Главная

Одна минута человечества (fb2)

файл не оценен - Одна минута человечества (пер. Евгений Павлович Вайсброт) (Провокация - 2) 109K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Станислав Лем

Станислав Лем
Дж. Джонсон и С. Джонсон
«Одна минута человечества»

В данной книге, как сказано в предисловии, представлено практически все, что люди делают в течение одной минуты. Поразительно, что подобная идея не пришла в голову никому раньше, а ведь это напрашивалось само собой после «Трех первых минут космоса, секунды космоса и книги рекордов Гиннесса», тем более что это были бестселлеры, а сегодня ничто так не вдохновляет издателей и авторов, как книга, которую читать не обязательно, но иметь необходимо. После появления названных книг идея лежала прямо под ногами, достаточно было ее поднять. Любопытно было бы знать: Дж. Джонсон и С. Джонсон — супруги, братья, или же просто псевдоним? Охотно взглянул бы на фотографию этих Джонсонов. Трудно объяснить, но иногда ключом к книге оказывается внешность автора. Во всяком случае, со мной так уже бывало. Чтение требует того, чтобы читающий выработал определенное отношение к тексту, тем более если текст выходит за рамки привычного. В таких случаях лицо автора может многое прояснить. Впрочем, я думаю, что названная пара Джонсонов не существует, а литера «С» перед фамилией второго Джонсона — намек на Сэмюэла Джонсона. Впрочем, возможно, это и не столь важно.

Как известно, издатели ничего не боятся так, как издания книг, ибо при всеобщей нехватке времени, предположении, превышающем спрос, и избыточном совершенстве рекламы уже в полную силу действует так называемый «Закон Лема» («Никто ничего не читает; ежели читает — ничего не понимает; ежели понимает — тут же забывает»). Реклама, выполняя роль Новой Утопии, в наше время стала предметом культа. Те жуткие и нудные вещи, которые демонстрируются по телевидению, мы смотрим лишь потому (как показал анализ общественного мнения), что после окровавленных трупов, по разным причинам валяющихся во всех концах света, да костюмированных фильмов, повествующих неизвестно о чем, поскольку они представляют собой бесконечные сериалы (забывается не только прочитанное, но и просмотренное), на экране время от времени мелькают рекламные клипы, дающие чудесное отдохновение. Только в них еще осталась Аркадия с прекрасными женщинами, изумительными и вполне зрелыми мужчинами, счастливыми детьми и пожилыми людьми с умным взглядом (в основном через очки). Для совершенного восторга им вполне достаточно пакетика манного пудинга в новой упаковке, лимонада на настоящей воде, дезодоранта против потения ног, туалетной бумаги, пропитанной экстрактом фиалки, или шкафа, хотя в нем нет ничего сверхъестественного, кроме цены. Выражение счастья в глазах и на всем лице, с которым элегантная красотка вглядывается в рулончик туалетной бумаги, либо раскрывает шкаф так, словно это дверь пещеры Аладдина, мгновенно передается каждому. В этой эмпатии, возможно, умещается и зависть и даже немного раздражения, ибо каждому известно, что он-то не мог бы так же восхищаться, отхлебывая этот лимонад, или пользуясь такой бумагой, что в эту Аркадию попасть невозможно, но ее светозарная погода делает свое дело. Впрочем, мне с самого начала было ясно, что, совершенствуясь в борьбе товаров за существование, реклама покорит нас не путем постоянного улучшения товаров, а в результате постоянно ухудшающегося качества мира. Что же нам осталось после кончины Бога, высоких идеалов, чести, бескорыстных чувств в забитых людьми городах, под кислотными дождями, кроме экстаза дам и господ из рекламных роликов, расхваливающих кексы, пудинги и кремы как пришествие Царства Небесного?

Однако поскольку реклама с чудовищной эффективностью приписывает совершенство всему, а если говорить о книгах — каждой книге, то человек чувствует себя так, словно его соблазняют двадцать тысяч «мисс Мира» одновременно, и, не будучи в состоянии решиться ни на одну из них, он пребывает в неосуществленной любовной готовности, словно баран в оцепенении. Так обстоит дело со всем. Кабельное телевидение, предлагая сорок программ одновременно, вызывает у зрителя ощущение, что коли их столько много, то каждая другая наверняка превосходит ту, которую он сейчас смотрит, вот он и скачет с программы на программу, словно блоха на раскаленной сковородке, доказывая тем самым, что идеальная техника идеально поджаривает. Ибо нам был обещан, хоть никто этого явным образом не сказал, весь мир, все, если не в обладание, то по крайней мере для обозрения и осязания, а художественная литература, которая ведь есть не что иное, как лишь эхо мира, его отражение и комментарий, попала в ту же самую ловушку. Зачем мне, собственно, читать о том, что некие особы разного либо одного и того же пола говорят друг другу, прежде чем забраться в постель, если там нет ни слова о тысячах других, возможно, значительно более интересных людях, или по крайней мере тех, что заняты более остроумными делами. Поэтому следовало написать книгу о том, что делают Все Люди Одновременно, чтобы ощущение того, что нам сообщают глупости в то время, как Нечто Существенное происходит где-то в другом месте, нас уже не удручало.

«Книга рекордов Гиннесса» оказалась бестселлером, поскольку показывала нам одни лишь необычности, но зато с гарантией их подлинности. Однако этот паноптикум рекордов имеет серьезный недостаток, ибо рекорды эти быстро теряют актуальность. Едва некий господин успел съесть восемнадцать килограммов персиков с косточками, как другой проглотил не только больше, но и сразу же скончался от заворота кишок, что придало новому рекорду трагическую пикантность. Конечно, неправда, будто душевных болезней в действительности нет, их придумали психиатры, чтоб мучить пациентов и тянуть из них денежки, зато правда, что нормальные люди вытворяют вещи гораздо более идиотские, нежели все то, что выделывают душевнобольные. Разница в том, что умалишенный делает свое дело бескорыстно, нормальный же — ради славы, ибо ее можно обменять на наличные. Впрочем, некоторые удовольствуются одной славой. Так что дело это темное, но так или иначе — не вымерший до сих пор подвид тонких интеллектуалов брезгует всей этой свалкой рекордов и в приличном обществе отнюдь не считается хорошим тоном помнить, сколько миль можно проползти на четвереньках, толкая перед собой носом раскрашенный лиловым мускатный орех.

Посему следовало придумать книгу, в чем-то близкую Книге Гиннесса, но столь же серьезную, не позволяющую отмахнуться от нее, то есть наподобие «Трех минут вселенной», но в то же время не столь абстрактную и забитую рассуждениями о всяческих бозонах и прочих кварках. Однако написание такой книги обо всем сразу, книги правдивой, невыдуманной, которая оттеснит на задний план все другие, казалось делом нереальным. Даже я не мог сообразить, что это должно быть за произведение, и просто предложил издателям написать максимально скверную книгу в качестве недостижимой в направлении, обратном рекламным потугам, но предложение никого не заинтересовало. Действительно, хотя задуманное мною произведение могло стать приманкой для читателей, поскольку сейчас главное — рекорд, а самый худший роман века наверняка тоже был бы рекордом, казалось, что если даже мне повезет, никто этого не заметит. Как же я сожалею, что мне не пришла в голову мысль, коя породила «Одну минуту»! Вроде бы у этого издательства нет даже филиала на Луне, «Moon Publishers», похоже, всего лишь тоже рекламный приемчик, а чтобы избежать разговоров о нечестности, издатель якобы выслал на Луну с помощью NASA при очередном полете «Колумбии» контейнер с машинописным текстом книги, а также небольшой компьютер со считывающей приставкой. Так что если кто-то вздумает цепляться, ему тут же докажут, что часть издательской работы действительно осуществляется на Луне, поскольку компьютер, находящийся на Море Дождей (Mare Imbrium), не прекращая читает один и тот же манускрипт, ну а то, что читает он бездумно, никому не мешает, потому что, в принципе, точно так же читают рукописи рецензенты в земных издательствах.

Напрасно я впал в начале рецензии в саркастический тон, более похожий на брюзжание, нежели на серьезный разговор, ибо с этой книгой шутить нельзя. Ею можно возмущаться, считать поклепом, столь однозначно нацеленным в весь род людской, что его невозможно опровергнуть, поскольку в книге нет ничего, кроме установленных фактов. Можно утешаться тем, что из нее по крайней мере никто не сделает фильма или сериала, это исключено, но задуматься над нею наверняка стоит, хоть результатом таких размышлений наверняка не будут радужные выводы.

Книга, несомненно, правдива и фантастична, если считать, как делаю я, фантастикой то, что выходит за рамки нашего понимания. Не каждый в этом со мной согласится, но я вынужден придерживаться такого определения, поскольку убожество теперешней фантастики, Science Fiction, я усматриваю в том, что она малофантастична, чего не скажешь об окружающей нас реальности. Так, например, оказалось, что человек с рассеченным надвое мозгом (таких операций проделано уже множество) является и одновременно не является единой личностью. Бывает, что такой человек, внешне совершенно обычный и нормальный, не может натянуть брюки, поскольку его правая рука тянет их вверх, а левая спускает, либо он обнимает жену одной рукой, а другой одновременно ее отталкивает. Установлено, что правая половина мозга в определенных ситуациях не ведает, что замечает и думает левая половина. Поэтому следовало признать, что дело дошло до раздвоения сознания и даже личности, то есть что в одном теле находятся два типа, однако другие эксперименты показали, что ничего подобного нет. И даже не видно, чтобы этот человек проявлял себя то как единый человек, то как двойной. Гипотеза, полагавшая, что его полтора либо два с хвостиком, тоже не выдержала проверки. Это не шутки, выяснилось, что на вопрос, сколько в действительности разумов содержатся в этом человеке, ответа нет и это-то как раз и есть реальность и фантастичность. В таком, и только таком, смысле фантастична «Одна минута».

Хоть вроде бы каждому это более или менее известно, мы, однако же, не думаем о том, что на Земле в любой момент сосуществуют все времена года, все климаты и все периоды дня и ночи, сия банальная истина, которую знает или, во всяком случае, должен знать каждый ученик начальной школы, покоится как бы вне нашего сознания. Может быть, потому, что неизвестно, как с этим знанием обойтись. Принужденные к тому электроны, обегая с сумасшедшей скоростью экраны телевизоров, ежевечерне демонстрируют нам порубленный на кусочки мир, втиснутый в прокрустово ложе Последних Известий, чтоб мы узнали, что произошло в Китае, в Шотландии, в Италии, на дне морском, в Антарктиде, и нам кажется, будто за четверть часа мы увидели все, что случилось в целом мире. Разумеется, все совсем не так. Репортерские камеры наклевывают земной шар в нескольких местах, в основном там, где Важный Политик спускается по трапу самолета и с ложной сердечностью пожимает руки другим Важным Политикам, где сошел с рельсов поезд, причем это уже никак не может быть простая неприятность, а обязательно с вагонами, разбившимися всмятку, искореженными до неузнаваемости, из которых людей вытаскивают по кусочкам, ибо катастрофы меньшего масштаба случаются уже чересчур часто. Одним словом, средства массовой информации опускают все, что не оказывается пятерняшками, государственным переворотом, по возможности обремененным приличной резней, визитом Папы Римского либо беременностью королевы.

Гигантский пятимиллиардный человеческий фон этих происшествий наверняка существует, поэтому каждый спрошенный скажет, что — да, естественно, он знает о существовании миллионов других людей, а если немного подумает, то и сам придет к выводу, что между одним и другим его вздохами сколько-то там детей родилось, а столько-то человек умерло. Однако это знание туманное, не менее абстрактное, чем знание того, что, когда я пишу эти строки, где-то на Марсе лежит освещенный лучами далекого Солнца замерший уже американский «Викинг», а на Луне валяются останки нескольких луноходов и самоходных шасси. Это знание, собственно, мертво, поскольку его можно коснуться словом, но нельзя ощупать, ощутить. Ощутить можно лишь микроскопическую капельку, извлеченную из океана окружающих нас человеческих судеб. В этом смысле человек не так уж сильно отличается от амебы, плавающей в капельке воды, границы которой являются для нее границами мира. Основное различие я усматриваю не в нашем мыслительном превосходстве над простейшей, а в том, что она бессмертна, поскольку вместо того, чтобы умирать — делится, и тем самым становится своей же собственной многочисленной родней.

Получается, что задача, которую поставили перед собой авторы «Одной минуты», невыполнима. Действительно, если человеку, еще не державшему в руках эту книгу, сказать, что в ней почти нет слов, а вся она заполнена статистическими таблицами и сочетаниями цифр, он, не раздумывая, решит, что читать ее — пустое занятие, даже идиотизм, ибо какая ему польза от сотен страниц статистики? Какие картины, эмоции, чувства могут в нас возбудить тысячи колонн цифр? Если бы этой книги не было, если б она не лежала на моем столе, я, возможно, и сам счел бы ее идею оригинальной, даже увлекательной, но неосуществимой, так же как мысль, что телефонный справочник Парижа или Нью-Йорка пригоден для чтения и что-то говорит нам о жителях этих городов.

Если бы не существовало «Одной минуты», я, вероятно, считал бы, что она так же непригодна для чтения, как список телефонов или годовой статистический справочник. А посему эту идею показать шестьдесят секунд, извлеченных из жизни всех сосуществующих со мной людей, следовало разработать, как план крупной военной кампании. Первоначальной концепции, хоть и существенной, недостаточно для успеха, не тот лучший стратег, кто знает, что надобно застать противника врасплох, дабы его победить, а тот, кто знает, как это сделать.

Невозможно охватить разумом всего того, что одновременно происходит на Земле даже за одну секунду. Такие явления мгновенно обнажают микроскопическую емкость человеческого сознания, того беспредельного духа, который лежит в основе нашей гордости, отличающей нас от животных, пасынков разума, способных замечать только непосредственное окружение. Как же страдает моя собака всякий раз, когда я укладываю чемоданы, и как мне досадно, что я не могу объяснить ей, что она напрасно отчаивается и скулит, пока я иду к калитке. Каждый раз она страдает заново, с нами же вроде бы все обстоит иначе. Мы знаем, что есть, что может быть, а о том, чего не знаем, можем узнать. В принципе. Меж тем современный мир на каждом шагу доказывает, что сознание — всего лишь коротенькое одеяльце, им можно прикрыть лишь какой-нибудь небольшой участок чего-то, не более, а проблемы, с которыми мы сталкиваемся в мире, серьезнее собачьих, ибо собака, лишенная дара фрустрации, не знает, что чего-то не знает, и не понимает, что почти ничего не понимает, мы же знаем и то, и это. Если мы ведем себя иначе, то по глупости либо из самообмана ради сохранения душевного равновесия. Можно сочувствовать одному человеку, ну — четырем, но восьмистам тысячам уже невозможно. Числа, которыми мы пользуемся в таких случаях, это хитро придуманные протезы, палка, которой слепец постукивает по тротуару, чтобы не натолкнуться на стену, но ведь никто не скажет, что палка помогает ему видеть все богатство мира или хотя бы крохотного участка одной улицы. Так как же нам поступить с нашим бедным, нерастяжимым сознанием, чтобы оно охватило то, чего охватить не может? Как показать одну человеческую минуту?

Сразу всего ты, читатель, не узнаешь, но, заглянув вначале в перечень глав, а затем в соответствующие рубрики, увидишь такое, что у тебя дух захватит от изумления. Не из гор, рек и полей, а из миллиардов человеческих тел составленный ландшафт будет на мгновение являться тебе наподобие того, как обычный ландшафт проявляется темной ночью во время бури, когда розблески молний вспарывают мрак и ты на долю секунды видишь огромные просторы, раскинувшиеся по самый горизонт. Мрак снова сгущается, но картина уже врезалась в твою память, ты уже не можешь от нее освободиться. Приведенное мною сравнение достаточно доходчиво в его визуальной, зрительной части, ибо кто не переживал ночной бури! — но как сравнить мир, выхваченный из ночи молниями, с тысячью статистических таблиц?

Прием, которым воспользовались авторы, очень прост. Это метод приближений. В качестве примера возьмем для начала главу, посвященную смерти, вернее — умиранию.

Поскольку человечество насчитывает почти пять миллиардов, то понятно, что каждую минуту умирают тысячи, это никакая не сенсация. Однако здесь мы наталкиваемся на цифры, как на стену, ограничивающую нашу способность воспринимать большие числа. Это легко понять, так как слова «одновременно умирает девятнадцать тысяч человек» значат для нас не больше, чем сообщение о том, что умирает девять тысяч. Пусть даже миллион или десять миллионов. Реакция будет практически одинаковой. Разве что много более эмоциональное: «Ах!» Мы уже вступили в пустыню абстрактных выражений, которые что-то означают, но этого «что-то» ни воспринять, ни пережить в такой же степени, в какой мы воспринимаем сообщение об инфаркте у любимого дядюшки, невозможно.

Но эта глава книги вводит тебя в «систему» умирания на сорока восьми страницах, причем вначале идут суммарные данные, потом разбитые на более подробные, и все построено так, что вначале ты можешь обозреть всю «отрасль» смерти как через слабый объектив микроскопа, а потом рассматривать участки через все более сильные линзы. Вначале раздельно идут естественные смерти, затем — с вмешательством третьих лиц, в том числе по ошибке, случайные и так далее. Таким образом ты узнаешь, сколько человек ежеминутно умирают от полицейских пыток, а сколько от рук исполнителей, не имеющих на то государственных «полномочий»; каково нормальное распределение применяемых пыток по секундам, а также их географическое распределение; какие инструменты применяются в течение этой единицы времени, с разбивкой вначале по частям света, а потом и по государствам. Ты узнаешь, что, когда выводишь на прогулку собаку, ищешь домашние туфли, разговариваешь с женой, читаешь газету, тысяча других людей воет, извиваясь в муках каждую минуту каждых двадцати четырех часов суток каждой недели, месяца и года. Ты не услышишь их криков, но уже будешь знать, что они продолжаются неустанно, ибо это показывает статистика. Ты узнаешь, сколько человек погибнет за минуту по ошибке, выпив вместо невинного напитка яд, и статистика уточняет все разновидности таких отравлений: средствами против сорняков, концентрированными кислотами, щелочами, а также какое количество смертей по ошибке приходится на ошибшихся врачей, водителей, матерей, медсестер и так далее. Сколько новорожденных (это уже особая рубрика) убивают матери сразу же после их рождения, сознательно или по недосмотру, потому что есть новорожденные, удушенные подушками или такие, которые падают в выгребную яму, потому что роженица, чувствуя позывы, думала по неопытности, или будучи умственно недоразвитой, либо находясь под действием наркотика, когда начались роды, что ее просто тянет в туалет. И каждый из этих вариантов детализируется на следующей странице, где помещены новорожденные, умирающие не по чьей-то вине, а потому, что они оказались непригодными для жизни уродцами, либо погибающие в материнском лоне из-за того, что вначале вышло детское место или же потому, что пуповина обмоталась у них вокруг шеи, а то и из-за разрыва матки. Короче: я не стану перечислять всех причин. Много места занимают самоубийцы. Способов лишения себя жизни сегодня гораздо больше, чем в прошлом, и висельники сошли на шестое место. К тому же движение внутри распределения частот новых методов самоубийства увеличилось с тех пор, как в качестве бестселлеров в мир низверглась лавина справочников с инструкциями, что делать, чтобы смерть была гарантированной и быстрой, разве что кто-то желает медленной, ибо и такое случается. Ты можешь, терпеливый читатель, узнать даже, какова корреляция тиражей такого справочника по суицидному самообслуживанию с нормальным распределением самоубийственной эффективности, поскольку раньше, когда за это брались по-любительски, значительную часть самоубийц удавалось спасти. Потом, разумеется, идут смерти от рака, инфаркта, от медицинского искусства, от чуть ли не четырехсот основных болезней, а дальше случайные происшествия, вроде столкновения автомобилей, смерти от падающих деревьев, стен, кирпичей, от наехавших поездов и так далее. Вплоть до метеоритов. Не знаю, сколь утешителен тот факт, что от падающих на Землю метеоритов погибают редко. Насколько помнится, за одну минуту умирает едва 0,0000001 человека. Как видите, работа Джонсонов была солидной. Чтобы детальнее показать летальную сферу, они применили метод так называемого кроссэксаминативного, а также диагонального показа. Из одних таблиц можно узнать, от какого набора причин умирают люди, а их других — насколько часто люди умирают от одной и той же причины, например, от поражения электрическим током. Благодаря этому выявлено чрезвычайное разнообразие наших смертей. Так, наиболее часто люди умирают, соприкоснувшись с плохо заземленными электрическими приборами, реже — в ванне, и уж совсем редко, мочась с мостового пешеходного перехода на провода высокого напряжения — троллеи; количество таких смертей в минуту выражается дробной величиной. Скрупулезные Джонсоны в примечании сообщают, что умирающих во время пытки током невозможно разбить на убитых неумышленно (поскольку без злого умысла был применен ток слишком высокого напряжения) и сознательно. Приводится в книге также статистика способов, с помощью которых живые освобождаются от покойников, начиная с похорон с использованием косметики для трупов, с песнопениями, цветами и религиозной помпой и кончая более простыми и дешевыми методами. Рубрик здесь много, ибо оказывается, в высокоцивилизованных государствах больше трупов выбрасывается в мешках с камнями, либо с ногами, зацементированными в старые ведра, или расчлененных на части и голых в глиняные ямы, озера, а также (это особые данные) завернутых в старые газеты либо окровавленные тряпки выкидывают на крупные свалки больше, нежели в странах третьего мира. Бедные государства не знакомы с некоторыми способами освобождения от трупов. Видимо, туда еще вместе с финансовой помощью не дошли соответствующие сведения из высокоразвитых стран. Зато большее количество новорожденных в бедных странах пожирают крысы. Эти данные помещены на другой странице, однако, чтобы читатель их не упустил, он найдет в соответствующем месте ссылку, направляющую его в нужный раздел, а если есть желание знакомиться с книгой мелкими разделами, то можно воспользоваться алфавитным указателем, в котором находится все.

После сказанного как-то трудновато утверждать, что это — столбцы сухих, ни о чем не говорящих, тоскливых цифр. Тебя начинает разбирать нездоровое любопытство, а сколькими еще способами люди умирают за каждую минуту чтения этой книги, и пальцы, когда ты листаешь страницы, становятся вроде бы немножко липкими. Разумеется, от пота, ведь не от крови же.

Смерть от голода снабжена пояснением, что таблица (понадобилась особая страница, на которой голодающие разбиты по возрастам; больше всего умирает детей) актуальна только на год издания, поскольку количество голодных смертей быстро возрастает, к тому же в арифметической прогрессии. Смерть от переедания, правда, тоже случается, но реже в 119 000 раз. В таких данных есть что-то от эксгибиционизма и что-то от шантажа. Эти цифры — словно снадобье без запаха и вкуса, постепенно проникающее в мозг. А ведь я здесь практически не назвал и не намерен перечислять даже основные разделы, посвященные маразму, старческому увяданию, физическим недостаткам, различным нарушениям органов, ибо пришлось бы цитировать книгу, я же намерен лишь написать рецензию на нее.

Собственно, эти сведенные в рубрики, размещенные столбиками данные обо всех разновидностях умирания, эти тела детей, женщин, новорожденных всех национальностей и рас, нематериально присутствующих за ширмами из колонн цифр, не являются основной сенсацией книги. Написав эту фразу, я задумался, соответствует ли она истине, и повторяю — нет, не является. Все это подробнейшее описание человеческого умирания немного напоминает ситуацию с собственной смертью: вроде бы обо всем уже давно известно, да только весьма туманно и расплывчато, то есть она, конечно, неизбежна, но мы просто не знаем, как она выглядит в реальности.

Истинная неохватность жизни в ее материальном воплощении проявляется уже с первых страниц. Приведенные там факты неоспоримы. В конце концов, можно сомневаться, точны ли цифры, собранные в разделах, посвященных умиранию. Ведь они опираются на усредненные данные. Впрочем, авторы отнюдь не скрывают от нас возможности статистических отклонений. Уже предисловие достаточно добросовестно описывает методы, применявшиеся при подсчетах, и даже содержит упоминание об использованных для этого компьютерных программах. Эти методы не исключают так называемых стандартных девиаций, но последние не имеют ни малейшего значения для того, кто читает книгу: ибо какая, в сущности, разница — умирают ли за одну минуту семь тысяч восемьсот новорожденных или восемь тысяч сто? К тому же эти отклонения достаточно незначительны из-за так называемого эффекта итогового размыва. Правда, количество родов (коль уж о них речь) неодинаково в различные времена года и суток, но на Земле все времена года, дня и ночи сосуществуют одновременно, так что сумма смертей при родах остается постоянной. Однако имеются и рубрики, данные для которых были получены лишь косвенным путем либо на основании общих рассуждений. Например, ни государственные полиции, ни частные убийцы — профессионалы или любители (за исключением идейных) — не сообщают сведений об эффективности своей работы. Здесь ошибка приведенной в таблицах величины действительно может быть значительной.

Зато статистические данные первого раздела не вызывают сомнений. Они сообщают, сколько существует людей, то есть живых человеческих тел, в любую минуту, наугад выбранную из 525 600 минут каждого года. Сколько тел, то есть мышц, костей, желчи, крови, слюны, спинномозговой жидкости, кала и так далее. Как известно, когда порядок величин, которые предстоит осилить сознанию, очень велик, популяризатор охотно прибегает к образным сопоставлениям: именно так поступают Джонсоны.

Итак, если бы все человечество собрать в одном месте, оно заняло бы объем в триста миллиардов литров, то есть неполную треть кубического километра. Казалось бы, много. Мировой океан, как известно, содержит миллиард двести восемьдесят миллионов кубических километров воды, стало быть, если б все человечество, все наши пять миллиардов тел, бросить в океан, его уровень не поднялся бы даже на сотую долю миллиметра. После этого единственного всплеска Земля навсегда стала бы безлюдной, подобные игры со статистикой совершенно справедливо можно считать слишком дешевыми. Они будто бы должны показать, что мы, ухитрившиеся своими действиями отравить воздух, почву, моря, превратившие в степи джунгли, истребившие миллиарды видов животных и растений, живших сотни миллионов лет до нас, достигшие иных планет и даже изменившие альбедо Земли, тем самым дав знать о нашем существовании космическим наблюдателям, могли бы исчезнуть так легко и бесследно. Однако меня это не поразило, как и сведения о том, что из человечества можно было бы выкачать за одну минуту 24,9 миллиарда литров крови, и в результате не получилось бы ни Красного моря, ни даже солидного озера.

Далее, после почерпнутого из Эллиота эпиграфа, что-де жизнь — это «birth, copulation and death», идут новые цифры. Каждую минуту совокупляются 34,2 миллиона мужчин и женщин. Однако оплодотворением оканчиваются только 5,7 процента актов, хотя совокупный эякулят объемом 43 000 литров в минуту содержит биллион девятьсот девяносто миллионов (с погрешностью в последнем знаке) живых сперматозоидов. Именно такое количество женских яиц могло бы быть оплодотворено шестьдесят раз в час при минимальной пропорции в один сперматозоид на одно яйцо, и тогда, в этом невероятном случае, каждую секунду были бы зачаты три миллиона детей. Однако приведенные данные являются всего лишь статистической эквилибристикой.

Порнография и современный стиль существования приучили нас к разнообразию методов сексуальной жизни. Кому-нибудь может показаться, что в ней ничего уже невозможно обнажить, показать что-нибудь такое, что было бы совершенной новостью. Тем не менее то, что охвачено статистикой, поражает воображение. И дело тут не в пресловутой игре в сопоставления: как ни говори, но 43 тонны ежеминутно нагнетаемой в женские гениталии спермы — это ведь 43 000 гектолитров, которые таблица сравнивает с 37 850 гектолитрами кипятка, выбрасываемого при каждом цикле самым большим гейзером мира (в Йеллоустонском национальном парке). Гейзер спермы в 11,3 раза обильнее и бьет без каких-либо перерывов. Ничего непристойного в этой картине нет. Человек может сексуально возбуждаться только в пределах определенной шкалы величин. Акты копуляции, демонстрируемые как в сильном уменьшении, так и увеличении, отнюдь не вызывают полового возбуждения. Оно пробуждается рефлекторно в соответствующих центрах мозга, будучи врожденной реакцией, и не возникает в условиях, выходящих за рамки, визуальной нормы. Акты, представленные в уменьшении, безразличны, ибо они показывают существа размером с муравья. Сильно же увеличенные, они вызывают отвращение, ибо самая гладкая кожа самой распрекрасной женщины в этом случае выглядит как белесая пористая поверхность, из которой торчат волосы толщиной с клыки, а из отверстий сальных желез выделяется липкая блестящая слизь…

Изумление, о котором я упомянул, имеет другую причину. Человечество перекачивает сердцами 53,4 миллиарда литров крови в минуту, и эта красная река не удивляет, поскольку должна течь, поддерживая жизнь. За это же время мужские органы выделяют 43 тонны семени, и дело в том, что действительно каждая эякуляция представляет собою физиологический акт, однако для каждого индивидуума нерегулярный, интимный и не слишком частый и даже необязательный. Ведь имеются миллионы стариков, детей, людей, живущих в добровольном либо вынужденном безбрачии, больных и так далее. И тем не менее этот белый поток течет с точно таким же постоянством, как и упомянутая красная река. Ибо нерегулярность исчезает, поскольку статистика охватывает всю Землю, и вот это-то изумляет. Люди усаживаются за уставленные яствами столы, копаются в отходах на свалках, молятся в соборах, мечетях, церквях, летают самолетами, ездят в автомобилях, сидят в подводных лодках с ядерными ракетами, заседают в парламентах, миллиарды людей спят, по кладбищам двигаются похоронные процессии, взрываются бомбы, врачи склоняются над операционными столами, тысячи лекторов одновременно поднимаются на кафедры, взмывают и опускаются театральные занавесы, наводнения заливают поля и дома, идут войны, тракторы сталкивают одетые в форму трупы во рвы, грохочет, вспыхивает, ночь, день, рассвет, закат — но человек действует, оплодотворяющий поток из сорока трех тонн спермы течет без устали, и закон больших чисел утверждает, что он столь же постоянен, как количество поступающей на Землю солнечной энергии. В этом есть что-то механическое, незыблемое и звериное. Неизвестно, как согласиться с образом человечества, столь невозмутимо копулирующего во время всех катаклизмов, которые с ним случаются и которые оно само себе призвало на голову.

Так вот. Прошу понять, что невозможно пересказывать книгу, которая представляет собою спрессованную до предела, то есть до голых цифр, характеристику человечества (мы не знаем ни одного еще более результативного способа спрессовывания каких-либо явлений). Ведь книга эта уже сама по себе является экстрактом. Выжимкой. В рецензии даже невозможно хотя бы кратенько изложить наиболее своеобразные разделы. Разве что упомянуть душевные болезни: оказывается, сейчас больше людей сходит с ума за одну минуту, нежели вообще было живших на Земле несколько десятков поколений тому назад. Представьте себе человечество, состоящее исключительно из умалишенных. Или вот болезни, связанные с новообразованиями, которые я в своей первой медицинской работе 35 лет назад назвал «соматическим бешенством», как бы самоубийственным обращением тела против самого себя. Ведь в принципе они представляют собою исключение из правил жизни, ошибку ее развития, но это исключение, охваченное статистикой, этот гигантский молох, эта масса раковых клеток в отнесении к одной минуте как бы свидетельствует о слепоте процессов, которым, однако же, мы обязаны своим появлением в этом мире.

Несколькими страницами дальше размещаются вещи более мрачные. О разделах, посвященных принуждениям, насилиям, половым извращениям, странным культам, мафиям, бандитским шайкам, я не стану упоминать. Картина того, что люди творят с людьми, чтобы их мучить, унижать, уничтожать, наживаться на их болезнях, здоровье, старости, детстве, уродствах, и к тому же неустанно, каждую минуту, может привести в ужас даже присяжного мизантропа, который был уверен, что ни одна человеческая мерзость не ускользнула от его внимания. Но довольно об этом.

Была ли нужна эта книга? Член Французской академии написал в «Ле Монд», что она была неизбежна, что она должна была появиться. Наша цивилизация, писал он, все подсчитывает, измеряет, оценивает, взвешивает, преступает все законы и запреты, хочет все знать, но, становясь все многочисленнее, постепенно теряет возможность глубже познавать себя, так сказать, теряет «прозрачность». Она ни на что не набрасывается с таким ожесточением, как на то, что все еще сопротивляется ей. Поэтому нет ничего странного в том, что она пожелала иметь собственный портрет, настолько верный, какого еще не бывало, и столь же объективный (ведь объективизм — это требование рассудка и дня), и вот получила снимок, какие делает репортерская камера — кадрированный и без ретуши.

Пожилой господин заменил ответ на вопрос о необходимости «Одной минуты» уловкой: она появилась, ибо, будучи плодом своего времени, не могла не появиться. Однако вопрос остался. Я заменил бы его более скромным: действительно ли из этой книги следует, что человечество как целое показано быть не может? Статистические таблицы играют роль замочной скважины, в которую читатель, как Любопытный Том[1], рассматривает огромное обнаженное человеческое тело, занятое своими повседневными делами. В замочную скважину невозможно увидеть все сразу. К тому же, что, вероятно, еще важнее, подсматривающий оказывается один на один не только со всем своим родом, но и с его судьбой.

Надо признать, что «Одна минута» содержит уйму любопытнейших антропологических данных в разделах, посвященных культурам, верованиям, ритуалам и обычаям, хотя это всего лишь цифровые выжимки (а может быть, именно поэтому); она представляет нам поразительное разнообразие людей, столь, казалось бы, одинаковых анатомически и физиологически. Странно, что невозможно пересчитать количество языков, которыми пользуются люди. Точно не известно, сколько их, знаем только, что свыше четырех тысяч. Всех не выявили до сих пор даже специалисты, и сделать это тем сложнее, что некоторые языки малых этнических групп вымирают вместе с ними, кроме того, языковеды ведут споры о статусе некоторых языков. Одни считают их диалектами и жаргоном, другие — самостоятельными единицами. Но таких страниц, на которых Джонсоны расписываются в невозможности пересчитать данные на минуты, мало. Несмотря на это, ощущаешь — во всяком случае, я ощущал — некоторое облегчение именно там. Здесь есть свой философский корень.

В одном немецком литературном журнале для избранных я встретился с критикой «Одной минуты», написанной неким гуманитарием. Книга, заявил он, делает из человечества монстра, ибо она возвела гору мяса из тел, крови и пота, предварительно ампутировав у этих тел головы. Однако ведь духовная жизнь не измеряется ни количеством прочитанных человечеством книг и газет, ни суммой слов, извергаемых за одну минуту (величина прямо-таки астрономическая, между прочим). Числовые сопоставления посещаемости театров либо часов, проведенных у телевизора, с размерами смертности и т. п. вводят нас в ошибку, и ошибка эта чрезвычайно груба. Ни оргазм, ни агония не представляют собой действия, свойственные исключительно людям. Более того, они имеют чисто физиологический характер. Специфически же человеческие свойства, будучи явлениями психическими, не только не исчерпываются, но даже и приблизительно не определяются тиражами газет либо философских произведений. Это все равно что выдавать температуру тела за температуру любовных чувств либо в разделе «акты» поместить рядышком снимки нагих людей и возвышенные акты веры. Такого рода категориальный хаос не случаен, поскольку авторы явно намеревались шокировать читателей пасквилем, замешенным на статистике, прибить всех нас градом цифр. Быть человеком — это прежде всего обладать духовной жизнью, а не анатомией, поддающейся сложению, делению и умножению. Сам факт, что не удастся измерить духовную жизнь и вогнать ее в рамки какой-либо статистики, превращает в нонсенс претензии авторов на создание портрета человечества. В бухгалтерском разделении миллиардов людей на функциональные кусочки, соответствующие определенным рубрикам, проглядывает мастерство патолога, вскрывающего трупы, а может быть, и злостность. Ведь меж тысячи глав и главок нет вообще такой, как «человеческое достоинство».

Философский корень, о котором я упомянул выше, подсек и другой критик. Мне показалось (замечу в скобках), что «Одна минута» вызвала в среде интеллектуалов переполох. Они считали для себя возможным обходить молчанием такие продукты массовой культуры, как «Книга рекордов Гиннесса», но «Одна минута» вбила им клин в головы. Отважные или же просто хитроумные Джонсоны вознесли свое произведение на значительную высоту ученым вступлением. Они упредили также множество обвинений, ссылаясь на мыслителей современности, считающих правду исходной ценностью в культуре. Ну а коли так, то дозволена и даже необходима любая правда, включая и наиболее удручающую. Критик-философ влез на этого высокого коня, воспользовавшись стременем, которое держали в своих руках Джонсоны, и в начале воздал им должное, а затем потрепал.

Нас представили, писал он в «Encounter», почти точно таким образом, которого так сильно боялся Достоевский в «Записках из подполья». Достоевский считал, что нам угрожает предсказываемый наукой детерминизм, который выкинет на свалку самостоятельность индивидуума, проявляющуюся в свободе воли, стоит только науке научиться предвидеть любое решение и любое ощущение, как она делает это с движениями механического клавесина. Он не видел иного выхода, иного спасения от чудовищной предсказуемости наших действий и мыслей, которая лишит нас свободы, кроме как сумасшествие. Его Человек из Подполья был готов сойти с ума ради того, чтобы его разум, расшатанный сумасшествием, не подчинился торжественному детерминизму. Так вот, этот детерминизм, кошмар рационалистов девятнадцатого века, пал и уже не поднимется, но с неожиданной эффективностью его заменили теория вероятности со статистикой.

Судьбы единиц столь же непредсказуемы, как и судьбы отдельных молекул газа, но из гигантского количества тех и других следуют закономерности, касающиеся всех сразу, хотя и не отнесенные к какой-либо конкретной молекуле или человеку. Таким образом, после падения детерминизма наука совершила обходной маневр и с его помощью добралась до Человека из Подполья с другой стороны.

К сожалению, неправда, что в «Одной минуте» нет даже и следа духовной жизни человечества. Попытки ограничить духовную жизнь человека пределами его головы с тем, чтобы она, эта жизнь, не проявляла себя никак иначе, как только словами, — это всего лишь профессионально понятный прием литераторов и иных интеллектуалов, образующих (как сообщает книга) микроскопическую, всего-навсего одну миллионную частичку человечества. В 99 случаях из 100 эта жизнь проявляется людьми в виде действий, вполне поддающихся измерению, и было бы ошибкой из мнимого благородства отказывать в наличии психических данных психопатам, убийцам и сводникам, так же как и водовозам, купцам или ткачихам.

Так что говорить надо не о мизантропских намерениях авторов, а самое большее — о свойственных выбранному ими методу ограничениях. Оригинальность «Одной минуты» в том, что она не является статистикой баланса, то есть сведениями об уже канувших в Лету событиях, как обычный годовой отчет, а информацией, синхронной с миром людским. Она сродни компьютеру того типа, который мы называем работающим в реальном времени, то есть устройству, следящему за событиями, на которые его настроили синхронно их свершению.

Увенчав таким образом авторов, критик из «Encounter», однако, тут же отстриг часть лавровых листиков, которыми одарил их, взявшись за предисловие. Условие правдивости, которое декларируют Джонсоны, чтобы уберечь «Одну минуту» от упреков в чрезмерной вульгарности либо пасквиле, звучит красиво, говорит он, но практически невыполнимо. Книга не содержит «всего о человеке», ибо это невозможно. «Всего» о нем не содержат даже самые большие библиотеки мира. Количество антропологических данных, обнаруженных учеными, уже давным-давно выходит за пределы ассимилятивных возможностей индивидуума.

Разделение труда, в том числе и умственного, начавшееся около тридцати тысяч лет тому назад в палеолите, стало явлением необратимым, и тут уж ничего не поделаешь. Мы — вольно или невольно — отдали свои судьбы в руки экспертов. Ведь политики — это своего рода эксперты, только самозваные. Даже то, что компетентные эксперты служат либо выслуживаются перед политиками с невысоким интеллектом и убогим даром предвидения, беда не большая, ибо и среди экспертов первого класса нет согласия ни по одной из основных проблем мира. Так что неизвестно, была ли бы логократия переругавшихся экспертов лучше правительств посредственностей, которым мы подчиняемся. Ухудшающийся умственный уровень ведущих политических элит есть результат повышающейся сложности мира. Поскольку охватить его полностью не может никто, даже наделенный величайшим умом, постольку во власть пробираются те, кто от этого ничуть не страдает. Не случайно в «Одной минуте», в разделе «Совершенство ума» нет показателей интеллекта выдающихся правящих мужей мира. Даже дотошным Джонсонам не удалось подвергнуть этих людей тестам на интеллект.

Моя точка зрения на эту книгу не столь драматична. О ней можно рассуждать бесчисленными способами, о чем свидетельствует хотя бы данная рецензия. Это, я думаю, и не злостный пасквиль, и не истинная правда. Не карикатура и не зеркало. Асимметрию «Одной минуты», то есть того, что человеческого зла в ней значительно больше, чем проявлений добра, а несчастий нашего существования — нежели прелестей, я не приписываю ни намерениям авторов, ни методу. Книга может обескуражить только тех, кто все еще сохраняет какие-либо иллюзии относительно Человека. Асимметрию добра и зла, пожалуй, удалось бы даже показать в числовом выражении, чего Джонсоны как-то не сообразили. А ведь разделы, посвященные порокам, преступлениям, обманам, кражам, шантажам, а также новейшим видам преступлений, именуемым компьютерными (речь идет о таких манипуляциях с этими электронными продолжениями работы мысли, которые приносят программистам выгоды, находящиеся в противоречии с законом, а в последнее время распространились на действия, которые пока что нельзя признать преступлениями в силу принципа «nullum crimen sine poena…»[2], стало быть, не преступник тот, кто использует гигантскую вычислительную мощность машин, чтобы повысить шансы выигрыша в лотерее либо азартных играх: несколько математиков показали, что можно взять банк в рулетке, анализируя движения шарика, поскольку ни одна рулетка не является идеально случайностным устройством, иначе говоря, проявляет отклонения от теоретического математического ожидания результатов, что можно установить с помощью компьютера и воспользоваться этим), гораздо шире разделов, посвященных «самаритянским» актам.

Авторы не сопоставили соответствующих цифр в общей таблице, а жаль. Это бы четко показало, сколь более многолико зло, нежели добро. Другим можно помогать меньшим количеством способов, нежели мешать, ибо такова природа вещей, а не статистический метод. Наш мир находится не на полпути между адом и раем, а, похоже, гораздо ближе к первому. Однако, не имея в этом отношении иллюзий, к тому же достаточно давно, я не почувствовал себя огорченным рецензируемой книгой.

Примечания

1

Паренек, который, по преданию, подсматривал в щелку за леди Годивой. — Примеч. ред.

(обратно)

2

Нет преступления без наказания [нет наказания без закона]. (Норма римского права). — Примеч. ред.

(обратно)