Позвольте представиться! (fb2)

- Позвольте представиться! [сборник litres] 1752K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Семенович Лесков - Майк Гелприн - Ирина Невская (mirina) - Александр Бессонов - Денис Гербер

Александр Бессонов, Александр Лукашев, Анастасия Лютикова, Валентина Богачёва, Денис Гербер, Елена Ерёмина, Ирина Невская, Майк Гелприн, Марина Беликова, Мария Фариса, Николай Лесков, Ольга Суханова, Ольга Цветкова, Роман Брюханов, Юлия Асланова
Позвольте представиться!
Сборник

* * *

Основная номинация

Ольга Цветкова
Последние дети Земли

Я думал, что прибью их всех. И Колено, и Джефа, и Тихого, и особенно Крота с Алисой. Это они заставили Хани, совершенно точно – они. Выбрали момент, когда я не смог прийти на игру, и… Хани сама никогда не согласилась бы, она до одури боялась оставаться одна в Брошенках. Нам всем там было не по себе: хрусткое гудение светящихся полос вдоль серых стен, мертвые взгляды сломанных камер и черные провалы мониторов, лабиринты серверов и все это непонятное оборудование со щупальцами-трубками… Ну и призраки, конечно.

Из-за них-то Хани и не терпела игру, особенно когда ей выпадало быть «оставленной». На самом деле ничего страшного: тебя заводят в Брошенки с завязанными глазами и оставляют, а ты снимаешь повязку и ищешь дорогу назад в убежище. Не особенно приятно лазить там в одиночку, но Брошенки на то и Брошенки, что никого в них нет уже очень и очень давно. А призраки… Призраки просто бродят, мы уже почти привыкли. Все, кроме Хани. Она клялась, что слышит их шепот прямо у себя в голове, а остальные крутили пальцем у виска. Только мне приходилось верить, ведь мы с Хани лучшие друзья. Раньше я всегда оставался за нее, и в этот раз остался бы, но меня не оказалось рядом. И вот теперь она не вернулась.

– Знали же, что ей нельзя! Совсем дебилы?

Все смотрели на меня так, будто дебилом-то как раз был я.

Или сумасшедшим, ведь я чуть не впервые поднял на них голос. Не то чтобы я был такой же затюканный, как Джеф, но обычно умел находить доводы, а не просто орать.

Мы сидели вшестером в крошечной, но зато только нашей каморке на самой границе между убежищем и Брошенками. Вход в нее мы нашли случайно, как и все другие свои секретные места, где родители никогда нас не нашли бы. Да они особо и не искали на самом-то деле, как-то так давно уже повелось: убежище – их, все остальное – наше. Жаль только, что этого «всего остального» так много, а нас – совсем мало. Семеро, если быть точным. Или уже шестеро?.. Нет, нет, мы обязательно должны вернуть Хани!

– Надо идти искать, а не рассиживаться тут! – снова выкрикнул я, подскакивая на пластиковом ящике, одном из тех, что служили нам табуретами.

– Надо, – ответила Алиса так спокойно, что я даже растерялся. Еще бы, когда так бесишься, рвешься спорить, а с тобой берут и вдруг соглашаются. – Как только ты проорешься, так сразу и пойдем.

Алиса из нас самая старшая: высокая, со светлыми, по-мальчишески короткими волосами. Да она и вообще больше похожа на мальчишку, не в пример Хани. Наверное, поэтому моя подруга именно Хани, а не Алиса. Но зато Алиса главная, и мы привыкли делать так, как она говорит. Она всегда знала, как всем нам лучше, и про то, что Хани бросать нельзя, – знала. Еще бы, ведь их, девочек, всего две.

– Для начала вернемся туда, где мы ее оставили, – меж тем размышляла вслух Алиса, – а там посмотрим.

Сообщить родителям никто не предложил. Хоть мы и последние дети, их «бесценное сокровище», но ничего-то они про нас и нашу связь не понимали. Да и Брошенки никто лучше нас не знал.

Все поднялись молча, и только Крот, вставая последним, фыркнул, вроде бы для себя, но достаточно громко, чтобы слышал каждый:

– А я как раз думал, чем бы мне сегодня заняться? Ну конечно! Сходить поискать нашу курочку, просто отлично.

Хоть мы и держались всегда вместе, но это вовсе не значит, что между нами царила одурелая любовь. Крот меня бесил. И не только постоянной потребностью влезть со своим мнением, но и дурацкой манерой щурить глаза, хотя зрение у него было отличное. Я сжал кулаки. Самое время дать ему в зубы, как давно хотелось. За себя, за Хани, до которой он вечно докапывался. Но Алиса слишком хорошо нас знала. Больно схватила меня за запястье – я только и мог, что со злости дергать рукой. Алиса была сильная, даром что девчонка.

– А тебя и не звали, – огрызнулся я, раз уж драки не вышло.

Крот только хмыкнул и пошел следом за остальными. Придурок.

* * *

Конечно, я боялся за Хани, а как же? А все мне только и твердили, что ничего с ней в Брошенках не сделается. В чем-то они правы, конечно… Люди сбежали отсюда настолько давно, что и родители наших родителей их не застали. Не сбежали даже – улетели, в колонию на ОЗ-1206. Если бы мне сказали, что скоро весь мир заледенеет из-за извержения Йеллоустонского супервулкана, я бы тоже улетел куда подальше. На самом-то деле не так уж сильно все и замерзло, а сейчас стало почти нормально, но никто, само собой, обратно не вернулся. Так что здесь мы и только мы, а от мерцающих силуэтов призраков скорее просто неуютно: они еще никому и ничего не сделали.

Ребята правы, и все-таки… Могла же Хани где-нибудь застрять? Или вдруг ее завалило? Хоть Брошенки уже и обшарили сто раз на предмет всех возможных полезностей, есть и такие места, которые просто так не найти и куда не забраться.

Алиса вела нас по пустым коридорам, в одном месте пришлось пролезать под обвалившимися потолочными панелями – Хани должна была даже с завязанными глазами узнать этот путь, ей достался самый простой маршрут. Сначала этот лаз, потом дверь со сломанным электрическим замком и высоким порогом, потом – Свистящая комната, где из разбитого окна вечно завывает ветер… Не заблудишься, даже если постараться. Значит, что-то все же случилось.

– Ну и где она? – растерянно спросил Колено, будто и вправду думал, что нам и надо-то было всего лишь добраться до места, где оставили Хани.

– Стоит и тебя дожидается, умник. – Крот, как всегда, не упустил случая открыть рот.

Лысая смуглокожая голова Колена потемнела еще сильней, и круглая металлическая пластина над правым ухом, у него особенно заметная, проступила во всей красе. У нас у всех такая была, мы называли ее «метка», но у остальных метку частично скрывали волосы. На вопросы – откуда она и зачем – родители отвечали что-то невразумительное. Еще бы, у самих-то не зудят перед сном края кожи, касающиеся металла.

Мы топтались в просторной комнате с круглым столом посреди. Его обступали стулья и одно большое кожаное кресло, в котором немедленно развалился Крот. По всему там должна была сесть Алиса, но она заняла обычный стул, и каждый все равно понял, кто тут главный. Еще здесь оказались пустые стеллажи до самого потолка и огромный запылившийся экран. А вот чего здесь точно не было – так это Хани.

– Оттуда мы пришли, – сказал я, кивая на дверь, – значит, обратно она не пошла… Или повернула где-то не там? Вот же…

Ходов тут десятки: как тупиков, так и долгих-долгих коридоров, уводящих вглубь Брошенок. Их все и за неделю не обойдешь. Наверное, отчаяние от этой мысли отпечаталось у меня на лице, потому что наша суровая Алиса вдруг совсем мягко ответила:

– Хани не дура, чтобы несколько часов кряду лезть напролом неизвестно куда. Если она заблудилась, то сядет и дождется нас, а если бы что-то случилось – кричала бы. Верно же?

Я кивнул.

– Вот как мы сделаем…

Алиса принялась делить нас на пары, указывать на коридоры, а потом появился он, и мы все замолкли.

Призрак.

Нет, их и правда здесь было полно – по пути сюда мы, как и всегда, встретили не меньше пяти штук, – но с этим что-то было не так. Все это сразу поняли. Уж очень по-человечески он сюда зашел, осмысленно остановился и уставился на нас. Он смотрел, и мы смотрели.

Фантомный силуэт был не выше меня; мы вообще редко видели «взрослых» призраков, но оттого было только хуже. Казалось, мы и сами можем такими стать.

– Может, Хани умерла и это ее душа? – пискнул Джеф, и мне немедленно захотелось его стукнуть.

– Она не умерла, дебил!

Алиса шикнула на нас обоих. Я-то и не собирался больше ничего говорить. Только идиот мог подумать, что Хани…

Призрак на мгновение замерцал, будто не знал, что ему делать, а потом принялся махать полупрозрачной рукой – так машут, когда зовут кого-то с собой. Он переместился к двери, противоположной той, из которой мы недавно пришли. Прошел сквозь нее, а потом вернулся обратно и снова замахал.

– А он, похоже, знает, где наша курочка, – довольный собой, сообщил Крот, будто без него никто не понял.

Я уже был на полпути к двери, когда Алиса осадила меня:

– Нет. Никто за ним не пойдет.

– Но он же знает, где Хани! – воскликнул я.

– И где же Хани? – язвительно отозвалась Алиса. – Вот именно что непонятно, где она. Ты не подумал, что он ее вот так же куда-то заманил и с ней могло случиться что угодно?

Об этом я и правда не подумал, но на самом-то деле мне было все равно.

– Он знает, где Хани, – повторил упрямо. – Даже если это ловушка, нам что, теперь бросить ее?

– Мы не можем рисковать собой, ты знаешь.

Я знал, конечно. Последние дети. Просто так взять и сгинуть мы, наследники Земли, не имели права. Это нам родители с пеленок втирали. Не то чтобы мы их так уж слушались во всем, но и совсем не понимать не могли. Только вот при чем тут Хани?

– Я пойду ее искать, и мне плевать, что ты зассала. Ясно тебе?

Я нарочно выбрал слова погрубее – так все решится быстрее. На один мой разумный довод у нее будет три еще разумнее, а тут она или разозлится и обрубит на раз, или уж поможет, но без всех этих плясок вокруг да около. Она не разозлилась, но и не помогла.

– Иди. Только остальные не пойдут.

Для одного себя мне разрешение и не требовалось, но ведь Алиса понимала, что не так много толку будет, если больше никто не поможет. Ни завал не разобрать, ни подстраховать в случае чего. Но Джеф, Тихий, Колено и даже Крот молчали, будто их происходящее совершенно не касалось. Призрак терпеливо ждал. Я так злился на Алису, на всех, что жуть от одного только присутствия такого разумного, такого… настоящего куда-то отступила. А ведь мне еще идти с ним по Брошенкам. Одному.

– А вот Хани бы точно пошла. За любым из вас, – кинул я им на прощание, чтобы хоть как-то отомстить.

Я порывисто шагнул к двери, и призрак тут же дернулся вперед, чтобы указывать мне путь.

– Меня-то ждать не собираешься? – не нужно было оглядываться, чтобы узнать, кому принадлежит насмешливый голос.

Скрипнуло кресло, с которого скатился Крот, и вот он уже рядом. Готов идти со мной. Ну почему именно он? Из всех – он?!

Я заставил себя сглотнуть язвительные слова, так и рвавшиеся с языка. Не мне нужна помощь, а Хани. И если идти со мной согласился хоть бы и Крот, пусть будет так. Наверняка он просто выбесился на Алису, что та без спросу решила за всех. Ну и ладно, какая разница-то? Вдвоем больше шансов. Вдвоем – не так страшно.

– Ну, – сказал я скорее себе, чем Кроту, – пошли, что ли…

* * *

Как только мы вышли в коридор, оставив позади комнату с ребятами, я разом позабыл и о том, как наверняка злится Алиса, и о причинах, по которым со мной увязался Крот. Отважиться пойти за призраком, когда в комнате полно друзей, – плевое дело, а вот оказаться с ним считай что наедине в молчаливых Брошенках…

Призрак оглянулся, будто проверяя, идем ли мы за ним, хотя мне показалось, ему вовсе не нужно этого делать, чтобы знать. Через полупрозрачный силуэт я видел и нагромождения ящиков, и железные ступеньки лестницы, по которой призрак провел нас в огромный ангар с цистернами. В чем-то такое путешествие напоминало нашу игру, только глаза мне не завязали, но от этого вовсе не было легче. Я невольно огляделся, хотя, конечно, уже бывал здесь. Щербатая серая плитка пола, плетение стальных реек под невообразимо высоким потолком. И цистерны, цистерны, цистерны в два моих роста. Каждая была маркирована белыми цифрами, и я почему-то представил, что они доверху набиты кусками человеческих тел. Тут же захотелось стряхнуть, отогнать дурную фантазию, но мне не дали. Прямо из зеленовато-серых стен начали выглядывать призраки, пялиться своими едва различимыми глазами. Словно раньше живые их просто не интересовали, а теперь я и Крот почему-то…

Лязгнуло железным прямо за спиной.

Я вздрогнул всем телом, по позвоночнику будто кто-то пробежался ледяными пальцами снизу вверх.

Шея одеревенела страхом, не давая повернуть голову.

– Прости, Алекс…

Голос Крота. Теперь-то я оглянулся. Он наступил ногой в жестяное ведро и теперь стряхивал его с ноги. Как же, как же он меня напугал, зараза! Хотелось ответить как-нибудь грубо и обидно, но тут до меня дошло. Крот и «прости». Он ведь на самом деле только что извинился. И не привычным вредным голоском, с вечной издевочкой, а совершенно по-человечески.

– Да ничего, бывает, – бросил я, постаравшись затолкать изумление куда подальше. И почему-то именно сейчас показалось уместным спросить: – Что это ты вдруг решил со мной пойти? Алиса же сказа…

– Потому что своих не бросают.

И он пошел дальше, догонять манящего нас с другого конца ангара призрака. Я поспешил за ним, и страха разом стало меньше. Будто до этого я шел один, а теперь нас по-настоящему стало двое.

Призрак уводил меня и Крота в глубины Брошенок, где мы лазили не так уж часто. Многие рукава коридоров и вовсе начали казаться незнакомыми. Неужели Хани и правда пошла так далеко одна, просто поверив полупрозрачной фигурке – даже не поймешь, девчонки или мальчишки? Мне стало все сильнее казаться, что права-то была как раз Алиса, а не мое упрямство. Вдруг они уже нашли Хани в одном из коридоров-близнецов совсем рядом с убежищем, а я с Кротом бреду прямиком в ловушку?

Мы ведь ничего-то про этих призраков не знали. Совсем-совсем. Родители их даже не видели. Или не признавались, хотя, скорее, правда не видели. Это даже забавно, ведь вроде бы именно им и полагалось бы видеть и верить в такое. В призраков, жизнь после смерти, ведь верят же они в Бога. Даже не улетели на ОЗ-1206 из-за этого. Не сами родители, конечно, их тогда еще не было, а их пра-пра-пра. Верили, что должны остаться на Земле, где их создал Бог, и смиренно принять то, что он им пошлет. Как по мне, так Бог вряд ли хотел бы, чтобы они сгорели в тучах раскаленного газа или вымерзли от вулканической зимы. Почему им не думалось, что именно Бог помог колонизировать другую планету и улететь туда? Наверное, большинство тех, кого заморозили и отправили на ОЗ-1206, так и считали. А вот другие – нет, и они остались.

Я бы так точно улетел. Но мы с родителями вообще очень разные, даже если не считать наших металлических меток на голове и цифрового кода на запястьях. Мой код был «ПО 0748–2485», что бы это ни значило. Родители и сами понимали разницу, но любили и жалели, считая, что нам придется страдать. А еще называли надеждой…

Наверное, мы с Кротом очень глупо поступили. Когда «надежды» так мало, разве можно терять еще целых две ее части?

– Интересно, еще далеко? – спросил я, просто чтобы было еще что-то, помимо звука наших шагов и тишины.

Заряд смелости, который в меня впрыснули слова Крота, потихоньку замещался пустотой отчаяния. За себя уже особенно нечего было бояться, мы шли слишком долго. Глупо было бы заманивать нас настолько далеко, чтобы просто убить, ведь правда же? А вот то, что мы все еще не нашли Хани, – это удручало по-настоящему. Может, никаких призраков и правда нет, я и остальные их попросту выдумали и наш фантомный проводник – тоже лишь часть фантазии? Я просто сам запутал себя и Крота и теперь…

– По-моему, за нами кто-то идет, – Крот, плетущийся сильно позади, вдруг оказался совсем близко и шептал мне в самое ухо: – Не заметил?

Если честно, то я не обращал внимания. Вот до того самого момента, как он мне это сказал. А теперь я вдруг понял, что за смутная тревога во мне засела. Я тоже чувствовал. Не видел, не слышал, но каким-то неназываемым чувством ощущал присутствие. Оно совсем не походило на подглядывание призраков, тут другое: то легкий шорох, то скользнет длинная тень, а еще взгляд, который следует за тобой.

– Спрячемся? – шепнул я Кроту.

Тот коротко кивнул, дернулся в сторону. Я заметил, куда он смотрит: сбоку нагромождение коробок, за ним плохо освещенный коридор и двери, двери. Часть закрыта, но открытых достаточно, чтобы нас так просто было не найти. Крот прошмыгнул за ближнюю коробку, я следом. Затаились. Согнувшись, двинулись в коридор, стараясь держаться густых теней. Может, нам все почудилось, но проверять ни один из нас не хотел.

Призрак, заметив наш маневр, замотал головой, засуетился. Но плевать я хотел. Это он нас завел, и я уже не знал, не был уверен, желает он нам помочь или наоборот. Крот, похоже, считал точно так же.

Мы пробрались мимо двух открытых и одной запечатанной двери.

– Давай сюда! – Крот дернул меня за рукав.

Электронный замок на двери справа светился красным, будто был закрыт, но от подземных толчков или еще чего его частично выбило, и дверь поддалась. Мы скользнули внутрь и бегло осмотрелись – кругом какие-то черные блоки с лампочками и проводами. Сзади пиликнул и щелкнул замок. Я шел последним и мог поклясться, что оставлял щель! Именно для того, чтобы подобного не случилось, я же…

Крот глянул сначала на дверь, потом – на меня. Сейчас я принял бы от него любую издевку. Но он даже взглядом не упрекнул, метнулся к двери. Похоже, вся его вредность осталась там, где безопасно.

Крот толкнул дверь. Над ней вдруг замигала красная лампочка, а по полу и по нашим лицам заметались алые полосы.

«Несанкционированное проникновение! Несанкционированное проникновение! Несанкционированное проникновение!»

Динамик в углу надрывался, будто стремился обезвредить злоумышленников одними только мощными ударами звука.

– Скорей, может, есть другой выход!

Мы с Кротом бросились осматривать, ощупывать стены. На мгновение в комнату занырнул призрак, бессильно заметался и убрался назад в коридор. Может, он и правда не хотел нам зла, только какая теперь разница.

Динамик надрывно вопил о проникновении, мешая собраться и подумать. Как тут вообще что-то уцелело? Наверное, какие-нибудь важные данные, которые нам при всем желании не украсть. И, конечно, в таких местах не делают несколько выходов. Как следует в этом убедиться мы не успели.

Откуда-то сверху – скрежет и шипение.

Я, может, не заметил бы, но вдруг запах затхлости в воздухе сменился резким, химическим. Не сговариваясь, мы с Кротом задрали головы: прямо под потолком открылись небольшие окошечки, и воздух над нами заколебался – газ!

Сначала я еще пытался подтянуть ворот куртки к самым глазам, дышать через ткань, но запах почти не ослабевал. Я перестал ощущать ноги – в первые минуты только пальцы, потом до самых коленей. Крот тоже рухнул на четвереньки. Мы поползли к замуровавшей нас двери. Сначала помогая ногами, потом – на одних руках.

Лежа на животе, молотили кулаками в глухую равнодушную поверхность.

Раньше сюда наверняка сбежалась бы охрана, а теперь – никто. И услышать тоже некому. Единственные существа, знающие о нашей беде, не могли помочь.

Я изо всех сил старался не думать, что нам остается только лежать без движения под ор сирены и медленно умирать. Если повезет, удастся потерять сознание…

Я мог только едва-едва моргать, и, пусть мы вряд ли лежали так хотя бы полчаса, мне уже начинало казаться, что я сойду с ума. От бессилия, от страха, от невозможности забыться из-за навязчивого голоса, бьющего из-под потолка. Наконец он стих сам собой. Только красная лампочка продолжила мигать. И если раньше мрачная тишина Брошенок угнетала, в нее хотелось плеснуть смехом, болтовней, то сейчас казалось, что нет ничего блаженнее отсутствия звука. Будто оглох на мгновение, и это было до странности хорошо.

А потом я услышал что-то за дверью. Кто-то топтался, скребся, возился. Несколько ударов – тишина. И тогда я испугался по-настоящему. Смерть от жажды долгая и случилась бы не прямо сейчас. А еще она хоть и ужасна, но все же понятна. Но если сюда ворвется кто-то… Кто-то, кого я не мог и представить, тогда… Я боялся, что страх будет слишком огромным. Зато все случится быстро.

За дверью снова стало тихо. Может, от газа, от неподвижности и долгого звучания сирены в ушах мне просто показалось? Я даже не мог спросить Крота, слышал ли он то же.

И тут снова: шаги, возня. Дверь медленно отворилась внутрь. Задела мою голову – хоть я и не мог двинуться, но чувствовал все отлично. Тот, кто входил, видимо, понял, что мое тело мешает открыть дверь, и двигался осторожно. Тогда я увидел этого кого-то…

Захотелось вскрикнуть, подскочить, но я мог только дважды моргнуть и произнести про себя: «Алиса…»

Она протиснулась в щель, в секунду огляделась. Я уже принюхался к специфическому запаху парализующего газа, но Алиса сразу ощутила, сморщила нос. Времени у нее было не так много, но она не суетилась. Задержала дыхание, подхватила меня под руки, поволокла в коридор и усадила, прислонив спиной к стене. Продышалась и только потом ринулась за Кротом.

Мне невольно пришла мысль, не останусь ли я таким навсегда? Алиса, конечно, придумает, как вернуть нас в убежище, но я не хотел, не хотел быть таким. Я стал изо всех сил втягивать в себя воздух, чтобы прогнать из тела отраву, и вдруг ощутил, что уже слегка могу шевелить губами. Сразу стало так хорошо, будто пробежался за руку с Хани. Хани… Только бы и она не попала под одну из таких охранных систем.

– Откуда ты здесь взялась? – еле пережевывая слова, спросил Крот.

– У меня было видение, – загадочным голосом ответила Алиса, а потом уже издевательски добавила: – Что вы во что-нибудь вляпаетесь без меня! Я шла за вами, дурень. Вы бы так и не заметили, если бы не решили какого-то черта сунуться за эту дверь.

– Так это тебе, значит, надо сказать спасибо? – Крот явно пытался возмутиться, но язык еще плохо его слушался, и вышло вяло. – О, как мы признательны, что из-за тебя оказались в газовой комнате!

В интонациях все равно проступил прежний ненавистный мне Крот, но я внезапно не ощутил раздражения. К тому же он был прав: мы не полезли бы туда, если бы не заметили слежку Алисы.

– Из-за меня вы до сих пор не в ней, – отрезала она.

И это тоже была правда. Не здесь, так в другом месте подобное могло случиться. И не помог бы уже никто.

– Может, я и считаю, что вы ерунду затеяли, но не могу позволить, чтобы из-за своей дурости вы тоже погибли.

– Тоже погибли? – Я вдруг разом ощутил, какой подо мной ледяной пол, как холодит спину стена. – Тоже – как кто?

Алиса совсем по-девчоночьи опустила глаза.

– Никто… Я правда надеюсь, что Хани жива, но она бы вернулась, хотя бы попыталась. Мы ее уже нашли бы, разве нет? Что, если она тоже забрела в какое-то такое место?

– Но нас-то ты вытащила! Вот и ее вытащим мы.

– Ага. Точно. И ее – мы…

* * *

Отправиться дальше сразу, конечно, не получилось, да и спустя час мы все еще двигались неверными шагами. Алиса предлагала вернуться, но и я, и Крот решительно отказались. И так сколько времени ушло впустую.

Призрак ожидал нас и, как только мы выразили готовность идти, поплыл вперед. Теперь он двигался быстрее, чем поначалу, но, может быть, мне просто так казалось, потому что ноги я переставлял с усилием.

Алиса шла позади нас, и я прямо-таки затылком ощущал, как она недовольна тем, что пришлось расстаться со своей осторожностью и шагать прямиком в ловушку, как она считала. Я уж не стал говорить, что призрак-то наверняка о ней и раньше знал: его полупрозрачные приятели ведь изо всех щелей торчат. Или призраки не умеют переговариваться на своем призрачном?

Вдруг на полу, прямо посреди очередного коридора, я увидел пластмассовую заколку. Заколку Хани. Я схватил ее и сжал в кулаке. Еще бы знать, что это значит… Ну, кроме того, что идем мы правильно. Она сама бросила или уронила, когда… Нет, вот об этом «когда» думать совсем не хотелось.

– Вон еще! – крикнул Крот через минуту и, пробежав вперед, наклонился за чем-то. Да уж, он всегда видел лучше меня. – Ее брелок. А наша курочка не такая и курочка. Еще бы пораньше сообразила.

– У нее имя есть. – Может, я теперь и не обратил бы внимания на насмешку в свой адрес, но только не над Хани.

– Расслабься, я ж любя.

Мы нашли еще носовой платок и красный проволочный браслет прежде, чем увидели приоткрытую дверь. И тут мне послышалось, будто наш провожатый зашептал «там, там» и проплыл прямо сквозь дверной пластик. Я уже понял, что внутри, но почему-то боялся заглянуть. А вдруг…

Алиса рванула на себя дверь, прежде чем я набрался мужества.

В помещении сидела Хани. Живая…

Я так и стоял дураком, хотя мне отчаянно хотелось кинуться к ней и обнять. Мы ведь друзья, но как она отнесется? Как посмотрят Крот и Алиса? И вообще, может, Хани и не подозревала, как мы волновались, как боялись?

Она вскочила пружинкой и через мгновение уже висела у меня на шее, тычась каштановой макушкой мне под подбородок.

– Вы нашли, нашли меня, – всхлипнула тихо мне в рубашку.

Я неловко соединил руки у нее за спиной. Вот дурак: конечно, ей одной было куда страшнее, чем нам!

Так странно и приятно оказалось ее обнимать, но тут подала голос Алиса, и Хани смущенно отскочила. От ее карих глаз по веснушкам на щеках ползли две мокрые дорожки.

– Ты чего не вернулась? Куда тебя понесло? – накинулась на нее Алиса.

– Я хотела сразу назад, правда, но он меня очень-очень просил. – И Хани повернула лицо к застывшему посреди комнаты призраку. – Так звал, что я… Я не знаю. Я пошла за ним. А когда поняла, что я уже так далеко и вряд ли сама смогу вспомнить, как домой идти, оставила вам следы. Вы ведь их подобрали, правда? Особенно браслет…

Я вернул браслет Хани, и она радостно нацепила его на правое запястье.

– И что, призрак позвал тебя сюда? – вскинула бровь Алиса.

– Да, и… – Хани вдруг погрустнела. – Я не уверена, что он хотел мне показать именно это, но сами посмотрите.

И она кивнула на соседний зал, отгороженный стеной с огромным окном. Мы вошли.

– Это что, гробы?!

Они рядами лежали по всей комнате и были открыты, будто ждали. Я подошел ближе и отшатнулся. Гробы были подписаны. Все. И так вышло, что на ближайшем ко мне была табличка с надписью: «Хани Джонс». Ко мне подбежали Алиса и Крот, мы вместе принялись читать. Здесь были все наши: и Колено, и Тихий, и Джеф.

«Каспар Шнайдер» – настоящее имя Крота, «Алиса Вилле», «Сергей Тихонов», «Джеффри Моррис», «Колин Блэк» и мое – «Алекс Фишер». Были здесь и незнакомые имена, а часть гробов вообще оказалась погребенной под рухнувшим потолком. Похоже, зал был куда больше, чем могло показаться, но из-за обвала пролезть дальше нам ни за что не удалось бы. Да никому особо и не хотелось. Каждый остановился напротив «своего» гроба и вглядывался в его пустые белые недра. Хани, стоявшая в дверях, тихо произнесла:

– Еще и поэтому я осталась ждать здесь…

– А это твой призрак тоже объяснил? – взвилась Алиса. – Что это все значит?

– Я его не настолько хорошо понимаю, хотя здесь и слышу чуть лучше. Но все равно только отдельные слова, настроение…

– Настроение?! Может, нас тут готовятся в жертву принести!

– Алиса, прекрати! – Уж я-то не сомневался, Хани не стала бы от нас ничего скрывать. – Она-то тут при чем? Мы даже толком не знаем, что это и зачем.

– Вообще-то, – подала голос Хани, – призрак хотел, чтобы я пошла за ним дальше, но там на дверь упала какая-то штуковина, и мне одной ее не сдвинуть.

«Да, да, туда», – снова шепот, и по тому, как насторожились остальные, я понял, что они тоже услышали. Неужели Хани ничего не выдумала, просто ее чувства острее? А в этом месте и мы тоже понимаем призрачные слова.

– Мы никуда не пойдем. – Алиса решительно мотнула головой. – Возвращаемся.

Теперь, когда Хани стояла рядом, в безопасности, я был целиком согласен с Алисой. И все же любопытство настойчиво предлагало сходить и посмотреть. Мои сомнения разрешил Крот:

– Если это правда гробы, то кто, вы думаете, нас собирается туда положить? Да, давайте вернемся и поможем родителям принести нас в жертву, или что они там еще удумали. А то ведь им нас еще искать придется, беда-то какая.

Алиса насупилась, но все же кивнула. А потом, чтобы оставить за собой хоть какое-то последнее слово, сказала:

– Но вы еще вспомните меня, когда это окажется ловушкой!

«Ловушка, ловушка», – зашелестел призрак, и Алиса победно глянула на Крота.

* * *

Мы пошли, конечно. В смысле не домой, а дальше, куда хотел призрак. Хоть Алиса и не признавалась, но и ей наверняка хотелось узнать, что там такое за заваленной дверью.

Дверь прижала одна из тех высоких штуковин, усыпанных кнопками и негорящими табло, о назначении которых мы ничего не знали. Упала она так удачно, что дверь под ней даже не угадывалась: наверняка туда не лазили даже пра-пра. Теперь-то уж никто из нас не повернул бы назад. Ведь мы могли увидеть что-то нетронутое из того, прежнего мира.

Вчетвером мы, хоть и не без труда, смогли столкнуть штуковину, и она с грохотом повалилась на пол. Мы, конечно, и не надеялись, что прямо за дверью увидим нечто особенное, но все равно немного расстроились, когда перед нами оказался самый обычный коридор – такой же, как сотни других, излазанных вдоль и поперек. Только освещение здесь было немного иное – ярче, живее. Мне даже показалось, что с каждым шагом призрак становится четче. По-прежнему полупрозрачный, но уже не просто смутный детский силуэт, а вполне себе светловолосый мальчик в чем-то вроде комбинезона без рукавов.

А еще появились голоса. Много-много. Будто кто-то впрыснул мне в голову тысячи чужих мыслей. Даже показалось, будто метка над виском разогрелась. Но меня это почему-то не испугало, будто даже казалось… Привычным?

Совсем скоро мы услышали гул, словно за стеной работало что-то большое. Я бы удивился, что здесь еще что-то может функционировать, если бы сам пару часов назад не напоролся на сигнализацию. Воспоминание не прибавляло смелости, но рядом были Крот и Алиса, а еще, конечно, Хани, так что чего мне бояться?

Помещение, куда мы вошли, заполнял шум. Еще здесь стоял здоровенный компьютер с маркировкой на корпусе «Морфей-0748». В убежище мы видели работающие компьютеры, но большей частью они были персональными – пусть даже и промышленными, но все равно не такими огромными. От него к стенам тянулись тысячи проводов и проводков, так что они покрывали почти весь пол.

Призрак-провожатый стоял здесь же, а рядом с ним – еще несколько полупрозрачных детей, причем двое совсем маленьких, не старше трех лет. Я понадеялся, что все они не умерли…

Мы застыли и оглядывали махину и не очень-то понимали, зачем нас сюда привели и тем более чем тут можно помочь. И пока мы вот так растерянно изучали комнату, призраков стало больше. Ровно на четыре. Они стояли перед нами… Вернее, мы стояли перед… Собой? Наши копии, такие же просвечивающие насквозь, как остальные фантомы.

Выйти из ступора и произнести какие-то слова смогла лишь Алиса:

– Что это за?..

– Это ловушка, – прошелестел голос Алисиного двойника.

– И да и нет, – отозвались остальные призраки вокруг нас.

– Нужно было, чтобы вы пришли, но слышала нас только она. Да, только она. Яркое сознание.

Детские пальчики нацелились на Хани. Она съежилась рядом со мной, будто ее в чем-то обвиняли и собирались вот-вот наказать.

– Мы позвали ее, чтобы вы все пришли. Вы нам нужны. Помогите!

Помогите, помогите, помогите… Помогите!

Голоса хором врезались в голову. Показалось, что меня сейчас собьет с ног. Хани даже покачнулась. Но упасть не успела, «Морфей-0748» загудел громче, и голоса стали далеким молящим о помощи фоном.

Одна из стен оказалась раздвижными дверями, которые открылись в слепящий свет и простор. Залы, выходящие один из другого, и так далеко-далеко вперед. Вокруг только стерильно-белый и светло-серый, будто создатель этого места не знал ничего о других цветах.

В залах стояли гробы.

Точно такие, как те, что мы видели открытыми, но эти все были запечатаны. В первом зале лежали совсем маленькие, и когда Хани заглянула внутрь одного через окошечко сверху – вскрикнула. Там оказались младенцы. В каждом-каждом из сотен гробов. И каждый гроб был подписан, как и наши.

– Боже, что это такое?

Алиса никогда раньше не говорила «Боже». Так выражались родители, не мы. Но в этом ужасном месте мне самому хотелось произнести что-то подобное.

– Да ведь они не мертвые! – вдруг воскликнул Крот. – Вот тут, смотрите…

На боковой стенке «гроба» мигали какие-то цифры, а еще там было что-то вроде штампа «дата погружения в криосон».

Да они заморожены! Я вгляделся в окошечко. А ведь правда: ледяное голубоватое свечение, изнутри на смотровом окне заметно немного инея… Значит, не гробы? Криокапсулы. Кажется, так называли те штуки, в которых замораживали людей для отправки в колонию. Что тогда они делают здесь? И еще один вопрос, возможно, даже более важный:

– А что мы тогда видели раньше?

Мы бросились через первый зал в следующий. Потом еще в один. Чем дальше, тем старше становились замороженные. Мы всматривались в их лица, разглядывали запакованные в одинаковые облегающие комбинезоны тела. Круглые металлические пластинки на висках и цифровые коды на руках.

А потом глядели на свои.

Мне хотелось встряхнуть каждого из друзей, особенно Алису, спросить то, что всем понятно, но во что невозможно поверить: «И мы тоже?! Мы такие же?!» Но вместо меня вопрос задал Крот:

– Это что, получается, мы постарше родаков будем?

И засмеялся. Хорошо уметь вот так – улыбаться, когда хочется кричать. Я так не мог, но от его слов меня немного отпустило. Да, похоже нас и правда нашли и разморозили, а потом вырастили как своих. И да, мы всегда знали, чувствовали, что отличаемся, разве нет?

Мы шли через залы, похожие друг на друга, – менялись только лица и имена замороженных. Их метки на висках соединялись с капсулой пучком зеленоватого света, а от самих криокапсул хвосты проводов уходили к центральному компьютеру. Я невольно коснулся круглой пластинки на своей голове и подумал, связан ли я еще с общей сетью? Похоже, что да, ведь я видел призраков, а Хани – даже слышала. «Яркое сознание». Наверное, тот светловолосый мальчик – тоже такое же «яркое сознание». И мне показалось, что в одном окошке я даже увидел его скованное холодом лицо.

Я наверняка ошибся, здесь ведь тысячи людей. И все же… Ведь все те призраки – это они? Часть их личности, их сознания, умноженная и выпущенная на волю «Морфеем-0748», который длил жизнь замороженных. Уже так долго… Может, поэтому мы здесь? Потому что времени осталось не так много? Но что мы можем? Разморозить всех этих людей? Да их же тысячи, вчетвером мы и за год не управимся. И эхом прозвучал вопрос Хани:

– Что мы будем делать? Как нам их разбудить?

Будто это само собой разумелось, что мы должны их будить. Алиса так не считала:

– Если, – с нажимом на первое слово, – мы решим их будить.

– Но… а как еще? Разве мы теперь можем просто так уйти, зная, что они здесь? – спросил я.

– А вот так, Алекс. Ты представляешь, сколько их тут? Их в разы больше, чем нас и родителей. Что это за люди? Что будет с нами, если все они разом станут частью нашей жизни?

– Что, свое место потерять боишься? – хмыкнул Крот. Вот уж некстати было подпускать ей шпильку, если хотел уговорить… Но Крот, оказывается, и не думал уговаривать: – Вообще-то, я с Алисой согласен. Может, они какие заразные или бракованные? Чего они тут болтаются, не зря же их не взяли в колонию? Короче, я против.

Я не сразу нашелся что и сказать. Сразу было ясно – мы с Хани в меньшинстве. Два не равно двум, когда на одной стороне Алиса и Крот. Такое вообще случилось впервые, насколько я помнил. И все равно… Ведь так нельзя, нельзя!

– А если бы я, я был в одной из этих камер сейчас? Вы бы и меня оставили?

– Не глупи, – отрезала Алиса, – ты свой, а они нам никто, чужие. В конце концов, они все равно ничего не чувствуют, оставлять их не жестоко даже, а просто… Просто никак.

– Неправда! Их сознание живо, Хани их слышала, да мы все слышали. А знаешь почему? Потому что они не чужие. Вот, – я ткнул в свою метку, потом задрал рукав, обнажая код «ПО 0748–2485», – они – такие же, как мы! Или мы как они. Даже цифры эти на компьютере – 0748 – как у нас на руках. Мы-то сами не больные и не бракованные. Так что вовсе они не никто. Они свои, как ты, как Хани, как я! А вы сами, и ты, и Крот, говорили же… Ваши ведь слова, ну? Своих не бросают!

Выплеснул и сам понял, как наивно, по-детски прозвучало. Да эти двое меня сейчас на смех поднимут. И ладно бы, плевать, но не при Хани… Я приготовился отвечать – кулаками, если надо.

– Не бросают, – вдруг совершенно серьезно ответила Алиса. И даже Крот не съехидничал, а тоже кивнул почти торжественно.

Я еще не совсем поверил и ощутил, что стою сжав кулаки, подавшись телом вперед. А Хани смотрела на меня с гордостью.

– Ты прав, – продолжила Алиса. – Мы попробуем.

* * *

Никто из нас раньше не размораживал людей. Можно было, конечно, позвать родителей, ведь у них-то, как мы выяснили, какая-никакая практика была, но мы не стали. Новые споры – именно то, без чего сейчас очень хотелось обойтись. Из-за отсутствия опыта начать решили со взрослых. Не то чтобы их было совсем не жаль, но все же.

«Морфей-0748» явно не мог сам открыть капсулы, иначе помощники ему не понадобились бы, поэтому мы стали искать какие-нибудь кнопки или что-то в этом роде. На крышке капсулы, прямо под смотровым окном, нашлась панель, реагировавшая на прикосновения пальцев.

Первым подопытным выбрали мужчину – еще не совсем старика, но с серебринками в волосах. Потыкали в панель – не наугад, конечно, но почти. Крышка отъехала не сразу, но мы поняли: что-то происходит внутри. Наверное, надо было медленно привести человека в чувство, подготовить тело к разморозке. Мы понимали и ждали.

– Я в колонии? На ОЗ-1206? – сиплым голосом спросил мужчина, едва открыв глаза. – Почему здесь дети? Где персонал?

– Ты на старушке Земле, – хихикнул Крот, и Алиса тут же выдала ему затрещину.

– Вы на Земле, – повторила она, оттесняя Крота от капсулы. – А мы…

– На Земле? Какого черта? Я… Вылет задержали? Что случилось? Почему вы меня разморозили, кто позволил?

– Мы не знаем, почему вы не улетели. На самом деле – только не переживайте, пожалуйста… На самом деле с тех пор прошло больше сотни лет.

– Да это шутка какая-то, да? Розыгрыш? – быстро-быстро заговорил мужчина, бегая глазами, будто в поисках понимающих зрителей, которые вот сейчас-то ему всю правду и расскажут.

– Нет, извините, – пожала плечами Алиса, – все именно так, как я вам сказала. У нас тут убежище недалеко, мы вас нашли случайно. Ну, почти.

Мужчина замолчал. Он осмотрел всех нас, до него, видимо, стало доходить, что никто тут не шутит. Попытался вылезти из капсулы и встать, упал на колени. Наконец он увидел весь зал и остальных, которые тоже не улетели. И тогда он взъярился:

– Какого ж хрена? Мать вашу, какого? Мы строили эти гребаные «Ковчеги», нам обещали! Нам… Нас же заморозили, да? Нас же суки эти заморозили! Чтобы лететь, так какого ж дьявола я здесь? А?

Он попытался ухватить за ногу стоявшую рядом Алису. Та отскочила.

– Успокойтесь! Слышите?

Нам нечего было его бояться. Уж я-то знал, каково это, когда руки-ноги не слушаются. Мужчина еще не скоро оклемается настолько, чтобы причинить нам вред. И все равно – с проступившими на лбу венами, с перекошенным ртом, тянущийся к нам, он выглядел жутко.

Поняв, что до нас ему не добраться, мужчина пополз к соседней криокапсуле. Ударил кулаком по крышке. Еще, еще. Так слабо, что она не качнулась даже. Тогда он потянулся к проводам.

– Не трогай, ты! – Крот кинулся к нему.

В то же мгновение метка на виске размороженного вдруг ярко вспыхнула, и он повалился на пол.

«Морфей»? Я не сомневался. Защищает своих подопечных.

– Мы должны еще попробовать, – сказал я. – Этот просто псих, не повезло.

– Подожди, – остановила меня Алиса. – Скольким еще мы позволим причинить вред? Одного уже слишком много. Думаю, неслучайно среди призраков нет взрослых. Похоже, им не принять все случившееся. Надо начать с детей.

– Тогда я знаю с кого!

И я повел всех в зал, где видел светловолосого мальчика. Мне не показалось – он и правда был там или кто-то очень похожий. Но ведь могли же мы рискнуть?

Криокапсула не открывалась, наверное, целую вечность. А когда открылась, мы все, не сговариваясь, сказали:

– Привет!

И он улыбнулся. Тепло и открыто. Так улыбаются старым друзьям.

* * *

Другие дети тоже не кричали и не бросались на нас. Конечно, всех сразу мы разбудить не сумели, но постарались открыть как можно больше капсул, прежде чем отправиться в убежище за помощью.

А еще мы кое-что нашли… То, как назвали всех этих замороженных людей: «Проект „Оставленные 0748“».

О них – о нас! – не забыли. Не поломался один из «Ковчегов», которые жители Земли строили все вместе для общего спасения, не было опоздания с вылетом… Нас замораживали, заранее зная, что оставят здесь. И таких «Проектов», судя по номеру, – сотни! Очень удобно, если не хочешь, чтобы половина населения взбунтовалась из-за того, что летят только избранные.

Но тогда я и остальные были слишком малы, чтобы что-то понимать, да и вряд ли смогли бы раскусить обман, а сейчас… Наверное, сейчас даже радовались, ведь мы теперь не последние дети. На самом-то деле быть чьей-то надеждой, тем более всего человечества, очень тяжело.

Может, у родителей даже получится что-нибудь придумать, чтобы осторожно разбудить и взрослых. А потом… А потом мы выйдем из убежища и будем искать других «Оставленных» так долго, как потребуется.

Потому что своих не бросают. Потому что мы все – люди.

Майк Гелприн
В подарок

Радиотелефон забренчал, едва рассвело, – но старый Эдуардо Суарес был уже на ногах. По крестьянской привычке вставал он затемно. Так же, как старый Энрике Чавес, что держал ферму по ту сторону каньона. Или Альфонсо Гарсия, которому стукнуло уже девяносто, но который каждое утро спускался в шахту первым. Сыновья и внуки Альфонсо топали за ним вслед, по очереди склонялись, целовали тыльную сторону дряблой старческой ладони и один за другим ныряли в забой. На свет божий Альфонсо вылезал, благословив последнего из них.

Эдуардо окинул быстрым взглядом хлева на западном горизонте. Амбары на восточном. Три дюжины беленых домиков с черепичными крышами, выстроившихся по краю каньона в два ряда. В них обитало его собственное семейство, но ни сыновья, ни внуки еще не проснулись, лишь пятнадцатилетняя непоседа Марисабель уже пылила по проселку на северо-запад, к птичникам. Старик невольно заулыбался – старшая правнучка пошла в него. Легкая на ногу, скорая на руку, работящая. Соседские мучачос уже на нее заглядывались, а Пако Гарсия и Нандо Чавес недавно и вовсе подрались и расквасили друг другу носы.

Телефон продолжал дребезжать, и Эдуардо, спохватившись, потрусил к радиостанции.

– Жив еще, старый хрен? – осведомился телефон голосом Эда Краснова, некогда отчаянного драчуна, выпивохи и бабника, а ныне почтенного главы семейства, одного из самых многочисленных на Одиссее.

– Что мне сделается, – в тон Краснову ответил Эдуардо. – Чего трезвонишь-то спозаранку, тезка?

Были Эдуардо с Эдуардом друзьями с того самого дня, как «Одиссей» спешно стартовал с гобийского космодрома, унося на борту четыре сотни первопроходцев. Молодых, сильных, рисковых чикас и мучачос из добрых шести дюжин стран.

– Не поверишь, – отозвался Эд. – Только что звонил Жан-Пьер из своей Бургундии. Так вот: у нас гости, старина. Вернее, гость. Угадай откуда.

– Делать мне нечего, только гадать, – проворчал Эдуардо. – Дон дьябло знает, кто там к тебе прилетел.

– Да не ко мне, старый осел. Он к нам прилетел. К нам ко всем. Торговец с самой Земли.

– Да ты что? – ахнул Эдуардо. – Не может быть!

Визитеры Одиссею не жаловали. Раз в четыре года приземлялся на единственном космодроме транспорт с базы. Забирал руду, плоды, скот в обмен на механизмы, технику, пожитки и утварь. Потом отчаливал, и жизнь катилась своим чередом. Два десятка лет назад, впрочем, завернул наудачу настоящий странствующий то ли театр, то ли цирк. Успеха, правда, скоморохи с лицедеями не снискали. Старики вяло поаплодировали, рассчитались натуральным продуктом и отправились по домам, а молодежь и вовсе с первого же представления сбежала. Праздность и развлечения на Одиссее были не в чести.

– Давай собирайся, – частил в радиотелефонную трубу старый Эд. – Наших прихвати: Энрике там, Альфонсо. Девок возьмите, товару поболее и дуйте к космодрому, а я сейчас еще Карлушке Эберхарту в Баварию позвоню. Да, и поторапливайтесь, торговец ждать не станет.

– Постой, – спохватился Эдуардо. – А чем он, собственно говоря, торгует?

– А пес его знает чем. Какая разница? Говорят же тебе – не абы откуда прилетел, а с Земли.

* * *

Глайдер забили товаром под завязку. Клетями с гусями и кроликами, мешками с огурцами, баклажанами и молодым картофелем, ящиками с хурмой, мандаринами и киви. Всем тем, что плодородная земля малой планеты на самых задворках Галактики щедро дарила возделывающим ее поселенцам.

– Пряжу, пряжу-то забыли, дедушка, – хлопотала у люков румяная черноглазая Санчита, одна из младших внучек на выданье. – Эй, Карлита, Изабель, пряжу-то!

– Да дьябло с ней, – ворчал из пилотской кабины Эдуардо. – У землянина небось своей хватает. Поспешите, не опоздать бы.

Глайдер оторвался от земли за три часа до полудня. Прошел над Андалузией, как называли свой надел испанские колонисты. Наискось пересек соседнюю Аризону, за ней Урал… Когда оба солнца сошлись в зените, позади остались Корнуолл, Бавария, Миядзаки, Санта-Катарина. На посадку у окраины космодрома зашли в час пополудни.

– Настоящее столпотворение, – недовольно бурчал старый Альфонсо, близоруко щурясь на снующих по космодрому поселенцев. – Глядишь, дотемна провозимся.

Эдуардо крякнул, спрыгнул из кабины на землю – эдак по-молодецки сиганул, знай, мол, наших, сдержал стон от подагрической боли в суставах и чинно двинулся к задравшему нос в небо торговому судну.

– Гутен таг, Пауль. Ха ва ю, Джек, – приветствовал он на ходу случившихся по пути стариков. – Бонжур, Жан-Пьер. Так что ж он привез?

– Скоро узнаем, – кивнул Жан-Пьер в сторону установленного у трапа торговца сборного павильона из пластика.

Из шлюза грузового трюма по аппарели споро двигалась в павильон вереница разномастных коробок с надписями по бокам. Сам торговец – коренастый, морщинистый, с седой бородищей старик – умостился за раскладным столиком у павильонного входа. Нахмурившись, колдовал над электронной диковиной с цветастым экраном.

– Персоналка, – припомнил название диковины Эдуардо. – Как же ее? Планер? Пломбир?

– Планшет, – подсказал Альфонсо Гарсиа, сохранивший вопреки возрасту юношескую память. – Хорошая вещь.

– Так чем он все же торгует? – пытаясь протолкаться поближе, ворчал Эдуардо. – Не пойму никак.

Торговец оторвался от своей персоналки, окинул строгим взглядом окруживших его людей.

– Не толпитесь, почтенные, – сиплым надтреснутым голосом попросил он. – На всех хватит. В очередь, стройтесь в очередь. Обслуживать буду по одному. Итак, – он выдержал паузу и продолжил торжественно: – Сувениры, почтеннейшие! Отличные сувениры с Земли, со всех частей света, со всех стран и городов мира! К вашим услугам!

Толпа разом ахнула.

– Вот это да, – восхищенно прокричал Жан-Пьер Мартен на ухо глуховатому Иву Дюбуа. – Сувениры! Память о родине… Память о доме…

– Что, правда? – подался к торговцу старый Джек Мюррей. – С самой Земли?

– А то, – торговец энергично тряхнул бородой. – С нее, с матушки. Фирменные, какие хочешь. Ну, построились, что ли? Давай подходи по одному!

У Эдуардо Суареса от волнения вспотели ладони. На «Одиссей» грузили только самое необходимое, только то, без чего колонистам было не обойтись. Сувенирам среди пожитков места не нашлось. И вот теперь… Эдуардо утер с глаз невольные стариковские слезы. Теперь…

– Карлита, Санчита, Изабель, – гаркнул он. – Тащите сюда товар! Весь, без остатка.

* * *

– Из Мюнхена, из Мюнхена есть? – навис над раскладным столиком плешивый, подслеповатый Карл Эберхарт. – Из Мюнхена?

– Сейчас. – Узловатые пальцы торговца заплясали по клавиатуре планшета. – Есть, конечно. Санта-Клаус фарфоровый, четыре экземпляра различной величины. Кружки глиняные с надписью: «Шеллингштрассе», три штуки. Шляпы баварские, фетровые. Макеты…

– Что за них хочешь?

– А что есть?

– Выбирай. – Карл замахал руками, подзывая родню: – Гретта, Лизхен, давайте товар! Зерно имеется. Отборное, в мешках. Колбаса кровяная имеется. Ливерная. Домашняя. Пиво. Яблоки, вчера только с дерева. Молоко. Яйца. Сколько тебе? Да черт с ним, бери все!

– Из Дрездена есть? – сменил Карла рябой веснушчатый Пауль Миллер. – Есть, да? Да неважно, что именно. Беру! Марта, Эльза, товар!

– Из Вашингтона есть? Из Сан-Паулу? Из Пекина? Мельбурна? Токио? Касабланки? Давай! На базе обменяешь на деньги. Линда, Джульетта, Мэйлинь, Мичико, Луиджина, Шарлотта! Тащите, тащите, тащите товар!

* * *

– Из Севильи, – дождался наконец своей очереди Эдуардо. – Что есть из Севильи?

– Сейчас. – Торговец устало выдохнул, склонился, подался к планшету. – Значит, так: кастаньеты имеются, севильское кружево. Бычок из андалузской керамики.

– Забираю все. Вон товар. – Эдуардо шагнул назад, освобождая место, но в последний миг спохватился: – Постой, для девочки пятнадцати лет есть что-нибудь? Что-нибудь особенное. Это правнучка моя, старшая. Настоящая красавица андалузка.

Торговец склонился к экрану.

– Могу предложить веер, к примеру. Тоже из Севильи. Отличный веерок, расписной.

– Беру. – Эдуардо довольно потер ладони. – Спасибо тебе!

– И тебе спасибо, почтеннейший. Ну, кто там еще остался?

– Да вроде один я, – переступил с ноги на ногу Эд Краснов. – Пока обзвонил всех, припозднился малость. Так что, выходит, я последний. Из Москвы есть?

Торговец вскинул на Краснова взгляд блеклых старческих глаз.

– Откуда, ты сказал, браток?

– Из Москвы.

Торговец поднялся на ноги.

– Земляк, что ли? – неуверенно спросил он.

– Ну. Эдик Краснов с Таганки.

Торговец шагнул вперед.

– А я – Петька Родионов с Печатников.

Старики обнялись.

– Как она? – бормотал Эд. – Как Москва-то, а? Белокаменная.

– Да стоит себе. Стоит.

– А Кремль?

– Да на месте, на месте Кремль.

– Слава богу! У тебя там остался кто?

– Ну конечно, – закивал торговец. – Семья. Двое сыновей. Внуки – Машенька и Юрка.

– Привет им передавай. А привез-то что?

– Я? – Родионов внезапно отшатнулся, шагнул назад. – Из Москвы? – Секунду-другую он стоял молча, растерянно моргая, затем встрепенулся: – Есть, есть из Москвы. Ты постой здесь, браток.

Торговец засеменил к трапу, вскарабкался по ступеням и скрылся в шлюзе. Через пару минут появился вновь с металлической шкатулкой в руках.

– Вот, – он бережно поставил шкатулку на столик, дрожащими пальцами отпер защелку и откинул крышку. – Это из Москвы, Эдька. Все что есть. Половина твоя, бери.

Эдуард Краснов, мосластый, кряжистый, с задубевшей на солнцах кожей и седой как снег, с минуту безмолвно смотрел на шмат запекшейся аспидно-серой земли.

– Это из М-Москвы? – запинаясь, переспросил он. – Из самой М-Москвы?

– Да. – Родионов отделил половину, протянул в ладонях. – Забирай, твое.

Краснов принял землю, поднес к губам, поцеловал.

– Спасибо, – выдохнул он. – Вера, Людочка, товар!

– Ничего не надо, – отступил назад Родионов. – Так забирай. В подарок.

* * *

Когда торговое суденышко вышло на орбиту, Родионов мелкими стариковскими шажками добрался из пилотской рубки до мастерской. Постоял на пороге, затем шагнул вовнутрь. Пнул производящий фарфоровые статуэтки аппарат, плюнул на ткацкий станок, с горечью оглядел прочее оборудование. Раскрыл шкатулку и долго смотрел на оставшуюся половину запекшегося земляного брикета.

Он вспомнил, как накручивал по орбите витки. Как глядел на заснятые бесчувственной аппаратурой развалины Лондона. На воронку, оставшуюся там, где раньше был Дрезден. На пепел от Барселоны. На спекшуюся лаву Нью-Йорка. Вспомнил, как спускался в посадочном модуле туда, где была Москва. Как, задыхаясь от слезных спазмов, вгрызался киркой в грунт. Как…

Где-то там истлели кости обоих его сыновей. Где-то там лежала еще зола, оставшаяся от Машеньки и Юрки.

Денис Гербер
Чьеда-чьёда

Ева первой обратила внимание на происходящие рядом с Виктором странности. Несколько дней она наблюдала за ним, хотя следить за пациентами входило в мои обязанности, после чего поделилась открытием:

– Знаешь, я бы ни за что не сказала такое, если бы не убедилась наверняка. Но, когда этот Виктор играет сам с собою в шахматы, с доски пропадают фигуры.

– Что ты имеешь в виду? Он ворует фигуры у самого себя?

Разговор этот происходил на заднем крыльце пансионата. Мы – одетая в белый халат Ева и я в зеленой курточке охранника – курили и глядели на кусты шиповника, на дорожки из псевдомраморных плиток, на решетчатую ограду, за которой виднелись пригородные коттеджи. Вечерело, и небо прикрылось розовой дымкой, как на картинах Моне.

– Никто ни у кого не ворует, – проговорила Ева, выпуская дым. – Фигуры исчезают и тут же появляются. Это происходит быстро, за долю секунды. Сначала я думала, что мне кажется. Но сегодня это случилось снова. Я точно видела, как эта башня… черт, как она там?..

– Ладья.

– Да, ладья… Она пропала и тут же появилась.

– В другом месте? – спросил я.

– В том же самом месте. Я бы никогда… если б не убедилась.

Она присела к жестяной банке из-под кофе, служившей нам пепельницей. Пока Ева тушила окурок, я сверху разглядывал ее длинную шею и рыжие волосы, собранные в нечто вроде восьмерки. Заколка изображала изумрудного цвета змея с разинутой пастью.

– Ты много общаешься с ненормальными, – сказал я.

Она выпрямилась и уставилась на меня. Легкий гнев прибавлял очарования ее лицу.

– А ты за ними наблюдаешь. Целыми днями пялишься в мониторы, но ничего не замечаешь.

– Я больше наблюдаю за тобой.

– Вот оно что! – Она осмотрела мою грудь, плечи. – Кто-то соскучился по кладовке?

– Возможно, – сказал я и бросил окурок в банку. – Почему нет?

Утром, когда я сдал смену и уже собирался домой, меня вызвал Бреус – врач и руководитель пансионата. Усаживаясь в кресло с лакированными подлокотниками, я подумал, что это место обычно занимают сумасшедшие, которые вот-вот распрощаются с вольной жизнью и надолго поселятся в пансионате.

– Почти год здесь работаете? – уточнил Бреус. Он оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на меня сквозь очки в золоченой оправе.

– Десять месяцев. Только я не работаю – я тружусь.

– В чем разница?

– «Труд» – слово благородное, оно родственно слову «сотрудничество», а «работать» происходит от «раба», «рабства».

Бреус чуть повернул лицо вправо, словно принюхался к идущему от окна запаху.

– Если вы такой свободолюбивый, я могу сегодня же избавить вас от забот, – проговорил он.

– Нет, спасибо. Я добровольно согласился на эту должность. И уволиться хочу по своей воле.

Он усмехнулся и легонько постучал ручкой о стол.

– Любопытно… Трудиться, работать… Где вы такое услышали?

– От Евы, нашей медсестры.

– О ней, кстати, поговорим позднее… До того как попасть сюда, вы работали… трудились в художественном центре «Невский» – охранником, до того – системным администратором в музее… Почему вы согласились работать здесь?

– Я ведь говорил на собеседовании.

Он отложил ручку и чуть склонился вперед.

– А вы помните, что говорил на собеседовании я?

– О чем конкретно?

– О том, что это заведение особенное. Это не психиатрическая клиника, а специальный пансионат, где особенные клиенты получают особенное лекарство – покой. Помните? Вы призваны этот покой охранять! На собеседовании вы были более понятливы или казались таковым.

Я уже начал догадываться, к чему он клонит, и предпочел не возражать.

– Вот теперь о Еве, – продолжал Бреус. – Я настоятельно прошу вас прекратить все шуры-муры с медсестрами. Вы, разумеется, вольны делать, что захотите, но вне пансионата. Я говорю о ваших уединениях в кладовке. Помните: пациентам в первую очередь нужен покой, и мы здесь для того, чтоб это обеспечить.

– Хорошо, но не я инициатор…

– Я догадываюсь, что инициатор она. Но говорить об этом с девушкой… Или я не прав?

– Конечно, правы. Впредь я воздержусь.

Пансионат вовсе не был элитным заведением, как мне говорили во время трудоустройства. Зарплату изначально платили невысокую, а в прошлом месяце урезали еще на четверть. Бреус назвал это «временной мерой» и объяснил снижением числа пациентов.

После того как двух женщин забрали родственники, а парня по фамилии Шульга вернули в психиатрический стационар, обитателей пансионата осталось семеро. Две недели назад прямо здесь скончалась пожилая Маргарита, и под моим наблюдением осталась шестерка, где единственным мужчиной был Виктор.

На вид ему было около сорока. Чуть полноватый, невысокий, с вечно опущенной, как у сварщика, головой, он перемещался по пансионату мелкими шажками и никогда ни с кем не разговаривал. Иной раз издавал тихие возгласы или бормотал, но все попытки вызвать его на разговор заканчивались ничем. Не знаю, какая болезнь замкнула его сознание. Наверное, аутизм или что-то вроде того.

Бóльшую часть времени Виктор проводил в игровой комнате за шахматами. Играя сам с собою, он не разворачивал доску на сто восемьдесят градусов, как это обычно делают. Просто ходил за себя и за того парня, который отсутствовал с другой стороны стола.

Спустя три дня после разговора с Бреусом наши с Евой смены опять совпали. После обеда она заглянула в комнату охраны, где я сидел за мониторами.

– Это случилось снова. Они пропадают.

Она закрыла дверь и уселась на диванчик. Выглядела Ева утомленной, и я подумал, что фантазия с исчезающими и появляющимися предметами явно не доставляет ей удовольствия. Или это вовсе не фантазия?

– Ты хочешь меня завести или что? – спросил я. – К чему все это?

– К черту тебя с твоим заводом! – огрызнулась Ева. – Ты единственный, кому я могу об этом рассказать.

– Расскажи Бреусу.

– Чтоб я сама оказалась в какой-нибудь палате?

– А почему я единственный?

Она встала с дивана и подошла к столу.

– Ты мне не веришь?

– Трудно сказать.

– Слушай. – Она указала на мониторы. – Эти записи, они ведь сохраняются? Где?

– На общем сетевом диске. Но они постепенно обновляются. Свежая запись заменяет самую старую.

– Сколько дней мы можем посмотреть?

– Не знаю. Где-то неделю, может больше.

– Давай сегодняшнюю с игровой.

Пока я отыскивал папку с файлами видеозаписи, Ева пододвинула второе кресло и уселась рядом.

– Где вообще у нас камеры? – спросила она.

– В игровой, на ресепшене, в коридоре и столовой. В комнате лечебной физкультуры.

– А в палатах?

– Это запрещено.

Мы начали искать сегодняшний случай с исчезновением. По словам Евы, он произошел после завтрака, когда Виктор, по своему обыкновению, пялился на шахматные фигуры. Я отыскал этот момент, увеличил изображение, и мы с Евой прильнули к экрану.

Виктор, одетый в свободный коричневый пиджак, сидел, чуть склонив голову. Он совершал ходы редко, больше думал. Белые атаковали и находились в выгодном положении, хоть и разменяли офицера на пешку. Они вскрыли центр и прессинговали черного короля. Мне даже стало интересно, чем закончится партия. Вдруг это случилось. Стоящий на F6 белый конь исчез и появился снова. Я будто моргнул на мгновение, только в это мгновение пропали не все окружающие предметы, а лишь один. Странное ощущение, что и говорить.

– Ты видел? – Ева стиснула мне запястье. – Видел же?

– Кажется, да.

Я отмотал запись на двадцать секунд назад и включил замедленное воспроизведение. Белый конь пропал и снова возник. Мы пересмотрели это раз десять.

– Что ты думаешь? – осторожно спросила Ева.

Я не нашел, что ответить. Только пожал плечами.

– Вот и я ничего. – Ева откинулась на спинку кресла. – Но теперь я, по крайней мере, знаю, что не схожу с ума. А то уже передумала всякое.

– Кроме шахмат, ничего не исчезало? – поинтересовался я.

– Не знаю. Надо просмотреть записи со всех камер и за все дни.

– На это уйдет время.

– Мы их поделим и будем смотреть дома. Я принесу флешку, а ты скинь мне половину.

Я посмотрел на монитор, где красовался пойманный мною стоп-кадр: замерший с приподнятой рукой Виктор, пустое место на клетке F6. Я щелкнул мышкой, и изображение свернулось.

– Это против правил, Ева. Нельзя копировать и выносить записи с пациентами.

– Перестань, нет таких правил. А если есть – никто про это не узнает.

– Не хочу лишиться работы. Бреус меня к себе вызывал, отчитывал. Он знает про нас и кладовку. И запретил… шуры-муры – так он сказал, представляешь?

Ева вынула сигарету и играючи провела краешком фильтра по губам. На белой бумаге остался след от помады.

– Да к черту этого Бреуса! – томно сказала она. – Строит из себя поборника морали, а сам просто завидует, старый развратник. Ты знаешь, что у него в кабинете Библия прелюбодеев стоит?

– Что это еще такое?

– Библия с опечаткой. В одной из десяти заповедей наборщики пропустили частицу «не» и вместо «не прелюбодействуй» получилось «прелюбодействуй». Такое иногда случается, книги становятся коллекционной редкостью. – Она пододвинулась, и я ощутил плечом упругость ее груди под халатом. – Пойдем покурим. Только сначала заглянем в кладовку. Меня запреты еще больше заводят.

* * *

Несколько дней мы просматривали записи с камер видеонаблюдения. Сложность заключалась в том, что мы не знали, на какие предметы обращать внимание. Любой из них мог исчезнуть и появиться когда и где угодно. Поскольку исчезновения происходили очень быстро, мы не могли воспользоваться ускоренным просмотром, а иногда, если возникали сомнения или внимание рассеивалось, приходилось пересматривать.

Первое, что обнаружил я, – это «мигание» черного короля во время позавчерашней игры Виктора. Причем «мигание» происходило дважды. Затем я увидел, как мелькают другие фигуры, – ладья, офицер и сруб ленный ферзь, стоящий рядом с доской. Несколько раз пропадали и опять возникали пешки.

Последний инцидент случился едва ли не неделю назад, я обнаружил его в самых ранних из необновленных файлов. И этот случай отличался от остальных. Исчез белый король. Он не «мигнул», а пропал навсегда, оставив на и без того полупустой доске еще один свободный квадрат. Сколько я ни ждал, белый король так и не появился.

Камера в коридоре зафиксировала пропажу-появление цветочного горшка на подоконнике. Но уверенности в этом не было, потому что проходящий в этот момент Виктор наполовину заслонял горшок своим плечом, а от окна отражался какой-то блик.

Я вырезал все фрагменты со странностями и собрал их в единый видеофайл. Кое-где даже чуть увеличил контрастность – для усиления эффекта.

Ева принесла небогатый урожай. Она усмотрела один случай пропажи-появления, но случай не походил на остальные. Исчезло яблоко, лежащее на столе в столовой. Оно возникло на том же месте спустя несколько минут. Причем за столом в это время никто не сидел, а Виктор стоял у окна и глядел наружу. Высвечивался лишь его силуэт.

Обсудив с Евой наши открытия, я вдруг понял, что она сильно напряжена, словно ощущает угрозу.

– Знаешь, я ведь видела это яблоко раньше, – сказала она. – Как-то вечером зашла на кухню – зажигалку искала – и заметила его на столе. Удивилась тогда: что оно здесь делает? Одинокое, зеленое, лежит в темноте… Потом уже покурила и вспомнила про него. Подумала: возьму и съем – запах табака перебью. Возвращаюсь на кухню, а его уже нет. Словно померещилось.

– Когда это было?

Ева долго не отвечала, смотрела почему-то на мой подбородок.

– Года два назад. И вот еще что: этого белого короля я тоже видела.

– Где?

– В игровой, рано утром. Все шахматы с доской были убраны в шкаф. А король один лежал на столе. Я взяла его и положила в коробку к остальным фигурам. Это тоже давно случилось.

– И что все это значит?

– Кажется, я начинаю догадываться, – пробормотала Ева. – Пойдем-ка на крыльцо, проветримся.

На улице было прохладно. Уже подбиралась осень, и на березах оголились ветки. Желтая листва покрывала дорожки и давно пустующую скамейку. Тучи на небе скрутились и стали похожими на огромные темно-синие кулаки, грозящие нам сверху.

– Он перемещает их во времени, – не глядя на меня, сказала Ева. – Знаю, звучит фантастично, но иначе объяснить не могу.

– Должно быть другое объяснение.

– Какое? – усмехнулась она. – Этот Виктор каким-то образом отправляет предметы в прошлое и возвращает их назад. Я увидела яблоко в те минуты, когда оно пропадало здесь. Только я видела его два года назад. А этот белый король… Виктор отправил его в прошлое на некоторое время, там я его нашла и переложила в шкаф. Потому-то он и не появился на доске. Он появился в нашем времени уже в коробке, в шкафу.

– Может, это какой-то фокус?

– Да, проделанный сумасшедшим… Фокус, который никому не демонстрируют, – разве такое бывает?

Я затянулся и отчего-то подумал, что, обладай я способностями Виктора, выпустил бы сейчас дым в минувшее столетие, а там появившаяся в воздухе струйка кого-нибудь бы напугала.

– Он сейчас там, – сказала Ева и решительно затушила окурок. – Пойдем! Поговорим с ним.

Я не был в восторге от этой идеи, но последовал за Евой. Виктора мы и вправду нашли в игровой. Он в полном одиночестве сидел над очередной партией и никак на наше появление не отреагировал. Ева поставила два стула, и мы присели.

– Скажи, Виктор, как ты это делаешь?

Он продолжал сосредоточенно глядеть на доску, где остатки белых фигур – я с первого взгляда понял весь расклад – гоняли черного короля вокруг черной же пешки, а та пыталась пройти поле и обернуться ферзем.

– Виктор, я знаю, что ты слышишь нас и понимаешь. Просто ответь, как ты это проделываешь. Нам все известно. Скрывать не надо.

Он дернул щекой, точно отогнал досаждающую муху. На лбу его быстро, как волдыри, взбухли крупные капли пота.

Я тронул Еву за руку и тихо сказал:

– Нам лучше не беспокоить его, если не хотим проблем.

Она отдернула руку и с презрением глянула на меня.

– Что значат проблемы, когда тут настоящие чудеса открываются? А если мы узнаем, как это делается, – представляешь, что тогда?! Удивительные перспективы!

– Какие, например?

– Удивительные! Будем послания в прошлое отправлять, предметы перемещать. Может быть, и в будущее есть способ попадать. Мы же всего не знаем.

Неожиданно Ева протянула руку и с силой ущипнула Виктора за кожу на запястье. Он вздрогнул и еще пристальнее уставился на шахматную доску.

– Ева, что ты делаешь? – прошептал я. – Его нельзя тревожить. Бреус нас накажет.

– Плевать мне на Бреуса. И на тебя плевать, если у тебя и грамма любопытства нет.

Она снова ущипнула Виктора и на этот раз сжимала кожу долго и сильно – так что пальцы ее побелели от усилия. Он терпел, затем высвободил руку и спрятал ее под столом.

– Говори! – зашипела на него Ева. – Все равно тебя растормошу. Как ты это делаешь? Скажи, и я отстану!

В его горле зародился утробный звук, который стал нарастать.

– Хотя бы покажи нам! – напирала Ева. – Сделай это сейчас, чтоб мы видели! Давай, перемести что-нибудь, и мы уйдем. Пешку вот эту перемести.

Утробный звук из горла Виктора пробивался наружу. Я понял, что скоро раздастся крик, а дальше… ничего хорошего дальше не будет.

– Ева, хватит! – Я поднялся. – Так мы ничего не добьемся. Пойдем, обмозгуем все.

Она нехотя встала со стула.

– Да, ты прав. Придумаем, что делать.

Но в тот вечер мы так ничего и не придумали. Выпили по три кружки чая, съели полкоробки подаренных кем-то Еве конфет и разошлись.

На следующий день, когда я дома отсыпался после дежурства, Ева мне позвонила.

– У тебя далеко запись с исчезновениями? – спросила она.

– А в чем дело?

Я протер глаза и взял стоящий рядом с кроватью ноутбук, открыл его.

– Мы кое-чего не замечали, – говорила Ева, – а все потому, что смотрели на исчезающие предметы. Теперь взгляни на его лицо, на лицо Виктора.

Я запустил видеофайл – нарезку из всех найденных инцидентов. И понял, о чем говорила Ева: каждый раз, перед тем как предметы исчезали, Виктор едва заметно шевелил губами.

– Он что-то произносит, – проговорил я в трубку.

– Вот именно! Но я не могу разобрать. Почему звук такой тихий?

– Камера так пишет. Я попробую увеличить. Перезвоню тебе, как сделаю.

Около часа я возился в звуковом редакторе, загрузив туда файл с записью. Сначала увеличил уровень громкости, но бормотание Виктора потонуло в общем шуме комнаты. Сделав захват шума, я удалил его со всей записи и в итоге получил чудовищно искаженный голос, более похожий на голос робота. Теперь я слышал речь Виктора, но никакой ясности это не внесло. «Чьеда-чьёда… – всякий раз повторял пациент. – Чьеда… чьеда-чьёда».

– Это что, заклинание какое-то? – спросила Ева, когда я позвонил ей и все рассказал.

– Понятия не имею. Какая-то чушь. В Интернете по этому поводу ничего вразумительного нет.

– А ты точно это слышал? Чьеда-чьёда?

– Определенно. Он постоянно это говорит.

– Ладно, – протянула она. – В следующую смену всё обсудим.

Положив трубку, я представил, как сейчас Ева хватает предметы и, произнося «чьеда-чьёда», пытается отправить их в прошлое. Я посмеялся, а затем сам уставился на ноутбук и сказал:

– Чьеда… Чьеда-чьёда…

Ничего не произошло. Ноутбук остался на столе.

* * *

Наши смены пересеклись раньше обычного. Это не было совпадением – Ева специально поменялась с коллегой.

– Я знаю, что надо делать, – заговорщицки сообщила она. – Надо добыть его историю болезни. Выведаем, как он здесь оказался, – все поймем. Возможно, там про его болтовню что-то есть. Может быть, кто-то знает о фокусах со временем и специально держит Виктора здесь.

– Как мы ее добудем?

– Ты отвлечешь Бреуса, сделаешь так, чтоб он вышел из кабинета. Я войду туда и украду историю болезни. Знаю, где они хранятся. В электронном виде тоже есть, но там не достать. А бумажные – в шкафу, ключ всегда в дверце торчит.

– Он закрывает кабинет, когда уходит.

– Не всегда. Если что-то срочное – может и не закрыть.

Я вспомнил, как с виноватым видом сидел перед Бреусом. Не хотелось, чтоб меня снова отчитывали. Впрочем, затея Евы могла окончиться не только серьезным разговором с начальством. И не только увольнением.

– Если ты не поможешь, я сделаю все сама, – предупредила Ева. – Но с тобой будет проще, безопасней.

– Да? И как его отвлечь?

– Придумай что-нибудь!

– Хорошо. Но ты ее не украдешь. Сфотографируешь листы на телефон и вернешь на место.

После обеда я обошел пансионат и убедился, что все находятся в нужных местах: Бреус – в своем кабинете, Ева – в процедурной через стенку, дежурная – на ресепшене, пациенты отдыхают по палатам. Я вернулся в комнату охраны, осмотрел мониторы, затем по внутреннему телефону позвонил Бреусу.

– Владимир Олегович! – сказал я тревожно. – Кажется, у Шелковниковой какой-то приступ. Вижу на экране: она упала в игровой и трясется.

– Где медсестра? – рявкнул он. – Найди ее и бегом туда!

Я положил трубку и тут же удалил последнюю запись с игровой. Заметил на мониторе идущего по коридору Бреуса. Сейчас его нужно задержать.

Я выбежал в коридор и нагнал начальника у входа в игровую. Там было пусто, даже Виктор со своими шахматами отсутствовал. Бреус осмотрелся и вопросительно взглянул на меня. Я стоял, обливаясь потом, и думал: закрыл ли он кабинет, когда вышел?

– Где она? – недовольно спросил Бреус.

– Не знаю, может, вернулась в палату.

Бреус затопал по коридору к палатам. Я – следом.

Шелковникову мы застали лежащей в кровати. Она держала в руках глянцевый журнал и с удивлением глядела на нас. Какая-то актриса в красной шляпке так же взирала на нас с обложки журнала.

– С вами все в порядке? – спросил Бреус.

Она кивнула.

– Как себя чувствуете?

– Нормально.

– Мы видели, что вы упали в игровой. Что случилось?

– Упала? – Она недоуменно осмотрела нас. – Нет, просто утром голова немного кружилась.

– Хорошо, не переживайте. – Бреус повернулся ко мне: – Где сестра?

– Не могу ее найти.

– В кладовке смотрели? – усмехнулся он и вышел из палаты.

Я кинулся следом за ним.

– Постойте, Владимир Олегович! Я видел, как она покачнулась. Можем пойти и посмотреть записи с видеокамеры.

Он остановился, с презрением глянул на меня.

– Отыщите медсестру, пусть осмотрит и давление смеряет. И прошу не беспокоить по пустякам.

* * *

Я ждал Еву около часа. В моей голове крутились всевозможные варианты неудачного развития событий. Что, если Бреус застукал ее в кабинете? Что, если ей не удалось отыскать желаемое? Или она так и не проникла внутрь. Затем я поймал себя на размышлениях о собственных чувствах к этой девушке. Особенной привязанности и тем более влюбленности я не испытывал. Почему же вечно шел у нее на поводу, словно какой-нибудь студент, связавшийся с порочницей на десять лет его старше?

Наконец на смартфон пришло сообщение: «Удалось. Все сняла. Изучаю». А вечером, когда остальной персонал пансионата разошелся, Ева заглянула в комнату охраны.

– Ну как? – сразу спросил я. – Что разузнала?

Ева уселась на диван и некоторое время молчала – будто испытывала мое терпение.

– Увы, – наконец произнесла она. – В истории болезни ничего о его способностях. Он обычный аутист. В детстве ему поставили неверный диагноз – шизофрению, но потом поменяли. Такое раньше сплошь и рядом случалось.

– А про его бормотание?

– Это обычная эхолалия.

– Что это?

– Он повторяет услышанное. Возможно, и «чьеда-чьёда» где-то слышал. В прошлом или в будущем. Кто знает, в каком вообще мире он живет. Может, для него время – как кубик Рубика, который можно вертеть так и сяк.

Она замолчала, и я заметил в ее взгляде нечто неприятное – будто она задумала что-то, но не решается мне рассказать. По опыту я знал, что она все равно расскажет. И не ошибся.

– Знаешь, почему он все время возится с шахматами? – спросила Ева.

– Почему?

– Это его способ регулировать эмоциональное состояние. Аутисты часто так делают – повторяют одни и те же действия. Как обычные люди вертят карандаш или покачивают ногой. Так вот, Виктор всегда играет сам с собою. А что, если с ним сыграешь ты?

– И что это даст?

– Произойдет одно из двух. Либо ты найдешь с ним контакт. Как врач, который общается с больными при помощи карточек. Либо… с ним случится мелтдаун. Это состояние, когда аутист перевозбужден. Он может бегать, падать, кричать, бить себя. Таким образом он перезагружает нервную систему. – Ева вытянула шею и, не вставая с дивана, посмотрела в монитор. – Он сейчас в игровой? Пошли!

Виктор, как обычно, не отреагировал на наше появление. Только после того, как я уселся напротив него и осмотрел фигуры в шахматной партии, правое веко у него дрогнуло. Ева осталась в сторонке, прислонившись спиной к стене.

– Давай-ка я сыграю с тобой, – как можно спокойнее заговорил я. – Что тут у нас?.. Кажется, я не в лучшем положении… Черному королю поставили шах, следовательно, ход за мной… Хм, интересно…

Подумав, я передвинул офицера и прикрыл им короля. Осторожно взглянул на Виктора. Он смотрел рассеянно, словно и не видел доски перед собою. Ходить он, судя по всему, тоже не собирался. Хотя мог бы, например, сделать очередной шах ладьей, одновременно угрожая стоящей с краю пешке. Я почувствовал, что и сам мог бы разыграть эту партию в одиночестве. Наверное, это не так уж странно – играть с собою.

– Чьеда… – сказал вдруг Виктор. – Чьеда-чьёда…

Черный офицер исчез с доски и не появился. Мой король опять остался неприкрытым от шаха.

– Виктор, так нечестно, – заметил я. – Не прячь фигуры в прошлое.

Он откинулся на спинку стула и забормотал свое «чьеда-чьёда». Пропала черная пешка, затем белый конь и ферзь.

– Перестань, – попросил я. – Хочу доиграть эту партию.

Виктор вскрикнул, поднял руки и затряс кистями. Фигуры одна за другой исчезали с доски.

– Он перемещает шахматы в прошлое, – сказал я Еве и только сейчас заметил, что она от испуга вжалась в стену.

– И не только шахматы, – прошептала она.

Повсюду в игровой пропадали предметы. Исчезали книжки на полке, пропали часы со стены, несколько раз, будто голограмма, мигнул стул и больше не появился. Погасла одна из четырех ламп на потолке. Я посмотрел вверх и понял, что лампа не погасла, а тоже исчезла. Вместе со светом.

Виктор вскочил из-за стола и замахал руками.

– Чьеда-чьёда! Чьеда-чьёда! – кричал он. – Зи-ки-кара! Чьеда-чьёда!

Глаза его вращались, словно им было тесно в глазницах. То ли пот, то ли слезы сбегали по щекам.

– Хорошо, Виктор, давай не будем доигрывать, – примирительно сказал я. – Главное – успокойся.

– Не успокаивай его, – подала голос Ева. – Это мелтдаун. Пускай теперь бегает и кричит. Так организм гасит гормоны возбуждения.

И тут Виктор исчез сам. Только что он стоял вскинув руки – и вот его уже не стало. Я в недоумении осмотрелся, взглянул на Еву. Она стояла, все еще прижимаясь к стене, лицом белее собственного халата.

– Он сбежал в прошлое! – воскликнул я. – Ты этого добивалась? Что, если он не вернется? Что мы скажем Бреусу?

Ева не ответила, она озиралась по сторонам. Я понял, что предметы продолжают исчезать из помещения. Тумбочки, столы, висящий на стене дартс, диванчик, массажер для стоп – все это безвозвратно утекало из нашего мира в какую-то параллельную вселенную. Вдруг исчез потолок, и мы увидели звездное небо.

– Бежим отсюда! – крикнула Ева и кинулась к выходу.

Мы неслись по коридору, а предметы вокруг нас то исчезали, то появлялись. Уже было и не разобрать, в каком месте мы находимся. Мелькали дыры в стенах, за которыми чернела темнота. Что-то падало, трещало и взрывалось, словно пансионат начали сносить, а мы оказались внутри. Наконец мы выбежали на зад нее крыльцо, а затем в сад. Ева в страхе прижалась ко мне, я обнял ее за плечи.

И тогда я вдруг понял, что уже наступило утро. Нет, не утро. Уже был день, и солнце находилось в зените. Я отстранился от Евы и в изумлении обернулся. Никакого пансионата позади нас не было.

– Он что, все утянул за собой в прошлое? – мрачно спросила Ева.

Я не ответил ей. Нервная усмешка растянула мне губы, когда я осматривался. Не было не только пансионата. Пропал сад с березами и кустами шиповника, пропали плитки из искусственного мрамора. Пропал решетчатый забор и стоящие за ним коттеджи. Вместо всего этого нас окружали заросли лопухов, которые почти доставали нам до пояса. Чуть поодаль рос какой-то гигантский папоротник. Дальше начинались джунгли.

– Что это? – пробормотала Ева.

Я, продолжая по-идиотски улыбаться, прошелся вокруг нее. Воздух показался мне чужим – влажным и вязким. Дышать им было трудно. Вдобавок сильно пахло мхом и прелью.

– Виктор не сбежал в прошлое, – сказал я. – Он нас туда отправил. Все предметы, пансионат, сам Виктор – все возвращено назад, а мы – нет.

– В прошлое? Мы в прошлом?

– Да, и, кажется, в очень далеком. Сдается, что, кроме нас, тут никого нет.

Ева схватила меня за рукав.

– Постой, Адам. Он ведь вернет нас обратно?

– Кто знает… Возможно, когда успокоится… Но, если честно… мы ведь нарушали его покой, а должны были этот покой охранять.

Валентина Богачёва
Вечерний Виндзор

Сегодня ужин у королевы-матери.

Я крашусь, ибо страшусь – приходить к ней в затрапезном виде себе дороже, хотя она вполне может встретить в домашнем, ссылаясь на возраст.

Придирчиво отбираю книги – помимо классики, она признает детективы и современную прозу со всеми ее выкрутасами и, кажется, втайне балуется дамскими романами. Недавно я неслабо закупилась, так что сегодня мне есть что ей предложить, к тому же она единственная, кому я уступаю порой «право первой ночи» с моими книгами.

Пока едет такси, делаю несколько свежих фоток кошек: разговоры о питомцах – обязательная часть официального протокола.

Жду Дэна у подъезда, курю и подслушиваю – сапожник, ютящийся в пристройке, отменно ругается. Записываю в телефон «титьку тараканью» и «наждак тебе в сортире».

– Господи, что у тебя на голове! Соловцова, ты меня в гроб загонишь когда-нибудь! – прокомментировала она мои синие волосы.

Толстая кошка пугливо нюхала обувь, под которой растекались лужицы талого снега.

Меню, как всегда, делится на обязательную и произвольную программы. В первой – непременно бутерброды с икрой, красная рыба и «морские гады» в рассоле. Во второй – доставка на мой выбор. Я люблю ее удивлять, так что выбираю вьетнамскую кухню – немы и хрустальная лапша с морепродуктами. Смотрю, как она ножом и вилкой воюет с жаренным во фритюре немом, и думаю, что ничего из того, что стоит на столе, моя мама не стала бы есть, так ее пугало все непривычное.

– Екатерина Аркадьевна, я вам книги принесла.

– Опять какую-нибудь гадость, да? Давай сюда! Почитаем.

– Как вам Вера Полозкова?

– Ну… интересно. Это, на мой взгляд старого филолога, не совсем поэзия, но признаюсь, прочитала и еще раз перечитала. Конечно, не Ахматова и не Цветаева, но необычно. А ты Арбатову читала? Я тут ходила в библиотеку, взяла ее снова. Такая она все-таки злая, интересная. Почитай!

Мы с Екатериной Аркадьевной пьем сухое красное, Дэн – безалкогольное пиво.

– Как ваши дела?

– Да как обычно. Ничего плохого. Ничего хорошего.

– Ну, знаете, ничего плохого – это уже хорошо! Как здоровье?

– Ровно на восемьдесят два. Вы ешьте, ешьте! Сыночка, возьми еще бутерброд.

В уголке рта у нее остается кусочек хрустальной лапши. Мучительно неловко на это смотреть и мучительно неловко об этом сказать. Я отвожу взгляд к окну. Там блестит мокрый асфальт проспекта Комсомола, светится логотип «Ленты» через дорогу. Пару лет назад под окнами подрезали тополя, и они стояли жалкими ранеными обрубками, но прошло время, они отрастили новые ветки, тени которых сейчас мечутся в свете фонарей на белом снегу.

– Дети, – торжественно заводит она старую пластинку, – вы помните, что деньги и карты лежат в матрасе? Сыночка, ты помнишь ПИН-код от карты? И кошку, кошку мою не бросайте, когда я умру. И смотрите, чтобы ваши паразитки ее не обижали!

Дэн закатывает глаза и хмыкает. Я улыбаюсь.

– Так, у меня к вам дело. Мне надо поставить фотографию в вотсапе. У всех девчонок есть, а у меня нет! И еще, Дэнчик, посмотри мой компьютер, там перестали фильмы скачиваться!

Дэн отправляется в комнату, я вожусь с телефоном. Снова думаю о маме – она так и не научилась читать и писать эсэмэс, боялась компьютера и не понимала пластиковых карт. А ведь они были ровесницами.

– Нам пора.

– Ладно, лапушки, спасибо, что приехали. Хорошо посидели!

Она собирает нам с собой контейнер с бутербродами, пакетик с нарезанной рыбой, коробки с вьетнамской едой.

В машине мы сразу закуриваем.

– Ты домой?

– Ага.

По-дружески делим продукты. Мне – рыбу, Дэну – остальное. Молча едем по вечернему городу. Я на Ульяновскую, Дэн на Заводскую.

Мы три года в разводе, но до сих пор не можем ей в этом признаться.

Ирина Невская
Миры на улице Семи Кленов

– Ай, не толкайся!

– Да не шуми ты! Если мама узнает – убьет.

– Тс-с-с, я тихонечко. А это какая буква?

– «Я».

– Ты?

– А-ха-ха-ха-а, ты, ты! Ну и я тоже.

– «Я-я-я-я-я…» Ленни-и-и-и-и…

– Ну чего еще?

– А напиши машинку. Ну ту, помнишь, пожарную. Мы вчера в лавке у Йорни видели.

– Ты чего, совсем, что ли? А что мы родителям скажем? Где взяли?

– Ну ненадолго, на чуть-чуть напиши, ну пожа-а-а-алуйста. Ну, Ленни, напиши, а?

– Ладно-ладно, только не ной.

– Ура-а-а-а-а!!!

– Тише ты!!!

– Ура-а-а-а-а…

– Ш-ш-ш, не ерзай, замри, сосредоточиться надо.

– Ленни-и-и-и-и-и…

– Ну чего опять?

– Ты моя самая любимая сестра!

Сердце колотится как сумасшедшее. Не открываю глаза, лежу, крепко зажмурившись, пытаясь удержать ускользающий сон. Но он все равно утекает из-под век, оставляя на щеках дорожки. Так каждый раз происходит, когда я его вижу, – просыпаюсь на мокрой подушке и еще долго потом лежу, зажав уголок зубами. Я уже не вою в голос, как раньше, только судорожно дышу, утихомиривая рвущееся наружу сердце, внушая себе: это был только сон. Сон. Он закончился, ш-ш-ш, надо жить дальше.

Но в том-то и дело, что мне не нужно опять засыпать, чтобы увидеть его продолжение. Ночами мы часто сидели вдвоем в том шкафу, и я очень хорошо помню…

Мне было четыре, ей – девять. Ночами мы часто сидели в шкафу, нашем тайном убежище, сочиняя истории о далеких прекрасных странах, о царевичах и волшебниках, о подводных дворцах, о городах среди звезд. Точнее, сочиняла Ленни, а я только слушал, затаив дыхание, восхищенно глядя на ее мечтательное лицо. Мы знали, что Ленни – Пишущая и что совсем скоро, на Великом Диктанте, об этом узнают все-все, будут восхищаться и даже завидовать, потому что Ленни отправится в Город Творцов, где нет обычных людей, а есть только они. Те, что творят нашу жизнь. Я искренне верил, что Ленни напишет нам такую сказку, в которой у всех будет полный буфет конфет, а у мамы здоровые руки и, может, вообще… больше никто никогда не умрет! Ленни все может, вон ведь какие волшебные у нее выходят истории!

Только мама почему-то печалилась, когда вспоминала про дар сестры. Она плакала так горько и жалобно, что Ленни при ней старалась ничего не писать, чтобы лишний раз не расстраивать. Однажды я спросил ее, почему так, а она сказала, что мама грустит от предстоящей разлуки…

Немного успокоившись, встаю и выхожу на балкон. Все равно уже не засну, так и буду лежать, снова и снова прокручивая одни и те же воспоминания. И раз уж никуда от них не деться, лучше посидеть здесь, на воздухе.

И сижу завернувшись в одеяло, пока небо не окрашивает ярко-лазурный зимний рассвет, а облачка пара от дыхания не становятся еле заметными. Но и тогда не могу заставить себя вернуться в комнату, где все покрыто невидимой пленкой памяти после совсем свежего сна.

Я сам попросил Ленни научить меня буквам. Очень хотелось узнать, что скрывают эти тайные черные знаки и как работает магия Пишущих. Почему если что-то напишет папа, то это всего лишь следы на бумаге, а вот если Ленни хорошенько сосредоточится, описывая предмет, то он станет совсем настоящим? Как так выходит? Было ужасно интересно.

С тех пор наше тайное убежище превратилось в классную комнату. Мы брали фонарик, садились на гору старой одежды, сваленной в углу шкафа, и я выводил карандашом на только что написанной Ленни бумаге черные закорючки. Получалось очень даже неплохо. Буквы я выучил быстро и уже мог складывать слова в предложения, когда однажды ночью в наше тайное убежище ворвались разбойники.

– Что это вы делаете здесь среди ночи? – Голос мамы был подозрительно тих. Но вот она разглядела карандаш в моих пальцах и ахнула, рефлекторно зажав рот руками. И оттуда уже, из-под пальцев, глухо простонала: – Иления, что ты творишь?.. Зачем ты учишь его?

Всхлипнув, схватилась за дверцу и закричала на весь дом:

– Горден, иди скорей сюда! Горден!

Ленни тогда наказали. Я не понял за что, она, видимо, тоже, но стоически сидела целых две недели в своей комнате без сладкого, бумаги и карандашей.

И без меня заодно, потому что видеться нам запретили. Правда, разлучить нас получилось только на один день, а уже следующей ночью я подкрался к запертой комнате сестры и подергал ручку. Она была заперта, но я это и так знал и пришел с четким планом. Хотелось кое-что попробовать. Я уселся на пол перед дверью, закрыл глаза и представил, как берусь за железную прохладную ручку, нажимаю ее, и дверь легко поддается. И скорее, пока картина не убежала из головы, написал печатными буквами прямо пальцем на половице:

«КАГДА КРИ ПРИШОЛ К КОМНАТЕ ЛЕННИ ДВЕРЬ СРАЗУ АТКРЫЛАСЬ»

Пробовать почему-то было страшно, и на пару мгновений я застыл в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Но все же взялся за ручку – за тем ведь, в конце концов, и пришел. Оказалось – боялся зря.

Дверь сразу открылась.

Когда день вступает в свои права, я похож на замороженного гуся из продуктовой лавки мадам Бирандины. Такой же синий, твердый и покрытый инеем. Делать нечего – кое-как отскабливаю себя от кресла и бреду в спальню. Простуды не боюсь – давным-давно, еще в юности, написал в дневнике: «Я никогда ничем не болею» – и с тех пор не чихнул ни разу. С моим даром-проклятием мне повезло, как никому в этом мире: я мог написать что угодно. Деньги, здоровье, может быть, даже жизнь, не знаю, не проверял. Оба раза, когда имело смысл проверить, я проворонил – был слишком мал, ну а потом… Не осталось уже никого.

Иногда, в моменты, когда одиночество подступает так близко, что кажется, будто стены сжимаются, а воздух в доме совсем иссякает, в голове бьется только: «Пиши! Напиши, и они будут живы!»

Я держусь. Может, только пока. Держусь изо всех сил, сжимая пальцы в кулаки, чтобы сами собой не схватили карандаш и не стали писать. Потому что я не бог и не имею морального права распоряжаться жизнью и смертью.

По крайней мере я так всегда считал.

Но порой дом на улице Семи Кленов становится слишком большим для меня одного, и руки так и зудят…

Мы жили там вчетвером: мама, папа, Ленни и я – в двухэтажном деревянном доме с верандой, когда-то выкрашенной розовой краской. Краска давно выгорела и облупилась, и сквозь нее проступали серые стены дома. Один из семи старых кленов рос у нас во дворе, и мы с сестрой часто лазали в его корявых ветвях.

В день, когда Ленни ушла писать Великий Диктант, листья клена горели красными всполохами, а половина уже облетела и землю до самой дороги устилал ярко-алый ковер.

Так она мне и запомнилась: маленькая фигурка на кроваво-красной земле.

Великий Диктант сам по себе очень прост. Специально – чтобы вычленить Пишущих среди общей массы не представляло никакой сложности. Детей рассаживали по одному, и Ментор громким голосом монотонно зачитывал слова. Немного, всего пару десятков, но их было достаточно, чтобы творец себя проявил. Материализация надиктованного предмета, его зримый образ, даже простое колебание воздуха – все эти признаки говорили, что перед вами Пишущий.

Для Ленни, способной овеществить увиденную в лавке игрушку, пройти этот тест не составило никакого труда. Их увели в тот же вечер: ее и еще двух детей, гордых донельзя своими грядущими достижениями. Городок потом лихорадило не меньше недели: салюты, торжества и массовые гулянья не утихали ни днем ни ночью. Видано ли: целых три творца на один маленький город. Горожане ликовали: уж, дескать, теперь-то мы заживем!

Заживем…

В нашей семье был траур. Мама, которая, казалось бы, уже должна была привыкнуть к мысли о грядущей потере ребенка, на деле смириться с этим так и не смогла. Она слегла, какое-то время лежала, почти не двигаясь, так что мы с папой боялись, что она вовсе не встанет. Но встала, хотя никогда уже не была прежней. Потерянно сидела на крыльце и смотрела вдаль, будто надеясь, что на дороге вот-вот появится ее дочь. С работы она ушла, но семьям Пишущих предоставлялись всевозможные льготы, так что мы не только не бедствовали, но даже стали жить лучше. Если под этим «лучше», конечно, можно считать потерю сестры и полуживую статую вместо матери.

Резкий свисток вырывает меня из очередного витка воспоминаний. Я наливаю чай, грею руки о керамические стенки чашки и думаю.

О маме, которая тихо умерла спустя пять лет после того, как ушла Ленни, так и не узнав, что я не прошел тест. Об отце, пережившем ее всего на два года. О всех тех, кто после приходил в мою жизнь и уходил из нее, практически не задерживаясь. О ненавистном проклятии, которое лишило меня всех, кто был мне так дорог. И – в очередной раз – о том, как могло бы быть по-другому, если бы только…

Мой дар развивался стремительно. К пяти я уже мог написать что угодно. Даже правильнее было бы сказать: кого. Зная отношение мамы, я старался скрывать свой талант, но как ни крути, а я был всего лишь маленьким ребенком, так что скоро моя тайна стала очевидной для всех. Однажды, вернувшись с работы пораньше, отец застал меня во дворе играющим с лопоухим щенком и сразу все понял. Я носился с псом наперегонки, ничего не замечая вокруг, а когда наконец заметил, застыл, втянув голову в плечи. Но отец только спросил:

– Давно?

Я молча кивнул, не поднимая глаз, будто сделал что-то постыдное. Он еще чуть-чуть постоял, потом бросил:

– Матери пока не говори.

И вошел в дом.

Потом, уже вечером, он позвал меня к себе в кабинет и сказал:

– Ты написал ту собаку?

– Да, – виновато признался я.

Он смотрел непроницаемым взглядом, будто не понимая, почему все так вышло. Каким образом у двоих совершенно обычных людей родились два Пишущих сразу? Покачал головой, присел на корточки и посмотрел мне прямо в глаза.

– Поклянись мне, – сказал твердо, – что бы ни случилось, как бы ни обошлась с нами жизнь, ты никогда не будешь писать людей. Поклянись.

Конечно же, я поклялся. И до сих пор держал обещание.

После, уже повзрослев, я узнал, что писать живых существ очень сложно. Что редкий Пишущий на такое способен. Мне это давалось так же легко, как щелчок пальцев.

Передо мной на столе большая коричневая тетрадь. Я купил ее в лавке у Йорни, того самого, у которого когда-то давно мы с Ленни увидели маленькую пожарную машинку. Она, овеществленная сестрой, давно уже исчезла, испарилась как дым. Мои творения не такие иллюзорные. Все, что я написал, служит мне долгие годы и наверняка останется после того, как я умру.

Я смотрю на коричневую тетрадь и понимаю – чтобы открыть ее, нужно немало сил. Хватит ли мне их? Не растрачу ли я себя попусту?

Говорю вслух:

– А какая разница?

Удовлетворенно соглашаюсь с собой: никакой.

Считалось, что Диктант обмануть нельзя. Дескать, он специально составлен таким образом, что, обладай ребенок хоть малейшим даром, тот обязательно проявится.

Все ерунда. Я обманул его без особых усилий. Моя мама к тому времени была уже совсем плоха, и я не хотел бросать их с отцом одних, поэтому нужно было лишь не показывать на тесте своих способностей. Я и не показал. И было-то это проще простого: писать одно, а думать о другом. Сначала я сомневался: неужто Менторы, десятилетиями проводившие этот Диктант, не понимают такой элементарной истины: Пишущий творит не рукой, а воображением. Но, как это ни удивительно, не понимали, и я с треском провалил этот тест. Спеша домой, предвкушал, как обрадуется отец и, может, теперь позволит мне вылечить маму… Радовался, не зная, что уже опоздал.

Потом, через годы, жалел, что не ушел в тот день, ведь была надежда встретить сестру, но… Почему-то так и не признался никому в своем даре. Словно бы всегда знал или чувствовал…

Когда умер отец, я решил найти Ленни во что бы то ни стало. Ложась спать, писал на обрывках старых газет: «Наутро Кри проснулся в Городе Творцов, рядом со своей сестрой», а просыпался в своей кровати. Формулировал так и этак, не понимая, не желая смиряться с простой истиной – никакого города нет и в помине. Я думал, что просто один из творцов когда-то давно написал Городу хорошую защиту от чужих, и не терял надежду однажды ее пробить. Я даже думать не хотел, что Город – фикция, ведь тогда пришлось бы признать, что сестру где-то держат взаперти, а может, и того хуже… Нет, нет! Ведь Альянс Девяти творцов-управленцев регулярно показывали публике, и картины веселой жизни в Городе были развешаны повсюду, смотри – не хочу. Когда я был маленьким, часами стоял возле них, пытаясь разглядеть на этих картинах Ленни. Не могло, никак не могло быть такого, чтобы Города не существовало вовсе.

Не могло, но так оно и было.

Теперь, когда тетрадь открыта, не осталось ничего между мной и мыслями в моей голове. Я держу ручку и, собираясь с духом, вспоминаю ту судьбоносную ночь, накануне которой наконец нашел в себе силы написать в дневнике: «Сегодня я увижу во сне, что случилось с сестрой после того, как ее забрали у нас».

И увидел.

В автобусе, увозившем Ленни из родного городка, царило веселье. Ей самой было немного грустно от воспоминаний о маме, папе и брате, но ведь такова ее судьба, ничего не поделаешь. Зато она станет великой Пишущей и, может быть, даже однажды войдет в Альянс Девяти. А почему бы и нет? Ментор сказал, она очень талантлива, не каждой достается такой дар. А через четыре года, когда Кри подрастет, они встретятся в Городе Творцов и все будет совсем прекрасно.

Замечтавшись, она не заметила, как стемнело за окнами, а спустя какое-то время автобус въехал в длинный ангар. Почти все дети спали, и только некоторые, включая Ленни, хотели выйти размяться, но не тут-то было. Дверь автобуса оказалась заперта, а водитель ушел.

Что ж, подумала Ленни, значит, надо чуть-чуть подождать.

Села на свое место и вдруг почувствовала, что воздух стал сладковато-приторным. Она попыталась было что-то сказать, но почему-то язык отказывался шевелиться. Она хотела написать пальцем на спинке сиденья, но не смогла поднять руку. И последнее, что она подумала, прежде чем погрузиться в сон: «Интересно, что сейчас делает Кри? Вот бы…»

Я дергаю подбородком, стискиваю зубы, дышу глубоко. Ручка выпадает из пальцев.

И спустя много лет я слышу в голове это: «Вот бы…»

Что она хотела узнать перед тем, как уснула навеки? Что она думала?

«Вот бы вернуться домой»?

«Вот бы увидеться с мамой»?

Или, может…

«Вот бы ничего этого никогда не было»?

Может, когда-нибудь я это узнаю.

А пока…

Подбираю ручку и начинаю писать. Чувствую, что от напряжения лицо искажает гримаса, но ничего не могу с нею сделать и только пишу все быстрее и быстрее.

Я всегда думал, что не имею морального права распоряжаться жизнью и смертью. Что я не бог, а значит, не могу вершить судьбы людей.

Но…

Если не я бог, то где тот, другой?

И что он мне сделает, если я присвою какие-то из его обязанностей?

Самое время проверить.

Ручка порхает по листу все скорее, будто боясь не угнаться за моментом, когда я сотворю новый мир.

«Мы живем вчетвером на улице Семи Кленов: мама, папа, Ленни и я, в мире, где никогда не было магии, а написанное кем бы то ни было остается просто словами. Мы живем в двухэтажном деревянном доме с верандой, когда-то выкрашенной розовой краской. Она давно выгорела и облупилась, и сквозь нее проступают серые стены дома. Во дворе растет старое дерево, и мы с сестрой часто лазаем в его корявых ветвях…»

Роман Брюханов
Позвольте представиться

В назначенное время, как обычно, во всех каютах космического корабля «Луч-3000» вспыхнул свет, и мягкий голос бортового помощника призвал команду просыпаться и готовиться к новому дню.

«К важному дню», – подумал капитан корабля Ливий Анденгардт и рывком сел на постели. С кадетских времен он привык все делать быстро, четко, без лишних движений. Вскочил, несколько раз наклонился, повертелся из стороны в сторону, шумно выдохнул.

Вызвав сенсорную панель управления, он выбрал раздел «меню» и, не глядя в список блюд, ткнул клавишу «как обычно». Извлек из ниши в стене парадную форму – ослепительно-белый мундир с широкими планками наград и сверкающими, как звезды, пуговицами – и быстрыми отточенными движениями надел его. Включил на панели режим зеркала и оценивающе оглядел себя.

С монитора на него смотрел уже очень немолодой астронавт, со множеством морщин, боевых шрамов, тяжелым потухшим взглядом. «Пожалуй, последняя командировка, – подумал он. – Вернусь и буду проситься списать меня в штаб. Или в академию. Да, академия даже лучше».

– Как ты себя чувствуешь? – спросила жена Клора, верная спутница во всех его звездных странствиях, когда они уже сидели за офицерским столом в кают-компании. – Вид неважный.

Ливий отмахнулся:

– Ты теперь каждое утро это говоришь.

– Нет, правда. В зеркало видел себя?

– Видел, много раз.

– Нет, ты не понял. Сегодня видел? Кажется, новые морщины добавились…

– Сегодня не об этом нам нужно думать, Клора, – скривился капитан. – Миссия важная, нельзя опозориться. Мы с тобой представляем нашу планету – все население! – перед инопланетной расой, с которой раньше контактов не было! Кстати, ты почему еще не в парадном мундире?

– Успею, – проворковала супруга. – Мне собраться – ты слово «гиперзвуковой» не успеешь сказать.

– Ну-ну, – скептически посмотрел на нее Ливий.

После завтрака лучшая часть экипажа, наряженная в светло-голубые парадные одежды, без оружия (не хватало еще межгалактического вооруженного конфликта), выстроилась на палубе, боевые звездолеты с которой предусмотрительно перебазировали в ремонтный ангар. Старший помощник капитана метался между рядами матросов, площадкой для встречи гостей и Анденгардтом, получая указания и криком подгоняя нерасторопный персонал.

– Помните, – говорил Сторк Лингстром, советник из министерства по работе с инопланетными цивилизациями, то поправляя на мундире капитана планки, то прикасаясь к блестящим пуговицам, то смахивая с ткани невидимую пыль, – что по традиции…

– Сторк, дружище, я все знаю наизусть, – сказал Ливий.

– Я обязан проинструктировать вас, командор, – спокойно отреагировал Лингстром, оглядывая капитана с ног до головы, – что по традиции и руководящим указаниям министерства инопланетную цивилизацию надлежит встречать основным представителям расы, то есть мужской, – он указал на Анденгардта, – и женской, – поклонился Клоре, – особям.

Клора прыснула:

– Это я-то особь? Ты на себя посмотри.

– Я обязан проинструктировать вас теми словами, которые указаны в руководящих документах, чтобы не было разночтений. – Советник оставался невозмутим.

– Буквоед ты – вот ты кто, – фыркнула Клора.

– Как угодно, – снова поклонился Сторк и монотонно зачитал предлинную инструкцию о последовательности действий при встрече с делегацией другой планеты.

Когда Ливий уже собирался грубо послать Лингстрома колупать мозги кому-нибудь другому, подскочил старпом.

– Командор! – рявкнул он. – Стыковка началась! Готовность номер один!

– Все по местам! – разнесся по палубе гулким эхом приказ Анденгардта.

Матросы вытянулись по струнке, лишний персонал вышмыгнул с площадки и столпился у широкого окна понаблюдать за действом, Лингстром степенно занял положенное ему место справа от строя. Воцарилась тишина, сквозь которую стал слышен приглушенный лязг работающего стыковочного оборудования.

Клора глянула на супруга, затем наклонилась к нему и зашептала:

– Несмотря на возраст, дорогой, ты все еще очень привлекательная мужская особь. Нисколько не жалею, что связала с тобой свою жизнь.

Ливий не ответил, лишь скосил глаза на супругу и приосанился.

Наконец створка шлюза ушла в сторону, и на палубу взошла инопланетная делегация. Вопреки ожиданиям, ее составляли не два, а шесть представителей.

Анденгардт повернулся к Лингстрому и одарил его вопросительным взглядом. Тот лишь пожал плечами, сохраняя свою чиновничью невозмутимость. Позади делегации вышагивал взвод солдат. Опытный взгляд Ливия заметил на бедре у каждого бойца бластеры в закрытых кобурах. Капитан напрягся, но решил, что это можно списать на требования к парадной форме.

Глава инопланетной делегации, выступавший впереди, был необъятных размеров. Массивное округлое тело поддерживалось двумя короткими сужающимися к основаниям конечностями, из-за чего передвигалось неуклюже, как бы переваливаясь с боку на бок. Надетый на нем скафандр, казалось, вот-вот треснет по швам. Тело переходило в толстую шею, на которой крепилась маленькая голова с двумя крошечными глазками. По бокам существо имело две конечности, вероятно использовавшиеся для манипуляций с предметами.

– Мне кажется, ему тяжело идти, – шепнула Клора, продолжая смотреть прямо перед собой.

– Согласен, – так же шепотом ответил Ливий. – В нашем флоте и думать нечего служить с таким телосложением. Выгнали бы враз.

Все прочие члены делегации по виду походили на своего предводителя, но были меньших размеров и отличались от него цветом кожного покрова: от бледно-белого до бронзового и иссиня-черного. Некоторые имели на лице боевую раскраску, чего Анденгардт не встречал уже очень давно, хотя посетил достаточно много галактик.

Как только инопланетяне приблизились к обозначенной площадке, Лингстром дал сигнал, и к делегациям подплыл небольшой светящийся шар: универсальный переводчик.

– Приветствую вас, представители благородной инопланетной расы! – Ливий Анденгардт поклонился, как того требовал протокол. – Мы рады встретить вас на борту межгалактического корабля «Луч-три тысячи» и передаем наилучшие пожелания от нашего верховного правителя.

Шар засветился ярче и перевел речь капитана.

Глава инопланетной делегации попытался отвесить поклон в ответ, но не смог ни согнуть шею, ни наклониться вперед, не подвергая себя опасности упасть, поэтому ограничился легким кивком головы.

– И я приветствую вас, многоуважаемый командир этого замечательного космического судна! – ответил он. – Возглавляемая мной делегация рада принять пожелания вашего правителя и просит передать ему самые теплые слова приветствия от лидера нашей планеты!

Расшаркались.

– Позвольте мне представить делегатов нашей планеты. Я – Ливий Анденгардт, уполномочен представлять мужскую половину населения. Вот моя супруга Клора Анденгардт, соответственно женская особь. – Клора незаметно ткнула мужа в бок. – Позади меня – лучшие бойцы флота нашей планеты. К вашим услугам.

– Очень приятно, – ответил инопланетный коллега. – Позвольте и нам представиться. Меня зовут Драконус. Имя у меня, правда, другое, но мне приятно, когда меня зовут Драконусом. Я чувствую, что именно это мое настоящее имя, а не то, которым меня наградили мои родители. На нашей планете мы привыкли ориентироваться на свои собственные ощущения и соответственно им определять себя. Супруги у меня нет, потому что я не вижу в этом необходимости. Размножение на нашей планете возможно и без непосредственного участия особей, а тратить время на ублажение себе подобного – пустое дело.

Ливий с Клорой переглянулись.

– Я представляю, – продолжил Драконус, – как вы изволили выразиться, мужскую половину нашего населения. Вот, – он указал на худощавое хрупкое создание с бледной кожей за своей спиной, – женская особь. Ее имя – номер двести двадцать три. Дело в том, что ее настоящее имя ей не нравится, а новое она себе еще не придумала, поэтому мы зовем ее по порядковому номеру в экипаже корабля.

Драконус переместился к следующему члену делегации, высокому темнокожему существу, чье тело расширялось ближе к голове, а лицо было разрисовано сине-зелеными, пурпурными и ярко-алыми полосами. Та часть головы, где у прочих существ этой расы помещался рот, была неимоверно раздута, и на ней помещалось нечто напоминающее двух розовых слизняков.

– Это Стефания Агнота Трампа Доргтон Шантала Стонт.

– Дайте-ка угадаю, – вмешался Анденгардт, – имя она… оно само себе придумало?

– Естественно.

– Мне вот интересно, – сказала Клора, – в какую часть вашей расы входит этот делегат? Мы привыкли, что в подавляющем большинстве цивилизаций присутствует деление на мужские и женские организмы, чего вполне достаточно для размножения и развития. За исключением гермафродитных колоний в дальних галактиках, но это, по большей части, полипообразные существа, как вам наверняка известно.

Драконус просиял.

– Это всё отсталые расы. Я не имею в виду вашу, – спохватился он. – Мы же шагнули далеко вперед в своем развитии и открыли новые формы существования организмов. Стефания, например, когда-то была мужской особью, однако в определенный момент решила, что она больше женская, чем мужская, и теперь она на пути к преобразованию. Проводятся определенные медицинские процедуры, операции и прочее. Так что сейчас она несет в себе признаки и тех и других, являясь, по сути, переходной формой.

– Приветствую, – сказала Стефания грубым низким голосом.

Ливий посмотрел на Лингстрома. Тот выглядел по-прежнему спокойным, но глаза его бегали.

– Дальше у нас Ногрут Восьмой. – Драконус указал на низкорослое существо, чье лицо выглядело несуразно: над глазами, вокруг рта и ушей торчали спутанные зеленые пучки растительности – так, словно они здесь никогда не росли, но их насадили насильно и совершенно беспорядочно. – Это форма, эволюционирующая в другом направлении, – от женской особи к мужской. Ногрут тоже находится в переходной стадии, как и Стефания.

– То есть, – заметил Анденгардт, – они с ней сейчас представляют примерно одну форму?

– Нет! – испуганно воскликнул Драконус. – Ни в коем случае нельзя так говорить! В их организмах проходят разные процессы, и это неуважение к их выбору – считать их одним и тем же.

– Как скажете, – отступил Ливий, вспомнив протокол. – Мы не имеем ни малейшего желания вмешиваться в ваши внутренние вопросы.

Командир инопланетного корабля удовлетворенно кивнул.

– Это, – продолжил он, представляя следующего члена делегации, – Гаврик-Студелла. Он считает себя и тем и другим одновременно, и мы, конечно же, принимаем его таким. Он несет в себе полноценные признаки и женской, и мужской особи, и…

– Гермафродит, – вставила Клора так тихо, чтобы слышал только ее супруг.

– … он полноправный член нашей команды. К размножению, однако, он не способен, но, как я уже сказал, на нашей планете это необязательно.

– Позвольте, – сказал Ливий, – вы назвали то, что с ними сейчас происходит, эволюцией, так?

– Совершенно верно.

– Но ведь эволюция должна вести к совершенствованию вида, к закреплению полезных свойств и прогрессу. Что вы видите полезного в этих… хм, свойствах?

Драконус улыбнулся:

– Мы не считаем, что свойства должны быть именно полезными. Достаточно того, что каждый из нас удовлетворяет свои внутренние потребности, тем самым делая свое существование приятнее и полнее.

– А как же забота о процветании вида? – удивленно сказал Анденгардт и поймал на себе гневный взгляд Лингстрома. – Хотя продолжайте. Представьте нам последнего члена делегации.

Тот, о ком говорили, стоял неподвижно, глядя прямо перед собой, вытянув конечности вдоль тела. Его кожный покров отдавал желтоватым оттенком. В целом он напоминал женскую особь номер двести двадцать три, в том числе телосложением.

– Мы зовем его Тип-сорок четыре, – заговорил Драконус. – Он кибернетический организм.

Анденгардт с удовольствием отметил про себя, что хоть тут обошлось без извращений. Киборги работали и на его корабле, но им доверяли только самую черную работу. Он не мог предположить, что киборги когда-нибудь станут частью общества.

– Ну, то есть как, – поправил себя Драконус. – Изначально он не должен был войти в состав делегации, потому что на корабль он садился как мужская особь, но в ходе полета Тип вдруг осознал себя кибернетическим существом и объявил нам всем об этом на общем собрании в кают-компании. Поскольку мы все, – он указал на делегатов, – обязаны уважать выбор каждого, мы, конечно же, согласились с ним. А так как каждый из нас имеет право представлять расу на межгалактических переговорах, то я принял решение включить сорок четвертого в группу.

Инопланетный коллега наклонился к Ливию и добавил едва слышно:

– Он даже от еды отказывается, уверяя, что киборг нуждается только в зарядке электричеством. Думаю, рано или поздно он либо умрет от голода, либо убьет себя током. Но это его выбор, понимаете?

Анденгардт сказал, что понимает, а сам покосился на Лингстрома. Такой гаммы эмоций на лице советника капитан не видел никогда в жизни.

Сторк приблизился и напомнил, что пора обмениваться подарками и официальными посланиями верховных правителей. Обменялись. Сказали несколько дежурных фраз о намерении развивать и укреплять межгалактическое сотрудничество. Раскланялись.

Инопланетная делегация удалилась на свой корабль.

Старпом заголосил, уводя строй матросов с палубы, рабочие высыпали на площадку и принялись готовить ее к возвращению боевых звездолетов.

Анденгардт, его супруга и Лингстром не спеша двинулись по коридору к своим рабочим местам.

– Командор, – сказал советник, – я не в порядке претензии, но вы не пригласили их посетить нашу планету с дружеским визитом, как того требует протокол.

– Сторк, дружище, – ответил капитан, обвивая одним из правых щупалец Клору и привлекая ее ближе к себе, – сдается мне, тем самым я оказал нашему народу неоценимую услугу. Как, ты говоришь, эти ненормальные называют свою планету?

– Земля, командор.

– Так вот, если эта зараза с переходными гермафродитными формами перекинется с Земли на нашу с тобой родную Пудору, мы погибнем. Ты же видишь, их не интересует эволюция и сохранение вида. Их заботит только какое-то эфемерное восприятие самого себя, которое может меняться ежечасно и внезапно. Вы видели их женскую особь? Какую жизнь она может породить? Себя бы в вертикальном положении поддерживала. Да и не нужна эта особь там никому, все заняты выбором нового имени, сменой пола и прочей чепухой. Хотите этой же неразберихи на Пудоре?

– Я думаю, мы не станем докладывать о том, что вы отошли от протокола, Анденгардт, – сказал Сторк, помолчав. – А подарки и письмо выбросим в открытый космос. Я скажу, что потерял их при выгрузке.

Ливий с Клорой изумленно уставились на советника.

– Ну, придумаю что-нибудь, – добавил тот. – Может быть, вообще буду рекомендовать министерству обороны рассмотреть вопрос о включении этой планеты в список враждебных и подлежащих уничтожению.

– Старина Сторк, – рассмеялся Анденгардт. – Пожалуй, это уже без меня. С моей престарелой персоны хватит межгалактических перелетов. Пойдем-ка лучше отметим успешные переговоры. У меня где-то завалялась бутылочка прекрасного квантерийского. Берёг на такой случай.

Троица, мягко шурша щупальцами по полу, удалилась в кают-компанию.

Юлия Асланова
Проект «П»

– Что за… Нил слушает.

Зеленый луч закрутился в воронку, и над тумбочкой засветилось смущенное лицо Дипа. Младший сотрудник Управления расследования преступлений нервно улыбнулся и заговорил:

– Шеф, простите, что так рано, но они меня не пускают. Требуется пропуск первого уровня. Убийство с отягчающими.

Нил вздохнул и потер глаз левой рукой.

– Понятно. Наш участок?

– Да, западная часть, второй астероид. Ну помните, где топливные склады.

– Я же говорил, что не нужен нам этот район, – заворчал Нил, откидывая одеяло. – Через полчаса буду. Жди и постарайся хоть что-нибудь выяснить.

– Ага, – Дип кивнул и исчез.

Нил вздохнул:

– Подключай.

Щелкнув, к кровати вплотную подъехали блестящие секторы. Нил пристегнул руку, затем одним движением вставил ноги, матово заблестевшие от колена. В местах соединения кожу неприятно холодило. Он слез с кровати и охнул – в последнее время остатки живого тела все медленнее реагировали на стыковку. Разминая ноги, прошел на кухню и достал баллончик с яркой красной надписью: «Адаптация 7.0». Прижав его к коже живота, нажал на поршень. Инъекция была болезненной, но уже через пять минут ткани на стыках настроились и максимально плотно примкнули к металлическим конечностям. Нервные импульсы побежали, приводя в движение пальцы и мелкие мышцы.

Спустя десять минут он стоял перед рабочим автошлюпом. Синим, слегка помятым, таким же старым и усталым, как его хозяин. Главный следователь УРПа приложил теплую ладонь к белой плашке на уровне своего лица, и дверь, заскрежетав, отъехала в сторону.

– Выход! – крикнул Нил в темноту, и потолок гаража открылся, освобождая путь.

Мчась по выделенному тоннелю вдоль кольца, Нил обдумывал проблему Западного региона. Первыми разрабатывались Южный и Восточный секторы кольца астероидов, потом добили до Северного. На Западный не осталось средств, и Правительство Большой пятерки решило сделать его пересадочным хабом для беженцев и складом одновременно. Нилу подключили Западный аккурат перед уходом на пенсию.

– Пару месяцев, не больше. Потом откроем отдельный Западный отдел, – убеждал его шеф. – Не переживай, там и преступлений-то не бывает.

Это было год назад. Преступлений и правда сначала не было. А потом понеслось.

– Ну что тут у тебя? – Нил неуклюже пролез в узкий проход. В Западном секторе все было таким – маленьким, узким, бедным. Купол постоянно пробивало, что вызывало утечки кислорода, почва не приживалась, прибывающие бесконечным потоком корабли раскачивали впаянный в семь астероидов металлический стержень, соединяющий их между собой. От постоянной вибрации у третьего астероида уже отлетел кусок, обнажив блестящую сердцевину. Теперь того же ждали на четвертом и шестом. Хорошо, что там только склады. Если просядет купол…

Дип обернулся на голос, приободрился и сразу рванул к оранжевым жилеткам охраны. Нил неторопливо шел за ним, обтирая рукавами стены прохода. Из зоны прилета в каждый блок вели вот такие узкие трубы, и никогда не знаешь, куда через них попадешь.

Первый, самый крупный, астероид был известен толпами беженцев, торгашами и собирателями – всего, что можно было продать торгашам. Да, и еще гигантским патолого-анатомическим хранилищем. Так что, пройдя по трубе, следователи вылезли на ровную площадку перед моргом.

– Нил С-70, первый уровень доступа. С помощником. – Охрана кивнула, и они прошли внутрь высокого мрачного здания.

– В общем, по предварительной информации, это землянин, Голубая планета, Солнечная система. Перебит позвоночник, рваная рана на шее сзади, выдран кусок плоти.

Они как раз повернули в очередной коридор, который попетлял немного и уперся в стеклянную дверь. Дверь открылась, и следователи прошли внутрь. Квадратная комната, вдоль стен которой расположились металлические шкафы, выглядела мрачно. Каждый шкаф поблескивал секторами-полками, а в воздух сверху то и дело впрыскивался дезинфектор. Посреди комнаты стоял стол, на котором лежало бледное голое тело.

Нил дернулся. Он видел убитых, и не раз. Видел молодых, расчлененных на органы, «зайцев», сброшенных в безвоздушное пространство, заколотых больных стариков и изуродованных токсинами детей. Но каждый раз вздрагивал. Жизнь имеет ценность, должна иметь, в каком бы мире они ни находились. А когда жизнь вот так бессмысленно и жестоко обрывалась, Нила охватывала бессильная злость. И желание наказать.

– Чего можно добиться, вспоров шею сзади и сломав позвоночник? – вклинился в размышления начальника Дип. – Смерть не самая быстрая. Кровищи – море.

– Это смотря в какой последовательности наносили раны, – ответил Нил, вглядываясь в поверхность дряблой кожи вокруг потемневшего разреза.

– Сначала сломали позвоночник, после чего раскурочили шею, – спокойно произнес кто-то, стоявший в тени: – Вполне гуманно.

Нил обернулся на голос. Привалившись к стене, на них смотрел сам Семипалый Окс – легенда и бессменный король Западного морга. Нил уже пересекался с ним по другим делам и про себя порадовался, что Окс заинтересовался этим.

Среднего роста, уроженец пятого астероида, Окс представлял поколение, родившееся в зоне радиоактивного распыления. Но там, где остальные дети мерли как мухи или не умели приспособиться из-за мутаций, Окс отлично работал своими семипалыми руками и дышал вывороченным наружу легким. Разумеется, сейчас легкое уже заменили искусственным, да и не только легкое, но вот его руки остались теми же. Быстрыми, ловкими и чувствительными. Окс выучился на одной из ближайших планет, а потом вернулся в Западный сектор и занял должность помощника главного патологоанатома самого крупного морга на кольце. А через пять лет вообще занял его место. К радости всех детективных и полицейских агентств региона.

По его заключениям можно было раскрывать преступления – он замечал то, чего не видели лучшие и опытные следователи. И легко делился наблюдениями, помогая разбираться в самых запутанных делах.

Окс подмигнул и протянул Нилу заполненный бланк. Пока следователь читал, Дип с бесстыдным любопытством разглядывал тело – это тоже удивляло Нила. Современная молодежь не бледнела и не зеленела при виде мертвецов. Запах, раны, изуродованная плоть – ничто не могло вывести их из равновесия. Дип был уже пятым младшим сотрудником – и бил все рекорды по невозмутимости.

«Человек, землянин, земной возраст – 65 лет. Здоровый, комплектация неполная: заменена левая рука ниже локтя, печень, тазовые кости, правая ступня. Все остальные органы на своих местах, не изменены. В желудке остатки пакетированного биоужина, С15, с добавками витаминов 60+.

Позвоночник сломан на уровне 5-6-го позвонков, разорван спинной мозг, смерть мгновенная. Затем последовал разрез глубиной 2 сантиметра, сделанный острым предметом на задней поверхности шеи. Вырезан кусок плоти в форме шара».

– А почему рана такая странная? – услышал Нил голос Дипа. То т нависал над столом, чуть ли не носом уткнувшись в шею мертвецу. – Как будто там что-то внутри было? Может, наркотики или антигравитат на продажу?

Нил одобрительно кивнул. Многие беженцы и правда чего только не перевозили под кожей – запрещенные вещества, лекарства, дорогие устройства, помогающие адаптироваться на планетах с высокой гравитацией. Хотя в данном случае…

– Слишком глубоко для перевозки, обычно ограничиваются подкожным пакетом. К тому же у землян эта зона вообще не приспособлена для внедрения чего-либо. Здесь слишком много нервных окончаний, все близко, есть опасность остаться обездвиженным калекой, – объяснил за Нила Окс. – Возможно, взяли ткани для исследований или капнули новый реагент и поэтому убрали полностью кусок, чтобы не светить. Я еще проверю химический состав и сообщу.

Окс улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. Про это Нил тоже читал – у мальчика из Западного сектора не было ни зубов, ни волос, а один глаз затянуло бельмо. Но, когда Окс вернулся в морг, зубы и густая шевелюра были на своих местах. А также два черных проницательных глаза.

«Может, мне тоже потратить сбережения и сделать себе суперзубы, – вяло подумал Нил и нащупал языком дырку в том месте, где должен быть клык. – Хотя чего мне этими зубами грызть – непонятно. И кому улыбаться, тоже. Месяц до пенсии, а потом… улечу».

Он дочитал отчет, кивнул Оксу. Пока никаких версий не было, так что придется действовать по протоколу: опросить родственников, выяснить все про убитого, поискать версии. Жаль, времени мало. Последний Закон о расследовании преступлений гласил: «На проверку данных и разработку версии дается семь дней. Если за это время преступник не найден, а объяснение не предоставлено, следователь получает минус-баллы, а тело жертвы отправляется на переработку».

Накопление минус-баллов вело к увольнению или снижению статуса. Поэтому в Западном и Восточном секторах царил беспредел – следователи искали любых виноватых, лишь бы успеть. И именно поэтому Нил уже пять лет ждал пенсии – его рейтинг то снижался, то снова повышался, не давая дойти до необходимой пенсионной планки. Мешало, конечно, то, что Нил расследовал каждое дело тщательно и дотошно. И почти всегда находил преступника – правда, обычно на месяц позже срока.

– Такая работа, – обычно говорил он, обнуляя минус-баллы и снова выходя на финишную пенсионную прямую.

– Мы раскрываем преступления, а не выполняем план, – учил он своих младших сотрудников, которые, правда, не слушали и покидали его слишком быстро. Один Дип торчал уже несколько месяцев. Может, из парня и выйдет толк.

Нил покосился на младшего сотрудника, теперь уже зарисовывающего рану в блокнот.

– Деятельный! – одобрительно заметил Окс. – Ищу себе помощника, да все не то. Пара месяцев – и отбывают за планетарную зону. У вас, Нил, я заметил, тоже сотрудники не удерживаются.

– Закон подводит, – мрачно согласился Нил. – Гонка за преступниками переросла в гонку за баллами. Все никак не привыкну.

Окс понимающе улыбнулся:

– Я постараюсь быстрее с химическим анализом. Вам когда на пенсию?

– Если раскрою это дело, то сразу после. – Нил вздохнул и добавил тихо: – И можно улетать.

– Желаю удачи. – Окс внимательно посмотрел на Нила. – Хотя, если вы уйдете, с кем же мне тогда работать? Ладно, вопрос риторический, я перешлю все данные к вам в систему, можете сразу приступать.

– Спасибо. – Нил повернулся и медленно направился к двери. Дип закрыл блокнот, сохранил его и последовал за шефом. Они снова шагали по длинному коридору, пробивались сквозь толпу любопытных, пока не добрались до парковки.

– Куда теперь? – жизнерадостно спросил Дип. – В участок?

Нил глянул на помощника с усталым раздражением. С другой стороны, не дома же до утра сидеть.

– Да, встретимся там. Изучим материалы про сектор и посмотрим, может, есть что-то по нашему землянину.

– А можно с вами? – Дип смущенно замялся. – Меня сюда попутка доставила, я пока без авто шлюпа.

– Почему? – Нил удивленно уставился на сотрудника. Без автошлюпа сотруднику УРПа на кольце существовать невозможно.

– Права отобрали, из-за зрения. Я лекарство не принял, ну и… проявилось.

Нил вздохнул. Дип родился на АРТИФИ-15, у всех жителей которой наблюдалась уникальная мутация – их глаза различали до 500 оттенков каждого цвета. И если на их планете цветовая гамма была монохромной, то в других местах жители 15-й принимали адаптирующее лекарство. Или сходили с ума.

– Я думал, у тебя ампульная подшивка.

– Ну да, но, как оказалось, при последнем задержании ампулу сдвинули. Помните того дебила с механическими клешнями? В общем, лекарство вышло быстрее, чем нужно. Я еще удивлялся, чего мир такой бесцветный стал. А потом меня как раз на развилке около второго астероида накрыло. Гормональный всплеск. Думал, голова лопнет. Так в стену автошлюпа шибанул кулаком, что чуть не пробил. Ну и служба сразу подоспела. Как увидели мои глаза – сразу отняли права.

– А когда ампулу ставить будут?

– Ее поставили, я в норме. Просто по правилам две недели надо на стабилизацию. Мне неделя еще осталась.

Нил чуть не застонал:

– Вовремя. У нас такое дело, а ты без машины.

– Ничего, я справляюсь. Друзья повозят или на попутках.

– Да уж. – Нил открыл автошлюп. – Ладно, залезай.

Спустя пять минут скрипящий автошлюп уже встроился в кольцевой поток.

* * *

За остаток ночи они успели найти пострадавшего в архиве, выяснить адрес и договориться с женой убитого, что заедут.

Подлетая к пятому астероиду, Нил вздохнул. Самая бедная часть кольца: здесь всегда было темно, купол истончился, грязные обветшалые бараки округло торчали из каменистой поверхности.

Блок землян стоял отдельно. Бледные худые фигуры копошились около затянутых кислородными пленками грядок с землей. Земля была привезенная, семена тоже, пленка собирала кислород и обеспечивала частичную очистку. Купол не справлялся, по этому жители использовали все возможные средства. Земляне – свои. По мнению Нила, самые экологичные и радующие глаз.

– Уау, сколько зеленого, – обрадовался Дип, разглядывая ростки под пленкой.

Видимо, лекарство усвоилось не до конца.

– Непривычно, – кивнул Нил и, закрыв шлюп сигнальной сеткой, направился к баракам. Около одного из них стояла одинокая фигура, махнувшая им рукой. – Вы Анна Сол? – спросил Нил, когда они подошли ближе, хотя кому тут еще их встречать.

Судя по заплаканному лицу женщины, которая в архиве была указана как жена убитого, ей уже успели сообщить о смерти мужа.

– Да. Пойдемте внутрь.

Нил кивнул, и они прошли в маленький неказистый барак, который внутри оказался очень уютным. Нилу сразу захотелось сесть на диванчик в углу и закрыть глаза. Глянув на заплаканную хозяйку, он ощутил, как его вдруг накрыла волна сострадания и тепла.

«Старею», – подумал Нил и отошел в другой угол комнаты. Прокашлялся.

– Я, я пыталась найти… то, о чем он говорил, – забормотала Анна. Она смотрела на Нила, так что он быстро включился:

– Кто говорил? Ваш муж?

Анна мелко затрясла головой и сцепила пальцы.

– Да, да…

– Он что-то у кого-то взял? – уточнил Нил мягко.

– Нет. Он сказал, что ему предложили много денег за кое-что.

– Кое-что? – вклинился Дип.

Женщина ответила не сразу:

– Антон сказал, что нам повезло. Что больше не будет нищеты, потому что он счастливый обладатель наследия своей планеты. Мы сможем улететь, больше не будем беженцами. Сможем жить где угодно. Он так радовался. – Анна повернула голову и снова уставилась на Нила. – Вчера Антон ушел на встречу. И не вернулся. А ночью мне позвонили… убит. Как теперь быть? Что делать?

Нил хотел сказать что-то ободряющее, но Дип его опередил.

– Как я понимаю, вы не работаете, то есть средств на проживание нет, – начал он довольно бойко. – Не соглашайтесь на кремацию. Можно сдать тело на опыты в Четвертую лабораторию. Там платят хорошие деньги. Хватит надолго.

Нил хотел возмутиться, но замолчал, увидев, что женщина слегка воспрянула духом. На разных уровнях жизни ценности тоже были разными.

– Он говорил с кем-нибудь еще? Перед уходом? – уточнил Нил, убирая голосовой блокнот.

Анна наморщила лоб:

– С Макли. Это наш сосед и… друг. Они вчера сидели и что-то обсуждали.

Нил поблагодарил и вышел из барака. Снова стало холодно и мрачно. Дип сунул Анне номер телефона лаборатории и последовал за шефом.

– Откуда ты знаешь про лабораторию? – не удержался от вопроса Нил, огибая пластиковые парники. Дип пожал плечами.

– Забирал образцы, и ко мне подошли сотрудники. Спросили, есть ли тела на кремацию, которые я могу направить к ним. За деньги, – добавил он нехотя. – Я сказал, что направить вряд ли, но рекомендовать могу. Вот и рекомендую.

Он поймал осуждающий взгляд Нила.

– Живым надо на что-то жить, так какая разница, что станет с мертвыми.

– Да ты философ, – невесело отметил Нил. – Жаль, философия какая-то безысходная.

– Так и жизнь такая же, – быстро отозвался Дип, стуча в дверь соседнего барака. – Это УРП! – громко крикнул он. – У нас к вам вопросы!

Раздался шорох, дверь приоткрылась, и в щели мелькнуло бледное недовольное лицо.

– Какие вопросы? – спросил обладатель лица, распахивая дверь.

Высокий, бородатый, очень худой. Скорее старик, но, возможно, такое впечатление было связано с истощением. Прищуренные глаза смотрят подозрительно. Несмотря на это, Нил сразу почувствовал к старику расположение.

– Вы Макли? – мягко уточнил Нил.

– Да, Макли Ступ. А что случилось-то? – Глаза у него бегали, руки слегка тряслись.

– Ваш сосед, Антон Сол, был убит вчера вечером.

– Жестоко убит, – добавил Дип, разглядывая старика.

Тот закашлялся, кивнул и направился вглубь барака, поманив их за собой.

Внутри было пустовато. Кровать, стол, заваленный бумагами и книгами, два стула. Одежда лежала в коробке в углу, еда разместилась на подоконнике одного грязного окна. В окне был виден пустырь и высокие башни вдалеке. Очертаниями они напоминали заброшенный замок – странная и поэтичная картина.

Пока Нил разглядывал вид, старик придвинул гостям стулья и принялся торопливо убирать со стола. Дрожащими руками он хватал пачки бумаг, которые все равно разлетались в разные стороны. Дип бросился помогать, а Нил с усталым вздохом присел на один из стульев.

– К-как он погиб? – вдруг спросил Макли. Он не поворачивался, продолжал сминать бумаги, но спина стала напряженной, плечи ссутулились.

– Ему сломали шею, – сказал Дип. – И еще…

– Скажите, Антон говорил, куда он собирался вчера вечером? – перебил его Нил, сердито глянув на Дипа.

– Да. То есть… Сказал только, что знает, как раздобыть много денег. Мол, к нему подошли около лаборатории. Выгодное предложение. Антон сказал, что давно мечтал избавиться, но не знал, что за это можно получить денег. Наследие планеты… Ноздри, может.

Старик невесело хохотнул и засунул пачку с бумагами и книгами в коробку, стоящую в углу.

– С таким воздухом их скоро разъест окончательно. – Макли указал на свои покрытые язвами и ранами ноздри. Нил вздохнул.

– А что Антон делал около лаборатории?

– Как что? Ногти и волосы мы туда носим – их часто берут в качестве органики. Я вот бороду отращу подлиннее и тоже пойду – потом целый месяц жить можно. Если не ограбят.

Старик насупился и замолчал.

– А как выглядел покупатель, Антон не рассказывал? – спросил Нил.

– Нет. Может, боялся, что я тоже смогу свое наследие всучить.

– Ясно. – Нил встал со стула и направился к двери. – Спасибо. Если вдруг вспомните еще что-то, сообщите в УРП, следователю Нилу.

– Конечно-конечно, – согласно закивал старик. – Вы уж постарайтесь, найдите, кто Антона изуродовал.

По дороге назад Дип задумчиво молчал, а потом выдал:

– А я же не сказал ему, что Антон был изуродован. Ну сломали шею – тут этого полно. С чего он взял, что соседа изуродовали?

Нил кивнул:

– Да, я тоже заметил. Возможно, Макли знает больше, чем говорит.

– Точно больше. Видели у него там книги и бумаги на столе? Так они про строение земного тела, про Голубую планету и какой-то акт… или закон. Нет… проект. Проект «Протяжение».

Нил вздрогнул.

– Интересно, зачем нашему Макли столько новых знаний? – пробормотал он. – Слушай, сейчас поедем в лабораторию, а потом пересмотрим отчет, может, уже химический анализ пришел.

– Отличный план, – поддержал Дип. – Только давайте сначала перекусим!

Нил укоризненно покачал головой:

– Иди перекусывай, а потом лови отчет. А я в лабораторию сам съезжу.

– Спасибо! – кивнул Дип и, выскочив из автошлюпа, приземлившегося около здания УРПа, убежал.

Лаборатория, занимавшая половину четвертого астероида, кормила все его население. Вереница зданий с подземными бункерами, надземными переходами и гигантскими холодильными установками создавала зрелище пугающее и восхитительное одновременно.

Нилу нравился четвертый астероид – своей энергией, бесконечными стеклами и бликами. Он здесь даже чувствовал себя бодрее.

– Антон Сол? – Невысокий секретарь с воспаленными веками потер уголок глаза и потянулся за защитными очками. Надел их, ввел имя и включил основной поиск. Главный компьютер мигнул и выдал небольшой список.

– Это всё? – удивился Нил.

– Да, – ответил секретарь, перекидывая информацию в блокнот следователя. – Больше ничего нет. Это по данным системы, сейчас проверю по личному контакту.

Он включил защитные очки, маленькие иголки выдвинулись и слегка придавили ему кожу на висках. На стеклах очков замелькали картинки, а голова задергалась. Через полминуты секретарь кивнул:

– Да, теперь вспомнил. Землянин с уникальным сочетанием группы и резуса – мы хотели попросить его сдать несколько анализов, это очень помогло бы в исследовании врожденных заболеваний. Он обещал прийти вчера, но не пришел. Скинуть вам визуал?

– Да, было бы отлично, – вздохнул Нил. Собрав картинки, он уже двинулся к выходу, но вспомнил Дипа и повернулся: – Антон Сол был убит, и его вдова готова отдать тело за… вознаграждение. Вам нужно связаться с ней, пока не прошел срок.

Секретарь оживился, поблагодарил и тут же стал вызывать кого-то по внутренней связи. Нил покачал головой и направился к выходу. По дороге он зашел в маленькое застекленное кафе на крыше инфекционного блока. Народа здесь всегда было мало. Нил взял воду с витаминами и протеиновый пакет – на четвертом астероиде все было пакетированное и обеззараженное. Выкусывая из пакета кусочки бутерброда, он разложил перед собой записи.

«Антон Сол прилетел на пятый астероид вместе с женой семь лет назад. Сначала работал в техамбаре, но после взрыва потерял руку и ногу, получил самые дешевые протезы и работать перестал. Сдавал органику в лабораторию, выращивал растения, наверняка торговал чем-нибудь незаконным. Две недели назад после общего запроса по базе отдел крови предлагает ему сдать анализы. За деньги. Наследие планеты – может это быть кровь? Как проверить? И кто покупатель? Лаборатория готова купить легально, ей нечего скрывать. Значит, это кто-то еще.

Так, дальше. До лаборатории Антон не доходит, в этот же день его убивают. Странно: что мешало ему прийти в лабораторию утром, получить деньги, а потом отправиться к другому покупателю. Ах вот… для забора крови требуется полное обследование и обеззараживание в стационаре в течение 10 часов. Значит, покупатель наследия ждать не хотел, и Антон решил сдать кровь позже. Видимо, так…»

Нил достал отчет, который ему переслал Окс. Ну да, Антон был убит ранним вечером 5-го, а в лабораторию он не пришел утром этого же дня. Но к чему спешка? Возможно, покупателю было важно опередить лабораторию? Может быть, он стремился скорее покинуть кольцо? Но тогда им его уже не найти.

Тихий дребезжащий звук телефонного вызова сбил Нила с мысли.

– Дип, я сейчас… – немного раздраженно начал он, но младший сотрудник его перебил:

– Нашли еще двоих. Землян. С такими же ранами.

* * *

Окс потирал виски и часто моргал. Еще бы, его суточная смена давно закончилась, но уходить было рано. Дело серьезное, доверить некому.

– Вот, – тихо произнес он, вытаскивая железный ящик и устанавливая его на передвижной стол. Ящик был парный, в нем лежали два тела.

Нил виновато кивнул. Он видел, что Окс еле на ногах стоит, но упрямо готов помогать.

– Спасибо. – Нил наклонился над трупами.

Супруги Савины Элина и Алексей. Земной возраст – 67 и 65. Сохранились тела неплохо. Видимо, мужа убили, а жена пыталась убежать, потому что на лице и шее у нее темнели синяки, а от локтя к запястью тянулась длинная ссадина.

– Ее задушили, – сказал Окс, подойдя ближе. – Видимо, сопротивлялась. У мужа сломана шея, довольно чисто. Я еще не успел осмотреть хорошенько, их только привезли – хотите, я могу завтра с утра это сделать и пришлю отчет.

Нил уже был готов кивнуть, как вдруг Дип прислушался.

– Мне кажется, или это…

Дверь щелкнула и распахнулась.

– Так, ничего не трогаем, все данные мне в компьютер, тела в лабораторию. – В помещение морга влетел зеленоватый вихрь и тут же начал сыпать распоряжениями.

«Таможенники, – с тоской подумал Нил. – Плакала моя пенсия. Теперь и месяца не хватит».

– Инспектор Гош, – постарался он выдавить из себя улыбку. – Вы здесь какими судьбами? Или таможня уже занимается убийствами?

Инспектор Гош – огромный, крепкий, с заросшим зелеными щупальцами лицом – издал низкий гортанный звук. Обычно это выражало у него пренебрежительное приветствие.

– Теперь занимается. Очевидно, что земляне нашли способ перевозить контрабанду, а это уже сфера нашей деятельности.

– Но я пока не нашел следов веществ или вшитых устройств, – попытался вклиниться Окс, но Гош отмахнулся:

– Это дело времени, мы подключим нашу лабораторию и быстро все обнаружим.

Нил прикрыл глаза. Подключить лабораторию означало, что тела располосуют, выявляя остатки веществ – которых, Нил был уверен, там не было.

– Эй ты, отойди от ящиков, – гаркнул Гош.

Дип наклонился над телами, быстро зарисовывая что-то в блокноте и фотографируя. Одной рукой он приподнял голову Элины Савиной, жадно осматривая рану. Со вторым убитым он этого проделать не успел, потому что инспектор Гош одним мощным движением оторвал его от трупов и их созерцания и толкнул к двери.

– Все, закончил, на выход. Тела можно будет осмотреть в нашей лаборатории по предварительной записи. Не морг, а выставка какая-то.

Нил не стал спорить. Он благодарно кивнул растерянному Оксу, взял Дипа за рукав и вытащил его из помещения. До участка доехали молча.

Вечер прошел в изучении истории семьи Савиных. Оказалось, что супруги жили в том же блоке, что и Солы, но пропали почти неделю назад. Соседи думали, что они улетели, – поскольку Алексей последнее время часто хвастался деньгами, которые скоро получит.

– Я и решила, что они свалили. Не прощаясь.

Молодая соседка, к которой они наведались на следующий день, улыбнулась, обнажив редкие желтовато-коричневые зубы. «Интересно, сколько оттенков увидел Дип», – вяло подумалось Нилу.

– Да и не нужно мне их прощание, – продолжала соседка. – С ними и поговорить не о чем было. Не о наследии же.

– О каком наследии? – оживился Дип.

– Да Алекс все твердил, мол, денег получит за наследие, – тараторила соседка, пытаясь поддержать вызванный интерес. – Уж не знаю, что там у него за наследие такое.

Она развязно подмигнула Дипу. Тот сглотнул.

Поблагодарив за ценную информацию, они распрощались и направились в участок, где Дип остался изучать улики и зарисовки. Нил, со свинцовыми веками и легким головокружением, поехал домой.

– Устал, – тихо сказал он, снимая протезы и растягиваясь на мягком матрасе. Тело ныло и гудело, но голова мыслила на удивление четко и гоняла по кругу факты и гипотезы. Мелькнула мысль про Окса, который, видимо, тоже не может разделить работу и личную жизнь. Потом в голову пришел шумный инспектор Гош – этот вряд ли пожертвует своим временем ради чего-то, что не несет никакой выгоды. После Гоша мысли скользнули в сторону помощника и их последнего разговора.

– А чего вы не поменяете шлюп? – спросил Дип, после того как они долго не могли открыть машину. – В начале месяца правительство выделило средства, и все подавали на новые шлюпы.

– Мне кажется, если я поменяю, то никогда не выйду на пенсию, – признался Нил. – Так что либо пенсия, либо развалимся с ним вместе в дороге.

Дип посмотрел на начальника и покивал головой. «Развалитесь», – говорило его выразительное лицо. Спустя десять минут, разглядывая скрючившегося и вздыхающего за рулем Нила, Дип снова не выдержал:

– Может, вам хотя бы шейно-грудной отдел заменить? У вас же страховка позволяет, а сейчас такие разработки классные. У меня сестра в биотехнике – так говорит, позвоночник новый гнется во все стороны и сам нервные окончания подцепляет. Можно все поменять, можно пару позвонков. Видно, что у вас шея не поворачивается и спина сутулая, – а так можно лопатки скорректировать, и будете как марсианский огурец.

– Я не хочу как огурец, я хочу на пенсию, – упрямо бубнил Нил. – Сутулым, негнущимся и усталым. У меня и так половина тела заменена, должно же хоть что-то свое остаться.

– Ну, можно оставить руку, седалище и живот. Вы не толстый, так что живот нормально, а седалище долго не стареет. Зачем оставлять то, что причиняет неудобство?

– Спасибо, – оценил заботу Нил. – Но это мое, что хочу, то и делаю.

– Да я так, чтобы легче было.

Нил и сам понимал, что спорит зря. Просто смешно оставлять части, которые причиняют только боль, – тем более что поменять их можно легко и безопасно.

– Почему-почему? – Нил лежал и прокручивал в уме их разговор. – Потому.

Потому что уже очень давно Нил мечтал улететь. Далеко-далеко, на планету, где раньше жили его родители, а прежде их родители и все их предыдущие поколения. И где совсем недолго прожил сам Нил.

Он мог вернуться, он пока проходил по процентам. После аварии соотношение живого тела и механических заменителей у него составляло 53:47. На грани. Если механических частей станет больше пятидесяти процентов, то доступ на планету будет закрыт. Поэтому он не заменял то, что давно уже вышло из строя и мешало жить, – не мог рисковать и потерять единственный шанс, который был. Терпел, мучился, кряхтел, и все ради призрачной надежды увидеть родную планету.

* * *

За два дня никаких подвижек. Химический анализ пришел чистый, тела, к которым допустили следователей, уже не могли раскрыть никаких тайн – после таможенных эскулапов там было нечего рассматривать.

Нил обложился документами и отчетами. Дип то ездил в лабораторию, то по каким-то сомнительным местам, общался с торгашами и осведомителями. Никто ничего не слышал про наследие, и про специалиста, ломающего шеи, тоже.

К вечеру четвертого дня Нил, который уже даже не уезжал домой, уснул прямо на рабочем месте. Он проснулся рано утром от настойчивого сигнала телефона.

Зеленая воронка высветила взволнованное лицо Анны Сол.

– Следователь Нил? Это Анна Сол. Извините, что так рано. Если у вас будет время… то есть… мне кажется, что с Макли что-то случилось. Приезжайте, пожалуйста.

Нил резко выпрямился и охнул, потому что закололо в шее.

– Да, конечно. Запритесь у себя и не выходите, мы сейчас будем.

Разминая ноги на стыках, Нил вызвал Дипа. Испытал легкое злорадство, впервые услышав сонный голос младшего сотрудника:

– Заберете меня, я на пятом, в архиве?

Через час они были на месте. Дом Макли окружали таможенные автошлюпы. Рядом вышагивал инспектор Гош.

– Сюда нельзя. Зона наркоразборок, – заявил он с порога.

В этот момент роботы-санитары вынесли тело. Дип шагнул назад, но споткнулся и, охнув, схватился за брезент. Приоткрылся окровавленный затылок, изрезанные шея и плечи. Дип выругался и отошел.

– Что ж у вас за помощник-то такой неуклюжий, – процедил Гош и, покачав головой, пошел вслед за санитарами.

– Борода на месте, – тихо произнес Дип, подходя к Нилу. – И шея раскурочена. Хотя почти незаметно – слишком много ран. Никакие это не разборки, они бы органику всю собрали. Это наш, Ковырятель.

Они пошли к дому Анны, но выяснилось, что ее забрали на дознание.

– А там у вас что? – устало спросил Нил маленького вертлявого соседа, махнув рукой на видневшиеся вдали башни.

– Заброшенные амбары. Там всякий сброд жил. Помните, история была два месяца назад, их случайно перетравили новыми витаминами. Или не случайно. Пришлось вскрывать тела.

– Я помню, – отозвался Дип. – Тогда Семипалый Окс отличился, обнаружил какие-то несоответствия, его еще наградили. Тридцать человек было – старики и дети. Ужасный случай.

– С тех пор башни закрыли, – продолжил сосед. – Чтобы не селился никто. Говорят, там квартал для приемки судов сделают.

По пути в участок Дип поделился находками:

– Из лаборатории новостей нет. Савиных нашли случайно, они буквально вывалились из переработчика мусора – их бы сейчас уже разлагали на третьем астероиде.

– То есть Ковырятель не рассчитывал, что их найдут, – задумчиво отметил Нил.

– Нет, точно не рассчитывал. – Дип помолчал и добавил уже живее: – Значит, Ковырятель мог начать действовать раньше. Нужно проверить трупы в морге.

Дип ловил на лету – это приятно порадовало Нила. Неужели достойная замена?

– А про «Притяжение» что? Проект тот.

Дип посмотрел на него непонимающе, потом моргнул и вытаращил глаза.

– «Притяжение», – прошептал он и, выскочив из автошлюпа, убежал в сторону информационного блока.

Нил удивленно покачал головой и пошел в свой кабинет, изучать смерти, хоть чем-то схожие с жертвами Ковырятеля. На это ушел целый день – и результаты совсем не порадовали. Только один человек с похожей раной, примерно того же возраста и расы. В Восточной части кольца. Нил уже собрался позвонить в Восточный морг, когда в кабинет влетел Дип и с порога крикнул:

– Проект «Притяжение». Вот секрет Ковырятеля. – Он помахал своим блокнотом и, не дожидаясь вопросов, тут же раскинул голограмму перед начальником.

– «Притяжение» – последний проект старой власти, направленный на сохранение верности и любви к планете Земля. Сто лет назад в стаявших ледниках был обнаружен металл, который мощно взаимодействует с ядром планеты, так называемое Я-притяжение, подкрепленное… тут я не разобрал, да и не важно. В этот период земляне стали покидать планету и направляться в Торговые зоны – всем хотелось свободы и движения вперед. Тогда правительство стало вживлять чипы мальчикам – детям и подросткам. Чипы быстро врастали и, взаимодействуя с ядром планеты, обеспечивали очень приятное состояние, сравнимое с наркотической зависимостью. Дети росли, привыкали и, покинув планету, теряли огромную дозу кайфа. Поэтому стремились вернуться.

Дип перевел дыхание, Нил понял, что самое интересное впереди.

– Но оказалось, что люди испытывали тягу не только к планете, но и к другим чипированным. Поэтому Землю стали покидать парами или семьями.

Спустя тридцать пять лет проект прикрыли. Смотрите, как выглядит чип.

Дип открыл картинку, и Нил ахнул: небольшой круглый диск из серебристого металла.

– И вживляли его…

– В шею, – кивнул Дип. – На самом деле там еще много информации. Например, благодаря чипам можно было отлавливать покинувших Землю – это в последние годы власти Правительства. Еще про то, что недавно умер самый старый обладатель чипа – ему было сто пятнадцать лет.

– То есть наш Ковырятель ищет чипы. Наследие планеты. Но зачем?

Дип торжествующе открыл последний блок записей.

– Это статья двухмесячной давности, один из земных профессоров расшифровал записи того времени и опубликовал статью. Ее, правда, почти сразу же заблокировали за недостатком доказательств. Но почитайте, из чего делали чипы.

Нил вглядывался в бегущие строчки и не верил своим глазам. Даже он, далекий от медицины, это знал.

– Но ведь это… невозможно. Парадиум сейчас находят крупинками, он очень редкий. Это же спасение целых планет. Как они могли скрывать такое?

– Монополия Правительства, там вообще все было строго секретно. К тому же в то время свойства парадиума были не до конца изучены. Точнее, вообще не изучены – кроме того, что диски притягивали людей обратно. Это потом оказалось, что добавка ничтожной доли парадиума в сплавы для строительства куполов усиливает их прочность на сотни процентов.

Нил шумно выдохнул.

– Так! У нашего Ковырятеля как минимум четыре диска весом по три грамма. Из них… какой там состав дисков?.. Ого, один грамм – это парадиум. Уже за такое количество можно купить небольшой шаттл.

– Непонятно только, как их продать, – задумчиво произнес Дип. – Здесь даже боссы не потянут такую покупку, а ее же сбыть нужно и парадиум выделить. Нужно лететь за пределы кольца, в Свободную торговую зону, знать места и покупателей.

– Может быть, у Ковырятеля свои связи, – предположил Нил. – Но я думаю, у нас есть шанс. Четыре диска маловато для того, чтобы предлагать межпланетным корпорациям.

Дип посмотрел на Нила немного виновато.

– Я проверил, сколько у нас на кольце землян возрастом старше шестидесяти пяти лет. Около двадцати человек. Возможно, больше, не все зарегистрированы. Из них пятнадцать на высоких постах и трое засекречены – думаю, им ничего не грозит.

– То есть около пяти человек, за кем может охотиться Ковырятель, – задумался Нил и не заметил, как младший сотрудник чуть улыбнулся. – Поймаем!

– А два месяца назад их было тридцать, – выдал вдруг Дип. Нил дернулся.

– В тех амбарах два месяца назад погибли земляне, – медленно произнес он.

– Старики и дети, да, – кивнул Дип. – В общем, эти десять человек, скорее всего, были чипированы. По возрасту подходят.

– Нам надо срочно осмотреть тела. В каком они морге, кто писал по ним отчет? – заторопился Нил. – Если их диски у Ковырятеля, то он в любой момент может покинуть кольцо. Макли, видимо, узнал, кто он, – уж больно грязно заметены следы.

– Трупы в Западном. Но отчет я не нашел. Там же была эта история с витаминами, все засекречено. Может быть, сгонять узнать на месте?

– Поехали! Согласен.

Пока Нил собирался, Дип пробежал еще один кусок статьи.

– Кстати, тут говорится, что при наличии парадиума организм становится нечувствителен к наркотикам. Притяжение остается единственным кайфом, который можно получить. – Дип ухмыльнулся. – Вообще, я бы не отказался. В нашей профессии это может пригодиться. Нечувствительность, я имею в виду.

Окса на месте не было, но новенький тихий помощник провел следователей по длинным коридорам прямо в холодильник для жертв особо жестоких преступлений.

– Они все здесь. Их должны были неделю назад увезти, но я не успел оформить, так что заберут сегодня. Только не говорите Оксу, он настаивал, чтобы трупы увезли сразу после вскрытия. Этим делом само Правительство заинтересовалось.

Рассказывая, помощник быстро открыл дверь и стал вытаскивать металлические поддоны. На них лежали подмороженные тела, много тел.

– Вам всех? – уточнил помощник.

– Нет, только пожилых, – сказал Нил.

– Тогда вот эта стена ваша. Все здесь.

Помощник потоптался на месте, потом спросил:

– Можно я пойду? Мне оформить троих нужно, пока Окс не приехал.

– Конечно, идите. Спасибо. Мы закончим осмотр и подойдем. – Нил глянул на худого, но серьезного помощника. Может быть, и Оксу наконец повезло и ему растет достойная замена.

– Спасибо. – Помощник, видимо, решил объясниться, потому что добавил:

– Просто начальник уезжает на неделю на Марсианскую конференцию, хочет проверить, готов ли я.

Нил кивнул, сам в это время пытаясь отодрать примерзшее к поддону тело.

– Время есть, подготовишься, – выдавил он.

– Ну, если четыре часа – это время, то есть, – хохотнул помощник. – Шаттл сегодня.

И он ушел, оставив следователей бороться с замерзшими мертвецами.

– Нашел! – позвал Дип из дальнего конца комнаты.

Ему удалось перевернуть один из трупов – рана на шее хоть и была прикрыта куском кожи, но выделялась, да и кожа провисла перед тем, как замерзнуть.

– Нужно проверить. – Нил взял со стола скальпель и вдавил его в линию надреза. С усилием провел, сковырнул. Под кожей была округлая яма, заполненная красным месивом. Нил потыкал скальпелем, но внутри ничего не оказалось.

– Кто-то вытащил диск и наполнил рану. Не знаю, что это, но затвердело быстро, – удивленно сообщил он.

Они проверили остальных, потратив кучу времени и сил, чтобы перевернуть тела.

– У всех одинаковые раны, – кивнул Дип и поежился. В помещении было холодно. – Уау, кто-то стал обладателем огромного состояния. Зачем же было убивать живых, когда в руках и так куча денег? Странно.

– Не думаю. – Нил покачал головой. – Ну-ка достань ту статью про парадиум. Последний абзац помнишь? Про открытие тех профессоров.

Дип достал блокнот и разложил статью.

– Вот здесь, – Нил ткнул металлическим пальцем.

– «…хотя диски и стоят огромных денег, поштучно они не принесут общественной пользы. Минимальное количество, способное удержать атмосферный купол над большим астероидом, – четырнадцать граммов парадиума».

– Но, – ошеломленно выдавил Дип, – у него есть все четырнадцать дисков. А мы даже не знаем, кто он.

Нил не слушал помощника, разглядывая в блокноте зарисовки и фотографии, сделанные Дипом. Он резко раскрыл страницу почти на полкомнаты, повернул. Потом поднял глаза и посмотрел на Дипа. Тот подошел ближе, молча вгляделся в фотографию, которую сам и снимал.

– Не может быть, – прошептал он.

В коридоре послышался хлопок, от которого следователи вздрогнули. Дверная ручка дернулась, зафиксировалась в положении «закрыто», а еще через секунду погас свет. Послышались удаляющиеся шаги – кто-то быстро шел по коридору.

* * *

– Давай еще раз!

Дип с Нилом уперлись в стол, на котором лежало несколько поддонов, и, разгоняя его, побежали к двери. Раздался грохот, на двери появилась очередная вмятина.

– Н-нам нужно придумать ч-что-то другое, – стуча зубами, сказал Дип.

Нил кивнул и непроизвольно передернулся. Света не было, сеть сюда не добивала, зато электронный замок держал крепко, да вдобавок кто-то врубил холодильники на полную мощность. Хотя почему «кто-то» – они уже прекрасно знали, кто именно.

– Мы здесь почти час, – прошептал Дип, подскакивая на месте. – Еще час вряд ли продержимся. Спит там, что ли, помощник этот! Не хочет нас проверить?

Дип замолчал. И им с Нилом в голову одновременно пришла одна и та же неутешительная мысль.

– Можно попробовать развести огонь, чтобы сработала сигналка, – предложил Нил.

– Как?

– Закоротим провода.

– Мы до них не доберемся, – отмахнулся Дип. Посмотрел на Нила: – Даже вашей механической рукой. – Он вдруг остановился. – Но есть одна идея… И чего я раньше не подумал?

Дип снял куртку, закатал рукав свитера и потрогал пальцем свежий шрам на правом предплечье. Шрам был маленький – тонкая красная линия на синеватой коже.

– Я раздавлю ампулу, – тихо сказал Дип. – Помимо полного поглощения цвета, будет гормональный скачок. Думаю, у меня получится проломить дверь.

Нил посмотрел на него с тревогой:

– Ты такое пробовал хоть раз?

Дип опустил глаза.

– Не то чтобы специально. Я же рассказывал. Когда ампула сместилась, меня накрыло. Там оставалось всего на три дозы, но я, помимо поврежденной стенки, вылезая, случайно выломал дверь в автошлюпе. Служба поэтому и засекла.

Нил задумался, но ненадолго.

– Как вариант, – нехотя кивнул он. – Но, во-первых, ты можешь ослепнуть, а во-вторых, полностью отключиться.

– Я об этом подумал. Не ослепнуть – потерять способность видеть цвета. Это разные вещи.

Во-вторых, вы просто должны быстро меня откачать. Внизу точно есть набор, я видел, нужно только две ампулы К4 вкатить в течение пяти минут. Я в вас верю.

Нил закрыл глаза. Умирать не хотелось – тем более что они раскрыли преступника и даже, похоже, уложились в срок. Но брать на себя ответственность за жизнь младшего сотрудника… Пять минут – это слишком мало, он может не успеть.

– Вы справитесь. – Оказалось, что Дип уже расковырял шов своим перочинным ножом и теперь зажал пальцами гибкие стенки продолговатой ампулы. Он улыбнулся: – Все-таки вам нужно поменять позвонки и парочку суставов, а то все преступники разбегутся.

И, не дожидаясь ответа, Дип резко сдавил ампулу. Пару минут ничего не происходило, а потом он часто-часто заморгал, вскочил и бросился к двери. Он летел как прямой снаряд, выбил металлический прямоугольник вместе с куском стены и пронесся дальше по коридору. Нил быстро шел следом, стараясь не думать, сколько у младшего сотрудника переломано костей. Дипу удалось спуститься по лестнице в приемную и дойти до входной двери – там он и рухнул, дергая ногами, с белой пеной у рта. Нил неуклюже сбежал по ступенькам и поискал глазами аптечку. Она висела на дальней стене, прямо за столом с картотеками и документами. Обогнув стол, Нил чуть не наступил на чью-то руку.

– Бурить тебя до ядра, – выругался он, бросив взгляд на сотрудника морга: тот лежал скрючившись, прижав ладони к животу, в глазах стояли красноватые слезы. Жидкий сферум. Такими дозами торгаши убивали неплательщиков – когда вместо привычного кайфа выворачивает внутренности и начинают подкравливать глаза. Это долго, больно и почти всегда летально. Но самое главное – легко можно списать на легкий передоз, потому что наркотик быстро разлагается в организме.

Нужны гормоны.

Сорвав со стены ящик с лекарствами, Нил быстро открыл его. Порывшись, нашел синюю упаковку. Ампул было две вместо четырех. Нил выругался еще раз и глянул на Дипа. То т уже не дергал ногами, а тихо лежал, закатив глаза.

«Каждому из них нужны две ампулы, одной мало. Значит, придется выбрать кого-то одного. Или искать другую аптечку, только вот времени на это нет. Еще можно попробовать очистку… но хватит ли сил?»

Дальше Нил думать не стал – он подошел к Дипу, быстро воткнул в него две ампулы, которые тихо зашипели, медленно освобождая лекарство. После этого Нил выволок сотрудника морга из-за стола и уложил на спину, раскинув ему руки. Достал из аптечки капельный шнур, воткнул себе в механический приемник и включил программу очистки. Пять лет назад он поддался на рекламу и добавил программу переливания крови в свою механическую конечность. Правда, рассчитывал, что кровь будут переливать ему.

Нил реверснул систему и почувствовал легкий укол на сгибе локтя. Воткнул шнур помощнику в горло, подключил к себе физраствор и лег рядом. Последнее, что он успел сделать, – это набрать скорую. Порадовавшись напоследок, что в приемной связь была.

– Следователь Нил, следователь Нил! – Голос звучал знакомо, но Нил никак не мог понять, чей он. Сознание медленно ползло в мягкой темноте. Приоткрыв наконец глаза, Нил увидел бледное лицо Дипа.

– Все получилось! – сиял тот. Потом махнул рукой куда-то в сторону: – И у Зака норма.

«Помощник – Зак. А мы и не спросили», – проползла усталая мысль. Он хотел снова закрыть глаза, но Дип уже поднимал его с пола и совал в рот пакет с трубочкой.

– Пейте, мы два часа потеряли, нужно бежать. – И пока Нил с трудом глотал тонизатор, младший сотрудник добавил: – Я думаю, мы должны объявить тревогу по всем пропускным пунктам – нельзя его выпускать с кольца.

– Наоборот, нам нужно его выпустить с кольца, – тихо сказал Нил, отводя рукой пустой пакетик. – У нас почти нет улик.

– Нет улик?! – завопил Дип, но тут же снова перешел на шепот: – У нас есть отчет о том, кто занимался телами. Я уверен, что в лаборатории не трогали шею. Это произошло уже в морге. И еще фотография.

Дип достал из кармана блокнот и помахал перед носом увеличенным снимком. На шее Элины Савиной ясно виднелись следы пальцев, сжимавших ее горло. Семь продолговатых синяков.

– Боюсь, что отчетов мы уже не найдем. Он их уничтожил. Но если мы поймаем его в пересадочном хабе, на нейтральной территории, с дисками, то вполне сможем впаять хотя бы недобросовестность и воровство улик. В хаб нельзя проносить с собой дорогие металлы и тем более улики, требуемые для раскрытия текущих дел. Шанс у нас есть.

– Тогда куда нам сейчас?

– Летим напрямую на пересадочный хаб и ждем его там.

– Вы уверены? – Дип, бледный, но собранный, посмотрел на своего старого усталого начальника.

Тот кивнул и криво улыбнулся:

– Вот уж в чем я уверен – так в том, что выйду на пенсию!

На автошлюпе они добрались до станции дальних перелетов. Вызвали инспектора Гоша и пообещали ему преступника, нарушающего таможенные правила и вывозящего бесценные химические элементы с кольца астероидов.

– Вы что, с ума сошли! – возмутился инспектор Гош, узнав, кого они пытаются задержать. – Это же уважаемый человек. Вы ошиблись.

– Я никогда не ошибаюсь, можете проверить по картотеке. У меня раскрываемость сто процентов, – вдруг, повысив голос, важно произнес Нил. – К тому же, если что, мы скажем, что самовольно вызвали ваших людей.

Это подействовало.

* * *

Пересадочный хаб «Золотое кольцо» находился на седьмом астероиде – самом крепком и обновленном. Отсюда отправлялись шаттлы как к планетам Солнечной системы, так и в ближайшие системы, по торговым и туристическим маршрутам. Один из этажей был полностью отведен под транзитную зону – именно здесь вылетающие ожидали своих рейсов.

Входя в огромный забитый пассажирами зал, Нил почувствовал нервную дрожь. Она поднималась от коленей к животу, пробежала по шее и рукам, слева коснулась пальцев. После аварии он не был здесь ни разу.

Прозвучало объявление о вылете на Марс, и Дип встрепенулся:

– Нужно идти к шлюзу и ждать его там. Я проверил, он уже зарегистрировался как раз на этот рейс.

Они передали информацию сотрудникам Гоша, а сами двинулись вместе с толпой, стараясь не выделяться. Поток мерно полз в сторону выхода, и Нила вдруг накрыла теплая счастливая волна. Словно он уже дома, на своей планете – той самой, которая никогда не снилась, ставила условия, но все равно ждала и манила его с самого детства. Он даже улыбнулся, позволяя волне тянуть его вперед. Ему давно уже не было так хорошо. Тем неожиданнее было вдруг услышать знакомый голос, прозвучавший прямо над ухом:

– Нашли все-таки! Нил, вы уникальный следователь. Жаль, сейчас я не могу порадоваться вашим успехам.

Сквозь назойливый шум Нил продрался на поверхность не отпускающей его теплой волны. Оказалось, он уже не плыл в потоке пассажиров. Он стоял у дальнего выхода. Взгляд, брошенный на табло, зафиксировал название незнакомой планеты совсем в другом конце системы.

Окс, закутанный в серый плащ, проследил его взгляд и ухмыльнулся.

– Неужели вы всерьез думали, что я потащу на конференцию парадиум? Любой сведущий в нашем деле человек знает, что только на Кабике можно продать то, за что хочется получить настоящие деньги.

– И как вы собираетесь объяснить их появление? – нарушил молчание Нил. – Заработанные накопления?

Окс отмахнулся:

– Кому я должен это объяснять? Недавно обнаружили три новые планеты, еще пять готовятся к обновлению – я могу выбрать любое место. Могу открыть свой хаб или станцию. И никто не спросит – только порадуются.

– Вы могли бы принести столько пользы астероидам… – укоризненно начал Нил.

– И это говорит мне пенсионер, который спит и грезит, как бы свалить с нашего старого, пропитанного духом порока кольца. – Окс рассмеялся. Он чувствовал себя довольно уверенно для того, кого обнаружил следователь УРПа. Нилу это не понравилось, но сосредоточиться он не мог. Все плыло перед глазами.

– Вам нехорошо? – заботливо спросил Окс.

Нил чувствовал, как учащается дыхание. Тело было невыносимо легким, кожа перестала чувствовать стыки. Это было бы прекрасно, если бы полностью не подавляло контроль.

Окс продолжал смотреть на следователя.

– Как вы меня нашли, Нил?

Нил таращил помутневшие глаза, а потом вдруг захохотал – от души, запрокинув голову.

– Н-наслед-дие привело, – выдавил он.

Окс дернул головой, нахмурился:

– Наследие. Эти дураки хотели денег, даже не понимая, что продают. Хотя бородатый быстро разобрался. Требовал много, угрожал. Зря. Мне больше нельзя угрожать.

Память услужливо подсунула Нилу статью про судьбу жестокой группировки «Око», которая удивительным образом сгинула в тот самый год, когда Окс вернулся на кольцо. Группировки, в которой когда-то вырос семипалый малыш.

– Ладно, Нил, мне пора. Жаль, что приходится расставаться, вы умнейший следователь из всех, кого я встречал. Прощайте и простите.

Его длинная рука мелькнула в складках плаща, что-то звякнуло. Нил почувствовал укол – игла гладко вошла в шею. Быстрое давление на поршень, и Окс резко отступил назад.

«…единственным кайфом, который можно получить…» – промелькнуло в затуманенном мозгу.

– Вас найдут и откачают.

Нил кивнул, продолжая стоять. А потом достал электронные наручники, включил и бросил в сторону Окса. Семипалые руки тут же скрутило зеленой мигающей лентой. Издалека послышались крики людей Гоша. Вот подскочил Дип, быстро обыскал Окса, достал мешочек, потряс. От легкого звона у Нила свело челюсть. Он шагнул назад.

– Не может быть. – Окс смотрел на Нила с любопытством: – Не учел… туше, следователь.

Нил устало повернулся и пошел к выходу. С каждым шагом теплая волна отступала, ноги теряли легкость, мир прояснялся. Ему так не хотелось уходить!

Непроизвольно Нил закрыл ладонью шею чуть пониже затылка, словно заставляя притяжение ослабнуть. То самое притяжение, которое, как голос родной планеты, упрямо тянуло его назад.

Александр Лукашев
Зверь

Это было простое задание. На первый взгляд.

– Вижу его, – прохрипел наушник в моем правом ухе, – Движется в сторону складов.

– Отлично, – едва различимым шепотом ответил я. Махнул рукой.

– Там его и перехватим.

Отряд позади, повинуясь моему жесту, рассыпался по цеху. Я же снова, на всякий случай, перепроверил винтовку. Дротик с транквилизатором покоился там, где ему и полагалось. В отличие от дурацких фильмов – никаких красных перышек на конце. Лишь холодная сталь шприца – и пороховая капсула, чтобы выстрелить. Просто и эффективно. То, что нужно в нашем деле.

Наушник вновь противно захрипел:

– Сам возьму его. Вы с ребятами перекройте выходы.

Гнев подкатил к горлу. Но все же, как мог тише, я ответил:

– Отставить, Серж! Совсем спятил? Он тебя размажет!

– Да брось. В первый раз, что ли? Задание-то простое. Конец связи.

– Я сказал, отста…

Но Серж уже отключился.

Чувствуя, как краснею от ярости, я повернулся к своим ребятам – и наткнулся на сочувственный взгляд Петренко.

– Серега опять бесится? – почесывая бороду, спросил он о том, о чем и так все знали, – канал связи был открытым.

Не рискнув говорить вслух, чтобы не заорать от злости, я кивнул.

Петренко вздохнул, покачал головой, впрочем особо не удивленный. Все в отряде знали, что Серж часто дурит. И жалоб на него всегда было много. Начальство по этому поводу лишь отмахивалось. Мол, специалист же и человек хороший. Что ж, начальство можно было понять. Весь наш отряд был узконаправленным. Искать замену Сержу было бы не только невыгодно, но и чертовски трудно. Поэтому он и оставался в отряде. Более того, паршивец знал о своей незаменимости. И частенько ею пользовался.

Как, например, сейчас.

– Двигаемся вперед, – приказал я, до хруста в пальцах стиснув винтовку. – Черных, Соболь, – перекройте выходы. Луганин, Акимов, – заходите с флангов. Петренко и я – по центру. – Помолчав, я добавил: – Если Серж сделает все правильно – зажмем эту тварь в клещи. Выполнять!

Отряд разделился. Мы с Петренко направлялись вдоль давным-давно остановленных конвейеров, высматривая малейшие признаки цели.

– Если Серж сделает все правильно, – вполголоса повторил Петренко и обратился ко мне: – А как ты сам считаешь, он сделает?

– Если жить хочет – сделает, – после короткого раздумья ответил я. – Тактику он знает, мы отрабатывали подобные ситуации множество раз. И на тренировках, и в поле.

– Тактика тактикой, Макс, – вздохнул Петренко, выхватывая лучом фонаря ближайшие углы. – А если он жить не хочет?

От неожиданности я даже остановился:

– Что значит «не хочет»? Ты дурной, что ли?

– Ты ж сам знаешь. Работа у нас непростая, много кто ломается.

– Сопляки ломаются, – парировал я – возможно, даже слишком резко. – Те, кто изначально для этой работы не годится. А Серж с нами уже давно…

– Сразу видно, Макс, ты со зверями привык работать, – усмехнулся Петренко, перешагнув через кучу какого-то тряпья. – Ни грамма в человеческой натуре не понимаешь.

– А ты умника не врубай, – огрызнулся я. – Психолог херов. Есть что сказать – говори.

Петренко снова усмехнулся. Но на этот раз как-то устало и даже грустно.

– Серж с женой развелся. Недавно, с месяц где-то. Та дочку забрала.

Я снова остановился. Опустил винтовку.

– Он не говорил.

– Да я сам случайно узнал. Сидели с ним на той неделе в баре, вот он по пьяной лавочке и…

Петренко махнул рукой, а я снова пошел вперед, обдумывая услышанное.

– И что? – сказал я. – Он поэтому и жить не хочет? Ты это мне хочешь сказать?

– Я ничего не хочу сказать, Макс. Просто объясняю тебе, чтобы понял. Ты ж командир как-никак. – Петренко еще раз обвел лучом фонаря помещения склада и посмотрел на меня: – Вот и думай сам.

Я хотел ему возразить. Но не успел.

По залу прокатился истошный вопль и тут же затих, оставив после себя лишь звенящее эхо.

– Туда! Быстро! – рявкнул я, обгоняя Петренко и бросаясь вперед.

* * *

А ведь задание и правда было простым.

Наш отряд нельзя было назвать обычным. Мы не являлись полицейскими, к военному ведомству мы тоже не принадлежали. Чего уж там – некоторые даже в армии не служили. Впрочем, оно было и ни к чему.

По той же причине, по которой я в этот момент держал в руках не настоящую винтовку, а, скорее, навороченное воздушное ружье. Просто Звероловов ценят не за оружие и военные навыки.

По факту наша организация называлась «Службой по отлову диких животных». Однако в народе да и между собой прозвище Звероловы пристало так крепко, что иных обозначений никто и не воспринимал. Разве что некоторые шишки из начальства бесились. Ну так им и положено беситься, когда кто-то подрывает их авторитет.

Нас вызывают, когда по округе начинает шататься забредший из близлежащего леса волк или если медведь просыпается раньше положенного от зимней спячки. Как правило, работенка плевая, хоть со стороны иногда может показаться, будто мы ведем себя чересчур серьезно.

Словно находимся в реальном бою. Что ж. Те, кто думает, что мы рисуемся, никогда не сталкивались с настоящим диким зверем. А когда это происходит, становиться серьезными бывает слишком поздно.

Для Сержа это «слишком поздно» наступило сегодняшней ночью на заброшенном складе.

* * *

– Господи помилуй… – выдохнул Петренко. – Да как так-то…

Он отвел взгляд. Я же продолжал смотреть.

Удивительно, что винтовка еще не разлетелась на куски в моих руках, – так сильно я ее стискивал. Ослабить хватку я не решался из страха выронить единственное свое оружие.

– Идем, – сказал я и удивился тому, насколько хрипло и безучастно звучал мой голос. – Надо двигаться дальше.

Петренко пораженно уставился на меня.

– Мы ж его… Нельзя его так… Я не дал ему договорить.

Винтовка, которую я таки выпустил из рук, еще не успела с лязгом упасть на холодный бетон, когда я подлетел к Петренко и отвесил ему две затрещины. Одну за другой.

– Соберись, мать твою! Нам нужно закончить дело! Иначе эта тварь доберется еще до кого-нибудь!

Готовые вскипеть на бородатом лице слезы так и не появились.

Сжав зубы, Петренко кивнул мне. Убедившись, что он готов, я отошел и подобрал винтовку.

– Сделаем задание, – сказал я, стараясь не глядеть на то, чтó эта тварь сделала с Сержем, – вернемся за ним. Я обещаю тебе.

Я пошел было дальше, но заметил, что Петренко оглядывается по сторонам.

– Что еще?

– Погоди, – сказал он, светя фонариком себе под ноги. – Здесь могли остаться следы.

Я хмыкнул, но спорить не стал. До прихода на службу Петренко был лесником. И в таких вопросах разбирался куда лучше меня.

Действовал он быстро, профессионально. Несмотря на то что взгляд его то и дело падал на Сержа.

– Господи, – пробормотал он, – как же это произошло…

Я мог ответить на этот вопрос. Но промолчал. Да и был ли смысл?

Он и сам все прекрасно знал. Ведь был же у нас брифинг.

* * *

Произошло то, что какие-то умники из числа модных нынче экоактивистов решили в очередной раз доказать всему цивилизованному миру, насколько они умные. Но на этот раз прыгнули выше головы.

Эти уникумы вломились ночью в передвижной цирк. И повыпускали из клеток всех животных, которых только успели до того, как оказались пойманными охраной.

Переполох поднялся страшный. Городские улицы наводнили «цирковые звезды». Очевидная угроза мирным жителям вынудила власти действовать быстро. Так что они вызвали всех Звероловов, которых только смогли.

Не все звери, конечно, были опасными. Один из отрядов, похожий на наш, например, просто два часа вел циркового слона на окраину города, приманивая его фруктами, чтобы на пустыре, где не будет случайных жертв, спокойно погрузить гиганта в сон. А для других самым большим риском было подцепить простуду, вылавливая из местного пруда морского льва.

Но были и иные звери. Был лев – не морской, а вполне сухопутный, который к нашему приезду уже успел слопать какую-то мелкую собачонку и лишь чудом не отправил вслед за ней пожилую хозяйку. Был медведь. Его мы, я клянусь, поймали, когда он гнал на трехколесном велосипеде по встречке. Лихач должен был нам спасибо сказать за то, что мы успели раньше дэпээсников. От них он просто так не отделался бы.

Как я и говорил… задание казалось простым.

Но сейчас, глядя на беднягу Сержа, я начинал сомневаться в этой кажущейся простоте. Тварь, которая напала на него… Я ни в какую не мог понять, как циркам до сих пор разрешают держать их? Неужели некоторые настолько хотят денег, что готовы игнорировать не только безопасность людей, но и собственный ничем не замутненный страх?

– Нашел, – оторвал меня от мыслей Петренко, поднимая что-то с пола.

Я подошел и в свете фонаря увидел клок рыжей шерсти.

– Он пошел туда, – сказал Петренко, посветив на пол, и я различил цепочку длинных следов. Наш беглец, похоже, наступил в лужу, и отпечатки ног хорошо виднелись на пыльном полу.

Я вскинул винтовку и двинулся по ним.

– Вперед. Нельзя дать ему уйти. – На ходу я включил передатчик. – Внимание всему отряду – тварь достала Сержа. Мы с Петренко ведем ее к автоматному цеху. Следуем изначальному плану, зажимаем в клещи…

Я замер, вдруг заметив мелькнувшие впереди жуткие черные глаза в ореоле рыжих волос.

– Вот бл…

Вскинуть винтовку я не успел. Едва увидев меня, тварь бросилась в сторону, стремительно и без сомнений. Я кинулся следом.

– ЕСТЬ КОНТАКТ! – рявкнул я, на бегу пытаясь прицелиться в стремительно удаляющуюся спину. – Объект движется к черному ходу. Окружай! ОКРУЖАЙ!

Откуда ни возьмись появился Луганин, следом за ним – Акимов.

Оба выстрелили, но каждый промазал – тварь оказалась очень резвой. Перепрыгнув через конвейер, она заметалась по помещению. Приближаясь к неприметной двери.

– ЛОВИТЕ ЕЕ!

Прыжки, подобные тому, что делал этот зверь, мне были недоступны, поэтому пришлось огибать конвейер, держа винтовку наготове. До сих пор я ею так и не воспользовался – хотел быть уверен в том, что попаду куда надо.

Из-за другого угла выскочили Соболь и Черных. Увидев их, тварь издала дикий испуганный крик. Ловко отпрянула назад, когда Соболь попытался накинуть ей на шею удавку. Но не успела повторить тот же маневр, когда своей удавкой воспользовался Черных.

– Держу! – крикнул он, затягивая петлю.

Зверь пронзительно взвыл и бросился на Черных.

Тот вскрикнул и вытянул руки, пытаясь удержать тварь на расстоянии. А та только того и ждала. И, почувствовав слабину, тут же метнулась назад. Вырывая из рук Черных его удавку.

– Твою мать! Уходит! – крикнул Зверолов, бросившись вперед и пытаясь ухватить упущенный поводок.

Но было слишком поздно, он не успевал. Успел Петренко.

Обогнав меня слева, он рванул вперед. Большие мозолистые пальцы схватили удавку за самый конец, но сжали так крепко, что почти удравший зверь дернулся и упал прямо на бетон.

– Попался! – тяжело дыша, прошипел Петренко.

* * *

Мы окружили его. Пусть свет фонаря был недостаточно ярким, чтобы полностью осветить пойманного, узкий луч все же выхватывал из темноты достаточно деталей, чтобы мурашки побежали по коже.

– Господи, – пробормотал Петренко, глядя на него, – ну и урод.

Я не мог не согласиться. Мне и самому было тошно смотреть на это создание, сотворенное, казалось, из кошмара. На рыжую копну, клочками растущую по бокам плешивой головы. На черные бусинки злобных глаз, окруженных ореолами белой краски. На сшитое из обрывков разной ткани пестрое трико, поверх которого были напялены широкие брюки с подтяжками. На несуразно длинные ботинки.

Чем дольше я смотрел на существо, тем менее грозным оно казалось. Даже жалким в какой-то степени. Черная слеза, нарисованная на пухлой щеке, лишь усиливала этот эффект.

Соболь подошел с противоположной от Петренко стороны и тоже накинул удавку на шею зверю. Тот лишь обреченно дернулся, похоже, приняв наконец свою судьбу. Лишь когда подошел я, держа винтовку, он поднял на меня взгляд.

И произнес противным писклявым, раздражающим голосом:

– Я не хочу назад! Я хочу быть свободным… Лицо его было таким грустным. И одновременно таким смешным. Я даже позволил своим губам дернуться…

А затем я вспомнил Сержа. Вспомнил, что эта тварь с ним сделала.

Вспомнил его, беспомощного… со снятыми штанами… разрисованного… истерично смеющегося… с тортом на лице… Одному богу известно, сколько бедняга будет восстанавливаться после того, что это чудовище с ним сотворило.

Его нужно было остановить.

Я поднял винтовку. И выстрелил дротиком с транквилизатором прямо в большой красный помпон у него на груди.

Зверь забился, но, схваченный удавками с двух сторон, не смог сдвинуться и на сантиметр. А через несколько мгновений осел на землю, обмяк и затих.

Мы все долго смотрели на него. А затем я снял наушник и кинул его Петренко:

– Вызови остальных. Пусть пакуют его и везут обратно в цирк.

– А ты куда?

Не останавливаясь, я посмотрел на него через плечо:

– Я обещал вернуться за Сержем. Я ж командир как-никак.

И пошел дальше. Нисколько не сомневаясь в том, что Петренко отдаст наушник кому-то еще и отправится следом за мной.

Марина Беликова
Особый рецепт

В двери скрипнул ключ. Мужчина снял ботинки и, стараясь не запачкать чистый пол, крикнул из прихожей:

– Милая, я дома!

Молодая жена хлопотала на кухне и, должно быть, не услышала его. Классическая музыка доносилась из мощных колонок, заполняя окружающее пространство громкими возвышенными созвучиями.

Валентин прошел через гостиную и тихонько проскользнул на кухню. Анжелика стояла к нему спиной и интенсивно помешивала соус нежнейшей консистенции.

– Попалась! – Он подкрался к ней сзади.

– Валя!

Анжелика деликатно отстранилась, но это лишь раззадорило ее немолодого супруга. Он прижался к ней всем телом.

– Милый, отпусти, пожалуйста, – сказала она с нотками ворчливого недовольства. – Ты меня задушишь!

– Ладно-ладно, – примирительно сказал Валентин, убирая руки с талии жены. – Знаю, ты терпеть не можешь, когда что-то отвлекает тебя от готовки. Или кто-то.

– Приготовление пищи – это священное таинство, – с почти порочной улыбкой ответила Анжелика, послав ему игривый воздушный поцелуй. – Сегодня мы расшевелим твои вкусовые рецепторы.

– О, я не сомневаюсь! Пахнет просто волшебно!

– Ты голоден?

– Как дикий зверь! Что у нас на ужин? – Валентин с интересом покосился в сторону плиты.

– Тебе понравится. Садись за стол.

Мурлыча себе под нос знакомый лейтмотив, Валентин направился в столовую. Он окинул взглядом большой дубовый стол, накрытый как для званого ужина. Столовая выглядела словно ожившая картинка из журнала дизайнерских интерьеров.

Безупречная сервировка. Каждый столовый прибор на своем месте. Хрустальные бокалы игриво переливаются на свету. Свечи в высоких серебряных канделябрах соседствуют с букетом бело-розовых цветов в центре. К этому столу не стыдно было бы пригласить даже английскую королеву!

Таким был каждый вечер с тех пор, как в его жизни появилась Анжелика.

Они были женаты уже третий год. Валентин встретил Анжелику на отдыхе в богом забытой филиппинской деревушке на берегу океана. Кто бы мог подумать, что курортный роман на заброшенном острове перерастет в нечто особенное? Он влюбился как мальчишка и сделал ей предложение всего через месяц знакомства.

Когда он вернулся в Москву, друзья и родные не восприняли новость о его женитьбе всерьез. Они крутили пальцем у виска, уговаривая вчерашнего убежденного холостяка одуматься.

«Ты ее совсем не знаешь, – говорили ему. – Не спеши».

Некоторые и вовсе не постеснялись заявить о меркантильности будущей невесты. Валентин лишь смеялся в ответ на все их увещевания. Отчасти он понимал, почему люди так думали. На момент их знакомства Анжелике едва исполнилось двадцать три года; Валентин же недавно отметил пятидесятилетний юбилей.

Он все прекрасно понимал.

И то, что между ними действительно большая разница в возрасте.

И то, что его красавица по-настоящему бедна, в отличие от своего немолодого, чуть поседевшего, но к своим годам сохранившего хорошую форму мужа.

Но разве это имеет значение, когда в огромном мире удается встретить своего человека – того, кто понимает и разделяет твои ценности?

Так считал Валентин.

Знакомые же сочли его очередным стареющим дурачком, попавшимся на крючок молодой расчетливой куколки.

«Не он первый, не он последний», – вынесла приговор общественность и переключилась на более свежие новости.

Голодный Валентин предвкушал грядущее гастрономическое наслаждение. Он присел за стол, накрытый белоснежной скатертью, откупорил бутылку с вином и наполнил бокалы.

Анжелика перемещалась между кухней и столовой, расставляя блюда. Хрупкий силуэт в легком шелковом платье мелькал перед ним, как задорный мотылек, пляшущий вокруг пламени. Муж не мог оторвать глаз от своей прелестной молодой жены. Ему казалось, что Господь больше не создает таких женщин.

Она словно вышла из старой ленты Хичкока, воплощая типаж холодной безупречной блондинки, в чьем сдержанном очаровании притаилась опасность.

– Вкусно? – спросила Анжелика, улыбнувшись одной из самых ласковых своих улыбок.

– Как всегда!

На кончике его языка вспыхнула искра специи. Валентин с упоением смаковал приготовленное мясо.

– Попробуй картофель.

– Ты добавила розмарин?

– Разумеется. А в мясе угадаешь приправу?

– Я чувствую сладкую ноту. Инжир? Нет, конечно нет! Чернослив, черный перец, немного сухого чеснока, мускатный орех, чили…

– Угадал. И чуть-чуть гвоздики.

После десерта Валентин поделился приятными новостями: ему удалось найти подходящий домик для отдыха. Все как они и мечтали: уединенное, тихое место с потрясающими видами. Много тропической зелени, живописные банановые рощи и гордые пальмы. Дом просторный, комфортный, с большим бассейном и ухоженной территорией.

Он знал, что это именно то, чего хотела Анжелика.

– Так что собирайся, дорогая, – подытожил он, наполняя бокалы вином. – Мы вылетаем через неделю. Билеты и трансфер уже оплачены.

* * *

– О боже!

– Тебе нравится?

– Это даже лучше, чем я ожидала!

– Иди сюда, милая. Посмотри, какой бассейн.

Бассейн стал ее любимым местом здесь. Дни потекли медленно и тягуче: целыми днями Анжелика нежилась на шезлонге, подставляя прекрасное тело всеядным лучам голодного солнца.

Что может быть лучше зимовки в тропиках? Сбежать от российского мороза и ворваться в горячие объятия дикой Азии! Трудно быть несчастным в теплой стране. Ослепительно сияющее солнце, равномерно прогретое море, зеленые пальмы, качающиеся на фоне голубого неба – такого ясного, что больно смотреть, – наполняют человека счастьем. И даже в недостатках тут есть свои преимущества: жара, обволакивающая кожу, как кокосовое масло, дарит вязкое и вместе с тем приятное чувство. Хочется бездельничать, никуда не спеша: много пить, загорать, иногда взбадривая разнеженное тело водной прохладой.

Из-за проблем в бизнесе Валентину пришлось прервать их свадебное путешествие. Сейчас, когда он наконец-то смог чуть отойти от дел, ему хотелось наверстать упущенное и уделить внимание любимой женщине.

В последнее время Валентин стал замечать едва уловимые признаки охлаждения с ее стороны. Анжелика была все так же мила с ним, но он испытывал чувство смутной, неясной тревоги, заставлявшей его иногда мрачнеть без причины. Порой становился замкнутым, неразговорчивым, предпочитая переждать накопившееся напряжение в одиночестве. Бывало, что садился за руль и гонял по дороге безо всяких мыслей в голове. Эта отупляющая пустота заставляла нервничать.

В такие моменты он сам себя боялся.

* * *

– Милая, познакомься: это наш сосед Матвей.

Анжелика посмотрела на незнакомца, не снимая солнцезащитных очков. На секунду она задержала взгляд на его руках – крепких, мускулистых руках сильного молодого мужчины, в чьих объятиях хочется раствориться без остатка.

«Едва ли ему больше тридцати, – подумала она. – То что надо!»

Все тело этого высокого красавца было щедро сдоб рено приправой животной притягательной мужественности.

– Приятно познакомиться.

Жена Валентина расплылась в улыбке, заметив, каким жадным взглядом молодой человек украдкой окинул ее фигуру в открытом купальнике.

Несколько дней спустя муж и жена сидели вместе. Анжелика притихла. Ее взгляд хаотично блуждал по комнате. Валентин весь вечер болтал без умолку, но она не слушала. Иногда лишь поддакивала в такт тому, что говорил супруг. Анжелика словно нажала на кнопку mute, представляя его героем дурацкого телевизионного шоу, которое она смотрит без звука. Она так увлеклась этой игрой, что не сразу разобрала, что он переспрашивает:

– Так что ты думаешь по этому поводу?

– Прости, я задумалась. – Она все же включилась в разговор. – Что ты сказал?

– Я предложил устроить праздничный ужин для нашего соседа Матвея. Сегодня мы снова случайно встретились с ним. Мне он показался довольно приятным молодым человеком. А тебе?

– Мне? – переспросила Анжелика, плотно сжав деревянный подлокотник стула.

– Как ты смотришь на то, чтобы нам всем вместе провести время в это воскресенье? Кто знает, может быть, мы подружимся?

– Это прекрасная идея, – горячо поддержала его молодая жена. – Я приготовлю на ужин что-нибудь особенное.

* * *

– Анжелика, это полный восторг! Вкуснятина неописуемая.

Гость сидел напротив хозяйки дома и расточал совершенно искренние комплименты. Он также отметил про себя, насколько она хороша: вечернее платье без бретелей смело открывало длинную тонкую шейку, будто созданную для того, чтобы покрывать ее поцелуями.

– Не подумайте, что это дежурные комплименты. Я и вправду удивлен. Такая изысканная гамма вкусов! Честно: более вкусного бифштекса я в жизни не пробовал.

Она посмотрела на гостя с едва уловимым намеком.

– Анжелика полна сюрпризов, – с улыбкой заметил на это Валентин.

Вечер прошел именно так, как и было задумано. Матвей оказался интересным, разносторонним собеседником. Валентин не без удовольствия отметил, как повеселела Анжелика: она смеялась легким беззаботным смехом, в основном – над шутками гостя.

– Я принесу вина, – сказал Валентин и вышел из гостиной.

Матвей и Анжелика остались вдвоем. Они сидели на низком диване и тихонько болтали о всяких глупостях. Матвей удивился, когда внезапно молодая хозяйка дома придвинулась к нему чуть ближе, как бы случайно коснувшись его.

На маленьком столике стоял поднос с тарталетками.

– Попробуй, – она взяла тарталетку и поднесла к его губам. – Я уверена, что тебе понравится.

– Не сомневаюсь, – ответил он, облизав кончики ее пальцев.

Анжелика выразительно посмотрела на гостя, и Матвей понял, что эта рыбка заглотила наживку – остается только подсекать.

Послышались шаги. Муж возвращался.

– Чем же ты все-таки занимаешься, Матвей? – спросил Валентин, присаживаясь к ним.

– Всем понемногу. Инвестиции, недвижимость. В данный момент я рассматриваю один проект, связанный со строительством отеля на северном побережье. Вы уже ездили туда?

– Нет. Если честно, у нас нет большого желания соваться в туристические места. Мы давно хотели пожить уединенно.

– Тут действительно тихо, – сказал Матвей. – Вся туристическая инфраструктура находится в другой части острова.

– Именно поэтому мы и выбрали этот район. Тут почти нет занятых вилл.

– Сейчас еще и не сезон. Серферы приедут не раньше апреля. Все виллы на нашей улице стоят пустыми, как и на соседней.

– А ты почему решил остановиться здесь? – поинтересовался Валентин.

– Мой друг срочно сдавал виллу по очень выгодной цене. У него возникли дела в Москве, поэтому я пока приглядываю за домом и персоналом.

– Так ты живешь один? – спросила Анжелика, незаметно для мужа метнув игривый взгляд в его сторону.

– Да. Раз в три дня приходит уборщица. Иногда я вызываю рабочих, если требуется что-то починить или почистить бассейн.

Вечер определенно удался. Матвей ушел к себе поздно ночью. После этого он стал частым гостем в доме супругов, которые ценили его за легкость, остроумие и безупречные манеры.

Анжелика вскоре сумела оценить и другие достоинства молодого человека.

Ее муж часто отлучался из дома. Он брал в аренду байк и подолгу катался по острову, исследуя каждый уголок. В такие прекрасные дни любовники могли подолгу наслаждаться друг другом без опасения, что обманутый супруг нагрянет внезапно.

Слепота Валентина порой поражала Матвея. Если поначалу в нем хоть иногда просыпалась совесть, то вскоре заглохла напрочь.

Он решил, что Валёк (так про себя он окрестил рогоносца) попросту глуп и жалок, раз не способен понять очевидных вещей. Глупых людей Матвей ни во что не ставил, презирал, считая глупость одной из самых безобразных форм слабости. Жена, которую Валек любил – так душно, что порой было противно наблюдать со стороны за его немужественным поведением сюсюкающего подкаблучника, – презирала его. Анжелика польстилась на красивую жизнь. Она не скрывала от Матвея, что мечтает однажды развестись на выгодных для себя условиях или даже овдоветь – муж все-таки не молод и имеет ряд проблем со здоровьем!

– Тогда я стану богатой вдовой и смогу делать все, что захочу, – говорила Анжелика, растянувшись на широкой кровати в объятиях любовника.

– И чего же ты хочешь?

– Тебя, мой дорогой, – отвечала она со страстью голодной женщины, и Матвей снова рвался в бой, чтобы насытить ее до следующей встречи.

* * *

Однажды Матвей пришел к подруге мрачный и нервный. Анжелика сразу же это заметила и стала расспрашивать любовника.

– У меня проблемы, – нахмурившись, сказал Матвей. – Помнишь, я рассказывал тебе о моей идее с отелем? Все пропало. Инвестор внезапно решил выйти из проекта.

– Как так? Почему?

– У него возникли сложности… Но это сейчас не важно. Важно то, что я вложил все свои деньги в это предприятие. Все, что у меня было, понимаешь?

– Неужели ничего нельзя с этим сделать?

– Ничего. Я пропал.

– Не расстраивайся, милый… Я уверена, что-то придумать можно.

– Ты не понимаешь. Я вложил в это дело не только свои деньги… – Он вдруг замолчал.

Его тревожное молчание было жгучим, как раскаленная лава.

– Я занял большую сумму у непростых людей, – наконец сказал Матвей. – Если я им не заплачу долг с процентами через два месяца, то…

– Что, Матвей? – одними губами прошептала Анжелика, уже зная ответ.

Он закрыл лицо руками. Анжелика обняла его.

– Скажи, я могу что-то сделать для тебя?

– Ты ничем не сможешь мне помочь.

– Мы найдем деньги. Попроси у Валентина. У него есть, я знаю. Он даст тебе взаймы.

– Меня не спасет небольшая сумма в долг. Для решения моих проблем нужно как минимум продать эту виллу, а то и больше.

– Да, столько Валя, конечно, не даст…

– Остается надеяться только на чудо.

– Или сотворить его своими руками, – вдруг с нажимом произнесла женщина.

– Что ты имеешь в виду?

– Если мой муж умрет, я получу все.

Матвей поднял на нее глаза.

– Сам посуди: мы здесь одни, в Богом забытой стране третьего мира. С туристами тут постоянно случаются опасные происшествия. Можно умереть от ожога медузы или, скажем, отравиться местной рыбой.

Цинизм в ее тоне пронзил Матвея насквозь, заставив его внутренне содрогнуться. Эта женщина с такой легкостью рассуждала о том, как бы убить собственного мужа, – будто речь шла не о насильственной смерти, а о приготовлении пирога!

– И ты пойдешь на это ради меня? – проговорил он.

– Я люблю тебя и хочу быть с тобой вместе. С деньгами мы будем свободны и сможем жить так, как нам хочется. Что скажешь?

Несколько секунд Матвей молчал, хлопая глазами. Но потом, осознав грядущую выгоду, принял решение.

Он бросился к ногам любовницы, как раскаявшийся грешник к статуе Девы Марии:

– Я так люблю тебя! Ты… ангел! Иди ко мне.

Анжелика прижалась к нему всем телом.

– Но как мы… – Матвей запнулся. – Как мы избавимся от него?

– О, не волнуйся. У меня есть идея.

* * *

«Все получилось даже лучше, чем я ожидал», – подумал Матвей, плеснув себе в стакан еще немного водки.

Он вернулся домой около часа назад и теперь пил в одиночестве, заранее поздравляя себя с прекрасной победой.

Они обсудили все детали.

Осталось только сделать главный шаг.

И избавиться от тела.

В воскресенье они снова соберутся втроем. За ужином Анжелика подсыплет мужу ударную дозу яда. А после он отвезет тело и сбросит в море. Никто не станет искать его здесь, на уединенном острове.

«Надо уехать куда-нибудь подальше, чтобы не вызывать подозрений, и жениться на этой красотке, – размышлял Матвей. – Тогда все деньги окончательно станут моими. А если вдруг она надоест мне, то можно будет и от нее избавиться. Анжелика хоть и красавица, но в последнее время я что-то подустал от нее. Да и разумно ли оставлять свидетелей?»

Но все это позже. Сначала нужно реализовать их план.

* * *

В воскресенье Матвей пришел к ужину с бутылкой прекрасного коллекционного вина. Валентин – настоящий ценитель. Он точно будет рад такому подарку.

– Боже мой! – воскликнул хозяин дома, взглянув на бутылку. – У нас особый случай?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил гость.

Анжелика старалась сохранять самообладание, но Матвей заметил, что ей с трудом удается подавлять нервозность. Она мило болтала, угощала их закусками и аперитивами.

«Уже третий бокал», – думал Матвей, глядя на разгоряченного алкоголем Валентина.

Тот раскраснелся. Матвей рассказывал веселые истории и с грубым наслаждением всматривался в лицо смеющейся пьянеющей жертвы. Анжелика сидела рядом и улыбалась мужу жеманной улыбкой.

Когда Валентин ненадолго отлучился в уборную, Матвей вопрошающе посмотрел на любовницу. Анжелика бросила на него нерешительный взгляд. Матвей понял, что нужно поднажать.

– Смелее, милая. Все будет хорошо, – шепнул он ей.

– Я не знаю, Матвей… Это… это неправильно!

Только этого не хватало! В Анжелике вдруг проснулась совесть.

– Мы делаем то, что должны. Просто ищем способ выжить – вот и все. Если хищник не будет охотиться, то он умрет от голода. Понимаешь меня?

– Да, ты прав.

Матвей поцеловал сообщницу в лоб:

– Я люблю тебя. Скоро все будет позади.

Они приступили к основному блюду. Рыба в соусе терияки таяла во рту, а салат с манго и креветками отлично оттенял ее многогранный вкус. На столе было много острых блюд. Пряные соусы обжигали, заставляя пить больше, чем обычно.

Валентин откупорил очередную бутылку.

– Так за что же мы пьем?

– За наши мечты, – сказал Матвей.

– Что с тобой, дорогой? – в притворном ужасе воскликнула Анжелика, увидев, как лицо супруга исказила гримаса боли.

Матвей ухмыльнулся, отметив про себя, что любовница великолепно вошла в роль. С полицией точно не возникнет проблем.

Валентин обмяк и упал лицом в тарелку. Матвей вскочил со стула.

– Мертв? – спросил он.

Анжелика встала, отодвинула стул и пошла прочь, даже не удостоив взглядом тело мужа.

– После той дозы, что я положила ему в вино, он уже не проснется, – самодовольно сказала она.

У Матвея застучало в висках.

– Действуем как договаривались, – решительно сказал он, беря ситуацию под контроль. – Нужно избавиться от улик.

Анжелика вдруг пошатнулась.

– Что с тобой?

– Не знаю… Голова вдруг закружилась…

– Иди сюда. Обопрись о меня.

Он почувствовал, как Анжелика вдруг обмякла в его руках.

– Тебе нужно прилечь. Вот так. – Матвей заботливо поддержал ее, уложив на диван в гостиной.

– Мне нехорошо…

– Это нервы, милая. Приляг. Я сейчас принесу тебе воды.

Матвей помчался на кухню. Наливая воду из огромного стеклянного графина, он тоже почувствовал головокружение. Матвей оперся ладонями о кухонный стол. Шум в висках заглушал мысли. Пелена тумана окутала ярко освещенную кухню. Матвей выпрямился и попытался сделать шаг в сторону, но споткнулся и, обессиленный, упал на пол.

Ноги. Мужские босые ноги бесшумно ступали по кухне. Матвей посмотрел вверх.

Последнее, что он увидел, – лицо Валентина, наклонившегося к нему.

* * *

Матвей очнулся с ужасной головной болью.

Где он?

Молодой человек рефлекторно дернулся, но не смог пошевелиться. Он был привязан к стулу веревкой. Ужас пронзил его сердце стрелой: он понял, что угодил в ловушку. Постепенно его глаза привыкли к очертаниям предметов в темноте.

Подвал.

«Валентин, – мелькнула пугающая мысль. – Он знал, что мы задумали. Знал, что мы собирались его убить! И теперь он хочет… Чего же он хочет?»

Отчаяние Матвея было столь велико, что он забился в конвульсиях, точно заключенный на электрическом стуле. Паника завладела всем его существом. Он должен найти способ спастись!

Скрипнула дверь. Матвей услышал чьи-то шаги. По ступенькам спускался Валентин.

– Так-так-так, – протянул он. – Очнулся, значит.

Он зажег свет. Маленькая лампочка озарила помещение, точно искра бенгальского огня. Матвей вздрогнул:

– Валентин, что происходит? Это что, дурацкий розыгрыш?

Обманутый муж встал прямо перед ним, наставив на него пистолет.

– О, ты и сам отлично знаешь, что происходит. Ты спал с моей женой. Вы сговорились, чтобы убить меня, но я оказался умнее. Я перехитрил вас.

– Я не понимаю, о чем ты…

– Да брось! – Валентин крепче сжал пистолет. – Неужели ты думал, что я ничего не замечаю? Я давно уже наблюдал за вами. А когда услышал о вашем плане убить меня… В общем, я подготовился.

– Ради бога, опусти пистолет!

– Хорошо. – Валентин вдруг убрал оружие.

Он стоял перед связанным и дрожащим любовником жены и наслаждался тем, как тот сходит с ума от страха. На лице Валентина появилось странное выражение: смесь ярости, отвращения и нездорового удовольствия человека, которому нравится мучить других людей.

– Только мы с тобой сыграем в одну игру. Как в известном фильме про маньяка. Знаешь такой? – Валентин рассмеялся. – Я задам тебе несколько вопросов. Ты должен отвечать на них честно. Если попытаешься юлить, я прострелю тебе колено.

– Нет! – вырвалось у Матвея.

– Мы здесь одни, тебе никто не поможет.

– Где Анжелика?

– О, тебя это интересует? – оживился Валентин.

– Что ты с ней сделал?!

– Я скажу позже. Итак, вопрос первый: как давно ты спишь с моей женой? Отвечай.

– Клянусь богом, я…

Сумасшедший вновь направил на него пистолет.

– После первого же ужина! Анжелика пришла ко мне на следующий день.

У Матвея сдали нервы. Его голос сорвался на крик.

– Вот как. Вам было хорошо?

– Послушай, это безумие.

– Я задал тебе вопрос, – отчеканил Валентин, поигрывая пистолетом.

– Да. Но между нами не было ничего серьезного! Она красива, я потерял голову. Для меня все это было ошибкой. Прошу, развяжи меня.

– Значит, ты ее не любишь? – задумчиво спросил Валентин незадачливого любовника.

– Конечно нет! Я… я просто поддался соблазну – вот и все. Ты и сам понимаешь. От красивой женщины может снести крышу.

– И ты не хотел меня убивать?

– Нет! Я ничего не знал об этом!

– Ты лжешь неубедительно.

Валентин выстрелил в сторону. Матвей заскулил от страха. К счастью, пуля не задела его.

– Я отличный стрелок. Солжешь мне еще раз – я не промахнусь.

– Хорошо! – заорал Матвей. – Да, мы всё спланировали. У меня возникли трудности с деньгами. Я банкрот. Анжелика придумала этот план. Я не хотел… Но другого выхода не было…

– Это была ее идея?

– Да.

Валентин внезапно поник.

– Я думал, она любит меня, – сказал он с горечью в голосе.

– Она любит только твои деньги, – бросил ему в лицо мрачную правду любовник жены.

Валентин молчал.

– Что ты собираешься со мной делать?

– У меня есть одно предложение, – наконец сказал Валентин и тяжело вздохнул. – Ты знаешь, я деловой человек. Поначалу я собирался убить тебя, но сейчас у меня появилась идея получше. Я отпущу тебя, если ты кое-что сделаешь для меня.

– Что именно? – Перед Матвеем забрезжил слабый огонек надежды.

– Убьешь мою жену.

– Что?

– Анжелика сейчас наверху без сознания. Ты поднимешься вместе со мной, возьмешь нож и перережешь ей горло.

– Ты с ума сошел…

– Иначе я убью вас обоих. Конечно, я мог бы позвонить в полицию, и вы, голубки, сегодня же оказались бы за решеткой. Но после того, что вы сделали, я хочу, чтобы вы заплатили сполна.

– Я не могу…

– Послушай, Матвей, – сказал Валентин. – Я благородный человек, а не какой-то псих. Вот тебе другое предложение. Я отпущу Анжелику целой и невредимой, если ты добровольно примешь смерть от того же яда, которым вы собирались отравить меня. Согласись, это по-рыцарски благородно – быть убитым ревнивым мужем, спасая жизнь прекрасной дамы.

Матвей издал стон муки.

– Или все-таки первый вариант, – с безмятежной улыбкой на лице продолжал Валентин, – ты убьешь Анжелику, и мы вместе сбросим ее тело с обрыва. Ведь вы хотели обставить мою смерть именно так? Что же ты выбираешь, Матвей?

* * *

– Очнулась, милая? – участливо спросил Валентин.

Анжелика нервно заморгала, переводя взгляд с мужа на любовника. Они стояли рядом. У одного в руках был пистолет, у второго – нож.

– Что происходит?

– Ничего особенного, моя хорошая! Просто Матвей собирается тебя убить.

Анжелика вскочила на ноги.

– Валя… – в ужасе прошептала она.

– Он все знает, – сказал ее сообщник.

Анжелика заметила, что муж держит пистолет направленным на Матвея. Она тяжело задышала. Взгляд Матвея невольно упал на ее пышную грудь в тесном лифе платья. Даже перед лицом смерти эта женщина оставалась маняще-соблазнительной.

– Значит, ты решила убить меня? – спросил ее муж, заранее зная ответ. – Ты хотела получить все мои деньги и жить с ним.

– Нет, нет! Все совсем не так! Валя, ты знаешь, что я люблю тебя. Прошу тебя, не делай этого…

– В любом случае решаю не я.

– Что ты имеешь в виду?

Валентин улыбнулся и посмотрел на Матвея. Тот напрягся и замер в нерешительности.

– Вы так сильно любите друг друга, голубки… Но, увы, одному из вас сегодня придется умереть. Жизнь за жизнь, и никак иначе. Ты знаешь меня, Анжелика: я всегда держу слово. Это одна из моих базовых ценностей, если угодно. Я предлагаю Матвею сделку. Он может пожертвовать собой ради любимой и принять яд, уготованный для меня. Либо…

– Что? – прошептала его жена сквозь слезы.

– Он убьет тебя. Как видишь, у твоего любимого есть выбор. – Валентин отступил в сторону.

Анжелика посмотрела Матвею в глаза и все поняла.

– Прости… – прошептал тот. – У меня нет другого выбора.

– О нет! – поправил его Валентин. – Ты, похоже, невнимательно слушал. У тебя есть выбор.

Матвей сжал рукоятку ножа.

– Пожалуйста, Матвей… Пожалуйста… Анжелика сделала шаг назад.

– Прости, но я должен.

– Как ты сможешь жить с этим? – выкрикнула она сквозь слезы.

– Как-нибудь справлюсь.

– Валентин врет! Думаешь, он даст тебе уйти?!

– Дам, – твердо сказал ее супруг. – После того как мы вместе избавимся от трупа.

– Матвей, – обратилась к нему молодая женщина самым ласковым тоном, на который только была способна. – Я знаю, что тебе страшно. Но я также знаю, что ты меня любишь. Убив меня, ты предашь сам себя. Ты предашь нашу любовь!

– Какую любовь, черт тебя дери! – Матвей зло рассмеялся. – Поражаюсь, какая же ты все-таки глупая. Ты разве не поняла? Я просто развлекался с тобой.

– Ты сам не веришь в это. Я знаю, на самом деле ты любишь меня. Все эти ужасные слова ты говоришь не всерьез.

Пережитый ужас прорвал плотину: животный страх за жизнь смешался со злостью на себя и на женщину, втянувшую его в этот кошмар. Именно по ее вине сейчас ему грозит опасность!

– Всерьез, еще как всерьез! – заявил Матвей почти с яростью. – Я собирался жениться на тебе лишь из-за денег, которые ты получила бы после смерти мужа.

Матвей сделал шаг вперед, наставив на нее нож. Анжелика заметалась из стороны в сторону, как испуганная зверушка перед пастью хищника. Матвей медлил. Он проклинал свою слабость и проговаривал все это, чтобы раззадорить себя и решиться наконец нанести удар по великолепному женскому телу – тому, что еще недавно доставляло ему столько наслаждения.

Анжелика спряталась за диван. Она жалобно всхлипывала, по ее щекам текли слезы. Валентин отошел и наблюдал за разворачивающейся драмой со стороны.

– Знаешь, а если подумать, то мне в любом случае однажды пришлось бы избавиться от тебя, – произнес Матвей.

– Все, что между нами было, для тебя ничего не значит?

– Да, сука! Я просто играл с тобой.

– Тогда ты проиграл, – сказала Анжелика и внезапно выстрелила в него.

Матвей упал на пол. Анжелика сделала несколько шагов к умирающему. В руках она держала маленький дамский пистолет, который до того умело скрывала в складках пышного платья. Муж встал рядом с ней.

Истекающий кровью Матвей изумленно смотрел на них.

– Солнышко, после нашего гостя придется делать уборку.

– Ничего страшного. С ними всегда бывает грязно. Но оно того стоит.

– Надеюсь, ты получила удовольствие от этого маленького спектакля, – сказал Валентин жене.

– Больше, чем обычно! Наш замечательный сосед так долго колебался…

– Да, в этот раз попался на редкость совестливый экземпляр, – подтвердил Валентин. – Остальные соглашались убить тебя гораздо раньше.

– Спасибо тебе, Матвей. Ты меня приятно удивил! Мне было весело, – сказала Анжелика беспечным тоном – точно таким же, каким она рассказывала веселые истории за ужином.

– Я не понимаю… – прошептал несчастный. – Вы что, заодно?

Супруги переглянулись и рассмеялись:

– Общие ценности сближают.

* * *

– Так вы приехали совсем недавно? – спросил молодой человек, сидевший за обеденным столом напротив хозяйки.

Она была вызывающе хороша в ярко-красном платье. Усилием воли он переключил свое внимание на сервировку стола.

– Да, именно так. Всего две недели назад.

– Боюсь, что наш остров наскучит вам довольно быстро.

– Отчего же?

– Тут нет никаких развлечений. Сейчас не сезон, все закрыто. К тому же в этом районе вообще никого нет. Все едут в западную часть острова.

– О, нам это подходит. Мы немного устали от городской суеты.

– Половина домов вокруг пустует. Боюсь, что, кроме меня, вы не найдете здесь никого.

– О, тогда вам нужно заглядывать к нам почаще, – сказала очаровательная Анжелика, бросив на нового соседа многозначительный взгляд.

– Еда просто изумительна, – похвалил тот, с жадностью проглотив последний кусочек.

– О да, моя жена готовит просто волшебно, – сказал хозяин. – Что называется, повар от бога.

– Я никогда в жизни не ел ничего подобного. Мясо просто невероятное! Это телятина?

– Да, – ответила Анжелика.

– Такой необычный вкус… У меня нет слов!

– Спасибо. – Хозяйка дома подняла бокал, наполненный темно-красным вином. – Это мой особый рецепт.

Ольга Суханова
Рыбацкий нож

Четыре ярких красно-коричневых домика вынырнули из-за поворота, словно из ниоткуда. Как на детском рисунке: серое сентябрьское небо, серое море, серый край берега – и яркие домики с белыми рамами, будто нависшие над водой. У развилки на столбе был приколочен неровно обрезанный кусок фанеры с надписью, тоже красной: «Добро пожаловать на нашу рыбацкую базу! Уютные коттеджи в аренду, лодки и снасти напрокат. Мы вам рады! Гуннар и Лили Юхансен».

Ивар свернул к домикам, машина мягко просела, съехав с асфальта на размытую постоянными ливнями грунтовку. Он как раз собирался провести ближайшие два дня в каком-нибудь глухом месте, не бронируя ничего заранее, а вот так вот, наскоком, – почему бы и не спросить здешних хозяев? Вроде не пик сезона, может, и найдется свободный домик. А если здесь все занято – наверняка хозяева знают все места для ночевки в округе.

Чуть в стороне от домиков стояла небольшая деревянная постройка, выкрашенная, как и всё тут, в красный с коричневым оттенком. Ивар притормозил возле нее и не ошибся: дверь, несмотря на дождь, была приоткрыта, внутри горел свет.

Он остановился на пороге. Изнутри пахло свежестругаными досками и краской, чуть в стороне от входа была сколочена почти гостиничная стойка, а у окна на стремянке стояла женщина с маленьким ведерком и кисточкой и подкрашивала оконную раму, тихонько напевая.

У нее был негромкий слабенький голос, но удивительно верный слух.

– Эй, привет! – окликнул ее Ивар. – А есть ли у вас свободный домик на пару дней?

– Целых два, – отозвалась женщина и, обернувшись к нему, легко спрыгнула со стремянки. – Привет! Смотри, свободен один домик с двумя спальнями и один – с одной. Вас сколько всего?

– Я один.

– Постельное белье нужно? Лодка, завтрак? – Она проскользнула за стойку и, быстро наклонившись, достала откуда-то снизу толстую потрепанную тетрадь. – И, кстати, если будешь брать лодку и уйдешь в море – оставь мне имя, фамилию и номер телефона.

– Ивар Хольман. Телефон запишешь?

– Да, конечно. А я – Лили.

Она раскрыла тетрадь, взяла карандаш и что-то быстро записала. Ивар заметил краем глаза, что правая рука у нее едва гнется, но это ничуть не мешало хозяйке базы делать пометки в толстой тетради.

– Так что с бельем и завтраком?

– Все надо, да. Завтрак ты здесь накрываешь?

– Да, внизу. – Лили снова быстро черкнула что-то в тетрадке. – А снасти?

– Снасти не нужны.

– Хорошо. Двое суток, домик с одной спальней, белье на одного, завтраки, лодка? Три тысячи шестьсот девяносто крон. У тебя карта или наличные? Бензин для лодки отдельно, заплатишь, когда будешь уезжать. Пойдем, покажу тебе дом. – Она сняла со стены ключи и, выпорхнув из-за стойки, направилась к двери.

Ивар двинулся следом.

– Вон тот домик, у самой пристани. Вот. – Связка ключей тихо звякнула у нее в руках. – Свет здесь включается. В гостиной – камин. Дрова внизу, под крыльцом, бери сколько хочешь. Немного сыроваты, будут трещать, но уж какие есть. В спальне – электрическая батарея. В ванной – теплый пол, включается здесь же, у входа. Ключ я оставлю на столе, белье сейчас принесу, забыла сразу взять. Машину можешь сюда подогнать, а можешь оставить как есть.

– Спасибо. Завтрак во сколько?

– Ты шутишь, что ли? – удивилась Лили. Она качнула головой, легкие темные пряди у лица всколыхнулись. – У нас не отель, слава богу. Когда проснешься – тогда и приходи, я накрою. Лодку тебе завтра Гуннар даст – он почти все время торчит в сарае у пристани.

– Ага, спасибо.

Ивар вышел из домика и, подогнав машину к самому крыльцу, направился к морю. У причала было пусто. Вдали, в море, не светилось ни единого огонька – только едва заметный маяк чуть в стороне. Да за спиной горели окна в хозяйской постройке и в двух занятых рыбацких домиках.

Как раз то, что надо.

Непослушные звуки, несколько дней преследовавшие его, наконец сложились в чистую и четкую мелодию. У Ивара не было привычки все время таскать с собой нотную тетрадь; можно было бы напеть мелодию в диктофон, но мобильный вместе с ключами остался на столе в домике, и возвращаться совершенно не хотелось, да и не надо было – он знал, что не забудет. Потом, когда руки дойдут, запишет. Никуда эта музыка от него не денется.

* * *

Ивару казалось, что седьмой час утра – слишком рано, но Лили с тряпкой в руках уже, напевая, надраивала крыльцо.

– Привет! – окликнул он ее.

– Привет! – Хозяйка обернулась, заулыбалась в ответ. – Сейчас, полминутки, хорошо?

– Конечно. Я пока дойду до пристани.

У лодочного причала было шумно – если, конечно, в этом месте вообще могло быть шумно. Рыбаки из двух соседних домиков отправлялись в море. Между собой они говорили по-немецки, а с хозяином – высоченным рыжим бородачом, удившим с причала, – по-английски. Ивар пригляделся к плечистому великану. Два с лишним метра, никак не меньше. Интересно, как смотрится рядом с ним невысокая хрупкая Лили?

– Лодку? – через плечо, не оборачиваясь к нему, откликнулся бородач. – Сейчас… сейчас…

Он увлеченно накручивал катушку, вытягивая леску.

– Рыба! Рыба, мать ее! – воскликнул хозяин, взмахивая спиннингом. Леска взметнулась вверх, в воздухе блеснул серебристый бок, и крупная рыбина плюхнулась на камни, под ноги бородачу.

– Макрель! – провозгласил рыжий.

Наклонившись, он взял рыбацкий нож, лежавший тут же, на камнях, и одним взмахом почти отсек трепещущей макрели голову.

– Отличный нож, – прокомментировал рыжий великан. – Лили подарила. Вот тут, на клинке, даже гравировка: «Гуннару». Гуннар – это я, – представился он, обернувшись наконец к гостю. – Тебе лодку?

– Да.

– Снасти, эхолот?

– Нет, не надо, спасибо.

– А как ты рыбачить собираешься? – удивился Гуннар.

– А никак, я просто в море.

– Зачем? – недоверчиво покосился хозяин. – Ладно, твое дело. Вон, видишь, лодка с номером «четыре» причалена? Возьмешь ее. Бак полный, будешь уезжать – доплатишь.

– Хорошо.

Ивар снова направился к хозяйскому дому. Дверь была распахнута, он уже понял, что в теплую погоду здесь, похоже, ее не запирают. Лили накрывала на стол, мурлыча себе под нос, но, услышав его шаги, замолчала, словно смутившись.

– Садись, – улыбнулась она. – Чай, кофе, что тебе?

– Кофе.

– Сладкий и с молоком?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Не знаю, – засмеялась она. – Нет, ну ты шутишь, что ли? Не черный же тебе, ну?

Жаль, что у Ивара не было чуть больше времени. Только эти два дня. Ранняя осень, его любимая погода – еще теплая, но уже по-осеннему тревожная, – серое небо, серое море, лодка, напрочь забытый в домике мобильный. Час на машине до ближайшего города. В четверг он доедет до порта, поставит машину на паром – и еще три дня будет плыть и ни о чем не думать. А пока – осенний ветер, сладкий кофе с молоком и забытые богом рыбацкие коттеджи, хозяин – рыжеволосый викинг, хозяйка с легкой лучистой улыбкой…

Вчерашняя тема вдруг, словно сама по себе, обросла аранжировкой, и Ивар знал, что именно вот так – единственно верно и правильно. Иногда он изводился, находил несколько вариантов, которые то казались жутко бездарными, то вдруг начинали ему нравиться, и он всё не мог выбрать и знал, что, если никак не выбрать, значит, правильного варианта нет. А иногда, как сейчас, с ходу чувствовал, что должно быть именно так. Жаль, что такое вот «с ходу» бывало крайне редко, – ну что ж, тем интереснее.

Лили, не спрашивая, подлила еще кофе и чуть подвинула ему большую банку с вареньем – он как раз именно об этом собирался попросить. Повернулся поблагодарить, хоть кивком, но она уже порхнула в сторону и зазвенела ножами и вилками, загружая посудомойку, и Ивар не стал ее окликать.

Он двинулся к пристани и, отвязав лодку, направился в сторону от берега, к небольшому островку, таявшему на самом горизонте. Мелькнула мысль, что надо бы все-таки взять с собой телефон, но он ее отогнал – возвращаться совсем не хотелось, да и что может случиться рядом с берегом? Он было развернул лодку – все-таки правила есть правила, но потом, плюнув, снова направился к острову – иногда он сам себя не понимал, хотя кто вообще его понимал? Ивар усмехнулся, вспарывая волну носом лодки. Родители? Это да, почти всегда и безоговорочно. Друзья? Время от времени, чаще – наверное, нет. Студентка казанского музыкального училища Лейлагуль Алымова, сыгравшая лет двадцать назад на одном из конкурсов его сонату так, что у Ивара мурашки шли по спине, когда он слушал запись, и становилось даже неловко, откуда она может знать про него такое? Он даже пытался разыскать эту студентку, но не получилось – да и как найти человека в закрытой от всего мира стране? Интернета тогда еще не было. Потом, много лет спустя, он несколько раз забивал в поисковик ее имя. Безрезультатно.

Кто еще всегда был на его стороне? Музыка? Вот музыка да, всегда понимала. Не всегда давалась в руки, иногда капризничала, дразнила, ускользала – но в конце концов всегда покорялась. Ну почти всегда.

Ивар разогнал моторку, насколько хватило мощности, и несколько раз вильнул из стороны в сторону – грубо, рискованно, на грани переворота. Ледяная вода плеснула в лицо. Отлично. Можно возвращаться.

– Ты в своем уме? – Из телефонной трубки голос Гуннара Юхансена звучал даже жестче обычного. – У нас тут конец ноября…

– У нас тут тоже, – усмехнулся Ивар.

– Дождь, шторм, темнота, – продолжал Гуннар. – Ветер. Нет, не просто ветер, а наш северный ветер. Погода такая, что вряд ли получится выйти в море.

– Ничего, на пристани постою.

– Ты вообще откуда звонишь?

– Из Осло.

– Выйди на Акер-Брюгге и стой сколько влезет. Ладно, я предупредил, чтоб потом без претензий. У нас все дома свободны, выбирай любой. Шестьсот крон за ночь – это с бельем и завтраком. Практически даром. Мне проще закрыть эту чертову базу к едрене фене.

– Отлично. Две ночи, начиная с завтрашней. И да, я без машины, заберешь меня в аэропорту? Рейс я скажу.

– Можно подумать, к нам из Осло куча рейсов летает, – хмыкнул Гуннар на другом конце провода. – Он один и есть, и то не каждый день. Завтра встречу, хорошо. Еще тысяча сто. В одну сторону.

* * *

Рыжий Гуннар всю дорогу молчал, зато Лили – та встретила как обычно. Вышла на порог дома, заслышав машину, кивнула Гуннару – возле него она казалась фарфоровой статуэткой – и засветилась, заулыбалась.

– Херр Хольман. – Хозяйка опустила голову, пряча улыбку, но черные глаза все равно искрились. – Привет!

– Ивар, – поправил он ее. – Еще не хватало! Привет!

– Так вот для кого ты просил протопить крайний дом. – Лили повернулась к Гуннару. – Хоть бы сказал! – бросила она и тут же, смутившись, добавила: – Постоянным гостям мы всегда рады.

– Дешевле все-таки закрыться на зиму. – Гуннар кинул на стол ключи от машины и направился к выходу.

– Не обращай внимания. – Лили попыталась как-то сгладить слова мужа, но у нее это не получилось. – Кстати, я считала, нам ничуть не дешевле закрыться. По большому счету, один черт. Но если до весны совсем никто не будет приезжать – я скисну, а Гуннар одичает. – Она положила на стойку ключ и пакет с постельным бельем. – Помнишь свой домик?

– Конечно.

– Тогда держи, – Лили пододвинула ему пакет. – Доброй ночи!

– Доброй ночи!

Домик действительно был заранее протоплен. Ивар кинул сверток с бельем на постель, затолкнул в холодильник пакет с купленными по пути продуктами, не разбирая, и вышел на улицу. Холодный рваный ветер с моря, непроглядная темнота, светящиеся за его спиной окна хозяйского дома, тусклый огонек маяка впереди. Можно было бесконечно стоять у пристани и просто смотреть на все это, ни о чем не думая. Он так и стоял, сам уже не знал, сколько, пока не начал леденеть. Все-таки его привычная осенняя куртка мало подходила для семидесятого градуса северной широты. Уходить не хотелось, от этого моря и тусклого маяка вдали невозможно было оторваться.

Он поднял воротник куртки, застегнул молнию до самого верха и обернулся на еле слышный звук сзади – но за спиной никого не оказалось, только рядом, на камне, лежал большой светлый предмет, которого здесь не было еще минуту назад. Ивар шагнул чуть ближе, предмет оказался свернутой оленьей шкурой. Он закутался в шкуру, набросив ее прямо поверх куртки. Мягкий олений мех легко скользнул по щеке.

Удивительное здесь все-таки место, завораживающее. Он бы долго смеялся, если б ему сказали про вдохновение, – чушь собачья это вдохновение, поди его поймай. Вот сейчас ведь, казалось бы, он стоит в дивном романтичном месте – а двух нот связать не может. А где-нибудь потом – отзовется и накроет ни с того ни с сего. Так почти всегда и случалось. Нет, конечно, он мог написать что-нибудь в любой момент – как всякий человек, хоть сколько-нибудь знакомый с гармонией и композицией, он мог придумать вагон, три вагона вполне связной музыки, вполне удобоваримой качественной мелодичной ерунды, – точно так же, как любой поэт всегда в состоянии срифмовать все, что угодно, на заданную тему. И не каждый еще поймет, что получившееся – не поэзия и не музыка.

Утром он отнес шкуру в хозяйский дом. Ивар, постучавшись, приоткрыл дверь – и тут же почувствовал ставшую уже знакомой атмосферу: пахло только что вынутым из духовки грибным пирогом, и Лили, напевая, нарезала его на куски.

– Привет. – Ивар опустил свернутую шкуру на деревянную лавку. – Спасибо.

– Доброе утро, – заулыбалась в ответ Лили. – Видел, какой шторм?

– Слышал.

– Жаль, в море не выйти. А завтра ты уже уедешь.

– Ну, вернусь же.

– Да?

Хозяйка снова засверкала и снова, словно спохватившись, смутилась и замолчала почти на полуслове – Ивар понял, что она хотела спросить, когда он вернется, но застеснялась.

– Вернусь, конечно, – повторил он. – Только не скоро, наверное. Я сейчас на черт знает сколько времени в Америку.

Лили вопросительно взглянула на него.

– Работа?

– Ага, – кивнул Ивар.

В Нью-Йорке собирались ставить его мюзикл, контракт был уже подписан, и его ждала действительно сумасшедшая работа. Впрочем, это всегда ему нравилось.

– Ты, – хозяйка чуть удивленно взмахнула ресницами, – ты боишься, что ли?

– Что?! Ммм, – смутился он. – Ну, вообще-то, да. Немного. Я…

– Не объясняй, не надо, – прервала Лили.

Ему действительно было не то чтобы страшно, но тревожно. Ивар знал, что у него получилась хорошая, нет, отличная музыка, но выйдет ли из отличной музыки удачный спектакль – это надо было еще посмотреть.

– Удачи! – Лили снова улыбнулась.

– Ага, спасибо, прорвемся!

* * *

Нью-Йорк закрутил не с первого дня, а с первой минуты, с первого шага из самолета. Ивар работал, казалось, больше часов, чем есть в сутках, то ругаясь с постановщиками, то соглашаясь, по сто раз перекраивал уже написанное, прослушивал кандидатов на роли, снова все перекраивал и снова то спорил, то соглашался. Любой другой не вынес бы, но ему это нравилось. Ивару вообще нравилось делать то, что никто другой не смог бы. Вот только ощущение времени он, казалось, за последние несколько недель совсем потерял.

* * *

Звонок телефона словно привел его в чувство. Прежде чем ответить, Ивар посмотрел на лежавшую в руке трубку. Нет, все в порядке, рука уже не трясется, значит, и с голосом все будет нормально.

– Ивар? – Казалось, он даже расслышал в трубке искристую улыбку. – Прости, пожалуйста, прости, что я звоню, но… да ты не помнишь, наверное… это Лили Юхансен, ну, с рыбацкой базы, с Вестеролена… ты у нас пару раз был…

– Ты шутишь, что ли? – передразнил он ее. – Как это не помню? Привет!

Он насторожился: в Нью-Йорке был вечер, значит, на Вестеролене – глубокая ночь.

– Ивар, прости… с тобой все в порядке?

Машина, уткнувшись в смятое ограждение, мигала аварийкой. Хорошо, что он вырос на горных серпантинах. Ну и американцы молодцы – крепкий отбойник.

– Да, все нормально.

– Извини, пожалуйста, что я позвонила. Просто… просто… ладно, все, извини!

Ивар сунул телефон в карман джинсов, еще раз обошел машину, скривился. Интересно, какой мелодией рано или поздно обернется провалившаяся педаль тормоза, пересохшее горло и прилипшая к спине рубашка? А ведь обернется, он себя знал.

Ну уж нет, вылететь с эстакады накануне премьеры – это было бы слишком.

* * *

– У нас все занято, – отрезал Гуннар. – Август. Пик сезона. Нормальные люди бронируют август за два месяца вперед.

Трубка запищала резкими короткими гудками.

Ни в какое другое место Ивар не хотел – он не знал почему, но именно этот дальний северный архипелаг всегда помогал ему как-то сладить с усталостью. Он порылся в Интернете, нашел отель в городе и заказал одноместный номер на пару ночей. На первое время хватит – а там, глядишь, и жилье на его любимой рыбацкой базе найдется.

Он прилетел под вечер кривым рейсом с пересадкой и, даже не закинув вещи в отель, взял напрокат машину и решил все же наведаться на базу – вдруг что-то изменилось. Мало ли, не приехал кто-то из гостей. Возвращаться, конечно, придется уже ночью, ну и что? Паромов на пути нет, ни под какое расписание подстраиваться не надо.

Дверь в хозяйский дом была приоткрыта, внутри горел свет. Хозяйка, напевая, порхала по комнате с веником, выметая пыль из углов.

– Лили?

– Ивар? – Она, как обычно, засверкала улыбкой, которую уже и не пыталась спрятать, и выпрямилась, откидывая с лица темные завитки. – Надолго? Сейчас, полминутки, домету и дам тебе ключи.

– У вас же мест нет, – удивился он. – Вообще-то, хотел дней на пять, а то и больше. Обратный билет даже не брал.

– С чего это у нас мест нет? Как раз твой крайний домик свободен. Ну то есть да, он был забронирован, все было занято, но те гости еще в прошлом месяце написали, что не приедут, а новых заказов нет. Так я и осталась с пустующим домиком – в августе-то! Гуннар когда-нибудь прибьет меня за то, что я не беру предоплату в разгар сезона, – засмеялась Лили. – Подожди, сейчас белье достану, не могу развязать веревку. – Она неловко пыталась справиться с узлом негнущейся правой рукой.

– Может, проще разрезать? Нож дать?

– Нож? – Лили подняла голову, заулыбалась, черные глаза заблестели. – Сам ты нож… острый-острый. – Она наконец сладила с веревкой. – Вот, держи.

Пакет с постельным бельем скользнул на стол, сверху Лили бросила ключ.

– У меня, вообще-то, номер в Анденесе оплачен. А, черт бы с ним. – Ивар сгреб белье, взял ключ. – За сумкой сейчас вернусь, ладно?

– Помочь?

– Да ну, тут идти две минуты. Я туда и обратно.

Он быстро, не особо старательно, застелил кровать, принес с улицы вязанку дров, растопил камин – и только потом, вспомнив про сумку, снова направился к хозяйскому дому. И невольно улыбнулся на пороге: окна светились, дверь была открыта, Лили молча, опустив голову, сидела в старом деревянном кресле – лицом к окну, спиной к входной двери.

– Извини, забыл сразу забрать. – Ивар ждал улыбки в ответ, но хозяйка не шелохнулась. – Лили?..

– Она не отзовется.

Гуннар спокойно шагнул ему навстречу из дальнего угла комнаты.

– Садись. – Он пнул ногой стул, пододвигая к Ивару, потом снова направился в дальний темный угол.

Ивар услышал, как открывается ящик шкафа, и через пару мгновений хозяин вернулся к столу, держа в руках пыльную бутыль толстого стекла и две стопки.

– У вас с ней ничего не было, – сказал Гуннар, скорее утверждая, чем спрашивая.

– Конечно нет.

Ивар подошел к креслу. Крови почти не было: лишь несколько пятнышек на юбке Лили да на груди – одно большое пятно, из которого торчала рукоять рыбацкого ножа. Ивар вспомнил и этот нож, и гравировку на клинке.

Заглянуть Лили в лицо он побоялся.

– Ничего не было, – повторил хозяин. – Ну еще бы. Лили – гордячка, она никогда не стала бы изменять тайком. Да и тебе она на хрен не сдалась, правда же? – Гуннар наполнил обе стопки, придвинул одну себе, вторую – Ивару. – Тьфу, тебе ж за руль сейчас. А, ладно, пара стопок не скажется. Эй, ты что, драться со мной собрался? – Он в упор глянул на гостя. – Это зря. Тебе со мной не сладить, только покалечу напрасно. А в полицию я и сам сдамся, сейчас спроважу тебя – и сдамся. Пей давай. – Гуннар пододвинул стопку к нему поближе. – Слушай, тут по пути к нам, если свернуть, три разные рыбацкие базы и один кемпинг. Вот какого хрена ты тогда, год назад, проехал мимо них всех и зарулил к нам?

– Не помню.

– Да какая теперь разница… – Гуннар встал, покружил по комнате, не находя себе места, и снова опустился за стол. – Был сентябрь, а сейчас август. Год, почти год. Го д я чуть ли не молился, чтобы с тобой ничего не случилось, – потому что, если бы вдруг оказалось, что она хоть зачем-то тебе нужна, – она кинулась бы на край света.

Он снова поднялся, подошел к выходу и замер в дверном проеме.

– Я ходил вокруг нее кругами почти два года, она только кривилась и меняла ухажеров. С одним поехала кататься на мотоцикле. Парень – насмерть, Лили отделалась раздробленной рукой и сотрясением.

После этого она позволила себя увезти. Мы прожили здесь почти двадцать лет, пока тебя не принесла нелегкая. Я знал, все это время знал, что она меня не то что не любит – а еле терпит. – Хозяин снова наполнил стопки. – Ты знаешь, что такое любить женщину, которая тебя с трудом терпит? Ты к ней прикасаешься – а она едва сдерживается, чтоб не отшатнуться. Но она полюбила это место и эти несчастные рыбацкие сараи, которые я давно хотел снести к чертовой матери. А тебе она была совершенно не нужна, так ведь? – повторил Гуннар.

– Так. Нет, я знал, что она у меня есть. Но она никогда не давала понять…

– Потому что она тебя берегла. – Юхансен поднялся, отстранился от стола. – Ладно, все, катись.

Он дождался, когда Ивар заведет машину, тронется и вырулит на дорогу, и выудил из кармана телефон. В беззвучной ночи голос казался особенно резким.

– Да, я. Гуннар Юхансен. Да, жену, ножом. Рыбацким. Кого, ее как зовут? Звали… Лили Юхансен. Лейлагуль, если полностью. – Гуннар еще раз, чуть ли не по буквам, повторил полицейскому непривычное для здешних мест имя. – Нет, ну куда я отсюда денусь? Приезжай давай.

* * *

Чистое северное небо было словно подсвечено изнутри мягким синим светом, и от этого на нем особенно четко вырисовывались черные листья и черные ветви деревьев. Над дорогой от столба к столбу тянулись провода.

Проводов было пять. Пять параллельных линий нотным станом пересекали небо.

Ивар с ходу набросил на этот нотный стан мелодию – она пришла сразу, сама по себе, совсем простая, ясная, горькая. Дорога стелилась навстречу, ему почему-то вдруг захотелось сделать из этой мелодии фортепианную пьесу, и обязательно – только для левой руки. Почему – он и сам не знал. Захотелось.

Впрочем, он сразу передумал. Тратить такую удивительно красивую тему на простую музыкальную безделушку было бы просто глупо.

Мария Фариса
Рубин в вине

Вечер затухал, как угли покинутого костра. Утомленные быки в хлевах выдыхали из ноздрей горячую тишину. В порту поднимались якоря, а моряки, уставшие от предсказуемости твердой земли, с вожделением смотрели на горизонт.

В городке на отвесной скале девушки заплели косы на ночь, щеками прижались к подушкам и погрузились в мечты. Закачались люльки, послышались колыбельные, шепот, храп. Одно за другим погасли окна. К полуночи все уснули, никто не слышал, как рядом вздохнул вулкан. Трещина от этого вздоха поползла по скале, рассекла дом Джакомо, прошлась по плитке пола и штукатурке стен. Дом весь подался к пропасти, просела спальня, и накренилась кровать, упала корзина с лимонами, скатились яблоки со стола.

Джакомо вернулся к себе под утро, проворчал «проклятые коты» и со следами помады в щетине улегся спать.

Тем временем трещина пересекла стену и добралась до потолка, посыпала хлопьями краски одеяло Джакомо и продолжила путь до противоположной стены. Старик не ведал о трещине, он улыбался, потому что видел во сне кружева ночной рубашки на плечах той, которая была ему дороже всего.

Он проспал весь день и поднялся с кровати под вечер, когда зазвонили к службе колокола. Под раскаленной сковородой летнего неба потушили огонь, цветочные лепестки прижались друг к другу, змеи свернулись клубком, лошади терлись мордами над кучей овса. Джакомо потянулся, встал с постели, собрал лимоны в корзину, два из них протер и положил на стол. Принес ледяной воды, налил в таз. Помылся, накапал одеколона в ладонь, похлопал себя по щекам. Достал из комода свежее белье и, глядя в зеркало, подмигнул себе.

Меж тем под зеркалом стена раскалывалась пополам. Джакомо, не ведая этого, продолжил свой ритуал: снял с вешалки рубашку, подогрел утюг, прошелся им по манжетам и воротнику. Прополоскал рот содой, оделся, наблюдая в окно, как рубином в вине растворяется в чернеющем небе черный вулкан. Он еще не знал, какую страшную беду принесет ему огненная гора.

Джакомо закрыл ставни. Напевая, подошел к шкафу, достал пыльную бутылку вина, отер ее тряпкой, засунул лимоны в карман пиджака и отправился в путь.

Франческа жила в нижней части города, под скалой. Возле ее дома был луг, куда Джакомо наведывался, как в цветочный магазин. Каждый раз по-новому составлял букет – он любил ее удивлять. Она никогда не знала, что именно он принесет – сыр, цветы, вино, живую курочку или гуся, – и в течение тридцати семи лет каждый раз ждала встречи с ним как впервые.

– Мне сказали, вчера вздохнул вулкан, – произнесла Франческа, принимая лимоны и кьянти из рук жениха.

– Я не чувствовал никакого толчка.

– И я…

Он прижал ее к стене и поцеловал.

– Ризотто готово, – сказала она и опустила глаза.

Джакомо сел в кресло, закурил. Пока Франческа сервировала стол, не сводил с нее глаз, не замечая разницы между женщиной с седым пучком и девочкой, с которой познакомился в поезде по дороге в Милан. Тогда ему было тридцать, он был женат. Ей едва исполнился двадцать один. Она мыла посуду в рыбацком баре на берегу. Поехала на север впервые в жизни – навестить сестру, которая вышла замуж за миланского скрипача. Джакомо сразу понял: надежды, что они случайно встретятся во второй раз, нет. Он перевез ее в свой городок, устроил продавцом в обувной магазин и снял для нее этот дом под скалой. Пока был женат, три раза в неделю наведывался к ней в обеденный перерыв. Когда шесть лет спустя вдруг овдовел, стал приходить к Франческе по вечерам и оставался у нее до утра.

С тех пор день у каждого был свой, но ночь – одна на двоих. Джакомо не видел ее развешанного на веревке белья, опухшего утреннего лица, растрепанных волос. Уходил до того, как с рубашки и шеи выдыхался одеколон. Он не помнил ее злой. Франческа пинала стулья и швыряла в стену тарелки, только когда была одна. Для жениха она отбирала слова, как отбирают фрукты на праздничный стол. Когда он задумывался и отстранялся, она клала в рот грецкий орех, чтобы пустой болтовней не разрушить его тишину. Знала: внутри мужчины должен парить орел.

Тем вечером, после ризотто и вишневого пирога, они вместе почитали газету, выпили вина. Пересели на диван, выкурили одну сигарету на двоих, разглядывая друг друга в тусклом свете небесного фонаря.

Под утро, когда Джакомо наслаждался последними минутами тепла на ее простынях, раздался грохот. Франческа сказала:

– Вулкан.

Джакомо подошел к окну и несколько мгновений разглядывал темноту.

– Не искрит.

Когда обернулся, она уже спала. Взял со стула рубашку, просунул руку в рукав и с тревогой, которую не понимал сам, снова взглянул в окно.

Он вышел от Франчески и направился к своему дому на скале. Занимался новый день, еще один круг Земли, а Джакомо радовался, что уже снова скучает по ней. От нежности его сердце разбухло, как хлеб в воде, и чуть не остановилось, когда он в сумраке утра увидел, что кусок скалы обвалился и унес с собой в пропасть весь его дом.

Джакомо обхватил голову руками, опустился на колени, посмотрел на небо и прошептал:

– Господи, я сделал все, чтобы сохранить любовь, но ты не оставил мне выбора: теперь придется переселиться к ней. Если у нас все развалится, это будет твоя вина.

Встал, отряхнул штаны и пошел туда, где она впервые еще не ждала его.

Алексей Улитин
Тварь

– Тварь! Гадина! Шалава малолетняя! Думаешь, я так просто сдамся? Да пошла ты… Мой он, только мой, поняла?

Нелли Филипповна пребывала в настоящей ярости. Все произошло в точности так, как об этом рассказывают в дурном анекдоте или показывают в третьесортном фильме. Пока Сергей отмокал в ванной после своего тяжелого трудового дня, на оба смартфона, лежавших на журнальном столике, одновременно пришли новые сообщения и она чисто машинально схватила первый подвернувшийся под руку. И тут ее ожидало самое настоящее потрясение.

Катёна? Нет, ну вы представьте себе такое! Чтобы ее ненаглядный Сереженька посмел так отметить кого-то в своем списке абонентов? Опять? Как тогда, десять, нет, уже все двенадцать лет назад? Ню-ню, рано меня списывать со счетов, тварь! А профиль-то у тебя, профиль-то какой, – вернее, фотка на нем!

М-да, вот даже винить моего тут не за что. Мужчины все одинаковы, какого бы возраста они ни были. Наденет такая тварь коротенькую юбочку, блузочку с вырезом поглубже, похлопает призывно своими ресницами, а дальше вступает в силу дурацкий закон животного мира: как только девочка захочет, кобель на нее тут же вскочит. Природа, мать ее! Плавали – знаем!

Ничего, ничего, на моей стороне годы опыта, ведь я тебя почти вдвое старше. К тому же ты даже не представляешь, через что я прошла ради него, ради моего Сергея!

Знала бы ты, как я Ленку, эту козу безрогую, от моего мужчины и единственного защитника еще в девятом классе отвадила. Та тоже на переменках вертелась перед ним, томно дышала в ухо, дважды (это минимум!), а может быть, и больше раз приносила ему из своего дома отварные сосиски, к себе звала помочь с уроками, «случайно» забывала сумочку с учебниками в кабинете. А уж когда я, также совершенно случайно, прочитала от нее сообщение о дискотеке и о том, что должно быть после нее, адресованное Сергею, я объявила ей самую настоящую женскую войну. Войну без правил и без пощады!

Ох, и крепко же тогда влип бы Сереженька, если бы я не вмешалась. Видали мы таких: с виду сама невинность, а знают и умеют все, как прожженные порноактрисы. И вот от них как раз и подцепляют мужчины всякое такое, нехорошее. А Сергей тогда вообще глупым был, как телок, право. Возьмешь за веревочку, поведешь за собой и…

Зато во всем остальном он был выше всяких похвал. Целеустремленный, учился без троек, шел на золотую медаль и в конце концов добился ее и поступления в вуз на престижную специальность. Только доверчивый больно. А еще он меня любил. Любил-любил, без дураков и недомолвок!

Вот на этом я и сыграла. А-а-а, Сереженька, на помощь, выручи, я ногу сломала, мне гипс наложили, я у травмпункта сижу, до квартиры помоги добраться… Он и прибежал меня спасать, потому что любил.

Разумеется, никакого перелома у меня не было и быть не могло, хотя гипс – был. Рассказала я тогда о беде своей соседке по лестничной площадке, Тамаре Вадимовне, та меня и надоумила, как поступить. Да еще и филькину грамоту с печатью медицинской вручила, что, мол, у меня перелом самый настоящий. Она же сама травматолог…

Так я получила самое верное доказательство того, что Сергей меня не разлюбил, что он мой и только мой. А дальше… дальше я его… отпустила в школу. Мол, новогодняя дискотека в девятом классе бывает раз в жизни, надо брать от жизни все впечатления. Только ты сначала купи мне молока, а потом проверь в школе оборудование, коли тебе это поручили, а то не дай бог на тебя все косяки свалят.

Для чего я так попросила? Да все просто! Серега кинулся сперва исполнять мои просьбы. Пока он бегал за молоком, я написала от его имени той гадине о новом месте и времени встречи, тут же стерев и просьбу, и полученный от Ленки положительный ответ.

Дальше было легко. Удар по затылку той малолетней шалавы, водочку в рот и на одежду, блузку порвать, фломастером похабщину на ее руке написать. А если учесть, что дорога от школы до высотки Ленки шла через одну-единственную арку, то Сергей не мог не наткнуться на эту, ха, соперницу мою.

Сказать, что Сергей был ошарашен, – это не сказать ничего. А уж когда та (догадливая, тварь!) попыталась перевести стрелки на меня, что будто бы я все это организовала лично… Ленка была вычеркнута из жизни моего Сергея раз и навсегда. Он ей не только не поверил, но и высказал моими словами все, что думала о ней я. И ведь каждое слово в той ситуации оказалось не в бровь, а в глаз. И про ее порочность, и про распущенность, и про лживость…

Думаешь, Катюха, я подобное не смогу снова устроить? Напрасно! Есть, есть у меня еще порох в пороховницах! Не смотри, что мне к полтиннику, я еще о-го-го!

А что в вузе было, знаешь? Нет? Зато я прекрасно помню! Была там такая Настюха, овца Киселихинская. Дяревня, неинтеллигентная, зато обе… В общем, как у коровы, коса шикарная и глазки бегающие, явно оценивающие перспективу поселиться в трехкомнатной городской квартире на правах полноправной хозяйки. Это значит, чтобы Сергей вместо красного диплома и перспективного трудоустройства в автосервис подался? Или (того хуже!) гусей пас?

Соперничай такая со мной в школе, не факт, что я вышла бы победительницей в схватке, уж больно здоровой и кулакастой Настюха была, но тут я уже знала, как с такой бороться. Пришлось потратиться на объявления с указанием ее телефона и стоимости ее услуг, но дело выгорело. Крепко же она тогда психанула на экзаменах, когда ее смарт стал раскалываться от звонков с похотливыми предложениями. И закономерно завалилась, а после и вовсе вылетела из вуза.

Эй, кошка облезлая, драная, наглая, разве это ты ему каждую неделю в армию писала по письму? Да-да, именно тогда, когда после красного диплома он на целый год служить отправился? Нет? А вот я – да, так что помалкивай!

Господи, мы ведь только-только по-человечески жить начали! Только второй месяц прошел, как он вырос и в директорат попал. Сколько лет нам приходилось довольствоваться скромными крохами! И вот сейчас, когда, казалось, все у нас наладилось, – снова здорово…

Сереженька! Вот вроде большой ты у меня, а все как дитя малое. На все ведешься. Ну ничего, ничего, я вовремя предупреждена – значит, вооружена. Справлялась раньше – справлюсь и теперь!

Слушай меня, Катюха, и хорошенько запомни, тварь: тебе – конец! Я моего Сереженьку ни при каких обстоятельствах не отдам! Порву тебя на части, но не отдам тебе его! Он у меня в жизни один-единственный свет в окошке! Один за последние двадцать восемь лет совместной жизни.

Сыночек…

Инна Адаменко
Проклятие ведьмы

Ведьма Ефросинья была очень старой. Больше века прожила она на белом свете, многому за это время научилась и многое умела. У окрестного люда она пользовалась уважением за то, что не чинила им зла, болезни лечила и в помощи никому не отказывала. А еще люди шептались, что был у ведьмы особенный дар – могла она мертвых воскрешать.

Избушка Ефросиньи стояла особняком на окраине деревни, а за ней сразу начиналась опушка леса. Но, несмотря на отдаленность, тропинка к ведьме не зарастала ни зимой, ни летом, двери ее были открыты для всех нуждающихся. Как-то вечером на пороге ведьмина дома появилась молодая женщина. Кинувшись старухе в ноги, она слезно взмолилась:

– Прошу, воскреси моего мужа. Жизни без него нет, люблю его сильно.

– Ополоумела девка, что ли? – недовольно прокаркала старуха. – Ишь чего выдумала, не занимаюсь я таким. И кто надоумил только?

– Люди говорят…

– Мало ли, что языками чешут, – перебила ведьма женщину, – брехня это все!

– Помоги, – схватившись за подол юбки Ефросиньи, разрыдалась женщина. – Ведь руки на себя наложу.

– Домой ступай, – отрывая от себя просительницу, рассердилась ведьма. – Время лечит, а дурные мысли из головы выбрось.

– На что мне жить, когда мой миленький в земле лежит и я больше никогда не посмотрю в глаза его ясные, не вдохну запаха родного, не почувствую прикосновений крепких.

Ефросинья ничего не ответила. Сжав губы в тонкую линию, она возвратилась в избу. Жалко было вдову, только не занималась ведьма больше воскрешением. Ритуал этот требовал большой самоотдачи и сил и грузом тяжким потом ложился на душу. И так грехов за ней накопилось немало, продлевали они ей жизнь, обрекая на муки земные.

Лишь один раз она прибегала к обряду, еще по молодости, когда пожалела несчастную мать, схоронившую свое дитя. Отчаяние и безысходность застыли прозрачными каплями слез в ее глазах. Сердце ведьмы дрогнуло, и она вернула к жизни малютку. Однако радость матери было недолгой. Неизвестная хворь забрала у нее ребенка через год. Никакие отвары и заговоры не помогли, а женщина, не выдержав второго удара, в тот же день удавилась.

После случившегося ведьма поклялась никогда не воскрешать мертвых. Она поняла, что всякое деяние влечет за собой последствия. Не вмешайся Ефросинья в круговорот жизни, мать пережила бы свое горе и со временем смирилась с потерей. Глядишь, потом и детишки у нее еще появились бы. А так вместо одной две жизни оказались загубленными, и все по вине ведьмы.

Поутру старуха вышла на крыльцо и наткнулась на женщину. Свернувшись калачиком на циновке, вдова спала ровно на том месте, где ведьма ее вчера оставила. Девчонка ведь совсем, годков двадцать, не больше, безотчетно отметила Ефросинья. Хорошо, что лето и ночи теплые, хоть не замерзла. Потревоженная скрипом двери, женщина проснулась.

– Чего разлеглась, поднимайся и уходи, – недовольно проворчала старуха.

– Некуда мне идти, – устало вздохнула вдова. – Дома стены давят, задыхаюсь я там. Все о нем напоминает. И ты меня, бабушка, не гони. Хозяйство у тебя в запустении, а я молодая и сильная. Помогать тебе стану – убирать, стирать, готовить, – только не прогоняй.

– Как звать-то тебя?

– Прасковья.

По смягчившемуся голосу Ефросиньи стало ясно, что оттаяла она. К тому же Прасковья оказалась права: не было былой прыти и ловкости в движениях ведьмы и сила в руках была уже не та. Другим дочери или невестки помогали, а ей Бог не дал ни тех ни других. Одной жить тяжело, а вдвоем легче и веселее. В последнее время она особенно остро стала ощущать свое одиночество. Ведьма сама когда-то выбрала жизнь на отшибе вдали от людей, а сейчас тосковала по человеческому теплу и общению.

Сжалилась Ефросинья над молодухой и разрешила ей у себя остаться. Прасковья взвалила на себя всю домашнюю работу и больше не напоминала о своей просьбе. Старуха пыталась несколько раз расспросить женщину о ее муже, но та сразу замыкалась в себе и взгляд ее подергивался дымкой затаенной боли. Сразу бросалось в глаза, что горе вдовы было сильным и неподдельным.

Вскоре Прасковья стала помогать хозяйке собирать травы и варить из них снадобья. Толковая и расторопная помощница пришлась по душе ведьме, и та потихоньку занялась ее обучением.

Когда-то Ефросинья и не думала, что сама станет ведьмой. Колдовской дар она получила от своей бабушки. Лежа на смертном одре, старуха передала свои способности ей, младшей внучке. Мать предупредила домочадцев, чтобы никто из них не брал бабку за руку, как бы она ни просила и ни умоляла. Много дней ведьма умирала в своей постели. От ее стонов и воплей разбегались домашние животные и вяли растения, а в минуты просветления она тихо плакала. Но такие минуты случались все реже и реже. В один из таких моментов бабушка попросила маленькую Фросю принести ей воды. Однако вместо протянутой кружки она схватила внучку за ладонь и в тот же миг испустила дух. Так Ефросинья стала обладательницей ведьмовской силы.

За свой дар Ефросинья расплатилась женским счастьем. Он выжег ее чрево, лишив радости материнства. Замуж она выходила по большой любви. Красавец Иван нравился многим девушкам, но приглянулась ему с виду ничем не примечательная Ефросинья. Шептались тогда, что приворожила она жениха, только знала девушка, что не дает приворот любовь, лишь зависимость, болезненную и мучительную, приводящую затем к гибели. Много лет душа в душу они прожили с Иваном, но счастье их омрачало отсутствие детей. Уж каких снадобий и заклинаний только ни перепробовала Фрося, но ничего ей не помогло. А потом как гром среди ясного неба у Ивана появилась другая. Женщина чувствует, когда ей изменяют, но Фрося ничего не замечала, полностью растворившись в муже. Она долго не верила сплетням, Иван сам ей во всем признался. Не было ни ссор, ни скандалов, он просто собрал вещи и ушел. Чего греха таить, появились у нее тогда мысли проклясть его вместе с разлучницей, но она подавила их в себе, отпустив любимого и смирившись со своей долей.

Благодаря силе она прожила непомерно длинную по человеческим меркам жизнь, схоронив всех немногочисленных родных, но так и не передав никому колдовские способности. Не хотела Ефросинья для них своей участи. А сейчас, с появлением Прасковьи, чувствовала она, как жизненные токи медленно изливаются из ее тела. Пришла пора родиться новой ведьме.

– Прасковья, подойди ко мне, – подозвала она женщину. – Я ощущаю дыхание смерти за порогом дома. Но она не может переступить черту и забрать меня. Сперва мне надо передать кому-нибудь свою силу. Подумай, дитя, прежде чем дать ответ: дар потребует от тебя жертвы.

– Я согласна, – ни мгновения не раздумывая, выпалила женщина. – У меня к тебе лишь одна просьба – научи обряду воскрешения.

– Глупая, – покачала головой ведьма. – Грех это большой. Нельзя вмешиваться в законы мироздания. Каждому отмерен свой срок, и мертвое должно остаться мертвым.

– Не могу я, бабушка. Вот здесь болит, – приложив руку к груди, горячо зашептала Прасковья. – Дня не было, чтобы я не думала о муже, ночи не было, чтобы он мне не приснился.

– Будь по-твоему, – сдалась старуха. Четким и громким голосом она стала произносить слова заговора, а Прасковья повторяла их про себя, чтобы не сбиться и не нарушить последовательности. – И запомни, ритуал можно провести только один раз в месяц – в ночь полнолуния.

Сжав ладонь женщины, Ефросинья закатила глаза и умерла, а Прасковья стала новой ведьмой. С замиранием сердца ждала она заветной ночи, когда сможет воскресить мужа. Наконец в полнолуние женщина пришла на деревенский погост. Впервые она находилась на кладбище ночью, но не пугали ее ни скрип деревьев, ни завывание ветра, ни громкое уханье филина над головой. С легкостью Прасковья нашла нужное захоронение. Прочитав заклинание, она приложила ухо к могиле и стала слушать.

Зашевелился мертвец в гробу, затрещали закоченевшие кости, первый удар сердца запустил кровь по венам, и боль сотнями игл пронзила ожившее тело. Грудь мужчины поднялась в глубоком вдохе, и спертый, затхлый воздух наполнил его легкие. В распахнутые глаза ударила тьма, густая и липкая, наполненная ледяным холодом и безмолвием. Он попытался поднять руки, но они уперлись в деревянные доски, просевшие под тяжестью сырой земли. Мужчина зацарапал по дереву, сдирая с пальцев ногти и загоняя под кожу занозы. Дикий крик, порожденный страхом, отразился от крышки гроба и растворился в черноте. Воздух заканчивался, и мужчина захрипел.

А наверху, склонившись к могиле, улыбалась ведьма. Она слушала предсмертные стоны умирающего мужа, и душа ее торжествовала над свершившейся местью. Вот теперь она сможет спать спокойно.

– Будь ты проклят, – прошипела Прасковья. – Это тебе за нашу дочь. Помнишь, как она своим плачем мешала вам с дружками пить и играть в карты и ты закрыл ее в сундуке? В пьяном угаре вы забыли про нее, и моя девочка там задохнулась. Отныне я каждый месяц буду тебя воскрешать, чтобы затем ты снова и снова умирал в муках. Сегодняшняя ночь – только начало.

Игорь Семенов
Старушка

Вечером я возвращался с работы в переполненном автобусе. Кто-то, извинившись, сильно надавил мне на спину и протиснулся дальше. С недовольством полуобернувшись назад, я увидел ее. Приятной внешности, умное лицо, рыжие крашеные волосы, на губах яркая дешевая помада; опрятное синее старенькое пальто и черная вязаная шапочка. Старушка с трудом пробралась к парню, который пьяно развалился на сиденье.

– Мать, бесполезно, – произнес кто-то недовольным голосом, – ты же видишь: он подшофе, не уступит, стоило ли всех расталкивать?!

– Да, мать, никак не подняться, – заметив ее, промямлил и парень.

– Ничего, сынок, сиди. – Старушка погладила его по плечу. – Я постою. Мы, старые, уже привыкли ко всему, мы с моральным твердым стержнем внутри. Вот пришла я как-то на почту получать деньги, пересчитала их, положила документы в сумочку, закрыла ее. Иду домой, вдруг слышу, что догоняет меня кто-то.

Внезапно автобус резко затормозил. Старушка, судорожно вцепившись в поручень, на миг замолчала, но тут же продолжила:

– Обернулась: мужчина уже в годах. А на улице – ни души, страшно стало, и я быстрее пошла. «Постойте! – кричит он мне. – Подождите!» А я – еще быстрее. «Постойте! Да стой же ты, ворона!» – уже зло окликает мужчина и догоняет меня. Решила остановиться, подумала, что все равно ведь не убежать. Встала, обернулась к нему и сжалась вся в комочек, страшно. Моего возраста, высокий, сухой, выправка… еще та, наверно, военный в отставке, тяжело дышит, запыхался. «Вы на почте были?» – спрашивает он. У меня так и обмерло все внутри, следил, знает, что я деньги получила и сейчас отберет их. «Так я и сказала, где была!» – грубо ответила, а у самой сердце сжалось от страха. «Пенсию получали?» – опять спрашивает. «Какая разница?!» – выкрикнула я. А на улице все так же никого. «А такая, что вы – ворона! Денег-то у вас нет!» Так и сказал: «Ворона, денег у вас нет».

Старушка громко, неприятно захихикала.

– Как сказал, что денег у меня нет. – Она обтерла лицо платочком. – Я мигом сумку раскрыла. В душе защемило: пусто, ни рубля! Хотела расплакаться, а мужчина деньги протягивает. «Пересчитайте», – говорит. А мне ведь неудобно пересчитывать, растерялась, не знаю, что и сказать. Смотрю на него, слезы благодарности на глаза наворачиваются и – поцеловала его в щеку. «Спасибо большое», – благодарю я, а слезы так и текут. «Вы на почте возле окошечка деньги оставили, я всю дорогу за вами бежал, – говорит мне, – а вы, наверное, меня испачкали. Моя старуха ругаться будет». Посмотрела: на щеке и вправду след помады. Стерла платочком. Вот, только пожилые так поступают, ведь молодые вряд ли стали догонять, а деньги бы оставили себе. Пожилые – честные, такое время раньше было, да и моральные принципы у людей моего возраста другие…

Старушку мало кто слушал, но это, очевидно, ее нисколько не смущало. Она повторялась, как-то дребезжаще противно хихикала и изредка поглаживала пьяного парня по плечу. Постепенно меня оттеснили от нее.

Старушка с парнем вышли на моей остановке. Парень оперся на руку женщины, их сильно пошатывало. Не зная, что они совершенно чужие друг другу люди, я подумал бы, что это мать ведет домой своего загулявшего сына.

Я немного задержался на остановке, прикуривая сигарету на ветру, но затем начал их нагонять. И внезапно увидел. У меня замерло сердце, перехватило дыхание, растерявшись, я застыл истуканом на месте. Все произошло мгновенно. Рука старушки едва уловимым движением залезла в карман парня, вынула оттуда бумажник и положила его в карман своего пальтишка. Я хотел крикнуть, но непослушный язык сжался, закостенел. Тем временем старушка с парнем вошли в арку дома. Опомнившись, я бросился за ними. Но опоздал. На лавочке у одного из подъездов в одиночестве сидел этот парень и натужно блевал.

Даниил Евгеньев
Клюв из нержавеющей стали

Сбив плевком с подсолнуха недовольно зажужжавшего шмеля, я шагнул с крыльца на поросшую мягкой люцерной лужайку. Поднял голову и зажмурился, подставив подбородок, заросший недельной щетиной, ласковому летнему солнышку.

Чирикали воробьи, хватая на лету зазевавшихся комаров, стрекотали кузнечики в поиске любви, и сладкой музыкой для моего израненного сердца негромко кудахтали мои хохлатки. С год назад, решив окончательно отойти от дел, я прикупил небольшую ферму недалеко от Города. Всю жизнь мечтал о такой идиллии. Коровки мычат на лугу, роняя теплые лепешки, розовощекие селяночки плетут веночки из колокольчиков и водят хороводы, по ночам прыгая через костер, а тонкий пастушок в картузе наигрывает им на свирели «Утро» из «Пер Гюнта».

Кр-р-расота, пасторальщина. Не то что вся моя жизнь до этого. Полтора десятка лет крови, километры вывалившихся кишок, трупы, пороховая гарь, вонь застарелых портянок и страха.

Вы угадали, я солдат. Точнее, офицер. Еще точнее – теперь уже бывший. Бывший командир Особого отряда ударно-штурмового батальона войск специального назначения Третьей армии Объединенной Конфедерации майор Джон Р. Ди Гриз.

«Р означает Рембо». Мой родитель № 2, старый хрен, обожал древнюю французскую поэзию, чтоб ему в аду черти дровишек подкинули.

Много где повоевать пришлось. Мы продирались сквозь непроходимые джунгли Апохерейона-5, гнили заживо в кислотных болотах Писюндры, подыхали от жажды в пустынях Сахариуса. На Ферзионе-17 я потерял ногу, полгода отращивал ее в госпиталях и решил – хватит. Хватит убивать во славу Империи. Я подал в отставку, вернулся на Терру и не успел сдать документы в Государственную Канцелярию, как тут нас всех и хлопнуло.

Ну да про Хлопок, который так прозвали яйцеголовые, вы все в курсе, чего рассказывать. Как Зоны появились, как из них зараза эта полезла, сколько народу померло – сейчас это все знают. Вот и смекнул я, что война-то настоящая, она только сейчас и начинается. Сколотил команду из камрадов проверенных, и начали мы по Зонам этим лазить, тварей отстреливать и таскать оттуда всякое и сбывать перекупам. Как говорил камрад из старой Сибири, «khabar tyrit’». Что это означает, он и сам не знал, говорил – старые, мол, слова, бачка Джон. Тайные. Жаль, нет больше Абулымбека, кончился черноглазый русич. Сожрала его Зона и не отрыгнула, даже косточек не оставила.

И там навоевался я до кровавых соплей, до блевоты. И твердо решил – теперь точно хватит. Так эту ферму и прикупил. Коз завел. Потом кроликов. Нравится мне их задор размноженческий. А год назад Сидорович, старый барыга, присоветовал: купи, мол, курочек у меня, времена нонче нехорошие. Не пожалеешь. И на ухо мне пошептал кое-что. Ну я и разорился немного, Сидорович плохого не посоветует. С тех пор мою ферму почему-то все лихие людишки десятой дорогой обходят.

Вот стою, грею старые кости на солнышке, слушаю, как хохлатки мои кудахчут, червячков выколупывая. И так мне хорошо от этого стало, что чуть не забыл, зачем я из дома-то вышел да верный «стонер» крупнокалиберный прихватил.

А дело вот в чем. Вчера Елена, подруга моя, из Города сама не своя приехала. Говорит, сдавала яйца и молоко на рынке, а тут нагрянул бугор тамошний, дань с рыночных собирать. Обторчанный, как всегда, рожа красная, с кривого рта слюна капает. Увидел Леночку мою и к ней сразу, бумаги смотреть. Мол, кто такая, красотка, почему не знаю? И давай на сиськи ее пялиться да руки протягивать. А пялиться там есть на что, поверьте, у старого Джона Р. Ди Гриза вкус в этом плане отменный, умею я подруг себе выбирать.

Ну и съездила моя Ленка ему по сусалам, чтобы клешни не протягивал. А ему смех один, люблю, говорит, дерзких. А потом ухмылочку гнусную убрал и спокойно так сказал, как плюнул: «Ты, – говорит, – завтра пожалеешь об этом, не будь я Кривой Джим. Выкуплю тебя у деревенщины твоей вонючей и за оплеуху свою в зиндане сидеть будешь. Пока дурь не выйдет». Развернулся, пнул ногой лоток с яйцами да и пошел, бросив через кожаное плечо – жди, мол, завтра. Да пожри с утра, в зиндане с этим плохо.

Вот и прилетела Леночка с Города взъерошенная, что мои хохлатки. Уезжать, мол, надо, Кривой Джим слов на ветер не бросает, не выстоять нам против бугра и торпед его.

Поняли? «НАМ не выстоять!» Правильная у меня подруга. Но тут уж я сказал, что говорить за непонятки с этим говнюком – мое дело, а ее – с утра коз на заимку отогнать и сидеть там как мышь, пока я за ней не приеду на квадрике. А раз Джон Р. Ди Гриз сказал, значит, так тому и быть. Вздохнула Ленка, но промолчала. Правильная, говорю же.

Вот сегодня с утра я один на ферме и остался, Кривого Джима поджидать. Ну как один, хохлатки мои кудахчут да «стонер» калибра 11,43 под рукой. Но я-то знаю, что до него не дойдет дело. Справлюсь без старого товарища – не в первый раз.

Свернул, значит, я самокрутку и присел на лавочку подымить, ноги вытянул. Пригрелся на солнышке. И только подремывать стал, как на въезде сигналка сработала, растяжки предупредительные там у меня стоят. Пожаловали гости, значит. Ну-ну, поглядим на вас.

Из-за опушки, плюясь клубами плохой соляры, вынырнул черный заниженный «шарк». Из-за опущенных стекол рвал окрестности модный шлягер «Кольщик, проколи ты мне пупок!» и торчали два ствола видавших виды калашниковых. «Несерьезные ребятки», – оценил я и подкурил потухшую было самокрутку.

Заскрипев тормозами, джип поднял кучу пыли и стопорнулся ярдах в десяти. Музыка утихла, и из-за пассажирской двери вылез здоровенный негрила. Амерокитаец, как сейчас говорят городские умники. Вперив в меня угрожающий взгляд, черномазый ткнул перед собой толстым как сарделька пальцем с огромным перстнем.

– Метнулся мухой сюда, старикашка, с тобой Кривой Джим базарить желает!

Я затянулся ароматным «Боркум Рифом» и молча выпустил дым в сторону негрилы, смотря тому в переносицу. Отличный прием, кстати, вроде и в глаза смотришь, а визави твой взгляд не может поймать.

Попробуйте как-нибудь, только не переборщите. Неприятная штука.

– Я не понял, ты че, не понял? – Негрила тяжело засопел и глаза его начали наливаться кровью.

– Оставь его, Торчи, я сам.

Распахнулась водительская дверь и оттуда вылез Кривой Джим собственной персоной. Короткая стрижка, харя, как у гамадрила после недельного запоя, малиновый кожан, рыжевья на шее фунтов пять. В руках, забитых синюшными наколками, тяжелый атомный лучемет. Я как будто вернулся во времена своей бурной доармейской молодости, в гетто на окраине Москвабада, криминальной столицы нынешней Империи.

Кривой Джим почесал стволом лучемета низкий лоб, сморщился, с шумом втянул воздух и харкнул в мою сторону. Плевок свернулся в дорожной пыли и подкатился к моему гриндерсу.

– Значит, так, дедуля, – местный босс запустил палец в ноздрю и прогундосил: – Ты сейчас зовешь сюда свою девку, я даю тебе за нее целых десять монет, и мы с ней уезжаем. А ты остаешься благодарить Создателя, что мы не переломали тебе ноги. Я справедлив! Да, пацаны? – Кривой Джим обернулся к негриле и еще одному чернявому, вылезшему с заднего сиденья.

Те с готовностью заржали:

– Конечно, Джим, о чем базар, да о твоей справедливости легенды ходят, гы-гы-гы!

Я молчал, неторопливо смоля козью ножку. Мне вдруг стало скучно. Зевнул и сказал:

– Ребятки, у меня другое предложение. Вы берете свои толстые задницы в пригоршню и сваливаете отсюда живыми. Если вы больше не показываетесь на глаза ни мне, ни Лене – я о вас забываю.

Настала звенящая тишина, да такая, что можно было услышать, как с мягким чпоком у бандитов отпали челюсти. Кривой Джим перевел свинячьи глазки на мой «стонер», лежащий в стороне, отметил, что тот стоит на предохранителе, побагровел и со словами «ну ты нарвался, козел!» шагнул ко мне, пнув попавшуюся под ноги рябую несушку. Та, перестав вдруг квохтать, отскочила в сторону.

Я закрыл глаза и тихо свистнул.

* * *

Через пару минут все было кончено. На дороге в клубах пыли лежали три окровавленных куска мяса. При должном усердии в них еще можно было опознать Кривого Джима и его подельников. Но надо было очень постараться.

Пыль начала оседать. Я поднялся и шагнул к машине, так и стоявшей с распахнутыми дверцами. Нагнулся, подняв валяющийся лучемет, оглядел его и с сожалением отбросил в сторону. Оружие уже никуда не годилось, его ствол был смят и покрыт сотней ямочек – как чеканщик по куску жести молоточком прошелся.

За спиной раздался частый дробот. Я обернулся, догадываясь, что это может быть, и точно: мимо с распущенными крыльями черной встопорщенной молнией пронесся петух Зигфрид, явно сожалеющий, что пропустил такое веселье. Подскочил к тому, что пять минут назад было Кривым Джимом и, прицелившись, долбанул острым тяжелым клювом того в лоб. Череп бедняги треснул, развалившись, как упавший с телеги арбуз. Зигфрид хрипло издал победный крик, отчего с дуба посыпались желуди, и принялся жадно глотать еще теплый мозг.

На двух остальных несчастных тем же самым занимались остальные мои милые несушки.

Да, друзья, Сидорович знал, что мне продать. Подозреваю, что эту славную породу пернатых убийц он вывел сам, пустив в дело ту дрянь, что мы ему сдали после очередной вылазки в Зону. А чего, недаром он до Хлопка был одним из яйцеголовых, в каком-то секретном институте сидел, говорят. Вот и вывел, да выдрессировал потом. И мне подсобил. Правда, содрал за них три шкуры, ну да я не в обиде, то уже окупилось сторицей. Еще и яйца несут – всё прибыток.

Ну что ж, с кривыми джимами покончено, выводок позаботится, чтобы не осталось следов. «Шарк» я, пожалуй, загоню тому же Сидоровичу. А то и подарю. А теперь пора ехать, обрадовать мою Леночку. О чем-то она давно догадывается, но вопросов не задает, ждет, что я сам заговорю. Повторюсь, правильная у меня подруга.

Пора ехать за ней.

Я подкачал бензин, нажал стартер, квадрик дернулся, чихнул и заквохтал ровно и мягко. Прямо как мои любимицы. Забрался в седло и порулил к заимке. Хотя стоп! А не порадовать ли мне Леночку?

Я спрыгнул с сиденья и забежал в дом, не став глушить квадрик. Порылся в рюкзаке и выудил небольшую розовую коробочку. Открыл, полюбовался на колечко, сверкнувшее холодным блеском бриллианта, улыбнулся и переложил подарок в карман куртки. А чего? Давно пора предложение сделать – как в старые добрые времена! Вот и повод будет в Город съездить, давно собирался. В ратуше и обвенчаемся, мне-то все равно, а ей приятно будет.

С этими мыслями я снова забрался в седло и газанул в лес.

Смеркалось.

Елена Бауэр
Разлучница

Он лежал в темноте. В голове суетливыми муравьями мельтешили воспоминания. Чаще всего всплывал образ смешливой, как ее беспечные веснушки, девушки. Эх, Лара, Лара! Если б, боже упаси, жена узнала, о ком его мысли, она бы съела его поедом. Но ему, как ни странно, теперь было все равно.

Скрипнула дверь. В образовавшемся треугольнике света мелькнула чья-то тень.

– Кто здесь? – Птицей, пойманной в силки, забилось в груди сердце.

– Испугался? – Во мраке комнаты ее совсем не было видно, но он понял, что она улыбается. – Каждый раз одно и то же!

Голос ее звучал приятно, вкрадчиво, с едва уловимым иностранным акцентом.

– Пора привыкнуть, – буркнул он.

– Не будь таким букой! Признайся, ты рад меня видеть! Надеюсь, ты меня ждал?

– Надежда умирает последней…

Она рассмеялась. Его слова совершенно не задевали ее.

– Так что, решился? – бодро поинтересовалась она, пропуская его ворчанье мимо ушей.

– Пойми, сейчас не самое подходящее время… – робко начал он.

– Ты что, издеваешься? Сколько можно? – Она прервала его на полуслове, в голосе зазвенели ледяные нотки.

Вдруг раздался громкий хлопок. Комнату на мгновение залило ярким светом.

– Что это?

Он сам себе удивлялся. Прежние страхи теперь совсем его не трогали, а резкий неожиданный звук напугал. Нервы никуда не годятся.

– Фейерверк в твою честь. – Ее возмущение сменилось сарказмом. – Ну и что ты придумал в этот раз?

– Дом затеял строить. Вот дострою, тогда…

– Ага, потом на очереди будет баня, гараж… Раньше хотя бы уважительные причины находил. А сейчас даже не стараешься!

– Ну извини… – Он начинал злиться. Почему он постоянно должен оправдываться?

Но она уже не слушала. Ее понесло.

– Двенадцать лет назад я тебя почти увела, но в последний момент ты заныл, что сын маленький… Я смирилась. Ждала. Потом ты не мог уйти, потому что жена болела и ее, конечно, нельзя было бросить… Теперь у тебя, видишь ли, стройка!

Раздался новый взрыв. Она вздрогнула. Высокую худощавую фигуру и длинную каштановую косу осветило россыпью разноцветных огоньков.

– Да когда они уже уймутся? – Раздражение ее скоро выдохлось, и она с грустью заметила: – А ведь когда-то ты меня сам звал… Помнишь, после ухода Лары?

– Но ты не пришла…

– А я тебе не собачонка по первому свисту прибегать! У меня были свои планы.

– Вот, ты вся в этом! – не без укоризны заметил он.

– Ну почему всё так? Я что, уродина? – Ее голос дрогнул, она едва не плакала.

– Никто не может перед тобой устоять, – поспешил заверить он: слезы всегда его обезоруживали.

– Вот именно! Да стоит мне только пальцами щелкнуть, и мужчины пачками будут падать к моим ногам. Да-да. И помоложе некоторых. Кстати, у тебя сын очень даже недурен. Гонщик, кажется. Я люблю рисковых…

– Но-но, говори, да не заговаривайся! К сыну близко подходить не смей! – задохнулся он.

– Так ты идешь? – в последний раз позвала она.

Он был не настолько глух, чтобы не расслышать едва прикрытую угрозу.

– Да, – обреченно согласился он.

Он почувствовал, как она подошла к нему и коснулась своей стылой рукой. По коже побежали мурашки.

– Холодно! – пожаловался он.

Она распахнула перед ним дверь. Он зажмурился, выходя из привычной темноты на слепящий свет.

Дверь за ними закрылась. В комнате осталась лишь черная пустота. Вдруг откуда-то раздался голос:

– Еще разряд!

И снова громыхнул фейерверк.

* * *

На окруженном врачами столе в ярко освещенной операционной лежал немолодой мужчина. Один из реаниматологов, вздохнув, отложил в сторону дефибриллятор. Равнодушная прямая линия уже несколько минут нудно тянулась по экрану осциллографа. Хирург снял маску, вытер ею потное лицо. Медсестра было дернулась, чтобы снова промокнуть его лоб тампоном, но вовремя остановилась.

Тело накрыли белым саваном простыни.

Ольга Кузьмина
Воображаемый друг

Питер ненавидит оранжевый цвет. Даже от мандаринов отказывается, если угощают. Потому что каждый день ему дают таблетки из оранжевого пузырька с ватным шариком под тугой крышкой. После них становишься вялым и сонным. Каждую неделю на приеме у врача Питер надеется, что таблеток больше не будет. Он ведь просто говорит правду. Он не виноват, что никто не видит Кая.

– Да соври ты им, – ворчит Кай. Они сидят в своем тайном месте, и Питер отчаянно трет слипающиеся глаза. – Ну, подумаешь, скажешь, что меня нет. Мы-то знаем, что я есть.

– Не хочу! – Питер упрямо мотает головой. – Ты мой друг. Настоящий, а не воображаемый!

Кай улыбается, растягивая лягушачий рот от уха до уха. Уши у него длинные, как у зайца. А зубы такие острые, что Питер даже испугался, когда первый раз увидел. Несильно, чуть-чуть. «Ты эльф?» – спросил он тощего мальчишку с пегой гривой волос. «Сам ты эльф! – огрызнулся тот. – Еще раз обзовешь – в глаз дам!» Потом шмыгнул носом и добавил: «Расскажи сказку, а? Я слышал, как ты рассказываешь – там, у дуба».

Тогда мама еще водила Питера в Кенсингтонские сады на детскую площадку. А он прилипал к решетке, огораживающей древний Эльфийский дуб, и рассматривал крошечных существ в трещинах коры. Разговаривал с ними, придумывал истории.

Теперь мама никуда с ним не ходит, не хочет позориться. Даже к врачу Питера водит специальная няня. И в парке они обходят детскую площадку стороной, потому что Питеру нельзя перевозбуждаться. Можно только гулять у озера и кормить птиц.

Хорошо, что няня не слишком следит за ним – садится на траву под деревом и утыкается в айфон. А Питер потихоньку убегает в потайное место – к Каю. На этот раз он рассказывает другу про Питера Пэна.

– Нет такого острова – Нетландия. – Кай зевает. Эта сказка ему почему-то не нравится. – Авалон есть. Я там живу.

– А как туда попасть?

– Все тебе расскажи. – Кай ложится на спину и закусывает чудом спасшийся от газонокосилки колосок дикого овса. – Многие знания – многие печали. Так в вашей Библии написано, между прочим.

– Ты ее читал?!

– А что такого? У нас все читали. Интересно же.

– К вам можно попасть через озеро, да? – не отстает Питер. – Я видел, как ты ныряешь.

– Подглядывал? – Кай приподнимается на острых локтях. – Правильно раньше таким, как ты, глаза вырывали. Чтобы не видели, чего не следует.

Питер краснеет.

– Я случайно. Ну пожалуйста, возьми меня с собой! Я умею плавать. И целую минуту могу не дышать.

– Этого мало. – Кай вздыхает. – Мы от вас отгородились, понятно?

– Почему?

– Слишком много железа. Воздух плохой, вода грязная. Пару лазеек пока оставили, но их тоже скоро закроют.

– И ты больше не придешь?!

Кай резко садится.

– Ой, только не плачь! Я тоже не хочу с тобой расставаться. Вообще-то есть один способ… Но тебе будет больно.

– Все равно! – Питер торопливо вытирает слезы. – Я не плакса, ты не думай. Я просто не хочу… без тебя.

Кай задумчиво накручивает на палец длинную, как у пони, челку. Щурит лиловые глаза, что-то прикидывая.

– Ладно, если ты очень хочешь, я тебя заберу. Прямо сейчас.

* * *

– Мама! А Кай опять жульничает! – заголосили под деревом. – Мы в прятки играем! А Питер подглядывает!

Госпожа Яблоневого сада страдальчески потерла виски. Дети – это сплошная морока. Особенно младший. Сначала повадился бегать в Верхний мир. Теперь притащил оттуда эту странную игру в воображаемого друга.

Она выглянула из листвы.

– Милая, ты сама понимаешь, что говоришь? Как Питер может подглядывать? Ведь он воображаемый!

Ее старшая дочь упрямо топнула ногой.

– Я и говорю – они жульничают!

– Разбирайтесь сами! Мне некогда – пора собирать яблоки.

– И я с тобой! И я! – Шестеро детей запрыгали, кувыркаясь, вокруг дерева.

– Вот и проваливайте, – прошипел Кай, отползая подальше под куст. – Нам и без вас хорошо. О, гриб!

Он понюхал красную шляпку, осторожно лизнул, но кусать не стал.

«Вкусный? – спросил Питер. – Дай попробовать».

– Не дам! А то будет, как в прошлый раз – ты отравишься, а мне полдня блевать.

Питер печально вздохнул.

«Жалеешь, что забрал меня, да? Я тебе мешаю?»

– Вовсе нет! – возмутился Кай. – Даже не думай! С тобой интересно и весело. А грибы – ерунда. Ягоды вкуснее. Главное, что тебя от рыбы не воротит.

«Тогда пошли к морю! Ты обещал показать русалок».

– Ага, – согласился Кай, – они сказки любят. За твои истории они нам кучу жемчуга достанут. И черепа утопленников.

«А черепа нам зачем?»

– Пригодятся. – Кай выбрался из кустов и отряхнул ладони. – Безумный Друид, ну, тот, который нас гонял из своего круга камней, помнишь? Он за черепа красивущие кинжалы делает. А ты… – он замялся, – не жалеешь?

«Ни капельки! – честно ответил Питер. – Бежим?»

Кай звонко засмеялся и побежал, раздвигая грудью высокую траву. Здесь ее никто не косил, и воздух был душистый, сладкий и чихучий от пыльцы. Питер взвизгнул, когда земля под ногами вдруг исчезла и они полетели с обрыва прямо в море – такое чистое, словно это не вода, а зеленоватый воздух.

«Как хорошо… – прошептал он, когда они вылезли на пляж и увидели русалок. – Ой, Кай, как хорошо, что ты меня съел!»

Алена Рудницкая
Ловец душ

В этот раз он затянулся так сильно, что огонек на кончике сигареты добежал до фильтра и в горло вместе с никотином прокрался горьковатый привкус жженой пластмассы. Затем ногтем указательного пальца Кеша подцепил уголок объявления, добротно смазанного клеем и оттого прекрасно державшегося на стеклянной поверхности, и попытался отодрать уже пожелтевший листок. Буквы начали выцветать, но текст еще отлично читался:

Внимание, розыск!

ФИО: Не установлены.

Причина розыска: Подозревается в изнасиловании несовершеннолетнего.

Мужчина на вид 35–40 лет, ростом около 175–180 см, славянской внешности, обычного телосложения, волосы темные, коротко стриженные.

Был одет в куртку черного цвета на замке «молния», с капюшоном, джинсы темного цвета, кроссовки темного цвета.

Кеша улыбнулся. С такими ориентировками они будут искать его очень долго. Бросил окурок мимо урны и повернулся спиной к объявлению. На остановке, кроме него, никого не было. Еще слишком рано для того, чтобы дети из школы начали стайками разлетаться кто куда. Там только что закончился обед, и Кеша представил себе, как пахнет в столовой скользкими переваренными макаронами и разбавленным водой какао. Запах детства.

Несколько машин подъехало к кованым воротам. Мамашки забирали своих детишек раньше окончания продленки, не позволяя им проявлять самостоятельность. Всё как всегда, в одно и то же время, школьное расписание, переходящее во взрослую жизнь.

Спустя пару минут появилась знакомая фигурка. Малыш сильно хлопнул массивной деревянной дверью, будто навсегда запечатывал в казенном здании все свои уроки, оценки и задания, и почти бегом направился к дорожке, ведущей через парк к жилому массиву. Портфель за плечами забавно болтался из стороны в сторону, еще слишком большой для спинки второклассника. Образ беспечного детства дополнял кислотно-зеленый кулек со сменкой, который школьник, отработавший сегодняшнюю повинность от звонка до звонка, волочил за собой за длинные потершиеся ручки.

Кеша провел влажными ладонями по бокам черной куртки из кожзама и перешел дорогу. Выждал немного, пока малыш отдалится на приличное расстояние от школьных стен, и быстрым шагом направился за ним, в парк. Уже там догнал ребенка и, поборов искушение положить широкую ладонь на хрупкое острое плечо, просто и буднично произнес:

– Привет!

Мальчик остановился и поднял голову:

– Мама не разрешает мне говорить с незнакомыми людьми.

– А меня зовут Кеша, как в мультике про попугая. – Мужчина улыбнулся и протянул руку для приветствия. – Ну вот, теперь ты меня знаешь, значит, можно разговаривать.

– Я Коля. – Мальчуган дернул головой и добавил: – Ну, теперь привет. – И сразу же, без малейшей паузы, продолжил: – А вы слышали, тут маньяк ходит?

– Нет, не слышал, – ответил Кеша, но внутренне слегка напрягся: в это время в парке их мог кто-нибудь заметить, и тогда к описанию добавился бы и фоторобот. Еще и сдуру ляпнул свое настоящее имя! Черт, жалко мальчонку, но тот его и хорошо разглядеть успел, и про попугая наверняка запомнит.

– Он, говорят, прям среди бела дня одного мальчика вот так в парке поймал, в кусты завел и там избил, ну или что-то типа того, я толком не понял. Мне мама не разрешает одному ходить из-за этого маньяка, – тем временем продолжил малыш, энергично размахивая кульком, – боится за меня. Кеша, вы не могли бы меня проводить? Я живу здесь, рядом. Дома никого нет, мама возвращается поздно, а папа в командировке.

«Так даже лучше», – подумал мужчина и все-таки положил ладонь на плечо ребенка. Уже подходя к дому, красивой новой многоэтажке, Кеша демонстративно закашлялся и достал из кармана потасканную марлевую повязку.

– Я, Коль, приболел, – объяснил он и натянул ее на лицо. Соседям, в случае чего, будет очень сложно опознать его по ушам и глазам.

Есть лифт – вот это хуже, этажи высвечиваются, но, ладно, обратно можно будет и по лестнице. До восьмого этажа ехали молча, а затем, когда Коля вышел, мужчина отправил лифт на первый этаж.

– Проходите, не бойтесь, нет никого, только Марточка, но она не кусается, она хорошая, – сказал малыш, открывая дверь и пропуская Кешу вперед.

В коридоре было темно, но кошка, видимо, заслышала появление хозяина и тут же начала тереться о ноги гостя.

– Кис-кис, – позвал Кеша и наклонился погладить животное. Внезапно в голове будто взорвался фейерверк, затем он потерял сознание.

Яркий свет холодными бликами ложился на кафельный пол. Мужчина попытался оглядеться и надсадно задышал. Перед глазами все еще плясали разноцветные круги: видимо, малолетний негодяй долбанул его чем-то. Он попытался пошевелиться, но не смог, руки и ноги оказались крепко связаны ремнями. Тело было словно ватное – и ни одного ощущения, кроме рези в глазах от этого холодного яркого света. Коля, одетый в забавный розовый женский фартук на голое тело, снял с него марлевую повязку. Бормоча себе что-то под нос, малыш начал ощупывать шею жертвы и, найдя яремную вену, вздувшуюся то ли от неудобного положения, то ли от страха, полоснул по ней ножом. Кеша захрипел и не почувствовал, нет, – увидел, как хлещет во все стороны и растекается по плитам ярко-алая кровь. Стало сложно дышать, и мужчина уже физически ощущал, как вместе с ней из тела вытекает жизнь. Как и крови, ее осталось лишь на несколько вдохов.

Раз, два, три, четыре…

Ребенок напряженно наблюдал за тем, как обессиленный Кеша медленно и хрипло дышит. Быстро и ловко достал пакет, развернул его и поднес к губам жертвы. Последний выдох – и мужчина затих. Мальчик бережно завязал пакет, взял зеркальце и поднес его к губам мужчины. Оно осталось таким же прозрачным, лишь посмертный поцелуй отпечатался на глянцевой поверхности. Коля кинул зеркальце на труп – помоет потом со всем вместе.

Он прошел на кухню и включил миниатюрные весы рядом с печкой. Мама на них мерила муку и сахар, когда готовила ему. Раньше.

Положил аккуратно пакет, а затем, внимательно глядя на черные цифры на табло, прошептал себе под нос:

– Ну ведь должна же быть, у каждого же есть. ИонБой в «Тиктоке» не стал бы врать об этом подписчикам.

Коля разочарованно отвернулся: чертовы цифры так и не показали заветных трех граммов души. Смахнул пакет на пол и начал снимать фартук.

– Надо будет еще проверить. Очень странно, у Мартиных котят ведь была. И у мамы.

Номинация «Миниатюра»

Анастасия Лютикова
Котенок

Я медленно шел по городу, любуясь весной. Безоблачное небо сияло солнцем, люди радостно улыбались, пели птицы.

«Какой прекрасный, чудесный день!» – думал я.

Проходя мимо магазина, я увидел трех премилых старушек. Они стояли около входа с кошелками в руках и смотрели на маленького серого котенка.

Картина была такая трогательная, что я улыбнулся.

– Какой замечательный котеночек! – ласково пропела одна старушка.

Вторая, кряхтя, наклонилась и почесала котенка за ухом.

– И правда! Такой сладенький, так бы его и съела!

Котенок громко замурлыкал, распушив коротенький хвостик, а я усмехнулся. Уж очень забавно это звучало. Но вскоре мне стало не до смеха.

Третья старушка кивнула и произнесла:

– А давайте ему голову оторвем?

Я нахмурился. Согласитесь, шуточка была дурацкая. И о чем только думает эта почтенная пожилая женщина?

Я уже хотел уйти, но вдруг мои ноги словно приросли к месту, потому что первая старушка ответила, мило улыбаясь:

– А может, лучше хвост?

В глазах у меня слегка потемнело. День перестал быть солнечным и радостным. Казалось, надо мной и над бедным котенком сгустились темные тучи.

– А давайте и голову, и хвост, – снова заговорила вторая старуха. – Что нам, жалко, что ли?

Я побледнел и даже задрожал.

А третья ведьма согласно кивнула. Она потирала руки, глаза ее горели огнем:

– И голову, и хвост оторвем, а остальное съедим с картошкой. На всех хватит.

С криком: «Нет! Какой ужас!» – я наконец-то отлепил ноги от асфальта и шагнул к старым ведьмам. Они повернули ко мне свои мерзкие злобные лица и оскалили зубы в кровожадных улыбках. Я услышал их каркающие голоса:

– Да вы не переживайте. Это вкусно!

Уже почти падая в обморок, я увидел, как первая старушка вытаскивает из сумки копченую рыбу. Отломив от нее голову и хвост, она бросила их серому котенку, который, радостно урча, накинулся на добычу.

Я медленно приходил в себя.

День снова сиял красками.

«Какие премилые старушки, – думал я. – Какие у них прекрасные добрые лица!»

Елена Ерёмина
Мануэль

– Ура, папочка приполз! – Маленькие червячки облепили отца.

– А что ты нам расскажешь? – спросила червячок Нюся.

– Сказку про Колобка.

– Не-е-ет, сто раз слушали. Расскажи, как ты с мамой познакомился.

– С мамой? Это длинная история. Не знаю, смогу ли я закончить ее сегодня.

– Ма-му, ма-му, – застучали хвостиками по земляному полу червячки, и папа начал рассказ:

– Однажды моя мама сказала: «Мануэль, пора тебе найти свою вторую половинку и создать семью». И я послушно отправился в путь. Долго-долго полз я по широкому тоннелю. И встретил девушку, спешившую по своим делам. Но, пока я раздумывал, как начать беседу, она уже была далеко.

Тогда я придумал начало разговора и про себя твердил: «Не правда ли, прекрасная погода?» Но девушки больше не попадались, и я прилег отдохнуть, свернувшись колечками. И вдруг почувствовал, как кто-то пощекотал мне хвост.

– Привет, – сказала незнакомая червячиха, – а ты симпатичный.

– Это была мама? – восторженно пискнула Нюся, все зашикали, а папа продолжил:

– Наша мама всегда говорила моим сестрам, что приличная девушка должна быть застенчивой. Я промолчал.

– Поцелуемся? – спросила бойкая червячиха.

– Простите, я спешу, как-нибудь в другой раз.

Я стал быстро рыть ход в стене. Было тяжело.

Я все время утыкался в камни, и путь мой был извилист. Наконец я попал в какой-то узкий коридор и с трудом протиснулся в него. И там увидел ее, прекрасную молчаливую незнакомку.

– Не правда ли, прекрасная погода? – спросил я, и она кивнула.

– Это была мама? – перебила Нюся.

Никто не шикнул, все червячки спали.

– Поцелуемся? – Я потянулся к ней и увидел, как она удаляется.

– Нет, нет, – закричал я, – не уходи! Ты создана для меня!

Но, чем быстрее я полз, тем быстрее она убегала. Так прошло несколько часов. Вдруг сверху посыпалась земля. Я замер, боясь увидеть клюв скворца, проникший через свод тоннеля, но из дыры выглянула бойкая червячиха и спросила:

– Ну что, ты еще долго будешь гоняться за своим хвостом?

– И это была ваша мама, – вздохнул папа-червяк, но и Нюся уже сладко посапывала.

Алла Мелентьева
Ошибка Иммануила Канта

– Моя дорогая Шарлотта, поверьте: будь мне безразлично ваше будущее, я не раздумывая женился бы на вас, – мягко сказал элегантный господин средних лет. – Меня не остановило бы, что вы помолвлены с сыном барона фон Шрёттера. Но мне важно, чтобы ваше будущее было устроено хорошо, поэтому я обязан предотвратить ваш брак со мной, бедным философом. Сколько вам лет, барышня? Четырнадцать?

– Пятнадцать, – ответила та.

– Проведем эксперимент, Шарлотта. – Профессор снял с пальца кольцо, надел его на тонкий ствол недавно посаженного саженца дуба и обвязал платком. – Через год мы обнаружим, что деревце разорвало узы кольца, а время разорвало узы ваших чувств ко мне.

– Моя любовь к вам вечна, профессор Кант, – упрямо заявила Шарлотта.

Прошел год.

Профессор Кант и Фридрих фон Шрёттер подошли к деревцу, обвязанному платком.

– Я позаботился, чтобы ваш платок никто не снимал, как вы и просили, – сказал фон Шрёттер.

Кант сдернул ткань. Поверх его кольца было надето еще одно – с инициалами Шарлотты. Оба вросли в дерево и были целы.

– Печально, что юной Шарлотты больше нет с нами, – сказал профессор Кант.

– Да, она не дожила до шестнадцатилетия, – вздохнул Фридрих фон Шрёттер. – Чахотка – коварный недуг.

Александра Реутова
Баня

Мама брала меня в баню лет с трех, каждую неделю. Атмосфера в парилке завораживала. Деревянная комнатка, битком набитая женщинами разных форм и размеров. Они были обнажены друг перед другом во всех смыслах. Их обсуждения сортов клубники, компрессов из капустных листьев и мужей были интереснее любой сказки. Мне хотелось стать как они, когда вырасту. Им удавалось создать домашний уют буквально из воздуха. Вернее, из пара.

Мы с мамой были самые молодые. Я – в большой войлочной шапке с надписью «Директор бани». Мама – просто красивая и стройная. Стоило ей улечься на скамейке, как подходила какая-нибудь пышная, раскрасневшаяся женщина, непременно с большой грудью и толстыми венами на ногах:

– Деточка, ты сама себя, что ли, парить собралась? Ну-ка давай веник. Люба, поддай пару!

Баня для меня была самым безопасным на свете местом, где невозможны жестокость и боль. Чего нельзя было сказать о нашем доме, где ждал пьяный папа с армейским ремнем.

Потом мама резко перестала брать меня с собой. Аргументы казались мне абсурдными, но спорить не было смысла.

* * *

И вот мне тридцать два. Жизнь прошла за кассой в универмаге. Ни семьи, ни друзей. Все, что было – упущено и растрачено. В очередной тоскливый вечер вспоминаю про баню и принимаю решение сделать себе подарок.

Приезжаю в родной город и иду в то самое здание – удивительно, что оно совсем не изменилось. Покупаю билет и вхожу в раздевалку.

Все пять органов чувств включились одновременно и унесли в счастливое детство: запах березы и дуба, звонкий смех, мягкий жар из парилки, вкус травяного чая, голые женщины, прекрасные в своей натуральности. Впервые за много лет я снова чувствую себя уютно.

Но счастье закончилось быстро. Не прошло и минуты, прежде чем меня увидела одна из женщин. Крупная, златовласая, с голубыми глазами. Еще секунду назад невозможно было представить, что она способна так кричать. Ее благородное лицо исказилось, и она завизжала на всю баню:

– А-а-а-а-а! Извращенец! Пшел вон отсюда! Кто пустил мужика в женское отделение?!

Глеб Баранов
Как Витя стал проработанным

Первая встреча с психологом подходила к концу:

– А еще я постоянно хочу изменять жене.

– Что значит постоянно, Виктор? Сейчас тоже хотите? – уточнила Алла.

– Нет, но хочу часто. Как встречусь с друзьями – столько красавиц вокруг. Аж слюнки текут.

– Согласна. И что вас останавливает?

– Ну как, неправильно это.

– А кто решает, что правильно, а что нет?

Молодой человек призадумался:

– Не знаю. Общество, религия. Не пожелай жену близкого своего. Или как там.

– Ух ты! Вы религиозный? Часто в церковь ходите?

– Да не. На Пасху бываю иногда.

– Тогда давайте еще подумаем, что мешает вам изменять жене с красотками?

Витя почесал затылок:

– Страшно.

– И чего боитесь?

– Что узнает и бросит меня.

– И что тогда случится?

– А кто знает? Разводиться будем, делить все. Мама выть начнет, как без жены буду.

– И давно мама контролирует, с кем вам спать?

Виктор покраснел, уставился на пол, а затем залепетал, как мальчишка у доски:

– А вы изменяли когда-нибудь?

– А при чем тут я? – удивилась Алла.

– Расскажите. Я же вам рассказал.

– Игорь, редко кто интересуется терапевтом на первой встрече.

– Пожалуйста. Очень нужно.

– Да, как и любой человек, я испытываю сексуальное влечение не только к мужу.

– А по-настоящему изменяли?

– Эти границы я бы хотела оставить нетронутыми.

– Значит, точно изменяли.

– Виктор, давайте закругляться. Встреча как раз подошла к концу. Сообщите, пожалуйста, если пожелаете продолжить работу.

* * *

Виктор набрал Ивана Васильевича сразу, как вышел с сеанса:

– Здравствуйте, Иван Васильевич.

– Ну что, Витя, утянули ее в эту секту психическую? Нашла она там себе кого?

– Нет, Иван Васильевич, не нашла.

– Уверен?

– Абсолютно. Так и сказала: «Я мужу никогда не изменю – это принципы психологии, быть примером для людей».

– Сука, не верю ей. Скажу Коле сходить. Ладно, завтра за арматурой к десяти заедь. Не опаздывай, а то не заплачу. – Иван Васильевич повесил трубку.

«Ага, не заплатит он мне, я эту арматуру утоплю тогда. – Витя затянулся сигаретой, оглянулся по сторонам и написал Алле: – Встретимся на следующей неделе?»

Собеседование

– Какие задачи вы готовы выполнять помимо прямых служебных обязанностей? – Михаил Петрович, гендиректор газеты «Новое начало», нанимал автора.

– Я опытный специалист, умею многое, – улыбнулся Игорь.

Он не врал – на саратовском телевидении Игорь построил отличную карьеру. После удачной шутки в эфире ему предложили собственную передачу. Игорь с блеском защитил идею шоу про серый бизнес, которое вел вплоть до ухода по собственному.

В планах было передохнуть и подумать о будущем, но полгода творческой паузы пролетели, новые идеи не пришли, а накопления истощились. Чтобы платить за ипотеку, Игорь снизил требования к работодателям и подался в эту невзрачную редакцию.

Михаил Петрович тем временем требования повышал:

– Сможете готовить мне кофе?

Игорь сначала хихикнул, но потух, когда собеседник остался серьезным:

– Ну да, смогу.

– Отлично. Далее требуется возить мои вещи в прачечную.

Тут вступила Ира, главред:

– Это Михаил Петрович шутит. Не нужно. – Ира заочно знала Игоря, звезду с главного канала города.

– Ирочка, не вмешивайтесь. Готовы возить вещи в прачечную или нет?

Игорь посерел, как Петр Первый на смертном одре:

– Конечно, я не ожидал таких требований, но работа не пыльная, помогу.

– Кстати, про пыль. Уборщице требуется…

Этого Игорь уже не выдержал:

– Да вы знаете, кто я?! Я отменный журналист, трижды получал премию «Саратовский вестник». У меня авторская программа! Вы видели мое портфолио?

– Голубчик, успокойтесь, я ознакомился с портфолио. Неубедительно. Мы готовы предложить работу, но с дополнительной нагрузкой.

Игорь вскочил со стула и вылетел из кабинета. Через пару минут Ира робко спросила:

– Михаил Петрович, что это было? Он лучший журналист города, нам вообще повезло…

– Ирочка, этот индюк мне бизнес закрыл своей авторской программой. Я людей увольнял, решал вопросы. Урод такой, потрепал мне нервы и даже не помнит.

– Что ж вы меня не предупредили?

– Секундочку. – Михаил взял завибрировавший телефон. Пришло новое сообщение: «С уборкой оклад выше. Поднимусь и обсудим?»

Вне конкурсной программы

Николай Лесков
Язвительный
Рассказ чиновника особых поручений

1

При прежнем губернаторе у нас не позволялось курить в канцелярии. Старшие чиновники обыкновенно куривали в маленькой комнатке, за правительским кабинетом, а младшие – в сторожке. В этом курении у нас уходила большая половина служебного времени. Я и мои товарищи, состоявшие по особым поручениям, не обязаны были сидеть в канцелярии и потому не нуждались вовсе в канцелярских курильных закоулках; но все-таки каждый из нас считал своею обязанностью прийти покоптить папиросным дымом стены комнаты, находившейся за правительским кабинетом. Эта комната была для нас сборным местом, в которое всякий спешил поболтать, посплетничать, посмеяться и посоветоваться.

Один раз, наработавшись вволю над пересмотром только что оконченного мною следствия, я вышел прогуляться. День был прекрасный, теплый, с крыш падали капели, и на перекрестках улиц стояли лужи. Шаг за шагом я дошел до канцелярии и вздумал зайти покурить. Правитель был с докладом у губернатора. В комнате за правительским кабинетом я застал двух помощников правителя, полицмейстера и одного из моих товарищей, только что возвратившегося с следствия из дальнего уезда. Пожав поданные мне руки, я закурил папироску и сел на окно, ничем не прерывая беседы, начатой до моего прихода, Возвратившийся молодой чиновник особых поручений с жаром рассказывал об открытых им злоупотреблениях по одному полицейскому управлению. В рассказе его, собственно, не было ничего занимательного, и рассказом этим более всех был заинтересован сам рассказчик, веровавший, что в нашей административной организации обнаружить зло – значит сделать шаг к его искоренению. Из помощников правителя один еще кое-как слушал этот рассказ, но другой без церемонии барабанил по окнам пальцами, а полицмейстер, оседлав ногами свою кавалерийскую саблю, пускал из-под усов колечки из дыма и как бы собирался сказать: «Как вы, дитя мое, глупы!»

2

Среди таких наших занятий растворилась дверь, соединявшая комнатку с правительским кабинетом, и правитель проговорил кому-то:

– Вот наш клуб. Прошу вас здесь покурить; а я сейчас отделаюсь и буду к вашим услугам.

В двери показался высокий плотный блондин лет сорока, в очках, с небольшою лысиною и ласковым выражением в лице.

– Господин Ден, – проговорил правитель, рекомендуя нам введенного им господина. – Господин Ден приехал, господа, с полномочием князя Кулагина на управление его имениями. Прошу вас с ним познакомиться. Это мои сотрудники N, X, Y, Z, – отрекомендовал нас правитель господину Дену. Начались рукожатия и отрывочные: «Очень рад, весьма приятно» и т. д.

Правитель с полицмейстером вышли в кабинет, а мы опять начали прерванный кейф.

– Вы давно в наших краях? – спросил Дена мой молодой товарищ, слывший за светского человека.

– Я первый раз в здешней губернии, и даже только со вчерашнего дня, – отвечал г-н Ден.

– Да; я не то спросил. Я хотел сказать: вы уже знакомы с нашей губернией?

– Не знаю, как вам сказать, – и да и нет, Я знаком с имениями князя по отчетам, которые мне предъявляли в главной конторе, и по рассказам моего доверителя. Но… впрочем, я полагаю, что ваша губерния то же самое, что и Воронежская и Полтавская, в которых я управлял уже княжескими имениями.

– Ну, не совсем, – отозвался один помощник правителя канцелярии, слывший у нас за политико-эконома.

– В чем же резче всего проявляются особенности здешней губернии? – отнесся к нему Ден. – Я буду много обязан вам за ваши опытные указания.

– Да во многом.

– О, я не смею спорить; но мне бы хотелось узнать, на чем именно я могу споткнуться, если буду держаться здесь системы управления, принятой мною с моего приезда в Россию? Я тех убеждений, что неуклонная система всегда достигает благих целей.

Политико-эконом не ответил на этот вопрос Дену, потому что молодой чиновник перебил его вопросом:

– А вы давно в России?

– Седьмой год, – отвечал Ден.

– Вы… если не ошибаюсь… иностранец?

– Я англичанин.

– И так хорошо говорите по-русски.

– О да. Я еще в Англии учился по-русски, и теперь опять седьмой год изо дня в день с крестьянами; что ж тут удивительного!

– Вы свыклись и с нашим народом, и с нашими порядками?

– Кажется, – улыбаясь, ответил Ден.

– Имения князя в нашей губернии не цветут.

– Да, я это слышал.

– Вам будет много труда.

– Как везде. Без труда ничего не двинешь.

– Может быть, побольше, как в другом месте.

– Ничего-с. Нужна только система. Не нужно быть ни варваром, ни потатчиком, а вести дело систематически, настойчиво, но разумно. Во всем нужна система.

– Где же вы намерены основать свою резиденцию? – спросил политико-эконом.

– Я думаю, в Рахманах.

– Отчего же не в Жижках? Там покойная княгиня жила; там есть и готовый дом и прислуга; а в Рахманах, мне кажется, ничего нет, – заметил молодой чиновник.

– У меня на это есть некоторые соображения.

– Своя система, – смеясь, вставил помощник правителя.

– Именно.

Правитель с шляпой на голове отворил двери и сказал Дену: «Едем-с!»

Мы пожали опять друг другу руки и расстались.

3

Село Рахманы находится в соседстве с Гостомельскими хуторами, где я увидел свет и где жила моя мать. Между хуторами и селом всего расстояния считают верст девять, не более, и они всегда на слуху друг у друга. Заезжая по делам службы в К-й уезд, я обыкновенно всегда заворачивал на хутора, чтобы повидаться с матушкой и взглянуть на ее утлое хозяйство. Мать моя познакомилась с Стюартом Яковлевичем Деном и с его женою и при всяком свидании со мной все никак не могла нахвалиться своими новыми соседями. Особенно она до небес превозносила самого Дена.

– Вот, – говорила она, – настоящий человек; умный, рассудительный, аккуратный. Во всем у него порядок, знает он, сколько можно ему издержать, сколько нужно оставить; одним словом, видно, что это человек не нашего русского, дурацкого воспитания!

Другие соседи тоже были без ума от Дена. Просто в пословицу у них Ден вошел: «Ден говорит, так-то надо делать; Ден так-то не советует», и только слов, что Ден да Ден. Рассказам и анекдотам про Дена и конца нет. Повествуют, как все отменилось в княжеских имениях с приезда Стюарта Яковлевича, всё, говорят, на ноги поднял; даже отъявленных воров, которых в нашем крае урожай, и тех определил в свое дело. Да еще так: самых известных лентяев поделал надсмотрщиками по работам; а воров, по нескольку раз бывших в остроге, назначил в экономы, в ключники да в ларечники, и все идет так, что целый округ завидует. «Вот, – думаю себе, – дока-то на наших мужиков явился!»

Хотелось мне самому посмотреть на рахманские диковины, да все как-то не приходилось. А тем временем минул год, и опять наступила зима.

4

Вечером 4 декабря жандарм принес мне записку, которою дежурный чиновник звал меня позже, в одиннадцать часов, к губернатору.

– Вы, кажется, здешний уроженец? – спросил меня губернатор, когда я вошел к нему по этому зову.

Я отвечал утвердительно.

– Вы живали в К-ом уезде?

– Я там, – говорю, – провел мое детство. К-й уезд – мое родное гнездо.

– И у вас там много знакомых? – продолжал спрашивать губернатор.

«Что за лихо!» – подумал я, выдерживая этот допрос, и отвечал, что я хорошо знаю почти весь уезд.

– У меня к вам есть просьба, – начал губернатор. – Пишет мне из Парижа князь Кулагин, что послал он в свои здешние имения англичанина Дена, человека сведущего и давно известного князю с отличной стороны, а между тем никак не огребется от жалоб на него. Сделайте милость, – не в службу, а в дружбу, съездите вы в К-й уезд, разузнайте вы это дело по совести и дайте мне случай поступить по совести же.

Поехал я в город К. в эту же ночь, а к утреннему чаю был у моей матери. Там о жалобах к-ских крестьян на Дена и слуху нет. Спрашиваю матушку: «Не слыхали ли, как живут рахманские мужики?»

– Нет, мой друг, не слыхала, – говорит. – А впрочем, что им при Стюарте Яковлевиче!

– Может быть, – говорю, – он очень строг или горяч?

– В порядке, разумеется, спрашивает.

– Сечет, может, много?

– Что ты! Что ты! Да у него и розог-то в помине нет! Кого если и секут, так на сходке, по мирской воле.

– Может быть, он какие-нибудь другие свои делишки неаккуратно ведет?

– Что ты начать-то хочешь?

– Как, – говорю, – он к красненьким повязочкам равнодушен ли?

– О, полно, сделай милость, – проговорила мать и плюнула.

– Да вы чего, матушка, сердитесь-то?

– Да что ж ты глупости говоришь!

– Отчего же глупости? Ведь это бывает.

– Подумай сам: ведь он женатый!

– Да ведь, родная, – говорю, – иной раз и женатому невесть что хуже холостого снится.

– Эй! поди ты! – опять крикнула мать, плохо скрывая свою улыбку.

– Ну чем же нибудь он да не угодил на крестьян?

– Что, мой друг, чем угождать-то! Они галманы были, галманы и есть. Баловство да воровство – вот что им нужно.

5

Объехал два, три соседние дома, – то же самое. На Николин день в селе ярмарка. Зашел на поповку, побеседовал с духовными, стараясь между речами узнать что-нибудь о причинах неудовольствия крестьян на Дена, но от всех один ответ, что Стюарт Яковлевич – такой управитель, какого и в свете нет. Просто, говорят, отец родной для мужика. Что тут делать? Верно, думаю себе, в самом деле врут мужики.

Так приходилось ни с чем и ехать в губернский город.

В городе К. я заехал, без всякой цели, к старому приятелю моего покойного отца, купцу Рукавичникову. Я хотел только обогреться у старика чайком, пока мне приведут почтовых лошадей, но он ни за что не хотел отпустить меня без обеда. «У меня, – говорит, – сегодня младший сынок именинник; пирог в печи сидит; а я тебя пущу! И не думай! А то вот призову старуху с невестками и велю кланяться».

Надо было оставаться.

– Тем часом пойдем чайку попьем, – сказал мне Рукавичников.

Нам подали на мезонин брюхастый самовар, и мы с хозяином засели за чай.

– Ты что, парень, был у нас волей, неволей или своей охотой? – спросил у меня Рукавичников, когда он запарил чай и покрыл чайник белым полотенцем.

– Да и волей, и неволей, и своей охотой, Петр Ананьич, – отвечал я.

Я знаю, что Петр Ананьич человек умный, скромный и весь уезд знает как свои пять пальцев.

– Вот, – говорю, – какое дело, и пустое, да и мудреное, – и рассказал ему свое поручение.

Петр Ананьич слушал меня внимательно и во время рассказа несколько раз улыбался; а когда я кончил, проговорил только:

– Это, парень, не пустое дело.

– А вы знаете Дена?

– Как, сударь, не знать!

– Ну, что о нем скажете?

– Да что ж о нем сказать? – проговорил старик, разведя руками. – Хороший барин.

– Хороший?

– Да как же не хороший!

– Честный?

– И покору ему этим нет.

– Строг уж, что ли, очень?

– Ничего ни капли не строг он.

– Что ж это, с чего на него жалуются-то?

– А как тебе сказать… очень хорош, – похуже надо, вот и жалобы. Не по нутру мужикам.

– Да отчего не по нутру-то?

– Порядки спрашивает, порядки, а мы того терпеть не любим.

– Работой, что ли, отягощает? – все добиваюсь я у Рукавичникова.

– Ну какое отягощение! Вдвое против прежнего им теперь легче… А! да вот постой! вон мужичонко рахмановский чего-то приплелся. Ей! Филат! Филат! – крикнул в форточку Рукавичников. – Вот сейчас гусли заведем, – прибавил он, закрыв окно и снова усевшись за столик.

В комнату влез маленький подслеповатый мужичок с гноящимися глазками и начал креститься на образа.

– Здравствуй, Филат Егорыч! – сказал Рукавичников, дав мужику окреститься.

– Здравствуй, батюшка Петр Ананьич.

– Как живешь-можешь?

– Ась?

– Как, мол, живешь?

– А! Да все ела те богу живем.

– Дома все ли здорово?

– Ничего будто, Петр Ананьич; ничего.

– Всем, значит, довольны?

– Ась?

– Всем, мол, довольны?

– И-и! Чем довольными-то нам быть.

– Что ж худо?

– Да все бог его знает; будто как не вольготно показывается.

– Управитель, что ль, опять?

– Да, а то кто ж!

– Аль чем изобидел?

– Вот завод затеял строить.

– Ну?

– Ну и в заработки на Украину не пущает.

– Никого?

– Ни одного плотника не пустил.

– Это нехорошо.

– Какое ж хорошество! Барину жалились, два прошения послали, да все никакой еще лизируции нет.

– Поди ж ты горе какое! – заметил Рукавичников.

– Да. Так вот и маемся с эстаким с ворогом.

– Видите, какой мошенник ваш Ден! – сказал, обратясь ко мне, Рукавичников.

Мужик в меня воззрился.

– А вот теперь я вам расскажу, – продолжал мой хозяин, – какой мошенник вот этот самый Филат Егорыч.

Мужик не обнаружил никакого волнения.

– Господин Ден, ихний управляющий, человек добрейшей души и честнейших правил…

– Это точно, – встрел мужичок.

– Да. Но этот господин Ден с ними не умеет ладить. Все какие-то свои порядки там заводит; а по-моему, не порядки он заводит, а просто слабый он человек.

– Это как есть слабый, – опять подсказал мужичок.

– Да. Он вот у них другой год, а спросите: тронул ли он кого пальцем? Что, правду говорю или вру?

– Это так.

– Вот изволите видеть, им это не нравится. Наказания его все мягкие, да и то где-где соберется; работа урочная, но легкая: сделай свое и иди куда хочешь.

– Ступай, значит.

– Что?

– Сделамши свое – ступай, говорю, куда хочешь, – повторил мужичок.

– Да. Ну-с, а они вот на него жалобы строчат.

Мужик молчал.

– Ну а на заработки-то он их зачем же не пускает? – говорил я.

– Не пускает-с, не пускает. А вы вот извольте расспросить Филата Егоровича: много ли ему его сыночек за два года из работы принес. Расскажи-ка, Филат Егорыч.

Мужичок молчал.

– А принес ему, сударь мой, его сыночек украинскую сумку, а в ней сломанную аглицкую рубанку, а молодой хозяйке с детками французский подарочек, от которого чуть у целой семьи носы не попроваливались. Вру, что ль? – опять обратился Рукавичников к мужичку.

– Нет, это было.

– Да, было. Ну-с, а Стюарт Яковлевич задумал завод винный построить. Я его за это хвалю; потому что он не махину какую заводит, а только для своего хлеба, чтоб перекурить свой хлеб, а бардой скотинку воспитать. Приходили к нему разные рядчики. Брали всю эту постройку на отряд за пять тысяч, он не дал. Зачем он не дал?

– Мы этого знать не могим, – отвечал Филат Егорыч.

– Нет, врешь, брат, знаешь. Он вам высчитывал, что с него чужие просят за постройку; выкладал, почем вам обходится месяц платою у подрядчика, и дал вам рублем на человека в месяц дороже, только чтоб не болтались, а дома работали.

– Это такая говорка точно была.

– То-то, а не «не могим знать». Ну а они вот теперь небось настрочили, что на работу не пущает, все на заводе морит; а насчет платы ни-ни-ни. Так, что ль?

– Не знаю я этого.

– Да уж это как водится. Вот вам и Филат Егорыч, старый мой друг и приятель! Любите-жалуйте его.

Мужичок осклабился.

– А вот меня бы вам в управители! – шутливо продолжал Рукавичников. – А приняли б вы меня?

– Да с чего ж?

– И никогда бы мы не ссорились; все бы у нас по-любезному пошло. Потому что порядок бы у нас душевный был. Ты, Филат Егорыч, пробаловался – на клин тебя, молодой парень какой где проворовался или что другое – за виски́ его посмыкал; раздобылся чем таким на Украине, вроде вот Филата Егорыча сынка, ну – в больницу его, а потом покропил березовым кропильцем, да и опять пущай. Так, что ли, Филат Егорыч?

– По-нашему так.

– Ну вот! Ведь я знаю.

Мужичка отпустили.

– Что же это такое, однако? – спрашивал я Рукавичникова.

– А вот видишь сам, сударь мой. Господин Ден человек хороший, да мой бы совет ему уходить отсюда, а не то они ему подведут машину.

Рассказал я это дело губернатору во всей подробности. Губернатор просто на стену прыгает: сам он был администратор и восхитился, что в его губернии завелся такой сельский администратор, как Стюарт Яковлевич Ден.

6

В пятницу на масленице у губернатора были званые блины. Весь город почти собрался. За столом дежурный чиновник подал губернатору конверт. Губернатор сорвал печать, прочел бумагу и отпустил дежурного со словом: хорошо! Но видно было, что что-то совсем не хорошо.

Вставши из-за стола, губернатор поговорил кое с кем из гостей и незаметно вышел с правителем в кабинет, а через четверть часа и меня туда позвали. Губернатор стоял, облокотясь на свою конторку, а правитель что-то писал за его письменным столом.

– Скверное дело случилось, – сказал губернатор, обратясь ко мне. – В Рахманах бунт.

– Как бунт?

– Да вот читайте.

Губернатор подал мне с конторки бумагу, полученную им за обедом. Это было донесение к-ского исправника, писавшего, что вчера «рахманские мужики взбунтовались против своего управителя, сожгли его дом, завод и мельницы, а самого управляющего избили и выгнали вон».

– Я сейчас посылаю вас в Рахманы, – сказал губернатор, когда я пробежал донесение исправника. – Сейчас получите открытое предписание к инвалидному начальнику, берите команду; делайте что нужно, но чтоб бунта не было и чтоб виновные были открыты. Собирайтесь скорее, чтоб к утру быть на месте и идти по горячим следам.

– Позвольте мне не брать команды, – сказал я губернатору. – Я там всех знаю и надеюсь без команды исполнить ваше поручение: команда мне только помешает.

– Это как знаете, но про всякий случай возьмите предписание к инвалидному начальнику.

Я поклонился и вышел, а через четыре часа уже пил чай у к-ского исправника, с которым должен был вместе ехать в Рахманы. От города К. до Рахманов всего верст пятнадцать, и мы приехали туда ночью. Остановиться было негде. Управительский дом, контора, людская, прачечная, мастерские – все было сожжено вместе с заводом и мельницами, и по черным грудам теплого пепелища еще кое-где вились синие струйки дыма от тлеющих головней. Поместились в избе у старосты и послали за становым. Утром ранехонько прибежал становой и привез с собой рахмановского мужика, Николая Данилова, взятого им вчера под арест по подозрению в поджоге завода и в возмущении крестьян к бунту.

– Что ж вы узнали? – спрашиваю я станового.

– Поджог был-с.

– Отчего вы это думаете?

– Загорелись ночью нежилые строения, и все сразу.

– Кого же вы подозреваете в поджоге?

Становой развел руками с выражением полнейшего недоумения.

– По какому поводу вы арестовали этого мужика?

– Николая Данилова-то-с?

– Да.

– Да так. Он был наказан в этот день Деном, грубил ему и к тому же ночью оставался у завода, который почти прежде всего вспыхнул.

– И только?

– Да, только-с. Других указаний нет. Мужики все запираются.

– Вы допрашивали кого-нибудь?

– Делал дознание.

– И ничего не узнали?

– Ничего пока.

Вошел староста и остановился у порога.

– Что скажешь, Лукьян Митрич? – спросил я.

– К твоей милости.

– То-то, почто к моей милости?

– Мужики собрались.

– Кто ж тебе приказывал их собирать?

– Сами собрались; хотят с тобой гуторить.

– Где ж они?

– Да вот туточка.

Староста указал на окно. Против окна стояла огромная толпа крестьян. Были и старики, и молодые, и середовые мужики; все стояли смирно, в шапках, у некоторых были палки.

– Ого! сколько их, – сказал я, сохраняя все возможное спокойствие.

– Вся отчина, – заметил староста.

– Ну поди, Митрич, скажи им, что сейчас оденусь и выйду.

Староста ушел.

– Не ходите! – сказал мне становой.

– Отчего?

– Долго ль до греха.

– Ну, уж теперь поздно. Избяная дверь не спасет: если пришли недаром, так и в избе найдут.

Надел я шубу и вместе с исправником и с становым вышел на крылечко. Толпа зашаталась, шапки понемногу стали скидываться с голов, но нехотя, не разом, и несколько человек в задних рядах вовсе не скинули шапок.

– Здравствуйте, ребятушки! – сказал я, сняв шапку.

Мужики поклонились и прогудели: «Доброго здоровья!»

– Накройтесь, ребята, холодно.

– Ничего, – опять прогудели мужики, и остальные шапки с голов исчезли.

– Пожалуйста, покройтесь.

– Мы и так постоим.

– Наше дело привычное.

– Ну так я вам велю накрыться.

– Велишь, такое дело.

Один-два мужика надели шапки, за ними надели и остальные. Успокоился я. Вижу, что не ошибся, не взяв команды.

У самого крыльца стояли сани парой, и на них сидел Николай Данилов, с ногами, забитыми в березовую колодку. Он в черной свите, подпоясан веревкой и на голове меховая шапка. На вид ему лет тридцать пять, волосы темно-русые, борода клинушком, взгляд тревожный и робкий. Вообще лицо выражает какую-то задавленность, но спокойно и довольно благообразно, несмотря на разбитую губу и ссадину на левой скуле. Он сидит без движения и смотрит то на меня, то на толпу.

– Что же вам, ребята, от меня желается? – спросил я сходку.

– Это ты будешь от губернатора-то? – спросил меня середовой мужик из переднего ряда.

– Я.

– Ты чиновник?

– Чиновник.

– Губернаторский?

– Да.

– Ну-к мы с тобой хотим побалакать.

– Извольте. Я вот слушаю.

– Нет, ты сойди оттолева, с крыльца-то. Мы с тобой с одним хотим погуторить.

Я не задумываясь вошел в толпу, которая развернулась, приняла меня в свои недра и тотчас же опять замкнулась, отрезав меня, таким образом, от исправника и станового.

Середовой мужик, пригласивший меня сойти, стоял передо мною.

– Ну о чем будем говорить? – спросил я.

– Мы потому тебя сюда и истребовали, что ты наш, тутошний, притоманный.

– О чем же хотели говорить?

– Да вот по этому делу-то.

Послышалось несколько вздохов со всех сторон.

– Зачем вы выгнали управителя?

– Он сам уехал.

– Еще бы! Как вы его мало что не убили.

Молчат.

– Что теперь будет-то?

– Вот то-то мы тебя и потребовали, чтоб ты нам рассказал: что нам будет?

– Каторга будет.

– За управителя-то?

– Да, за управителя; за поджог; за бунт: за все разом.

– Бунта никакого не было, – проговорил кто-то.

– Да это что, ребята! отпираться теперь нечего, – сказал я. – Дела налицо; сами за себя говорят. Будете запираться, пойдут допросы да переспросы, разовретесь и все перепутаетесь. А вы б подумали, нельзя ли как этому делу поумней пособить.

– Это точно, – буркнули опять несколько голосов.

– То-то и есть. А теперь прощайте!

Говорить нам, стало быть, уж не о чем.

Я тронул рукою одного мужика, он посторонился, а за ним и другие дали мне дорогу.

7

Начались допросы. Первого стали спрашивать Николая Данилова. Перед допросом я велел снять с него колодку. Он сел на лавку и равнодушно смотрел, как расклиняли колодку, а потом так же равнодушно встал и подошел к столу.

– Что, дядя Николай! Экое дело вы над собой сделали! – сказал я арестанту.

Николай Данилов утер рукавом нос и ни слова не ответил.

– Что ж ты за себя скажешь?

– Что говорить-то? Нечего говорить, – произнес он с сильным дрожанием в голосе.

– Да говори, брат: как дело было?

– Я ведь этого дела не знаю и ни в чем тут не причинен.

– Ну расскажи, что знаешь.

– Я только всего и знаю, что с самим со мной было.

– Ну, что с тобой было?

– Озорничал надо мной управитель.

– Как же он озорничал?

– Да как ему хотелось.

– Бил, что ль?

– Нет, бить не бил, а так… донимал очень.

– Что ж он над тобой делал?

– Срамил меня несносно.

– Как же так срамил он тебя?

– Он ведь на это документчик у нас.

– Да ты говори, Николай, толком, а то я и отступлюсь от тебя, – сказал я, махнув рукой.

Николай подумал, постоял и сказал:

– Позвольте сесть. У меня ноги болят от колодки.

– Садись, – сказал я и велел подать обвиняемому скамейку.

– Просился я в работу, – начал Николай Данилов, – просился со всеми ребятами еще осенью; ну он нас в те поры не пустил. А мне беспременно надыть было сходить в Черниговскую губернию.

– Деньги, что ли, остались за кем там?

– Нет.

– Что же?

– Так; другое дело было.

– Ну!

– Ну не пустил. Заставил на заводе работать. Я поработал неделю, да и ушел.

– Куда?

– Да туда ж, куда сказывал.

– В Черниговскую губернию?

– Ну да.

– Что ж у тебя за дело такое там было?

– Водку дешевую пить, – подсказал становой.

Николай ничего не отвечал.

– Ну что ж дальше было?

– А дальше зариштовали меня в Корилевце, да пригнали по пересылке в наш город и, пригнамши, сдали управителю.

– Без наказания?

– Нет, наказали, а опосля ему отдали. Он меня сичас опять на работу приставил, а я тут-то дней десять назад опять ушел, да зашел в свою деревню, в Жогово. Ну, там меня бурмистр сцапал, да опять к управителю назад.

– Что ж он, как привезли тебя к нему?

– Велел на угле сидеть.

– Как на угле?

– А так. Ребята, значит, работают, а я чтоб на угле, на срубе перед всем перед миром сложимши руки сидел. Просил топора, что давайте рубить буду. «Нет, говорит, так сиди».

– Ну, ты и сидел?

– Я опять ушел.

– Зачем же?

– Да я ему молился, говорил: позвольте, стану работать. Не позволил. «Сиди, говорит, всем напоказ. Это тебе наказание». – «Коли, говорю, хотите наказывать, так высеките, говорю, меня, чем буду сидеть всем на смех». Не уважил, не высек. Как зазвонили на обед, ребята пошли обедать, и я ушел, да за деревней меня нагнали.

– Ну?

– Ну, тут-то уж он меня и обидел больше.

– Чем же?

Мужик законфузился и отвечал:

– Я этого не могу сказать.

– Да, а нужно, – говорю, – сказать.

– На нитку привязал.

– Как на нитку?

– Так, – покраснев до ушей, нараспев проговорил Николай Данилов. – Привел к заводу, велел лакею принести из барских хором золотое кресло; поставил это кресло против рабочих, на щепе посадил меня на него, а в спинку булавку застремил да меня к ней и привязал, как воробья, ниточкой.

Все засмеялись, да и нельзя было не смеяться, глядя на рослого, здорового мужика, рассказывающего, как его сажали на нитку.

– Ну, и долго ты сидел на нитке?

Николай Данилов вздохнул и обтерся. У него даже пот проступил при воспоминании о нитке.

– Так целый день вроде воробья и сидел.

– А вечером пожар сделался?

– Ночью, а не вечером. В третьи петухи, должно, загорелось.

– А ты как о пожаре узнал?

– Крик пошел по улице, я услыхал; вот и все.

– А до тех пор, пока крик-то пошел, – спрашиваю его, – ты где был?

– Дома, спал под сараем.

Говорит это покойно, но в глаза не смотрит.

– Ну, а управителя, – спрашиваю, – как выгнали?

– Я этого ведь не знаю ничего.

– Да ведь, чай, видел, как его перед заводом на кулаки-то подняли?

Молчит.

– Ведь тут уж все были?

– Все.

– И все, должно быть, били?

– Должно, что так.

– И ты поукладил?

– Нет, я не бил.

– Ну, а кто же бил?

– Все били.

– А ты никого не заприметил?

– Никого.

Взяли Николая Данилова в сторону и начали допрашивать ночных сторожей, десятников, Николаевых семейных, соседей и разных, разных людей. В три дня показаний сто сняли. Если б это каждое показание записать, то стопу бы целую исписал, да хорошо, что незачем было их записывать; все как один человек. Что первый сказал, то и другие. А первый объяснил, что причины пожара он не знает; что, может, это и заподлинно поджог, но что он сам в поджоге не участвовал и подозрения ни на кого не имеет, опричь как разве самого управителя, потому что он был человек язвительный, даже мужиков на нитку вроде воробьев стал привязывать. Управителя же никто не выгонял, а он сам по доброй воле выехал, так как неприятность ему была: кто-то его на пожаре побил.

– Кто ж бил-то?

– Не знаем.

– А за что?

– Должно, за его язвительность, потому уж очень он нас донял: даже на нитку вроде воробьев стал привязывать.

Следующие девяносто девять показаний были дословным повторением первого и записывались словами: «Иван Иванов Сушкин, 43 лет, женат, на исповеди бывает, а под судом не был. Показал то же, что и Степан Терехов».

8

Вижу, пойдет из этого дело ужасное. Подумал я, подумал и велел Николая Данилова содержать под присмотром, а становому с исправником сказал, что на три дня еду в О-л. Приехал, повидался с правителем, и по шли вместе к губернатору. Тот пил вечерний чай и был в духе. Я ему рассказал дело и, придавая всему, сколько мог, наивный характер, убедил его, что, собственно, никакого бунта не было и что если бы князь Кулагин захотел простить своих мужиков, то дело о поджоге можно бы скрыть, и не было бы ни следствия, ни экзекуции, ни плетей, ни каторжной работы, а пошел бы старый порядок и тишина.

Слова «порядок и тишина» так понравились губернатору, что он походил, подумал, потянул свою нижнюю губу к носу и сочинил телеграмму в шестьдесят слов к князю. Вечером же эта телеграмма отправлена, а через два дня пришел ответ из Парижа. Князь телеграфировал, что он дает мужикам амнистию, с тем чтобы они всем обществом испросили у г-на Дена прощение и вперед не смели на него ни за что жаловаться.

Приехал я с этой амнистией в Рахманы, собрал сходку и говорю:

– Ребята! так и так, князь вас прощает. Я просил за вас губернатора, а губернатор – князя, и вот от князя вам прощение, с тем чтобы вы тоже выпросили себе прощение у управителя и вперед на него не жаловались понапрасну.

Кланяются, благодарят.

– Ну, как же? Надо вам выбрать ходоков и послать в город к управителю с повинной.

– Выберем.

– Нужно это скоро сделать.

– Нынче пошлем.

– Да уж потом не дурачиться.

– Да мы неш сами рады! Мы ему ничего; только бы его от нас прочь.

– Как же прочь! Князь разумеет, что вы теперь будете жить с Деном в согласии.

– Это опять его, значит, к нам? – спросили разом несколько голосов.

– Да, а то что ж я вам говорил?

– Та-ак-то! Нет; мы на это не согласны.

– Вы ж сами хотели нынче же послать ходоков просить у него прощения.

– Да мы прощения попросим, а уж опять его к себе принять не согласны.

– Так следствие будет.

– Ну, что будет, то нехай будет; а нам с ним никак нельзя обиходиться.

– Что вы врете! Одумайтесь: вас половину поссылают.

– Нет! нам с ним невозможно. Нам куда его, такого ворога, девать некуда нам его.

– Да чем он вам ворог?

– Как же чего еще не ворог! Мужика на нитку, как воробья, привязывал, да еще не ворог?

– Да забудьте вы эту дурацкую нитку! Эка штука большая! Небось лучше бывало при самом князе? Не издыхали, садовые дорожки подчищавши; не гляживали, как вороные на конюшне стоят?

– Ну, дарма. Он господин, его была и воля; а уж этакого, как управитель, он все ж не делал. Господи помилуй! – на нитку вроде воробья сажать… чего мы над собой, сроду родясь, не видывали.

– Подумайте, ребята!

– Что думать! думано уж. С ним до греха еще хуже дождешься.

– Ну, он уж не будет вас на нитку привязывать. Я вам ручаюсь.

– Он другое измыслит над нами не хуже этого.

– Что ему измышлять?

– Он язвительный человек такой.

– Полноте, ребята. Надо губернатору ответ дать.

Пауза.

– Что ж! Мы прощенья просить готовы.

– А управителя примете?

– Этого нельзя сделать.

– Да отчего нельзя-то?

– Он язвительный.

Ничего больше от рахмановских мужиков не добились, и пошло уголовное дело, по которому трое сослано в каторжную работу, человек двенадцать в арестантские роты, остальные же высечены при земском суде и водворены на жительстве.

Александр Бессонов
Письмо Деду Морозу

Привет, дорогой Дедушка Мороз. Меня зовут Полина, я учусь во втором классе. Начну сразу по делу: милый дедушка, подари маме новый сотовый телефон, чтобы она мне подарила свой старый. Теперь объясню почему. Все просто – моя мама самая красивая! Ну и классная… Как и ты! Если не хватит денег, прикладываю все мои накопления – пятьсот пятьдесят рублей.

Если подаришь спортивный костюм, то я разозлюсь и напишу президенту Дедов Морозов, он тебя оштрафует или лишит премии. Я бы на твоем месте подумала, попереживала бы. А почему у тебя в прошлый раз были папины ботинки?

Уже почти год мы с мамой живем вдвоем. Как говорит мама: «Папе надо какое-то время пожить одному». Уже год! Нам так-то нормально вдвоем, но иногда мама смотрит в окно часами, а потом плачет. На выходных меня в съемную квартиру берет папа. Он очень добрый и хороший. Подари ему что-то мужское, например молоток. Он тоже вначале радуется, играет со мной, а потом замолкает и тоже в окно начинает смотреть и вздыхать. Чего они там увидели?! Человека-паука, Киркорова – что?

А что самое интересное, как только я возвращаюсь к ним обратно – каждый расспрашивает, как живет другой. Алё, они что, не могут друг у друга спросить? Я, конечно, многое от себя добавляю. Например, что мама научилась летать. Невысоко правда, десять сантиметров от пола пока, но это помогает ей меня контролировать с уборкой этой тупой. Только кофту на пол брошу – она тут как тут.

Маме я рассказываю, что папа стал бессмертным. Может ножи глотать и волосы на себе поджигать, когда нет денег на парикмахерскую. Они оба ржут, потом обнимают меня. Я, конечно, понимаю, что они сильно поссорились, не разговаривают, но не год же… Я вот максимум пару часов могу выдержать.

Дедушка Мороз, будь человеком, плиз, или кто ты там… Я фильм смотрела, что в Новый год старые обиды остаются позади. Мне ничего не надо. Ну помири ты этих непутевых! Ребенок – я, а ведут себя по-детски – они. Пап, она же, блин, любит тебя…

Перелом

Эта невероятная и очень романтичная история произошла с моим партнером по бизнесу из другого города. Дальше с его слов.

– Ох, и давно это было, но по ощущениям – как вчера. Весна. Обмывали диплом. Гудели всей общагой. Ну подумай сам, верные друзья завтра разлетятся кто куда. А потом будем видеться только на свадьбах, юбилеях и…

Все всё понимали. Набрались быстро и сильно. Пошли в лес бороться.

Была у нас такая традиция по этому делу. Со стороны напоминало кучу малу. Но ужасно весело. Так вот, в этот раз мне не очень повезло, я оказался внизу. Что-то в ноге хрустнуло… И у компании новое развлечение – спасти раненого друга.

Мои верные братья буквально на руках принесли меня в травму. Видок был у меня еще тот: грязный, пьяный и счастливый. Правая нога, помню, ужасно болела.

Сделали рентген. Перелом. Врач поручил медсестре наложить гипс. И тут появилась она… Вот ты знаешь, в кабинет зашел ангел. Совершенно неземное создание. Я таких красивых девчонок никогда не видел. Она мне очень понравилась. Молоденькая такая, видимо на практике. Готовится гипс мне накладывать. Ручки дрожат. Ну, думаю, я у нее первый. Понимаю, что это мой шанс:

– Девушка, вашей маме зять не нужен?

Она на меня посмотрела с таким презрением, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Но решил не сдаваться.

– Вы не смотрите, что я пьяный. Просто диплом, все дела. Я так-то не пью.

Она посмотрела еще жестче, но меня было не остановить.

– Вы не смотрите, что я грязный…

Она стала накладывать на ногу гипс и ответила:

– Просто диплом. Так-то вы в чистом ходите.

– Да нет, я…

– Помолчите, больной. Мне некогда ваши пьяные бредни слушать.

Я замолчал и в конце ответил:

– Мы с вами скоро обязательно встретимся.

– Да вы оптимист, я посмотрю. Ну-ну, помечтайте.

* * *

Дальше со слов жены моего партнера по бизнесу из другого города.

– Конец моей первой смены в травме. Сил нет. Ноги еле передвигаю. Глаз дергается.

Насмотрелась такого… Врач говорит, там еще по скорой одного привезли. С ним разберись – и домой.

Захожу, а там опять этот выпускник сидит. Но уже в костюме, с цветами. Красивый такой. Говорит:

– Можно вас пригласить на свидание?

Ну а я злая и сразу ему:

– Ага, прям разбежалась с кем попало по свиданиям ходить. Вас зачем опять по скорой привезли?

– Я же сказал, что мы еще увидимся.

– Не поняла.

– Вы мне не ту ногу загипсовали! Левую.

– А почему вы мне сразу не сказали?! Шесть часов прошло!

– Трезвел.

Признание

Недавно мне в личку написала моя бывшая одноклассница. Она – учительница, преподает русский язык и литературу в старших классах. Мы с ней всегда в школе ладили, несмотря на стереотипы: она была отличница, а я… Ну, мягко скажем, не отличником.

– Выручай, помогай, нужна твоя помощь!

– Конечно, что случилось?

– Ты же современный писатель!

– Ну как тебе сказать. Мне кажется…

– Не перебивай! Для меня ты – современный писатель. Можно я дам задание своим ученикам – написать сочинение по твоим рассказам?

Меня охватило чувство невероятной гордости! Это мне говорит человек, у которого я списывал в школе! Я держу паузу, чтобы не выдать себя, и пишу:

– Конечно, Настя, я не против. Мне очень приятно.

Проходит какое-то время. Она присылает примеры сочинений и говорит:

– Понимаешь, в твоих рассказах есть одна очень важная для меня деталь…

Ну, думаю, доброта, там, юмор или мощные диалоги…

– Какая?

– Главное – в Интернете нет сочинений по твоим рассказам. Ученики нигде списать не смогут!

Мигом отрезвев от пригрезившейся славы, понял, что быть современным автором очень сложно. И тут же ответил:

– Тогда я – идеальный автор для школы… Пока.

Флибуста

Позвольте представиться! (fb2)

* * *

Основная номинация

Ольга Цветкова Последние дети Земли

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Майк Гелприн В подарок

* * *

* * *

* * *

* * *

Денис Гербер Чьеда-чьёда

* * *

* * *

* * *

Валентина Богачёва Вечерний Виндзор

Ирина Невская Миры на улице Семи Кленов

Роман Брюханов Позвольте представиться

Юлия Асланова Проект «П»

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Александр Лукашев Зверь

* * *

* * *

* * *

* * *

Марина Беликова Особый рецепт

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ольга Суханова Рыбацкий нож

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Мария Фариса Рубин в вине

Алексей Улитин Тварь

Инна Адаменко Проклятие ведьмы

Игорь Семенов Старушка

Даниил Евгеньев Клюв из нержавеющей стали

* * *

Елена Бауэр Разлучница

* * *

Ольга Кузьмина Воображаемый друг

* * *

Алена Рудницкая Ловец душ

Номинация «Миниатюра»

Анастасия Лютикова Котенок

Елена Ерёмина Мануэль

Алла Мелентьева Ошибка Иммануила Канта

Александра Реутова Баня

* * *

Глеб Баранов Как Витя стал проработанным

* * *

Собеседование

Вне конкурсной программы

Николай Лесков Язвительный Рассказ чиновника особых поручений

1

2

3

4

5

6

7

Ольга Цветкова
Последние дети Земли

Майк Гелприн
В подарок

Денис Гербер
Чьеда-чьёда

Валентина Богачёва
Вечерний Виндзор

Ирина Невская
Миры на улице Семи Кленов

Роман Брюханов
Позвольте представиться

Юлия Асланова
Проект «П»

Александр Лукашев
Зверь

Марина Беликова
Особый рецепт

Ольга Суханова
Рыбацкий нож

Мария Фариса
Рубин в вине

Алексей Улитин
Тварь

Инна Адаменко
Проклятие ведьмы

Игорь Семенов
Старушка

Даниил Евгеньев
Клюв из нержавеющей стали

Елена Бауэр
Разлучница

Ольга Кузьмина
Воображаемый друг

Алена Рудницкая
Ловец душ

Анастасия Лютикова
Котенок

Елена Ерёмина
Мануэль

Алла Мелентьева
Ошибка Иммануила Канта

Александра Реутова
Баня

Глеб Баранов
Как Витя стал проработанным

Николай Лесков
Язвительный
Рассказ чиновника особых поручений

Александр Бессонов
Письмо Деду Морозу