Второй удар гонга (fb2)

- Второй удар гонга [сборник] (пер. Татьяна Николаевна Чернышева) 910K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Агата Кристи
Второй удар гонга (сборник)

Сервиз «Арлекин»

Мистер Саттерсвейт от досады дважды издал звук, похожий на кудахтанье. Так это или нет, но он все больше склонялся к мысли, что старые автомобили куда надежнее новых. Доверять можно только тому, что прошло испытание временем. Старые автомобили, они тоже с капризами, но все их капризы известны, понятны, и, если за машиной следить, ничего особенного не случится. А вот новые! Сколько штучек, окошки с форточками, сверкающая панель, которая выглядит-то замечательно, но непривычная и неудобная, рука тянется не туда, куда надо, и не сразу находит, где включаются дворники, где ближний свет и так далее. Почему-то все это на ней находится там, где меньше всего ожидаешь найти. А уж если вдруг ваше новое блестящее чудо забарахлит, механики в гараже с удивительным постоянством начинают твердить все одно и то же: «Зубки-то еще не прорезались. Отличная машина, сэр, просто супер. Последнее слово техники. Но вот зубки еще не прорезались. Ха-ха-ха». Будто машина – это какой-нибудь вам младенец.

Мистер же Саттерсвейт, человек лет уже весьма преклонных, на этот счет придерживался другого мнения: любой автомобиль просто обязан быть как минимум совершеннолетним. Обязан быть испытан, проверен и избавлен от младенческих недугов еще до того, как попадет в руки к владельцу.

В тот день мистер Саттерсвейт ехал к своим друзьям за город, где намеревался провести выходные. Но не успели они отъехать от Лондона, как его новый автомобиль принялся капризничать, а теперь стоял в гараже, ожидая диагноза, а мистер Саттерсвейт понятия не имел, сколько это еще продлится. Шофер в тот момент как раз беседовал с механиком. Мистер Саттерсвейт старался сидеть спокойно, взывая к Господу, чтобы тот ниспослал ему терпения. Накануне, позвонив своему приятелю по телефону, мистер Саттерсвейт обещал успеть к чаю. Да, он будет в Довертон-Кингсбурне, пообещал тогда мистер Саттерсвейт, немногим позднее трех.

При мысли об этом он снова кудахтнул, после чего решил переключиться на что-нибудь более приятное. Глупо сердито взглядывать на часы и все время при этом кудахтать – мистер Саттерсвейт прекрасно отдавал себе в этом отчет, – будто курица, гордая тем, что снесла яйцо.

Да. На что-нибудь более приятное. Что-то такое ведь было, что-то попалось на глаза, когда они ехали уже за городом. Совсем недавно, только что. Что-то такое, от чего на душе сразу же потеплело. Только он не успел понять, в чем дело, автомобиль расчихался, и поиск ближайшей станции обслуживания стал неизбежен.

Что же это было? Это было не слева, нет, справа. Конечно, справа и, конечно, уже в деревне, когда машина ехала медленно. Возле почты. Да, вот именно, возле почты. Потому что когда он увидел почту, то решил было позвонить Аддисонам и предупредить, что опоздает. Почта. Деревенская почта. А это «что-то» мелькнуло рядом… да, конечно, рядом, в соседнем доме или в крайнем случае через дом. Что-то такое, что всколыхнуло старые воспоминания, от чего захотелось… Но чего захотелось? Бог ты мой, сейчас, сейчас. Яркое пятно. Яркие краски. Конечно, яркие разноцветные краски. Какое-то слово. Какое-то слово, которое отозвалось в памяти, всколыхнуло что-то приятное, что-то хорошее, яркое. Воспоминания не о себе… о том, что когда-то он видел. Нет, не видел, он в этом участвовал. Участвовал в чем, когда и где? Везде. Неожиданно быстро ответил он на последний вопрос. Везде.

На каком-то острове? На Корсике? В Монте-Карло, когда стоял рядом с крупье, а тот раскручивал колесо рулетки? В загородном доме? Везде. Везде, где бы он ни оказался, он был там с кем-то. Да, вот именно, с кем-то. В том-то и дело. Наконец он нащупал нить. Вот только… В эту минуту из гаражного окна выглянули шофер и механик и прервали ход мыслей мистера Саттерсвейта.

– Осталось немного, сэр, – бодро произнес шофер. – Минут на десять. Не больше.

– Пустячное дело, – подтвердил механик хрипловатым, низким голосом жителя загорода. – Просто, так сказать, зубки.

Но на этот раз мистер Саттерсвейт не закудахтал. Он скрипнул зубами. Возможно, привычка скрипеть зубами, о которой он некогда лишь читал, а на старости лет сам усвоил, в его случае объяснялась тем, что верхняя челюсть сидела немного свободней, чем нужно. Ох уж эти зубки! Зубная боль. Зубовный скрежет. Зубной протез. «Все вертится вокруг зубов», – подумал он.

– До Довертон-Кингсбурна осталось всего несколько миль, – сказал шофер. – Здесь можно взять такси. Если хотите, сэр, поезжайте, а я потом пригоню машину.

– Нет! – сказал мистер Саттерсвейт.

Он сказал это столь решительно, что шофер и механик уставились на него в полном недоумении. Глаза у мистера Саттерсвейта заблестели. Голос стал ясный и твердый. Он все вспомнил.

– Пойду пройдусь. Когда справитесь, поезжайте дорогой, по которой мы приехали. Заберете меня в кафе… кажется, «Кафе Арлекин».

– Вряд ли это подходящее для вас место, – заикнулся механик.

– Я буду там, – объявил мистер Саттерсвейт тоном, не терпевшим возражений.

Он торопливо ушел. Двое мужчин озадаченно смотрели ему вслед.

– Не знаю, что это на него нашло, – сказал шофер. – Никогда его таким не видел.

Деревушка Кингсбурн-Двор жила в полном несоответствии со своим пышным названием. Одна улица. Горстка домов. Магазинчики были где попало, что свидетельствовало о том, что их то открывали в обычных жилых домах, то ввиду отсутствия покупателей снова закрывали.

Дома здесь были обыкновенные, не очень старые, не очень красивые. Невзрачные и обыкновенные. Возможно, именно потому, подумал мистер Саттерсвейт, яркое цветное пятно так и бросилось ему в глаза. А вот и здание почты. Обыкновенная почта с почтовым ящиком перед дверью, с витриной, где выставлены газеты и почтовые открытки, и рядом – да, рядом, в соседнем доме – над дверью красуется табличка.

«Кафе Арлекин». Неожиданно мистер Саттерсвейт и сам пришел в недоумение. Похоже, он выжил из ума. Старческие капризы. С какой стати одно слово вдруг вызвало такую бурю в душе? «Кафе Арлекин».

Механик со станции обслуживания прав. Вряд ли здесь можно поесть. Разве что перекусить. Или выпить чашечку кофе. Почему он сюда пришел? И тотчас мистер Саттерсвейт понял почему. Кафе – или, вернее, дом, где разместилось кафе, – было разделено на две части. В одной стояли столы и стулья, поджидавшие проголодавшихся. А в другой был крохотный магазинчик, где продавался фарфор. Не антиквариат. Ни стеклянных ваз, ни старинных кружек. На полках стояли вполне обычные современные чашки, но витрина сверкала всеми цветами радуги. Это был пестрый чайный сервиз. Синий, красный, желтый, зеленый, розовый, фиолетовый. «Поистине праздник красок», – подумал про себя мистер Саттерсвейт. Неудивительно, что он невольно обратил на него внимание, когда они медленно ехали по деревенской улице, отыскивая глазами гараж или станцию техобслуживания. У сервиза стояла табличка: «Чайный сервиз «Арлекин».

Конечно, это именно слово «Арлекин» застряло в голове, всколыхнув какие-то воспоминания, воспоминания, запрятанные так глубоко, что сразу и не извлечь. Пестрые краски. Костюм арлекина. И тут он решил, он подумал… мелькнула нелепая, тревожная мысль, будто каким-то образом сервиз имеет к нему отношение. Поставлен здесь для него. Может быть, в Кингсбурн-Двор заезжал выпить кофе или купить себе чашку его старый друг мистер Харли Кин и попросил выставить его в витрине? Сколько же лет они не виделись? Много, ох много. В последний раз, кажется, распрощавшись, мистер Кин повернулся и пошел прочь по деревенской улочке, которую они прозвали Аллеей Влюбленных. Тогда мистер Саттерсвейт думал, что они непременно будут встречаться по крайней мере раз в год. Или хотя бы в два. Тем не менее нет. Вышло совсем иначе.

Ему в голову пришла удивительная, замечательная мысль: а что, если здесь, в этой крохотной маленькой деревушке, он снова увидится с мистером Харли Кином?

– Что за глупости, – сказал сам себе мистер Саттерсвейт. – Что за глупости. Вот уж выживший из ума старик.

Он скучал по мистеру Кину. За все последние годы ни один человек на свете не взволновал, не взбудоражил его так, как некогда волновал и будоражил мистер Кин. Тот умел появляться неожиданно, и если появлялся, следом происходило всегда что-нибудь необыкновенное. С ним, с мистером Саттерсвейтом. Впрочем, не совсем так. Не с ним, а с помощью мистера Саттерсвейта. Это было прекрасно. Да, именно так и сказал бы мистер Кин, именно это слово. Слова, слова. Мистер Кин что-нибудь рассказал бы, мистер Саттерсвейт что-нибудь бы придумал. Что-то заметил бы, что-то сообразил, что-то понял бы. Над чем-то задумался бы. А мистер Кин сидел бы тем временем перед ним за столом и, конечно, одобрительно бы улыбался. Одно какое-нибудь его слово, и в голове вихрем завертелись бы мысли, и он, мистер Саттерсвейт, стал бы снова деятельным и молодым. Он, мистер Саттерсвейт, человек, у которого столько друзей. Человек, в друзьях у которого герцогини и даже один епископ, то есть люди весьма значительные. Значительные, уточнил он про себя, в общественном смысле. Это потому, что, в конце концов, он, мистер Саттерсвейт, всегда был снобом. Ему нравилось дружить с герцогинями, нравилось быть другом семейств, которые значились в королевских списках в течение многих столетий. Правда, еще у него все же были и другие друзья, которые ему тоже нравились, хотя с точки зрения общественной они были не всегда примечательны. Они были совсем другие, молодые, попавшие в беду, влюбленные, невезучие и нуждавшиеся в его помощи. Раньше, благодаря мистеру Кину, он, мистер Саттерсвейт, мог бывать кому-то полезным.

Потому он теперь и стоит, как дурак, на пороге невзрачного сельского магазинчика, где продаются обычный фарфор, чайный сервиз и кастрюльки.

– Так или иначе, – сказал сам себе мистер Саттерсвейт, – нужно зайти. Глупо сразу тащиться обратно и даже не зайти… на всякий случай. С машиной, насколько я понимаю, они все равно провозятся дольше, чем говорят. Какие там десять минут. Я зайду просто на всякий случай, вдруг что-нибудь любопытное.

Он еще раз взглянул на витрину с сервизом. И неожиданно понял, что фарфор этот очень хорош. Хорошего качества. Отличный современный фарфор. Он напряг память, пытаясь что-то припомнить. Ах да, герцогиня Лейтская, сообразил он. Замечательная была старая леди. Как добра она была к своей горничной во время сильного шторма, когда корабль шел на Корсику, та слегла от морской болезни. Герцогиня ухаживала за ней с заботливостью и терпением кроткого ангела и лишь на следующий день вновь показала характер, против чего в те годы никто из слуг, кажется, ничего не имел против, во всяком случае, не проявлял никаких признаков возмущения.

Мария. Да, герцогиню звали Марией. Милая старая Мария Лейтская. Она умерла несколько лет назад. Это у нее был утренний чайный сервиз «Арлекин», вспомнил мистер Саттерсвейт. Да, у нее. Большие разноцветные чашки. Одна была черная. Одна желтая, третья красная, а потом еще одна удивительно неприятного красновато-кирпичного цвета. Кажется, этот цвет, подумал мистер Саттерсвейт, был любимый у герцогини. Он вспомнил ее рокингемский сервиз, тоже красно-кирпичный, украшенный позолотой.

«Ах, – вздохнул мистер Саттерсвейт, – хорошее было время. Но, кажется, все-таки пора зайти. Выпить чашку кофе или что-нибудь вроде. Наверняка молока в нем больше, чем кофе, и наверняка он с сахаром. Тем не менее нужно же как-то убить время».

Мистер Саттерсвейт переступил порог. В кафе было почти пусто. Время чая, подумал он, пожалуй, еще не наступило. Кроме того, сейчас вообще мало кто пьет чай. Разве что дома, и то главным образом старики. Возле дальнего окна за столиком сидели молодые влюбленные, а напротив возле стены сплетничали две женщины.

– Я сказала, – говорила одна из них, – я сказала ей, что так нельзя. Так нельзя, и я не намерена это терпеть, я так и Генри сказала, и он со мной согласился.

У этого Генри, должно быть, нелегкая жизнь, мелькнуло в голове у мистера Саттерсвейта, и он давно, конечно, усвоил, что с ней легче согласиться, о чем бы ни шла речь. В высшей степени неприятная женщина и в высшей степени неприятная у нее подруга. Мистер Саттерсвейт отвел взгляд в сторону и сказал продавщице:

– Нельзя ли взглянуть, что тут у вас?

За прилавком стояла симпатичная женщина.

– О да, сэр, конечно. Мы только что получили новый хороший товар, – ответила она.

Мистер Саттерсвейт поглазел на разноцветные чашки, подержал парочку в руках, рассмотрел со всех сторон молочник, подержал в руках фарфоровую зебру, подумал и потрогал, разглядывая весьма симпатичные пепельницы. Услышав, как за спиной задвигались стулья, он оглянулся и увидел, что обе женщины, расплатившись, направляются к выходу. Навстречу им в кафе вошел высокий человек в темном костюме. Он сел за только что освободившийся столик спиной к мистеру Саттерсвейту. Мистер Саттерсвейт решил, что со спины вид у него вполне симпатичный: спина у незнакомца была сухощавая, крепкая и мускулистая. Тем не менее, может быть, оттого, что в кафе было слишком сумрачно, что-то в ней было мрачное, почти зловещее. Мистер Саттерсвейт вновь отвернулся к пепельницам.

«Нужно купить одну, чтобы не огорчить хозяйку», – решил про себя мистер Саттерсвейт.

Так он и сделал, и, пока расплачивался с продавщицей, выглянуло солнце.

Мистер Саттерсвейт прежде и не сообразил, что в кафе темно, потому что хмуро на улице. Небо почти сплошь было в тучах. «Набежали они, – вспомнил мистер Саттерсвейт, – пока мы искали станцию». Но теперь вдруг снова выглянуло солнце. Лучи его заиграли в пестрых вазах, на чашках, пробились в кафе сквозь похожий на церковный витраж, который, подумал мистер Саттерсвейт, остался здесь, наверное, от викторианских времен. Осветили мрачноватый зальчик. Добежали до нового посетителя. Оставили на черной угрюмой спине синие, красные, желтые пятна. И вдруг мистер Саттерсвейт понял, что перед ним сидит именно тот, кого он, мистер Саттерсвейт, хотел здесь встретить. Интуиция не подвела. Вдруг понял, кто это вошел и сел у стены за столик. Понял с такой отчетливостью, что не нужно было даже ждать, когда тот повернется лицом. Мистер Саттерсвейт забыл про фарфор, перешел в кафе, обогнул круглый стол и сел напротив.

– Здравствуйте, мистер Кин, – сказал мистер Саттерсвейт. – Почему-то я так и знал, что сегодня увижусь с вами.

Мистер Кин улыбнулся.

– Вы всегда все знаете, – сказал он.

– Как же давно мы не виделись, – сказал мистер Саттерсвейт.

– Разве время имеет значение? – сказал мистер Кин.

– Возможно, и нет. Возможно, вы правы. Но, возможно, и нет.

– Позвольте вам что-нибудь взять.

– Неужели здесь можно есть? – с сомнением спросил мистер Саттерсвейт. – А ведь, кажется, вы зашли сюда именно для этого.

– Никто не знает наверняка, для чего кто-то что-то делает, не так ли? – сказал мистер Кин.

– Я очень вам рад, – сказал мистер Саттерсвейт. – Я, знаете ли, успел вас почти забыть. То есть забыть, как вы говорите и что рассказываете. И как вам удается заставить меня думать и действовать.

– Я… заставляю вас действовать? Нет, вы к себе несправедливы. Вы всегда сами прекрасно знали, что делать и почему, и прекрасно знали, зачем.

– Но без вас я ничего этого не знаю.

– О нет, – сказал мистер Кин. – Я тут совершенно ни при чем. Я всего лишь – и я говорил это не раз, – я всего лишь случайный прохожий. Не более того.

– И сегодня вы случайно оказались в этой деревушке.

– А вы разве нет? Наверняка вы собирались куда-то совсем в другое место. Или я ошибаюсь?

– Я собрался в гости к старому другу. Другу, с которым не виделся много лет. Он постарел. Стал чуть ли не инвалидом. У него был удар. Сейчас он вроде бы оправился, но ведь никогда не знаешь…

– Он живет один?

– Нет, теперь нет, и я очень рад. Семья его вернулась из-за границы, то есть то, что осталось от семьи. Вот уже несколько месяцев они живут все вместе. Я рад, что наконец можно приехать и увидеть их всех. Тех, кого я, так сказать, уже видел, и тех, кого еще нет.

– Вы имеете в виду детей?

– Детей и внуков. – Мистер Саттерсвейт вздохнул. На мгновение ему стало грустно оттого, что у него самого ни детей, ни внуков, ни правнуков. Жалел он об этом далеко не всегда.

– Здесь прекрасно варят кофе по-турецки, – сказал мистер Кин. – Очень хороший кофе. Остальное, как вы и сами изволили догадаться, малосъедобно. Тем не менее глоток кофе никогда не помешает, не так ли? Давайте-ка выпьем по чашечке, ибо, насколько я понимаю, вы вот-вот продолжите свой поход по местам воспоминаний или там чего-то еще.

На пороге появилась черная собачонка. Она подошла и села возле стола, глядя на мистера Кина.

– Это ваша собака? – сказал мистер Саттерсвейт.

– Да. Разрешите представить, Гермес. – И он потрепал собачонку по голове и сказал: – Кофе. Пойди попроси Али.

Гермес поднялся и скрылся в открытой двери, которая вела в заднюю половину. Донесся резкий, отрывистый лай. Вскоре пес снова появился, и следом за ним шел молодой человек, очень смуглый, в ярко-зеленом пуловере.

– Кофе, Али, – сказал мистер Кин. – Два кофе.

– Кофе по-турецки. Так ведь, а, сэр? – Али улыбнулся и исчез.

Пес снова сел возле стола.

– Расскажите же, – сказал мистер Саттерсвейт, – расскажите, где вы были, что делали и почему не показывались так долго.

– Я ведь уже сказал, для меня время мало что значит. Я прекрасно помню – и, надеюсь, вы тоже, – по какому случаю мы виделись в последний раз.

– Очень был трагический случай, – сказал мистер Саттерсвейт, – не люблю о нем вспоминать.

– Вы называете трагедией смерть? Но смерть не всегда трагедия. Мы как-то об этом уже говорили с вами.

– Да, – согласился мистер Саттерсвейт, – возможно, та смерть – та, о которой мы тогда говорили, – и не была трагедией. Тем не менее…

– Тем не менее самое важное в жизни – это сама жизнь. Разумеется, вы правы, – сказал мистер Кин. – Разумеется. Сама жизнь. Хочется, чтобы человек, молодой, счастливый или который мог бы стать счастливым, жил. Конечно, всем нам этого хочется. И потому, если потребуется, мы обязаны спасти жизнь.

– А не могли бы вы потребовать что-нибудь такое от меня?

– Я? Разве я могу что-то от вас требовать? – Длинное печальное лицо мистера Харли Кина озарилось светлой улыбкой. – Никогда не стал бы от вас ничего требовать, мистер Саттерсвейт. Никогда. Вы и сами все знаете, все видите, знаете, что нужно сделать, и делаете. Я тут совершенно ни при чем.

– О нет, при чем, – сказал мистер Саттерсвейт. – И вы меня не переубедите. Но все-таки расскажите, где вы были все эти годы, которые, по-вашему, имеют так мало значения, что их и временем не назовешь.

– Везде понемножку. В разных странах, на разных широтах, в разных историях. Но почти везде, как всегда, я был случайный прохожий. Так что, по-моему, было бы куда правильнее, если бы рассказывать стали вы, и не о том, что сделали, а о том, что собирались. Вернее, куда собирались, с кем хотите увидеться? Какие они, ваши друзья?

– Разумеется, расскажу. С удовольствием. Я и сам хотел. Вы, кажется, знакомы. Знаете, всегда, если много лет не встречал человека, если потерял его из виду, а потом хочешь восстановить старую дружбу, то нервничаешь перед первой встречей.

– Вы правы, – сказал мистер Кин.

В маленьких чашках с восточным узором Али принес кофе по-турецки. С улыбкой он поставил их перед гостями и удалился. Мистер Саттерсвейт сделал небольшой глоток и остался доволен.

– «Сладкий, как любовь, черный, как ночь, и горячий, как адский огонь». Кажется, это сказал какой-то арабский поэт, не так ли?

Харли Кин улыбнулся и кивнул.

– Да, – сказал мистер Саттерсвейт, – я расскажу, куда еду, что собираюсь сделать, хотя все, что я делаю, в высшей степени малозначительно. Я хочу увидеть старого друга и познакомиться с новыми – новая молодая ветвь старой семьи. Как я уже говорил, Том Аддисон мой старый друг. Мы были большие приятели в молодости, но, как это часто случается, жизнь потом нас развела. Том поступил на службу в дипломатический корпус, уехал за границу и довольно высоко поднялся по служебной лестнице. Иногда мы виделись, когда я ездил к нему, иногда мы виделись здесь, когда он приезжал в Англию. Первое назначение у него было в Испанию. Там он женился – на очень красивой, смуглой девушке по имени Пилар. Он очень ее любил.

– У них были дети?

– Две дочери. Одна была светленькая, как отец, ее назвали Лили, а вторая вышла вся в мать, ее назвали Марией. Я был крестный Лили. Разумеется, виделись мы нечасто. Всего раза два-три в год, когда я либо устраивал для Лили обед, либо ездил к ней в школу. Она была очень милая и славная девочка. Очень любила отца, а он ее. Но жизнь шла не всегда гладко, времена были непростые. Вы и сами это знаете не хуже меня. В годы войны трудно было ездить в гости через границы. Лили вышла замуж за военного летчика. Он был летчик-истребитель. Только позавчера я вспомнил, как его зовут. Симон Жийа. Командир эскадрильи Жийа.

– Он погиб?

– Нет, нет. Нет. Он остался жив. После войны ушел из армии и увез Лили в Кению, куда в то время уезжали многие. Они там неплохо устроились и жили счастливо. У них родился сын Роланд. Он учился в Англии, и я видел его раза два. В последний раз ему было, по-моему, лет двенадцать. Славный был мальчик. Рыжий, как отец. Потом мы много лет не встречались, и теперь мне не терпится его увидеть. Сейчас ему исполнилось, наверное, года двадцать три, двадцать четыре. Время летит быстро.

– Он женат?

– Нет. Пока не женат.

– Понимаю. Но собирается жениться?

– Э-э… кое-что я об этом знаю. Из писем. Том как-то написал, что у Роланда появилась девушка. Его двоюродная сестра. Мария, младшая дочь Аддисона, вышла замуж за сельского врача. Мы никогда не были с ней дружны. Очень печально. Она умерла при родах. Девочку назвали Инес. Семейное имя, выбрала его бабушка Инес со стороны отца. Так случилось, что впервые мы встретились с Инес, когда она уже выросла. Она смуглая, похожа на свою испанскую родню, и больше всего на бабушку. Но, наверное, я вас уже утомил.

– Нисколько. Рассказывайте дальше. Все это очень любопытно.

– Интересно почему? – сказал мистер Саттерсвейт.

Неожиданно ему в голову пришла какая-то мысль, и он несколько подозрительно взглянул на мистера Кина.

– Вам нужны подробности жизни этой семьи. Зачем?

– Наверное, затем, чтобы лучше себе их представить.

– Ну хорошо. Поместье, куда я еду, называется Довертон-Кингсбурн. Там старый красивый дом. Впрочем, не настолько, чтобы приглашать по выходным туристов или превращать в музей. Это просто тихий английский дом, куда может вернуться человек, хорошо послуживший своей стране, и жить там спокойно. Том всегда любил жить в деревне. Любил рыбалку. Был отличный стрелок, мы в юности провели здесь немало счастливых деньков. Я приезжал на каникулы. И воспоминания об этом сохранил на всю жизнь. Второго такого дома, как Довертон-Кингсбурн, нет. И нет второго такого места, к которому я был бы так же привязан. Всякий раз, когда я проезжал где-нибудь в этих местах, я делал крюк, сворачивал сюда – наверное, для того только, чтобы снова увидеть среди деревьев сверкающую гладь реки, возле которой мы рыбачили, увидеть аллею, которая ведет к дому, увидеть сам старый дом. И вспомнить все, что делали вместе. Том всегда был человек действия. Всегда был способен на поступок. А я… я на всю жизнь так и остался просто старым холостяком.

– Вы не просто старый холостяк, – сказал мистер Кин. – Вы человек, который умеет находить друзей, беречь их и хранить верность.

– Ах, если бы я только мог с вами согласиться. По-моему, вы ко мне слишком добры.

– Вовсе нет. Кроме того, вы прекрасный собеседник. Вы много знаете, многое видели и хорошо рассказываете. У вас в жизни было много интересного. Вы могли бы написать целую книгу, – сказал мистер Кин.

– Вас я сделал бы главным героем.

– Нет, – сказал мистер Кин, – я не герой, я просто случайный прохожий. Только и всего. Но рассказывайте же дальше. Я хочу знать все поподробнее.

– Хорошо, но ведь это всего лишь история семьи. Как я уже говорил, иногда мы долго не виделись, не виделись годами. И все-таки мы были друзья. До тех пор, пока не умерла Пилар – а она, к сожалению, умерла совсем молодой, – мы дружили и с ней, и с Томом, и с моей крестницей Лили, и я помню Инес, тихую, спокойную девочку, которая и сейчас живет с отцом в деревне, где он работает врачом…

– Сколько ей лет?

– Кажется, двадцать или девятнадцать. Я хотел бы с ней подружиться.

– Значит, это, в сущности, счастливая история?

– Не совсем. Моя крестница Лили – та самая, которая уехала с мужем в Кению, – погибла в автомобильной катастрофе. Роланду в то время было меньше года. Симон очень горевал. Они были необыкновенно удачная пара. Потом, слава богу, ему повезло, и он женился во второй раз. На молодой вдове своего друга, который во время войны тоже, как и Симон, командовал эскадрильей, у нее тоже был ребенок. На два, на три месяца то ли младше, то ли старше Роланда. Я никогда не видел вторую жену Симона, они остались жить в Кении, но, кажется, брак у них получился тоже удачный. Мальчики росли вместе и стали как братья. Учились они в Англии, в одной и той же школе, ездили на каникулах в Кению. Но, конечно, я их давно не видел. Потом в Кении произошло то, что всем известно. Кто-то там потом остался. Кто-то нет, кто-то из моих друзей перебрался на запад Австралии, они удачно там обосновались и живут неплохо. Кто-то вернулся в Англию.

Симону Жийа с женой и двумя детьми пришлось уехать. Дела у них шли не всегда гладко, и потому они наконец приняли приглашение, которое делал им каждый год Том Аддисон. Сейчас все они собрались там – Симон, его вторая жена и двое их детей, уже взрослые мальчики, почти молодые люди. А еще Инес Хортон, дочь испанского врача, которая, как я уже сказал, живет в деревне с отцом, но, насколько я знаю, приезжает часто и довольно много времени проводит у Тома, он очень к ней привязан. Кажется, всем им там хорошо. Том уже несколько раз приглашал меня в гости. Увидеться с ними со всеми. И я принял приглашение. Проведу там конец недели. Грустно, что Том постарел и сгорбился, и жить ему, кажется, недолго, но он бодр и весел, как прежде. Кроме всего прочего, хочется наконец увидеть и старый дом. Милый Довертон-Кингсбурн. Вся моя юность. Если жизнь была не очень богата событиями, если все в ней шло ровно и гладко – а в моем случае это именно так и есть, – тогда единственное, что остается тебе в старости, – это друзья, дома и воспоминания о том, что сделал в детстве, юности, молодости. Меня беспокоит только одно.

– На первый взгляд вам не о чем беспокоиться. Что вас тревожит?

– То, что я… я боюсь разочароваться. Ведь дом, который остался в памяти, который хотелось увидеть, может оказаться совсем не таким, каким его себе рисовал. Там вполне могли давно уже сделать новую пристройку, новый цветник в саду… да все, что угодно. Ведь я был там давно, действительно очень давно.

– Так или иначе, ваши воспоминания останутся с вами, – сказал мистер Кин. – И я рад, что вы наконец едете.

– Мне пришла в голову одна мысль, – сказал мистер Саттерсвейт. – Едемте со мной. Едемте со мной сейчас же. Вам там будут рады. Том Аддисон один из самых гостеприимных людей на свете. Моих друзей он считает своими. Едемте. Не отказывайтесь. Я просто настаиваю.

Взволнованно взмахнув рукой, мистер Саттерсвейт едва не смахнул чашку на пол. И еле успел подхватить.

В эту минуту звякнул старинный колокольчик, и дверь распахнулась. В кафе вошла женщина. Она запыхалась и раскраснелась. Она была средних лет, но все еще хороша собой, с золотистыми волосами, в которых едва проглядывала седина. Кожа у нее была нежная, розовая, какая нередко встречается у обладательниц голубых глаз и рыжеватых волос, фигура же сохранилась отлично. Женщина бросила взгляд в кафе и повернулась к посудной лавке.

– О! – воскликнула она. – Сервиз «Арлекин». Все еще есть.

– Да, миссис Жийа, вчера мы получили новый.

– Ах, как я рада! Я очень волновалась. И очень торопилась. Я даже взяла у сына мопед. Мальчики мои куда-то ушли, их не найти. Но нужно было что-то делать. Утром разбились несколько чашек, а мы ждем гостей. Я куплю голубую, зеленую и еще, наверное, красную. С этими пестрыми сервизами всегда так, кошмар, правда?

– Понимаю. Конечно, трудно найти замену, и это очень неудобно.

Мистер Саттерсвейт, поглядывая через плечо, с любопытством наблюдал за этой сценой. Продавщица сказала «миссис Жийа». Ну конечно. Он догадался. Конечно, это… Поколебавшись, мистер Саттерсвейт поднялся и сделал несколько шагов к дверям лавки.

– Прошу прощения, – сказал он. – Вы ведь миссис Жийа из Довертон-Кингсбурна?

– Да, я Берил Жийа. А вы… Вы не…

Слегка нахмурив бровки, женщина взглянула ему в лицо. «Какая привлекательная особа, – подумал про себя мистер Саттерсвейт. – Лицо умное, хотя, может быть, несколько тяжеловатое. Стало быть, это и есть вторая жена Симона. Не такая красавица, как Лили, но все же очень привлекательная дама, приятная и деловитая». Неожиданно лицо миссис Жийа осветилось улыбкой.

– Видимо… да, конечно. Конечно, вы и есть тот самый гость, которого сегодня у нас ждут к чаю, я вас вспомнила по фотографии. Вы, должно быть, мистер Саттерсвейт.

– Совершенно верно, – сказал мистер Саттерсвейт. – Это я и есть. Должен извиниться перед вами за то, что не сдержал обещания и опаздываю. К несчастью, по дороге у меня сломалась машина. Сейчас ее ремонтируют в здешнем гараже.

– Ах, как вам не повезло! Но за что же извиняться? Для чая еще и сейчас рановато. Не беспокойтесь. В крайнем случае сядем за стол чуть позже. К тому же вы, вероятно, слышали, мне пришлось приехать сюда за чашками, потому что утром у нас их случайно смахнули со стола. Когда ждешь гостей, всегда что-нибудь да случится.

– Пожалуйста, миссис Жийа, – сказала продавщица. – Хотите, я вам их заверну? Или, может быть, уложить в коробку?

– Нет, нет, спасибо. Просто заверните и кладите вот сюда в сумку. Этого достаточно.

– Если вы едете сразу обратно, – сказал мистер Саттерсвейт, – я могу вас подвезти. Моя машина будет здесь с минуты на минуту.

– Вы очень любезны. С удовольствием согласилась бы, но мне еще нужно вернуть на место мопед. Иначе мальчики огорчатся. Они собрались сегодня куда-то ехать.

– Позвольте представить вам моего старого друга, – сказал мистер Саттерсвейт. – Мистер Харли Кин. Мы встретились здесь совершенно случайно. И я как раз старался зазвать его к вам. Как вы полагаете, не огорчится ли Том, получив вместо одного гостя двоих?

– Безусловно, нет, – сказала Берил Жийа. – Безусловно, он будет только рад встретиться с вашим другом. Вдруг они тоже друзья.

– Нет, мадам, – сказал мистер Кин. – Я никогда не видел мистера Аддисона, хотя много слышал о нем от мистера Саттерсвейта.

– Тогда примите это предложение. Вам у нас понравится.

– Прошу прощения, – сказал мистер Кин. – К сожалению, у меня сегодня другая встреча. В самом деле, – он взглянул на часы, – мне пора. Я уже и так опаздываю – заболтался со старым другом.

– Пожалуйста, миссис Жийа, – сказала продавщица. – По-моему, получилось надежно.

Берил Жийа аккуратно подставила сумку, куда продавщица положила сверток, и повернулась к мистеру Саттерсвейту:

– Ну что же, до скорой встречи. За стол раньше чем в четверть шестого мы не сядем, так что не беспокойтесь. Очень рада, что наконец мы познакомились, я столько слышала о вас и от Симона, и от свекра.

Она торопливо попрощалась с мистером Кином и вышла.

– Какая быстрая, правда? – сказала продавщица. – Она всегда такая. Наверное, дел у нее невпроворот.

На улице затарахтел мопед.

– Дама, кажется, с характером, – сказал мистер Саттерсвейт.

– Да, действительно, – сказал мистер Кин.

– И мне не удастся вас уговорить?

– Я случайно прошел здесь мимо, – сказал мистер Кин.

– И когда же мы с вами увидимся, хотел бы я знать?

– Думаю, скоро, – сказал мистер Кин. – Надеюсь, вы опять меня узнаете.

– Как, и вы ничего… больше ничего не скажете? Вы не хотите ничего объяснить?

– Что объяснить?

– Почему мы сегодня встретились.

– Вы человек образованный, – сказал мистер Кин. – Думаю, вам для того, чтобы все понять, достаточно одного слова. Может быть, оно окажется для вас полезным.

– Что за слово?

– Дальтонизм, – сказал мистер Кин. И улыбнулся.

– Не понимаю. – Мистер Саттерсвейт на мгновение сдвинул брови. – Да, да, я знаю, что это такое, только никак не припомню…

– Всего хорошего, – сказал мистер Кин. – А вот и ваша машина.

В эту минуту к дверям почты и впрямь подъехал автомобиль. Мистер Саттерсвейт вышел на порог. Он не хотел заставлять хозяев ждать себя еще дольше и потому заторопился. Но, расставаясь с мистером Кином, мистер Саттерсвейт опечалился.

– Неужели я совершенно ничем не могу быть вам полезен? – горько спросил мистер Саттерсвейт.

– Нет, ничем.

– А кому-нибудь из ваших знакомых?

– Не думаю, нет. Никому.

– Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

– Я очень высокого мнения о вас, – сказал мистер Кин. – Вы много знаете. Очень быстро вникаете в суть дела. Уверяю вас, вы не изменились.

Рука его на мгновение задержалась на плече мистера Саттерсвейта, потом он вышел и быстро зашагал по деревенской улице в сторону, противоположную Довертон-Кингсбурну. Мистер Саттерсвейт сел в машину.

– Надеюсь, больше ничего не случится, – сказал он.

Шофер кивнул.

– Тут ехать-то всего ничего, сэр. Три-четыре мили, а движок теперь работает отлично.

Автомобиль проехал по маленькой улочке и вывернул на дорогу.

Шофер снова сказал:

– Всего-то мили три-четыре.

Мистер Саттерсвейт снова сказал:

– Дальтонизм.

Он не понял, для чего оно сказано, но знал, что неспроста, с каким-то тайным смыслом. Когда-то они уже говорили с кем-то о дальтонизме.

– Довертон-Кингсбурн, – сказал мистер Саттерсвейт.

Сказал еле слышно. У этих слов, «Довертон» и «Кингсбурн», смысл был тот же, что и всегда. Они означали место, которому радовалось его сердце, но куда он так долго не мог попасть. Место, где он собирался опять насладиться жизнью, пусть теперь там нет многих из тех, с кем он был когда-то знаком. Зато там ждет его Том Аддисон. Старый добрый друг Том Аддисон, и мистер Саттерсвейт вновь вспомнил зеленую траву, озеро, реку и далекие дни юности.

Чай был накрыт на лужайке. По одну сторону от стола вниз, к песчаному, отливавшему медью берегу, от фасада с французскими окнами вела широкая лестница; по другую, дополняя полуденную картину, высился ливанский кедр. В сторонке на зеленой траве стояли еще два белых, украшенных росписью и резьбой стола, садовые стулья и кресла. На стульях лежали разноцветные подушечки, кресла были полотняные, удобные, в каких хорошо вытянуться и вздремнуть. Одни были с козырьками от солнца, другие без.

Полдень склонился к вечеру, и трава приобрела темный густой оттенок. Золотой свет лился на песчаный берег, и сквозь ветви стройного кедра просвечивало розово-золотистое небо.

Том Аддисон ждал гостя, вытянувшись в плетеном кресле, и мистер Саттерсвейт с умилением отметил, что ноги его, немного отекшие, как и прежде, обуты в комнатные уютные шлепанцы, правда, выглядят шлепанцы странно. Один красный, один зеленый. Милый старый Том, подумал мистер Саттерсвейт, он нисколько не переменился. Тот же, что и всегда. И тут же подумал: «Какой же я болван. Конечно, я знаю, при чем здесь дальтонизм. И почему это я сразу не догадался?»

– Думал, ты уже никогда до нас не доедешь, старый ты черт, – сказал Том Аддисон.

Он был все еще красив, этот крепкий, широкоплечий, широколицый старик с глубоко посаженными серыми блестящими глазами. Каждая черточка в его лице свидетельствовала о характере добром, приветливом и смешливом. «Он не изменился», – подумал мистер Саттерсвейт.

– Не могу встать тебе навстречу, – сказал Том Аддисон. – Теперь, чтобы заставить меня подняться, нужны двое крепких мужчин да еще и палка в придачу. Ну как, ты уже познакомился с моей семейкой или нет? С Симоном-то вы, конечно, встречались.

– Конечно. Давненько, но вы почти не изменились.

Командир эскадрильи Симон Жийа был красивый, худой, рыжеволосый человек.

– Очень жаль, что вы так ни разу и не приехали в Кению, – сказал он. – Вам бы у нас понравилось. Там я многое вам показал бы. Да уж, никогда не знаешь, что тебя ждет. Я-то думал, там меня и похоронят.

– У нас здесь вполне приличное кладбище, – сказал Том Аддисон. – Церковь не реставрировали, потому она осталась целехонька, новых построек всего раз-два и обчелся, так что места на кладбище хватает. Кстати, этих новомодных надгробий у нас тоже нет.

– Что за мрачная тема, – сказала с улыбкой Берил Жийа. – А вот и наши мальчики. Но вы ведь знакомы с ними, мистер Саттерсвейт, не так ли?

– Не уверен. Взрослыми я их еще не видел, – сказал мистер Саттерсвейт.

В последний раз он видел их детьми, в тот день, когда их привезли из приготовительной школы. Родители у них были разные, но их частенько принимали за братьев. Оба почти одинакового роста, оба рыжеволосые. Роланд в отца, а Тимоти, наверное, в свою золотоволосую мать. Кроме того, они, казалось, очень любили друг друга. Но если присмотреться, подумал мистер Саттерсвейт, на самом деле не очень они похожи. И теперь, когда, по его подсчетам, мальчикам исполнилось года двадцать два – двадцать пять, различие это резче бросалось в глаза. Роланд не походил не только на деда, но даже, если не считать рыжих волос, и на отца.

Когда-то мистер Саттерсвейт думал, что мальчик, наверное, будет похож на покойную мать. Но и с ней сходство было небольшое. Почти ничего общего. Тимоти больше походил на сына Лили. Та же нежная кожа, тот же высокий лоб, та же узкая кость.

– Меня зовут Инес, – прозвучал рядом с мистером Саттерсвейтом мягкий глубокий голос. – Вряд ли вы меня помните. Мы с вами виделись очень давно.

«Очень красивая девушка, – только и подумал мистер Саттерсвейт. – Южный тип». Ему вспомнились дни, когда он был самым желанным гостем у только что поженившихся Пилар и Тома. В Пилар, подумал он, та же посадка головы, та же изысканная и надменная южная красота. За спиной Инес стоял ее отец, доктор Хортон. За те годы, что они не виделись, доктор постарел. «Очень славный и добрый человек. Отличный врач, он не честолюбив, но надежен и предан дочери», – подумал мистер Саттерсвейт. Доктор Хортон явно гордился своей Инес.

Мистер Саттерсвейт понял, что наконец обрел счастье. Пусть он еще незнаком как следует с этими людьми, подумал он, но они напоминают ему о тех, кого он знал и любил. Эта темноволосая красавица, эти два рыжих юноши, да и Берил Жийа, которая суетливо расставляет сейчас на подносе чайные чашки и кричит горничной, чтобы та несла из дома тарелки с пирожными и бутербродами. Как здесь хорошо! Стулья были расставлены вокруг стола так, чтобы всем удобно было дотянуться до угощения. Мальчики сели за стол и пригласили мистера Саттерсвейта занять место между ними.

Он почувствовал себя польщенным. Он и сам хотел в первую очередь познакомиться именно с ними и понять, похожи ли они на Тома в юности. Он вспомнил о Лили. «Как было бы хорошо, если бы сейчас здесь была Лили. Я вернулся, – подумал мистер Саттерсвейт, – вернулся не только сюда, я вернулся в юность». Здесь его принимали мать и отец Тома, его тетка – кажется, тетка, – двоюродный дед и кузины. И сейчас, пусть почти никого не осталось, все равно это та же семья. Том в своих комнатных шлепанцах, в зеленом и красном, постаревший, но веселый и счастливый. Счастливый тем, что он среди близких. И Довертон тот же или почти тот же, каким и был. Может быть, кое-что следовало бы немного привести в порядок, но лужайка великолепна. Внизу за деревьями сверкает та же река. Да, деревья, пожалуй, подросли. Дом, быть может, нужно кое-где подкрасить, но лишь кое-где, лишь местами. В конце концов, Том человек не бедный. Настолько не бедный, что неплохо управляется с большим поместьем. Человек нетребовательный, он тратит деньги только на поддержание хозяйства, и все. Сейчас он почти не выезжает, почти не путешествует, ему нравится жить в деревне. Никаких больших приемов, приезжают только друзья. Друзья, которые гостят день-другой и уезжают, друзья, которые напоминают ему о прошлом. Дружелюбный дом.

Отодвинувшись от стола, мистер Саттерсвейт немного развернулся вместе со стулом, так чтобы лучше было смотреть на реку. Возле реки, конечно, стояла мельница, а на другом берегу шли поля. Он обрадовался, заметив на одном из них пугало, на голове у которого красовалось птичье гнездо. «Очень похоже на мистера Харли Кина, – мелькнуло у него в голове. – А вдруг это и есть мой друг мистер Кин», – подумал мистер Саттерсвейт. Мысль была абсурдна, и кроме того, если кто-то и попытался бы придать пугалу сходство с мистером Кином, едва ли он сумел бы придать ему изысканность позы, свойственную мистеру Кину и совершенно несвойственную пугалам.

– Любуетесь пугалом? – сказал Тимоти. – А мы, знаете ли, даже имя ему дали. Мы его зовем мистер Харли Барли.

– Неужели, – сказал мистер Саттерсвейт. – Боже мой, до чего интересно.

– Разве? – с любопытством спросил Роли.

– Э-э, оно чем-то напоминает одного моего знакомого, которого зовут тоже Харли.

Молодые люди запели:

– Бутерброд с огурцом, мистер Саттерсвейт? – сказала Берил. – Или с домашним паштетом?

Мистер Саттерсвейт взял с домашним паштетом. Она поставила перед ним чашку цвета черепицы, точно такую же, как та, которую он разглядывал в магазине. До чего мило этот сервиз смотрится на столе. Желто-красно-сине-зеленый. «Если бы предложили выбирать цвет, – подумал мистер Саттерсвейт, – Тимоти, наверное, захотел бы взять красную, а Роланд желтую». Возле чашки Тимоти лежал какой-то предмет, мистер Саттерсвейт не сразу понял, что это такое. Потом сообразил, что это пенковая трубка. Много лет мистер Саттерсвейт не видел пенковых трубок. Роланд, заметив его интерес, сказал:

– Тим привез ее из Германии. И все время курит, докурится до рака легких.

– А ты не куришь, Роланд?

– Нет. Не люблю. Ни сигарет, ни табака.

Подошла Инес и села за стол против Роланда. Молодые люди разом придвинули ей тарелки. Вечерело. Они завели разговор.

В юной компании мистер Саттерсвейт снова почувствовал себя счастливым. Не то чтобы они обращались к нему чаще, чем этого требовала учтивость. Но ему было приятно просто слушать. Приятно угадывать характеры. Для себя он решил, и был почти уверен, что юноши оба влюблены в Инес. Впрочем, ничего удивительного. В юности такое случается, особенно если видятся часто. Все они приехали к деду. Девушка, двоюродная сестра Роланда, очень красива и живет тут же, при доме. Мистер Саттерсвейт повернул голову. За деревьями возле дороги, у самых въездных ворот, стоял маленький домик, в котором доктор Хортон жил и семь или восемь лет тому назад, когда мистер Саттерсвейт навещал их здесь последний раз.

Мистер Саттерсвейт посмотрел на Инес. Хотел бы он понять, предпочла ли она одного из них или же отдала свое сердце кому-то другому. Совершенно необязательно, чтобы из всех представителей сильного пола Инес непременно выбрала одного из этих двоих.

Наевшись – нужно ему было немного, – мистер Саттерсвейт развернулся вместе со стулом так, чтобы лучше было все видно.

Миссис Жийа все еще продолжала хлопотать и суетиться. «Очень заботлива, – подумал мистер Саттерсвейт, – впрочем, кажется, суеты от нее больше, чем проку». То и дело она передвигала тарелки, предлагая всем пробовать пирожные, требовала чашки и подливала в них свежий чай. «Было бы куда спокойнее и приятнее, – подумал мистер Саттерсвейт, – если бы она оставила всех в покое. Пожалуй, заботлива, но чересчур».

Он перевел взгляд на Тома Аддисона, который лежал, вытянувшись, в своем шезлонге. Том тоже следил глазами за Берил. «Она ему не нравится, – подумал мистер Саттерсвейт. – Да. Не нравится. Что ж, наверное, иначе и быть не могло. В конце концов, Берил заняла место Лили. Красавицы Лили», – подумал мистер Саттерсвейт и вдруг удивился, поймав себя на том, что постоянно ощущает ее присутствие, хотя на первый взгляд вроде бы о ней не напоминало ничто и никто. Тем не менее Лили словно незримо сидела вместе с ними за одним столом.

«Наверное, это и есть старость, – сказал себе мистер Саттерсвейт. – Хотя, в конце концов, почему бы ей и не взглянуть на сына».

Он ласково посмотрел на Тимоти и вдруг неожиданно для себя понял, что должен был бы посмотреть на другого. Сын Лили Роланд. А Тимоти – сын Берил.

«Кажется, Лили почувствовала, что я приехал. Кажется, она хочет мне что-то сказать, – подумал про себя мистер Саттерсвейт. – Господи боже мой, что за глупости лезут в голову».

Зачем-то он снова взглянул на пугало. На этот раз оно показалось ему совершенно не похожим на пугало и похожим на мистера Харли Кина. Видимо, из-за игры света, из-за искажавших цвет бликов закатного солнца. К тому же на поле появилась черная, похожая на Гермеса собака, которая охотилась на ворон.

«Дело в свете и цвете, – подумал про себя мистер Саттерсвейт и снова перевел взгляд на стол, на разноцветный сервиз и на молодых людей. – Почему я здесь? Зачем? И что я здесь должен сделать? Без причин…»

У него появилось отчетливое ощущение, будто что-то здесь происходит или вот-вот произойдет – с ними со всеми или с кем-то одним из них. Берил Жийа, миссис Жийа. Она все время отчего-то нервничает. Словно вот-вот взорвется. Из-за Тома? Но с Томом все в порядке. Счастливый человек – вся эта красота, Довертон, принадлежит ему и перейдет после его смерти к внуку, перейдет к Роланду. Все будет принадлежать Роланду. Одобряет ли Том влюбленность Роланда в Инес? Или боится близкого родственного брака? «Ничего, на протяжении всей истории, – подумал мистер Саттерсвейт, – двоюродные братья женились на двоюродных сестрах, и все у них было в порядке. Ничего здесь не произойдет, – сказал себе мистер Саттерсвейт. – Ничего не произойдет. Я должен это предотвратить.

Да я просто сумасшедший, – подумал про себя мистер Саттерсвейт. – Все спокойно пьют чай». Сервиз. Разноцветные чашки. Он взглянул на белую пенковую трубку, которая осталась лежать возле красной чашки. Берил что-то сказала Тимоти. Тимоти кивнул, поднялся и направился к дому. Берил убрала со стола пустые тарелки, передвинула, равняя, стулья, что-то сказала на этот раз Роланду, и тот предложил доктору Хортону мороженое.

Мистер Саттерсвейт следил за Берил. Не мог отвести глаз. Проходя близко от стола, миссис Жийа взмахнула рукой и рукавом задела красную чашку. Чашка упала и разбилась, стукнувшись о металлическую ножку садового стула. Миссис Жийа ахнула, нагнулась, чтобы поднять осколки. Отошла, взяла с подноса голубую чашку и блюдце и поставила их на стол. Переложила пенковую трубку, придвинула поближе к блюдцу. Взяла чайник, налила чаю и отошла.

Теперь за столом никого не было. Инес тоже давно ушла. Она разговаривала с дедом.

«Ничего не понимаю, – сказал себе мистер Саттерсвейт. – Что-то здесь должно произойти. Но что здесь должно произойти?»

Стол с разноцветными чашками и… конечно, Тимоти с его блестевшими на солнце рыжими волосами. Волосами того же оттенка, такими же волнистыми, как у Симона Жийа. Тимоти вернулся, постоял, нерешительно глядя на стол, и направился к стулу, перед которым рядом с пенковой трубкой стояла голубая чашка.

Вернулась Инес. Она неожиданно рассмеялась и сказала:

– Тимоти, ты взял не ту чашку. Голубая моя. А твоя красная.

– Не говори глупостей, Инес. Я прекрасно знаю, какая чашка моя. Ты пьешь без сахара, а у меня с сахаром. Чепуха. Это моя чашка. Да вот и трубка на месте, – отозвался Тимоти.

Мистер Саттерсвейт вздрогнул от неожиданности. Его будто пронзило. Не сошел ли он и впрямь с ума? Разыгралось воображение? Что здесь и впрямь происходит?

Он поднялся. Быстро направился к столу и, едва Тимоти поднес чашку к губам, крикнул:

– Не пей! Не пей, тебе говорят!

Тимоти с изумленным лицом оглянулся. Мистер Саттерсвейт опустил глаза. Поднялся и подошел испуганный доктор Хортон.

– В чем дело, мистер Саттерсвейт?

– Что-то с чашкой. Тут что-то не так, – сказал ему мистер Саттерсвейт. – Не позволяйте молодому человеку из нее пить.

Доктор Хортон воззрился на чашку.

– Но, дорогой мой…

– Я знаю, что говорю. У него была красная, – проговорил мистер Саттерсвейт, – но она упала и разбилась. Ему поставили вот эту, голубую. А он не различает синее и красное, не так ли?

Доктор Хортон озадачился.

– Не хотите ли вы сказать… Не хотите ли… Так же, как Том?

– Как Том. Том не различает цвета. Вы ведь знаете об этом, не так ли?

– Конечно, знаю. Об этом все знают. Сегодня он опять в разных шлепанцах. Том не видит, где красное, где зеленое.

– Молодой человек тоже.

– Но… Но это невозможно. Роланд… Роланд прекрасно различает цвета.

– Немного странно, не так ли? – сказал мистер Саттерсвейт. – Кажется, я правильно понял: дальтонизм. Ведь это так называется?

– Да, именно так.

– Женщины, как правило, не страдают дальтонизмом, но передается он именно по женской линии. Значит, хотя Лили прекрасно различала цвета, ее сын, скорее всего, должен был бы унаследовать этот недостаток.

– Но, дорогой мой Саттерсвейт, Тимоти – сын Берил, а не Лили. Сын Лили – это Роланд. Я понимаю, они довольно похожи. Рост, цвет волос и все такое… Возможно, вы просто их спутали.

– Нет, – сказал мистер Саттерсвейт. – Ничего я не спутал. Я все понял. И вижу сходство. Роланд – сын Берил. Ведь, когда Симон женился во второй раз, дети были еще совсем маленькие, не так ли? Женщине, на попечение которой оставлены два младенца, поменять их местами нетрудно, особенно если оба рыжеволосые. Сын Лили Тимоти, а Роланд – сын Берил. Берил и Кристофера Эдена. Иначе от кого бы мальчик унаследовал дальтонизм? Я все понял. Уверяю вас, так оно и есть.

Доктор Хортон перевел взгляд на Тимоти, который, не слыша их разговора, все еще стоял, изумленный, с голубой чашкой в руках.

– Я видел, как она покупала эти чашки, – продолжал мистер Саттерсвейт. – Выслушайте меня, доктор. Вы должны меня выслушать. Мы знакомы с вами много лет. И вы знаете, что, коли уж я решился на чем-то настаивать, значит, так оно и есть.

– Святая правда. Не помню даже, чтобы вы хоть раз ошиблись.

– Заберите у него эту чашку, – сказал мистер Саттерсвейт. – Проверьте ее сами или отнесите на анализ какому-нибудь химику, проверьте, что в ней. Я видел, как ее сегодня купила миссис Жийа. В магазине в деревне. Она знала, что красная разобьется, и тогда она заменит ее голубой, и что Тимоти этого не заметит.

– По-моему, Саттерсвейт, вы сошли с ума. Но хорошо, я сделаю то, что вы просите.

Он приблизился к столу и потянулся за чашкой.

– Позволь-ка взглянуть на твою чашку, – сказал доктор Хортон.

– Пожалуйста, – ответил Тимоти. Вид у него был недоуменный.

– Кажется, она с трещиной, вот посмотри. Любопытно.

На лужайке показалась Берил. Быстрым шагом она направилась к ним.

– Что вы делаете? В чем дело? Что происходит?

– Ничего, – беспечно отозвался доктор Хортон. – Я лишь хочу проделать для молодых людей один небольшой опыт с чашкой чая.

Он посмотрел ей в лицо и заметил отразившиеся в нем сначала страх, потом ужас. Не пропустил этого и мистер Саттерсвейт.

– Не хотите ли и вы поучаствовать, Саттерсвейт? Давайте, знаете ли, проведем небольшой эксперимент. Испытаем новый фарфор. С недавних пор его делают новым методом.

Спокойно переговариваясь, все двинулись по дорожке. Первым шел доктор, за ним мистер Саттерсвейт, за мистером Саттерсвейтом Роланд и Тимоти.

– Как по-твоему, что задумал наш док? – сказал Тимоти.

– Понятия не имею, – сказал Роланд. – Похоже, у него новая потрясающая идея. Ах, да потом узнаем. Поехали лучше пока покатаемся на велосипеде.

Берил Жийа резко остановилась. Она повернулась и быстро зашагала к дому. Том крикнул ей вслед:

– Что-нибудь случилось, Берил?

– Я вспомнила, что должна еще кое-что сделать. Только и всего, – сказала Берил Жийа.

Том Аддисон вопросительно взглянул на Симона.

– У твоей жены неприятности?

– У Берил? Насколько мне известно, ничего подобного. Вероятно, она просто опять вспомнила про очередную мелочь. Тебе помочь, Берил? – крикнул он.

– Нет, нет. Сейчас я вернусь. – Она повернула голову в сторону Тома, который лежал, вытянувшись, в своем кресле. И сказала вдруг неожиданно резко: – Ах вы старый болван. Вы опять надели разные шлепанцы. Они же разные. Вы что, не видите, что один красный, другой зеленый?

– Неужели я опять перепутал? – сказал Том Аддисон. – По мне, знаете ли, они совершенно одинаковые. Может быть, это и странно, но для меня это так.

Миновав Тома, Берил ускорила шаг.

Тем временем мистер Саттерсвейт и доктор Хортон подошли к домику у въездных ворот. Мимо промелькнул велосипед.

– Сбежала, – сказал доктор Хортон. – Из-за вот этого. Наверное, нам следовало ее задержать. Как вы думаете, она вернется?

– Думаю, нет, – сказал мистер Саттерсвейт. – Наверное, это наилучшее решение вопроса, – задумчиво добавил он.

– Что вы этим хотите сказать?

– Довертон старинный дом, – сказал мистер Саттерсвейт. – Старинный дом, старинное имя. Хорошее имя. Его носили много хороших людей. Им не нужен скандал, но, если правда выйдет наружу, скандала не миновать. По-моему, пусть лучше едет.

– Тому она сразу не понравилась, – сказал доктор Хортон. – Сразу. Он был очень мил с ней и вежлив, но она ему не понравилась.

– Кроме того, нужно подумать и о мальчике, – сказал мистер Саттерсвейт.

– О мальчике? Вы имеете в виду…

– Роланда. Не стоит ему сообщать о том, что собиралась сделать его мать.

– Но зачем она это сделала? Для чего?

– Вы больше не сомневаетесь? – сказал мистер Саттерсвейт.

– Нет. Нисколько. Я, Саттерсвейт, видел, как она переменилась в лице. Я сразу понял, что вы не ошиблись. Но зачем?

– Наверное, из жадности, – сказал мистер Саттерсвейт. – Своих денег, насколько я понимаю, у нее нет. Первый ее муж, Кристофер Эден, был наверняка славный малый, но едва ли он что-то после себя ей оставил. Внук Тома Аддисона унаследует немалую сумму. Очень даже немалую. Это поместье стоит огромных денег. И львиную долю наследства Том наверняка завещает внуку. Наверное, она хотела, чтобы это досталось ее сыну, а значит, и ей. Она жадная женщина.

Неожиданно мистер Саттерсвейт оглянулся.

– Что-то горит, – сказал он.

– Бог ты мой, действительно горит. Ах, да это же пугало. Мальчишки, наверное, подожгли. Ничего страшного. Там поблизости ни стогов, ни амбаров. Прогорит, и все.

– Да, действительно, – сказал мистер Саттерсвейт. – Ну что же, доктор, пожалуй, я пойду. Вам ведь не понадобится моя помощь?

– Я уже и так знаю, что найду здесь. Конечно, я не уверен, что именно, но теперь у меня, как и у вас, нет ни малейшего сомнения в том, что в этой голубой чашке смертельное зелье.

Мистер Саттерсвейт вернулся по дорожке через ворота. И пошел дальше вниз к реке, где на другом берегу полыхало пугало. Еще дальше, за пугалом, полыхал закат. Прекрасный закат. Краски его играли, высвечивая полнеба и горевшее пугало.

– Значит, это и есть твой путь, – сказал мистер Саттерсвейт.

Он слегка вздрогнул, увидев возникший вдруг в отблесках пламени силуэт стройной высокой женщины. На женщине было светлое, с перламутровым отливом платье. Она двигалась навстречу. Мистер Саттерсвейт замер и не мог отвести глаз.

– Лили, – сказал он. – Лили.

Теперь он видел ее совершенно отчетливо. Это действительно была Лили. Она шла еще слишком далеко, и лица было не разглядеть, но он все равно ее узнал. На мгновение он подумал: интересно, видят ли ее все или только он. Потом негромко, почти шепотом, произнес:

– Все в порядке, Лили, твоему сыну больше ничего не грозит.

Она остановилась. Поднесла к губам руку. Мистер Саттерсвейт не видел, но понял, что она улыбнулась. Лили коснулась пальцами губ и послала ему воздушный поцелуй, а потом повернулась и пошла обратно. Она шла к тому самому полю, где догорало пугало.

«Вот она и снова уходит, – сказал себе мистер Саттерсвейт. – На этот раз вместе с ним. Что ж, они принадлежат одному миру. И появляются – такие уж это люди, – появляются только тогда, когда их зовет любовь или смерть».

Он не знал, увидит ли он когда-нибудь еще Лили, но на встречу с мистером Харли Кином рассчитывал весьма и весьма. Потом он наконец повернулся и пошел через лужайку обратно – к чайному столу, к разноцветным чашкам и к своему старому другу Тому Аддисону. Берил больше сюда не вернется. Довертон-Кингсбурну ничего не грозит.

На лужайку выбежал черный пес. Свесив язык и виляя хвостом, он остановился перед мистером Саттерсвейтом. За ошейником белела свернутая бумажка. Мистер Саттерсвейт наклонился, достал, расправил и прочел написанное разноцветными буквами послание: «Поздравляю. До встречи. Х. К.».

– Спасибо, Гермес, – сказал мистер Саттерсвейт вслед псу, мчавшемуся со всех ног по лугу, чтобы скорее присоединиться к двум темным фигурам, которые все еще были рядом, но уже исчезли из виду.

Второй удар гонга

Джоан Эшби вышла из спальни и, колеблясь, встала у своей двери. Потом все же решила вернуться к себе, но в ту же минуту внизу – как ей тогда показалось – раздался удар гонга.

Джоан стремглав метнулась к ступенькам. Она так заторопилась, что едва не сбила с ног появившегося из коридора молодого человека.

– Привет, Джоан! Куда это ты так летишь?

– Прости, Гарри. Не заметила.

– Да уж догадался, – сухо произнес Гарри Дейлхауз. – Но все же куда это ты так?

– Был гонг.

– Знаю. Первый гонг.

– Нет, второй.

– Первый.

– Второй.

Не переставая спорить, молодые люди спустились вниз. Внизу в холле к ним с важным видом направился дворецкий, только что положивший молоточек гонга на место, исполненный чувства собственного достоинства.

– Первый, – настойчиво повторил Гарри. – Я не мог пропустить. Но погоди-ка, сколько сейчас времени?

И с этими словами молодой человек по имени Гарри Дейлхауз перевел взгляд на большие напольные часы, которые стояли в холле.

– Восемь двенадцать, – произнес он. – Кажется, ты права, Джоан, и все-таки я слышал только один удар. Дигби, – обратился он к дворецкому, – это был первый удар гонга или второй?

– Первый, сэр.

– В двенадцать минут девятого? Дигби, кто-то рискует потерять работу!

На губах дворецкого мелькнула улыбка.

– Сегодня обед задержан на десять минут, сэр. По распоряжению сэра Литчема Роша.

– Потрясающе! – воскликнул Гарри Дейлхауз. – Ну и ну. Помяните мое слово, нас ждут неприятности. Чудеса! Что случилось с моим драгоценным дядюшкой?

– Семичасовой поезд опаздывает, сэр, на полчаса, а так как… – Дворецкий не договорил, потому что в ту же секунду послышался резкий звук, напоминавший удар хлыста.

– Что за… – произнес Гарри. – Кажется, выстрел.

Слева, из двери гостиной, появился молодой человек, темноволосый, красивый, лет тридцати пяти.

– Что это было? – спросил он. – Похоже на выстрел.

– Вероятно, выхлопная труба, сэр, – сказал дворецкий. – Дорога близко, а наверху открыты окна.

– Может быть, – с сомнением произнесла Джоан. – Но тогда звук шел бы вон оттуда. – Она показала вправо. – А мне он показался оттуда. – И она показала в сторону гостиной.

Темноволосый мужчина отрицательно покачал головой.

– Ну нет. Я сидел в гостиной. Я оттуда и вышел, потому что мне показалось, будто грохнуло вон там. – И он махнул головой в сторону входной двери, возле которой стоял гонг.

– Один показывает на запад, другая на восток, третий на юг, – подытожил Гарри. – Кин, могу дополнить картинку. Я – за север. Мне-то показалось, будто этот хлопок раздался у меня за спиной. Какие будут предположения?

– Опять кто-то кого-то убил, – улыбнулся Джеффри Кин. – Прошу прощения, мисс Эшби.

– Ерунда, – сказала Джоан. – Пустяки. Вот так вы и скажете в своей речи над моей могилкой.

– Убийство… Было бы замечательно, – мечтательно произнес Гарри. – Но увы! Все живы, и все здоровы. Боюсь, твое умозаключение ошибочно.

– Как ни печально, ты, кажется, прав, – согласился Джеффри. – Хотя, по-моему, грохнуло где-то в доме. Что ж, идемте в гостиную.

– Слава богу, мы не опоздали, – горячо сказала Джоан. – Я едва не скатилась по лестнице, думала, второй гонг.

Все рассмеялись и так, смеясь, и вошли в большую гостиную.

Литчем-Клоз считался одним из самых древних знаменитых домов в Англии. А владелец его, сэр Хьюберт, был последним отпрыском рода Литчем Рош, и его родственники из боковых ветвей семейства не упускали случая отпустить в его адрес что-нибудь вроде: «Пора, знаете ли, назначить старому Хьюберту опекуна. Совсем бедняга выжил из ума».

Даже если принять во внимание некоторую склонность всех двоюродных братьев, сестер, племянников и племянниц к преувеличениям, правда в этих словах была. Хьюберт Литчем Рош прослыл человеком в высшей степени эксцентричным. Прекрасный музыкант, он, кроме легкого музыкального дара, обладал скверным, тяжелым нравом и превосходившим всякую меру сознанием собственной важности. Если кто-нибудь из гостей не оказывал хозяйским причудам должного уважения, двери Литчем-Клоз перед ним закрывались навсегда.

Одной из причуд сэра Хьюберта было его музицирование. Когда ему приходила охота вечером поиграть гостям – а приходила она довольно часто, – то в гостиной должна была стоять полная тишина. Стоило кому-нибудь сделать шепотом замечание, зашелестеть платьем или просто едва шелохнуться, хозяин одаривал гостя гневным взглядом и… прощай надежда попасть сюда еще раз.

Второй причудой была невыносимая пунктуальность, с какой в доме приступали к обеденной трапезе. К завтраку гости спускались хоть в полдень, кто и когда захочет – на это никто не обращал внимания. К ланчу тоже, ланч накрывали простой – холодное мясо и консервированные фрукты. Но к обеду… Обед – это был ритуал, праздник, пир, подготовленный первоклассным поваром, которого Литчем Рош переманил некогда к себе из большого отеля, соблазнив баснословными деньгами.

Первый гонг давали всегда в пять минут девятого. Второй через десять минут, после чего немедленно открывалась дверь, дворецкий провозглашал начало трапезы, и гости торжественной чередой переходили из гостиной в столовую. Всякий, кто бы ни посмел явиться позже, бывал отлучен от дома и никогда больше не переступал этого порога.

Потому так испугалась Джоан Эшби, потому, услыхав, что обед отложен на десять минут, изумился Гарри Дейлхауз. Гарри, хотя и не слишком дружил с дядюшкой, часто бывал в Литчем-Клоз и прекрасно знал его странности.

Не меньше Гарри удивился и секретарь Литчема Роша Джеффри Кин.

– Удивительно, – сказал он. – В жизни не подумал бы, что такое возможно. Ты не ошибся?

– Так сказал Дигби.

– Он сказал, будто это из-за поезда, – произнесла Джоан Эшби. – Во всяком случае, я поняла так.

– Странно, – задумчиво проговорил Кин. – Скоро мы все узнаем. Тем не менее очень странно.

Мужчины замолчали и молча следили глазами за Джоан. С золотистыми волосами, с озорным взглядом голубых глаз, девушка была прелестна. В Литчем-Клоз, куда ее пригласили по просьбе Гарри, она оказалась впервые.

Дверь открылась, и в комнату вошла Диана Кливз, приемная дочь Литчема Роша.

Насмешливая и грациозная, Диана поражала воображение необычной, колдовской красотой. В Диану влюблялись почти все мужчины, и она не раз забавлялась, глядя, как они наперебой стараются добиться ее благосклонности. Ни на кого не похожая, она влекла к себе загадочным и манящим взглядом темных прекрасных глаз – будто обещая любовь и нежность, но сама оставалась всегда холодна.

– Хоть раз опередили старика, – сказала она. – В последние полгода он всякий раз спускался первым и метался тут, глядя на часы, как тигр перед кормежкой.

При виде ее оба молодых человека вскочили с мест. Диана обворожительно улыбнулась обоим и повернулась к Гарри. Джеффри Кин снова опустился в кресло, и смуглые его щеки вспыхнули темным румянцем.

Впрочем, к тому времени, когда через минуту в комнату вошла миссис Литчем Рош, он вполне успел справиться с собой. Миссис Литчем Рош была высокая темноволосая женщина, нерешительная, на вид даже робкая, в свободном зеленом платье необычного оттенка. Вместе с ней появился Грегори Барлинг, человек средних лет, с крепким подбородком и большим, торчавшим, как клюв, носом. Мистер Барлинг был известен в финансовом мире, происходил по линии матери из хорошей семьи и вот уже несколько лет считался близким другом Хьюберта Литчема Роша.

Бамм!

Торжественно прозвучал гонг. Едва его медный гул стих, дверь распахнулась, и Дигби провозгласил:

– Обед подан.

И даже Дигби, несмотря на всю свою невозмутимость и выучку, не сумел скрыть изумления. Впервые на его памяти в эту минуту в гостиной не оказалось хозяина дома!

То же изумление возникло на лицах у всех. Миссис Литчем нерешительно улыбнулась:

– Удивительно. В самом деле… Не знаю, как и поступить.

Растерялась не только она. Незыблемые традиции Литчем-Клоз рушились на глазах. Это было невероятно! Разговор сам собой оборвался. Повисла напряженная тишина.

Наконец дверь снова открылась. Домашние и гости вздохнули с облегчением, к которому, однако, мгновенно добавилась неловкость, ибо никто не знал, как себя повести. Вряд ли кто-то из них решился бы указать Литчему Рошу на недопустимый промах.

Однако в гостиную вошел отнюдь не Литчем Рош. Вместо бородатого, крупного, похожего на викинга сэра Хьюберта на пороге появился лысый маленький человечек, на вид иностранец, с закрученными усами, в безупречном вечернем костюме.

Весело сверкнув зелеными глазами, он повернулся к миссис Литчем Рош.

– Приношу свои извинения, мадам, – сказал он. – Боюсь, я опоздал на несколько минут.

– Ах что вы, что вы, – машинально ответила миссис Литчем Рош. – Ничего страшного, мистер…

Она замолчала.

– Пуаро, мадам. Эркюль Пуаро, – сказал незнакомец, и кто-то из женщин тихонько ахнул. Так тихонько, что это больше походило на вздох. Пуаро почувствовал себя польщенным.

– Вас ведь предупредили о моем визите, мадам? – вежливо поинтересовался он. – N’est-ce pas?^[1] Наверняка ваш муж рассказывал обо мне.

– О-о… да, конечно, – окончательно растерялась миссис Литчем Рош. – Думаю, да, предупредил. Я чрезвычайно рассеянна, месье Пуаро. Я всегда все путаю. По счастью, у нас есть Дигби, который обо всем помнит.

– К сожалению, поезд мой опоздал, – сказал Пуаро. – Что-то случилось на дороге как раз перед нами.

– Ах! – воскликнула Джоан. – Так вот почему он распорядился задержать обед!

Пуаро бросил на нее проницательный, острый взгляд.

– Это что, очень необычно?

– Даже не знаю, как и сказать… – начала было миссис Литчем Рош и умолкла. – Я имею в виду… – сконфуженно добавила она. – Все это в высшей степени странно. Хьюберт никогда…

Пуаро окинул их взглядом.

– Месье Литчем Рош еще наверху?

– Да, и это тоже очень странно… – Миссис Литчем Рош умоляюще посмотрела на Джеффри Кина.

– Мистер Литчем Рош чрезвычайно пунктуальный человек, – пояснил Кин. – К обеду он не опаздывает никогда… Впрочем, не знаю, опаздывает ли он вообще куда-нибудь.

На лицах собравшихся читались такие волнение и тревога, что удивился бы любой незнакомый с обычаями дома.

– Знаю, что делать! – сообразила вдруг миссис Литчем Рош. – Нужно позвонить Дигби.

И немедленно дополнила слово делом.

Дворецкий появился тотчас.

– Дигби, – сказала миссис Литчем Рош, – ваш хозяин, он…

Миссис Литчем Рош по обыкновению не договорила. Однако дворецкий, судя по всему, этого от нее не ждал. Он мгновенно все понял и не заставил ждать с ответом:

– Мистер Литчем Рош спустился к себе в кабинет без пяти восемь, мадам.

– О! – она снова умолкла. – А вам не кажется… Я имею в виду… Вы уверены, что он услышал гонг?

– Наверняка услышал, мадам. Кабинет находится рядом.

– Да, конечно, конечно, – произнесла миссис Литчем Рош еще более рассеянно.

– Не прикажете ли начинать, мадам?

– О, благодарю вас, Дигби. Да, разумеется… да, конечно.

– Не понимаю, – сказала миссис Литчем Рош, обращаясь ко всем сразу, когда дворецкий удалился, – что бы я делала без Дигби.

Никто ей не ответил.

Дигби вновь появился в гостиной. На сей раз дышал он чаще, чем полагается хорошему дворецкому.

– Прошу прощения, мадам… Дверь в кабинет заперта.

Эркюль Пуаро решил взять бразды правления в свои руки.

– Не кажется ли вам, – сказал он, – что пора выяснить, в чем дело?

Он вышел из гостиной, остальные потянулись следом. Никому и в голову не пришло оспаривать предложение, исходившее от забавного иностранца. Судя по всему, гость был неглуп и понимал, что делает.

Пуаро прошел через холл, мимо лестницы, мимо огромных напольных часов, мимо ниши, где стоял гонг. Кабинет был напротив ниши.

Пуаро постучал – сначала осторожно, затем погромче. За дверью никто не отозвался. Очень медленно Пуаро опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Потом поднялся и оглядел остальных.

– Господа, – сказал он, – дверь необходимо взломать. И как можно скорее.

И опять никто и не подумал спорить. Джеффри Кин и Грегори Барлинг были плотнее и крепче других. Они и принялись ломать дверь, Пуаро командовал и давал указания. Дело оказалось нелегким. Двери в Литчем-Клоз были не как в новых домах. Пришлось хорошенько потрудиться, прежде чем наконец она поддалась и рухнула.

И тогда все остолбенели. Они увидели то, чего все уже ждали, но боялись думать. В комнате напротив двери находилось окно. Слева от окна стоял большой письменный стол. Перед окном в кресле, приставленном сбоку к столу, согнувшись, полусидел-полулежал человек. Он был к ним спиной, но по самой его позе все стало сразу понятно. Правая рука беспомощно повисла, на ковре под рукой лежал блестящий маленький пистолет.

Пуаро повернулся к Грегори Барлингу и громко сказал:

– Уведите миссис Литчем Рош… Уведите дам.

Мистер Барлинг понимающе кивнул. Он коснулся руки хозяйки, отчего та вздрогнула.

– Застрелился, – пробормотала она. – Ужас!

Передернув плечами словно от озноба, она позволила себя увести. Вместе с ней удалились и девушки.

Пуаро, а следом за ним двое молодых людей вошли в кабинет.

Жестом приказав не подходить слишком близко, Пуаро приблизился к телу и опустился возле него на колени.

С правой стороны на виске было пулевое отверстие. Пуля пробила голову насквозь и, по-видимому, попала в зеркало на левой стене. Зеркало пошло трещинами. На письменном столе лежал лист бумаги, где нетвердой рукой было выведено только одно слово: «Прости».

Пуаро быстро взглянул на дверь.

– Ключа в замке нет, – сказал он. – Любопытно…

Он пошарил в кармане покойного.

– Вот он, – произнес Пуаро. – По крайней мере, похож. Будьте любезны, господа, проверьте.

Джеффри Кин взял ключ и вставил в замочную скважину.

– Да, это он.

– Что с окном?

Гарри Дейлхауз подошел к окну.

– Закрыто.

– Позвольте-ка. – Пуаро быстро вскочил на ноги и подошел сам. Окно было французское, доходившее почти до пола. Пуаро распахнул створки, с минуту постоял, разглядывая газон, потом снова закрыл.

– Друзья мои, – сказал он, – мы должны позвонить в полицию. И до тех пор, пока они не приедут и не убедятся, что действительно имело место самоубийство, здесь ничего нельзя трогать. Смерть наступила не более четверти часа назад.

– Знаю, – осипшим голосом сказал Гарри. – Мы слышали выстрел.

– Comment?^[2] Что вы сказали?

Наперебой Гарри и Джеффри Кин рассказали, как было дело. Едва они умолкли, вернулся Барлинг.

Пуаро повторил ему то, что только что сказал молодым людям, и попросил, пока Кин вызывает полицию, ответить на несколько вопросов.

Гарри отправился к дамам, а они прошли в скромную утреннюю столовую, возле двери которой на страже встал Дигби.

– Насколько я успел понять, вы были близким другом месье Литчема Роша, – начал Пуаро. – Именно по этой причине я обращаюсь к вам первому. По правилам, разумеется, сначала следовало бы поговорить с мадам, но, кажется, на сей раз более pratique начать с вас.

Пуаро помолчал.

– Видите ли, я оказался в несколько щекотливом положении. Скажу прямо: я частный детектив.

Финансист позволил себе улыбнуться:

– Об этом нет нужды говорить, месье Пуаро. Ваше имя известно.

– Месье очень великодушен, – Пуаро отвесил поклон. – Тогда перейдем к делу. Несколько дней назад я получил на свой лондонский адрес письмо за подписью месье Литчема Роша. В письме говорилось, что в последнее время у него стали пропадать крупные суммы. В интересах семьи – месье написал именно так – он не желал обращаться в полицию и попросил меня выяснить, что происходит. Я принял его предложение. Правда, не в тот же день, как это хотелось месье… Но в конце концов, у меня есть и другие дела, а месье все же не король Англии, хотя он, похоже, думал о себе нечто подобное.

Барлинг сухо улыбнулся.

– Пожалуй, вы правы.

– Вот именно. Письмо, видите ли… явно свидетельствует о том, что месье был человек, так сказать, неуравновешенный. И теперь я хотел бы понять, был ли он болен или же попросту эксцентричен, n’est-ce pas?

– То, что он сделал, говорит само за себя.

– Но, месье, самоубийство совершают не только психически нездоровые люди. На дознании коронер нередко называет самоубийцу больным лишь по той причине, чтобы пощадить чувства членов семьи.

– Хьюберт был давно не в себе, – твердо сказал Барлинг. – Он страдал приступами ярости, свихнулся на фамильной чести – странностей у него хватало. И тем не менее он был человек далеко не глупый.

– Безусловно. Хватило же ему ума понять, что кто-то его обворовывает.

– Разве люди совершают самоубийство оттого, что их обворовали?

– Вы попали в точку, месье. Абсурд. И значит, не будем торопиться с выводами. В письме он говорил об «интересах семьи». Вы, месье, человек светский и, должно быть, знаете, в каком случае человек совершает самоубийство «в интересах семьи».

– Вы хотите сказать?..

– На первый взгляд дело выглядит так, будто ce pauvre месье сам узнал, кто именно украл деньги, и не смог этого перенести. Но у меня перед ним осталось обязательство. Я согласился на его условия и получил аванс. «В интересах семьи» месье не хотел, чтобы имя вора узнала полиция. Придется действовать быстро. Я должен успеть все выяснить до начала официального следствия.

– А потом?

– Потом… я поступлю по своему усмотрению. Но долг выполнить я обязан.

– Понимаю, – ответил Барлинг. Несколько минут он молча курил, потом произнес: – Так или иначе, я ничем не могу быть вам полезен. Хьюберт не делился со мной секретами. Мне ничего не известно.

– Подумайте, месье, подумайте, у кого, по вашему мнению, была возможность украсть деньги.

– Трудно сказать. Может быть, у его агента по недвижимости. Он новый здесь человек.

– Агент?

– Да. Маршалл. Капитан Маршалл. Очень приятный молодой человек, однорукий, руку он потерял на войне. В Литчем-Клоз приехал примерно год назад. Тем не менее Хьюберт ему доверял, это-то я знаю.

– А если бы капитан Маршалл обманул его доверие, стал бы месье «в интересах семьи» скрывать этот факт от полиции?

– Н-нет.

Неуверенность, с какой ответил Барлинг, не ускользнула от внимания Пуаро.

– Поясните, месье. Прошу вас, расскажите мне все как есть.

– Это, видите ли, всего-навсего сплетни.

– Тем не менее.

– Хорошо, я скажу. Не заметили ли вы в гостиной очень красивую молодую женщину?

– Я заметил там двух очень красивых молодых женщин.

– О да, конечно. Мисс Эшби. Прелестная девушка. В Литчем-Клоз она впервые. Миссис Литчем Рош пригласила ее по просьбе Гарри Дейлхауза. Нет, я-то имел в виду Диану, ту, что с темными волосами.

– Разумеется, я обратил на нее внимание, – сказал Пуаро. – Не заметить такую женщину невозможно.

– Ведьма, – Барлинг вдруг утратил любезность. – На сто миль вокруг не найдется человека, с которым бы она не пококетничала. Однажды кто-нибудь ее убьет.

Барлинг отер платком лоб, не замечая, с каким интересом выслушал эту тираду Пуаро.

– Юная леди…

– Она приемная дочь Литчема Роша. Роши оба очень огорчались, что у них нет детей. Потому и удочерили Диану… Она им какая-то родня. Хьюберт был к ней чрезвычайно привязан, только что не боготворил.

– И он, разумеется, хотел, чтобы она не спешила выходить замуж.

– Захотел бы, если бы нашлась подходящая партия.

– Подходящая… Вы не себя ли имеете в виду, месье?

Барлинг вздрогнул и покраснел.

– Я не говорил ничего…

– Mais non, mais non!^[3] Конечно, конечно, месье. Но ведь вы именно это имели в виду, не правда ли?

– Я в нее влюбился… Да, влюбился. Литчем Рош очень обрадовался. Я был для нее как раз та партия, о какой он мечтал.

– А как отнеслась к вашему предложению мадемуазель?

– Говорят вам, ведьма.

– Понимаю. У нее оказались собственные представления о счастье, не так ли? А капитан Маршалл, не оказался ли он более удачлив?

– Э-э, видятся-то они часто. Всякое говорят. Не думаю, чтобы у них было что-то серьезное. Скорее всего, ей попросту захотелось повесить на пояс еще один скальп.

Пуаро кивнул.

– Но предположим, в слухах все-таки есть доля правды – это объяснило бы причину, почему мистер Литчем Рош не хотел огласки?

– Вы же не можете не понимать, что сам Маршалл не мог украсть деньги.

– О, parfaitement, parfaitement!^[4] Ему могли передать, например, фальшивый чек, скажем, кто-нибудь из домашних. Кстати, а что за человек Гарри Дейлхауз, кто он такой?

– Племянник.

– Он что-то наследует после смерти Литчема Роша?

– Он сын сестры Хьюберта. И в первую очередь получает, конечно, имя. Хьюберт был последний из Литчемов Рошей.

– Понимаю.

– Литчем-Клоз не майорат, но в течение нескольких столетий переходил только от отца к сыну. Я-то считал, что Хьюберт должен был завещать дом жене, а потом, после ее смерти, скажем, Диане, при условии, что Диана выйдет замуж за достойного человека. Тогда имя перешло бы к ее мужу.

– Понимаю, – сказал Пуаро. – Вы очень любезны и очень мне помогли, месье. Не могли бы вы сделать еще одно одолжение? Передайте мадам Литчем Рош, о чем я вам сейчас рассказал, а также просьбу уделить мне одну минуту.

Не успел Пуаро как следует обдумать все, что услышал от Барлинга, как в гостиную вошла миссис Литчем Рош. Она медленно подошла к креслу.

– Мистер Барлинг все мне объяснил, – сказала она. – Разумеется, нам не нужен скандал. Хотя от судьбы не уйдешь, не так ли? Я говорю про зеркало.

– Comment, зеркало?

– Едва я его увидела, то поняла: это знак. Знак Хьюберта. Знак проклятия. Видимо, чем древнее род, тем вероятнее, что на нем лежит проклятие. Хьюберт всегда был странный. Но в последнее время он стал совершенно невыносим.

– Простите меня за бестактность, мадам, но не испытывали ли вы в последнее время нужду в деньгах?

– В деньгах? Я никогда даже не думала о деньгах.

– Разве вам не знакома поговорка, мадам? Кто не думает о деньгах, у того их и не будет.

Пуаро позволил себе тихо рассмеяться. Но миссис Литчем Рош этого не заметила. Мысли ее блуждали далеко.

– Благодарю вас, мадам, – сказал Пуаро, и на этом беседа закончилась.

Пуаро позвонил в звонок, и вскоре на пороге появился дворецкий.

– Вынужден просить вас ответить мне на несколько вопросов, – сказал Пуаро. – Я частный детектив, которого пригласил ваш хозяин.

– Детектив? – ахнул дворецкий. – Но с какой стати?

– Будьте любезны, ответьте на мой вопрос. Меня интересует выстрел.

Дигби рассказал все, что запомнил.

– Значит, в холле вы были вчетвером?

– Да, сэр. Мистер Дейлхауз, мисс Эшби и я, а мистер Кин вышел из гостиной сразу, как только мы услышали грохот.

– Где в это время были остальные?

– Остальные, сэр?

– Да, миссис Литчем Рош, мисс Кливз и мистер Барлинг.

– Миссис Литчем Рош и мистер Барлинг спустились вниз позже, сэр.

– А мисс Кливз?

– Кажется, когда они пришли, мисс Кливз была уже в гостиной, сэр.

Пуаро задал еще несколько вопросов и отпустил дворецкого, попросив пригласить мисс Кливз.

Мисс Кливз не заставила себя ждать. Глядя на нее, Пуаро пытался соотнести то, что услышал от Барлинга, с тем, что видел. Девушка в белом атласном платье, с приколотой к плечу розой, была невероятно красива.

Пуаро принялся объяснять, для чего прибыл в Литчем-Клоз, и при этом внимательно смотрел ей в лицо, чтобы не упустить ни малейшей в нем перемены, однако мисс Кливз ничуть не смутилась этой новостью и лишь пришла в некоторое недоумение. О Маршалле она отозвалась хорошо, но говорила о нем спокойно и даже несколько равнодушно. Зато вспыхнула при имени Барлинга.

– Барлинг мошенник, – резко сказала девушка. – Я не раз говорила об этом старику, но он и слышать ничего не хотел и продолжал вкладывать деньги в его дурацкие концерны.

– Вы огорчены смертью вашего… вашего отца, мадемуазель?

Диана с изумлением взглянула на Пуаро.

– Разумеется. Я современный человек, месье Пуаро. И не стану рыдать и заламывать руки. Но я любила его. Хотя так, наверное, для него лучше.

– Лучше?

– Да. Иначе скоро его заперли бы в больнице. Он всерьез начал верить в то, что он, последний из Литчемов Рошей, всемогущ и всесилен.

Пуаро задумчиво кивнул головой.

– Понимаю, понимаю… явный признак душевного заболевания. Кстати, мисс Кливз, не позволите ли вы мне рассмотреть вашу сумочку? Очаровательно, эти шелковые розочки просто прелестны. Простите, так о чем бишь я? Ах да, конечно, вы тоже услышали выстрел?

– Разумеется. Правда, я подумала, что это либо машина, либо какой-нибудь браконьер в лесу, либо что-нибудь в этом роде.

– В тот момент вы были в гостиной?

– Нет. В саду.

– Понимаю. Благодарю вас, мадемуазель. А теперь, если позволите, я хотел бы встретиться с мистером Кином.

– С Джеффри? Сейчас я его найду.

Когда вошел Джеффри Кин, на лице у него читались одновременно любопытство и настороженность.

– Мистер Барлинг уже поставил меня в известность, для чего вы сюда приехали. Я не знаю ничего такого, о чем следовало бы сообщить вам, но в случае если…

– От вас мне нужно только одно, месье Кин, – перебил Пуаро. – Час назад, когда все мы, выйдя из гостиной, направились в кабинет, вы наклонились и подняли с пола какой-то предмет. Мне нужно знать, что это был за предмет?

– Я… – от неожиданности Кин едва не подпрыгнул, но тотчас взял себя в руки. – Не понимаю, о чем вы, – спокойно ответил он.

– Думаю, понимаете. В тот момент, насколько я помню, я был к вам спиной, но кое-кто из моих друзей считает, что у меня глаза и на затылке. Вы что-то подняли и положили в правый нижний карман пиджака.

Пуаро замолчал. На красивом лице Джеффри Кина отразилось сомнение. Наконец он решился.

– Вы правы, месье Пуаро, – сказал он и, подавшись вперед, вывернул на стол содержимое кармана. На стол легли носовой платок, портсигар, крохотная шелковая розочка и золотой спичечный коробок.

После минутного молчания Кин сказал:

– Я поднял с пола вот это. – Он поднял спичечный коробок. – Уронил я его немного раньше.

– Думаю, вы говорите неправду, – сказал Пуаро.

– Что вы хотите сказать?

– То, что и сказал. Я, месье, человек аккуратный, методичный и ценю порядок. Спичечный коробок на полу я увидел бы и поднял, а уж такой, уверяю вас, заметил бы непременно. Нет, месье, думаю, вы подобрали нечто поменьше… Может быть, это. – Он взял со стола шелковую розочку. – Кажется, она от сумочки мисс Кливз?

Кин помолчал, потом рассмеялся и сказал:

– Сдаюсь. Ее… мне вчера подарила мисс Кливз.

– Понимаю, – сказал Пуаро.

В это мгновение дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий светловолосый человек в дорогом костюме.

– Кин, что все это значит? Литчем Рош застрелился? Не могу поверить, приятель. Невероятно.

– Позволь представить тебя месье Эркюлю Пуаро, – сказал Кин. Вошедший при этом имени вздрогнул. – Месье Пуаро сам тебе все объяснит.

С этими словами Кин вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Ужасно рад с вами познакомиться, месье Пуаро, – Джон Маршалл был едва ли не счастлив. – Как хорошо, что вы здесь. Литчем Рош никого не предупредил о вашем приезде. Но я, сэр, всегда был вашим горячим поклонником.

«Очень приятный молодой человек, – подумал про себя Пуаро. – Однако он не так молод – на висках седина, на лбу морщины. Молодым у него были голос и манера держаться».

– Полиция…

– Полиция уже здесь, сэр. Я прибыл вместе с ними… Потому что узнал, что произошло. Кажется, никто особенно не удивился. Старик спятил, конечно, но все равно…

– Но вы-то, вы ведь удивились, узнав, что он покончил с собой?

– Честно говоря, да. Никогда не подумал бы, что… ну, что Литчем Рош способен бросить сей мир на произвол судьбы.

– Если я не ошибаюсь, у него в последнее время были денежные затруднения?

Маршалл кивнул:

– Он играл на бирже. По совету Барлинга. Рискованная была игра.

Спокойным голосом Пуаро сказал:

– Не хочу ходить вокруг да около. Скажите: не показалось ли вам, будто мистер Литчем Рош подозревает вас в подделке счетов?

Маршалл воззрился на Пуаро с таким откровенным изумлением, что Пуаро невольно улыбнулся.

– Кажется, мой вопрос поставил вас в тупик, капитан Маршалл.

– Да уж. Что за странная мысль?

– Отлично. Следующий вопрос. Не заподозрил ли он вас в том, что вы способны лишить его приемной дочери?

– Ого, вы уже успели узнать!

Маршалл смущенно рассмеялся.

– Значит, дело обстоит именно так?

Маршалл кивнул в знак согласия, но сказал:

– Старик ничего не знал. Ди не велела говорить. Думаю, она была права. Он взрывался… как ящик с гранатами. Я мгновенно вылетел бы с работы, вот и все.

– И что же вы намеревались делать?

– Честное слово, сэр, и сам толком не знаю. Я решил слушаться Ди. Она сказала, что все устроит. На самом-то деле я уже начал подыскивать себе другую работу. А как только нашел бы, сразу бы отсюда ушел.

– И тогда мадемуазель вышла бы за вас замуж? Но в таком случае мистер Литчем Рош мог оставить ее без содержания. А мадемуазель Диана, на мой взгляд, бедности не любит.

Маршалл заерзал.

– Я заработал бы ей на жизнь, сэр.

В комнату вошел Джеффри Кин.

– Здесь полицейские, месье Пуаро, они хотят с вами увидеться.

– Merci^[5]. Сейчас иду.

В кабинете Литчема Роша находились полицейский врач и инспектор.

– Мистер Пуаро? – спросил инспектор. – Наслышаны о вас, сэр. А я инспектор Ривз.

– Очень приятно, – сказал Пуаро, пожимая протянутую ему руку. – Моя помощь нужна вам или нет? – Он позволил себе коротко рассмеяться.

– На этот раз нет, сэр. Дело ясное.

– Самоубийство? – спросил Пуаро.

– Безусловно. Дверь и окно были заперты, ключ от замка лежал у него в кармане. Вел он себя в последнее время странно. Какие тут могут быть сомнения?

– И вы не заметили ничего… необычного?

Врач кивнул.

– Разве что сидел он в чертовски нелепой позе, иначе как бы пуля попала в зеркало? Впрочем, самоубийцы все делают не по-людски.

– Пулю нашли?

– Да, вот она. – Врач протянул пулю Пуаро. – Возле стены под зеркалом. Пистолет его собственный. Хранился в ящике в этом столе. Здесь, конечно, есть какая-то тайна, но, осмелюсь предположить, мы ее никогда не узнаем.

Пуаро кивнул.

Тело перенесли в спальню. Полицейские уехали. Пуаро, который вышел было их проводить, задержался у двери. Вдруг он услышал за спиной шорох и обернулся. Рядом стоял Гарри Дейлхауз.

– Не найдется ли у вас случайно хорошего фонаря, друг мой? – спросил Пуаро.

– Разумеется, сейчас принесу.

Вернулся он вместе с Джоан Эшби.

– Если хотите, можете составить мне компанию, – великодушно предложил Пуаро.

Он пошел вдоль дома вправо и остановился под окнами кабинета. Там между стеной и дорожкой был разбит газон шириной футов в шесть. Пуаро нагнулся и посветил в траву. Потом выпрямился и покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Не здесь.

Он замолчал, поднял фонарь и вдруг замер. Со всех четырех сторон газон обрамляла цветочная клумба, где росли астры и георгины. Луч фонаря осветил землю перед цветами. Влажная почва здесь еще сохранила отпечатки следов.

– Четыре, – пробормотал себе под нос Пуаро. – Два к окну и два обратно.

– Наверное, садовник, – предположила Джоан.

– Нет, мадемуазель, нет. Посмотрите внимательно. Это следы от туфель маленьких, легких, на каблуках, то есть от женских. Мадемуазель Диана сказала, что вечером выходила в сад. А не вспомните ли вы, мадемуазель, она спустилась вниз раньше вас или нет?

Джоан покачала головой.

– Не помню. Когда я услышала гонг, то заторопилась… Я ведь решила, что это уже второй. Я пробежала мимо ее спальни бегом. Кажется, дверь была открыта, но не уверена. А вот у миссис Литчем Рош дверь была закрыта, это точно.

– Понимаю, – сказал Пуаро.

Что-то в его голосе заставило Гарри насторожиться, но Пуаро лишь задумчиво молча нахмурил брови.

В дверях они столкнулись с Дианой Кливз.

– Полицейские уехали, – сообщила она. – Все… закончилось. – Она вздохнула.

– Нельзя ли попросить вас на два слова, мадемуазель?

Она первая вошла в утреннюю столовую, Пуаро прикрыл за собой дверь.

– Слушаю вас, – сказала она с недоумением.

– Всего один вопрос, мадемуазель. Не подходили ли вы сегодня вечером к клумбе под окнами кабинета?

– Подходила. – Диана кивнула. – Сначала около семи, потом перед самым обедом.

– Не понимаю, – сказал Пуаро.

– Не вижу, чего тут, как вы выразились, «понимать», – холодно сказала она. – Я срезала цветы. Я всегда срезаю к обеду свежий букет. Это было около семи.

– А потом, во второй раз?

– Потом! Потом мне нужно было уложить волосы, и я капнула на платье маслом для укладки, вот сюда, на плечо. Я была уже одета. Времени переодеваться не было. Я вспомнила, что на клумбе есть еще одна роза. Сбегала вниз, срезала и приколола. Сюда, смотрите… – Диана подошла ближе, приподняла цветок, и Пуаро увидел маленькое жирное пятно. Диана подошла близко, едва не коснувшись его плечом.

– В котором часу это было?

– Кажется, примерно в десять минут девятого.

– А вы… вы случайно не попытались вернуться через окно?

– Конечно, попыталась. Так ближе. Но окно оказалось заперто.

– Понимаю. – Пуаро тяжело вздохнул. – А когда раздался выстрел? – сказал он. – Где вы находились, когда раздался выстрел? Стояли возле клумбы?

– Нет. Выстрел я услышала, когда вошла в дом через боковую дверь, через несколько минут.

– Вам знакомо вот это, мадемуазель?

Пуаро протянул руку и разжал ладонь, в которой лежала крошечная шелковая розочка. Диана взглянула на нее спокойно.

– Похоже, с моей вечерней сумочки. Где вы ее нашли?

– В кармане мистера Кина, – сухо ответил Пуаро. – Это вы ему подарили?

– Он вам так сказал?

Пуаро улыбнулся.

– Когда вы ее подарили?

– Вчера вечером.

– Мистер Кин сам попросил вас так сказать, мадемуазель?

– Что вы имеете в виду? – гневно спросила Диана.

Но Пуаро не ответил. Он повернулся и отправился в гостиную. Там сидели Барлинг, Кин и Маршалл. Пуаро подошел к ним.

– Господа, – сурово сказал он – будьте любезны, пройдемте со мной в кабинет.

В холле Пуаро увидел Гарри и Джоан и пригласил их присоединиться.

– Прошу вас, идемте с нами. И не будет ли кто-нибудь любезен пригласить мадам? Благодарю вас. Ага! Вот и ваш замечательный Дигби. Дигби, я хочу задать вам маленький вопрос, очень важный и очень маленький. Скажите, мисс Кливз и раньше срезала цветы к обеду?

Дворецкий растерялся.

– Да, сэр, конечно.

– Вы уверены?

– Совершенно уверен, сэр.

– Très bien^[6]. А теперь прошу вас всех сюда.

В кабинете он повернулся так, чтобы видеть всех.

– Я пригласил вас сюда по очень серьезной причине. Дело закрыто, полиция приехала и уехала. По общему мнению, мистер Литчем Рош застрелился. Вот и все. – Пуаро сделал паузу. – Но я, Эркюль Пуаро, утверждаю: нет, это не все.

Изумления не смог скрыть никто. В эту минуту в комнату вошла миссис Литчем Рош.

– Мадам, я только что сообщил всем, что мое следствие еще не закончено. Все забыли о психологии. Мистер Литчем Рош страдал manie de grandeur^[7] и считал себя властелином мира. Такие не стреляются. Нет и нет. Даже если бы он окончательно сошел с ума, он и тогда не застрелился бы. Он и не застрелился. – Пуаро снова сделал паузу. – Его убили.

– Убили? – Маршалл коротко рассмеялся. – В пустой комнате с запертыми окном и дверью?

– Да, – твердо сказал Пуаро, – его убили.

– После чего он поднялся и запер за убийцей окно или дверь? – насмешливо спросила Диана.

– Хочу вам кое-что показать, – сказал Пуаро, направляясь к окну.

Он повернул ручку и осторожно толкнул створку.

– Видите, открыто. А теперь я окно закрыл, но ручку не повернул. Теперь оно закрыто, правда, не на задвижку. А теперь… – Он ударил ладонью по раме, и задвижка опустилась на место.

– Видите? – тихо спросил Пуаро. – Здесь все давным-давно разболталось. Так что закрыть на задвижку его легко и снаружи.

Он повернулся к слушателям.

– В двенадцать минут девятого, когда раздался выстрел, четверо из вас были в холле. Так что алиби есть у четверых. Но где были остальные? Вы, мадам? У себя в комнате? Вы, месье Барлинг. Были ли вы тоже в комнате?

– Да.

– А вы, мадемуазель, вы были в саду. Вы сами это признали.

– Я не понимаю… – начала было Диана.

– Погодите. – Пуаро повернулся к миссис Литчем Рош. – Скажите, мадам, нет ли у вас каких-нибудь соображений в отношении того, каким образом ваш муж собирался распорядиться деньгами?

– Хьюберт прочел мне завещание. Он считал, я должна это знать. Мне он завещал процент с недвижимости – три тысячи фунтов в год, а еще либо часть этого дома, либо целиком городской, какой мне больше захочется. Остальное должно было достаться Диане при условии, что она выйдет замуж и ее муж согласится принять имя Литчем Рош.

– Вот как?

– Но так было раньше, а несколько недель назад он сделал дополнительное распоряжение.

– Какое же, мадам?

– Теперь Диана получит свою часть наследства при условии, что выйдет замуж за мистера Барлинга. Если же она выйдет замуж за кого-нибудь другого, все получит Гарри Дейлхауз, племянник Хьюберта.

– И он сделал это распоряжение всего несколько недель назад, – пробормотал Пуаро. – Мадемуазель могла и не знать. – Он повернулся к Диане и холодно произнес: – За кого вы собрались выйти замуж, мадемуазель, за капитана Маршалла? Или за Джеффри Кина?

Диана подошла к Маршаллу и взяла его крепкую руку в свою.

– Продолжайте, – сказала она.

– Против вас легко можно было бы выстроить обвинение, мадемуазель. Вы влюблены в капитана Маршалла. Но вы и деньги любите не меньше. Вы знали, что мистер Литчем Рош никогда не согласится на ваш брак, и считали, что в случае его смерти обеспечены до конца дней. Потому вы, прихватив с собой пистолет, который заранее взяли у него в ящике, вышли из дому, подошли к открытому окну. Вы входите к нему через окно, мило беседуете. Стреляете. Протираете пистолет, прижимаете пальцы жертвы к рукоятке и бросаете пистолет на пол. Снова выходите в сад и закрываете окно – каким образом, я показал. А потом возвращаетесь в дом. Так? Так это было? Я вас спрашиваю, мадемуазель!

– Нет! – воскликнула Диана. – Нет, нет!

Пуаро взглянул на нее с улыбкой.

– Конечно, нет, – сказал он. – Все было совсем не так. Не могло быть так… Картина, которую я сейчас нарисовал, вполне правдоподобна, вполне вероятна… и тем не менее этого не могло быть. По двум причинам. Первая заключается в том, что астры вы срезали ровно в семь, а вторую нам подсказала мадемуазель. – Пуаро повернулся к Джоан, которая уставилась на него в полном недоумении. Пуаро ободряюще ей кивнул.

– Да, мадемуазель, именно вы. Ведь это вы сказали, что заторопились вниз, потому что решили, будто услышали второй удар, а это значит, что один уже был.

Пуаро быстро оглядел присутствующих.

– Неужели вы не понимаете, что это означает? – воскликнул он. – Неужели? Смотрите! Смотрите! – Он подскочил к креслу, в котором вечером сидел Литчем Рош. – Помните положение тела? Сэр Хьюберт сидел к столу не лицом, а боком и лицом к окну. Сядет ли так человек, решивший совершить самоубийство? Jamais, jamais^[8]! Нет. Он сел бы за стол, написал бы последнее «Прости», наклонился бы, открыл ящик, достал пистолет, приставил к виску и выстрелил. Вот как стреляются! А теперь представьте себе, что это не самоубийство. Литчем Рош сидит у стола, убийца стоит с ним рядом, они беседуют. И так, не прекращая беседы, убийца стреляет. Куда в таком случае летит пуля? – Пуаро сделал паузу. – Она пробивает Литчему Рошу голову, вылетает в открытую дверь и попадает прямехонько в гонг.

Ну как, начинаете понимать? Это и был первый удар, который услышала только мадемуазель, потому что ее комната расположена ближе всех к лестнице.

Что же делает убийца дальше? Запирает дверь, опускает ключ в карман убитого, разворачивает кресло и, чтобы завершить картину, разбивает зеркало. Иначе говоря, инсценирует самоубийство. Потом выходит через окно, закрывает его и уходит, но не по траве, на которой могут остаться следы, а по клумбе. Потом в двенадцать минут девятого возвращается в дом через окно гостиной, где никого нет, стреляет из револьвера в сад, в воздух, и выходит в холл. Вы ведь сделали все именно так, мистер Джеффри Кин, не правда ли?

Секретарь воззрился на Пуаро, который при последних словах подошел к нему почти вплотную. Из горла у него вырвался клокочущий нечленораздельный звук, и Джеффри Кин упал без чувств.

– Вот вам и ответ, – сказал Пуаро. – Капитан Маршалл, не будете ли вы любезны позвонить в полицию? – Он склонился над бесчувственным Кином. – Интересно, пролежит ли он так до их приезда?

– Джеффри Кин, – пробормотала Диана. – Не понимаю. Почему?

– Видимо, как секретарь он имел доступ к бумагам, к счетам и чекам, чем и воспользовался. В какой-то момент мистер Литчем Рош его заподозрил. И вызвал меня.

– Почему же вас, а не полицию?

– Полагаю, мадемуазель, вы и сами в состоянии ответить на этот вопрос. Ваш приемный отец решил, будто вы неравнодушны к его секретарю. Ведь, стараясь скрыть свое отношение к капитану Маршаллу, вы подчеркнуто флиртовали с мистером Кином. Да-да, и не пытайтесь отрицать! Мистер же Кин, узнав о моем намечающемся приезде, был вынужден действовать быстро. Его план строился на том, чтобы дело представить так, будто преступление совершено в восемь двенадцать, то есть в тот момент, на который он подготовил себе алиби. Единственной уликой могла бы стать пуля, оставшаяся лежать на полу где-то около гонга, так как у него не было времени ее искать. Но пулю мистер Кин подобрал, когда мы отправились в кабинет. Он решил, что все слишком взволнованы и никто не заметит, как он наклонится. Но я заметил! Эркюль Пуаро замечает все. Позже я задал ему вопрос: что он такое поднял? Мистер Кин поотнекивался, попытался ломать комедию. Сказал, будто нагнулся, чтобы поднять вашу розочку, хотел разыграть молодого влюбленного, который пытается защитить возлюбленную. Умно, и не скажи вы, что срезали астры…

– Не понимаю, при чем тут астры.

– Неужели? Послушайте! Ночью на клумбе я нашел четыре следа от ваших туфель, а ведь вы срезали цветы, их должно было остаться больше. Значит, кто-то разровнял землю – после того, как вы срезали букет, но до того, как вернулись за розой. И конечно же, это был не садовник – ни один садовник не возьмется за грабли позже семи. Нет, землю разровнял кто-то другой, тот, кто хотел скрыть свои следы, это сделал убийца, который совершил преступление раньше, чем в доме услышали второй выстрел.

– Но почему же никто не услышал первого? – спросил Гарри.

– Потому что револьвер был с глушителем. Глушитель еще найдут. Где-нибудь в кустах. И глушитель, и револьвер.

– Он страшно рисковал!

– Почему же? Все ушли наверх переодеваться к обеду. Момент был выбран удачно. Единственная сложность заключалась в том, чтобы вовремя избавиться от пули, но и с этой задачей он, как ему показалось, справился.

Пуаро взял со стола пулю и повертел в руках.

– Кин подбросил ее к стене под зеркало, пока мы с мистером Дейлхаузом осматривали окно.

– О, Джон, – Диана повернулась к Маршаллу. – Давай скорее поженимся, и скорее увези меня отсюда.

Барлинг кашлянул.

– Дорогая Диана, учитывая условия завещания, которое оставил мой друг…

– Мне ничего не нужно! – воскликнула девушка. – Лучше я наймусь расклейщицей объявлений.

– Тебе не придется этого делать, – сказал Гарри. – Поделим все пополам, Ди. Не хочется пользоваться тем, что у дядюшки с головой было не все в порядке.

Неожиданно миссис Литчем Рош вскрикнула и вскочила с кресла.

– Месье Пуаро, но ведь это… ведь это означает… он… он разбил зеркало нарочно!

– Конечно, мадам.

– О! – Она посмотрела на Пуаро. – Но разбить зеркало – к несчастью!

– Вы правы, мистеру Джеффри Кину действительно не повезло, – бодро ответил ей Пуаро.

Дело о любви

Мистер Саттерсвейт задумчиво смотрел на хозяина дома, который сидел напротив него за столом. Тот был полной его противоположностью, даже странно, что они подружились. Полковник больше всего на свете любил деревню и лошадей. И если и приезжал в Лондон, то на неделю, на две, да и то не по своей воле. Мистер Саттерсвейт был горожанин до мозга костей. Он прекрасно разбирался в тонкостях французской кухни, в дамских нарядах, знал про все городские скандалы. Обожал изучать на практике тонкости человеческой натуры, никогда при этом не отступая от однажды взятого правила: оставаться в роли стороннего наблюдателя.

Полковник же понятия не имел, что происходит в доме у ближайших соседей, приходил в ужас от любого проявления чувств, и со стороны, конечно, могло показаться, будто между этими двумя людьми нет ничего общего. Дружили они давно и главным образом потому, что дружили еще их отцы. А еще потому, что оба принадлежали к одному и тому же кругу, где придерживались строгих взглядов относительно нуворишей.

Было почти половина восьмого. Гость и хозяин сидели в уютном кабинете, и Мелроуз с жаром истинного знатока рассказывал о зимних скачках прошлого года. Мистер Саттерсвейт, чьи знания о лошадях были получены в основном во время тех, освященных традицией, утренних воскресных прогулок к конюшням, которые еще оставались в старых поместьях, слушал его со своей неизменной вежливостью.

Сию интересную беседу прервал резкий телефонный звонок. Мелроуз подошел к столу и поднял трубку.

– Алло, да, это полковник Мелроуз… Что? – Выражение лица его переменилось и приняло холодное официальное выражение. Следовательно, звонок был из магистрата, и говорили не о лошадях.

Несколько минут полковник молча слушал, потом коротко ответил:

– Хорошо, Куртис. Сейчас приеду. – Он положил трубку и повернулся к гостю: – Убит сэр Джеймс Дуайтон, тело найдено в библиотеке.

– Как?!

Потрясенный, мистер Саттерсвейт от неожиданности вздрогнул.

– Мне нужно немедленно ехать в Олдер-уэй. Хотите со мной?

Мистер Саттерсвейт вспомнил, что полковник сейчас является главным констеблем графства.

– Если я не помешаю… – мистер Саттерсвейт заколебался.

– Нет, конечно, не помешаете. Звонил инспектор Куртис. Честный, хороший парень, но совершенный болван. Буду рад, если вы присоединитесь, Саттерсвейт. На мой взгляд, вы могли бы оказаться очень даже полезны.

– Убийцу поймали?

– Нет, – отрезал полковник.

Опытный слух мистера Саттерсвейта тотчас уловил скрытый смысл, таившийся в этой краткости. И попытался припомнить все, что знал о Дуайтонах.

Последний Дуайтон был старый сэр Джеймс, человек чванливый и грубый. То есть как раз такой, что легко мог обзавестись врагами. Седой, краснолицый, он и в свои шестьдесят сохранил репутацию забияки и драчуна.

Потом мысленно мистер Саттерсвейт перешел к жене сэра Джеймса, леди Дуайтон. Перед ним ясно встал ее образ, образ молодой стройной женщины с золотистыми волосами. Он припомнил ходившие о ней слухи и сплетни. Так вот в чем причина, вот почему так встревожен Мелроуз. Мистер Саттерсвейт тряхнул головой и заставил себя вернуться к реальности.

Пять минут спустя они уже неслись по ночной дороге в двухместном, последней модели, спортивном автомобиле полковника.

Полковник был человек неразговорчивый. Первый раз он раскрыл рот мили через полторы.

– Вы ведь были с ними знакомы? – отрывисто спросил он.

– С Дуайтонами? Разумеется. Я знаю о них все. – Кого только не знал мистер Саттерсвейт? – С ней я встречался всего, кажется, один раз, но с ее отцом был знаком неплохо.

– Миловидная женщина, – сказал Мелроуз.

– Красавица! – проговорил мистер Саттерсвейт.

– Вы так думаете?

– Чистейший тип Возрождения, – проговорил мистер Саттерсвейт, радуясь поводу заговорить на приятную тему. – Прошлой весной я видел ее в спектаклях… В этих, знаете ли, любительских благотворительных. Она была потрясающа. Настоящая красавица былых времен, ни намека на нынешнюю моду. Ее легко представить себе во дворце какого-нибудь дожа или в роли Лукреции Борджиа.

Полковник слегка крутнул руль, что-то объезжая, а мистер Саттерсвейт неожиданно замолчал. Странно, что на ум вдруг пришло имя Борджиа. При нынешних обстоятельствах…

– Дуайтона случайно не отравили? – торопливо спросил он.

Мелроуз искоса бросил на него любопытствующий взгляд.

– Почему вы об этом спросили, вот что хотел бы я знать, – сказал он.

– О… Сам не понимаю. – Мистер Саттерсвейт неожиданно заволновался. – Просто пришло на ум.

– Нет, не отравили, – мрачно сказал Мелроуз. – Если хотите знать, ему раскроили череп.

– Тупым предметом, – проговорил мистер Саттерсвейт, глубокомысленно покачав головой.

– Прекратите разговаривать так, будто вы начитались дурацких детективов, Саттерсвейт. Его ударили бронзовой статуэткой.

– О! – сказал мистер Саттерсвейт и надолго замолчал.

– А не знаете ли вы парня по имени Поль Деланж? – через несколько минут снова спросил Мелроуз.

– Знаю. Очень приятный молодой человек.

– Ну женщины-то наверняка именно так и считают, – фыркнул полковник.

– Он вам не нравится?

– Да, не нравится.

– А мне казалось, должно было быть наоборот. Он ведь хороший наездник.

– Скачет, будто какой-то иностранец на показательных выступлениях. Сплошные обезьяньи трюки.

Мистер Саттерсвейт с трудом подавил улыбку. Бедняга Мелроуз – британец до мозга костей. Себя мистер Саттерсвейт считал космополитом и старался смотреть на жизнь шире.

– Разве Деланж сейчас в Англии? – спросил он.

– Он как раз только что гостил у Дуайтонов в Олдеруэе. Но неделю назад старик, говорят, выгнал его из дому.

– За что?

– Наверное, застал в постели жены. Что за черт…

Машина резко вильнула, раздался скрежет.

– Самый опасный перекресток в Англии, – сказал Мелроуз. – Но это он должен был дать сигнал. Мы-то ехали по главной дороге… Похоже, ему досталось больше, чем нам.

Он хлопнул дверцей. Человек, который сидел в столкнувшейся с ними машине, тоже вышел и подошел к полковнику. До мистера Саттерсвейта донеслись обрывки разговора.

– Боюсь, виноваты только мы, – сказал незнакомец. – Я плохо знаю здешние дороги, указателей никаких, я не заметил, что мы выехали на главную.

Полковник, сразу смягчившись, что-то вежливо возразил. Оба они склонились над машиной, которую уже осматривал шофер. Разговор принял сугубо технический характер.

– Боюсь, мы застряли на полчаса, не меньше, – сказал незнакомец. – Но не смею задерживать. Рад, что ваша машина не пострадала.

– Собственно говоря… – начал было полковник и не договорил.

Мистер Саттерсвейт выпорхнул из машины этакой пташкой и схватил в восторге незнакомца за руку.

– Конечно! То-то голос мне показался знакомым! – взволнованно воскликнул он. – Невероятно. Совершенно невероятно!

– Э-э? – вопросил полковник Мелроуз.

– Мистер Харли Кин. Наверняка я вам рассказывал о нем раз сто, не меньше.

Судя по всему, полковник не мог припомнить, чтобы слышал о мистере Харли Кине хотя бы раз, но он вежливо промолчал, а мистер Саттерсвейт продолжал ликовать.

– Сколько же мы не виделись… Дайте-ка припомнить…

– С того самого вечера в «Шутах и бубенцах», – спокойно отозвался мистер Кин.

– В «Шутах и бубенцах»? Это еще что? – спросил полковник.

– Гостиница, – пояснил мистер Саттерсвейт.

– Что за странное название.

– Старое, а не странное, – сказал мистер Кин. – Позвольте напомнить, в прежние времена и те, и другие были в Англии вовсе не редкость.

– Думаю, да. Вы, разумеется, правы, – рассеянно согласился полковник. И мигнул от удивления. Видимо, из-за странной игры света мистер Кин, стоявший в белых лучах фар одной машины возле красных задних огней другой, показался вдруг ему облаченным в пестрый шутовской наряд. Но, конечно, это была игра света.

– Не можем же мы бросить вас здесь вот так, на дороге, – сказал мистер Саттерсвейт. – Поедемте с нами. У нас хватит места для троих, не так ли, Мелроуз?

– Безусловно, – отозвался полковник, но несколько неуверенно. – Однако мы ведь едем по делу, – добавил он после паузы. – Что вы об этом думаете, Саттерсвейт?

Мистер Саттерсвейт на минуту замер. Мысли в голове замелькали со стремительной быстротой. Наконец лицо его просветлело.

– Конечно! – восторженно вскричал он. – Конечно! Мне следовало сразу понять. В жизни не помню случая, чтобы вы появились не вовремя, мистер Кин. Так что мы столкнулись на перекрестке не случайно.

Полковник Мелроуз изумленно взглянул на друга. Мистер Саттерсвейт взял его за руку.

– Помните, я рассказывал вам о нашем приятеле Дереке Кэпеле? Никто не понял, с какой стати он мог бы покончить с собой. А вот мистер Кин сразу догадался, в чем дело. Мистер Кин умеет увидеть то, чего не заметит никто, хотя оно у всех перед носом. В этом ему нет равных.

– Вы заставляете меня краснеть, дорогой Саттерсвейт, – улыбнулся мистер Кин. – Насколько я помню, в тот раз обо всем догадались вы, а вовсе не я.

– Но догадался-то я благодаря вам, – убежденно сказал мистер Саттерсвейт.

– Хорошо, – смущенно прокашлявшись, сдался полковник. – У нас мало времени. Едемте.

Полковник сел за руль. Он был далеко не в восторге от того, что Саттерсвейт навязал ему незнакомого человека, но не знал, как отказаться, и, кроме того, времени на споры не было: в Олдеруэе их действительно уже ждали.

Мистер Саттерсвейт усадил мистера Кина посредине, а сам сел с краю. Машина у полковника была мощная и, несмотря на то, что пассажиров прибавилось, легко сорвалась с места.

– Значит, вы тоже интересуетесь преступлениями, мистер Кин? – сказал Мелроуз, изо всех сил стараясь быть приветливым.

– Не совсем преступлениями.

– Тогда чем же?

Мистер Кин улыбнулся.

– Спросите у мистера Саттерсвейта. Он очень проницательный человек.

– На мой взгляд, – медленно проговорил мистер Саттерсвейт, – может быть, я ошибаюсь, но, на мой взгляд, больше всего вас, мистер Кин, интересует… любовь.

Произнеся это последнее слово, которое ни один англичанин не в состоянии сказать вслух без чувства неловкости, мистер Саттерсвейт покраснел. Проговорил он его извиняющимся тоном, словно поставив в кавычки.

– Бог ты мой, – промолвил полковник, пожал плечами и замолчал.

Про себя он подумал, что это, должно быть, самый странный из всех приятелей Саттерсвейта. Искоса он постарался рассмотреть случайного попутчика. С виду тот выглядел совершенно нормально – обыкновенный молодой человек. Правда, смуглый и темноволосый, но на иностранца не похож.

– А теперь, – с важностью произнес мистер Саттерсвейт, – пора рассказать вам, в чем дело.

Говорил он минут десять. Сидя в темноте, в машине, которая мчалась через ночь, он ощутил вдруг пьянящее чувство власти над жизнью. Что из того, что он всего-навсего обыкновенный сторонний наблюдатель? Он чувствовал силу слов, он умел с ними обращаться и сейчас создавал живой образ – образ Лауры Дуайтон, белокожей и рыжеволосой, женщины небывалой красоты, какая встречалась лишь прежде, во времена Возрождения, а когда ему это удалось, создал еще один, темный, – образ красавца Поля Деланжа.

Они ожили у него на фоне пейзажей Олдеруэя, который стоит неизменный со времен Генриха VII, хотя некоторые считают, что еще дольше. Олдеруэя, английского до последнего камня, с его тисовыми аллеями, со старым сараем, со старым прудом, где когда-то монахи ловили к пятнице карпов.

Несколькими искусными мазками он нарисовал и портрет сэра Джеймса, истинного потомка де Уиттонов, которые когда-то давным-давно продали свои земли, а деньги спрятали в сундуках, пережив таким образом черные дни и сохранив Олдеруэй.

Наконец мистер Саттерсвейт замолчал. Он понял, что хорошо справился со своей задачей, понял по молчанию слушателей. Он ждал заслуженной похвалы. И его похвалили.

– Мистер Саттерсвейт, вы художник.

– Я… я лишь старался описать все как есть.

Скромный маленький человечек, он вдруг почувствовал себя неловко.

Через несколько минут они уже въезжали во въездные ворота. Автомобиль остановился возле главного входа, где навстречу им по ступенькам торопливо сбежал констебль.

– Добрый вечер, сэр. Инспектор Куртис ждет вас в библиотеке.

– Ясно.

Мелроуз, а за ним следом оба его спутника поднялись по лестнице. Когда они проходили через обширный холл, из дверей выглянуло встревоженное лицо старого дворецкого.

Мелроуз кивнул:

– Добрый вечер, Майлз. А вечерок-то печальный, а?

– И не говорите, – дрожащим голосом отозвался тот. – Все еще не верится, сэр, честное слово, не верится. Подумать только, взять и пристукнуть хозяина.

– Да уж, – коротко откликнулся Мелроуз. – Ну, с вами мы еще поговорим.

Он прошел прямо в библиотеку. В библиотеке его приветствовал почтительным поклоном грузный, с военной выправкой человек. Это был инспектор Куртис.

– Скверное дело, сэр. Я все оставил как было. На орудии никаких отпечатков. Кто бы ни был убийца, он свое дело знает.

Мистер Саттерсвейт взглянул на фигуру человека в кресле, который лежал, уткнувшись лицом в большой письменный стол, и торопливо отвел глаза. Убили его ударом сзади, раскроив череп. Зрелище было не из приятных.

Орудие убийства лежало рядом на полу, бронзовая статуэтка фута в два высотой, с основанием еще влажным и красным от крови. Мистер Саттерсвейт склонился над ней с любопытством.

– Венера, – тихо сказал он. – Надо же, его сгубила Венера.

Сколько пищи для романтических размышлений!

– Окна, – сказал инспектор, – были закрыты и заперты. – Он многозначительно замолчал.

– Следовательно, убийца не посторонний, – нехотя сделал вывод главный констебль. – Что ж… Что ж, посмотрим.

Убитый был одет в костюм для гольфа, а возле большого, обитого кожей дивана стола сумка с клюшками.

– Он как раз только что вернулся, – сказал инспектор, проследив за взглядом полковника. – В пять пятнадцать. Стол для чая дворецкий накрыл ему здесь. Лакею он велел принести домашние туфли. И, насколько нам известно, лакей этот и есть последний, кто видел сэра Джеймса живым.

Мелроуз кивнул и оглядел письменный стол.

Почти все на нем было разбито и перевернуто. Первыми бросались в глаза большие эмалевые часы, лежавшие на боку посередине.

Инспектор откашлялся.

– Хоть тут нам немного повезло, сэр, – сказал он. – Видите, часы-то остановились. Остановились в половине седьмого. Значит, это и есть время убийства. Просто подарок для нас, да и только.

Полковник внимательно осмотрел часы.

– Да, действительно, будто для нас, – сказал он и помолчал. – Как вы изволили заметить, инспектор, действительно будто подарок. Черт побери! Не нравится мне это.

Он перевел взгляд на своих спутников. На мистера Кина он взглянул с надеждой.

– Черт побери! – сказал он. – Все как-то слишком удачно складывается. Вы же меня понимаете. На самом деле так не бывает.

– Вы хотите сказать… – начал мистер Кин и тоже помолчал. Потом закончил фразу: – …что часы на самом деле так не падают?

Мелроуз молча взглянул на него, на часы, лежавшие на столе с видом жалким и трогательным, какой появляется у вещей, утративших вдруг неожиданно для себя чувство собственного достоинства. Полковник почтительно и осторожно вернул часы в подобающее им положение. И вдруг с силой ударил по столу. Часы подпрыгнули, но остались стоять. Мелроуз ударил снова, и на этот раз медленно, будто нехотя, часы повалились навзничь.

– Во сколько обнаружили тело? – резко спросил полковник.

– Около семи, сэр.

– Кто обнаружил?

– Дворецкий.

– Пригласите его, – сказал Мелроуз. – Нужно с ним поговорить. А где, кстати, леди Дуайтон?

– Леди вынуждена была лечь в постель, сэр. Горничная говорит, она не в себе и не желает никого видеть.

Мелроуз понимающе кивнул. Инспектор отправился на поиски дворецкого. Мистер Кин задумчиво смотрел на огонь в камине. Мистер Саттерсвейт пристроился рядом. Несколько минут он, мигая, смотрел на мерцающие поленья, но вдруг внимание его привлек небольшой предмет на решетке. Мистер Саттерсвейт наклонился и поднял маленький гнутый осколок.

– Вы меня звали, сэр?

Голос у дворецкого вновь неуверенно дрогнул. Мистер Саттерсвейт сунул осколок в карман жилета и оглянулся.

Старый дворецкий стоял на пороге комнаты.

– Присядьте, – мягко сказал ему полковник. – Вы все еще дрожите. Конечно, для вас это был страшный удар.

– Да, сэр.

– Что ж, разговор у нас будет недолгий. Насколько мне известно, сэр Джеймс вернулся домой вскоре после пяти, так?

– Да, сэр. Он попросил принести ему чай сюда. Потом, когда я пришел за подносом, велел прислать Дженнингса… Дженнингс – его лакей, сэр.

– В какое время это было?

– Примерно в десять минут седьмого, сэр.

– Понятно. А потом?

– Потом я послал за Дженнингсом, сэр. А в семь часов снова зашел, чтобы закрыть окна и опустить шторы, и тогда и увидел…

Мелроуз его перебил:

– Нет, нет, подробности не обязательны. Вы ведь не трогали тело? Ничего не трогали?

– О нет, сэр! Я сразу побежал к телефону и позвонил в полицию.

– А потом?

– Потом нашел Джейн… то есть горничную хозяйки… и велел передать все ее сиятельству.

– Вы видели ее вечером?

Полковник Мелроуз задал этот вопрос спокойно, но мистер Саттерсвейт заметил прозвучавшую в голосе тревожную нотку.

– Только издали, сэр. Когда ее сиятельство узнали о том, что произошло, и поднимались к себе.

– До того вы ее не видели?

Этот вопрос Мелроуз задал резко, и все в комнате заметили, как заколебался дворецкий.

– Я… Я видел ее мельком, сэр, когда миледи спускались вниз.

– Она заходила сюда?

Мистер Саттерсвейт затаил дыхание.

– Я… Кажется, нет, сэр.

– В котором часу это было?

В библиотеке стояла такая тишина, что, если бы на пол упала иголка, это услышали бы. Понимает ли старый дворецкий, подумал мистер Саттерсвейт, истинный смысл последнего вопроса?

– Примерно в половине седьмого, сэр.

Полковник Мелроуз тяжело вздохнул.

– Все, благодарю вас. Пришлите, пожалуйста, ко мне Дженнингса.

Дженнингс не заставил себя ждать. Это был узколицый человек, ступавший осторожно, как кошка. Взгляд у него был лукавый и плутоватый.

«Такой, – подумал про себя мистер Саттерсвейт, – зная, что сойдет с рук, прикончил бы не задумываясь».

Мистер Саттерсвейт внимательно прислушивался к их разговору с полковником. Но в ответах лакея не к чему было придраться: принес домашние туфли, забрал ботинки.

– Что вы сделали потом, Дженнингс?

– Потом я сразу отправился в комнату для слуг, сэр.

– В котором часу вы вышли из библиотеки?

– Кажется, в четверть седьмого, сэр.

– Где вы были в половине седьмого?

– В комнате для слуг, сэр.

Кивком полковник велел ему удалиться. И вопросительно взглянул на инспектора.

– Он говорит правду, сэр, я проверил. С шести двадцати и до семи он действительно находился в комнате для слуг.

– Значит, Дженнингса придется исключить, – с некоторым сожалением проговорил главный констебль. – Кроме того, у него нет мотива.

Все трое переглянулись.

Тут в дверь постучали.

– Войдите, – сказал полковник.

На пороге появилась испуганная горничная леди Дуайтон.

– Прошу прощения, ее сиятельство узнали, что здесь находится полковник Мелроуз, и хотели бы с ним поговорить.

– Прекрасно, – сказал полковник. – Я сейчас поднимусь. Проводите меня, будьте любезны.

Но тут чья-то рука отодвинула горничную в сторону. На пороге появилась удивительной красоты женщина, совсем другая, ничем не похожая на горничную. Лаура Дуайтон была словно гостья из иного мира.

Платье тусклого синего цвета плотно облегало фигуру. Золотистые волосы были уложены на старинный манер в простой узел. Прекрасно зная свой стиль, леди Дуайтон никогда не стригла волос. Руки были обнажены.

Чтобы скрыть слабость, одной рукой она взялась за дверной косяк, в другой была книга. «Как она похожа на мадонну, – подумал мистер Саттерсвейт, – мадонну с полотен ранних итальянцев».

Леди Дуайтон слегка покачнулась. Полковник Мелроуз ринулся к ней на помощь.

– Я пришла сказать… пришла сказать…

У нее был низкий глубокий голос. Мистер Саттерсвейт так увлекся драматической сценой, что едва не забыл, где и зачем находится.

– Прошу вас, леди Дуайтон.

Поддерживая ее за талию, полковник Мелроуз провел леди Дуайтон через вестибюль в крохотную гостиную, где стены были обиты светлым шелком. Мистер Саттерсвейт и мистер Кин последовали за ними. Леди Дуайтон опустилась на низкий диванчик, откинулась на кирпичного цвета шелковые подушки и прикрыла глаза. Очень спокойно она проговорила:

– Это я его убила. Потому и пришла. Я его убила.

В комнате повисла тяжелая тишина. Мистер Саттерсвейт услышал даже, как стучит сердце.

– Леди Дуайтон, – сказал полковник Мелроуз. – У вас шок… Вы не в себе. По-моему, вы не отдаете себе отчета в том, что говорите.

Откажется ли она от своих слов, пока… пока ей предлагают эту возможность?

– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что говорю. Его убила я.

Двое из четверых находившихся в комнате мужчин ахнули, двое других не произнесли ни звука. Лаура Дуайтон выпрямилась.

– Вы что, не понимаете? Я вошла к нему в кабинет и выстрелила. Я сознаюсь в своем преступлении.

Книга, которую она держала, выскользнула из рук. Из нее выпал разрезальный нож, тонкий, похожий на кинжал, с рукояткой, украшенной бриллиантами. Мистер Саттерсвейт машинально поднял его и положил на стол. Опасная игрушка, подумал он, ею легко можно убить человека.

– Ну? – нетерпеливо произнесла Лаура Дуайтон. – И что вы намерены со мной делать? Арестовать? Увезти?

– Леди Дуайтон, то, что вы сказали, очень серьезно, – с трудом выдавил полковник Мелроуз. – Вынужден просить вас подняться к себе и оставаться в комнате до тех пор… э-э… до тех пор, пока я не сделаю соответствующих распоряжений.

Леди Дуайтон кивнула и поднялась. Она вполне овладела собой и стояла, спокойная и холодная.

Она уже направилась было к двери, когда мистер Кин спросил в спину:

– А что вы сделали с револьвером, леди Дуайтон?

В лице ее на мгновение мелькнула растерянность.

– Я… Я где-то его выронила. Нет, я выбросила его в окно… Ах, не помню! Какое это имеет значение? Едва ли я понимала, что делаю. Но ведь это неважно, не так ли?

– Да, – ответил мистер Кин. – На мой взгляд, неважно.

Она посмотрела на него с недоумением и с затаенной тревогой. Потом, гордо выпрямившись, вышла. Мистер Саттерсвейт торопливо последовал за ней. «Она в любую минуту может упасть в обморок», – думал он. Но леди Дуайтон уже поднималась по лестнице, и на лице у нее не было ни следа недавней слабости. Под лестницей, возле ступеней, стояла испуганная горничная.

– Позаботьтесь о своей хозяйке, – повелительно сказал ей мистер Саттерсвейт.

– Конечно, сэр. – Девушка повернулась, чтобы последовать за синим платьем, как вдруг остановилась. – Ах, пожалуйста, сэр, вы ведь не думаете, будто это он, правда? – шепотом вновь обратилась она к мистеру Саттерсвейту.

– Кто?

– Дженнингс, сэр. Ах, на самом деле, сэр, он ведь и мухи не обидит.

– Дженнингс? Нет, конечно, нет. Ступайте и позаботьтесь о миледи.

– Да, сэр.

Девушка бегом взлетела наверх. Мистер Саттерсвейт возвратился в комнату.

– Ну и дела, – произнес в это время полковник. – Чего-то я не понимаю. Однако… Однако леди вела здесь себя, будто какая-нибудь героиня дурацкого романа.

– Удивительно, – согласился с ним мистер Саттерсвейт. – Будто на сцене.

Мистер Кин тоже кивнул:

– Да, но ведь вы любите театр, не так ли? И способны оценить хорошую игру.

Мистер Саттерсвейт задумчиво взглянул на друга.

В наступившей тишине раздался отдаленный хлопок.

– Похоже на выстрел, – сказал полковник Мелроуз. – Наверное, сторож. Так вот что она услышала. Видимо, она спустилась вниз, просто чтобы взглянуть, в чем дело. К телу она, конечно, не подошла. Она сразу решила, будто…

– Мистер Деланж, сэр, – сказал от дверей появившийся вдруг дворецкий.

– А? – сказал Мелроуз. – Что «мистер Деланж»?

– Мистер Деланж здесь, сэр, и хотел бы с вами поговорить.

Полковник Мелроуз откинулся в кресле.

– Пригласите его сюда, – мрачно распорядился он.

Мгновение спустя на пороге показался Поль Деланж. Как и сказал полковник, Деланж, с его легкими изысканными движениями, красивым смуглым лицом и близко посаженными глазами, был не похож на англичанина. Глядя на него, все невольно вспоминали портреты работы мастеров Возрождения. Он и Лаура Дуайтон, оба были словно окутаны одной дымкой.

– Добрый вечер, джентльмены, – сказал Деланж.

И несколько театрально поклонился.

– Не знаю, зачем я вам понадобился, мистер Деланж, – резко сказал полковник, – если это не имеет отношения к тому, что здесь сегодня…

Деланж рассмеялся.

– Напротив, более чем имеет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, – спокойно произнес Деланж, – что намерен сознаться в убийстве сэра Джеймса Дуайтона.

– Вы соображаете, что говорите? – мрачно вопросил полковник.

– Разумеется.

Деланж неотрывно глядел на стол.

– Не понимаю…

– Почему я решил сознаться? Можете назвать это угрызениями совести… Назовите как хотите. С вас хватит и того, что я пришел сказать: его зарезал я. – Деланж кивнул в сторону стола. – Орудие вы, насколько я понимаю, нашли. Прелестная игрушка. Леди Дуайтон держала это вместо закладки, забывала где попало, я и подобрал.

– Минуточку, – сказал полковник Мелроуз. – Правильно ли я понял? Вы признаетесь в том, что зарезали сэра Джеймса вот этим самым ножом? – Полковник взял в руки нож.

– Совершенно верно. Видите ли, мне удалось проникнуть в дом через окно. Он сидел спиной. Все оказалось очень просто. Ушел я тем же путем.

– Через окно?

– Конечно.

– Во сколько это произошло?

Деланж заколебался.

– Дайте подумать. Я разговаривал со сторожем, это было в четверть седьмого. Я слышал часы на церкви. Значит, все произошло примерно в половине.

На губах полковника заиграла хмурая ухмылка.

– Совершенно верно, молодой человек, – сказал он. – Все произошло действительно в половине седьмого. Вполне вероятно, кто-то успел вам об этом сказать. Но до чего странное убийство.

– Что же в нем странного?

– Слишком много убийц, – сказал полковник Мелроуз.

Деланж затаил дыхание.

– Разве кто-то еще сознался? – спросил он заметно дрогнувшим голосом.

– Да, леди Дуайтон.

Резко вздернув голову, Деланж натянуто рассмеялся.

– Леди Дуайтон подвержена экзальтации, – беспечно сказал он. – На вашем месте я не стал бы обращать внимание на ее слова.

– Я и не стану, – сказал полковник. – Но дело не только в ней.

– В чем же еще?

– Дело в том, – сказал Мелроуз, – что несколько минут назад леди Дуайтон призналась, будто она застрелила сэра Джеймса, а теперь вы. Вы утверждаете, будто зарезали его. К счастью для вас обоих, сэра Джеймса и не зарезали, и не застрелили. Его убили ударом по голове.

– Боже мой! – воскликнул Деланж. – Но женщина не в состоянии…

Он прикусил губу.

Мелроуз кивнул с усмешкой.

– Читал не раз, – проговорил он. – Но вижу впервые.

– Вы о чем?

– О том, как двое молодых идиотов пытаются взять вину на себя, чтобы выгородить друг друга, – ответил Мелроуз. – Зато нам теперь придется все начинать сначала.

– Лакей! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Эта девушка, горничная… Я сначала не обратил внимания на ее слова. – Он помолчал, пытаясь собраться с мыслями. – Горничная испугалась, что его подозревают. Значит, мотив, о котором ничего не известно нам, зато известно ей, наверняка есть.

Полковник Мелроуз нахмурился и позвонил в колокольчик.

– Если леди Дуайтон стало полегче, попросите ее еще раз спуститься вниз, – сказал он появившемуся дворецкому.

Ее прихода они дожидались молча. При виде Деланжа Лаура Дуайтон пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась за косяк. Полковник Мелроуз поспешил ей на помощь.

– Все в порядке, леди Дуайтон. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь.

– Не понимаю. Что здесь делает мистер Деланж?

Деланж подошел к ней.

– Лаура… Лаура, зачем ты это сделала?

– Ты о чем?

– Я понял. Ты сделала это ради меня, потому что подумала, будто… В конце концов, это естественно. Но… Ты ангел.

Полковник Мелроуз откашлялся. Больше всего на свете он не любил чувств и сцен.

– Леди Дуайтон, если позволите так выразиться, сегодня и вам, и мистеру Деланжу очень повезло. Только что мистер Деланж тоже попытался сделать признание… О, только не волнуйтесь, ему это не удалось! Однако мы хотим слышать правду. Хватит, поиграли. Ваш дворецкий сказал, будто в половине седьмого вы входили в библиотеку. Так ли это?

Лаура взглянула на Деланжа. Тот кивнул.

– Говори правду, Лаура, – сказал он. – Правда нужна нам всем.

Лаура глубоко вздохнула:

– Хорошо, я все скажу.

Она опустилась в кресло, которое ей подвинул мистер Саттерсвейт.

– Я действительно спустилась вниз. Я открыла дверь и увидела…

Она судорожно проглотила комок в горле.

Мистер Саттерсвейт подался вперед и отечески потрепал ее по руке.

– Ну, ну, – сказал он. – Что вы увидели?

– Муж лежал лицом вниз, уткнувшись головой в стол. Я увидела его голову, кровь… О-о!..

Она закрыла лицо руками. Полковник Мелроуз склонился к ней.

– Простите, леди Дуайтон. Почему вы подумали, будто вашего мужа застрелил мистер Деланж?

Она кивнула.

– Прости меня, Поль, – проговорила она. – Но ты сказал… Ты сказал…

– Что я пристрелю его, как собаку, – мрачно закончил Деланж. – Да, действительно. Это было в тот самый день, когда я узнал, как он с тобой обошелся.

Но полковник не пожелал отклоняться от темы.

– Тогда, насколько я понимаю, вы, леди Дуайтон, поднялись наверх и… э-э… ничего никому не сказали. Не станем вдаваться в причины. Вы не трогали тело и не подошли близко к письменному столу?

Ее передернуло.

– Нет, я сразу пошла к себе.

– Понятно, понятно. Сколько было времени. Вы не заметили?

– Когда я поднялась к себе, было половина седьмого.

– Тогда, значит, в шесть двадцать пять сэр Джеймс был уже мертв. – Полковник оглядел присутствующих. – Время на часах перевели нарочно, а? Так мы и подумали. Нет ничего проще, чем передвинуть стрелки и поставить так, как нужно, однако преступник совершил ошибку, положив часы набок. Что ж, круг подозреваемых сузился. Это либо дворецкий, либо лакей, но сдается мне, что не дворецкий. Скажите, леди Дуайтон, не было ли у Дженнингса причин затаить обиду на вашего мужа?

Лаура отняла руки от лица.

– Вряд ли это можно назвать обидой, но… Дело в том, что как раз сегодня утром Джеймс сказал, будто поймал его на воровстве и потому хочет уволить.

– Ах так! Уже кое-что. Если бы ваш муж уволил Дженнингса, то тому пришлось бы уйти без рекомендации. Для него это очень серьезная причина.

– Вы что-то сказали про часы, – проговорила Лаура. – Если вы хотите точно узнать время убийства, можно попытаться. Джеймс наверняка брал с собой брегет… он всегда брал его на площадку. Хотя, наверное, и брегет разбился, ведь Джеймс упал грудью.

– Замечательная мысль, – медленно произнес полковник. – Но боюсь… Куртис!

Инспектор, быстро сообразив, что от него требуется, кивнул и вышел. Через минуту он вернулся. В руке он держал серебряные часы – в форме мяча для гольфа, какие делают для заядлых игроков, чтобы носить в сумке вместе с мячами.

– Вот они, сэр, – сказал Куртис. – Только боюсь, проку будет немного. Корпус прочный.

Полковник взял часы и поднес к уху.

– Похоже, все-таки остановились, – произнес он.

Он нажал пальцем на язычок, крышка открылась. Стекло на часах треснуло.

– Ага! – воскликнул Мелроуз.

Стрелки показывали четверть седьмого.

– Отличный портвейн, полковник, – сказал мистер Кин.

Было половина десятого, и они уже успели закончить прерванный обед в доме Мелроуза. Мистер Саттерсвейт сиял от счастья.

– Я оказался прав, – со смешком проговорил он. – И вы, мистер Кин, не станете этого отрицать. Сегодня вы попались нам именно для того, чтобы спасти две глупых головы, которым так не терпелось оказаться на плахе.

– Разве? – сказал мистер Кин. – Разумеется, стану. Я не сделал для них ничего.

– То, что ваша помощь не понадобилась, случайность, – согласился с ним мистер Саттерсвейт. – Но ведь могла. Все висело на волоске. Никогда не забуду, как леди Дуайтон сказала: «Это я его убила». В театре и вполовину не чувствуешь подобного напряжения.

– Совершенно с вами согласен, – сказал мистер Кин.

– Даже не верится, что такое могло произойти не в книжке, а в жизни, – кажется, в двадцатый раз за вечер произнес полковник.

– Разве? – отозвался мистер Кин.

Полковник вытаращил глаза.

– Но, черт побери, это же произошло!

– Леди Дуайтон была сегодня великолепна, – вставил мистер Саттерсвейт, откидываясь на спинку и потягивая портвейн. – Совершено великолепна. Она допустила одну ошибку. Она поторопилась с выводом, будто ее мужа застрелили. Не менее глупо было со стороны Деланжа решить, будто убийство совершено ножом, и только на том основании, что нож случайно оказался на столе. В конце концов, то, что леди Дуайтон взяла его с собой в библиотеку, всего-навсего совпадение.

– Неужели? – спросил мистер Кин.

– Но ведь если они оба сознались в совершении преступления, не зная при этом, каким образом оно было совершено, – продолжал мистер Саттерсвейт, – то что из этого следует?

– То, что им наверняка поверят, – со странной улыбкой произнес мистер Кин.

– И то, что все это ужасно напоминает роман, – вновь произнес полковник.

– Полагаю, именно благодаря романам они все это и придумали, – сказал мистер Кин.

– Возможно, – согласился мистер Саттерсвейт. – Иногда прочитанное самым неожиданным образом сливается с жизнью. – Он взглянул на мистера Кина. – Разумеется, – сказал он, – часы с самого начала выглядели крайне подозрительно. И действительно, легче легкого перевести стрелки вперед или назад.

Мистер Кин кивнул.

– Вперед, – сказал он и помолчал. – Или назад.

Голос его при этом прозвучал весьма загадочно. И он не сводил своих темных блестящих глаз с лица мистера Саттерсвейта.

– Эти стрелки были передвинуты вперед, – сказал мистер Саттерсвейт. – И нам это известно.

– Разве? – спросил мистер Кин.

Мистер Саттерсвейт с недоумением воззрился на друга.

– Вы хотите сказать, – медленно проговорил он, – что их передвинули назад? Чушь. Это невозможно.

– Отнюдь не невозможно, – проговорил мистер Кин.

– Чепуха. Кому бы это могло понадобиться?

– Только тому, насколько я полагаю, у кого есть алиби именно на это время.

– Черт побери! – вскричал полковник. – Именно в это время молодой Деланж беседовал со сторожем.

– Да, именно так он и сказал, – произнес мистер Саттерсвейт.

Мистер Саттерсвейт и полковник беспомощно переглянулись. Почва уходила из-под ног, и ощущение это было не из приятных. Факты вдруг завертелись, повернувшись совершенно неожиданной стороной. В центре этого мельтешения оставалось спокойное улыбающееся лицо мистера Кина.

– Но в таком случае… – произнес полковник Мелроуз. – В таком случае…

Фразу закончил мистер Саттерсвейт.

– Дело принимает совершенно другой оборот. Улика действительно сфабрикована, но с другой целью – с целью обвинить лакея. Не может быть! Это невозможно. Зачем же они тогда сознавались в убийстве!

– Затем, – сказал мистер Кин, – что вы в первую очередь заподозрили бы кого-то из них. Разве не так? – Голос его звучал мечтательно и умиротворенно. – Все, как вы и заметили, полковник, произошло, будто в романе. Из романа они и почерпнули идею. Именно так поступают невиновные. Потому и вы сразу решили, будто они невиновны. Ничего не поделаешь, сила традиции. А вам, мистер Саттерсвейт, то и дело приходил на ум спектакль. Вы оба не ошиблись. Это была не настоящая драма. И вы оба пусть неосознанно, но это почувствовали. Они поставили свой спектакль чересчур хорошо, так хорошо, что в него трудно поверить.

Мистер Саттерсвейт и полковник вновь обменялись взглядами.

– Это было бы слишком умно с их стороны, – медленно произнес мистер Саттерсвейт. – Дьявольски умно. Но и я вспомнил еще кое о чем. Помните, дворецкий сказал, будто в семь часов зашел в библиотеку закрыть окна, а это значит, он считал, что они открыты.

– Именно через окно и вошел Деланж, – сказал мистер Кин. – Он ударил сэра Джеймса, а потом вместе с леди Дуайтон они сделали все, что задумали…

Он взглянул на мистера Саттерсвейта, словно приглашая его самостоятельно восстановить картину убийства. Мистер Саттерсвейт заколебался.

– Они разбили часы и перевернули их набок, – наконец медленно начал он. – Потом разбили брегет. Потом Деланж вышел в сад, а леди Дуайтон закрыла окно. Но кое-чего я все же не понимаю: зачем им понадобился брегет? Почему было просто не перевести стрелки на часах?

– Часы – ненадежная улика, – сказал мистер Кин. – Вряд ли кто-нибудь бы ей поверил.

– Брегет – это уже слишком. Сами подумайте, мы ведь о нем и вспомнили-то совершенно случайно.

– Вот уж нет, – отозвался мистер Кин. – Взглянуть на него предложила леди.

Мистер Саттерсвейт взволнованно посмотрел на друга.

– Я ужасно ошибся, – смиренно признал он. – Я решил, что вы появились для того, чтобы спасти влюбленных.

– Именно это я и хочу сделать, – сказал мистер Кин. – О нет, не этих двоих. Однако вспомните горничную. На ней не было синего платья, она не умеет играть. Но она прелестная девушка и, кажется, очень влюблена в человека по имени Дженнингс. Надеюсь, вдвоем вам удастся спасти ее избранника от петли.

– У нас нет доказательств, – угрюмо произнес Мелроуз.

– Есть, – улыбнулся мистер Кин. – Оно у мистера Саттерсвейта.

Мистер Саттерсвейт не знал, что сказать.

– У вас есть доказательство того, – продолжал мистер Кин, – что брегет разбился отнюдь не в кармане сэра Джеймса. Если крышка закрыта, стекло разбить невозможно. Попробуйте и убедитесь. Потому кто-то из них вынул брегет из кармана, разбил стекло, закрыл крышку и положил на место. И никто из них не заметил, что один небольшой осколок упал за решетку.

– Ах вот оно что! – вскричал мистер Саттерсвейт.

Рука его сама потянулась к карману жилета.

Он достал крохотный осколок стекла.

Час справедливости пробил.

– Теперь, – внушительно произнес мистер Саттерсвейт, – невиновный будет спасен.

Желтые ирисы

Эркюль Пуаро сидел, вытянув ноги к электрическому камину. Аккуратность красных горячих линий радовала его ум, приученный к точности.

– Когда топили углем, – промурлыкал Пуаро себе под нос, – речи не было о симметрии. Огонь бесформен и хаотичен.

Именно в эту минуту раздался телефонный звонок. Пуаро поднялся, посмотрел на часы. Было почти половина двенадцатого. Странно, кто же звонит в такой час. Хотя вполне вероятно, просто ошиблись номером.

– Но может быть, – пошутил сам с собой Пуаро, – известный владелец крупной газеты убит у себя в загородном доме и найден в библиотеке, с пятнистой орхидеей в руке и с приколотым к груди рецептом, вырванным из кулинарной книги.

Довольный созданной им картиной, Пуаро поднял трубку.

В трубке послышался голос – мягкий, слегка хрипловатый и явно испуганный женский голос.

– Месье Эркюль Пуаро?.. Это месье Эркюль Пуаро?

– Да, Эркюль Пуаро слушает.

– Месье Пуаро, не могли бы вы приехать… Как можно быстрее… Мне грозит опасность, очень серьезная… Я уверена…

Пуаро резко перебил:

– Кто вы? Откуда вы звоните?

Голос заговорил глуше и еще взволнованнее:

– Как можно быстрее… Моя жизнь в опасности… Я в «Jardin des Cygnes»…^[9] Как можно быстрее… Столик с желтыми ирисами…

Голос умолк, Пуаро услышал судорожный вздох, и связь оборвалась.

Пуаро повесил трубку. Брови недоуменно приподнялись. Пуаро подумал и процедил:

– Здесь что-то не так.

В «Jardin des Cygnes», едва Пуаро показался на пороге, навстречу ему заспешил толстый Луиджи.

– Buona sera, месье Пуаро. Желаете столик, а?

– Нет, дорогой Луиджи, спасибо. Меня ждут знакомые. Если они уже здесь. Ну-ка, ну-ка, кажется, вон они там, за столиком с желтыми ирисами… Кстати, не могли бы вы ответить на один небольшой вопрос, если, конечно, не сочтете его неуместным. Почему на всех столах тюльпаны, причем только розовые тюльпаны, а там желтые ирисы?

Луиджи, привыкший жестикулировать, выразительно пожал плечами.

– Такое распоряжение, месье. Просьба гостя. Наверное, любимые цветы одной из дам. Столик заказал мистер Бартон Рассел… Это американец, немыслимо богатый.

– Что ж, женские капризы нужно исполнять, не так ли, Луиджи?

– Ну, коли вы так считаете, месье, – сказал Луиджи.

– Та-ак. Кажется, один из моих знакомых прибыл. Пойду с ним поговорю.

Деликатно, стараясь никого не задеть, Пуаро обогнул танцевальную площадку. Упомянутый им только что столик был накрыт на шестерых, но сидел за ним лишь один молодой человек и с видом рассеянным и меланхоличным тянул шампанское.

Именно этого человека Пуаро ожидал встретить здесь меньше всего. В кругу, в котором вращался Тони Чепелл, сама мысль о том, что кому-то может грозить опасность, казалась невозможной.

Пуаро подошел к столику, из деликатности оставшись стоять.

– Какая приятная встреча, неужели мой старый знакомый Энтони Чепелл?

– Вот это да! Пуаро, легавый! – воскликнул молодой человек. – Только почему Энтони, приятель? Для своих я Тони. – Тони выдвинул стул. – Присядьте, посидите со мной. Давайте порассуждаем на тему преступности. Даже лучше давайте выпьем за преступность. – Тони налил в бокалы шампанского. – Но скажите, дорогой вы мой Пуаро, что вас привело в эту юдоль развлечений? Ведь труп-то здесь не подадут ни в коем случае.

Пуаро пригубил шампанское.

– Что-то вы не очень веселы сегодня, mon cher^[10].

– Не очень весел? Да я сегодня самый несчастный человек на белом свете и вот-вот потону в океане скорбей. Ну-ка… слышите, какую песню играют? Узнаете?

Пуаро осмелился робко предположить:

– Что-то про малышку, которая кого-то покинула?

– Неплохо, – одобрил молодой человек. – Хотя все-таки вы ошиблись. Это «Одна любовь приносит нам печали». Вот как она называется.

– Гм-м.

– Моя любимая песня, – скорбно произнес Тони Чепелл. – Любимая песня, любимый ресторан, любимый оркестрик… и под мою любимую песню моя любимая девушка танцует с другим.

– Так вот откуда печаль? – сказал Пуаро.

– Именно. Сегодня мы с Паулиной – назовем это по-простому – разругались. Я успел сказать ей пять слов, а она мне девяносто пять. Я сказал только: «Но, дорогая, я все объясню», а она сказала все остальное, и мы до сих пор так и не помирились. Видимо, – печально добавил Тони, – самое время мне отравиться.

– Вы с Паулиной? – неуверенно повторил Пуаро.

– С Паулиной Везерби. Свояченица Бартона Рассела. Юная, очаровательная и богатая до безобразия. Бартон Рассел – это тот, кто нас сюда пригласил. Не знакомы? Большой человек, этакий чистенько выбритый обаяшечка, в котором энергия так и бьет ключом. Его жена была сестрой Паулины.

– И кого же еще он пригласил?

– Сейчас закончится танец, и познакомитесь. Про Лолу Вальдес вы наверняка слышали – латиноамериканка, танцовщица, выступает сейчас в новом шоу в «Метрополе», и еще здесь Картер. Вы знакомы со Стивеном Картером? Он из дипломатической службы. Оч-чень секретный. Его все так и называют – Немой Стивен. Только и говорит: «Не вправе обсуждать…» – ну и так далее. А вот и они. Привет!

Пуаро поднялся. Тони представил его всей компании: Бартону Расселу, Стивену Картеру, смуглой и яркой красавице сеньоре Лоле Вальдес и Паулине Везерби, очень юной, голубоглазой и светловолосой.

Бартон Рассел сказал:

– Как, неужто сам великий Пуаро? Сэр, я просто счастлив нашему знакомству! Не хотите ли присоединиться к нам? Конечно, если вы не…

Тони перебил его:

– Насколько я понимаю, сэр, Пуаро либо спешит на свидание с трупом, либо ищет какого-нибудь протратившегося финансиста или гигантский пропавший рубин раджи Боррибуладжи, не так ли?

– Ах, друг мой, неужели вы полагаете, я выхожу из дому только по делам? Разве и я не могу позволить себе разок отдохнуть?

– Нет. Тогда у вас, наверное, секретное свидание с Картером. По последним данным Организации Объединенных Наций, ситуация резко обострилась. Нужно срочно найти украденные документы, иначе завтра начнется война!

Его резко перебила Паулина Везерби:

– Ты что, совсем законченный болван, Тони?

– Прошу прощения.

Тони беспомощно замолчал.

– Вы очень суровы, мадемуазель.

– Терпеть не могу, когда из себя строят идиотов!

– Понимаю, постараюсь быть поосторожнее. Постараюсь в беседе с вами придерживаться исключительно серьезных тем.

– О нет, месье Пуаро. Я имела в виду не вас. – Она подняла на него смеющиеся глаза и спросила: – А вы действительно владеете дедуктивным методом не хуже Шерлока Холмса?

– Применить дедуктивный метод на практике отнюдь не просто. Но если хотите, я могу попытаться. Итак, делаем вывод: ваши любимые цветы – желтые ирисы, я не ошибся?

– Ошиблись, месье Пуаро. Мои любимые цветы – ландыши и розы.

Пуаро вздохнул:

– Не получилось. Попытаемся еще раз. Вечером, совсем недавно, вы звонили по телефону.

Паулина засмеялась и захлопала в ладоши.

– Замечательно!

– Вы позвонили сразу, как только приехали.

– Опять замечательно! Я позвонила, едва мы вошли в ресторан.

– А-а, вот как… Это уже хуже. Значит, вы позвонили до того, как прошли в зал?

– Да.

– Совсем плохо.

– О нет. По-моему, замечательно, и как вы только догадались! Откуда вы знаете, что я звонила?

– Мадемуазель, это великая тайна. А вот кому вы звонили?.. Вероятно, имя этого человека начинается с буквы П или Э, я не ошибся?

Паулина засмеялась.

– Ошиблись. Я звонила горничной, чтобы та отправила кое-какие мои ужасно важные письма, про которые я совершенно забыла. А горничную зовут Луиза.

– Посрамлен, окончательно посрамлен, мадемуазель.

Оркестр снова заиграл.

– Как насчет того, чтобы потанцевать? – спросил Тони.

– Неужели нужно танцевать все подряд, Тони?

– Что в этом плохого? – печально вопросил Тони, обращаясь ко всему свету.

Пуаро повернулся лицом к Лоле Вальдес, которая стояла с ним рядом.

– Не смею просить вас, сеньора. Я для вас слишком стар.

– А-а, какая глупость, что вы говорите! Вы еще молодой, ваши волос еще совсем черный, – сказала Лола Вальдес.

Пуаро непроизвольно вздрогнул.

– Паулина, как твой родственник и опекун, – твердым тоном сказал Бартон Рассел, – я настаиваю на том, чтобы ты танцевала все подряд! К тому же сейчас в первый раз заиграли вальс, а я больше ничего не умею.

– Разумеется, Бартон, идем.

– Что за умница! Ты хорошая девочка, Паулина.

Они поднялись и ушли. Тони пощупал спинку своего стула. Потом обратился к Стивену Картеру.

– Разговорчивый ты человек, Картер, а? – произнес он. – Ты ведь умеешь скрасить вечерок ненавязчивой болтовней, а, я прав?

– Чепелл, я не понимаю, о чем ты.

– О, разумеется, ты не понимаешь, – передразнивая Картера, Тони состроил такую же гримасу.

– Дорогой мой друг…

– Выпей со мной, старик. Если уж тебе нечего сказать, то хоть выпей.

– Спасибо, не хочу.

– А я выпью.

Стивен Картер пожал плечами.

– Прошу прощения, я заметил там одного знакомого, мне нужно с ним поговорить. Мы вместе учились в Итоне.

Стивен Картер поднялся и подошел к молодому человеку, который сидел от них через несколько столиков.

Тони сказал мрачно:

– Этого итонца нужно было утопить при рождении.

А Пуаро все еще разговаривал с темноволосой красавицей.

– Простите, нельзя ли мне поинтересоваться, какие у вас любимые цветы, мадемуазель?

– Э-э, а зачем вам? – игриво спросила Лола.

– Мадемуазель, если я хочу послать даме цветы, я должен быть уверен в том, что выбрал те, какие она любит.

– Очень любезно с вашей стороны, месье Пуаро. Я буду сказать обожаю большие гвоздики, темные красные гвоздики. Или красные розы, и тоже темные.

– Прекрасно! Да, прекрасно! Значит, вам вряд ли понравились бы желтые ирисы.

– Желтый цветок? О нет, он не мой темперамент.

– Очень мудро… А скажите, мадемуазель, сегодня, когда вы приехали в ресторан, вы никому не звонили по телефону?

– Я? По телефону? Нет. Какой странный вопрос!

– Возможно, но я вообще странный человек.

– Похоже на то. – Она стрельнула в его сторону своими темными глазами. – И очень опасный.

– Нет-нет, не опасный, а полезный… для того, кому грозит опасность. Вы поняли меня?

Лола хихикнула, показав белые ровные зубки.

– Нет-нет, – засмеялась она. – Вы опасный.

Эркюль Пуаро вздохнул:

– Вижу, вы ничего не поняли. Все это очень странно.

Тони вдруг очнулся от своих печальных размышлений и сказал:

– Как насчет того, чтобы немножко размяться, Лола? Пошли?

– Пошли. Да. Месье Пуаро не очень храбрец.

Тони взял ее под руку и, двинувшись к танцевальной площадке, на ходу бросил через плечо Пуаро:

– А вы тут пока поразмышляйте о природе преступности, старик.

– Очень полезный совет. Вот именно, очень полезный, – сказал в ответ Пуаро.

Несколько минут он посидел в задумчивости, потом поднял палец. К нему немедленно подошел Луиджи, и по его итальянскому широкому лицу от улыбки разбежались морщинки.

– Mon vieux^[11], – сказал Пуаро. – Мне нужно кое-что выяснить.

– Всегда к вашим услугам, месье.

– Узнайте, пожалуйста, кто из приглашенных за этим столиком сегодня звонил по телефону.

– Это я и сам могу вам сказать, месье. Молодая леди в белом платье звонила сразу, как только вошла в ресторан. Потом она отправилась в гардеробную, а вторая леди вышла навстречу и тоже пошла в кабинку.

– Значит, сеньора все же звонила! До того, как она вошла в зал и увидела столик?

– Да, месье.

– А кто еще?

– Больше никто, месье.

– Значит, придется мне поломать голову, Луиджи.

– Если, месье, я могу чем-то…

Пуаро сделал знак рукой. Луиджи мгновенно удалился. К столу возвращался Стивен Картер.

– Все нас бросили, мистер Картер, – сказал Пуаро.

– О… Да, конечно, – отозвался тот.

– Вы хорошо знакомы с мистером Бартоном Расселом?

– Да, мы довольно долго…

– Его свояченица, мисс Везерби, просто очаровательна.

– Да, прелестная девушка.

– Вы и с ней хорошо знакомы?

– Вполне.

– Н-да, вполне, вполне, – повторил за ним Пуаро.

Картер поднял недоуменный взгляд.

Музыка смолкла, и все вернулись к столу.

Бартон Рассел подозвал официанта:

– Еще бутылку шампанского, и побыстрее.

Потом поднял бокал.

– Послушайте все. Я хочу сказать тост. Честно говоря, я все думал о сегодняшнем вечере. Как вам известно, я заказал стол на шестерых. Нас же за ним было пятеро. Один стул оставался пустой. Потом, по очень странному совпадению, здесь оказался месье Эркюль Пуаро, и я пригласил его составить нам компанию.

Вы и представить себе не можете, до какой степени это странное совпадение. Пустовавшее место я оставил для леди – той самой леди, в память которой я и устроил обед. И устроил я его, леди и джентльмены, в память моей жены Ирис, умершей именно в этот день четыре года назад!

Все, кто сидел за столом, невольно вздрогнули от неожиданности. Бартон Рассел невозмутимо поднял бокал.

– Прошу всех вас выпить в память об Ирис.

– Ирис? – быстро переспросил Пуаро.

И посмотрел на цветы. Бартон Рассел, перехватив его взгляд, спокойно кивнул.

– Ирис… Ирис… – зашептались гости.

Всем стало не по себе.

Бартон Рассел заговорил снова, медленно и тяжело, по-американски монотонно растягивая слова:

– Вам, должно быть, кажется странным, что день смерти жены я решил отметить обедом в модном ресторане. Но у меня на то есть причина… Да, вот именно, есть причина. И коли уж здесь присутствует месье Пуаро, то я хочу объяснить, в чем дело.

Он повернулся лицом к Пуаро.

– Четыре года назад, месье Пуаро, я устроил такой же обед, только не здесь, а в Нью-Йорке. На нем были мы с женой, был мистер Стивен Картер, служивший в то время в посольстве в Вашингтоне, был мистер Энтони Чепелл, приехавший к нам погостить на несколько недель, и сеньора Вальдес, успевшая очаровать тогда своим танцем весь Нью-Йорк. Но главным украшением вечера была малышка Паулина, – он похлопал свояченицу по плечу, – хотя тогда ей едва стукнуло шестнадцать. Помнишь, Паулина?

– Да… Помню, – голос Паулины слегка дрогнул.

– В тот вечер, месье Пуаро, произошла трагедия. Дело было так: раздалась барабанная дробь, началось выступление варьете. Погас свет, и остался лишь один освещенный круг посреди танцевальной площадки. А когда свет снова зажегся, моя жена лежала, уткнувшись в стол лицом. Она умерла, месье Пуаро, умерла. Потом в ее бокале нашли цианистый калий, а в сумочке пакетик с остатками яда.

– Она покончила с собой? – спросил Пуаро.

– Именно к такому заключению пришла полиция… И я не оправился от удара до сих пор, месье Пуаро. Конечно, у нее могли быть причины… Так решила полиция. И я согласился.

Неожиданно он ударил по столу.

– Но не поверил… Нет, четыре года я вспоминал, думал над тем, что произошло, и не поверил! Ирис не могла покончить с собой. Ее убили, месье Пуаро, убил кто-то из тех, кто находится здесь. Я знаю.

– Послушайте, сэр…

Тони Чепелл хотел было вскочить.

– Успокойся, Тони, – сказал Рассел. – Я еще не закончил. Ее убил кто-то из вас, теперь я уверен. Кто-то, воспользовавшись темнотой, подбросил ей в сумку пакет с остатками цианистого калия. Мне кажется, я знаю, кто это. И намерен сегодня вывести на чистую воду…

Речь Рассела перебил звонкий голос Лолы:

– Вы сумасшедший, вы псих, кому бы в голову пришло поднять на нее руку? Вы сошли с ума. Я не хочу тут сидеть…

Конец фразы заглушила барабанная дробь.

– Варьете, – сказал Бартон Рассел. – Посмотрим и потом продолжим. Оставайтесь на месте все! Мне нужно успеть к танцовщицам. Мы для вас кое-что приготовили.

Он поднялся и вышел из-за стола.

– Потрясающе, – произнес Картер. – Бартон сошел с ума.

– Псих, – сказала Лола.

Медленно погас свет.

– С меня хватит, я ухожу, – сказал Тони.

– Нет, останься! – резко вскинулась Паулина. И тихо пробормотала: – О господи… о, господи…

– В чем дело, мадемуазель? – так же тихо спросил Пуаро.

Паулина ответила едва не шепотом:

– Все это ужасно! Точь-в-точь как в тот вечер…

– Ш-ш-ш! – зашикали на них из-за соседних столиков.

Пуаро еще больше понизил голос.

– Позвольте сказать вам кое-что на ухо, – шепнул он, осторожно коснувшись рукой плеча девушки. – Все будет хорошо.

– Господи, вы только послушайте! – воскликнула Лола.

– В чем дело, сеньора?

– Это та же самая песня! Та, которую играли в тот раз в Нью-Йорке. Бартон Рассел помнит всю мелочь. Мне это не нравится.

– Наберитесь мужества…

На них снова зашикали.

На середину площадки вышла девушка с черным как уголь лицом, на котором сверкали белки больших круглых глаз и белоснежные зубы. Низким, чуть хрипловатым голосом, трогавшим за душу, она запела:

Рыдания музыки и лившийся, будто теплое золото, негритянский голос околдовали зал. Голос притягивал, очаровывал. Заслушались даже официанты. Затаив дыхание, не отводя глаз, все смотрели на площадку и на певицу, завороженные чистым глубоким чувством.

К столику подошел официант и обошел кругом, шепотом предлагая шампанское, но внимание всех приковано было к сияющему кругу света, где чернокожая женщина, чьи предки приплыли из Африки, пела низким глубоким голосом:

Тишина взорвалась овациями. Снова зажегся свет. Вернулся и сел на место Бартон Рассел.

– Потрясающая певица!.. – воскликнул Тони.

Но не успел он закончить фразы, как Лола тихо вскрикнула:

– Смотрите… смотрите…

И тогда все посмотрели туда, куда она показала. Паулина Везерби лежала, уткнувшись в скатерть лицом.

– Она умерла… Как Ирис… Как Ирис в Нью-Йорке! – закричала Лола.

Пуаро вскочил на ноги, жестом приказав остальным оставаться на месте. Он склонился над Паулиной, осторожно взял за руку и нащупал пульс.

Лицо его было бледно и сурово. Все смотрели на него молча не в силах произнести ни слова. Смотрели будто во сне, будто их парализовало от шока.

Медленно Пуаро склонил голову:

– Да, она действительно мертва… la pauvre petite^[12]. И я сидел рядом. Что ж, пусть убийца и не надеется от меня уйти.

Бартон Рассел посеревшими губами пробормотал:

– Как тогда Ирис… Значит, она все же что-то заметила… Паулина что-то заметила в тот вечер… Правда, она была не уверена. Она мне сказала, что не уверена… Нужно вызвать полицию… О господи, Паулина, малышка…

– Где ее бокал? – сказал Пуаро. Он взял бокал и поднес к носу. – Так и есть, цианистый калий. Запах горького миндаля. Метод тот же, яд тот же…

Он взял в руки сумочку Паулины.

– Посмотрим, что тут.

– Но вы ведь не верите в самоубийство? Она не могла этого сделать! – вскричал Бартон Рассел.

– Погодите, – остановил его Пуаро. – Нет, в сумочке ничего нет. Знаете ли, свет зажгли очень быстро, времени у убийцы не было. Он еще не успел избавиться от яда.

– Она, – сказал Картер.

И перевел взгляд на Лолу Вальдес.

Лола вспыхнула:

– Что вы хотите?.. Что вы сказали? Что я ее убила? Неправда… Неправда. Зачем мне ее убивать!

– Тогда в Нью-Йорке у вас был роман с Бартоном Расселом. Об этом все говорили, я слышал. Красавицы в Аргентине ревнивы.

– Вранье. И я не из Аргентины. Я из Перу. А-а! Плевать мне на вас. Я… – Лола перешла на испанский.

– Успокойтесь! – прикрикнул на них Пуаро. – Говорить буду я.

Бартон Рассел тяжело произнес:

– Нужно всех обыскать.

Пуаро спокойно произнес:

– Non, non^[13], в этом нет необходимости.

– Как это нет необходимости?

– Эркюль Пуаро и так все знает. Я вижу насквозь. И говорить буду я. Мистер Картер, не соизволите ли вы достать пакетик, который лежит у вас в нагрудном карман?

– У меня нет никакого пакетика. Какого черта…

– Тони, друг мой, я был бы вам очень обязан.

– Какого черта!.. – воскликнул Картер.

Но прежде чем Картер успел прикрыть карман рукой, Тони аккуратно, двумя пальцами, извлек оттуда бумажный пакетик.

– Прошу, месье Пуаро, вот, как вы и сказали.

– Черт возьми, это клевета, – прорычал Картер.

Пуаро взял пакетик в руки и прочел надпись на этикетке:

– «Цианистый калий». Все, дело закончено.

– Картер! Я так и думал! – загремел Бартон Рассел. – Ирис любила тебя. И хотела к тебе уйти. Но ты не хотел скандала и потому ради своей драгоценной карьеры решил от нее избавиться. А теперь тебя вздернут, мерзавец.

– Успокойтесь! – твердо и властно произнес Пуаро. – Это еще не конец. И я, Эркюль Пуаро, намерен кое-что сказать. Мой друг Тони Чепелл, представляя меня вам, пошутил, будто я оказался здесь, чтобы раскрыть преступление. Отчасти он оказался прав. Я действительно рассчитывал найти преступника, потому и пришел сюда, но не раскрыть, а предотвратить преступление. И я его предотвратил. План был великолепный, лишь мое присутствие помешало привести его в исполнение. Убийце пришлось на ходу перестраиваться, а я, когда погас свет, успел кое-что быстренько шепнуть на ухо мадемуазель. Мадемуазель Паулина умна и схватывает мгновенно и прекрасно справилась со своей ролью. Мадемуазель, не будете ли вы любезны – поднимите голову и покажите всем, что вы остаетесь в добром здравии.

Паулина выпрямилась и неуверенно рассмеялась.

– Воскресение Паулины, – сказала она.

– Паулина… Дорогая…

– Тони!

– Дорогая моя!

– Ангел мой!

– Я… Я ничего не понимаю, – еле выговорил Бартон Рассел.

– Я вам помогу, мистер Бартон Рассел. Ваш план не удался.

– Мой план?

– Вот именно, ваш план. Вы единственный человек, у которого на тот момент, когда погас свет, есть алиби. Вы единственный вышли из-за стола, мистер Бартон Рассел. Однако в темноте вы вернулись, обошли с бутылкой шампанского стол, подсыпали Паулине яд, а потом, нагнувшись над бокалом Картера, сунули ему в карман пакетик. Да-да, сыграть роль официанта в темноте, к тому же когда внимание всех обращено к сцене, несложно. Это и есть истинная причина, по которой вы сегодня даете обед. Лучшее место для убийства, чем людный зал ресторана, трудно придумать.

– Что за… Какого черта я стал бы убивать Паулину?

– Вполне вероятно, из-за денег. Ведь после смерти жены опекун Паулины вы. Вы сами напомнили сегодня об этом. Сейчас Паулине двадцать. Через год или, может быть, раньше, случись ей вскоре выйти замуж, вам пришлось бы представить отчет о выполнении своих обязанностей. Смею предположить, что для вас это связано с неприятностями. Вероятно, вы растратили ее деньги. Не могу судить, мистер Бартон Рассел, убили ли вы таким же способом свою жену или это было действительно самоубийство, которое лишь подсказало вам план, но вот что вы предприняли попытку убийства сегодня вечером здесь, это я знаю наверняка. Будете ли вы отданы под суд или нет, решать мисс Паулине.

– Нет, не будет, – сказала Паулина. – Пусть убирается с глаз долой, пусть вообще убирается подальше из Англии. Мне не нужен скандал.

– Советую вам последовать ее совету, и как можно скорее, мистер Бартон Рассел, а впредь будьте поосторожнее.

С перекошенным от гнева лицом Бартон Рассел поднялся из-за стола.

– Черт бы тебя побрал, бельгийский выскочка!

Вне себя от злости, он направился к выходу.

– Вы были великолепны, месье Пуаро…

– Это вы, мадемуазель, вы были великолепны. Так небрежно опрокинуть шампанское и притвориться мертвой!

– Фу, – Паулина передернула плечами. – У меня до сих пор мороз по коже.

Пуаро мягко сказал:

– Признайтесь, ведь это вы позвонили мне по телефону, не так ли?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. Что-то было не так… Я чего-то боялась, не знала чего, но мне все равно было страшно. Бартон сказал, что намерен дать обед в память Ирис. Я видела, что он что-то задумал, только не понимала что. Он… он вел себя так странно и так волновался, будто что-то непременно должно было произойти, что-то ужасное… Хотя, конечно, мне и в голову не пришло, что он решил отправить меня на тот свет.

– Что же дальше, мадемуазель?

– Потом я вспомнила о вас. И подумала, вдруг ваше присутствие нарушит его планы. Я решила позвонить и… коли вы… э-э… иностранец… решила притвориться, будто мне грозит опасность, напустить таинственности, и тогда, может быть, наверное…

– Вы решили, будто я люблю мелодраму? Именно это и привело меня в недоумение. По телефону вы говорили чересчур театрально, но в голосе все же слышна была настоящая тревога. Тем не менее, когда я приехал, вы наотрез отказались признаться, что звонили.

– Ничего другого мне не оставалось. Я не хотела, чтобы вы догадались, что это была я.

– Ах вот как! Тем не менее я догадался. Хотя и не сразу. Но очень скоро, как только понял, что заранее узнать о том, какие цветы будут на столе, могли только два человека – мистер Бартон Рассел и вы.

Паулина согласно кивнула.

– Я слышала, как он велел поставить в вазу желтые ирисы, – сказала она. – Именно из-за цветов, а еще потому, что стол он заказал на шестерых, а приглашенных вместе с ним было пятеро, я и заподозрила… – Паулина осеклась и прикусила губу.

– Заподозрили что, мадемуазель?

Медленно Паулина произнесла:

– Я боялась… Я думала, он что-то готовит для мистера Картера.

Стивен Картер закашлялся. Потом медленно, но решительно он поднялся из-за стола.

– Э-э… гм… вынужден… гм… благодарю вас, месье Пуаро. Очень вам обязан. Уверен, если я вас покину, меня поймут. Сегодняшний обед был… несколько утомителен.

Глядя вслед его удаляющейся спине, Паулина с горечью произнесла:

– Я его ненавижу. Я так и думала, что все из-за него… Из-за него Ирис покончила с собой. Или это Бартон убил ее из-за него. Ах, как все отвратительно…

Пуаро ласково сказал:

– Забудьте о них, мадемуазель, забудьте. Оставьте прошлое в прошлом. Думайте о настоящем.

– Да, конечно, вы правы… – пробормотала Паулина.

Пуаро повернулся к Лоле Вальдес:

– Сеньора, за этот вечер я успел осмелеть. Не согласитесь ли вы со мной потанцевать?

– О, с удовольствием. Вы… сегодня вы победитель, месье Пуаро. Я непременно иду с вами танцевать.

– Вы очень любезны, сеньора.

Тони с Паулиной остались вдвоем. Они потянулись друг к другу через стол.

– Паулина, дорогая.

– Ах, Тони, сегодня весь день я вела себя, как отвратительная злючая кусачая кошка. Неужели ты меня простишь?

– Ангел мой! Слышишь, опять «Наш вечер». Идем потанцуем.

И они закружились в танце, улыбаясь друг другу и негромко в такт подпевая:

Цветок магнолии

1

Винсент Истон стоял на вокзале Виктория под часами и ждал. То и дело он поднимал голову и взглядывал на стрелки.

– Сколько раз здесь мужчина ждал женщину, которая так и не пришла?

Его пронзила вдруг острая боль. Что, если Тео действительно не придет, что, если она передумала? Женщины часто меняют решение. Уверен ли он в ней, был ли он вообще в ней уверен? Что он о ней знает? Она с самого начала казалась ему загадкой. В ней словно было две женщины: одна – звонкая, обаятельная, жена Ричарда Даррелла, и другая – тихая, загадочная, та, с которой он гулял в саду в Хеймер-Клоз. Эта была похожа на цветок магнолии – в голову Винсенту пришло только такое сравнение; может быть, оттого, что именно под магнолией он ощутил ее первый восхитительный, незабываемый поцелуй. Магнолия цвела, воздух был полон сладким ароматом, и два благоуханных, бархатных лепестка медленно слетели вниз и коснулись ее запрокинутого лица, такого же светлого, нежного и безмолвного, как лепестки. Цветок магнолии – удивительный, загадочный и благоуханный.

Это случилось две недели назад, через два дня после того, как он впервые ее увидел. А теперь он стоял и ждал, чтобы она пришла навсегда. Снова он ощутил укол сомнения. Она не придет. Как он мог на это надеяться? Ей пришлось бы потерять слишком многое. Прекрасная миссис Даррелл не может себе позволить взять и сбежать от мужа. Разразился бы страшный скандал, какой не забылся бы никогда. Есть куда более простые и более приемлемые способы добиться того же самого, например, спокойно развестись.

Но тогда они не подумали о разводе, во всяком случае, он не подумал. Интересно, пришла ли эта мысль в голову ей? Он и понятия не имел, о чем она думает. Тогда он робко попросил ее уехать с ним, очень робко – в конце концов, кто он такой? Никто, просто выращиватель апельсинов, каких в Трансильвании тысячи. Что за жизнь он может предложить ей, ей, привыкшей блистать в Лондоне! Но ему захотелось этого так отчаянно, что он все же решился.

Она согласилась спокойно, без колебаний, без возражений, будто он предлагал ей сделать самую простую на свете вещь.

– Завтра? – сказал он, потрясенный, едва веря ушам.

И она пообещала уехать с ним завтра тем тихим надтреснутым голосом, какого он ни разу не слышал на светских приемах, где она выговаривала слова всегда очень звонко и весело. Увидев ее впервые, он сравнил ее с бриллиантом, вспыхивавшим огнем, отраженным сотнями граней. Но после их первого поцелуя и первого объятия она удивительно переменилась, обретя жемчужную нежность, нежность светлого, кремового лепестка.

Пообещала. А теперь он стоял и ждал, чтобы она исполнила то, что пообещала.

Винсент снова взглянул на часы. Если сейчас она не появится, то они опоздают на поезд.

Его охватило отчаяние. Она не придет! Конечно, не придет. Какой же он дурак, что поверил! Что такое обещание? Он вернется в гостиницу и найдет там письмо с объяснениями, с возмущениями и со всеми теми словами, которые говорят все женщины, когда ищут себе оправдание.

Он почувствовал гнев, гнев и горечь разочарования.

И тут он увидел, что она идет по платформе, и на губах у нее улыбка. Она шла спокойно, не торопясь, как человек, у которого впереди целая вечность. Она была в черном, мягко облегающем фигуру платье, в маленькой черной шляпке, которая так удивительно шла к ее бледному, нежному лицу.

Он невольно схватил ее за руку, глупо забормотал:

– Значит, ты все же пришла, все же пришла.

– Конечно.

Как спокойно прозвучал ее голос! Как спокойно!

– Я подумал, ты не придешь, – сказал он, тяжело дыша и отпуская ее руку.

Глаза ее широко открылись – большие прекрасные глаза. В них было удивление, удивление ребенка.

– Почему?

Он ничего не ответил. Он поискал глазами и подозвал проходившего мимо носильщика. Оставалось очень мало времени. Он засуетился, захлопотал. Потом они сели в свое купе, и мимо поплыли серые здания южных окраин.

2

Перед ним напротив сидела Теодора Даррелл. Она принадлежала ему. Теперь он понял, до какой степени не верил в это, не верил до самой последней минуты. Не смел. В ней было нечто ускользающее, волшебное, и это его пугало. Быть не могло, чтобы такая женщина стала вдруг принадлежать ему.

Но страхи остались позади. Безвозвратный шаг был сделан. Винсент снова на нее посмотрел. Она сидела в углу, откинувшись на спинку. На губах бродила легкая улыбка, веки были опущены, черные длинные ресницы отбрасывали на нежные щеки темные полукруги теней.

Винсент подумал:

«Где она сейчас? О чем думает? Обо мне? О муже? Что вообще она думает о своем муже? Вспомнила ли о нем хоть раз? Любила ли хоть когда-нибудь? Ненавидит его или он ей безразличен? – И с горечью понял: – Не знаю. И никогда не узнаю. Я ее люблю и ничего не знаю – ни о чем она думает, ни что чувствует».

Мысли его то и дело возвращались к Ричарду Дарреллу. Винсент знал немало замужних женщин, которые только и ждали повода, чтобы заговорить о мужьях, о том, как их не понимают, не ценят. Мелькнула циничная фраза: это самый удобный гамбит.

Но Теодора ни разу не заговорила о муже, разве что случайно и вскользь. Сам Истон знал о Даррелле не больше всех остальных. Даррелл был человек известный, красивый, обаятельный и беспечный. Его все любили. На первый взгляд у него с женой были прекрасные отношения. «Но это еще ни о чем не говорит, – подумал про себя Винсент. – Тео слишком хорошо воспитана, на людях она не покажет виду, даже если ей что-то не по душе».

Между ними не было произнесено ни слова. С того самого вечера, когда они впервые встретились и вместе молча гуляли в саду, касаясь друг друга плечами, и он вдруг почувствовал, как вздрогнула у нее рука от его прикосновения. Они не разговаривали, не объяснялись. Она молча ответила на поцелуй, трепещущая, онемевшая, отбросившая тот сверкающий блеск, которым восхищался весь Лондон, нежная и прекрасная. И потом она ни разу не заговорила о муже. И Винсент был ей лишь благодарен. Она не пыталась оправдать ни себя, ни его, и он этому только радовался.

Но теперь ему стало тревожно. И снова почувствовал страх, оттого что ничего не знает об этой странной женщине, которая так легко согласилась соединить свою жизнь с его. Теперь он испугался.

Чтобы успокоиться, в невольном порыве он подался вперед и положил ладонь на обтянутое черной тканью колено. И вновь ощутил мгновенно охвативший ее трепет, и взял ее руку в свою. Склонившись над ней, он долго целовал вздрагивавшие в ответ пальцы. Поднял глаза, встретился взглядом с ней, и страх пропал.

Он откинулся на спинку сиденья. Больше ему не нужно ничего на свете. Она рядом. Она принадлежит ему. И он смог спокойно сказать, спокойно, почти весело:

– Почему ты все время молчишь?

– Разве?

– Да. – Он помолчал и добавил серьезно: – Ты уверена, что… не жалеешь?

Ее глаза широко раскрылись.

– Нет! Нет, конечно.

Он не усомнился в ответе. Он услышал в нем искренность.

– О чем ты думаешь? Мне хочется знать.

Тихо она сказала:

– Я думаю о том, что мне страшно.

– Страшно? Чего ты боишься?

– Счастья.

Он пересел к ней, обнял и поцеловал нежное лицо и шею.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я люблю тебя, люблю.

Она ответила на его поцелуй и прижалась.

Он вернулся на свое место. Взял журнал, и она тоже. Но то и дело оба вскидывали глаза, и их взгляды встречались поверх страниц. Потом оба они улыбнулись.

Поезд прибыл в Дувр в начале шестого. Они должны были переночевать в гостинице и на следующий день пароходом отправиться на континент. Они вошли в номер. В руках у него были вечерние газеты, и он небрежно бросил их на столик. Двое носильщиков внесли багаж и удалились.

Тео, стоявшая возле окна, повернулась. И в ту же секунду оказалась в его объятиях. В дверь осторожно постучали, и они разошлись в разные стороны.

– Черт побери, – сказал Винсент, – кажется, нас никогда не оставят в покое.

Тео улыбнулась.

– Да, похоже, – тихо сказала она.

Она опустилась на диван и открыла газету.

В дверь стучал официант, который принес чай. Он накрыл столик, придвинул ближе к дивану, где сидела Тео, окинул комнату взглядом, проверяя, все ли он сделал, и удалился.

Винсент, выходивший на минутку в соседнюю комнату, вернулся в гостиную.

– А теперь мы выпьем чаю, – весело начал было он, но вдруг замер посреди комнаты. – Что случилось? – спросил он.

Тео сидела не шелохнувшись. Она сидела прямая, глядя перед собой невидящими глазами, и в лице не было ни кровинки.

Винсент бросился к ней.

– В чем дело, милая моя?

Вместо ответа она развернула перед ним газетный лист и ткнула пальцем в заголовок.

Винсент взял газету.

– «Крах компании «Хобсон, Джекилл и Лукас», – прочел он.

Он смутно вспомнил, что где-то ему уже попадалось это название, но не помнил где. Он вопросительно взглянул на Тео.

– «Хобсон, Джекилл и Лукас» – это Ричард, – объяснила она.

– Твой муж?

– Да.

Винсент снова принялся читать и между строк прочел все, о чем автор пока не решался сказать. Понял, что означают фразы: «неожиданный крах», «должны последовать разоблачения».

Услышав ее движение, Винсент вскинул глаза. Тео стояла перед зеркалом и надевала свою маленькую черную шляпку. Он шагнул к ней, она обернулась. Глаза ее смотрели прямо.

– Винсент, я должна вернуться.

Он попытался ее обнять.

– Тео… не делай глупости.

Без выражения она лишь повторила:

– Я должна вернуться.

– Но…

Она показала на упавшую на пол газету.

– Это банкротство. Чтобы сбежать, из всех дней я выбрала именно этот, я не могу.

– Но когда ты уезжала, ты ничего не знала. Будь же благоразумной.

Она печально покачала головой:

– Ты не понимаешь. Я не могу.

Он попытался ее переубедить. Странно, как эта женщина, такая нежная, такая податливая, могла оказаться вдруг неколебимой. Она не спорила, не возражала. Он сказал ей все, что хотел. Он ее обнял, пытаясь воззвать к страсти, но и встретив нежные затрепетавшие в ответ губы, ощутил ту твердость, сломить которую оказался не в силах.

Наконец, измученный и разбитый, он ее отпустил. Умолял и сетовал, упрекал в бессердечии. Она слушала молча, без возражений, глядя печально и тихо. Наконец его охватила ярость, и он высказал в это безмолвное тихое лицо все злые слова, какие только смог придумать, с одним лишь желанием сделать ей больно и заставить упасть на колени.

Наконец поток слов иссяк, сказать было больше нечего. Он сел, обхватил голову руками, тупо глядя на красный ковер. Возле двери Теодора оглянулась, черная тень с мертвенно-бледным лицом.

Все было кончено.

Она сказала спокойно:

– Прощай, Винсент.

Он ничего не ответил.

Дверь открылась и снова захлопнулась.

3

Дарреллы жили в Челси, в старом красивом доме, окруженном маленьким садом. На лужайке перед фасадом росла магнолия, черная, закопченная, но все же магнолия.

Три часа спустя после прощания в Дувре Тео остановилась возле дверей дома и посмотрела на дерево. Неожиданно на губах ее заиграла слабая улыбка.

Она поднялась прямиком в кабинет, который был в задней части дома. Ричард Даррелл, красивый молодой человек, ходил по комнате, меряя ее шагами, и лицо его было искажено отчаянием.

Увидев Тео, он с облегчением воскликнул:

– Слава богу, Тео, ты вернулась! А мне сказали, ты собрала вещи и уехала.

– Я прочла новости и вернулась.

Ричард Даррелл обнял ее за талию и привлек рядом с собой на диван. Они посидели обнявшись. Наконец Тео просто, как ни в чем не бывало, освободилась от его руки.

– Плохи ли у нас дела, Ричард? – спокойно спросила она.

– Хуже не бывает, так что сама понимаешь.

– Рассказывай.

Он встал и снова принялся ходить по комнате. Тео молча следила за ним глазами. Ему и в голову не могло прийти, что то и дело кабинет расплывался перед ее взором, голос мужа глох, отдалялся, и Тео видела перед собой другую комнату и другое лицо.

Все же ей удалось заставить себя выслушать мужа и понять, что же произошло. Ричард снова подошел и сел рядом.

– К счастью, – закончил он, – все, что принадлежит тебе по брачному договору, не подлежит аресту. Дом тоже.

Тео задумчиво кивнула головой.

– Значит, в любом случае это у нас останется, – сказала она. – Значит, все не так плохо. Ты начнешь все сначала, только-то и всего.

– Н-да. Совершенно верно. Да.

– Это все, Ричард? – мягко спросила она. – Это все?

На мгновение он было заколебался, потом сказал:

– Что же еще? Что может быть еще хуже?

– Не знаю, – сказала Тео.

– Все будет хорошо, – сказал Ричард так, словно старался успокоить не столько жену, сколько себя. – Разумеется, все будет хорошо.

Неожиданно он ее обнял.

– Я рад, что ты вернулась, – сказал он. – Теперь, когда ты со мной, все и впрямь будет хорошо. Что бы ни случилось, у меня есть ты, правда?

Тихо она сказала:

– Да, у тебя есть я.

И на этот раз не отвела его руки.

Он поцеловал, притянул ее к себе, как будто близость жены придавала ему сил.

– У меня есть ты, Тео, – вдруг повторил он, и она, как и в первый раз, ответила:

– Да, Ричард.

Он соскользнул с дивана на пол к ее ногам.

– Я устал, – пробормотал он. – Господи, что за день! Кошмар! Я не знал, что делать, если ты не вернешься. В конце концов, жена – это жена, ведь так?

Она ничего не сказала, только молча кивнула в знак согласия.

Он положил голову к ней на колени. И вздохнул, будто измучившийся ребенок.

Тео снова подумала: «Он рассказал не все. Что же он утаил, что это может быть?»

Машинально она погладила его черные гладкие волосы – как мать, которая утешает ребенка.

Ричард тихо пробормотал:

– Теперь, когда ты со мной, все будет хорошо. Ты меня не оставишь.

Дыхание его стало ровнее. Ричард уснул. Тео сидела молча, и рука ее все еще гладила его волосы.

А глаза смотрели прямо перед собой в темноту, ничего не видя.

– Ричард, тебе не кажется, – сказала Теодора, – что было бы лучше рассказать все?

Это было три дня спустя. Перед обедом они сидели в гостиной.

Ричард вздрогнул и покраснел.

– Не понимаю, о чем ты, – отозвался он.

– Разве?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Разумеется, я не посвящал тебя… в детали.

– Но не кажется ли тебе, если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, что мне следует знать все до конца?

Он ответил ей странным взглядом.

– С какой стати ты решила, будто я нуждаюсь в твоей помощи?

Теодора удивилась:

– Дорогой мой Ричард, я твоя жена.

Он улыбнулся неожиданно прежней обаятельной, беспечной улыбкой.

– Да, Тео, ты моя жена. Очень красивая, между прочим, жена. Терпеть не могу некрасивых женщин.

Он заходил по комнате, она знала эту его привычку и знала, так он ходит только тогда, когда его что-то тревожит.

– Не стану отрицать, ты права, – неожиданно сказал Ричард. – Есть, действительно есть кое-что еще.

Он умолк.

– Я слушаю тебя.

– Черт побери, с женщинами так трудно разговаривать! Вы всегда все переиначите. Странно, правда, а?

Тео не ответила.

– Видишь ли, – сказал Ричард, – закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Вполне возможно, что я совершил… э-э… поступок, с точки зрения нравственности честный и правильный, но с точки зрения закона, скажем так, недопустимый. В девяти случаях из десяти это идет как по маслу, но на десятый… я оказался на крючке.

Тео поняла. «Странно, я не удивилась, – подумала она. – Неужели я давно знаю, что Ричард нечестен?»

Ричард продолжал. Объяснял он пространно. В длинных, цветистых фразах Тео едва улавливала смысл. Она поняла, что речь идет о земельных участках в Южной Африке. Но кого и как он обманул, Ричард так и не сказал. С точки зрения нравственности, заверил он, все в порядке и даже более чем, но с точки зрения закона, да, не будем закрывать глаза, здесь есть к чему придраться, и потому ее мужу теперь грозит судебное преследование.

Продолжая говорить, он то и дело бросал на жену быстрые взгляды. Он нервничал и суетился. И подыскивал оправдания, словно не замечая того, что заметил бы и ребенок. Наконец, оборвав себя на полуслове, он вдруг неожиданно замолчал. Может быть, причиной тому была печаль на лице Тео. Он упал в кресло возле камина и закрыл руками лицо.

– Это и в самом деле все, Тео, – сдавленно проговорил он. – Что ты теперь сделаешь?

Поколебавшись мгновение, она подошла, опустилась перед ним на колени и заглянула в глаза.

– Что тут сделаешь, Ричард? Что сделаешь?

Он привлек ее к себе.

– Ты все поняла? Ты меня не оставишь?

– Нет, конечно, дорогой. Нет, конечно.

Невольно, тронутый искренностью ее слов, Ричард сказал:

– Я вор, Тео. Если называть вещи своими именами, я вор.

– Значит, я жена вора. И мы либо утонем, либо выплывем вместе.

Они помолчали. Вдруг Ричард с прежней беспечностью произнес:

– Знаешь, Тео, я кое-что придумал, но об этом поговорим позже. За обедом. Пора идти переодеться. Надень, пожалуйста, то кремовое платье, ну ты знаешь, от Кейло.

Тео вопросительно подняла брови:

– Дома?

– Да, да, я все понимаю. Но оно мне нравится. Будь хорошей девочкой, надень его для меня. Мне так приятно видеть тебя в нем.

Тео спустилась к обеду в платье от Кейло. Это было прозрачное платье кремового, с золотой нитью шелка, на светлой розоватой подкладке, придававшей ему теплоту. Низкое декольте глубоко открывало спину, подчеркивая красоту и белизну шеи и плеч Теодоры. В этом платье она и впрямь напоминала цветок магнолии.

Ричард одобрительно посмотрел на жену.

– Славная девочка. Знаешь, Тео, в этом платье ты выглядишь просто потрясающе.

Они сели за стол. Весь обед Ричард нервничал и, что в последнее время было на него не похоже, шутил, и по любому поводу смеялся, словно пытаясь отвлечься от снедавших его мыслей. Несколько раз Тео пробовала вернуться к дневному разговору, но муж упорно менял тему.

Потом вдруг, когда уже было она поднялась, чтобы отправиться спать, он неожиданно перешел к самому главному:

– Погоди. Мне нужно тебе кое-что сказать. Это как раз о том, о чем ты спрашивала.

Тео снова села.

Он быстро заговорил. Если только им чуть-чуть повезет, все можно уладить. Он отлично спрятал концы в воду. Но вот одни бумаги… если они попадут в руки… Ричард многозначительно замолчал.

– Бумаги? – недоуменно переспросила Тео. – Ты хочешь сказать, их нужно уничтожить?

Ричард скривился.

– Я, конечно, уничтожил бы их, если бы они были у меня. В том-то и дело, черт побери!

– У кого же они?

– У человека, с которым мы знакомы оба. У Винсента Истона.

Тео едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Она вовремя взяла себя в руки, но это не ускользнуло от внимания Ричарда.

– Я заподозрил, что они попали к нему. Потому и обхаживал его тут. Помнишь, я просил тебя быть с ним любезной?

– Помню, – сказала Тео.

– Подружиться с ним все же мне не удалось. Не знаю почему. Но ты-то ему понравилась. По-моему, даже очень.

– Да, это так, – очень ясным голосом сказала Тео.

– Отлично! – весело подхватил Ричард. – Очень хорошо. Теперь ты понимаешь, к чему я веду? Я уверен, если к Истону отправишься ты, если ты попросишь его отдать бумаги, он не сумеет отказать. Красивой женщине, видишь ли, отказать трудно.

– Я не могу, – быстро сказала Тео.

– Вздор.

– Об этом не может быть и речи.

Лицо мужа пошло пятнами. Он разозлился.

– Дорогая моя девочка… По-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, до какой степени это важно. Меня, может быть, посадят в тюрьму. Понимаешь, крах, позор…

– Винсент Истон не станет использовать документы против тебя. Я уверена.

– Дело не в этом. Сам он вряд ли осознаёт, что у него в руках улика против меня. Но если кто-нибудь соотнесет эти бумаги с последними сделками… Там цифры. Ах, не будем вдаваться в подробности! Достаточно знать, что пока он не понимает, в чем дело, он может погубить меня невольно.

– Съезди к нему сам. Напиши ему, наконец.

– Ну вот как с тобой разговаривать! Нет, Тео, у нас только один выход. Только одна надежда. Ты. Ты мой козырь. Ты моя жена. Ты обязана мне помочь. Поезжай к Истону. Немедленно…

Тео не удержалась от вскрика:

– Не сейчас. Может быть, завтра.

– Господи, Тео, неужели ты не в состоянии смотреть правде в глаза? Завтра может быть уже слишком поздно. Если ты отправишься сейчас… немедленно… к Истону. – Он заметил, как она вздрогнула, и сказал примирительно: – Я понимаю, девочка моя, все понимаю. Все так отвратительно. Но это вопрос жизни и смерти. Тео, ты ведь не хочешь меня погубить? Ты сказала, ты сделаешь все, чтобы помочь…

Словно со стороны, Тео услышала свой ровный безжизненный голос:

– Но не это. У меня есть причины.

– Вопрос жизни и смерти, Тео. Я не шучу. Смотри.

Он выдвинул ящик письменного стола и достал револьвер. Если в жесте его и было нечто театральное, Тео не заметила.

– Или ты едешь, или я застрелюсь. Я не вынесу позора. Если ты не выполнишь мою просьбу, утром найдешь меня мертвым. Клянусь, это святая правда.

Тео тихо вскрикнула:

– Нет, Ричард, только не это!

– Тогда помоги мне.

Он швырнул револьвер на стол, подошел к ней и встал на колени.

– Тео, радость моя, если ты любишь меня, если ты любила меня хоть когда-нибудь, сделай это. Ты моя жена, и мне некого больше просить о помощи.

Он говорил и говорил, упрашивал, умолял. Наконец, снова словно со стороны, Тео услышала себя:

– Хорошо, я поеду.

Ричард вышел с ней за порог и усадил в такси.

4

– Тео!

От неожиданности Винсент Истон в восторге вскочил с места. Она осталась стоять на пороге. На плечах у нее была накидка белого горностая. Никогда, подумал Истон, никогда она еще не была так красива.

– Ты все-таки пришла!

Она подняла руку, остановив его жестом.

– Нет, Винсент, это не то, что ты думаешь, – тихо и быстро проговорила она. – Меня прислал муж. Он думает, у тебя есть какие-то документы, которые могут его погубить. Я пришла за ними.

Винсент спокойно взглянул ей в лицо. Потом коротко рассмеялся.

– Так вот оно в чем дело! Позавчера мне сразу показалось, будто я слышал где-то это название, «Хобсон, Джекилл и Лукас», но тогда я не вспомнил где. Кроме того, я не знал, что твой муж имеет какое-то отношение к этой фирме. Меня действительно просили здесь кое-что выяснить. Но я решил, что проворовался кто-то из мелких служащих. Мне в голову не пришло заподозрить человека с таким положением.

Тео промолчала. Винсент вопросительно взглянул на нее.

– Но это ничего не меняет, не так ли? – спросил он. – Тебя не останавливает то, что твой муж… э-э… мошенник?

Она покачала головой.

– Не понимаю, – сказал Винсент. Потом спокойно добавил: – Будь любезна, подожди немного. Я принесу бумаги.

Тео села в кресло. Винсент прошел в соседнюю комнату. Быстро вернулся и принес небольшой пакет.

– Спасибо, – сказала Тео. – У тебя есть спички?

Он протянул ей коробок. Тео опустилась на корточки возле камина. Когда бумаги превратились в кучку пепла, она поднялась.

– Спасибо, – еще раз сказала она.

– Не за что, – вежливо отозвался Винсент. – Позволь проводить тебя до такси.

Он усадил ее в машину, и Тео уехала. Короткая, странная, холодная встреча. Они едва осмелились взглянуть друг другу в лицо. Что ж, значит, теперь действительно конец. Он уедет далеко, за границу, и постарается все забыть.

Тео смотрела в окно, потом повернулась к водителю. Сразу вернуться в Челси было выше ее сил. Нужно было прийти в себя. Снова увидеть Винсента было невыносимо. Если бы, если бы… Но она взяла себя в руки. Мужа она не любит, но свой долг помнит. Он повержен, и его нельзя бросить. Что бы он там ни сделал, он любит жену, и если он и совершил преступление перед обществом, то перед ней он чист.

Такси колесило по широким улицам Хэмпстеда. Выехав на пустырь, Тео попросила остановиться и вместе с водителем вышла и долго стояла, вдыхая свежий, прохладный воздух. Наконец она пришла в себя. Такси быстро вернулось в Челси.

Ричард встретил ее в холле.

– Ну и долго же тебя не было, – недовольным тоном произнес он.

– Разве?

– Да… Чересчур. Ты… Ты в порядке?

Он пошел следом за ней, и в глазах его светилось любопытство. Руки дрожали.

– Ты… ты в порядке, а? – снова спросил он.

– Я их сожгла сама.

– О!

Она прошла в кабинет и села в глубокое кресло. Лицо ее было мертвенно-бледное, плечи ссутулились. «Если бы можно было сейчас уснуть и никогда, никогда больше не проснуться!» – подумала она.

Ричард наблюдал за женой. И то и дело смущенно отводил глаза. Тео ничего не замечала. Ей было не до него.

– Все прошло как надо?

– Я уже сказала.

– Ты уверена, что это были именно те бумаги? Ты проверила?

– Нет.

– Но…

– Говорят тебе, это были те бумаги. Оставь меня в покое, Ричард. На сегодня хватит.

Ричард нервно заерзал.

– Конечно, конечно. Я понимаю.

Он забегал по комнате. Вдруг подошел к жене, положил руку ей на плечо. Она вздрогнула и стряхнула ее.

– Не трогай меня. – Она попыталась рассмеяться. – Прости, Ричард. Нервы на пределе. Я не могу, не трогай.

– Понимаю.

Он снова забегал по комнате.

– Тео! – вдруг воскликнул он. – Прости меня.

– О чем ты? – Она подняла глаза, чего-то неожиданно испугавшись.

– Мне не следовало отпускать тебя одну почти ночью. Я не подумал, что ты… что ты можешь подвергнуться…

– Подвергнуться? Чему? – Она рассмеялась. Слово показалось ей забавным. – Ты ничего не знаешь! Ничего не знаешь, Ричард!

– Чего я не знаю?

Строго, глядя перед собой, Тео произнесла:

– Не знаешь, чего мне стоила эта ночь.

– Господи! Тео! Я не хотел… Ты… ты сделала это ради меня? Свинья! Тео… Тео… Я не знал. Даже не предполагал. Господи!

Он опустился перед ней на колени, обнял, и она снова взглянула на него с легким удивлением, словно наконец начала понимать, о чем он говорит.

– Я… Я не хотел…

– Чего ты не хотел, Ричард?

От ее тона он вздрогнул.

– Скажи. Скажи, чего ты не хотел?

– Тео, давай больше не будем об этом. Не хочу ничего знать. Не хочу даже думать.

Наконец очнувшись, она внимательно посмотрела на мужа. Четко и сухо сказала:

– Ты не хотел… А что, по-твоему, произошло?

– Ничего не произошло, Тео. Будем считать, ничего не произошло.

Она сидела не двигаясь, пока смысл слов, сказанных мужем, не дошел до нее окончательно.

– Ты решил, будто…

– Я не хочу…

Она перебила:

– Ты решил, будто Винсент Истон запросил за свои бумаги определенную цену? И решил, будто я… расплатилась?

Тихо и неуверенно Ричард проговорил:

– Мне и в голову не пришло, что он окажется из таких.

5

– Разве? – Тео испытующе взглянула на мужа. Он опустил глаза. – Почему же тогда ты попросил меня надеть сегодня это платье? Почему отправил меня так поздно одну? Ты догадался, что я ему нравлюсь. Ты решил спасти свою шкуру, спасти любой ценой, даже ценой моей чести.

Она поднялась.

– Теперь-то я поняла. Ты с самого начала думал именно об этом. Во всяком случае, не исключил такой возможности, но это тебя не остановило.

– Тео…

– Не отрицай, Ричард. Все эти годы я думала, будто знаю тебя. Став твоей женой, я быстро поняла, что ты далеко не так честен, как думают. Но надеялась, что ты честен хотя бы по отношению ко мне.

– Тео…

– Можешь ли ты, глядя мне в глаза, сказать, что я не права?

Он не смог ответить ни слова.

– Послушай, Ричард. Я хочу тебе кое-что рассказать. Три дня назад, в тот самый день, когда на тебя обрушились все эти неприятности, слуги сказали тебе, будто я уехала. Это была только часть правды. Я действительно уехала, но вместе с Истоном.

Ричард промямлил что-то нечленораздельное. Она не дала себя перебить.

– Погоди. Мы уже были в Дувре. Случайно я прочла газету и поняла, что произошло. И, насколько тебе известно, вернулась.

У нее перехватило горло.

Ричард схватил Тео за руку. Впился глазами в лицо жены.

– Ты вернулась… на время?

Она горько, коротко рассмеялась.

– Я вернулась, как ты сказал тогда, вовремя, Ричард.

Он выпустил ее руку. Он встал у камина, вскинул голову. Он был красив и на вид даже благороден.

– В таком случае, – сказал он, – я прощаю тебя.

– А я нет.

Три слова упали сухо. В тихой комнате они прозвучали, как взрыв бомбы. Ричард рванулся вперед, вытаращив глаза, челюсть отвисла, отчего красивое его лицо приобрело нелепое выражение.

– Ты… э-э… Что ты сказала, Тео?

– Я сказала, что не прощу тебя! Оставив тебя ради другого мужчины, я тоже согрешила. Пусть не на деле, а в мыслях, но это то же самое… Если я и согрешила, то сделала это ради любви. Ты и сам не всегда был мне верен. Да, я все знаю. Я прощала тебя, потому что думала, будто ты все равно меня любишь. Но то, что ты сделал сегодня, это ни на что не похоже. Это отвратительно, Ричард. Ни одна женщина не смогла бы тебя простить. Ты отдал меня, свою собственную жену, чтобы избегнуть неприятностей.

Она подобрала накидку и направилась к двери.

– Тео, – промямлил он, – куда ты собралась?

Она оглянулась через плечо.

– За все в жизни нужно платить, Ричард. Я за грех заплачу одиночеством. А ты… Что ж, ты играл всем, что любишь, и проиграл.

– Куда ты? Зачем?

Она вздохнула.

– Я свободна. Здесь меня ничто больше не держит.

Он услышал, как хлопнула дверь. Прошли несколько минут или вечность? Что-то мелькнуло в окнах – это закружились последние лепестки магнолии, нежные и благоуханные.

Случай в Поллензе

Сойдя в Пальме на берег с борта парохода Барселона – Майорка, мистер Паркер Пайн тут же натолкнулся на первое препятствие. В гостиницах не было мест. Единственное, что смогли для него сделать в гостинице, расположенной в самом центре города, это подыскать ему душный, похожий на кладовку номер с окнами во двор. Мистер Паркер Пайн остался все равно недоволен. Владелец гостиницы к недовольству привык.

– А что вы хотите? – сказал он, пожав плечами.

Пальма – популярный курорт. Выгодный валютный курс. Англичане и американцы все теперь зимой рвутся на Майорку. Гостиницы переполнены. Вряд ли господин из Англии найдет себе что-нибудь лучше, разве что в Форменторе, где цены такие, что пугают даже иностранцев.

Мистер Паркер Пайн съел в одиночестве булочку, выпил кофе, а потом отправился осматривать здешний собор и прочие архитектурные достопримечательности, но настроение было испорчено.

Тогда он завел разговор с любезным на вид таксистом, который с большим трудом, мешая родной испанский с ломаным французским, сумел все-таки рассказать о достоинствах и недостатках проживания в Соллере, Алькудии, Поллензе и Форменторе, где гостиницы тоже есть, но дорогие безумно.

Мистер Паркер Пайн захотел уяснить, что такое «безумно».

Говорят, ответил таксист, цены на гостиницы выросли там так, что это уже просто глупость, это просто нелепость – не знают они, что ли, что иностранцы и рвутся к нам только из-за дешевизны, из-за чего же еще?

Мистер Паркер Пайн сказал, разумеется, из-за дешевизны, но тем не менее сколько стоит номер в Форменторе?

Не поверите!

Вероятно. И все же – сколько он стоит?

Наконец водитель внял просьбам и произнес цифру. Мистеру Паркеру Пайну, который только недавно вернулся из путешествия в Иерусалим и Египет, потратив там целое состояние, она не показалась такой уж безумной.

Решение было принято. Чемоданы быстро перекочевали в багажник, и через несколько минут мистер Паркер Пайн уже ехал по дороге в Форментор, заглядывая, правда, во все попадавшиеся по пути гостиницы подешевле.

Впрочем, в новый приют плутократии мистер Паркер Пайн так и не попал, потому что, едва осталась позади Полленза с ее узкими улочками и такси выехало на вилявшую вдоль берега дорогу, он увидел на самом берегу крохотную гостиничку «Отель Пино д’Оро», откуда открывался изумительной красоты вид на море, походившее в утренней дымке на влажную японскую акварель. Мистер Паркер Пайн тотчас понял, что искал он это, именно это место. Он сказал водителю остановиться и, распахнув крашенную масляной краской калитку, вошел во дворик, от души надеясь найти тут себе пристанище.

Хозяева, пожилые супруги, ни по-французски, ни по-английски не объяснялись. Тем не менее все быстро уладилось. Мистер Паркер Пайн получил комнату с видом на море, чемоданы перекочевали из такси в номер, водитель поздравил своего пассажира, избегнувшего «ужасов этих новых отелей», с удачной сделкой, получил плату и удалился, взмахнув на прощанье рукой в бодром испанском салюте.

Мистер Паркер Пайн посмотрел на часы, увидел, что времени, несмотря ни на что, всего лишь без четверти десять, вышел на крохотную, залитую ярким солнечным светом террасу и во второй раз за утро заказал себе кофе и булочки.

На террасе было четыре столика – первый, за который сел он сам, второй пустой, откуда убирали остатки завтрака, и еще два возле перил. За ближним сидела семья немцев – отец, мать и две взрослые дочери. За другим, подальше в углу, сидели явно англичане, судя по виду, мать и сын.

Женщине было лет сорок пять. С красивой прической, с проседью, она была одета в хороший, но недорогой твидовый костюм и держалась с той приятной невозмутимостью, какая свойственна всем приличным английским дамам, привыкшим к путешествиям.

Сын сидел напротив. Было ему, вероятно, лет двадцать пять, и выглядел он как самый обыкновенный молодой человек его круга и возраста. Не урод, не красавец, не верзила, не коротышка. Судя по всему, между ним и матерью отношения были прекрасные – оба весело шутили, и сын охотно передавал ей то солонку, то воду.

За разговором мать случайно подняла глаза и встретилась взглядом с мистером Паркером Пайном. Как дама благовоспитанная, она тотчас невозмутимо перевела их на что-то другое, но мистер Паркер Пайн сразу понял, что оценен и признан.

Признан как англичанин, и вскоре она непременно обратится к нему с какой-нибудь обыденной, ничего не значащей фразой.

Мистер Паркер Пайн не имел ничего против. За границей соотечественники обычно нагоняли на него скуку, однако легкое, ни к чему не обязывающее знакомство не помешает. К тому же в гостинице маленькой, как «Пино д’Оро», знакомства не избежать в любом случае. Дама же, сидевшая за столиком, мистер Паркер Пайн готов был за это поручиться, прекрасно знала «правила проживания в гостинице за границей» в том смысле, в каком понимал их он сам.

Молодой человек поднялся из-за стола, смеясь что-то сказал матери и скрылся в дверях. Дама собрала письма, взяла сумочку и уселась в кресле лицом к морю. Спокойно развернула газету – «Континентал дейли мейл». С места мистера Паркера Пайна видно было одну только спину.

Однако, когда мистер Паркер Пайн, сделав последний глоток, бросил взгляд в ее сторону, он мгновенно насторожился. В голове мелькнула тревожная мысль, что пропал прекрасный мирный отпуск. Спина была чересчур выразительна. Ему пришлось повидать таких спин немало. Вытянута в струнку, плечи приподняты – даже не видя лица, мистер Паркер Пайн уже знал, что в глазах у нее стоят слезы и дама с трудом удерживается от рыданий.

Осторожно, словно за ним повели охоту, мистер Паркер Пайн вышел из-за стола и удалился. Через полчаса его пригласили расписаться в журнале, который лежал, открытый, на хозяйском столе. Мистер Паркер Пайн аккуратно вывел: «Мистер К. Паркер Пайн, Лондон».

Он скользнул по странице взглядом и двумя строчками выше увидел другую запись: «Миссис Р. Честер, мистер Бэзил Честер, Хольм-парк, Девон».

Крепко сжав в руке ручку, мистер Паркер Пайн поспешно и потому не очень разборчиво приписал сверху: «Кристофер Пайн».

Если миссис Р. Честер привезла с собой в «Пино д’Оро» свои жизненные невзгоды, то добиться консультации мистера Паркера Пайна ей будет непросто.

Ему не раз уже портили отпуск самые неожиданные происшествия, от попытки шантажа до убийства. Теперь, на Майорке, он желал только отдыха. Однако опыт подсказывал, что печальная дама являет собой реальную угрозу его планам.

Мистер Паркер Пайн устроился в «Пино д’Оро» прекрасно. Неподалеку стояла гостиница покрупнее под названием «Марипоза», где оказалось немало соотечественников, пожелавших провести зиму без английских туманов. Рядом обосновалась целая небольшая колония художников. В двух шагах от «Пино д’Оро» у моря была рыбацкая деревушка с коктейль-баром и парочкой магазинов. Жизнь здесь шла спокойно и мирно. По берегу гуляли девушки в брюках и ярких расписных платках, накинутых на плечи. Длинноволосые молодые люди в беретах в баре «У Мака» обсуждали достоинства пластмасс и абстрактных искусств.

На следующий день после приезда мистера Паркера Пайна миссис Честер заговорила с ним, сказав несколько самых обыкновенных фраз о том, что вид из отеля прекрасен, и о том, что погода в ближайшие дни обещает быть неплохой. Потом коротко поболтала о модных вязках с матерью немецкого семейства и очень мило порассуждала на тему возможных прискорбных последствий последних политических событий с двумя господами из Дании, которые проводили время в прогулках часов по одиннадцать в день и обычно уходили из гостиницы на рассвете.

Бэзил Честер оказался молодым человеком, в высшей степени приятным. Он называл мистера Паркера Пайна «сэром» и выслушивал все, что бы тот ни говорил, с чрезвычайной вежливостью. Вечером после обеда они втроем, с Бэзилом и его матерью, вместе пили кофе. На третий день, поболтав минут десять, Бэзил поднялся, оставив таким образом мистера Паркера Пайна наедине с миссис Честер.

Они побеседовали о цветах и о цветоводстве, о печальном состоянии английского фунта, о нынешней дороговизне во Франции и о том, до чего англичанину трудно найти за границей место, где после обеда можно было бы выпить хорошего чая.

Через несколько дней мистер Паркер Пайн заметил, что всякий раз, когда сын уходит, губы миссис Честер начинают дрожать, но она пусть с трудом, но тотчас берет себя в руки и продолжает вести разговор на одну из вышеупомянутых тем.

Через какое-то время миссис Честер понемногу начала рассказывать и о сыне – как он хорошо учился, «он, знаете ли, был первый ученик в классе», как его любят друзья, как гордился бы им отец, если бы не умер, как благодарна ему миссис Честер за то, что Бэзил никогда не был «трудным» ребенком.

– Я просто настаиваю на том, чтобы он больше общался со сверстниками, но, кажется, Бэзил предпочитает проводить время со мной.

И по тону, которым она произнесла эти слова, мистер Паркер Пайн догадался, насколько ей важно внимание сына.

Однажды мистер Паркер Пайн, несколько дней отделывавшийся в подобных случаях вежливой фразой, не удержался и ответил:

– По-моему, здесь немало его сверстников… Не в гостинице, конечно, но неподалеку.

И тут же заметил, как напряглась миссис Честер. О, сказала она, здесь очень много художников. Возможно, она чересчур старомодна, настоящее искусство – это конечно, но здешние молодые люди никакие не художники, а просто малюют бог знает что, пытаясь лишь оправдывать тем самым собственное безделье, а девушки чересчур много пьют.

На следующий день Бэзил Честер сказал мистеру Паркеру Пайну:

– Я так рад знакомству с вами, сэр… из-за матери. Ей приятно беседовать с вами по вечерам.

– А чем вы занимались без меня?

– Собственно говоря, ничем. Играли в пике.

– Понятно.

– Пике, конечно, быстро надоедает. Собственно говоря, у меня здесь появились приятели… ужасно хорошие ребята. Но мама, кажется, от них не в восторге… – Он рассмеялся так, словно видел в этих словах нечто забавное. – Я хочу сказать, мама у меня несколько старомодна… Если девушка носит брюки, это ее приводит в ужас!

– Разумеется, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Я всегда говорил: нужно идти в ногу со временем… Дома у нас все девушки скучные до смерти…

– Понятно, – сказал мистер Паркер Пайн.

Он в высшей степени оживился. Перед ним приоткрывалась крошечная драма, в которой он, мистер Паркер Пайн, был наконец не участник, а зритель.

Однако через несколько дней произошло событие, худшее из всех, что, с точки зрения мистера Паркера Пайна, могли с ним произойти. В «Марипозе», причем в присутствии миссис Честер, он столкнулся со своей старой знакомой, дамой бурной и энергичной.

– Как! Кого я вижу! Мистер Паркер Пайн! Единственный и неповторимый мистер Паркер Пайн! И Адела Честер! Вы не знакомы? Ах, уже познакомились? В одном отеле? Это единственный в своем роде, неповторимый человек, Адела, настоящий волшебник и гений нашего времени! Если есть неприятности, обратись к мистеру Паркеру Пайну, и от них не останется и следа. Ты не знала? Не может быть, наверняка ты о нем слышала. Неужели тебе не встречалось в газетах: «Попали в беду? Обратитесь с мистеру Паркеру Пайну»? Он все может, ему все под силу. Если муж рассорился с женой так, что оба готовы вцепиться друг другу в глотку, мистер Паркер Пайн их помирит. А если кому-нибудь вдруг надоест жить, мистер Паркер Пайн найдет занятие, чтобы избавить его от скуки. Говорят же тебе, этот человек настоящий волшебник!

И она еще долго продолжала в таком же духе, а мистер Паркер Пайн едва успевал иногда вставить словечко, пытаясь остановить град похвал и восторгов, посыпавшихся на голову. Ему очень не понравился взгляд, который бросила в его сторону миссис Честер. Не понравилось, что возвращалась она в гостиницу вместе с новоприбывшей, которая и по дороге продолжала петь ему дифирамбы.

Развязка наступила быстрее, чем он ожидал. В тот же самый вечер, после кофе, миссис Честер сказала без обиняков:

– Не могли бы вы прийти в малую гостиную, мистер Пайн? Я должна кое-что вам сказать.

Мистер Пайну ничего не оставалось, как поклониться и повиноваться.

Видимо, нервы у миссис Честер давно были на пределе, и едва захлопнулась дверь гостиной, как от ее самообладания не осталось и следа. Миссис Честер опустилась в кресло и заплакала.

– Мой мальчик, мистер Паркер Пайн! Вы просто обязаны его спасти. Мы оба должны его спасти. Он разбил мне сердце.

– Но, дорогая моя миссис Честер, я всего лишь сторонний наблюдатель…

– Нина Уичерли сказала, вы всегда можете найти выход. Она сказала, вам можно довериться совершенно. Она посоветовала рассказать все, как есть, все… а потом вы что-нибудь да придумаете.

Мистер Паркер Пайн мысленно призвал проклятия на голову миссис Уичерли, столь бесцеремонно вторгшейся в его счастливую жизнь.

Но потом все же сдался и произнес:

– Хорошо, давайте поговорим. Полагаю, все дело в девушке?

– Он уже сказал о ней?

– Намекнул.

Слова полились из миссис Честер потоком:

– Девица ужасная. Пьет, ругается, носит такое… слов нет. Она здесь вместе с сестрой и сестриным мужем-голландцем. Бог знает, что за порядки у них в колонии. Половина живет вместе с девушками, и не женаты. Бэзил так изменился! Он всегда был такой тихий, такой серьезный, интересовался только серьезными вещами. А одно время подумывал заняться археологией…

– Судя по всему, – заметил мистер Паркер Пайн, – теперь природа взяла свое.

– Что вы хотите сказать?

– Молодому человеку его лет не следует интересоваться только серьезными вещами. Наверняка ему было неловко за себя в присутствии девушек, и он чувствовал себя полным болваном.

– Прошу вас, мистер Пайн, я говорю серьезно!

– Я тоже совершенно серьезен. Кстати, не та ли это юная леди, которая вчера была с вами за чаем?

Эту девушку он заметил – брюки из серой фланели, алый, свободно повязанный на груди платок, ярко-красные губы, а на столе перед ней вместо чашки чая бокал с коктейлем.

– Вы видели? Ужасная, правда? Раньше Бэзилу никогда не нравились такие девицы!

– Вряд ли раньше у него была возможность подыскать себе девушку по вкусу.

– Почему?

– Почти все время он проводил с вами! Ничего хорошего для него в этом не было. Однако, осмелюсь предположить, ваш сын и сам в состоянии разобраться в себе… если вы не решите вмешаться и ускорить события.

– Вы не понимаете! Мой сын собрался жениться… На этой Бетти Грегг… Они уже помолвлены.

– Стало быть, дело зашло далеко.

– Да, мистер Пайн. Сделайте что-нибудь. Спасите моего мальчика от этого чудовищного брака. Это его погубит.

– Нельзя погубить человека, пока он сам этого не пожелает.

– Бэзил погибнет, – с уверенностью сказала мать.

– Меня беспокоит не Бэзил.

– Не хотите же вы сказать… Вас беспокоит девица?

– Нет, меня беспокоите вы. Вы напрасно растрачиваете свою жизнь.

Миссис Честер взглянула на него в недоумении.

– Подумайте, как человек живет лет с двадцати и до сорока? Его то и дело захлестывают чувства, одолевают заботы. Так и должно быть. Это и есть жизнь. А потом начинается другой этап. Потом у нас наконец появляется возможность остановиться, задуматься, что-то понять, разобраться и в себе, и в жизни. Тогда-то и начинаешь постигать ее истинный смысл и значение. Научаешься видеть жизнь всю целиком. Не только ту часть, где исполняешь роль как актер. Нет такого человека, будь то мужчина или женщина, которому удалось бы найти себя раньше, чем лет в сорок пять. Только в этом возрасте человек и становится личностью.

Миссис Честер сказала:

– Я свою жизнь посвятила Бэзилу. Он для меня все.

– И напрасно. Именно за это вы теперь и расплачиваетесь. Любите сына сколько хотите, но не забывайте: вы Адела Честер, вы самостоятельная личность, не только мать Бэзила.

– Если Бэзил погибнет, мое сердце будет разбито, – сказала мать Бэзила.

Мистер Паркер Пайн внимательно посмотрел на ее красивое лицо, на печально опущенные уголки губ. Она хорошая женщина. Мистер Паркер Пайн не решился причинить ей боль. И потому сказал:

– Посмотрим, может быть, тут можно что-то придумать.

Бэзил Честер не только не отказался от разговора, а, наоборот, словно ждал, чтобы ему дали выговориться.

– Все ужасно. Мать безнадежна… Предрассудки и косность. Она попросту не желает понять, до чего Бетти славная девушка.

– А Бетти?

Он вздохнул.

– Бетти чертовски упряма! Ну почему бы ей было не пойти навстречу… Например, взяла бы и не стала разок мазать губы помадой… Все стало бы по-другому. Похоже, при матери она забывает про свои рассуждения о широте кругозора… м-м-м… современного человека.

Мистер Паркер Пайн улыбнулся.

– Мать и Бетти самые дорогие для меня на свете люди, и мне очень хотелось бы, чтобы в конце концов они все же поладили.

– Вам и самому следует многому еще научиться, молодой человек, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Хотите пойти в гости к Бетти – там и поговорим?

Мистер Паркер Пайн принял приглашение немедленно.

Бетти вместе с сестрой и ее мужем жили в маленьком ветхом домишке недалеко от моря. Жили они очень просто. Из мебели в домике было три стула, стол и кровати. В стене встроенный буфет, где стояло ровно столько тарелок и чашек, сколько требовалось для троих. Ганс был восторженный молодой человек, со светлыми волосами, которые стояли над головой пушистым нимбом. Говорил он по-английски плохо, зато очень быстро, и при этом то и дело расхаживал по комнате. Его жена Стелла, сестра Бетти, была маленькая и русоволосая. А сама Бетти Грегг – рыженькая, вся в веснушках, с веселыми озорными глазами. Ни помады, ни другой краски на лице, как днем раньше в отеле, мистер Паркер Пайн не обнаружил.

Бетти поставила перед ним коктейль, и глаза ее весело сверкнули:

– Вы уже в курсе дела?

Мистер Паркер Пайн кивнул головой.

– И на чьей же вы стороне, старик? На стороне юных влюбленных или благовоспитанной дамы?

– Позвольте сначала задать вам один вопрос.

– Пожалуйста.

– Тактично ли вы вели себя по отношению к даме?

– Не совсем, – честно призналась Бетти Грегг. – Но эта старая кошка то и дело норовит меня оцарапать. – Она бросила в сторону быстрый взгляд, проверяя, не слышит ли Бэзил. – Она сводит меня с ума. Всю жизнь она продержала Бэзила на коротком поводке… Любой в таком положении выглядит полным дураком. Но Бэзил далеко не дурак. А потом, она жутко pukka sahib.

– В этом нет ничего дурного. Это означает лишь «старомодная», причем с вашей точки зрения.

Глаза Бетти Грегг неожиданно блеснули:

– Хотите сказать, будто это то же самое, что чиппендейловское кресло среди викторианской мебели? Через сколько-то лет их, может быть, вернут из кладовки, да еще скажут при этом: «До чего же они прекрасны»?

– Примерно так я и хотел сказать.

Бетти Грегг задумалась.

– Может быть, вы и правы. Постараюсь быть с вами честной. Бэзил сам виноват… уж до того ему хочется, чтобы я произвела на его маменьку хорошее впечатление. Из себя выводит… Так что, если маменька постарается хорошенько, она запросто может нас разлучить.

– Может, – согласился мистер Паркер Пайн. – Если все сделает правильно.

– И вы решили научить ее как? Самой-то ей не догадаться. Пока она только и делает, что меня все время ругает, а этим ничего не добьешься. Но если за дело возьметесь вы…

Она прикусила губу и подняла на него честные голубые глаза.

– Я о вас слышала, мистер Паркер Пайн. Говорят, вы отлично разбираетесь в людях. Как по-вашему, могли бы мы с Бэзилом стать хорошей парой… или нет?

– Для этого мне придется задать еще несколько вопросов.

– Хотите провести тест на совместимость? Пожалуйста.

– Закрываете ли вы окно на ночь или спите с открытым?

– С открытым. Я люблю свежий воздух.

– Какую вы любите кухню, ту же, что Бэзил, или нет?

– Ту же, что Бэзил.

– Вы ложитесь спать рано или поздно?

– Рано. Я как цветочек. В половине десятого уже зеваю… И если по секрету, то по утрам я ужасно голодная, только неловко в этом признаваться.

– Думаю, вы хорошо подошли бы друг другу, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Довольно странный тест.

– Вовсе нет. Я знавал несколько супружеских пар, которым пришлось расстаться только оттого, что муж любил засидеться за полночь, а жена ложилась спать в половине десятого, или наоборот.

– Жаль, что в нашем случае нельзя, чтобы стали счастливы сразу все, – сказала Бетти. – И Бэзил, и я, и его мать… Если бы только она дала согласие на наш брак!

Мистер Паркер Пайн кашлянул.

– По-моему, – сказал он, – я в состоянии это устроить.

Она взглянула на него с сомнением.

– Вы, кажется, хотите меня успокоить?

Лицо мистера Паркера Пайна осталось непроницаемым.

В гостинице он успокоил миссис Честер, не сказав при этом ничего определенного. Помолвка еще не свадьба. Сейчас ему необходимо на недельку уехать в Соллер. Лучше бы отказаться на время от демонстративного неодобрения новых взглядов. Проявить гибкость.

Неделю в Соллере он провел прекрасно.

Вернувшись обратно, мистер Паркер Пайн застал совершенно другую картину.

Первое, что он увидел, едва войдя в гостиницу, это была миссис Честер, которая пила чай в компании Бетти Грегг. Бэзила с ними не было. На лице у миссис Честер явно читалась тревога. У Бетти тоже. Она была не накрашена, глаза распухли и покраснели так, будто она только что плакала.

Поздоровались они с мистером Паркером Пайном весьма дружелюбно, но о Бэзиле не сказали ни слова.

Мистер Паркер Пайн присел вместе с ними за стол, они поболтали, но вскоре Бетти вдруг тихо охнула и скривилась, словно от боли. Мистер Паркер Пайн оглянулся. На ступеньках, поднимавшихся на берег от пляжа, появился Бэзил Честер. С ним под руку показалась девушка такой красоты, что при виде ее все обмерли. Черные волосы, прекрасная фигура. Она была в легком платье из голубого крепа. Необычную, экзотическую ее красоту подчеркивали пудра цвета охры и почти оранжевая помада. Бэзил, похоже, не в силах был оторвать нее глаз.

– Ты опоздал, Бэзил, – сказала миссис Честер. – Вам с Бетти давно пора к «Маку».

– Это я виновата, – сказала прекрасная незнакомка. – Мы классно там побултыхались. – И она повернулась к Бэзилу: – Детка, а не принес бы ты мне что-нибудь позабористей?

Она скинула туфлю и вытянула перед собой ногу с ногтями, накрашенными зеленым лаком.

Не обращая на женщин никакого внимания, она повернулась к мистеру Паркеру Пайну.

– Кошмар, а не остров, – сказала она. – Пока мне не попался Бэзил, я тут просто дохла от скуки. Бэзил такой лапочка.

– Мистер Паркер Пайн, мисс Рамона, – представила их друг другу миссис Честер.

Девушка в ответ только лениво улыбнулась.

– Пожалуй, лучше я буду называть вас Паркером, – мурлыкнула она. – А вы меня зовите Долорес.

Вернулся Бэзил с бокалами. И мисс Рамона завела разговор (впрочем, больше взглядами, а не словами) с ним и с мистером Паркером Пайном. Женщин она по-прежнему не замечала. Раз или два Бетти попыталась было вставить словечко, но мисс Рамона лишь равнодушно взглянула в ее сторону и зевнула.

Неожиданно она поднялась.

– Мне пора. Я живу по соседству в другом отеле. Проводит меня кто-нибудь или нет?

Бэзил вскочил на ноги.

– Бэзил, дорогой… – произнесла миссис Честер.

– Я скоро вернусь, мама.

– Маменькин сынок, да и только, – сказала мисс Рамона, обращаясь в пространство. – Ты всегда держишься за ее юбку?

Бэзил смутился и покраснел. Когда мисс Рамона, отвесив небрежный кивок в сторону миссис Честер, ушла в сопровождении Бэзила, в глазах мистера Паркера Пайна промелькнула улыбка.

На террасе повисла напряженная тишина. Мистер Паркер Пайн молчал потому, что не хотел заговаривать первым. Бетти Грегг, ломая пальцы, смотрела на море. Миссис Честер, покрасневшая от гнева, пыталась взять себя в руки.

Наконец тишину нарушила Бетти.

– Ну и как вам наше новое приобретение? – сказала она. Голос при этом у нее слегка дрогнул.

Мистер Паркер Пайн ответил осторожно:

– Э-э… несколько… э-э… экзотичная особа.

– Экзотичная? – Бетти разразилась смешком, коротким и невеселым.

Миссис Честер сказала:

– Эта девица ужасна… Ужасна. Бэзил, наверное, сошел с ума.

Бетти резко откликнулась:

– С головой у него как раз все в порядке.

– А какой лак на ногах! – Миссис Честер передернуло.

Бетти неожиданно поднялась.

– Кажется, миссис Честер, мне лучше уйти. Я на обед не останусь.

– Но, дорогая моя, Бэзил огорчится…

– Неужели? – Бетти снова коротко рассмеялась. – Впрочем, вполне возможно, – добавила она. – Ничего не поделаешь, у меня разболелась голова.

Она улыбнулась им обоим на прощание и удалилась. Миссис Честер повернулась к мистеру Паркеру Пайну:

– Лучше бы мы сюда не приезжали, лучше бы не приезжали!

Мистер Паркер Пайн печально покачал головой.

– Вам нельзя было уезжать, – сказала миссис Честер. – Если бы вы не уехали, ничего бы этого не произошло.

– Дорогая моя миссис Честер, там, где речь заходит о женщинах, молодых и прекрасных, я бессилен. Похоже, сын у вас очень впечатлительный молодой человек.

– Раньше он что-то никогда не был очень впечатлительным, – плаксиво отозвалась миссис Честер.

– Зато, – сказал мистер Паркер Пайн, – кажется, его новая знакомая совершенно разрушила чары мисс Грегг. Этим-то вы должны быть довольны.

– Не понимаю, что вы такое говорите, – сказала миссис Честер. – Бетти милая девочка, она предана Бэзилу. И в нынешней ситуации ведет себя в высшей степени достойно. По-моему, мой сын сошел с ума.

Мистер Паркер Пайн нисколько не удивился столь разительной перемене во мнении. Ему уже не раз доводилось столкнуться с женским непостоянством. Он лишь позволил себе вежливо возразить:

– Нет, мадам, ваш сын не сошел с ума, просто он очарован.

– Но эта девица испанка! Она невероятно невоспитанна.

– Зато так же невероятно красива.

Миссис Честер фыркнула. На лестнице со стороны моря появился Бэзил.

– Привет, мать, вот и я. Где Бетти?

– Бетти ушла, у нее разболелась голова. Ничего удивительного.

– Ты хочешь сказать, она на меня окрысилась?

– Я хочу сказать, Бэзил, что, на мой взгляд, ты ведешь себя с Бетти крайне нелюбезно.

– Ради бога, мама, не пили меня. Если Бетти будет так злиться всякий раз, когда мне захочется поболтать с девушкой, вряд ли мы уживемся.

– Вы помолвлены!

– Да, помолвлены. Но это не означает, что у нас у каждого не может быть личных друзей. Современный человек должен жить полной жизнью и не ревновать по пустякам. – Он задумался. – Знаешь, если Бетти все равно с нами не обедает, пожалуй, вернусь-ка я в «Марипозу». Меня пригласили…

– Бэзил!..

Сын лишь раздраженно взглянул на мать и сбежал вниз по ступенькам.

– Видите? – сказала миссис Честер.

Мистер Паркер Пайн все видел.

Через несколько дней события стали развиваться с нарастающей быстротой. В тот день Бэзил и Бетти условились взять корзинку с едой и уйти гулять на весь день. Но когда Бетти появилась утром в «Пино д’Оро», оказалось, что ее жених обо всем забыл и уже отбыл в Форментор в компании сеньориты Долорес.

Бетти бровью не повела, лишь плотнее сжала губы. Но вскоре поднялась из-за стола и подошла к миссис Честер (кроме них, на террасе никого не было).

– Ничего страшного не произошло, – сказала она. – Пустяки. Но по-моему… Тем не менее… Пора все расставить по своим местам.

Она сняла с пальца колечко с печаткой, подарок Бэзила, который собирался преподнести ей настоящее кольцо к помолвке по возвращении в Англию.

– Не будете ли вы любезны, миссис Честер, вернуть Бэзилу? И передайте, что ничего страшного, пусть не беспокоится…

– Бетти, нет! Он действительно вас любит.

– Ему прекрасно удается это скрывать, – с коротким смешком проговорила Бетти. – Во мне все же есть некоторое чувство собственного достоинства. Передайте ему, что ничего страшного и что я… я желаю ему счастья.

Гроза разразилась вечером, когда Бэзил вернулся в гостиницу.

При виде кольца он слегка покраснел.

– Кончилась ее любовь, так? Что ж, наверное, все к лучшему.

– Бэзил!

– Честно говоря, мама, в последнее время мы с Бетти не слишком ладили.

– А кто виноват?

– Не думаю, чтобы я был в чем-то так уж и виноват. Ревность отвратительна, но я не понимаю, с какой стати ты-то недовольна. Ты сама уговаривала меня забыть про Бетти.

– Тогда я еще ее не знала! Бэзил… дорогой мой, сынок, ты ведь не собираешься жениться на этой… испанке?

Бэзил ответил решительно:

– Я женился бы сию же секунду, стоит ей только пожелать. Но… боюсь, не свистнет ни за что.

Миссис Честер похолодела. Она обвела глазами террасу и увидела мистера Паркера Пайна, который мирно устроился в тени почитать.

– Вы непременно должны что-то придумать. Обязаны! Будущее моего сына под угрозой.

Мистер Паркер Пайн успел несколько утомиться от роли спасителя Бэзила Честера.

– Ничего не поделаешь, – сказал он.

– Вот как! Пойдите к ней и поговорите. Если понадобится, дайте денег, только пусть оставит моего сына в покое.

– Вам это может дорого стоить.

– Не имеет значения.

– Тем не менее. Впрочем, вряд ли ее интересуют только деньги.

Миссис Честер вопрошающе подняла брови. Мистер Паркер Пайн покачал головой:

– Ничего не хочу обещать, но… Хорошо, я попытаюсь. Мне уже случалось иметь дело с подобными девушками. Только ни слова Бэзилу, так мы все испортим.

– Разумеется!

Из «Марипозы» мистер Паркер Пайн вернулся за полночь. Миссис Честер ждала его на террасе.

– Ну и как? – затаив дыхание спросила она.

Глаза мистера Паркера Пайна озорно сверкнули:

– Сеньорита Долорес Рамона уедет из Поллензы завтра утром и завтра вечером будет уже в Испании.

– Мистер Паркер Пайн! Как вам это удалось?

– Не потратил ни единого пенса, – сказал мистер Паркер Пайн, и глаза его снова сверкнули. – Просто я вдруг понял, каким образом можно на нее повлиять.

– Вы потрясающи. Нина Уичерли была абсолютно права. Дайте мне знать… О, ваш гонорар…

Мистер Паркер Пайн поднял вверх ухоженную руку.

– Какой может быть гонорар. Я сделал это ради собственного спокойствия. Надеюсь, теперь все уладится. Разумеется, когда ваш сын узнает о том, что она уехала и не оставила адреса, он огорчится. Но дайте ему недели две, и он придет в себя.

– Только бы Бетти его простила…

– Простит. Они замечательная пара. Между прочим, я тоже уезжаю завтра.

– Ах, мистер Паркер Пайн, как нам будет вас не хватать! Может быть, вы задержитесь?

– Нет, нет, хочу успеть покинуть вас прежде, чем кто-нибудь очарует Бэзила в третий раз.

Стоя на палубе парохода, опершись о перила, мистер Паркер Пайн смотрел на огни Пальмы. Подле него стояла Долорес Рамона.

– Замечательная работа, Мадлен. Какое счастье, что я догадался вызвать вас телеграммой. Но до чего странно на вас смотреть, когда вы опять такая тихая, такая домашняя девочка.

Мадлен де Сара, бывшая Долорес Рамона, бывшая Мэгги Сейерс и много кто еще, ответила скромно:

– А для меня счастье доставить вам удовольствие, мистер Паркер Пайн. Мне это было совсем нетрудно, просто приятное развлечение. Но я хочу спуститься, хочу уснуть, пока мы не отошли от берега. Я плохо переношу качку.

Мистер Паркер Пайн остался в одиночестве. Через несколько минут на плечо его легла чья-то рука. Он оглянулся и увидел Бэзила Честера.

– Приехал с вами попрощаться, мистер Паркер Пайн, и сказать, что мы с Бетти очень вам благодарны и очень вас полюбили. Теперь мама от Бетти в восторге. Нехорошо, конечно, обманывать старушку, но она это заслужила. И в конце концов все закончилось хорошо. Осталось только мне пострадать денька два, и все. Мы с Бетти бесконечно вам благодарны, мистер Паркер Пайн.

– Спасибо.

Наступило молчание, потом Бэзил с напускным равнодушием сказал:

– А мисс… мисс де Сара… Она едет этим же пароходом? Я хотел бы поблагодарить и ее.

Мистер Паркер Пайн сочувственно взглянул на молодого человека.

– Боюсь, она уже легла спать, – сказал он.

– Очень жаль… Что ж, возможно, мы еще как-нибудь встретимся в Лондоне.

– К сожалению, на днях она уезжает по одному моему делу в Америку.

– Вот как! – глухо произнес Бэзил. – Понятно, – помолчав, добавил он. – Что ж, будем жить дальше.

Мистер Паркер Пайн улыбнулся. По пути в каюту он постучался к Мадлен:

– Ну, как вы устроились? Все в порядке? Наш юный друг сказал, что намерен жить дальше. Одним мадленистом больше. Конечно, он через день-два придет в себя, но вы и впрямь, однако, опасны, моя дорогая.

Вместе с собакой

В отделе регистрации женщина с видом важной леди откашлялась и впилась взглядом в девушку.

– Значит, вы отказываетесь от этой вакансии? Заявку прислали сегодня утром. Очень милый, по-моему, уголок Италии, вдовец, ребенок трех лет и еще престарелая леди, мать или тетка.

Джойс Ламберт покачала головой.

– Я не могу уехать из Англии, – устало сказала она. – У меня на это есть причины. Не могли бы вы поискать мне просто дневную работу здесь?

Голос у нее еле заметно дрогнул. Почти незаметно. Она изо всех сил старалась его контролировать. Синие глаза умоляюще посмотрели на женщину.

– Это совсем не просто, миссис Ламберт. Любая дневная работа требует квалификации. У вас ее нет никакой. А у меня здесь сотни карточек, буквально сотни. – Женщина помолчала. – У вас кто-то есть, кого вы не можете оставить?

Джойс кивнула.

– Ребенок?

– Нет, не ребенок.

По важному лицу пробежала тень улыбки.

– Что ж, очень жаль. Я, разумеется, сделаю все, что в моих силах, но…

Разговор был явно окончен. Джойс поднялась. Она прикусила губу, чтобы не расплакаться, и вышла из душной конторы на улицу.

– Не смей, – сурово одернула она себя. – Не смей хныкать, как идиотка. Нельзя впадать в панику, а ты только и делаешь, что впадаешь в панику. В слезах никакого толку, глупо, и все. День только начался, еще много что может произойти. В крайнем случае можно недели две пожить у тети Мэри. Вперед, дорогая, вперед, не заставляй счастливый случай ждать тебя.

Она пошла по Эджуэар-роуд, через парк, по Виктория-стрит, свернула к Военно-морскому универмагу. Вошла в вестибюль, села и взглянула на часы. Было ровно половина второго. Минут через пять рядом с ней на стул опустилась немолодая дама, нагруженная свертками и пакетами.

– Ах, ты уже здесь. Боюсь, я на пять минут опоздала. Обслуживание тут стало ужасное, хуже, чем когда здесь была закусочная. Ты, конечно, уже тоже поела?

На мгновение Джойс было заколебалась, потом спокойно ответила:

– Да, спасибо.

– Я всегда ем в половине первого, – сказала тетя Мэри, поудобнее пристраивая пакеты. – Меньше суеты и вообще спокойнее. Яйца под кэрри здесь готовят превосходно.

– Вот как, – слабо отозвалась Джойс.

Даже думать о яйцах было невыносимо… от яиц поднимается горячий парок… какой запах! Она заставила себя переключиться.

– Что-то ты осунулась, детка, – проговорила тетя Мэри, удобней устраивая пакеты. – Не увлекайся ты этой глупой модой не есть мяса. Подумать только. Хороший кусочек прожаренного мяса еще никому не вредил.

Джойс едва удержалась, чтобы не сказать: «Он мне и сейчас не повредил бы». Лучше бы она говорила о чем-то другом! Пробудить надежду, пригласить в половине второго, а потом сидеть и говорить про яйца под кэрри и жареный ростбиф… как же это жестоко… жестоко.

– Да, моя дорогая, – сказала тетя Мэри. – Я получила твое письмо. Очень мило, что ты сразу поймала меня на слове. Да, я сказала, что всегда была и буду рада тебя видеть, но так уж случилось, что именно сейчас мне предложили сдать дом на очень и очень выгодных условиях. Таких выгодных, что никак нельзя упустить, у них своя посуда, свои постельные принадлежности. Просят на пять месяцев. Въезжают в четверг, а я отправлюсь в Хэрроугейт. Что-то в последнее время меня ревматизм замучил.

– Понимаю, – сказала Джойс. – Очень жаль.

– Так что как-нибудь в другой раз. Всегда рада тебя видеть, моя дорогая.

– Спасибо, тетя.

– Что-то ты и впрямь осунулась, – сказала тетя Мэри, внимательно разглядывая племянницу. – И похудела, кожа да кости. И куда подевался твой цвет лица? У тебя всегда был прекрасный цвет лица. Нужно себя поберечь, дорогая.

– Сегодня это вряд ли удастся, – мрачно сказала Джойс. Она поднялась. – Простите, тетя Мэри, мне пора.

Снова назад. На этот раз через Сент-Джеймс-парк, через площадь Беркли, по Оксфорд-стрит мимо Прэд-стрит до Эджуэр-роуд и по Эджуэр-роуд в тот самый ее конец, где она уже сама на себя не похожа. А потом вбок через несколько грязных маленьких улиц к старому обшарпанному домишке.

Джойс повернула в замке ключ и вошла в тесный и душный вестибюль. Бегом поднялась на самый верх. И оказалась перед дверью, из-за которой слышалось веселое повизгивание.

– Да, Терри, да, дорогой, вернулась твоя хозяйка.

Джойс распахнула дверь, и навстречу тотчас выскочил старый белый терьер с жесткой кудрявой шерстью и подозрительно мутными глазами. Джойс сгребла пса в охапку и села на пол.

– Терри, милый. Милый мой, милый Терри. Ну-ка покажи, как ты любишь свою хозяйку. Ну-ка покажи.

Пес не заставил себя ждать и тут же, отчаянно виляя хвостом, облизал Джойс лицо, уши и шею.

– Терри, милый Терри, что же нам теперь делать? Что с нами будет? Ах, Терри, как же я устала.

– Может быть, – прозвучал у нее за спиной ехидный голос, – мисс перестанет обнимать, целовать этого пса и выпьет чашку горячего чая?

– Ах, миссис Барнс, как вы ко мне добры.

Джойс вскочила на ноги. Миссис Барнс была крупная, мрачного вида женщина. Но за устрашающей внешностью скрывались нежное сердце и добрая душа.

– Чашка горячего чая никому еще не повредила, – сказала миссис Барнс, выразив твердое мнение, принятое в ее кругу.

Джойс с благодарностью отхлебнула горячего напитка. Домовладелица незаметно окинула ее взглядом.

– Ну как, удачный день, мисс… Или вас следует называть «мадам»?

Джойс покачала головой, лицо ее омрачилось.

– Ох, – вздохнула миссис Барнс. – Что-то не похоже, чтобы он вообще у кого-то был сегодня удачный.

Джойс вскинула голову.

– О, миссис Барнс… Не хотите же вы сказать…

Миссис Барнс мрачно кивнула головой:

– Да, вот именно. Барнс. Опять выгнали с работы. Ну и что теперь делать?.. Чего не знаю, того не знаю.

– О, миссис Барнс… Мне нужно… Я хочу сказать, вам нужны…

– Не волнуйтесь, моя дорогая. Врать не буду, я бы рада была, если бы вам удалось что-то найти, но… нет так нет. Ну, допили чай? Дайте-ка я заберу чашку.

– Я еще не допила.

– Ага, – сердито сказала миссис Барнс. – Вы хотите отдать чай этому паршивому псу. Знаю я вас.

– Пожалуйста, миссис Барнс. Одну капельку. Вы ведь не станете возражать, правда?

– Что толку-то от моих возражений. Вы души не чаете в своем скандалисте. Чуть не укусил меня сегодня утром, чуть не укусил.

– Не может быть, миссис Барнс. Терри не кусается.

– Рычал да скалился. А я только и хотела посмотреть, можно ли починить ваши туфли.

– Он не любит, когда трогают мои вещи. Он думает, что должен их охранять.

– Скажите пожалуйста, думает! Не собачье это дело, думать. Ему место во дворе, на веревке, пусть бы охранял дом от бродяг. Вам бы отдать его, мисс, вот что я скажу.

– Нет, нет, нет. Никогда. Никогда!

– Ну, как хотите, – сказала миссис Барнс. Она взяла чашку, подняла с пола блюдце, из которого Терри успел вылизать остатки чая, и удалилась.

– Терри, – сказала Джойс. – Иди поговори со мной. Что же нам делать, солнышко мое?

Она взяла пса на руки и села в колченогое кресло. Бросила шляпку на стол и вытянулась. Положила собачьи лапы себе на плечи и нежно поцеловала черный нос и лохматый лоб. И тихо, лаская пса, заговорила:

– Что нам делать с миссис Барнс, Терри? Мы и так задолжали ей за четыре недели. Она славная, Терри, такая славная. Она нас не выгонит. Но ведь нельзя злоупотреблять тем, что у нее доброе сердце. Нельзя, Терри, нет. И почему этот Барнс не хочет работать? Вот кого я ненавижу. Только и делает, что пьет. И конечно, его выгоняют. Но ведь я-то не пью, Терри, но все равно никак не могу найти работу.

Я тебя не брошу. Не брошу. Никто не будет тебя любить так, как я. Ты старый, Терри, тебе двенадцать лет, а кому нужна старая собака, к тому же почти слепая, к тому же чуть-чуть глухая, к тому же еще с дурным… то есть, прости, с не очень, самую капельку не очень хорошим характером. Для меня ты самый замечательный, но только для меня, не для всех, понимаешь? На других ты рычишь. Это потому, что ты знаешь, что они тебя не любят. Но мы-то друг друга любим, правда, дорогой?

Пес нежно лизнул ее в щеку.

– Поговори со мной.

Терри издал тихий, протяжный, похожий на вздох звук и ткнулся носом ей за ухо.

– Ты ведь веришь мне, правда, мой ангел? Ты ведь знаешь, что я никогда тебя не покину. Но что же делать? Самое время придумать что-нибудь, Терри.

Она глубже устроилась в кресле, прикрыла глаза.

– Помнишь, Терри, как мы были счастливы? Мы с тобой, и с Майклом, и с папой. Ах Майкл, Майкл! Это был его первый отпуск, а перед тем как вернуться во Францию, он решил сделать мне подарок. Я еще сказала ему, чтобы не выдумывал. Мы тогда жили за городом, и все вышло так неожиданно. Он велел мне выглянуть в окно, а там был ты и прыгал на длинном поводке. Тебя держал такой маленький человечек, от которого пахло собаками. Как он смешно разговаривал: «Он сокровище. Только посмотрите, мадам, ну разве он не картинка? Я так и знал, что как леди и джентльмен только его увидят, то сами скажут: «Он просто сокровище!»

Он все время приговаривал: «Сокровище», и потом первое время мы так и называли тебя, Сокровище. Ах, Терри, какой ты был славный щенок – крохотная головка, нелепый хвостик. Потом Майкл вернулся во Францию, а я осталась с тобой, и ты был у меня самой лучшей собакой на свете. Помнишь, как мы вместе читали письма от Майкла? Ты их нюхал, а я говорила тебе: «Это от хозяина», и ты все понимал. Мы были такие счастливые, такие счастливые. Ты, я и Майкл. А теперь Майкла нет, ты стал старый, а я… я так устала, что у меня нет сил быть храброй.

Терри лизнул ее в щеку.

– Ты был со мной, когда пришла телеграмма. Если бы не ты, Терри… Если бы у меня не было тебя…

Она замолчала.

– Мы с тобой всегда были вместе… Все удачи, все неудачи мы всегда делили… Неудач у нас было больше. А теперь это уже даже не неудача. У нас никого, только тетушки Майкла, но они-то думают, будто у меня все в порядке. Они не знают, что Майкл все проиграл. И мы никому не скажем. Мне все равно, почему он это сделал. Не бывает людей, которые не совершают ошибок. Нас с тобой он любил, Терри, и это самое главное. Его родственники все время на него сердились и все время за что-то ругали. Не дадим им нового повода. Но как же мне хочется, чтобы и у меня были родственники. Совсем без них очень плохо.

Терри, я ужасно устала… И очень хочется есть. Невозможно поверить, что мне всего двадцать девять… Кажется, будто все шестьдесят девять. И я совсем не храбрая, я только делаю вид. И в голову лезут ужасные мысли. Вчера я прошла пешком до Илинга, хотела зайти к кузине Шарлотте. Подумала, если прийти в половине первого, она оставит меня на обед. Но когда я уже дошла до дома, я почувствовала себя такой попрошайкой. И не смогла зайти. Я повернулась и ушла. Ужасная глупость. Нужно либо попрошайничать до конца, либо даже не пробовать. У меня, кажется, нет характера.

Терри снова вздохнул и ткнулся черным носом ей в глаз.

– У тебя все такой же славный носик, Терри, холодный, как мороженое. Ах, как же я тебя люблю! Я не в силах расстаться с тобой. Не в силах тебя отдать. Не могу, не могу, не могу…

Теплый язык снова лизнул ее в щеку.

– Ты все понимаешь, солнышко. Ты сделал бы все на свете, чтобы помочь хозяйке, правда?

Терри сполз с колен и заковылял в угол. Он взял в зубы щербатую миску и принес Джойс.

Джойс не знала, то ли плакать, то ли смеяться.

– Ты сделал единственное, что мог. Единственное, чем мог помочь хозяйке. Ах, Терри, Терри, никто нас не разлучит! Я должна что-то сделать. Должна? Все сначала что-то обещают, а потом оказывается, что на самом деле все совсем не так, все совсем не так. Что же делать?

Она села на пол рядом с собакой.

– Видишь ли, Терри, дело вот в чем. Ни няньке, ни гувернантке, ни компаньонке у старой леди не положено иметь собаку. Только замужняя женщина может себе это позволить – держать лохматую, маленькую, дорогую собачку, ходить с ней по магазинам… Ну а если ей больше нравится старый слепой терьер, ради бога, почему бы и нет?

Она перестала хмуриться, и тут в дверь дважды постучали.

– Почтальон. Пойду посмотрю.

Она вскочила, сбежала вниз и вернулась с письмом в руках.

– Это может быть… если…

Она разорвала конверт.

«Уважаемая мадам!

Мы провели экспертизу и пришли к мнению, что Ваша картина не является подлинником и потому цена ее весьма незначительна.

С искренним почтением

Слоун & Райдер».

Джойс застыла на месте. И когда потом снова заговорила, голос у нее изменился.

– Вот и все, – сказала она. – Это была последняя надежда. Но мы не расстанемся, Терри. Я знаю, что делать… Нет, больше я не стану попрошайничать. Терри, дорогой, мне нужно уйти. Я скоро вернусь.

Джойс торопливо спустилась на первый этаж, где в темном углу стоял телефонный аппарат. Она набрала номер. Трубку снял мужчина, голос которого сразу же повеселел, едва он понял, с кем говорит.

– Джойс, девочка моя. Приходи, пообедаем и потанцуем.

– Не могу, – просто ответила Джойс. – Мне нечего надеть.

И она хмуро улыбнулась, вспомнив покоробившийся шкаф и пустые вешалки.

– Тогда как ты посмотришь на то, что я сам к тебе заеду? Где ты живешь? Господи, это еще где? Кажется, у тебя неприятности, я угадал?

– Совершенно верно.

– Что же, по крайней мере, ты со мной откровенна. До скорого.

Меньше чем через час перед домом остановилась машина, из которой вышел Артур Хэллидей. Миссис Барнс, исполнившись благоговейного трепета, провела его наверх.

– Девочка моя, что за дыра! Что тебя сюда привело?

– Гордыня и еще кое-какие малодостойные чувства.

Она сказала это просто, насмешливо глядя в лицо человеку, который стоял перед ней.

Артура Хэллидея многие считали красавцем. Это был крепкий, высокий, светловолосый человек с очень светлыми голубыми небольшими глазами и мощным подбородком.

Она показала на колченогое кресло, и он сел.

– Н-да, – задумчиво сказал он. – Жестокий урок. Послушай… А этот паршивец не укусит?

– Нет, нет, не волнуйся. Он у меня просто сторож.

Хэллидей оглядел ее с головы до ног.

– Пошла на попятную, Джойс, – тихо проговорил он. – Я тебя правильно понял?

Джойс кивнула.

– Говорил я тебе, девочка моя. Я всегда получаю то, что хочу. Я знал, что в конце концов ты одумаешься и поймешь, с какой стороны хлеб мажут маслом.

– К счастью, ты не передумал, – сказала Джойс.

Он взглянул на нее с недоверием. Всякий раз, когда он с ней разговаривал, он никогда не мог толком понять, о чем она думает.

– Так ты выйдешь за меня?

Она кивнула:

– Когда захочешь.

– Чем быстрее, тем лучше.

Он засмеялся и окинул комнату взглядом. Джойс покраснела.

– Между прочим, у меня есть одно условие.

– Условие? – К нему снова вернулась подозрительность.

– Моя собака. Ее я возьму с собой.

– Это старое пугало? Да я любую тебе куплю. Денег не жалко.

– Мне нужен Терри.

– Ах вот как! Пожалуйста, ради бога.

Джойс внимательно посмотрела ему в лицо.

– Но ты знаешь – ведь знаешь? – я не люблю тебя. Не люблю.

– Это мне все равно. Я человек крепкий. Но про шуры-муры забудь, девочка моя. Если выйдешь за меня замуж, играть придется по-честному.

Джойс покраснела.

– Я отработаю твои деньги, – сказала она.

– Как насчет поцелуя сейчас?

Он приблизился. Джойс улыбнулась. Он ее обнял, поцеловал. Глаза, потом щеки и шею. Джойс не обмерла, не отодвинулась. Наконец он ее отпустил.

– Я еду за кольцом, – сказал он. – Какое ты хочешь, с жемчугом или с бриллиантами?

– С рубином, – сказала Джойс. – С самым большим рубином, какой только сможешь найти, цвета крови.

– Странный выбор.

– Я хочу, чтобы оно ничем не было похоже на то, из мелкого жемчуга, которое мне подарил Майкл.

– Чтобы на этот раз больше повезло, а?

– Ты умеешь вкладывать деньги, Артур.

Хэллидей хохотнул и ушел.

– Терри, – сказала Джойс. – Иди оближи… Лицо и шею, особенно шею.

Терри лизнул ее влажным языком.

– Я думала только об этом, только об этом, – медленно проговорила она. – Никогда не угадаешь, о чем я думала – о варенье, варенье на прилавке. И все время себе повторяла. Земляничное, смородиновое, малиновое, терновое. В конце концов, может быть, я быстро ему надоем. Я очень на это надеюсь, а ты? Говорят, после свадьбы такое бывает. Правда, Майклу я не надоела бы никогда… Никогда… Ах, Майкл!..

На следующее утро Джойс проснулась с тяжелым сердцем. Она тихо вздохнула, и Терри, который спал с ней вместе на одной постели, тотчас поднял голову и нежно ее лизнул.

– Ах ты, мой милый, милый! Что ж, придется через это пройти. Но вдруг что-то еще случится. Терри, милый, помоги же своей хозяйке. Ах, ты помог бы, если бы мог, я знаю.

Миссис Барнс принесла чай и бутерброды и от души радовалась за Джойс.

– Подумать только, мадам, выйти замуж за такого джентльмена. Приехал-то на «Роллсе». Честное слово, Барнс даже протрезвел, когда до него дошло, что возле нашего дома настоящий «Роллс». С чего это, скажите на милость, этот пес все время лезет на подоконник?

– Он любит посидеть на солнце, – сказала Джойс. – Но это действительно опасно. Терри, вниз!

– Будь я на вашем месте, – сказала миссис Барнс, – избавилась бы от этого несчастного и попросила своего джентльмена купить собачку, такую вот, толстенькую, которых леди носят на руках.

Джойс улыбнулась и еще раз окликнула Терри. Пес неуклюже поднялся, но именно в этот момент внизу послышался шум собачьей драки. Терри повернул голову и тоже хрипло залаял. Подоконник был старый и сгнивший. Доска подалась, и Терри, слишком старый и неповоротливый, не удержался и упал.

Вскрикнув, Джойс бросилась вниз на улицу. Не прошло и минуты, как она уже стояла рядом с ним на коленях. Пес жалобно скулил, и по тому, как он неподвижно лежал, Джойс поняла, что дело плохо. Она наклонилась.

– Терри… Терри, милый… Милый мой, милый…

Он попытался вильнуть хвостом.

– Терри, малыш… Я помогу тебе, потерпи… Ах ты малыш…

Вокруг собралась толпа, состоявшая в основном из мальчишек.

– Из окна шлепнулся, ага.

– Здорово хрястнулся.

– Ей-богу, спину сломал.

Джойс не обращала на них внимания.

– Миссис Барнс, есть ли тут где-нибудь ветеринар?

– Есть, это Джоблин, на Миар-стрит… Только как вы его донесете?

– Довезу на такси.

– Позвольте мне.

Приятный голос, произнесший эту фразу, принадлежал пожилому человеку, который только что вышел из такси. Он опустился возле Терри на колени, приподнял верхнюю губу и провел рукой по боку и спине.

– Боюсь, у него внутреннее кровотечение, – сказал он. – Кости, кажется, целы. Его нужно срочно к ветеринару.

Вдвоем с ним Джойс подняла Терри. Пес жалобно заскулил от боли и укусил Джойс за руку.

– Все в порядке, малыш, все в порядке.

Они опустили пса на сиденье, и такси двинулось с места. Механически Джойс обвязала ранку на руке носовым платком. Терри попытался ее лизнуть.

– Понимаю, милый, я все понимаю. Ты не хотел сделать больно. Все в порядке, малыш.

Человек, сидевший на переднем сиденье, оглянулся на них, но ничего не сказал.

Такси доехало быстро, и вскоре они уже входили к ветеринару. Ветеринаром оказался человек с красным лицом и неприятной хваткой.

Без всякой нежности он осматривал пса, а Джойс стояла рядом и страдала вместе с собакой. По лицу ее текли слезы. Тихо продолжала она твердить, успокаивая Терри:

– Все в порядке, дорогой. Все в порядке…

Ветеринар выпрямился.

– Ничего вам пока не скажу. Мне нужно сделать анализы. Оставьте его здесь.

– Это невозможно.

– Боюсь, придется. Его нужно осмотреть как следует. Я позвоню… может, через полчасика.

С тяжелым сердцем Джойс согласилась. Она поцеловала Терри. И, ничего не видя от слез, спустилась по ступенькам. Человек, который ей помог, все еще стоял на улице. Джойс совсем забыла о нем.

– Такси ждет. Позвольте отвезти вас домой.

Она покачала головой.

– Мне лучше пройтись.

– Тогда я вас провожу.

Он расплатился с таксистом. Он шел рядом молча, и Джойс снова о нем забыла. Возле дома миссис Барнс он сказал:

– Ваша рука. Ее нужно обработать.

Джойс взглянула на руку.

– Ах нет, с рукой у меня все в порядке.

– Ранку нужно промыть и перевязать как положено. Разрешите, я войду.

Вместе с ней он поднялся по лестнице. Она позволила промыть себе руку и перевязать чистым носовым платком. Сказала она только одно:

– Терри этого не хотел. Он никогда, никогда меня не укусил бы. Он просто не понимал, что делает. Ему, наверное, было ужасно больно.

– Боюсь, вы правы.

– Может быть, ему и сейчас делают больно, как вы думаете?

– Уверен, что сейчас для него делают все возможное. Дождитесь звонка, а потом пойдите и посидите возле него.

– Конечно, я так и сделаю.

Человек помолчал, потом направился к двери.

– Надеюсь, все будет в порядке, – неловко сказал он. – До свидания.

– До свидания.

Несколько минут спустя Джойс вдруг поняла, что забыла его даже поблагодарить, а он был так добр и заботлив.

На пороге появилась миссис Барнс с чашкой чая в руках.

– Бедная моя девочка, выпейте чашку чая. На вас лица нет, уж я-то вижу.

– Спасибо, миссис Барнс, не сейчас.

– Выпейте, вам станет лучше. Не убивайтесь так. Выздоровеет ваш пес, а потом ваш джентльмен купит вам нового хорошенького щеночка…

– Не нужно, миссис Барнс. Не нужно. Прошу вас, если можно, позвольте мне побыть одной.

– Э-э, я не хотела… Телефон!

Джойс стремглав бросилась к телефону. Подняла трубку. Миссис Барнс дышала ей в спину.

– Да… Это я. Что? О! О! Да. Да, спасибо.

Она положила трубку. Когда она повернулась, миссис Барнс испугалась, увидев выражение ее лица. В нем не было ни кровинки.

– Терри умер, миссис Барнс, – сказала она. – Умер один, без меня.

Она поднялась наверх, вошла в комнату и очень осторожно закрыла за собой дверь.

– Э-э, я не хотела… – сказала миссис Барнс, обращаясь к стенным обоям.

Минут пять спустя она заглянула в комнату. Джойс неподвижно сидела на стуле. Она не плакала.

– Тут ваш джентльмен, мисс. Можно ему подняться?

Неожиданно глаза Джойс вспыхнули.

– Да, пожалуйста. Я хочу его видеть.

Хэллидей вошел шумно.

– А вот и я. Я зря времени не теряю. Я уже все подготовил и хочу немедленно забрать тебя из этой дыры. Тебе нельзя здесь оставаться. Давай, дорогая, собирайся.

– Больше нет нужды, Артур.

– Нет нужды? Что ты имеешь в виду?

– Терри умер. Больше у меня нет нужды выходить за тебя замуж.

– О чем ты говоришь?

– О моей собаке, о Терри. Он умер. Я хотела выйти за тебя замуж, только чтобы не расстаться с ним.

Хэллидей молча воззрился на Джойс, и лицо его стало медленно наливаться краской.

– Ты сошла с ума.

– Возможно. Одни только сумасшедшие любят собак.

– Ты хочешь меня уверить, будто решила выйти за меня замуж, чтобы не… О господи, что за вздор!

– А с какой бы иначе стати, как по-твоему, я могла решить это сделать? Ты ведь знал, что я тебя ненавижу.

– Ты решила так сделать, потому что знаешь: я могу дать тебе все и дам.

– На мой вкус, – сказала Джойс, – это куда менее веская причина. Как бы то ни было, причин больше нет. Я за тебя не выйду.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что поступаешь со мной отвратительно?

Она спокойно посмотрела ему в лицо, но глаза ее при этом сверкнули таким огнем, что Хэллидей отшатнулся.

– Не думаю, – сказала она. – Я слышала, как ты однажды говорил, что из жизни нужно вытрясти все. Потому ты и добивался меня, и моя нелюбовь тебя только раззадоривала. Ты знал, что я тебя ненавижу, но тебе это нравилось. Ты был разочарован, когда я позволила себя поцеловать и при этом не заплакала и не вздрогнула. Ты жестокий человек, Артур, тебе нравится причинять боль… Вряд ли кому-то удастся поступить с тобой отвратительно настолько, насколько ты этого заслуживаешь. А теперь будь любезен, выйди из моей комнаты. Я остаюсь здесь.

Он немного помедлил.

– Э-э… Но что ты будешь делать? Ты совсем без денег.

– Это тебя не касается. Пожалуйста, уходи.

– Ты, маленькая чертовка… Ты чертовски сводишь меня с ума. От меня так легко не отделаешься.

Джойс засмеялась.

И смех этот его доконал. Слишком он прозвучал неожиданно. Хэллидей неуклюже спустился по лестнице и уехал.

Джойс подавила вздох. Надела потрепанную шляпку из черного фетра и вышла следом. Она двигалась вдоль по улице, как автомат без мыслей и чувств. Где-то на дне души затаилась боль, боль, которая потом еще даст себя знать, но пока она утихла и свернулась в клубок в ожидании своего часа.

Джойс прошла мимо здания отдела регистрации и вдруг заколебалась.

– Нужно что-то делать. Есть, конечно, река. Сколько раз я о ней вспоминала. Просто взять и покончить разом со всем. Но в реке слишком мокро и холодно. И вряд ли я такая храбрая. На самом деле я совсем не храбрая.

Она вошла в здание.

– Доброе утро, миссис Ламберт. Боюсь, заявок на дневную работы у нас пока нет.

– Ничего страшного, – сказала Джойс. – Теперь я согласна на любую. Мой друг, с которым я жила, умер.

– Значит, теперь вы можете уехать?

Джойс кивнула:

– Да, и как можно дальше.

– Случайно мистер Эллэби как раз сейчас здесь, он беседует с кандидатками. Я отведу вас прямо к нему.

Через несколько минут она уже сидела в кабинке и отвечала на вопросы. Лицо человека, сидевшего перед ней, показалось Джойс знакомым, но она никак не могла сообразить, где его видела. Что-то знакомое почудилось ей и в голосе, когда он задал последний, несколько необычный вопрос.

– Умеете ли вы ладить с пожилыми леди? – спросил мистер Эллэби.

Джойс невольно улыбнулась:

– Думаю, да.

– Видите ли, мы живем вместе с тетей, а с ней бывает непросто. Тетя меня очень любит, у нее золотое сердце, но, боюсь, временами она чересчур требовательна к молодым женщинам.

– Кажется, я и терпелива, и нетребовательна, – сказала Джойс. – Я всегда умела ладить со стариками.

– Вам придется заботиться не только о ней, но и, для разнообразия, о моем трехлетнем сынишке. Год назад его мать умерла.

– Понимаю.

Они помолчали.

– Ну, если вы не передумали, будем считать, что вопрос улажен. Уезжаем мы через неделю. Точную дату я сообщу. Надеюсь, вы не откажетесь принять небольшой задаток, чтобы у вас была возможность собраться в дорогу.

– Благодарю вас. С удовольствием.

Они оба поднялись. Неожиданно мистер Эллэби неловко сказал:

– Терпеть не могу вмешиваться, но… Я хотел сказать, мне… Мне хотелось бы знать… Я хотел спросить, как ваша собака, все ли с ней в порядке?

В первый раз Джойс подняла голову. Она вспыхнула, глаза потемнели. Она взглянула ему в лицо. Накануне он показался ей чуть ли не стариком, но оказался вовсе не стар. Волосы с проседью, приятное загорелое лицо, сутуловатые плечи, темные застенчивые, как у собаки, глаза. «Он немного похож на собаку», – подумала Джойс.

– Ах, это вы, – сказала она. – Я потом вспомнила, что так вас и не поблагодарила.

– Не за что. Я и не ждал. Я понимаю, что вы тогда чувствовали. Так как же ваш старичок?

Из глаз у Джойс полились слезы. Они потекли рекой. И казалось, будут литься всю жизнь.

– Он умер.

– Вот как!

Больше он не сказал ничего, но в этом его возгласе Джойс услышала все то, что нельзя передать словами.

Помолчав, он заговорил прерывающимся голосом:

– Между прочим, у меня тоже была собака. Умерла два года назад. Все только плечами пожимали, с какой стати так убиваться. Несладко, когда еще нужно делать вид, будто ничего особенного не произошло.

Джойс кивнула.

– Я-то это знаю, – сказал мистер Эллэби.

Он взял ее за руку, пожал, осторожно отпустил. И вышел из кабинки. Через несколько минут Джойс вышла следом и отправилась улаживать детали к женщине с видом леди. Вернувшись домой, в дверях она столкнулась с миссис Барнс, которая, как принято в ее кругу, любила погоревать и потому поджидала Джойс на пороге.

– Прислали вашего бедняжку, – сообщила она. – Отнесли к вам в комнату. Я Барнсу уже сказала, он выроет могилку у нас в саду…

Таинственное происшествие во время регаты

Мистер Исаак Пойнтц вынул изо рта сигару и одобрительно произнес:

– Очень миленькое местечко.

Он сказал это так, будто поставил на гавани Дартмута пробу, после чего снова зажал сигару в зубах и огляделся с видом человека, совершенно довольного собой, своим костюмом, своим окружением и вообще всей своей жизнью.

Если описывать мистера Пойнтца, то это был человек пятидесяти восьми лет, крепкий, здоровый, страдавший разве что склонностью к полноте. Он был не толстый, но круглый, уютный, в данный момент одет в костюм яхтсмена, наряд, не слишком подходящий для немолодого человека его комплекции. Загорелый до почти восточной смуглости, он весело улыбался из-под длинного козырька яхтсменской кепки, аккуратной, как и новенькие, отутюженные брюки и куртка. Если же описывать окружение мистера Пойнтца, то в этот день его составляли деловой партнер мистера Пойнтца мистер Лео Штейн, его знакомый по деловому миру мистер Сэмюэль Литерн, приехавший из Соединенных Штатов в Дартмут вместе с дочерью-школьницей по имени Эва, сэр Джордж и леди Мэрроуэй, миссис Растингтон и Эван Ллевеллин.

Все они только что сошли на берег с борта яхты «Веселая дева», владельцем которой был мистер Исаак Пойнтц. Проведя все утро в море, где экипаж проверял ее ход, теперь они решили немного развлечься на ярмарке – поглазеть на ряженых, покататься на карусели. Едва ли стоит сомневаться в том, что развлечения эти более всего влекли Эву Литерн. И потому, когда мистер Пойнтц предложил отправиться на обед в «Ройал Джордж», запротестовала она одна.

– Ах, мистер Пойнтц, мне так хочется еще забежать в фургон к Настоящей Цыганке, она предсказывает судьбу.

В душе мистер Пойнтц испытывал весьма серьезные подозрения относительно происхождения Настоящей Цыганки, тем не менее он снисходительно кивнул в знак согласия.

– Эве здесь так нравится, – извиняющимся тоном произнес мистер Литерн. – Однако если нужно ехать, то ничего страшного, подождет до другого раза.

– Мы никуда не торопимся, – великодушно объявил мистер Пойнтц. – Пусть юная леди спокойно наслаждается жизнью. А мы с Лео пойдем побросаем дротики.

– За двадцать пять и больше полагается приз, – высоким гнусавым голосом сообщил человек, подававший дротики.

– Спорим на пять пенсов, я тебя обыграю, – сказал Пойнтц.

– Идет, – весело произнес Штейн.

Оба рьяно взялись за игру.

– Не только Эва у нас здесь ребенок, – сказала, обращаясь к Эвану Ллевеллину, леди Мэрроуэй.

Ллевеллин рассеянно улыбнулся.

Рассеян он был весь этот день. И раз или два отвечал совсем невпопад, явно теряя нить разговора.

Памела Мэрроуэй повернулась к мужу и произнесла:

– Наш молодой человек сегодня явно не в себе.

– Да уж, – неопределенно отозвался сэр Джордж.

И мельком взглянул на Дженет Растингтон.

Леди слегка нахмурилась. Это была высокая, холеная, со вкусом одетая женщина. Яркий розовый лак на ногтях прекрасно подходил к коралловым серьгам. Темные глаза смотрели внимательно, все подмечая. Ее муж, сэр Джордж Мэрроуэй, на вид казался попроще, обычный «легкомысленный джентльмен» но взгляд его голубых глаз был не менее цепкий, чем у жены.

Исаак Пойнтц и Лео Штейн были поставщиками бриллиантов для «Хаттон-Гарден». Но сэр Джордж и леди Мэрроуэй принадлежали совсем иному миру – миру антибских курортов, площадок для гольфа в Сен-Жан-де-Люс и зимних пляжей под скалами Мадеры.

На сторонний взгляд, люди, принадлежащие этому кругу, не трудятся, «не ткут и не жнут». Тем не менее это не совсем так. Трудиться можно по-разному, даже если не ткать и не жать.

– Малышка вернулась, – сказал Эван Ллевеллин, обращаясь к миссис Растингтон.

Это был высокий темноволосый молодой человек, иногда напоминавший выражением лица голодного волка, что, по мнению многих женщин, делало его неотразимым.

Разделяла ли это мнение миссис Растингтон, сказать было трудно. Миссис Растингтон не любила выдавать своих чувств. Вышла замуж она очень рано, но меньше чем через год брак окончился неудачей. С тех пор она научилась вести себя со всеми одинаково ровно и сдержанно.

Приплясывая и встряхивая длинными растрепавшимися волосами, к ним подбежала Эва Литерн. Пятнадцатилетняя девочка, она все еще была неуклюжим, неловким, полным радости жизни ребенком.

– Я выйду замуж в шестнадцать лет, – задыхаясь от восторга, проговорила она. – За очень богатого человека, и у нас будет шестеро детей, а вторник и пятница мои счастливые дни, и носить мне нужно голубое или зеленое, а мой камень – изумруд, и…

– Что ж, детка, думаю, нам пора, – остановил ее отец.

Мистер Литерн был высокий светловолосый человек с несколько печальным выражением лица, которое наводило на мысль о несварении желудка.

Вернулись и наигравшиеся в дротики мистер Пойнтц с мистером Штейном. Мистер Пойнтц весело похохатывал, а мистер Штейн шел печальный и удрученный.

– В конце концов, тут дело просто в удаче, – подходя, произнес он.

Мистер Пойнтц довольно похлопал себя по карману:

– Я заработал на тебе пять пенсов. Дело в навыке, мальчик мой, в навыке. Отец у меня в этих играх был непревзойденный умелец. Ну, господа, вот теперь нам действительно пора. Узнала все про свое будущее, Эва? Ну и как, тебе велели остерегаться темноволосого мужчины?

– Темноволосой женщины, – поправила Эва. – У нее дурной глаз, и, если представится случай, она сможет мне навредить. А в шестнадцать лет я выйду замуж…

Эва продолжала щебетать всю дорогу, пока они шли пешком к ресторану «Ройал Джордж».

Предусмотрительный мистер Пойнтц заказал обед заранее, и официант, согнувшийся при виде его в поклоне, провел всех на второй этаж. Стол был накрыт. Большое окно в эркере, сквозь которое видно было гавань и площадь, стояло нараспашку. С площади доносился шум ярмарочной толпы и отчаянный, на разные лады, скрип трех каруселей.

– Если мы хотим слышать еще и себя, окно лучше закрыть, – с легким смешком сказал мистер Пойнтц и дополнил слово делом.

Все расселись вокруг стола, и мистер Пойнтц со счастливой улыбкой смотрел на своих гостей. Гости были довольны, а он любил, когда все довольны. Он переводил взгляд с одного лица на другое. Леди Мэрроуэй – прекрасная женщина; не слишком, конечно, полезная, это понятно, и конечно, не имеет ни малейшего отношения к кругу, который зовется creme de la creme, но в том кругу вряд ли даже подозревают о существовании мистера Пойнтца. А леди Мэрроуэй чертовски приятная женщина, и он, мистер Пойнтц, не обиделся бы на нее, даже вздумай она сжульничать в бридж. Сэр Джордж менее симпатичный. Рыбьи глаза. Бесцветные и нахальные. Но пользы и ему от Исаака Пойнтца почти никакой. И сам он прекрасно это понимает.

Старый Литерн малый неплохой – болтун, конечно, как и все американцы, и обожает рассказывать нудные длинные истории. А еще у него пренеприятная манера выяснять детали. Например, какое население в Дартмуте. В каком году построили здание Морского колледжа. И тому подобное. Будто бы он, мистер Пойнтц, какой-нибудь ходячий Бедекер. Эва – милая, веселая девочка, ее забавно поддразнивать. Голос не слишком приятный, но девочка умненькая. Славная девочка.

Молодой Ллевеллин… что-то он сегодня притих. Вид такой, будто что-то его беспокоит. Может быть, неприятности с деньгами. У этих писателей всегда с деньгами беда. Или же он влюбился в Дженет Растингтон. Прелестная женщина, умница и красавица. Тоже пишет, но никому никогда не тычет это в нос. На вид даже и не подумаешь, а сама она об этом молчит – замечательный человек. А старый Лео! Чем старше, тем толще. Тут мистер Пойнтц, нисколько не подозревая, что именно в эту минуту его старый партнер подумал о нем то же самое, довольный собой и жизнью, поправил мистера Литерна, сказавшего, будто сардинами знаменит Корнуэлл, а не Девон, и приготовился вкусить гастрономических радостей.

– Мистер Пойнтц, – обратилась к нему Эва, когда официанты, поставив перед гостями тарелки с горячей макрелью, удалились из комнаты.

– Слушаю вас, моя милая леди.

– А большой бриллиант у вас с собой? Тот, который вы показали нам вчера вечером и еще сказали, что он у вас всегда с собой?

Мистер Пойнтц хмыкнул:

– Конечно. Это мой талисман. Да, он у меня с собой.

– По-моему, это очень опасно. В толпе на ярмарке кто-нибудь может его отобрать.

– Вот уж нет, – сказал мистер Пойнтц. – Я достаточно осторожен.

– И все-таки, – настойчиво повторила Эва. – Разве в Англии нет гангстеров?

– Есть они или нет, «Утренней звезды» им не видать как своих ушей, – сказал мистер Пойнтц. – Во-первых, камень лежит в специальном внутреннем кармане. А во-вторых, старый Пойнтц знает, что делает. Никто его не украдет.

Эва рассмеялась:

– Ха-ха. Спорим, что я могла бы.

– Спорим, нет. – Глаза мистера Пойнтца озорно блеснули.

– А вот спорим, да. Вчера я легла спать и все время об этом думала. Вчера, после того, как вы пустили его по кругу за столом, чтобы мы все рассмотрели. И придумала, как это сделать.

– Ну и как же?

Эва склонила головку набок, взволнованно тряхнув длинной выбившейся прядью.

– Не скажу. Сейчас не скажу. А на что спорим?

Мистер Пойнтц припомнил пору своей юности.

– На полдюжины пар перчаток, – предложил он.

– Перчаток! – с негодованием воскликнула Эва. – Кто теперь носит перчатки!

– Э-э… А как насчет нейлоновых чулок? Носите ли вы нейлоновые чулки?

– Конечно. И как раз сегодня самые лучшие у меня порвались.

– Вот и хорошо. Тогда на полдюжины пар лучших нейлоновых чулок.

– А-ах, – с восторгом сказала Эва. – А на что спорите вы?

– Э-э… На новый кисет.

– Отлично. Договорились. Не видать вам нового кисета. А сейчас я скажу, что вы должны сделать. Вы должны снова пустить бриллиант по кругу, как вчера…

Подошло время переменить блюда, и в комнату вошли два официанта. Эва умолкла. Когда принялись за цыпленка, мистер Пойнтц сказал:

– Запомните, милая леди, если вы намерены совершить настоящую кражу, я пошлю за полицией, и вас обыщут.

– Не испугали. Но полиция – это все-таки чересчур. Обыскать меня могут леди Мэрроуэй или миссис Растингтон.

– Согласен, – сказал мистер Пойнтц. – Но кем вы собираетесь стать, когда вырастете? Специалистом по краже бриллиантов?

– Неплохая работа. Между прочим, отлично оплачивается.

– Если бы вам удалось украсть «Утреннюю звезду», вы и впрямь неплохо бы заработали. Этот камень, даже если его распилить, стоит не меньше тридцати тысячи фунтов.

– Ого! – удивилась Эва. – А сколько это в долларах?

Леди Мэрроуэй ахнула.

– И вы носите его с собой? – с упреком сказала она. – Тридцать тысяч фунтов.

Накрашенные ее веки дрогнули.

– Деньги очень большие, – тихо произнесла миссис Растингтон. – Но этот камень притягателен и сам по себе. Он прекрасен.

– Подумаешь, просто кусок углерода, – сказал Эван Ллевеллин.

– Я всегда считал, что для воров драгоценностей самая сложная задача найти скупщика, – сказал сэр Джордж. – И скупщик получает львиную долю, не так ли?

– Давайте, давайте! – воскликнула Эва. – Начинаем. Достаньте бриллиант, мистер Пойнтц, и скажите то, что вы сказали вчера вечером.

– Прошу прощения за свою дочь, – своим тихим печальным голосом произнес мистер Литерн. – При такой поддержке…

– Ну хватит, пап, – сказала Эва. – Давайте же, мистер Пойнтц.

Мистер Пойнтц с улыбкой пошарил во внутреннем кармане. Нащупал, достал. Раскрыл ладонь, и камень заиграл на свету тысячами огней.

– Бриллиант…

Не совсем точно, но мистер Пойнтц повторил все то, что произнес накануне на борту «Веселой девы».

– Дамы и господа, не хотите ли взглянуть на бриллиант? Этот камень поистине прекрасен. Я назвал его «Утренней звездой», он стал моим талисманом и всегда при мне. Не хотите ли взглянуть?

Мистер Пойнтц передал камень леди Мэрроуэй, та подержала, поахала, вновь потрясенная необыкновенным блеском, и передала мистеру Литерну, который сказал немного, пожалуй, натянуто: «Замечательно. Да, замечательно», – и тотчас протянул Ллевеллину.

В этот момент в игре произошла небольшая заминка: в комнату снова вошли официанты. Дождавшись их ухода, Эван сказал: «Прекрасный камень», – и с этими словами передал Лео Штейну, который молча тут же отдал его Эве.

– Какой он красивый! – воскликнула Эва. – Ах! – в ужасе вскрикнула она и, раскрыв ладонь, отпустила бриллиант. – Я его уронила!

Она отодвинула стул, сползла вниз и принялась шарить по ковру. Сэр Джордж, который сидел от нее справа, тоже заглянул под стол. Кто-то в суматохе смахнул на пол стакан. Помогать принялись Штейн, Ллевеллин, миссис Растингтон. И наконец леди Мэрроуэй.

Один только мистер Пойнтц не принял никакого участия в поисках. Он сидел, потягивая вино и насмешливо улыбаясь.

– О боже! – несколько переигрывая, воскликнула Эва. – Какой ужас! Куда же он мог закатиться? Я его потеряла.

Один за другим гости поднимались на ноги.

– Он действительно исчез, Пойнтц, – с улыбкой сказал сэр Джордж.

– Ловко, – одобрительно кивнув, сказал мистер Пойнтц. – Из вас, Эва, выйдет отличная актриса. Остается выяснить, спрятали вы его под столом или на себе.

– Можете меня обыскать, – с чувством произнесла Эва.

Мистер Пойнтц взглянул на большую ширму, которая стояла в углу.

Кивком показав на нее, он повернулся к леди Мэрроуэй и миссис Растингтон.

– Леди, не откажите в любезности…

– Разумеется, – с улыбкой сказала леди Мэрроуэй.

Обе дамы поднялись.

– Не волнуйтесь, мистер Пойнтц, – добавила леди Мэрроуэй, – мы найдем вашу собственность.

Втроем они скрылись за ширмой.

В комнате было душно. Эван Ллевеллин открыл окно. Под окном проходил разносчик газет. Эван бросил монетку, и в окно влетела газета.

Ллевеллин взглянул на первую страницу.

– В Венгрии опять неприятности, – сказал он.

– Что пишут о нас? – спросил сэр Джордж. – Меня интересует одна лошадь, сегодня она бежит в Хэлдоне, Щеголь.

– Лео, – сказал мистер Пойнтц, – запри дверь. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда сунулись эти чертовы официанты.

– Щеголь выиграл три к одному, – сказал Эван.

– Черт побери, – сказал сэр Джордж.

– В основном новости регаты, – сказал Эван, пробежав глазами по страницам.

Три дамы вышли из-за ширмы.

– Ничего нет, – сказала миссис Растингтон.

– Как хотите, но камня при ней нет, – сказала леди Мэрроуэй.

Мистер Пойнтц понял, что именно этого он и ждал. Услышав в голосе обеих леди насмешку, он не усомнился в тщательности проведенного обыска.

– Скажи, Эва, а не проглотила ли ты его? – встревоженно спросил мистер Литерн. – Это вредно для желудка.

– Я не заметил, чтобы она что-то глотала, – спокойно сказал Лео Штейн. – Я смотрел на нее все время. В рот она ничего не положила.

– Я не могу проглотить камень такого размера, – сказала Эва. Она поставила руки в боки и взглянула на мистера Пойнтца: – Ну как, что скажете, приятель?

– Стойте на месте и не двигайтесь, – отозвался достопочтенный джентльмен.

Мужчины освободили стол и перевернули его вверх ногами. Мистер Пойнтц осмотрел каждый дюйм. Потом переключился на стул, на котором сидела Эва, потом на соседние.

Осмотр был произведен тщательней некуда. Гости помогали. Эва Литерн стояла возле стены рядом с ширмой и весело смеялась.

Минут через пять мистер Пойнтц с тихим кряхтеньем поднялся с колен и печально отряхнул брюки. Безупречность костюма была нарушена.

– Эва, – сказал он, – снимаю шляпу. Вы самый изобретательный похититель драгоценностей, с которым мне довелось встретиться. То, что вы сделали, потрясающе. Насколько я понимаю, раз бриллиант не при вас, он должен быть спрятан где-то в комнате. Я сдаюсь.

– Чулки мои?

– Ваши, ваши, милая леди.

– Эва, дитя мое, все же куда ты его спрятала? – с любопытством спросила миссис Растингтон.

Эва рванулась с места.

– Сейчас покажу. Глазам не поверите.

Она подбежала к столику, где лежали вещи. Взяла свою черную вечернюю сумочку…

– Прямо на ваших глазах. Прямо…

Голос ее, веселый и торжествующий, неожиданно дрогнул.

– Ой, – сказала она. – Ой…

– Что случилось, детка? – спросил отец.

– Он исчез… Он исчез, – шепотом произнесла она.

– Что это значит? – Мистер Пойнтц подался вперед.

Эва порывисто повернулась к нему.

– Дело было так. Вот на этой сумочке, на застежке, у меня был большой камень. Вчера он отклеился, а когда я увидела бриллиант, то заметила, что он почти того же размера. И ночью подумала, что ваш камень легко можно было бы украсть, если бы взять и прилепить пластилином на место выпавшего. Никто не нашел бы. Я сама придумала. Я его уронила, потом с сумочкой полезла под стол, прилепила пластилином, который взяла заранее, потом положила сумку на столик и сделала вид, будто его ищу. Я думала, это будет, как в игре с похищением письма… ну, вы знаете – когда письмо лежит у всех под носом… его просто приняли бы за обычный кусочек горного хрусталя. И я хорошо придумала, никто ведь не догадался.

– Хотелось бы верить, – сказал мистер Штейн.

– Что вы сказали?

Мистер Пойнтц взял сумочку, осмотрел пустую выемку, где остались следы пластилина, и медленно проговорил:

– Может быть, он попросту выпал. Давайте-ка еще раз все осмотрим.

Они заново обследовали пол, но теперь никто не смеялся. В комнате повисла напряженная тишина.

Наконец осмотр был закончен. Все поднялись, переглядываясь.

– Камня нет, – сказал Штейн.

– Но ведь никто не выходил, – задумчиво сказал сэр Джордж.

Наступило молчание. Эва заплакала.

Отец потрепал ее по плечу.

– Тише, тише, – неловко попытался он ее успокоить.

Сэр Джордж повернулся к Штейну.

– Мистер Штейн, – сказал он, – только что вы кое-что пробормотали себе под нос. Я попросил вас повторить громче, вы этого не сделали. Но я все равно расслышал. Мисс Эва сказала, что никто не заметил, куда она спрятала бриллиант. А вы сказали: «Хотелось бы верить». Сейчас мы оказались лицом к лицу перед тем фактом, что кое-кто все же заметил, и этот кое-кто находится среди нас. Я считаю, единственный честный и достойный выход – это позволить себя обыскать. Пока бриллиант находится здесь.

Когда сэр Джордж входил в роль добропорядочного джентльмена, сравниться с ним в благородстве не мог никто. Голос его звенел искренне и негодующе.

– Как это все неприятно, – с несчастным видом произнес мистер Пойнтц.

– Это я виновата, – прорыдала Эва. – Но я не думала…

– Успокойся, детка, – мягко остановил ее мистер Пойнтц. – Никто тебя не обвиняет.

– Что же, надеюсь, предложение, которое высказал сэр Джордж, встретит полное одобрение в каждом из нас. Пусть согласятся все, и я первый, – медленно, монотонно проговорил мистер Литерн.

– Согласен, – сказал Эван Ллевеллин.

Миссис Растингтон посмотрела в сторону леди Мэрроуэй, и та коротко кивнула. Обе дамы и следом за ними продолжавшая рыдать Эва скрылись за ширмой.

В дверь постучал официант, но ему велели удалиться.

Пять минут спустя все восемь находившихся в комнате человек с недоумением воззрились друг на друга.

Бриллиант, известный под названием «Утренняя звезда», растворился в пространстве.

Мистер Паркер Пайн задумчиво смотрел на смуглое лицо молодого человека, который сидел за столом напротив.

– Конечно, – сказал он. – Вы ведь валлиец, не так ли, мистер Ллевеллин?

– Ну и что из этого следует?

Мистер Паркер Пайн махнул своей пухлой, ухоженной ручкой.

– Абсолютно ничего, совершенно с вами согласен. Я лишь пытаюсь классифицировать эмоциональные реакции представителей разных национальностей. Вот и все. Но вернемся к вашей проблеме.

– Я и сам толком не понимаю, зачем я пришел, – сказал Эван Ллевеллин. Руки его нервно подрагивали, темные глаза запали от напряжения последних дней. Он старался не смотреть в лицо собеседнику и, похоже, чувствовал себя от его дотошных вопросов неуютно. – Сам не знаю, зачем я к вам пришел, – повторил он. – Но куда, черт возьми, мне было идти? Что, черт возьми, я должен был делать? Беспомощность – это… Мне попалось ваше объявление, и я вспомнил, как однажды вас хвалил один мой приятель… И… Да! Потому-то я и пришел. Может быть, это дурацкая затея. В такой ситуации, наверное, вообще невозможно что-нибудь сделать.

– Не думаю, – сказал мистер Паркер Пайн. – Я именно тот человек, к которому следует обращаться в подобных случаях. Я специалист по несчастьям. Это происшествие, видимо, причинило вам немало страданий. Вы уверены, что точно изложили ход событий?

– По-моему, я ничего не упустил. Пойнтц достал бриллиант, пустил его по кругу, чертова девчонка приклеила его к своей дурацкой сумке, но, когда взяла ее, камень уже исчез. Мы обыскали всех, даже Пойнтца – он сам настоял на этом, – и в комнате никого больше, клянусь, никого больше не было. И никто не выходил!

– Даже официанты? – спросил мистер Паркер Пайн.

Ллевеллин покачал головой.

– Они вышли раньше, прежде чем Эва провернула этот свой фокус, а потом мистер Пойнтц запер дверь, именно чтобы никто не вошел. Нет, камень взял кто-то из нас.

– Да, похоже, что так, – задумчиво сказал мистер Паркер Пайн.

– Да еще эта чертова газета, – печально сказал Эван Ллевеллин. – Я видел, что они подумали… Это была единственная возможность.

– Расскажите подробнее.

– Все очень просто. Я открыл окно, свистнул разносчику, бросил ему вниз монету, и он закинул газету в окно. Понимаете, получается, это была единственная возможность вынести бриллиант из комнаты, то есть я единственный мог бы бросить его сообщнику, который ждал под окном.

– Нет, должна была быть и другая, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Что вы имеете в виду?

– Если вы не выбросили бриллиант в окно, то другая возможность должна была быть.

– Вот оно что, понимаю. Я-то было решил, будто вы уже что-то поняли. Что ж, лично я могу сказать только одно: я не выбрасывал бриллиант. Едва ли стоило ожидать, что вы мне поверите… Что мне вообще кто-то поверит.

– Я вам верю, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Неужели? И почему же?

– Вы не похожи на преступника, – сказал мистер Паркер Пайн. – Не похожи на человека, который в состоянии украсть. Возможно, вы могли бы совершить какое-нибудь другое преступление, но не будем об этом. Так или иначе лично я уверен, что к пропаже «Утренней звезды» вы не имеете ни малейшего отношения.

– Зато все остальные думают именно так, – с горечью сказал Эван Ллевеллин.

– Понимаю, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Они так тогда на меня посмотрели. Мэрроуэй просто поднял с пола газету и выглянул в окно. Он ничего не сказал. Но Пойнтц сразу сообразил. И я понял, о чем они подумали. Они ничего не сказали, но все равно подумали.

Мистер Паркер Пайн сочувственно кивнул головой.

– Это самое неприятное, – сказал он.

– Да. Когда тебя подозревают. Ко мне приходил один парень, задавал вопросы… Он сказал: обычная проверка. Наверное, полицейский в штатском. Очень тактичный, никаких намеков. Просто спросил, не было ли у меня случайно денежных затруднений, из которых мне вдруг удалось выпутаться.

– А они были?

– Были, но потом я удачно поставил на двух лошадей. К сожалению, я сделал ставки на скаковом кругу, так что мне нечем подтвердить, откуда деньги. Никто этого, конечно, не в состоянии опровергнуть, но ведь если бы кто-то решил солгать, чтобы скрыть, откуда у него деньги, он так и сказал бы.

– Согласен. Впрочем, для того, чтобы предъявить вам обвинение, этого недостаточно.

– О! Я не боюсь ни обвинения, ни ареста. В каком-то смысле это было бы даже проще. Я ведь знаю, украл я камень или нет. Беда в том, что все они все равно думают, будто его взял я.

– Они или она?

– Что вы имеете в виду?

– Ничего особенного, лишь позволил себе сделать предположение, не более того. – Мистер Паркер Пайн снова взмахнул своей мягкой ручкой. – Но ведь в вашей компании был один человек, чье мнение вам особенно важно. Например, миссис Растингтон.

Смуглые щеки Эвана Ллевеллина зажглись румянцем.

– Почему именно она?

– Ах, дорогой мой. Там, разумеется, присутствовал человек, чьим мнением вы дорожите, и, скорее всего, это дама. И кто бы это мог быть? Девочка-американка? Леди Мэрроуэй? Но если бы вы на самом деле украли камень, то скорее поднялись бы в ее глазах, чем упали. Мы с ней немного знакомы. Так что совершенно очевидно, что это миссис Растингтон.

С трудом Ллевеллин произнес:

– Она… Один раз ей уже не слишком повезло. Муж у нее оказался отъявленный подонок. И теперь она никому не доверяет. Она… Если она решит…

Ллевеллин замолчал.

– Разумеется, – сказал мистер Паркер Пайн. – Понимаю, дело очень важное. Найти вора необходимо.

Эван коротко рассмеялся.

– Легко сказать.

– Сделать тоже несложно, – сказал мистер Паркер Пайн.

– Вы так думаете?

– О да, задача мне понятна. Мы можем исключить почти всякую возможность вынести камень. Значит, решение должно быть очень простым. Кажется, у меня есть одна идея…

Не смея поверить своему счастью, Ллевеллин смотрел на него во все глаза.

Мистер Паркер Пайн вынул блокнот и ручку.

– Пожалуйста, будьте любезны, коротко опишите здесь все, что произошло в тот вечер.

– Но ведь я только что это сделал.

– Я хочу знать, кто как выглядел, цвет волос и прочие подробности.

– Но зачем, мистер Паркер Пайн, что это даст?

– Очень многое, молодой человек, очень многое. Для моей классификации.

Недоверчиво Эван взял ручку и принялся описывать внешность каждого из приглашенных.

Мистер Паркер Пайн прочел, отпустил парочку замечаний, убрал блокнот и сказал:

– Отлично. Между прочим, вы, кажется, говорили, будто кто-то разбил бокал?

Эван снова взглянул на него с недоумением.

– Да, бокал упал, и потом кто-то на него наступил.

– Осколки пренеприятная вещь, – сказал мистер Паркер Пайн. – А чей это был бокал?

– Кажется, Эвы.

– Ах вот как! А кто сидел с ней рядом?

– Сэр Джордж Мэрроуэй.

– Вы не заметили, кто именно смахнул бокал со стола?

– Боюсь, нет. Неужели это важно?

– Не очень. Нет. Скорее просто пустое любопытство. Ну что ж, – мистер Паркер Пайн поднялся, – всего хорошего, мистер Ллевеллин. Приезжайте дня через три. Думаю, к тому времени, все прояснится.

– Вы не шутите, мистер Паркер Пайн?

– Дорогой сэр, когда речь идет о делах, я не шучу. Это может оттолкнуть клиентов. Пятница, одиннадцать тридцать, вас устроит? Благодарю.

Утром в пятницу Эван вошел в кабинет мистера Паркера Пайна в полном смятении чувств. Надежды сменялись отчаянием.

С сияющей улыбкой мистер Паркер Пайн поднялся навстречу.

– Доброе утро, мистер Ллевеллин. Садитесь. Не хотите ли сигарету?

Ллевеллин отвел рукой предложенную коробку.

– Ну как? – спросил он.

– Все в порядке, – сказал мистер Паркер Пайн. – Вчера вечером полиция арестовала эту банду.

– Банду? Какую банду?

– Банду Амальфи. Я о них вспомнил сразу, как только вы рассказали свою историю. Я узнал их методы, а после того, как вы описали внешность приглашенных, то и сомнений не осталось.

– Что же это за банда?

– Сам Амальфи, его сын и невестка, Пьетро и Мария, если они действительно муж и жена, хотя, впрочем, вряд ли.

– Не понимаю, при чем здесь итальянская банда.

– Все очень просто. Имя у них итальянское, происхождение, конечно, тоже, но уже старый Амальфи родился в Америке. Действует он всегда одинаково. Приезжает в Европу, знакомится с известным в деловых кругах человеком, который занимается драгоценностями, представляясь при этом настоящим именем какого-нибудь американского бизнесмена, и выкидывает очередной фокус. На этот раз он приехал затем, чтобы похитить «Утреннюю звезду». Чудачества Пойнтца хорошо известны. Роль дочери Литерна сыграла Мария Амальфи – удивительное создание, ей по меньшей мере лет двадцать семь, а до сих пор почти всегда играет шестнадцатилетнюю девочку.

– Эва! – ахнул Ллевеллин.

– Вот именно. Третий же член банды исполнил роль официанта. День, если помните, был праздничный, дополнительные руки в ресторане были нужны. Впрочем, эти люди могли и заставить кого-нибудь не выйти на работу. Таким образом, они подготовились. Эва вызвала старого Пойнтца на спор, и он сделал то, что и накануне. Пустил бриллиант по кругу, а когда тот попал к Литерну, Литерн подержал его у себя до тех пор, пока официанты не вышли. А когда они вышли, вместе с ними исчез и камень, который Пьетро приклеил жевательной резинкой к тарелке. Очень просто!

– Но я видел камень после их ухода.

– Нет, вы видели стекляшку, подделку, правда, хорошую. Достаточно хорошую, чтобы при беглом взгляде она могла сойти за драгоценный камень. Вы ведь сами сказали, что Штейн едва на него взглянул. Потом Эва бросила камень на пол, столкнула бокал и разом раздавила ногой и бокал, и подделку. И для всех остальных бриллиант исчез самым непостижимым образом. Разумеется, и она, и Амальфи, – оба легко согласились на обыск.

– Э-э… Я… – Эван лишь покачал головой, не в силах произнести ни слова. Потом спросил: – Вы сказали, будто узнали их по описанию внешности. Неужели они уже проделывали такой фокус?

– Не совсем такой, но похожий. Больше всего меня сразу заинтересовала девочка, Эва.

– Но почему? Я ее ни на секунду не заподозрил. И никто не заподозрил. Она выглядела… таким ребенком.

– В этом и состоит главный талант Марии Амальфи. Она больше похожа на ребенка, чем настоящий ребенок. А потом, пластилин! Спор возник, казалось бы, неожиданно, и тем не менее пластилин оказался у малышки с собой. Что уже похоже на умысел. Потому, услышав о пластилине, я лишь укрепился в своих подозрениях.

Ллевеллин поднялся.

– Мистер Паркер Пайн, я вам бесконечно обязан.

– Моей классификации, – промурлыкал мистер Паркер Пайн. – Моей классификации преступных типов, это очень интересно.

– Сообщите мне, сколько я вам должен… э-э…

– Счет будет весьма умеренный, – сказал мистер Паркер Пайн. – И проделает не слишком большую дыру в ваших сбережениях, добытых… честным трудом на скачках. Но знаете ли, молодой человек, на мой взгляд, в будущем вам лучше было бы оставить игру. Лошадь, знаете ли, очень ненадежное животное.

– Что верно, то верно, – сказал Эван.

Он пожал мистеру Паркеру Пайну руку и вышел из кабинета.

Взял такси и назвал адрес Дженет Растингтон.

Жизнь снова была прекрасна.

Примечания

1

Не так ли? (фр.)

(обратно)

2

Как? (фр.)

(обратно)

3

Нет, нет (фр.).

(обратно)

4

О, конечно, конечно! (фр.)

(обратно)

5

Спасибо (фр.).

(обратно)

6

Прекрасно (фр.).

(обратно)

7

Мания величия (фр.).

(обратно)

8

Никогда (фр.).

(обратно)

9

«Сад лебедей» (фр.).

(обратно)

10

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

11

Старина (фр.).

(обратно)

12

Бедная малышка (фр.).

(обратно)

13

Нет, нет (фр.).

(обратно)

Оглавление

Сервиз «Арлекин»

Второй удар гонга

Дело о любви

Желтые ирисы

Цветок магнолии

  1

  2

  3

  4

  5

Случай в Поллензе

Вместе с собакой

Таинственное происшествие во время регаты