Убийца (fb2)

- Убийца (пер. Наталья Викторовна Екимова) (Алекс Делавэр - 29) 1558K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джонатан Келлерман

Джонатан Келлерман
Убийца

Jonathan Kellerman

KILLER

Copyright © 2013 by Jonathan Kellerman. This translation is published by arrangement with Ballantine, an imprint of Random House, a division of Penguin Random House LLC.

© Н.В. Екимова, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Особая благодарность

Вики Грину, эск.

Глава 1

– Я не собираюсь стрелять в вас, доктор Делавэр. Хотя следовало бы.

И как правильно реагировать на такое сообщение?

«Вот спасибочки, что разъяснили».

«Надеюсь, что вы не передумаете».

«Хммм. Похоже, что вы… одержимы мыслью об убийстве».

Если сомневаешься, лучше молчи. И хотя в моей работе сомнение – часть повседневной практики, совет все равно хорош.

* * *

Я опустился в кресло и положил ногу на ногу, стараясь казаться невозмутимым, а сам продолжал смотреть в глаза человеку, который только что угрожал мне смертью. Ответом мне был безмятежный взгляд. Ни проблеска сожаления в тускло-карих глазах. Даже наоборот: полное довольство собой.

Такую же бесстрастную самоуверенность, от которой мурашки бегут по коже, я видел в глазах психопатов, обитателей одиночных камер тюрем особого режима. Но человека, который сидел напротив меня сейчас, никогда не арестовывали.

Это была не первая наша встреча, но ни сейчас, ни раньше я не замечал никаких предупредительных знаков. Ничего маниакального, никаких императивных слуховых галлюцинаций, никакой манерности или резкой смены поведения, которые также могут свидетельствовать о том, что у клиента «не все дома». Утечки тестостерона, приводящей к тяге к насилию, тоже не наблюдается.

У человека, сидевшего передо мной сейчас, избытка тестостерона вообще не могло быть.

Ее имя было Констанция Сайкс, но она предпочитала, чтобы ее называли Конни. Сорок четыре года, телосложение среднее, рост средний, седеющая блондинка – лицо красивое, хотя и тяжеловатое в области нижней челюсти, голос мягкий, осанка безупречная. Круглая отличница в школе, бакалавр в области химии, член общества Фи Бета Каппа^[1], диплом с отличием, плюс еще диплом одной из лучших медицинских школ страны; наконец, престижная интернатура, а затем ординатура и профессиональная сертификация в области патологии.

Теперь она была хозяйкой и главным сотрудником небольшой частной лаборатории в Вэлли, где специализировались в основном на возбудителях болезней, передающихся половым путем, а также редких и малоизученных инфекций; имела «Лексус» и дом, явно слишком большой для одного человека. Многие люди назвали бы ее богатой; сама она определяла свой финансовый статус как «комфортный».

На каждую нашу встречу, включая и эту, Конни приходила тщательно причесанная, накрашенная и одетая неброско, но по моде. Носила она и драгоценности, но, проведя в ее обществе не так уж много времени, я заметил у нее странную привычку: она могла ни с того ни с сего снять с себя браслет, брошь или даже серьги, подержать их перед собой, глядя на них как на что-то незнакомое, приставшее к ней случайно, и снова надеть, хмурясь так, словно ей самой и в голову не пришло бы нацепить на себя нечто подобное, но раз надо, значит, надо.

Одним словом, свои странности у нее были, но ничего такого, что предвещало бы подобный поворот.

* * *

Убежденная холостячка, Конни Сайкс, казалось, нисколько не переживала о том, что всю жизнь, с того самого дня, когда она покинула родительский дом, поступив в колледж, прожила одна. Сухим, прозаическим тоном эта женщина сообщила мне, что полностью себя обеспечивает, не нуждается ни в чьей помощи или поддержке и никогда не хотела и даже не мечтала, чтобы в ее жизни появился кто-то другой.

Пока не возник «ребенок».

Зачала этого ребенка не она, и родила тоже не она, но ей вдруг страшно захотелось назвать его своим; она почувствовала, что заслужила это, и потому не жалела ни сил, ни денег, чтобы этого ребенка заполучить.

Затея безнадежная, хоть при моем вмешательстве, хоть без него, но меня привлекли к делу как эксперта, и Конни Сайкс узнала, что ее судебный иск, скорее всего, будет отклонен. Правда, она была не из тех, кто привык проигрывать, а значит, кто-то должен был за ее проигрыш заплатить.

Конечно, эту головную боль она нажила себе сама, но я ей все же сочувствовал. Мой друг, «голубой» детектив из отдела по расследованию убийств, называет психологов рефлексирующими соглашателями. («Доктор Нет – это не про тебя. Ты – доктор Нет-Проблем».) И, разумеется, он прав. Психотерапевты, которым нравится обращать пациентов в свою веру, пусть лучше идут в проповедники или баллотируются в президенты.

Я решил – если Конни Сайкс позвонит мне, я предложу ей свою помощь и, может быть, мне как-то удастся сгладить для нее особенно острые углы.

Но она не позвонила. Она пришла сама. Время у меня было, и я провел ее к себе в кабинет.

Она вошла, точно такая же, как раньше. Собранная, прямая, словно палка, зад пристроила на самый край потертой кожаной кушетки – все как всегда. Сняла очки, положила их в жесткий кожаный футляр, футляр опустила в итальянскую сумку на завязках – очень красивую, хотя и великоватую для дамской.

Я сказал:

– Доброе утро.

Она ответила:

– Вы считаете его добрым?

Сразу за этим ее улыбка умерла, а она откашлялась, точно перед длинной, тщательно отрепетированной речью, и доложила, что стрелять в меня не входит в ее ближайшие планы. Хотя и следовало бы.

Я молчал, прикидываясь спокойным, пока мы с ней играли в гляделки.

Конни Сайкс отвела глаза первой. Она разгладила черные габардиновые слаксы у себя на коленях и провела рукой по тонкой коже сумки цвета виски. Потом похлопала по ней и обвела пальцем какое-то вздутие внутри, отчего ее улыбка немедленно воскресла и сделалась даже шире, чем раньше.

С безошибочным актерским чутьем эта женщина выдерживала паузу, проверяя, понят намек аудиторией или нет.

Она намекала, что пришла с оружием.

Ее пальцы продолжали оглаживать контуры выпуклости на сумке, а у меня подпрыгнуло сердце и кишки завязались узлом, что не могло не отразиться на моем лице.

Конни Сайкс засмеялась. Потом встала, распахнула дверь кабинета и пошла по коридору к выходу.

Обычно я сам провожаю пациентов. Но этой дамочке я предоставил выбираться самостоятельно, а сам подскочил к двери кабинета, запер ее на замок и стоял, приложив ухо к ее дубовой панели, пока не услышал, как хлопнула дверь в холле.

Но и тогда я не сразу вышел из кабинета. Опомниться мне помогла не порция виски «Чивас» как таковая, а время, потраченное на то, чтобы налить ее и выпить, и размышления, которым я предавался при этом: подумав как следует, я решил, что женщина просто выпускала пар. И удивляться надо не тому, что со мной произошла такая история, а тому, что, при том объеме работы, который я делаю для суда, она не произошла раньше.

Прошло полторы недели; она не звонила, у моего дома не появлялась, я не получал злобных анонимок, не слушал по несколько раз на дню молчаливое сопение в телефонную трубку и уже решил, что всю эту историю можно забыть.

Но вот чего я не мог забыть, даже при всем желании, так это битвы, которая разыгралась в суде и которая, собственно, привела Конни Сайкс на мой порог. И хоть я надеялся, что со временем и я стану для нее всего лишь воспоминанием, пусть и не особенно приятным, все же у меня оставалось подозрение, что боль и горечь поражения пройдут у нее еще не скоро.

А то и никогда.

Глава 2

Начиная бракоразводный процесс, одни супруги врываются в него, топоча ногами, раздувая ноздри и тараня лбом воздух: так бык выносится на арену, готовый вздеть на рога первого, кто попадется. Другие сначала демонстрируют самые прекрасные намерения, а удар наносят потом, исподтишка. Лишь немногим удается расстаться по-человечески, в основном же развод – это необъявленная партизанская война.

Для семейных пар главным объектом тяжбы обычно становятся дети. Даже те мамаши и папаши, которым родительская роль не очень-то по душе, начинают лгать и притворяться, будто это и есть главное дело их жизни. Еще бы, ведь признаться в равнодушии к собственным отпрыскам, более того, сделать публичным достоянием свои давние мечты о том, как бы поскорее отделаться от этой семейной бодяги, – значит нарваться на всеобщее осуждение.

Кстати, именно те родители, которые в обычной жизни обращают на своих чад не больше внимания, чем на мебель, в суде дерутся за право опеки над ними как львы: еще бы, ведь главное для них – победа.

В самых худших случаях детей превращают в подобия ручных гранат. Обвинения в невыполнении родительских обязанностей, в жестокости и даже насилии всплывают и лопаются, точно пузыри на болоте, как правило, не имея под собой ни малейшего основания. Однако, когда речь идет о будущем детей, любое обстоятельство нуждается в проверке. И тогда судьи обращаются за профессиональным советом к кому-то вроде меня.

Хотя у моей профессиональной жизни есть и другая сторона: иногда я помогаю лейтенанту Майло Стёрджису распутывать зверские убийства.

Но это как раз легко.

* * *

Когда я только оставил работу в Западной педиатрической больнице и открыл частную практику, я избегал любых случаев, связанных с опекой над детьми, причем настолько, что даже отправлял к коллегам тех пациентов, которым предстояло что-то похожее на судебную тяжбу. Я знал, что работа в суде – дело выгодное, однако недостатка в клиентах у меня не было, а со слов тех из моих коллег, которым не повезло вляпаться в систему, я знал, что она непредсказуема и хаотична, а заправляет в ней банда придурков и садистов.

Всё в интересах ребенка – ага, как бы не так.

Моя практика процветала: ко мне обращались в основном хорошие люди, которые приводили таких же хороших детей с маленькими проблемками, от которых я избавлял их в самые короткие сроки. Впору почувствовать себя героем – кому такое не нравится?

А потом ребенок, с которым я занимался уже некоторое время, вдруг стал объектом судебной тяжбы. Четырехлетняя Эми росла без отца, с мамой, которая, в общем и целом, отлично справлялась с воспитанием, а ко мне пришла лишь затем, чтобы уточнить кое-что в вопросах дисциплины, дальнейшего развития и выбора школы. Спокойная и уравновешенная малышка была обязана своим существованием «однодневным гастролям» родителей: матери и никогда не виденного ею отца – тогда еще женатого бывшего полицейского из штата Вашингтон, уволенного за взятки и подозревавшегося в худшем.

Вышеуказанный папашка не только ни разу не появился на горизонте крошечной дочкиной жизни, но и гроша ломаного не прислал на ее содержание. Мать Эми обращалась с заявлением о выплатах для девочки, но ничего не вышло, да женщина и не настаивала: она зарабатывала, им с девочкой хватало, ее все устраивало.

Пока однажды вечером в ее квартире не раздался звонок. Она открыла дверь и – здрасте, пожалуйста! – явился не запылился, с порога попытался ее облапить, а когда она его оттолкнула, то, нагло ухмыляясь, сунул ей под нос бумаги о начале судебного процесса о совместной опеке над ребенком. Оказывается, он недавно развелся, причем суд отказал ему в праве даже видеться с двумя детьми от первого брака, из правоохранителей его турнули, с работой с тех пор было не густо, вот он и решил, по его словам, «заняться ребенком. К тому же она на меня похожа».

Любой нормальный человек подумал бы, что у него нет ни единого шанса втереться в жизнь маленькой Эми. Но не забывайте про придурков и садистов.

«Папа» нанял адвоката с агрессивными наклонностями, эдакого ястреба от юриспруденции, а тот втянул в дело психолога, который и написал многословный отчет с настоятельной рекомендацией распределить обязанности по воспитанию ребенка между родителями на пятьдесят процентов, что для Эми означало бы еженедельный переезд из Лос-Анджелеса в Спокейн или обратно. И все это, разумеется, «ради соблюдения психологических интересов ребенка».

Автор сего блестящего умозаключения, женщина по имени Джоан Морт, в глаза не видела ни саму Эми, ни ее маму, полагаясь вместо личного впечатления на «хорошо документированную подборку материалов по исследованию негативного воздействия отсутствия одного из родителей на психику детей, в частности, девочек предпубертатного возраста».

Маме Эми уже пришлось урезать свои расходы, чтобы заплатить за психотерапию для девочки, так что я решил поучаствовать в этом судебном деле без вознаграждения и написал свой отчет. Судья оказался одним из тех юристов, которые действительно читают попадающие к ним материалы; ознакомившись с моим отчетом, он назначил закрытую встречу с адвокатами и экспертами обеих сторон.

* * *

Моя первая встреча с доктором Джоан Морт состоялась, когда та шла по коридору здания суда. Старше меня, она обладала легким косоглазием, всеми необходимыми дипломами, упругой походкой и мягким, привязчивым, псевдотерапевтическим голосом. Она схватила мою руку обеими своими, заявила, что очень рада меня видеть и что мой вклад в процесс неоценим. Можно было подумать, что мы с ней в одной команде.

Когда мы вошли в комнату для заседаний, доктор Морт вызвалась выступать первой. Говорила она неторопливо и отчетливо, с академическими интонациями, сильно налегая на профессиональный жаргон, – короче, маскировала абсурдность своих аргументов показной ученостью, что ей, в общем и целом, удалось. По крайней мере, в ее устах идея возложить ответственность за жизнь и воспитание четырехлетней девочки на совершенно незнакомого ей мужчину, к тому же с явными преступными наклонностями, звучала почти разумно.

Перевернув последнюю страницу своего отчета, доктор Морт похлопала меня по руке и ободряюще улыбнулась.

Теперь, мол, твоя очередь, сынок.

Я последовательно, пункт за пунктом, опроверг основные положения ее небольшого спича, контролируя свой голос даже там, где я все-таки сорвался на небольшую лекцию о шарлатанах и проститутках от психологии, готовых за деньги доказывать все, что угодно. Конечно, своими именами я их не называл, а воспользовался более умеренными выражениями. («Мы имеем дело с примером так называемого поверхностного освидетельствования, когда конкретный пациент рассматривается, мягко говоря, вне рамок как научной, так и общечеловеческой этики. А то и при полном ее отрицании. Подобная практика непростительна в любом случае, а когда речь идет о счастье и благополучии ребенка, ее следует признать особенно жестокой и деструктивной».)

Морт и нанявший ее адвокат залились краской. Так же отреагировал и адвокат мамы Эми.

Но судья принимал свою работу всерьез и даже не усмехнулся. Поблагодарив всех участников встречи, он объявил ее закрытой. Джоан Морт выскочила из комнаты первой, и, как мне показалось, ее походка слегка подрастеряла свою былую упругость.

Утром мне позвонил судья и спросил, не могу ли я с ним встретиться.

– Можно узнать, с какой целью, ваша честь?

– Поговорить.

– Об Эми?

– Нет, решение по ее делу уже принято. И оно вас не разочарует. А с вами мне хотелось бы обсудить некоторые проблемы общего характера. Если вы предпочитаете, чтобы ваше время было оплачено, то у суда есть небольшой дискреционный фонд.

– В этом нет необходимости, – сказал я. – Угостите меня ланчем, этого достаточно.

* * *

Мы встретились в стейк-хаусе в центре города, недалеко от здания суда, – туда часто заходит Майло, когда ему приходится давать показания или встречаться с помощниками окружного прокурора. Его идеал нормального питания губителен для любого организма и включает в себя столько жареного мяса, что хватило бы прокормить ватагу ковбоев, да и уходит он из ресторана отнюдь не с пустым портфелем, как я не раз замечал. Судья, худощавый мужчина лет шестидесяти с лишком, за антрекотом весом в шесть унций^[2] и бокалом мартини сообщил мне, что ему нравится мой подход и он хотел бы видеть меня в группе экспертов-психоаналитиков, к чьим услугам прибегает суд в делах по опеке.

– Джоан Морт тоже в этой группе? – спросил я.

– Да.

– Тогда забудьте.

– Это же номенклатура, доктор Делавэр. А номенклатура никогда не бывает совершенна.

– Согласен, но это как раз тот клуб, в который меня никогда не тянуло вступить.

– У вас высокие стандарты.

– Стараюсь.

– Хммм, – сказал он. – Вы не мямлите и не рассусоливаете, как большинство мозгоправов.

– Об этом мне тоже говорили.

– Так вы не хотите еще подумать? Я бы сказал, что это ваша святая обязанность, причем именно из-за таких людей, как Морт. Система несовершенна и требует доработки.

– Не сомневаюсь, но моя практика меня вполне устраивает, и я совсем не хочу прыгать с головой в это…

На языке у меня вертелось слово «дерьмо», но, пока я подыскивал что-нибудь более приемлемое в застольной беседе, судья закончил за меня:

– В эту выгребную яму? Черт подери, вы правы, вони в нашей работе иной раз бывает аж до небес. Но тут вот какое дело: через пару недель меня назначат председательствующим судьей, и я думаю, что смогу расчистить эти конюшни. Не хотите помочь мне, доктор?

– Каким образом? Стучать на негодяев? Доносительство – это не по мне.

– Нет, нет, я не прошу вас нарушать кодекс профессиональной чести. Наоборот, я предлагаю вам работу, которую вы будете выполнять честно, и тем самым поможете нам поднять и наши стандарты. Пока что я могу быть уверен в приговорах только по тем делам, которые веду сам. Теоретически, став председательствующим судьей, я получу доступ и к другим делам, но это только теория. На деле же каждый из нас в своем суде царь и бог. А есть среди моих досточтимых коллег и такие, которые и с козой совокупились бы в коридоре, лишь бы получить повышение.

Представив себе эту картину, я улыбнулся.

– Выражение «коридоры власти» начинает обретать для меня новый смысл.

– Ха.

Я спросил:

– И что может изменить один новый психолог?

– Один – это только начало. Кстати, другие приличные эксперты тоже есть, а кое-кто из них даже входит в нашу комиссию. Но и среди них мне никогда не встречался человек с вашим… напором. Вместе мы сможем серьезно… прищемить кое-кому яйца.

– Я польщен, ваша честь, но…

– Зовите меня просто Стив.

– Закон и все, что с ним связано, это не по моей части.

Он пожал плечами, разрезал свой стейк на крохотные трапециевидные кусочки и, складывая их один за другим в рот, запил вином. Потом сказал:

– Алекс, давайте поступим так: вы не будете становиться членом нашей комиссии, просто я буду направлять некоторые свои случаи напрямую к вам. И тем своим коллегам, что поумнее, посоветую поступать так же. Тогда вы сможете сотрудничать с нами и не выглядеть при этом продажной тварью: ведь вы будете работать непосредственно на суд, а не на одну из сторон. И вашей задачей будет установление объективной истины.

– А платить мне будут все из того же фонда?

– Нет, так же, как и всем остальным.

– То есть опять же из кармана тяжущихся.

– Да, но обе стороны будут оплачивать ваши гонорары фифти-фифти, так что никакого фаворитизма.

– Стив, когда люди оплачивают счета, они чувствуют себя вправе потребовать по ним кое-что.

– Я объясню, как это работает.

– А мои счета будут не маленькими, – продолжал я. – Потому что, на мой взгляд, обычный подход – короткое интервью, несколько психотестов и написанный по форме отчет – это ерунда. А правильный подход требует и времени, и денег.

– Сумму гонорара вы будете определять сами.

– Я буду предъявлять счета за визиты домой и в школу, за интервью с родственниками, друзьями, и вообще с теми, с кем я сочту нужным поговорить. Плюс разъездные расходы – от дверей до дверей, как это заведено у юристов.

– Да, время с того момента, как вы покинули ваш кабинет, и до того, как вы снова вошли в него, оплачивается полностью. По-моему, справедливо.

– Причем я буду настаивать на предварительном гонораре.

– Тот же ответ.

– Я удвою свою терапевтическую ставку. Речь пойдет о больших суммах, Стив.

Он положил вилку на стол.

– Значит, ни в каких благотворительных делах вы участвовать не будете. Отлично, все равно они редко затягиваются надолго.

– Нет денег, нет и адвокатов.

Судья улыбнулся.

– Вы просто не хотите заниматься тем, что я вам предлагаю, вот и делаете вид, что слишком дорого стоите. Извините, Алекс, но это никуда не годный аргумент. Если кто-то не захочет раскошелиться, пусть жалуется лично мне. А я как раз надеюсь, что вы сможете на этом заработать и покинете суд более состоятельным человеком, чем когда войдете в него. Я вообще за то, чтобы люди зарабатывали. Вы сейчас работаете в Западной педиатрической. Мой сын тоже там, он фармацевт. Так что их расценки я знаю. И нечего притворяться, на общее благо вы уже свое отработали.

– Значит, вы собрали на меня досье.

– Конечно, хотел убедиться, что в комнате для совещаний мне ничего не показалось. У вас впечатляющее резюме – как раз то, что надо для присяги.

Джин с вермутом постепенно исчезали в его узкой глотке.

– Видите, я стараюсь ублажить ваше эго. У меня получается?

Я не ответил.

– Неужели вы и впрямь настолько упрямы? – спросил судья. – Жаль, чертовски жаль, мы бы с вами сработались…

И он сделал официанту знак, чтобы принесли счет.

– Хорошо, попробую, – сказал я.

– Вот и отлично. Как насчет десерта?

– Нет, спасибо.

– Тогда и я не буду – и уберите ваш кусочек пластика, я угощаю.

– В этом нет никакой необходимости.

– Необходимости, может быть, и нет, но простая человеческая порядочность обязывает. И дай бог, чтобы в нашей с вами борьбе за правду, справедливость и американский образ жизни порядочность встречалась нам как можно чаще.

* * *

Мы вышли из ресторана на стоянку и протянули наши талоны парковщику. Судья ездил на черном «Порше 911», почти с иголочки. Увидев мою «Севилью», он высказался так:

– Привет из славного детройтского прошлого. Вы, как я погляжу, настоящий патриот.

Не успел я открыть рот, чтобы ответить, как Стив уже положил руки на баранку и газанул. Но через несколько метров остановился и поманил меня к себе.

Когда я подошел к нему, он высунулся из окошка и сказал:

– Джоан Морт уходит из комиссии, сведения верные. – Широкая усмешка. – По крайней мере, конструктивная критика еще способна задеть ее за живое.

Глава 3

Месяца два от Стива Йейтса ничего не было слышно, и я уже решил, что он передумал. Но вскоре после того, как в «Таймс» опубликовали информацию о его назначении на пост председательствующего судьи, он направил мне мое первое дело – развод двух вполне порядочных, не безразличных к благополучию собственного потомства людей, которым разогрели кровь и настропалили их на битву питбули-адвокаты.

С них я и начал свои изыскания. Выяснилось, что оба юриста разведены, причем бракоразводные процессы обоих проходили весьма болезненно. Затем я поговорил с обоими родителями по очереди, проглотив при этом вдвое больше желчи, чем того требует мой организм, а уж тогда назначил встречу с их тремя детьми. Те неплохо справлялись с ситуацией, хотя и немного нервничали, что вполне понятно.

Не обращая внимания на непрекращающиеся звонки обоих адвокатов, я заставил родителей вернуться в комнату, сказал им, что они люди хорошие, но введенные в заблуждение и что если они не хотят сделать своих детей заложниками психотерапевтов на все ближайшие годы, то им надо немедленно сбавить обороты в суде и вообще пересмотреть свое отношение к процессу. Оба тут же встали в позу и принялись оспаривать мои аргументы. Мать даже зашла так далеко, что выразила желание взглянуть на мой диплом. И только нежелание в чем-либо соглашаться с бывшей женой удержало ее супруга от того же самого.

Но я продолжал настаивать на своем, сознательно играя при этом роль «плохого парня», и таким образом вынудил бывших супругов заключить против меня временный союз под названием «Хорошие родители». Еще несколько наших встреч прошли в духе взаимной неприязни, но в результате они все же согласились вести финансовые баталии в суде, не втягивая в них детей. Я сказал им, что это самое меньшее, что они могут сделать для своих отпрысков, и мы скрепя сердце продержались еще две встречи. Я их все-таки додавил: соглашение об опеке, которое они составили, получилось вполне приемлемым. В своем докладе суду я отметил старания обоих родителей. Оглашая приговор по этому делу, судья Йейтс процитировал меня, а затем, изменив фамилии участников, разослал его материалы в качестве образца другим подведомственным ему судьям.

Удивленный тем, как быстро наступила развязка, я не сразу понял, что не все чеки на сумму в пять тысяч долларов были мной отработаны. Я отправил каждому из родителей по чеку и получил надушенную цветочными духами карточку и флакон одеколона «Армани» от жены и книгу по бейсболу в мягком переплете от мужа. Принимать от клиентов подарки натурой тоже неэтично, и потому я вручил одеколон парню, который ухаживает за моими карпами кои, а книгу сдал в местную библиотеку.

Следующий случай от Йейтса прибыл месяца через полтора. Такая частота обращений меня вполне устраивала – мне не приходилось жертвовать собственной практикой.

Дело Номер Два оказалось совсем не таким, как Первое: здесь пара приличных адвокатов обслуживала пару совершенно отвратительных клиентов. Соглашение было составлено, но никаких надежд на то, что ему суждена долгая жизнь, у меня не было. Тем не менее я вышел из этого дела с ощущением, что сделал все от меня зависящее и хоть ненадолго, но все же облегчил жизнь двоих и без того уже издерганных детей.

В тот раз чек, наоборот, не дотянул до размеров моих расходов. Но я не стал требовать доплаты.

Ровно через восемь дней на мой стол легло Дело Номер Три. Следующие дела, с Четвертого по Седьмое, тоже не заставили себя долго ждать, так что к концу года я написал уже тринадцать судебных отчетов и вполне отчетливо представлял себе устройство и функционирование системы. В натуральную, так сказать, величину.

* * *

В округе Лос-Анджелес система работает так: в случае, когда тяжущиеся стороны не могут прийти к соглашению самостоятельно, суд назначает посредников из числа своих служащих. Это могут быть социальные работники или профессиональные психологи и психиатры, назубок знающие свое дело. Иные из них действительно суперпрофессионалы. Однако объем возлагаемой на них работы очень велик, а арбитраж должен проходить в сжатые сроки. Правда, если соглашение не будет достигнуто и с помощью посредников, то никого за это не накажут: материалы дела с пометкой «решение не принято» будут отправлены на рассмотрение и добавочную консультацию комиссии психологов или психиатров, или же независимого эксперта, которого выберут обе тяжущихся стороны.

Или на которого им укажет председательствующий судья.

Иногда это помогает, но зачастую нет. Ведь ждать от двух взрослых людей, которые терпеть не могут друг друга, того, что они сядут и выработают взвешенный совместный подход к сложным вопросам воспитания общего ребенка, – все равно что требовать от шимпанзе преподавать математику.

Кроме того, как предупреждал меня Йейтс, каждый судья своему делу хозяин, и если одни стараются пользоваться своей властью разумно, то других всемогущество явно ослепляет, размывая их представления о реальности и превращая их в эдаких Каддафи в судейских мантиях.

В тех случаях, когда Стив мог сохранить дело при себе, шансы, что оно разрешится удовлетворительно, бывали очень высоки. Но если его приходилось передавать другому судье, то тут, как бы я ни старался, исход зависел от того, «как карта ляжет». Казалось бы, одно это должно было заставить меня уйти из системы, но, к своему удивлению, я обнаружил, что неудовлетворительные исходы беспокоили меня все меньше и меньше – так много радости приносили мне те случаи, когда все выходило как надо. И даже при самом плохом раскладе мне еще удавалось выторговать какую-нибудь поддерживающую терапию для детей.

Однако, по правде говоря, главное в этой работе заключалось для меня даже не в успешном окончании того или иного дела. Просто любая новая ситуация позволяет человеку открыть что-то новое в самом себе. В двадцать четыре у меня уже была кандидатская степень по медицине, какое-то время я всерьез задумывался о том, не прибавить ли к ней еще и юридический диплом, но в конце концов решил, что битвы белых воротничков в суде – это не для меня. Потому что моей целью было воспитывать, а не сражаться.

Однако, к своему большому удивлению, я скоро обнаружил, что бодаться с юристами мне даже нравится. Мне приносила удовлетворение хорошая драка. Включая и те случаи, когда давать свидетельские показания приходилось мне самому. В первый раз – это было Дело Номер Восемь – я дьявольски нервничал и делал все, чтобы скрыть свое волнение от других. Но со свидетельского места я уходил, чувствуя себя победителем, и с тех пор дача показаний в суде стала одним из моих любимых развлечений, моим «адреналином». А все потому, что большинство выступающих в суде адвокатов – отнюдь не Перри Мейсоны^[3]. Как правило, вызывая на свидетельское место мозгоправа, они ожидают увидеть напуганного обывателя, который будет тянуть, мямлить и заикаться, так что свидетель, проявляющий последовательность и самоконтроль, сбивает их с толку.

В конце концов в суде у меня сложилась репутация маниакально-дотошного типа, настоящего сукина сына, который уж если что заберет себе в голову, то будет стоять на своем, что ты с ним ни делай, и потому меня стали вызывать на допросы лишь в самых крайних случаях.

Но, видно, моя дурная слава еще не докатилась до старшего партнера в семейной юридической фирме из Беверли-Хиллз, который звонил мне по поводу Одиннадцатого Дела. Собственно, никакого личного интереса в этом деле у самого Стерлинга Старка не было, зато кое у кого из его коллег был, и он «решил вмешаться».

– По какому поводу, мистер Старк?

– Прочитал ваш отчет, доктор. – Пауза. – Он мне не понравился.

– О’кей.

– Вы его перепишете.

– Прошу прощения?

– Я хочу, чтобы вы переписали ваш отчет, доктор.

– Этого не будет.

– И вы даже не хотите услышать, что именно я хочу в нем изменить?

– Нет.

– То есть вам совсем не интересно?

– В моем отчете все точно.

– Это вы так говорите. Поверьте мне, доктор, вы его перепишете.

– Почему это вдруг?

– Потому что если нет, то я вызову вас в суд повесткой, как обычного свидетеля, а не как эксперта. И знаете, чем это для вас обернется, доктор?

– Просветите, мистер Старк.

– Никто не оплатит вам ваше время.

Я промолчал.

– Я буду тягать вас в суд неделями, мистер Делавэр. Я добавлю в это дело этические соображения, передам документы в архив, отложу судебное заседание, а потом проделаю это еще раз, в том же порядке. А вы все это время будете сидеть в коридорах суда на жестких скамейках и ждать до посинения задницы.

– Звучит не особенно привлекательно.

– Да что уж там привлекательного, доктор… Так мы с вами поняли друг друга?

– Хммм, – сказал я.

– Значит, я могу рассчитывать…

– Рассчитывать вам не на что.

Пауза.

– Вы не слушали, что я вам говорил? Я предупредил вас.

– Я понял, – сказал я. – Считай, что твоя попытка провалилась. И иди в жопу.

Клик – трубку положили на рычаг.

Больше он мне не звонил.

* * *

Вот почему, когда доктор Констанция Сайкс вздумала судиться со своей сестрой, Шери Сайкс, за право опекунства над Рамблой Пасифико Сайкс, несовершеннолетней женского пола, шестнадцати месяцев от роду, я считал, что уже повидал в этой системе все.

Но это дело с самого начала оказалось непохожим на остальные. Конни не приходилась ребенку родительницей и потому не имела права обращаться в суд по семейным делам, да и никаких законных оснований опекать девочку у нее тоже не было. Однако ее адвокат подошла к делу творчески и решила добиваться опекунства для своей клиентки через суд по делам о наследстве и опеке на том основании, что Шери-де не годится на роль матери, поскольку она на три месяца «бросила» ребенка с Конни, по молчаливому признанию самой Шери.

Мне еще никогда не приходилось выступать по делу о передаче опеки другому лицу, не родителю, а этот случай направила мне судья Нэнси Маэстро, двоюродная сестра судьи Стивена Йейтса, который ушел к тому времени на пенсию, но, видно, замолвил обо мне словечко кузине. Расклад при этом оставался тем же, что и в суде по семейным делам: я, как беспристрастный эксперт, буду работать непосредственно на суд, а не на одну из сторон.

Случай показался мне интересным, и я согласился на встречу с судьей Маэстро. Я как раз был в городе, где уже неделю давал свидетельские показания по делу о тяжком убийстве нескольких лиц, раскрытом в прошлом году Майло. Прогулка из канцелярии помощника окружного прокурора Джона Нгуена в Вест-Темпл до здания суда в Норт-Хилл заняла у меня всего пять минут.

Суд, где заседала Маэстро, я нашел легко: внутри было пусто, горел свет, слева от судейского места была дверь в кабинет. Вход загораживал коренастый помощник шерифа в бежевой форме. Толстые ручищи сложены на груди. Очки слегка тонированы – бледная бронза, не слишком темная, но как раз в меру, чтобы скрыть сантименты. Завидев меня, он не шелохнулся. Моя улыбка также не помогла растопить эту глыбу.

«Х.У. Ниб» – значилось на его значке. Лет ему было за пятьдесят, может быть, даже к шестидесяти, седые волосы; тяжелое, задубелое лицо в складках морщин могло бы казаться добродушным, разомкни он хотя бы на мгновение губы.

– Доктор Делавэр. У меня назначена встреча с судьей Маэстро.

Известие не произвело на него никакого впечатления.

– Ваше удостоверение личности, пожалуйста.

Изучив мои водительские права, он еще раз прошелся по мне глазами.

– Присядьте, доктор.

В прошлом году судья из криминального суда задержалась на работе после официальных присутственных часов, на нее напали и зарезали. Ходили слухи о любовном треугольнике, однако дело так и осталось открытым, и, на мой взгляд, действия помощника шерифа Х. У. Ниба были вполне оправданны.

Я занял место в первом ряду – там, где сидел бы, будь я подзащитным. Ниб пока достал рацию. Приглушенным голосом он произнес в нее несколько слов, выслушал ответ, стекла его очков с бронзовым отливом снова повернулись ко мне, большой и указательный пальцы свернулись в кольцо.

– О’кей.

Он подвел меня к двери, которая открывалась в небольшую приемную. Там была еще одна дверь с щербатой табличкой, на ней черными буквами было написано: «Кабинет судьи».

Ниб постучал. Раздался голос:

– Войдите.

Помощник шерифа повернулся ко мне:

– Это, видимо, вам.

* * *

Кабинет Стива Йейтса всегда производил на меня впечатление святая святых – помещение внушительных размеров, дубовые панели на стенах, – именно так люди обычно и представляют себе место работы судьи высшего суда^[4]. Рабочее пространство Нэнси Маэстро площадью двенадцать на пятнадцать футов, с навесным потолком и белеными стенами, украшали крашеные книжные шкафы, письменный стол цвета натуральной древесины с металлическими ножками в царапинах, негостеприимного вида стулья вдоль стен и ноутбук. Окно показывало закопченный городской центр под клочком неба, силящимся произвести впечатление синего.

Хозяйка кабинета поднялась из-за стола, пожала мне руку и снова села. Пухлая, хорошенькая брюнетка чуть за сорок, любопытные карие глаза щедро намазаны лилово-розовыми тенями, на выдающихся скулах пятна румян персикового цвета. Полные губы лоснились от блеска. Комната благоухала духами «Уайт Шоулдерз». На вешалке в углу болтались две черные мантии. На судье был голубой с прозеленью костюм, желтовато-белый шелковый шарфик драпировал грудь, в ушах висели жемчужные сережки, на шее – ожерелье. Два перстня, по одному на каждом указательном пальце, но ни намека на обручальное кольцо.

– Здравствуйте, доктор Делавэр. Так вот вы, значит, какой…

Я приподнял бровь.

– Толковый. Так о вас говорит мой деверь. И не только так.

– Агрессивный.

– Ну, приблизительно, – сказала Нэнси Маэстро. – Думаю, что все это, вместе взятое, как раз и делает вас тем, кто нам нужен в этой заварухе. Я говорю о двух психованных тетках и малышке, которую мне жаль.

– Ее имя Рамбла.

– Рамбла Пасифико. Знаете, что это такое?

– Шоссе в Малибу.

– Значит, доктор Делавэр, с географией у вас тоже всё в порядке. – Она откинулась на спинку стула, вынула из банки на столе два мини-батончика «Хершис», один протянула мне. Когда я отрицательно помотал головой, сказала: – Вот и хорошо. Мне больше достанется. – Изящно откусывая сначала от одного батончика, потом от другого, судья свернула оба фантика в аккуратный комок и запустила им в корзинку для бумаг. – На этой дороге девочку и зачали. И это единственное, в чем обе эти психопатки согласны.

Она скользнула взглядом по банке с конфетами и отодвинула ее подальше.

– Рамбла Пасифико. Имя как увековеченное мгновение. Девчонке повезло, что ее родители не заехали перепихнуться в гриль-бар «Шмюклер».

Я рассмеялся.

Судья Нэнси Маэстро продолжала:

– Больше ничего смешного вы от меня по этому делу не услышите. Скажите, что вы знаете о суде по делам опеки над несовершеннолетними?

– Не много.

– В основном мы занимаемся очень простыми делами, не вызывающими разногласий. Подтверждаем законную силу завещаний, проверяем документы на собственность, назначаем попечителей гражданам, которые находятся не в себе… Иногда всплывают дела и об опеке над несовершеннолетними, но, как правило, не осложненные: родители, которые сами рады сбросить с себя ответственность за детей, родители-шизофреники или наркоманы, которые явно не справляются со своими обязанностями, родители, угодившие за решетку на долгий срок… в общем, все те случаи, когда надзор за ребенком переходит к дедушкам, бабушкам, тетям, дядям и другим родственникам. Понимаете, о чем я?

– Это не суд по семейным делам.

– Вот уж где я ни за что не стала бы работать, хоть озолоти меня. Лучше заниматься бандитскими разборками, чем копаться в том дерьме, которым начинают пулять друг в друга супруги, когда им приспичит освободиться от брачных уз. – Она отвела глаза. – А вы как с этим справляетесь?

– Моя профессиональная жизнь не исчерпывается работой в суде.

– Вы занимаетесь и терапией.

Не было нужды вдаваться в подробности. Я просто кивнул.

– Ну, ладно, – сказала Нэнси Маэстро, – а теперь я расскажу вам о деле Сайкс против Сайкс. Которое, в сущности, есть не что иное, как внутрисемейная разборка, только в замаскированном виде, почему у меня и чешутся руки отправить его на рассмотрение суда по семейным делам. А еще лучше – в мусорную корзину, до того оно отвратительно. Настоящая помойка.

– Почему же тогда вы его приняли?

– Потому что так велит закон. – Судья подалась ко мне примерно на дюйм. – Умеете хранить секреты? Конечно, умеете, вы же психотерапевт… Мне надо вести себя здесь примерно, потому что я очень рассчитываю на повышение. Со стороны оно выглядит как обычный горизонтальный перевод в уголовный суд. На деле же он вовсе не горизонтальный, потому что там я буду вести громкие финансовые процессы. Махинации банкиров, крупных инвесторов и все такое. Финансовые дела – моя первая любовь в юриспруденции, с них я начинала прокурором, потом перешла на другую сторону – защищала высокопоставленных мошенников, а потом меня назначили сюда. С условием, что я наберусь здесь судейского опыта, а как только понадобится судья для ведения процессов по серьезным корпоративным преступлениям, мою кандидатуру рассмотрят одной из первых. Так что разногласия по исходу дела – это последнее, что мне нужно. А уж тем более апелляция или, упаси господи, кассация^[5]. Вот почему я приняла к рассмотрению дело Сайкс против Сайкс и надеюсь с вашей помощью закруглить его быстро и без потерь.

– Я вас понял, судья, но у меня свои темпы работы…

– И я это тоже хорошо понимаю, – перебила меня Нэнси. – Я не собираюсь учить вас тому, как ее лучше делать, просто обозначаю свои приоритеты: я заинтересована в том, чтобы это дело не лежало, а двигалось. В смысле, я не хочу, чтобы оно оставалось у меня на руках и наносекундой дольше, чем того заслуживает. И тут объективные психологические данные могут оказать мне большую помощь. О’кей?

– О’кей.

– Уверены, что не хотите шоколадку? Шоколад способствует выработке эндорфина.

Я улыбнулся.

– Ладно, – продолжала Нэнси Маэстро. – Дело Сайкс против Сайкс. Или, как я его называю, Мегера против Тетехи. Сайкс номер Один – она же Мегера – зовется Констанция. Врач, богатая, дом в Вествуде оценивается в семизначную сумму; короче, может дать ребенку все лучшее, что можно купить за деньги. Но, к несчастью для нее, ребенка, о котором идет речь, она не рожала, а просто решила пойти к цели коротким путем. То есть оттягать уже готового ребенка у младшей сестры.

Она повернула свой вращающийся стул влево и тронула пальцем аккуратно выщипанную бровь.

– И тут мы подходим к Сайкс Номер Два. По имени Шери. Постоянной работы нет и не было, зато есть несколько приводов по мелочам; живет на то, что удается выудить из супницы федеральной благотворительности. Ребенка зачала под небом Малибу, но имя отца называть отказывается. Обитает в паршивой квартиренке в Восточном Голливуде, и что-то подсказывает мне, что, когда малышка Рамбла подрастет, она не пойдет учиться ни в Кроссроудз, ни в Бакли, ни в Гарвард-Вестлейк. – Судья нахмурилась. – Вполне возможно, став взрослой, малышка тоже освоит ремесло доильщицы федеральных фондов, но это уже не мое дело.

– У Шери есть приводы, но в целом в ее жизни нет ничего такого, что делало бы ее непригодной для роли матери.

– И не мечтайте, – сказала Нэнси Маэстро. – Говорю же вам, дайте мне дело какого-нибудь насильника или убийцы – все лучше, чем копаться во внутрисемейных дрязгах. Будь мать девочки матерой бандиткой или конченой наркоманкой, представляй она хоть какую-то угрозу для дочери, я бы ни минуты не сомневалась, что тут делать, и вечером мы все ушли бы домой с чувством исполненного долга.

– Вы считаете, что девочке было бы лучше с Конни?

Судья сверкнула на меня глазами.

– Я так не сказала. Вот когда сами увидите Конни, тогда и поймете почему. Но я ищу выход, который позволит мне максимально обеспечить безопасность и благополучие ребенка, не выходя за рамки закона.

– Вы сказали – мегера, – сказал я. – У Конни сложный характер?

Вместо ответа судья начала крутить банку с конфетами.

– У вас есть дети, доктор?

– Нет.

– У меня тоже. Замуж выскочила совсем молодой, развелась, повзрослела. Моя жизнь нравится мне такой, какая есть. А вот Конни Сайкс, напротив, произвела на меня впечатление женщины, которая до поры до времени всю душу вкладывала в карьеру, потом вдруг спохватилась, что осталась одна, и захотела создать семью мгновенно.

– За счет сестры.

– Вот именно. В этом все и дело. Сестринские межличностные. Или, скорее, отсутствие таковых. Что не помешало Шери бросить дочку на Конни, а самой свалить с какой-то рок-группой.

– Надолго?

– Восемьдесят восемь дней, – сказала она. – Адвокат Конни утверждает, что три месяца, но адвокат Шери все дотошно подсчитал и оспорил предыдущее заявление. И все это на многих страницах скучной прозы. Понимаете, с чем мне приходится иметь тут дело?

Я кивнул.

– Во время своего отсутствия Шери поддерживала контакт с ребенком или с сестрой?

– Конни заявляет, что звонков было всего два, точка. Шери утверждает, что звонила сестре часто, но у той все время было занято. Когда Шери пришла за девочкой, Конни не захотела ее отдавать. Сцена разыгралась на работе у последней.

– В приемной врача.

– Скорее, в лаборатории, ведь Конни патолог. Она говорит, что брала с собой девочку туда для оптимального ухода: чем бросать Рамблу на няньку или сдавать ее в детский сад, удобнее было иметь ее при себе, там, где ее служащие «регулярно делили с ней заботы по присмотру за ребенком». В общем, Шери явилась туда и, не обращая внимания на протесты служащих, схватила маленькую Рамблу.

Судья скорчила гримасу.

– Это же надо, какие имена дают порой люди своим детям… А что, если бы рандеву состоялось на Буш-драйв?.. Извините, я обещала больше не ерничать, но вот сорвалась.

Я сказал:

– Конни привязалась к племяннице, а Шери разорвала эту связь, так что теперь они враги не на жизнь, а на смерть.

– В общем и целом, да, доктор, кстати, можно называть вас просто Алекс?

– Даже нужно.

– Вы попали в точку, Алекс. На мой взгляд, то, что переживает сейчас доктор Конни, – это сепарационная тревога в чистом виде, хотя она мудро решила не упоминать о своих чувствах в заявлении для суда, поскольку наша судебная система плевать хотела на эмоциональные проблемы не родителей. Вместо этого она заявляет, что Шери бросила ребенка, следовательно, «а», она не годится на роль матери, и «бэ», Шери с самого начала хотела передать дочь Конни, о чем у них якобы была устная договоренность, и только «низкая способность контролировать свои побуждения» помешала Шери ее выполнить. Ну, и разные голословные утверждения, до кучи: Шери-де и наркоманка, и образ жизни у нее пагубный, и окружение вредоносное. Наркомания Шери, как мы выяснили, заключается в двух приводах за марихуану, имевших место один двенадцать, а другой четырнадцать лет назад. Еще раз ее арестовали за мелкую кражу в магазине, когда ей было восемнадцать, то есть девятнадцать лет назад. Как я уже говорила, дайте мне героин, крэк, крэнк, положительный анализ на ВИЧ, грязные иглы, что-нибудь, с чем можно работать. А марихуана и мелкое воровство – это же полная жэ.

– То есть в глазах закона так называемые преступления Шери равняются нулю.

– Мало того, она вообще производит впечатление женщины, которая куда лучше подходит на роль матери, чем ее сестра.

– Характер мягче?

– И мягче, и приветливее, и добрее. Кроме того, я видела ее с девочкой, и та явно чувствует себя с ней нормально. Правда, я еще не видела ее с теткой, процесс ведь только начался, но мне совсем не хочется повторно разлучать шестнадцатимесячного ребенка с мамой. Как вы думаете?

– Думаю, что вы правы.

– Отлично. Я сошлюсь на ваш опыт эксперта в следующий раз, когда адвокат Конни опять начнет доставать меня требованиями дать ее клиентке шанс попробовать себя в роли матери.

– Что, адвокат настырный?

– Не адвокат, заноза, – сказала она. – Из молодых, да ранняя: зовут Медея Райт, работает на Старка и Старка, ну, а их подход вам известен: они из тех юристов, для которых жалко бывает только у пчелки.

– Тогда у нас могут быть проблемы, – сказал я.

– Почему?

Я рассказал ей о своей стычке со Стерлингом Старком.

– Да вы шутите, – сказала она. – Он же подстрекал вас ко лжесвидетельству, старый козел. Надеюсь, вы на него заявили?

– Нет, просто послал его подальше.

– Эх, жаль, а то можно было бы устроить ублюдку такую веселую жизнь…

– Мне это ни к чему.

– Стерлинг Старк, – сказала она. – А знаете, Алекс, я ведь могу сообщить вам хорошую новость: он умер. Да, пару лет назад, отдал концы прямо на судебной парковке. Похороны были в Хэнкок-парке, судей пригласили всех до единого. Как я слышала, некоторые даже пришли. Так что никакого конфликта интересов больше нет, и вы можете свободно общаться с мисс Медеей Райт.

– А кто защищает Шери?

– Независимый адвокат из Вэлли, по имени Майрон Баллистер. – Судья нахмурилась.

– Не тяжеловес.

– Да уж, – ответила она. – Но и ставки у него наверняка поменьше, чем у Старка и Старка. Что, хотите сказать, гандикап? Так-то оно так, но закон на стороне Шери, а Медее только и остается, что строчить бессмысленные ходатайства да накручивать количество часов, проведенных в суде.

– Те самые ходатайства, которые вам так хочется отправить в мусорную корзину.

Нэнси Маэстро взяла еще конфетку. Развернула медленно, съела быстро.

– До чего же мне не терпится поскорее вылезти из этой дыры и заняться настоящими преступниками… Ну, ладно. Вы с нами?

– Разумеется.

– Вот и отлично, – сказала она. – Так, значит, своих детей не завели? Чтобы сохранять объективность?

– Нет, – сказал я. – Просто так сложилось.

Она посмотрела на меня внимательно.

– Женаты?

– Почти.

– Помолвлены?

– Состою в длительных отношениях.

– Не спешите связать себя по рукам и ногам, значит? Что же, жизнь и так коротка, незачем тратить ее на глупые ошибки… Ладно, я пришлю вам материалы.

– Один вопрос, – сказал я. – Сколько было Рамбле, когда Шери оставляла ее с Конни?

– Она жила у нее от шести до девяти месяцев.

– То есть это было время, – продолжал я, – когда девочка научилась сидеть, ползать на четвереньках, а может быть, уже попробовала вставать. Речевое поведение тоже активизировалось – она начала гулить, говорить «ма-ма»…

– Ну и что? – переспросила судья.

– Интересное время для родителей. Конни повезло.

– Это имеет какое-то значение?

– Я пытаюсь понять, что именно она испытала. Почему так настаивает на этой тяжбе.

– Может, конечно, Конни прикипела к ребенку, – сказала судья. – Но мне почему-то кажется, что она просто терпеть не может свою сестру.

Глава 4

Через два дня после моей встречи с судьей Маэстро судебный клерк доставил мне домой ксерокопии документов по делу «Сайкс против Сайкс» и вручил их мне лично. Том в шесть дюймов толщиной состоял из множества ходатайств и противоходатайств обеих сторон, которые ровно ничего не прибавляли к сути дела, как мне его изложила Маэстро. Тем не менее я внимательно прочел все от корки до корки – ведь когда даешь показания в суде, надо быть уверенным, что в деле нет для тебя никаких сюрпризов, иначе можно сесть в калошу.

Когда я закончил и позвонил телефонистке, то оказалось, что мной уже интересовались и Медея Райт, и Майрон Баллистер. Проигнорировав их обоих, я написал судье, что готов побеседовать с сестрами в рамках полученного мной предварительного гонорара. Подсчитав его полную сумму, я приложил копию счета к письму.

Мои услуги по этому делу оплачивались ниже моей обычной ставки в суде по семейному праву, ведь случай казался совсем простым: права Шери Сайкс на собственного ребенка подтверждены законом и останутся незыблемыми до тех пор, пока суд не докажет, что она представляет явную и постоянную угрозу жизни, физическому и/или психическому здоровью девочки.

Маэстро позвонила мне наутро:

– Вы деловой человек, доктор Алекс. Так, значит, все честно, без утайки и непредвиденных расходов?

– Честность – лучшая политика, проверено на опыте.

Она захохотала.

– Что – честность лучше защищает от нападок проигравшей стороны?.. Ладно, я санкционирую ваш счет, и можете начинать с Райт и Баллистером. Им обоим не терпится с вами поговорить.

– Они уже звонили. Но я им не перезванивал и не собираюсь.

– Почему?

– Зачем они мне? Будут опять трясти у меня перед носом своими бумажками и пытаться влиять на мое суждение… К тому же если я потрачу время еще и на них, то мне придется содрать с вас куда больше денег. Чтобы компенсировать свои страдания.

– То есть к членам коллегии адвокатов особой любви вы не питаете?

– Дело не в любви, Нэнси. Просто жизнь слишком коротка.

* * *

Чек из суда прибыл на следующей неделе. Я набрал домашний номер Шери Сайкс и прослушал сообщение, записанное на фоне чего-то похожего на сильно замедленный и к тому же покореженный «Линэрд Скинэрд»^[6]. «Это Ри. Оставьте здесь ваше сообщеньице. Чмоки-чмоки-чмоки». И смех. Я решил, что дам ей сутки на размышление, а потом позвоню ее сестре. Звонок от Ри раздался через два часа.

– Здрасте, это я, Ри! А вы психолог! – Тридцать семь лет, а голос звонкий, как у девчонки, и интонации подростковые.

– Да, это я.

– Жду не дождусь, когда мы с вами встретимся. Чтобы разобраться со всей этой хре… с тем, что устроила моя сестра.

– Как насчет завтра в десять?

– Заметано! Значит, до завтра!

– У вас есть мой адрес?

Молчание.

– Ой, нет… Ну вот, теперь вы решите, что я чокнутая.

Я продиктовал ей адрес.

– Так как? – снова спросила Шери. – Вам тоже кажется, что я чокнутая? Я не чокнутая, кто бы там что ни говорил. Просто нервничаю очень.

– Кому приятно, когда его судят…

– Да, но не это главное, док. Главное в том, что это моя сестра. А она – злобная извращенка.

Не такая уж извращенка, раз ты не побоялась подкинуть ей ребенка на целых восемьдесят восемь дней.

Вслух я сказал:

– Давайте поговорим об этом завтра.

– Завтра так завтра, – ответила она. – Только учтите, разговор будет долгий!

* * *

Шери опоздала на пять минут и, сверкнув улыбкой, извинилась за то, что «малость заплутала в ваших сумасшедших переулках».

Мой дом – квадратная белая коробка на самой вершине холма, куда ведет неразмеченная дорога, отходящая от бывшей тропы для верховой езды, которая, извиваясь по-змеиному, ползет от Беверли-Глен на северо-запад. Если вы уже были здесь, то найти его не составит для вас труда. Если нет, то – удачи.

Те, кто приходит ко мне впервые, обычно сразу обращают внимание на обилие света и вид из окна. Шери «Ри» Сайкс стояла посреди гостиной и смотрела в пол. Я пожал ей руку. Ее ладонь оказалась холодной и влажной на ощупь, и она тут же отняла ее, точно боясь, что повышенная секреция кожи может быть истолкована не в ее пользу.

Высокая, крепкого сложения женщина с волосами, выкрашенными в цвет апельсиновой газировки, она выглядела на все свои тридцать семь, и даже с лишком. Огненно-рыжие волосы имели изрядную длину и были заплетены в косу, кончик которой болтался на уровне поясницы. Пушистые прядки кудрявились над загрубевшим от солнца лбом. В мочках ушей покачивались серьги. Хрящ левого уха украшал черный металлический пирсинг. Висюльки на нем были из нержавеющей стали; миниатюрные цепочки чередовались с миниатюрными же буковками. С одной стороны это были буквы «экс», с другой – «оу»^[7].

Да, самое то для суда.

Лицо у нее было узкое, удлиненное, с высокими скулами. Чуть скошенные книзу темные глаза и полногубый рот намекали на то, что когда-то она была красива. Косой шрам на подбородке, обветренная кожа и глубокие морщины свидетельствовали о том, что жизнь этой красотке выпала бурная и полная приключений.

Темно-синяя татуированная змея – судя по треугольной голове, какая-то разновидность гадюки – выползала из-под воротника на левую сторону ее шеи. День был теплый, но на моей посетительнице была коричневая с черной кокеткой ковбойская рубашка с длинными рукавами, застегнутая на все пуговицы, совершенно новая с виду. Тугие джинсы выгодно показывали округлые бедра и длинные ноги, которые заканчивались широкими, крупными ступнями. Темно-зеленые босоножки из лаковой кожи на небольшом каблуке добавляли высоты к тем пяти футам восьми дюймам, которыми наградила ее природа.

Рослая, широкоплечая, костистая, явно потрепанная жизнью, она словно сошла со снимков Уокера Эванса^[8] времен Великой депрессии.

Если бы не татуировки.

Думаю, что рукава как раз и были призваны скрыть избыток чернил. Напрасная затея: синие, красные и зеленые завитки каскадом стекали по тыльным сторонам обеих ее ладоней и выплескивались на пальцы. Ногти были коротко подрезаны и имели естественный цвет, чему, судя по отдельным черным чешуйкам на некоторых из них, недавно поспособствовал ацетон.

Готесса, притворяющаяся фермершей из Пыльной Чаши?^[9]

Женщиной, свободной от надежды.

Я дал ей еще постоять – всегда полезно видеть, как люди реагируют на ситуацию неопределенности. Она повернулась, чтобы взглянуть в боковое окно, и показала мне еще татуировки: китайские иероглифы пересекали другую сторону ее шеи. Бог знает, что там было написано – может, заказ на цыпленка по-китайски.

Шери снова повернулась ко мне лицом. Наши глаза встретились. Я улыбнулся. Она сказала:

– Отличный вид.

– Спасибо.

– Мне правда жалко, что я опоздала.

– Ничего страшного, Ри.

Есть люди, которые не любят сразу переходить на уменьшительные; скороспелая фамильярность их отталкивает. Шери Сайкс, напротив, заметно расслабилась и даже шагнула ко мне опять, словно с намерением еще раз поздороваться со мной за руку, теперь уже по-настоящему. Но тут же передумала, опустила руки и сказала:

– Спасибо за то, что согласились встретиться со мной, доктор Делавэр. Мне очень нужна ваша помощь.

* * *

Она опустилась на мою потертую кожаную кушетку и начала заламывать руки. На одном запястье – красный браслет-шнурок, на другом – ремень с металлическими заклепками.

Я сказал:

– Тяжелая для вас ситуация.

– Чистый ад, – ответила она. – Да еще и дорогущий. Хотя Майрон делает мне скидку.

– Мило с его стороны.

– Я нашла его в телефонной книге. Он, наверное, решил, что я сумасшедшая, раз взяла и просто так ему позвонила. – Она смущенно поерзала. – Он молодой. У него в офисе я еще ни разу никого не видела, а на рецепции сидит молоденькая девушка, прямо девчонка.

– Вас волнует, что у него мало опыта?

– Нет, совсем нет, он классный, правда – он слушает. Видно ведь, когда тебя понимают, а когда нет, правда?

И она посмотрела на меня в надежде, что и я оправдаю ее ожидания.

Я произнес:

– Да, приятно быть понятым.

Она снова расслабилась.

– Такое дерьмо… Я про суд. По мне, так люди, которые всех осуждают, сами и есть гады.

– Как ваша сестра.

Выразительный кивок.

– Она всегда была такая – вечно смотрела на меня сверху вниз, вот и теперь тоже. – Ее губы сложились в беззвучное ругательство. – Своей жизни у нее нет, вот она и пытается сожрать мою, словно буррито на завтрак.

Тут Шери вытаращилась на меня.

– Это еще откуда взялось? Сожрать, как буррито… Я же терпеть не могу этих… как их… метафор.

– Просто у вас такое чувство, как будто Конни пытается вас проглотить.

– Да! Вот именно так я себя и чувствую! Вы тоже начинаете понимать, доктор Делавэр… кстати, классная у вас фамилия, индейская, наверное? Во мне тоже есть индейская кровь. Чиппева, по крайней мере, так моя мама рассказывала. А у вас есть индейская кровь? Вы из какого штата, из Делавэра? Единственное место, куда я так и не доехала, но там наверняка красиво. Какой он, Делавэр?

– Давайте пока сосредоточимся на вас, Ри.

Краска отлила у нее от лица. Правда, бронзовый плотный макияж не позволил ей побледнеть полностью, но даже сквозь него были видны белые пятна, выступившие у нее на щеках, на подбородке и даже над глазом.

– Извините, что сую нос не в свое дело.

– Ничего страшного, Ри. Просто если мы с вами не будем отвлекаться, то наше дело пойдет быстрее.

– Да, конечно, – сказала она. – Чем быстрее, тем лучше. Надеюсь.

* * *

Я начал с истории развития ее дочери. Все основные моменты физического и поведенческого роста Рамблы она знала назубок, но никакой материнской гордости или догадок о том, как девочка будет развиваться дальше, не выразила. Я встречал матерей, чей контакт с ребенком был куда ближе, и других, которые знали о своих детях куда меньше.

То, что она сообщила о режиме сна и аппетите ребенка, укладывалось в норму. То же и с основными этапами развития Рамблы. Слова Ри подтверждал короткий отчет педиатра из общедоступной клиники в Сильверлейк. Одна-единственная страничка, исписанная общими фразами, явно скопированными с какого-то образца.

– Доктор Килер – ее постоянный врач? – спросил я.

Снова пятнистая бледность.

– Не совсем, мы ходим к любому доктору, чья смена. И ничего страшного, там все врачи хорошие. К тому же Рамбла у меня совсем здоровенькая, прививки все сделаны – я ведь не из тех чокнутых мамаш, которые отказываются от вакцинации… Нет уж, пусть мой ребенок будет живой и здоровый.

Она сунула руку в сумку и достала оттуда фото. Видимо, сделанное в карнавальной будке, по четыре штуки за доллар.

На фото Ри Сайкс обнимает крупную, в ямочках, темноволосую малышку. Славная девчушка, приятная улыбка, одна ручка поднята, будто она хочет кому-то помахать. Кроме темных глаз уголками книзу, никакого сходства с матерью.

– Прелесть, – произнес я.

– Она – мое сердце. – У женщины перехватило горло.

Я вернул ей снимок.

– Расскажите, как проходит обычный день Рамблы.

– В смысле?

– Ну, что она делает после того, как проснется?

– Я меняю ей подгузник, переодеваю, кормлю, и мы играем.

Я ждал.

Шери продолжила:

– Потом… иногда мы просто сидим дома и ничего не делаем.

– Какие игрушки она любит?

– Вообще-то с игрушками она не очень; я чаще даю ей пустые коробки из-под хлопьев, резинки для волос, всякое такое – да, и ложки, она очень любит ложки, колотит ими обо все, так здорово получается…

Я улыбнулся.

– Значит, вы с ней девочки домашние.

– Нет, мы и на улицу выходим. Я беру ее с собой за покупками. А иногда просто идем гулять. Она у меня классный ходок, любит топать ножками, так что прогулочной коляской мы почти не пользуемся, только когда она совсем устанет – она у меня надежная. Я про коляску. По этой марке нет никаких нареканий. Я, правда, купила ее с рук, но она была целая и исправная, только внизу пара небольших вмятин. – Шери назвала марку. – Это ведь хорошая коляска, правда?

Я кивнул.

– То есть вы часто бываете вместе.

– Да почти все время. У нас с ней ведь нет никого, только она да я, но она такая классная малышка, так что мы с ней не разлей вода. – У нее дрогнули губы. – Она – мое сердце, – повторила женщина и погладила себя по груди.

И тут же отбросила косу за спину таким жестом, словно бросала причальный конец.

– Я так сильно ее люблю, и она меня тоже любит. Когда я только обнаружила, что ношу ее, я сразу… стала беречься. Первое, что я сделала, – пошла и купила витамины.

– Для беременных.

Она отвела глаза.

– Честно говоря, док – а я всегда буду с вами только честной-честной, и точка, – сначала это были простые витамины, я просто пошла в аптеку и купила самые обыкновенные. Я ведь ничего тогда не знала… никаких подробностей. Но я обратилась в клинику. В Малибу, я тогда в Малибу работала. Вы, наверное, спросите, а что я там делала? В домах убиралась, знаете, здоровенные такие богатые дома у моря. Сама-то я жила, конечно, не на пляже – так, снимала по дешевке фургон на стоянке для мобильных домов, недалеко от Кросс-Крик. Вы ведь знаете Малибу?

– Знаю.

– Ну, тогда вы представляете, где это. Место нормальное, чистое, и работа приличная. – Она сделала глубокий вдох и откинулась на спинку кушетки.

– Итак, вы пошли в клинику… – продолжил я.

– А, ну да. Так вот, они мне и говорят – в клинике – есть, мол, особые витамины для беременных; тогда я выбросила простые, пошла и купила специальные. Я очень хорошо о себе заботилась. Рамбла родилась большая – восемь фунтов одиннадцать унций. – Она засмеялась. Так же звонко, по-девчоночьи, как на автоответчике. – Вытолкнуть ее из себя – та еще оказалась работенка.

– Тяжелые роды?

– Удовольствия ради я бы это повторять не стала, но все прошло, и со мной все в порядке, и она родилась красоткой. Только не подумайте, будто я решила, что заслуживаю награды. За то, что заботилась о себе, понимаете? В конце концов, это была моя обязанность.

– Однако не все так поступают.

– Вот именно! Но для меня это было важно. Выносить эту беременность, родить здорового ребенка. Я… не хотела рисковать.

– Ваша жизнь стала другой, – сказал я.

– Вы слышали об этом?

– О чем?

– О том, как я жила. Раньше. Я ничего не буду скрывать от вас, все по-честному, как обещала. Ну, в общем, да, я многое поменяла. Потому что она – мое сердце, как была с самого начала, так и осталась, и я не вижу, почему я должна доказывать это какой-то там судье… кстати, какая она? Я про судью.

– Производит впечатление вполне разумной.

– Ой, хоть бы так и оказалось – это же ненормально: кто-то, кого я совсем не знаю, берется меня судить. – Смех. – Но ей, наверное, нравится, потому она и судья. Я бы в жизни не стала этим заниматься. Особенно для денег.

Глаза у нее стали мокрые. Я протянул ей салфетку.

– Мне правда тяжело, доктор Делавэр. И не я все это начала. Это все она.

– Ваша сестра.

– Сука, – прошипела Шери. – И не ждите, что я буду извиняться за мой французский – не буду, потому что я так чувствую, и имею полное право – сукой она была, сукой и осталась, завидовала всегда и всем. Сама даже мужика завести не удосужилась, некогда ей, видите ли, было, все деньги делала да командовала всеми вокруг, а теперь разевает рот на то, что принадлежит мне!

– Вы с ней и раньше не ладили.

– Никогда не ладили – хотя нет, это тоже неправда: в детстве, когда мы обе еще были девчонками, все было не так плохо. Мы не из тех сестер, которые вечно обнимаются, целуются, да и дружбы между нами тоже не было. Просто не трогали друг друга, вот и всё. Не дрались. Никогда не враждовали по-настоящему.

– Констанция ведь на семь лет старше вас.

– А вы откуда… А, да, из дела. Да, точно, на семь лет, даже почти на восемь, так что компании у нас были разные. У нас еще есть брат, он средний, между нами; так вот, в детстве я больше дружила с ним. Он был не как Конни, та вообще ни с кем не дружила.

– Одиночка.

– Точно! Попали в самую точку, доктор Делавэр, одиночка – она одиночка и есть: люди ей не нужны, она их не любит, ей подавай цифры. Математика, физика, химия – вечно она сидела носом в книжку, если папа разрешал.

– Ваш папа не любил книги?

– Он вообще ничего не любил, когда напивался. Выпьет кружку пива – улыбается, вторую – тоже. После третьей уже притихнет. Ну, а если дело дойдет до шестой, седьмой, а то и восьмой, то он набычится, лицо станет красное, и уж тогда на пути у него не стой, переедет. Как та штука, знаете, которой асфальт горячий закатывают.

– Асфальтоукладчик.

– Во-во, точно. Он не дрался, никого не бил, но смотреть на него было страшно – так он орал, матерился и вечно норовил что-нибудь испортить, разнести вдребезги. Бывало, вкатится в подпитии в комнату к нам с Конни, а она сидит, носом в книжку, да еще библиотечную – ох, как он этого не любил, – налетит, книжку схватит, и, оглянуться не успеешь, от нее уже кучка конфетти осталась. И ведь, что самое-то странное, когда он был трезвый, то любил читать.

– Страшно, наверное, было.

– Еще как, – согласилась Шери. – Поначалу, конечно, страшно, но со временем учишься, как не попасться на глаза в тяжелую минуту и все такое, знаете?

– А где была в это время ваша мама?

– Спала, пьяная. Ее смаривало быстрее, чем папу, она и засыпала.

– У вас с Конни было непростое детство.

– У нас с Конни и Коннором – он был между нами, средний, и выучился бегать очень быстро, потому что папа орал на него больше всех. Так он и бегал, сначала в школе, потом в колледже. На большие дистанции, награды получал, мог милями бежать без остановки.

– А где сейчас живет Коннор?

– На севере. У него жена, дети…

– Когда ваши родители не пили, что они делали?

– Работали, – сказала Шери. – Мама была секретаршей в транспортной компании, папа – там же, водил фуры.

– Значит, его часто не было дома.

– Да, слава богу.

– А с вами он обходился иначе, чем с Конни?

– Хм-м-м… надо сказать, да. С ней как было: застукали тебя за книжками – получи горстку конфетти. А со мной все было по-другому: я-то книжки не любила, книгочей из меня был никакой, мне главное – друзья, общение. Так что не проходил со мной такой номер.

– Может быть, он вымещал на вас гнев как-то иначе?

– Да нет. Честно говоря, надо мной он особо не куражился, потому что любил меня больше, чем других. Он сам мне так говорил. Когда был трезвый. «Ри, ты у нас красотка, вот и оставайся красоткой, замуж выйдешь. Конни, та уткнется носом в книгу и будет сидеть, умную из себя корчить – какой мужик такое вынесет?»

– Значит, Конни от него доставалось особенно.

– Будь она чуть проще, ей же было бы лучше.

– Проще с кем, с отцом?

– С отцом, со всеми… Доктор Делавэр, я вам вот что скажу: мама про нее знаете как говорила – у этой девчонки будто маринованный огурец был вместо соски. Никогда не улыбнется, вечно думает о чем-то своем, а слово ей скажешь, так она будто и не слышит. Всегда себя лучше других считала.

– Книжный червь.

– Жила больше в библиотеке, чем дома. Сколько раз мне вместо нее и посуду мыть, и прибираться приходилось… Ну, когда па и ма трезвые были, так они, бывало, сходят за ней, приведут домой – никто, мол, за тебя трудиться не обязан.

– А когда они напивались, то Конни была сама себе хозяйка.

– Точно.

– А вы, Ри?

– Что – я?

– Вы тоже делали что хотели?

– Ну, конечно, когда ушла из дома.

– Когда это было?

Черные глаза уставились в пол.

– Давно.

– Насколько давно?

– Я была еще слишком молода, признаю это.

Я ждал.

Она добавила:

– В пятнадцать.

– Вы сбежали.

– Не-а, просто открыла дверь и вышла, никто меня не останавливал. – Неожиданная улыбка, тоже в стиле Мертвой Долины времен засухи. – Никто даже не заявил, что я пропала.

– И как вы себя чувствовали?

– В смысле, оскорбилась ли я? – переспросила Шери. – Ну, может, если б стала об этом думать, то, наверное, обиделась бы. Но я ни о чем таком не думала, просто знала: если меня найдут и вернут домой, все пойдет как раньше.

– То есть опять надо будет прятаться от пьяного отца?

– И это тоже, – сказала она. – Но я говорю о скуке. Дома никогда ничего не происходило. Я спрашивала себя: неужели так будет и дальше?

– Но вы сбежали из дома, и у вас начались приключения.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Я обретала опыт. Вы хотите поставить мне это в вину?

– Зачем?

– Альтернативный образ жизни, доктор. Так выразилась ее сука-адвокатша. Как будто я урод какой-то. А я просто жила свою жизнь так, как хотела, и никого не обижала. И не надо меня за это судить, понятно? Пожалуйста. Давайте лучше поговорим о том, что есть сейчас, а не о прошлом. Потому что прошлое прошло́, ясно?

– Но сначала я все же задам вам еще пару вопросов о том, что было раньше.

– Это о чем?

– У вас с сестрой были когда-нибудь какие-нибудь финансовые отношения?

– Какие отношения?

– Она давала вам деньги взаймы?

– Это потому, что она богатая, а я нет?

– Потому что обязательства могут создавать проблемы.

– У меня таких проблем нет. Я довольна своей жизнью; если бы мне хотелось быть богатой, я пошла и разбогатела бы. Но вместо этого я решила, что в жизни главное – любить и радоваться. А она решила иначе, вот и посмотрите теперь на нее.

– Она одна.

– Одна, высохла вся, стала злая, как росомаха… Только ей на это плевать, док. Людей-то она не любит. Потому и стала таким доктором, который вечно глядит в микроскоп. Чтобы сидеть в своей лаборатории и ни с кем не разговаривать. Она всегда была такая. Вечно у нее одна учеба была на уме, ни тебе подруг, ни вечеринок и уж тем более никаких парней. И в комнату к ней было не войти, потому что наша гениальная девочка вечно сидела там за книжками.

– Значит, никаких финансовых противоречий между вами нет.

Шери поерзала.

– Я брала у нее в долг, пару раз. Так, по мелочи. Но я все ей вернула, до последнего цента! И посмотрите, чем она мне отплатила…

– Как, по-вашему, что стало для нее поводом, почему она начала этот процесс?

– Ненависть, – сказала она. – Чистая, беспримесная ненависть. Из нас двоих я всегда была хорошенькой, у меня были друзья. А она меня за это ненавидела.

– Но почему она именно сейчас решила потащить вас в суд?

– Это уж вы у нее спросите.

– Делу был дан ход через два месяца после того, как вы забрали у нее Рамблу. Судопроизводство – вещь неторопливая; требуется время, чтобы сначала найти адвоката, потом с его помощью сформулировать иск, направить его в суд… Так что, судя по всему, ваша сестра начала этот процесс сразу после того, как рассталась с малышкой.

– И что?

– Может быть, она привыкла думать о себе как о маме Рамблы.

– Хрен с ней и с тем, что она привыкла думать.

Я ничего не сказал.

Шери Сайкс дернула себя за косу.

– Извините. Просто мне… до того паршиво сейчас, она мне все нутро как будто выела. Она меня просто убивает. – Женщина снова дотронулась до своей груди. – Короче… да, она, наверное, с самого начала все это задумала, но не потому, что ей так нравится Рамбла, док. Она только о себе думает, она хотела вырвать мое сердце и смотреть, как я истеку кровью, но не вышло – я пришла и забрала свое сердце назад; тогда она разозлилась и решила, что теперь будет командовать мной, а я – слушаться и делать, что она велит, как в детстве.

– То есть Конни решила навязать вам свои условия.

– Да, черт возьми, пыталась. В детстве я часто на это покупалась. Но потом поумнела. – Она вытянула шею. – Сказать по правде, одна из причин, почему я смылась из дома, была в ней.

– Вы не хотели больше подчиняться.

– Ага, а теперь она решила, что раз у нее есть деньги, то она может меня… терроризировать. Она и ее богатенькая сучка-адвокатша из Беверли-Хиллз. – Она щелкнула пальцами. – Да только малышку Ри так просто не обманешь, малышка Ри пошла да и наняла себе адвоката… у вас есть что-нибудь попить? От этой говорильни у меня во рту пересохло.

Я принес ей воды.

– Спасибо, док. Что-нибудь еще спросите?

– Давайте поговорим о тех трех месяцах, что Рамбла провела у Конни.

У Шери напряглись желваки.

– Это она говорит – три месяца. На самом деле восемьдесят восемь дней.

– Верно, Ри. Расскажите мне, как это вышло.

– Я боялась, что вы меня об этом спросите. Что, это так важно?

– Конни представляет ваше согласие оставить с ней девочку как свидетельство того, что вы собирались полностью передать ей опеку над ней.

Она со стуком опустила чашку на стол.

– А вот это уже полная фигня!

– Так как же возникла такая договоренность?

– Не было никакой договоренности, – сказала Шери. – Вообще никакой. А было вот что – сижу я, значит, играю с Рамблой, и тут откуда ни возьмись является Конни. Добренькая такая – как будто ее подменили. Подарок для Рамблы принесла. Детские одежки, подгузники – а то я не додумалась бы подгузники ей купить. К тому же те, которые она принесла, были неподходящего размера и не той марки, какой я обычно беру, но я ничего, взяла, сказала «спасибо» – такой уж я человек, всегда вижу лучшее в людях. И, честно вам говорю, доктор, – я была так довольна своей жизнью тогда, что у меня не было никаких причин проявлять недружелюбие.

– Значит, Конни проявила доброту.

– Точно, решила раз в жизни позаботиться о ком-то, кроме себя. И даже сказала мне, что я хорошо забочусь о малышке – что ее сука-адвокатша теперь отрицает. В общем, попросила она у меня подержать Рамблу – ну, я говорю, пожалуйста. И взяла-то неправильно, так что Рамбла сразу заерзала, пришлось мне показать ей, как расслабить руки, чтобы ребенок утих.

Черные глаза сверкнули обсидиановым блеском.

– Вот где я сделала ошибку. Не надо было ее ничему учить. Она уже тогда что-то задумала.

– Отнять у вас ребенка?

– А что же еще? То не приходила никогда, а тут вдруг стала являться…

– И часто она у вас бывала?

– Не знаю… ну, может, раз в неделю заходила. Наверное. Но не помочь, не посидеть с ребенком. За все время я ни одного вечера из дома не вышла, потому что отношусь к своим обязанностям серьезно. А, да, вот еще что – Конни пыталась давать мне деньги.

– Пыталась? – переспросил я. – Значит, вы не брали?

– Брала, почему не взять? Она не взаймы давала, а дарила. Причем сама, я никогда у нее не просила. И не стала бы; раз в жизни взяла у нее взаймы и то потом все вернула, а так ни за что… не нужна мне эта, как вы говорите, финансовая вовлеченность. Ну а когда она сама давала, так почему не взять, тем более что у нее денег куда больше, чем одному человеку нужно, а это было для Рамблы.

– Значит, на какое-то время отношения между вами и Конни улучшились.

– Прикидывалась она, доктор. Обманывала меня от начала до конца. А я человек доверчивый и вечно от своей доверчивости страдаю – верю людям больше, чем надо. Так что, когда ребята из «О.С.» предложили мне поехать с ними – «О.С.» – это группа такая, мои старые друзья, – Конни сразу и говорит: «Конечно, поезжай, развлечешься».

– «О.С.»?

– «Одинокий Стон» – сокращение. Делают каверы «Линэрд Скинэрд», сэра Дугласа, малыша Стиви Рея, ну и свой материал тоже. Мы с ними сто лет друг друга знаем, я иногда бываю у них на подпевках, выручаю за ударными, в таком духе… Играют в основном в местных клубах, обычно не дальше Рино. А в тот раз им предложили турне по другим местам. На две недели, в Аризону и Нью-Мексико, играть в индейских казино^[10]. Они пригласили меня с ними – побыть у них дорожным менеджером, попеть. Я им: «Да вы что, парни, я же теперь мать». А Конни: «Да ну что ты, Ри, поезжай, конечно, отдохнешь, развеешься, а я пока о ней позабочусь». Ну, к тому времени я уже научила ее, как обходиться с Рамблой, чтобы та не ревела, и все было нормально, и все равно я думала: «Не, вряд ли».

Шери положила ногу на ногу, взяла чашку, допила воду до донышка.

– Конни долго меня уговаривала, доктор. Все твердила: «Не беспокойся». А потом она… Я буду с вами совсем честной, ладно? Она дала мне денег. На дорогу. Ну, я и подумала, что она подобрела, знает, как мне непросто с Рамблой, вот и хочет, чтобы я вздохнула чуток свободней. Теперь-то я понимаю, что это было. Взятка. Чтобы убрать меня с дороги и самой занять мое место.

– На две недели.

Снова та же пятнистая бледность.

– Нет, подольше. Шоу шли хорошо, «О.С.» все приглашали и приглашали, автобус ехал и ехал. Но я звонила регулярно. Правда, Конни почти никогда не отвечала. Пару раз только трубку сняла и то говорила, что Рамбла спит. Ну, я решила, что с ней всё в порядке. И осталась еще на неделю. Потом еще…

Две недели растянулись у нее на восемьдесят восемь дней. Я пытался сохранить нейтральное выражение лица, но, видимо, не преуспел, потому что она вдруг вскинула руки, и по щекам у нее потекли слезы.

– Я сильно напортачила, да, док? Потому что не сошла вовремя с того автобуса и позволила себе немножко счастья?

– Что все же заставило вас вернуться? – спросил я.

Женщина комкала салфетку.

– Я могла бы солгать вам сейчас и сказать, что только мысли о Рамбле привели меня домой, и ничего больше. Майрон хотел, чтобы в суде я так и сказала, он прямо диктовал мне слова, которые я должна была говорить, и я запомнила.

– И что это были за слова?

– Сепарационная тревога, материнский инстинкт. И, в общем-то, он отчасти прав, я сильно по ней скучала. Потому и звонила так часто, а Конни все уговаривала меня: «Не волнуйся, отдыхай, побудь еще, когда еще такая возможность представится, может, и никогда больше, с ней всё в порядке, она любит тебя по-прежнему, чувствует себя хорошо»… Ну, я и подумала…

– Но была еще и другая причина, почему вы вернулись?

Шери трижды медленно кивнула.

Я ждал.

Она сказала:

– Я скажу вам чистую правду, док, чтобы вы видели, что я человек честный, и не сомневались в других моих словах.

– Договорились.

– Доктор Делавэр, причина в том, что «О.С.» больше не приглашали давать концерты.

– Турне закончилось?

– И мы вернулись домой, все вместе.

Глава 5

Я задал Шери Сайкс еще несколько вопросов о режиме сна и питания Рамблы, о ее моторике, мелкой и крупной. Все ее ответы укладывались в норму.

– Она отличная малышка.

– Я уже предвкушаю нашу с ней встречу.

– Вам надо с ней встретиться?

– Конечно.

– Зачем?

– Давать рекомендации по поводу ребенка, не видя его самого, – не самая лучшая идея.

– Она не любит быть одна.

– Вы будете с ней, Ри.

По ее лицу скользнула странная улыбка: короткая и понимающая. И враждебная.

– А других причин, почему вы хотите ее увидеть, у вас нет?

– Нет.

– Ладно.

– Вы думаете, могут быть и другие причины?

– Да нет, вы же доктор.

Она села себе на руку. Прижала пальцы бедром так, словно не доверяла им: вдруг они что-нибудь натворят на свободе?

Я молчал.

– Хорошо, я привезу ее, когда скажете.

– Вообще-то я должен прийти к вам домой.

Она отвела взгляд.

– Есть проблема, Ри?

– Да нет… хотя ладно, скажу. Я думала, вы хотите посмотреть на меня с Рамблой, чтобы сказать, хорошая я мать или нет.

– Я взялся за это дело, уже предполагая, что вы хорошая мать.

– С чего бы вам так предполагать?

– Потому что до сих пор я не слышал о вас ничего такого, что доказывало бы обратное.

– Погодите. Вот она объявится, такого вам обратно насыплет, что только успевай подставлять уши.

– Нисколько не сомневаюсь, Ри.

– И вы мне верите? Ну, в смысле, что она сумасшедшая и лгунья?

– Давайте будем решать по одной проблеме за раз, Ри.

Я назначил время нашей следующей встречи.

– Мне купить еще игрушек? – спросила она.

– Нет, хватит того, что у вас есть.

Ее передернуло.

– Что ж, остается только надеяться на ваши мозги. Без обид. Я хочу сказать, что у вас-то мозги на месте, вы же доктор. И вообще, раз вы работаете на судью, то у вас с головой должно быть всё в порядке. А я должна не терять веры.

Рука очутилась на свободе. Женщина коротко взглянула на нее и тут же сжала в кулак, который опустила себе на колено. Мышцы ее шеи были напряжены, как канаты вантового моста. Опущенные книзу глаза превратились в щелки.

– Наверное, это поможет. Если вы увидите меня с Рамблой. Увидите, как она любит меня… А с Конни мне тоже придется ее оставить?

– Наверное, нет.

– Наверное?

– Почти наверняка нет.

– Я не хочу оставлять ее одну с Конни. В прошлый раз сестра чуть не забрала ее у меня.

– В тот день, когда вы приехали за Рамблой к ней в кабинет?

Три коротких кивка.

– Конни тогда совсем спятила, с кулаками на меня кинулась… чуть в волосы не вцепилась. Как будто по-любому хотела оставить у себя Рамблу. Хорошо, что со мной был Винки – это мой друг, – я сунула ему Рамблу, а сама приготовилась драться.

И она, часто дыша и раскрасневшись, стиснула руки в кулаки, показывая, как она это сделала.

– Я ей сказала: только попробуй, сделай мне что-нибудь, это тебе не в детстве, сейчас-то я быстро надеру тебе задницу. Это ее напугало, и, пока она соображала, что сказать, Винки сунул Рамблу в машину – на сиденье, сам прыгнул за руль и начал заводить; я пока еще припугнула Конни, та отступила, я – скок в машину, и мы поехали.

– Настоящее испытание.

– Да, чтобы забрать малышку… Но потом я решила: все, хватит. Финита. И вот, пару месяцев спустя, приходит ко мне какой-то тип, притворяется, что снимает показания счетчиков, и сует мне бумаги. Понимаете, с чем мне приходится иметь дело? А все моя лживая богатенькая сестрица и ее такая же лживая сучка-адвокатша из Беверли-Хиллз. Я знаю, что вы поможете мне, доктор. Когда к вам придет Конни?

– Скоро.

– Вы мне не скажете?

– А вам обязательно это знать, Ри?

– Да нет, наверно, – сказала она. – Хотя вообще-то обязательно. И вот почему: чтобы не просыпаться больше по ночам с колотящимся сердцем и не думать о всяких ужасах до самого рассвета.

– Неопределенность всегда мучительна.

– Хуже некуда. Почти некуда… – Шери вдруг встряхнула головой и неожиданно улыбнулась. Улыбка вышла мягкой – и даже соблазнительной. – Но вы все поправите, доктор. Одно ваше слово, и хеппи-энд у меня в кармане.

Я встал.

– Понимаю, – сказала она. – Не хотите говорить. Но я буду надеяться. Какая она? Судья?

На этот вопрос я уже отвечал раньше.

– Она хороший человек.

– Только на это мне и остается надеяться – вы правы, док, правы на все сто: неопределенность – это ад. Хуже только проигрыш. Но я не проиграю. Майрон говорит мне, что в глазах закона мое дело выигрышное.

Шери впилась в меня глазами, ожидая подтверждения.

– Значит, до четверга, – произнес я. – Очень хочу увидеть Рамблу.

Она вскочила.

– Да, и мне пора, а то Рамбла меня ждет.

– Кто сейчас с ней?

– Мой друг Винки. Правда, делать ему ничего не надо, я положила ее спать. Но скоро она проснется, увидит, что мамы нет, и заплачет. Ей надо все время меня видеть, иначе она начинает реветь.

И она выскочила сначала из моего кабинета, а затем и из дома – раньше, чем я успел дойти до входной двери.

* * *

На следующий день я позвонил в кабинет Конни Сайкс, чтобы назначить встречу.

Секретарша сообщила:

– Доктор Конни ждала вашего звонка. Сейчас я назову вам, какое время для встречи она предлагает.

Я сказал:

– Выслушайте сначала мои предложения.

– О… но она действительно очень занятой человек.

– Не сомневаюсь.

Я назвал ей два временных интервала. Она сказала:

– Не уверена, что доктор Конни сможет.

– В другое время я занят.

– Это может быть сложно.

– Тогда перезвоните мне позже и скажите, который из двух вариантов ее устроит.

– Подождите… одну секунду, доктор. Пожалуйста.

Через сорок секунд мертвого молчания в трубку вернулся тот же голос, но более тихий и напряженный.

– Доктор Конни говорит, что чем скорее, тем лучше; она выбирает завтра.

– Замечательно.

– Хорошего вам дня, сэр. – Лед в ее голосе боролся с наигранной доброжелательностью.

* * *

На следующее утро звонок в дверь раздался на десять минут раньше назначенного времени.

Я открыл. На пороге стояли две женщины. Одна – блондинка, среднего роста, лет сорока с лишним, лицо квадратное, волнистая прическа по моде прошлого десятилетия – наверняка доктор Конни. Лицо почти как у сестры, но без следов бурной жизни. Очки в золотой оправе, винного цвета пиджак и брюки, замшевые мокасины в тон, в руке без всяких украшений – портфельчик телячьей кожи.

Правый мокасин стукнул по полу, когда другая женщина, стоявшая чуть впереди первой, сделала ко мне шаг.

Она была гораздо моложе, лет около тридцати. Шестьдесят три дюйма от макушки до пяток, черные шелковистые волосы, осиная талия, напористый бюст, мускулистые ноги – безупречная фигура упакована в белое вязаное мини-платьице без рукавов и подчеркнута босоножками на шпильках из змеиной кожи цвета морской волны. На гладкой шее нитка крупного морского жемчуга. Концы длинных волос аккуратно подстрижены. Голые руки – словно витрина для побрякушек. Часы – дамский «Патек» с бриллиантами. Однако ослепительнее всего сверкали обнаженные в улыбке зубы.

На стоянке рядом с грузовичком Робин стояли два автомобиля: «Лексус»-седан сливочного цвета и черный «Мерседес»-кабриолет.

– Доктор Сайкс? – спросил я.

Брюнетка тут же встряла:

– В качестве примарной компоненты юридического лица доктора Сайкс я буду присутствовать при вашей встрече. – И сунула мне свою визитку. «Медея Л. Райт, Д.П.».

– Встреча назначена только доктору Сайкс, мисс Райт.

Взгляд очаровательных голубых глаз доктора права дрогнул, но тут же приобрел жесткость – реакция на вызов.

– Мне очень жаль, доктор, но все будет именно так, как я сказала. Это юридическая процедура, а я – ее юрист.

Я устремил взгляд мимо нее, на ее клиентку. Конни Сайкс повернулась к двери спиной и разглядывала сосны, сикоморы и секвойи, которые растут у меня вдоль подъездной дорожки.

– Мне также жаль, но это невозможно, адвокат.

– Это неприемлемо, – отрезала Медея Райт.

Я ответил:

– Доктор Сайкс, вы можете войти, если хотите. Если нет, то наша сегодняшняя встреча окончена, а об альтернативе ей я поговорю с судьей.

Конни Сайкс нахмурилась, но продолжала глядеть на деревья.

Медея Райт сделала ко мне еще шаг и оказалась прямо в моем личном пространстве. Немного музыки, и можно танцевать танго. Пахнуло ароматизированной пудрой вперемешку с духами – свежий, травяной запах. И тут к ним прибавилась нота горечи. Пот, вызванный приливом адреналина.

Она встряхнула головой.

– Очевидно, мне придется скорректировать ваши взгляды, доктор Делавэр.

– Взгляды на что?

– На нашу судебную систему. Начиная с базовых понятий паритетности и объективности.

– Паритетности с кем?

Вопрос ее взбодрил. Она явно решила, что я передал ей ведущую роль в нашем диалоге.

– Вы ведь говорили с мистером Баллистером, следовательно, должны теперь поговорить и со мной.

– Я в жизни не обменялся с мистером Баллистером ни единым словом.

– Он утверждает иное.

– Значит, он лжет.

– Вот как, – она хохотнула.

Я посмотрел на часы.

Возможно, мое движение привлекло внимание Конни Сайкс и заставило ее обернуться. Мы оказались с ней лицом к лицу. Глаза у нее были карие, тусклые, скучающие.

– Медея, думаешь, это благоразумно – настраивать его против нас, когда игра еще даже не началась?

– Доктора Делавэра представили нам как объективного профессионала. Если на поверку это окажется не так…

– Хорошо, Медея, довольно. Я готова войти и поговорить с ним одна, надо же положить этому фарсу конец.

– Конни…

– Если ты беспокоишься из-за какой-нибудь юридической чепухи, то не стоит, вся ответственность на мне. У меня занятость побольше, чем у вас обоих, вместе взятых, так что давайте к делу.

Райт моргнула.

– Доктор, правильно ли я поняла, что вы не вступали ни в какие контакты с Майроном Баллистером? Распространяется ли ваше утверждение на контакты, носящие телефонический характер, или только персональный?

Настала моя очередь улыбаться.

– Я уже ответил на этот вопрос.

Конни Сайкс взмахнула сумочкой и шагнула вперед. Миновав Райт, она боком пролезла мимо меня и оказалась в доме.

От нее не пахло ничем.

Зато Райт, похоже, источала чистый адреналин всеми порами. Ее тело напряглось, словно каменное. Точно желая это скрыть, она выставила вперед бедро и положила два наманикюренных пальца мне на запястье. От них шел жар.

– Мне очень жаль, доктор, если что-либо из сказанного мной вы интерпретируете как враждебность. Но если Баллистер и впрямь еще не предпринимал попыток отравить колодец, то никаких причин…

Она умолкла.

Конни Сайкс стояла посреди моей гостиной, ко мне спиной.

Я сказал:

– Вы можете войти и подождать здесь, адвокат, пока мы с доктором Сайкс побеседуем в моем кабинете.

– Нет, я поеду, у меня дел больше, чем вы можете себе представить. Конни, оставляю тебя одну. Хорошего вам дня, доктор Делавэр.

За последние сутки уже второй человек пожелал мне хорошего дня, в глубине души явно имея в виду что-то другое. Это начинало наводить на размышления.

Глава 6

Я повел Конни Сайкс в кабинет. Широко шагая, она обогнала меня и промчалась мимо нужной двери.

Когда я остановился, чтобы открыть дверь, женщина все еще перла вперед, словно дизельный локомотив, потом поняла, что ушла слишком далеко, и нажала на тормоза. Вернулась – на лице ни тени смущения.

Я придержал ей дверь. Она вошла с таким видом, словно была здесь уже раз сто, подошла к кушетке, опустилась точно на то же место, где до нее сидела ее сестра, сдвинула колени.

В лице у нее ничего не дрожало, никакого тика, выдававшего волнение; карие глаза глядели неподвижно, как у чучела. Но, когда я, не обращая на нее внимания, стал перекладывать бумаги, она начала сплетать и расплетать пальцы, точно как Шери. Таким же, как у нее, жестом подняла руку и поправила волосы. Косы у нее не было; выгнутый большой палец коснулся снизу одной особенно крутой волны.

– Это, – начала она, – было прискорбно. Маленькое осложнение с Медеей. Мне хотелось бы верить, что вы не затаите на меня обиду за ее напористость.

– Никаких проблем.

– Никаких проблем для вас, а для меня это может обернуться большой проблемой, если она с самого начала все изгадит. Я уже заплатила ей целое состояние, но она отказывается гарантировать результат. Настоящие вымогатели эти законники, как вам кажется? Люди нашей профессии действуют тоньше.

Возможно, это была попытка найти общую почву, но без должной теплоты в голосе она показалась мне неубедительной. Слова вылетали у нее изо рта как-то механически. Конни произносила их раздельно и четко, деля фразу на равные промежутки, которые наводили на мысль о цифровой обработке.

Когда я никак не отреагировал на это ее высказывание, она изобразила на своем лице гримасу, которая могла бы сойти и за улыбку, если б ее губы согласились действовать по ее плану.

– Может быть, мне ее уволить?

– Не мне судить об этом.

– Ну конечно, нет, – сказала она. – Вы же всего лишь Соломон с докторской степенью, и ваша задача решить, как с наименьшими кровопотерями разделить ребенка.

– Объясните, почему вы затеяли этот процесс, доктор Сайкс?

– Почему? – Как будто я спросил глупость. – Потому что я была вынуждена. Я сделала это во имя веры.

– Веры во что?

– Веры в оптимальные условия выращивания ребенка. Я предана этому ребенку. Вы встречали мою сестру…

Я молчал.

– Тайна исповеди и все такое прочее, да? – Конни Сайкс расстегнула свой портфельчик, но оставила его на полу. – Значит, вы задаете вопросы, я на них отвечаю. Отлично. Но зачем напускать на себя таинственность? Я знаю, что вы встречались с моей сестрой, потому что об этом мне рассказала Медея. Правда, она была уверена, что вы говорили и с этой судейской клячей, Баллистером. Но неважно; даже если вы не встречали мою сестру лично, вы наверняка читали все материалы, которые мы вам прислали. А значит, понимаете, с чем мне приходится иметь дело.

– А именно?..

– Вот он, любимый прием всех психиатров, – сказала она, – на каждый вопрос отвечать другим вопросом. Я это еще с медицинской школы помню. Как там бишь это у вас называется – пациенто-ориентированный диалог? – Она положила ногу на ногу. – Нет, психиатрия – это не по мне. Слишком расплывчато. Больше похоже на шаманизм, чем на науку. Хотя я слышала, что уровень, на котором действуют психологи, более основательно подтвержден фактами.

– Так какой же аспект личности вашей сестры вынудил вас подать на нее в суд? – спросил я.

– Полное отсутствие рациональности. Неотъемлемая составляющая всей психоэмоциональной структуры ее личности, специфический диагноз вы поставите сами. Однако вы могли пока не заметить того факта, что ее моральный облик далеко не безупречен, как говорили раньше. В те времена, когда само понятие морали еще что-то значило, а дурные поступки не спешили оправдать тем или иным психическим отклонением. Вам нужны подробности? Пожалуйста: она совершенно не в состоянии контролировать свои импульсы. В сочетании с довольно низким коэффициентом интеллекта это дает удручающий результат. Короче, она не в состоянии содержать себя финансово, она психологически зависима и потому не может воспитывать ребенка.

Конни сняла очки и стала крутить их за дужку.

– Наконец, если этого недостаточно, есть и другие отягчающие обстоятельства: многолетняя наркомания и несколько приводов в полицию.

– Какие наркотики она употребляет?

– Не знаю, чем именно она забавляется в настоящее время. Могу сказать одно: за прошедшие годы она не раз признавалась, что пробовала опиаты, кокаин, амфетамины, галлюциногены, короче, все. И, разумеется, избыток алкоголя. Конечно, теперь она все это отрицает. – Она покрутила кудряшку. – На вашем месте я заказала бы анализ волосяных фолликулов. Это решило бы проблему раз и навсегда.

– Кроме тех трех проступков, серьезная криминальная история у нее есть? – спросил я.

– А, – сказала Конни. – Значит, вы про них знаете. А разве в наше время трех судимостей, пусть даже по мелочам, недостаточно, чтобы доказать непригодность взрослого как воспитателя? Или что, нынешние стандарты пали совсем низко? Кроме того, вы, как эксперт, должны бы знать, что на каждое раскрытое нарушение закона приходится еще полдюжины, оставшихся неизвестными. Статистика ФБР.

– Вы хорошо подготовились.

– А как же иначе? Ведь я действую исключительно в интересах ребенка.

Не успел я ничего ответить, как она продолжила:

– А теперь я хотела бы ознакомить вас с психологическим портретом моей сестры более детально.

«Моей сестры. Ребенка».

Похоже, что в мире, где обитала эта женщина, имена были не более чем досадной помехой.

Приступая к очередному психологическому освидетельствованию, я стараюсь сохранять непредубежденность, однако впечатление о человеке формируется само по себе, помимо моей воли, и очень часто его подтверждают факты. В обществе Конни Сайкс я провел всего несколько минут, но полное отсутствие выражения в ее глазах и механическая дикция сделали свое дело – я видел перед собой не женщину, а лишь врача-патолога, который, сидя на вращающемся табурете за стальным столом, внимательно изучает в глазок микроскопа образец, распятый на приборном стекле.

– Продолжайте, – сказал я.

– Прежде всего, она – личность, испытывающая нездоровую психологическую зависимость от других. Причем направляет она эти инфантильные импульсы на совершенно неподходящих персон.

– Плохие друзья, – подытожил я.

– Она водит компанию с дегенеративными типами, чьи личностные характеристики по степени ущербности соответствуют ее собственным. В особенности нам следует остерегаться двоих. Кто-то из них может оказаться отцом ребенка.

Конни достала из портфеля большой конверт манильской бумаги и положила его себе на колени.

– Начнем с пользующегося сомнительной репутацией типа по имени Уильям Джей Меландрано. Он же Винки. Происхождение этого прозвища так и осталось для меня тайной, однако, учитывая явный синдром дефицита внимания, присущий этому персонажу, у меня есть кое-какие предположения. Образчик номер два: Бернард В. Чемберлен, он же Борис. – Она сухо хохотнула.

– Вы считаете, что один из них – отец Рамблы.

– Ни один из них пока не заявил об этом открыто, и моя сестра также отказывается проливать свет на этот вопрос, однако она много лет состоит в интимных отношениях с обоими. Причем в одно и то же время, что уже должно кое о чем вам говорить.

– Вам это известно потому, что…

– Я видела ее с ними. Видела, как они ее трогают. Моя сестра любит внимание. – Ее даже передернуло.

– Ри отказывается раскрывать личность отца ребенка.

– Еще один показатель моральной распущенности, – сказала Конни. – Разве знать личность своего отца не есть естественное право любого ребенка? И разве наличие отца в жизни ребенка не является залогом успешного развития последнего?

– Эти люди оказывают дурное влияние на вашу сестру, причем оба сразу, но Рамбла должна знать, кто из них ее отец?

– Конечно. Хотя бы для того, чтобы знать, чего ей остерегаться.

– Как вы познакомились с Меландрано и Чемберленом?

– Меня познакомила с ними сестра. Настояла, чтобы я их послушала. – Она раздраженно фыркнула. – Считают себя музыкантами. Играют в группе под названием – держитесь за кресло, иначе упадете – «Одинокий Стон». Да, если уж кто и стонет, когда они выходят на сцену, так это несчастные слушатели, чьи уши подвергаются пытке производимым ими шумом.

– То есть они не виртуозы.

– Боже упаси, – ответила Конни, прикрыв ладонями уши. – Вообще вся эта ситуация – я имею в виду среду, в которой вращается моя сестра, – отвратительна. Всю свою жизнь она принимала такие решения, результатом которых становилось ее отчуждение от норм материального и эмоционального существования приличных индивидов. И вот наконец эта цепь ошибок увенчалась одной, и самой мучительной – она произвела на свет дитя вне законного брака. Но я, как человек совестливый, просто не могу позволить, чтобы грехи матери в данном случае были отомщены на ребенке.

– Вы считаете, что она представляет для Рамблы опасность.

Может, она воспользуется моей подсказкой и хотя бы теперь начнет называть малышку по имени?

– Я не считаю, я знаю. Потому что, в отличие от вас, от адвокатов и судей – людей, вне всякого сомнения, разумных, и, как я надеюсь, действующих из лучших побуждений, – я имею возможность делать выводы по данному случаю, исходя из полной базы данных.

Ее нога толкнула портфель.

Я сказал:

– Вы ведь столько лет жили с сестрой в одном доме.

– Это обязательно? – не сдержалась Конни. – Перефразировать все, что я говорю? Мне казалось, что мы здесь заняты не психоанализом, а поиском истины.

– Что у вас в портфеле? – спросил я.

– Хроника жизни в одном доме с сестрой. Хотите краткое резюме?

– С удовольствием выслушаю.

– Мне было около восьми лет, когда родилась она. Скоро стало очевидно, что в интеллектуальном смысле ни мне, ни Коннору она не ровня.

– Не такая умная?

– Вне всякого сомнения, вы считаете мое замечание недобрым. Однако его подтверждают факты. Я всегда была круглой отличницей, удостоилась похвалы на выпускном вечере в средней школе, и единственная причина, по которой меня не признали достойной выступать перед учителями и родителями в день выпуска, была в том, что я набрала мало баллов по так называемой «социализации». Что это такое, до сих пор не понимаю. После школы я получила стипендию в Восточном колледже, закончила с четырьмя целыми ноль десятых балла – Фи Бета Каппа, диплом с отличием, дополнительная специализация по химии, также с отличием, – после чего поступила в медицинскую школу при Калифорнийском университете в Сан-Франциско, где прошла интернатуру и ординатуру в области патологии.

– Вы всегда были очень одарены академически.

– Вот именно. После ординатуры я отработала положенный срок в стационарной общей больнице в Харбор, затем заняла руководящий пост в частной лаборатории. Десять лет спустя я открыла свою лабораторию, в чем немедленно и значительно преуспела. В настоящее время я специализируюсь на анализе возбудителей малоизученных тропических болезней, а также заболеваний иммунной системы, в том числе ВИЧ, но не только. Пациентов направляют ко мне частные врачи, больницы, а также ряд правительственных агентств, полагаясь как на высокое качество проводимых моей лабораторией анализов, так и на мою персональную сдержанность. Со времени окончания ординатуры мой годовой доход неизменно выражается шестизначной суммой, а разумные капиталовложения привели к тому, что в данный момент я живу вполне комфортно, владею домом площадью в три с половиной тысячи квадратных футов в районе Вествуд. Я в состоянии дать ребенку все, чего он в принципе может пожелать. Факт, о котором была прекрасно осведомлена моя сестра, когда бросила на меня ребенка и помчалась, задрав хвост, по городам и весям в компании Меландрано и Чемберлена. А когда она наконец вернулась, испытывая что-то вроде слабо выраженного материнского чувства, то решила раздуть из этого скандал.

Конни снова надела очки и откинулась на спинку кушетки. Долгая речь и пауза в конце – явное приглашение мне задать еще пару вопросов касательно «скандала».

– Расскажите мне о брате, – произнес я.

– Коннор тоже отлично учился. Не на моем уровне, конечно, но на твердые А и В. После школы закончил Калифорнийский университет в Нортридже, получил диплом бухгалтера. С отличием… Не помню, правда, какой степени – первой или второй, – но отличие у него точно было, я хорошо помню астериск рядом с его фамилией в программе выпуска – церемонии, на которой моя сестра не присутствовала; видимо, у нее нашлись занятия получше. Хотя, скорее, похуже… в общем, Коннор всегда был серьезным мальчиком.

– Так он бухгалтер?

– Берите выше, доктор. Он служит управляющим в одной компании в Пало-Альто. Очень успешная компания. Так что сами видите.

– Вы и Коннор, – сказал я. – А потом появилась Ри.

– Она никогда даже близко не подходила к нашему уровню, и это несходство, очевидно, повлияло на ее характер. Наверняка она потому и убежала из дома. В пятнадцать лет. Она говорила вам об этом?

– Что заставило ее убежать из дома?

– Это уж вы у нее спросите. – Коварная улыбка. – Если еще не спрашивали. Нет, доктор, я в эту ловушку не попадусь. Передавать не подтвержденную фактами информацию – сплетни, слухи. А я хочу, чтобы вы знали – каждое слово, которое я говорю, основано на твердых фактах. Почему она сбежала? Очевидно, потому, что была чем-то недовольна.

– Жизнью в семье.

– У нас была прекрасная семья. И если сестра в нее не вписывалась, то это ее проблемы. Хотя ребенка нельзя заставлять страдать.

– Расскажите мне о родителях.

– Прекрасные люди. Очень трудолюбивые.

– Кем они работали?

– Отец водил грузовик, мать была бухгалтером.

– И вы все хорошо между собой ладили?

Конни прищурилась.

– А вам говорили что-то другое?

– Расскажите, какой вам запомнилась жизнь в доме родителей.

Она сложила руки на груди, ногой оттолкнула портфель подальше и сказала:

– Хорошо, но ей это извинением не послужит. В конце концов, нас было трое, а аморальной выросла только она одна.

– Что не послужит ей извинением?

– Пьянство. Они оба пили. Не днем, нет, работе это никогда не мешало, все наше детство они отлично нас содержали. На столе всегда имелась еда, мы были чисто одеты, в доме все всегда вылизано. Мать была в этом смысле большая мастерица. А в те времена это еще кое-что значило.

– Значит, они выпивали для развлечения?

– Они выпивали, чтобы снять напряжение после долгого и утомительного трудового дня. Да, иногда они перебирали. Но это все равно не оправдывает ее образ жизни. Я выросла в том же окружении, но не пью ничего крепче чая. Больше того, я никогда не видела, чтобы Коннор выпил больше одного пива, или коктейля, или бокала вина за раз. Он так прямо и говорит официантам, когда те пытаются во второй раз наполнить его бокал. «Я – парень-однолюб, весь вечер с одним бокалом». Так что не позволяйте ей уйти от ответственности, сваливая все на мать и отца.

– Поведение ваших родителей менялось, когда они выпивали?

– Не очень, – ответила Конни.

Я молчал.

– Говорю вам, доктор, никаких серьезных перемен не было. По крайней мере, таких, которые можно было бы счесть непредсказуемыми.

– То есть перемены были, но они были предсказуемы?

– Мать просто ложилась спать. Отец, как правило, тоже. – Она потянула себя за волнистую прядь. – И лишь в самых редких случаях его темперамент брал над ним верх. В любом случае я не вижу, какое отношение это может иметь к текущей проблеме: определения пригодности моей сестры на роль матери. Или непригодности.

Я представил ее себе девчонкой, как она сидела за столом, пытаясь сосредоточиться на учебнике, и спрашивала себя, превратится сегодня ее книжка в конфетти или нет.

Мне случалось переживать вещи и похуже, так что я прекрасно понимал, чем вызвана эта блокировка памяти. Но, если б не внезапно возникшее у нее желание отнять у сестры ребенка, то ей не пришлось бы возвращаться в это прошлое.

Однако же…

– Настроение вашего отца менялось, когда он напивался, – констатировал я.

– И что, разве в этом есть что-то исключительное? – сказала она. – Ну, хорошо, иногда он становился слегка… сварливым. Но до рукоприкладства дело не доходило никогда. Что бы вам там ни наговорили.

– То есть детей он не трогал.

– Никогда в жизни. А что, она утверждает обратное?

– И все же, – продолжал я, – подобная непредсказуемость может оказаться для ребенка пугающей.

– Никакой непредсказуемости не было, доктор. Все вокруг знали, что когда он пьян, вероятность эксцессов возрастает.

Тут Конни все же заставила губы повиноваться своим замыслам и одарила меня широкой, обаятельной улыбкой.

– Вообще-то, – сказала она, – его поведение даже возбуждало во мне определенное любопытство. Особенно сильно меня интересовала частота его эмоциональных выплесков. Я решила подойти к вопросу с научной точки зрения. Начала делать записи и достигла определенного результата. В тридцати двух с половиной процентах случаев характер брал над ним верх.

– То есть примерно в каждом третьем случае.

– Нет, доктор, ничего примерного здесь нет. В тридцати двух с половиной процентах случаев. Я педантично собирала свою базу данных и регулярно анализировала ее, надеясь обнаружить закономерность. От чего это зависит: от дня недели, от времени суток, от других обстоятельств… Но так ничего и не нашла. Зато, как мне кажется, именно тогда я решила посвятить себя науке о клетках, вместо того чтобы заниматься такими непредсказуемыми вещами, как человеческое поведение. Так что, видите, отец даже оказал мне услугу. Именно его влияние направило меня по тому карьерному пути, в котором я впоследствии так преуспела.

– Без лимонов нет лимонада.

– А теперь сравните меня с ней, доктор. Винит в своих недостатках кого угодно, кроме себя. Даже хорошо, что вы завели разговор о моих родителях, доктор: теперь вы воочию убедились в том, насколько по-разному справляемся с трудностями я и моя сестра. Я поворачиваюсь к проблемам лицом, она норовит спрятаться. Только теперь ей будет не так-то просто это сделать, верно? Итак, какую еще информацию я могу вам предоставить?

– Это всё, спасибо, – сказал я.

Конни моргнула. Улыбнулась.

– Я дала вам больше фактов, чем вы ожидали? Что ж, это хорошо. А вот здесь – письменные свидетельства, подтверждающие ту общую информацию, которую я только что изложила вам устно; так что возьмите, почитайте на досуге, это может оказаться для вас поучительно.

Из портфеля вынырнула большая тетрадь в черном кожаном переплете. Женщина положила ее рядом с моим журналом записи пациентов так, чтобы ее край оказался строго параллельно краю стола.

– Я с большой пользой для себя провела этот час. До свидания.

Глава 7

Следующий шаг: визит к Шери Сайкс и ее дочке.

Они жили в квартире-студии между Вестерн и Голливудом, в десятиквартирном доме общей площадью футов пятьсот, не роскошном, в районе, населенном маргиналами.

Хозяйка уже ждала меня у двери и, едва я появился, взмахнула рукой, приглашая войти. Сильно пахло лизолом, и я решил, что она наводила чистоту перед встречей.

Прибираться оказалось особенно негде. Кровать-раскладушка под тонким белым покрывальцем, украшенная парой батиковых подушек, на вид совершенно новых. Рядом – детская кроватка. Кресло на двоих, крытое потертым твидом, занимало почти все остальное пространство крошечной комнатенки. Раскладной столик, также на двоих, раскорячился в кухонном уголке, вылезая одной парой ног в комнату. Рядом с компактным холодильником угнездился пылесос. Перед раковиной втиснулся высокий пластиковый стульчик.

Почти весь пол был занят игрушками, составленными аккуратными рядами. Неплотно закрытая дверь стенного шкафчика позволяла разглядеть стопки одноразовых подгузников, баночки с детскими пюре и другими продуктами для «начинающих», коробочки с детскими крекерами из непросеянной муки, упаковки органического «полезного яблочного сока», складную коляску.

– Станция «Детский мир», – пошутила Ри Сайкс; тембру ее голоса мог позавидовать иной орган «Хаммонд»^[11]. Сонная девчушка у нее на руках зашевелилась.

– Она сейчас засыпает или, наоборот, просыпается? – спросил я.

– Просыпается, – сказала мать. – Всегда медленно, никогда не плачет. Бывает, я проснусь, а она стоит в своей кроватке и смотрит на меня. Я возьму ее на руки, подержу, и она вся так и раскроется, прямо как цветочек.

И она ласково провела ладонью по темным кудряшкам. Рамбла Пасифико Сайкс не спешила показать мне свое личико; все, что я видел, была одна щечка – пухлая, раскрасневшаяся со сна, и шейка в мелких бусинках пота. Девочка была одета в розовую пижамку с котятами, панамками в горошек и пляжными мячами. К матери она прижималась так крепко, что ее розовый младенческий ротик съежился, превратившись в бутон.

Про себя я отметил: девочка миловидная. Рост соответствует возрасту. Упитанность нормальная. Ведет себя спокойно.

Вдруг маленькая грудка поднялась и снова опустилась, вздохнула. Одна рука потянулась к подбородку Ри. Та поцеловала ей пальчики. Глаза Рамблы оставались закрытыми.

– Вот мое сердце, – сказала Шери.

* * *

Я сел в твидовое кресло, Ри опустилась на краешек кровати-раскладушки, Рамбла продолжала льнуть к ней. Дыхание девочки ненадолго участилось, потом снова замедлилось – она уснула.

– Наверное, не отдохнула еще, – сказала Ри. – Она у меня любительница поспать; в два месяца могла проспать всю ночь, не просыпаясь.

– Это хорошо. А когда вы забрали ее от Конни, что-нибудь изменилось?

– Вы имеете в виду, к худшему? Хотелось бы мне сказать «да», но, говоря по совести, с ней все было в порядке. Правда, она очень обрадовалась, увидев меня, так и скакнула мне в руки. В чем я совсем не была уверена – ну, знаете, думала, может, она забыла меня… Но она помнила.

– То есть она переключилась немедленно.

– Ага. – Шери подняла глаза к потолку. – Тоже не совсем правда. Сначала она как-то притихла. Когда я хотела ее поцеловать, она отворачивалась. Но недолго, может, с полдня, а потом все снова стало по-старому.

Медея Райт наверняка воспользовалась бы этим как доказательством того, что Конни Сайкс отлично справилась с ролью временной матери. А если Майрон Баллистер не дурак, то он наверняка повернул бы ситуацию в пользу Ри, заявив, что это пример врожденной привязанности ребенка к своей матери.

Но я обратил внимание лишь на сам факт, а его интерпретацию отложил на попозже.

Ри прикусила губу.

– Я вот что хочу сказать, доктор. Чтобы вы не считали меня жестокой или сумасшедшей: я наломала дров, и я это понимаю, ясно? Во-первых, не надо было мне вообще уезжать. Во-вторых, раз уехала, не надо было задерживаться так надолго. Но Конни все твердила мне: все, мол, хорошо, и потом, это же был первый раз, когда мы – ну, то есть я и Конни – что-то делали вместе, понимаете? Мне понравилось. И не только из-за Рамблы, что она под присмотром, но и потому, что я и Конни, мы… ну, короче.

– У вас было ощущение, что Рамбла сблизила вас с Конни?

– Мне так показалось. Потому что раньше мы никогда… она всегда давала мне понять, что я дура. Я знаю, что умная у нас она, но… И учиться, наверное, можно было получше, но мне так трудно все это давалось… Чтение, цифры. Да вообще все. Очень трудно. Я старалась, как могла, но у меня не получалось. И все равно, незачем ей было выставлять меня дурой.

Глаза у нее стали мокрые. Она стала качать Рамблу. Маленькая ручка подползла к ее косе, стиснула пальчиками.

– Она это любит. Мои волосы. Наверное, для нее это как страховочный трос, как вы думаете?

– Может быть.

– Ну, в общем…

– Вы надеялись, что впредь вы с Конни будете ближе.

– Потому что она вела себя по-другому. Теперь-то я знаю, что она притворялась, но тогда как я могла понять? Я человек доверчивый.

– Как – по-другому?

– Она обращала на меня внимание, доктор Делавэр. Говорила со мной, как со взрослой, как нормальной сестре и положено. И потом, когда я ей звонила и она говорила мне, что у Рамблы все прекрасно, а я заслужила каникулы и чтобы я развлекалась дальше, – мне казалось, что она и правда меня одобряет. Впервые в жизни.

– Это вас ободрило.

– Но я все равно виновата, знаю. Нельзя было так надолго бросать мою любимую детку. И еще, я вас все-таки обманула, доктор: она не прыгнула мне в руки сразу, как только меня увидела. Сначала она смотрела на меня с испугом, и вот когда сердце ушло у меня в пятки, и я подумала: «Ну, все, девочка, на этот раз ты облажалась по-крупному. Единственное, что у тебя в жизни было стоящего, и то ты испортила». В общем-то, она меня приняла, просто вела себя как-то очень тихо. Правда, недолго: полдня прошло, и она уже льнула ко мне вовсю, вот как сейчас.

Шери опустила взгляд на дочь.

– Держала меня за волосы, тоже как сейчас. Знаете, как газовая горелка: зажигаешь ее снова, и она горит, будто и не гасла.

И она поцеловала девочку в пухлую щечку.

– Я люблю тебя, люблю, люблю лапочку мою.

Рамбла пошевелилась. Открыла глаза. Лениво улыбнулась матери.

Увидев меня, она схватилась за Ри еще крепче и захныкала.

«Уровень привязанности соответствует возрасту. Тревожится, предполагая возможную разлуку? – тоже нормально».

– Я обычно даю ей что-нибудь пожевать, когда она проснется, – сказала Шери.

– Хорошая мысль.

* * *

Я следил за тем, как Рамбла ест, стараясь держаться в стороне, не вмешиваться в ситуацию. Ри приготовила для девочки еду, разделив ее на мелкие порции и сопровождая процесс неизбежным комментарием:

– Все строго органическое, доктор Делавэр, никаких консервантов.

Наконец Рамбла позволила себе несколько раз подряд взглянуть в мою сторону. Я улыбнулся. На четвертый раз она ответила мне тем же. Тогда я встал и присел перед ней на корточки, так, что мое лицо оказалось в нескольких дюймах от ее лица.

Девочка взвизгнула и ухватилась за мать.

Я отошел.

Ри Сайкс сказала:

– Всё в порядке, крошка… извините, доктор Делавэр, она, наверное, еще не совсем проснулась.

«Нормальная реакция, абсолютно нормальная».

Великий утешитель.

Рамбла притихла, но на меня не смотрела.

Через пять минут она решилась взглянуть на картинку, которую я нарисовал. Улыбающаяся рожица, яркие краски.

Девочка просияла. Захихикала. Схватила листок, скомкала его, бросила на пол и решила, что это просто восхитительно смешно.

Следующие десять минут я сидел возле ее стульчика, и мы с ней веселились вместе.

Когда я встал, она помахала мне ручкой.

Я послал ей воздушный поцелуй. Она ответила тем же.

Я сказал:

– Пока, пока.

– Ака, ака. – Пухленькая ладошка накрыла ротик, потом задорно помахала мне.

Я вышел в комнату.

– Что теперь? – спросила Ри.

– Ничего. Я видел достаточно.

Пожав ей руку, я вышел.

* * *

Вечером того же дня я написал отчет. Самый короткий из всех, что мне доводилось когда-либо посылать судье.

Первое предложение гласило: «Эта нормально упитанная, по возрасту развитая девочка шестнадцати месяцев от роду является объектом тяжбы между ее биологической матерью и теткой по материнской линии о присуждении опеки над ней».

Последнее предложение гласило: «Нет никаких причин, ни психологического, ни юридического характера, которые требовали бы изменения статуса ребенка. В связи с чем настоятельно рекомендую в иске доктору Констанции Сайкс отказать».

И еще пара абзацев между. Ничего такого, чего нельзя было бы сделать без докторской степени, но образование – это то, за что мне платят.

* * *

Через неделю после того, как отчет с моими изысканиями был направлен Нэнси Маэстро, я вернулся с утренней пробежки домой и обнаружил у себя на террасе Конни Сайкс – она сидела на плетеном стуле из тех, которые мы с Робин регулярно оставляем там на случай, если кому-то из нас захочется полюбоваться солнцем, встающим из-за деревьев.

Утро было теплое; я вспотел, запыхался, на мне были шорты и майка без рукавов.

– Отличная мускулатура, доктор, – сказала она.

– Чем я могу вам помочь, Конни?

– Как и явствует из ситуации, я раздавлена.

– Мне очень жаль…

– Я понимаю, – ответила она голосом таким мягким, какого я у нее не помнил. Хотя странная, механическая четкость речи никуда не делась. Как будто ей необходимо было взвесить каждое слово, прежде чем выпустить его в мир. – Я сразу поняла, что шансов у меня мало. Можно мне войти?

Я ответил не сразу.

– Мне нужна небольшая психологическая поддержка. Вы же психолог.

Я взглянул на часы.

– Я не отниму у вас много времени. Мне просто нужно… адаптироваться. Поговорить о своих планах на будущее. Может быть, мне кого-нибудь усыновить?

– Вы уже думали об этом раньше?

Ее плечи опустились со вздохом.

– Мы не могли бы поговорить? Пожалуйста. Совсем недолго, но я заплачу вам, как за полный сеанс.

– Платы не нужно, – сказал я. – Проходите.

* * *

На этот раз она пропустила меня вперед. На кушетке выбрала другое место. Свою кожаную сумку положила справа от себя, а руки сложила на коленях.

– Доброе утро, – сказал я.

Она улыбнулась.

– Полагаю, все кончилось именно так, как и должно было кончиться. Вот только судьба бедного ребенка меня по-прежнему заботит.

– Судьба Рамблы?

– Она действительно в опасности, доктор. Хотя ни вы, ни суд в это не верите. Сомневаюсь даже, чтобы в это верила мой адвокат. Но я обладаю превосходными аналитическими способностями. С детства. Я вижу – даже чувствую – то, что ускользает от внимания других людей.

Мягкость исчезла из ее голоса. В глазах появилось что-то новое. Намек на… иррациональность?

– Значит, – сказал я, – вы задумались об усыновлении?

Конни рассмеялась.

– Зачем это мне? Неужели вы думаете, что я пойду на риск, связав себя с генетически ущербным материалом? Нет, это был просто предлог… как говорится, затравка, для начала разговора. Я установила с вами контакт, вошла к вам в доверие, чтобы вы впустили меня в дом. Так, кажется, это у вас называется – войти в доверие? Да, в прошлый раз вы здорово меня надули, доктор. Убедили меня, что мы с вами друг друга понимаем, а потом взяли и написали, что у меня нет ни малейших оснований для иска. Очень неэтично, доктор.

– Конни…

– Для вас доктор Сайкс, – отрезала она. – Вы доктор, и я тоже доктор, ясно? Это самое малое, что вы можете для меня сделать. Выказать хоть немного уважения.

– Справедливо, – сказал я, следя за каждым ее движением. – Доктор Сайкс, я никогда…

– Ну, конечно, вы никогда, – снова оборвала меня она. – Вы просто доктор Никогда. И это из-за вас бедный ребенок никогда теперь не узнает жизни, которой он достоин.

Разгладив на коленях габардиновые слаксы, она положила левую руку на тонкую кожу своей сумки цвета виски и погладила ее.

– Я не собираюсь стрелять в вас, доктор Делавэр. Хотя и следовало бы.

Она похлопала по сумке, ощупала пальцами вздутие на ее кожаном боку, улыбнулась еще шире и стала ждать моего ответа.

Как профессиональный комик ждет реакции публики.

Я молчал, и тогда она еще раз похлопала по сумке, уже сильнее. Что-то внутри отозвалось глухим звуком.

Что-то твердое и плотное. Намек на то, что она пришла с оружием.

Если это так и она на самом деле решит пустить его в ход, то бежать мне некуда – между нами письменный стол, и он слишком большой.

Плохо мое дело; однако я сам виноват – нарушил все свои неписаные правила, впустил ее внутрь, позволил ей застать меня врасплох.

Но ведь подобные вещи нельзя предвидеть.

Многие жертвы наверняка думали так же. Только в моем случае это непростительно; меня-то как раз учили предвидеть непредвидимое, это часть моей профессиональной подготовки. И я всегда считал, что это неплохо мне удается.

Наихудший вид высокомерия: самоуверенная небрежность.

Я изучал странную женщину с тусклыми глазами, что сидела напротив.

Ответом мне был безмятежный взгляд. В нем читалась полная удовлетворенность собой. Она заставила меня бояться – и знала это. Получила то, зачем пришла.

Угрожая мне, она впервые назвала меня по фамилии.

Новая форма интимности.

Я молчал.

Конни Сайкс рассмеялась. Потом встала, вышла из кабинета и зашагала по коридору прочь, а я соскочил с места, подбежал к двери и запер ее, чувствуя себя затравленной жертвой, и никем больше.

Глава 8

Моя единственная любовь – женщина яркая, но склонная к глубоким раздумьям и ценящая одиночество – зарабатывает себе на жизнь тем, что превращает куски древесины в гитары и мандолины несравненной красоты. Запершись в мастерской, она, словно человек-оркестр, в одиночку играет на целом ансамбле инструментов: фрезах и шаблонах, ножовках и брусках, рашпилях и лобзиках. Лезвие укрепленного на столешнице отрезного станка вгрызается попеременно то в красное, то в черное дерево, словно изголодавшийся хищник.

Нежная плоть против острых металлических полотен. Малейшая оплошность может привести к ужасным последствиям, и Робин каждый день живет бок о бок с опасностью, словно ходит по лезвию ножа. Однако беду накликала на нас моя работа, а не ее.

Я сидел за столом и думал, как сказать ей про Конни Сайкс. Мы с Робин уже давно вместе, но вопрос о том, до какой степени мне следует посвящать ее в ужасы моей работы, до сих пор остается для меня открытым. О пациентах, которые приходят ко мне на сеансы, она меня не спрашивает никогда – знает, что это бесполезно. Но другая сторона моей работы – судебные дела и расследования Майло, которые он время от времени приносит мне, как кот притаскивает хозяину полузадушенную мышь, – это открытая территория, и тут уж мне самому приходится бороться с желанием защитить ее от ненужных подробностей.

Со временем я, правда, выработал подход, который мне самому кажется удачным: каждый раз я сначала оцениваю степень ее восприимчивости к тому или иному случаю, а потом рассказываю ей ровно столько, сколько она сама захочет узнать, сглаживая при этом особенно острые углы.

Если человек работает с электроинструментом и сторонится общества других людей, то это еще не значит, что он лишен психологического чутья; вот и Робин не раз подавала мне идеи, которые в конечном итоге выводили меня на решение задачи.

Так у нас обстоит дело сейчас.

А несколько лет назад один психопат спалил наш дом. Когда первый шок прошел, Робин, как это обычно у нее бывает, взялась строить новые планы и вскоре уже вовсю руководила сооружением конструкции из прямых углов и ровных граней чисто-белого цвета, отнюдь не неприятной для глаза, которую мы со временем стали называть домом.

С тех пор никто из посетителей, чьи зады продолжали полировать потертую кожу моей старой кушетки, еще не заставлял меня почувствовать, что представляет угрозу для меня лично, – Конни Сайкс стала первой.

«Я не собираюсь в вас стрелять».

Технически это, конечно, не угроза.

Но как она при этом потирала выпуклость на сумке…

Умно, ничего не скажешь.

С другой стороны, Конни Сайкс уже показала, что готова использовать судебную систему в качестве орудия для достижения своей цели, так что, возможно, ее визит был всего-навсего провокацией. Чтобы я обвинил ее в попытке убийства, а она потом закатила бы ответный судебный процесс.

«Орудие убийства? Но это же смешно. В сумке я ношу носовые платки, косметичку и сотовый. Это оскорбление и клевета, свидетельствующие о том, что этот человек явно не в состоянии справляться с порученной ему работой».

Конечно, она проиграет и этот процесс. Опять проиграет. Что не помешает ей верить в то, что у нее есть шанс на победу. Потому что если Конни Сайкс во что-нибудь верит, то это должно быть правдой.

Можно, конечно, позвонить Майло, но втягивать сюда еще и его – значит только усложнять дело.

Я представил себе жалобу на него, набранную мелким шрифтом и доставленную курьером кому-нибудь из шишек ПУЛА^[12] в собственные руки. Паркер-центр – это место, где отлично умеют прикрывать собственную задницу. Так что пострадает Майло, вечно раздражающий чинуш от закона своим неумением следовать букве этого самого закона.

То-то обрадуется Медея Райт, моя новая «поклонница».

«Пистолет в сумочке? Истица – врач, а не гангстер, а ваш так называемый эксперт по умственному здоровью сам ведет себя как опасный параноик, чем вызывает серьезное сомнение в его профессиональной компетенции и правильности присвоения ему лицензии штата на осуществление профессиональной деятельности. Более того, использование им личных связей в полицейском управлении с целью нанести моральный ущерб истице следует рассматривать не иначе как коррумпированный акт».

Не можешь добиться нужного вердикта от суда честно, вымотай его исполнением процессуальных норм.

Чем дольше я думал обо всем этом, тем яснее мне становилось, зачем сегодня приходила ко мне Конни. С судебным решением ее обошли, вот она и попыталась сделать вид, будто контролирует ситуацию, хотя бы таким образом.

Для Конни Сайкс все в жизни сводится к контролю. Именно по этой причине она и решила конфисковать у сестры ребенка.

Но Конни Сайкс мало просто победить; ей надо, чтобы кто-то другой проиграл.

Доктор Ноль-в-Итоге. Я решил, что лучшей реакцией на ее выходку будет отсутствие реакции. Время пройдет, она остынет.

Но вряд ли забудет – скорее, использует эту паузу для того, чтобы перегруппироваться для «Конни против Ри, часть вторая». Ведь у нее есть для этого и деньги, и возможности, а судебная система устроена так, что ей предоставят и вторую, и третью, и миллионную попытку.

Так что забудь о Майло, не буди, что называется, лихо. А вот Робин рассказать придется – в конце концов, территория, на которую вторглась Конни, столько же ее, сколько моя.

Собираясь с духом для визита в мастерскую, которая находилась на том конце сада, я сходил в кухню, налил себе кофе, выпил немного, но нашел его горьким, после чего вернулся в кабинет, навел на столе порядок, заглянул в пару папок, вовсе не требовавших моего догляда, и наконец истощил все возможности для проволочки.

И вдруг, уже на пороге, я вспомнил о человеке, которого тоже, возможно, стоило предупредить.

Если Конни Сайкс затаила такую злобу против меня, то что же она думает о судье?

Я позвонил Нэнси Маэстро. Мужской голос, жесткий и сдержанный, ответил:

– Кабинет судьи.

Этот голос я знал: он принадлежал помощнику шерифа в очках с бронзовыми стеклами. Х. Ниб.

Я сказал:

– Здравствуйте, это доктор Делавэр.

– Ее честь занята. Хотите оставить сообщение?

Обычная практика в суде: подчиненные не спешат докладывать обо всем судье лично, уменьшают риск. Что ж, оправданная мера, как я имел возможность убедиться. Я рассказал ему про Конни Сайкс.

– Н-да, – заключил Ниб, – тетка похожа на ненормальную. Она что-нибудь вам сделала?

– Нет.

– Значит, стрелять она не собирается? – повторил помощник шерифа. – Похоже, она вас здорово напугала.

– Нет, скорее насторожила.

– В смысле?

– Напомнила о бдительности. Я решил, что судью надо предупредить.

– Ясно, док. Теперь это моя работа.

– В смысле?

– Если эта психопатка явится к вам еще раз, запирайте дверь и звоните в «девять-один-один».

* * *

Я налил вторую кружку кофе, спустился с ней по задней лестнице в сад, задержался у пруда с кои послушать водопадик и покормить рыб и лишь потом пошел по выложенной камнем дорожке дальше, в мастерскую Робин.

День выдался тихий, электроинструменты отдыхали. Свою любимую я застал у верстака – лицо в маске, каштановые кудри собраны на затылке в узел, красный рабочий комбинезон поверх черной футболки – общий вид умопомрачительно сексуальный. По обе стороны от нее стояли баночки с красками, лаком и морилкой. На полных оборотах урчал сухой воздушный фильтр.

Рука Робин с зажатым в пальцах кусочком хлопка двигалась небольшими концентрическими кругами. Шел процесс ручной полировки задней деки французской гитары XVII века, сделанной из волнистого клена. Абсолютно салонная штучка, украшений много, а звук так себе. В те времена их называли женскими, поскольку считалось, что исполнять настоящую музыку женщины не в состоянии. Этот инструмент принадлежал одному коллекционеру, который сам не мог извлечь из него ни звука, зато требовал, чтобы все, чем он владел – включая и его третью жену, – было красивым и блестящим.

Робин работала, а Бланш, наша маленькая французская бульдожка белой масти, похрапывала в углу.

Я негромко кашлянул. Робин отложила полировочную ткань, сняла с лица маску и улыбнулась; у Бланш дрогнули веки.

– Принц приносит кофеин. И как раз вовремя: откуда ты узнал, что я хочу кофе?

– Догадался.

Когда мы поцеловались и Робин взяла у меня из рук кружку с кофе, до нас как раз доковыляла Бланш. Робин вынула из банки на полке палочку вяленой говядины и присела так, чтобы быть на одном уровне с собакой. Бланш одними губами взяла палочку и держала, пока Робин не сказала:

– Пора перекусить.

Тогда Бланш проковыляла в угол, опустилась там на пол и деликатно, но с вожделением, зачавкала своим лакомством.

Я почувствовал нежное, но настойчивое прикосновение. Палец Робин пробрался мне под воротник.

– Что случилось?

Бессмысленно спрашивать, откуда она каждый раз знает, что что-то не так, – просто знает, и всё тут. Я рассказал ей все.

Она отреагировала так:

– До чего же вздорная, мстительная тетка. По всей видимости, ты правильно поступил, что не дал ей завладеть ребенком.

– Всякий на моем месте догадался бы.

– Но сделал именно ты.

Мы подошли к кушетке у стены и сели, соприкасаясь задами.

– То есть, – продолжала Робин, – ты считаешь, что она и вправду может что-нибудь натворить?

– Вряд ли, – ответил я. – Просто подумал: лучше тебе быть в курсе.

– Спасибо. И каков наш план? Забьем досками окна и часть дверей и объявим красный уровень опасности?

– Ну, может быть, оранжевый…

Она сжала мою руку.

– Ладно, давай серьезно. Значит, по-твоему, с ее стороны это была просто поза?

– Она – самовлюбленная, асоциальная личность, но ничто в ее прошлом не указывает на то, что она способна дойти до открытого насилия.

– Ты скажешь об этом Майло?

Я объяснил, почему нет.

– Думаю, ты прав, – согласилась Робин. – Тогда всю следующую неделю – или дольше, как скажешь, – будем запирать въездные ворота в конце сада; если кто-то захочет сюда войти, пусть идет пешком. Еще будем включать в саду фонари – пусть горят всю ночь. Входную дверь тоже надо запирать, особенно когда уходим из дома – избыточная осторожность не повредит.

– Звучит отлично, – сказал я. Меня выдала интонация – судя по тону моего голоса, «отлично» было для меня в тот момент иностранным словом.

Ее пальцы отпустили мой воротник, скользнули по щеке.

– До чего же обидно, – сказала она. – Ты делаешь свою работу безупречно, а тебя превращают в козла отпущения. Хотя рано или поздно это наверняка случилось бы.

– Ты не хочешь, чтобы я работал в суде?

– Вовсе нет. Ты делаешь полезное дело. Система протухла; ей нужны такие люди, как ты. – Робин положила голову мне на плечо. – Дело ведь не в самих детях, верно? Это все взрослые разборки. Они часто напоминают мне случаи, когда казалось, что мои родители вот-вот разведутся.

– И много их было, таких случаев?

– Да не меньше двух-трех в год. Они постоянно грызлись друг с другом, но иногда эта грызня заходила настолько далеко, что становилось просто физически ощутимо, до чего они ненавидят друг друга. Я серьезно, Алекс. В такие периоды дом наполнялся отчетливым запахом ненависти. Тогда они расходились по окопам, и каждый стремился перетянуть на свою сторону меня. Папа и так всегда был внимателен ко мне, поэтому его повышенное дружелюбие выглядело не особенно странно. Но ты ведь знаешь мою ма. Для нее родительские обязанности никогда не стояли особенно высоко в списке приоритетов, и когда она вдруг начинала лопотать что-то о том, чем мы с ней займемся вместе, так сказать, между нами, девочками… – Ее передернуло. – Я, конечно, не спорила, но все равно было противно…

Она освободила волосы, отчего они потоком кудряшек хлынули ей на плечи, убрала пряди с лица.

– Ну, потом они все же мирились, и начинался невероятно громкий секс, так что мне приходилось уходить в сад и притворяться, будто я на Марсе. После этого папа, как обычно, учил меня пользоваться ручным стругом, а мама снова замыкалась в своем холодном, эгоистичном одиночестве. Это, наверное, ужасно, что я говорю так о женщине, которая дала мне жизнь, да? Но ты ведь знаешь мою ма.

Моя мать обладала изрядным запасом нежности, но бо́льшую часть времени пребывала в состоянии вялой покорности и не могла – или не хотела – защитить меня от припадков пьяной ярости моего отца.

Я сказал:

– Родственников не выбирают.

Робин засмеялась.

– Сестра той чокнутой тетки это хорошо знает.

Глава 9

Еще полторы недели жизнь шла обычным порядком, не считая запертых ворот и включенных фонарей. И еще одной детали, о которой я не говорил Робин: теперь, делая по утрам пробежку, я все время приглядывался к местам, где густо росли деревья, – не прячется ли там кто-нибудь с огнестрельным оружием.

Чтобы не сойти с ума, я представлял себе Конни Сайкс в камуфляже, с полосатым от грязи лицом – вот она выскакивает из-за кустов, играя в Рэмбетту. Картинка получалась настолько смехотворной, что моя сведенная судорогой страха челюсть невольно расслаблялась. На седьмой день я перестал нуждаться в этом упражнении из арсенала когнитивно-бихевиоральной терапии. На десятый – полностью убедил себя в том, что бояться нечего и можно отпереть ворота.

Я как раз собирался обсудить это с Робин, когда на вышеупомянутом препятствии прозвенел звонок. Голос Майло сказал:

– Алекс, это я.

Я нажал кнопку, впуская его внутрь.

Он вечно пилит меня за пренебрежение безопасностью. А тут, надо же, промолчал.

Чем-то озабочен? Наверное, новый убой. Значит, предстоит заняться еще чьей-то проблемой. Отлично. Я готов.

Пока я ждал на террасе, во двор въехал черный «Форд ЛТД». Водительская дверца распахнулась, и из-за нее показалась туша Майло. На нем была ветровка темно-синего цвета, мешковатые коричневые штаны, изношенные замшевые ботинки на шнуровке, белая рубашка и галстук-«селедка». Его расцветка резала глаз даже издалека: турецкие «огурцы» цвета апельсиновой корки на фоне недельной давности овощной ботвы. В руке он держал виниловый атташе-кейс оливкового цвета.

– Доброе утро, Большой Парень, – сказал я.

Ответного взмаха его руки можно было и не заметить.

Дверца пассажирского сиденья тоже открылась, и из нее показалась невысокая крепкая женщина, чуть за тридцать, в костюме цвета вороненой стали. Гладко убранные волосы, круглое лицо, безупречная осанка – как будто она старалась казаться выше своих пяти футов двух дюймов. На нагрудном кармане пиджака – значок детектива. Пиджак расстегнут, между лацканами видна полоса белой блузки и черное пятно на ней – нейлоновая перевязь наплечной кобуры.

Визуальный контакт со мной она установила немедленно, но мы никогда раньше не встречались, и поэтому ее взгляд ничего мне не сказал.

Поднимаясь по лестнице, женщина пропустила Майло вперед.

Еще не дойдя до верхней ступеньки, тот заговорил:

– Это детектив Милли Ривера, отделение полиции Северного Голливуда. Милли, доктор Алекс Делавэр.

Ривера протянула мне руку. Пальцы у нее были не длиннее детских, но хватка внушительная – моя ладонь словно попала в миниатюрные тиски. К тому же, как многие женщины, которым часто приходится здороваться за руку с кретинами-мачо, жмущими изо всей дурацкой мочи, она виртуозно владела приемом нажатия на место сращения большого и указательного пальцев.

Я сказал:

– Рад встрече. – Она выпустила мою руку. – В чем дело, Большой Парень?

– Давай войдем внутрь, – ответил Майло.

Обычно он прямо с порога топает в кухню, где сразу начинает опустошать холодильник. В отдельных случаях, когда его занимает особенно заковыристая задачка, лейтенант направляется ко мне в кабинет, где либо оккупирует мой компьютер, либо вытягивается на кожаной кушетке для посетителей и начинает думать вслух или сетовать на тяжкую полицейскую долю. Пару месяцев назад я выписал ему счет – в шутку. Шестизначная сумма за «годы выслушивания твоих проблем». Он поглядел на него и сказал: «Может, хватит одной большой пиццы?»

Сегодня утром Майло не пошел дальше гостиной, где подтянул к себе первый попавшийся стул и тяжело плюхнулся на него. Детектив Милли Ривера опустилась на соседний.

– Западный Лос-Анджелес и Северный Голливуд, – сказал я. – Наверняка что-то сложное.

– Нет, Алекс, совсем простое, – ответил Майло и кивнул на кушетку напротив.

Я сел.

– Плохая новость, – продолжил лейтенант, – заключается в том, что кто-то хочет тебя убить. Хорошая – в том, что это у них не получилось. Пока.

– Констанция Сайкс, – сказал я.

Они переглянулись.

– Так вы знаете о заговоре? – спросила Милли Ривера.

– Я знаю, что эта женщина зла на меня, но никогда не думал, что она способна зайти так далеко. – И я выложил им подробности ее недавнего «неугрожающего» визита.

– И вас это не встревожило, доктор? – спросила Ривера.

– Я стал чаще оглядываться через плечо.

– Ворота, – сказал Майло. – В твоем мире это называется безопасностью?

– То есть отчасти вы все-таки поверили, что она не шутит, – продолжила Ривера. – Хорошая догадка, доктор. Она пыталась нанять киллера.

– Вы его взяли?

– Нет. Он сам на нас вышел.

– Не понимаю.

– Вам просто невероятно повезло, доктор Делавэр. Единственная причина, по которой план доктора Сайкс не сработал, заключалась в том, что тип, к которому она обратилась, оказался лишь посредником, а уж тот, к кому обратился он, оказался вашим знакомым. – Она улыбнулась. – Очевидно, кто-то из плохих парней считает вас очень хорошим парнем.

– Друзья, которых мы выбираем, – буркнул Майло.

Ривера покосилась на него. Лейтенант знаком велел ей продолжать.

– Суть дела вот в чем, доктор. Сайкс обратилась к одному не особенно благонадежному гражданину, некоему Рамону Гусману, который работает в клининговой компании, убирающей офисы по ночам, – в том числе и ее лабораторию. Это теперь у него есть постоянная работа, а раньше он был бандитом – будьте нате, отмотал срок в Ломпоке за вооруженку. Мы пока не знаем, действительно ли Сайкс узнала что-то о тюремном прошлом Гусмана или просто судила по его виду – он весь в татуировках и выглядит настоящим отморозком, – но она попала в точку. И оказалось, что Гусман и сейчас не прочь поучаствовать в заказном убийстве, вот только сам он стрелять не хотел, потому что – обратите на это внимание – глаза у него плохие, боялся напортачить. В общем, тысячу долларов авансом он у Сайкс взял и пошел к одному серьезному братану, принцу воров, так сказать. И – о чудо из чудес – этот самый принц взял да и позвонил мне. Я всю его семейку знаю, криминальная династия – несколько поколений бандитов. Но, доктор, в моей практике это единственный случай, когда злодей такого уровня сам позвонил мне, первым. Вообще он известен под кличкой Эффо, но его настоящее имя Эфрен Касагранде.

Я вытаращил глаза.

– Видимо, он не соврал, вы и в самом деле его знаете, – сказала Ривера.

Я молчал.

– Доктор?

Вмешался Майло:

– Милли, он считает, что не может ничего говорить. Кодекс профессиональной чести старины-мозгоправа – вроде как у священников, тайна исповеди. – Мне он сказал следующее: – Не тушуйся, Алекс, высказывайся: мистер Касагранде сам сообщил нам, что был твоим пациентом. Хотя и дал понять, что проблемы у него были «не с чердаком».

Они ждали. Я молчал.

– Эффо дал вам разрешение говорить о нем с нами, – сказала Ривера.

– Так что давай-ка, просвети нас, – добавил Майло, – а то что-то не хочется мне этому типу панегирик сочинять.

– Он дал вам разрешение письменно? – спросил я.

Майло чертыхнулся, вытащил телефон и натыкал на нем номер.

– Это лейтенант Стёрджис. Готов к трогательной встрече, амиго? Передаю.

И протянул телефон мне.

– Доктор Делавэр слушает, – сказал я.

И услышал в ответ знакомый голос, только возмужавший, набравший глубину, насмешливый:

– Здорово, док. Давненько не виделись. Как жизнь, в том же стиле? Всё путем?

– Похоже на то. Спасибо.

– Эй, ты что, думал, я сдам твою задницу – позволю тебя прикончить? Ни фига, док! Ни фига подобного!

– Спасибо большое, Эфрен.

– Ноль проблем. Нас еще кто-то слушает?

– Нет.

– Тогда я вот что скажу: та сука, которая тебя заказала, она меня просто из себя вывела – сам хочу ее грохнуть. Ты со мной?

– Не-а, – ответил я.

Смех.

– Шучу. Наверное. Жизненных стилей много. Ты репрезентируешь один, я – другой.

– Правильно мыслишь. Как твои дела?

– Всё в норме, в реанимации с Рождества не был. – Снова смех. – Недосуг, понимаешь, – вечеринка за вечеринкой… Короче. Что тебе еще сказать?

– Значит, живешь весело, – сказал я. – Послушай, если тебе надо…

– Не, я в порядке. Ты тоже в порядке. Постарайся, чтоб и дальше так было, док.

Клик.

Я вернул телефон Майло.

– Прямо за душу берет, – сказал тот и напел строчки из «Старой дружбы».

– Касагранде может быть очень мил, – заметила Милли Ривера, – но его подозревают по крайней мере в пяти убийствах. Доктор, вы, наверное, самый везучий человек во всем Лос-Анджелесе.

– Вот и постараемся, чтобы так было и дальше, – сказал Майло. – А теперь расскажи нам всё об этой чокнутой психопатке, которая решила, что ты не имеешь права дышать.

«Чокнутая психопатка». Семантически избыточная фраза. Но спорить о грамматике было некогда.

– Тысяча авансом? – спросил я. – Сколько же она готова была заплатить за всю работу?

– Четыре тысячи, – сказала Милли Ривера.

– Итого пять жалких кусков за твою жизнь, – сказал Майло. Его зеленые глаза горели, бледное рябое лицо перекосилось от гнева.

Я невольно подумал, что, наверное, злится он и на меня тоже – хотя бы отчасти.

Глава 10

Раньше, когда я работал в педиатрическом центре, моей главной задачей была помощь детям, больным раком, и их семьям. Но вскоре ко мне на консультации стали присылать пациентов врачи из других отделений, чаще всего эндокринологи. Их пациенты продолжали навещать меня и тогда, когда я полностью перешел на частную практику.

И это естественно. Нарушение обмена веществ и неправильная работа желез – проблемы роста, пубертатного периода, детского диабета – все это порождает сложности не только физические, но и эмоциональные. Особенно плох в этом отношении диабет, потому что он требует от пациента настроя на сотрудничество с врачом – надо ежедневно мерить уровень сахара в крови, соблюдать диету, колоть себе инсулин – морока, которая не всякому взрослому по плечу, не говоря уже о ребенке.

Но самое страшное начинается, когда дети-диабетики становятся подростками, ведь в это время они стремятся осознать себя как личности, понять суть своих отличий от других, вырваться из-под контроля родителей или фигур, их заменяющих. Конечно, не все больные диабетом тинейджеры устраивают бунт именно на медицинской почве. Многие научаются регулировать свои отношения с болезнью самостоятельно.

Другие ведут себя как Эфрен Касагранде.

* * *

В свои двенадцать лет этот «исключительно хрупкий» диабетик должен был брать у себя кровь на анализ по несколько раз в день, а уж контролировать количество и состав поглощаемой пищи ему приходилось с такой дотошностью, какая не снилась и бодибилдеру на пороге соревнований. Диагноз ему поставили в восемь, и до наступления переходного возраста он оставался вполне сговорчивым парнишкой, но потом, когда в крови забушевали гормоны, решил «послать всю эту бодягу на хрен» и не делать вообще ничего.

За полгода перед нашей с ним встречей Эфрен тринадцать раз попадал в отделение интенсивной терапии, где его дважды буквально вытащили с того света.

Его попытался вразумить лечащий врач. Эфрен внимательно выслушал его и заявил, что все понял.

И бессовестно солгал.

Точно так же он реагировал на уговоры матери, двух старших сестер, тетки, которая была сиделкой и пользовалась в семье репутацией медицинского гуру, и, наконец, больничного соцработника Шейлы Бакстер, которая чертовски хорошо знала свое дело и с другими пациентами творила просто чудеса.

Эфрен уверил Шейлу, что все понял и будет вести себя как надо, а через три дня после разговора с ней едва не довел себя до комы.

Она позвонила мне в день его выписки из больницы.

– Найдется время для интересного случая, Алекс?

– Все, с чем ты не можешь справиться сама, должно быть интересным.

Она устало пересказала мне его историю.

– Тебе как, честно сказать? – спросил я.

Она вздохнула.

– Безнадежен?

– Я никогда не теряю надежды, Шейла, но я не кудесник.

– Неужели? А разве психология – это не наука о чудесах? Чары, заклинания, магические ритуалы – разве не это основные инструменты работы мозгоправов? Кстати, Алекс, может, и мне достать мою доску для таро – все равно меньше толку, чем сейчас, от меня уже вряд ли будет.

– Электрическая лампочка, – сказал я.

– Знаю, знаю – она должна сама захотеть стать другой. Это все хорошо, когда мы говорим о детском непослушании в школе. Но у этого парнишки – а он, кстати, большой симпатяга и умница, когда не валяет дурака, – просто нет времени, он со дня на день умрет.

– Я попробую, Шейла.

– О большем я тебя и не прошу. Да, и знаешь еще что? Семья у него не бедная, так что работать даром тебе не придется. – Пауза. – И, кстати, насчет родителей мальчика. Женаты они официально, с этим проблем нет, только вот его отца давно нет дома. Загремел в Пеликанью Бухту, когда Эфрену было три, и просидит там еще лет двадцать.

– Пеликан – место для серийных убийц и бандитских боссов, – сказал я.

– Он как раз из последних. Папа Эфрена имел долю в торговле героином.

– Но тюремные стены бизнесу не помеха, так? Отсюда и платежеспособность семьи…

– Алекс, только, пожалуйста, не говори мне, что совесть не позволит тебе взять эти деньги. Каково бы ни было их происхождение, помощь Эфрену нужна на самом деле, да и его мать, хочешь – верь, хочешь – не верь, женщина хорошая. Долготерпеливая, понимаешь? Да и как мать тоже вполне эффективна – две старшие дочери учатся в колледже.

– А пакетиками с «герычем» мне не заплатят?

Новый вздох.

– Нет, милый, это маловероятно.

– Ну, тогда тебе не о чем беспокоиться. Угрызения совести – это для слюнтяев.

Шейла засмеялась.

– Вот тут Эфрен был бы с тобой согласен. Так что, кто знает, может, вы с ним еще поладите.

* * *

Розалинда Касагранде позвонила мне два часа спустя и записала сына ко мне на первый сеанс на следующее утро. Ровно в назначенное время на стоянку перед моим домом скользнул выкрашенный под золото «Шевроле» с низкой посадкой, с узкими зелеными полосками вдоль кузова и черным ацтекским орлом, распластавшимся по капоту. Двигатель машины еще урчал вовсю, когда дверь пассажира отворилась, оттуда выскользнул тощий подросток в каких-то лохмотьях, почесал задницу в мешковатых штанах цвета хаки и прищурился, глядя на солнце.

Двигатель «Шевроле» продолжал работать. Сильно тонированные стекла надежно скрывали остальных пассажиров машины.

Я стоял у мальчишки на самом виду. Тот смотрел куда угодно, но только не на меня.

Он уже начал поворачиваться ко мне спиной, когда я окликнул его:

– Эфрен?

Неохотный разворот.

– Давай поднимайся.

Он продолжал стоять.

– Или не поднимайся, – добавил я.

У него отвисла челюсть.

– Как?

– Можем и здесь поговорить, какая разница. – Я засмеялся. – Ты стой там, а я – тут, будем перекрикиваться. Отличное, между прочим, упражнение для голосовых связок.

Тут уж он уставился прямо на меня.

– Классная тачка, – сказал я. – Может, когда-нибудь ты сам научишься ее водить.

Он скривил губы.

– Да я уже вожу.

– Здорово.

«Шеви» с ревом газанул на месте. Парнишка сморщился. После второго раската моторного грома, сопровождаемого выхлопной вонью, он повертел головой, словно пытался отделаться от шума в ушах. Третий заставил его нехотя потопать вверх по лестнице.

Однако к тому времени, когда он достиг верхней ступеньки, ленивая шаркающая походка сменилась комической заносчивой раскачкой. Вблизи он не производил сильного впечатления: мелкий для своего возраста, костей куда больше, чем мускулов, подбородок скошенный, бледные щеки в угрях. Голова была выбрита наголо. Лысый череп облюбовала стайка прыщей. Длинные руки болтались как тряпочные, торс узкий, грудь впалая. Тяжелые ботинки на два размера больше, чем нужно, придавали ему вид комический, почти мультяшный. Ногти у него были чистые, тело тоже ничем не пахло, но вот одежда все равно издавала тот пикантный аромат трехдневной плесени, который нередко можно обонять в комнатах подростков.

Я протянул ему руку. Он посмотрел на нее.

Я убрал руку, вошел в дом и направился прямо в кабинет, даже не глядя, идет он за мной или нет. Через девяносто с лишним секунд после того, как я сел за стол, парень возник на пороге и быстрым внимательным взглядом обвел всю комнату.

– Много у тебя тут барахла всякого. – Он дважды дал петуха, пока произнес эту короткую фразу. Альт, стремящийся перейти в тенор, но пока без особого успеха. По телефону его можно было принять за девочку. Ничего, со временем тестостерон сделает свое дело. Но чтобы это время пришло, сейчас ему надо регулярно принимать инсулин.

– Вещей много, – повторил он.

В кабинете как раз не было ничего личного, только то, что нужно для терапии.

– Ты думаешь?

– Ага, картинки вон те…

– Любишь живопись?

– Не-а… – И он покивал головой, точно приноравливая ее движения к какому-то внутреннему ритму. – А ты мне, типа, доверяешь?

– В чем?

Он улыбнулся. Зубы у него были неровные, но белые.

– Ну, что я ничего не сопру. Ты был здесь, а я там, а вещи у тебя есть красивые.

– Тебе нужны мои вещи?

– А что, можно взять?

– Нет, конечно.

Он уставился на меня.

– Ты можешь сесть, – сказал я.

Он не шелохнулся.

– А можешь не садиться, – сказал я, переложил на столе бумаги, сверился с журналом записи пациентов.

Он продолжал стоять.

Я сказал:

– Вот как ситуацию вижу я. Все кругом твердят тебе, что ты должен быть хорошим мальчиком, потому что у тебя диабет. Бла-бла-бла, шум с утра до ночи, целая гора шума. Вот ты и говоришь им: «Да, конечно, какие проблемы», – а сам думаешь: «Да пошли вы все на … оставьте меня в покое».

Услышав мое ругательство, парень слегка запрокинул голову. Черные глаза сосредоточились на мне. Нога в ботинке не по размеру притопнула.

– Все твердят одно и то же. – Я стал загибать пальцы. – Доктор Левенштейн, твоя мама, тетя Инес, тетя Кармен, тетя Долорес, мисс Бакстер. Может, еще какой-нибудь курандеро^[13], о котором я ничего не знаю…

Эфрен молчал.

Я продолжал:

– Короче, на тебя наседает куча народу, поэтому тебе приходится защищаться.

Он покачал головой.

Я спросил:

– Я не прав?

– Ты же меня не знаешь.

– А вот это верно.

– Да ладно. – Нога продолжала притоптывать все быстрее. Указательный палец лег на большой и снова убрался. И так раз десять.

Я сказал:

– Но теперь ты всех их припер к стенке, и они послали тебя ко мне. Ты знаешь, что я за доктор?

Фырканье.

Я ждал.

Он ответил:

– Мозгоправ.

– Они надеются, что я открою у тебя в голове потайную дверку, влезу внутрь и скажу твоим мозгам, чтобы они вели себя хорошо. Вся беда в том, что я не могу этого сделать, даже если б и хотел, потому что в голове у человека никаких дверок нет. Твой мозг принадлежит тебе одному. Никто не может тебя контролировать.

– А ты разве не хочешь?

– Чего – влезть в твою голову?

Кивок.

– Ни за что, Эфрен. Думаю, у тебя там слишком все сложно.

Он резко обернулся и уставился мне прямо в лицо.

– В смысле – продолжал я, – много всего происходит, потому что ты ведь не только диабет.

Парень что-то буркнул. Что именно, я не расслышал, но, судя по движению его губ, это что-то начиналось на «х».

Он поглядел на мою кушетку. Я вместе с креслом отъехал от стола, потянулся.

– Почему тогда это? – спросил Эфрен.

– Что – это?

– Почему психи? Если тебе все по… если тебе плевать.

– Когда я узнаю кого-то поближе, то мне уже не плевать.

Он фыркнул.

– А если кого не знаешь, значит, на тех насрать?

– А ты разве сильно переживаешь за тех, кого не знаешь? – спросил я.

– Я вообще ни из-за чего не парюсь.

Я встал.

– Кофе пьешь?

– Не, терпеть не могу это пойло.

– А мне оно нравится, так что подожди здесь.

Оставив его в кабинете одного, я не спеша дошел до кухни и сделал себе большую кружку кофе. Когда я вернулся, он сидел на ручке кушетки, как на жердочке.

Я сделал глоток. Эфрен облизнул губы.

– Пить хочешь?

– Не-а. – Он качнулся.

Я сделал еще глоток, сел и откинулся на всю глубину кресла. Одна рука парня вцепилась в край кушетки. Его шатнуло еще раз, сильнее. Глаза начали закатываться.

– У тебя сок есть, а? – Голос слабый, затухающий.

– Есть, апельсиновый.

– Ага.

Я быстро сходил на кухню за соком, а когда вернулся, он уже сполз на кушетку, по его бледному лицу тек пот. Пил он медленно, оживал быстро. Я вернулся за свой стол и продолжил пить кофе.

Держа пустой стакан в ладонях, Эфрен снова оглядел мой кабинет.

– Много зарабатываешь?

– Хватает.

– На что?

– На разные симпатичные вещички.

– Как та картинка, – сказал он. – Где мужики друг друга лупцуют.

– Это эстамп с картины художника Джорджа Беллоуза, из боксерской серии.

– Дорогой?

– Я купил его давно, тогда он стоил недорого. К тому же их много. А картина, с которой они сделаны, одна, и стоит миллионы.

– А кто ее купил?

– Музей.

– Где?

– В Кливленде.

– Где это?

– Примерно две тысячи миль отсюда.

Глаза у него стали как будто стеклянные. От скуки, не от низкого сахара. С тем же успехом я мог сказать – на Венере.

– Короче, пешком далековато, – добавил я.

Он улыбнулся, но тут же погасил улыбку.

– А ты всегда дома работаешь?

– Иногда езжу в больницу. Или в суд.

Эфрен напрягся.

– В суд? Ты чё, коп?

– Нет, но мне платят, чтобы я был у них экспертом.

– Насчет чего?

– Чаще всего, когда люди разводятся и не могут решить, с кем останутся дети. Мне платят за то, чтобы я сказал, что думаю. Иногда дети страдают от последствий чего-то, например автомобильной аварии, и тогда мне платят за то, чтобы я сказал, в чем их проблема.

Он смотрел на меня.

– Да, – сказал я, – работа – не бей лежачего.

– Кто их забирает?

– Кого – их?

– Детей, из-за которых судятся.

– Как судья решит.

– А ты тогда что делаешь?

– Говорю судье, что я думаю.

– Так ты умнее судьи?

– Я больше знаю о психологии – то есть о том, что люди думают и как себя ведут.

Его маленький скошенный подбородок слегка выставился вперед. Будь Эфрен побольше, можно было бы сказать, что он выдвинул челюсть.

– И что?

– Что «что»?

– Что люди думают?

– Это зависит от человека и от того, что с ним происходит.

Судя по выражению его лица, я провалил какой-то тест.

– Взять хотя бы тебя, Эфрен, – сказал я. – Иногда тебе кажется, что весь мир в твоей власти, такой ты большой и сильный.

Черные глаза глядели на меня не отрываясь.

– А иногда, наоборот, любая мелочь выходит из-под контроля. По обстоятельствам.

Его руки дрогнули. Стакан упал на пол, глухо стукнув о мой персидский ковер. Он нагнулся, поднял его, сказал:

– Извини, мужик.

Я продолжал:

– Точно так же бывает и со всеми. Мы все то большие, то маленькие. Мне платят за то, чтобы я был умным, потому что у меня есть образование и опыт. Но я не волшебник, и потайных дверей у меня тоже нет.

– А что у тебя есть?

– То, что рассказывают мне люди.

– Я тебе ничего рассказывать не буду.

– Этот твой выбор.

Он качнул головой.

– Ну да…

– Ты считаешь, что у тебя нет выбора?

Молчание.

Я продолжил:

– В отличие от других докторов, которые колют тебя иглами, щупают и вообще говорят, что и как тебе делать, я не буду приказывать тебе ничего.

– Да ну?

– Я серьезно, Эфрен. На тебя и так все навалились. Я не хочу быть частью этой кучи-малы.

Он посмотрел на свои колени.

– Значит, не хочешь?

– Чего?

– Быть моим… делать, что обычно делают доктора.

– Я просто хочу делать свою работу, – сказал я. – Которую я люблю. Ты кажешься мне интересным парнем, и я был бы рад с тобой поработать. Но быть частью окружающего тебя шума? Нет.

Он встал, стиснул стакан, потом поставил его на стол, стукнув донышком.

– Ты правильно говоришь, мужик. Достало меня все.

И сквозанул мимо меня к выходу. Конец сеанса.

* * *

Я решил, что больше не увижу его, и уже начал репетировать траурный звонок Шейле Бакстер, когда мне позвонили с телефонной станции.

– Некая миссис Касагранде хочет поговорить с вами, доктор.

– Соедините.

Пауза.

– Алло!

– Доктор Делавэр слушает.

– Это мама Эфрена.

– Очень приятно. Как его дела?

– В общем, – сказала она, – немного хорошо. Эфрен тестирует себя дважды с тех пор, как пришел от вас.

– Отлично.

– Он все еще находит конфеты и таскает, но потом хотя бы тестирует и делает укол… когда вы хотите видеть его снова?

– А он хочет сюда вернуться?

– Он забывает вам платить, – сказала она. – Я даю ему деньги, он забывает. Я пошлю вдвое, о’кей?

– Конечно. Значит, Эфрен…

– Он говорит, на следующей неделе. Это о’кей?

Я нашел в журнале свободное местечко и сделал пометку.

– Спасибо вам, доктор, – сказала Розалинда Касагранде. – Эффо говорит, вы парень с норовом.

– Вот как?

– Это хорошо. Для него, знаете? С норовом – значит, сильный. Он живет всю жизнь с девочками, все думают, он малыш, знаете?

– Его балуют.

– Я думаю, теперь ему нужен кто-то, кто напинает ему задницу. Он придет на следующей неделе.

* * *

Следующие три месяца золотистый низко стелющийся автомобиль пунктуально подъезжал к дверям моего дома раз в неделю. Я никогда не ставил Эфрену никаких жестких временных рамок заранее, наоборот, каждый раз предлагал ему несколько вариантов на выбор – и даже настаивал, чтобы он сознательно выбирал сам.

Однако я никогда не отдавал его время другим пациентам – он стал для меня важен. Факт, которым я никогда ни с кем не делился.

И он приходил всегда, за исключением одного случая, когда у него была сильная простуда, и он позвонил мне сам и за семьдесят два часа до встречи отменил визит.

Первые несколько сеансов состояли по большей части из его вопросов и моих ответов. Он расспрашивал меня обо всем – где я учился, сколько денег зарабатываю, в каких местах жил раньше. Я отвечал, но без подробностей, и моя сдержанность пришлась ему по вкусу: тот, кто дорожит приватностью своей жизни, с уважением отнесется и к его секретам.

С вопросом конфиденциальности я разобрался сразу, дав ему понять, что четырнадцатилетнему пацану полной секретности никто не гарантирует. Однако пообещал, что никогда, даже под давлением, не предам огласке ничего такого о нем, что он сам не хотел бы предавать огласке.

– Даже если давить будут копы?

– Кто угодно. А зачем копам интересоваться тобой?

Лукавая улыбка.

– Не знаю. Они приходят, ты им говоришь, так?

– Не так.

– А если они устроят на тебя облаву и будут бить?

– Все равно мне нечего будет им сказать. – Я показал ему его карту. – Видишь, вот что я записываю сюда каждый раз, когда ты приходишь.

Эфрен пролистал страницы. Прочитал. Запись везде была одна и та же: «Пациент чувствует себя хорошо».

Он сказал:

– Фигня это все, мужик. Я в полной жопе. – И засмеялся. Хорошее настроение не покидало его до конца сеанса.

* * *

Если он приезжал спокойный, мы разговаривали в кабинете. Если дерганый, то мы выходили в сад: ему жутко нравились мои рыбы, Эфрен всегда с удовольствием кормил их, а еще в шутку грозился прийти как-нибудь с удочкой и «поймать парочку этих морд себе на ужин».

Когда у него наступал упадок сил, парень просил сока. Скоро он начал благодарить меня за то, что «он у тебя такой классный, холодненький. А пивка у тебя, случайно, нет?».

– Для тебя – нет.

– Аххх.

– Может, тебе еще водки налить?

– Ты серьезно?

– Нет.

* * *

Пару раз ему не сиделось нигде, и мы выходили погулять. Оставляли мой участок и доходили аж до Глена, потом возвращались обратно. Однажды видели ястребов, которые кружили над долиной, и мне представился случай избавить его от заблуждения, что «это падальщики, которые клюют мертвечину».

Я много узнал о нем. Какие телеканалы он смотрит, какие фильмы любит, какую еду предпочитает. И про девочку из их класса «с вот такими сиськами, мужик, и настоящей волосатой мандой».

Только о его отце мы не говорили никогда. Как и о его бандитском наследстве. Ни словечка о стрельбах из движущихся машин в его квартале Бойл-Хайтс, включая те два смертельных случая, о которых писали местные газеты, – я посмотрел адреса в справочнике и понял, что это было буквально в паре шагов от его дома.

О диабете мы тоже не говорили.

Только на двенадцатом сеансе я решился задать ему вопрос.

– Можно, я кое-что у тебя спрошу, Эффо?

– Что?

– Ты ведь неглупый парень – мало сказать, неглупый, ты хорошо соображаешь, ты восприимчивый – ты видишь вещи такими, какие они есть…

– Ясно, мужик. – Ухмылка. – Вроде Персептора из мульта.

– Ты не только умен, ты нравишься себе. И это хорошо, это признак сильной натуры. И про диабет ты тоже все понимаешь. С научной точки зрения.

– Чё там понимать-то? Держи сахар на уровне, и все путем.

– Вот именно, – сказал я. – Тогда как же вышло, что ты не держал его на уровне, когда тебя прислали ко мне? Я просто так спрашиваю, из любопытства.

Он поерзал и растянулся на кушетке ничком.

– Знаешь, зачем я сейчас лег?

– Зачем?

– Я смотрел по телику, там говорили, что у мозгоправа так положено.

Я улыбнулся.

– Тогда ложись поудобнее.

Эфрен закрыл глаза. Его дыхание замедлилось, и я уже подумал, что он либо спит, либо притворяется спящим, чтобы не отвечать на мой вопрос.

Тут он сказал:

– Хочешь знать, почему я ничего не делал?

Глаза открылись. Парень повернулся на бок. Подмигнул.

– Это же диабет, мужик. А такая хрень не подходит к моему стилю жизни.

Я подумал: «Господи, какой там еще стиль? Глупый мальчишка, радовался бы, что вообще живет, а он переживает о стиле». А вслух сказал:

– О’кей, понятно.

Глава 11

Детектив Милли Ривера сказала:

– Похоже, вы выбрали себе правильного пациента. Хотя я в жизни не подумала бы, что Эффо может в чем-то оказаться правильным. Когда вы видели его в последний раз?

– Много лет назад.

– От чего лечили?

Я отрицательно покачал головой.

– Надеюсь, не от антисоциальных замашек, – сказала она. – Потому что если так, то ваше лечение не помогло, доктор. Он – серьезный гангстер, а после смерти отца поднялся в бандитской иерархии еще выше. Кстати, тот умер в Пеликан-Бей. Знаете что-нибудь об этом месте?

– Хорошего ничего.

– Скорее всего, в один прекрасный день туда угодит и сам Эффо. И, кто знает, может, даже папкину камеру унаследует.

Голос у нее звенел. Левое запястье елозило вверх и вниз по крепкому бедру. Что ж, расследование бандитских дел – процесс бесконечный и редко приносящий удовлетворение.

Ривера повернулась к Майло:

– Матерый убийца – и на тебе, повел себя как порядочный гражданин… Понимай как знаешь.

– Вы ведь из Северного Голливуда, – сказал я. – Разве Эффо сменил район? Раньше он жил в Восточном Лос-Анджелесе.

– У него бизнес в Северном Голливуде, – ответил Майло.

– Так называемый бизнес, – поправила его Ривера. – Установка автомобильных стереосистем. Туда съезжаются все придурки, кому неймется превратить свой драндулет в дискотеку на колесах. Но мы считаем, что это лишь прикрытие. Так, значит, вы давно его не видели?

– Он был моим пациентом еще в подростковом возрасте.

– Сейчас ему двадцать семь, – сказала она. – Значит, лет десять назад?

– Примерно.

– И никаких контактов с тех пор? Даже по телефону?

Я ответил:

– В настоящее время я не состою ни в каких отношениях ни с ним самим, ни с кем-либо из членов его банды.

– Зато Эффо, похоже, думает, что отношения у вас все же есть. Считай он иначе, доктор, мы бы сейчас с вами не беседовали. Потому что Эффо не из тех, кого приводит в ужас одна только мысль об убийстве. Я вам уже говорила, его подозревают в причастности к пяти убоям, и это только то, что нам известно, а скольких еще он замочил по-тихому – бог весть…

– В этих пяти случаях он сам спускал курок или действовал как организатор?

– А это имеет значение, доктор? Суть в том, что если он решает, что кто-то должен умереть, то человек обычно именно это и делает. Мы уже давно пытаемся его прижучить. Он – важная шишка в своей банде, так что, сумей мы его взять, это было бы большое дело. К несчастью, из-за вас мы теперь вынуждены вести себя с ним как с нормальным гражданином, а для нас это существенный шаг назад. Но так будет продолжаться лишь до тех пор, пока мы не разберемся с вашей ситуацией.

– Мне искренне жаль, – сказал я. – В следующий раз постараюсь, чтобы моим спасителем оказался Бэтмен или Зеленый Фонарь.

Она моргнула.

Майло спрятал в ладонь ухмылку.

– И как мы собираемся разбираться с моей ситуацией? – спросил я.

– Уберем с доски фигуру доктора Сайкс, – ответила Ривера.

– И что должен делать я?

– Ничего, Алекс, – сказал Майло. – Это наша задача – служить и защищать^[14].

– Вот это – то, что мы пришли и предупредили вас обо всем, – тоже часть защиты, – добавила Ривера. – Только никому ничего не говорите, ладно? В особенности этому Эфрену Касагранде.

Я улыбнулся.

– Что, даже спасибо сказать нельзя?

– Я уже поблагодарил его за тебя, Алекс, – вмешался Майло. – Настоящий хорек этот тип, но симпатичный.

Ривера продолжала:

– Доктор, отнеситесь к моим словам серьезно: никто ничего не должен знать, пока мы не накроем Сайкс с поличным. Кстати, о ней: нам нужна от вас кое-какая информация – сумасшедшая она или нет?

Я поделился с ними впечатлением, которое она произвела на меня.

– По мне, так обычная стерва, разве что очень хладнокровная, но никак не чокнутая, – подытожила Ривера.

У меня в запасе был целый мешок разнообразных профессиональных определений, но я не стал его даже раскрывать. Сказал только:

– В общем, верно.

– То есть она может оказаться настырной, доктор? С первого раза не вышло, значит, она попробует еще?

– Когда она подписала на это дело Гусмана? – спросил я.

– Четыре дня назад, – сказал Майло.

– Через шесть дней после своего визита сюда?

Он кивнул.

Ривера удивленно перевела взгляд с него на меня и обратно.

– Тетка никуда не торопится, Милли, – заметил Майло. – Значит, речь идет об умысле, а не об импульсе.

– Умная сволочь, – отреагировала она. – Терпеть таких не могу.

– Организация и планирование – ее вторая натура, – сказал я, – так что да, она будет продолжать. А каков наш план?

– Сейчас Сайкс знает только то, что говорит ей Гусман, а он твердит, что дело уже на мази, осталось подождать совсем немного, – произнес Майло. – Вот с этим мы и будем работать.

– То есть Гусман сотрудничает.

– О Гусмане стоит поговорить отдельно, – вмешалась Ривера. – Тоже социопат, как Эффо, только ай-кью у него баллов на пятьдесят пониже. Да, доктор, он сотрудничает, но только потому, что деваться ему некуда. Мы можем притянуть его за участие в преступном сговоре когда угодно, но его арест спугнет Сайкс, и тогда нам ее уже не зацепить – еще бы, слово богатой докторши против слова уголовной мрази. Однако мы поступили иначе – заставили Эффо привезти Гусмана к нам на встречу и там промыли ему мозги. Вот тогда-то Эффо и проинформировал Гусмана, что тому лучше играть по нашим правилам.

Она скрипнула зубами. Ладонь на бедре сжалась в кулак, прихватив изрядный кусок брючной материи, а может быть, и кожи.

– Обычно мы не верим на слово людям вроде вашего призового пациента. Но на этот раз нам было необходимо, чтобы Гусман слушался нас во всем, а Эффо припугнул его как надо. Рамон его боится, это точно, – слишком он глуп, чтобы изображать страх. Но с глупыми союзниками, как известно, и враги не нужны, вот почему так важно никому ни о чем не говорить.

Я сказал:

– После того как Сайкс приходила сюда запугивать меня, я предупредил судью Маэстро.

Ривера нахмурилась.

– Вы поставили ее в известность потому…

– Это она подписала ордер на отказ о начале процесса по иску Конни Сайкс. Я решил, что ей тоже может грозить опасность.

– И вы проинформировали ее, но ничего не сказали полиции?

– Мне показалось, что опасность еще не достигла критического уровня, когда…

– Однако судью вы все-таки предупредили.

– Я сделал то, что считал необходимым в сложившейся ситуации, как я ее видел.

– И судья ответила вам, что…

– Я говорил с ее приставом. Он сказал, что разберется.

– Что ж, – сказала Ривера, – в данный момент главной мишенью являетесь именно вы, так что давайте пока позаботимся о вас, а остальное подстроится.

– Эффо звонит, договаривается с Сайкс о встрече, вы слушаете?

Детектив рубанула ладонью воздух.

– Эффо ни с кем больше не встречается. Его участие в этом деле официально закончено, и мы не собираемся с ним вась-вась: не хватало нам еще, чтобы, когда он пойдет наконец под суд, его адвокаты пытались заработать ему у присяжных призовые очки за его добровольное участие в деле насаждения законности и порядка. – Она подалась ко мне, не вставая со стула. – Вы должны четко понимать, доктор: ваша ситуация создает нам сейчас множество неудобств, и, что бы он ни сделал для вас лично, мы все равно его возьмем, рано или поздно.

– Ага, – сказал Майло, – мы используем то, что знаем, а людей возьмем своих. Я уже позаимствовал Рауля Биро из Голливуда.

– Рауль Биро не имел дела с гангстерами, – возразил я.

– Отдай ему должное, Алекс. Он скор на ногу и хладнокровен.

– Когда это будет?

– Когда мы будем готовы, – сказала Ривера.

– Я хочу присутствовать.

Она засмеялась.

Майло – нет.

Детектив подняла брови:

– Лейтенант?

– Эта женщина пыталась меня убить – ответил я. – Я хочу видеть, как ее арестуют.

– Приятно знать, что у тебя тоже есть ген мстительности, как и у нас, простых смертных, – усмехнулся Майло.

– Все равно я сначала поговорю с лейтенантом Уайтом, – уперлась Ривера.

– Билл – хороший парень, Милли. Я возьму его на себя.

– Отлично, как скажешь. – Она встала. – Приятно было познакомиться, доктор. Постарайтесь оставаться живым и здоровым.

Майло тоже встал, но свой атташе-кейс с пола не поднял и провожать Риверу не пошел.

Она остановилась.

– Что-нибудь еще, лейтенант?

– Да так, поторчу тут чуток. Прочту доктору пару лекций.

– А… ну, удачи.

* * *

Проводив Риверу до выхода, мы еще постояли на террасе, глядя, как она уезжает.

– Придется тебе поработать моим шофером и отвезти меня в участок, – сказал наконец Майло.

– После того как выслушаю твою лекцию?

Он расхохотался.

– Как выразилась Милли, удачи.

– Думаешь, я все испортил тем, что не доложил? – спросил я.

– Мой инстинкт самосохранения подсказывает мне, что да, это хуже, чем твое обычное нежелание смотреть действительности в лицо. Хотя ты прав в том, что она тебе действительно не угрожала, просто вела себя гадко. Так что я все равно ничего не смог бы поделать, разве что припугнуть ее немножко. А я ведь ее совсем не знаю, и не могу даже предположить, чем это кончилось бы.

– Я хотел тебе все рассказать, но подумал: если ты вмешаешься, она наверняка нажалуется на тебя в департамент, и у тебя опять будут проблемы.

– Вне всякого сомнения. – Он улыбнулся. – Вот это друг.

– А что за проблемы у Риверы? Я что, сам того не желая, наступил ей на любимую мозоль?

– Дело не в тебе, Алекс. Просто у нее сейчас черная полоса.

– Выдохлась на почве ловли бандитов?

– Может, и это тоже, – сказал Майло. – Но главное – поганый развод. Ее бывший работает в комиссии по поджогам в Ван-Найсе. Неплохой, в общем-то, мужик, но сейчас они с Милли убить друг друга готовы. Один ребенок, понимаешь, вот они и рвут друг другу глотки. Так что Милли сейчас мужиков вообще не очень-то жалует.

– Это она сама тебе сказала?

– Источники сообщили.

Он вошел в дом и сразу направился на кухню.

* * *

Двумя сэндвичами с говядиной и капустным салатом под майонезом и полупинтой молока позже он сказал:

– Как ты с этим справляешься?

– С чем – с этим? – Глупейший в мире ответ, но лучшего я не нашел.

– С анализом пыльцы… о чем, ты думаешь, я могу тебя сейчас спрашивать?

Я пожал плечами.

Майло вымыл стакан с тарелкой и вернулся к столу.

– Со старушкой Милли ты был прямо как доктор Сфинкс – сама загадочность и неприступность, – хотя уверен, что причины для этого у тебя были. Но теперь-то, между нами, мальчиками, ты можешь дать чувствам волю.

– У меня всё в порядке.

Он не настаивал. Просто вернулся к холодильнику и стал шарить там в поисках десерта. Я повторил про себя: «У меня всё в порядке». Воздаяние за ложь последовало немедленно и пришло в форме приступа тошноты, который, возникнув где-то чуть ниже грудины, устремился к гортани. У меня перехватило дыхание, потемнело в глазах, тошнота превратилась в головокружение, так что мне пришлось упереться обеими руками в стол, чтобы не упасть.

Когда и это не помогло, я опустил голову на руки, закрыл глаза и стал работать над замедлением дыхания.

Потом я услышал голос Майло:

– Алекс? – Как будто из дальней дали.

Моя кожа похолодела, стала липкой на ощупь. В ушах гремел пульс. Голова была тяжелой, как железная чушка, а позвоночник превратился в кусок резины, который едва выдерживал ее вес.

Я должен был собраться с силами перед следующей задачей: сообщить новую информацию Робин.

Дверца холодильника захлопнулась. Тяжелые шаги приближались. Мне удалось снизить пульс до не слишком резвой трусцы, но головокружение не проходило, и я продолжал лежать, уткнувшись носом в стол.

Мы с Майло старые друзья, на нашем счету не одно совместно раскрытое дело, и, наверное, из-за этого мы с ним иногда мыслим одинаково, как будто на двоих у нас один мозг.

Вот как сейчас.

– Она у себя, работает? – спросил он. – Ты посиди пока тут, отдохни, я сам с ней поговорю.

Большая ладонь опустилась мне на спину. Тяжелые шаги стали удаляться. Тихо затворилась кухонная дверь.

Глава 12

Время – шесть вечера, место действия – обширная парковка позади «Мексиканской гасиенды» Рубина Рохоса, бульвар Ланкершим, Северный Голливуд.

Через пятьдесят два часа после визита Майло и Милли Риверы. Мой новый отсчет времени.

Бо́льшую часть этих двух суток мы с Робин провели в Санта-Барбаре, где сняли комнату в каком-то бед-энд-брекфасте в стороне от верхней Стейт-стрит и заполняли дни вынужденными развлечениями: гуляли в горах, бродили по пляжу, выходили в море на лодке со Стирнз-уорф и даже прокатились разок на карусели на бульваре Кабрилло.

Короче, делали все, что обычно делают парочки в этом прелестнейшем уголке мира.

Робин приняла новость спокойно, хотя потом долго оставалась непривычно тихой. Я чувствовал себя ужасно виноватым за всю эту заваруху – и так и говорил ей, не один раз, но она, конечно, отвечала мне, что никакой моей вины тут нет, и придумывала нам следующее развлечение. Конечно, хорошо было бы поспать часика хотя бы два кряду, но у меня не получалось отключиться больше чем на пару минут.

Теперь мы опять в Эл-Эй^[15], Робин гостит у друзей в Эхо-Парк, а я сижу в полицейской машине без опознавательных знаков, Майло за рулем, Ривера – рядом.

Ресторан – здоровая оштукатуренная коробка из тех, что без счета лепили здесь десятки лет назад, когда участки были дешевыми, а вывески – бесстыдно большими. Теперь его не снесли лишь благодаря хозяину, которому в свое время хватило ума участок купить, а не взять в аренду, как некоторые.

В свои девяносто Рубин держит ресторан больше для развлечения, чем для дела, но благодаря разумным ценам и слоновьим порциям улыбающиеся лица окружают его с утра до вечера.

Шесть часов пополудни – ровно середина ресторанного «счастливого часа». Высокий бокал сладкой «Маргариты» за четыре доллара. Бескрайняя парковка заполнена на три четверти.

Теплый вечер в Эл-Эй. Небо серое от смога, ничего нового.

Первым появляется «Лексус» сливочного цвета: пробирается между рядами других автомобилей, наконец выбирает один из немногих свободных пятачков, останавливается.

Его ждали только через пятьдесят минут.

Шесть ноль три: серый «Форд»-пикап – задняя часть набита садовыми инструментами и мешками с удобрениями, на одном колесе не хватает колпака – тоже въезжает на площадку и паркуется прямо напротив «Лексуса», якобы случайно.

За рулем пикапа сидит полицейский в штатском – Джил Чавес из Северного Голливуда; на нем пропотевшая рабочая одежда, на лице двухдневная щетина. Чавес глушит двигатель, закуривает сигарету и настраивает свою камеру на «Лексус», выводя приближение на максимум и ловя в кадр женщину средних лет, с квадратным лицом, которая сидит за рулем машины сливочного цвета и, опустив окно, неподвижно ждет.

Первое движение она делает в шесть ноль шесть. Поднимает руку и смотрит на часы.

Достает мобильник, набирает какой-то текст.

Отправив сообщение – потом выяснилось, что это была инструкция офис-менеджеру не забыть приобрести еще расчетно-учетных банковских форм «Медикэл» и «Медикэа» – она роскошно зевает, не заботясь о том, чтобы прикрыть рот ладонью. Снова берется за телефон, выходит в Интернет, что-то читает – новостную ленту Си-эн-эн, как мы узнаем позже. Финансы.

Позже Чавес выскажется о ее хладнокровии так: «Как будто приехала блинчиков с острым перцем поесть и запить парой “Маргарит”».

На парковку въезжают еще машины.

Женщина в «Лексусе» смотрит на них безо всякого интереса. Бросает взгляд в зеркальце на внутренней стороне противосолнечного козырька. Подправляет макияж.

Камера Чавеса щелкает. Фиксирует улыбку на ее губах.

Телефон исчезает из ее рук. Его место занимает журнал.

Приближения фотообъектива недостаточно, чтобы прочесть название. Слишком мелкий шрифт на обложке. Позже периодическое издание будет определено как «Современная патология».

Появляются еще два автомобиля. Женщина бросает быстрый взгляд на каждый по очереди. Снова зевает. Достает крошечную соринку из уголка левого глаза.

Шесть четырнадцать пополудни – ровно минутой раньше назначенного – появляется черный «Камаро» десятилетней давности. Притормаживает, потом не спеша едет дальше, делает по парковке полный круг, проезжает мимо «Лексуса». Двумя кругами позже возвращается к «Лексусу» и втискивается на свободный пятачок рядом с роскошным седаном.

Окно сиденья пассажира в «Камаро» открыто, из него прекрасно видно место водителя «Лексуса». Но женщина с квадратным лицом не спешит опускать стекло – она хочет сама разглядеть новоприбывшего, прежде чем позволить рассматривать себя.

Тем не менее одна из четырех камер, спрятанных в «Камаро», включается. Захватывает крупный план среднетонированного стекла.

Водитель «Камаро» наклоняется к окну. Молодой, стройный, симпатичный испанец со скуластым лицом и любопытными карими глазами, он одет в клетчатую рубашку «пендлтон» с длинными рукавами, застегнутую под самое горло, мешковатые штаны защитного цвета и белые кроссовки «Найк». Синяя бандана покрывает свежевыбритый череп. Всего три часа назад детектив Рауль Биро был обладателем роскошной черной шевелюры, которую издали легко можно было принять за парик. Напарница, Петра Коннор, сначала обрила его машинкой, а потом добавила немного колера давно не видавшему солнечного света скальпу, чтобы не слишком отличался от остального, довольно-таки загорелого эпидермиса Биро. И вот он сидит и щурится на «Лексус».

Профессионально наложенные вре́менные татуировки покрывают кисти рук Биро, охватывают шею. Превосходные черно-синие тюремные чернила – тоже дело рук Петры, которая до того, как прийти работать в полицию, училась на художницу.

Левая сторона шеи: тонко прорисованная цветущая роза на фоне оранжевого распятия.

Под левым глазом слеза.

Грубо нарисованная черная рука.

Такое количество чернил на столь небольшом участке открытой кожи намекает на то, что тело под одеждой расписано целиком. Никто ведь не ждет от Биро, что он будет раздеваться и тем самым разоблачит свой обман.

Биро пристально изучает окно водительского сиденья «Лексуса». Словно повинуясь энергетике его взгляда, стекло скользит вниз, открывая квадратное лицо женщины за рулем.

Она смотрит на Биро без всякого выражения. Он отвечает ей тем же.

Наконец она произносит:

– Хуан?

– Джордж, – отвечает Биро. – Я не в игрушки играть приехал, леди.

Квадратное лицо сначала напрягается, потом вдруг светлеет. Ресницы кокетливо вздрагивают.

– Приятно познакомиться, Джордж. Я Мэри.

Голос совсем не тот, что я слышал у себя в кабинете. Конни Сайкс изображала флирт с самозабвением актрисы любительского театра, особенно налегая на протяжный южный акцент, – я наверняка посмеялся бы, если б в тот миг был в состоянии реагировать на смешное.

Ни Майло, ни Милли Ривера никогда не слышали ее настоящего голоса. Им было не смешно.

У меня скрутило желудок.

«Она получает удовольствие».

Биро:

– Вас кто-нибудь видел? – Он тоже изменил голос. Низкий, говорит монотонно, как почти все в Лос-Анджелесе, глотает окончания.

Культурный человек с безупречной дикцией ломает комедию ради аудитории из одного человека.

Конни Сайкс:

– Конечно же, нет. (Ка-анечна же, не-ет.)

– Уверены?

– Абсолютно, Джордж.

Биро не отвечает.

– Клянусь, Джордж. Так где мы этим займемся?

Биро отвечает не сразу. Сначала обводит внимательным взглядом площадку.

– Ладно, залезайте.

– В твою машину?

– А что, какие-то проблемы?

– Ну… в общем-то, нет.

– Тогда давайте.

Конни Сайкс строит гримаску, но все же отвечает:

– Ла-адно, Джордж. – И поправляет волосы.

Первый по-настоящему женственный жест, который я у нее вижу. Абсурдный и абсолютно для нее не подходящий. Как балетная пачка для носорога.

Но «Джорджу» плевать на ее сексапил, Конни чувствует это и хмурится еще больше, вылезая из своего «Лексуса».

Обходя черный «Камаро» сзади, она бочком протискивается между машинами, берется за ручку задней двери, дергает – закрыто.

Биро тянет за рычажок – дверца, щелкнув, открывается. Сразу ясно, кто здесь хозяин. Конни садится. Снова поправляет волнистые волосы. Пробует улыбнуться тепло и раскованно, но свеженакрашенные губы складываются вместо этого в кривую усмешку, столь же привлекательную для мужчины, как репеллент для самки комара. Хотя, может, я слишком строго ее сужу. В конце концов Х-хромосома есть и у нее. Но тут Милли Ривера говорит:

– Вот гадина ползучая.

Биро закуривает.

Сайкс притворно закашливается.

– Это вредно для здоровья, Джордж.

Биро выдыхает дым.

– Показывайте деньги, леди.

Сайкс хлопает себя по сумке. Тем же жестом, как тогда, у меня в кабинете, когда она намекала мне, что там у нее пистолет.

– Они здесь, Джордж.

– Сколько?

– Как договорились.

– Покажите.

Конни открывает сумку, вытаскивает пачку банкнот.

– Что надо сделать? – говорит Биро.

– В смысле? – Сайкс забывает про акцент.

– Что делать надо, я спрашиваю?

– Я думала, Рамон все объяснил…

– Ну, да, – отвечает Биро. – Убрать одного парня.

– Значит, ты все знаешь.

– Все, да не все, леди.

– Что еще тебе нужно?

– Убрать можно по-разному, – говорит Биро. – Как вы хотите, чтобы я это сделал?

– «Как», в смысле…

– Застрелить, зарезать, башку ему проломить. – Он смотрит на нее и выпускает в ее сторону большой клуб дыма. – Это все называется «убрать».

Сайкс открывает окно и дышит свежим воздухом.

– Не могли бы вы погасить сигарету? Вы меня просто удушаете.

Биро, продолжая пыхтеть:

– Так скажете или как?

– Я полагала, что Рамон уже…

– К черту Рамона; я здесь, вы тоже здесь… уверены, что деньги тоже все здесь? Мало ли, что вы там мне показали.

– Конечно, уверена. – Дуется.

Пауза.

Конни говорит:

– Я занятой человек. Думаете, я пришла сюда просто так, шутки ради? – Смеется.

– Что смешного, леди?

– Я хочу сказать, Джордж, что ты не производишь на меня впечатления человека, который любит пошутить. Хотя для тебя это, может быть, и забава.

Биро смотрит на нее внимательно.

– Хватит дурацких разговоров, леди. Так вы скажете мне, чего хотите, или нет?

Конни смотрит на него. Ее губы сжаты в узкую полоску.

Атмосфера в «Камаро» изменилась, мы все это чувствуем.

Майло трет лицо, как будто умывается всухую.

Ривера говорит:

– О-ой… ну, давай, Рауль, дожми ее, парень.

– Ну, так как, леди? – спрашивает Биро.

Конни отвечает:

– Мне кажется, вы… ведете себя слишком легалистично, Джордж.

– Чего?

– Раскручиваете меня на детали.

– Это ваша работа, леди.

– Но профессионал-то вы, Джордж.

– Ну, да. И что?

– Значит, вам и решать.

– Всё?

– Ну, конечно. Почему нет?

– Ну, как хотите. Мэри. Просто я думал, что…

Ни слова не говоря, Конни Сайкс распахивает пассажирскую дверцу «Камаро» и выскакивает из машины на улицу. Но не бежит сразу к «Лексусу», а, огибая «Камаро» сзади, задерживается у заднего бампера. Как будто что-то рассматривает.

– Что это она – номер запоминает, что ли? – произносит Майло.

– Глазам своим не верю, – реагирует Ривера. – Вот ведь сука подозрительная…

Рауль Биро спрашивает, едва шевеля губами:

– Что дальше, парни? Мне идти за ней?

Судя по его тону, это последнее, чего ему сейчас хочется.

– Оставайся на месте, – отвечает Майло.

Конни Сайкс входит в ресторан.

– Сматывайся, – командует лейтенант.

Биро не заставляет себя долго ждать.

«Камаро» выезжает с парковки и исчезает из виду, а через пару минут из ресторана показывается Конни Сайкс, оглядывается, не спеша подходит к своему «Лексусу», еще раз оглядывается, и только тогда садится за руль.

Медленно выруливает с парковки и уезжает.

Милли Ривера провожает ее ругательствами. Ей вторит Майло.

Мысли о том, что все могло бы пойти совсем иначе, заполняют мою голову. Но я оставляю их при себе.

Глава 13

Возвращаясь через Лорел-Кэньон в город, Майло свернул в отделение полиции Голливуда для встречи с Раулем Биро, которая наверняка обещала стать депрессивной.

Но на участке в Уилкоксе его не было. Биро, судя по его тону, сдувшийся, словно шарик, не имел никакого желания оказаться сейчас в обществе Петры и других своих коллег.

Он назвал нам адрес кофейни на Сансет, неподалеку от Гауэр, где сам уже сидел в кабинке с чашкой кофе. Верхняя пуговица рубашки «пендлтон» расстегнута, рукава закатаны. Выше запястий руки чистые, ниже – карнавал татуировок. Вместо банданы на голове красуется бейсболка с надписью «Доджерс»^[16].

Не успели мы с Майло и Риверой сесть, как он начал:

– Я знаю, что все испортил, только убей не пойму чем.

Вообще-то он необычайно умный и проницательный детектив, свободный от мачистских предрассудков, зато сдержанный и полностью уверенный в себе. Видеть его в таком состоянии было грустно.

– Ничем, Рауль, абсолютно ничем, – ответил Майло. – Просто эта дамочка – параноидальный тип.

Биро продолжал, точно ничего не слышал:

– Я изображал крутого парня, поскольку наш полицейский «псих» сказал, что так будет лучше. – Он посмотрел на меня. – Надо было посоветоваться с вами, но мне сказали, что вы в этом деле лицо заинтересованное.

– Понимаю, – ответил я.

– А вы на моем месте сделали бы иначе?

– Нет сборника готовых рецептов на каждый случай жизни. Майло прав, заранее ничего не узнаешь.

– О, черт, – вздохнул Биро, – ну и каша заварилась…

– Ты бедняга, – сказала Милли Ривера. – С какой шевелюрой пришлось расстаться.

– Это не страшно, снова отрастет, – ответил Биро. – А вот она все еще на свободе… мне очень жаль, док.

– Не волнуйтесь, – сказал я.

Биро покачал головой.

– Раньше я всех актеров считал идиотами. А теперь думаю, что сам дурак, надо было у них учиться.

Подошла официантка. Мы заказали три чашки кофе, она нахмурилась.

– И всё?

– Нет, это только для затравки, – сказал Майло. – Принеси-ка мне шоколадный сандей с горячей карамелью… а ананасовый соус у вас есть?

– Нет, только персиковый и вишневый.

– Вот и хорошо.

– Так какой?

– Оба.

– Оплачиваются особо.

– Особому клиенту – особая цена.

Официантка отошла, закатывая глаза.

– Лейтенант, если я поем, меня стошнит, – сказал Биро.

– Ну, а я бы не отказалась от чего-нибудь сладенького, мозги подкормить. Возьму-ка я тоже сандей, – заявила Ривера.

– Я тебе его и заказал, – ответил Майло, а сам встал и кивнул мне. Из кабинки мы вышли вместе. Он обернулся и добавил: – Не парьтесь, ребята, рассосется.

– Вы совсем уходите? – спросила Ривера.

– Я буду на связи.

– Так мы с этим закончили?

– Официально? Пока да.

– А что я скажу лейтенанту Уайту?

– Я сам ему все скажу.

– А Гусман?

– Похоже, его контролирует Эффо.

Ривера задумалась.

– Ладно, а как теперь быть с Эффо?

– Как всегда, Милли, как всегда.

Она взглянула на меня.

– Как вы к этому отнесетесь, доктор?

– Если вас интересует, стану ли я его о чем-то предупреждать, нет, не стану. Но, если б и предупредил, какая разница? По-моему, он и так знает, что вы на него охотитесь.

Ривера оскалилась.

Официантка принесла сандей. Майло сказал ей:

– Подсласти свою жизнь, малышка, – и бросил на стол двадцатку.

– А вы что, не будете это есть? – спросила официантка.

– Эх, съел бы, да, боюсь, мне на пользу не пойдет. – Похлопав себя по пузу, он протянул ей еще десятку. У нее отвалилась челюсть.

Майло подмигнул ей, и мы пошли.

У дверей кофейни я обернулся. Биро и Ривера так и сидели, не шелохнувшись.

Копы – немая сцена.

Да, у моего лучшего друга бездна обаяния, и он всегда знает, когда и как пустить его в ход.

Это должно было меня обнадежить.

* * *

Майло завел машину.

– Отвечая на твой первый невысказанный вопрос, обещаю, что буду держать ситуацию под контролем. На второй – на кой черт тебе нужны все эти подробности?

Некоторое время я дал ему вести молча, потом заговорил:

– В ответ на твой первый ответ: когда, где и каким образом? И на второй: речь идет о моей жизни, я должен знать, что происходит.

Он прибавил газу.

– Что ж, ты прав. Я рассчитываю на старую добрую очную ставку с крейзанутой Конни.

– Я не уверен…

– Выслушай меня, Алекс. Я поеду прямо к ней домой, с порога выложу ей, что мы все знаем, припугну ее как следует – в рамках закона, разумеется, – и, может быть, мне удастся спровоцировать ее на что-нибудь эдакое, за что я смогу ее арестовать. – Он положил ладонь себе на брюшную область. – Я – мишень не из мелких. Целая Сахара ирландской шкуры – разве не соблазнительно проделать в ней где-нибудь дыру? Пусть только попробует, тут мы ее и цап-царап.

– Ты будешь…

– Я – коп и работаю в отделе убийств, так что любое убийство, в том числе и покушение на убийство, – мое дело, хочу – и расследую. С высочайшего изволения.

– Ты спрашивал у шефа?

– Задал одному из его подхалимов чисто теоретический вопрос.

– Ты предполагал, что подсадная утка не сработает?

– Ничего я не предполагал, Алекс. Есть такое старое правило бойскаута. Будь готов.

– Конни обратится к закону…

– Да, знаю, наймет себе адвоката. Вот только процесс может затянуться очень надолго, и тогда посмотрим, как она будет задирать нос, когда отдохнет чуток в окружной тюрьме, да еще в одной камере с веселыми девицами из восточных кварталов. – Широкая хищная улыбка. – В конце концов, разве она не решила отнять у тебя жизнь из-за какого-то отчета, который ты написал? Мать ее за ногу… Где она живет?

– Вествуд.

– Адрес?

– Наизусть не помню.

– Он в ее папке?

– Да.

– Папка у тебя в доме?

Кивок.

– Значит, туда мы и направим стремительный бег наших коней.

* * *

Когда мы прибыли, он, вместо того чтобы сразу пройти в мой кабинет, заявил:

– Сначала о главном, – и направился через весь дом, а затем и сад в мастерскую Робин.

Она работала на циркулярной пиле, так что мы вошли и встали у двери. Рев смолк, она сняла защитные очки и стряхнула опилки с прямоугольного куска соснового дерева.

– Большой Парень.

– Привет, – сказал Майло.

Вытирая на ходу руки, она подошла к нам. За ней ковыляла Бланш.

– Как бы мне хотелось сказать, что я рада тебя видеть, Майло, но чую, что новости у тебя дурные.

Он все ей рассказал.

Робин пожала плечами:

– В таких делах никогда ни в чем нельзя быть уверенными.

– Идеальная женщина.

И тут я не мог с ним не согласиться.

* * *

Все втроем мы перешли совещаться на кухню, за большой стол. Бланш устроилась у ног Майло. Тот рассеянно почесывал ей макушку.

– Будь у тебя удостоверение о прохождении тренинга К-девять, псина, я взял бы тебя с собой.

– Куда бы ты ее взял? – спросила Робин.

– Он хочет встретиться с Сайкс, – ответил я.

Майло ввел ее в курс дела.

– Что ж, звучит логично, – сказала Робин. – Спасибо. – И добавила: – В самом деле, милый, какой у тебя выбор – продолжать жить в аду?

– Просто я не уверен, что этот способ нас оттуда вытащит.

– А что ты предлагаешь? – вскинулся Майло. – Провести с ней сеанс психотерапии?

Я промолчал.

Робин взъерошила мне волосы.

– Честно говоря, Алекс, единственный разумный выход, который я вижу, это чтобы ты сам прекратил ее страдания. – Ехидная улыбка. – Или поручил это мне. У меня, кстати, и подходящие орудия найдутся. В мастерской.

Майло зажал себе руками уши и принялся напевать какую-то мелодию.

Робин, смеясь, потянула его за левую руку и, нагнувшись к самому его уху, сказала:

– А потом я налью полную ванну серной кислоты, возьму эту суку и…

– Прибереги это для киноверсии, детка. Алекс, давай сюда адрес.

– Когда ты планируешь к ней ехать? – спросил я.

– Она ведь доктор, работает, скорее всего, допоздна, а я хочу застать ее дома, так что поеду часикам к десяти.

– Сегодня?

– А ты видишь причины ждать дальше? Поеду сейчас, съем что-нибудь жирозачинающее, кстати, может быть, даже ребрышек в той забегаловке, на Сентинелле… нет, ребята, не соблазняйте меня обещаниями бесплатного питания, мне надо немного побыть одному. Собраться с мыслями и так далее.

– Динь-дон, – сказал я. – Отдел убийств, здравствуйте.

– Знаешь, – сказал мне Майло, – в конце концов, если б ее план сработал, она все равно никуда от меня не делась бы.

Глава 14

Когда Майло ушел, мы с Робин вернулись за кухонный стол.

– Итак, – начал я.

– Предлагаю начать приводить в действие план Б, – ответила она.

– А какой был А?

– Сидеть тут, чувствовать, как кишки закручиваются в узел, и ждать, когда позвонит Большой Парень и скажет, как дела.

– И откуда у тебя такое чувство юмора? В чем же тогда план Б?

– Наслаждаться жизнью – может быть, тоже сходить, зачать немного жирку… Ведь если кто и может разобраться со всем этим безобразием, то только он, так чего зря волноваться?

– Ты сможешь есть?

– По крайней мере, попытаюсь. И, пожалуйста, не спрашивай меня о том, что будет, если он ее не убедит. Разберемся потом, когда и если.

– Отлично. Куда пойдем есть?

– Давай решим по дороге.

– Договорились, – сказал я. – Прости.

– За то, что ты стал потенциальной жертвой? По-моему, тебе не за что извиняться, Алекс. По-моему, извиняться должна она, это чудовище в юбке.

– Я живу, – ответил я, – с идеальной женщиной.

– Ошибаешься, милый. – И Робин легонько ткнула меня кулачком в плечо. – Правда, я гораздо лучше многих.

* * *

Мы выбрали тайское кафе на Мелроуз, первый этаж, витрина на улицу, к девяти сорока пяти поели. Майло уже должен был быть у Конни Сайкс, сидеть, наблюдать.

Я спросил у Робин, не хочет ли она покататься. Та ответила:

– Еще бы, на месте нам все равно не усидеть.

– Спасибо за доброту.

– Какую еще доброту?

– Ну, ты же сказала «нам».

– А ты думал, я кто, Железная Дева, что ли? У меня тоже нервы на пределе. Вот я и пытаюсь использовать навыки борьбы со стрессом, которым меня обучил один знакомый психолог.

* * *

Мы поехали на запад, в Беверли-Хиллз, пересекли Родео; несколько раз останавливались по дороге, когда Робин хотелось взглянуть на витрины поближе.

– Царица, тебе стоит только приказать.

– Спа-асиба-а, па-апсик. – С протяжным южным акцентом. Неудачный выбор; я сразу напрягся. И глянул на часы на приборной доске.

Десять двадцать три. Теперь Майло уже…

Тут Робин сказала:

– Давай поедем домой, посмотрим телик, а если до полуночи Майло не позвонит, то будем считать, что все хорошо и что наши сны сегодня будут куда приятнее, чем ее.

Десять минут после полуночи. Выключили свет.

– Люблю тебя, детка. Спасибо за терпение.

– И я тебя люблю, Алекс. Все будет отлично.

* * *

Через три минуты, когда я уже бултыхался в самом кошмарном сценарии, раздался телефонный звонок.

Голос Майло сказал:

– Это я. Ты в безопасности.

– Ты уверен…

– Поверь мне, ты в безопасности. А вот я только что обзавелся новыми проблемами, да еще какими…

Глава 15

Дом Конни Сайкс – одноэтажный кирпичный особняк в тюдоровском стиле – располагался на холмистой тупиковой улице между Уилширом и Сансет. На выложенной булыжником подъездной дорожке стоял ее кремовый «Лексус».

Приятный, тихий район, вдоль обочин выстроились взрослые деревья. До университета пешком рукой подать – отличное было бы место для молодой преподавательской семьи, только когда это преподаватели могли себе позволить жизнь в Вествуде? Ее дом стоял дальше от дороги, чем дома соседей, в окружении кустарников, под сенью гималайского кедра с небольшую четырехэтажку высотой. Идеальное место для всякого, кто дорожит своей частной жизнью.

Имей я дело с типичным разводом, когда решается, с кем останется ребенок, то наверняка побывал бы здесь раньше. Однако в случае «Сайкс против Сайкс» это было совершенно излишним, и дом долгое время оставался для меня абстракцией – адресом, записанным на бумаге.

Вот почему я и не подозревал о том, насколько близко от меня он находится: минутах в пяти езды, ну, в десяти, если машины спешащих на работу жителей пригорода запрудят дорогу с утра. А если человек в хорошей спортивной форме и не прочь прогуляться, то и пешком можно дойти.

Как легко было бы Конни прийти ко мне под покровом темноты! Запертые ворота в начале подъездной аллеи – препятствие для автомобиля, пешеходу они не помеха.

Счастье, что действовать самой было не в стиле Конни; она предпочитала планировать и распределять роли.

Пока кто-то другой не отвел ей в своем спектакле совсем неожиданную роль.

* * *

Три черно-белых автомобиля, расставленные на улице по диагонали, не дали мне даже приблизиться к пространству за желтой лентой. Той же цели служил стратегически припаркованный белый фургон службы коронера и черный фургон из тех, в которых на место преступления привозят техническое оборудование эксперты. Небо было абсолютно черным; то же и тротуар перед особняком – полная темнота, не считая единственного светлого пятна как раз под дверью.

Я подошел к копам, охранявшим желтую ленту. Команда Джек-и-Джилл, обоим чуть за двадцать. Офицер Флинт, офицер Рузвельт – оброненное мной имя Майло ни на кого из них не произвело впечатления. Я не был уверен, что звонок ему поможет; он ясно выразил свое мнение по телефону.

«Нет, оставайся дома, Алекс».

«Но ты же мне позвонил».

«Да, сказать, что тебе ничего не угрожает».

«О’кей».

Отойдя от людей в форме на пару шагов, я все же набрал его номер.

– Лейтенант, для выполнения задания прибыл.

– О, черт…

– Скомандуй своим людям, пусть меня пропустят.

– Алекс…

– Мамочка, обещаю, что ничего не испорчу. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..

– Какого чё…

– Я должен это увидеть.

Он дал отбой. Через полминуты женщина в форме, Флинн, взялась за рацию. Ей позвонили. Она ответила и, глядя на меня все еще с сомнением, приподняла желтую ленту и сделала мне знак проходить.

* * *

Конни Сайкс лежала на спине посреди небольшой круглой прихожей. Никакого столика в центре, на круглом полу из твердых пород дерева круглый ковер. Имитация персидского, бежевый с голубым и зеленым, плюс большое неровное пятно красновато-ржавого цвета, не запланированное мастером.

Ее смерть освещал канделябр из кованого железа. На ней был махровый халат цвета мокко поверх практичной пижамы из белой фланели в голубой цветочек. Белая фарфоровая чашка лежала на боку, обведенная желтым полицейским маркером, примерно в шести футах справа. Она отлетела так далеко, что приземлилась не на ковер, а на твердый дубовый пол. Лужица чая вокруг нее была как прозрачная амеба со светло-серой каемкой.

Махровый халат распахнулся, открывая другое, ржавое пятно, темное и залубеневшее, как раз посреди верхней части пижамы. Сразу над пупком в запекшейся крови был виден разрез длиной около пяти дюймов. Аккуратный, ровный, горизонтальный, чуть выпяченный в центре.

Этот разрез сделали первым, потом добавили еще два, крест-накрест, раскромсав диафрагму.

Халат был распахнут оттого, что с него сняли пояс и им удушили Конни Сайкс, как гарротой.

Там, где ее лицо не было багрово-черным, оно было серым. Язык, как японский баклажан, вывалился меж белых как мел губ.

Следователь службы коронера, которую, как я знал, звали Глория, стояла возле трупа на коленях с фотоаппаратом на шее и записывала что-то в спиральный блокнот. Майло остановился в нескольких шагах от нее.

– Зарезали, а потом задушили? – спросил я.

– Именно в таком порядке, – ответил лейтенант. – Никаких признаков взлома или следов борьбы; когда я пришел, входная дверь была закрыта. Так что, вероятно, убийцу впустила она сама, ее ударили в живот, она упала, и ее придушили поясом.

– Разве ножевые ранения были не смертельны?

– Я что, врач?

Глория улыбнулась.

– Привет, доктор Ди. Когда же мы с вами встретимся при обстоятельствах повеселее? Конечно, до вскрытия ничего утверждать нельзя, но я бы сказала, что вы правы. Там, куда ее ударили ножом, глубокий разрез нарушает дыхание.

– Но он хочет действовать наверняка и потому еще и душит, – сказал я и посмотрел на пояс. Никакого узла, только петля.

Глория взглянула на обезображенное лицо Конни Сайкс.

– Сделано быстро и технично. Похоже, кому-то она сильно не нравилась.

Я подумал: «Таких хоть пруд пруди», – но промолчал, пытаясь разобраться в своих чувствах.

Когда я вижу человека, униженного в смерти до такой степени, мне всегда становится грустно, и в тот раз это, наверное, было заметно.

Так что никакого триумфа я не испытывал.

Хотя…

Мне стало легче.

На меня вдруг снизошло такое спокойствие, какого я не чувствовал уже много дней подряд. И только тогда я осознал, в каком напряжении жил все это время.

– Ну, насмотрелся? – спросил Майло.

Я оторвал взгляд от тела и поглядел вокруг. В проеме двери была видна часть гостиной – просто обставленной комнаты с большими окнами со средниками. Днем из них наверняка открывался вид на нарядный задний дворик; сейчас в них не было ничего, кроме черных квадратов ночи.

Слева от трупа располагалась дверь в уборную, справа – шкаф для пальто.

Из-за угла вышел эксперт-криминалист.

– Нигде никаких признаков ограбления или взлома, лейтенант. Бобби сейчас снимает отпечатки в ее спальне и ванной, но там вряд ли обнаружится что-нибудь интересное. Все происходило здесь.

– Быстро вы обо всем позаботились, – вырвалось у меня.

Все вытаращили на меня глаза. Эксперт – наверное, потому, что никогда раньше меня не видел; Майло и Глория – потому, что я сморозил глупость.

Майло ткнул большим пальцем себе за спину.

– Пойдем, выйдем.

* * *

Мы нырнули под ленту и пошли к моей «Севилье». В окнах соседних домов зажглись огни. В трех участках к югу от места преступления крупный мужчина держал на коротком поводке большую собаку. Когда мы проходили мимо, он спросил:

– Что-то случилось, офицеры?

– Совершено преступление, сэр, – ответил Майло.

– Какое преступление?

Я ожидал уклончивого ответа. Но лейтенант сказал:

– Убийство.

– Это она? – спросил крупный мужчина. – Ее убили?

Майло повернул к нему. Пока мы приближались, свет от фонаря над крыльцом его дома добавил его образу недостающие детали: телосложение рыхлое, волосы седые, брови кустистые, возраст пятьдесят пять – шестьдесят лет, спортивные штаны из черного бархата. Пес был не чистопородный, тигрового окраса, раскормленный, морда тупая, глаза умные. Когда мы подошли, он сидел и громко дышал. Никакого инстинкта охранника; похоже, помесь лабрадора с ротвейлером, причем с явным преобладанием первого.

– Вы знаете доктора Сайкс? – спросил Майло.

– Я знаю, что это ее дом, – ответил мужчина.

– Она приятная соседка?

– Хм… да ничего, нормальная.

Майло ждал.

Мужчина продолжил:

– Наверное, не годится говорить о покойных плохо, но приятная – это не про нее. Она ни с кем не общалась, бывало, скажешь ей «здрасте», она и не ответит. Может, рассеянная была…

– Или невежливая.

– К ней никогда не приходили друзья – я, по крайней мере, не видел. Да и вообще, ее замечали, только когда она начинала на кого-нибудь жаловаться.

– А на что она жаловалась?

– Собачьи какашки не убирают, помойные бачки слишком долго стоят на улице… в таком духе.

– А кому она жаловалась, мистер…

– Джек Бургхофф. Тому, кого считала виноватым. Однажды постучала в мою дверь и показала мне кучку собачьего дерьма возле ее подъездной дорожки. Ма-аленькую такую. Совсем не в стиле Отиса, да, Оти?

Пес шумно вздохнул.

Бургхофф продолжал:

– Эх, дружище, если б ты у меня делал такие кучки, чтобы совочка хватало… Нет уж, Отис как оставит сувенир, так тут неси лопату. Что я и объяснил доктору Сайкс. А она так на меня посмотрела, будто я ей наврал. Ну, я просто закрыл дверь, и всё. А вы знаете, кто ее убил? В нее стреляли? Потому что я ничего не слышал. Мы тут бдительные – кто-нибудь что-нибудь подозрительное услышит, и сразу звоним куда надо… Так что, стреляли?

– Нет, сэр, – сказал Майло.

– Тогда как же…

– Вот теперь я действительно не могу ответить на ваш вопрос, сэр. То есть вечером здесь было тихо?

– Абсолютно, – сказал Бургхофф. – Года три назад у нас тут прошла целая серия краж со взломом, многих ограбили. Потом выяснилось, что этим занимался один аспирант из университета – решил организовать себе прибавку к стипендии.

– Стюарт Белиз? – спросил Майло.

– Так это вы его арестовали?

– Нет, мои коллеги из отдела грабежей.

– Чокнутый, да? Днем учился на доктора философии, а по ночам грабил чужие дома… Но я что хотел сказать? Ваши ребята взяли его потому, что им позвонил кое-кто из наших – профессор Эшворт, точнее говоря. – Бургхофф кивнул на дом через дорогу – двухэтажный особняк в испанском стиле. – Вот тоже ирония, а? Профессор закладывает студента…

Майло улыбнулся.

– А что еще вы можете сказать нам о докторе Сайкс?

– Ну, я уже говорил, она не была особо общительной. В прошлом году мы организовали уличную вечеринку – вынесли столы на улицу, скинулись всем кварталом, кто что принес… Доктор Сайкс даже не появилась, хотя была дома – ее машина стояла на подъездной дорожке, вот как сейчас.

– Вы очень наблюдательны, сэр.

– Профессиональное чувство территории, я ведь художник. Реклама, графика, ран-арт для «Интелло-фьюэл». Назовите мне ваше имя, и оно завтра же вылетит у меня из головы. А вот лица, визуальные стимулы – совсем другое дело. Для меня жизнь – это кино, в котором я помню каждый кадр.

– А сегодня вечером вы не заметили ничего из ряда вон выходящего, сэр?

– Нет, если б заметил, то давно уже позвонил бы вам. Единственное, что я могу вам сказать, это когда примерно она сегодня приехала домой. Я ставил свою машину в семь двадцать, ее еще не было. Отис не гулял, и я его вывел. Но сначала переоделся и выпил пива, так что это было где-то в семь сорок, и тогда ее машина уже была на месте. Значит, она приехала не раньше семи тридцати.

– Она всегда возвращалась в такое время?

– Вот этого я вам не скажу, – ответил Бургхофф. – Сам я обычно возвращаюсь к пяти, Отиса выгуливаю к шести, а потом не выхожу больше из дома. А сегодня я задержался, у меня была встреча после работы.

Дверь соседнего дома отворилась. Из нее шагнул на улицу человек. Бургхофф помахал ему рукой.

Человек направился к нам. Примерно того же возраста, что и Бургхофф, но пониже ростом, стройнее, в белой футболке и светло-голубых спортивных штанах.

– Джек.

– Майк.

– Что происходит?

– Доктора Сайкс убили.

– Шутишь. – Подошедший посмотрел на нас.

Майло представился:

– Майкл Бернини. Кто это сделал?

– Пока не знаю.

– Убили. Ничего себе… привет, Отис.

Пес снова шумно выдохнул, когда Майкл Бернини наклонился, чтобы приласкать его.

– С ума сойти, а? – произнес Бургхофф.

– Да уж.

– Ладно, Майк, теперь твоя очередь. А мы с тобой, Оут-мэн, пойдем-ка баиньки.

* * *

Бернини нечего было добавить к тому, что уже рассказал нам Бургхофф. Как и трем другим обитателям квартала: пожилой супружеской паре и женщине помоложе в шелковом кимоно, которая выразила мнение, что Конни Сайкс была «практически затворницей», и повторила историю с вечеринкой. Причем, судя по интонациям, соседей не особенно взволновало происшествие, никто и не думал жалеть Конни.

Майло и я продолжили нашу прогулку по кварталу.

– Ушла, никем не оплаканная, – произнес он.

– А это значит, что список подозреваемых может оказаться длинным, – заметил я.

– Я уже составил свой, покороче. Его возглавляет твой Эффо или кто-нибудь из его подручных, а замыкает сестра убитой.

Мы подошли к моей «Севилье». Лейтенант распахнул водительскую дверцу.

– Факты есть факты. Спокойной ночи.

– Этим делом будешь заниматься ты? – спросил я.

– Почему бы нет?

– Когда ты сюда приехал?

– В десять тридцать, а что?

– Ты припарковался, сидел в машине, смотрел на дом и думал, как ее лучше припугнуть, чтобы не доставить неприятностей нам обоим. Видимо, найти ответ на этот вопрос оказалось нелегко, поэтому ты вышел из машины, подошел ко входной двери и позвонил, но тебе никто не ответил. Ее «Лексус» стоял у дома, и ты решил, что она принимает душ или занята еще чем-то и не слышит. Или что она отлично все слышала, просто не хочет открывать. В двери есть скважина, так что она могла просто стоять и разглядывать тебя с той стороны. Ты разозлился, но резких действий совершать не стал: кто ее знает, эту сумасшедшую? Может, она стоит там с заряженным пистолетом в руках… Ты вытащил свой «Глок», позвонил снова. Дз-зинь. Выбор у тебя был невелик: либо убраться восвояси и продолжать тревожиться из-за меня, либо произвести небольшую разведку. Ты наклонился и сам заглянул в скважину. Эта ее люстра дает много света, и ты сразу все увидел. Выругался, спрятал «Глок», надел перчатки и толкнул дверь. Она была не заперта, ты снова достал пистолет и вошел. Если б все было иначе, ты позвонил бы мне раньше.

– Дверь была заперта. И что с того?

– Официально ты свидетель, и все же ты берешь это дело…

– Хочу – и беру. Если найдется соплежуй, который скажет мне, что так нельзя, тогда посмотрим. Или, может, ты сам хочешь навести кого-то на эту мысль?

– Нет, конечно.

Повернув ко мне спину, Майло зашагал назад, к месту преступления.

– Завтра поговорим, – сказал я.

Его ответ прозвучал невнятно. Кажется, он сказал: «Возможно».

Глава 16

К концу следующего дня я набрал номер Майло. Тот не ответил.

Пациентов у меня в тот день не было, и вся моя нагрузка сводилась к тому, чтобы дописать два доклада. А значит, можно было вволю нагуляться с собакой и побездельничать с Робин. Но та оказалась занята, а в расписании дня Бланш на первом месте значился сон праведницы.

Это оставляло мне много времени на раздумья.

Хотелось позвонить Эфрену Касагранде, но я понимал, что это было бы неправильно.

То же и с Шери Сайкс.

Утром в девять Майло позвонил мне по моему приватному номеру.

– Лейтенант кто? – спросил я.

– Полегче, полегче.

– Как дело?

– Движется потихоньку, – сказал он. – Правда, очень уж потихоньку. И кстати, знаешь что? Нам может понадобиться твоя помощь.

– Что-то изменилось?

– Часика через полтора мы с Риверой беседуем с твоим приятелем, Эффо Касагранде. Он – парень смышленый, что вполне естественно для того, кто избрал в жизни преступную стезю. Вот он и нанял себе адвоката, а тот сообщил нам, что мистер Касагранде не обязан разговаривать с нами. Однако мистер Касагранде согласен уделить нам несколько минут своего драгоценного времени – при условии, что будет присутствовать доктор Делавэр. Видать, соскучился. Здорово, наверное, когда ты так кому-то нужен. Совсем не то, что старушка Конни – дала дуба, а всем насрать. Включая и ее братца из Силикон-Вэлли, с которым я только что говорил по телефону. На известие о смерти сестры он отреагировал так, словно я сообщил ему прогноз погоды. Сказал, что приедет, как только случится просвет в работе. А пока пусть сестричка коченеет в морге.

– Вскрытие дало что-нибудь интересное?

– Не-а. Ножевые ранения смертельны, а удушили ее так, для верности. Никаких признаков борьбы.

– Будь у нее возможность, она отбивалась бы, – сказал я. – Значит, ее застали врасплох.

– Вот и я так думаю. Это был кто-то, кого она не испугалась.

– Это не относится к Эфрену.

– Зато это может относиться к его подручному Гусману, потому что он убирает у нее в офисе, и она уже имела с ним дело. А если это не сработает, то у нас есть еще сестренка.

– Ты уже рассказал ей про убийство?

– Нет, не вижу смысла. И ты, судя по всему, тоже. Так что, сделай милость, молчи и дальше. В десять тридцать увидимся.

Глава 17

Я ехал в участок Западного Лос-Анджелеса, размышляя о том, каким теперь стал Эфрен. Вспоминал сеанс, который последовал за тем, когда он говорил про стиль жизни: парень тогда явился какой-то рассеянный и нервный, сразу сел и опустил голову, точно задремал.

Я спросил:

– Как самочувствие, в порядке?

– Ага… ну, может, так, чуть-чуть… не знаю.

– Не знаешь, что делать?

Он покачал головой. Я принес ему сок, на всякий случай.

– Я в порядке – просто думаю про новый мотор.

– Для «Шеви»?

– Ага. Он будет моим, когда мне стукнет шестнадцать.

– Поздравляю.

– Ага, только он так ме-едленно ездит…

В следующие четверть часа Эфрен говорил только о машинах, я слушал его и наблюдал, как он понемногу оживает. А парень расписывал мне «рычалку», которую он поставит на свой «Шеви», и новые динамики, «знаешь, такие, чтоб крышу сносило».

Ацтекского орла он оставит или заменит «на что-нибудь пострашнее».

– В машине гидравлика? – спросил я.

– Да, но это фигня. Я поставлю вот такую. – И он развел ладони почти на метр.

– Греметь будешь не по-детски, – сказал я.

– Ага… Я же тебе говорил в тот раз. Жить надо стильно. Но ты, спорняк, не помнишь.

– Диабет не вписывается в твой стиль.

– Ну да, да… Блин, а чё я хотел сказать? – Он сильно хлопнул себя ладонью по лбу. – Не, я серьезно, мужик, чё-то такое… Типа, типа, типа… типа вот чего. Он когда-нибудь пройдет? Хрена с два. Никогда он не пройдет, мудило. Он. Мудило.

– Диабет?

Пальцы на его руках скрючились и стали похожи на когти.

– Диабет – это он: лживая, приставучая шавка. Бросается на меня – р-р, р-р, р-р…

– Хочет распоряжаться тобой.

– А вот это хрен. – И он ударил кулаком по ладони. – Хрен ему. И всем им хрен. Я сам буду командовать этой сволочью.

– Это твое тело.

– Вот именно, это мое гребаное тело, и я буду жить так, как будто с моей кровью всё в порядке. Кровь у меня красная, mi sangre, она живая, ты понял? Сахар зашкалит – фигня, можно все исправить. Вот и с этой инсулиновой фигней мне тоже пох, понятно? Это же просто сахар.

Я кивнул.

– Так что пошли они все на, – сказал Эфрен. – Все равно я буду жить по-своему.

* * *

При следующей встрече он сказал:

– Не могу больше приходить каждую неделю. Два раза в месяц – как, сойдет?

Я решил, что он подготавливает почву для полного прекращения сеансов. Рановато, конечно, а может быть, и нет, но в любом случае ничего не поделаешь. Я сам выбрал в наших с ним отношениях роль взрослого, который ни к чему его не принуждает, – значит, надо играть ее до конца.

Я ошибся. Вообще в том, что касалось Эфрена, я привык ошибаться.

* * *

Целых тринадцать месяцев он продолжал ходить ко мне, день в день, и никогда не забывал приносить оплату. За это время я пять раз говорил по телефону с его матерью – мягкой, обходительной женщиной, которая вышла замуж за психопата и, возможно, произвела на свет еще одного. Каждый раз она звонила мне сама, сообщить, что результаты анализов крови у него лучше некуда, а такого отличного уровня сахара у диабетика его врач вообще никогда не видел.

Во время нашего пятого разговора ее голос дрожал от наплыва эмоций. Она сказала, что я сотворил чудо, что каждую воскресную мессу она поминает меня в своих молитвах и что она пришлет мне с Эфреном горшочек менудо^[17] – я ведь знаю, что это такое?

– И знаю, и очень люблю, спасибо большое за подарок, миссис Касагранде. Но я бы не хотел, чтобы вы считали, будто чем-то мне обязаны.

– Это не подарок, доктор. Это благодарность.

– Работа с Эфреном для меня сама по себе удовольствие.

Пауза.

– Правда?

– Он очень умный парень.

– Да, я знаю. Тогда почему же он ведет себя как дурак?

Я не ответил.

Она сказала:

– Ну, как бы там ни было, чувствует он себя хорошо. За что я благодарю Бога и вас.

* * *

Я написал и отправил его эндокринологу третий отчет. Как и два первых, он остался без ответа. Я знал, что доктор очень занят и работает на пределе сил – больничная нагрузка непомерна. Зато он прислал ко мне еще трех пациентов, которые оказались очень легкими – по сравнению с Эфреном, конечно.

Менудо тоже был отменный – именно то, что нужно в промозглый ноябрьский день. Робин даже пошутила:

– Думаю, тебе пора скорректировать свою практику, милый: отныне ты принимаешь только тех пациентов, чьи мамочки обладают кулинарным талантом.

* * *

После второго сеанса тринадцатого месяца Эфрен сообщил мне, что не сможет больше приходить ко мне, потому что уезжает из Лос-Анджелеса.

– Куда?

Он поерзал на кушетке.

– Большой секрет, да? – спросил я.

– Да не… Ну, в Окленд. Короче, спасибо. За то, что слушал мою фигню и все такое.

– Вообще-то, – ответил я, – именно фигни в том, что ты говорил, было совсем немного.

– Ну да?

– Точно. Ты же говорил все, как есть.

Впалая грудная клетка расправилась. Полупрозрачная рука быстро коснулась сначала одного глаза, потом другого. Помяла здоровенный прыщ, украсивший собой его недоразвитый подбородок. И снова вернулась к глазам.

– Попало что-то… грязь, что ли.

– Смог, – ответил я. – Это же Эл-Эй.

– Ага… а ты был в Окленде?

– Много лет назад, сдавал там экзамен на получение лицензии, с тех пор нет. – А еще до того я проходил практику в Лэнгли-Портер, Калифорнийский университет Сан-Франциско, где подрабатывал, дополняя свою жалкую стипендию зарплатой ассистента в проекте по изучению поведения криминальных групп. Так что мне доводилось бывать на самых опасных улицах города. В кварталах, которые видели больше крови, чем иная лавка мясника.

– Лицензию? – спросил Эфрен. – Это как на права, что ли? Зачем за ней туда было ехать?

– Лицензию на психологическую практику, – сказал я.

– Чего?

Я ткнул пальцем в висевший за моей спиной сертификат в рамке.

– Там сказано, что я имею право делать свою работу.

– Имеешь право? А на что тогда ты не имеешь права, чувак? Лечить свихнувшихся гангстеров? – Он покрутил головой. – Типа, если лайф стал не в кайф, заходи, мозги поправь.

Я засмеялся.

– Интересная идея.

– Так ты говоришь, что должен платить, чтобы работать?

– Надо вносить определенную сумму, но главное, что нужно…

– Эй, чувак, да они вертят тобой как хотят.

– Вообще-то нет…

– Ты должен платить? Чтобы делать свою работу? Хрено-ово… Эй, а может, тебе помочь, так ты только намекни, ладно?

– Помочь в чем?

– Ну, вдруг на тебя кто-нибудь наезжать станет. – Он подмигнул. – Ну, мне пора. До Эль-Око-ленда путь не близкий. Эль-Локо-ленд.

– Ты сам туда поедешь?

– Может быть. – Эфрен снова подмигнул. – Хоть я и не имею права находиться за рулем. – Смеясь, он встал и расхлябанной походкой пошел к двери. Потом остановился, вернулся ко мне и протянул руку.

Я пожал ее. Косточки у него были как у цыпленка.

– Хей, – сказал он. – Было классно, чувак.

– Я тебя провожу, – сказал я.

– Нет-нет, я дорогу знаю.

– Ну, ладно. Тогда удачи тебе, Эф.

– Удачи? – Он слегка прищурил глаза. – А что, я же не развлекаться еду. По делу.

* * *

И вот, годы спустя, я приехал в полицейское отделение Западного Лос-Анджелеса – на двадцать минут раньше срока, припарковался в квартале от входа, прошел этот квартал пешком и продолжал идти дальше. Думая, что если Эфрен послушается своего инстинкта, то приедет вовремя, а если решит покуражиться, то заставит Майло ждать. Так или иначе, у меня есть шанс увидеться с ним раньше, чем вмешается кто-то еще.

«Та сука, которая тебя заказала, она меня просто из себя вывела – сам хочу ее грохнуть. Ты со мной?»

«Нет».

«Ладно, шучу. Наверное».

Если я встречу его сейчас, что я ему скажу?

* * *

Он появился рано. Пришел пешком по Батлер от бульвара Санта-Моники, в обществе рельефной блондинки, с которой оживленно беседовал всю дорогу.

Эфрен подрос на несколько дюймов, но был по-прежнему невысок. Раздался в плечах, но в остальном так и остался костлявым и каким-то разболтанным, а мышечной массы в нем было не больше, чем в плечиках для одежды.

На нем была белая рубашка с длинными рукавами, темные брюки, черные туфли. Волосы черные, густые, зачесанные назад и набриолиненные; гангстерский шик прошлой эпохи. Никаких бритых черепов, которые видно за версту. И никаких татуировок – по крайней мере, на первый взгляд. Угрей тоже не было видно.

Я встал в тени полицейского фасада. Что там ему говорила блондинка, не знаю, но слушал он внимательно. Когда они подошли ближе, я разглядел его подробнее. Его лицо удлинилось, стало более костистым, черные брови загустели, под орлиным носом маячило темное пятно.

Либо усики, либо тень.

Блондинка была примерно одного возраста с Эфреном, но на дюйм выше, пышным светлым кудряшкам а-ля Мерилин соответствовали округлости фигуры. Их подчеркивали облегающая блузка из красного атласа, черная юбка-карандаш, алые чулки с черным рисунком и серебристые лодочки на шпильках, которые, как ни странно, ничуть не мешали ей гарцевать по асфальту.

Нас разделяло не больше пяти футов. Рисунок на ее чулках превратился в аппликацию: крохотные черные розочки. Рука с черными ногтями сжимала ручку замшевого портфеля густого красно-коричневого цвета.

Роскошное лицо, избыток косметики и огромные голубые глаза.

Темное пятнышко под носом Эфрена и впрямь оказалось усиками.

Я шагнул к ним. Рука Эфрена метнулась к заднему карману брюк. Рефлекс.

Но уже через секунду он все понял, расплылся в улыбке и стиснул мою ладонь.

– Хей, это же мой доктор – это он, Ли-из. Это он спас мне жизнь, когда я был глупым «сахарным мальчишкой».

Его интонация стала еще более монотонной, чем раньше, характерно восточной лос-анджелесской. Гормоны снизили голос до тенора. Он исправил прикус, его улыбка сияла, от волос пахло цитрусовой помадой.

Принц воров. И та же непринужденная уверенность в собственном очаровании, какая встречается только у питомцев Лиги Плюща^[18] да ребят из шоу-биза.

Мы пожали друг другу руки. Его кости поднабрали кальция, но все же остались довольно хлипкими. Хороший маникюр.

Блондинка смотрела неодобрительно.

– Чувак, давненько же мы не виделись, – произнес Эфрен. – Как твои дела, док… а, да, не слишком. – Его глаза вспыхнули, как раскаленные угли. – Та сука пыталась тебя прикончить. Психопатка.

Я пожал плечами.

– Вообще-то… – сказала блондинка.

Эфрен повернулся к ней и смерил ее холодным взглядом.

– Это он, Ли-из.

Все так же не впечатленная, она протянула мне два пальца. И почти сразу отдернула руку, царапнув меня длинными наманикюренными ногтями по костяшкам, что я невольно воспринял как предупреждение.

– Лиза Лефко, поверенный в делах мистера Касагранде, – сказала она.

– Алекс…

– Я знаю, кто вы, – сказала она, бросая взгляд на часики от Улисс Нардинн в обрамлении бриллиантов. – Нам надо идти, Э. Ка.

– Пару сек, – сказал Эфрен. – Так как, док, ты уверен, что ты в порядке? В смысле, психологически.

– У меня все отлично.

Он посмотрел на меня внимательно.

– А как вообще жизнь? Не считая этого?

– Прекрасно. А у тебя?

– У меня? Л-лучше не бывает, бизнес цветет и пахнет.

Я знал, но все равно спросил:

– Какой?

Лиза Лефко тут же напряглась.

– Автосалон, – ответил Эфрен. – Аудио-видео. – И он причмокнул губами, пританцовывая в новеньких блестящих мокасинах. – Развлекательные системы, док, модельный ряд – закачаешься. Кстати, загляни как-нибудь ко мне, мы подберем тебе что-нибудь покруче. Ты какую музыку любишь?

– Разную.

– Разную, говоришь? Ну, у нас и для разной есть. А еще у нас есть местечко по соседству, рисунки на заказ делаем. У меня работает один парень, так вот, лучше его беличьей кистью никто в городе не мажет. Он такие полосочки выписывает, настоящее искусство. Ты как думаешь, Ли-из? Те полоски на твоем «девятьсот одиннадцатом» – су-упер, нет?

– Да, – сказала Лиза Лефко. – А теперь не могли бы мы…

– Док, короче, любую тачку, какая у тебя есть, я могу отделать супер-пупер. Ты на чем сейчас ездишь?

– На «Севилье», той же самой.

– Той же самой?

Я кивнул.

– Да ладно.

– Она меня еще не подводила, Эф.

– Вау, – сказал он. – Так это уже того… антиквариат. Движок родной?

– Третий.

– Третий, – повторил он. – «Кэдди»?

Я кивнул.

– Новый, выполнен по оригинальной модели.

– Вау, вау, вау – точняк, антиквариат.

Лиза Лефко нетерпеливо постучала в асфальт серебряной шпилькой. Мимо проехал черно-белый автомобиль, свернул на парковку для персонала. Она проводила его взглядом. Эфрен тоже.

– Копы, – сказал он. – Завели бы себе тачки покруче, что ли… Может, стали бы счастливее и не доставали бы всех подряд.

В его голосе отчетливо лязгнула сталь. Лиза Лефко кашлянула и выгнула спину, демонстративно выпячивая достоинства своей фигуры – мол, попробуй только, скажи что-нибудь. Лицо кинозвезды, тело красотки из глянцевого журнала, взгляд аудитора налоговой службы. Глядя на нее, я вспомнил Медею Райт, адвоката Конни, – еще одна красотка с юридическим дипломом, и тоже не прочь выставить себя напоказ.

Лиза Лефко и Медея Райт – одна блондинка, другая брюнетка, одна высокая, другая миниатюрная – вполне могли учиться в одном колледже и даже ходить в один женский дискуссионный клуб. Интересно, что, теперь юридические школы специально таких студенток подбирают, что ли?

– Ну, ладно, док, давай к делу, – сказал Эфрен.

Лефко воспротивилась:

– Он не имеет к этому отношения, Э. Ка.

– Ты о чем?

– Я тебе всю дорогу только об этом и твердила, Э. Ка. Мне звонил тот лейтенант. Он сказал, что доктор Делавэр не будет принимать участия в вашей с ним беседе.

– Почему?

– Полицейская процедура.

– Что это значит?

– Что им заблагорассудится, то и значит. Вывод такой, Э. Ка: они не хотят, чтобы доктор участвовал.

Эфрен повернулся ко мне:

– Ты в курсе?

Я покачал головой.

– Мне только сказали, что ты просил, чтобы я приехал.

– Черт, – сказал он. – Тратят мое время, тратят твое время…

– Прежде чем откровенничать с доктором, – сказала Лиза Лефко, – подумай, может быть, с ними его связывает больше, чем с тобой, и он здесь в качестве приманки.

– Обманки? – переспросил он.

Она вздохнула.

– Приманки. Они бросили тебе кость.

– Чего?

– Копы хотели, чтобы ты пришел к ним, а ты хотел, чтобы пришел доктор Делавэр. Они, наверное, планировали, что дадут вам с доктором поговорить пару минут, а потом попросят его выйти. Но вы уже и так встретились. Так не пора ли нам войти внутрь и покончить с остальным? – Повернувшись ко мне, она продолжала обращаться к нему. – Тебе ведь все равно нечего сказать им, Эфрен.

Он моргнул.

– А. Ну, да. – И мне: – Рад был повидаться, док. Просто хотел убедиться, что ты в порядке.

– У меня все хорошо. Спасибо.

Отогнув большой палец, Эфрен ткнул им себе через плечо, на вход в участок.

– Лиза говорит, что ты работаешь на копов.

«Как всегда».

Вслух я ответил:

– Иногда.

– И что делаешь – плохим парням мозги вправляешь? – Улыбка.

– Пытаюсь.

– А «сладких деток» еще ведешь?

– Иногда.

– Но с копами чаще?

– Э. Ка, – сказала Лиза Лефко, – нам вправду пора…

Отмахнувшись от нее, он сжал мою руку в обеих своих.

– Было классно. Бывай, док.

* * *

Выждав пару минут, я набрал рабочий телефон Майло.

Ответил Мо Рид:

– Он только что начал разговор с подозреваемым, док. Поднимайтесь в его кабинет, там через компьютер все увидите.

– Что, прямо через тот, который у него на столе? – переспросил я. – Новая система?

– Да ее уже больше года как поставили, – сказал Рид. – А он только сегодня утром попросил меня показать ему, как она работает.

* * *

Чистая комната в бежевых тонах. Стол, три стула, ни воды, ни кофе. Стол задвинут в угол. Никаких физических преград для психологической поддержки. Эфрен сидел бок о бок с Лизой Лефко. Оба лицом к Майло. Лейтенант начал:

– Спасибо, что пришли, мистер Касагранде.

– Не за что, пожалуйста, – ответил Эфрен.

– Ну, давайте начнем…

Тут вмешалась Лиза Лефко:

– В данном случае «начнем» значит «закончим». Мистеру Касагранде нечего вам сообщить о чем бы то ни было.

Она встала и подхватила свой чемоданчик.

Майло побагровел.

– Что за…

– Мистер Касагранде не располагает никакими сведениями, которые могут быть использованы как доказательство в делах уголовного или гражданского характера, и, согласно рекомендации своего законного представителя, он не будет отвечать ни на один из ваших вопросов.

Майло наклонился к Эфрену:

– Это и ваша точка зрения?

Эфрен перестал улыбаться. У него даже плечи окаменели, когда он повернулся к Лефко, удивленный не меньше Майло.

– Да, это и его точка зрения, лейтенант, – сказала Лиза.

– Она, значит, говорит за вас, так? – заметил лейтенант.

– Хей, Ли-из, – сказал Эфрен, – ну, хоть про «Доджерсов»-то нам можно поговорить, нет?

Выражение лица Лефко оставалось каменным.

– Ну, если ваше намерение с самого начала было именно таково, мисс Лефко, – сказал Майло, – то зачем мы тратим время…

– Хороший вопрос, лейтенант.

Мужчины уставились на нее. А она выставила бедро, поправила волосы и переложила портфель из руки в руку.

– Вы готовы, мистер Касагранде?

Эфрен поерзал в кресле. Его смех прозвучал натянуто.

– Адиос, – сказал Майло и протопал вон из комнаты.

Как только он ушел, Лиза Лефко улыбнулась своему клиенту. Я видел это своими глазами, иначе не поверил бы, что она это умеет.

Эфрен продолжал сидеть.

– Ничего не говори, – сказала она, – я уверена, комната прослушивается.

Он не шевельнулся.

– В моем офисе для тебя письмо, – продолжала Лиза. – Из-за города.

Последнюю фразу она подчеркнула особо. Брови Эфрена поползли вверх. Лефко подошла к двери. Распахнула ее.

Его выход. Он вышел. Шаркая ногами, почти как старик.

Глава 18

Майло пинком распахнул дверь в свой кабинет так, что ручка с внутренней стороны вошла в стену. И застряла в дырке, которую пробила там уже много лет назад. Он выдернул ее из стены. Штукатурка запорошила линолеум.

Отбросив с рябого лба прядку волос, лейтенант произнес:

– Отличная работа с этой языкатой адвокатессой…

И рухнул в кресло, которое разразилось целой симфонией негодующих скрипов.

– Она поверенный Эфрена в делах, – сказал я, – но я сомневаюсь, что именно он – ее главный клиент.

– Кто же?

– Организация покрупнее.

– Барби – Глас Народа? – Майло покрутил головой, ослабил галстук. – Почему ты так думаешь?

– Эфрен удивился не меньше твоего, когда она вас там огорошила. А когда ты ушел, он сидел до тех пор, пока она не сказала ему, что у нее в офисе его ждет почта «из-за города». Мне показалось, что это у них какой-то код.

Зашуршав бумагами, лейтенант отодвинул их в сторону.

– Возможно… столько времени псу под хвост – хорошо, хоть ты доволен.

– А ты – нет?

– А мне-то с чего?

Я улыбнулся.

– Ну, хотя бы с того, что я еще продолжаю свое существование.

Он раскинул руки в стороны, слегка согнув правую, чтобы не врезаться ею в стену. Вылез из пиджака, наскоро просмотрел письма, которые пришли по мейлу, и разозлился.

Его кабинет – это тесная, душная комнатенка без окон вдали от большого помещения, где сидят все детективы. Часть соглашения, которое они заключили с бывшим шефом полиции после того, как Майло нарыл против него столько дерьма, что с лихвой хватило бы утопить его с головой. Шеф полиции был тот еще тип – хитрый, умный, продажный до кончиков пальцев – и, должно быть, надеялся, что эта каморка послужит Майло скорее наказанием, чем наградой, но тут он, при всей своей искушенности, просчитался. Напротив, Майло считает ее своим убежищем. Ведь он как был, так и остался чужаком в ПУЛА.

Сначала потому, что Стёрджис был детективом-геем еще в те времена, когда других таких в полицейском управлении вроде как не держали. Много лет назад ему в шкафчик напихали кучу порножурналов самого мерзкого толка, да еще изрисовали его свастиками. Сегодня, правда, управление действует по инструкции, согласно которой дискриминация кого-либо по какому угодно признаку в любое время дня и ночи строго запрещена. Ну, а что там с отношениями внутри коллектива, которые служебной инструкцией не отрегулируешь, об этом можно только догадываться.

Есть и еще одна вещь, которая создает дистанцию между Майло и его коллегами: это его пристрастие к одиночеству и антипатия к начальству. Нынешний шеф не увольняет его потому, что он – фанат статистики, а индекс раскрываемости у Майло неизменно остается выше, чем у других. При всем том в табели о рангах мой друг никогда не поднимется выше лейтенанта.

Для другого это был бы карьерный тупик. А Майло это устраивает: ведь большинство лейтенантов работают за письменным столом («именно то, что нам всем особенно нужно – еще один зомби с ручкой»), тогда как у него есть звание, соответствующая зарплата плюс пенсия в будущем, и при этом возможность заниматься настоящими, «живыми» делами.

И все же в такие дни, как сегодня, его комната кажется тюремной камерой.

– Интересное, наверное, ощущение, – сказал Майло. – Знать, что ты жив благодаря Касагранде, а окажись на его месте кто-нибудь другой, был бы сейчас покойничком.

Я промолчал.

– Не хочу перегружать твой когнитивный диссонанс, Алекс, но все же, по твоим оценкам, какова теперь примерная продолжительность жизни Рамона Гусмана?

– Ты полагаешь, что Эфрен подвяжет болтающийся конец?

– Гусман своей импровизацией поставил его в неловкое положение. Ты думаешь иначе?

– Знаешь, – ответил я, – Гусман с таким энтузиазмом взялся подзаработать на моей смерти, а Эфрен его остановил, и размышлять об этом слишком долго у меня нет желания.

– Так что пусть все будет как есть? Включая и убийство старушки Конни? Тем более что ты не льешь по ней горючих слез.

– Слез не лью, но что с ней случилось, мне любопытно.

– Интеллектуал…

– А ты что, испытываешь к ней глубокую симпатию, Большой Парень?

Майло не ответил.

Я продолжал:

– И все же ты взялся за ее дело. Значит, мы с тобой в одной лодке. Что дальше?

– А дальше то, что мне нужно как можно больше узнать о мистере Касагранде, потому что моим главным подозреваемым остается именно он. Будь это нормальное расследование, я бы спросил, нет ли у тебя каких озарений. Но, поскольку дело у нас ненормальное, то, полагаю, нам придется пойти в нем разными путями.

– Конни была несносной особой. Так что подозреваемых по ее делу может оказаться сколько угодно.

– То есть ты убедил себя, что это сделал не он.

– Я не знаю, он это или не он, но на всякий случай посоветовал бы тебе мыслить непредвзято.

– Ладно, тогда сестра.

Я не ответил.

– Или что, – сказал Майло, – она нагрубила кому-то из пациентов, и тот ворвался к ней домой, искромсал ей диафрагму и удушил для верности?

– Пациенты тут ни при чем. У нее своя лаборатория, там делают анализы, так что встречаться с пациентами ей вряд ли приходилось, или почти не приходилось. Однако она умела настроить против себя кого угодно.

– Взлома-то не было, то есть она сама открыла дверь убийце.

– Вот именно. И я не вижу, с чего бы она вдруг стала открывать Эфрену или подосланному им бандиту. Социальные навыки у нее были такие, что вряд ли подчиненные ее любили.

– Классический сценарий – обиженный работник? Ну, если мы так широко подойдем к делу, то убийцей может оказаться садовник или курьер.

– И все же я начал бы с тех, кого она раздражала регулярно. Как насчет прогуляться в ее лабораторию?

– Уже в списке.

– Я свободен до конца дня.

– О, конечно, пойдем, отличная идея.

– Если тебя заинтересовало это дело, то почему оно не могло заинтересовать и меня?

– Ну, меня-то она не пыталась прикончить, Алекс.

– Верно, – сказал я. – Но ее затея провалилась, и моей голове ничего больше не угрожает.

– И ты решил увести меня в сторону от двух наиболее очевидных подозреваемых: Касагранде и ее сестры.

– За Эфрена не поручусь, но вот Шери не представляется мне склонной к насилию. Даже наоборот: она скорее стерпит обиду, чем будет мстить.

– Однако терпеть обиду от Конни она не стала, вон как дралась с ней в суде…

– Она не дралась, а защищалась. К тому же судья приняла решение в ее пользу, так что какие у нее причины убивать сестру?

– Может, она боялась, что Конни и дальше не прекратит таскать ее в суд… Она ведь была не из тех, кто легко сдается?

– Нет, Шери и убийство у меня как-то не вяжутся, – сказал я.

– Это потому, что ты ее знаешь.

– Это потому, что я просто не могу представить ее убийцей.

Майло опять покрутил головой.

– Может, ты прав, а может, и нет. Но, как бы там ни было, тебе нет смысла ввязываться в это дело, потому что я все равно буду считать главными подозреваемыми их двоих, а ты – лицо заинтересованное и ни о том, ни о другой не можешь говорить свободно.

– Я могу говорить с тобой о Шери. Она же не пациентка.

– А кто она тогда?

– Просто фигурировала в отчете. Дела об опеке над детьми открыты для публики.

– Если у тебя есть что-нибудь на нее, расскажи мне.

– Конечно.

– Она убедила тебя в своей праведности?

– Я взялся за ее дело, не имея никакого представления о ее личности, однако это была тяжба об опеке, а в таких случаях обе тяжущихся стороны должны иметь какие-то права. Мать девочки – Шери, а Конни пыталась использовать судебную систему для того, чтобы отнять у нее ребенка.

– Звучит как узаконенная кража.

– Если бы все пошло по ее, то так оно и было бы.

– Что и возвращает меня прямо к Шери. А вдруг Конни сказала ей прямо, что война между ними еще не кончена? Чем тебе не мотив?

– Ладно, проверь и ее, – согласился я. – Но взглянуть на работников лаборатории Конни мы все равно могли бы?

– Снова это «мы»…

– Я куплю тебе ланч.

– Не хочу.

Я засмеялся.

– Терпеть не могу, когда ты так думаешь, – сказал Майло.

– Как я думаю?

– Будто мной управляет моя пищеварительная система.

– Боже упаси, – сказал я. – Хочешь, я поведу? Как насчет хорошего стейка на косточке, а?

Глава 19

«Кон-Био медикал тестинг» помещалась внутри серого куба на бульваре Лорел-Кэньон, между Бербэнком и Магнолией.

От парковки перед рестораном Рубина Рохо туда было рукой подать. Конни была рациональна во всем. Я представил себе страничку из ее ежедневника.

1. Анализ образцов.

2. Заполнить счета-фактуры.

3. Провести небольшие переговоры по поводу нападения на ублюдка.

От таких мыслей у меня даже челюсть заныла. Но я вспомнил ее мертвое тело, и мне сразу стало легче.

Перед Майло я притворялся объективным, хотя на самом деле пройдет еще немало времени, прежде чем я смогу думать об этой истории спокойно. Ключ к успеху – конструктивное отрицание: необходимо убедить себя в том, что Конни – просто еще одна жертва, задачка, которую надо решить.

Заезжая на парковку перед лабораторией, я заметил, что Майло внимательно смотрит на меня. Когда я повернулся к нему, он сделал вид, будто проверяет какие-то записи у себя в блокноте, и вышел из машины.

Десять парковочных мест. Одно, именное, с надписью: «Только для автомобиля доктора Сайкс. Нарушившие правило машины будут отправлены на штрафстоянку за счет их владельцев» – было не занято. Лаборатория занимала изрядный кусок земли, которая в Вэлли стоила дорого. Пока мы ехали, Майло успел позвонить оценщику и выяснил, что Конни купила его шесть лет назад за семизначную сумму.

Это, да еще дом в Вествуде, да инвестиции, которыми она похвалялась, – все вместе это составляло приличное состояние. Как бы повернулась жизнь Рамблы, доведись ей вырасти среди этого вестсайдского изобилия? И что ждет ее с матерью?

Майло толкнул входную дверь лаборатории, и мы шагнули в комнату без окон – приемную. Четыре стула из черного твердого пластика стояли на сине-зеленом ковре, все покрыты формайкой. Угловой столик был завален потрепанными журналами. Под потолком подмигивала лампа, распространяя холодный, тусклый свет.

Сразу напротив двери было раздвижное окно из толстого рифленого стекла. Справа – другая дверь, без ручки, вся заклеенная инструкциями, отпечатанными крупным прямоугольным шрифтом.

Каждый прибывший должен был постучать один раз и ждать вызова.

Требование предварительной оплаты тестирования могло быть отнесено на счет «политики благоразумия, которой придерживается лаборатория Кон-Био».

Не курить, не есть, не пить, громко не разговаривать.

Здание вместе с прилегающей к нему территорией получило сертификацию Калифорнийского отделения Ассоциации здравоохранения и ряда других аналогичных надзорных органов как подходящее для ведения медицинской деятельности.

Жаль, что не бывает сертификатов на доброжелательность.

Майло сделал попытку раздвинуть окно. Оно не поддалось. Натиск на дверь оказался столь же безуспешным.

Все четыре стула были заняты, и наше появление заставило пошевелиться четверку «прибывших». Ближе всех ко мне сидел черный мужчина лет семидесяти с таким коротким торсом, что его грудные мышцы располагались прямо над брючным ремнем. Рядом с ним сидел корпулентный белый мужчина с кудрявыми рыжими волосами, в оранжевой майке в пятнах и засаленных коричневых шортах, оставлявших на виду пухлые розовые конечности с корками засохших болячек. Мускулистый молодой чернокожий в тренировочном костюме старался держаться от обоих как можно дальше, что в условиях тесной приемной было довольно затруднительно. Зажатая в угол, сидела, подняв ноги на стул, маленькая, тощенькая белокожая девушка с подернутыми желтизной глазами и таким количеством пирсинга на лице, что у любого мало-мальски сострадательного человека один взгляд на нее вызвал бы спазмы.

Майло дважды стукнул в стекло.

Когда ему опять никто не ответил, он костяшками пальцев выдал еще одну громкую дробь.

Черный старик сказал:

– Тут этого не любят.

Ответа с той стороны не последовало, но я услышал за стеклом какое-то движение.

Майло постучал опять, громко. Его рука была в нескольких дюймах от стекла, когда оно раздвинулось. Брюнетка в белом форменном халате, с лицом, круглым, как пудинг, рявкнула:

– Вы что, читать не…

При виде полицейского жетона Майло она сменила гнев на вымученную любезность.

– Чем могу помочь, офицер?

– Разговором.

– Сэр, мы очень заняты…

– Мы тоже.

– Сэр, я должна получить разрешение…

– У вашей начальницы? К несчастью, ее здесь нет. – Майло наклонился к ней и снизил голос почти до шепота. Четверка позади нас вытянула шеи. – А откуда я это знаю?

Женщина с лицом, как пудинг, вытаращила на него глаза.

Лейтенант подался еще немного вперед, четверка за его спиной сделала то же самое. Он прошептал:

– Вообще-то, мы здесь как раз из-за нее.

– Доктор Конни? Я не…

Майло снова показал ей свое удостоверение, постучав ногтем по надписи «Отдел убийств». Она ахнула, хлопнула себя по груди ладонью и выдохнула:

– Обожемой… Нет!

– К несчастью, да.

– О-бож-же-мой!

Черный старик заметил:

– Похоже, кто-то попал, и крепко.

Женщина-пудинг заявила:

– Расходитесь все, приема сегодня не будет.

Проколотое Лицо возмутилась:

– Эй, какого черта?

Пудинг зыркнула на нее.

– Вы меня слышали. Когда надо будет, мы вам перезвоним и перезапишем.

Мускулистый негр выдал:

– Вам, может, и невдомек, но кое-кто из нас тоже работает.

Тут Пудинг взорвалась:

– Уходите! Все вон! Живо!

Под хор ругательств приемная опустела. Проколотое Лицо выходила последней и на прощание отвесила двери такого пинка, что та задребезжала.

Женщина-пудинг – «Э. Бродбент», если верить тому, что было написано у нее на бейдже, – ткнула пальцем в край своего стола, и что-то зашипело. Внутренняя дверь распахнулась.

Центр жизни лаборатории «Кон-Био» оказался совсем крошечным: письменный стол Бродбент, и еще один рабочий стол, свободный. Плюс коридор, который вел к двери с надписью «Лаборатория» и стикером «Опасные материалы». К левой стене коридора прижались металлический стол и стул. На столе стоял металлический контейнер с набором для флеботомии: одноразовые шприцы, оранжевые резиновые жгуты, ватные тампоны, бинты. Прямо напротив пункта забора крови была дверь с табличкой «Уборная/Хранилище мочи и кала».

– Так что вы пытаетесь мне сказать? – спросила Э. Бродбент.

– К несчастью, доктор Сайкс скончалась, – ответил Майло.

– Убита?

– К сожалению, так.

– Господи… Когда?

– Вчера вечером. Когда вы говорили с ней в последний раз?

– Вчера. Был обычный рабочий день. Я ушла в шесть, она еще оставалась здесь.

– Вас не удивило, что она не появилась сегодня утром?

– Нет, – ответила Э. Бродбент. – В этом не было ничего необычного. Доктор Конни сама не принимает пациентов. Да у нас и нет пациентов – вы хотя бы понимаете, что здесь такое?

– Вы занимаетесь анализом биологических образцов, – ответил я.

– Мы проводим тесты на разные болезни, в том числе такие, которыми другие лаборатории не занимаются. Экзотические тропические лихорадки. Редкие токсины. А также заболевания, передающиеся половым путем.

– Если эти люди не пациенты, то как вы их тогда называете?

– Мы обозначаем их термином «доноры образцов».

– Пятнышки на стеклышках… – съязвил Майло.

– Ну…

– Так, значит, доктор Сайкс появлялась на работе, когда ей вздумается?

– Не совсем так, – сказала Э. Бродбент. – Она ведь не гуляла, к тому же бо́льшую часть дня все равно проводила здесь, а уходила почти всегда последней. Я просто хочу сказать, что у нее было собственное расписание, и, если она не приходила с утра, никто и не думал задавать вопросы. – Она выдохнула. – Я просто поверить не могу… Что случилось?

– Может, мы поговорим в ее кабинете? Нам все равно придется на него взглянуть.

– Никакого кабинета нет.

– А где она делает то, что делает?

Нахмурившись, Э. Бродбент решительно прошагала по коридору и отперла дверь в лабораторию. За ней открылось пространство, неожиданно большое: широкая комната без окон, заполненная столами из нержавейки, микроскопами, центрифугами и еще массой разных штуковин, в которых что-то пузырилось, жужжало и помаргивало цифровыми датчиками.

В лаборатории работал один человек: индиец в белом халате и защитных очках возился с какими-то датчиками, а в промежутках бросал взгляд в микроскоп. Наше присутствие не произвело на него никакого впечатления.

Э. Бродбент обратилась к нему:

– Сахит?

Он помахал рукой, не отрываясь от анализа.

Женщина показала на соседний стол. На нем не было никаких медицинских штуковин, только лэптоп и очки для чтения.

– Вот, здесь она работает.

– То есть здесь она вела все свои дела? – уточнил я.

– Точно. Доктор Конни, она… была… – Женщина сделала паузу, чтобы перевести дыхание. – Это так… Я забыла, что хотела сказать…

– Доктор Конни была…

– А, да, она была рациональной. Ей не нужны были всякие побрякушки… а кто это сделал?

– Мы не знаем, – ответил Майло.

– А я, – сказала Э. Бродбент, – кажется, знаю. Но я запрещаю вам использовать мое имя в ваших отчетах, хватит с меня всего этого.

– Чего – этого? – спросил Майло.

– Я серьезно, сэр. Не надо меня ни во что впутывать.

– Ладно, – солгал лейтенант. – Кого вы подозреваете?

Она взглянула на Сахита.

– Давайте выйдем.

Следом за ней мы прошли через пустую приемную и вышли на парковку. От одного взгляда на пустое место, где раньше стоял автомобиль Конни Сайкс, у женщины по щекам потекли слезы. Смахнув их, она ускорила шаг, и скоро мы уже были у высокой стены, которая огораживала парковку.

Э. Бродбент вытащила из кармана форменного халата пачку «Вирджинии Слимс» и закурила, жадно затягиваясь сигаретой.

– Я серьезно, не надо никому сообщать, что это я вам сказала. – Еще один глубокий вдох канцерогенного дыма. – Ладно… Господи, как это все… Доктор Конни судилась с сестрой. Которая оказалась помешанной и наркоманкой. Так что ничего удивительного, в общем-то.

– А из-за чего они судились? – спросил Майло.

– Опека. Племянница доктора Конни. Сестра – ее мать, но только по названию. Никакого чувства ответственности – к тому же она еще и преступница, настоящая мразь. Единственное, что она в жизни сделала хорошего, это родила ребенка, девочку – ее зовут Рамбла, и она еще совсем младенец; она жила у доктора Конни, пока ее мать носилась по всей стране с какими-то наркоманами-музыкантами. Доктор Конни обращалась с ней, как если б та была ее собственным ребенком; бедняжка хотя бы пожила прилично…

Сделав еще несколько затяжек, женщина расправила плечи.

– Все было так хорошо… Доктор Конни устроила для девочки уголок рядом с моим столом. Покупала ей все самое лучшее. Детское питание самого высокого качества, органическое молоко – ну, буквально всё. Она привозила ее сюда, и девочка мирно спала у себя в кроватке, радовалась жизни. Мы все носили ей игрушки, нянчились с ней, а она хихикала, и доктор Конни между образцами выходила из лаборатории, чтобы поиграть с ней, а иногда выгуливала ее тут же, в коридоре, на ходунках. Девочка вела себя замечательно, доктор Конни уже поговаривала о том, чтобы найти ей детский сад, самый лучший, какой только бывает, все шло как по маслу, и вдруг – что, как вы думаете, случилось? Явилась эта. Ни с того ни с сего – она, видите ли, передумала и решила забрать ребенка обратно. То есть решила, что может сделать такое, когда доктор Конни уже потратилась так на девочку, вложила в нее столько энергии… Как будто она им тут бебиситтер, хотите – приходите, хотите – уходите, как вам нравится…

– И что же было? – спросил я.

– Что было? Был скандал.

– Скандал здесь?

– Ну, да, конечно. Девочка мирно спала, как вдруг врывается эта и все здесь портит.

– Мать девочки?

– Так называемая, – сказала Э. Бродбент. – Ребенка мало из себя вытолкнуть, его надо еще и воспитать. Чтобы машину водить, и то надо учиться, права получать, так почему бы не выдавать лицензии на материнство?

– Документ, удостоверяющий пригодность, – сказал я.

– Вот именно. Будь у меня дети, я бы хотела испытывать уверенность в том, что у меня есть достаточная квалификация для их воспитания.

– А как ее сестра сюда ворвалась?

– Хитростью, конечно, – сказала женщина. – Она спряталась там, где мы не могли ее видеть, а когда мы вызвали следующего донора, вбежала вместе с ним. И, представьте, так сразу к малышке и кинулась, хотя та спала. Проскочила мимо меня, схватила ее, развернулась и бежать. Но не тут-то было. Я встала и преградила ей путь, господа, но она так на меня зыркнула, как настоящая сумасшедшая. Жизнью клянусь, я была уверена, что она… что-нибудь мне сделает. Прямо с ребенком на руках. Мне не нужны были проблемы, поэтому я отступила, а тут как раз доктор Конни вышла из лаборатории, и они сцепились.

– Что, врукопашную?

– Да нет… хотя могли бы, если б той дать волю.

– Она угрожала доктору Конни?

– У нее было такое злющее лицо… Доктор Конни пыталась воздействовать на нее рационально. Но та даже слушать не хотела. Тогда доктор Конни попробовала забрать у нее ребенка. А та вцепилась в девочку и давай визжать – ужас, что было, скажу вам. В приемной народу полно, донорам сидеть негде, и все слышали, что тут творилось. Что было делать? Доктор Конни отступилась. А потом сразу позвонила адвокату. Вот поэтому я и говорю вам – проверьте ту ненормальную.

– Доктор Конни, наверное, расстроилась.

– И расстроилась, и рассердилась, – сказала Э. Бродбент. – Нельзя же быть такой эгоисткой.

– И она подала в суд.

– Это стоило ей кучу денег, но она была женщина принципиальная.

– И суд вынес по ее делу решение?

Женщина нахмурилась.

– Они пригласили экспертов – противная сторона. Паршивых наемников. Был там один скользкий тип, психиатр, – она построила ему глазки, он и решил дело в ее пользу. Доктор Конни так расстроилась, она буквально все перепробовала. Судья попалась дура набитая. Адвокат – тоже.

– То есть она проиграла процесс?

– Временно.

– Значит, она планировала подать на апелляцию?

– Она так говорила. Поэтому я и говорю вам: единственный человек, с кого сталось бы такое сделать, это ее сестра. Если вам нужно имя, пожалуйста, я назову: Шери. – Она произнесла по буквам. – Шери Сайкс, сидела в тюрьме, так что у вас наверняка должно быть на нее что-то. Девочку зовут Рамбла. Даже представить боюсь, как она живет сейчас.

Майло калякал что-то в блокноте. Это выглядело убедительно. Э. Бродбент одобрительно кивнула.

– Мадам, информация о прошлом сестры, которой вы располагаете, у вас от доктора Сайкс?

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы когда-нибудь видели Шери Сайкс до того столкновения, говорили с ней?

– Зачем это мне? – ответила Э. Бродбент. – Доктор Сайкс… она была… – две затяжки дыма, – блестящего ума женщина. Патолог. А кто эта, вторая? Наркоманка.

– Что-нибудь еще, мадам?

– А что вам еще нужно? Идите и работайте.

Глава 20

Я выехал со стоянки и притормозил у Лорел-Кэньон.

– Куда за стейком?

– Никуда, – ответил Майло. Последовала долгая пауза. – Два человека, два мнения.

– Но это еще не значит, что верны оба. – Я свернул на юг, в город.

– В том-то и дело, Алекс. Да, она предубеждена, но это еще не значит, что она ошибается.

– Кое в чем она все же ошибается.

– А, – сказал он. – Ты об этом. А ты уверен, что мисс Шери-Ри с тобой не заигрывала?

Я зыркнул на него.

– Шутка. И все же, несмотря на всю ту чушь, которую Конни внушила Бродбент, ее наблюдение кое-чего стоит: никакой любви между сестренками не было, а теперь одна из них мертва. Даже если я соглашусь с твоей оценкой Шери и приму как факт, что она не способна на убийство, у нее вполне могут найтись дружки, которые способны. Например, папа девочки. Может, она не говорит, кто он, потому что этот тип – псих, в гневе теряет над собой контроль, а она завязла в судебном процессе и не хочет ослаблять свою позицию. А тут, к несчастью для Конни, папочка сам решил выйти из тени, чтобы защитить свою ячейку общества.

– У него была масса возможностей сделать это и до суда. Сэкономил бы Ри нервы и кучу денег.

– В качестве предупредительной меры? – Майло размышлял об этом весь путь до Мурпарка. – А может быть, раньше папочка был не расположен вмешиваться?

– Сидел в тюрьме?

– И такое бывает. Тем больше у Ри причин не спешить с раскрытием его личности. Надо бы мне побольше узнать о ее контактах… Значит ли это, что она теперь подозреваемая номер один в моем списке? Да, она почти готова потеснить с него твоего лояльного пациента, Эфрена. А теперь будь любезен, отвези меня к дому номер триста десять. Большой привет Робин и псинке.

Иначе говоря, «не звони мне, я сам тебе позвоню».

Он закрыл глаза, положил голову на спинку кресла, расслабил линию рта.

– Значит, ты действительно не голоден, – сказал я.

– Только до правды.

* * *

Я довез его до участка, проехал еще квартал и позвонил Ри Сайкс. Ответа не было, голосовая почта тоже молчала.

На дорогу до ее квартиры ушел почти час. Пока я ехал из Вестсайда в Голливуд, голубое небо посерело и стало похожим на использованный бумажный носовой платок с вкраплениями желтоватой мокроты там, где сквозь облачный покров пыталось пробиться солнце.

Голливудский бульвар кишел наркоманами, карманниками и несезонными туристами, которые толклись на тротуарах перед витринами магазинов, торгующих всякой дребеденью, фастфудов и пирсинг-салонов. Пешеходы покидали тротуары так легко, словно не догадывались о возможной угрозе их жизни со стороны автомобилей. В довершение общего безумия, в толпе сновали типы, наряженные известными киногероями, которые взывали к проходящим о толике внимания и мелочи.

По выделенной полосе медленно проехала черно-белая полицейская машина, однако офицеры внутри не смотрели по сторонам, а были заняты разговором.

На улице, где жила Ри, шум был потише, но все же был. Где-то вдалеке грыз асфальт пневматический отбойный молоток – звук, от которого волоски у меня в ушах встали дыбом. Кто-то кричал на испанском. Водитель проезжающего грузовика резко дал по тормозам; те зашипели, как самая большая в мире змея-гремучка, настроенная к тому же весьма воинственно.

Я нашел свободное место возле дома Ри. Дверь в ее квартиру была закрыта, жалюзи на окнах опущены. Я постучал. Женский голос крикнул:

– Да? Чего надо?

Грубый, раздраженный. Ни следа той мягкости, которую я слышал в нем раньше. Что это было, притворство? Неужели я поспешил с выводами?

– Это доктор Делавэр.

Дверь открылась. Какая-то женщина, не Ри Сайкс, спросила:

– Доктор кто? – Возраст – лет тридцать пять, широкие плечи, плоская грудь, коричневая футболка, защитного цвета штаны с карманами, высокие ботинки на шнуровке цвета бланшированной спаржи, с розовой подошвой. Черный ежик волос наводил на мысли о петушином гребне. На полпути между нижней губой и небольшим твердым подбородком торчала шестиугольная гайка.

Я повторил свое имя.

– Я слышала. Здесь никто не болен, док.

– Я пришел увидеть Шери Сайкс.

– Ну, значит, вам не повезло. Она смылась.

– Съехала?

– Хммм… Ну, можно и так сказать… эй, а может, вы на самом деле коллектор или судебный… этот, как его там… пристав? Потому что она оставила здесь свою дрянную мебелишку, а я теперь храни ее шестьдесят дней за свои деньги. Поможете мне ее найти – я в долгу не останусь.

Я протянул ей свою визитку.

Она сказала:

– Я таких сто штук напечатаю, – но все же, кажется, поверила. – Психолог? У нее что, крыша поехала?

– Суд назначил меня консультантом по делу, в котором она участвовала.

– Это когда сестра пыталась украсть у нее девчонку? Так это на самом деле было?

– Вы сомневались?

– Она же хиппушка, так что все, что она мне говорит, я привыкла делить на тридцать восемь. С квартплатой вечно запаздывала. А в прошлый раз, когда я напомнила ей про деньги, она ответила, что забыла, потому что замоталась в суде. Всплакнула даже, как будто это должно было меня разжалобить… А вам чего от нее надо?

– Последующее наблюдение.

– Так дело закончилось? Кто выиграл?

– Шери.

Хохот.

– Так, так… значит, сестренка тоже лузерша, еще покруче этой? Так ей и надо, стерве, нечего родной сестре из-за спиногрызки нервы мотать. В смысле, хочешь ребенка – роди сама. Короче: мисс Ретроспекция Вудстока задолжала мне за последний месяц, а сама свалила, и я буду глубоко признательна судебной системе, если та проявит заботу о законопослушной налогоплательщице и проинформирует меня о том, где мне, мать ее за ногу, ее теперь искать.

– Вы менеджер?

– Я – квартирохозяйка, чел. Что, не похожа на поместную дворянку? – Сунув руку в один из объемистых карманов на брюках, она выудила оттуда свою визитку. Того же зеленого оттенка, что и ее ботинки. Крупные серебряные буквы:

Ди Н. Мартоло

ВЛОЖЕНИЯ В НЕДВИЖИМОСТЬ

И номер почтового ящика, ровным счетом ничего не говорящий о его местонахождении.

– Приятно познакомиться, Ди. – Я протянул ей руку.

Она, сделав вид, будто не заметила, сунула голову в квартиру.

– Джо-Джо?

Из-за двери показался пожилой азиат. В руках половая щетка.

– Пойди покури.

Он поглядел на нее непонимающе.

– Сделай перерыв, Джей. Минут через десять возвращайся.

Тот заулыбался и ушел, вместе со щеткой.

Ди Мартоло продолжила:

– Да, это место принадлежит мне. Спасибо Олеа Эуропеа. Это название оливковых деревьев – слышали когда-нибудь про «Масло Мартоло»? Только не лгите, не слышали. У нас свои рощи в Стоктоне, но мы не продаем товар под своим брендом. Сдаем все в разные мелкие супермаркеты, а те сами наклеивают этикетки и назначают цену. Прадед посадил оливы, дед открыл бизнес и так далее.

– Интересно…

– Думаете? Значит, вы не были в Стоктоне. Хотя вообще-то моя семейка с вами согласна. А на меня, как только они заведут свои разговоры об удобрениях, всегда зевота нападает, вот они и решили держать меня подальше – взвалили на меня дедово приобретение, «оригинальную голливудскую недвижимость». В смысле, вот эту дыру и еще пару таких же. И где мне теперь найти нашу Челси Морнинг?^[19]

– Понятия не имею.

– Тогда чего мы тратим мое время?

– Можно мне войти, посмотреть?

– И что, я вот так прямо должна пустить вас тут все вынюхивать?

– Ну, организуйте мне подробную экскурсию по квартире.

Она рассмеялась.

– И что мне за это будет, вы, психологический чел?

– Как только у суда появятся о ней сведения, вас известят.

– А вас она, значит, тоже надула?

– Мне заплатил суд.

– Блин, везет же некоторым… может, и мне надо было пойти в школу для психов. А у меня дурацкий диплом по социологии из университета Фресно – хотела, видите ли, в Корпус Мира поступить или еще на какую-нибудь такую работу… Только потом сообразила, что все эти типы из третьего мира будут смотреть на меня примерно так, как я смотрю на свою семейку – как именно, не спрашивайте. Короче, мое дело здесь кончено, и я звоню в коллекторское агентство.

– Всего на одну секунду, – сказал я.

– Зачем? Какого дьявола вам там нужно?

– Последующий визит – это часть процесса. Мне нужно все задокументировать.

– А, ясно, – сказала она. – Бюрократия… ладно, только на секунду, да и все равно там смотреть не на что.

* * *

Она не преувеличила – в квартире действительно было пусто.

– Что вы сдали на хранение? – спросил я.

– Так, мебелишку кой-какую, одежки… В аптечке было пусто. В холодильнике тоже.

– А детские вещи?

Она подумала.

– Кажись, не было.

– Детская кроватка?

– Не-а, не было.

– Манеж, подгузники…

– Говорю же, не было. Никаких тайных кодов и фоток НЛО тоже, понятно? А главное, ни одной записочки с адресом, где ее искать, что для меня совсем хреново.

– Ее машина…

– Нет, конечно, – что она, по-вашему, слоняется по улицам со спиногрызкой на закорках и пакетом памперсов под мышкой? – Еще одна ухмылка. – Хотя иным клиентам такое нравится.

– Думаете, она проститутка?

– Не, – ответила Ди Н. Мартоло. – Это я так: ляпнешь гадость – сердцу радость. Это в моем духе. По крайней мере, так мне говорят.

* * *

Она не имела понятия, когда именно Ри исчезла с квартиры, а когда я спросил, нельзя ли мне поговорить с кем-нибудь из соседей, ответила:

– Да я же говорю, никто ничего не знает. Похоже, она свалила где-то посреди ночи, когда тут все спят как мертвые.

– А вы не знаете, приятели у нее здесь есть?

– Я не вожу компанию с квартирантами. – Мартоло просияла. – Хотя вот что: как-то раз она дала мне флайерс, какие-то ее дружки играли в клубе… Черт, не помню, как он назывался, а флайерс я выбросила.

– Группа «Одинокий Стон»?

– Точно! Спасибочки, доктор Псих… черт, как же этот притон называется… что-то с астрологией… Рыбы? Нет. И не Скорпион… не знаю. Хотя, если она там у них разыгрывает стареющую группи^[20], то я могу найти ее за сценой и стребовать с нее то, что она мне задолжала. Так что идите своим путем, Судебный Мозгоправ Чел, больше мне вам сообщить нечего.

Глава 21

«“Одинокий Стон”. Да, если уж кто и стонет, когда они выходят на сцену, так это несчастные слушатели, чьи уши подвергаются пытке производимым ими шумом».

Тогда Конни с издевкой обронила пару имен, уверенная, что один из музыкантов – отец Рамблы. И в папке, которую она принесла мне в тот день, эти имена тоже были, как доказательство непригодности Шери к материнству.

Какой-то Винки… Борис…

Винки оставался с Рамблой, когда Шери приходила ко мне, так что не исключено, что он и помог им скрыться.

Я сел в свою «Севилью» и взялся за «Айфон». У группы оказался свой сайт – вот так сюрприз! С заглавного фото, квалифицируемого, очевидно, как винтажное, на меня смотрели четверо длинноволосых, бородатых молодых мужчин в бусах и фенечках, которые изо всех сил старались казаться крутыми и опытными, но, увы, недотягивали ни до того ни до другого.

Фото сопровождала статья, главный пафос которой состоял в том, что группа и по сей день сохранила свой оригинальный состав, а причиной такого «творческого долголетия» объявлялась «проникнутая духовностью чистота и честность их музыки. В ритмах «О.С.» ощутим пульс нации, которая живет для праздника и любит рок. Мы дарим новую жизнь хитам «Скинэрд», «Атланта ритм секшн», «Блю ойстер калт», «Форинер». А когда звезды к нам особенно благосклонны, можем выдать и что-нибудь избранное из «ду уоп» или колоритного Хендрикса». Нажав на иконку с надписью «Наш менеджер», я увидел примитивно нарисованного волка, воющего на луну. «Теперь мы сами себе хозяева. Да здравствует свобода!» «Образцы наших мелодий» были «в процессе разработки», но вот на «Кто мы» удалось кое-что обнаружить:

Марвин «Чак-о» Блатт: ударные, перкуссия

Бернард «Борис» Чемберлен: бас-гитара, саксофон, вокал

Уильям «Винки» Меландрано: ритм-гитара, вокал

Спенсер «Зебра» Младший: лидер-гитара

* * *

По всей видимости, нация уже подрастратила свою потребность в празднике и любовь к року, потому что в «Расписании туров» «Одинокого Стона» значилось лишь одно место, но зато красным шрифтом: «“Вирго Вирго”, бульвар Вентана, Студио Сити, понедельник, с 20.00 до 1.00».

Самый неходовой вечер недели, некоторые клубы по понедельникам вообще не работают. А тут предпочитают отдавать сцену старичкам-каверщикам, так что, возможно, менеджмент клуба борется за увеличение денежного потока, и «счастливый час» у них стартует раньше, чем в других местах. Устроим, пожалуй, и мы вечеринку.

* * *

Я опоздал – дорога на Вэлли только что превратилась в тренажер для испытания выносливости. Транспортная трясина начиналась сразу за поворотом на север, на Кахуэнгу. Я позвонил Робин и объяснил ей, что буду поздно и почему.

– Ее сестру убили, а она сбежала? – переспросила она.

– Да, знаю. А я еще говорил Майло, что она на такое не способна…

– Она не способна – кто-нибудь из ее друзей способен. Так что будь осторожен, милый. Как, еще раз, называется это место? Там что, байкерская тусовка?

– «Вирго Вирго». Про клиентов пока ничего не знаю.

– Двое девственников, – сказала Робин. – Скорее, любители Джона и Йоко^[21]. Поздно – это насколько?

– Если повезет, там буду через сорок минут. Дальше в зависимости от того, что узнаю – час или два.

– Студио Сити – так, вот он, сайт… Вентура Б., в паре миль к востоку от Колдуотера. На вид ничего страшного… кстати, это совсем рядом с тем местом, где подают наши с тобой любимые спагетти. Могу подъехать, закончишь – пообедаем.

– Возвращаться придется в разных машинах.

– И что? – сказала она. – Я поеду первой, а ты не выпускай из виду мой задний бампер.

– Но, но, попридержи язычок.

Она, смеясь, повесила трубку.

* * *

«Вирго Вирго» оказался темно-бордовым оштукатуренным кубом шириной в два гаража. Давным-давно кто-то пытался украсить фасад золотыми звездами и полумесяцами. Большинство из них облупились и поблекли до бежевого.

«Счастливый час!!!» – гласила растяжка над дверью.

Наконец я хоть что-то угадал правильно.

* * *

Весь клуб состоял из одного помещения; скудный свет и многолетние пласты грязи делали обшитые стругаными сосновыми досками стены почти черными. Низкий потолок с набрызгом. Западная стена занята барной стойкой с шестью табуретами.

Сзади, в углу, грубо сколоченная деревянная сцена с видавшим виды пианино, ударной установкой и микрофоном. На басовом барабане буквы «О.С.» и картинка воющего волка, которую я уже видел на сайте.

Домашняя группа раз в неделю?

Надо полагать, что деревенский рок, каркающий сейчас из динамиков наверху, служит тут основным музыкальным сопровождением по умолчанию.

Я продолжил путь к бару. Все табуреты были заняты – четверо мужчин и две женщины сгорбились над своими стаканами. Со стороны невозможно было заметить, что они беседуют; лишь подойдя ближе, я различил низкое, замедленное ворчание – так бывает, когда количество принятого алкоголя далеко превышает допустимую законом норму.

Бартендер был немолод и лыс. Худое лицо с крупными чертами придавало ему сходство с пожилым усталым грифом. Его кожа была сразу и бледной, как у людей, редко выходящих на улицу, и морщинистой, как будто часто обгорала на солнце. На черной футболке надпись: «Альтамонт – это еще не конец»^[22].

Он увидел меня.

– Мест нет, только стоя, если не возражаете.

Ближний завсегдатай повернулся ко мне. Это был мужчина, крупный, с брыластым лицом, как у бассета, лет под семьдесят.

– Не дрейфь, жаждущий путник, мы освободим тебе местечко. – С трудом встав, он отодвинул свой табурет ровно настолько, чтобы я мог подойти к бару. Верх стойки покрывал какой-то липкий налет толщиной в дюйм – желтоватый, весь в пятнах, растрескавшийся и тусклый.

Я сказал:

– Спасибо, следующая порция за мой счет.

Бассет вскинул в воздух трясущийся кулак. Он был в лоснящемся темном костюме, белой потертой сорочке и измятом галстуке, который болтался, как шарф, зацепившись за лацкан его пиджака. Очертания некогда твердой челюсти подтаяли и потекли. Он походил на директора фирмы, уволенного когда-то за пьянку и с тех пор ни разу не сменившего костюм.

Другая пьянчужка, его соседка, с черными вьющимися волосами и таким длинным носом, что его кончик, казалось, вот-вот нырнет в стакан, захлопала на меня ресницами.

– А меня угостишь, красавчик?

Я сказал:

– Всем по полной.

В ответ раздались жидкие аплодисменты.

– Вот это настоящий человек, я понимаю! – сказал Бассет.

Бартендер бросил на меня взгляд.

– Ладно, Рокфеллер, что пить будем?

– «Сэм Адамс» у вас есть?

– Есть «Хайнекен». – Он наполнил стакан, шлепнул его передо мной на стойку, а сам пошел дальше, принимать заказы.

Председатель Бассет сказал:

– Вы здесь никогда раньше не были. Я знаю. – И кивнул, подтверждая свои слова, словно изрек глубокую истину. – По крайней мере, в понедельник.

– А что, понедельник – особый день? – спросил я.

– Ха, ну да, здесь же открыто. – Он хохотнул, показал глазами на сцену. – Несмотря на.

Бартендер подошел, взял его стакан, плеснул туда чего-то из крана. Хлопья пены перевалились через край и плюхнулись на стойку. Бассет собрал драгоценную влагу мизинцем и начисто его облизал.

Я сделал глоток из своего стакана. Это был такой же «Хайнекен», как я – олимпийский конькобежец. К тому же он вонял – не то чтобы как скунс, но похоже.

Бартендер наполнил пеной еще несколько кружек. Местный этикет предписывал Пить Залпом, Не Глотками. Может, так легче было проталкивать в себя пойло, которое в этом заведении называли пивом. Я снова посмотрел на сцену и спросил, кто тут отвечает за развлечения.

– Сегодня никто. – Его качнуло ко мне, он выдал дрожжевую отрыжку и шепнул: – Считай, что тебе повезло, путник.

– А вы, значит, их слышали?

Мои слова он заглушил влажным кашлем. Затем украдкой взглянул на лысого бармена, который приближался к нам с другого конца стойки, вытирая руки не первой свежести полотенцем.

– Ну, как, Папаша Уорбакс^[23], в горле не пересохло?

– Пока нет, но я над этим работаю, – ответил я.

– Эй, Чак-о, да у тебя тут поклонник, – сказал Бассет. – Он хочет, чтобы вы, ребята, сыграли.

Брови лысого поползли на лоб.

– Вы о нас слышали?

«Марвин «Чак-о» Блатт: ударные».

Я ответил:

– Вообще-то меня сюда прислала знакомая.

– Кто это?

– Ри Сайкс.

Тут он взглянул на меня по-другому. Остро, с любопытством.

– А откуда вы знаете Ри?

Даже если б я хотел солгать, вряд ли у меня получилось бы: долгая езда до Вэлли и плохой алкоголь истощили все мои ресурсы.

– Я принимал участие в ее судебной тяжбе.

Чак-о заметно напрягся.

– Так вы юрист?

– Психолог.

– Психолог, – повторил он за мной, точно пробуя на вкус новое слово. – Это не вы подтвердили, что она хорошая мать?

Что толку отпираться. Я ответил улыбкой.

– Что ж, вы молодчина, – сказал он. – Ри на вас только что не молится.

– А ты что, не знал? – хмыкнул Бассет. – Все доктора – святые. Вот почему дерьмо у них не пахнет, а пропитание они получают прямо из федеральной титьки…

– Ллойд, – сказал Чак-о, – давай сегодня без политики, да?

Женщина с рисковым носом спросила:

– А когда будет политика, завтра?

– У нас никогда не будет политики, Мэгги.

– Ага, понятно, – сказала она, показывая коричневые остатки зубов. – Двойной запрет на политику!

Чак-о повернулся ко мне и устало улыбнулся, как замученный бебиситтер. Его зубы были в полном порядке, белые, словно молоко.

– Что ж, доктор Психолог, я рад нашей встрече, но, увы, играем мы только по понедельникам. А если вы надеялись встретить здесь Ри, то опять же извините, она теперь заходит сюда нечасто. Родительские обязанности, ответственность, и все такое.

– Ри – это кто, та, с хорошенькой такой малышкой, которую она сажает на пианино, когда поет? – спросила Мэгги.

Чак-о посмотрел на нее и нахмурился.

Я с трудом протолкнул в себя еще пива.

– Так вы член группы?

– Ударные, – представился он. – Правда, я быстро усвоил, что курочки курочками, а на старость с ними не заработаешь, вот и решил стать бизнесменом. – И он взмахнул рукой, обведя ею помещение.

– Так это все ваше?

– Это и еще пара мест, в Сан-Вэлли и в Согасе. Там мои сыновья заправляют.

– Мои поздравления.

– Зашибать деньгу – дело хорошее, но живу я по-прежнему больше для музыки.

– Значит, в понедельник.

– Если ничего не стрясется.

– Ри поет?

– Иногда, на подпевках. Глубоко на подпевках. – Он ухмыльнулся. – Хотя вообще-то девка она правильная, всегда такой была, со школы.

– Повезло ей, что у нее такая поддержка, – сказал я.

– А то, – ответил Чак-о Блатт. – Когда дела у нас шли совсем паршиво и все мы подумывали о том, чтобы найти работу, это она поддерживала нас, говорила, что нам надо продолжать, что мы талантливые. И, знаете, что-нибудь всегда подворачивалось – хотя зачем я вам рассказываю, вы с ней общались и знаете, что она за человек.

Когда я не ответил, он спросил:

– Вы меня слышали?

Я кивнул.

– Вы ничего не сказали.

– Она приятный человек.

– Не просто приятный – хороший, – сказал он. В его голосе звякнула сталь, шея напряглась. – И вы должны это знать, если, конечно, вы настоящий психолог, а не шпион, подосланный ее поганкой-сестрой.

Выдержав его взгляд, я показал ему свою гражданскую карту. Докторская степень и название профессии выглядели особенно внушительно.

– Делавэр, – сказал он. – Да, это вы. – Новый промельк молочной белизны. – Ладно, не обижайтесь, я перестраховался: Ри думала, что эта сука так просто от нее не отстанет.

– Даже несмотря на решение суда?

– Да что вы, системы, что ли, не знаете? У кого денежки, тот и заказывает музыку. А уже если есть на свете богатая сука, которая любит, чтобы все под ее дудку плясали, то это наша Конни.

Он вернул мне карточку. Но Ллойд перехватил ее, сжал трясущимися пальцами.

– Делавэр. Штат Союза, а не Конфедерации. Но рабы были и у них.

– Фантастика, Ллойд, – сказал Чак-о.

Я снова встретил его взгляд.

– Мы могли бы где-нибудь поговорить?

– О чем?

Я посмотрел на него так, точно мы с ним были два заговорщика. Обычно люди любят, когда с ними делятся секретами, но этот просто сказал:

– Извините, у меня посетители.

– Может быть, я куплю им еще выпить? Вы нальете, а потом уделите мне пару минут вашего времени.

– Это насчет Ри?

– Это насчет побега Ри из города. Мне хочется быть уверенным, что с ней и ее девочкой всё в порядке.

Я ждал.

– Она сбежала? – спросил Чак-о. – Когда?

– Дня два назад, не больше.

– Ну, значит, у нее была на то причина.

Я молчал.

– А почему с ней что-то должно быть не в порядке? – спросил он.

– Возникли кое-какие сложности.

– Какие?

Я покачал головой. Он повернулся к своим завсегдатаям.

– Веселого Рождества, мальчики и девочки, к нам в гости заглянул Санта-Клаус, правда, он похудел и сбрил бороду, но проставляется исправно.

– Санта – это доктор? – спросил Ллойд.

Голос с дальнего конца бара ответил:

– Адесте фиделис…^[24] а что за доктор такой?

Женщина рядом с ним подняла свой стакан.

– Наверняка Филгуд^[25].

– Слушайте, слушайте, – сказал Ллойд и попытался опять отсалютовать кулаком, но потерял равновесие и едва не кувыркнулся со стула.

Я поймал его и усадил на место.

– Сегодня мой счастливый день, парень, потому что я встретил тебя! – заявил он.

* * *

Чак-о еще раз вытер руки мокрым насквозь полотенцем, вышел из-за половинки двери, которая отделяла пространство за барной стойкой, и ткнул пальцем в сторону ударной установки. Там он опустился на свое сиденье, взял в руки палочки, выбил ими у себя на колене безмолвную замысловатую дробь и только тогда кивком указал мне на скамейку у пианино.

Один из завсегдатаев спросил:

– Что, сыграешь нам соло, Чак-о?

– Не сегодня. – Дождавшись, пока клиентура наляжет на выпивку всерьез, он переложил обе палочки в правую руку. – И от злоупотребления спиртным тоже бывает польза. Правда, сам я никогда не употреблял. Даже на гастролях.

– Трезвенник?

– Нет, просто умеренный. Один коктейль перед отходом ко сну, и хватит. Вот почему теперь у меня есть этот клуб. Он мой целиком, включая землю, на которой стоит.

– Поздравляю.

– Так что там за сложности?

– Как я уже говорил, Ри скрылась из города. Я надеялся, что здесь кто-нибудь сможет сказать мне почему.

– Кто-нибудь?

– Например, Винки или Борис.

– Вы знаете Винки и Бориса?

– Мне говорили, что у них тесные отношения с Ри.

– У нас у всех тесные отношения. Причем давно.

– Со школы, я помню, – ответил я.

– С младших, между прочим, классов. У нас с Борисом. Так вы не объяснили мне про сложности. Что, Конни снова тащит ее в суд? Да, Ри так и думала; она сразу сказала, что Конни никогда не понимала слова «нет».

– Ничего подобного. Конни умерла.

– Что?!

– Ее убили, – продолжал я. – Вчера ночью. Полиция уже гадает, имеет ли это убийство какое-то отношение к судебному делу. Я сказал им, что у Ри нет склонности к насилию, но…

– К насилию? Черт, да никогда в жизни! Такого неагрессивного человека, как малышка Ри, еще поискать. Конни умерла? И вы спрашиваете про Ри, потому что… о господи, нет, вы это не всерьез…

– Мое мнение тут ни при чем, Чак-о. Копы всегда начинают с ближнего круга жертвы. И особенно с тех, у кого с убитым был конфликт…

– Нет, друг, это невозможно.

– Я ходил на квартиру к Ри, прежде чем прийти сюда. Хотел рассказать ей про Конни. Там я и узнал, что она сбежала. Забрала из квартиры все, что могла, и не заплатила хозяйке.

– Гос-споди, – сказал он. – Может, это был этот, как его, стресс – ей же столько дерьма расхлебать пришлось… Может, ей просто понадобилась передышка…

– Возможно. Но выглядит это все равно не очень.

– Вот черт. – Пальцы его свободной руки пробежали по поверхности тамтама.

Тот же завсегдатай заметил:

– Хей, а ты все же делаешь соло…

– Заткнись, мать твою так!

У того отвалилась челюсть.

Остальные даже не оглянулись.

Чак-о Блатт продолжил:

– Убийство? Наверняка работа какого-нибудь психа.

– Если у вас есть какая-то возможность связаться с Ри, – сказал я, – сделайте это – вы окажете ей большую услугу. Пусть она позвонит, скажет, где она. Можно через меня.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Уверены, что вы именно тот, за кого себя выдаете? В смысле, карту ведь тоже можно подделать.

То же самое говорила и Ди Мартоло. Вот она, подозрительность цифровой эры…

– Компьютер есть? – спросил я.

– А что?

– Зайдите на страничку медицинской школы, наберите там мое имя и посмотрите, совпадет ли фото.

– Ладно, ладно, извините… Это я так, психанул. Так откуда вам знать, что думает полиция?

– Иногда я с ними работаю.

– В смысле?

– Консультирую. И потом, это же очевидно: женщину убивают, у нее есть сестра, с которой они друг друга ненавидят и которая сразу после этого сбегает из дому. Вы бы на их месте что подумали?

– Она ее не ненавидела… то есть, конечно, ненавидела, но Конни это заслужила. А Ри, она такая… ну, как облачко, верьте мне. Пушистое такое облачко, легкое. Понимаете?

– То есть совсем не то что Конни.

– Да Конни еще в школе была… то есть она была старше всех нас. Мы еще до выпускного класса не дошли, а она уже поступила в колледж, да еще в какой, супер. Но она всегда была такой… с чувством превосходства. Типа, я лучше всех вас, так что пойдите и удавитесь!

– Заносчивая?

– Все ее терпеть не могли. – Чак-о сделал большие глаза. – Ох, ты… Зря я, наверное, про нее такого наболтал, теперь вы еще про меня что-нибудь не то подумаете. – Он улыбнулся. – Хотя, вы говорите, Конни ночью ощерилась? Ну, ночью я был у сына. В Сан-Вэлли, в его заведении прибирались – какие-то идиоты сняли клуб отпраздновать помолвку и засрали там все, как есть. Так что пришлось сначала составлять список ущерба для страховой компании, а уж потом начинать уборку. Провозились до самого утра, часов до шести. – Он встал. – Но мне ведь не потребуется алиби, верно?

– Верно.

– Зато Ри, может, потребуется.

– Хорошо бы, если б оно у нее было, Чак-о.

– Ну ничего, с ней все будет в порядке, не сомневайтесь.

– Как мне связаться с Винки или Борисом? – спросил я.

– Зачем?

– Ри о них тоже упоминала.

– И про меня она упоминала?

– Конечно, – солгал я. – Она говорила мне обо всех вас. О том, какие вы хорошие друзья.

– Тогда, значит, вам и с Зебом тоже поговорить надо.

– Я готов говорить со всяким, кто поможет мне найти Ри.

– У меня есть ваша карта. Что-нибудь услышу – дам знать.

– Спасибо.

Когда я повернулся к двери, Ллойд спросил:

– Еще по кружечке, доктор Клаус?

Я улыбнулся и положил на стойку купюры. Чак-о Блатт пересчитал их.

– Этого хватит только на то, что они уже выпили.

Ллойд сложил перед собой ладони, как для молитвы.

– Еще одно возлияние, дорогой сэр? Благочестия ради?

– Не переигрывай, он не Господь Бог, – сказал Чак-о.

Глава 22

Вернувшись в машину, я проверил телефон. Сообщение одно: Робин.

– Спагетти не будет, то место закрылось, – сказала она.

– Я закончил раньше, увидимся минут через тридцать.

– Раньше – это значит, тебе не повезло и ты ее не нашел?

– Не очень.

– Будешь говорить Майло, что искал ее?

– Он все равно узнает, так что да.

– Дело усложняется, милый.

– Маленькие житейские проблемы.

– Мне нравится твое мировоззрение, – сказала она. – Ладно, я варю спагетти.

* * *

Прежде чем отправиться домой, я еще посидел на парковке перед «Вирго Вирго», тыкая пальцем в «Айфон» и пытаясь выяснить, где можно найти Уильяма Меландрано и/или Бернарда Чемберлена.

Некий У. Меландрано подходящего возраста проживал рядом, в Северном Голливуде, но точного адреса и номера телефона не было, и поиски по 411 тоже ни к чему не привели. Бернардов Чемберленов оказалось четверо. Голливудский показался мне наиболее перспективным из них. Тем более что его дом находился совсем неподалеку от квартиры, которую снимала Ри.

Майло нужно только нажать пару кнопок, и он будет точно знать, есть у этого человека криминальное прошлое или нет. Мне же оставалось только шарить на веб-сайте, который специализировался на съемках всяческих грабежей, ограблений и прочего и где любой желающий мог насладиться зрелищем чужих несчастий, – интернет-ресурс вполне в духе нашего подлого века.

Во мне вспыхнула надежда, когда я узнал, что некий Бернард Чемберлен был арестован за нарушение общественного порядка в Тампе, штат Флорида. Еще один клик, и на экране показалось лицо семнадцатилетнего парнишки.

Ладно, хватит дурака валять.

* * *

Майло поднял трубку рабочего телефона.

– У твоего дружка Эффо имеется неопровержимое алиби на весь вечер убийства Конни: он был на вечеринке с бандюками и их подружками в одном известном гангстерском доме в Пакоиме – тридцать человек готовы это подтвердить. Правда, их словам я не очень-то верю. Но по соседству живет одна старая леди; так вот она, напугавшись жуткого вида парней и девиц, которые то входили, то выходили из дома напротив, нащелкала исподтишка кучу снимков, на которых запечатлела и его – время прихода и время ухода. Так что мои поздравления.

– Ну и что? – сказал я. – Ты ведь и раньше не думал, что он сделал это своими руками.

– Верно, но я дал Милли Ривере задание покрутиться вокруг него, послушать – не болтают ли чего о каком-нибудь контракте. Кстати, фотоаппарат соседки прояснил еще одну вещь: Рамон Гусман тоже был на вечеринке. А это значит, что у тебя есть повод задуматься, Алекс. Он – тот джокер, который намеревался перманентно вывести тебя из игры, а твой дружок продолжает корешиться с ним как ни в чем не бывало.

– Эфрен был моим пациентом, не другом.

Слишком громко.

– Переходим к Шери Сайкс, – продолжал Майло. – Я пытался организовать встречу с ней через ее адвоката, но он уехал на какую-то конвенцию в Палм-Спрингс. То же и выразитель интересов Конни. Интересно, что люди вроде них называют продолжением образования?.. Ну, в общем, я сам заскочу к мисс Ри, посмотрю, как она реагирует на смерть сестрички.

– Кстати, о ней, – и я рассказал ему все, что мне удалось выяснить.

– Ты ездил к ней… – сказал Майло.

– Продолжение работы.

– Понятно… Хотя вообще-то нет.

– Мне хотелось увидеть, как она будет реагировать на новость. Чтобы понять, ошибался я на ее счет или нет. Она слиняла – значит, вполне возможно, что я ошибся. И тогда мне надо перестать путаться у тебя под ногами и дать тебе делать твое дело.

– Эй, – сказал лейтенант, – что толку теперь заниматься самобичеванием? В этом деле тебе вообще изначально отводилась роль жертвы, и я рад, что все пошло не так, как кое-кто задумал, и что я расследую теперь не твою смерть. Значит, она взяла с собой только детские вещи, так?

– И ребенка.

– Пошлю туда экспертов, посмотрим, что они нароют.

– Квартирная хозяйка уже начала уборку.

– Что ж, может, ничего и не выйдет, а может быть, что-нибудь все-таки обнаружится.

– Неудачное она выбрала время, чтобы скрыться, – сказал я. – И ты прав: даже если сама она не убивала Конни, это вполне мог сделать кто-нибудь из ее дружков. У нее тесные отношения с той группой. – И я описал Майло свой визит в бар, назвав имена Чемберлена и Меландрано.

– Связующие узы, – констатировал он. – Если Конни не ошиблась и кто-то из членов группы действительно отец девочки, то у них есть мотив, и вполне весомый.

– А Чак-о Блатт подтвердил, что Ри волновалась из-за того, что Конни снова потащит ее в суд.

– Погоди-ка…

Последовала серия щелчков.

– На Меландрано ничего нет, а вот мистер Бернард Чемберлен из Голливуда, Калифорния, десять лет назад привлекался за нападение. В Арканзасе… хотя, кажется, не сидел… на фото он волосатый и похож на байкера. Взгляд такой злобный. А сам здоровяк – не то чтобы очень высокий, но весу в нем фунтов двести пятьдесят, не меньше. Да, с ним мы непременно должны познакомиться. И с Меландрано тоже.

– Мы?

– Множественное число, служащее для выражения намерений, Алекс. Ситуация плавно перекочевывает в область психологии – впрочем, это дело и с самого начала было чисто головным. А кто у нас спец по содержимому черепушек – ты или я?

– Проявляешь великодушие?

– Ага, точно, – сказал Майло. – Я на работе, друг, здесь не до сантиментов. И знаешь еще что? Братец Коннор нашел наконец время навестить труп сестры. Прилетает завтра. Конни ведь говорила тебе, что он какой-то технарь, да?

– Говорила.

Лейтенант расхохотался.

– Зависит от того, что понимать под техникой. Он не разрабатывает компьютерные чипы – он снимает порно, и уже давно. Интересная семейка, тебе не кажется? Ладно, сейчас я найду текущие адреса наших одиноких стональцев, и завтра пойдем к ним с визитами. Но сначала – Коннор Сайкс, у меня в кабинете, ровно в одиннадцать утра. Можешь считать, что ты получил официальное приглашение.

– Черный галстук?

– Деловой костюм.

Глава 23

Коннор Сайкс совсем не походил на порнографа.

Хотя, с другой стороны, разве разносчик заразы похож на разносчика заразы?

Последние двадцать лет он действовал под прикрытием разных компаний, для которых продюсировал, готовил к продаже, находил каналы сбыта и даже распространял видеофильмы и программы для взрослых. Его специализацией были «естественные, полнотелые женщины», что, видимо, подразумевало грудастых красавиц, чьих телес не касался ни нож пластического хирурга, ни игла тату-мастера. В некоторых из отснятых им серий воспевался «романтический подход». Это означало отсутствие на экране связанных красоток, кляпов и вообще всяких грубостей.

Деловой костюм, в который он был облачен в то утро, ничем не отличался от рабочей одежды любого магната из Силикон-Вэлли: темно-синий пиджак с узкими лацканами, туфли – дорогие, но неброские; на запястье электронные часы. Аккуратно подстриженные седые волосы, невыразительные черты – одно из тех лиц, которые во множестве встречаются в залах ожидания бизнес-класса. Присмотревшись внимательно, можно было обнаружить фамильные черты: квадратная форма головы, тяжеловатая челюсть. Если б сфотографировать сестер и брата втроем, а не сравнивать их парами, семейное сходство, несомненно, проступило бы еще ярче. Коннор как будто был тем самым недостающим генетическим звеном, которое связывало Конни и Ри.

Если смерть сестры и травмировала его, то он ничем этого не показывал, спокойно сидя в комнате для допросов, где Майло предложил ему плохой кофе. Он принял чашку, сделал глоток, отставил.

– Если позволите, я напишу сообщение жене. У наших мальчиков сегодня концерт, но я, кажется, не успею.

– Конечно, сэр.

Сайкс достал телефон, быстро набрал на нем какой-то текст и снова сунул в карман.

– Музыкальный концерт? – спросил Майло.

– Джаред играет на виоле, а Тайлер – на виолончели. Конечно, я сужу предвзято, но все считают, что они талантливы. – Слабая улыбка. – Но если у них есть талант, то не от меня. Марико – это моя жена – была концертирующей пианисткой в Японии.

– А-а…

– Я стараюсь не пропускать их выступлений.

– Что ж, – сказал Майло, – мы сделаем все возможное, чтобы отпустить вас отсюда как можно раньше.

– Буду признателен вам, лейтенант. Однако по пути сюда я подумал, что если мне предстоит позаботиться об останках Конни, то на это потребуется время.

– Необязательно заниматься этим сегодня, мистер Сайкс.

– Вот как? То есть с ней еще… как бы это правильно выразиться… работают?

– Служба коронера с ней закончила, но бумажная волокита всегда тянется долго, так что все можно будет уладить по почте или по телефону.

– Так, значит, к пяти я еще могу успеть?

– Разумеется.

Сайкс снова извлек свой телефон.

– Вы не возражаете, если я свяжусь с авиакомпанией, чтобы организовать обратный билет?

– Нет проблем, сэр.

Еще одна эсэмэска.

– Большое спасибо, лейтенант, – сказал Коннор. – Тогда объясните мне, пожалуйста, зачем я здесь, если не для того, чтобы… присмотреть за процессом?

– В деле по расследованию убийства главное наше оружие – информация. Поэтому любое ваше усилие вооружить нас дополнительно приветствуется.

Сайкс обдумал это, теребя лацкан пиджака и глядя в потолок, потом возобновил зрительный контакт.

– В этом есть смысл. К несчастью, у меня нет ни малейшего представления о том, кто мог желать смерти Конни.

Сказано ровным тоном.

Майло старательно держал себя в руках. Но я заметил, как напряглись мускулы у него вокруг глаз. Коннор Сайкс, чей взгляд снова вознесся к потолку, ничего не заметил.

– Мистер Сайкс, а вас не удивляет, что вашу сестру убили?

Левая бровь Коннора изогнулась. В недоумении, не от обиды.

– Конечно, удивляет.

Майло продолжал хранить молчание.

Лицо Сайкса стало напряженным. Он как будто решал сложную математическую задачу.

– Вы считаете странным, что я не выражаю по этому поводу никаких эмоций? Вы правы – в этом моя проблема. В выражении эмоций. Точнее, проблема в том, что я не отдаю себе отчета во впечатлении, которое произвожу. Внутренне я глубоко потрясен потерей сестры. Но у меня никак не получается выразить это внешне. Моя жена полагает, что это имеет какое-то отношение к континууму Аспергера^[26]. Возможно, она права, ей лучше знать. Однако я не чувствую в себе никакой асоциальности. Наоборот, большей частью я считаю людей вполне приемлемыми. Так что простите мне мою странную реакцию.

– Не бывает правильных и неправильных реакций, мистер Сайкс. Просто нам показалось, что убийство сестры вас нисколько не удивило.

– Да нет, удивило. Чрезвычайно удивило. Но я не вижу, чем могу вам помочь. Мы с Конни не поддерживали близких отношений. Я уже давно не встречался с ней, не говорил…

– Насколько давно?

– Лет двадцать, по меньшей мере.

– Двадцать лет.

– И ни одной рождественской открытки, – сказал Коннор Сайкс. – Ни от меня к ней, ни от нее ко мне. В нашей семье никогда не обращали внимания на формальности.

– А Шери?

– Шери я видел относительно недавно.

– Насколько недавно?

– Хммм… около… десяти лет назад. Она зашла ко мне и попросила денег.

– И вы дали?

Коннор Сайкс пожал плечами:

– Я обладал достаточным их количеством, она – нет. Она моя сестра.

– Для чего ей были нужны деньги?

– Я не спрашивал.

– А она просто зашла.

– Да, ко мне домой, – сказал Коннор Сайкс. – В восемь утра. Марико, я и мальчики завтракали. Пригласили и ее. Вид у нее был затасканный. Как будто она долго и трудно добиралась до нас.

– Она была одна?

– Да. Попросила пару тысяч, на время. Я дал пять. Шери обняла меня, поцеловала, сказала, что будет на связи. Конечно, обещания своего она не выполнила.

– Конечно, – сказал я. – А вы и не ждали.

Коннор Сайкс посмотрел мимо меня.

– Ри никогда не отличалась надежностью.

– Она свободная душа.

– Всегда такой была.

– Вы трое совсем не похожи друг на друга, – сказал я.

– То же говорит и Марико. Она шутит, что нас как будто родили наугад. Раньше я никогда об этом не думал, но теперь, когда сам стал отцом, я понимаю, что она имеет в виду. У моих мальчиков есть немало общего – конечно, каждый из них индивидуален, и все же в них чувствуется что-то, говорящее об их кровном родстве.

– Что в вашем с сестрами случае совсем не так, – сказал я.

– Да. Значит, следующий вопрос – что это была за семья, в которой мы выросли? – Он пожал плечами. – Я, правда, не понимаю, чем это поможет вам расследовать смерть Конни, но с удовольствием расскажу вам все, что вы захотите узнать.

– Расскажите нам о своем детстве с Конни и Ри.

Коннор трижды моргнул и бросил на меня беспомощный взгляд.

– Это такой обширный вопрос, что я просто не знаю, с чего начать.

– Начните с родителей.

Он улыбнулся. Задание приобрело четкость, и он успокоился.

– Чарльз и Коринн Сайкс познакомились в школе, в Канзас-Сити. Там мы и родились – Конни и я. Правда, я ничего оттуда не помню, потому что мы переехали в Калифорнию, когда я был совсем маленьким. На Лонг-Бич. Там родилась Ри.

– Почему вы переехали?

– Мать страдала от астмы, часто простужалась, кашляла, и доктора говорили ей, что теплый, сухой климат может помочь. К несчастью, этого не случилось – она страдала всю жизнь и умерла в возрасте шестидесяти лет от пульмонологических проблем. Полагаю, что ее привычка курить и выпивать лишнее тоже не способствовала здоровью.

Коннор склонил голову набок, как спаниель, ищущий одобрения хозяина.

– Странно, правда? То, что она пила и курила, хотя ее дыхательная система явно была не в порядке. – Он положил руки на колени и помолчал. – Люди непредсказуемы… Вам это нужно? Я все-таки не понимаю, что вы хотите узнать.

– Расскажите нам о каких-то особенных чертах поведения ваших родителей, – попросил я.

– Особенных чертах, – повторил он за мной без всякого выражения. – Полагаю, что отца можно было назвать дамским угодником. Хочу ли я сказать, что у него были связи вне брака? Да, именно это я и хочу сказать. Но это не значит, что он обижал мать или кого-то из нас. Хотя, наверное, сам факт супружеской неверности уже может рассматриваться как… неподобающее поведение.

– Скажите, а он тоже пил? – спросил я.

– Да.

– И как на него действовал алкоголь?

– Как действовал? Ну… обычно он становился ворчливым. Иногда кричал.

– А ваша мать?

– Мать… – Сайкс сказал это таким тоном, будто сама идея о том, что у него была мать, его озадачивала. – Что я могу сказать о матери… она работала секретарем, с людьми ладила прекрасно, но на самом деле их не любила. Я это знаю, потому что она сама всегда так говорила. Люди в ее глазах были в основном глупы. Так что если у меня и есть синдром Аспергера в каком-то его проявлении, то это от нее.

– А как она реагировала на выпивку?

– Ложилась и засыпала.

– Одиночка?

– Не в том смысле, чтобы она была застенчивой или любила одиночество, – сказал Сайкс. – Она была человеком самоуверенным. Просто предпочитала быть сама по себе. Но я никогда не чувствовал себя заброшенным. Напротив, оглядываясь теперь на свое детство, я нахожу его довольно-таки приятным.

Он посмотрел на меня: руки на столе, плечи расслаблены.

– Разделяют мои сестры мою точку зрения или нет, я не знаю.

Три отпрыска, три истории. И полное отсутствие общения…

– Вы никогда не обсуждали ваше детство с сестрами? – спросил я.

– Наша семья была больше ориентирована на дела, чем на слова.

– Судя по тому, что нам говорили, Конни была не особенно общительным человеком.

– Хммм… Полагаю, это верно – и вообще, раз уж вы об этом упомянули, то да, между Конни и матерью было кое-что общее. – Он постучал себя по губам кончиком пальца. – Да, определенно. Если кто из нас и походил на мать, так это именно Конни. Я никогда раньше об этом не задумывался.

– А Ри?

– Ри? – переспросил Коннор. – Нет, у них с матерью ничего общего не было.

– Она любила людей?

– Хмм… ну, да, Ри всегда была очень открытым человеком. У нее всегда было много друзей. Так что в этом отношении она пошла скорее в отца. Тот мог быть душой компании, когда хотел.

– А как ладили ваши сестры?

– Они мало об… – Он умолк. Его правая ладонь начала сжиматься в кулак, но потом передумала и расправилась. – К чему такие вопросы – вы ведь не думаете, что Ри имела отношение к… Нет, это просто невозможно. – Его взгляд метнулся к Майло, потом снова ко мне и опять к Майло. – Невозможно?

– Ри мы ни в чем не подозреваем, но из-за конфликта между ней и Конни… – произнес тот.

– Какого конфликта?

– Судебного разбирательства.

Коннор Сайкс моргнул.

– Я понятия не имею, о чем вы, лейтенант.

Майло вкратце изложил ему суть дела. С каждой новой фразой человек, сидевший через стол от него, съеживался все больше, как шар, из которого толчками выходит воздух.

– Зачем Конни это сделала?

– Мы надеялись, что вы сможете нам объяснить.

– Я? Откуда? Конни подала в суд на Ри? Из-за ее ребенка? Сколько же лет ребенку?

– Шестнадцать месяцев.

– Ри родила ребенка, – сказал Коннор Сайкс, округлив глаза. – А я и понятия не имел… Вам это, наверное, кажется ужасно странным. Но так уж мы все привыкли.

– Каждый в семье занят своим делом, – сказал я.

– Теперь, сам став отцом, я вижу, что бывает и по-другому. Моя жена, например, очень близка со своей сестрой. Мои сыновья – друзья, а не просто дети одних родителей. Но подумать только, что Конни подала на Ри в суд… и подумать, что Ри родила ребенка… Вы меня шокировали, лейтенант. У меня голова идет кругом.

У него была поза человека, поверженного во прах, – и тон другого человека, который забежал в прачечную по пути с работы, чтобы забрать белье.

– Но все-таки, не можете же вы всерьез верить, что Ри могла причинить боль Конни? Она ведь была такой мягкой, всегда… Я всегда видел в ней дитя эры цветов, только запоздавшее родиться. В тот раз, когда Ри пришла ко мне и попросила денег, она так и выглядела – в волосах цветы, в ушах серьги с «голубиной лапкой», одежда сшита вручную. Когда-то я сделал пару картин на эту тему – ретрохиппи, лав-ины и так далее. Просматривал старые журналы, чтобы сделать аутентичные костюмы.

– А какое у Ри было в тот день настроение?

– Настроение, – повторил Коннор и задумался, точно расшифровывая непонятное слово. – Радостное – даже немного дурашливое. Как всегда. Она единственная в нашей семье такая.

Вдруг он выпрямился.

– Конни подала на Ри в суд… и что, чем кончилось дело?

– Ри выиграла, – сказал я.

– То есть Конни проиграла, ушла в ноль… Вряд ли ей это понравилось. Она любила выигрывать. Когда в школе объявлялся какой-нибудь конкурс – научная ярмарка, сочинение или олимпиада по грамматике – она делала все, чтобы завоевать первое место.

– И часто это случалось?

– О, да, она была очень умной. Самой умной в нашей семье. За один год закончила два класса, на ура прошла в медицинскую школу, закончила одной из лучших – впрочем, если вы имели с ней дело, доктор, то наверняка все знаете.

– А как Ри училась в школе? – спросил я.

– Четверки, тройки, иногда двойки. Она не глупая, просто для нее важнее всего… удовольствие. Но никогда не за счет других, она всегда видела в людях только хорошее. Я отказываюсь рассматривать даже идею, будто Ри могла причинить Конни вред – или у вас есть доказательства ее участия?

– Мы бы хотели поговорить с ней, – произнес Майло, – но дело в том, что она съехала с квартиры, не оставив адреса.

– Понимаю, – сказал Коннор Сайкс, вынул из кармана очки для чтения в черной оправе и переложил их из руки в руку. – И это плохо для нее, верно?

– Может быть, у вас есть какие-нибудь идеи о том, куда она могла направиться, мистер Сайкс?

– Нет.

– Ни намека?

Голова качнулась из стороны в сторону.

– Извините.

– Может быть, вы хотите сказать нам что-нибудь еще?

Коннор не на шутку задумался.

– Нет.

– Что ж, сэр, в том маловероятном случае, если Ри все же появится у вас…

– Это действительно маловероятно, лейтенант. Но я вас понял: если она появится, я скажу ей, что своим отъездом она произвела неблагоприятное впечатление, и пусть свяжется с вами. А что касается Конни, то, может быть, у меня еще хватит времени сделать распоряжения касательно ее похорон и вернуться к началу концерта…

Глава 24

Майло позвонил в офис коронера и договорился о встрече для Коннора Сайкса. Мы вместе проводили его до выхода из участка и смотрели ему вслед, пока он удалялся от нас по Батлер-авеню.

Человек, как все, среднего роста, походка тоже как у всех, в глаза не бросается.

– Большая и дружная семья, мать их… – произнес Майло.

– Мы здесь не для того, чтобы осуждать, – ответил я.

– Да я живу только для того, чтобы осуждать. И иногда жалею, что я – не все двенадцать присяжных в одном лице… Так, значит, Ри даже не намекнула, кто папаша?

Я помотал головой.

– А позволь спросить, почему ты не настоял на откровенности?

– Не было необходимости.

– То есть предполагалось, что она белая и пушистая – до тех пор, пока Конни не докажет обратное?

– Вот именно.

– А Конни, похоже, была уверена, что это некий Винки – или Бинки – покувыркался с ее сестрой как-то вечерком в гастрольном автобусе, так?

– У тебя прямо талант к ярким описаниям.

Мы вошли внутрь. У лестницы Майло задержался.

– Если младшая Сайкс не проявится в ближайшее время, я начну проверять группу.

– Ничего сложного, – ответил я. – Каждый понедельник вечером в клубе «Вирго Вирго».

Он вскинул кулак.

– Ура, халява! Ориентировка на машину Ри уже разослана, так что все голливудские патрули получили от Управления автомобильным транспортом обычные зернистые снимки. Конечно, вызвать ее в суд за долг телефонной компании или квартирной хозяйке было бы куда эффективнее, но сестринская ревность – не повод для выдачи таких серьезных бумаг, как повестка в суд, так что придется сначала нарыть о ней что-нибудь инкриминирующее, чтобы узнать, совершила она преступление или нет.

– Эксперт уже побывал в ее квартире?

– Нет еще, Мартоло – квартирная хозяйка – нажаловалась своему адвокату, и тот запретил нам вход – просто так, из вредности. Я оставил на ее автоответчике два сообщения – глухо.

– Пообещай ей, что освободишь ее от бесплатного хранения вещей Ри.

– А ты прямо мастер торговаться, – сказал Майло. – Мне нравится, как у тебя работают мозги. – Он тут же набрал на своем мобильном нужный номер, а когда трубку сняли, язвительно ухмыльнулся. – Мисс Мартоло? Лейтенант Стёрджис… да, знаю. Я… да, но мне кажется, мы с вами могли бы договориться, не заходя так далеко… Уверяю вас, никакого беспорядка и тем более никаких разрушений… никто ничего не унесет… и никаких кусков из ковра вырезать не будут… понимаю… послушайте, мне очень жаль, это совершенно непростительно, но… да, конечно, имеете полное право… с моими людьми ничего подобного не случится, мисс Мартоло, обещаю вам, слово бойскаута… и вы тоже? Да, я тоже, до «орлов» дошел, так что нам, людям достойным доверия, надо помогать друг другу, верно? И еще – послушайте меня внимательно – если вы позволите моему эксперту поработать у вас в квартире, я освобожу вас от всех вещей мисс Сайкс, которые вы взяли на хранение… да, от всех… как я и говорил: он там оглядится, снимет отпечатки, и всё, вы даже не узнаете, что он там был… спасибо, мисс… спасибо, Ди. До встречи на следующем слете.

Он дал отбой, хлопнул меня по спине так, что у меня чуть ребра не треснули, позвонил экспертам и велел им шевелиться, пока хозяйка не передумала. А заодно отдал распоряжение «рыть землю, только без повреждений. Нужны волокна – возьмите пинцетом, а не кромсайте весь ковер. Я серьезно».

Когда он повесил трубку во второй раз, я спросил:

– Что, у Мартоло уже есть опыт столкновения с департаментом?

– Отдел по борьбе с наркотиками делал проверку в одном из ее домов. К несчастью, им дали неверный адрес, так что они только зря всех перепугали, включая бедную семью, которая проживала в той самой квартире. Дверь выбили пинком, внутри всё вверх дном перевернули, а она потом полгода ходила по инстанциям и писала бумажки, чтобы получить возмещение убытков.

– Длинная рука закона… Так что у нас дальше?

– Я ищу Ри Сайкс, а ты делаешь что хочешь.

– Адвокат Ри может знать, где она.

Майло достал блокнот.

– И кто же этот счастливчик?

– Майрон Баллистер, контора в Вэлли.

– Что он собой представляет?

– Не знаю, никогда его не встречал.

– Он отказался прийти?

– Адвокаты обеих сторон хотели со мной поговорить, это я отказался.

– Почему?

– Я всегда избегаю встреч с адвокатами, их главная цель – склонить меня на ту или другую сторону. А мне нужна чистая информация, из первоисточника. Единственное исключение – это такие дела по опеке, когда родители не отказываются сотрудничать друг с другом, тогда адвокаты помогают. А если речь идет о неродительской опеке, тогда адвокаты вообще ни при чем. Правда, юриста Конни это не остановило: они явились вдвоем и пытались войти вместе.

– Но ты ему, конечно, все объяснил.

– Ей. Медея Райт, работает в одной из самых нахрапистых фирм.

– Думаешь, с ней есть смысл разговаривать?

– Попробовать можно, хотя вряд ли она захочет помочь.

– Может, и Баллистер тоже. Однако от его клиентки что ни день, то хуже пахнет, так что попробовать стоит. Ты помнишь, где именно в Вэлли?

– Шерман-Оукс. – Я назвал адрес.

– Ты что, наизусть его выучил?

– Он был в каждом судебном документе, которые мне присылали на прочтение.

– А их был вагон и маленькая тележка.

– Как обычно.

– Знаешь, – сказал Майло, – сколько мы с тобой знакомы, я никогда не интересовался этой стороной твоей работы. А ведь там, наверное, забавного тоже хватает?

– А то как же, сплошное веселье.

Взяв полицейскую машину без опознавательных знаков, мы поехали через Перевал Сепульведа. Почти всю дорогу молчали. Лицо Майло и его поза оставались нехарактерно неподвижными. Было непонятно, что у него на уме.

Сам я тоже задумался. Опять.

Об этом.

Как я чуть не пополнил собой статистику морга.

И еще о том, кто тосковал бы по мне, а кто – не очень.

Глава 25

Шерман-Оукс – район вполне обеспеченный, однако и в нем есть участок – там, где бульвар Вентура пересекает Ван-Найс и уползает к западу, – температура жизни которого на несколько градусов ниже, чем окружающих: здесь есть и фастфуды, и сомнительные торговые точки, да и состояние домов, дорог и тротуаров оставляет желать лучшего.

Офис Майрона Баллистера располагался как раз посредине этого пятна деградации, в нижнем этаже двухэтажного здания цвета антисептического пластыря, зажатый между помещением какой-то фирмочки с вывеской на фарси, откуда торговали одноразовыми мобильниками вразнос, и знававшим лучшие времена кинотеатром в стиле ар-деко, ныне превращенным в «империю скидок».

Внутри офис оказался рассчитанным на двух арендаторов, хотя в наличии был всего один; сьюты А и В разделяла полоска коридора с зеленой дорожкой, которая иссякала у первой ступеньки лестницы из пористого цемента. Дощечка с надписью на двери-купе, ведущей в офис Баллистера, сообщала, что тот практикует в одиночку. Сама дверь была из клееной фанеры и серьезно нуждалась в дополнительной отделке. Внутри кто-то был.

То, что сходило у него за комнату ожидания, служило одновременно и приемной, причем такой крошечной, что было непонятно, как это пространство справляется хотя бы с одной из своих функций, не говоря уже о двух. Весь штат конторы Майрона Баллистера состоял из одной девицы лет примерно двадцати, которая помещалась за покосившимся письменным столом. Волосы юного создания были собраны в дреды. На левом предплечье красовалась наколка с изображением резвящейся феи Динь-Динь, на правом надпись – «Правильно выбирай инструменты». Ей самой орудиями труда служили двухканальный телефон, лэптоп, крышка которого была в данный момент опущена, и «Айпод», из которого неслась песня Пинк.

Полицейский жетон Майло вызвал у сего создания следующий комментарий:

– Копы? Чего стряслось?

– Мы бы хотели поговорить с мистером Баллистером.

– Он обедает.

– Где?

– «Эль Падрон».

– Где это?

– Дальше по кварталу. – Она показала налево. – Ой, нет, туда. – И показала направо.

– Вы давно здесь работаете?

– Он мой кузен, – сказала девица. – Я просто помогаю.

– Его постоянному секретарю?

Она хихикнула.

– Нет, ему. Он раньше вообще один работал, а тут я, приезжаю такая учиться, а он мне такой: помоги мне выглядеть как настоящий адвокат, Аманда, а я, типа, тебе платить даже буду. – Она пожала плечами. Дреды на голове качнулись, как балет из пикантных колбасок. – Ну, я, типа, такая: конечно.

– Что вы изучаете?

– Эстетические технологии.

– Салон красоты?

Девица слегка надулась.

– Не только. Мы постигаем науку о том, как работает кожа. – И она уставилась на рябую физиономию Майло.

– Что, безнадега, да? – спросил тот.

– Ну, нет… помочь всегда чем-нибудь можно. Вам, например, следовало бы пользоваться увлажняющим… хотя нет, скорее, подсушивающим средством.

– Спасибо за совет, Аманда. А как выглядит Майрон?

– Кожа у него ничего, хорошая.

– А лет ему сколько?

– Типа, тридцать.

– Во что он сегодня одет?

– Хм-хм-хм… черная рубашка… серый галстук… он малость полноват, только не говорите ему, что я так сказала.

«Эль Падрон» оказался на самом деле «Эль Патрон». Поддельный саман, поддельная испанская черепица, поддельные свинцовые переплеты на окнах, поддельное кованое железо. Вывеской служило изображение осла, глазеющего на кактус; осел был в серапе и страдал костным шпатом, а кактус находился при смерти. При этом у него было лицо, причем человеческое до ужаса: похотливое, с косыми, прищуренными глазками, елейное и в то же время злодейское.

– Жирный няшка в черной рубашке, – сказал Майло и шагнул внутрь.

* * *

Обеденная зала оказалась просторной и сумеречной, заставленной синими стульями, кабинами и столами из того же поливинила, что и входная дверь. Расплывчатые репродукции афиш корриды покрывали стены плотно, точно обои. Оркестр марьячос, неестественно рьяно налегая на тромбоны, составлял звуковое оформление заведения.

Однако пахло при этом на удивление приятно: фасолью, кукурузой, физалисом, аппетитно шкворчащей на сковородке говяжьей поджаркой.

Главная кабина стояла свободная. В книге предварительной записи клиентов не было ни строчки. Пока наши глаза привыкали к полумраку, откуда-то вынырнула официантка в мексиканском платье, спадающем с одного плеча.

– Señors? Vaya con dios!^[27]

Возрастная такая дамочка, лет шестидесяти с хвостиком, с лицом, наводящим на мысли скорее о Генте, чем о Гвадалахаре.

Майло улыбнулся официантке, хотя его взгляд был устремлен мимо нее. На всю большую залу было всего три группы обедающих, и все сидели в кабинах вдоль западной стены помещения. Типы, похожие на менеджеров среднего звена, потягивали «Дос эквис» или «Маргариту»; пара пожилых супругов, игнорируя друг друга, уплетали еду со своих тарелок; и другая пара, намного моложе первой, наоборот, игнорировала еду, слишком занятая друг другом. Он был светловолосый, в черной рубашке с серым галстуком, его дама – темноволосой и миниатюрной, в белом платье-безрукавке.

Майло сказал официантке:

– Наши друзья вон там.

– О’кей, muy bueno^[28]. Сейчас принесу меню, пока вы просматриваете, хотите «Маргариту», у нас сегодня специальное предложение – мороженая клубника со свежей.

Он прочитал на ярлычке, приколотом к платью, ее имя.

– Все это очень соблазнительно, Лоуэла, но мы здесь так долго не останемся.

– Ничего не хотите?

– Не сейчас.

Мы направились к Баллистеру и его подружке. Она сидела к нам спиной. Лицо Баллистера мы видели, зато он был так занят своей визави, что даже не заметил нас, пока мы не подошли совсем близко. Волосы у него были прямые, воскового цвета, чуть длинноватые и почти совсем белые на кончиках. В общем, как у серфера, хотя неизвестно, ступал ли он хотя бы раз на доску для серфинга.

У него были широкие плечи, удлиненное лицо и крупные руки. И никаких признаков лишнего веса.

Он и темноволосая женщина продолжали сидеть, сомкнув пальцы. Баллистер улыбался во весь рот.

Майло шагнул вперед и объявил:

– Жаль, но придется мне помешать вам, детки, – без всяких, впрочем, признаков искреннего раскаяния.

Светлые глаза Майрона широко раскрылись. Даже с такого близкого расстояния он продолжал производить впечатление человека стройного; единственным намеком на излишек подкожных жировых отложений был разве что назревающий второй подбородок.

– Прошу прощения? – переспросил он. Голос мальчишеский. Гладкое чело, не смятое рукой заботы.

– Майрон Баллистер? – спросил Майло.

– Д-да…

Женщина в белом повернулась и, увидев меня, воскликнула:

– Вы? Какого черта?

– Детка? – удивился Баллистер. – Ты знаешь этих…

Медея Райт выдернула из его ладони свои миниатюрные, наманикюренные, покрытые кольцами пальчики. Другая ее рука уже сложилась в кулачок.

Я представил их с Майло друг другу, попутно пояснив роль Медеи Райт в деле сестер Сайкс.

– Так это у вас здесь что, совещание адвокатов? – спросил Майло.

Скорее уж следствие конвенции в Палм-Спрингс. Продолжение процесса обучения, так сказать.

Райт скорчила гримасу.

– Я требую объяснений…

– В деле вы представляли разные стороны, а теперь, значит, стали единым целым? – поинтересовался лейтенант. – И что же случилось раньше, любовь или работа?

Даже безукоризненный макияж Медеи Райт не смог скрыть краску, хлынувшую ей на щеки.

– А вам какое дело? И вообще, кто вы такие, черт вас возьми?

Майло протянул ей удостоверение.

– Отдел по расследованию убийств? Что, черт подери, происходит?

– А вы не знаете…

Она расправила плечи и вытянулась, желая казаться выше, но генетика лишила этот жест половины задуманного драматизма.

– Если б я знала, разве спрашивала бы вас?

– Дорогая, это как-то странно… – произнес Майрон Баллистер.

Она протянула к нему руку ладонью вперед.

– Не говори ни слова. Кто знает, что у них на уме.

– У меня на уме только одно, мисс Райт, – сказал Майло, – расследование убийства. А вас не интересует, кто его жертва?

– Какая разница, – ответила Райт, – вы мне и так и так скажете. «Мне» – Баллистер уже отошел на второй план как неважная мелочь.

– О нет, – сказал он. – Кого-то убили?

Не глядя на него, Райт сказала:

– Да, обычно под «убийством» понимают именно это.

Лицо Баллистера продолжало выражать искреннее изумление. И никакой обиды. Наверное, он сразу решил для себя, что не играет с ней в одной лиге.

Медея Райт кивнула Майло:

– О’кей, выкладывайте.

Когда она отвела глаза, он ответил:

– Ваша клиентка, Констанция Сайкс.

– Что?! – взвизгнула она. Ее вопль распорол в ресторане воздух, как треск рвущегося парашютного шелка. Менеджеры в дальнем конце зала разом поставили стаканы и уставились в нашу сторону. Даже пожилые муж и жена перестали набивать желудки.

К нам уже спешила Лоуэла.

– Всё в порядке?

Медея Райт жестом отослала ее обратно.

– Мы дискутируем.

– Что ж, это видно, – заметила Лоуэла и пошла прочь.

– Расскажите подробно, что случилось, – попросила Райт.

– Пару дней назад, вечером, кто-то убил доктора Сайкс, – ответил Майло.

– Это же безумие. – Райт выхватила из пемзовой миски ломтик кукурузной лепешки и стала его грызть, двигая зубками быстро-быстро, словно накачанный метамфетамином кролик. Расправившись с одним ломтиком, она таким же образом истребила еще два.

Баллистер взирал на нее с благоговением. Потом повернулся к нам:

– То есть вы хотите сказать…

Райт перебила его:

– Но это же безумие, чистое безумие.

– Вот именно, – сказал Баллистер и потянулся к ней. Она отдернула руку.

– Кто это сделал?

– Вот это я и пытаюсь выяснить, – сказал Майло.

Она уставилась на меня.

– А вы почему здесь?

– Доктор Делавэр время от времени оказывает нам услуги.

– Неужели? Какого рода?

– Психологические консультации.

– Знаю я эти его консультации. – Она фыркнула. – И вы пытаетесь уверить меня, что он случайно оказался рядом, когда дело, которым он занимался раньше в качестве эксперта, приняло… дурной оборот?

– Вообще-то, мисс Райт, – сказал Майло, – доктор Делавэр оказался причастен к нему еще раньше. Правда, на совершенно ином уровне.

– О чем вы теперь толкуете? Хватит уже жонглировать фактами; выкладывайте все как есть.

Лейтенант вкратце изложил ей историю неудачной попытки Конни Сайкс совершить убийство, опустив наиболее брутальные подробности.

Она вытаращила глаза.

– Что? Но это же невозможно.

Он повторил свой рассказ.

– Я вас и в первый раз слышала, – сказала Райт, – просто мне не верится… до того это странно.

– Тем не менее это правда, мисс Райт.

– Полный дурдом, – буркнул Баллистер.

– То есть вы хотите сказать, что Конни на самом деле ему угрожала? – спросила Райт.

Майло шагнул к ней так близко, что ей пришлось запрокинуть голову.

– Нет смысла защищать ее теперь, адвокат. Ее уже не привлечь к ответу. Так, значит, вы впервые слышите об этом ее замысле?

– Разумеется! За кого вы меня принимаете?

– Как за кого? – отозвался детектив. – За адвоката, который делает свою работу. Или думает, что делает. Каждое слово, произнесенное клиентом перед вами, конфи…

– Но только не в том случае, когда на карту поставлена чья-то жизнь, это отвратительно, вы меня оскорбляете, вы… – Проглотив ругательства, которые она хотела бросить ему в лицо, Райт трижды глубоко вдохнула и выдохнула, а потом положила руки на стол ладонями вниз. Яркий румянец залил безупречный овал ее лица. Она старалась успокоиться, чтобы уменьшить потоотделение, но тщетно.

Легко возбуждается, мгновенно впадает в агрессию – темперамент, весьма подходящий для построения определенного типа карьер, но пагубный для психики.

Медея Райт повернулась ко мне:

– Вы что, думаете, я стояла бы спокойно в сторонке и смотрела, как моя клиентка проделывает что-то подобное с вами или с кем-то другим? Это ранит мои чувства. Я не могу поверить, что вы могли поверить, будто я…

– Ни я, ни доктор Делавэр пока еще ни во что не верим, мисс Райт, – сказал Майло. – Моя работа – задавать вопросы.

– Ну, тогда вот вам ответ – я ни к чему такому никакого отношения не имела. И я могу доказать свою моральную устойчивость – когда осознала возможную опасность, я сразу сделала так, чтобы об этом стало известно предполагаемой жертве.

– Конни угрожала кому-то еще? – спросил я.

– Это вряд ли можно назвать…

– Кому? – Мой голос прозвучал жестко.

– Судье Маэстро. Которую я проинформировала немедленно, понятно? Так что, если б Конни сказала мне что-нибудь про вас, я и вам тоже дала бы знать.

– Вы проинформировали судью, но не полицию, – сказал Майло.

Ладони Медеи Райт снова мгновенно сжались в кулаки.

– Слушайте, вы! Я вообще не была обязана никому ничего сообщать, потому что уровень угрозы был двусмысленным. Но я это сделала. Рискуя своей карьерой судебного адвоката. А почему? Потому, что я моральный человек. Так кто же убил мою клиентку?

– А что такого двусмысленного было в угрозах судье Маэстро? – спросил Майло.

Резкий короткий вдох.

– Доктор Сайкс никогда прямо не говорила, что хочет навредить судье или кому-то еще. Когда дело было закрыто, она позвонила мне. Поговорить, спустить пар – обычная реакция. И вполне понятная – ведь она была в ярости от того, что считала ошибкой правосудия. Мнение, в котором я ее поддерживаю. У нее было ощущение, что система подвела лично ее, а страдать за это будет ребенок. Поэтому я позволила ей не стесняться в выражениях. Напоследок. Чем дольше она говорила, тем сильнее возбуждалась, а потом обронила замечание, что ей хочется кого-нибудь убить. И сразу после этого принялась поливать грязью судью Маэстро. Что та, мол, с самого начала была настроена против нее, не хотела, мол, смотреть на вещи шире. Именно эта близость двух высказываний меня и обеспокоила.

– То есть то, что она сначала выразила желание кого-нибудь убить, а потом сразу заговорила о судье? – уточнил Майло.

– Да, лейтенант, вот именно. Вы же понимаете. Совершенно очевидно, что это нельзя считать прямой угрозой, предполагающей переход к действию. Но я все равно предупредила судью, и если это не доказательство…

– Как реагировала судья?

Безупречные зубки Райт прикусили верхнюю губу.

– Я оставила сообщение на ее автоответчике.

– То есть вы только предполагаете, что она его получила?

– Я не слышала, чтобы она его не получала.

Нелогичное заявление. И снова небрежный взмах рукой.

– Больше мне нечего вам сообщить.

– Вообще-то, – сказал Майло, – мы пришли сюда для того, чтобы увидеться с мистером Баллистером, а не с вами.

Обнаружив, что она уже не в центре внимания, Райт нахмурилась.

– Так что, если б вы позволили нам переговорить с мистером Баллистером наеди…

– Вы хотите, чтобы я ушла? Пожалуйста! Меня уже нет. – Майло сделал шаг в сторону, она выскользнула мимо него из кабины и затопала прочь.

– Ох, ты ж, – выдал Майрон Баллистер.

– Извините, что испортили вам свидание, – прокомментировал Майло.

– Не женщина, а «Феррари» – с нуля до сотни разгоняется за… А, ладно. Так что вам, ребята, от меня надо?

– Как давно вы занимаетесь адвокатской практикой?

– Я? Первый год.

– Ну и случай вам достался для начала…

– Он не первый, – ответил Баллистер. – Были еще другие.

– Тоже опека над детьми?

– Нет, так… пара дорожных происшествий… один случай управления в нетрезвом виде…

– То есть вы не специалист по семейному праву.

– Я еще не нашел свою специализацию.

Майло опустился на стул, покинутый Медеей Райт. Я занял свободный. Мы взяли Баллистера в клещи, а он сидел и разглядывал миску с кукурузными чипсами. Майло отодвинул ее подальше.

– Кто порекомендовал вас Шери Сайкс?

– Это конфиденциальная информация.

– Вот как? Опять, значит, эти глупости? – Майло подался к нему поближе.

– Ну, ладно, она прочитала обо мне в каталоге Крейга^[29]. Я дал объявление туда. – Баллистер заерзал. – Надо ведь как-то начинать.

– Эй, Майрон, что в дело годится, то все пригодится.

– Тем, кто учился в Йеле, как Медея, легче.

– Вы выиграли дело, – сказал я.

– Ага, – ответил он таким тоном, как будто так до конца в это и не поверил. – На следующий день, когда Медея мне позвонила, я сразу подумал: «Ну, вот, все кончено, ты победил. И что теперь?» Но она повела себя совершенно неожиданно. Говорила доброжелательно. Пригласила встретиться. Пообедать рядом с ее офисом. Я сначала не понял, подумал, ладно, почему нет? – Он сокрушенно улыбнулся. – Надеялся, вдруг ее так впечатлила моя победа, что она решила устроить мне интервью со своим боссом, в таком роде.

– В общем, вы обедали.

– Недолго. – Цвет лица у Баллистера был нордический, и краска расползлась по нему мгновенно. У него даже нос вспотел. – Я до сих пор думаю – этого не должно было случиться, она же училась в Йеле, черт побери.

– Девушка знает, чего хочет, Майрон, – сказал Майло. – Вам повезло.

– Да. – Баллистер расслабил скованные плечи и усмехнулся. Мы были похожи на компанию друзей, которые просто говорят о женщинах. – Она говорит, это потому, что со мной легко. Оба ее бывших были страшные зануды.

– Иногда хорошие парни приходят к финишу первыми.

– Я люблю ложиться вечерами спать со спокойной совестью, не думая о том, что натворил днем. Прежде чем поступить в юридическую школу, я пару лет работал в некоммерческой организации. Был помощником соцработника, помогал фермерам собирать и оформлять документы на субсидии. Когда я выплачу свой студенческий заём, то буду продолжать делать то же самое, только уже как адвокат.

– Закон на службе народа.

– Как выражается Медея, закон на службе уродов. Она иногда бывает… грубовата.

– Вам нравится помогать людям, и, когда к вам обратилась Шери Сайкс… – продолжил я.

– Я удивился. Тому, что можно, оказывается, взять и выбрать себе адвоката просто по Крейгу. Я хочу сказать, что проблемы с водительскими правами – это одно, даже езда в нетрезвом виде, если это первый случай. Но когда речь идет о собственном ребенке… Я сразу сказал ей, что никогда ничем таким не занимался и что, может, ей лучше подыскать себе кого-нибудь поопытнее. Но она сказала нет, ей, видите ли, понравились мои вибрации.

Тут он чуть заметно улыбнулся.

– Наверное, ей также понравилась цена.

– Так вы все же выставили ей счет? – спросил я.

– Совсем маленький. – Он снова пожал плечами. – Она ведь не богачка, правда? Не то что ее сестра. Вот это-то меня и беспокоило больше всего: то, что ее сестра может позволить себе нанять кого-то вроде Медеи. Несправедливость.

– К счастью, закон оказался на вашей стороне, – сказал я.

– Да, я это понял, когда почитал законодательство по опеке. И все же, как знать? Мы с Ри решили, что для нее самое главное не выглядеть закоренелой преступницей или явной психопаткой. А ведь она как раз ни то и ни другое – на самом деле она очень хороший человек, верно, доктор? Но с системой никогда ничего нельзя знать заранее. Когда работал в агентстве, я столько там всякого дерьма навидался, которому не то что оправдания, объяснения и то нет; и ничего, все легко прокатывало. И сделать ничего нельзя – как судья решит, так и будет. Когда нам объявили, что наше дело пойдет к судье Маэстро, я попытался разузнать о ней подробнее, но ничего не нашел. В смысле, она тоже не вела раньше дела по опеке над детьми, больше занималась наследством, сохранением собственности до совершеннолетия наследника, в таком роде… Так что я просто не знал, чего от нее ждать. И спасибо вам за ваш отчет, доктор Делавэр, он пришелся нам весьма кстати.

– Видимо, Конни тоже так подумала, – сказал Майло.

Баллистер нахмурил брови.

– Черт, как вам, должно быть, было страшно… Я сразу понял, что Конни странная. Но чтобы настолько?..

– В чем странная?

– Реагировала она как-то ненормально – как будто только наполовину человек, а наполовину робот.

– Киборг.

Баллистер, видимо, не был знаком с этим термином.

– Возможно.

– Странная женщина, Майрон, – сказал Майло. – И вот кто-то взял и убил ее.

– Да. Вот тут уж я совсем ничего не понимаю.

Мимо проплыла Лоуэла-официантка, старательно делая вид, будто не замечает нас. Майло окликнул ее:

– Прошу прощения!

Она замерла, встала вполоборота.

– Да, сэр?

Он вынул бумажник, отсчитал наличность.

– Извините, что заняли тут у вас столько места. И еще простите за то, что моя дочь вспылила. Надеюсь, этого хватит.

Она взяла деньги, молча пересчитала.

– Здесь слишком много.

– Это за то, что съели они и чего не заказали мы.

– Зачем вы, не надо, – запротестовал Баллистер.

– Вы уверены? – спросила Лоуэла. – Этого все равно слишком много.

Майло похлопал ее по руке.

– Уверен, я вполне уверен.

– Вы – ангел, – сказала она и ушла, на ходу еще раз пересчитывая добычу.

– Это, конечно, производит впечатление, – произнес Баллистер, – но зачем…

– Я свой студенческий заём давно выплатил, Майрон. Давайте лучше поговорим о Ри Сайкс.

Пальцы Баллистера выбивали дробь по стакану.

– Не обижайтесь, сэр, но, если вы думаете, что, заплатив за…

– Никаких «око за око», Майрон. Просто расскажите мне о ней все, что считаете удобным говорить.

– Я знаю, что вы делаете свою работу, сэр, но, поскольку она была моей клиенткой, в полном смысле слова, то я не могу разглашать…

– Меня не интересует ничего, что имеет отношение к процессу, Майрон. Только чувства Ри к сестре.

– Чувства? О нет, только не это, вы не можете так думать…

Майло молчал.

– Ни одного шанса, – продолжал Баллистер. – Такого неагрессивного человека, как она, я не видел никогда в жизни.

– Возможно, и все-таки я должен с ней поговорить. А она, к сожалению, уехала из города.

– Зачем ей это понадобилось?

– Хороший вопрос, Майрон.

– Ну, я не знаю…

– Она никогда не говорила, что хочет попутешествовать?

– Нет, никогда. А ребенка она взяла?

– Разумеется.

– Ну, что ж, может, это своего рода каникулы. После стресса.

– После того, как убили ее сестру?

– Это не она, – сказал Баллистер. – У нее во всем теле и одной агрессивной косточки нет.

– То есть она производит такое впечатление, но я уже не первый год на этой работе и, знаете, до сих пор еще удивляюсь.

– Да, я бы тоже удивился, если б оказалось, что это она. Но нет, она на такое не способна.

– А вдруг она испугалась, что Конни снова потащит ее в суд?

– Она думала, что такое случится… вот блин, забудьте, что я вам это говорил.

– То есть она ожидала, что все повторится снова?

– Считала, что такое возможно. Я сказал ей, что снова буду ее представлять, и мы выиграем и второе дело. А Медея – о, черт…

– Медея отказалась представлять Конни?

Баллистер даже застонал.

– Только не говорите никому. Она меня на тостере изжарит.

– Заметано, Майрон.

– В общем, Медея сказала, что больше с ней связываться не будет и, если Конни снова обратится к ней, пошлет ее к кому-нибудь другому. Потому что дело безнадежное. Так что, видите, Ри на самом деле не о чем было беспокоиться.

– Кроме сильнейшего стресса.

– Пусть так. Но она как… как ягненок. Помню, я был у нее в квартире, проводил интервью, и вдруг она нашла паука. Так она подняла его, открыла окно и аккуратно выпустила.

– Дитя цветов, – сказал Майло.

– Точно.

– Вроде семейки Чарли Мэнсона?

– Ой, ну зачем вы так говорите… Я понимаю, у вас работа и все такое, но, поверьте мне, Ри не убивала свою сестру. Готов поклясться.

Пока Баллистер это говорил, его голос изменился: стал тверже, глубже, как будто у него вдруг произошел выплеск гормонов. Может, со временем он научится обращать это себе на пользу и еще, глядишь, станет заправским судейским бойцом.

– Клятвы мне ни к чему, Майрон, мне нужны факты, – сказал Майло. – Единственное, что сейчас может помочь Ри, это разговор со мной, чтобы я сам мог решить, подозревать ее или нет. У тебя нет никаких идей, где ее искать?

– Нет.

– А если б были, ты бы с нами поделился?

– Может, и нет, – ответил Баллистер. – Говорю честно.

– Лучшая политика, Майрон.

– Не всегда, сэр. Не в нашем мире. Но тут уж ничего не поделаешь.

Глава 26

Майло поблагодарил Баллистера за потраченное на нас время, а тот улыбнулся и ответил:

– Не за что, ребята. Удачи.

Но когда мы не выказали никаких намерений покинуть ресторан, улыбка Баллистера как-то скомкалась, под левым ухом задергалась напряженная мышца. Он поглядел на свою нетронутую еду, повертел в руках бокал с «Маргаритой». Не поднимая глаз от крошечного водоворота с кусочками льда, выдавил новую улыбку и проблеял:

– Что-нибудь еще?

Я сказал:

– В приобщенных к делу письменных материалах Конни упомянула двоих музыкантов. По ее мнению, один из них мог быть отцом Рамблы.

Он наверняка читал эти материалы, причем, конечно, не один раз. Но промолчал.

Я стоял на своем:

– Что об этом говорила сама Ри?

– Мы никогда это не обсуждали.

– Вот как, – сказал я.

– Это не имело отношения к делу, – сказал Баллистер. – По-моему, и вы тоже так думали, иначе написали бы об этом в своем отчете.

– Верно подмечено.

Он улыбнулся.

– Видите, иногда и мне удается сказать что-нибудь дельное.

Я подвинулся к нему ближе. Он сделал попытку увеличить расстояние между нами, не смог и снова взялся за бокал.

– Ри когда-нибудь говорила вам, кто отец ее ребенка? – спросил я.

Он покачал головой.

– Я однажды спросил; думал, может, это ей как-то поможет. Но она наотрез отказалась говорить об этом, и я больше не настаивал.

– Почему вы думали, что это могло помочь?

– Финансовая поддержка, – сказал Баллистер. – Если отец – приличный парень. А если б она смогла с ним договориться и они действовали бы заодно, то их было бы уже двое – против одной.

– Ри не обращала внимания на такие вещи.

– Она сказала, что это не важно.

– А может быть, отец – не приличный парень.

– Не знаю, может, и так… Но мы все равно выиграли это дело, так что какая теперь разница?

– Такая, что Ри исчезла.

– Ее право, – ответил Баллистер. – Мы живем в свободной стране.

Вмешался Майло:

– Конечно, Майрон, но если ты все-таки что-нибудь о ней услышишь…

– То вам я ничего не скажу.

– Даже в интересах клиентки?

– Даже так, – подтвердил Баллистер. – Пусть она сама решает.

– Слова не мальчика, но адвоката. Что ж, удачи тебе во всем, Майрон.

Баллистер поднял свой бокал.

– И вам того же.

И опять мы не шелохнулись. На этот раз Баллистер смирился. Всосал из бокала льдинку, погрыз.

Майло продолжил:

– Да, Майрон, удача нам точно пригодится и еще одна вещь тоже. Нам нужна информация о том, где ты был пару вечеров назад, начиная с семи тридцати и далее.

– Я? – переспросил Баллистер. – О… ну у вас и шуточки.

Майло сидел неподвижно.

Молодой адвокат потряс головой.

– Сумасшедшие… хотя ладно, какие проблемы… где я был… во сколько?

Майло еще раз назвал временные рамки.

Баллистер заерзал.

– Наверное, я был с Медеей.

– Наверное?

– Ладно, я точно был с ней. Определенно.

– Всю ночь?

Новая вспышка румянца.

– Ага.

– Она это подтвердит?

– Думаю, да, – сказал Баллистер.

– А может быть, и нет? – спросил Майло.

– У нее могут быть из-за этого сложности.

– С чего бы, Майрон?

Баллистер на дюйм отодвинул бокал.

– Дело в том, что официально она еще замужем за своим вторым бывшим, он лузер, хочет содрать с нее побольше денег при разводе, вот и ищет, что бы еще использовать против нее.

– То есть ее неверность может оказаться ему на руку.

– Как знать… Но я говорю правду. Мы всю ночь провели вместе. Я уехал от нее около шести утра. У нее в доме консьерж, такой тип в малиновом пиджаке, он подтвердит.

– Где она живет?

– Сенчури-сити. – Баллистер продиктовал адрес на память. Один из лучших девелоперских проектов последнего времени.

Внезапный шум заставил нас троих обернуться. Шестеро новых клиентов ввалились в ресторан в поисках обеда. Мясистые мужчины несли в руках желтые пластиковые шапочки.

– Это местечко прямо-таки процветает, – буркнул Баллистер.

– Значит, – продолжил Майло, – ты был с Медеей всю ночь и еще часть утра, но она может отказаться подтвердить это.

– Консьерж вряд ли откажется.

– Что ж, для начала неплохо, Майрон. По крайней мере, мы будем точно знать, где ты был рано утром. И все же лучше бы нам услышать это от самой Медеи – в смысле, что ты провел в ее квартире всю ночь.

Взгляд Баллистера стал жестким.

– Ладно, я все понял. Медея подтвердит мои слова, или я рассержусь. И тогда у нее точно будут проблемы. – Не только взгляд, все его лицо стало другим.

– Отлично сказано, амиго, – засмеялся Майло. – Вот теперь ты не только говоришь, но и думаешь как законник.

* * *

Мы вышли из ресторана, и лейтенант сказал:

– Совместное алиби. Как романтично…

– У тебя есть сомнения? – спросил я.

– Консьержи, конечно, живут на рождественские чаевые, но в данном случае я ни в чем не сомневаюсь. Ни у нее, ни у него нет причин пришивать старушку Конни.

Мы пошли к машине. Майло проверил сообщения на телефоне. Сообщение оказалось одно, но важное: от экспертов с квартиры, где жила Ри Сайкс.

– Быть не может. И чья?.. О’кей, ага, делайте. Чем раньше, тем лучше. Спасибо.

Отбой.

– Эксперты нашли единственное подозрительное пятнышко на ковре возле складной кровати. Маленькое, примерно восьмую долю дюйма в диаметре, но это точно кровь, человеческая, нулевой группы. Людей с такой группой немало, и, может быть, Конни была одной из них. Погоди-ка…

Майло набрал коронера и стал говорить с ассистентом патологоанатома, который проводил вскрытие. Минуту спустя он поднял большой палец.

– Точно, нулевая, резус-фактор положительный.

– Не хочу портить тебе удовольствие, – сказал я, – но Ри и Конни были родными сестрами, так что, вполне возможно, группа крови у них общая. Кроме того, кровь идет у людей сплошь и рядом, даже когда они не выходят из дома.

– Ну, ты и психолог… да, конечно, но ДНК Конни скажет мне точно, чья это кровь, так что я заказал экспресс-анализ, результаты получу через неделю. Если они совпадут с Конни, то какая там химия у Ри, уже не будет иметь никакого значения.

– Удачи.

– Ты серьезно?

– А почему нет?

– Что, если твоя клиентка окажется убийцей? – спросил Майло.

– Я давно живу и сносить удары судьбы научился.

Он улыбнулся одной половиной рта.

– И часто она щелкает тебя по носу?

– Не нарывайся, – сказал я.

Когда мы отъезжали, Майло сказал:

– Ладно, настало время проверить потенциальных папашек нашей детки. Давай начнем с Меландрано: криминального прошлого у него нет, так что, глядишь, и желания, что называется, сотрудничать с властями окажется побольше. Что он у них делает, в группе?

– Ритм-гитара, вокал.

– Фронтмен… Может, гулял когда-то с Ри?

– Гораздо важнее то, – сказал я, – что Ри оставляла его посидеть с Рамблой, когда приходила ко мне.

– Мамочка обращается за помощью к папочке… певец, значит? Что ж, может, он и нам чего-нибудь споет.

* * *

Уильям «Винки» Меландрано жил в квартире на восточной окраине Северного Голливуда, в квартале, напрочь лишенном деревьев, зато застроенном приятными для глаза, хотя и не особо выразительными домами, недалеко от элитного района Толука-Лейк.

По пути туда Майло успел раздобыть информацию о единственном, судя по регистрации, средстве передвижения Меландрано – тринадцатилетней давности «Форде Эксплорере», сером на момент покупки. Внедорожник оказался припаркован на небольшой площадке за домом. Серый, как и прежде, он нуждался в помывке и уборке – все его нутро было завалено пустыми стаканчиками, пластиковыми коробками и корытцами для еды навынос, старыми газетами и скомканными тряпками.

– ОКР^[30] тут и не пахло, – прокомментировал Майло. – Ладно, пошли, поднимемся к самому Винкстеру. Если контакт будет налаживаться туго, заведешь с ним разговор о всяких гитарных штуках.

Напевая семь первых тактов из «Дыма над водой»^[31], он пошел вокруг здания к главному входу.

– Тебе бы только волосы чуток отрастить, и можно менять работу, – сказал я.

– Ага, типов, которые поют так, как будто никто не поет, и без меня хватает.

В квартиру мы поднимались по открытой лестнице. На звонок в дверь Меландрано нам никто не открыл. Майло еще пару раз надавил на кнопку, потом постучал и сказал:

– Будь жизнь легкой и приятной штукой, мы бы уже получили все ответы… думаю, не стоит мне оставлять здесь свою карточку – вдруг выяснится, что это он помог беглянке Ри дать тягу?

Мы уже собрались уходить, когда на площадке лестницы появилась женщина с маленьким мальчиком, которого она вела за руку; увидев нас, она остановилась, поглядела на нас внимательно, сделала несколько осторожных шагов вперед, снова встала.

Молодая испанка, волосы до пояса, одета во что-то вроде медицинской формы. Мальчишка четырех-пяти лет, длинная футболка с надписью «Лос лобос» спускалась ему чуть не до колен, джинсы подвернуты, на ногах детские «найки». Женщина шагнула вперед, заслоняя его собой. Инстинкт защиты.

– Здравствуйте, мадам, мы из полиции, – сказал Майло и сверкнул в ее сторону сразу и полицейским жетоном, и теплейшей улыбкой, на какую только был способен.

– Полиция ищет Винки? За что? – На ее форме был значок с названием крупной сети аптек и написанной от руки фамилией: «Л. Вега».

– Хотим с ним поговорить.

– Он что-то натворил?

– Нет, мэм.

Она заметно расслабилась.

– Он уехал.

– Когда?

– Пару дней назад. А он точно ничего не сделал?

– Точно, – сказал Майло, – просто нам надо поговорить с ним о его пропавшей подруге.

– О. Просто иногда я прошу его посидеть с Карлосом, и он вроде всегда был ничего, нормальный.

– С ним все в порядке, не волнуйтесь, мисс… Вега.

– Лурдес. – Она опустила глаза на мальчика. – Слышишь? Незачем волноваться из-за мистера Винки, хихо^[32].

Карлос вступил в боксерский поединок с тенью.

– Значит, Винки уехал пару дней назад? – уточнил Майло.

– Примерно, – подтвердила Лурдес Вега. – Я пошла к нему, хотела попросить его посидеть с Карлосом, а его не было.

– То есть вы не видели, как он уезжал?

– Нет. Я не нашла, с кем оставить ребенка, пришлось остаться дома самой.

– А так вы обычно пользуетесь его услугами?

– Когда мама не может, я обычно обращаюсь к нему. Так проще, мы же живем по соседству. Он играет Карлосу на гитаре, учит его играть… тебе же нравится гитара мистера Винки, да, хихо?

Мальчик серьезно кивнул и нанес тени еще несколько ударов. Затем глянул на Майло так, словно замышлял какую-нибудь шалость. Тот улыбнулся ему, и парнишка тут же шмыгнул за спину матери.

Та сказала:

– Винки говорит, что у Карлоса есть талант, только сначала надо, чтобы у него подросли пальцы. Ты ведь так и сделаешь, хихо, будешь играть на гитаре, как мистер Винки, когда у тебя подрастут пальцы?

Молчание.

– Похоже, он хороший сосед, – сказал Майло.

– О, да. Такой спокойный, вежливый…

– В котором часу вы пошли к нему и обнаружили, что его нет?

– Вечером, около девяти, кажется… Я как раз отработала в аптеке двойную смену, забрала Карлоса из садика, мы пришли домой, поужинали, Карлос заснул, а я подумала – пойду прошвырнусь куда-нибудь с друзьями, что ли, Карлос все равно будет спать, а Винки посидит с ним, телевизор посмотрит… У меня кабельных каналов больше, чем у него.

– Его машина здесь.

– Правда?

– Серый «Эксплорер», стоит за домом.

– Да, это его, – сказала женщина. – Ну, я не знаю…

– Кто его друзья?

– Парни из группы – у них своя группа. Они еще так одеваются…

– Как – так?

– Как раньше хиппи – парики, кожа… – Она хихикнула. – Это у них вроде формы. – Она потянула себя за блузку. – Вот, как я ношу на работе.

– А имена парней из группы вы знаете?

– Э-э… один вроде бы Чак, а второй, кажется, Моррис.

– А не Борис?

– Может, и Борис. Я никогда с ними не общалась, только видела, как они заезжали за Винки, всегда такие волосатые, вот и думала, что, наверное, ребята на работу собрались. Они играют в каком-то клубе, Винки говорит, что я могу прийти послушать бесплатно.

– И что, вы ни разу не поймали его на слове?

– Да когда мне? Я в аптеке по две двойных смены в неделю заколачиваю, папка Карлоса в Афганистане, так что все приходится делать самой; если только мама когда поможет, но она тоже работает.

– То есть вы очень заняты.

– Ну… я схожу к ним когда-нибудь, послушаю… наверняка они классные… Наверное. Но не потащу же я Карлоса с собой в такое место, а Винки когда играет на сцене, то не может посидеть с ним; значит, надо ждать, чтобы у мамы был свободный вечер, а она сейчас тоже по две смены работает. На сосисочной фабрике «Фермер Джон», в Верноне.

– Винки берет с вас деньги, когда сидит с ребенком?

– Я предлагала, – сказала она. – Но он не хочет. Говорит, своих ребятишек у него нет, а ему всегда хотелось иметь сынишку; про Карлоса он говорит, что он забавный маленький пацаненок, и у него есть талант, из него еще музыкант вырастет. – Она протянула руку за спину и взъерошила мальчонке волосы. – Верно, Карлито? Ты ведь у нас будешь играть музыку? – Торжественный кивок.

– Знаешь, что такое талант, хихо?

– Я хорошо играю.

– Верно, – сказала она, наклонилась и чмокнула его в щеку. – Ты у меня маленький гений, мой смышленый мальчик.

Карлос поерзал.

– Я есть хочу.

– Ладно, ладно… мне надо идти, сэр, приятно было поболтать с вами.

– Еще один вопрос, – сказал Майло. – У Винки есть подруги?

– Я не видела. – Лурдес поджала губы. – Но он не такой. Я так не думаю.

– Какой – не такой?

Она поднесла обе ладони ко рту рупором и одними губами проговорила: «Голубой».

– Значит, девочек любит.

– Другого я никогда за ним не замечала, – сказала Лурдес Вега. – А Карлоса он просто учит играть на гитаре. Или вы хотите сказать, что я зря расслабилась?

– Вовсе нет.

– Хорошо. В смысле, я сразу поняла, что он нормальный. Материнское чутье, знаете ли.

Глава 27

Мы вернулись в машину, и Майло получил эсэмэску. Прочел, нахмурился.

– Бинчи. Машину Ри Сайкс только что нашли на стоянке возле Юнион-Стейшн^[33]; в парковочном талоне написано, что она там с той ночи, когда убили Конни. Если Сайкс заплатила наличными, то мы ее не выследим. Мотив, время, явное заметание следов, да еще то кровавое пятнышко у нее в квартире – лично мне это о многом говорит, амиго.

Я не ответил.

Лейтенант стал заводить машину.

– Только этого мне и недоставало: мамаша с почти грудным ребенком катит по железке куда глаза глядят… Причем, скорее всего, в компании старины Винки, поскольку его в то же самое время как ветром сдуло. Вот тебе и тест на отцовство.

Одной рукой крутя руль, другой он набрал номер Шона Бинчи и велел ему оставаться на вокзале до тех пор, пока фото машин Шери Сайкс и Уильяма Меландрано не будут предъявлены всем служащим «Амтрака»^[34], вплоть до носильщиков и охранников.

– Конечно, у них там везде камеры, и все же, кто знает… Если с дневной смены ничего не нароешь, то съешь большой бифштекс за счет дядюшки Майло и снова пойдешь на вокзал, опрашивать ночную; может, они что вспомнят… Понадобится помощь, возьми Рида. Если он занят, значит, кого-нибудь другого.

Повесив трубку, Майло прибавил газу.

– Ри столько времени хранила свой секрет, чтобы потом вот так взять и сказать Меландрано, что это он отец, – сказал я.

– Почему сейчас?

– Откуда мне знать?

Про себя я подумал: «Они создают новую семью».

– Она даже не испугалась, что он разозлится, если узнает, что она так долго скрывала от него правду, – сказал Майло. – Может, она рискнула потому, что ей нужен был сообщник для убийства.

– Они вместе угрохали Конни?

– Почему нет? Командная работа прекрасно вписывается в картину преступления: Ри стучит Конни в дверь, говорит, давай, мол, все обсудим, договоримся полюбовно. Та открывает; тут откуда ни возьмись выскакивает Меландрано и пыряет ее ножом в живот. Конни падает, Меландрано приканчивает ее пояском от халата. Никакого сопротивления, и никакого беспорядка, все тихо и организованно. Малышка все это время сидит в машине. Они возвращаются к ней и тут же смываются, по-тихому и налегке, ведь в их планы входит как можно быстрее уехать как можно дальше.

Многочисленные «а что, если» тут же завертелись у меня в голове. Сколько возможностей ошибиться…

Мало мне того, что я едва не поплатился жизнью, вляпавшись в дело, которое изначально даже не должно было дойти до суда, теперь еще и это.

Майло потер ладони.

– Надо бы нам прервать эту счастливую семейную поездочку.

Он свернул к обочине, где снова взялся за телефон и заказал разработку словесных портретов Шери Сайкс и Уильяма Меландрано. Потом снова позвонил Бинчи и справился, что там с машиной Ри.

Пара отпечатков пальцев в ожидаемых местах, в остальном ничего необычного. Машину отбуксируют в лабораторию, где с ней поработают подробнее. Отпечатки внесут в каталог, и тогда к расследованию можно будет подключить АСИПОП^[35].

Лейтенант положил телефон в карман.

– Все ее приводы несерьезные, к тому же это было еще до АСИПОПа, а Меландрано в системе вообще нет. Плохо, хотелось бы сначала подтвердить его присутствие в машине, а уж тогда начать закладывать основание для заговора.

– Можешь послать кого-нибудь к его дверям, – сказал я, – пусть посыплют ее порошочком да поорудуют кисточкой, глядишь, и наскребут чего-нибудь.

Майло взглянул на меня.

– Твое счастье, что ты всегда говоришь по делу, а то бы я рассердился. – И он позвонил криминалистам в лабораторию, а потом снова повернулся ко мне. – Кто-нибудь будет у дверей Винки через час, спасибо, профессор. Ладно, поехали пока, поболтаем с тем счастливчиком, который не папа; вдруг он нам что-нибудь скажет.

* * *

Бернард «Борис» Чемберлен проживал на Франклин, к востоку от того места, где авеню упирается в Ла-Бреа. Самое сердце старого Голливуда, район запущенных многоквартирных домов, где жилье сдается в краткосрочную аренду, и некогда роскошных особняков двадцатых, в разной степени подновленных.

Чемберлен обитал как раз в одном из таких частично реабилитированных строений – пятиэтажной архитектурной фантазии цвета ванили, с башенками на крыше и названием «Ле Ришелье», каллиграфическими неоновыми буквами вспыхивающим над двойной стеклянной дверью в бронзовой раме.

Фойе своими скругленными углами и ступенчатой лепниной на высоченном, футов под двадцать, потолке вызывало в памяти зал для приемов на старом океанском лайнере эпохи ар-деко. Правда, штукатурка была вся в пятнах сырости, хромированная люстра не горела, коричневые обои с белыми каллами местами вспучились; ковровое покрытие больше походило на лоскутное одеяло из плохо подогнанных обрезков, протертых едва ли не до дыр. Ни консьержа, ни привратника, ни охранника. Два старомодных лифта в металлических клетках, на каждом табличка «Не работает». В списке жильцов между лифтами Б. Чемберлен значился в квартире 405.

Наверх мы пошли пешком.

* * *

Выкрашенные в одинаковый пепельно-серый цвет полы, стены и потолки лестничной клетки превратили подъем на пятый этаж в подобие путешествия по внутренностям огромной свинцовой трубы. Майло постучал в дверь Чемберлена и тут же получил ответ – эмоционально нейтральное «одну минуту».

Человек, который открыл нам дверь, был уже не молод и мог бы считаться безволосым, если б не длинные седые пряди вокруг обширной лысины, собранные в косичку на левом плече. Лицо у него было мясистое и приплюснутое, как у мопса, кожа текстурой и цветом напоминала мюнстерский сыр. Внушительная верхняя часть тела опасно балансировала на до смешного тонких ножках. На нем была черная футболка с отрезанными рукавами – видимо, для того, чтобы не стеснять могучие, словно древесные стволы, руки, – пижамные штаны коричневого бархата, японские сандалии. За ним открывалось полутемное пространство со штангой на стойке, скамьей для накачивания пресса, парой электрических бас-гитар и крохотным курносым домашним усилителем, черно-белым, как футбольный мяч.

– Мистер Чемберлен? – спросил Майло.

– Да.

– Полиция…

– Наконец-то. Эти идиоты… – Большим пальцем руки Чемберлен ткнул куда-то вправо.

– Идиоты, – повторил за ним Майло.

– Они что, ничего вам не рассказали? Про сопляков? Двумя дверями ниже, в четыреста девятой? Детки богатеньких родителей, решили пожить в трущобах, а сами дверьми грохают и грохают. Шмотки на них дизайнерские, хотя и заношенные до дыр, кожа как у покойников, да и сами – живые скелеты.

Майло молчал.

Чемберлен продолжил:

– Зовут их Кэт и Джереми – все, что я про них знаю. В указателе написано «Кэт».

Бегемотьи руки обхватили рельефную плиту грудной клетки.

– Чем они вам так досадили? – спросил лейтенант.

– Чем? Да все одним и тем же, – сказал Чемберлен. – С тех самых пор, как они тут появились, я как в аду. Весь день они где-то шастают, промышляют не знаю чем, являются уже под утро – часа в три, четыре, а то и в пять, – и каждый раз путают мою и свою двери: возятся у замка, пытаются открыть его ключом, потом начинают колотить изо всей силы. Я жаловался в управляющую компанию, да что толку, им начхать на то, что происходит в этом притоне. Тогда я стал звонить к вам; ну, ваши парни приходят, да пока они сюда доберутся, те джанки^[36] уже уйдут к себе и затихарятся. Полицейские походят, посмотрят, постучат к ним в дверь – никто не открывает, все тихо, они ничего не могут сделать. Один из ваших вообще решил обвинить во всем меня: мол, это у меня паранойя. Говорит: «Чего и ждать, когда живешь в таком месте, как это?» Так что, они наконец кого-то прирезали? – Он ухмыльнулся. – Я про Кэта с Джереми. Такие, как они, до поры до времени тянут с родителей денежки, а когда те перестают давать, начинают стрелять во все, что движется.

– Мы здесь не из-за них, сэр.

– Что? О господи… Чего вам тогда надо?

– Можно мы войдем, мистер Чемберлен?

– Зачем?

– Поговорить.

– О ком?

– О Шери Сайкс.

Музыкант прищурился.

– Шери? Что с ней случилось?

– Так мы можем войти?

Чемберлен бессильно уронил обе руки.

– С ней что-то случилось? Только не говорите, что с ней стряслось что-то плохое. День еще только начался, а вы уже с дурными вестями…

– С ней всё в порядке, мистер Чемберлен. Нам можно войти? Обещаю, что сообщу о ваших соседях полицейскому начальству.

– Кэт и Джереми, – повторил Борис. – С такими подонками, как они, надо держать ухо востро – не ровен час, кого-нибудь ножом пырнут, верно?

Майло кивнул. И шагнул вперед.

Чемберлен не шелохнулся.

Лейтенант показал ему за спину.

Чемберлен сказал:

– Конечно, входите. Только сидеть у меня не на чем.

* * *

Это была не отговорка: комната, куда мы вошли, была начисто лишена мебели, да и примыкавшая к ней кухонька имела совсем заброшенный вид. На рабочем столе – бутылки из-под протеинового коктейля и блендер. Единственное окно закрыто шторой от солнца. Голая электрическая лампочка под потолком слабым светом только добавляла помещению мрачности.

Басы были четырехструнный «Фендер Пресижн», антикварный с виду, и шестиструнный «Алембик». Серьезные вещи, так же как и усилитель «Бассман» в дальнем углу. Диски на штанге тянули фунтов на триста, и это не считая перекладины. Коричневое виниловое покрытие скамьи под штангой было порвано и пропитано потом.

В комнате воняло физическим напряжением.

– Гостей у меня почти не бывает, – сказал Борис Чемберлен. – Так что там с Ри… с Шери?

– Когда вы видели ее в последний раз?

– В последний… недели две назад, кажется. А что?

– А Уильяма Меландрано?

– Винки? А он тут при чем?

– Похоже, что они оба уехали из города. Возможно, вместе.

– Уехали? Чушь. С чего бы это Винки куда-то уезжать? У нас же концерты по… мы играем в одной группе. Уехали? Почему?

– Мы надеялись услышать это от вас.

– От меня? Сам впервые слышу. А вы точно ничего не перепутали?

– В каких они были отношениях?

– Ри и Винки? Друзья. Как и все мы. Еще со школы. А что? В чем дело-то?

– То есть, насколько вам известно, в интимных отношениях они не состояли?

– Интимных? – Мощные длани снова взлетели в воздух и улеглись крест-накрест на грудной клетке. Звук был такой, как будто кусок говядины шмякнулся в металлическую стенку рефрижератора. – На эту тему я ничего говорить не буду.

Вместо ответа Майло извлек свой сотовый, ткнул в кнопку короткого дозвона и заговорил:

– Петра? Это Майло. Слушай, я случайно оказался на твоем участке, так вот, тут один честный налогоплательщик не получает от ваших ребят того, что ему положено по закону. Обижают его ваши ребята.

И он принялся расписывать ей несчастья, которые претерпел Чемберлен по милости Кэта и Джереми.

– Да, Скотта я знаю, было бы здорово, детка. И, кстати, обрати внимание, я сейчас экономлю вам время: как говорится, профилактика – лучшее лечение. Судя по всему, от этой парочки неприятностей не миновать.

Пока шел этот разговор, челюсть Бориса Чемберлена опускалась все ниже и ниже.

Майло сказал ему:

– Я говорил с детективом из Голливуда по фамилии Коннор. Она работает в убойном отделе, но передаст мою информацию детективу из отдела по борьбе с наркотиками, Скотту Перудже. Это хороший парень, он лично свяжется с вами по поводу ваших соседей. Если и после этого останетесь недовольны, звоните прямо мне. – И он протянул ему свою визитку.

– О’кей… спасибо. – Глаза Чемберлена скользнули по карточке. – Вы тоже из убойного… В чем дело?

– До этого мы еще дойдем, а пока ответьте, пожалуйста, на мои вопросы. Мистер Меландрано и Ри Сайкс состояли в интимных отношениях?

– Занимались ли они этим? – Сырная физиономия зарумянилась. – Ну, ясное дело, только давно. Вообще-то… а, ладно. – Он притопнул ногой.

– Ри была вашей группи?

– Нет-нет, никаких таких гадостей. Просто мы все друг друга знали, много ездили вместе. – Глаза Чемберлена вдруг округлились. – Так вот вы на что намекаете? Что они сбежали потому, что между ними что-то такое закрутилось? Нет, это вряд ли, я бы об этом знал, будь у них такие планы. Да что, черт возьми, происходит? Мы говорим о людях, которые мне небезразличны, и я хочу знать…

– Вы знаете о проблемах Ри с сестрой?

– Конни? Пыталась отнять ребенка? Сука, всегда такой была. Она, типа, умная, а все вокруг дураки… Помешалась на своих мозгах, маньячка.

– Свое интеллектуальное превосходство она использовала, чтобы помыкать другими, – сказал я.

– Мегатонны самодовольства. Мы держались от нее подальше. Да с ней вообще никто не общался, она была одиночкой. К тому же мы были младше. А тут вдруг Ри приходит как-то с таким видом, будто кто-то помер, и говорит, что Конни, мол, хочет отнять у меня дочку. Ри так любит малышку, готова ради нее на что угодно, а Конни заявила, что она плохая мать… Чушь! Но у Конни есть деньги, и она может мучить Ри, сколько захочет, система ей позволяет.

– Ри до сих пор из-за этого переживает, – вставил я.

– И кто скажет, что напрасно? Тащить ее в суд уже было злодейством. Зачем – чтобы она разорилась на судебных издержках и поневоле отдала дочь?

– Гадость какая.

– Не гадость, злой умысел.

– Винки тоже переживал из-за этого?

– Не только Винки, мы все переживаем, – сказал Чемберлен. – Ри – хороший человек. Сердце у нее вот такое. – И он раскинул руки, показывая его выдающиеся размеры.

– Ри одна растит ребенка, а теперь ей приходится еще и бороться с Конни, – сказал я.

– Негодяйка, – снова буркнул он.

– А что же отец?

– А что он?

– Будь Ри с кем-то, ей было бы проще.

– Ну да. Но она одна.

– Вы не знаете, кто отец?

– Ри не говорила.

– У Конни была одна теория…

– Вот как?

– На процессе упоминались два имени, – сказал я.

– Вот как.

– Но вы ничего не знаете.

– К чему вы клоните?

– В судебных документах Конни указала на вас и Винки как на возможных отцов девочки.

Сыр побагровел.

– Ну, это уже полная чушь! Девочка родилась около двух лет назад, когда мы… – Он умолк.

– Девочке шестнадцать месяцев от роду, – сказал я.

– Тем более. Мы с Ри вообще… ну, у нас никогда ничего такого не было.

Мы с Майло молчали.

– О черт, – выдал Чемберлен и взмахнул визиткой Майло. – Скажете вы мне уже или нет: кого убили?

Майло ответил:

– Конни.

– Что? Мать твою… Когда?

– Две ночи назад.

– Ой, бли-ин… и вы думаете, что Ри имеет к этому отношение? Не-ет, сука, херушки. Ри – самый неагрессивный человек в мире.

– Нам все так говорят.

– Потому что это правда.

– А Винки?

– Винки? Сейчас я вам расскажу про Винки, – сказал Борис. – Было время, когда Одинокие – это название группы, «Одинокий Стон» – так вот, было время, когда мы колесили по всей стране, играли в разных притонах. Иногда влипали в разные нехорошие ситуации – понимаете, о чем я? Кто-то напивался или обкуривался до чертиков, а это на всех по-разному действует, иные от этого звереют. – Музыкант напряг монументальный бицепс. – Короче, иногда приходилось заняться делом. – Он стрельнул глазом на Майло. – Вы, похоже, тоже в свое время в футбол играли.

Лейтенант улыбнулся.

– Защитник.

Чемберлен стукнул себя кулаком в выпирающую пектораль.

– Был центрфорвардом. Пока не обнаружил, что на свете есть Лео Фендер^[37]. Короче, я что хочу сказать: лучшая защита – нападение, и в былые дни нам нередко случалось подраться. Мы с Чаком и Зебом – это другие ребята из нашей группы – мы втроем немало задниц напинали. Но не Винки. Как только дерьмо, бывало, ударит фанатам в голову, так он уже сидит в фургоне или в другом каком месте, где его драгоценному носу не достанется так, как моему. – И он потер упомянутый приплюснутый орган ладонью.

– Конфликтобоязнь, – заключил Майло.

– Хм… ну, типа того. Короче, Винк пойдет на что угодно, только чтобы без крови.

– Даже если ему угрожают.

– Особенно если ему угрожают, – сказал Чемберлен. – В те дни нас это здорово бесило; мы-то думали, что все должны быть заодно, понимаете?

– Как мушкетеры.

– Ага, типа того.

– Но на Винки нельзя было рассчитывать, – сказал я.

– Ага. Уроды начищали нам хохотальники, и мы им тоже спуску не давали, а он отсиживался в фургоне. Ну, он, конечно, парень мелкий и все такое, но все же…

– А как на потасовки реагировала Ри? – спросил я.

Чемберлен уставился на меня.

– Она же девчонка, что она могла сделать? И вообще, вы что, думаете, она вечно торчала с нами? Ничего подобного. Иногда ездила с нами в туры, но лишь иногда.

– А в процессе чистки хохотальников они никогда рядом не крутились?

– Мне-то откуда знать? – фыркнул Борис. – Все это сто лет назад уже было, кто теперь помнит такую ерунду?

Я сказал:

– Мы вот что хотим узнать: были ли какие-то особые отношения между Винком и Ри?

– Друзья они, да мы все друзья.

– Достаточно близкие, чтобы обратиться за помощью, когда нужно?

– Да к чему вы клоните-то?

– Ладно, вот факты, – сказал Майло. – Ри и Винки свалили из города в ту самую ночь, когда грохнули Конни, а машину Ри сегодня обнаружили на стоянке у вокзала Юнион-Стейшн.

– Иди ты!

– Хотел бы, да не могу, Борис.

Чемберлен потер лысину.

– Наверняка тут есть какое-то объяснение.

Мы ждали.

– Ну, не знаю, – продолжил он, – может, им захотелось уединиться. Такое ведь бывает?

– Что бывает?

– Совпадения. Жизнь – странная штука.

– Конни убивают, а Ри и Винки в тот же вечер припадает нужда вдвоем отправиться в путешествие, – сказал Майло.

Чемберлен вскинул руки.

– Больше мне нечего вам сказать.

– Больше? Да мы и так не много услышали.

– Это потому, что я ничего не знаю. Или вы что хотите, чтобы я что-нибудь выдумал?

– Хорошее название для песни, – сказал Майло.

– А?

– «Я ничего не знаю».

– А-а… не знаю, может быть. – Чемберлен подошел к стойке с гитарами, взял с нее «Фендер», скользнул большим пальцем по грифу.

– Отличная техника, – сказал я.

– Держу себя в форме.

– Детектив Перуджа позвонит сегодня, – сказал Майло. – Если вспомните что-нибудь серьезное про Ри и Винки, позвоните мне, лады?

– Ага, конечно. – Чемберлен начал поворачиваться к нам спиной.

– Еще один вопрос, – сказал я. – Как вы думаете, почему именно вас и Винки Конни заподозрила в том, что вы можете иметь отношение к рождению Рамблы?

Тело Чемберлена так и осталось стоять к нам спиной, а голова крутанулась почти на сто восемьдесят градусов.

– Наверное, потому, что мы часто вместе ходили на вечеринки.

– А других причин нет?

– В смысле?

– Ну, может, в последнее время происходило что-то такое, из чего она могла заключить…

– Так, – сказал он. – Выкладывайте все по порядку.

Его рот закрылся плотно, словно коробка. Мы ждали.

– Ладно, короче, пару месяцев назад играем мы концерт в клубе, и вдруг заявляется Конни собственной персоной. Садится за задний столик, берет себе воды, делает вид, что пришла песни послушать, хотя самой-то на музыку плевать, это она нас проверить решила, а зачем – мы и понятия не имеем. Наверное, из-за Ри. Та в тот вечер тоже была с нами. Вернее, за стойкой. Заменяла Чака. Чак – хозяин клуба, и он же играет в группе на ударных, так что, когда он барабанит, ему нужна помощь, а его регулярного бармена в тот вечер не было. Вот почему Ри разливала выпивку и сначала даже не заметила Конни. Потом, когда песня кончилась, я посмотрел туда, где она сидела, но ее уже и след простыл. Я еще подумал: «Ну, и слава богу!» Потом у нас был перерыв, мы отдыхали, а Ри с Винки… ну, так… подурачились чуток, ничего серьезного. Ри ведь сердечная девчонка… ну, вы понимаете. Но у меня с Ри даже такого никогда не бывало – так, дружеский поцелуй, и всё.

Сыр из багрового стал свекольным.

– И тут опять появляется она и смотрит.

– Конни?

– Наверное, она и не уходила никуда… ну, может, только нос припудрить, не знаю. Короче, сидит она за задним столом и смотрит на нас так, будто мы – черви в навозе. Потом встала с такой ухмылкой на своей противной роже и ушла. А Ри скоро получила повестку в суд.

– Вас в суд не вызывали?

– С чего бы?

– Похоже, что у Конни были не все дома.

– Еще бы, протащить родную сестру через такое…

– Но теперь Ри нет в городе, и Винки тоже.

– Про это я ничего не знаю, но вот что скажу: ни он, ни она к убийству Конни не причастны. Кроме того, на свете наверняка найдется немало людей, которые могли ненавидеть Конни.

– То есть Мисс Очарование – это не про нее? – подсказал я.

– Сука она была, каких мало, зря только небо коптила.

Глава 28

Всю дорогу назад, в участок, Майло тщетно пытался дозвониться до Бинчи. Пару раз от этого страдало его вождение, но кто бы осмелился выписать ему штраф? Когда я выходил из его машины, вид у него был мрачный.

Радуясь возможности дистанцироваться от этого дела, я поехал домой. Рядом с грузовичком Робин оказался припаркован сияющий белый «Лендровер» – большие колеса, блестящие колпаки, стекла затонированы так, как никакой закон не позволит. Дверца водителя распахнулась, наружу вышел Эфрен Касагранде собственной персоной и стал ждать, когда я подойду.

– Привет, в чем дело? – спросил я.

– Ничего, что я здесь?

– Ужас – надо было тебе сначала переменить профессию и начать работать на Красный Крест.

– Я серьезно, док. Все нормально?

– Если хочешь поговорить, то нормально.

Он ухмыльнулся.

– Ты всегда был настоящим мужиком.

* * *

Мы вошли в кабинет, и я предложил ему кофе. Он сказал:

– Я в порядке, – и опустился на мою потрепанную кожаную кушетку, подрагивая коленом. Тик пробегал по его лицу, как будто на нижней челюсти под кожей скакали блохи. Я сел за стол.

– Тут вот какое дело, док, – начал Эфрен. Подождал, потом продолжил: – Ты знаешь, что случилось, и в то же время ты не знаешь, что случилось.

Колено задергалось быстрее.

– Ты о покушении на меня? – спросил я.

– Ты так спокойно об этом говоришь, тебе что, совсем не страшно?

– Было страшно, и даже очень. Просто я думал, что все уже кончилось.

– Да, – сказал Эфрен. – В том-то все и дело. Кончиться-то оно кончилось, но… вообще-то, знаешь, я бы все-таки выпил кофе. Со сливками. – Он улыбнулся. – Хорошо бы и сахару, но не сегодня.

Рукава его рубашки были закатаны до локтей. Левое предплечье испещряли крошечные красные точки. Современное тестирующее оборудование позволяет пациентам сберегать пальцы. Значит, он регулярно делает анализы крови.

Когда я вернулся с двумя чашками кофе, Эфрен сидел на том же месте. Колено больше не дрожало, но, как только я передал ему чашку, ритм ручного отбойника возобновился: тело как будто чувствовало скорый прилив кофеина и заранее радовалось ему.

Он сделал быстрый глоток.

– Отлично, док. С кофеином у меня всё в порядке, мой эндодок даже говорит, что мне полезно пить его вечерами, представляешь? Поднимает уровень, когда нельзя поесть, и гипогликемии нет.

– Я об этом слышал.

– Так что я выпиваю по чуть-чуть, когда ложусь спать… и вообще… короче, у меня всё в порядке. С моим Ди. – Легкая улыбка. – Если б тебя здесь не было, я бы сказал «с моим гребаным Ди».

Я тоже улыбнулся.

– Давай сделаем вид, что меня здесь нет.

– Иногда я думаю о нем так, как будто он настоящий. Козел, который пытается отравить мне кровь, а я его убиваю. Глупо, да?

– Нисколько.

– Ну, вот, опять, – сказал Эфрен. – Как раньше, когда, что я ни скажи, тебя все как будто устраивало.

– Так оно и было.

Он прикрыл глаза.

– Да-а… иногда так хорошо, когда всего не знаешь, док. – Кофейная чашка в его руках дрогнула. – Но я пришел сюда не из-за себя, а из-за тебя, док. Что тебе говорили об этом копы, как все было?

– Конни Сайкс наняла Рамона Гусмана убить меня, Гусман поговорил с тобой, ты все отменил.

– Правильно, – сказал он и всем телом подвинулся в сторону.

– Но это не всё?

Касагранде сделал глоток.

– Да, та сука говорила с Рамоном. И да, я все закруглил, но не потому, что Рамон мне все рассказал.

Он болезненно моргнул. Отвернулся на секунду. Что это у него в глазах, слезы?

– Следишь за моей мыслью, док?

– Я был уже на грани?

Он поставил чашку.

– Ты даже не представляешь, как близко.

Мне казалось, что я неплохо изображаю спокойствие. Во рту был привкус меди, кишки свело от страха.

Эфрен продолжал:

– Рамон – тупой придурок. Вообще-то он должен был рассказать все мне, потому что он никто в… а он вместо этого разболтал человеку, которого это вообще не касалось. Тот сказал еще кое-кому. – Он подался вперед. – А кое-кто – мне.

– Ты пришел, потому что опасность еще не…

– Нет, нет, я пришел к тебе потому, док, что это было чертовски близко, а эта… человек, от которого я все узнал, говорил обо всем так легко, как будто это так, ерунда какая-то. Так что Эффо незачем даже ставить в известность. Как будто… как будто это была шутка, часть игры.

«Эта». Неужели мою жизнь спас постельный разговор?

Вслух я сказал:

– Значит, ты узнал обо всем из частного разговора. – Мой голос прозвучал напряженно.

Он моргнул.

– Мне так жаль, док. Она… этот человек, она просто прикалывалась над тем, как Рамон ходит и всех спрашивает, не хочет ли кто угрохать богатого доктора за тысячу, чтобы он мог удержать себе четыре – работенка, мол, легкая, чувак живет в Беверли-Глен, на самом верху, кругом холмы, никто ничего и не услышит. Для нее это было как… анекдот. Но самое смешное в том, что Рамон уже нашел целых двоих желающих – соревнование из этого устроил, понимаешь? Торговлю развел: кто убьет за девять сотен, а кто за восемь.

Радости свободного предпринимательства.

Вслух я сказал:

– Нормальный процесс – все ищут халяву.

– Не смешно, док.

– Знаю.

– Извини, – сказал Эфрен. – Ты, наверное, делаешь вид, будто ничего не происходит, чтобы эта история тебя не доставала.

– Отличная догадка, друг мой. Только она меня уже достала по самое дальше некуда.

– Прости меня, док, прости. Я ведь даже не слушал путем, что она там болтает, пока она не сказала «Беверли-Глен». Я спросил, что за доктор, она не знает – разговор-то был ерундовый, док. Тогда я позвонил еще кое-кому, сказал, приведи Рамона. И тех двоих тоже. Быстро.

Его лицо напоминало ацтекскую резьбу по камню.

– Мы провели типа собрание. Оказалось, что до дела остался всего один день, они уже готовились поделить деньги.

Мои легкие вдруг стали сырыми и вязкими. Я выдохнул. Выдох отозвался болью в груди.

Эфрен продолжал:

– Я сказал Рамону, что он крупно облажался, придется теперь платить. И поставил его на счетчик.

Я улыбнулся.

– Надеюсь, он усвоил урок.

Касагранде сделал короткий глоток кофе, облизал верхнюю губу.

– Не могу перестать об этом думать. Знаешь, как бывает: мысль застрянет в башке, крутишь ее и так и этак, а она все не уходит, падла. Понимаешь?

– Мозги точит, так еще говорят, – сказал я.

– Точит… да, наверно… раньше у меня так с гребаным Ди было. Думал о нем все время. Пока меня не послали сюда. И ты объяснил мне, что я не придурок какой-нибудь и могу сам контролировать свои мысли.

Он постукал себя пальцем по виску.

– Ты помог мне разобраться с этой парашей. Так что про гребаный Ди я больше не думаю, зато теперь в башке у меня сидит гребаный Рамон. Я хочу спросить, док, если б худшее все-таки случилось, то эта мысль, что, так и сидела бы у меня в башке до конца дней?

«И черви пожирали бы меня».

– Думаю, да.

– Ну, Рамон, падла… – Эфрен прищелкнул языком. – Теперь ты у меня счетчиком не отделаешься, я тебе кое-что посерьезнее припасу.

Он откинулся на спинку кушетки, положил ногу на ногу, свободной рукой изобразил пистолет.

– Это плохая идея, Эфрен.

– Для тебя, может, и плохая, док. А для меня – нет. – Той же рукой он изобразил, как нажимает на спуск. Один, два, три раза. – И никто больше не точит мозги.

Я покачал головой.

– Забудь об этом.

– Не могу, док, – повторил он. – Это было так близко.

– Мы это уладим, Эфрен.

– Чем, пилюлями? Я их и так без конца глотаю.

– Не пилюлями. Ментальными тренировками.

Это прозвучало смешно и легковесно. Касагранде хихикнул.

– То есть ты будешь учить меня не разбираться со своими проблемами? Типа, тренировки? Типа, тут у тебя такой спортзал для мозгов?

– Я могу помочь тебе перестать думать об этом.

– А может, я не хочу переставать, док. Может, я хочу закруглить это дело.

– Может быть. Но лучше не надо, – сказал я.

– Бл… Но почему, док?

– Прежде всего потому, что это неправильно.

Он вытаращил на меня глаза.

– Ты серьезно? Этот козел хотел тебя убить, а ты, значит, его выгораживаешь?

– Он для меня ничто, Эфрен. Если б он напал на меня сейчас, я сделал бы все, что могу, чтобы его прикончить.

– Чем, книжкой бы прихлопнул?

Много лет назад мне довелось убить человека, который пытался убить меня. Уж не знаю, что такое вползло при этом воспоминании в мой голос, но когда я сказал: «Не волнуйся, я тоже могу позаботиться о деле», – Эфрен посмотрел на меня так, словно видел впервые.

– Так в чем проблема, док? Тупого козла надо…

– Мне пришлось бы донести на тебя в полицию.

Его рот сжался в узкую полоску. Веки опустились.

– Ты бы меня сдал? Какого хрена?

– Таков закон.

– Ты же твердил мне, что все, что я говорю тебе здесь, тайна…

– Тайна – всё, но есть одно исключение. Называется «предупреждение Тарасова». Если пациент сообщает мне, что намерен причинить кому-то вред, я должен сообщить об этом властям.

Он поставил обе ноги на пол.

– Хреново.

– Таков закон.

– Зако-он, – передразнил он меня. – Рамон вон срать хотел на закон, когда готовился тебя грохнуть.

– Я знаю, это звучит…

Он вскочил, подошел к двери, обернулся.

– Дерьмово это звучит, док. Сначала ты говоришь мне, что у меня точильщик в башке, потом оказывается, что ты не говорил мне всей правды…

– Эфрен…

– Упражнения! Ты что, думал, я сюда за упражнениями хожу, док?

– Тогда зачем?

Он замер.

– Эфрен…

– Сам мне скажи, зачем я сюда ходил. Ты же у нас умный.

Я покачал головой.

– Ну, тогда и я не знаю.

Касагранде выскочил из офиса. Уронил что-то на пол и не поднял. Я вышел за ним. Он уходил от меня, не поворачиваясь, только взмахнул рукой и прибавил шагу.

– Эф…

– Все нормально, док. Спасибо за ваше время. – И он сорвался на бег. Когда я спустился по лестнице, он уже сидел в «Лендровере» и выворачивал руль, чтобы выехать с площадки.

Я вернулся в дом и поднял то, что он обронил.

Простой белый конверт. Внутри хрусткие двадцатки. Я пересчитал их. Ровно столько, сколько я брал за сеанс в те времена, когда он ходил ко мне мальчишкой, у которого были проблемы со стилем жизни.

Глава 29

Подождав час, я позвонил Эфрену и оставил на автоответчике сообщение, на которое, я знал, он не ответит.

«Типа, тренировка? Спортзал, типа, для мозгов?»

Юридически, этически – да просто чисто технически – я правильно сделал, что постарался направить его прочь от мыслей о мести. Однако это не мешало мне чувствовать себя погано.

Будь наш мир проще, я бы сам пошел и убил этого Рамона Гусмана, своими руками. А заодно еще и тех двух несостоявшихся стрелков, которые боролись за привилегию прикончить меня подешевле.

Такая судьба постигла и Конни Сайкс, которая заварила всю эту кашу. И если бы о ней «позаботилась» Ри, я бы только приветствовал ее действия и не стал бы участвовать в ее поисках.

А вот с Эфреном я поступил по-другому – взял и испортил наши отношения, возможно, безвозвратно. В джунглях, где обитает он, любой нюанс – это уже ошибка.

Я сидел и размышлял о том, что теперь делать, когда мне позвонили из телефонной службы с сообщением от судьи Нэнси Маэстро. Не подъеду ли я в ближайшее время в город, «поболтать»?

Я перезвонил ей в кабинет. Женщина – помощник шерифа ответила:

– Она на заседании, сэр.

– Освободится в четыре тридцать, как обычно?

– Назовите, пожалуйста, еще раз ваше имя, сэр.

Я удовлетворил ее просьбу.

– Она на Коммонвелф, сэр, попробуйте обратиться туда.

В здании суда на пересечении Шестой и Коммонвелф идут обычно крупные корпоративные тяжбы. Неужели Нэнси уже получила свой вожделенный перевод на беловоротничковые процессы? Первый служащий, до которого я дозвонился, понятия не имел, кто такая судья Маэстро, и передавал меня по цепочке до тех пор, пока я не услышал наконец знакомый голос:

– Помощник шерифа Ниб.

Тот толстошеий служака, которого я встречал в суде по делам опеки.

Однако сегодня его голос звучал более человечно.

– Доктор, спасибо, что перезвонили. К сожалению, судья задерживается на заседании, так что в кабинет мы вернемся только завтра.

Надо же, какая неожиданная теплота… Может, и его заодно повысили?

– Я могу заглянуть в течение дня.

– Вам будет удобно в час?

– Конечно.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Я передам судье.

* * *

На следующий день в двенадцать сорок пять пополудни я подъезжал к Гранд-стрит, когда мне на сотовый позвонила Нэнси.

– Хорошо, что дозвонилась. Слушайте, я задерживаюсь, застряла за ланчем в Маленьком Токио. Может, подъедете сюда? Перекусите заодно, если еще не ели, я угощаю.

– Предложение принято.

Она дала мне адрес «Оушн-Парадайз», на Первой улице – я там уже бывал. Второй этаж небольшого торгового центра, построенного во времена, когда Япония считалась серьезной финансовой угрозой. Приличные кафешки, сувенирные магазины, забитые всякой всячиной, классический суши-бар. Раньше я и сам время от времени заглядывал сюда, когда мне приходилось давать показания в суде.

За прошедшие с тех пор годы здание слегка увяло, на фасаде появились потеки от дождя, количество магазинов уменьшилось. Дыра зияла и на месте бывшего суши-бара. Однако во всем есть свои преимущества: зато теперь здесь дешево, а на парковке всегда есть свободные места, так что через десять минут я уже подходил к кабине Нэнси.

«Оушн-Парадайз» был небольшой, чрезмерно освещенной комнатой, где пахло морской водой и жареной рыбой. В аквариуме плавали темные штуковины, похожие на каракатиц. Нэнси пила «Перье» и палочками ковыряла в чашке рис, выложенный поверху зажаренными до хруста колесиками-паучками.

В ресторане почти не было посетителей, не считая трех пожилых азиаток и пары людей в форме цвета загара, расположившихся за центральным столом. Помощник шерифа Ниб, чьи очки с бронзовыми стеклами лежали сейчас у его правого локтя, сидел лицом к лицу с женщиной примерно одного возраста с ним. Худенькая, но широкогрудая, с седыми кудряшками и в очках без оправы, она жевала кусочек суши маки. Когда при виде меня женщина широко улыбнулась и помахала мне рукой, я сообразил, что она тоже служит в суде и я встречал ее раньше. Разговорчивая, она была приписана к суду по делам об опекунстве, где всегда старалась подбодрить всех, особенно в самых напряженных ситуациях. Как ее зовут, я так и не запомнил. Она продолжала улыбаться.

Я отклонился от своего маршрута.

Бейджик на ее форме гласил «У. Ниб». На рукаве были сержантские нашивки. Она сказала:

– Здрасте, док. Ну вот, теперь вы знаете всю нашу семейку. Как Хэнк, не грубил вам?

– О нет, он вел себя отлично.

– Я и не сомневалась. – Она расхохоталась.

Хэнк Ниб вяло улыбнулся.

– Здрасте, док, рад встрече. Как вы, появитесь у нас еще в ближайшее время?

– Пока не планирую.

– Повезло вам, а то у нас там прямо дурдом… Приятного аппетита.

Я сел напротив Нэнси.

– Знакомы с Виллой? – спросила она.

– Видел ее в суде.

– Они с Хэнком – настоящий пример для всех нас, женаты уже целую вечность.

– Бывает.

– А вы – в счастливом браке?

– Давно живу с одной женщиной.

– Но без бумажек, да? – сказала судья. – Что ж, такие теперь порядки… «Голубые» жаждут легитимности, остальные не знают, как от нее отделаться. Я-то сама не против официальных отношений, только вот все никак подходящего кандидата не найду с тех пор, как отшила своего первого, лузера.

Она кивнула на официантку и спросила:

– Меню?

– Необязательно, – ответил я, а когда женщина все же подошла к нашей кабине, заказал зеленый чай и немного сашими.

Нэнси заглянула в свою чашку.

– Можете пока угоститься отсюда.

– Что это?

– Младенцы-осьминожки. Жестоко, наверное… Бедняжкам не дали даже шанса. Хотя то же самое можно сказать о детях, чья судьба приводит их в суд по делам опеки – те же пешки.

Я засмеялся.

– Люди вообще дерьмо, – сказала она вдруг с неожиданным жаром. – Наверное, тем, кто не может с этим смириться, нечего и носа совать в мою профессию. Или в вашу. Особенно в вашу. Как вы с этим справляетесь?

– Делаю, что могу, и стараюсь не зацикливаться на работе.

Нэнси задумалась над моими словами и как-то помрачнела. Принесли мой заказ, и это вывело ее из задумчивости.

– Бон аппетит. Хотите знать, почему я вас вызвала? Потому, что чокнутая Конни Сайкс пыталась убить меня, а тут я узнала, что ее саму недавно убили. Как вы понимаете, все это могло бы чрезвычайно осложнить мне жизнь, причем на самом неподходящем уровне.

– Перевод к «белым воротничкам»?

– Ожидание завершения процедуры перевода – к слову о бюрократическом аде. Надо еще пройти через целую кучу всякой ерунды, чем я и занималась вчера на Коммонвелф.

– Проводили беседы?

– Отдавала должное председателю. Дела о больших деньгах – отдельная вселенная, Алекс. Там и размах шире, и последствия ощутимее. А с федералами, которые нынче во все суют свой нос, малейший намек на что-то неподобающее уже может вызвать целый скандал. Хотя в отношении сумасшедшей доктора Конни я все сделала правильно.

– Она и меня тоже хотела убить, – сказал я.

Ее палочки замерли в воздухе. Крошка-головоног шлепнулся на стол, перекатился брюшком кверху и замер.

– Шутите.

– Ни грамма. – И я рассказал ей о готовившемся покушении.

– Вот черт, – сказала судья. – Прямо маньячка какая-то. – Она криво улыбнулась. – Это, случайно, не вы ее в ответ?.. Шутка.

Я проглотил кусочек сашими.

– Извините, нервы ни к черту. Так, значит, она хотела отделаться от нас обоих? А больше в ее списке никого не было?

– Нет, насколько я знаю.

– Вот это да… К такому надо привыкнуть. А что, у нее с головой что-то было не в порядке?

– Видимо, да, и многое.

– Ну, давайте, рассказывайте – вы же эксперт.

– Я не занимался подробной оценкой ее психики, Нэнси.

– Почему нет?

– Все, что мне необходимо было знать по вашему делу, это что ее обвинения в адрес сестры безосновательны. А это выяснилось практически сразу.

– Очевидно. Сумасшедшая женщина обращается в суд – какая трата ресурсов всей судебной системы… Вы себе представить не можете, сколько подобной ерунды проходит в этом суде через мои руки – люди заполняют бумажки просто потому, что научились писать, вот и всё. Господи, когда я уже оттуда выйду!

Она подняла со стола упавшего осьминожка и посмотрела на него с выражением, напоминающим сострадание. Потом ее взгляд снова стал жестким, она кинула моллюска в рот, хрустнула им и промокнула губы.

– Так что уже известно по этому делу копам, Алекс? Я имею в виду кончину никем не оплаканной Конни.

– Немногое.

– А если б они знали больше, вы бы мне рассказали?

– По обстоятельствам.

– Каким?

– Хотели бы они, чтобы эта информация стала известна еще кому-либо, или нет.

Маэстро вскинула голову. Ее улыбка стала ледяной.

– Что ж, по крайней мере, честно, Алекс. Но скажите мне хотя бы вот что: каковы шансы, что этот случай испоганит мою карьеру?

– С чего бы?

– Я же вам только что говорила: малейшего намека на нечто неподобающее будет достаточно.

– Что неподобающего в том, что кто-то хотел превратить вас в жертву?

– Ладно, – сказала она, – объясню просто. Сумасшедшая тетка хочет прикончить судью, но сама умирает насильственной смертью. Как вам такой расклад? Я-то знаю, что ни в чем не виновата, но копы подозрительны, и стоит им только начать рыться в моей личной жизни, как налетят журналисты, сделают из меня сюжет – и тогда прощай мой перевод.

– И все-таки я не понимаю, почему это должно случиться, Нэнси.

– Значит, вы вообще не понимаете, как устроена система, – сказала она жестко. – Извините, я пригласила вас не за тем, чтобы читать мораль. Просто я немного нервничаю. Все-таки поворотный пункт в моей карьере, а тут такое…

– Я не слышал о том, чтобы кто-то собирался вас допрашивать, – сказал я.

Она поправила волосы.

– Значит, вы все же связаны с расследованием.

– Формально – нет.

– Как это понимать?

– Время от времени полицейские просят меня проконсультировать их по тому или иному вопросу. Это как раз один из них.

– Хотя вы в нем – лицо заинтересованное.

– Больше нет, – сказал я.

– А это как понимать?

– Конни больше нет. Так что для вас и для меня это дело окончено.

Судья вздрогнула.

– Когда я узнала, что она задумала, я чуть с ума не сошла от страха. Анонимное сообщение прислали мне на частный номер, я его прослушала и тут же все рассказала Хэнку. – Она оглянулась на Ниба. – Нет нужды говорить, что я хотела как можно скорее арестовать ее за террористические угрозы и надеялась, что в офисе окружного прокурора кто-нибудь разделит мою точку зрения. Хэнк начал наводить справки и тут узнал, что ее саму, оказывается, убили… По-моему, это как-то странно, Алекс. Что, черт возьми, происходит?

– Хотел бы я знать.

– А что ее сестра? Под подозрением? Я бы, честно говоря, не удивилась, если б это оказалась она – после всего, через что ее заставила пройти эта сука… Прошу прощения за некоторую потерю объективности, но, когда я обнаруживаю, что кто-то хочет меня убить, это влияет на мои чувства.

– На мои тоже, Нэнси.

– Ну, вот, значит, мы друг друга понимаем, – сказала она и сделала движение, как будто хотела взять меня за руку, но передумала и кинула себе в рот еще одного осьминога. – Просто так, навскидку, вы бы могли сказать, что это ее сестра?

– Я, честное слово, не знаю, Нэнси.

– Не возражаете, если я попрошу вас выяснить это через ваши контакты среди копов?

– Сделаю все возможное.

– Большое спасибо. – Маэстро подозвала официантку и заказала две чашки саке. Когда их принесли, она предложила тост. – Время выпить: за смерть нашей обоюдной угрозы.

– До дна, – сказал я.

Глава 30

Я возвращался из Маленького Токио. Майло позвонил, когда я пересекал Олив-стрит.

– Ты где прячешься? Едва тебя нашел.

– Был у судьи на ланче – очень странном.

– Вот как? Ну, тогда слушай мою странную новость – Винки Меландрано нашелся сегодня утром. Вообще-то его уже два дня как нашли, только опознали не сразу.

– То есть он…

– В морге. В холодильнике. Я решил проглядеть журнал регистрации неопознанных трупов, приметил некоего белого мужчину, убитого пару ночей назад в Северном Голливуде, сходил к ним и провел опознание.

– Пару ночей назад – это значит сразу после того, как он покинул свою квартиру.

– Похоже, он так и не сел на поезд.

– Как это произошло?

– Приезжай ко мне в офис. Если есть время.

– Сколько угодно.

* * *

Стопка фотографий лежала слева от компьютера Майло: посмертные снимки Уильяма Меландрано, сделанные перед вскрытием.

Небольшого роста, темные усики, редеющие волосы. На передней части тела никаких повреждений. На затылочной части головы слипшиеся от крови пряди раздвинуты, чтобы фотограф мог сделать снимок: одна небольшая круглая дырочка. Пуля вошла прямо в продолговатый мозг; смерть наступила мгновенно, убитый просто перестал дышать.

– Вот и причина, – сказал Майло.

– Двадцать второй калибр? – спросил я.

– Почти угадал: двадцать пятый, мне только что звонил патологоанатом. Иногда пули пролетают насквозь, но эта задержалась у него в голове. Вот она. Если приглядеться, видна как бы припухлость.

И он показал на шишку на лбу трупа. Едва различимую: сам бы я точно не заметил.

– Наверное, череп у него был твердый. Бедняга… Это случилось в паре кварталов от его дома, на тихой, приличной улице. Он пошел гулять, и его подкараулили.

– Есть какие-нибудь признаки того, что его заманили туда нарочно?

– Я бы так подумал. – Он откатился от стола. – Есть свидетель, который видел, как с места преступления уходила женщина. Это старик, он живет в доме рядом с тем местом, где нашли труп. Вообще-то он со слуховым аппаратом, но тот так хорошо настроен, что позволил ему различить хлопок, который никто, кроме него, не слышал. Это было часов в десять вечера; он как раз готовился лечь спать, вышел на улицу, проверить, все ли в порядке, и увидел ту «леди», она уходила. Не бежала, двигалась спокойно и уверенно, так что он ничего такого не подумал. А утром другой сосед нашел тело. Карманы пусты, удостоверение личности, деньги, мобильный телефон – все отсутствует.

– Похоже на слишком далеко зашедшее ограбление.

– Вот именно, что похоже. А по-моему, это только способ отсрочить опознание тела и дать ей возможность скрыться.

– Один выстрел в основание мозга, – заметил я. – Работал профессионал.

– Может, да, а может, и нет, – сказал он. – Народ смотрит телешоу про всяких убийц – лучшая школа для начинающих преступников. Так что, может, наша хипповая крошка тоже не вся про мир, любовь и Вудсток.

– С какой стати Ри убивать Меландрано?

– Он – отец, а значит, потенциально опасен. Вдруг он тоже вздумал бы судиться с ней за опеку?

– Если б она этого боялась, зачем бы ей говорить ему, что он – отец?

– Может, она и не говорила, Алекс. Может, он сам догадался. Или узнал как-то иначе…

– Например?

– Например, ему рассказала Конни. Что, если, проиграв в первом бою, она решила привлечь его в союзники? Пообещала ему, что в случае победы он получит родительские права плюс хорошую доплату в придачу… Конни ведь пользовалась деньгами как оружием, так что это вполне в ее стиле.

– Никто не говорил о том, чтобы между Ри и Винки было что-то неладно.

– Люди, которых тебе то и дело приходится встречать в суде по семейным делам, тоже когда-то любили друг друга.

Я промолчал.

– Главная предпосылка Конни, – продолжил Майло, – заключалась в том, что Ри – плохая мать. Что, если она убедила в этом Винки – например, сказала ему, что Ри неправильно обращается с девочкой? Чокнутая-то она была чокнутая, но научную базу под свои слова подвести умела.

– Что, заставила Винки пройти тест на отцовство?

– Ну, хотя бы попытаться. В конце концов, в ее распоряжении была целая лаборатория, где она могла все проделать сама, без лишних свидетелей. И, может быть, это и стало той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Ри и заставила ее действовать. Еще бы: ее секрет больше не секрет, и Винки вне себя от бешенства, что она так долго от него все скрывала. Сестра, которая подает в суд, требуя предоставить ей право опеки над ее ребенком, – это одно. А отец, который тащит ее в суд по семейным делам для подтверждения своих родительских прав, – это уже совсем другое. В отличие от случая Конни, здесь на стороне Винки был бы закон.

– Борис Чемберлен ни слова не сказал о том, что Винки знал что-то об отцовстве.

– А кто говорит, что Винки ему об этом рассказывал? Слушай, Алекс, я знаю, это трудно. Ты выступал в суде на стороне этой женщины, и тебе не хочется видеть сиротой ее ребенка. Но мне-то приходится иметь дело с фактами, а они говорят мне, что Ри Сайкс избавилась от всех возможных соперников и теперь движется в неизвестном направлении подальше от Лос-Анджелеса. Прибавь к этому двадцать пятый калибр. Знаешь, как называют его парни? Девчачьей пушкой.

– Альтернативные точки зрения допускаешь?

– Какие, например?

Я рассказал ему про свой ланч с судьей Нэнси Маэстро.

– Она определенно качала из меня информацию. Хотела знать, как идет твое расследование. Я ушел от нее со странным чувством.

– Настолько странным, что у тебя сложилось альтернативное мнение?

– Как тебе такой вариант: Маэстро прикончила Конни раньше, чем та успела прикончить ее?

– Вообще-то, мы говорим сейчас о действующем судье… ну, да ладно, допустим. Но какой у Маэстро мог быть резон охотиться на Меландрано?

На это у меня ответа не было.

– Мир, любовь, Вудсток, – произнес Майло и покачал головой.

– Значит, убийство Конни у нас теперь дело рук одной женщины, а не командная работа?

– Считаю ли я, что убивать Конни было бы удобнее вдвоем? Конечно. Но и в аду не сыщешь фурии столь грозной, как оскорбленная в своих чувствах мать, а эту мать оскорбляли, и не однажды, причем ее собственная плоть и кровь. В конце концов, что нужно было сделать Ри, чтобы Конни распахнула перед ней двери? Только сказать: я, мол, пришла договориться о девочке. У Ри ведь был имидж человека, глубоко чуждого насилию, и он работал на нее. Последнее, чего Конни могла ожидать от младшей сестренки, это что та выпустит ей кишки. А между тем я справился о состоянии здоровья Бориса Чемберлена, раз уж он наш потенциальный папочка номер два.

– Еще вчера он был жив-здоров.

– Верно, однако осторожность не помешает. К счастью, выяснилось, что наш Борис и сегодня жив-здоров и качает железо, как чокнутый. Так, по крайней мере, утверждают Скотт Перуджа и его ребята из отдела по наркотикам, которые вот в эту самую минуту, пока мы тут с тобой разговариваем, продолжают круглосуточное наблюдение за домом Бориса Чемберлена. И знаешь почему? Потому что «Кэт и Джереми» оказались не просто беглыми богатенькими ребятишками из Вестсайда, они – беглые богатенькие ребятишки из Нью-Йорка с неоднократными приводами за наркоту, грабежи и растрату средств из фондов фирмы папочки «Кэта».

– Колеса правосудия, значит, мелют медленно, но верно? – спросил я.

– Да, Алекс, и мне жаль, что в них попала и Ри.

– Ее еще не нашли?

– По ее словесному портрету получены уже тонны сообщений, но до сих пор ничего существенного. Служащие вокзала ее не опознали, и никаких признаков того, что она покупала там билет, тоже нет. Пора подключать к делу маршалов^[38], если кто и сможет ее найти, так это они.

Майло набрал номер, попросил кого-то по имени Джед, поболтал с ним сначала о розыске людей вообще, потом перешел к описанию конкретной пропажи по имени Шери Сайкс. Под конец сказал:

– Займись этим прямо сейчас, амиго, – и тут же принялся жать на кнопки компьютера и рассылать приложения.

Я встал. Он не повернул головы. Я незаметно вышел.

* * *

Невозможно вечно отрицать очевидное, и к тому времени, когда я добрался до дома, я уже был убежден, что меня надули, профессионально провели за нос.

Не в первый раз и, может быть, не в последний. Что ж, ничего страшного. Со всеми бывает.

Но не всем доверяют решать судьбы детей.

Пора, наверное, завязать с судебными делами и взяться за совершенствование собственных профессиональных навыков.

И, конечно, по иронии судьбы, первым, что я услышал от телефонной службы, едва добрался домой, было сообщение от Марвина Эпплбаума, юриста по семейным делам, одного из лучших, который хотел, чтобы я «взялся за одно непростое дельце».

Оператор спросила:

– Что-то смешное, доктор?

– Что вы сказали?

– Я передала вам сообщение, а вы начали смеяться.

– Учусь видеть во всем позитив, – сказал я и повесил трубку.

* * *

Я позвонил в приемную Нэнси Маэстро и снова нарвался на помощника шерифа Хэнка Ниба.

– Доктор, – узнал он меня. – Как прошел ланч?

– Отлично. А ваш?

– О, тоже неплохо. Чем могу помочь?

– Судья Маэстро спрашивала меня вчера, как идет расследование по делу Конни Сайкс. Я хочу ей кое-что сообщить.

– Можете передать мне, сэр, а я передам ей.

– Не надо, пусть лучше она сама мне позвонит.

– Как скажете, доктор. Только если это касается судьи лично, то лучше ей узнать об этом раньше, чем позже.

– Ничего сверхъестественно важного, – сказал я. – Но, если ей интересно, то пусть она наберет мой номер.

– Передам, сэр.

* * *

Нэнси позвонила через два часа.

– Ну, как идут дела?

– Полицейские считают главной подозреваемой Ри Сайкс.

– Отлично, – сказала она. – Значит, получается, что я вынесла решение в ее пользу, а она оказалась убийцей. Еще одна история о судье-дуре… Журналюги уже в курсе? – Глубоко эгоистичный подход.

– Нет, их никто не информировал, – сказал я.

– Вот и хорошо. Держу пальцы за то, чтобы так было и дальше.

– В общем и целом для вас это все равно выйдет к лучшему, Нэнси.

– Как это?

– Вы вынесли решение в ее пользу, – сказал я. – А таким людям, как она, лучше не перечить.

– Это верно, – сказала судья уже веселее. – Что ж, спасибо, вы меня подбодрили. Чао.

Глава 31

Прошел день, за ним другой, и никаких вестей от Майло. Я решил, что так будет продолжаться и дальше. А еще я решил, что так даже лучше.

На второй день до меня снова пытался дозвониться судья Эпплбаум. Подумав, что он заслужил услышать отрицательный ответ от меня лично, я перезвонил в его приемную. Он ответил мне сам. Я сразу подумал, что так обычно поступали почти все судьи, с которыми мне доводилось работать. И только Нэнси Маэстро загораживалась ото всех щитом из подчиненных, как и подобает человеку, чье эго достигает таких размеров, который она продемонстрировала за ланчем.

– В чем дело, Марв? – спросил я.

– Я знаю, что ты любишь сложные случаи, так вот, есть тут у меня одно…

– Не могу я сейчас взяться ни за какое дело, особенно за сложное.

– О? Можно поинтересоваться почему?

– Жизнь как-то сама усложнилась.

– Работа?

– И работа и так вообще.

– Понимаю, – сказал он. – Ну, а если я попытаюсь соблазнить тебя минимальными усилиями при максимальной компенсации? Что, если это дело, которое не пропускают?

– Минимальные усилия в сложном деле? Как это?

– А вот так. Психологически это дело – настоящая помойка. Все сложности в нем связаны с личностями главных участников. – И он назвал имена кинозвезды и первоклассного кинорежиссера. – Семь лет так называемого брака, а теперь вдруг, ни с того ни с сего, – на тебе, приехали!

В прошлом году мне пришлось иметь дело с серией убийств, в которых оказались замешаны двое богов экрана. И не вина Марва, если он об этом не знал. Как всегда, когда к делу оказывается причастным Голливуд, информация выдавалась журналистам по каплям, да и та проходила суровый начальственный «фильтр», а все остальное было шито-крыто.

– В чем же тогда помойка? – спросил я.

– В том, что он – довольно приличный отец, а вот она – настоящий вампир в юбке, да еще и с серьезной историей наркотической зависимости.

– И зачем тебе нужен я?

– Затем, чтобы на суде ты сказал то же, что слышал сейчас от меня, только длинными, красивыми научными словами. Ты же знаешь, как это делается, Алекс. Если я не назначу эксперта, меня обвинят в профессиональной небрежности.

– То есть я – твоя психологическая резиновая печать.

Он хохотнул.

– Причем за самую высокую почасовую оплату. Но ты погоди смеяться, это еще не все: он сейчас снимает картину в Камбодже, и малыши там, с ним. Однако условия на съемочной площадке не очень, поэтому он везет их на освидетельствование в Сингапур.

– Условия не очень, но дети все-таки там?

– Ну, может быть, он хочет, чтобы они жили реальной жизнью, как все, – это же только плюс, нет? Если нет, то так в своем отчете и напишешь. И не только это, но и вообще все, что сочтешь нужным. Так как, ты берешься или нет? «Сингапур Эйр» компания такого класса, что лучше не бывает, мы с Жанин летали туда пару лет назад, решили сделать себе подарок на годовщину. Что касается отеля, требуй номер в «Фуллертон-Бэй». Какие у них там туалеты: задницу тебе сначала согреют, а потом еще и обмоют деликатным спреем…

– Очень соблазнительно, Марв.

– Вот и хорошо, – сказал он, – значит, я записываю тебя как официального психолога-консультанта по данному случаю.

– Вообще-то сейчас у меня не лучшее время…

– Слушай, – перебил меня он, – тебе необязательно принимать окончательное решение сейчас. Я склоняю их к тому, чтобы о деньгах и о детях договариваться отдельно, так что к общему знаменателю мы придем через месяц, не раньше. А то и позже, если с финансовой стороной тоже возникнут вопросы. Сейчас я просто прощупываю почву для будущего процесса, чтобы у меня все было на мази и я смог слетать в отпуск, прежде чем окончательно возьмусь за дело.

– Снова в Азию?

– Если бы, – сказал он. – Напа-Вэлли, Жанин увлеклась вином. А ты чего вдруг такой напуганный?

– Только что закончил дело в суде по опеке – и, кажется, сел в большую лужу.

– Опека… Ты говоришь о том деле, когда судились родные сестры?

– Что, об этом уже все знают?

– Одна из моих сотрудниц рассказывала, говорила, что одну из сестер убили, а вторую подозревают в этом убийстве. Кажется, это ее сильно потрясло.

– Что, нервная практикантка попалась?

– Не практикантка – служащая, новенькая. Да и дело это было из ряда вон, так что не казни себя, Алекс. И вообще, тем больше причин поскорее вернуться к нам, в суд по семейному праву, с которого ты начинал и где несчастью точно не требуется компания. Да, и вот еще что о Сингапуре: у них там есть ботанический сад, а в нем орхидей – видимо-невидимо, растут себе прямо как сорняки, какие хочешь. Погода, правда, бывает не очень, зато там везде чисто и безопасно; есть и казино, и все, что душе угодно, так что можно и отдохнуть: киностудия все оплатит.

– Значит, по счетам платит студия.

– А ты думал. Ничто не должно отвлекать его от творчества и становиться на пути его воображения.

– А может, мое имя покажут в титрах его фильма?

Эпплбаум захохотал.

– А что, закинуть удочку можно – ассистент продюсера, к примеру… Если ты, конечно, согласен взяться за это дело. Если нет, то я пойду по списку, и мы оба останемся в убытке, и ты и я. Знаешь, кто там следующий? – И он назвал мне имена двух психологов из экспертной комиссии. Посредственности. – И тот и другой, скорее всего, напортачат, в том смысле, что обе стороны останутся недовольны, каждая наймет собственного консультанта, и дело затянется на целую вечность. Как, по-твоему, это отразится на детях, а, Алекс?

– Дай мне пару дней, Марв.

– Что ж, справедливо. Ты же знаешь, мы, мудрые люди, всегда за справедливость.

* * *

Нэнси Маэстро спрашивала меня, не пронюхали ли про убийство Конни журналисты, и я сказал «нет». Но оказалось, что эта история уже вовсю обсуждается в кулуарах самой системы правосудия.

Я вошел на сайт суда по семейным делам, набрал «Эпплбаум» и оказался на странице Марва, где красовалось его большое фото, на котором он похож на доброго дядюшку, и снимки его сотрудников, поменьше. Его личными помощниками значились Мэри Джонсон, администратор, Лайонел Уоттлсбург, бейлиф – оба ветераны судебной системы и мои давние знакомые – и еще одна молоденькая женщина, темноволосая и узколицая, по имени Киара Фаллоуз, клерк. Набрав административный номер, я услышал голос Уоттлсбурга:

– Здорово, док. Так как, берешься с нами за дело сам-знаешь-кого? Может, получишь Оскара как лучший ассистирующий мозгоправ.

– Почему бы и нет, Лайонел?

Он присвистнул.

– Это будет круто.

– Киары Фаллоуз рядом нет? – спросил я.

– Не-а, ушла, сегодня утром уволилась. Проработала месяца три, не больше. Ну, и молодежь нынче пошла – перелетные пташки, да и только.

– Что, стресс замучил?

– Да я не спрашивал, – сказал Уоттлсбург. – Она еще придет за чеком, сегодня или завтра с утра. Хочешь, дам ей твой телефон?

– Нет нужды.

– Согласен, док. Крысы бегут с корабля – и черт с ними.

* * *

Утром я снова позвонил Марву и сказал, что берусь за его дело при условии, что в Сингапур со мной поедет Робин, за счет студии.

– Хммм… – выдал он. – Это будет сложнее – если только полетите бизнесом вместо первого… А хотя, кто их знает, может, они и целиком все оплатят – я выясню.

– Сколько там ребятишек и в каком они возрасте?

– Двое, мальчики, шесть лет и четыре года. Погоди, я сейчас позвоню, попробую заказать два спальных места в первом классе и, может быть, даже номер в «Фуллертоне».

– Спасибо, Марв.

– Погоди, благодарить будешь, когда там окажешься. Там, если кто-нибудь украдет или нападет на кого-нибудь с ножом или пистолетом, его сначала бьют палками по заднице, а потом швыряют в тюрьму. Зато жвачку жевать нельзя, а тротуары до того чистые, хоть ешь с них.

– Короче, закон и порядок, – сказал я.

– То, за что я здесь борюсь каждый день, – сказал он. – Спасибо.

Десять минут спустя Эпплбаум перезвонил снова:

– Я обо всем договорился, они все оплатят, только вот не знаю когда, мне на стол только что легли тонны бумаг с финансовыми требованиями обеих сторон. Я напишу тебе позже.

* * *

С двумя чашками кофе в руках я прошел через сад в мастерскую к Робин, где в этот час стояла относительная тишина. Она вручную шлифовала заднюю гитарную деку из клена, электрические инструменты отдыхали. Бланш похрапывала в своей корзинке в углу.

– Ты меня совсем избаловал, – сказала Робин.

Вытерев руки, она взяла обеими ладонями мое лицо и поцеловала. Бланш тут же открыла глаза, встала, потянулась и заковыляла к нам. Из банки на полке я вынул для нее молочную косточку, а она кокетливо, как всегда, склонила голову набок и улыбнулась.

Моя рука легла на узкую, упругую талию Робин.

– То ли еще будет, когда мы с тобой окажемся в Сингапуре.

– Где-где?

Я рассказал ей о предполагаемой поездке.

– Ты серьезно? – поинтересовалась она.

– А то.

– Кстати, о ботаническом саде… Я слышала, это интересное место. Вот здорово.

– Орхидеи там растут, как сорняки, а будешь плохо себя вести, тебя нашлепают по попе и запрут в камеру.

– Я буду хорошей, обещаю. А когда все это будет?

– Самое раннее, через месяц, а может быть, и позже.

– Через месяц… Посмотрю, что у меня там в планах. Большая будет поездка?

– Работы дня на два, на три, но мы могли бы задержаться чуть дольше, посмотреть окрестности, если хочешь.

– И тебя отправляют туда только для того, чтобы ты провел освидетельствование ребенка?

– Двоих.

Робин засмеялась.

– Ну, тогда понятно. – Она взъерошила мне волосы. – Это очень круто. Мой парень просто гений; люди платят бешеные бабки за то, что он поделился с ними своей мудростью.

– А вот тебе немного мудрости забесплатно, – сказал я. – Покупай дешево, продавай дорого; переходя улицу, гляди в обе стороны; с незнакомцами не разговаривай и никогда не пытайся проглотить кусок, если он больше твоей головы.

– Черт возьми, до чего же я везучая девчонка, – сказала она.

* * *

Я просматривал все новости в поисках каких-нибудь сообщений о Ри или Конни, но безрезультатно. Видимо, если в здании суда и ходили какие-то сплетни, то его пределов они не покидали.

На четвертый день явился Майло и, озабоченный, даже не поздоровавшись, протопал прямо в кухню. Совершив свой обычный набег на холодильник, он стоял у раковины, уплетая огромный разлапистый сэндвич, кое-как слепленный из остатков вчерашнего цыпленка, телячьей лопатки, листьев салата, салата из капусты с морковью, картофельного салата и резаных помидоров. Все это было распределено между тремя ломтями ржаного хлеба не первой свежести. И запивалось пивом. Вымыв и вытерев свою тарелку, он сел.

– Привет, – сказал я.

– Да, да, я ничего тебе не сообщал. Сообщать было нечего.

– А теперь есть? Ты ее нашел?

– Если бы… Для любителя она чертовски хорошо спряталась. Ни разу нигде не засветилась – ни кредиткой, ни звонком с мобильного, даже торговыми автоматами и то не пользовалась, да и видеть ее нигде не видели; мы чуть не все линии «Амтрак» опросили – и ни разу женщина, хотя бы похожая на нее, не обращалась за социальной или медицинской помощью для себя или для ребенка. Маршалы проверили все приюты для женщины вблизи всех крупных железнодорожных узлов – nada!^[39] Появись она в одном из тех мест, где обычно появляются беглянки вроде нее, информаторы уже давно бы им доложили. Вот я и подумал: что, если эта история с брошенной у вокзала машиной была всего лишь уловкой, а на самом деле никуда она не уезжала, сидит себе на хате у какого-нибудь старого друга или подруги, тоже хиппи, из тех еще времен… Она никогда не говорила тебе, есть у нее еще друзья, кроме ребят из «Одинокого Стона»?

– Нет.

– Я позвонил ее братцу – мистеру Порно. Он сказал, что у него она не появлялась, но я не поверил ему на слово, позвонил одному местному частному детективу и попросил его прокатиться пару раз мимо его дома и особенно внимательно приглядеться к мусору: не встречаются ли там упаковки от подгузников или еще что-нибудь в этом роде… Ничего. А теперь у меня появилась дополнительная причина подозревать, что она еще в Эл-Эй. Точнее, в Голливуде. Прошлой ночью кто-то стрелял в Бориса Чемберлена.

– Шутишь!

– Если бы.

– А что, ребята из отдела по борьбе с наркотиками уже не следят за его домом?

– Они как раз только что сняли наблюдение – забавное совпадение, правда? Сразу после одиннадцати вечера они вошли в дом и арестовали очаровашек Джереми и Кэта. А еще примерно час спустя старина Борис, чувствуя себя, по всей видимости, вполне уверенно, отправился на пробежку. Он уже пересек Франклин и стал подниматься на холм. Но далеко не забрался – мимо промчалась машина и бац! бац! бац! Три выстрела, и все мимо – Чемберлен упал, откатился в кусты и затих там, притворяясь мертвым. Если стрелок планировал вернуться, чтобы проверить это, то наверняка передумал, когда в окрестных домах начал зажигаться свет.

– Гильзы нашли? – спросил я.

– Три девятимиллиметровых.

– Не двадцать пятый…

– Значит, у нее не один пистолет, и она решила, что для стрельбы с большого расстояния подойдет более крупный калибр.

– К северу от Франклин в полночь – не самая благополучная территория для бега.

– Точно, выбор не самый умный, но Чемберлен рассказал мне, что всегда бегал именно там, уверенный, что его кавычки телосложение кавычки надежно защитит его от всяких посягательств – и до сих пор так оно и было. Тем более теперь, когда из его дома убрали джанков и он, наверное, снова поверил в то, что мир добр и полон любви. – Еле заметная улыбка. – Зря расслабился.

– Кто-нибудь успел разглядеть машину?

– Не-а, – сказал Майло. – Было темно, все произошло слишком быстро – короче, обычное бла-бла-бла. Нечего и говорить, Чемберлен напуган и планирует навестить своих в Вермильене, Южная Дакота… – Он потер лицо. – Нам попалась не женщина, а сущий дракон, Алекс. Может быть, Конни была не так уж не права, когда решила с ней судиться.

– Значит, – сказал я, – согласно текущей теории, Ри пасла Чемберлена, пока за его домом следили ребята из наркоотдела, а как только они свое наблюдение сняли, она и нанесла удар.

– Почему нет? Лучшее время, когда ребята из наркоотдела точно ничего не увидят, – ответил лейтенант. – Когда можно нарушать скоростной режим безнаказанно, знаешь? Точно: когда коп занят – выписывает другому водителю штраф. Ри проследила за тем, как из дома вывели двух джанков в наручниках, и дождалась, когда Чемберлен начнет свою ежевечернюю пробежку. По-моему, идеально.

– Значит, у нее не только два пистолета, но и машин тоже две.

Майло закинул обе руки за голову.

– Н-да, вот это было бы круто…

– Ладно, – сказал я.

– Все еще не можешь смириться, да?

– Уже смирился. Что толку менять упрямство на глупость. – Слова вылетали у меня изо рта как будто сами по себе, но даже я слышал звучащую в них фальшь. И обиду.

– Ладно, – сказал он, – раз уж я только что съел твою еду, буду делать вид, что я непредубежденный – пока. Что есть в этой крошке такого – с чисто психологической точки зрения, – что могло бы заставить меня думать о ней лучше? Ну, кроме фенечек, голубиных лапок и прочего дерьма. И вообще, все эти дети-цветы никогда не вызывали у меня особой симпатии. Пока я парился в Азии, они тут предавались свальному греху в целях борьбы за мир, видите ли.

Я отрицательно покачал головой.

– Не могу добавить ничего нового.

– Ну, тогда извини, Алекс, но я буду придерживаться тех фактов, которые вижу. Семейство Сайкс было настоящим рассадником психопатологии. Конни являлась глубоко неприятным человеком с наклонностями убийцы, а Ри стала убийцей с очень приятными манерами. Кроме того, она потому куда лучше сестры преуспела на этом поприще, что всегда придерживается Правила Номер Один: «Хочешь, чтобы что-то было сделано, делай сама». К несчастью для меня, она еще и отлично умеет уходить от радаров, так что мне остается лишь надеяться, что ее список потенциальных врагов на сегодня исчерпан.

– С чего бы ей включать в него Чемберлена?

– С того же, с чего и Винки: он тоже может оказаться папочкой Рамблы, а для Ри нет большего счастья, чем жизнь матери-одиночки.

– Вряд ли это они с Винки, – сказал я. – Она бы знала.

– Думаешь, Алекс? – Его ухмылка меня почти взбесила. Не будь Майло моим другом, в тот момент он бы мне точно разонравился.

– Ну, может быть, и нет, – сказал я.

– Не подумай обо мне чего плохого, но я надеюсь, что девочка не была зачата в дни бандитского слета в Малибу. Потому что в таком случае может оказаться, что потенциальных папаш с мишенями на лбу вокруг как собак нерезаных.

Глава 32

Через два дня после покушения на Бориса Чемберлена история попала в газеты.

«Лос-Анджелес таймс» посвятила два абзаца «тому, что источник в ПУЛА описывает как эмоциональный послед яростной судебной баталии за право опекунства». Речь в заметке шла преимущественно о сестрах Сайкс, о Чемберлене и Меландрано ни слова. По ТВ показали аналогичный сюжет – несколько секунд текста в сопровождении фоторобота Ри Сайкс.

Автором газетной статьи оказалась Келли ЛеМастерс, в прошлом репортер «Таймс», нынче она промышляла фрилансом и писала книгу. Ее сюжет основывался на убийствах, совершенных кинозвездой, которые мы с Майло расследовали год назад. Тогда отношения между Майло и ЛеМастерс не складывались никак, но, как оказалось, лиха беда начало – позже эти двое научились извлекать из вынужденного сотрудничества обоюдную пользу, так что никаких сомнений касательно личности «источника в ПУЛА» у меня не было.

Мотивация Майло была логична и ясна, как день: женщина, которую он считает опасной преступницей, ударилась в бега, и не хватало еще, чтобы она взялась стрелять направо и налево. И нечего ее жалеть. Но все же…

Мне было крайне трудно увидеть в ней убийцу нескольких человек, но, возможно, моя главная проблема была в том, что я никак не мог смириться с тем, как она меня сделала. Хотя кому, как не мне, было знать, что анализ психического здоровья человека – штука такая же ненадежная, как предсказание роста уровня преступности, и кто, как не я, сам неустанно твердил об этом студентам психфака на занятиях по судебной психиатрии.

Однако в случае Сайкс против Сайкс я умудрился убедить себя в том, что дело обстоит иначе.

Да, обман и самообман – две вещи, одинаково распространенные.

* * *

В наказание за неоправданную доверчивость я отправил себя на пробежку вверх по Малхолланд-драйв и еще на две мили дальше, так что, вернувшись домой, обливался потом и пыхтел, словно заядлый курильщик, к тому же у меня ломило каждую косточку.

Приняв душ и переодевшись, я сел послушать телефонные сообщения. Казалось бы, откуда им взяться рано утром?

Ан нет, три за девяносто минут – вот они, радости успеха.

Судья, которого я ценил далеко не так высоко, как Марва Эпплбаума, выражал желание обсудить – вот так сюрприз – «неприятный» случай о попечительстве. «Профессиональный карьерный консультант» предлагал «вывести вашу практику за пределы ваших самых смелых мечтаний, доктор!». И некая Клара Фаллоуз оставила обратный номер.

Ошибка оператора не сбила меня с толку: Клара была, конечно же, Киарой. Той самой, что уволилась из приемной Марва. Мне стало интересно, зачем она звонила, и я набрал ее номер первым.

Мне ответил тихий, почти шепчущий голос:

– Говорит Киара.

– Это доктор Делавэр. Вы мне звонили.

– Кто? – переспросила она. – А-а… Да. Помощник судьи Уоттлсбург сказал, что вы хотели со мной поговорить?

Я же сказал Лайонелу не беспокоиться. Выходит, судейский ветеран не послушал?

– Ничего срочного, – ответил я. – Просто мне стало интересно, как вы узнали о деле Сайксов.

– О чем?

– Помощник Уоттлсбург говорил, что вы упоминали дело об опекунстве, которое слушалось в суде по утверждению завещаний…

– А, – ответила Киара. – Дело двух сестер… Да, наверное, я слишком много об этом говорила – он на меня сердит. Лайонел. За то, что я ушла. Когда он сказал мне, что вы звонили, то дал понять, что я профукала возможность, которая бывает лишь раз в жизни – работа на пользу обществу, льготы, пенсия…

– Случай Сайксов как-то повлиял на ваш уход?

– В некотором смысле, – сказала она. – Чтобы кого-то убили из-за ребенка? Хотя главная причина все же в другом: просто мне слишком далеко ездить туда на работу. Бензин дорог, хотелось найти что-то поближе к дому.

– А кто рассказал вам об убийстве?

– Да не помню уже, о нем многие говорили.

– В здании суда?

– Там всегда обсуждают разные события.

– Понятно, спасибо, что объяснили.

– Это все? – спросила она. – Вы просто так, из любопытства звонили?

– Я сам выступал приглашенным экспертом по этому делу и до сих пор пытаюсь понять, что же там случилось.

– Это страшно, – сказала Фаллоуз. – В смысле, оказаться замешанным в такое дело. Бывает, что люди сходят с ума, а по ним и не скажешь, что они опасны. Как в случаях стрельбы на рабочем месте: столько народу в одном офисе, и никогда не знаешь, спятит кто-нибудь из них в ближайшее время или нет. А кстати, можно я попрошу вас об одном одолжении? Вы же доктор, может, вы знаете кого-нибудь, кому нужен офис-менеджер или кто-то в этом роде? Организация и планирование – мой конек.

– Пока не знаю, но я подумаю.

– Спасибо. И удачи вам. В вычислении сумасшедших, я хотела сказать.

* * *

Я как раз разбирал гитарные соло Джо Пасса, а именно уродовал «Атласную куклу», когда вдруг позвонил Майло.

– Похоже, мы нашли ее, Алекс. Скид-роу, в двух шагах от здания суда, прах его возьми. Я был прав – она и не думала покидать город. Бросила машину у вокзала, кто-то подогнал ей другие «колеса», на них она подкараулила Чемберлена, а потом, скорее всего, тоже бросила.

– Прямо гений преступного мира какой-то, – сказал я.

– Ты не хуже меня знаешь, амиго: дурное дело – не хитрое.

– Как вы ее вычислили?

– Ребенок выдал, – сказал он. – Много ли приличного вида женщин с упитанными ребятишками в возрасте до двух лет увидишь в ночлежке? С тех пор как ее портрет показали по телику, минуты не прошло, а мы уже получили три разных сообщения о том, что похожую женщину видели там-то и там-то. Я сейчас как раз рядом с домом, где она прячется.

– Мои поздравления.

– Слушай, я знаю, что это не та новость, которую ты мечтал от меня услышать, так что я пойму, если ты откажешь. Но тут такое дело – вдруг она возьмет малышку в заложницы, если мы начнем штурмовать здание? А ты, как психолог, хорошо знаешь те кнопки, на которые надо жать, когда имеешь дело с мамашами. Не поможешь?

– Где ты?

– Отель «Кинг Уильям», угол Лос-Анджелес и Пятой. Мы зайдем внутрь, как только я решу, что пора. Твое присутствие поможет мне понять, когда это «пора» наступит.

* * *

Путь в город вымотал мне все нервы: обычная для лос-анджелесского часа пик вялотекущая пробка, обильно сдобренная дурацкими эсэмэсками и неадекватной реакцией водителей на неправильные действия товарищей по несчастью, надуманные или реальные. Вдоволь налюбовавшись на оскорбительные салюты из средних пальцев, ругань, к счастью, не слышную из-за поднятых стекол, красные физиономии и выпученные глаза сограждан, я задумался над тем, что в пробках происходит с людьми такого, от чего они полностью теряют самообладание и начинают совершать поступки, попадающие потом в криминальную хронику.

А ведь на вид все люди как люди.

Что случилось с миром – разве он стал хуже? И этот вопрос задаю я, человек, который всю жизнь только и делает, что копается в самых отвратительных историях – подумать только!

К тому времени, когда мой автомобиль начал лавировать по узким каньонам между темными каменными громадами офисных зданий в центре, солнце уже село. Когда я пересекал западную границу Скид-роу у Мейна, небо окрасилось в цвет мокроты, а улицы под ним казались полосками корпии в чернильно-черных пятнах теней, кое-где оживляемые крадущимися или пьяно качающимися силуэтами ущербных человеческих существ.

В приютах для бездомных всюду был аншлаг – куда там послеоскаровским вечеринкам. Кучи отбросов, палатки, на скорую руку слепленные из мешков для мусора, магазинные тележки, наполненные убогими сокровищами, – все это отмечало границы импровизированных участков.

Свернув на Лос-Анджелес-стрит, я сразу увидел Майло: он стоял в двух домах к северу от отеля «Кинг Уильям», который представлял собой семиэтажную груду закопченного кирпича, некогда величественную, а теперь оплывшую по краям, с полосами сажи на фасаде. Юнец в форме частного охранного предприятия – судя по его виду, еще школьник – стоял у входа, производя впечатление чего-то излишнего в присутствии Майло и четырех полицейских машин Центрального дивизиона, расположившихся на двадцать ярдов дальше. Позади патрульных машин чернела приземистая квадратная тень.

Бронированный «Ленко Бабр», из тех, которые СВАТ^[40] использует в качестве «спасательных автомобилей». В просторечье именуемый, разумеется, «бобром», на самом деле это был «Баллистический бронированный автомобиль быстрого реагирования». Эдакий тяжеловесный красавчик, напичканный всякими стреляющими штуковинами, предназначенный для быстрой и безопасной переброски любого количества полицейских в любую точку города. И по совместительству мобильный склад оружия. Я представил себе, как и без того оплывшая туша отеля вздрагивает от одного залпа этой огневой точки эпохи хай-тек. Семь этажей оседают на землю одним разом, как человек, в которого выстрелили на поражение.

У полицейского департамента таких грузовиков несколько. Но для сегодняшней потехи подогнали всего один. Я постарался увидеть в этом хороший знак.

Майло меня заметил. В его приветственном жесте было мало энергии, да и стоял он как-то не так.

Когда я подъехал, лейтенант сказал:

– Ты не торопился, – и взмахнул ключом: – Она там, на седьмом. Я решил провести операцию по-тихому: в ее дверь я постучу сам, а группу захвата оставлю на первом этаже. Откроет она, скорее всего, без оружия, тут-то я ее и успокою. Хуже будет, если она вздумает делать вид, что ее там нет, или начнет сопротивляться. Но все-таки она женщина, без поддержки, да еще с маленьким ребенком – будем надеяться, хотя бы это удержит ее от глупостей. У меня к тебе только один вопрос: как мне лучше поступить – взять с собой менеджера отеля, пусть прикинется, будто пришел проверить водопроводную трубу, или не надо?

Я задумался. Покачал головой.

Его брови поползли вверх.

– Что, в ее психике нет совсем ничего такого, что подсказывало бы тебе, как поступить?

– По всей видимости, ее психика так и осталась для меня областью неизведанного, однако навскидку я посоветовал бы тебе действовать обманом. Придумай что хочешь, главное, чтобы она ничего не заподозрила и не схватилась за оружие.

– Думаешь, она пойдет открывать дверь с пистолетом в руках?

– Как знать… Но, даже если нет, он наверняка будет где-то в комнате. А комната окажется крохотной, если мы имеем дело с ночлежкой, типичной для этих мест. Значит, до оружия ей будет только руку протянуть.

– Верно, – согласился Майло. – Я уже заглядывал в такие же комнаты этажом ниже – портье говорит, они все одинаковые, восемь на восемь… Надо же, мамашка с двумя «стволами» в кармане. Что еще скажешь полезного?

– Если она не купится на твои уловки, я буду рад побеседовать с ней сам.

– Читаешь мои мысли, – сказал он и криво улыбнулся. – В конце концов тебя этому учили.

В итоге мы выработали следующий план: грузовик потихоньку проедет мимо здания «Кинг Уильям» и встанет поближе к входу, но так, чтобы его прикрывала соседняя ночлежка – «Пегас». Офицеры наружу выходить не будут.

Четверо парней в форме позаботятся о том, чтобы вокруг не скапливались зеваки, хотя, учитывая характер местности и природу здешних обитателей, все могло повернуться совсем непредсказуемо. Поэтому на входе в отель вместо обычного охранника решено было поставить пятого копа, а еще трое должны были присматривать за тремя пожарными лестницами – ими давно никто не пользовался, но теоретически по ним вполне можно было спуститься с любого этажа отеля в вонючий переулок за ним. Лифты отеля уже привели в нерабочий режим.

– Все равно эти фиговины вечно сломаны, постояльцы ходят пешком, – сказал консьерж, глядя на нас из-за своего пуленепробиваемого окошка. Майло и я были единственными, кто вошел в отель, оба в жилетах из кевлара. Лобби оказалось просторным, но пустым, с высокими потолками и серо-синими стенами; его пропитывала промышленной мощи вонь средства от тараканов, запахи застарелых болезней и табака.

Консьерж был невероятно толстым мужиком лет пятидесяти с лишним по имени ДеВейн Смарт; было непонятно, как при таких габаритах он вообще помещался в своей пуленепробиваемой конуре. Дежурил этот дядька с двух часов дня до десяти вечера. Его работа состояла в том, чтобы принимать у постояльцев деньги или чеки за однодневное или недельное пребывание и, подозрительно хмурясь, выдавать им ключи. Он был одним из тех троих, кто звонил в полицию после того, как фото Ри Сайкс показали по телевизору, и он же, глядя на ее фоторобот, только что подтвердил нам, что это она.

– Ага, точняк, она, – сказал Смарт, просовывая фото обратно в щель.

– Въехала пару дней назад?

– Ага. А вознаграждение мне будет?

– Посмотрим, – сказал Майло, глядя на ключ. – На нем нет бирки, это точно семьсот девятый?

Смарт продемонстрировал полную пасть поломанных черных пеньков.

– Президентский номер. Наслаждается видом.

– Центральной телефонной линии у вас нет?

– Я же говорил, – обиделся Смарт. – Что постояльцы с собой принесут, тем и пользуются.

– У нее есть сотовый?

– Откуда мне знать?

– Какая она? – спросил я.

– В смысле?

– Как себя ведет, может, говорила или делала что-то необычное…

– Я ее с первого дня не видел, – сказал Смарт. – Как поднялась наверх, так больше не выходила. Сколько это будет продолжаться?

– Пока не кончится, – ответил Майло.

– Постояльцы пользуются тем, что приносят, – сказал я. – А у нее было с собой что-нибудь?

– Понятия не имею, – сказал Смарт.

– Какой-нибудь багаж?

– «Луи Витон»… Слушайте, я сижу здесь, принимаю деньги, они платят и расходятся по комнатам, я их не проверяю. – Смарт хохотнул. – Может, она только по ночам выходит, типа, как летучая мышь. – И он взмахнул руками, отчего по его жирным плечам пошла рябь.

– Ладно, пошли наверх, – сказал Майло.

Смарт перекрестился.

Теперь засмеялся лейтенант.

– Способ обретения уверенности?

– А?

Майло повторил его жест.

– А-а, ну ладно, – сказал Смарт.

* * *

Коричневая дверь, столько раз крашеная-перекрашеная, что формой теперь напоминала подтаявшую шоколадку, вела на лестницу. Штукатурка со стен цвета зеленого горошка местами осыпалась до дранки, а местами отсырела и заросла черной плесенью. Мраморные ступени, раньше белые, теперь были покрыты серыми, коричневыми, желтыми и другими пятнами неясных оттенков. Деревянные балясины перил давно уничтожили вандалы, и лишь отдельные стойки, расколотые или пострадавшие как-то иначе, напоминали о том, что они здесь когда-то были.

Мы пошли наверх.

От этажа к этажу ароматы варьировались, но все же основу композиции составляли запахи мочи, засохшей рвоты, жженой серы и все того же средства от клопов, только еще более едкого. Судя по тому, что на каждой площадке лестницы кучами лежали дохлые тараканы, клопы и прочие насекомые, инсектицид работал. А вот от чего издохли крысы, чьи тушки разлагались на площадках третьего, четвертого и шестого этажей, сказать было трудно. Один трупик был, кстати, совсем свежий, и кто-то – возможно, не слишком привередливый собрат – вскрыл ему нутро и полакомился потрохами. Хотя, может, это была кошка. А может, и вообще неизвестно кто.

Это безобразие даже привлекло внимание Майло, так что он остановился, вынул из кармана платок, промокнул им вспотевший лоб и попытался выровнять дыхание.

Пыхтеть он начал уже на втором этаже. Его потовые железы работали сверхурочно, волосы промокли и так приклеились к голове, как будто он только что вышел из душа.

Я был сух. Возможно, регулярные пробежки вверх по Глен и обратно давно обезводили мой организм, или я просто был в хорошей форме. Однако это не спасало меня от ощущения ваты во рту и рези в глазах, которая появлялась всякий раз, когда я переводил взгляд с предмета на предмет. Перед дверью седьмого этажа Майло расстегнул кобуру и, обернув ладонь платком, точно перчаткой, взялся за ручку.

При первом же прикосновении ручка отделилась от двери и с грохотом упала на пол. Майло сунул в дыру палец, поддел им язычок замка, сдвинул его и толкнул дверь.

Коридор, открывшийся нам за ней, своей длиной не посрамил бы терминала прибытия международного аэропорта Лос-Анджелеса. В остальном картина была все та же: осыпающаяся штукатурка и кислая, въедливая вонь. Середину пола, выложенного крошечными белыми шестиугольниками плиток, занимала красная дорожка на резиновой основе, вся в дырках. Черные плиты дверей, которых в этом коридоре были десятки, отличались лишь цифрами наклеенных на них ярлыков.

Одна из них отворилась, и в коридор шагнул мужик в засаленной семейной майке и боксерских шортах, с зажженной сигаретой в зубах и пинтой пива в руке. Бритый череп, тюремные наколки, козлиная бородка завязана в несколько узлов, все свободные от тюремного творчества участки кожи покрыты воспаленными прыщами. Дым клубился вокруг него, как облако, в коридоре отсутствовала вентиляция.

Майло показал ему свой значок и жестом велел убраться в комнату.

Мужик поднял большой палец вверх и тихо смылся.

Мы продолжали идти, пока не поравнялись с дверью номер 709. Лейтенант еще раз промокнул лоб, сделал мне знак отойти в сторону и крадучись подошел к двери. Одну руку он положил на свой «Глок», другой тихо постучал.

Ответом ему был глухой звук. Под слоями черной краски скрывалась настоящая древесина: дверь была установлена в те времена, когда дерево стоило дешево, а в отель приезжали совсем другие постояльцы.

Майло постучал еще. Никакого ответа.

Он попробовал снова. Из какой-то другой комнаты доносилась музыка. Марьячи, смикшированные с хип-хопом.

Майло кашлянул и шагнул еще ближе к двери.

– Это Леон снизу. Надо проверить вашу батарею.

Своему голосу он придал добродушную шероховатость – прямо Луи Армстронг в хорошем настроении. Что совершенно не вязалось с выражением его большого бледного лица. «Хелло, Долли, я пришел тебя арестовать», – было написано на нем.

Майло весь подтянулся, выпрямился, усталости как не бывало. Секунды шли. Лейтенант отмерял их ударами указательного пальца по запястью. Он уже готов был постучать снова, как вдруг дверь начала отворяться. Стук-бряк. Изнутри она была заперта на цепочку.

Он изобразил улыбку:

– Эй, кто там есть, можно мне войти?

Ответа я не услышал, но он, должно быть, почуял опасность, потому что всунул одну руку в щель, а ногой отвесил двери крепкого пинка. Цепочка лопнула со звуком рвущейся гофрированной бумаги, и ему пришлось придержать дверь рукой, чтобы она не завалилась на него. Входить в таком положении было неловко, но он все же пролез внутрь да еще с пистолетом навскидку.

Женский крик – страх мешался в нем с яростью человека, которого предали, – соединился с высоким, пронзительным, пугающе ритмичным звуком.

Взрослые так не умеют.

Так может выть только напуганный ребенок, которому затыкают рот.

Потом я услышал какое-то пыхтение и возню. Тяжелый шлепок: что-то живое ударилось обо что-то твердое.

Снова завыл ребенок.

Я шагнул внутрь.

* * *

Майло повалил ее на пол и теперь прижимал лицом к деревянным, ободранным половицам тесной, похожей на камеру комнаты. Единственная кровать была так узка, что на ней едва уместился бы один взрослый. Сейчас на ней поверх серых простыней лежал ребенок, личиком к потолку. Это хорошо – меньше шансов внезапной младенческой смерти.

Ни кроватки, ни какого-либо другого места для сна в комнате не было. А вот это уже плохо. Ребенку опасно спать со взрослым: тот может нечаянно задавить его во сне.

Легкие у этого малыша были что надо – орал он без остановки.

Сердитый маленький мальчик.

Майло не смотрел по сторонам. Он уже поставил женщину на ноги.

Лет ей было примерно столько же, сколько Ри, и роста они были почти одинакового, но там, где у Ри были мягкие округлости, у этой торчали кости. Впрочем, если не приглядываться, различий почти не было видно. Однако мне они буквально бросались в глаза: бедра у́же, подбородок меньше, ноги длиннее, руки крупнее.

С волосами всегда можно что-нибудь сделать: не знаю, какой шевелюрой наделила эту женщину природа, но сейчас ее волосы были черными и гладкими, как начищенный ботинок. Наполовину короче, чем рыжеватые кудряшки Ри, неаккуратно обкромсанные. Я подумал: интересно, почему ДеВейн Смарт и еще двое других решили, что это Ри.

Жилка на шее Майло запульсировала, когда до него дошло, какую он допустил ошибку.

Женщина не вырывалась, но низкие ворчащие звуки то и дело слетали с ее губ. Вдруг она жутко заскрипела зубами. Губы раздвинулись, обнажая зубы. Она оскалилась – казалось, вот-вот плюнет.

Майло весь поджался, но ничего не делал, только смотрел на нее.

Женщина захохотала. То есть раскрыла рот во всю ширь, демонстрируя больше пустот, чем зубов, и испустила низкий, какой-то бесполый звук, закончившийся чем-то похожим на высокое кудахтанье.

Это напугало ребенка. Его маленькое тельце задрожало, он заскулил еще громче, чем раньше, и замолотил по продавленному матрасу кулачками и пяточками. В панике малыш едва не скатился за кровать, но, к счастью, между стеной и дальним краем матраса были вставлены упаковки с памперсами, они и не дали ему упасть. Хотя, вполне возможно, их сунули туда вовсе не с этой целью, а просто потому, что в комнате не было для них другого места.

Майло начал:

– Я изви…

Женщина зашипела, словно кошка, и попыталась его пнуть.

– Мэм…

– Фхххх!

Продолжая наблюдать за ребенком, я бросал быстрые взгляды по сторонам, осматривая комнату.

Серые стены в пятнах мочи, комод из некрашеного дерева, щербатый верхний ящик. На комоде еще подгузники и белая пластиковая сумочка. В комнате буквально негде ступить из-за коробок с детским питанием. Здесь же и взрослая еда в консервных банках: спагетти, рагу, супы, овощи. На коробке с печеньем, как на подставке, была раскрыта большая старинная Библия в красном переплете.

Слева от комода был проход в ванную комнату, без двери. Там на крышке унитаза примостилась переносная походная печка, которую, видимо, топили брикетами Стерно. На краю раковины балансировал ручной нож для консервов.

Топлива в плите почти не осталось: стенки резервуара покрывала тонкая пленка пурпурного парафина. Готовить в таком тесном, непроветриваемом помещении опасно: можно угореть, а то и устроить пожар. Может быть, поэтому приоткрытое окно в ванной подпирали две банки куриного супа. А может, то была просто попытка ослабить вонь.

Ребенок продолжал выть. Женщина на полу состязалась с ним в громкости, ругаясь без слов, мотая головой и шипя всякий раз, когда Майло пытался принести ей свои извинения. Такое поведение только продлевало ее несвободу, а несвобода еще сильнее распаляла ее гнев.

Некрасивая женщина и шикарный малыш. Румяный, светловолосый, в пушистом голубом комбинезончике.

– Мэм, – сказал Майло, – постарайтесь успокоиться, чтобы я мог снять с вас наруч…

Женщина завопила. Младенец побагровел и покатился в обратном направлении, к краю кровати. Я подхватил его. Тяжеленький. Он бился у меня в руках, изгибая спинку, отводя назад голову и снова резко возвращая ее на место. При каждом движении он ударялся лбом мне в щеку.

Два очка мелкому.

– Ну, ну, тихо, – сказал я.

Он завизжал еще пронзительнее.

По всей видимости, на этот раз его вопли достигли того предела, за которым терпение его матери истощалось, потому что она вдруг прекратила бороться и сказала:

– Коди, тише. – Сказала негромко и ритмично, как, бывает, говорят матери, укачивая младенца. Однако гнев еще чувствовался в ее голосе, и, наверное, поэтому мальчишка и не подумал успокоиться, а продолжал яростно выкручиваться из моих рук.

– Эй, приятель, – сказал я. Его слезы брызнули мне на лицо. Я крепче обхватил его маленькую грудку, прижал его руки к бокам, чтобы он не повредил себя ненароком, и тихо зашептал ему в ухо: – Ти-ше, Ко-ди, Ко-ди, ти-ше, ти-ше…

При этом я старался, чтобы мои нашептывания совпадали по ритму с его криками – мой коронный номер с ревущими младенцами. Им ведь важно не что ты им говоришь, а как. Он дернулся еще пару раз, и его тельце точно окоченело. Примитивное утешение гипнотической мантры подействовало.

– Я сниму наручники, мэм, только ведите себя спокойно, – сказал Майло.

Женщина тихо выругалась.

Лейтенант выждал еще пару секунд.

– Снимай, ублюдок, буду вести себя тихо, – сказала она.

Освобожденная, женщина сразу же бросилась ко мне и вырвала из моих рук ребенка. Коди, испустив протяжный вопль облегчения, зарылся носом ей в грудь. Прижав его к себе, она шагнула назад, к стене из подгузников, и указала подбородком на дверь.

– Уходите! Избавьте меня от вас!

– Мне и вправду очень жаль, мэм, – сказал Майло.

Женщина еще крепче прижала к себе Коди. Тот захныкал.

– Изыдите, проклятые! – Ее голубые глаза были подернуты сеткой кровеносных сосудов, набухших от ярости.

– Мы сейчас уйдем, мэм; я только хочу убедиться…

– Нет! Не говорите ему!

– Кому – ему?

Женщина улыбнулась.

– А ты будто не знаешь, ублюдок! Это же он вас послал!

– Мэм, я глубоко сожалею о случившемся, но я не понимаю…

– Ему! – воскликнула она. – Тому, кто был бы благословен, а стал проклят. Тому, кто пожирает пасхальные жертвоприношения и пачкает свою пасть невинной кровью.

Майло посмотрел на меня.

Женщина снова зарычала. Коди было завыл, точно по команде, но она мгновенно справилась с его начинающейся истерикой, шикнув на него так резко, словно где-то вдали свистнул паровоз. Затем, освободив одну руку, стала задирать на себе блузку, и я подивился – неужели она начнет кормить его прямо при нас, утверждаясь в своем материнском праве. Но женщина остановилась, так и не заголив отвисшую правую грудь.

Шрам, грубый, заштопанный через край стежками, крупными, как на бейсбольном мяче, начинался на левом боку у нижнего края ребер, проходил через всю грудную клетку и заканчивался над солнечным сплетением.

– Это он вас так? – спросил я.

Женщина показала мне язык. Коди, пораженный таким поведением матери, застыл, глядя на нее широко раскрытыми, вопрошающими глазами. Потом приоткрыл свой крохотный ротишко и, высунув язычок, тоже попробовал провести им по губам.

Глаза у него были голубые, как у матери. Были заметны и другие черты семейного сходства: маленький подбородок, широкий лоб, большие, плотно прилегающие к голове уши. Если ему суждена долгая жизнь, то с годами пухлый малыш превратится в высокого костистого мужчину. А вот что генетика и воспитание сделают с его личностью, знает один Бог.

Его мать обратилась к Майло, продолжая держать на виду свой шрам.

– Он послал вас. Убирайтесь.

Ее слова прозвучали враждебно и горько, и все же в них чувствовалось облегчение подтвердившегося подозрения. Концы сошлись с концами, ментальная картина ее мира восстановилась, став такой же ровной и гладкой, как застланная ею постель.

Ведь подчиниться неопределенности страшнее, чем умереть.

– Мэм, мы просто ищем одну… – сказал Майло.

– Мэм? Кто тут вам мэм? Я зовусь Она!

Коди захныкал.

Женщина стала укачивать его, зашипев ему в левое ушко:

– Шшш, шшш, шшш, шшш…

Как ни странно, это его утешило.

Майло, заметив белую пластиковую сумочку на комоде, шагнул к нему.

– Мэм, мне просто нужно проверить ваше удостоверение личности… нет, нет, не надо расстраиваться, если б нас послал он, то я бы знал, кто вы.

Женщина хмыкнула, призадумалась, видимо, нашла, что его высказывание не лишено логики, и продолжала укачивать малыша.

Майло открыл сумочку, вытащил из нее черный пластиковый бумажник, пошарил в нем, взглянул на карточку водительских прав. Прежде чем закрыть кошелек, он сунул в него пару двадцаток.

Женщина плюнула.

– Будь ты проклят с твоими кровавыми деньгами.

– Вообще-то, это святые деньги, я взял их в церкви, – сказал Майло.

– Лжешь!

– Оставьте их себе или купите на них Коди подарок.

– Нет! Убери свой презренный металл! Он как проказа на теле помазанного миром!

Майло забрал деньги. Взгляд женщины устремился на его пистолет. Ее лоб разгладился. Она широко и искренне улыбнулась.

Стараясь держаться от нее подальше, лейтенант сделал мне знак отойти к двери и сам попятился:

– Прошу прощения за причиненные неудобства.

Женщина, словно стремясь к завершенности драматического действия, завизжала.

Глава 33

Добравшись наконец до последней ступеньки лестницы, Майло сказал:

– Когда будешь писать мемуары, не вставляй туда сегодняшний случай. – Пошутить хотел. Однако его ладони то сжимались в кулаки, то разжимались, опять и опять. Нижняя челюсть выдалась вперед. Желваки заходили туда-сюда под кожей.

Мы пересекли лобби отеля «Кинг Уильям» и, не останавливаясь, прошли мимо пуленепробиваемой будки.

– Эй! – крикнул нам ДеВейн Смарт.

Майло повернулся к нему всем корпусом:

– Чего тебе?

– А где она?

– Мы не ее ищем.

– Погано, – отозвался Смарт. – Для вас, не для нее. – И захохотал. Щеки прыгали по обе стороны его физиономии, точно бурдюки с вином.

– Ты что, комический философ, ДеВейн?

– Я…

– Может, ты смотришь в зеркало на себя, а видишь Брэда Питта? Примерно с такой же точностью ты описал эту тетку.

– Я…

– Мой тебе совет – закажи себе бифокальные очки. И белую трость не забудь, для полноты картины.

– Я…

– Вот именно, ты.

* * *

Оказавшись на улице, Майло решил отвлечься от постигшей его неудачи повышенным вниманием к мелочам. Он отдал несколько резких команд, отправляя полицейских восвояси, проверил, не было ли других сообщений касательно местоположения Ри Сайкс, и не удивился, получив отрицательный результат. Затем написал Мо Риду и посоветовал младшему коллеге порвать сегодняшний бланк задержания и скрестить на удачу пальцы – может быть, в другой раз повезет.

– Глядишь, свиньи еще поднимут истребители в небо^[41].

Покончив с делами, он стоял и молча наблюдал, как покидают сцену вокруг отеля патрульные машины и грузовик СВАТа. Едва последний черно-белый автомобиль скрылся из виду, вокруг нас откуда ни возьмись начали собираться типичные обитатели Скид-роу. Одного взгляда, брошенного в их сторону Майло, было достаточно, чтобы иные из них убрались туда, откуда пришли, однако вокруг осталось еще достаточно зевак, которые тихо переговаривались между собой. Скоро в толпе послышались смешки.

Майло шагнул к своей машине без опознавательных знаков, махнул мне рукой, и мы забрались в нее. Сидя за рулем, он сказал:

– Олетта Драйзер. Уилинг, Западная Вирджиния, двадцать шесть ноль-ноль три. – Говорил он это не мне, а самому себе. Повторив информацию, как затверженный урок, лейтенант стал проверять ее по базе данных.

В НБДП^[42] на фамилию Драйзер ничего не оказалось – никого с такой фамилией не заявляли в розыск ни в Вирджинии, ни по стране в целом, никаких заявлений о пропаже людей или человека.

– Значит, она ничего не натворила, – сказал он с некоторым сожалением. – Хотя мать и ребенок в такой дыре – все равно что ранние христианские мученики в логове льва, как думаешь? Ну, ничего, вот найдем их папочку – и отправим их к нему под крылышко.

«Неужели мудрые люди перевелись совсем?» – подумал я, но сдержался.

– Так что, – продолжал он, вставляя в рот незажженную сигару, – она психопатка, верно?

– Вполне возможно.

– Значит, пора вызывать службу защиты.

– Необязательно, – сказал я.

– Это почему?

– Смотря что они могут предложить.

– Думаешь, она – нормальная мать?

– Если смотреть в целом? Скорее нет, чем да. Но на базовом уровне она вполне справляется.

– В смысле, не морит его голодом?

– Он нормально упитан, внешне вполне здоров, развит по возрасту и явно привязан к матери. Отобрать его у нее сейчас и засунуть наугад в какую-нибудь приемную семейку – значит травмировать обоих, и неизвестно еще, чего из этого выйдет больше – пользы или вреда.

– Даже если мамашка вовсю гонит гусей.

– Даже если так, – сказал я.

– Какой ты толерантный.

– Просто я знаю систему. Поэтому из двух зол всегда выбираю меньшее.

– Но ведь она еще и с характером…

– У нее были причины разозлиться.

Майло нахмурился.

– Значит, я должен сидеть на заднице ровно.

– Давай будем реалистами, – сказал я. – Даже при подтвержденном клиническом диагнозе «шизофрения» ни один суд не отберет у матери ребенка раньше, чем будет доказано, что она представляет для него вполне определенную угрозу. Черт, да в наши дни даже опасных психов не лечат насильно, а то, не ровен час, правительство и их запишет в какие-нибудь преследуемые меньшинства. Единственное, что ты действительно можешь для нее сделать, – это доступно объяснить ей про угарный газ и подыскать подходящую кроватку для младенца, чтобы они не ютились вдвоем на одной койке. А то как бы она его не «заспала».

– При чем тут угарный газ?

Я рассказал ему про печку у них в номере.

– Хотя вообще-то подпереть окно банками у нее ума хватило.

– Ванная, – сказал Майло. – Я туда даже не глянул. Глаз у тебя – алмаз… Так кому же мне звонить со всеми этими благими намерениями, если не все тем же соцработникам?

– Есть в Пасифике одна тетка – инспектор по делам несовершеннолетних. Я с ней работал, она и умная, и обеими ногами на земле стоит. Она знает, к кому с этим обратиться в Центре. Хочешь, я попробую с ней связаться?

– Было бы здорово.

Я позвонил инспектору Монике Гутьеррес домой, в Палмз. Она пообещала мне, что завтра с утра первым делом озадачит свою помощницу, инспектора Кендру Вашингтон, проверкой ситуации, а затем они вместе посмотрят, чем можно помочь Олетте и ее малышу Коди.

– Хотя ты и сам знаешь, Алекс: все, что мы можем ей дать, – это разумный совет. Ну, если, конечно, ситуация не выходит из-под контроля.

– Я и не предлагаю забрать у нее малыша.

– Вот и хорошо, – сказала Моника. – Потому что младенцев у нас и так полно, а вот желающих заботиться о них куда меньше.

Повесив трубку, я вкратце пересказал наш разговор Майло.

– Да, да, я и так все понял, – сказал он и взглянул на окна седьмого этажа отеля «Кинг Уильям».

– Мне жаль, что сегодня у тебя ничего не вышло, – ответил я и открыл пассажирскую дверцу.

– Правда? – отозвался лейтенант и тут же добавил: – Меа кульпа^[43], пришла беда, откуда не ждали.

– Не парься, – сказал я, но его извинения, миновав мои мозги, застряли у меня прямо в кишках, и я весь внутренне ощетинился.

Пожелав ему удачи, я направился к своей машине.

* * *

Пока я ехал домой по улицам, свободным от ярости и чада, мои мысли все время крутились вокруг задачки, которую задала нам Олетта Драйзер с ребенком.

Сохранение семьи почти любой ценой давно уже стало главной доктриной социальных служб в этой стране, и причиной тому не только сострадание, но и сокращение бюджетных ассигнований, а также бездушие бюрократической машины, для которой живые дети – это всего лишь цифры, не больше.

Вот почему ни один суд не решится разорвать связь между Олеттой и Коди, пока не будет доказано, что она представляет для него смертельную опасность. А мне случалось видеть людей куда более ненормальных, чем она, за которыми тем не менее сохраняли родительские права.

Да и рост числа случаев, когда дети погибают в приемных семьях, тоже не идет делу на пользу. Например, в прошлом году погибли трое младенцев. Один умер от гриппа по недосмотру; причина смерти второго так и осталась невыясненной, но есть подозрения, что его удушили намеренно. Третий случай – явное убийство, совершенное дружком приемной матери, натуральным бандитом.

Помощник окружного прокурора в разговоре со мной охарактеризовал это последнее происшествие как «большой упс».

Однако если мамочка сама по совместительству оказывается убийцей, то тут уж ни на какое снисхождение суда рассчитывать не приходится; инерция бюрократической машины уже не защитит Ри Сайкс, если она и в самом деле укокошила сестру и старого друга.

Зачем же ей было идти на такой риск?

Ведь когда Майло ее поймает, что ждет тогда малышку Рамблу?

И я задумался о том, как они двое справляются с жизнью на колесах. Быть может, тоже забились в какую-нибудь вонючую дыру вроде отеля «Кинг Уильям» и отсиживаются там, готовя еду на походной печке?

Мне очень хотелось верить в то, что инстинкт самосохранения у Ри возобладает и она не станет подвергать свою дочку опасности. Однако эти размышления снова напомнили мне о хладнокровных, жестоких убийствах двоих людей. И попытке третьего.

Винки Меландрано нянчился с малышкой Ри. Неужели она брала Рамблу с собой, когда подкарауливала и убивала его?

Фактов, говорящих против нее, становилось все больше, но я все никак не мог примирить стоящее за ними равнодушие к людям с той женщиной, о ком я писал свое заключение.

Мать, нежно привязанная к своему ребенку. Поведение соответствующее. Ребенок здоров, накормлен. В момент осмотра поведение обеих показалось мне настолько убедительным, что я, не сомневаясь, изложил свое мнение в официальном документе. Но что, если материнская преданность приняла форму стремления опередить всех в драке любой ценой?

Приз – единоличное обладание двадцатью фунтами невинной живой плоти.

Кто знает… И все-таки, даже если я проглядел истинный характер Ри, мотив, который приписывал ей Майло, все равно казался мне надуманным. Если ей нужно было лишь завладеть Рамблой, то почему просто не сбежать вместе с малышкой?

Потому, что Конни была беспощадна и богата, она не пожалела бы денег на поиски и дальнейшее судебное преследование, и, значит, от нее нужно было избавиться в первую очередь?

Не исключено, но это не объясняет, зачем ей нужно было убивать Меландрано и устраивать покушение на Чемберлена, ее друзей еще со школы.

А может, и многолетних любовников.

Была ли в их совместном прошлом веселая ночка в холмах Малибу?

Как все сложно… А если Ри не убийца, то зачем ей скрываться?

Но что, если она никуда не убегала? Что, если кто-то убрал ее саму как препятствие? Наиболее подходящим кандидатом на роль этого кого-то был настоящий отец Рамблы. Которого разыскала и ввела в игру Конни.

Но если Конни действительно разгадала его личность, то почему она просто не указала его имя в судебных бумагах? Зачем ей было вместо этого напирать на возможное отцовство Винки и Бориса?

А за тем, что, назвав кандидатами в отцы сразу двоих, она ставила своей целью не поиски истины, а возможность бросить дополнительную тень на сестру, выставить ту неразборчивой в связях, сексуально распущенной группи.

Если так, то, возможно, именно тут Конни допустила фатальную ошибку. Она разожгла отцовский инстинкт опасного человека, способного на убийство конкурента или даже конкурентов. И он избавился сначала от Конни, а затем от Ри. Причем сделал это настолько быстро, чтобы внезапное исчезновение Ри превратило ее в потенциальную подозреваемую.

Добиться этого было совсем не сложно. Достаточно было бросить машину Ри у вокзала – и копы отправились в долгий, бесплодный поиск.

Значит, он привык все планировать. Предусмотрительный…

Но:

Крошечную каплю крови Конни, оставленную на ковре в комнате Ри, ты не предусмотрел. Думал, что вычистил накануне туфли, – ан нет, малюсенькая капелька присохла к подошве и в самый неподходящий момент отвалилась.

Не так уж ты умен, как тебе кажется.

Папаша.

Чем дольше я думал об этом, тем более безукоризненной казалась мне эта мысль с интеллектуальной точки зрения. И тем больший эмоциональный протест она во мне вызывала – из-за того, что она значила для Ри. И Рамблы.

Ребенок в качестве Святого Грааля. Иными словами, собственность, которую нужно удержать любой ценой, как во всех тех пакостных случаях, которых я вдоволь насмотрелся в суде по семейному праву.

Если я поделюсь своими рассуждениями с Майло, он скажет, что у меня нет никаких доказательств, и будет прав.

У тебя их тоже нет, Большой Парень.

Хотя какой толк пререкаться с ним на эту тему?

И, самое главное, я понятия не имел о том, где эти доказательства взять.

Глава 34

Утро обычно приносит либо ясность, либо путаницу. К шести часам следующего утра я ощущал странную смесь и того и другого. Я проснулся с мыслями об «Одиноком Стоне» и не мог избавиться от чувства, что группа снилась мне всю ночь. Не ночное музыкальное видео; основной темой моего сна были все четверо давних друзей Ри.

Мне снилось, будто половину квартета наметили к убийству, а вторая половина не попала в перекрестье прицела.

Значило ли это, что Чак-о Блатт – тоже мишень? И тот, другой гитарист, с которым я пока не встречался, Спенсер Зебра Младший?

И был ли кто-то из них отцом Рамблы?

Мне вспомнилось, как неохотно Блатт расставался с информацией, когда мы говорили с ним о Ри.

«Если, конечно, вы настояший психолог, а не шпион, подосланный ее поганкой-сестрой»…

«Вы же знаете, что она за человек. Вы меня слышали? Вы ничего не сказали».

Она приятный человек.

«Не просто приятный – хороший».

Он проявлял агрессию. И подозрительность – так и не сказал мне о ней ничего существенного, пока я не убедил его в том, что на самом деле тот, за кого себя выдаю. Да и потом больше предлагал оправдания бегству Ри, чем что-то иное: «Ри думала, что эта сука так просто от нее не отстанет».

В отличие от товарищей по группе, Чак-о оказался ловким бизнесменом, который умудрился превратить деньги, вырученные за концерты группы, в три бара, принадлежавшие теперь ему целиком. В одном из которых он прямо на моих глазах с легкостью управлялся с компанией тяжелых алкоголиков.

У Бориса Чемберлена были накачанные мускулы, у Блатта – ничего такого, но, судя по тому, что я видел, именно Блатт, скорее всего, и был альфа-самцом в группе. А альфы – они от природы не только доминируют, они еще и защищают своих, так что к кому и обращаться за поддержкой, как не к нему, если тебе угрожают?

Особенно если результатом твоих отношений с альфой стал ребенок.

Правда, есть еще Зебра Младший, о котором я не знаю совсем ничего.

Если кому-то из них грозит опасность, то надо их поскорее предупредить.

А если кто-то из них окажется отцом Рамблы, а заодно и убийцей, то тем более любопытно будет взглянуть ему в глаза еще до того, как все будет раскрыто.

Короче, пришло время для повторного визита в клуб «Вирго Вирго».

* * *

В одиннадцать утра я въехал в Вэлли. На стоянке через дорогу от бара как раз осталось одно парковочное место, сам бар стоял по отношению к нему на десять ярдов западнее и имел слегка таинственный вид.

На дверях, прямо на баннере с надписью «Счастливый час!!» красовалось объявление:

Закрыто до последующего уведомления

Не выходя из машины, я достал телефон и стал рыться в нем в поисках личных данных Марвина Блатта. Пусто. Я перебрал все: Чарльз, Чак и Чак-о. Последнее привело меня все на тот же сайт «Одинокого Стона», и я принялся обдумывать, какой шаг мне предпринять дальше, когда возле бара показался человек. Лет семидесяти с лишним, лицо, как у бассета, синий костюм, затертый до жирного блеска, белая рубашка и смятый галстук. Бухарик со склонностью к истории – Ллойд. Может быть, он в курсе и других событий, не столь давних… Я уже готовился бежать к нему через улицу, когда он подошел к двери бара и потянул ее на себя. Дверь распахнулась, он скрылся за ней, а через пару минут снова вышел – в руке у него был бумажный кулек, до того крошечный, что даже не скрывал завернутую в него бутылку. Напиток янтарного цвета, стеклянное горлышко блестит на солнце.

Уходить он не спешил – стоял и разговаривал с кем-то внутри «Вирго Вирго». Его собеседник подошел ближе к двери. Я увидел мягкие черты лица Чак-о Блатта.

На моих глазах Ллойд сунул в карман руку, достал мелочь и сделал попытку расплатиться. Но Блатт помотал головой, похлопал старика по плечу, отступил назад и закрыл дверь.

Ллойд, по-утиному переваливаясь с боку на бок, побрел восвояси, прижимая к себе свое сокровище.

Моя очередь.

* * *

Чак-о был за стойкой, упаковывал в коробки спиртное. Сцена опустела. Ударная установка исчезла. Одинокая электрическая лампочка придавала бару сходство с погребом.

– Раздаете инвентарь? – спросил я.

Блатт оторвался от работы и замер, изучая меня. Потом повернулся, снял с полки у себя за спиной бутылку «Краун Ройял» и опустил ее в коробку на стойке.

– Я только что видел Ллойда… – сказал я.

Блатт положил на стойку обе ладони.

– Ллойд – неизлечимый алкоголик; пьянство – его основное занятие, которое он считает своей профессией. Вот почему он больше не зарабатывает круглую шестизначную сумму в год, продавая страховки. И по той же самой причине я уже давно перестал пытаться лечить ему мозги. Так что если он приходит сюда и клянчит своего «Джеки Ди», то что мне прикажете делать? – Он обвел глазами комнату. – Да и все равно уже все кончено.

– Из-за Винки?

Он клацнул зубами.

– Вот что я вам скажу, друг мой психологический, – по-моему, это довольно жестоко, врываться в чужую жизнь и задавать вопросы, зная, что у группы только что умер певец. Как, по-вашему? Или вы пришли сказать мне об этом что-то новое? Типа, вы знаете, кто разрушил мой мир, подняв руку на светлейшее, нежнейшее человеческое существо, какое только ступало когда-нибудь по этой богом забытой планете?

Сунув руку в коробку, он выхватил из нее ту самую бутылку, которую минуту назад бережно туда поставил, и швырнул ее через всю комнату. Бутылка ударилась в стену как раз за тем местом, где когда-то стояла ударная установка группы, и разбилась вдребезги, снеся заодно изрядный кусок штукатурки. Осколки посыпались на деревянную сцену, их звон был похож на глиссандо, исполненное на виброфоне.

Чак-о Блатт продолжал:

– К черту весь этот мир и всех придурков, которые живут в нем. – Он отвернулся, схватил с полки бутылку водки и сунул ее в коробку.

– Хорошо еще, что с Борисом все обошлось, – сказал я.

Он повернулся ко мне, бешено сверкая глазами.

– Что?

– Так вы ничего не слышали?

– Чего я не слышал? – Блатт вдруг выскочил из-за стойки, держа перед собой согнутые в локтях руки, сжатые в кулаки на уровне пояса. – Не валяй дурака, приятель, это тебе не игрушки. Если тебе есть что мне рассказать, так валяй, выкладывай.

Я рассказал ему о покушении на Чемберлена.

Руки его повисли.

– Да что же это за чертовщина происходит?

– Хотел бы я знать…

– Думаете, я знаю ответы? Да я и про Винки-то узнал потому только, что его чек – деньги, которые я плачу ему за понедельничные концерты, – был все еще прижат магнитом к холодильнику. Этот идиот был безнадежен во всем, что касалось финансов, мне приходилось прямо-таки заставлять его обналичивать эти чеки, чтобы у меня в бухгалтерии все сошлось. Копы нашли эти чеки, решили, что я его работодатель, и явились сюда с новостью – какой-то здоровый, толстый парень так и выпалил мне: вашего друга только что застрелили до смерти. Меня чуть инфаркт не хватил, точно вам говорю, думал, тут и отдам богу душу. – Он стукнул себя в грудь. – И тут я сообразил: он пришел ко мне либо потому, что подозревает меня, либо надеется услышать от меня ответы на свои вопросы. Винки убили, а я должен знать кто?

Дверь в бар распахнулась. Какой-то человек вошел внутрь и направился к нам. С трудом переставляя металлические костыли с налокотниками. Худой, среднего возраста, светлые волосы аккуратно разделены на пробор, такие же светлые мохнатые брови, оксфордская голубая рубашка с застежкой донизу, отутюженные джинсы и белые кроссовки. Тяжело продвигаясь вперед, мужчина решительно улыбался, стараясь сохранить достоинство. Коротко глянув на меня, он установил более продолжительный зрительный контакт с Блаттом.

Неужели тоже завсегдатай, любитель дешевого пойла? Чистая, отутюженная одежда не выдавала в нем запойного алкоголика, но я достаточно повидал на своем веку и потому не спешил с выводами.

Когда он подошел ближе, я увидел, что его глаза подернуты сеткой кровеносных сосудов, а лицо бледное – неестественной бледностью, от которой кожа казалась почти прозрачной. Как будто из нее выкачали всю кровь.

Чак-о вздохнул и сказал:

– Привет, парень.

Новоприбывший доковылял до ближайшего стула, с трудом опустился на него и не спеша сложил рядом костыли. Устроившись, снова бросил на меня взгляд.

– Это тот самый мозгоправ, о котором я говорил тебе, парень, – сообщил ему Блатт. – Он помог Ри в суде, а сейчас помогает полиции и пришел сюда качать из меня информацию, которой у меня нет.

Аккуратно одетый человек продолжал внимательно меня разглядывать. Глаза у него были карие, не злые.

– Понятно.

Чак-о продолжал:

– Доктор Как-Вас-Там, знакомьтесь: перед вами лучший слайд-гитарист по эту сторону от Джонни Винтера^[44], – Спенсер Младший, он же Человек-Зебра. Прозванный так потому, что его любимый инструмент – черно-белый полосатый «Страт». Это гитара «Фендер», – говорю на всякий случай, вдруг вы не слишком сведущи в таких тонкостях.

Я протянул руку.

– Алекс Делавэр.

Спенсер Младший ответил мне вялым пожатием расслабленной пятерни.

– Что-нибудь новое о Винки?

– Новое в том, Зеб, – сказал Чак-о Блатт, – что кто-то пытался прикончить Бориса.

Спенсер Младший обеими руками вцепился в сиденье стула. Верхнюю часть его тела била дрожь, но две обтянутые джинсами палки, которые выдавали себя за его ноги, остались неподвижны.

– Господи боже мой… Да ты шутишь.

– Какие уж тут шутки.

– Но это же сумасшествие какое-то, Марв, это просто ненормально. – Мне он сказал: – Вы сказали, кто-то пытался? Значит, Борис жив?

– К счастью.

– Слава богу… Как это было?

Я рассказал.

– Это же надо додуматься, – заметил Зебра, – бегать трусцой по Голливуду ночью… Да, на такое только наш Борис и способен.

– Он так уверен в себе из-за мускулатуры? – спросил я.

– Лет десять назад он был совсем не в форме. А потом вдруг изменился. Сказал, мол, ему надоело, что его вечно отшивают девчонки, и он будет качать мускулы. И как сказал, так и сделал. Сильным-то он всегда был, еще в школе в футбол играл. И все равно. Он прямо как переродился. – Гитарист потер свою бесполезную левую ногу.

– Он у нас теперь настоящий монстр, – добавил Блатт, – каждой рукой жмет сотню фунтов.

– Надо сходить, навестить его, Марв, – сказал Спенсер Младший. – Поддержать.

– Он уехал, – сказал я.

Чак-о прижал ладони к вискам и опустил голову.

– Что же это творится?

Его плечи вздрогнули.

– Марв, ты чего? – спросил Зебра.

Когда Блатт поднял голову, на его щеках блестели дорожки от слез. Он заговорил сдавленным голосом:

– Глупый старина Борис… Можно превратить себя в гору мышц, и что? Пуля и сквозь них найдет себе дорогу.

– Верно, – подтвердил Спенсер Младший. И оглядел оставшиеся бутылки.

– Конечно, парень, – кивнул Чак-о, – выбирай, чем хочешь отравиться.

– Да я бы и рад, Марв, только док говорит, что алкоголь плохо взаимодействует с лекарствами.

– Что, тебе новые таблетки назначили?.. Классно, парень, скоро они не только поставят тебя на ноги, ты у нас бегать начнешь.

Спенсер Младший улыбнулся.

– Точно, буду готовиться к марафону. – И мне: – У меня, как выражаются врачи, редкое дегенеративное нервно-мышечное состояние, проще говоря, я таю. Это наследственное, у одного из моих дядьев такое было, он протянул восемь месяцев. Но сейчас лекарства получше стали, я уже четыре года как их пью, и пальцы до сих пор работают.

– Сначала Винки, теперь Борис… – сказал Чак-о Блатт. – Вы поэтому здесь, да, док? Думаете, кто-то решил устроить нашей группе геноцид? За что? Чокнутые какие-то.

– Я слышал, – добавил Спенсер Младший, – группы обычно добивают плохими отзывами в прессе, но чтобы так… – Он засмеялся, но тут же снова посерьезнел. – Да, это уже не смешно, док.

– Да уж, совсем не смешно, – поддакнул Блатт. – Кому, черт возьми, это нужно? – Он посмотрел мне прямо в глаза. – У полиции есть какие-нибудь идеи?

– К сожалению, нет, – ответил я.

– Винки был милейшим парнем, убивать его просто бессмысленно, – сказал Спенсер Младший. – Если, конечно, это не была шальная пуля при уличной перестрелке, как я и думаю.

– Интересно, а это не могло иметь отношение к тому делу, по которому судилась Ри? – спросил я.

– Как так?

– Винки и Борис оба были названы потенциальными отцами малышки в бумагах, которые Конни передала в суд.

– Конни, – перебил меня Блатт, – была больная на всю голову, она за всю жизнь слова доброго ни о ком не сказала, и вообще все, что она говорила, это либо чушь, либо полный отстой. Вы сами-то подумайте: ребенку сейчас сколько, годика полтора? А Винки и Борис отгуляли свои последние вечеринки уже годков десять тому назад, как я и говорил вам в прошлый раз.

Я посмотрел на Спенсера Младшего. Тот как будто ничего не слышал. Но вот он заговорил:

– Мы все уже давно миновали возраст вечеринок.

– Очевидно, Ри не…

– Из-за того, что у нее ребенок? – сказал Блатт. – Только вечеринки тут ни при чем, просто с девчонками такое бывает – рано или поздно они начинают хотеть детей, для них это нормально. Гормоны играют, ничего не поделаешь – вы же доктор, сами все знаете. Если б она залетела по глупости, то просто прервала бы, как… как нечего делать.

– Как она поступала раньше?

– Как нечего делать, – повторил Блатт. – Ее дела – это не мои дела, и не ваши, и никого они не касаются.

– Я что-то не допру никак: при чем тут отцовство и убийство? – спросил Спенсер Младший.

– Вот именно, – поддержал его Блатт.

Оба ждали.

– Есть одна теория, – сказал я. – Кто-то хочет забрать Рамблу себе и устраняет любых возможных конкурентов.

Мужчины озадаченно переглянулись. Глаза Чак-о Блатта снова наполнились слезами. Он яростно вытер их кулаком, вытянул из коробки бутылку с джином, отвинтил пробку, глотнул прямо из горлышка, сморщился.

– По-моему, – произнес Спенсер Младший, – кто-нибудь вроде Конни на такое способен, но она ведь и сама жертва, так? Я только что об этом подумал. С ума сойти…

– Сколько я всем уже твержу: Конни была полоумной сукой, ненавидеть ее было легче легкого, – добавил Блатт. – Но Винки?.. Он был совсем другой, вылитая мать Тереза в штанах. Его-то за что?

Спенсер Младший кивнул.

– И ему всегда хотелось иметь детей. – Глаза у него тут же стали как блюдца. – Бож-же мой, я никому никогда не говорил, потому что поклялся ему молчать, но теперь…

Гитарист взял из рук Блатта бутылку и со словами: «К черту побочные эффекты», – сделал большой глоток.

– Винки вообще не мог иметь детей, – продолжил он. – Низкий уровень сперматозоидов. Давным-давно у него была девчонка, Донна, – помнишь Донну, Марв?

– Рыженькая, – сказал Блатт, обеими руками вылепливая из воздуха песочные часы – женскую фигурку.

Младший продолжал:

– Она так любила Винки, на все для него была готова. Все просила его, чтобы он сделал ей малыша. Давно это было, лет двадцать тому назад. Когда мы ездили на автобусе по Огайо?

– Да, рубили в Кливленде, – сказал Блатт без искры радости в голосе.

– Винки наконец согласился, но ничего не вышло, – сказал Младший. – Как-то раз он попросил меня завезти его в одно место – Кливлендскую клиническую больницу, здоровое такое медучреждение. А я должен был везти его потому, что ему не продлили права и он не мог взять напрокат машину. Короче, увез я его туда, подождал – он выходит. Тихий такой. Я перепугался – может, у него какую болезнь нашли, он говорит, нет, мол, ничего страшного, обычное дело. И дальше молчит, как устрица. Пару недель после этого он ходит как в воду опущенный, ну, а мы в это время… помнишь сенсимилью^[45], которую мы тогда брали с собой в дорогу?

– Как не помнить, – отозвался Блатт.

Младший улыбнулся.

– Короче, Винки и я торчали однажды выше астероидов, и тут на него нападает болтливость, такое со многими бывает после «травки», и он говорит: так, мол, и так, тест в больнице был на уровень сперматозоидов, и оказалось, что он у него ниже некуда, считай, нулевой, так что папочкой ему не бывать никогда. И начинает плакать, потом заставляет себя смеяться, веселится уже по-настоящему, и мы забываем об этом деле и никогда больше к нему не возвращаемся.

Пока длился его монолог, Блатт смотрел на него во все глаза.

– Дерьмо дело. Бедный Винк…

Спенсер Младший повернулся ко мне:

– Короче, папаша не он, док, а если Конни считала его отцом, то попала пальцем в небо.

– Конни вечно попадала пальцем, только не в небо, а в дерьмо, – сказал Блатт.

– Но если Конни сделала такую ошибку, то кто-то другой мог ее повторить, – сказал я.

– Кто, например?

– Это мы и пытаемся понять.

– Ну, здесь вы это вряд ли поймете, – сказал Младший. – Черт, а почему не взять и не спросить саму Ри?

– Сразу после того, как Винки был убит, Ри покинула город.

– Сразу после? – переспросил Блатт. – В вашем исполнении это звучит чертовски подозрительно.

– Когда совершено преступление и кто-то срывается с места без слова предупреждения, полиция всегда воспринимает это всерьез.

– Они считают, что это она все натворила?

– А вы что, новости не смотрите?

– А зачем? – отозвался Блатт. – Там все равно одно дерьмо.

– Точно, точно, – поддакнул Спенсер Младший, снова берясь за бутылку.

– Полноэкранное фото Ри показывали в вечернем эфире, – сказал я. – Полиция считает ее заинтересованным лицом в убийствах Конни и Винки.

– Заинтересованным лицом? – переспросил Зебра. – То есть подозреваемой, что ли?

– Берите ниже, – сказал я. – Она была бы подозреваемой, будь у них хоть какие-то улики.

– Ну, это уже полный абсурд. – И он засмеялся, весело и непринужденно.

Усмехнулся и Чак-о Блатт, хотя его единственное «ха!» было пронизано гневом.

– Да уж, конечно, двое милейших, добрейших людей на этой планете; одного убивают, а вторая решает отправиться в путешествие – что, заметьте, есть ее естественное, неотъемлемое право, данное Богом, – и вот, пожалуйста, копы уже заподозрили дурное! Ой, держите меня семеро!

– Вот потому-то я и пытаюсь найти альтернативное объяснение, – сказал я.

– А, ну да, ясно. – Блатт протянул Спенсеру Младшему руку со скрюченными пальцами. Тот вложил в нее бутылку и сказал:

– Хотелось бы мне помочь вам, док, но я наверняка знаю только одно: это не Ри. Слишком она хороший человек.

Блатт пропустил еще пару глотков и поставил бутылку, громко стукнув донышком о прилавок.

– Спасибо, ребята, – сказал я.

– Альтернативное объяснение, – повторил Блатт. – Может, это какой-нибудь гребаный маньяк отстреливает людей, вот и все объяснение.

– И он случайно пристрелил Винки и Конни? – спросил Спенсер Младший.

– Да, это вряд ли… – согласился Блатт. – Ну, ладно, может, он прав. – Он повернулся ко мне: – Может, вы правы, и это действительно имеет какое-то отношение к девочке. Ну и что? Хрена ли мне знать? В смысле, она славная малышка, ну, и что тут такого? Что она, принцесса или наследница какая-то, что ли?

– О, – подхватил Зебра, – а что? Может, Ри закрутила с каким-нибудь богатеем, а он теперь испугался, как бы его репутация не подмокла, и решил взять дело в свои руки…

– Ага, точно, – сказал Блатт. – На канале «Лайфтайм нетворк»^[46], сегодня вечером.

– Такое бывает, Марв, – возразил Спенсер Младший. – Ри назвала дочку Рамбла, сказала, из-за того, что зачала ее в Малибу. А что там, в Малибу? Место для богатеев.

– Да уж, не то слово, – подхватил Блатт. – Там каждая унция песка миллион баксов стоит.

– Парни, а вы не помните, она ничего такого про Малибу не говорила? – спросил я.

– Да нет, черт возьми, – ответил Блатт. – Что она такого могла говорить, что мы с ними одного поля ягода, что ли?

Я повернулся к Младшему.

– Не помню даже, когда я в последний раз был на пляже. – Он моргнул. – Да и вкус к серфингу у меня как-то пропал.

– Да ты и серфингист-то был фиговый, – сказал Блатт.

– Это точно.

– А я еще фиговее. Устоять на гребаной доске и то не мог. – Язык у него заплетался. Он в третий раз приложился к бутылке.

Спенсер Младший взял бутылку у него из рук.

– Да, катался ты дерьмово, мужик. По сравнению со мной ты был в четырнадцатом кругу ада, заполненном слоновьим дерьмом. – И он рыгнул.

– Ага, дай мне костюм, и я тебе такого Крупа покажу… – Блатт захохотал. – Поставь меня на эту доску, и я суперспец… ой, прости, мужик.

– Кончай давай, – сказал Зебра.

– Чего кончать?

– Кончай притворяться чувствительным, ты нравишься мне такой, какой ты есть, – форменной задницей. Мне и мистеру Роджерсу^[47].

– Мистеру Роджерсу нравился джаз.

– Мистер Роджерс был клевый чувак.

– Мне его не хватает, – сказал Блатт.

– А мне вообще всех не хватает, – сказал Младший. – Помнишь, тогда, в мотеле в Харрисбурге, мы еще надрались и смотрели мистера Роджерса, а у него был парень, играл на «Д’Анжелико Эксель»? Хандиман какой-то его звали, и он был вроде как дворник, а у самого гитара аж за двадцать кусков, и он на ней такие нотки лабает, что тебе Тэл Фарлоу…

– Хандиман Негрино, – сказал Блатт.

– Нет, нет… Негри. – Младший просиял. – Хандиман Негри, клевый чувень.

– Мистер Роджерс, – сказал Блатт. – Поди, знай.

Когда я потихоньку выскользнул из бара, разговор уже переходил на «Капитана Кенгуру»^[48].

Глава 35

Музыканты, конечно, тоже в какой-то степени актеры, и все же Блатта и Спенсера Младшего трудно было заподозрить в совершении преступления – если только они не кончали специальную актерскую школу. По моим предположениям, инвалидность не должна была помешать Зебре стрелять из пистолета, да и напасть на Бориса Чемберлена, сидя за рулем специально приспособленной машины, он тоже мог бы. Но шок, который выразился во всей его фигуре, когда он услышал о нападении на Бориса, был настолько естественным, что изобразить такое было под силу лишь истинному гению. То же и с Чак-о Блаттом.

Я приехал домой, проверил телефон. Судья, чей звонок я проигнорировал раньше, интересовался, достигло ли меня его сообщение. Я позвонил ему в офис и сказал его клерку, что предложенное им дело не возьму.

Другой звонок был от Киары Фаллоуз. Любопытствует, наверное, не нашел ли я ей работу. Я сделал себе кофе и, пролистывая почту, стал звонить ей.

– Решила, что лучше дать вам знать, – я вспомнила, – сказала она.

– Что вспомнили?

– Кто говорил о том деле. Это был юрист – помню точно, потому что он был в пиджаке и галстуке, а не в форме. И он был не один – целая группа их шла по коридору, и все обсуждали этот случай.

– Ясно.

– А еще мне кажется, что он был испанец, – сказала Фаллоуз. – Или араб. Надеюсь, вам это поможет.

– Я передам, кому следует, спасибо. А как вы, не нашли еще работу?

Пауза.

– А, нет, еще в поиске. Вы не слышали о ком-нибудь, кто подыскивает сотрудников?

– Пока нет, но я буду помнить про вас.

– Спасибо, – сказала она. – Очень мило с вашей стороны.

* * *

Любопытный звонок. Чем дольше я о нем думал, тем подозрительнее он мне казался. Почему она решила позвонить и предложить мне совершенно бесполезную информацию? И почему вопрос о поисках работы как будто застал ее врасплох?

Я решил покопаться в прошлом этой мисс Киары Фаллоуз.

Интернет указал мне на четырех человек с таким именем: шестидесятидвухлетнюю женщину из Квинсленда, Австралия, пятнадцатилетнюю девушку из Скарсдейла, штат Нью-Йорк, студентку колледжа из Барнарда, обучающуюся за границей, в Шри-Ланке, и малышку, участницу конкурса детской красоты из Тайлера, штат Техас.

Поиск в смежных тематиках не дал ничего, кроме статей о сельском хозяйстве^[49]. А также о выращивании, закалывании и продаже мяса ланей для гурманов. Я уже почти сдался, когда вдруг нашел.

Всего два слова, услужливо выделенные желтым, в старой, семилетней давности статье из «Вентура стар».

Девочка-подросток оклеветала учителя

Автор Харрис Розен

Старшеклассницу из Вентуры обвиняют в том, что она подбросила наркотики на задний двор дома учителя, с которым у нее был конфликт. Дезире Киару Фаллоуз, 17 лет, после предъявления ей обвинения в умышленно ложном сообщении о преступлении, передали на поруки ее дяде и тете, помощникам прокурора округа Лос-Анджелес.

Преступный замысел заключался в том, что на участок преподавателя старших классов по естественно-научным дисциплинам, который грозил Фаллоуз неаттестацией по биологии, обвиняемая подбросила пакетик с марихуаной, спрятав его под кустами роз. Сделав это, Фаллоуз тут же позвонила в полицейский отдел по борьбе с распространением наркотиков Вентуры и сообщила им о закладке, попутно обвинив учителя в наркомании и неадекватном поведении на уроках.

Полицейские связались с самим учителем, который тут же согласился впустить их в свой сад и был очень удивлен, когда под его розами были обнаружены наркотики. Последовавший за этим обыск дома никаких дополнительных результатов не дал, сам учитель успешно прошел тест на полиграфе. Он же проинформировал полицейских о том, что звонившая им, скорее всего, может оказаться Фаллоуз, подопечная государства, проживающая в детском доме, откуда ее каждый день привозят в среднюю школу Вентуры на автобусе, в рамках финансируемой штатом программы интеграции. Учитель сообщил также, что девушка угрожала ему «концом карьеры». Дальнейшее расследование истории Фаллоуз привело к открытию физических улик против девушки, после чего она созналась в своей проделке.

Хотя к моменту передачи ее дела в суд Фаллоуз будет уже совершеннолетней, приговор ожидается сравнительно мягкий – психологическое лечение вместо тюремного заключения. Учитель не планирует никаких дальнейших судебных действий против обвиняемой.

Все случилось семь лет назад – значит, теперь Дезире К. Фаллоуз уже двадцать четыре, и это вполне соответствует лицу на фото с сайта судьи Эпплбаума.

Я поискал продолжение истории. Ничего не нашел. Также никаких доступных к просмотру страниц в «Фейсбуке» или «МайСпейс» с именем Дезире или Киара.

Судя по всему, Фаллоуз – единственная во всем развитом мире двадцатилетняя женщина, которая не пользуется соцсетями.

Ничего странного – для человека, которому есть что скрывать. Тюремный срок, к примеру. А ведь та юная доносчица находилась на попечении штата. В неполные восемнадцать она еще училась в десятом – значит, с учебой тоже имелись проблемы. Короче, она явно была не из тех, кому светит синекура в Верховном суде штата, особенно сейчас, когда финансирование сокращается, а госслужащих чаще увольняют, чем принимают на работу.

И все же за семь лет человек вполне может измениться, и если Дезире К. и Киара, клерк из офиса судьи, – одно и то же лицо, то это может значить, по крайней мере, одно: приводов в полицию во взрослой жизни она не имела.

Я говорю «может», потому что за всеми не уследишь. Не далее чем в прошлом году трех кадетов полицейской академии отчислили по подозрению в связях с преступным миром, а также за то, что те не сообщили об имевшихся у них судимостях.

Но если молодая женщина, которая еще совсем недавно была трудным подростком, морально созрела настолько, что смогла найти работу в судебной системе, то почему же она поспешила оттуда уйти? В свете ее истории жалобы на перерасход горючего показались мне неубедительными. Но, может, я просто делаю слишком далеко идущие выводы, основываясь всего на двух коротких беседах?

Нет, все-таки попытка юной Киары подставить учителя была за гранью, да и оба ее звонка показались мне не вполне оправданными.

А та заминка, которая случилась у нее, когда я спросил ее о работе, на мой взгляд, выдавала Фаллоуз с головой. Как будто я напомнил ей историю, которую она сочинила на ходу и о которой тут же забыла. Может, она решила возобновить карьеру аферистки? Но почему со мной – мы ведь с ней никогда не встречались?

А может, ничего такого за ее действиями нет, просто это я отвлекаюсь на пустяки, измученный запутанным делом Сайкс…

Я снова прокрутил в голове оба разговора, ища, за что бы зацепиться, но не обнаружил ничего, кроме ощущения, что меня оставили с носом.

Девушка, которая сообразила подкинуть учителю наркотик и тут же, по горячим следам, позвонила с доносом в полицию. Это вам не домашняя бунтарка какая-нибудь.

Когда я уже в четвертый раз перебирал ее и мои реплики в обоих разговорах, у меня загудело в голове.

Ладно, попробуем по-другому. Поищем что-нибудь такое, что выпадает из контекста.

И тут меня осенило:

«Одет как юрист. Пиджак и галстук, не форма».

Слишком много подробностей.

Зачем? Чтобы отвлечь меня от кого-то, кто вовсе не юрист? И не похож на испанца или араба?

На первый взгляд уловка вполне рабочая, но стоит приглядеться к ней внимательно, и понимаешь, что она шита белыми нитками. Как раз то, что психологи именуют суперинклюзивностью. Модель поведения, характерная для некоторых больных шизофренией. Или маниакальных лжецов. Такие люди не чувствуют, когда пора остановиться и оставить все как есть, они продолжают добавлять все новые и новые детали, пока какой-нибудь мелочью не выдадут себя с головой.

Да, такой стиль поведения полностью согласуется с психологическим портретом школьницы, способной задумать и осуществить сложный преступный замысел.

Я еще раз прокрутил в памяти последний звонок, ища в нем другие отклонения. И нашел.

«Не в форме».

Значит, искать надо среди людей в форме.

И тут мне сразу вспомнилась строчка из статьи в «Вентура стар».

«Дядя и тетя, оба помощники шерифа округа Лос-Анджелес».

При таких связях и синекуру в Верховном суде штата нетрудно раздобыть.

А ведь я совсем недавно видел мужа и жену, одетых в одинаковую форму цвета загара. Супруги уплетали японскую еду.

Причем один из них по роду службы имел ежедневный доступ ко всем документам по делу «Сайкс против Сайкс».

Я набросился на клавиатуру компьютера, как ястреб, и затарахтел по клавишам во всю прыть. На этот раз «Фейсбук» выдал мне приз.

В виде персональной странички Виллы Ниб, на которой она, улыбающаяся и энергичная, как обычно, делилась своими музыкальными пристрастиями с одиннадцатью друзьями. Плюс снимок, сделанный летом прошлого года во время путешествия в Аризону.

Она и ее муж Хэнк.

А также племянница Дезире.

Все трое, в толстовках и джинсах, позируют на фоне рыжей скалы.

Вилла в бейсболке с надписью «Доджерс», здоровенным стаканом содовой в руке и всегдашней улыбкой на лице. Хэнк в огромной шляпе и бронзовых очках нависает над ней, решительный и мрачный.

Племянница Дезире («которая мне прямо как дочь») застыла между ними эмоционально и физически: она улыбается, хотя изгиб ее губ говорит скорее об осторожности, чем о веселье. Более того – о настороженности. Кривая, вымученная усмешка. Напряженные плечи. Взгляд устремлен в сторону.

Что это – ежеминутное ожидание подвоха? Сама врет легко, как дышит, и думает, что так делают все?

Да, трудно жить в таком мире. Поневоле начнешь звонить малознакомым людям просто так, на всякий случай.

Я вгляделся в лицо Фаллоуз. Узкий овал, тонкие черты – его можно было бы назвать хорошеньким, если б не сковывавшее его постоянное напряжение.

Молодая женщина с повышенным интересом к делу об опеке над ребенком, которого она даже не знала.

«Дядя и тетя»…

Я ведь просил Лайонела Уоттлсбурга не называть ей мое имя. Старый бейлиф всегда был надежным парнем, но, если верить Киаре, моей просьбой он все же пренебрег.

Я позвонил ему в офис Марва Эпплбаума.

– Привет, док.

– Лайонел, я сейчас задам тебе странный вопрос. Окажи мне любезность, не рассказывай об этом никому, ладно?

– Ну, ты меня прямо заинтриговал, док. Давай, выкладывай.

– Киара Фаллоуз звонила мне вчера, говорила, это ты сказал ей, что я хочу с ней поговорить.

– Вот это действительно странно, – отозвался Уоттлсбург. – Вообще-то я столкнулся с ней, когда она пришла за чеком, и спросил, почему она решила уволиться так скоро. Она сказала – нездоровые психологические условия труда. Я спросил – в смысле? Она ответила – слишком много преступников кругом.

Он засмеялся.

– Преступников ей, видишь ли, многовато, да еще где – в Верховном суде штата! И ты знаешь, так меня это разозлило, что я не сдержался и выдал ей все по полной программе: зеленая ты, говорю, еще, двух дней подряд на одном месте не отработала, а уже ищешь, где бы поспокойнее да почище. Ну, она, конечно, обиделась, крутанулась на каблуках и пошла. Но про тебя я не сказал ни слова, док, так что не знаю, почему она тебе позвонила. А что она хотела?

– Сказала, что ищет работу, и спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кому нужны сотрудники в офис.

– Все они такие, это нынешнее поколение… Но, как бы там ни было, док, я ей про тебя словом не обмолвился; я ведь горжусь тем, что никогда не болтаю лишнего. Да и как иначе, при моей работе-то?

Вот и еще одна ложь вскрылась.

Если рассматривать оба звонка Киары Фаллоуз в рамках социопатического мышления, то они, несомненно, имеют смысл.

В первом случае она притворялась, будто сообщает мне кое-какую информацию, а на самом деле хотела вызнать, что мне известно о сестрах Сайкс. Но у нее ничего не вышло, и она повесила трубку, несолоно хлебавши. А для нее, как для большинства антиобщественных типов, не получить желаемого немедленно означает проблему.

Это и привело ее к следующей ошибке: второму звонку.

Когда она пыталась направить мое внимание в сторону от Нибов.

По их просьбе? Или это была идея самой Мисс Девиантность?^[50]

Но главное: зачем?

Так или иначе, она все равно села в лужу, потому что плохо меня знала и не понимала, как одержимый одной идеей мозг ведет себя в ситуации фрустрации.

Он ищет, ищет и ищет информацию.

Так что надо продолжать искать.

По крупинке, по зернышку.

Глава 36

Когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, некий историк, сидя на своем виртуальном чердаке, направит лазерно-когнитивную фиговину на сенсорно-цифровой распознающий как-там-его-будут-тогда-называть и запишет на нем простую, но крайне глубокую мысль:

В двадцать первом веке тайне частной жизни пришел конец.

Адреса Дезире Киары Фаллоуз я, правда, не нашел, зато информация о месте проживания супругов Виллы и Хэнка Ниб появилась на экране через пятьдесят девять секунд: список Зиллоу сообщил мне не только местоположение их малосемейного особняка на Хайнс-стрит, в Ван-Найсе, но и поведал о том, какова его общая площадь, за какую цену он был приобретен, какой суммой налога облагается ежегодно, а также снабдил меня его цветным фото.

Дом был двухэтажный, грязно-бежевый, плохо различимый за изгородью из проволочной сетки, оплетенной виноградной лозой. Ворота на запоре, часть фасада загораживала гигантская сосна.

Да, его обитатели явно из тех, для кого тайна личной жизни – не пустой звук.

Не повезло.

* * *

Робин вошла в кухню как раз на закате солнца. Ее взгляд сразу упал на автомобильные ключи в моей руке.

– Придется прокатиться ненадолго в Вэлли.

– В это время у тебя вряд ли получится ненадолго, – сказала она. Пока я взвешивал ее слова, Робин улыбалась. – Посмотри на свои руки, – добавила она.

Я взглянул. Мои полусогнутые пальцы мелко дрожали, как будто продолжали бегать по невидимой клавиатуре. Я выпрямил их и заставил успокоиться.

– Прости, милый, – сказала она, – я вовсе не хотела вызвать у тебя неловкость.

– И часто я так делаю?

– Всегда, когда ты на взводе. Раньше я думала, что ты повторяешь в уме гитарные аккорды.

Кончиками пальцев я пробежал по ее шее под волосами, спустился по спине вдоль позвоночника, притянул ее к себе и поцеловал.

Когда мы разомкнули объятия, Робин заявила:

– Ну, вот, теперь ты настраиваешь меня на несерьезные мысли… Когда вернешься?

– Давай сначала поужинаем, а потом я поеду. Может, за это время пробки немного рассосутся.

– А ты что-нибудь приготовил? Я – нет. Так что придется нам либо совершить налет на холодильник, по примеру Майло, либо куда-нибудь пойти.

– Меня устраивает любой вариант.

Робин рассмеялась.

– По-твоему, я похожа на Майло?

* * *

Два часа спустя, подкрепив свои силы вкусной, но совершенно безалкогольной итальянской трапезой, я ехал через Глен к северу. Если вычесть из уравнения пробки, то поездку из Бель-Эйра в Ван-Найс можно считать одним коротким скачком. От Ван-Найса до судебного комплекса в центре города немного дальше, но тоже ничего из ряда вон выходящего – сотни и сотни людей, включая дядюшку и тетушку Киары Фаллоуз, проделывают этот путь туда и обратно каждый день. Так что ее попытка оправдать уход с работы дальностью расстояния показалась мне еще слабее, чем раньше.

В семнадцать она врала напропалую, и к двадцати четырем лучше не стала. Связано ли это как-то с двумя убийствами?

Но, сколько бы я ни ломал голову, ответа на этот вопрос так и не находил.

Что ж, когда ничего не помогает, остается последнее средство – шпионаж.

* * *

Бежевое расплывчатое пятно со снимка оказалось узким, лишенным характерных примет фасадом слабо освещенного особняка к северу от бульвара Виктории. В окружении сходных по стилю и размеру строений он не обращал на себя внимания абсолютно ничем. Когда-то основным населением этой части Ван-Найса был белый рабочий класс, но со временем она стала по большей части испанской. Нибы, должно быть, въехали сюда еще сто лет назад, да так и остались.

Темные окна первого этажа, теплый янтарный отсвет за плотными шторами второго. На подъездной дорожке – целый эскорт из автомобилей: светлый «Форд Фокус» у самых ворот, «Тойота» потемнее в центре, и еще какая-то малолитражка у гаража – какая именно, в темноте не было видно.

Я расположился в точности так, как уже делал у «Вирго Вирго»: через дорогу от дома, но не прямо напротив, а на несколько автомобильных корпусов в сторону. Достаточно далеко, чтобы меня не заметили, но в то же время и достаточно близко, чтобы отслеживать передвижения людей внутри дома.

Целый час никаких передвижений не было. Я использовал это время, шаря в Интернете в поисках еще какой-нибудь информации о Нибах или Киаре Фаллоуз, но сократить бездну моего незнания мне так и не удалось.

Семьдесят две минуты спустя свет на втором этаже погас, и я уже решил, что мне пора ехать, когда входная дверь отворилась и из дома вышел на улицу человек.

Хэнк Ниб в спортивном костюме подошел к въездным воротам и тихо отвел в сторону створку. Сев за руль светлого «Фокуса», он задом выехал на улицу, повернул на запад и проехал мимо меня.

Я проследил, как «Форд» остановился на светофоре, несмотря на то, что никаких других движущихся автомобилей поблизости не было. Надо же, какой законопослушный… «Фокус» свернул влево.

Я завел мотор.

* * *

Ниб приехал в круглосуточный универсам на углу Виктории и Сепульведы. Я встал на дальнем конце парковки и стал наблюдать. Его маршрут из отдела в отдел, ясно видимый через широкую стеклянную витрину, залитую изнутри белесым светом флуоресцентных ламп, занял восемь минут.

Первая остановка – пиво. Две по шесть «Миллер лайт». Потом – ряд хлопьев. Желтая коробка – наверное, «Чириос». Экономичный размер.

Ниб пошел к кассе. Что ж, значит, ничего не вышло.

Но, не дойдя до кассира, он вдруг свернул в другую часть магазина.

Так, а вот это уже интересно.

* * *

Обратно я проводил его до самого дома. Для профессионального служителя закона он проявлял удивительную беспечность, так что следовать за ним было легче легкого – даже проезжая перекресток, у которого толклись, вопя, приплясывая и потягивая спиртное из бумажных пакетов, какие-то подростки, он не обратил на них внимания. Проехал мимо так, словно их и не было. Что это – самоуверенность человека, привыкшего к власти? Или в нерабочее время он всегда такой?

Когда он свернул на Хайнс, я немного поотстал, погасил фары, выждал несколько минут и лишь потом подъехал туда, где стоял раньше. «Фокус» был на месте, ворота заперты, самого Ниба нигде не видно.

Я ждал еще около часа. Окна оставались темными. Если ночной набег на гастроном имел своей целью поздний перекус, то происходил он, должно быть, в помещениях с обратной стороны дома.

Так ничего больше не узнав, я отправился восвояси.

* * *

Прежде чем лечь спать, я сделал попытку дозвониться до Майло, но нарвался на голосовую почту. В восемь утра я снова набрал его номер. Он был уже на работе.

– Стёрджис.

– Доброе утро.

– Твои сообщения получил, как раз собирался позвонить. Но если тебе нужна скорость, то ты выбрал не того детектива.

– У меня есть новая информация.

– О Ри?

– Возможно.

– Что ж, мне сейчас все сгодится. Выкладывай.

Я рассказал.

И услышал, как на том конце с шумом выдвинулся ящик. Затем со стуком закрылся.

– Не вешай трубку. – Щелк, щелк, щелк – знакомые щелчки клавиатуры. – На эту Фаллоуз у нас ничего нет, семь лет назад она, может, и натворила что-нибудь, но с тех пор вела себя тихо.

– Но склонность ко лжи у нее никуда не делась, – сказал я. – О деле Сайксов она услышала от дяди и тут же постаралась отвлечь меня от него.

– Может, она пожалела, что распустила язык с каким-то другим помощником шерифа, и не хотела, чтобы дядюшка узнал и сделал ей за это а-та-та.

– Это дело слушалось в открытом суде, и кто угодно вправе говорить о нем что угодно, в том числе и Ниб.

– Все равно, – сказал Майло, – закон законом, а неписаное правило «держи язык за зубами» тоже еще никто не отменял.

– Возможно, но меня беспокоит неуклюжая изворотливость Фаллоуз – точно такую же она проявляла в истории с учителем. Склонность манипулировать другими, с одной стороны, и абсолютная глупость – с другой. Например, она солгала мне, что это Уоттлсбург сказал ей, что я о ней спрашивал, хотя я легко мог это проверить.

– Так-то оно так, но какие у нее были основания думать, что ты действительно станешь проверять?

– Справедливо, – сказал я. – И все же, когда мы говорили с ней впервые, ей явно нечего было мне предложить, и она сплела сказку о том, что ищет работу. Я потому и взялся ее проверять, что у меня чутье сработало, Майло. Что ей стоило просто сидеть на месте и помалкивать? Так нет, она давай мне названивать – классический случай словесного недержания, характерный для посредственных психопатов.

– Посредственных, говоришь? – переспросил лейтенант. – Чего же тогда ждать от тех, кто поумнее?

– Те сразу бегут в полицию.

Он засмеялся.

– Ладно, ты меня убедил – у маленькой мисс Киары нелады с психикой. А теперь скажи мне – как увязать это с убийством двух людей, которых она, предположительно, в глаза не видела?

– Конни и Ри она могла и не видеть, но слышала о них наверняка, и предостаточно – от Хэнка Ниба. Помощник шерифа – раздражительный тип, и я легко могу себе представить, как он приходит домой и выпускает пар, рассказывая о судебных делах. Вполне возможно, то же она слышит и от тети Виллы, которая много лет работает в суде по семейным делам. Не исключено, что супруги Ниб, постоянно наблюдая на работе недостойное поведение многих родителей, сделали вывод, что есть люди, которые вообще не должны иметь права воспитывать детей. По какой-то причине именно процесс «Сайкс против Сайкс» мог подтолкнуть их к решению взять дело в свои руки.

– Что, они украли ребенка? Да брось ты.

– Хэнк Ниб ездил вчера за подгузниками в магазин, поздно ночью.

Молчание.

Потом Майло сказал:

– Осуждение, ведущее к похищению человека и двойному убийству? Господи, Алекс… Но на кой им сдались Меландрано и Чемберлен?

– Сценарий преступления превращает этих двоих в идеальные мишени. Ты не ошибся в оценке мотивов убийцы: он избавлялся от потенциальных соперников. А их обоих назвали в суде как возможных отцов ребенка. Хэнк Ниб не мог этого не знать. Вполне возможно, что он знал и об угрозе Конни его боссу. Ведь Медея Райт не говорила с Маэстро непосредственно, она оставила сообщение. А Нэнси, в отличие от многих судей, не рвется сама отвечать по телефону. Каждый раз, когда я пытался до нее дозвониться, трубку брал Ниб.

– Помощник шерифа убивает, чтобы защитить босса… на такое способен только псих, Алекс. И при чем тут тогда Киара?

– Она – часть семейной команды. У них там настоящий рассадник патологии. И, может, из-за этого ей пришлось уволиться: Вилла и Хэнк ведь все время на работе, а за шестнадцатимесячным ребенком нужен круглосуточный уход. Няньку с проживанием тоже не наймешь – не тот случай.

– Реформа системы – один мертвец за раз, – сказал лейтенант. – А это уже удар не то что мимо ворот, вообще мимо поля: мяч просто вылетел на улицу.

– Знаю, это звучит дико, но Нибу уже под шестьдесят, да и Вилла давно из детородного возраста вышла, а он вчера покупал подгузники. Может, я сильно ошибаюсь, и у них есть сын или дочь со своим ребенком, но, судя по фото прошлогоднего отпуска, ничего такого не скажешь. Там только они двое и Киара.

– Это может быть ребенок самой Киары.

– Может быть и вполне возможно, что ничего более подозрительного, чем стопка подгузников, ты у них в доме не найдешь, но есть лишь один способ узнать это.

– Доктор философии – ас уличного сопровождения, – заключил Майло. – Сам ведь ездил, один, а? Не прими за оскорбление, но Ниб точно тебя не видел?

– Если и видел, то наверняка сократил бы свою вылазку за покупками.

– Пиво, хлопья, подгузники, – сказал лейтенант. – Каждому свое… Ладно, сиди на месте.

* * *

Девяносто минут спустя он был уже у моих дверей и даже не обратил внимания на Бланш, когда та просеменила ему навстречу в ожидании обычного приветствия.

Его руки были пусты. И прижаты к бокам. Зато глаза были живыми и яркими.

– Только что говорил с детективом, который арестовывал Фаллоуз за ложное обвинение. Подробностей он уже почти не помнит, кроме одного: «Ох, да, хитрющая была девка». Никаких материалов: дело в конце концов рассматривалось в суде по делам несовершеннолетних, а их документы строго конфиденциальны. А еще я нашел Розена, того репортера, который написал статью в «Стар». Он сказал буквально следующее: «Ну, не семья Мэнсона, конечно».

– Значит, ничего, – сказал я.

– Наоборот, малышку Киару он помнит очень ясно. Девчонка произвела на него жутковатое впечатление: абсолютно безжалостная, необщительная, возможно, страдающая легкой формой депрессии, скорее всего, социопат. Он брал у нее интервью, копался в ее прошлом, но, поскольку дело быстро замяли, в печать ничего из этого так и не попало.

– Так что там в ее прошлом?

– Родители-наркоманы, тяжелое детство, плохое обращение. Папашка чаще отдыхал в тюрьме, чем в кругу семьи, мамашка приводила в дом мужиков, причем иные из них проявляли интерес к Киаре. Разумеется, все это известно только со слов самой Киары, никаких документальных подтверждений этому нет. Но мне удалось разыскать криминальную историю ее отца. Роджер Уолтер Фаллоуз, бездельник по убеждению. Правда, два ее старших брата вышли, можно сказать, в люди – поступили в армию, стали профессиональными военными.

– Насколько серьезные преступления совершал папочка?

– Пьяные драки, поножовщина, грабежи, наркотиками приторговывал по мелочи. Воображал себя байкером, которому плевать на законы, а сам даже в клуб не вступил. Через неделю после того, как его в последний раз отпустили на поруки, он с матушкой Киары гонял на своем байке где-то около Помоны и въехал прямо в бетонный разграничитель полос на шоссе. По словам Киары, братья даже на похороны не приехали, и она почувствовала себя совсем брошенной. Тогда-то ее и отправили в детский дом. А потом – в другой, где порядки были пожестче, потому что из первого она сбегала несколько раз.

– А потом ее арестовали, и вот тут на сцене появились дядя Хэнк и тетя Вилла…

– Долго же они думали.

– На мой взгляд, сам Ниб никогда не проявил бы участия к оступившейся родственнице, но Вилла – та более общительная, и, наверное, это она уговорила его вмешаться. Свои дети у них есть?

– Не-а. То же и у Киары. Знаю, знаю. Подгузники. – И Майло принялся мерить шагами гостиную, но тут же остановился и наклонился, чтобы потрепать шишковатую головенку Бланш. Ее мордашка расплылась в широкой ухмылке, и она тут же ткнулась лбом ему в отворот штанины.

– Господи, помоги мне, – сказал он. – Твоя версия сначала показалась мне сюжетом, подходящим для сериала вроде «Сумеречной зоны», а теперь она начинает сбываться. И все равно, разве мне выдадут ордер на арест на основании того, что кто-то купил две упаковки памперсов?.. Черт, в животе урчит – пожрать чего-нибудь есть?

Не дожидаясь предсказуемого ответа, Майло сам взялся за столь же предсказуемую проверку. Пару минут спустя, отправляя в рот ломтик за ломтиком салями, предварительно обмакивая их в майонез, он сказал:

– Если ты прав, то где тогда они закопали Ри?

Глава 37

Но вместо того чтобы выслушивать мои соображения о кончине и способе погребения Ри, Майло взялся за печенье, которого в коробке оставалось ровно половина. Я дал ему еще немного времени на то, чтобы превратить остатки печенья в шоколадную пыль, а потом сказал:

– Нам надо узнать рабочее расписание Нибов.

– Зачем?

Я объяснил.

Он позвонил секретарше Джона Нгуена, помощника окружного прокурора. Оказалось, что та не имела доступа к информации о служащих суда, но у нее была знакомая, которая могла нам помочь. Знакомая работала в отделе кадров, но уволилась, однако ее «замена» оказалась довольно сговорчивой, и Майло скоро получил требуемый материал.

Записывать он ничего не стал, потому что ответ был проще некуда: помощники шерифа Генри Уоллес Ниб и Вильгельмина Уотерс Ниб работали в дневную смену с понедельника по пятницу.

– Кто-то сидит дома с Рамблой, – сказал я.

Он промокнул губы.

– Убили тетю, убили маму, убили возможного папу номер один, совершили покушение на возможного папу номер два, а девочку отдали племяннице-аферистке… Только как я попаду к ним в дом, чтобы проверить наши подозрения?

– Ходи вокруг, смотри и надейся на то, что лазейка откроется. Может быть, она даже выведет малышку на прогулку.

– Что там за условия для слежки?

– Район тихий, можно сказать спальный, укрыться особо негде. Зато там живут почти одни латиноамериканцы – может быть, это как-то поможет.

Майло улыбнулся.

– Снова позвать Рауля? Он будет в восторге, я уверен.

– Вообще-то, ты зря смеешься, – сказал я. – Он действительно может обрадоваться возможности взять реванш за тот промах.

* * *

Однако звонок капитану полиции Голливуда, начальнику Биро, ни к какому результату не привел. Рауль занимался свежим огнестрелом, и отпустить его они никак не могли.

– Попробуй Милли Риверу, – посоветовал я.

– Да я кого угодно могу попробовать, – ответил Майло, – ты же знаешь, департамент – настоящий мультикультурный рай.

Но все же позвонил Ривере, предварительно переключив телефон в режим громкой связи.

– Милли? Это Майло. Главную роль сыграть не хочешь?

– Смотря в чем, – сказала она.

Он объяснил.

– Простое наблюдение? Или возможна стрельба?

– По-моему, нет.

– По-твоему, – переспросила Ривера, – или точно нет?

– Все, что нам от тебя нужно, это чтобы ты проследила за домом. Если тебе повезет и ты увидишь малышку, то мы возьмем это дело в свои лапы, а тебя даже близко не подпустим.

– Плохо, – сказала она. – Я люблю экшн.

– Так ты с нами? – спросил Майло.

– Есть, правда, одна небольшая сложность… Но ничего, думаю, все получится.

* * *

Коричневый фургон с замызганной наклейкой с надписью «Плитка Рамиреса» поверх номера 213 был на месте в пять двадцать утра. Номер был настоящий – он принадлежал двум детективам из центрального департамента, братьям Рамирес, которые подрабатывали отделкой домов по выходным. Майк Рамирес и одолжил нам фургон, заметив со смехом:

– Конечно, берите! Реклама нам будет, глядишь, клиентов прибавится.

Стив Рамирес добавил:

– Если с экономикой и дальше так пойдет, то скоро у нас в клиентах будут ходить одни бандиты.

Мы с Майло, спрятавшись за тонированными окнами, пили плохой кофе, старательно избегая даже смотреть на пончики, которые он купил всего час тому назад.

В шесть пятьдесят четыре помощник шерифа Хэнк Ниб в полной форме вышел из дома, сел в «Форд Фокус», который при свете дня оказался светло-серым, и укатил. Точно так же выстояв полную паузу на светофоре, он направился в сторону шоссе 101.

В семь ноль две помощник шерифа Вилла Ниб, в цивильном платье, отъехала от дома в темной «Тойоте».

Дорога одна, расписание одно, а машины разные. Хотя, возможно, после стольких лет совместной жизни Нибы уже не жаждали общества друг друга. А возможно, они, как и большинство калифорнийцев, просто смешивали понятия «собственный автомобиль» и «свобода».

Третья малолитражка, старенький белый «Ниссан», осталась стоять на подъездной дорожке, уткнувшись капотом в алюминиевую дверь гаража. Машина была зарегистрирована на имя Дезире Киары Фаллоуз по адресу в Окснарде, где та не жила уже не один год. Хозяин квартиры, которую она там снимала, помнил ее прекрасно. Компанию ни с кем не водила, грязнуля была та еще, плату за жилье вечно вносила с опозданием, съехала без предупреждения – и хорошо, что убралась.

Камеры, установленные на приборной доске фургона, смотрели прямо на переднюю дверь бежевого домика, однако угол их обзора захватывал и край автомобиля.

До восьми тридцати в доме все было тихо. Пончики кончились. Те два, которые достались на мою долю, лежали у меня в желудке точно цемент.

В восемь сорок пять Майло сделал звонок, и в конце Хайнс-стрит, на другой стороне от бежевого дома, появилась Милли Ривера: волосы собраны в хвост, на ногах зеленые легинсы, сверху свободная белая блузка, удачно скрывавшая ее «Глок», перед собой она толкала коляску.

В коляске, надежно пристегнутый ремешками для комфорта, ехал пятимесячный сынок самой Милли, Хорхе. С фото, которое она показала нам вчера вечером, когда мы планировали операцию, смотрел темноглазый улыбчивый малыш, с цепким взглядом и пухлыми щечками цвета мокко. Муж Риверы, полицейский из поджогового отдела в Ван-Найсе, также имел должность майора Национальной гвардии и в данный момент, когда их совместная с Милли жизнь дала трещину, служил в военной полиции в Афганистане.

Когда Милли дежурила, с малышом обычно сидела ее мать.

– Она сама от этого в восторге, да и Хорхе нравится, но я все равно чувствую себя ужасно виноватой, вот и взяла пару неоплачиваемых дней.

– Спасибо, что пошла нам навстречу, малышка, – произнес Майло, – я в долгу не останусь.

– Эй, – сказала Ривера, – провести время с моим ангелочком, да еще получить за это чек? Нет уж, мне по вкусу многозадачность.

* * *

Прогулка-наблюдение Милли по Хайнс-стрит продолжалась минут пятнадцать, когда до нас через микрофон донеслось недовольное хныканье Хорхе. Милли поставила коляску на тормоз, отстегнула ремешки, сняла голубое одеялко и взяла малыша на руки. Обнимая и целуя его, она одновременно говорила в крохотный микрофон-клипсу, закрепленный на внутреннем шве ее объемистой блузки.

– Ах ты, мой маленький михо…^[51] Какой хороший мальчик. – Тихий смех. – Лучшее задание в моей жизни, лейтенант.

* * *

Девять сорок пять, в бежевом доме по-прежнему никаких признаков жизни. Ривера прошла уже половину улицы рабочего района Ван-Найса, остановилась, чтобы дать Хорхе бутылочку. («Знаешь, лейтенант, вообще-то я предпочла бы покормить его старым добрым способом, но в этой блузке это будет натуральный стриптиз, и «Глок» увидят».)

– Для таких, как ты, есть особая метафора, – сказал Майло.

Она снова засмеялась.

– Супербаба на работе. Когда мне поворачивать?

– Пройди еще пару кварталов вперед и возвращайся.

– Поняла… у-упс, чем это у нас тут пахнет? Ой, Хорхе, похоже, ты у нас сходил по-большому… ясно, лейтенант, сейчас, только найду укромное местечко… все хорошо, тише, тише, михо, – лейтенант, тут впереди небольшой парк. Джанков не видно, так что я присяду тут на лавочку, справлюсь по-быстрому с газовой атакой.

– Не спеши, тут пока тихо, – сказал Майло и зевнул.

Девяносто секунд спустя входная дверь бежевого дома отворилась, и Киара Фаллоуз в синих джинсах и черной блузке, с прической «конский хвост», вышла на улицу.

Живьем она оказалась куда лучше, чем позволяли предположить ее фото. По-настоящему красивая молодая женщина, помахивая сумочкой, упругим шагом приближалась к автомобилю; ее покрытые блестящей помадой губы слегка кривились в усмешке.

Она была одна.

Мы проследили за ней, пока Киара садилась в «Ниссан». На полной скорости она дала задний ход и выскочила на улицу, совершенно не интересуясь, кто там еще и с какой стороны едет. И понеслась на запад, стремительно приближаясь к знаку полной остановки, который так уважал Хэнк Ниб.

Но только не она.

Мо Рид, дежуривший на 101-м шоссе у въезда на эстакаду, доложил:

– Только что проехала на восток, как и те двое, возможно, тоже в суд.

– Езжай за ней, Мозес, – сказал Майло. – И держи меня в курсе.

Десять минут спустя Рид снова перезвонил.

– Съехала с трассы у поворота на Бербэнк, там, где у Гриффита конюшни с верховыми лошадьми, кажется… ага, точно, заезжает туда… платит.

– Девушки и лошадки, – сказал Майло. – Нет настроения поиграть в ковбоя?

– Пробовал в прошлом году с Лиз, потом неделю все болело, а ноги, думал, так и останутся колесом. Может, я лучше со стороны посмотрю, а, лейтенант? Тут есть хороший уголок.

– Годится. – Напевая «Дом на границе»^[52], Майло набрал номер Риверы.

– Погоди секунду, – ответила та, – у меня руки заняты… ну, не вертись же, михо… извини, лейтенант, просто он оказался такой продуктивный… сейчас я закончу… лежи тихо… извини. Так что, пора назад?

– Не волнуйся, птичка улетела.

– Ты шутишь… тсс, михо… лейтенант, у меня тут небольшая проблема… я правильно тебя поняла, я не нужна больше?

Майло все объяснил.

– Может, мне все-таки пройтись еще разок, – спросила Ривера, – вдруг она вернется и мы увидим ребенка, хотя бы мельком? Если так, то я подойду к ней, заговорю – с Хорхе это просто, он отличный малыш, все начинают улыбаться, едва его увидят.

– Она уехала кататься на лошадях, Милли.

– А-а… Даже не помню, когда я в последний раз это делала… А, вспомнила. Никогда. Так что, конец?

– Спасибо тебе, малышка. На мой взгляд, ты отпахала двойную смену.

– Да брось, лейтенант, не надо.

– Надо, надо, – ответил он. – Отсчет идет со вчерашнего вечера, когда у нас была встреча. И не пытайся меня убедить, будто вчера ночью ты ничего не планировала, вместо того чтобы спать сном красоты. Так что я плачу тебе за переработку.

– Ха… ну, ладно, спасибо. Может, я могу еще что-нибудь сделать из дома – по Интернету что-нибудь посмотреть?

– Не надо, Милли.

– То есть я могу просто уходить?

– Вместе с малым. Отдыхайте.

– Ну, вот, столько разговоров, и никакой стрельбы, – сказала она с сожалением. – Э-эх, михо, михо!.. Что, опять?! – Майло, потянувшись было за очередным пончиком, передумал.

Глава 38

Я пил в фургоне холодный кофе, когда Майло, долго, напоказ повозившись с коробкой с пончиками, наконец закрыл ее и забросил в дальний конец: с глаз долой.

– Терапия когнитивного поведения. – Учитывая ситуацию, голос его звучал почти беззаботно. Но беззаботность как рукой сняло, когда лейтенант снова уставился на бежевый дом.

– На мой взгляд, – заговорил он, – возможностей тут всего две, и обе плохие. Первая: никакого ребенка в этом доме нет и не было, а это значит, что я возвращаюсь к тому же, с чего начал. И вторая: ребенок тут был, но поскольку сейчас о нем никто не заботится, то можно предположить, что он уже не нуждается в заботе.

– Как тебе третий вариант? – спросил я. – Рамбла жива-здорова, просто Киара бросила ее одну, потому что она легкомысленная дура и из-за своей социопатии не в состоянии представить, к каким долговременным последствиям могут привести ее поступки.

– То есть она решила взять перерыв в уходе за ребенком и поехать на свидание с мистером Эдом? – И он бросил еще один долгий взгляд на дом. Потом набрал номер Рида. – Как ситуация, Моз?

– Она оплатила час, села на лошадь и поехала в парк.

– Дай мне знать, когда она соберется домой.

– Понятно.

Майло повернулся ко мне:

– Всего час… что ж, может быть, ты прав и она просто решила проветриться. Господи, хоть бы ты оказался прав и худшее, что случилось бы при этом с девочкой, это она проголодалась бы, испугалась или обделалась.

Худшее для Рамблы. Но не для ее матери.

– Может, небрежное отношение к ребенку послужит тебе оправданием, если ты войдешь сейчас в дом? – предположил я.

– Можно ведь просто оглядеться, необязательно вышибать при этом дверь.

– Вот именно. – И я вышел из фургона.

* * *

Киара Фаллоуз не позаботилась закрыть за собой ворота. И все же, прежде чем нарушить границы частной собственности, Майло огляделся по сторонам. На улице никого не было видно, но это не исключало соседей, которые вполне могли наблюдать за нами из окон своих домов. Если так, то они видят сейчас двух парней в толстовках и джинсах. На Майло была еще бейсболка с поломанным козырьком, отчего его лицо казалось каким-то перекошенным. Я захватил с собой пустую коробку для инструментов, которая валялась в фургоне.

– Ну, что, идем класть плитку? – спросил Майло.

– Вообще-то я занимался и этим, только давным-давно.

– Летняя подработка?

– Мой первый дом.

– Ну и как?

– Неплохо, хотя в полиции интереснее.

Мы прошли по опустевшей подъездной дорожке и сунулись на задний двор. Компактный, ничего лишнего: плешивый квадрат травяного газона, ржавеющий навес для барбекю в дальнем углу. Из зелени только фикусы – живая изгородь с трех сторон двора. Никакого доступа с соседних участков.

Сам дом давно пора было покрасить, а композитную крышу подлатать. Все окна закрывали изнутри старомодные венецианские жалюзи, но дверь черного хода, ведущая в кухню, была снабжена окошком из четырех стеклянных квадратиков, сквозь которое легко можно было заглянуть внутрь.

Майло взлетел на крылечко из трех ступенек и уставился в стекло.

– Пакет молока и миска на разделочном столе… похоже, Киара не убрала за собой после завтрака… ничего страшного не видно… и ничего, имеющего отношение к ребенку, тоже. – Он сошел с крыльца. – Глянь теперь ты, вдруг я что-нибудь пропустил.

Я сделал, как он просил.

– Нет, все верно.

Мы снова обошли дом кругом, ища какой-нибудь просвет в жалюзи. Я обнаружил один в восточном окне, заглянул и увидел кусок хозяйской спальни: двуспальная кровать королевского размера, с четырьмя деревянными колонками по углам, на каждой колонке – резная шишечка, прикроватные тумбочки и комод в том же стиле, висячая лампа с абажуром – дешевая подделка под Тиффани, на полу ковер от стены до стены.

Вернувшись во двор, мы стали искать какие-нибудь признаки недавних земляных работ. Но ничего не нашли: землю давно не перекапывали, торф тоже никто не поднимал, и живую изгородь в последнее время явно не беспокоили.

Майло обошел дом в третий раз, через каждые несколько метров останавливаясь и прикладывая к стене ухо.

Вернулся он хмурый, показал мне большим и указательным пальцами ноль и, прислонившись к стенке гаража, начал без всякой цели постукивать по ней каблуком ботинка.

Каждый удар поднимал из травы облачко пыли, которое тут же оседало снова, но чуть дальше.

– Вечером пошлю сюда Бинчи, пусть покараулит, но раскатывать губу все равно не советую.

– Я и не раскатываю.

– Что, мой пессимизм наконец приучил тебя к скромности в запросах? – спросил он.

– Не пессимизм, а реальность.

Его каблук еще пару раз врезался в штукатурку, прежде чем до него наконец дошло, что он делает, и, опустив голову, Майло увидел на крашеной стене пятно. Он встал на колени, достал носовой платок и попытался его стереть.

Темно-серое пятно посветлело, но до конца не стерлось. Он разогнул спину, нахмурился.

Лейтенант запихивал платок в карман, когда мы услышали тихий стук.

Стук доносился изнутри гаража.

Тук.

Глухой, едва слышный.

Долгая пауза.

Тук, тук.

Мы оба повернулись и уставились на гараж. Майло снова ударил ногой в стену, на этот раз сильнее.

Тут же последовал немедленный ответ: туктуктуктуктуктуктук.

И сразу за ним другой звук – ужасный, пронзительный и в то же время глуховатый.

– Держитесь! – крикнул в стену Майло.

Снова стук. И опять плач – точнее, вой.

Мы бросились к боковой двери, которая открывалась из гаража во двор. Простая деревянная дверь, выкрашенная белой краской, с обычной блестящей ручкой.

Однако второй взгляд показал, что не такая уж она и простая: на ней не было ни петель, ни замка, а когда Майло попытался повернуть ручку, она не поддалась. Он тянул, толкал, дергал – дверь стояла как влитая.

Стук внутри гаража усилился. Такой же глухой, как и прежде, настойчивостью он напоминал колокольный набат.

Лейтенант пнул дверь изо всех сил. Она даже не дрогнула. Все же, если пнуть деревянную дверь, она хотя бы вибрирует.

Значит, ее мощно укрепили изнутри.

Приложив рот к щели у края двери, Майло крикнул:

– Ри Сайкс? Полиция.

Буря ударов внутри.

– Держитесь!

Мы бросились на подъездную дорожку и взялись за алюминиевую въездную дверь. Как и ее скромная деревянная кузина, эта тоже не имела и намека на замок, но по крайней мере здесь были петли. И все же, когда Майло попытался поднять панель, результат был тот же, что и раньше, – она не шелохнулась. Что это – электрический замок? Или нечто удерживает ее изнутри?

– Инструменты нужны, – сказал он и рванул к машине.

Я остался у гаража, рассматривать дверь. Рифленый алюминий. Левая петля чуть выше правой. Я отошел по дорожке к воротам и с расстояния заглянул в щель. И сразу за металлом увидел серую внутреннюю стену. Раствор. Вертикальные швы. Цементный блок. Кладка совсем свежая, еще пахнет влажным песком.

Кто-то совсем недавно построил здесь тюрьму.

Примчался Майло с ломом в руке. Я показал ему на новое препятствие, он выругался, и мы поспешили назад к деревянной двери, искать отверстие там. Но дверь так плотно сидела внутри косяка, что, когда Майло попытался всунуть между ними кончик лома, тот выскочил. Сделав еще несколько неудачных попыток и счастливо избежав столкновения острия лома со своей коленной чашечкой, лейтенант взялся за «Глок».

Дверная ручка тоже показалась мне странной: вокруг нее не было и подобия металлической пластины, на которых обычно крепятся такие ручки, она вырастала прямо из дерева, словно необычный, сверкающий плод из голого ствола. Одним словом, фальшивка, хваталка без всякого внятного предназначения. Однако выпуклая поверхность ручки представляла серьезную опасность – пуля могла срикошетить от нее, да и от самой двери, если внутри она окажется из металла, тоже.

Буркнув: «Ну и пусть», – Майло шагнул назад, прицелился в деревяшку рядом с ручкой и выпустил пулю. Она вошла в дерево с тихим «чанк».

Никакого рикошета, и почти никаких осколков.

Дверь не гремела, не звенела, как это обычно бывает с металлом, когда тот встречается на пути пули. И вообще с любой поверхностью тверже самой пули.

Здесь пуля вошла, как в головку сыра.

Майло выстрелил в дерево с другой стороны ручки, потом сверху, потом снизу. Короче, создал вокруг нее кольцо перфорации.

Шум внутри гаража стих, когда раздались выстрелы. Такой характерный грохот среди бела дня в тихом, спокойном спальном районе, несомненно, привлечет чье-нибудь внимание. Кто-нибудь вызовет полицию. Отлично, это нам как раз и нужно.

Майло стал трясти ручку. Она подавалась, но не сильно.

Бах, бах, бах.

Из гаража раздался новый звук, воющий и ритмичный, словно сигнализация.

Ребенок зашелся в плаче.

Майло рванул ручку на себя, вложив в этот рывок все силы и еще упершись ногой в стену, для надежности. Поддельная ручка раскачалась от выстрелов, и он кувырком полетел назад и шмякнулся на мягкое место. Я бы помог ему встать, но Майло уже вскочил сам, а мне и без того было чем заняться. Взявшись за лом, я просунул его конец в отверстие от ручки.

Я налегал на лом изо всех сил. Дверь не подавалась. Теперь отверстие в ней закрывала какая-то панель светло-коричневого цвета. С полосками. Фанера. Однако фанера не объясняет недавнего «чанк». Сунув в дыру палец, я пошарил кругом. И нащупал что-то похожее на червей.

– Там, внутри, провода. Может быть, она открывается пультом.

– Осторожно, это может оказаться ловушка. – Прижав рот к самой дыре, лейтенант крикнул внутрь: – Ри, это полиция, мы вас вытащим, потерпите еще немного. Здесь, в двери, какие-то провода. Если это ловушка, стукните один раз, если нет – два.

Тук, тук.

– Хорошо, я понял. Если эту дверь можно открыть безопасно, стукните раз, если нет – два.

Тук.

– Хорошо. Если дверь открывается пультом дистанционного управления, стукните раз.

Тук.

– Если пульт в до…

Увесистое «тук».

Майло рванул к двери кухни.

* * *

Взломать ее было делом одной минуты, и скоро мой друг уже бежал назад, потрясая на ходу самодельным черным пластиковым кирпичиком с одной-единственной белой квадратной кнопкой.

Стандартная дешевая модель, подходящая к чему угодно, что можно запитать от сети.

Одно нажатие пальца, и мы ввалились внутрь.

Глава 39

Пуленепроницаемый барьер за дверью оказался сэндвичем из двух слоев строительной пены и двух слоев фанеры, одного в середине, другого снаружи, скрепленных вместе при помощи металлической рамы размером два на четыре. Одна сторона рамы крепилась к внутренней поверхности двери петлями. Управлялась она соленоидом, провода от которого вели к высокой потолочной балке. Грубо, но эффективно. А главное, звуконепроницаемо.

Однако защита от звука на этом не заканчивалась.

Стены гаражей, идущих под самоотделку вместе с домами такого типа, как бежевый, обычно состоят из деревянных балок, обшитых толем. Но в этом гараже они были скрыты за рядом блоков, небрежно поставленных на цемент. В результате нутро гаража превратилось в узкое темное пространство вроде щели, освещенное голой электрической лампочкой, которая болталась на стыке стропил под самым потолком.

В комнате должно было быть холодно и сыро, но там оказалось тепло и даже душно из-за обогревателя, раскаленные спирали которого рдели в дальнем углу. В углу напротив стояла переносная детская кроватка. В стену из блоков были вбиты костыли, между ними натянута струна от фортепиано, на которой болтались набранные разными шрифтами нравоучительные высказывания.

Дети созданы для любви

Зеленое древо жизни питает источник заботы

Семьи – клей; любовь – искусство

Ри Сайкс, сгорбленная, исхудавшая – в ней было фунтов на десять меньше веса, чем когда я видел ее в последний раз, – с дикими глазами, всклокоченная, стояла от всей этой мудрости подальше, стараясь держаться настолько близко к середине гаража, насколько это было возможно. И прижимала к груди Рамблу. Ее волосы цвета ржавчины были безжалостно обкромсаны и свалялись. Черные кудряшки Рамблы тоже кто-то подстриг. Никаких внешних признаков физического насилия на девочке видно не было, только ее щеки чересчур запали для годовалого ребенка.

В комнатке воняло детскими какашками и яблочным соком. Стальное мусорное ведро было переполнено испачканной бумагой. Рядом с детской кроваткой – портативная уборная. Три рулона туалетной бумаги на полу, рядом – стопка одноразовых подгузников. Точно такие покупал вчера вечером в универсаме Хэнк Ниб.

Кроватка стояла так, что Ри могла до нее дотянуться, а вот обогреватель был вне сферы ее досягаемости из-за стального кольца у нее на ноге и такой же цепи, которая приковывала ее к восточной стене гаража.

Шесть футов цепи. Вселенная длиной в два шага. Граница которой проходила всего в полутора футах от двери, такой соблазнительной, сводящей своей близостью с ума.

Лодыжка в зажиме кольца вспухла и была сплошь покрыта сеткой из шрамов – свидетельства напрасных попыток освободиться. Корочка на шрамах показывала, что Ри оставила надежду несколько дней назад. То есть вскоре после того, как ее похитили.

Но похитители допустили тактическую ошибку, приковав женщину к той стене, за которой был двор. Вот ее «тук-тук» и просочились наружу.

Несмотря на жару, Ри Сайкс дрожала – она была голой под бледно-голубой хлопковой рубашкой. Такие выдают пациенткам в больницах.

На Рамбле была розовая ворсистая пижама с носочками. Ее верхнюю губу покрывали сопли.

– Мы пришли за вами, – сказал я.

Мать и дочь заревели в один голос.

Глава 40

Я медленно подошел к ним.

Узнав меня, Рамбла просияла. Но ее маленькая мордашка тут же нахмурилась и скуксилась. Она вздрогнула, рванулась от меня и вцепилась в мать.

Сначала Коди в ночлежке, теперь она…

Оба ребенка вели себя, повинуясь первичному закону выживания, заложенному в генах млекопитающих миллионы лет назад: «Будь незаметным».

Пока Рамбла старалась зарыться в мать, Ри прикрыла ей голову ладонью.

Я попятился.

Глаза Ри бегали.

– Они психи! – Голос ее был надтреснутым, как у старухи.

– Я знаю.

– Нам надо уходить, сейчас же. – Она подняла закованную ногу. Рамбла задрожала и заскулила.

Я повернулся к Майло. Тот был уже на телефоне.

– Скоро.

Я стоял, стараясь не делать резких движений и никого не пугать.

Наконец Рамбла решилась глянуть на меня искоса. Я улыбнулся ей. Ее губки задрожали, из глаз хлынули слезы, а крошечные пальчики принялись мять сорочку матери.

– Тише, детка, – сказала Ри, – тише, детка, чщщ, чщщ, тише, детка, чщщ, чщщ…

Рамбла пробормотала:

– Нанана, – и начала всхлипывать.

Ри посмотрела на меня.

– Я ничем не могу ей помочь.

– Вы прекрасно справляетесь, – ответил я.

– Нам надо уходить.

– Мы вас отсюда вытащим.

Она крепче прижала к себе Рамблу и начала баюкать быстрее.

– Нас обеих.

– Конечно.

– Я серьезно.

– Я тоже, Ри. Вы ведь ее единственная мать.

Она внимательно посмотрела на меня и сказала так, словно увидела меня впервые:

– Вы. Держите меня.

Мать прислонилась ко мне, но дочка закричала еще громче, крупные слезы текли у нее из глаз, чередуясь с судорожными всхлипами, слизь из носа капала мне на рукав.

Ри продолжала механически укачивать ребенка.

– Тише, тише, детка, тише, тише, детка…

Я сосредоточился на словах Майло: он позвонил в 911, вызвал спасательную бригаду, особо оговорив инструменты для распиливания кольца, объяснил все про ситуацию освобожденных заложников. Потом набрал номер лейтенанта из полицейского участка в Ван-Найсе.

Рамбла рыдала не переставая.

Когда мы услышали вой приближающейся полицейской сирены, Ри сказала:

– Какой прекрасный звук.

* * *

Когда обеих жертв похищения увезла прочь завывающая «Скорая», армия экспертов набилась и в дом, и в гараж, превратив участок Нибов в место преступления.

Майло и я вернулись к его машине. Прислонившись задом к капоту и пиная шину так, как он совсем недавно пинал стенку гаража, мой друг набрал номер Мо Рида.

Тот сказал:

– Я не стал звонить тебе, лейтенант, потому что после лошадей она поехала не домой, а в Бербэнк, в заведение Мари Каллендер, где сейчас ест ланч. А я пока решил воспользоваться возможностью и заглянуть в ее машину. Она, конечно, грязнуля, но никаких детских вещей и вообще ничего странного я там не нашел.

– Она ест одна?

– Пока да. Я слежу за ней с парковки, если к ней кто-то присоединится, я увижу.

– Как только будешь готов, бери ее, Мозес.

– Да ты что? – сказал Рид. – Значит, вы нарыли доказательства?

– И доказательства, и вообще все, что угодно. – И Майло посвятил его в детали.

– Ух ты… Какую я пропустил вечеринку. Ну, ладно, она – мой свободный конец, мне его и вязать.

– Есть какие-нибудь признаки того, что она вооружена?

– Нет, если только в сумочке что-нибудь, совсем маленькое…

– Одну из жертв уложили из двадцать пятого калибра.

– Хорошо, лейтенант, я учту. Еще раз поздравляю.

– С чем?

– С тем, что похищенные живы.

* * *

Следующий звонок – лейтенанту СВАТа Байрону Бёрду, через особую засекреченную частоту. Бёрд ворчливо ответил:

– Да?

– Нужна твоя помощь, – сказал Майло.

– А я-то думал, ты мне билеты в театр хочешь предложить, – сказал Бёрд. – Дай-ка я посвящу тебя в свой бэкграунд, старина: я на ногах с трех часов утра, потратил ту еще тучу времени на рейд по наркоте, но вызов оказался ложным. Так что даже не говори мне о работе, Майло. Я иду в спортзал.

– А я как раз хотел предложить тебе утешение получше, чем просто отжиматься от скамейки, Байрон.

– И что же это такое?

Майло ввел его в курс дела. Бёрд отреагировал так:

– Двое помощников шерифов – вот это да… А где именно в Моске?

– Семья и опека.

– Оба преддверия ада мне знакомы. Два развода и завещание матушки. Стоит закрыть глаза, так прямо и вижу эти коридоры, полные людей в гражданском… значит, придется нам проявить осторожность. В предварительных ласках, так сказать.

* * *

Арестная команда должна была состоять из шестнадцати наиболее физически сильных офицеров Бёрда, одетых в гражданское.

– Восемь для него, восемь для нее, – сказал Бёрд. – Не хватало мне еще, чтобы моя новая девушка накинулась на меня с обвинениями в сексизме.

Смех смехом, а предложение заменить мускульную силу на огнестрельное оружие ему не понравилось. Что ж, может быть, он был прав: пронести оружие в здание суда так, чтобы там не поднялась паника, – задача и так почти непосильная, а уж учитывая могучий калибр, которому обычно отдают предпочтение ребята из СВАТа, и подавно.

Наконец сошлись на следующем: восемь из шестнадцати человек группы захвата возьмут девятимиллиметровые и спрячут их под объемистой одеждой, но в дело пустят лишь в самом крайнем случае. Так что брать предстояло скорее числом: Нибов предполагалось взять в оцепление и изолировать по очереди, как только те выйдут каждый из своего зала суда. Не сразу, а когда толпа немного рассеется, чтобы свести к минимуму риск случайных жертв.

Если толпа так и не рассосется, то арест придется производить в другом месте и в другое время.

– Только этого мне и не хватало, – сказал Бёрд. – Играть с ними в поддавки, как с кошкой…

– Будь оптимистом, Байрон.

– С чего это вдруг?

– У меня живые заложники.

– Молодец – только не забудь про тех двух жмуриков, которые уже числятся за тобой по этому делу, и не лечи мне мозги своим позитивным мышлением.

* * *

С Хэнком Нибом, когда тот вышел из зала судьи Нэнси Маэстро через час после прибытия на место группы захвата, все прошло гладко.

– Видел бы ты его физиономию, – сказал Бёрд по рации. – Как у пацана, который наложил в штаны на первом свидании. Потом, правда, опомнился, сразу стал весь такой важный – не разговаривайте со мной, дайте мне адвоката… Ну, это уже не моя проблема, он сейчас на пути в Центральную. Интересное, наверное, зрелище: человек в форме среди своих недавних подопечных. Ох, и порезвятся с ним бандюки – они большие любители стражей порядка.

– Кажется, именно это называется иронией, – сказал Стёрджис.

– Это называется гребаное правосудие, Майло. Ты, часом, не заметил, той малышке он ничего не сделал?

– Нет вроде.

– Это хорошо, а то, если б я знал, что он хотя бы пытался, то устроил бы ему хороший пинок в соответствующие органы, – сказал Бёрд. – Но, даже если и не пытался, он все равно злодей. Может, твоим заложницам мозгоправа вызвать?

– Спасибо, что подсказал, Байрон.

– Ладно, до связи, когда возьмем миссис Злодейку.

* * *

Десять минут спустя Бёрд позвонил снова:

– У нас проблема, Майло. Ее суд распустили два часа назад, какая-то желудочная хворь судью одолела.

– Она была там?

– Проверяем.

– Ее машина на служебной парковке?

– Пока не нашли. Хотя все здание уже обшарили, включая территорию для посетителей… Ладно, будет что-нибудь новое, я дам знать.

Майло повесил трубку и потер глаза. Сел за руль, откинул назад сиденье, потянулся. Я сел рядом, в пассажирское кресло, и стал смотреть, как он ерзает.

– Что у тебя на уме, Большой Парень?

– Да вот, думаю о том, что сказал Байрон: изнасиловали они девочку или нет? – И он горько засмеялся. – Или достаточно того, что ее заперли в гараже вместе с прикованной к стене матерью?

Он снова набрал номер Рида.

– Без перемен, лейтенант.

– Нет, перемены есть, Мозес. Жди визита тетушки. Ее суд распустили, а сама она ушла сегодня из дома в цивильном, так что, вполне вероятно, она туда даже не ездила. А она – помощник шерифа, так что оружие у нее наверняка будет.

– Благодарен за предупреждение, лейтенант, – ответил Рид.

Майло отключился.

– На самом деле ни фига он не благодарен, но это я как раз в нем и ценю.

– Воспитание.

– Скорее, субординация. Пари держу, в детстве он всегда съедал все овощи, которые клали ему на тарелку. – Он зевнул, положил на приборную доску телефон и покатал голову по подголовнику, затем расслабил узел галстука и закрыл глаза. – Надеюсь, надолго это не затянется.

Лейтенант уже начал похрапывать, когда я сказал:

– Да нет, не похоже.

Глава 41

«Тойота» серым расплывчатым пятном замаячила в конце квартала.

На умеренной скорости она катила к нам. Однако почти на границе с суматохой, которая творилась вокруг бежевого дома, резко остановилась. Развернулась в три приема и понеслась прочь.

Майло рывком поднял кресло, завел мотор и вдавил педаль газа в пол.

Куда уж там «Тойоте» с ее четырьмя цилиндрами до восьмицилиндрового полицейского V8… Не прошло и нескольких секунд, как мы уже повисли на заднем бампере малолитражки.

Шофер – женщина, в точно таких кудряшках, какие я видел на Вилле Ниб – вдруг крутанула руль вправо и, скрипя шинами, понеслась по боковой уличке, застроенной бунгало.

Майло продолжал висеть у нее на хвосте; на улицах Ван-Найса стартовала гонка НАСКАР. Попадись нам сейчас случайный прохожий, он был бы обречен, но жители Лос-Анджелеса давно уже предпочитают ходить пешком лишь на специальных тренажерах, и в нашем случае это было только кстати.

А еще в Эл-Эй нечасто ремонтируют дороги, за исключением тех случаев, когда у самого мэра или у кого-нибудь из членов городского совета заведется подружка или друг – владелец соответствующего предприятия, которому нужно срочно заработать, вот почему асфальт на этой улице был весь изрыт ямами, и «Тойота», с разгону влетев в одну из них, подпрыгнула так, что ее бросило влево и здорово тряхнуло. На миг я даже подумал, что на этом наша погоня и закончится.

Но «Тойота» выровнялась и снова понеслась вперед, жутко скрежеща на ходу. Добавила скорости.

Три квартала мы проехали гладко, но вот впереди замаячил тупик. «Тойота» воспользовалась единственным возможным вариантом: круто ушла влево, в последний перед тупиком поворот на соседнюю улочку.

Сразу после этого Майло опять приклеился за «Тойотой», и мы гнали так еще четыре квартала.

На этот раз навстречу попались люди: две женщины с детскими колясками. Скрепя сердце, мы остановились. Но «Тойота» и не подумала, и обе женщины с круглыми от ужаса глазами еле успели запрыгнуть назад, на тротуар, разминувшись со смертью на считаные дюймы.

Майло покрутил головой, глянул вперед, нажал на газ, сократил расстояние и наконец догнал беглянку. Его пистолет оставался в кобуре. Это в кино копы на дикой скорости несутся по городской улице вслед за плохими парнями, причем и те и другие палят как сумасшедшие. В реальной жизни копу во время погони приходится приложить все свое водительское мастерство, чтобы не угробиться за баранкой.

«Тойота» продолжала мчаться куда глаза глядят. Горизонт вдалеке заполнил поток поперечного движения.

Бульвар Ван-Найс. Как только погоня выйдет на эту оживленную улицу, риск возрастет многократно.

Если «Тойота» доберется до фривея, то мы окажемся на камерах слежения каждого встречного поста полиции, и тогда может случиться все, что угодно.

Маленькая серая машинка мчалась к спасению. Когда до него оставался всего один квартал, на дороге вдруг показалось препятствие.

Массивный грузовик – стальная платформа с кузовом неприятного зеленого цвета – вдруг выполз на своих шести колесах из проулка справа.

Мусорщик. Но ведь обочина пуста, значит, он не должен был приезжать сегодня. И все же вот он, крадется потихонечку на скорости миль в пятнадцать.

И тут я разобрал знак на ребристом боку мусоровоза: программа по рубке и вывозу деревьев, слава советнику округа.

Правда, никаких звуков работающей пилы, никаких вообще признаков того, что где-то поблизости пилят деревья, мы не заметили, да и к мусоровозу нигде не пристало ни листика.

Вот и критикуй после этого приятельские контракты.

Водитель мусоровоза, позабыв обо всем на свете, увлеченно делал что-то такое, что заставляло его смотреть вниз.

Набирал эсэмэску.

«Тойота» на полном ходу врезалась в заднюю часть грузовика. Звук был на удивление сдержанный. Просто хрустнул и зашуршал пластик, которым японская инженерная школа заменяет старое доброе железо везде, где может.

К тому времени, когда мы выбрались из своей машины и подошли к месту происшествия, водитель мусоровоза, мужик с округлым брюшком и вислыми седыми усами, все так же с телефоном в руке, уже стоял на тротуаре, бессмысленно глядя на торчащий кверху задом аккордеон, который еще недавно был средством передвижения.

Майло глянул на водительское сиденье «Тойоты», хотя это уже было бесполезно. Машина сложилась ровно до половины своей нормальной длины, так что переднюю часть салона просто вдавило в заднюю.

От Виллы Ниб остались только седые кудряшки, заляпанные розовым пудингом, да еще сырой шмат, который мог бы сойти за бифштекс с кровью, если б только он не разваливался на части.

– Я не мог остановиться, – сказал водитель, ни к кому особо не адресуясь.

Майло поглядел на меня.

– Хочешь провести с ним сеанс терапии – за мой счет?

Глава 42

Машину отвезли с места аварии в гараж при полицейской лаборатории. Хотя она и так стала проницаема для взгляда: при столкновении от кузова отлетели все двери.

Внутри нашли три пистолета. В холщовом чехле лежал полуавтоматический девятимиллиметровый «Хеклер-и-Кох Р2000» – табельное оружие помощников шерифов (гильзы, найденные на месте покушения на Бернарда Чемберлена, впоследствии были опознаны как принадлежащие именно этому оружию); там же лежало и официально одобренное для той же службы помповое ружье «Ремингтон 870» двенадцатого калибра. В углу залитого кровью, покореженного столкновением перчаточного ящика лежал завернутый в белое чайное полотенце с вышитыми на нем розовыми розочками пистолет меньшего калибра с таким коротким стволом, что казалось, он состоит из одной только рукоятки. «Таурус РТ 25», впоследствии опознанный как то самое оружие, из которого был произведен выстрел в затылок Уильяма Меландрано.

На данный момент пистолетик не был зарегистрирован нигде, однако его серийный номер был виден отчетливо: это оружие вырвали из рук психически неуравновешенного папаши, который пытался пронести его вместе с охотничьим ножом в здание суда Моска, предположительно с целью нанести повреждения бывшей супруге, регулярно таскавшей его в этот самый суд с целью оттягать у него побольше денег на содержание детей. Сразу после конфискации пистолет положили на полку в подвальном хранилище, где он и должен был пребывать среди таких же нелегальных «стволов» до тех пор, пока штат не направит их в переплавку. Среди помощников шерифа, имевших туда доступ, значился и Хэнк Ниб, который заработал целую месячную зарплату сверхурочными, подряжаясь после смены в суде подежурить в хранилище, где мало кому нравилось торчать, потому что там от скуки глаза на лоб лезли.

По совету адвоката Ниб заявил, что ему нечего сказать ни по этому, ни по другим поводам. На пятьдесят шестой день пребывания в окружной тюрьме его жестоко избил (и) и изнасиловал (и) заключенный (е), так и оставшийся (еся) неизвестным (и). И это несмотря на то что его содержали в особо защищенной камере для высокопоставленных преступников.

Киара Фаллоуз тоже молчала. Ее пребывание в женском крыле тюрьмы, известной как Башни-Близнецы, до сих пор не было отмечено никакими особенными событиями, не считая того, что, по отчетам охраны, она «быстро завоевывала друзей среди заключенных».

Зато Ри Сайкс молчать не собиралась.

Глава 43

Показания Шери Сайкс (жертвы)

Ответчики: подзащитные Г. У. Ниб и К. Д. Фаллоуз

Статьи обвинения

182 (Заговор)

187 (Убийство)

664/187 (Попытка убийства)

206 (Применение пытки)

207 (Похищение)

236 (Незаконная изоляция)

273а (Насилие над ребенком, в т. ч. угроза здоровью)

Место проведения судебного заседания: не раскрывается

Присутствующие: помощник окружного прокурора Джон Нгуен

Лейтенант ПУЛА Майло Б. Стёрджис

Доктор Александр Делавэр (психолог жертвы)

Судебный репортер Дебора Маркс

Мистер Нгуен: А теперь просто расскажите нам все своими словами. Не торопясь.

Мисс Сайкс: Все случилось так быстро… Его я знала – мужа, помощника шерифа Ниба – видела в суде, он мне еще там показался вредным. Но мне и в голову не могло прийти… короче, его я знала, ее – нет. Жену. Поэтому, когда она явилась ко мне в квартиру ночью, в форме помощника шерифа, и сказала, что я должна подписать кое-какие бумаги из суда, у меня не было причин ей не поверить. Правда, было уже поздно, но я подумала, может, они там, в суде, работают в разные смены, откуда мне знать, к тому же она казалась такой милой, у нее была форма. И пистолет…

В общем… я пошла искать очки. Я вечно кладу их куда попало. Надо же видеть, что подписываешь. Та история в суде многому меня научила: слушая выступления адвокатов, я поняла – надо всегда расставлять все точки над «i». В тот раз я оставила очки в ванной. Когда красилась. Так что я пошла туда за ними, а она ждала меня в комнате. Она вела себя очень дружелюбно, была такая приятная, и Рамбле она тоже понравилась, а пока я разыскивала очки, она спросила, можно ли ей подержать Рамблу, и я сказала – да, конечно, – а потом, когда я наконец нашла их в спальне и вышла к ней, то вдруг увидела, что их уже двое. Она и та женщина, молодая, и Рамблу держала на руках молодая, а Рамбле это не нравилось, наверное, она уже почувствовала плохое, дети, они ведь такие, знаете.

(23-секундная пауза: мисс Сайкс успокаивается)

ШС: Извините. Так, ладно. В общем, молодая держала на руках Рамблу, а Рамбла вырывалась, и тогда она вдруг зажала ей ладонью нос и рот, и тут я, не успев еще ничего сообразить, испугалась, что она ее задушит, и закричала, чтобы она освободила Рамбле носик – знаю, это покажется странным, я ведь прежде всего должна была волноваться из-за того, что какая-то совершенно незнакомая мне женщина держит на руках моего ребенка, но меня в тот момент волновало лишь одно: моей дочке нужно дышать.

Тогда она показывает мне лицо Рамблы, чтобы я видела, что ноздри у нее свободны, но Рамблу не выпускает, а я делаю к ней шаг, чтобы забрать у нее дочь, и тогда старая – Вилла – отпихивает меня и целится в меня из пистолета, и тут же – я не успела еще ничего сообразить – поворачивает меня спиной к себе, надевает наручники и всовывает мне в рот кляп.

(32-секундная пауза, мисс Сайкс пьет воду)

ШС: В общем… мы вышли из квартиры, все четверо, помню, я еще шла и думала: «Не может быть, чтобы это было на самом деле, мне снится кошмар». Но все было на самом деле, все происходило не во сне, а наяву, и в тот момент я была уверена, что это подстроила моя сестра: я ведь тогда не знала, в смысле, я так и не узнала, что с ней случилось, пока вы, ребята, мне не сказали, уже после того, как… освободили меня. Нас. В общем, тогда я думала… ну, короче, вывели они нас на улицу, а я еще подумала, может, кто обратит на нас внимание, но никого не было, поздно уже, темно, да и машину свою они припарковали так близко к моему подъезду, что там идти было всего ничего. Меня сунули в фургон, а я думаю: «Как вы повезете Рамблу, ей ведь нужно специальное сиденье, откуда у вас такое сиденье?»

(14-секундная пауза)

Доктор Делавэр: Детское кресло.

ШС: Ехали мы, не знаю… как будто целую вечность… и всю дорогу я беспокоилась из-за этого кресла, а когда подъехали к дому – их дому, не моему, – я увидела, как они вытаскивают Рамблу из этого кресла. Значит, они его все-таки не забыли. Я подумала: «Вот правильно». Мне тогда хотелось только одного: чтобы все было правильно. И подгузники они тоже прихватили. Мои. И все другое, что у меня было для дочки. В общем, все правильно. Все, как надо. Я тогда думала, что они хотят ее забрать, а меня убить, и радовалась, что они хотя бы заботятся о моей дочке… и тут они заперли нас в гараже. Значит, убивать меня они не будут. Значит, мы останемся вместе. Тогда в чем смысл? Там они сняли с меня наручники и приковали к стене, посадили на цепь, здоровую такую, как для дикого зверя, и, пока они все это проделывали, я держала Рамблу на руках, и потом я тоже могла дотягиваться до ее кроватки, но, если бы я спустила ее на пол и ей вздумалось бы отползти от меня куда-нибудь, тут уж я ничего не могла бы поделать.

Мистер Нгуен: Такое когда-нибудь происходило?

ШС: Нет. Ни разу. Ни единого разу. Рамбла все время оставалась возле меня.

(26-секундная пауза)

Д-р Делавэр: Вы сказали, что они отвели вас в гараж. Кто это был: по-прежнему Вилла Ниб и Киара Фаллоуз?

ШС: О. Нет. Когда мы приехали, он тоже был там. Тот, которого я знала по суду. Всегда в темных очках, глаза спрятаны. Я была в шоке. Двое помощников шерифа творят такое? Но потом я поняла, что они муж и жена. К тому же чокнутые. Ну, или не чокнутые, но все равно какие-то ненормальные. Короче, Рамбла никогда от меня не уходила. Я все время была ей нужна. Что бы они там ни говорили мне насчет того, что я негодная мать. И вообще непутевый человек.

Д-р Делавэр: Это они вам говорили?

ШС: Они. Постоянно твердили. Это и была их причина. Они знали, кто я. По работе. Они же день за днем торчали в суде. Наслушались там про всяких злодеев и придурков. Так и говорили. Злодеи, мол, придурки и низота всякая, какое они имеют право рожать детей. Когда есть столько достойных людей, которые хотят, да не могут.

Д-р Делавэр: Вроде них?

ШС: Я тоже так подумала. А потом появилась она, и все опять пошло кувырком.

М-р Нгуен: «Она» – это…

ШС: Молодая. Киара. Она была страшнее всех. По-моему. Конечно, они тоже были страшные, но она…

Д-р Делавэр: Она была особенно страшной.

ШС: Потому что те двое – Хэнк и Вилла – они хотя бы говорили, что им не все равно, у них была причина, чтобы спятить, и еще они судили меня с точки зрения морали – пусть вывернутой, не знаю какой, но все же морали, которую они усвоили в суде. Они хотя бы объяснили мне причину. А для нее все это была просто шутка, ей было плевать. Злая шутка: она приходила, приносила поесть – это была ее обязанность, кормить нас и выносить горшок, – и она это делала, но всегда с вреднотцой. Роняла еду на пол. Проливала сами знаете что из горшка, причем так, чтобы я все видела и потом подтирала, потому что Рамбла ведь ползала там, возле меня, – это было отвратительно. А еще она всегда проливала где-нибудь в таком месте, чтобы я могла дотянуться, но через силу, чтобы цепь натягивалась, понимаете?

Д-р Делавэр: Садистка.

ШС: Вот именно. И то, что она говорила мне, тоже было садизмом чистой воды. В смысле, когда со мной говорили Хэнк и Вилла, я чувствовала, что это какой-то тест. Они так и говорили: испытание. Я как будто сдавала экзамен. На пригодность. Это давало мне надежду. По крайней мере, сначала. Я надеялась, что пройду их тест и они меня выпустят. Но, конечно…

(Двухминутная пауза)

ШС: Простите, я задумалась о том, что могло случиться. Вообще-то я стараюсь не думать об этом. Хотя вы и говорите, что это нормально, доктор Делавэр, что со временем мне станет легче. Конечно, я вам верю, я доверяю вам с тех самых пор, как увидела вас впервые и сразу почувствовала, какой вы хороший. И теперь… спасибо вам большое. И вам, лейтенант Стёрджис. (Смеется.) И вам тоже, мистер Нгуен. Вы ведь все сейчас за меня вроде как боретесь. (Снова смеется.) Спасибо и вам, мисс. За то, что записываете за мной. Благодаря вам мои слова дойдут до потомков. На чем я остановилась…

Д-р Делавэр: Вы надеялись, что выдержите испытание…

ШС: И они отпустят меня, и дело с концом. Но в глубине души я понимала. В смысле, я ведь знала, кто они. Как они могли меня отпустить? А потом я стала думать о том, что будет с Рамблой. Как ее будет растить кто-то другой. Потому что меня они осудили и вынесли мне приговор. И вот тогда появилась она. Киара. Она не просто проливала на пол все, включая содержимое туалета. Она смеялась, издевалась и полностью игнорировала Рамблу. А потом – кажется, на второй день – рассказала мне, какой был на самом деле план. Рамбла предназначалась ей. Те двое приходились ей теткой и дядькой, но она жила у них, и потому они были скорее как родители. Только они были паршивые родители. Так она сама говорила. Строгие, вечно контролировали ее во всем, короче, паршивые, она сама говорила, что ненавидит их и в один прекрасный день избавится от них. И подмигивала мне одним глазом, и тогда лицо у нее становилось такое злое. Как будто она хотела сказать: «Я говорю правду. Но ты никому этого не докажешь». И на второй день она сказала: «Они хотят отдать ее мне». А сама ни разу даже не взглянула на Рамблу, не улыбнулась ей и вообще не пыталась сделать ей хоть что-то хорошее. «Они хотят отдать ее мне». То есть ее тетка и дядька надеялись, что ребенок научит ее ответственности. Ее это смешило. Она хохотала, долго. А потом опять подмигнула. Злобно так.

(14-секундная пауза)

ШС: О’кей, глубокий вдох – выдох. Как вы меня учили, доктор. Глубокий, глубокий вдох… вот так. Поехали дальше… в общем, она сказала, что Рамбла для нее и что она сможет делать с ней все, что захочет, и что она вообще-то терпеть не может детей, с ними одна морока, но, может, она выучит Рамблу каким-нибудь цирковым трюкам, и та будет зарабатывать ей деньги… И опять подмигивает. И продолжает: а знаешь еще что, сука? Все будет так, как скажу я, и ты ничему не сможешь помешать.

Лейтенант Стёрджис: Вы когда-нибудь рассказывали об этом Вилле или Хэнку?

ШС: Сначала хотела. Но потом подумала: они наверняка решат, что я вру, и накажут меня, может быть, сразу отнимут у меня Рамблу. И решила, что буду вести себя хорошо. Ради дочки.

(90-секундная пауза)

М-р Нгуен: Вы можете продолжать?

ШС: Да, в общем-то, это уже все. Ну, заперли они меня, ну, мучили, я знала, что они меня убьют и заберут моего ребенка, а потом появились вы и освободили меня, и я буду вечно вам благодарна, и если у меня будет когда-нибудь еще один ребенок, я назову его в вашу честь. Если это будет мальчик. А если девочка, то что-нибудь придумаю… например, Алекса. Или Майли.

(Дж. Н., А.Д. и М.С. смеются)

ШС: Знаете, когда нас освобождали, я поверить не могла, что это на самом деле. Как и когда похищали. Необыкновенное чувство.

М-р Нгуен: Значит, они не скрывали, что главной причиной вашего похищения было их желание завладеть вашим ребенком?

ШС: Ну… сначала те двое говорили, что это такое испытание. Но потом – дня, может быть, через два – они перестали приходить, и тогда была только она.

М-р Нгуен: Киара Фаллоуз?

ШС: Да. Как будто ее назначили главной. Как будто это была часть ее подготовки. Она приносила еду. Она давала, и она забирала. Как бог. Точнее, как богиня, злая богиня. И всегда давала понять, что теперь она здесь главная, и даже звала меня так. Ой, извините, вы же не знаете как. Проблема. Она называла меня проблемой. Говорила, что они устраняют проблемы, чтобы она научилась быть хорошей матерью. Потом она захохотала. И плюнула. Не на Рамблу, но в ее сторону. Рамбла поняла, дети ведь все понимают. Тогда это и началось: как только та войдет с едой, дочка плачет. И ей это нравилось. Киаре. Рамбла прямо заходилась от крика. А та только хохотала.

Глава 44

Майло и Нгуен решили, что Ри надо рассказать про Винки и Бориса. И что сделать это должен я.

Через день после того, как она дала показания, я навестил ее в номере небольшого отеля в Западном Лос-Анджелесе, назначенного ей как место для восстановления сил. Полицейский по имени Рэй Ройкин сидел в коридоре и играл в игру на «Айпэде». Никакой надобности проверять у меня документы не было: я присутствовал в отеле в день заселения туда освобожденных заложниц, а Ройкин получил приказ лично от Майло.

Рамбла спала в кроватке в гостиной. Ри лежала рядом на аккуратно заправленной кровати и читала журнал «Пипл».

Мы с ней поболтали немного о том о сем, а потом я, решив, что момента удобнее все равно не будет, рассказал ей всю правду.

За час она прошла весь путь – от потрясенного молчания к жадному выспрашиванию деталей и от рыданий к чувству вины, которое живые обычно испытывают в такие моменты перед мертвыми. Еще через двадцать минут проснулась Рамбла, и Ри, отодвинув горе, смогла вернуться к материнским обязанностям. Вскоре Рамбла заснула опять, и Ри сказала, что ей тоже нужно отдохнуть. Я обещал зайти к ней еще вечером, а то и раньше, если я ей нужен.

Она ответила:

– Конечно, нужны. Рамблу я укладываю в семь – в этом смысле она у меня как часы. Так что после семи, пожалуйста.

– Она уже вошла в режим.

– Почти. Наверное, с нами обошлись не так плохо. В том смысле, что оставили ее со мной.

Я подумал – не окажись мы там тогда, когда мы там оказались, как скоро Нибы решили бы, что Ри не прошла тест на материнство?

Наверное, и Ри подумала о том же, потому что, когда она провожала меня до двери, руки у нее дрожали.

Я взял ее ладони в свои.

– Знаю, это прозвучит меркантильно, но я собираюсь подать в суд, – сказала она. – Не на тех двоих, а на весь департамент шерифа. И на округ – за то, что у них в суде такие порядки, и вообще на всех, кто еще придет в голову.

– Вы наняли адвоката?

Она покраснела.

– Майрон звонил. Он готов взяться за это дело. Я могу на вас рассчитывать? Ну, что вы будете там и скажете, что я хорошая мать, а моя Рамбла – хорошая девочка? И еще о том, что они сделали со мной?

– Конечно, – сказал я. – К тому же нам нужно позаботиться еще о том, чтобы вы с Рамблой чувствовали себя как можно лучше…

– Терапия, – сказала Шери. – Ну, конечно. Это тоже будет часть нашего договора. – Она улыбнулась. – Знаете, может, у меня скоро будет столько денег, что вы от меня не отделаетесь.

Я улыбнулся ей в ответ.

– Ничего, я это переживу.

Она порывисто подалась вперед и запечатлела на моей щеке горячий короткий поцелуй.

– Извините, если некстати, но я вдруг почувствовала, что мне надо… коснуться вас. Не для секса. А чтобы установить с вами контакт. И поблагодарить – это ведь вы с самого начала видели правду.

– Рад, что смог помочь.

Уголки ее рта снова поползли вниз.

– Бедный Винки… Хорошо, хоть Борис не пострадал – я пробовала до него дозвониться, но он не берет трубку. Наверное, сейчас я последний человек, с кем ему хочется говорить.

– Это не ваша вина, Ри.

– Я и сама себе это твержу.

– И это правда.

– Да знаю я, знаю. Но все равно ничего не могу с собой поделать. Наверное, вы правильно говорили, все пройдет со временем… А времени у нас впереди много – если, конечно, Майрон действительно сможет отсудить то, что он собирается отсудить. Только не думайте, что это меня как-то изменит. Главное ведь не в богатстве. А в том, чтобы жить честно и никому не делать зла. Винки это знал. Он был таким хорошим другом… Таким ласковым и надежным… И надо же, я никогда его больше не увижу…

И ни слова о второй жертве.

Она прислонилась к дверному косяку.

– Ри, – сказал я, – судя по всему, нам еще не раз придется говорить с вами об этом, так что было бы не вредно, если б вы рассказали мне всю правду.

– О чем?

– Вы только что говорили, что Винки тут вообще ни при чем. Я так понял…

– Что он… не был папой Рамблы? Нет, не был. Что, кстати говоря, было бы совсем неплохо, да только у бедняжки Винки не могло быть детей. Теперь вы наверняка подумали – значит, это Борис. И снова ответ «нет». И тут уже напрашивается большой вопрос, так?

– Напрашивается, Ри.

Она надула щеки и выпустила воздух. Потом протянула руку за косой, вспомнила, что ее больше нет. Нахмурилась.

– Я молчала не потому, что мне было страшно или стыдно, доктор Делавэр. Я просто не хотела никому навредить. Потому что он ничего не знает, а если узнает, то многое изменится. И для него, и для других людей.

– Для его семьи?

Кивок.

– Он женат?

Снова кивок, на этот раз медленный, как будто задумчивый.

– Он хороший человек, просто он… – тут Шери усмехнулась, – согрешил. Так он сам сказал. Когда все кончилось. Мне-то ничего, а он сразу почувствовал себя виноватым и сказал, что никогда ничего такого не делал.

– И вы ему поверили.

– Конечно, – сказала она. – И сейчас верю. Все произошло совершенно спонтанно. Мы встретились в баре «Лунный свет». Он пришел туда потому, что поругался с женой. А я – потому, что меня бортанул другой парень, и мне стало жалко себя. Там у нас и завязался разговор. Он оказался настоящим джентльменом, такой душка… Старше меня, и манеры такие, знаете, старомодные… – Она пожала плечами. – Потом мы решили покататься. По шоссе Рамбла Пасифико. В его машине, потому что она была куда лучше моей. Класса люкс, можно сказать. – Она усмехнулась лукаво. – Только не спрашивайте, какой марки. В общем, мы ехали и болтали, а потом остановились в одном месте, там еще такой шикарный вид на океан, и продолжали болтать.

Она отвела глаза.

– Знаете, доктор Делавэр, я сама до сих пор не могу понять, как это все случилось. Мы оба удивились. Но для него удивление было не слишком приятным. Он сказал, что согрешил. Так что мне еще пришлось его утешать. А потом у меня не пришли месячные. Но я сказала себе: «Э, нет, шалишь». На следующий месяц то же самое. Ну, тогда я уже купила тест и проверилась. И точно: крохотная розовая точка. Вы спросите, откуда я знаю, что ребенок его? Оттуда, что у меня тогда долго никого не было. И до него, и после. К тому же она похожа на него. И на его детей. Он показывал мне фото. В баре. Они уже взрослые. В люди вышли. Да и он сам человек с положением. Любит свою жену, просто в тот вечер они поругались. Разве я могла взять да и разрушить все это?

– И вы с тех пор ни разу с ним не говорили?

– Ни разу, – подтвердила Шери. – Правда, один раз пошпионила за ним немного. Я знала, где он живет – он сам мне показал, красивый такой особняк недалеко от места, где мы тогда остановились. Он и показал-то мне его потому, что ему было грустно, сказал, что вложил в этот дом столько сил, а его жене, похоже, все надоело, ей нужны перемены, и остается только надеяться, что это не значит, что он сам ей тоже надоел. И вот в тот раз я ехала мимо его дома и увидела его. Его и его жену – она красивая женщина, и они шли вместе, он вел ее под руку. Вот и вся история. Он согрешил, а я получила сокровище. Я даже по-своему его люблю – за то, что он дал мне это сокровище – и никогда не сделаю ему ничего плохого. Вообще-то я даже немножко собой горжусь. За то, что была рядом, когда ему было грустно. За то, что утешала его, когда он сказал, что согрешил. У меня такое чувство, что я чем-то ему помогла, когда оказалась там как раз вовремя.

Она улыбнулась.

– Вам наверняка есть, что сказать об этом.

Глава 45

На подготовку уголовных дел против Хэнка Ниба и Киары Фаллоуз должны были уйти месяцы, а то и больше. На шестьдесят седьмой день после ареста Ниб вторично стал жертвой насилия и был переведен «по неизвестному месту назначения», которое, как я хорошо знал, было федеральной тюрьмой в Нью-Мексико. Надзирательницы из женского крыла тюрьмы говорили, что Киара Фаллоуз стала своего рода «пчелиной маткой» на своем этаже тюрьмы, и ее тоже готовили к переводу.

Тогда адвокат Фаллоуз позвонил Джону Нгуену. Его клиентка выразила готовность сделать чистосердечное признание, если окружной прокурор пойдет ей навстречу. «Раскаяние», как можно было предположить заранее, было организовано по чисто эгоистическому сценарию: дядя Хэнк и тетя Вилла убили Конни Сайкс при минимальном участии со стороны Киары. Да, она сопровождала Виллу во время похищения Ри и Рамблы, но нет, она и понятия не имела о том, что происходит, потому что тетя Вилла сказала, что «надо уладить одно судебное дело».

Последовавший за этим подробный анализ форменных ботинок Виллы Ниб позволил обнаружить на них мельчайшие частички крови Конни, которые полностью совпадали с частичками крови из того маленького пятнышка, которое убийца оставила на ковре в квартире Ри. Два ножа, обнаруженные в прикроватной тумбочке Хэнка Ниба, вполне могли быть орудием убийства, но доказать это было невозможно.

Нгуен сказал адвокату, что должен взвесить все «за» и «против». Майло и мне он заявил, что шансы Киары получить минимальный тюремный срок «значительно ниже, чем арктическая температура в аду».

Майрон Баллистер не терял время даром и готовил гражданский иск, имеющий целью поглубже запустить руку в федеральный карман. Я как раз возвращался с третьей дачи показаний, которая имела место в юридической конторе в центре города, где обосновалась некая адвокатская фирма из «высшего дивизиона» – раньше их еще называли фирмами «белого ботинка», – которая защищала округ, когда встретил судью Марвина Эпплбаума: он выходил из того же здания, ведя под руку красивую брюнетку одного с ним возраста.

Меня он заметил, только когда я помахал ему рукой.

– Это моя жена Джин, Алекс. Дорогая, доктор Алекс Делавэр, один из наших консультантов в суде.

Холодными кончиками пальцев Джин коснулась моей ладони.

Марв продолжал:

– Дорогая, я тут кое-что вспомнил, ты не против?

– Подумаешь, новость, – ухмыльнувшись, сказала она и вышла из здания.

Когда вертящаяся дверь затихла за ней, Эпплбаум продолжал:

– У наших юристов по недвижимости здесь офисы, а мы пытаемся оценить степень благодарности нашего гения, если сделаем все как следует. – Он посерьезнел. – Эта женщина, Сайкс, с ней какие-то неприятности, да? Просто поверить не могу, что Вилла виновна. Столько лет работать с человеком…

– Она мастерски притворялась, – сказал я.

– Просто вылитая мамаша из ситкома, знаешь, таких еще показывали в пятидесятых. Приносила домашнее печенье. Я был уверен, что у нее дома целый выводок своих детишек. А она, оказывается, была бездетной. Да еще и сумасшедшей. Что, прямо как та чокнутая дамочка, которая разрезала другой женщине живот, чтобы забрать у нее младенца?

– Где-то близко.

– Нэнси Маэстро напугана до чертиков. Но она всегда слишком бурно реагирует… Ну да ладно, бог с ними, я рад тебя видеть.

– Насчет Сингапура… – сказал я.

– Что такое?.. А, ты об этом… Прости, я тебе не сказал: дело отозвано, они помирились. По крайней мере, пока.

– Вот и хорошо, Марвин, а то на ближайшее время я по рукам и ногам связан делом Сайкс, так что все равно хотел у тебя отпроситься.

Его взгляд вернулся к вращающейся двери. За ней курила сигарету Джинни Эпплбаум.

– Ну, значит, все довольны. Чао.

Глава 46

Через три месяца после освобождения Ри и Рамблы Сайкс мне позвонила детектив Милли Ривера и попросила о встрече. Вспомнив, что у нее маленький ребенок – Хорхе, – я решил, что она хочет проконсультироваться у меня по вопросам развития младенцев.

– Конечно. Когда вам удобно?

– Вообще-то, – сказала она, понижая голос, – я сейчас у ваших ворот.

* * *

Она вошла, одетая по-рабочему: коричневый брючный костюм, волосы гладко зачесаны и заколоты, в расстегнутый пиджак под мышкой виднеется кобура с пистолетом.

У меня в кабинете Милли сказала:

– Приятное место. Хотя, что уж тут, комплиментами дела не исправишь. Эфрен Касагранде мертв. Убит. Я не хотела, чтобы вы узнали об этом случайно и решили, будто я не уважаю вашу ситуацию. Потому что я как раз вас уважаю. И не только за то, что вы сделали для той женщины. Вообще за то, как вы вели себя во всей этой истории с Касагранде, хотя за это же самое я вам житья не давала. Я не имела права так поступать, ведь он был вашим пациентом.

Я думал: «Что, черт возьми, случилось?» Но мой язык отказывался поворачиваться, чтобы задать этот же вопрос вслух.

Ривера продолжала:

– И вот его нет, а я чувствую себя злобной сукой. Хотя все, что я о нем говорила тогда, чистая правда; я знаю, он вам нравился, док, но поверьте, он сделал много ужасных вещей.

– Я знаю.

– Он вам рассказывал?

– Нет, – сказал я. – Я сам догадался.

– Да. Наверное, вам это было несложно. В общем, я зашла попросить у вас прощения за то, что было. Работа у меня такая – все время от победы к поражению и наоборот, вам такое знакомо?

Я кивнул.

– Я хотела сказать, что у меня совсем не то, что у вас, док. Вы ведь работаете с нормальными людьми, помогаете им стать лучше. А я – если уж берешься за ловлю крыс, не миновать лазить по помойкам. Люди от этого меняются. Не то чтобы я называла Эффо крысой. По правде говоря, он был по-своему честен. Для бандита. К тому же умен: доведись ему родиться в другой семье, кто знает, что бы из него вышло…

– Согласен.

– А я это не о каждом из них скажу, док. В большинстве своем они обычные отморозки. И трусы. Банда им необходима, потому что в одиночку они просто не справляются с жизнью. Как Рамон Гусман.

– Это он убил Эфрена?

– Так говорят, – сказала Ривера. – Хотя доказать это я не могу. Да и сделать что-нибудь тоже, потому что его нет в живых. Через час пятьдесят минут после смерти Эфрена кто-то сбил его насмерть у самого его дома. Наверняка свели счеты.

– А что случилось с Эфреном?

– Он был в ночном клубе на авеню Сезар Чавес – мои предки называют ее Бруклин-авеню с тех самых пор, как они жили там с евреями; сказать вам правду, они до сих пор вспоминают тамошние бублики. Нет, они, конечно, не водили с евреями компанию, просто евреи ни в кого не стреляли, и гастрономия там была… ну, да ладно.

Она ковырнула кутикулу у ногтя.

– Короче, Эфрен был в этом клубе. Со всей своей компашкой, что-то отмечали. Вдруг он как-то позеленел и говорит: пойду, мол, в туалет, укол надо сделать. Ну, его ребята ему тут же – мы с тобой, Хефе. Он ведь всегда ходил с эскортом, в банде он был вроде как королевской персоной. Но тут Эфрен им сказал, сам, мол, справлюсь, и пошел один. Прошло время, он не возвращался, и они пошли узнать, как он там. Но в туалете его не оказалось. Они долго не могли сообразить, куда он делся, искали его по всему клубу, потом вышли через заднюю дверь на улицу и видят – он лежит в переулке, в руке шприц, рядом ампула – ну, они и решили, что он перебрал с инсулином. Удивились – Эфрен всегда точно рассчитывал дозу. Потом пригляделись – видят под ним кровь. Тогда они его перевернули. Две дырки в затылке.

– То есть его подстерегли и убили, – сказал я. – Вы уверены, что это сделал Ортис?

– Да, ведь по приказу Эфрена Гусмана избили, а сразу после смерти Эфрена застрелили самого Гусмана. Это все внутренние бандитские разборки, док, типичная грязь, в которой я ковыряюсь изо дня в день.

– Скорее всего, вы правы, Милли.

– Конечно, я начну расследование, – сказала детектив. – Скорее всего, ничего так и не узнаю. – Встала. – Да, может быть, и стараться особо не буду. – Засмеялась. – Но, на всякий случай, если я вдруг расстараюсь и впаду от этого в депрессию, можно мне будет прийти к вам на консультацию?

– Пусть только ваши парни сначала позвонят моим парням, – сказал я.

Она засмеялась еще громче.

– Вашим парням, значит? Что-то я не уверена, что мне очень хочется узнать их поближе. Просто мне показалось правильным рассказать вам об этом самой.

– Я это ценю.

– Он вам нравился.

– Он был моим пациентом, – сказал я.

И проводил ее к машине.

Сноски

1

Фи Бета Каппа – привилегированное общество выпускников университетов и колледжей США.

(обратно)

2

Унция – 28,3495 грамма.

(обратно)

3

Перри Мейсон – практикующий лос-анджелесский адвокат, литературный персонаж детективных романов Э. С. Гарднера. Помимо представительства клиентов в суде, проводил свои частные расследования.

(обратно)

4

Высший суд – основное звено судебной системы штата Калифорния, в других штатах обычно именуется окружным судом.

(обратно)

5

Апелляция – вторая инстанция судебных споров, рассматривает еще не вступившие в силу решения суда первой инстанции; кассация – особая инстанция в гражданском процессе, подается на уже вступившее в законную силу решение суда.

(обратно)

6

«Линэрд Скинэрд» – американская рок-группа, яркий представитель т. н. южного рока.

(обратно)

7

ХОХО – интернет-аббревиатура для hugs and kisses, то есть что-то вроде «целую, обнимаю».

(обратно)

8

Уокер Эванс (1903–1975) – американский фотограф-документалист, известный своей работой на Администрацию по защите фермерских хозяйств во времена Великой депрессии.

(обратно)

9

Так обычно называют территорию в США (части штатов Канзас, Колорадо, Техас и Оклахома), на которой расположены распаханные, а впоследствии вновь отданные под выпас скота прерии. В период Великой депрессии эти земли особенно пострадали от засух и пыльных бурь.

(обратно)

10

Индейские казино – вид американских казино, расположенных на территориях индейских резерваций и управляемых советами индейских племен.

(обратно)

11

Орган «Хаммонд» – электромеханический музыкальный инструмент, спроектированный и построенный Л. Хаммондом в 1935 г. Предназначался для церквей как недорогая замена настоящему органу, однако широко использовался в блюзе, джазе и роке.

(обратно)

12

Полицейское управление Лос-Анджелеса.

(обратно)

13

Курандеро – шаман-целитель в Латинской Америке.

(обратно)

14

«Служить и защищать» – официальный девиз полиции США.

(обратно)

15

Сокращенное название Лос-Анджелеса.

(обратно)

16

«Лос-Анджелес доджерс» – популярный американский бейсбольный клуб (Главная бейсбольная лига).

(обратно)

17

Менудо – традиционный мексиканский суп.

(обратно)

18

Лига Плюща – ассоциация восьми старейших университетов частного образования Америки: Гарварда, Принстона, Йеля, Брауна, Колумбии, Корнелла, Дартмута и Пенсильвании. Название Лиги Плюща происходит от плюща, обвивающего старые университетские здания.

(обратно)

19

«Утро в Челси» (англ. Chelsea Morning) – название популярной в конце 1960-х гг. песни (автор – Джони Митчелл); в данном случае олицетворение эпохи хиппи.

(обратно)

20

Группи – фанатичная поклонница какой-либо рок-группы, постоянно следующая за музыкантами и готовая сделать для них все, что угодно.

(обратно)

21

Имеются в виду Джон Леннон, его жена Йоко Оно и их альбом «Два девственника»; virgo (лат.) – девственница.

(обратно)

22

Речь идет о крупном музыкальном фестивале в Альтамонте, штат Калифорния (06.12.1969), который по ряду причин считается началом конца эпохи хиппи.

(обратно)

23

Папаша Уорбакс – богатый благодетель.

(обратно)

24

Adeste fidelis (лат.) – «Придите, верные»; католический рождественский гимн.

(обратно)

25

«Доктор Филгуд» – название популярной британской рок-группы.

(обратно)

26

Синдром Аспергера – общее нарушение развития, выражающееся в серьезных трудностях в социальном взаимодействии; считается формой аутизма.

(обратно)

27

Сеньоры? Бог в помощь! (исп.)

(обратно)

28

Очень хорошо (исп.).

(обратно)

29

Сайт электронных объявлений, популярный у интернет-пользователей США.

(обратно)

30

ОКР – обсессивно-компульсивное расстройство, или невроз навязчивых состояний, проявляется в одержимости больного навязчивыми мыслями, которые приводят к навязчивым, повторяющимся действиям.

(обратно)

31

Название культовой композиции рок-группы «Дип пёрпл».

(обратно)

32

Хихо (hijo) – сын, чадо, ребенок (исп.).

(обратно)

33

Юнион-Стейшн – железнодорожный вокзал в Лос-Анджелесе.

(обратно)

34

«Амтрак» – американская железнодорожная компания, занимающаяся пассажирскими перевозками.

(обратно)

35

АСИПОП – автоматическая система идентификации по отпечаткам пальцев.

(обратно)

36

Джанки – наркоман (как правило, героинщик).

(обратно)

37

Лео Фендер (1909–1991) – американский изобретатель и основатель компании по производству музыкальных инструментов; гитары, бас-гитары и усилители его конструкции с 1950-х гг. широко применяются в популярной музыке.

(обратно)

38

Маршалы – служба федеральных маршалов, подразделение Министерства юстиции США, старейшее правоохранительное федеральное агентство США. В задачи службы входит в том числе розыск, арест и надзор за содержанием федеральных преступников.

(обратно)

39

Ничего (исп.).

(обратно)

40

СВАТ (англ. SWAT – Special Weapon and Tactics Team) – в американской полиции силы особого реагирования, использующие легкое вооружение армейского типа и специальные тактики в операциях с повышенным риском.

(обратно)

41

Вариация Майло на тему английской поговорки «Когда свиньи полетят», примерному аналогу русской «Когда рак на горе свистнет».

(обратно)

42

НБДП – Национальная база данных о преступности.

(обратно)

43

Меа кульпа (лат. mea culpa) – мой грех.

(обратно)

44

Джонни Винтер (наст. Джон Доусон Винтер, 1944–2014) – американский блюзовый музыкант, гитарист, певец, один из лучших белых исполнителей блюза.

(обратно)

45

Сенсимилья – одно из названий марихуаны.

(обратно)

46

«Лайфтайм нетворк» – американский кабельный телеканал, специализируется на фильмах, комедиях и драмах, главную роль в которых играют исключительно женщины.

(обратно)

47

Фред Макфили Роджерс (1928–2003) – американский педагог, пресвитерианский проповедник, автор песен, автор и телеведущий.

(обратно)

48

«Капитан Кенгуру» – популярное американское детское телешоу.

(обратно)

49

Fallows по-английски значит «земля под паром», а также «сев, севооборот» и т. д.

(обратно)

50

Девиантность – устойчивое отклонение от норм поведения, принятых в социуме. Наиболее распространенные формы девиантности: алкоголизм, наркомания, преступность, проституция.

(обратно)

51

Михо (исп. mijo) – мой сын, сынок.

(обратно)

52

Название популярной песни в жанре фолк, неофициального гимна американского Запада.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46