Охота за наследством Роузвудов (fb2)

- Охота за наследством Роузвудов [The Rosewood Hunt] (пер. Елена Сергеевна Татищева) 6428K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Маккензи Рид

Маккензи Рид
Охота за наследством Роузвудов

© Татищева Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Посвящаю моим родителям за веру в меня и мои историии за то, что всегда напоминали, что я никогда не буду одинока.

Глава 1

СУББОТА, 15 ИЮНЯ, 19:52

Если о моей семье что-то и можно сказать наверняка, так это то, что мы определенно умеем устраивать классные вечеринки.

Официант во всем черном проходит сквозь толпу гостей в гостиной моей бабушки. Я беру с его подноса бокал с шампанским и вижу, что оно колышется в такт низкочастотному ритму песни, несущейся из динамиков, установленных в углах комнаты. В вестибюле сидит диджей, ставящий самые разные композиции: от ABBA до Гарри Стайлса. Мы, разумеется, могли бы нанять любого исполнителя, какого бы только пожелали, но бабушка не любит тратить деньги, если это не необходимо.

Я подношу бокал к губам, оглядывая толпу. Я сижу на спинке любимого диванчика на двоих, обитого коричневой кожей, так что мне отлично видны все присутствующие. Сегодня вечером к нам явился весь город. Как всегда.

Рядом с шоколадным фонтаном устроились репортеры из «Роузтаун кроникл», нашей местной газеты, в которой завтра наверняка напишут о самых интересных моментах вечеринки. Они смеются, макая фрукты в расплавленный шоколад. Прямо под мерцающей люстрой, украшенной кристаллами Сваровски, сидят члены комитета музея изобразительного искусства Роузтауна во главе с Анджелиной Мэрфи. Вместе с другими фанатами искусства они, вероятно, обсуждают следующую выставку, которая будет устроена в музее.

Даже полицейские приходят на пресловутые вечеринки, которые устраивает бабушка. Начальник полиции города Блейн Клэрмон и двое его помощников толкутся возле стола с итальянскими мясными закусками и выдержанными сырами, сменив форму и наручники на смокинги и белые рубашки с позолоченными запонками. Можно подумать, что на всех улицах города звучит предостерегающий шепот: «Не шкодьте пятнадцатого июня. Вы же знаете, что это за вечер».

И действительно, все знают. Это день рождения моей бабушки, известный также как день, с которого в Роузвуде официально начинается лето, а значит, и сезон вечеринок.

К тому же преступности в Роузвуде, можно сказать, нет, разве что несколько бунтарски настроенных подростков время от времени пытаются проникнуть на заброшенную фабрику, стоящую на краю города. Но все, кто имеет склонность делать что-то такое, чего делать не следует, все равно находятся здесь. Потому что таковы вечеринки, устраиваемые в Роузвуд-Мэнор, в этом-то и заключаются и их прелесть, и их проклятие. Приглашения на них в запечатанных сургучом конвертах бросают в почтовые ящики всех домов города.

Я пью шампанское – просто потому, что могу, – и за один большой глоток опрокидываю в себя почти все содержимое бокала. Музыка смешивается с гомоном болтающих гостей, накрывая меня, как одна большая приливная волна. Когда я опускаю бокал, начальник полиции Клэрмон смотрит на меня, держа в руке крекер, с которого едва не падает ломтик прошутто. Он не привык, чтобы семнадцатилетние девушки вот так внаглую бросали ему вызов, тем более в толпе тех, кого мы оба знаем.

Я вскидываю одну бровь и демонстративно поднимаю бокал. На его краю красуется след от моей рубиново-красной губной помады. Ну и что вы предпримете по этому поводу?

Он отворачивается и кладет крекер с прошутто в рот. Абсолютно ничего.

На секунду я позволяю себе самодовольно ухмыльнуться. Разумеется, он ничего не предпримет. Он не может. Потому что я…

– Лили Роузвуд!

Я сразу узнаю этот голос – в нем различается едва заметный британский акцент. Я надеялась, что сегодня вечером не услышу его. Неудивительно, что начальник полиции так пристально смотрел на меня – ведь ко мне направлялась его дочь.

– Привет, Элл!

Я поворачиваюсь, приклеив к лицу свою самую ослепительную улыбку, но она тут же гаснет, когда я вижу Элл Клэрмон и узнаю ее только по родинке возле губ. Она разодета в пух и прах – обалденное коктейльное платье и алые туфли на высоких каблуках, а ее недавно покрашенные платиновые волосы волнами ниспадают на правое плечо. Она старше меня всего на четыре года, но учеба в Лондонском колледже моды превратила ее во что-то вроде модели с пухлыми губами и такими белыми зубами, что она вполне могла бы сняться в рекламе пасты «Колгейт». Теперь она совершенно не похожа на ту скромную брюнетку, за которой в детстве я бегала, как щенок.

– Я так рада, что ты смогла прийти.

Мне тяжело произносить эту ложь, когда она целует меня в обе щеки. Штука в том, что я хочу радоваться ее возвращению домой. Раньше, когда нас объединяла любовь к моде и она относилась ко мне как к младшей сестре, я очень расстроилась, что она уезжает учиться. Но, возвращаясь домой, она всякий раз запудривает моей бабушке мозги по поводу «Роузвуд инкорпорейтед», нашей компании по производству люксовых пальто, основанной более ста лет назад моей прапрабабушкой. Когда Элл выразила желание поехать учиться в Лондон, она договорилась с моей бабушкой о том, что если все это время будет работать в нашей лондонской штаб-квартире, то по окончании колледжа сможет получить постоянную работу в «Роузвуд инкорпорейтед».

С тех пор бабушка зациклена на том, чтобы обучить ее всем тонкостям и нюансам, касающимся работы компании, и постоянно зависает с ней в «Зуме». Особенно в последний год, поскольку теперь Элл остается совсем немного до окончания колледжа. Это прекрасно и замечательно, вот только предполагалось, что этот год бабушка проведет, уча меня тонкостям и нюансам, касающимся ее роли председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед».

– Я скучала по тебе, Лили, – говорит Элл, придвигаясь ближе, когда мимо нас по полу из полированного мрамора, шатаясь, проходит какая-то подвыпившая пара. В ее глазах читается участие. – Как ты? Я знаю, что тебе было нелегко с тех пор, как… как все это произошло.

Это преуменьшение, и еще какое. У меня сдавливает горло, и чувства, которые я весь день подавляла, начинают вырываться наружу. Накладывая сегодня макияж, я пообещала себе, что буду держать эмоции в узде. Это же всего лишь очередная вечеринка. Я могу справиться, могу продержаться один вечер. Я должна это сделать.

– Со мной все хорошо, – выдавливаю я, иррационально злясь на нее за то, что заговорила об этом. – К тому же жить с бабушкой здорово.

Последнее, к счастью, чистая правда.

Элл оживляется и оглядывается по сторонам.

– Кстати об Айрис, ты ее видела?

– Э-э…

Хороший вопрос. Бабушка эффектно появилась на вечеринке более часа назад, сойдя по парадной лестнице в вестибюль в шикарном изумрудно-зеленом платье в пол. У горла на тонкой золотой цепочке висел фирменный каплевидный кулон с рубином в двадцать пять каратов. С тех пор я ее не видела, впрочем, когда в твой дом набился весь город, исчезнуть легко. И даже желательно. Потому что, когда ты матриарх самой богатой семьи в Южном Массачусетсе, всем хочется пообщаться с тобой.

Я быстро оглядываюсь по сторонам, ощущая беспомощность. Мой взгляд перехватывает один из официантов и решает, что я ищу глазами поднос с закусками.

– Дамы, не желаете ли коктейль из креветок?

– Нет, спасибо, – быстро отвечает Элл, попятившись. – У меня аллергия на моллюсков и ракообразных.

Я уже съела более чем достаточно закусок, но беру с подноса креветку и кладу ее в рот. Все что угодно, лишь бы побыстрее закончить этот разговор. Внезапно все начинает напрягать меня: музыка кажется слишком громкой, выражение лица Элл – слишком понимающим. Мне нужно выйти на воздух.

Элл настороженно смотрит, как я жую и глотаю. Я снова приклеиваю к лицу улыбку, которую изображаю весь вечер. Непринужденная, беззаботная. Я чувствую себя так, будто умираю, но никому не могу этого показать.

– Я уверена, что бабушка где-то здесь, – говорю я. – И буду рада передать ей что-то от тебя.

– О, не беспокойся. Нам с ней надо обсудить вопросы, касающиеся бизнеса.

– А, ну да. – Я продолжаю улыбаться, но ее уклончивость вызывает у меня раздражение – можно подумать, что я не могу участвовать в обсуждении вопросов, касающихся бизнеса. – Извини, но мне пора идти, надо проверить, как идут дела на кухне.

– Да, конечно. Была рада увидеть тебя, Лили.

Я успеваю сделать всего два шага, когда ее голос останавливает меня:

– И да, кстати, у тебя очень красивое платье.

Я мысленно ощетиниваюсь, но снова ухитряюсь изобразить улыбку.

Затем начинаю быстро протискиваться сквозь скопление теплых тел, отделяющих меня от маятниковой двери^[1] кухни. И радуюсь тому, что свет в гостиной приглушен, поэтому никто не сможет различить моих пылающих щек. Если бы мое платье похвалил кто-то другой, я бы ликовала. Оно и впрямь очень красивое: мягкий бархат, великолепный бирюзовый цвет. Я купила его в магазине винтажной одежды в городке, расположенном через четыре города от нашего. Отрезала юбку на уровне колен и подшила подол вручную, так что получилось кокетливо. В груди оно было немного узковато, но я справилась и с этим, добавив сзади кремовый корсет, чтобы скрыть молнию, застегивающуюся только до половины. Когда я закончила переделывать его, оно было совершенно не похоже на то платье, которое я купила.

Но Элл живет и дышит высокой модой. Готова поспорить, она узнала винтажный дизайн этого платья и подумала, что я исковеркала его, когда подшила под фигуру.

Однако это не ее дело.

Мне бы хотелось сказать это ей, но вокруг слишком много любопытных, прислушивающихся к каждому нашему слову. К тому же тогда мне пришлось бы объяснять, почему я была вынуждена купить винтажное платье и перешить его. Почему я не могла просто воспользоваться деньгами из огромного состояния Роузвудов и купить новый наряд.

Я пыталась найти ответ на этот вопрос весь последний год.

Облегченно вздохнув, я врываюсь на кухню, в спешке едва не сбив с ног официанта, несущего поднос с крошечными канапе.

– Извините, – бормочу я, немного сутулясь, поскольку теперь на меня не устремлены взгляды гостей.

Мне очень нравится быть членом семьи Роузвуд, но иногда я устаю оттого, что на глазах жителей города постоянно приходится выглядеть на все сто.

– У тебя такой вид, будто ты полна решимости что-то сделать, – говорит знакомый голос за спиной.

– Да, я полна решимости убраться подальше от Элл Клэрмон. – Я поворачиваюсь и вижу моего друга Майлза, щеки которого разрумянились от быстрой ходьбы. – У тебя и самого такой вид, будто ты что-то задумал.

– Да, найти тебя, – задыхаясь, отвечает он. – Я искал тебя целых десять минут, затем наконец заметил и звал с другого конца гостиной, но ты побежала сюда.

– Извини, мне просто надо было выйти на свежий воздух.

Мои каблуки стучат по безупречно чистому плиточному полу, пока я направляюсь к стеклянной двери, ведущей в патио с бассейном. Сейчас она открыта, и от дворика нас отделяет только прозрачная ширма, но духота кухни мало чем отличается от влажного летнего зноя, царящего снаружи.

Майлз следует за мной, разглаживая складки на классических брюках цвета хаки и строгой темно-синей рубашке. Его светлые волнистые волосы падают на глаза, голубизна которых дополняет бирюзовый цвет стены за его спиной. Он смотрит сквозь ширму на забитый народом задний двор нашего особняка и вскидывает бровь.

– Лили, ты не видишь в этой сцене ничего странного?

Я окидываю взглядом гостей, находящихся в бассейне и сидящих в креслах.

– Что, на надувном матрасе в виде фламинго слишком уж много людей?

Он весело смеется.

– Ладно, а что еще? – Он показывает на парнишку примерно нашего возраста, сидящего чуть поодаль на садовом стуле.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Я надеялся, что ты знаешь.

– Нет, не знаю, а должна, – отвечаю я.

На темно-коричневой коже парнишки играют блики от хлорированной воды в бассейне. Он держит в руках бутылку минералки и одет в брюки цвета хаки и фуфайку. Слишком тепло по сравнению с остальными гостями, находящимися в патио, на которых только купальники или плавки.

– Мне знакомо каждое из этих лиц, и я сама писала имя и адрес на каждом приглашении, пока у меня не начало сводить руку.

– Спасибо за самопожертвование, – торжественно изрекает Майлз.

Я тычу его локтем в бок и снова оглядываюсь на парнишку. Его глаза за очками в черной оправе ясно говорят, что он предпочел бы находиться где угодно, только не здесь.

– Он не кажется мне знакомым, – говорю я, пытаясь вспомнить, но ничего не выходит.

– А он довольно симпатичный, тебе не кажется? – спрашивает Майлз.

Я утвердительно мычу, радуясь возможности спокойно пообщаться с Майлзом, который в этот год взял на себя роль моего единственного лучшего друга.

Он всегда полон беззаботного оптимизма и готов ко всякого рода непринужденным развлечениям и сейчас, верный себе, смотрит на меня с заговорщической улыбкой.

– Спорим, что я сейчас подойду и заговорю с ним?

– Ты сделаешь это и без всякого спора, – отвечаю я.

– Тогда это будет не прикольно.

– Ладно, будем считать, что мы поспорили. Иди пообщайся с тем таинственным незнакомцем. И ты наберешь дополнительные очки, если он захочет подружиться с тобой до конца этой вечеринки.

– А сколько очков я заработаю, если сам захочу подружиться?

– Тогда я позволю тебе завтра поспать и сама открою кулинарию, – обещаю я, хотя это рискованно, поскольку по воскресеньям после церкви люди всегда валом валят в «Кулинарию ДиВинченци». Обычно, чтобы справиться с этим наплывом посетителей, на работу должны выходить мы оба.

Впрочем, вряд ли завтра в церковь явится много наших горожан, поскольку все они уже сейчас здорово напились.

– Заметано. – Майлз отодвигает ширму, затем останавливается и достает что-то из кармана. – Да, чуть не забыл. Я разыскивал тебя, чтобы передать вот это. Твоя бабушка велела, чтобы я отдал это тебе. И добавила кое-что странное. – Он делает паузу, озадаченно хмуря брови. – По-моему, она сказала: «Не за один укус». И еще: «Пусть она съест это как можно быстрее, чтобы шоколад не растаял».

Он кладет на мою ладонь шарик, завернутый в зеленую фольгу. Я смотрю на него, сдвинув брови.

– Не за один…

Майлз уже идет по патио, затем оглядывается на меня с веселой улыбкой и показывает поднятый большой палец. Я смотрю на поваров, все еще работающих у громадной плиты и передающих официантам все новые и новые тарелки. Вокруг меня витают восхитительные аппетитные запахи, повсюду из рук в руки передаются подносы, полные и пустые, и просторная кухня кажется крошечной из-за количества работников, поддерживающих непрекращающийся поток закусок. Я не узнаю никого из них. Должно быть, бабушка дала постоянной прислуге выходной.

Я перекатываю шарик между пальцами, ища что-нибудь необычное. Возле камина стоит целый поднос шоколадных конфет, так что бабушка точно знала, что я могу просто взять одну из них и съесть. Я разворачиваю зеленую фольгу и обнаруживаю трюфель из темного шоколада. Затем всматриваюсь во внутреннюю часть обертки, поскольку в духе бабушки было бы поместить послание туда. Но нет, это просто блестящая фольга. Ничего необычного.

Я вонзаю в конфету зубы, на язык падают кусочки шоколада и тут же начинают таять. Сначала сладость, затем знакомая восхитительная горечь темного шоколада. Но потом на языке оказывается что-то еще, более жесткое и…

– Тьфу! – Я выплевываю инородный предмет в ладонь.

В конфете был спрятан клочок бумаги. Ну еще бы. Для бабушки это классика. Я беру льняную салфетку, чтобы стереть с бумаги слюну, и, развернув ее, вижу, как на ней медленно проступают слова, написанные знакомым почерком бабушки.

Исчезающие чернила – это старый трюк бабушки, она всегда использует его, когда пишет записки. До того как появилась электронная почта, она именно так и вела тайную переписку и заключала сделки. Теперь она пускает этот способ в ход только тогда, когда оставляет мне в разных местах дома дурацкие записки вроде «Этот последний эклер специально для тебя» или «Ну что, будешь вечером есть пиццу и смотреть телешоу “Проект Подиум”?». На бумаге при этом всегда красуется маленькое темное пятнышко – оно означает, что здесь были использованы специальные чернила. Они проявляются тогда, когда бумага намокает, и на сей раз ее намочила моя слюна.

Мне следовало сразу догадаться, что текст написан не на фольге – ведь это было бы слишком просто.

«Моя милая Лилилав^[2], – написано в записке, – приходи на наше место в восемь».

Я смотрю на часы над мойкой. Без двух минут восемь. Я чуть не опоздала.

На заднем дворе вечеринка проходит так же шумно, как и в самом доме – я убеждаюсь в этом, когда выхожу из него. А может, даже более оживленно, потому что молодежь тусуется именно здесь. Я спускаюсь по великолепной каменной лестнице, ведущей к патио, и прохожу мимо бассейна, направляясь к месту встречи с бабушкой. В бирюзовой воде собрался почти весь мой класс. Моя кузина Дэйзи стоит босиком на трамплине для прыжков в воду, балансируя на самом краю. Мы с ней родились с разницей всего в три месяца и могли бы быть близнецами, поскольку у нас обеих светлая кожа и темно-рыжие волосы, передающиеся среди Роузвудов из поколения в поколение. Но на этом наше сходство заканчивается, так как у нее карие глаза и субтильная фигурка, которые она унаследовала от матери, а у меня такие же, как у бабушки, серо-зеленые глаза и фигура с женственными округлостями.

Мы с ней отличаемся друг от друга не только внешне. Я пользуюсь в городе бо́льшим уважением, поскольку в нашем поколении Роузвудов родилась первой, а королевство Дэйзи – это наша старшая школа. Среди наших одноклассников она пользуется огромной популярностью, к тому же она звезда «ТикТока» с почти полумиллионом подписчиков.

Она вскидывает руки, короткое облегающее серебристое платье опасно задирается, и из воды слышатся одобрительные возгласы и аплодисменты. Кто-то протягивает ей бокал с шампанским. Половина содержимого льется на голову бабушкиного садовника, когда она пытается использовать бокал как микрофон.

– Прелее-естная Кэролайн! – фальшиво голосит она.

– БАМ! БАМ! БАМ! – вопят остальные.

– Ничего себе, – бормочу я, спеша прочь. Если бы на месте Дэйзи была я, репортеры «Роузвуд кроникл» сожрали бы меня заживо.

Меня пронзает зависть. В отличие от меня, Дэйзи нет нужды беспокоиться о том, чтобы всегда и со всеми быть безупречной – ни с бабушкой, ни с жителями города. Наверное, здорово не испытывать на себе постоянное давление и всегда быть окруженной друзьями, готовыми сделать для тебя все что угодно.

Музыка и смех затихают, когда я огибаю дом. Все деревья и кусты вокруг тщательно подстрижены и ухожены, везде, на каждой пяди земли, растут розы – ярко-красные цветы на фоне белоснежных кирпичных стен, возвышающихся на три этажа. Их аромат чудесен, и на несколько мгновений я останавливаюсь, чтобы насладиться им и выкинуть из головы завистливые мысли. Закат окрашивает небо золотом, на него надвигаются полосы темно-синего цвета. Сейчас я наконец одна, чего мне хотелось весь этот вечер.

Молчание нарушает бархатный голос, тембр которого так хорошо мне знаком:

– Классная вечеринка, верно?

Глава 2

СУББОТА, 15 ИЮНЯ, 20:01

– Как всегда, – отвечаю я бабушке, пройдя через фигурную калитку из кованого железа, увитую жимолостью, и оказавшись в моем самом любимом месте в мире.

Этот садик, в котором растет все, кроме роз, так тесен, что в нем могло бы поместиться самое большее десять человек. Его окружают высокие белые каменные стены, в середине стоит мраморная статуя святого Антония в человеческий рост, так что это место можно назвать чем-то вроде тайного убежища посреди обширного сада. Здесь множество цветов: лилии, маргаритки, нарциссы, пионы. Распускаются бутоны гортензий, стены оплетает плющ. Левый угол занимает магнолия, а в правом цветет вишня.

На поверхности задней стены вырезана карта Роузвуда. На ней показаны все знаменательные места в городе – наш особняк рядом с южной оконечностью, музей на юго-западе, церковь Святой Терезы в центре, гавань на юго-востоке. В левом нижнем углу видна даже старая фабрика, которую никогда не изображают на современных картах, поскольку она находится на краю города. Она закрылась, когда мне было семь лет, но я до сих пор помню, как стояла на антресолях, глядя, как работницы шьют пальто вручную, вспоминаю, как по кончикам пальцев скользили мягкие и гибкие искусственная кожа и мех.

Бабушка ждет рядом со статуей святого Антония, как всегда статная и величавая, с такими же темно-рыжими кудрями, как у меня, только в ее волосах видна проседь и сзади их скрепляет черепаховая заколка. Ее зеленые глаза ласково блестят, когда она протягивает мне тарелку с мясными закусками и сырами.

– Попробуй салями. Это моя любимая закуска.

Я беру ломтик колбасы и демонстративно осматриваю его со всех сторон, на случай если в нем что-то спрятано.

– С тобой нужно быть осторожной, – задумчиво бормочу я, взяв салями и кусочек гауды. – Кстати, спасибо за записку, но очарования ей поубавил тот факт, что она чуть не порезала мне язык.

– Мне надо держать тебя в тонусе, Лилилав. – Услышав это прозвище, я искренне улыбаюсь – впервые за сегодняшний вечер. Она накрывает ладонью одну из лилий, проводит морщинистым пальцем по ее лепестку. – Они прекрасны, не правда ли? Лео хорошо заботится о моих садах. И еще лучше играет в шахматы.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Иногда симпатия бабушки к садовнику слегка зашкаливает. Лео ДиВинченци – отличный хоккеист, король вечеринок и правая рука Дэйзи. А еще у меня с ним есть общий скелет в шкафу, запрятанный так глубоко, что лучше не пытаться вытащить его на свет божий.

– Вообще-то он здесь не за тем, чтобы играть с тобой в шахматы, он получает жалованье за уход за садом.

– С ним очень приятно общаться. Ты его уже видела?

– Когда я видела его в последний раз, он находился в бассейне, пьяный, и моя дорогая кузина лила на его голову шампанское. Возможно, теперь он уже утонул. Какая жалость.

Бабушка смеется, но затем закашливается. Она хлопает себя по груди.

– О, вот бы снова стать молодой. Надеюсь, ты хорошо проводишь этот вечер.

– Ну да… Нормально, – отвечаю я.

Сегодняшний вечер с самого начала невозможно было провести хорошо. Год назад на такой же вечеринке в честь дня рождения бабушки отец кружил меня в вальсе по гостиной, а мама смеялась. Тогда я понятия не имела, какое ужасное лето меня ждет. Не подозревала, что все изменится.

Хотя нет, не все. Бабушка осталась такой же, взяла маму и меня к себе в особняк, после того как отец умер и вскрылась ужасная правда. Он вогнал в долги половину жителей нашего городка – и себя самого – из-за того, что его бизнес по финансовому консалтингу обанкротился. Большой дом, в котором я выросла, был продан для выплаты долгов, так что нам с мамой ничего не оставалось, кроме как принять предложение бабушки. Большая часть наших вещей была также конфискована: роскошная яхта отца, дизайнерские сумочки мамы. Но маме уже было все равно. Его смерть в июле сломила ее, и к августу она исчезла, как будто ее никогда и не было. С тех пор о ней не было ни слуху ни духу.

Бабушка прочищает горло. Хотя держится она отлично, первая вечеринка Роузвудов без отца, должно быть, и ей дается нелегко.

– Будешь завтра утром есть со мной оладьи в патио?

Это наша традиция. До того как переехала сюда, я всегда ночевала в особняке после вечеринок, так что наутро мы могли полакомиться воздушными оладьями с сиропом, одновременно просматривая новые фасоны пальто для «Роузвуд инкорпорейтед». Сердце саднит оттого, что даже при таких обстоятельствах бабушка пытается сохранить хоть какой-то уровень нормальности.

– Я вызвалась поработать завтра в кулинарии.

Я не в силах сдержать печаль. Только на этом условии бабушка позволила мне жить в ее особняке. Она готова платить за самое необходимое, но я должна была найти работу на полставки, чтобы покупать все остальное. Что вполне меня устраивает. Это самое малое, что я могу сделать.

– Ты что, копишь на обучение в бизнес-школе? – Хоть это и вопрос, в нем явно скрывается намек.

Я отвожу глаза. Чем ближе последний класс старшей школы, тем чаще она пытается поднимать эту тему, оставляя брошюры на моем туалетном столике. Но я мечтаю об учебе в Технологическом институте моды в Нью-Йорке. Прошлым летом я планировала поступить именно туда. Первый семестр последнего года в старшей школе я собиралась проучиться в Милане, что позволило бы мне без проблем поступить в Технологический институт моды, а затем закончить его и присоединиться к бабушке у руля «Роузвуд инкорпорейтед». Таким образом была распланирована вся моя жизнь.

Но это было до того, как я узнала, что отец растратил все деньги, отложенные на учебу.

– Да, – отвечаю наконец я, повернувшись к калитке и сорвав бутон жимолости, чтобы бабушка не смогла распознать ложь по моему лицу.

Мне совершенно не хочется учиться в бизнес-школе, но в любом случае теперь я никогда не смогу поступить в Технологический институт моды. А если судить по довольно неуклюжим действиям, с помощью которых бабушка пытается подтолкнуть меня к выбору одного из престижных учебных заведений с программами в области администрирования бизнеса, она ни за что не одобрила бы мое желание изучать моду. Она считает, что для управления компанией необходимо полноценное образование, хотя сама никогда не училась в университете.

– Когда-нибудь ты будешь творить чудеса в «Роузвуд инкорпорейтед», – сказала мне бабушка как-то вечером прошлым летом, и в ее глазах сверкала гордость.

Это было сразу после смерти отца, когда мы с мамой переехали в особняк. Мама почти все время проводила в своей комнате, поэтому я развлекалась, рисуя новые фасоны для старой одежды. Я потратила целый день на то, чтобы переделать чересчур узкий блузон в сарафан.

– Ты действительно этого хочешь? – спросила бабушка, когда я показала ей мой альбом с эскизами моделей. – Занять мое место председателя правления, когда я буду готова уйти на покой?

Я чуть не упала.

– Только этого я всегда и хотела! – захлебываясь от избытка чувств, воскликнула я.

Я думала, что после этого она начнет учить меня делам компании и тому, что нужно знать, чтобы быть председателем правления, особенно после того, как от нас уехала мама. Но с тех пор прошел уже почти год, и все это время она уделяла куда больше внимания Элл, чем мне. Я очень хочу спросить ее почему, но всякий раз, когда пытаюсь, у меня не получается подобрать правильные слова – такие, чтобы не показаться неблагодарной или настырной.

Но я не могу на нее злиться. Достаточно и того, что она взяла меня к себе. Главное – доказать, что я могу быть тем, кем она хочет меня видеть, чтобы занять место председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед» в будущем, хотя мне и тошно оттого, что путь в институт моды теперь закрыт.

– Я рада, что тебе нравится работать в кулинарии, – говорит бабушка. – Очень важно, чтобы ты смолоду научилась самостоятельности. И мне нравится Майлз. Тебе надо почаще приглашать к нам друзей.

Я не поправляю ее, не говорю, что он мой единственный друг. От этой мысли внутри разверзается пустота и становится невероятно одиноко. Но вместо того чтобы свалиться в эту пустоту, я подношу бутон жимолости к носу и вдыхаю нежный аромат, чтобы успокоиться. Я роняю цветок и снова поворачиваюсь к бабушке с фальшивой улыбкой на лице:

– И он неплохо умеет передавать тайные записки, не так ли?

На секунду между ее подведенными карандашом бровями появляется участливая складка. Я знаю, она видит, что я притворяюсь. Она – единственный человек, который читает меня как открытую книгу.

– Да, весьма неплохо, – наконец нарушает молчание бабушка, и ее участие вмиг сменяется лучезарной улыбкой.

Я знаю, что ей не все равно, и также знаю, как высоко она ценит умение делать хорошую мину при плохой игре. Она из тех, кто никогда не показывает слабость.

Она приветственным жестом поднимает ломтик салями.

– Тогда мы отложим нашу завтрашнюю встречу за завтраком. Я горжусь тобой, Лили.

От ее слов меня наполняет гордость, и ужасная тяжесть на миг спадает с души. Я дотрагиваюсь своим ломтиком салями до ее.

– С днем рождения, бабушка. Надеюсь, сегодня вечером ты хорошо проводишь время.

Она крепко обнимает меня и целует в висок.

– О да, чудесно.

Я отстраняюсь с улыбкой.

– А через две недели мы проделаем все это снова, чтобы отпраздновать мой день рождения.

Ее улыбка слегка увядает.

– На самом деле, Лили, есть кое-что, что я…

– Как нынче вечером поживают мои самые любимые дамы?

Мы с бабушкой смотрим на калитку садика, и у меня перехватывает дыхание. Там стоит отец, и последние лучи заходящего солнца превращают его редеющие рыжие волосы в золотые. Он одет в шикарный темно-синий смокинг с приколотой к лацкану красной розой.

Но это, конечно же, не отец. Это его брат-близнец – дядя Арбор.

Я подавляю разочарование. Хотя прошел уже почти год, боль от потери все еще свежа. Смотря на бабушку, гадаю, ощущает ли она такой же трепет в груди, как и я. Как будто мы смотрим на призрак отца, который всегда будет преследовать нас.

– Я так и подумал, что найду вас здесь. – Он слегка улыбается мне и раскрывает объятия. Я позволяю ему притянуть меня, и хотя это не объятия отца, достаточно близко, чтобы притвориться. – Уже почти четверть девятого.

Я отстраняюсь.

– И что с того?

Бабушка вздыхает.

– Думаю, пора начать эту вечеринку по-настоящему.

И тут до меня доходит.

– Ну да, конечно.

Общепризнано, что все вечеринки Роузвудов становятся по-настоящему незабываемыми только после того, как вносят торт, вино начинает литься рекой и мебель сдвигают к стенам гостиной, чтобы образовать просторный танцпол. После этого раскрепощаются даже самые консервативно настроенные горожане.

Мы проходим через калитку, и я спотыкаюсь о торчащую ветку разросшейся жимолости, но дядя Арбор вовремя подхватывает меня под руку.

– Спасибо, – бормочу я, жалея о том, что он не подождал хотя бы пару минут и прервал нашу с бабушкой беседу. Что же она собиралась мне сказать?

Сердце колотится как бешеное. Может быть, она хотела сказать что-то о моем восемнадцатом дне рождения, приходящемся на двадцать восьмое июня? В груди вспыхивает огонек надежды – быть может, она собиралась поговорить со мной о «Роузвуд инкорпорейтед», начать вводить меня в курс дела, как я и ожидала. После того как разрежут торт, я снова подниму эту тему.

Мы проходим мимо бассейна, теперь уже опустевшего. У двойных задних дверей стоят два официанта и открывают их для нас. Я благодарно киваю им и, войдя в охлажденную кондиционером гостиную особняка, чувствую себя так, будто время, которое я провела в садике за стенами, где растет все, кроме роз, было всего лишь миражом.

Кто-нибудь должен сказать диджею закругляться, потому что песня, которая звучит сейчас, подходит к концу. Все поворачиваются к нам, присутствие бабушки притягивает, как магнит, и они придвигаются ближе. Некоторые из женщин одеты в роскошные бальные платья, но есть и такие гости, которые смогли найти только классические брюки и рубашку в тон. Таковы уж жители Роузвуда. Собравшиеся все вместе на одной великолепной вечеринке.

– О, пожалуйста, не останавливайтесь из-за меня.

В ответ на непринужденную реплику бабушки все смеются. Нетрудно вычислить тех гостей, кто хочет подлизаться к ней. Лиз Чжао, хозяйка «Плюща», самой популярной в городе свадебной площадки, смеется на секунду дольше, чем надо. Это неудивительно, если учесть, что на прошлой неделе она спросила бабушку, не хочет ли та вложиться в реставрацию второго бального зала. Я уверена, что бабушка отказалась. Обычно она отказывается от таких предложений.

Бабушка является единственной владелицей состояния Роузвудов с тех самых пор, как оно перешло ей по наследству от ее матери Петунии. Говорят, что мой дед, который взял фамилию бабушки, чтобы не прерывать традицию, даже не имел права голоса в управлении компанией. Как и мой отец и дядя Арбор, хотя, насколько мне известно, время от времени бабушка скупо выделяла им кое-какое содержание, пока они не заработали собственные деньги.

Она редко расстается со сколько-нибудь значительными суммами денег, что – я это вижу – достает некоторых горожан. Отец был не такой. Он инвестировал во все, связанное с нашим городом, иногда вместе с дядей Арбором. Поэтому он и открыл компанию по финансовому консалтингу – чтобы попытаться помочь местным предпринимателям и семьям.

Странно, как быстро все забыли об этом, когда он умер.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что сегодня вечером вы празднуете со мной. – Голос бабушки – голос прирожденного вожака, его слышно во всех уголках огромной гостиной, несмотря на чуть заметные придыхание и хрипотцу. Наверное, мы шли сюда из сада слишком быстро. – Зимы в Роузтауне длинные, но я всегда жду не дождусь этой вечеринки. Разумеется, не только из-за дня рождения. Летом все расцветает. Как розы в садах. Я вижу, что с вами происходит то же самое. Если бы только моя бабушка могла увидеть, каким великолепным стал тот клочок земли, который мы все ныне зовем нашим домом, она бы была в восторге.

Все аплодируют. Мои одноклассники вопят и улюлюкают. Они уже высохли после бассейна и теперь толпятся вокруг антикварного круглого стола, уставленного едой. Дэйзи выдвигает из-под него один из изысканно украшенных обеденных стульев и становится на него. Но несмотря на то что теперь кузина стоит на стуле, она все равно возвышается над большинством гостей всего на голову, а то и меньше.

Я усмехаюсь из-за спины бабушки, глядя, как Дэйзи пытается привлечь к себе всеобщее внимание и терпит в этом неудачу, поскольку все начинают, ужасно фальшивя, петь «С днем рожденья тебя». Я присоединяюсь к этому хору, стараясь петь особенно громко, просто затем, чтобы шум стал еще более оглушительным. Кузина закатывает глаза.

Но я недооценила, до чего она может дойти, чтобы привлечь к своей особе все взгляды. Она берет со стола одно из блюд с суши и сует его в руки Лео, у которого такой окосевший вид, будто еще пара минут – и он вырубится или бросится наружу, чтобы облевать те самые кусты, за которыми так тщательно ухаживает. Бабушка чертовски хорошо умеет подбирать персонал.

Дэйзи прочищает горло, встав на стол и убрав с глаз завитые волнами волосы, доходящие до подбородка. Затем, пошатнувшись, накреняется в сторону, и куча народу протягивает к ней руки, чтобы подхватить, если упадет, но она только смеется и отмахивается от них. Я бросаю взгляд на дядю Арбора, который сжал ножку бокала с мерло так крепко, что его пальцы побелели.

– Мне надо кое-что сказать, – продолжает Дэйзи, одернув платье так, чтобы закрыть середину бедер. Затем с сияющей улыбкой оглядывает зал, прежде чем уставиться на бабушку. – Мы все, разумеется, должны сказать огромное спасибо нашему потрясающему матриарху за то, что она устроила нам такую щедрую вечеринку, но с моей стороны было бы неправильно не выразить ей личную благодарность.

Меня сейчас стошнит. Как только Дэйзи напьется, начинает говорить так, будто явилась из другого века. Это вульгарно. Я подавляю позыв скрыться на кухне, чтобы не слышать ее хвастливую болтовню, потому что хочу узнать, за что именно она хочет поблагодарить бабушку.

– Я рада объявить, что первую половину последнего года в старшей школе проведу за границей, в Милане, изучая моду.

Все в комнате аплодируют, а у меня сдавливает горло. На мгновение взгляд Дэйзи перемещается на меня, и в ее глазах вспыхивает торжествующий блеск, затем она снова устремляет его на бабушку:

– Бабушка, спасибо тебе за то, что сделала это возможным. Все участники этой поездки определились еще прошлой осенью, однако благодаря гению бабушки я смогла получить дополнительное место в списке.

Благодаря гению? При чем тут гений? Это все благодаря деньгам бабушки. Деньгам, которые были отчаянно мне нужны в прошлом году. Деньгам, о которых я умоляла отца, не зная, что у него их нет. Ведь учеба в Милане очень бы помогла мне в поступлении в институт моды, а вкупе с фамилией Роузвуд и вовсе наверняка гарантировала бы зачисление.

Но когда отец отказал мне без всяких объяснений, я обратилась к бабушке. Это было единственное, о чем я когда-либо просила ее. И она тоже мне отказала.

А потом отец умер, и все это утратило значение. Но теперь я вдруг узнаю, что бабушка сделала все это для Дэйзи? Кузина никогда не проявляла ни малейшего интереса к семейному бизнесу. Считается, что это я посвящу будущее «Роузвуд инкорпорейтед».

Я наконец перевожу взгляд на бабушку и вижу, что она не сводит с меня глаз. Комнату опять наполняет гомон голосов, но для меня время словно остановилось. «Как ты могла?» – хочется крикнуть мне. Но я могу выдавить из себя только одно:

– Почему?

– Лили, я…

Она протягивает ко мне руку, но я, спотыкаясь, бегу прочь. Вот только не успеваю заметить официанта, выходящего из кухни и катящего тележку с пятиярусным тортом. Вернее, я замечаю ее только тогда, когда становится слишком поздно.

Я пытаюсь свернуть, но теряю равновесие на высоких каблуках и врезаюсь в тележку. Она опрокидывается, и торт вместе со мной валится на роскошный персидский ковер. Розовая глазурь пачкает мое лицо, налипает на ресницы, как тушь, а кусочки торта облепляют платье.

Меня сразу же подхватывают руки, множество рук, они ставят меня на ноги, но это не может свести на нет то жуткое унижение, которое я только что навлекла на себя. В комнате царит мертвая тишина, и мне нет нужды вытирать глазурь с глаз, чтобы понимать, что сейчас на меня устремлены взгляды всех присутствующих.

Кто-то сует мне в руку льняную салфетку, и я вытираю глаза. Куски торта валяются на полу, и никакую его часть уже не спасти. Я поднимаю голову и вижу, что Лиз Чжао больше не смеется, а ее дочь Куинн, у которой вечно недовольная рожа, уставилась на меня, раскрыв рот. Энтони ДиВинченци, отец Лео и владелец дышащего на ладан катка «Ледовый зал» на противоположной стороне города, кажется, едва сдерживает смех. Я быстро оглядываю комнату и вижу, что то же можно сказать и об остальных.

К глазам подступают слезы. Я поворачиваюсь к бабушке:

– Изви…

– Думаю, тебе лучше привести себя в порядок, хорошо? – быстро говорит она и делает знак диджею опять начать работать.

В динамиках звучит громкая музыка – вступительные такты песни I Don’t Want to Miss a Thing. Мне хочется задушить диджея за то, что выбрал именно эту композицию.

Я хочу извиниться, но бабушка берет меня за локоть – также липкий из-за глазури – и выводит в вестибюль. Ее голос звучит сдержанно, таким тоном она говорит по телефону с членами правления «Роузвуд инкорпорейтед». Я узнаю его сразу – она использует его, когда речь идет об устранении последствий нанесенного ущерба.

– Вечеринка уже почти закончена. Почему бы тебе не заночевать сегодня у дяди? Думаю, тебе будет полезно провести ночь вдалеке от особняка.

Я неверяще пялюсь на нее.

– Но это же мой дом.

– Какого черта? – К нам бросается Дэйзи. В ее карих глазах горит ярость, когда она подходит ко мне вплотную. – Ты что, не могла дать мне и десяти секунд внимания? Все взгляды всегда должны быть устремлены на тебя, да?

– Хватит, – рявкает дядя Арбор, схватив ее за руку до того, как она набросится на меня с кулаками. С нее станется, особенно когда она пьяна. Он поворачивается к бабушке: – Мама, ты не…

– Дэйзи, ты тоже поезжай, – говорит бабушка.

Дэйзи таращится на нее:

– Что? Почему это мне надо уезжать из-за нее?

– Потому что ты недоразумение, – шиплю я, быстро переведя взгляд к выходу из гостиной, где собираются гости, чтобы посмотреть на наше шоу.

Она насмешливо фыркает:

– Это же не я выгляжу как пончик в сахарной глазури.

Мои щеки вспыхивают, на языке вертится резкий ответ.

– Ты…

– Перестаньте, – командует бабушка, вытолкнув нас наружу, подальше от взглядов гостей.

– Я их отвезу, – предлагает дядя Арбор, с неудовольствием глядя на мое платье. Надо думать, ему совсем не хочется, чтобы я измазала ванильным тортом заднее сиденье его красного «Мерседеса».

– Их отвезет Фрэнк, – говорит бабушка, прижав руку к груди, закрыв глаза и сделав глубокий вдох. Когда она открывает их снова, я вижу в них такое разочарование, что внутренне сжимаюсь.

– Фрэнк? – спрашивает Дэйзи, когда по зову бабушки из дверей выходит семейный адвокат и подходит к нам. – А где Стьюи?

Никто не отвечает. Фрэнк держит в руке ключи и отпирает ими свой черный кроссовер, припаркованный на огромной закольцованной подъездной дорожке, заполненной машинами. Я поворачиваюсь к дверям, чтобы попытаться уговорить бабушку или хотя бы извиниться, но она уже зашла внутрь, и дядя Арбор следует за ней. И за ними захлопывается дверь.

– Думаю, нам лучше уехать, – говорит Фрэнк старческим сиплым голосом.

Бабушкин адвокат стал для меня чем-то вроде двоюродного дедушки, ведь, пока я росла, он всегда находился где-то рядом, и вот теперь я сажусь в его машину, оставляя на асфальте следы из глазури. Слезы, которые я до сих пор еле-еле сдерживала, теперь текут по щекам, потому что первый шок сходит на нет, на меня обрушивается унижение, и я чувствую, что начинаю сгорать со стыда.

– Это черт-те что. – Дэйзи кипит от злости, захлопывая дверь машины.

– С каких это пор тебе стала интересна учеба в Милане? – выдавливаю я, прежде чем она успевает снова накинуться на меня. – Это же моя мечта. Я трачу часы, выбирая, кроя и сшивая ткани. Рисуя фасоны. Я изучаю показы Недель моды, как учебник. Я делаю все для этого.

Ее взгляд делается жестким, если в нем и были какие-то искорки сочувствия, они гаснут. Она открывает рот, но тут в ее окно кто-то громко стучит, и мы вздрагиваем. С другой стороны двери стоит Куинн и со злостью смотрит на нее.

– Ты сказала, что мы сможем поговорить! – вопит она через стекло, и во взгляде ее темных глаз, устремленном на Дэйзи, сверкает раздражение.

Ее черные волосы стянуты сзади в узел, из-за чего видно, что внизу они подстрижены короче, чем наверху. До меня доходил слух, что в волосах она прячет нож.

– Я немного занята! – кричит в ответ Дэйзи.

Куинн опять сердито колотит по стеклу и отходит в сторону, когда Фрэнк трогается с места. Мы смотрим в заднее окно и видим, что она стоит и показывает оба средних пальца, пока не исчезает за поворотом подъездной дороги.

– Это еще что за черт? – спрашиваю я Дэйзи, на миг забыв о собственном нервном срыве.

– Не лезь не в свое дело, – огрызается она, сложив руки на груди и со злостью глядя в окно, пока доносящаяся с вечеринки громкая музыка постепенно затихает.

Фрэнк ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. Я изучаю морщины, прорезающие его кожу теплого коричневого цвета. Он выглядит усталым, более усталым, чем когда-либо на моей памяти. Мы проезжаем через открытые ворота особняка, и их черные фигурные створки из кованого железа четко вырисовываются на фоне неба. Они почти никогда не закрываются, но даже когда они закрыты, в западной части живой изгороди есть одно местечко, где можно незаметно протиснуться внутрь.

– Фрэнк…

– Мисс Роузвуд, у меня ответов не больше, чем у вас, – вздыхает он. Выражение лица у него, как всегда, стоическое, но взгляд карих глаз смягчается. – Для вашей бабушки это очень важный и очень напряженный день. И для вас тоже. Полагаю, она поняла, что это, возможно, оказалось вам не по силам.

– Я могу справиться с этим, – огрызаюсь я.

– Ясен пень, – бормочет Дэйзи.

– Дайте вашей бабушке передышку, – продолжает Фрэнк, пока мимо проносятся здания Роузтауна, омытые цветами заката. – Ведь она, как-никак, никогда вас прежде не подводила, не так ли?

Его слова не звучат как вопрос. Я заставляю себя улыбнуться, чтобы подавить новый приступ слез и сдержать боль, прожигающую дыру в моем и без того уже опаленном сердце.

– Никогда, – лгу я.

Глава 3

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 ИЮНЯ, 10:03

«В итоге Лили Роузвуд, хотя от нее этого никто не ожидал, стала причиной невероятного и злополучного краха званого вечера, который до этого момента проходил безупречно».

Светлые брови Майлза взлетают вверх, когда он кладет на прилавок сегодняшний номер «Роузтаун кроникл». Мы оба одеты в видавшие виды белые передники с красной вышивкой «Кулинария ДиВинченци». На моем переднике также красуются высыхающие пятна от слез. Когда нынче утром я открывала кулинарию, на переднем крыльце лежал номер газеты с моей фотографией на первой полосе, на которой в моих волосах виднелись куски торта, а на лице застыло выражение ужаса.

– Черт возьми, они вообще не церемонились, – говорит Майлз.

– Это катастрофа, – стону я.

Несколько блаженных секунд, после того как проснулась сегодня утром, я вообще ничего не помнила о том, что произошло. Но затем до меня дошло, где я проснулась – в одной из гостевых спален дома дяди. А затем, открыв социальные сети, я обнаружила себя везде. Одно из видео даже стало вирусным. Мне пришлось выключить телефон, чтобы спастись от уведомлений.

Хотя мне и хотелось весь этот день прятаться под одеялом, пришлось разбудить дядю Арбора, чтобы он отвез меня на работу, где каждый посетитель либо смотрел на меня с сочувственной улыбкой, либо молча пялился. Если еще хоть кто-нибудь начнет сверлить меня глазами, пока я нарезаю проволоне^[3], я точно выйду из себя.

– Это пройдет, – заверяет Майлз, говоря, как всегда, беспечно и непринужденно. Он редко беспокоится из-за чего бы то ни было, даже из-за того, что после окончания школы ему придется пропустить год, чтобы поработать и поднакопить денег на учебу. – Ты же знаешь этот город. Людей здесь хлебом не корми, а дай о чем-то посудачить.

– Надеюсь, твой вечер закончился лучше, чем мой. Как дела с тем таинственным парнем?

Он протягивает руку, чтобы взять с решетки только что выпеченный багет, и робко смотрит на меня.

– У этого таинственного парня есть имя – его зовут Калеб Джонсон.

Он нарезает багет. Я уже знаю, что он делает свой обычный сэндвич с индейкой и швейцарским сыром, от которого я отъем половину, хотя еще только десять часов. Сегодня из-за вчерашней вечеринки у нас мало посетителей, как я и ожидала.

– Он классный. И чертовски умный, – продолжает он. – Мы смылись еще до того, как должны были ввезти торт, и проговорили чуть ли не целую ночь. Я знаю, что в доме твоей бабушки он казался нервным и зажатым, но, когда мы уехали, он раскрепостился. Мы с ним просто поездили по городу какое-то время, прежде чем я отвез его домой. Он из Криксона.

– Из Криксона? – повторяю я, представив городок по ту сторону железнодорожных путей. – Но ведь тамошние жители терпеть нас не могут и считают снобами. Что он вообще делал на вечеринке в Роузтауне?

Майлз пожимает плечами.

– Он получил приглашение.

– Тогда его, наверное, отослала бабушка. Ты увидишься с ним снова?

– Да, сегодня вечером. Мы встретимся в Криксоне, в кино.

Я передаю ему несколько ломтиков швейцарского сыра.

– В романтических отношениях ты король. Я рада, что ты хорошо провел ночь.

Он улыбается, показывая слегка кривоватые нижние зубы и выступающие верхние.

– А как насчет тебя? Тебе удалось познакомиться с каким-нибудь симпатичным парнем, до того как случилась эта катастрофа с тортом?

– Если бы. Я была слишком занята. Убирала глазурь из глаз.

Он смотрит на меня с легким раздражением:

– Слишком занята для чего? Чтобы флиртовать? Чтобы общаться с друзьями?

– И для того и для другого.

Я поправляю канноли – пирожные с начинкой из взбитой рикотты, – чтобы он не увидел моего лица. Друзья – моя самая больная тема. В десятом классе я была такой же популярной светской тусовщицей, как Дэйзи. В то время как ее окружали спортсмены, у меня была собственная компания из продвинутых учеников, которые изучали предметы по более углубленной программе. Я считала их друзьями.

А затем умер отец, и мне пришлось съехать из нашего шикарного дома. Мои так называемые друзья даже не пришли на прощание с ним в церкви и траурную мессу. Многие из их родителей вложили средства по советам отца и потеряли деньги. Меня выгнали из нашего группового чата. Я перешла в одиннадцатый класс, и у меня отобрали даже любимое место в кабинке кафетерия, ближайшей к питьевому фонтанчику. Бабушка настояла на том, чтобы все равно отправить им приглашения на вчерашнюю вечеринку, но, к счастью, пришли только их родители.

Боль от этого немного поутихла с тех пор, как прошлой осенью я нашла эту работу и познакомилась с Майлзом. Он пригласил меня перекусить вместе с ним в школьной студии рисования, и мы стали делать это регулярно. Он работал над портфолио для поступления на факультет анимационного кино, а я использовала это время, чтобы создавать новые фасоны платьев и перешивать подержанную одежду. Иногда он даже довозил меня до ближайшего секонд-хенда в Криксоне. И он ни разу не спросил, почему я вообще покупаю там одежду.

– Просто… – Он вдруг так пристально смотрит на сэндвич с индейкой, будто это какое-то произведение искусства в музее. Я знаю, что он собирается сказать, ведь мы с ним об этом уже говорили. – Поскольку сам я уже закончил школу, тебе надо попытаться раскрыться.

Чтобы в двенадцатом классе ты не осталась совсем одна.

Он не произносит этих слов, но его молчание подразумевает их. Мне совсем не хочется остаться одной, и мне больно видеть, как к шкафчикам всех остальных подходят подруги, как они вместе смеются над мемами или вместе плачут в туалете из-за драм в отношениях. Но Майлз не понимает, что я предпочитаю оставаться одинокой, нежели чувствовать себя одинокой в окружении друзей и подруг, которые тусуются со мной только из-за фамилии и из-за количества денег на счету в банке. Которых в данный момент у меня нет.

Колокольчик над дверью звенит, избавляя меня от продолжения этого разговора. Майлз вздыхает и уходит на кухню, а я подхожу к прилавку, чтобы поприветствовать покупателя. По большой шляпе от солнца, заслоняющей лицо, я сразу понимаю, кто это, и начинаю собирать заказ.

– Здравствуйте, миссис Каполли, – здороваюсь я с учительницей, преподававшей в моей начальной школе. Она наша постоянная покупательница. – Вам как всегда, пастрами с ржаным хлебом?

– Да, дорогая, – отвечает она, не отрывая глаз от телефона. – И не забудь…

Проходит несколько секунд, я добавляю пастрами и немного горчицы. Когда она ничего не говорит, я поднимаю взгляд на нее.

– Не забыть что? – уточняю я.

Она застыла, уставившись в телефон и слегка приоткрыв губы.

– Миссис Каполли? – Ее голова резко поднимается, карие глаза широко раскрыты. – С вами все нормально?

Ее губы шевелятся, но я не слышу ни звука. И тут до меня доходит, что она не произносит вообще ничего.

Болтовня нескольких посетителей, пьющих кофе за разномастными столиками, стоящими по углам, стихла, и все они потрясенно смотрят на меня. По спине пробегает холодок, и я беспомощно оглядываюсь, ища глазами Майлза, но он все еще на кухне.

– С вами все нормально? – снова спрашиваю я миссис Каполли, потому что она продолжает просто смотреть на меня, и ситуация становится странной. – Миссис Каполли?

– О, Лили…

Колокольчик звенит опять, заглушив ее слова.

– Мисс Роузвуд! – восклицает мистер Хейворт, ведущий репортер «Роузтаун кроникл» и, скорее всего, тот самый тип, который вчера вечером сфотографировал меня, измазанную тортом. – Мы могли бы поговорить…

– Оставьте ее в покое! – Анджелина Мэрфи вскакивает из-за столика, где она маленькими глотками пила латте, который Майлз всегда делает особенно сладким специально для нее.

Миссис Каполли все еще стоит передо мной, но Анджелина отталкивает ее. Она сжимает мою руку своими, как всегда чересчур чувствительная и эксцентричная, и притягивает к себе так близко, что между нами остается всего несколько дюймов. Звонок над дверью звенит опять, но она держит меня так крепко, что я даже не могу отстраниться, чтобы посмотреть, кто пришел.

– Ты не обязана говорить ни слова, Лили. Тебе лучше быть с дядей. Если хочешь, я могу отвезти тебя к нему.

– Я могу ее отвезти, – звучит голос у входной двери.

Я не верю своим глазам, когда рядом с Анджелиной появляется Лиз Чжао. Вот уж никогда не подумала бы, что увижу ее здесь, где запах приправы для сэндвичей перебивает аромат одеколона «Аберкромби энд Фитч».

Ее глаза блестят, подводка вокруг них размазалась – стало быть, она, скорее всего, не смывала макияж после возвращения домой. Анджелина открывает рот, чтобы возразить, но Лиз перебивает ее:

– Я ее отвезу. Как-никак, она подруга моей дочери.

У меня вырывается оторопелый смех. Вряд ли Куинн испытывает ко мне большее уважение, чем к Дэйзи, учитывая, что она показала нам обеим на прощание.

– Что, простите?

Остальные посетители столпились у прилавка. Мистер Хейворт держит свой айфон, как будто снимает.

– Лили, – повторяет он. – Я понимаю, что для вас это очень эмоциональное время. Но, пожалуйста, скажите несколько слов о вашей бабушке. Она сказала вам что-нибудь, прежде чем вы уехали вчера вечером?

Этот вопрос здорово бесит меня. Будто вчерашнего моего унижения было недостаточно! Он действительно пытается собрать еще какие-то сплетни?

– Нет. – Я стараюсь произнести это слово не так холодно и враждебно, как хочу.

Миссис Каполли закрывает глаза и медленно качает головой. У меня падает сердце.

Я показываю рукой на дверь кухни:

– Э-э-э… Мне нужно посмотреть, как там…

Несмотря на сердитые взгляды, которые бросают на него остальные, мистер Хейворт продолжает гнуть свое.

– Неужели она ничего вам не сказала? – спрашивает он. – Никаких последних слов, никакого напутствия? Ничего такого о том, что вы должны продолжить ее дело?

Я моргаю.

– Последних слов?

– Эй! Подходите по одному! – кричит Майлз, вдруг оказавшийся рядом.

Но впечатление у меня такое, будто он выкрикивает это откуда-то издалека. Миссис Каполли протягивает мне свой телефон, выдавив из себя:

– Прости.

Я беру его и вижу, что в браузере открыта какая-то сенсационная статья. Пока Майлз препирается с мистером Хейвортом, я просматриваю ее, и слова обрушиваются на меня, как гранаты. Состояние. Семья. Айрис. Роузвуд.

Мертвой.

Я роняю телефон и почти не осознаю, что его экран разлетается на куски на плиточном полу. Я перегибаюсь через прилавок, глядя миссис Каполли в глаза.

– В чем дело? – выпаливаю я, чувствуя, что сердце вот-вот разобьется. – Что происходит?

Взгляд миссис Каполли полон ужаса.

– Мне так жаль! – восклицает она. – Сегодня утром твою бабушку нашли мертвой в ее особняке.

Она говорит что-то еще, но у меня звенит в ушах. Или это звенит колокольчик на двери? Сюда что, пришли еще люди? Я не могу повернуть голову, чтобы посмотреть. Кто-то дергает меня. Что значит мертвой? Бабушка не могла умереть. Вчера она была в полном порядке. Она не могла умереть. Этого просто не может быть.

За мной закрывается дверь кухни. Я поднимаю глаза и вижу, что рука, которая тянула меня прочь, принадлежит не Майлзу. Она морщиниста, и ее кожа имеет оливковый цвет.

– Нонна? – выдыхаю я.

Владелица кулинарии, Мария ДиВинченци, настаивающая на том, чтобы все называли ее Нонной^[4], смотрит на меня с таким выражением на лице, что мое сердце пропускает удар. На ее лице читаются жалость, гнев, страх. Значит, та нелепица, которую все говорят, не обман.

– Она не могла умереть, – потрясенно выговариваю я, споткнувшись и врезавшись в духовой шкаф. От него исходит обжигающий жар, но мои ладони почти не ощущают его. – Скажи мне, что это неправда. Это не может быть правдой.

Нонна мягко отстраняет меня от духового шкафа и ведет к задней двери.

– Я сама только что услышала об этом, – выдавливает она, и ее итальянский акцент становится еще более заметным из-за волнения, звучащего в голосе. – Звонил твой дядя. Он сказал, что не может дозвониться до тебя. Он сейчас приедет.

Мой телефон. Я достаю его из кармана передника, но не могу заставить себя включить.

– Я выключила его, – чуть слышно говорю я. – А ведь я никогда его не выключаю.

Я слышу, как Майлз пытается перекричать толпу в кулинарии, но из этого ничего не выходит. Нонна толкает заднюю дверь, и снаружи на нас наваливается жаркий летний воздух. Я выхожу, дрожа, несмотря на обжигающие лучи солнца. Может быть, бабушка звонила мне? Может быть, ей была нужна помощь, а я не ответила, потому что не могла взять себя в руки и прочитать пару глупых постов в социальных сетях?

– Я не понимаю. – Мой голос дрожит. – Ведь с бабушкой было все в порядке. С ней все в порядке.

Нонна сжимает мои руки и смотрит в глаза. У нее глаза серые и зоркие, несмотря на возраст. У Нонны такой вид, будто она хочет что-то сказать, но только с усилием сглатывает. Я никогда не видела, чтобы она теряла дар речи, прежде она вечно шутливо кричала на нас по-итальянски, когда мы недостаточно хорошо нарезали салями, или ностальгически рассказывала о детстве на Сицилии и о том, как ей хочется вернуться туда. Но сейчас в выражении ее лица нет ни шутливости, ни ностальгии.

Раздается визг покрышек по асфальту, и на стоянку заезжает красный «Мерседес». Нонна в последний раз сжимает мои руки, затем кивком показывает на машину дяди Арбора. Я открываю пассажирскую дверь, сажусь на сиденье и едва успеваю закрыть ее за собой, прежде чем мы трогаемся. Повисает ужасное молчание.

Я поворачиваюсь к дяде, пытаясь заговорить, несмотря на ком в горле. И выдавливаю:

– Эти люди сказали…

– Знаю, – перебивает дядя Арбор. Его руки крепко стискивают руль, а на челюсти дергается мускул – так крепко он сжимает зубы.

Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, я сразу узнаю выражение его лица. Точно такое же выражение я видела на собственном лице, когда обнаружила бездыханное тело отца на полу в ванной. Я тогда уставилась в зеркало, ожидая, что приедет «Скорая», что мама возьмет себя в руки, что кто-нибудь спасет его, хотя мне было понятно, что уже слишком поздно.

Я смотрела в зеркало так долго, что запомнила, как выглядели тогда мои глаза, как кровеносные сосуды выступили на них, подобно паутине. На щеках виднелись следы слез, а губы были ярко-красными.

Теперь такое же лицо у моего дяди – лицо человека, который обнаружил труп.

Глава 4

ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ИЮНЯ, 19:28

Все хотят посмотреть на ее тело.

Весь день жители города входят в двери особняка и становятся на колени у гроба бабушки. Он покрыт цветами, и, конечно же, это розы. Дядя Арбор срезал их в саду, но, как по мне, лучше бы он этого не делал. Бабушка бы недовольно закатила глаза.

Поверить не могу…

Перестань. Нельзя все время скатываться в отрицание. Последняя неделя прошла как во сне. Я плакала. Истошно орала. Лежала, уставившись в потолок. Я пропустила все смены в кулинарии и игнорировала сообщения Майлза – просто не могла найти силы, чтобы взять телефон. Хотя полиция осмотрела особняк и не нашла никаких признаков того, что бабушка умерла не своей смертью, Фрэнк настойчиво посоветовал мне провести эту неделю в доме дяди Арбора, чтобы можно было провести более тщательное расследование. Но к сегодняшнему утру они так ничего и не обнаружили.

Прошла неделя с тех пор, как я вернулась в особняк, но такое ощущение, будто прошло тридцать недель, таким все вокруг кажется чужим и незнакомым. Без бабушки особняк стал другим. Как будто это дом какого-то чужого человека, а не тот, в котором я прожила почти год.

Я плюхаюсь в обитое кожей и гвоздями с широкими шляпками кресло бабушки в ее кабинете и съеживаюсь. Мне пришлось спрятаться здесь, чтобы спастись от нескончаемого потока людей, которые продолжают приносить нам букеты цветов, шоколадные конфеты и подарки. Как будто это гребаный День святого Валентина, а не часы прощания с бабушкой.

Хотя мне, наверное, не стоит жаловаться. Это куда больше, чем мы получили после смерти отца.

После пяти кругов на вращающемся кресле с высокой спинкой давление в груди ослабевает достаточно, чтобы я могла глотнуть застоявшегося воздуха. Всю заднюю стену занимает эркер, лучи предвечернего солнца льются в него и падают прямо на хрустальную вазу, полную увядших роз, которая стоит на другом конце письменного стола бабушки. Солнце освещает его гладкую деревянную столешницу. Этот стол огромен, массивен, он больше похож на обеденный и был изготовлен из розового дерева в давние времена, еще до того, как рубить эти редкие деревья стало противозаконно. Семейное предание гласит, что моя прапрабабушка Гиацинта сама плавала на Мадагаскар, чтобы приказать срубить те самые деревья, которые пошли на его изготовление.

На нем все еще лежат бумаги – просьбы от городских предпринимателей об инвестициях и документы «Роузвуд инкорпорейтед». И одна ручка. Я провожу пальцем по ее серебряному корпусу, сделанному на заказ, с вырезанными на нем инициалами бабушки. Губы трогает едва заметная улыбка. Никто, кроме меня, не знает, что слова, написанные чернилами этой ручки, исчезают уже через несколько минут.

– Как у тебя дела, Калла?

Я вздрагиваю, услышав голос дяди Арбора, и моя голая коленка больно ударяется о стол. Это сотрясает вазу с розами, и несколько красных лепестков падают, словно капли крови, на белые бумаги.

– Это не мое имя, – говорю я, хотя оно и вызывает легкую улыбку.

– Я называл тебя так все время, когда ты была маленькой.

Он усмехается и протягивает мне клубнику, покрытую слоем шоколада, которую кто-то принес. Я качаю головой, и он кладет ее в рот, шаря глазами по просторной комнате. Перед письменным столом стоят два темно-зеленых кресла с подголовниками. Интересно, помнит ли он, что всегда сидел в левом, а мой отец – в правом во время их совещаний с бабушкой. Когда мы с Дэйзи были маленькими и оставались здесь на ночь, мы, бывало, подслушивали в коридоре, пока до них не доносилось наше хихиканье и отцы не брали нас в охапку и снова не укладывали в кровати в наших комнатах, находившихся друг напротив друга на верхнем этаже.

Дядя проходит мимо кресел, направляясь к одному из высоких, доходящих до потолка книжных шкафов, встроенных в стены. В основном они заполнены различными изданиями каталогов продукции «Роузвуд инкорпорейтед», относящимися к доцифровой эпохе. До того как научиться читать, я, бывало, показывала на те или иные выпуски, и бабушка давала их мне, чтобы я разглядывала картинки. Это одно из моих первых воспоминаний, связанных с ее кабинетом: я сижу у нее на коленях, на столе лежит раскрытый осенний каталог за какой-то год, предшествовавший моему рождению, и мой пальчик скользит по темно-красному пальто, доходящему модели до лодыжек.

В некоторые дни я из всего детства помню только это – пальто и ткани, и как я бегала по извилистым коридорам особняка, иногда вместе с Дэйзи, иногда одна. Но бабушка всегда находилась где-то рядом, будь то в своем кабинете, в гостиной или в патио, нежась на солнце. До нее всегда было рукой подать.

Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

– А как дела у тебя? – спрашиваю я дядю, прежде чем снова сорваться в пучину горя.

Он провел последнюю неделю, организовывая церемонию и так часто разговаривая с полицией, директором похоронной конторы и Фрэнком, что мы почти не виделись. Это все угнетает его, к тому же именно он нашел бабушку без признаков жизни на полу гостиной утром прошлого воскресенья, вернувшись в особняк, чтобы помочь с уборкой, после того как завез меня на работу. Его зеленые глаза покраснели и выглядят усталыми, но мои наверняка такие же. Я выбрала простое черное платье с кружевным подолом, а он надел сшитый на заказ костюм, в котором часто ходит на заседания Совета Роузтауна. В нем состоят самые влиятельные люди города, и все они побывали в особняке, чтобы выразить соболезнования.

– Настолько хорошо, насколько это возможно, – отвечает дядя Арбор с подобием улыбки. – Ты скрываешься здесь?

Неделю назад я бы ни за что не призналась, что мне нужно скрываться в собственном доме. Но теперь я киваю. Киваю молча, потому что если начну говорить, то опять заплачу.

– Я тоже, – вздыхает он, садясь на угол стола.

– Мне следовало это понять.

Я выпаливаю это быстро и резко, и на глаза накатывают слезы, как я ожидала. Он трет глаза и хмурится.

– Понять что?

– Что бабушка была больна. Что что-то с ней не так. Я же была с ней каждый день. И ничего не замечала. Совсем как с…

Я замолкаю, не в силах закончить фразу. Но судя по тому, как смягчается его взгляд, дядя Арбор понимает. Совсем как с папой.

– Это не твоя вина, – говорит он. – Ты же слышала, что сказал коронер. Ишемическая болезнь сердца встречается часто, особенно у женщин ее возраста. Многие люди живут с ней годами. Мы не могли предугадать, что у мамы случится инфаркт. То, что она ничего нам не сказала, печально и ужасно, но такой уж она была. – Он кладет руку мне на плечо, заставив встретиться с ним взглядом. – Думаю, она не хотела, чтобы мы беспокоились о ней. Мне невероятно жаль, что она не попросила меня о помощи. Но, к сожалению, она никогда не умела это делать.

– Она могла бы сказать мне.

Я вытираю глаза. Возможно, если бы я знала о ее болезни, то не допустила, чтобы мы вот так расстались на вечеринке. В моих последних словах не было ничего особенного. Ни «Я люблю тебя», ни даже настоящего извинения. Я была смущена и растеряна и попусту растратила последние минуты с одной из тех, кого люблю больше всех на свете.

Такая вот у меня гадкая привычка.

На другой стороне комнаты кто-то прочищает горло. В дверях стоит Дэйзи, и лучи заходящего солнца придают ее волосам ярко-оранжевый цвет. Ее глаза сверлят меня, выразительные из-за окружающих теней, губы сжаты в тонкую линию.

– Фрэнк хочет видеть всех нас в гостиной, – отрывисто бросает она. – Прямо сейчас.

Она поворачивается и, ни разу не оглянувшись, быстро идет по коридору. Дядя Арбор трет лицо рукой. Я не помню, когда именно между ними начались проблемы, но они только усугубились после того, как мать Дэйзи – тетя Дженель – вдруг взяла и уехала четыре года назад. То, что моя мать последовала ее примеру, только подтверждает еще одно семейное предание Роузвудов – нам не везет в любви. Все либо умирают, либо бросают нас.

Я ясно помню то лето. Нам с Дэйзи предстояло поступить в старшую школу, и хотя раньше мы общались почти каждый день, теперь стали общаться только по нескольку раз в неделю, а потом и вовсе прекратили. Я узнала, что она строит планы без меня. Она перестала приглашать меня к себе. Я приходила в особняк, чтобы поплавать в бассейне и пообщаться с бабушкой, а она, сказав, что подойдет позже, так и не появлялась. Уход матери изменил ее. И теперь я это понимаю. Потому что отъезд моей матери, после того как умер отец, изменил и меня. Он сблизил меня с дядей Арбором и еще больше отдалил от Дэйзи.

– Давай посмотрим, что там происходит, – говорит дядя Арбор и выходит из кабинета бабушки.

Я встаю, чтобы последовать за ним, но ударяюсь обо что-то голенью. У меня вырывается приглушенное ругательство, и я вижу, что левый нижний ящик стола слегка выдвинут и пуст. Я тру ушибленное место и ногой задвигаю ящик.

Мы идем по коридору, ведущему в гостиную, мимо висящих на стенах портретов женщин семейства Роузвуд, которые жили здесь до меня. Первые два из них были написаны известной французской художницей, одна большая картина которой представлена в музее изобразительного искусства Роузтауна. Эти портреты начинаются с моей прапрабабушки Гиацинты Роузвуд. Она вышла замуж и отказалась брать фамилию супруга, что в то время было чем-то неслыханным. Он умер молодым и завещал ей немалые деньги, так что она оставила работу швеи и потратила их на то, чтобы основать «Роузвуд инкорпорейтед». Она построила собственную фабрику на участке земли, на котором прежде ничего не было. Благодаря рабочим местам на фабрике сюда приехало больше людей. Гиацинта увидела, какие перспективы это открывает, и воспользовалась ими, основав Роузтаун. Поселение стало разрастаться и процветать, поскольку все больше человек начали вкладывать деньги в перспективный город на краю Массачусетса, на берегу Атлантического океана.

Я прохожу мимо следующего портрета, выполненного масляными красками. Петуния Роузвуд. Именно с нее берет начало традиция давать девочкам имена цветов. Она была единственной наследницей Гиацинты. Судя по ледяным замечаниям бабушки на ее счет, вряд ли у них были хорошие отношения. Петуния вышла замуж молодой, сохранила девичью фамилию Роузвуд, родила мою бабушку, а затем три года спустя развелась. Бабушка никогда открыто этого не говорила, но Петуния едва не разорила «Роузвуд инкорпорейтед». По-видимому, управление денежными средствами не было ее коньком. Бабушка начала работать в компании, когда ей было шестнадцать лет, руководила всеми аспектами бизнеса, хотя юридически его главой была не она. Обзаведясь связями, она мало-помалу превратила «Роузвуд инкорпорейтед» в ту процветающую империю, которой он является ныне. Петуния же больше интересовалась поглощением спиртного. И заплатила за это, скончавшись от болезни печени, когда ей было шестьдесят лет.

Сделав еще один шаг, я оказываюсь перед портретом бабушки, на котором она весело улыбается. К тому времени, когда она вышла замуж за моего деда, ей уже не были нужны ни деньги, ни мужская поддержка. На тот момент она уже несколько лет была единоличной владелицей компании. Она сохранила фамилию Роузвуд, заключала международные сделки, благодаря которым в Лондоне открылся новый филиал нашей фабрики, и одновременно воспитывала двух сыновей-близнецов. Я никогда не встречала более сильной и одаренной женщины. Она была самим совершенством. Ей приходилось быть совершенством.

Как и мне, если я хочу последовать по ее стопам.

– В чем дело? – спрашивает Фрэнка дядя Арбор, когда мы входим в гостиную.

Огромные старинные напольные часы в углу комнаты показывают, что время прощания закончилось десять минут назад. Должно быть, Фрэнк заставил всех задержавшихся в особняке горожан немедля удалиться, потому что здесь только мы с дядей Арбором, Дэйзи и две другие женщины, которых я никогда прежде не видела.

Когда я окидываю взглядом комнату, у меня сводит живот. На одном из круглых столов, который всего чуть более недели назад был уставлен мясными закусками, лежит кожаный кейс. Женщины терпеливо стоят в ожидании.

– Мы смогли ускорить процесс оглашения завещания, – говорит Фрэнк.

В комнате повисает тяжелое молчание, наполняя воздух, словно водяные пары. Я бросаю взгляд туда, где стоял гроб с телом бабушки, но его уже увезли в церковь.

Фрэнк прочищает горло и показывает на один из диванов, обитых кожей цвета красного дерева.

– Если вы готовы, присаживайтесь, и мы начнем.

Дэйзи садится на край тахты, обитой изумрудно-зеленым бархатом, дядя Арбор устраивается в центре дивана, так что я размещаюсь на одном из его подлокотников. Мое тело так напряжено, что мышцы живота ноют.

Одна из женщин открывает кожаный кейс и достает из него сначала большой конверт, затем три письма, запечатанных красными сургучными печатями с гербом Роузвудов – кругом с полностью распустившейся розой на стебле с одним шипом.

Фрэнк берет у нее конверт и достает из кармана рубашки нож для вскрытия писем. Я узнаю этот нож – это любимый канцелярский нож бабушки с позолоченной рукояткой, оканчивающейся маленьким розовым бутоном. Должно быть, адвокат взял его с ее письменного стола заранее.

Используя острие ножа, он аккуратно вскрывает конверт, достает из него лист бумаги и снова прочищает горло, чтобы зачитать его:

– Последняя воля и завещание Айрис Гиацинты Роузвуд. Я, Айрис Гиацинта Роузвуд, проживающая по адресу штат Массачусетс, Роузтаун, Роузвуд-лейн, дом один, находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что это является моей последней волей и завещанием. Я отменяю все завещания и дополнительные распоряжения к завещаниям, сделанные мною прежде. Статья первая…

Я едва могу дышать. Я уже пережила нечто подобное после смерти отца. Я помню, как сидела в этой комнате, слушая сообщение о том, что все его деньги до последнего цента были потрачены на бизнес по финансовому консалтингу и что в качестве обеспечения своих обязательств он заложил наш дом. Когда его компания разорилась, наша семья и половина жителей города, которые следовали его советам, потеряли все. У нас образовался огромный долг. Мама была раздавлена. Ей он никогда ничего об этом не говорил.

При воспоминании об этом я не могу не испытывать гнев. И от этого невероятно тошно, ведь он умер, и мне так его не хватает, что иногда от этого перехватывает дыхание. Но он все скрывал от нас, все свои тайны, всю ложь. Когда он сказал, что не может заплатить за учебу в Милане, я подумала, что сделала что-то не так. Если бы он просто рассказал обо всем, если бы не пытался держать все в себе…

Я возвращаюсь в настоящее. Бабушка назначила Фрэнка душеприказчиком. Никто с этим не спорит. Ведь он единственный юрист, которому мы доверяем.

Он делает паузу, и я знаю, что последует дальше.

– Статья два.

В комнате опять воцаряется напряженная тишина. Я сижу как на иголках. Ладони вспотели, последние лучи заката, льющиеся в окна, тусклы и не могут заменить электрический свет.

– Дэйзи Роузвуд, моей внучке и дочери Арбора Роузвуда, я отписываю, завещаю и отдаю белый «Мерседес-Бенц» и письмо, адресованное ей.

У меня отвисает челюсть. Бабушка почти никогда сама не водила эту машину, не говоря уже о том, чтобы позволить водить ее кому-нибудь из нас. Отдать этот прекрасный, изготовленный на заказ автомобиль Дэйзи – значит гарантировать, что она будет царапать его о бордюры и сбивать им почтовые ящики.

– «Белая роза», – потрясенно выдавливает Дэйзи. Это прозвище, которое наша семья дала автомобилю. Но выражение ее лица меняется, когда Фрэнк снова прочищает горло, готовясь продолжить. – И это все?

Взгляд дяди Арбора суров.

– Это прекрасное наследство, – коротко замечает он, хотя, по правде говоря, когда речь идет о состоянии, равном примерно четверти миллиарда долларов, я не уверена, что так оно и есть. И, судя по мускулу, который дергается на его челюсти, он понимает это. – Пожалуйста, Фрэнк, продолжай.

Я сглатываю и не свожу взгляда с дяди. Мне всегда хотелось знать, что будет с семейным состоянием. Было бы логично, если бы бабушка разделила его поровну между двумя сыновьями. А поскольку отец умер, я не могу не питать надежды, что его доля отойдет ко мне.

– Арбору Роузвуду, моему сыну, я отписываю, завещаю и…

У меня перехватывает дыхание. Если дядя Арбор получит все, то я не должна сердиться. Ведь он позаботится обо мне. Возможно, он даже оплатит учебу в Технологическом институте моды. И все же где-то в груди таится чувство, неприятное и слишком близкое к той избалованной девчонке, которой я была прошлым летом. К той, которая хотела иметь все. И у которой были соответствующие ожидания.

Она умерла вместе с отцом – я позаботилась об этом. И все же эта отрава еще таится в глубине души. Ненасытная жажда. Осознание, что мне никогда не будет достаточно.

Алчность.

Фрэнк продолжает:

– …отдаю ключ от сейфа в моей спальне и письмо, адресованное ему.

Я непроизвольно резко втягиваю воздух. Дэйзи ошеломлена. Дядя заикается, чего прежде я никогда за ним не замечала.

– Наверняка есть еще…

– Это все, мистер Роузвуд, – спокойно перебивает Фрэнк. – Мы можем продолжить?

Все взгляды устремляются на меня. Но мне есть дело только до одного из них – до взгляда дяди Арбора. В его глазах читается боль.

– Конечно. – Он улыбается вымученной улыбкой, будто сделанной из пластмассы.

Я не знаю, что находится в сейфе, но надеюсь, что это что-то хорошее. Ему не нужны деньги, в отличие от меня. Вероятно, бабушка это понимала.

– Осталась только одна статья. – Фрэнк смотрит на меня.

Ничего себе. Это значит, что бабушка оставила все мне.

Я ничего не могу поделать с трепетом, который пронизывает меня.

– Лили Роузвуд… – начинает Фрэнк.

Ногти впиваются в кожаную обивку подлокотника дивана, чтобы не дать мне упасть.

– …моей внучке и дочери моего покойного сына Олдера Роузвуда, я отписываю, завещаю и…

В эту минуту моя жизнь изменится навсегда. Я стану единоличной владелицей огромного состояния Роузвудов. Особняк станет моим. Мне достанется ее место председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед». Все, что я когда-либо хотела иметь.

Но внезапно трепет сменяется приступом тошноты. Я не хотела, чтобы это произошло вот так. Человек, которого я любила больше всех на свете, умер. Мы с ней должны были управлять «Роузвуд инкорпорейтед» вместе. Она даже не начала учить меня. Я ничего не знаю о бизнесе. Или о владении особняком.

Или о том, как распоряжаться целым состоянием.

Фрэнк отрывает взгляд от бумаги и смотрит на меня. Я перестаю дышать, когда он произносит слова, которым суждено навсегда изменить мой мир:

– …отдаю мой кулон с рубином, бесценную фамильную драгоценность Роузвудов, и письмо, адресованное ей.

Пауза. Пульс скачет галопом и отдается в ушах, пока я ожидаю продолжения.

Но больше ничего не следует. Фрэнк опять прочищает горло и опускает бумагу. Дядя Арбор растерянно смотрит на меня. А я… не знаю, как выгляжу.

Вероятно, так, будто меня вот-вот вырвет, что очень близко к тому, как я себя чувствую.

– Не может быть, что это все, – протестует дядя Арбор. – А как насчет особняка? И «Роузвуд инкорпорейтед»? Как насчет всего гребаного имущества?

Я редко слышу, чтобы дядя ругался, и его бессильная досада заставляет Дэйзи тоже вступить в разговор.

– Оно же не могло просто взять и исчезнуть, – добавляет она.

На кожаной обивке подо мной наверняка остались крошечные порезы от ногтей.

Фрэнк переворачивает лист.

– Тут есть еще несколько последних распоряжений Айрис.

– Да, да, продолжай! – гремит голос дяди Арбора. У него вырывается нервный смех, как будто он только что выпил двенадцать чашек кофе. – Господи боже, Фрэнк.

Фрэнк сглатывает.

– Статья третья. Что касается всего остального моего имущества, которое включает в себя, но не ограничивается особняком в Роузвуде, штат Массачусетс; виллой в Венеции, Италия; «Роузвуд инкорпорейтед»; местом председателя правления и всего прочего моего состояния и накопленного богатства, оцениваемого в настоящее время в двести сорок семь миллионов долларов, то его получатель будет определен позднее при обстоятельствах, оговоренных в частном порядке.

– Что? – непроизвольно вырывается у меня. – Что это значит?

– Фрэнк, это какая-то чушь. – Дядя Арбор вскакивает на ноги. – Позднее? Она же умерла! Кто будет решать это за нее? Когда это было написано?

К чести Фрэнка, он сохраняет стоическое спокойствие.

– Эта версия была одобрена тридцатого июля прошлого года.

Дэйзи давится слюной и в ужасе смотрит на меня:

– Это же…

– Это было через неделю после смерти отца, – выдыхаю я.

Фрэнк кивает.

– Однако пятнадцатого мая текущего года в завещание были внесены изменения.

Дядя Арбор начинает спорить, но у меня нет на это сил. Вместо этого меня охватывает страх. Логично, что бабушка изменила завещание после смерти отца, но зачем вносить в него изменения снова?

– Я еще не закончил. – Фрэнк повышает голос, чтобы перекричать дядю Арбора.

– Хорошо! Заканчивай! – Дядя Арбор опять плюхается на диван. Его лицо покраснело, волосы растрепаны, и сейчас в них больше седины, чем мне помнилось. Наверное, скоро и мои волосы будут выглядеть так же.

Фрэнк опять прочищает горло, на сей раз сделав это нарочито, и дочитывает страницу:

– Я также требую, чтобы вплоть до этого момента Роузвуд-Мэнор был закрыт как для публики, так и для членов семьи. Единственным исключением из этого правила является Фрэнк Арчер, которого я прошу нанять группу охраны, чтобы обеспечить выполнение этого условия.

– Но я здесь живу, – шепчу я, не в силах скрыть ужас. – Куда же мне идти?

– Возможно, вы могли бы пожить у вашего дяди, как делали это на этой неделе, мисс Роузвуд.

– Ну уж нет! – восклицает Дэйзи, а дядя Арбор одновременно говорит:

– Конечно.

Он бросает на меня успокаивающий взгляд, чтобы заверить, что я не стану бездомной, затем снова встает и обращается к Фрэнку:

– Где деньги? Мы можем оспорить хотя бы это. Мы вправе это сделать. Мы обратимся в банк, заполним…

– К сожалению, это не вариант, – отвечает Фрэнк.

Дядя Арбор делает шаг вперед и останавливается напротив него, так что теперь их отделяет друг от друга только стол.

– Это почему?

На лице Фрэнка отображается смущение.

– Денег на счетах нет.

Мы все резко втягиваем воздух.

– Их что, украли? – спрашивает Дэйзи.

Фрэнк качает головой:

– Насколько мне известно, нет. Судя по тому, что мне сообщил бухгалтер Айрис на этой неделе, она постепенно снимала свои активы на протяжении всего последнего года. В настоящее время на ее счетах осталась всего тысяча долларов, то есть минимум.

– Тогда где же они? – Я встаю с подлокотника дивана, чувствуя, насколько ватными стали ноги. – Она должна была где-то хранить их.

– Скорее всего, они где-то в этом доме, – заявляет дядя Арбор. Он поворачивается к арочному проходу, ведущему в остальную часть дома. – Я знаю здесь несколько мест…

Две женщины, которые до сих пор молчали, выходят вперед и преграждают ему путь. Их зубы решительно сжаты, а руки одновременно двигаются к бедрам. Они вооружены – у них есть пистолеты.

О боже.

Дядя Арбор смеется лающим смехом:

– Это еще что?

– Айрис ясно дала понять, что в обозримом будущем Роузвуд-Мэнор будет закрыт, – отвечает Фрэнк.

Он берет три письма, сует одно из них в руки дяди Арбора, другое – Дэйзи и, наконец, отдает третье мне. Я пялюсь на него, желая, чтобы оно каким-то образом заполнило огромную дыру, разверзшуюся в груди.

Фрэнк показывает на двери.

– Как только смогу, я вручу вам вещи, причитающиеся согласно завещанию.

Я не могу избавиться от окутывающего меня чувства предательства. Бабушка не могла так поступить. Я вскакиваю, протягиваю руку к бумаге, чтобы прочесть ее самой, но одна из женщин вдруг преграждает мне путь.

– Пройдите туда, мэм. – Мэм. Не мисс Роузвуд и даже не Лили. Мэм.

– Произошла ошибка, – выдавливаю я, чувствуя, как ее рука надавливает на поясницу. И в этом надавливании чувствуется угроза. – Бабушка не поступила бы так с нами. У меня здесь остались вещи, швейная машинка и одежда, и альбом с эскизами, и… Я могу хотя бы пройти в свою комнату?

– Мы доставим все, что принадлежит вам, вместе с наследством. Спасибо за понимание.

Это жесткий и окончательный отказ. Меня выводят отсюда во второй раз менее чем за две недели, и чувство предательства укореняется в груди.

Женщины продолжают выталкивать нас, пока нам не остается ничего, кроме как сесть в «Мерседес» дяди Арбора. Он крепко стискивает руль, Дэйзи садится на пассажирское сиденье, а я размещаюсь сзади. Сердце так колотится о ребра, что мне больно. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на особняк, исчезающий позади по мере того, как дядя Арбор увозит нас прочь.

– Почему она это сделала? – бормочу я. – Она же не могла устроить так, чтобы все состояние просто исчезло, не так ли?

Дядя Арбор качает головой, так крепко сжимая руль, что костяшки его пальцев белеют. Он понятия не имеет, как ответить на этот вопрос, и оттого, что бабушка ничего не сказала ни ему, ни мне, становится ужасно не по себе.

– Может быть, легенда правдива, – безучастно говорит Дэйзи. – И Гиацинта действительно спрятала состояние.

Глава 5

ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ИЮНЯ, 20:04

Окна в машине закрыты, но кажется, будто пронесся порыв холодного ветра.

– Это просто семейное предание, – огрызаюсь я, хотя когда Дэйзи произносит это вслух, сердце начинает биться как бешеное. – К тому же состояние было передано бабушкиной матери, а затем перешло к ней самой. Это не могло произойти, если бы его не было.

– Может быть, по наследству перешла только часть состояния, – парирует Дэйзи. – И, может быть, бабушка растратила его или спрятала там же, где находилось все остальное.

– Держать деньги в тайнике столько лет не имеет смысла, – говорит дядя Арбор, заняв мою сторону. – Находясь в банке или в виде акций, они приносят проценты. Нет причин держать их там, где они не приносят дохода.

– Но вы помните ту статью о ней в «Роузтаун кроникл»? Подождите, я найду.

Дэйзи достает телефон, несколько минут что-то ищет, затем сует мне, открыв «Инстаграм»^[5]. Я читаю вслух найденный Дэйзи пост, показывающий верхнюю часть полосы старой газеты с заголовком, помеченным тегом #ностальгическийчетверг. «Не могут ли заработная плата рабочих и другие денежные банкноты быть спрятаны под цветочными растениями? Работники “Роузвуд инкорпорейтед” требуют ответов».

– Кто это написал? – спрашивает дядя Арбор.

Я увеличиваю изображение.

– Теодор Хейворт. – Я хмурюсь. – Погодите, а не родственник ли он того самого мистера Хейворта, которого мы знаем?

Дэйзи с воодушевлением кивает:

– Да, вероятно, это его дед или еще какая-нибудь родня.

– Хейворты постоянно вынюхивают всякие сплетни о нашей семье, и так было всегда, – замечает дядя Арбор. – Это из-за них «Роузтаун кроникл» превратился в сомнительную светскую хронику. К тому же я спрашивал об этом маму много лет назад, и она заверила, что это и впрямь всего лишь легенда. Горожане придумали это про Гиацинту, потому что она платила им зарплату, которой едва хватало на жизнь, да еще срезала ее тем, кто не вырабатывал дневную норму.

– Или же она где-то прятала деньги, которые экономила на заработной плате, – говорит Дэйзи. – Она славилась своей алчностью.

– Говори о своих предках уважительно, – укоряет ее дядя Арбор. – К тому же это неправда. Петуния даже написала в дневнике, что это был всего лишь нелепый слух, обман. Он был разоблачен.

Дэйзи складывает руки на груди.

– Ладно. Тогда есть еще одна теория – денег вообще никогда не было.

Воцаряется тишина.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я наконец. – Ты же слышала Фрэнка. Ведь есть же особняк, «Роузвуд инкорпорейтед», вилла.

Она пожимает плечами.

– Да, осталось вещественное имущество. Но что, если деньги пропали? Фрэнк же сказал, что бабушка изымала их со счетов. И вообще, можем ли мы теперь доверять Фрэнку? Он же только что выставил нас за дверь.

– Он делает свою работу, – защищает его дядя Арбор, хотя мне ясно, что он тоже недоволен семейным адвокатом.

– Я не понимаю, почему никто из вас не хочет рассмотреть теорию о том, что деньги пропали. Иначе почему бабушка не помогла дяде Олдеру в прошлом году, что, вероятно, и привело его к…

– Хватит! – рявкает дядя Арбор, но мы все знаем, что она собиралась сказать.

«Самоубийство», – сообщил нам коронер в июле прошлого года, и воспоминание об этом навсегда выжжено в моем мозгу. Все Роузвуды собрались тогда в гостиной. Мама тоже была там, но мыслями она была уже далеко. Мысленно она уже собиралась уехать. В организме Олдера было обнаружено сочетание фармацевтических препаратов, имеющее токсическое действие.

Он был по уши в долгах, из-за него полгорода оказалось в таком же положении, поэтому полиция с чистой совестью закрыла расследование и согласилась с тем, что он покончил с собой.

Таким образом, он стал еще одним примером трагической смерти в семействе Роузвуд. Петуния умерла от болезни, предварительно чуть не разорив «Роузвуд инкорпорейтед». Мой дедушка заболел да так и не выздоровел. Тетя Дженель бросила семью. Так что смерть Олдера Роузвуда просто прибавили к этому горестному списку.

Главная проблема в том, что в словах Дэйзи есть логика. Прожив с бабушкой почти целый год, я постоянно наблюдала, как она отказывала в просьбах об инвестициях со стороны бизнесменов, которых подставил отец, что явно не способствовало имиджу филантропа. Но я не думаю, что бабушка растранжирила все деньги. Она всегда была деловой женщиной, мыслящей стратегически. Ее главным приоритетом была «Роузвуд инкорпорейтед», и она управляла этой компанией безупречно. Именно при ней масштабы компании стали велики как никогда.

Но иногда я не могу не гадать, был бы сейчас жив отец, если бы бабушка повела себя иначе.

Мы сворачиваем на частную дорогу. Роузвуд-Мэнор – единственный дом в городе, на территорию которого надо заезжать через ворота, но особняк дяди Арбора тоже выглядит внушительно. В нем живут только он и Дэйзи, но он огромен, окружен территорией, занимающей несколько акров, имеет девять спален и задний двор, ничем не уступающий бабушкиному. Бассейн, гидромассажная ванна, чаша для костра и вездесущие кусты роз явно говорят о том, что все это принадлежит Роузвудам. Безукоризненный белый кирпич стен копирует бабушкин особняк, но дом дяди Арбора лишен того элегантного очарования старины, которое окутывает имение, куда путь нам отныне заказан.

Дядя Арбор останавливается перед гаражом на четыре машины. Дэйзи выскакивает из автомобиля еще до того, как ее отец заглушает мотор, и в бешенстве вбегает в парадную дверь.

– Иди в дом, – устало говорит мне дядя Арбор. – А я вернусь туда и посмотрю, не удастся ли вразумить Фрэнка.

Я вцепляюсь в спинку его сиденья.

– Но ведь у тех женщин есть пистолеты.

– Я знаю. – Его голос звучит хрипло. – Я буду вести себя осторожно. Пока этот вопрос не будет улажен, этот дом – это и твой дом, Лили. У тебя всегда была здесь своя комната, но остальная его часть – тоже твоя. Это еще одна тема, на которую мне надо поговорить с Фрэнком. Я знаю, что тебе скоро исполнится восемнадцать и что тебе не нужен будет законный опекун, но я хочу сделать так, чтобы ты была обеспечена всем необходимым.

Я чувствую ком в горле, тянусь к дяде и целую его в щеку.

– Спасибо.

Я вхожу в дом, затворив за собой огромную дверь. Я прислоняюсь к ней спиной, а глаза горят от непролитых слез. А ведь я провела весь минувший год, стараясь доказать бабушке, что умею владеть собой и что я до кончиков ногтей именно та идеальная внучка, которой она хотела меня видеть.

Но сейчас мне хочется одного – что-нибудь разбить.

– Почему ты никогда не поддерживаешь мои идеи – вообще никакие?

Дэйзи стоит в дверном проеме парадной гостиной, уперев руки в бока. Убранство здесь ультрасовременное, совсем не похожее на традиционный стиль, царящий в особняке. На стенах висят абстрактные картины, большую часть комнаты занимает обитый блестящей черной кожей секционный диван. Камин отделан белым мрамором, на полке стоят серебряные канделябры. В черном шелковом платье Дэйзи выглядит так, будто была создана для этого дома, а он – для нее. Все еще стоя в вестибюле, я чувствую себя тем, кем и являюсь – непрошеной гостьей.

– Потому что это всего лишь легенда. – Мой голос тих и насмешлив. Если она хочет ссоры, то я буду только рада ответить тем же.

– Но это чертовски подозрительно, неужели непонятно? Если все ее деньги все еще существуют, то они, должно быть, спрятаны в особняке. Скорее всего, именно поэтому нам теперь туда вход закрыт и поэтому же она недавно уволила весь персонал.

– Она их уволила? – Это объясняет, почему из особняка после вечеринки нас отвез не Стьюи и почему тогда я не узнавала никого из поваров и другой прислуги. Бабушка была привязана к ним. Она бы не уволила их без необходимости. – Но с какой стати бабушке было это делать? С какой стати ей было что-то прятать?

Дэйзи сникает.

– Я не знаю.

– Еще бы. Откуда тебе знать.

Дэйзи пристально смотрит на меня:

– Что ж, я хотя бы пытаюсь это понять. А ты просто впала в прострацию. – Она выходит в вестибюль и приближается ко мне. – Все это здорово злит тебя, да? Ведь в твоих глазах бабушка не могла сделать ничего неправильного, ничего плохого. Во всяком случае, до той самой вечеринки, когда оказалось, что она оплатила поездку в Милан для меня, а не для тебя.

Я ощетиниваюсь, на языке вертится тысяча едких ответов, но ни один из них так и не слетает с губ. Я просто поворачиваюсь к ней спиной и в ярости начинаю подниматься по лестнице.

– Что? Разве ты не думала, что получишь все? – не унимается Дэйзи, преследуя меня до самой комнаты. – Ты думала, что бабушка оставит тебе все деньги, потому что ты жила с ней. Признай, что ты тоже зла на нее.

Дойдя до двери в свою комнату, я резко разворачиваюсь, и в моих глазах читается что-то такое, отчего Дэйзи пятится, пока не утыкается в противоположную стену коридора.

– Ты ничего не знаешь о том, что я думала. Оставь меня в покое. – И я захлопываю дверь прямо перед ее носом.

Она пинает ее с другой стороны, затем захлопывает собственную дверь и через несколько секунд врубает музыку на полную катушку. Я сжимаю зубы, и по щекам текут слезы, которые я сдерживала весь день.

– Ненавижу тебя! – кричу я бледно-голубым стенам и ковру такого же цвета.

Это последние слова, которые я сказала отцу, и воспоминание о том дне обрушивается на меня. Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! Иногда я не понимаю, почему два самых могущественных слова так легко слетают с языка, хотя могут изменить все. Ненавижу и люблю.

Хотя мне всегда было нелегко произнести последнее.

Я смотрю на себя в зеркало туалетного столика и сдавленно смеюсь. По щекам размазана черная тушь, делая меня похожей на клоуна, что вполне уместно, потому что все происходящее напоминает дурную шутку. Во время оглашения завещания я действительно на секунду подумала, что могу унаследовать все состояние – в возрасте семнадцати лет.

«Почти восемнадцати», – шепчет тихий голосок в голове, что никак не помогает делу.

– Заткнись, – насмешливо произношу я вслух.

Когда прилив адреналина от перепалки с Дэйзи сходит на нет, его место занимает тревога. Я понятия не имею, что будет дальше. Что ждет не только меня, но и всю семью. Исчезновение состояния сделает нас посмешищем для города.

На мгновение мне становится жаль, что я не Дэйзи. Что я не могу погрузиться в музыку, пообщаться с тысячей подписчиков в «ТикТоке», зайти в групповой чат с друзьями или развести на заднем дворе костер. Позвонить последнему любовному увлечению и узнать, чем он сейчас занят. Забыться с ним и отдаться его прикосновениям.

Но я не она. Я не состою ни в каких групповых чатах, и, конечно же, у меня нет парня, который помог бы забыть этот ужасный день. Мне слишком стыдно написать сообщение Майлзу, которого я игнорировала в последнее время. Так что, чтобы отвлечься, у меня остается только один вариант.

И это не слишком хорошая идея.

Письмо, которое оставила мне бабушка, все еще смято в руке. Я переворачиваю его и провожу пальцем по красной сургучной печати. Когда я была маленькой, то наблюдала, как бабушка ставила эту печать на сотни конвертов. Иногда я засовывала в горячий сургуч палец, и тогда она грозилась сбрить мои брови. Но затем она всегда смеялась и целовала меня в макушку.

Я подсовываю под печать палец, пока она не лопается и идеальная роза не ломается. Подняв клапан конверта, я достаю сложенный листок бумаги. Это плотная открыточная бумага, которую бабушка использовала для каждого письма, готовясь к… я даже не знаю к чему. Думаю, к тому, чтобы написать свои последние слова.

Я быстро разворачиваю письмо и пялюсь на страницу.

Она… пуста.

Пуста.

На глаза снова наворачиваются слезы, когда я переворачиваю листок. Другая его сторона тоже пуста. Какого черта, бабушка? После всех наших писем, после всех этих лет я получаю только чистый лист бумаги?

Я бросаю его на лиловое покрывало и заглядываю в конверт, на случай если там есть что-то еще. Пусто. Ничего, кроме моего имени, написанного на обороте. Я снова беру листок бумаги. Почему же ты?..

– О! – восклицаю я.

На улице быстро стемнело, и в комнате воцарился полумрак. Я включаю прикроватную лампу и подношу листок к свету. Вот оно – в левом верхнем углу. Пятно.

– Как же ты любишь игры, – бормочу я и бросаюсь в ванную.

Хватаю мочалку, сую ее под струю воды и выжимаю, чтобы она стала только слегка влажной. Положив пустую страницу на кварцевую поверхность раковины, я провожу намоченной махровой тканью по пятну. И под воздействием влаги на бумаге проступают слова:

Дорогая Лилилав!

Я затаиваю дыхание и провожу мочалкой по остальной части страницы, стараясь не слишком намочить ее. На бумаге проступают слова, написанные изящным почерком бабушки. Ее последние слова.

Дорогая Лилилав!

Я знаю, что того времени, которое мы с тобой проведем вместе к тому моменту, когда ты получишь это письмо, будет недостаточно. Его и не могло быть достаточно, потому что я могла бы провести с тобой целую вечность. Я понимаю, что ты растеряна, возможно, напугана и, если я хорошо тебя знаю, скорее всего, рассержена. Ведь ты унаследовала нрав Роузвудов. Ты имеешь полное право испытывать все эти чувства. Как бы мне хотелось быть рядом, чтобы все объяснить.

Но меня рядом нет, так что тебе придется довериться мне. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.

Мое сердце принадлежит тебе.

Твоя бабушка

Я хватаюсь за раковину, чтобы не упасть, стараясь запомнить все слова, изгиб букв, представить сделанную на заказ ручку в ее руке с выступающими венами. Все это накрепко отпечатывается в мозгу. Но главное: в нем снова и снова крутится последняя строчка. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.

Это загадка. Загадка, которую бабушка придумала, зная, что разгадать ее смогу только я, ведь я всю жизнь играла в ее игры. И я точно знаю, про какое место она говорит.

Загвоздка в том, что теперь вход туда мне воспрещен. По ее приказу.

Если я хочу отправиться туда, то это обязательно надо сделать ночью. Я знаю, что камера видеонаблюдения есть только у парадных ворот, но, возможно, там все еще находятся Фрэнк и те две женщины или еще какая-то охрана. И дядя Арбор тоже может быть там. Так что возвращаться в Роузвуд-Мэнор сейчас не вариант. Я не хочу, чтобы меня поймали, когда я попытаюсь незаконно проникнуть в собственный дом.

В одном бабушка права – я действительно рассержена. И напугана, и растеряна, и испытываю еще множество эмоций. Ничто не могло подготовить меня к такому. К тому, что последние слова бабушки, адресованные мне, представляют собой что-то вроде подсказки.

И если это действительно так… Может, Дэйзи права? Неужели состояние и правда где-то спрятано?

Я не знаю, что и думать. Я так устала, что не могу мыслить ясно. Горе сродни болезни, оно забирается под кожу, проникает в кости. Оно давит, как утяжеленное одеяло. Оно тянет меня вниз. И оно мне знакомо, так неизбывно знакомо. Оно – мой старый враг.

Но это письмо подобно солнечному лучу, прорезавшему тьму. И, может быть, это мне и нужно, чтобы горе не захватило меня всю.

Я беру письмо и, вернувшись из ванной в комнату, снимаю черное платье и скидываю с ног туфли на высоких каблуках, так что они отлетают в угол. На прошлой неделе дядя Арбор прихватил кое-что из моей одежды, зная, что какое-то время я поживу здесь, но этих шмоток хватит не больше чем на пару следующих дней. К тому же, как это всегда бывает с мужчинами, играющими роли отцов, он понятия не имел, что мне нужно, и взял самые старые и безликие вещи и пару белых хайтопов, которые я не носила с десятого класса.

Хотя это и немодно, я рада, что могу натянуть мягкие лосины и поношенную футболку. Я выключаю свет и ложусь в кровать, положив письмо рядом.

– Что ты пытаешься мне сказать? – шепчу я, уставившись в темноту усталыми глазами. Ее слова – это просто черная вязь на плотной бумаге цвета слоновой кости.

Я могла бы незаметно пробраться на территорию особняка через просвет в живой изгороди. Я знаю, как нужно двигаться, чтобы не попадать под лучи прожекторов и чтобы меня было не видно из окон. Когда я окажусь в садике, где цветет все, кроме роз, никто не сможет меня увидеть.

Или же я могу остаться здесь. Проспать ночь, приготовиться к траурной мессе, поминкам и похоронам, которые состоятся завтра во второй половине дня. Продолжать ждать, надеяться, молиться, чтобы мое положение изменилось. Чтобы, когда я проснусь, все это оказалось просто ужасным кошмаром, и я смогла посмеяться над ним вместе с бабушкой, поедая пирожные, испеченные из крупчатки с орехами кешью и пряностями, и разглядывая новые фасоны.

Мне больно от осознания того, что я потеряла не только бабушку, но и лучшую подругу.

Наконец музыка в комнате Дэйзи стихает, домой возвращается дядя Арбор, шагая тяжело, как человек, потерпевший поражение, затем дверь его комнаты закрывается, тихо щелкнув. Я смотрю, как в окне по небу медленно движется луна, одновременно поглядывая на время на телефоне. Почти три часа. Вокруг тихо. Мир спит.

Мне тоже следовало бы спать. Но я не могу. В вечер своей смерти бабушка хотела мне что-то сказать. Она хотела, чтобы я что-то узнала, а при нынешнем положении дел мне все равно нечего терять.

«Что бы ты ни пыталась мне сообщить, – думаю я, сбрасывая с себя одеяло, – я готова выслушать».

Глава 6

ВТОРНИК, 25 ИЮНЯ, 3:35

Я смотрю на Роузвуд-Мэнор, залитый лунным светом и незабываемо прекрасный. Хотя он был построен в начале XX века, прежде он никогда не казался мне старым. Ведь он совсем не такой, как эти жутковатые особняки в фильмах, полные тайных проходов и мстительных привидений. Он всегда был полон жизни и восхитительных ароматов, доносящихся из кухни, и музыки, и голосов гостей во время вечеринок. Он никогда не бывал ни пустым, ни страшным.

Но теперь, когда я смотрю на него с подножия холма, ведущего к воротам, сердце пронзает страх. Он выглядит жутко, его белые кирпичные стены похожи на кость на фоне темно-синего неба. Я знаю расположение комнат наизусть: на верхнем этаже находятся двенадцать спален и восемь ванных, к западному крылу примыкает детский домик, где мы с Дэйзи, когда были маленькими, проводили часы, потому что там было полно всевозможных игрушек, любых, какие мы только могли пожелать. Взгляд останавливается на окне комнаты бабушки, и я ясно представляю ее кровать под балдахином. Когда мы с Дэйзи ночевали в особняке, то вбегали к ней по утрам, прыгали на кровать, чтобы разбудить ее, а затем бежали к стенному гардеробу, чтобы поиграть в показ мод. Этот гардероб был размером со среднюю спальню, и мы зависали в нем часами, надевая шикарные платья, спотыкаясь в туфлях на высоких каблуках и смеясь, пока у нас не начинали болеть животы. У каждой из нас есть собственная комната, моя находится всего через несколько дверей от комнаты бабушки, и в ее углу до сих пор стоит швейная машинка «Зингер», которую она подарила, когда мне исполнилось десять лет. Дэйзи тогда получила точно такую же, но, в отличие от меня, никогда не пользовалась ей.

Я знаю этот дом как свои пять пальцев. Знаю, какие клавиши западают на рояле в парадной гостиной. Знаю люк в буфетной, где бабушка всегда пряталась, когда мы играли в прятки. Знаю восьмиугольную библиотеку на третьем этаже, где отец читал мне сказки, сидя перед огнем, пылающим в камине холодными зимними вечерами, когда высокие окна от пола до потолка покрывали узоры инея.

«Он не будет стоять пустым, – мысленно обещаю я себе. – Я не допущу, чтобы он стал похож на фабрику, заброшенную и забытую».

Хотя дядя Арбор живет всего в паре миль отсюда, мне понадобилось полчаса, чтобы добраться сюда, и еще пять минут, чтобы подняться на холм, держась подальше от камеры на воротах. Когда я подхожу к живой изгороди, ее зеленая стена кажется непроницаемой.

Я иду вдоль кустов, молясь о том, чтобы просвет не заделали. Он невелик и расположен прямо напротив дерева со странно выглядящим наростом, где бабушка, бывало, прятала записки с секретными заданиями для меня и Дэйзи, когда мы играли в шпионок. Мы хватали записку, активировали чернила, и каждая из нас по очереди держала ветки кустов, пока вторая проползала через просвет. Мне тяжело это вспоминать, потому что в то время наши матери еще были рядом и мой отец был жив, а его смех был весел и бодр.

Хруст ветки заставляет меня резко повернуться. Тени похожи на чудовищ. Я прижимаюсь к изгороди. Не знаю, что произойдет, если меня поймают, и, если честно, совсем не хочется это выяснять.

Я вглядываюсь в темноту так долго, что зрение начинает затуманиваться. Когда ничего не появляется, я продолжаю идти дальше и наконец нахожу то дерево. Не в силах сдержаться, я сую руку под нарост, ожидая найти там паука или возмущенную белку, но там ничего нет, даже записки от бабушки. С тех пор прошло столько лет, и за это время у нее было столько тайников, что об этом она, скорее всего, давно позабыла.

Опустившись на колени, я шарю ладонью в поисках просвета. Я знаю, что он близко…

– Вот ты где, – шепчу я, когда узловатые корни дерева уступают место кустам живой изгороди. Я развожу их в стороны и открываю просвет. Он намного меньше, чем я помню, или же я стала намного больше. Скорее всего, и то и другое.

Я ложусь на живот и вползаю в просвет; чахлые кусты царапают руки, цепляются за волосы, несмотря на то что я заплела их в двойные французские косы. Это определенно не вход через ворота, к которому я привыкла. Под ногти забивается грязь. На несколько мгновений меня заглатывает полная темнота, и в ушах звучит призрачное хихиканье. Но те дни давно прошли, и, оказавшись на другой стороне, я вдыхаю аромат цветов, который пропитывает воздух, окружающий дом. Я встаю на ноги, и на меня обрушивается ностальгия.

От близости особняка тревога становится еще сильнее. Высокие кирпичные стены, пустые окна, плющ, плотно обвивающий трельяжные решетки, кроваво-красные розы, цветущие под луной. Прекрасный призрак той жизни, которая утекла у меня между пальцев.

Поскольку сад, где цветет все, кроме роз, находится на западе территории особняка, самый короткий путь к нему лежит через патио. Но тогда мне придется очутиться рядом с бассейном. Огни, периодически включающиеся здесь по ночам, омывают все вокруг бирюзовым светом. В сущности, это прожектор. Если охрана находится где-то рядом, идти этим путем слишком рискованно.

Я держусь в тени, огибая патио так, чтобы между нами постоянно стояли деревья. По затылку бегут мурашки.

На этот раз я знаю, что за мной никто не следит. Я думаю о том, что находится за особняком, на самом краю его территории, за теннисными кортами и чащей. Там протекает небольшой ручей, а за ним растет ива, сторожащая могилы всех Роузвудов. Прошлым летом могила отца была такой свежей, что до осенних заморозков на ней даже не успела вырасти трава. С тех пор я не бывала там, но мне хотелось бы знать, что расцвело там сейчас. Может быть, ничего.

Я ускоряю шаг и позволяю ветерку унести мысль об этом прочь. Калитка в сад, где цветет все, кроме роз, слегка приоткрыта. Если Фрэнк собирался нанять охрану, чтобы никого сюда не пускать, думаю, он еще не успел этого сделать. Я беззвучно вхожу в садик.

Когда я оказываюсь под защитой белых каменных стен, плечи расслабляются от облегчения. Я поднимаю взгляд на статую святого Антония, и его пустые глаза упираются в меня.

– Что ты тут видел? – шепчу я в тишине.

Я бы описалась, если бы он ответил, хотя часть меня была бы не прочь получить какую-нибудь информацию. Я прохожу мимо него, достав из кармана лосин бабушкино письмо. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.

Я останавливаюсь около лилий – моих тезок. Хотя дядя Арбор называет меня Каллой, отец дал мне имя в честь тигровых лилий, потому что они символизируют уверенность, гордость и богатство. Сейчас мне бы это не помешало.

Я осторожно раздвигаю их, но не вижу ничего из ряда вон выходящего. Если я пройду по ним, ведя поиски, будет очевидно, что здесь кто-то побывал. Так что мне надо как следует подумать.

Было бы легче, если бы я знала, что ищу. Алчная часть меня надеется, что я могу наткнуться на все состояние сразу, как бы это ни было невероятно. Но в таком случае здесь должен быть кожаный кейс. И притом большой.

Я отваживаюсь включить фонарик на телефоне, чтобы рассмотреть землю под стеблями. Его яркий свет на миг ослепляет меня, и я прикрываю его низом футболки, пока глаза не адаптируются. Тогда я встаю на колени на землю, и ее влага пропитывает тонкую ткань лосин. Я наклоняюсь вперед и тянусь так далеко, насколько позволяет длина руки. Пальцы касаются земли, переплетенных корней, опавших лепестков и мягких листьев. А затем чего-то гладкого и твердого.

Пластика.

Я сжимаю предмет в кулаке и тяну вверх. Земля плотно охватывает его, но я с силой выдергиваю. От этого резкого движения я приземляюсь на задницу, и голова ударяется о колено святого Антония.

– Ох, – бормочу я, потирая ушибленное место.

В руке зажат пластиковый тубус шириной с мой кулак и длиной с предплечье. Он измазан землей, что маскирует его цвет, похоже, серый. Он… невелик. В нем точно не поместились бы миллионы долларов. Но это все равно нечто особенное, нечто священное. Я не пытаюсь скрыть победоносную улыбку.

Николас Кейдж в «Сокровище нации» отдыхает.

Как бы ни хотелось открыть эту штуку и посмотреть, что внутри, мне надо выбираться отсюда. Скоро уже четыре утра, и если я все еще буду идти по дороге в пять, то привлеку внимание людей, едущих на машинах в другой город на работу. Так что мне надо спешить.

Я выключаю фонарик, выхожу из калитки и иду тем же путем, каким пришла сюда. До бассейна всего несколько футов, но, как и тогда, я держусь тени деревьев. Я стараюсь ступать осторожно и дышать ровно, обходя толстый дуб, и…

Врезаюсь головой во что-то, что точно не является деревом. В твердую грудь. В человека.

Черт.

Я невольно отскакиваю назад и оказываюсь в патио, а тубус и телефон со стуком падают на каменные плиты. Все это происходит так быстро, что я не успеваю разглядеть, на кого наткнулась. Ко мне тянутся руки, и я делаю еще один большой шаг назад, чтобы не дать им схватить меня. Вот только за моей спиной ничего нет, только воздух.

Я взмахиваю рукой, и тот, на кого я наткнулась, хватает ее, но гравитация уже тянет меня вниз. Тянет нас обоих.

Я погружаюсь в воду с головой, она проникает в рот. Хлорка щиплет глаза, из-за подводного освещения все кажется ярко-бирюзовым. Того, кто свалился в бассейн вместе со мной, не разглядеть, он кажется просто большим пятном, и его рука хватает меня за предплечье. Я хочу закричать, но вместо крика из горла вырываются только пузыри, и я освобождаюсь из его хватки. Он пытается схватить меня снова, я отталкиваю его ногой и погружаюсь все глубже, чувствуя, как горят легкие. Может, кто-то поджидал меня в лесу за особняком? И проследил за мной досюда?

Ноги наконец касаются дна, и я изо всех сил отталкиваюсь от него. Когда голова оказывается на поверхности воды, я не позволяю себе роскоши отдышаться, а сразу бросаюсь к краю бассейна и, подтянувшись, вылезаю из него, чувствуя, как руки дрожат от напряжения. В кроссовках хлюпает вода, мокрая одежда тянет вниз, а косы тяжело давят на плечи.

Я хватаю телефон и тубус и поворачиваюсь к воде как раз в тот миг, когда тот, кто напал на меня, выплывает на поверхность. Мокрые темные волосы облепляют лицо, так что его не разглядеть. Он кашляет несколько раз и вылезает из бассейна в патио. Видно, что бицепсы под загорелой, освещенной луной кожей куда больше моих. Я напрягаюсь, понимая, что нужно бежать. Но ноги словно приросли к камню. Если это не охранник – а я уверена, что это не охранник, – значит, кто-то проник сюда без спроса. Я не могу уйти, не узнав, кто это.

Пока он выкашливает воду из легких, я заношу пластиковый тубус, как будто это бейсбольная бита. И готовлюсь ударить незнакомца по голове с такой силой, чтобы проломить ее, когда он наконец откидывает волосы с лица, как отряхивающаяся мокрая собака, поднимает голову и смотрит на меня. Его глаза в панике округляются.

– Погоди, не надо…

В последний момент я успеваю отвести тубус, и он не врезается в голову мокрого парня, который стоит передо мной на коленях. Отплевываясь, я смотрю на него, не веря своим глазам.

– Лео?!

Бабушкин садовник открывает рот, чтобы ответить, но в это мгновение включается освещение патио. Я резко втягиваю ртом воздух и быстро ныряю за ствол могучего клена, прижавшись спиной к его коре и опустившись на корточки, так что колени оказываются прижатыми к груди. Рука крепко стискивает пластиковый тубус.

К моей досаде, Лео прячется за соседнее дерево, тоже сев на корточки, и мы оба затаиваем дыхание. Я прислушиваюсь, не раздадутся ли чьи-то шаги, но ничего не слышно. Похоже, нам повезло, мы только активировали автоматически включающиеся прожекторы.

– Что ты тут делаешь? – шепчет Лео слишком громко.

Я с силой тычу его локтем в бок, чтобы он заткнулся, затем, когда он стонет, отваживаюсь заглянуть за ствол. Поверхность воды в бассейне снова стала гладкой, освещение патио, к счастью, выключилось. Я жду еще несколько секунд, прежде чем выпрямиться и повернуться к Лео.

– Что я тут делаю? – зло шепчу я. Показываю на дом, потом на себя. – Я Роузвуд. Я тут живу. Вопрос в другом – что тут делаешь ты?

Он встает на ноги и, достав из кармана ключи, трясет ими перед моими глазами.

– Занимаюсь двором и садом. И попал я сюда через заднюю калитку.

Выходит, у него есть ключи? Даже у меня нет ключей. Они никогда не были мне нужны: передо мной все и так всегда было открыто. Я смотрю на мою одежду, мокрую и грязную от земли, в которой я испачкалась, чтобы попасть сюда. Он глядит на меня сверху вниз, и в его серых глазах читается намек на удовлетворение.

– Не думаю, что ты подстригаешь кусты в… – Я смотрю на телефон. – В четыре часа утра.

Он пожимает плечами.

– Я ранняя пташка, тут уж ничего не попишешь.

Я закатываю глаза, заходя все дальше во двор, чтобы убраться подальше от дома, но продолжаю говорить тихо. Он идет за мной.

– Тебе не положено здесь находиться, – говорю я.

– Тебе тоже.

Я поворачиваюсь, вытянув вперед руку, чтобы он не налетел на меня. У него длинные ноги, он высок, выше шести футов, и у него накачанные мускулы, потому что он и некоторые другие парни из хоккейной команды прогуливают уроки, чтобы тренироваться.

Но я тоже рослая, и несколько дюймов, на которые он возвышается надо мной, не заставят меня сдать назад.

– Откуда ты знаешь? – Двенадцать часов назад даже я сама этого не знала.

– Дэйз ввела нас в курс дела относительно того, что содержалось в завещании. Похоже, ты знавала лучшие дни.

– Ты ничего не понимаешь, – огрызаюсь я, чтобы не показать, что сгораю от стыда.

Мне следовало ожидать этого от Дэйзи – от Дэйз, как ее называют друзья и подписчики, – следовало ожидать, что она продемонстрирует грязное белье нашей семьи всей старшей школе Роузтауна. Но я надеялась, что у нее имеется хотя бы капля здравого смысла.

Я прохожу через лес в задней части территории особняка, огибая кладбище. Но как бы быстро я ни шагала, Лео не отстает.

– Ты так и не ответила на мой вопрос, – говорит он. – Почему ты здесь?

Я продолжаю идти молча, обходя деревья, и едва-едва ухитряюсь сохранить достоинство, когда спотыкаюсь о выступающий корень. Теплая ладонь Лео обхватывает мое предплечье, чтобы не дать упасть. Я дергаю плечом и стряхиваю ее.

– И тогда я скажу тебе, почему пришел, – предлагает он.

Мы уже подошли к задней калитке, и действительно, она не заперта. Я останавливаюсь, положив одну руку на кованую фигурную железную стойку, обвитую плющом, а другую уперев в бок.

Одной части меня плевать, почему он здесь. Я просто раздражена тем, что он вообще здесь оказался. Я уже несколько лет не находилась так близко к нему. После того как мы перешли в старшую школу, у нас редко бывают общие уроки, а встречаясь в коридорах, мы даже не смотрим друг на друга. Только глядя в свое окно, я иногда видела, как он пропалывает многолетние растения. Я старалась держаться от него подальше, даже брала дополнительные смены в кулинарии в те дни, когда, как мне было известно, он работал на территории особняка. И до сих пор мне отлично удавалось избегать его.

Но разумеется, в ту ночь, когда мне совершенно точно ни к чему кого-то видеть, он тут как тут. И так же, как я, он тоже полагал, что этой ночью будет здесь один.

Он принимает молчание за любопытство, и, к сожалению, он прав. Он медленно засовывает руки в карманы худи, на груди которого изображены две скрещенные хоккейные клюшки. И достает две вещи, от вида которых у меня замирает сердце.

В правой руке он держит лист плотной открыточной бумаги, теперь пропитанный водой бассейна, но чернила на нем видны все так же ясно, и я сразу узнаю почерк.

А в левой у него зажат пластиковый тубус.

Он показывает кивком на мой пластиковый тубус, который я так сильно сжимаю в кулаке, что костяшки пальцев побелели.

– Похоже, они близняшки.

Я быстро выхожу из калитки – мне необходимо повернуться к нему спиной, чтобы он не увидел, как я потрясена. Но он обвивает рукой мою талию и заставляет свернуть. Я невольно вскрикиваю от его неожиданного прикосновения, и он, наклонившись, шепчет:

– Ты едва не попала в камеру видеонаблюдения.

– Здесь же нет камер, – возражаю я, отстранившись от него, но продолжая идти в ту сторону, куда он направил меня. Он неторопливо идет следом.

– Твоя бабушка велела установить тут камеру пару недель назад.

Это разумный ответ, но меня охватывает ярость оттого, что он знает то, чего не знаю я.

Он продолжает следовать за мной вниз по травянистому склону холма, скользкому от росы. Затем обгоняет и заставляет остановиться.

– Нам надо открыть их, ты так не думаешь? – спрашивает он, подняв свой пластиковый тубус. Я пытаюсь обойти его, но он не отстает. – И посмотреть, что лежит внутри.

Я складываю руки на груди.

– Я не стану открывать тубус здесь. То, что в нем находится, касается только бабушки и меня. Хочешь верь, хочешь не верь, но ты тут ни при чем.

По его лицу пробегает тень, и он протягивает мне письмо.

– Я в этом не уверен.

Я беру письмо и читаю. Чернила потекли, но я все равно могу разобрать слова. Оно короткое, всего несколько строк, которые раздражают меня донельзя.

Дорогой Лео!

Не следует недооценивать инструменты, которые необходимо использовать, чтобы превратить семя в молодое деревце. Для этого требуется больше труда, чем ты бы мог подумать. Только когда познаешь это, ты сможешь двигаться вперед. Когда ты сделаешь это, найди Лили.

Бабушка

Я смотрю на эти слова, не зная, что сказать. Найди Лили. Почему?

– Это загадка, – поясняет Лео. – Иногда, когда я заканчивал работу во дворе и в саду, мы с твоей бабушкой садились играть в шахматы. Еще мы с ней играли в игру «Сфинкс». Каждый раз, встречаясь ней, я приносил загадку, и она тоже. Как только я приходил, мы обменивались ими, и тот, кто разгадывал загадку первым, считался в этот день победителем. Она говорила, что они помогают ей сохранять острый ум.

Я смотрю на него, пораженная печалью в его голосе.

Он сглатывает и опускает взгляд в землю.

– Я поверить не могу, что ее больше нет.

– Я тоже, – отвечаю я.

– Я нашел это в сарае для инструментов, – говорит он с глухим смешком, подняв тубус. – Он стоял за лопатой, которой я пользуюсь чаще всего.

Я оглядываюсь на особняк. Мы отошли достаточно, чтобы нас не могли услышать или увидеть оттуда. Но зато небо все больше светлеет, что совсем меня не радует. Скоро взойдет солнце.

– Я получил его только что. – Лео кивком показывает на письмо. – Оно пришло по почте. И ты тоже недавно получила свое, верно? Так не кажется ли тебе, что бабушка, возможно, хотела, чтобы мы с тобой наткнулись друг на друга?

Я не знаю, что ответить на это. Если его письмо пришло по почте, значит, кто-то отправил его или, по крайней мере, бросил в почтовый ящик. И это не могла быть бабушка, поскольку она умерла более недели назад. Тогда кто же это сделал? С нами что, кто-то играет?

Мне необходимо это выяснить.

Я снимаю крышку со своего пластикового тубуса и переворачиваю его, чтобы содержимое выпало на ладонь. Это бумага, свернутая в трубочку. Я заглядываю в тубус, чтобы удостовериться, что в нем больше ничего нет.

Прежде чем развернуть ее, я непроизвольно смотрю на Лео. Его взгляд прикован к бумаге, с кончиков волнистых прядей – они у него темные, почти до черноты – все еще стекают капли воды. Ресницы у него такие же темные и слиплись. Его мокрая одежда прилипла к телу, а на губах играет легкая улыбка. Для него это игра. А для меня это все.

Я осторожно разворачиваю бумагу. Она больше, чем письмо стандартного размера, немного пожелтела от времени, и две ее стороны имеют неровные зазубренные края, как будто она была разорвана. Мое недоумение возрастает, когда я вижу на ней тщательно прочерченные линии, изображения знакомых зданий и магазинов. И самое главное – огромный участок земли со схематически изображенными вокруг него деревьями, надпись под которым гласит: Роузвуд-Мэнор.

– Это же карта Роузтауна, – ахаю я, водя по линиям указательным пальцем. Улица. Она ведет к церкви Святой Терезы, до которой отсюда недалеко. – Вернее, часть карты.

Из своего тубуса Лео вынимает кусок бумаги, очень похожий на мой, только на нем изображена северо-восточная часть города. Я замечаю знакомые места – «Ледовый зал» и «Кулинарию ДиВинченци», а также полицейский участок.

Уголок рта Лео приподнимается.

– Ты же понимаешь, что это значит, не так ли?

Я снова смотрю на наши куски карты, пытаясь их совместить, но рваные края не совпадают. На его куске изображена северо-восточная часть города, а на моем – юго-западная. Значит, не хватает северо-западной и юго-восточной.

– Есть и другие части, – шепчу я. – Но если это что-то вроде указателя на то, что бабушка оставила нам, разве не должно ли где-то быть место, отмеченное косым крестиком?

Это звучит так глупо, как будто мы в фильме про пиратов. Я чувствую, как вспыхивают щеки, но Лео воспринимает мои слова всерьез.

– Да, это странно. Возможно, есть какая-то отправная точка, о которой мы пока не знаем и которая находится на другом куске карты. Кому еще бабушка могла доверять?

– Я даже не подозревала, что она доверяла тебе. И вообще, почему ты называешь ее бабушкой?

На его лице мелькает выражение обиды. Он не умеет прятать эмоции, никогда не умел, и это еще раз напоминает, как сильно я отличаюсь от других. Я всегда беспокоилась из-за того, как меня воспринимают остальные, а Лео никогда не заботило, что слетает с его языка и какое выражение принимает лицо. Везет же ему.

– Это началось как что-то вроде шутки, понятной только нам двоим, а потом так и прижилось, – отвечает он. – Мы были очень близки.

– Настолько близки, что ты решил не приходить в особняк, чтобы попрощаться с ней? – ледяным тоном спрашиваю я. И, засунув свой кусок карты обратно в тубус, продолжаю идти дальше.

Он открывает рот, пытаясь подыскать слова.

– Я… я не хотел, чтобы так вышло, – говорит он, идя за мной следом. – Я хотел пойти. Просто…

Я щурюсь.

– Тебе помешали семейные обстоятельства?

Он трет затылок. Я еще никогда не видела, чтобы он был так смущен. Обычно в школе все оказывают ему знаки внимания, и ему это нравится. Но сейчас он явно чувствует себя не в своей тарелке.

– Родители знали, что там будет Нонна, поэтому сказали мне сидеть дома, а сами подошли только к концу. У нас в семье сейчас что-то вроде разрыва отношений.

– С Нонной? – изумленно спрашиваю я.

Он медленно кивает. Пожалуй, это похоже на правду, ведь за последний год или около того я ни разу не видела его в кулинарии.

– Но она же самая милая женщина на свете.

– По отношению к тебе.

Я слышу в его тоне горечь, но мы с ним не друзья, так что я не пускаюсь в расспросы. Я пытаюсь свернуть и отойти от него, но он опять преграждает мне путь.

– Нам надо найти людей, у которых находятся остальные куски карты, верно? Как ты думаешь, у кого они могут быть?

Ну конечно. В голове моментально вспыхивает ответ, и у меня вырывается тяжелый вздох. Меня охватывают ужас и раздражение, как всегда, когда я думаю об этом человеке.

Я стону, глядя на небо. От звезд не осталось и следа, как и от моей гордости, когда я говорю:

– У Дэйзи.

Глава 7

ВТОРНИК, 25 ИЮНЯ, 4:21

Я не понимаю, хочется мне оказаться правой насчет того, что еще один кусок карты находится у Дэйзи, или нет.

– Нам придется тихонько проникнуть в ее комнату, пока она еще спит, – говорю я Лео, когда мы идем по улице, на которой я жила до того, как после смерти отца банк забрал наш дом. Находясь неподалеку от обширного участка земли, на котором он стоит, от его блестящих подстриженных лужаек, я невольно чувствую, как меня пронзает ностальгия. – Она никогда не отдаст мне письмо бабушки.

– В самом деле? – спрашивает он, и в его голосе звучит неподдельное любопытство.

Я сердито смотрю на него, потому что он отлично знает, как Дэйзи относится ко мне. Ведь он ее лучший друг.

А когда-то я была ее лучшей подругой.

– Да, это крайне маловероятно.

Он пожимает плечами.

– К счастью, мы можем не переживать о том, что наткнемся на нее.

Я останавливаюсь, когда впереди появляется дом моей кузины – а сейчас и мой дом тоже.

– Что ты сказал?

– Ее нет дома. – Лео продолжает идти дальше, держась поближе к деревьям, растущим на краю двора.

Я догоняю его.

– А где она?

– Ты обещаешь не ябедничать?

– Ты что, шутишь?

Он поворачивается ко мне, и в бледнеющем свете луны я различаю его серьезный взгляд.

– Ты должна пообещать.

– Ладно. – Я закатываю глаза. – Я сохраню любой грязный секрет, который скрывает моя кузина. Даю слово.

– Ночью она часто сбегает к Кеву. У них роман. Она отправила мне фотку из его дома двадцать минут назад и выложила ее в «ТикТок».

– К Кеву Асани? – Я морщу нос при упоминании товарища Лео по хоккейной команде и такого же качка, как и он.

Он кивает.

– Но почему она постит фотки в «ТикТоке» в четыре часа утра?

– Согласно алгоритмам это лучшее время для постинга. К тому же Дэйз все время держит подписчиков в курсе своих дел. Все они просто одержимы Роузтауном и твоей семьей. Особенно теперь.

Я снова закатываю глаза.

– Ее зовут Дэйзи.

Он искоса смотрит на меня:

– Тебе завидно, что для нее у меня есть прозвище, а для тебя нет?

Я поворачиваюсь к нему, чтобы возмутиться, но он вскидывает руку, делая знак замолчать.

– Это не проблема. Я мастак давать прозвища. Ты можешь быть Лили Роуз.

Мой смех разрезает тишину раннего утра.

– Лили Роуз? Это же и так мое имя.

– Твое имя – Лили Роузвуд, и ты никогда никому не позволяешь этого забыть. Никогда. А сейчас это «вуд» отменяется.

Я издаю звук, похожий на хлюпанье воды в кроссовках.

– Это что, намек?

– Вовсе нет.

– Ты явно со странностями, и нет, мне не нужно прозвище, – только и могу сказать я, когда мы подходим к парадной двери. Я достаю из-под коврика ключ и отпираю ее.

– То есть ты убежала через парадную дверь? – изумленно спрашивает Лео.

– А как надо было?

– Через заднюю дверь. Через боковую. Через окно.

– Извини, видимо, у меня нет такого опыта в этом деле, как у тебя.

Хотя я вкладываю в эти слова сарказм, щеки заливает краска. Как будто неумение покидать дом украдкой равносильно признанию, что мне чего-то не хватает.

– Похоже на то. – Он лукаво ухмыляется. Я тихонько закрываю за нами дверь и показываю рукой на лестницу. Лео переходит на шепот: – Не знаю, помнишь ли ты, но моя комната идеально подходит для этого. Окно расположено прямо над крыльцом, рядом с которым растет высокое дерево. Мне будто помогают тайком выбраться из комнаты и вернуться обратно.

Да, я помню, но не хочу в этом признаваться. Когда мы поднимаемся на второй этаж, я прижимаю палец к губам, глядя на закрытую дверь комнаты дяди. Затем медленно поворачиваю круглую ручку на двери Дэйзи и вхожу.

Ее комната – комната принцессы: просторное сиденье, устроенное в углублении окна у дальней стены, из которого открывается вид на обширный задний двор, и нелепая кровать с балдахином и сетчатым пологом.

И в этой кровати кто-то спит, кто-то с рыжими волосами, рассыпавшимися по подушке.

Я вцепляюсь во влажную рубашку Лео и тяну его к двери.

– Ты же сказал, что ее тут нет!

Он отмахивается от меня и, подойдя к кровати, откидывает розовое стеганое одеяло. Я подавляю крик. На кровати лежит манекен в парике. Лео тыкает пальцем в его волосы.

– Похожи на ее, правда? Нам с Дэйз пришлось поехать аж в Бостон, чтобы купить его.

– Я беру свои слова обратно. Вы с ней оба с большими странностями.

На его губах появляется лучезарная улыбка.

– Помоги найти письмо. Где она могла его спрятать? – спрашиваю я, оглядывая многочисленные флаконы духов и средства для ухода за волосами на туалетном столике.

Здесь же стоят полароидные снимки и одна фотография в рамке. На ней запечатлены улыбающиеся Дэйзи и Куинн – что странно, учитывая безэмоциональность последней. Это была бы симпатичная фотография, если бы рамка не потрескалась – да что там, она разбита вдребезги, как будто ее несколько раз швырнули в стену.

– Здесь его нет, – сообщает Лео, роясь в ящике тумбочки. – Знаешь, может, нам стоит подождать ее. Это как-то неправильно – рыться в ее вещах.

Я начинаю выдвигать ящики.

– Ты тайком пробираешься туда, куда вход тебе воспрещен, но тебе претит обыск чужой комнаты?

– Когда речь идет о комнате моей подруги, то да.

Во втором ящике розового туалетного столика Дэйзи хранится нижнее белье. Отодвинув несколько стрингов, я нахожу то, что искала. И поднимаю конверт, показывая его Лео.

– Что ж, тогда тебе повезло. Вот оно.

Несмотря на моральную дилемму, он подходит ко мне, чтобы посмотреть, как я открываю конверт и достаю листок бумаги. В отличие от моего, он исписан обыкновенными чернилами, а не невидимыми.

Я читаю письмо, начинающееся со слов «Дорогая Дэйзидью»^[6], и удивляюсь внезапно возникшей ревности. Бабушка уже целую вечность не называла Дэйзи этим именем, во всяком случае, насколько мне известно. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что написано ниже.

Ты всегда ярко сияла, и я не сомневаюсь, что многочисленные таланты приведут тебя к прекрасным результатам. Помни, что в первую очередь ты должна доверять своему сердцу, а не голове; это поможет тебе продвинуться дальше и подарит более искренние отношения. Ты – сила, с которой надо считаться, как и все Роузвуды. Всегда используй эту силу во благо.

И позаботься для меня о «Белой розе». Не бойся подвезти того, кто будет в этом нуждаться.

Мое сердце принадлежит тебе.

Твоя бабушка

Я перечитываю письмо еще два раза, затем переворачиваю листок, но на его обороте нет ни пятна, ни других признаков того, что бабушка использовала невидимые чернила. Никакой скрытой подсказки.

– Дэйз скоро вернется. – Лео с тревогой смотрит в окно.

Вероятно, это мой единственный шанс, поэтому надо до конца удостовериться, что я ничего не пропустила. Используя кончик влажной косы, как кисть, я провожу им по странице, оставляя мокрый след. И жду, не проступят ли слова.

Но ничего не появляется. Я засовываю письмо обратно в ящик с нижним бельем, радуясь, что Дэйзи не отличается аккуратностью, поскольку я не помню, в каком именно порядке там все лежало.

– Ничего. Полный провал.

– Мой дом находится совсем рядом, – говорит Лео и потягивается, так что его худи задирается и становится видна узкая полоска кожи между его низом и поясом спортивных шорт. Я отвожу глаза. – Я мог бы взять ключи от машины, чтобы мы проехались по городу и продолжили поиски.

– Продолжили поиски где? Нам ведь больше некого спросить.

– Но ведь нам не хватает двух кусков карты. Есть еще кто-нибудь, кто приходит тебе на ум?

Я зажмуриваюсь и вижу платиновые волосы и красные губы.

– Да, – шепчу я. – Но мне очень, очень не хочется о ней думать.

– О ком?

Раньше я думала, что не хочу, чтобы кусок карты оказался у Дэйзи, но мне совершенно точно не хочется, чтобы им владела Элл.

– Об Элл Клэрмон, – выдавливаю я. – О дочери начальника полиции. Она училась в Лондоне, но теперь вернулась. Она много времени проводила с бабушкой и даже искала ее во время вечеринки.

– Помню ее. – На его лице отражается сомнение. – Не знаю, тот ли она человек. У тебя есть еще какие-нибудь кандидаты?

К глазам подступают слезы бессильной досады, на меня наваливается усталость. Такое чувство, будто бабушка предала меня, и это не относится ни к наследству, ни к карте. Неужели она не понимала, что мне понадобится время, чтобы пережить боль от ее утраты? Конечно, сперва ее письмо отвлекло меня и разожгло любопытство, но теперь, когда оно привело к парню, с которым, как я думала, я никогда больше не заговорю, и, судя по всему, к двум другим неизвестным, которых еще надо отыскать, оно потеряло свою прелесть. Такое ощущение, будто мне предстоит прочесать весь город в поисках подсказок.

Мне хочется вернуться домой и лечь в кровать. В собственную кровать в особняке под пуховым одеялом и со множеством подушек. Я хочу убраться подальше от Лео, его вопросов и таких знакомых повадок и просто оказаться одной. Хочу проспать целую вечность и, проснувшись, обнаружить, что ничего этого не произошло. И очутиться на дне рождения бабушки в прошлом году, смеяться вместе с отцом, когда он кружит меня в танце по гостиной.

Я хочу вернуться в прошлое, до того, как все изменилось.

– Я тут подумал. – Лео перешагивает через груду одежды и садится на кровать Дэйзи.

Я равнодушно спрашиваю:

– О чем?

– Если мы не можем продвинуться без остальной части карты и не знаем, у кого она находится, то должен быть как минимум один человек, кто в курсе происходящего.

– И кто же это?

Он пожимает плечами, как будто ответ очевиден.

– Бабушка.

Меня охватывает гнев.

– Это бы имело смысл, если бы она не была мертва.

Он смотрит на меня с тревогой:

– Эй, остынь. Я не имел в виду, что нам надо провести спиритический сеанс и вызвать ее дух. Я хочу сказать, что нам надо вернуться в особняк.

Мне едва удается сдержаться и не заорать, ведь тогда нас услышал бы дядя Арбор. Мое терпение лопнуло, и, наверное, уже давно.

– О, ты хочешь сказать, что нам надо вернуться в особняк, вход в который нам обоим воспрещен? На территории которого нас менее часа назад едва не поймали? Это классная идея, давай зайдем туда как ни в чем не бывало.

– А у тебя есть план получше? – спрашивает он. И мне досадно из-за того, что это даже не подколка – это настоящий вопрос. Вопрос, на который я не могу ответить, потому что плана получше у меня нет. И он ясно читает это по моему лицу. – Мы не можем просто сидеть сложа руки.

– Я просто… – Я так близка к тому, чтобы заплакать. Один неверный шаг – и я расклеюсь и зарыдаю перед человеком, перед которым мне совсем не хочется плакать. – Ты не понимаешь, как это тяжело…

– Мне тоже тяжело. Я понимаю, она была твоей бабушкой, а я только занимался ее двором и садом пару последних месяцев. Но хоть моя Нонна жива, я уже давно потерял ее. Мы с ней не разговариваем уже много месяцев. Так что твоя бабушка вроде как заполнила эту пустоту. – Когда он смотрит на меня, в его глазах читается мука. – К тому же мне кажется, что, если бы на моем месте был кто-то другой, ты не была такой ершистой.

– Это в каком же смысле?

– Все утро ты ведешь себя холодно. Раньше мы дружили. Или что-то вроде того. Я не знаю, к чему вообще ведет эта карта, но бабушка определенно хочет, чтобы мы работали вместе. Нам надо продолжить попытки найти остальные куски.

Должно быть, на моем лице отражается изумление.

– Я не веду себя холодно. Но ты…

Я замолкаю, проглотив слова, вертящиеся на языке. Моя проблема с Лео коренится в ране, которая, по идее, не должна болеть после всех этих лет. Особенно когда он смотрит так, будто не он мне ее нанес.

– Я что? – спрашивает он.

Если я заговорю об этом, то подниму целый вал эмоций, под которым потону, поэтому я выбираю путь наименьшего сопротивления.

– Мы просто разные, – запальчиво говорю я. – Мы выросли. Мы перешли в старшую школу, и вы с Дэйзи образовали свою компанию, не включив туда меня, так что я нашла себе другую, новую. Как-то так.

– Ну и где эта твоя новая компания? Насколько мне известно, эти придурки, изучающие предметы по углубленной программе, с которыми ты тусовалась, отшили тебя.

– По крайней мере, я не подпевала, – огрызаюсь я, пытаясь скрыть чувство жгучего унижения оттого, что в этом году я осталась одна, без друзей, и это не осталось незамеченным.

– Я не подпевала. – Но в его голосе звучит неуверенность.

Я фыркаю:

– Разве? Я не забыла…

В этот миг со стороны окна доносится какое-то царапанье, и мы оба вздрагиваем.

– Она вернулась, – говорю я, чувствуя, как душа уходит в пятки.

Я делаю шаг к двери. Дэйзи не видно. Лео тянет меня к стене, и мы прижимаемся к ее прохладной поверхности за занавесками. При дневном свете нас было бы видно, но еще не рассвело.

Я пытаюсь не обращать внимания на его близость. Через полупрозрачную занавеску я прекрасно различаю, как Дэйзи открывает окно, ступает на сиденье в его углублении, а с него на пол. На голове у нее колышется узел волос, а ноги обуты в черные кеды «Вэнз». Я и не знала, что у нее есть «Вэнз».

Лео резко вдыхает, и я толкаю его, чтобы он вел себя тихо. Движения Дэйзи выглядят странно – она движется крадучись и как-то неестественно. Она спотыкается об одну из колоссальных куч одежды на полу и приглушенно крякает. Но только когда она добирается до кровати и трясет накрытый одеялом манекен, до меня доходит, в чем дело.

Это не Дэйзи.

Девушка стоит к нам спиной, но я знаю, что произойдет, когда одеяло спадет и появится этот жуткий манекен. Я выбегаю из-за занавески и врезаюсь в ее спину, закрыв ладонью ее рот, чтобы заглушить крик.

Она бьет меня локтем в ребра – у нее молниеносные рефлексы. Этот удар вышибает из легких весь воздух, и я сгибаюсь в три погибели. И сразу же она впечатывает меня в противоположную стену и прижимает что-то холодное к горлу.

Глава 8

ВТОРНИК, 25 ИЮНЯ, 5:42

Включается свет, осветив сначала Лео у прикроватной лампы Дэйзи, затем девушку, которая прижимает меня к стене и держит нож у горла.

Да. Нож.

– Куинн?

В тишине потрясенный шепот Лео кажется слишком громким. Но он не ошибся. Куинн Чжао опускает нож и делает шаг назад. Я быстро подношу пальцы к горлу.

– Какого хре…

– Какого хрена ты тут делаешь? – опережает она меня, и в ее темных глазах горит гнев. И при этом она размахивает ножом – теперь я вижу, что это нож с откидным лезвием размером примерно с ее большой палец. Осознав, что за ее спиной находится Лео, она поворачивается и направляет нож на него. Ее глаза сверкают. – А ты что тут делаешь? Лучше не…

– Расслабься, я здесь по делу, – говорит Лео, вскинув руки. – Похоже, сегодня ночью это самый популярный вопрос. А ты не объяснишь, что сама тут забыла?

– Тебе – нет, – огрызается Куинн.

– Почему у тебя нож? Ты могла убить меня!

Я подбегаю к зеркалу во весь рост на двери гардеробной Дэйзи, чтобы удостовериться, что на горле не осталось царапин.

– Я только что проехала пять миль по городу на скейтборде. Не могла же я сделать это, будучи безоружной. – Она прячет крохотный ножик в узел черных как смоль волос, подтвердив доходившие до меня слухи, что при ней всегда есть спрятанное оружие. Она бросает на Лео многозначительный взгляд. – Я здесь тоже по делу. У Дэйзи передо мной должок – она обязана со мной поговорить.

Я вспоминаю финал той вечеринки – Куинн, молотящая кулаками по окну машины, за которым сидит Дэйзи. «Ты сказала, что мы сможем поговорить», – вопила она.

– По какому делу? – спрашиваю я, стараясь, чтобы слова звучали как можно более внушительно.

Мой взгляд невольно перемещается на дверь. Хоть бы дядя Арбор не услышал топот наших ног.

– Теперь уже ни по какому, – отвечает Куинн, и в ее голосе, всегда таком жестком, слышится уныние. Она поворачивается к Лео: – Выходит, это правда? Она трахается с Кевом?

Она – это Дэйзи, из чьей комнаты нам однозначно надо убраться до того, как она вернется.

Лео переминается с ноги на ногу.

– Тебе-то какая разница? Ведь вы с ней не разговаривали уже несколько месяцев.

Куинн фыркает:

– Это было до того, как я узнала, что она крутит роман с самым вонючим засранцем на земле. – Она поворачивается ко мне, и выражение ее лица меняется. Она поднимает одну бровь. – Ты не та Роузвуд, которую я искала сегодня ночью, но мне надо поговорить и с тобой.

– Со мной?

Я не могу скрыть удивления. По-моему, мы с Куинн никогда не говорили. Я знаю о ней только то, что рассказывали в коридорах школы. Она родилась в Шанхае, ее мать бросила отца, чтобы вместе с дочерью путешествовать по миру, устраивая дорогие и необычные свадьбы. В конечном итоге два года назад они осели в Роузтауне, где ее мать купила «Плющ». Несмотря на кочевую жизнь, Куинн разговаривает почти без акцента, как будто не хочет, чтобы люди знали, где она побывала. Поступив в нашу старшую школу и будучи крутой девицей, много путешествовавшей и видевшей свет, она сразу же попала в компанию Дэйзи. В прошлом году они были практически неразлучны, из-за чего я начала испытывать к Куинн антипатию.

Но затем, где-то в районе Рождества, между ними что-то произошло. Не знаю, что именно, хотя в слухах на этот счет нет недостатка, но после этого Куинн, которая прежде все время тусовалась с Дэйзи и Лео, словно исчезла.

Даже теперь я ощущаю напряжение, бурлящее между ней и Лео. Что ж, это хотя бы отвлечет меня от собственных чувств.

Она одета в мешковатые брюки, сужающиеся к щиколоткам и усеянные карманами по всей длине. Она достает что-то из кармана на бедре и протягивает мне. Это листок бумаги, я разворачиваю его и узнаю почерк бабушки. И читаю письмо вслух:

Дорогая Куинн!

Не забывай, что мир куда огромнее, чем мы можем представить. Если тебе нужно напоминание о том, что это действительно так, съезди к краю порта, туда, где заканчивается ограждение и ничто не возвышается между тобой и морем. Волны, бьющие в прибрежные камни, могут кое-чему тебя научить.

Когда ты усвоишь этот урок, найди Лили.

Бабушка

– Где ты взяла это письмо? – спрашиваю я, ходя взад-вперед по комнате Дэйзи.

– Оно лежало в моем почтовом ящике, а затем я нашла вот это час назад в пластиковом тубусе, который был воткнут между прибрежными камнями в конце гавани. – Из другого кармана она достает кусок бумаги и кладет его на кровать. Это то, что мы с Лео надеялись обнаружить у Дэйзи.

Еще один кусок карты.

– Это юго-восточная часть города, – указывает Лео, накрыв одеялом манекен, чтобы он перестал пялиться на нас. Он достает из кармана свой кусок карты и добавляет его к куску Куинн, затем делает мне знак приложить к ним свой. Теперь карта получилась почти полной. – Но здесь по-прежнему нет косого крестика.

– Косого крестика? – переспрашивает Куинн. – Ты думаешь, это карта сокровищ?

– Понятия не имею, – бормочу я и смотрю на Куинн.

Она одета в рваную футболку, рекламирующую музыкальную группу, которую я впервые вижу – судя по их виду, они поют в стиле скримо^[7], – и обута в потертые черные кеды «Вэнз» с неоново-зелеными шнурками. Это ужасный прикид, но почему-то на ней он выглядит классно. На ее лице, как всегда, застыла недовольная гримаса. Несмотря на фотографию на туалетном столике, на которой она улыбается, сейчас я не могу представить на ее лице улыбку.

– Ты что, хочешь сфоткать меня? – спрашивает она в ответ на мой слишком пристальный взгляд.

– Ага, подумываю об этом, – отвечаю я. – Не обижайся, но я не понимаю, почему бабушка отдала этот кусок карты тебе.

С Лео хоть что-то понятно. У них с бабушкой была связь, и пусть я никогда ее не принимала, это не делает ее менее реальной. Но Куинн никогда не была знакома с бабушкой, по крайней мере, насколько мне известно.

– Этому должно быть какое-то объяснение, – говорит ей Лео. – Ты ведь все так же работаешь на свою мать, верно? В «Плюще»?

Ноздри Куинн раздуваются.

– И что с того?

Либо Лео действительно ничего не замечает, либо намеренно игнорирует ее едкий тон.

– Я знаю, что бабушка часто посещала проводившиеся там мероприятия. Вы с ней когда-нибудь разговаривали?

Куинн щурится и, кажется, готова броситься на него, чтобы свернуть шею. И, прежде чем она ринется в атаку, я поворачиваю разговор в нужное русло:

– Я не знаю, в чем тут дело и что означает эта карта, но нам необходимо понять закономерность. Очевидно, что есть еще кто-то, у кого находится последний кусок карты, стало быть, мы должны найти этого человека. Если, конечно, этот человек не найдет нас сам. – Я снова начинаю ходить взад-вперед по комнате. Когда отец был жив, это его раздражало, но я ничего не могу с собой поделать. – Характер моей связи с бабушкой очевиден. Характер ее отношений с Лео тоже, в общем-то, можно понять. Но пока ты сама не расскажешь, я не знаю, какого рода отношения связывали ее с тобой.

Она отводит взгляд от меня и устремляет его на фотографию, на которой улыбается вместе с Дэйзи. Быстро подойдя к туалетному столику, она хватает рамку и пялится, будто не может поверить своим глазам. Я пытаюсь зайти с другой стороны.

– Я знаю, что этой ночью ты искала Дэйзи, но, должно быть, ты знала, что я тоже нахожусь в этом доме. Я слыхала, что в городе уже разошлась новость о том, что доступ в особняк нам закрыт. Ты собиралась исполнить просьбу бабушки и найти меня?

Она отрывает глаза от фотографии – они у нее темно-карие, цвета эспрессо, и выглядят мягче, чем все остальное в ее облике.

– Не знаю. Я думала, что, может быть, сначала спрошу об этом Дэйзи. Чтобы выяснить, что известно ей. Мне казалось, что отправиться прямиком к тебе будет плохой идеей, ведь я знаю, как Дэйзи тебя ненавидит, так что она была бы в бешенстве. – Куинн переводит взгляд на Лео, и он делается ледяным. – Но теперь, когда я узнала, что слухи о романе Дэйзи с Кевом правда, я надеюсь, что она будет вне себя.

Я знаю, что кузина не любит меня, но теперь, когда Куинн сказала это вслух, боль вспыхивает в душе, хотя мне казалось, что я похоронила ее еще несколько лет назад.

– Я знаю тебя только по рассказам Дэйзи, – говорит Куинн, поставив фотографию обратно на туалетный столик. – Возможно, я просто хотела посмотреть, что собой представляет великая Лили Роузвуд.

– Не такая уж великая в данный момент, – честно отвечаю я, прислоняясь к туалетному столику. Я совершенно измотана, что наверняка заметно и по лицу, и по спине, которая обычно прямая, как стрела. Но сейчас я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не скукожиться. – Мне стало бы гораздо легче, если бы я поняла, почему бабушка решила вовлечь в это дело тебя.

Куинн молчит, неотрывно смотря на фото, пока мы с Лео переглядываемся.

«Ничего не говори», – приказывает мой взгляд. Она явно не хочет его слышать.

Наконец Куинн вздыхает и отворачивается от фотографии.

– В прошлом году на ежегодном Балу Гиацинтов, который проводится в «Плюще» в последнюю пятницу июня, мать здорово достала меня, – говорит она. – В этот вечер она всегда становится очень напряженной, поскольку на бал являются все богачи Роузтауна. Она все изводила и изводила меня на кухне из-за того, что я недостаточно быстро наполняла стаканы водой, так что я разозлилась и ушла. Гавань находится недалеко от «Плюща», и всякий раз, когда мне нужна передышка, я хожу туда и останавливаюсь на ее краю. Там есть только один фонарь, а дощатый тротуар просто обрывается возле прибрежных камней, так что в этом месте нет ничего, кроме воды.

Она делает глубокий вдох, как будто не может поверить, что рассказывает все это нам. Я помалкиваю, ожидая продолжения.

– Я не слышала, что за мной кто-то идет, но ко мне вдруг приблизилась твоя бабушка. Она чертовски меня напугала и чуть было не заработала удар локтем в лицо. Я думала, что она наорет на меня за то, что я оставила работу, но вместо этого мы просто… – На лице Куинн мелькает выражение странной меланхолии, прежде чем оно снова становится непроницаемым. – …поговорили. Мать всегда поливала ее грязью, скорее всего, она просто завидовала ее деньгам. Особенно в последнее время, ведь мы потеряли кучу инвестиций, когда разорилась компания твоего отца.

Я чувствую, как шею и лицо заливает краска, но Куинн просто продолжает говорить, не обращая на меня ни малейшего внимания:

– Думаю, мать надеялась, что твоя бабушка вложит деньги в ремонт второго бального зала, но, очевидно, из этого ничего не вышло. Так что я всегда полагала, что она просто стервозная старая богачка, ну, ты меня понимаешь. Но оказалось, что на самом деле она была очень приятной. И забавной. – На ее лице мелькает улыбка. – Думаю, ей было так же тошно на этой вечеринке, как и мне.

– Это был твой единственный разговор с ней? – спрашиваю я.

– Да. Я сказала, что Роузтаун убивает меня, что кажется, будто я никогда не смогу из него выбраться. Она ответила, что иногда чувствует себя точно так же.

Мне странно представлять, как Куинн и бабушка стоят вместе там, где заканчивается дощатый тротуар, разговаривая о жизни и ее тайнах. Я никогда не думала, что бабушке было плохо в Роузтауне. Мне больно это слышать. Как бы мне хотелось, чтобы она поделилась этим со мной, а не с Куинн.

Лео хмурит брови, смотря на карту.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– А что, если бабушка хочет объединить нас ради пропавшего наследства? – Он показывает на себя. – В общем, мне… очень нужны деньги. С тех пор как «Ледовый зал» обанкротился и отец потерял инвестиции, моя семья по уши в долгах. Ко всему прочему, за два года все мои три сестры вышли замуж, что тоже усугубило дело. Я как-то сказал об этом бабушке, просто так, вскользь, не ради подачек или чего-нибудь в этом роде.

Он делает глубокий вдох. То, что ему хватило духу признаться в этом, вызывает некоторое уважение. Хотя я никогда не скажу этого вслух, для меня настоящее облегчение – узнать, что не только я отчаянно нуждаюсь в деньгах.

– Я сказал бабушке, что вряд ли поступлю в университет, – продолжает он, глядя куда-то в сторону. – Родители не откладывали деньги на обучение, ведь мы все думали, что мне не придется платить за него как члену хоккейной команды. Но я не получил приглашения, а со школьными оценками у меня полный швах, и… в общем, как-то так.

Он не покраснел, но я вижу, что от признания ему неловко. В школе он ведет себя так, будто ему все нипочем. Много месяцев я слышала, как утром по понедельникам он смеется, рассказывая о проходивших на выходных вечеринках, на которых он и его друзья напились до потери сознания. Он улыбается, когда перед ним кладут проверенные тесты, испещренные красными пометками, будто получать ужасные оценки – это какая-то награда. И мне никогда не приходило в голову, что это уязвляет его сильнее, чем кажется.

– Возможно, я тоже что-то упоминала об учебе в университете, – нехотя говорит Куинн. – Мать вложила все деньги в «Плющ». Всякий раз, когда я пытаюсь поговорить с ней об университете, она злится. Она думает, что я останусь здесь с ней навсегда, но я хочу уехать. Я никогда не смогу оплатить учебу в университете, тем более что от отца нет ни слуху ни духу. – Она смотрит на Лео, и теперь в ее взгляде уже меньше ненависти. – Похоже, в клубе тех, кому не хватает денег на высшее образование, нас уже двое.

– Трое, – шепчу я. Они поворачиваются ко мне, и на их лицах четко видно потрясение. – У меня с деньгами тоже сложно. Бабушка старалась заинтересовать меня учебой в школе бизнеса, хотя сама я хочу поступить в Технологический институт моды. Но при нынешнем положении дел мне не светит ни то, ни другое.

– Как это может быть? – удивляется Лео. – Ты же Роузвуд. Даже без наследства…

– Все сложно, – повторяю я.

Лео смотрит на меня так, будто видит впервые после многих лет.

Такое чувство, будто я только что разделась перед ними. Чертовски неприятно.

– Значит, вот что нас всех объединяет, – говорит он. – Мы все на мели.

– Но с какой стати миссис Роузвуд захотела помочь нам? – Куинн показывает на себя и Лео. – То, что я как-то раз излила ей душу, а ты выпалывал ее сорняки, отнюдь не делает нас блестящими кандидатами на… на все это, что бы это собой ни представляло.

Я пристально смотрю на них, пытаясь разглядеть то, что увидела бабушка. Двое подростков, чье будущее висит в воздухе.

– У бабушки всегда была стратегия, – говорю я, пытаясь понять, что к чему. – Она нечасто говорила о своей матери, моей прабабушке. Но я знаю, что, хотя особняк всегда принадлежал Роузвудам, одно время, пока бабушка была маленькой, финансовое положение нашей семьи было довольно удручающим. Петуния управляла «Роузвуд инкорпорейтед» из рук вон плохо. Мы терпели огромные убытки. Именно поэтому бабушка и начала работать в компании, будучи такой молодой. Она никогда…

Я замолкаю, потому что меня осеняет. Внезапно мне становится понятно, почему бабушка так хотела, чтобы я закончила школу бизнеса.

– Никогда что? – спрашивает Лео.

– Она никогда не училась в университете.

Воцаряется молчание. Меня пронзает чувство вины. Я думала, что она хочет отправить меня в школу бизнеса, чтобы я стала похожей на нее. Но, быть может, она хотела этого, чтобы я стала даже лучше и получила образование, которого у нее никогда не было.

– Если это действительно… карта сокровищ, – Куинн корчит гримасу, – как ты думаешь, она может привести нас к деньгам, которыми мы могли бы оплатить учебу в университете? Если это единственное, что нас объединяет, и если она хотела, чтобы мы получили высшее образование, поскольку сама его так и не получила, то это звучит логично, не находишь?

– Думаю, да, – отвечаю я. – Бабушка могла отложить часть состояния специально для нас, чтобы мы могли закончить университет.

– Значит, последний обладатель куска карты, вероятно, находится в таком же положении, что и мы, да? – спрашивает Лео.

Куинн закатывает глаза.

– Супер, это сужает зону наших поисков практически до всех учеников выпускного класса.

– Может, и нет, – вдруг говорю я, когда на меня, словно молния, обрушивается озарение. Поверить не могу, что я не подумала о нем раньше. – Полагаю, четвертый человек – это Майлз Миллер.

– Парень, который постоянно рисует? – спрашивает Куинн, а Лео одновременно говорит:

– Кто?

Я закатываю глаза.

– Он работает вместе со мной в кулинарии. Предполагалось, что осенью он поступит на факультет анимационного кино, но ему пришлось отложить начало учебы на год, чтобы скопить денег. Он на год старше нас, но бабушка знала, что он мой друг. Во время вечеринки она даже сказала, что он ей нравится. Возможно, это была подсказка. Я уверена, что он придет сегодня на траурную мессу и поминки, вот тогда и спрошу его.

Куинн тяжело вздыхает.

– Нам что, придется дожидаться поминок? Я хочу начать искать прямо сейчас.

– Ничего не выйдет, – говорит Лео и, взяв с кровати свой кусок карты, идет к окну, которое так и осталось открытым.

Куинн берет свой кусок карты и письмо и рассовывает их по карманам.

– Мне надо вернуться домой, – продолжает Лео. – Теоретически я под домашним арестом, так что, если я не окажусь в своей кровати до того, как встанет мать, она психанет.

– И что же ты натворил на этот раз?

– Родители очень злы на меня из-за того, что я напился на вечеринке и вырубился. А через несколько часов проснулся за сараем и отправился домой пешком в три часа ночи. Упс.

– Тогда давайте вместе встретимся с Майлзом в церкви, – заключаю я. И многозначительно смотрю на Лео. – Кстати говоря, ты будешь там или тебе надо будет пропустить и траурную мессу, и поминки по бабушке из-за семейных обстоятельств?

– Я точно приду, – заверяет он, уже высунув одну ногу из окна. Но, вылезая, он ударяется головой, и у него вырывается громкое ругательство.

Слишком громкое.

Мы переглядываемся, округлив глаза. Из коридора доносится скрип двери, затем приближающиеся шаги. Шаги дяди Арбора. Куинн чуть ли не выталкивает Лео из окна на козырек крыльца и вылезает следом. Я хочу последовать за ними, но понимаю, что так подставлю остальных.

Я в жопе.

Когда Куинн вылезает, я закрываю окно, беру с кровати мой кусок карты и, заткнув его за пояс лосин, прикрываю футболкой. Дядя Арбор сначала стучит, а потом открывает дверь.

– Лили? – удивленно спрашивает он, моргая. Его волосы растрепаны, и он одет в футболку и пижамные штаны. – Ты слышала грохот? Где Дэйзи?

Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Я никогда не лгала дяде Арбору, потому что у меня никогда не было такой необходимости. Хорошо еще, что я уже почти высохла и, если не считать кроссовок, мой прикид может сойти за пижаму. Мне только нужна отмазка, и немедленно.

– О, доброе утро, папа. Вижу, никто из нас не мог спать, – говорит Дэйзи, появившись за спиной дяди Арбора. Я закрываю рот, когда она зевает, неторопливо войдя в комнату в хлопчатобумажных шортах и топике и босиком, как будто только что проснулась. Идя, она пьет воду из стакана. – Мне так захотелось пить, что пришлось сбегать на первый этаж за водой, прежде чем мы возьмемся за работу.

Взгляд дяди Арбора следует за ней, когда она садится на кровать, причем так, чтобы заслонить бугор, который образовался из-за манекена, лежащего под одеялом.

– Возьмемся за работу? – задает он тот же вопрос, который вертится у меня на языке.

– Угу. – Дэйзи как ни в чем не бывало отпивает еще глоток воды. – Лили проснулась сегодня сама не своя, потому что ей не разрешили взять из особняка соответствующий прикид для похорон. И я сказала ей, что она может просмотреть мой гардероб и перешить под себя что-нибудь из моих вещей.

– В самом деле? – спрашивает дядя Арбор, как будто не может до конца поверить, что я попросила Дэйзи о помощи, а она согласилась ее предоставить.

И я его не виню, потому что сама я точно не стала бы просить ее о помощи. Но теперь, когда она заговорила об этом, я понимаю, что мне действительно нужна одежда.

– То есть она меня не просила, но я услышала, как она плачет, и предложила помощь.

Дядя Арбор поворачивается и мягко смотрит на меня:

– Лили, прости. Я об этом даже не подумал.

Дэйзи самодовольно ухмыляется за его плечом. Ну конечно, Дэйзи выставила себя в особенно выгодном свете. Ну что ж, я подыграю.

Я хлюпаю носом.

– Я тоже. Но я не могла заснуть. Дэйзи пришла в мою комнату и предложила взять из ее гардероба все, что я захочу. Мне надо будет кое-что перешить, поскольку она на пару размеров меньше, но если начну сейчас, то успею до траурной мессы. Дэйзи, у тебя сохранилась та швейная машинка, которую подарила бабушка?

На челюсти Дэйзи дергается мускул, когда я делаю акцент на словах «все, что я захочу». Когда дядя Арбор поворачивается к ней, она приклеивает к лицу улыбку.

– Да, она в подвале. Я уверена, что она по-прежнему работает.

– Спасибо.

Я прохожу к ее стенному гардеробу и просматриваю одежду. Поверить не могу, что она спасла меня, украдкой пробравшись в дом как раз тогда, когда было нужно. Надеюсь, что она не видела, как по крыше уходили Лео и Куинн.

– Я очень рад, что вы, девочки, поладили, – говорит дядя Арбор. – Если во всем этом и есть что-то хорошее, так это то, что вы отодвинули в сторону свои разногласия.

Ни Дэйзи, ни я ничего не говорим. О некоторых вещах не стоит врать.

Вместо этого я снимаю с вешалок темно-зеленую вельветовую юбку и черную блузку с длинными рукавами.

– Думаю, я смогу их перешить. Все путем?

У Дэйзи выпучиваются глаза. Я знаю, что она любит эту юбку, а когда я ее перешью, она станет ей велика. Но дядя Арбор смотрит на нее, ожидая подтверждения, и она делано улыбается:

– Само собой.

Дядя Арбор быстро идет к двери, явно довольный.

– Я принесу швейную машинку из подвала и поставлю ее на твой рабочий стол, Лили. И, девочки, не забудьте подготовить надгробные речи.

Он выходит, и я вздыхаю с облегчением, прижимая одежду к груди. Но мой вздох превращается во вскрик боли, когда Дэйзи, вдруг оказавшись за моей спиной, дергает одну из кос с такой силой, что моя голова дергается назад.

– Если я когда-нибудь снова обнаружу тебя в моей комнате, – рычит она мне на ухо, – ты сильно об этом пожалеешь.

Она выталкивает меня в коридор и захлопывает дверь. Вот и все, комедия под названием «заботливая кузина» закончена.

Глава 9

ВТОРНИК, 25 ИЮНЯ, 16:52

Самое худшее в прощании с усопшими – это надгробные речи. И в прощании с бабушкой тоже. Идя к алтарю, я прохожу мимо Дэйзи. Она рассказывала о том, как ела с бабушкой пирожные из крупчатки с орехами кешью и пряностями – когда-то это было нашим общим воспоминанием. Но в своей речи она даже не упомянула меня.

Когда я поднимаюсь на кафедру церкви Святой Терезы, мне приходится вцепиться в нее, чтобы скрыть дрожь в руках. На меня смотрит множество людей, их лица сливаются в одно зловещее пятно. Когда я видела большую часть жителей города вместе в прошлый раз, я вся была измазана глазурью торта. После этого я старалась держаться от большинства из них подальше, если не считать посетителей кулинарии и тех, кто приходил попрощаться с бабушкой в особняк. После смерти отца я не могу не испытывать чувства вины из-за их финансовых потерь. Но под этим чувством вины таится гнев. Я понимаю, что те, кто последовал советам отца, были злы на него, более того, они были сокрушены из-за того, что потеряли. Но большая их часть не пришли на траурную мессу по нему и поминки, хотя при его жизни они были с ним дружны.

Но больше всего меня заполняет печаль. Печаль оттого, что отца с нами нет, а теперь нет и бабушки. Я смаргиваю слезы и прочищаю горло. Утром я написала несколько слов на листке бумаги, но я знаю, что хочу рассказать, наизусть, поэтому бумага остается в кармане перешитой юбки. Я выбрала зеленую юбку, потому что этот цвет, цвет плюща, всегда был у бабушки самым любимым.

– Привет, – говорю я и внутренне сжимаюсь, потому что привет кажется чересчур, прямо-таки катастрофически неофициальным. Я еще раз прочищаю горло. – Как большинство из вас знают, последний год я жила с бабушкой. То есть почти год. Мы с ней всегда были близки, но, живя с ней, я стала лучше понимать то, что она делает и что собой представляет.

Я с усилием делаю вдох, пытаясь найти место, куда можно было бы устремить взгляд, и в конце концов смотрю на ее гроб, стоящий перед алтарем и покрытый белым покрывалом, на котором вышиты золотые ирисы.

– Одно из моих самых ранних воспоминаний – это воспоминание о фабрике. Когда я была маленькой, отец нередко привозил меня туда, потому что бабушка всегда находилась именно там. Однажды я приехала туда расстроенная, потому что, получив костюм для школьного спектакля, обнаружила, что он мне мал. – От этого признания мои щеки вспыхивают. – Бабушка сразу поняла, что что-то не так, когда мы встретились. Мне тогда было шесть лет, и, надо думать, я не умела скрывать свои чувства.

Со скамей доносятся смешки. Я делаю глубокий вдох и продолжаю:

– Она подвела меня к одному из рабочих столов, и я отдала ей костюм, который, кстати говоря, был ужасно безобразен. Кажется, я играла дерево.

Еще несколько человек смеются. Что ж, может быть, я все-таки смогу это выдержать.

– Она посадила меня к себе на колени, дала иголку и нитку. Потом распорола швы костюма и нашла ткань похожего цвета. И научила меня шить. Отец был этим очень недоволен, ведь мне тогда еще не разрешалось даже резать еду, но бабушка не отобрала у меня иглу. Я уколола палец, выступила кровь, но она просто сказала мне попытаться еще раз. И я так и сделала. – Я и теперь могу ясно представить бабушку с ее блестящими рыжими волосами и ямочками на щеках, ее зеленые глаза, взгляд которых был строгим, но одобряющим. На этот раз я сама смеюсь. – Швы костюма были ужасны, но большую часть работы я проделала сама. Я померила его, и теперь он был мне впору. Я никогда не забуду, как она тогда смотрела на меня.

У меня так сжалось горло, что приходится буквально выдавливать слова, как остатки зубной пасты из тюбика.

– Она так гордилась мной, что на ее глазах выступили слезы. Честное слово, после этого я видела их только еще один раз. – Это было тогда, когда умер отец. – Благодаря этому я почувствовала себя такой особенной. Как будто я была… – Я замолкаю, подыскивая нужные слова. – Чем-то редким.

Когда я поднимаю глаза на этот раз, зрение становится ясным. Я сглатываю ком в горле.

– С тех пор я хотела только одного – чтобы бабушка всегда мной гордилась, чтобы она всегда видела меня такой, как в тот день. Мне просто… – Слова застревают в горле, и я не знаю, как закончить. – …будет очень ее не хватать.

Я схожу с кафедры и возвращаюсь на свое место в оглушающем молчании. Сегодня утром, перешивая юбку, я чувствовала себя ближе к бабушке. Как будто я все еще была той маленькой девочкой, которая впервые научилась шить, с трясущимися руками и исколотыми иголкой пальцами.

А теперь я чувствую себя опустошенной, как будто от меня осталась только скорлупа, и если кто-то слишком сильно ткнет меня пальцем, я упаду на каменный пол и разобьюсь на тысячу кусков.

На остальную часть мессы я отключаюсь, уставившись на массивное распятие, которое однозначно раздавит любого, если на кого-то упадет. Мне кажется, что проходит несколько часов, прежде чем мы наконец встаем и отец Мартинес сообщает нам, что поминки пройдут в апартаментах священника при церкви.

Поминки должны были проходить в Роузвуд-Мэнор. Я уверена, что на тамошнем кладбище была вырыта могила рядом с могилой отца, и все должны были сгрудиться вокруг нее и бросать розы на гроб бабушки, когда его будут опускать в землю. Затем мы все должны были собраться в гостиной для поминок. Так было с отцом. Но поскольку в особняк никого не пускают, нам пришлось внести изменения в последнюю минуту.

Когда я направляюсь в апартаменты священника, свет, проходящий сквозь высокие витражные окна, отбрасывает на присутствующих яркие блики всех цветов радуги. От этого людей становится труднее отличать друг от друга, но я замечаю Куинн, неподвижно стоящую рядом с матерью. Я ищу глазами Лео и не удивляюсь, увидев его с компанией, кучкующейся вокруг Дэйзи.

Теперь мне надо найти Майлза.

– Лили, мне так жаль.

Я поднимаю глаза и вижу Элл. Ее взгляд ласков и полон печали. Как и на вечеринке, мне сразу же хочется ощетиниться, но я понимаю, что это несправедливо. Она тоже потеряла дорогого человека.

– Айрис правда была для меня как бабушка, она учила меня всему, что надо знать о «Роузвуд инкорпорейтед». Мне так жаль. Правда, Лили. Это просто… – Она делает глубокий судорожный вдох. – Ужасно.

Я смотрю на нее, и от зависти не остается и следа. Я всегда так ревновала из-за того, что весь последний год бабушка обучала Элл, а не меня. Но теперь не все ли равно? Все пошло наперекосяк, семейное состояние куда-то пропало, и кто знает, что теперь будет с «Роузвуд инкорпорейтед»? К тому же, судя по ее виду, она так же сокрушена, как и я. Ее глаза красны, а ногти с французским маникюром так обкусаны, что от их белых кончиков ничего не осталось.

К своему и ее удивлению, я сжимаю ее руку.

– Я знаю, – говорю я. – Ты усердно работала в «Роузвуд инкорпорейтед», и бабушка всегда была тебе за это благодарна. Как и я.

– Спасибо. Я люблю эту компанию. Это большая честь – работать в ней. – Она вымученно улыбается, как и я, и тоже сжимает мою руку. – И Лили, я хочу, чтобы ты знала…

– О! – перебиваю я, увидев в толпе знакомую светловолосую голову. – Извини, мы не могли бы продолжить этот разговор через несколько минут? Я скоро вернусь.

Элл кивает, достает из сумочки марки «Гермес» бумажный носовой платок и прикладывает его к глазам. Я иду сквозь толпу, и на каждом шагу меня встречают натянутые сочувственные улыбки, пока я наконец не добираюсь до человека, которого ищу.

– Майлз! – Я сжимаю его предплечье. Он стоит вместе с родителями и младшей сестрой в очереди за угощением, но выходит из нее и обнимает меня.

– Господи, Лили, мне так жаль.

– Все в порядке, – говорю я, хотя уверена – теперь уже ничего никогда не будет в порядке. Но если мы разберемся с картой, это, возможно, будет какое-никакое начало. Я прижимаюсь щекой к его плечу и чувствую, как самообладание дает трещину.

Апартаменты священника забиты под завязку, в них слишком мало места для почти всего населения города.

– Мы не могли бы выйти в коридор? Мне нужна передышка.

– Конечно. – Он берет меня за руку и выводит в коридор через двустворчатые двери. – Я даже представить не могу, как ты пережила эту неделю.

– И не говори. – Я вспоминаю, как сегодня утром мы с Лео упали в бассейн.

– Я знаю, как близка ты была с бабушкой. И вся эта история с пропавшими деньгами… Это просто жесть.

– И еще какая. – Мои следующие слова осторожны, и я произношу их тихо: – Вот только я думаю, что они не пропали. Во всяком случае, не все.

Светлые брови Майлза взлетают вверх.

– Это звучит зловеще.

– Я не знаю, в чем дело, но кое-кто говорил мне, что получил письмо от бабушки. – Майлз – мой друг, но, несмотря на то что я ему доверяю, я не могу спросить его о карте напрямик. Я все еще помню, как от меня отвернулись так называемые друзья.

– Это странно. Ты думаешь, это имеет какое-то отношение к пропавшим деньгам?

Хм. Это не тот ответ, которого я ожидала от того, кого считала одним из получателей этих писем.

– Не знаю, – признаюсь я. – Все это пока очень… странно.

Словно почувствовав мое разочарование, он сжимает мою руку.

– Ты же понимаешь, если бы я что-то получил, я бы сразу сказал. Даже если бы бабушка по какой-то причине, скажем, отправила мне записку по поводу… я даже не знаю… моих не дотягивающих до стандарта навыков нарезания салями.

Я невольно улыбаюсь.

Он отвечает обычной непринужденной улыбкой.

– Ты была бы первой, кого я бы поставил в известность.

– Ну, если бы ты и впрямь получил такую записку, я бы сказала, что давно пора, чтобы кто-то сделал тебе за это втык. Ты всегда нарезаешь салями слишком толсто, – дразню я его, пытаясь подавить панику. Если обладатель четвертого куска карты – не Майлз, то кто?

Но я также испытываю некоторое облегчение. Майлз – мой друг, и я не хочу его потерять. А когда вы занимаетесь поисками спрятанных денег, все очень быстро может пойти не так. Я не хочу рисковать нашей дружбой из-за странных игр бабушки.

С Лео и Куинн все по-другому. Мы ничего не значим друг для друга. Мы не враги, но уж точно не друзья. Мы находимся где-то в нейтральной зоне.

Он притягивает меня в объятия, и я наслаждаюсь тем, как его руки круговыми движениями поглаживают спину. На эту минуту я позволю себе просто быть. Быть усталой. Быть грустной. Ощущать безнадежность. Дать волю всем тем чувствам, которые скрывала весь этот чертов день.

Он отстраняется – слишком быстро – и кивком показывает на закрытые двери, за которыми толпится народ.

– Ты готова вернуться?

– Ты иди, – говорю я. – А мне надо еще пару секунд побыть одной.

Майлз кивает:

– Делай то, что тебе нужно. А я тебя поддержу. – Он снова улыбается и исчезает за дверями.

К глазам подступают слезы. Я опускаюсь на корточки, и локти упираются в обнаженную кожу бедер, потому что юбка задралась. Если бы кто-то сейчас вышел сюда и увидел меня, то подумал бы, что я не в себе, но мне все равно. Как долго я еще смогу притворяться, прежде чем окончательно расклеюсь? Если бабушка хотела оставить мне послание или деньги, или вообще что бы то ни было, это можно было сделать по-другому.

Возьми себя в руки. Вдох-выдох. Я резко выпрямляюсь, убираю волосы с лица и смаргиваю слезы. И вижу, что я не одна.

Кто-то смотрит на меня.

– Эй? – кричу я парню, стоящему в тени на противоположном конце коридора.

Поняв, что я заметила его, он отступает в зал для репетиций церковного хора. Похоже, последовать за ним – плохая идея.

Но я все равно это делаю.

Он исчезает за углом, хотя и не переходя на бег, но идя слишком быстро, чтобы выглядеть случайным посетителем. Я ускоряю шаг, и балетки скользят по потертому ковру. Завернув за угол, я снова вижу этого парня. Он одет в мешковатое бордовое худи с капюшоном, натянутым на голову, и брюки цвета хаки – наряд, не очень-то подходящий для траурной мессы и поминок.

Когда он заворачивает за следующий угол, я перехожу на бег.

– Эй! Ты можешь подождать? Стой!

Прямо перед ним находятся двери пожарного выхода. Он колеблется, а затем распахивает их.

И сразу же включается сирена пожарной тревоги.

От неожиданности он спотыкается – и этого времени мне хватает, чтобы врезаться в него. Мы оба вылетаем наружу и кубарем катимся по асфальту парковки. Он стонет, перевернувшись на спину, и я пользуюсь этой возможностью, чтобы взгромоздиться на него верхом и прижать к земле.

– Подожди! – ору я, как будто у него есть выбор.

Капюшон сползает, и я вижу его лицо. И его широко раскрытые, полные смятения глаза за стеклами перекосившихся очков в квадратной черной оправе.

Я резко втягиваю ртом воздух, и он, воспользовавшись моим удивлением, выползает из-под меня и, пошатываясь, встает на ноги. Пожарная тревога все еще ревет. Кто-нибудь может выйти в любую минуту. Я встаю, открыв рот, но не произношу ни звука.

– Ты могла сломать мне руку! – восклицает Калеб из Криксона – тот самый парень, с которым Майлз не без моего подзуживания заговорил на вечеринке бабушки, – прижимая руку к боку и задрав рукав. – У меня идет кровь.

Я смотрю на тонкую струйку крови, стекающую по его предплечью.

– Ты здесь из-за… – Во рту у меня пересохло, колени оцарапаны. – Ты здесь из-за Майлза?

Его глаза раскрываются еще шире.

– Ты знакома с Майлзом?

Я открываю рот, чтобы ответить, но он качает головой:

– Это не важно. Нет, я здесь не из-за него. Я здесь из-за тебя.

– Из-за меня? – Мой голос теряется в реве сирены.

Он кивает, сгибая и разгибая пальцы на ушибленной руке.

– Ты же Лили, верно?

Я тупо киваю.

Он отряхивает одежду.

– Тебе обязательно было сбивать меня с ног?

– А тебе обязательно было выманивать меня из здания таким дурацким образом?

Он хмурится.

– Я не хотел, чтобы нас кто-то увидел или последовал за тобой. И надеялся, что сирена пожарной тревоги не включится. – Он нервно смотрит на церковь. У него честные глаза – я помню, что подумала об этом на вечеринке. Из кармана худи он достает конверт. – Я не хочу в этом участвовать.

Он сует конверт мне в руки. Плотная шершавая бумага – такая знакомая. Прежде чем я успеваю что-то сказать, он начинает быстро-быстро тараторить, и из-за сирены его слова кажутся еще более сбивчивыми:

– Возьми его. Оно должно принадлежать тебе. Я пришел сюда, просто чтобы отдать его.

– Что…

– Три цветка, – быстро произносит он, глядя поверх моего плеча.

Голоса. Сюда кто-то идет.

– Это картина в музее изобразительного искусства Роузтауна, третий этаж. Просто поверь мне, ладно? Она имела в виду именно это. Я знаю.

У меня к нему тысяча вопросов, но я задаю только один:

– Как ты познакомился с ней?

– Лили? – Это дядя Арбор.

Я поворачиваюсь и вижу, как он выходит из парадных дверей церкви. Рядом с ним шагают начальник полиции Клэрмон и отец Мартинес, чьи старческие седые брови удивленно подняты. И только тут до меня доходит, что сирена пожарной тревоги смолкла.

– Что ты делаешь здесь одна?

– Но я не… – Я снова поворачиваюсь к Калебу и обнаруживаю, что он исчез. Издалека доносится затихающий топот бегущих ног. Должно быть, он спрятался за мусорными баками и пробежал через кладбище.

Я сую конверт в карман и поворачиваюсь к дяде.

– Простите, – выпаливаю я, пытаясь понять что к чему. – Мне просто… нужен был воздух, и я не знала, что сработает пожарная тревога.

Начальник полиции расслабляется, кивнув отцу Мартинесу.

– Я дам пожарным отбой, – говорит он, достав телефон.

– Ты в порядке? – спрашивает дядя Арбор, обняв меня за плечи и ведя обратно в церковь.

– Да, мне просто нужен был воздух, – повторяю я, чувствуя, как горят щеки.

– Я понимаю, что сегодня тяжелый день. – Дядя Арбор старается говорить по-отцовски, успокаивая меня, словно я испугавшийся зверек. – Просто потерпи еще час или два, и мы сможем вернуться домой. У тебя усталый вид.

У него тоже, но я этого не говорю. Моя усталость вполне объяснима, ведь я как-никак не спала почти тридцать шесть часов.

Он хлопает меня по спине.

– Я поговорю с отцом Мартинесом, чтобы все уладить. Ты же еще не ела, не так ли? Возьми что-нибудь из угощений.

Я киваю и вхожу в опустевшую церковь.

– Что это было?

Я вздрагиваю при звуке резкого голоса Куинн. Она и Лео выходят из ризницы, в которой есть окно, выходящее на парковку.

– Вы что, следили за мной? – спрашиваю я, прижав руку к груди.

Лео пожимает плечами.

– Мы долго искали тебя, а когда сработала сирена, сразу поняли, что что-то не так.

– Кто был этот парень? – спрашивает Куинн, сразу перейдя к делу.

Я достаю конверт из кармана и сглатываю.

– Его зовут Калеб. Он дал мне вот это.

Они смотрят на конверт.

– Ну и чего мы ждем? Открой его, – говорит Куинн.

Я открываю конверт. Сургучная печать с гербом Роузвудов уже сломана. Внутри лежат два листка бумаги: один сложенный несколько раз и один сложенный только вдвое. Дрожащими пальцами я разворачиваю второй листок – листок открыточной бумаги.

Дорогой…

Имя несколько раз зачеркнуто ручкой, а затем еще и маркером. Как будто Калеб не хотел, чтобы я узнала адресата.

Я получила огромное удовольствие, разговаривая с тобой в тот день, когда мы разглядывали стили разных художников. У тебя доброе сердце, поэтому-то ты и нужен мне. Надеюсь, ты справишься с задачей, потому что это не может начаться без тебя. Когда ты получишь это, найди Лили. А для того, чтобы узнать мое мнение, загляни за три цветка.

Бабушка

– Кажется, я его знаю, – говорит Лео. – Как, ты сказала, его зовут?

– Калеб. – Я делаю паузу, пытаясь припомнить фамилию. – Кажется, Джонсон. Я его не знаю.

– Зато твоя бабушка его, видимо, знала, – замечает Куинн. И, достав из конверта второй листок, разворачивает его. – Черт побери!

– Нельзя чертыхаться в доме Иисуса, – укоряет ее Лео, но в его голосе звучит благоговейный трепет, когда мы все смотрим на четвертый кусок карты. – Мать оторвала бы мне за это голову.

– Твоя мать могла бы оторвать тебе голову за многое, – замечает она.

– Это точно.

– Это северо-западная часть города, – говорю я, водя пальцем по обозначениям самых значимых зданий – музея изобразительного искусства Роузтауна, закусочной «Трельяж», школ, «Оранжереи Гиацинты».

– Это здесь, да? – спрашивает Куинн, показав на оранжерею. – В письме говорится, что надо заглянуть за три цветка. Но ведь здесь тысячи цветов.

Я качаю головой.

– Он сказал, что это находится в музее. Это картина.

– И мы поверим этому чужаку, потому что?..

– Потому что ему доверяла бабушка. – Лео пожимает плечами. – Поэтому давайте…

– Лео!

Мы вздрагиваем, и я, взяв письмо и карту, засовываю их обратно в карман, глядя на Энтони ДиВинченци, быстро шагающего к нам по проходу между скамьями. Он похож на Лео, каким тот, как мне кажется, станет через тридцать лет, но выражение лица Энтони сурово, его седеющие темные волосы зачесаны назад, и он недовольно хмурится.

– Мы уходим.

– Я еще не поел, – возражает Лео.

Энтони останавливается перед нами, и видно, как на его лбу вздувается вена. Мимо него, направляясь к дверям парковки, идет мать Лео – тоже с напряженным лицом.

– Мы. Уходим. – Он повторяет это, нарочито выговаривая каждое слово, как будто Лео слишком глуп, чтобы понять с первого раза. – Ты понял? Пошли.

Энтони не смотрит на меня, быстро пройдя мимо. Он даже не выразил соболезнований. Когда Лео не двигается с места, он поворачивается и опять выкрикивает имя сына.

– Одну секунду! – кричит в ответ Лео, и его голос эхом разносится по пустой церкви. Он поворачивается к нам, закатив глаза, и шепчет: – Мне надо идти. Давайте встретимся завтра утром в десять часов на нашем заднем дворе у большого дуба. К тому времени родители уже уедут. Оттуда я доставлю вас к музею.

– Как? – спрашиваю я. – Ведь твой дом находится на противоположной стороне города.

Он самодовольно ухмыляется:

– Об этом не беспокойтесь. Просто приходите.

Куинн показывает на мой карман:

– А что насчет Калеба?

– Я знаю эту картину, – говорю я. – Если он хочет выйти из этого дела, то так тому и быть. Значит, нам не придется из-за него беспокоиться.

Брови Куинн взлетают вверх.

– Жестко.

– Лео! – доносится с парковки голос Энтони.

– Завтра, в десять утра. До встречи. – И Лео уходит. Через несколько секунд слышится визг шин.

– Его отцу определенно надо капитально остыть, – бормочет Куинн.

Я поворачиваюсь, и у меня падает сердце. В коридоре стоит Нонна и смотрит на двери, через которые ушли Лео и его родители. Она вытирает глаза, не заметив нас, и возвращается в апартаменты священника.

– Куинн! Где ты была?

Куинн тяжело вздыхает и встряхивает головой, когда из-за двери, в которую вошла Нонна, появляется Лиз Чжао в эффектном красном брючном костюме, сложив руки на груди и вопросительно подняв бровь.

– Да вот, молилась Иисусу, – невозмутимо отвечает Куинн. – Я давно этого не делала, так что мне надо было о многом с ним поговорить. Ну ты понимаешь, особенно о том, кто мне нравится. Я хотела убедиться, что это ништяк.

– Куинн! – шипит Лиз. Затем смотрит на меня с извиняющейся улыбкой. – Я думала, мы уйдем пораньше и поедем в «Плющ». Там надо столько всего сделать перед балом-маскарадом, который должен состояться в эту пятницу. Мне бы очень пригодилась твоя помощь.

– Зашибись. Мне ужасно хочется узнать, салфетки какого оттенка выглядят лучше – цвета полыни или цвета плюща. Как будто это не одно и то же.

– Куинн!

– Извини-извини. Пошли. – Куинн закатывает глаза и, растопырив два пальца, показывает мне букву V.

Лиз коротко кивает:

– До свидания, Лили. Я очень сочувствую твоей утрате.

– Спасибо, – бормочу я, глядя им вслед.

Меня вдруг пронзает острая тоска по матери. Я скучаю по ней не так часто, как по отцу, в основном потому, что если бы она хотела, то осталась бы со мной. Но она этого не сделала.

Я направляюсь обратно в апартаменты священника, но останавливаюсь как вкопанная, увидев в коридоре Дэйзи.

– Что ты тут делаешь?

Дэйзи держит телефон в режиме селфи.

– А на что это, по-твоему, похоже? Я фоткаюсь. Здесь хорошее освещение, к тому же мне надоело там торчать.

Я заглядываю в церковь, где мы с Лео и Куинн читали письмо и рассматривали карту, пытаясь оценить, могла ли Дэйзи слышать нас.

Она вскидывает брови.

– Тебе что, нужен эскорт? Или ты задумала опять активировать сирену пожарной тревоги, чтобы привлечь к себе внимание?

Я показываю ей средний палец и толкаю двустворчатые двери апартаментов священника.

Глава 10

СРЕДА, 26 ИЮНЯ, 10:09

Когда я добираюсь до дома Лео, Куинн стоит возле большого дуба, прислонив скейтборд к его стволу.

– Ты опоздала, – говорит она фирменным скучающим тоном.

– Я ждала, пока уедет дядя, – отвечаю я.

В том, чтобы выйти из дома на следующий же день после похорон бабушки, есть что-то неправильное, как будто еще на пару дней после этого моя жизнь должна остановиться. Дядя Арбор, наверное, не стал бы спрашивать меня, куда я иду, но, поскольку я храню в тайне всю эту историю с картами, мне легче просто избегать его. На него и так уже слишком много всего свалилось – прощание с бабушкой в церкви, поминки, похороны да еще это завещание. Так что лучше всего мне держаться от него подальше, пока не появится более определенная информация относительно того, что все это значит.

К тому же в доме чувствовалось напряжение – наверное, между ним и Дэйзи что-то произошло после того, как мы вернулись с похорон и я без сил рухнула в кровать. Я видела ее сегодня утром только один раз, на кухне. Она посмотрела на меня волком и, топая, удалилась в свою комнату.

– Доброе утро!

Я поднимаю голову, услышав бодрый голос Лео. Он стоит на краю крыши, затем делает опасный шаг на ветку дуба, до которой, пожалуй, целый фут. У меня перехватывает дыхание, когда он идет по ней и она прогибается под его весом. Но, как он и сказал вчера, он постоянно убегает этим путем из дома. С привычной легкостью он спускается по оставшимся веткам, словно камышовый кот, пока ноги не касаются мокрой от росы травы лужайки.

– Сразу видно, что ты проделывал это не раз, – сухо замечает Куинн.

На его лице появляется проказливая улыбка.

– Это точно.

– Если твоих родителей нет дома, то почему ты не мог просто выйти через дверь? – спрашиваю я.

– Потому что он понтуется, – отвечает Куинн.

– Верно, – соглашается Лео. – Но также потому, что у меня чересчур любопытные соседи, встречающиеся с матерью каждую неделю на заседаниях клуба книголюбов. На самом деле это лишь предлог, чтобы наклюкаться вином и посплетничать. Так что мне надо быть осторожным.

– И что же, они не замечают, как ты слезаешь по дереву? – спрашивает Куинн.

– Нет, потому что я умею делать все скрытно. К тому же у нас высокий забор. – Он ерошит волнистые волосы, все еще влажные после утреннего душа. Когда он снова поднимает взгляд, его глаза вспыхивают. – А нельзя было явиться без опоздания?

Я раздраженно закатываю глаза.

– Вот уж не знала, что вы оба такие пунктуальные. Может, мне просто вернуться домой или…

– Я не тебе, – говорит Лео и легко толкает меня в плечо, чтобы я обернулась. – Я ему.

Я изумленно открываю рот при виде спешащего к нам парня в глаженых чинос^[8] и темно-синей рубашке поло с оливково-зеленым рюкзаком на плече.

– Черт, – удивленно выдыхает Куинн, когда он останавливается перед нами, засунув руки в карманы.

– Ты же не хотел в этом участвовать. Что же заставило тебя передумать? – спрашиваю я Калеба из Криксона.

– После того как ты вчера свалила меня на асфальт, я действительно решил выйти из игры, – отвечает он, показав небольшую повязку на предплечье. – Но у него были другие планы.

– Давайте поговорим по дороге, – замечает Лео, повернувшись к лесу, расположенному за его задним двором, и игнорируя многозначительный взгляд Калеба. – Чересчур любопытные соседи, не забыли? Нам сюда.

Мне совсем не улыбается идти через лес, ведь на мне надеты вчерашняя зеленая юбка и обрезанная белая футболка, поскольку я до сих пор так и не получила одежду из особняка. Но мы все же следуем за Лео, осторожно пробираясь сквозь сырой подлесок.

– Я не думал, что ты знаешь мое имя, – говорит мне Калеб и вздрагивает, когда дорогу перебегает бурундук. Видно, что Калебу не по себе и очень хочется убраться от всего этого подальше. – И что ты обо всем сообщила ему. – Он показывает на спину Лео.

– Вы знакомы? – спрашивает Куинн, сняв этот вопрос с моего языка.

– Какое-то время он давал мне частные уроки, – говорит Лео, повернувшись к Калебу и положив руку ему на плечо. – Кстати говоря, прости, что я пропустил нашу последнюю встречу, чувак. Виноват.

Калеб сбрасывает его руку с плеча.

– Он показался мне знакомым еще на парковке, когда разговаривал с Лили. А когда я узнал его имя, то в голове будто что-то щелкнуло. Дома я нашел его Snapchat. Отыскать прочую информацию было уже нетрудно.

– И ты потом изводил меня всю ночь, – сердито вставляет Калеб. – Ты звонил, строчил эсэмэски на мобильный, атаковал во всех социальных сетях и даже позвонил в три часа ночи на домашний телефон!

– Ты сам виноват, что в твоем доме есть стационарный телефон.

Куинн фыркает. Калеб не удостаивает вниманием шутку Лео.

– Я не хотел, чтобы об этом узнал отец, поэтому в итоге согласился приехать сюда на автобусе и встретиться с вами. Но меня не должны видеть. Отец ненавидит Роузтаун. Если, когда он вернется с работы домой, меня там не будет, я покойник.

– А почему он ненавидит Роузтаун? – спрашиваю я.

Губы Калеба сжимаются в тонкую линию.

– Не важно. Не бери в голову.

Я закатываю глаза, но больше не расспрашиваю его. Мы останавливаемся на небольшой прогалине, где стоит обшарпанный гараж и откуда начинается грунтовая дорога, которая, должно быть, ведет к шоссе. Лео достает из кармана тяжелую связку ключей и отпирает дверь. Никто из нас не помогает ему, когда он с трудом отодвигает ее в сторону.

– Я ни за что в него не сяду, – говорю я, уставившись на проржавевший белый автофургон. Он выглядит так, будто был взят прямиком с плаката, предостерегающего детей от педофилов.

– Куда ты денешься. – Лео садится на водительское сиденье. Двигатель фургона заводится с каким-то выстрелом и пыхтением, будто в него вдыхает жизнь сам Аид. – Давайте, залезайте. Отсюда до музея примерно пять миль.

Я отодвигаю заднюю дверь и кашляю.

– Что это?

– О чем ты?

– Здесь воняет дохлятиной, – давится Куинн.

Калеб зажимает нос.

– Я не сяду в него без противогаза.

– Это просто хоккейное снаряжение, – оправдываясь, отвечает Лео. – Мы использовали эти фургоны, чтобы возить команды в «Ледовый зал». Остальные отец продал, но этот оставил, поэтому я подумал, что он не будет возражать, если я позаимствую его. – Его лукавая улыбка ясно говорит, что его отец был бы очень даже против, но он просто не в курсе.

Когда никто из нас не двигается с места, он вздыхает.

– Мне что, действительно надо напомнить, что на кону, возможно, стоят миллионы?

Медленно, как будто это может нас убить, мы залезаем в фургон. Куинн садится на пассажирское сиденье, а мы с Калебом забираемся на заднее. Из лопнувшей обивки лезет желтый поролон.

– У тебя есть водительские права? – спрашиваю я, когда Лео выезжает из гаража, чуть не сбив боковое зеркало.

– Само собой.

Я пристально смотрю на него в зеркало заднего вида.

Он прочищает горло.

– Ну, в общем, у меня есть ученическое водительское удостоверение. Но это ведь то же самое, разве не так?

Мы все одновременно пристегиваем ремни безопасности.

– Так каков план? – спрашивает Калеб, когда Лео выезжает на шоссе.

Мы молчим. Куинн оглядывается на меня, а Лео встречается со мной глазами в зеркале заднего вида.

– Э-э-э… – Я пытаюсь подобрать слова, чтобы показать, что ситуация под контролем, хотя это не так. – Ну, видишь ли…

– Мы собирались действовать по обстоятельствам, – признается Лео.

– Действовать по обстоятельствам? – повторяет Калеб. Он расстегивает рюкзак и достает номер газеты «Криксон гардиан». – Тогда никто из вас, как я полагаю, не видел вот этого.

У меня перехватывает дыхание, когда я читаю заголовок. «Люди стекаются в Роузтаун из-за вирусной новости о пропавшем состоянии». Вирусной?

– Ты что, не открывала «ТикТок»? – спрашивает Куинн.

Я беру телефон и открываю приложение. В первом же видео я вижу лицо Дэйзи. Подпись под ним гласит: «БОМБИЧЕСКАЯ НОВОСТЬ: деньги моей бабушки пропали». Это видео набрало шесть миллионов просмотров. Звука нет, но на ее лицо падают блики всех цветов радуги, так что ясен пень – именно его она снимала вчера в коридоре церкви.

Должно быть, именно из-за этого дядя Арбор и был рассержен сегодня утром. Она выставляет наши жизни на всеобщее обозрение ради славы.

– Прочти остальное, – говорит Калеб.

Я беру газету и читаю статью вслух:

– «Новость о пропавшем состоянии Роузвудов вызвала немалый интерес как у местных жителей, так и у туристов. В интернете уже выдвигают множество теорий, а внучка Айрис Роузвуд предположила в “ТикТоке”, что деньги все еще “где-то недалеко”. После смерти третьего матриарха семьи Роузвудов люди съезжаются в город, чтобы попытаться разбогатеть. Между тем другие, напротив, стараются держаться подальше, не желая участвовать в так называемой Охоте за сокровищами Роузвудов».

– «Охота за сокровищами Роузвудов»? – переспрашивает Куинн. – Это самое дурацкое название, которое я когда-либо слышала.

– А по-моему, звучит клево, – не соглашается Лео. – Как будто это опасно.

Я чувствую, как вспотели ладони. Выходит, теперь проблема не только в трюках бабушки – сколько их еще? – но и в том, что у нас появились соперники? Если мы не сможем быстро разобраться в ее подсказках, то до «сокровища» может добраться кто-то еще.

Это подводит нас к самому важному вопросу: что на самом деле стоит на кону? Логично, что это деньги на наше высшее образование. Было бы также здорово, если бы бабушка оставила какую-нибудь записку относительно моего места в «Роузвуд инкорпорейтед». Но что, если речь идет о чем-то большем? Что, если речь идет обо всем? Обо всем многомиллионном состоянии.

И теперь в город съезжаются люди, которых гложет такая же мысль.

Нам нельзя терять времени. Я поворачиваюсь к Калебу:

– Это и побудило тебя помочь нам?

Он нервно ковыряет кожу вокруг ногтей.

– На свете слишком много поганых людишек, которые могут натворить много зла, если им в руки попадет четверть миллиона долларов.

– А еще дело в том, что мы неотразимы, не так ли? – спрашивает Лео с ехидной улыбкой.

– Даже не близко. Я сделал это еще и потому, что… – Он замолкает, как будто собираясь с силами, чтобы признаться. – Мне нужны деньги. Они нужны мне не для себя – я получу стипендию, которая покроет обучение в университете, плюс к этому я кое-что скопил, давая частные уроки. Но мать погибла пять лет назад, и отцу приходится горбатиться на двух работах. У меня есть две младшие сестры, так что, возможно, эти деньги позволили бы отцу уволиться хотя бы с одной работы и проводить больше времени с ними. Тогда я, быть может, смогу расширить список университетов, которые рассматриваю для поступления.

– Тогда все понятно, – заключает Лео. – Нам всем нужны деньги, чтобы оплатить учебу в университете… ну или что-то вроде того. Мы считаем, что именно поэтому бабушка и свела нас вместе.

– Я пришел еще и потому, что без меня вам не обойтись, – говорит Калеб медленно и осторожно.

Я щурюсь. Мы уже въехали в город.

– Кажется, вчера ты так не думал.

– «Три цветка» – известная картина. – Он не обращает внимания на мой выпад, а достает из рюкзака довольно большой ноутбук и кладет себе на колени. – В 1950 году Амели Ла Фрамбуа – знаменитая французская художница – написала ее в качестве подарка Гиацинте в честь рождения Айрис. Это очень дорогое полотно, потому что оно стало последней работой Амели. Через пять дней после того, как закончила его, она умерла.

– Жесть, – бормочет Лео.

– Имя этой художницы кажется мне знакомым. – Я пытаюсь вспомнить, откуда оно может быть мне известно.

– Конечно. Амели также написала портреты Гиацинты и Петунии, которые висят в Роузвуд-Мэнор, – объясняет Калеб.

Я представляю эти портреты и вижу их так ясно, как если бы сейчас стояла в коридоре перед дверью кабинета бабушки.

– «Три цветка» – одна из лучших картин в музее, – продолжает Калеб. – Поэтому она находится на третьем этаже, где собраны самые ценные работы.

– Похоже, есть какой-то подвох, – замечаю я.

Лицо Калеба, и без того угрюмое, становится еще мрачнее.

– Да, есть. На третьем этаже экспонаты отделены от посетителей бархатными канатами, чтобы нельзя было подойти к ним слишком близко. Но главное не это, а система невидимых инфракрасных лучей, которая подает охране неслышный сигнал тревоги. Вы не успеете оглянуться, как вас схватят.

– Выходит, если бы ты сегодня не появился, мы бы активировали сигнализацию и нарвались на неприятности, – говорю я.

Он виновато сглатывает.

– Скорее всего. – В ответ на наши возмущенные взгляды он вскидывает руки, словно защищаясь. – Послушайте, я боялся. Но теперь я здесь, так что никого не поймают. Наверное.

– Нам что, придется заниматься гимнастикой, чтобы избежать лазерных лучей? – Куинн явно не восторге.

– Нет, из этого бы ничего не вышло. Надо отключить инфракрасные лучи.

– И ты можешь это сделать? – Я не могу скрыть сомнение в голосе.

– Да. Но у вас будет только шестьдесят секунд, чтобы обыскать картину, прежде чем система перезапустится. Так что вам придется действовать быстро.

Я обдумываю его слова. Шестьдесят секунд – это все равно что ничего. Что, если нам придется снять ее со стены? Может, нам надо купить дрель?

Мой взгляд снова падает на газету – напоминание о том, что у нас есть конкуренты. У нас нет времени на дрель. У нас нет денег на дрель. Если надо, я стащу эту картину со стены голыми руками.

– Но что именно мы ищем? – спрашивает Куинн, глядя на меня.

– Я не знаю, – признаюсь я. – Бабушка всегда оставляла короткие записки. Но обычно их было только одна или две, чтобы, например, объяснить дорогу. Возможно, там находится еще одна записка? Или чек, если речь действительно идет об оплате нашего обучения в университетах?

– Все проще простого, – говорит Лео. – Вчетвером мы точно справимся.

– Я останусь здесь, – твердо говорит Калеб. – Меня не должны видеть.

Да, он рассказал про отца, но за этим явно скрывается нечто большее. Я чувствую это по тому, что он почти не смотрит мне в глаза.

– Откуда ты все это знаешь? Почему твой отец ненавидит Роузтаун?

Он бросает на меня раздраженный взгляд:

– Ты такая настырная, как я и ожидал.

Я улыбаюсь:

– И даже хуже.

– Я часто бывал здесь в детстве. – Он смягчается. – Я никогда не жил в Роузтауне, но мать всегда хотела переехать сюда, потому что выросла здесь. Она ездила сюда на работу, пока не погибла в ДТП. Думаю, отец до сих пор считает, что если бы она не была так привязана к этому городу, мы могли бы уехать подальше, и тогда она, возможно, и сейчас была бы жива.

– Я тоже часто думаю в режиме «если бы», – говорю я. – Что, если бы я не устроила сцену на дне рождения бабушки? Что, если бы я осталась в особняке и вызвала «Скорую», когда у нее случился инфаркт? Была бы она сейчас жива? Проблема в том, что если начать играть в эту игру, то уже не сможешь остановиться.

– Но это все равно не объясняет, откуда ты столько всего знаешь об этой картине и об установленной в музее охранной системе, – замечает Куинн.

– Пару лет назад я увлекся программированием и всякими компьютерными штучками. Это я и хочу изучать в университете. Прошлым летом я проходил стажировку в музее и помог директрисе установить охранную систему. Ну, сами понимаете, работа в музее изобразительного искусства может помочь при зачислении в университет.

Куинн присвистывает.

– Ты проходил стажировку у Анджелины Мэрфи? Черт возьми, я слышала, что она еще более психованная, чем моя мать.

– Наверняка она не может быть хуже моего отца, – замечает Лео.

– Погоди, – говорю я, изучая глубоко посаженные глаза Калеба и его высокие скулы, и фрагменты пазла наконец складываются воедино. Он казался мне смутно знакомым, потому что я видела его в музее. Но это было задолго до прошлого лета. – Анджелина Мэрфи – твоя тетя, не так ли?

Он сглатывает.

– Да, она моя тетя.

– Она сестра твоей матери? – осмеливаюсь предположить я. – Я помню, что видела тебя там, когда была маленькой и вместе с бабушкой приезжала посмотреть на новые поступления. В то время Анджелина руководила музеем вместе с твоей матерью – ее звали Ева, да? Но после того ДТП им руководит одна Анджелина.

– Да, – подтверждает Калеб. – И прежде чем ты начнешь задавать еще вопросы, это вторая половина причины, по которой я не могу пойти туда вместе с вами. Я не разговаривал с тетей с прошлого лета, последнего дня моей стажировки. Они с отцом крупно повздорили, поэтому мне и нельзя появляться в музее. И вообще нигде в Роузтауне, потому что она знает в этом городе всех. И потому, что она ужасная болтушка и сплетница.

– Ладно, тогда пойдем втроем. – Куинн возвращает разговор в прежнее русло.

– Мы напишем тебе эсэмэску, когда найдем эту картину, – добавляет Лео. – Когда мы будем готовы, ты отключишь систему, и мы все обыщем. Просто туда и обратно, никакого напряга.

Я не так в этом уверена, но времени на споры нет – мы уже на месте.

Музей изобразительного искусства Роузтауна великолепен – он построен из белого кирпича с черной декоративной отделкой, в нем три этажа и бездна изящества. Его окружает сад, полный ирисов, гиацинтов и петуний, и люди то и дело входят и выходят через его массивные черные двери, обрамленные справа и слева мраморными статуями в человеческий рост. Сквозь грязное окно нашего автофургона все выглядит каким-то нереальным, будто это тоже всего лишь живописное полотно.

Я отрываю взгляд от музея и протягиваю Куинн телефон.

– Вбейте ваши номера, чтобы создать групповой чат.

Лео делает это последним, после того как паркует фургон в тени магнолии. К тому времени, когда я получаю телефон обратно, он уже отправил всем нам сообщение. И дал нашему чату название.

– Ну нет, – говорит Куинн. – Я не желаю называться «Балбесами».

– Да ладно, брось, это же потрясное кино. Я даже добавил туда маленькое эмодзи «Карта мира». Нам надо создать настрой. И еще нам нужны кодовые имена.

– Нет уж.

Они препираются из-за кодового имени для Куинн – Скейтбордистка, Обломщица, Кислая Мина, – и Калеб смотрит на меня, будто спрашивая: «Да что с ними не так?» Мне бы хотелось знать ответ на этот вопрос, но у меня его нет, поэтому я просто открываю дверь и говорю:

– Ну вы идете или как?

Лео и Куинн вылезают. Я поворачиваюсь к Калебу:

– Сколько времени нужно, чтобы отключить систему?

– В хороший день пять минут, – отвечает он. И хрустит пальцами, как заправский хакер. – А в плохой – шесть.

– Откуда нам знать, что мы можем тебе доверять? – спрашиваю я, охваченная паранойей.

– Если бы я планировал вас поиметь, я бы просто дал им вас поймать.

Когда я закрываю дверь, Калеб показывает поднятые большие пальцы, что немного смягчает меня. Я догоняю Лео и Куинн, которые до сих пор спорят насчет кодовых имен.

– Не усложняй, – говорит Лео. – У Лили тоже есть кодовое имя. Лили Роуз.

Она закатывает глаза.

– Ну надо же, как оригинально. Интересно, сколько времени тебе понадобилось, чтобы это родить?

– А какое кодовое имя у тебя? – спрашиваю я Лео, когда мы подходим к дверям музея.

К моему удивлению, он открывает их перед нами и делает мне знак войти первой. Когда я прохожу мимо, он придвигается и заговорщически шепчет:

– Серый волк.

Куинн фыркает:

– Еще чего. Ты у нас Щегол.

Неожиданно для себя я смеюсь. Он открывает рот, чтобы возразить, но я ухмыляюсь:

– Извини, но Куинн сделала выбор. И замены не принимаются.

Я придаю лицу нейтральное выражение, когда мы пересекаем вестибюль и приближаемся к стойке дежурного администратора под вычурной хрустальной люстрой. Местные жители могут посещать музей бесплатно, так что девушка-администратор делает нам знак проходить. Она учится в нашей школе на класс младше и одета в униформу: черные брюки, белая блузка с длинным рукавом и бордовый жилет. Она улыбается, но это вымученная улыбка – явный признак стресса, поскольку это, скорее всего, первая ее работа и она ужасно нервничает. Музей полон посетителей, по всей вероятности, из-за ставшего вирусным заявления Дэйзи в «ТикТоке», которое привлекло в Роузтаун толпы народа.

– На нас все смотрят, – шепчет Лео.

Девушка-администратор пялится на нас, когда мы проходим мимо, и, оглядевшись по сторонам, я обнаруживаю, что то же самое делает еще несколько человек.

– Они смотрят на тебя, – шипит мне Куинн. – Ты нас спалишь, запорешь наше прикрытие.

– Я и не знала, что мы здесь под прикрытием, – бормочу я.

И улыбаюсь тем, кто смотрит, лучезарной улыбкой, которая две недели назад далась бы мне без труда. Теперь же это кажется чем-то вроде пытки. Их оценивающие взгляды впиваются в меня, как будто каждый из них думает об одном и том же.

Что произошло с деньгами твоей бабушки?

– Лестница, – тихо говорит Лео и кивком показывает на эвакуационный выход. – Воспользуйся этим путем, а мы поднимемся по главной лестнице. Встретимся на третьем этаже.

Лео делает шаг в сторону – и сталкивается с женщиной, идущей к выходу из музея. В руке она держит бутылку воды, поднеся ее ко рту. Вода – единственный напиток, который разрешено иметь при себе в музее.

– Ох! – восклицает она, выронив воду. Одна половина выливается на Лео, другая – на полированный плиточный пол в клетку. Вокруг все ахают, в том числе и я – из-за тычка локтем в бок.

– Иди. – Куинн толкает меня к эвакуационному выходу.

Я бросаю взгляд на Лео, который рассыпается в извинениях, но при этом не может скрыть проказливой ухмылки.

Он сделал это нарочно. Чтобы отвлечь внимание от меня.

Это умно, но я никогда ему этого не скажу.

Я поднимаюсь по ступенькам, их старые доски скрипят под ногами – эта лестница нисколько не похожа на великолепный вестибюль. Я еще никогда не пользовалась этим путем, обычно я поднимаюсь по главной лестнице, винтовой и выглядящей роскошно. Но эта лестница безлюдна, на ней больше никого нет, а именно это мне и нужно.

Не успеваю я опомниться, как оказываюсь на третьем этаже. Здесь слышится приглушенный гомон голосов, но народу, к счастью, меньше, и люди переговариваются тихо, благоговейно, будто опасаясь каким-то образом потревожить великолепные произведения искусства.

Телефон гудит. Это Калеб.

«Я готов. А ты?»

«Почти», – отвечаю я. Жаль, что я не обращала внимания на здешние картины, когда бывала тут прежде. Изобразительное искусство никогда меня особо не интересовало, хотя я могу распознать талант. Но для меня искусство – это мода. Текстиль и иголки всегда говорили мне больше, чем кисти и краски.

Но мода мне не помогает, когда я перехожу из зала в зал, читая каждую табличку, прежде чем перейти к следующей. Я иду, опустив голову, так что лицо остается скрытым прядями волос, радуясь тому, что все на этом этаже, похоже, увлечены искусством.

Я нахожу ее в шестом зале. Мне нет нужды читать табличку, я и так знаю, что именно ее мы ищем. На огромной картине, написанной масляными красками, занимающей почти всю стену, изображено кладбище. В центре – надгробие, обвитое плющом, закрывающим надпись. Но перед ним лежат три цветка, те же, что украшают музейный сад. Гиацинт, петуния и ирис – единственные на всем холсте яркие цвета. Картина прекрасна, текстура мазков на холсте и смешанные серые тона надгробия завораживают. По спине пробегает холодок, и я прищуриваюсь, пытаясь разобрать буквы под плющом, но ничего не выходит.

– От нее веет печалью, не находишь? – говорит Лео справа.

От неожиданности я чуть было не подпрыгиваю, но делаю над собой усилие и все-таки остаюсь стоять неподвижно.

– Это можно сказать о большинстве прекрасных вещей, – отвечаю я, говоря тихо и стоя лицом к картине, чтобы не привлекать внимания немногочисленных посетителей. Я чувствую, как слева от меня, точно призрак, появляется Куинн. – Калеб готов.

– А мы? – спрашивает Куинн.

Я оглядываюсь на остальных посетителей в зале. Если они увидят, как мы заглядываем за картину, это будет так же рискованно, как и активирование лазеров. Я устремляю на Лео многозначительный взгляд.

– Что? – спрашивает он.

– Нам надо очистить зал от свидетелей.

Он обводит взглядом остальных посетителей.

– На меня уже вылили полбутылки воды. Теперь ваша очередь.

Куинн, сдвинув брови, смотрит в телефон.

– Калеб сообщил, что нам необходимо сделать это сейчас, пока его не выкинули из системы.

– Черт, я забыл дать ему кодовое имя, – говорит Лео.

Я прикусываю губу, оглядываясь по сторонам. Мне приходит в голову мысль, и я поворачиваюсь к Куинн:

– Дай Калебу отмашку по моему сигналу.

– А что собой представляет этот сигнал? – спрашивает она, но я уже тащу Лео в противоположный конец зала.

– Прислонись к стене, – говорю я.

– Как бы нечаянно?

– Просто прислонись.

Он прислоняется к стене и выглядит при этом чертовски привлекательно, что застает меня врасплох. Он стоит в окружении бесценных произведений искусства, его темные волнистые волосы красиво обрамляют глаза, один локоть опирается на лепнину.

– Я знаю, что хорошо выгляжу, – ухмыляется он, заметив, что я пялюсь на него.

Это разрушает сковавшие меня на мгновение чары.

– Это из-за окружающей обстановки. – Я придвигаюсь к нему, беру левой рукой его правую и прижимаю их к стене. Он сглатывает, его сердце начинает бешено биться. А может быть, не его, а мое.

– Что ты собираешься делать? – спрашивает он. Он так близко, что я ощущаю его дыхание.

– Вот это.

Я бросаю на Куинн многозначительный взгляд, затем делаю еще шаг и прижимаюсь к Лео, стараясь выглядеть игриво. Он издает тихий сдавленный звук, как будто я причинила ему боль или что-то в этом роде. Это едва не отвлекает меня от плана, но я все же придерживаюсь его, используя наши тела, чтобы прикрывать руки. Я двигаю их по стене вниз, они врезаются в выключатель и вырубают его.

И мы погружаемся в темноту.

Глава 11

СРЕДА, 26 ИЮНЯ, 10:55

Несколько человек потрясенно визжат, затем слышится смех. Слабый свет просачивается из других залов, но мои глаза еще не успели к нему приноровиться. Телефон гудит.

«Обратный отсчет начался. Поспешите».

Мой план приносит желаемый результат – посетители выходят из зала, гадая, не произошло ли аварийное отключение электроэнергии. Один человек спрашивает, нет ли здесь привидений. Такие глупости типичны для туристов.

Я отпускаю руку Лео и толкаю его к двери у лестницы. Из-за угла доносятся голоса – сюда поднимаются новые посетители.

– Задержи их, – приказываю я.

– Но…

– Давай, задержи их, – настойчиво повторяю я.

Я бросаюсь к Куинн, которая перешагивает через бархатный канат. Мой пульс как с цепи сорвался, кровь переполняет адреналин. На ее телефоне идет обратный отсчет, и она включила фонарик, чтобы нам было лучше видно. У нас осталось пятьдесят секунд. Сорок девять…

– Проверь сзади, – шепчу я, засунув палец в щель между рамой и стеной. Но нащупываю только шершавое дерево. Куинн обыскивает раму с другой стороны. – У тебя что-нибудь есть?

– Нет, – отвечает она.

Я веду пальцем вверх, но результат тот же – ничего.

– Может, нам снять ее со стены?

– У нас нет на это времени, – отвечает она. – И вряд ли мы смогли бы это сделать.

– Проверьте наверху, – громко шепчет Лео с другого конца зала.

– Заткнись! – одновременно отвечаем мы с Куинн.

Я беспомощно смотрю на верх картины. Мне до него не дотянуться.

– Давай, – говорит Куинн, наклонившись, положив телефон на пол и сцепив руки. – Я тебя подсажу.

– Я же выше тебя, – замечаю я.

– Зато я сильнее.

Я хмыкаю и становлюсь на ее сложенные ладони. Эта подставка ужасно неустойчива, но она все же помогает мне приподняться, так что я могу провести пальцами по верху рамы.

– Осталось двадцать секунд, – предупреждает Лео. Затем намного громче добавляет: – Извините, но этот зал сейчас закрыт. Проблемы с электропроводкой.

– Мне надо опустить тебя, – с натугой пыхтит Куинн.

Я уже почти дотянулась до чего-то…

– Подожди! – говорю я, но она уже уронила меня. Я хватаюсь за веревку и едва не опрокидываю картину. – Я что-то нащупала! Нам надо попробовать еще раз!

– Не вертись так, – бормочет она и снова сцепляет руки, на сей раз выше. Я дотягиваюсь до того места, где, как мне показалось, что-то нащупала. И действительно, эта штука мягче, чем шершавое дерево рамы. Бумага.

– Время вышло! – кричит Лео, бросаясь к нам. Я отрываю бумагу от рамы, зажимаю ее в кулаке, и мы с Куинн валимся на пол. Я ничего не вижу, но готова поклясться, что чувствую момент, когда лазеры опять включаются, будто перед глазами проносится ветер. Бархатный канат со стуком падает на пол вместе с нами.

– Вечно ты при мне падаешь, – говорит мне Лео, вытянув обе руки, чтобы нам с Куинн было за что схватиться.

Она игнорирует его руку, а я хватаюсь, и он поднимает меня на ноги.

– Ты специально там задержался, – не удержавшись, подкалываю я, разгладив юбку и показав кивком на выключатель, который включила Куинн.

Я зажмуриваюсь от яркого света, но гул голосов, доносящийся с лестницы, заставляет нас молниеносно броситься к другому концу зала и выйти в следующий. Похоже, никто ничего не заподозрил. Отлично.

– Я предпочитаю знать о тайных планах заранее, до того, как они будут осуществлены, – шепчет он, когда мы идем дальше, опустив головы и не ускоряя шага, чтобы не вызвать подозрений. – Чтобы не пропустить веселье.

– Обещаю, что в следующий раз, когда буду планировать что-нибудь тайное, я тебе сообщу. – Я закатываю глаза.

Куинн сердито оглядывается на нас через плечо, как бы говоря: «Заткнитесь». Мы продолжаем идти по залам, пока не обходим их все и не оказываемся на лестничной площадке. Мне хочется остановиться и посмотреть на бумагу в кулаке, но я понимаю, что еще не время.

Я позволяю себе расслабиться только тогда, когда мы сходим с последней ступеньки. Вот вестибюль, а за ним виднеется дверь. Еще несколько шагов…

– О, Лили! – произносит знакомый голос. Мои ноги подгибаются. – Я так рада видеть тебя!

Лео ничего не слышит, а Куинн оглядывается на меня. Должно быть, она читает панику в моих глазах, потому что сразу же протягивает руку.

Я колеблюсь долю секунды, затем касаюсь ее руки и незаметно передаю бумагу. Она направляется к дверям, следуя за Лео, до которого только теперь дошло, что мы отстали. Я смотрю, как они выходят из музея, и меня охватывают недоверие и страх, что они возьмут эту подсказку и смоются.

Но выбора нет: мне надо дать им уйти, ибо, повернувшись, я вижу Анджелину Мэрфи, глядящую с сочувственной улыбкой. Она берет меня за руку, как я и ожидала, и сжимает ее. Слава богу, что Куинн забрала бумагу.

– Как ты, дорогая? Я уверена, что все это стало для тебя ужасным ударом.

Я придаю лицу выражение, которое за эти дни стало для меня уже привычным – что-то вроде маски благодарности, что кому-то не все равно. Как будто ей действительно не все равно, как будто она просто-напросто не пытается выведать какие-то подробности, как тогда, когда попыталась отвезти меня из кулинарии домой, после того как стало известно, что бабушка умерла.

– Да, это тяжело, – отвечаю я, лихорадочно пытаясь придумать, что бы еще сказать. Теперь я ясно вижу сходство между ней и Калебом. В основном в высоких скулах и субтильном телосложении. Но, в отличие от Калеба, Анджелина предпочитает яркие броские цвета. – Я решила сходить в музей. Бабушка всегда любила искусство, и мне захотелось ощутить близость к ней.

Это такая чушь, что бабушка бы фыркнула, будь она здесь. Да, она любила искусство, но в музее бывала редко, в основном только тогда, когда здесь проходили какие-то мероприятия. При этом я уверена, что ей не нравилась Анджелина, везде сующая свой нос.

– И это помогло? Ты почувствовала себя ближе к ней?

– Я… – Внезапно я ощущаю тяжесть в груди. В вестибюле толпятся люди, и на меня вдруг нападает клаустрофобия. Накатывает слабость после прилива адреналина. Мне надо убраться отсюда. Я пытаюсь подыскать слова, но знаю, что не смогу сказать ничего умного. – Я пытаюсь. – Я сжимаю ее руку, затем отпускаю, и мне даже не приходится изображать слезы. Мне казалось, что мы с бабушкой близки, но сейчас я чувствую себя от нее далеко-далеко. – Простите. Мне надо идти.

Ее взгляд смягчается.

– Конечно, – бормочет она. – Я всегда рядом, если тебе будет что-то нужно.

Я натянуто киваю и заставляю ноги пронести меня сквозь толпу, стараясь сохранять любезное выражение лица, хотя внутри все кричит. Как будто обуревающих меня эмоций недостаточно, к ним добавляется еще и чувство вины. Весь последний год, находясь среди жителей города, я все время чувствовала себя на взводе, но Анджелина никогда не проявляла ко мне ничего, кроме доброты. Может быть, мне пора начать избавляться от комплексов.

Выйдя из музея и увидев белый фургон, я испытываю облегчение. Когда я подхожу к нему, дверь отодвигается. Я едва успеваю задвинуть ее за собой, когда Лео газует и выезжает с парковки, чуть не задев въезжающий черный кроссовер.

– Зашибись! – восклицает он. Окна фургона открыты, и внутрь врывается летний воздух. – Мы обтяпали это дельце, совсем как в фильме «Одиннадцать друзей Оушена».

– Ты пролил воду, а мы выключили свет, – сухо отвечает Куинн, снова положив ноги на приборную доску. – Я бы не сказала, что это похоже на дерзкое ограбление.

– И наш гений взломал систему безопасности, – орет Лео. Калеб пытается сохранить суровое выражение лица, но видно, что он очень доволен. – А я-то думал, что ты ас только в математике.

– Верно, в математике я ас, – гордо подтверждает Калеб. – А также в биологии, химии, физике…

– Все ясно, мы поняли, – перебивает Куинн. – Ты умнее всех нас вместе взятых.

– И не только нас, – добавляю я, потому что это и впрямь впечатляет. Я благодарна, что он пошел на этот риск вместе с нами.

Он встречается со мной взглядом, и я вижу в его глазах тепло.

– Тогда теперь у нас есть только одна проблема, – говорит Куинн, показав листок бумаги цвета слоновой кости, зажатый между ее средним и указательным пальцами.

Поскольку все окна в машине открыты, у меня замирает сердце – она держит листок слишком небрежно, и его может унести ветер.

– Это чистый лист бумаги.

Калеб напрягается, а Лео поворачивается к Куинн:

– Не может быть.

Левой рукой я поворачиваю голову Лео обратно к дороге, а правой выхватываю листок из руки Куинн.

– Он вовсе не чистый, на нем есть надпись, – возражаю я.

Хотя это и не чек на крупную сумму, как я надеялась, возможно, то, что на нем написано, немногим хуже. Бумага плотная, открыточная, размером не больше стикера для записей, и она сложена вдвое. Развернув ее, я улыбаюсь при виде пятнышка в углу.

И лижу листок.

На лице Калеба отражается брезгливость.

– Добро пожаловать в Роузтаун. Здесь у нас все по-другому, – говорю я.

– Я уже заметил.

Я кладу листок между нами на сиденье, и на нем проступают слова, написанные от руки.

– Какого чер…

– Я что-то пропустил? – спрашивает Лео. – Что-то важное?

– Ничего особенного, – говорит Куинн, хотя в ее голосе в кои-то веки нет раздражения. Козырек ее бейсболки опущен, и она наблюдает за нами в зеркало заднего вида. – Просто какая-то фигня из арсенала фокусника.

– Фокусники тут ни при чем. Это невидимые чернила, которые проявляются, если намочить бумагу, – поправляю ее я, глядя на появившиеся слова. И от первой же строчки перехватывает дыхание.

Я читаю записку вслух, сидя на руках, чтобы они не дрожали.

Дорогая Лилилав!

Иногда страстное желание охватывает тебя как раз тогда, когда это нужно. Ничто не может полностью сойти на нет, но тебе это известно лучше, чем мне. Моя любимая закуска может доставить тебе нечто большее, чем удовольствие, если только ты хорошенько поищешь.

Твоя бабушка

Фургон останавливается на парковке «Оранжереи Гиацинты».

Лео поворачивается к нам с бодрой улыбкой:

– Еще одна подсказка.

Я смотрю на записку, явно написанную почерком бабушки.

– Но куда она ведет?

– Может быть, не куда, а к чему? – спрашивает Калеб.

– По-моему, мы сошлись на том, что это деньги на оплату нашего высшего образования, – говорит Куинн.

Калеб снимает очки и трет глаза.

– Да, поначалу это казалось логичным. Именно благодаря этому мы начали работать вместе. – Он снова надевает очки и поправляет их. – Но сейчас появились и другие охотники за сокровищами. Учитывая это, подсказки и карту города, думаю, не слишком безумно будет предположить, что все это может привести нас… к чему-то большему, чем просто деньги на оплату нашего высшего образования.

Куинн поднимает бровь.

– Насколько большему?

– Вообще ко всему, – шепчу я, как будто меня может подслушать весь мир. Что правда, то правда: эта мысль приходила мне на ум и раньше, но теперь, когда я высказала ее вслух, она начинает казаться слишком реальной.

– Неужели твоя бабушка действительно могла сделать такое? – умоляюще спрашивает Калеб. – Спрятать целое состояние, чтобы именно мы его нашли?

Я задумываюсь. Если я скажу «да», это выставит бабушку чокнутой старухой, а ведь она никогда такой не была. Она была умной и уверенной в себе. И даже хитрой.

– Как вам уже ясно, я хорошо знакома с записками, написанными невидимыми чернилами, – говорю я. – Когда я была маленькой, бабушка все время играла со мной и Дэйзи в прятки. – Я вдруг вспоминаю, как плавала на «Шипе розы», яхте отца, в спасательном жилете, как щеки согревало солнце, как волосы трепал ветер. Это было в те времена, которых у меня никогда больше не будет. – Когда мы бывали на яхте моего отца, то старались найти такие уголки, о которых больше никто не знал. Наши родители беспокоились, потому что мы прятались очень хорошо и не выходили. Но бабушка никогда не беспокоилась. Она всегда гордилась тем, что мы так здорово умеем прятаться.

Лео кивает и бросает на меня взгляд, значения которого я не понимаю.

– А еще она суперски играла в шахматы. И классно умела загадывать и разгадывать загадки.

– Думаю, тогда нам надо рассматривать все это как самые настоящие поиски сокровищ, – заключает Калеб.

– Миллионов долларов? – спрашивает Куинн.

Калеб кивает.

– И, если это так, нам надо поговорить о наших долях.

– О чем? – спрашиваю я.

Калеб невозмутимо смотрит на меня.

– Если учесть, как все это освещается в прессе и социальных сетях, что журналисты делают из смерти Айрис сенсацию и что в город приезжает масса людей, я не стану рисковать, сперва не наладив логистику. К тому же поначалу у вас вообще не было никакого плана, вы даже не потрудились выяснить, какая в музее установлена система сигнализации. Я не хочу показаться нахальным, но, если бы я захотел включиться в какой-нибудь рискованный проект, не сулящий какой-либо прибыли, я бы записался в химическую лабораторию.

– Ладно, – выдавливаю я. – Какую долю ты хочешь получить?

– Пятнадцать процентов, – отвечает Калеб, и становится очевидно, что он уже обдумал этот вопрос.

Я начинаю возражать, но он перебивает:

– Если каждый из нас троих получит по пятнадцать процентов, у тебя все равно останется больше половины.

Куинн и Лео согласно кивают, широко раскрыв глаза. Я так сильно прикусываю щеку изнутри, что ощущаю во рту вкус крови. Хотя это деньги моей семьи, очевидно, что я не справлюсь без помощи этих троих. Но дело еще и в том, что бабушка сама хотела, чтобы они были со мной. Она выбрала их.

И, если все это действительно приведет нас ко всему ее состоянию, пятьдесят пять процентов – это и впрямь немало.

Судя по тому, как воинственно Калеб поднимает бровь, без уговора он не сдвинется ни на дюйм. Он знает, что я нуждаюсь в них, возможно, понимает это лучше, чем Лео и Куинн. А ведь дело не только в сложных загадках – сокровище ищут и другие. Так что объединение наших мыслительных способностей, пожалуй, наиболее действенный способ, чтобы разгадать бабушкины послания.

К тому же дело не только в логических рассуждениях, но и в том, что я не хочу заниматься этим одна. Раньше совместного времени с бабушкой в особняке и общения с Майлзом на работе было достаточно, чтобы не ощущать себя такой уж одинокой. Но теперь, когда бабушка умерла и весь мой мир перевернулся, я чувствую, как одиночество возвращается. Оно похоже на прореху в ткани, которая становится все больше и больше, как бы ты ни пыталась ее залатать. Так что, хотя они и не такие, как все, лучше иметь рядом их, чем вообще никого.

– Заметано, – соглашаюсь я. – Мы поделим деньги. Но только деньги. Если частью этого окажется «Роузвуд инкорпорейтед», то компания полностью моя.

Никто не возражает.

– Итак, эта подсказка, – начинает Куинн. – У вас есть какие-то идеи, куда она ведет?

– Нам надо свериться с картами, – предлагает Калеб.

Но прежде чем мы успеваем начать, раздаются звуки маримбы^[9] – это звонит телефон Лео. Он достает его из кармана.

– Это Дэйз, – с удивлением сообщает он. – Она звонит по FaceTime.

– Ответь, – говорит Куинн, а Калеб одновременно спрашивает:

– Дэйз?

– Моя кузина, – бормочу я, пока Лео принимает вызов, повернувшись так, чтобы на экране был виден только он.

– Как делишки? – говорит он приветливым тоном, как и положено друзьям. У меня отчего-то екает сердце. – Погоди, ты в порядке?

– Нет! – Ответ больше похож на рыдание, и я никогда еще не слышала у Дэйзи такого панического тона.

У меня сводит живот. Хоть бы никто больше не умер. Я не могу…

Дэйзи делает судорожный вдох и выдавливает:

– Ты не поверишь…

Глава 12

СРЕДА, 26 ИЮНЯ, 19:10

Лужа застывшего жира на куске холодной пиццы передо мной подергивается рябью, когда дядя бьет кулаком по обеденному столу.

– Это нелепо! – кричит он.

Я не привыкла к этой его стороне. Считалось, что вспыльчивый нрав унаследовал мой отец, и он всегда готов был взорваться, когда кто-нибудь, не подав сигнала, перестраивался в его ряд на дороге или когда бабушка отказывала ему в чем-то, чего он хотел. Но дядя Арбор всегда вел себя спокойно – безупречный дипломат из городского совета Роузтауна.

Однако теперь он далеко не спокоен. Как и я.

– Фрэнк, должно же быть хоть что-то, что мы можем сделать. Они должны понять, что эти обстоятельства носят посторонний характер.

Пару часов назад Лео высадил меня в нескольких кварталах от дома дяди Арбора, и остальную часть пути я добиралась пешком. Войдя в парадную дверь, я увидела печальное лицо Дэйзи и ярость дяди, что с ним случалось редко. Значит, то, что Дэйзи, рыдая, сообщила по телефону Лео, правда.

Судя по всему, кто-то из правления «Роузвуд инкорпорейтед» позвонил дяде Арбору, чтобы сообщить, что, поскольку бабушка умерла, ее место председателя правления теперь вакантно. Согласно уставу компании, если в течение двух недель после смерти бабушки наследник этого места не будет объявлен, они имеют полномочия назначить нового председателя сами.

По идее, мы это знали. Но не думали, что они будут придерживаться этого правила столь неукоснительно.

– Я уже обращался с просьбой об отсрочке, – мрачно отвечает Фрэнк. – Она была отклонена.

– Почему? – спрашиваю я. – «Роузвуд инкорпорейтед» никогда бы не выжила без бабушки. Они любят ее и, по идее, должны полюбить и нас.

По лицу Фрэнка видно, что ему неловко. После того как я вернулась домой, дядя Арбор обзвонил всех членов правления. Только один ответил, предложив ему встретиться завтра утром в Бостоне. Фрэнк прибыл час назад – тогда же, когда и пицца, – и с тех пор мы продолжаем ходить кругами.

Дядя Арбор проводит рукой по лицу. Его ломтик пиццы так и остался нетронутым.

– В последнее время обстановка в правлении компании остается напряженной. Некоторые его члены разочарованы тем, как идет управление новой фабрикой, теми решениями, которые принимала бабушка, недостатком сотрудничества между «Роузвуд инкорпорейтед» и другими громкими брендами. Они считали ее старомодной и уже давным-давно хотели, чтобы она ушла на покой.

Дэйзи смотрит на меня, будто говоря: «Ты что, действительно не знала об этом, даже прожив с ней год?» Но я и правда ничего не знала. Когда мы с бабушкой разговаривали о «Роузвуд инкорпорейтед», речь всегда шла о хороших вещах. Больше о вопросах, касавшихся моды, чем бизнеса. И даже эти разговоры бывали у нас редко. Я знала, что в последнее время мы не сотрудничаем с компаниями, выпускающими другие люксовые бренды, но считала, что для компании, производящей пальто, в летнее время это вполне естественно. К тому же достаточно, чтобы один законодатель в мире моды расхвалил ваш продукт – и вы опять на коне.

Но чтобы совет правления уже пытался устранить бабушку, а теперь она мертва? Если бы кто-то из его членов присутствовал на ее дне рождения, я бы предположила, что это они убили ее.

– И никто не может назначить преемника или преемницу, кроме нее? – спрашивает дядя Арбор.

Фрэнк качает головой:

– К сожалению, нет. А значит, в воскресенье, через две недели после объявления о кончине Айрис, если новый председатель правления компании не будет каким-то образом назначен, правление изберет его само.

– И кого они могут избрать?

Дэйзи, сидящая на другом конце длинного стола, все это время вела себя необычно тихо. На ее тарелке лежат две корки от пиццы, и она кажется… присмиревшей. Не такой, какой выглядела на FaceTime, когда позвонила Лео. Ее телефон лежит рядом со стопкой бумаг и контрактов, которые дядя Арбор вытащил, когда пришел Фрэнк. Мы определенно не можем позволить ей поделиться этим с подписчиками.

Фрэнк прочищает горло. Он так и стоит напротив дяди Арбора, сидящего во главе обеденного стола из розового дерева.

– Ну, насколько я понимаю, будет произведена реорганизация правления. Кто-то из его членов будет избран председателем, а затем они, вероятно, выберут нового члена совета директоров из числа сотрудников компании. Если Айрис не назначит кого-то нового.

– Как она может сделать это, Фрэнк? Она же умерла.

На последнем роковом слове голос дяди Арбора дрожит, и воцаряется гробовое молчание. Я еще не видела, чтобы дядя плакал, но сейчас он поворачивается к нам спиной, и его плечи напрягаются. Дэйзи смотрит на меня, округлив глаза, но затем, видимо, вспоминает, что ненавидит меня, поскольку отводит взгляд и хмуро пялится на корки от пиццы на тарелке.

– Следует признать, что это очень тревожная ситуация, – наконец говорит Фрэнк. – Если это может послужить для вас каким-то утешением, то думаю, одной из потенциальных кандидаток правления является Эллоиза Клэрмон.

– Элл?! – Если бы я сейчас пила воду, то выплюнула бы ее до середины комнаты. – Вы вешаете мне лапшу на уши.

– Нет, мисс Роузвуд. Я не вешаю вам лапшу на уши. – Он изображает пальцами кавычки. – Теперь, когда она завершила учебу, будучи подопечной и ученицей Айрис, она являет собой достойного члена команды. Им также по душе, что она уроженка Роузтауна. Я полагал, что это несколько утешит вас.

– Она не Роузвуд, – возражает дядя Арбор, придя мне на помощь, за что я благодарю бога. – Эта компания носит наше имя, и этому есть причина, Фрэнк. Дело в том, что она наша. Это не просто издержки – это наше наследие.

– К сожалению, мои руки связаны. Когда наступит воскресенье и пройдет две недели, судьба председательского места Айрис окажется в руках членов правления. Это важнейшая роль, и занимать ее должен сильный человек. Я уверен, что они назначат на нее более чем достойную личность.

Я хочу сказать, что я сильный человек. Или могу быть сильным человеком. Но менее чем восемь часов назад я искала подсказку в музее – притом довольно неуклюже – и ездила в ржавом фургоне, похожем на фургон педофила из социальной рекламы, потому что у меня даже нет водительских прав. Я одета в заимствованную одежду, и прошлой ночью мне пришлось тайком проникнуть на территорию собственного дома, на табличке которого выбито мое имя, потому что мне запрещено там появляться. Сильные люди не пляшут под чужую дудку, что в настоящее время делаю я.

– Я на связи и буду сообщать вам все новости. Мне очень жаль. – Фрэнк уходит, а дядя продолжает накручивать себя.

Я смотрю на ломтик пиццы на тарелке. Может быть, если мне повезет, то, к чему ведут нас подсказки бабушки, поведает что-то и о том, кого она хотела видеть в роли председателя правления компании. Мне надо разгадать ее подсказки до субботы.

Но до субботы почти не осталось времени. Мы все никак не можем разобраться с последней запиской. Когда я рассталась с остальными, Калеб сел на автобус, чтобы вернуться в Криксон, Лео пришлось поехать домой, чтобы оказаться там до того, как вернутся его родители, а мать Куинн все никак не переставала звонить ей, прося помочь в «Плюще».

– Сейчас я еду в Бостон, – вдруг говорит дядя Арбор. Взяв со стола бумаги, он кладет их в кейс, лежащий на одном из стульев. – Если я отправлюсь сегодня вечером, возможно, мне удастся убедить этого члена правления встретиться со мной за поздним ужином. Он присутствовал вчера в церкви и на поминках и упомянул, в каком отеле остановился. Я просто нанесу ему визит и посмотрю, что я могу…

Его речь прерывает звонок телефона.

– Хейворт? – отвечает он. – Послушайте, я уже сказал вам, что не стану комментировать…

Дядя Арбор замолкает и слушает то, что говорит мистер Хейворт. Я ничего не могу расслышать, но его лицо становится белым как мел.

– Извините, что произошло в «Оранжерее Гиацинты»? Нет, разумеется, я об этом не знал. И нет, у меня нет комментариев! Господи Иисусе, Хейворт, не лезьте в это дело и дайте полиции делать ее работу.

– В чем дело? – одновременно спрашиваем мы с Дэйзи, когда он дает отбой.

– В оранжерею вломились. – Его голос звучит напряженно. – Хейворт говорит, что там разгром. Он хотел знать, не имею ли я каких-либо комментариев по этому поводу.

– Но я…

– Ты понимаешь, почему то, что ты делаешь, наносит вред?

Его горящий взгляд впивается в Дэйзи, на меня он при этом не смотрит. И слава богу, потому что я едва не призналась, что сегодня находилась на парковке, что могло бы повлечь за собой вопросы.

– Ты выставляешь наше грязное белье на всеобщее обозрение. А Хейворт рассматривает все это как возрождение своей карьеры. Теперь он там, пытается состряпать какую-то историю о том, как твои видеоролики связаны с тем, что вандалы разгромили оранжерею.

– Может, они и впрямь связаны, – парирует Дэйзи. – И я не выставляю наше грязное белье на всеобщее обозрение – просто люди желают знать правду.

– Перестань. Никакого. Больше. «ТикТока». Тем самым ты подливаешь масла в огонь, а мне приходится его тушить. Мне совершенно ни к чему, чтобы завтрашняя газета привела город в неистовство и жители решили, что мы пытаемся разрушить достопримечательности Роузтауна или еще что-то в этом же духе.

Он быстро идет к двери, ведущей в гараж, но останавливается, прежде чем выйти.

– Я съезжу в оранжерею, чтобы сообщить городскому совету последние новости и удостовериться, что все находится под контролем. А затем отправлюсь в Бостон. К завтрашнему утру я вернусь, будем надеяться, что с хорошими новостями. Вы сможете провести эту ночь в доме нормально?

Я совсем не чувствую себя нормально, ведь все мое будущее накрылось медным тазом. Но я киваю, и Дэйзи тоже. Он желает нам спокойной ночи, выходит и закрывает за собой дверь. Через несколько секунд шум его «Мерседеса» затихает.

Дэйзи хватает телефон и бросается наверх. Я пялюсь на стол, беспокоясь все больше и больше. Зачем кому-то было громить одну из достопримечательностей нашего города? К тому же оранжерея не так уж и красива, просто большой зимний сад, где полным-полно цветов. Не верится, что кто-то в Роузтауне мог сотворить такое, но также не верится, что это кто-то из туристов, привлеченных сюда газетной шумихой, поднятой вокруг смерти бабушки. И вообще странно, что это произошло именно сейчас.

Несколько секунд спустя по лестнице, топая, спускается Дэйзи, на плече у нее висит маленький рюкзачок от «Шанель». Она не удостаивает меня вниманием, а быстро идет через кухню к двери гаража.

– Куда ты? – Я захожу в гараж. – Мы должны оставаться…

И замолкаю, увидев новую машину. Я знала, что бабушка оставила Дэйзи «Белую розу», но, когда воочию вижу этот автомобиль здесь, меня пронзает дрожь.

Дэйзи замечает мою реакцию.

– Зато у тебя есть рубиновый кулон.

– Еще нет, – отвечаю я. Мое горло ничто не украшает.

– Посмотри на кровати. Наше «наследство» сегодня доставили. – Она произносит слово «наследство» весьма кислым тоном.

Я поворачиваюсь, чтобы последовать ее совету, и переступаю порог, когда ее голос останавливает меня:

– Погоди!

Она стоит, открыв дверь «Белой розы», и ее карие глаза полны неуверенности, которая сбивает меня с толку. Глядя на ее лицо сейчас, когда его не искажает злоба, я невольно вспоминаю, как мы с ней похожи, несмотря на разное телосложение, длину волос и цвет глаз. Мы могли бы быть сестрами.

Так мы и относились друг к другу, когда были маленькими. Мы были неразлучны. Нас специально отправили в одну детсадовскую группу. Через два дня будет мой день рождения, и я стану единственной ученицей нашего будущего выпускного класса, которой уже исполнится восемнадцать.

Пятница. Остался только один день, прежде чем я потеряю «Роузвуд инкорпорейтед» навсегда.

– Как ты думаешь, Фрэнк на нашей стороне? – Взгляд Дэйзи насторожен, как будто она надеется, что я скажу нет.

– Не знаю. Кажется, он пытается отстаивать наши интересы.

Она кривится.

– И делает это чертовски погано. Я уверена, что если бы он действительно этого хотел, то сумел бы заставить правление «Роузвуд инкорпорейтед» дать нам время. Возможно, он хочет, чтобы мы не участвовали в этом деле. Что-то тут нечисто. Бабушка вдруг ни с того ни с сего меняет завещание, и он единственный, кто об этом знал.

Я прислоняюсь к косяку, обдумывая ее слова.

– Ты думаешь, он ее заставил?

– Возможно, – бормочет Дэйзи. – Я бы определенно так и подумала, если бы не та строчка в ее завещании: «Получатель будет определен позднее при обстоятельствах, оговоренных в частном порядке». – Она делает вдох, и, когда выдыхает, я словно вижу, как стены, которые она возвела вокруг себя, становятся ниже. – Ты помнишь то Рождество, когда бабушка подарила нам швейные машинки?

Я киваю.

– Она заставила нас думать, что мы не получим никаких подарков. Под елкой лежали только два чистых листка бумаги. Но они не были чистыми, не так ли? Она написала на них невидимыми чернилами.

Я кашляю, чтобы скрыть удивление оттого, что Дэйзи вдруг вспомнила об этом сейчас. За последний год бабушка много раз посылала мне подобные записки – особенно те, в которых содержались загадки. Я почти забыла те первые записки – игру, с которой началось все.

– Это была подсказка, – говорю я.

Она кивает:

– И это привело к другой подсказке, а затем еще и еще. Они были рассыпаны по всему особняку, пока мы наконец не оказались в гараже и не нашли там наши подарки. Она заставила нас думать, что мы не получим их, и нам пришлось сыграть в ее игру.

– Я помню, – говорю я, согретая этим воспоминанием.

Дэйзи молчит. Я знаю, она ждет моего ответа, но я не знаю, что сказать. Она подобралась слишком близко к правде, так что мне становится не по себе. Я складываю руки на груди, как будто это может как-то помешать ей увидеть кусок карты в кармане.

– Мне бы хотелось, чтобы это оказалась еще одна из ее игр, – заключает она.

Я смеюсь, и смех звучит громко и жестоко в бетонном гараже. Но это только потому, что я понятия не имею, как реагировать, не выдав ей все.

– Да, хорошо, если бы это было так.

Дэйзи сердито хмурится, и момент, когда мы обе предавались общим воспоминаниям, обрывается, будто гаснет свет. Она качает головой, сев на красное кожаное сиденье «Белой розы» и захлопнув за собой дверь.

– Значит, это все? – спрашиваю я, когда она запускает двигатель и начинает выезжать. Я выхожу вслед за ней на подъездную дорогу. – Ты просто собираешься проигнорировать это все и сбежать?

– Это лучше, чем торчать здесь с тобой, – презрительно бросает она сквозь открытое окно.

Я знаю, что заставила ее замолчать, но мне не хочется, чтобы она уехала. Не хочется оставаться одной в этом большом пустом доме, который мне даже не принадлежит. Отчаяние заставляет меня крикнуть:

– Надеюсь, что Кев, по крайней мере, стоит того!

Шины «Белой розы» визжат, когда она вдруг разворачивается и несется прямо на меня. Я почти на сто процентов уверена, что она собирается переехать меня. В мозгу звучит ее угроза, когда она застала меня в своей комнате. «Ты сильно об этом пожалеешь». Сейчас я определенно об этом жалею.

Она резко поворачивает в последнюю секунду и останавливается, так что ее дверь оказывается рядом со мной.

Я пытаюсь извиниться:

– Дэйзи, мне не стоило об этом говорить. Я…

– Во-первых, не твое дело, какие отношения между мной и Кевом. Во-вторых, если бы ты была способна использовать свои два нейрона для чего-то, кроме кражи моей одежды, ты бы знала, что отец Кева – бухгалтер нашей семьи, а посему в его кабинете могут находиться бумаги, объясняющие, куда подевались наши деньги. – Она высовывается из окна и тычет пальцем мне в грудь. Ее карие глаза горят в свете заката. – Я знаю, что ночью во вторник ты тайком выбралась из дома и встретилась с Лео. Я слежу за его геолокацией, а он совсем не умеет врать и выдал себя, когда я спросила об этом. Так что если бы ты перестала трахаться с моими лучшим другом, это был бы просто класс.

У меня отвисает челюсть.

– Я не… – Но уже поздно. Она поднимает окно, давит на газ и стремительно уносится, оставив меня задыхаться от выхлопных газов. – Мы не… Он не… Мы с ним вместе работаем над решением задачи! – кричу я в темноту.

Что глупо, ведь это и есть то, чего она никак не должна узнать.

Я с силой поддаю ногой несколько маргариток^[10], растущих на лужайке, захожу в пустой дом и поднимаюсь на второй этаж, чтобы пройти в ванную, и снимаю в коридоре обувь. Одежда словно прилипла ко мне. Я стаскиваю ее с себя и включаю душ, сделав его максимально горячим. Но вода не унимает гнев. Я никогда, никогда не стану трахаться с Лео ДиВинченци. Дэйзи может оставить его себе.

Я все еще трясусь от гнева, вытирая полотенцем волосы и выходя в комнату. И, включив свет, останавливаюсь как вкопанная.

– О боже.

Я бросаюсь к кровати, едва не уронив полотенце. Дрожащими пальцами я открываю черную коробочку для драгоценностей, стоящую на пуховом одеяле. В ней лежит кулон со знаменитым рубином Роузвудов, величиной с ноготь моего большого пальца, великолепным, как всегда. Я аккуратно достаю кулон из коробочки и застегиваю золотую цепочку на шее. Он тяжелее, чем я ожидала. Пальцы скользят по его гладкой поверхности, и я вижу свое отражение в зеркале туалетного столика. Совсем как бабушка.

Слезы щиплют глаза. Тут я замечаю на полу большую спортивную сумку и мою любимую сумку на плечевом ремне от французского коньяка, в которой я храню аварийный набор для шитья. Привезли мои вещи из особняка. По крайней мере, часть из них.

Надев любимые лосины и знакомую старую футболку, я сразу же начинаю чувствовать себя лучше, особенно когда прячу рубин под одеждой. Есть и хорошее в том, что Дэйзи сказала о Лео и мне: она явно ничего не подозревает о наших поисках. Раз она занята разнюхиванием того, что может быть известно отцу Кева, и к тому же считает меня полной дурой, значит, она находится в полном неведении. Только что, когда она предавалась воспоминаниям о том Рождестве, мне на секунду захотелось рассказать ей все. Но это было до того, как она обвинила меня в том, что я сплю с ее лучшим другом, и заявила, что у меня в голове только два нейрона.

Она бы получила подсказку, если бы бабушка хотела, чтобы она тоже знала. Я рада, что ничего ей не сказала. Если бабушка ей не доверяет, то и я тоже.

Я выключаю свет, ложусь в кровать и проверяю, нет ли сообщений от дяди Арбора или от «Балбесов», но ничего не обнаруживаю. В нем вообще почти не осталось заряда, но я вывожу на экран фотку подсказки, которую сделала, прежде чем Лео высадил меня. Записку на всякий случай мы решили оставить у него.

Иногда страстное желание охватывает тебя как раз тогда, когда это нужно. Ничто не может полностью сойти на нет, но тебе это известно лучше, чем мне. Моя любимая закуска может принести тебе нечто большее, чем удовольствие, если ты только хорошенько поищешь.

Я перебираю в уме возможные варианты. На куске карты Лео значится загородный клуб, известный самыми вкусными устрицами. Бабушкины любимые. Но бабушка вообще любит поесть. Она также обожает тосты по-французски, то есть ломтики хлеба, вымоченные в смеси молока и взбитых яиц и поджаренные на сковородке, подаваемые в закусочной «Трельяж», и, если бы могла, бесконечно бы лакомилась засахаренным миндалем из бакалеи Уильямса. А еще есть «Какао-Шоколатье», где она покупает трюфели, как тот, который я съела на той вечеринке…

Я не осознаю, что погрузилась в сон, пока вдруг не просыпаюсь и не вижу, что комната окутана длинными тенями. Я нащупываю телефон, и экран ослепляет меня. На нем я читаю предупреждение, что осталось менее пяти процентов заряда. Сейчас три часа ночи.

Я снова накрываюсь одеялом, когда меня резко возвращает в явь звук, видимо, тот же самый, который и разбудил. Скрип шагов на деревянных ступеньках.

– Дядя Арбор? – тихо спрашиваю я, сев и окончательно стряхнув с себя сон.

Но я знаю, что это не он. Эти звуки не похожи на тяжелую поступь дяди Арбора или почти беззвучные шаги Дэйзи. Сердце сжимает страх. Шаги поднимаются, вот они уже на лестничной площадке, приближаются по коридору. Останавливаются перед моей дверью.

И дверная ручка поворачивается.

Глава 13

ЧЕТВЕРГ, 27 ИЮНЯ, 3:13

– Убирайтесь! – кричу я, когда дверь начинает открываться.

Я перекатываюсь по кровати так быстро, что ноги запутываются в пуховом одеяле. Если бы моя комната здесь была так же велика, как спальня в особняке, я бы ничком приземлилась на ковер, но вместо этого ладони с силой врезаются в дверь, и под моим весом она закрывается. Тот, кто находится за ней, явно не ожидал такого, потому что сквозь свой крик я слышу хруст пальцев между дверью и косяком и приглушенный поток ругательств.

Наконец я встаю с колен на ноги, пока тот, кто находится за дверью, снова толкает ее с той стороны и высвобождает прищемленные пальцы. Черт возьми, нет. Я изо всех сил нажимаю спиной на дверь и – слава богу – слышу такой приятный щелчок запирающегося замка.

– Убирайтесь, пока я не вызвала полицию! – ору я.

Ответа нет, но моя спина сотрясается под тяжелыми ударами с той стороны. Телефон лежит на кровати, мне до него не дотянуться. Если мне удастся выиграть время, я смогу схватить его, надеть «Конверсы» и вылезти из окна. Но мне надо заговорить ему зубы.

– Вам лучше убраться отсюда и приложить к пальцам лед! – Надеюсь, он не может расслышать дрожи в моем голосе. Я бросаюсь к окну, молясь о том, чтобы замок выдержал, пока этот тип трясет дверную ручку. Слышится грохот, более громкий, чем прежде. Затем в дверь врезается что-то твердое.

– Сюда вот-вот вернется мой дядя! – вру я, открывая окно. – И с ним полиция. Они будут здесь уже через несколько секунд.

Я собираюсь вылезти из окна, но вот черт. Металлическая москитная сетка.

Дрожащими пальцами я пытаюсь открыть защелки. Я вздрагиваю, когда слышится еще один оглушительный удар по дереву, похожий в тихой ночи на выстрел из пистолета.

Черт! Одну защелку заело. Я трясу ее, толкаю плечом. Ну же, давай.

У меня вырывается истошный крик, когда раздаются еще один удар и оглушительный треск дерева. Я оборачиваюсь и вижу, как кусок двери отваливается, и в дыру заглядывает лицо. Оно обтянуто черной балаклавой.

Это не взаправду. Это просто ночной кошмар, иначе и быть не может. Лицо отодвигается, и затем какая-то штука снова с треском врезается в дверь. Мои пальцы возятся с защелкой, я толкаю металлическую сетку, затем бью по ней изо всех сил. Наконец она с громким звуком рвется, и ладонь пронзает острая боль. В нос ударяет запах железа, и лопнувшая москитная сетка валится вниз.

И как раз вовремя. Нападающий проламывает в двери достаточно большую дыру и просовывает в нее руку.

В ушах пульсирует кровь. Я хватаю сумочку, засовываю в нее кусок карты, письмо и телефон и через окно вылезаю на крышу. Отсюда дальше до земли, чем я ожидала. Как же Дэйзи проделывает это каждую ночь? Если я спрыгну, то наверняка сломаю ногу или даже обе.

Услышав еще один удар, я скольжу вниз по скату крыши и вижу трельяж для вьющихся растений, спускающийся в сад за домом. Перекинув сумку через плечо, я начинаю спускаться, плача от боли в ладони. Но я не перестаю двигаться, пока не оказываюсь достаточно близко от земли, чтобы спрыгнуть. Я приземляюсь коленями и ладонями на траву, затем вскакиваю на ноги и пускаюсь бежать.

Но почти сразу останавливаюсь. У парадной двери, менее чем в тридцати футах от меня, стоит еще один мужчина. Высокий, широкоплечий и одетый во все черное. Услышав, как я непроизвольно резко втягиваю воздух, он поворачивается в мою сторону.

И бежит.

Я мчусь по подъездной дороге, и кроссовки едва не спадают с ног, поскольку у меня не было времени завязать шнурки. Ощущая на лице собственное горячее дыхание и прохладный ночной воздух, я выбегаю на дорогу и направляюсь к комплексу люксовых кондоминиумов, надеясь, что среди них преследователи в масках потеряют меня из виду. Начинает колоть в боку, но я продолжаю бежать, не зная даже, куда именно. До полицейского участка слишком далеко, а дядя Арбор сейчас в Бостоне. В какой же я жопе.

Приближающийся топот заставляет меня резко сменить направление и свернуть к детскому саду. Я бегу по игровой площадке, в кроссовку попадает гравий, как было всегда, когда я гуляла здесь маленькой. Я оглядываюсь. Никого не видно, хотя преследователи явно не могут быть далеко. Я прячусь за пластиковой скалой, пытаясь отдышаться, и достаю из сумки телефон.

Один процент. Среди избранных контактов по-прежнему первым значится отец. Я просто не могу удалить его, сколько бы времени ни прошло после его смерти. Следующей значится мама, что странно и нелепо, ведь она уехала, к тому же редко помогала мне, даже когда мы жили вместе. Наконец, прокрутив номера особняка и бывших друзей, которые, скорее всего, заблокировали меня, я звоню дяде Арбору. Слышится гудок, и я чувствую, как сдавливает грудь. «Давай же, давай, – мысленно прошу я, ощущая капли холодного пота на спине. – Давай, ответь».

На третьем гудке звонок обрывается. Я в ужасе смотрю на черный экран, и, сколько ни стучу по нему, он не оживает. Это был мой последний шанс, и я его потеряла.

Тихий звук шагов за пластиковой скалой заставляет меня подавить всхлип и обуздать страх. Я напрягаюсь и, как только вижу появившийся из-за стены носок ботинка, пускаюсь бежать со всех ног. И, как я и ожидала, преследователь настолько застигнут врасплох, что хлопает ладонью по пластику, чтобы не потерять равновесие, и ругается. Надо думать, это тот самый тип, чью руку я прищемила дверью. Вот и отлично.

Но второй продолжает гнаться за мной. Я зигзагами бегу по дворам и цветочным клумбам, чувствуя себя последней сволочью из-за того, что топчу прекрасные лилии, ирисы, гиацинты, петунии.

Внезапно это становится моим спасением, поскольку преследователь запутывается в садовой сетке, через которую я перескочила. Наверное, из-за балаклавы он ее не заметил.

Я продолжаю бежать, и несколько кусочков чересчур жирной пиццы, которые я съела, просятся наружу. Я поворачиваю за угол и останавливаюсь, чтобы выблевать их, затем пытаюсь понять, где очутилась.

Я нахожусь недалеко от дома Лео. Если мне удастся добраться туда, он сможет позвонить в полицию или отвезти в участок.

Я снова пускаюсь бежать, и в тишине ночи моя сумка слишком громко хлопает по бедру. Но я больше никого не вижу и не слышу. Возможно, я наконец смогла оторваться от них.

К тому времени, когда я добираюсь до дома Лео, легкие горят от недостатка воздуха. Стараясь держаться в тени, я пробираюсь на его задний двор, не забывая о любопытных соседях, хотя сейчас они наверняка спят. Теперь, когда оказалась вдалеке от уличных фонарей, я, щурясь, всматриваюсь в темноту, осторожно пробираясь по двору, пока не останавливаюсь перед дубом. Когда Лео слезал по нему, это казалось таким легким.

С улицы доносятся тихие голоса, и меня охватывает паника. Мне придется все-таки рискнуть и попытаться залезть на это дерево. Я осторожно подтягиваюсь, морщась от боли в раненой ладони. На дубе полным-полно изогнутых ветвей, но мои мышцы так ослабели, что подъем становится невыполнимой задачей. Возможно, если бы я почаще убегала из дома, как Лео и Дэйзи, это не составило бы мне труда, но, увы, в этом деле я новичок.

Наконец я взбираюсь так высоко, что могу спрыгнуть на крышу. Я с глухим стуком приземляюсь на нее и задерживаю дыхание, надеясь, что никто ничего не услышал. Голоса на улице затихают.

Я могу дотянуться только до одного окна и тихонько стучу в него. Проходит несколько секунд, но ответа все нет, так что я стучу громче.

– Пожалуйста, – бормочу я в темноту. И снова стучу по стеклю кулаком, боясь, что делаю это слишком громко…

Оконная рама поднимается так внезапно, что я едва не сваливаюсь с крыши. В последний момент я успеваю ухватиться за ставню, чтобы не потерять равновесие, и из окна высовывается голова с взъерошенными волосами.

– Лили? – Голос у Лео хриплый ото сна. Он прочищает горло и щурится, глядя на меня через открытое окно. – Мне казалось, что мы встречаемся только в десять.

– Я могу войти? – спрашиваю я, пытаясь подавить истерические нотки в голосе.

Не знаю, слышит он меня или нет, но он поднимает раму выше и жестом приглашает меня внутрь. Я влезаю, ощутив чувство вины, когда приходится в обуви наступить на его кровать.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает он, понизив голос. Я понимаю, что он действительно спал, как любой нормальный человек в такой час. Он одет в черные боксеры с принтом из авокадо, а волосы, обычно уложенные в короткие волны, растрепаны. Должно быть, он чувствует мою неловкость, потому что выдвигает ящик комода и надевает спортивные шорты и старую хоккейную футболку. Я нарочно смотрю на пыльные спортивные кубки, стоящие на комоде, пока он одевается.

– На меня напали, – выдавливаю я, обхватив себя руками. – Они вломились в дом дяди и пытались взломать дверь моей спальни. Я… – Я задыхаюсь, как будто все еще продолжаю бежать. – Я едва-едва успела вылезти из окна, и они гнались за мной до самого твоего дома, и я не знала, куда еще пойти.

– Жесть, – говорит он, подойдя ко мне. Его теплые ладони обхватывают мои обнаженные руки выше локтей, и он поворачивает меня к себе. – Но теперь успокойся, все хорошо, и…

– Ничего не хорошо, – возражаю я.

Он опять пытается успокоить меня, но я продолжаю говорить и никак не могу остановиться:

– Они сломали мою дверь, и у них был пистолет. А когда я попыталась позвонить, чтобы позвать на помощь, телефон разрядился!

– Ты права, ничего хорошего в этом нет. Послушай, мне жаль, но пожалуйста…

– Лео!

Мы застываем, услышав сердитый голос его матери и топот у двери. Прежде чем я успеваю понять, что к чему, Лео заталкивает меня в чулан с одеждой.

– Ничего не говори.

И закрывает дверь чулана прямо перед моим носом. В щели между досками я могу различить фигуру его матери, когда та врывается в комнату. И ярость, написанную на ее лице.

– Мама, в чем дело? – Голос Лео опять звучит сонно, как будто это она разбудила его. – Все в порядке?

– Не пудри мне мозги, Леонардо Джеймс ДиВинченци, – говорит она.

Я морщусь. Почему-то большинство родителей используют полные имена детей как наказание.

– Я слышала голоса. Ты что, опять привел сюда девку? В наш праведный дом?

Опять. Я не понимаю, почему из-за этого слова чувствую себя странно и неловко. Как будто для Лео в порядке вещей впускать к себе через окно девиц, и я просто очередная из них.

«Тебе надо беспокоиться о куда более важных вещах», – напоминает внутренний голос.

– Нет! – Он смеется, изображая недоумение. – Разумеется, нет, мама. Сейчас же четыре часа утра.

– Раньше это никогда тебя не останавливало.

Миссис ДиВинченци – набожная и добродетельная женщина, она систематически ходит в церковь Святой Терезы каждое воскресенье. Я даже представить не могу, как она относится к Лео, который явно не так добродетелен и предан христианскому долгу.

– Она в чулане?

Я задерживаю дыхание, сжавшись, чтобы занимать как можно меньше места среди висящих рубашек, старых хоккейных клюшек и вонючих спортивных сумок, пока миссис ДиВинченци медленно приближается к чулану. Но в последнюю секунду Лео преграждает ей путь.

– Это я шумел!

Я зажимаю рукой рот, чтобы не издать ни звука.

– Как это? – спрашивает миссис ДиВинченци.

Лео показывает на телефон, лежащий на тумбочке.

– Я просто смотрел видео на «Ютьюбе».

– В четыре часа утра? А что произошло с теми навороченными наушниками, которые ты попросил нас подарить тебе на Рождество?

– Они сейчас на зарядке, – отвечает Лео. – Прости, я не подумал, что включил видео слишком громко.

Слышится негромкий хлопок, как будто она шлепнула его по голове.

– Ложись спать, – командует она.

Дверь со щелчком затворяется. Несколько секунд спустя Лео открывает чулан.

– Ты быстро придумал отмазку, – хвалю я.

– У меня в голове есть небольшой горшочек с отмазками, которые я достаю оттуда всякий раз, когда родители застукивают меня за чем-то преступным.

Он улыбается, глядя на меня, сжавшуюся в комок среди его вещей, и протягивает руку, чтобы помочь встать. Когда он сжимает мою ладонь и тянет вверх, я тут же ощущаю боль от пореза. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы подавить крик, и вырываю руку, но при этом на его ладони остается кровавый след.

– Черт! – Он снова хватает мою руку и при виде покрывающей ее крови у него округляются глаза. – Это они сделали?

– В каком-то смысле да. Я порезалась о металлическую москитную сетку, когда выбиралась из комнаты через окно. – Когда я произношу это вслух, произошедшее кажется еще более невероятным.

– Иди сюда, – говорит он и тащит меня к другой двери. Это ванная на две спальни, и вторая дверь ведет в комнату одной из его сестер. Он включает кран и подставляет мою ладонь под струю холодной воды. Я резко втягиваю воздух сквозь зубы от боли, которая теперь, когда адреналин сошел на нет, стала намного сильнее.

– Ты позвонила в полицию? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Телефон разрядился. – Я понимаю, что мне нужно им позвонить, но… – Если они начнут расследование, это затянется и съест время, которого у нас и так нет. К тому же если об этом узнает дядя Арбор, мне больше вообще не удастся выйти из дома. И мне придется выйти из игры.

Кроме того, хотя я все еще в ужасе от произошедшего, в комнате Лео с хоккеистами на постерах и стеганым одеялом с эмблемой команды «Бостон брюинз» я чувствую себя на удивление защищенной.

– Ладно, – сдается он и, к счастью, больше не поднимает эту тему. Когда вода перестает розоветь от крови, он выключает кран. Порез выглядит не таким уж страшным. – Держись. У меня есть бактерицидный лейкопластырь, – говорит он, ощупывая полку под раковиной. – Черт, – бормочет он. – Оказывается, пластыря у меня нет. Ничего, возьмем клейкую ленту и вот это.

Я издаю смешок, когда он кладет на столешницу гигиенический тампон, и чувствую, что краснею.

– О да, это поможет.

Я никогда в жизни не видела, чтобы парень был так невозмутим, держа в руках тампон. Наверное, все дело в том, что у него три сестры. Он вынимает тампон из пластиковой оболочки, распушивает вату, прикладывает ее к порезу и отрезает шнурок.

– Эти штуки – отличный лайфхак для носовых кровотечений. У хоккеистов они случаются особенно часто. И мама в таких случаях просто запихивала мне в нос тампон. – Он обматывает мою ладонь медицинской клейкой лентой, чтобы вата оставалась на месте. – Ну вот. Прямо как в больнице.

– Спасибо, – немного оторопело говорю я, когда мы возвращаемся в его комнату. И обхватываю себя руками. – Прости, что из-за меня ты чуть не поссорился с мамой.

– Ничего. – Он кивает. – Это такая жесть, что эти типы вломились в твой дом. Ты была одна?

Я киваю:

– Дядя Арбор отправился в Бостон, чтобы встретиться с одним из членов правления «Роузвуд инкорпорейтед», а Дэйзи уехала к Кеву. Ты не мог бы посмотреть, она еще там?

Я немного расслабляюсь, когда Лео показывает мне ее геолокацию в северо-западной части города, где недалеко от нашей школы живет Кев. Я рада, что ее не было дома, но тут до меня доходит, что если бы тот, кто вломился в дом, добрался до меня, никто бы об этом не узнал до самого утра.

Лео смотрит в окно.

– Ты думаешь, они все еще где-то здесь?

– Да. – Мой голос дрожит.

Взгляд Лео смягчается.

– Если ты не хочешь ничего предпринимать по этому поводу до завтра, то, вероятно, тебе следует переночевать здесь, не находишь?

Судя по его вопросительному тону, он не уверен, что я соглашусь стерпеть презрение, которым меня обольет миссис ДиВинченци, если найдет.

Я киваю. У Лео только односпальная кровать, так что он показывает мне на пол.

– Я постелю одеяла. – Он достает из чулана несколько одеял и устраивает на ковре что-то вроде ложа для собаки. Затем кладет туда подушку. – Уютно, да?

– Ты шутишь.

– Я не отдам тебе кровать. – Он выключает свет и плюхается на матрас. – Тут слишком удобно.

– Не могу согласиться, – ворчу я, ложась на груду одеял. Под его кроватью куча мусора, крошек и пыли. Я подбираю оранжевый крекер и подношу его к лицу. Света луны как раз достаточно, чтобы разобрать надпись. – Под твоей кроватью валялся сырный крекер «Чиз-ит».

Он небрежно машет рукой.

– Это подарок. Ну, знаешь, бесплатный снек, как в «Марриотте», где гостям дают печенье.

– Это совершенно не похоже на то, чем кормят в «Марриотте».

– Ну, тогда как в «Холидэй-инн».

Я отворачиваюсь от него и устраиваюсь калачиком среди одеял. Я бы никогда в этом не призналась, но здесь и вправду довольно удобно. Воцаряется тишина, в которой чересчур ясно слышен каждый, даже едва различимый звук, например его тихое дыхание или скрежет моих зубов в тщетной попытке успокоиться. Несмотря на крайнюю усталость, я никак не могу заснуть. Я снова и снова ясно слышу удары по моей двери, скрип шагов на лестнице.

Раздается какой-то глухой звук, и, обернувшись, я вижу Лео, лежащего на полу всего в нескольких дюймах от меня. От его близости перехватывает дыхание.

– Что ты делаешь?

– Я чувствовал себя виноватым, так что ты можешь занять кровать, – без особого желания предлагает он. – Тебя же чуть было не похитили.

– Или чуть было не убили.

– Или чуть было не убили, – соглашается он.

Я приподнимаюсь на локтях и смотрю на пустую кровать и на окно над ней. И опять ложусь.

– Все путем, – отвечаю я, снова ощутив страх. – Я не хочу находиться так близко к окну.

Я едва могу различить его в темноте, но, кажется, он кивает:

– Оно и понятно.

Я начинаю поворачиваться, но прикосновение его ладони к предплечью останавливает меня. Почему он такой горячий? Прямо как батарея.

– Я могу тебя спросить кое о чем?

– Ты же все равно спросишь.

– Почему ты пришла ко мне?

Внезапно одеяла начинают казаться мне клеткой. Лунный свет озаряет его лицо, лицо, которое может разбить сердце. Я все еще ощущаю прикосновение его руки, держащей мою под краном, пока вода смывала с нее кровь. Оно было намного более нежным, чем я ожидала. Лицо вспыхивает при воспоминании о его боксерах с принтом из авокадо совсем рядом со мной, под спортивными шортами. В мозгу снова и снова звучат слова Дэйзи. «Если бы ты перестала трахаться с моим лучшим другом…» Она бы убила нас обоих, если бы узнала, как близко мы сейчас находимся друг к другу.

Молчание затягивается.

– До полицейского участка слишком далеко, а дядя сейчас в Бостоне. – Это не ложь, но ощущение такое, будто я солгала.

– Понятно. – В его голосе звучит странное разочарование. – Хочешь, я отвезу тебя к нему? Я не против доехать до Бостона.

– Не бери в голову. Давай сначала сосредоточимся на том, чтобы найти деньги.

Он кивает. Мои глаза уже привыкли к темноте, так что я не удивляюсь, когда он начинает говорить снова:

– Можно я задам тебе еще один вопрос?

Я вздыхаю и, перевернувшись на спину, смотрю в потолок.

– Ты сегодня определенно разговорчив.

– Что? Разве не все девушки любят поболтать? – шутит он.

Я смотрю на него и закатываю глаза, хотя у меня возникает странное чувство от его дразнящей улыбки.

Она медленно сползает с его лица, пока я, напрягшись, жду его следующего вопроса.

– До траурной мессы по твоей бабушке, когда мы цапались в комнате Дэйзи…

– Это была просто размолвка между теми, кто работает вместе…

– Ты тогда назвала меня подпевалой. Я просто… я хотел спросить, почему ты это сказала.

Я колеблюсь, глядя в потолок.

– Ты плывешь по течению, поступаешь как все, – отвечаю я. – И я знаю, что ты всегда был таким. Но прошлым летом все было по-другому. Ты не должен был так поступать.

Я чувствую на себе его взгляд.

– Я не понимаю, о чем ты.

– О похоронах моего отца, – резко бросаю я и наконец смотрю на него. – Никто из твоих друзей не пришел. Вместо этого они высмеивали его, придумывая мемы и язвя в соцсетях. Ты мог бы их остановить. И да, я понимаю – отец действительно подвел множество людей, из-за него они потеряли деньги. Но он этого не заслуживал. Не заслуживал, чтобы почти никого не было на его похоронах. – Мой голос срывается.

Лео шумно втягивает в себя воздух.

– Я не пришел не из-за друзей, – говорит он. – Клянусь тебе, Лили. У меня не было выбора. И я даже не подозревал, что ты хотела видеть меня там.

– Конечно, я хотела, чтобы ты был там! – взрываюсь я и удивляюсь, что эта рана до сих пор болит.

Слова повисают между нами, полные горького смысла. Когда он не отвечает, я выкладываю в темноту все, что держала в себе почти четыре года. Слова, которые копились и копились в душе, пока обида и печаль не превратились в гнев, и именно гнев я испытывала всякий раз, когда смотрела на него в школьном кафетерии или в окно, когда он приходил в особняк, чтобы заниматься двором и садом.

– Ты был моим другом. Я так и не поняла, что произошло тем летом перед старшей школой. В средней школе мы трое всегда были неразлучны. А затем вы с Дэйзи вдруг стали проводить время без меня. Строили без меня планы. Ее мать уехала из города, начались занятия в школе, и вы вообще перестали разговаривать со мной и завели новых друзей. Вы даже почти не смотрели на меня. Из-за этого я чувствовала себя ужасно.

Какое-то время он молчит.

– Я этого не хотел, – тихо произносит он наконец. – Я думал, что это ты не хочешь с нами общаться. Я всякий раз спрашивал Дэйз, пойдешь ли ты с нами, и она всегда отвечала, что ты занята или не хочешь. Я думал, что сделал что-то не так, что я в чем-то виноват.

– Она так говорила? – В моем голосе звучит боль, я не могу собраться с силами и скрыть ее. – Ты придумал это, чтобы спасти свою задницу? Брось, будь искренним.

– Я говорю совершенно искренне! – Он смотрит на дверь и понижает голос: – Наверное, я тогда и впрямь думал, что это странно. Я всегда считал, что мы трое отлично ладим и очень подходим друг другу. А затем мать Дэйзи сбежала, и у нее никого не осталось. А ты… казалось, у тебя было все. Вот я и решил – не все ли равно, если в твоем кругу будет одним другом меньше, особенно если все то, что говорила Дэйзи, было правдой?

– Но это была неправда.

– Я этого не знал. Я не знаю, почему она лгала, что имела против тебя. Но общаться с вами обеими было невозможно, поэтому…

Я договариваю за него:

– Ты выбрал ее.

Теперь он лежит на боку и трясет меня, чтобы я посмотрела на него.

– Я действительно думал, что ты этого хочешь. Я не знал, что этого хочет только Дэйзи. Прости меня, Лили.

Я молчу, стараясь не встречаться с его умоляющим взглядом, чтобы он не увидел слез в моих глазах. Он отпускает меня и, перевернувшись на спину, смотрит в потолок. Можно подумать, там есть что-то интересное, раз уж мы так часто глядим в него, но нет, он выглядит так же, как любой другой. Белый и скучный.

– Ты права, – тихо говорит Лео.

– Я часто бываю права, так что тебе придется уточнить в чем.

– Я подпевала.

Я смотрю на него и успеваю заметить, как он с усилием сглатывает.

– Я не знаю, почему у меня не получается просто… постоять за себя или за кого-то другого. Мне кажется, я так боюсь высказаться против, боюсь, что люди почувствуют ко мне неприязнь и не захотят со мной общаться, что я просто делаю все, что они хотят. – Он делает короткий выдох. – Я не могу сказать «нет». Когда кто-то протягивает мне выпивку, или предлагает попробовать его перепить, или дает вейп, я просто иду у других на поводу. Чаще всего мне не хочется этого делать, но я всегда всем говорю «да». Я боюсь, что иначе никто не захочет иметь со мной дела.

Такое признание можно сделать только в темноте. И оно ошеломляет меня. Лео всегда был душой компании, стоящим в центре любой вечеринки, любого приятного времяпрепровождения. И мне никогда не приходило в голову, что, возможно, на самом деле ему вовсе не хочется играть эту роль.

– Опыт подсказывает мне, что если люди не желают принимать тебя таким, каким тебе, как ты чувствуешь, необходимо быть, то, значит, они общались с тобой не потому, что искренне тебя любят, – наконец говорю я, и это урок, который мне пришлось усвоить на собственном горьком опыте.

– Именно это мне и нравилось в бабушке, – говорит он. – Нас сближало то, что нам обоим приходилось ломать комедию. По субботам я опаздывал на работу, потому что накануне здорово надирался, и она могла уволить меня тридцать раз. Но она этого не сделала. Она всегда угощала меня пирожными с начинкой из взбитой рикотты из кулинарии, потому что знала, что я их люблю. Мы просто сидели, ели и разговаривали. Играли в шахматы и загадывали и разгадывали загадки. Она понимала меня. Куда лучше, чем меня когда-либо понимали родители.

– Она понимала всех, – говорю я, подумав о Куинн, чувствующей, что ей необходимо уехать, и о Калебе, ощущающем себя одиноким. Бабушка видела их насквозь, как она всегда видела и меня. В том числе и поэтому люди любили роузтаунские вечеринки – она создавала атмосферу, позволявшую забыть о тяготах.

Возможно, я сейчас понимаю Лео гораздо лучше, чем мне бы того хотелось. Мне все еще больно оттого, что он выбрал Дэйзи, а не меня, но сейчас я лежу рядом с ним.

– Мне жаль, что тебе приходится изображать того, кем ты не являешься. Иногда со мной тоже так бывает.

Он ошеломленно смотрит мне в глаза:

– Не может быть. Такое действительно бывает с тобой, бесстрашной Лили Роузвуд, у которой такой вид, будто она может испепелить мир одним свирепым взглядом? Ни за что не поверю.

– Ну, мне приходится держать марку, не так ли? Я же Роузвуд.

– Что-то подсказывает мне, что Роузвуды обычно не останавливаются в отелях сети «Холидэй-инн».

Я смеюсь, и он просит меня вести себя потише.

– Извини.

Я закрываю рот рукой, чувствуя, что мне стало намного легче. Мне ужасно хочется наорать на Дэйзи за всю ее ложь и старания отгородить от меня Лео, но это может подождать до тех пор, пока я не отыщу пропавшее состояние. По крайней мере, теперь мне кажется, что я вновь обрела старого друга.

Какое-то время мы молча ждем, но, похоже, к счастью, мой смех не достиг ушей его матери.

– И да, ты прав. Обычно мы не останавливаемся в отелях сети «Холидэй-инн». И не спим на полу.

– Тут имеется отличная кровать, – напоминает он.

– Да, отличная, – сонно повторяю я. – Ты можешь остаться со мной на полу при условии, что не будешь нарушать границу. – Я снова беру с пола сырный крекер и кладу его на одеяло между нами. – Это барьер, пересекать который нельзя.

У меня слипаются глаза. Меня окутывает тьма, и я не знаю, действительно ли Лео произносит эти слова или же это сон:

– Как скажешь, Лили Роуз.

Глава 14

ЧЕТВЕРГ, 27 ИЮНЯ, 10:48

Проснувшись, первым делом я ощущаю тепло. На меня падает полоса солнечного света, более яркая, чем в моей комнате в особняке или в доме дяди Арбора. И тут я вспоминаю, что нахожусь не в моей комнате, а в комнате Лео.

И лежу в его кровати, хотя уснула на полу. Какого че…

Я сажусь, одеяло сползает, и я вздыхаю с облегчением, увидев, что по-прежнему одета в лосины и футболку, а рубиновый кулон на месте. Должно быть, в какой-то момент я скинула кроссовки. Я оглядываю комнату. На полу по-прежнему навалены одеяла. Судя по яркому свету, сейчас позднее утро.

Возле кровати Лео стоит тумбочка, а на ней заряжается мой телефон. Наверное, Лео об этом позаботился. Я включаю телефон, но никаких уведомлений нет. Видимо, дядя Арбор еще не приехал, а Дэйзи все еще у Кева.

Я выбираюсь из постели, потягиваюсь, разминая затекшие мышцы, и привожу в порядок одежду. Только теперь, при свете дня, до меня доходит, что, убегая из дома, я не надела бюстгальтер.

Впрочем, едва ли кто-то подумает об этом, когда на тебя напали посреди ночи. Вот только сейчас из-за холодного воздуха, дующего из кондиционера, я начинаю это осознавать, и очень остро. Я беру со спинки стула худи и надеваю его, надеясь, что Лео не будет против.

Я заглядываю в туалет и смотрю на раскуроченный гигиенический тампон, примотанный к ладони, – свидетельство того, что минувшая ночь – это не сон. Все кажется таким нелепым, как будто это был просто кошмар. Но это реальность.

Я останавливаюсь, перед тем как выйти в коридор. Сейчас уже почти одиннадцать, значит, его родители на работе. Я медленно крадусь вниз по лестнице.

Его дом остался таким же, каким я его видела в детстве. Скромных размеров, с открытой планировкой, гостиная совмещена с кухней. Темно-синяя обивка дивана выцвела от времени и на подлокотниках кое-где протерлась. Телевизор имеет небольшую выпуклую заднюю часть, как будто пытается косить под современную модель, но терпит неудачу. Стены наполовину обшиты белыми панелями, наполовину оклеены обоями в цветочек, кое-где отклеившимися. Впечатление такое, будто когда-то хозяева этого дома пытались придать ему достойный вид, но затем у них родились четверо детей и за последующие годы они свели усилия на нет.

Что ж, возможно, не стоит винить миссис ДиВинченци за то, что минувшей ночью она была так разражена.

– Доброе утро! – бодро кричит Лео из кухни. Он сидит на высоком стуле у барной стойки, и его кусок карты лежит на гранитной поверхности рядом с чашкой кофе. Он одет в бриджи и черную рубашку «Найк», а темные волосы влажные после душа и вьются на лбу. – Ты проспала допоздна.

– Твоих родителей здесь нет?

– Не-а. Но скоро придут Куинн и Калеб. Они встречаются на остановке.

Я киваю, смущенно стоя посреди его гостиной в том же худи, которое было на нем прошлой ночью – с изображением хоккейных клюшек спереди. Я складываю руки на груди на тот случай, если худи недостаточно.

– Как я очутилась в твоей кровати?

– Около семи ты проснулась, проворчала что-то о том, что терпеть не можешь спать на полу, и залезла в кровать. – Он досадливо вздыхает. – И прежде чем ты спросишь – да, я остался на полу. Хотя я любитель обнимашек, так что соблазн был велик.

Он улыбается, явно шутя.

– Я горжусь тобой. И спасибо. За то, что позволил мне остаться здесь. И… – Я поднимаю руку, чтобы показать повязку из подручных средств.

– Всегда пожалуйста, – отвечает он, снова уставившись на свой кусок карты. – Только напиши хороший отзыв. Это помогает раскрутить бизнес.

– Я подумаю над этим.

Между нами воцаряется непринужденное молчание, и я смотрю поверх его плеча на кусок карты.

– Есть идеи, где искать следующую подсказку? – спрашиваю я.

Он делает большой глоток кофе, который выглядит так, будто в нем больше молока и сахара, чем собственно кофе.

– Возможно.

Звенит дверной звонок, и я, дернувшись, напрягаюсь.

– Это всего лишь Куинн и Калеб, – напоминает Лео, идя к двери.

Но я расслабляюсь, только когда ребята переступают порог.

– Нам надо поговорить. – В голосе Калеба слышатся панические нотки.

Едва Лео успевает запереть дверь, как Калеб обрушивает на меня град вопросов:

– Что произошло ночью? Ты видела их лица? Ты сняла их на видео? Как долго они гнались за тобой? Им известно, что ты сейчас здесь? Они…

– Полегче, не гони лошадей. – Я тру виски. – Сдай на пять шагов назад. Задавай вопросы по одному.

Он делает два шага назад.

– Лео сообщил нам, что посреди ночи на тебя напали. Они наверняка возьмутся и за нас, так что мне нужны подробности.

Я выкладываю все, начиная с новостей о решении правления «Роузвуд инкорпорейтед» и поездке дяди Арбора в Бостон, чтобы поговорить с одним из его членов. Я умалчиваю о разговоре с Дэйзи, хотя и упоминаю, что она укатила. Куинн сидит, уставившись на столешницу барной стойки. Вид у нее безразличный, и только чуть заметный поворот головы в мою сторону показывает, что ей не все равно. Калеб жадно ловит каждое слово, широко раскрыв глаза за стеклами очков.

– А затем я прибежала сюда, – говорю я, неопределенно взмахнув рукой.

– Почему сюда? – спрашивает Куинн. – Почему не в полицейский участок?

– До участка было слишком далеко. К тому же… – Слова застревают в горле. Сейчас я впервые говорю то, что таилось в мозгу почти год. – Когда я нашла отца и позвонила в службу спасения, они целую вечность добирались до нашего дома. Думаю, на них нельзя положиться.

– А еще есть Хейворт и городская газета, – замечает Куинн. – Если ты сейчас обратишься в полицию, они напечатают это на первой полосе. «ВНУЧКА АЙРИС РОУЗВУД АТАКОВАНА В ХОДЕ ПОИСКОВ СОКРОВИЩ». Это все равно что нарисовать мишени на наших спинах.

Я киваю и проверяю, нет ли новых сообщений на телефоне.

– У нас осталось очень мало времени. Должно быть, дядя все еще в Бостоне, иначе у него бы уже сорвало крышу при виде моей раскуроченной двери. Стоит ему увидеть ее, и он больше не выпустит меня из своего поля зрения.

– Если мы привлечем к этому делу полицию, то замедлим поиски, – соглашается Лео. – Если учесть, что за сокровищами охотятся и другие, что над твоей семьей нависла угроза потерять место председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед» и что кто-то пытался на тебя напасть, у нас есть только два дня, чтобы найти состояние.

Куинн смотрит на Калеба:

– Гений, каковы наши шансы?

Он испускает долгий тяжелый вздох и, сняв очки, начинает протирать их травянисто-зеленой рубашкой поло.

– Шансы на то, что мы сумеем отыскать четверть миллиарда долларов за два дня? Они невелики. Шансы на то, что мы найдем их раньше других, которые теперь открыли охоту еще и на нас? Они еще ниже.

Куинн пожимает плечами.

– Стало быть, нам нельзя расслабляться.

– Как вы думаете, почему они напали на меня? – спрашиваю я.

– Вряд ли дело в твоем куске карты, – замечает Куинн. – Дэйзи много о чем рассказала, но об этом она и сама не знает.

– Готова поспорить, что она выложила бы и это, если бы знала, – бормочу я.

– Это не важно, – говорит Калеб. – Но очевидно, что нам надо ускориться.

В парадную дверь громко стучат, и мы вздрагиваем. Охваченная паникой, я поворачиваюсь к Лео:

– Ты ждешь кого-то еще?

Он качает головой. Стук раздается снова, затем к нему добавляются новые удары кулаком. Там как минимум двое.

– Это они, – бормочу я, хотя даже не знаю, кто такие «они». Но я уверена, что это те же типы, которые охотились за мной минувшей ночью. Внезапно у меня появляется такое чувство, будто я снова бегу сквозь тьму, задыхаясь и спотыкаясь в лунном свете на цветочных клумбах. – Они нашли меня.

– Нам надо бежать, – шепчет Калеб.

Молниеносным движением Куинн достает из волос нож с выкидным лезвием и открывает его.

– Я их не боюсь! – рявкает она.

– А я боюсь! – Голос Калеба делается на октаву выше.

Он опускается на корточки за барной стойкой, и я падаю на колени рядом с ним, заметив, что Лео вышел из комнаты. Он что, бросил нас, чтобы смыться через заднюю дверь?

Но тут я снова вижу его, держащего в руках хоккейную клюшку так, словно это бита. Куинн отпирает замок на двери, затем берется за ручку. Мы с Калебом выглядываем из-за угла стойки, едва дыша от паники. Лео дергает подбородком, делая знак Куинн открыть дверь, и, когда она распахивает ее, заносит над головой клюшку и…

– Эй, чувак, полегче, зачем тебе клюшка?

Мое тело обмякает от облегчения. За дверью стоят Джордан Бэнксон, Мория Филлипс и Кев Асани – друзья Лео и Дэйзи. Джордан откидывает слишком длинные светлые волосы, упавшие ему на глаза, и на его лице написано недоумение.

– Мы пытались связаться с тобой все утро, чувак. Мы сейчас едем в загородный клуб, чтобы весь день резвиться в бассейне. Ты с нами?

Джордан переводит взгляд с Лео на Куинн. Она стоит у дивана, по-прежнему держит в руках нож и с ненавистью смотрит на Кева. Затем, шаря глазами по комнате, Джордан замечает Калеба и меня, неуклюже выглядывающих из-за стойки. Мы медленно встаем на ноги.

– Что ты делаешь с ней? – спрашивает Мория Лео, показав подбородком на меня и прищурившись. – Ты ошиваешься не с той Роузвуд.

– Где Дэйзи? – спрашиваю я Кева. Я была уверена, что она все еще с ним, ведь если бы она вернулась домой, то наверняка увидела бы, что стало с моей дверью.

Он демонстративно игнорирует испепеляющий взгляд Куинн и пожимает до неприличия широкими плечами.

– Не знаю. Утром она уехала, сказав, что у нее дела.

Класс. Очевидно, она не вернулась домой, иначе бы не осталась равнодушной при виде моей разгромленной комнаты. По крайней мере, я на это надеюсь. Но если дома ее нет, то чем же она занимается?

– Отец зарезервировал для нас отдельный домик у бассейна, – объявляет Мория, как всегда, упиваясь статусом родителей, которые владеют загородным клубом Роузтауна. – Лео, ты с нами, да?

Повисает молчание, и в него впиваются шесть пар глаз. У меня странно екает сердце, и я вспоминаю наш ночной разговор. «Я всегда всем говорю “да”».

Он оглядывается на меня, как будто точно знает, о чем я сейчас думаю.

«Тебе вовсе не обязательно это делать», – пытаюсь сказать я взглядом.

– Нет, сегодня пас, – наконец говорит он. У меня против воли вырывается чуть заметный вздох облегчения. – Мы тут работаем над одним проектом, так что как-нибудь в другой раз.

– Как скажешь, чувак. Удачи с этим вашим проектом.

Джордан закатывает глаза, которые у него обычно полузакрыты, потому что девяносто процентов времени он находится под воздействием каких-то веществ, скорее всего, запрещенных. Он спускается с крыльца, бормоча что-то о пиве, которое тайком слямзил из заначки брата. Надо полагать, упоминание об этом пиве – последняя попытка соблазнить Лео, но, к счастью, он на нее не клюет.

– Мне будет не хватать тебя сегодня, Ле, – говорит Мория и смотрит на него, хлопая накладными ресницами.

Затем ее взгляд перемещается на меня и становится холодным и злобным. Она оглядывает меня с головы до ног и наверняка замечает, что я одета в худи Лео. Встряхнув блестящими черными волосами и презрительно усмехнувшись, она вслед за Кевом и Джорданом спускается с крыльца. Лео закрывает за ними дверь.

– Возможно, я бы предпочла похитителей, – бормочет Куинн, пряча нож обратно в узел волос.

Лео ничего не отвечает, но я чувствую, что ему неловко. Вероятно, он жалеет, что остался. Они наверняка доложат обо всем Дэйзи, и она сделает неверный вывод.

– Один парень как-то рассказал мне, как сильно ученики старшей школы Роузтауна любят выпендриваться, – замечает Калеб. – Я думал, что он преувеличивает.

– О! – Я поворачиваюсь к Калебу. – Ты говоришь о Майлзе, верно? Я и забыла, что на днях вы виделись. Как все прошло? Я так закрутилась, что забыла ответить на его сообщения.

Калеб внезапно начинает разглядывать гранитную столешницу барной стойки.

– Все прошло хорошо. – Он прочищает горло. – Перейдем к более важным делам – нам надо разгадать, где находится следующая подсказка. Я в деле, ребята, но я не позволю ему разрушить мою жизнь. У меня есть совершенно нормальная семья, у меня все готово для поступления в Йельский университет. Я не хочу, чтобы все это пошло псу под хвост, потому что какая-то старая дама, которую я почти не знал, отправила меня на поиски сокровищ, которые оказались смертельно опасными. Может быть, это урок, вы понимаете? В том смысле, что алчность может привести к смерти и все такое прочее.

– Вы завтракали?

Мы в недоумении поворачиваемся к Лео и видим, что он уже достал из кухонного шкафа сковороду, а из холодильника – упаковку яиц.

– Думаю, никто из нас сегодня не позавтракал, – поясняет Лео.

У меня, будто по команде, урчит в животе.

Он хватает кухонную лопатку и указывает ею на меня:

– А вот и доказательство. Нельзя принимать судьбоносные решения на пустой желудок. Это факт.

– И у тебя, наверное, есть этому научные доказательства? – подкалывает Калеб.

– Ага. И они состоят в том, что я готовлю вкуснейший омлет. А теперь расслабьтесь и отдохните пять минут.

Калеб досадливо вздыхает, плюхается на один из барных стульев и изучает кусок карты Лео и подсказку. Мне хочется наорать на Лео, сказать, что мы теряем драгоценное время, но, если он хочет сыграть роль повара в заведении быстрого питания, вряд ли мои слова смогут его остановить.

Впрочем, ладно, возможно, мне не помешает поесть.

– Иди сюда, – говорит Куинн, таща меня к дивану. Затем отодвигает от него журнальный столик, чтобы освободить место. – Если на тебя кто-то хочет напасть, ты должна научиться защищаться.

– Надеюсь, вооруженное проникновение в мою комнату не войдет в привычку.

Ее губы изгибаются в кривой улыбке.

– Я рада, что вся эта хрень с Майклом Майерсом в «Хеллоуине» не убила в тебе кураж. Это помогает. А теперь попытайся отбиться от меня.

– Что?! Зачем?!

– Я учу тебя защищаться. Представь, что это нож. – Она берет пульт от телевизора. – И я пытаюсь напасть на тебя. Что ты предпримешь в первую очередь?

– Закричу, – честно отвечаю я – минувшей ночью я кричала во все горло. – И убегу.

– Но ты не можешь убежать, потому что я загнала тебя в угол, – возражает она. – Так что тебе надо вывести меня из строя.

– Схватиться за нож?

– Только если ты хочешь, чтобы тебе отсекли руку. – Она тычет в мою сторону пультом. – Вцепись в его запястье. Это замедлит его движение и даст тебе время ударить в горло. Если ты всадишь локоть в его трахею, удар может получиться достаточно сильным, чтобы повредить ее и помешать нормально дышать. И заставить его отцепиться.

– А затем мне надо будет отобрать у него нож?

– Если тебе так нужен нож, то носи свой.

– Эй! – кричит Лео из кухни, держа в руках две полоски бекона. – Осторожнее! Пожалейте вазы на каминной полке!

Мы с Куинн отодвигаемся подальше от камина и хрупких украшений.

– Если хорошенько ткнуть нападающего локтем в горло, это обездвижит его. Потом тебе лучше пуститься наутек, но, если ты чувствуешь, что тебе хватает смелости и сил, отними у него нож и пырни им. И удары ногой в пах тоже всегда весьма действенны.

Она медленно, как в замедленной съемке, показывает приемы, и я повторяю.

– Где ты всему этому научилась?

– Мать заставила меня посещать курсы самообороны, – невозмутимо отвечает она, как будто это такое же обычное дело, как футбольный или творческий лагерь. – Мы все время переезжали с места на место, и не все наши соседи были приличными людьми. Так что это была мера предосторожности.

– Но здесь, в Роузтауне, ты наверняка никогда не думала, что это может пригодиться.

Ее темные глаза вспыхивают.

– Думала, и еще как. Как только мы переехали в этот город, я сразу поняла, что за его внешним глянцем скрывается что-то жестокое. А когда начала учиться в старшей школе, мои подозрения подтвердились.

Мой взгляд перемещается на Лео. Он стоит к нам спиной, поставив на плиту две сковороды с таким количеством омлета, что его хватило бы и на десятерых. Калеб все так же сидит, сгорбившись над стойкой, и время от времени бормочет что-то, на что Лео всякий раз отвечает. Эти двое странно выглядят вместе. Качок и ботан.

Куинн пользуется тем, что я отвлеклась, чтобы ткнуть меня локтем в горло. Я кашляю и сердито смотрю на нее.

– Ты считаешь ворон, и я этим воспользовалась. Опять, – говорит она и делает мне знак продолжить нашу тренировку.

– У тебя хорошие инстинкты, – говорю я, возвращаясь к прерванному разговору. – Ты присоединилась к волкам.

К моему удивлению, она смеется. Ее лицо сразу светлеет.

– Да, они настоящие волки. Особенно вот этот. – Она кивком показывает на Лео. – Что бы между вами ни происходило, будь осторожна.

– Между нами ничего нет, – отвечаю я. – Мы товарищи по работе. – Которые просто вместе спят на полу. – Но почему ты так считаешь?

– Помимо того, что на тебя теперь будет направлен демонический взгляд Мории, поскольку она одержима им? – Она пожимает плечами. – Не пойми меня превратно – Лео лучший из них. Только благодаря ему я и подружилась с этими, как они сами себя называют, «крутыми». – Она закатывает глаза. – В мой первый день в школе я держалась тише воды ниже травы, а он не переставал задавать мне вопросы. Потом спросил, не хочу ли я пообедать с ним, и я согласилась, не осознавая, во что ввязываюсь. И с кем связываюсь.

– Думаю, он просто хотел помочь тебе влиться в компанию, – говорю я, гадая, что им руководило на самом деле.

– Возможно. Но это все равно не изменит того, что он сделал.

Меня пронзает ужас.

– А что он сделал?

Мы говорим шепотом, чтобы Лео не смог расслышать нас сквозь шкварчание бекона и вопросы Калеба. Куинн наклоняется ко мне, и я вдруг вспоминаю, как это было до того, как умер отец – как я делилась секретами с подругами, как мы хихикали на ухо друг другу, как обменивались многозначительными взглядами. У нас с Куинн никогда не было таких отношений, но сейчас приятно притвориться, что и нас связывает нечто подобное.

– Я уверена, что тебе известен слух обо мне и твоей кузине.

Я пытаюсь сохранить бесстрастное выражение лица, вспомнив фотографию с разбитой вдребезги рамкой.

– О Дэйзи ходит множество слухов.

Она не ведется на это.

– Ты знаешь, о каком слухе я говорю. О том, что мы с ней виделись.

Я сдаюсь, продолжая блокировать ее выпады с пультом от телевизора, изображающим нож.

– Послушай, я никогда не верила ему…

– А надо было. Это правда.

Я пытаюсь скрыть потрясение, я до конца не хотела верить, что они общаются.

– Но при чем тут Лео?

– Он был обеими руками за. Это он рассказал мне о Дэйзи. Когда мы с ней встретились, мне не терпелось поскорее сообщить ему об этом. Но она опередила меня и все перевернула, как будто я была инициатором, а ей я вообще никогда не нравилась. И он знал, что она лжет – он знает ее лучше всех, как и она его, – но не помешал ей рассказать нашим друзьям эту версию, наврать, что я пристала к ней и это не было взаимно. Мория всегда была стервой, а Джордан и Кев – безмозглые болваны. Поскольку Дэйзи и Лео объединились против меня, мне больше не было смысла оставаться с ними. Я перестала обедать в школьном кафетерии и занялась тяжелой атлетикой и скейтбордом. И не разговаривала с Дэйзи с рождественских каникул, когда все и произошло.

– До той вечеринки у бабушки, – вспоминаю я. – Ты хотела поговорить с ней о Кеве.

Куинн бьет меня особенно сильно. Я вскрикиваю, когда пульт бьет меня током.

– Когда мы дружили, Кев вечно с ней флиртовал, и это бесило меня. Ей на него плевать. Она трахается с ним, только чтобы еще больше досадить мне.

– Ты ей явно все еще небезразлична, если она пытается вызвать твою ревность. Но я не понимаю, почему она так ведет себя, если сама и оттолкнула.

Куинн бросает на меня сухой взгляд.

– Потому что она Роузвуд. У вас есть шипы, и всякий раз, когда кто-то пытается с вами сблизиться, вы вонзаете их в него. Я не захотела попусту терять время, и, думаю, она злится из-за того, что я не стала за нее бороться.

Наконец пульт со стуком падает на пол. Мои пальцы так крепко сжимают ее запястье, что, когда я разжимаю их, на ее бледной коже остаются красные пятна. Куинн одобрительно кивает.

– Такой уж у нас талант, – говорю я.

– Это нелепо.

– Пора завтракать! – бодро объявляет Лео. Мы подходим к стойке и рассаживаемся на барных стульях. Я не могу время от времени не бросать на Куинн взгляды, и меня охватывает странное чувство, возможно, не что иное, как благодарность. Она открыла мне эту часть себя, и я благодарна ей за это.

И, быть может, я испытываю легкое облегчение оттого, что Лео предпочел Дэйзи мне. Кажется, это у него привычка. А у Дэйзи, судя по всему, привычка ненавидеть тех, кто был ей раньше дорог.

Лео кладет на мою тарелку омлет с беконом, сыром, зеленым луком и кусочками поджаренного хлеба. Мой любимый, хотя я не понимаю, откуда он мог это узнать.

Калеб осторожно кладет кусок омлета в рот, будто тот отравлен. Его глаза загораются.

– Это вкусно! – говорит он, жуя.

– Да ладно! – смеется Лео, разрезая собственную порцию. – Вообще-то я умею отлично готовить.

– Мама научила? – предполагаю я.

Его улыбка гаснет.

– Нет, Нонна.

И тут меня вдруг осеняет. Я придвигаю к себе кусок его карты, затем снова перечитываю подсказку. Любимая закуска. Я вспоминаю день рождения бабушки, как она протянула мне тарелку с мясными закусками и сырами. «Попробуй салями, – сказала она тогда. – Это моя любимая закуска».

– Подсказка в кулинарии, – говорю я. Лео пристально смотрит на меня. Что-то мелькает в его глазах, как будто ему уже приходила в голову эта мысль.

– Тогда чего мы ждем здесь, поедая этот божественный омлет? – восклицает Куинн, прежде чем я успеваю задать Лео вопрос, и запихивает остатки своей порции в рот. – Поехали в кулинарию.

– Есть только одна загвоздка, – отвечает Лео. – Я уже несколько месяцев не разговаривал с Нонной.

– И бабушка знала об этом, – говорю я, жуя последний кусочек поджаренного хлеба. Я отодвигаю тарелку, поскольку на мытье посуды нет времени. – Поэтому она и спрятала это там.

Калеб хмурит брови.

– Ты думаешь, подсказка где-то в «Кулинарии ДиВинченци»?

Я киваю, повернувшись к Лео. Учитывая его нерешительность, не исключено, что он почти сразу нашел ответ. Что бы ни стояло между ним и Нонной, мы не откажемся из-за этого от состояния. Он тоже это понимает.

– У нас кончается время, – напоминаю я. Мы больше не можем тянуть.

Куинн слезает со стула и хлопает Лео по плечу.

– Пришло время для воссоединения семьи.

Глава 15

ЧЕТВЕРГ, 27 ИЮНЯ, 11:58

Когда мы подъезжаем к «Кулинарии ДиВинченци», с Лео происходит разительная перемена. По дороге он почти не открывал рта, и костяшки его пальцев, стискивавших руль, побелели. Когда я бросала на него взгляды с пассажирского сиденья, мне казалось, что у него вот-вот начнут крошиться зубы, так крепко он их сжимал. Он на грани нервного срыва.

И Калеб, похоже, тоже на взводе. Он сидит на заднем сиденье и молчит. И в этом не было бы ничего необычного, но от него исходит ужасное напряжение. Что-то тут не так. И раз оба парня в нашей команде расклеились, это значит, что мы с Куинн должны оказаться на высоте.

– Мы на месте, – тихо говорит Лео, как будто Нонна может услышать его, несмотря на расстояние. Он заглушает двигатель. – Возможно, мне лучше остаться здесь.

– И мне тоже, – добавляет Калеб.

– Нет, – одновременно произносим мы с Куинн.

Я смотрю на нее, и она чуть заметно улыбается мне.

– Это наше общее дело, – говорю я, приободрившись от ее поддержки. – Бабушка знала, что вы с Нонной повздорили, не так ли?

Лео кивает.

– Тогда она выбрала это место и эту часть карты специально для тебя. Чтобы дать вам возможность помириться. Ты должен пойти. Я знаю, что именно этого она и хотела.

– Она что, передает свои пожелания с того света через тебя? – бормочет Калеб.

Я свирепо смотрю на него, и он отодвигает дверь. Куинн вылезает вслед за ним.

– Лео? – настойчиво зову я, заметив, как его пальцы все еще держат наготове ключ зажигания, как будто он хочет запустить мотор и уехать. Я хватаю его руку и мягко сжимаю ее. – У тебя есть возможность все уладить до того, как станет поздно. Я… – Горло сдавливает, потому что я думаю о последних словах, которые сказала отцу и бабушке. – Я бы отдала все за возможность сказать то, что надо было, когда они еще были живы.

Какое-то время он молчит.

– Я так и не сказал тебе настоящую причину, по которой не пришел на похороны твоего отца. – Он произносит это так быстро, что слова почти сливаются воедино, и не смотрит мне в глаза. – Твой отец посоветовал моему вложить все деньги в «Ледовый зал», и, когда тот прогорел, мой отец винил твоего за неверный совет. Он не хотел, чтобы мы присутствовали на похоронах. Я понимал, что это неправильно, но не стал с ним спорить. Я считал, что не могу этого сделать. К тому же в том, что он вложил все в «Ледовый зал», была и моя вина.

Я вдруг чувствую стеснение в груди. Я не знаю, что сказать. Я знаю, что отец нажил немало врагов, но как люди могли ненавидеть его даже после смерти?

Смысл последних слов Лео наконец доходит до меня.

– В каком смысле это была и твоя вина?

– Когда отец думал, строить «Ледовый зал» или нет, он почти решил отказаться от этой затеи. Но я попросил его все-таки сделать это. Я думал, ну, не знаю, что это поможет мне попасть в НХЛ. И мой отец рискнул.

Лео наконец смотрит на меня, и теперь в его взгляде нет и следа обычной игривой веселости.

– После того как «Ледовый зал» прогорел и мы все потеряли, все и началось. Но поссорились они из-за меня. Часть вложенных в строительство средств дедушка и бабушка откладывали на мою учебу в университете. Он имел доступ к этим деньгам и использовал всю сумму, не спросив их. И не спросив меня. Они поверить не могли, что он оказался способен на такое. Все это произошло в конце прошлого лета. Зимой дедушка заболел и умер, и отец не позволил нам пойти даже на его похороны. На прощании с твоей бабушкой он и Нонна оказались в одной комнате впервые за весь этот год. И ты наверняка заметила, как он был зол.

– Это не твоя вина, – говорю я. – Твой отец…

– Нет, это моя вина, Лили. – Его глаза полны муки. Как бы мне хотелось подобрать нужные слова и поддержать его. – Я подвел родителей, как подводил их всегда. Поэтому в минувшем учебном году я изо всех сил старался подтянуть оценки, для этого и нанял Калеба в качестве репетитора. Но у меня ничего не вышло. Я думал, что получу приглашение в команду какого-нибудь университета, что бы обеспечило и оплату обучения, но в прошлом сезоне ни один тренер мною не заинтересовался. Если бы я только был умнее…

– Так мы собираемся отыскать состояние, спрятанное в какой-нибудь головке сыра «Пекорино романо», или как? – кричит Куинн с улицы.

– Хорошо, давайте покончим с этим делом, – бормочет Лео. Он высвобождает руку из моей хватки и торопливо выходит из фургона.

Его слова потрясли меня до глубины души, но я выхожу вслед за ним. Теперь понятно, почему Нонна плакала, после того как Лео и его родители ушли с поминок, и почему я ни разу не видела Лео в кулинарии за все время работы там. Разрыв в семействе ДиВинченци мучит их уже почти год.

Мы входим в кулинарию, привычно звенит колокольчик. Несмотря на мои несущиеся вскачь и путающиеся мысли, знакомые ароматы свежевыпеченного хлеба и соевого масла, смешанного с уксусом, красным вином и специями, успокаивают, как и вид парня, стоящего за прилавком.

– Лили!

Я расплываюсь в улыбке и, когда Майлз выходит из-за прилавка, не теряя времени, бросаюсь в его объятия. Он крепко обнимает меня и кружит.

– Какого черта? Вчера ты проигнорировала штук двадцать моих сообщений. Сегодня торговля идет вяло, так что Нонна разрешила мне уйти с работы на всю вторую половину дня. Я собирался зайти в дом твоего дяди. Как ты?

– Я… – Как я? Понятия не имею, с чего вообще можно начать. – Это была чертовски странная пара дней. – Я смеюсь, но это смех сквозь слезы. – Прости, что я не появлялась на работе…

Я резко замолкаю, потому что теперь Майлз смотрит не на меня, и все дружелюбие сползает с его лица. Он легонько отталкивает меня, и его обычно улыбающиеся губы гневно кривятся.

– Кстати об игнорировании, – говорит он, быстро пройдя мимо Лео и ткнув Калеба пальцем в грудь.

Я хмурюсь, глядя то на гнев, написанный на лице Майлза, то на панику в карих глазах Калеба.

Калеб с усилием сглатывает.

– Послушай…

– Знаешь, когда ты не пришел в кино, я подумал – ладно, проехали. Я все понимаю. – В голосе Майлза звучит обида. – Но затем ты написал эсэмэску, прося прощения и назначая еще одну встречу, чтобы опять не прийти и вообще пропасть с концами. Какого черта? Я же сказал тебе, что не любитель игр, так что в какую игру ты бы ни играл, ты победил. С меня хватит.

Майлз проносится мимо Калеба, швыряет передник на опустевшую кассу и идет к двери.

Калеб догоняет его и хватает за руку выше локтя.

– Майлз, подожди!

Внезапно мне становится ясно, почему Калеб не хотел, чтобы его видели на поминках. Из-за Майлза. Я вспоминаю его ответ сегодня утром, когда я спросила о встрече. Никакой встречи не было.

Он знал, что Майлз работает здесь. Неудивительно, что он не хотел сюда заходить.

Майлз стряхивает с себя его руку и в гневе выбегает вон. Калеб пытается последовать за ним, но Куинн хватает его за рубашку.

– Пусти! – На его лице мелькает злость.

– Думаешь, только у тебя в жизни случился облом? Исправлять все это будешь потом, а сейчас нам надо сделать дело.

– Но он не просто… он… – бормочет Калеб, и его плечи уныло опускаются, когда маленький седан Майлза выезжает с парковки.

Меня пронзает чувство вины. Я была так поглощена своими делами, что пропустила драму лучшего друга.

– Он – другой, – наконец договаривает Калеб. – Я хотел, чтобы все было хорошо. В том числе и поэтому я не хотел влезать в этот… этот…

– Дурдом?

– Да! – взрывается Калеб, но затихает, когда наконец слышит глухой голос Лео. Я перевожу взгляд на другой конец кулинарии, где в дверях кухни стоит Нонна.

Это неудивительно – ведь это ее кулинария. Хотя в обеденные часы здесь обычно бывает наплыв посетителей, сейчас нет никого, кто бы нарушил молчание, повисшее между бабушкой и внуком. Стоящий рядом со мной Лео дрожит. Руки он держит в карманах и, несмотря на высокий рост, кажется невероятно маленьким.

– Привет, Нонна, – говорит он тоном ребенка, который боится признаться, что испачкал ковер грязными ботинками.

– Лео. – Голос Нонны срывается, и создается впечатление, что она никого больше не замечает. Она видит только Лео сквозь пелену слез. В руках с выступающими венами она сжимает посудное полотенце.

Он ломается первым:

– Прости ме…

С невероятной скоростью Нонна выбегает из-за прилавка и так крепко обнимает его, что кажется, у него могут треснуть ребра.

– Твой отец знает, что ты здесь? – спрашивает она, и в ее голосе звучит напряжение.

– Меня бы здесь не было, если бы он знал, – мямлит Лео. – Но ты не… не сердишься на меня?

Она отстраняется и смотрит на него с недоверием:

– Сержусь на тебя? Как я могла сердиться на тебя? Я скучала по тебе.

– Как? – Голос Лео звучит сдавленно. – Это же моя вина. И ваша ссора, и деньги, и…

– Ты ни в чем не виноват. – В глазах Нонны вспыхивает ярость. – Кто сказал тебе такую глупость?

Лео качает головой, его грудь поднимается и опускается в такт прерывистому дыханию. Нонна продолжает:

– Эта ссора была нелепой, как и любые разборки из-за денег. Но тогда я не осознавала, что потеряю из-за этого внуков. Когда зимой умер твой дедушка, я думала, что мы помиримся.

– А я думал, что это ты не хочешь мириться, – выдыхает Лео. – Я ничего не знал. Папа сказал…

– Твой отец много чего говорит. – Нонна снова сжимает его в крепких объятиях.

– Сколько еще мы будем здесь вот так торчать? – шепчет Куинн мне на ухо.

– Столько, сколько понадобится, – отвечаю я, и от разворачивающейся перед глазами сцены у меня ноет сердце. Но это хорошая боль, она говорит о том, что ничего не сломано, что это только ушиб. А ушибы заживают быстрее.

– Прости, – бормочет Лео, уткнувшись в ее плечо.

– Не извиняйся, – говорит Нонна. – О, и Лили тоже тут! Я так рада видеть тебя. Этот город стал совсем не таким, как прежде, после…

– Знаю, – перебиваю я, не желая услышать слова «после смерти Айрис». – Но мы пытаемся это уладить. И мы думаем, что вы могли бы нам в этом помочь.

Одна ее рука продолжает сжимать руку Лео выше локтя, как будто она опасается, что если отпустит его, то он бросится бежать. Он вытирает глаза, отвернувшись от нас.

– Конечно. Как я могу вам помочь? – спрашивает она.

Я делаю глубокий вдох, ощущая исходящие от Калеба тревогу и тоску и нетерпение Куинн. Когда Лео снова поворачивается ко мне лицом, в его глазах горит решимость.

– Нам надо закрыть кулинарию и обыскать ее.

* * *

Проходит почти час, прежде чем Лео, обыскивающий холодильник с канноли, кричит:

– Нашел! – Он поднимает маленький листок бумаги. – Он был спрятан в углу под одной из этих бумажных кружевных штучек.

– Под кружевной салфеткой для пирожного? – уточняю я, вытащив руки из холодильника с мясом. Он кивает.

Нонна качает головой:

– Ох уж эта Айрис. Я нахожусь здесь от зари до зари, но не заметила, как она оставила там записку.

– Возможно, это потому, что ее там оставила не она, – бормочу я.

Поразмыслив, я решила, что вряд ли бабушка смогла бы добраться и до верха рамы картины «Три цветка». И как она могла отправить письма Куинн, Лео и Калебу, если они были доставлены через неделю после ее смерти?

Я вспоминаю вчерашние слова Дэйзи о ее подозрениях в отношении Фрэнка. Но, возможно, она ошибается, думая, что он работает против нас. Может, за всем этим стоит он? Кому еще бабушка могла так доверять?

Куинн хватает листок и лижет его, прямо как я в прошлый раз. Затем кладет его на прилавок, и на нем проступают слова.

Дорогая Лилилав!

Если ты читаешь это, можно с уверенностью сказать, что ты уже видела цветы. Они прекрасны, не так ли? А теперь обрати свой взор к морю, где луна целует волны и земля исчезает. Ты обнаружишь, что обещанное мной сверкает над душами, любящими жизнь.

Твоя бабушка

– Тут все очевидно, – говорит Куинн, и я замечаю, что ее темно-карие глаза имеют точно такой же цвет, как импортные кофейные бобы. – Эта записка предназначена мне. Следующая подсказка находится в «Плюще».

– Конечно. – Я вспоминаю, что Куинн рассказала о знакомстве с бабушкой. Это произошло в гавани, на берегу океана.

– Где проводятся балы? – тихо спрашивает Калеб.

– Да, – подтверждает Куинн. – И я точно знаю где. Следующая подсказка должна висеть на одной из тамошних люстр.

– Что такого особенного может быть в люстре? – спрашивает Лео.

– Эти люстры сохранились еще с тех пор, когда «Плющ» был только построен во времена Гиацинты, – объясняет Нонна. – Позолоченные розы, обвитые вокруг электрических лампочек, с которых свисают кристаллы горного хрусталя. Они прекрасны. И их уменьшенная копия висит в гостиной Роузвуд-Мэнор.

– Похоже на правду, – признаю я. Я помогала в «Плюще» с организацией мероприятий по сбору пожертвований и иногда на свадьбах, на которых должны были присутствовать члены моей семьи. – Среди всего этого блеска нетрудно спрятать маленькую вещицу, особенно если никто ее не ищет.

– Вот именно, – соглашается Куинн. – Но они находятся высоко. Даже если бы мы смогли разглядеть записку снизу, я не знаю, как мы сможем до нее добраться.

– По-моему, над этим надо будет подумать, когда мы прибудем туда, – беспечно говорит Лео. – Если мы поедем туда сейчас…

– Подождите. – Нонна вскидывает морщинистую ладонь. – Да, я позволила вам перевернуть свое заведение вверх дном ради этой записки, но вы действительно думаете, что Айрис оставила вам след, ведущий к богатству?

Она произносит последние слова так тихо, что мне приходится податься к ней, чтобы расслышать их. Она бросает взгляд на запертую парадную дверь, как будто сюда может кто-то вломиться. И тут я вижу на прилавке сегодняшнюю газету. На первой полосе изображена разгромленная оранжерея с разбросанными и растоптанными цветами. Заголовок над фотографией гласит: «Достопримечательность Роузтауна разгромлена в ходе поисков пропавшего богатства».

Черт.

– Единственный способ выяснить это – двигаться по этому следу, – отвечает Нонне Лео. И притягивает ее к себе. – Я обещаю, что если мы что-то найдем, то я помогу родителям. Я выплачу им то, что они забрали у тебя и не смогли отдать.

Глаза Нонны наполняются слезами, и морщины на ее лице становятся еще более заметными, чем прежде. Она начинает говорить с выраженным итальянским акцентом, который прежде я слышала у нее только тогда, когда она злилась из-за подгоревшего хлеба или сдерживала слезы:

– Это произошло не из-за денег, Лео. Потому что, сколько бы денег ни было бы у твоего отца, их никогда не будет достаточно.

Эти слова ошеломляют меня. Мой мозг царапает неприятное воспоминание, как мыши, скребущиеся внутри стен. Воспоминание о последней ссоре с отцом, после которой я крикнула: «Я ненавижу тебя!» – как нахальный избалованный ребенок. Я тогда отчаянно просила, чтобы он дал мне денег на учебу в Милане.

– Пожалуйста, папа, я действительно этого хочу. Я больше ни о чем тебя не попрошу.

– Я не могу, Лили, – сказал он, и в его голосе я услышала нотки гнева. В моем присутствии он всегда старался подавлять его, но этот гнев продолжал кипеть где-то под поверхностью. – И вообще, разве я мало тебе дал?

– Нет! – заорала я. – Но я всегда хотела…

– Получить все, – жестко закончил он.

И при этом в его глазах было что-то такое, первый признак того, что что-то не так, ужасно не так, просто тогда я этого не разглядела. Я в гневе бросилась вон из дома. Но прежде чем я захлопнула за собой дверь, до меня донесся его едва слышный шепот, как будто внутрь меня проник призрак:

– Ты всегда хотела получить все.

– Но если кто-то и сможет его найти, то я хочу, чтобы это были вы, ребята, – говорит Нонна, и ее ласковый взгляд заставляет меня вернуться в реальность. – Только, пожалуйста, будьте осторожны.

Я следую за ней и Лео к двери, за нами идут Куинн и Калеб. Нонна отпирает дверь и крепко обнимает Лео, затем меня, потом Куинн, которая неловко обнимает ее в ответ, а после заключает в объятия даже Калеба, которого она – я в этом уверена – никогда не видела прежде. Он стоит напряженно и неподвижно, ожидая, когда она отпустит его.

– И вот еще что, – добавляет она, торопливо зайдя за прилавок. Она возвращается, держа в руках классическое пирожное канноли с начинкой из сыра рикотта, взбитого с ванилью и шоколадом. – Майлз сказал мне, что завтра тебе исполняется восемнадцать лет. С днем рождения, Лили.

– О. – Я достаю телефон, и моя челюсть отвисает при виде даты на экране. Да, завтра у меня и правда день рождения. А я и забыла. – Спасибо, – благодарю я Нонну, беря канноли, и выхожу за дверь под недоуменными взглядами остальных. На мне все еще надето худи Лео. На улице слишком жарко для такой одежды, но мне кажется, что кожа холодна как лед. Завтра мне исполнится восемнадцать.

А значит, по закону я смогу унаследовать любую сумму, отписанную мне.

Эта мысль преследует меня, пока Лео выезжает с парковки и направляется в сторону «Плюща». Голова у меня идет кругом, когда я пытаюсь разобраться во всей этой истории и понять что к чему. Может быть, бабушка спрятала эти записки с подсказками, чтобы нарочно потянуть время? Чтобы мне исполнилось восемнадцать лет и никто не смог оспорить мое право или распоряжаться моей долей состояния как опекун? Но это подразумевает, что она знала, когда умрет, что невозможно, поскольку причиной ее смерти стал инфаркт. Возможно, именно поэтому ей и нужен был сообщник. Чтобы все подгадать к моему совершеннолетию.

И, если это и впрямь так, и поскольку завтра у меня день рождения, это должно означать, что то, что мы ищем, уже близко.

– Ты едешь не туда, – замечает Куинн.

Лео не отвечает, но видно, что костяшки его пальцев, сжимающих руль, опять побелели.

Куинн тяжело вздыхает, как будто в этот жаркий послеполуденный час ей совсем не хочется тратить силы на то, чтобы указывать Лео правильную дорогу.

– Эй, Щегол, – говорит она, тронув его за плечо.

Лео, похоже, даже не замечает ее слов, а вместо этого вдруг резко крутит руль. Два колеса фургона отрываются от асфальта, и я больно ударяюсь боком о дверь.

– Какого черта? – кричу я, радуясь, что фургон не перевернулся.

Калеб взвизгивает, отброшенный в сторону на заднем сиденье, и содержимое его рюкзака вываливается на пол. Куинн вцепляется в боковину моего сиденья, чтобы удержать равновесие, а Лео тем временем жмет на газ.

– Сбавь скорость, – командую я, чувствуя, что сердце подпрыгнуло к горлу.

Но он не слушается, время от времени поглядывая в зеркало заднего вида. Мы мчимся к окраине города, в направлении, противоположном «Плющу».

– Лео, остановись! Ты едешь слишком быстро!

– Я не могу, – отвечает он, и его голос звучит сдавленно, как будто ему не хватает воздуха. Двигатель фургона между тем громко протестует, когда Лео начинает гнать его еще быстрее. – Кто-то преследует нас.

Глава 16

ЧЕТВЕРГ, 27 ИЮНЯ, 13:42

– Не смотрите назад.

Мы втроем поворачиваем головы и смотрим в заднее окно. За нами едет черный кроссовер. У него затонированные стекла, в которых отражается солнце, так что невозможно разглядеть, кто в нем сидит.

Я едва могу дышать.

– Как долго они преследуют нас?

– Думаю, от самой кулинарии, – отвечает Лео. Еще один резкий поворот – и мои ребра с силой врезаются в стену фургона. Куинн и Калеб стонут. – Вам лучше за что-то держаться.

– Держаться за что? – В голосе Калеба звучит паника, затем он вскрикивает, когда Лео резко сворачивает с шоссе в просвет между деревьями, на грунтовую дорогу. Земля здесь неровная, каменистая, местность покрыта лесом, дорога узкая, и я кричу, когда мы проносимся так близко от толстого ствола, что боковое зеркало отламывается.

– Черт, – бормочет Лео.

– Они все еще преследуют нас. Жми на газ! – требует Куинн.

– А я что делаю? Этому фургону сто лет в обед!

– Мы должны сдаться, – бормочет Калеб, сжимая рюкзак с таким видом, будто это единственное, что привязывает его к земле. – Может быть, они отпустят нас, если мы отдадим то, что им нужно.

– Мы не для того проделали такой длинный путь, чтобы сдаться, – возражает Куинн.

Я хватаю кусок карты Лео из держателя для чашек, в котором он оставил его.

– За этими деревьями проходят железнодорожные пути, за которыми начинается Криксон, – говорю я, пытаясь придумать план. – Если мы сможем выбраться из Роузтауна, возможно, где-нибудь в Криксоне мы от них оторвемся.

По лобовому стеклу хлещут толстые ветки, оно трескается, мы вопим, но Лео каким-то образом умудряется удержать руль и продолжает уворачиваться от деревьев.

– Они отстали? – спрашивает он.

– Даже не близко, – отвечает Куинн, и тут слышится свисток тепловоза, почти заглушающий рев двигателя. – Прямо как та херня в «Форсаже».

– Скорее уж как в «ГТА», – парирует Лео, сжимая и разжимая пальцы на руле. – Но не беспокойся. У меня есть план.

– Если твой план не заставит этот драндулет летать, я не хочу его слышать, – говорит Калеб.

– Он в любом случае придется тебе не по душе.

Я вижу в глазах Лео блеск и дерзкие искры, одновременно притягательные и внушающие страх. Свисток тепловоза слышится снова, и мы выезжаем из перелеска, так что теперь от железнодорожных путей нас отделяет только поле, поросшее высокой травой.

– Они нас догоняют, – верещит Калеб. – Остановись, нам надо сда…

– Еще чего! – перебивает Куинн. – Тут сзади лежит хоккейная клюшка, верно? Только дайте мне ими заняться – я вышибу их гребаные мозги…

– У них могут быть пистолеты!

– А у меня есть кулаки и неистовая ярость.

– Лео. – Я смотрю на него, и спор обрывается. Лео не сводит глаз с путей, к которым мы мчимся, и с поезда, выезжающего из-за поворота. – Лео.

– Ты доверяешь мне, Лили Роуз? – спрашивает он.

Я думаю о том, каким он был минувшей ночью, как он лгал матери, прикрывая меня. Думаю о сырном крекере, разделявшем нас. О том, как я проснулась в его кровати, одна.

– Я…

– А я тебе не доверяю! – встревает Калеб, схватившись за спинку сиденья. – Ты же видишь этот поезд, не так ли? Скажи, что ты его видишь!

– А я-то думала, что интереснее уже не будет, – вворачивает Куинн, но к ее обычному сарказму сейчас примешивается страх.

– Если кто-то из вас склонен молиться, то сейчас самое время, – говорит Лео.

– Ты же это не серьезно, – отвечаю я. – Лео, остановись!

Он увеличивает скорость.

– Мы умрем, умрем! – Голос Калеба звучит словно издалека, как будто он уже находится на пути на тот свет. – Этот поезд врежется в нас. Мы…

– Мне бы сейчас очень не помешала моральная поддержка, – замечает Лео.

– Нас раздавят, превратят нас в блины.

– Увы, я предпочитаю вафли.

– Лео, это же… – Мой голос срывается на визг.

Мы уже у самых путей, и, даже если бы он сейчас ударил по тормозам, было бы слишком поздно. Он мог бы крутануть руль, но тогда фургон перевернется. Интересно, знала ли бабушка, что парень, выпалывающий сорняки в ее саду, маньяк, которому жить надоело?

Я ощущаю момент, когда колеса фургона заезжают на пути, потому что он реально взлетает. Калеб следует совету Лео и бормочет Ave Maria. Куинн только повторяет: «Быстрее, быстрее». Я поворачиваюсь вправо, и внезапно – вот оно. Время словно замедляет свой ход, и прямо на нас несется поезд. От жары его очертания искажены, будто это мираж. Будет ли Дэйзи скучать по мне? Наверное, нет. Надеюсь, папа и бабушка будут ждать меня на той стороне.

А затем перед нами снова оказываются только поля, поросшие травой. Я не сразу понимаю, что мы переехали через пути. Сзади слышится свисток тепловоза, и поезд проносится мимо. Я едва могу различить тот черный кроссовер с другой его стороны. Теперь он отделен от нас.

Из оцепенения нас выводит нервный смех Куинн.

– Обалдеть! Ты все-таки нас не убил.

– Я знал, что мы успеем, – говорит Лео с широкой победоносной улыбкой. И ликующе вопит: – Скорее всего!

– Меня сейчас стошнит, – стонет Калеб.

– Все могло быть и хуже, мы могли бы оказаться в таком же состоянии, как канноли Лили, – заключает Лео.

Я смотрю на руки и понимаю, что непроизвольно стиснула канноли Нонны в кулаке. Крошки рассыпались по полу, а густая начинка из рикотты сочится сквозь пальцы, вытекая на повязку из гигиенического тампона. Я и не осознавала, что держала его в руке.

Я открываю окно и избавляюсь от вязкой массы, затем стаскиваю с руки импровизированную повязку и заворачиваю ее в салфетки из «Бургер Кинга», которые беру из бардачка. Порез выглядит лучше при свете дня, просто узкая красная полоска, идущая от основания большого пальца до мизинца.

– Это чистое безумие. – Я не могу удержаться от смеха, когда мы проезжаем поле, и Лео сворачивает на проселок. Кажется, что мой рассудок остался на той стороне железнодорожных путей.

– Возможно, но мы оставили этих говнюков с носом. Когда мы найдем эти деньги, вы можете прислать свои благодарности – в съедобном виде – в мой новый особняк.

– О господи, нашего гения вот-вот вырвет, – говорит Куинн, колотя по спинке моего сиденья. Глаза Калеба выпучиваются, губы плотно сжаты. – Останови машину!

Лео останавливается на обочине, Калеб вываливается из фургона, сгибается в три погибели, и из его рта на горячий асфальт валятся куски омлета. Я протягиваю ему салфетки, пока остальные выходят из фургона, чтобы оценить ущерб.

– Отец убьет меня. – Лео вздыхает. Фургон разгромлен. Помимо отломанного бокового зеркала с пассажирской стороны и треснувшего лобового стекла, он весь покрыт царапинами, сколами краски и глубокими бороздами. Он выглядит ужасно, хотя и раньше не блистал.

Я смотрю в сторону поля. Здесь наши преследователи нас не увидят, но нам не стоит терять бдительность.

Куинн словно читает мои мысли:

– Ты думаешь, они так и не отстанут от нас?

– А ты бы отстала, если на кону стоят миллионы долларов?

Она фыркает:

– Ну, тогда нам крышка.

– Погодите. Посмотрите вот на это, – говорит Лео, держа в руке телефон. Он поворачивает экран к нам. Я щурюсь, чтобы защититься от слепящего солнца.

Это блог Дэйзи в «ТикТоке». Она смотрит с экрана с раскрасневшимся лицом и растрепанными волосами.

– Привет, садовая банда^[11]. Ни дня без шокирующих новостей в Роузтауне, – говорит она. Садовой бандой она называет своих подписчиков. Меня от этого дурацкого клише просто тошнит. – Я только что проехалась по городу в моем новом «Мерседесе»… – Ей обязательно надо было это ввернуть. – И мне действительно стало страшно. В меня чуть не врезался какой-то жуткий автофургон, за которым гнался кроссовер.

– Ну и каковы шансы, что это не мы? – бормочет Калеб, который перестал блевать и теперь смотрит видео вместе с нами.

Я молча протягиваю ему салфетки, а Куинн предлагает помятую палочку жвачки, которую она, должно быть, извлекла из одного из многочисленных карманов брюк карго. Он берет и то и другое.

– Мир тесен, а наш город тем более, – замечает Лео.

– И это не единственная странность, – продолжает Дэйзи. – Кто-то вломился вчера в оранжерею. Мой отец считает, что в этом виновата я, потому что из-за моего видео люди приезжают в наш город, чтобы найти спрятанное сокровище. И вот еще что – один школьный друг прислал мне видео, снятое вчера в музее изобразительного искусства Роузтауна, когда вчера там произошло внезапное отключение электричества.

– Это опять про нас! – восклицаю я.

Но меня никто не слушает, все взгляды прикованы к лицу Дэйзи, выражение которого становится серьезным.

– Все эти вещи кажутся не связанными друг с другом, но я так не думаю. Кто-то играет в игры с Роузтауном, ища деньги моей бабушки. – Дэйзи переходит на заговорщический шепот: – И я не думаю, что это какие-то случайные туристы.

Что ж, в этом я с ней согласна.

Дэйзи вздыхает и убирает волосы с глаз.

– Я сообщу вам новые подробности, как только выясню их. Можете быть уверены, что я буду держать мою садовую банду в курсе. – Она показывает два пальца, растопыренных в виде буквы V, и ее видеоролик заканчивается.

– Мы не можем вернуться в Роузтаун, пока продолжается вся эта фигня – говорит Калеб.

– Половина этой фигни произошла из-за нас, – напоминает Куинн.

– Нам надо вернуться. – Я достаю из сумки свой кусок карты и делаю им знак вытащить свои и положить их на капот фургона. – Если мы поедем длинным путем, то окажемся у заднего входа в «Плющ». – Я вожу пальцем по куску карты Куинн, на котором изображены прибрежные скалы и океан. – Мы незаметно проберемся туда, отыщем следующую подсказку и уберемся до того, как нас заметят.

– Как ты думаешь, мы сможем это сделать? – спрашивает Лео Куинн.

– При обычных обстоятельствах я бы сказала «да», – отвечает она. – Но поскольку завтра там должен пройти Бал Гиацинтов, мать лезет из кожи вон и совсем сошла с ума, стараясь сделать так, чтобы все было тип-топ. Там весь вечер будут торчать рабочие, и они наверняка узнают меня. И тебя тоже. – Она кивком показывает на меня. – К тому же в город приедет куча народу, чтобы поучаствовать в нем, а если добавить к этому еще и тех, кто явился сюда ради сокровищ, то главные городские магистрали наверняка будут забиты.

Указательным пальцем она обводит «Плющ», затем показывает на четыре улицы, ведущие к нему. Она права. Движение на этих улицах бывает напряженным и в обычные дни, так что я могу представить, насколько они будут забиты перед балом и на фоне слухов о спрятанном богатстве.

– К тому же теперь те, кто преследует нас, знают, как выглядит наш фургон, – добавляет Лео. – А значит, они ищут его и нам надо держаться подальше от этих улиц.

Мы смотрим на карту, каждый из нас прижимает к капоту свой кусок.

– Есть один путь в город, который можно использовать. – Калеб показывает на узкую дорогу, начинающуюся в северо-восточной части города на куске Лео и проходящую вдоль самого края гавани на куске Куинн. – По этой дороге ездят редко, потому что она очень старая, и все эти четыре магистрали были проложены позднее. Она идет к гавани, проходит мимо парковки и заканчивается в районе кладбища лодок и судов в самой южной точке Роузтауна. Если мы поедем по ней, нам придется вернуться к «Плющу» пешком, но это может сработать.

В моем мозгу начинает зарождаться план.

– Куинн, вы ведь устраиваете бал-маскарад?

Она кивает.

– Тогда, возможно, нам не придется пробираться туда тайком. Скорее всего, нам придется зайти через заднюю дверь, но мы будем выглядеть просто как группа гостей. Если мы наденем маски, никто не подумает, что это мы, и никому не придет в голову, что мы появимся там. Вероятно, это будет самое безопасное место в городе, ведь там будет усилена охрана.

– Мне нравится ход твоих мыслей. – У Лео загораются глаза. – И, похоже, нам надо будет придумать псевдонимы.

– Не начинай, – стонет Куинн. – Но думаю, мне уже ясно, в чем идея.

– Допустим, мы разглядим записку с подсказкой. Но как нам ее достать? Если она будет висеть на люстре, а вокруг будут находиться сотни гостей, то нам не удастся не привлечь к себе внимания, – замечает Калеб.

– Может, нам надо подождать, пока все разойдутся?

– Нет, – возражает Лео. И по тому, как изгибаются его губы, я понимаю, что он задумал какой-то дьявольский план. – Мы устроим отвлекающий маневр.

– Пожар? – спрашивает Куинн, и ее голос звучит слишком возбужденно. Интересно, как давно она мечтает уничтожить «Плющ» – заведение, которым ее мать дорожит больше всего на свете?

– Пожарная тревога, – уточняю я. – Мы не собираемся убивать людей. Мы просто заставим их выйти из здания.

– Это значит, что нам придется подождать до завтра, – говорит Лео. – Это может сбить наших преследователей со следа.

– Тут что-то не так, – замечает Калеб, прислонившись к крылу фургона. – В газете пишут, что в Роузтаун приехала куча людей, но мне кажется, большинство не относятся к поискам всерьез. Скорее, они просто туристы, которым любопытно посмотреть на весь этот ажиотаж, который устроила Дэйзи. И я сомневаюсь, что кто-то из них готов гоняться из-за этого за группой подростков вроде нас. Думаю, те типы, которые преследуют нас уже некоторое время, это те же люди, которые охотились за тобой минувшей ночью, Лили. Я уверен, что видел этот черный кроссовер вчера, когда мы выходили из музея.

В моей голове вдруг вспыхивает воспоминание.

– Погодите, я тоже его видела.

– А мне кажется, что я видел, как он проехал мимо, когда мы остановились на парковке оранжереи, – добавляет Лео. – Я помню, что тогда еще подумал – странно, что на нем нет номеров.

– Да, – кивает Куинн. – Я тоже помню.

Калеб делает резкий вдох.

– Думаю, они не любители. Это ребята, с которыми шутки плохи. Настоящие охотники за сокровищами. Похоже, они из тех, кто не останавливается ни перед ограблением могил, ни перед перестрелками, ни перед похищением произведений искусства, ни перед чем-либо вообще.

– Если люди, которые охотились за мной прошлой ночью, настоящие преступники, то все выглядит логично, – говорю я. – Скорее всего, они подумали, что подсказка, которую мы нашли в музее, ведет в оранжерею. Именно там мы остановились, прежде чем Лео повез меня в сторону дома дяди. Тогда они и разгромили ее в поисках сокровищ. А когда ничего не нашли, явились за мной.

– А откуда они могли узнать, где тебя искать? – спрашивает Куинн.

Я пожимаю плечами.

– Благодаря Дэйзи всем известно, что мне запрещено появляться в особняке. Дядя – единственный человек, который мог меня приютить. К тому же он сказал, что по пути в Бостон заедет в оранжерею. Может быть, они засекли его там и смекнули, что в доме никого не будет. Они даже могли увидеть, как Дэйзи уехала, и решили подождать, пока я засну. – По затылку бегут мурашки, когда я осознаю, что все это время кто-то следил за мной.

– А может, кто-то им об этом сказал, – предполагает Калеб. – Ведь твоя кузина не получила куска карты.

Хорошее замечание. Сначала я хотела броситься на ее защиту, но тут вспоминаю, как утром Кев сказал, что она занята – занята чем?

– Нет, не получила.

– Дэйз не стала бы этого делать, – возражает Лео и смотрит на Куинн: – Подтверди, что это так.

Она пожимает плечами.

– Не знаю. Она всегда была хитрой. Она мастерица все извращать и переворачивать в свою пользу.

Лео понимает, что она имеет в виду, и опускает глаза.

– Если она каким-то образом пронюхала, что мы получили подсказки, ведущие к спрятанному сокровищу, а она нет, вполне можно предположить, что она наняла профессионалов, чтобы они нашли его для нее, – говорю я.

– Не важно, она за этим стоит или нет. Эти громилы представляют серьезную проблему. Ведь теперь, вместо того чтобы охотиться за сокровищами, они начали охотиться на нас, – заключает Калеб.

Повисает напряженное молчание. Охота за сокровищем – это и само по себе нелегко. Но стать добычей, за которой охотятся другие? Наверняка бабушка не могла предвидеть, что дело примет такой оборот.

Куинн нарушает молчание первой:

– Ну и что нам теперь делать? Вернуться по домам, чтобы завтра они снова за нами проследили?

– Если я вернусь домой, то, возможно, не смогу выбраться на бал. Особенно если родители узнают, что сегодня я побывал в кулинарии да еще и сбежал из-под домашнего ареста, – говорит Лео. Затем многозначительно смотрит на Калеба: – Разве что…

– Ну нет, ни за что, – перебивает Калеб, предвосхитив его просьбу. – Я не пущу вас в мой дом. Я не могу подвергнуть такой опасности сестер и отца. Нет и нет.

– Я тоже не хочу возвращаться домой, – соглашаюсь я. – Дядя точно не отпустит меня на бал, когда увидит, что произошло с моей комнатой. Когда мы ехали в кулинарию, он написал эсэмэску, что уже возвращается из Бостона, так что времени совсем мало. Мы не можем вернуться домой, пока не найдем деньги и не закончим это дело.

– Если мы не вернемся домой, то откуда возьмем одежду для завтрашнего бала? – спрашивает Куинн.

Я вспоминаю великолепное платье из мягкого бархата, купленное в моем любимом секонд-хенде. До него примерно несколько часов езды, так что, скорее всего, когда мы доберемся туда, он уже будет закрыт. Но завтра мы сможем купить необходимое. К тому же, думаю, чем дальше мы уберемся от Роузтауна, тем лучше.

– Я знаю одно место, – говорю я.

– Тогда решено. – Лео хлопает по крылу изувеченного фургона и неторопливо подходит к водительской двери. Распахнув ее, он оборачивается и смотрит на нас с широкой улыбкой: – Теперь мы беглецы.

Глава 17

ЧЕТВЕРГ, 27 ИЮНЯ, 22:49

– Я думал, что это будет веселее, – говорит Лео, когда несколько часов спустя мы останавливаемся на пустынной автозаправке.

Топливный бак фургона почти пуст, и, судя по звукам, которые он издает, можно с уверенностью сказать, что он либо взорвется, либо заглохнет и умрет бесславной смертью. А поскольку завтра нам необходимо вернуться в Роузтаун, это точно не вариант.

– Неужели погоня по лесному проселку – это, по-твоему, недостаточно круто? – спрашивает Куинн.

– Схватка на световых мечах была бы эффектнее.

– Нам надо здесь заночевать, – говорю я, окидывая взглядом парковочные места для дальнобойщиков.

К автозаправке пристроен небольшой магазинчик сети 7-Eleven, и в его торце есть туалеты. Я смотрю на экран телефона и вижу шесть пропущенных звонков от дяди Арбора и три обеспокоенных сообщения, не говоря уже о сообщениях от Майлза, включая такие, как «Какого хрена ты тусуешься с Калебом из Криксона?» и «Еще более важный вопрос – какого хрена ты тусуешься с ЛЕО????» В животе разверзается пустота – от голода и тревоги. Мне надо ответить, но я даже не знаю, с чего начать.

– Мне нужен свежий воздух, – бормочет Калеб, отодвигая боковую дверь.

Он почти не разговаривал с тех пор, как несколько часов назад позвонил отцу, чтобы сообщить, что не будет ночевать дома, что его отец явно не воспринял на ура. Думаю, как и я, Калеб нечасто проводит ночи вдалеке от собственной кровати.

Он останавливается перед моим открытым окном.

– Э-э-э… а Майлз что-нибудь писал тебе, с тех пор как мы увидели его в кулинарии?

Я смотрю на сообщение Майлза и быстро блокирую телефон.

– Нет.

Калеб кивает и идет по траве прочь, обхватив себя руками.

– Может, мне стоит… – начинает Лео.

– Я поговорю с ним, – перебивает Куинн. – Я прекрасно понимаю его чувства.

Она явно целилась в больное место Лео. Куинн уходит, а у Лео дергается кадык, возможно, от стыда. Наступившее молчание кажется невыносимым.

– Я схожу в туалет, – говорю я, выходя из машины. Я иду по тускло освещенной парковке, наконец делая звонок, который откладывала уже несколько часов.

Я слушаю гудки, и каждая ужасная секунда тянется, словно тысяча. На меня обрушиваются мысли о том, как он заходит в дом и обнаруживает там разгром и засаду. Возможно, преследователи вернулись туда, чтобы дождаться меня, а в итоге наткнулись на дядю и убили его. А может быть, и Дэйзи, если она все-таки вернулась домой. Возможно, он звонил мне, потому что ему нужна была помощь и он хотел попросить меня о ней.

– Лили! Ты в порядке?

Его голос переполняет облегчение. Мой тоже.

– Да. Более или менее. Прости, что не позвонила тебе раньше. С тобой все нормально?

– Разумеется. С какой стати может быть иначе?

Огибая здание, я хмуро гляжу на наполовину перегоревшую вывеску, гласящую, что, купив один хот-дог, вы получите второй бесплатно.

– Ты дома?

– Да, уже несколько часов. И Дэйзи тоже, она в своей комнате.

Ну да, как же.

– Я беспокоился о тебе. Тебя не было дома, когда я вернулся.

– Разве… – Я не могу подобрать слов от охватившей меня растерянности. – Разве ты не видел мою дверь? Не видел мою комнату?

Я слышу, как он поднимается по лестнице, и жду, что сейчас у него от изумления перехватит дыхание. Но его дыхание остается ровным, а в голосе звучит недоумение.

– А что не так? Разве ты не слишком взрослая, чтобы я напоминал тебе убрать кровать, не находишь?

Я останавливаюсь как вкопанная, перестав ходить взад-вперед перед дверью туалета, сжимая в свободной руке рубиновый кулон, словно это спасательный круг.

– Ты не видишь мою дверь?

– Она сейчас прямо перед моими глазами.

Пульс гулко отдается в ушах, я вспоминаю блеск рукоятки пистолета, когда удар проломил мою дверь.

– Она… она не взломана?

Он молчит.

– А почему она должна быть взломана?

– Там был какой-то тип, у него был пистолет, и…

Может, это был сон? Нет, это не могло мне присниться. Я стою перед дверью замызганного туалета в белых «Конверсах» и лосинах, в которые облачилась перед сном, старой футболке и худи Лео, надетом сегодня утром. Я никак не могла придумать то, что произошло минувшей ночью. Доказательством тому служит порез на ладони.

– Какой пистолет? О чем ты? – Голос дяди Арбора звучит напряженно. – Что происходит? Где ты находишься?

– Кто-то был в доме прошлой ночью. Они гнались за мной. – У меня сдавливает грудь.

– Лили. – Тон дяди Арбора изменился. Теперь он говорит так, будто опасается, что, если не будет осторожен, я могу сорваться. – Твоя комната выглядит совершенно нормально. Когда я приехал, парадная дверь была заперта. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Скажи мне, где ты находишься, и я приеду за тобой.

Он мне не верит. Он думает, что у меня сносит крышу. Может быть, у меня и впрямь сносит крышу.

– Лили…

– Я не могу вернуться домой, но я в безопасности вместе с другом, – выпаливаю я. – Мне надо идти. Я вернусь завтра.

– Погоди…

Я отключаюсь и, вбежав в туалет, захлопываю за собой дверь. Я собираюсь выключить телефон, когда на его экране появляется новое сообщение от Майлза. Серия вопросительных знаков и фото.

Я открываю сообщение и вижу скриншот Snapchat с неоткрытым личным сообщением от Дэйзи. Какого черта?

На экране появляются три точки и за ними новое сообщение.

Майлз: Твоя кузина только что зафрендила меня. Мне открыть ее сообщение?

НЕТ! Мне точно ни к чему, чтобы Майлз впутался в какую-то аферу Дэйзи.

Я: Проигнорируй и удали его.

Несколько мгновений от него нет ответа, затем снова звонит дядя Арбор, но я блокирую его. Наконец Майлз пишет опять.

Майлз: Где ты?

Я: В безопасности.

Типа того.

Я: Прости, что так получилось с Калебом. Я объясню все потом. Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу. Сможешь?

Еще одна долгая пауза.

Майлз: Ты же знаешь, что да.

Я делаю глубокий вдох.

Я: Если тебе позвонит мой дядя и спросит, где я, скажи, что я у тебя. Пожалуйста.

Майлз: Хорошо.

И затем:

Майлз: Но не заставляй меня, плача, рассказывать какому-нибудь репортеру, как я мог спасти тебя, если бы сказал правду. Во что бы ты ни ввязалась, оставайся в живых, мертвецов не хоронят в шмотках от кутюр.

У меня вырывается смех. Еще два дня назад остаться в живых не казалось мне трудной задачей. Теперь же это чертовски сложно.

Я: Звучит трагично.

Я вздрагиваю, услышав стук в дверь.

– Минуточку! – кричу я, выключив телефон и повернувшись к раковине, чтобы умыться холодной водой.

Все сейчас кажется слишком близким, как будто плиточные стены надвигаются на меня со всеми микробами. Я включаю горячую воду, надеясь, что она приведет меня в чувство, но она только обжигает.

– Ты в порядке? – Это голос Лео. – Куинн и Калеб уже вернулись.

– Да, со мной все хорошо.

Я думаю, что он ушел, но он стучит опять.

– У меня три сестры. И я могу отличить, когда тот, кто заявляет «Со мной все хорошо», говорит неправду.

Уходи. Но я не могу произнести это слово. Я вообще не чувствую ни языка, ни губ. Мне кажется, что в легких нет воздуха, и кончики пальцев словно онемели. Потому что внезапно я стала человеком, которому надо напоминать, чтобы он остался в живых. За мной охотятся типы с пистолетами. Хуже того – возможно, я теряю рассудок, возможно, это ночное нападение или какая-то его часть – это только плод моего воображения, или…

– Лили Роуз?

Не раздумывая больше ни секунды, я распахиваю дверь и несколько раз глубоко вдыхаю душный воздух. Лео протягивает мне пластиковый стаканчик.

– Я взял тебе фруктовую газировку.

Я больше не могу сдержать рыданий.

Он шокированно смотрит на напиток, будто тот оскорбил мои чувства.

– Э-э-э… у них есть и другие вкусы.

Я хватаю его за рубашку, втаскиваю в туалет и тут же запираю дверь, прежде чем кто-то успеет что-то заметить. Мне надо овладеть собой. Мне это просто необходимо.

– Я позвонила дяде. – Я хожу по тесному туалету взад-вперед, пытаясь успокоить дыхание. Зрение сужается, теперь я вижу все как в туннеле. Я сжимаю края раковины, чтобы не вырубиться и не упасть. Когда я вцепляюсь в них, это напоминает мне о порезе на ладони. Боль в ней немного проясняет мозги. – Он сказал, что с моей дверью все в порядке, но я точно знаю, что кто-то гнался за мной прошлой ночью, пока я не оказалась в твоем доме. Я… должно быть, они вернулись и заменили сломанную дверь – это звучит неправдоподобно, но…

– Я верю тебе, – перебивает Лео. Затем медленно поворачивает меня к себе, чтобы я посмотрела ему в глаза. Задняя поверхность моих бедер прижимается к потрескавшемуся фаянсу раковины, он холодит их через лосины, когда я взгромождаюсь на нее, и это немного приводит меня в чувство. – Ты была так испугана той ночью. Я никогда тебя такой не видел. Я знаю, что ты это не придумала.

Я с усилием втягиваю воздух через нос, делаю три глубоких вдоха и вытираю глаза. То, что он верит мне и не считает, что я это все придумала, расширяет туннель, в который превратилось мое зрение.

– Кто-то хочет меня убить, – говорю я, и на меня вдруг обрушивается вся серьезность этого заявления.

– Я предпочитаю думать, что кто-то хочет убить нас. Ты же знаешь, мы команда.

Я фыркаю сквозь слезы:

– Почему-то это меня ничуть не успокаивает.

Я вспоминаю, как Калеб не хотел впутываться в это дело. Если что-то случится с ним, или с Куинн, или даже с Лео…

– Мы все в деле, – напоминает Лео.

Он стоит так близко, что его талия оказалась между моих колен. Меня охватывает странное желание притянуть его еще ближе, но я заставляю руки остаться на краях раковины.

– Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Или с остальными. Именно поэтому бабушка и выбрала меня.

– Выбрала тебя?

Он гордо выпячивает грудь.

– Нас. Бабушка выбрала нас не просто так. У каждого есть своя роль. Очевидно, что именно благодаря Калебу мы смогли продвинуться так далеко. Он очень умен, всегда готовится к худшему, и каждой команде нужен кто-то вроде него. Куинн непредсказуема, она на пятьдесят процентов состоит из ярости, а на пятьдесят – из хаоса. Она вдохновляет нас, чтобы мы не сбились с пути. Это полезно для поддержания морального духа. А что до меня, то я выполняю роль физической поддержки. На льду мне доводилось участвовать во множестве драк, так что, если надо, я могу показать зубы. И я все-таки сумел оторваться от тех, кто преследовал нас.

– И направил нас наперерез поезду, приближавшемуся на всех парах.

Он игриво тычет меня в бок.

– Это детали. Я хочу сказать, что буду сражаться за тебя. Чего бы мне это ни стоило.

От его слов у меня опять перехватывает дыхание, хотя и не так, как несколько минут назад. Я смотрю на него:

– А какова моя роль, Лео Джеймс?

Я не знаю, почему так назвала его, но, услышав полное имя, он сглатывает.

– Ну, поскольку ты Роузвуд, все вращается вокруг тебя. Так что, думаю, в каком-то смысле ты наш лидер. В промежутках между нервными срывами.

Мой голос звучит тихо:

– Сейчас я не чувствую себя лидером.

Лео протягивает мне фруктовую газировку.

– Это потому, что ты была на волосок от смерти. После такого вполне нормально повесить нос.

Я смеюсь, и слезы высыхают, когда я беру у него напиток. Он отстраняется, и по какой-то причине мне этого не хочется. Я хочу, чтобы мы могли остаться здесь, забыв, что на нас охотятся, и не думая о деньгах, которые нам еще предстоит найти. Хочу запустить руки в его растрепанные волосы и…

– Нам надо вернуться, – говорю я, чтобы перестать думать об этом, затем делаю отвратительно громкий глоток. И то, что заискрилось между нами, что бы это ни было, сходит на нет, и это, вероятно, к лучшему.

Он улыбается, и мы вместе возвращаемся к фургону.

– Ты думаешь, мы в самом деле найдем сокровище? – спрашиваю я.

– Да, я так думаю. – Что-то мелькает в его глазах, как будто он сейчас далеко-далеко, как будто вспоминает что-то из прошлого. Затем он моргает, и все возвращается на свои места. – Мы должны это сделать. Думаю, я всю жизнь ждал возможности доказать, что я нечто большее, чем самый младший отпрыск моих родителей, который им в тягость. Мои родители просто… Все их ссоры происходят только из-за денег. И я всегда чувствовал, что это моя вина, потому что я был их последним ребенком, которого они никогда не планировали. Я никогда не буду соответствовать сестрам и не стану таким, каким меня хочет видеть отец. Бабушка знала все это и знала, что деньги могут это решить. Ну, скорее всего. – Он замолкает. – Я верю ей. Я чувствую, что мы близко. Мы отыщем их к субботе.

«Я тоже верю бабушке», – хочу сказать я. Но я не уверена, что это до сих пор так.

– Приятного аппетита, – говорит Куинн, когда мы садимся на заднее сиденье фургона. Она машет рукой в сторону кучи пакетов с чипсами и конфетами, как будто они с Калебом смели все самые вредные снеки, которые смогли найти в 7-Eleven. Но я умираю с голоду и открываю пакетик «Читос».

– Неплохо, – бормочет Лео, жуя «Доритос» со вкусом сырных начос.

Крошки прилипли к его губам, и меня вдруг охватывает безумное желание прижать мои губы к его и ощутить их вкус. Что странно, поскольку до этого момента мне никогда не хотелось ни с кем целоваться.

Это чувство пугает. Я засовываю в рот горсть «Читос», чтобы подавить его.

– Я бы написал об этом недурной отзыв в интернете, – продолжает Лео.

– Если пол в твоей спальне равнялся гостинице «Холидэй-инн», то это какой-то дрянной мотель.

– Не просто дрянной, а дряннейший, – поправляет Куинн, вылизывая пластиковый контейнер из-под сливочного десерта языком, поскольку ложек у нас нет.

Даже Калеб коротко смеется. Его настроение явно улучшилось.

Слова, которые мне хотелось сказать всю дорогу до автозаправки, вертятся на языке, просясь наружу. Мне страшно их произносить, но я знаю, что должна это сделать.

– Я хочу, чтобы вы знали – вы все, – что вам необязательно продолжать этим заниматься.

Они перестают жевать и молча пялятся на меня.

– Я знаю, что нам всем нужны деньги и что бабушка выбрала всех нас. Но она моя бабушка. Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал, особенно если поначалу вы вообще не хотели впутываться в это дело. – Я с ужасом чувствую, как в горле образуется ком. И продолжаю, уставившись в уже опустевший пакетик «Читос»: – Я могу закончить это сама, но я все равно разделю деньги с вами. Если останусь в живых.

Еще каких-то пять дней назад я бы не испытывала к этим троим никаких чувств. Куинн оставалась бы для меня просто девушкой со скейтбордом, с которой я ни разу не перекинулась ни единым словом, Калеб – совершеннейшим незнакомцем, а Лео – человеком, с которым я дала себе слово никогда больше не общаться. Но теперь… теперь они, я думаю, мои друзья. И от мысли о том, что они могут пострадать, мне становится не по себе.

– Все это полная жесть, – продолжаю я, когда никто не произносит в ответ ни слова. Ком в горле здорово мешает говорить. – Сперва я думала, что бабушка сделала это только ради меня. Типа чтобы отвлечь меня от горя. Но теперь это явно перестало быть игрой. – Я невесело смеюсь. Господи, вряд ли когда-либо прежде я чувствовала себя такой уязвимой. – Я не хочу, чтобы вы пострадали. Вы не Роузвуды. У вас есть выбор, есть собственная жизнь, не связанная со всем этим. А у меня такого выбора нет.

Это не совсем так. Я могла бы жить другой жизнью. Это жгучая правда, о которой я все это время молчала и которая касается отъезда матери, но, возможно, сейчас настало время выложить все.

– Это был очень драматичный монолог. – Куинн насмешливо улыбается.

И последний секрет остается при мне. Вероятно, к лучшему.

– Думаю, что выражу наше общее мнение, если скажу, что мы в этом деле заодно. Так что, если тебе хочется сыграть роль мученицы, дав нам возможность выйти из игры, из этого ничего не выйдет.

Я фыркаю, испытывая одновременно досаду и облегчение.

– Я пытаюсь спасти вас.

Куинн лукаво усмехается и играет мускулами.

– Разве я выгляжу так, будто меня нужно спасать?

Лео поднимает хоккейную клюшку.

– И мне это тоже без надобности. Тебе не отделаться от меня, Лили Роуз.

Я подавляю улыбку и поворачиваюсь к Калебу:

– Ты не обязан…

Он вскидывает ладонь.

– Я ценю, что ты предлагаешь мне выйти сухим из воды, – говорит он. – Но я остаюсь с вами. Послушайте, хотя вы и шальные ребята – взять хотя бы то безумие с поездом, – мы прикрываем спины друг друга. Думаю, именно поэтому бабушка Лили и свела нас вместе. Да, нам нужны эти деньги. Но дело не только в этом. – Он делает вдох и смотрит на меня. – Я никогда не рассказывал вам, как познакомился с Айрис. Это произошло прошлым летом, во время моей стажировки в музее. Посетителей было совсем мало, и я сидел в зале, где висят «Три цветка». Она присела рядом со мной. – Его взгляд становится отсутствующим. – Я, разумеется, знал, кто она, и был на нее зол, как будто это она была виновата в том, что моя мать погибла. ДТП, в котором погибла мать, произошло на выезде из Роузтауна, а Роузтаун бы не существовал, если бы не твоя семья. Оттого, что я на кого-то злился, мне становилось легче. Но я злился также и на самого себя.

Мне ужасно жаль его. Я знаю, каково это – хотеть переложить вину за смерть того, кого любишь, на чьи-то плечи, чтобы направить на него ярость. В моем случае я всякий раз винила саму себя.

Калеб вздыхает.

– Когда я был маленьким, мать часто говорила мне: «Будь смелым, Калеб». На детской площадке я не лазал по рукоходу и не прыгал на батуте, потому что боялся что-то повредить. Я отказывался ходить на дни рождения других детей, и поэтому у меня было мало друзей. Я всю жизнь избегал непредсказуемого. Того, что могло причинить боль. И поэтому не подпускал никого слишком близко. В тот день, когда я познакомился с твоей бабушкой, я был зол, потому что сделал то, что и всегда. Я разговорился с парнем, хотел подружиться, а потом пропал с радаров. Я всегда так поступаю. Люди сближаются со мной, а я боюсь ответить им тем же, потому что это кажется слишком рискованным.

– Ах, вот оно что – у тебя боязнь чувств, – задумчиво бормочет Лео. – Это паршивый вирус.

– Дело не только в этом. – Калеб смотрит на свои руки. – Мне хорошо удаются тесты, где нужно выбрать правильный ответ. Но для чувств и отношений нужна смелость. Я не могу быть смелым, как мне говорила мать. Мне слишком страшно, что я привяжусь к кому-нибудь, а затем он вдруг просто исчезнет из моей жизни. Когда мать погибла, эта боязнь усугубилась. Ведь что со мной будет, если это случится опять? – Он повышает голос, говоря громко, возбужденно. – Если кто-то, кого я полюблю, снова исчезнет? Мне кажется, снова я бы этого не пережил.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – говорю я, думая об отце.

Я была так зла на него и ушла в тот день, будучи уверена в том, что, когда вернусь, он будет на месте. Вот только он уже был мертв, когда я опустилась рядом с ним на колени в ванной. Мертв, когда я вызвала «Скорую». Мертв, когда они положили его на носилки и накрыли простыней, а его рука бессильно свисала. На его безымянном пальце блестело обручальное кольцо с гербом Роузвудов, а ногти посинели.

Это воспоминание так ужасно, что мне приходится проглотить желчь, подступившую к горлу. Калеб берет меня за руку, как будто ему все понятно, и сжимает ее.

– Лучше бы ты не понимала, – говорит он. – Я рассказал об этом Айрис, и она посмотрела на меня так, словно разделяет мои чувства. Она прислушивалась к каждому моему слову. Я признался ей, как я одинок. Признался, что у меня такое чувство, будто я подвел мать, что меня душит сознание того, что никто не знает меня по-настоящему, потому что я никого не подпускаю к себе. Что мне кажется, будто я в любую минуту могу исчезнуть.

Мне так хочется обнять его. Но вместо этого я сжимаю его руку в ответ.

– Она сказала, что понимает меня, – тихо продолжает он. – Что иногда держать людей на расстоянии бывает легче. Безопаснее. Но она заставила меня пообещать хотя бы попытаться сблизиться с кем-то. И сказала, что тоже попытается это сделать.

– Майлз. – Перед моими глазами встает его обиженное лицо. – Ты собирался попытаться сблизиться с ним.

– Он был таким смелым. Он просто подошел на вечеринке и заговорил, как будто знал меня много лет. И я подумал, что мы подружимся. Но я и его оттолкнул, потому что это было неизбежно. Если уж на то пошло, последние несколько дней дали мне для этого хорошую отмазку. Я мог бы продолжать поддерживать с ним контакт, если бы попытался.

– Тебе следовало это сделать, – заверяю я. – Он хороший человек, как и ты.

Калеб улыбается:

– Я знаю, что он хороший человек. Но я облажался, и теперь он меня ненавидит.

– Я могу с ним поговорить. Возможно, он послушает меня.

Калеб пристально смотрит на меня:

– В самом деле? Ты это сделаешь?

Я киваю, и он вздыхает.

– Нет, я должен сделать это сам. Мне надо научиться налаживать отношения, а не бежать от них. Мне надо… – Его голос срывается. – Думаю, мне надо научиться быть смелым.

– Бежать намного, намного легче, – тихо говорит Куинн. Судя по ее отсутствующему взгляду, она, возможно, думает сейчас о ком-то.

– Бежать не всегда плохо, – вступает в разговор Лео. – Поэтому мы и сидим здесь, лакомясь этими роскошными вкусностями, а не лежим связанные в задней части какого-нибудь фургона, принадлежащего тем, кто тоже охотится за сокровищем.

Я смеюсь, шурша упаковками снеков.

– Бабушка бы закатила глаза, если бы услышала, как ты называешь эти дешевые шоколадные кексы роскошными вкусностями.

– Да, хорошо, что ее здесь нет, потому что это же ты испоганила ее именинный торт. – Лео берет упаковку шоколадных кексов и, развернув один из них, протягивает мне.

На мгновение я погружаюсь в воспоминания о том, как отец покупал именно эту марку кексов втайне от мамы, когда у меня был день рождения. Лео никак не может этого знать, но оттого, что он делает это именно сейчас, на глаза наворачиваются слезы.

– С днем рождения, Лили Роуз.

– С днем рождения, – повторяют Куинн и Калеб, когда я беру кекс.

Я делаю вид, будто задуваю свечу, затем откусываю кусок. Часы на приборной доске показывают полночь. Я встречаюсь глазами с Лео, и он дарит мне невиннейшую улыбку. Думаю, это был его план.

– Спасибо, что вы не бросили меня. – Я поднимаю недоеденный кекс. – Я желаю, чтобы завтра к этому времени мы все были миллионерами.

Лео таращится на меня.

– Нельзя произносить свое желание вслух. Господи, да ведь это самое первое правило празднования дня рождения.

Куинн чокается со мной собственным кексом.

– Ничего, вмешательство высших сил не будет лишним. – Она откусывает кусок, и ее измазанные шоколадной глазурью губы растягиваются в ухмылке. – Давайте найдем эти деньги.

Калеб и Лео тоже чокаются со мной кексами. Лео широко улыбается.

– Следующий год твоей жизни несет новое кодовое имя. С восемнадцатилетием, Бабуля.

Мне восемнадцать лет. Черт побери, я стала совершеннолетней.

Я съедаю последний кусок своего кекса, и мое сердце наполняется странным счастливым трепетом. Впервые за долгое время я чувствую себя так, будто нашла свое место.

– Думаю, я предпочитаю Лили Роуз.

Глава 18

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 19:05

– Сиди смирно, – бормочу я, обращаясь к Калебу и зажав в зубах иголку с ниткой.

Он недовольно фыркает, вытянув руки вперед, чтобы я могла укоротить рукава просторного вересково-серого блейзера, который мы купили в секонд-хенде. Последние несколько часов я перешивала прикиды, купленные там, с помощью моего дорожного набора для шитья. Как только я разделаюсь с его рукавами, мы будем готовы идти на бал-маскарад.

– Я и так сижу смирно, – бурчит он. – Разве копаться в поношенных вещах в течение двух часов – это недостаточное мучение?

– Не двух часов, а одного, – поправляю я.

Всего один час, в течение которого все они жаловались, выбирая самые уродливые вещи из имеющихся в магазине. Мне пришлось взять на себя роль стилиста. И я наслаждалась этим – когда выбирала наилучшие цвета, ткани и аксессуары, это напоминало мне, почему я вообще занимаюсь этим. Я хочу поступить в Технологический институт моды. Найдется ли для меня место в «Роузвуд инкорпорейтед» или нет, я найду способ работать в индустрии моды. Это моя мечта.

Я выбрала изумрудно-зеленое платье с оборками – увидев его, я сразу же вспомнила бабушку. Оно немного тесновато, но сегодня я подкрепилась только сэндвичами с яйцом, так что это ничего. К тому же оно закрытое, так что под ним не виден рубиновый кулон, и я нашла золотистые туфли на высоких каблуках, безупречно дополняющие мягкий шифон. А слева на талии я добавила маленький карман, чтобы прикрыть прореху в ткани.

– Готово. – Я завязываю конец нитки и проверяю, что оба рукава имеют одинаковую длину. Лео паркует фургон в гавани в тени деревьев.

– Зря ты не дала мне купить ту оранжевую рубашку, – говорит Лео, когда мы выходим из фургона под закатным небом, раскрашенным розовым и золотым. – Эта колется.

– Тогда бы ты был похож на морковку, – говорю я.

Куинн и Калеб согласно хмыкают.

– Может, мне хотелось быть похожим на морковку, – бормочет он.

Я не могу даже смотреть на него, не заливаясь румянцем. Когда я выбирала для него черные брюки, классическую белую рубашку и золотистые жилет и галстук, я не думала о том, как он будет выглядеть, а думала только о том, что вещи подойдут ему по росту. А затем он вышел из примерочной.

И я почувствовала, что не могу дышать. Как будто из легких вдруг выкачали весь воздух. На несколько секунд мозг словно отключился. Только игривый голос кассирши помог мне взять себя в руки и оплатить покупки кредитной картой, которую отец Калеба дал ему только на крайний случай, после чего мы спешно убрались из магазина, прежде чем она успела раздеть его своими плотоядными голубыми глазами.

После этого мне весь день было не по себе. Я еще никогда не западала ни на одного парня, никогда не общалась с парнем так близко, чтобы он пробудил во мне такие чувства. Но теперь, после того как меня минувшей ночью вдруг обуяло желание поцеловать Лео, после того как я утратила ясность мыслей, когда он вышел из примерочной, после того как я весь день вспоминаю, как он выглядел в музее, улыбаясь мне в окружении картин, мне очевидно, что это не просто преходящее чувство.

Но сейчас это совсем не то, о чем следует думать. Сегодня вечером мне надо держаться.

– Мы должны встретиться в подсобке с моим коллегой, – говорит Куинн, широко шагая в бордовом брючном костюме, который я нашла для нее. Брючины ей немного длинноваты, но я ничего не могла с этим сделать, потому что у меня закончились бордовые нитки. – Он проведет нас внутрь через кухню.

– А он не скажет твоей матери? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она.

Мы стараемся держаться в тени, огибая заднюю часть «Плюща».

Главная парковка заполнена людьми в эффектных вечерних нарядах.

– Он не подведет. И поверь, никто из тех, кто работает здесь вечером и ночью, не захочет отрывать мать от дела. Она и так уже раздражена из-за того, что я увильнула от работы, использовав какую-то дешевую отмазку. А поскольку ей надо будет сосредоточиться на том, чтобы все шло безупречно, она будет сверхзанята весь вечер и ночь.

Мы останавливаемся возле мусорных баков и двери на кухню, ощущая интересную смесь запахов. Коллега Куинн еще не подошел. Сам бал начался только десять минут назад, и толпы нарядных людей в масках прошли под аркой, увитой плющом, который и дал этому заведению название. Здесь так много народу, что вряд ли нам будет трудно раствориться в толпе, тем более что наши лица закрыты масками. Но проникнуть в бальный зал – это только полдела.

Остальную часть плана мы разработали на обратном пути в Роузтаун. По словам Куинн, с семи до семи тридцати гостям предстоит общаться друг с другом, танцевать, лакомиться закусками и пить шампанское. В семь тридцать все рассядутся, чтобы выслушать приветственную речь матери Куинн, а затем начнется ужин. После этого наши шансы отыскать подсказку и выбраться отсюда будут стремиться к нулю, потому что нам надо будет где-то спрятаться, пока все будут есть. Не говоря уже о том, что там, скорее всего, будет присутствовать мой дядя, так что чем дольше мы будем здесь находиться, тем больше будет риск того, что мы не сможем избежать встречи с ним и Лиз. Калеб также рассчитал время, которое понадобится пожарным, чтобы приехать, после того как мы активируем сигнализацию. Семь минут, если они проедут сюда с другого конца города на полной скорости, пробиваясь сквозь пробки. Если мы будем дожидаться, когда гости сядут ужинать, примерно столько же времени уйдет на то, чтобы все встали и эвакуировались из «Плюща».

Так что первые тридцать минут – оптимальный вариант, тем более что большую часть этого времени Лиз проведет в другом месте, приветствуя гостей, а мой дядя обычно приходит на такие мероприятия с опозданием. Нам нужно отыскать подсказку, врубить пожарную тревогу, добежать до соседнего бального зала, где, как утверждает Куинн, имеется стремянка, достаточно высокая, чтобы добраться до люстры, затащить ее в главный зал, который, будем надеяться, к тому времени уже будет эвакуирован, достать записку с подсказкой и убраться до того, как приедут пожарные или нас заметят.

Надо признаться, это не очень-то хороший план. Но это лучше, чем ждать, когда бал закончится далеко за полночь, и потерять еще больше времени.

– Когда мы очутимся там, я буду Жаном-Луи, богатым холостяком из Франции, владельцем империи по производству джина, – говорит Лео с дурацким французским акцентом. – А какие у вас будут вымышленные имена?

– А зачем нам вымышленные имена? – спрашиваю я.

– Нам нужно влиться в толпу гостей. Если нам придется вести светскую беседу, боюсь, ты растеряешься, если не придумаешь фальшивую личность. К тому же это весело, – объясняет Лео. Он выглядит даже лучше, чем шесть часов назад, когда только примерил этот прикид. Маски, которые мы купили в секонд-хенде, прикрывают глаза и нос. Его губы изгибаются в улыбке, и на его маску падает прядь волос. – Но будь спокойна, я все продумал. Сегодня ты будешь Изабеллой Питрано, дочерью богатого итальянского торговца, который хочет продавать свои фирменные сорта оливкового масла в заведениях Роузтауна. Ты приехала, чтобы произвести разведку, но не удержалась и решила заглянуть на бал, поскольку ты немного тусовщица.

– И дай угадаю – меня к тому же тянет к богатым французским холостякам? – иронично спрашиваю я.

Он с невинным видом пожимает плечами:

– Жан-Луи не виноват в том, что против его обаяния никто не может устоять.

– Это нелепо, – в раздумье бормочет Калеб, пока Куинн быстро печатает что-то на телефоне. – А кем буду я?

– Не раззадоривай его, – говорю я.

Лео раздувается от гордости.

– Ты Исаак Най, астроном, изучающий звезды и живущий на северо-восточном побережье, который сегодня вечером случайно оказался среди сливок общества Роузтауна.

– Ты что, действительно решил объединить имена Исаака Ньютона и Билла Ная?^[12]

Лео игнорирует вопрос Калеба, а я подавляю смех.

– Это же комплимент!

– Ну как, вы уже закончили? – язвительно спрашивает Куинн.

Внезапно рядом с ней появляется сотрудник «Плюща». Вроде бы он учился в одном классе с Майлзом. На бейджике написано его имя – Эдриан.

Она поворачивается к нему:

– Ты уверен, что опасности нет?

Он кивает:

– Да, все чисто. Твоя мать сейчас находится перед входом и приветствует гостей. К тому же вряд ли она вообще смогла бы тебя узнать. Лично я не смог.

Эдриан прав. Из нас четверых Куинн меньше всего похожа на себя. Ее волосы распущены – мы долго ее уговаривали. Она очень боялась остаться без ножа, но в конце концов спрятала его в кеде, для чего нам пришлось заменить его неоново-зеленые шнурки на черные. Мы остановились возле магазина, торгующего лекарствами, косметикой, мороженым и всякой всячиной, чтобы прикупить дешевой косметики и аэрозольной краски для волос, которыми люди закрашивают седые корни. Куинн мы сделали мелирование карамельным оттенком. Мои волосы мы побрызгали темно-русым цветом, который маскирует рыжину, и в придачу я заплела их в косы и уложила в узел, поскольку обычно распускаю их на вечеринках. А еще мы обе наложили макияж, так что в итоге неплохо замаскировались.

– Тогда пошли, – говорит Куинн и проходит в дверь кухни.

Оживленная атмосфера и множество запахов напоминают мне о долгих сменах в кулинарии.

Повара бросают на нас недоуменные взгляды, но Эдриан бормочет что-то неубедительное в качестве отмазки и продолжает вести нас вперед. На противоположном конце кухни есть несколько дверей, но вместо того чтобы воспользоваться той из них, которая постоянно открывается и закрывается, пропуская снующих туда-сюда официантов, мы выходим из другой, ведущей в пустой коридор. Слева от нас находятся двустворчатые двери, богато украшенные резьбой из виноградных лоз и роз. На латунной табличке, прикрепленной рядом, написано: бальный зал «Хедера»^[13], но перед ним натянут бархатный канат и красуется надпись: «Вход закрыт. Строительные работы».

– Дальше я справлюсь сама, – говорит Куинн Эдриану.

Он потирает затылок.

– Ну как, Куинн, потусим позже…

– Извини, куча дел, – отвечает она с непроницаемым выражением лица и многозначительно смотрит на дверь, из которой мы вышли.

– Ладно-ладно, нет проблем. – Он возвращается на кухню.

– Мастерски ты его отшила, – замечает Лео, когда мы заворачиваем за угол коридора, где собралось несколько гостей.

Люди, которых я не узнаю, болтают друг с другом, держа в руках бокалы с искрящимся шампанским или красным вином, другие гости уже поедают закуски с подносов, которые разносят официанты.

– Это точно, – соглашается она. – Но у нас есть дело.

Я и раньше бывала на роскошных приемах, но Бал Гиацинтов отличается ото всех – я словно вернулась в прошлое. Все вокруг сверкает, даже люди. Костюмы невероятны и прекрасны, как сон. Я могла бы потратить не один час, разглядывая их. Женщины одеты в платья из самых разных тканей, некоторые из них расшиты блистающими кристаллами Сваровски, другие изготовлены из такого глянцевого шелка, что мне хочется погладить его. На руках у многих женщин даже надеты длинные перчатки. У меня такое чувство, будто я попала в волшебную сказку и в бальном зале меня ждет принц.

– Пошли, – говорит Куинн, дергая меня за юбку. – Нам надо попасть внутрь.

Мы подходим к еще одним распахнутым дверям, по бокам которых стоят швейцары. Надпись на латунной табличке гласит: бальный зал «Голдчайлд»^[14]. Когда мы заходим, у меня перехватывает дыхание от страха, что кто-то из швейцаров узнает Куинн или меня. Но маски хорошо скрывают наши лица, и мы спокойно проходим внутрь.

Оказавшись в зале, я невольно замедляю шаг, охваченная изумлением и восхищением. Я еще никогда не видела такого великолепного декора – стены здесь увиты живым плющом, столы накрыты накрахмаленными белоснежными скатертями, в центре которых стоят маленькие фонарики и стеклянные шары. Даже столовые приборы так отполированы, что сверкают, лежа на салфетках цвета плюща.

Но ничто из этого не может сравниться с люстрой.

Я пялюсь на нее, будто вижу в первый раз. Я бывала здесь и раньше, но тогда не обращала на нее внимания. Никогда прежде она не была центром интерьера, в котором соединялись лозы плюща, вьющиеся по стенам и потолку, так что свет ламп, расположенных рядом, казался нежно-зеленым. Никогда еще позолоченные розовые бутоны не казались мне такими прекрасными и сияющими, как солнце. Кристаллы горного хрусталя находятся выше и преломляют свет, так что он становится разноцветным, омывая море гостей. Я никогда прежде не видела ничего подобного.

И мы должны отыскать в этой люстре записку с подсказкой.

– Нам надо разделиться, чтобы нас не узнали, – шепчет Куинн, обводя толпу взглядом. – И, черт возьми, здесь только что появился твой дядя.

Она показывает на двери, через которые мы только что вошли, и действительно, в них входит дядя Арбор, но он, к счастью, смотрит в другую сторону. Лео берет меня за руку.

– Тогда мы с Изабеллой потанцуем, – говорит он.

Я бросаю беспомощный взгляд через плечо – только это я и могу сделать, когда он вытаскивает меня в центр зала, на танцпол, над которым медленно вертится зеркальный шар. Пока что танцующих немного, поскольку вечер еще только начался, но их все-таки достаточно, чтобы мы слились с ними, пока дядя по-прежнему стоит у дверей.

– Я не хочу танцевать, – шепчу я Лео, глядя туда, где мы оставили Калеба и Куинн.

Они уже растворились в толпе. Если они и перехватили мой беспомощный взгляд, то у них явно нет намерений спасать меня.

– Мы не просто танцуем. Это маскировка, – отвечает Лео. – К тому же именно так поступили бы Жан-Луи и Изабелла.

Я закатываю глаза и вздрагиваю, когда его рука обвивает мою талию и его теплая ладонь ложится на мою поясницу.

– Что ты делаешь?

– Танцую, – с невинным видом отвечает он. – Я уверен, ты слышала об этом.

Струнный квартет, располагающийся в углу, играет какой-то вальс. Как ни странно, Лео, похоже, отлично знает, какие па нужно выполнять, чтобы ничем не выделяться среди других пар.

– Откуда ты знаешь, что надо делать? – шепчу я, находясь так близко к нему, что между нашими масками остается всего лишь несколько дюймов.

– Ты помнишь, что все мои сестры недавно вышли замуж?

– Ммм.

– Ну так вот, мать заставила всех членов нашей семьи брать уроки бальных танцев. Думаю, теперь эти уроки наконец окупились.

– Приятно знать, что деньги, отложенные на твое высшее образование, были потрачены не впустую.

Он смеется, и мне кажется, будто мы здесь только вдвоем.

– Восемнадцатилетие сделало тебя бойкой, да?

Я изображаю итальянский акцент:

– Я не понимаю, о чем ты. Изабелле уже двадцать два.

Его глаза загораются, как у ребенка на Рождество. У него такое радостное выражение лица, что мне хотелось бы сфоткать его на «Полароид», чтобы хранить этот снимок в чехле телефона.

Но это выражение слишком быстро уходит, и он достает из кармана телефон. Свой я оставила в фургоне вместе с сумкой, поскольку он все равно уже почти разрядился.

– Что там? – спрашиваю я, отбросив итальянский акцент.

– Куинн спрашивает, не заметили ли мы чего-нибудь, – отвечает он и кладет телефон обратно в карман.

Да, конечно. Записка с подсказкой. Мы должны искать ее.

Я задираю голову, но так трудно не привлекать к себе внимание. Когда я, взглянув на люстру, закрываю глаза, перед ними мелькают яркие пятна. Я пытаюсь снова, приблизившись к Лео, так что его руки обвивают мою талию, а мои – его шею, кладу голову на его плечо и опять гляжу на люстру. Она висит не прямо над нашими головами, и когда он немного поворачивает нас, мне представляется отличная возможность всмотреться в кристаллы. Куинн права – до нее высоко. Не знаю, хватит ли стремянки.

– Что-нибудь видишь? – шепчет Лео мне на ухо.

– Нет. – Я вздыхаю и опускаю голову. – Это безнадежно.

Он снова смотрит на телефон и быстро отправляет сообщение.

– Куинн и Калеб сейчас на втором этаже, – говорит он.

Не отрывая ладоней от его шеи, я отстраняюсь и поднимаю взгляд на антресольный этаж. И сразу замечаю двоих, стоящих в напряженных позах и пьющих шампанское. Мужчина в вересково-сером блейзере кривится, проглотив его, и ставит бокал на стол.

– Они выделяются, – замечаю я, и у меня падает сердце.

Я еще не видела Лиз Чжао, но наверняка она сможет узнать Куинн, если они окажутся достаточно близко, и маска этому не помешает. И скоро рядом с нами окажется дядя Арбор – это только вопрос времени. Я опять поворачиваюсь к Лео:

– Может быть, нам все-таки лучше уйти и вернуться в середине ночи. Или же Куинн ошиблась, и подсказка находится вообще не здесь.

– Если она не здесь, то где?

Меня охватывает раздражение от собственного бессилия.

– Не знаю. Может быть, это вообще конец пути.

К моему удивлению, он обнимает меня еще крепче.

– Нет, – бормочет он, покачиваясь в такт новой песне, гораздо более современной. – Мы уже здесь, на балу. Так почему бы просто не провести хорошо время? – Он отстраняется и берет две креветки с подноса проходящего мимо официанта. Они крупные, наверное, выловленные в Кейп-Коде, откуда к нам поступает большая часть морепродуктов. Он кладет одну креветку себе в рот, а вторую протягивает мне. Уголки его губ лукаво приподнимаются. – Тебе надо научиться просто жить.

– А я что делаю? – отвечаю я, но, возможно, он прав.

Я была так зациклена на том, чтобы все время держать себя в руках, чтобы быть безупречной в глазах бабушки. Но здесь и сейчас никто не знает, кто я, никто не ожидает от меня безупречности. Если я хочу полакомиться креветкой на вечеринке, на которую меня никто не приглашал, и танцевать до упаду, то кто меня остановит?

Я беру креветку и вонзаю зубы в сочное мясо. Он смотрит, как я жую и проглатываю и как мои глаза почти закрываются от удовольствия. После того как двадцать четыре часа я ела только всякую дрянь, вкус этой креветки кажется мне просто божественным.

– Отлично. – Он смеется и, кружа, подводит меня к пустому подносу, чтобы мы могли положить на него скорлупу от креветок. – Чем еще мы могли бы полакомиться?

– В эту минуту я готова пырнуть кого-нибудь ножом ради трюфеля из темного шоколада, – признаюсь я. – Это во мне говорит Изабелла.

– Да, она та еще штучка, – говорит он.

Мое сердце замирает.

– Это ничего – ведь Жан-Луи ей под стать.

Звучит новая песня – на этот раз нежная и проникновенная. Я позволяю ему кружить меня по танцполу. Я уверена, что в любой момент здесь может появиться Лиз и произнести свою речь, после чего нам придется искать место, где спрятаться, пока будет продолжаться ужин. Но пока играет эта песня, я буду просто жить.

– Мы найдем ее, – уверенно, как и всегда, говорит Лео. – Мы же нашли все остальные – пусть даже их было только две. Не думаю, что бабушка могла нарочно сделать эту задачку невыполнимой. Просто мы смотрим на это не так, как она.

– Да, наверное, – шепчу я.

Он так близко, что мне трудно дышать. И странно, как его длинные загнутые ресницы выглядывают из прорезей маски. Должно быть, это очень достает. Мне сейчас хочется одного – податься к нему еще ближе и ощутить их прикосновение на щеке.

– Что? – тихо спрашивает он.

– У тебя глаза Нонны.

Даже несмотря на маску, я вижу, как самоуверенное выражение сползает с его лица.

– О… э-э-э… спасибо.

– Мне они нравятся, – быстро говорю я, надеясь, что заставила его почувствовать себя неловко. – У них красивый серый цвет.

В мгновение ока он становится лукаво-высокомерным.

– Между прочим, в мире меньше процента людей с серыми глазами. Это суперредкий цвет.

Редкий. Это слово поражает меня, как будто в последние несколько дней оно перестало существовать, и Лео, небрежно обронив его, напомнил мне о том, что оно никуда не делось.

– Раньше я считала себя чем-то особенным, чем-то редким.

Я не знаю, откуда это взялось. Меня охватывает смущение, но внезапно я оказываюсь спиной к нему и лицом к залу и понимаю, что он закрутил меня. Я смеюсь и снова утыкаюсь в его грудь.

– Ты говорила, что это благодаря бабушке.

Я думала, он не слушал мою надгробную речь.

– Да, я это говорила. С того самого дня, когда она научила меня шить, я чувствовала себя так, будто смогла бы сделать все, что захочу, стать тем, кем захочу, потому что она верила в меня. И пока я росла, мне казалось, что, если я буду безупречной в ее глазах, она будет считать меня такой всегда. – Я не знаю, почему говорю это, не знаю, почему мне легче быть самой собой, когда я маскируюсь под кого-то другого. – Думаю, теперь, когда она умерла, я больше не чувствую себя чем-то редким или чем-то особенным. Я чувствую себя потерянной.

Его рот приоткрывается, а взгляд смягчается. Между нами повисает напряжение из-за моих слов, и я пытаюсь придумать, что бы добавить, что-нибудь легкое, чтобы нарушить это тяжелое молчание.

– Ну, моя фамилия все равно действительно встречается редко. – Я выдавливаю из себя смешок. – Знаешь, что мне всегда казалось странным? Весь этот город полон роз. Но Роузвуд – это дерево^[15]. Притом чрезвычайно редкое. Его древесину больше нельзя достать, поскольку рубить эти деревья запрещено законом.

– Знаю, – отвечает он, и его голос звучит хрипло. – Я хорошо разбираюсь в растениях, ведь я, как-никак, работал в саду.

– Шшш! – шепчу я, не осознавая, как близко придвинулась к его губам, пока его глаза широко не раскрываются. – Жан-Луи никогда бы не занимался садом.

Лео смеется, и это такой чудесный звук, что весь окружающий мир словно исчезает, и вместе с ним сходит на нет и моя чрезмерная откровенность. Музыка становится тише, и он наклоняет меня так низко, что, не будь мои волосы заплетены в косы и уложены в узел, кончики кудрей мели бы сейчас пол. Я невесома, я бесконечна на его сильной руке, поддерживающей меня. Просто жить. Я запрокидываю голову и закрываю глаза, смеясь вместе с ним.

Может быть, это и есть то, чего хотела бабушка. Чтобы я почувствовала вот это, чем бы оно ни было. Я хочу, чтобы это никогда не кончалось. Может быть, это и значит быть по-настоящему счастливой. Чувствовать, что ты живешь полной жизнью.

Я открываю глаза и вижу свет, отражающийся от зеркального шара. Он сияет, наблюдая за нами, как большая всеведущая луна. В ушах звучат слова из бабушкиной подсказки.

А теперь обрати свой взор к морю, где луна целует волны и земля исчезает. Ты обнаружишь, что обещанное мной сверкает над душами, любящими жизнь.

У меня перехватывает дыхание.

– Лео! – потрясенно выпаливаю я, выпрямившись так стремительно, что наши головы едва не ударяются друг о друга. Я с бешено колотящимся сердцем хватаю его за плечи.

– Что? – с беспокойством спрашивает он. – Тебе не понравилось?

– Нет, это было прекрасно. – Я улыбаюсь, чувствуя себя так, будто от радостного волнения могу взмыть в воздух и улететь, так что я хватаю его за руку, чтобы этого не произошло, и сплетаю его пальцы со своими. – И я знаю, где это. Знаю, куда бабушка поместила подсказку.

Глава 19

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 19:20

У Лео округляются глаза.

– Ты знаешь?

– Думаю, да! – Я отстраняюсь от него и тащу прочь с танцпола. – Пошли.

– Может, сначала скажем остальным?

– Мы отправим им сообщение.

Нам нельзя терять время, тем более что я замечаю дядю Арбора, ведущего светскую беседу с мистером Хейвортом. Если журналист узнает меня, то наверняка напишет что-то вроде: «Лили Роузвуд явилась без приглашения на Бал Гиацинтов, продолжив череду испорченных ею вечеринок».

Решительно шагая, я веду Лео обратно в коридор и теперь, когда мы очутились подальше от дяди, наконец выдыхаю. Затем поворачиваюсь к Лео и…

И замираю, увидев мать Куинн, входящую с улицы. Она останавливается прямо перед нами.

– Надеюсь, вы отлично проводите время, – говорит она, обращаясь к Лео.

Он бормочет «спасибо», сделав свой голос на октаву ниже. Я молча киваю, боясь выдать себя. Лиз с ослепительной улыбкой заходит в бальный зал.

– Мы едва не спалились, – выдыхает Лео.

– Спасибо вам, дешевый краситель для волос и маска, – говорю я, подавив ухмылку, и иду, ускоряя шаг, пока мы не останавливаемся перед дверью бального зала «Хедера».

Я подныриваю под бархатный канат, и Лео делает то же самое, предварительно убедившись, что вокруг никого нет. Я нажимаю на дверь ладонью, и она отворяется.

– Это здесь? – спрашивает Лео, когда мы заходим внутрь. Запах опилок смешивается с цветочным ароматом, который в «Плюще» витает повсюду. В отличие от бального зала «Голдчайлд» здесь нет столов и стульев, комната пуста, не считая строительных инструментов на полу. Люстра здесь не горит, но зал полон золотого сияния заката, поскольку окна от пола до потолка выходят на океан.

А на дальней стороне зала стоит стремянка. Прямо под сверкающим шаром, свисающим с потолка.

– Бабушка сказала: «А теперь обрати свой взор к морю». – Я показываю на океан. – «Где луна целует волны» – вот только это не луна. Подсказка находится в зеркальном шаре, – говорю я Лео, сдвинув маску наверх и чуть ли не пробежав по залу. – Бабушка знала, что в этом зале никого не будет, поскольку здесь еще несколько месяцев будет идти ремонт. Это идеальный тайник, и нам надо каким-то образом спустить его.

– По-моему, он на чем-то висит. – Лео сдвигает маску наверх и, прищурившись, смотрит на шар.

– Я попробую подняться туда. – Я хватаюсь за перекладину стремянки и начинаю взбираться по ней. – Подержи ее, чтобы она не опрокинулась.

Он хватается за края стремянки, и я поднимаюсь все выше. Мои золотистые туфли на каблуках затрудняют подъем. Нога соскальзывает с перекладины, и я прижимаюсь к холодному металлу с колотящимся сердцем.

– Спускайся! – кричит Лео, стоя внизу, по меньшей мере в десяти футах от меня. – Это небезопасно. Давай я поднимусь.

Я сбрасываю туфли. Он крякает, когда одна из них попадает в него.

– Извини, но я уже почти добралась. И не заглядывай мне под юбку!

– Я и не заглядываю! – отвечает он, но звучит неубедительно.

Я уже почти на самом верху, но по-прежнему не могу дотянуться до зеркального шара. Я ступаю на следующую перекладину. Ноги дрожат.

– Лили! – говорит Лео, и в его голосе, доносящемся издалека, звучит страх. – Будь осторожна!

– Спасибо, ведь я даже не пыталась быть осторожной, пока ты мне не напомнил. – Я хватаю шар и чувствую гладкую и твердую поверхность под пальцами. Он свисает с крюка, и мне приходится напрячь все силы, чтобы снять его. Но он слишком велик, чтобы поставить его на верх стремянки. Чтобы отвинтить крышку, мне придется спустить его.

Как и в случае с картиной, я не могу представить, каким образом бабушка могла подняться сюда. Должно быть, ей кто-то помогал, вероятно, тот же человек, который отправил письма и спрятал остальные подсказки. В кулинарии у меня мелькнула мысль, что это может быть Фрэнк, но нет, он наверняка не стал бы взбираться на стремянку высотой в двадцать футов.

По спине у меня пробегает холодок. Тогда кто?

Я не могу найти ответ на этот вопрос. Я обхватываю шар одной рукой, а другой хватаюсь за перекладины, медленно спускаясь. Это тяжело, и по моей спине течет пот, несмотря на холодный воздух, дующий из кондиционера. Ладони тоже вспотели и стали скользкими, и мне кажется, что гладкий стеклянный шар вот-вот выскользнет из хватки.

Я останавливаюсь, чтобы перехватить его. Металлические перекладины больно врезаются в босые ступни, пальцы ног судорожно поджимаются. Подо мной виднеется макушка Лео, но до нее все еще остается несколько футов. Он уставился в телефон.

– Все в порядке? – нетвердым голосом спрашиваю я.

– Я отправил групповое сообщение, но Калеб ответил, что они не могут подойти. В коридоре присутствуют швейцары и охранники.

– Просто класс. – Я со стоном прижимаюсь лбом к металлу перекладины. Руки ноют, ноги как ватные, но я продолжаю медленный спуск. Вдох – и на одну перекладину ниже. Выдох – и еще одна перекладина.

Вот только зеркальный шар невероятно тяжел. Я успеваю спуститься только на несколько футов, когда он начинает выскальзывать. В панике я отпускаю перекладину и обхватываю его другой рукой, чтобы он не упал. Это не дает ему упасть на пол и разлететься вдребезги.

Но это не спасает меня.

Я сдавленно вскрикиваю, почувствовав, что ноги больше не стоят на перекладине и я лечу вниз. Я сжимаю зеркальный шар, как будто он может спасти меня, хотя, скорее всего, просто раздавит. Я могу погибнуть. После всего я умру вот так.

Я напрягаюсь, ожидая удара спиной об пол. Лео ухает, когда я приземляюсь на его руки, и от моего веса вкупе с зеркальным шаром падает на колени. Мой зад больно ударяется об пол, но это лучше, чем если бы о камень ударилась моя голова. Его пальцы впиваются в мои ребра и бедро, а я продолжаю обнимать шар, как коала.

– Ты в порядке? – спрашивает он, когда я оказываюсь в его объятиях на полу, чувствуя, как мое сердце колотится так, будто может выскочить из груди.

– Кажется… да. – Я пытаюсь сесть, и да, на моей заднице точно красуется синяк, но я не погибла, что несомненный плюс. Я морщусь, когда он помогает мне сесть. – Чего я не стану делать совершенно точно, так это вешать эту штуку обратно. – Я кивком показываю на крюк. – Спасибо, что ты поймал меня. Ты прямо как прекрасный принц из сказки о Золушке.

Он улыбается, и его обеспокоенное лицо разглаживается, когда он наконец отпускает меня.

– Жан-Луи – мастер по женской части.

– Изабелла ценит это.

Я не могу удержаться от ответной улыбки. Затем вспоминаю о зеркальном шаре и о записке с подсказкой, которую надеюсь найти внутри него. Я кладу его на пол и встаю на колени, и Лео делает то же самое напротив меня. Верх шара с петлей сделан из пластика, и это его единственная часть, которая не покрыта зеркалами. На ней есть выемки для пальцев, чтобы можно было отвинтить, и я медленно кручу ее. Наконец с тихим щелчком она отделяется.

Отверстие так мало, что мой кулак едва протискивается в него. Я чувствую нетерпение Лео, оно исходит от него, как жар от печи. Отверстие глубже, чем я ожидала, и моя рука погружается в него по локоть.

Но затем я ощущаю под пальцами открыточную бумагу. Должно быть, я меняюсь в лице, когда хватаю ее, потому что Лео тихо присвистывает. Я вынимаю руку из шара и смотрю на сложенный листок, зажатый в кулаке.

– Ты нашла ее, – выдыхает Лео.

Он смотрит не на записку, а на меня, и улыбки сползают с наших лиц, когда через щель под дверью проникает тихая музыка из другого бального зала. Это медленная песня, и мне ужасно хочется опять обхватить ладонями его шею и закружиться с ним в танце по этому пустому бальному залу. Нас разделяет только зеркальный шар. Он отбрасывает белые отблески на лицо Лео, как будто мы находимся под водой.

Невольно я приближаюсь к нему, и мой взгляд перемещается на его губы. Его маска все еще сдвинута на верхнюю часть головы, он всматривается в мое лицо. Выгляжу ли я такой же неземной, как и он сам в эту минуту? Такой, что меня хочется поцеловать?

Потому что самой мне отчаянно хочется сделать это.

И, возможно, он желает того же, потому что его глаза закрываются, он наклоняется ко мне, и его губы оказываются так близко от моих, что я ощущаю его дыхание…

Двери скрипят, и я отшатываюсь, а туман в голове развеивается, как дым под резким порывом ветра. Я успеваю только быстро опустить свою и его маски, когда в зал входят два охранника в костюмах и галстуках, которые они поправляют.

– Терпеть не могу эти чертовы вечеринки, – жалуется один из них.

– Они всегда похожи на гребаный цирк, – соглашается второй.

Они останавливаются как вкопанные, заметив нас на другом конце.

Тот, что слева, тычет в нашу сторону пальцем:

– Эй! Вам не положено здесь быть!

– Пора смываться, – бормочет Лео.

Одной рукой он помогает мне встать на ноги, другой поднимает с пола туфли. Мы бросаемся к дверям, находящимся напротив тех, через которые вошли, слыша за собой крики охранников:

– Эй! Стойте!

Мы пробегаем через двери и оказываемся в другом конце коридора. Чья-то рука сжимает мое предплечье, я замахиваюсь, чтобы ударить по ней, но тут слышу знакомый шепот Куинн:

– Следуйте за мной.

Я бегу за ней, сунув листок с подсказкой в самодельный карман и держась за руку Лео. С другой стороны от меня появляется Калеб.

– Ты нашла ее?

– Да. – Я оглядываюсь через плечо. Черт, они все еще преследуют нас. – Но если нас поймают…

– Не смогут, – уверенно говорит Куинн.

Она проводит нас через еще одни двустворчатые двери, и воздух, охлажденный системой кондиционирования, уступает место душному вечеру. Мы оказываемся на заднем патио, за которым начинается сад, а за ним виднеется невысокая стенка из белого мрамора, отделяющая территорию «Плюща» от гавани.

– К тем двоим присоединились и другие! – бормочет Лео, оглянувшись и прибавив скорость.

Мы тоже ускоряемся, мчась сквозь толпу гостей. Я врезаюсь в официанта, несущего поднос с моллюсками, начиненными беконом, и все это разлетается в стороны, как конфетти.

– Извините! – кричу я.

Теперь за нами гонятся уже четыре охранника, хотя им приходится притормаживать, чтобы не расталкивать гостей.

Мы бежим по саду, полному лилий, ирисов и гиацинтов – господи, как же это все безвкусно, поверить не могу, что прежде я никогда не замечала, как нелеп весь этот город, это дурацкое святилище, посвященное Роузвудам. Из-за прилива адреналина у меня вырывается неуместный смех.

– Я рад, что хоть кому-то это нравится! – кричит Калеб, пока мы мчимся к мраморной стенке впереди. – Ведь нас могут за это арестовать!

– Это детали! – Я снова смеюсь, ощущая под босыми ступнями прохладную землю.

Куинн подбегает к стенке, доходящей ей до пояса, первой и, упершись в ее плоский верх ладонями, перемахивает через нее. Калеб далеко не так грациозен, но, должно быть, страх – отличная мотивация, поскольку он перебирается через стенку за считаные секунды. Лео останавливается перед ней и поворачивается, чтобы помочь мне.

– Я сама! – Я отпускаю его руку и перемахиваю через стенку так же, как это сделала Куинн.

За спиной слышится многоголосое аханье, перекрывающее крики охранников, все еще преследующих нас. Я уверена, что продемонстрировала шести десяткам людей мои трусики, но нисколько не смущена. Лео перемахивает через стенку вслед за мной, и мы опять пускаемся бежать.

Сначала я ощущаю под ногами траву, затем ее сменяют шершавые доски деревянного тротуара. Я оглядываюсь, и у меня снова вырывается смех. Охранники стоят с той стороны стенки, сердито глядя нам вслед и становясь все меньше и меньше. Двое из них наклонились, уперев руки в колени и тяжело дыша. Дощатый тротуар поворачивает, и они исчезают из нашего поля зрения, так что теперь нас окружает только темнота.

Мы не останавливаемся, пока не добегаем до конца безлюдного тротуара, где тускло светит одинокий уличный фонарь. Именно здесь бабушка и Куинн впервые встретились год назад в такой же вечер, как этот. Я вскидываю руки.

– Мы справились!

И внезапно мы все смеемся, тяжело дыша, и смеемся опять, срывая с лиц маски. Калеб нервничает, то и дело оглядываясь через плечо, чтобы удостовериться, что нас никто не преследует, а Куинн полна воодушевления.

– Мама прошла мимо меня и не поняла, что это я! – Она восторженно визжит, и я никогда еще не видела такой радости на ее лице. – Она вообще ничего не заподозрила!

Я поворачиваюсь к Лео, пытаясь отдышаться. Я охвачена энтузиазмом, ведь нас так и не узнали.

– Мы справились, – повторяю я, продолжая улыбаться до ушей.

– Я тоже считаю тебя чем-то особенным и редким! – произносит он, задыхаясь. – Да, чем-то особенным и редким, – повторяет он уже громче, и от его взгляда у меня перехватывает дыхание. – Ты сказала, что после смерти бабушки больше не чувствуешь себя такой, но ты именно такая. Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, Лили Роуз. Никто другой не предложил бы завершить это дело в одиночку, просто чтобы уберечь нас от опасности. Никто другой не стал бы много часов подряд перешивать вещи, купленные в секонд-хенде, чтобы мы могли сойти за гостей бала. Тем более в трясущемся вонючем фургоне. И никто другой не согласился бы спать на моем полу.

Улыбка сползает с моего лица, а глаза широко открываются. Куинн и Калеб все еще смеются, и у меня такое чувство, будто они находятся над поверхностью воды, а я снова очутилась на глубине вместе с Лео, как в том пустом бальном зале, только мы двое, он и я.

– Таких, как ты, больше нет, и независимо от того, получим мы эти деньги или нет, я рад. Рад, что эта история дала мне возможность узнать тебя снова. – Он широко раскидывает руки и роняет мои туфли на доски. Его лицо открыто и честно выражает все чувства. – Тебя настоящую.

Его слова пробуждают во мне нечто такое, о чем я и не подозревала. Какое-то глубоко запрятанное стремление, о котором до сих пор я не позволяла себе задумываться. И прежде чем я успеваю передумать, я хватаю его золотистый галстук, резко тяну к себе, и наши губы врезаются друг в друга. Меня, точно взрыв, пронзает желание, на меня обрушивается лавина чувств, а я и не знала, что могу испытывать такие чувства. Он ошеломлен, это чувствуется по нерешительности, с которой его руки прижимаются к моей талии, к моим крутым бедрам. Его грудь вздымается, моя тоже, и мы, резко втянув в себя воздух, отстраняемся друг от друга, но мне хочется еще.

– Так надо просто жить? – выдыхаю я, все еще ощущая вкус его губ.

– Да, и жить недурно.

Он улыбается и целует меня еще раз, и окружающий мир куда-то уходит, когда я отпускаю его галстук и запускаю руки в его густые волосы, как мне и хотелось. Он такой горячий, его прикосновение обжигает кожу, соленый морской воздух наполняет легкие, когда я вдыхаю его. Мне хочется сказать, как мне его не хватало, как мое четырехлетнее стремление избегать его, ведь я думала, что он этого хочет, что-то сломало во мне, хотя сама я себе в этом не признавалась. Я хочу, чтобы это длилось вечно, хочу без конца чувствовать прикосновение его ресниц к моей щеке, его дыхание, обдающее мою шею, пока он шепчет мне на ухо секреты, предназначенные только для меня, и больше ни для кого.

Я хочу все.

– О господи, теперь у них поцелуйчики и обнимашки, – насмешливо говорит Куинн, но голос ее звучит по-доброму.

Одной рукой Лео делает какой-то жест и смеется, не отрываясь от моих губ. Я могу предположить только одно – он показывает Куинн средний палец, потому что даже у Калеба вырывается смешок.

Но этот смешок тут же обрывается, и его полный тревоги голос пронзает туман, окутывающий мой мозг:

– Подождите, ребята…

После чего он истошно кричит.

Глава 20

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 20:27

Я отшатываюсь от Лео и, открыв глаза, вижу блеск его золотистого галстука и шок в расширившихся серых глазах. Он пытается что-то сказать, но тут кто-то грубо толкает меня на него, и он падает с дощатого тротуара на камни в бурлящие волны, так что морская вода обдает мои ноги до икр.

– Лео!

Я бы бросилась к нему, но кто-то хватает меня за юбку и валит на тротуар. Я падаю навзничь на доски, и крик застревает в горле, потому что я вижу над собой фигуру в черном с балаклавой на голове. Нет-нет-нет.

Боковым зрением я замечаю еще двоих, тоже во всем черном. Сколько же их? Я слышу, как Куинн нецензурно ругается, отбиваясь. Повернув голову, я вижу Калеба – его лицо прижато к доскам, и верхом на нем сидит еще один из тех, кто охотится за нами. Очки Калеба валяются в нескольких футах от него, так что ему до них не дотянуться.

Охотник, оседлавший мою грудь и поставивший колени справа и слева от моего тела, рукой в перчатке больно хватает меня за подбородок и поворачивает лицом к себе. И протягивает другую руку. Ожидая, что я положу на его ладонь записку с подсказкой.

Я собираю во рту всю слюну, которую только могу, и выплевываю ее ему в лицо.

– Иди в жопу, – рычу я и, воспользовавшись тем, что он опешил от неожиданности, сбрасываю его с себя. Затем бью ногами и спихиваю с тротуара, так что он кубарем опрокидывается на камни.

– Пусти меня, говнюк, – рявкает Куинн, которую сжал в ручищах другой охотник.

Он возвышается над ней по меньшей мере на фут. Я вскакиваю на ноги, бросаюсь в ее сторону, чтобы помочь, но она быстрее, чем я, и, выхватив нож с выкидным лезвием, спрятанный в кеде, вонзает в его предплечье.

Он громко вопит, хватает руку с ножом и заламывает, так что ей приходится выронить оружие. Нож падает на доски, и охотник тут же ногой сбрасывает его в бурлящее море.

Лео барахтается в волнах, стараясь оставаться на поверхности, хотя ему мешает промокшая одежда. Но прежде чем я успеваю броситься ему на помощь, в здоровой руке охотника, напавшего на Куинн, появляется какой-то блестящий предмет.

– Куинн!

Время словно замедляется, когда он с силой бьет ее в висок рукояткой пистолета. Она падает как подкошенная.

Я кидаюсь к ней, но другой охотник хватает меня сзади, одной рукой зажимает рот, а второй больно сжимает талию, чтобы я не вырвалась. Я пытаюсь закричать, несмотря на руку, зажавшую мне рот:

– Нет!

Кто-то врезается в типа, ударившего Куинн пистолетом, и он растягивается на досках. Калеб.

Я кусаю руку, зажимающую мне рот, и охотник истошно вопит – это такой же гортанный вопль, как тот, который я слышала, когда дверью прищемила кому-то пальцы. Надеюсь, это тот же самый тип и та же самая рука.

Он отвлекся, чем я пользуюсь и, работая локтями, вырываюсь из его хватки. Но первый охотник, тот, кого я спихнула на камни, забрался обратно и толкает Калеба, так что тот падает рядом с Куинн, которая начинает медленно приходить в себя. Мне надо произвести отвлекающий маневр. Дать им время вытащить Лео из воды и убежать.

– Эй! – кричу я, отступив на гравий, которым усыпана парковка. Я достаю из кармана записку с подсказкой и машу ею в воздухе, когда трое охотников поворачивают головы ко мне. – Это то, что вы хотите заполучить, да?

– Лили, не…

Я не даю Куинн договорить.

– Вам ведь это нужно, не так ли? Это, а не они.

Теперь взгляды охотников прикованы ко мне. Медленно все трое кивают.

Я прижимаю листок с подсказкой к груди.

– Тогда попробуйте подойти и забрать это у меня.

Ступни пронзает боль, когда я пускаюсь бежать по парковке и острый гравий впивается в них. Я приближаюсь к фургону, но не смогу им воспользоваться, потому что ключи у Лео. Мне придется убежать от них на своих двоих. Мои легкие горят, когда я бегу и бегу, огибая старые грузовые контейнеры.

Если я продолжу бежать прямо, то окажусь в «Плюще». Что при данных обстоятельствах было бы идеально. Но вряд ли мне удастся добраться до него, прежде чем охотники догонят меня. Справа от меня находится дощатый тротуар, а слева…

Я резко сворачиваю туда и вбегаю на кладбище лодок, катеров и яхт. Поскольку наступили сумерки, все здесь окутано тенью. Вокруг меня темнеют суда всевозможных форм и размеров, более или менее заброшенные, среди которых можно поиграть в прятки. Я притормаживаю, чувствуя, как колет в боку. Тесный лиф платья отнюдь не помогает делу.

Я прислоняюсь к борту вытащенной на берег понтонной лодки, пытаясь отдышаться. Из глаз вот-вот польются слезы, и я крепко зажмуриваюсь, чтобы сдержать их, но вижу только одно – Куинн, падающую на доски, и шок на ее лице. Шок и страх.

– Выходи, маленькая наследница. Давай поиграем.

От этих глумливых слов у меня перехватывает дыхание, и я еще теснее прижимаюсь к лодке. Голос охотника совсем не похож на тот низкий рокот, который я представляла. Он насмешлив и на удивление молод.

Его шаги доносятся слева, и я бесшумно двигаюсь вправо, к переду лодки.

– Мы знаем, что ты любишь игры, – продолжает он, говоря все так же непринужденно, как будто это обычная светская беседа, и я на девяносто девять процентов уверена, что я в полной жопе. – И у тебя это хорошо получается. Мы не ожидали, что ты будешь так сопротивляться. Мы считали, что напугаем тебя и ты сразу все отдашь. Мы не думали, что ты окажешься настолько глупа, что нам придется устраивать погоню. И она была довольно занятной, ты заставила нас попотеть.

К первым шагам присоединяются вторые. Я бесшумно огибаю перед лодки, продолжая сжимать листок с подсказкой в потном кулаке. Я могла бы отдать его им, к черту деньги. Но я не верю, что это спасет меня и ребят.

Я останавливаюсь. Надо мной возвышается соседняя яхта, и она хорошо мне знакома. За тот год, что она гнила здесь, ее мачта, из-за которой отец и дал ей название, покосилась, краска облупилась. Но на ее корме по-прежнему есть лесенка, начинающаяся недалеко от земли.

Второй охотник появляется в моем поле зрения, и я бросаюсь к «Шипу розы», надеясь оторваться от них на борту. Я подбегаю к лестнице, ступаю на нижнюю перекладину…

И истошно кричу, когда сильные руки сдергивают меня вниз. Я сильно ударяюсь спиной, упав на гравий, и этот удар вышибает из легких весь воздух. Надо мной стоит третий охотник, прижимая к телу руку, вероятно, ту самую, которую Куинн пырнула ножом. А значит, это у него есть пистолет.

Я не успеваю даже встать на ноги, когда к нему подходят остальные.

– Игра окончена, маленькая наследница, – говорит первый охотник, а второй кивает.

– Нет! – кричу я, брыкаясь. Моя нога врезается в чью-то голень, и я слышу стон. Из моего горла вырывается истошный крик: – Кто-нибудь, помогите! Помогите!

– Заткнись!

Щеку обжигает удар, и я понимаю, что первый охотник залепил мне затрещину. Перед глазами мелькают разноцветные искры, я дотрагиваюсь до лица, кожа на нем мокрая. Я плачу.

– Мне только восемнадцать, – выдавливаю я.

Всего несколько часов назад восемнадцать лет казались мне ключом к свободе. Я чувствовала себя взрослой.

Теперь же я ощущаю себя ужасно, до жути юной. И все эти поиски подсказок, казавшиеся хитроумной, хотя и докучной, игрой, придуманной бабушкой, становятся чем-то смертоносным.

На меня вдруг обрушивается осознание, что они могут убить меня прямо здесь, и я присоединюсь ко всем этим лодкам, катерам и яхтам, упокоившись среди них. Это и будет мой конец.

Но внезапно слышится самый прекрасный звук на свете. Урчание автомобильного двигателя. Лео. Я никогда еще так не радовалась тому, что у него есть этот дерьмовый фургон. Похоже, меня услышали ангелы, похоже, они на небе только и ждут таких моментов, как этот, чтобы героически прийти на помощь.

– А ну уберитесь от моей племянницы! – рявкает голос, и это определенно не Лео. Открывается дверь фургона, слышится звук шагов по неровной земле.

– Дядя Арбор! – Меня охватывает облегчение, словно во тьме ужаса вдруг вспыхнул свет. Охотники тут же отступают.

– Господи, Лили, надо скорее отвезти тебя домой, – говорит он. – Ты можешь идти?

Я оглядываюсь по сторонам и осознаю, что мы остались вдвоем. Я больше не вижу охотников – должно быть, они сбежали. Я сажусь, морщась.

– Ты спас меня. Они бы… Они собирались… – Я не могу договорить.

Его голос становится мягче.

– Теперь все хорошо, Калла, – говорит он и протягивает руки, чтобы я схватилась за них. – Теперь ты в безопасности.

Я хватаюсь за его руки, ожидая, что он поднимет меня с земли. Но вместо этого его ладони просто скользят по моим, и он отпускает меня. Это так неожиданно, что я не могу удержаться и снова валюсь на землю. Должно быть, я тяжелее, чем он ожидал.

– Извини, я…

Я осекаюсь, вдруг осознав, что подсказка теперь не у меня, а у него. Он разворачивает ее, и на его лбу появляются морщины. Но, должно быть, в мерцающем свете уличного фонаря он замечает пятно на бумаге, потому что он подносит ее ко рту и лижет. И на его лице появляется едва заметная улыбка.

– Дядя Арбор? – Мой голос дрожит.

Один из охотников возвращается, словно тень, отделившаяся от темноты.

– Это то, что нужно? – Это тот же голос, что я слышала раньше.

– Дядя Арбор…

– Да, – отвечает дядя, сунув записку в карман.

До меня не сразу доходит, что он говорит не со мной. Охотник одобрительно кивает, и к нему подходят остальные.

Я, шатаясь, встаю на ноги.

– Что тут происходит?

– Это я должен задать этот вопрос, – говорит дядя Арбор. На его лице отражается разочарование. – Я нашел в твоей комнате письмо от моей матери. Все бы прошло намного легче, если бы ты с самого начала сообщила мне, что она оставила тебе подсказки. Мы могли бы поработать над ними вместе.

Все медленно встает на свои места.

– Ты с ними заодно, – понимаю я.

Я предположила, что охотников направила Дэйзи, и, возможно, так оно и было. Но мне никогда не приходило в голову, что в этом замешан и дядя Арбор.

– Скорее, это можно назвать взаимовыгодным партнерством, – говорит охотник.

Дядя Арбор сердито смотрит на него.

– У нас было соглашение, что вы не причините им вреда. Вы должны были только следить за ними.

Охотник с невинным видом вскидывает руки. Это выглядит комично, если учесть, что его лицо скрыто балаклавой и что несколько минут назад он собирался убить меня.

– Мы пытались. – В свете восходящей луны видно, как блестят его глаза, когда он показывает на охотника, которого пырнула ножом Куинн и который прижимает к себе раненую руку. – Они ударили первыми.

Я поворачиваюсь к дяде Арбору, и мое горло сжимает отчаяние.

– Ты же не ездил в Бостон, да? Вместо этого ты вызвал их сюда.

– Я их не вызывал. Я поймал их, когда они явились в город из-за роликов Дэйзи и разгромили оранжерею. Я действительно направлялся в Бостон, но мне… – Он замолкает, и на его лице отображается раздражение. – Мне пришлось задержаться.

– Поймал – не очень-то подходящее слово, – замечает охотник. – Скорее, ты пригрозил, что сдашь нас полиции, а мы в ответ пригрозили тебе. После этого ты весьма охотно договорился с нами.

Губы дяди Арбора сжаты в тонкую линию.

– Лили, ты всегда была сообразительной и амбициозной, эти качества ты унаследовала от отца. Но к чему бы ни привела эта игра, которую моя мать затеяла с тобой, это принадлежит мне. К тому же тебе еще только семнадцать.

Должно быть, он не помнит, какой сегодня день. Я пристально смотрю на него.

– Мне восемнадцать.

– Ты все время талдычишь об этом, – насмешливо говорит охотник. И, неторопливо подойдя к дяде Арбору, который вдруг притих, хлопает его по плечу. – Давай, старина. Мы же заключили сделку. Давай поглядим на эту подсказку.

Дядя Арбор отдает ему записку, но при этом не перестает смотреть мне в глаза.

– Мне жаль, Лили. – Самое худшее то, что он, похоже, произносит это искренне. – Когда это разрешится, все наладится. Я позабочусь о тебе. Садись в мою машину, и я отвезу тебя домой, к Дэйзи.

– Нет.

Я еще никогда не отказывала ему. Он хмурится.

– Лили, сядь в эту чертову машину.

– Нет, – повторяю я.

И пячусь от них прочь, двигаясь вдоль борта «Шипа розы». Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле. Может, я уже умерла и очутилась в самом худшем кошмаре, в котором не могу никому доверять?

– Все эти дни я гадала, зачем бабушка спланировала эту охоту за сокровищем. Гадала, что это – попытка отвлечь меня от горя, или ее последняя прощальная игра, или же она хотела научить меня полагаться на других. И, возможно, она и впрямь задумала все это, но также и кое-что еще. Она поставила себе целью не допустить, чтобы ее состоянием завладел ты.

Что-то мелькает в его глазах, какое-то бешеное выражение, которого я никогда не замечала прежде.

– Я? – Его голос становится громоподобным. – Я? Я всегда думал только о благополучии семьи и города. Это состояние должно быть моим. А ну сядь в эту гребаную машину.

Он делает шаг в мою сторону, но я пускаюсь бежать к носу «Шипа розы» и дальше, дальше. За спиной слышатся крики, но я продолжаю бежать, петляя между трейлерами, брошенными гидробайками, ржавеющими буями и лодками, от которых остались одни остовы. Я бегу, пока не убеждаюсь, что никто за мной не гонится, пока шум двигателя не затихает вдалеке и я не понимаю, что они оставили меня.

Части меня хочется повернуть и побежать за ними, хочется вопить, пока я не сорву голос. Хочется снова оказаться с Лео в пустом бальном зале и сказать себе остаться там. Хочется целовать его и ни за что, ни за что не бежать к идущему вдоль гавани дощатому тротуару.

Но в последнее время я редко получаю то, чего хочу.

Глава 21

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 22:30

– Лео! – По моим щекам текут слезы, когда я осматриваю берег гавани и вижу, что он пуст. – Куинн! Калеб!

Мне пришлось бежать обратно дольше, чем я ожидала, – потому что я убежала дальше, чем думала. Но моих друзей здесь нет. Мутные черные волны с грохотом ударяются о скалы, и горло сжимает страх – а что, если Лео не выплыл? Я ищу хоть что-то – блеск золотистой ткани, руку, освещенную луной, но все поглощает чернильная тьма.

– Он не мог умереть. – Как будто, произнеся это вслух, я могу превратить мечту в правду. – Не мог.

В который раз после того, как выбралась из похожего на лабиринт кладбища лодок и яхт, я жалею, что при мне нет телефона, хотя, скорее всего, он уже давно разрядился в фургоне. Я понятия не имею, смогли ли спастись Куинн и Калеб. Возможно, охотники вернулись за ними. Возможно, они все погибли.

– Нет, – рыдаю я, обращаясь к ночи, и, словно в насмешку, слышу в ответ далекую музыку бала.

От дощатого тротуара в ступни вонзаются занозы. Совсем недавно я стояла на этом самом месте и прижималась губами к губам Лео, запускала пальцы в его густые волосы. Целовала его так, что перед моими закрытыми глазами вспыхивали звезды.

Настоящие звезды сияют над головой, мучительно напоминая мне обо всем, что я потеряла. Отца, бабушку, дядю Арбора, заключительную подсказку, наше место в правлении «Роузвуд инкорпорейтед». Деньги тоже так и не нашлись и, возможно, никогда не найдутся.

«Ты всегда хотела получить все», – так обо мне сказал отец. С моих пересохших губ срывается горький смех. Каков отец, такова и дочь.

Мы с ним оба ничего не получили. Хуже того, мы все потеряли.

– Лео! – хрипло кричу я, бессильно повалившись на доски тротуара, и замызганная юбка расходится вокруг меня веером.

Теперь я вспоминаю, почему не позволяла себе ни с кем сближаться. Потому что это причиняет боль. Как самый острый шип в букете роз, пронзающий сердце насквозь. И от опустошительного одиночества весь мир становится серым.

Я прижимаю к глазам кулаки, и в нос ударяет запах крови. Порез на ладони открылся вновь, и по запястью стекают теплые красные капли.

У меня вырывается всхлип. Сейчас я бы все отдала, чтобы здесь, рядом со мной, была бабушка. Чтобы сказать мне, что теперь делать, куда идти. Чтобы я могла устроить для нее какое-нибудь эффектное представление, пусть и зная, что она видит меня насквозь. Чтобы иметь последний шанс доказать, что я могу все делать правильно.

Но теперь я все испортила, потеряв подсказку.

Я вскидываю голову, услышав визг покрышек въехавшего на парковку автомобиля. Меня ослепляет свет фар, и в сердце вспыхивает надежда, что это наш фургон и за его рулем сидит Лео.

Но это не фургон. У меня холодеет кровь, когда я вижу перед собой белый «Мерседес» и знакомое лицо.

– Ты явилась сюда, чтобы прикончить меня? – рычу я на кузину, вскочив на ноги.

Через открытое окно «Белой розы» я вижу, как Дэйзи закатывает глаза.

– Не драматизируй. Я приехала сюда, чтобы найти тебя.

– Зачем? Чтобы удостовериться, что я не заявлю в полицию на твоего отца? – Меня обжигает гнев. – На твоего лживого, вероломного…

– Тебе нет нужды говорить мне, какой он, – спокойно отвечает она. – Я знаю все это уже несколько лет.

Я не верю своим ушам.

– Ты знаешь, о чем я говорю?

– Да, потому что, хотя ты так не думаешь, я обращаю внимание на то, что творится вокруг. – Она показывает на пассажирскую дверь. – Садись. Нам надо встретиться с остальными в особняке.

– С остальными? – повторяю я, и в сердце снова расцветает надежда.

– С Майлзом, Куинн и Калебом, – поясняет Дэйзи. Когда я не двигаюсь с места, она закатывает глаза. – Я объясню тебе все по дороге.

Я снова смотрю на волны. Она не упомянула Лео. Но теперь, оглядевшись, я вижу, что фургон и мои туфли, которые он уронил на тротуар, исчезли. Должно быть, он уехал и забрал их. Я на это надеюсь.

Раз она упомянула Майлза, значит, он открыл ее сообщение в Snapchat, хотя я и сказала ему не делать этого. Если она собирается встретиться с ним, значит, он ей доверяет.

Я огибаю капот «Белой розы» и сажусь на пассажирское сиденье. И даже не успеваю закрыть дверь, когда она жмет на газ.

– Как ты отыскала меня?

– Вчера я отправила личное сообщение Майлзу в Snapchat и спросила, не вела ли ты себя в последнее время странно, пытаясь выяснить, знает ли он что-нибудь. Он ответил, что видел тебя в кулинарии с Куинн, Лео и парнем, который слился. Мы с ним проговорили весь день, – отвечает она.

Я изумленно ахаю, и она скашивает на меня глаза.

– Что? Тебе можно украсть моего лучшего друга, а мне нельзя украсть твоего?

Когда я не реагирую на это так, как ей хотелось, она вздыхает.

– Мы с ним обменялись номерами телефонов, когда я сообщила ему, что Лео отключил передачу геолокации и не отвечает, когда я спрашиваю его, где он находится. И сказала, что нам надо сообщать друг другу последнюю информацию, если мы что-то узнаем. Менее часа назад он позвонил мне и сказал, что Куинн и Калеб попросили его подъехать и подобрать их на парковке «Плюща». По его словам, они напуганы и избиты и думают, что ты и Лео погибли, поскольку они не могут вас найти.

Возможно, Лео и впрямь погиб. Я подавляю эту мысль, прежде чем она раздавит меня.

– Почему бы тебе не оставить меня здесь? – спрашиваю я, потому что не могу представить, чтобы кузина спасла меня.

Она бросает на меня испепеляющий взгляд:

– Моя стервозность имеет границы. К тому же тридцать минут назад домой вернулся отец, ведя себя чертовски странно. Он хотел, чтобы я оставалась в своей комнате и никому не открывала дверь. – Она изображает пальцами кавычки. – Тогда я выглянула в окно и увидела на подъездной дороге черный кроссовер, тот же самый, который видела вчера на улицах, когда он за кем-то гнался.

Меня захлестывает ярость.

– Это ты призвала их сюда. Настоящих охотников за сокровищами. Они…

– Да, знаю, они работают сообща с моим отцом. – Она невесело смеется и сдувает короткую прядь, упавшую ей на глаза. – Но я их сюда не призывала – я же не умею призывать демонов. Не моя вина, что они увидели мои видео.

– Те, которые запостила ты.

Какое-то время она молчит.

– Я делала то, чем занимаюсь всегда. Откровенно освещаю мою паскудную жизнь. Людям нравится, когда в соцсетях ты рассказываешь и показываешь все по чесноку. Я не думала, что эти видео увидят настоящие воры, и уж точно не подозревала, что отец окажется настолько глуп, чтобы вступить с ними в союз.

Я шевелюсь и морщусь. Кажется, между лопатками застрял камешек – кусочек гравия, – когда меня повалили на землю.

– Нам же запрещено появляться в особняке – как же мы туда попадем?

– Куинн знает один просвет в тамошней живой изгороди – он известен нам с прошлого лета.

– А Лео?

Она озабоченно морщит лоб.

– Я уверена, что с ним все в порядке.

Это не убеждает ни ее, ни меня. Голова у меня идет кругом, пока мы едем по центру города, где сосредоточены рестораны, и все парковки забиты, хотя время ужина уже прошло.

Дэйзи замечает это тоже.

– Рестораны, расположенные в центре города, остаются открыты и позже, чтобы обслужить туристов, которых сюда привели мои видео. И, по-моему, если не считать охотников за сокровищами, это хорошо. Большинство приехавших просто хотят посмотреть, какие мы и как тут живем. Нас наконец-то заметили. – Дэйзи резко сворачивает, так что теперь мы направляемся в юго-западную часть города. – Нам это необходимо. Потому что, пока ты пропадала с радаров вместе с моими друзьями, я изучала обстановку. И смогла много чего узнать.

– Например?

Некоторое время кажется, что она ничего не скажет, что она жалеет о своем решении спасти меня. Но затем ее плечи опускаются, как будто ей больше невмоготу подпирать стену, разделяющую нас.

– Мы разорены. И мой отец тоже. И многие горожане.

Мои глаза чуть не выскакивают из орбит.

Дэйзи продолжает:

– Вот почему ему так отчаянно нужны деньги. С тех пор как закрылась фабрика, город катится под откос. Люди уезжают, местные предприниматели стараются изо всех сил, чтобы не закрыться. Поэтому-то твой отец и открыл фирму по финансовому консалтингу – чтобы помогать жителям вкладывать деньги туда, где они могли принести доход. Но в этом участвовал не только твой отец, но и мой. Но поскольку лицом этой компании был твой отец, когда все разладилось, именно он и принял на себя весь удар.

– Как тебе удалось все это узнать?

– Я начала расследование в доме Кева. Изучила всю информацию на компьютере его отца, имеющую отношение к нашей семье. – Заметив мой неодобрительный взгляд, она пожимает плечами. – Его отец спит с аппаратом для поддержания постоянного положительного давления в дыхательных путях и держит записную книжку со всеми паролями прямо рядом с компьютером. Это все равно что приглашение. Но я не смогла понять и половины того, что там было. Только письма, призывающие моего отца заявить о своем банкротстве и угрожающие заявить о его виновности в мошенничестве при уплате налогов.

– Черт. – Я откидываюсь на спинку сиденья, когда мы проезжаем мимо церкви Святой Терезы. – Думаешь, бабушка об этом знала?

Дэйзи кивает:

– Я слышала, как они ссорились из-за этого. Я никогда не пыталась выяснить больше, потому что думала, что мы богаты. Но теперь все встает на свои места. В какой-то момент она перестала выдавать нашим отцам содержание, которое платила им прежде. Из того, что я смогла узнать, следует, что наших отцов никогда не привлекали к юридической ответственности за какие-либо их действия. Так что, быть может, она пыталась преподать им урок. Но думаю, в конце концов она пришла бы им на помощь. Во всяком случае, это следовало из части информации, которую мне удалось отыскать. Но затем твой отец умер.

– А при чем тут его смерть?

Костяшки пальцев Дэйзи, сжимающих руль, белеют.

– В этом виноват мой отец.

– Нет, – резко бросаю я. В горле стоит ком, так что мне трудно выдавливать слова. Но я все-таки заставляю себя высказать то, что держала в себе целый год: – В этом виновата я.

– Что?

Я отвечаю, торопясь и глотая слова:

– Мы с отцом поссорились прямо перед… перед тем, как он сделал это. И я была груба с ним. Так зла. Я даже не помню всего, что наговорила. Я знала, что он изо всех сил старался все исправить. И дать мне все. Я это знала, но мне было плевать. Мне этого было недостаточно. – По щекам катятся слезы, и стыд заставляет меня проглотить гордость. – А затем, позже, похожее произошло и с бабушкой. Я не могла поверить, что она дает тебе то, что не дала мне. Я была так избалована, но тогда этого не понимала. Я была расстроена и растеряна и устроила на ее дне рождения такую сцену. Должно быть, это вызвало у нее такой стресс, что ее сердце не выдержало. Так что все это моя вина. Потому что я никогда не могу обуздать свой нрав, особенно когда это необходимо, никогда не могу заполнить пустоту внутри, не могу заставить себя перестать хотеть…

Дэйзи бросает на меня непроницаемый взгляд. Она останавливается у подножия холма, на котором стоит особняк, берет с заднего сиденья рюкзак от «Шанель» и достает из него несколько листков бумаги. И сует их мне в руки.

– Может быть, часть меня и желает, чтобы все это была твоя вина, чтобы иметь основание ненавидеть тебя. Но я устала ненавидеть тебя. Нам надо перестать отталкивать людей, в том числе и друг друга. Прочти это. Я не хотела терять время, но… – Она знаком показывает мне, чтобы я начала читать.

Я беру бумаги. Это не плотная открыточная бумага вроде той, на которой бабушка писала письма, и текст на этих листках напечатан совсем недавно. Я читаю верхний.

Олдер!

Это был последний раз, когда ты злоупотребил доверием нашего города, когда выманивал у людей последние деньги своими безграмотными советами насчет инвестиций и пустыми посулами. Больше этого не будет. Больше фамилия тебя не спасет. Об этом узнают все.

Блейн

– Начальник полиции! – потрясенно выдыхаю я. И читаю следующее письмо, полное таких же угрожающих слов, но на этот раз подписанное Монти Монтгомери, владельцем «Роузтаун кроникл». И еще одно, третье – от Лиз Чжао. И от покойного дедушки Лео, и от отца Лео. Пожалуй, здесь не менее десяти писем, и во всех говорится одно и то же. Об этом узнают все.

– Значит, жители города собирались разоблачить моего отца и сделать так, чтобы его посадили в тюрьму? – спрашиваю я, чувствуя, что у меня дрожат руки.

Дэйзи качает головой.

– Просмотрев содержимое компьютера отца Кева, я принялась за компьютер собственного отца. Эти письма находились на его «Гугл Диске». Это он их написал и отправил. Он заставил дядю Олдера думать, что люди, потерявшие из-за него деньги, раззвонят об этом всем. Что они выдвинут против него обвинения и это станет его концом как в финансовом, так и в социальном плане.

Я снова вспоминаю тот вечер, когда у меня с отцом состоялась ссора. Мне тогда казалось, что он зол, но это было не так. Он был напуган. Он боялся, что мама, и я, и остальной мир узнают правду. Что все возненавидят его.

И все это было построено на лжи.

– Он заставил моего отца думать, что у него нет другого выхода.

– Да, он мастер по этой части, – говорит Дэйзи. – Никто никогда не видел эту сторону его натуры, кроме матери и меня.

Что-то в ее поникших плечах вызывает во мне желание защитить, которого, как я думала прежде, никогда в жизни не испытаю по отношению к кузине.

– Ну и кто же он на самом деле? – спрашиваю я, хотя, пожалуй, уже поняла это сама.

– Чудовище. Ведь самые ужасные чудовища прячутся у всех на виду. – Она съезжает с дороги и, остановившись под деревьями, глушит мотор. – Ему всегда всего было недостаточно. Он вечно унижал мать, старался сломать ее. Нет, он никогда не бил ее, во всяком случае, при мне, но хватало и оскорблений. И хуже всего было то, что никто об этом даже не подозревал. Потому что он мастер пускать пыль в глаза, чтобы все думали, что все в его семье просто идеально. Он вечно хотел от нее больше, и больше, и в конце концов оказалось, что ей нечего больше давать. И она уехала.

– Но почему она не взяла тебя с собой? – спрашиваю я, ведь если я что-то и знала о тете Дженель, так это то, что она любила Дэйзи.

– Отец угрожал ей. – Кончик носа Дэйзи краснеет. – Он сказал, что развод повредит его репутации и, если она попробует увезти меня, он подаст на нее в суд. А он здесь важная шишка, город боготворит его, так что у нее против него не было и шанса. И однажды утром я проснулась и обнаружила, что она уехала.

Я помню, как это было. Дядя Арбор плакал в моей большой шикарной гостиной, говорил, что для него это стало полной неожиданностью, что она взяла с собой кучу денег и внезапно исчезла. Что она разбила ему сердце.

– Ей пришлось уехать, – понимаю я. – Если бы она этого не сделала, то, возможно, закончила бы свою жизнь так же, как мой отец.

– После того как она уехала, я не желала иметь с ним ничего общего, – с горечью бросает Дэйзи. – Но он продолжал пытаться. Он давал мне все, чего я хотела. Но мне была нужна только мать. Так что я оттолкнула его, и он нацелился на тебя, безупречную дочь брата. Потому что ты была единственным человеком, который мог мне поверить. И он настроил тебя против меня.

– Что? – Мои щеки горят, а левая еще и болит, поскольку именно по ней охотник закатил оплеуху. – Это же ты оттолкнула меня. Ты наврала про меня Лео, перестала общаться со мной и сделала так, чтобы Лео сделал то же самое.

Она смотрит на лобовое стекло машины. Начался моросящий дождь, и по нему стекают мелкие капельки воды.

– Да, поначалу это была моя вина, – признает она. – В то лето, перед тем как моя мать уехала, перед тем как мы перешли в девятый класс, отношения между моими родителями сделались паршивыми как никогда. Общение с тобой и Лео – единственное, что у меня было. Но тем летом кое-что изменилось. Если мы гуляли по дорожкам, то мне вечно приходилось идти по траве или за вами. Если мы во что-то играли, вы с Лео всегда объединялись в команду, а когда он говорил что-нибудь, что считал смешным, то всякий раз смотрел на тебя, чтобы удостовериться, что ты смеешься.

У меня перехватывает дыхание.

– Я не…

– Ты этого не осознавала? Он тоже. Но я видела, как он смотрел на тебя. Не так… как на меня, как на других. А затем моя мать уехала. Я помню, как это дошло до меня сразу после ее отъезда, после того как мы с вами развели костер, и Лео поджарил для тебя на огне маршмеллоу, и отдал тебе, положив его между двумя крекерами с куском шоколада, потому что знал, что ты терпеть не можешь пачкать руки. И я поняла, что если и дальше все пойдет так, как шло до сих пор, то я потеряю вас обоих, потому что вы скоро захотите быть вдвоем, только вдвоем, а не со мной. И тогда у меня не останется вообще никого. Но если бы я попыталась оттолкнуть Лео, ты бы заупрямилась и поняла что к чему. Когда моя мать уехала, я вдруг так разозлилась на тебя из-за того, что у тебя есть все – твоя мать, твой отец, бабушка, мой отец. Все, все были в кармане у Лили Роузвуд. Поэтому я начала отталкивать не Лео, а тебя.

По лобовому стеклу стекают две капли, параллельно друг другу, совсем близко одна к другой, но нигде не соприкасаясь. Я сосредоточенно смотрю на них, как будто силой мысли могу заставить их пересечься, но из этого ничего не выходит. Дэйзи прочищает горло.

– Затем твой отец умер, а мать уехала из города. Я подумала, что теперь у нас наконец опять появилось кое-что общее. Но потом я узнала правду.

У меня екает сердце.

Она пристально смотрит на меня.

– Почему ты это сделала? – спрашивает она. – Почему ты говорила всем, что мать бросила тебя, хотя она умоляла тебя уехать вместе с ней?

– Откуда ты это знаешь? – вырывается у меня.

Никто не знал правду, кроме бабушки и меня, и мы с ней договорились никому об этом не говорить. И я никогда ни с кем не делилась этим секретом.

Хотя вчера вечером в фургоне я едва не проговорилась.

– Об этом знал отец. После того как это произошло, он сказал бабушке, что она была не права, дав тебе возможность остаться. Что тебе следовало уехать вместе с матерью. Что бабушка повела себя как эгоистка, захотев оставить тебя здесь.

– Я сама хотела остаться, – оправдываюсь я.

Меня грызет и эта вина. Я знаю, что с бабушкой я была счастливее. Но, возможно, я могла быть счастливой и с матерью. Могла дать ей возможность стать для меня такой мамой, какой она, по правде говоря, никогда не была. Но я этого не сделала.

– Из-за бабушки, – договаривает за меня Дэйзи. – А еще из-за мечты когда-нибудь занять место бабушки в «Роузвуд инкорпорейтед». Я это понимаю. Ты всегда была стратегом.

– Дело было не только в этом, – пытаюсь я объяснить. – Для меня уехать было все равно что сбежать, все равно что отказаться от самой себя, от того, кем меня хотел видеть отец.

– А почему бы тебе не попытаться быть тем, кем хочешь быть ты?

Мой голос становится совсем тихим, превращается в шепот:

– Мне казалось, что я пытаюсь.

Но теперь я понятия не имею, так это или нет.

– Как бы то ни было, мой отец очень быстро занял место, которое оставил твой. Он всячески благоволил тебе и перестал пытаться наладить отношения со мной.

Я вспоминаю последний год, когда меня так грело осознание того, что дядя Арбор относится ко мне с большей симпатией, чем к собственной дочери. И я верила в это. Жаждала этого.

– Он манипулировал мной, – выдыхаю я. – Это так жестоко и токсично. Прости… прости меня.

Она пожимает плечами.

– Теперь уже нет смысла извиняться. К тому же мне никогда не хотелось быть безупречной. Я не создана, чтобы улыбаться по заказу или смеяться, когда мужчина говорит что-то, что кажется ему смешным. У тебя это хорошо получается – притворяться на званых ужинах, показывать себя во всей красе. А я могу проделывать это, только если в конце меня ожидает то, чего я хочу.

– А сейчас ты пытаешься показать себя во всей красе?

– А ты? – парирует она.

Я показываю на мое изорванное в клочья платье.

– Если бы я пыталась показать себя во всей красе, я была бы одета во что-то получше.

Ее губы трогает улыбка.

– Уродливое платье. Даже до того, как оно стало рваным и грязным.

Я фыркаю.

– Я не спрашивала твоего мнения.

Между нами повисает молчание, пока я не задаю вопрос, вертящийся на языке.

– Что отпирает ключ, который бабушка оставила твоему отцу?

Дэйзи пожимает плечами.

– Понятия не имею. Я попробовала поискать его вчера, но нигде не нашла.

Я не могу понять, почему бабушка вообще оставила ему хоть что-то. Может быть, чтобы отвлечь от чего-то? Или чтобы никому не показалось странным, что Дэйзи и я получили в наследство какие-то предметы, а он нет? Если она подозревала, что дядя Арбор сделал что-то плохое, это объясняет, почему она изменила завещание. Я была права насчет всей этой затеи с поисками ее состояния, когда пряталась на кладбище лодок, катеров и яхт. Это оригинальный способ не допустить его до ее денег, пока мне не исполнится восемнадцать.

А значит, в конце всей этой эпопеи действительно находится ее состояние.

– Когда ты поняла, что я работаю вместе с остальными?

– У меня возникли подозрения, когда я обнаружила, что ты что-то вынюхиваешь в моей комнате, – отвечает Дэйзи, открыв дверь и выйдя из машины. Я делаю то же самое, хотя и медленнее. – Думаю, именно тогда мой отец тоже что-то заподозрил. Что касается меня, то окончательно я убедилась в этом, когда увидела тебя на поминках после траурной мессы вместе с Куинн и Лео. Я тогда разозлилась, потому что Лео – мой лучший друг, а Куинн – это… ну, в общем, Куинн. – Она кашляет. – Но отец отслеживает мой телефон – который, чтобы ты не беспокоилась, сейчас отключен, – может быть, поэтому бабушка и решила не включать меня в свой план. Это обидно, но я ее понимаю. Но если то, к чему ведут эти подсказки, получит мой отец, все потраченные усилия окажутся напрасными. Нам нужно опередить его.

– Уже поздно, – говорю я, глядя сквозь деревья на громадный особняк. Темный и зловещий, как в фильме ужасов. – Я не прочла эту подсказку. Из-за меня мы все потеряли.

– У него не такая уж большая фора. Мы можем победить его и не дать добраться до того, что спрятала бабушка. – Я ощущаю на своем предплечье пожатие ее теплой руки. Когда она трясет меня, я наконец смотрю на нее. – Мы должны сделать это вместе.

В моем мозгу мелькает тысяча причин, почему я не могу ей доверять. Тысяча причин, почему мы не можем опередить время.

Но мы должны попытаться.

Глава 22

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 22:01

Дэйзи подходит к просвету в живой изгороди первой и отгибает ветку, пропуская меня вперед.

– Совсем как тогда, когда мы были детьми.

Я делаю глубокий вдох, опускаюсь на четвереньки и ползу вперед, подгоняемая воспоминаниями о нескончаемых летних месяцах и нашем девчачьем хихиканье. О времени до того, как Дэйзи оттолкнула меня, до того, как умер отец, и до того, как дядя Арбор запустил в меня свои когти. До того, как я позволила ему это сделать.

Я ползу сквозь изгородь, и мое платье опять рвется. Оно и так уже безнадежно испорчено – грязное, с рыжим пятном над подолом, где у меня кровило колено, когда я упала. На руках и плечах красуются бурые потеки – остатки аэрозольной краски для волос, смытые на кожу моросящим дождем, а коса наполовину расплелась и свисает на спину. Короче, если сегодня я и была похожа на одну из Роузвудов, то теперь не сойду даже за служанку.

Держась вместе, мы беззвучно пробираемся по двору. После того как вход в особняк был для нас закрыт, прошло менее недели, но за это время здешние растения успели разрастись. Наши ноги натыкаются на расползшиеся лианы, руки царапают шипы, а сырой воздух пропитан благоуханием роз.

– Как ты думаешь, внутри кто-нибудь есть? – шепчет Дэйзи, показав кивком на маячащий в темноте особняк.

– Разве что Фрэнк, – отвечаю я, вжав голову в плечи, пока мы осторожно движемся в сторону бассейна.

– К черту Фрэнка, – в ярости шипит Дэйзи, напомнив мне, что она подозревала его. – Готова поспорить, что он работал на моего отца…

Она вдруг вскрикивает, и я молниеносно поворачиваюсь, ища глазами охотников в балаклавах. Но вместо этого мои глаза встречаются с темно-карими, цвета эспрессо, глазами Куинн, которая обхватила запястье моей кузины. Ее аэрозольная краска для волос тоже смылась, оставив бурые потеки на щеках. Она отпускает предплечье Дэйзи, и тут я вижу за ее спиной Калеба и Майлза.

– Тебе обязательно было так подкрадываться ко мне? – шепотом огрызается Дэйзи, но тут у нее отвисает челюсть. Ее пальцы легко скользят по окруженной фиолетовым синяком ране на виске Куинн. – Кто это сделал?

Мгновение Куинн просто смотрит на нее, явно удивленная тем, что ей есть до этого дело. Но затем делает шаг в сторону, чтобы Дэйзи не могла до нее дотянуться, и в ее глазах отражается нечто похожее на высокомерие.

– Он получил свое.

– Там, впереди, есть охрана, – тихо говорит Майлз и разворачивает нас, чтобы мы направлялись не к патио, а в глубь двора. – Кто-то охраняет ворота. Нам нельзя шуметь.

– Это охотники? – спрашиваю я, и от страха по спине бегут мурашки.

Калеб качает головой. Его нижняя губа распухла, а на голой руке красуется скопление мелких, но наверняка болезненных ссадин, которые он, должно быть, получил, когда его свалили на дощатый тротуар. Его очки сидят на переносице немного косо.

– Нет, вид у них более официальный.

– Тогда это люди Фрэнка, – шепчу я.

Мы огибаем особняк и останавливаемся на противоположной от него стороне бассейна под прикрытием первой линии деревьев. Прошло всего несколько дней с тех пор, как мы с Лео свалились в него, но вода из бирюзовой уже превратилась в зеленую, и на его поверхности плавает столько листьев, сколько я никогда на ней не видала. За ним маячит громада особняка, и в его кухне за сдвижной стеклянной дверью царит мрак.

– Это какой-то сюр, – говорит Майлз, неодобрительно оглядев меня с головы до ног. – Почему ты не сказала мне, что на тебя ведется охота?

Я пытаюсь изобразить на лице улыбку.

– По крайней мере, я последовала твоему совету и осталась в живых. Хотя бы до сих пор.

Он качает головой.

– Мы должны обратиться в полицию. И к твоему дяде.

Мы с Дэйзи переглядываемся.

– Если учесть, что мой отец заодно с охотниками, это, скорее всего, плохая идея, – замечает она.

Ее джинсовые шорты и розовый топик без бретелек испачканы после того, как мы протиснулись внутрь сквозь подобие просвета в живой изгороди.

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, – бормочет Калеб.

– Если бы. Дядя Арбор облапошил меня и забрал записку с подсказкой.

Я со стыдом смотрю в глаза Куинн и Калебу. Несмотря на духоту, меня охватывает озноб. Обнаженные руки покрываются гусиной кожей, когда я вижу их изодранные прикиды, испещренные ржавыми пятнами крови и огромными прорехами, в которых видны ссадины и синяки.

– Тогда мы захватим его, – говорит Куинн. – Есть только одна часть города, в которой мы пока не нашли подсказку, и это твоя часть, Лили. Вот эта. Юго-западная.

– Мы могли бы поездить по городу, пока не засечем его машину, как вам такое? – предлагает Майлз.

– Или разделиться, – добавляет Дэйзи. – У нас есть моя машина и машина Майлза. Половина из нас поедет…

– Лили, – перебивает ее Калеб, и его теплая рука сжимает мое предплечье. Он расковырял кожу вокруг ногтей до крови – Ты вся трясешься.

– Вы все пострадали, вы ранены, – вырывается у меня. Я отступаю к высокому дереву и прислоняюсь к нему спиной. – Я просто… Они здорово поранили вас.

Куинн пожимает плечами.

– Немного помяли, но ничего страшного.

Я мотаю головой. Всем им грозит опасность, и осознание этой опасности сокрушает меня.

– Нет, вы можете пострадать намного, намного серьезнее. И я не хочу этим рисковать. Не хочу рисковать ни одним из вас.

Майлз протягивает ко мне руку, но я отступаю в сторону.

– А тебе вообще не следовало впутываться в это дело, – говорю я ему.

Выражение его лица делается упрямым.

– Я беспокоился о тебе. Я не мог просто сидеть дома и ничего не делать. Я хотел помочь.

– Он останется с нами, – решительно отрезает Калеб и смотрит на Майлза. – Мы с Куинн здорово психовали, когда не смогли найти ни тебя, ни Лео. Он был единственным человеком, к которому мне пришло в голову обратиться, который точно был надежен и мог нам помочь, и я хотел все исправить просто… просто на всякий случай. И получилось, что я не зря десять минут пресмыкался перед ним по телефону.

Майлз многозначительно смотрит на него.

– Ну, не десять минут, а что-то около двух, и на твоем месте я не стал бы бросаться такими словами, как «пресмыкаться». Я просто часто имею дело с парнями, попавшими в беду.

Калеб отнюдь не плохой парень, и мы все это знаем, но я не могу заставить себя улыбнуться.

– Я рада, что вы помирились, но это дело совсем не легкое и не простое. Ситуация куда серьезнее, чем я думала. Мой дядя… – И я выкладываю им все. Все, о чем мы говорили с Дэйзи: об угрожающих письмах моему отцу, о том, как ужасно дядя обращался с тетей Дженель. Они слушают внимательно, и, пока я говорю, Дэйзи, стоящая рядом, молчит. – Я не знаю, что делать, – заключаю я, чувствуя, что у меня все больше и больше сжимается горло. – Потому что я не хочу, чтобы пострадал кто-то еще, и не хочу, чтобы деньги заполучил мой дядя, но я тоже их не хочу, если это значит, что придется поставить вас всех под удар, и… – Я замолкаю, пытаясь сморгнуть слезы. Но они все равно текут и текут по щекам.

– Деньги никогда не были главным, – тихо произносит Калеб. – То есть да, они играют свою роль, но твоя бабушка свела нас вместе, поскольку знала, что нам нужна помощь такого рода, что долларами этого не решить.

– И она знала, что мы не сдадимся, – добавляет Куинн. – Потому что лично я ни за что не пойду на попятный.

– Что до меня, то я обожаю ловить вероломных дядюшек. Это типа одно из пяти моих самых любимых хобби, – говорит Майлз с заговорщической улыбкой. – Но это, разумеется, идет после страсти к скверному нарезанию салями.

Я вытираю глаза и уныло фыркаю.

– Скорее всего, мы опоздали.

– Ты сказала, что мы попытаемся, – напоминает Дэйзи. – Возможно, мой отец так и не понял, о чем в этой подсказке идет речь. Если она была предназначена только для тебя…

Внезапно откуда-то слева слышится хруст ветки, и Дэйзи резко замолкает. Я напрягаюсь, глядя в направлении задней калитки.

Куинн, стоящая рядом, поднимает сжатые кулаки.

– Если он хочется драться, то давайте дадим ему бой.

Но из-за деревьев выходит вовсе не дядя Арбор и не один из охотников. Вместо них я вижу знакомую голову с темными растрепанными волнистыми волосами, классическую белую рубашку, грязную и наполовину расстегнутую, и кое-как болтающийся золотистый галстук. Он роняет что-то на землю, и я понимаю, что это мои «Конверсы». В другой руке он держит хоккейную клюшку.

Вид у Лео такой, будто он только что вылез из сточной канавы, но его лицо озаряет обычная лукавая улыбка.

– Надеюсь, никто тут не придумывает тайных планов без меня.

– Мы думали, что ты погиб, Щегол, – говорит Куинн, смеясь.

Я даже не осознаю, что бросилась ему навстречу, пока не обнимаю его и его мышцы не трепещут при моем прикосновении, а его собственные руки не обвивают меня.

– Со мной все в порядке, – шепчет он, припав губами к моей шее.

В ответ я просто киваю, боясь говорить и сжимая его крепко-крепко. Ощущение его объятий приносит мне такое успокоение, какого я не испытывала с тех пор, как умер отец. Лео – единственный человек, которого смерть не сумела украсть у меня.

Когда я наконец отстраняюсь, то легонько пихаю его в грудь.

– Почему тебя не было так долго?

– Мне пришлось отклониться от курса и сделать остановку, чтобы кое-что уладить. И думаю, дело того стоило. – Он что-то достает из кармана и протягивает мне. Я резко втягиваю в себя воздух.

На его ладони лежит листок открыточной бумаги, мятый и со смазанными чернилами.

Глава 23

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 23:17

– Где ты это взял? – изумленно спрашиваю я.

– Когда мне наконец удалось выползти на берег, я увидел, как твой дядя уезжает, – объясняет Лео. – Я решил, что ты поехала с ним, поскольку вокруг больше никого не было, и последовал за ним. Но когда он доехал до дома и вышел, с ним были охотники, а тебя не было, и я понял, что, видимо, произошло. Он зашел в дом всего на секунду, затем Дэйзи уехала, тогда я незаметно проник туда и нашел эту записку на столе.

– Почему ты не остановил меня? – нахмурившись, спрашивает Дэйзи. – Я прошла мимо стола и ничего не заметила.

Лео переступает с ноги на ногу.

– Я боялся, что ты с ним заодно.

– И понятно почему, – защищает его Куинн. – Всем нам известно, что ты не умеешь хранить верность.

Этого достаточно, чтобы напряжение между ними спало.

– Хорошо, прости, так лучше? – говорит Дэйзи, одновременно отчаянно и зло. – Прости, что я врала всем о том, что произошло, поскольку очень боялась. И я решила, что проще оттолкнуть тебя, прежде чем ты оттолкнешь меня. Я привыкла, что люди рано или поздно бросают меня. Но с моей стороны это и правда было погано, и это одна из тех многих вещей, за которые совесть будет мучить меня всю жизнь.

Зубы Куинн сжаты, но ее взгляд быстро перемещается на Лео. Мне хочется выхватить записку из его руки и сказать им разобраться с этим как-нибудь потом, ведь мне нужна команда. Сплоченная команда, а не группа людей, которые бросают друг на друга убийственные взгляды.

– И я прошу прощения также у тебя, Лео. – Голос Дэйзи становится тише. – Мне не следовало просить тебя лгать обо всем этом ради меня. Мне не следовало рушить твою дружбу с Куинн. Или с ней. – Она показывает на меня.

– Ничего, – с запинкой отвечает Лео, как будто он не привык к тому, что у него просят прощения. – Мне жаль, что я позволил тебе это сделать.

Взгляд Куинн смягчается, но только на секунду, затем снова становится жестким.

– Сделанного все равно уже не воротишь. А сейчас нам надо беспокоиться о более важных вещах. – Она кивает мне.

Я беру записку с подсказкой с ладони Лео и, вглядевшись, читаю вслух:

Дорогая Лили Лав!

Ты смогла добраться до этой точки, и я так горжусь тобой. Если бы только я могла повернуть время вспять, чтобы сказать тебе об этом. Но я не могу этого сделать, поэтому мне остается сказать одно: если ты ищешь то, что пропало, помолись тому, кто находит пропавшие вещи.

Твоя бабушка

– Это просто, – говорит Дэйзи. – Речь идет о церкви, разве нет?

– С точки зрения географии это нелогично, – возражает Калеб. Он достает из кармана куски карты, поскольку ранее мы отдали их все ему. Он прикладывает свой кусок карты к коре дуба, а Куинн, Лео и я берем наши куски и делаем то же самое. Он показывает на церковь. – Посмотрите. Она находится там, где соединяются все четыре куска. Но если это последняя подсказка, то это должно находиться в той части города, которая отображена на куске Лили.

Он прав.

– Погодите, – говорит Майлз, вглядываясь в карту. – Вы сказали, что первая подсказка находилась в музее. – Он показывает на левый верхний квадрат карты. – Вторая находилась в кулинарии. – Его пальцы двигаются к правому верхнему квадрату. – Затем в «Плюще». – Правый нижний квадрат. – Возможно, бабушка знала, что мы встретимся здесь. А может, дело в том, что именно здесь Лили нашла первый кусок карты. Так что, возможно, это началось здесь. – Он обводит пальцем нижний левый квадрат карты, где мы находимся сейчас.

– А если ты начертишь линию от музея до «Плюща», – говорит Дэйзи, – а затем от кулинарии досюда, то…

– То тогда крестик оказывается прямо на церкви, – понимаю я.

– Черт, крестик действительно обозначает нужное нам место, – задумчиво бормочет Куинн.

Лица всех проясняются от забрезжившей надежды.

– До церкви Святой Терезы отсюда рукой подать. – Калеб поворачивается к Лео: – Мы сможем поместиться в фургон?

– Да, – отвечает Лео, но, похоже, он не так убежден, как остальные. – Вы в этом уверены?

– Да! – Дэйзи хватает его руку выше локтя и тащит его к живой изгороди. – Нам надо спешить!

Куинн следует за ней, и, хотя я не думаю, что все между ними уладилось будто по волшебству, им явно помогает объединиться общая цель. Обе широко улыбаются.

Я смотрю на них, и на меня вдруг снисходит озарение. Если мы опоздаем и мне не удастся получить ни денег, ни «Роузвуд инкорпорейтед», не получится попасть в Технологический институт моды, я все равно не пропаду. Хотя я и чувствую себя раздавленной из-за того, что моя семья распалась, у меня есть друзья, которые поддержат, что бы ни ожидало нас в церкви. И этого мне достаточно.

Но речь сейчас идет не только обо мне. Им тоже нужны эти деньги.

Я надеваю кроссовки, подумав, что золотистые туфли на высоких каблуках, скорее всего, пропали навсегда. Но когда мы направляемся к просвету в живой изгороди, что-то продолжает тянуть меня назад, как будто бабушка шепчет мне на ухо. Эта подсказка обозначает что-то, находящееся на моем куске карты. Она была предназначена для меня. Неужели она действительно могла быть такой незамысловатой, чтобы все поняли, что бабушка имела в виду? Чтобы это было видно на карте?

– Лили, нам надо спешить, – тихо говорит Майлз с другого конца лужайки.

Помолись тому, кто находит пропавшие вещи. Место Иисуса – на огромном распятии в церкви Святой Терезы. Вряд ли после всех тех ужасных вещей, которые натворил мой дядя, бабушка спрятала бы состояние под изображением того, кто должен видеть все.

– Помолись тому, кто находит пропавшие вещи, – выдыхаю я, и мой взгляд падает на фигурную кованую калитку сада, где растет все, кроме роз.

И тут до меня доходит.

– Это спрятано не в церкви! – громко шепчу я и сворачиваю так быстро, что не успеваю увидеть, следуют ли они за мной. – Это находится здесь. И всегда находилось здесь!

Я резким движением открываю калитку и откидываю ногами лианы, преграждающие путь. За мной слышатся шаги, и вся команда входит в тесный садик, окруженный знакомыми белыми каменными стенами. Я смотрю на святого Антония, и он отвечает мне пустым взглядом мраморных глаз. «Что ты видел?» – спросила я его на этой неделе несколько дней назад. Если бы он только мог ответить.

Все.

– Это должно находиться где-то здесь, – говорю я, прижимаю ладони к камням стены и отталкиваю цветы в сторону, не заботясь о том, что с ними будет. – Бабушка просто хотела, чтобы все подумали, будто это находится в церкви Святой Терезы, потому что это и впрямь центр города – любой подумает, что это находится там. Поэтому-то она и запретила всем заходить на территорию особняка. Все это время это находилось здесь. Считается, что святой Антоний помогает тем, кто ищет утерянные вещи. Дядя Арбор не подумал бы об этом, потому что он редко приходил в этот сад. Но я бы точно об этом подумала, потому что… – Мой голос срывается. – Потому что это мое самое любимое место на земле.

– Но что именно мы ищем? – спрашивает Майлз, обходя сад по периметру.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Либо еще одну подсказку, либо кейс, набитый деньгами, либо…

– Возможно, сокровище закопано, – говорит Дэйзи, опускаясь на колени. – Бабушка ведь не могла просто оставить это на виду. Что, если бы пошел дождь? Наверняка это находится где-то под нами.

Я смотрю на Лео:

– Ты много месяцев ухаживал за садом. Ты не замечал ничего необычного?

Он качает головой, а Куинн и Калеб тоже встают на колени и начинают разрывать мягкую землю руками.

– Это точно не на поверхности, – заключает Майлз, остановившись перед картой, выбитой на задней стене. Этого подтверждения оказывается достаточно, чтобы я тоже опустилась на колени и начала копать. Руку пронзает боль, напомнив о моем порезе, но я не останавливаюсь.

Лео и Майлз присоединяются к нам, и общими усилиями мы быстро разбираемся с верхним слоем травы и земли. Было бы разумнее сбегать в сарай и взять лопаты, но у меня такое чувство, будто дорога каждая секунда. Будто стоит нам на минуту отлучиться, дядя явится сюда и заберет все.

Я вскрикиваю, когда пальцы царапают что-то твердое и шершавое. Меня бросает в пот, и я освобождаю находку от земли и спутанных корней. Здесь явно что-то есть. Что-то похожее на камень.

Окружающие сад высокие стены заслоняют сияние убывающей луны.

– Мне нужен свет! – говорю я, чувствуя, как часто бьется сердце.

Калеб включает фонарик на телефоне.

– Что это? – спрашивает он.

Остальные тоже поворачиваются в мою сторону. Я не отвечаю, а только отодвигаюсь назад, чтобы продолжить раскапывать то, что нашла. Фонарик освещает что-то торчащее из земли, что-то толщиной примерно с мою руку и по меньшей мере такой же длины. Это определенно не кейс.

– Это похоже на что-то вроде рычага, – предполагает Лео, помогая мне освобождать его от земли.

Он прав. С помощью Куинн мы откапываем длинный каменный брусок, показывающий на ноги святого Антония, словно стрелка часов. Мы выкапываем из-под него землю и обнаруживаем, что конец бруска, который находится ближе к калитке, прикреплен к чему-то, находящемуся еще глубже.

– Мне кажется, это сейф, – шепчет Калеб.

Лео хватается за рычаг и тянет его вверх. Но брусок не сдвигается ни на дюйм.

– Попробуйте толкнуть его вниз, – предлагает Дэйзи.

Мы пробуем, и опять ничего.

– Нет, не так. Попробуйте двинуть его по часовой стрелке, – продолжает она, как будто это самая очевидная вещь на свете.

– Может, ты сделаешь это сама? – язвит Куинн.

Я ожидаю, что Дэйзи закатит глаза, но она кладет ладони на грязную поверхность бруска и толкает его в сторону правой стены сада. Я присоединяюсь к ней, затем то же самое делают Лео и Куинн, а Калеб и Майлз встают с другой стороны бруска и тянут его на себя. Ночной воздух оглашается нашими хриплыми стонами и кряхтением, но рычаг остается неподвижен.

Ну конечно. Бабушка ведь все написала.

– Надо двигать его в противоположную сторону, – говорю я, достав заключительную записку из лифа платья, куда я спрятала ее. – Бабушка написала: «Если бы только я могла повернуть время вспять». Это тоже подсказка. Надо двигать его против часовой стрелки.

Мы снова толкаем и тянем, но уже в другую сторону. Поначалу кажется, что из этого ничего не выйдет, и, возможно, три дня назад я бы сдалась. Но сейчас я уверена, что права. И я тяну изо всех сил.

И внезапно он начинает двигаться. Слышится скрежещущий звук, словно камень трется о камень. Я продолжаю тянуть, напрягая мышцы до предела, и массивный рычаг движется. Когда он сдвигается на девяносто градусов, раздается тихий щелчок.

– Ну вот, – произносит Майлз, вставая. – Интересно, что это может знач…

Я шатаюсь, потому что земля под нами начинает ходить ходуном.

– Землетрясение! – кричит Калеб, вцепившись в Майлза.

– В Массачусетсе? – спрашивает Куинн, хотя вид у нее довольно нервный.

Но это не землетрясение. Земля сдвигается в сторону. Вернее, в сторону сдвигается статуя.

Святой Антоний скользит вперед – туда, куда мы передвинули рычаг – и останавливается нос к носу со мной. Я даже не удивилась бы, если бы он вытянул холодную мраморную руку и погладил меня по щеке, но он продолжает стоять неподвижно, и, какие бы внутренние механизмы рычаг ни привел в действие, сейчас они застопорились. Впечатление такое, будто он сделал четыре широких шага вперед, сдвинул землю, которую мы не убрали, и раздавил несколько цветов.

– Ничего себе.

Услышав наполненный благоговением тон Куинн, так непохожий на ее обычную манеру, я огибаю святого Антония. И вижу, что все смотрит вниз – туда, где только что стояла статуя святого.

Калеб ошибся. Это не сейф.

Это подземный ход.

Глава 24

ПЯТНИЦА, 28 ИЮНЯ, 23:42

Калеб светит фонариком на телефоне в черную бездну, освещая ржавые перекладины лестницы, уходящей под землю.

– Мы будто оказались в фильме «Балбесы», – тихо произносит Майлз.

У Лео загораются глаза.

– А я что говорил? Я толкую об этом с самого начала.

– Мы же не станем спускаться туда, не так ли? – спрашивает Калеб, нервно общипывая кожу вокруг ногтей, которая там еще осталась. – Это кажется…

– Безумием? – подсказывает Дэйзи.

– Да. Даже для нас.

– Как вы думаете, куда ведет этот ход? – спрашивает Майлз.

– Без понятия, – отвечает Лео.

– Прямиком в ад, – говорит Куинн, и Калеб ежится еще сильнее.

– Нет, не в ад, – бормочу я, глядя на карту на задней стене сада. В последние несколько дней я провела много времени, разглядывая карту Роузтауна, которую бабушка оставила нам. Эта карта аналогична той, кроме одной маленькой детали. – На старую фабрику. – Я произношу эти слова чуть слышно, но все головы тотчас поворачиваются ко мне, и внезапно все становится на свои места. – Это единственное место, в которое никто не может попасть. С тех пор как фабрику закрыли, она была заперта, окружена высоченным забором и заброшена. Она не фигурирует ни на каких картах, поскольку находится на самом краю города. – Мое сердце стучит как бешеное. – Это идеальный тайник для того, чтобы спрятать там миллионы долларов.

– Должно быть, Гиацинта велела соорудить этот подземный ход, когда фабрика только открылась, чтобы иметь тайный путь туда. Наверное, в наше время это единственный способ как попасть туда, так и выбраться оттуда. Во всяком случае, не устраивая шум, – говорит Дэйзи. – Ну и кто хочет спуститься туда первым?

Никто не двигается с места.

Время тянется, затем Куинн вздыхает:

– Первой пойду я. А вы все трусы.

Лео, которого никто никогда не называл трусом, выпячивает грудь и берет хоккейную клюшку, которую оставил у калитки.

– Пойду я. Я могу нас защитить.

Куинн фыркает:

– Как будто я не могу.

Я кладу ладони на их плечи и выхожу вперед.

– Пойду я.

Не знаю, откуда во мне вдруг взялась эта напускная храбрость, но я сажусь на колени и начинаю медленно спускаться по лестнице, пока остальные светят вниз фонариками на телефонах. Если в том, чтобы быть подопытным кроликом, и есть какой-то плюс, так это то, что никто не может заглянуть тебе под юбку.

Перекладины лестницы холодят ладони и напоминают стремянку в бальном зале «Плюща». Лазать в кроссовках куда удобнее, чем в туфлях на высоких каблуках, и я спускаюсь быстро, надеясь, что на дне меня не ожидает гнездо змей. Огоньки фонариков удаляются, лица друзей размываются в их ярком свете.

– Все в порядке? – кричит Лео, когда я наконец добираюсь до земли. Пахнет затхлостью и плесенью, вокруг стоит непроглядная темень.

– Мне нужен свет! – кричу я.

Буквально через секунду я едва не получаю сотрясение мозга от удара телефоном по голове, но успеваю увернуться в последнее мгновение. Я подбираю его с земли, фонарик уже включен, и освещаю им стены, сложенные из кирпичей, посеревших от времени и небрежно залитых строительным раствором.

– Лили?

– Да, тут… нормально.

– Суперубедительно, – замечает Калеб.

Некоторое время спустя ко мне спускается Лео, затем Дэйзи, а за ней следует Куинн. За ними быстро спускается Майлз, а последним, конечно же, слезает Калеб. Он движется медленно, его руки и ноги продолжают дрожать даже после того, как он ступает на землю.

– Нас всех убьют, – бормочет он.

– А тут… уютно, – замечает Майлз, оглядывая подземный ход, ширина которого позволяет идти только по двое.

Он машет перед собой рукой, и на его пальцы наматывается слой паутины. У Калеба делается такой вид, будто его вот-вот вырвет.

– Думаю, идти придется не очень далеко, – говорю я, прикидывая расстояние, отделяющее особняк от фабрики.

Между ними находится лес, но они оба расположены на одной и той же стороне города. Я иду вперед, Лео шагает рядом, держа хоккейную клюшку вверх ногами, чтобы пользоваться ею как посохом. Куинн и Дэйзи следуют за нами, и, хотя они обе молчат, я чувствую, что между ними происходит безмолвная беседа. И с удивлением осознаю, что мне хочется, чтобы они помирились. Куинн теперь моя подруга, а Дэйзи – единственная родственница, не считая предателя дяди Арбора. Так что, если мы останемся в живых, я не хочу выбирать между ними.

– Кстати, – шепчет Лео, – мне надо тебе кое-что сказать.

– Я уже знаю, что от тебя пахнет как от мокрой собаки, – отвечаю я, но при этом улыбаюсь, чтобы он понял, что это шутка.

Когда он не улыбается в ответ, у меня падает сердце, а в голову приходит другая вещь, которая могла вывести его из равновесия.

– Извини, что я поцеловала тебя там, на дощатом тротуаре, – выпаливаю я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. – Я наивно предположила, что тебе понравится. Я просто действовала под влиянием момента, это тебя ни к чему не обязывает.

– Что? Нет! – Он смеется, и напряжение частично уходит из его плеч. – Нет, это было… это было потрясно. Честное слово, никаких возражений. Десять из десяти, и я бы определенно повторил. Правда, не здесь, потому что…

– Лео Джеймс. – Я толкаю его в плечо и широко улыбаюсь. – Я что, заставляю тебя нервничать?

Он делает глубокий вдох.

– Ну, немножко. А может, это из-за того, что на меня в любую минуту могут обрушиться тысячи фунтов земли. Трудно сказать.

– Так что ты хотел мне сказать?

Его лицо опять становится мрачным, и кадык дергается, когда он сглатывает.

– Э-э-э…

– Кто-нибудь из вас читал «Бочонок амонтильядо?» – раздается дрожащий голос Калеба, прерывающий наш разговор.

Я оглядываюсь и вижу, что его глаза широко открыты от ужаса, а Майлз крепко держит его за руку.

Лео хмурится, недовольный, что нас прервали.

– Я пропустил большую часть уроков литературы, чтобы ходить на тренировки, так что…

– Я, скорее всего, читала краткое содержание, – говорит Дэйзи, а Куинн молча качает головой.

– Это та история, в которой человек попадает на остров и обнаруживает, что там за ним кто-то охотится? – спрашивает Майлз.

– Нет, это «Самая опасная игра». – Калеб нервно смеется. – Это тоже применимо к нашей ситуации, но нет, я говорю не об этой истории. «Бочонок амонтильядо» – это рассказ Эдгара Аллана По, в котором человек мстит бывшему другу, заманив его в катакомбы под своим домом и заведя там в ловушку, в которой он замуровывает его заживо.

– Ну и почему ты рассказываешь нам это сейчас? – спрашивает Куинн, пока наши ноги тихо ступают по утоптанной земле.

– Просто так! – почти визжит Калеб. – Просто у меня такое чувство, будто мы идем навстречу нашей гибели.

– Мы идем не навстречу гибели, – возражаю я, когда мы заворачиваем за угол. Свет фонарика падает на стену впереди, в которой что-то блестит среди кирпичей и земли. Это металл – дверь с кодовым замком и ручкой. – А к двери.

Лео осматривает замок и дергает за ручку. Она не двигается.

– Здесь нужен код из восьми цифр.

– А в подсказке упоминаются какие-то цифры? – спрашивает Майлз.

Я достаю листок бумаги и еще раз вчитываюсь в слова, написанные бабушкой. У меня обрывается сердце.

– Нет.

– Посмотрите на это, – говорит Лео и трет надпись, вырезанную на двери.

Калеб выступает вперед, поправляя очки.

– Тут сказано: «Код ты найдешь под камнем».

Куинн стонет и бьет ногой по стене.

– Опять загадки? Не слишком ли их много?

– Что ж, это объясняет, зачем здесь эта кирка, – говорит Майлз, продемонстрировав нам инструмент. – Эта штука была прислонена к стене.

Я смотрю на кирпичи, из которых состоят стены подземного хода. Мы прошли по меньшей мере полмили, а может быть, и больше. Лестница, ведущая на поверхность, больше не видна.

– Стало быть, этот код находится под кирпичами, – заключает Лео и, взяв из рук Майлза кирку, начинает, не теряя времени, крушить ближайшую стену. Мы морщимся от звука.

– Это займет целую вечность, – возражает Куинн. – Давайте просто попробуем догадаться. Начнем с дней рождений и продолжим дальше в том же духе.

– В надписи говорится, что код находится под камнем, и здесь есть кирка. Должно быть, это где-то рядом с дверью, – парирует Дэйзи.

Куинн перехватывает руку Лео.

– Не трать время попусту. Нам надо просто подумать.

Калеб потирает виски.

– Мы можем делать и то и другое одновременно. Лео, ты продолжай крушить кирпичи, и давайте помолимся, чтобы это не обрушило подземный ход. А мы тем временем будем пробовать разные комбинации.

Дэйзи и Куинн одновременно фыркают, но не спорят. Майлз смотрит на меня, и его лоб прорезают морщины. Собственно, даже не на меня, а на мою грудь, как будто может видеть ее сквозь ткань платья.

Я щелкаю пальцами перед его лицом, удивленная таким поведением:

– Эй, куда ты пялишься? Смотри мне в глаза!

На его лице отражается растерянность.

– Что? О, извини, это не то, о чем ты подумала. Я просто… Лили, вчера, когда вы приезжали в кулинарию, на шее у тебя висел кулон. Это был рубин твоей бабушки, не так ли?

Я киваю, достав тяжелый рубин из-под платья, так что теперь он висит на виду. Он подходит ближе и рассматривает его. Мне становится не по себе.

– В чем дело?

Он берет драгоценный камень в ладонь.

– А что, если речь идет вовсе не о кирпичах? Ведь они, как-никак, не настоящие камни. Что, если речь идет об этом рубине? Он же тоже камень. Если это фамильная драгоценность, передающаяся в вашей семье от матери к дочери, а этот подземный ход был когда-то выстроен по приказу твоей прапрабабушки, то твоей бабушке должны были сообщить, что это не просто рубиновый кулон, а ключ. И, возможно, поэтому бабушка и завещала его именно тебе. Чтобы последний фрагмент этого пазла находился у тебя.

Я расстегиваю золотую цепочку и подношу рубин к свету фонарика Майлза. Я предполагаю, что сзади он тоже будет красным, но нет, там оказывается цельная золотая пластина.

– Ты думаешь, там, сзади, что-то есть? – спрашивает Дэйзи.

Майлз кивает.

– Значит…

– Значит, нам придется отделить его от этой золотой пластины. И, может быть, даже разбить.

Мои глаза тотчас наполняются слезами, и я прижимаю рубин к груди.

– Это все, что осталось у меня от бабушки, – в отчаянии бормочу я. – Я не могу разбить его.

Все молчат. Дэйзи осторожно дотрагивается до моего плеча.

– Если хочешь, мы можем разделить «Белую розу», – тихо говорит она. – Тогда у тебя все равно останется что-то от нее, если кулон спасти не удастся.

Это настолько не похоже на стервозную Дэйзи, к которой я привыкла, что я ушам своим не верю. Я медленно снимаю рубин с цепочки и кладу его на землю, а цепочку опять застегиваю на шее. Мы все смотрим на драгоценный камень.

– Ты уверена? – спрашивает Лео, держа в руках кирку. – Если мы потратим больше времени, возможно…

– У нас нет времени, – напоминаю я.

У меня разрывается сердце при мысли о том, что рубин будет безнадежно раскурочен, но одновременно я испытываю гордость. Быть может, я все-таки не обманула ожиданий бабушки, если она решила доверить мне нечто настолько важное, как заключительный фрагмент этого паззла.

Меня охватывает решимость.

– Ломайте, – говорю я.

Лео садится на корточки, держа в одной руке кирку, и берет кулон.

Глядя поверх его плеча, Калеб советует:

– Попытайся отогнуть края золотого гнезда, в которое оправлен рубин.

Лео начинает работать, но ему нелегко вставить острый кончик тяжелой кирки между рубином и золотом, и пару раз он ударяет себя по пальцу. Рубин явно крепко сидит в золотом гнезде.

– Дай мне, – предлагает Куинн.

– Почему? Потому что ты сильнее? – В тоне Лео звучит возмущение.

Куинн поднимает одну бровь.

– Дай отдых своему эго, Щегол. Просто мои руки меньше твоих.

Лео сдается. Куинн берет рубин и кирку и садится на землю по-турецки. Она рассматривает рубин со всех сторон, поднеся его к глазам. Затем хмыкает, подцепив кончик, заметный под одним из металлических краев, как это пытался сделать Лео. И, нажав на рубин другой рукой, умудряется отогнуть край золотой оправы.

– Да! – восклицает Калеб. – Продолжай в том же духе.

И она продолжает. Теперь, когда один край оправы отогнут, становится легче повторить то же самое с другими краями. Но рубин все равно не выпадает, когда она переворачивает кулон.

– Возможно, он приклеен, – предполагает Дэйзи. – Попробуй выковырять его, используя острие как рычаг.

Куинн подсовывает острие кирки под рубин.

– Он явно здорово прикреплен к оправе, – говорит она.

– Ему же уже больше века, верно? – спрашивает меня Майлз, и я киваю. – Так что неудивительно, что он так «прикипел».

Куинн надавливает на кирку, как на рычаг, и это дает свои плоды – но не без потерь. С тихим звоном камень распадается надвое и выпадает.

– Черт, прости, мне очень жаль.

– Ничего, – отвечаю я. Сердце не соглашается со мной, но я собираю половинки рубина в ладонь и отдаю их Дэйзи, которая прячет их в свою сумку. Куинн протягивает мне опустевшую золотую оправу. Я отрываю крошечный клочок бумаги, приклеенный к внутренней части, и обнаруживаю под ней восемь выгравированных на золоте цифр.

06081918

– Разве это не дата основания «Роузвуд инкорпорейтед»? – спрашивает Дэйзи. Тупо кивнув, я набираю комбинацию на кодовом замке. Он щелкает и останавливается. Я толкаю дверь, вложив в движение всю силу, весь благоговейный трепет, горе и подавленный гнев, бушующие в глубине души.

И дверь со скрипом отворяется.

Глава 25

СУББОТА, 29 ИЮНЯ, 00:00

– Я не большой знаток подвалов, но этому точно нет равных, – говорит Майлз, пока мы пробираемся сквозь свисающую паутину и брошенную мебель. Подвал фабрики представляет собой кирпичные стены и бетонный пол, покрытый трещинами. Здесь пахнет плесенью и гниющей падалью – даже хуже, чем в фургоне.

– Но это хотя бы какой-то шаг вперед после подземного хода, – замечает Лео, пытающийся во всем находить позитив.

Дэйзи истошно визжит, и мы вздрагиваем, пока свет ее фонарика скользит по бетонному полу. Лео напрягается, держа наготове хоккейную клюшку.

– В чем дело?

– Я определенно видела крысу. – Она содрогается. – О, слава богу, вот и лестница.

Куинн осторожно ступает на первую ступеньку, и хотя та опасно трещит под ее ногой, но все-таки выдерживает вес. Так же осторожно мы все поднимаемся по крутой лестнице, ведущей из подвала к виднеющейся наверху двери.

– Ее заело от ржавчины, – бормочет Куинн и оборачивается к нам. Черты ее лица кажутся еще более резкими в ярком свете фонарика на телефоне. – Сдайте назад. Мне надо как следует ударить по ней плечом.

С грохотом, таким громким, что от него проснулся бы и мертвый, она впечатывает плечо в дверь, и та распахивается. Я преодолеваю последние несколько ступенек бегом и вхожу на фабрику.

И останавливаюсь. То, что предстает моему взору, не похоже на ту фабрику, которую я помню.

Через огромные окна от пола до потолка проникает столько лунного света, что нам больше не нужны фонарики на телефонах. Но теперь эти окна покрыты слоем грязи после многих лет запустения. Раньше здесь стояли аккуратные ряды длинных столов со стульями и швейными машинками. Теперь машинок нет, но столы остались на своих местах, от некоторых из них даже отодвинуты стулья, как будто те, кто там работал, отошли, чтобы подкрепиться во время обеденного перерыва, да так и не вернулись. С потолка свешиваются светильники, и в некоторых из них еще остались лампочки, но они увиты паутиной, поблескивающей в тусклом свете.

Мое сердце сжимается, когда я обвожу взглядом антресольный этаж, опоясывающий все громадное четырехугольное пространство фабрики с двумя лестницами на противоположных концах. Сколько раз в детстве я сидела здесь на руках у отца или жалась к ногам бабушки за этим металлическим ограждением, глядя, как работницы внизу строчат на машинках, кроят и отмеряют ткани? Тогда я чувствовала себя принцессой в своем королевстве.

Это воспоминание захватывает меня с такой силой, что я не осознаю, насколько неподвижно стоят остальные, пока Калеб не нагибается и не подбирает что-то с пола. Какую-то бумажку. Он поднимает ее к свету, и я вижу, что с нее смотрит Бенджамин Франклин.

– Они тут повсюду, – изумляется Майлз. Я медленно поворачиваюсь, скользя взглядом по деревянному полу, прежде начищенному до блеска, а теперь потертому и пыльному. Потертому, пыльному и покрытому стодолларовыми купюрами.

Мое сердце колотится так бешено, будто вот-вот вырвется из груди.

– Мы сделали это. – Лицо Лео расплывается в улыбке. – Мы сделали это, мать твою!

Куинн испускает вопль, такой радостный и чистый, что вряд ли ей прежде когда-либо доводилось издать подобный звук. Она хватает с пола горсть купюр, поднимает их к свету и смеется.

– Черт возьми, мы богаты! Мы богаты!

– Найти кейс с деньгами было бы классно, но и это неплохо, – усмехается Калеб, и я понимаю, что это значит для них. Для всех нас. Высшее образование, деньги для наших семей, будущее. Все, чего мы хотели.

Но почему Дэйзи хмурится?

Она смотрит не на деньги, а за мою спину. Я поворачиваюсь. И улыбка сползает с моего лица.

За моей спиной нет ничего – кроме одной-единственной вешалки. И висящего на ней роскошного шерстяного пальто, вероятно, какой-то старой модели, потому что я не узнаю эту темно-красную ткань и черную шелковую подкладку – в недавних моделях не было ничего подобного. Вокруг него навалено еще больше денег. Мы с Дэйзи подходим к нему, ступая по груде купюр, и чувствуем счастье наших друзей, разливающееся в воздухе.

– Как ты думаешь, это для нас? – спрашивает она.

– Должно быть. Возможно, бабушка оставила что-то в карманах?

С настороженным видом она подносит руку к правому карману пальто, и, когда она кивает, я сую руку в левый. Мои пальцы касаются знакомого сложенного листка плотной открыточной бумаги. Я вынимаю его, чувствуя, как душа уходит в пятки.

При виде листка в моей руке лицо Дэйзи вытягивается. В ее руке ничего нет. Ее карман оказался пуст.

– Разверни его, – говорит Лео, и я вздрагиваю, потому что не заметила, как остальные к нам подошли.

– Готова поспорить, это горячее поздравление, – предполагает Куинн.

– Давайте надеяться, что это не еще одна загадка, – говорит Калеб.

Руки дрожат, когда я разворачиваю бумагу, вижу на ней пятно и лижу ее. Проступают слова, написанные знакомым почерком бабушки. Мои глаза скользят по записке раз, другой, третий. И с каждым разом я вижу в ней все меньше и меньше логики.

– Итак? – спрашивает Дэйзи.

Во рту у меня так пересохло, будто в нем полно песка. Потому что слова в этой записке… Они не стыкуются. Я их не понимаю.

– Все в порядке, Лили? – спрашивает Майлз.

– Дай прочитать. – Дэйзи выхватывает у меня записку.

Я не сопротивляюсь, и такое чувство, будто сейчас меня вырвет.

Она читает, морща лоб. Когда ее взгляд встречается с моим, в нем видна растерянность.

– Не может быть, что она это всерьез.

– Кто-нибудь вообще может ввести нас в курс дела? – спрашивает Куинн.

Я беру записку у Дэйзи и прочищаю горло. Слова написаны почерком бабушки, но как же они на нее не похожи. Когда я начинаю читать вслух, голос кажется мне чужим:

Дорогая Лилилав!

Я знала, что могу положиться на тебя. Прости, что мне пришлось устроить все именно так. Мне необходимо, чтобы ты сделала еще две вещи. Когда ты это сделаешь, возвращайся тем же путем, каким сюда пришла.

Сначала поднимись в мой кабинет на антресольном этаже. Там ты найдешь ключ ко всему этому. А затем…

Я с трудом выдавливаю из себя остальные слова:

Откажись от этих денег, этого здания и этого имени. И сожги все это дотла.

Ответом мне служит потрясенное молчание. Голова идет кругом. Это просто не имеет смысла.

– Нет! – говорит Лео таким тоном, будто не может поверить своим ушам. Он берет записку, читает ее. И, словно взяв пример с меня, начинает ходить взад-вперед, бормоча себе под нос: – Наверняка она имела в виду что-то другое. Она сказала, что, если я сделаю то, что она велела, мы все придем к деньгам. Что они станут нашими. Это… это не должно закончиться вот так.

Я не понимаю.

– Что ты имеешь в виду? Как это – она тебе сказала?

Он застывает.

– Я этого не говорил.

– Именно это ты и сказал. – Ко мне подходит Куинн. – О чем ты вообще толкуешь?

Дэйзи встает с другой стороны от меня.

– Лео? Тебе что-то известно?

На его лице отражается паника. И тут до меня доходит, что какие бы чувства я ни испытывала к нему в эти последние несколько дней, это вовсе не значит, что я его знаю. Я совсем его не знаю. Не знаю этого человека, который сейчас стоит передо мной, пытаясь придумать какую-нибудь правдоподобную ложь.

Не раздумывая, я бросаюсь к нему, пинком выбиваю из руки хоккейную клюшку и хватаю его за рубашку, но совсем не так, как на том дощатом тротуаре несколько часов назад. Мелочи, которым я раньше не придавала значения, вдруг сходятся воедино и образуют целостную картину. Я вспоминаю, как бабушка и Лео проводили вместе целые дни, разговаривая и понимая друг друга. Вырабатывали стратегию. Как бабушка пыталась привлечь к нему мое внимание и постоянно говорила о нем. «С ним очень приятно общаться. Ты его уже видела?» – спросила она меня во время той вечеринки. Потому что он уже тогда знал про ее план.

Я вспоминаю еще кое-что. Лео сказал, что родители посадили его под домашний арест, потому что он, напившись, вырубился на вечеринке и пришел в себя только несколько часов спустя, когда она уже закончилась. Если это действительно так, значит…

– Ты ведь был там, верно? – спрашиваю я, чувствуя, как глаза наполняются слезами. – Когда умерла бабушка. Что случилось в ту ночь?

Его паника сменяется ужасом.

– Нет! Нет, меня там не было. То есть был, но не в этом смысле. Я действительно вырубился, а потом проснулся, увидел, что в особняке все еще горит свет, а мне хотелось пить, и я вошел внутрь, но…

Он замолкает, дрожа.

– Что? – зло шиплю я. – Что произошло?

Он судорожно вздыхает.

– Она уже отошла.

Я отпускаю его, как будто это прикосновение обжигает меня, и, шатаясь, пячусь, пока меня не подхватывают руки Майлза.

– Она… была мертва? – с ужасом спрашивает Майлз.

Лео кивает.

– Почему ты не вызвал «Скорую»?

Отчаянный взгляд Лео перемещается на меня.

– Я подумал, что это пьяный бред. Что я принял что-то, отчего у меня начались галлюцинации, или…

– Давай выкладывай, – рычит Куинн.

– Я испугался, – признается он. – Я был пьян и знал, что у меня будут неприятности. И я был один, кроме меня, там больше никого не было. Но она выглядела… на ее лице был покой. Если бы я вызвал «Скорую», то оказался бы замешан во всем этом, а я не мог этого допустить.

– И ты просто бросил ее там? – В голосе Дэйзи слышится ярость.

Я же не могу ни говорить, ни дышать. И не понимаю, что, черт возьми, происходит.

– Я проверил ее пульс, честное слово. Она была мертва. Я больше ничего не мог сделать.

– Ты мог позвать кого-нибудь на помощь! – рявкаю я. – Все знают, что ты напиваешься на вечеринках. Разве помощь бабушке не важнее возможных неприятностей?

Я делаю шаг к нему, не зная, что собираюсь сделать, но меня удерживает Калеб.

– Ты знал обо всем этом, не так ли? – спрашивает он Лео, и тот нерешительно кивает. – Объяснись.

Лео делает глубокий вдох, будто от этого зависит его жизнь. Я прислоняюсь к Майлзу в поисках поддержки.

– Когда я приходил, чтобы поработать в саду, бабушка часто там бывала. Я стал замечать, что иногда она… не очень хорошо выглядит. Стоило ей просто пройти от сада до патио, как она начинала задыхаться. И прижимала руку к груди, как будто у нее что-то болело. Тогда она садилась, потому что на нее нападала слабость или головокружение. Как-то раз я спросил ее, как она себя чувствует, после того как увидел, что она глотает какие-то таблетки. Я думал, что она ничего мне не ответит, но она вдруг… посмотрела на меня так, будто она не Айрис Роузвуд, а самый обычный человек. Она выглядела испуганной. А затем сказала, что недавно у нее нашли заболевание сердца.

– Выходит, она сказала об этом тебе, но не нам? – спрашивает Дэйзи.

– Только потому, что я спросил. Она велела мне не говорить об этом никому. Сказала, что не хочет, чтобы об этом узнали другие, даже ее семья.

– Почему? – Мой голос срывается. – Я ведь жила с ней. Почему она не захотела сказать мне, насколько все плохо?

– В этом-то и дело – все было не так уж плохо. Она сказала мне, что ее болезнь можно лечить и держать под контролем, поэтому беспокоиться не о чем, она принимает необходимые лекарства. Она считала, что у нее есть больше времени.

– Так каким боком ты ко всему этому причастен? – спрашивает Майлз.

Лео сглатывает.

– После того случая мы стали проводить вместе намного больше времени, разговаривая о самых разных вещах. О ситуациях, которые я считал гипотетическими. Она спросила меня, знаю ли я легенду о спрятанных сокровищах Гиацинты, и я, конечно же, ответил, что да. Потом мы говорили о том, какие в городе есть места, где можно лучше всего что-нибудь спрятать, о том, какие там можно оставить подсказки, в общем, в таком духе. Мы разговаривали об этом каждую неделю и типа создали эту… игру. Что-то вроде пряток в масштабе города.

Он бросает на меня виноватый взгляд.

– Я думал, что все это просто шутка. Что мы просто предаемся занятным выдумкам, играя в шахматы и разгадывая загадки друг друга. Но однажды она вдруг заговорила со мной совершенно серьезно. Она сказала, что, когда умрет, я должен буду пойти в ее кабинет и забрать содержимое левого нижнего ящика письменного стола. Она оставит инструкции, и мне надо будет просто следовать им.

Дэйзи качает головой:

– Когда она сказала тебе это?

– Думаю… – Лео выдыхает. – Кажется, где-то в мае? Это произошло не очень давно.

Дэйзи смотрит на меня:

– Она изменила завещание пятнадцатого мая. Должно быть, именно поэтому.

Я делаю резкий вдох. Если бы меня не поддерживал Майлз, я бы упала на пол.

– И тебя ничего не насторожило? – спрашивает Куинн, обращаясь к Лео.

– Конечно, насторожило! – Лео вскидывает руки. – Но что мне было делать? Мы с ней провели несколько недель, планируя эти фальшивые поиски сокровищ. Я думал, что это игра, но оказалось, что все взаправду. Когда я выдвинул ящик, там лежали три письма с адресами и четыре куска карты. И еще три записки-подсказки, связка ключей и записка для меня, написанная невидимыми чернилами. Инструкции относительно того, где спрятать подсказки и где поместить куски карты. Там также говорилось, что я не могу отправить письма, пока Лили не исполнится восемнадцать, если бабушка умрет до этого. А последнее указание гласило, что я должен изображать полное неведение и помочь, только если у меня не будет иного выхода.

– Но ты не стал ждать, – замечаю я. – Ты отправил их на неделю раньше.

– Мне пришлось это сделать, – отвечает Лео. – В субботу после смерти бабушки я случайно услышал, как начальник полиции Клэрмон говорит моему отцу, что Элл попросили как можно скорее вернуться в Лондон, потому что члены правления «Роузвуд инкорпорейтед» хотят с ней поговорить. Блейн подозревал, что они хотят вытеснить членов семьи Роузвудов, оставить их не у дел, и не знал, следует ему уведомить об этом Арбора или нет. И я понял, что, планируя эту игру, бабушка, должно быть, забыла о правиле относительно «Роузвуд инкорпорейтед». Она хотела одного – чтобы Лили исполнилось восемнадцать. К тому же Дэйзи упомянула, что оглашение завещания состоится в понедельник, тогда же Лили получит свое письмо. Я решил, что если все точно рассчитаю, то мы найдем заключительную подсказку уже после дня рождения Лили и все закончится до того, как крайний срок, назначенный правлением «Роузвуд инкорпорейтед», истечет. Ведь я знал, как важна эта компания для Лили.

Голова у меня идет кругом. Я догадывалась, что все вращается вокруг моего восемнадцатилетия. Ведь после него никто не сможет отобрать у меня деньги. А вот Дэйзи понадобится законный опекун, пока ей не исполнится восемнадцать в сентябре.

– Поэтому ты и не оставил меня в покое, – говорит Калеб. – Ты знал, что в музее есть сигнализация, но выдал бы себя, если бы сказал об этом.

Лео выглядит виноватым. Пока мы находились на автозаправке, я видела у него такое же выражение, когда спросила, почему от так уверен, что мы найдем следующую подсказку. Тогда я не поняла, в чем дело. Но теперь понимаю.

Преодолевая боль, я заставляю себя припомнить другие признаки, которые раньше не замечала. То, что Лео как бы случайно оказался рядом с Роузвуд-Мэнор одновременно со мной, когда мы нашли наши куски карты. А затем он спрятал записку с подсказкой среди канноли – пирожных с рикоттой, – поскольку думал, что это любимая закуска бабушки, ведь она всегда приносила ему их, когда он работал. А после этого в «Плюще», когда я была готова сдаться, он закружил меня по танцполу и, перегнув, наклонил прямо под зеркальным шаром.

Он знал. Все это время он знал.

Я достаю последнюю подсказку из кроссовки, где спрятала ее ранее, и перечитываю первую строчку. Дорогая Лили Лав.

Лили Лав. Бабушка никогда не писала мое прозвище через пробел. Это должно было сразу показать мне что к чему, но тогда это даже не пришло мне в голову. И теперь, когда я вглядываюсь в почерк, он не кажется мне подлинным.

– Ты не заходил в дом дяди, – говорю я. Дэйзи еще удивилась, что Лео взял подсказку со стола, хотя она сама ее не заметила. – Ты задержался, потому что тебе надо было переписать ее. Но тебе надо было обставить дело так, будто ты побывал в доме моего дяди и взял ее сам.

Еще один виноватый кивок. Но от этого у меня не уменьшается острое желание выбить ему зубы.

– А та связка ключей открывает замки по всему городу, да?

– Да, она дает доступ в самые важные места. Так я попал в «Плющ», музей и кулинарию.

– Как удобно, да? – со злостью говорю я.

– Как ты сумел обойти охранную систему в музее? – спрашивает Калеб.

Лео смотрит в пол.

– Бабушка сказала мне, в какую дверь надо пройти ночью, чтобы оказаться ближе всего к помещению охраны, и сообщила код, который нужно ввести, чтобы отключить систему. Она знала этот город как свои пять пальцев.

– А она сообщила тебе, зачем все это нужно? – спрашиваю я, чувствуя пустоту, зияющую внутри, словно прореха в ткани, становящаяся все шире и шире. – И знала ли она правду о дяде Арборе и моем отце?

– Не знаю, – тихо отвечает Лео. – Но она сказала, что беспокоится о тебе.

– В этом не было нужды. Я в порядке.

Но это явно не так. Мой голос жалко дрожит, глаза туманят слезы, кожа горит, так что я далеко, далеко не в порядке.

– Но бабушка не была в порядке, – говорит Дэйзи. – Возможно, именно поэтому она и уволила Стьюи и других слуг, работавших в особняке. Она знала, что ее состояние становится все хуже, и не хотела, чтобы кто-то увидел ее такой.

Я заставляю себя припомнить неделю, предшествовавшую вечеринке. Казалось, бабушка была в норме, но, должно быть, она скрывала, что ей нехорошо.

И тут меня осеняет. На вечеринке она задыхалась. Я тогда подумала, что это от быстрой ходьбы, но если она понимала, что ее состояние ухудшается, то, может быть, именно поэтому и отправила меня в дом Дэйзи. Чтобы я не видела ее такой.

– Я по-прежнему уверен в том, что сказал прошлым вечером, – тихо говорит Калеб. – Возможно, Айрис знала правду о том, что твой дядя сделал с твоим отцом, но, кроме всего прочего, она сделала все это ради нас. – В эту минуту только его добрые карие глаза и удерживают меня от того, чтобы окончательно не сорваться. – Она знала, что каждый из нас испытывает мучительное одиночество. И что нам придется худо, если мы не научимся впускать других в свою жизнь.

В глубине души я понимаю, что он прав. Но я не могу не думать о том, что если бы я не устроила сцену и осталась в особняке, то смогла бы спасти ее. Что я могла бы вызвать «Скорую», как только случился этот инфаркт, и обнимать ее, пока не прибыли медики. Я пришла слишком поздно, чтобы спасти отца, но, возможно, в случае с ней я бы не опоздала. Она могла стать моим вторым шансом, а я могла бы стать вторым шансом для нее.

– Послушайте, очевидно, что тут необходимо во многом разобраться. Очень во многом, – мягко говорит Майлз. – Но выяснять детали мы будем после того, как разберемся с этими деньгами. Твой дядя не станет обыскивать церковь вечно. Возможно, тебе стоит подняться на второй этаж и отыскать то, что оставила бабушка. А пока что мы начнем собирать деньги.

– Нет, – быстро отвечаю я. – Бабушка велела сжечь их. Должна быть какая-то причина.

– Мы не можем их сжечь, – возражает Лео.

Прежде чем я успеваю возразить, Майлз прочищает горло.

– Я согласен. Даже если мы не оставим эти деньги себе, то подумай о благотворительности, на которую мы могли бы их потратить. К тому же жечь деньги противозаконно.

– Возможно, мы и не должны получить эти деньги. Возможно, это урок. Если для этого нужно сжечь фабрику… – говорит Дэйзи.

– Дэйз, мы не можем сжечь эту фабрику. – Лео пытается взять ее за руку.

– Не называй меня Дэйз, – сухо отвечает она, уклонившись от его прикосновения. – Ты должен был рассказать мне об этом. Но вместо этого ты решил действовать за моей спиной, ты связался с моей кузиной ради какой-то секретной миссии, порученной тебе моей бабушкой, а мне не сказал об этом ни слова. Так что знаешь что, Лео? На этот раз мне не хочется оправдывать твои ошибки. – На глазах Дэйзи выступают слезы. – Почему ты ничего мне не сказал?

– Потому что он всем говорит «да». – Я использую против него его собственные слова. – Бабушка сказала тебе что-то сделать, и ты сделал это.

– Прости меня. – Его глаза умоляют, чтобы я его поняла, но я не хочу. Эти серые глаза, в которых я тонула всего несколько часов назад. – В то время я просто… я хотел сделать что-то важное. А это, как мне казалось, было важно. И если бы это каким-то образом привело нас к деньгам, то, возможно, думал я, я наконец смогу уладить дела семьи. Что я больше не буду им в тягость. Но я никогда не считал, что бабушка действительно относится к этой затее серьезно, пока не стало слишком поздно.

– В таком случае ты совсем ее не знал. – Я произношу эти слова хрипло и невнятно, они вырываются у меня с болью, и по щекам текут слезы.

– Возможно, ты права, – соглашается он.

Остальные смотрят на нас настороженно, но Лео не обращает на них внимания.

– Но зато я знал тебя. Во всяком случае, знал раньше. И мне не хватало тебя. Так не хватало. Все те дни, которые я провел с бабушкой, играя в шахматы, мы не просто планировали все это. Она рассказывала мне о тебе. О том, что тебе нравится, о том, как ты изумляла ее, как она гордилась тобой, о том, как ты забавна и добра. И ничто из этого не вязалось с образом девушки, которая, как я думал, оттолкнула меня, потому что она слишком совершенна и слишком задирает нос, чтобы я был ей нужен. Мне хотелось знать, о ком говорит бабушка. О той, что носит фамилию Роузвуд, или о Лили, с которой я вместе вырос. Потому что это разные люди.

Я дышу так тяжело, что шов на лифе платья мог бы лопнуть. Становится ясно, откуда Лео был известен мой любимый омлет и почему он угощал меня шоколадными кексами. Потому что бабушка рассказала ему эти мелочи и, вероятно, тысячу других. Вещи, которые не заинтересовали бы его, когда мы были детьми, но теперь они ему интересны. Вещи, которые делают меня мной.

– Ну и как, я соответствовала всему, что она обо мне говорила? – У меня вырывается всхлип. – Пока мы пытались разгадать бабушкины подсказки, для тебя головоломкой была я, да?

Лео подыскивает слова.

– Я… я просто хотел понять, какая ты на самом деле, – наконец говорит он.

– А вот я понятия не имею, каков ты. – Я выхожу из себя. – Как ты мог скрыть это все от меня? Я ненавижу тебя, мать твою.

– Знаешь что? Ты действительно отличаешься от той девушки, которую я знал четыре года назад. – Выражение его лица меняется, на нем мелькает нечто такое, что я могла бы описать только как душевную муку, смешанную с да пошло оно на хрен. – Ты стала умнее и намного занятнее. Глаза у тебя зеленые, но вблизи в них видны маленькие золотые искорки, которых раньше я никогда не замечал. И у тебя по-прежнему самый ужасный нрав на свете, но я никогда не встречал никого более смелого, более заботливого, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь понять тебя. Так что да, Лили, знаешь что? Тогда, на том дощатом тротуаре, я сказал тебе то, что действительно думал. Ты и правда редкий человек, но не потому, что ты совершенство, а потому, что ты – это ты, со всеми твоими шипами, и нахальством, и неустанным честолюбием, и именно поэтому бабушка и любила тебя. – Он замолкает, тяжело дыша. Нас разделяет всего несколько дюймов. – И именно поэтому я люблю тебя.

Я резко втягиваю воздух, готовясь возразить, что он любит ту версию меня, которую придумала бабушка, что он не может любить меня. Ведь я сама уже почти не знаю, кто я.

– Черт побери, ну разве я не права? – Прежде чем я успеваю заговорить, Куинн разражается резким смехом. Ее глаза покраснели, и она смотрит на Дэйзи. – Мы все любим Роузвудов, этих самых раздражающих людей на земле. Так что давайте хотя бы получим за это плату.

Она опускается на колени, сгребает купюры и рассовывает по карманам. Дэйзи с отвисшей челюстью смотрит на нее. Калеб и Майлз переглядываются.

– Лили, прости, – просит Лео, глядя мне в глаза.

Я качаю головой, чувствуя, что слова застряли в горле.

– Я хотел сказать тебе. Я должен был сказать тебе. Сказать вам всем. Я…

На его лице вдруг отражается смятение, его взгляд сосредоточивается на чем-то за моим правым плечом, за одним из окон фабрики.

Внезапно он хватает меня и толкает на пол, толкает так резко и грубо, что я даже не могу приготовиться к падению. Я с размаха врезаюсь в пол, и бок пронзает боль.

Он падает на меня и кричит:

– Ложитесь! – Раздается звук, такой громкий, что я уверена – он разнесся по всему городу. И тут до меня доходит, что Лео толкнул меня не для того, чтобы сделать больно. Он накрыл меня собой, чтобы защитить.

Потому что на нас сыплются осколки стекла.

Глава 26

СУББОТА, 29 ИЮНЯ, 00:33

Мгновение я осознаю только, как бешено стучит в груди сердце, об пол разбиваются осколки стекла и прямо на меня смотрит россыпь стодолларовых купюр. Одну из них дрожащей рукой хватает Калеб и пристально смотрит на нее, сморщив лоб.

– Вставай! – кричит Лео, рывком подняв меня на ноги, и время снова ускоряет свой бег.

Разлетевшиеся вдребезги окна привели в действие аварийную сигнализацию, и ее вой пронзает мозг. Крошечные осколки стекла сыплются с рубашки Лео, со звоном падая на пол. Один осколок порезал его висок, и по левой стороне лица течет струйка крови. Его рубашка превратилась в дуршлаг.

Куинн кашляет, Калеб стонет. Дэйзи помогает Майлзу подняться на ноги.

Я не могу отвести глаз от Лео:

– Ты…

И замолкаю, ахнув. В проемах разбитых окон, утыканных зазубренными кусками стекла, видны четыре силуэта.

Три охотника и дядя Арбор.

Лео подбирает с пола хоккейную клюшку.

– Иди и возьми то, что тебе оставила бабушка, что бы это ни было. – И толкает меня к антресольному этажу. Остальным он говорит: – Возможно, если мы разделимся, то сможем одолеть их. Бегите!

Никому не надо повторять дважды. Калеб и Майлз бегут в сторону выхода, через который вывозили готовую продукцию, представляющего собой две большие маятниковые двери. Дэйзи и Куинн бегут в противоположном направлении, туда, где раньше располагался склад. У меня обрывается сердце, когда я осознаю нашу роковую ошибку. Мы так долго спорили, что дали дяде Арбору время разгадать подсказку и отыскать нас.

Лео поднимается по лестнице вслед за мной. Вся моя злость превращается в леденящий страх, когда я ступаю на верхнюю ступеньку и она с треском подламывается под ногой. Если бы не ладонь Лео на моей спине, я бы кубарем полетела вниз. Вцепившись в ржавые перила, я перешагиваю через провалившуюся ступеньку на пол антресольного этажа, также покрытый слоем долларов. Кабинет бабушки виден отсюда, его дверь слегка приоткрыта, как будто она ждет меня там, как тогда, когда я была маленькой и меня привозили сюда к ней.

Мы почти доходим до кабинета, когда один из охотников поднимается на антресольный этаж, держа в руках лопату, словно это бейсбольная бита.

– Я тебя защищу, – обещает Лео.

Я киваю, находя какое-никакое утешение в том, что мы разделились – именно благодаря этому остальные охотники остались на первом этаже.

Он сжимает зубы и поворачивается, подняв хоккейную клюшку, чтобы отбиться от охотника. Это дает мне возможность зайти в кабинет.

На стенах все еще висят эскизы старых моделей и фотографии, хорошо видные в свете луны, льющемся через большое окно на противоположной стене. Семейная фотография бабушки вместе с Петунией и Гиацинтой. Фотография бабушки с двумя мальчиками двух или трех лет – моим отцом и дядей Арбором. Я представить не могу, почему она решила оставить все это здесь, разве что время от времени она приходила сюда, чтобы предаться воспоминаниям.

Я стряхиваю с себя ностальгию и торопливо иду к письменному столу, стоящему в центре кабинета, – его близнец из розового дерева стоит в особняке. На его столешнице лежат две вещи.

Во-первых, ключ на тонкой серебряной цепочке, который я надеваю на шею.

И во-вторых, коробок спичек.

Сирена аварийной сигнализации продолжает выть. Будем надеяться, что это приведет сюда помощь.

Я хватаю спички, все еще не понимая, что мне с ними делать. Выбежав из кабинета, я морщусь от воя сирены. Внизу слышны крики. Мои глаза не сразу привыкают к сумраку, а когда это происходит, я уворачиваюсь.

– Лили, все кончено! – кричит дядя Арбор и опять пытается схватить меня.

– Вот как? – кричу я, заглушая вой, кричу пронзительно, охваченная паникой, когда он снова делает попытку схватить меня. Я едва-едва ухитряюсь увернуться, пятясь на нетвердых ногах. – Ты убьешь меня из-за этого? Убьешь всех нас?

– Никто никого не убьет. Это вовсе не нужно, – говорит он, но я понимаю, что моя роль – роль добычи. Я загнана в угол, и мне уже некуда отступать. – Отдай мне ключ.

Я хватаюсь за ключ.

– Бабушка уже дала тебе ключ.

Его смех невесел.

– Да, дала. Ключ, который никуда не ведет.

Я так и знала. Должно быть, он решил, что это ключ от особняка. Возможно, даже пытался открыть его. Но это пустышка для отвлечения внимания. Я понимаю это и еще крепче сжимаю ключ, который взяла в кабинете.

– Это ключ от особняка.

– И от всего остального, я в этом уверен. Он принадлежит мне.

– Мы можем поделить деньги. – Это приманка, чтобы выиграть время. – Их здесь более чем достаточно.

Он качает головой. Теперь, когда Дэйзи рассказала мне правду, я не могу не заметить холодный алчный блеск в его зеленых глазах.

– Я никогда не любил делиться.

И внезапно меня снова охватывает гнев. Гнев из-за того, что он довел моего отца до самоубийства. Из-за того, что он предал бабушку, после чего она не могла доверять ему, доверять нам. Гнев из-за собственной слепоты.

Он снова пытается схватить меня, но я вспоминаю приемы самообороны, которым научила меня Куинн. Я вцепляюсь в его запястье и с силой впечатываю локоть в его трахею. Он давится, задыхается и отшатывается. Это дает мне достаточно времени, чтобы быстро достать из коробка спичку и чиркнуть ею.

– Я читала те письма. – Мой голос дрожит, пока пламя все ближе подбирается к моим пальцам. – Я знаю, это ты убедил отца в том, что у него нет выхода. Что люди обличат его. Все это время я считала, что в его смерти виновата я, но это был ты. Это всегда был ты.

В его глазах отражается ужас.

– Лили, я… Ты должна понять. Я никогда не хотел, чтобы кто-нибудь пострадал. Но Олдер считал, что он может все исправить. Все решения, которые он принимал, были неверными. Это разрушило жизни стольких людей, включая нашу семью. Он заставлял жителей города нас ненавидеть. Люди хотели, чтобы его тут не было. Но он был моим братом. Я никогда не желал ему смерти. Я хотел, чтобы он просто уехал.

Его лицо искажается болью и чувством вины. И мне становится тошно. Ведь я не раз видела такие же чувства на собственном лице.

– Пожалуйста, – просит он. – Я никогда не собирался заходить так далеко. Но если ты не отдашь мне этот ключ, мы все потеряем. Наследство принадлежит мне. Оно нужно мне, чтобы разгрести ту кашу, которую заварил твой отец, потому что моя мать так этого и не сделала. – Он делает шаг ко мне. – Я думал, что ты похожа на меня. И понимаешь, что стоит на кону. Но ты точно такая же, как твой отец. Даже мертвым он не отпускает меня. – Его голос срывается. Раньше мне казалось, что смотреть на дядю Арбора – это все равно что смотреть на призрак моего отца. Теперь же я понимаю, что для него я – это часть отца, которая преследует его, подобно призраку.

Возможно, именно поэтому он выбрасывает вперед руку так быстро, что мне не удается увернуться, его пальцы обхватывают мое горло и сжимают его.

Я пытаюсь глотнуть воздуха, мои глаза наполняются слезами. Но он быстро убирает руку. Мою шею обжигает боль, я хватаюсь за нее – цепочка, на которой прежде висел рубиновый кулон, осталась на месте, но больше там ничего нет.

Он держит в руке ключ, который сорвал с моей шеи.

– Нет! – истошно кричу я и бросаюсь на него, но он отталкивает меня, и ногти только царапают его предплечье.

Затем за доли секунды происходят три вещи, следуя одна за другой.

Я падаю на колени.

Раздается пистолетный выстрел.

Я роняю горящую спичку.

Воздух наполняет потрескивание огня.

Оранжевое пламя быстро распространяется по полу, поскольку сухие и пыльные купюры под нашими ногами представляют собой идеальное топливо. Я вижу Лео, опрокидывающегося навзничь рядом с валяющимися на полу кусками хоккейной клюшки, разломанной пополам. Он размахивает руками, пытаясь восстановить равновесие. Это ему почти удается, но он делает еще шаг назад.

Прямо на сгнившую надломленную ступеньку.

Я кричу, и легкие наполняет дым, когда до меня доносится треск дерева – это доска ломается надвое под его весом. Просто ломается.

– Лео! – Я вскакиваю на ноги и пробегаю мимо дяди Арбора и охотника, чтобы прийти ему на помощь.

Но я опоздала, как и всегда. Его пальцы скользят по моим, и он кубарем скатывается по лестнице, спиной вниз, и приземляется у подножия с ужасным хрустом.

Я сбегаю по лестнице и падаю на колени рядом с его обмякшим телом.

– Лео, – выдавливаю я.

Он не шевелится, его правая рука вывернута под ним так, что к моему горлу подкатывает желчь. Его глаза закрыты, рот слегка приоткрыт, и по лицу течет кровь. Я не могу сказать, откуда она взялась – из пореза на виске или оттого, что он ударился головой об пол.

Последнее, что я сказала ему: «Я ненавижу тебя, мать твою». Как и отцу. Мать твою, я никогда не усваиваю никаких уроков.

Я не могу сдержать рыданий, подношу к нему руки, но ничего не могу для него сделать.

– Помогите! – истошно кричу я.

За спиной слышится топот. Охотник, который напал на Лео, перемахивает через перила и бежит к окну, все так же держа в руках лопату.

– Уходите! – вопит он.

Его товарищи тоже бегут к окнам, спасаясь. Мне хочется погнаться за ними, но мне страшно отойти от Лео.

– Проснись, – прошу я, приложив ладонь к его лицу и размазав большим пальцем кровь на щеке. – Ты должен прийти в себя.

– Нам надо убираться отсюда. – Внезапно рядом со мной оказывается Куинн. – Майлз уже снаружи вместе с Калебом и звонит в службу спасения.

– Они не успеют. – Я показываю на приближающийся дым, слыша опасное потрескивание огня. – Это здание слишком старо, слишком…

– Ты это слышишь? – спрашивает Куинн, внезапно напрягшись.

Сквозь рев крови в ушах я слышу голос Дэйзи, доносящийся с антресольного этажа. Должно быть, она поднялась туда по лестнице, находящейся на противоположной стороне здания. Я едва-едва различаю ее силуэт, стоящий перед дядей Арбором.

– Он провалится! – Куинн показывает на антресольный этаж. По нему стремительно распространяются жадные языки пламени, и половина уже объята огнем. Опорные балки занимаются так же быстро, две из них прогибаются, так что платформа этажа накреняется. Скоро огонь доберется и до первого этажа. И уже сейчас путь к подвалу, через который мы, по плану бабушки, должны были уйти отсюда, окутан дымом.

– Я выведу оттуда Дэйзи, – обещаю я, глаза застилают пелена слез и дым. Я беспомощно показываю на Лео. Он так и не пошевелился. – Вытащи его отсюда. – Куинн колеблется, но у нас нет времени на споры. – Ты сильнее меня. Я никак не смогу вытащить его отсюда из-за осколков, оставшихся в проемах окон. Пожалуйста, Куинн.

Кивнув, она встает рядом с Лео на колени, берет его левую руку и поднимает, чтобы положить себе на плечи.

– Не бросай нас, Щегол.

– Давай я помогу. – Появившийся Калеб нагибается и берет Лео за ноги.

– Зачем ты вернулся? – спрашиваю я, пытаясь разглядеть в дыму, последовал ли за ним Майлз.

– За вами, ребята. – Калеб кашляет, и видно, что он так же удивлен, как и мы с Куинн, тем, что предпочел нас безопасности. – Майлз атаковал одного из охотников и вырубил его, но остальные сбежали. Служба спасения прибудет сюда с минуты на минуту.

– Уходите отсюда, – хриплю я. – Я скоро.

Я снова бегу вверх по лестнице, перескочив через сломанную ступеньку. На антресольном этаже дым в десять раз гуще. Он обволакивает, душит меня. Я не понимаю, это кружится голова или под ногами действительно шатается пол.

– Нам надо убираться отсюда! – кричу я.

Дядя Арбор стоит на четвереньках, Дэйзи пытается поднять его на ноги, пока огонь лижет окружающие их стены.

– Идите сюда!

Когда они остаются на месте, я в отчаянии начинаю неистово размахивать руками.

– Да пойдем же! Чего вы жде…

Но тут я вижу, что дядя Арбор прижимает руку к животу и сквозь его пальцы просачивается кровь.

– Его подстрелили! – В глазах Дэйзи плещется страх. В окружении пламени, с рыжими волосами Роузвудов, потные пряди которых прилипли к ее щекам, она выглядит ужасающе.

Наверное, так же сейчас выгляжу и я.

Пол под нами дергается с убийственно громким звуком. Одна из опорных балок ломается, я бросаюсь вперед, обвиваю Дэйзи рукой за талию и прижимаю к своей груди. Она вырывается.

– Я не брошу его! – кричит она. – Я хочу стать другой! Лучше!

Того же хочу и я, даже если это убьет меня.

Вместе мы поднимаем его на ноги. Он почти неподвижен, когда мы тащим его вниз по лестнице. Остальные уже вышли, и я могу только надеяться, что в эту минуту Лео уже загружают в «Скорую». Что он выживет.

Что выживем и мы.

В этот момент начинает обваливаться потолок. Мы видим проемы разбитых окон, но здесь так жарко, что добраться до них по горящей фабрике – это то же самое что пройти тысячи миль по пустыне. Возможно, когда бабушка велела сжечь наше имя, она имела в виду и нас. Чтобы мы положили конец роду Роузвудов раз и навсегда.

Но у меня такое чувство, будто чья-то рука касается спины и толкает вперед. Как будто призрак отца или бабушки, а может быть, они оба говорят мне, что я не могу сдаться.

Мы, спотыкаясь, выбираемся через оконный проем. Кусок стекла располосовывает мою голую икру, меня пронзает боль. Мы, шатаясь, ступаем на траву. Дядя Арбор без сознания, и только тогда, когда мы отходим достаточно далеко, я отпускаю его. Дэйзи валится рядом с ним и блюет на землю.

Меня касается рука в латексной перчатке.

– Лили, мы здесь, чтобы помочь. Внутри кто-то еще остался?

Я смотрю на фельдшерицу «Скорой», на мигающие огни вокруг, такие яркие, что окружающий ландшафт почти не виден.

– Как мои друзья? – сиплю я.

– Они уже у нас. Но сюда только что прибыли пожарные, и им нужно знать, остался ли кто-то внутри.

Я качаю головой. С каждым вдохом мысли становятся все яснее. Фельдшерица похлопывает меня по руке, ее добрые карие глаза мне не знакомы. Как-то не по себе оттого, что она знает меня, а я ее нет.

– Все будет в порядке, Лили. Мы сделаем для твоего дяди все, что в наших силах.

От этих слов из моих глаз начинают течь слезы. Мне не нужен дядя – мне нужен отец.

Она пытается отвести меня к «Скорой», в задней части которой сидят Куинн, Калеб и Майлз с кислородными масками на лицах. Но я отказываюсь сдвинуться с места, глядя через плечо на горящую фабрику за спиной. От резной деревянной вывески на крыше, гласившей «Роузвуд инкорпорейтед», сейчас остается только «Роуз», но и это ненадолго. Пожарные разматывают шланги, как будто здесь есть что спасать. После этой ночи здесь останутся только руины.

Мое внимание привлекает что-то блестящее на земле, где рухнул дядя Арбор. Его уже переложили на каталку, еще один фельдшер стоит на коленях рядом с Дэйзи. Что же это в траве?

– Подождите. – Я высвобождаю предплечье из руки фельдшерицы.

Она начинает протестовать, но я подхожу к месту, где упал дядя, опускаюсь на колени и подбираю то, что увидела. Он испачкан сажей и кровью. Я тру большим пальцем, и меня обжигают изумление, ужас и какое-то обманчивое чувство, похожее на надежду.

Я встаю с земли на трясущихся ногах. В кулаке зажата цепочка, а с нее свисает…

Ключ.

Глава 27

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 30 ИЮНЯ, 8:32

Когда я выхожу из машины, ощущение у меня совсем не такое, как прежде.

Особняк выглядит так же, как и всегда, – идеальные кирпичные стены, увитые плющом. Я стояла перед его парадной дверью тысячу раз, ожидая, что она откроется и на той стороне я увижу бабушку. Но сейчас, как бы я ни буравила дверь глазами, этого не происходит.

– Ключ, – говорит Фрэнк, показывая на мою шею, пока Дэйзи выходит из машины и становится рядом.

На нас обеих дешевая одежда, которую мы купили в магазине при больнице. Нас выписали оттуда час назад, передав на руки Фрэнку – никого из родных, кто бы мог нас забрать, не осталось. Калеба, Куинн и Майлза забрали еще вчера, так что я провела в одиночестве в палате двадцать четыре часа, то приходя в сознание, то снова вырубаясь. Когда вчера вечером я окончательно пришла в себя, меня допросила полиция. А ранним утром сегодняшнего дня ко мне явился Фрэнк и сказал, что пора вернуться домой.

Я сразу поняла, что он имеет в виду особняк. Но сейчас, когда мы стоим перед ним, у меня такое чувство, будто это вовсе не мой дом.

– Попробуй отпереть им дверь. – Дэйзи кивком показывает на ключ, и голос ее звучит хрипло, потому что она надышалась дымом.

На щеке у нее красуется заживающий порез, волосы растрепаны. Я выгляжу немногим лучше, прихрамывая на левую ногу – на порез на икре пришлось наложить шесть швов. Под глазами у нас обеих образовались фиолетовые круги, с которыми косметологу пришлось бы возиться целую вечность.

– Ты что-нибудь слышала о…

– Нет, ничего, – отвечает она, уже зная, что мой вопрос касается Лео.

По дороге к особняку я шесть раз спрашивала ее, не присылали ли ей последние данные о его состоянии. Он жив. Но еще не пришел в себя.

Последние слова, которые я сказала ему, крутятся в мозгу, как песня, стоящая на репите. Я ненавижу тебя, мать твою. У меня опять сжимается горло от подступивших к глазам слез.

Лучше бы я сказала их дяде Арбору, который все еще без сознания, но скоро должен очнуться. Он потерял много крови, но, по прогнозам врачей, полностью поправится. Я точно не знаю, как к этому отношусь.

Я рассказала полиции всю правду. Охотник, которого задержал Майлз, подтвердил мои слова, не желая выдавать местоположение товарищей, но не имея ничего против того, чтобы выдать дядю Арбора. Правда, в глазах начальника полиции я видела сомнение.

Я снимаю ключ, очищенный от крови и сажи, с шеи, где он висел с тех самых пор, как я подняла его с травы. Золотая цепочка от рубинового кулона тоже там, и, хотя камень раскололся, мне нравится ощущать ее знакомое прикосновение к горлу.

Когда я протягиваю ключ Фрэнку, он качает головой.

– Это должны сделать вы, – говорит он тем же старческим скрипучим голосом, который я знала всю жизнь, и показывает на дверь.

Я бросаю взгляд на Дэйзи, но она не возражает. Несмотря на наши подозрения относительно Фрэнка, он единственный, кто нас не подвел.

Я делаю шаг вперед и холодею. Я этого не хотела. Не хотела, когда поняла, что получу этот ключ вот так. Но дядя Арбор выронил его, когда мы с Дэйзи выволокли его на траву возле горящей фабрики, и в следующий момент я уже держала его в руке.

Что-то шуршит под моей почерневшей от сажи кроссовкой. Это сегодняшний номер «Роузтаун кроникл», лежащий на каменной ступеньке крыльца. Кто-то сфотографировал меня вчера в изодранном в клочья платье на фоне горящей фабрики. Заголовок на первой полосе гласит: «Старая фабрика сгорела в результате семейной вражды. Конец Роузвудов?»

Кашлянув, Фрэнк сбрасывает газету с крыльца носком лофера.

Я сглатываю, чувствуя, что горло все еще саднит от дыма. Дрожащими пальцами я подношу ключ к замку. Хотя я никогда не испытывала трудностей, вдевая нитку в иголку, мне нелегко вставить ключ в замок. Проходит несколько томительных секунд, прежде чем мне это удается. У меня перехватывает дыхание – а что, если он не повернется?

Но он поворачивается. Так легко, будто я проделывала это тысячи раз.

Фрэнк тихо присвистывает:

– Будь я проклят. Я не верил, что дело действительно дойдет до этого.

Я открываю дверь, но не смею войти внутрь.

– Дойдет до чего?

Он прочищает горло и достает из кармана письмо, написанное на плотной открыточной бумаге.

– Пока вы, молодняк, охотились за сокровищами, я тоже получил записку.

Мы с Дэйзи ошеломленно переглядываемся. Он вынимает из нагрудного кармана очки в металлической оправе и читает:

Дорогой Фрэнк!

Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты верой и правдой служил мне более тридцати лет. Ты был не просто юристом, не просто другом. Ты – член моей семьи, и именно поэтому я прошу тебя оказать мне еще одну, последнюю услугу. Это будет нелегко, и прости меня, если это доставит тебе неудобства.

Тебе будет необходимо ждать. И нет, это не преувеличение. Никому не будет разрешено входить в особняк, пока не будет найден ключ от него. Ты поймешь, когда он будет обнаружен. Если все произойдет в соответствии с моим планом, это будет то еще зрелище.

Только после этого, после того, как он подойдет к замкам, которые я приказала заменить после моей смерти, ты сможешь отдать особняк в распоряжение тем, кто найдет этот ключ. И тебе также понадобятся номера счетов, указанные ниже. Думаю, там ты сможешь обнаружить то, что все искали. Во всяком случае, начало всего этого.

Не подведи меня. Прежде ты никогда меня не подводил.

Любящая тебя,

Айрис

Я шокированно смотрю на него:

– Какие такие номера счетов? Ведь эти деньги находились на фабрике.

– А она сгорела, – добавляет Дэйзи.

Он качает головой:

– Там находилась смесь из настоящих купюр и фальшивых. Я еще не успел подсчитать, сколько настоящих денег пропало в пожаре.

Я все никак не могу заставить себя переступить через порог, ноги будто наливаются свинцом, когда я вспоминаю, что произошло на фабрике той ночью. Разбитое стекло, купюры на полу, Калеб…

– Калеб знал, – вдруг говорю я. – Это произошло сразу после того, как там появились охотники и дядя Арбор. Он нахмурил лоб, глядя на одну из купюр. Он был растерян, потому что понял, что она фальшивая.

Фрэнк кивает:

– Да, он сообщил мне об этом вчера.

– Значит, желание бабушки, чтобы я сожгла фабрику, не было таким уж нелепым? – спрашиваю я.

Фрэнк колеблется.

– Ну, это определенно было… странным выбором. Полагаю, она пыталась преподать вам какой-то урок. Но фабрика была застрахована, так что, если мы сможем доказать, что пожар был несчастным случаем, можно будет подать заявление о страховой выплате. Думаю, это и было ее целью. Разумеется, нет ничего такого в том, чтобы устроить намеренный поджог заброшенного объекта недвижимого имущества.

Должно быть, именно поэтому бабушка и хотела, чтобы мы покинули фабрику тем же путем, каким пришли. Чтобы никто не узнал, что это мы устроили пожар. Я словно сдуваюсь.

– Но это же я чиркнула спичкой.

– Но уронила ты ее не нарочно, – парирует Дэйзи. – Я была там и все это видела. Ты держала ее, когда мой отец схватил тебя за горло, и тогда ты уронила ее, и… – Ее голос становится тихим, а в глазах блестят слезы. – Охотник с пистолетом целился в тебя. Но когда ты бросилась к моему отцу, чтобы забрать у него ключ, и он оттолкнул тебя, пуля досталась ему.

Я не знаю, что мне делать с этой правдой. С тем, что, если бы все произошло немного иначе, я бы сейчас здесь не стояла.

– Арбору повезло, что он остался жив, – говорит Фрэнк. И показывает на дверной проем. – После вас.

Я заглядываю в вестибюль, дергая себя за волосы. Дождь вечера пятницы смыл с них коричневую краску, так что они снова рыжие, как у всех Роузвудов, но они грязные, от них пахнет гарью и потом.

– Просто входи, – говорит Дэйзи, подтолкнув меня в спину. Я переступаю порог, чувствуя себя здесь совершенно чужой.

Она входит следом, за ней идет Фрэнк. Мое горло сжимается, когда я оглядываюсь по сторонам. Как будто я вижу этот особняк впервые. Начищенные до блеска полы, лестницу, лепнину на потолке, изящные настенные бра. Я вхожу в гостиную, и в памяти проносятся воспоминания о проходивших здесь вечеринках. Мягкие диваны, роскошные кушетки и круглые столы, на которых стояли закуски и бокалы с шампанским. Стены, выкрашенные в серо-зеленый цвет, поднимаются к высокому потолку, с которого свисает точно такая же люстра, как в «Плюще», являющая собой переплетение позолоченных листьев и ветвей. Я никогда не давала себе труда приглядываться ко всему этому. Мне было все равно.

Ведь все это никогда не было моим.

– Это взаправду? – спрашиваю я Фрэнка, не веря своим глазам. – Просто потому, что я нашла ключ, неужели все это действительно… мое? Ведь его мог найти кто угодно.

– Она знала, что это будешь ты. – В голосе Дэйзи звучит уверенность, когда она касается моей руки.

– Каким образом? – выдыхаю я.

– Потому что тебя страховал Лео. – Она оглядывается с непроницаемым выражением на лице. Ее глаза блестят, когда она наконец встречается со мной взглядом. – Он все это время помогал тебе не сойти с пути. И бабушка знала, что ей нет нужды сообщать ему конечное место, где спрятаны деньги. Что ты правильно истолкуешь последнюю подсказку насчет святого Антония.

Есть тысяча вещей, которые мне надо ей сказать. Но я выдавливаю только одно:

– Но почему именно я?

Но в действительности этот вопрос должен звучать иначе: почему не ты?

Мы уже говорили об этом. Дядя Арбор все время отслеживал ее телефон, пока она не поняла, что он работает против нас. Но когда она смотрит на меня, я понимаю, что дело не в этом.

– Потому что бабушка не верила, что я смогу это сделать, – тихо произносит она. – И, скорее всего, она была права.

– Мотивы, которыми руководствовалась Айрис, навсегда останутся тайной, – говорит Фрэнк.

Дэйзи смотрит на него:

– Одна из тех женщин, которые присутствовали при оглашении завещания, допросила меня в больнице. Она сказала, что работает в ФБР. Поэтому я рассказала ей об угрозах, которые мой отец отправил дяде Олдеру.

Фрэнк кивает:

– Да, сейчас идет полномасштабное расследование.

– По-моему, Клэрмон мне не поверил, – замечаю я.

На лице Фрэнка мелькает глубокомысленное выражение.

– Поскольку они оба являются членами городского совета, это наверняка стало для него немалым потрясением. Но улик против Арбора более чем достаточно.

– А как насчет бабушки? Как вы думаете, она знала, что дядя Арбор сделал с моим отцом?

– Да, наверняка, – отвечает Дэйзи. – Должно быть, в том числе и поэтому она спланировала поиски сокровищ и постаралась не допустить его к своим деньгам.

– Номера счетов в письме, которое она написала мне, это трастовые фонды для вас обеих, – говорит Фрэнк. – Значительная часть денег помещена в акции и другие ценные бумаги, но все средства разделены поровну между вами двумя с указанием, что вы не получите доступ к ним, пока вам не исполнится восемнадцать лет. Так что я думаю, что поиски сокровищ представляли собой попытку отвлечь внимание от вас. И, отвечая на ваш вопрос, Лили, полагаю, что да, ваша бабушка подозревала, что Арбор был причастен к смерти вашего отца. Благодаря вашей матери.

– Моей матери? – изумляюсь я.

– Вскоре после смерти вашего отца она нашла одно из тех писем, с помощью которых Арбор запугал его. – Фрэнк быстро входит в гостиную и начинает открывать окна, чтобы впустить внутрь легкий ветерок. Воздух немного затхлый, поскольку особняк был заперт целую неделю.

Мы с Дэйзи отодвигаем плотные шторы и сметаем пыль с подоконников.

– Думаю, она заподозрила, что за смертью вашего отца стоял Арбор, и рассказала об этом Айрис. Но, как вы понимаете, Айрис было нелегко это принять. Иногда, когда речь идет о наших близких, мы верим только тому, чему хотим верить. Ваша мать была расстроена тем, что Айрис не отнеслась к ее словам более серьезно.

– Значит, поэтому она и уехала? – спрашивает Дэйзи.

– Я уверен, что отчасти и поэтому. Это, разумеется, обеспокоило Айрис. И заставило ее увидеть Арбора в новом свете. И думаю, после того как она начала всерьез все обдумывать, ей стало ясно, насколько обвинение матери Лили было правдоподобно. Арбор всегда был очень озабочен своими имиджем, статусом и богатством. Поэтому Айрис и хотела изобразить дело так, будто деньги пропали. Если бы они были переданы вам сразу после оглашения завещания, он мог бы оспорить его, сославшись на ваш возраст. Или оказать на вас влияние, надавить.

Несмотря на заливающий комнату солнечный свет, меня пробирает дрожь. Фрэнк прав. Если бы эти деньги достались мне тогда и я не получила возможности увидеть темную сторону дяди Арбора, он мог бы с легкостью повлиять на меня.

Дэйзи хмурится.

– Погодите. Значит ли это, что, если бы Лили исполнилось восемнадцать на неделю раньше, никаких поисков сокровищ бы не было?

Фрэнк подходит к каминной полке и достает из-за позолоченного канделябра конверт. И протягивает его мне.

– Узнайте сами. Айрис оставила это письмо для вас обеих, с письменным указанием мне передать его вам только после того, как вы найдете ключ. Думаю, она написала его в ту ночь, когда умерла, после той вечеринки.

Я ломаю красную сургучную печать с гербом Роузвудов и протягиваю письмо Дэйзи. Она неуверенно улыбается, взяв конверт дрожащими пальцами и достав из него листок плотной открыточной бумаги цвета слоновой кости. Вместе мы читаем.

Дорогие Дэйзидью и Лилилав!

Мои девочки, если вы читаете это, значит, я уже умерла и вы проделали отличную работу, сыграв в затеянную мною прощальную игру. Я знала, что вы сможете это сделать. И, Дэйзи, я очень надеюсь, что ты не чувствуешь себя обделенной. Я боялась, что Лили не сумеет понять то, что ей необходимо, если она не будет действовать самостоятельно. К тому же, предположительно, все это происходило, пока ты находилась в Милане. Надеюсь, ты хорошо проведешь время за границей. В мои намерения никогда не входило создавать конкуренцию между вами, это просто был способ дать вам нечто такое, что вас объединит. Фрэнк высказал предложение, что, если у вас появится общий интерес, это может помочь делу.

Прости, что я не объяснила тебе этого, Лили. Я собиралась сделать это во время вечеринки. Сказать тебе, что я хотела, чтобы ты осталась здесь и я смогла научить тебя лучше ориентироваться в «Роузвуд инкорпорейтед» и в той роли в компании, в которой я представляю тебя. Я надеюсь, что, когда Дэйзи вернется, вы обе сможете когда-нибудь вместе стать ее частью. Но это не единственная причина.

В последние годы я не раз спрашивала себя: где проходит граница между амбициозностью и алчностью? Желания – это скользкий склон. Так легко стать одержимым ими. Мне хочется думать, что сама я хорошо справилась с этой проблемой, хотя, боюсь, этого нельзя сказать о моих сыновьях. Мне не удалось научить их самостоятельности и внушить, насколько важно взвешивать последствия в погоне за богатством. Это ошибка, которую я поклялась себе не повторить с вами.

Выводя эти слова всего через несколько минут после того, как ушли последние гости, я горячо надеюсь, что вам никогда не доведется читать их. Но боюсь, что время не на моей стороне. Это единственное, что мы не можем накапливать и хранить.

Но я пыталась это делать. В этом и состоит истинная причина, по которой я не отправила тебя в Милан, Лили. С тех пор как умер твой дед, я много лет прожила в особняке одна. Но затем ко мне переехала ты. Я так привыкла к твоему присутствию, к твоему теплу. Каждый день я говорила себе: «Завтра я начну учить ее тому, что она должна знать о “Роузвуд инкорпорейтед”». Однако я так и не смогла заставить себя это сделать. Шли дни, и мне становилось все более и более ясно, что, хотя сама я хотела, чтобы ты стала председателем правления компании, для тебя это был бы отнюдь не лучший вариант. Ты слишком творческая личность, чтобы целыми днями сидеть на заседаниях и часами корпеть над бумагами. Так что, надеюсь, ты понимаешь, почему я не назначила тебя своей преемницей, которая после моей смерти должна будет занять место председателя правления.

И давай будем откровенны: учеба в бизнес-школе – это не твое, ты никогда об этом не мечтала.

Независимо от того, каким путем ты пойдешь по жизни, я не хочу, чтобы ты шла по нему одна. И я надеюсь, что, если все пойдет по плану, тебе никогда не придется это делать. Я попросила Фрэнка предусмотреть вознаграждение для остальных участников.

И не будь слишком строга к Лео за ту роль, которую он в этом играл. Он был тем мостом, который должен был соединить вас вновь.

Я люблю вас обеих больше, чем могли бы выразить слова, и больше любых денег.

Мое сердце принадлежит вам.

Ваша бабушка

Мы с Дэйзи опускаем письмо.

– Вы в порядке? – спрашивает Фрэнк. – Бабушка…

– Назначила на это место Элл? – заканчиваю я, глядя на него.

Он кивает. На лице Дэйзи четко проглядывает опасение, как будто я бомба, готовая вот-вот взорваться. Я была одержима желанием отыскать пропавшее состояние до субботы в безумной надежде, что бабушка каким-то образом пообещает, что в моем будущем будет фигурировать «Роузвуд инкорпорейтед», хотя было очевидно, что мне вряд ли светит оказаться во главе правления.

– Я в порядке, – говорю я, сама удивляясь, что так оно и есть.

Весь последний год Технологический институт моды и «Роузвуд инкорпорейтед» были для меня чем-то вроде болеутоляющих – две амбициозные цели, призванные заглушить мучительную боль одиночества, грызущую меня изнутри. Но теперь я больше не одинока. Иметь время для того, чтобы проводить его с друзьями и шить одежду, – это здорово.

– Вот и хорошо. Значит, она может покоиться с миром. – Фрэнк вздыхает. – Однако боюсь, что город – другое дело. Люди взбудоражены, они думают, что это конец Роузвудов. Они восприняли сожжение фабрики очень буквально.

– И сегодняшняя газета подлила масла в огонь. – Я сердито хмурюсь.

– Ну и что нам теперь делать? – спрашивает Дэйзи.

Все кажется запутанным. Несмотря на дневной свет и дующий в открытые окна ветерок, у меня такое ощущение, будто я все еще брожу по темному подземному ходу.

Но в этой темноте есть крошечная точка света – я знаю, что Дэйзи рядом со мной, утешение, обрести которое я совсем не ожидала, и что Фрэнк заботится о нас. Если бы я была простой жительницей нашего города, чего бы я хотела?

– Мы сделаем то, что Роузвуды делают лучше всех, – решаю я. В моей голове начинает зарождаться план. Узлы распутываются, и я нахожу ответы. – Давайте устроим вечеринку.

Глава 28

СУББОТА, 6 ИЮЛЯ, 19:30

– Ай. – Я морщусь, когда Дэйзи слишком туго натягивает мои волосы.

– Я уже почти закончила, – заверяет она, укладывая мои заплетенные в косы кудряшки в корону, нижний слой которой падает на спину. – Я и забыла, как люблю заплетать волосы.

Я вздыхаю с облегчением, когда она заканчивает закреплять косу внизу с помощью крошечной резинки. Сделав шаг назад, чтобы окинуть меня взглядом, она тихо присвистывает:

– Черт, получилось здорово.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на себя в зеркало в полный рост. Теперь, когда я воссоединилась с моей швейной машинкой и выкройками, я сшила себе для сегодняшней вечеринки особое платье из темно-фиолетового бархата, облегающее грудь, с вырезом в виде сердечка, открытыми плечами, узкой талией и поясом из золотистого атласа. Его юбка-клеш доходит до середины бедер. Оно сшито в классическом стиле, так что, возможно, даже бабушка не отказалась бы надеть его, когда она была в моем возрасте.

Я сшила платье и для Дэйзи, из сиреневого атласа, без бретелек, с вышивкой из серебряных виноградных листьев. На этой неделе мы заехали в ее дом, чтобы забрать нашу одежду, но я хотела, чтобы она надела что-то новое. Новый гардероб для новой жизни.

К тому же на этой неделе я обретала покой только тогда, когда в небе высоко стояла луна и в ночи слышались жужжание моей швейной машинки на освещенном настольной лампой рабочем столе и тихое дыхание Дэйзи – иногда говорящей по телефону, иногда спокойно спящей в моей кровати. Поскольку мы пока не могли воспользоваться наследством, которое бабушка оставила нам, бюджет не позволял нам устроить поход по магазинам. Хотя в нашем распоряжении и имеется особняк, по словам Фрэнка, нам понадобится какое-то время, чтобы получить доступ к нашим трастовым фондам. Не облегчает задачу и то, что большая их часть размещена в акциях, и облигациях, и прочей фигне, понятной только банкирам, о которой, как я раньше считала, мне не надо будет думать по меньшей мере еще несколько лет. А пока что Фрэнк любезно одолжил нам деньги, которые могут нам понадобиться до тех пор, пока вся эта волокита не будет завершена.

– Мисс Роузвуд, – говорит Фрэнк, стоя у дверей и обращаясь к нам обеим. – Прибыли гости, их весьма немало, и они ожидают в гостиной. Я собрал тех, о ком вы говорили, в вестибюле.

– Спасибо, – одновременно отвечаем мы.

Мы с Дэйзи переглядываемся. За последнюю неделю, когда мы планировали сегодняшнюю вечеринку, мы с ней часто переглядывались. Поначалу это было странно, как и копание в стенных гардеробах друг друга и тот факт, что мы начали спать вместе – иногда в ее кровати, иногда в моей. В первую ночь, когда я спала одна, то вскочила, истошно вопя, ибо мне приснилось, будто меня преследует огонь. С тех пор мы и спим вместе. Мы привыкли непринужденно общаться друг с другом быстрее, чем я предполагала, словно вернулись на четыре года назад, до того, как наши пути разошлись. Горько осознавать, что мы могли быть поддержкой друг для друга все это время, когда обе страдали.

Мы выходим из комнаты, идем по коридору, но, когда приближаемся к лестнице, ноги отказываются нести меня дальше.

– Вы не обязаны это делать, – говорит Фрэнк. – Мы можем подождать до тех пор, пока недавние события не утихнут и не будут выяснены все детали.

Недавние события. Пожар, уничтоживший фабрику, был только началом. Всю неделю до нас доходили слухи о сомнениях среди горожан. Одни хотят уехать, напуганные серией бед, постигших Роузтаун. Другие хотят получить ответы, например на вопрос о том, навсегда ли убрались из города те, кто охотился за нами. Тому из них, кого задержал Майлз, предъявлены обвинения в разбойном нападении и вандализме, но остальные исчезли. Один человек сообщил, что видел их кроссовер в Криксоне, затем было сообщение, что его заметили в Бостоне. К четвергу их отследили до Ниагарского водопада на границе, но после того, как они перебрались в Канаду, их след потерялся. У меня создалось впечатление, что у них богатый опыт в делах такого рода, помогающий им пропадать с радаров.

А еще есть дядя Арбор.

Он пришел в себя на прошлой неделе, когда мы с Дэйзи уже переехали в особняк, но, согласно сообщениям о его состоянии, которые персонал больницы оставляет на моей голосовой почте, он с тех пор почти ничего не говорил. «Последствия отравления дымом и психическая травма, – сообщили они мне. – Для заживления пулевых ранений нужно несколько недель».

А ведь эту пулю могла получить я.

Дело в том, что дядя Арбор отнюдь не глуп. Прежде Фрэнк был и его адвокатом, но теперь, когда он на нашей стороне, дядя ничего не скажет, пока не подыщет себе нового.

Я бросаю взгляд на Дэйзи. Сегодня она навестила его в первый раз, пока я была занята, согласовывая последние изменения в меню с Нонной. Она любезно вызвалась обеспечить вечеринку продукцией своей кулинарии, поскольку деньги из нашего наследства до нас так еще и не дошли. Сама я не желала его видеть, даже если бы не была занята. Каждое утро я просыпаюсь и ищу синяки на горле. Они так и не появились, но я все еще чувствую давление его пальцев, впивающихся в мою кожу.

Когда она вернулась, я попыталась выспросить у нее подробности, но она сразу же вошла в роль бьюти-блогера, заставив меня начать приготовления, чтобы мы не опоздали на собственную вечеринку. Впрочем, мы опаздываем на нее все равно.

– Я не хочу ждать, – говорю я Фрэнку, сделав первый шаг вниз по лестнице.

Я чуть-чуть сожалею о том, что надела туфли на самых высоких каблуках, чтобы произвести впечатление, потому что левая нога все еще болит. Спускаться на этих каблуках по отполированной полукруглой лестнице можно только медленно. Дэйзи, добравшаяся до лестничной площадки первой, смотрит на меня с ободряющей улыбкой. В ответ я натянуто улыбаюсь, и внутри у меня все обрывается, когда мы спускаемся дальше и входим в вестибюль.

Из-за закрытых дверей гостиной доносится музыка. А перед ними мы видим четыре знакомых лица.

– Ты пришел! – восклицает Дэйзи, бросившись на шею Лео.

Он выглядит… просто ужасно. Вся его правая рука загипсована от плеча до кисти, и он шатается, когда Дэйзи виснет на нем.

Она помогает ему не упасть.

– Ой, извини. Просто я так рада видеть тебя. Я по тебе скучала.

– Я тоже по тебе скучал, – отвечает он. И не смотрит в мою сторону.

«Я ненавижу тебя, мать твою», – отдается эхом между нами.

Я отвожу от него взгляд, чтобы унять боль, и шокированно застываю, когда меня обнимает Куинн, а вслед за ней и Калеб.

– Где, черт возьми, ты была всю эту неделю? – спрашивает она.

– Планировала вот это. – Я показываю на двери гостиной, кивнув Калебу. – Ну и как у меня получилось?

Он широко улыбается:

– Весьма впечатляюще для той, кто раньше никогда этим не занимался.

– Простите, что я игнорировала ваши сообщения.

– Это один из твоих многочисленных талантов. – Майлз улыбается и сжимает меня в медвежьих объятиях.

Я немного таю, как всегда, радуясь его фирменным объятиям, хотя я и жаждала объятий совсем другого парня.

– Ну и как на все это отреагировали ваши родители? – спрашивает Дэйзи, когда мы отстраняемся друг от друга.

– Мать посадила меня под домашний арест на следующие четыре недели, – говорит Куинн. – Она отпустила меня сюда только благодаря вашему VIP-приглашению.

– Я уверен, что все слышали, как отец орал на меня в больнице. – Калеб смущенно ежится. – Он был вне себя. Но радовался тому, что мы остались в живых. К тому же он поговорил с моей тетей, и сегодня они оба здесь, так что… возможно, это все-таки победа? А может, это породит больший хаос. Шансы тут фифти-фифти.

– Ну, это лучше, чем ничего, – замечает Дэйзи. И смотрит на Лео: – А как дела у тебя?

– Я уже не под домашним арестом, что клево, – отвечает он, но голос его звучит приглушенно, вяло, что не похоже на его обычный бодрый тон. – Оказывается, если ты ломаешь себе руку и получаешь сотрясение мозга, находясь в горящем здании, твой отец вдруг начинает проявлять горячую любовь к тебе. Хороший лайфхак, не находишь?

Он произносит это беззаботным тоном, будто это шутка, но оглушительное молчание, следующее за его словами, показывает, что это отнюдь не так. Я хочу что-то сказать, что угодно, но он ведет себя так, будто меня тут вообще нет.

Куинн легонько толкает его в бок.

– Это чепуха, что он только после всего этого просек, что твой потенциал превосходит все ожидания. Но типа лучше поздно, чем никогда, а?

Лео пожимает плечами.

– Думаю, да. Но если учесть, что родители и сестры связываются со мной по FaceTime каждый божий день, чтобы спросить, как я себя чувствую, хотя я уже сказал им, что от разговоров по телефону мне хочется выблевать мозги, то, пожалуй, я предпочел бы сидеть под домашним арестом.

– Кстати говоря, Нонна спустит на меня всех собак, если я не закончу помогать ей на кухне. У меня вообще нет времени. – Майлз тычет большим пальцем куда-то назад. – Я подойду к вам позже, лады?

– Я могу пойти с тобой? – спрашивает Калеб.

Лицо Майлза расплывается в улыбке:

– Само собой. Только смотри, не слопай всю салями. Она предназначена для гостей.

Похоже, Калеб задет, но идет за ним.

– Я и есть гость.

– Эй, подожди! – Куинн берет Калеба за плечо, чтобы остановить. И делает вдох. – Я хотела сказать тебе, что… тогда, на том дощатом тротуаре, то, что ты сделал для меня, было очень смело. Когда этот говнюк-охотник направил на меня пистолет… – Она сглатывает, и ее пальцы касаются пожелтевшего края синяка на виске и корки на заживающей ране. – Спасибо тебе. За твою смелость.

Глаза Калеба загораются. И, улыбнувшись и кивнув, он позволяет Майлзу втащить себя в гостиную, за которой находится кухня.

– Кстати о смелости… – говорит Дэйзи, обращаясь к Куинн. – Думаю, я должна с тобой поговорить – я и так уже слишком долго убегала от этого разговора.

– Это верно – должна.

Дэйзи кивком показывает на коридор, ведущий в кабинет. Бросив взгляд на Лео и меня, они обе исчезают за углом.

А затем наступает молчание. Мучительное молчание, более громкое, чем музыка.

– Наверное, мне надо…

– Я хотела…

Мы оба замолкаем.

– Начинай первым, – выдавливаю я.

Он колеблется.

– Я просто хотел сказать, что, наверное, мне надо отыскать родителей и смыться отсюда. В данный момент вечеринки не для меня. Предписание врача и все такое.

– Да, конечно.

У меня падает сердце. Хотя его слова явно подтверждаются тем, как он одет – в растянутую футболку и спортивные шорты. Этот прикид однозначно не предназначен для вечеринки.

Он толкает дверь гостиной, но я хватаю его за здоровую руку и быстро выпаливаю то, что тренировала перед зеркалом всю неделю:

– Я просто хотела поблагодарить тебя. За то, что ты защищал меня на фабрике.

Он смотрит в пол.

– Это пустяки. Я лгал тебе, и это было паршиво. Сразиться с этим охотником – это самое малое из того, что я мог сделать.

– Ты мог погибнуть. – От этих слов у меня снова сжимается горло.

Его губы трогает едва заметная улыбка:

– Я в порядке. Да, моя рука выведена из строя, и я еще не скоро смогу снова играть в хоккей, но все путем. И сотрясение мозга – это, конечно, паршиво, но такие сотрясения бывали у меня и прежде. – Он делает паузу. – Я рад, что ты в порядке. Когда я пришел в себя, мне сказали, что фабрика сгорела. Я испугался, что ты пострадала.

– Нет, со мной все хорошо.

Он глядит на меня:

– Я же ходячий детектор лжи по этому вопросу, и, говоря «Со мной все хорошо», меня не обманешь, ты не забыла?

Я не могу удержаться от тихого смеха.

– Со мной все будет хорошо, – поправляюсь я. – Но спасибо тебе. Прости за то, что я сказала на фабрике. Я вовсе не ненавижу тебя. И, кстати сказать, я тоже по тебе скучала.

Он улыбается, взглянув на дорогой ковер под нашими ногами, прежде чем посмотреть мне в глаза.

– Я понимаю, что это, возможно, случится не скоро, но как думаешь, ты когда-нибудь сможешь меня простить? Потому что там, на фабрике, я говорил серьезно. Я… – Он замолкает, и в его глазах я вижу искреннее чувство. – Ты очень нравишься мне, Лили Роуз.

– Я прощаю тебя. – Я поняла это еще тогда, когда на фабрике он толкнул меня на пол и защитил от града осколков. – И…

Я делаю вдох, сама не своя. Несмотря на то что на этой неделе мне надо было думать о тысяче вещей, главное место в мыслях все равно занимал он. Если я скажу это вслух, это будет жесть, потому что это сделает меня уязвимой и беззащитной, но он достоин знать, что я чувствую к нему на самом деле.

– Я думаю, ты тоже редкий человек. И полагаю, я всегда это знала, поэтому мне и было так больно потерять тебя в первый раз. Я не хочу, чтобы это случилось снова.

Его глаза загораются.

– Я не допущу, чтобы это случилось снова, клянусь.

– И никаких больше поисков сокровищ. – Я смеюсь. – Я еще очень, очень долго не захочу видеть никаких карт.

Он улыбается широкой улыбкой, озаряющей все его лицо, такой искренней и неподдельной, что я не могу поверить, что смогла целых четыре года прожить без нее.

– Заметано. А каким будет следующий уровень?

– Думаю, следующий уровень – я стану твоей девушкой.

По коридору к нам идут Дэйзи и Куинн. Мы с Лео в панике переглядываемся, и мне приходится отвести взгляд первой, потому что щеки пылают. А он смотрит на ковер, найдя его вдруг очень интересным.

Дэйзи мило улыбается, как будто она только что не вызвала в нашем мире секундный подземный толчок. Их разговор оказался короче, чем я ожидала, но по тому, как широко улыбается Куинн, можно предположить, что он прошел успешно.

В руке Куинн блестит что-то золотое. Она замечает мой удивленный взгляд и объясняет:

– Дэйзи сказала, что я могу взять эту штуку вместо старого ножа. Клево, правда?

Она поднимает любимый бабушкин нож для вскрытия конвертов, позолоченный, с острым лезвием и изображением розового бутона на конце рукоятки. Мне хочется сказать «нет», хочется хранить и беречь любой предмет, оставшийся от бабушки. Но в моем распоряжении есть целый особняк, полный ее вещей.

– Да, конечно, забирай.

Она прячет нож в узле волос, так что остается торчать только розовый бутон.

Дэйзи поворачивается ко мне:

– Уже почти восемь часов. Ты готова?

– Готова к чему? – спрашивает Лео.

– Ты можешь задержаться еще на несколько минут? – спрашиваю я, когда мы с Дэйзи толкаем двери гостиной.

Он кивает, мы входим в зал и оказываемся среди переговаривающихся гостей, разносимых официантами подносов и инструментальной поп-музыки.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему:

– Я пообещала тебе, что обязательно сообщу, когда в следующий раз буду разрабатывать какой-нибудь тайный план.

Он хмурится, вспомнив тот день в музее.

– Но на этой неделе ты был в нокдауне, так что извини, но мне пришлось нарушить это обещание.

Не дав себе времени передумать, я целую его в щеку, после чего, оставив его с Куинн, подхожу к каминной полке вместе с Дэйзи. Фрэнк уже стоит там и делает оркестру знак перестать играть, прежде чем они перейдут к следующей песне. Я беру бокал с шампанским и крошечную ложечку, предназначенную для миниатюрных чашечек с супом-пюре из омаров, и стучу ею по бокалу.

Никто не замолкает, гости продолжают вести свои беседы. Фрэнк прочищает горло, сумев привлечь внимание людей вокруг, но гул разговоров в остальной части комнаты не умолкает. Как же бабушке удавалось завладевать их вниманием и делать это без труда?

Еще раз постучав ложечкой по бокалу шампанского и снова не добившись ни малейшего результата, я ставлю бокал обратно на стол, прежде чем я либо в панике выпью его, либо разобью, слишком сильно ударив по нему ложкой. Дэйзи касается моего плеча и, выдвинув стул, указывает на стол.

– Ни за что, – говорю я, поняв, что она задумала.

Она пожимает плечами.

– Это работает.

Вздохнув, я расстегиваю туфли на высоких каблуках, понимая, что в них буду стоять на столешнице слишком неустойчиво. И встаю сначала на стул, потом на стол.

А Дэйзи свистит.

– Ты что? – шиплю я.

Это производит желаемый эффект. Подобно отливной волне, гул голосов медленно сходит на нет, и все головы поворачиваются ко мне.

И внезапно на столе рядом со мной оказывается Дэйзи, также босиком. Я разглаживаю юбку платья и заставляю себя улыбнуться, как меня учила бабушка.

– Привет.

Голос звучит слишком пронзительно. Ладони потеют, пока я изучаю знакомые лица. Анджелина Мэрфи, Лиз Чжао, мистер Хейворт, начальник полиции Клэрмон и Элл, миссис Каполли, Стьюи и другие бывшие слуги Роузвуд-Мэнор. Дэйзи настояла даже на том, чтобы мы пригласили Морию, Джордана, Кева и всех остальных учеников нашего класса. Сюда явились все. Ну еще бы. Кто бы пропустил такое?

Я нахожу глазами Лео, и он улыбается. Куинн все еще держится рядом, и к ним присоединились Калеб и Майлз. Майлз показывает мне поднятый вверх большой палец.

– Спасибо вам всем за то, что вы пришли, – говорю я, воодушевившись от ободрения друзей. – Я знаю, что после смерти нашей бабушки обстановка была… не самой лучшей. Произошли кое-какие неприятные вещи, и вы могли счесть странным, что мы решили устроить вечеринку в такое время. Но наша бабушка любила вечеринки и любила собирать людей вместе. И думаю, нам это нужно сейчас. Собраться вместе.

Я вижу, как некоторые из собравшихся улыбаются и кивают. Дэйзи берет меня за руку и сжимает ее. Я отвечаю ей тем же, молясь, чтобы следующая часть моего выступления прошла не хуже.

– Мы также хотели сказать, что ценим все, что вы все делаете для города. Наша бабушка всегда считала, что именно люди – это биение его сердца, нити, которые соединяют его в единое целое. Я знаю, что закрытие фабрики не было идеальным решением, и за последние две недели мы с Дэйзи лучше узнали экономические трудности, которые город испытывал с тех пор.

Когда я произношу эти слова, мой голос слегка дрожит. Я отлично понимаю, что никто не желает слышать экономические советы от восемнадцатилетней девчонки. Особенно учитывая, какие советы давал мой отец.

– Мы знаем, что наша семья и город не всегда сотрудничали так хорошо, как могли бы. Но мы с Дэйзи хотели бы это изменить. Мы приглашаем всех вас на первый ежегодный роузтаунский праздничный благотворительный вечер, который состоится в июне следующего года в память о нашей бабушке. Это мероприятие будет проводиться в поддержку местных предпринимателей в Роузтауне и прилегающих к нему поселениях, таких как Криксон. Как и на всех проводимых нами вечеринках, вход для жителей нашего города будет бесплатным, и мы хотели бы отправить приглашения также и жителям соседних городов. Мы планируем внести первоначальный взнос в размере пятидесяти миллионов долларов, дабы дать этому начинанию старт.

По толпе пробегает потрясенный ропот: «Пятьдесят миллионов… да это же больше пятой части всего состояния». Но и после этого денег у меня и Дэйзи останется более чем достаточно.

Фрэнк кивает, подтверждая, что я все сказала правильно. Это он предложил помочь городу, и мы решили, что самым естественным способом оповестить горожан об этом будет вечеринка.

– Мы знаем, что мероприятие случится только через год, – добавляет Дэйзи, – и ценим ваше терпение. Мы непременно уведомим всех, когда начнется прием заявок для компаний, нуждающихся в помощи.

– Это все, что мы хотим сказать на данный момент. – Я неловко смеюсь, не зная, как закончить нашу речь. – Так что развлекайтесь, ешьте, пейте. Кроме того, мы оплатим «Убер» всем, кому он понадобится сегодня ночью. Просто… знайте, что мы всем вам благодарны.

Опершись на руку Фрэнка, я слезаю со стола, Дэйзи тоже. Музыка снова начинает играть, возобновляется гул голосов. Люди улыбаются, когда я прохожу мимо, некоторые даже высказывают свое одобрение. И это хорошо, потому что я ожидала, что сегодняшняя вечеринка пройдет так же непредсказуемо, как и вся моя жизнь в последнее время. Даже мистер Хейворт приветствует меня довольным кивком. Быть может, мы наконец дали «Роузтаун кроникл» повод написать о нас что-то хорошее.

Я направляюсь к моим друзьям, когда замечаю возле дверей Элл и решаю подойти поздороваться. И успеваю как раз вовремя, чтобы ударить по ее руке с закуской, которую она уже поднесла ко рту.

– В этой закуске содержатся ракообразные!

– О господи! – потрясенно бормочет она, кладя вонтон^[16] с начинкой из жареных креветок обратно на блюдо. – Спасибо, для меня это могло закончиться скверно. Поверить не могу, что ты запомнила про мою аллергию.

– С нас хватит скверных вещей, в последнее время их и так уже было слишком много. – Я смеюсь. – Э-э-э… кстати, прими мои поздравления с назначением в правление компании. Ты много работала и заслужила это. Я рада, что этим человеком стала ты.

Ее рот слегка приоткрывается, глаза сияют.

– Спасибо, Лили. Прости, что я ничего не сказала тебе об этом прямо. Я хотела, чтобы об этом тебе сообщила Айрис, а потом, когда она умерла, я не знала, как поднять эту тему. К тому же я не сразу займу пост председателя правления. Весь последний год она обучала меня, но я все еще самый молодой член правления, так что мне нужно еще многому научиться, прежде чем я смогу взять на себя какие-то из ее функций. – Она замолкает и знаком просит последовать за ней в вестибюль, чтобы мы могли лучше слышать друг друга. – И чтобы ты знала: бабушка все равно хотела, чтобы ты участвовала в работе «Роузвуд инкорпорейтед». У нее было несколько идей относительно важных ролей для тебя, носящих креативный характер. Например, производство модных платьев и одежды для официальных мероприятий. Она сказала мне, что у тебя есть целый альбом с эскизами великолепных моделей.

У меня перехватывает дыхание.

– Она так сказала?

Элл кивает.

– Я бы хотела увидеть его. Я пробуду в Роузтауне весь остаток лета, так что, может быть, ты сможешь показать мне его до того, как в сентябре я вернусь в Лондон?

Впервые за долгое время я перестаю видеть в ней соперницу.

– Я с удовольствием сделаю это, Элл.

– Тогда нам надо внести эту встречу в наши ежедневники.

Улыбнувшись еще раз, она возвращается в гостиную, а я выхожу из дома и сажусь на ступеньки парадного крыльца, слушая звуки вечеринки и вдыхая воздух, напоенный благоуханием роз. Мне необходимо время, чтобы обдумать слова Элл. Бабушка считала, что мои модели великолепны. Что они достаточно хороши для собственной линейки платьев.

– Вечеринка в самом разгаре, верно? – раздается голос Дэйзи за моей спиной.

Парадная дверь закрывается, и она опускается рядом со мной на верхнюю ступеньку крыльца.

– Недурно для нашей первой вечеринки, – отвечаю я. Здесь тихо, музыка звучит негромко, и в кронах деревьев шелестит ветерок. На этой неделе я часто сидела здесь, думая. Вспоминая. – Мне не хватает ее.

– Мне тоже.

Я вздыхаю.

– Я не могу не думать о том, как страшно ей было понимать, что ей становится хуже, но все равно скрывать это ото всех. Тяжело нести такую ношу одной. Нам не следует стыдиться просить о помощи, впускать других в свою жизнь, проявлять слабость. Думаю, если бы она осознала это раньше, то, возможно, до сих пор была бы жива.

– Возможно, это относится и к твоему отцу, – мягко говорит Дэйзи.

Я протягиваю ей мизинец, как мы делали, когда были детьми.

– Начиная с этого момента, если с кем-то из нас что-нибудь случится, мы не станем об этом молчать. Пообещай мне это.

Она цепляется мизинцем за мой.

– Обещаю. Возможно, нам нужно вытатуировать это обещание на наших лбах, чтобы не забыть.

Я фыркаю, вытерев глаза.

– Ну, я могу это сделать. Но тебе еще не исполнилось восемнадцать, так что…

– Тьфу, тебе обязательно напоминать об этом вплоть до моего дня рождения, да?

– Каждый день, – заверяю я, осклабившись.

Нас снова окутывает молчание, успокаивающее и ободряющее. Это как шитье, как движение иголки, втыкающейся в ткань и выходящей из нее, притом ты знаешь, что каждый стежок делает шов крепче. И каждый такой момент делает то же самое со связью, соединяющей нас.

– Я рада, что бабушка выбрала тебя.

Слова Дэйзи удивляют меня. Мы смотрим на качающиеся вершины деревьев. Отсюда, со ступенек крыльца, мы можем видеть весь город, простирающийся перед нами у подножия холма. Вдалеке мерцает океан, окрашенный закатом в красный и оранжевый цвета – цвета, напоминающие оттенок наших волос.

– Ты так привязана к Роузтауну и «Роузвуд инкорпорейтед», намного больше, чем я когда-либо. Компания всегда должна быть твоей.

– Она не моя, – парирую я. И говорю это уверенно, убежденно. Я беру ее за руку и сжимаю ее. – Она наша.

Эпилог

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 25 АВГУСТА, 14:01

Я еще никогда не испытывала такую тревогу и напряжение.

Посреди кабинета бабушки – думаю, теперь это мой кабинет, – за письменным столом сидят Дэйзи и Элл, листая мой альбом с эскизами моделей. Время от времени они хмыкают, показывая на что-то и перешептываясь. Никто, кроме бабушки, еще не видел мои рисунки. Ну еще Майлз, когда он во время обеда заглядывал через мое плечо. У меня такое чувство, будто на суд выставлена моя душа.

Меня бьет такой мандраж, что хочется начать ходить взад-вперед, но я делаю вид, будто остаюсь собранной и спокойной. Вместо этого я пытаюсь переставить тома каталогов на полках, на которых скопился толстый слой пыли.

– Ничего себе, – говорит наконец Элл, закрыв альбом.

Я не могу понять, что она имеет в виду. То ли ей хочется успокоить меня, сказав, что мои эскизы не так уж плохи, то ли признаться, что они впечатлили ее.

– Я могу понять, если они вам не нравятся, – выпаливаю я, задвинув каталог на полку так резко, что все трясется. Собранная и спокойная, как же. – Вообще-то это черновые эскизы. Я могу продолжить работу над ними.

– Лили… – начинает Дэйзи, и Элл подхватывает:

– Они невероятны.

Я перестаю переставлять тома на полках и всматриваюсь в их лица, пытаясь уловить неискренность.

– В самом деле?

– Да, в самом деле, эти модели великолепны. У тебя широкий диапазон, одни из них модные и стильные, другие классические. Думаю, это действительно что-то необыкновенное.

Мое сердце екает от этого одобрения.

– Я могу отсканировать их и отправить тебе копии?

Она встает.

– Это было бы замечательно. Через несколько недель у нас намечено важное заседание правления «Роузвуд инкорпорейтед», и на нем я с удовольствием представлю эту новую идею и покажу некоторые из этих моделей. Я знаю, вы в это время будете заняты в школе, но, может быть, мы сможем провести ежемесячное заседание, чтобы обсудить это? И другие модели, когда ты их придумаешь?

– Я смогу в этом участвовать? – спрашивает Дэйзи.

– Конечно, – отвечаю я. – Я хочу, чтобы ты приняла участие.

Элл перекидывает через плечо сумку, повернувшись к Дэйзи:

– Сможешь составить для нас список влиятельных блогеров, которым нам, по твоему мнению, надо будет отправить коллекцию одежды для рекламы?

Дэйзи кивает:

– Я уже запостила видео, и со мной связалось немало людей, включая кое-кого из моих друзей. Интерес огромный. Все, каким-то боком связанное с Роузвудами, сейчас отдает сенсацией. – Она шевелит бровями.

– За последние четыре недели у нас вырос объем продаж, – замечает Элл. – Твои кампании в «ТикТоке» обеспечивают нам широкий охват.

Я широко улыбаюсь Дэйзи. Пока я в последний месяц старалась узнать побольше о Роузтауне и вместе с Фрэнком закладывала фундамент, она сосредоточилась на социальных сетях, рекламируя местные компании и продукцию «Роузвуд инкорпорейтед».

– Садовая банда знает, куда ветер дует, – одобрительно замечаю я.

– Это точно, – соглашается Элл. – Так что давайте запланируем заседание в сентябре. А до тех пор пишите мне в социальных сетях, не стесняйтесь. И приезжайте! Милан так близко от Лондона, а ты, Лили, обязательно должна навестить меня во время каких-нибудь каникул.

– Я приеду, – обещаю я и говорю это всерьез.

В последние несколько недель Элл очень меня поддерживала, рассказывая чуть ли не все о «Роузвуд инкорпорейтед» и своих новых обязанностях. Бабушка была права. Я бы понятия не имела, что делать, если бы оказалась на ее месте.

Когда дверь за ней закрывается, Дэйзи визжит:

– Эти модели – просто отпад! Ты сможешь сделать целую линию платьев? Думаю, именно это и нужно «Роузвуд инкорпорейтед». Известные бренды не могут вечно катиться по одной и той же колее. Им надо развиваться и расти.

– Будет классно, если все получится, – говорю я, стараясь обуздать свои ожидания, потому что, скорее всего, на запуск этого проекта понадобится не один год. И это меня устраивает. Я хочу играть в этом заметную роль, но только тогда, когда буду готова.

– Да уж, классно, – повторяет Дэйзи, закатив глаза. – Это будет не просто классно, а обалденно. И, кстати говоря, я хочу, чтобы ты сшила мне, ну, скажем, три таких платья, до того как я уеду.

– Не рассчитывай на это, ведь до твоего отъезда осталось только где-то двадцать часов, – смеюсь я, идя вместе с ней по гостиной.

Эта комната осталась такой же и вместе с тем стала немного другой. В ней по-прежнему стоят кожаный диван и круглые столы. Но на кушетке в углу лежит джинсовая куртка Дэйзи, а в дверях кухни стоят мои шлепанцы. На диване все так же громоздится флисовое одеяло – на том же самом месте, где я оставила его, а на прошлой неделе мы повредили одно из жалюзи, так что его деревянные дощечки перекошены. Видно, что в этой гостиной живут люди, чего никогда не чувствовалось здесь прежде.

Она ковыряет носком туфли дорогой ковер. Если приглядеться, можно различить пятно от торта, который я уничтожила на дне рождения бабушки. Но это воспоминание уже поблекло, как будто это произошло много лет назад.

– Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? – Она участливо смотрит на меня. – Мне вовсе не обязательно лететь в Милан. Я могу остаться здесь, с тобой.

Я качаю головой:

– Со мной все будет путем. Это же только до декабря. Я буду занята учебой в выпускном классе и подачей заявления в Технологический институт моды. А еще мне предстоит более углубленное изучение работы «Роузвуд инкорпорейтед». Я навещу тебя во время осенних каникул, а потом не успею оглянуться, как ты вернешься домой.

На ее лице отражается сомнение.

– С тобой еще не связывалась твоя мать?

Я качаю головой:

– Нет. А твоя с тобой?

Она тоже качает головой:

– Впечатление такое, будто они просто исчезли.

– Ну, ты же помнишь, что о твоей матери сказал Фрэнк, – напоминаю я. – Когда женщины сбегают от партнеров-тиранов, они пропадают с радаров.

Я не озвучиваю то, что висит между нами. Что у моей матери нет оправданий. Я нашла ее в социальных сетях, и, судя по ее страничке, она живет во Франции. Я отправила ей сообщение еще две недели назад, но так и не получила ответа.

– А что с моим отцом? – спрашивает Дэйзи.

Я пожимаю плечами, продолжая идти в сторону кухни.

– Ему предъявлено более чем достаточно подтвержденных обвинений, и плюс к этому имеется видеосвидетельство его тайного проникновения в особняк после оглашения завещания бабушки. Теперь нам надо просто ждать суда, а до тех пор его держат в следственном изоляторе, поскольку ему было отказано в освобождении под залог.

Она пристально смотрит на меня:

– Но ты не сможешь справиться со всем одна.

– Со мной будет все в порядке, – заверяю я. – К тому же я не одна.

Я открываю стеклянную дверь, и мы выходим в патио. Лео, сидящий в кресле, замечает нас первым, и мое сердце трепещет. Хотя в последний месяц он бывал здесь часто и задерживался подолгу, у меня до сих пор перехватывает дыхание, когда я вижу его здесь, такого невозмутимого и беззаботного, как будто он был таким всегда.

Он машет нам, с его правой руки недавно сняли гипс, и она на несколько оттенков светлее, чем остальные участки его загорелой оливковой кожи.

– Элл понравились твои эскизы?

– Еще бы! – с гордостью отвечает Дэйзи. – Они потрясающие. На следующем заседании правления Элл собирается предложить создать целую линейку платьев.

Лео потрясает в воздухе кулаком, а Калеб хлопает в ладоши, выбравшись из бассейна. Я опускаю голову, чтобы скрыть пылающее лицо, все еще до конца не веря, что модели, которые я придумала, действительно получат шанс оказаться на вешалках в магазинах.

Куинн сидит в кресле под огромным пляжным зонтиком. Она торжествующе улыбается, Дэйзи отвечает ей тем же, и они смотрят друг другу в глаза, делая это, пожалуй, слишком долго.

Майлз выныривает на поверхность, его светлые волосы облепляют лицо.

– Чему это мы радуемся? – спрашивает он.

– Наши любимые миллионерши скоро станут еще богаче, – отвечает Лео с игривым блеском в серых глазах.

Майлз одобрительно кивает, и на его лице играет непринужденная улыбка, когда он присоединяется к нам.

– Это хорошо. Я тоже рад.

– Мы уже можем пообедать? – спрашивает Куинн, щелкнув Лео по уху. – Я умираю с голоду.

Он закатывает глаза, но на его лице нет и тени недовольства, когда он берет тарелку со стола, уставленного… ну, в общем, какой-то едой. Мне пришлось оставить работу в кулинарии, потому что я слишком занята, а вот Лео работает там сейчас вместе с Майлзом. Правда, большую часть времени он проводит на кухне, создавая какую-то необычную снедь на пару с Нонной. После того как он чуть не погиб, он восстал против родителей, отказавшись принимать участие в их семейной вражде.

Из небольшого динамика тихо звучит песня «Прелестная Кэролайн». Глаза Дэйзи загораются, а я усмехаюсь, но по-доброму. Как и ей, мне теперь нравится эта песня, кроме разве что тех случаев, когда она заставляет меня во все горло кричать: «Бам-бам-бам».

Но сегодня она щадит меня, а Калеб с сомнением на лице разглядывает творение Лео.

– Я думал, что мы будем есть сэндвичи с сыром, поджаренные на гриле.

– Это лучше, – говорит Лео, взяв ломтик домашнего хлеба на закваске с расплавленным оранжевым сыром на корочке. – Это деконструированные начос. Я приготовил их вместе с Нонной на прошлой неделе. Отведай его.

Куинн берет один ломтик. Она всегда с готовностью пробует блюда, приготовленные по причудливым рецептам Лео.

– Неплохо, – заключает она, жуя.

– Ты говоришь это без особого энтузиазма, – замечает Майлз, тоже взяв ломтик хлеба с расплавленным сыром.

Я продолжаю стоять, прочищая горло.

– Я хочу поговорить с вами всеми кое о чем.

– Мы хотим, – поправляет меня стоящая рядом Дэйзи.

– Вы хотите порвать с нами? – шутит Майлз.

– Вы разозлились из-за лопнувшего матраса в виде фламинго? – спрашивает Лео. – Это сделал не я, а Куинн.

Она тычет его локтем в бок, и он охает.

– Не я придумала покататься на нем, как на серфе, да еще в бассейне.

– Это не из-за фламинго, – говорю я, хотя, черт возьми, мне очень нравилась эта надувная игрушка. – Речь идет о деньгах, которые бабушка оставила для вас.

Моя прямолинейность заставляет их замолчать и округлить глаза.

– Понятно, – говорит Лео. – Но ты же знаешь, мы твои друзья. Мы тут не за этим.

– Мы знаем, – соглашается Дэйзи. – Но вы все равно получите свои доли. И ты тоже, Майлз, поскольку мы не смогли бы завершить поиски без тебя. Простите, что на это ушло столько времени. Сначала надо было проделать кучу скучной банковской работы.

Я знаю, что они мои друзья. Знаю. Но глубоко во мне все равно сидит крупица страха, что они бросят меня, как другие друзья, после того как умер отец. Я делаю глубокий вдох.

– Мы создали неотменяемые трасты для каждого из вас. Это значит, что я не могу изменить их условия или забрать эти деньги назад. Вы получите к ним полный доступ, когда вам исполнится восемнадцать лет, а до тех пор я могу просто давать вам столько денег, сколько нужно, поскольку я являюсь доверителем этих трастов. Каждый из них содержит тридцать пять миллионов долларов. Это немного меньше, чем пятнадцать процентов, о которых мы договаривались первоначально, поскольку теперь причитающиеся вам деньги разделены не на три части, а на четыре. Надеюсь, вы не против.

У них отваливаются челюсти.

– Думаю, все путем, – говорит Калеб, тяжело дыша. – Это куча денег.

– Да, это звучит чертовски приятно, – соглашается Лео.

– Это еще не все. – Дэйзи кивает мне, чтобы я продолжила.

Я заставляю себя говорить бесстрастно, деловито, как будто это всего лишь еще одно заседание:

– Немалая часть этих денег в настоящее время вложена в акции «Роузвуд инкорпорейтед». Ясное дело, что вы не обязаны оставлять все как есть. Но если вы сделаете это, то станете акционерами компании, как Дэйзи и я. Вы будете расти вместе с компанией, и мы с удовольствием подыщем вам такие роли в «Роузвуд инкорпорейтед», которые соответствуют вашим интересам. Так что, если вы захотите, то сможете когда-нибудь работать в ней, что рассчитываем сделать и мы. Особенно если эта новая линия платьев будет иметь успех. В этом случае в следующие четыре или пять лет нам понадобится гораздо больше сотрудников, чем сейчас. Нам нужны люди, которым мы можем доверять. Вы, разумеется, поступите в университеты, закончите их, получите степени, и при этом ваша учеба и расходы будут оплачены.

– Серьезно? – спрашивает Майлз.

– Вам необязательно решать эти вопросы сейчас, – добавляет Дэйзи.

Лео смотрит на меня своим особым взглядом, как будто видит меня насквозь. Я не могу эгоистично не желать, чтобы он выбрал второй вариант, своего рода привязь, дабы удержать его рядом с собой. Мы все еще пробираемся сквозь туманное пространство, где остаемся друзьями, которые время от времени целуются и обнимаются, пробираемся к чему-то большему. Но он уже стал в моей жизни постоянной величиной, человеком, на которого я могу положиться.

Теперь я научилась это делать.

В конце концов он пожимает плечами.

– Мне легко ответить на этот вопрос. Я смогу тусоваться с моими любимыми девушками? Заметано, я согласен.

Я не могу удержаться от улыбки, и мои щеки заливает краска от огромного облегчения.

– Эй. – Куинн изображает обиду. – Я же тоже твоя любимая девушка.

– Только когда ты не достаешь меня по поводу обеда. – Он широко улыбается.

– По-моему, это здорово, – говорит Майлз с неизменной улыбкой. – Спасибо.

Дэйзи с надеждой смотрит на Куинн.

– Мне надо это обдумать, – отвечает та.

Дэйзи хмурится, и Куинн сдает назад.

– Не то чтобы это не звучало заманчиво. Но мне не хватает путешествий, и я могу захотеть учиться за границей, так что… – Она пожимает плечами. – Но все равно спасибо.

– Конечно, – отвечает Дэйзи.

Ясно, что она рассчитывала на немедленное «да», как в случае с Лео, но Куинн не из тех, кто всем всегда говорит «да». Дэйзи должна понимать это лучше, чем кто-либо, ведь они договорились восстанавливать дружбу медленно, потихоньку, несмотря на то что между ними все еще существует недопонимание. Просто они обе слишком упрямы, чтобы это признать.

– Я вам очень благодарен, но мне тоже надо подумать, – говорит Калеб. – Так что считайте, что потенциально я могу сказать «да».

– Однозначно, – отвечаю я. – Даже если ты не захочешь держать деньги в акциях нашей компании, мы все равно всегда будем готовы поддержать тебя и предоставить пристанище. – Я показываю на особняк.

– У нас тоже есть для вас сюрприз. – Лео встает, доедает свой деконструированный начос с жареным сыром и идет к краю патио. Остальные следуют за ним.

– Что это? – спрашиваю я, и мы с Дэйзи недоуменно переглядываемся.

– Скоро вы все увидите сами.

Мы идем по давно не стриженному газону. Мы еще не наняли нового садовника, который ухаживал бы за садом и патио, но одно место мы с Дэйзи содержим в безупречно порядке – кладбище под ивой. После того как мы целый год не заглядывали туда, Дэйзи и я теперь иногда обедаем там, когда, кроме нас, в особняке никого нет. Я боялась, что на могиле отца не вырастут цветы, но там появились ноготки и циннии, а сбоку, на краю поляны, растет ольха^[17], которая, когда его хоронили, наверное, была семенем, упавшим на раскопанную землю, а теперь превратилась в молодое деревце. Со временем цветы вырастут и на могиле бабушки.

Хотя вечером мы устраиваем отвальную вечеринку, чтобы попрощаться с улетающей в Милан Дэйзи, территория особняка, если не считать той ее части, что окружает бассейн, явно слишком запущена, чтобы годиться для приема гостей. Мы мало что можем с этим сделать, потому что и так слишком заняты – нам надо учиться тому, как управлять нашим состоянием, лучше узнавать друг друга и думать над тем, что мы будем делать дальше. Но мы дойдем и до этого.

– О, – бормочу я, когда мы останавливаемся перед калиткой, ведущей в сад, где растет все, кроме роз.

Я не заходила сюда со дня пожара на фабрике. Я просто… не могла. Потому что все там пропитано воспоминаниями о бабушке.

Лео толкает калитку.

– Входите.

Остальные входят по одному, но мои ноги не желают двигаться. В горле стоит ком, и мне ужасно хочется повернуться и сбежать.

– Лили Роуз. – Голос Лео тих, и он переплетает свои пальцы с моими. – Ты доверяешь мне?

Ответ быстро срывается с моих губ, намного быстрее, чем когда он задал мне этот вопрос два месяца назад:

– Да, Лео Джеймс. – И я позволяю ему провести меня через калитку.

Глаза не сразу привыкают к царящему здесь рассеянному свету солнца, стоящего уже достаточно низко. Я моргаю, и наконец зрение обретает ясность. Трава под нашими ногами мягка и ярко-зелена, покрывая потайной рычаг, о котором не знает никто, кроме нас. Цветы, которые мы растоптали, снова расцвели вовсю, магнолиевое дерево тянет ветки к небу, а лилии и маргаритки цветут так роскошно, как редко бывает в конце лета.

Но мой взгляд привлекают другие цветы, посаженные под выбитой на каменной стене картой Роузтауна. У них прелестные лиловые лепестки и насыщенно-зеленые стебли.

– Ирисы. – Я смаргиваю слезы и смотрю на Лео. – Это ты их посадил?

Он кивает.

– Мы вместе это сделали. Я в основном руководил из-за моей руки. Но большую часть цветов нам пришлось сажать заново. Мы заметили, что никто из вас не заходит сюда и что иногда вы бываете очень заняты из-за всяческих встреч и совещаний. Мы подумали, что сделаем вам приятный сюрприз.

– Это прекрасно, – неразборчиво бормочет Дэйзи, гладя указательным пальцем лепесток ириса. И смотрит на Куинн.

Куинн задумчиво смотрит в землю.

– Мы даже вымыли старика святого Антония, – сообщает Майлз, хлопнув по спине статую, которая опять закрывает вход в подземелье. Калеб, стоящий рядом с Майлзом, ухмыляется.

– Вы самые лучшие, – говорю я.

Мне бы хотелось остаться в этом моменте навсегда, хотелось бы закупорить его в пузырек, как любимые духи, и нюхать всякий раз, когда мне будет необходимо вспомнить это чувство, чувство принадлежности к чему-то большему, чем я сама. К семье, настоящей, любящей семье, которая делает то, что делает, не ради денег или похвал. А просто потому, что не может иначе.

– Кстати о самых лучших, – говорит Дэйзи. – Кто-нибудь из вас обладает по-настоящему выдающимся навыком сбора вещей в дорогу? Потому что я еще не начинала паковать чемоданы, а наверное, пора это сделать.

– Ты еще даже не начинала? Но ведь ты улетаешь меньше чем через сутки! – восклицает Калеб.

– Тогда давайте превратим это в игру, раз уж вы все такие профессионалы. – Дэйзи ухмыляется. – Бежим наперегонки в мою комнату.

Она стартует первой. Куинн следует за ней, в последнее время она вообще далеко не отходит от Дэйзи. Следом бежит Калеб, крича что-то о важности закручивания одежды в узлы и цветовой маркировки. Майлз неторопливо идет сзади и небрежно отдает Лео и мне честь, словно говоря: «Труба зовет».

Они удаляются, весело смеясь. Я собираюсь последовать за ними, но Лео хватает меня за руку и притягивает к себе. Он поднимает наши сомкнутые руки, и я кружусь под мелодии, звучащие из динамика у бассейна и едва доносящиеся до нас.

Нам не нужна музыка, когда мы танцуем в пустой гостиной после окончания вечеринки или на кухне при свете огонька холодильника, время от времени доставая из него еду. Такие моменты становятся у нас новой нормой, поскольку он проводит здесь со мной все больше времени, и я поклялась себе, что всегда буду ценить каждый из таких моментов.

После двух полных кругов я со смехом врезаюсь в его грудь. От этого столкновения он спотыкается и чуть не падает, поскольку еще не очень хорошо держит равновесие, хотя по большей части уже оправился от сотрясения мозга. Я крепко обнимаю его, пока он снова твердо не становится на ноги.

– Тебе надо перестать падать передо мной ниц, – дразню его я, пытаясь сохранить серьезное лицо.

Он смеется, я тоже, а затем он так крепко сжимает меня, что мы оба падаем на землю. Трава подо мной теплая, такая же теплая, как и его тело, и солнце высвечивает черты его лица, густые ресницы. Я обвиваю его руками и притягиваю к себе для сладкого поцелуя, чтобы эти ресницы коснулись моей щеки.

Он отстраняется, смотрит на меня и накручивает на палец одну из моих кудряшек.

– Ты в порядке?

– Да, со мной все хорошо. – Я улыбаюсь ему. На сей раз это соответствует истине.

Потому что я больше не одна. И, подобно плющу, увивающему кирпичи особняка, подобно распускающимся бутонам роз и лилиям, тянущимся к солнцу…

Все вместе мы будем расти.

Благодарности

Хотя в «Охоте за наследством Роузвудов» рассказывается о многих вещах, в основном это книга о дружбе, расцветающей в непредсказуемых обстоятельствах. По-моему, эта книга хорошо подходит на роль дебюта. Издание книги – это сложный процесс, временами похожий на поиск сокровищ. Мне повезло, что в этом приключении мне помогало столько замечательных людей, и всех их я должна поблагодарить.

Я очень благодарна своему литературному агенту, агенту-суперзвезде, Эйми Бишоп, за то, что она рискнула взяться за меня и мою книгу. Какой же большой путь мы проделали с тех пор! Спасибо тебе за то, что всегда приободряла и воодушевляла меня на безумные идеи. И за то, что ты мягко обуздала мои анархичные стремления сделать этот роман похожим на кинобоевик.

Эта книга не была бы такой без вдумчивого и блестящего видения моего редактора в HarperTeen Тары Уэйкам. Спасибо за то, что ты проникла в самую суть этой истории и помогла ей стать лучшей версией себя (и с намного более легким финалом!). И спасибо Саре Хоумер за доброту, энтузиазм и толковые замечания. Я обожаю эту команду!

Чтобы успешно опубликовать книгу, нужно объединить множество талантов, поэтому я благодарю всех в DG&B и HarperCollins, кто приложил к этому руку! Я очень признательна команде дизайнеров во главе с Джесси Ган и Кэтрин Ли, которая нашла художественное решение, идеально соответствующее всем моим пожеланиям. Спасибо тебе, Холли Оувенден, дизайнеру обложки, за то, что ты обеспечила ей идеальный фасад, от которого так и веет загадкой. Увидев эту обложку, я бы не раздумывая сняла книгу с магазинной полки, и нет, я не думаю, что предвзята в этом вопросе!

Я бесконечно признательна всем писателям, прорекламировавшим мою книгу, и рецензентам, потратившим время на ее чтение. Вы вдохновляете меня. Спасибо вам за то, что нырнули с головой в жизнь Роузтауна!

Эта история не появилась бы на свет, если бы не мои замечательные друзья, которые поддерживали меня на всех этапах пути. Спасибо тебе, Рэйчел Мур, за магию твоей дружбы, за наши многочасовые мозговые штурмы и за то, что ты принимаешь любой отрывок из созданной мною истории с энтузиазмом. Я стала лучше как писатель, человек и теперь уже как повар, готовящий завтраки, благодаря тебе, моя дорогая. Спасибо тебе, Скайла Арндт, одна из моих самых первых подруг среди писателей, спасибо за то, что ты ввела меня в писательскую среду, которая изменила мою жизнь, и за то, что ты постоянно мимоходом создаешь бесчисленную классную графику и эстетику для всех и каждого. Я так рада, что мы все вместе вышли на эту дорогу к дебютам.

Спасибо вам, моим прекрасным, забавным, суматошным HexQuills (то есть группе поклонников, продвигающих мою книгу в свободное время): Фиби, на которую я всегда могу рассчитывать в деле спонтанного создания хорошего мема; Кэт – за то, что она разделяет мою любовь к остросюжетным приключениям с участием ершистых молодых героинь; Оливии – за то, что она отвечала на все мои вопросы, касающиеся публикации моей книги, и всегда убеждала меня садиться на поезд и ехать в Нью-Йорк; Каре, которая, как и я, Водолей, за то, что она всячески поддерживала меня и поднимала мне настроение. Спасибо моим ранним читателям: Калле, Марии, Линдси, Калану, Эбби, Алексу М, Ваджуде, Брит и Сэму, – я бесконечно благодарна вам за ваше ободрение и любовь к моим персонажам. И спасибо вам, Марина, Холли, Дарси, Джульет, Лайви, Кэсси, Морган, Кристал и Шей, за каждое слово одобрения и за весь энтузиазм, которые вы дарили этой книге и мне. Я с нетерпением жду, когда смогу увидеть все ваши прекрасные книги на моих книжных полках.

Редко бывает, чтобы писатель, разбирающий твою книгу, указывающий тебе на ее достоинства и недостатки, становился твоим другом на всю жизнь, но мне повезло, и я получила такого друга в твоем лице, Кэйлин. И спасибо тебе, моя самая первая подруга в писательском мире, Хелина. В первые дни ты очень помогла мне разобраться в этой среде. Думаю, если бы не ты, я бы все еще пыталась понять, что такое query.

Когда у тебя замечательный литературный агент – это очень здорово само по себе, но то, что мой агент еще и моя родная сестра, Рэйчел Келли, – это, пожалуй, самый лучший дополнительный бонус, который мог дать мне мир. И спасибо тебе, Элора, за то, что ты получаешь такое же удовольствие от запутанных сюжетов и очаровательных молодых героинь, как и я.

Мне очень повезло, что в моей жизни есть люди, которые поддерживали мою работу над этой книгой с самого первого дня, в том числе Лора, Молли, Сэм, Эли, Эрика, Джулия, мои замечательные друзья и писательское онлайн-сообщество (спасибо #BookTok за теплый прием). И спасибо Лии Стейси за то, что она стала первым человеком, прочитавшим мой текст, и сказала: «А ты никогда не думала о том, чтобы обратиться в издательство?» Мы проделали большой путь с момента появления Modern Love, не так ли?

Спасибо моей родне за вашу поддержку и ваш энтузиазм. Я благодарна вам всем за то, что вы играете на моей стороне, а я всегда играю на вашей. И спасибо моей Нэйни, которой мне очень недостает. Спасибо тебе за кулон, и надеюсь, ты не против, что я передала твою любовь к шитью моей героине Лили.

Меня во многом сформировала моя семья. Лорен и Шила, мои замечательные невестки, спасибо вам за то, что вы поддерживали и приободряли меня на всем пути. Спасибо моим любимым малышам, Грейси и Майки; вы – настоящее волшебство, и я всегда буду вашей самой большой фанаткой.

Спасибо вам, мои старшие братья, за то, что вы всегда поддерживаете все мои начинания. Спасибо тебе, Джефф, за то, что я могу обратиться к тебе со всеми вопросами, касающимися медицины, ответы на которые нужны мне для написания моих книг. Всеми точными описаниями такого рода я обязана тебе и твоим обширным познаниям. Дэнни, спасибо тебе за то, что, когда я была маленькой, ты прятал печенье и игровую приставку Nintendo DS в самых разных местах нашего дома и заставлял меня искать их. Ты был классным.

Я посвятила эту книгу моим родителям, потому что во времена, когда мне было особенно одиноко, они всегда поддерживали меня. Мама и папа, спасибо вам за то, что вы всегда были на моей стороне на всех этапах моей жизни и во всех моих нелепых мечтах. Я очень люблю вас обоих, моих навсегда самых лучших друзей.

Спасибо тебе, человек, который оставался рядом со мной с самого начала этого пути. Джош, я часто вспоминаю о том, как мы засиживались до поздней ночи, болтая в моей комнате на втором курсе университета. Тогда ты спас меня от одиночества. Из всех дорогих мне историй наша с тобой остается моей самой любимой.

И, наконец, последнее, но не менее важное: спасибо тебе, читатель, за то, что ты выбрал эту книгу. Надеюсь, на каком бы этапе твоей жизни ты сейчас ни находился, она стала хорошим товарищем. Знай, что ты никогда не бываешь таким одиноким, каким себя чувствуешь. Я благодарна тебе так, что не выразить словами, и я всегда на твоей стороне.

Примечания

1

 Дверь, открывающаяся в обе стороны. (Прим. ред.)

(обратно)

2

 От love – любовь (англ.).

(обратно)

3

 Твердый нежный итальянский сыр из коровьего молока. (Прим. ред.)

(обратно)

4

 Nonna – бабушка (ит.).

(обратно)

5

 Принадлежит компании Meta, признанной в РФ экстремистской.

(обратно)

6

 Daisydew – роса на маргаритке (англ.).

(обратно)

7

 Музыкальный жанр, вышедший из эмо и хардкор-панка. (Прим. ред.)

(обратно)

8

 Брюки из плотного цветного хлопка. (Прим. ред.)

(обратно)

9

 Ударный музыкальный инструмент, родственник ксилофона. (Прим. ред.)

(обратно)

10

 Игра слов. Daisy – маргаритка (англ.).

(обратно)

11

 The Garden Gang – серия книг для детей, написанная американской писательницей Джейн Фишер и публиковавшаяся в 1970-х и 1980-х годах. Также название немецкой музыкальной группы.

(обратно)

12

 Билл Най (Уильям Сэнфорд Най, род. в 1955 г.) – американский инженер, актер и телеведущий – популяризатор науки.

(обратно)

13

 Hedera – плющ (лат.).

(обратно)

14

 Декоративный сорт плюща.

(обратно)

15

 Rosewood – розовое дерево (англ.).

(обратно)

16

 Разновидность пельменей в китайской кухне. (Прим. ред.)

(обратно)

17

 Alder – ольха (англ.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Эпилог

Благодарности