Песня Победы. Стихотворения (fb2)

- Песня Победы. Стихотворения [Сборник] (Антология поэзии - 1985) 332K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Андреевна Ахматова - Илья Владимирович Авраменко - Вячеслав Николаевич Кузнецов - Вера Михайловна Инбер - Александр Яковлевич Яшин

Песня Победы. Стихотворения

Читателям этой книги

Книга, которую вы открываете, собрана из произведений поэтов, чья военная судьба связана была с Ленинградом.

И посвящен наш небольшой сборник «Песня Победы» тем незабываемым дням, когда Советская Армия, все ее бойцы сражающегося народа осуществили разгром фашистских войск у стен великого города Октября, принесли освобождение братским республикам Прибалтики, измученным людям Европы, расписались на камнях поверженного фашистского рейхстага.

«Мы пришли сюда от стен Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Вильнюса, Сталинграда, Бреста для того, чтобы война никогда не возвращалась к нам из разгромленного гнезда фашизма». Так думали взрослые и дети в том незабываемом 1945 году, об этом слагали свои песни, сказания, поэмы певцы во стане русских воинов.

Поэты во все времена мировой истории, начиная от троянской войны, от Игорева похода и штурма российских войск, сокрушивших полчища Наполеона, воспевали доблесть храбрых, оплакивали погибших, прославляли мир, пришедший на смену ненависти, попиранию доброты, уничтожению.

Я не забуду, как на руинах Кенигсбергского университета в городе Восточной Пруссии, откуда развязанная бесноватым фюрером война ринулась на Восток, мы увидели разбитую мозаику, изображавшую древнего ученого, склонившегося над чертежом, в то время как над ним уже был занесен меч убийцы.

А над этим символическим рисунком, на высоте третьего этажа, год или два спустя там же я увидел на присыпанных землей руинах маленькое зеленое деревцо.

Оно было, словно весенний флажок, салютующий новым школам, домам возрождаемого здесь молодого советского города Калининграда.

Поэзия сродни такому деревцу. Стихи, которые вы здесь прочтете, писались в окопах и в блиндажах Ленинградского фронта, на кораблях, в обледенелых ленинградских жилищах.

И позднее, когда враги были отброшены от Ленинграда, блокада снята, наши войска двинулись на Запад. И с теми, кто освобождал родную землю, кто принес мир измученным народам Европы, были и воины-поэты. Мы назвали эту книжку «Песня Победы».

В ней много стихотворений, посвященных радостному дню 9 мая 1945 года. Но, как поется в одной из самых замечательных песен о нашей Победе, «это радость со слезами на глазах».

Ведь празднуя победу, мы вспоминали о тех, кто, завоевывая ее, не дождался этого счастливого дня. И такие стихи тоже полноправно входят в книгу.

Мы глядели тогда в озаренное победным салютом небо, плакали и не скрывали наших слез!

Война безжалостна, она уничтожает не только человеческие жизни, но и сады, шедевры зодчества. Но вот слово, начертанное на тонком бумажном листке, оставшееся в чьей-то благодарной памяти, переписанное на слух, пропетое впервые во фронтовой землянке, долговечно. Оно продолжает жить, даже если его творец сгорел в танке, убит в атаке или уже в мирное время, натрудивший в военные годы сердце, до срока покинул наш строй.

И все-таки воины-певцы продолжают находиться в нем, как живет юная пионерка, вошедшая в эпос блокады, Таня Савичева в рядах сегодняшних школьников восьмидесятых годов.

Книга «Песня Победы» включает в себя не только произведения поэтов-фронтовиков, взрослых граждан и гражданок города-героя Ленинграда. В нее входят и произведения младших братьев, юных защитников города Ленина, встретивших в нем войну подростками. Сейчас — это зрелые люди. Включили мы в сборник и стихотворения поэтов, чье детство прошло в других местах, приписанных к Ленинграду в послевоенные годы, сроднившихся с ним.

Человеческие память и сердце, опаленные огнем войны, продолжают, подобно блокадному метроному, свой отсчет даже тогда, когда иные из творцов уже ушли, а маленькие Гавроши осады стали взрослыми мужами. Так соединились в поэтическом строю защитники Ленинграда, чей стих вписан в историю города, Николай Тихонов и Ольга Берггольц, Анна Ахматова и Николай Браун, и те, кому, по образному выражению тогдашнего ленинградского школьника, а ныне поэта Юрия Воронова, «...в сорок третьем выдали медали, и только в сорок пятом — паспорта».

И еще живут эти стихи потому, что на Киевщине наливается соками выращенный сельскими школьниками «Сад поэтов», где рябина, и тополь, и туя носят имена погибших молодых певцов, солдат Великой Отечественной, а в известном музее «А музы не молчали» при ленинградской школе № 235 наряду с партитурой бессмертной блокадной симфонии Дмитрия Шостаковича сберегается страничка со стихами и рисунками мальчика, ставшего позднее поэтом.

И оттого, что стихи о Победе, создававшиеся в войну и многие годы спустя, при всем различии авторского почерка и стиля, объединены общей судьбою их авторов, хочется, чтобы «Песня Победы» прозвучала в вашей душе как единое целое.

И те ее слова, что врезаны Историей навечно в камни Пискаревского мемориала, и те, что пели и продолжают петь в годовщины Победы ваши деды, бабушки, матери и отцы, и те, что живут в исканиях пытливых комсомольцев, красных следопытов, звучат, словно серебряные и золотые горны на пионерских сборах!

Всеволод Азаров

Илья Авраменко

На Международном проспекте
8 июля 1945 года

Дорогой смелых вдаль ушла война.

И снова к нам вернулась тишина.

Примкнув к винтовкам плоские штыки,

сквозь город шли гвардейские полки.

Держали шаг за Пулковской горой,

а тут смешался воинский их строй.

Спешили жены в радости к мужьям,

и матери бросались к сыновьям,

и дети — со слезами на щеках —

смеялись у гвардейцев на руках.

Невесты женихам несли цветы,

как знак своей любви, своей мечты,

что сердце их сумело уберечь

всю теплоту недолгих первых встреч.

Июльской ночи благостный покой

дыханьем счастья хлынул над рекой.

И эта ночь — прозрачна и светла —

в века неповторимою вошла.

Всеволод Азаров

Долгий день

Ежегодно, девятого мая,

Под весенний песенный гуд,

В гневный мир дорога прямая

Назначает точный маршрут.

Молодых будя на рассвете,

Входит день, виски холодя.

Ветеранам приносит ветер

Капли слез и брызги дождя.

Счастью есть и горю причины,

Обрывает время струну,

И уже подают машины

В обожженную боем страну.

Едут матери, дедушки, внуки,

Голубеет подснежников луг,

Их щадят солдатские руки,

Огрубелые пальцы подруг.

Троньте стебли юности, троньте

В память давних встреч и потерь,

И любовь, что сгорела на фронте,

Ударяет в сердце теперь.

Но внезапно тихнут беседы,

На закате гаснут бои...

С нами те, кто лег до победы,

В эту глину, в эти ручьи.

И подснежник становится черным,

Исчезает след на тропе,

Лишь надтреснутый голос горна

Говорит о грозной судьбе.

На горячий мрамор слетают,

Словно пчелы, буквы имен

В долгий день девятого мая,

Опаленный кровью знамен.

Ленинградская подпись

Мне на войне не повстречался он,

Хоть знал я многих фронтовых шоферов,

Но хлеб, который автобатальон

Доставил в наш непобедимый город,

Но кровь, что он для раненых привез,

Хотя по льду хлестала смерть вдогонку,

Но дети, что нам дороги до слез,

Усаженные в мерзлую трехтонку,

Так сблизили и породнили нас,

Хоть не встречались ни в гостях, ни дома.

Как будто и меня в войну он спас,

До самой малой черточки знакомый.

Была, как рана, Ладога в груди...

Там, в ледяной воде купая кузов,

Его товарищ, шедший впереди,

Сорвался в полынью с бесценным грузом.

Там промедленья не было другим,

Вдали штурмовки слышались удары.

И тускло, подавая знак живым,

Из синей глубины светились фары.

Ушел на запад автобатальон.

Водитель рвался в пекло, зубы стиснув,

Хоть до Берлина мог дойти не он,

Крещенный смертью на Дороге жизни.

Сегодня он, доживший до седин,

Припоминает дней былых отвагу,

Что все-таки и он вошел в Берлин,

И он пришел в победный день к рейхстагу.

И начертал предупрежденье всем,

Кого в бою повергла наша сила:

«Из Ленинграда мы пришли затем,

Чтобы война к нам больше не ходила!»

Анатолий Аквилев

Перед боем

Откройте люки настежь!

Пусть пока

в наш дом стальной ворвется свежий воздух.

Нам, может, в этом танке жить века,

на пьедестале

поднимаясь

к звездам!

Тяжелый след

Сергею Орлову

Тяжелый след.

Упрямый след.

Под пулеметами.

Ползком.

Еще мне, может, двадцать лет

плеваться одерским песком.

Еще я вижу до сих пор

в зрачках погибших в этот день,

как брошенный войне укор,

вовсю цветущую сирень.

Так кто ж осмелится сказать

когда-нибудь тебе и мне:

— Война прошла,

зачем писать

о том, что было

на войне?

Маргарита Алигер

Ленинград. Весна 1946-го

Будний день похож на воскресенье, —

на душе ни тягот, ни обид.

За окном смятение весеннее,

розовый исаакиевский гранит.

Теплый дождик... Спутанная пряжа

ветреных бездомных облаков...

Оползает краска камуфляжа

с крутолобых вечных куполов.

Ветром сдуем, дождиками смоем

черные твои, война, следы.

Далеко от глаз досужих скроем

знаки несмываемой беды.

Чтоб осталось время только славой,

утренним лучом над головой,

красотой, осанкой величавой,

розовым гранитом над Невой.

Иван Антонов

Ответ сыну

— А солдаты, на фронте плакали?

Вопрос сына

В бою солдатам не до слез.

Они их в сердце где-то прячут.

И все же, как солдаты плачут,

Мне в жизни видеть довелось.

Весна шумела над Невой,

А над Берлином бушевала

Гроза

И думать не давала,

Что мы идем в последний бой.

Но вот погас огонь орудий,

И в непривычной тишине

Вначале показалось мне:

В глубоком сне земля и люди.

Весны сиреневый настой,

Еще дымясь, земля глотала,

И у речного краснотала

Туман бродил в траве густой.

И люди, глядя на рейхстаг,

Окаменели.

Поражались,

Как двое из солдат старались

Установить крылатый флаг.

И вдруг все снова загудело:

— Победа!

— Кончилась война!

И даже строгий старшина,

Водивший нас в атаки смело,

Не по уставу подобрел,

Раздав вино своим солдатам,

Схватил в объятия комбата,

А сам...

По-детски заревел.

Вот так, мой сын,

Солдаты плачут,

Навзрыд,

Друг друга горяча,

Целуясь, радуясь, крича —

И слез своих они не прячут.

Анна Ахматова

Победителям

Сзади Нарвские были ворота,

Впереди была только смерть...

Так советская шла пехота

Прямо в желтые жерла «берт».

Вот о вас напишут книжки:

«Жизнь свою за други своя»,

Незатейливые парнишки, —

Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, —

Внуки, братики, сыновья!

1944

* * *

А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена! Ведь все равно — вы с нами!..

Все на колени, все! Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами —

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

1942

Ольга Берггольц

Накануне

...Запомни эти дни. Прислушайся немного,

и ты — душой — услышишь в тот же час:

она пришла и встала у порога,

она готова в двери постучать.

Она стоит на лестничной площадке,

на темной, на знакомой до конца,

в солдатской, рваной, дымной плащ-палатке,

кровавый пот не вытерла с лица.

Она к тебе спешила из похода

столь тяжкого, что слов не обрести.

Она ведь знала: все четыре года

ты ждал ее, ты знал ее пути.

Ты отдал все, что мог, ее дерзанью:

всю жизнь свою, всю душу, радость, плач.

Ты в ней не усомнился в дни страданья,

не возгордился праздно в дни удач.

Ты с этой самой лестничной площадки

подряд четыре года провожал

тех — самых лучших, тех, кто без оглядки

ушел к ее бессмертным рубежам.

И вот — она у твоего порога.

Дыханье переводит и молчит.

Ну — день, ну — два, еще совсем немного,

ну — через час — возьмет и постучит.

И в тот же миг серебряным звучаньем

столицы позывные запоют.

Знакомый голос вымолвит: «Вниманье...»

а после трубы грянут, и салют,

и хлынет свет,

зальет твою квартиру,

подобный свету радуг и зари, —

и всею правдой, всей отрадой мира

твое существованье озарит.

Запомни ж все. Пускай навеки память

до мелочи, до капли сохранит

все, чем ты жил, что говорил с друзьями,

все, что видал, что думал в эти дни.

Запомни даже небо и погоду,

все впитывай в себя, всему внемли:

ведь ты живешь весной такого года,

который назовут — Весной Земли.

Запомни ж все! И в будничных тревогах

на всем чистейший отблеск отмечай.

Стоит Победа на твоем пороге.

Сейчас она войдет к тебе. Встречай!

3 мая 1945

Склоняет знамена народ

Надпись на Пискаревском кладбище

Здесь лежат ленинградцы.

Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.

Рядом с ними солдаты-красноармейцы.

Всею жизнью своею

они защищали тебя, Ленинград,

колыбель революции.

Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,

так их много под вечной охраной гранита.

Но знай, внимающий этим камням,

никто не забыт и ничто не забыто.

В город ломились враги, в броню и железо одеты,

но с армией вместе встали

рабочие, школьники, учителя, ополченцы.

И все, как один, сказали они:

«Скорее смерть испугается нас, чем мы смерти».

Не забыта голодная, лютая, темная

зима сорок первого — сорок второго,

ни свирепость обстрелов,

ни ужас бомбежек в сорок третьем,

Вся земля городская пробита.

Ни одной вашей жизни, товарищи, не позабыто.

Под непрерывным огнем с неба, с земли и с воды

подвиг свой ежедневный

вы свершали достойно и просто,

и вместе с отчизной своей

вы все одержали победу.

Так пусть же пред жизнью бессмертною вашей

на этом печально-торжественном поле

вечно склоняет знамена народ благодарный,

Родина-мать и город-герой Ленинград.

Петр Богданов

Песня о Ладоге

Сквозь шторм и бури, через все преграды

Ты, песнь о Ладоге, лети!

Дорога здесь пробита сквозь блокаду,

Родней дороги не найти!

Эх, Ладога, родная Ладога!

Метели, штормы, грозная волна...

Недаром Ладога родная

Дорогой жизни названа.

Пусть ветер Ладоги поведает народу,

Как летом баржу за баржой

Грузили мы и в шторм и в непогоду,

Забыв про отдых и покой.

Зимой машины мчались вереницей,

И лед на Ладоге трещал, —

Возили хлеб для северной столицы,

И радостно нас Ленинград встречал.

И знаем мы, кровавая блокада

Исчезнет скоро, словно тень:

Растут и крепнут силы Ленинграда,

Растут и крепнут каждый день!

Когда пройдут года войны суровой,

Залечит раны город мой,

Народ вздохнет и песню с силой новой

Споет о Ладоге родной.

Эх, Ладога, родная Ладога,

Метели, штормы, грозная волна...

Недаром Ладога родная

Дорогой жизни названа.

Декабрь 1942

Майя Борисова

Баллада о горячих строках

Он писал эти строки за час перед боем.

Он в атаке прикрыл эти строки собою.

Он убит был. И под безымянным пригорком

санитары его подобрали с земли.

И когда расстегнули карман гимнастерки,

эти строки им пальцы обожгли.

По солдатским рукам, точно пламя по веткам,

понеслись эти строки сквозь вьюжный простор

и дошли до редакции крупной газеты,

и, дымясь, улеглись на редакторский стол.

Их поставили вместо передовицы,

и газета огнем налилась до краев.

Ты ведь помнишь, обуглены были страницы?

Ты ведь помнишь, как вспыхнуло сердце твое?

Бабушка-партизанка

Вот так новость: бабушка сказала,

что она сражалась в партизанах!

— Кто же взял тебя в отряд, под пули?

Ты ж трусиха, милая бабуля!

У меня пустячная простуда —

у тебя сейчас же с сердцем худо.

Если оцарапаюсь до крови,

ты теряешь все свое здоровье.

А когда в кино палят из пушек,

ты же сразу затыкаешь уши! —

Бабушка в ответ вздохнула тихо:

— Верно... И тогда была трусиха...

И тогда мне было с сердцем худо,

ежели трясла кого простуда.

И тогда при виде чьей-то крови

начисто теряла я здоровье.

А когда с пригорка пушка била,

мне за всю деревню страшно было!

До того пугалась я, бывало,

за себя бояться забывала...

Семен Ботвинник

* * *

Берлин горит. Подтаявшая тьма

Все выше подымается и выше...

Огонь вошел в угрюмые дома,

И с тяжким гулом оседают крыши,

И наземь балки падают, звеня,

И жаркий пепел сыплется за ворот...

Я много видел пепла и огня;

Я видел свой, войну познавший город

И пламя, полыхающее в нем...

Берлин горит совсем другим огнем.

1945

* * *

Время счастливой и скорбной слезы,

сладкого хмеля...

После войны, как после грозы,

птицы запели:

в горле

комок от нахлынувших слов —

радостных, горьких...

Дудин,

Гудзенко,

Луконин,

Орлов —

все в гимнастерках.

Как это вышло —

никто не поймет:

на пепелище

птица в победное утро поет

звонче и чище.

Стих,

принесенный оттуда, звучал

не для почета...

Новое время,

начало начал,

точка отсчета.

Взяли перо, отомкнули штыки,

мы — не мальчишки!

Первые споры по части строки,

первые книжки...

Разве мы думали, милый, с тобой:

сердце устанет,

новая молодость — с новой судьбой

следом нагрянет.

Новые вина из новой лозы,

новые цели...

После войны, как после грозы,

птицы запели...

Николай Браун

Песня гнева

Памяти композитора Бориса Гольца, автора «Песни гнева», погибшего в дни ленинградской блокады

Он не спит,

Он пишет.

Мучит голод.

Дрожь коптилки.

Сумрак ледяной.

Что успел он?

Так еще он молод!

Два десятилетья за спиной.

Третье только началось недавно

И до половины не дошло...

Нынче ход какой-то своенравный

Музыки, встающей на крыло,

Будто сами возникают звуки,

Нарастают,

Крепнут,

Не сдержать!

В кости клавиш бьют костяшки-руки

И слабеют,

Но бегут опять,

Слух наполнив

Громом,

Гулом,

Звоном, —

Все еще не ясно ничего,

Все еще охвачено, как стоном,

Ярым гневом сердца самого.

Но уже отрывисто,

Как взрывы,

Как на марше топающий взвод,

Задыхаясь,

Здесь,

Нетерпеливо

Нота к ноте на листах встает.

Все забыто:

Голод, сумрак, стужа.

Он опять могуч —

И в полный рост,

В черных душах сея черный ужас,

Музыка встает до самых звезд.

— Смерть за смерть! —

Взывают миллионы.

— Кровь за кровь! —

Сердца им в лад стучат.

Взрыв.

Огонь.

И рушатся вагоны

Под откос —

И к черту, в чертов ад!

Он как будто сам в огне.

Но руки

Коченеют,

И темно в глазах,

И куда-то прочь уходят звуки,

И потерян такта мерный шаг...

Но опять встает, поет, взлетает

Музыка

И рвется в небосвод,

Громом,

Гневом,

Молнией сверкает

И уже в бессмертие ведет.

Медаль

Пройдя сквозь долгий грохот боя,

На слиток бронзовый легла,

Как символ города-героя,

Адмиралтейская игла.

Взгляни — заговорит без слова

Металла трепетный язык.

И воздух города морского,

И над Невой подъятый штык.

Вся бронза дышит, как живая,

В граните плещется река,

И ветер ленты развевает

На бескозырке моряка.

И даль пылает золотая,

И синью светят небеса.

И вдруг, до слуха долетая,

Встают из бронзы голоса:

«Мы так за город наш стояли,

Так эту землю берегли,

Что нынче музыкою стали,

Из боя в песню перешли.

Мы слиты из такого сплава,

Через такой прошли нагрев,

Что стала бронзой наша слава,

Навек в металле затвердев».

Слова уходят, затихая,

В металл, в бессмертье, в немоту

И, снова бронзой полыхая,

Игла пронзает высоту.

1944

Павел Булушев

Салют
(27 января 1944 года)

Мне повезло: я был в числе тех, кому 27 января 1944-го было поручено произвести праздничный салют в честь окончательного снятия блокады и полного разгрома фашистов под стенами Ленинграда. Это был всем праздникам праздник! Яркие всполохи многоцветных ракет высвечивали из январского мрака лица ленинградцев. Люди смеялись и плакали. Я выбрасывал в черное небо шары ракет большой мощности и тоже смеялся и плакал. Но слезы были горьки, как пороховой нагар.

Победа! Победа! Но на войне даже огромная радость ходит рука об руку с большой бедой...

Черное небо вспорото

сабельным взмахом ракет.

Небо великого города

окрашено в разноцвет.

Падает черное небо

отблесками в Неву.

Отныне блокада — небыль!

В полнеба салют — наяву!

Вьюжится, вьюжится, вьюжится

огненный снегопад.

В огненном вальсе кружится

праздничный Ленинград.

А мы у моста Дворцового,

из сквера, что у дворца,

привычные к ливню свинцовому,

впервой палим без свинца.

И я — сотоварищи рядом, —

сбросив на снег шинель,

развешиваю над Ленинградом

праздничную шрапнель.

Небо золотом вспорото,

но черен январский лед.

И по червонному золоту —

черный свинцовый налет.

И свет, и мрак непролазный

отныне в едином ряду.

Победа, вобравшая разом

и празднество и беду.

В сверкающем сабельном взмахе

взмывает салют в зенит...

За этот салют в атаке

в среду мой брат убит.

У старой землянки

Проносятся весны, уносятся весны.

Вздымаются к небу могучие сосны.

И в спилах дерев — многоцветные кольца,

как память о том, что я был комсомольцем.

...В сосновой тиши, на забытой полянке

мы с дочкой нашли котлован от землянки.

А в центре, где взвод наш ютился когда-то,

зеленый дневальный — сосна вполобхвата.

Когда ж ты успела — из крошечки-семечка?

И сколько же минуло времени-времечка?!

Но в спил не взглянуть — от корья до средины.

И не перечесть календарные кольца...

Вдруг ветер смахнул седину и морщины,

и вновь я увидел себя комсомольцем.

И юность, моя комсомольская юность

к землянке со взводом из боя вернулась.

И — слышишь? — в соседнем густом мелколесье

вновь завелась наша взводная песня.

И жизнь не прожита, и песнь не допета.

И каждый уверен: «...вернусь, Лизавета».

...Недлинно нам песенки пела война.

И все ж я вернулся. — Ну, здравствуй, сосна!

Елена Вечтомова

День Победы

День Победы прогремит, блистая,

День предельной, полной чистоты, —

Тронув солнце свежими листами,

Крупные раскроются цветы...

Так и думала я ледяною ночью,

Но совсем другим тот день настал,

Не слепил, увиденный воочью,

Не гремел, цветами не сиял...

Но такою тишиною встретил

И такою радостью вошел,

Что любую мелочь ты заметил,

Полюбил, подумал: «Хорошо!»

На ребячьей маленькой ладони

Под стаканом тянется росток...

Вот он водружен на подоконник,

Чтоб спокойно развернуться мог...

Мир еще спокойнее и лучше

У истоков всех своих дорог.

Тучи? Все прошли на запад тучи,

Все лучи стремятся на восток!

Варвара Вольтман-Спасская

Салют

О первый взрыв салюта над Невой!

Среди толпы стоят у сфинксов двое:

Один из них незрячий, а другой

Оглох, контуженный на поле боя.

Над нами залпы щелкают бичом,

И все дрожит от музыки и света.

Зеленые и красные ракеты

Павлиньим распускаются хвостом.

То корабли военные, линкоры

Палят в честь нас и в честь самих себя.

Свою победу торжествует город,

И не снаряды в воздухе свистят.

Нет, мир вокруг такой прекрасный, звонкий,

Что хочется нам каждого обнять...

А дети на руках, раскрыв глазенки,

Огни ракет пытаются поймать.

Казалось, елка в новогодних блестках

Повисла над ликующей рекой...

Так в эту ночь слепой — увидел звезды

И гимн победе услыхал глухой.

1944

Юрий Воронов

* * *

В блокадных днях

Мы так и не узнали:

Меж юностью и детством

Где черта?

Нам в сорок третьем

Выдали медали,

И только в сорок пятом —

Паспорта.

И в этом нет беды...

Но взрослым людям,

Уже прожившим многие года,

Вдруг страшно оттого,

Что мы не будем

Ни старше, ни взрослее,

Чем тогда...

* * *

Опять война,

Опять блокада...

А может, нам о них забыть?

Я слышу иногда:

«Не надо,

Не надо раны бередить».

Ведь это правда, что устали

Мы от рассказов о войне

И о блокаде пролистали

Стихов достаточно вполне.

И может показаться:

Правы

И убедительны слова.

Но даже если это правда,

Такая правда —

Не права!

Чтоб снова

На земной планете

Не повторилось той зимы,

Нам нужно,

Чтобы наши дети

Об этом помнили,

Как мы!

Я не напрасно беспокоюсь,

Чтоб не забылась та война:

Ведь эта память — наша совесть.

Она,

Как сила, нам нужна...

Татьяна Галушко

* * *

В сорок третьем году в Душанбе

Мама тихо сказала: «Тебе

Здесь придется освоиться, Татка,

Эти горы надежно стоят.

Я спасла тебя. Мы в Ленинград

Никогда не вернемся обратно.

Так тепло, так приветливо тут;

Это толстое дерево — тут,

А с пятнистой корою — платаны.

У тебя загорела спина.

Скоро ты оживешь. Но сперва

На жаре не снимай сарафана».

Время ждет, чтоб увидели вы,

Как я за руку маму держала

И лицо ее в бликах листвы

Колебалось, смущалось, дрожало.

Я глядела на смуглые лбы

Непоспешной, красивой толпы.

На нее я глядеть не могла:

Жалость горло свела.

Я и в эту минуту, сейчас,

Нажимая пером на бумагу —

Горлом сдавленным, — маминых глаз

Виноватую помню отвагу.

Я не крикнула ей: «Не реви!

Я тебя никогда не покину...»

Мне мешала ангина любви,

Ностальгии ангина.

Если в летнем сквозном кинозале,

На отвесном куске полотна,

Заслоненный людьми и слезами

Город тот выплывал из темна,

Я лишалась дыханья и тела:

Выраставшего сердца звезда,

Добела разгораясь, летела,

Устремлялась к нему навсегда...

Мама тихо сказала: «Ну вот,

Мы и дома. У самых ворот

Помнишь, та разорвалась фугаска,

И тебя откопал морячок.

Ну, не буду. Не буду. Молчок.

Ты довольна, моя черноглазка?»

Весна 45-го года

Весны целомудренны краски

И нежен дыхания пар.

Похоже, боится огласки

Воскресший из гибели парк.

Еще как бы издали глядя

На озера сизую гладь,

Он весь отдается отраде —

Присутствовать в жизни опять.

Начало блаженно. Он медлит,

Он силы свои позабыл...

Неужто железным и медным

И наголо смертным он был?!

Взирая, впивая, внимая,

Весь — деепричастие он.

И вдруг — с наступлением мая,

Заполнит собой небосклон.

Александр Гитович

Военные корреспонденты

Мы знали всё: дороги отступлений,

Забитые машинами шоссе,

Всю боль и горечь первых поражений,

Все наши беды и печали все.

И нам с овчинку показалось небо

Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму,

И тот, кто с нами в это время не был, —

Не стоит и рассказывать тому.

За днями дни. Забыть бы, бога ради,

Солдатских трупов мерзлые холмы,

Забыть, как голодали в Ленинграде

И скольких там не досчитались мы.

Нет, не забыть — и забывать не надо

Ни злобы, ни печали, ничего...

Одно мы знали там, у Ленинграда,

Что никогда не отдадим его.

И если уж газетчиками были,

И звали в бой на недругов лихих,

То с летчиками вместе их бомбили

И с пехотинцами стреляли в них.

И, возвратись в редакцию с рассветом,

Мы спрашивали: живы ли друзья?

Пусть говорить не принято об этом,

Но и в стихах не написать нельзя.

Стихи не для печати. Нам едва ли

Друзьями станут те редактора,

Что даже свиста пули не слыхали, —

А за два года б услыхать пора.

Да будет так. На них мы не в обиде.

Они и ныне, веря в тишину,

За мирными приемниками сидя,

По радио прослушают войну.

Но в час, когда советские знамена

Победа светлым осенит крылом,

Мы, как солдаты, знаем поименно,

Кому за нашим пировать столом.

Август 1943

Николай Глейзаров

Парень с Васильевского острова

Его не раз встречали вы

Закатною порой

С гармошкой над причалами

Над светлою Невой.

Идет вечерним городом,

Улыбки шлет друзьям,

А то вдруг переборами

Пройдется по ладам.

Гулял в рубашке шелковой

Веселый гармонист.

С Васильевского острова,

С завода «Металлист».

Но вот войной нагрянула

Фашистская орда,

Он защищать отправился

Поля и города.

Пел песенки походные,

В сраженьях первым был,

Он гнезда пулеметные

Гранатами громил.

Ходил в атаки грозные

Веселый гармонист,

С Васильевского острова,

С завода «Металлист».

В бою, навылет раненный,

Скомандовал: «Вперед!»

И, крикнув: «В бой за Родину!» —

Упал на пулемет.

А в госпитале утром он,

Едва набрался сил,

Баян свой перламутровый

С улыбкой попросил.

И заиграл походную

Веселый гармонист,

С Васильевского острова,

С завода «Металлист».

Ему все удивляются,

Сиделки сбились с ног:

То песней заливается,

То просится в свой полк.

Однажды утром раненых

Полковник навестил.

— Откуда ты, отчаянный? —

Он ласково спросил.

Ему ответил с гордостью

Веселый гармонист:

— С Васильевского острова,

С завода «Металлист».

Герман Гоппе

Однажды у старых окопов

Чудо из реальности суровой,

Вымысел, помноженный на грусть...

Юность спросит: — Мне вернуться снова?

— Невозможно... — Хочешь, возвращусь?

— И такой же точно будешь? — Буду.

Повторюсь, не пропустив ни дня.

Вот, чудак, ведь ты поверил в чудо,

Что ж тебе не веровать в меня?! —

Сосны покачнутся. И тревогу

Вынесет простуженный мотив

На одностороннюю дорогу,

На одноколейные пути.

Под ногой камней возникнет ропот.

С тяготением земным не в лад

С бруствера осевшего окопа

Медленные камни полетят.

И уже движеньем увлеченный

Прошепчу: «Ты воскресишь друзей?»

А она спокойная: «О чем ты?

Я тогда не стала бы твоей.

Впрочем, ладно, им в могилах тесно.

И уж раз завел об этом речь,

Пусть твои товарищи воскреснут,

Пусть встают, им снова в землю лечь...»

И предсмертной болью обжигая,

Ударяет ледяное — «пусть».

— Врешь! — кричу. — Ты не моя — чужая.

А моя не скажет — «возвращусь».

Архимед

К слепым и полузрячим

На госпитальный свет,

Должно быть, наудачу

Забрел к нам Архимед.

Не слишком ли? Не слишком.

Блокадная пора.

Шуршат страницы книжки,

Читает медсестра...

Когда грабеж повальный,

Мечей злорадный звон,

Трудом фундаментальным

Решил заняться он.

В своем саду-садочке,

Витая вдалеке,

Чертил углы, кружочки

На чистеньком песке.

Ворвался воин Рима,

Ворвался — ну и что ж?

Врагу невозмутимо:

— Не затемняй чертеж! —

К несчастью, воин ведал

Одно: тупить свой меч.

А мог бы Архимеда

Просить, предостеречь.

И вывод хитроватый

На тыщи лет вперед:

Уж выбрал с краю хату,

Молчи — и повезет...

И замерла страница,

Когда сказал сосед:

— Кончай читать, сестрица.

Оболган Архимед.

Хозяин камнепада,

Он до последних дней

Командовал что надо

По-нашему бригадой

Тяжелых батарей.

— Почти, — добавил некто,

Подняв лицо в бинтах, —

Точней, он был инспектор

В технических войсках.

Но главное, ребята,

Я утверждать берусь,

Что он погиб солдатом,

Мудрец из Сиракуз.—

Свет от коптилки замер,

Немногим видный свет.

И плакал перед нами

Счастливыми слезами

Блокадник Архимед.

Глеб Горбовский

Рубежи

Беспристрастно, как птица с вершины полета,

без добра и без худа, без правды и лжи

я гляжу на бегущие в рвах и болотах,

на шуршащие в скалах ничьи рубежи.

Зеленеют солдаты. Торжественно мокнут.

Полосатый шлагбаум ложится на путь.

А в ничейном кустарнике птицы не молкнут:

всепланетные песни терзают им грудь.

Вечереют солдаты. Торжественны лица.

Только я беспристрастен, как каменный пик.

...А земля, будто в трещинах, в этих границах,

подо мною, растущим к звезде напрямик!

Собираю глазами наземные краски,

отпираю себя, словно ржавый замок,

и... срываюсь! И бьюсь!

Не могу беспристрастно...

И на русскую землю валюсь, как щенок.

Обнимаю корявую старую вербу,

поднимаю над полем себя, как свечу...

И в стальную, пшеничную, кровную — верю!

И вовек никому отдавать не хочу.

Детство мое

Война меня кормила из помойки:

пороешься и что-нибудь найдешь.

Как серенькая мышка-землеройка,

как некогда пронырливый Гаврош...

Зелененький сухарик, корка сыра,

консервных банок пряный аромат.

В штанах колени, вставленные в дыры,

как стоп-сигналы красные горят.

И бешеные пульки, вместо пташек,

чирикают по-своему... И дым,

как будто знамя молодости нашей,

встает над горизонтом золотым...

Наталия Грудинина

Дедушка

Начинается день усталостью.

Поясничными злыми болями.

Это значит, что дело к старости,

К отголоскам войны тем более...

Что-то колет в боку и в печени.

Шестьдесят годков за плечами.

Восемь раз в медсанбатах леченный,

Больно свыкся ты, дед, с врачами.

Что ли, будешь лежачим к завтраму,

Чтоб весь дом за тобой ухаживал?

Хоть с косой в руке, хоть на тракторе

Впереди других, помнишь, хаживал?

Или все на земле по-мирному,

По-любовному, по-сердечному?

Где же совесть твоя настырная —

Оборона твоя всевечная?

Уж не вздумал ли кто вломиться

С этой хвори твоей небдительной!

Кто поможет Москве-столице

Русской сметкою удивительной?

Кто, пропахнувший потом-порохом,

В тех краях, что куда не ближе,

За Россию сочтется с ворогом,

Свободя города-парижи?

Кто мундир отутюжить выучит

К дню парадному, дню победному?

Кто дровами деревню выручит?

Без тебя как без рук мы, бедные!

Кто полюбится лучшей девушке?

С фронтовым дружком хватит лишнего?

Вот какой ты здоровый, дедушка,

Ус ржаной, борода пшеничная!

Молодецкой статью да норовом

Ты и мне, замужней, понравился.

Так лечила я деда хворого,

Чтобы в память вошел, поправился!

Накануне

Накануне конца той великой войны

Были вешние звезды видны — не видны

За белесою дымкою ночи.

В полусне бормотал настороженный дом,

И стучала морзянкой капель за окном —

Вопросительный знак, двоеточье...

Ветер в трубах остылых по-птичьи звучал,

Громыхал ледоход о щербатый причал,

Пахло сыростью из подворотни,

А луна, словно сталь, и темна и светла,

По небесной параболе медленно шла

И была, как снаряд на излете.

Сергей Давыдов

Любовь

Она сейчас лишь в полной силе —

ее начало в мелочах.

Меня и в ясли здесь носили,

водили за руку в очаг.

Мы здесь дрались на звонких палках,

и стекла били заодно,

и собирали медь на свалках,

чтоб лишний раз сходить в кино.

Любовь... теперь краснеешь даже

(от злой солидности спесив),

любил я больше Эрмитажа

наш рыже-голубой залив!

Босых, летящих пяток вспышки

и ветер брызг до облаков.

Любовь...

Я был еще мальчишкой,

жил в мире грез и синяков.

Еще не ведал силы властной

и удивился ей потом,

когда на стол с обивкой красной

залез безрукий управдом.

Он громко всхлипнул:

— Все же надо

Из Ленинграда уезжать... —

Зима угрюмая,

блокада

и умирающая мать...

Визжали в небе бомбовозы.

Любовь.

Ее я понял вдруг,

когда к щекам примерзли слезы

в теплушке, мчавшейся на юг.

Потом, как будто солью к ране,

ты боль горячую осиль,

едва увидишь на экране

Адмиралтейский тонкий шпиль.

Потом, солдатом в сорок пятом,

в ознобе тяжком и в бреду

я все кричал, кричал солдатам,

что в город свой не попаду...

И вот стою, любуясь шпилем,

плывет, плывет кораблик вдаль.

Любовь теперь в надежной силе:

она — как песня и как сталь!

Осень на Пискаревском кладбище

Проливная пора в зените,

дачный лес

почернел и гол.

Стынет памятник.

На граните

горевые слова Берггольц.

По аллеям листва бегом...

Память в камне,

печаль в металле,

машет вечным крылом огонь...

Ленинградец душой и родом,

болен я Сорок первым годом.

Пискаревка во мне живет.

Здесь лежит половина города

и не знает, что дождь идет.

Память к ним пролегла сквозная,

словно просека

через жизнь.

Больше всех на свете,

я знаю,

город мой ненавидел фашизм.

Наши матери,

наши дети

превратились в эти холмы.

Больше всех,

больше всех на свете

мы фашизм ненавидим,

мы!

Ленинградец душой и родом,

болен я Сорок первым годом.

Пискаревка во мне живет.

Здесь лежит половина города

и не знает, что дождь идет...

Иван Демьянов

В Пулкове

Фундамент лег по котлованам дзотов,

Засыпан щебнем и золой окоп...

Давно уже на Пулковских высотах

Сменил зенитку зоркий телескоп.

А мне, в просторе ночи необъятном,

На шлеме выплывающей луны

Мерещатся чернеющие пятна

Пробоинами грозных лет войны!..

Я мог бы их увидеть по-иному,

Но в памяти живет жестокий бой...

Вселенную для взора астронома

Открыли мы солдатскою рукой!

У Египетских ворот

Здесь озверелый вражеский солдат

На нашу песню поднял автомат...

Но Пушкин от горячего свинца

Не отвернул сурового лица.

Гремел бронею сорок пятый год,

В бою огнем дышал орудий русских.

За подлость

У Египетских ворот —

Нам заплатил наш враг

У Бранденбургских!

Михаил Дудин

Соловьи

О мертвых мы поговорим потом.

Смерть на войне обычна и сурова.

И все-таки мы воздух ловим ртом

При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,

В сырой земле выкапываем яму.

Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас

Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены.

Трехсотпятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал,

И для острастки били пулеметы...

Вот это место. Здесь он умирал —

Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,

Не дотянул бы он и до рассвета.

Он не нуждался в помощи ничьей.

Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас, и молча ждал конца,

И как-то улыбался неумело.

Загар сначала отошел с лица,

Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.

Запри все чувства сразу на защелку.

Вот тут и появился соловей,

Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,

Как будто настежь вырвавшись из плена,

Как будто сразу обо всем забыл,

Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.

Как будто бы еще едва означась.

Здесь рядом с нами возникал другой

В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок.

К воде тянулись корни у обрыва.

И ландыш, приподнявшись на носок,

Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута. Задымит сирень

Клубами фиолетового дыма.

Она пришла обескуражить день.

Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье. Перекосит рот

От сердце раздирающего крика...

Но успокойся, посмотри: цветет,

Цветет на минном поле земляника.

Лесная яблонь осыпает цвет.

Пропитан воздух ландышем и мятой...

А соловей свистит. Ему в ответ

Еще второй, еще — четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.

И где-то возле, где-то рядом, рядом

Раскидан настороженный уют

Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст окрест,

Как будто смерти не бывало места,

Шумит неумолкающий оркестр,

И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,

Ни капли не сочувствуя беде,

С невероятной, яростною жаждой

Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья,

Ее крутой, бурлящий водоем.

Мы, кажется, забыли на мгновенье

О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета

Едва коснулся острого лица.

Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле

Когда он, руки разбросав свои,

Сказал: «Ребята, напишите Поле:

У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины

Трехсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,

Не доучился, книг не дочитал.

Я был с ним рядом. Я в одном окопе,

Как он о Поле, о тебе мечтал.

И может быть, в песке, в размытой глине,

Захлебываясь в собственной крови,

Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:

У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест

Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слезы,

И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем

У той поджигородовской березы

Ты всмотришься в зеленый водоем.

Пусть даже так. Потом родятся дети

Для подвигов, для песен, для любви.

Пусть их разбудят рано на рассвете

Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет

И облака потянутся гуртом.

Я славлю смерть во имя нашей жизни.

О мертвых мы поговорим потом.

Июнь 1942 Ленинградский фронт

И нет безымянных солдат

Громят над землею раскаты.

Идет за раскатом раскат.

Лежат под землею солдаты.

И нет безымянных солдат.

Солдаты в окопах шалели

И падали в смертном бою,

Но жизни своей не жалели

За горькую землю свою.

В родимую землю зарыты,

Там самые храбрые спят.

Глаза их Победой закрыты,

Их подвиг прекрасен и свят.

Зарница вечерняя меркнет.

В казарме стоит тишина.

Солдат на вечерней поверке

В лицо узнает старшина.

У каждого личное имя,

Какое с рожденья дают.

Равняясь незримо с живыми,

Погибшие рядом встают.

Одна у них в жизни Присяга,

И Родина тоже одна.

Солдатского сердца отвага

И верность любви отдана.

Летят из далекого края.

Как ласточки, письма любви.

Ты вспомни меня, дорогая,

Ты имя мое назови.

Играют горнисты тревогу.

Тревогу горнисты трубят.

Уходят солдаты в дорогу.

И нет безымянных солдат.

Снег

Метель кружится, засыпая

Глубокий след на берегу,

В овраге девочка босая

Лежит на розовом снегу.

Поет густой, протяжный ветер

Над пеплом пройденных путей.

Скажи, зачем мне снятся дети,

У нас с тобою нет детей?

Но на привале, отдыхая,

Я спать спокойно не могу:

Мне снится девочка босая

На окровавленном снегу.

Николай Егоров

Мы с тобою

Мы с тобою не лыком шиты

И не скроены кое-как.

Если были однажды биты, —

Значит, битым

Был трижды враг.

Полыхали,

Туманились дали.

Цвел пришкольный

Под взрывами сад.

Где досрочно

Экзамен мы сдали

Из раздела:

«Ни шагу назад!»

Вера Инбер

Энская высотка

Возле полустанка

Травы шелестят,

Гусеницы танка

Мертвые лежат.

Черную машину

Лютого врага

Насмерть сокрушила

Русская рука.

Смелостью и сметкой

Кто тебя сберег,

Энская высотка,

Малый бугорок?

Пламенной любовью

Родину любя,

Кто своею кровью

Защитил тебя?

О тебе лишь сводка

Скажет между строк,

Энская высотка,

Малый бугорок.

Чуть заметный холмик.

Но зато весной

О тебе напомнит

Аромат лесной.

О тебе кузнечик

Меж высоких трав

Простучит далече,

Точно телеграф.

Девушка-красотка

О тебе споет,

Энская высотка.

Малый эпизод.

Песнями, цветами

Век отчизна-мать

Все не перестанет

Сына поминать.

Сентябрь 1942 Ленинград

Ленин

Он не украшен свежими цветами,

Ни флагов, ни знамен вокруг него, —

Укрытый деревянными щитами,

Стоит сегодня памятник его.

Он мог бы даже показаться мрачным,

Но и сквозь деревянные щиты,

Как будто стало дерево прозрачным,

Мы видим дорогие нам черты.

И ленинских бессмертных выступлений

Знакомый жест руки, такой живой,

Что хочется сказать: «Товарищ Ленин,

Мы здесь, мы отстояли город твой».

Лавиною огня и русской стали

Враг будет и отброшен и разбит.

Мы твой великий город отстояли, —

Мы сами встали перед ним, как щит.

И близится желанное событье,

Когда тебя опять со всех сторон

Взамен глухого, темного укрытья

Овеет полыхание знамен.

Ты будешь вновь приветствиями встречен.

Как возвратившийся издалека.

И вновь, товарищ Ленин, с кратком речью

Ты обратишься к нам с броневика.

Все захотят на площади собраться,

И все увидят жест руки живой,

И все услышат: «Слава ленинградцам

За то, что отстояли город свой!»

Январь 1943 Ленинград

Юрий Инге

Инге Юрий Алексеевич (1905—1941). Погиб 28 августа 1941 года при переходе кораблей КБФ из Таллина в Кронштадт. Именем Инге названы улицы в городах Кронштадте и Ткварчели.

Полночь

Опять дорогой круговой

Иду по улицам, тревожась,

Стоят ли сфинксы над Невой

У Академии художеств.

Давно мосты разведены,

А там, где неба полуциркуль,

Как предисловие страны

Кронштадт мне машет бескозыркой.

Все спит. Сквозь синеватый дым

Глядят на запад батареи.

Он горд сознаньем молодым,

Что никогда не постареет.

И волны отбивают ямб

Ночной таинственной поэмы.

Воды и неба по краям

Расставлены штыки и шлемы.

Замаскирован часовой

Листвы тончайшей филигранью,

Но у меня над головой

Его негромкое дыханье.

И там, где повторяет гул

Кронштадта сумрачная пристань,

Стоит надежный караул

У школы лучшего чекиста.

Все говорят о прошлых днях,

Навек оставшихся в помине,

О бурях, крови и огнях,

Немеркнущих поныне.

О спящий город! Над Невой

Ты столько лет стоишь, как песня.

Привратник мира, часовой,

Страны моей ровесник!

1941

Полина Каганова

Ленинградская весна

Опять весна. Как прежде, снова

Сверкает солнце с высоты.

Дома, одетые в обновы,

Стоят спокойны и просты.

Звучит трамваев голос звонкий,

Как будто радостный салют.

К засыпанной землей воронке

Ручьи весенние бегут.

Раскрыв чугунные ворота,

Весну встречает Летний сад.

Восстановительной работой

Весенний занят Ленинград.

Она кипит, как будто в сказке,

Над величавою Невой.

Здесь каждый камешек обласкан

К труду привычною рукой.

И люди в воинских спецовках

Дробят здесь камни и гранит,

Здесь в окнах светомаскировка

Печать войны в себе хранит.

И город, грозный и суровый,

Не знает отдыха и сна.

Здесь даже тучею свинцовой

Замаскирована луна.

Еще на куполах соборов

Лежит войны седая пыль,

Еще, как страж, стоит в дозоре

Адмиралтейства гордый шпиль.

Апрель 1945

* * *

Это Красное Село,

А вот это Гатчина...

Сколько лет с тех пор прошло,

В сердце обозначено.

А колеса вдаль бегут,

В небе звезды ранние,

И навытяжку встают

Вдруг воспоминания...

Здесь друзья мои ушли

В путь-дорогу дальнюю,

Здесь любая пядь земли —

Сплошь мемориальная.

Я совсем одна в куне,

Все огни потушены,

Проезжаю у КП,

Где мечты разрушены.

Это было так давно,

Тоже в ночь осеннюю,

С ночи той мне все равно

Нет нигде спасения...

Бронислав Кежун

Васильки

Под огнем, на берегу реки

Залегли усталые стрелки.

Золотая рожь сверкала рядом,

А во ржи синели васильки.

И бойцы, уже не слыша гуда

И не ощущая духоты,

Словно на невиданное чудо,

Радостно смотрели на цветы.

Синевой небесной, нестерпимой,

Полыхая, словно огоньки,

Как глаза детей, глаза любимых,

На бойцов глядели васильки.

Через миг, усталость пересилив,

Вновь пошла в атаку цепь стрелков.

Им казалось: то глядит Россия

Синими глазами васильков.

1944 Карельский фронт

Петроградская сторона

Жил я дома, беды не зная,

Но пришла разлука — война,

Проводила меня родная

Петроградская сторона.

И пошел я дорогой солдатской,

Побывал в краю не одном.

Только думы о Петроградской

Всюду были в сердце моем.

На высоких полярных кручах,

Где мерцают снега и льды,

И в карельских лесах дремучих

Вспоминал я ее сады.

С этой думой о Петроградской

Я прошел в огне и во мгле

По земле Болгарии братской,

По румынской прошел земле.

Ты была мне видна с Дуная,

С гор австрийских была видна,

Сторона ты моя родная —

Петроградская сторона!

А потом на сопках маньчжурских

И в даурских глухих степях,

В сахалинских долинах узких

Я опять вспоминал тебя.

Обойдя за четыре года

Север, Запад, Дальний Восток,

Я вернулся после похода

В дом, где путь мой берет исток.

Здравствуй, тихая, молодая,

Здравствуй, светлая, как весна,

Сторона ты моя родная —

Петроградская сторона!

Иосиф Колтунов

Девушка в ватнике

Она носила, словно латы,

Обороняя Ленинград,

Простую стеганку из ваты —

Привычный времени наряд.

Узорчатый и аккуратный,

К лицу казался ей вполне

Костюм из серой ткани, ватный,

Какие носят на войне.

Теперь он весь забрызган мелом,

Но ей и нам не все ль равно?

Ей в этом выгоревшем, в белом,

Войти в историю дано.

И даже если это мода,

Мы занесем ее в приход, —

Живи и здравствуй, дочь народа,

Законодательница мод!

1944

Мария Комиссарова

В сиянье ратных подвигов

В сиянье ратных подвигов и славы

О сколько раз ты снился мне во сне!

И пушкинские пели мне октавы,

И струи невские сверкали мне.

Как далека была к тебе дорога!

Не высказать.

Блокада и фронты.

Разлука длилась тягостно и долго,

И вот опять в садах твоих цветы.

Цветут цветы. Засыпаны траншеи,

Отгрохотал вдали сражений гром.

Ты с каждым днем, мой город, хорошеешь,

Растет на пепелище новый дом.

Жилище мирное из пепла встало,

Глядит очами ясными вокруг.

Благословенно светлых дней начало,

Благословенна боль далеких мук!

Уж не во сне ли мне такое снится,

Что я по этим улицам хожу,

И не могу с тобой наговориться,

И все как будто слов не нахожу?

Любовь моя и юности горенье —

Все нерушимо связано с тобой.

Ты новый путь мой,

Новый день рожденья

И щит,

И меч,

Орлиный город мой!

Тебя в сиянье подвигов и славы

Я вижу наяву,

А не во сне.

И пушкинские вновь поют октавы,

И струи невские сверкают мне.

Эти камни

Эти камни нам расскажут были,

С уваженьем трогай их рукой.

Мы с тобой навеки полюбили

Этот город, каменный такой.

Мы, должно быть, каменными тоже

Были в тот суровый, трудный год.

Жизнь была на тяжкий сон похожа,

Столько всем нам выпало невзгод.

Даже хлеб похожим был на камень,

Но в глазах сияло торжество,

А в сердцах, как в топках, бился пламень,

Крепче камня было душ родство.

И во имя правды той великой

И непобедимой той любви

Этот камень, серый и безликий,

Ты священным камнем назови!

1945

Наталья Крандиевская-Толстая

У трофейной пушки

Стоит короткая, как жаба,

Пудовую разинув пасть.

И преисподняя могла бы

Такое чудище проклясть.

Гляди, вот этой раскоряке

Мишенью дивный город был!

Адмиралтейства шпиль, Исаакий —

По ним огонь ее палил.

Ей вырвали из глотки жало

И выбросили из игры

В музей — а больше бы пристало

Такой лететь в тартарары!

1944

Возвращение

Ждет у моря израненный город,

Мне к его изголовью пора.

Распахнула у шубы мне ворот,

Тайно крестит меня сестра.

И, подхвачена бурей железной,

Отрываюсь легко от земли,

И лечу над привычною бездной

В полыханье заката вдали.

Так и надо для летной погоды,

Ветер сух, но все крепче, острей,

Встречный, с запада, веющий йодом,

Ветер Балтики, ветер морей.

И уже узнаю сквозь туманы,

В серебристых разливах воды,

Город, славой венчающий раны,

Город преодоленной беды.

Протянувший каналы, как струны,

Вдоль решеток дворцов и садов,

Самый мужественный, самый юный,

Самый верный среди городов!

Весна 1944

Анатолий Краснов

Памяти Сергея Орлова

— Привет! Серега говорит... —

Я больше не услышу это.

Его подбитый танк

Горит.

Огонь и дым

И бабье лето.

И не видать кругом ни зги,

И никакого в мире звука...

Но он идет из-подо Мги,

Но он стихи читает глухо,

И время сквозь него течет

Ночным сияньем космодрома...

Подставить вечности плечо —

Ему привычно и знакомо,

Живые радовать сердца,

Хранить на свет благословенно, —

И эту службу до конца

Нести. И не просить подмены.

* * *

Это сказка или видение:

Отдохнуть от земных забот

Межпланетное учреждение

Пригласило нас в звездолет.

...Нет страшнее мысли мгновенной,

Если космосу твой визит,

Что в немой, неразумной

Вселенной,

Словно бомба,

Земля висит...

Но мне девочка

Дышит в уши,

У окна возбужденно юля,

Что похожа на шар

Воздушный

Пролетающая Земля.

Лишь такой, не в дыму и гари,

Нам нужна она в час любой,

Так увидел ее Гагарин:

Чистой-чистой и голубой.

Вячеслав Кузнецов

Давнее

Да, в десять лет

мы были дети, но —

жесткий, в горьких складках рот.

Я жил на Волге

в сорок третьем,

бежал не с фронта,

а на фронт.

По всем вокзалам и теплушкам

за медный грош плясал и пел,

пил кипяток

из общей кружки

и только плакать не умел.

Я скорбь свою умело прятал,

я видел скорбную страну,

и только в мае, в сорок пятом,

наплакался

за всю войну...

У Монумента «Разорванное Кольцо»

Не просто павшим — нет,

а с думой о грядущем

воздвигнут монумент

и ныне всем живущим.

Та слава на века

принадлежит отчизне.

Да, нет черновика —

и не было! — у жизни.

Все подлинно, все так.

Стояли насмерть грудью

в кольце, в дыму атак...

Такие были люди.

...Разорвано кольцо,

и в огненной метели

они в те дни лицо

Победы

разглядели.

Алексей Лебедев

Лебедев Алексей Алексеевич (1912—1941). Штурман подводной лодки «Ленинец-2». Погиб 14 ноября 1941 года в боевом походе. Его именем названа улица в городах Суздале, где он родился, и в Кронштадте.

Взгляд в будущее

Пройдет война.

Мы встретимся, быть может.

Как прежде, дым,

Синея, будет плыть.

Поговорим о том, что всех дороже:

О Родине, о славе, о любви.

Как прежде, ночь

Приникнет к переплету,

А за бортом заплещется вода.

Поговорим о Родине, о флоте,

О годах битвы, мужества, труда.

Но, если даже глубина нас примет

И не настанет нашей встречи час,

Друзья-бойцы,

Вкушая отдых дымный,

Поговорят о славе и о нас.

1941

Владимир Лифшиц

Царскосельская статуя

«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...»

Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет,

Мы, отступая последними, в пушкинском парке

Деву, под звяканье пуль, в землю успели зарыть.

Время настанет — придем. И молча под липой столетней

Десять саперных лопат в рыхлую землю вонзим...

«Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой»,

Льется, смывая следы крови, костров и копыт.

1943

Борис Лихарев

Ленинский броневик

Есть легенда, что в ночь блокадную

К фронту,

К Пулкову напрямик,

Там, где стыли дороги рокадные,

Прогремел Ильича броневик.

Словно свитки багрового пламени,

Кумача развевались концы.

«Ленин жив!» —

Прочитали на знамени

На развернутом стяге бойцы.

Это было всего на мгновение

До начала грозы боевой,

До сигнальных ракет к наступлению,

Озаривших снега над Невой.

И когда под раскатами гулкими

Шли мы в битву,

То нам,

Хоть на миг,

Возле Марьина, Ропши и Пулкова —

Всюду виделся тот броневик.

1943

Александр Межиров

Воспоминание о пехоте

Пули, которые посланы мной, не возвращаются из полета,

Очереди пулемета режут под корень траву.

Я сплю, положив голову на Синявинские болота,

А ноги мои упираются в Ладогу и в Неву.

Я подымаю веки, лежу усталый и заспанный,

Слежу за костром неярким, ловлю исчезающий зной.

И когда я поворачиваюсь с правого бока на спину,

Синявинские болота хлюпают подо мной.

А когда я встаю и делаю шаг в атаку,

Ветер боя летит и свистит у меня в ушах.

И пятится фронт, и катится гром к рейхстагу,

Когда я делаю свой второй шаг.

И белый флаг вывешивают вражеские гарнизоны,

Складывают оружье, в сторону отходя.

И на мое плечо, на погон полевой зеленый,

Падают первые капли, майские капли дождя.

А я все дальше иду, минуя снарядов разрывы,

Перешагиваю моря и форсирую реки вброд.

Я на привале в Пильзене пену сдуваю с пива

И пепел с цигарки стряхиваю у Бранденбургских ворот.

А весна между тем крепчает, и хрипнут походные рации,

И, по фронтовым дорогам денно и нощно пыля,

Я требую у противника безоговорочной капитуляции,

Чтобы его знамена бросить к ногам Кремля.

Но, засыпая в полночь, я вдруг вспоминаю что-то.

Смежив тяжелые веки, вижу, как наяву:

Я сплю, положив под голову Синявинские болота,

А ноги мои упираются в Ладогу и в Неву.

Геннадий Морозов

След войны

Ушло это время, но след не истерся

Из памяти нашей живой...

Багровым рубцом он в судьбу нашу вросся —

Тот огненный след фронтовой.

Ты, время, загладить его не надейся.

Я видел, не где-то вдали,

А рядом, под Токсовом, в реденьком лесе

Лоскут незажившей земли.

К нему подошел я, глядел молчаливо.

Как черен он был и шершав!

Склонялась над ним низкорослая ива

И стебли поблекшие трав.

Почудилось мне, что он выпачкан сажей.

Он — мертвый — казался живым.

Сестрой милосердья лесная ромашка,

Белея, склонялась над ним.

Сергей Наровчатов

Ленинграду

Я до войны здесь и не жил и не был,

Но недаром солдатской судьбе москвича

Три года светило высокое небо

Петровских солдат и бойцов Ильича.

По дорогам войны мы уходим на запад,

Мир городами другими богат,

Но как прежде в бою вспоминаешь, как заповедь,

Веру великую — Ленинград.

И черный, и скорбный, он в памяти зоркой

Самого света встает светлей —

Имя и знамя гордой и горькой,

Единственной молодости моей...

Февраль 1944

Николай Новоселов

В заводском цехе

Цех дрожал от близкой канонады...

Привела блокада паренька

Прямо из тимуровской команды

К суппорту токарного станка.

У станка на ящике стоит он,

Похудевший,

В ватнике большом,

Режет сталь резец из победита,

Закипает стружка под резцом.

И флажок пылает над станиной,

Кумачовый,

В точности такой,

Как над взятой на пути к Берлину

Энскою высоткой подо Мгой.

Игорь Озимов

Ветеран

Его встречаешь утром рано

В простом рабочем пиджаке.

Значок нагрудный ветерана,

Часы «Победа» на руке.

Победа.

Подвига вершина.

Был тяжек путь к тебе и крут,

Но так прочна твоя пружина,

Что сорок лет часы идут!

Петр Ойфа

Старая песня

Поет мальчишка песню

В военном городке,

Поет о трех танкистах,

Коньки на ремешке.

Кокарда офицерская

Отцовская на нем,

На сереньком околыше

Над смятым козырьком.

Поет на память с голоса,

Не все поняв пока,

Что слышал и запомнил он

От старшины полка.

Для старшины та песенка —

Хорошие слова.

Он на нее, тревожную,

Имеет все права.

Та песня, песня-молодость

Его военных лет.

И нынче с ним в полку живет

Ее простой сюжет.

Три раны, три смертельных,

А памятник — один.

В предместье Ленинграда

На старый танк глядим.

Три карточки, три разных,

В альбоме есть одном.

Мальчишка смотрит в праздники

Отцовский тот альбом.

А старшина по службе,

Отец его, с утра —

На дальнем танкодроме,

Где стужа и ветра.

Отец приходит вечером,

Мальчишка ждет, не спит.

С отцом за поздним ужином

Как равный с ним — сидит.

У старшины-сверхсрочника

И сны накоротке.

Поет мальчишка песню

В военном городке.

Сергей Орлов

Гвардейское знамя

Мы становились на колени

Пред ним под Мгой в рассветный час

И видели — товарищ Ленин

Глядел со знамени на нас.

На лес поломанный, как в бурю,

На деревеньки вдалеке

Глядел, чуть-чуть глаза прищуря,

Без кепки, в черном пиджаке.

Гвардейской клятвы нет вернее,

Взревели танки за бугром.

Наш полк от Мги пронес до Шпрее

Тяжелый гусеничный гром.

Он знамя нес среди сражений

Там, где коробилась броня,

И я горжусь навек, что Ленин

В атаки лично вел меня.

* * *

В заздравной дате государства,

Отмеченной календарем,

Еще дымится снег январский,

Кинжальным вспоротый огнем.

Еще цветет над Ленинградом

Салют, качается в глазах

Во имя снятия блокады

На улицах и площадях.

Не всё, что было, бронзой стало

И медью литер прописных,

Хотя уже, как зубров, мало

Участников боев живых.

И тех блокадников, которым

За девятьсот ночей и дней

С тех пор обязан жизнью город

И ратной славою своей.

Все то, что было, — с ними рядом.

Им кажется — еще вчера

На Невском падали снаряды,

Звенели в небе «мессера»,

В снегу по пояс шла пехота,

Жизнь хлебным мерилась пайком,

Но им не то что нет охоты

Сегодня вспоминать о том,

А нечего добавить словом

К молчанью павших дорогих,

Где снег, не ведая о славе,

Летит из года в год на них.

В соседях ближних, в землях дальних

Сильнее слов любых гремит

Молчание мемориальных

Гранитных пискаревских плит.

Глеб Пагирев

Страницы времени

Мы в юности записок не вели,

и, лишь пройдя через бои-пожары,

по памяти, но честно, как могли,

солдаты написали мемуары.

И людям больше скажут обо мне

не кирпичи, что я таскал на стройке,

не подвиг, совершенный на войне,

а эти, мной написанные, строки.

Листай страницы времени — и вновь

тревожным светом озарятся лица,

сквозь гимнастерки просочится кровь

и под рукой железо раскалится.

На встрече ветеранов

Победный гром давно умолк

над городами, нами взятыми,

но все нам помнится тот полк,

в котором были мы солдатами.

Как эти годы далеки —

с боями, с первыми утратами!

Своим сединам вопреки

давай останемся солдатами.

Не оскверним своей души,

не станем торгашами-хватами,

пускай торгуют торгаши —

давай останемся солдатами.

Кто рядом с нами умирал,

не все в земле, не все за штатами:

тот генерал, тот адмирал,

а мы останемся солдатами.

Нам не вернуться в прежний полк,

не постоять в строю с ребятами.

Не плачь! Мы выполнили долг,

и мы останемся солдатами.

Сергей Погореловский

Советский солдат

Над вольным Дунаем,

Над славным Днепром

Душевные песни

Слагают о нем.

В нагорных лесах,

На просторе долин

Его вспоминают

И чех, и румын.

— Пылало село, —

Вспоминает хорват, —

Он кинулся в пламя,

Советский солдат!

Из хаты горящей,

Из дыма-огня

Он вынес, отважный,

Мальчонку — меня!

Словачка сказала:

— И мне он помог —

Озябшей, голодной

Дал хлеба кусок.

Назвал по-отцовски

Дочуркой своей.

Шутя подмигнул мне:

«Гляди веселей!»

Вздохнула румынка:

— Был яростный бой,

Меня от осколка

Прикрыл он собой...

Убит, он лежит

Под холмом у села.

Калина над ним

Поднялась — расцвела.

— Нет, — молвил болгарин,

Он жив, не убит!

Я видел его:

Он в дозоре стоит.

Стоит он в дозоре,

И зорок и смел,

Чтоб мир потревожить

Никто не посмел!

Красные следопыты

На сельскую почту

Приходят ребята.

Письмо заказное

Найдет адресата.

В столицу доставят

Его почтальоны.

Письмо прочитает

Министр обороны.

Вновь списки просмотрят,

За записью запись...

И вот они —

Имя,

Фамилия,

Адрес!

И станет в колонну

Героев несметных —

Еще один встанет —

Посмертно.

Бессмертно.

Надежда Полякова

Берег юности военной
(Из цикла)

Были пляжи пустые,

Волн веселая прыть.

Все друг другу простили,

Но не можем забыть

Эти резкие тени

На примятом песке,

Эти гроздья сирени

В задрожавшей руке.

Сколько б ни было горя,

Пересилим беду,

Вспомнив Рижское взморье

В сорок пятом году.

Счастье жить нам досталось,

Отгремела война.

Наша юность, казалось,

Бесконечно длинна.

* * *

Пришли ко мне вчера однополчане,

Подружки с сединою на висках.

Мы обнялись, всплакнули, помолчали

И стали говорить о пустяках.

Боль о минувшем памятней и резче,

Ее годам засыпать не дано.

Но многое при нашей давней встрече

Припомнено и обговорено.

О жизни зная меньше чем о смерти,

Мы в двадцать лет закончили войну.

Какой хотите меркою измерьте —

Вам не измерить нашу глубину.

Из нас иные и гнезда не свили,

Подбитые, как птицы, на лету.

И чтобы вы о нас ни говорили —

Вам не измерить нашу чистоту.

Вот почему, от радости хмелея,

Платочки нервно комкая в руках,

Друг друга понимая и жалея,

Мы стали говорить о пустяках.

Людмила Попова

Эсмеральда

...Летели «юнкерсы» на город наш,

Готовы все испепелить на свете...

Тогда попала бомба в Эрмитаж,

В скульптурный зал с творением Россетти.

И задрожали статуи в музее,

Когда взметнулся смертоносный вал,

И с плеч скатилась, мрамора бледнее,

Прекрасной Эсмеральды голова.

Казалось нам, так скорбно и тревожно

Ее уста промолвили: прости,

Что мы старались сделать все, что можно,

Чтоб мраморную девушку спасти.

Мы жизнь вернули ей, опять в музее

Она сияет юной красотой,

Но говорит рубец на нежной шее:

«Остановись! Припомни все. Постой!»

Александр Прокофьев

Все видел город наш бессмертный...

Иль мало нас?..

А. С. Пушкин

Все видел город наш бессмертный,

Сжимал оружие герой,

Его враги из тьмы несметной

Лежат за Пулковской горой.

Они повержены в бесславье,

И снят жестокий след врагов

Зеленой вьюгой разнотравья,

Холодным бешенством снегов.

И вновь тропинок вьется много.

За их стоцветную кайму

На Пушкин торная дорога

Спешит к Лицею самому...

Яблоня на минном поле

Она в цвету. Она вросла в суглинок

И ветками касается земли.

Пред ней противотанковые мины

Над самыми корнями залегли.

Над нею ветер вьет тяжелым прахом

И катятся седые облака.

Она в цвету, а, может быть, от страха

Так побелела? Не понять пока.

И не узнать до осени, пожалуй,

И я жалею вдруг, что мне видна

Там, за колючей проволокой ржавой,

На минном поле яблоня одна.

Но знаю я: от края и до края

Над всей раздольной русской стороной

Распустятся цветы и заиграют

Иными днями и весной иной.

Настанет день такой огромной доли,

Такого счастья, что не видно дня!

И яблоня на диком минном поле

Не будет этим днем обойдена!

Леонид Равич

Медаль

Пройдут года. Погода золотая

Счастливым светом землю озарит,

И где-нибудь — в предгориях Алтая,

Иль там, где ночью соловей царит,

В саду черниговском, под молодой черешней,

Или на Волге, утром, на бахче —

Она блеснет грозою первой, вешней,

Она сверкнет, как флаг на каланче.

Она блеснет, как смелый луч рассвета

Сквозь темные, сырые облака,

Она сверкнет, как новая планета,

Как лезвие бывалого клинка.

Она засветит потускневшей бронзой,

Чеканом, изумрудной полосой.

И выйдет мальчик в майский мир под солнце,

В зеленый мир, обрызганный росой.

Он повстречает утром человека,

Идущего дорогой тихой вдаль —

Учителя, врача иль дровосека, —

И на груди его — бессмертная медаль.

И мальчик будет долго жадным взглядом

Следить за человеком вдалеке,

С волнением шептать: «Он был под Ленинградом!..»

И мальчику покажется — над садом

Флаг битвы на обугленном древке.

Александр Решетов

На ленинградской улице

Не в первый раз идти нам вдоль пустынной,

Вдоль отсверкавшей окнами стены.

Но перед неожиданной картиной

Остановились мы, поражены.

К стене в печали руки простирала,

Как бы ослепнув, женщина. Она,

Беде не веря, сына окликала.

Еще кирпичной пыли пелена

Казалась теплой

И на кровь похожей.

«Василий,

Вася,

Васенька,

Сынок!

Ты спал, родной,

Откликнись мне. О боже!»

...Из черных дыр оконных шел дымок.

Рыданьем этим, горем материнским,

Холодный день, обжег ты души нам.

А вечером

В полку артиллерийском

Мы обо всем поведали друзьям.

Кто под луной не вспомнил дымноликой

Родную мать?

Чье сердце нам верней?

Гнев наших залпов

Равен будь великой

Любви многострадальных матерей!

1942

Говорю из Ленинграда

Хлеб такой я знал и до блокады:

С примесью мякины и коры.

Ел его давно — у землепашцев,

Бедняков тех мест, где начал жизнь.

Чьей-то злобной, грешною издевкой

Над священным делом землепашца,

Над своим собратом человеком

Мне казался тот нечистый хлеб.

Как я ликовал, когда трещали

Стародеревенские устои,

Как негодовал, когда держался

Темный мой земляк за прежний хлеб!

Тот цинготный хлеб воскрес нежданно

В дни войны в голодном Ленинграде,

И такого маленькие дольки

Получали люди умирая.

Молодость моя, ты пригодилась —

Я в расцвете сил встречал беду,

Все превозмогая — боль и голод,

Как и все здесь, не жалел я сил.

Мне умелец мастер сделал зубы:

— Вам свои испортила блокада,

Этими вот ешьте на здоровье,

Хлебы нынче добрые у нас!

Я сегодня шел по Ленинграду,

Вспоминал расцвет свой ненапрасный,

Думал я о странах и о странных

Пасторах и канцлерах иных.

Им я говорю из Ленинграда:

Не кормите вы сограждан ложью,

Пощадите человечьи души,

Не сбирайте дурней сеять ветер,

Можем одолжить других семян.

Люди сеют рожь и кукурузу,

Люди сеют просо и пшеницу,

Люди ценят честные, без лести,

Словно хлеб без примесей, слова.

Всеволод Рождественский

* * *

Целый день я сегодня бродил по знакомым местам,

Удивляясь тому, что их вижу как будто впервые.

Чуть вздыхала Нева, поднимаясь к горбатым мостам,

Вдоль проспектов цепочкой бежали огни золотые.

Летний сад за решеткой качался в сырой полумгле,

Чуть касалось щеки дуновенье просторного оста,

И разбрызгивал лужи трамвай, отражая в стекле

Клочья розовых туч да иглу над громадою моста.

В этот вечер откуда-то хлынула в город весна,

Рассекая все небо полоской зеленой и красной.

И сверкала на Невском, шумела толпой сторона,

Та, которая прежде была «при обстреле опасной».

1945

Гвоздики

Вдоль Невского автобусы гудели.

Лилась толпа. Игла была ясна.

Кто помнил, что когда-то при обстреле

Была опасна эта сторона?

Теперь здесь все привычно и знакомо.

Но задержись, хотя б на краткий миг,

Перед плитой на сером камне дома

И огненным под ней пучком гвоздик.

Кто положил их? Ленинградец старый,

Бывалый ополченец грозных дней?

Вдова, вся в черном? Юноша с гитарой?

Или студентка с челкой до бровей?

А может быть, девчушка, галстук красный

Наследница и горя, и побед —

Стояла здесь, на «стороне опасной»,

И слушала, что говорил ей дед?

Текло с Невы дыхание прохлады,

Витринами сверкал обычный дом

Перед притихшей внучкою Блокады,

Которой все казалось только сном.

И ярче, чем снарядов посвист дикий,

Давно похороненный в тишине,

Пылали победившие гвоздики

На этой солнцем залитой стене.

Елена Рывина

Возвращение в Пушкин

Если ваше детство тоже пробежало

Переулком Ляминым в Детское Село,

Если переулок Лямин

И для вас, как тихий голос мамин, —

Вы поймете острой боли жало,

Что в те дни в меня вошло.

По садам, где каждую ограду,

Каждый кустик знаю наизусть я,

Ходит хлюст особого отряда,

Хлыстиком сбивая этот кустик.

Снится мне осадными ночами

Старый парк мой, весь заросший, мшистый,

Статуи с закрытыми очами,

Не глядящие в глаза фашиста.

Старые Дианы и Цирцеи,

Детство мне взлелеявшие, где вы?

Не стоит под аркою Лицея

Мститель, задохнувшийся от гнева.

И когда заговорили пушки

Самыми родными голосами,

На рассвете я входила в Пушкин,

Он еще дымился перед нами.

Но уже не девочка входила

В порохом покрытые владенья

Снегом припорошенных полян —

К женщине с седыми волосами

Подполковник Тихонов склонился:

— Вам нехорошо? Не надо плакать,

Стыдно же, товарищ капитан!

— Нет, мне хорошо, но мне не стыдно,

Разрешите, пусть они прольются.

Слишком долго я копила слезы — потому и стала я седой.

Не могу о тех я не заплакать,

Кто со мною в Пушкин не вернется,

Из кувшина Девы не напьется,

К Пушкину на бронзовой скамейке

Не придет, — а я пришла домой!

1944

* * *

Огни на Ростральных колоннах,

Как факелы Мира горят.

Для граждан, в свой город влюбленных,

Их пламя прекрасней стократ.

И с этих высоких причалов

Нам многое стало видней —

И трех революций начало,

И отблески дальних огней...

Мы ведали высшее счастье —

Нет в мире сильней ничего —

Стать города малою частью,

Порукой и Верой его.

И много нас пало на склонах

Во имя твое, Ленинград!

Огни на Ростральных колоннах,

Как вечная память горят.

Горят маяки над Невою,

И кажется, ночь горяча,

Как будто в ней пламя живое

Отважной души Ильича.

И в светлую даль устремленный

Плывет, как корабль, Ленинград.

Огни на Ростральных колоннах,

Как факелы Мира горят.

Михаил Сазонов

* * *

В квартире за Нарвской заставой,

В шкатулке, невзрачной на вид,

Прижатый пехотным уставом,

Обломок рейхстага лежит.

Он взят из дымящейся груды.

В кармане махоркой оброс.

Его от Берлина досюда

Солдат-пехотинец принес.

И часто в победную дату,

Когда загрохочет салют,

Усталые пальцы щербатый

Обломок войны достают.

И, как недомолвка, повиснет:

— Тяжел ты, гранитный, тяже-е-л.

Ведь я за тобою полжизни,

А может, и больше прошел.

Часы

Каким-то чудом башня уцелела.

Немало испытавшая, она

На сотню лет, казалось, постарела,

И снег лежал на ней, как седина.

Изогнуты стальные ребра окон.

И, словно башни одинокий глаз,

Из полумрака, со стены высокой

Часы глядели черные на нас.

Враг отступил, дотла разрушив город,

Но не успел куранты увезти.

Их циферблат был пулями расколот.

Обломки стрелок стыли на шести.

Тогда по приказанью лейтенанта

Среди солдат нашли часовщиков.

И смастерили раненым курантам

Сверкающие стрелки из штыков.

Настало утро. Ход их равномерный

Проверил солнца вешнего восход.

Враг отступал. Часы ходили верно.

Мы шли на запад. Время шло вперед!

Виссарион Саянов

* * *

Что мы пережили, расскажет историк,

Был сон наш тревожен, и хлеб наш был горек,

Да что там! Сравнения ввек не найти,

Чтоб путь описать, где пришлось нам пройти!

Сидели в траншеях, у скатов горбатых

Бойцы в маскировочных белых халатах,

Гудели просторы военных дорог,

Дружили со мною сапер и стрелок.

Ведь я — их товарищ, я — их современник,

И зимнею ночью и в вечер весенний

Хожу по дорогам, спаленным войной,

С наганом и книжкой моей записной.

С полоской газеты, и с пропуском верным,

И с песенным словом в пути беспримерном.

Я голос услышал, я вышел до света,

А ночь батарейным огнем разогрета.

Синявино, Путролово, Березанье —

Ведь это не просто селений названья,

Не просто отметки на старой трехверстке —

То опыт походов, суровый и жесткий.

То школа народа, и счастье мое,

Что вместе с бойцами прошел я ее.

1943

* * *

Ты, гора высокая,

Вновь явилась мне...

Здесь бригада сотая

Шла вперед в огне.

Вдоль проспекта гулкого,

Где лилася кровь,

Мчит автобус в Пулково

Экскурсантов вновь.

Стой, гора высокая,

В пестроте огней,

Как заря далекая

Отошедших дней.

И глядится молодо

Прямо в небеса

Великана города

Светлая краса!

Екатерина Серова

Воспоминания ленинградки

День войны или День Победы?..

Помню утро июньского дня.

Незнакомые хищные беды

Разом рухнули на меня.

Стало утро безвыходно черным...

Кто сказал мне, что будет рассвет,

Что нельзя откупиться от бед

Ни нытьем, ни поклоном покорным?

Я — увы! — не запомнила дат,

Но об этом мне в разные сроки

Говорили поэт, и солдат,

И мальчишка, забывший уроки.

Помогли мне поэт и солдат,

Я о них никогда не забуду,

Но недетский мальчишеский взгляд

Строже звал к рукотворному чуду.

В горький час

Любого из нас

Впечатленье будит,

Как выстрел.

Перед взглядом ребячьих глаз,

Перед взглядом голодных глаз,

Перед взглядом суровых глаз

Лишь чурбан равнодушно выстоял.

И, повздорив с пустым желудком,

Распрямились мы, поднялись.

Вырастал наш день по минуткам,

Как растет терпеливый лист.

Мы тупую голодную лень

Раздавили старанием лютым...

Он не мог не взорваться салютом

День войны и Победы день.

Юрий Скородумов

Патруль

Шел патруль морозной ранью —

Белый иней, черный лес.

Штык блестел холодной гранью,

И в глазах такой же блеск.

У березовой опушки,

Где сугробы глубоки,

Тишина забита в пушки

И закрыта на замки.

Здесь на страже каждый шорох,

Хрустнет сук — и смят покой,

Ступит враг — и снег, как порох,

Разом вспыхнет под ногой.

Фотография

Кипело военное лето.

Отец отправлялся на фронт.

Зашел он к фотографу где-то

И стал по привычке во фронт.

Фотограф движеньем проворным

Треногу придвинул в упор.

Фотограф прикрыл себя черным —

И щелкнул чуть слышно затвор.

Другой фотографии нету.

Был мастер простой человек:

Последнюю вставил кассету,

Прицелился раз — и навек.

Игорь Смирнов

* * *

Негромкие песни военной поры,

Мы вас позабудем едва ли:

Какие пространства, какие миры

Вы нашим сердцам открывали!

В землянках лесных, на изрытых полях

Несли вы, вливаясь в беседу,

И память о штатских безоблачных днях,

И жгучую веру в победу...

Сегодня — вы юности нашей дары.

И всем, покидающим детство,

Негромкие песни военной поры

Вручаются нами в наследство.

Георгий Суворов

Суворов Георгий Кузьмич (1919—1944). Погиб во время наступления под Нарвой 13 ноября 1944 года. Похоронен на берегу реки Наровы. Посмертно принят в Союз писателей.

* * *

Еще утрами черный дым клубится

Над развороченным твоим жильем.

И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным огнем.

Еще ночами белыми нам снятся,

Как вестники потерянной любви,

Живые горы голубых акаций

И в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо верим,

Что будет день, — мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь раскроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.

И первый проблеск утра, как стекло.

Мой милый друг, а все-таки как быстро,

Как быстро наше время протекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем,

Зачем туманить грустью ясность дней, —

Свой добрый век мы прожили как люди —

И для людей.

1944

Вольт Суслов

Старый окоп

Вырос лютик над окопом,

Тонконогий и смешной.

...Был я здесь когда-то вкопан

В землю-матушку войной.

Также солнце пригревало.

Ручейков катилась ртуть...

Но цветов тут было мало

И травы — совсем чуть-чуть.

Мы на дне сидели скопом

И не видели травы:

Потому как над окопом

Не поднимешь головы.

Да была ль она? Едва ли.

Только дым среди руин.

Землю в том году «пахали»

Сотни бомб и сотни мин.

Прислонясь к стене окопа,

Я не лез из-под земли

И совсем не помню, чтобы

Где-то лютики цвели.

Помню: все вокруг гремело,

В небо дыбилось, тряслось,

Выло, ухало, свистело,

Грохотало и рвалось.

А сегодня вырос лютик,

Встал и кланяется мне:

Мол, спасибо добрым людям,

Что расту я в тишине!..

Картошка

Над городом — бомбежка,

Сирен протяжный вой.

...А там лежит картошка,

Вблизи передовой!

Хорошая картошка!

Лежит себе и ждет,

Когда же к ней Алешка

По снегу приползет?

И кажется Алешке,

Что словно бы вчера

Он песню о картошке

Горланил у костра,

В поход ходил с отрядом,

Устраивал привал...

И вовсе про блокаду

Никто тогда не знал.

Темнеет за окошком

Декабрьский рассвет.

В квартире нет ни крошки.

Алешка знает: нет.

Вчера еще доели.

Теперь до завтра ждать.

А там — ведь не успели

Картошку-то убрать!

Лежит себе картошка

У Пулковских высот.

Ползет в снегу Алешка,

С поземкою ползет.

Свистят над ним снаряды.

Не сбиться бы с пути!

Алешке очень надо

Картошку принести.

Придет с завода мама,

Засветит огонек,

Картошки, вкусной самой,

Увидит котелок!..

В цеху она снаряды

Точила день и ночь,

И надо, очень надо

Сражаться ей помочь.

Извилистой дорожкой

Алешкин след пролег.

Ползет, ползет Алешка

И тянет котелок.

Врагов чего бояться!..

Авось и не убьют.

Вот наши, коль нарваться,

Немедленно вернут!

У них приказ на это:

Мальчишек не пускать!

Негоже всяким шкетам

Под пулями шнырять.

Понятно, что негоже.

Понятно, что запрет.

Но есть-то надо тоже!

А дома крошки нет.

Земля еще как камень!

Промерзла — просто жуть!

Попробуй-ка руками

Такую ковырнуть!

Но он лежит, копает

Под грохот канонад.

И Гитлера ругает,

И всех его солдат.

...Алешка ты, Алешка!

Мы помним этот год.

И мерзлую картошку,

И гордое: «Вперед!»

Ленфронт пошел на запад.

К победе прямиком!

Пусть не был ты солдатом,

Ты был — фронтовиком!

Никита Суслович

* * *

Мальчишки сорок первого, подъем!

Чужие сапоги грохочут в мире.

Зовет горнист — он был убит в четыре.

Труба поет, и мы с тобой встаем.

Ночь самая короткая в году,

Рассвет над Бугом безмятежно ласков.

Роса июня на тяжелых касках,

И первый луч позолотил звезду.

Серп месяца растаял, невесом —

Его не сплющил орудийный молот.

Нас память обжигает, а не холод.

А на рассвете сладок детский сон.

Пусть дочка спит на первом этаже,

Пусть днем смеется, ищет землянику.

Рассветный час шестых ее каникул,

Но мне сегодня не заснуть уже.

Ровесники, вы слышите шаги

Суровые, как траурные, вести.

Вдоль всей границы в Лиепае, в Бресте

Сейчас солдаты встали из могил.

Нам не увидеть ни солдатских лиц,

Ни гимнастерок, ни бинтов кровавых.

Но слышен шелест их победной славы

В недремлющем безмолвии границ.

Мальчишки сорок первого, во всем

Для нас то утро как завет осталось.

И нам судьба солдатская досталась.

И этот мир мы все-таки спасем!

Николай Тихонов

Невидимая линия

Поля, холмы, лощины темно-синие

И перелески легкою волной,

Но через все — невидимая линия,

Неслышная идет передо мной.

От Ладоги вы всю ее пройдете,

Она к заливу прямо приведет,

На старой карте вы ее найдете,

С пометкой грозной — сорок первый год.

Та линия еще сегодня дышит,

Она по сердцу вашему идет,

Она листву вот этих рощ колышет

И в новый дом подчеркивает вход.

Возможно, поколеньям близким

Не так, как будущим, она видна,

Хоть кое-где гранитным обелиском

И надписью помечена она.

Но кажется, она еще дымится

И молнии пронизывают мрак, —

На ней — на этой огненной границе —

Отброшен был и остановлен враг.

Заговорила роща на откосе,

Прислушайся, о чем шумит она,

Как будто ветер, набежав, приносит

Бесчисленных героев имена!

Надписи на стенах рейхстага

Еще горячкой боя сердце билось,

А в мир уже вступила тишина,

Как будто время здесь остановилось,

Не веря вдруг, что кончилась война.

Под арками обугленного свода,

В какой-то первозданной тишине,

Солдаты величайшего похода

Расписывались прямо на стене.

Рейхстагова развалина дышала

Всем перегаром битвы мировой,

И в ней звучнее всякого хорала

Пел хор имен, растущих, как прибой.

Он пел, взлетая над огнем и кровью,

Перед войны поверженной лицом,

Как будто осеняя изголовье

Последних умирающих бойцов.

Открыто все свое писали имя,

Чтоб знали люди будущих времен,

Что подвиг сей, свершенный всеми ими,

Во имя человечества свершен!

Георгий Трифонов

В Парке Победы

На первых аллеях,

на саженцах парка

весенний закат

догорает неярко.

И резче видны

очертанья растений,

неровные ветки

и робкие тени.

Как много сегодня

здесь было народа,

и все — землекопы,

и все — садоводы,

затем, чтоб в веках

зеленели дубравы,

крещенные нашею

воинской славой,

чтоб пепла и горя

не ведал отныне

наш город петровский —

России твердыня.

1945

Алексей Фатьянов

Наш город

За заставами ленинградскими

Вновь бушует соловьиная весна.

Где ни спали мы в дни солдатские,

Тишина теперь, как прежде, тишина.

Над Россиею

Небо синее,

Небо синее

Над Невой.

В целом мире нет,

Нет красивее

Ленинграда моего.

Нам все помнится: в ночи зимние

Над Россией, над родимою страной,

Весь израненный, в снежном инее

Гордо высился печальный город мой.

Над Россиею

Небо синее,

Небо синее

Над Невой.

В целом мире нет,

Нет красивее

Ленинграда моего.

Славы города, где сражались мы,

Никому ты, как винтовку, не отдашь.

Вместе с солнышком пробуждается

Наша гордость, наша слава — город наш.

Над Россиею

Небо синее,

Небо синее

Над Невой.

В целом мире нет,

Нет красивее

Ленинграда моего.

1945

Соломон Фогельсон

Три ответа

Спросили солдата: «Куда ты идешь?

Гляди, урожай нынче будет хорош.

Куда ж ты уходишь скитаться?..»

Солдат поглядел на всходящую рожь

И кратно ответил: «Сражаться!»

Спросили солдата: «Скажи, не тая,

Кому же ты служишь, сражаясь в боях,

Рискуя отважною жизнью?..»

Солдат поглядел на родные края

И гордо ответил: «Отчизне!»

Спросили солдата: надолго ль поход,

И сколько еще он с оружьем пройдет,

Шагая по вражьему следу?..

Солдат поглядел с-под ладони вперед

И просто сказал: «До победы!»

Белокрылые чайки

Колышется даль голубая,

Не видно вдали берегов...

Мы с детства о море мечтаем,

О дальних огнях маяков.

Летят белокрылые чайки —

Привет от родимой земли!..

И ночью и днем

В просторе морском

Стальные идут корабли!..

Манит нас простор величавый,

С могучей стихией борьба,

На ленточках золотом славы

Сверкает морская судьба!..

Летят белокрылые чайки —

Привет от родимой земли!..

И ночью и днем

В просторе морском

Стальные идут корабли!..

И если опять над морями

Взовьется сражения дым,

Мы знаем, что Родина с нами,

А с ней мы всегда победим!

Летят белокрылые чайки —

Привет от родимой земли!..

И ночью и днем

В просторе морском

Стальные идут корабли!..

Илья Фоняков

Было мне десять лет

Помню этот день, стократ воспетый, —

День, когда окончилась война.

Хлопнув по плечу меня: «С Победой!»

Мне сказал какой-то старшина.

Промолчал в ответ я, потрясенный,

После — гордый целый день ходил,

Словно бы в борьбе, святой, бессонной,

Я со всеми вместе победил.

Матери и жены волновались,

Плакали от счастья старики,

Но еще надолго оставались

В прежней силе карточки, пайки.

Небеса в проломах голубели.

Грезившийся в громе и в дыму

Мир лежал дитятей в колыбели —

Были сутки от роду ему.

В честь его крылатые трубили

Гении с дворцовых старых стен.

Как младенца, все его любили,

Ничего не требуя взамен.

* * *

Мне помнится город мой после войны —

Пайки, ордена и в окошках фанера.

Отчаянно были жилища тесны,

Но всюду селились Надежда и Вера.

И странно подумать, как сильно с тех пор

Понятия многие переменились:

Ценились не тихие окна во двор —

На площадь, на улицу окна ценились!

Риза Халид

В эту ночь

В эту добрую ночь артиллерия бьет,

Это — залпы Победы, Победа пришла...

Мы с друзьями не спали всю ночь напролет,

И землянка вдруг стала, как юность, светла.

То ходили на поле под звездный покров,

То плясали, гремя на дощатом полу...

Перепели в ту ночь, может, всех соловьев,

Звуки сыпались ливнем в весеннюю мглу.

А наутро некошеной свежей травой

Пахло пряно и сладко в местах луговых.

И летели над самой моей головой

Журавли, не боясь уже трасс огневых.

Сколько мертвых селений и вздыбленных нив

Мы с боями прошли! Смолкнул огненный вал.

И радар, будто мачты свои опустив,

Утомленный, на солнце весеннем дремал.

Воздух мая прозрачен и чист, как стекло,

Нынче время сбываться надеждам и снам;

Солнце, щурясь, огромное, с неба сошло,

И оно улыбается ласково нам.

Где над горной вершиной орлица парит,

Где бушует река у горячих камней,

Дом отцовский фашистскою бомбой разбит —

И о том не забыть до скончания дней.

Но о горе, душа моя, нынче молчи —

Полыхает победной зарей окоем.

Люди! Ясного солнца златые лучи

На могилы героев возложим венком.

Пусть не сядет над мирной землею туман,

Воздух пахнет не порохом — свежей травой.

И курлычет, летя из неведомых стран,

Белокрылый журавль над моей головой!

Перевод с крымско-татарского О. Шестинского

Куст сирени

Грозный год предо мной, как виденье, возник

Это память свои предъявляет права...

Город мой! Ты в те дни не уснул ни на миг,

И от грохота взрывов качалась Нева.

Наши души огнем опалила война!

Было жаркое лето боев и невзгод.

А за летом — осенних дождей пелена.

Как в землянке накат, нависал небосвод.

Здесь, на невском, одетом в гранит, берегу,

Был огонь орудийный особенно густ.

Здесь во имя Победы и назло врагу

Посадил я сирень — этот маленький куст.

Годы, годы! Вы мчитесь быстрее ракет!

Где сегодня кудрявые наши чубы?

С той далекой поры твоим песням, поэт,

Никуда не уйти от военной судьбы...

Через годы я вновь возвратился сюда.

Ах, сирень! Я надолго расстался с тобой.

Я тебя не забыл, так и ты иногда

Вспоминай обо мне, о поре боевой.

Сквозь пробитое пулями время атак,

Как лилово клубящиеся облака,

Ты несла свои ветви и выросла так,

Что сегодня виднеешься издалека!

Ты цветами весной покрываешься сплошь,

На свиданье с тобой я пришел в этот день.

И не жаль, что ты никогда не поймешь:

Это я тебе дал дни цветенья, сирень!

Перевод с крымско-татарского Б. Кежуна

Леонид Хаустов

* * *

Запах свежей борозды

И такая тишь кругом.

Предо мною две звезды

В синем сумраке ночном.

Красноватая одна —

Та, что Марсом нарекли,

А под ней — светла, ясна —

Светит звездочка с Земли.

То мальчишки жгут костер,

Стерегут коней в ночи.

Две звезды в ночной простор

Шлют по-разному лучи.

Марсианский красный свет —

Как он странен и зловещ!

А костра ночной привет —

Замечательная вещь!

Я хочу, чтоб никогда

Не вернулась к нам беда,

Чтобы вечно был со мной

Свет звезды моей земной.

Священный долг перед тобой

Я знал, что ты жива, и потому

Под минами мне падать было легче,

Дышать в сплошном пороховом дыму

Там, где дышать, казалось, больше нечем.

Не потому ль идти в смертельный бой

Я для себя считал необходимым?

То был священный долг перед тобой

За то, что ты звала меня любимым.

Об этом трудно рассказать стихом,

Зато легко поведает бумага,

Что шла без марки, сложена углом,

Но где слова горели, как присяга.

Орудья раскалялись добела.

За все, за все фашистам отплатилось.

То в нашем сердце Родина была,

Которая в любимых воплотилась.

Сергей Хмельницкий

* * *

Над водой балтийской стелется дым,

Стреляет в туман Кронштадт.

Стальными утесами из воды

Разбитый встает «Марат».

И дыханьем своих громадных труб,

Огнем своих батарей:

«Я жив!» — этот серый железный труп

Стране говорит своей.

Военной ночи обширная мгла

Окутала город, и Русь

Одна только в памяти так светла,

Что темным себе кажусь.

Война, опалившая отчий край,

Ты ее не темни лица!

Ты стужи мне долю ее отдай,

И холода, и свинца!

Кронштадт закутался в ночь, как в дым.

Над морем огни не горят.

Сереющим островом из воды

Бессмертный встает «Марат».

Олег Цакунов

На радио

Ну что ты помнишь: был — под стол пешком.

Ну что ты мог — ребенок из детсада?

Ответь, мальчишка с голубым лицом,

Что в центре ледяного Ленинграда

У микрофона главного стоял

По стойке «смирно».

Громко, с выраженьем —

«Вот не забыть, не сбиться бы» —

Читал

В концерте для бойцов стихотворенье.

Потом сказали, что не подкачал.

А сбился б — не беда, не слова ради.

Звучащий детский голос означал,

Что живы, живы малыши в блокаде!

По радиоволнам, по проводам

Заиндевелым,

Сквозь огонь жестокий

Подмогою к сражавшимся отцам

Стремились эти тоненькие строки...

* * *

Весь город в праздничных букетах,

Весь — наклонившийся к проспектам,

Как бы привставший на носки, —

Идут гвардейские полки!

В глазах бойцов «катюш» зарницы,

У них загар из-за границы,

Оружье, ордена, значки —

Идут гвардейские полки!

Поток отцов, мужей и братьев

Ждут берега в весенних платьях,

Ждут похоронкам вопреки —

Идут гвардейские полки!

А я-то чей?

Но воин понял

Мой жадный взгляд

И лихо поднял

Над колыханием реки —

Идут гвардейские полки!

Со мной на уровне знамена,

Я озираюсь изумленно,

И сердце рвется на куски —

Идут гвардейские полки!

Ну что им праздничные арки

Ворот Московских или Нарвских?

Им нынче небеса низки —

Идут гвардейские полки!

Анатолий Чепуров

На Пулковских высотах

На Пулковских высотах тишина.

Представить даже трудно, что когда-то

Здесь контру били Октября солдаты,

Что здесь прошла недавняя война.

Горят цветов осенние костры,

Гурьбой идут к автобусу студенты,

Шоссе, как разутюженная лента,

Стремительно спускается с горы.

И канонада воздух не трясет,

И заросли кустарником окопы.

Единственные пушки — телескопы

Штурмуют небо с Пулковских высот.

* * *

Вновь пугают,

Грозятся,

Метят в самое сердце

Огнем.

А чего мне

Бояться —

Я живу

В государстве своем!

Дом —

К оконцу оконце,

Словно праздник

На летней заре.

В них и сумрак и солнце:

То, что в небе,

То здесь, на дворе.

Говорят мне:

«Побойся.

Устрашись.

А не то, мол, гляди...»

Позабыли:

Погостье

Столько лет

У меня позади!

Все стреляет

Винтовка,

Все гранаты

Гремят над Невой.

За спиною

Дубровка

И другой

«Пятачок» огневой.

За спиною

Такое,

Что во сне

Не приснится врагу.

Я не жажду

Покоя,

Но покой на земле

Берегу.

Впереди,

За спиною,

От кокосовых пальм

До берез.

Сколько

Рядом со мною

Тех, кто ужас огня

Перенес!

На крутом

Рубеже

Двух горячих веков,

Двух эпох,

Трижды

Пуган уже,

Говорю я,

Не царь и не бог:

Пусть резвятся,

Грозятся,

Распаляются

День ото дня —

Ну, чего мне

Бояться,

Если сам —

Укротитель огня,

Если властвует

Лира,

И земля,

Как внимательный зал,

Если будущим

Мира

Я свое государство

Назвал!

Анатолий Чивилихин

Здесь будет Парк Победы

Еще от беспокойства далеки,

Не веря в то, во что мы верить смеем,

По будущим газонам и аллеям

Расхаживают важно кулики.

Еще предпочитают соловьи

Другие рощи. Будто с тихой болью

Бредут деревья, опершись на колья,

Как странники на посохи свои.

Но первая — пусть робкая — листва

На их ветвях уже зазеленела.

И в этом есть предвестье торжества

Задуманного в час мечтаний дела.

Александр Чуркин

Город нашей славы боевой

Гром не с неба ударил в уши

На рассвете январского дня,

То обрушили наши «катюши»

Шквал невиданного огня.

Чтобы черную нечисть вымести

С ленинградской земли своей,

Разве мало пришлось нам вынести

В 900 легендарных дней!

И в заслугу себе не ставя,

Мы, поэты, были с тобой,

Как солдаты — не ради славы

Воевали за город свой.

С гневом праведным ленинградцы

В кипень боя, в огонь и снег

Ополченцами шли сражаться

Под Дубровку, под Кингисепп.

Враг, уйти от расплаты силясь,

Разметался на сто дорог.

И знамена его склонились,

Разметавшись у наших ног.

Город наш,

Мы горды тобою.

Ты — Москвы боевой собрат,

Имя Ленина огневое

Озаряет тебя, Ленинград!

1943-1968

Вечер на рейде

Споемте, друзья, ведь завтра в поход

Уйдем в предрассветный туман.

Споем веселей, пусть нам подпоет

Седой боевой капитан.

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море.

И ранней порой

Мелькнет за кормой

Знакомый платок голубой.

А вечер опять хороший такой,

Что песен не петь нам нельзя,

О дружбе большой, о службе морской

Подтянем дружнее, друзья!

На рейде большом легла тишина,

А море окутал туман.

И берег родной целует волна,

И тихо доносит баян.

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море.

И ранней порой

Мелькнет за кормой

Знакомый платок голубой.

Вечерняя песня

Город над вольной Невой,

Город нашей славы трудовой,

Слушай, Ленинград,

Я тебе спою

Задушевную песню свою.

Здесь проходила, друзья,

Юность комсомольская моя.

За родимый край

С песней молодой

Шли ровесники рядом со мной.

Старые друзья,

В вас я узнаю

Беспокойную юность мою.

Песня летит над Невой,

Засыпает город дорогой.

В парках и садах

Липы шелестят.

Доброй ночи, родной Ленинград!

Юван Шесталов

Салют над Невой

Лишь светлый вечер синевою

Коснется улиц на ходу —

Я, как мальчишка, над Невою

Салюта праздничного жду.

И он встает вполнеба снова

Раскатом грома надо мной —

То золотистый, то багровый

В огромной радуге цветной.

Как будто в огненное чудо

Вдруг превратились все цветы

Моей родной весенней тундры —

И расплескались с высоты.

Огни налево и направо —

Как будто празднично светло

Над городом Великой Славы

Сиянье Севера взошло.

Цветет торжественно и броско

Над всей ликующей Невой,

Над Стрелкой василеостровской

И над «Авророю» родной.

Встает над вечными огнями,

Над Петропавловкой седой

И, рассыпаясь лепестками,

Соединяется с водой.

Салют, как солнечная птица

В высоком звездном вираже,

В глазах восторженно искрится

И отражается в душе.

И кто-нибудь сумеет разве

Когда-нибудь остановить

На улице советской праздник,

И жажду вечную — творить!

И как за подвиги награда,

Нам после вахты трудовой

Гремит салют над Ленинградом,

Гремит над гулкою Невой!

И вижу я сквозь расстоянья

Средь светлых праздничных шагов

Мое ямальское сиянье

Над белой памятью снегов!

Перевод с манси А. Аквилева

Олег Шестинский

* * *

Мы в мир огня вошли со всеми,

тех дней до смерти не забыть,

нас, мальчиков, учило время

лишь ненавидеть и любить.

Потом порос цветами бруствер,

сраженья канули во тьму,

и вот тогда иные чувства

открылись сердцу моему.

Но до сих пор при каждой вспышке

отваги, гнева, прямоты

я снова становлюсь мальчишкой,

тем, что не прятался в кусты,

что жизнь, наверно, узко видел,

не думая, с плеча рубил,

и лишь фашистов ненавидел,

и только Родину любил.

Вадим Шефнер

Шиповник

Здесь фундаментов камень в песок перемолот войной,

В каждой горсти земли затаился смертельный осколок.

Каждый шаг продвиженья оплачен кровавой ценой —

Лишь девятой атакой был взят этот дачный поселок.

Ни домов, ни травы, ни заборов, ни улицы нет,

И кусты и деревья снарядами сбриты с размаху,

Но шиповника куст — не с того ль, что он крови под цвет,

Уцелел и цветет среди мусора, щебня и праха.

Стисни зубы и молча пройди по печальным местам,

Мсти за павших в бою, забывая и страх и усталость.

А могил не ищи... Предоставь это дело цветам —

Все видали они, и цвести им недолго осталось.

Лепестки опадают... Средь этих изрытых дорог

Раскидает, размечет их ветер беспечный и шалый,

Но могилу героя отыщет любой лепесток,

Потому что и некуда больше здесь падать, пожалуй...

1943 Ленфронт

Военные сны

Нам снится не то, что хочется нам,

Нам снится то, что хочется снам.

На нас до сих пор военные сны,

Как пулеметы, наведены.

И снятся пожары тем, кто ослеп,

И сытому снится блокадный хлеб.

И те, от кого мы вестей не ждем,

Во сне к нам запросто входят в дом.

Входят друзья довоенных лет,

Не зная, что их на свете нет.

И снаряд, от которого случай спас,

Осколком во сне настигает нас.

И, вздрогнув, мы долго лежим во мгле,

Меж явью и сном, на ничьей земле.

И дышится трудно, и ночь длинна...

Камнем на сердце лежит война.

Зинаида Шишова

Из поэмы «Блокада»
эпилог

Над Кировским стоит такой закат,

Как ровно двадцать месяцев назад,

Как будто зарево над Ленинградом,

Как будто бы Бадаевские склады

Горелым жиром за Невой чадят.

Пожарной лестницей, как в сон, как в сад,

Мы подымаемся в такой закат.

Там — за Тучковым — Парусная гавань,

Лесные склады, эстакада, порт.

По эту сторону — гранитный и державный -

Великолепный город распростерт.

И, отнимая у небес сиянье,

Над площадью, над знаменитым зданьем

Она горит — по-прежнему светла

Его Адмиралтейская игла!

1944

Борис Шмидт

На развилке дорог в Европе

А. А. Прокофьеву

На край земли за тридевять земель

От синей Ладоги, из голубой Кобоны

Он шел, сменяя в третий раз шинель

На полушубок, смертью продубленный.

В последний раз осмотренный врачом,

Приписанный к дорожному отряду,

Вот он стоит, а за его плечом

Восходит солнце мира, как награда.

Навстречу солнцу движется поток:

Французы, сербы, чехи, англичане...

И все ему восторженно кричали,

О чем кричали — он понять не мог.

Из многих слов, гремевших с новой силой

Теперь уже, казалось, в облаках,

Одно звучало надо всем: «Россия!» —

На всех разноплеменных языках.

День победы

Дочери Елене

Он к нам пришел в свой срок в Пиллау,

Закончив ратные дела,

Еще была не бронзой слава,

А лавой огненной была.

Как все, отец твой был солдатом

И видел мир в огне, в золе...

Пусть для тебя он станет садом

В цветах и в росах на заре.

И знай: никто нас не осилит,

Теперь мы тверже, чем броня.

В века, в века глядит Россия

В победоносном свете дня!

Владислав Шошин

* * *

Имени твоему — слава,

Подвигу твоему — слава,

В горести и надежде

Жизнь твоя величава.

Ладога и Кобона.

Натиск и оборона,

Гибель и радости клики

Все это ты, великий.

Все это ты, единый, —

На пискаревских плитах

И на челе родимой

Горечью об убитых.

Для поколений новых

Славит тебя держава,

Подвигу твоему — слава,

Имени твоему — слава!

* * *

Отгремели давние сраженья,

Только вечно им забвенья нет.

Выдержит ли зренье напряженье

Вглядываться в даль тревожных лет?

В эту даль, где падали снаряды

На дома свободно, словно град,

Где автограф танковой бригады

Выбит на бетоне автострад.

Горизонты стыли в черном пепле,

Шла зима лютей любой зимы.

Если от пожаров не ослепли,

От салютов не ослепнем мы.

В даль войны заглянут не однажды,

Поднимая судьбы на весах,

Ибо ветер славы слышать каждый

Должен в напряженных парусах!

Павел Шубин

Ленинград мой

Где б я ни был заброшен войною,

Среди черных и дымных полей

Все мне чудится сад под луною

И на взморье гудки кораблей.

Там под вечер тихо плещет

Невская волна,

Ленинград мой, милый брат мой,

Родина моя!

Все, что ты мне, прощаясь, шептала,

Стало сердцу навеки родным,

Только белая ночь трепетала

Над Литейным мостом кружевным.

Знаю, знаю — гремит канонада

Там, где мы проходили с тобой;

Под разрывы немецких снарядов

Наша молодость вышла на бой.

Не сломили нас смерть и блокада,

И пройдет, словно песенка, вновь

По вечерним садам Ленинграда

Нерушимая наша любовь.

Там под вечер тихо плещет

Невская волна,

Ленинград мой, милый брат мой,

Родина моя!

1945

Полмига

Нет,

Не до седин,

Не до славы

Я век свой хотел бы продлить —

Мне б только

До той вон канавы

Полмига,

Полшага прожить,

Прижаться к земле

И в лазури

Июльского ясного дня

Увидеть оскал амбразуры

И острые вспышки огня.

Мне б только

Вот эту гранату,

Злорадно поставив на взвод,

Всадить ее,

Врезать как надо

В четырежды проклятый дзот,

Чтоб стало в нем пусто и тихо,

Чтоб пылью осел он в траву...

Прожить бы мне эти полмига,

А там я всю жизнь проживу!

3 августа 1943 Юго-восточнее Мги

Александр Яшин

Далекие походы

Желтые дороженьки,

Далекие походы.

Ноженьки вы, ноженьки,

Ботинки-скороходы!

Дубленые, солдатские,

Шнурки в пыли багровой,

Подошвы ленинградские,

Уральские подковы.

Низы, лощины грязные,

Болото на болоте,

Завалы непролазные —

А вы себе идете!

А вы себе шагаете

И удержу не знаете,

А горы вам — не горы,

Озера — не озера.

Дорог и троп исхожено —

Самим не надивиться!

Но нам было положено

Пройти по заграницам.

Над Польшей, над Румынией

Все шире небо синее.

Встречали нас со славою

Юнаки Югославии...

Пылят, пылят дороженьки,

Шумят речные воды.

Ах, ноженьки вы, ноженьки,

Ботинки-скороходы!

Суконные обмотки,

Железные подметки!

Земля вовек не видела

Размашистей походки.

1945

Флибуста

Песня Победы. Стихотворения (fb2)