Я больше не бельгийская принцесса (fb2)

- Я больше не бельгийская принцесса 394K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александра Васильевна Лусникова

Александра Лусникова
Я больше не бельгийская принцесса

***

« Dites-moi, quele heurе est-il, Marie?» – месье Поль вопросительно смотрел на Машу и ждал ответа. Но Маша молчала, тупо уставившись на нарисованный циферблат часов на доске.

«Domage… On va faire lа pause. Je vais fummer», – месье Поль взял сигареты и вышел из класса.

Абдель Кадер, студент-марокканец, поспешил за ним. В классе осталась Алексия – студентка из Мексики, которая прекрасно говорила по-французски, но зачем-то ходила на курсы, польская девушка Гражина, длинноволосый китаец Пен-Шен У, я и эта Маша из Украины.

Месье Поль часто делал перерывы для перекура. После первых двух занятий, я начала выходить во двор с сигаретой вместе с ним через раз, все-таки столько курить, сколько курит месье Поль, может, вероятно, только Абдель Кадер, который неустанно следовал за преподавателем.

– Вот ты скажи мне по-русски, сколько времени. Что у него там нарисовано? – Маша пихнула меня в бок и ткнула указательным пальцем в сторону доски.

– Без пятнадцати три, – ответила я.

– Quanze heure moins quare, – выпалила Маша.

– Ну и чего ты молчала тогда? Он же от тебя это и хотел услышать, – удивилась я.

– Да я только по электронным часам время определяю, понимаешь. Не могу по стрелкам. Написал бы Поль цифрами, что ж, думаешь, я б ему не ответила? – Маша обиженно скривила губы, достала из сумочки пудру и начала отчаянно мазать лицо. «Аж заблестела вся», – пояснила она. Я взяла сигареты и вышла из класса. Видимо, придется курить в ногу с месье Полем, иначе совсем с ума сойдешь.

Три часа французских курсов для иностранцев тянулись как обычно невероятно долго. Даже удивительно, почему было так неинтересно. Помню, как в университете любила французский, который шел у меня вторым языком. Я вообще многое любила в университете: античную литературу, философию, стилистику. У нас на филфаке были чудесные преподаватели, замечательные лекции, семинары и дружная группа… И французский вела Ленора Яковлевна… Говорила отлично: правильно и красиво. В общем, я любила французский в университете, а здесь, в Бельгии, с этим месье Полем, мне почему-то скучно. Странно… Не пойму, в чем дело, то ли в месье Поле, то ли в этой Маше из Украины, которая считает теперь меня своей подругой, потому что мы обе говорим по-русски, и постоянно разговаривает со мной, то ли от того, что посещать курсы меня обязали. Раз я вышла замуж за бельгийца, должна ходить на курсы в течение первого года. И не важно, знаю я язык, или нет. Должна, и все тут.

– Daria, ca va? Vous dormez?

«Сплю? Нет, почему же сплю, что за странный вопрос?»

– Non, je ne dorms pas, – ответила я.

Месье Поль подмигнул мне и отпустил шутку о том, что раз я новоиспеченная жена, то мне и положено дремать во время занятий, потому как высыпаться ночами мне, вероятно, не дает супруг. Пошутив, месье Поль визгливо засмеялся, его тут же поддержал Абель Кадер, хотя, я уверена, смысл сказанного был ему недоступен – он очень плохо понимал по-французски, не смотря на то, что в Марокко – это второй официальный язык – , а я сделала вид, что шутку не поняла.

– Вот придурок, – зашипела мне в ухо Маша, – ему-то, наверное, никто не дает, вот он только и может, что шутить.

Я посмотрела на месье Поля. Низкорослый, с толстыми маленькими ладошками, которые он беспрестанно опрыскивал антибактериальным спреем, лысый. Конечно, привлекательностью он не отличался.

– У него есть жена, на прошлом занятии рассказывал, – ответила я.

– Ну и что, если есть жена, это не значит, что она ему дает, – глубокомысленно заявила Маша, – давай после урока выпьем по стаканчику, мой за мной приедет на час позже. Не успевает, за что тоже не дам ему сегодня.

– Нет, я не могу.

– Да ладно, ну на полчасика давай.

– Тихо, Поль нервничает уже, – сказала я, чтобы хоть как-то унять украинку. Месье Поль действительно поглядывал на нас и нервно брызгал руки.

У меня, конечно, мало здесь подруг, но идти с этой Машей в бар! Уж лучше с Абдель Кадером, только не с ней…

Впрочем, через час мы с Машей сидели-таки на террасе Брассерии напротив нашей школы в маленьком городе Сен-Питер-Леу, и пили вино. Сен-Питер-Леу расположен от столицы Бельгии всего в получасе езды на машине, то есть примерно как Петроградка от Москвовского проспекта, но это – самостоятельный город, да еще и принадлежит Фландрии. То есть официальный язык здесь не французский, который я учу, а фламандский. И это значит, что ни на почте, ни в полиции, к примеру, с тобой никто на французском не заговорит. Не положено. Еще и делать вид будут, что не понимают тебя. Бред, по-моему. Чистой воды. Они же друг друга ненавидят. Валонцы- фламанцев, фламанцы- волонцев. Вот поэтому-то и придумывают всякую чушь для усложнения жизни. А казалось бы двуязычная страна. Фиг вам. Ничего подобного. Только Брюссель – двуязычный. А в таком городке, как Сен-Питер-Леу, вы ни одной надписи на французском не найдете. К счастью, на коммерцию дурацкие правила не распространяются: в магазинах и кафе, в булочных и ресторанах, все-таки стараются говорить с тобой по-французски, если по-фламандски ты ни бельмеса. Вот и в брассерии напротив школы пожилой фландриец обслуживал нас на французском. Они же все здесь на двух языках говорят, как ни крути.

Стоял приятный тихий вечер. Пахло магнолией и еще чем-то сильно пряным. Все кругом кипело всеми мыслимыми красками, все расцветало, распускалось, раздавалось. Воздух был густой от этих летних резких запахов, теплый и будто обволакивал своей сладостью. Франсуа я сказала, что нас задержали на занятиях, он, конечно, не поверил, стал кричать мне что-то в трубку, но я отключилась. Машину свою он сегодня отвез на техосмотр, так что приехать сюда не сможет, а пешком пройти пятнадцать минут не решится, поэтому я могу выпить спокойно бокал вина, а уж потом, дома, пусть орет на меня, сколько влезет, мне плевать. Я уже, как будто, привыкла к тому, что он постоянно орет, по поводу и без. Поэтому-то и учусь делать так, как хочется. Конечно, Маша эта ужасная, но домой сейчас идти совершенно неохота.

– Ты какая-то грустная все время, чего у тебя в жизни-то, расскажи? А то ж я про тебя, кроме того, что ты из Питера, ничего не знаю, – Маша сидела, облокотившись локтем о стол, и потягивала белое Савиньон.

– Да, нет. Не грустная я, нормальная. Ты лучше мне расскажи, а я послушаю.

– Ты же говорила, что ты – журналист, а журналисты должны болтать.

– И слушать должны тоже. Ты давно здесь?

– Два года. Приехала из Киева. Сбежала от парня. Идиот был редкий. Я работала секретаршей у него в фирме. Торговали они там какими-то стройматериалами, а я на телефоне сидела. Он женат был, ну и со мной мутил. Я забеременела. Хотела рожать. А этот испугался, что женка его все про нас узнает, стал меня запугивать. Аборт пришлось сделать… А из Киева я решила свалить. И вот я здесь!

– Так как ты приехала-то?

– Через интернет. Ну, на сайте познакомилась с Кристианом. Послала ему свои самые лучшие фотки. Он меня пригласил к себе. Денег выслал. Я слетала. Ну так и завертелось. Он у меня хороший. Прилетел к нам, у мамы руки моей просил. Забрал меня. Теперь я здесь, как в шоколаде. На курсы вот хожу. В спорт-клуб. Выучишь язык, говорит, устрою тебя на телевидение. Красивая ты у меня такая, говорит, тебе надо программу вести. А связи у него везде есть. Показывал даже меня уже одному продюсеру. Так что скоро буду на местном канале музыкальном что-нибудь болтать. А уж болтать-то я умею! Только вот язык подтяну.

Маша засмеялась и залпом допила вино, помахала официанту, чтобы тот подошел, и предложила мне заказать еще вина. И креветок. Я согласилась. Еще один бокал, и все. Маша продолжала рассказывать о своих планах на жизнь, говорила о том, как ей нравится Бельгия и что все ее украинские подружки ей обзавидовались и ищут теперь себе таких же женихов, как ее Кристиан, но «фиг им, таких больше нет». Принесли заказ. Мы чокнулись с этой Машей. Она отхлебнула и продолжила. За сорок минут я узнала про нее все: о доме, в котором они с Кристианом живут, о той- терьере Рокки, о фитнес-клубе, в который она ходит и о ее массажисте и его руках, которыми он творит такое, что от массажа Маша получает большее удовольствие, чем от супружеских ласк.

Выносить Машин бред было очень непросто, пришлось снова повторить вино.

Маша трещала и заливисто смеялась. А я радовалась только тому, что, к счастью, ее кроме меня никто не понимает. Час прошел. Три бокала, и вот уже Кристьян, пухленький и улыбчивый появился на террасе и помахал Маше рукой. Подходить почему-то не стал. Странно.

– Мон шер пришел! – она помахала мужу в ответ – все я побежала, до вторника!

Маша положила на стол 10 евро и ушла со словами: «Сдачи не надо, это на чай». Я осталась, отметив, что 10 евро – как минимум треть от счета, никак не половина. Ну да ладно.

– Voulez-vous encore quelque chose?

Пожилой офицант был уже тут как тут.

– Non, merci, edition svp.

На самом деле идти никуда не хотелось. Хотелось еще вина, а потом еще и еще. А дальше просто упасть и уснуть. Но это было бы слишком. Я расплатилась и вышла. Надо было бы еще кофе заказать, а то в голове-то ясности никакой, ну да ладно. Поеду аккуратно, благо дом в трех минутах езды, а в Бельгии, как известно, за рулем можно. В меру, конечно, но можно. Вот это, кстати, жирный плюс жизни здесь.

Доехала я быстро, не за пять, а за три минуты. Так мне показалось. Раз поворот, вот второй и наш дом. Вылезла из машины и решила закурить. В машине, не смотря на то, что она моя, куплена на мои деньги, курить Франсуа мне не разрешает. Ну я уже как-то привыкла, хотя, раньше, дома, курить за рулем я обожала – едешь себе, дымишь, музыка играет.. Красота. Но здесь, в Бельгии, все по-другому. Я уселась на ступеньки, ведущие наверх, к двери нашего дома, и закурила. Надо было как-то настроиться на встречу с мужем. Уже стемнело, вечер окутал нашу бельгийскую деревеньку. Стрекотали цикады и над крышей дома то и дело пролетали летучие мыши. Красиво здесь и спокойно, только от этого почему-то тоскливо и выть хочется.

«А дома сейчас белые ночи, – пронеслось в голове, – дома… Как же хочется быть дома!»

Я вспомнила, как всегда в июне, после последнего одиннадцатичасового эфира я обычно шла домой пешком. Специально не брала машину, утром ехала на метро, чтобы вечером можно было прогуляться. Сначала по Каменноостровскому до Горьковской, а там, через Неву до Марсова поля, которое в июне все утопает в сирени, потом мимо Летнего сада и по Фонтанке до Белинского. А там, уже у дома, меня ждал Олег. И мы обычно заходили с ним в «Шляпу», выпивали по бокальчику, слушали музыку, болтали…

Докурить я не успела.

– Tu viens!?

Франсуа спускался по ступенькам навстречу мне и вид у него был довольно свирепый. Было очевидно, что он недоволен тем, что я задержалась, недоволен тем, что я курю, да просто, недоволен.

–Oui! – ответила я, – Иду уже!

Дома было тихо. Саша – пятилетний сын моего мужа – уже спал наверху в своей комнате. В этот week-end Саша был у нас. Франсуа делил его с бывшей женой, как делят в Бельгии все разведенные родители своих отпрысков. Можно установить график: неделя через неделю, две через две, или даже месяц через месяц. Чаще, впрочем, работает формула «неделя – у мамы неделя – у папы». Шла наша неделя. Тихо работал телевизор. Свет Француа никогда не включал – экономил. На столе стояла открытая бутылка красного Шардоне.

Франсуа, конечно же, не поверил, что меня задержали на курсах, хотя я и сказала, что у месье Поля был день рождения, и у нас был небольшой фуршет. Франсуа, как обычно, стал меня подозревать во всех смертных грехах, в основном, в том, что я была с каким-нибудь мужчиной. Это его главная паранойя. Но я была очень милой, рассказывала про занятия, про украинку Машу, которая не умеет определять время по циферблату, а ориентируется только по электронным часам. Франсуа смеялся и, как будто бы, успокоился.

«Интересно, а он сам, муж мой, циферблат понимает?» – пронеслось в голове.

Франсуа, будто прочитал мои мысли, посмотрел на свои наручные армани (поддельные из Тайланда) и заявил, что уже поздно и что он отправляется в спальню. Завтра у нас тяжелый день, напомнил Франсуа, будет барбекю, придет Стефан с женой, Марк и Мод.

Я ответила, что только поговорю с мамой по скайпу и сразу же в кровать. Франсуа подмигнул мне, назвал принцессой, от чего меня чуть не стошнило, впрочем, может, это было уже от красного вина, которое я, как только переступила порог, налила себе.

В общем, меня не стошнило, Франсуа ушел, а я начала звонить маме по скайпу. Мама не отвечала. «Наверное, уже спит, – вот у нее-то завра и правда тяжелый день – суббота – занятия с 9 утра и до 9 вечера». Мама у меня английский преподает. И по субботам тоже. Жаль, увидеть маму по скайпу хотелось…

Мама была единственным человеком, кто не говорил мне, что Франсуа – сама галантность и что нужно поскорее валить из России, раз уж он так меня зовет, так влюблен и так настроен. Мама была единственным человеком, кто умолял меня подождать, присмотреться. Мама была единственной, кто заподозрил Франсуа в тупости. Ну она не говорила прямо, конечно, но намекала на то, что человек, оказавшись в Петербурге, просто обязан хотя бы захотеть посетить Эрмитаж, Спас на Крови, Русский музей. «Странно, что ему это неинтересно. Может, он все-таки, как бы это правильно сказать, чтобы не обидеть? Другой? Все-таки живет в деревне, человек земли, так сказать. Он книжки–то читает?», – спрашивала мама. Я обижалась и даже злилась на нее. Мама, прости, как ты была права!!! Какие книжки, в руках с роду не держал! И как он мне тогда мог казаться глубоким и интересным. Но ведь мне, и правда, было интересно говорить с ним. Вероятно, все дело было в языке. От разговоров на французском, который я знала плохо, но изъясняться могла, я получала истинное удовольствие. А от любой фразы Франсуа приходила в дикий восторг только лишь от того, что он говорит на языке, который я обожала, а что он там говорит, было не так уж и важно. Из-за языкового барьера, который я с упорством преодолевала, беседы наши мне казались невероятно глубокомысленными. А тут еще подружки, как обычно, насоветовали. «Какой красивый! Какой элегантный! Как он тебя любит сразу видно! А то, что в Эрмитаж не идет, так это понятно, он же хочет с тобой в постели валяться – нормально, вы же урывками видитесь». Мне казалось это вполне логичным.

«Привет, бельгийка! Ты здесь?» – пришло в скайпе сообщение от Олега.

Я тут же захлопнула ноутбук, сердце заколотилось.

«Какая же я дура все-таки, проехали же, пройденный этап!»– произнесла я сама себе вслух.

Залпом допила полбокала красного, выключила торшер в нашей гостиной, где вся мебель была «состарина» руками Франсуа, и в полной темноте, осторожно поднялась наверх, в спальню. К счастью, муж уже спал. И храпел, как обычно. Как же хорошо, что есть беруши!

По телевизору показывали «Список Шиндлера». Неудивительно, что он уснул раньше обычного. Такие фильмы – не для моего мужа. То ли дело «Форсаж». Впрочем, «Список Шиндлера» я тоже смотреть не стала. Завтра же – тяжелый день. Апперетив в 12.00 и полный дом идиотских гостей.

«Господи, как же я хочу домой! Пусть там уже нет Олега, пусть нет уже работы. Зато есть мама. И у сестры скоро родится малыш, а я стану тетей. Тетей, которая живет в бельгийской деревне. Ужас!»

****

– Cou-cou! Madame Daels, ca va? – Стефан просунул голову в отрытое окно, улыбался и хлопал своими длинющими ресницами.

Вот я всегда думаю, когда вижу Стефана, зачем ему такие красивые пушистые ресницы? Зачем? Зачем мужчинам, да еще и водителям грузовиков, ресницы вообще? Им и так нормально. Так нет, их природа награждает красотой просто так, а ты натираешь свои касторовым маслом, как идиотка, чтобы они хоть немного стали гуще.

Я была на кухне, готовила закуски для апперетива.

– Привет! – ответила я ему по-французски – Проходи через дом, или сразу в сад, через калитку. Франсуа уже открывает вино!

Стефан еще раз улыбнулся и исчез. На долю секунды в окне появилась Сэм.

– Хай, – крикнула она и тоже исчезла.

Сэм – это новоиспеченная жена Стефана. Он привез ее из Тайланда, вместе с часами Армани для Франсуа. Стефан занимается дайвигном. И два раза в год отправляется в Тайланд – тренироваться. И вот два года назад он как обычно поехал на тренировку. Жену свою, Клод, оставил дома, и поехал, с друзьями-итальянцами. И вот там, в Патаи, встретил Сэм. Ну, как встретил? Снял ее на две недели… И полюбил. Да, так у них, бельгийских мужчин, бывает. Полюбил тайскую проститутку, вернулся домой и прямо с порога сообщил своей Клод о намерении развестись с ней. Клод, конечно, удивилась сильно. Вроде бы, ничто не предвещало. Да и как быть с домом, который выплачивали они вместе вот уже 15 лет? Стефан оказался не только влюбчивым, но и благородным. Дом оставил жене, снял квартиру и снова в Таиланд, к возлюбленной. Сэм, к слову, не ожидала так скоро увидеть Стефана. И уж тем более не ожидала, что он предложит ей руку и сердце, а заодно и переезд в Европу. По большому счету, Сэм и так было неплохо: после знакомства и двух недель, проведенных вместе, Стефан уехал домой и начал исправно присылать ей по 200 евро, которые для большой семьи Сэм были хорошим подспорьем. Поэтому-то Сэм не прочь была и дальше принимать их от богатого европейца. К слову, Стефан занимался тем, что развозил на своем грузовике мебельную краску по Брюсселю и окрестностям, и богачом не был. Но для Сэм, безусловно, он казался невероятно богатым, как, впрочем, и все европейцы, что приезжали в Таиланд. Сэм готова была ждать его приезда два раза в год, проводить с ним время, и замуж для этого выходить было ей совершенно не обязательно. Тем более семнадцатилетняя дочка Сэм должна была вот-вот родить, старушка мать была плоха, у одной из старших сестер обнаружили рак, и она вынуждена была бросить работу и лечиться. В общем, на Сэм была в этой семье одна надежда. Уедет она, и некому будет зарабатывать.

Но Стефан был непоколебим. Тогда, взяв с него слово, что он и после свадьбы будет присылать в Таиланд деньги для родственников невесты, Сэм согласилась выйти замуж. И вот уже почти год она в Брюсселе. Бедняжка, ей, пожалуй, еще тяжелее, чем мне. Она совсем не понимает местной жизни, не говорит по-французски, а английский, которым она владеет, понимает только Стефан. Но самое главное – Сэм постоянно расстраивается, когда Стефан ходит с ней в рестораны, а ходят они ужинать «аут» исправно. Как-то на ломанном английском она объясняла мне, что хотела бы получать сумму, на которую она обычно наедает за ужином, наличными, и оставаться дома. Сто евро – средний счет в бельгийском ресторане на двоих – большая сумма. Сэм подсчитала, что за месяц, отказавшись от таких походов и получая при этом деньги, которые бы на нее потратил Стэфан, она дополнительно могла посылать домой около четырехсот евро. Считать Сэм умеет. Стэфан, правда, на подобную сделку не пошел.

«Вай!? Вай? Хи нот вонт? – обращалась ко мне Сэм на ломанном английском, который выучила по работе у себя в Тайланде , – Бэд мен! Ай нот лав ресторант. Ай вонт мани фор ми». Я кивала головой. Понятно, мол, не любишь рестораны, хочешь денег для матери и дочки. Все понятно. Но как объяснить тебе, что твой муж Стэфан рассуждает иначе? Ты – его жена, и он хочет проводить с тобой время так, как привык – за ужином с друзьями. Хочет, чтобы ты сопровождала его в гости. Ездила бы на длинный утикенд в Испанию. А если ты будешь дома все время, да еще плати тебе за это, зачем ты ему тогда? У Стефана – своя правда, у тебя – твоя. А так – оба вы идиоты. Впрочем, Стефан, конечно, больший. И как можно было привести в Бельгию тайскую проститутку, у которой три класса образования, которая привыкла за свои услуги получать наличными, которая мерзнет постоянно, потому что все свои сорок три года жила под палящем солнцем? Ну как такое могло прийти в голову взрослому сорокапятилетнему мужчине, мужу и отцу двадцатилетнего сына? Выдернуть человека из привычной среды, притащить в Брюссель, о существовании которого до встречи со Стэфаном Сэм вообще не подозревала, и заставить играть роль европейской жены? Не знаю, о чем только он думал. Думать, конечно, Стэфан не очень-то умел, да и зачем? Он умел рулить, есть умел, любил хорошо одеваться. А, да, еще у него был харлей, и на нем он любил разъезжать по выходным. А вот думать не любил. В общем, хороший человек, как говориться, только уж больно глупый. Теперь вот Сэм мучается, а Стэфан, будто и не видит ничего, не понимает. Вот если бы Сэм на чистом французском объяснила бы ему, что чувствует и чего хочет, может, тогда бы он понял, а так по отдельным английским словам, что она знает, и жестам, которыми чаще изъясняется, Стэфан не понимает…

– Ma princesse! On t’attend! – крикнул с улицы Франсуа.

Я взяла вазочки с ломтиками морковки и сельдерея, креветками и соусами, поставила все на поднос и вышла в сад.

День был солнечный и в меру жаркий. На террасе за столом сидели Марк и Мод. Франсуа стоял рядом с бутылкой розового вина в руках, готовясь разливать. Стефан общался с Лаской – нашей собакой, которую мы взяли в приюте для брошенных животных, пару месяцев назад, а Сэм пыталась разговаривать с Сашей, раскачивающимся на качелях. Я поздоровалась со всеми и поставила поднос на стол. Франсуа попытался поцеловать меня, попал в ухо, отчего в голове загудело, и поднял бокал, обозначив, что апперетив начался.

Как же я не люблю эти апперетивы, которые переходят в обед, а потом в дежестив, а это значит, что с 12 часов дня и до шести, а то и восьми часов вечера, все торчат у тебя дома. Разговаривать при этом не о чем. Остается только напиваться, впадать в бессознательное состояние и ждать конца этого удивительно интересного дня. Хорошо, что готовить особенно ничего не нужно. Мясо и колбаски, которые Франсуа вчера купил, жарятся на мангале. С меня только – закуски. Креветки готовые уже, соусы тоже, сельдерей и морковка – вот моя работа на сегодня. Ну и посуду собрать со стола.

– Daria, – обратилась ко мне Мод, – comment ca va?

– Спасибо, все хорошо, – ответила я и замолчала. Обычно на такой вопрос обязательно нужно ответить «спасибо, все хорошо, а у тебя?». Но мне из вредности не хотелось спрашивать эту зануду-лошадницу о ее делах. Эта Мод – жутко противная и высокомерная бабища. Ей тридцать два, она работает в банке операционисткой, а все свободное время проводит в конюшне. Она не хочет иметь детей, потому что, как она всегда рассказывает, воспитала и отдала лучшие годы сыну Марка, своего мужа. Марк же мечтал о детях и когда поднапивался на подобных вот встречах с друзьями, поднимал тему деторождения, чем выводил Мод из себя. Честно говоря, я не понимаю, как можно не хотеть иметь детей. По-моему, это неестественно. Но, видно, каждому свое.

Но противная она не только потому, что не хочет становиться матерью, даже совсем не поэтому. Противная она, потому что презирает людей. Вот меня, в частности. И всем своим видом показывает это. А презирает она меня, потому что я – русская и потому что «понаехала». Серьезно, она в первую же нашу встречу мне это сообщила. За лучшей жизнью, говорит, приехала, знаем мы таких, мол, много вас тут, нахлебников, приезжаете, а налогоплательщики за вас платят, а вы, мол, на пособие живете и ничего не делаете. Я тогда попыталась ей возразить, что приехала я к мужу, что лучшей жизни не искала, просто встретила человека, что дома у меня была прекрасная работа на телевидении, что у меня высшее образование, что я уже нашла работу в этой чудесной стране и что никто не платит мне никакого пособия. Но она осталась при своем мнении.

В общем, не стала я поддерживать беседу с Мод и тут же поймала на себе взгляд мужа, который выражал недовольство. Я ответила ему глазами, мол, не обязана я болтать и отвернулась.

Франсуа же поинтересовался у Мод о ее жизни вместо меня. Она живо принялась рассказывать. Что-то про своих лошадей, про соревнования, в которых она принимала участие. Я особо не слушала. Я наблюдала за Сашей и Сэм. Они все еще разговаривали у качелей. Сэм махала руками, объясняя что-то мальчику, Саша смотрел на нее во все глаза и явно не понимал, о чем это она. До меня долетали какие-то обрывки фраз, что-то про обезьян, по-моему, пыталась рассказать Сэм ребенку. Во всяком случае, я явно слышала слово «monkey» . Скоро Сэм надоело разговаривать с Сашей и она пришла к столу, Саша тоже слез с качелей, прибежал ко мне, забрался на колени.

– Сэм мне рассказала, что у них в Таиланде обезьян держат в клетках, – объявил Саша.

– В зоопарке, наверное, – ответила я, – или, может, дома держит кто-то.

– Нет, когда они себя плохо ведут, ну обезьяны, тогда их ловят полицейские и сажают в клетки, так она сказала.

Я кивнула. А что, кто их там знает, может, так оно и есть.

Стэфан услышал наш разговор с Сашей и принялся гоготать.

– Нет, не про обезьян речь была, – объяснил он, давясь смехом, – это Сэм ему про тюрьму рассказывала. «monkey» – это у нее тюрьма.

Тут, услышав знакомое слово, встрепенулась Сэм.

– Ес, ес, бэд мен ми манки, – сообщила она и вцепилась обеими руками в невидимые прутья, изображая, что она за решеткой.

Мы с Сашей переглянулись. А Стэфан объяснил нам, что Сэм называет тюрьму обезьянником и хотела, видно, наказать Саше вести себя хорошо, чтобы никогда не попадаться полицейским.

– Она очень любит детей, – подытожил Стэфан, встал из-за стола и пошел к Марку и Франсуа, которые вертели на мангале колбаски.

– Сэм сказала, что меня посадят в тюрьму? – встревоженно спросил меня Саша.

– Нет, – резко ответила я, – ты же не в Таиланде, да и на обезьяну не похож.

Саша со мной согласился.

Мы с ним еще какое-то время посидели за столом. Поскольку разговаривать нам с Сэм и Мод было не о чем, а мужчины с бокалами водили хороводы вокруг мангала, сидели мы молча. Только Мод вела беседу с Сашей. Она интересовалась, как поживает его мама, рассталась ли с Мишелем, с кем начала встречаться. Ну нормальная такая беседа с пятилетним мальчиком. Когда же она спросила у Саши о том, спал ли уже новый мамин кавалер у них дома, я забрала Сашу, и мы пошли гулять с Лаской по окрестностям нашей деревни.

Первым делом мы отправились к ослам. Ушли от шоссе, где стоял наш дом, свернули на проселочную дорогу и зашагали. По обеим сторонам дороги поля были засеяны кукурузой.

– Когда маис созреет, придем за ним. Соберем и сварим дома, а потом будем есть с солью. Знаешь, как вкусно будет, – рассказывала я Саше.

– Папа не разрешит. Воровать нельзя.

– Что значит воровать? Мы просто возьмем несколько початков, когда будут убирать с поля. Когда ее собирают, всегда остается на земле, вот мы и соберем.

– Все равно папа не разрешит..

– Да мы его и спрашивать не будет. Просто соберем и все.

Саша кивнул, но как-то неуверенно, он-то хорошо знал своего отца.

Мы подошли к ослам. Два серых и один черный – Сашин любимый – они издалека завидели нас и уже тыкали свои морды в изгородь, показывая нам, как они хотят есть. Ослы всегда хотят есть. Такие уж они обжоры. Мы кормили и кормили их сочной зеленой травой, рвали и просовывали между прутьев, а они брали стебли своими мягкими губами, пережевывали и качали головами.

Оборвав всю траву возле ограды, мы пошли дальше. Шли и болтали: о коровах и ослах, о школе и Сашиных друзьях, о том, кем он хочет стать, когда вырастет. В общем, о том, о чем нормальные взрослые люди говорят с детьми. А еще я пообещала как-нибудь порисовать с Сашей красками. Оказывается, ни разу еще за свои пять лет он не держал в руках кисточку и никогда не рисовал акварелью или гуашью.

– Мама говорит, что я все перепачкаю, – объяснял Саша, – краски же такая вещь. Нельзя мне еще рисовать.

– Все тебе можно, не слушай ты никого, порисуем.

Саша улыбнулся.

Вот у них, у этих бельгийцев, какие установки. Лучше не разрешать ребенку рисовать, чтобы не испачкался, чем дать возможность маленькому человеку почувствовать цвет. Бред какой-то. Они вообще мало что детям разрешают. И ничему не учат. Когда я год назад приехала жить к Франсуа, Саша не умел даже одеваться самостоятельно. Ему не разрешали. Вымыть руки сам он тоже не мог. Просто протягивал ладошки и ждал, пока ему их намылят. Ничего он не умел. Его даже кормили, чтобы не испачкался и на пол не уронил. Я, честно говоря, думала поначалу, что он отстает в развитии, что у него какой-то диагноз. Потому что он особенно ни во что не играл, не бегал, не кричал. Он сидел обычно аккуратно одетый, с уложенными гелем волосами, у себя в комнате и тихонько играл в своих бономов – человечков: всадников или героев звездных воинов.

Но потом выяснилось, что все с ним нормально. Просто ему ничего нельзя, а то испачкается, порвет новую рубашку, или еще что. Однажды я рассказала Саше, что можно лазить по деревьям и собственноручно затащила его на дерево в нашем саду. Саше понравилось, Франсуа орал на меня. «Как ты можешь предлагать ребенку такое?» – кричал он. Я пыталась объяснить, что все под контролем, что я его страховала, что он не свалился бы с этого несчастного дерева. Но выяснилось, что дело вовсе не в том, что Франсуа опасался за здоровье сына, он переживал, что тот порвет джинсы. «Это дурные манеры – лазить по деревьям!» – подытожил муж.

«Comme tu veux», – ответила я, но все равно, когда Франсуа был чем-нибудь занят, например, футболом по телевизору, мы с Сашей лазили на дерево. Даже я залезала назло мужу.

В общем, Саша – вполне нормальный ребенок. На той неделе я научила его кататься на велосипеде. Франсуа кричал что-то про дополнительные колесики, которые нужно непременно прикрутить к велосипеду, но я смеялась ему в лицо. «Саше уже пять лет! Какие колесики? Себе прикручивай!» «Но Тома я учил кататься на четырех колесах. И это, скажу тебе, не так просто. Ты же все всегда знаешь наперед! Вы же, русские, самые умные!» И еще добавил свой коронный аргумент, мол, детей я никогда не воспитывала, откуда мне знать, как их учить. Но я тогда взяла Сашу и ушла с ним и велосипедом на площадку возле муниципального бассейна. Часа полтора мы с ним тренировались, и домой Саша уже ехал на двух колесах совершенно спокойно. Ну упал, может, пару раз, зато был счастлив и город собой.

Когда мы вернулись от ослов, гости уже расправились с мясом. Три бутылки вина были выпиты, и теперь каждый занимался своим делом: Мод загорала в шезлонге, Сэм вязала (она всегда брала с собой вязание), Стэфан спал, а Франсуа с Марком сидели на скамейке возле декоративного пруда, пили кофе, дымили и беседовали. Понятно, что не интеллектуальные беседы вели мужчины. Разговаривали о машинах. Марк держал нелегальную мастерскую по ремонту автомобилей, а еще торговал подержанными. Поэтому если не о детях он говорил, то говорил о своем деле. Нам с Сашей мяса оставили. Мы перекусили. Я убрала со стола грязные тарелки и затолкала их в посудомойку так, как нужно мне, а не так, как требует того Франсуа. Хорошо, что он не видел, а то опять бы орал. Он меня откровенно выводит из себя этой посудомойкой. Чтобы поставить тарелки в чудо-технику, нужно сначала протереть каждую салфеткой, потом ополоснуть горячей водой, и только потом можно ставить.

В чем тогда смысл этой самой посудомойки, если приготовление к ее использованию занимает столько времени и отнимает столько сил? Тогда уж проще вымыть самой. Но у Франсуа на все свой, европейский, ответ. Так, говорит он, посудомойка прослужит долго и не будет ломаться. Бред какой-то! Знал бы он, что вот уже год, я через день запихиваю в нее грязные тарелки, не протертые салфеткой, и ничего, работает машина и не жалуется.

Когда дело было сделано, я отправила Сашу в его комнату, чтобы он отдохнул, подремал, или посмотрел книжки, а сама тоже уселась в шезлонг, читать.

Но почитать мне не дали. Сначала со мной битый час разговаривала Сэм, если я правильно поняла, о том, что ей нужна работа, чтобы я поспрашивала у знакомых, нет ли для нее места. Я слабо понимаю, что Сэм может делать, по специальности-то вряд ли Стэфан ей работать позволит. Сэм же настроена была мыть полы или гладить. Во всяком случае, изображала она именно это, объясняя, какая работа ей нужна. Я пообещала узнать. Только вот у кого? В той галерее на Гран Пляс, где я работаю по пятницам, есть уборщица, и в визовом центре, в котором я работаю со вторника по четверг, есть. Но я все равно спрошу, конечно, раз так нужно.

Когда Сэм закончила со мной, ко мне прицепилась Мод. Эта решила поговорить за жизнь. Как, мол, мне живется в Бельгии, не скучаю ли я по дому, как нахожу общий язык с сыновьями Франсуа. Да, у Франсуа есть еще старший сын, от другой жены, этому шестнадцать. И он тоже живет у нас неделю через неделю. Только с Сашей он не пересекается. Когда Саша уходит к маме, от своей к нам приходит Тома.

– Так как ты ладишь с мальчиками? – не унималась Мод.

– Нормально лажу, не видно что ли? С Сашей очень даже дружу. Хороший ребенок, не испорченный пока.

– А с Тома? По-моему, он очень милый. Такой спокойный. Когда он гостит у нас, я не могу на него налюбоваться!

Да, Тома и у Мод с Марком гостит. Это еще одна интересная подробность моей удивительной бельгийской семьи. Франсуа был женат на Сабин, у них родился Тома. Но Сабин ушла от Франсуа к Марку, его другу детства, и у них родился Тристан. Тома же жил неделю с папой, неделю с мамой, и со своим братом. Франсуа, конечно же, с другом детства, Марком, срочно поссорился на всю жизнь и клялся его убить. Но прошло время, и Сабин ушла от Марка. Теперь она живет с кем-то еще и у нее есть еще два сына-близнеца, а ее старшие сыновья неделю через неделю живут у своих отцов, которые снова стали лучшими друзьями. А поскольку их дети – братья друг другу, то у нас порой бывает не только Тома, но и Тристан, и наоборот.

Вот такая замечательная история, достойная мыльной оперы.

– Так что ты скажешь о Тома? – не унималась Мод, у него уже есть девушка? Он приводит ее в дом?

– Какая девушка? В какой дом? Ему шестнадцать!

– Ну и что, Тристану четырнадцать, но у него есть подруга. В прошлые выходные он приглашал ее на ужин, славная девочка. Ночевать, конечно, я ее не оставила. Это и, правда, рановато. Но Тома же старше. Он в любом случае уже не девственник! Вы об этом не говорили?

Господи! За что????

– Нет, не говорили. И не будем. И есть у него девушка, или нет, меня абсолютно не волнует. Он второй раз остался на второй год, если ты не знала, вот это меня волнует. А его сексуальные опыт – нет!

– Pourqoi t’еs si nerveuse?! Tous les russes sont comme ca?

Да, все русские такие, когда разговаривают с тупыми узколобыми бельгийками! Этого, впрочем, я вслух не сказала. Просто вскочила с шезлонга и пошла в дом. Всего четыре часа. Еще полдня сидеть с ними. А ведь я не хотела сегодня пить. Но без вина не обойтись. Или я выпью и успокоюсь, или убью эту идиотку собственными руками.

Я откупорила бутылку и налила бокал. Будто услышав характерный приглушенный «чпок», в окно просунулся муж.

– Моя принцесса, выноси вино в сад. Мы жарим вторую партию мяса.

Сколько же можно жрать!

– Да, конечно сейчас.

Я вынесла две бутылки вина на улицу. Мужчины снова жарили мясо. Саша спустился в сад и играл с Сэм в бадминтон, Мод все еще загорала.

Вообще идеальная картинка: солнечный день, зеленый сад, в пруду плещутся золотые рыбки, английский сеттер дремлет на солнце, друзья увлеченно беседуют о чем-то и жарят бараньи ребрышки, счастливый белобрысый ребенок играет на свежем воздухе. Вот если бы этот дом, этот сад, собаку и даже Сашу перенести в Петербург, а всех остальных заменить, вот это была бы идиллия настоящая. И, возможно, подобный выходной день был самым бы счастливым, и все было бы по-другому. Велись бы другие разговоры, обсуждались бы другие темы. И тогда и мне было бы хорошо…

«Какой хороший был день! Ты счастлива, моя принцесса?» – Франсуа вышел из ванной комнаты с зубной щеткой в зубах и прошел в спальню. Я лежала в кровати вместе с Сашей, который забрался ко мне, и я читала ему «Пеппи Длинный Чулок» по-французски.

– Да, хороший день, хорошо, что закончился! – ответила я.

– Ладно, Саша, иди к себе, уже поздно. Завтра почитаете!

– Еще немножечко, – взмолился Саша, – очень интересно просто! Сейчас Пеппи будет блины печь!

Но Франсуа был непоколебим. Тогда мы с Сашей вылезли из кровати, и я пошла проводить его в спальню, где и осталась дочитывать. Читали мы долго, до тех пор, пока из-за стены не начал доносится храп.

– Ну вот, теперь уж точно все! До завтра, Саша. Спокойной ночи.

– Bisous! Можно я буду называть тебя мамой, когда я у вас?

Вот это новость! Как так? Что за глупость! Вот мать-то твоя порадуется.

– Мамой? Но у тебя же есть мама! Скорее всего, она обидеться на тебя. Я бы так сделала на ее месте.

– А мы ей не скажем! – Саша хитро улыбнулся.

– Окей, если тебе так хочется.

– Спокойной ночи, мама!

****

Воскресение. Казалось бы, что может быть лучше? Но только не в деревне Сен-Питер-Леу, только не здесь. Здесь воскресение – что-то невообразимое. Все, будто, замирает, точнее вымирает. Не работают магазины, кафе. Все сидят в своих домах, если холодно, и в своих садах, если тепло. Отдыхают. Отдыхаем и мы – тупо сидим дома. Когда поначалу я предлагала в воскресение сходить куда-нибудь: на выставку в музей современного искусства, просто пошататься по городу, съездить на море, или посетить замок Гаасбек, мне отвечали, что в воскресение это недопустимо. «Воскресение –для отдыха, – объяснял Франсуа, – а не для замков». Когда я пыталась объяснить, что отдых – отдыху рознь, и что если бы он разгружал вагоны с углем всю неделю, я бы еще поняла и приняла его желание в выходной день сидеть дома, но поскольку он вообще не работает, а сидит на пособии, и единственное его дело в течение недели – возить в школу Сашу, то мне непонятно, почему мы не можем в воскресение прогуляться где-нибудь. Я даже была готова ходить вдвоем с Сашей в зоопарки, театры, детские комнаты, катки и бассейны, без Франсуа, но на это мой муж тоже пойти не мог.

«Я сам хочу проводить время с Сашей, – говорил он, – а тебя вообще опасно отпускать одну, ты, моя принцесса, слишком красивая, познакомишься еще с кем-нибудь! Нет, давайте лучше дома побудем, так же хорошо, спокойно и уютно дома!»

В общем, через полгода моей жизни в Бельгии, я перестала рассчитывать на воскресные походы куда-нибудь и всю неделю с ужасом ждала наступления ненавистного выходного дня.

На этот раз после барбекю накануне, воскресение было еще более угнетающим, чем обычно.

За окном моросил дождь. Небо было затянуто. Даже Ласка не хотела выходить из дома, спала на своей панье, похрапывала. Саша в пижаме уже битый час смотрел мультики в гостиной, Франсуа листал журналы и пил кофе. Я же не знала, чем себя занять. Нет, можно было делать кучу всего: читать, рисовать, поговорить по скайпу, но от тоски, тишины и мороси за окном делать ничего не хотелось.

Господи, за что?! Это же моя жизнь! Почему она проходит так? И я это сделала своими руками!

И тут у меня зазвонил телефон. Вообще по воскресениям мне никто звонить не может, так как те мои немногочисленные бельгийские знакомые, что имеются, заняты обычно по выходным чем-то интересным, они как раз ездят на море, ходят в кино или шляются по городу.

Звонила Маша с курсов.

«Выручай, – начала она, – у Олеси, моей приятельницы, аппендицит, в больницу увезли, а ей в час дня нужно быть на работе, в фитнес-клубе!»

Я, конечно, посочувствовала некой Олесе, знать которую, не знала, но не поняла, при чем здесь я. Оказывается, Маша предлагала мне выйти на работу вместо Олеси.

«Там нужно просто за детьми смотреть, пока родители занимаются. Где-то шесть-восемь человек в группе. Ничего сложного. Выручай! Платят пятьдесят евро за выход!»

Повезло, так повезло! Я окинула взглядом гостиную. Просидеть весь день дома со скучным мужем и не выспавшимся Сашей, или выйти из дома, пусть и на работу?

«Я согласна! Куда ехать?» – ответила я Маше, которая тут же подробно объяснила мне дорогу, дала телефон Жиля, главного администратора, и пожелала удачи.

Теперь предстояло объяснить Франсуа, что этот выходной он проведет без меня. Как он орал, даже рассказывать не буду. Я была и предательницей, и неблагодарной, и глупой русской, которой только и нужно, что показать себя мужикам полуголой. И зачем только я сказала, что работать нужно в фитнесс-клубе с бассейном?

Но все-таки после часа воплей, ругани, моих и Сашиных слез, я ехала на своем рено Твинго по окружной дороге, курила в окно, наплевав на запреты, и была очень довольна собой. Да, 50 евро – небольшая сумма. Но не ради нее я ехала в этот несчастный клуб. Я ехала туда, чтобы куда-нибудь ехать, ехала, чтобы что-то делать, а не сидеть дома, ехала для того, чтобы с кем-нибудь разговаривать, кого-нибудь увидеть, может быть, завести новые знакомства. Ведь уже год я изо всех сил пытаюсь найти свое место здесь, но пока, увы, безрезультатно. Поэтому я была готова ехать куда угодно и пробовать себя во всем, лишь бы найти себе здесь применение. В галерею на Гран Пляс я попала случайно через потомков Пушкина и работала там за двадцать евро в день. Проводить время в самом центре Брюсселя каждую пятницу было, конечно, забавно, но беда была в том, что в галерею никто не заходил. Если честно, не галерея это была вовсе, так – фикция. Три скульптуры одного российского скульптора, почетного члена академии художеств, красовались на первом этаже его же дома, который он каким-то чудом выкупил у города. Как он это сделал, для меня так и осталось загадкой. Сам же почетный член жил в Москве и приезжал в Бельгию два раза в год. Я же по просьбе Пушкиных открывала галерею и сидела в ней с двенадцати до пяти каждую пятницу, а в конце месяца получала сто евро. Визовый центр, в котором я работала четыре остальных дня в неделю, фикцией не был, но работать там мне не нравилось. Одним словом, я находилась в постоянном поиске, тайно надеясь, что мне повезет, и я смогу попасть на бельгийское телевидение. Франсуа меня, естественно, не понимал. Кричал, что работа с визами – дело неплохое. А когда я заводила разговоры о своих желаниях, разводил руками и переводил тему. «Дорогая, в жизни не всегда получается делать то, что хочется, – глубокомысленно заявлял он, – вот я тоже хотел бы получать три тысячи и работать в Ситроене, к примеру, ездить два раза в год отдыхать и погасить наконец-то кредит за дом! А что я делаю? Я живу на пособие. Вот и ты довольствуйся тем, что имеешь. Получилось устроиться в визовый центр, радуйся и работай!» Как меня раздражали эти разговоры описать словами сложно. Я кричала Франсуа: «Но ты не можешь работать в ситроене! У тебя даже образования нет никакого! Ты только школу закончил! О чем говорить! Ты не можешь ничего, потому что не хочешь, тебе удобно жить на пособие! А я училась! Понимаешь?! У меня цель была, я чего-то хотела и хочу! И штамповать визы – это не мое! Что значит, в жизни не всегда получается так, как хочется? Да, не всегда, конечно. Но я знаю, что если чего-то хотеть, к чему-то стремиться, это обязательно будет!» Франсуа, конечно, не понимал меня, просто не мог понять. Но я себя понимала. Поэтому-то и ехала в клуб, потому что работа с детьми – это, конечно, не работа на телевидении, но все-таки.

Клуб был элитный. У входа в два ряда были припаркованы дорогие машины зажиточных бельгийцев, которые здесь играли в сквош, пили крик и посещали хамам. Ну, возможно, и на беговых дорожках бегали.

Я немного растерялась, когда вошла на респшен, уж больно все тут было дорого.

Зато Жиль не растерялся и нисколько не удивился, увидев меня вместо Олеси. Объяснил, что мне нужно провести три часа с группой детей, что возраст у них разный, что сначала нужно с ними позаниматься гимнастикой, потом провести эстафеты, а последний час – бассейн. Вот и все. Делов-то!

Действительно..

– А мне сказали, что за ними в детской комнате нужно посмотреть..

– On s’est tropme. Проходите в раздевалку, через десять минут в розовом зале соберется группа детей.

Жиль показал мне, где можно переодеться и ушел. Странно, дорогой клуб, большие деньги люди платят, чтобы ходить сюда. А у меня даже не спросили документы, и доверят детей каких-то, чтобы я сними три часа развлекалась. Как-то чересчур. Вот тебе и частный бельгийский клуб. Зато когда я со своим дипломом государственного петербургского университета хотела устроиться на работу в креш (в местные ясли) помощником воспитателя, меня не взяли. Чтобы подтирать носы малолетним детям в государственном учреждении, нужно иметь специальный диплом о дошкольном воспитании. Вот так-то, а в элитном фитнесс-клубе, ничего не нужно.

Я стояла в розовом зале и ждала свою группу. Думала, какие эстафеты провести детишкам. Что там обычно с ними делают? Бег в мешках, кто дальше плюнет?

Впрочем, ни то ни другое с доверенными мне малышами провести не получится. Когда я их увидела, точно поняла, ничего не выйдет. Потому что Жиль привел мне группу из семи человек. Двоим из которых на вид было года два-два с половиной, одному мальчику лет восемь, остальным – четыре-пять лет.

– Voila! Profitez bien!

Да уж, насладимся по полной…

Жиль улыбнулся и ушел. А я осталась в розовом зале с детьми, организовать которых, придумать с которыми что-то не представлялось возможным. Ведь они все были разного возраста! Какие уж тут эстафеты.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Дети и я, я и дети. И мне хотелось плакать, им, я думаю, тоже.

Но потом, совладав с эмоциями, я взяла себя в руки.

Оглядевшись в этом розовом зале, я обнаружила кегли, скакалки, теннисные мячи и ракетки.

«Сейчас будем играть! Будет очень весело!» – бодрым голосом произнесла я.

Дети недоверчиво закивали.

Малышей, тех, которым по моим меркам, было по два года, я взяла за руки и просто таскала за собой, с остальными пыталась играть. Что-то придумывала с мячиками, что-то незатейливое. Девочкам предложила прыгать на скалках, на скорость. Но прыгать они не умели. Расставила кегли в два ряда, разбила пятерых оставшихся на две команды, чтобы они наперегонки бегали и собирали кегли. Это тоже не работало.

– Скучно все это, я хочу к маме, – ныла девочка Матильда.

– Давай танцевать, – предлагала Софи.

– Меня все это достало, – пробубнил Рудольф, – ты плохой воспитатель, ничего не умеешь!

От этих слов я так и застыла с ракеткой в зубах, потому что с обеих сторон ко мне были прилеплены двухлетки.

– Я не умею ничего?! – завопила я, – Да ты сам-то подумай, как можно с вами тут играть, если это вы, вы ничего не умеете! Придумай сам что-нибудь, раз такой умный!

– В прошлое воскресение с нами был Тиери, он скачал для меня на свой айфон классную игру. Вот это было круто!

– Мой айфон остался в раздевалке. И скачивать я тебе ничего не буду. Здесь спортивный клуб! – крикнула я на Рудольфа.

Рудольф надул губы, хотел было обидеться, но потом передумал и сказал, что на моем месте он бы дал самому себе мой айфон, тогда бы он, Рудольф, помог бы мне в бассейне, а то с такой малышней одна я точно не справлюсь.

– В воде с малолетками еще сложнее, чем на суше, – глубокомысленно произнес он.

Бассейн! Точно. Да, Рудольф, ты определенно соображаешь. Я скомандовала всем закрыть глаза и стоять, не двигаясь, у нас такая новая игра. Разжала обе руки, выпустила маленькие ладошки двухлеток и помчалась в раздевалку. Неслась и думала, только бы ничего не случилось! Только бы с ними ничего не случилось! Семеро детей одни в зале. Эх, надо было назначить Рудольфа главным. Не было меня от силы полминуты, может, минуту. Когда я вбежала в зал с айфоном в руках, представляя себе страшные картины: стоящие друг у друга на головах дети, дети бегающие по потолку и падающие оттуда, все мои семеро подопечных так и стояли с закрытыми глазами, даже Рудольф. Все-таки положительные моменты в воспитании детей у бельгийцев тоже есть. Послушные они.

Рудольф получил свой, точнее мой, айфон, игр, правда, на нем не было, но он что-то там себе скачал, что-то безобидное. Мы с остальными уныло сбивали и сбивали кегли. Потом был collation – полдник, по-русски. Оказывается, у детишек имелись с собой бутерброды, за которыми мы сходили в раздевалку, а еще фрукты, от которых почти все отказались. В общем, я перекусила.

А вот дальше началось самое страшное – бассейн. Прав был Рудольф, ой, как прав, с малышней в воде гораздо сложнее, чем на суше. Особенно, если плавать они не умеют. Одна радость – в воде мы были недолго. Сначала полчаса ушло на то, чтобы всех переодеть в плавки и купальники, а еще напялить на каждого нарукавники. Потом мы гуськом зашли в воду. Я обязала Рудольфа следить за Матильдой, но та ринулась в воду так отчаянно, что тут же пошла ко дну, даже нарукавники ее не держали, она захлебывалась и шлепала изо всех сил руками по воде. Тогда Матильду я взяла на себя, а Рудольфу выделила Адриана, пятилетнего флегматика. И вообще грозно завопила, чтобы все оставались на мели.

Дальше плавали мы так: я стояла по щиколотку в воде, младшие дети елозили животами по дну, кое-кто пытался заходить чуть подальше, по пояс примерно, за ними приглядывал Рудольф. Весело одним словом, а, главное, холодно.

– Можно я прыгну с бортика? – спросил Рудольф, – я же тебе помогаю.

– А ты умеешь?

– Да, в прошлое воскресение Тиери мне разрешал!

– Хорошо, сейчас прыгнешь! – ответила я.

Но осуществить желаемое моему помощнику не удалось…

«Я сейчас обкакаюсь» – кричала Полин и даже плакала, а мы все мокрые и холодные гуськом тащились в туалет, чтобы избавить девочку от страданий. И даже Рудольфу пришлось выйти из воды, одного в бассейне я не решилась его оставить, даже если он и правда умел плавать и прыгал с бортика в прошлые выходные. Рудольф, естественно, проклял меня, ну, да ладно. А что было делать? Мне пришлось вытащить всех детей из-за одной Полин.

Когда Полинино дело было сделано, мы совершили еще одну робкую попытку вернуться в воду, но, не успев дойти до бассейна, в туалет захотел Адриан.

С пятьюдесятью евро в кармане я ехала на своем рено «Твинго» домой. Нет, не могу сказать, что я была расстроена. Все равно день выдался поинтереснее, чем, если бы я осталась дома и просидела в обнимку с мужем на диване перед телевизором, но, пожалуй, больше я не буду подменять ничьих подружек с аппендицитами. Все-таки это – чересчур.

****

Я сидела у камина с ноутбуками на коленях. Хотела поговорить с кем-нибудь по скайпу, но, оказывается, отключили Интернет, поэтому я тупо пролистывала фотографии. Открыла сначала свадебную папку, но разглядывать родственников Франсуа не хотелось, а никого из моих на нашей свадьбе не было. Потом перешла на фотографии с того самого моего злосчастного отпуска. Вот мы с Катей в аэропорту, улетаем. Вот Катя со своим животом, в котором Зинка засела, на пляже красуется. А вот и Франсуа…

Мне даже сейчас странно обо всем этом вспоминать. Как же так все пошло-поехало? Ну да, все началось с того, что Олег мне изменил. И в один прекрасный день я об этом узнала. Изменил он мне со своей натурщицей, Олег, кстати, художник, изменил, чтобы, как он мне объяснил, лучше почувствовать ее образ, понять ее глубже, так сказать. И мы с ним расстались. Я перестала платить за нашу съемную квартиру на Белинского, он ушел к себе в мастерскую, а я уехала к маме. Он, конечно же, думал, что я его прощу, да я и сама так думала, но не простила. Не смогла. Не получалось у меня, как ни старалась – все время представляла себе эту тощую Аню, которая ходила к нему месяц, наверное, и позировала. Если бы эта Аня не была бы еще такая ужасная, хотя, нет, даже если бы была самая распрекрасная, все равно не простила бы. В общем, мы расстались. Тяжело было невероятно – разом все рухнуло: планы, мечты. Растворилась реальность. Казалось, город стал другим. Ничего не хотелось. Вообще ничего. Не знаю, как я все это пережила. Но как-то пережила. Все меня, конечно, жалели, Олега проклинали – все подружки, родители, сестра. А я, вроде бы, и не кляла. Я даже понимала, почему он это сделал. Он очень любит людей и жизнь любит, а я очень любила его. Но любить – одно, простить – другое. Через девять месяцев после нашего расставания, выносив в себе горе разлуки, так сказать, переварив случившееся, заново осознав себя, я поехала в отпуск. Мне по-прежнему ничего не хотелось, но моя беременная подружка Катя, которая не была на море с детства, сказала мне, что это ее последний шанс перед родами, и что я просто обязана поехать с ней. Раз мне и так ничего не хочется, то можно, мол, провести две недели в Турции с беременной подругой, у которой другого шанса, может, уже не будет. В общем-то, я была не против.

Первую неделю мы с ней жили, как и подобает беременным: ели, спали и плавали. Катя отпугивала навязчивых турок своим огромным животом, так что нам никто не досаждал.

На второй неделе Катя по-прежнему не отступала от своего режима, а вот у меня произошел сбой, все-таки я-то не было беременна и не могла столько спать и есть, поэтому вечерами, когда Катя отправлялась спать, я потихоньку начала исследовать местность. Наш пятизвездочный отель был огромный: сто тысяч бассейнов, баров, ресторанов и всего остального. Меня это все очень нервировало, поэтому я предпочитала уходить с территории и прогуливаться по набережной взад и вперед. Обычно доходила до маленького городка, в который набережная упиралась, а потом возвращалась обратно. А что, хорошо, гуляла себе, мечтала, грустила. Когда возвращалась в отель, выпивала бокальчик и спать. На третий вечер моих прогулок, где-то посередине моего пути от отеля до городка меня догнал Франсуа. Он был загорелый, в белой рубашке и, что самое главное, он был, как мне показалось, очень похож на Олега. Вот прямо брат-близнец. Ну, и плюс ко всему, заговорил он со мной по-французски – это меня окончательно сразило. Оказалось, он отдыхает в Ла Бланш, французском отеле, рядом с нашим, с двумя своими друзьями – Марком и Стефаном. Они подарили ему эту поездку, потому что он переживает трудные времена после развода с женой. Мы тут же пошли с Франсуа в тот городок, в который я еще ни разу не заходила, уселись там в маленькое турецкое кафе, пили кофе, потом вино, болтали. Вечер был удивительный. На следующий день все трое бельгийцев весь день пробыли с нами на море, вечером мы все вместе ужинали, потом гуляли по набережной, снова пили кофе и вино в турецком маленьком кафе. И так продолжалось до самого нашего отлета домой.

У меня никогда не было никаких курортных романов, но я примерно понимала, чем они обычно заканчиваются, а именно, ничем они обычно не заканчиваются. От того, наверное, мне было так странно, что Франсуа забрасывал меня смс-ками, звонил по несколько раз в день, а уже через пару месяцев прилетел в Петербург. И тут же сделал мне предложение. При чем, как подобает, кольцо привез, помолвлечное. Не очень красивое кольцо, довольно безвкусное, на мой взгляд, но я была обескуражена, взволнована и счастлива. А уж что творилось с моей беременной Катей которая чувствовала себя причастной к тому, что происходит, Катя радовалась больше меня. В общем, я приняла предложение. Не знаю, как так вышло… Я даже в Бельгии не было до этого. Просто вот так взяла и решила уехать. Уволилась с работы, продала машину, и уехала. Мы были знакомы с Франсуа меньше года, виделись два раза, а я уже перевезла в Сен-Питер-Лёу всю свою библиотеку, почему-то мне казалось, что нужно обязательно привести с собой все книги, и стала бельгийской женой.

– Tu regardes nos photos? – Франсуа подошел сзади, присел на корточки и заглянул в монитор.

– Да, что-то зацепилась, не могу оторваться.

– Ты смотришь фотографии своего бывшего?

– Господи, да нет же, наши с тобой фотографии из Турции! Ты же видишь!

– Но до этого ты смотрела на своего Олега, я уверен! Удали его фотографии! Сделай это прямо сейчас, сделай это для меня.

– Нет, – только ответила я и захлопнула ноутбук.

Что еще добавить на подобный выпад, я не знала. Ну это же бред, и потом, мы сто раз говорили с Франсуа о том, что я никогда бы не вернулась бы к Олегу, что это – пройденный этап, что он живет уже с какой-то женщиной, что я замужем и для меня это важно. Что тут еще добавить, я не знала и молчала. Франсуа вскочил и стал ходить взад и вперед по комнате. Я устало следила за ним. Какой же он все-таки недалекий и ограниченный! Почему я должна удалять иллюстрации своего прошлого, почему я должна забыть об этом? Я же не прошу его, например, не общаться с детьми, не видеться с бывшими женами, не поздравлять с днем рождения бывшую тещу.

– Ты не любишь меня, раз ты не можешь сделать то, что я прошу! Тебе фотографии твоего художника дороже нашего брака. Мне неприятно, что ты тайно смотришь на него! Может быть, ты с ним еще и общаешься?!

Франсуа ходил взад-вперед и гневно выкрикивал предположения, подогревая сам себя. Я по-прежнему молчала. Отвечать на глупость не хотелось. Я молчала и невольно улыбалась. Видимо, такая у меня защитная реакция была на его истерику. Мне не хотелось его успокаивать и убеждать. Мне не хотелось делать то, что я обычно делала в таких ситуациях, – обнимать, говорить нежные слова. Ну, не хотелось. Я знала, что он именно этого ждет, но я не могла себя пересилить. Глупость Франсуа победила мою нежность, она исчезла, испарилась. Я не хотела в стотысячный раз говорить мужу, что люблю его, что забыла Олега, что не смотрю его фотографии и не разговариваю с ним. Я внутренне отказывалась потакать ему. Да с какой стати? Почему я должна что-то объяснять, оправдываться? Его истерика вызывала во мне злость, недоумение и смех. Да, в какой-то момент, когда он кричал что-то про доказательства любви, которых я ему не даю, я засмеялась в голос. В этот момент он резко подлетел ко мне, схватил за руку и потащил.

Дальше все было как в плохом кино. Франсуа выволок меня на улицу и бросил в пруд. Все это произошло за какие-то секунды. Я даже не успела понять, что происходит, сопротивляться я тоже не успела. Он просто схватил меня, как куклу и бросил в воду. Сам прыгнул следом и начал топить – хватал меня за волосы и тащил под воду. Я брыкалась и пыталась кричать, но сделать что-то было сложно. Он, будто обезумил, орал и топил, топил и орал. Несколько раз я хлебнула застоявшейся вонючей воды садового пруда, ноги увязли в иле, было холодно и страшно. Не знаю точно, сколько это все длилось, но в какой-то момент, мне удалось увернуться от него, и я оказалась у бортика, обнесенного с внутренней стороны сеткой, которая служила, вероятно, для укрепления берега. Я стала карабкаться по ней, чтобы вылезти из этой лужи, но тут Франсуа сзади снова схватил за волосы. Но утопить меня на этот раз не вышло. Зато мужу удалось ударить меня лицом об эту самую сетку. Итог –сломанный зуб, разорванные губы, боль, ужас и потеря сознания.

Очнулась я уже в доме. Франсуа долго не мог установить кровь. Еще дольше плакал, умолял простить, просил не заявлять на него в полицию. Потом мы поехали к стоматологу. Врали, что я упала с лестницы. Врач сказал, что на передней зуб, который сложился под углом 90 градусов, но сохранил корень, нужно надевать какие-то скобы, но только через некоторое время, когда пройдет болевой шок.

Через неделю, когда опухоль с губ сошла, а сложенный зуб я выправила сама, без скоб, мы ужинали у Стефана и Сэм, и Франсуа рассказывал друзьям о том, какая я неуклюжая, навернулась в доме и так поранилась. Он рассказывал в красках и со всеми подробностями, делая особый акцент на моменте моего спасения. «Я мастерил комод в подвале, – рассказывал Франсуа, – услышал грохот, выбежал. Даша лежала без сознания. Губы разбиты. С трудом остановил кровь и повез ее к врачу». Друзья качали головами и тревожно поглядывали то на Франсуа, то на меня, а Франсуа теребил мою руку, приговаривая, что теперь все уже позади. А я кивала и криво улыбалась все еще опухшими губами, стараясь поверить в то, что говорил муж.

Франсуа рассказывал о моем падении всем подряд, явно пытаясь убедить самого себя в том, что я действительно упала с лестницы. Между собой о случившемся мы больше не говорили. Я же думала об этом постоянно, но никому ничего не рассказывала. Мне было стыдно признаться. Признаться не в том, что он это сделал, а в том, что я живу с ним после этого. А я жила. Спала с ним в одной кровати, встречалась с его друзьями, готовила обеды, ходила на работу и половину зарплаты отдавала на погашения кредита его дома. Все было, как раньше. Только у меня совсем не осталось уверенности в том, что мой переезд в Бельгию и замужество – правильный выбор. Но я не понимала, что мне делать. Уйти? Но уходить было некуда. Ну, то есть, конечно, было куда. Можно было бы снять квартиру и переехать, а первое время пожить у кого-то из моих местных приятелей, да хотя бы у Маши с курсов. Только мне, если честно, было страшно. Что если Франсуа начнет меня преследовать? А ведь он может. Что если не даст мне жизни? Да и вообще, зачем оставаться в Бельгии? Чтобы работать в визовом центре? Если уж уходить от Франсуа, нужно возвращаться домой. Но как это все провернуть? Как собрать вещи, как упаковать книги? Хотя, все это, конечно, чушь, можно и не упаковывать, можно и не увозить ничего. Можно просто незаметно ночью собрать один-единственный чемодан, вызвать такси и просто сбежать. Приехать в аэропорт, сесть в самолет и уже через три часа быть дома. Господи, как же хочется быть дома! Только что я скажу всем? Маме и папе, Кате? Всем остальным? Что у меня неудачный брак, что Бельгия – ужасная страна, что Франсуа – домашний тиран?

– Дашуль, ну как ты там? Как у вас дела? – мама смотрела на меня с экрана компьютера и улыбалась.

– Все хорошо, мам, все в порядке.

– Как Франсуа? Как его сыновья?

– Все отлично, передают вам привет. Франсуа и Саша гуляют с Лаской.

– Как ты сама? Какая-то грустная..

– Да нет, мам, тебе кажется. У меня все хорошо!

– А вот папа тут тебе что-то сказать хочет!

– Даш, привет. Видел тут твою программу. У вас там новая ведущая, кажется, ты с ней училась. Лена Лебедева. Симпатичная. А у тебя там как, не нашла работу?

– Пап, я уже полгода, как работаю, ты забыл?

– Да я говорю, нормальную работу не нашла? На телевидении, например? Ты же журналист, а не штамповальщик виз.

– Нет, пап, не нашла.. Но я ищу.

–Дашуля, не слушай папу, подожди, будет у тебя и телевидение, если захочешь. Главное – ты с любимым человеком. А остальное все приложится.

– Да, это главное..

– Целуем тебя и любим!

– И я вас.. Очень!

Утренний сеанс скайпа, родные лица, а впереди целый день грусти и тоски. Господи, что же делать. Ведь я раньше всегда знала, как поступать…

****

Мне повезло, я довольно быстро нашла постоянную работу в Бельгии. Конечно, совсем не такую, как хотелось бы, но все равно. Визовый центр – не самое плохое место. Работали мы в нем вдвоем с Наташей – девушкой из Волгограда. Очень милой и симпатичной брюнеткой. Мы быстро нашли с ней общий язык. Она приехала в Брюссель девочкой. Ее отец работал в Российском Консульстве. Когда, четыре года назад, его перевели в Прагу, Наташа осталась доучиваться в университете. Доучилась, а тут как раз коммерческий визовый центр открыли, и вот она здесь, что, естественно, неудивительно – один папин звонок и все. А вот как я попала сюда – вопрос. На место, как мне потом сказали, было человек пятьдесят, но почему-то взяли меня. Может, я и правда очень красивая, как говорит Франсуа, кто знает. В общем, я прошла собеседование в два этапа и получила работу. Непыльную, надо заметить. Не скажу, что у нас отбоя от клиентов не было, и мы работали, не поднимая головы. Все, кто хочет получить визу в Россию, могут и в Консульство пойти. А вот те, кто не хочет в очереди стоять и разговаривать с тупыми охранниками и у кого есть лишние сто евро, те могут к нам в центр заглянуть. Впрочем, даже у тех, у кого лишних ста евро нет, желание стоять в очереди в Консульство отпадает после первого же визита. Обычно, не умеющие изобразить даже подобие улыбки, консульские охранники впускают в здание по три человека, а остальных желающих отправиться в Россию держат на улице в любую погоду. Надо отметить, что у здания Консульства даже козырька от дождя нет, а Бельгия, как известно, страна дождливая. В общем, одно удовольствие стоять в очереди, что и говорить. А еще никто в этом Консульстве по-французски не говорит, про фламандский вообще молчу. Нет, серьезно, никто. Только английский с русским акцентом и раздражение в голосе – вот, что слышат желающие получить визу в Россию. А уж если у них какой-нибудь вопрос, что-то в анкете непонятно – недовольство консульских работников нарастает, русский акцент усиливается, а бедный бельгиец теряет свое место в очереди. В общем, сложно, что и говорить в Консульстве на визу подать. Но бельгийцы – люди экономные, если не сказать, прижимистые, – и под дождем стоят, и анкеты переписывают. Но некоторые все же не выдерживают общения с милыми русскими работниками визовой службы и к нам идут, в основном, за бизнес-визами. А те, кто к нам приходит за туристическими – эти совсем отчаявшиеся. В общем, не много у нас народа, может, человек двадцать в день, может, двадцать пять, не больше. Анкету принимаешь, мило улыбаешься, на вопросы о Москве и Петербурге отвечаешь – вот и вся работа. Сложно бывает только, когда приходят фламандцы – по-французски они не говорят, могут по-английски, но обижаются сильно, что ни я, ни Наташа, на их родном языке не говорим. Впрочем, ерунда. Мало ли что им там не нравится.

Мы приходили на работу к девяти. Первый час просто пили кофе и разговаривали. Я обожала этот наш нерабочий час. Так приятно было просто говорить по-русски о том, о сем. Наташа обычно болтала без умолку. Рассказывала, какой фильм посмотрела накануне вечером со своим бой-френдом Кристофом, или о том, куда они пойдут ужинать с друзьями в пятницу вечером, или о том, какой комод купила на броканте в прошлые выходные. Наташа часто посещала броканты, любила старинную мебель и всякие предметы интерьера. Она родилась на Волге, но выросла настоящей бельгийкой: любила хорошо одеваться, привыкла на длинные выходные ездить в Ардены или в Испанию, разбиралась в дорогих винах и была настоящим гурманом. Мы никогда не говорили с ней о литературе, например, книг она не читала со времен посольской школы. Не интересовалась живописью или кинематографом. Она не знала таких имен, как Фрида Кало или Джон Фаулз, Чарльз Буковски или Бэнкси. Ну, то есть целый пласт современного и уже не очень мира проходил мимо нее. Но зато она любила советские комедии, на которых выросла, часто от нее можно было услышать фразы из фильмов «Москва слезам не верит» или «Служебный роман», которые уже давно стали крылатыми выражениями. Меня это цитирование только радовало. Значит, мы все-таки одной крови, все-таки нас что-то объединяет. А когда Наташа ударялась в детские дачные воспоминания, как до посинения купалась в Волге, как ловила раков, как воровала с мальчишками картошку, чтобы запечь на костре, я лишний раз убеждалась, что у нас много общего – целое детство. В конце концов, мне и не нужно обсуждать с ней последнюю книгу Шмитта или только что перечитанный мною роман Мураками. А вот болтать с Наташей о жизни за чашкой кофе – просто необходимо. И как мне нравилось, когда, обсуждая свои частые ссоры с Кристофом, то и дело восклицала, изображая актрису Елизавету Никитищихину из «Покровских ворот»: «Высокие, высокие отношения!». И отвечала сама себе голосом Ульяновой: «Нормальные, для духовных людей!» С Наташей было легко обсуждать житейские проблемы, и только ей я кое-что рассказывала о себе и о своих отношениях с мужем.

– Пока ничего не предпринимай! Вот гражданство получишь через год, тогда можешь действовать, а пока потерпи! Уже два года терпишь, жалко вот так все бросать! – объясняла мне Наташа.

Я согласна с ней не была. Я не ждала гражданства. Зачем оно мне? Ведь я приехала в Бельгию к мужу, хотела провести с ним жизнь, родить детей, жить долго и счастливо. Я не уезжала из России, чтобы уехать, не искала никого, просто так получилось. Я встретила Франсуа, когда мне было это нужно, когда меня предал Олег, когда, казалось, что мир рухнул. Вот тогда появился Франсуа, и я искренне думала, что это – судьба. Теперь выходит, что я ошиблась. Значит, нужно уезжать обратно.

– Да ты сама подумай, раз дали тебе такой шанс – жить в Европе, значит, нужно им воспользоваться! Подожди! – Наташа искренне не понимала, о чем я еще думаю. Для нее жизнь в Бельгии была прекрасна. Она чувствовала себя здесь как рыба в воде и ни за что бы не променяла свою бельгийскую жизнь ни на какую другую. Родители звали ее в Прагу, подыскали ей место в Пражском культурном центре, но Наташа и думать об этом не желала.

С десяти начинали приходить посетители, и где-то часа два-три мы были плотно заняты их анкетами. К часу дня народ рассасывался, и мы с Наташей закрывали офис, чтобы подняться на второй этаж бизнес-центра, в бистро «Chez Biz», на ланч. За восемь евро мы брали себе по салату и по куску теплого багета, и продолжали утренние разговоры.

– Вернуться ты всегда успеешь, сиди и не дергайся. Получишь гражданство, вот тогда и уходи от своего тирана. А пока, я бы на твоем месте подыскала ему замену.

– В смысле?

– В прямом. Вон, к нам кто только в офис не приходит. Легко можно найти замену Франсуа, не выходя из бюро. Я все этого симпатичного Ламбертса, футболиста Зенита, который в прошлом месяце за визой приходил, забыть не могу. Какой он все-таки красавчик!

– Но я же замужем! Сначала нужно тогда все с Франсуа решить, уйти, а уж потом…

– Глупость! Сначала нужно замену найти, а потом и уходить можно будет.

Да, в некоторых вопросах мы с Наташей к общему знаменателю прийти не могли.

– Добрый день! Можно?

На пороге нашего бюро стоял принц. Да, по-другому и не скажешь. Только белого коня не хватало. А так – чистой воды: высокий брюнет, с темно-синими глазами. Одет просто и элегантно – голубые джинсы, вельветовый пиджак, белая рубашка и небрежно повязанный шарф.

Наташа расплылась в широкой улыбке и даже чуть привстала из-за своего стола.

– Конечно, можно, проходите, вы говорите по-русски! Как это приятно!

Молодой мужчина прошел в офис и остановился у Наташиного стола, мое рабочее место было вторым. Бросил на меня взгляд, улыбнулся и продолжил разговор с Наташей.

– Да, я немного говорю по-русски. Уже пять, вы, должно быть, закрываетесь, но, может быть, я успею подать документы на визу юржан, то есть срочную.

Наташа сияла. «Успеете, успеете, не переживайте, присаживайтесь, сейчас все сделаем! Может быть, кофе?»

Принц был не прочь выпить чашечку, поэтому Наташа скомандовала мне сварить для клиента крепкий кофе, и я отправилась в подсобку, где у нас была кофе-машина. Обычно кофе никому мы не предлагаем, но обычно к нам и не приходят такие вот принцы да еще русскоговорящие.

Пока машина варила кофе, я все думала, с сахаром ли пьет принц, или со сливками, или и с тем и другим. Мне казалось, что он должен пить без всего, чистый черный крепкий кофе. Но, вдруг я ошибаюсь? В итоге, пришлось взять поднос, на который я поставила упаковку с кусочками сахара и блюдце с двумя порционными сливками, и выйти в зал из подсобки как настоящая официантка, разве что без белого передника.

Принц почему-то уже сидел перед моим столом, держа папку со своими документами, а Наташа стояла перед зеркалом, которое висело у нас на входе в бюро, и красила губы.

– Прости, Даш, прими документы, меня Кристоф ждет, мы же сегодня едем к его .. ну, в общем, не важно! Опаздываю!

Наташа мотнула головой, густые черные, как смоль, волосы взметнулись вверх и аккуратно распределились по плечам.

– Всего доброго, – обратилась она к принцу, – моя коллега примет у вас документы.

Она посмотрела на принца и улыбнулась, он посмотрел на нее, а потом повернулся ко мне, будто не веря, что я тоже могу что-то здесь делать, кроме кофе, а я посмотрела на Наташу, которая в этот момент подмигнула мне и сделала широкие глаза. Что она хотела этим сказать, я так и не поняла.

– Чао-какао, до завтра, – бросила она и выскочила из бюро.

Мы с принцем остались одни.

Оказалось, впрочем, что он никакой и не принц, хотя от истины я была недалека.

« Le cont» прочитала я в его паспорте приписку к фамилии Дюпеи.

– Так и писать в анкете, что вы граф? – спросила я у молодого человека.

– Думаю, да, – ответил он и отпил кофе, в который, как я и думала, не добавил ни сливок, ни сахара.

Больше я ни о чем не спрашивала. Граф Дюпеи тоже молчал. Он вообще, по-моему, как-то расстроился, что Наташа ушла, сразу сник как-то и перестал улыбаться. Я тоже сидела с кислым видом.

Минут десять я заполняла анкету, и за все это время мы не проронили ни слова.

В конце я только спросила его, насколько срочно ему нужна виза, и он ответил, что хотел бы получить ее уже завтра.

– Это возможно?

– Да, все возможно. Стоить только будет триста евро, а так, пожалуйста.

– Вот и хорошо. Тогда сделайте завтра. Я бы хотел быть в Петербурге в эти выходные.

– В Петербурге?! Как я вам завидую..

Принц вопросительно посмотрел на меня. А потом неуверенно поинтересовался: «Вы любите этот город?»

Я кивнула. И принялась рассказывать графу о том, что Петербург – самый лучший город на свете, что сейчас там белые ночи – удивительное время. Меня по-настоящему понесло, я рассказывала ему о Фонтанке и Летнем саде, о Васильевском острове и дворах Капеллы, о местах Достоевского и арт-центре «Пушкинска, 10». Я рассказывала и рассказывала графу о городе, в который была влюблена, который чувствовала всем своим существом. Я рассказывала графу о Петербурге, и мне казалось, что я шагаю по его улицам, вижу его силуэт, чувствую воздух.

– Зачем вы уехали оттуда? – задал мне вопрос граф Депюи, когда я, наконец, закончила.

– Это была ошибка, – ответила я.

За ужином в этот день я рассказала Франсуа о визите клиента голубых кровей по фамилии Депюи.

– Так это же двоюродный брат Лоранс, бывшей подружки Тиери, помнишь, я рассказывал тебе о ней, она – тоже графиня. Их всего двое с такой фамилией осталось. Брат ее – завидный жених.

– Да?

– Его состояние оценивают в полтора миллиарда евро.

– Ничего себе! Действительно, завидный, а еще такой симпатичный! Просто красавец!

Не знаю, зачем я только произнесла эту фразу. Ведь я уже изучила своего мужа. И почему я не могу просто молчать?

– Да как ты можешь говорить такое мне? У тебя совсем нет совести! Может, ты и переспать с ним хочешь?! А-а? Может, ты уже сделала это? – принялся вопить Франсуа, не взирая на то, что за столом сидел его сыночек Тома, который на слове «переспать» тут же оторвался от своего телефона и с неподдельным интересом смотрел то на меня, то на своего папу.

– Нет, тебя даже на работу нельзя отпускать. Ты только и можешь, что на мужиков смотреть!

Франсуа еще долго распылялся, кричал, экспрессивно махал руками, разбил бокал с вином. Завел себя настолько, что минут через десять уже ходил взад и вперед по комнате, как загнанный в клетку зверь.

Мне ужасно не хотелось успокаивать его, оправдываться и что-то объяснять, но слишком явно я помнила зловонную воду пруда, а фантомные боли в зубе постоянно давали о себе знать. Поэтому мне пришлось снова играть роль покорной и виноватой жены: я бегала за Франсуа по комнате, объясняла, что назвала графа красавцем просто так, что люблю я только его, Франсуа, что никто мне не нужен, кроме него. Мне даже пришлось всплакнуть, и только после этого муж мой успокоился.

– Только завтра на работу не пойдешь! – подытожил он.

– То есть как? Мне же нужно, рабочий день же!

– Ничего, один день пропустишь, скажешь, что мигрень. Пусть этот граф-молокосос визу свою без тебя забирает.

– Но это же бред?! – робко возразила я, но увидев, как наливаются злостью глаза мужа, добавила, – Хорошо, как скажешь.

В четверг, когда приступ моей мнимой мигрени прошел, и я снова была в офисе, а на своем столе я обнаружила букет ирисов.

– Это тебе наш граф принес, – загадочно улыбаясь, сообщила Наташа. Чем-то ты его зацепила. Молодец, действуешь!

– Да брось ты.. Прекрати. Я просто рассказала ему о Петербурге. Он туда первый раз едет.

Мне было приятно и одновременно странно думать о том, что граф Депюи, завидный жених Бельгии, принес мне цветы. И я тут же почувствовала себя виноватой перед мужем. Я вдруг представила, что бы было со мной, если бы Франсуа узнал о букете.

– Я поставлю цветы к тебе на стол? – спросила я Наташу – если вдруг Франсуа зайдет в офис, такую истерику из-за этого закатит.

Наташа с недоумением посмотрела на меня.

– Да он – тиран! Может, он тебя вообще дома запрет? На работу пускать не будет? Это же настоящая тирания. Так скоро и бить тебе начнет. Как, кстати, твоя мигрень?

– Спасибо, отпустило!

Цветы я действительно переставила не зря. На следующий день Франсуа без предупреждения заглянул ко мне на ланч, мимо, говорит, проезжал. Да, мой неработающий и не выходящий из дома муж по каким-то, только ему известным делам, оказался возле Российского посольства.

Он сразу же обратил внимание на цветы. Измерил взглядом Наташу и поинтересовался, кто же ей подарил такой прекрасный букет.

– Мой жених, Кристоф. Он вообще часто мне дарит цветы. Вчера вот забегал на кофе и принес. Внимательный он у меня.

Франсуа, будто бы, выдохнул.

– Да, получать цветы от жениха или мужа – приятно. А вот от малознакомых людей – жест, который можно расценить неоднозначно. Женщина, принимающая цветы от мало знакомого мужчины, намекает ему на то, что готова вступить с ним в интимную близость.

Наташа уставилась на Франсуа. Ей явно хотелось возразить, но я вклинилась в разговор и перевела его в другое русло. Вскоре Франсуа ушел.

– Слушай, твой муж, прости меня, – это клиника. Может, ты права, и не стоит гражданства ждать, ноги – в руки и беги от него подальше. Он же ненормальный у тебя!

Я кивнула. Легко сказать «беги». Гораздо сложнее взять и убежать.

****

– Принцесса моя, сегодня мы обедаем у моих родителей, ты помнишь?

– Да, как тут забудешь. Конечно.

– Ты что, снова чем-то недовольна? Может, ты не хочешь идти к родителям?

– Нет, что ты, конечно, хочу. Что за вопрос. Удивительно интересный день намечается.

Франсуа улыбнулся и поцеловал меня, он никогда не чувствовал иронии в моем голосе, когда она там присутствовала, и всегда видел подвох там, где ничего не было.

Пенсионеры-родители Франсуа полгода жили на юге Франции, в старинном доме пятнадцатого века, а полгода в Бельгии, в доме, через улицу от нас, в этой же дерене. Вообще сейчас они должны были прохлаждаться у себя во Франции, пить пастис и отмокать в бассейне, но случилось непредвиденное – мать отца, девяностолетняя старушка, стала совсем плоха. Неожиданно так состарилась, в девяносто-то лет! Вот и было принято решение держать семейный совет, что же с ней делать. Родители Франсуа по этому поводу даже из Франции на недельку приехали, чтобы поучаствовать в этом деле. И сегодня на обед приедут брат и сестра отца моего мужа, которые-то и решат, что же делать с престарелой матерью.

Бывать у родителей мужа и без брата с сестрой отца – одно удовольствие, а уж таким составом – удивительный обед будет, не иначе.

– Bonjour, ca va? -Маргаретт, мама Франсуа, обмусолила мои щеки почему-то тройным бизу и пригласила проходить в гостиную.

Этим летним июльским днем поливало, как из ведра, поэтому застолье в саду отменилось.

Отец моего супруга, Рене, полулежал в кресле с газетой в руках. Пришлось подойти к нему, наклонится и тоже изобразить обязательное в этой семье, да и в этой стране, бизу. Раз-два, третий раз целовать уж точно не буду. Папаша попытался улыбнуться, но вместо улыбки из него вырвался протяжный вздох, зловонное дыхание из его рта обдало меня, и я отшатнулась. Будем считать, целовально-приветственный ритуал пройден.

– Что на обед? – поинтересовался Франсуа.

– Стумп твой любимый и булетты – крикнула из кухни Маргаретт.

– Вкуснотища! – обратился ко мне муж.

Я кивнула и уселась перед вечно включенным в этом доме телевизором.

Булеты и стумп, говоря человеческим языком, – котлеты и марковно-картофельное пюре. Вот уж, действительно, деликатес.

– Клод и Аньес придут через час только, они решили заехать в maison de retraite в Андрелехте. Чтобы уже было о чем сегодня говорить предметно, – обратился Рене к сыну, – так что вы пока отдыхайте.

Maison de retraite – дом престарелых – ах, вот куда собрались упрятать старушку. А я-то подумала, будут решать, кто из детей возьмет ее к себе. Ошиблась, как обычно. Действительно, что за глупость.

До приезда родственничков, мы, как и было велено, отдыхали. Франсуа с папой смотрели теннис по телевизору и потягивали вино. Маргаретт возилась со своим стумпом. Мне пришлось из вежливости предложить ей помощь, но, к счастью, она от нее отказалась. Я вышла в сад, покурила под дождем и вернулась в дом. Делать было нечего. Теннис меня никогда не интересовал, но пришлось присесть перед телевизором.

– Tu n’aime pas le tennis? – спросил меня отец мужа.

– Нет. Я люблю футбол.

– Футбол – спорт для масс, теннис – для избранных, – глубокомысленно заявил Рене.

– У меня папа – бывший футболист, – зачем-то ответила я, но Рене никак на это не отреагировал. Он снова с неподдельным интересом уставился в экран, Франсуа тоже, не моргая, пялился в телевизор. Они с отцом были очень похожи: одинаковые прямые носы, густые волосы, глубоко посаженные глаза. Только Рене был седой. Франсуа пока поседеть не успел.

Впрочем, похожи отец с сыном были не только внешне. Занудство и узколобость Франсуа – явно от папы. Шестидесяти двух летний Рене не работал уже десять лет. Вышел на пенсию раньше положенного срока. У них, у бельгийцев, так можно, если работать не рвешься и готов потерять немного в деньгах. Рене был как раз из таких. Он никуда не рвался. Он любил сидеть дома и смотреть телевизор. Гордился, что никогда не изменял себе, ни в чем.

« Я уже восемнадцать лет каждое утро на завтрак ем банан и тост с шоколадом. Восемнадцать лет, изо дня в день! – с гордостью любил рассказывать он, – И каждый день выпиваю два бокала красного вина! Два и точка! Таков мой принцип!»

Да, Рене был принципиальным. Его невозможно было переубедить, невозможно было что-то ему доказать. Уж если он решил что-то, то никакие аргументы на него не действовали. В прошлый наш визит мы поссорились с ним из-за политики.

– Вы бомбите мирных граждан в Сириии, – кричал на меня Рене, будто я лично отдаю приказы российским бомбардировщикам.

– Эти обвинения в адрес России бездоказательны, – пыталась спорить я со свекром.

– Что за глупость! Все же очевидно!

– Кому очевидно? О чем вы? Это же антироссийская пропаганда!

Рене кричал, багровел и плевался, пытаясь объяснить мне свою правоту. А я вместо того, чтобы промолчать, только подливала масла в огонь. В общем, в прошлый раз в этом холодном доме было жарко, хорошо, что сегодня выходной, по телевизору теннис и никаких новостей.

Наконец-то пришли Клод и Аньес, и мы уселись за стол. Начался бесконечно-долгий обед. Хваленый стумп Маргаретты был едва теплый, равно как и булетты, но Франсуа уплетал их за обе щеки и искренне нахваливал. Маргаретт радовалась. Все-таки наивысшее счастье для любой матери – это когда ребенок с удовольствием ест то, что она приготовила.

Ели молча, к семейному совету перешли, когда со стумпом было покончено. И довольно быстро сошлись на том, что дом престарелых в Андерлехте – лучшее место для матери. Других вариантов никто и не рассматривал. Тут зачем-то влезла я и принялась рассказывать о том, что любому человеку лучше в семье, особенно пожилому. Вспомнила свою бабушку, у которой был инсульт, и которую мы с мамой после него выходили. Рассказала этим тупым бельгийцам о том, что бабушка была лежачая, что я лично меняла ей памперсы и мыла ее, что мы с ней занимались, расхаживали ее, делали массажи, но никуда никогда ее не отдавали, ни в какие дома престарелых. Зачем я это сделала? Все, кто сидел за столом, включая моего мужа, с недоумением смотрели на меня, а потом единогласным решением приняли отправить старушку в maison de retraite и как можно скорее.

Спорить начали только тогда, когда дело дошло до оплаты. Вопрос, кто и сколько будет платить за маму, вызвал жаркие споры. Детей у старушки было трое: Рене, Клод и Аньес, но почему-то просто разделить плату за содержание матери в доме престарелых на троих было невозможно.

Аньес делала большие глаза и что-то невнятно бормотала про своего сына, обращаясь к братьям: «Вы же понимаете, как я с ним мучаюсь». Братья кивали.

– А что с вашим сыном? – зачем-то спросила я и тут же пожалела.

Все дружно начали шикать на меня. А Рене, видимо, на правах хозяина дома и вовсе ответил мне, чтобы я не лезла не в свое дело.

– Все русские такие бестактные!? – нервно добавил он.

Я выразительно посмотрела на свекра и завопила.

– Да! Все такие! Невоспитанные, бестактные, какие еще? Ну, же помогайте?! – кричала я.

– Успокойся, принцесса, – лепетал Франсуа.

Но успокоиться я уже не могла! Что я такого спросила, что такого сделала? По какому праву меня называют бестактной, да еще добавляют «как все русские». Националисты хреновы!

Я выскочила из-за стола и уже на выходе из гостиной крикнула:

– И еще мы бедных сирийцев бомбим, прикрываясь борьбой с терроризмом!

Что они там обо мне говорили и как в итоге договорились платить за бедную старушку, мне было неинтересно, я вернулась домой и закрылась в спальне, залезла под одеяло и пролежала там до вечера. Франсуа домой пришел поздно. Но, что удивительно, не кричал на меня. Наоборот, даже попытался извиниться. А потом рассказал мне семейную тайну.

– У Аньес сын страдает шизофренией, – объяснил он мне.

– У Аньес? Я думала это сын Клода какой-то больной, – удивилась я.

– У моего кузена Марка, сына Клода, была попытка суицида, но никакого диагноза у него нет, а вот сын Аньес, бедный, действительно болен, – ответил мне муж.

Он ушел гулять с Лаской, а я так и осталась лежать в кровати, сославшись на головную боль.

Теперь все сошлось! Ну, конечно, по линии отца Франсуа все сыновья ненормальные. Как я раньше не поняла! Значит, и Франсуа тоже не просто распущенный и ревнивый, он тоже больной!

От этой мысли ко мне одновременно пришли облегчение и страх. Легко было от того, что теперь картина моей жизни прояснилась, а страшно потому, что теперь мне было очевидно – я живу с человеком, от которого можно ждать чего угодно!

«Если бы он утопил меня тогда в бассейне, его бы даже не посадили, наверное», – думала я, погружаясь в сон. Ночью у меня начался жар.

****

Шел уже пятый день моей болезни. Температура 39 и дикий кашель. Больше ждать я не могла и пошла к врачу. Пошла – громко сказано, поползла, скорее. Вызвать врача на дом в Бельгии невозможно, потому что не положено по страховке. Вызвать можно только амбюланс, скорую помощь, но уже за деньги, при чем, за большие. И этого никто никогда не делает. Даже с приступом аппендицита бельгиец скорее сядет в машину и сам помчится в больницу, чем заплатит за вызов медицинской кареты. Что же касается участковых, простых, из поликлиники, то их здесь просто нет, поэтому и вызывать некого. В Бельгии всем заведуют доктора частной практики: окулист, лор, хирург, проктолог. Ну, и терапевт тоже. Вот к терапевту я и поползла. Семейный врач моего мужа и его родственников был в отпуске, поэтому приползла я к незнакомому терапевту, в дом напротив.

На входной двери красовалась табличка на фламандском. Я позвонила. Щелкнул замок, и дверь автоматически открылась. Я вошла внутрь, по узкой лестнице поднялась на второй этаж и попала в небольшой холл, по периметру которого были расставлены диванчики для ожидающих приема. Приема ожидали трое: две дамы неопределенного возраста и мужчина лет сорока.

– Добрый день. Я на примем к доктору Жиссо, кто последний, – спросила я по-французски.

Дамы посмотрели на меня и ничего не ответили. Может, и правда не говорили на французском, а, может, как водится, посчитали ниже собственного достоинства переходить на язык лодырей, оккупировавших Фландрию. Мужчина же все-таки пожалел меня и по-фламандски ответил, что он пойдет сейчас, а одна из двух дам будет крайняя в очереди.

В принципе, мне все равно, кто там последний, когда все пройдут, тогда и мне можно будет. Я уселась на скамейку и принялась ждать. Мы посидели минут пять. Я то и дело заходилась кашлем, а эти трое косились на меня.

«Да пошли вы! – отвечали им мои больные воспаленные и не накрашенные глаза, – Это в вашей чудо-стране даже врача больному человеку домой не вызвать! Вот и заражайтесь теперь, я не виновата!»

Ломило все тело. Я закрыло глаза. «Интересно, доктор Жиссо – мадам или месье? И будет ли он говорить со мной по-французски? Вообще-то фамилия у него не фламандская, но принимает он в коммуне Сент-Питер-Леу, может, ему тоже запрещено говорить с клиентами на французском?»

Минут через пятнадцать, из кабинета вышла мать с ребенком, лет так семи, а в кабинет зашел мужчина. Я продолжала сидеть. От аспирина, который я приняла перед выходом, чтобы сбить температуру, на лбу выступила испарина. Жар постепенно проходил. Еще минут через десять от доктора Жиссо вышел мужчина. От звука открывающейся двери я открыла глаза и увидела, как дамы вошли в кабинет врача почему-то вместе. Я посидела еще минут двадцать, температура окончательно упала, ломота в теле прошла, только кашель по-прежнему душил, и где-то в спине тонкой нитью пробегала еле уловимая боль.

Дамы из кабинета вышли, и я попала наконец-то на прием к доктору Жиссо, который-таки оказался женщиной, лет пятидесяти, худой, бледной, остроносой и, как выяснилось через пару минут, неприятной.

Я поздоровалась с доктором на французском. Она по-фламандски ответила мне и предложила присесть.

– Я не говорю по-фламандски!

– Но мы же во Фландрии! – возразила доктор, не переходя на французский.

– Но я пациент, ваш клиент, вы можете пойти мне на встречу? – продолжала я.

– Но вы же понимаете фламандский, – не унималась доктор Жиссо, – вот и будем говорить на двух языках.

– Я не понимаю, я догадываюсь! И вообще я русская!

– Ах, русская, с иностранцами я могу говорить по-английски, – ответила Жиссо уже на языке Шекспира.

– Mon Dieu! Какая глупость все это, ладно, давайте по-английски.

На том и порешили. Надо заметить, мой английский оставлял желать лучшего, но все-таки не в какое сравнение с фламандским не шел. Я кое-как объяснила, что у меня сильный кашель, температура держится уже несколько дней. И что неплохо было бы выписать мне антибиотики, которые бы я сама бы себе давно купила, если бы в Бельгии антибиотики продавались без рецепта.

– Давайте померяем температуру, – протягивая мне градусник, произнесла мадам Жиссо.

– Но сейчас-то у меня ее нет, я же сбила специально, чтобы к вам дойти, с тридцатью девятью как-то ходить не очень.

– Раз нет температуры, тогда даже не знаю, что и делать.

– Подождите, мы же не в детском саду, я – взрослый человек, говорю вам, что мне плохо. Это явно вирус, начался бронхит, мне нужны антибиотики.

– Вы что врач? Откуда вы знаете, что вам нужно?

На последней фразе мадам Жиссо немного взвизгнула, и я поняла, что дело не очень.

– Может, вы хотя бы меня послушаете? – робко спросила я.

Доктор смилостивилась, задрала мне кофту и принялась слушать.

– Хрипов нет! – отрапортовала она и добавила, – знаете что, подождем пару дней, придете ко мне еще раз, если кашель не пройдет, а температура будет, тогда я вам выпишу лекарство. Пока же используйте аспирин при температуре, пейте больше жидкости.

Я так и вытаращила глаза.

– Но я же вам говорю, температура держится со среды! Под 39 уже три дня, и не думает подать.

– А сегодня только пятница, приходите после умкэнда, если картина не изменится! С вас 50 евро.

Я еще долго припералась с доктором и просила выписать мне лекарство, на английском, французском и даже фламандском, но все было тщетно. Заплатив 50 евро, я поплелась восвояси. Вечером с броканта вернулся Франсуа, целый день провел он в Льеже, покупал и продавал антикварную мебель, которой занимался последнее время.

Узнав о том, что я ходила к врачу и не получила рецепта, он пришел в ярость, чем, признаться, удивил меня. Ни разу еще он не поддерживал меня так рьяно.

– Да они с ума посходили все! Вот поэтому наша семья ходит только к доктору Ванскубруку! И ты к нему пойдешь, в понедельник он уже будет вести прием!

До понедельника, как и следовало ожидать, мое состояние не улучшилось. Все выходные, надо отметить, Франсуа провел со мной, поил чаем и кормил аспирином. Кроме этих нехитрых средств, других не было. В голове, конечно, не укладывалось, как это нельзя просто пойти в аптеку и купить какой-нибудь сумомет, от которого легче бы стало тут же. Но нельзя. Без рецепта это просто невозможно. Да и фармаси эти по выходным не работают. Франсуа заметно нервничал, говорил, что никогда в жизни ни у кого так долго не держалась температура. А сам он болел лишь однажды в детстве, страшной болезнью, от которой все его тело покрылось водянистыми прыщами, да еще пару раз насморком.

Но до понедельника я все-таки дожила, месье Ванскубрук за те же 50 евро без разговоров выписал мне атибиотики, сделал рентген и даже предложил госпитализацию, от которой, впрочем, я отказалась.

С местным сумометом дела быстро наладились, и уже через два дня я готова была идти на работу, а еще через три – действительно на нее отправилась. Здоровая и вполне себе счастливая. Как-то за полторы недели моей болезни с Франсуа у нас дела стали налаживаться. Не было за это время у него ни приступов ревности, ни злости. Ему явно нравилось, что я сижу дома, никуда не выхожу. А еще ему нравилось за мной ухаживать. Он с большим удовольствием поил меня чаем, даже разрешил пить его прямо в кровати, по моей просьбе самостоятельно сварил куриный бульон, а вечерами мы смотрели с ним фильмы и он даже читал мне вслух «Обещание на рассвете» Романа Гари.

«Может, все-таки все у нас еще получится? Ведь не бессознательно же я выходила замуж, ведь разглядела же я что-то в будущем муже тогда, на море. Ведь зацепил же он меня» – думала я в эти дни болезни и, казалось, что все еще действительно будет хорошо. «Да, может, и нет у него никакого расстройства психики. Да, конечно, нет!»

****

– Девочки, у меня для вас сюрприз! – директор нашего визового центра Сергей Бедросов стоял посреди офиса, хитро улыбался, а в руках держал конверт.

– Неужели премия? – поинтересовалась Наташа.

– Лучше! Билеты на «Снежное шоу» Славы Полунина! В эти выходные будет в оперном театре, в Намюре! Места в партере, по два билета – каждой! Так что берите мужей и бойфрендов, я тоже супругой буду, и давайте сходим вместе.

«Вот это здорово, – подумала я, – столько раз еще в Питере хотела сходить, но все как-то не получалось!»

– Что за «Снежное шоу» такое, я не слышала ничего, это что, балет на льду? – Наташа встала из-за стола, подошла к Бедросову, забрала у него конверт, вытащила оттуда билеты и принялась их разглядывать.

– Наташенька, нет, это – не балет. Прогугли, Полунин – гений такой.

– Гений?

– Да, клоун и гений, ну что, идем?

– Идем! – бодро ответила я, – спасибо!

– Ну и отлично, представление в 6, а потом посидим вместе где-нибудь, будет отлично! – Бедросов выдал нам по два билета и довольный собой направился к выходу. Уже в дверях офиса он остановился и добавил, – Это нам в посольстве билеты выдали! Приятно!

Когда директор ушел, я рассказала Наташе о Полунине все, что знала, правда, она не особо впечатлилась, но в Намюр ехать собралась. Наташа позвонила своему Кристофу, сказала, чтобы он отменил субботний ужин у друзей, потому что они идут на шоу. Кристоф с радостью согласился.

– Он у меня вообще театр любит. Представляешь, даже в Вену предлагал как-то слетать, на «Аиду» что ли. Хорошо, что не полетели, не срослось что-то там у него, представляешь, это опера пять часов идет!

– Я знаю… А вот Франсуа не любит театр.. мы с ним в Мариинку ходили как-то, на «Богему», это тоже опера.. Ушли в антракте.

– Но на клоуна-то он пойдет, Полунин этот – повеселее оперы! – Наташа подмигнула мне.

– На клоуна пойдет, надеюсь, тем более бесплатно же, должен пойти, – вздохнула я.

«Действительно, почему Франсуа не пойти на Полунина? Это будет в субботу, детей у нас на этих выходных нет. Планов нет. Почему бы и не сходить. Пойдет, конечно, тем более у нас последнее время такие хорошие отношения! – размышляла я – Не стоит сомневаться. И с Бедросовым он наконец-то познакомится, и с женой его. Господи, как же хорошо будет!»

Мы решили с Наташей, что в Намюр – небольшой городок во французской части Бельгии – можно поехать в субботу с утра. Ехать от Брюсселя часа полтора, не больше. Можно приехать туда к полудню, погулять там, пообедать, а уж потом и на Полунина. Я в Намюре не была ни разу, а Наташа, как оказалось, часто просто так туда ездила, погулять. Красиво там, говорит, крепость на скале, готический собор, а еще музей эротической гравюры. На том и порешили.

За ужином, когда Франсуа приговорил порцию спагетти болоньезе и выпил свои два бокала мерло, я принялась рассказывать ему о приглашении Бедросова, об удивительном артисте Полунине, о чудесной перспективе провести субботу для разнообразия не со Стефаном и его женой, а с новыми для Франсуа людьми – моими коллегами.

– Будет так здорово! – тараторила я – мы можем поехать утром, ну выспимся и поедем, погуляем там, только бы хорошая погода была. В крепость сходим, город посмотрим! А вечером – в театр! Ты не представляешь, что это за шоу! Я видела только отрывки на ютьюбе, но вживую это в сто раз круче!

Франсуа встал из-за стола, приоткрыл дверь в сад и закурил, старательно выдувая дым на улицу. Курил и молчал. А я уже тоже все, что могла, рассказала, и тоже молчала. Так мы оба молчали какое-то время.

– Так что ты скажешь, поедем в Намюр на Полунина? – не выдержала я.

Франсуа выдул дым, вздохнул и покачал головой. Спокойно так, прямо глядя мне в глаза.

– В смысле? – не поняла я, – почему?

– Да потому что бред это – в театр ездить в другой город. Вот и все.

– Что? Франсуа, ты шутишь, этот город в ста километрах от дома. Это недалеко!

– Сто километров – туда, сто – обратно, а это – уже двести. И это просто, чтобы посмотреть какое-то представление. Мне это неинтересно.

Франсуа затушил сигарету, закрыл дверь и прошел в гостиную. Уселся на диван, включил телевизор. Он не смотрел на меня, как будто выжидал, как я отреагирую, а я так и сидела за столом, не понимая, что ему ответить. «Почему Франсуа повел себя именно так, какой реакции он от меня ждет, ведь не может же он думать, что после того, как долго я распиналась ему о том, как я жду этой поездки, какой удивительной она будет, какой чудесный город Намюр, как я хочу провести время со своими коллегами и как давно мечтала побывать на шоу Полунина, я просто усядусь рядом, и мы молча посмотрим вечерние новости, – размышляла я и потягивала вино. Нет, он понимает, как для меня важен этот субботний день, и именно поэтому он так спокойно и безапелляционно заявил мне, что мы никуда не поедем. Он издевается надо мной».

Я подошла к Франсуа, села рядом и пристально посмотрела ему в глаза.

– Ты хочешь, чтобы я умоляла тебя поехать? Ты этого хочешь?

– Ты о чем, принцесса?

– О том! Почему ты не можешь просто пойти со мной в театр? Я же говорю тебе, это будет интересно! – произнесла я довольно резко, но потом сбавила тон и добавила гораздо мягче, – Пожалуйста, поезжай со мной, тебе понравится.

Франсуа молчал.

– Намюр не очень далеко, только представь, поедем вдвоем, там встретимся с Наташей и ее другом. Погуляем. Будет отлично! Я очень хочу поехать, сделай над собой усилие, ради меня, – чуть кривляясь, нежно тянула я, то и дело, целую Франсуа то в одну, то в другую щеку, – пожалуйста, котик мой, ну, пожалуйста. И в Намюре есть музей эротической гравюры!

Не знаю, что сработало лучше, мое нытье или перспектива увидеть гравюры, но что-то сработало.

– Если ты так хочешь, то поедем, принцесса, – улыбнулся Франсуа, – конечно, если тебе хочется, я поеду с радостью.

Я улыбнулась мужу и снова поцеловала его. На этот раз гораздо нежнее.

«Оказывается, все так просто. Немного нытья и нежности, и Франсуа согласен на все. Может, это не у него проблемы, а у меня, может, просто я – неправильная женщина – все воспринимаю в штыки, обижаюсь, подозреваю, не понимаю…, – засыпая, я размышляла о наших с Франсуа отношениях, – может, и правда, вся проблема во мне? И не издевался Франсуа надо мной, просто говорил, что думал, а слышал меня только тогда, когда я говорила на ему понятном языке».

Так или иначе, обещание поехать было у меня в кармане и остаток недели я провела в ожидании субботы. На работе я то и дело напоминала Наташе о предстоящей поездке. «Ты помнишь, что у нас планы на субботу» или «А что ты наденешь в театр?» Наташа отвечала мне, но бесконечные разговоры о Полунине явно ее нервировали. И в конце концов я поняла, что перегибаю. Мне самой-то было понятно, отчего так волнительны мне мысли о предстоящем спектакле – ни разу за год жизни в Бельгии мы с Франсуа не посетили ни одного театра, да и вообще все наши развлечения сводились к ужинам у Стафана. У Наташи же все вечера были расписаны: два раза в неделю она ходила на спорт, с Кристофом они не пропускали ни одной киноновинки, плюс, ужины с подружками и родителями жениха, походы к парикмахеру и косметологу, занятия верховой ездой, игра в теннис и курсы флористов. Всего этого я была лишена, оттого и ждала так неистово субботней поездки, проводя однообразные вечера у себя в деревне. Нет, я тоже ходила на языковые курсы, но, к счастью, лишь раз в неделю. И да, по пятницам, я открывала галерею на Гранд Пляс, ту, что принадлежала одному именитому скульптору из Москвы, и сидела там. Кстати, для разнообразия, было довольно неплохо. Я ехала в галерею к двенадцати. Выходила из метро и шла по самому центру города, заглядывая в витрины магазинов, иногда позволяла себе выпить капучинно в старбаксе. В самой галерее было тихо, пахло красками и сыростью – запахи эти были мне знакомы – так пахло у Олега в мастерской, и от того мне нравилось проводить в здесь время. Правда, никто никогда не заходил ко мне. Очень редко, может, раз пять за весь год, что я работала в галерее, дверь открывалась и какой-нибудь случайный турист просовывал в нее свой нос. Обычно он удивленно смотрел на меня, потому что стол, за которым я сидела, стоял прямо по центру, у самого входа, интересовался, что это за помещение. Действительно, сразу и не понять: света внутри было мало, скульптуры мастера стояли по стенам, не освещенные дополнительно, так что разглядеть их с порога было невозможно, да и вывески, говорящей, что это галерея, снаружи тоже не было. Конечно, таких случайных посетителей я могла бы приглашать, могла бы рассказывать о работах, могла бы кофе поить в конце концов, как это обычно делают в галереях, когда цель – продавать работы. Только вот мне сразу дали понять, что ничего никто продавать не собирается, так что я просто должна раз в неделю присутствовать в галерее, на случай, если придет проверка. Видно, что-то скульптор намудрил с этим помещением, поэтому и должен был проводить ее как галерею, поэтому и свез в нее ненужный хлам в виде своих скульптур. В общем, когда кто-то заглядывал ко мне, я просто здоровалась и улыбалась, но ничего никому не рассказывала. Раз им не нужно ничего развивать, продвигать, раз все это – блеф, так зачем же я буду тратить себя на ненужные разговоры. В галерее московского скульптора по пятницам я читала книжки, писала рассказы, болтала по скайпу с подружками из России. Отдыхала от Франсуа и деревни. Снаружи доносились звуки площади, самой красивой площади Европы. И зимой и летом здесь было полно туристов, пахло горячими шоколадными гофрами. Здесь было самое сердце Брюсселя, и мне было приятно, что я нахожусь в нем раз в неделю, никому неизвестная, одинокая, в темной галерее, о существовании которой никто не знает. Мне было странно, грустно, но приятно. Это галерея стала моей тайной пещерой, моим убежищем.

Иногда ко мне сюда заглядывала мадам Пушкин. Жена единственного последнего прямого потомка Пушкина, через которую я и получила эту странную работу. Маленькая немолодая женщина тоже была потомком русского поэта, но не прямым. А вот ее супруг – кудрявый пухлый старичок – тот был прямой – по мужской линии. В общем, они оба имели отношение к Александру Сергеевичу и приходились друг другу родственниками. Вероятно, поэтому у четы Пушкиных и не было детей, и поэтому прямой потомок поэта считался мало того, что прямым, но еще и последним.

Мадам Пушкин заглядывала обычно ненадолго, проверяла, как я справляюсь с работой смотрителя, передавала мне мои сто евро за труды. Иногда пила со мной кофе, но никогда ни о чем не говорила. Даже странно, только о погоде. Вот такой классический вариант аристократических манер. Впрочем, я была этому рада, потому что, о чем говорить со старушкой тоже не знала, разве что о Пушкине.

– Да, завтра пойдем на Полунина! Надеюсь, не обломаемся! – я разговаривала с подругой Олей по скайпу.

– Круто! Мы ходили в том году в БДТ на него, действительно, здорово, но только в партере нужно сидеть, на балконе – не то ощущение.

– У нас билеты во второй ряд партера, так что, думаю, все увидим.

– Ну а как вообще дела? Как Франсуа? – Оля вопросительно смотрела на меня с экрана компьютера. Я рассказала ей, весьма опрометчиво, что не все у нас гладко, и теперь она при каждом удобном случае пыталась вытянуть из меня информацию.

– Да ничего, все спокойно, даже как-то мило и нежно в последнее время. Может, у меня проходит период адаптации здесь, и жизнь налаживается?

– Надеюсь, – ответила Оля, выдержала паузу и добавила, – видела вчера Олега на выставке Кузнецова. Спрашивал про тебя.

– И что ты ответила? – спросила я Олю металлическим голосом.

– Ответила, что все у тебя хорошо. Он попросил передать тебе привет.

– И как он выглядел?

– Как обычно, нарядный, загорелый, с легкой небритостью. С девушкой был молоденькой на вернисаже, попивал вино, – Оля самодовольно улыбалась мне с экрана, – а ты бы хотела услышать, что он выглядел плохо, плакал и всем рассказывал, как скучает по тебе?

– Да ничего я бы не хотела, прости кто-то стучит.

Я отключила Олю и оторвала взгляд от монитора. В дверях моей галереи стоял принц, в смысле, граф Депюи. Я аж поперхнулась.

– Добрый день, – произнес он.

Я привстала из-за стола.

– Здравствуйте месье ле конт.

– Ох! Дарья, это вы? – граф зашел в галерею и прикрыл дверь, – я тут прогуливался, такой чудесный день сегодня. И решил заглянуть сюда. Я несколько раз пытался это сделать раньше, но двери все время закрыты, – рассказывал граф по-русски с небольшим акцентом, – В магазине шоколада напротив мне сказали, что это, кажется, галерея искусства и открыта только по пятницам. Я по пятницам обычно играю в сквош, но сегодня такой солнечный приятный день, что я решил специально прогуляться и все-таки узнать, что же здесь такое, в этом вечно закрытом помещении.

– Да, здесь галерея, вроде того… – пробормотала я, – недавно открылась, еще так, знаете, не то чтобы работает, не для посетителей.

– Это как? – граф подошел к моему столу и протянул руку, – здравствуйте, вот уж не ожидал вас здесь увидеть, а что же визы? Вы больше их не печатаете?

– Печатаю, печатаю, здесь я только по пятницам.

– Это хорошо, а то мне скоро нужно будет снова лететь в Петербург, вы были правы, это замечательный город!

И граф долго рассказывал мне о том, где он был и что видел. Болтали мы долго, я рассказала ему о скульптуре и показала работы.

– Но это же ужас! – воскликнул граф.

– Согласна! – улыбнулась я.

– Вы до скольки должны сидеть здесь? Может быть, сходим пообедать. Здесь недалеко, на Пляс Сан-Катрин, мой любимый итальянский ресторан.

– Нет! – почти крикнула я, – я не могу! Мне нельзя уходить отсюда.

Граф чуть отпрянул, пристально посмотрел на меня, извинился и ушел.

Наверное, подумал, что я ненормальная. Так завопила, это ж надо. Но я так живо представила, что будет, если Франсуа узнает, что я обедала с графом..

****

В субботу утром Наташа позвонила мне в одиннадцать.

– Мы скоро выезжать собираемся. На одной машине поедем? Или вы на своей?

– Думаю, мы сами, Франсуа еще спит, просил раньше двенадцати не будить его. Так что давай уже прямо в Намюре встретимся.

– Договорились! Приедете, звоните. Мы погуляем, потом где-нибудь пообедаем, в любой момент можете присоединиться к нам.

Я разбудила Франсуа, мы позавтракали. Потом он долго пил кофе, курил и снова пил кофе. Наконец я не выдержала и попросила его поторопиться. Было уже начало второго, хотелось все-таки посмотреть город, как мы и планировали, поэтому я рассчитывала выехать хотя бы в два.

– Дорогой, – нежно произнесла я, – давай побыстрее, мы же хотели до спектакля еще погулять.

– Какого спектакля? – удивленно спросил муж.

– В смысле, какого? На который мы едем в Намюр.

– Слушай, я что-то не хочу ехать. Давай в другой раз.

Я не поверила своим ушам…

– То есть как это?

– Милая, ну, правда, давай лучше дома останемся, я плохо спал, заснул только под утро. Настроения нет, да и ехать далеко.

– Нет, не давай! Так не пойдет! Что за издевательства, мы же договорились?! Я ждала субботы всю неделю, я договорилась с друзьями, я не будила тебя, чтобы ты выспался, – кричала я что есть силы, – это просто невообразимо, я не верю своим ушам! Ты же мне сам говорил, что готов поехать, если мне этого хочется, разве нет? – чуть тише добавила я.

Франсуа включил телевизор и, не глядя на меня, ответил спокойно и холодно.

– Не стоило тебе на меня кричать, теперь-то я уж точно никуда не поеду.

Увеличив звук плазмы, муж мой так и не повернулся ко мне. Не знаю, чего он хотел, думал ли, что я буду уговаривать его, извиняться за крик, просить и плакать, или, правда, усядусь рядом и увлеченно просмотрю весь день формулу-1? Правда, не знаю, чего он добивался и знать не хочу, точнее в тот момент действительно не хотела. Я резко встала из-за стола и выбежала из гостиной, изо всех сил хлопнув дверь. Быстро поднялась в комнату, схватила сумку, ключи от машины, забежала в ванную, брызнула на себя своим любимым гермесом и пулей снова сбежала по лестнице вниз. Хотела было заглянуть еще раз в гостиную, но передумала.

Я ехала на своем рено-твинго по трассе, курила в окно и была счастлива. Злилась еще, конечно, но счастье от состояния свободы от Франсуа хотя бы на этот день, было сильнее любой злости. Мимо проносились машины, меня то и дело кто-то обгонял, признаться, моя сиреневая двухдверная крошка, почему-то напоминающая мне папин запорожец из моего детства, выжимала максимум 90. Но мне казалось, мчусь я со скоростью ветра. Я еще не доехала до Намюра, а в сумке моей пропищала смс-ка. Я кое-как достала телефон и с большим трудом разглядела текст – экран отсвечивал и бликовал на солнце. «Tres bien Dacha! Bravo – писал Франсуа – Домой можешь не возвращаться».

Вот и отлично. Повеселюсь на славу!

Я нашла Наташу и ее жениха в брасрии в центре города. Мы выпили по бокальчику и перекусили. Потом часа полтора бродили по узеньким улицам старого города, поднимались на гору и фотографировались, а еще смеялись. Да, мы много смеялись в тот день. А потом был самый удивительный в моей бельгийской жизни вечер с Полуниным. Два часа чуда и волшебства, когда мурашки по коже и слезы в глазах. А потом мы гуськом ехали обратно в Брюссель, и жених Наташи плелся на своем ВМW за мной, сдерживая лошадей, все те же 90 километров. А потом мы решили поужинать в центре Брюсселя, долго выбирали место и остановились на греческой таверне. Было вкусно и весело. А потом мы все никак не могли разойтись и переместились на бокальчик в какой-то бар, а потом еще пили кофе, чтобы протрезветь и настроиться на дорогу домой. Франсуа мне ни разу не звонил, а я, признаться, и вовсе забыла о его существовании. А что? Он же сам написал мне, чтобы я не приходила домой, вот я и не торопилась.

Часа в три ночи, впрочем, к дому я-таки подъехала, вышла из машины и в нерешительности остановилась. Меня будто окатили холодной водой, я застыла в оцепенении и страхе, понимая, что меня может ждать дома… Я очень хорошо помнила, каким может быть мой муж в гневе. Нет, с тех пор, как Франсуа искупал меня в пруду и выбил зуб, он ни разу не поднимал на меня руку, мы вообще не вспоминали тот случай, будто его и не было вовсе. Но страх, поселившийся во мне в тот злосчастный вечер, то и дело подавал голос, а сейчас и вовсе орал где-то из глубины подсознания. «Не заходи в дом! Уходи! Это опасно! – проносилось в голове, но тут же, словно кто-то другой отвечал этой испуганной девочке внутри меня, – что за глупости, он ничего тебе не сделает, он не имеет права, ты ни в чем не виновата!» И я медленно приближалась к входной двери. Открыть ее я, впрочем, не успела. Дверь резко открылась сама, а на пороге появился Франсуа. Одним рывком он втащил меня в дом и тут же залепил такую пощечину наотмашь, что я отлетела, врезалась в комод, что стоял у двери, и упала на пол, а сверху, с комода, на меня упала ваза. Ужас сменился болью, в голове, а последнее, что я помню звон разлетающихся по каменному полу прихожей осколков. Потом все. Темнота.

****

Очнулась я в кровати. В одежде. В спальне было темно – плотные занавески не пропускали утренний свет. Электронные часы показывали 8.47. Франсуа рядом не было. Я потрогала лоб, по которому по касательной вчера пролетела ваза, – шишка внушительных размеров разносила по всей голове пульсирующую боль. Я с трудом повернулась на другой бок и попробовала еще уснуть. Не получилось. В 9.34 я заставила себя встать. В доме не было слышно ни звука. На цыпочках я прокралась в ванную.

«Да, красиво…» – протянула я в полный голос, глядя на свое отражение в зеркале. Шишка оказалась здоровой и ярко-синей. Такая, настоящая гематома. Вглядываясь в свое отражение, я заплакала. Ну, за что же мне все это? И как теперь со всем этим быть?

Удивительно, но я не испытывала зла на мужа. Скорее, наоборот, мне было страшно, что он не простит меня, что снова будет злиться. Я чувствовала себя виноватой. И мне уже казалось, что можно было и не ходить на Полунина, раз Франсуа просил меня остаться дома, и что уж, конечно, нельзя было вот так вот на целый день бросать его одного, не звонить столько часов, не ответить на смс. Надо было сразу после спектакля ехать домой, а не ужинать с Наташей.

Самобичевание длилось довольно долго. Я уже плакала навзрыд, сидя на полу в ванной комнате, облокотившись на унитаз, и мечтала только о том, чтобы Франсуа простил меня, обнял, прижал к себе и пожалел.

Через два часа я спустилась вниз. В гостиной никого не было. Только Ласка дремала в своей панье. На кухонном столе в кофейнике стоял ледяной кофе. То есть Франсуа заварил его очень давно и пить, по всей видимости, так и не стал. На диване я обнаружила свою сумку, нашла в ней телефон и набрала мужа. Номер был недоступен. Я понимала, что Франсуа специально отключил телефон, чтобы проучить меня. И ушел куда-то специально. Может, и вовсе просто так бродит где-то по окрестностям. Все это я понимала, но ничего не могла с собой сделать: мне было плохо, грустно и даже страшно. Я раз пять прослушала, как женский металлический голос по-французски повторяет, что телефон абонента выключен. Я выходила в сад и возвращалась в дом. Я прижимала к груди собаку, которой не доставляла это никакого удовольствия, но она покорно терпела, утыкалась в ее спину носом и плакала, гладила ее по голове и разговаривала с ней. Ну и конечно я без остановки курила под накрапывающим дождем в саду и прислушивалась к воскресным звукам нашей деревеньки. Я все думала, куда же ушел Франсуа, что он делает, когда вернется, почему не звонит, может, с ним что-то случилось.

Звонила Наташа, но я не стала разговаривать с ней, отправив в ответ стандартное сообщение «не могу говорить, перезвоню позже». Мама прислала смс с предложением поговорить по скайпу, ей я написала, что мы с Франсуа в кино.

В пять часов вечера, от зловещей тишины дома, от серости за окном и страха, зловещего страха, животного, леденящего, я не выдержала и вышла на улицу. Села в машину и поехала, не зная, куда и зачем. Просто, чтобы ехать, чтобы двигаться, чтобы больше не быть в этом ледяном и таком чужом доме.

Я ехала и ехала, все время прямо, по шоссе Монс, и оно привело меня в центр Брюсселя. Недалеко от площади Сан-Катрин я припарковалась, хотела достать кошелек, чтобы оплатить парковку, но обнаружила, что оставила сумку – выбегая из дома, я схватила только телефон и ключи от машины. Впрочем, за парковку по воскресениям платить не нужно, это я уже вспомнила тогда, когда волевым решением решила за нее не платить вообще и брела себе по центру Брюсселя, вглядываясь в лица прохожих, в надежде увидеть мужа. На террасах кафе и ресторанов сидели люди, шумели, смеялись, или, наоборот, разговаривали тихо. Я шагала по маленьким улочкам, будто обезумев, я хотела увидеть Франсуа, я была уверена, что он где-то здесь. Я хотела поговорить с ним, объяснить, что не хотела делать ничего плохого, что не хотела его обидеть. О том, что это он обидел меня, я не думала. Все перемешалось в голове, все и в одночасье.

– Дарья, здравствуйте, вот так встреча! – откуда-то сбоку раздался бархатистый и немного взволнованный голос. Голос принца, его я узнала сразу.

Я остановилась и несколько секунд, а может быть, целую минуту, не знаю, казалось, это было довольно долго, стояла и не решалась оглянуться.

– Са va? – граф Дюпеи дотронулся до моего плеча, вынудив меня выйти из оцепенения.

– Да, все в порядке.

– У вас обеспокоенный вид..

– Ну да, немного обеспокоенный.. Я тут заблудилась и сумку с кошельком потеряла.. – зачем-то соврала я, посмотрела на принца, в его синие глаза, в которых угадывалась неподдельная какая-то нежность ко мне что ли, или не ко мне, может быть, просто. От вранья, усталости, вот этой его нежности в голосе и взгляде, руке на моем плече, от накрапывающего дождя, а, самое главное, от безумной какой-то жалости к себе я заплакала. Пытаясь спрятаться от его взгляда, я уткнулась в грудь графа, а ему ничего не оставалось, как обнять меня и тихо повторять «ну что вы, не стоит, все будет хорошо».

Когда я пришла в себя, когда высохли слезы, и внутри меня было отчего-то спокойно и тихо, мы с графом уже были в его доме, в фешенебельном районе Брюсселе. Я сидела на полу у камина, в руках у меня был бокал красного вина, а рядом со мной, уютно свернувшись колачиком, лежала собака по имени Тампет, что в переводе с французского означает Гроза, породы Джек рассел терьер. Пока мы ехали сюда, я рассказала графу все-все. Про ссору с Франсуа, про шишку на голове, про Олега, про работу на телевидении, даже про отношения с мамой и беременность сестры. Не знаю, как так вышло. Может, он специально возил меня кругами по городу, чтобы я могла выговориться. Интересно, что теперь? Часы в гостиной графа показывали половину двенадцатого.. Франсуа мне, естественно, так и не звонил.

– Я думала всегда, что собаки этой породы ведут себя по-другому, что они такие игривые и беспокойные.. – тихо произнесла я и потрепала Грозу, которая лениво завиляла хвостом, не повернув головы в мою сторону.

– Гроза дома, как кошка, очень нежная, но играть любит, и на улице ведет себя иначе, охотится.

Граф Дюпеи с сырной тарелкой в одной руке и с бокалом – в другой, присел рядом со мной и протянул мне сыр. Есть, впрочем, не хотелось. Я покачала головой и улыбнулась. Граф поставил тарелку на пол. Повисла пауза.

– А здесь можно курить?

– Ты куришь? Не думал, да, конечно, кури.

Вот это «ты куришь» резануло слух. Как-то резко он перешел на «ты». Я вытащила из заднего кармана мятую пачку сигарет.

– Это ведь ничего, что мы теперь на «ты»? – будто прочитав мои мысли, спросил граф и добавил, – если можешь, называй меня Винсент, а не le comte, так как-то лучше, по-моему.

– Винсент. Как Ваг Гог?

– Да. Ты любишь его картины?

Я с удивлением посмотрела на графа, что за вопрос, а есть те, кто не любит, хотя, впрочем, наверняка есть.

– Конечно, очень.

– Ты была в Амстердаме, в его музее?

Я покачала головой.

– А в Париже, в музее Д’Орсэ бывала? Там есть его интересные работы, немного, но мне они очень нравятся.

Я молчала. Нигде я не была. Как-то раз заикнулась Франсуа, что можно было бы в Париж съездить, полтора часа всего на машине, можно даже без ночевки, просто одним днем, а можно и переночевать у моей одноклассницы, она около Фантенбло живет, зовет регулярно, но мужу моему такие разговоры не понравились. Он ответил свое коронное, что не любит город, что когда у него свободное время, ему приятно проводить его дома в кругу семьи. И еще добавил, что ночевать у кого-то дома – дурной тон. Именно по этой причине к нам ни разу еще не приехала ни одна из моих многочисленных подруг, которые очень хотели погостить у меня, но никак не могли взять в толк, почему нельзя остановиться в нашем доме на четыре спальни.

– Так ты была в музее Д’Орсэ? – повторил свой вопрос граф, то есть Винсент.

– Я ни разу не была в Париже. В школе только ездила один раз во Францию по обмену, но мы тогда жили в маленьком городке Мулен..

Винсент внимательно посмотрел на меня. Потом поставил бокал на пол, чуть придвинулся ко мне и поцеловал в губы, очень нежно и, одновременно с этим, очень быстро.

– Завтра поедем в Париж. А сейчас давай спать, ты устала.

Сердце мое захотело выпрыгнуть из груди. И непонятно было от чего: поцелуя, страха или предложения.

****

Мы шли вдоль Сены. Пахло чуть подгнившей речной водой и жареными каштанами, которые парижские арабы продавали тут же, на набережной. Винсент держал меня за руку и иногда робко дотрагивался большим пальцем своей руки то до одного моего ногтя, то до другого. Мы молчали, просто шагали по набережной, не говоря ни слова. Припекало сентябрьское солнце, и иногда нам под ноги падали начинающие желтеть, но еще зеленые листья платана.

Мы только вышли из музея Д’Орсэ, где долго стояли в зале Ван Гога возле картины «Полуденный отдых». На ней двое – мужчина и женщина – лежат в стогу сена. Нет в картине ни нежности, ни, тем более, эротики, но веет чем-то теплым от нее, спокойствием, безмятежностью и всепоглощающей любовью. Вот там, в зале Ван Гога, Винсент сказал мне, что если я позволю ему, он будет любить меня, заботиться и оберегать. Я не знала, что ответить, не понимала, что чувствую, не знала, как жить дальше. Я только обняла его в ответ, с благодарностью и теплотой. Не знаю, может, и еще что-то было примешано в этих моих чувствах, пока не знаю, но, кажется, он и не ждал ответа. Вот поэтому-то мы и шли молча вдоль Сены, вдыхая осенние запахи Парижа.

И тут у меня зазвонил телефон. Высветился Франсуа, и все вдруг стало серым вокруг, и сердце бешено заколотилось, и ноги стали вмиг ватными и, казалось, я упаду в обморок, но Винсент поддержал меня и взглядом показал, что стоит ответить. Я приняла звонок, но почему-то голос Франсуа в трубке был женским и встревоженным. Я не понимала, что он говорит мне, этот голос, и все повторяла «pardon, pardon», мол, повторите.

– Франсуа в реанимации, – вдруг я четко услышала голос своей свекрови, – попытка суицида. Ты где? Что у вас произошло?

В ушах зазвенело. «Как в реанимации?! Как?!» Мама Франсуа еще что-то говорила, но я опустила руку с телефоном. Я не могла говорить, вместо слов вырывались лишь хриплые стоны. Винсент с ужасом смотрел на меня, не понимая до конца, что случилось.

В машине в Брюссель мы снова ехали большей частью молча. Но обсудили, что Винсент не оставит меня, и в больницу к моему мужу мы пойдем вместе. Мои попытки самобичевания он пресёк сразу и довольно резко, за что я мысленно многократно благодарила его и благодарю до сих пор.

– Ты не виновата ни в чем! Запомни раз и навсегда! Никогда не вини себя! Никогда!

За окном мелькали сначала французские, а потом бельгийские поля. Мы быстро приближались к Брюсселю, к больнице Андерлехт, где в реанимации лежал Франсуа, где дежурила его мать, и куда мне предстояло прийти в качестве его жены с Винсентом. Было страшно. И не от того, что Франсуа мог, например, умереть. Об этом я не думала. Было страшно за себя. Вот, правда . Было просто страшно смотреть в глаза Маргарет, страшно, что нужно будет что-то говорить, объяснять. Трусость это, конечно, но что ж поделать.

– Дарья! Где ты была?! – мы вошли в холл больницы и сразу увидели Маргарет, стоящей у кофейного автомата. Она тут же бросилась ко мне, зажала в тески и горько зарыдала. Из туалета вышел отец моего мужа – Рене – подошел к нам, я увидела его силуэт одним глазом из-под подмышки Маргарет: мать моего мужа была высокой тучной женщиной, поэтому моя голова в ее объятьях как раз упиралась ей в грудь. Что делал Винсент в этот момент, я не знала, но надеялась лишь на то, что он не убежал восвояси от всех этих слез, моих страхов и больничного запаха. Удивительно, в бельгийской больнице пахло так же, как в больнице ветеранов войн, в Петербурге, где несколько лет назад в реанимации умерла моя бабушка.

«Бабуля, как же мне тебя не хватает, родная моя, как же я скучаю…» – пронеслось в голове, и я заплакала горько и безнадежно, потому что понимала, бабушка никогда больше не вернется.

Рене и Маргарет рассказали, что Франсуа ночевал у них, что просил не спрашивать, что между нами с ним произошло, а утром они нашли его в комнате для гостей без признаков жизни. Оказывается, принял большую дозу своих антидепрессантов. Не знала, что он пил таблетки..

– Я думала, все! Думала, умер мой сынок! – кричала Маргарет, а Рене шипел не нее и похлопывал по плечу, мол, тише-тише.

– Что стряслось, объясни! Вы поссорились? Что ты ему сделала? – вдруг резко спросил меня Рене, когда Маргарет на мгновение перестала рыдать.

Я растерялась. Молчала какое-то время, а он прожигал меня взглядом, свекровь тоже вопросительно смотрела на меня. Я выдохнула.

– Мы расстались, я ухожу от Франсуа, – медленно произнесла я.

Родители раскрыли рты и вытаращились на меня. Стояли так несколько секунд, а потом Рене, как мне показалось, плюнул в сторону.

– Что и следовало доказать! Говорил же, не стоит в нее инвестировать! – сказал он, развернулся и пошел по коридору.

Маргарет вообще ничего не сказала, снова принялась плакать и поспешила за мужем. Сзади меня обнял Винсент.

– Все хорошо, ты молодец!

Что было дальше, и говорить не хочется. Франсуа, к слову, выжил. Жив и здоров, слава Богу. Пусть живет долго. Родители заставили его подать на меня в суд – за доведения до самоубийства. Хорошо, что Винсент – граф и у него отличные адвокаты.

Не знаю, что будет дальше, но я дома, в Петербурге. И я больше не бельгийская жена. Я – просто человек, временами очень даже счастливый. И да, завтра ко мне в гости прилетит граф Дюпеи. И мы будем гулять по моему любимому городу и праздновать Рождество, а что будет дальше, посмотрим.