого Израиля, – прочавкал Саша сквозь бутерброд. – Там одни евреи. Только США. И валить надо в первых рядах. На всех советских журналистов у американцев денег не хватит. Но, кто приедет раньше, тот успеет занять теплое местечко. Я закину удочку. Я знаю, кого спросить. Есть у меня знакомый с хорошими связями…

– Вот так просто? Возьмешь и уедешь?

Саша помотал головой.

– Только из-за моих. Даже больше из-за стариков. Пусть хоть пожрут вкусненького на старости лет. А потом… Ты что – откажешься? Не поедешь со мной?

– А ты… Ах, ну да. Тебе что в Америку, что в газету «Лесная промышленность» одинаково легко зайти и спросить – извините, вам двое немолодых раздолбаев не нужны?

– Вот прямо не знаю, что тебе ответить, – сказал Слонимский.

Назавтра он позвонил, очень удачно – Коля успел чуть-чуть похмелиться, но еще не собрался выпить и прекрасно себя чувствовал.

– Старик, тебя Шульман ищет.

– Зачем я нужен этому пройдохе?

– Мне не говорит, но это серьезно. В общем, мы тут сидим, давай, подгребай. И будь другом, постарайся… выглядеть.

Коля задумался. В старые добрые времена Шульман не раз сиживал у него на кухне, приносил коньяк и прочувствованно закатывал глаза, когда хозяина пробивало на стихи Бунина о бедной нашей Родине. Уже тогда Шульман носил только импортные шмотки и курил «Мальборо». Был вроде бы журналистом-международником, а по манерам больше смахивал на банального фарцовщика – впрочем, у международников невысокого полета одно другому не мешает. Намекал, будто открывает двери ногой в Конторе Глубокого Бурения, но такое много кто о себе привирает. Если всех послушать – пол-Москвы пасется на Лубянке… Еще Шульман обладал способностью вдруг пропадать, а потом, когда вы и думать о нем забыли, возникать в самых неожиданных местах. Каждой бочке затычка, «корреспондент всего на свете»; даже бессмысленно прикидывать, где сейчас работает. Везде сразу. Самое неудобное с Мишей Шульманом – никогда не угадаешь, он очки тебе втирает или все по правде. Миша равно способен наврать по мелочи и провернуть крупное дело под честное слово. Мутный персонаж.

Коля побрился, надел через голову галстук и пошел в ресторан, думая, что хоть выпьет на халяву – чего-чего, а пускать пыль в глаза Миша обожает. В самый разгар усиления борьбы на столе окажется бутылка.

На столе был чайник из нержавейки.

– Ну, со свиданьицем, – сказал Шульман и кивнул Слонимскому. Тот разлил из чайника по чашкам коричневую жидкость.

Запахло коньяком.

Некоторое время коллеги решали, чокаться в такой ситуации комильфо или не очень, потом Шульман принял волевое решение: не на поминках же! Чокнулись.

– А теперь за успех нашего предприятия.

Дзынь.

– А теперь за отсутствующих здесь дам!

Дзынь.

– А теперь, – сказал Шульман, кивая Слонимскому снова, – коротко о текущем моменте. Есть интересный заказ для умелого литературного работника. Довольно объемный, но ничего страшного. Просто у меня совершенно нет времени с ним возиться, а ты сейчас отдыхаешь. И я подумал – отчего бы не перепаснуть заказ тебе? Там делов-то на пару месяцев. Бабки поделим два к одному – два тебе, один мне. С тебя писанина, а с меня гарантированное превращение ее в государственные казначейские билеты СССР.

Коля подумал, что ему все это не нравится. Нет, халтура она и есть халтура, дело привычное. Диплом накатать сыну уважаемого человека или брошюрку состряпать для общества «Знание», эка невидаль. Только при чем тут Шульман? Не его уровень. Шульман ведь редкий пижон.

Но коньяк хороший.

– Почему я? – небрежно бросил Коля, принимая чашку.

– Потому что ты в теме.

Коля вопросительно поднял брови.

– Мы давно с тобой не сиживали – кстати, это надо бы исправить… Но даже если тебе надоел девятнадцатый век, ты вряд ли многое забыл из того, о чем рассказывал. Достоевский против Тургенева, славянофилы против западников – так зарождалась русская идея. Не помню, какая именно, хе-хе, но какая-то точно…

Коля медленно высосал свой коньяк и отставил чашку.

Ну да, был у него период, когда он баловался историей русской литературы – и делился направо и налево впечатлениями о том, как, оказывается, классики были похожи на нас, грешных: пьянки, бабы, ссоры на пустом месте и бесконечные дискуссии о судьбах России. А потом стенка на стенку – хорошо хоть, не буквально. Девятнадцатый век, он такой, там не столько литература, сколько идеология. На любой вкус.

Ничего не помню уже, подумал Коля.

И ничего не понимаю. Но коньяк… Действительно недурен.

– Надеюсь, ты догадываешься, что разговор – строго между нами? – сказал Шульман. – Заказчик будет очень, подчеркиваю, очень недоволен, если тема просочится наружу. Заказчик может так сильно испортить жизнь нам всем, как ты и не представляешь.

– Ты давай, рассказывай, – бросил Коля небрежно.

– Тебе интересно?

– А что мне интересно? – честно спросил Коля.

– Русская идея, – тоном совершенной невинности сообщил Шульман.

– Какая еще русская идея?

– Правдоподобная. Убедительная. Ее надо оформить как диссертацию или, на худой конец, философское эссе. Максимально наукообразно, и чем наукообразнее, тем лучше. И хотя бы двести страниц машинки.

Я же вроде проснулся и даже принял душ, подумал Коля. Это не может быть сном. Русская идея на двести страниц машинки. Что за бред? Кому она понадобилась? Зачем?

Коля посмотрел на чашку. Шульман кивнул, Слонимский быстро ее наполнил, поставил чайник и потянулся за салфеткой. Он снова потел.

– Двести страниц… Это же книга.

– Если книга, то совсем тоненькая. Достоевский слабал «Игрока» за двадцать шесть дней, а там на наши деньги – семь авторских листов^[12]. Не смотри на меня такими глазами, я диплом по нему писал. Мне и русская идея по плечу, но, увы, совсем нет времени, а отказывать таким солидным клиентам… Неправильно со всех точек зрения, если ты понимаешь, о чем я… Двести страниц машинки это восемь листов с мелочью. Два месяца – за глаза и за уши.

– У Достоевского были диалоги, – Коля взял чашку, понюхал содержимое и решил пока не пить.

– А ты можешь поиграть с полями и отступом – да кого я учу вообще…

– Ничего не понимаю, – сказал Коля. – Саша, ты что-нибудь понимаешь?

– А меня тут не было, – буркнул Слонимский, утираясь салфеткой.

– Ну а ты что-нибудь понимаешь? – с нажимом спросил Коля, глядя Шульману в глаза.

Ему все это не нравилось, отдельно не нравился заказчик, который может испортить жизнь, отдельно не нравился Шульман, скрывавший какую-то подлянку… И почему до сих пор ни слова о деньгах?

– Я понимаю, что тебе предложено написать русскую идею за тысячу рублей, – сказал Шульман и мило улыбнулся.

– Зачем?! – машинально ляпнул Коля.

– Не зачем, а за тысячу рублей. Ты напишешь русскую идею, отдашь мне и забудешь навсегда. А я через неделю принесу гонорар. И мы с тобой, как прежде, будем друзьями, и если заказчик останется доволен, можно рассчитывать на дальнейшее сотрудничество. То есть ты можешь рассчитывать на меня.

– Выпьем, – решил Коля.

Он проглотил коньяк, не чувствуя вкуса, и уставился на Слонимского. Саша был не дурак подраться, особенно во хмелю, Коле много раз приходилось его усмирять во избежание неприятностей. Сейчас Коля представил, как они уводят Шульмана в туалет, а там Слонимский дает этому прощелыге под дых, сбивает на пол и пинает до тех пор, пока тот не расскажет все-все-все…

Кажется, Слонимский понял Колю без слов, потому что взопрел прямо на глазах.

– Об идее – можно подробнее? Какая она должна быть?

– Захватывающая. Чтобы душа развернулась, а потом обратно завернулась.

Коля поморщился. Он не любил советские комедии.

– Чего надо заказчику? На сближение с Западом или наоборот? Православие-самодержавие или свобода-равенство?

– В первую очередь заказчику нужна честная и искренняя идея, – сказал Шульман. – По-настоящему русская.

Ничего он не знает, понял Коля. Он перекупщик. Его даже бить ногами без толку. Хотя ужас как хочется.

– Родная, – сказал Шульман. – Наверное, это самое подходящее слово.

– Родная, – повторил Коля.

Почему я еще не встал и не ушел, думал он, почему я сижу тут и слушаю его? Это же идиотизм. Или какая-то нелепая провокация. Это вполне могло бы мне присниться. Может, я все-таки сплю? Попросить напарника дать мне пощечину? Но тогда мы спугнем Шульмана. А Сашка так старался. И рассчитывает, естественно, на свой процент. От десяти до пятнадцати. А у Сашки вообще-то семья…

Дальше случилось то, чего Коля сам от себя не ожидал.

– Надо три месяца, – сказал Коля твердо. – И выбивай аванс. Тебе заказчик обещал полторы тысячи. Половину он не даст, вынь из него пятьсот.

Он поймал острый понимающий взгляд Шульмана и добавил:

– Только не думай, что эта пятихатка на двоих, я заберу все.

Шульман помотал головой.

– Как знаешь, – Коля пожал плечами и кивнул Слонимскому. Тот поболтал чайником, где плескалось на донышке, и с четкостью, отточенной многолетней практикой, разлил остатки на троих.

– Всегда найдутся другие писатели, – сказал Коля, салютуя чашкой. – И другие заказчики.

– Я дам вперед двести, – предложил Шульман. – Только потому, что мы давно знакомы, и я верю в тебя. Из своего кармана дам. И постараюсь договориться на три месяца.

– Пятьсо-от, – проворковал Коля и выпил.

Шульман пить не стал, он изучающе рассматривал своего визави. Не так, словно впервые его видит, но с каким-то новым интересом. Со свежим взглядом на журналиста Королева, интеллигентного раздолбая.

Журналист Королев тем временем размышлял, отчего ему так хочется побить Шульмана. Ох, не надо было этому пижону говорить, что у него, мол, времени нет, а то бы сам все написал. И дипломом по Достоевскому хвалиться – не надо. Коля нюхом чуял людей, способных «делать текст», и злился, когда очевидные творческие импотенты прикидывались действующими литераторами.

Не можешь работать – ну и не выпендривайся. У нас вредная профессия. И мы слегка гордимся ею. Нам больше и нечем, все остальное профукали. Но той малости, что у нас за душой, – не трогай жадными ручонками. Пожалеешь.

Это тоже в своем роде национальная идея.

Русская идея, уж какая есть.

– Кому вообще могла понадобиться русская идея? И зачем? – задумался вслух Коля.

– Понятно, кому, – буркнул Слонимский.

Шульман медленно, со значением, кивнул.

– Грядут большие перемены. Скоро людям очень многое разрешат. И народ, естественно, начнет метаться. Будет искать, во что бы поверить. Часть идиотов кинется в православие, а остальные начнут выдумывать что-то сами, и страшно подумать, что им в голову взбредет. Это же советский народ, новая историческая общность людей, с него станется откопать Сталина и занести обратно в мавзолей. Наш заказчик готовится к этому всесоюзному брожению умов заранее. Ты ведь знаешь: если не можешь остановить – возглавь. Но есть вариант проще: вбрасывай идеологию и веди народ за собой. Вот зачем русская идея. Между прочим, если заказчик останется доволен…

– Да-да, дальнейшее сотрудничество…

– Отсутствие противодействия на твоем пути, если ты понимаешь, о чем я.

Коля насторожился. Слегка.

– Ну и сам я в меру своих скромных возможностей… Саша интересовался некоторыми моими связями… – Шульман легонько мотнул головой в сторону Слонимского, и Коля подавил сладострастный стон; он подумал, как было бы здорово, возьми сейчас Слонимский да тресни кулачищем в это оттопыренное ухо.

Тресни до треска.

– …и когда Саша пришел ко мне, я решил, что здесь не просто совпадение. Нечто большее. Я как раз вчера думал, что лучше тебя кандидата на эту работу не найти. Ты очень начитанный. Ты любишь Россию, ту великую Россию, которую нам приказано забыть. Ты русский дворянин, русский до мозга костей. И ты очень добрый, Коля. У тебя получится добрая и человечная русская идея. Идея не разрушения, а созидания. Идея построения справедливого общества для всех. Ты ее опишешь так, что она каждому станет родной. Как будто человек с ней в душе родился. Ты же гений, старик!

Коля глядел на Шульмана с легким недоумением. Кажется, тот сейчас не притворялся, говорил искренне. Ну, кроме «гения». Просто так повелось с шестидесятых годов: старик, ты гений… А на самом деле это манера общения Серебряного века. Но связь времен распалась, и лишь через полвека шестидесятники то ли вычитали где-то про «гениев», то ли шестым чувством подхватили из мирового эфира эти слова.

– Триста, – сказал Коля. – И ни копья меньше.

Отмечая сделку, они выдули еще один чайник коньяка. Коля изображал поддатого и расслабленного, а сам сидел, как на иголках, обратившись в слух. Но разомлевший Шульман не сказал больше ничего заслуживающего внимания. Только все твердил, что идея – родная. Не иначе, сам это придумал.

Когда отъехала машина – швейцар поймал Шульману черную «Волгу», другого транспорта тот не признавал, – Коля крепко взял Слонимского за лацкан.

– Штирлиц! А вас я попрошу остаться!

Слонимский мгновенно стал меньше ростом, поуже в плечах и сделал виноватое лицо.

– Думал, ты откажешься. Коля, ты очень правильно сделал. Этот засранец может здорово помочь.

– И что важнее – здорово помешать, да?

– Ну… не без того.

– Какие у тебя с ним дела?

– Это было давно. Я немножко для него поснимал. Да ничего особенного, честное слово. Так… Художественное фото.

– Саша! – только и сказал Коля.

Слонимский отвернулся. Вряд ли ему было стыдно, но неудобно перед другом – точно.

– Эй, художник! – позвал Коля ласково. – Для тебя есть творческое задание. Ты завтра с утра идешь целоваться со своей мишпухой. Целуй во все места, делай что хочешь, но мы должны знать, у кого Шульман перекупил заказ. Восемь листов текста за полторы штуки это что-то очень странное и непонятное.

– Примерно сто восемьдесят за лист, – сосчитал Слонимский.

И сурово нахмурился. Он так выглядел, когда у него в голове начинал бренчать и щелкать кассовый аппарат.

– Минимальная ставка за лист художественной прозы – сто семьдесят пять, – подсказал Коля. – За политику, философию и научпоп уже идет надбавка в двадцать пять процентов. То, о чем нас просят, вообще должно оплачиваться по графе «философия и научный коммунизм», я так думаю, ха-ха-ха… Да и кому интересно связываться с русской идеей за гроши?

– Уж точно не Мише. Слушай, тебя сама идея не пугает?

– Русская?

– Не русская, а вообще. Если это провокация гэбухи, и загремим мы с тобой… под фанфары.

– А чем ты раньше думал?

Слонимский уныло потупился, и Коля его пожалел.

– Немножко зная Мишу, я тебе скажу, что меня беспокоит на самом деле. Мне слегка боязно, что на том конце окажется не КГБ, а какое-нибудь ЦРУ. Шульман много о себе воображает, ну ему и подбросили задачу, от которой у него чувство собственной значимости взлетело до небес…

– Может, это… – Слонимский оглянулся на стеклянную дверь ресторана. – Не стоять на улице? Закажем еще чайничек? Пока там не забыли, что нас привел Шульман, и нам – можно?..

Коля вздохнул и согласился.

Остаток вечера он, пока совсем не «поплыл», то и дело ловил на себе взгляд друга, озадаченный и даже слегка напуганный. Спросил: ты чего?

– Да ничего. Просто очень уж спокойно ты все это воспринял… Будто тебе каждый день предлагают русскую идею выдумать.

– А я гляжу на проблему философски, – объяснил Коля, наливая себе из чайника. – Во-первых, Россию никакой идеей не проймешь, она похерит любую, вот как на наших глазах – коммунизм. Во-вторых, будет интересно накатать трактат на двести страниц «псевдонаучной ахинеи», как это называет Моисеич – кстати, привет тебе от него… А вдруг я не справлюсь? Это же профессиональный вызов для меня. Да и беспокоиться пока нечего. Вот получим аванс – начнем волноваться.

Саша, у которого от осознания, что втравил друга в авантюру, все чесалось и свербило, нервно поерзал на стуле. Коля со вкусом опрокинул чашечку и закусил коньяк ломтиком сыра.

– Ну и наконец, уже поздно, – сообщил он.

– Что – поздно?

– Понимаешь, если бы нам действительно было жалко советскую власть или очень хотелось побольше денег… Мы пошли бы к тому, кто вербует тебя стучать в ГБ, – и настучали на Шульмана! Понимаешь, да? Если Миша наврал – мы молодцы. Если правда – мы тем более молодцы. Ну и есть вероятность, что отрабатывать заказ все равно придется мне, раз уж я случайно оказался в курсе. Только не за жалкую штуку, а тысячи за три, которые там выделены на самом деле.

– Старик, ты правда гений! – пробормотал Саша.

– Двадцать лет ты думал, что я дурак…

– Да как ты можешь!.. Нет! Никогда! Старик, ты гений!

– Но мы же не пойдем, – сказал Коля и тяжело вздохнул. – Мы же не стучим. Это, наверное, последнее, что в нас осталось от приличных людей. Ну, во мне. У тебя семья, тебе все можно.

– Чего это – можно? – обиделся Саша. – Раз семейный, значит, воруй-убивай? А что дети скажут, если узнают?

– Интересно, что дети скажут, если Шульман тебя в ответ сдаст с порнографией, – отрезал Коля. – Значит, мы точно стучать не пойдем.

– Это было художественное фото!

– Так и скажешь прокурору.

– Господи, какая пошлость! – непритворно ужаснулся Саша и припал к чашке с коньяком.

– Неподготовленному слушателю может показаться, что Бунину здесь изменил вкус, – снисходительно бросил Коля. – Но, если вспомнить, что Бунин – классицист и наследует пушкинской традиции, все становится ясно. Очень точная по сути, но странно неуклюжая на слух формулировка «нагие раздвоивши груди» это отсылка к тому, как писали его предшественники, к культурному наследию, на которое Бунин опирался!

– Ну как скажешь…

– Не бери в голову, – Коля мягко усмехнулся и поднял чашку. – Я выдумал объяснение прямо сейчас. Но ведь убедительно? То-то. А ты говоришь – русская идея… Мы ее – одной левой. Да вон у Моисеича идей целый шкаф, бери любую… – Он на миг осекся. – А ведь это мысль! Старик, я и правда гений. Кто сказал, что национальная идея это обязательно трактат о том, куда и как нам идти стройными рядами, чеканя шаг?

– Куда всем пойти, я знаю, – заверил Саша. – Стройными рядами!

– Да ты послушай! А если главное – позади? Если там ответы на все вопросы? Советского человека с детства кормили завтраками, ему говорили, куда шагать, – но страна топчется на месте. Будущее зависит от нас, ага… Хватит с нас будущего. Будущее уже никому не интересно, потому что все знают: нас там обманут. Довольно! Наша с тобой идея – не про то, куда русским пойти, а про то, откуда русские пришли! Кто они такие! Русским надо для начала осознать себя и припасть к корням! Напитаться русским духом! И этого достаточно! Никакой философии, никаких умствований, только голая история! Ничего не надо выдумывать, и пары месяцев на работу хватит. Если взять например проблемы истории Древней Руси, смешать с язычеством древних славян, добавить немного из «Велесовой книги», чуть-чуть, для запаха, – на выходе получится вкуснейший продукт! Студенты технических вузов и молодые инженеры будут от него в восторге. Хватай их тепленькими и веди в мясорубку…

– А тебе не страшно? Вдруг их на самом деле… поведут?

Коля помотал головой.

– Да никому это не надо. Контора – она и есть контора. Готов поспорить, что, если заказчик действительно КГБ, у них лежит на столе план мероприятий, который надо отработать – и забыть. И наши двести страниц уйдут в архив, где будут пылиться рядом с нерусской идеей и еще десятком похожих разработок. Но поскольку совесть мы с тобой не до конца пропили…

Коля задумался.

– Надо иметь в виду даже малюсенькую возможность, что эта ахинея когда-нибудь всплывет, – сказал он. – Или ее все-таки пустят в дело, или она как-нибудь сама… Значит, наш миф надо сконструировать так, чтобы он на первый взгляд смотрелся очень правдоподобно, но легко разоблачался простыми фактами. Чтобы можно было привести в чувство любого новообращенного за полчаса. Как меня заставил очнуться Моисеич, когда я был в восторге от одной исторической хреновины… Это я подумаю еще. С Моисеичем посоветуюсь. Он прекрасно умеет прочищать мозги и ставить их на место. Он, зараза, вдвое умнее нас с тобой вместе взятых.

– Пускай Моисеич тогда и пишет, если он умнее, – сказал Саша. – Кинь ему три сотни, одолжи машинку. А то чего прозябает мужик. Пусть хоть джинсы купит, перед школьницами форсить.

Коля на миг задумался, потом расплылся в ухмылке.

– Григорий Моисеевич Деготь, автор русской идеи!

– По заказу Михаила Абрамовича Шульмана! – поддержал Саша.

Некоторое время оба глупо хихикали, а потом одновременно схватились за чайник и засмеялись уже в голос.

– Так или иначе, Моисеич это голова, – сказал Коля, отдавая посуду. – Я поразмыслю над его кандидатурой. И трех сотен не жалко. Пускай в самом деле купит модные штаны. Это ты хорошо придумал, старик! Наливай!

– А как назовем трактат? – поинтересовался Саша после следующей чашки. – Заголовок – половина дела. Коммунизм! Абстракционизм! Гомосексуализм! Кто бы стал такой фигней заниматься, если бы не интригующее название…

Коля азартно прищурился. Этой игре было столько лет, сколько они друг друга знали. Слонимский мог измучиться, рожая подпись под фотографией – не давались ему тексты длиннее трех-четырех слов, – зато на лету придумывал хлесткие заголовки. Без малого каждый второй заголовок статей журналиста Королева был подсказан его напарником.

– Старик, ты правильно ставишь вопрос, – Коля забарабанил пальцами по столу. – А ведь Шульман неплохо сказал – родная идея, родная идея… Очень неглупо, только не звучит. Ну-ка, покатай ее на языке.

– Родная идея… Родная идея… Стоп. Не идея. Погоди. Родная вера.

– Старик… ты гений! – выдохнул Коля.

– Ага! Двадцать лет ты думал, что я дурак!

– Двадцать лет я знал, что у тебя хороший слух! Вон ты как стихи чувствуешь! Сашка, ты гений. Родная вера! Не останавливайся, дальше жми!

Саша чуть склонил голову набок и уставился в свою чашку. Коля немедленно плеснул в нее коньяку.

– Родноверие, – сказал Саша.

У Коли сначала перехватило дыхание от восторга… А потом ему захотелось выругаться от беспомощности.

– Шедевр, – сказал он сухо. – Честно, шедевр. Ты сейчас прыгнул выше головы. Одно «но». Нам вообще-то не религию заказывали.

– А как же – припасть к корням русским ухом? Тут без веры никуда.

– Напитаться русским духом!

– Не волнует, – отрезал Саша. – Родноверие это просто название. Как лейбак на джинсах. Как говорят ребята из «Соверо»^[13] – слогáн. В нашу русскую идею люди будут верить – потому что родная! Вот тебе и родноверие!

– Григорий Моисеевич Родновер! – сам не зная, почему, ляпнул Коля.

Их чуть не вывели из ресторана, потому что Слонимский начал биться головой об стол.

Потом их, наверное, все-таки вывели, иначе бы Коля не попал домой.

Он лежал на кровати в костюме, но без галстука и ботинок. Страшно болела голова. На кухне кто-то бормотал – похоже, говорил по телефону.

Стараясь не взбалтывать организм, а то мало ли, как тот отреагирует, Коля осторожно сел. На тумбочке ждали стакан воды и таблетка аспирина. Понятно, Слонимский здесь. Он терпеть не может раздевать мужчин, но галстук снимет обязательно – это диктует техника безопасности, чтобы ты не удавился во сне. А ботинки – чтобы постель не пачкать. Хороший парень Саша.

Коля затолкал в себя лекарство и посмотрел на часы. Полдень. Джентльмены пьют и закусывают, как верно сказано в каком-то фильме. Он скинул на кровать пиджак и медленно, по стеночке, прошел на кухню.

Там было налито – ровно столько, чтобы привести себя в порядок, – и сидел Слонимский, мятый, потный и взъерошенный. Он уже положил трубку и теперь что-то черкал в блокноте. Умножал в столбик.

– Не спалось, – буркнул Саша, не отрываясь от вычислений. – Все утро пробегал по делам нашим скорбным. Вот только вернулся, решил домой позвонить… Лучше бы не звонил. Ты это… лечись.

Коля неверной рукой взял рюмку, посмотрел на нее и поставил обратно.

– Саш, давай опять завяжем.

– Что такое?

– Я больше не хочу.

– Угу, – равнодушно буркнул Саша. – Ага… М-да, ну вот примерно так.

Коля сел в любимый угол, прислонился к стене и закрыл глаза. Погрузился в себя и начал вроде бы задремывать.

– Ты вон туда посмотри, – донеслось снаружи.

Коля не без труда разлепил один глаз и посмотрел. На подоконнике лежала небольшая стопочка двадцатипятирублевок.

– Шульман дал аванс? Ты всю Москву, что ли, за утро обегал?

– Как и было приказано. Целовал мишпуху, по большей части в задницу… Старик, я тебе говорил вчера, что ты гений?

– Ты тоже гений, – сказал Коля, снова закрывая глаза. – Это я помню. Только не помню, извини, почему.

– Потому что Григорий Моисеевич Родновер.

– Кто такой?

– Да родноверие, трам-тарарам!

– А-а… Да, хорошая идея. Очень русская.

– Я вот посчитал – шесть тысяч четыреста грязными за нее дают.

Коля рухнул с табуретки.

По счастью, не плашмя. Он от неожиданности резко выпрямился, потерял равновесие и, пытаясь не упасть, совершил всем телом винтообразное движение. Ножки табуретки с громким хрустом схлестнулись и отломились, а Коля нырнул под стол.

– Минус партийные взносы, конечно, но эта напасть, слава богу, нас не касается, – донеслось сверху. – Старик, ты бы все же подлечился, а то мне как-то за тебя волнительно.

Коля выполз из-под стола, в одно движение сцапал и высосал рюмку, занюхал сухой корочкой, выгреб обломки табуретки в коридор, сходил за стулом – все это без единого слова. Уселся, покачался туда-сюда, проверяя устойчивость.

– Ну… Рассказывай.

– Я идиот. Не догадался, что надо сразу идти к Инессе. Но я с утра плохо соображал… Короче, Шульман все выдумал с первого до последнего слова. И «родная идея» тоже его самодеятельность. Он ничего не знает. Точнее, знает не больше, чем ему Тугер шепнул на ухо. А Тугер просил Шульмана найти человечка, который может за полторашку быстро накидать русскую идею страниц на двести. Но Шульман уперся, сказал, что полторашка это несерьезно, и растряс его на двушник.

– Ах, уже двушник… – Коля кивнул. – Шульман в своем репертуаре. И Боба Тугер, великий организатор партийно-советской печати, тут как тут! Какая прелесть.

– Слушай дальше, самый цимес впереди. Тугер мутит с Инессой, ты ее не знаешь, а я немножко фотографировал.

– Хм…

– Вот давай без этого. Могу показать, она там просто голая и ничего больше. Ладно, вру, еще бутылка от шампанского.

– Спасибо, не надо, – быстро сказал Коля.

– В общем, Тугер ей по пьяни хвастал под большим-большим секретом, что ему заказали текст, который перевернет наши представления об исторической миссии России и поведет за собой народные массы.

– Это тебе Инесса-с-бутылкой сказала?

– Вообще-то у нее две «вышки». Думаешь, если девушка работает телом, она совсем тупая? Надо вас познакомить, кстати.

– Я думаю, она мне не по карману, – сказал Коля.

– Денег у нее своих полно, заработала. Из нее получится замечательная жена. Будешь как сыр в масле кататься.

Коля содрогнулся.

Слонимский встал, открыл холодильник, извлек из морозилки покрытую инеем бутылку и налил полстакана. Коля с громким хлюпаньем выпил, и ему наконец-то полегчало.

– Не могу больше… – пропыхтел он, когда слегка отдышался. – Чаша терпения переполнилась. Тварь я дрожащая. Ничтожный алкоголик. Завтра снова брошу, и уже насовсем.

– Точно, познакомлю вас! – обрадовался Саша. – Она с ума сойдет от счастья.

Коля глухо застонал.

– Дальше что? – спросил он сквозь зубы.

– Самому Тугеру за русскую идею платят треху, вот что! – Саша уставился на Колю, хитро щурясь, и чего-то ждал.

– Какой-то он не жадный, а? – протянул Коля. – Отдать Шульману две тысячи из трех – не его стиль.

– Да фиг с ним. Ты ничего не понял? Тебе капнуть еще чуточку?

– Нет, спасибо… А зачем он вообще полез во все это? – Коля снял очки, протер их галстуком и водрузил обратно на нос. – Боба своей рукой может только в ведомости расписаться. У него же «страх чистого листа»!

– Знаю. Допился, бедолага.

– А ведь был неплохим филологом. Вовремя он по партийной линии двинул, а то бы вылетел из профессии вообще… Так, стоп! Три тысячи?

– Ну наконец-то до тебя дошло.

– Значит, Тугер – тоже перекупщик?! Не может быть. Мне уже жалко русскую идею, пусть она и кагэбэшная…

– Она теперь – наша! – заявил Саша строго. – И мы ее спасем! Своими руками или Моисеича, пофиг. Родноверие не должно пропасть!

– Ишь ты, – только и сказал Коля.

– Чего?

– Как тебя зацепило. Припасть русским ухом к корням, да, помню.

– Я же не для себя! Мне за идею обидно! – рявкнул Саша так, что на столе зазвенела пустая рюмка. – Присосались к ней паразиты всякие!.. Тот же Тугер! Да, он перекупщик, и всякая чушь про новую историческую миссию русских – его пьяная фантазия. Ничего он не знает толком. Просто Тугер любит побыть важной персоной. Шишкой на ровном месте. И тут – целая русская идея подвалила! Думаю, он вцепился в нее машинально. Ну и передержал у себя. Может, и сам пытался написать, да не смог. А время-то идет, делать что-то надо! Тогда он побежал к Шульману. У него уже выхода не было, он спешил. Они все спешат. Они сейчас на грани паники.

– Они все… Ну да, там ведь еще кто-то. Саш, погоди минутку, – попросил Коля. – У меня голова кругом от этого еврейского заговора. Надо привести себя в порядок.

Все еще держась за стенку, он убыл в направлении санузла и врубил там воду на полную. Вернулся минут через десять, с красными глазами, распространяя вокруг оглушительный запах водки пополам с зубной пастой, но глядя уже заметно бодрее.

– Ну, запугивай меня дальше.

– Короче, Тугер думал, что Инесса спит, а она никогда не спит – ну, ты понял… И пока она с понтом спала, Боба позвонил доложить, как идут дела и как он гениально строчит русскую идею обеими руками, и закончит ее через три месяца – да-да, через три! – угадай, кому.

– А кого они могли подписать на это… Старых и опытных, кто уже проверен в деле. Кто за Брежнева писал.

– Да щас! Заказчик-то не Политбюро, как было с книгами Лелика. Заказчик – Контора. Не пойдут они к старым и опытным, у них свои контакты. И у Тугера на проводе оказался Дима Сагалович, редактор из издательства «Прогресс»! Вспомнил? Мгимошник, во Франции работал, ну! Вы с ним в пресс-баре АПН кидали жюльены об стену, а я снимал!

– Почему Сагалович? – тупо спросил Коля.

– Ты знаешь еще кого-нибудь по имени Димир Натанович?

– Н-нет… Но я его хорошо помню. Дима умница и эрудит. Ему ничего не стоит накатать восемь листов по любому вопросу. А уж в «Прогрессе» справочной литературы – до потолка.

– Он зашился полгода назад. И как отрезало.

– О, господи… Тугер номер два, только с обратным знаком. Москву накрыло творческой импотенцией, – Коля оглянулся на холодильник. – И все из-за водки проклятой. А откуда ты…

– Так я только что от Сагаловича. Прямо с Инессы к нему рванул…

– Пардон?!

– Прямо от Инессы, говорю.

– Извини, ослышался.

– Ничего… Надо же было, в конце концов, узнать из первых рук, какую именно русскую идею хочет КГБ! Интересно же!

– Ну? – Коля вдруг понял, что ему это совершенно неинтересно.

Просто-таки до лампочки.

Ему было бы интересно бросить пить.

И начать писать что-нибудь свое, а не по заданию редакции.

И уж тем более не по слезной просьбе коллег-импотентов.

– Короче, Шульман все придумал из головы, но угадал-то верно! Действительно нужна русская идея, а какая – захватывающая, и точка. Сагалович думает, что в Конторе сами не понимают, чего им надо. Сказал почти слово в слово как ты: скорее всего, среднему звену спустили план, и они его отрабатывают. Или генералу вступило в голову, тот дал команду – русскую идею мне! – а дальше сплошной испорченный телефон, и пинают несчастную по инстанциям, не зная, на кого спихнуть.

– Могли бы и сами написать, – заявил Коля сварливо. – Или тоже потеряли дар письменной речи на почве алкоголизма?..

– Да я бы на их месте тоже слепил чего-нибудь на коленке из дерьма и пыли, лишь бы начальство отстало. Но это я, простофиля. А как же оперативная деятельность? Разработка фигурантов и привлечение специалистов? Освоение фондов? План мероприятий? Стенгазета, наконец? Это тебе не овощная база, а Комитет государственной безопасности!

– Очень жаль, – ввернул Коля. – Сдается мне, всем было бы легче, если бы они зашли за русской идеей на овощную базу!

– Да уж наверняка… А «Прогресс» у конторских под колпаком, они через него всякое мутят и знают там каждую собаку. Постучались к Сагаловичу, сказали: пиши нам идею, срок – полгода. Рукопись проведут через издательство, оформят по высшей ставке, со всеми возможными надбавками, получится восемьсот за лист, итого шесть четыреста. А куда потом денется текст и как деньги спишут, – Сагалович говорит, не его печаль. Я так понял, это у них в порядке вещей и не первый раз. Ну и сложилось у меня впечатление, что с гэбэшником, который русскую идею курирует, Дима тоже поделится за его доброту. Тысчонкой как минимум.

– Еще один щедрый парень.

– Да ему уже не до денег, сроки-то летят! Он сначала губу раскатал на всю сумму, а потом сел за работу – и увидел, что дело табак. Не может написать ни одного связного предложения. Не в силах даже компиляцию составить. Месяц тыркался, другой – глухо. Пытался книгу какого-то эмигранта передрать слово в слово – а все из рук валится. Пришел к Тугеру, говорит – спасай, даю двушник, иначе мне хана. Дима же не знал, что у Бобы та же болезнь, только не от зашитости, а наоборот! Ну, я его осчастливил, конечно, этой судьбоносной информацией… А он в ответ: теперь понимаю, зачем Тугер меня на три куска развел! Целый день торговались…

– Откровенный какой Дима.

– Во-первых, ему тоскливо в зашитом состоянии. Во-вторых, я ему всю цепочку рассказал, и он за голову схватился. Его от фамилии Шульман прямо затрясло. Говорит, не дай бог в Конторе узнают, сделают всем обрезание по самое никуда. А в-третьих… Почему бы редактору отдела издательства «Прогресс» не быть откровенным с человеком, который снимал, как товарищ редактор, пьяный до изумления, кидает жюльены в стену?

– Какой-то пошлый водевиль, – пробормотал Коля. – От начала до конца – нелепая дешевая оперетка. В постановке любительского театра из захолустного местечка. Евреи-алкоголики на подсосе у кагэбэшников. Кагэбэшники в доле с евреями-алкоголиками. И никто не может сам написать ни слова! И два непутевых репортера, которых выгнали из газеты «Воздушный транспорт» за идиотизм, после того, как выгнали из газеты «Гудок» за пьянство, должны всех спасти, выдумав за тысячу рублей русскую идею в объеме двухсот машинописных страниц…

Коля снял очки и уткнулся лицом в ладони.

Он еще хотел воскликнуть: «Да это уму непостижимо!» – но передумал.

Вполне постижимо для тех, кто знает, что такое советская журналистика, и с чем ее едят, и как она сама живыми людьми закусывает.

– И не говори, – поддакнул Саша. – А знаешь, что самое грустное? Мы не можем разогнать этот колхоз «Еврейский партизан» и забрать все деньги себе. Денег нет!

Коля даже слегка оживился. Выглянул одним глазом.

– Они паникуют не только из-за сроков, – объяснил Саша. – Сагалович взял в «Прогрессе» три тысячи аванса, и сразу весь его потратил, дачу купил. Тугер под свою будущую долю наделал долгов. Остается Шульман. Я его хорошо припугнул, и в принципе мог бы дать ему под зад коленом. Но, если верить Инессе, третья жена Шульмана – бывшая вторая жена Тугера и заодно племянница Сагаловича. Или наоборот, я уже забыл, да и пофиг. Короче, это даже не мишпуха, а форменный антисионистский комитет советской общественности. Если он выступит против нас единым фронтом и нажмет на все педали… Я не умею работать на бензопиле. А ты? Это будет лучшее, что сможет нам предложить лесная промышленность. Значит, либо тысяча, либо ничего. Я подумал – лучше синица в руках, чем утка под кроватью, – и взял у Шульмана три сотни. Правильно сделал?

– Неважно, – сказал Коля.

– То есть? – Саша насторожился и сел прямее.

– Знаешь, я просто не хочу в этом участвовать.

– Да ты что, старик… – Слонимский от неожиданности поперхнулся.

Коля молчал, глядя мимо него.

Саша еще по инерции бодрился, но в голосе его появились умоляющие нотки. Он пытался поймать Колин взгляд – безуспешно.

– А чего ради я Шульмана тряс? Он у меня теперь вот где, – Саша показал могучий кулак. – Все выболтал, как миленький… А в задницу целовать – думаешь, это фигура речи? А пришлось! А я вообще-то женатый! А потом…

– Ну хватит паясничать, старик.

– А как же Моисеич?! – вспомнил Саша. – Мы же решили, что ему надо купить джинсы!

– Хороший ты парень, Слонимский, – сказал Коля.

– Не пугай меня, старик, умоляю…

– Я только что бросил пить, – хмуро сообщил Коля. – Прошу отнестись с пониманием.

– Родноверие! – шепотом прокричал Саша. – Слово-то какое!

– И поэтому я очень суров.

– Мой шедевер! Я, может, уже ничего лучше не выдумаю, чем родноверие! Не губи!

– Я дам Моисеичу сто рублей. И посмотрю, что будет.

Слонимский издал неясный задушенный звук.

– Единство стиля, – сказал Коля. – Нужно сохранять единство стиля, понимаешь? С начала спектакля идет постепенное нагнетание абсурда. И, значит, в конце нашей оперетты сделать работу должен абсолютно посторонний человек за сто рублей. Это будет стильный и естественный бесславный конец родноверия.

– Может, ты сегодня все-таки еще рюмочку… – осторожно предложил Саша. – А то что-то мне за тебя боязно.

– А джинсы я потом Моисеичу подарю, – сказал Коля.

В ордена Трудового Красного Знамени газете «Лесная промышленность» сотрудникам выдали «продуктовый заказ» – шпроты, растворимый кофе, пачка «чая со слоном», кусок сервелата, коробка невкусных конфет, еще какая-то мелочь, пара пакетов крупы, и все это счастье завернуто в серую упаковочную бумагу. Юная стажерка Аня пыталась утрамбовать заказ половчее, но тот у нее расползался и разваливался.

За столом, на углу которого Аня мучилась с заказом, сидел индифферентный главный художник.

– Извините, пожалуйста, – позвала Аня. – У вас не найдется веревочки? Мне заказ перевязать, а то не донесу.

Художник вяло огляделся по сторонам, потом остановил мутный глаз на телефоне. Неожиданно энергичным движением оторвал от него кабель. Выдернул другой конец из розетки. И протянул Ане.

– Вот тебе, девочка, и веревочка! – сказал он ласково.

После чего опять впал в прострацию.

Аня стояла с кабелем в руках, даже не думая, как дальше себя вести, а пытаясь хотя бы осмыслить ситуацию. С ней такого раньше не бывало, а ведь она успела кое-что повидать в жизни и поступила на журфак с производства. Но, похоже, она еще мало знала о советской журналистике.

Распахнулась дверь, и в кабинет бодрым шагом вступил единственный специальный корреспондент газеты, импозантный мужчина лет сорока пяти с благородной сединой. От него вкусно пахло дорогим одеколоном и немножко коньяком.

За дверью в коридоре остался ждать какой-то здоровенный дядька с фотографическим кофром.

Спецкор кивнул Ане, бросил короткий взгляд на художника, подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.

– Здравствуйте, это некто Королев, – сказал он в трубку. – У вас уже кончилось совещание? Меня просили звонить после трех… Жду.

Аня не придумала ничего лучше, чем спрятать телефонный кабель за спину.

– Понял вас, спасибо. Буду через полчаса.

Спецкор положил трубку и сообщил в пространство:

– Меня вызывают. Я уехал. До завтра.

И вышел из кабинета.

Аня проводила спецкора взглядом, полным благоговейного ужаса, смешанного с искренним восхищением. Такого она точно раньше не видела.

Ей еще многое предстояло узнать о советской журналистике.

Кирилл Бенедиктов
Операция «Гнев Перуна»

1

– Отсюда иди на Волчью звезду, – сказал кто-то, невидимый в темноте. – Три сотни саженей и еще семь пядей.

«Во лбу», – добавил про себя Егорка, но вслух сказал:

– Фонарик бы мне.

– Обойдешься, – отрезал невидимка. – Волк – зверь ночной.

И недружелюбно замолчал. Стало ясно, что дальнейшие расспросы приведут к неприятностям. Егорка еле слышно вздохнул – и пошел.

Ночное поле было огромным и сыроватым. Волчья звезда – она же планета Венера – висела над темной кромкой чего-то, похожего на лес, но Егорка не был уверен, что тут есть леса. Он считал шаги, изо всех сил стараясь не сбиться. Двадцать один, двадцать два, двадцать три… В сажени три шага, значит, триста саженей – девятьсот шагов. Но это если сажень казенная. В маховой сажени два с половиной шага, а в косой – три с половиной… Вот же дурацкая система, непонятно, как предки вообще ею пользовались. Впрочем, и карты тогда были не просто приблизительными, а совершенно фантастическими… Семьдесят шесть, семьдесят семь… или восемьдесят семь? Егорка остановился, перевел дыхание. Нет, вроде бы семьдесят семь. То есть двадцать пять с небольшим сажен. Джинсы были уже мокры до колен. Туман или роса? В кроссовках хлюпало. Похоже, поле-то было заболоченное. А если на пути встретится канава или ров? Егорка пошел осторожнее, считать шаги стало даже проще, но теперь он ступал не так широко, и пришлось пересчитывать все заново. Высокая мокрая трава доходила уже до лица. Он пару раз зачем-то схватился за нее и порезал ладонь. На трехсотом шаге под ногами заполошно забилось маленькое черное существо, захлопало крыльями и, обдав неприятным птичьим запахом, унеслось в темное небо. Сердце пропустило два такта, потом пошло снова, но уже не так уверенно.

«Травмат бы не помешал, – подумал Егорка. – Да хотя бы нож… Вот же гады…»

Его строго-настрого предупредили: никакого оружия с собой не брать. И хотя никто его не обыскивал, Егорка жопой чуял, что хитрить не стоит.

Шестьсот восемьдесят пять, шестьсот восемьдесят шесть… Земля под ногами вроде бы пошла вверх под очень небольшим углом. Стало посуше, да и трава как-то измельчала. Волчья звезда нырнула за темный гребень леса – или что там было вместо него – и исчезла. Зато небо на востоке чуточку посветлело, и Егорка приободрился. Теперь он видел, что впереди, прямо там, куда вела его исчезнувшая звезда, полого поднимается горб то ли холма, то ли кургана. И вроде бы кто-то стоит там, едва различимый в тенях.

«Главное – не забыть слова, – сказал себе Егорка. – Обидно будет, столько всего выдержать, и оступиться на последнем шаге…»

Девятьсот тридцать два, девятьсот тридцать три… девятьсот тридцать пять…

Он прищурился, пытаясь разглядеть, кто прячется в густой тени кургана и не чудится ли ему это вообще. Нет, ничего не видно. «Еще семь пядей», – вспомнил он и сделал три осторожных шага. Остановился, покрутил головой.

– Гридень Светомысл к князю Добробою с верным словом и честным делом от братства Волчьего Солнца к братству Детей Святовита прибыл. Слава Роду!

Вроде бы ничего не перепутал, озабоченно подумал Егорка. Ночь настороженно молчала. Потом раздался тихий свист, из темноты вылетело что-то маленькое и круглое и ударило Егорку в лоб. На мгновение стало очень светло.

2

– Прости, братан, – бородатое, исполненное искреннего сожаления лицо вынырнуло из вспыхивающей багровыми вспышками тьмы и склонилось над гриднем Светомыслом. – Не со зла, Ярило свидетель. Две ночи не спал, вот и перепутал слова.

– Кто, я?.. – хрипло прошептал Егорка. Голова разламывалась.

– Да нет!.. – Бородач скорчил гримасу. – Я, я перепутал. Вот и засветил тебе… Ты уж извини…

– Да что там можно было перепутать?

Бородач совсем сник.

– Мне, видишь, поблазилось, что пароль «с честным словом и верным делом». А потом я в бумажку-то глянул, вижу – ты все верно сказал. Только поздно уже было…

– Чем ты меня так? – простонал Егорка.

– Да кистенем…

– Вот же зараза! А если б убил?

– Ну так не убил же, – белозубая улыбка раздвинула бороду. – Выпить хочешь, братка?

Егорка поразмыслил. Являться к Добробою пьяным не хотелось, но голова болела зверски, и анестезия бы не помешала.

– Давай, – решительно сказал он.

На свет явилась огромная, литров на пять, бутылка с мутноватой жидкостью. Бородач щедро набулькал жидкость в кружку с отбитой ручкой и всунул Егорке в руку. Егорка понюхал – из кружки ощутимо пахнуло солеными огурцами.

– Это что? – боязливо спросил он.

– Мед, – уверенно ответил бородач. – Пей, братка, не сомневайся.

На вкус мед оказался точь-в-точь как самогон, смешанный с рассолом в пропорции один к одному. Егорка подавился, но выпил. Бородач наполнил кружку снова и маханул, молодецки дернув бородой. Потом протянул Егорке широкую, как саперная лопатка, ладонь.

– Ты, Светомысл, парень хороший, и голова у тебя крепкая! Меня звать Терпило, я старший отрок в дружине Детей Святовита.

Егорка вяло ответил на железное пожатие Терпилы. В голове по-прежнему перекатывались тяжелые валуны.

– Ты пей, пей мед, – Терпило плеснул ему еще граммов сто самогонного рассола. – Его наши предки пили, он им был вместо вина, аспирина и декседрина вместе взятых. Оттого и били всех подряд, даже тех, кто случайно под руку подвернется…

– Похоже, ты не просто так две ночи не спал, – догадался Егорка. – Квасил, небось, в дозоре?

– Ну так, – засмущался Терпило. – Дозор ночной, сам понимаешь…

После второй кружки огуречного меда Светомыслу полегчало. Он огляделся и оценил обстановку. Обстановка была крайне проста: изба с голыми стенами, колченогий стол, украшенный бутылью и кружкой, да неэстетичного вида топчан в углу. На кособокой этажерке стоял маленький деревянный идол Перуна, вымазанный чем-то темным.

«Экономят на реквизите», – машинально отметил Егорка. Он вдруг почувствовал себя очень голодным. Даже если насчет декседрина Терпило преувеличивал, то аппетит его мед вызывал зверский.

– Слушай, терминатор, а похавать у тебя есть что-нибудь?

– А как же! – обрадовался бородатый отрок. – Медвежатинка, свежий засол!

Из прочитанного перед миссией материала Егорка помнил, что медвежатина должна солиться как минимум месяц. Но желудок сводило так, что спрашивать, прошел ли положенный срок, не хотелось.

– Тащи, – вздохнул он.

Медвежатина оказалась подозрительно похожей на обычную тушенку, зачем-то смешанную с брусничным вареньем. «Ну, тушенка так тушенка, – подумал Егорка с облегчением, – хоть трихинеллез не подхвачу…» О том, в каких условиях жили порубежники, в Москве ходили страшные байки. В потайном кармане куртки у Егорки лежали две пластины «Фильтрума», но доставать их при Терпиле он стеснялся.

– А где князь? – спросил он, вытирая жирные от угощения губы. – Старшие сказали, он в схроне сидит.

– Ага, – ухмыльнулся отрок. – Сидит… Он на одном месте никогда дважды не ночует, только потому и жив до сих пор. Где Добробой – никто не ведает, но я про тебя уже сообщил, так что теперь мы будем сидеть и ждать, когда он к нам пожалует.

– И долго ждать?

Терпило пожал широкими плечами.

– Кто ж его знает. Может, сегодня приедет, а может, завтра. Да ты не горюй, братка, у меня в погребе меду еще много…

3

Добробой приехал поздно вечером. К этому времени гридень Светомысл был уже пьян, как фортепьян, и отроки князя сразу же потащили его в сени – приводить в чувство. Они трижды окунули его головой в деревянную кадушку с ледяной колодезной водой, после чего один из отроков посветил ему в глаза ручкой-фонариком и остался доволен результатом.

Пошатывающийся Егорка, вытирая лицо рукавом, вышел во двор, где около большого черного «Хаммера» стоял князь – его приземистый широкий силуэт очень четко вырисовывался на фоне встающей над полем луны. Добробой стоял к Егорке спиной, и только мощное журчание подсказывало, что князь вовсе не любуется пейзажем, а занят гораздо более важным делом.

– Ой ты гой еси, великий князь… – неуверенно начал Егорка.

– Сам ты гой, – не оборачиваясь, отозвался Добробой. – Не умеете в своей Москве пить – так не беритесь.

– Да нормальный я уже! – с досадой сказал Светомысл.

Князь перестал журчать и энергично передернул плечами.

– Ну, раз нормальный, то пойдем выпьем. И потолкуем о делах наших.

– Пойдем… те, – обреченно вздохнул Егорка.

В дом заходить не стали. Оказалось, что за ним, невидимый для посторонних глаз, разбит большой походный шатер – тент с противомоскитной сеткой, под которым стояли сколоченные из толстых бревен скамьи и большой дубовый стол. За столом расположилась княжья дружина – человек десять крепких мужиков в камуфляже – и длинноволосый седой старик в белой вышиванке. Добробой, одетый в спортивный костюм – Светомысл заметил, что вместо адидасовского трилистника на нем была вышита руна «Одал», – прошел и грузно сел во главе стола, махнув гостю рукой – садись, мол, не стесняйся.

Егорка поискал глазами, где бы ему сесть, но не нашел. Дружинники делали вид, что не замечают никакого гостя. Один только старик в вышиванке смотрел на него пристально, не мигая, круглыми, как у совы глазами, и под этим взглядом Егорке стало очень неуютно.

– Вот, – сказал Добробой гулким голосом, – приехал к нам, значит, человек из Москвы. Не обманули москвичи. Есть, значит, и у них яйца.

Дружина с готовностью заржала. Егорка не очень понял княжеский юмор, но отметил, что атмосфера за столом мгновенно разрядилась. Один из дружинников даже подтолкнул соседа бедром и немного подвинулся на скамье.

– Садись, Москва.

– Спа… – начал было Егорка и осекся. Как принято здороваться у порубежников, он забыл. Точно не «спасибо», об этом его предупреждали на инструктаже раз двадцать. Порубежники – не столичная хипстота, у которой приветствие «здорово, старый перун» ничего, кроме идиотских ухмылок, не вызывает. Здесь за такое могут и в хрюк втереть. И базар следует фильтровать не менее внимательно, чем с урками на зоне. Скажешь неосторожно «спасибо», сразу же прикопаются – а что это за бог такой, который спасать должен? А не тот ли, которому попы на гелендвагенах кланяться заставляют? А может, ты сам, того, из рабов божьих будешь? Нет? А чем докажешь? Ну и так далее…

– Здравия, – сказал он и сел на освободившееся место. Ему тут же пододвинули тарелку, положили на нее два шампура с вкусно пахнущим мясом и налили в пластиковый стаканчик уже знакомого огуречного меда.

– Вот, Жирослав, – князь внимательно поглядел на старика в вышиванке, – ты хотел что-то сказать нашему гостю. Так говори, другого времени не будет.

Старик прокашлялся, решительно отодвинул тарелку и вытянул в сторону Егорки длинный желтый палец.

– Я тоби дещо розповим, – проговорил он сильным, молодым и слегка дергающимся голосом, странно не вязавшимся с его внешностью. – А ти слухай и запамятовувай, я двичи повторювати не стану.

Гридень Светомысл с ужасом понял, что понимает в лучшем случае треть из того, что произносит старик. Причем то, что он понимал, было как раз не очень важно, а самое главное от него ускользало. Дождавшись, пока Жирослав прервется, чтобы отхлебнуть из пластикового стаканчика, Егорка замахал руками.

– Князь, я же ни бельмеса не понимаю! Он по-русски не может, что ли?

– Песьей мовой не размовляю, – с достоинством ответил седой.

– Видишь, гридень, – Добробой подмигнул Егорке, – какой он у нас упрямый? Они там все такие, Жирослав еще не самый упертый.

– Ваша мова – ординская, – огрызнулся Жирослав. – Вам ее татарва да мокша навязали. Мне, волхву, на ней говорить – ганьба.

– А перевести никто не может? – уныло спросил Егорка.

– Я могу, – дружинник, сидевший напротив Светомысла, широко улыбнулся. – Но тебе не понравится.

– Потерплю как-нибудь.

– Он говорит, вы там в своей Орде не родноверы никакие, а собачье говно. Рабы сам понимаешь кого, и вместо мозгов у вас – вата. Монголы вас триста лет употребляли, теперь у вас гены наполовину татарские, наполовину мордовские. И то, что вы себя там, в Москве, родноверами называете – так только славное имя Рода поганите…

– Да что он гонит? – возмутился Светомысл. – Да я эту пургу в любом хохляцком паблике сто раз читал, стоило ради этого меня сюда посылать?

Дружинник скорчил удивленную рожу.

– А от меня ты чего хочешь? Что волхв сказал, то я тебе и перетолмачиваю.

Жирослав забормотал что-то на своем полупонятном языке.

– Он говорит, что это было необходимое вступление, – перевел дружинник и икнул. – Что его надо произносить перед каждым разговором с кацапом. А тот разговор, ради которого ты приехал, – будет у вас с глазу на глаз.

– А как же я пойму?..

Не обратив внимания на последнюю реплику, Жирослав резко поднялся, едва не столкнув со скамьи сидевшего рядом дружинника. Повелительно махнул Егорке рукой – иди за мной.

Егорка с трудом вылез из-за стола и поплелся за волхвом.

Отошли далеко – так, что даже богатырский гогот княжьей дружины был едва слышен за стрекотом кузнечиков и кваканьем лягушек. Убедившись, что их никто не видит, Жирослав схватил себя за длинные седые космы и рванул вверх и назад. Обнажился гладко выбритый потный череп. Жирославу без парика было лет тридцать пять.

– Фу, мля, – сказал волхв на чистом русском языке, брезгливо тряся париком. – Он же еще и меньше на размер, прикинь?

– Конспирация, – понимающе кивнул Егорка.

– Хренация! Реквизиторы чертовы… Ладно, времени мало, так что давай по делу.

4

Спустя три дня гридень Светомысл, он же аспирант РГГУ Георгий Картузов, подъехал на стареньком пикапе к шлагбауму КПП в небольшом украинском поселке. Поселок, несмотря на свои невеликие размеры, ухитрился расположиться на территории двух стран – граница с Россией проходила между домами 15 и 17 по Колхозной улице.

Из обитого жестяным листом сарайчика не торопясь вышли два упитанных бойца Нацгвардии с небрежно болтавшимися на животах автоматами. Встали на приличном расстоянии от пикапа, всем видом давая понять, что это водитель должен к ним подойти, а не наоборот.

Светомысл заглушил мотор и вытащил из бардачка документы.

– Что делали на территории незалежной Украины, гражданин Картузов? – казенным голосом спросил один из бойцов, усатый брюнет, пролистывая паспорт Светомысла.

– Проводил разведку, – честно ответил Егорка и, увидев, как округлились глаза пограничника, быстро добавил: – Археологическую.

Ожидаемого эффекта поправка не возымела.

– Пройдемте, – приказал второй боец, положив руки на автомат и мотнул лобастой головой в сторону сарайчика.

– Пройдемте, – вздохнув, согласился Егорка.

В сарайчике он послушно сел на жесткий стул и позволил себя обыскать. Во внутреннем кармане у него лежало письмо волхва Жирослава – как уверял волхв, он лично провел обряд раскрещивания и имянаречения над одним из бойцов, дежуривших на КПП. Если, конечно, он ничего не перепутал – все-таки Жирослав был со странностями. Взять хотя бы этот парик…

Лобастый боец развернул письмо и начал внимательно читать, шевеля толстыми губами. В глазах его разгоралось недоумение.

– Глянь, Олег, – он сунул письмо усатому. – Это вроде как тебе написано.

Олег быстро проглядел письмо и велел лобастому:

– Покури пока на крылечке.

Когда тот вышел, усатый резким движением наклонился к Егорке – тот от неожиданности вжался в стул.

– Ты откуда Жирослава знаешь?

«Слава Яриле, – подумал Егорка с облегчением, – не напутал волхв».

– На Казантипе познакомились, – ответил он, как велел Жирослав. – В две тысячи шестом. Он меня в родноверие обратил, имянаречение провел…

– И какое твое нареченное имя?

– Светомысл. Там написано.

– Я вижу, что там написано, – буркнул усатый. – А мое имя он тебе называл?

– Ворон.

Ворон-Олег хмыкнул, сложил письмо волхва вчетверо и протянул его Егорке. Тот быстро помотал головой.

– Жирослав сказал, чтобы у вас осталось. Российским пограничникам о нем знать не нужно.

– Молодец, – похвалил усач то ли волхва, то ли Светомысла. – Что везешь?

– Бабу, – честно ответил Егорка. – Документы все в порядке.

– Ба-бу, – протянул Ворон задумчиво. – Эх, если б не Жирослав, не уехал бы ты, москалик, с нашей украинской бабой дальше этого КПП… Но воля старейшины – дело святое. Гони двести баксов и проваливай.

– Какие двести баксов? – возмутился Светомысл. – Там же написано…

– Там про это ничего не написано, – веско сказал Ворон. – А Старому Деду на дорожку треба грошей дать. Или тебе проблемы нужны?

Егорка понял, что проблемы у него действительно могут возникнуть и никакой Жирослав здесь ему не помощник.

– Так-то лучше, – удовлетворенно проворчал Ворон, забирая у него две зеленые купюры. Сотенные он спрятал в разные карманы – видимо, чтобы поделиться с напарником только одной из них. – Ну, гладкой дороги тебе, брат Светомысл.

5

– Что делали на территории Украины? – неприветливо осведомился лейтенант Асланбеков.

– Проводил археологическую разведку, – Егорка полез за документами. – Вот открытый лист от Института археологии в Москве, вот письмо от Института археологии Национальной академии наук в Киеве…

– И что же ты там наразведывал, разведчик? – прищурился лейтенант.

– Вот, бабу нашел, – Светомысл махнул рукой на стоявший на солнцепеке пикап. – Каменную.

– Показывайте.

Баба занимала почти весь кузов пикапа. Здоровенный каменный идол с грубо вырезанным лицом и схематично намеченными толстыми руками, скрещенными на животе, лежал, перехваченный брезентовыми ремнями, и тупо пялился в ярко-голубое майское небо.

– Какая же это баба, – сплюнул Асланбеков, – идолище какое-то поганое. Вон и борода у него.

– Это древнеславянский идол, – объяснил Егорка. – На самом деле он только так называется – каменные бабы в основном половецкие, а это, скорее всего, редкое изображение Перуна. Видите, он молнии в кулаке держит?

– Ценная, должно быть, хреновина? Если такая редкая?

Егорка, наученный горьким опытом, помотал головой.

– Как сказать – для науки представляет определенную ценность, а так…

– И что, – недоверчиво нахмурился лейтенант, – небратья тебе ее спокойно дали вывезти?

– Ну, – Егорка скорчил гримасу, – что значит «спокойно»… Обобрали, конечно, до нитки. Но ведь для науки же… Теперь ее в музее поставят. В Историческом, на Красной площади.

– Я бы такую у себя даже на огороде не поставил ворон пугать, – решительно сказал Асланбеков. – Больно уж уродливая. Ладно, давай свой паспорт.

Спустя десять минут Перун въехал на территорию России.

6

Открытие новой экспозиции было назначено на двадцатое июля – конечно же, с умыслом. Гридень Светомысл и еще девятнадцать человек из братства Волчьего Солнца приехали на Площадь Революции за час до назначенного срока – посидеть в «Бургомистре», выпить по кружке темного пива.

Сели на летней террасе. Егорка покрутил головой и увидел на площади перед выходом из метро знакомую бородатую физиономию – отрок Терпило тоже был здесь, а с ним несколько человек из братства Детей Святовита. Егорка помахал старому приятелю рукой – Терпило заметил, обрадовался и о чем-то быстро заговорил со своими товарищами. Через минуту рослые и плечистые «дети» уже расталкивали сидевших на террасе, пробиваясь к московским соратникам.

– Здравия, братья! – Терпило обхватил медвежьими лапищами поднявшегося навстречу ему Егорку, сжал крепко, до хруста. – С праздником вас, с Перуновым днем!

– И вы здравы будьте, порубежники, – старейшина Волчьего Солнца, Добрыня, отер от пивной пены усы и повелительным взмахом руки подозвал официанта. – Ну-ка, поставь нашим друзьям еще столик, да побыстрее.

Пока официанты организовывали место для новых гостей, Светомысл и Терпило обменивались впечатлениями: Егорка рассказывал о своих приключениях в Киеве, отрок – о том, какой огромной и по-муравьиному перенаселенной показалась ему Москва.

– Как вы тут живете-то, братка? – спрашивал он. – Сколько ж здесь народу обитает – миллионов десять?

– Официально – двенадцать, – отвечал Светомысл. – Но на самом деле пятнадцать как минимум. Одних гастарбайтеров миллионов пять.

При слове «гастарбайтеры» тень набежала на простодушное бородатое лицо Терпилы.

– А знаешь, кого я вчера видел? – почему-то шепотом спросил он. – Жирослава. Он в переходе у Киевского вокзала работает. На себя, правда, не похож, но это точно он, зуб даю.

– Кем же он там работает? – удивился Егорка. – Продавцом, что ли?

– Собачка у него там, – объяснил Терпило. – Белая такая. Он ей на корм собирает.

– Да ты ошибся, наверное. Зачем киевскому волхву в переходе побираться?

– Того не ведаю, – вздохнул отрок. – Но человек он непростой, и личин у него много.

Тем временем гостям принесли пиво, и Добрыня, подняв свою кружку, торжественно провозгласил:

– Слава родной земле! Слава предкам! Слава Роду!

– Слава Роду! – громко откликнулись Дети Святовита.

На них оглядывались. Егорка почувствовал поднимающуюся откуда-то из глубины души гордость – его окружали не просто друзья, а братья, родичи, и это возвышало его над всеми пятнадцатью миллионами жителей громадного мегаполиса, разобщенных, как атомы, не чувствующих своих корней, не имеющих силы. Он крепко сжал кулак и ткнул им в твердое плечо Терпилы.

– А помнишь, как ты меня – кистенем? Вот же болван здоровый!..

– А у тебя башка крепкая оказалась, – захохотал Терпило. – Как у Перуна дубоватого…

Егорка подавился смехом.

«Почему он каменный? – спросил он той ночью у Жирослава. – Перун же должен быть деревянным, его священное дерево – дуб».

«Дубового Перуна христиане сбросили в реку, – ответил волхв. – И он утонул, хотя кияне и просили бога – „Выдуби, выдуби!“. Пролежав тысячу лет на дне, Перун обрел крепость камня. Приходит пора, и грань между камнем и деревом стирается, как стирается она между деревом и человеческой плотью. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Когда человек родится, он слаб и гибок, а когда умирает, он крепок и черств. Понимаешь ли ты меня, кацап?»

«Понимаю, что ты цитируешь Лао-Цзы, – сказал ему Егорка. – Но ты не ответил на мой вопрос».

«Ответ ты получишь, когда выполнишь волю бога, – Жирослав с гримасой отвращения принялся натягивать парик. – А пока что позаботься о том, чтобы Перун попал в Исторический музей к двадцатому июля».

7

– Я рада, что в этот замечательный день на открытии нашей выставки «Лики славянского язычества» присутствует молодой, подающий надежды историк из РГГУ Георгий Картузов, который нашел и привез нам один из главных экспонатов сегодняшней экспозиции – каменного Перуна. Надеюсь, он поведает нам о своей находке. Георгий Викторович, прошу вас к микрофону.

– Спасибо, уважаемая Татьяна Васильевна. Прежде всего, я хочу поблагодарить руководство музея за то, что оно согласилось выставить в этих стенах найденную мной статую Перуна. Каменный Перун – звучит парадоксально, не правда ли? Мы знаем, что идолы этого божества-громовника у восточных славян были деревянными и что почти все они были уничтожены. Но есть знаменитый Збручский идол, один из четырех ликов которого изображает, безусловно, Перуна. Есть легенда о Белых богах, капище которых располагалось в окрестностях города Радонежа и было спрятано в непроходимых дебрях после основания Троице-Сергиевой лавры – один из этих богов, вытесанных из белого известняка, тоже был Перуном. И вот сегодня мы можем увидеть единственную, по всей видимости, уцелевшую каменную скульптуру, изображающую бога-громовержца, чье имя происходит от древнеславянского «перти», «переть», что на старом языке означало «ударять». Собственно, само имя «Перун» можно перевести как «разящий молнией». Видите, у него целый пучок молний зажат в руке – он готовится обрушить их на головы отринувших его людишек. На тех, кто променял веру своих предков, верность Роду, воинскую доблесть – на пришедшую из лукавой Византии религию рабов. Не будем кривить душой – среди нас таких большинство. А значит, мы заслужили, чтобы на нас обрушился гнев славянского громовержца… Гнев Перуна…

– Георгий Викторович, что с вами? Вам нехорошо?

– Нет-нет, все в порядке… это сейчас пройдет… можно мне воды?

Он схватил стакан и, стукнув зубами о край, выпил его в два глотка. Собравшиеся в зале смотрели на него недоуменно. Народу было на удивление много – кроме братьев Волчьего Солнца и Детей Святовита были тут и Сварожичи, и Сыны Велеса, и еще какие-то малознакомые Светомыслу родноверы из Мурома. Показалось ему или нет, но в задних рядах блеснул потной желтизной бритый череп волхва Жирослава.

8

КРУПНЫЙ ПЛАН

Лицо Жирослава, искаженное гримасой злобного торжества.

НАЕЗД КАМЕРЫ

В руке волхва – черная коробочка, похожая на старый мобильный телефон «Моторола». Палец с грязным ногтем лежит на единственной кнопке.

ЖИРОСЛАВ (громовым голосом):

– Правда твоя, кацап! Гнев Перуна падет на сей гнусный Мордор и сотрет его с лица земли!

ОБЩИЙ ПЛАН

Головы собравшихся оборачиваются к волхву. Тот высоко поднимает руку с зажатой в ней коробочкой.

ЖИРОСЛАВ:

Пришел ваш последний час, мордва проклятая! Молитесь! Перун, отец громов и молний, порази же этот проклятый град и всех, кто в нем!

НАЕЗД КАМЕРЫ

Палец с грязным ногтем судорожным движением жмет на кнопку.

КРУПНЫЙ ПЛАН, ЗАМЕДЛЕННАЯ СЪЕМКА

Каменная фигура Перуна, стоящая на постаменте в центре зала, разваливается на куски, обнажая серо-голубоватый металлический контейнер, спрятанный в пустотелой статуе.

НАЕЗД КАМЕРЫ

Запрокинутое, хохочущее лицо Жирослава.

ОБЩИЙ ПЛАН

Взрыв чудовищной силы разносит в пыль стены музея, ударная волна бьет в кремлевскую стену, с башен Кремля рушатся рубиновые звезды.

КРУПНЫЙ ПЛАН

Одна из звезд ударяется о брусчатку Красной площади и рассыпается в мелкую стеклянную пыль.

ОБЩИЙ ПЛАН

Над развалинами музея поднимается облако темной пыли. Оно растет, набухает и в конце концов охватывает собою всю Красную площадь.

9

– Никуда не годится, – сказал Арцыбашев, дочитав последнюю страницу. – Все надо на хрен переделывать.

– Почему это? – обиженно спросил Поплавский. – По-моему, очень бодренько. А финал так вообще – жыр.

Арцыбашев вздохнул и выбрался из кресла. Подошел к бару и достал оттуда бутылку коньяка.

– Будешь?

– Буду! – с вызовом сказал Поплавский. Арцыбашев наполнил два бокала, протянул один собеседнику.

– Слушай, старик, я тебя очень уважаю, ты – талантище. Но нельзя же так топорно работать. Ну вот что у них за имена? Жирослав, Терпило… Просто пародия какая-то получилась. Что, нормальных славянских имен мало?

– Ну, переделаю, – надулся Поплавский. – Делов-то… Но будет как у всех – предупреждаю сразу. Всяких, знаешь, Велимиров и Святославов и без нас хоть ложкой ешь. «Тримедиа» уже четвертый сериал выпускает с главным героем – Мстиславом.

– Сравнил, – хохотнул Арцыбашев. Пригубил коньяк, поморщился. – «Тримедиа» уже сколько лет в этой теме? У них фэнов только среди родноверов – миллион. Тарасюк им только что в попу не дует… Слышал про него последнюю сплетню?

– Нет, – угрюмо буркнул Поплавский.

– Рассказываю. Он у себя в офисе сделал натуральную кумирню. Ну, вот у тебя там, – Арцыбашев ткнул пальцем в папку со сценарием, – «маленький деревянный идол Перуна на этажерке». А у Тарасюка – прямо из кабинета выход в комнату с видом на Кремль, а в ней – и Перун, и Велес, и Сварог, и даже этот… как его… пес с крыльями…

– Симаргл, – подсказал Поплавский.

– Вот-вот, точно. Симаргл. И все, между прочим, из ценных пород дерева. И он в этой комнате кур им режет, коноплю жжет и все это потом в ютюбе выкладывает. Фанаты кипятком сцутся.

Поплавский нервно крутил в руках бокал.

– Я не понимаю, Женя, – сказал он напряженным голосом, – ты что, с Тарасюком ссориться не хочешь? Тебе поэтому сценарий не нравится?

Арцыбашев захохотал.

– Ты не шути так больше, – попросил он. – С Тарасюком ссориться, придумал тоже. Тарасюк еще в своем Крыжополе лопухом подтирался, а я уже у HBO права на пять спин-оффов к «Игре престолов» покупал. Забыл, на кого работаешь?

– Ну тогда я вообще ничего не понимаю, – развел руками Поплавский. – Ты просил посмеяться над родноверами, и в то же время показать, что они представляют собой угрозу. Я все сделал. Что не так?

– Да все не так! – рявкнул Арцыбашев. – Почему у тебя российский пограничник – чурка какая-то? Абусалимов, что ли?

– Асланбеков. Так смешно же! Все же про бронетанковых бурятов сразу вспомнят!

– Ни хрена не смешно! Делай его Сидоровым, и чтобы проницательности побольше. Понял? Чтобы он сразу этого твоего Карамазова раскусил!

– Но тогда же его через границу не пропустят!

– А ты сделай, чтобы пропустили! Но чтобы бдительный лейтенант Сидоров тут же позвонил в Москву и сообщил, куда следует!

Поплавский схватился за голову.

– А как же тогда финальный взрыв?

Арцыбашев отечески потрепал его по плечу.

– А вот это, старик, самое главное. Взрыв должен быть – это красиво, это зрителю понравится. Но имей в виду – Кремль нам никто взорвать не позволит. И потом, у тебя в сценарии вообще непонятно, как бомба, заложенная в Перуне, может стереть с лица земли весь Мордор, как твой Жирдяслав обещает…

– Жирослав.

– Да по хрен. Вот как ты сам это понимаешь?

Поплавский потянулся к папке, достал из нее листок с какими-то диаграммами.

– В статую была заложена «грязная бомба». Изготовить такую нашим соседям вполне по силам – радиоактивных веществ в их распоряжении сколько угодно, приезжай в Чернобыль да греби лопатой. А смысл грязной бомбы – в том, чтобы рассеять как можно больше радиоактивной пыли, сделав зараженную местность непригодной для жизни…

– И кто это поймет из того, что здесь написано? – Арцыбашев снова ткнул пальцем в папку. – А вот если сделать так: взрыв происходит только в воображении этого твоего Жиробаса – или, лучше, его представляет себе Егор, а в действительности бомбу уже давно обезвредили наши доблестные эфэсбэшники, и Перун просто разваливается на куски. Волхва арестовывают, но он успевает раскусить ампулу с ядом, вшитую в десну. Вот это будет история.

– Слушай, Женя, – сказал Поплавский, – ты, конечно, продюсер, царь и бог, и слово твое – закон, но то, что ты предлагаешь, это набор штампов из советских фильмов. Я так работать не могу.

– Ну, – сказал Арцыбашев с видимым облегчением, – раз так, тогда забирай эту хренотень и иди придумывай новый вариант. И чтобы без всяких этих Асланбеков и Мухоморов. Ясно?

– Ясно, – уныло вздохнул Поплавский. Он допил коньяк, собрал бумаги в папку, на которой красным маркером было выведено «Операция „Гнев Перуна“», и поплелся к выходу из огромного кабинета Арцыбашева.

– И вот еще что, – окликнул его Арцыбашев, когда сценарист уже взялся за ручку двери.

Поплавский оглянулся. Хозяин кабинета стоял у стены, в которую был вмонтирован небольшой электрокамин.

– Насчет того, что я тут царь и мое слово закон – это ты понимаешь правильно, – сказал Арцыбашев. – А вот насчет бога ошибаешься. Бог у нас один. Мне это ребята из HBO давно объяснили.

Он протянул руки к трепещущему пламени электрокамина.

– Владыка Света, согрей нас и защити, ибо ночь темна и полна ужасов.

Павел Виноградов, Татьяна Минасян
Кондрат Оглашающий

Места и впрямь были чудесные. Михаил пружинисто шагал по притихшему сентябрьскому лесу, всей грудью вдыхая вкусный сыроватый воздух, взглядом выхватывая среди палой листвы то коричневую шляпку степенного боровика, то многоэтажную конструкцию из опят, то лукавую лисичку.

Он был рад, что прибыл в эти места не по воздуху, а на машине, ощущая сопротивление дороги, радуясь мелькающим пейзажам. И кроме свидания с не уничтоженной еще дикой природой, ничего он больше от поездки в тверскую глубинку не ждал. Дело было глухим. Если бы не родня и дружки Муромцева…

Местные предупреждали, что озеро возникнет перед ним неожиданно. Несмотря на это, Михаил чуть не вскрикнул от изумления, когда в глаза его плеснул прозрачный свет, словно драгоценная безделушка космической владычицы упала с небес и тихо лежала среди дебрей. Озеро было, как светлое блюдо среди оцепеневшего темного леса. Его зеленоватую амальгаму не искажала ни единая морщинка. Как будто так было всегда: белесые призраки берез, хмурые сосны, траурные ели и – вечно спокойная водяная гладь.

Здесь было так тихо… Слишком тихо. И тишина эта спустя какое-то время становилась тревожной. Михаил вспомнил рассказы о туристах, среди ночи срывавшихся тут из лагеря из-за беспричинного ужаса. Он пожал плечами – не раз был в «аномальных» местах и видел еще не такое. «Разберемся», – с привычной полицейской уверенностью подумал он.

Он специально оставил машину в деревне и пошел к озеру напрямик, хотя знал, что с юга к нему можно было спуститься по большой прогалине, до которой пять минут езды довольно приличным проселком. Прогалина вела к единственному небольшому пляжу. Озеро Навье возникло несколько миллионов лет назад от падения метеорита и представляло собой почти идеально круглый и глубокий кратер. Во всех остальных местах рядом с берегом можно было сразу уйти на несколько метров под воду, и лишь здесь причудливая эрозия создала сравнительно пологий спуск в глубину. Эту-то прогалину с пляжем и облюбовали туристы после того, как недавно неподалеку пролег участок Великого автопути от Питера до Владивостока. До сей поры и озеро, и близлежащая деревенька Явленка в туристических маршрутах досужих москвичей не значились – добраться сюда было труднее и дороже, чем до Кордильер. Трасса и вдруг нахлынувшая на обывателей Нерезиновой мода отдыхать на родной природе изменили все. Уже второй сезон Явленка переживала нашествие дорогих авто, и местные с изумлением слушали доносящиеся из ночного леса пьяные мужские голоса и женский визг. Летними ночами небо над озером отражало пламя костров, на облаках зависали причудливые стереокартины, а фейерверки грохотали почти каждую ночь.

Но прохладный сентябрь и ледяная вода Навья отпускников не слишком соблазняли. Хотя кое-кто был там и сейчас, причем совсем недавно: Михаил с болью увидел, что прогалину уродуют кострища, кучи мусора и квадраты жухлой травы в тех местах, где были надуты походные коттеджи. В кустах часто попадались отходы жизнедеятельности приматов, а в сером песке пляжа поблескивали контейнеры из-под продуктов и осколки бутылок.

Вечер наступил враз. Сияние вод словно подернулось пеленой, в навалившемся ниоткуда стылом тумане растворился лес. Тише не стало, потому что тишина и так была почти абсолютной, но она как бы сгустилась, подобно незримому облаку окутала окрестности. Михаила вдруг пробрала сильная дрожь. Он повернулся к озеру и застыл на месте. Над темной теперь водой стояло мертвенное зеленоватое свечение. Было оно не слишком сильным, мерцающим, как будто на поверхности воды плавала тончайшая пленка фосфора. Но в глухом вечернем лесу это зрелище производило впечатление ужасающее. Михаил мельком подумал, что вот и разрешилась загадка сбегавших отдыхающих: увидев такое с пьяных глаз, запросто можно было впасть в панику. «Только мертвых с косами не хватает», – сердито подумал мужчина, вспомнив, что прочитал в материалах дела и о свечении, и о мудреном объяснении этого явления ученых.

Вдруг тишину нарушил негромкий, но резкий звук, и молодой человек снова непроизвольно вздрогнул. Впрочем, тут же пришел в себя: новое явление уж точно не имело отношения к мистике, просто у озера был еще один человек. Михаил услышал шлепающие шаги и невнятное бормотание. И вот среди смутно проглядывающих из тумана деревьев показалась темная фигура.

– Черти, черти, вурдалаки, – разобрал Михаил, когда идущий поравнялся с ним, в густом тумане не заметив неподвижно стоящего инспектора. Тот подумал, что прохожий стар – непрерывное бормотание очень смахивало на стариковскую воркотню.

– Че они тут ездят, че гадят? Вот уж Матушка им даст, уж она им покажет! И правильно, и нечего супротив духа переть!

Эти речи сопровождались звяканьем стекла и стуком пустых контейнеров и банок из-под пива. Человек бросал их в огромный мешок на тележке, которую с трудом катил по песку. Михаил было решил, что дед собирает тару для сдачи, но тут же понял, что тот просто прибирается на пляже.

– Мало их тут еще потонуло! – отчетливо донеслось до Михаила, и тот сразу принял охотничью стойку: именно ради этого дознаватель Императорского следственного комитета приехал в тверскую глушь.

– Гражданин! – громко позвал он, и бормочущий застыл. – Позвольте с вами поговорить.

Это действительно был старик, однако стоял он прямо, и дыхание его было ровным. Плащ-палатка с накинутым на голову островерхим капюшоном придавала ему облик монаха. Ниже Михаил с удивлением разглядел грязные босые ноги.

Инспектор показал мерцающую подсветкой пластиковую карточку со своим трехмерным фото и биометрией. Однако большого впечатления это чудо идентификации на аборигена не произвело.

– Я инспектор ИСК Преображенский, – вновь начал Михаил в надежде пробудить эту статую.

Но дед махнул рукой, пробормотал что-то не очень приветливое, резко повернулся и проворно скрылся в тумане. До Михаила доносились лишь удаляющиеся шлепки босых ног и поскрипывание тележки.

– Придурок, – пожал плечами Михаил. – Ладно, никуда не денется, в деревне его допрошу.

С этими словами инспектор быстро зашагал по прогалине, надеясь, что топографическая интуиция его не подведет и выведет на проселок.

– Миша, ты ведь грибник? – ошарашил его незадолго до этого начальник департамента особо важных дел полковник Варенин.

Полковник редко позволял себе с подчиненными такие вот неофициальные фразы.

– Так точно, – изумленно ответил инспектор.

– Да брось ты официоз, – махнул рукой полковник и указал на стул. – Садись.

Михаил присел, лихорадочно пытаясь понять, чем шеф его обрадует. Ничего хорошего такое начало не предвещало. Несмотря на свою молодость, инспектор Преображенский вечно получал от своего непосредственного начальника всякие головоломные задачки, и, если решал их недостаточно сноровисто, за этим следовали вполне реальные нагоняи.

Предчувствие его не подвело.

– Ты слышал об исчезновении депутата Муромцева? – в лоб спросил Варенин, и Миша мысленно застонал.

– Да, конечно, – ответил он, гадая, каким образом шеф вляпался в это дерьмо.

Как бы он не слышал, если об этом орали все СМИ? Депутат бесследно исчез, отдыхая на каком-то озере. Свита и охрана сначала не углядели его исчезновения. Скорее всего, все очень хорошо приняли на грудь и расслабились на свежем воздухе. А государственный муж полез в невменяемом состоянии купаться и банально утонул.

– Поиски результатов не дали. Нет тела, – Варенин прищелкнул пальцами. – Ты понимаешь, что это значит?

Миша понимал. Срочные перетасовки в высших политических кругах, где на фигуре Муромцева было завязано очень многое, дележ наследства… Да и не могут у нас такие фигуры просто исчезнуть. Странно, что служба безопасности Империи еще не подключилась: носителя государственных секретов могли похитить враги, он мог инсценировать свое утопление и сбежать сам, да много чего еще…

– СБИ работает, – заверил Варенин подчиненного, словно бы прочитав его мысли. – Но тебя это не касается, ты будешь сам по себе.

– Мы-то тут при чем, Николай Петрович? – вырвалось у Михаила. Ему совсем не хотелось соваться в эту банку с пауками.

– Притом, – строго обрубил полковник. – Ситуация непростая, сам знаешь.

Варенин взглянул на противоположный конец кабинета, где парил голографический портрет мужчины преклонных годов в короне и горностаевой мантии. Его суровый взор, казалось, пронизывал полицейских насквозь.

– Реформа органов идет. А у Муромцева связи при дворе, вся семейка – крупные бизнесмены. У меня требуют, понимаешь, – тре-бу-ют, чтобы я пустил на это расследование лучшие силы. Вот ты в эту Явленку и поедешь.

– Зачем? Граблями озеро прочесывать?

– Не получится, – серьезно покачал головой Варенин, – там семьдесят метров глубина. А на дне – разлом, и никто не знает, куда он ведет. Может, в самый центр Земли… Люди там пропадали постоянно, только никто этим не заморачивался, пока деревня на отшибе была. Приедет из соседнего села участковый, составит акт и откладывает дело. Лет двадцать назад там экспедиция была, ученые говорят, газы в озере ядовитые, бывают выбросы. Водолазы до дна добраться не могли, плохо им становилось. А как стали ездить туда из Москвы туристы и тоже пропадать начали, тут уж дело особо не замнешь. Теперь вот еще этот наш деятель великий… Ты же, Миша, любишь всякую эту хрень – НЛО там, этих, ити их, йети и прочих зомби? Так вперед, наслаждайся!

– Я, господин полковник, всем этим интересуюсь, пока эти йети не начинают лезть в большую политику, – вполголоса заметил Михаил и тут же получил от шефа по шапке.

– Р-разговорчики, боец! Короче, инспектор Преображенский, твоя задача: всех опросить, записать свидетельства и, если сочтешь, – эти слова Варенин особо выделил, – что состав преступления отсутствует, подать мне соответствующий рапорт. А я уж тут атаки отбивать буду…

– А если… – заикнулся было Михаил.

– Тогда будешь работать, – сердито глядя ему в глаза, произнес полковник. – И мы все тут тоже. Так забегаем, будто нам скипидаром задницу смазали. Понял?

– Понял, господин полковник.

– Можешь взять наш самолет, – расщедрился полковник, – за двадцать минут долетишь.

Михаил упрямо помотал головой.

– На машине поеду.

– Да не дуйся ты, Миша, – господин полковник ненадолго превратился в доброго дядюшку. – Сам он утоп. В случае чего, я всегда на связи. На твои запросы дам распоряжение немедленно отвечать. Действуй! А как дела закончишь, можешь еще сутки там отдохнуть. Рыбалку не обещаю – в озере этом проклятом не живет никто, даже водорослей нет. И комаров с мухами в округе тоже нет. За что еще его туристы и ценят. Зато грибов, говорят, навалом. На всю зиму напасешься. И места там чудесные.

В деревню Михаил вышел, когда уже почти совсем стемнело. Длинная вереница старых, рассохшихся от многолетних дождей и морозов, покосившихся и словно бы вросших в землю деревянных домиков за такими же древними и местами почти развалившимися заборами одним своим видом нагоняла тоску. Но инспектор приободрил себя, напомнив, что в этих ветхих домишках люди живут спокойной и размеренной жизнью, едят выращенные на собственных огородах натуральные овощи, пусть мелковатые и гниловатые, но на вкус во сто крат превосходящие синтетические. В деревне не знают городских проблем вроде пробок на земле и в воздухе, экономии воды, самодурного начальства и растущих налогов. Нет, местные должны были быть во многом счастливее его…

Мужчина, попавшийся ему навстречу, действительно выглядел вполне довольным жизнью, однако, когда он подошел поближе, Михаил понял, что перед ним не житель Явленки, а московский земляк – тот был одет в форму МЧС и оглядывался по сторонам как человек, впервые оказавшийся в этом месте. Сам он тоже пригляделся к одетому в деловой костюм Михаилу и, признав в нем «своего», приветственно замахал рукой:

– Вы тоже из столицы? Сегодня приехали? МВД, надо думать?

– ИСК, – коротко ответил Михаил, внимательно разглядывая представителя дружественного ведомства.

– Из-за депутата? – без труда догадался эмчеэсовец.

– Ну да, из-за чего же еще? – вздохнул Михаил, решив, что с этим крепким мужиком с открытым лицом хитрить не стоит. – А вы – тоже из-за него?

Спасатель хохотнул:

– Не совсем. Его-то вылавливать уже поздно! Теперь надо сделать так, чтобы больше в этой луже никто не тонул, ни депутаты, ни простые смертные!

– То есть вы здесь будете работать? – удивился Михаил.

– Не я лично, наверное, – пожал плечами эмчеэсовец. – Я мониторю возможность организации спасательной станции, а там – посмотрим, кого из наших сюда отправить, – он вдруг спохватился и протянул инспектору руку. – Максим.

Михаил пожал жесткую и явно очень сильную ладонь, назвал свое имя, и они вместе зашагали мимо полуразвалившегося забора.

– Вы где остановились? Я у бабки Лукиничны из девятого дома, – сказал Максим.

– Тогда мы почти соседи, – усмехнулся Михаил. – Я – у Дмитриевны из одиннадцатого.

– Тут, похоже, только бабки и деды и живут, – вздохнул Максим. – Жуткое место, с тоски можно удавиться!

– Разве? – пожал плечами Преображенский. – Деревня как деревня.

– Ага, другие не лучше, – согласно закивал эмчеэсовец. – Я бы долго в таком месте жить точно не смог: зимой из дома носа не высунуть, потому что дверь снегом завалена, летом круглыми сутками в огороде копаешься, чтобы зимой было, что есть, – бр-р-р!

Михаил промычал что-то неопределенное – спорить с новым знакомым ему не хотелось, но и согласиться с ним он не мог. Ему ветхие жилища явленцев с каждой минутой казались все более привлекательными.

– Мне сюда! – Максим кивнул на калитку с прибитым к ней жестяным кружком, на котором с трудом различалась нарисованная краской и наполовину облупившаяся девятка. Михаил кивнул и, ускорив шаг, двинулся дальше.

Хозяйка, согласившаяся приютить его у себя на время расследования за весьма скромную плату, встретила равнодушным взглядом, указала на тарелку с вареной картошкой на столе и, усевшись в углу, принялась вязать, тихо щелкая длинными спицами. За окнами к тому времени совсем стемнело, и тесную комнату освещала только тусклая керосинка. Михаил поел с аппетитом – в Москве натуральный картофель был ему не по карману, поблагодарил хозяйку за ужин и уже собрался порасспрашивать ее о происшествии с депутатом, но она вдруг отложила свое вязание и подошла к стоящему в другом углу огромному сундуку.

– Я вам на полу постелю, а то больше спать негде, – сказала она, доставая из сундука старый, во многих местах зашитый матрас и яркое лоскутное одеяло.

– А вы уже ложитесь? – уточнил Михаил.

– Конечно, а что же, до утра сидеть? Керосин экономить надо! – отозвалась Дмитриевна, разворачивая матрас на полу.

Несколько минут спустя москвич ворочался на жестком матрасе, с ужасом думая, что со своей привычкой засыпать после часа ночи, долго не сможет угомониться и здесь. Можно было, конечно, достать суперфон, побродить по сети, пообщаться с друзьями, послушать книгу или погрузиться в фильм, но он опасался, что это вызовет недовольство хозяйки. Некоторое время инспектор действительно валялся без сна, слушая, как бабка кряхтит на своей кровати за ширмой, но потом, утомленный долгой ездой и чистым воздухом, все-таки отключился от реальности.

Проснулся Михаил тоже рано – хозяйка встала с рассветом и принялась топать и греметь посудой. Некоторое время следователь пытался дремать, не обращая на шум внимания, но, в конце концов, понял, что уснуть ему больше не удастся, и вылез из-под одеяла.

Первая половина дня прошла в нудных и однообразных опросах свидетелей. Их ответы почти не отличались друг от друга: все жители Явленки ругали «проклятых городских», жаловались, что те своими пикниками и праздниками на озере мешают им спокойно жить, и уверяли, что никого из них не было на берегу, когда тонул Муромцев. Никого не интересовали пьяные купания незваных гостей, все сидели по домам или работали на огородах и о несчастном случае узнали, когда все уже было кончено. Примерно то же самое они рассказывали и о других погибших в озере отдыхающих.

Подходя к очередному ничем не примечательному дому, Михаил услышал громкие недовольные голоса двух о чем-то споривших людей. Инспектор приблизился и узнал в одном из ругающихся голосов звучный баритон своего вчерашнего знакомого Максима.

– Плевал я на вашего Кондрата, и на все ваши глупости, и на всю вашу красоту!!! – Спасатель явно был в ярости, и Преображенский, заинтересовавшись спором, торопливо подошел к калитке. Максим стоял во дворе, перед покосившимся крыльцом и, отчаянно жестикулируя, кричал на замершую на нижней ступеньке хозяйку дома – сгорбленную старуху, напоминавшую Бабу-ягу. Хотя вид у нее был не злой – на разошедшегося эмчеэсовца она смотрела спокойно и как будто бы с сочувствием.

– Не дадим вам устроить у нас такую же свалку, как в других деревнях, до которых вы уже добрались! – ответила она еще более громким визгливым голосом. – Наше озеро и наш лес вы не загадите.

– Да что же вы совсем меня услышать не хотите?! – снова вспыхнул Максим. – Никто не собирается у вас тут мусорить и портить вашу драгоценную природу, никто не будет трогать вашу лужу! Я говорю только о том, чтобы построить на ее берегу спасательную станцию, понимаете вы или нет?! Только один маленький домик, и настил над водой, и несколько лодок! Никакой грязи от этого не будет, а будет только польза вам же самим! И тем, кто к вам в гости приезжает – они тонуть перестанут!!!

– Мы к себе в гости никого не звали, – отозвалась старуха. – Не нравится наше озеро – не нужно в нем купаться.

– Но вы же понимаете, что люди все равно будут сюда ездить и купаться!

– Не захотят тонуть – не будут. А захотят – как мы можем им в этом помешать?

– Помешаем, если на пляже будет спасательная станция!

Старуха посмотрела на Максима, как на полного идиота и горестно вздохнула.

– Кондрат огласит… Не позволит вам озеро поганить, – сказала она неожиданно тихо и, спустившись с крыльца, медленно, сильно прихрамывая, заковыляла к калитке, вопросительно глядя на Михаила.

– Здравствуйте! Я хочу задать вам несколько вопросов… – начал дознаватель извечную первую фразу в разговоре со свидетелями, протягивая через забор удостоверение.

Максим подошел к калитке, кивнул Преображенскому и вышел со двора. Михаил тоже быстро кивнул в ответ и подошел к старой деревенской жительнице. Она смотрела на него недовольно, но тоже без злости – ей, как ему показалось, просто хотелось поскорее отделаться от всех незваных гостей.

Разговор с ней и правда не занял много времени. Ответы были все те же, что Михаил уже слышал от других местных обитателей. Выключив диктофон и поблагодарив угрюмую старуху, Преображенский снова вышел на главную улицу Явленки, представлявшую собой раздолбанную пыльную дорогу, где снова услышал зычный голос Максима. Теперь он доносился из соседнего двора, где Михаил уже был. Следователь прошел мимо забора, за которым спасатель так же тщетно объяснял пожилой паре необходимость создания лодочной станции, и собрался уже свернуть к другому ряду домов, где жили еще не опрошенные им явленцы, когда Максим внезапно выскочил со двора, яростно захлопнув за собой калитку. Ветхий забор, построенный не одно десятилетие назад, не выдержал такого жестокого обращения и вместе с калиткой с треском завалился набок. Хозяева дома испуганно ахнули.

– Черт, – буркнул себе под нос спасатель. Вид у него теперь был виноватый, но не особо удивленный, и Михаилу пришло в голову, что тот уже не первый раз случайно что-то ломает, не рассчитав силы.

– Простите, – повернулся Максим к лишившимся забора хозяевам и покаянно прижал руку к груди. – Я вам сейчас же все исправлю! У меня инструменты в машине есть – сейчас принесу, и все будет пучком!

Не дожидаясь их ответа, он бросился в конец улицы, где они с Михаилом припарковали автомобили. Преображенскому он снова молча кивнул и все так же виновато развел руками, словно жалуясь на свое невезение.

– Что, многие против спасения на водах? – сочувственно спросил Михаил.

– Не многие – вообще все! – Максим с досадой пнул попавшийся ему на пути камешек, и тот отлетел на несколько метров вперед. – Природу им, видите ли, жалко! – Он плюнул на землю, выругался и пнул следующий камень. – Ненормальные какие-то, юродивые, чтоб их! На то, что живые люди умирают, им пофиг, лишь бы лес да озеро… Похоже, всем им Кондрат здорово мозги промыл, только о нем и твердят, – третий камень, описав над дорогой дугу, улетел в канаву.

– Кондрат? – вскинулся Михаил, которому никто из опрошенных о человеке с таким именем не говорил.

– Да какой-то местный псих, старик, который здесь вроде колдуна, – все только на него и ссылаются, – объяснил Максим. – Я сам его еще не видел, он тут все время или где-то в лесу бродит, или вокруг озера круги нарезает.

– Кажется, я его вчера, когда приехал, видел, – пробормотал Михаил. – А фамилия у этого Кондрата есть?

– Есть, наверное. Только мне ее никто не говорил.

– Ну вот что, МЧС, я тебе сейчас помогу забор поправить, а ты помоги мне этого лешего отловить – он может быть ценным свидетелем. Тебе ведь он тоже нужен – про станцию договариваться, раз уж его тут все так слушают.

– Лады, – покладисто ответил эмчеэсовец.

Кое-как поправив едва не развалившийся на отдельные доски забор, Михаил с Максимом двинулись к озеру.

– Пойдем по берегу в разные стороны – кто-нибудь на него да наткнется, – предложил эмчеэсовец.

Чаща близ озера вновь охватила Преображенского тревожной аурой. Продираясь сквозь кусты, которые обдавали его холодным душем и облепляли лицо паутиной, он ощущал давящую тишину и все увереннее подозревал, что заплутал. Умом понимал, что это невозможно, что он все время движется по-над берегом, но спинной мозг не признавал этих жалких отговорок, понуждая сорваться в панику.

– Что за черт, – инспектор остановился и попытался волевым усилием подавить нарастающую тревогу. Но тут же насторожился и замер – в нескольких метрах от него явно что-то двигалось.

– Макс, это ты? – позвал Михаил, с неудовольствием отметив, что голос его чуть дрогнул.

Из чащи донеслось жутковатое бессмысленное бормотание, сплетающееся тем не менее в некий дикий ритм:

– Ишун-дурун-дурун-дурун-ишан-мишан-угун…

– Это вы, Кондрат, простите, не знаю отчества? – вопросил Михаил мокрые кусты, подсознательно испытывая страх, что сейчас оттуда вывалится бесформенное чудовище.

Бормотание враз смолкло, шаги остановились.

– Выходите! – окрепшим голосом велел инспектор.

Из кустов появился тот, кого называли Кондратом. Он действительно напоминал какое-то легендарное существо. На сей раз капюшон был откинут, и Михаил увидел рассыпавшиеся по плечам пегие длинные патлы и огромную, совсем седую бороду. Из этой поросли внимательно и остро глядели глаза. Они были очень светлыми и слегка безумными, как у примеривающегося к прыжку кота.

– Кондрат меня кличут, – глухо проговорил старик. – И все тут. Зачем мне еще имя, помимо того, под каким я Матушке известен.

– Я следователь… – начал Михаил, но Кондрат прервал его:

– Знаю, кто ты. Сам не зол, да злому служишь. Ищешь, ищешь, а чего, не знаешь. Покайся перед Матушкой, пока Кондрат тебя не огласил для лона ея.

От деда исходили какие-то совершенно явственно ощущаемые флюиды силы и уверенности. Михаил стал сомневаться, что перед ним обычный деревенский дурачок. Между тем Кондрат продолжал говорить, и инспектор с удивлением понял, что не может вставить ни слова. Причудливая речь лилась легко и свободно, а странные словесные конструкции казались ясными и убедительными. Плащ-палатка распахнулась, и Преображенский уже без всякого удивления увидел, что под ней старик почти совершенно обнажен – лишь просторные трусы прикрывали чресла. Кожа его была гладкой и блестящей, а тело мускулистым, как у юноши. Он вещал с увлечением, жестикулируя зажатой в руке пустой банкой из-под пива, которую, видимо, забыл положить в мешок.

– Миша, детка, – говорил Кондрат, и столичный инспектор нисколько не возражал против подобной фамильярности, – это глаголет тебе Кондрат Оглашающий. Сердечная просьба к тебе: прими от меня несколько советов. Матушка наша стоит за то, чтобы люди не умирали. Совсем-совсем. Но горе вам будет, людям. Вы все созданное вами превращаете в шлак, в отбросы, в вонь, и вот за это-то и недолюбливает вас Матушка и наносит вам ущерб. Она ведь терпит это до поры до времени и говорит: «Сегодня ты меня, а завтра я тебя, ты меня огнем, а я тебя водой». И кого огласит Кондрат, того она и…

Михаил с трудом сбросил с себя чары, наложенные этим глухим голосом, – последние слова старика пробудили в нем сыщика.

– И кого же она… водой? – тихо спросил он.

Кондрат на миг смолк, а когда вновь заговорил, в голосе его послышался гнев:

– Все лежат в прахе своем и ждут, когда их Огласитель поднимет. Кого еще возможно спасти, того он словом спасает. А кого уж нельзя, ибо разъело зло до конца, огласит он перед Матушкой, и примет Она того в лоно свое святое. Ибо все тела наши принадлежат Матушке-природе, из нее выходят и в ней же упокоиваются. Ныне же Матушка Кондрата пригласила. Он людей учит, а потом пойдет от них в воду. По воде пойдет он, ибо раньше Дух носился над водами, а теперь окружил он Кондрата и освятил его.

– Кондрат, значит, по воде, а остальные – в воду?! – раздался рядом громкий яростный голос. Михаил резко обернулся. В двух шагах стоял Максим. Несмотря на свои габариты, он подошел совершенно бесшумно и, судя по всему, слушал проповедь лесного деда уже несколько минут.

– Изыди, фарисей и лицемер! – заорал на него Кондрат не менее яростно. – Знаю, знаю, чего тут ищешь! Души невинные загубить, на Матушку покуситься. Вот ужо огласит тебя Кондрат!

Дед со злобой отбросил пустую банку и стоял, сверкая глазами из седых зарослей.

– Как тех, что тут утопли?! – выкрикнул Макс.

– Воды Матушкины священные загрязняющие да исчезнут, – спокойно и грозно произнес Кондрат, после чего повернулся и исчез в кустах. До двух тяжело дышащих, как после долгого бега, москвичей, не донеслось ни звука.

– Мишка, он это народ топит, точно тебе говорю! – горячо заговорил Максим.

Но Михаил покачал головой. Он словно отходил от тяжелого сна.

– Тип, конечно, тот еще. Но только тонуть тут давно стали. Да и в том, что он говорит, много правды…

– Какой правды?! – вскинулся эмчеэсовец. – Что каждого, кто в их долбаном озере искупается, порешить надо?!

Вместо ответа Михаил стал что-то искать в кустах. Макс с интересом смотрел, как дознаватель поднял отброшенную Кондратом банку и бережно положил ее в прозрачный пакет.

В этот вечер Михаил не собирался беречь покой своей хозяйки.

– Дмитриевна, – глядя прямо в старушечьи глаза, спросил он, управившись с тарелкой щей из щавеля, – Кондрат – он местный или пришлый?

Попытка старухи сделать вид, что она не слышала вопроса, не увенчалась успехом: инспектор начинал злиться на эту круговую поруку.

– Ты уж скажи, – зловеще проговорил он, – иначе, знаешь, ответственность за дачу заведомо ложных показаний никто не отменял. Вы тут не понимаете, что жизни вашей тихой конец пришел – большой человек пропал, в покое вас теперь не оставят.

– Батюшка для нас не чужак, – тихо проговорила Дмитриевна.

– И давно он тут появился?

– Да еще когда я молодкой была…

«Сколько же ему лет?» – удивился Михаил.

– А чем живет? – продолжил он допрашивать хозяйку.

– Да духом одним! – вдруг яростно выпалила старуха. – Почти и не ест ничего, хоть в любой хате тут его накормят. В лесу живет, зимой и летом босиком ходит, каждый день ледяной водой обливается. Святой как есть! А главное, батюшка озеро наше бережет. Оно же живое, Навье наше…

Голос старухи стал вдруг нежным и мечтательным. Но уже в следующий миг она со злобой выкрикнула:

– И в обиду мы ни батюшку, ни озеро не дадим!

Она отвернулась и начала готовиться ко сну, всем видом показывая, что разговор окончен.

В общем-то, теперь у Михаила не осталось классического вопроса: «Кому выгодно?» Но оставался другой: «Как?» Не обращая внимания на ворчащую за ширмой бабку, он присел к столу, достал суперфон, развернул экран и вошел в общую базу МВД. После этого инспектор достал пакет с выброшенной Кондратом банкой, лазерным сканером снял с нее отпечатки пальцев и, вбив допуск, ввел их в базу. Поиск занял несколько минут. Просмотрев документ, Преображенский присвистнул. Судя по досье (весьма солидному) старик действительно звался Кондратом, а фамилию имел самую простую. И родился он в год первой русской революции… То есть было ему сто двадцать лет!

В тридцать пять лет простой шахтер вдруг начал проповедовать учение о покаянии людей перед природой, которую называл Матушка, о слиянии с ней и о естественном образе жизни. Сам он тоже придерживался такового: действительно зимой и летом ходил босиком и в одних трусах, обливался ледяной водой на морозе. В СССР, разумеется, неоднократно сидел и лежал в психбольницах. Постепенно собрал вокруг себя группу последователей, а после ухода коммунистов стал главой мощного движения. Но, неожиданно для всех, бесследно исчез в середине лихих девяностых. Надо думать, именно в это время он поселился в Явленке. Удивительно, но за все эти годы его никто не нашел, хотя он не особенно скрывался. Никто не мог предположить, что исчезнувший знаменитый гуру и полусумасшедший деревенский знахарь – одно лицо. Да и явленцы, надо думать, в рот воды набрали, оберегая своего «батюшку».

Ходили слухи, что исчез Кондрат не просто так: было вроде бы уголовное дело по факту исчезновения некоторых адептов его секты, подозревали человеческие жертвоприношения. Но самые тщательные поиски Михаила по базе ничего не дали – никаких упоминаний об этом деле не было. Впрочем, это не говорило ни о чем: среди последователей Кондрата были весьма влиятельные люди, вполне способные в годы межвластной смуты изъять это дело из всех архивов. Поклонники же Кондрата были уверены, что он взят живым на небо, и почитали его как воплощение Бога.

Михаил прочитал несколько принадлежащих Кондрату вероучительных текстов, хмурясь все больше. Восприятие его двоилось: с одной стороны он вполне мог разделить идеи жизни в природе. Но, с другой, его отталкивала холодная жестокость к людям, которые, судя по всему, для Кондрата были ничем по сравнению с мощью и благостью Матушки.

Из-за ширмы давно доносился храп Дмитриевны. Михаил выключил суперфон и лег на свой матрас, тараща глаза в темноту. Хорошо, пусть Кондрат топит людей в озере. Но, во-первых, каким образом, а во-вторых, почему успешный лидер крупной секты вдруг решил сделаться отшельником? Поговорив с Кондратом, Михаил не сомневался, что тот совершенно искренне рвется возвращать людей к природе, а в этой маленькой деревне у него не было достойных слушателей для проповедей. Значит, или он действительно боялся уголовного преследования, что маловероятно: этот человек в свое время не испугался Ежова, который допрашивал его на Лубянке. Или есть в этих местах нечто, что привлекло его и заставило остаться.

Теперь Михаил был почти уверен, что в районе озера расположена аномальная зона. За прошедшие десять лет уфология из предосудительного развлечения сумасшедших сделалась солидным занятием серьезных людей. С тех пор как патриарх бокса Николай Валуев доставил в Москву из сибирской тайги первого йети – живого и здорового, лишь слегка им помятого в процессе поимки, многие считавшиеся фантастикой факты получили убедительное подтверждение. Было доказано несколько случаев посещения Земли инопланетянами, а поселенцы международной деревни на Марсе обнаружили артефакты мощной древней цивилизации. В Церкви уже несколько лет шла работа по богословскому обоснованию существования инопланетного разума. Так что, если в деле замешаны некие неведомые пока силы, это не освобождало инспектора от необходимости закончить расследование.

Утром хозяйка дома с мрачным видом поставила перед своим постояльцем тарелку пшенной каши и, не сказав ни слова, вышла на улицу. «И чего она дуется? – удивился Михаил. – Что я могу сделать их обожаемому Кондрату? К несчастным случаям он точно не причастен. Если в чем и виноват, так это в том, что радуется смертям „осквернителей природы“. А это, с точки зрения Уголовного кодекса, не наказуемо…»

Позавтракав, он еще немного покопался по базам, а затем подумал и, переключив суперфон на защищенный визуальный режим, сделал доклад полковнику Варенину. После этого, посидев еще немного, инспектор вышел из дома и зашагал к озеру. По дороге ему встретился Максим, но эмчеэсовец лишь холодно кивнул ему и с хмурым видом стал стучать в очередную калитку. «Тоже надулся, – мысленно пожал плечами Преображенский. – Ну да этого следовало ожидать, такие, как он, ради своих дел не то что одно озеро – всю планету в асфальт закатают и никого слушать не будут…»

На берегу озера было пустынно. Михаил прошелся по пляжу, на котором больше не было мусора – Кондрат собрал все до последней бумажки, – и двинулся дальше сквозь растущие у самой воды колючие кусты. Он был уверен, что старик бродит где-то возле озера и что, если идти вдоль берега, они обязательно встретятся…

Кусты кончились, и берег начал резко подниматься вверх. Вскоре Михаил уже шел по краю крутого обрыва, а вода плескалась далеко внизу. Дознаватель остановился и посмотрел вдаль. Озеро было почти спокойным, и в нем отражался заросший деревьями противоположный берег. Отражались густые зеленые кроны и белевшие среди этой зелени толстые березовые стволы. По воде пробегала только легкая рябь, делавшая отражение чуть размытым. А потом оно вдруг заискрилось яркими бликами от выглянувшего из-за облака солнца.

– Красотища… – не удержался от восхищенного возгласа Преображенский.

– Ты это понял, детка! – радостно прозвучал за его спиной голос Кондрата.

Михаил обернулся. Старик стоял совсем рядом с ним, и на его лице играла довольная улыбка.

– Матушка наша очень красива, это каждый замечает, кроме тех, кто только себя видит, – почти ласково продолжил ворчать Кондрат, и Михаил, почувствовав, что, как и накануне, поддается странному очарованию его голоса, не стал ни возражать, ни пытаться прервать старика и начать задавать ему вопросы. Он просто слушал его и понимал, что согласен с каждым его словом. Вся его прошлая жизнь в городе, среди автомобильных выхлопных газов, излучений от техники и яда искусственной еды была фальшивой. Но теперь он вырвался из той жизни, теперь он там, где его давно ждали, где его любят, рядом с Матушкой…

– …даже эти, которые не хотели меня слушать, которые гадили, тоже были счастливы, даже им Матушка милость свою оказывала, когда к себе забирала! – продолжал вещать Кондрат. Преображенский машинально кивнул, соглашаясь и с этим, но где-то в глубине его сознания вдруг слабо зашевелилась протестующая мысль: «Те, кого она забирала… утонувшие… депутат Муромцев… Но ведь еще другие были – студенты, молодые парни с девушками. И один ребенок, мальчик восьмилетний!»

– А дети-то чем провинились? Да и взрослые? – спросил Михаил и удивился, как жалобно и просительно прозвучали его слова. Он так хотел поверить Кондрату, так хотел полностью с ним согласиться и чувствовал себя виноватым, что не может понять: за что Матушка так жестоко обошлась с теми, кто просто веселился на озере?

– Ничего ты не понял, ничего! – вспыхнул в ответ Кондрат, и теперь его речь стала звучать угрожающе. – Не наказывала их Матушка, а милостью своей одарила, к себе взяла, от них самих, от их скверны спасла!

– Да какая в них скверна могла быть – в детях, в девчонках?! – Наваждение от слов Кондрата рассеялось полностью, и на его место пришли воспоминания об отчетах о несчастных случаях на Навьем озере – имена, фамилии, фотографии жертв…

– Да ты такой же, как все! Оглашаю тя! В лоно Матушкино изыди!!! – прокричал Кондрат и шагнул к инспектору, явно намереваясь обхватить его огромными руками. Михаил отступил назад, уклоняясь, но внезапно земля под его ногами поползла вниз – сначала медленно и плавно, а потом все быстрее и быстрее. Преображенский попытался ухватиться за ветку растущего рядом дерева, но немного промахнулся. А в следующее мгновение он вместе со своим противником уже летел в пустоту.

Ледяная вода сразу охватила его. Михаил инстинктивно заработал руками, стараясь вынырнуть из озера, но, несмотря на то, что он прекрасно умел плавать, что-то мешало ему сделать это. Сначала инспектору показалось, что он запутался в каких-то сетях. «Что за черт?! – успел он изумиться. – Здесь же рыбы нет, да и Кондрат бы ловить не позволил!» Он открыл глаза и завертел головой, пытаясь понять, что его держит и в какой стороне находится поверхность воды, и тут ему стало страшно. Никаких сетей вокруг него не было. Не было вообще ничего, кроме холодной прозрачной воды. Но что-то невидимое мешало его рукам и ногам двигаться, тянуло его вниз, в глубину, и как он ни старался вырваться из этих призрачных пут, вода вокруг становилась все темнее, все холоднее…

Какая-то зудящая настойчивая мелодия возникла у Михаила в голове, и сознание его погрузилось в мутное зеленоватое марево. Из этого марева стали выступать лица мужчин, женщин, совсем юных девушек, маленького мальчика… Лицо Кондрата, какой-то старухи… Их было великое множество, и на всех отражалось спокойствие смерти. Они обступали и давили, а мелодия продолжалась, и на фоне ее негромкий настойчивый голос все повторял: «Войди и спи, спи и лежи, тут хорошо, тишь и покой, ляг-полежи, глаза закрой…» Михаил больше не мог сопротивляться этому ласковому призыву, он перестал бороться. «Упокойся в лоне ея», – шепнул напоследок голос, и настал мрак.

…Он катался по мокрому песку и никак не мог прокашляться и отплеваться от выливающейся из него воды. Ее было слишком много, и Михаил был уверен, что она никогда не кончится, что он так и будет до конца жизни ползать по берегу озера и плеваться…

Потом он стал понемногу осознавать, что происходит вокруг. Для начала – услышал, как рядом громко плещется вода. А потом к этому звуку добавился чей-то очень знакомый голос:

– Проклятый старик! Не донырнуть, глубина, чтоб ее…

Михаил снова зашелся в кашле, но нашел в себе силы поднять голову и посмотреть на плюхнувшегося рядом с ним на землю мокрого задыхающегося Максима.

– Там, в озере… – начал было говорить инспектор, но внезапно замолчал, не зная, как объяснить, что с ним только что произошло.

– Тебе повезло – не успел слишком глубоко уйти, я сразу до тебя донырнул, – по-своему понял его Максим. – А вот Кондрат… Сейчас я еще раз за ним!..

Он встал и шагнул было к озеру, но внезапно отшатнулся назад и испуганно выругался. Михаил повернулся к воде и смог лишь негромко охнуть. Озеро бурлило – в нем вдруг непонятно откуда появилось множество огромных водоворотов, хотя ветра по-прежнему не было. На берег начали накатываться все более высокие волны, а потом вдруг откуда-то из середины озера, из глубины, раздалось низкое, режущее слух завывание – как будто выло от боли какое-то огромное животное.

– Не ходи туда! – крикнул Михаил эмчеэсовцу. – Кондрату ты уже не поможешь, его уже нет. Он уже там, у Матушки…

– У какой, едрить… матушки?! – заорал Макс, с ужасом глядя, как из бурлящей воды подымается нечто, для человеческих глаз немыслимое.

Более всего это напоминало вершину зеленоватой прозрачной пирамиды. И это действительно была пирамида, поднимающаяся все выше. Словно бы все воды озера собрались в колоссальную фигуру, посереди русского леса выглядящую чем-то чудовищным. В то же время неведомым чувством оба мужчины понимали, что перед ними живое существо, которое СМОТРИТ на них. У него не было глаз, но в глубине переливающихся струй зелени угадывались фигуры – тысячи, сотни тысяч голых человеческих фигур. А с вершины пирамиды огромный старик с мокрой спутанной гривой и бородой протягивал к ним руки.

Вой становился выше, вот он поднялся до самой высокой октавы и вдруг разом стих. Пирамида словно бы обрушилась сама в себя, утащив вместе с собой плененных людей, да и само озеро Навье, оставив лишь пустое место среди дрожащих от ужаса деревьев. Но так только показалось – через мгновение перед потрясенными друзьями вновь простиралась ничем не потревоженная водная гладь, окруженная тихим лесом.

– Ну да, явно пакость какая-то космическая, – с отвращением проворчал полковник Варенин с экрана суперфона. – Пусть ученые работают, а нам тут делать нечего.

Михаил сох и приходил в себя у Дмитриевны. Впрочем, хозяйки дома не было: вся деревня сбежалась на берег озера.

– Полная жуть, – рассказывал другу вернувшийся оттуда Макс. – Молча стоят и смотрят на воду. Словно своего Кондрата там видят. Вот ведь старый… – эмчеэсовец прибавил короткое непечатное слово, и Михаил кивнул, соглашаясь.

– Как бы не кинулись на нас, как вернутся, – забеспокоился Максим.

– Не кинутся без приказа, – заверил его инспектор, – а отдать его уже некому… Знаешь, – задумчиво продолжил он, – я их понимаю…

Макс вскинулся, готовый возразить, но Михаил прервал его:

– Нет, он, конечно, старый сукин сын, хоть и верил сам себе. А когда на эту гадость наткнулся, практически перестал быть человеком. Я тут покопался в базах для служебного пользования – было уже такое. Все знают, что катастрофы в Бермудском треугольнике вызываются неким космическим существом, обитающим там на дне океана. Но мало кто слышал, что существо это способно воздействовать на психику – потому люди в безумии покидали суда и кидались в воду. Есть и другие примеры. Скорее всего, там, в Навьем, что-то вроде животного, такой межзвездный хищник, питающийся эмоциями разумных существ, занесенный к нам с метеоритом. Правительство разберется. Но Кондрат… Он ощущал себя единым не только с землей – его Матушка была ВСЕМ, в том числе и космосом. И с его точки зрения, все было вполне логично – просто он выбрал свою сторону в войне.

– Человек не воюет с природой, – твердо заявил Макс, – а он предавал людей ЭТОМУ.

Михаил кивнул и тихо сказал:

– Космос не Бог, а…

– …дом, где живут люди, – подхватил Максим.

Инспектор рассмеялся, весело и искренне.

– Только бы влажную уборку в этом доме почаще делать…

Теперь рассмеялся и Макс.

– Ты можешь тут еще на сутки задержаться? – спросил его Михаил.

– Запросто, – пожал плечами эмчеэсовец, – только зачем? Теперь дело в руки возьмут всякие закрытые имперские институты, местность закроют, людей переселят, скорее всего… Так что на спасательной станции можно крест ставить.

– Да понимаешь, – замялся Михаил, – мне шеф отгул обещал после дела на сутки. А тут такие места грибные… Завтра бы с утреца в лес сходили, натушили бы белых, посидели на озере…

– А у меня в рюкзаке как раз пара бутылочек вискаря завалялась… – расплылся в улыбке Макс.

Далия Трускиновская, Дмитрий Федотов
Стрела, летящая во тьме

Звонок мобильника застал Никиту в неподходящее время.

В одной руке у него был блокнот с набросками, в другой – смартфон, открытый на «галерее». Никита собирал лица, которые могли бы однажды пригодиться. Иные он зарисовывал, иные втихомолку снимал. Вот сейчас потребовались двое мужчин на заднем плане, и Никита искал такую пару.

Может быть, эти?.. Невысокий, подтянутый, сразу видно – военная косточка, на вид лет пятидесяти, и рядом – долговязый остроносый парень, вдвое моложе. Хорошие выразительные лица… Они тогда о чем-то спорили, и младший размахивал руками. Отличная парочка!..

А вот еще запоминающееся лицо – даже когда рисовал, чувствовал: это же взгляд фанатика! Но все равно когда-нибудь пригодится…

О! Два бородача. Один кругломордый, как с холста Рембрандта, второй – с длинной физиономией, как с полотна Эль Греко…

На звонок пришлось ответить.

– Я слушаю!

– Здравствуйте, господин Власов. – Незнакомый голос был приветлив ровно настолько, чтобы собеседник не прервал разговор с первой фразы. – Нам порекомендовали вас как мастера-портретиста. Это так?

– Ну, не то чтобы… А кто порекомендовал?

– Один ваш знакомый, сокурсник по институту Ермолин.

– Ага… – Власов мысленно чертыхнулся, потому что Митяй вечно ввязывался в разные сомнительные аферы и проекты и периодически пытался втянуть Никиту. Неужто и на сей раз какая-то фигня? Хотя деньжата бы не помешали – давно пора квартиру подновить, Иринка о новой кухне мечтает…

– Мы хотели бы сделать вам заказ, – продолжал незнакомец, не удосужившись даже представиться.

– Какой именно? – Никите, в общем-то, было наплевать на этикет и правила: не хочешь называться – не надо!

– Нам нужен лик божества…

– Икона, что ли?

– Нет. Портрет в полный рост бога Перуна.

– Ого! А зачем он вам?

– Он – наш отец!

Власов едва не уронил трубку.

– Я догадался: вы представляете интересы какой-то новоязыческой секты.

– Не секты! Наша община весьма уважаема и многочисленна. «Дети Перуна», надеюсь, слышали?

– Да, – соврал Никита, не моргнув глазом.

– Так как, возьметесь?

– Я… э-э… хотел бы немного подумать, взвесить… Согласитесь, предложение очень для меня необычное.

– Так ли уж необычное? – с едва заметной иронией уточнил собеседник. – Мы слышали, что вы интересуетесь древней культурой наших предков.

«Ну, точно Митяй разболтал!»

– Да как вам сказать… – Никита вздохнул. – В общем, да! Я считаю, что древняя вера славян забыта незаслуженно, что христианство…

– Прекрасно! – прервал незнакомец. – В таком случае приглашаю вас, господин Власов, принять участие в нашем традиционном обряде, который состоится двадцатого июля. Адрес и вводную информацию я вышлю вам на электронную почту.

– Спасибо за приглашение! – улыбнулся Никита.

– Было бы хорошо, если бы к этому дню лик божества был готов. Материально не обидим.

Страшная вещь – любопытство художника. Отложив прочие дела, Никита полез в Интернет и вскоре отыскал десятка два разнообразных Перунов. Один ему понравился: если бы сделать черты лица покрупнее, взгляд из-под кустистых бровей потемнее… ну, например, как у того фанатика…

У Никиты как раз стоял подрамник с уже натянутым холстом подходящего размера. Очертания фигуры сразу удачно легли на полотно, воображаемые цветовые пятна заняли свои места, первые тени упали правильно. Никита уже четко представил, глядя на подрамник, как пойдет работа. Похоже, странный заказ совпал с какими-то тайными желаниями души.

До вечера Никита возился с заказной картиной, пока не пришла с работы жена и не позвала ужинать. Подумав, он не стал ей пока ничего рассказывать, но ближе к ночи пиликнула электронка, сообщив о приеме письма.

В коротком тексте, присланном с адреса post@detyperuna.com, повторялось приглашение принять участие в праздновании Перунова дня и прилагался скриншот карты, как добраться до места.

Власов, зевая и протирая уставшие от работы глаза, долго рассматривал карту и электронный буклет, посвященный общине «Дети Перуна». Все это выглядело очень любопытно…

Он опоздал, так как навигатор в машине завел своего хозяина немного в сторону от нужного места. Власову с трудом удалось развернуть машину на топком пятачке перед полуразрушенной старой гатью через самое настоящее болото. Подумать только! Едва не утонул буквально посреди столицы – Новая Москва все еще была мало заселена, и безлюдных, незастроенных пустошей и чащоб хватало!..

Вырулив обратно на проселок, Никита остановился и сверился с картой, потом ввел новые координаты в навигатор и лишь тогда спустя полчаса добрался до места – невысокого холма в излучине речки Нары. На его плоской макушке Власов с удивлением увидел самое настоящее древнее капище.

Обширная, хорошо утоптанная площадка в форме восьмиугольника, в центре тотемный столб с ликом бородатого божества, в котором Никита без труда распознал Перуна. По углам капища стояли небольшие плоские чаши с тлеющими углями, а в стороне, на самом яру над рекой пылал высокий костер, пожирая ритуальную ладью с дарами грозному богу.

Власов скромно приблизился к большой группе людей – мужчин и женщин, – собравшихся в центре капища в круг перед тотемным столбом. В середине круга Никита увидел статного мужчину в старинной одежде – рубаха по колено, опоясанная плетеным цветным кушаком, полосатые порты, заправленные в невысокие остроносые сапоги-поршни и прихваченные на щиколотках тонкими ремешками, тяжелый плащ с откинутым капюшоном. В правой руке человек держал длинный витой посох с навершием в виде волчьей головы. «Да он волхв!» – догадался Никита, останавливаясь в сторонке и прислушиваясь к напевному речитативу.

Человек с посохом явно произносил что-то вроде молитвы: «…приди-приди, Перун, отец наш! Освяти землю нашу молниями ясными да громами рясными! С алатырь-камня огня выкреши, огня выкреши – свет Перунов вкруг нас зажги! Пойдут сыны и дщери твои, светом твоим защищенные, на сечу лютую против тьмы иноземной. Возгорится Ведогонь в душах наших, и отступят вороги и недруги наши, навеки канут в водах безвестных. И восторжествует тогда Правь на всей земле нашей от века и до века!..»

Остальные в полголоса подпевали рефрен: «…приди-приди, Перун, отец наш!..»

Молитва закончилась, круг расступился, пропуская волхва. Высокий, на голову выше Власова, он неспешно подошел к художнику и положил ему вытянутую руку на плечо, словно совершая посвящение.

– Вот, братья и сестры, человек, сумевший разглядеть истинный лик отца нашего сквозь толщу забвения и написавший его светлый лик! – торжественно возгласил волхв. – Покажи нам Перуна, брат!..

Немного смущенный Никита снял с плеча большой тубус и извлек из него свернутый холст. Радостный вздох пронесся по толпе адептов, едва Власов развернул картину в поднятых руках. А потом началась настоящая праздничная суматоха. Откуда-то грянула самобытная музыка – дудки, бубны, свирели, трещотки, – запылали несколько малых костров за пределами капища, появилась дорожка из тлеющих углей – древнее испытание воли и веры. Потом прикатили несколько бочонков с пивом и медовым вином.

Власова окружили улыбающиеся женщины, ему поднесли огромный бычий рог, наполненный медом. Никита выпил, как полагалось, до дна, и дальнейшее осталось в памяти урывками.

Он смутно помнил, как прошел по угольной дорожке, как сражался с кем-то на деревянных мечах, бегал за кем-то – или от кого-то? – по редколесью, озаренному сполохами нескончаемого костра на берегу. Потом были танцы на капище вокруг тотемного столба, но уже с прикрепленным к нему холстом с портретом Перуна. Было пиршество на влажной от ночной росы траве, и чьи-то нежные и жаркие объятия. В какой-то миг Никита вдруг осознал себя стоящим перед Перуном и неистово шепчущим одну и ту же фразу: «…меня, отец! Выбери меня!..»

Потом было пронзительное и мгновенное ощущение всезнания и всесилия, будто некто на пару ударов сердца приоткрыл завесу неведения, заслоняющую миры и времена от глаз людских, дабы не искушать несмышленышей – рано еще!.. Но беззвучный голос внутри себя Никита запомнил крепко: «Ты сможешь!..»

Аркадий Самойлович Штерн отдыхал. Он имел на это полное право. Тридцать лет безупречной службы – сначала в уголовном розыске советской милиции, потом в криминальной службе российских правоохранительных органов и, наконец, в отделе по расследованию особо важных дел о преступлениях против личности и общественной безопасности следственного управления по Центральному федеральному округу Следственного комитета РФ. Десятки дел, важных и не очень, сотни лиц, тысячи страниц процессуальных документов и неизменно – отличный результат.

«От Штерна еще никто не уходил» – эта фраза давно стала крылатой среди товарищей по службе.

Аркадия Самойловича начальство частенько ставило в пример молодежи и регулярно подсовывало напарников из числа выпускников академии для «получения практического опыта». Штерн поначалу брыкался и отнекивался, но потом привык и даже стал получать определенное удовлетворение от процесса «наставничества», как он это называл.

Недавно ему снова прислали «зеленого» паренька – Павла Скобелева, оказавшегося, впрочем, весьма сообразительным. Скобелев имел широкий кругозор, редкую наблюдательность и способность к дедукции. Его любознательность поражала Штерна. К тому же он почти начисто был лишен амбиций по поводу дальнейшей карьеры. «Почти как в старом анекдоте про чукчу, – усмехнулся своим мыслям Штерн, – мол, почему у тебя такая большая семья, детей любишь? Нет, мне сам процесс нравится…»

Но даже у сыщиков должны быть выходные и личное время. Поэтому Аркадий Самойлович объявил рьяному напарнику, что воскресенье – день, когда преступлений не бывает, и он, старший следователь Штерн, намерен использовать это обстоятельство в личных целях. А именно: уехать на дачу и приобщиться к заветам предков – прополоть грядки с зеленью, посидеть с удочкой на утренней зорьке, выпить с соседом по стаканчику первача за ужином, закусив жареной рыбкой, и вернуться на службу отдохнувшим и обновленным.

Ан нет! Опрометчиво не выключенный мобильник ожил как раз, когда Аркадий Самойлович был погружен в борьбу со здоровенным судаком, покусившимся на вкусную наживку старшего следователя. Зажав между колен дергающийся туда-сюда спиннинг, Аркадий Самойлович ухитрился дотянуться до лежавшего в стороне рюкзака и выудить телефон. Прижав аппарат ухом к плечу, Штерн вернулся было к поединку с хищником, но – увы! – судак ушел, причем вместе с наживкой.

– Штерн слушает! – раздраженный неудачей рявкнул старший следователь.

– Аркадий Самойлович, голубчик, – раздался из телефона обманчиво-медовый голос начальника отдела, полковника Безрукова, – вынужден прервать ваш законный отдых!..

Когда начальство называет вас «голубчиком», «почтеннейшим», «родненьким» или еще кем-нибудь в том же духе – добра не жди. Причем отнекиваться или брыкаться бесполезно – только хуже будет. Обычно Безруков изъяснялся в подобной манере, когда дело не терпело отлагательства или действительно было архиважным. Поэтому Штерн вздохнул и, сматывая леску на катушку, сухо поинтересовался:

– Что случилось, Иван Арнольдович?

– Загадочная смерть, Аркадий Самойлович! Вопреки законам природы. Никто, кроме вас, ничего не поймет. Вашего помощника я уже отправил на место…

Вернувшись к машине, мирно отдыхавшей под раскидистой талиной на обочине проселка, Штерн включил навигатор и ввел полученный от полковника адрес. Оказалось, что до коттеджного поселка Окские луга, где произошло неприятное событие, езды было всего около пятидесяти километров. Аркадий Самойлович уложил снасти и рюкзак в багажник своей видавшей виды «Гранд Витары» и, бурча под нос нелестные эпитеты начальству, сел за руль.

У КПП поселка переминалась с ноги на ногу знакомая долговязая фигура. Едва завидев машину старшего следователя, фигура принялась размахивать руками и приплясывать. Как только Штерн притормозил перед шлагбаумом, пассажирская дверца распахнулась и улыбающийся напарник плюхнулся на сиденье.

– Доброе утро, Аркадий Самойлович!

– Здравствуй, Павел, – сдержанно откликнулся Штерн и добавил, не удержавшись: – Если оно действительно доброе… Ладно. Оставим лирику. Коротко: что случилось?

– Труп.

– Э-э… И?

– Ну, вы же сказали «коротко»… – Павел хитро покосился на хмурого наставника, но тот не поддержал пикировки.

– Где труп? Чей труп? Почему труп?

– Тело находится на территории частного владения номер двадцать три. Тело принадлежит депутату областной думы Виктору Эдуардовичу Вахницкому, члену ЛДПР и неформальному лидеру общественного движения «За будущее России». По предварительному заключению экспертов, смерть наступила в результате удара молнии…

– О как! – Штерн от неожиданности даже тормознул, отчего Павла бросило вперед, и его длинный нос буквально клюнул «торпеду». – Извини… Где тут припарковаться?

– Да заезжайте прямо на дорожку перед домом, – морщась и ощупывая нос, пробормотал Скобелев. – Насчет молнии не совсем понятно…

– Почему?

– Потому что за последние сутки гроз в этом районе не наблюдалось. Я уже проверил у синоптиков.

– Тогда, может быть, Вахницкого убило током… скажем, от короткого замыкания какого-нибудь подземного кабеля?

Они выбрались из джипа, и Скобелев повел наставника за дом. Там располагалась просторная лужайка с несколькими зонами отдыха – от шезлонгов возле мини-бассейна до площадки для шашлыков. Как раз между мангалом и бассейном желтел ограничительными лентами участок происшествия. Следователи прошли напрямик по упругой и влажной от росы траве, проигнорировав выложенные разноцветной плиткой дорожки.

Почти посередине огороженного лентами прямоугольника навзничь лежало тело крупного мужчины в шортах и спортивной майке с надписью «ЦСКА». На круглом, чисто выбритом лице застыло выражение безмерного ужаса, а широко раскинутые руки и ноги вызвали у Штерна неприятную ассоциацию с распятием, но не с христианским, а с тем, что применяли в древности при казни колесованием. Лицо и открытую часть груди наискось пересекала неровная, ветвящаяся лиловая полоса – явный след от удара высоковольтным разрядом.

– Обратите внимание, Аркадий Самойлович, – Скобелев присел возле трупа и провел рукой над следом, – такое впечатление, что молния ударила Вахницкого точно в лоб, между бровей.

– И это – вторая странность, – кивнул Штерн, обходя тело по кругу и присматриваясь к лужайке.

– Но ведь бывают разряды и без грозы?

– Только не бесшумные.

Скобелев почесал вихры на затылке и с интересом уставился на наставника.

– А что вы ищете, Аркадий Самойлович?

– Доказательство удара молнии, – Штерн остановился возле ног погибшего и присел. Развел руками траву и удовлетворенно улыбнулся. – Вот, полюбуйся, Паша…

Скобелев подошел и, приглядевшись, увидел небольшую воронку в земле, края которой отблескивали на солнце, словно стеклянные.

– Что это?

– Фульгурит, Паша. След молнии. Лужайка-то искусственная. Разряд прошел сквозь тело жертвы и ударил в землю, испарив кусок почвы и расплавив песчаную подушку под ней.

– Получается, у нас несчастный случай? – разочарованно выпрямился Скобелев.

– Не совсем. – Штерн тоже встал, отряхивая землю с пальцев. – Грозы-то не было… В общем, опроси тщательно всех соседей – что да как. Встретимся в конторе.

– А вы куда?

– Покопаюсь в источниках. Есть золотое правило: хочешь понять причину явления, изучи его суть.

– Я думал, наоборот…

– Я тоже когда-то так думал!..

В просторном помещении, выстроенном в форме шатра, находились два человека. Один – высокий, сухой, угловатый – был облачен в длинную рубаху без ворота, подпоясанную толстым витым шнуром; из-под рубахи выглядывали широкие штаны, прихваченные у щиколоток ремешками от кожаных поршней. В правой руке высокий держал причудливо извитый дубовый посох с навершием в виде волчьей головы. Длинные волосы собраны в хвост и стянуты тоже витым, разноцветным шнурком. Второй казался полной противоположностью первому – среднего роста, плотный, широкоплечий, в современном легком летнем костюме. Его круглое румяное лицо обрамляла окладистая бородка, а густые волосы не достигали плеч.

Оба стояли в нескольких шагах от массивного валуна со спиленной и тщательно отполированной верхушкой. За камнем, у дальней стены шатра, возвышались два каменных столба, между которыми была подвешена удивительная картина – беловолосый и рыжебородый воин с копьем-сулицей в правой руке и боевым топором в левой. За правым плечом воина торчали лук и колчан со сверкающими огненными стрелами. Суровый взгляд воина, устремленный поверх голов людей, не сулил ничего хорошего любому, кто посмел бы встать на его пути.

Помещение освещал неровный свет факелов, укрепленных на стенах, и в его переменчивых бликах казалось, что воин на полотне медленно обводит взглядом пространство шатра, разглядывая попеременно то одного гостя, то другого.

– Жертвенный день близок, – говорил вполголоса высокий, – а ты до сих пор не готов, брат. Нельзя снова, как год назад, пропустить его! Отец не простит такой вольности, все должно свершиться ныне. Ты собрал шесть даров, а нужно восемь. И лишь тогда мы получим право просить отца нашего о помощи!..

– Дары будут собраны вовремя, волхв, – глухо отозвался второй. – Они уже все известны. А частица силы отца нашего, что мне отпущена, поможет завершить начатое…

Он шагнул к камню-алтарю и положил на него небольшой предмет, похожий на футляр для очков.

– Хорошо, брат. Я верю тебе. Иди и принеси недостающие дары!..

Второй слегка наклонил голову, потом вдруг быстро обошел алтарь и приблизился к портрету воина. Замер на несколько мгновений, широко раскинув поднятые руки и что-то беззвучно шепча одними губами, и тогда высокому волхву на миг почудилось, будто от портрета к пальцам молящегося метнулись тонкие ручейки призрачного огня, мелькнули и пропали. Второй опустил руки и стремительно вышел из помещения, не попрощавшись. А волхв медленно подошел к портрету, пристально его рассматривая, будто видел впервые. Вроде бы такой же, как и вчера, и даже год назад… Однако он так и не смог отделаться от ощущения, что все-таки в портрете опять что-то изменилось!.. Волхв сжал в кулаке оберег, висевший на груди, прошептал короткую молитву и тоже быстро покинул шатер…

– Ну, что мы имеем? – Этим вопросом вместо приветствия Штерн встретил подчиненного несколько часов спустя, едва Скобелев переступил порог их кабинета в здании Главного следственного управления на улице Коминтерна.

– Вахницкий приехал в свой летний коттедж накануне вечером, – с готовностью начал Павел. – Приехал не один, а в компании с двумя мужчинами. Их личности пока не установлены, но это – дело времени. Компания гуляла полночи, фейерверки запускала, из ружей палила – развлекались господа. А вот утром у них, похоже, ссора вышла…

– Почему «похоже»?

– Так соседу показалось, который потом тело нашел… Троица собралась у мангала, развели огонь, музыку опять включили. Сосед подумал, что гулянка продолжится, но там вдруг крик и ругань начались – мат-перемат. Кто на кого орал, сосед не понял, противно ему стало слушать, к себе в дом ушел. А затем у Вахницкого все стихло. Сосед через некоторое время снова во двор вышел, посмотрел за забор – никого. А со стороны улицы от ворот Вахницкого вроде бы машина отъехала…

– Так, – Штерн включил электрочайник на журнальном столике в углу кабинета, – значит, сосед Вахницкого никакого грома не слышал?

– Нет… Но, когда он был в доме, ему вроде почудилось, что за окном блеснуло что-то. Он еще подумал: опять фейерверк запускают, днем?! Совсем, мол, очумели…

– Ага! Вспышка все-таки была!

– Аркадий Самойлович, – на лице Скобелева появилось почти по-детски обиженное выражение, – но ведь ерунда получается! Грома нет, молния есть…

– Грома сосед не слышал, потому что у разряда почти не было воздушного участка пути и, соответственно, не возникло ударной волны, – усмехнулся Штерн.

– Тогда я совсем ничего не понимаю! Молния – это атмосферный разряд…

– …если она естественного происхождения.

Скобелев растерянно посмотрел на наставника, сел за свой стол и сжал виски ладонями. Штерн невозмутимо повернулся к столику и принялся заваривать прямо в чашках любимый зеленый чай «Гринфилд».

– Удивляюсь я вам, Аркадий Самойлович, – спустя минуту заговорил Павел. – То вы требуете от меня железобетонных реальных фактов, то готовы принять любое мистическое объяснение…

– Просто я предпочитаю пользоваться советом незабвенного Шерлока Холмса: после того, как отбросишь все невозможное, ищи истину в том, что осталось, каким бы невероятным это тебе ни казалось. Что у нас в сухом остатке? Человек убит электрическим разрядом, очень похожим на удар молнии. Грозы не было, короткого замыкания силового кабеля тоже – по причине его отсутствия на месте гибели Вахницкого. Таким образом, версия о несчастном случае исключается, и речь отныне идет исключительно об убийстве. Садись, чайку попьем!..

Несколько минут они молча, по уже устоявшейся традиции, пили душистый, немного терпкий напиток, прикрыв глаза, размышляя и анализируя факты. Аркадий Самойлович всерьез считал, что чай лучше всего помогает раскрепостить разум для решения неординарных задач и распутывания загадок.

– Итак, – произнес Штерн, когда чашки опустели, – предлагаю сформулировать рабочие версии: убийство с целью мести и заказное убийство.

– На такой должности у Вахницкого врагов должно быть хоть отбавляй, – пожал плечами Скобелев. – Раскручивать и проверять всех будем до морковкиного заговенья.

– У нас нет столько времени. Вахницкий – депутат, медийная фигура.

– Тогда, по-моему, нужно исходить из способа убийства. Если молния была искусственной, что ее могло породить?

– Да хоть электрошокер… – начал было Штерн, но тут же поправился: – Хотя нет. Все электрошоковые устройства нелетальные. Даже тазеры.

– Это мог быть какой-то самодельный и мощный разрядник. Типа скорчера, например…

– Я тоже фантастику люблю. Эксперты, между прочим, сказали, что разряд имел мощность от двадцати до пятидесяти киловатт.

Оба снова замолчали, заварили по второй чашке «Гринфилда» и погрузились в размышления. За этим занятием их и застал начальник отдела. С минуту полковник Безруков разглядывал подчиненных со сложным чувством уважения и раздражения, наконец присел к столу Штерна и громко кашлянул.

Аркадий Самойлович открыл глаза, сказал «Добрый день, Иван Арнольдович» и снова ушел в себя. Скобелев же приоткрыл только один глаз, узрел полковника, покосился на медитирующего наставника, приложил палец к губам, сказал «тс-с» и тоже вернулся в транс. Несколько мгновений слегка ошалевший Безруков безмолвно открывал и закрывал рот, потом набрал в грудь воздуху и рявкнул так, что звякнули чайные ложки, лежавшие на стеклянной поверхности журнального столика.

– Эт-то что еще за самодеятельность, подполковник Штерн?! Развели тут буддизм, понимаешь! Вместо того чтобы делом заниматься, чаи распиваете?! А дело, между прочим, на контроле у самого генерала Павшего! Сергей Радимирович мне лично звонил полчаса назад, интересовался ходом расследования. Что я ему доложу?..

– Что расследование идет полным ходом, отрабатываются все возможные версии, – невозмутимо ответил, поднявшись, Аркадий Самойлович. – Абсолютно точно установлено: это не несчастный случай. Вахницкого убили…

Безруков свирепо уставился на него, шумно дыша. Затем вскочил и зашагал по кабинету, то и дело натыкаясь на стулья и раздраженно отставляя их в сторону. Но, поскольку двигался полковник по кругу, стулья снова и снова оказывались у него на пути, не добавляя душевного спокойствия.

– Вахницкий погиб в результате смертельного удара током, – продолжал Штерн. – Причем очень большой мощности.

– И как же это было осуществлено технически? – желчно поинтересовался Безруков. – Переносным генератором, электромагнитной пушкой?..

– Пока неясно. Какой-то портативный, но очень мощный разрядник. Возможно, нечто новенькое или даже кустарного изготовления…

– Но есть еще более безумная версия, – неожиданно вмешался Скобелев. У него на лице появилось вдруг такое азартное выражение, что Штерн передумал делать замечание насчет нарушения субординации. – Молнию создал сам убийца!

– Фантастики начитались, лейтенант? – рыкнул на него Безруков. – Кто может создать молнию без технических средств?

– На самом деле в природе полно существ, генерирующих электричество, особенно среди рыб. Прежде всего, это скаты и угри, – увлеченно затараторил Скобелев. – Последние, между прочим, могут выдать импульс до полутора киловатт – вполне достаточно, чтобы парализовать лошадь!..

– Так, по-вашему, убийца принес с собой парочку этих угрей и предложил Вахницкому их погладить?

– Ну, что-то вроде того…

– Не сходится, – развел руками Штерн. – Разряд, убивший Вахницкого, по заключению специалистов, был на порядок мощнее, чем способен выдать даже десяток угрей. Но ход мыслей Павла мне нравится. Думаем дальше!

Штерн знал, что Павел способен на всякие чудачества. Но, когда подопечный привел к нему это пугало, чуть не выставил обоих из кабинета.

А как еще можно назвать тощего человека с худым лицом и узкой длинной бородой, облаченного в серую, разрисованную красными закорючками рубаху ниже колен, застиранные до белизны джинсы и растоптанные сандалии?

– Аркадий Самойлович! Это Даромысл. Вот он все мне объяснил! – заявил Скобелев с порога. – Только послушайте! Если допустить участие древнего божества, вроде Зевса…

– …Перуна-громовержца, – вставил тот, обеими руками совершая в воздухе сложные пассы и поворачиваясь по очереди на все стороны света.

– …да, и умеющего управляться с молниями…

Штерн звонко хлопнул в ладоши и рассмеялся. Скобелев и его странный спутник замерли с открытыми ртами.

– Прекрасная и вполне безумная версия, Паша! Во всяком случае, все объясняющая…

– Аркадий Самойлович, – Скобелев очнулся и снова зачастил: – Вахницкий же активно контактировал с разными новомодными неоязыческими сектами, клубами, обществами и общинами…

– Мы не новомодные, мы исконные, – веско поправил Даромысл. – Виктор Эдуардович прекрасно понимал: только, возродив веру предков, можно вернуть России былое мировое величие. Он и к нам приходил… Мы – «Сварожьи внуки», предтечу нашего, Сварога чтим! Виктор Эдуардович и в «Коло-Ладо» ходил, но там его судебный процесс отпугнул. И тогда он от веры предков откачнулся…

– Процесс?! – удивился Штерн.

– На «Коло-Ладо» подал в суд «Щит Хорса». Главных волхвов пригласили на телевидение, и они там разругались – до оскорблений дошло. А телевизионщики, бесы, и рады – это же шло в прямом эфире!

– Даромысл Рогдаевич, объясните господину старшему следователю про деньги! – попросил Скобелев.

– Деньги – мразь и тлен, они Сварогу неугодны. А Перуну, вишь, по сердцу! Потому наше капище – в избе, а Перуново – целый дворец. У Перуна-то спонсоры – ого-го!

– Вот с этого места, пожалуйста, подробнее… – задушевно и проникновенно попросил Штерн.

Заседание Общественного совета по делам религий при Правительстве Московской области закончилось поздно вечером. Повестка дня оказалась напряженной, если не сказать скандальной. Требовалось решить весьма щекотливый вопрос о статусе нескольких новых общественных организаций, так или иначе относящих себя к социально-религиозному течению, набравшему вес и популярность буквально за последний год!

Казалось бы, ничего нового эти «перуновы дети» собой не представляли – обычные, примелькавшиеся прессе и властям неоязычники с их культом славянских корней и пантеоном древних богов. Ан нет!

Секту возглавили весьма дальновидные и психологически грамотные люди.

Из небольшого «клуба по интересам» «перуновы дети» за год превратились в крупную, разветвленную организацию с несколькими филиалами, собственными и сочувствующими СМИ и мощной финансовой поддержкой. Как им это удалось, не поняли даже аналитики из Центра социальных исследований.

Но зато прозвучали слова «тоталитарная секта».

Правительство области несколько раз инициировало различные проверки – от МЧС до Роспотребнадзора и банковского аудита, пытаясь уличить явных сектантов хоть в чем-нибудь. Тщетно! Их лидер, именующий себя Верховным волхвом Перуна, только усмехался в бороду. Тогда власти решились на провокацию: была срежиссирована «вербовка» неофита в члены организации. Но результат оказался прямо противоположным: по неведомым причинам сам участник спектакля выступил с публичным разоблачением провокации, были скандал и шум в СМИ, а численность адептов «перуновых детей» возросла в разы! И только после этого «сверху» дали отмашку на финансовый прессинг: два банка из трех отказали «Детям» в обслуживании, несколько частных инвесторов потребовали вернуть деньги. «Перуновцы» и тут вывернулись, объявив через краудфандинг сбор пожертвований.

И вот теперь властям необходимо было решиться на более радикальные меры, а для этого сначала требовалось осуждение секты со стороны общественности. После жарких дебатов члены Общественного совета все же приняли текст для публикации в прессе с аргументированной критикой деятельности «Детей Перуна».

За ними числилось немало разрушенных семей, когда мать или отец уходили в секту, поселялись в тайных скитах, а имущество вдруг оказалось переписано на «Детей Перуна».

Подписи поставили все участники обсуждения, и лишь тогда председатель совета Григорий Захарович Цымбал позволил себе вздохнуть с облегчением.

Попрощавшись с коллегами, он спустился на подземную парковку и только уселся за руль новенького «Порше Кайена», как пассажирская дверь распахнулась, и невысокий плотный незнакомец по-хозяйски расположился рядом с Цымбалом. Григорий Захарович был настолько поражен происшедшим, что не подумал даже о тревожной кнопке на брелоке ключа зажигания. Он с минуту только и мог, что открывать и закрывать рот, не мигая глядя на незваного пассажира. Тот же напротив, сидел расслабленно и смотрел прямо перед собой. Наконец дар речи вернулся к председателю Общественного совета.

– В-вы кто?.. – с трудом выдавил он.

– Мое нынешнее имя не имеет значения, – спокойно и ровно произнес незнакомец. – Можете называть меня Волхв. Заводите машину, господин Цымбал, мы с вами немного покатаемся и поговорим.

– Я сейчас охрану вызову! – опомнился окончательно Григорий Захарович, протянул руку к брелоку и тут же отдернул – абсолютно безопасная до этого вещица неожиданно ощутимо ударила током! Будто оголенного провода коснулся!.. – Что за черт?!

– Черти – это выдумка недалеких и суеверных людей, – наставительно отозвался незнакомец. – В отличие от богов… – Он слегка развел сцепленные на коленях кисти рук, и Цымбал с удивлением и ужасом увидел, как между кончиками пальцев волхва заплясали неровные ниточки электрических разрядов, напоминающие миниатюрные молнии. – С вами ничего не случится, если будете вести себя и действовать правильно. Ну а если нет… – Ниточки разрядов на мгновение свились в толстый синевато-лиловый жгут, который вдруг вонзился в крышку «бардачка» перед волхвом, проделав в ней дырку с дымящимися и оплавленными краями.

– А-а… – Горло у Григория Захаровича снова перехватило, дрожащим пальцем он нажал кнопку стартера, потом включил габаритные огни и вырулил со стоянки.

Сообщение о новой загадочной смерти застало Штерна, когда он почти докопался до финансовой сути предыдущей. Теперь Аркадий Самойлович был уверен, что Вахницкого заказали. И скорее всего, заказ исходил от кого-то из руководителей одиозной и успешной общественной организации «Дети Перуна». Связь нарисовалась очевидная: движение, возглавляемое Вахницким, явно конкурировало за умы неофитов с «Детьми». Опросы и рейтинги популярности однозначно свидетельствовали, что чаша весов медленно, но верно склоняется в пользу движения «За будущее России». Значит, и финансовые потоки должны были потечь именно в эту чашу.

Штерн внимательно прочитал вводную и чертыхнулся.

– Где же Скобелев? Куда подевался этот несносный мальчишка? – сам себя спросил он.

А Павел с Даромыслом заперлись в чьем-то временно пустом кабинете и просматривали записи со всех камер наблюдения из коттеджного поселка. «Сварожий внук» очень хотел свергнуть с пьедестала «Детей Перуна» и был бы отличным нештатным помощником, если бы вдруг не принимался временами проповедовать.

У Штерна как раз закончилось терпение, когда эта парочка явилась, несколько напуганная своей находкой.

Скобелев выложил перед наставником несколько нечетких распечаток стоп-кадров. По крайней мере, на двух из них можно было разглядеть размытые очертания светящейся фигуры мужчины с длинными волосами и чем-то вроде копья в руке. Сквозь фигуру проступал силуэт другого мужчины, коренастого и плотного, и создавалось ощущение, что фигура – будто внешний контур человека. Вот он на дорожке, ведущей от дома Вахницкого к калитке, а вот – подходит к припаркованной у перекрестка улочек машине.

– Перун, точно – Перун! – убежденно сказал Даромысл, рисуя в воздухе замысловатую фигуру. – Такой же, как на портрете в капище. Я там был, я знаю!

– Обратите внимание, Аркадий Самойлович, что записи сделаны при дневном, то есть утреннем, освещении! – азартно комментировал Скобелев.

– Ну и что? – честно развел руками Штерн. – Сходство есть…

– Да?.. А как вам понравится это? – И Даромысл, покопавшись в своей торбе, выложил рядом с распечатками вырезку из какой-то газеты. – Репортаж с выставки на конференции «Славянский мир». Посмотрите на снимок в левом углу…

Штерн пригляделся. Он увидел крошечные полотна художников со сценами из жизни древних славян. Почти в центр снимка попал холст, на котором во весь рост стоял грозный воин с копьем и топором, его длинные белые волосы развевал невидимый ветер, а огненно-рыжая борода прикрывала грудь пламенеющим щитом.

– Перун собственной персоной, – ткнул в воина пальцем Скобелев.

– Снимок прошлогодний… А теперь сравните портрет с распечаткой, – предложил Даромысл.

Штерн добросовестно сравнил.

– Ну и что? Да, похожи – картина и этот… абрис… Что это доказывает?

– Как что?! «Дети Перуна» смогли-таки его вызвать, я давно это предрекал! – закричал Даромысл. – Перун явился во всей силе у Вахницкого на даче! И он ударил Виктора Эдуардовича своей сулицей-молнией!..

– Другого объяснения нет, – подтвердил Скобелев.

– Послушай, Паша, – как можно мягче и спокойнее заговорил Штерн, – Даромысл Рогдаевич – человек увлеченный, верующий…

– Волхв я. Сварогу служу, – подтвердил тот. – И без всяких спонсоров! Так-то!

– …но мы-то с тобой сыщики, а сыщик просто обязан быть реалистом и искать реальные доказательства версии преступления. А теперь объясни мне, как ты собираешься пришить к делу вот это!.. – Штерн ткнул в вырезку пальцем.

Скобелев с минуту молча и не мигая смотрел на стол. Губы его шевелились, словно лейтенант проговаривал аргументы про себя, а на лице попеременно появлялись выражения гнева, сомнения и, наконец, торжества.

Павел выпрямился и, улыбаясь до ушей, произнес:

– Все прекрасно сходится, Аркадий Самойлович! Излагаю ход событий. Господин Вахницкий, будучи лидером неформального движения «За будущее России» и язычником по убеждениям, боролся со всякими жуликами и аферистами, решившими заработать на славянском тренде.

Борьба в целом шла неплохо, пока не появилась некая общественная организация, именующая себя «Дети Перуна» и провозгласившая те же цели, что и Вахницкий со товарищи.

– Не о предках они помышляли! О поганых долларах! – вставил Даромысл.

– Конкуренция на таком специфическом поле деятельности неприемлема, – вдохновенно продолжал Скобелев. – Поэтому, я думаю, Вахницкий сначала решил по-хорошему договориться с новенькими, может быть, даже предложил им объединиться – под своим началом, разумеется.

– Не на тех напал! – ехидно засмеялся Даромысл.

– «Дети Перуна» послали Вахницкого куда подальше и принялись отжимать у него паству. Незримая война за души шла с переменным успехом, но год назад…

– Извини, Паша, – перебил Штерн, – но все это мне уже известно. Более того, я тоже пришел к выводу, что дело в конкуренции между движением Вахницкого и «Детьми Перуна». Скорее всего, у последних лопнуло терпение, и они просто заказали строптивого конкурента.

– И как же, по-вашему, погиб Вахницкий? – Улыбка сползла с лица Скобелева.

– Его действительно убили необычным способом. Помнишь, сосед Вахницкого рассказывал про фейерверки? Дескать, пускали чуть не полночи?..

– И что?

– А то! При запуске больших фейерверков часто применяется устройство – что-то вроде мощного магнето, или даже магдино, способного выдавать очень сильные и очень короткие электрические импульсы. Убийца, видимо, с помощником приехали к Вахницкому как бы на переговоры, может быть, даже мировую подписать. Устроили гулянку по случаю, а поутру подвели похмельную жертву к пусковой установке и шарахнули максимальным разрядом. Потом спокойненько собрали пожитки и уехали.

Штерн замолчал и похлопал удрученного напарника по плечу.

– Ну а это тогда что такое? – кивнул Скобелев на распечатки с камер наблюдения.

– Оптический глюк.

– Да нет же – Перун! – Даромысл в сердцах дернул себя за бороду и сморщился от боли.

– Камеры-то электронные, разрешение матрицы у них – так себе. Вот и возникают периодически всякие… НЛО и прочие иллюзии, – невозмутимо гнул свое Штерн. – Сам же сказал: снято на восходе солнца, вероятно, под острым углом. Частичная засветка матрицы налицо!

– Наверное, вы правы, Аркадий Самойлович…

– Не переживай. Лучше вот – ознакомься. – Штерн протянул Павлу свой планшет. – Получил перед твоим приходом. Думаю, по нашей части…

Скобелев сел и уставился на планшет. Даромысл пристроился сбоку и принялся что-то нашептывать лейтенанту в ухо. Павел вздыхал, но понемногу увлекся новым заданием. Через две минуты в глазах его снова светился азарт молодого охотника.

– Конечно, по нашей, Аркадий Самойлович! Едем скорее!..

Зрелище было из разряда «не для слабонервных».

На парковочной площадке перед ночным клубом «Лунный свет» в подмосковном городке Видное стоял белый внедорожник «Порше Кайен». Вернее, когда-то белый, потому что теперь толстый слой копоти покрывал почти весь кузов за исключением двери багажника. На месте водителя в нелепой позе с поднятыми к потолку салона руками застыл сильно обгоревший труп мужчины. Кресло под ним тоже изрядно пострадало, однако остальная часть роскошного кожаного салона почему-то осталась не тронутой огнем.

Сыщики обошли погорельца кругом и остановились возле водительского окна. Стекло отсутствовало – то ли опущено до конца, то ли выбито жертвой в попытке выбраться из горящего авто.

– Что скажешь, Паша? – тихо спросил Штерн, аккуратно заглядывая внутрь салона.

– Подозрительный пожар, – также тихо откликнулся Скобелев, проводя пальцем по копоти на дверце. – Жирная… Значит, горела органика…

– Да тут сплошная органика… Ты лучше вот на это посмотри. – Штерн отступил в сторону и ткнул пальцем мимо трупа вглубь салона. – Перед пассажирским сиденьем…

Павел просунул голову в окно, едва не задев обгорелую руку, выбрался обратно и уставился на наставника.

– Хотите спросить, что пробило крышку бардачка?

– Глазастый. Молодец! И что же, по-твоему?

– Очень сильный электрический разряд.

– Еще раз молодец… Вот тебе и наш случай!

Скобелев хитро прищурился.

– Тоже с помощью магнето?

Штерн отмахнулся и сказал:

– Иди-ка лучше выясни у оперов, кто на сей раз? Небось уже пробили по номерам…

Оперативники подтвердили: погибший – председатель Общественного совета по делам религий Московской областной думы Григорий Захарович Цымбал. Что он делал у ночного клуба так далеко от своего коттеджа, пока понять не удалось. Репутация примерного семьянина и человека строгих правил наводила на мысль, что Цымбала заставили приехать на место гибели.

Работы сыщикам резко прибавилось. Обоим было ясно, что эти две смерти имеют общую подоплеку. Просмотр записей с камер вокруг парковки дал примерно тот же результат: джип какое-то время стоит без движения и огней, потом внутри его происходит короткая вспышка, валит дым, но пожар быстро прекращается, после чего некая светящаяся полуразмытая фигура удаляется от машины.

– Аркадий Самойлович, это снова он! Перун! – убежденно заявил Скобелев, едва они сели в служебную машину. – Ну, прав же Даромысл!

– Хочешь сказать, убийца – тот же человек?.. Весьма похоже.

– Да какой же человек способен на такое?!

– Необычный, Паша, очень необычный! – покачал головой Штерн. – Но – человек!..

Некоторое время они ехали молча, потом вдруг Скобелев, словно очнувшись от транса, произнес:

– Ну да, человек… Только знаете, на что все это похоже? Доппельгангер!

Штерн с интересом покосился на напарника.

– Интересная версия! Насколько я знаю, доппельгангер описывается, в основном как темная ипостась человека, воплощение изнанки души? Как же это вписывается в веру древних славян?

– Пока не могу объяснить…

– А твой Даромысл и слова такого отродясь не слышал.

– Не в слове дело! Это, это… – Павел щелкнул пальцами. – Если в широком смысле – это демоническая сущность. Когда одновременно много адептов возьмется призывать Перуна, он может ожить. Но это будет демон!

– Эзотерик ты наш, – проворчал Штерн.

– Теоретически, если такой сущности обеспечить регулярную подпитку духовной энергией, например, через ритуалы поклонения или жертвоприношения, то она может стать вполне самостоятельной и долгоживущей. – Скобелев снова сиял как начищенный самовар. – Ну а если найти ей носителя – то есть человека, добровольно уступившего свое тело доппельгангеру, то он обретет полноценную жизнь в нашем мире.

Штерн усмехнулся:

– Тебе бы, Паша, книжки мистические писать… Как приедем, займись личностью своего «доппельгангера», отдай записи техникам – может, вытянут кадр для идентификации? А я пока поближе с «Детьми Перуна» поеду знакомиться…

Скрепя сердце Штерн взял с собой Даромысла, чтобы тот по дороге побольше рассказал о своих идейных противниках.

Офис «перуновцев» был в старинном особняке, в одном из тихих переулков Бульварного кольца.

– Однако, богатенькие у них спонсоры! – возмутился Даромысл. – А знаете, что доллары – это зелень? А зелень – плесень! И они древним богам противны!

– Подождите меня тут, на лавочке. Если задержусь, звоните Павлу.

Штерн знал, что у «сварожьего внука» в торбе есть древний мобильник. И даже объяснение получил: Сварог – бог-кузнец, а значит – покровитель всякой техники.

Двухэтажное здание выглядело чистеньким и ухоженным, никаких особых примет, кроме вывески, офис не имел: «Община „Дети Перуна“». А ниже – вторая табличка: «Братья и сестры, рады встретить вас каждый день с 9 до 21 часа».

Хмыкнув, Штерн потянул на себя дверь за ручку, сделанную в виде звериной лапы. «Волчья, что ли?» – мелькнула мысль. Первое, что бросилось в глаза в просторной, светлой приемной, – голова тура на стене напротив входа. Под ней располагалась стойка дежурного администратора. Миловидная женщина с толстой русой косой на плече была одета в платье старинного покроя из беленого льна, расшитое по рукавам, вороту и подолу руническим узором. Она улыбнулась Аркадию Самойловичу и сделала приглашающий жест.

– Доброго дня вам! Присаживайтесь!

Штерн решил не тратить время на этикет и пустопорожний разговор, предъявил служебное удостоверение и спросил посерьезневшую женщину:

– Могу я поговорить с кем-то из вашего руководства?

– Сейчас здесь только волхв Велимир… простите, заместитель директора по связям с общественностью…

– Прекрасно! Я много его времени не займу.

Женщина сняла трубку внутреннего телефона.

– Владимир Иванович, с вами хочет встретиться сотрудник Следственного комитета… да, сейчас… говорит, срочно… хорошо… Проходите вон в ту дверь, господин Штерн.

Современный кабинет ответственного работника и современно выглядящий хозяин кабинета – молодой, подтянутый, в прекрасно сшитом летнем костюме, серебряный перстень-печатка на левом среднем пальце явно ручной работы. Единственная деталь, выбивающаяся из общего фона, – резной восьмиугольник на витом разноцветном шнурке на шее, выглядывающий из открытого ворота рубашки. «Похоже, оберег», – подумал Штерн, разглядев на восьмиугольнике все те же рунические символы.

– Здравствуйте! – дежурно улыбнулся замдиректора. – Что привело Следственный комитет в нашу скромную обитель?

– Старший следователь Штерн. У меня к вам несколько вопросов в связи с расследованием одного сложного дела…

Замдиректора откинулся на спинку своего эргономичного кресла, закинул ногу на ногу и сплел пальцы рук в какую-то сложную фигуру.

– Слушаю вас…

Аркадий Самойлович сел в гостевое кресло и принял похожую позу. Это не укрылось от внимания хозяина кабинета, но он сделал вид, что не заметил стремления следователя установить так называемый раппорт – специфический контакт, повышающий меру доверия и взаимопонимания между собеседниками.

– Я веду расследование причин гибели нескольких человек, ответственных работников на госслужбе, – заговорил Штерн низким, грудным голосом. – Все они в разное время, так или иначе, имели плотные контакты с вашей организацией по долгу службы, так сказать. Надеюсь, вы понимаете, что следователь обязан отрабатывать все возможные версии?..

– Конечно, – с готовностью подтвердил замдиректора. – Можете ли вы назвать имена этих… несчастных?

– Меня интересуют вот эти двое, – Аркадий Самойлович положил перед собеседником фотоснимки, – депутат областной думы Вахницкий и председатель Общественного совета по делам религий при областной думе Цымбал…

– Действительно, – кивнул замдиректора, рассмотрев снимки, – эти люди мне знакомы. Мы не раз общались по организационным и… даже философским вопросам… А как они погибли?

– Один – от удара молнии, а второй сгорел в собственной машине.

– Печально. Приятные были люди, хотя и не разделяли нашей позиции по вопросу возрождения культурного наследия предков…

Штерн внимательно посмотрел на «перуновца», но тот ответил прямым и доброжелательным взглядом.

– Скажите, Владимир Иванович, а мог кто-то из ваших… адептов пойти на радикальные меры, дабы искоренить разногласия с оппонентами?

– Ну что вы! – искренне рассмеялся замдиректора. – Мы все-таки в двадцать первом веке живем. К чему нам такие грубые методы?.. Мы предпочитаем использовать силу убеждения и личного примера. При правильной постановке переговоров можно почти всегда прийти к взаимовыгодному решению. Именно так мы и поступаем.

– А чисто теоретически?.. Существует ли как таковая возможность – применить некие древние практики, позволяющие, скажем, до некоторой степени управлять атмосферными явлениями, например, молниями?

– Вы намекаете на наследие отца нашего, Перуна-громовержца?.. Нет! Насколько мне известно, а я в общине – человек весьма осведомленный, никто не только из братьев или сестер, но даже из волхвов пока не способен поджечь и кусочка бумаги! – Замдиректора выпрямился в кресле и посуровел лицом. – Извините, господин Штерн, я не имею больше времени и желания продолжать наш разговор. У меня много дел. Если у вас еще будут вопросы, свяжитесь с нашим юристом через секретаря! Доброго дня!..

Слегка озадаченный неожиданно жестким окончанием беседы, Аркадий Самойлович молча кивнул и покинул офис неоязычников. Уверенность в их причастности к убийствам Вахницкого и Цымбала только укрепилась.

– И у вас пытались денежку вытянуть? – предположил Даромысл. – Нет? Дивно! А мне Павел звонил, просил подъехать. Охота ему про одного человечка поболе узнать. Так я – к нему, во славу Сварога, на метро доберусь…

Штерн вернулся в контору не сразу – сперва побывал в Московской областной думе. А когда прибыл, его ждал новый сюрприз.

– Мы с экспертами и с волхвом Даромыслом установили личность носителя доппельгангера Перуна!.. – выпалил счастливый Скобелев.

«Сварожий внук», очень довольный, сидел за столом Штерна.

– И я ручонку слабую к сему приложил! Я ведь знаю этого несчастного, сам ему про Явь и Навь растолковывал. Вот Навь-то ему в голову и втемяшилась!

– Давайте-ка пока без мистики!.. – сурово осадил его Аркадий Самойлович. – Докладывайте: кто?

– Никита Сергеевич Власов, профессиональный художник-портретист, – ответил Скобелев. – Это его работа – изображение бога Перуна в полный рост – получила первый диплом на вернисаже ежегодной конференции «Славянский мир» в прошлом году.

– Я уже тогда понял, что дело нечисто, – вставил Даромысл. – Не божеский дух он на Перуновом лике изобразил, не божеский! И глаза – это ж почти его глазыньки! А ведь известно: когда кто кого малюет, частью души своей наделяет. И возникает связь!

– Двусторонняя! – весело добавил Павел.

– Интересно! – кивнул Штерн. – Допустим, этот Власов что-то знает. Чем же он сейчас занимается?

– Ну, официально он, конечно, нигде не работает, так что отследить его перемещения будет трудновато… – вздохнул Скобелев.

– Но ведь жить ему на что-то надо?.. Семья есть?

– Да. Жена, Ирина Витальевна, преподаватель русского языка и литературы в гуманитарном колледже.

Штерн усмехнулся. Захребетников он не уважал.

– Тогда он вполне может оказаться иждивенцем, и мы его действительно просто так не отследим.

– Может, «наружку» организуем? – Скобелев азартно потер руки. – Ведь наш клиент, Аркадий Самойлович! Нутром чую!..

– Он это, он!.. – подтвердил Даромысл.

– Для получения разрешения на наружное наблюдение необходимы веские причины, а у нас пока – мистические фантазии. Я с этим к начальству не пойду. Лучше выкладывай, чего еще нарыл – по глазам вижу!

Оказалось, что Павел времени зря не терял.

Даромысл предположил, что «перуновцы» не впервые переправляют противников в Навь. Скобелев проверил статистику официальных смертей среди госслужащих среднего звена в столице и области за минувший год, и тут выяснилось, что, по меньшей мере, шестеро из умерших за последние три месяца погибли при необычных обстоятельствах.

Ведущий сотрудник Департамента по делам некоммерческих организаций Министерства юстиции умер от сердечного приступа – отказал новейший и надежнейший трехкамерный кардиостимулятор всемирно известной фирмы «Бостон Сайентифик». Инженеры сервисной службы в один голос заявили о грубом нарушении правил эксплуатации прибора, якобы владелец вместо блока питания подключил стимулятор для зарядки прямо в розетку!..

Заместитель директора Департамента государственной политики в области средств массовой информации Минкомсвязи России утонул в собственном бассейне на даче, будучи отличным пловцом. Причиной смерти врачи назвали внезапный спазм дыхательной и скелетной мускулатуры. На вопрос, что же могло вызвать такую реакцию, было высказано предположение об ударе током – замыкание в системе подогрева воды или подводного освещения бассейна, например.

– Ответственный сотрудник Роспотребнадзора тоже погиб нелепо, – вдохновенно вещал Скобелев, – его убила собственная микроволновка, взорвалась прямо перед хозяином! Якобы случился резкий перепад напряжения в домашней сети, хотя контрольная служба Мосэнергосбыта этого не подтвердила. Еще один человек из ФАПСИ, отвечающий за регистрацию частных периодических изданий, разбился на машине на Симферопольском шоссе. Как установила экспертиза, по неизвестной причине у современного нового автомобиля закоротило всю электрику, и машина полностью потеряла управление. Наконец, руководитель отдела информации Московской областной администрации погиб в результате падения лифта. В суперсовременном жилом комплексе «Малахитовая шкатулка» произошло мгновенное обесточивание подстанции, все оборудование, включая системы безопасности, временно вышло из строя. Тогда, по данным МЧС, пострадали в разной степени несколько десятков человек. Но погиб только один!..

– Неплохо, Паша! Весьма недурно! – похвалил Штерн. – Что же у нас в сухом остатке?

– Все погибшие имели непосредственные контакты с руководством «Детей Перуна».

То есть так или иначе могли повлиять на деятельность этой организации.

– Версия правдоподобная. Осталось собрать доказательства. Как ты это себе представляешь?

– Изловить Никитку Власова! – воскликнул Даромысл. – Сварог мне в ухо шепчет: его работа! И через него – добраться до Перуновых волхвов. Это они Никитку молниями зарядили!

– И что же мы ему предъявим? – усмехнулся Штерн. – Пару снимков плохого качества с его лицом?.. Думаю, он даже отрицать не станет: да, мол, наверно, был там, гулял с собакой, ничего не видел, ничего не слышал!..

– Аркадий Самойлович, вы же сами видели: Вахницкого убила молния, фульгурит мне показали… – В голосе Павла прорезалось отчаянье. – А грозы там не было, зато был Власов! И на снимке видно – это же настоящий доппельгангер Перуна! А Власов – его носитель!.. Ну вот поверьте мне!..

На Скобелева жалко было смотреть – он сейчас очень походил на обиженного ребенка, которого похвалили, пообещали шоколадку, а вместо этого заставили собирать игрушки. Штерн не выдержал и улыбнулся, почти по-отечески:

– Успокойся, Паша. Я вовсе не исключаю, что ваша с Даромыслом безумная версия сработает. Просто собрать для нее доказательства, приемлемые для суда, будет очень проблематично. Так что давай решать задачи по мере их поступления. Для начала необходимо найти этого Власова и побеседовать с ним…

– Дары собраны, волхв!

– Прекрасно, брат! Теперь мы успеем подготовиться к встрече с отцом нашим. На этот раз все получится, и тогда дети Перуна обретут силу, которая спасет этот гибнущий мир!..

– А что будет со мной, волхв? Отец примет меня в свои объятия, как ты обещал?

– О да, брат! Отец любит тебя, после посвящения вы станете едины!..

Дверь следователям открыла невысокая тоненькая женщина с гладко зачесанными и стянутыми в хвост льняными волосами, одетая в простое домашнее платье явно ручного изготовления с цветочной вышивкой по вороту и подолу. Ясные голубые глаза, тонкий нос, чуть изогнутые удивлением красивые губы – и ни следа косметики.

– Здравствуйте, – выступил вперед Аркадий Самойлович. – Следственный комитет. Старший следователь Штерн и следователь Скобелев.

– Доброго дня вам, служители закона, – немного растягивая слова, кивнула женщина.

– Мы разыскиваем Никиту Сергеевича Власова. Он сейчас дома?

– Нет… Никита здесь теперь редко бывает… Он нашел другой дом…

– А вы кто? – подключился к разговору Павел.

– Ирина. В миру – супруга Никиты и сестра ему во Христе… была. – Взгляд женщины заметно потемнел.

– Вы разведены?

– По мирскому закону – нет, а по совести… Заблудился Никита, отказался от света веры православной. Не может себя найти и мается…

Ирина вдруг повернулась и пошла вглубь квартиры. Следователи переглянулись и двинулись за ней. Пройдя по длинному коридору, они вошли в просторное, залитое послеполуденным солнцем помещение. По периметру комнаты стояли подрамники – пустые и с натянутыми холстами. Кое-где были видны угольные наброски будущих картин. Но все три мольберта, расставленные в разных концах помещения, пустовали. Большой стол в дальнем углу был завален тюбиками и баночками с красками, засохшими кистями; у правой ножки стола стояла литровая бутыль с надписью «Скипидар». И на всем, включая подоконники, подрамники, мольберты, стол, – лежал толстый слой пыли. Она же покрывала и пол, и следы вошедших четко пропечатались в ней.

Ирина остановилась у стола, провела ладонью по палитре, притулившейся на самом краю, смахнула серый пласт пыли, и он недовольно заклубился в неподвижном воздухе.

– Это мастерская вашего мужа? – уточнил Штерн, внимательно разглядывая обстановку.

– Да. Была…

– У вас недавно был пожар? – вмешался Скобелев, указывая на сломанный и сильно обгоревший подрамник у стены напротив окна. На нем почти совсем не было пыли.

– Да… нет… это случайность… – Ирина опустила глаза, на щеках проступил румянец. Она явно не хотела говорить на эту тему. – Я сама… забыла свечу загасить…

– Вы тоже пишете картины?

– Пробую…

– А ваш муж, значит, больше не рисует? – Штерн медленно и аккуратно пошел вокруг студии, приглядываясь к деталям.

Скобелев придвинулся поближе к пострадавшему подрамнику, присел, осмотрел со всех сторон. Хозяйка настороженно следила за ним, не шелохнувшись.

– Говорит, есть более важные дела…

– Какие же, если не секрет?

– Не знаю. Спросите у него сами, когда увидите… – Ирина вдруг быстро направилась к двери, будто вспомнила о неотложном деле.

Штерн шагнул было за ней, но Скобелев остановил:

– Взгляните-ка сюда, Аркадий Самойлович!

В нижней части рамы зияло обожженное по краям отверстие не больше полсантиметра в диаметре. Даже невооруженным взглядом было видно, что огонь распространился по подрамнику именно от этого отверстия.

– Свечку, значит, забыла погасить?.. – нахмурился Штерн.

– Может, задержим Власову и допросим по всей форме? – предложил Павел.

– Согласен…

Но они не успели. Едва вышли в коридор, как от прихожей донесся длинный и требовательный звонок. Справа из кухни тенью метнулась к двери хозяйка. Скобелев, оценивший обстановку быстрее наставника, рванул вперед, но Ирина уже распахнула дверь и заслонила вход, раскинув руки крестом.

– Никитушка, беги!..

Выругавшись от души, Скобелев буквально отшвырнул женщину с дороги и выскочил на площадку. Спасло его то ли обострившееся чутье охотника, то ли невидимый ангел-хранитель, но в последний миг Павел резко присел и кувырком через плечо ушел в сторону, а в открытую дверь из полумрака этажа в прихожую ударила с громким треском самая настоящая бело-синяя молния!

Штерн, находившийся на полпути к двери, невольно замер, ощутив на лице и руках легкий зуд от мгновенно наэлектризовавшегося воздуха. Разряд вонзился в зеркало прихожей и превратился в небольшой фейерверк, частично отразившись, а частично разбрызгав расплавившееся стекло. В тот же миг на площадке один за другим звонко хлопнули три выстрела, и наступила тишина.

– Аркадий Самойлович, вы живы? – донеслось из-за двери.

– Нормально, Паша… А ты как? – Штерн сторожко подобрался к выходу, держа пистолет обеими руками перед собой, присел и быстро высунулся в проем, выставив оружие. Пусто!

Позади него раздался стон. Следователь оглянулся. Ирина сидела под вешалкой с дымящимися летним пальто и курткой-ветровкой, закрыв ладонями лицо. Сквозь пальцы сочилась кровь.

– Скобелев, проверь лестницу. Я вызову скорую – Власова ранена…

Он был зол, удивлен и испуган. Зол на жену – не предупредила о полиции, удивлен – как быстро они его нашли. Но главное – испуган, потому что был уверен, что тот, кто с недавнего времени окончательно поселился в его теле, сделает своего носителя неуязвимым. Тем не менее пули из пистолета полицейского поразили его – и это было очень больно, хотя и не смертельно.

Собственно, он не помнил, как выбрался из дома и как оказался в глубине Битцевского парка, на топком берегу лесной речушки. Погоня потеряла его след – надолго ли? И что теперь делать? До дня посвящения еще двое суток. Конечно, когда он пройдет обряд, ни пули, ни любое другое оружие станут ему не страшны, ему станет никто не страшен. Но ведь до обряда еще нужно дожить!.. Он рассчитывал переждать оставшееся время в своей квартире, теперь же в один миг стал бомжом. Больше – стал дичью, на которую объявлена охота! А уж как умеют охотиться полицейские ищейки, когда им накрутит хвост начальство, он знал из первых уст – волхв однажды поведал ему историю из своей прежней жизни, жизни киллера крупной преступной группировки… Волхв! Вот кто может помочь!..

Он пошарил по карманам и вытащил мобильник, но оказалось, что одна из пуль угодила точно в аппарат. В сердцах он швырнул бесполезный гаджет в воду и тут же сморщился от боли. Другая пуля плотно застряла в плече. Третья же прошла навылет по левому боку, разорвав мышцы и кожу. Кровь из ран уже не сочилась, но пекло страшно!

Он попробовал мысленно обратиться к тому, кто прижился в его теле, но с удивлением понял, что желанного гостя нет! Он исчез. Правда, такое случалось и раньше. Незримый, но могучий, гость то приходил, то покидал его тело – ненадолго. Но сейчас его исчезновение почему-то еще больше напугало – показалось, что гость ушел совсем и больше не вернется.

Он звал его, молил, уговаривал, настаивал – бесполезно. Отклика не было. Тогда он встал и побрел вниз по течению речки, вспомнив, что где-то она пересекает МКАД, а следовательно, выведет его из леса. Теперь у него осталась только одна надежда – добраться пешком до храма, там он окажется в безопасности, уж там гость его в обиду не даст!..

Когда скорая уехала, забрав хозяйку с забинтованным, посеченным осколками зеркала лицом, Аркадий Самойлович вызвал дежурную группу и сказал удрученному неудачей Павлу:

– Все будет нормально! Далеко он не уйдет. Парк оцепят за полчаса – ему некуда податься, и он ранен…

– Но Власов опасен! Вы же теперь видели, на что он способен!

– Я видел применение некоего оружия – да. Согласен, впечатляет. Но спецназ предупрежден, а зарядов, думаю, у нашего «громовержца» немного. Если вообще остались… Ты подумай, какой емкости и – соответственно – веса – должны быть батареи, чтобы генерировать разряды подобной мощности?..

– Это не батареи…

– Знаю, знаю – молнии Перуна! Так что, полагаю, к вечеру Власова возьмут, а завтра с утра за него возьмемся мы!

Скобелев подошел к остаткам зеркала, поводил пальцем по оплавленным краям и сказал убежденно:

– Не возьмут его, Аркадий Самойлович! Уйдет он… И я, кажется, знаю – куда!..

Руководство «Детей Перуна» отказалось дать координаты капища, мотивируя тем, что это – священное для адептов место. Но Даромысл потребовал карту области и довольно быстро указал нужное место.

– Сварог велел вам помогать. Ибо истины взыскуете, – витиевато выразился он, держа палец на карте. – Вот тут они…

– Наро-Фоминский район, в шести километрах от деревни Николина Горка, в излучине Нары! – определил Скобелев.

– Отлично, Паша!.. Завтра же с утра едем туда, – решил Штерн.

– Надо бы сегодня, Аркадий Самойлович… – тихо подсказал Даромысл.

– Почему? Они же никуда не денутся, и Власов в том числе.

Был вечер среды, причем поздний вечер. Скобелев уже не стал заваривать свежий чай, пил остывшую заварку.

– Завтра по вашему календарю – двадцатое июля, Перунов день. Поэтому сегодня ночью эти грешники обязательно соберутся у капища и будут чествовать своего громовержца!

– Ну и что? Пусть чествуют, а мы их поутру и возьмем тепленькими.

Павел выразительно посмотрел на Даромысла. Штерн перехватил этот взгляд.

– Опять мистика? – недовольно спросил он.

– Вот вы не верите, а мы ведь можем опоздать! – покачал головой Скобелев. – В Перунов день раньше совершалось посвящение молодых мужчин в воины – ну, там разные испытания, ритуальные пляски, подношения и жертвоприношения, а в конце – новым воинам выдавалось благословленное Перуном оружие и его же обереги, призванные сделать воинов неуязвимыми и сильными. И мы с ними не справимся!

– Даромысл, вы совсем человеку голову задурили, – буркнул Штерн. – Я, конечно, очень вам благодарен за бескорыстную помощь и поддержку… но все эти пережитки прошлого…

– А как же молния в квартире Власова? – возмутился Павел. – Тоже пережиток?..

– Слушай, – терпеливо сказал Аркадий Самойлович, – импульсное оружие – это современные технологии, с ним еще предстоит разобраться!

– Стрела, летящая во тьме, поразит тебя независимо от того, веришь ли ты в ее существование или нет… – ответил Скобелев с очень серьезным видом. – Думаю, древние были правы на сей счет.

– Ну, хорошо. Уговорил! – Штерн решительно снял трубку телефона. – Попробую теперь уболтать начальство и дать нам опергруппу… Сейчас уже семь часов, ехать туда…

– …лететь надо, Аркадий Самойлович!..

– Черт с тобой! Двум смертям не бывать…

К их общему удивлению, Безруков не стал артачиться и надувать щеки. Он вызвал секретаря и приказал:

– Тревожную группу майора Кириллова передать в полное распоряжение старшего следователя Штерна для выполнения срочного спецзадания. Обеспечить группу воздушным транспортом и связью, согласовать коридор со службой воздушного контроля столичного региона. О ходе операции докладывать мне лично…

Запад еще полыхал вечерней зарей, когда вертушка с опергруппой легла на курс вдоль русла Нары. Пилот повел машину медленно и низко – чтобы не пропустить объект и вовремя и быстро провести десантирование группы.

– Что бы ни случилось, без моей команды не стрелять, – твердо заявил Штерн.

Майор молча кивнул и показал большой палец.

Двенадцать бойцов в полной экипировке молниеносно высадились у подножия холма с плоской вершиной, на которой в пляшущем свете больших костров можно было разглядеть купол святилища. Храм не выглядел большим и величественным – невысокое сооружение, видимо, из современных стройматериалов типа пеноблоков или даже вовсе каркасных модулей, обшитых декоративными панелями. Перед храмом – обширная восьмиугольная площадка, ярко освещенная и заполненная людьми в странных одеждах. Посреди площадки – толстый столб в два человеческих роста с какими-то резными знаками или символами. Над всем местом действия плыл низкий мерный рокот, который издавали четыре огромных барабана, а толпа вокруг так же мерно раскачивалась под их гул.

На спецназовцев почти никто не обратил внимания – люди словно находились в трансе. Следователи в сопровождении майора быстро миновали площадь, подошли ко входу в храм и замерли, пораженные увиденным.

По всему пространству святилища стояли низкие широкие чаши с каким-то горючим составом, дающим яркое, но бездымное и не жаркое пламя. У дальней стены между двух резных колонн был растянут огромный, выше человеческого роста холст с изображением грозного воина с длинными белыми волосами и огненно-рыжей бородой и усами. В мерцающем свете чаш незваным гостям показалось, что воин на холсте движется, живет какой-то своей, невероятной жизнью. Аркадий Самойлович, например, мог бы поклясться, что при их появлении божество на холсте повернуло голову, чтобы посмотреть на наглецов. А его правая рука с коротким копьем-сулицей заметно дернулась, наклоняя оружие в сторону пришельцев. Видимо, то же заметили и Павел с майором. Скобелев охнул и судорожно схватился за кобуру, а Кириллов тихо, но внятно выругался и произнес в микрофон рации условную фразу, означающую повышенную готовность к действиям.

Поглощенные фантастическим зрелищем древнего божества, полицейские не сразу обратили внимание на две фигуры, стоявшие чуть правее портрета, возле большого плоского камня-жертвенника. Но, когда под куполом зазвучал гулкий, раскатистый голос, явно произносящий какое-то заклинание или молитву на непонятном языке, Скобелев встрепенулся первым.

– Вон они! – почти крикнул он, указывая на фигуры. – Это волхвы! Они начали процедуру посвящения!..

– Идем к ним? – уточнил майор, снимая пистолет с предохранителя и включая лазерный целеуказатель.

– Нужно остановить их, – убежденно сказал Павел, повернувшись к Штерну, – иначе может случиться непоправимое!

– Вперед! – решил Аркадий Самойлович, хотя на душе у него скребло целое стадо голодных кошек.

Они двинулись к волхвам, лавируя между чаш. А те продолжали вершить свое таинство. Теперь оба синхронно произносили ритуальные фразы, скрестив свои длинные посохи над жертвенным камнем, на котором, как успел разглядеть Штерн, лежал навзничь человек, оголенный по пояс. Когда до них оставалось с десяток шагов, Аркадий Самойлович догадался, над кем совершается обряд.

– Внимание, – произнес он в микрофон, – объект поиска найден. Всем собраться у храма!

– Это же Власов! – тихо воскликнул Скобелев. – Господи, он же вот-вот перевоплотится!

– В кого?! – удивился Кириллов.

Тело человека на камне вдруг окуталось бледным сиянием, повторяющим его контуры, свет стал уплотняться, приобретая черты другого – длинноволосого и бородатого. Павел взглянул на портрет божества и невольно вскрикнул. Штерн и Кириллов тоже повернули головы к изображению и обомлели: фигура на холсте таяла на глазах!

– Стреляйте! – хрипло выдавил Скобелев. – Сейчас будет поздно…

– В кого? – не понял майор, поводя стволом и наводя луч лазера то на лежащего, то на стоящих над ним.

– Власова! Не дайте ему…

Павел не договорил. Они вдруг увидели, как светящаяся фигура на камне отделилась от тела Власова и потянулась к посоху высокого узколицего волхва, что стоял прямо в изголовье жертвенника.

Ярко-красное пятнышко целеуказателя уперлось в голову лежащего на камне Власова.

– Я готов, господин старший следователь, – произнес майор. – Командуйте…

– Огонь! – выдохнул Штерн, и тут же его перебил пронзительный возглас Скобелева:

– Не в того!.. В волхва! Скорее!..

Кириллов отреагировал мгновенно. Три пули вошли точно в цель – две в грудь и одна в лоб высокому жрецу. Удары крупнокалиберных пуль отбросили его от жертвенника на пару метров, посох отлетел еще дальше. Странная светящаяся фигура задрожала, дернулась, не найдя материальной опоры, метнулась обратно к телу на камне и слилась с ним. Второй жрец наконец опомнился и со всех ног кинулся прочь из храма, отшвырнув свой посох. Штерн и майор остановились, не зная, что предпринять, но тут Власов открыл глаза и сел. Вид у него был очень странный, тело будто потеряло плотность и подрагивало как дефектное изображение, а черты лица плыли, словно сквозь них то и дело проступал другой лик.

– У-бей-те ме-ня… – с трудом выговорил Власов по слогам. – Мне его не у-дер-жать…

И тогда грянул еще один выстрел. Четвертый. Во лбу бывшего художника образовалась темная дырка, и из нее тут же толчком плеснула почти черная в неверном свете кровь. Власов как будто с облегчением медленно откинулся обратно на жертвенник. В тот же миг весь храм от основания до вершины купола сотряс мощный удар, чаши на полу подпрыгнули, а люди едва устояли на ногах.

– Смотрите, что это?! – вытаращил глаза Кириллов, тыча пистолетом в холст над жертвенным камнем.

Следователи подняли головы и увидели, что изображение Перуна снова появилось на картине, только теперь грозное божество выглядело очень сердитым и даже замахнулось своим оружием на людей.

– Мистика… – невольно выдохнул Штерн, а майор снова выразился непечатно и спросил:

– Ну и что дальше?

– Давайте покончим с этим, – сказал вдруг спокойно Павел, шагнул вперед, подхватил пылающую чашу и с натугой швырнул ее прямо в портрет. Горящая смесь облепила холст, и он занялся черно-красным чадящим пламенем. Последним в нем исчезло лицо божества с открытым в немом крике ртом.

– Майор, – устало проговорил Штерн, – берите своих бойцов и разгоните всю эту шарагу к чертовой матери! Ответственность беру на себя…

Штерн и Скобелев сидели в кабинете, пили зеленый чай, когда явился Даромысл.

– С благодарностью к вам, – сказал он, низко кланяясь. – Очень вы нам помогли!

«Сварожий внук» выглядел изумительно благообразно: в хорошем костюме, при галстуке, с подстриженной бородой и с тонким кожаным кейсом в руке. Теперь он больше напоминал менеджера среднего звена, чем диковатого волхва.

– Садитесь, – предложил ошарашенный переменой образа Павел.

– Вот теперь – другое дело! – хмыкнул Штерн. – На человека похож… И кстати, как вас по-настоящему величать?

Даромысл сел и достал из кейса пачку долларов.

– Игорь Витальевич Лапиков я…

– Вы с ума сошли, господин Лапиков? – сердито уставился на деньги старший следователь.

– Я… только показать. – Волхв покраснел. – Чтобы вы со мной возрадовались… Те, кто жертвовал на Перуна, образумились! Сварог их к себе призвал. Вот – это лишь начало!..

– А как же плесень? – ехидно прищурился Штерн.

– Очистим!

– Перуновым огнем?

– Сварожьей влагой омоем. Отец-Сварог пошлет с небес очистительный дождь… – Лапиков-Даромысл окончательно оправился от смущения. – Аркадий Самойлович, я вот вижу: компьютер у вас – Павлу ровесник. Вам на днях другой принесут, и не отказывайтесь!

– Вы в компьютерах разбираетесь?! – изумился Скобелев.

– А что тут такого? Не китайская грамота, чай. Я, пока Сварожий зов не услышал, на Горбушке дисками торговал. До того – кассетами. Там много чего нахватался. Так что зову и вас на Сварожью тропу. Денег не прошу – Сварог накажет, коли у вас хоть копейку возьму. А придете к нам, Сварожьим внукам, на капище – буду рад!

– Капище-то где? – спросил Штерн.

– А там же, где перуново племя молилось. Очистим от скверны, своего идола поставим – будет благолепно. Все к нам придут, истинное божество славить, дары принесут. Сварогу великому, а не Перуну-гордецу!

– Что ж, благодарим за приглашение, Игорь Витальевич, – Штерн выразительно посмотрел на часы на стене. – Извините, у нас сейчас – оперативное совещание. Всего хорошего!

Когда светящийся от счастья «сварожий внук» ушел, Аркадий Самойлович сказал Скобелеву:

– А за капищем-то присматривать придется. Не ровен час, и Сварога кто-нибудь из преисподней выманит. Это будет по твоей части!..

Никита проснулся и обнаружил, что буквально плавает в собственном поту. Окно спальни распахнуто настежь, но духота в комнате осталась. Ирина тихонько посапывает, уткнувшись носом в подушку. Тишина. Самое мутное время – за час до восхода солнца: ночной мрак уже отступает, но дневной свет еще спит.

Что же его разбудило?.. Никак не вспомнить. Но ощущение некоего тягучего кошмара осталось. «Словно в аду побывал, – невольно подумал Никита. – То ли я кем-то стал, то ли в меня кто-то вселился?.. Бр-р!.. Чушь какая-то! Погоди-ка, лицо! Да, точно, лицо! Но чье?..»

Он тихонько выбрался из постели, прошел на цыпочках на кухню, прикрыл дверь и вытащил из тайника за холодильником помятую пачку сигарет. Закурил, пуская дым в приоткрытую оконную фрамугу.

«Что же я такого делал на сон грядущий? Читал на планшете новости… Наводнение в Италии… нет, не то… интервью с Мизулиной о борьбе с деструктивными сектами?.. До чего же неприятный сон. Отвратительный!.. Не к добру такое… Пожалуй, не стану я связываться с этим заказом. Ну их, этих древних духов! Не зря же говорили в старину: не бойся стрелы, пущенной при свете дня, но бойся стрелы, во тьме летящей!.. Не буду искушать судьбу. Лучше съездим-ка мы с Иришкой завтра в Коломенское, там такая благодать!.. Выпить бы холодного чая, что ли?»

Никита вспомнил, что оставил любимую кружку в мастерской.

Он почти на ощупь вошел в комнату. В полумраке белели чистые холсты на подрамниках.

Один вдруг будто стал заполняться – легкими штрихами, блеклыми пятнами. И Никите на миг показалось, что оттуда глянул кто-то широкоплечий, седобородый, с тяжелым кузнечным молотом на плече, с узорными коваными наручами на мощных обнаженных ручищах. Повязка со знаками, охватившая его лоб, слабо светилась.

– Сгинь, рассыпься, нечистая сила! – пробормотал Никита и, схватив кружку, выметнулся из мастерской.

Николай Желунов
Тайный берег. Нарушители инструкций

Над берегом моря негромко прокатывался рокот прибоя.

– Неприятное место, – сказал Матвей, закуривая.

Мы стояли на опушке густого хвойного леса и смотрели на дюны. Внизу, по-над берегом прилепилась деревушка поморов – два десятка изб, деревянная церковка, пристань с тремя длинными лодками-карбасами. Бледное северное солнце тонуло в мокрой вате облаков, и длинные молочные языки тумана протянулись к холмам, превратили село в парящий над берегом островок. Красиво и жутковато. В сыром воздухе разлился густой запах водорослей; проведя по губам языком, я ощутил привкус соли.

– Тихо здесь, – Матвей уронил окурок в песок, – но как же тоскливо…

Мы зашагали вниз по склону холма. Я достал диктофон:

– Группа четыре, сектор зеленый С-451, первый день. В пределах локации один населенный пункт – рыбацкая деревня на берегу Белого моря к западу от устья Северной Двины, координаты девятнадцать-сорок… выглядит убого и уныло.

– Осмотримся быстренько и домой, – добавил Матвей.

Записываясь в экспедицию, я мечтал взглянуть на поморские деревни, разбросанные по всему русскому северу почти до Баренцева моря. Прочные бревенчатые срубы, выложенные камнем колодцы, мастерски вырезанные наличники. Скотина ухожена, гривастые умненькие лошади всхрапывают у коновязей. Большие беспалубные лодки – шнеки – качаются на волнах у причалов. Здесь, на самом краю славянского мира, жили здоровые крепкие женщины и мужчины, потомки переселенцев из новгородских земель. Мы с Матвеем Нестеровым не без удовольствия отправлялись в ежедневный поиск по этому мглистому краю, но его уютное однообразие уже успело наскучить.

Деревня встретила угрюмой тишиной. Над единственной улицей растеклась тонкая пенка тумана. Покосившиеся избы за коротенькими плетнями неприветливо смотрели на нас крошечными черными глазками окон.

– Эпидемия, быть может? – тихо спросил Матвей.

В канаве у дороги копошилось нечто маленькое, лохматое.

Мы осторожно приблизились и увидели ребенка лет четырех. Грязная изорванная рубашонка, на шее – шнурок с деревянным амулетом. Серые глаза на перепачканном лице с ужасом уставились на нас. Я присвистнул, заметив ползающих по свалявшимся кудрям мальчика насекомых.

– Тата, тата, чужане! – Малыш бросился в ближайшую избу.

– Постой, чертенок!

Невысокая изба напоминала сарай. Я осторожно приоткрыл скрипучую дверь и шагнул в сени. Под ногой громыхнула деревянная бадья. Вместо стекол в маленьких окнах белела пленка бычьего пузыря, оттого внутри домика царил полумрак. Давно я не обонял такого дивного коктейля ароматов – застарелый пот, плесень, подгнившие объедки, кислый запах перегара… Я щелкнул выключателем фонарика, и желтый круг света упал на пол. Мальчишка испуганно посверкивал глазенками с печки. Деревянный стол, скамья… в миске на столе горкой лежали заячьи ребрышки.

– Разве сегодня скоромный день? – Матвей шумно дышал у меня над ухом.

– Это еще ничего не доказывает, – неуверенно ответил я.

Луч фонарика затанцевал по углам избы в поиске икон. Пусто.

Непроизвольно ладонь моя легла на кобуру станнера.

– Ну? – обрадовался Матвей.

– А как же церковь? – не сдавался я. – Церковь ты видел?

Вернулись на улицу, жмурясь на белый свет. Тонкая, вытянутая к небу луковица храмового купола темнела на фоне сырого неба – в конце улицы, над обрывом. Медленно мы зашагали к церкви. Тишина и запущенность действовали угнетающе. Сам воздух в деревне казался застоявшимся, болезненно затхлым, будто дыхание умирающей старухи. Краем глаза я уловил движение справа и замер.

– Что ты, Ратко?

На стежке меж двумя плетнями покачивались серо-зеленые стебельки лисохвоста.

– Ничего. Показалось.

Мы вышли на площадь перед церковью и остановились, в изумлении разглядывая храм. Простое деревянное здание было выстроено в северном стиле. Аккуратный сруб о четырех углах, вытянутая башенка с искусно вырезанным куполом, воскрешающим в памяти Кижи. Какая-то страшная сила изуродовала церковку – деревянные стены хранили следы сокрушительных ударов, купол наклонился, словно Пизанская башня. Обращенная к морю стена превратилась в труху – в черных провалах снопами торчала серая щепа. Тут давно не проводились службы, понял я, заметив растущую у входа траву. Двери заколочены балками крест-накрест.

– Ратко, – глухо сказал Матвей, – если здесь не то, что мы ищем, я – индус…

Я облизнул пересохшие губы.

– Похоже ты прав, братец.

Из млечного сумрака спланировала большая птица с человеческим лицом, уселась на крышу церкви. Ее гладкие бурые перья лоснились от жира. Тварь деловито потопталась по кровле, усаживаясь поудобней, и старое дерево заскрипело под ее весом. Я очнулся первым:

– Где камера?

– Сейчас, – растерянно пробормотал мой товарищ и принялся шарить по карманам куртки. Птица сердито смотрела на нас желтыми, как облепиха, глазами. Внезапно она открыла рот и закричала сердитым контральто – ничего человеческого не было в этом вопле. Матвей невольно попятился и обернулся – это спасло наши жизни.

– Берегись!

Что-то темное мелькнуло в поле периферического зрения. Не раздумывая, я метнулся в сторону, чувствуя, как воздух передо мной завибрировал – выстрел Матвея чуть не угодил мне в лицо. Станнер сам прыгнул в руку. Тяжелый топор с хрустом и звоном вошел в стену церкви в каких-то сантиметрах от моего носа, брызнули щепки. Я охнул от боли, трижды выпалил наугад.

– О задам заходь! – послышался деловитый бас. – Туды, забродом!

Поймали нас, как котят, осознал я – и тут же пришло спокойствие. Я поправил сбившиеся очки, положил станнер на колено, через прицел оглядывая площадь перед церковью. В двух шагах от меня, неподвижно глядя в небо, раскинулся на земле огромный детина в кожаных черных бахилах (кто-то из нас все же попал в цель). Рядом седобородый старик навалился на Матвея, сжимая пальцами его горло. Матвей хрипел. А через площадь бежали четверо мужчин с дубьем в руках.

Птица с человечьим лицом снова закричала – страшно, протяжно – и, взмахнув орлиными крыльями, взмыла в небо.

Я поймал в перекрестье прицела первого из нападавших.

Глаза у старика были глубокие, черные, словно шарики дегтя, утонувшего в паутине морщин. На видеоуроках по истории медицины я наблюдал умирающих наркоманов – у них были похожие глаза. Я долго удерживал его взгляд, пытаясь понять, что за человек передо мной. Ненависть сочилась из-под его век, как горючие слезы.

– Это волхв, – сказал я, – потрясающе.

– О да, просто сказка, – проворчал Матвей, массируя исцарапанную шею.

Он расхаживал по площади, разглядывая неподвижно лежащих людей. Троих я успел подстрелить, еще один убежал. Все остальное население деревни, больше не скрываясь, улепетывало через дюны к лесу.

Повезло. Попади топор на палец левее, лежали бы мы сейчас в какой-нибудь яме, остывая, равнодушные к исторической науке.

– Нужно уходить отсюда.

– Уходить? – удивился Матвей.

– Да. И так наделали дел.

– Они же сами на нас напали!

– Нам следовало вести себя осторожнее. Мы знали об опасности.

Нестеров недовольно крякнул:

– И ты даже не допросишь его?

Я покосился на старика. Тот стоял на коленях, погруженный в транс. Растрепанные седые волосы достигали спины, а длинной косматой бороде позавидовал бы Хоттабыч. Одежда его являла собой измазанное грязью рубище.

– Мы сделали главное, братец. Теперь нам известно – где-то в этом секторе схрон. Остальное сделают Ковальчук и его парни.

– Зачем ждать Ковальчука? – не унимался Матвей. – Мы можем все узнать сейчас.

С моря налетел порыв холодного ветра, разогнал остатки тумана. Под обрывом рядами катились черные угрюмые волны, похожие на мои мысли. Согласно инструкции я, как старший группы, обязан немедленно вернуться в лес, найти капсулу и стартовать домой. Мы с Матвеем не боевики какие-нибудь, и наше оружие только парализует на время… но как же силен соблазн! В конце концов, ради чего мы столько месяцев блуждали по болотам и лесам? Имеем право хотя бы узнать, что нашли.

Детина в черных бахилах шевельнулся, захрипел.

– Ну? Что решаешь, Ратко? – спросил Матвей.

– Давай сам, – кивнул я.

Нестеров подкинул в ладони золотую монету, ловко закрутил ее на кончике пальца. Старик немедленно впился взглядом в ее мерцание. Матвей заговорил непривычно ясным, глубоким голосом, в точности копируя окающее, цекающее местное наречие.

– Как тя звать, оцець?

Дед нерешительно пожевал губами, глядя на монету.

– Завид… Северьянов…

Морщины на сером лице разгладились, старик соскальзывал глубже в транс. Его голос звучал хрипло и глухо, словно из-под земли.

– Цюешь мя-от, Завид?

«Слышишь ли меня, Завид?» – понял я. Поморский диалект, или «говоря», как ее здесь называют, кажется понятным, но временами смысл ускользает от меня. С местными всегда контактирует Нестеров.

– Цюю тя дородно…

– Пошто уходить-то нас хотели, Завид? – с укоризной спросил мой товарищ.

– М-м-м… ох… – Старик вздрогнул. – Чужане… Чужан поганых привечаць не можно… Чужанин – тать ноцьной, вабно поглядыват, да как шшур о нас ползат, вражина подлай, убивець веры нашой…

– Все ясно, – оборвал я, – пусть расскажет, где он у них тут прячется.

– Оцець, цюешь мя-от? – спокойным, размеренным голосом продолжал допрос Нестеров. Золотой кругляш на кончике его пальца завращался быстрее.

– Цюю тя дородно… спусти-ко ты мя… анде, смертно страшно тут…

– Скоро, Завид. Скоро. Цюешь, не чужане мы-от, а волхвы полуденные. Поклоницце пришли тому, кто у поморов схоронился. А?

Лицо старика просветлело, рот вытянулся:

– О то добро, волхвы… О то добро…

– Малташь мя, Завид Северьянов?

– Малтаю…

Признал за своих, с облегчением понял я.

Уже все четверо парализованных мужиков шевелились, приходя в себя. Детина в черных бахилах вытаращился на меня набухшими кровью глазами, шарил рукой вокруг в поисках камня. Раненый бык. А Матвей уже ласково шептал старику:

– Оцецюшко, порато хотим поклоницце великому, порато издалека в поморы шли… убор-то укажешь нам?

– Темнеет, – остановил я Матвея, – не стоит идти туда ночью. Завтра.

Лагерь разбили в дюнах, в стороне от деревни. Волхву удалось убедить мужичков-язычников, что мы свои, но те все равно смотрели на нас с подозрением и страхом. Зато сам Завид стал шелковым, принес свежей рыбы, оленьи шкуры на ночь, собрал костерок. Церкву поставили пришлые люди с Вятки, сообщил он, хехекая. Но в скорости уже кормили чужане собой беломорских рыб. Разберем на дрова, будьте спокойны. Убор (схрон), как нам удалось понять, был недалеко от капища, его старик обещал показать утром. Матвей вполголоса переводил мне его лопотание: малтать – понимать, порато – очень, дородно – хорошо, достаточно. Мое внимание ускользало. Я думал о древнем существе, дремлющем где-то неподалеку в схроне. Силы его подточены, он уже не тот, что полтысячи лет назад, когда идолы в его честь стояли по всей славянской земле, но все же наверняка опасен. Уполз на самый край обитаемого мира, скрылся от глаз, столько веков сидел тихо-мирно, однако нельзя ему совсем без людей, без жизненной энергии; люди, в конце концов, и выдают таких как он.

Завид суетливо уковылял зачем-то в деревню, мы остались вдвоем.

– Не верится, что этот миляга чуть не задушил меня днем, – усмехнулся Матвей, закуривая.

– Гипноз. Он еще не скоро придет в себя.

Спусти-ко ты мя… анде, смертно страшно тут – вспомнилось. В трансе у человека падают все психологические блоки, из подсознания потоком вырывается спрятанная там мерзость и словно сель обрушивается на мозг. Что же такое жуткое скрыто у старика в душе?

Над морем сгустилась короткая летняя ночь. Во мраке шуршали о камни волны, от воды тянуло влажным холодом. Я поднял голову и долго в задумчивости смотрел на бриллиантовые россыпи над головой. Закрыть глаза, подняться к небу… раствориться в его прохладной звенящей красоте… Но где-то совсем рядом – может быть, за той дюной – на дне темной норы ворочается в дреме нечто страшное и древнее, как сама смерть, пришлое, чужое… голодное.

– Как думаешь, кого мы нашли?

Я пожал плечами:

– Скоро узнаем.

Даждьбог и Велес сожжены, мысленно вычеркивал я. Мокошь закована в цепи и покоится глубоко в полоцких болотах. Род четыре дня уходил по Уральским горам, пытался укрыться в скалах, но его отследили с воздуха и сожгли лазером.

– А если сам…

– Сам-то? – Я подышал на стекла очков, неторопливо протер их краешком платка. – Говорят, его прибили еще тогда, при Владимире Красное Солнышко. Четыре века назад – по местному времени. А впрочем, не знаю, братец. Но вряд ли – ведь такая сила как-нибудь да проявила бы себя.

Лицо Матвея в свете костра казалось кровавым.

– Ненавижу этих тварей, – сказал он непривычно серьезно, – сколько же зла их именем творилось.

– Время такое, – я достал термос, налил в крышку горячего зеленого чая, – люди были жестоки.

– Не люди, – покачал головой Матвей, – люди просто послушные орудия и жертвы одновременно. Вспомни поморские деревни, через которые мы шли. Нет, это не люди – они. Натурально упыри. Целые века людоедства, темноты, грязи, жестокости. Ратко, почему мы не можем нырнуть глубже в прошлое и перебить их в тот день, когда они пришли на Землю?

Я покачал головой, отхлебнул из крышки.

– Нельзя, братец. Люди должны были сами от них отказаться. Иначе вся история могла пойти по-другому.

Мы помолчали, глядя на звезды. Нестеров очень молод, ему только семнадцать, мне больше на целых три года. Внешне спокойный и невозмутимый – Матвей в действительности порывист и открыт, душа нараспашку. Такие, как он, весь мир видят черно-белым. Здесь мы – там враги, с шашкой на коня – и в атаку. Наш человек, одним словом!

Звезды тепло мерцали на бархате неба – прекрасные и манящие.

– Что будешь делать, когда закончим с этими тварями?

– Не знаю. Думал побывать на мирах Золотого Пояса.

– Хорошо бы. Но лететь не меньше года в один конец.

– Это да…

Матвей вскочил на ноги, нервно прошелся вдоль линии прибоя. Его острые плечи на фоне звездного неба напоминали сложенные крылья.

– Не мельтеши, – сказал я. – Тебе в любом случае запрещено лезть в драку. Твое дело переводить.

– Перевожу – не торможу, – улыбнулся он, – но мы ведь все вместе одно дело делаем, Ратко. И если надо – я не струшу. Помнишь тогда, в Китае?

При воспоминании о «тогда, в Китае» я невольно поежился.

– Я не говорю, что ты струсишь. Но зачем рисковать? Есть спецгруппа ликвидаторов, а мы свою задачу выполнили.

– Да неужели ты думаешь, он будет сидеть здесь и ждать, пока мы за ним вернемся! – горячо воскликнул Нестеров, – мы уже наследили тут, как медведи в малиннике.

– Ах ты, дьявол, – я тоже вскочил на ноги, – попался же мне напарничек. А из чего ты стрелять в него собрался? Станнер ему как комариный укус!

– Можно сделать гранату из аккумулятора.

С рогаткой на тигра. Я выругался сквозь зубы.

– Вспомни, Ковальчук показывал, – не унимался Матвей, – ножом пробивай крышку, бери серный шнур от фонарика, обматывай, поджигай конец…

– И тебе отрывает голову.

– Ратко, пока мы с тобой туда и обратно будем во времени носиться, да еще группу собирать, старец очухается и найдет способ нашего красавца предупредить. И мы не можем еще раз прилететь сюда пораньше – это чревато парадоксами.

Я лихорадочно искал возражения и вдруг понял – мой младший товарищ прав. И, странное дело, я почувствовал даже облегчение.

– Ну хорошо, – вздохнул я устало. – В твоих словах есть резон, братец. Но риск…

– Ратко, такого шанса может больше не быть. Никогда.

Наш спор прервало появление волхва. К губам его прилипла угодливая улыбка. Сейчас он верит нам как себе, а спустя сутки возненавидит.

– Медку-от вам принес, гости любезные, – Завид поставил на камни кувшин и три чарки. Матвей заставил деда выпить первым и, убедившись, что питье не опасно, разлил мед по кружкам. Мы сидели у огня, потягивая самодельную кисленькую брагу, и словно натянутая струна звенела между мной и Нестеровым – незаконченный спор.

– Што про татар-то слыхать? – поинтересовался Завид.

– Побил татар князь московский Дмитрий на реке Дон, – угрюмо сказал я, – в прошлом году. Да только татары снова придут.

Старик понял без перевода, однако мой тон смутил его. Долго мы сидели молча, и звездный горох катился по иссиня-черному куполу неба над головами. Мерно шуршали волны, пахло прелым брусом, дымом костра, робким спокойствием усталой земли. Какая-то тень скользила над берегом во мраке. Я припомнил омерзительную птицу с человеческим лицом и потянулся за станнером. Матвей заметил, что я напрягся, и словно невзначай обошел костер. Теперь между нами и лесом был огонь.

Завид вскочил на ноги:

– Белько! Ты пошто там хоронисся? Иди сюды, малятко. Иди, баской.

По песчаной спине дюны в круг света соскользнул юноша, почти мальчик. Его волосы были белыми, как пенька, лицо холодное, бледное. Альбинос, с удивлением понял я. В отличие от старика парнишка был одет аккуратно, в чистую крестьянскую рубаху и штаны, на ногах – новые кожаные бахилы. Белько медленно опустился на бревно рядом с дедом и безучастным взглядом уставился на нас.

– Хейл, – приветственно поднял руку Нестеров.

– Хлебни бражки-от, Белеюшко, – глуповато хихикал старый волхв, подавая чашку юноше, – скусна медовуша, солодка.

Не люблю сюсюканья. Матвей чиркнул зажигалкой, закурил. Белько механически отхлебнул из чашки и, не моргая, смотрел на дымящую табачную палочку в пальцах Нестерова.

– Немовля ен у мя, – жалостливо сообщил Завид.

От холодного взгляда Белько мне стало не по себе. Я встретился с парнишкой глазами и попытался ввести его в транс. Сквозь тихое потрескивание костра я слышал подобострастное лопотанье волхва и шум волн. Белько не отводил глаз. В его взгляде не было ни страха, ни злобы – вообще никаких эмоций. Черт его принес, с легким раздражением подумал я.

– Во досюлишны-от веки, во которы-то давно шнылеты, – старик, душа нашей странной компании, принялся за длинную малопонятную сказку, – унесло во пылко морьско голоме коць с поморья…

Золотая монета на кончике моего указательного пальца крутилась волчком (Завид покосился на нее с ужасом – вот нормальная реакция). Белько равнодушно скользнул по монетке взглядом и снова уставился на мое лицо. Холодный ручеек предчувствия побежал по моей спине. Мальчишка не поддавался, я не мог его контролировать. Значит, мысленно выдохнул я, остается станнер как последнее средство.

Я отвел глаза.

Схоронившийся неподалеку древний бог знает об опасности, исходящей от нас, он старается не оставлять следов. Но небольших эманаций силы он избежать не может. Так и возникает вокруг него странный, причудливый мир, маленькая биосфера, в которой навещает людей птица с красивым женским лицом, играют на лунных полянах призрачные девы, рождаются в обычных семьях странные дети с пустым взглядом и нечеловеческой психикой. По таким признакам мы, разведчики, и находим схрон, но эти существа опасны, они защищают врага, шпионят для него. Мстят за него.

– Оставьте нас, – велел я, – надо ложиться. Ночь коротка.

Заросший соснами берег уступами спускался к бухте. Здесь, среди покрытых тиной валунов, тихо плескали прозрачные волны. Я обернулся – деревня осталась далеко слева, покосившийся купол церкви отсюда казался сделанным из спичек. Небо скрыли низко летящие облака.

– Неприятное место, – Матвей с сигаретой в зубах задумчиво смотрел на буро-песчаный пляж, покрытый обломками дерева и мертвыми чайками.

– Сюды, сюды, – старик тянул его вниз, поминутно оглядываясь и моргая влюбленными черными глазками.

Капище открылось внезапно – сосны расступились, и мы оказались на поляне, с трех сторон окаймленной лесом, с четвертой – морем. Высокий, как телеграфный столб, искусно вырезанный из дерева идол грозно уставился круглыми бельмами на пришельцев. Он высился в центре трех кругов с возрастающим диаметром, выложенных из гладкого, обточенного морем камня. Повсюду виднелись белые трубки костей: следы жертвоприношений.

– Все-таки Перун, – присвистнул Матвей.

– Камеру доставай, братец, – сипло сказал я.

Наш проводник простерся ниц перед кумиром, что-то бессвязно бормоча. Серебряный шарик видеокамеры выпорхнул из Матвеева рюкзака, словно стрекоза повис над головами.

– Группа четыре, сектор зеленый С-451, второй день, – надиктовал я, сдерживая дрожь в голосе, – условный квадрат четыре-шесть. Предположительно обнаружение объекта «Альфа». Повторяю, обнаружен «Альфа»!

Ах, жаль нельзя кинуть связь через века, порадовать Ковальчука уже сейчас. Невероятная, сказочная удача! Предположительно – это я из осторожности. Конечно же, сам Перун. Именно мы нашли его, я и Нестеров. Столько месяцев изматывающей работы, и вот он результат, наконец.

Матвей стоял на коленях над рюкзаком.

– Что у тебя там?

– Все хорошо, – преувеличенно бодро ответил он.

Я сделал шаг вперед и увидел.

– Ты сошел с ума, Мотя.

– Об одном прошу тебя, Ратко, – подержи деда в сторонке. Он может все испортить.

– Братец, ты ведешь себя непрофессионально.

– Извини, дружище. Сам мне потом спасибо скажешь.

Он ловко откусил кончиками ножниц серную нитку фонарика, аккуратно вставил в заранее извлеченный из станнера аккумулятор. Теперь в руке его была бомба огромной разрушительной силы.

– Матвей, давай вместе еще раз все обсудим, – без надежды сказал я, – ты же простой переводчик…

– Не стоит недооценивать меня, Ратко.

Я огляделся. Старик, ничего не подозревая, бил поклоны. Над ухом пчелкой зудела видеокамера. Что же, значит, это произойдет здесь, на пустынном берегу. Хорошие декорации для драматической развязки. Жаль, нет зрителей, чтобы оценить.

– Да ты не сможешь его призвать, – внезапно сообразил я, – кричи не кричи, он спит себе где-нибудь на глубине и тебя не услышит.

Матвей медленно пятился к берегу, искоса поглядывая на гладкие загривки волн.

– Не станешь же ты глушить его, как рыбу динамитом, – я рассмеялся.

Нестеров бережно поставил аккумулятор – серебряную свечу в тонкой обмотке фитиля – на камни. Пустой и бесполезный теперь станнер раскачивался на его бедре, ударяя стволом по колену. О, знай я тогда, с чем мы сейчас столкнемся – нашел бы способ остановить Матвея. В конце концов, применил бы силу.

– Поклонитессе великому, – торжественно воззвал Завид.

– Это мы с радостью, – ответил Нестеров.

Он щедро плеснул на идола жидкостью для розжига дров, чиркнул зажигалкой.

Кумир вспыхнул вмиг – снизу доверху.

За спиной у меня взревел таежным медведем волхв. Предсказуемая реакция. Я вынужден был навалиться на него и многое пропустил. Когда мне удалось скрутить рычащего старца, вода в бухте уже кипела.

Идол пылал. Матвей замер на покрытых мокрой тиной камнях над линией прибоя, невозмутимый и спокойный, с бомбой в руке. Небо над головой быстро, неуловимо темнело, словно поднявшийся от капища черный дым пропитывал тучи. По кронам деревьев прокатилась упругая волна воздуха, и низенькие северные сосны застонали, раскачиваясь, – они будто пытались вырвать корни из расщелин и бежать прочь.

Перун шел на берег.

Из мутной ряби показалось огромное плечо, покрытое сетями водорослей. Полузадушенный волхв заблеял козленком. Земля застонала – где-то под морем перекатывались гигантские чугунные шары. Затем из волн с шумом выпросталась исполинская рука и с плеском ударила по воде, мутный вал покатился к берегу. Похоже, ему больно, с удовлетворением отметил я. Из бурлящей бездны медленно поднималось огромное, круглое, жуткое – и вот неописуемое черное лицо, изрезанное шрамами, похожее на истерзанную морем скалу, проступило над брызгами.

– Подожди, не бросай! – перекрикнул я рев пучины. – Пусть хоть немного запишется на видео! Нестеров, слышишь меня?

Волхв рывком вывернулся из моих объятий и побежал вверх по склону – я даже не обратил на него внимания. Матвей ждал на берегу, маленький и неподвижный на фоне растущего из волн исполина. Черт побери – он не просто огромен, он невероятен… Матвей растерянно посмотрел на меня – и слабо улыбнулся. Что же мы наделали, идиоты, с грустью подумал я. Однако бежать уже поздно, остается драться или погибнуть.

– Подтверждаю обнаружение объекта «Альфа», – проговорил я в диктофон, – класс мощности по визуальной оценке – высший. Ситуация экстремальная, принято решение уничтожить. Вот такие дела, братцы.

С треском рвались зеленые канаты водорослей. Древний бог уже поднимался на ноги со своего ложа, и потоки воды с гулом падали вниз; ураганный порыв налетел на горящего идола, и пламя загудело, разгораясь. Длинные темные волосы Матвея развевались в воздухе, на мгновение он повернулся в профиль – и я снова заметил улыбку.

– Визуально высота объекта около сорока метров. Движется замедленно, рывками – возможно, анабиотический шок. Уровень жизнеспособности высокий – не будет преувеличением сказать, братцы, что этот упырь мог бы протянуть еще хоть тысячу лет…

Чудовище взревело – меня вжало в землю. Перун увидел нас и сделал первый шаг вперед. В сгустившихся сумерках он походил на ожившую гору.

– Бросай.

Матвей чиркнул зажигалкой и поднес огонек к фитилю. Порыв ветра погасил пламя. Матвей закрыл бомбу спиной от летящих с моря брызг и снова пытался зажечь импровизированный бикфордов шнур. Исполин приближался, его ноги поднимали высокие волны. Я уложил в нагрудный карман очки, тщательно застегнул его.

– Бросай же, братец!

Матвей прикурил от фитиля, резко взмахнул рукой, и фиолетовый воздух рассекла серебристая искра – по высокой дуге точно в голову чудовища. Секунда канула в вечность, другая… исполин заметил приближающийся огонек фитиля и замер в недоумении.

– Ну же, давай, – шептал я.

Косматая тень ухнула сверху на летящую в лицо демона бомбу – ап, и вот уже наш фитилек сверкает бенгальским огнем где-то в стороне. Мелькнули широкие крылья, над ними – неестественно красивое человеческое лицо. Жертвуя собой, птица уносила бомбу в море. Откуда она взялась? У твари было мгновение или два до взрыва. Ох, и надает нам Ковальчук за нарушение инструкции, успел подумать я, – и тут мир взлетел на воздух.

Пылающий деревянный идол вонзился в скалу над моей головой – жар угольев охватил мое тело, куртка вспыхнула, но в следующее мгновение накатила соленая стена воды, и я задержал дыхание. Когда вода схлынула, я обнаружил себя на скале, под ветками поваленной взрывом сосны. Оглушенный, вымокший до нитки, задохнувшийся – я не выпустил диктофон. Уши заложило; словно сквозь подушку слышался бешеный рев чудовища. Скалы задрожали от новых ударов. Он прошел совсем близко!

Шаги, от которых колебалась земля, удалялись прочь, и я, пошатываясь, выбрался из своего убежища. Нацепил на нос очки, огляделся. Что-то белело под ногами. Это была длинная борода на голове Завида. Метрах в пяти выше на скалах черной грудой повисло тело. Не повезло дедушке. Да, похоже – камера погибла, растерянно подумал я. В сумерках я двигался наобум и не замечал Матвея, пока он не схватил меня за полу куртки.

Матвей что-то кричал, но слова звучали глухо, и я не понимал их смысла.

– Ты как, братец? – спросил я.

Он лежал на том месте, где раньше стоял идол. Нижняя часть тела Матвея выглядела как-то странно. Он все что-то пытался сказать мне, указывая в сторону.

– Что? – переспросил я. – Куда он пошел?

А куда, действительно? Мысли путались. Над заливом, там, где не достала волна, горели деревья. Море, покрытое щепой, походило на свежесваренный суп. Издалека донесся рев чудовища. К деревне он пошел, вот куда.

– Дай-ка, – я вырвал из пальцев Матвея зажигалку.

И побежал.

Он шел по пляжу к деревне, оставляя глубокие следы в песке. Какая бы сила не омрачала дневной свет – теперь она явно слабела, и я хорошо видел высокий мрачный силуэт в легком тумане над берегом.

Я остановился отдышаться, опустился на колени на тропе, протоптанной от деревни к капищу. Вытряхнул из станнера аккумулятор (мелькнула мысль – теперь мы беззащитны), тонким лезвием швейцарского ножа пробил крышку. В воздухе поплыл сладковатый химический запах. Ковальчук считает, что серьезное оружие нам, разведчикам, ни к чему – достаточно парализатора. Вот попадет лазерный аннигилятор в руки какому-нибудь Тамерлану – и переписывай историю…

Внизу, на берегу, разыгрывалась драма. Чудовище одним махом взобралось на холм, где стояла деревня, и гневно, обиженно заревело. Я бил себя по карманам в поисках фонарика. Наш красавец хочет излить свою ярость на жителей села, что так долго хранили его покой, – что же, в этом есть некоторая философская глубина… Серная нитка провода-фитиля обрезала мне руку, я облизнул окровавленный палец.

Теперь я двигался осторожно, обходя камни и выступающие из земли корни. Я держал бомбу на вытянутой руке, подальше от себя – понимаю, глупо. Наш красавец ревел в тумане, как раненый тираннозавр. С грохотом обрушилась церковь, недоломанная в ходе прошлого его визита в деревню. Уши, наконец, разложило – и я слышал перепуганные крики женщин. Ну где же ты, чушка, я уже рядом, покажись…

Я оступился и стремительно съехал по склону холма прямо на площадь. Мимо бежали люди. На меня налетела столетняя бабка, закутанная в тряпье. Ее крючковатый нос густо покрывали бородавки.

– Чюдовиштя, – беззубо улыбаясь, шамкала старуха, – чюдовиштя, чюдовиштя…

Я отшатнулся, вытер залитые потом глаза. И тотчас из облака древесной трухи над поваленной церковью выступило лицо.

Красавец как будто ждал меня. Он шагнул через облако пыли навстречу, и земля покачнулась. Тень пала на мои глаза, исполинский силуэт закрыл небо. Смрад гнилой плоти удушливой волной катился перед монстром. Между черными колоннами ног раскачивался неожиданно тонкий член, похожий на сонного удава. Обаятельный мужчина, ничего не скажешь… Грязные ямы на месте глаз – в них с шелестом извивались покрытые тиной насекомые размером с собаку; да, мой приятель давно потерял глаза, но он обладает и иным зрением.

– Хейл, братец! – сипло сказал я, поджигая фитиль.

Перун поднял руку, толстую, как бочка, потянулся вперед, ко мне – все происходило медленно, словно в полузабытьи. В наступившей тишине я слышал мягкий рокот волн под обрывом.

Бомба взмыла в воздух – я повторил бросок Матвея: по высокой дуге за шиворот чудовищу; одна секунда, другая… Тварь не обратила внимания на бомбу – она тянулась ко мне! Времени убежать или отпрыгнуть не оставалось…

…Я рассчитал правильно. Когда полыхнула вспышка и в уши вновь больно ударила тугая сила, торс чудовища прикрыл меня от взрывной волны.

Древняя тварь умирала.

Разорванное пополам огромное тело облепили веселые огненные чертики, и черный дым столбом вознесся к небу. В реве и треске пламени мне слышались голоса бесчисленных людей, принесенных в жертву демону за тысячу лет – миллионы невинных душ, заключенных в страшном аду и только сейчас получивших упокоение. Каково это, сотни лет провести в кошмарном рабстве? Наверное, мы в своем далеком сверкающем будущем могли бы оставить попрятавшихся демонов в покое – если бы не эти несчастные, заточенные в своем посмертии. Я стоял над обрывом, сложив на груди руки, и перед взором моим проносились дремучие времена: волхвы, выбирающие самых красивых юношей и девушек для жертвоприношений; плывущие по Днепру и Волге плоты, на которых в огне метались обнаженные люди, прикованные к столбам. Реки потемнели от крови, и высокие тени поднимались в тумане, и ревел над капищами чудовищный голос, требовал новые и новые жертвы…

Через час от тела остался только пепел. Деревня опустела. Над берегом висела угольная хмарь, медленно оседавшая в море.

Лес полон шорохов. Я медленно бреду по едва заметной тропе среди сосен и начинающего желтеть орешника, мои руки стерты до крови веревкой, сплетенной из лыка. На веревке – грубо связанная волокуша с Матвеем на ней. Он стонет каждый раз, когда его переломанные ноги натыкаются на корень, а натыкаются они часто. В висках болезненно колотится пульс, и очень хочется пить – нам обоим.

Третий день мы бредем через лес, и я с тоской начинаю понимать – заблудились. Путь от капсулы до деревни в день прибытия отнял у нас три часа быстрого хода. Конечно, оставлять ее так далеко от точки поисков небезопасно – но еще опаснее инструкция считает бросать капсулы вблизи от населенных пунктов, где их могли обнаружить и привести в негодность местные.

Я привалился спиной к дереву. От влажной земли поднимался запах прелой хвои.

– Воды, – шепотом попросил Матвей.

Его лицо приобрело землистый оттенок, длинные волосы спутались, на подбородке проступила щетина. Думаю, я выглядел не лучше.

– Хейл, Ратко… пить…

Я встряхнул флягу, осторожно влил в губы товарища глоток.

– Все пока. Потерпи, дружище.

– Ратко… мы с тобой… идиоты…

– Да что ты. Открыл Америку.

Я откинулся назад, тяжело дыша. Не могу больше. Надо отдохнуть… Тяжелее всего не дорога через лес с этим жутким грузом, а сознание того, что не знаешь куда идти, и от безысходности наматываешь круги среди вековых сосен; и хорошо еще, что не встретился крупный хищник – у тебя не осталось даже ножа, чтобы защитить себя.

Невдалеке дрогнула ветка. Вот и хищник. Он появился неслышно и замер среди веток орешника, бессмысленно глядя на меня своими бесцветными глазами. Юноша-альбинос, похожий на туповатого робота. Губы его неестественно красны, вымазаны кровью – похоже, недавно ел.

– Иди отсюда, – меня затрясло, и я сделал над собой усилие, чтобы не показать этого, – нечего тебе за нами ходить. Пошел обратно, в деревню!

Но он никуда не уйдет. Он слишком долго следовал за нами, дожидаясь пока я выбьюсь из сил, и что это там блестит в последних лучах угасающего вечернего солнца – разве не длинный и кривой охотничий нож в его руке?

Меняю тактику.

– Белько, – вспомнил я имя, – Белько, ладно, иди поближе, поговорим. Как мужчина с мужчиной. Я знаю много интересного.

Его не волнует «интересное». Он знает, что я блефую, и блефую ужасно неловко. Силы еще неравны, он пока не рискует приближаться ко мне. Пока.

– Пить, – умоляет Матвей.

И я подхватываю волокушу, и снова иду через лес – на сей раз забираю чуть левее. Слепое предчувствие толкает меня: в этот конкретный миг мне кажется, что наша капсула осталась там. В кронах деревьев жалобно, испуганно кричит птица. Я оглядываюсь – белое бесстрастное лицо по-прежнему висит в темноте, на том же месте. Спешить ему некуда – наш глубокий след можно разглядеть даже ночью, при свете луны.

И наступает ночь, и луна заливает чащу своим странным сиянием. Матвей стонет и просит пить, я отдаю ему последний глоток. Кидаю пустую флягу во тьму, она исчезает бесшумно, проглоченная лесом. На ветке над головой мохнатый филин бесстрашно таращит на меня золотые буркала, огромный, как кабан – я взмахиваю рукой, он лишь сдвигается немного в сторону, даже не пытаясь улететь. Пахнет гнилым деревом. В бирюзовой от лунного света траве играют крошечные духи – навки, они серебристо смеются и перебегают с места на место, указывая друг другу на меня. Мне уже все равно.

Наконец я нахожу невысокий холм на поляне. Здесь попытаюсь заночевать. До деревьев с десяток шагов – есть надежда, что я успею заметить нашего преследователя, если он решит напасть сегодня. Рыжий огонек диктофона тлеет в темноте, и луна прячется за верхушки елей.

– День шестой… координаты неизвестны… нас преследует полоумный язычник с ножом… Нестерову все хуже…

Рыжий огонек гаснет – батарея выдохлась.

Стена деревьев в искорках лунного света так красива…

– Тамо далеко, – медленно, сипло начинаю я, – далеко од мора… Тамо jе село моjе, тамо jе Србиjа… Тамо jе село моjе, тамо jе… Србиjа.

Лес молча слушает песню. Все живое замерло, даже ветер прекратил шелестеть в кронах. Млечный Путь полыхает в разрывах облаков – бесчисленные костры энтропии.

– Тамо далеко, где цвета лимун жут… Тамо jе српскоj воjсци… jедини био пут…

И вот я пою уже во сне, привалившись к бесчувственному Матвею.

Белько нападает под утро, когда сон особенно крепок. Его выдает дыханье – возбужденное дыханье зверя, изготовившегося к убийству. Не успев толком проснуться, я наугад взмахиваю дубиной – мимо! В тот же миг резкая боль пронзает правое бедро, и я кричу в голос – все ж таки он достал меня. Лежу на спине, выставив перед собой дубинку, и слушаю быстро удаляющиеся тихие шаги. Он не издал ни звука.

Следующий день проходит будто в тумане. Я перевязал бедро оторванным рукавом куртки, но кровь все равно сочится сквозь материю. Язык распух от сухости во рту. Ну почему нам не попадется на пути хотя бы крошечный ручеек? Желудок сжимается при мысли о воде. Интересно, что пьет этот белобрысый дьяволенок там, позади? Он-то выглядит бодро.

С трудом переваливаем через холм. Матвей больше не стонет и не просит пить. Я прикладываю ухо к его губам – дыханье очень слабое. Сколько ему осталось? За весь день у меня во рту было всего несколько ягод и орехов. Жаль, нас не учили выживать в лесу с кровопотерей и полумертвым товарищем на закорках.

С восхода солнца до золотистого вечернего света мы прошли едва ли пару километров. Обессиленный, я падаю на опушке очередной полянки и долго тяжело дышу, сжимая в ладонях пучки травы. Сейчас Белько может просто подойти со своим ножичком и у меня не будет сил даже прикрыть лицо.

Похоже, конец.

Я поднимаю голову и сквозь темные круги вижу его. Он стоит среди высокой травы в лучах солнца – тонкий беловолосый подросток в чистенькой крестьянской рубашке, ребенок с лицом убийцы – стоит и смотрит на что-то в стороне; его идиотское лицо цвета известки все так же безучастно. Куда он уставился?

В дальнем конце поляны высится наша капсула – овальная металлическая кабина, привет из будущего – похожая на серебряное яйцо, отложенное курицей-великаном среди изумрудной осоки. Солнечные зайцы пляшут по ее обшивке.

Какой-то странный звук, среднее между всхлипом и рычанием, вырывается из моего горла. Матвей, зову я. Матвей, мы дошли. Белько поворачивается ко мне. Я поднимаюсь ему навстречу.

– Даже не думай, братец, – говорю, – эта штука убьет тебя, стоит мне только сказать слово.

Он сразу же понимает, что я лгу. Вынимает из-за пазухи нож и медленно идет ко мне через луг. Над его сияющей в солнечных лучах головой кувыркаются бабочки.

Откуда только взялись силы? Я подхватываю под мышки Нестерова и почти бегом направляюсь к капсуле. Раненое бедро горит от боли, но эта боль только придает злости.

– Не подходи! Стой там, где стоишь, гаденыш!

Я слышу шорох травы за спиной. Отчаянно пытаюсь найти скрытую в гладком металле дверцу. И ключ… где-то был ключ…

Боковым зрением вижу Белько – он поднимает нож, я все еще в поисках ключа, вот смешно, а не остался ли он в рюкзаке, который утонул в море, не может быть такого – это уж совсем нечестно, проносится в голове, какая разница, успеваю подумать я, все равно ты не успеешь, он уже в шаге, тебе остались последние секунды, но как же обидно, ведь почти добрались, и никто так и не узнает, что мы с Матвеем совершили, кого завалили – какая жалость, и все было бы иначе, о, если бы можно было жизнь пролистать назад, как книгу, и поступить иначе – но теперь ничего не изменишь, и сил не осталось даже на последний бой, а ключ я, похоже, потерял…

Оборачиваюсь лицом к врагу и пускаю в ход последнее оружие – свои исцарапанные, покрытые струпьями руки. Белько взмахивает блестящим на солнце ножом, и на его тонких губах впервые появляется улыбка.

– Хейл, Ратко. Так и знал, что вы без меня в какое-нибудь дерьмо вляпаетесь, – сказал Ковальчук с удовлетворением, – благодари судьбу, что я успел. Не обошлись без самодеятельности, салаги. Ох, и задам тебе, когда вернемся.

– Задай, дружище, – сказал я одними губами, – задай как следует.

Белько с рычанием бился в его медвежьих объятиях, изогнутый нож мертвой змейкой блестел в осоке. За спиной Ковальчука остывала после прыжка сквозь время серебристая капсула.

Мила Коротич
Богам – без разницы

Золотистый черенок чуть холодил ладонь, а в руке ощущалась тяжесть.

– Посох ведуньи и должен быть приятно тяжелым, – улыбнулась старшая из Сестер сияния, словно прочтя мысли новенькой. – Смелее, сестра Анна.

Та справилась с остатками робости и перехватила позолоченную клюку поудобнее, двумя руками, вытянула ее вперед, к склоненной шее новообращенной сестры. К жирной, короткой шее, с буграми отложения солей. Анну аж передернуло. «Я сама пришла такой же», – укоротила она себя смиренно. Крупная золотая цепочка на этой толстой шее сглаживала негатив, ее блеск чуть успокоил Анну.

А Сестры сияния уже встали в круг. Каждая подняла руки к небу и закрутилась справа налево, по солнцу. «А-ах! А-ах! А-ах!» Повторяли все хором, старшие еще и задавали ритм. Он увеличивался, женщины кружились все быстрее, ветер от юбок долетал до лица молодой ведуньи и первой ее ученицы, прижимая пряди распущенных волос к шее. Звон ручных и ножных браслетов почти не слышался.

«А-ах! А-ах! А-ах! А-ах!» – все ускорялась песня. Кто-то из старших уже перешел на горловой шепот, искусно обволакивая сестринский круг звуковой завесой. От жара свечей дышать в комнате становилось все труднее, но никто не прекращал вращений. Анна не решалась начать, а новенькая так и не поднимала голову, кружась на месте и выставляя свои соляные бугры напоказ. Невыносимо. Надо скорее с этим покончить.

– Как величать тебя, дева? – решилась наконец заговорить Анна.

– Маша, – пискнула себе в пухлую грудь новенькая.

Некоторые из сестер уже стали пошатываться от вращений, но хор еще в ритм повторял: «Ма-ах! Ма-ах! Ма-ах!»

– О маха тофу еш! – почти выкрикнула Анна и, зажмурившись, опустила посох на шею Маши.

– Ох! – только и услышала ведунья. А потом звук рухнувшего тела. Еще одного, и еще одного. Обычное явление в ритуале.

Зажегся свет. Когда Анна открыла глаза, новенькая лежала на боку и изо рта ее текла струйка слюны. Глаза закатились, юбка задралась, да еще и обмочилась толстая девица от экстаза, видимо. Жалкое зрелище, но хуже всего, что она, кажется, не дышала.

Еще трое сестер, упавших во время ритуала, поднимались, пошатываясь, снимали с себя украшения и отдавали старшим. Значит, не доросли еще столько золота на себе носить! Но новенькая все лежала и не делала попыток подняться.

– Отвар встань-травы сюда, на смородине! Быстро! – железным голосом приказала старшая ведунья Сестер сияния. Запахло нашатырем.

Еще одна бодро затараторила, что все в порядке, удар золотого посоха всем идет на пользу и следующий семинар пройдет по плану через месяц, всем в вотсап кинут место-время-форму одежды. Следующая тема – мастер-класс по семейным практикам Лады и Леля. Как обычно, кто оплатит предварительно – пятьдесят процентов скидка. Снятые украшения в счет оплаты приняты по курсу покупки драгметаллов ЦБ. И большинство Сестер сияния быстренько ретировались. А Анна так и смотрела на манипуляции с новенькой, не подававшей признаков жизни.

– Похоже на перелом шейного отдела, – донеслось до сознания Анны. «Это Юляша, сестра из медиков», – отметила она как-то безразлично. А потом выронила посох, и он больно ударил ее по ноге. «Вот как шеи-то хрустят…»

Истерика накрыла позже.

* * *

Воспоминания никак не связывались в одну линию, и это выматывало больше, чем ноющая боль в спине и руках. Тем более что боль с каждым днем становилась меньше, а вот ясности в последовательности событий не прибавлялось.

Анна села на краю лежанки, запустила ноги в луч лунного света на полу. Они засветились, так, что в девичьей даже светлее стало и пришлось прищуриться. Стройные сильные, пусть и немного грязные ножки. К Ярилину дню всем девам обещаны баня на травах, массаж, педикюр и новые бусики. Плюс бонусы самым стройным-достойным. Веселье. Не то что было год назад. Хотя точно ли было?

– Я благодарна тебе за твой троллинг, ой, за твои злые слова, потому что Доля вела меня за твой язык к Сиянию Ирия, – прошептала женщина, чтоб отогнать забурлившие было в груди смутные тоскливые воспоминания о серой жизни до зеленых полей. Ну что там было, о чем жалеть?! По два часа в метро под землей каждый день из одного серого кирпича-дома в другой серый кирпич-офис, там рвешь глаза в кирпич-компьютер днем и в кирпич-телевизор. Был еще дохлый недовитязь, то ли муж, то ли тать, вечно ныл и требовал: «Жрать, жрать давай, жирная корова». И каждый день так, каждый день: «Жирная, толстая, неуклюжая, пора худеть, да кому ты нужна такая». «Да я не толстая, я приятно пухленькая, – пыталась отвечать, плача, Аня тому татю, – сам же говорил, когда встречались!» «А ты влезь в ту юбку, в которой тогда ходила!» – ржал он. И бросил, в конце концов…

– Я благодарна тебе за твои злые слова, потому что Доля твоим языком вела меня к Сиянию Ирия, – снова повторила Анна, с усилием проглатывая комок в горле. Надо было его запить, и она взяла туесок с горьким очищающим отваром, который всем щедро разливала перед сном сестра Снежка, большая и сильная. Мускулы, а не тело! Сестра-воин, сестра-охотница! Такая никогда, наверное, сбрасывать вес и не собиралась – ни жиринки на ней нет. Аня сама в бане случайно видела. Ну да ладно, есть к чему стремиться – и хорошо!

Через час отвар подействует и нужно будет успеть добежать до отхожего места. Зато все шлаки, яды и городская дурь выйдут из тела и приятная легкость в голове образуется. У старших сестер еще и видения из Прави бывают после отвара Снежки. У Ани тоже будут, нужно только очиститься до нужного состояния.

С горя тогда, после татя, Аня набрала еще восемь кило, пошла в спортзал, но не скинула больше трех. Начала голодать, но добилась только гастрита. Потом пошла на «Курсы богинь», «Женские практики», «Теткины секреты», «Бабкины посиделки», «Империи страстей» и «Из курицы в жар-птицу». Все говорили: «Ты прекрасна, люби себя, он – козел. Еще сам приползет проситься обратно!» Брали деньги, но эффекта не было.

И только Сестры сияния сказали: «Ты – уникальна, ты – ведунья, ты – одна из нас, приходи на праздник!» И печеньки у сестер были вкусные и чай на травах, а под вышитыми знаками сарафанами не было видно, у кого какой обхват талии. Да и вообще с ними было интереснее, ярче, цветнее, если есть такое слово, чем с остальными тетками, зацикленными на том, как бы мужикам нравиться и через это ими командовать, а самой ничего не делать.

Новый мир, такой настоящий, где скромная бухгалтерша стала вдруг носительницей древних знаний и словно в сказку попала про богатырей и волшебниц, какие в школе читали в разделе «Устное народное творчество». А в сказках же все хорошо заканчивается, хоть и пострадать нужно сначала, хотя бы финансово. И травяные сборы от Сестер помогали похудеть, и БАДы с их товарным знаком из двенадцати мотыг заработали. Несведущие в миру считали этот рисунок цветочком, те, кто поумнее, – солярным знаком древних славян. И органическая пища с их ферм шла на пользу. И дыхательные занятия по древним системам старых ведуний приносили стойкий эффект – десять килограммов долой за полгода.

– В общем, я благодарна… – договорить не получилось. Горечь свела скулы, и в животе словно застонало что-то – ядреный, видать, отвар, настоялся с вечера. Запить, запить водой, а то прямо здесь вырвет!

Кто-то из сестер завозился и недовольно заворчал: «Да кому там не спится?! Пахала мало, что ли?!» И Аня, зажав рот, поспешила выбраться наружу, в ночь.

До нужника добежать она не успела: вывернуло ее у грядки с морковью. Ужин из здоровых местных продуктов чернел теперь возле бодренькой резной ботвы. Хорошо, что ужина было немного и от отвара рвало черной желчью. Но следы надо спрятать, а то неприятно будет: завтра община ждет телевизионщиков для съемки рекламного ролика о местной продукции, а тут – блевотина. В общем, надо закопать горку мотыгой – и дело с концом. Морковка слаще потом будет, наверное. И Аня пошла к сараю с инструментами, благо и луна светила ярко, и сияние Ирия над дальним лесом сегодня было ярче, чем вчера. «Ну, или это от отвара у меня видения начались все-таки», – решила женщина и пошла за мотыгой.

Сверчки, светлячки, звезды, отблески на воде, сияние Ирия над дальним лесом, покой и воля. Только ноги мерзнут от росы и что-то постороннее в картине мира присутствует. Как раз за сараем с мотыгами. Какой-то неправильный оттенок света.

Как бывшая бухгалтерша, Анна должна была бы испугаться и побежать за помощью. Как ведунья второго круга – сначала узнать побольше, а потом бежать за помощью. В ходе внутренней борьбы ведунья с перевесом в дополнительные бусики на Ярилов день победила.

За сараем на бревне сидела сестра Снежка и работала на ноутбуке! Ну, работала и работала, двадцать первый век на дворе и выходить в него периодически нужно. Но Снежка работала в скайпе и печатала большими буквами, капслоком. А Анна никак не избавилась от навыков скорочтения… Ох, лучше бы избавилась, пронеслось в мозгу через мгновение, но было поздно.

«В местном воздухе пахнет грозой. Завтра возьму красную лодку, – писала Снежка. – Новую партию люси в алмазах ждем с видеографами. С ними же – живой товар. Доки в облаке „Восход золотой мотыги“. Планируйте захват базы до Перунова дня. Не выяснила еще точно, но похоже, что тут есть еще какое-то производство. Федералам передай – радоваться: трое – точно из их списков, еще две – похожи по оперативным сводкам. Жду в гости))), очень хочется на причастие. Привет братку из Велесовой пади».

И тут Анну снова скрутил спазм, уже от страха. Вся благостная картина мира только что рухнула. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять, что ей только что открылось, но вот поверить! Сил не хватает поверить, что сестра Снежка – шпион и ее сдаст, всех их сдаст, кому-то сдаст! Федералы, братки, захват!!!

Да что всех! Кто они все?! А Анне полиция завернет руки за спину, и судья даст десять лет за убийство по неосторожности! Сколько там еще положено за укрывательство, за побег. И никого на Владимирском централе не будет интересовать ее второй уровень ведовства и свет Ирия. Будет бить конвой и сокамерницы.

Сука, Снежка! Нет, нет, не поддаваться панике. Теперь-то точно можно идти к старшим сестрам и рассказать, что видела. Они мудрее, они придумают, что делать. Придумали же спрятать ее здесь, в Деворовой долине, когда она уже сдаваться в полицию хотела идти. И никто ведь не нашел ее, в этом бывшем колхозе «Светлый ручей», ныне КФХ «Верея», части холдинга «Здоровое питание».

А морковку потом окучить успеется.

Утром Снежка, как ни в чем не бывало, разливала сестрам тонизирующий отвар в туески перед работой в поле. А после обеда приехали телевизионщики и снимали, как Снежка с сестрами рожь серпом жнет. Как Юленька объясняет про собранные с любовью вручную чистые продукты, органические удобрения, здоровый образ жизни. Как Светана проводит тренировку, как Мара рассказывает о том, что каждый выходной приезжает сюда из города отдохнуть душой, а так она – крупный дилер сети продуктовых супермаркетов. И рада, что здоровый образ жизни и возвращение к историческим корням набирают силу по всему миру, о чем говорят объемы поставок продуктов их холдинга.

Все это время Аня сидела в девичьей, в дальнем углу, и думала. Не высовывалась, как велели старшие сестры, чтоб не попасться видеооператору нечаянно. Не подавала виду, что что-то знает, когда Снежка приносила ей обед. Покорно пошла на вечернюю молитву, когда позвали, и все время думала, что происходит-то.

С одной стороны, если Сестры сияния, ожидающие восхождения в Ирий, – просто клуб по интересам, то зачем они ее спрятали и до сих пор прячут? И что такое живой товар? Но это же лучший вариант, потому что интересы всегда можно поменять и вернуться к нормальной скучной серой жизни в городской реальности. И даже в тюрьме люди живут как-то.

Если Сестры – криминальная организация, мировая секта, а рядовые члены ее – и есть живой товар, рабская сила, вкалывающая на сельхозполях за еду, идею и бусики, то почему Снежка еще жива и улыбается? Не важно, чей она шпион, силовиков или конкурентов, разницы нет – шпионы не живут долго, если их раскрыли. И тогда Аня попала по-крупному, так как кто она – пешка, рабочая сила типа таджиков на стройке, давно пропавшая для обычного серого мира. Тогда одно из двух – либо Снежка отбрехалась и поверили ей, как более старшей, верной, преданной и нужной организации. Либо поверили ей, Ане, и Снежка – труп. И она, Аня, кстати, тоже может сыграть в ящик, чтоб молчала. Она же просто пешка.

Есть еще третий вариант: Сестры сияния – то, что они говорят, то, во что Аня верила уже два года как. Но этот вариант самый невероятный и не исключающий два первых, потому что языческим богам обычно мало дела до смертных. Но именно этот третий вариант дает надежду и объясняет, что ж такое сияет там, за дальним лесом каждую ночь. «Вот туда-то и пойду, – решила вдруг Анна после третьего земного поклона на сияние. – Там либо Ирий, либо город, либо мне все равно будет». Видимо, земные поклоны и выдохи помогли принять окончательное решение.

– Сестра Анна, войди в круг старших и выбери новое имя себе, ты год в наших стенах и, наконец, заслужила свой золотой посох, – неожиданно прозвучало. И все вокруг зааплодировали, закричали: «Ладно, сестра, ладно! Будь Ладой!» и стали подталкивать ее вперед. А в круге стояла Снежка, улыбалась и держала в руках два золотых посоха-мотыги. – Остальные могут разойтись и праздновать! Новое имя сестры узнаете завтра, и устроим пир! Да пребудет с нами сияние Ирия. У купален на берегу свежие настои, притирания, свечи, мотыги и бусики.

И все разошлись. Кроме девяти старших сестер и их со Снежкой.

– Милые мои, – заговорила Мара. – Мы с сестрами думали всю ночь, но так и не смогли решить, кто из вас кто: за кого Доля, кому волит Недоля. Видно, не нашего бабьего ума это дело. А потому решим по-мужски. Поединком. Сразитесь на мотыгах, и дело с концом.

Улыбка сползла с лица Снежки. Остатки осмысленности свалились с лица Ани. Но поздно.

– Тут даже не в победе дело, – поддержала Светана. – Честной бояться нечего, она же в Ирий сразу после смерти попадет – он тут недалече. А змее после обряда все равно не выжить. Ты же сама, Снежка, специальный отвар для поединка готовила, да? Сама его пила? Нет? Ну тогда сейчас выпей, при нас. Этот, от Юленьки. Она – бывший фармацевт.

Обеим поединщицам подали по плоской фляге. «Серой и квадратной, как дома в прошлой городской жизни», – некстати подумалось Ане, но делать нечего. Выпить пришлось. На вкус как вода, но слабость сразу пошла по всему телу и муть – перед глазами. И Аня заплакала, увидев, как соперница поудобнее перехватила посох двумя руками.

– Нечестно, нечестно, сестры. Снежка же сильнее, она все равно победит.

– Доверься отвару, и, если Доля твоя не подведет, увидишь чудное, справедливое и невероятное! – только и сказали сестры и закружились на месте справа налево, по солнцеходу. Все, кроме двух, больно ткнувших каждую из поединщиц в спину своими золотыми мотыгами.

«Ах! Ах! Ах! Ах!» – заверещали сестры, словно заставляя махать мотыгой в такт. Сразу добавили горловое пение. И Анне разорвало мозг воспоминание, как хрустнула шея под ударом ее посоха год назад.

«Возмездие!» – подумалось ей, ноги подкосились, и она почти сознательно подставила шею под удар золотой мотыги соперницы.

А удара-то и не последовало.

– Я не буду драться! – прошептала Аня, но почему-то голосом Снежки. Или они обе это вместе сказали. И, наверное, так же обе получили по лбу деревянной рукоятью от старшей сестры. Больно, но не смертельно.

Шум в ушах прошел, замутило, забила крупная дрожь, Анна зажмурилась, когда уж совсем поплыло все и закачалось.

«Ах! Ах! Ах! Ах!» – подшептывали сестры.

– Ах, Еш твою меть! – выдохнула Снежка. Наверное, она первой открыла глаза. Анна тоже решилась и чуть не ослепла.

Сияние Ирия наполнило весь круг, в котором на коленях стояли они с бывшей поединщицей. Вокруг – девять столбов, углом загнутых к центру круга. И Аня готова была голову отдать на отсечение, тем более что уже и так решила, что умерла, что эти столбы своими отростками на них со Снежкой смотрят и гудят в ритме сестринского ритуального танца. И что-то там вращалось у оснований этих столбов. Справа налево, по солнцеходу.

В голове у Ани забулькало и затрещало, словно голоса пробивались через радиопомехи в старом приемнике, и показалось, что голоса идут сверху, от столбов:

– Они, что, нас видят?

– И, похоже, понимают?

– И, кажется, слышат.

– Фармацевтам больше не доверять заваривать траву.

– Они изменились?

– Обе?

– Или кто-то один?

– Да не все ли равно?

– Да хватит вам спрашивать друг друга. У них и спросите.

Аня толкнула локтем Снежку:

– Ты это видишь?

– Ага. И слышу тоже. Мотыги переговариваются.

Точно, сияющие столбы с загогулиной – мотыги Старших сестер сияния. Вот так живешь-живешь толстым бухгалтером, захочешь похудеть от отчаяния, свяжешься с сектой и бац – мотыги разговаривают!

– Что-то будем с ними делать?

– А надо?

– А не все ли равно, что будет с удобрениями?

– Но они же нас видят!

– И слышат.

– И понимают!

– Но не надолго, временно.

– Им никто не поверит.

– Да они и не выживут.

Снежка толкнула локтем Анну:

– У нас галлюцинации от Юлькиного яда.

– Разве бывают одинаковые галлюцинации у разных людей? Я вижу девять больших говорящих между собой мотыг, и они назвали нас удобрениями. Давай их спросим о чем-нибудь и сравним ответы. Как на бухгалтерской проверке документы сличают с чеками. Если мы все равно умрем, так хоть узнаем правду.

Снежка посмотрела на Аню с интересом. Видно, она впервые сказала что-то умное.

– Это так глупо, что можно попробовать, раз уж умираем. Хороший яд у Юльки. Ничего не болит, а у тебя?

Аня мотнула головой – не болит, да. А сияющие мотыги снова заговорили по очереди:

– Они хотят нас спросить.

– Да пусть спрашивают.

– Спрашивайте.

– Мы ответим.

– Только быстро.

– Пока вы не умерли.

– Нам тоже стало интересно.

– Вы не испугались.

– Вы нас увидели.

Аня не нашла ничего умнее, чем спросить: «Вы кто?» Раздалось что-то похожее на бульканье. В бульканье эмоций было не разобрать:

– Опять этот вопрос.

– Банально.

– Надоело.

– Разочаровали.

– Все одно и то же спрашивают.

– Да давайте уже ответим.

– Будем отвечать?

– Ну, раз согласились – ответим.

– Считайте, что мы ваши древние языческие боги.

Поддерживая друг друга, бывшие поединщицы встали, хотя, наверное, нужно было бы упасть ниц или сесть от удивления.

– Ты что услышала? – первой спросила Аня.

– Говорят, что мы можем считать их своими богами. А ты? – ответила Снежка.

– Я – тоже. И еще они сказали, что их все об этом спрашивают.

– Да, точно. Значит, ты права, это не галлюцинация. А что?

– Наверное, Правь. Или Ирий.

– Не может быть, – с ходу отвергла предположение Снежка. – Я – атеистка. – И тут же перешла в наступление: – А мы где сейчас? И вы тут что делаете?

– Ваш мир.

– Ваша планета.

– КФХ «Верея», бывший колхоз «Светлый ручей».

– Мы работаем над колонизацией вашей планеты.

– Чистим вами ее природу и вас.

– Подстраиваем под свои нужды.

– Пропагандируем у вас здоровый образ жизни, чтоб вы меньше портили нашу будущую базу отдыха.

– Религия для наших целей очень подходит.

– Как и вы – для органических удобрений почвы после кремации ваших мертвых тел.

Анна решилась спросить:

– Так Сестры сияния – это секта или мафия?

– Да нам все равно, – хором ответили все девять сияющих мотыг. И снова – каждая по предложению:

– Секта ожидания пришествия идеального мира.

– Клуб по интересам по похудению.

– Преступная организация с рабским трудом, продажей на органы, нарко- и порноиндустрией.

– Фу, зачем так грубо?!

– Школа здорового питания.

– Транснациональная корпорация по торговле самыми экологичными продуктами питания.

– Организация по охране исторического наследия и защите природы.

– Главное, что результат есть: все больше людей чистят под нас планету.

«Всемирный заговор», – пронеслось в голове у Анны. Снежка забормотала:

– Ну да, все сходится: всплески интереса к языческим религиям возникают, когда человечество стоит на грани какого-то индустриального прорыва с большим влиянием на природные условия. И луддиты ломают станки, Толстой ходит босиком, офисный планктон идет в хипстеры, в «зеленые», в леса и в сыровары, ну и так далее. Как не поймать волну и не замутить волну еще и преступным синдикатам?! И силовикам не начать отлавливать братков?! И все завертелось… Правильно?

Мотыги забулькали и согнулись к вставшей в боевую стойку Снежке. Кивнули так, наверное. В голове еще больше загудело.

– А я-то тут как оказалась? – спросила Аня, ошалев.

– Ты – жертва моды на худобу.

– На поиски экзотики.

– На тайные знания.

– На здоровое питание.

– Ты – рабочий материал.

– Трусиха.

– Ты же никого не убивала.

– Все подстроено по нашим разработкам.

«Силы Аню оставили, она лишилась чувств и не видела лица своего спасителя», – кажется, так пишут в романах. А в сводках СОБРа: «Операция проведена успешно. Объект захвачен. Потерь среди личного состава нет. Главарям удалось скрыться». Разумеется, в прессу этот отчет не попал. И про колонизирующих руками язычников Землю инопланетян тоже не было ни слова, как, собственно, и говорили сияющие мотыги.

Сияющие мотыги ошиблись только в одном: женщины не умерли. Все-таки Юленька была плохим фармацевтом, неумелым отравителем. А так, конечно, никто бы поединщицам не поверил. Да они и не рассказывали.

Анну и Снежку долго откачивали от глубокой интоксикации растительными ядами, похожими на настойку горькой полыни.

Свидетельских показаний у Анны никто не потребовал. Наверное, Снежка постаралась. Сестра сияния все-таки, хоть и бывшая. А может, она была не из органов, а все-таки от братков, хотя те вряд ли оставили в живых.

Лишний вес к Анне не вернулся. Как и прежний сожитель. Зато язва желудка прописалась надолго: сохранилась привычка к здоровому деревенскому питанию. Потому бывшая бухгалтерша взяла дальневосточный гектар и открыла маленькую базу где-то на Японском море. Сама готовит себе и постояльцам из тех продуктов, что лично вырастила. Мотыги не использует – приглашает китайцев на заработки. Обожает ГМО и вредные сладости. На всякий случай.

Игорь Куликов. Великая тартарская стена
(Сценарий альтернативного перевода фильма «Великая стена»)

Из докладной грамоты Коромысла, ратоборца-воеводы первого разряда потайного ведунского приказа Уркаимского перуната.

«В лето 3015 от утопления Лемурии союзные прознатцы из Перуновой Руси – Персии за два пуда гривен златых передали нашим волхвам-мирознатцам знание тайное, сакральное. Вызнали они, что если алатырь-камень, в рудниках наших промышляемый, зельем подрывным обложить плотно да подпалить по-умному, то сила божественная из него выйдет. В общем, жахнет так, что весь мир в труху.

На заимке особой „Беркемкино озеро“ мирознатцы наши работы повели по бомбе той бусовой. Вафлей предивной или изделием артикула второго ее для секретности прозвали, чтобы шпигун вражий не прознал лишнего. Но не нашлось для вафли сей в украине уркаимской зелья потребного. Но, говорят, было оно у тартар далеких, с коими перунат в дружбе давней состоял и даже сбруей воинской подмогу оказывал временами.

Снарядили тогда волхвы наши отряд воев да лазутчиков опытных из славного племени коротичей, меня старшим определили и отправили на восток, к проливу Тартарскому. Долго шли мы по землям диким, немало тягот претерпели. И волки нас грызли, и ведмеди оборотные, и навь разная из могил выползала, человечиной полакомиться, а однажды у великого Далайного озера тварь многорукая сразу пол-отряда в пучину утащила. Но, слава Сварогу, дошли мы до цели. Почти».

Лето 3016 от утопления Лемурии. Восточные тартарские степи.

Дружинник Жирослав. Да что за жизнь такая у нас, братия! Вчера ехали – гнались за нами, сегодня едем – обратно гонятся!

Ратоборец-воевода Коромысл. Так что ты хотел? Народец здесь лихой да подлый, истинных богов не знает. Ктулхе озерному молятся, да покарает его Полкан!

Жирослав. Эх, мамонта бы сейчас сюда с парой дрынометов тяжелых – вмиг бы супостатов разогнали!

Коромысл. Не дошел бы мамонт – ресурс у него малый, сам ведь знаешь. А дрыномет у тебя ручной есть, вот и пали из него, как я, а не болтай всякого.

Восьмью часами позже. Восточные Тартарские горы.

Коромысл. Вроде оторвались. Да, народу немного выжило…

Жирослав. Мож, домой пора? Отпишем потом, что ввиду высоких потерь личного состава выполнение задания возможным не представляется.

Коромысл. А как же наказ волхвовский? Отставить пораженческие настроения! Да, а кто там шуршит?

Через пять минут.

Жирослав. Двое нас всего осталось, товарищ воевода. Солнцедара да арапа тварь эта, кощеево отродье, подъела вчистую. Резкая она, как…

Коромысл. Да, тварь редкая, не видал таких прежде. Хотя в земле этой, по ходу, вообще все твари редкостные.

Жирослав. А делать-то что будем?

Коромысл. Дальше пойдем. Обратно нам ходу теперь точно нет.

Двенадцатью часами позже. Великая Тартарская стена, зона въезда.

Старший вахтер. Кто такие? Чьих будете?

Коромысл. Трое мы из леса, тайги челябинской. Одного, правда, рептилоиды загрызли.

Старший вахтер. А точнее?

Коромысл. Из перуната Уркаимского посольство особое. Али не слыхивали о таком?

Старший вахтер. Есть такой в списке. Раздел «Пока не вороги». А пайцза посольская имеется?

Коромысл. Даже две было, но неспокойно у вас тут, ограбили нас местами. Готовы написать заявление.

Старший вахтер. Ладно, разберемся. Ввести на допрос.

Там же, каземат.

Старший тартарец. С Уркаимщины, говорите? Ко мне обращаться трехколовратный унтер-раджа Ведаман Ведагор, к даме в голубом – маманя-комбат Кумара Шакти, а политрука нашего Шаюлинем звать.

Коромысл. Так точно, гражданин тартарский унтер-воевода!

Унтер-раджа. Что вас так мало? Где остальные силы?

Коромысл. Да на север стянули, черту засечную строить. Белые бронемедведи там лихоимствуют, пыли своей золотой надышаться и прут. Задрали уже…

Маманя-комбат. И сколько задрали?

Коромысл. Да деревни две, душ триста. Все свободные бронемамонтячьи войска туда отправили. А остальные крестоносцев москальских на рубежах итильских сдерживают.

Унтер-раджа. Ясно, что помощи от вас, как от слона молока. А что за конечность с собой провезти пытаемся?

Коромысл. Ночью этой рептилоид напал, так мы его из последних сил зарезали и счупальцу на память отпилили.

Политрук. Да, тентакля приметная. Точно рептилоид, тип хормагаунт. Близко они подобрались, скоро опять на стену напрыгивать начнут. Общий сход пора объявлять.

Коромысл. Так, а с нами что?

Политрук. Разберемся. Тентакля тентаклей, а морды у вас подозрительные. Бородами, вон, до ушей заросли, как муджахедуны толибабские. А ну как в розыске значитесь? Побреем и опознавать завтра будем.

Ординарец. Товарищ трехколовратный унтер-раджа! Набат малиновый! Вороги на подходе!

Унтер-раджа. Ясно. Все на ограду! А подозреваемых временно записать в штрафроту «Живые щиты» и на поребрик вытащить – мож, гадов каких на себя отвлекут.

Там же, поребрик.

Политрук. Молча идут! В психическую!

Унтер-раджа. Требушетно-гаубичный дивизион! Заградительный огонь!

Унтер-раджа. Дрынометы к бою! По жабрам им стрелять, не по глазам! Глаза на мордах ихних токмо для отвода глаз!

Унтер-раджа. Женский батальон, в атаку! Скачем с дрынами на рептилоидов! А кто не скачет, тот…

Политрук. Товарищ трехколовратный унтер-раджа! Там главари враждебные на пригорке нарисовались!

Унтер-раджа. Требушетно-гаубичный дивизион! Бронебойными фугасами товсь! Целик 15, прицел 20! Залп! Не пробили! Повторить полубронебойными полуфугасами! Опять не пробили!

Политрук. Усилить молитву Сивуху и подачу огненной воды на боекомплект!

Перезаряжай! Залп! Да что такое!

Унтер-раджа. Зарядить травматическими полуфугасами!

Политрук. Уже на стену залезли!

Унтер-раджа. На ножи их!

Жирослав. Надо что-то делать!

Коромысл. Так делай – бери пику и в хари рептилоидные резче тычь! А я из дрыномета прикрою. Так их, правильно! А теперь мой коронный прием бесконтактного боя системы волхва Любомудра!

Унтер-раджа. Бегут, твари мерзкие, бегут! Как мы их, а?

Теперь касательно уркаинцев. Коль скоро их не пожрали сразу, то запишите куда-нибудь на постоянной основе.

Маманя-комбат. А можно их ко мне в батальон, товарищ унтер-раджа? А то убыль большая в составе личном, треть баб моих переловили!

Унтер-раджа. Только в виде исключения!

Через три часа. Великая Тартарская стена, дормиторий.

Коромысл. Рожа у тебя не местная, мил человек, но типаж ее знакомый. Из каких краев будешь?

Изяслаффссон. Изяслаффссон я, из свеев северных. Тоже кордон от рептилоидов держим и оружие нам особое потребно.

Коромысл. Не держите уже. Пока ты тут пшеном сарацинским отъедался, прорвали кордон твой рептилоиды. Под Гипербореей уже бои идут, к Кеми чешуйчаторылые рвутся.

Изяслаффссон. Ужас-ужас. И что мне теперь делать?

Коромысл. Можем тебя к нам в отряд записать, а на месте сыск разберется, чьих на деле будешь. Да, и звать тебя буду покороче.

Изяслаффссон. Изей?

Коромысл. Ффссоном! Теперь пара вопросов. Че за народ тут стену держит? Сварога ли почитают, а может, Одина твоего полубезглазого?

Изяслаффссон. Не, своя вера у них. Три бога тут главных есть – Сивух, Вишня и Брашна. Сивух – он по хмельному делу. Культисты его бражкой упиваются, пеплом вымазываются и трезубцами во всех тычут – ну как бандерлоги ваши соседские. Брашна по мясу, салу масть держит, а Вишня – по репе там, огурцам каким соленым. Типа, все составляющие здорового питания. Триморди все это называется, ну ты понял. И поменьше боги, конечно. Супружница сивушная, Зеленая Стеклотара, например, Лада-Калина, по любовному делу которая, или Крышень, что от лихих людей помогает. Вишь, у охраны на щитах парсуна ейная – «Харя Крышеня» зовется, во как.

Жирослав. Я б от горилки под сало с огурцами не отказался сейчас…

Изяслаффссон. Праздника погодь – они все это ритуально жрут, тока говядов с абузиянами не трогают.

Коромысл. И когда же тот праздник?

Изяслаффссон. Да прямо сейчас!

Через три часа. Великая Тартарская стена, Клуб офицеров и прапорщиков.

Унтер-раджа. Ритуальный банкет по случаю победы над рептилоидами объявляю открытым! Поприветствуем наших уркаимских друзей – когда их побрили, сразу ясно стало, что в розыске не значатся! Слава героям!

Личный состав. Слава Тартарии! Героям слава!

Унтер-раджа. Удивите нас чем, герои? Фокусы какие покажете?

Коромысл. Ну, могу штоф извиня зараз выпить, а потом с разворота тарелку к стене дрыном приколоть!

Унтер-раджа. А после трех штофов?

Коромысл. Да легко!

Через полчаса.

Маманя-комбат. Подсаживайся ко мне, касатик. У нас еще извинь есть, а то на командирском столе выпил уже весь.

Коромысл. А вы вообще кто?

Маманя-комбат. Погранцы мы. Полк тут сводный в обороне сидит. Я, вот, женского батальона комбат, пехтуры пару батальонов есть, дрынометчиков один и, конечно, стройбат – в оранжевых спецовках они.

Коромысл. Да, без стройбата никак! Самые звери, еще по срочной помню.

Маманя-комбат. Где-то раз в пятилетку рептилоиды напрыгивают – логово их тут недалеко.

Коромысл. А чего так редко?

Маманя-комбат. Кто ж их знает – ведунов-дроздовцев на разведку отправляли, да не вернулся никто. Да ты не разговоры разговаривай, а наливай лучше.

Через два часа. Великая Тартарская стена, поребрик.

Маманя-комбат. Пошли, касатик, на поребрик пройдемся. Видишь доски?

Коромысл. Вижу. Пиратским манером по ним кого гулять отправляете?

Маманя-комбат. Да не. Во время военное бабы с дрынами оттуда прыгают, а в мирное путников богатых развлекаем – за ноги привязываем и вниз пинком. Некоторым нравится. Попробовать не хочешь?

Коромысл. Отнюдь. Я ж не баба, и грошей у меня нет.

Маманя-комбат. Баба не баба, а к женскому батальону приписан. Бери дрын подлинней и вниз сигать готовься.

Коромысл. Прям так сразу?

Маманя-комбат. А ты как хотел? Упражнениями воинскими теперь себя изнурять будешь, как по уставу положено.

Коромысл. Не, не полезу я на эту страсть. Болезнь у меня высотная.

Маманя-комбат. Три наряда вне очереди!

Через пять часов. Великая Тартарская стена, дормиторий.

Изяслаффссон. Валить отсюда с зельем подрывным потребно! Неспокойно совсем, сами видите!

Жирослав. Верно говоришь. Но как валить-то? Тут граница на замке.

Изяслаффссон. Под шумок, вестимо. Как рептилоиды снова полезут, вся охрана на поребрик сбежится и в побег уйти можно будет.

Коромысл. Толково!

Ординарец. Всем немедленно прибыть на совещание к политруку!

Через пять минут.

Политрук. Что за камень неведомый был изъят у тебя при личном досмотре?

Коромысл. Да местный наш, алатырь-камень. В уриновых рудниках осужденные лихоманцы добывают. Твари нечеловечьи от него сразу волю теряют. Ну, и лысеют потом, если сразу не лысые были.

Политрук. Весьма занятно! А для человеков не опасен?

Коромысл. Полезен даже – светит ночью и мысли срамные отгоняет, что в походах длинных дюже удобно.

Политрук. И к железу липнет, как вижу. Дрыны самонаводящиеся из него делать сподручно.

Коромысл. Не, минерал редкий, на дрыны не напасешься. Давно спросить хотел – а как у вас-то рептилоиды появились?

Политрук. Да как и у вас, поди – в скалах с тверди небесной понападали. Великие звери динозаврии тогда жили, кормились пращуры ими сытно, но извели динозавриев рептилоиды отравой какой-то. А сами, твари, несъедобные.

Коромысл. Ну, это вы готовить их не умеете. А чего дикие такие? У нас, умные, как черти.

Политрук. Так от голода же одичали. Там, за стеной, народ до них бедно жил, гнезда птичьи с голодухи даже ели. Вот и лезут за усиленным питанием. Хотя, похоже, не все дикие – есть там самка одна умная…

Коромысл. Тут еще дело такое… Арап к нам по пути один прибился из града Ракова на халифатчине далекой. Все про Йаджуджей с Маджуджами спрашивал – по былинам ихним стену они вашу усиленно подкапывают. А как подкопают – то все. Рагнарек настанет, и веру араповскую все уцелевшие примут. Разжигал, в общем, рознь, потому и не жалко, что схарчили его рептилоиды.

Политрук. Подкапывают, не будем отрицать. Но у нас и керамогранит внизу зачарованный, заграничный, и батальоны женские свирепые – сам ведь видел. Не прогрызли пока.

На следующий день. Великая Тартарская стена, поребрик

Маманя-комбат. Все на поребрик! Желтого тумана нанесло, а это не к добру. Да, ночью мы с унтер-раджой перекурить вышли, а там засада рептилоидная! В общем, я теперь унтер-раджа.

Коромысл. Какая неприятность. А теперь к делу. Живым, живым надо брать рептилоида! Для опытов. Мыслю, что гарпунов раздобыть надо и курарой какой их натереть – для вялости рептилоидных членов.

Политрук. А не лучше камнем твоим чудодейственным?

Коромысл. Я бы только рад, но ответственность за него несу материальную! С точностью до золотника отвешивали на складе!

Политрук. Ладно, мажьте гарпуны зельем вялотекущим. Валерианой или боярышника настойкой.

Через полчаса.

Политрук. Словили, словили одного! Молодец, Коромысл! Геройски себя проявил!

Через двенадцать часов. Великая Тартарская стена, каптерка.

Коромысл. И куда это вы собрались без приказа?

Жирослав. В побег, вестимо! Ты же нас на бабу желтомордую променял!

Коромысл. Как же так-то? В нашем, можно сказать, партизанском отряде из трех человек и целых два предателя?

Жирослав. А ты шо хотел? Времена такие, человек человеку зверь, люпусом рекомый.

(Перерезает трос, Коромысла заваливает мешками с картошкой.)

Изяслаффссон. Помер Коромысл?

Жирослав. Не, его простой бульбой не возьмешь. Оклемается скоро. Да, а ключи-то от склада зельевого есть?

Изяслаффссон. Зачем ключи? Мы все проще сделаем, правда, с шумом и пылью.

Через пять минут.

Изяслаффссон. Ты погляди там – что-то заряд долго тлеет. Потряси его, что ли. Вот, теперь хорошо! А волосья с ребрами новые отрастут.

Через полчаса. Великая Тартарская стена, каптерка.

Маманя-комбат. И что мы видим? Налицо особо крупное хищение стратегических ресурсов группой лиц по предварительному сговору.

Коромысл. Пошто вяжете меня, ироды? Не видите разве, я сам тут потерпевший!

Маманя-комбат. Нет тебе уже веры, злыдень вероломный! Зелья гремучевого у нас украсть хотели в момент военный? Да за это крысам заживо скармливают!

Коромысл. Не виноватый я, они сами сговорились!

Ординарец. Товарищи воеводы, беда у нас! Подкоп твари учинили тайный и к стольному граду рвутся!

Маманя-комбат. Все вниз!

Через десять минут. Подножье Великой Тартарской стены.

Политрук. Дыра, однако. Неожиданно.

Маманя-комбат. Ты же говорил, что керамогранит заграничный да зачарованный?! Как так-то?!

Политрук. Заграничный был, китайский. Сивух знает, как пробились, гады.

Маманя-комбат. Вдогон идти надо срочно! Только на чем идти-то? Кони разбежались все, да и не успели бы на них.

Политрук. Да есть один спецтранспорт быстрый – вимана уркаимская. Тип «Хлынов». Но не испытан еще толком – добровольцев на то пока не нашли.

Маманя-комбат. Ладно, тащите сюда Коромысла, его добровольцем назначим. Только в штрафроту опять переведите.

Через пятнадцать минут.

Коромысл. Вимана наша, говорите? А чего она бумажная-то вся? У нас «Хлыновы» железные, да еще и с укладом стальным поверх рубки!

Маманя-комбат. Окстись, касатик! Да, было про то в грамотке приложенной, так ведь он и бумажный-то еле летает! Какой ему еще уклад?

На следующий день. Град Тар-Тар – столица Великой Тартарии.

Коромысл. Не успели мы, однако. В полный рост рептилоиды мирным населением харчуются!

Политрук. Верно подмечено – оголодали они за стеной сильно. В том и место слабое – при еде слух у них исчезает и речь пропадает. Тупеют изрядно, прямо скажем. Рули ко дворцу!

Через пятнадцать минут.

Тартарский император. Как допустили прорыв рептилоидов? Всех сгною на Колыме!

Маманя-комбат. Виноваты мы сильно, Ваше Великоблагородие, не углядели за демонами. Предали нас рептилоиды! Никогда такого не было и вот опять… Но готовы все быстро исправить!

Тартарский император. Три часа даю по милости великой! Все возвернуть как было!

Коромысл. Может, на Колыму согласиться? Там тихо, спокойно, ужином кормят. Когда еще туда рептилоиды доберутся.

Политрук. Погодь пока с Колымой. Мысль одна есть – а что, если тварь подопытную поясом подрывным обвязать и к самке главной заслать под видом кормильца?

Коромысл. Запретные толибабские хитрости предлагаешь? Хотя может сработать…

Через час.

Коромысл. Не, не сработал хваленый толибабский метод – охрана у рептилоидов бдит! Помрем мы тут все.

Политрук. Не должны помереть! Еще одна думка есть – раз они от камня алатырного волю теряют, так давай его зельем подрывным обложим и запустим? Только из дрыномета лучше дальнострельного, а то предчувствие у меня нехорошее.

Через месяц. Великая Тартарская стена, лазарет.

Из докладной грамоты ратоборца-воеводы первого разряда потайного ведунского приказа Уркаимского перуната Коромысла: «Что было опосля, помню смутно. Свет по очам как кистенем вдарил, ажно помутился разум мой надолго. А сразу после ухи заложило от шума великого, да так, что две седмицы потом не слышал ничего. Еще морду подпалило, да ребра поломало, но это ничего, дело житейское.

Очухался я в хоромах лекарских тартарских, на стене уже. А со стены той и стольный град видать было – весь он в выси поднялся пылью бусовой, а внизу дыра теперь зело изрядная, только в глубину с полверсты будет. В общем, не сбрехали прознатцы персидские насчет силы предивной алатырь-камня».

Маманя-комбат. Спасибо, добрый молодец, что грудью меня своей геройской от волны ударной да света злого прикрыл!

Коромысл. Здрава будь, боярыня! За слова добрые благодарствую, но будет-то что теперь? Ведь не токмо рептилоидов в труху всех перетерло, но и тартарцев тьмы многие побило!

Маманя-комбат. А по мне, так удачно все вышло. Рептилоидша главная померла вкупе с императором нашим да и начальством прочим, унтер-раджу еще раньше закусали, так что во всей Тартарии старшая по званию теперь я. Одного только в толк не возьму – что там так рвануло-то?

Коромысл. Однозначно рептилоиды это, матушка! Поди, колдунство какое злочинное творили, когда им прилетело. И что-то сразу пошло не так.

Маманя-комбат. Ну-ну. Ладно, короноваться мне пора в императрицы. И первым же указом матриархат введу! Пойдешь ко мне любимым мужем? Комбатов уцелевших тоже к делу пристроим.

Коромысл (про себя). Навальным грехом соблазняют! Срам-то какой!

(Вслух.) Да я всей душой! Люба ты мне! Вот только на Уркаимщину мухой метнусь, орден и звание новое за зелье добытое получу и сразу обратно! Ну а если рецепт зелья подрывного привезу, так вообще озолотят нас. Свей тот болтал, что моча для зелья того потребна, да камня два – один черен, а другой вонюч.

Маманя-комбат. Все врут. Какая моча? Ее только для поправки мозгов лекари прописывают. А зелье искомое из снарядов старых выплавляем. Много их за стеной валяется после войны древней, когда пращуры наши общие хунвейбинов из Пекина выбивали.

Коромысл. И как быть-то?

Маманя-комбат. А как хотите. Тола дать можем, по две пригоршни в одни руки. Если мало, сами в зону рептилоидную идите, хабар новый искать.

Коромысл. Да и сходим, если политрука в помощь дадите. Толковый он.

Маманя-комбат. Был толковый. Не обмануло Шаюлиня предчувствие скверное. Зато с Сивухом сейчас, поди, в Ирии бражничает. Кстати, подручного твоего, Жироморда, изловили уже. На бамбуке молодом сидит, о вечном думает.

Через неделю. Великая Тартарская стена, каземат.

Коромысл. Сбежать хотел? Один?! Что, помогли тебе твои свеи, злыдень подлючий?

Жирослав. Куда сбежать-то?! Не так все было!

Коромысл. По уставу тебя положено вывести в чисто поле, поставить лицом к стенке да на суку ясеня священного вздернуть!

Жирослав. Пощади, воевода! Дозволь слово оправдательное молвить!

Коромысл. Ладно, валяй. Добрый я сегодня. Швидче только!

Жирослав. Так вот, нес я по молодости службу на заставе полуденной, где кордон со жмуратом толибабским. Эх, и хлебнул я там лиха – жратвы нормальной нет, воды нормальной нет, баб нормальных нет, толибабы одни.

Коромысл. Да знаю я толибаб тех. Волос у них длинный да отроков естествуют, кои бабчами рекутся. Но ты попрытче давай басню свою пересказывай, руки на дрыномете занемели уже.

Жирослав. Виноват! Служил в части нашей хоругвеносец один старшой, Задославом звали. И поделом так звали, ибо вор был страшный и продал толибабам целых десять возов с дрынами. Когда во благовремение повязал его сыск особистский и на судилище воеводское приволок, стал Задослав челом бить и просить о милости. Потому как он не просто сбрую воинскую ворогу продал, честь свою и части нашей порушив, а задумал злоумышление супротив ворога хитроумное. Мол, дрыны все эти подпортил умело – где железку до хрупкости полной в уксусе выкипятил, а где и древко пилкой лобзиковой подпилил в местах разных.

Коромысл. Красиво плетешь. И в чем намек-то здесь добрым молодцам?

Жирослав. Так ведь самый прямой намек-то! Воевода наш полковой на судилище пригорюнился сильно – его же холоп ворогам продался, а за то и лычки снять могут, и меньше взвода дать на заставе в землях новых, гиперборейских. Но, услышав речь Задославову, опять в бодрость впал и пообещал прилюдно, что ежели все это правда, то выпишет тому орден и куяк с плеча своего.

И вот, как-то в ночь решили толибабы перейти кордон наш у реки. Дрынами забросать хотели, но не сбрехал хоругвеносец старшой – никудышными дрыны их оказались и урона нашим никакого не нанесли. Бойня тогда великая случилась, и едва ли одна толибаба из дюжины за Пяндж-реку вернулась.

Воевода наш тогда пир закатил, братину меда хмельного саморучно Задославу поднес да гривну ему золотую вручил, и не простую, а с листами посконными. Счастье им потом обоим привалило – отметило их начальство и в страну забугорную в посольство почетное отправило.

Коромысл. Так, стало быть, Задославом себя мыслишь, а меня воеводой полковым?

Жирослав. Так точно, гражданин начальник! Просто напиши в грамотке своей, что, мол, Жирослав под руководством твоим шпигуна свейского разоблачил и людишкам лихим его манером шахидским подсунул. Да, толу убыток небольшой вышел, зато шлях расчистили и прочее зелье безпечно довезли.

Коромысл. Хитро, не отнимешь. Быть посему, но я за тобой пригляжу.

Через день. Великая Тартарская стена, зона выезда.

Тартарская императрица. Ну, прощевай, Коромысл. Бойцов тебе даю сопроводительных, чтобы не передумал и не сбег от меня.

Коромысл. Как можно, любимая! Я весь твой!

Жирослав. Боярыня на все гривны, товарищ начальник! Очень, очень выбор твой мудрый одобряю, только думка одна крамольная покою не дает.

Коромысл. Докладывай резче!

Жирослав. А ну как ребеночка ей заделал? Аккуратней с этим, а то анкету попортишь родичами за бугром.

Коромысл. Поговори мне еще, тварь двурушная! Легко в расход спишу, если жало свое не заткнешь!

Из докладной грамоты ратоборца-воеводы первого разряда потайного ведунского приказа Уркаимского перуната Коромысла: «Выполнив задание наше, зелья подрывного добыв да бомбу бусову нечаянно испытав, с верным дружинником Жирославом двинулись мы в путь обратный. Очень помогли нам тартары заградотрядом своим, потому и от ведмедей-перевертышей и паче от ктулхи перунопротивной убереглись мы. Засим заканчиваю и грамотку с мнением своим особливым по поездке сей прилагаю».

Эпизод последний. Уркаим, 4 древесня лета 3017 от утопления Лемурии.

Резолюция старшего тиуна Уркаимского сыска Блюмки на грамоте о тайной экспедиции, рекомой Першая Тартарская.

«Подывывшись грамотами рапортными ратоборцев Коромысла и Жирослава, из похода тайного вернувшихся, сыск установил, что виновны оба: первый с бабой тартарской Родине изменил, а второй – со свеем лихоимным. Но, принимая во внимание храбрость их и везучесть предивную, постановляет:

1. Дела об измене огласке не предавать.

2. Коромысла и Жирослава отметить за службу добрую повышением – отправить подручными посла нашего в забугорье почетное, в Вальхаллу. Пусть в уркаимской небесной тысяче теперь службу несут.

3. Повышение произвести незамедлительно.

4. Грамотки все списать в древлехранилище сроком до лета 7017 от утопления Лемурии».

Михаил Тырин
Крестник

Дорога выходила из хвойного леса, чуть подернутого полосами утреннего тумана, и круто сворачивала к Оке – спокойной, широкой и умиротворенной. Дальше был мост – и снова дорога, среди полей, зарослей борщевика, редких березовых рощиц…

По дороге не слишком торопливо катился обычный УАЗ-«буханка» с помятым бампером и санитарными крестами на боках. Никаких врачей внутри не было, просто служба Тайной Инквизиции предпочитала маскироваться при любой возможности под неброскими и обыденными приметами.

За рулем сидел Серега – массивный и плечистый, правда, лицо его было недовольным и сонным. Внезапный подъем среди ночи и экспедиция в глубинку его не обрадовали. За его спиной дремали двое пассажиров.

Дорога пошла на подъем, и за горкой открылась картина – пузатый гаишник укорял водителя небольшой потрепанной иномарки, указывая на разбитый поворотник и грязный номер. Машина явно только недавно выбралась из какой-то грязной глухомани, скорее всего, из деревни. Из кабины встревоженно выглядывала женщина, там же сидели двое детишек.

– Еще и солнце не взошло, а они уже шакалят, – пробормотал Серега. Затем повернулся к пассажиру. – Михалыч! Позволь, проведу разъяснительную работу? Хоть взбодрюсь, а то муторно как-то…

Михалыч – невысокий, седой с аккуратной бородкой – надвинул очки поглубже и недовольно качнул головой.

– Инструкцию опять нарушать изволишь? А впрочем, давай, что с тобой делать…

– Я быстро! – и плавно припарковал фургончик рядом с местом события.

Тут зашевелилась ранее дремавшая Вероника:

– А почему стоим?

– Молодежь пошалить желает, – буркнул Михалыч.

– Не инквизитор, а шпана сопливая… – вздохнула Вероника, снова прикрыв глаза.

Михалыч прошелся быстрым взглядом по Веронике и тоже вздохнул. Для своего возраста она была на удивление статная, стройная, ухаживала за длинными волнистыми волосами чудесного рыжего оттенка. На нее многие засматривались.

Серега тем временем подскочил к гаишнику.

– А вам тут чего надо? – буркнул тот.

– Ничего! – Серега лучезарно улыбнулся. – Отличное утро, хорошая погода. Всем желаю добра.

Этого оказалось достаточно. Гаишник вдруг растерялся, вспотел, едва не уронил жезл. Затем стащил с головы форменную кепку и принялся остервенело оттирать ею номер от грязи. После чего открыл водительскую дверь и обратился к изумленному хозяину машины:

– Садитесь, пожалуйста! Всего вам доброго и счастливого пути!

– А… что, можно ехать? – не поверил водитель.

– Можно, можно! – махнул рукой Серега. – Отчаливайте, пока его не отпустило.

Он вернулся в уазик и возбужденно потер ладошки.

– Ну вот, другое дело. Сразу настроение поднялось. Чахну я без работы.

– Будет тебе сегодня работа… – хмыкнул Михалыч.

– А кстати, – Серега воткнул передачу и вырулил на дорогу. – Раз уж все проснулись. Дайте хоть вводную-то. Куда едем-то, к кому, что там?

– К крестничку очередному едем. Куратор ночью отзвонился, сказал, там проблемы какие-то. Подробности я по телефону не стал спрашивать.

– Что за крестник? Какой у него скилл?

– Сережа, отвыкай ты от этих словечек! Ну, что за «скилл». Не скилл, а Высший Дар.

– Пф… – Серега чуть скривился. – Высший Дар… Пафосно как-то. Ну, и какой Дар?

– Зовут Илья. А Дар – как и у тебя, только индекс чуть пониже. Мы его взяли, когда он по домам медицинские чудо-приборы продавал. Ну, собственно, не приборы, коробки с батарейкой и лампочкой. Успешно продавал, даже слишком. Потому и вычислили быстро.

– Самое интересное, он и сам толком не знал, что у него Дар, – добавила Вероника. – Считал себя просто успешным бизнесменом. Мы его проверили – хлоп! – а там семь с половиной баллов.

– Прилично, – заметил Серега.

– Не то слово, – усмехнулась Вероника. – Страшно сказать, что он мог бы натворить, если б в себе разобрался. Ну, мы с ним поработали, всплески купировали и определили к куратору в монастырь простым послушником. Полгода все нормально было – и вот… то ли рецидив, то ли сбой в прошивке, не знаю.

Дальше ехали молча. Миновали большое село, откуда уже были видны монастырские купола, светящиеся золотом под утренним солнцем.

Вскоре Серега припарковал уазик между туристическим автобусом и огромным черным джипом, после чего все трое прошли в ворота монастыря.

– Любезный! – Михалыч остановил молодого инока, который с сосредоточенным лицом тащил куда-то два ведра моркови. – А не подскажете, где нам найти иеромонаха Стефана?

– Так у себя должен быть, – инок поставил ведра, растирая пальцы. – Послушание исполняет.

– Что за послушание? – ухмыльнулся Серега. – Картошку чистит? Или дрова рубит?

– Зачем сразу дрова? Сайт модерирует. А пойдемте, я вам покажу, где офис. Там замок электронный, так что вы у входа кнопочку нажмите, вам и откроют.

В двухэтажном хозяйственном здании пахло свежей краской. Монах Стефан увидел гостей, как-то сразу перепугался, даже слегка отпрянул. Потом прошептал:

– Пойдемте в старой трапезной поговорим, там нет никого, она теперь как склад у нас…

– Э, батюшка, ты бы нас лучше в новую трапезную отвел, – Серега выразительно почесал живот. – А то дорога неблизкая была…

– Это можно. Там вчерашняя уха должна оставаться, ой хороша уха, добавки попросите!

Разговор продолжился за столом.

– Беда случилась с вашим крестником, – тихо, но напряженно заговорил монах. – Я за ним присматривал – все, как велели. Сначала стал куда-то уходить из обители, ничего не говорил. Потом мне сказали, что приболел. Я ночью в келью заглянул – он мечется и рычит по-зверски. Словно бес в него вселился. Я настоятелю говорить не стал, сразу вам позвонил.

– Так где он сейчас-то? – спросил Михалыч.

– Ой, беда… – Монах сокрушенно покачал головой и перекрестился. – Ушел опять. И так и не приходил. Куда – не знаю. Никогда такого не было. Вы уж простите…

Инквизиторы переглянулись.

– Ну, что… – Вероника отодвинула тарелку. – Будем искать. Келью его покажите для начала.

– Ну, есть что? – поинтересовался Михалыч, когда все трое вышли за ворота.

– Тише… – Вероника стояла, закрыв глаза и чуть расставив руки. – Есть. Я его чувствую.

– Машину-то заводить? – проговорил Серега.

– Пока не надо… – Вероника глубоко вдохнула. Она так и не открывала глаз. – Мы его найдем. Возьмите меня за руку, ведите по дороге.

Михалыч тут же исполнил просьбу, а Серега ухмыльнулся.

– Ты сейчас на разыскную собаку похожа. То есть не на собаку. Наверно, на кошку.

– Я и есть разыскная кошка. А ты – заткнись и не мешай.

Они медленно прошли сотню метров вдоль стены монастыря, тут Вероника остановилась, снова расставила руки, будто антенны.

– Вот здесь, – проговорила она, открыв наконец глаза. – Здесь он сел в машину. Дальше пешком смысла нет, тут только одна дорога. Мы его найдем!

Они наконец нашли. След привел в небольшое село. На фоне облезлых домишек и огородиков выделялся глухой четырехметровый забор, за которым прятался участок площадью под пятнадцать соток, а то и больше. Была видна крыша весьма основательного дома.

– Не нравится мне это, – вздохнул Михалыч. – Прямо какой-то укрепрайон среди деревни. Сережа, пройди-ка по избам, спроси людей, что известно. А мы с Вероникой пока дрона поднимем, глянем сверху, что там за Форт Боярд.

– Будет сделано, мастер! – охотно отозвался Серега и выскочил из машины.

Заныли винты коптера, Михалыч открыл ноутбук, а Вероника своими чуткими пальчиками шевелила джойстики на пульте.

– Приличненько… – пробормотал Михалыч. – Домик – просто загляденье, мне бы такой на пенсии… Бассейн, беседка, качели… Навес под машину… Так, а это что за столбы? Зависни на месте, я сделаю увеличение.

– Ну, что там?

– Опаньки! А это, похоже, деревянные идолы. И кострище… Девочка моя, тут по всем статьям – языческое капище на территории участка.

– Странно. Секта, что ли?

– Не знаю, не знаю…

Вернулся Серега.

– Такие дела, – с ходу заговорил он. – Хозяина зовут Гена Пузырев, но он требует себя называть Ратибор. Иначе не откликается. По деревне ходит в какой-то косоворотке, в сапогах. А когда в город едет – весь такой модный, в костюмчике. У него пару раз в неделю какие-то сборища. Люди приезжают, даже на серьезных машинах. Что делают – непонятно, но слышны песни какие-то, вопли.

– Ясно… – Михалыч протяжно вздохнул. – Все сходится.

– Как раз сегодня – сборище, – добавил Серега. – Ближе к вечеру. Так что все не случайно.

– Крестник точно там, за этим забором, – сказала Вероника. – Я его чувствую. Что будем делать?

– Вытаскивать в жестком порядке? – Серега задрал рубаху и хлопнул по кобуре.

– Нет! – Михалыч покачал головой. – Нам нужно не только вытащить, но и разобраться. Так что ждем вечера и делаем небольшую разведку. Ты и пойдешь, Сережа. У тебя хорошо получается.

– А я только за!

– Ага. Только переодеть тебя придется…

– М-да… – только и сказал Михалыч, осматривая Серегу. – Нет, спортивные штаны в берцы – еще как-то… если прищуриться. Но вот сорочка от вечернего костюма – она вообще на славянскую рубаху не тянет.

– А где взять? – развел руками Серега. – Может, Вероникиной помадой орнамент нарисовать!

– Да, проблемка… А что это за хреновина у тебя на поясе?

– Ну как же?! Они там все с ножами. А у меня только лазермановский мультитул в бардачке валялся. Тоже ведь нож.

– Похож на придурка, – вынес вердикт Михалыч, еще раз рассмотрев Серегу со всех сторон. Вероника сдержанно рассмеялась.

– Да ладно… Мне бы только войти. А дальше я их начну торкать и обрабатывать – все успокоятся.

– Увидишь крестника – в контакт не вступай. Он тебя считает и расшифрует, а это нам не надо. Я тебе скинул фото на телефон, сверяйся, будь внимательным.

– Понял, – Серега аккуратно вставил в ухо микронаушник. – Только учтите, батарейки у меня максимум на полтора часа хватит, так что могу соскочить со связи.

– Больше и не понадобится. Все, с богом. Давай, внедряйся, инквизитор.

Вдоль забора уже скопилось полтора десятка машин, и действительно, некоторые среди них были и весьма недешевые. То и дело подъезжали новые. Серега в своем славяно-клоунском наряде подошел к калитке, нажал кнопку звонка. Его сразу и без проблем пустили – благо была возможность визуального контакта и воздействия Даром.

Серега сразу выбрал незаметное место в углу участка, присел на пенек – внимания на него не особо обращали. Гости мероприятия обнимались, о чем-то говорили, хвастались ножами, но ничего значимого пока не происходило. Были и молодые, и не очень, мужчины и женщины, выглядели они вполне дружелюбно, так что повода для тревоги пока не было.

– Ты как? – проскрипел в наушнике голос Михалыча.

– Нормально… Вникаю в обстановку. Крестника не вижу пока.

– Держи в курсе.

Наконец вышел хозяин – тот самый Гена-Ратибор – невысокий, коренастый, с лохматой бородой, прямыми волосами по плечи. Как и большинство, одет был в льняную рубаху с вышивкой, широкие порты и сапоги.

– Встаньте в круг, братья и сестры! – крикнул он. – Отметим нашу встречу поклоном и добрым словом. И восславим богов наших – Ярилу, Даждьбога и Сварога. И этого… как его. Фокса. Тьфу… Хорса!

Народ начал собираться в круг, Серега тоже поспешил занять в нем место. По-прежнему особого внимания на него не обращали, потому что людей в по-дурацки стилизованных одеждах тут было достаточно.

Сам Гена-Ратибор прошел в середину круга, осмотрелся. Подошел к одному из гостей.

– Здравствуй, Братислав! Как наш договор?

– Здравствуй, Ратибор, – улыбнулся высокий светловолосый парень. – Слово держу и зарплату получил. Вот моя жертва нашим милостивым богам. За оба месяца.

Он протянул Ратибору конверт, тот спрятал его под рубахой.

– Здравствуй, Божидара, – продолжал обход хозяин. – Помнишь ли об обещании?

– Помню, Ратибор, – отозвалась невысокая полная женщина. – Прими мой дар.

И тоже протянула ему пакетик, но не с деньгами, а с золотыми зубами и какими-то брошками.

Процедура обхода и сбора средств шла еще некоторое время, и вот хозяин остановился напротив Сереги.

– А тебя не помню. Ты кто таков?

– Я… Я Высокодар. Я новенький…

Серега попытался его торкнуть, но вдруг почувствовал, что не получается. У Гены-Ратибора оказался неожиданно сильный иммунитет на действие Дара.

– Не помню… – нахмурился хозяин. – А кто привел, кто поручился?

– А вот он. И он, – Серега кивнул на соседей по кругу, их удалось торкнуть очень легко.

– Я, Звонимир, поручаюсь за нашего брата, – солидно кивнул сосед слева.

– И я, – кивнул другой сосед.

– Хм… – Гена-Ратибор оглядел Серегу с ног до головы. – А чем полезен будешь?

– Э… истинной верой, служением, – Серега слегка вспотел, он не мог проникнуть в суть этого человека. – А также жертвами во славу богам.

– Это хорошо. Парень ты здоровый, нам такие нужны, пойдешь в ратоборцы.

И хозяин пошел дальше. Серега выдохнул. Выйдя на шаг из круга, он тихо проговорил:

– Пробейте его, он странный.

– Понял тебя, – тут же отозвался Михалыч. – Продолжай наблюдать.

Он повернулся к Веронике.

– Можешь его нащупать?

Та покорно вздохнула и вышла из машины. Привычно закрыла глаза, расставила руки.

– Вижу одно белое пятно, – сказала она. – Но это крестник. Сейчас поищу… Да вижу его, этого Гену. Метка яркая, но не наша. Он не посвященный. Чувствуется сила, защита, панцирь… Психика мощная, но Дара в ней нет. Ну, допускаю, что гипнотизер, это максимум.

– Ну и то хорошо, – выдохнул Михалыч.

– Ну, с этим закончили, – Гена-Ратибор придерживал рубаху, из-под которой топорщились жертвы богам. – Теперь предаемся радостям жизни. Разжигайте костер, пойте, водите хороводы – ну, как обычно. И богам поклоняться не забывайте. И да, ратоборцы – на тренировку. На неделе поездочка будет – один безбожник хорошему человеку денег не отдал. Съездим, поговорим… А у меня сейчас дело неотложное…

У калитки уже мялась дамочка – стройная и симпатичная, хорошо одетая и ухоженная. Ее «лексус», испуганный местными ухабами, грустил за воротами.

– Здравствуй, сестра земная, – проговорил Ратибор. – Это про тебя мне говорил наш брат Мирослав?

– Он сказал, что вы можете помочь, – ответила дамочка. – Что вы буквально творите чудеса.

– Да, творим, сестра. В чем твоя беда?

– Да муж у меня гулящий. Пропадает вечерами, говорит про совещания, но я же чувствую…

– Так что надо – отворот? Тогда надо было мужа привозить.

– Отворот. Только не ему, а мне. Расстаться с ним хочу, а жить без него трудно. Не прощу. Хочу забыть и развестись, а имущество поделим. Но душа болит, сильно болит.

– Это можно, сестра, – Ратибор погладил бороду и улыбнулся. – Есть у меня кудесник.

– Ой… а мне говорили, это вы кудесник.

– Не, я волхв. А при мне – кудесник. Сейчас и позовем. Илюша, выходи!

– Вижу его! – тихо проговорил Серега, коснувшись наушника. – Вышел из дома!

Он смотрел на крестника, бредущего по двору. Илья был в простом подряснике, пыльном и слегка мятом, но на груди его висел не крест, а какой-то странный символ на цепочке.

– Как он? – отозвался Михалыч.

– Нормальный. Не обдолбанный, не пьяный. Сознание ясно, по глазам вижу.

– Не приближайся, он тебя срисует за пару секунд. Просто смотри и докладывай.

– Я понял, мастер.

– Проходи в беседку, сестра, садись, – сказал Ратибор. – И ты, Илюша, садись. Помоги человеку войти в равновесие с людьми и миром. А я тут сбоку пока постою.

– Так вы хотите разлюбить человека? – проговорил Илья.

– Не хочу, – ответила дамочка. – Хотела бы – разлюбила бы. Но надо. Точно надо. А я не могу.

– Я помогу вам, – Илья приложил руку к ее лбу. – Думайте о чем угодно, но не о нем. О природе, о море, о траве и шуме ветра. Думайте…

– Я почувствовала, – дамочка отстранилась, потерла виски. – Это есть. Я его теперь ненавижу. Вы и правда волшебник.

– Нет, я…

– Молодец, Илюша! – Ратибор похлопал его по плечу. – А теперь иди, отдыхай. Хорошее дело сделал, а сколько мы еще сделаем?

И потом, когда Илья ушел, обратился к дамочке.

– Ну, как договаривались?

– Да, конечно, – она передала ему белый конверт.

– А теперь пройдемте в дом. Ну, надо закрепить эффект отворота. Дайте вашу ручку…

– Он, этот крестник, только что торкнул бабу! – воскликнул Серега. – Я это сам видел и по волнам учуял. Она деньги отдала и вообще… Ребята, это кабздец! Его Дар используют левые люди! Что делаем?

– Сережа, спокойствие, – откликнулся Михалыч. – Выводи крестника с территории. Если будут проблемы – используй кодовую фразу, я официально даю санкцию. Выводи любыми средствами, оружие разрешено. Но мы это дело так не оставим. Ты выходишь из операции, теперь я захожу.

– Проблем быть не должно. Этот гребаный волхв уединился с бабой в домике, и территория без контроля. Все сделаю чисто, мастер.

– Я готовлю полевую лабораторию, – добавила Вероника. – Ждем вас.

– Принимайте пациента, – Серега втолкнул крестника в машину и утер пот.

– Так, стоять спокойно, – Вероника подняла руку со шприцем и сделала укол в плечо прямо через подрясник. – Теперь ложись и не дергайся.

– Эх, Илюха, ну, зачем ты так? – горестно пробормотал Михалыч. – Все же было хорошо.

– Тихо вы там! – Вероника копалась у откидной кушетки, позвякивая инструментами и пузырьками.

Мужчины почтительно замолчали.

– Как прошло? – шепотом спросил Михалыч.

– Не очень, – вздохнул Серега. – Он меня срисовал, заволновался… Короче, пришлось кое-что применить.

– Свидетели?

– Нет, никто ничего не понял.

– Ну, и то добро…

– Итак… – Вероника стянула резиновые перчатки. – Сбой прошивки – однозначно. Психика поехала – причем неслабо. Теперь его опять в инкубатор. Как это случилось, не знаю.

– Я же говорил… – вздохнул Михалыч. – Нельзя с таким индексом в монастырь. Держать в инкубаторе.

– Или в дурке, – серьезно заметил Серега.

– Да, или в дурке, под каплями. В общем, наша общая недоработка. Доложу по инстанции. Какой-то сраный гипнотизер сломал посвященного. Это не дело. Но мы ж такие гуманные, мы человека жалеем… Да ну…

– Жалко пацана.

– А что жалко? Купируем всплески, устроится куда-нибудь, хоть пылесосы продавать… Работа у нас такая, не нервничайте.

– Что, едем? – Вероника взяла салфетку и аккуратно вытерла пот со лба.

– Нет, не едем, – усмехнулся Михалыч. – Вы отдыхайте, а я это дело закончу.

Михалыч прошел на территорию, как горячий нож сквозь масло. Скинул капюшон, нашел хозяина.

– Это ты, что ли, волхв Ратибор?

– А ты кто такой? – Хозяин выпучил глаза.

– Слушай меня. Завтра встанет снова солнце. Ты проснешься и увидишь. Как роса стекает с листьев. Как идут на поле козы. И река течет, блистая. И трава укрылась ветром. Все, с тебя достаточно.

– Что ты несешь, чужак?

– Это уже не твоего ума дело.

– Нет уж, будь добр, отчитайся, кто такой и зачем пришел, – насупился Гена-Ратибор. – А то сейчас ратоборцев своих позову и…

Несмотря на внешнее спокойствие, Михалыч был сейчас словно натянутая тетива. Его спина взмокла, пальцы дрожали. У противника был слишком крепкий панцырь.

Но вот сила Дара преодолела его. Гена-Ратибор как-то поник, лицо его обмякло.

– Пойду я… – промямлил он и отвернулся…

Ратибор затушил костер ведром воды и крикнул:

– Соберитесь в круг, люди!

Все собрались, удивленно и тихо переговариваясь.

– Вот! – Он бросил перед собой два мешка. – Тут ваши деньги, ваши вещи, золото… Заберите это обратно и отдайте тем, кто истинно нуждается. И вот…

Он показал какую-то бумагу.

– Мой дом – больше не мой дом. Я подписал дарственную, я отдал его детскому дому, им тут будет хорошо летом. А идолов спилите и заготовьте на дрова. Сам же я вас покидаю. Я не волхв Ратибор, я простой Гена, бывший начальник участка в строительном управлении. Прощайте и живите по совести.

Он закинул за спину рюкзак и вышел за ворота, сопровождаемый растерянными взглядами.

– Смешно получилось, – ухмыльнулся Серега, выворачивая руль. – Ловко ты его, Михалыч, перекодировал.

В свете фар замелькали пятна на ночной дороге, где-то светились редкие огни поселков и ферм.

– Ага, ловко… – угрюмо ответил Михалыч. – Сам чуть не скопытился. Сильный оказался, стервец.

– Ну, на то ты и мастер. А что такой хмурый?

– А чего веселиться? Прошляпили сбой у крестника, последствия допустили. Это брак в нашей работе.

– Ребят, не орите! – Вероника сидела рядом со спящим Ильей, держа ладонь на его лбу и прощупывая волны. – Ему спать сейчас надо, а не ваши балаболки слушать.

– Ладно, мы тихо, – Михалыч снял и протер очки. – Вот ты, Сережа, молодой, ничего не понимаешь…

– Все я понимаю!

– Ничего не понимаешь. Помнишь, как мы тебя взяли? Я помню. Сидел у метро в военном костюме, инвалида изображал и мелочь клянчил.

– Нормально клянчил, – пожал плечами Серега. – На еду, пиво и интернет хватало. Ну, и крыше платить.

– Вот. А если бы мы тебя не взяли, не проверили? Если б понял свой Дар? Мог бы куда угодно попасть – или к такому вот отребью, или даже, не дай бог, в правительство. Наворочал бы дел.

– Ну… не исключено.

– Вот потому и работаем. Простой человек с чудом в руках – он опасный, потому что незрелый еще. Его придерживать надо, контролировать. Вот когда научится, тогда уже…

– Тогда уже выпить надо, притомился я за сегодня.

– Да где ж ты выпить возьмешь ночью?

– А у меня с собой! – расхохотался Серега. – По чуть-чуть-то можно?

– Ну, только по чуть-чуть… если что, опять гаишника торкнешь, доедем как-нибудь… Я поддержу.

– Я с вами! – включилась Вероника.

Вечер угасал, уазик с помятым бампером переезжал мост через спокойную Оку.

Сергей Чекмаев
Родовспоможение

– Без допуска не могу, Сергей Алексеевич! – молодой, но очень серьезный сотрудник даже не смотрел на неприметного гостя в потертом пальто. Он обращался исключительно к сопровождающему, почтительно обращался, сожалея, что вынужден отказывать, и Воротников с легким ознобом подумал, что даже представления не имеет, какие у Сереги погоны.

– У вашего гостя пропуск только на четвертый этаж, а в спецзону необходимо дополнительное разрешение. Вы же знаете порядок…

– Сейчас будет разрешение. – Сергей раздраженно дернул щекой, и Воротников узнал этот жест: помнил еще со школы. Обычно это означало немалые неприятности всем, включая и их самих, тихого «зубрилу» Вальку и правильного до идеальных стрелок на форменных брюках комсорга Серегу Дорохина.

Валентин привычно вжал голову в плечи. Начинается…

Дорохин крутил диск внутреннего телефона с такой силой, что, казалось, аппарат сейчас треснет и задымится. Когда на том конце ответил кто-то властный, Серега не дал ему произнести и пары слов. Напористо разъяснил суть проблемы, должность и фамилию гостя.

– Кто? Валентин Арнольдович? – переспросил голос так громко, что услышали все в комнате. – Не родственник?

Да, нелегко с такой фамилией. Но эта еще ничего, говорят, в соседнем доме жил пенсионер Чебриков, так ему продавец в мясном отделе лучшие части оставлял. Потом узнал, правда – обиделся и вообще перестал разговаривать.

На первом собеседовании в Конторе Валентину сразу задали этот же вопрос: не родственник? Сотрудник внимательно выслушал ответ, покивал сочувственно, и продолжил заполнять анкету, время от времени «выстреливая» в Воротникова короткими фразами. Конечно, он прекрасно понимал, как работает механика выуживания сведений у спецов Конторы, но… неожиданно для себя разговорился. И про пустующую кафедру, наследие путаника Забелина, источники панславизма, про затяжные и жестокие подковерные войны сторонников норманской теории с антинорманистами. Собеседник казался таким внимательным и понимающим, что доцент Воротников, скорее всего, просто обрадовался, заполучив наконец внимательного слушателя. И только по дороге домой сообразил, КОМУ он все это выложил.

Контора Глубокого Бурения по пустякам не вызывает. Значит, где-то его взяли на карандаш. В разработку, или как это у них называется. Вот черт… Стучать на своих он не хотел категорически: ведь обязательно где-то всплывет, а потом никто и руки не подаст. Даже лучшие друзья отвернутся.

И только после первой встречи с Серегой Валентин Воротников выдохнул. Этот – прикроет. Использует в своих целях, выжмет, как клизменную грушу, но никогда не подставит под удар. Поэтому, когда вечерний звонок с казенно-вежливым обращением выдернул его на новый «разговор», он уже почти не боялся.

В вестибюле приемной его ждал Дорохин. Обнял с тяжеловесной медвежьей грацией и, начисто игнорируя любые вопросы, потащил куда-то вглубь Большого дома. В логово того самого ГосУжаса, о котором в профессорской среде рассказывали анекдоты лишь придушенным шепотом. На кухне, включив на полную мощность звук телевизора и воду в раковине.

Но даже Серегин напор, как выяснилось, не способен вот так, с ходу пробить брешь в правилах. Порядок есть порядок: без разрешения в спецзону не пустили бы и самого Минерального секретаря Папу Карло. Если же говорить серьезно, то именно его – не пустили с особым удовольствием. Ставропольского Мишу-конверта в Комитете не любили горячо и со знанием дела.

Однако Дорохин нажал на все возможные кнопки, серьезному молодому офицеру позвонили сверху, да еще, видимо, с такой высоты, что он аж в лице изменился.

– Так точно, товарищ генерал-майор! Будет сделано.

Много позже Воротнииков узнал, что проект находится под неусыпным вниманием всесильного Второго отдела, с которым ссориться в здравом уме и твердой памяти не захотел бы никто. А тогда он лишь восхитился скоростью возмездия. Пропуская их в спецзону, давешний цербер разве только честь им не отдал.

В Конторе, говорят, не принято.

Полутьма скрывала размеры комнаты, Валентин смог разглядеть лишь смутные очертания большого стола для заседаний, с десяток стульев и здоровенный экран на стене. Включенный проектор болезненно бил по глазам, и вместо лиц присутствующих можно было различить лишь неясные бледные пятна. Даже посчитать их сразу не получилось – некоторые отодвинули стулья к стенам, и их силуэты практически терялись во мраке. Похоже, что всего их было не меньше десятка.

– Следующий кадр, пожалуйста.

Помощник перещелкнул кассету проектора, и на экране появился благородный профиль мужчины средних лет с напомаженными по моде 20-х волосами. Воротников смутно помнил его, но даже на спор не взялся бы назвать фамилию.

– …Сидней Рейли, – продолжил невидимый докладчик. – Он же Соломон или Самуил Розенблюм. Кадровый британский разведчик. Родился в царской России, воспитывался в семье одесских домовладельцев Розенблюмов. Начинал в революционном движении, однако после ряда арестов бежал в Бразилию, где и попал в поле зрения британских агентов. Несколько спорных дел, вроде убийства курьера анархистов во Франции и отравления пожилого священника, приводят Рейли в Лондон, где его вербуют в контртеррористическое подразделение Скотланд-Ярда. С помощью британских служб и на деньги жены создает целый ряд финансовых структур, под прикрытием которых путешествует по всему миру, уделяя особенное внимание бывшему отечеству. Сотрудничал с царским правительством, в составе британских миссий работал под прикрытием в Порт-Артуре и Санкт-Петербурге. После Октябрьской революции опять же в составе британских и союзнических посольских структур посещал Кольский полуостров, Архангельск, Одессу. В Петрограде участвовал в подкупе Латышских стрелков, вывез из стана белогвардейского генерала Каледина бывшего председателя Временного правительства Керенского. Фактический организатор мятежа левых эсеров в Москве, убийства посла Мирбаха и покушения на Владимира Ильича Ленина. В СССР приговорен к смертной казни, но смог избежать ареста. Далее активно участвовал в работе белогвардейской контрразведки Деникина. После разгрома войск Юга России обосновался в Европе, где близко сошелся с другим объектом операций ГПУ – террористом Борисом Савинковым. Следующий кадр…

– Хорошо работал, чертяка, – произнес Серега свистящим шепотом.

Валентин сидел неподвижно, ошеломленный потоком информации. Нет, он, конечно, читал и о Рейли с Савинковым, и об операциях «Трест» и «Синидкат-2», не раз смотрел захватывающий телефильм с Джигарханяном, но вот так, плотно, концентрированно слышал эту историю впервые. Надо отдать должное докладчику – он умел держать внимание.

– …таким образом, блестящим результатом операции «Трест» стал приезд Рейли в Москву, где после ряда оперативных мероприятий он и был арестован. Большая оперативная игра достигла своих целей, антибольшевистское подполье Монархического объединения Центральной России было полностью разгромлено. Как и проведенная годом ранее операция «Синдикат-2», о которой я уже говорил, привела к уничтожению «Народного союза защиты Родины и свободы» Бориса Савинкова. В процессе проведения «Треста» и «Синдиката» ГПУ получило неоценимый опыт подготовки и реализации контрразведывательных игр, который в дальнейшем сыграл значительную роль в ряде операций Великой Отечественной войны и послевоенного противостояния на бывших оккупированных территориях Советского Союза и стран социалистического лагеря. Достаточно вспомнить весьма удачные результаты долговременных радиоигр «Монастырь» и «Березино» с фашистским Абвером.

Уверенный голос излагал события сухо, но с интонацией, умело расставлял акценты. Так, наверное, могла бы звучать радиопостановка по Юлиану Семенову или Пикулю на радиостанции «Маяк», но Воротников никак не мог отделаться от мысли, что слушает сейчас если не абсолютно секретные сведения, то, по крайней мере, ДСП: для служебного пользования. Разумеется, никто бы не пустил его в Большой дом, и уж тем более – в пресловутую спецзону без самой тщательной проверки. А значит, где-то в серьезном месте его кандидатуру взвесили на самых точных и правильных весах, признали достойной и… А дальше Валентин боялся даже думать. Что хочет от него всесильная Контора? По Савинкову и Рейли он не специализировался, РОВС и МОЦР – вообще не его темы, а по Великой Отечественной пусть доктор Волкогонов отдувается, ему по должности положено.

– Значительное количество вражеских ресурсов, оружие, подготовленные агенты уходили на помощь выдуманному антисоветскому подполью и окруженной армейской группировке гитлеровцев. И мы можем констатировать сегодня, что размер нанесенного врагу ущерба ограничивается лишь масштабом операции. Не в количестве вложенных средств и людей измеряется ее успех, а качеством проработанного материала, умелой организацией радио- и оперативных игр.

Докладчик сделал знак – и невидимый помощник вынул из проектора опустевшую кассету. На мгновение яркое пятно на белом экране ослепило Валентина, так что ему пришлось даже зажмуриться. Но тут аппарат потух, и в наступившей темноте едва заметно светился лишь остывающий контур подсветки.

– Мой доклад окончен, товарищи. У кого-нибудь есть вопросы?

Люди зашевелились, задвигали стульями, Воротников услышал, как совсем рядом зазвенело стекло – кто-то налил себе воды из графина. Но включать лампы так и не стали, а плотные шторы по-прежнему не пропускали с улицы солнечный свет.

– Пойдем, – Дорохин тронул Валентина за плечо. – Остальное тебе неинтересно.

Пока шли вниз, Серега молчал. Воротников попытался заговорить пару раз, но тот лишь покачал головой. Позвонил куда-то с проходной, и у бокового крыльца их поджидала черная «Волга» с непрозрачными стеклами, похожая на самодельный суперавтомобиль из передачи «Это вы можете».

В машине Дорохин коротко бросил водителю одно слово: «Домой», и почти сразу поднял глухую бархатную перегородку, отделяющую пассажирский салон.

Валентин старался не слишком таращиться по сторонам – телефон в машине, мощные, явно бронированные стекла и низкий гул усиленного двигателя говорили о том, что серийную «Волгу» дорабатывали всерьез.

– Что ты понял? – спросил вдруг Дорохин. И добавил: – Можешь говорить спокойно, я отключил запись.

– Конто… то есть вам… особенно удавались операции с подставными целями. Когда искусственно созданное образование отвлекало немалое количество ресурсов противника или даже приводило в руки советской разведки особенно ценных агентов или даже руководителей резидентуры…

– Верно. Я так и думал, что ты сразу уловишь суть.

Дорохин достал пачку – болгарский «БТ» – помял сигарету в пальцах, но прикуривать не стал, словно опасаясь некоего запрета.

– Вероятный противник очень активно интересуется националистическими движениями в Союзе. В республиках они все давно у нас под колпаком, и за океаном об этом прекрасно осведомлены. А вот русской оппозиции практически нет. Слишком уж болезненную прививку от фашизма мы получили. Выйди сейчас кто-то на Красную площадь с нацистскими лозунгами, ему даст в рыло первый же прохожий.

«Волга» шла так плавно, что Вортоников почти не чувствовал поворотов. А Серега увлекся и начал активно размахивать руками, белая трубочка сигареты так и мелькала в воздухе. Еще в школе Дорохина за эту привычку прозвали «Серый – Быстрая Рука».

– Поэтому наверху решили такой националистический центр сделать. Создать искусственно приманку для наших закадычных друзей, да такую, чтобы они поверили сразу и наповал. Тем более, как ты сегодня слышал, опыт у нас есть.

– А я здесь при чем?

– Чем занимается твоя кафедра? Историей древних славян догосударственного периода. Становлением племенных союзов, сводом законов, бытовым укладом и… чем?

– Слушай, не надо на мне эти ваши методички с наводящими вопросами тестировать! Много чем мы занимаемся. Языческими религиозными верованиями, например.

– Вот именно. Для чего мы тебя и пригласили. А теперь слушай очень внимательно…

Дорохин наконец закурил, откинул в ручке кармашек пепельницы и продолжил, жадно затягиваясь и стряхивая в нее жирный серый пепел.

– Все, что я скажу дальше, находится под грифом. Никакой подписки я с тебя, конечно, брать не буду – ты и сам прекрасно понимаешь, что светит за разглашение. Посему перейдем к делу. С Запада к нам идут огромные деньги на подрыв экономики и политической стабильности страны, чуть мы, разумеется, перехватываем, часть заставляем работать на нас, но контролировать все каналы невозможно физически. И лучше иметь свое собственное, полностью подконтрольное подполье, чем выявлять его на той стадии, когда оно разрослось и запустило свои щупальца во все сферы общественной жизни. Понимаешь? И лучше всего, когда участники такой подставной организации и знать не будут, что они ненастоящие. Им не потребуется играть роль, они будут считать, что на самом деле борются за некие великие идеалы. И – соответственно – наши коллеги из Лэнгли не смогут им не поверить. Хоть напои до потери вменяемости, хоть пытай, хоть проверяй на полиграфе. Все равно будет твердить одно и то же.

– А я…

– А ты напишешь им программу. Якобы подлинное исследование русских языческих верований. В подходящей стилистике, так чтобы эту книгу при должной обработке можно было выдать за дореволюционный труд. Который черт знает сколько лет пролежал в архивах и вот теперь, благодаря «тихому» подвигу дотошного исследователя стал наконец доступен пытливым умам.

– Но…

Куда там! Увлеченный идеей Дорохин не давал Валентину и слова сказать.

– Не беспокойся, все это, разумеется, будет должным образом оплачено. Скажем, раз в месяц будешь сдавать определенную часть, главу, к примеру. Или две. И после одобрения и соответствующих правок… хм… У нас тебе больше появляться не стоит, с рук на руки передавать – тоже неразумно, кто-то может приметить, что мы все время встречаемся. О! Будешь забирать почтовый перевод. Времени подумать дам немного, тема горячая, надо начинать уже вчера. Или ты хочешь, чтобы вместо тебя позвали Зеленского?

Серега яростно затушил сигарету, повернулся к бывшему однокласснику и залихватски подмигнул.

Валентин благоразумно промолчал, пережигая весь запал ярости настоящего исследователя внутри себя. Это надо же – предложить академическому ученому, адепту фундаментальной науки, подделать исторический документ! Неслыханно!

«Черта с два я соглашусь!»

В итоге согласился, конечно. Противостоять Серегиному напору невозможно, особенно теперь, когда за его спиной всесильные органы.

Поэтому уже к ноябрю он написал вводную и первые две главы своей «Ересовой книги». Именно так, немного рисуясь перед самим собой, Воротников называл заказ из Конторы, по аналогии с известными «Дощьками Изенбека», давным-давно разоблаченными как подделка. Но кое-кто ведь по-прежнему верит в их подлинность, именуя «Велесовой книгой».

Кто скажет теперь, по чьему заказу делал свою докириллическую фальсификацию Миролюбов? Может, и там приложили руку спецслужбы, только уже западные?

Долго не было никакой реакции, и Валентин решил было, что идея заглохла, но, возвращаясь с ученого совета однажды вечером, обнаружил в почтовом ящике квиток телеграфного перевода. А наутро позвонил Дорохин и предложил встретиться на «нашем старом месте».

После уроков они часто забегали перекусить в шумную пельменную у трамвайных путей. Матери строго-настрого запрещали, пугая антисанитарией и алкоголиками, но разве можно что-то толком запретить семнадцатилетним оболтусам?

Сергей сидел в углу и так смачно макал горячие, исходящие паром пельмени в разбавленную сметану, что Воротников почувствовал, как рот наполняется слюной. Сглотнул.

– Садись, ученая голова, я и на твою долю заказал. Не забыл еще, как мы тут физру прогуливали?

Он громко вспоминал школьные деньки, когда-то невероятно важные комсомольские дела, сейчас казавшиеся такой банальщиной! Сам шутил и сам смеялся над своими шутками. Со стороны они выглядели парочкой ностальгирующих номенклатурщиков, что зашли в не самое подходящее по статусу заведение вспомнить молодость. Наверное, так и надо было. Валентин включился в игру и в какой-то момент даже забыл, зачем пришел.

– В общем, так, – Дорохин вдруг оборвал себя на полуслове и вмиг сделался серьезным. – Твой текст всем понравился, там надо еще, конечно, поработать над формулировками, но в целом – хорошо. Примерно то, что мы и хотели. Разве что просили сделать упор на концепцию Рода, Рожаниц, вот этого всего… Очень красиво получается, созвучие с родней, родиной: мимо такого ни один увлекающийся человек не пройдет.

– Но культы Рода и Рожаниц характерны только для восточных славян, да и то с наступлением так называемого «княжеского пантеона» постепенно выродились в почитание умерших предков.

– Да хоть в домовых и водяных! Пойми, Валька, тут нам совершенно не важна историческая достоверность. Тем более, как я понимаю, вы и сами до сих не можете договориться, как оно все было на самом деле. Книгу твою не на ученых кафедрах изучать будут. Выпустим ее небольшим тиражом где-нибудь поближе к границе, подбросим правильным людям… а дальше оно само пойдет! В самиздате размножат и будут под подушкой прятать. Всяко лучше какого-нибудь Солженицына или Пастернака.

– Солженицына печатают почти в открытую, сам видел…

– Подожди, придет время, его и в центральной прессе опубликуют. Но ты меня понял, я надеюсь?

– Насчет Рода? Конечно, но ведь реальных источников почти нет, откуда брать доказательную базу?

– Из головы, Валя. Ты на этой теме собаку съел, тебе и карты в руки. И не надо особо заботиться о достоверности, сам удивишься, насколько люди готовы поверить красиво изложенной байке. Я ведь по военной специальности – переводчик, ты должен помнить. И начинал в спецсекторе по национально-освободительным движениям. Наверное, поэтому и перекинули на текущую операцию, подумали, что человеку с опытом разжигания националистического пожара в какой-нибудь Африке, придумать нечто подобное в Союзе – вообще раз плюнуть. Так вот: ты и представить не можешь, какие простые, зачастую сделанные левой ногой на спор документы порождали убийственное пламя освободительной войны. Письмо из тюрьмы какого-нибудь умученного колонизаторами героического борца поднимало племена, веками носу не казавших из джунглей. И кто там вспоминал, что на деле он и грамоту-то не слишком разумел?

Вторая партия текста пошла легче. Воротников сделал ее практически за неделю, распечатал, переправил по указанному адресу. И сжег черновики – как учили, тщательно размешав пепел. Заглянувший на огонек сосед с пятого этажа еще покивал сочувственно:

– Опять ужин спалил, Арнольдыч? Жениться тебе надо!

В этот раз перевод пришел довольно быстро, а вместе с ним Валентин обнаружил в почтовом ящике приглашение на юбилейный вечер Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Куратор, которого он никогда не встречал в реальной жизни, посоветовал по телефону «сходить, послушать, но ни в коем случае не просить слова!»

Надо признать, что поначалу Воротников почувствовал себя чуть ли не белой вороной среди черных демисезонных пальто и черных же костюмов. Его удобный болгарский двубортник, в котором он оппонировал на защитах, смотрелся здесь более чем скромно. Но минут через двадцать после начала выступлений он совершенно забыл обо всем. Конечно, он слышал о ВООПИиК, кто-то из профессуры даже входил в их центральный совет, но и представления не имел, чем занимается общество. Охраняет памятники, как следует из названия – прекрасно!

Выступавшие почти поголовно говорили об исключительной роли русского народа, о его жертвенности, о необходимости сохранения памяти самых ярких страниц его истории.

Домой Валентин шел несколько обалдевшим. Непонятно, зачем искусственно создавать какую-то выдуманную националистическую организацию с религиозным подтекстом, если совершенно открыто существуют и действуют вот эти парни в черных одеждах? Или московский филиал Общества охраны памятников не выглядел для искушенных деятелей из ЦРУ лакомой добычей? О деятельности шпионских структур он имел весьма смутное представление, сформированное по большей части сериалами о разведчиках вроде «Семнадцати мгновений» и «Варианта „Омега“».

Запрошенную встречу куратор не одобрил, намекнув, что работа стоит и куда важнее пустопорожних бесед получить очередную часть «исследования».

«Ересова книга» продвигалась, и Валентин сам не заметил, как увлекся. Четвертую часть, правда, пришлось почти целиком переделывать, потому что заказчик остался недоволен формой изложения.

– Поменьше вот этих ваших научных отговорок, Валентин Арнольдович! «С одной стороны некоторые факты свидетельствуют о…», «с другой стороны нет точных данных…» – забудьте! Вы не научную монографию пишете, так? И даже не научно-популярную книгу нашего времени. Фактически это пропагандистская листовка. Она должна выглядеть уверенной, как солдат на параде, чтобы у читателя не оставалось никаких сомнений.

Вечером после разговора он в сердцах подумывал отказаться от работы. Что это такое, его, ученого, пусть не с мировым именем, но все же известного, отчитывают, как мальчишку! Но книга уже захватила его, и Воротников скрепя сердце сел за правки.

Иногда он представлял вероятного автора, хитроумного мистификатора вроде Миролюбова, который, отчаявшись бороться с норманской теорией скудной фактологией, решился выдумать несуществующую религиозную традицию. Доказать, что задолго до прихода Рюрика славянские племена создали свою устойчивую государственность. И общество, крепко спаянное верой в Рода-покровителя, Родноверием.

За полгода он закончил первую часть книги и собирался уже браться за новоязыческий пантеон, когда вдруг позвонил Серега.

– Меня переводят, дружище. Уезжаю в теплые страны, к друзьям-курдам. Для тебя ничего не изменится – работу передают в другой отдел, но кураторы останутся теми же. Все, больше ни о чем не спрашивай, не имею права говорить. Запомни одно: вещь у тебя получается убийственной силы, и ты просто обязан ее закончить. Ну, бывай. Может, увидимся еще…

Из Курдистана Дорохин не вернулся.

Сколько Валентин не пытался узнать у куратора, что случилось, тот лишь отговаривался «закрытой информацией».

А когда вторая часть была вчерне написана, по телевизору как раз показывали «Лебединое озеро»…

Довольно быстро после краха ГКЧП Воротников понял, что его работа никому больше не нужна. Переводы теперь поступали все реже, после каждой главы их приходилось ждать месяцами. Телефон для контактов с куратором долгое время молчал, потом был краткий всплеск истерической активности, а потом… главный инициатор проекта Вениамин Максенков сделал то, что сделал. Из табельного ПМ.

Валентин уничтожил черновики недописанных глав, разбил и выбросил на помойку пишущую машинку. Главное, чему его научили в Конторе – не оставлять следов. Страна менялась безвозвратно, и вряд ли в этой суматохе кому-нибудь есть дело до несостоявшейся большой игры КГБ с западными конкурентами.

* * *

И все-таки ему довелось разок снова столкнуться с прошлым. Да так, что с шага сбился, а сердце ощутимо екнуло. Здоровенный бородатый мужик на импровизированной трибуне потрясал каким-то самодельным оружием и красноречиво призывал к чему-то доброму и светлому.

Он сыпал цитатами из «Ересовой книги» почти дословно, уж их-то Валентин ни с чем бы не спутал. Каждую строчку он вылизывал так тщательно, что до сих пор мог излагать целыми страницами почти с любого места.

Как оказалось – не он один.

– …истинная вера наших славных предков, родная, на долгие годы оказалась скрытой от глаз наследников, как, бывает, иссякает заваленный многопудовым камнем живительный родник! Но стоит могучему воину отвалить тяжеленный валун, и спасительная влага снова пробьет себе путь на поверхность. В годы советского застоя волхвы мужественно хранили у сердца огоньки священной религии первых славян, подвергались преследованиям и тяжко страдали в застенках страшного КГБ. Но не сдались. И сегодня мы…

Валентин улыбнулся краешком губ и прошел мимо. Страдали, значит…

В одном из бывших кооперативных ларьков обосновался носатый армянин Андроник, который, говорят, скупал ваучеры. Если удастся выручить за него хотя бы пару тысяч, можно протянуть еще месяц-другой. Зарплату на кафедре выдавали с перебоями, да и вообще, если верить устойчивым слухам, институт находился на грани закрытия.

Какая уж тут «родная вера», когда не знаешь, что будешь жрать завтра? Пусть подождут сытных и спокойных времен – и народ со скуки захочет чего-нибудь экзотического…

Вот знать бы только: наступят ли они когда-нибудь, эти времена?

Примечания

1

ГСВГ – Группа советских войск в Германии.

(обратно)

2

Таухид – вера в единого Бога в исламе.

(обратно)

3

Таввасуль – религиозная практика, в которой мусульманин ищет близость к Аллаху. Ваххабиты отрицают все таввасуль, связанные с поклонением могилам святых.

(обратно)

4

Макрух – порицание в исламе. Ваххабиты считают, что праздновать день рождения пророка Мухаммада не верно.

(обратно)

5

Бида – нововведения в исламе.

(обратно)

6

Харам в шариате – запретные действия и вообще все запрещенное.

(обратно)

7

Зухр – полуденная четырехкратная молитва мусульман, входит в число пяти обязательных ежедневных молитв.

(обратно)

8

«Я свидетельствую, что нет другого бога, кроме Аллаха» (араб.), текст обязательной молитвы в исламе.

(обратно)

9

Газета «Советская Россия» (здесь и далее примеч. авт.).

(обратно)

10

Газета «Социалистическая индустрия».

(обратно)

11

Информационное сообщение ТАСС о том или ином событии.

(обратно)

12

Авторский лист – учетно-расчетная единица измерения объема литературного текста, 40 000 знаков с пробелами; во времена Достоевского а.л. был заметно меньше, поэтому сам автор и его современники насчитывали в «Игроке» десять а.л.

(обратно)

13

«Соверо» («Внешторгреклама») – советское рекламное агентство полного цикла; работало с иностранными клиентами внутри страны и представляло интересы советских внешнеторговых организаций за рубежом. Лауреат Золотого Льва на Каннском фестивале рекламных фильмов 1982 г.

(обратно)

Оглавление

Почему «Модноверие»?

Сергей Волков В добрый путь!

Дмитрий Казаков Благое дело

Людмила и Александр Белаш Дом князя Комоедова

Александр Тюрин Витязь

Олег Дивов Русская идея, уж какая есть

Кирилл Бенедиктов Операция «Гнев Перуна»

Павел Виноградов, Татьяна Минасян Кондрат Оглашающий

Далия Трускиновская, Дмитрий Федотов Стрела, летящая во тьме

Николай Желунов Тайный берег. Нарушители инструкций

Мила Коротич Богам – без разницы

Игорь Куликов. Великая тартарская стена (Сценарий альтернативного перевода фильма «Великая стена»)

Михаил Тырин Крестник

Сергей Чекмаев Родовспоможение