| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
Чётки (Сборник стихов) (fb2)
- Чётки (Сборник стихов) 108K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Андреевна Ахматова
Анна АХМАТОВА
Сборник стихов «Чётки»
Прости ж навек! но знай, что двух виновных,Не одного, найдутся именаВ стихах моих, в преданиях любовных.Баратынский
Смятение
1. «Было душно от жгучего света…»
Было душно от жгучего света,
А взгляды его – как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился – он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.
1913
2. «Не любишь, не хочешь смотреть?..»
Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.
1913
3. «Как велит простая учтивость…»
Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся –
И загадочных древних ликов
На меня поглядели очи…
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слов
И сказала его – напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.
1913
Прогулка
Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза его.
Томилось сердце, не зная даже
Причины горя своего.
Безветрен вечер и грустью скован
Под сводом облачных небес,
И словно тушью нарисован
В альбоме старом Булонский лес.
Бензина запах и сирени,
Насторожившийся покой…
Он снова тронул мои колени
Почти не дрогнувшей рукой.
1913
«Я не любви твой прошу…»
Я не любви твой прошу.
Она теперь в надежном месте…
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты –
Ведь так любезны женихи!
А этим дурочкам нужней
Сознанье полное победы,
Чем дружбы светлые беседы
И память первых нежных дней…
Когда же счастия гроши
Ты проживешь с подругой милой
И для пресыщенной души
Все станет сразу так постыло –
В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.
1914
«После ветра и мороза было…»
После ветра и мороза было
Любо мне погреться у огня.
Там за сердцем я не уследила,
И его украли у меня.
Новогодний праздник длится пышно,
Влажны стебли новогодних роз,
А в груди моей уже не слышно
Трепетания стрекоз.
Ах! не трудно угадать мне вора,
Я его узнала по глазам.
Только страшно так, что скоро, скоро
Он вернет свою добычу сам.
1914
Вечером
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал: «Я верный друг!»
И моего коснулся платья.
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных…
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.
А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса –
Ты первый раз одна с любимым».
1913
«Все мы бражники здесь, блудницы…»
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
1 января 1913
«…И на ступеньки встретить…»
…И на ступеньки встретить
Не вышли с фонарем.
В неверном лунном свете
Вошла я в тихий дом.
Под лампою зеленой,
С улыбкой неживой,
Друг шепчет: «Сандрильона,
Как странен голос твой…»
В камине гаснет пламя,
Томя, трещит сверчок.
Ах! кто-то взял на память
Мой белый башмачок
И дал мне три гвоздики,
Не подымая глаз.
О милые улики,
Куда мне спрятать вас?
И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.
1913
«Безвольно пощады просят…»
Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними,
Когда при мне произносят
Короткое, звонкое имя?
Иду по тропинке в поле
Вдоль серых сложенных бревен.
Здесь легкий ветер на воле
По-весеннему свеж, неровен.
И томное сердце слышит
Тайную весть о дальнем.
Я знаю: он жив, он дышит,
От смеет быть не печальным.
1912
«В последний раз мы встретились тогда…»
В последний раз мы встретились тогда
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.
Он говорил о лете и о том,
Что быть поэтом женщине – нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость! –
Затем что воздух был совсем не наш,
А как подарок божий – так чудесен.
И в этот час была мне отдана
Последняя из всех безумных песен.
1914
«Покорно мне воображенье…»
Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз.
В моем тверском уединенье
Я горько вспоминаю вас.
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы,
Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но все сильней скучает кровь.
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам,
Кто стать звенящими поможет
Еще не сказанным словам?
1913, Слепнево
Отрывок
…И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: «Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой;
Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы-любви.
Ты давно перестала считать уколы –
Грудь мертва под острой иглой.
И напрасно стараешься быть веселой –
Легче в гроб тебе лечь живой!..»
Я сказала обидчику: «Хитрый, черный,
Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный,
Влюбленный в меня навсегда!»
26 декабря 1911
«Горят твои ладони…»
«Горят твои ладони,
В ушах пасхальный звон,
Ты, как святой Антоний,
Виденьем искушен».
«Зачем во дни святые
Ворвался день один,
Как волосы густые
Безумных Магдалин».
«Так любят только дети,
И то лишь первый раз».
«Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз».
«То дьявольские сети,
Нечистая тоска».
«Белей всего на свете
Была ее рука».
1915
«Не будем пить из одного стакана…»
Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною.
Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя веселая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
И ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.
Лишь голос твой поет в моих стихах,
В твоих стихах мое дыханье веет.
О, есть костер, которого не смеет
Коснуться ни забвение, ни страх.
И если б знал ты, как сейчас мне любы
Твои сухие, розовые губы!
1913
«У меня есть улыбка одна…»
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу –
Ведь она мне любовью дана.
Все равно, что ты наглый и злой,
Все равно, что ты любишь других.
Предо мной золотой аналой,
И со мной сероглазый жених.
1913
«Настоящую нежность не спутаешь…»
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!
1913
«Проводила друга до передней…»
Проводила друга до передней.
Постояла в золотой пыли.
С колоколенки соседней
Звуки важные текли.
Брошена! Придуманное слово –
Разве я цветок или письмо?
А глаза глядят уже сурово
В потемневшее трюмо.
1913
«Столько просьб у любимой всегда!..»
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану – Христос помоги! –
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,
Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твой
Разве можно оставить пробелы?
Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.
1913
«Здравствуй! Легкий шелест слышишь…»
Здравствуй! Легкий шелест слышишь
Справа от стола?
Этих строчек не допишешь –
Я к тебе пришла.
Неужели ты обидишь
Так, как в прошлый раз, –
Говоришь, что рук не видишь,
Рук моих и глаз.
У тебя светло и просто.
Не гони меня туда,
Где под душным сводом моста
Стынет грязная вода.
1913
«Цветов и неживых вещей…»
Цветов и неживых вещей
Приятен запах в этом доме.
У грядок груды овощей
Лежат, пестры, на черноземе.
Еще струится холодок,
Но с парников снята рогожа.
Там есть прудок, такой прудок,
Где тина на парчу похожа.
А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволнованно и тихо,
Что там живет большой карась
И с ним большая карасиха.
1913
«Каждый день по-новому тревожен…»
Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи.
Иволги кричат в широких кленах,
Их ничем до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зеленых
Ос веселых отгонять.
На дороге бубенец зазвякал –
Памятен нам этот легкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
Песенку о вечере разлук.
1913
«Мальчик сказал мне: «Как это больно!..»
Мальчик сказал мне: «Как это больно!»
И мальчика очень жаль.
Еще так недавно он был довольным
И только слыхал про печаль.
А теперь он знает все не хуже
Мудрых и старых вас.
Потускнели и, кажется, стали уже
Зрачки ослепительных глаз.
Я знаю: он с болью своей не сладит,
С горькой болью первой любви.
Как беспомощно, жадно и жарко гладит
Холодные руки мои.
Осень 1913
«Высокие своды костела…»
Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь…
Прости меня, мальчик веселый,
Что я принесла тебе смерть –
За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.
Я думала: ты нарочно –
Как взрослые хочешь быть.
Я думала: темно-порочных
Нельзя, как невест, любить.
Но все оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,
Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?
И смерть к тебе руки простерла…
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.
Прости меня, мальчик веселый,
Совенок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.
Ноябрь 1913
«Он длится без конца – янтарный, тяжкий день!..»
М. Лозинскому
Он длится без конца – янтарный, тяжкий день!
Как невозможна грусть, как тщетно ожиданье!
И снова голосом серебряным олень
В зверинце говорит о северном сиянье.
И я поверила, что есть прохладные снег
И синяя купель для тех, кто нищ и болен,
И санок маленьких такой неверный бег
Под звоны древние далеких колоколен.
1912
Голос памяти
О. А. Глебовой-Судейкиной
Что ты видишь, тускло на стену смотря,
В час, когда на небе поздняя заря?
Чайку ли на синей скатерти воды
Или флорентийские сады?
Или парк огромный Царского Села,
Где тебе тревога путь пересекла?
Иль того ты видишь у своих колен,
Кто для белой смерти твой покинул плен?
Нет, я вижу стену только – и на ней
Отсветы небесных гаснущих огней.
1913
«Я научилась просто, мудро жить…»
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
1912
«Здесь все то же, то же, что и прежде…»
Здесь все то же, то же, что и прежде,
Здесь напрасным кажется мечтать.
В доме у дороги непроезжей
Надо рано ставни запирать.
Тихий дом мой пусть и неприветлив,
Он на лес глядит одним окном,
В нем кого-то вынули из петли
И бранили мертвого потом.
Был он грустен или тайно-весел,
Только смерть – большое торжество.
На истертом красном плюше кресел
Изредка мелькает тень его.
И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады
Зажигают под холмом костер.
И, пророча близкое ненастье,
Низко, низко стелется дымок.
Мне не страшно. Я ношу на счастье
Темно-синий шелковый шнурок.
Май 1912
Бессонница
Где-то кошки жалобно мяукают,
Звук шагов я издали ловлю…
Хорошо твои слова баюкают:
Третий месяц я от них не сплю.
Ты опять, опять со мной, бессонница!
Неподвижный лик твой узнаю.
Что, красавица, что, беззаконница,
Разве плохо я тебе пою?
Окна тканью белою завершены,
Полумрак струится голубой…
Или дальней вестью мы утешены?
Отчего мне так легко с тобой?
1912
«Ты знаешь, я томлюсь в неволе…»
Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти Господа моля.
Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.
Журавль у ветхого колодца,
Над ним, как кипень, облака,
В полях скрипучие воротца,
И запах хлеба, и тоска.
И те неяркие просторы,
Где даже голос ветра слаб,
И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.
1913
«Углем наметил на левом боку…»
Углем наметил на левом боку
Место, куда стрелять,
Чтоб выпустить птицу – мою тоску
В пустынную ночь опять.
Милый! не дрогнет твоя рука,
И мне недолго терпеть.
Вылетит птица – моя тоска,
Сядет на ветку и станет петь.
Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,
Раскрывши окно, сказал:
«Голос знакомый, а слов не пойму», –
И опустил глаза.
1914
«Помолись о нищей, о потерянной…»
Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе,
Ты, всегда в своих путях уверенный,
Свет узревший в шалаше.
И тебе, печально-благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.
В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.
Отчего же Бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас?
Май 1912. Флоренция
«Вижу выцветший флаг над таможней…»
Вижу выцветший флаг над таможней
И над городом желтую муть.
Вот уж сердце мое осторожней
Замирает, и больно вздохнуть.
Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.
Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.
<февраль> 1913
«Плотно сомкнуты губы сухие…»
Плотно сомкнуты губы сухие,
Жарко пламя трех тысяч свечей.
Так лежала княжна Евдокия
На душистой сапфирной парче.
И, согнувшись, бесслезно молилась
Ей о слепеньком мальчике мать,
И кликуша без голоса билась,
Воздух силясь губами поймать.
А пришедший из южного края
Черноглазый, горбатый старик,
Словно к двери небесного рая,
К потемневшей ступеньке приник.
Осень 1913
«Дал Ты мне молодость трудную…»
Дал Ты мне молодость трудную.
Столько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести?
Долгую песню, льстивая,
О славе поет судьба,
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.
19 декабря 1912
8 ноября 1913 года
Солнце комнату наполнило
Пылью желтой и сквозной.
Я проснулась и припомнила:
Милый, нынче праздник твой.
Оттого и оснеженная
Даль за окнами тепла,
Оттого и я, бессонная,
Как причастница спала.
1913
«Ты пришел меня утешить, милый…»
Ты пришел меня утешить, милый,
Самый нежный, самый кроткий…
От подушки приподняться нету силы,
А на окнах частые решетки.
Мертвой, думал, ты меня застанешь,
И принес веночек неискусный.
Как улыбкой сердце больно ранишь,
Ласковый, насмешливый и грустный.
Что теперь мне смертное томленье!
Если ты еще со мной побудешь,
Я у бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.
Май 1913. Петербург
«Умирая, томлюсь о бессмертье…»
Умирая, томлюсь о бессмертье.
Низко облако пыльной мглы…
Пусть хоть голые красные черти,
Пусть хоть чан зловонной смолы.
Приползайте ко мне, лукавьте,
Угрозы из ветхих книг,
Только память вы мне оставьте,
Только память в последний миг.
Чтоб в томительной веренице
Не чужим показался ты,
Я готова платить сторицей
За улыбки и за мечты.
Смертный час, наклонясь, напоит
Прозрачною сулемой.
А люди придут, зароют
Мое тело и голос мой.
1912
«Ты письмо мое, милый, не комкай…»
Ты письмо мое, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоем пути.
Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я –
В этом сером, будничном платье,
На стоптанных каблуках…
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.
Ты письмо мое, милый, не комкай,
Не плачь о заветной лжи,
Ты его в твоей бедной котомке
На самое дно положи.
1912
Исповедь
Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи,
И темная епитрахиль
Накрыла голову и плечи.
Не тот ли голос: «Дева! встань…»
Удары сердца чаще, чаще,
Прикосновение сквозь ткань
Руки, рассеянно крестящей.
1911. Царское Село
«В ремешках пенал и книги были…»
Н. Г.<умилеву>
В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый.
Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.
1912. Царское Село
«Со дня Купальницы-Аграфены…»
Со дня Купальницы-Аграфены
Малиновый платок хранит.
Молчит, а ликует, как царь Давид.
В морозной келье белы стены,
И с ним никто не говорит.
Приду и стану на порог,
Скажу: «Отдай мне мой платок!»
Осень. 1913
«Я с тобой не стану пить вино…»
Я с тобой не стану пить вино,
Оттого, что ты мальчишка озорной.
Знаю я – у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.
А у нас – тишь да гладь,
Божья благодать.
А у нас – светлых глаз
Нет приказу подымать.
1913
«Вечерние часы перед столом…»
Вечерние часы перед столом.
Непоправимо белая страница.
Мимоза пахнет Ниццей и теплом.
В луче луны летит большая птица.
И, туго косы на ночь заплетая,
Как будто завтра нужны будут косы,
В окно гляжу я, больше не грустя,
На море, на песчаные откосы.
Какую власть имеет человек,
Который даже нежности не просит!
Я не могу поднять усталых век,
Когда мое он имя произносит.
1913
«Будешь жить, не зная лиха…»
Будешь жить, не зная лиха,
Править и судить,
Со своей подругой тихой
Сыновей растить.
И во всем тебе удача,
Ото всех почет,
Ты не знай, что я от плача
Дням теряю счет.
Много нас таких бездомных,
Сила наша в том,
Что для нас, слепых и темных,
Светел божий дом,
И для нас, склоненных долу,
Алтари горят,
Наши к божьему престолу
Голоса летят.
1915
«Как вплелась в мои темные косы…»
Как вплелась в мои темные косы
Серебристая нежная прядь, –
Только ты, соловей безголосый,
Эту муку сумеешь понять.
Чутким ухом далекое слышишь
И на тонкие ветки ракит,
Весь нахохлившись, смотришь – не дышишь.
Если песня чужая звучит.
А еще так недавно, недавно
Замирали вокруг тополя,
И звенела и пела отравно
Несказанная радость твоя.
1912
«Я пришла тебя сменить, сестра…»
«Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра.
Поседели твои волосы. Глаза
Замутила, затуманила слеза.
Ты уже не понимаешь пенья птиц,
Ты ни звезд не замечаешь, ни зарниц.
И давно удары бубна не слышны,
А я знаю, ты боишься тишины.
Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра»,
«Ты пришла меня похоронить.
Где же заступ твой, где лопата?
Только флейта в руках твоих.
Я не буду тебя винить,
Разве жаль, что давно, когда-то,
Навсегда мой голос затих.
Мои одежды надень,
Позабудь о моей тревоге,
Дай ветру кудрями играть.
Ты пахнешь, как пахнет сирень,
А пришла по трудной дороге,
Чтобы здесь озаренной стать».
И одна ушла, уступая,
Уступая место другой.
И неверно брела, как слепая,
Незнакомой узкой тропой.
И все чудилось ей, что пламя
Близко… бубен держит рука.
И она как белое знамя,
И она как свет маяка.
1912
Стихи о Петербурге
1. «Вновь Исакий в облаченье…»
Вновь Исакий в облаченье
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
Конь Великого Петра.
Ветер душный и суровый
С черных труб сметает гарь…
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.
1913
2. «Сердце бьется ровно, мерно…»
Сердце бьется ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.
Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.
Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес, –
Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.
Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, –
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.
1913
«Знаю, знаю – снова лыжи…»
Знаю, знаю – снова лыжи
Сухо заскрипят.
В синем небе месяц рыжий,
Луг так сладостно покат.
Во дворце горят окошки,
Тишиной удалены.
Ни тропинки, ни дорожки,
Только проруби темны.
Ива, дерево русалок,
Не мешай мне на пути!
В снежных ветках черных галок,
Черных галок приюти.
1913
Венеция
Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.
Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.
Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
1912
«Протертый коврик под иконой…»
Протертый коврик под иконой,
В прохладной комнате темно,
И густо плющ темно-зеленый
Завил широкое окно.
От роз струится запах сладкий,
Трещит лампадка, чуть горя.
Пестро расписаны укладки
Рукой любовной кустаря.
И у окна белеют пяльцы…
Твой профиль тонок и жесток.
Ты зацелованные пальцы
Брезгливо прячешь под платок.
А сердцу стало страшно биться,
Такая в нем теперь тоска…
И в косах спутанных таится
Чуть слышный запах табака.
1912
Гость
Все как раньше: в окна столовой
Бьется мелкий метельный снег,
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.
Я спросила: «Чего ты хочешь?»
Он сказал: «Быть с тобой в аду».
Я смеялась: «Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду».
Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».
И глаза, глядевшие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни одни не двинулся мускул
Просветленно-злого лица.
О, я знаю: его отрада –
Напряженно и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.
1 января 1914
«Я пришла к поэту в гости…»
Александру Блоку
Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз
И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом…
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.
Январь 1914
«Простишь ли мне эти ноябрьские дни?..»
Простишь ли мне эти ноябрьские дни?
В каналах приневских дрожат огни.
Трагической осени скудны убранства.
Ноябрь 1913
Примечания
Смятение
Душевное состояние героини ахматовских стихов совпадает с состоянием героя стихотворения 1907 г. А. Блока «Смятение» («Мы ли – пляшущие тени?..»). См. об этом в статье В. А. Черных «Блоковская легенда в творчестве Анны Ахматовой» (Серебряный век в России). Автор статьи делает вывод о наличии блоковской «любовной» темы в раннем творчестве Ахматовой и, в частности, в сб. «Четки». Действительно, система образов и настроений в поэзии этого периода отражает напряженную «любовную» коллизию 1913 – нач. 1914 гг., связанную в судьбе Ахматовой с несколькими адресатами. В 1913 г. она знакомится с Н. В. Недоброво – поэтом, литературным критиком, 8 февраля 1914 г. или ранее в 1913 г. – с А. С. Лурье – талантливым музыкантом-модернистом. Оба были увлечены Анной Ахматовой, к обоим, хотя и по-разному, испытывала влечение она. По-прежнему сложными оставались отношения с мужем, Н. С. Гумилевым, в которых дружеское равноправие свободных личностей сменялось противоборчеством и почти враждой. Легкий оттенок чувственности появился в стихах, посвященных М. И. Лозинскому, с которым Ахматова была знакома с 1911 г. («Не будем пить из одного стакана…»). И, разумеется, в лирической теме «Четок» отразились два самоубийства – Всеволода Гаврииловича Князева (1891–1913) – 29 марта (умер 5 апреля) 1913 г. и Михаила Александровича Линдерберга – 23 декабря 1911 г. Оба самоубийства были «романтическими», связанными с любовными «многоугольниками», в один из которых входила О. А. Глебова-Судейкина, в другой – Ахматова. «Блоковская тема» «Четок» существует; она не сводится только к стихотворению «Я пришла к поэту в гости…» (январь 1914), но данных для точной адресации Блоку других стихотворений «Четок» недостаточно.
(обратно)
Прогулка
Написанное в мае 1913 г., стихотворение, возможно, является воспоминанием о мае, проведенном Ахматовой в Париже в 1910 и 1911 гг. Современные авторы книг об Ахматовой и Модильяни связывают это стихотворение с образом Модильяни в стихах Ахматовой 1910–1913 гг. См. об этом в книге Б. Носика «Анна и Амедео». С. 116.
(обратно)
«Все мы бражники здесь, блудницы…»
«Бродячая собака» – литературно-артистическое кабаре (открылось 31 декабря 1911 г.) излюбленное место встреч, выступлений и литературных вечером, в которых принимали участие Ахматова и ее друзья – поэты, артисты, художники. Находилось в Петербурге, на Михайловской площади, во втором дворе дома №5. Официально «Бродячую собаку» закрыли 3 марта 1915 г. – по одной из версий, за торговлю вином в условиях «сухого закона», по другой – после скандального выступления В. Маяковского 11 февраля 1915 г. с чтением стихотворения «Вам» (см. об этом в кн.: Крученых А. Наш выход. К истории русского футуризма. М., 1996. С. 62 и 216).
В 1960-е годы, намереваясь включить это стихотворение в кн. «Бег времени», Ахматова предполагала изменить первую строку на «Все мы вышли из небылицы…», однако, по-видимому, этого не потребовалось, и стихотворение вошло в книгу в первоначальной редакции.
«Все мы бражники…» – стихи скучающей капризной девочки, а не описание разврата, как принято думать теперь… – АА «Автобиографическая проза».
(обратно)
«…И на ступеньки встретить…»
Сандрильона – героиня сказки французского писателя Шарля Перро (1628–1703), в русском переводе «Золушка».
(обратно)
«Безвольно пощады просят…»
Короткое, звонкое имя – Некоторые исследователи полагали, что стихотворение обращено к А. А. Блоку, но на экземпляре сборника стихов 1958 г., подаренного Ахматовой близкой подруге В. С. Срезневской, оно имеет посвящение: С. С., т.е. Сергею Судейкину.
Сергей Юрьевич Судейкин (1882–1946) – художник. Ахматова была дружна с ним, ему принадлежит ранний портрет Ахматовой, которым в 1965 г. она планировала иллюстрировать раздел «Вечер» в «парадном» итоговом собрании своих стихов. В РТ <рабочая тетрадь>114 есть рассказ Ахматовой:
(обратно)«Мой рисунок Судейкина, кот<орый> всегда висел в кабинете М<ихаила> Л<еонидовича Лозинского>, возник так. Я пришла с Судейкиным в редакцию «Аполлона». К Лозинскому, конечно. (У Мако я никогда не была). Села на диван. С<ергей> Ю<рьевич> нарисовал меня на бланке «Ап<оллона>» и подарил Мих<аилу> Леонид<овичу>».
«В последний раз мы встретились тогда…»
Существует несколько предположений относительно адресата стихотворения. Возможно присоединение этого стихотворения к «блоковскому» циклу Ахматовой. М. М. Кралин связывает стихотворение с опубликованным в 1913 г. поэтическим описание Ахматовой в стихотворении поэта-царскосела В. А. Комаровского «Видел тебя красивой лишь раз. Как дымное мое…».
Высокий царский дом… – Зимний дворец.
(обратно)
«Покорно мне воображенье…»
Некоторые исследователи и мемуаристы высказывали предположение, что стихотворение адресовано поэту Николаю Владимировичу Недоброво (1882–1919), с которым Ахматова познакомилась в апреле 1913 г., после приглашения ее на заседания «Общества поэтов», организованного Н. В. Недоброво и поэтом Е. Г. Лисенковым (первое заседание состоялось 4 апреля, в программе – чтение А. Блоком своей драмы «Роза и Крест»). 29 октября 1913 г. Недоброво уже писал своему другу Б. В. Анрепу о новой знакомой:
«Источником существенных развлечений служит для меня Анна Ахматова, очень способная поэтесса…»
12 мая 1914 г. в очередном письме Анрепу об Ахматовой Недоброво цитирует строку из ахматовского стихотворения «Покорно мне воображенье…»:
«Через неделю нам предстоит трехмесячная, по крайней мере, разлука. Очень это мне грустно. <…> Мне хочется не иметь никаких обязанностей, даже лечебных, не иметь новых впечатлений, а, отдыхая телом на старых местах, писать побольше для того, чтобы развлекать Ахматову в ее «тверском уединении» присылкой ей идиллий, поэм и отрывков из романа под заглавием «Дух дышит, где хочет» и с эпиграфом:
И вот на памяти моейОдной улыбкой светлой боле.Одной звездой любви светлей».
Другим возможным адресатом ахматовского стихотворения называли А. Блока. Однако, нам кажется, что оба предположения как бы обгоняют события: близкая дружба Ахматовой и Недоброво началась не раньше зимы 1913/14. Его грусть от предстоящего расставания – это весна 1914 г., совместная работа над третьим изданием «Четок» – 1916. С Блоком Ахматова познакомилась лично в апреле 1911 г., но след острого взаимного интереса можно найти в их стихах декабря 1913 г. – января 1914 г.
В моем тверском уединеньи… – В имении Гумилевых Слепневе Бежецкого уезда Тверской губернии, где Ахматова после замужества и рождения сына проводила почти каждое лето.
(обратно)
Отрывок
Адресат стихотворения, возможно, – Н. С. Гумилев, о чем свидетельствуют строки: «Он предал тебя тоске и удушью//Отравительницы-любви…», которые являются как бы «опознавательной деталью». Осенью 1911 г. в Слепневе Гумилев сочинил пьесу в стихах «Любовь-отравительница» из испанской жизни, которую весело, как пародию на ложноклассический стиль, разыгрывали друзья Гумилевых в имении их молодых соседей Неведомских Подобино. «Опознавательная деталь» – зачастую единственная возможность применительно к лирике Ахматовой определить адресата стихотворения.
(обратно)
«Горят твои ладони…»
Ты, как святой Антоний… – Преподобный Антоний Великий (ум. 356) – подвижник, основатель пустынножительства и монашества. Поселившийся в пустыне Антоний испытывал тяжкие искушения от дьявола: перед ним являлись чудовища, обнаженные девы, золото и драгоценности. Когда он устоял против искушений, бесы напали на него с намерением убить и нанесли ему тяжкие побои. Только после этого к нему явился Иисус, проверяющий таким образом его мужество. День святого Антония – 17 января по ст. ст., 30 января – по новому.
Как волосы густые//Безумных Магдалин. – В Евангелии Мария – грешница из города Магдалы, раскаявшаяся и ставшая верной последовательницей Христа. Иисус исцелил Марию Магдалину от недуга – «одержимости семью бесами». После воскресения Иисус первой явился именно Марии Магдалине (Евангелие от Марка, 16, 8). Предания рассказывают о дальнейшей проповеднической деятельности Марии Магдалины в Галии, после чего она удалилась в пустыню, где предалась посту и молитве. когда ее одежды истлели, волосы Магдалины стали столь длинны и густыми, что скрывали ее тело.
(обратно)
«Не будем пить из одного стакана…»
Обращено к М. Л. Лозинскому. Подтверждение этого – в записи Л. К. Чуковской от 10 мая 1940 г.:
(обратно)«…Продиктовала мне мелкие поправки к стихотворению «Не будем пить из одного стакана…» – Михаил Леонидович обиделся, увидев, что я переменила, сделала не так, как было в молодости. И вот, восстанавливаю по-старому, – объяснила она. «Как? Значит, это ему!» – подумала я, но не произнесла» (Чуковская, т. 1, с. 108).
«Настоящую нежность не спутаешь…»
Анализ Недоброво –
«Речь проста и разговорна до того, пожалуй, что это и не поэзия? А что если еще раз прочесть да заметить, что когда бы мы так разговаривали, то, для полного исчерпания многих людских отношений, каждому с каждым довольно было бы обменяться двумя-тремя восьмистишиями – и было бы царство молчания. А не в молчании ли слово дорастает до той силы, которая пресуществляет его в поэзию?
Настоящую нежность не спутаешьНи с чем… –какая простая, совсем будничная фраза, как она спокойно переходит из стиха в стих, и как плавно и с оттяжкою течет первый стих – чистые анапесты, коих ударения отдалены от концов слов, так кстати к дактилической рифме стиха. Но вот, плавно перейдя во второй стих, речь сжимается и сечется: два анапеста, первый и третий, стягиваются в ямбы, а ударения, совпадая с концами слов, секут стих на твердые стопы. Слышно продолжение простого изречения:
…нежности не спутаешьНи с чем, и она тиха, –но ритм уже передал гнев, где-то глубоко задержанный, и все стихотворение вдруг напряглось им. Этот гнев решил все: он уже подчинил и принизил душу того, к кому обращена речь; потому в следующих стихах уже выплыло на поверхность торжество победы – в холодноватом презрении:
Ты напрасно бережно кутаешь…Чем же особенно ясно обозначается сопровождающее речь душевное движение? Самые слова на это не расходуются, но работает опять течение и падение их: это «бережно кутаешь» так изобразительно и так, если угодно, изнеженно, что и любимому могло бы быть сказано, оттого тут и бьется оно. А дальше уже почти издевательство в словах:
Мне плечи и грудь в меха… –это дательных падеж, так приближающий ощущение и выдающий какое-то содрогание отвращения, а в то же время звуки, звуки! «Мне плечи и грудь…» – какой в этом спондее и анапесте нежный хруст все нежных, чистых и глубоких звуков.
Но вдруг происходит перемена тона на простой и значительный, и как синтаксически подлинно обоснована эта перемена: повторение слова «напрасно» с «и» перед ним:
И напрасно слова покорные…На напрасную попытку дерзостной нежности дан был ответ жесткий, и особо затем оттенено, что напрасны и покорные слова; особливость этого оттенения очерчивается тем, что соответствующие стихи входят уже в другую рифмическую систему, во второе четверостишие:
И напрасно слова покорныеГоворишь о первой любви.Как это опять будто заурядно сказано, но какие отсветы играют на лоске этого щита – щит ведь все стихотворение. Но сказано: и напрасно слова покорные говоришь… Усиление представления о говорение не есть ли уже и изобличение? И нет ли иронии в словах «покорные», «о первой»? И не оттого ли ирония так чувствуется, что эти слова выносятся на стянутых в ямбы анапестах, на ритмических затаениях?
В последних двух стихах:
Как я знаю эти упорные,Несытые взгляды твои! –опять непринужденность и подвижная выразительность драматической прозы в словосочетании, а в то же время тонкая лирическая жизнь в ритме, который вынося на стянутом в ямб анапесте слово «эти», делает взгляды, о которых упоминается, в самом деле «этими», то есть вот здесь, сейчас видимыми. А самый способ введения последней фразы, после обрыва предыдущей волны, восклицательным словом «как», – он сразу показывает, что в этих словах нас ждет нечто совсем новое и окончательное. Последняя фраза полна горечи, укоризны, приговора и еще чего-то. Чего же? – Поэтического освобождения от всех горьких чувств и от стоящего тут человека; он несомненно чувствуется, а чем дается? Только ритмом последней строки, чистыми, этими совершенно свободно, без всякой натяжки раскатившимися анапестами; в словах еще горечь «несытые взгляды твои», но под словами уже полет. <…>
Стоит отметить, что описанный прием, то есть перевод цельной синтаксической системы из одной ритмической системы в другую, так, что фразы, перегибая строфы в середине, скрепляют их края, а строфы то же делают с фразами, – один из очень свойственных Ахматовой приемов, которым она достигает особенной гибкости и вкрадчивости стихов, ибо стихи, так сочлененные, похожи на змей. Этим приемом Анна Ахматова иногда пользуется с привычностью виртуоза» (Русская мысль. 1915. № 7. Разд. II. С. 50–68).
Ахматова в поздние годы дорожила этим своим стихотворением и в 1963 г. процитировала его, работая над текстом произведения «Большая исповедь», которое намеревалась включить в драму «Пролог, или Сон во сне»:
И эта нежность не была такой,
Как та, которую поэт какой-то
В начале века нaзвал настоящей
И тихой почему-то. Нет, ничуть –
Она, как первый водопад, звенела,
Хрустела коркой голубого льда,
И лебединым голосом молила,
И на глазах безумела у нас.
(РНБ)
(обратно)
«Столько просьб у любимой всегда!..»
По-видимому, обращено к Н. С. Гумилеву («опознавательные знаки» – «мудрый и смелый», «в биографии славной твоей», «чтобы нас рассудили потомки»).
(обратно)
«Здравствуй! Легкий шелест слышишь…»
Возможно, обращено к Н. В. Недоброво.
(обратно)
«Высокие своды костела…»
Исследователь творчества Ахматовой М. М. Кралин связывает тему этого стихотворения с самоубийством влюбленного в нее юноши, М. А. Линдерберга. Возможно, Ахматова вспомнила о нем в связи с известием о самоубийстве В. Г. Князева, о котором писала в стихотворении «Голос памяти» 18 июня 1913 г., посвященном О. А. Глебовой-Судейкиной. М. А. Линдерберг был похоронен в лютеранской части Волкова кладбища в Петербурге.
(обратно)
«Он длится без конца – янтарный, тяжкий день!..»
Посвящено Михаилу Леонидовичу Лозинскому (1886–1955) – поэту и переводчику, другу Ахматовой. Лозинский был членом «Цеха поэтов», сподвижником Гумилева, секретарем редакции журнала «Аполлон», владельцем издательства «Гиперборей», редактором и издателем журнала «Гиперборей». Он являлся неофициальным редактором многих книг Ахматовой, читал их корректуры. Ей было посвящено стихотворение Лозинского «Не забывшая» в сб. его стихов «Горный ключ» (1916). В кн. «Четки» только три стихотворения имели посвящения: это – Лозинскому, «Голос памяти» – О. А. Глебовой-Судейкиной и «Я пришла к поэту в гости» – А. А. Блоку.
(обратно)
Голос памяти
Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина (1885–1945) – актриса, близкая подруга Ахматовой (с 1910-х годов). Дебютировала после окончания Санкт-Петербургского театрального училища в 1905 г в труппе Александринского театра (Аня в пьесе А. П. Чехова «Вишневый сад»), через год перешла в петербургский Драматический театр В. Ф. Комиссаржевской, где играла в пьесах Ибсена и Метерлинка. В 1907 г. стала женой художника С. Ю. Судейкина. В 1909 г. возобновилась ее артистическая карьера (в театре Суворина) ролью Путаницы в водевиле Ю. Беляева «Путаница, или 1840 год». Она играла многие роли в пьесах Ростана, А.Дюма, Шиллера, Чехова, Беляева, Кузмина; танцевала – в «Лебедином озере» Чайковского в Малом театре, в дивертисментах и водевилях. Полонез, который Судейкина танцевала с Нижинским, стал знаменит; в кабаре «Бродячая собака» она пела, декламировала стихи, танцевала стилизованные русские народные и французские (XVIII в.) танцы. Глебова-Судейкина – главная героиня ахматовской «Поэмы без героя», действие первой части которой происходит в 1913 г.
Кто для белой смерти твой покинул плен? – Речь идет о самоубийстве В. Г. Князева (умер 5 апреля 1913 г. в Риге), после разрыва отношений с Глебовой-Судейкиной и в результате сложных и длительных переживаний, связанных с М. А. Кузминым.
(обратно)
«Ты знаешь, я томлюсь в неволе…»
Тверская скудная земля – Речь идет о Слепневе, откуда Ахматова вернулась 8 сентября 1913 г.
Кипень – белая пена от кипенья или волненья воды. Слово распространено в тверских и псковских говорах.
(обратно)
«Углем наметил на левом боку…»
Образ птицы-тоски широко распространен в поэзии Серебряного века. Ср., напр., у И. Анненского: «Вещих птиц на груди и в груди//Отшумело до завтра крыло…» в стихотворении «Утро» (о ночной тоске и бессоннице). У него же: «А мимо птицей мычется//Злодей – моя тоска» («Ванька-ключник в тюрьме»). Но ближе всего ахматовские строки к образу стихотворения А. Блока «Художник», имеющего дату 12 декабря 1913 г.:
…И замыкаю я в клетку холодную
Легкую, добрую птицу свободную,
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.
Вот моя клетка – стальная, тяжелая,
Как золотая в вечернем огне.
Вот моя птица, когда-то веселая,
Обруч качает, поет на окне.
Крылья подрезаны, песни заучены.
Любите вы под окном постоять?
Песни вам нравятся. Я же, измученный,
Нового жду – и скучаю опять.
(Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. М.-Л., 1960–1963. Т. 3. С. 145–46).
Декабрь 1913 – январь 1914 гг. – время личных контактов Ахматовой и Блока, отразившихся в лирике обоих поэтов. Именно появившиеся в это время стихи дали начало легенде о романе между Ахматовой и Блоком, которую она многократно опровергала в воспоминаниях и беседах со многими друзьями и знакомыми.
И опустил глаза… – В. А. Черных обращает внимание на перекличку образа опущенных глаз у Ахматовой и Блока:
Ахматова 9 декабря 1913: «Только глаза подымать не смей…»;
Блок 2 января 1914 г.: «Нет, опустил я напрасно глаза…»;
Ахматова 31 января 1914 г: «И опустил глаза»
(Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. М., 1987. С. 575).
Добавим к этому еще одно стихотворение Блока, тоже с декабрьской датой 1913 г.:
Есть игра: – осторожно войти,
Чтоб вниманье людей усыпить;
И глазами добычу найти
И за ней незаметно следить.
Как бы ни был нечуток и груб
Человек, за которым следят, –
Он почувствует пристальный взгляд
Хоть в углах еле дрогнувших губ.
А другой – точно сразу поймет;
Вздрогнут плечи, рука у него;
Обернется – и нет ничего;
Между тем – беспокойство растет. <…>
А пока – в неизвестном живем
И не ведаем сил мы своих,
И, как дети, играя с огнем,
Обжигаем себя и других…
18 декабря 1913 (Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. М.-Л., 1960–1963. Т. 3. С. 43)
Мотив взглядов, обмена взглядами, уклонения от взгляда – возможно, «опознавательный знак» блоковской темы в ахматовской лирике конца 1913 – начала 1914 гг.
(обратно)
«Помолись о нищей, о потерянной…»
Написано во Флоренции, где Ахматова и Гумилев были в апреле-мае 1912 г. По-видимому, обращено к Гумилеву («Ты в своих путях всегда уверенный…»). В первых публикациях эта строка имела другой порядок слов: «Ты, всегда в путях своих уверенный…» – с ударением на слове «всегда».
(обратно)
«Вижу выцветший флаг над таможней…»
Все глядеть бы на смуглые главы… – речь идет о даче «Отрада» («Новый Херсонес») на берегу Стрелецкой бухты – «дача Тура», в трех верстах от Севастополя, где семья Горенко проводила каждое лето с 1896 по 1903 г. В большинстве посмертных изданий под стихотворением неверная дата – осень 1913. Оценку этого стихотворения дал Н. С. Гумилев в своем письме от 9 апреля 1913 г.:
(обратно)«Я весь день вспоминаю твои строки о «приморской девчонке», они мало того, что нравятся мне, они меня пьянят. Так просто сказано так много, и я совершенно убежден, что из всей послесимволической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными»
(Гумилев Н. С. Собр. соч.: в 3 т. М.: Художественная литература, 1991. Т. 3. С. 236)
«Плотно сомкнуты губы сухие…»
Княжна Евдокия. – Возможно, речь идет о великой княгине Евдокии, жене великого князя Дмитрия Донского, перед смертью (1904 г.) постригшейся под именем Ефросиньи и посмертно причисленной к лику святых (канонизированной). Предположение выдвинуто В. М. Жирмунским.
(обратно)
8 ноября 1913 года
8 ноября ст. ст. – День Архистратига Михаила. Возможно, обращено к М. Л. Лозинскому в день его ангела.
(обратно)
«Ты пришел меня утешить, милый…»
В одном из автографов (РГАЛИ) обозначено, что стихотворение написано на Крестовском острове, – там в доме №12 по набережной Средней Невки жил отец Ахматовой, Андрей Антонович Горенко (1848–1915). По-видимому, обращено к М. Л. Лозинскому, в архиве которого имеется автограф другой редакции стихотворения: из одной строфы с подписью Ахматовой:
Ты пришел меня утешить, милый,
Гость мой нежный, гость мой редкий.
Ах, уже давно глядеть не стало силы,
Как в окне под ветром плачут ветки.
Ахматова жила в квартире отца во время его болезни в мае 1913 г.; в 1910–1915 гг. эпизодически навещала его.
(обратно)
«Умирая, томлюсь о бессмертье…»
Сулема – сильный яд (двухлористая ртуть).
(обратно)
Исповедь
Сюжет восходит к евангельской притче об одном из чудес Иисуса – воскрешении умершей дочери начальника синагоги Иаира, которой Иисус сказал? «Девица! встань» (Евангелие от Луки, 8, 45), или, по другой записи: «Талифa кумu», что значит: «Девица, тебе говорю, встань». И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати (Евангелие от Марка, 5, 41–42). Ср. сюжет стихотворения И. Анненского «Дочь Иаира» (1909):
Тот, грехи подъявший мира,
Осушавший реки слез,
Так ли дочерь Иаира
Поднял некогда Христос?
Не мигнул фитиль горящий,
Не зазыбил ветер ткань…
Подошел Спаситель к спящей
И сказал ей тихо: «Встань».
(Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии. Л., 1990. С. 115–116.)
Епитрахиль//Накрыла голову и плечи… – Епитрахиль – часть облачения священника в виде спускающихся с плеч двух соединенных между собой лент. Во время исповеди в православных церквах ею накрывают исповедующегося.
(обратно)
«В ремешках пенал и книги были…»
Воспоминание о первом знакомстве Анны Горенко с Николаем Гумилевым в Царском Селе «в рождественский сочельник» 24 декабря 1903 г. перекликается со строками стихотворения Н. Гумилева «Современность» (1911):
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя?
(Гумилев Н. С. Собр. соч.: в 3 т. М.: Художественная литература, 1991. Т. 1. С. 129)
«Со дня Купальницы-Аграфены…»
По предположению И. А. Грэм, обращено к композитору А. С. Лурье, который рассказывал ей эпизод с «малиновым платком», подаренным ему Ахматовой в день «Купальницы-Аграфены», 23 июня («Артур и Анна». С. 24). Однако в настоящее время В. А. Черных в «Летописи жизни и творчества Анна Ахматовой» уточнил время и место ее знакомства с А. С. Лурье, которое произошло позже 8 февраля 1914 г. на диспуте «О новом слове» в Тенишевском зале под председательством И. А. Бодуэна де Куртенэ. При этом Черных ссылается на запись П. Н. Лукницким слов Ахматовой:
«АА познакомилась с А.Лурье 8 февраля 1914. Несколько свиданий было, потом расстались»
(Лукницкий Встречи с Анной Ахматовой, Т. 1. С. 45).
Версия Черных–Лукницкого противоречит рассказу А. Лурье о том, что на вопрос Ахматовой, сколько ему лет, он ответил: «21». Лурье родился 12 мая 1891 г., следовательно, эта первая беседа должна была состояться до 12 мая 1913 г.
…ликует , как царь Давид. – По библейской легенде, царь Давид ликовал, перенеся Ковчег Завета в свою столицу Иерусалим. Ликование выражено и в любовных псалмах царя Давида.
(обратно)
«Я пришла тебя сменить, сестра…»
Тема двойничества: героиня-поэт и ее сестра-муза, отнимающая жизненную силу, – в творчестве Ахматовой впервые появилась еще в сб. «Вечер» («Музе») и была развита в дальнейшем с множеством нюансов. Л. К. Чуковская вспоминает:
(обратно)«Я пожаловалась, что не понимаю одного стихотворения: «Я пришла тебя сменить, сестра» – И я его не понимаю, – ответила Анна Андреевна. – Вы попали в точку. Это единственное мое стихотворение, которое я и сама никогда не могла понять».
(Чуковская Записки об Ахматовой. Т. 1. С. 56).
Стихи о Петербурге
1. «Вновь Исакий в облаченье…»
Конь Великого Петра – «Медный всадник» Э. М. Фальконе (1716–1791) на Сенатской площади в Санкт-Петербурге.
(обратно)
2. «Сердце бьется ровно, мерно…»
…под аркой на Галерной – Арка (скульпторы Н. С. и С. С. Пименовы, В. И. Демут-Малиновский, П. П. Соколов и др.) соединяет здания Сената и Синода на Сенатской площади (архитекторы К. И. Росси, А. Е. Штауберг, 1829–1834). Разделяет здания Галерная улица, над которой расположена арка. Эти строки Ахматова сделала одним их эпиграфов к третьей главе «Поэмы без героя».
(обратно) (обратно)
«Знаю, знаю – снова лыжи…»
Лыжные прогулки по льду Невы и в Царском Селе зимой 1913/14 г. Ахматова совершала обычно с Н. В. Недоброво.
Ива, дерево русалок. – Образ «ивы – дерева русалок» в поэзии Серебряного века восходит к Шекспиру.
(обратно)
Венеция
Написано под впечатлением поездки в Италию в апреле – мае 1912 г.
Золотая голубятня у воды – На площади перед собором святого Марка в Венеции по традиции кормят голубей.
С книгой лев… – символ города Венеции – крылатый лев, опирающийся на Евангелие от Марка. Святой Марк – один из четырех евангелистов. Согласно преданию, Марк был первым епископом Александрийской церкви и умер мученической смертью. Собор святого Марка был построен в XIII в. в византийском стиле. Мощи святого Марка перенесены в собор из Александрии.
(обратно)
«Протертый коврик под иконой…»
Укладка – старинный сундук для одежды и других вещей.
(обратно)
Гость
Дата стихотворения (1 января 1914 г.) и его место в сб. «Четки» перед стихотворением «Я пришла к поэту в гости…» позволяют предположить, что оно связано с Блоком, независимо от того, имело ли место в реальной действительности такое свидание. Описание внешности «гостя» также совпадает с описанием Блока у ряда мемуаристов.
Ср. у Ахматовой: «И глаза, глядевшие тускло, //Не сводил с моего кольца, //Ни один не двинулся мускул// Просветленно-злого лица»;
у З.Гиппиус: «Лицо прямое, неподвижное, такое спокойное, точно оно из дерева или камня. <…> Но странно. В этих медленных отрывочных словах, с усилием выжимаемых, в глухом голосе, в деревянности прямого лица, в спокойствии серых невнимательных глаз <…> есть что-то милое». (Гиппиус З. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси, 1991. С. 9).
(обратно)
«Я пришла к поэту в гости…»
Ахматова посетила Блока (он жил тогда на углу набережной реки Пряжки и Офицерской улицы, на последнем этаже дома, из окна квартиры были видны Нева и Финский залив) 15 декабря 1913 г., или по словам Ахматовой, «в одно из последних воскресений 1913 г. я принесла его книги, чтобы он их надписал». Блок надписывал книги после ухода Ахматовой, очевидно, прибавив к принесенным ею еще какие-то. Позже, по-видимому, в один из последних дней декабря 1913 г. или первых дней января 1914 г., Блок сам отнес надписанные им книги в дом, где жили Ахматова и Гумилев (Васильевский остров, Тучков переулок, дом 17, квартира 29). Однако Блок, по его собственному признанию, не решился позвонить и передал книги дворнику, перепутав при этом номер квартиры, поэтому книги попали к Ахматовой только 5 или 6 января 1914 г. На следующий день она пишет Блоку письмо, в которое вкладывает ответные стихи:
«Знаете, Александр Александрович, я только вчера получила Ваши книги. Вы спутали номер квартиры, и они пролежали все это время у кого-то, кто с ними расстался с большим трудом. А я скучала без Ваших стихов. Вы очень добрый, что надписали мне так много книг, а за стихи я Вам глубоко и навсегда благодарна. Я им ужасно радуюсь, а это удается мне реже всего в жизни. Посылаю Вам стихотворение, Вам написанное, и хочу для Вас радости. (Только не от него, кончено. Видите, я не умею писать, как хочу). Анна Ахматова».
(Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. С. 567–577)
Форма надписей на книгах была не характерна для Блока, который всегда обязательно указывал, кому делается посвящение, с каким пожеланием, от кого, дату (число, месяц, год), место написания. На книгах, подаренных Ахматовой, надписи значительно отличаются от традиционных (нет пожеланий, а в ряде случаев – и даты, подписи). На третей книге «Собрания сочинений» надпись традиционно полная: «Анне Ахматовой»:
«Красота страшна», – Вам скажут, –
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан в волосах.
«Красота проста», Вам скажут, –
Пестрой шалью неумело
Вы укроете ребенка.
Красный розан – на полу.
Но, рассеянно внимая
Всем словам, кругом звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:
«Не страшна и не проста я;
Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,
Чтоб не знать, как жизнь страшна».
19 декабря 1913. Александр Блок
15 декабря Ахматова посетила Блока. В тот же день он начинает работать над стихотворением, посвященным ей. В черновиках Блока имеются не вошедшие в окончательную редакцию строфы:
Знаю, многие люди твердить Вам должны,
Что Вы странно красивы и странно нежны,
Знаю также, что скажут другие: она
Так, как все…
Другой набросок:
Кругом твердят: «Вы – демон, Вы – красивы»,
И Вы, покорная молве,
Шаль желтую накинете лениво,
Цветок на голове.
Первоначальный вариант 3-й строфы:
Но сквозь все слова чужие
Вас страшит расцвет Ваш ранний,
И, задумавшись печально,
Вы твердите про себя…
Стихотворение закончено 16 декабря.
Интерес к образу Ахматовой в поэзии и жизни Блока, по-видимому, был кратким, – уже в начале марта 1914 г. его захватило «явление Карменситы» – Л. А. Дельмас, с которой он познакомился лично 28 марта 1914 г.
(обратно)