Огонек (fb2)

- Огонек 613K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Иванович Камбулов

Огонек

ОГОНЕК
Рассказ солдата

Река клокочет, пенится, мелкие брызги образуют живой, шевелящийся занавес. Если хорошенько присмотреться, сквозь него можно увидеть быстро мчащийся поток тяжелой воды — плотной, как слиток свинца.

— Сила, а? Попробуй удержать! — восторгается Буянов. Он сидит на камне, зажав коленями автомат. Пилотка сбилась на затылок, рыжеватый хохолок дрожит, подергивается на ветру.

— Конечно, если потребуется, укротят, — задумчиво продолжает Буянов. — Только для этого крепкие руки нужны… И сердце, вон как у того орла, — взгляд его метнулся к нависшему над пропастью выступу скалы. На нем неподвижно застыла птица.

Горы высокие, ребристые, угрюмо-молчаливые кажутся мне спящими великанами: чуть-чуть колышутся их спины, поросшие густым кустарником, карликовыми, изогнутыми, узловатыми деревьями. Откуда-то сверху внезапно ударяет упругий порыв ветра: он со злостью гнет нечесаные головы приземистых уродцев. Но ветер быстро выбивается из сил, и деревья снова погружаются в дремоту.

— Ты кем на гражданке работал? — спрашивает Буянов.

— Никем я не работал! — кричу в лицо Алексею. — Понял? Никем!

— Значит, бездельничал, — определяет Буянов, говоря словно бы не обо мне, а о ком-то другом.

Буянов — взводный агитатор, его интересует все и вся, а меня это злит, почему — и сам не знаю. Я молчу и неотрывно смотрю на мчащуюся воду. Но вижу не поток, а перепаханное глубокими воронками поле; над ним, колышась, висит черный смрадный дым. Он разъедает глаза, слезы текут по моим щекам. За руку меня держит мать. За ее спиной огромный рюкзак с вещами. Она идет и идет, молча, тяжело, как и вся эта живая цепочка людей, бредущих из горящей деревни. И вдруг люди бегут в разные стороны, что-то со свистом летит на землю, тяжело ударяясь, вспыхивая огромными снопами огня. Мать тащит меня за руку, мечется, бегает по кругу. Потом подхватывает под мышки, прижимает к груди и падает…

Буянов окликает меня. Мы поднимаемся и идем искать мель. Нам нужно перебраться на левый берег реки. А как? Вода злится, кипит, некуда девать ей свою силу. Только вступи в поток — сразу собьет с ног, швырнет в водоворот, как щепку закрутит. Буянов хотя бы одним словом обмолвился! Шагает себе и шагает, будто знает, что где-то там, за следующим поворотом должен быть мост, значит, что же тут волноваться.

Я не знаю, где Буянов работал до армии, откуда он родом; но мне почему-то кажется, что ни беды, ни нужды он не испытывал. Нет, я тоже нужды не испытывал, хотя и были дни, когда ел один раз в сутки, носил брюки штопаные. Но все это пустяки в сравнении с тоской по материнской ласке и отцовской заботе. Как приятно было, наверное, чувствовать на своих вихрах теплую руку матери, как должно быть легко и весело становилось, когда на тебя смотрели добрые, бесконечно ласковые глаза, дороже которых нет на свете. Счастлив тот, кто может позвать «Мама!», и видеть ее всегда рядом то строгую, то сердитую, то такую добрую, с безбрежной щедротой к тебе, сыну своему…

После бомбежки меня подобрал в свою повозку бородатый мужчина, сунул в руки большое румяное яблоко и печально улыбнулся:

— Конец им пришел.

Я сидел на охапке соломы, пахнувшей спелым овсом, и ничего не понимал. Над степью еще висела черная, с голубоватыми прожилками кисея дыма, в деревне горели хаты, искры, подхваченные ветром, летели роями к лесу. Уже не было той живой, колышущейся на ходу людской цепочки.

— Говорю, нехристям конец пришел, — продолжал бородатый, смахивая с крупа лошади угольную пыль. Мы ехали долго, но мужчина ни разу не повернулся. Я смотрел на его спину, а видел лицо матери с темными глазами и родинкой на щеке, которую я всегда целовал, когда она прижимала меня к своему лицу.

— Ты чей будешь-то? — уже во дворе спросил мужчина.

Я молчал.

— Значит, не знаешь своей фамилии. Это и кстати.

Положив мне на плечо тяжелую, шершавую, как кора старой вербы, руку, он сказал:

— Грач твоя фамилия, понял?

Я силился вспомнить свою настоящую фамилию, но никак не мог: в голове все перепуталось, смешалось, я еще дрожал от пережитого, а тяжелый взгляд дядьки и его черная, густая, сбившаяся в тугой пучок борода сковали мне язык. Но все же возразил:

— Сережа, Огонек я, так меня дома звали. — Это было все, что осталось в памяти. У Грача я прожил три года. Грачом и убежал от него, убежал на выстрелы орудий, доносившиеся со стороны леса: говорили, что там восток и оттуда наступает Красная Армия. Грачом и попал в детский дом…

— Ты как идешь, разве так ходят разведчики? — обрывает мои мысли Буянов. — Словно на привязи тащишься. Что тебя, на гауптвахту ведут? Предметы глазами ощупывай — все запоминай.

Буянов долго, обстоятельно и со знанием дела отчитывает меня. Это его право — он старший. А я все еще под впечатлением воспоминаний и никак не могу вникнуть в слова товарища, идущего впереди и похожего на аккуратно выточенную, машущую руками фигурку.

— Видишь сваи на той стороне?

Не сразу мне удается обнаружить сваи. Они торчат между камней как жерла орудий, с наклоном от реки. Ну что ж, пусть себе торчат, видимо, здесь намеревались построить мост, а потом передумали. Для чего нам эти сваи, и почему я должен их замечать?

— Переправляться будем, более подходящего места не найти, — спокойно продолжает Буянов, снимая со спины сложенную в «восьмерку» веревку.

Река по-прежнему грохочет и лютует. Бег ее так стремителен, что, если пристально смотреть на воду, кружится голова. Замечаю под ногами толстое полено. Беру и швыряю в воду: оно мелькнуло и исчезло вдали, за поворотом, будто его взрывом отбросило.

— Силища, а? — замечает Буянов, поблескивая глазами.

Он сбивает пилотку на затылок, хмурит густые брови, распуская тонкий канат.

— Как по-твоему, метров сорок будет?

— Будет, — отвечаю, прикинув на глаз расстояние.

— И я так думаю. Сейчас заарканим сваю, а другой конец привяжем к дереву и — перемахнем.

Буянов привязывает к веревке камень, чуть отходит от берега, размахивается. С приглушенным свистом веревочный диск прорезает воздух и точно опускается на сваю. Убедившись в прочности обмотки, Буянов подмигивает мне:

— Находчивость, ловкость — не божий дар, а прямой результат солдатского труда.

Я молчу.

— Первым будешь переправляться, — распоряжается Буянов. Он смотрит на меня испытующе. А позади нас шум, шум… Слышал я, горные реки могут быстро взбухать, даже в ясную солнечную погоду: где-то далеко, в верховьях выпадает обильный, проливной дождь, по каменистым лощинам и расщелинам огромная масса воды устремляется в русло реки и совершенно неожиданно захлестывает, заполняет низовье. Невольно смотрю в небо: облака мчатся на север.

Мой взгляд перехватывает Буянов, но ничего не говорит, только сощуривает глаза: видимо, догадывается, о чем я думаю.

— Смотри и запоминай, — коротко говорит Буянов и подходит к берегу. Он повисает спиной к воде. Под тяжестью тела канат провисает, и солдат почти касается бешено мчащегося водного потока.

— Вот так, — кричит Буянов. Проскользив метров пятнадцать, он возвращается на берег.

— Ну, как, одолеешь? Только честно, прямо скажи… Сорвешься, как то полено закрутит, «мама» не успеешь крикнуть.

«Пугает, — мелькнуло в голове. — Ничего, мы тоже не из робких». В лицо дохнуло жаром. Отчего это? Расстегиваю ворот гимнастерки, почему-то перестаю слышать шум реки.

— Только не смотреть на воду, не смотреть, понял?

Повисаю на веревке.

— Ладно уж…

И больше ничего не могу сказать. Автомат у меня на груди. Быстро мчатся облака, легкие, невесомые и далекие-далекие. Поднатуживаюсь: рывок, второй, третий — пошел. Вода холодит тело, а лицо по-прежнему горит. Очень уж длинны эти сорок метров.

— Держись, крепче держись! — кричит Буянов, но голос его кажется мне шепотом.

Поток прижимает наконец к берегу, упираюсь о скользкие камни, не решаясь выпустить веревку из рук. Подо мной земля. Промокший насквозь, сажусь возле чугунной сваи и бездумно смотрю, как перебирается Буянов.

— Ну, здравствуй, дружок! Молодец, говорю, — хлопает он меня по плечу.

А река шумит и шумит, и нет ей удержу, нет покоя.

— Полдела свалили с плеч, — Буянов надевает компас на руку. — Я буду продвигаться вперед, ты следуй за мной, смотреть по сторонам, не забывать и про тыл. Пошли.

Но я не шевелюсь. Какой-то бесенок запрыгал у меня в груди. Чего Алешка все время твердит и твердит: смотри да гляди, не забывай про тыл. Остынь, Буянов!

— Погоди, куда нам спешить. Садись, — говорю я.

— Времени мало. Мы обязаны прийти на место ровно в девятнадцать.

— Ничего не сгорит, если и в двадцать придем. Полежим еще с полчасика…

Буянов передернул чуть приподнятыми плечами и впился взглядом мне в лицо.

— Я приказываю: встать!

И, повернувшись, размашисто зашагал вдоль берега.

В душе вспыхнула злость, а потом вдруг отозвалось: разве он сильнее? Иди, ведь ты же — солдат.

И я встал.

* * *

В казарме тишина. Слышно, как у входа вышагивает дневальный. «Топ-топ, топ-топ». Пауза. Поворот, и опять: «топ-топ, топ-топ», как маятник настенных часов.

Гудит и ноет все тело.

«Топ-топ, топ-топ», будто по голове ходит. Присел бы он, что ли, не могу уснуть да и только. Крепче смыкаю ресницы, и сразу в памяти вырастает командир роты: «Отлично получилось у вас. С Буяновым вы, товарищ Грач, нигде не пропадете. Садитесь в машину и в город». Вижу майора таким, каким он встретил нас там, в горах, в условленном месте: чуть-чуть посаженная набок фуражка, из-под которой торчит плотный завиток льняных волос, через плечо, на коричневом ремешке, собранная в тугую скатку новенькая плащ-накидка.

«Хорошо!» — шевелит он губами.

Ничего не скажешь, «хорошо»! Руки и колени в ссадинах и до сих пор в теле тяжесть. Я, конечно, об этом никому ни слова, просто не хочу уступать Буянову. А он все же, видно, сильнее меня, крепче.

«Топ-топ, топ-топ».

Со своей кровати хорошо вижу дневального. Его фигура освещена ночной лампочкой, ввинченной чуть выше двери. Игорь Ратников очень длинный парень. Видимо, от этого он немного сутулится, а круглую, с короткой стрижкой голову наклоняет вперед. Сейчас крупные руки его заложены за спину, отчего Ратников кажется мне знаком препинания — не то огромной запятой, не то вопросительным крючком, будто только что сошедшим с тетради школьника-первогодка.

Надо уснуть. Уснуть, уснуть… Начинаю считать: раз, два, три, четыре, пять. Говорят, помогает.

«Топ-топ, топ-топ».

Поднимаюсь, ощупью нахожу сапоги, достаю из кармана брюк спички, папиросу. Осторожно, тихо подхожу к столику дневального и, сев на табурет, закуриваю. У Ратникова округляются глаза, он смешно всплескивает руками:

— Да ты что, с ума сошел! Погаси папиросу и сейчас же спать, — шепотом приказывает он, наклонившись ко мне. — Ишь, что придумал: курить в казарме. Мне же за это так влетит! — он выхватывает у меня папиросу и бросает в урну.

Открывается дверь, и перед нами вырастает дежурный по роте сержант Шилин. Ратников вытягивается в струнку, потом зачем-то поправляет на себе ремень, невпопад произносит:

— Товарищ сержант, это рядовой Грач…

Шилин подходит медленно. У него левое плечо ниже правого. Приблизившись к столу, строго спрашивает:

— Кто курил? Рядовой Ратников, отвечайте!

Мельком бросаю взгляд на Игоря: лицо растерянное, черные брови сошлись у переносья. Как же ему сейчас досадно!

— Я курил, товарищ сержант, — опередил я Ратникова.

— Здесь, у стола дневального?! — Рука Шилина упирается вытянутым указательным пальцем в зеленое сукно, которым накрыт стол. — Что же мне с вами делать? Ведь вы нарушили внутренний порядок! — Он секунду раздумывает, потом отпускает. — Идите, поговорим завтра.

«Нарушили порядок». Неужели так будет все два года? Можно ли служить без этого «нарушения»? Буянову вот удается. Видимо, у него особый характер или талант к воинской жизни. Бывают же счастливые люди!

У меня горят щеки. Я знаю, почему они полыхают: из-за меня может влететь Ратникову, а ведь он так старается не иметь замечаний. Хороший парень, застенчивый. Мне кажется, что он стыдится даже своего роста.

Чувствую: начинает одолевать сон, глаза слипаются, а я почему-то с силой раскрываю их. Ратников уже не ходит. Опершись рукой о стол, он смотрит вверх. Его губы шевелятся, будто он что-то шепчет — стихи, наверное, сочиняет.

Утром, после завтрака, вызывают к командиру роты. Многие уже знают про ночной случай.

— Погоди, как случилось-то? — останавливает меня встревоженный Буянов.

— Не знаю, агитатор, не знаю. Случилось и все. — Я спешу к двери с табличкой: «Командир роты майор М. В. Копытов». Буянов еще стоит на месте и смотрит в мою сторону. Демонстративно поворачиваюсь к нему спиной. Замираю перед дверью. Там слышатся чьи-то шага: вот они нарастают, потом глохнут и вновь раздаются еще отчетливей.

— Сергей, там генерал, командир дивизии. — Я чувствую, как Буянов дышит мне в затылок.

— Иди, не заставляй ждать, у него дел, надо полагать, побольше, чем у нас с тобой.

Стучу в дверь.

— Войдите! Докладываю о прибытии.

Генерал поворачивается ко мне. Раньше я его видел всего один раз, да и то издали. Он среднего роста. Волосы аккуратно зачесаны, виски чуть седые, лицо полное, на правой щеке у самого уха небольшой шрам — след старой раны. Глаза ясные, теплые.

Я почему-то никак не могу оторвать своего взгляда от лица генерала. Бывает же так. Стараюсь смотреть мимо, но какая-то сила приковывает к этому человеку. Я начинаю часто моргать, чтобы хоть как-нибудь взять себя в руки. Но у меня ничего не получается. Замечает это и генерал.

— Значит, ваша фамилия Грач? А как вас зовут?

— Сергей, — отвечаю и тут же думаю: «Издалека берет».

Майор Копытов стоит у стола и время от времени посматривает на меня. Он, как всегда, подтянут, опрятен. Видать, в этом деле Буянов ему крепко подражает. Хотя, может быть, у Алексея все это свое, природное — талант, одним словом.

— Мне докладывал командир роты, что вы вчера отлично выполнили трудное задание. Интересно, как же это вы по канату через такую бурную реку? Могли бы сорваться…

«При чем тут река, канат? Я курил в казарме, об этом и спрашивайте», — чуть не срывается у меня. Командир дивизии садится на стул, некоторое время о чем-то думает, глядя в окошко.

— Что же молчите, товарищ Грач? Рассказывайте, как было дело.

— О чем тут рассказывать, — наконец, решаюсь я. — Устал, почему-то никак не мог уснуть, вышел к дневальному и закурил… Ратников тут не виноват, он приказал мне бросить папиросу.

Генерал строго взглянул на Копытова. Лицо его сразу преобразилось, глянцевитая полоска на щеке задергалась, но теплота в глазах не пропала, а только чуть-чуть ослабла.

— В казарме курили? — снова повернулся ко мне генерал. — Разве вы не знали, что этого делать нельзя? — Поднявшись, он начинает ходить по канцелярии молча, будто находится здесь один.

— Конечно, знал, — отвечаю, — но…

— Грач, значит, ваша фамилия! — Остановился генерал, окидывает меня пытливым взглядом с ног до головы. Шрам на щеке уже не дергается.

— А все же расскажите, как вы переправлялись через реку, — он вновь шагает по комнате.

— Не помню, товарищ генерал…

— Как же это так? — взглянув на Копытова, он смеется, потирая руку об руку.

— Так, не помню и все. Буянов приказал — я и пополз по канату. Видел только облака, а потом свалился…

— В воду?

— Нет, на камни, был уже на берегу.

— И все?

— Все…

— Что ж, Михаил Васильевич, позовите тогда Буянова. Вы, товарищ Грач, на занятиях действовали отлично, но вот курить в казарме… За это в армии наказывают. Нарушение порядка. Впрочем, можете быть свободны. Погодите минутку. Скажите, где вы родились?

— На Украине.

— Где именно?

— Не знаю.

— Вот как! Вы что же, совсем не помните своих родителей?

Моя голова клонится на грудь. Снова перед глазами живая людская цепь, взрывы. «Зачем он меня об этом спрашивает, ведь все знают, что сирота». Чувствую, как тело охватывает мелкая дрожь. А генерал все ждет моего ответа. Я поднимаю голову: командир дивизии стоит суровый, тяжело задумавшийся. Но он тотчас же поворачивается к Копытову и снова просит его отпустить меня и позвать Буянова.

* * *

За курение в неположенном месте я получаю наряд вне очереди. Целый день чищу картошку, мою посуду в солдатской столовой. К вечеру едва не валюсь с ног от усталости. Наконец, приходит смена, и я выхожу из столовой.

До казармы, в роту можно пройти через скверик, сделав крюк. Хочется отдохнуть, подышать свежим воздухом, и я неторопливо бреду по аллее. Впереди замечаю девушку. Она, видимо, тоже не торопится, идет медленно. Вот уже отчетливо вижу ее загорелую шею; уши маленькие, аккуратненькие, а мочки, вроде, просвечивают на закатном солнце. Дышит на ветру легкая прядь волос. Девушка оглядывается. Теперь я узнаю ее. Несколько раз уже встречал, она, должно быть, живет в военном городке. Киваю ей, как старой знакомой. Она приветливо улыбается. Молча идем рядом. Потом девушка садится на скамейку.

— Люблю это место, — она глубоко вздыхает. — А что вы стоите? Садитесь.

— Не могу, надо в роту идти…

Но она как будто не слышит меня, продолжает:

— Я здесь на каникулах, к отцу приехала.

Заинтересованный, я присаживаюсь рядом.

Она рассказывает про пищевой институт, экзамены, про какого-то Павла Ивановича; который каждую лекцию начинает словами: «Владыка сего мира! Это кто? Его величество труд!» Оказалось, что девушка увлекается живописью, но отец не признает ее увлечения.

— А вы художник? — неожиданно спрашивает она. — Я однажды слышала, как вас окликнули солдаты. И у майора спрашивала. Он подтвердил, что вы порядочный художник. — Ее глаза широко открыты, в центре зрачков звездочки — живые, мигающие.

Я почти не слушаю ее. «Художник, художник», — меня обжигает это слово. Надо, наверное, идти.

— Как вас зовут? — спрашиваю девушку.

— Алла.

Возвращаюсь в казарму с опозданием. У входа встречает майор Копытов:

— Где были?

Что я могу ответить? Еще чувствую запах духов и весь я там, в сквере, рядом с Аллой.

— Гулял, — коротко отвечаю Копытову.

— Кто отпустил?

— Никто, сам пошел…

— Будете строго наказаны, товарищ Грач.

* * *

К гауптвахте надо идти через весь гарнизон. Меня сопровождает Буянов.

— Тебя когда-нибудь били, Грач? — спрашивает он.

— Нет.

— Меня тоже не били. А вот отца моего однажды очень крепко побили, без ног домой воротился. Я еще маленький был. Спрашиваю его: «Где ноги-то потерял?» Он сгреб меня в охапку, прижал к груди и говорит: «Фашист отшиб». «Чего же ты ему поддался?» А у отца слезы на глазах: «Не знаю. Из винтовки я стрелял хорошо, да в бою ее раздробило. Пулеметчики, которые рядом вели огонь, погибли. Я подполз к пулемету, туда-сюда, ничего не могу сделать, не стреляет пулемет, хоть пропади. А он, фашист, прет и прет. Граната около меня разорвалась, по ногам ударило. Наши гитлеровцев вскоре назад отбросили. В госпитале врачи ноги-то и подравняли, вот какие они теперь коротышки».

— Себя он винил, — продолжает Буянов. — Командир не раз говорил ему: изучай оружие, из пулемета тоже надо уметь стрелять. Батька мой не слушал, думал, хорошо винтовкой владеет — и ладно. А с войной шутить нельзя. Понял, Грач?

— Если бы ты знал, какая она красивая, — тихо говорю я, не глядя на Буянова.

— Красивая! А служба, дисциплина? Разве о таких вещах можно забывать?

Начальник гауптвахты велит снять с меня ремень, осмотреть, нет ли с собой неположенных вещей.

В помещении тишина невероятная. Где-то в углу надрывается сверчок. До чего же противно свистит, подлец! Я только что возвратился с работы. Дивизия готовится к своей годовщине, и все приводится в образцовый порядок, даже гауптвахта. Вот я и мыл полы в караульном помещении.

Через решетку окошка виден почти весь городок. Вот в сопровождении дежурного идет генерал. Обходит гарнизон. Неужели и сюда зайдет?

По-прежнему сверлит тишину сверчок. Потом слышу движение за стенкой. Так и есть — генерал все-таки зашел на гауптвахту. Вот он уже в дверях. Я вытягиваюсь. Генерал осматривает помещение, останавливает взгляд на мне. Кажется, узнал. Нахмурился, спрашивает:

— А как вы сюда попали?

Молчу.

Генерал кивает сопровождающему его дежурному:

— Можете быть свободны.

Дежурный уходит. Мы стоим друг против друга.

— Ну-с, рассказывайте…

Я рассказываю. Ничего не скрываю. Генерал слушает внимательно. Когда я умолкаю, спрашивает:

— А вы сами-то, как оцениваете свой проступок?

Честно признаюсь:

— Не знаю, товарищ генерал!

Он молча вышагивает от стены к стене. Я недоумеваю: как может генерал интересоваться делами рядового солдата, вникать во все мелочи?

— Командир роты майор Копытов докладывал мне, что вы, будто, обижены, ожесточены. Скажите откровенно, почему?

Сквозь решетку пробивается луч заходящего солнца. Он падает прямо на стол. В камере светлеет. Генерал ждет. Не хочу скрывать от него ничего.

— Воспитывался в детском доме. Потом начал работать. Почему-то получалось так, что люди большей частью смотрели на меня, как на неисправимого. Стоило ошибиться, они говорили: «Что с него спрашивать, безотцовщина». Я привык к этому, хотя порой бывает не по себе, очень уж одиноко. Мать у меня погибла под бомбежкой, отца не помню, знаю, что был военным.

Генерал опять ходит от стены к стене.

— Грач, — в задумчивости произносит он. — Это ваша фамилия, или, может быть, дали в детдоме?

— По паспорту Грач.

Когда генерал уходит, я снова смотрю в окно. Но больше не вижу командира дивизии, он, наверное, прошел дальше по гарнизону.

Через полчаса меня вызвал начальник гауптвахты.

— Повезло вам. В честь праздника амнистия. Идите и больше не появляйтесь здесь. Место это позорное.

* * *

Сегодня воскресенье, многие получили увольнение, ушли в город. До меня теперь очередь дойдет не скоро. Когда-то я опять встречусь с Аллой?

В Ленинскую комнату входит командир роты.

— Скучаете? Пойдемте, погуляем, — предлагает майор.

Только что прошел небольшой дождь, воздух свежий, дышать легко. Копытов идет, заложив руки за спину. Он молчит. А мне интересно, о чем он думает. Наверное, сейчас опять начнет о поведении. Уже целую неделю говорят об этом. Грач такой, Грач сякой. Да и как не говорить? Проступок-то действительно тяжелый.

— Вы в шахматы играете? — вдруг спрашивает Копытов.

— Немного.

— Может, зайдем ко мне?

Недоуменно смотрю на него, но Копытов уже берет меня под руку и говорит решительно:

— Пойдемте.

Входим в дом. Майор заглядывает на кухню:

— Марина, гостя принимай!

— Это кто же? — спрашивает жена Копытова, бросив на меня любопытный взгляд.

— Гроссмейстер, — отвечает майор. — Знакомься: Сергей Грач.

И распоряжается:

— Ты нам чаю приготовь, пожалуйста.

Потом поворачивается ко мне:

— Садитесь, вот пока альбом что ли полистайте, а я за шахматами схожу.

Я листаю альбом. Майор возвращается с шахматами. Заглядывает через плечо:

— Память о фронте. 44 год. Я тогда ординарцем был.

На снимке — полковник, рядом с ним солдат. С мальчишеской напускной серьезностью смотрит он в объектив, положив руку на огромную кобуру.

— Знай наших! — улыбается майор, показывая на солдата. — Это я. Вояка, что надо! Полковник Огнев так меня и называл. Разве не узнаете? Это же наш командир дивизии, генерал Огнев. Ну, давайте расставлять фигуры.

Мы начинаем партию. Игрок я неважный, но майор, по-моему, играет еще слабее. Беру слона, затем ладью. Однако кончить партию нам не удается. В городке объявляют тревогу.

Строй ритмично колышется: влево — вправо, влево — вправо. Иду замыкающим. В первом ряду, на правом фланге Игорь Ратников. Над его плечом черным пенечком торчит ствол автомата. Где-то там и Буянов. Я успел рассказать ему, что был на квартире у командира роты. Буянов не преминул заметить: «Ты должен стараться. Понял? Старательным всегда легче».

Да, надо стараться, я ведь дал слово генералу. Значит, на фронте он был полковником. Генерал Огнев! Знакомая фамилия. Где-то я ее слышал. И вдруг невольная ассоциация: «Огонек». По телу пробегает дрожь, чувствую, как загорелось лицо, застучало в висках.

Вот мы останавливаемся. Копытов вызывает к себе командиров взводов. Пока он ставит им задачи, мы как-то незаметно для себя разбиваемся на группы и, кто сидя, кто стоя, перебрасываемся словами. Ратников вынул из кармана потертую книжку «Действия одиночного солдата», перелистывает ее, видимо, отыскивая место, где остановился раньше. Буянов тоже не теряет времени. Собрав около себя солдат, рассказывает:

— Это я слышал от одного фронтовика. Под Ростовом было. Наши наступали. Вдруг распоряжение: закрепиться. Все быстро окопались. А один молодой неопытный солдат, Василием его звали, отрыл себе окоп точь-в-точь как горшок из-под цветка: внизу узко, вверху широко. А тут фашисты начали посыпать снарядами и минами. Осколки, как пчелы, в пологие крутости впиваются. Когда кончился обстрел, Вася выглянул из окопа, лицо у него белее мела. Видать, жутковато на поле боя бывает, когда плохо подготовлен к делу.

Слушаю Буянова, а в мозгу все время сверлит: «Огонек», «Огонек»…

Я лежу в небольшом углублении. Жесткие стебли травы немилосердно колют тело. Но шевелиться нельзя: только что сделал перебежку и теперь, надо выдержать «мертвую» паузу — лежать, не двигая ни рукой, ни ногой. От старания даже дыхание приглушаю. Впереди открытый участок земли с небольшим бугорком, на котором от ветра качается куст шиповника. Деревце манит, зовет к себе. Решаю: «Вот у куста и отрою окопчик».

Делаю рывок. Трещат сухие автоматные очереди. Слышится голос командира отделения сержанта Шилина: «Стой, окопаться!» Тороплюсь расчехлить лопату. Тень от куста укрывает меня, смягчает зной, и я долблю, долблю землю без передышки, хочется раньше всех отрыть окоп. И мне это удается. Опускаюсь в углубление — оно почему-то оказывается коротковатым.

— Окопались, товарищ Грач? — Копытов внезапно вырастает около меня.

— Окопался.

Майор ложится рядом. Я вижу его голову, плечи, затылок. Копытов берет комок земли, мнет его в руках, потом отбрасывает в сторону.

— Перебежки вы делали хорошо, быстро, а вот место для окопа выбрали неудачное. Куст — прекрасный ориентир. «Противнику» ничего не стоит открыть прицельный огонь. Учтите эту ошибку. Да и ячейку надо удлинить, ноги-то торчат.

Откуда-то появляется Шилин.

— Ведь показывал, как и что делать! — нервничает он.

— Ничего, окрепнет, — успокаивает сержанта майор и спешит куда-то дальше.

— Сейчас я вам покажу все снова — от перебежки до отрывки ячейки. Но уж потом спрошу, не обижайтесь, — волнуется Шилин. Видимо, ему стыдно перед майором за мои ошибки.

— Смотрите.

Шилин бежит к лощине, падает на землю. Потом легко подскакивает и стрелой мчится на пригорок. Расчехлив лопату, за несколько минут отрывает ячейку — великолепный окопчик, точно такой, как в наставлении по инженерной подготовке, с соблюдением всех правил и размеров.

— Повторите, — приказывает сержант и, чтобы определить, смогу ли я сделать так, как он, отходит в сторону.

— Выполняйте.

Земля бросается под ноги. Бегу быстро. Еще быстрее работаю лопатой.

— Плохо, не годится, — укоризненно произносит Шилин. — Еще разок повторите весь комплекс.

Повторяю все сначала.

— Теперь хорошо. Молодец!

И, помолчав с минуту, улыбается:

— Художник!

* * *

Маленькой черной букашкой висит над горами вертолет: он уходит все дальше и дальше и, наконец, растворяется в синеве. Мы сидим на скалистой террасе. Шилин рассматривает карту. Ветер треплет ее, отчего кажется: командир отделения держит в руках трепещущую птицу, готовую вырваться, улететь. Буянов проверяет нашу горную амуницию.

У меня, как и у каждого разведчика, груз внушительный. Но странное дело: сейчас я его почти не чувствую, может быть, оттого, что перед вылетом на задание Буянов почти каждый день в свободное от занятий время дополнительно тренировал меня. Потирая свой рыжий хохолок, он приговаривал: «Старайся, друг, старательным легче живется».

Сержант Шилин, сложив карту, объявляет, как будем продвигаться. Первыми уходят Шилин и Ратников. Я наблюдаю: их фигурки то показываются на возвышенностях, то скрываются в углублениях. Где-то на самой вершине горы «Высокой» расположена площадка. Она используется «противником» как промежуточная заправочная база для самолетов. Мы должны проникнуть туда, «взорвать» склад с горючим и возвратиться обратно на террасу, где будет ждать нас вертолет. На нем прибудет сюда командир роты. Все круче становится подъем. Я слышу, как дышит Торопов, идущий следом за мной. Саша делает неосторожный шаг: из-под ног его сыплются мелкие камешки. В ту же секунду останавливается Буянов и делает строгое предупреждение.

— Вот как надо ставить ногу, — показывает он Торопову. Саша снимает с головы пилотку и вытирает с лица пот.

— Да знаю я, как ступать, но идем-то не по Дерибасовской. Ты был когда-нибудь в Одессе?

— Пошли! — коротко приказывает Буянов, не отвечая на вопрос Торопова.

Путь преграждает обрыв. Мы подходим к самому его краю.

— Здесь где-то, — говорит Буянов.

— А вот же они! — вскрикивает Торопов, и, довольный тем, что ему первому удалось заметить товарищей, поворачивается к Буянову.

— А ты, старшой: неправильно ногу ставишь! Еще бабка говорила: «Глаза у тебя, Сашок, далеко видят».

— А под носом ничего не замечают, — Буянов вдруг с силой отталкивает Торопова от обрыва.

Саша недоумевает, встает, отряхиваясь.

— Видишь, — показывает Буянов на трещину в грунте, где только что стоял Торопов. — Еще секунда, и ты бы… — Он ударяет ногой о землю, вниз с шумом летит кромка обрыва.

— Понял? Это тебе не Дерибасовская, а горы — пора бы знать.

— Коварство! — крутит головой Саша. Обходным путем спускаемся вниз. Шилин спрашивает у Буянова, кто как держался на маршруте.

— Нормально, — коротко отвечает Алексей.

— А он? — показывает на меня сержант.

— Подходяще, — это любимое слово Буянова. — Подходяще, — повторяет он и вместе с сержантом начинает сверять карту с местностью.

Торопов, положив ноги на камень, лежит на спине и мурлычет какую-то песенку. Потом, опершись на локоть, замечает:

— Заберемся мы под облака, а там никакого «противника» и нет. Вот обидно будет!

— Сам знаешь, «противник» условный, — возражает Ратников.

— Ус-лов-ный! — тянет Торопов. — А вот горы самые настоящие, и мы самым безусловным образом поливаем их своим потом.

— Что, уже на выдох идешь? — спрашиваю довольно насмешливо.

— Кто, я? — поднимается Торопов. — Э-э, что ты-то, Грач, понимаешь, — отмахивается он так, словно я для него ничего не значу.

На очередном отрезке маршрута продвигаемся цепочкой. Подъем настолько крут, что кажется, будто земля дыбом становится. Торопов теперь идет впереди меня. Иной раз он поворачивает голову, и тогда я вижу его лицо: оно хотя и покрыто капельками пота, но по-мальчишески задорное, беспечное. И я слежу за Сашей, за каждым его движением. Вот он наступил на камень, кругляш чуть покачнулся, и я не успеваю отскочить в сторону, как Торопов со всего маху падает на меня, больно ударяя в грудь автоматом — даже дыхание перехватило.

— Ушиб? — спрашивает Шилин.

Я не вижу сержанта, только слышу его голос: расплывчатые желто-красные круги мешают мне рассмотреть командира отделения.

— Ничего, пройдет, — наконец, произношу с трудом.

Отдыхаем в кустарнике. Шилин разрешает открыть консервы, поесть. Сам он сразу принимается раскладывать карту. Буянов сидит между мной и Тороповым. Вид у него спокойный и бодрый — не скажешь, что ефрейтор находится уже пять часов в пути. Съев консервы, он открывает флягу с водой. Но прежде чем сделать несколько глотков, укоряет Торопова:

— Надо быть более внимательным, разве ты не видел, что у тебя под ногами камень.

— Думал, он прочно в грунте держится, а наступил — в жар бросило. Коварство! — Саша трогает дыру на моей гимнастерке.

— Дай заштопаю.

Он берет иголку и, наклонившись, молча зашивает. Закончив, толкает в бок присмиревшего Игоря:

— А тебе приходилось дома такой работой заниматься?

— Не только штопать, — без смущения сознается Ратников. — Отец с матерью все время в поле, так я двух младших братишек обстирывал. Соседские девчонки смеялись, прачкой дразнили.

— Девчонки — вредное племя! — комментирует Саша. — Когда мне лет десять было, плавать еще не умел, ходил на море с надувной камерой. Как-то барахтаюсь у берега, подплывает ко мне этакая рыженькая и хватается за камеру. Я ее отпугнул. Но она все-таки успела проколоть. Ну, я и начал пузыри пускать. Чуть не утонул. Тонькой ее звали, ту рыжую-то. А вот теперь она мне письма пишет… Антонина! Хорошая девчонка. А вообще-то они существа неважные. Вот и Сергей из-за одной такой на гауптвахту угодил.

— Приготовиться! — Шилин складывает карту и обстоятельно поясняет, как мы должны выдвигаться на площадку «противника». Осмотрев местность, он приказывает закопать в землю пустые консервные банки. «Зачем еще?» — недоумеваю я. Но, подумав, соображаю: все, что мы, солдаты, делаем сейчас условно, постепенно входит в привычку, становится навыком. И уж потом, если когда-нибудь понадобится действовать по-настоящему, будем поступать именно так, как учили сержант Шилин, ефрейтор Буянов, майор Копытов…

Путь длинен, тяжел, мучителен. Все больше отстаю от других. Пот заливает глаза.

— Дай вещмешок, — предлагает Торопов.

— Спасибо, Саша, не надо.

Перед маршем Копытов сказал мне, что генерал интересовался, как я себя веду, крепко ли держу слово. Что ж, после этого признаваться, что мне трудно? Ни за что!

Ночь проводим в небольшом каменистом углублении, посменно дежурим, ведем наблюдение за «противником». Мы с Игорем Ратниковым только что сменили Торопова и Буянова. Приближается рассвет. Камни остыли, холод пробирает до костей, а подняться нельзя, надо лежать неподвижно. Ледяная земля, ледяной автомат. И звезды кажутся холодными. Тишина, такая тишина! Стучит сердце, звенит в ушах. И вдруг наступает какое-то оцепенение. Даже не замечаю, как все ниже опускается голова.

— Слышишь? — шепотом окликает Игорь Ратников.

— Что?

— Голоса…

Напрягаю слух: сквозь звон в ушах улавливаю отдельные слова.

Потом снова тишина. И опять оцепенение.

— Сергей! — снова раздается голос Ратникова. — Крепись… А хорошо, что нас вот так посылают. Закалка! Она для разведчика — первое дело.

— Чего вы тут шепчетесь? — подползает к нам Шилин. — Прекратить!

Шилин неподвижно сидит минут двадцать. До слуха доносятся какие-то шорохи, обрывки фраз.

— Ясно, — делает вывод сержант и, велев нам опускаться в углубление, сам остается на месте. Буянов встречает меня советом:

— Переобуйся, осмотри портянки и подгони хорошенько снаряжение…

Метрах в ста от нас, готовые поддержать огнем, укрылись в складках местности Шилин, Торопов и Ратников. Быстро светает, а, может быть, это только кажется. Так хочется, чтобы Алексей Буянов скорее достиг склада с горючим. Склад условно обозначается небольшой копной сухой травы, Буянов должен поджечь ее. Где-то поблизости находятся солдаты соседней роты, это наш «противник». Если они обнаружат нас, вылазка будет проиграна.

Все четче вырисовываются горы. Они выплывают из темноты молчаливые и суровые. Нужно лучше выбрать место, чтобы вовремя заметить сигнал Буянова и продублировать его Шилину. Над головой висит каменистый выступ: если забраться на него, удобнее будет наблюдать за Алексеем. Подтягиваюсь на руках. Уже видна копна. Надо забраться чуть повыше. Неосторожное движение — и я падаю с выступа.

Перед глазами поплыли горы. Темнота то сгущается, то редеет.

— Грач! — это голос Буянова. Я приподнимаюсь. Голова Алексея хорошо видна над выступом в отсветах пламени.

— Помоги слезть.

Один за другим гремят выстрелы — сигналы для Шилина. Стиснув зубы, бросаюсь по крутому скату наверх, подхватываю Буянова. На этот раз он не ворчит. Все больше и больше я начинаю уважать этого человека. Да и он вроде бы потеплел ко мне. А может быть, он таким и был? Когда Буянов узнал о моем детстве, о пропавшем отце, он уверенно сказал:

— Не песчинка, найдется.

Командир роты тоже старается, пишет куда-то письма, посылает запросы. Все хотят мне помочь…

— Ты чего губы искусал? — сощурив глаза, спрашивает Алексей. Спуск стал более пологим, и мы временами продвигаемся рядом.

— Губы? — дотрагиваюсь до них руками, быстро придумываю: — Поранил о консервную банку.

— А хромаешь тоже от мясной тушенки?

— Это тебе кажется.

— Конечно, показалось, — соглашается Буянов. Но после второй остановки решительно требует:

— Дай-ка мне автомат, полегче будет.

— Не отдам…

— Чудак ты, Сережа. Я же все вижу. Ну, ладно. Сейчас встретим своих.

И верно, вскоре навстречу шагнул Шилин. У сержанта на груди бинокль. Он стоит, как всегда чуть опустив левое плечо.

— Почему задержались? Вертолет прямо сюда, вон за кусты сел. Сам командир дивизии прибыл.

Буянов медлит с ответом. Видимо, ему не хочется признаться, что в этом повинен я. Что ж, сам доложу. Но трудно даже пошевелиться: так отяжелело все тело.

— Ушибся он, — говорит Буянов.

Шилин распоряжается взять у меня автомат. Я снова протестую.

— Не кипятитесь, рядовой Грач, — успокаивает сержант. — С кем не бывает. Ведь солдатская стежка не из легких… поняли?

Как в тумане, поднимаюсь в вертолет и сразу почти падаю на сиденье. Кто-то подносит флягу ко рту. Несколько глотков, и делается легче. Мы — в воздухе. Надо мной склоняется генерал. Пытаюсь подняться.

— Сидите, сидите…

Командир дивизии обращается к Шилину. Сержант подробно рассказывает, как прошли занятия. Говорит он тихо, потом совсем уже не слышу его слов. Усталость берет свое: засыпаю.

Сильно качнуло в сторону. С трудом размыкаю ресницы: вертолет, накренившись, делает крутой разворот.

Первым выходит генерал, за ним — Копытов. Мы цепочкой тянемся к подошедшим машинам. Буянов спрашивает:

— Ну как?

— Ничего.

— А вообще, парень ты огневой.

— Меня когда-то Огоньком звали.

Генерал резко, на ходу оборачивается. Должно быть, он слышал наш разговор. Ему подают «Победу». Вот он открывает дверцу, сейчас сядет. И вдруг генерал окликает:

— Огонек!

У меня сразу подкашиваются ноги. Перед глазами взрывы бомб, неподвижное тело матери…

— Сережа! — командир дивизии медленно подходит ко мне.

— Сережа! — глухо повторяет он.

Я растерянно смотрю на него. А руки его уже на моих плечах.

— Папа?

Всю дорогу он рассказывает, как искал меня, как десятки людей, в том числе и Копытов, помогали ему.

* * *

Уже прошел год, как отец служит в другом месте. Каждую неделю получаю от него письма. Первое начиналось так.

«Дорогой Сережа! Мы оба — солдаты и должны делать все, чтобы никогда не повторилось у людей наше с тобой горе. Я знаю, тебе нелегко лазить по горам, проводить бессонные ночи в засадах, преодолевать крутые подъемы под палящим солнцем, но воину это очень нужно, необходимо. Солдаты ведь дни и ночи на посту, на самом большом посту…»

А горы все те же. Только люди в роте выросли. Буянову присвоили очередное звание. Игорь Ратников уехал в военное училище, Саша Торопов бросил курить. Шилин теперь в Сибири, строит металлургический комбинат: он уволился в запас.

Часто ходим с Тороповым на учебные задания. Когда кому-нибудь из ребят бывает трудно, я рассказываю о живой человеческой цепи, которую запомнил на всю жизнь, о гибели матери, о сожженной фашистами деревне. Саша в таких случаях всегда становится мрачным и торопит меня:

— Пошли, дело не ждет!

Мы идем. На пути лежат бурливые горные реки, скалистые вершины. Но они не могут остановить нас.

БАСОВ И ЕГО СОСЕД

Раннее утро. На берегу реки стоит капитан Максимов. Он пришел сюда, чтобы наметить место для предстоящего занятия по плаванию. Медленно очищается река от тумана. Серые облачка, чуть дрожа, тянутся кверху, обволакивают верхушки верб. За спиной офицера слышится то глухой топот ног, то дробные хлопки множества рук. И по тому, как слабеет этот шум, Максимов догадывается — физическая зарядка в роте подходит к концу. Пора бы прибыть с докладом Орлову…

Орлов — солдат-первогодок сегодня в свободной смене внутреннего наряда. Уходя на реку, капитан приказал ему сообщить об окончании физзарядки. Максимов мог бы и не требовать этого, но хотелось проверить исполнительность подчиненного. Максимов принял роту недавно, до этого работал секретарем комсомольского бюро части. И теперь вот старается использовать каждую возможность для знакомства с людьми, которыми придется командовать не один год.

Опоздание Орлова заставляет капитана отвлечься от реки. Максимов поднимает голову и видит неподалеку от себя командира восьмой роты майора Басова, стоящего у крутого обрыва.

— Ты чего здесь торчишь? Иди сюда, новость сообщу, — зовет его тот, уперев руки в бедра. Шесть лет назад они окончили одно военное училище. Вместе прибыли в полк. Но служба у них сложилась по-разному: Максимова избрали секретарем комсомольского бюро части, Басов же стал командиром роты. Он обычно подшучивал над работой Максимова, но когда узнал, что тот принимает роту, да еще девятую, — «На то она и девятая, — говорили в полку, — чтобы первой не быть», — был немало удивлен. «Алешка, комсорг ты мой правильный, ты с ума сошел! Зарежет тебя девятая», — заявил он в первый же день заступления Максимова на новую должность.

Алексей подходит к Басову. Тот, словно забыв, зачем позвал, по-медвежьи поворачивается к стоящему рядом солдату:

— Раздевайся, Рыжов, не тяни волынку.

— Глубоко тут, товарищ майор, — передергивает плечами Рыжов. — Могу утонуть, я ведь степняк…

Басов молча сбрасывает с себя обмундирование и, ни слова не говоря, прыгает в воду. Вынырнув, кричит:

— Прыгай, тебе говорят! Не утонешь, командир рядом!

— Вот напасть-то, — жмется солдат, глядя на Максимова.

Алексей знает Рыжова, ему не раз в бытность секретарем приходилось разговаривать с солдатом. Робкий, с ним, вероятно, надо поаккуратней. Максимов быстро раздевается и берет Рыжова за руку:

— Вместе пошли, не робей… Вот так…

Басов округляет глаза, что-то хочет сказать капитану, но сдерживается и только крутит головой.

— Портить людей и я могу, — говорит Басов Максимову, когда они выходят на берег. И, повернувшись к Рыжову, повышает голос:

— Плавать вы будете, а сейчас — марш в отделение… степняк!

— Эх, Алешка, ты что думаешь, рота детский сад? — оставшись с Максимовым наедине, продолжает сокрушаться Басов. — Нет, брат, если ты с каждым как с малым дитяткой будешь цацкаться, ты не командир. Командир — это… — он выразительно смотрит на капитана и, не найдя подходящего слова для сравнения, надолго умолкает.

Идут с реки рядом, нога в ногу, не спеша. Роща, палатки, лес уже залиты солнцем.

— Может быть, ты и прав, — тихо отзывается Максимов. Подумав о чем-то, он начинает доказывать, что к Рыжову, безусловно, нужен подход.

— Учи рыбу плавать! — прерывает Басов и, заметив идущего навстречу солдата, замедляет шаги:

— Твое чадо — Орлов спешит. Посмотрю, с какой ты стороны к нему подойдешь, — уже свернув с тропинки, бросает он Максимову. Удаляется Басов напрямик, через саженцы, раздвигая своими широкими плечами деревца, которые, выпрямляясь, с укором покачивают ему вслед кудрявыми головками.

* * *

Басов нравится Алексею, чем именно — он и сам до конца не понимает. Может быть, вот этой уверенностью, с которой тот так легко и прямо решает любое дело, решает с убежденностью, что по-другому нельзя, а только так, как он думает. «Прыгай, тебе говорят!» И баста! Вот так бы и ему, Алексею, поступить с Орловым: рубануть без оглядки, ведь на пять минут опаздывает с докладом. «И накажу, — решает капитан, искоса поглядывая на подошедшего солдата. — Что же тут рассуждать?».

Орлов стоит перед ним, вытянувшись в струнку, под гимнастеркой угадываются крепкие мускулы, и весь он тугой, плотный. Только лицо не по фигуре — суховатое, чуть вытянутое, с мягким, доверчивым взглядом серых глаз. Максимов мало знает солдата, слышал лишь от командира взвода, что рядовой Игорь Орлов хорошо «крутит на перекладине солнце».

— Сколько сейчас времени?

— На пять минут задержался. Умывальник приводил в порядок, сальник заменил: пять дней течет.

«Ну и рубани, рубани, опоздал же, — назойливо стучит в голове Максимова. — Что же стоишь, накажи…»

— Разберусь, — наконец, произносит капитан и медленно шагает к своей роте. Орлов идет за ним тихо, словно его и нет тут. А когда командир скрывается в палатке, солдат спохватывается:

— Мне-то как?

— Входите сюда… Читайте вот это место, — подает Алексей Орлову раскрытую книгу.

— Вслух читать?

— Читайте про себя, вслух не надо, я это уже читал, — говорит Максимов и вдруг вспоминает, что Басов так и не сообщил ему новость, о которой намеревался рассказать. «Вероятно, учения», — с робостью думает он и весь отдается этой мысли: ему не хочется, чтобы учения состоялись в ближайшие дни, рано… А тем временем Орлов читает:

«Вася, что же это такое… Разве не мог на одну минуту раньше… Ты же знал: один я, один я остался тут. Патроны кончились, камнями начал швырять. Где там! Подползли на бросок гранаты… И вот как изувечили, гады. И пулемет изуродовали. Ты же солдат, Вася, как мог опоздать?

Василий смотрел на искалеченные ноги Ивана Рыжова сначала тупо, как в тумане, потом с ясным, четким сознанием. И чем больше эта ясность овладевала им, тем глубже он понимал: никогда и ничем не сможет оправдать свою вину перед этим человеком. Он виноват!»

Орлова заинтересовала книга, ему хочется читать дальше, узнать о судьбе Ивана и Василия, но командир, видимо, ждет, что скажет он, Орлов, по поводу прочитанных строк: ведь не без цели же дал капитан книгу?

— Иван, видать, был хорошим бойцом, — робко подает голос солдат.

— Какой Иван?

— Я вот о книге, товарищ капитан.

— Иван! — повторяет Максимов. — Да, хорошим… — Он медленно поднимается и выходит из палатки. Солдат спешит за ним.

— Вы свободны, — говорит ему Максимов, направляясь к умывальнику. Орлов долго смотрит вслед капитану.

— Ну и ну, хотя бы отругал, что ли, — вздыхает он. На душе у Орлова какая-то тяжесть.

* * *

Проверив умывальник и найдя то, что искал, Максимов успокоительно шепчет:

— Толково отремонтировал. А вот другие этого не сделали, — с минуту капитан разглядывает сальник. Все же оплошность, которую допустил Орлов, еще продолжает волновать Максимова.

— Алексей! — вдруг появляется из-за угла постройки Басов. Он уже успел побриться, сменить полинявшую гимнастерку на новую и теперь выглядит помолодевшим: округлые щеки так и пышут здоровьем.

— Я же обещал тебе новость, — подходя к умывальнику, говорит майор. — Не догадываешься, какую?

— Догадываюсь. Учение наметил генерал…

— Точно. Командирский нюх у тебя еще остался. Эх, Алешка, местность там песчаная, не грунт, а вода!

— Думаешь, не справлюсь, Сергей?

— Ничего я не думаю, — скороговоркой отвечает Басов и, помолчав, добавляет:

— Признайся: ведь многое забыл на комсомольском посту?

— Может быть…

— Может быть, — в тон Максимову повторяет майор и снова торопится по своим делам.

После занятий в жизни, лагеря наступает небольшое затишье. Басов сидит на скамейке, в квадратике для курения. Вдруг он привстает, заметив на песчаной дорожке брошенный кем-то лист бумаги: «Кто же это сорит мне тут?..»

Басов перепрыгивает через небольшой штакетник и поднимает не листок, а конверт. «Рыжову Ивану Ивановичу», — чуть скривив левую бровь, читает он надпись. Иван Иванович! Вот как! Такой тихоня, а Иван Иванович. Прочитать бы, что пишут солдату. Он ведь никогда не разговаривал с Рыжовым о доме, все как-то времени нет, и, откровенно говоря, этими делами у него комсомольский секретарь занимается. На одно мгновение что-то кольнуло: неловко стало перед самим собой. Но уже через минуту майор решительно заключает: «А захламлять дорожки не разрешено… Иван Иванович!»

До его слуха вдруг доносится голос Максимова. Басов выпрямляется и сразу замечает группу солдат, склонившихся над огромным ящиком. Возле Максимова стоит Орлов, что-то отвечает капитану.

«Колдует Алешка», — думает Сергей и, когда Максимов остается один, направляется к нему. Подойдя к ящику, долго смотрит на окопчики, вырытые в песке и укрепленные оплеткой из тонких лозинок.

— Сам придумал или инженер полка подсказал?

— Коллективно, вместе с командирами взводов, — отвечает Алексей. — Хорошо получается! Теперь солдаты каждый день будут тренироваться. Знаешь, Орлов таким смекалистым оказался: любую вводную решает. Думаю, на учениях последним не будет.

Басов садится на край ящика. Он замечает Рыжова, показавшегося возле палатки.

— А знаешь, Алешка, Рыжов-то мой — Иван Иванович. Письмо я нашел…

— Какое письмо?

— Обыкновенное. Вероятно, от матери.

— А ты что, не знал, что он Иванович?

Нет, конечно, он знал, но только по спискам ротной канцелярии, которые помнятся, подчас, не сердцем, а умом. Главным для Басова всегда было то, что Рыжов — солдат, а он старший командир в роте, и что подчиненный обязан с полуслова понимать его. А вот Иван Иванович внес в привычные понятия какое-то беспокойство, но признаться в этом Басов сейчас не хотел.

— У командира и без того дел хватает, — поднимается Сергей. — Через два дня учения. А хорошо ты придумал с ящиком-то. Хорошо… — повторяет Басов.

* * *

Ночь душная, сухая. Наверное, от этого звезды кажутся искрами, неподвижно висящими в темном небе. Трудно идти по песчаной местности: земля уползает из-под ног. Но Максимов не может сидеть на месте, почему-то тревога одолевает: а вдруг там, в окопах, что-нибудь случилось, обвалилась земля и придавила Орлова. «Почему Орлова?» — спрашивает себя Алексей и торопится на левый фланг, на стык с восьмой ротой, хотя в действительности знает, что там ничего особенного не может произойти. Чуть ли не с каждым солдатом в отдельности разговаривал, подсказывал, как себя вести, что делать, да и командиры взводов и отделений немало потрудились. И все же не сидится на месте. «Старая привычка, — думает капитан. — Комсомольская работа, она без людей — ноль без палочки».

Возле окопчика, расположенного на стыке с восьмой ротой, Алексей останавливается. Из темноты доносится разговор. Максимов узнает голос Орлова. «Что же беспокоился, ведь все в порядке», — с удовлетворением думает он. Подойдя к солдатам, Максимов сразу включается в беседу. Деловые вопросы, веселые реплики людей радуют капитана. Хорошо! Мысли командира и подчиненных идут в одном русле.

На востоке появляется светлая полоска зари, капитан спешит на свой наблюдательный пункт.

— Сосед! — грудным голосом окликает Басов Максимова. Рядом из окопчика виднеется голова связиста.

— Что, волнуешься, комсорг? — спрашивает Сергей.

— Есть немного, — признается Максимов.

— Слышал, какого нам посредника подбросили?

— Нет.

— С двойной фамилией, подполковник Волков-Краснощеков из штаба дивизии. Знакомая личность?

— Знаю, очень точный человек.

— Вот и я говорю: очень точный Волков-Краснощеков. В прошлом году он твоего предшественника майора Зубкова утопил на проверке, как былинку, срезал на вопросах. Учти, Алешка, — предупреждает Басов и поворачивается к связисту:

— Сазонов, потревожь командиров взводов, как у них там дела? Пусть проверят готовность отделений. Ох, не люблю тишины! И светает так медленно. Ты что, там был? — взглядом он показывает на передний край.

— Был.

— Ну и что же? Беседку провел?

— Провел…

— Похвально, Алеша, — уже вслед Максимову бросает Басов.

Заря все шире и шире разводит розовую заводь. Краски свежие, молодые и от этого как-то веселее делается на душе, ощутимее чувствуется ожидание «боя». А вот и сигнал к атаке. Как бы ни готовился к нему Максимов — зеленая ракета появляется внезапно. Началось! Капитан берету телефониста трубку. Откашливается — почему-то сразу пересохло в горле, ждет секунду, потом твердым голосом предупреждает командиров взводов:

— К танкам держитесь ближе, к танкам вплотную… Понятно?

Ему хочется отдать еще какое-то распоряжение, но он только приподнимается на носках, нетерпеливым взглядом окидывает всхолмленную местность. Она лежит перед ним, как лежала и до этого — совершенно безучастная к его тревожно-приподнятому настроению. Ей дела нет до того, что сейчас переживает Максимов.

Через несколько минут картина меняется. Алексей видит в бинокль, как по песчаному подъему катятся к высоте изломанные цепи атакующих солдат, вспыхивают и тут же гаснут разрывы снарядов «противника». На левом фланге особенно выделяется фигура офицера. «Басов», — определяет Максимов и решает выдвинуться вперед. Он связывается по радио с командирами взводов, потом просит комбата усилить артиллерийский огонь по второй траншее «противника» и спешит к намеченному месту.

Вот-вот начнется штурм высоты. Внезапно «противник» ставит огневую завесу. Ярко-желтая стена разрывов, колыхаясь и вздрагивая, тянется на несколько десятков метров, окаймляя подступы к опорному пункту. Алексею кажется, что он слышит тяжелое дыхание солдат, прижатых огнем к земле.

В поле зрения попадается Орлов. Он, видимо, как и все, ждет от него, Максимова, команды, распоряжения, чего-то такого, что прервало бы эту тяжелую мертвую паузу.

— Эй, девятая, какого черта бездействуешь! — кричит Басов, находящийся метрах в пятидесяти пяти. Сразу делается легче: вместе они быстро примут правильное решение.

— Сергей, слушай! — кричит ему Максимов. Но тот отчаянно закрутил головой, молча провел ребром ладони по горлу.

— Не пойму! Что случилось?

— Этот Волков-Краснощеков вывел меня из строя. Я — убит, — в голосе Басова злость.

Опять на глаза попадается Орлов. На одно мгновение мелькает мысль: броситься туда, в залегшие цепи бойцов, поднять роту в атаку, как это делали в критический момент командиры на фронте. Но он тут же отказывается от этого решения: «Нет, этим сейчас «противника» не возьмешь, да и потери могут быть большие». Мгновение капитан думает и поворачивается к связисту. Радист скорее понял по взгляду Максимова, чем расслышал цифры кода, позывные командира артиллерийской батареи.

— Артиллерия противника уничтожена, — через минуту сообщили ему. Он поднялся и сразу, одним взглядом окинув всю роту, подал сигнал «В атаку!».

— Ура!!

— А-а-а, — отозвалось по всему фронту.

Максимов увидел Орлова. Тот бежал размашисто, не так, как другие: он словно летел на крыльях. Капитана охватило вдруг острое желание оказаться рядом с ним, подбодрить: вот так и держись в службе!

* * *

Рота Басова брилась, чистилась, наглаживала обмундирование: через час солдаты едут к шефам, в колхозный клуб, на смотр художественной самодеятельности. Майор еще с утра проинструктировал старшин, поговорил с секретарем комсомольской организации. Ему захотелось сказать несколько слов и солдатам, но остановила мысль: «Не на стрельбище отправляются, да и секретарь с ними едет».

Басов пытался собраться с мыслями. Почему все-таки девятая оказалась на учениях впереди восьмой, получила более высокую оценку? Когда там, в поле, он услышал фразу генерала: «А девятая на этот раз подходяще выглядит», он не придал ей особого значения. А вот теперь, после официального разбора никак не может освободиться от назойливого вопроса: «Почему, почему?»

У здания клуба толпятся солдаты. Сейчас сюда подойдут машины, и люди уедут в колхоз. Среди отъезжающих Басов вдруг заметил Максимова. Алексей рассказывает солдатам, видимо, что-то веселое, забавное — время от времени раздается громкий хохот. «Делать ему нечего, вот байки и сочиняет», — думает Басов, садясь на скамейку. А как только скрывается за воротами последняя машина, направляется в учебный класс. Здесь, обложившись бумагами, методической литературой, он долго сидит, склонясь над столом: дня через два нужно провести инструкторско-методические занятия с сержантами.

Басов углубляется в работу. А когда поднимается из-за стола, вновь ловит себя на мысли: «Почему же девятая выглядит теперь подходяще?» Сергей подходит к окну, смотрит на знакомые сопки, за которыми угадывается безбрежная водная ширь. Шесть лет он, Басов, служит у берегов этого Тихого, а по существу вечно беспокойного океана. «Беспокойного, — вслух произносит Сергей. — Да, Максимов тоже с виду тихий, а вот обскакал на учениях. Да что я в самом деле? Алешка да Алешка!» — упрекает он себя.

Выйдя из класса, Басов увидел сидящего на скамейке Рыжова.

— Почему здесь? — подойдя к солдату, спрашивает Басов.

— Отдыхаю, товарищ майор. Только что сменился, дневальным по роте стоял.

— Дневальным? Та-ак… А что это у вас за книга?

— Рассказы о фронтовиках, рядовой Орлов из девятой подарил. Он мой земляк, товарищ майор.

— Из одного села?

— Из одного.

— Разрешите-ка посмотреть. — Басов берет книгу, листает и тут же передает ее солдату.

— Ну, ну, читайте, это хорошо.

— Тут, товарищ майор, о моем отце написано. А книжку капитан Максимов разыскал.

— Об отце?

Первые строчки очерка Басов читает бегло, не видя знакомой фамилии: солдат, наверное, что-то напутал. Но вот…

«Василий смотрел на искалеченные ноги Ивана Рыжова сначала тупо, как в тумане, потом с ясным четким сознанием. И чем больше эта ясность овладевала им, тем глубже он понимал: никогда и ничем не сможет оправдать свою вину перед этим человеком. Он виноват!»

Майор, наконец, отрывается от книги, долго молчит. Нет, он не думал, что отец Рыжова — герой. А что он может сказать о сыне, вот об этом Иване Ивановиче? Плавать не может — это-то он точно знает. А вот Максимов и тут успел.

Басов пытается продолжить разговор с солдатом, но чувствует, что беседа не клеится. И когда в воротах показываются машины, возвращающиеся от шефов, он облегченно вздыхает.

Из кузова головного грузовика выпрыгивает Максимов. Лицо у него немного усталое, но глаза с живинкой.

— Алешка, что же ты не сказал мне, что едешь к к шефам, — упрекает Басов капитана.

— Учи рыбу плавать, — смеется Максимов.

— А-а, какая там рыба, — Басов отводит Алексея в сторону.

— Ты вот эту книжку читал?

— Читал.

— И знаешь, что Рыжов — сын?

— Знаю…

— Эх, Максимов, Максимов, сосед ты мой правильный, что же ты молчал? — вздыхает майор. — Понимаешь, что-то у меня муторно сегодня на душе. Всегда, с самого начала службы все ясно было, а вот сегодня сомнение одолевает…

И о чем-то подумав, он заключает:

— Кое-чему ты меня все же научил, сосед-Алешка!

Оглавление

ОГОНЕК Рассказ солдата

БАСОВ И ЕГО СОСЕД