Белая радуга (fb2)

- Белая радуга [litres] (Нойды - 1) 3952K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Булганова

Елена Булганова
Нойды. Белая радуга

Посвящается моему родному городу, в котором может случиться – и случается иногда – даже самое невероятное

«Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1 Фес. 5:3).

© Елена Булганова, текст, 2022

© ООО «РОСМЭН», 2022

Глава 1
Тревожный понедельник

Если судьба и посылала знак, что намерена вот-вот заложить крутой вираж, то Эдуард его проморгал – был слишком занят в клубе с друзьями. На прощальную вечеринку собрались бывшие школьные товарищи, их совсем скоро ждали институты.

А утро того дня, который все изменил, было ласковое, тихое, розово-голубое. Шло на убыль лето, начиналась последняя неделя августа. В половине шестого вчерашний школьник, а ныне охранник городского парка Эдуард Редкий мчался на работу через пустынный город, пытаясь выдать спешку за пробежку. Вот только бег трусцой плохо сочетался с лаковыми ботинками, светлым летним костюмом с укороченными брюками и белой рубашкой в синий горох.

Он только что выскочил из маршрутки, ходившей между его городком и Санкт-Петербургом. Для Эдика вольница этим летом даже не начиналась: к работе он приступил уже через день после последнего экзамена. Но приятелям ничего рассказывать не стал, лишь туманно намекнул, что откладывает учебу на год по архиважной причине. Юные олухи почему-то решили, что он собирается жениться, и приколам на эту тему посвятили почти всю ночь. Но лучше уж так, чем грустная и совсем непригодная для шуток правда.

Он бежал и заранее настраивал себя на то, чтобы продержаться бодрячком до конца рабочего дня. Иначе говоря, до десяти вечера, когда закроются ворота по всему периметру парка. Его организм скоро затребует хоть толику сна, это проверено. До десяти вечера спать нельзя, а потом – пожалуйста, хоть в кусты перед оградой парка падай и засыпай, благо ночи пока теплые.

Но до того времени нельзя совершить ни единой ошибки, чтобы не дать старому, вредному, пакостно-придирчивому напарнику Ильдару повод снова наябедничать на него начальству. Работа ему необходима. Но напарник по прозвищу Злыдень желает всем доказать, будто служба в охране противопоказана тем, кто младше пятидесяти.

Редкий не пил, алкоголя даже в рот не брал – хватило единственного раза в средней школе, когда едва остался жив, зато опозорился по полной. Тут к нему не придраться, хотя Ильдар наверняка не раз обнюхает его втихаря своим крючковатым желтым носом. Но это пускай. Эдик твердо пообещал себе ни на секунду не закрывать глаза, особенно когда настанет его очередь следить за мониторами.

Он успел! Даже с запасом прибежал. Своими ключами отпер ворота и сторожку, а напарника еще и не видать. Теперь следовало понадежнее спрятать клубную одежду и натянуть ту, что была заранее приготовлена на смену: черные джинсы, немаркая рубашка, а поверх – рабочая куртка с эмблемой охранного предприятия, пока еще легкая, летняя.

И все, он готов, а напарника нет, и парк официально закрыт. Едва подумав об этом, Редкий зевнул так, что едва не вывихнул челюсть. Покосился на такое удобное офисное кресло по центру маленького, стилизованного под старину домика с тремя обзорными окнами. Нет, нельзя поддаваться искушению. К тому же у него есть дело, и дело приятное, любимое. А у озера влажный ветерок разом разгонит сонливость.

Он включил чайник, но до кипения доводить не стал. Чашки и банки с кофе и сахаром на приставном столике у сплошной стены расставил так, чтобы сразу было видно: он тут отметился и отбыл, само собой, на осмотр территории. К выходу всякий раз приходилось протискиваться между углом стола и вешалкой, а в простенке у самой двери Злыдень привесил квадратное зеркало – чтобы перед гуляющей в парке публикой блюсти приличный внешний вид. Эдуард, шастая весь день туда и сюда, чаще сбивал его плечом, чем в него смотрелся. А вот на этот раз зачем-то заглянул. И уже спрыгнул с невысокого порога, как вдруг замер, пораженный: «Эй, кого это я там увидел?»

Вроде бы себя, но какого-то не такого. Уже совсем взрослого, буйные русые кудри коротко подстрижены и зачесаны назад, лицо напряженное, хмурое и бледное. И почему-то видна только правая часть лица, левая подернута какой-то мутью. А правый глаз смотрит так тревожно, словно предупредить безмолвно о чем-то пытается.

Вернулся, проверил – нет, померещилось, конечно. На этот раз зеркало послушно отразило круглое румяное лицо, правильные крупноватые черты и веселые фисташковые глаза. Просто не мешало бы при случае пыль согнать с зеркальной поверхности.

Озеро в этот ранний час дымилось, как чашка чая. Эдуард заранее волновался, словно на свидание спешил. Никто из живущих на Земле не был в курсе, что именно он создал в контакте сообщество «Гатчинские утки-лебеди». Еще прежде того ужасного случая создал, когда свора одичавших псов загрызла лебедушку, сидящую на яйцах. После происшествия количество подписчиков умножилось в разы, вот только сам Редкий в группу пару недель не мог зайти. Да что там, он есть и спать не мог, так переживал. Одно яйцо удалось спасти, из него в инкубаторе вылупился птенец и был принят на воспитание папашей-вдовцом.

Теперь, год спустя, белоснежные птицы выглядели для стороннего человека одинаковыми, но Эдик с закрытыми глазами мог различить их хоть по горловому ласковому гуканью, хоть по грозному шипению. Утром лебеди любили выбраться на врезанный в озеро островок, похожий на кусок торта, всегда в первую очередь прогреваемый солнечными лучами. Степенно расхаживали между клумбами, чем-то угощались с земли, сушили перья. Снимки в это время суток получались самые лучшие.

Редкий многое прощал своей работе в охране за возможность вот так с утра заснять на телефон лебединое семейство и тут же разместить в группе. Казалось ему, что есть кто-то еще, хотя бы один человек, кто каждое утро спешит убедиться, что с птицами все в порядке, и только после этого счастливо переводит дух.

Вдруг он споткнулся на ровном месте и тяжело задышал от волнения: на озере творилось что-то тревожное. Он слышал вопли десятков птичьих глоток, а взбежав на горбатый мостик, который соединял островок с сушей, разглядел, как старший лебедь Князь Серебряный в паре метров от берега возбужденно крутит головой и оттопыренным крылом прикрывает сына. Утки суетливыми торпедами уносились в разные стороны.

«Неужели опять собаки?» – Эдик рванул вперед, на бегу взглядом выискивая камень побольше. Собак он в целом любил, но сейчас готов был вступить с ними в беспощадную битву.

Перемахнул с запасом гряду подстриженных кустов, вылетел на берег, огляделся, но все было спокойно. Никаких собак на островке, носящем название «остров Дружбы», не наблюдалось. Да и Серебряный вроде успокоился, хотя наследника все еще защищал крылом. Это был чудесный кадр, и Эдик поскорее выхватил телефон, навел на птиц, примерился так и этак, чтобы вода не бликовала. Нажал – и получил идеальное фото того места, где лебеди только что были, плюс краешки их хвостов.

– «Шов идеальный, но пациент скончался», – процитировал Редкий какой-то старый фильм. Ладно, с прикольным комментарием и хвосты пройдут на ура, главное, что на озере все в порядке. Он еще побродил туда-сюда по узкой каменной пристани, заснял на видео пару разъяренных уток, которые чуть в сторонке затеяли шумную разборку с крупной вальяжной чайкой. Утки выпрыгивали из воды и орали, чайка презрительно взирала на них то правым, то левым глазом и издавала звуки, сильно смахивающие на хохот. Потом от россыпи солнечных бликов на воде заслезились глаза, и он повернулся к озеру спиной, размышляя над текстом комментария.

В этот момент он и заметил что-то краем глаза за высаженными вдоль берега кустами снежноягодника. Кусты были густо усыпаны белыми ягодами, их Эдик с детства привык считать ядовитыми, волчьими и пацаном давил подошвами – ягоды знатно цокали. Однако сейчас за кустами, у самой кромки воды, притаилось нечто, тоже матово-белое, но куда крупнее самого большого соцветия.

В первый миг Эдуарду показалось, что какой-то шутник утащил мраморную статую Марса или Афины с террасы парка и засунул в кусты. Он даже снова взялся за телефон, готовый заснять злодеяние, а потом связаться с полицией. Свободной рукой раздвинул кусты – и охнул от ужаса. Не статуя, а ребенок лежал за кустами, обняв руками колени.

Маленький, лет шести, абсолютно голый, он не проявлял признаков жизни. Редкому захотелось немедленно оказаться за воротами парка. Запереть их и прийти после начала смены, лучше к обеду, к тому времени ребенка уж кто-нибудь да обнаружит. Но только не он, потому что ему не хватит духу даже прикоснуться к неподвижному тельцу.

Но тут куст заходил ходуном, потому что малыш шевельнулся и запутался в ветках ногами. Попытался принять сидячее положение, но не смог. Лицо ребенка было обращено к озеру, где снова возник белоснежный силуэт – это Князь Серебряный, уведя в безопасное место сына, вернулся, чтобы окончательно разобраться в ситуации. Он кружил по воде, постепенно приближаясь к островку. Ребенок сел на корточки, весь вытянулся в сторону птицы, повел головой из стороны в сторону, и вдруг жутковатый звук, сильно смахивающий на орлиный клекот, слетел с его губ. Лебедь нисколько не испугался, зато у Редкого ноги размякли, как кисель.

Но нужно было что-то делать, и Эдик, собрав все свое мужество, пробился через куст и подхватил ребенка на руки. Очень вовремя – тот едва не свалился в озеро, в котором, видно, уже побывал прежде, – каштановые, довольно длинные волосы мальчика были влажными и спутанными. Малыш, не ожидавший нападения сзади, забился так, что Редкий едва его не уронил, и оглушил новой порцией диких звуков – на этот раз протяжным воем вперемешку с вроде как кудахтаньем. Эдуард выполз из куста на свою прежнюю позицию и здесь, чтобы удобнее было перехватить, поставил ребенка на траву.

Теперь охранник хорошо мог разглядеть мальчика, который трясся крупной дрожью и едва удерживался на ножках. Малыш волновался, вертел головой и прижимал к ушам перемазанные ладони, но бежать не пытался. Редкий сорвал с себя куртку и закутал в нее найденыша, потом снова поднял на руки. Мальчик больше не издавал никаких звуков, только смотрел в его лицо тревожно, не мигая. И дрожал все сильнее, уже не от холода – от страха. Ноги ниже колен – на них не хватило куртки – были вымазаны тиной, и левая стопа торчала как-то странно, похоже, из-за нее малыш и не мог толком стоять.

– Не бойся, не бойся, мальчишечка, – бормотал Редкий, сам испуганный не меньше найденыша, и то несся к сторожке крупными прыжками, то переходил на шаг, чтобы не растрясти малыша.

Мальчик все смотрел ему в лицо своим странным взглядом – взглядом животного, которое оказалось в руках человека, знает, что вырываться бесполезно, и смиренно ждет разрешения своей участи.

В бытовке Эдуард пристроил ребенка на стол, и тот немедленно сел и сжался в комочек. Куртка свалилась, и тут только заметил охранник, что под правой подмышкой у найденыша что-то зажато. Какая-то деревяшка, что ли. Редкий попытался ее осторожно вытянуть, но мальчик издал предупреждающее рычание, отпрянул и повалился на бок, защищая свое имущество. Но упал не слишком ловко, штуковину выбило при соприкосновении со столом, а Эдик подхватил ее и внимательно оглядел со всех сторон.

Это была вручную вырезанная из дерева не то собачка, не то лошадка. Хотя приклеенный хвост скорее указывал на второе и был собран из тонких разноцветных волос. У существа даже уши имелись… странные какие-то. Редкий пригляделся и сообразил, что роль ушей играли два детских зуба. Впрочем, опасной игрушка не выглядела, так что Эдик не стал ею больше заниматься, вернул мальчику, а сам вызвал наконец полицию.

Парк в тот день так и не открылся для посетителей, а бо́льшую часть охранников на подходе к месту работы завернули в обратном направлении. Разбросанные по парку сторожки заняли полицейские, они просматривали записи видеокамер и приглашали к себе для беседы работников парковой администрации. Эдуарда гоняли от одного полицейского начальника к другому до самого обеда, так что он скоро со счета сбился, а историю начал рассказывать вяло и замедленно, словно уже не был уверен, так ли все было на самом деле.

Но уходить домой не хотел, понимал, что нигде не найдет сегодня покоя. В каждом новом допросе для него имелся лишь один интерес: вытянуть хоть какие-то сведения о найденыше, которого почти сразу увезли на скорой. Однако все вопросы Редкого непостижимым образом улетали в пространство, словно задавал он их на неких частотах, к которым уши его вежливых собеседников были абсолютно невосприимчивы. А потом ему и вовсе предложили покинуть территорию парка, нанеся этим последний сокрушительный удар.

Он специально пошел на выход через самые дальние ворота, хотел посмотреть, что творится в парке. И тут юному охраннику невероятно повезло: на цветочной горке он заметил кого-то смутно знакомого. Человек лет двадцати со стрижкой ежиком, сутулой спиной и непомерно худыми конечностями стоял на самой верхушке, словно полководец перед боем. Его голова на тощей длинной шее вращалась, как перископ, фиксируя каждую деталь ландшафта. Эдуард взбежал на первую террасу горки и крикнул:

– Антоха! Ты тут откуда взялся?

Через пару секунд они уже пожимали друг другу руки и торопливо обменивались информацией. Антон был старше на пять лет, выглядел на фоне почти двухметрового статного Эдуарда хилым подростком, хотя в росте не слишком ему проигрывал. Держался он задумчиво-отстраненно, как и положено почти выпускнику юрфака. Он поведал, что проходит летнюю практику в городской прокуратуре и в парк его вызвали в качестве подкрепления, но он-то сразу смекнул: именно ему, человеку с ясным взглядом, суждено распутать это жуткое и загадочное дело.

Парни познакомились год назад в городской библиотеке на заседании клуба редких фамилий. Эдик туда случайно попал: обменивал книги на абонементе, и библиотекарша, глянув в его билет, хитро улыбнулась и посоветовала завернуть в соседний зал. Там он плюхнулся на ближайший к выходу стул рядом с насупленным типом, который сердито вздыхал и порывался сбежать. Но его крепко держала за рукав свитера симпатичная девушка со стрижкой «под Клеопатру»: черные волосы до плеч и густая челка по прямые длинные брови. Глаза у девушки были неожиданно ярко-голубые, лучистые.

Эдик все косился и косился на нее через соседа, пока тот яростным шепотом не предложил выйти всем вместе из зала. Но драки не случилось – сердитый парень просто нашел повод убраться прочь, пока не подошла его очередь рассказывать о своей фамилии. Через минуту Редкий уже держался за живот и хохотал на всю библиотеку под испепеляющим взглядом Антона, фамилия которого была Кинебомба.

А девушка оказалась одноклассницей сестры Антона, она встретила его по пути сюда и прихватила за компанию. Звали ее Элла Котенок. Поняв, что возвращения не будет, она на минуту юркнула в зал, а когда появилась вновь, Эдик резко прекратил смеяться и захлопал ресницами, потому что рядом с девушкой шла ее точная копия, только темные волосы были сколоты в какую-то шишку на затылке.

По дороге сестра-близняшка Эллы Инна отсеялась по неотложным делам, а Элла отправилась вместе с ними. Оказалось, что Эдик и Антон проживают в домах напротив. С тех пор они время от времени встречались и болтали во дворе, где Кинебомба выгуливал пса Плевако, явно упустившего свой шанс сыграть в кино собаку Баскервилей. Жуткого вида дог к хозяину относился бережно и с пониманием, никогда не натягивал поводок и не уводил своего человека на улицу, где, по мнению пса, его шаткой костлявой фигуре могли угрожать порывы ветра или людские толпы. А вот повидать вечно спешащую Эллу – она училась в языковой школе да еще посещала с десяток кружков и секций – и тем более перекинуться с ней хоть парой слов удавалось редко, как Эдик ни старался.

И вот теперь, давясь словами от волнения, Эдуард доложил приятелю, каким боком замешан в историю, и несолидно запрыгал на месте, как дошкольник, топча солнечные бархатцы, когда узнал, что тот только что из больницы – присутствовал при осмотре мальчика.

– И что? – спросил, внутренне содрогаясь, Редкий. – И что же?

Кинебомба выразительно развел тонкими, как плети, руками – официальный пиджак он скинул раньше и остался в рубашке с короткими рукавами.

– Там пока сплошные загадки. Но главное, что мальчик относительно здоров и следов повреждений, побоев, издевательств не обнаружено.

Эдуард шумно выдохнул от облегчения.

– Прививки не сделаны. Врачи склоняются к мнению, что ему шесть или семь лет, – методично перечислял будущий юрист. – Судя по состоянию кожи, все время находился в закрытом помещении. На людей реагирует с большой опаской, но и с любопытством, будто никогда их прежде не видел. А между тем волосы подстрижены, и ногти тоже. В пижамке, которую на него с трудом натянули, корчится и пытается от нее освободиться, значит, к одежде не привык. На игрушки не реагирует, зато штуку, что была при нем, никак не хотел отдавать, рычал и пробовал кусаться. Звуки издает только нечеловеческие: клекот, шипение, а один раз завыл так, что врач, осматривавший его, сам потом нуждался в помощи. Это ортопед был, кстати – у ребенка врожденный вывих стопы. Обычно такие травмы залечивают почти сразу после рождения, но тут никто этим не занимался.

– Найдут того, кто такое с ним сотворил? – незаметно сжимая кулаки, спросил Эдик.

– Будем пытаться. – Антон выпрямил сутулую спину с самым решительным выражением лица. – Так, некогда мне болтать, побегу погляжу, вдруг у озера что нашли. А потом будем камеры шерстить, возможно, ребенка принесли еще вечером, до закрытия парка.

– Да неужели он всю ночь там провел? – ахнул Редкий. – А почему мокрый был?

– Ну мог к озеру подойти, хотел напиться и свалился в воду.

– Сволочи! Попадутся – своими руками придушу! – заорал Эдуард, ощущая в себе клокочущую ярость, которая была ему совсем не свойственна. – Слушай, а ведь в парк и другие проходы имеются, помимо калиток.

– В курсе. Недоработка охраны это называется, – заметил в пространство будущий юрист.

– Не наша, а парковых рабочих! Народ ограду гнет и ломает там, где кому захочется в парк зайти, наши не успевают латать. Мое мнение, что малыша принесли ночью.

– Да, могли и ночью, и это проблема, – нахмурил смешные, растущие отдельными кустиками брови Антон. – Ну бывай, побежал я.

А Эдуард наконец отправился домой. Матери, вышедшей встречать и заранее сочувственно качавшей головой, – она не ждала от работы сына ничего хорошего – сообщил, что парк сегодня закрыт, но без подробностей. Проведал отца – тот уже вставал помаленьку и сейчас сидел, закутанный в одеяло, в кресле, с подносом на коленях. Сыну улыбнулся виновато – отец очень переживал, что из-за его инсульта, неожиданного, как удар молнии среди ясного неба, тот не поступил в институт, потерял год, и это в лучшем случае. Ну хоть армия Редкому не грозила – он с детства неважно слышал одним ухом. Прежде отец был стремительный и громкоголосый, а теперь почти не раскрывал рта, и Эдику казалось, что в их доме поселился чужой человек, который только прикидывается его родителем.

Он спросил мать, не говорили ли в новостях что-то неожиданное про их город. У матери от любопытства разгладилось и помолодело лицо, но он рассказывать ничего не стал – на последнем допросе ему всучили на подпись бумагу о неразглашении. В интернете тоже ничего не нашлось. Лег поспать, но сон не шел, только промаялся несколько часов. С шести вечера Редкий занял пост у окна, нетерпеливо ожидая, что вот сейчас выйдет из подъезда величавый Плевако и внимательно обозрит окрестности, сканируя мельчайшую опасность для своего хрупкого человека. Плевако вышел в половине седьмого, но сопровождала его в этот раз сестра Антона, девочка лет четырнадцати, имени которой Эдик не знал. Была она, кстати, куда крепче сбита, чем ее брат, вот и пес не особо с ней осторожничал, в темпе утянул со двора в сторону рощи.

Глава 2
Непокорная тень

Во вторник отца нужно было везти на осмотр, это отняло у Редкого и его матери все нервы и силы, а приятель так и не появился во дворе. На рабочий пост Эдик должен был заступить только утром в четверг. Однако на рассвете среды ему впервые звякнул на мобильный его занудный напарник и задыхающимся голосом – Эдуард даже испугался, не на подходе ли у него сердечный приступ, – сообщил шокирующую новость.

На территорию Редкий просочился через один из пропилов в решетке. Шести еще не было, да и парк наверняка не планировали открывать после нового происшествия. Прячась за деревьями, пробежал до сторожки. Там схватил свою форменную куртку, едва попал в рукава, с удивлением осознав, что трясется как в лихорадке.

Парк кишел полицией, никто ни на кого не обращал внимания. У озера разбивали палатки хмурые люди в черных гидрокостюмах. На газонах, вчера еще неприкосновенных, стояли машины с прицепами, из них на берег переносили водолазное снаряжение. Другие люди у воды проводили какие-то замеры и разглядывали карту, такую большую, что ее держали на растяжку два парня, наверное, тоже чьи-то стажеры.

У озера он нашел Антона, бледного, изможденного и еще больше исхудавшего, если такое было возможно. Тот говорил по телефону и поочередно пытался вытащить ботинки из болота, в которое превратился вчера еще зеленый берег озера. Кинебомба приятеля сперва не узнал – или очень постарался не узнать, – но Эдуард не дал ему шанса сбежать, лично перегородив дорогу. Стажер врезался костлявым плечом в его грудь, немного отрикошетил, но стал сговорчивее.

– Только между нами. Патруль – не ваши, тут полицейские свои посты обе ночи выставляли – обнаружил малышку, и снова на берегу озера, – озираясь, торопливым шепотком сообщил он. – Ее уже увезли на скорой. Надеюсь, спасут.

– Что с ней? – похолодел Эдик.

– Лежала у самой воды. Не здесь, – замотал он головой, увидав, как Редкий обшаривает глазами берег Белого озера. – На острове. – Взмах рукой в сторону небольшого и почти ушедшего под воду островка с двумя чахлыми березками, растущими в виде буквы V. – Один из патрульных оказался просто герой, все твердил другим, мол, чего это над островком чайки с воронами носятся и орут. В конце концов, взяли катамаран с причала, сплавали и нашли ее. Думаю, птичье племя было не прочь закусить, только и ждали, когда шевелиться перестанет. Голая, как тот пацан.

– Господи…

– Ага. Сегодня будут озеро обследовать. От начальства из Питера и так уже прилетело, что не сделали этого сразу, а уж если кого найдут…

– Да как же найдут, – усомнился Редкий. – Они что, думают, у этих детей цель была такая – утопиться?

– Их, может, и не спрашивал никто, – хмуро процедил Кинебомба.

Тут только до Эдуарда дошло.

– Так ты считаешь… кто-то ребят в озеро… а эти двое выбраться сумели, так?

Он вцепился в плечо приятеля. Тот коротким кивком подтвердил правильность догадки.

– Но тогда и девочка на островке с понедельника еще, что ли? Неужели не заметили? Туда ведь с лодок народ вечно высаживается.

– Парк был закрыт, – напомнил Антон. – А осматривать островки и в голову никому не постучало. Она могла забиться в кусты, а выползла водички попить, и не хватило сил уползти обратно. Что, собственно, ее и спасло.

– Узнать бы, как она.

Эдик с надеждой глянул на грудь друга – из кармана рубашки выглядывал краешком и пускал зайчики ему в глаз мобильник.

– А я сейчас туда еду, – пожал плечами и весь как-то покорежился Кинебомба. – Буду там торчать для вида, чтобы врачи не расслаблялись. А уж после обеда начальство подтянется.

– Можно с тобой? – взмолился Эдуард.

– Слушай, не думаю…

– Да я не помешаю, клянусь! Встану, где скажешь, рта не раскрою. Мне бы только узнать, что да как.

– С чего это? – удивился и даже чуточку подозрительно сощурился Антон.

– Трудно объяснить, только после первого найденыша в груди все, понимаешь, ноет и переворачивается. – Эдуард беспорядочно помахал руками перед носом приятеля, изображая то, что творилось у него между ребрами.

– Ладно, – подумав чуточку, с важным видом разрешил будущий юрист. – Только будешь моей тенью, понял? Чтобы никто даже не заметил, что нас там двое. Сумеешь?

– Запросто! – горячо заверил Редкий, успев про себя подумать, что проблематично тощему, узкому Антону заполучить такую крупную и плечистую тень.

Машины практиканту пока не полагалось, и на проспекте они поймали такси. Полицейского транспорта вдоль паркового забора собралось пруд пруди, и на них, прошедших через ворота, прохожие смотрели во все глаза, как на инопланетян. Редкий и без того знал, что вокруг неожиданного закрытия парка уже ходят самые фантастические слухи, от бомбы со времен войны в подвалах дворца до массового не то убийства, не то самоубийства на берегу Белого озера.

– Слушай, а что Понедельник? Знаешь что-то про него? – спросил он по пути.

– Кто?! – не понял Антон.

– Ну мальчонка, которого я нашел. Я его так про себя зову, по дню находки.

– А, он тоже там, в городской, – важно покивал головой приятель. – Ух ты, из-за малышки начисто забыл про него. А так-то вчера и позавчера только им все и занимались. Проверили горы заявлений об исчезновении детей по нашей стране и по ближнему зарубежью за шесть, даже за семь на всякий случай лет. Ничего похожего. Пацан приметный, стопа вывернута от рождения. Но никто его не ищет.

– А что потом с ним будет? – не отставал Редкий, чувствуя, как тяжело бухает сердце за футболкой. Даже покосился на грудь – не заметны ли сердечные фортели со стороны. – Ну если родителей не найдут?

Кинебомба рассеянно подергал тощими плечами, сначала одним, потом другим:

– Ну подержат в больнице, типа на карантине, обследуют вдоль и поперек. Ножку начнут лечить, хотя теперь трудно дело поправить. А потом переведут в какое-нибудь специальное заведение.

– А усыновить его ведь можно будет? – выпалил Эдуард, да с таким чувством, что даже водитель на них оглянулся.

– Тихо ты! – сверкая глазами, прошипел Антон. – За голосищем следи, он у тебя как из пушки. Какое усыновление, ты чего? Про детей-маугли слышал?

– Ну допустим.

– Так он такой и есть. Будут с ним специалисты работать, чтобы хоть как-то подогнать под общие рамочки.

– А неспециалисты разве не могут подогнать? Его же просто научить всему нужно, как грудного.

Кинебомба задумался, потом развернулся к нему всем корпусом, вытаращил глубоко посаженные серые глаза:

– Ты, что ли, усыновить его хочешь? Совсем свихнулся?

– Почему свихнулся, мне восемнадцать уже есть… скоро, – обиделся Эдуард. – А вообще у нас мама всегда хотела еще детей, но как-то не вышло. Они могли бы на себя с отцом оформить, усыновить. А я бы занимался, возил его на консультации, лечил, обучал всему.

– У тебя же отец после инсульта.

– Выкарабкивается уже! – снова повысил голос Редкий. – А потом, он сейчас целыми днями читает вслух, и каждый абзац еще и пересказывает, чтобы, ну быстрее речь вернуть и память. Малыш с ним рядом сидел бы и учился…

Ему казалось очевидным делом, что Понедельнику в его квартире будет хорошо, всяко лучше, чем в каком-то «заведении». Но Антон лишь рукой махнул как-то очень обидно, так что Редкий заткнулся и мрачно изучал свои колени до самого больничного шлагбаума.

В главном больничном корпусе Антон кратко и значительно переговорил с охранником на вахте, после чего они без помех поднялись на пятый этаж на древнем лифте, в котором двери нужно было закрывать вручную. Выгрузились на унылую, похожую на дно гранитного колодца площадку, с которой две белые двери друг против друга вели в отделения и на которой пыльная лампа тускло светила где-то очень высоко в тщетной попытке разогнать полутьму.

Но площадка не пустовала. По ней метался от стены к стене тщедушный человечек с телефоном в руках и всякий раз едва не утыкался в стену своим выдающимся тонким носом, похожим на лыжный трамплин, так что Эдику даже стало интересно понаблюдать: врежется или нет. Человечек вопил в трубку, захлебываясь словами, будто тонул и из последних сил, изредка выныривая, призывал спасателей. На нем был белый халат, на продолговатой голове, напоминающей формой тыкву, – надвинутая по брови шапочка врача.

– Ты уже собралась?! – выкрикивал он. – Ну что же так долго, Анечка? Такси я уже вызвал… нет, не уедет, дождется. Нет, не схожу с ума, просто очень взволнован! Думал, вы уже подъезжаете, да, да! Да, именно с Викусей, обязательно! Ничего не подхватит, просто маску на нее надень и с рук не спускай! Ты поймешь сама, что за спешность, только поторопись, Анюта!..

Антон и Эдуард со всеми предосторожностями обогнули с разных сторон буйного доктора и прошли налево. Прочная дверь отрезала заполошный голос, а в отделении шуму хватало и так: было время завтрака. Сновали туда-сюда санитарки с железными столиками на колесах, шаркали по коридору сонные и угрюмые больные.

Молоденькая медсестра с возмущенным лицом, разведя в стороны руки, бросилась им наперерез, но, увидев документы Кинебомбы, сразу подобрела и вызвалась их проводить. Через отделение они прошли в дальний, надежно спрятанный от докучливых посетителей коридор, где были административные кабинеты. В одном из них, за черным матовым столом, стиснутый со всех сторон стопками документов, говорил по стационарному телефону, точнее, слушал массивный главврач. Гостей приветствовал безмолвно, выставив в улыбке пугающе крупные зубы. Потом сказал в трубку мрачным до невозможности голосом:

– Ну добре.

Положил трубку, всем своим видом показывая, что он полностью в распоряжении визитеров. Видно, с Антоном был уже знаком.

– Как она? – тут же спросил Кинебомба.

Главврач величаво кивнул головой, давая понять, что уточнять вопрос не нужно.

– Девочку уже осмотрели, хотя это оказалось не самым простым делом. Ну что могу сказать? Годика четыре ей. Относительно здоровая малышка.

– Как понять? – напрягся Антон.

– А как если бы ребенок родился здоровым, но был отправлен беспечными родителями в глухую деревню под надзор древней бабки, которая все болячки лечит соком алоэ и куриным пометом. Есть проблемы с желудком, диатез в слабой форме, анемия. Но это все цветочки по сравнению с психическим состоянием. Ее все пугает: люди, предметы, темнота и свет. Из предметов узнает только ложку, детский горшок, стул. Похоже, ее с самого рождения держали в изоляции. В темноте становится неспокойна, встает на ножки, прислушивается и словно ждет чего-то. Да, и еще издает животные звуки. Одежду с трудом на себе терпит, но не срывает – просто не знает, как это сделать, потому что никогда с ней дела не имела. Судя по кожным покровам, до этого всегда ходила нагишом. Мы в порядке эксперимента оставили ее одну при свете: свернулась на полу в комочек и начала тихонечко подвывать.

Эдуард бурно задышал. Хотелось заорать или что-то швырнуть о стену, но он поклялся быть тенью, а тени так себя не ведут.

– Вы думаете, она могла выбраться самостоятельно из озера и двое суток провести на острове? – спохватился, вспомнил о главном бледный больше обыкновения Кинебомба.

Главврач коротко мотнул головой и позволил себе снисходительный оскал в адрес полицейских недотеп:

– Нет, исключено. То есть выжить она могла – детский организм вынослив, но клиническая картина была бы совсем другая. Не стану вдаваться в подробности, довольно и того, что девочка поела примерно часа за четыре до того, как была обнаружена и доставлена сюда. А поскольку ее еще в машине стошнило от страха, могу сказать, что она ела: овсяную кашку на молоке.

Антон почему-то вздрогнул и ушел в себя, забыв про собеседника. Главврач наблюдал за ним со снисходительным любопытством. Эдуард снова забыл, что он тень, и нервно задвигался. Даже он понимал немыслимость ситуации: в охраняемом парке кто-то повторил трюк с ребенком, да еще завез его на остров, наверняка свистнув лодку у причала.

– Людей боится всех без разбора, – не дождавшись новых вопросов от деморализованной аудитории, продолжил рассказ главврач. – Нам пришлось выделить для нее одно из подсобных помещений без окон и заставить кровать ширмами. Впрочем, кровати она тоже боится. И ширм.

Тут Кинебомба сумел совладать с собой.

– Вы думаете, страх вызван тем, что люди поступали с ней жестоко?

Очередной энергичный мах головой:

– Следов побоев, издевательств мы не обнаружили. Есть синяки и ссадины, но они, рискну предположить, получены уже в парке, когда она пыталась в панике хоть куда-то забиться. Похоже, девочка просто никогда не видела людей и не слышала их голосов. Я не утверждал бы так категорично, если бы не прежде доставленный мальчуган. Он в целом ведет себя по той же схеме, но чуточку отважнее. Думаю, не будет так уж неуместно провести аналогию с кошачьим выводком, который мама-кошка воспитала глубоко в подвале, а потом их обнаружили люди и вынесли на свет божий. Те котята, что посмелее, приглядываются и принюхиваются к людям. Да, шарахаются, напряжены, но в целом настроены на изучение этих странных существ и готовы довериться им. Именно так ведет себя мальчик. Но есть котята, которые только плачут и паникуют, никакие новые покровители им не нужны. Хотя через некоторое время ласка и вкусняшки все равно сделают свое дело…

– Но как такое возможно?! – Эдуард окончательно забыл, что он тень, выдвинулся на первый план, не заметив, как задел плечом Антона, – тот улетел вперед и рухнул грудью на стол. – Ведь их не звери воспитывали, верно?

– Определенно нет, – подтвердил главврач. – Детей стригли, мыли, научили самостоятельно питаться, и не по-звериному, а ложкой из тарелки, сидя на стуле.

– И кто это делал, бесплотные духи, что ли? Если вы говорите, что людей они не видели?

– Не горячитесь так, молодой человек, – вздохнул главврач. – Мы все очень переживаем за найденышей, но эмоциями тут не поможешь. Вам приходилось слышать такое имя – Каспар Хаузер?

– Нет, – поморщился Эдик.

– Да, – сказал, потирая грудь и свирепо косясь в его сторону, Антон.

– Ну вкратце для тех, кто не слышал, – добродушно оскалился главврач. – В девятнадцатом веке в одном немецком городке был обнаружен подросток, которого сначала приняли за умственно отсталого. Он странно двигался, произносил на автомате несколько фраз и явно не понимал, куда попал и что с ним происходит. И гнить бы ему, как бродяге, в тюрьме, но, по счастью, мальчиком заинтересовались влиятельные люди. Наняли ему учителей, и скоро подросток начал говорить и вспоминать. Оказалось, всю свою жизнь он провел в каком-то подвале, где даже не мог встать в полный рост, и никогда не видел своего тюремщика. Он съедал хлеб, выпивал воду и крепко засыпал, за это время кто-то приносил новую пайку, иногда стриг и мыл ребенка. Вот я и думаю: не повторилась ли история с Каспаром Хаузером снова, только в российском городке и сразу с несколькими детьми?

– Вы думаете, детей могли держать на снотворном? – спросил Кинебомба.

– Это едва ли. Постоянное использование препаратов на них отразилось бы. Однако кто-то мог заходить к детям, например, в балахоне и маске. Приводил их в порядок, учил ходить и пользоваться горшком, тарелкой и ложкой. Никогда не произносил ни слова, поэтому дети не издают ни звука, так сказать, человеческого. Возможно, ставил им запись звуков природы, либо рядом с ними действительно жили звери.

– Но зачем? – простонал Редкий, чувствуя, что его голова нехорошо потрескивает, словно вот-вот взорвется.

Лицо горело, а вот губы онемели, словно он зажимал между ними кусок льда. Ответа не последовало. Вопрос Антона был гораздо более по существу:

– Дети знакомы между собой? Они, может, родственники, брат и сестра?

Мужчина за столом одобрительно покивал:

– Экспертиза пока не готова. Но да, мы показали их друг другу. И все говорит о том, что ребятишки никогда прежде не встречались. Девочка своего приятеля по несчастью испугалась ровно в той же мере, как и всех остальных. А вот мальчик…

Главврач задумчиво покусал непомерно большими зубами пухлую нижнюю губу, Эдик на всякий случай отвел взгляд.

– Что? – хором выдохнули практикант и его мятежная тень.

– Он, сказал бы я, поскольку при этом присутствовал, проявил к ней определенный интерес. Например, принюхивался с особой тщательностью и даже пытался подойти, но я пока исключил близкие контакты – вдруг дети инфицированы? Малышку мы прежде вымыли и обработали, но если представить, что мальчик привык использовать обоняние наравне с животными, то он вполне мог уловить знакомые ему запахи их общего содержания. А вообще он принюхивается постоянно, к каждому вошедшему человеку, к вещам. Интенсивность особенно возрастает в те моменты, когда мальчик хочет есть.

– Ему приходилось искать еду по запаху?

– Теряемся в загадках. Все опять же говорит о том, что ребенка содержали в закрытом помещении, хорошо ему знакомом, и при свете. Ушибов, гематом, которые наверняка возникли бы, ползай он в поисках своей миски с кашей, мы не обнаружили. Однако если он все время сидел в одиночестве и с единственной игрушкой, то что ему было еще делать, как не принюхиваться в ожидании очередной пайки?

– Игрушкой вы называете ту поделку с волосами и зубами? – уточнил Кинебомба.

– Точно. Мальчик не желал ее отдавать ни в какую, рычал, забивался в угол и ложился на свое сокровище. Взять смогли, только когда он уснул. Наши эксперты провели первичный анализ, образцы еще вчера передали в ваше ведомство.

– Да, результаты уже известны, – проговорил Антон звенящим от напряжения голосом. – И это просто чертоплясие какое-то! Лошадка вырезана вручную, взрослым, конечно, человеком. Волосы из хвоста принадлежат пяти разным детям. Зубы молочные, выпали сами, принадлежат двум детям, мальчику в том числе.

Сказал – и снова завис. Что-то ощутимо кольнуло Эдика между ребрами, вроде как жутковатое предчувствие.

– А при девочке не было ничего подобного? – спросил он.

Кинебомба смерил его крайне недовольным взглядом, но ответил:

– Было. На руке самодельный браслет, сплетен из волос. Думаю, из тех же самых.

Главврач вдруг начал расти над столом, он оказался обладателем довольно длинного тела, и скоро приятелям пришлось задрать головы, чтобы не потерять с ним зрительный контакт. Редкому даже захотелось глянуть за стол: не на детском ли стульчике он там сидел. Ему вообще редко приходилось глядеть в чужие лица снизу вверх.

– Прошу прощения, но, кажется, в приемной необходимо мое вмешательство, – произнес мужчина церемонно.

Теперь только оба посетителя осознали, что из-за солидной раздвижной двери в кабинет прорывается многоголосый шум и лидирует в нем уже знакомый тонкий захлебывающийся голос.

– А что за проблема с этим шумным врачом? – спросил Эдуард.

Он справедливо опасался, что, едва останется с нехорошо притихшим Кинебомбой наедине, тут же будет спроважен вон, потому и цеплялся за любую возможность остаться в центре событий.

Главврач уже на полпути к двери выразительно вздохнул и развел руками:

– Здесь, полагаю, проблема другого профиля, скорее нашего, чем вашего.

– Так-так, а в чем там дело? – вышел из оцепенения практикант.

Кинебомба моментально сделал на пути хозяина кабинета стойку, которую Редкий про себя уже прозвал «Сурикат на дежурстве», и главврач бросил попытки покинуть кабинет.

– Мы, видите ли, пригласили из нашей поликлиники дантиста проверить зубы детей. Думаю, следы лечения или пломбы пролили бы некий свет… но нет, ничего такого. С мальчиком в понедельник все прошло без эксцессов, хотя стоматолог был этот же. А вот сегодня неожиданный сюрприз: едва увидав второго найденыша, он немедленно опознал в ней свою похищенную дочь и устроил переполох…

– А у него похитили дочь? – перебил его Антон и уже схватился за телефон.

– Да ну что вы! – замахал на него обеими руками главврач. – Его дочь, девочка Вика четырех лет, находится дома с мамой. Однако наш стоматолог весь во власти конспирологических теорий. Перед вашим приходом я не удержался, для очистки совести позвонил в наш перинатальный центр, где рожала его жена, все уточнил. Беременность была сложная, к тому же после ЭКО, женщина с первых недель наблюдалась, последние месяцы лежала на сохранении. Так что о случайно утерянной, похищенной, незамеченной сестре-близнеце и речи идти не может!

– Его жена с дочкой уже не дома, – подметил Эдуард, улавливая за дверью детское лепетание. – Потому что он вызвал их сюда. Хочет сравнить, наверное.

– О, тогда нам стоит поторопиться, – живо среагировал главврач, мимо Антона проныривая к двери.

Когда ребята следом за ним вышли в приемную, там уже яблоку негде было упасть. Белый от волнения зубной доктор обеими руками прижимал к себе крепенькую и на редкость позитивную девчушку, румяную и очень хорошенькую, с почти белыми волосами до плеч. Она посреди шума, выкриков потных нянечек, просьб пожилой медсестры очистить помещение преспокойно играла с белой шапочкой отца, причем делала это аккуратно, не сдвигая ее с места. Изображала ладошкой утюг и, методично трудясь, мурлыкала что-то себе под нос. Рядом так же спокойно и безмолвно стояла красивая статная женщина на голову выше дантиста, в наброшенном на плечи поверх свитера халате. Она не сводила глаз с супруга и дочери, готовая в случае необходимости подхватить любого из них, если понадобится – обоих. Ее муж бушевал и требовал пропустить их к найденышу, чтобы жена и все прочие могли убедиться в идентичности девочек.

Толпа шумела и волновалась. Эдуард в этот миг вдруг четко осознал, что его родной город – резиденция русских царей, известный всему миру своими дворцами, первым парашютом, подводной лодкой, – отныне и навсегда прославится именно непостижимой историей с подкидышами. И в парке туристы прежде всего будут просить показать те места, где нашли малышей. Додумать мысль не успел – Антон вцепился в его предплечье и потянул в коридор.

Редкий подумал тоскливо, что сейчас будет изгнан, и справедливо – тень нарушила правила, заговорила, вышла на первый план. Придется ему, как всем прочим, питаться слухами. Но Кинебомба сам стоял поникший и испуганный, как выставленный из класса первоклашка. Эдик спросил его тревожно:

– Ты чего?

– Пяти детям, – простонал тот. – Нет, ты понял? Пяти разным детям. Волосы. На игрушке и в браслете.

– Это ничего не значит, волосы где угодно можно раздобыть, – ответил Редкий, но почему-то по его затылку побежали мурашки.

– Если в парке действует маньяк, то волосы обязательно что-то значат! Маньяки – самые продуманные ребята на Земле, ты знал? Они свои зверские подвиги планируют иногда годами. А это значит, что детей будет еще…

Он замолчал и без сил привалился к стене.

– Трое, – подождав немного, подсказал Редкий.

– Не уверен.

– Но ты сам…

– Да. Но я не могу отделаться от мысли, что одного ребенка мы уже проворонили. Вчера. Во вторник.

– Не может быть! – ужаснулся Эдуард. – Его бы обязательно заметили, парк кишит вашими людьми.

– Но к вечеру понедельника все работы были закончены, и в парке дежурили только сторожа да наряд полиции! Никто не ждал повторения, понимаешь ты?! Парк даже хотели открыть, но ваше начальство перестраховалось.

– Но почему же ребенка не обнаружили вчера или сегодня? – тупо повторил Эдик. – Куда бы он сам ушел, голый? Или, думаешь, он все еще где-то там…

– А если обнаружить ребенка можно лишь до определенного часа? – с ужасным выражением лица перебил его Антон. – Если обнаружить – это значит спасти? А не спасли – он поступает в распоряжение маньяка? Если в этом и состоит его игра, понимаешь?

Редкий не понимал. Он вообще никогда не понимал маньяков, даже фильмы про них терпеть не мог. Но ему было очень страшно.

Их отвлекли шаги. Из глубины коридора к кабинету приближались главврач и невозмутимая жена дантиста – Эдик и не заметил, когда они покинули приемную. Женщина казалась задумчивой, но спокойной. А главврач остановился рядом, посмотрел на почти стекшего по стене Антона так, словно собирался предложить ему медицинскую помощь, но вместо этого сказал:

– Мы с Анной Дмитриевной посмотрели девочку. Она, кстати, уже почти успокоилась и перестала шарахаться от людей. При ней постоянно дежурит наша санитарка тетя Паша. Она нашла, знаете ли, верный подход: рассказывает малышке сказки, песенки поет. Бедняжка ничего не понимает, но слушает во все ушки.

– А что вы можете сказать насчет девочки? – отклеился от стены Кинебомба. – Она в самом деле так сильно похожа на вашу дочь?

– Она похожа на Вику, – сказала женщина. – И была бы, возможно, ее копией, не будь так запущена. Но в целом, конечно же, это ничего не значит, малыши часто похожи друг на друга, пока не проклюнется с годами индивидуальность. Мой муж погорячился.

– А всегда он… настолько горяч? – снова не сдержался Эдуард.

– В отношении дочки просто фанатик, – тепло улыбнулась Анна Дмитриевна. – Стоит Викусе затемпературить, и я уже не знаю, кого спасать в первую очередь, мужа или ребенка. Это смешно, ведь он сам медик. Но уж таков, не переделать.

Эдик и Антон с готовностью ей покивали.

– Мы уже взяли у найденыша генетический материал и обязательно проверим все, даже самые невероятные версии, – вставил главврач, настороженно прислушиваясь к неумолкаемому шуму из-за двери. Наверное, предвкушал, как всех сейчас разгонит. – И сообщим в ваше ведомство. Это не займет много времени, ведь мы понимаем…

– Да, ч-чертоплясие, это чрезвычайно важно, – пробормотал Кинебомба и рванул прочь по коридору. Эдик, наскоро попрощавшись, кинулся вдогонку.

Глава 3
Мелодия в ночи

Лишь на просторном крыльце больничного корпуса Эдику удалось догнать приятеля. Прежде Эдуарду не приходилось видеть Антона в таком возбуждении: впалые щеки посинели, серые глаза приобрели стальной оттенок, он непрерывно потирал побелевшие кисти рук и сам выглядел сейчас настоящим маньяком.

– Я уже вызвал такси и мчусь в прокуратуру, – отчеканил Кинебомба, косясь на Эдика как на досадную помеху. – Постараюсь донести до начальства мысль, что парк на ночь необходимо оцепить. Они мне не поверят, но и я с них не слезу. А ты давай в парк, разузнай, согласятся ли охранники со всех смен остаться на ночь.

– Ладно, – пробормотал Редкий. – Удачи!

Что-то заставляло его волноваться за дальнейшую карьеру соседа – если детей больше не обнаружат, а какой-то жалкий стажер поднимет всех на уши…

А потом все закрутилось очень быстро, и, когда башенные часы в парке пробили шесть, Эдуард уже стоял в прохладном, всегда немного сыром вестибюле дворца, зажатый со всех сторон мощными плечами и торсами ребят из городской добровольной дружины, срочников, охранников. На недавно побеленную стену проецировалась подробная карта парка. Инструктаж проводил человек с военной выправкой, но в штатском, державшийся, случайно или намеренно, в тени колонны. Но его сильный голос звучал так твердо и ясно, что Редкий почему-то ощущал себя уже почти героем. Возможно, даже раненым героем, над которым склоняются молча его новые крепкие товарищи.

– Помните, ни в коем случае не пытаться задержать злоумышленника, – говорил тем временем некто в штатском. – Вмешиваться в ситуацию разрешаю в одном – внимание! – лишь в одном случае. Если в поле вашего зрения окажется ребенок и ему будет угрожать опасность. Если нет, то вы просто безмолвные свидетели, удачно слившиеся с пейзажем. Все телефоны оставить дома или сдать. Как и любую технику, способную издавать звуки.

Стоявший прямо перед Эдиком накачанный круглоголовый парень по-ученически вскинул руку и выкрикнул, привстав на цыпочки, свой вопрос:

– Но как тогда сообщить, что мы видим гада?

– А не нужно сообщать, – прозвучал мгновенный ответ. – Мы оборудовали камерами все слабые места в ограде парка, где он теоретически может подлезть, перепрыгнуть, просочиться. Как только кто-то проникнет на территорию парка, к месту его внедрения подтянется группа захвата. Если попытается уйти другим путем, будут задействованы прожекторы и громкоговорители. Но все это начнет работать лишь после того, как он освободится от ребенка и отойдет от него на достаточное расстояние. Вы – наблюдатели и подстраховка для малыша. Также напоминаю, что средствами против комаров, одеколонами пользоваться нельзя – запах может вас выдать. Равно как и есть, жевать жвачку, упаси бог, курить. С туалетом терпеть до утра. Доступно объяснил? Тогда прошу всех по очереди подходить ко мне и к карте.

Тут же началась привычная суматоха, предшествующая образованию всех очередей. Редкий чуточку растерялся, завертел головой, отыскивая приятеля, в итоге оказался в самом хвосте и смотрел с нарастающим отчаянием, как человек в штатском, опять же ухитряясь оставаться в тени, – или это тень сговорчиво следовала за ним? – тыкал деревянной указкой в самые перспективные, на взгляд Эдика, точки карты. Наконец он приблизился к человеку в штатском, увидел рядом с собой его плоское сероватое лицо с нелепо зачесанными на один бок волосами.

– Вот ваш пост, – в такт постукиванию указкой по стене прозвучали слова. – Вы, юноша, из охраны? Тогда, думаю, место вам хорошо знакомо.

Редкий коротко кивнул и отошел, сломленный и убитый. Это место он знал отлично. Огибая один из крупных островов, озеро клиновидной бухтой вгрызалось в берег, нещадно подмывая корни растений, полумертвых, уродливых, замученных таким существованием. Их не вырубали, боясь дальнейшего наступления воды. В паре метров от бухты проходила пешеходная дорожка, вела к мосту, а дальше озеро причудливо изгибалось и небольшим заливчиком омывало местность с другой стороны. Строго говоря, все это место было островом, связанным с основной территорией четырьмя мостиками с разных его окраин. Место укромное, и в разгар белых ночей охрана уставала гонять оттуда парочки или целые компании.

Вот только маньяку туда соваться смысла нет: зачем светиться на мостиках, когда есть куда более удобные подходы к озеру? Им просто заткнули место для отчетности, горько осознал Эдуард. И он в страдающей позе прислонился к колонне.

Тут его и нашел Антон, без всякого сочувствия выслушал сердитую жалобу, ответил:

– Все правильно, в самые перспективные точки ставят полицейских и армейских. Штатских берегут, но парк большой, так что приходится всех задействовать.

– У тех, кто в нормальных местах, и оружие будет? – ревниво спросил Редкий.

– Не будет. Руководство учло все риски: этот тип, кто бы он ни был, должен быть пойман живым. Ты вдумайся: в его лапах могут быть и другие дети, и случись с ним что… Лучше уж упустить, чем случайно прикончить.

Он выдохнул через зубы, на мгновение прикрыл воспаленные глаза. И Эдуард забыл свои обиды, вдруг примерив на себя тревоги товарища. Антон заварил эту кашу, и несладко ему придется, если этой ночью не произойдет вообще ничего. А он думает только о детях… Редкий вздохнул и сказал:

– Ладно, мы его хоть как, хоть голыми руками, а поймаем. Живого… гада. Вот увидишь.

И Кинебомба скривил бледные губы в благодарной полуулыбке.

Их всех в три очереди накормили в дворцовом кафе, а потом, когда начало темнеть и парковые деревья утратили свои четкие очертания, стали группами разводить на посты. Кстати, за столом Эдик оказался со своим напарником Злыднем и не удержался от удивленного вопроса: зачем в его-то годы такие нагрузки? Вопрос остался без ответа, но в злобном взгляде старика Эдик отчетливо прочитал свою дальнейшую участь и в еще более убитом настроении стал ждать своей очереди. Охранники парка на свои посты расходились последними, ведь им сопровождение не требовалось.

Эдуард прибыл на свой пост, огляделся деловито, выбирая наилучшее место для засады. Время белых ночей давно осталось позади, но абсолютной темноты все же не было. От озерной воды исходил слабый серебристый свет. Все вокруг казалось опутанным серой паутиной, лишь на фоне озера деревья превращались в черных исполинов.

И в этом полумраке знакомая местность выглядела так зловеще, что Редкий вдруг твердо уверовал: то, чего они ждут, случится именно здесь. Только бы ему не сплоховать. Сердце застучало быстро-быстро, словно нечто жуткое уже приблизилось вплотную, таится и выжидает момент…

Пост он себе определил между двумя раскидистыми колючими кустами шиповника. Ветки их так переплелись, что можно было устроиться на них, как в гамаке. Мать снарядила его, как на полюс: утепленные джинсы, свитер с высоким горлом и плотная ветровка. А если начнет отключаться, то потеряет равновесие, исколет руки и проснется. Но он не заснет ни на миг, просто не позволит глазам закрыться – это Редкий себе твердо пообещал. За каждую попытку сомкнуть веки будет лупить себя по щекам.

Эдик прежде и не знал, что время может тянуться так невыносимо долго. Самым ужасным оказалось то, что часов он не носил, а мобильник согласно приказу оставил на сборном пункте. Теперь отдал бы что угодно, лишь бы узнать: сколько еще до рассвета? В какой-то момент сильно стемнело, потом подул ветер и унес с собой тьму. Вернулся полумрак, который, казалось, никогда уже не кончится. Его щеки онемели от профилактических ударов, хотя бо́льшая их часть приходилась по комарам и прочей ночной пакости. Он даже натянул ворот свитера до корней волос и проковырял в нем дырки для глаз. Но так держать веки открытыми стало еще сложнее.

Когда с озера вдруг пополз белесый туман и окутал его по шею, Эдуард обрадовался – дело явно шло к рассвету. Если маньяк и появится, то теперь. Но Редкий слишком устал, чтобы желать себе приключений. Пусть лучше заметят и схватят гада в другом месте, а потом объявят в громкоговоритель, что все свободны. И можно будет отправляться домой, а там спать, спать, спать…

Тело затекло, и каждая косточка противно ныла. Эдик подумал, что в таком тумане вполне может размяться, подойти к озеру, ополоснуть лицо. Маньяк его и не заметит, если объявится сейчас. Впрочем, это будет взаимно, поэтому нужно двигаться бесшумно, а самому держать ушки на макушке.

Осторожно, по веточке отводя от себя преграды, он поднялся на ноги. Туман, словно решив, что на суше ничем не лучше, начал отползать обратно в воду, голова и плечи Редкого уже возвышались над ним. Пришлось сложиться пополам, заодно массируя онемевшие голени. И вдруг он оцепенел, замер на полувздохе. Потому что сквозь туман в направлении озера что-то двигалось.

Поначалу оно было на дорожке, и Редкий услышал шорох гравия и вроде как легкое цоканье. Потом зашуршала трава на спуске к берегу. Но ее шуршание почти сразу заглушило что-то другое, неуместное, пугающее. Со страху Эдуард даже не сразу разобрал, что слышит мелодию, тихую, еле уловимую. Возможно, она звучала в наушниках того, кто спускался к озеру. Или… неизвестный мурлыкал ее себе под нос, не разобрать. Мелодия смахивала на стон испуганной души, вдруг оказавшейся вне тела, и Эдик ощутил, как шевелятся волоски на затылке, а сердце расплавленным маслом стекает куда-то в ноги. Он оцепенел, но глаза держал открытыми.

То, что двигалось в темноте, не могло быть взрослым человеком – оно едва ли доходило Редкому до пояса. Ребенок? Эта мысль на миг отогнала страх. Возможно, их как-то заставляют самих подходить к озеру. Силуэт в тумане искал удобный спуск к озеру, слишком осмысленно для испуганного малыша…

«Идет прямо на меня», – обреченно подумал Эдуард.

Бежать было некуда, и он лишь сжал кулаки, готовясь дать отпор. Мелодия зазвучала чуть громче. Не дойдя до него пары шагов, неясная тень свернула к намытой озером бухточке. Теперь она больше напоминала человека, двигающегося на четырех конечностях. В нос ударил мерзкий запах мокрой шерсти.

«Обычная собака идет к озеру напиться», – родилась утешительная мысль. Прогнать нельзя, вода далеко разнесет любой звук. Пусть уж сделает свои дела и сама удалится. Он лишь надеялся, что это не волк, их время от времени видели в окрестных лесах. А если волк, то не сильно оголодавший…

От воды послышался сильный всплеск, будто неопознанный зверь решил заодно искупаться, а следом за всплеском не то пронзительное мяуканье, не то птичий испуганный крик. И в тот же миг тень появилась опять, но теперь она двигалась куда быстрее – и прямо на Эдика. Он шарахнулся назад, повалился на куст, но ветки спружинили и толкнули его обратно, прямо на странную фигуру.

Он машинально ухватился за нее руками, пальцы запутались в чем-то мягком и влажном. Потом их обожгла боль, какая бывает, если пытаешься порвать слишком крепкую нитку. И, потеряв равновесие, Редкий повалился лицом в траву на то самое место, где существо только что пронеслось. Но вскочил почти сразу, машинально стряхивая что-то с пальцев. И бросился к озеру.

Ребенок барахтался у самого берега, цеплялся за траву. Совсем малыш, определить его возраст точнее Эдуард не мог, понял только, что мальчик. Подхватил худенькое тельце, перенес подальше от воды. Потом скинул с себя ветровку, начал срывать свитер. В свитере от волнения и спешки подзастрял, а когда все же стянул, то увидел, что малыш проворно дает от него деру на карачках. Уже почти на дорожку выполз, а заметив погоню, попытался спрятаться под скамейкой. Все это он проделывал совершенно беззвучно.

– Эй, ты чего, дурачок? Зачем бежишь? – пробормотал Редкий, заглядывая под скамью, но отпрянул, когда ребенок оскалил мелкие и редкие – через один – зубы и злобно зарычал ему в лицо.

Редкий рассердился на себя, зашел с другой стороны скамейки и довольно ловко вытащил мальчишку за его тыльную часть, после чего спеленал с ног до макушки в свитер. Успел только заметить, как ему показалось, грязь на плече, попытался смахнуть, не сумел. И еще что-то висело у ребенка на шее, но приглядываться Эдик не стал, уж больно агрессивно вел себя найденыш, так и клацал зубами в опасной близости от его уха и щеки.

Чуть успокоившись и крепко прижимая к себе малыша, Редкий постарался выровнять дыхание, чтобы слышать, что происходит вокруг. Кто бы ни принес ребенка и каким бы путем ни воспользовался для отхода, сейчас он уже должен покидать территорию парка. Его схватят, и все закончится.

Но было тихо.

Он сел на траву, чтобы уж окончательно прийти в себя и вспомнить инструкции. Найденыш больше не рычал и вообще не подавал признаков жизни. Эдуард испугался, не задохнулся ли малыш, и осторожно освободил его голову и шею. Снова бросилось в глаза что-то темное, словно прилипшее к коже ребенка.

– Ты вроде запачкался, пока выползал, – прошептал, осторожно касаясь его плеча, Редкий. – Дай, дядя сотрет… а, нет, не сотрет, прости.

Он уже сообразил, что грязь на самом деле была крупным и выпуклым родимым пятном, сползающим с плеча на левую руку и частично на грудь. Формой оно напоминало бумеранг.

– Прости, – повторил Эдуард, будто малыш и впрямь мог обидеться. – И не тушуйся, пацан, ты же пацан. Ничем тебе дядя не помог, только испачкал. – Он снял с лица мальчика пару жестких курчавых волосков, удивился – у мальчика волосы были темные и шелковистые, – неосознанно сунул в нагрудный карман. – Так, а тут у тебя что за штуковина?

Штуковина на шее мальчика оказалась нелепой соской, вырезанной целиком из дерева и покрытой следами зубов. Ребенок, было притихший, снова зарычал и забился, когда Эдуард потянул соску к себе, чтобы хорошенько рассмотреть. Большие темные глазенки, похожие на перезрелые вишни, воинственно сверкали – похоже, своим единственным имуществом малыш дорожил.

– Эх, бедолага ты, – прошептал парень, оставляя соску в покое. – Ладно, хорошо все будет. К людям сейчас пойдем.

И, решив больше не ждать сигнала, он прижал малыша к груди и побрел по безмолвному парку в сторону дворца.

– Соберитесь и постарайтесь в деталях описать, кого именно вы видели на берегу?

Руководитель всей операции больше не прятался в тень, наоборот, в маленьком кабинете горел и верхний свет, и настольная лампа с одним рожком на гибком основании. Человек, назвавший себя так торопливо, что Эдику послышалось слово «миксер», лампу эту постоянно крутил в руках, то и дело наставляя себе в лицо. Теперь стало видно, что под несуразной прической он прячет остатки уха, срезанного как-то наискосок. Человек выглядел сильно раздосадованным, Редкому казалось, что он борется с искушением направить свет прямо ему в глаза и допросить по всей строгости. И Эдик был рад, что в кабинете у стены приткнулся Кинебомба, который, может, заступится в таком случае за приятеля. Хотя не факт.

– Я не знаю, кого видел, – подчеркнуто устало повторил в который раз Эдуард. – Я даже не уверен, зверь это был или человек. В первый раз вообще не разглядел, он в тумане мимо прошел. А во второй раз несся прямо на меня, я случайно на него упал…

– Ну, если даже упали, наверное, поняли, зверь или человек перед вами?

– Да ничего я не понял, – сердито помотал головой парень. – Если человек, то маленький, типа карлик. Если животное, то большое. Когда мы столкнулись, мои руки запутались в его шерсти.

Человек вдруг вскочил и куда-то вышел. Эдуард хотел заговорить с Антоном, спросить, почему не задержали злоумышленника. И куда унесли малыша. И сняты ли уже все посты… в общем, вопросов было столько, что он в результате и выбрать между ними не успел, как человек с искалеченным ухом уже вернулся.

– Это шерсть овечья, – коротко сообщил «миксер», глядя в пространство между Антоном и Эдуардом.

– Ага, по размерам могла быть овца. Но, стоп, не могла же она ребенка?..

– Овцы там точно не было, – прервал его мужчина, откровенно злясь. – Уж овцу мы не пропустили бы.

– А как же?..

– Вы вырвали клок из овчины. Это могла быть одежда, ну по расположению-то?

– Не знаю, – пробормотал Редкий. – Если одежда, то где тогда его голова была? Или это капюшон такой, из овчины? Может, было два карлика под шкурой или очень большая собака, ею накрытая. И мокрая, воняла. Я только не понял, как она… как это несло ребенка. И откуда взялось.

– Мелодию насвистеть можете? – тоном полной безнадежности спросил человек.

Эдик покачал головой и ощутил, как мурашки снова побежали от затылка по позвоночнику.

– Я ее вначале помнил, а потом отвлекся, и как-то из головы прочь. Но я потом вспомню, буду под руками диктофон держать.

– А была ли мелодия? Может, тот, под шкурой, просто дышал тяжело или ребенок скулил?

– Была, – заверил Редкий. – Тихая, но жуткая какая-то… даже не знаю, как объяснить.

– Инструменты какие исполняли? Или ее голос выводил?

Эдик зябко поежился:

– Не понял я, правда. Как будто… ну как если бы птица говорящая мелодию заучила. Неправильно как-то. Неестественно. А почему вы все-таки его не поймали?

«Миксер» вроде как собрался вспылить, но вместо этого лишь покачал головой. И провел пятерней по волосам, машинально зачесывая их набок.

– А на камерах?

– Ничего на камерах. – Вдруг стало ясно, что человек с половиной уха устал еще больше, чем он. – Но это наша проблема, э-э-э, Эдуард. Вы со своей задачей справились отлично, позаботились о ребенке и даже почти схватили злоумышленника. – Кривая улыбка дала понять, что так он шутит. – А теперь отправляйтесь домой отдыхать.

– А что дальше будете делать? – встрепенулся Эдик.

С детства он при любой вариации фразы «иди спать» моментально делался бодрым и полным сил.

– Ну попытаемся схватить его на следующую ночь, если он свои скверные делишки в вашем парке еще не закончил.

– Мой пост останется прежним?

Человек вдруг перегнулся через стол и неловко ребром ладони похлопал Редкого по плечу.

– Давай, дружок, дуй домой, ты и сам пока не понял, как сильно вымотался. На следующую ночь мы найдем свежих людей, да побольше, чтобы закрыть все прорехи.

– Я тоже могу! – запротестовал Эдуард, пораженный в самое сердце такой несправедливостью. Его, единственного, кто хоть что-то сделал этой ночью, в пренебрежительном тоне отправляли восвояси. – До вечера еще много времени, успею отоспаться.

Но человек непреклонно мотнул головой, так что подпрыгнул старательный начес над остатком уха, словно птичье крыло.

– Иди уже, герой. Людей мы найдем, это не проблема. Теперь не проблема. В эту ночь у нас был один шанс из ста, что вообще хоть что-то произойдет. А если совсем уж честно, то никто, кроме нескольких энтузиастов (Быстрый взгляд в сторону Кинебомбы.), всерьез не верил, что этот тип подбросит еще одного ребенка и снова к озеру. Даже я не верил. Но теперь – спасибо тебе – мы хоть немного представляем, с чем имеем дело. Следовательно, и людей теперь будет больше, как в самом парке, так и по периметру. И камер больше, чтобы ни одно чертово создание, как бы оно ни выглядело, мимо не проскочило. А еще…

Но что «еще» – этого Эдик так и не узнал. Дверь приоткрылась, кто-то сунул в нее лохматую голову и взволнованно позвал:

– Никита Сергеич, там срочно…

Человек стремительно вышел, за ним рванул и Антон. А Редкий с внезапным облегчением подумал: «А, вот почему “миксер”».

Потом уронил голову на стол и отключился.

Потом уже, дома, он сперва продрых до часу дня, а потом вроде и спать не хотел, но и заняться ничем толком не мог. Лежал на кровати в своей комнате, по подбородок натянув плед, листал лениво страницы соцсетей, но при этом избегал городские и новостные блоги. Он не хотел сейчас думать о маньяке, о подкинутых детях. Только не сегодня! С усмешкой он вдруг подумал о героях любимых приключенческих книг, постоянно готовых к подвигу.

– Все обман, – прошептал он себе под нос. – Героем можно быть только через день, после хорошего отдыха и сна. А если два дня подряд, то плевать на судьбы мира.

Однако ближе к вечеру его снова обуяла жажда деятельности. Попробовал связаться по телефону с Антоном – тот буркнул что-то и сразу сбросил звонок. Хотел даже пойти к парку и незаметно побродить вокруг, вдруг заметит что-то необычное. К примеру, человека с ребенком на руках, который шел к парку, но ощутил неладное и сменил направление. А Эдик увяжется за ним незаметно, проследит до его логова и… Тут он почему-то снова уснул. Мать разбудила его к ужину, предупредила, что отец неважно себя чувствует, возможно, придется вызывать скорую. Так что к парку Редкий не пошел, посидел с отцом, а когда того отпустило, снова отправился спать.

А утром проснулся, словно от толчка, распахнул шторы и – на тебе! – увидел Антона, который медленно пересекал двор вслед за величавым Плевако. Тут же напялил на себя что под руку попало и ринулся вниз по лестнице.

Догнал уже у выхода на улицу и ужаснулся: Кинебомба выглядел как мертвец, восставший из гроба ради последней прогулки с домашним питомцем. Лицо мучнистое, глаза окончательно запали и вроде как подернулись пленкой, даже острый нос как-то провис, словно подтаявшая сосулька. Руки и вовсе приобрели синюшный оттенок. Эдик давно подметил эту особенность Тохи бледнеть руками.

– Эй, что еще случилось? – вместо приветствия выкрикнул Эдуард.

Антон повернул к нему голову, весь как-то передернулся и сказал без выражения:

– Ночью в парке погиб человек. И это по моей вине.

– Ребенок?! – охнул Редкий.

– Нет.

– А кто?

– Рахманов Ильдар Валиевич, охранник.

– Злы… – Эдик не договорил, прикусил язык и вытаращился на приятеля. – Да ты что! Да как же он там оказался? Он в позапрошлую ночь дежурил, этот ваш Никита Сергеевич говорил, что на эту ночь свежих людей найдет!

– Да вот просочился как-то, – тоскливо проговорил Кинебомба и сложился в пояснице, чтобы погладить подошедшего к нему вплотную Плевако. Пес смотрел на хозяина с заботливым беспокойством и тихонько поскуливал.

– Как же это случилось? – спросил Редкий и ощутил болезненный спазм в груди, словно речь шла о близком друге, а не о напарнике – зануде и доставале.

– Это моя вина, – упрямо напомнил Кинебомба. – Мы хотели прикрыть все места, где хотя бы гипотетически мог появиться этот чертов извращенец. Народу нагнали много, но все равно меньше, чем рассчитывали. Пришлось брать кое-кого из тех, кто дежурил в ночь на четверг. Я даже хотел тебя вызвонить, но потом закрутился как-то… а этот Рахманов и виду не подал, что отдежурил уже. Я подумал, что его в первый раз по возрасту не допустили, но он все же охранник, в безопасном местечке поторчать для виду вполне может. Ну я и дал ему, как тогда казалось, самое бесперспективное место – пруд у развалин адмиралтейства. Там ведь город совсем рядом, а всех детей находили в противоположной части парка и полагали, что этот тип со стороны леса приходит. А в пять утра в штаб по рации передали с поста у центрального входа: слышали короткий крик и затем странные звуки, вроде как клекот. Мы немедленно с самим товарищем генералом рванули туда, от дворца, сам знаешь, это близко. Старались шума не поднимать, просто глянуть, что да как, ведь проникновения в парк не было зафиксировано. Так что короткими перебежками… а потом увидели этого старика, он на пешеходной дорожке лежал…

Антон закрыл глаза и помотал головой, словно гоня жутковатые видения.

– Его убили?

– Нет, он целехонек был, никаких ран. Тогда еще живой. Мы сразу вызвали скорую. А он белый совсем был и все хрипел, будто сказать что-то порывался. Врачи через пару минут примчались, по периметру парка кареты скорых на всякий случай дежурили. Но сделать ничего уже не смогли – не довезли даже до больницы. Он и им все хотел о чем-то рассказать, все пытался… Он видел его, понимаешь?! Может, даже пытался остановить, а сердце не выдержало! Чертоплясие!

– Откуда знаешь, что там был тот гад?

Эдик аж на месте подпрыгнул и едва не приземлился на лапу Плевако. Пес посмотрел на него со смиренной укоризной в старческих, с розовыми прожилками глазах.

– Так ведь ребенка мы нашли почти сразу же. Девочка примерно лет трех. За ней, кстати, еще побегать пришлось, пряталась за колоннами и едва не ушла от нас кустами. Мы отыскали то место у Адмиралтейского пруда, где ее скинули в воду, там брызги остались на траве и камнях. Это примерно в десяти шагах от того места, где находился Рахманов. Товарищ генерал предположил, что он оттуда прекрасно видел маньяка, ночь светлая была и тумана не наблюдалось. Возможно, охранник выскочил из своего укрытия, чтобы помочь девочке, но ощутил, что с ним дело плохо, пошел к ограде, упал, позвал на помощь.

– Но как же никто не увидел того, кто девочку принес? – недоумевал Редкий.

– Вот это самое странное. С проспекта он проникнуть не мог, там все как на ладони. Получается, шел с ней через весь парк, что тоже нереально. У нас же все было схвачено! – Не сдержавшись, Антон саданул себе кулаком по лбу, потом еще и еще раз. Пес жалобно заскулил, словно молил хозяина пощадить себя. – На каждом мостике – а он хоть один точно должен был перейти – камеры и специальные штуки типа фотофиниша. На пешеходных дорожках – тоже. Мы бы получили сигнал, пересеки их кто.

– Вы обмозговывали вариант насчет собаки? – спросил Эдуард. – Ну или другого большого животного, специально обученного?

– Да, мы с Никитой Сергеевичем о нем говорили, прикидывали, могло быть или нет. На детях не обнаружили следов, как если бы собака тащила их, да такое и возможно только с маленькими. Не с Понедельником и не с последней девочкой, крепышкой. Однако товарищ генерал предположил, что к шее животного могло быть подвязано что-то вроде платка или полотенца…

Тут Антон, слегка успокоившись, опустился на корточки и начал показывать на своем псе. Плевако польщенно застыл.

– А второй конец этой тряпки или сетки пес, предположим, держал в зубах. Сюда вот вкладывался ребенок, заранее обученная собака несла его к воде и там разжимала зубы. Ребенок с головой уходил под воду – мы считаем, это делалось для того, чтобы на нем гарантированно не осталось никаких следов, – потом выбирался на берег. И все равно удивительно, что на камеры ничего не попало. Просто мистика какая-то…

Кинебомба, легка порозовевший во время обсуждения, замолчал и снова начал скорбно бледнеть и скукоживаться.

– Ладно, а что в эту ночь, будет дежурство? – поспешил спросить Редкий. – Я могу участвовать?

Антон дернулся, отвернул голову, будто приятель не вопрос задал, а замахнулся на него камнем или палкой:

– Дежурство будет, только я уверен – ничего это не даст. Не придет он больше. Все указывает на то, что детишек было пять, и одного мы прохлопали во вторник. Даже на деревянной соске, что была на шее мальчика в твое дежурство, эксперты отыскали пять типов прикусов, она, похоже, переходила от ребенка к ребенку. У девочки, которую нашли сегодня, на шее висел шар-погремушка. Две деревянные сферы, грубо склеенные. А внутри – зубы и обрезки ногтей. Зубы принадлежат Понедельнику и еще кому-то. Они молочные, выпали сами, значит, тому ребенку, которого мы проворонили, было не меньше пяти лет.

Эдуард не нашелся, что сказать, а Кинебомба добавил совсем уж безжизненным голосом:

– И еще, один из ночных сторожей, когда уже снимался с поста, кое-что обнаружил в кустах. Пять деревянных бусин, нанизанных на кожаный шнурок. На таком же висели и соска, и погремушка. Но шнурок порвался, и бусины остались в траве.

– Где же это было?

– В паре шагов от озера и примерно посередине между теми местами, где ты нашел мальчишек. Одно хорошо: из озера ребенок точно выбрался. Вот только куда подевался, неизвестно.

Антон помолчал и добавил, будто одним махом гвоздь по самую макушку вбил:

– Но я его найду. Хоть сдохну, а найду.

Глава 4
Нелюбимая

Вика Фомина закончила с уроками, последняя тетрадь – алгебра – легла поверх прочих на правом краю стола. А потом все тетрадки из стопки, одна за другой, начали перекочевывать влево. Каждая работа тщательно просматривалась от начала и до конца, выверялся каждый знак, каждая цифра. Под конец девочка взяла дневник, убедилась, что не упустила ничего. Открыла страничку, на которой были вписаны предметы и имена учителей, начала проверять себя – всех ли запомнила. Попеременно закрывая столбцы линейкой, бормотала себе под нос, пока не смогла проговорить без запинки от начала до конца весь список.

Наконец, устало выдохнув, она откинулась на спинку удобного офисного кресла: все было идеально. За первую неделю в новой школе она не запомнила ни одной фамилии одноклассников, ни с кем не сдружилась, зато успела завоевать определенный авторитет у учителей. Что ей одноклассники? От них никакого проку. Это учителя станут хвалить ее на родительских собраниях, отправлять на олимпиады и, главное, при любом удобном случае говорить родителям, как они довольны Викторией, как гордятся и счастливы, что в их школе учится теперь такое сокровище!

От подступающих слез заныло в висках. Господи, ну кого она пытается обмануть! Родителям плевать на ее успехи, а значит, все старания напрасны. И зря она делает каждое задание по три раза: сперва на черновике, потом в специальной тетради, копии рабочей, чтобы тщательно все рассчитать, чтобы ни одна буква не заехала за поля, не случился неловкий перенос. Напрасно рвется отвечать и всеми способами пытается понравиться учителям.

Виктория зажала глаза ладонями и посидела так, пока слезы не отступили прочь. Потом сделала несколько глубоких вздохов, собрала волю в кулак и только после этого отправилась в родительскую комнату.

Мать, красивая даже в своем болезненном состоянии, лежала высоко на подушках, по горло закутанная в одеяло, и смотрела в потолок пустым, равнодушным взглядом. Она вздрогнула, когда дочь появилась на пороге, словно меньше всего на свете ожидала ее увидеть.

– Мамочка, я тебя не разбудила? – спросила девочка заранее виноватым голосом.

– Нет, я не спала, – прозвучал в ответ прохладный, ровный ответ. – Ты что-то хотела?

– Хотела спросить, может, тебе нужно что-то?

– Нет, благодарю. Но я помню, что ты дома, и позову в случае необходимости.

Поскольку дочь не уходила, женщина, кинув на нее нетерпеливый взгляд, задала вопрос сама:

– Ты уже сделала все уроки?

– Да, мам. Знаешь, в этой школе не очень много задают, здесь какая-то новаторская система и…

– Расскажешь как-нибудь нам с отцом за ужином, – перебил ее равнодушный голос. – Но если уже все сделано, то я хочу, чтобы ты сходила на прогулку, пока не стемнело. Ты ведь толком не видела еще город?

Вика только плечами пожала. Когда ей особенно гулять, если они совсем недавно переехали и все силы уходили на то, чтобы утвердиться в новой школе. Сегодня было воскресенье – и только поэтому ей удалось управиться до обеда.

– А ведь это твой родной город, и это хороший городок, старинный, чистенький. – Голос матери чуть потеплел, и Вика расцвела от радости. Губы дрогнули, готовясь в любой момент сложиться в счастливую улыбку. – А в центре есть детское кафе, называется вроде «Белоснежка» или «Золушка». Там отличное меню для детей и подростков, мы с тобой бывали там прежде. Хотя это было давно, ты едва ли помнишь.

Под конец теплоту в голосе матери сменила горечь, и у Вики противно затряслись ноги от напряжения. Женщина пару раз глубоко вдохнула через рот, словно борясь со спазмом горла.

– Ты могла бы там поесть, и отцу не пришлось бы после работы готовить еще и на тебя.

– Я сама могу приготовить на всех! – В подтверждение своих слов девочка дернулась всем телом в сторону кухни.

– Не надо! – Голос прозвучал зло и раздраженно, женщина сама испугалась своего срыва. И продолжала говорить, тщательно себя контролируя, почти ласково: – Ты знаешь, я не люблю, когда шумят за стеной. У тебя частенько все валится из рук, а мне хотелось бы поспать, пока отец не вернулся. Так что иди, пожалуйста, на улицу. У тебя есть деньги?

– Да, мам.

– Если мало, то зайди к отцу на работу, возьми еще. Да, и попроси, чтобы он сегодня не задерживался, скажи, у меня есть к нему разговор. Все, Виктория, иди.

И Вика пошла. Есть не хотелось и гулять не хотелось, но поручение есть поручение. В своей комнате она сменила домашнюю майку и шорты на уличные футболку и джинсы, в рюкзак запихнула легкую ветровку – дни стояли жаркие, словно лето и не думало кончаться, и лишь после захода солнца сентябрь временами напоминал о себе.

Зубная клиника отца занимала часть первого этажа дома, в котором они теперь проживали. И Вика иногда гадала, не слышат ли те, чьи квартиры над самой клиникой, жуткий вой бормашин, стоны взрослых и вопли детей. Но отец уверял, что звукоизоляция на высоте, поскольку он лично все проконтролировал, чтобы не иметь дел с обозленными соседями. К тому же всем жильцам дома в клинике «Сияние» полагались хорошие скидки.

Виктория не случайно рассуждала о судьбах жильцов – эти звуки у нее самой вызывали ужас, и в клинику она заглянула со всеми предосторожностями. Но все было в порядке, в просторном холле пахло свежими яблоками, а за матовыми дверями кабинетов белоснежные призраки склонились над врачебными креслами. Если какие-то звуки и слышались, то лишь ласковое воркование докторов. Ждущие своей очереди на удобных диванчиках цвета молодой зелени листали журналы и выглядели вполне умиротворенными.

Отец, руководитель клиники, тоже вполне мог находиться в одном из лечебных кабинетов, в такие моменты отвлекать его категорически запрещалось, и Вика просто скинула бы ему на телефон эсэмэску с просьбой матери. Но холеная женщина-администратор за стойкой регистрации, тепло улыбнувшись девочке, тут же указала пальцем в сторону кабинета в торце коридора, давая понять, что она может пройти. В тот момент Вика и приняла внезапное решение, о котором пока старалась даже не думать, чтобы не испугаться и не дать задний ход.

Отец в тщательно отутюженном халате стоял в углу у сейфа, что-то искал в папках и не сразу услышал, как открывается дверь в кабинет. Когда же хлопнула, возвращаясь в исконное положение, металлическая ручка, он вздрогнул, обернулся – и моментально словно бы натянул на усталое к исходу дня лицо маску ласкового радушия.

– Заходи, заходи, Снежка! Как тебе тут? Простор, а? Не то что в Питере?

Отец всегда в ее обществе говорил много и как-то дробно, так что Вика всякий раз представляла горстку мелких камешков, уносимых потоком, как они перекатываются и стукаются друг о друга. А Снежкой он звал ее из-за светлых, почти белых волос. Снежкой, Снежинкой, Снежаной – и никогда просто Викой. Мать изредка и словно нехотя называла по имени – всегда только Виктория.

– Я тут уже была, – напомнила она тихим голосом.

– А-а… о… конечно, была. Ну мы тут подремонтировали старые стены, красоту навели, не так ли? А как мама? – вдруг напрягся он, голос сразу изменился, исчезла дробность. – Ей не стало хуже?

– Нет, папа. Я бы тебе тут же позвонила, если что.

– А, ну да, конечно, – расслабился он.

– Она отправила меня погулять и перекусить в городе. Ну чтобы дома готовку не разводить и ей не мешать. Уроки я уже сделала, – добавила она поспешно и тут же рассердилась на себя за эти слова. Вечно вставляет дурацкие уроки, как единственное свое достижение, будто кого-то это волнует. Вот и отец усмехнулся как-то странно, словно пытался скрыть раздражение.

– Ну конечно, сделала. Когда наша Снежинка забывала про свои обязанности?! Так, значит, велено выдать сумму на кафе и прочие непредвиденные траты?

– Нет, пап, у меня еще есть… – начала девочка, но отец уже отвернулся, прошел к шкафу у двери и скрылся весь за его дверцей. Судя по шороху и звяканью, порылся в кармане пиджака, а потом из-за дверцы шкафа вынырнула его рука со стопкой скомканных купюр.

– Слишком много! – запротестовала Виктория, но рука нетерпеливо качнулась, пришлось взять. Потом из-за дверцы появился и сам мужчина, кажется по новой натягивая на лицо приветливое и ласковое выражение. А она так и стояла с деньгами в руках, растерянная и почему-то униженная.

– Ну что же ты? – В голосе отца сквозила нотка нетерпения. – Беги, пока тучки не набежали.

Но она, насупившись, осталась стоять на месте, ощущая несвойственное ей желание спорить и препираться. Пусть даже по совсем уж странному поводу.

– Моим одноклассникам столько и в месяц не дают, сколько ты мне на кафе, – пробормотала, не поднимая головы.

– Ну, хвала небесам, твой папка может себе это позволить, – из последних сил улыбаясь, отчеканил отец.

Кажется, еще мгновение, и он возьмет ее за плечи и вытолкает из кабинета. Хотя нет, он так не поступит, поскольку вообще никогда не прикасается к дочери.

– Я учусь в платной гимназии, там многие могут, – напомнила девочка.

– Снеж, ну что ты, в самом деле? Много на кафе, зато хватит еще на платьице или туфельки. Или книжку. Или… не знаю на что, сама придумай.

– Ага, или вообще сбежать из дома и пожить пару месяцев в другом городе…

– Эй! – Отец стянул с носа очки, лицо без них стало совсем чужое, недоброе, так что Вика поспешила опустить глаза. – Что за разговоры такие? Но я знаю, что моя разумная девочка никогда так не поступит, потому что она всегда поступает правильно!

Тон сделался елейным, она ненавидела, когда отец так с ней говорил. Как с ребенком, но только с чужим и неприятным ребенком, которого нельзя пристукнуть, так что приходится как-то заговаривать ему зубы. Она вспомнила о принятом пару минут назад решении – а думала об этом много раз, даже лет – и выпалила:

– Папа, скажи, когда я была маленькая, я сделала что-то очень плохое?

Отец вытаращил на нее глаза, потом вспомнил про очки, ловким движением накинул их на нос и снова посмотрел. А затем отошел к белоснежному столу у окна и начал все подряд на нем переставлять, явно без всякой системы.

– Что за странные вопросы, Снежа? Посмотрела какой-то триллер? Хотя ты у нас больше по книжкам… Так что там у тебя за фантазия такая, делись.

– Это не фантазия, – помотала головой Вика и оперлась спиной о стену – у нее дрожали коленки. – Просто я много думала об этом. Мне кажется, когда-то у нас все было иначе, на старых фотках и видео мы все вместе, радуемся, и мама здорова. Я не помню ее такой, а ты никогда толком не рассказывал, почему она заболела. Вот я и подумала, ну, может, я убежала куда-то без спроса, потерялась. Вы за меня очень испугались, и у мамы началась ее болезнь. И теперь вы не можете меня простить…

Больше Вика ничего не смогла из себя выдавить. Наверное, зря она начала разговор. Плохая была идея! И отец так странно молчал, что Вике становилось с каждым мгновением все страшнее. Даже не смотрел на нее, только на свои руки, хватающие все подряд… Потом закашлялся и долго не мог остановиться. Снова снял очки и протер заслезившиеся глаза. Покачал головой и положил ладонь на лоб, демонстрируя, какой чушью ему показались слова дочери. Нарочито рассмеялся:

– И что только не залетает в эту головку, такую в целом светлую и умненькую! Страшно подумать, что же тогда в головах у бездельников и лоботрясов, которые и сравниться не могут с нашей Снежинкой. Милая, мы всегда любили и любим тебя одинаково. Конечно, болезнь мамы многое поменяла в нашей семье, и, само собой, не в лучшую сторону. Но ты должна понимать, что нельзя желать всего на свете. У тебя есть все, что нужно для девочки твоего возраста. Скажи, ты можешь припомнить, когда мы с матерью в чем-то ограничивали тебя? Были с тобой жестоки, грубы? Может, мы тебя наказывали, упаси бог, били? В чем конкретно ты нас обвиняешь, ну-ка, скажи своему папке?

Вика слушала, опустив голову, а изнутри медленно покрывалась коркой ужаса. Она слышала, как нарастает в голосе отца раздражение, но он пытается замаскировать его елейно-шутливым тоном. Кажется, она снова все сделала только хуже.

– Прости меня, папочка! – в отчаянии прошептала девочка. – Я спросила глупость, ужасную глупость!

И ринулась прочь из кабинета.

Она немного успокоилась и просушила слезы в каком-то чужом дворе, забившись под горку на детской площадке. Площадка пустовала, вероятно, по случаю хорошей погоды всех детей увели гулять в городской парк – он совсем рядом, лишь дорогу перейти. Но в парк Вику не тянуло, как и никуда, впрочем. Она все еще болезненно переживала дурацкий разговор в клинике. Отец разозлился, а если он еще и матери ее слова передаст, то та, пожалуй, совсем перестанет с ней разговаривать. Мать терпеть не может «всяких претензий», как она это называет.

Но все же яркое солнце, птичий щебет и теплынь понемногу вернули девочке хорошее расположение духа. А когда на площадке все же появилась пара малышей и немедленно начала вопить и бегать, Вика наскоро привела себя в порядок и с самым независимым видом отправилась знакомиться с городом. Ну и ладно, в конце концов, она сумела высказать главное: отношение родителей ей не кажется нормальным. Возможно, отец на досуге все обдумает, и потом они еще разок поговорят спокойно и по-доброму, как и положено родным людям.

В центре города на пешеходке она спросила кого-то насчет детского кафе и узнала, что оно давным-давно прекратило свое существование. Но место, где кафе было, показали: совсем маленький дворик с хилым газоном посередине. Вместо растительности из земли торчала вроде как арка из местного золотистого камня, которая никуда не вела. Ну и хорошо, что кафе превратилось в обувной магазин, – Вике совсем не хотелось туда идти. Просто сработала привычка быть послушной и всегда готовой на любой родительский вопрос дать самый подробный ответ.

Солнце скрыли низкие мохнатые тучки, и сразу стало парко, душно. По всем приметам, собиралась гроза. Посидеть в самом деле где-то хотелось, и девочка закинула голову, изучая вывески над дверями. На одной было написано:

«КОШАЧЬЕ АНТИКАФЕ “ЧЕТЫРЕ ЛАПКИ”».

И вокруг на желтом фоне – многочисленные отпечатки этих самых лапок.

Сердце Вики радостно подпрыгнуло – кошек она обожала. За вывеской скрывалось замечательное место, где жили кошки, и нужно было только заплатить за время, которое хочешь провести в их мурчащей компании. Там обязательно найдется чай, а в горле как раз пересохло. Она потянула на себя неподатливую дверь подъезда и по узкой лестнице взбежала на второй этаж, мимо двух каких-то фирмочек и пахучего секонд-хенда.

Зато в просторном помещении антикафе ничем плохим не пахло, только бергамотом и ароматическими свечками. Здесь было два просторных дивана с придвинутыми к ним столиками, полка с книгами и прилавок с чайником. И много кошачьих домиков, матрасиков и игрушек. Местные обитатели – коты всевозможных мастей – с вялым интересом покосились в сторону новой посетительницы, бо́льшая часть продолжила валяться на матрасиках, лишь трое встали и начали выразительно потягиваться, словно давали понять, что к контакту готовы, но просят не обременять их ласками и сюсюканьем – они и так уже отработали целый день.

– Проходи, милая, не стесняйся! – приветливо окликнула Вику молодая, очень загорелая женщина и тут же включила чайник.

На хозяйке антикафе был цветастый свитер с закатанными рукавами и светлые джинсы – наверное, чтобы на них меньше была заметна шерсть питомцев. Ее пушистые светло-рыжие волосы были забраны в высокий хвост.

Вика заплатила за час пребывания, взяла чашку с чаем, печенюшку из коробки и уселась на диван. Почти сразу к ней степенно приблизилась разноцветная кошка с большим животом, замерла у ног и возмущенно мяукнула, словно укорила: «Что, даже не поможешь мне в моем положении забраться на диван?»

– Ой, прости! – воскликнула Вика, тут же отставила чашку и со всеми предосторожностями подняла кису себе на колени. Та немного потопталась и аккуратно легла на бок, оберегая живот.

– А как тебя зовут? – спросила ее девочка, лаская шелковистую шерстку.

– Эта наша Нонграта, – весело сообщила женщина, подходя ближе. – Имя такое, потому что ее много откуда вытурили, к нам попала уже вот такая. Ждем пополнения на следующей неделе. Кстати, если хочешь котенка, то можем тебя записать в лист ожидания.

– Я бы хотела, – запинаясь от волнения, заговорила Вика. – У нас была кошка Мотька, но она… ей было уже очень-очень много лет. Я бы хотела котеночка, но не знаю…

– Понимаю, нужно сперва с родителями обсудить.

Девочка кивнула, хотя дело было не в родителях – они-то позволят, они всегда все ей позволяли. Вика сама не понимала, что ее смущает. А ведь как было бы здорово приходить сюда каждый день, ждать и однажды увидеть новорожденных котят. Потом выбрать своего, наблюдать, как он день ото дня набирается сил, все крепче стоит на лапках, открывает глаза. А дома тем временем готовить все необходимое для малыша. Но что-то мешало ей тут же записаться в очередь на котят. Лиза – так звали хозяйку антикафе – настаивать не стала.

Вика просидела еще полчаса, попивая чай и шушукаясь с дремлющей Нонгратой, но потом бросила взгляд в окно – небо расчистилось, налилось синевой, правда, уже меркнущей к закату, – и заторопилась домой. Она всегда боялась ненароком нарушить домашние правила.

Сбегая по лестнице, Виктория вдруг поняла, почему сомневается насчет котенка. А вдруг и он не будет ее любить? Кошки всегда выбирают в хозяева кого-то одного в семье. Их прежняя Мотька любила именно Вику, вечно ходила за ней по пятам, тосковала, когда девочка долго не появлялась дома. Эх, не нужно было Вике этим летом уезжать на несколько смен подряд в Артек! Новый котенок вполне мог выбрать на роль любимого хозяина отца или мать, это нормально. Но она, Вика, так истосковалась по любви, что не хотела получить еще один удар, лишнее доказательство, что есть в ней что-то скверное, дурное, еще прежде оттолкнувшее от нее родителей.

Настроение снова упало, и, когда дверь подъезда не поддалась с первого раза, девочка сердито распахнула ее ногой. Услышала, как кто-то сдавленно охнул, по инерции вывалилась наружу – и похолодела от испуга.

Парень, которого она сшибла дверью, сидел на дорожке и смотрел прямо на нее. Почти взрослый, старшеклассник, а может, студент. Не сообразив сразу юркнуть обратно в подъезд, Вика вжалась спиной в стену – сейчас он вскочит, возможно, толкнет ее или даже ударит, лучше уж заранее во что-то упереться. Но парень вскакивать не спешил, сидел на асфальте спокойно и невозмутимо, словно на пляже, и даже улыбнулся девочке. Потом обхватил левую ногу в районе колена и словно попытался подтащить к себе. Вика присмотрелась, и ей окончательно стало дурно от ужаса: совсем не летние ботинки на липучках подсказали, что она сбила хромоногого, калеку!

– Ой, простите! – простонала Вика, не зная, нужно ли предложить парню помощь.

Или обидится? В целом незнакомец выглядел крепким – похоже, справится и сам.

Пока девочка раздумывала, что делать, он сказал со смешком:

– Круто ты из дверей выходишь. Убегала от кого?

– Нет, просто дверь… она тугая, я ее с разгона… и вот, – покаянно сообщила девочка. – Простите меня, пожалуйста.

– Да ерунда, как раз собирался где-нибудь посидеть. Планировал, конечно, скамейку, но уж как получилось.

Сказав это, он отвел руки назад, нащупал опору в виде ограды газона, после чего довольно ловко поднялся на ноги.

– Ну вот, отдохнул, теперь дальше побегу. Бывай!

Уже на ходу он посмотрел ей прямо в лицо, улыбнулся и подмигнул. И по необъяснимой причине Вика, обычно на людях такая сдержанная, вдруг разрыдалась в голос.

Глава 5
Веские доказательства

Парень к тому времени уже оказался по другую сторону газона, но в темпе вернулся назад.

– Эй, ты чего? – позвал осторожно.

Рыдания.

– Перестань, а? Сейчас сюда охрана со всех магазинов прибежит тебя от меня защищать.

Эти слова подействовали, и Вика разом оборвала плач, но зато начала безудержно икать. Парень понаблюдал за ней чуточку, потом решительно произнес:

– Так, нужно разобраться, что с тобой происходит. Только сперва тебе надо попить. В кафе?

Вика замотала головой: какое кафе, куда она сунется такая зареванная?! На ее тонкой светлой коже следы слез и за сутки не проходили, поэтому она всегда старалась страдать как-то иначе, бесслезно. А сегодня плачет уже второй раз. Была и еще причина: с парнями в кафе она никогда не бывала, не знала, как принято себя вести.

– Ладно, устроимся тогда тут. – Парень кивнул на газон. – Вполне удобно, проверено. Садись!

Вика поспешно опустилась на поребрик, отвела взгляд, пока незнакомец со своей больной ногой не слишком ловко устраивался чуть поодаль от нее. Но он управился быстро и сразу завладел инициативой:

– Так, выкладывай. У тебя в школе проблемы?

Вика головой замотала, и даже губы непроизвольно растянулись в горькой улыбке: вот уж с чем проблем у нее никогда не бывало.

– Слушай! – Парень вдруг смешно стукнул себя ладонью по лбу. – Не с того начали. Знакомиться давай! Я – Платон.

– Вика, – засмущалась она, прилив крови к щекам враз просушил слезы.

– В «Белой радуге» учишься?

– Откуда вы знаете?

– Не вы, а ты. Я тоже там, в одиннадцатом. Но только с этого года, поэтому ты меня еще не видела. А я тебя видел.

Виктория подумала, что это очень хорошая и даже интригующая новость. Он, что же, видел ее и запомнил? Девочка определенно с каждым мгновением чувствовала себя все лучше и лучше. Вот только не спросил бы, в каком она классе.

– Я тоже только с этого года, – сказал Вика. – Мы переехали из Питера.

– И что в гимназии, не обижают тебя? – вернулся к прежней теме Платон. – Народ в ней на первый взгляд сытый и добродушный, но наверняка есть и исключения, а?

– Не, там все нормально, – помотала головой девочка.

– А чего ревела тогда? Только не говори, что из жалости ко мне, не проникнусь.

– Нет, – сказала Вика. А потом вдруг произнесла слова, которые до сего дня из нее и раскаленными щипцами никто бы не вытянул: – Я плакала из-за родителей. Из-за того, что они меня не любят.

Платон помолчал, опустил голову и серьезно обдумал ее слова. Вика тем временем краем глаза его разглядывала: у парня был пушкинский профиль с выдвинутыми вперед носом и подбородком и густая шапка каштановых волос, лежащих волной над высоким лбом. Глаза зеленовато-коричневые, табачные, какие-то очень теплые. Он спросил таким тоном, будто заранее извинялся за сквозящее в вопросе недоверие:

– Тебе так кажется или имеются веские доказательства?

О, к этому вопросу Виктория была готова, давно готова. Она с места в карьер начала перечислять то, что собиралась выложить сегодня отцу, не уйди он сразу в глухую оборону:

– Они не интересуются тем, как я живу, что меня волнует. Ни о чем не расспрашивают, только по делу, ну там, поела, уроки сделала, здорова. Все для меня делают, все покупают, но так, будто хотят, чтобы я поскорее отвязалась. И почти не зовут по имени, только мама иногда, а отец – Снежинка, Снежка и прочие производные.

– Почему Снежинка? – нахмурился Платон.

Вика в ответ выразительно подергала себя за волосы. Парень кивнул понимающе, потом спросил:

– Ну а ты сама не даешь им повода злиться? Может, хамишь? Не прибираешься в своей комнате? Плохо учишься? Не приходишь домой по ночам? Занимаешься порчей домашнего имущества? Заправляешь компанией хулиганов и наркоманов?

На каждый вопрос Вика отрицательно мотала головой и под конец не удержалась и громко прыснула. Судя по довольной улыбке парня, он именно этого и добивался.

– А тогда, может, давно пора сделать что-то из перечисленного?

– В смысле? – испугалась девочка.

– Может, ты слишком беспроблемная и твои родители чуточку расслабились? Вот если бы у тебя начались трудности с учебой, что тогда?

– Наняли бы мне с десяток репетиторов, – хмыкнула Вика.

– А, ясно, – сказал Платон и снова замолчал, раздумывая о чем-то. Потом задал совсем уж неожиданный вопрос:

– Ты их родной ребенок, не удочеренная?

– Да ты что! – ахнула Вика. – Нет, ну я бы могла так подумать, но у нас полно фотографий и целый фильм, как маму и меня забирают из роддома домой. Папа снимал. Знаешь, раньше, мне кажется, все было иначе. Мы были счастливой семьей и все такое. А потом мама заболела, что-то с сосудами. Ей то лучше, то хуже, она неделями не встает с кровати. И мне кажется, это случилось из-за меня. Может, я что-то натворила, так напугала родителей, что мама потеряла здоровье. Только я этого не помню, а они не могут меня простить.

– Нет, – сказал Платон и мотнул головой, так что зачесанные назад волосы упали на лицо, и он пятерней тут же водворил их обратно. – Никто бы тебя не разлюбил, даже случись такое. Наверное, все дело в болезни твоей мамы. Она наверняка переживает, что не может в полную силу заниматься тобой. Или думает, что ты стыдишься ее, мечтаешь о нормальной здоровой матери. Знаешь, тяжелые мысли ведь не только в твою голову приходят. Эй, снова глаза на мокром месте? Прости, не стоило, наверное…

– Нет, ты все правильно говоришь, – Вика отвернулась, торопливо протирая лицо ладонью. И почему она никогда не носит с собой упаковку бумажных платков? Словно подслушав ее мысли, парень через плечо протянул ей платок, не бумажный, а настоящий, тщательно отглаженный. И – показалось ей – чересчур торопливо отдернул руку.

Промокнув глаза, девочка совсем растерялась, не зная, что делать теперь с платком. Вернуть? А вдруг ему будет противно, вон как шарахнулся от ее мокрой руки. Да что же такое, лучшая ученица всегда и во всем, а не знает самых элементарных вещей?! Где им обучают, скажите на милость? Или это особая мудрость, которая передается от матери к дочери?

– Я просто почему-то испугалась, когда ты спросил, не приемная ли я, – решила она все же объясниться, а то точно примет ее за дурочку. – Это было бы ужасно.

– Ну так только со стороны кажется, что ужасно, – ответил Платон. – Я вот, к примеру, приемный, и ничего.

– Да ты что? – поразилась Вика, сообразив, что в очередной раз сболтнула что-то бестактное. – Тебя усыновили?

Парень неопределенно пожал плечами:

– Ну не совсем так. Просто есть опекуны, которые забрали меня к себе из того учреждения, где я прежде жил. Они не считаются моими родителями, но очень сильно поддерживают меня. Перевели в выпускной класс в эту гимназию, чтобы я мог лучше подготовиться к поступлению в вуз. Я бы и сам всего добился, но все равно им благодарен.

Вика решила, что спрашивать о настоящих родителях сейчас точно не стоит, хоть ее и раздирало любопытство. Но, главное, они учатся в одной школе, значит, смогут еще увидеться. При условии, что он, выпускник, захочет с ней, восьмиклашкой, общаться.

Набравшись храбрости и действуя по наитию, что живет в крови каждой женщины, Вика сказала:

– Твой платок мне еще может пригодиться. Но обещаю вернуть его снова чистым и выглаженным. Не возражаешь?

Платон с задумчивой улыбкой покачал головой. И довольно ловко первым встал на ноги. Но ей руки не протянул, Вика поднялась сама. Зато спросил:

– Проводить до дома?

– Не нужно, спасибо! – Опять же интуиция подсказала ей, что для первого знакомства стоит уже закруглиться. – Увидимся.

И Вика первая зашагала прочь. Вышла на пешеходку, где было все так же многолюдно и кто-то, сидя прямо на тротуаре, выводил на саксофоне проникновенную мелодию из старого фильма. И от этого было светло и радостно, но и тревожно на душе. Хотелось бродить по городку, заглядывать в чужие лица и думать о своем.

Но Вика, даже не глядя на часы, чувствовала, что чересчур загулялась. Вдруг пришла в голову мысль: а не последовать ли с ходу интересному совету Платона – взять и вернуться домой совсем поздно, отругают ее родители или останутся традиционно холодны? А вдруг обнимут и скажут, что с ума сходили, не зная, куда она подевалась?

Она вспыхнула от радости – и тут же сникла. В век мобильных телефонов родители сперва звонят, а потом уж начинают волноваться. Вика на ходу достала мобильник, поглядела, не мигает ли зеленый огонек пропущенного сообщения, – нет, пусто. Ну и ладно, зато она познакомилась с Платоном, и теперь перед ее глазами неотрывно стояло лицо с теплыми глазами, выпуклым лбом и чуточку оттопыренными насмешливыми губами. Неужели она влюбилась? Неужели вот так оно и случается?

Вика почти не заметила, как дошла до дома, а войдя в квартиру и скинув обувь, не понеслась первым делом в родительскую комнату, чтобы отчитаться о возвращении и выплеснуть нарочито восторженные рассказы о прогулке, при этом стараясь не замечать холодного молчания матери. Нет, довольно! Она отправится прямиком к себе, а родителям, если у них возникнут вопросы, будет совсем не сложно ее найти.

В новой квартире комната Вики находилась в конце широкого коридора, после гостиной и комнаты родителей. Дверь в эту комнату сейчас была на ладонь приоткрыта, оттуда струился слабенький свет торшера, дополнительно завешенного платком, – мать не выносила яркого света. Проходя мимо на цыпочках, девочка услышала родительские голоса и чуточку притормозила у двери, желая удостовериться, что у них все в порядке. А потом уже намертво примерзла к полу, так испугали ее первые же услышанные слова матери.

– Я больше не могу. Толя, умоляю, давай прямо завтра положим этому конец.

Голос звучал ровно, почти спокойно, и это пугало больше всего.

– Родная, не говори так. – Голос отца был полон нежности. – Уже прошли две трети срока, мы терпели десять лет, неужели не потерпим еще немного?

– Смысл, Толя, какой в этом смысл? – продолжала мать словно на автомате. – Мы совершили страшную ошибку, пора это признать. Мы промолчали, когда нужно было бить во все колокола, обращаться в полицию, к журналистам. Тогда у нас еще было достаточно сил, чтобы бороться, почему мы не сделали этого?

Отец молчал. Мать помолчала немного, словно давая ему высказаться, не дождалась и снова заговорила сама.

– Мы были напуганы, и я – даже больше, чем ты. Я сама умоляла тебя не поднимать шум. Это моя вина. Но давай попытаемся сделать что-то прямо сейчас, прошу. По крайней мере, разрубим этот проклятый узел. Положим конец страшному ожиданию.

– А сможем ли мы жить дальше совсем без надежды? – после паузы тихо спросил отец.

Мать натужно и страшно рассмеялась:

– Надежда?! Я давно забыла смысл этого слова. Нашей дочери нет в живых!

У Вики подкосились колени. Она едва не бросилась в комнату с воплем: «Мамочка, я жива, я здесь», но прежде нее закричал отец:

– Не смей так говорить, Аня! Это единственное, о чем я когда-либо просил тебя: не отнимай надежду хотя бы у меня, даже если не веришь сама! Наша девочка жива, я знаю, я чувствую это!

– Тише ты, – шикнула мать. – Еще не хватало, чтобы она услышала.

– Она гуляет, – холодно уронил отец. – Как обычно, прибежит сюда, когда вернется.

Вика отпрянула от двери, оперлась обеими руками о противоположную стену. В голове шумело и темнело в глазах. Остался только страх, что сейчас отец выглянет и обнаружит ее. Сквозь шум и свист крови в висках снова пробились слова матери:

– Возможно, Толя, мы все сделали правильно. Если наша дочь жива, если кто-то растил ее все эти годы, то едва ли станет убивать теперь. Но надеяться не на что. Даже если мы однажды увидим ее, то это никому не принесет ни радости, ни облегчения. Время упущено.

Тишина. Потом голос отца:

– Я с самого начала говорил тебе, родная, давай попытаемся полюбить эту девочку. В конце концов, в ней нет ничего плохого, и она изо всех сил старается завоевать нашу любовь. Если бы мы приняли ее по-настоящему, как свою, то этим надежно защитили бы нашу дочь и себе оставили шанс жить, любить, радоваться жизни. Ты понимаешь меня?

Снова томительная пауза – и рубленые фразы матери:

– Ты говорил. А я всякий раз не верила своим ушам. Как мы можем принять эту после того, что случилось? Мы даже не знаем, что она такое. Человек ли она!

Кажется, на последней фразе мать попыталась привстать, скрипнула кровать, а потом послышался сдавленный стон, суетливые шажки и увещевания отца. Под эти звуки Виктория, почти не таясь, дошла до своей комнаты, боком повалилась на кровать и уткнула голову в колени. Думать она не могла и хотела в этот миг только одного: исчезнуть, испариться и чтобы все о ней забыли. И сама она больше ничего не помнила и не ощущала.

Пролежав так до позднего вечера, – никто так и не заглянул к ней – она встала и включила в комнате верхний свет. Выбрала из своей коллекции рюкзаков самый вместительный, для поездок, и начала аккуратно и методично складывать в него вещи.

* * *

Урок физики в седьмом «А» классе все никак не начинался, хотя шла уже шестая минута после звонка. Ученики в количестве двадцати человек занимались кто чем, но тишину блюли – преподаватель, он же директор гимназии, стоял в коридоре рядом с классом, положив крупную холеную кисть на ручку приоткрытой на четверть двери. Кисть нетерпеливо постукивала пальцами с отполированными до блеска ногтями. Директор Иван Сидорович Гайдай всегда старался четко отделять директорские дела от преподавания, поскольку любил свой предмет всей душой и не желал бросать уроки. Но случались иногда особо назойливые родители, а директор славился своей учтивостью и подчеркнутой доброжелательностью к этому суетливому племени. В конце концов, обучение в гимназии было платным и отнюдь не дешевым.

Парты в просторном светлом классе стояли по четыре в три ряда, последние в крайних рядах пустовали – директор подозрительно относился к желающим отсесть подальше и не выпускал их из поля зрения. Но задняя парта по центру была занята парочкой смельчаков – парень держал руку на плече своей подруги. При этом он не сводил глаз с двери, готовый отдернуть ладонь в любой момент, – нарываться на директорские подколки как-то не улыбалось. Девушка оглядывала класс с ленивым пренебрежением первой красавицы.

На самом деле красавицей она не была. Ее лицо, энергичное, яркое, с точеными мелкими чертами, тянуло разве что на звание интересного, в классе были девочки и посимпатичнее. Но никто не мог поспорить с Дашей Зиминой в умении поставить себя и заткнуть за пояс любую конкурентку. Она жила по принципу: «За любую обиду я отомщу втройне. Наказаны должны быть как обидчики, так и свидетели – в другой раз не будут просто таращиться, дебилы». Огорчало Дашу лишь то, что никто ее, в общем, не обижал, все блестящие планы мести пока что существовали лишь на страницах особого «блокнота памяти». Тем не менее бо́льшая часть одноклассников пусть по пустякам, но уже столкнулись с Дашиным нравом и теперь предпочитали держаться от нее подальше.

Сейчас Даша с особым тщанием сканировала класс после выходных: кто какую обновку приобрел, кто прическу изменил. Имея возможность получать все лучшее, она не выносила, когда кто-то оказывался более шустрым, первым покупал ультрамодный гаджет или делал необычную стрижку. Все это рассматривалось как обида и тоже заслуживало изысканной мести.

Сидящий рядом с Дашей парень был симпатичный, улыбчивый, обласканный и ухоженный, обладатель необыкновенно синих глаз. Он тоже привык получать от жизни лучшее, но умел быть за это благодарным и не замахивался на звезды с неба. Сейчас он был доволен тем, что без особых усилий получил возможность обнимать за плечи едва ли не самую популярную девушку в гимназии. Имя его вполне соответствовало внешности и жизнелюбивой натуре – Павел Майский.

Но вот дверь в класс начала открываться, в проеме возникла вся целиком директорская рука и пола его жемчужно-серого пиджака. Паша тут же оставил девичье плечо в покое, причесал пятерней густой пшеничный чуб и сел ровнее.

Иван Сидорович – для учеников Ивсид – нарисовался уже весь, и по лицу его легко читалось, что он чем-то не то раздосадован, не то обескуражен. В общем, настроение ему успели подпортить, но класс куда больше опасался директора, когда тот был весел и на подъеме, – такой Гайдай становился непредсказуем, свергал авторитеты и беспощадно рушил субординацию в классе. А сердитый – это не беда, значит, будет обращаться с учениками подчеркнуто корректно.

Следом за директором в класс неловко вошла девочка в форме их гимназии. Форма – юбка плиссе, серый жилет, белая рубашка – смотрелась на ней довольно нелепо, потому что новенькая оказалась толстой и какой-то несуразной. Сразу же шумно споткнулась о порог, едва не врезалась в парту и замерла, глядя поверх голов, – верный признак, что растеряна.

– Не вставайте! – рявкнул Ивсид на слабые попытки учеников отлипнуть от стульев. – Времени и так достаточно потеряли. Так, класс, это ваша новая ученица. Сама представишься? – Он оглянулся на толстушку.

Та медленно повела головой – нет.

– Ладно, тогда я скажу. Знакомьтесь, Татьяна Милич, ее семья только что переехала в наш город. Не хочу никого напрягать, лишь намекну, что Таня является победительницей бесчисленного количества олимпиад по – внимание! – всем предметам. Одним словом, прошу любить и жаловать!

Гайдай замолчал и пристально поглядел на девочку, причем в его взгляде вроде как плескалось сомнение: точно ли о ней он сейчас говорил?

– Со зрением у тебя как?

Та пожала плечами и вытянула из кармана очки в квадратной металлической оправе, пугающе хрупкие на фоне ее крупной кисти.

– Тебе бы поближе сесть, да? Есть желающие уступить Тане место?

Желающих предсказуемо не нашлось. Директор, все больше хмурясь, махнул рукой на заднюю парту у окна:

– Ладно, садись пока там, потом классный руководитель разберется. Так, класс, в темпе открываем учебники…

– Нет, он это серьезно? – спросила Даша у соседа по парте почти в полный голос и таким ошеломленным тоном, будто только сейчас очнулась от кошмара. – Это страшилище – в наш класс? Да нас бэшки и вэшки на смех поднимут!

– Говори тише, – уголком губ взмолился Паша. – Ивсид же все слышит!

То, что их гарантированно слышала новенькая, неловко мостящаяся бочком за соседнюю парту, его мало волновало. А может, и не слышала, ей было не до того. Расстояние между партой и шкафом для учебных пособий в конце класса было невелико, полной девочке, чтобы усесться, пришлось максимально отодвинуть стул. И все равно, сев, она сильно толкнула животом и грудью парту, та врезалась с грохотом в спинки передних стульев. Две сидящие на них девочки синхронно взвизгнули. Новенькая сильно покраснела и затаилась, словно вообще перестала дышать.

– Пересядем! – в ухо Паше скомандовала Даша. Ее место оказалось ближайшим к парте новенькой Тани Милич.

– Что? Куда?

Но Даша уже смахнула вещи в свою изящную сумку, преспокойно встала и перешла за парту у стены, как можно дальше от новой ученицы. Директор тяжело задышал, наблюдая за этим маневром. Наполовину привставший Паша испуганно замер, не зная, следовать ему за Зиминой или уж досидеть до конца урока на прежнем месте.

– Ну, Майский, что же ты? – подождав, спросил Иван Сидорович. – Метнись уже за своей подругой и дай мне наконец вести урок. Или, – обрадованный Паша, уже подхвативший учебник с тетрадкой, снова замер, – прояви чуточку такта и свободомыслия. Ну и смелости, само собой.

Под хихиканье класса Майский густо покраснел и, мысленно кляня директора, все же перебрался за парту к Даше – она встретила его недобрым прищуром. И урок начался. До звонка на перемену Паша бросил несколько любопытных взглядов на новенькую: она так и не достала из рюкзака школьные принадлежности, видно, боялась неосторожным движением вызвать новую волну толчков и тектонических сдвигов.

За физикой последовал русский язык. В другом классе Милич сразу села за ту же парту у окна, постаравшись заранее сдвинуть ее нужным образом. Потом с заметным облегчением достала учебник и начала его пролистывать.

– В буфет? – спросил Майский свою подругу.

Та мотнула головой так резко, что светлая прядь тщательно выпрямленных и надушенных волос щекотнула по его лицу, и направилась прямиком к новенькой. Паша закатил глаза, но верным теленком поплелся следом. Остановился в сторонке, стараясь дышать немного в сторону – ему казалось, что от толстухи должно непременно разить по́том, а дурных запахов Майский не любил.

– Приве-ет! – пропела Дарья весело и почти ласково, останавливаясь перед партой Милич и принимая изящную позу. – Поздравляю с началом учебы в новом классе. Тебе тут, конечно, очень понравится, у нас замечательная гимназия. Но я не знала, что здесь тоже занимаются благотворительностью, это… как же ее… – Она звучно пощелкала пальцами. – По квоте принимают, да?

– Что ты имеешь в виду? – подняв голову, со вздохом спросила новенькая.

Паша удивился тому, какой приятный у нее голос – грудной, низкий и спокойный. Не то что у Дашки, которая то тараторит, то вообще переходит на визг.

– Ну это когда в элитное учебное заведение берут кого-то из нищей семьи, чтобы и от государства плюшки получить, и собой гордиться…

– Я в курсе, что такое квота, – перебила ее Милич как-то очень пренебрежительно, – но не понимаю, как это относится ко мне. Мои родители станут платить за мое обучение ровно столько же, сколько и твои. Они наотрез отказались от скидки, которая по здешним правилам полагается ученикам за отличную учебу и победы на олимпиадах.

Теперь Майский точно видел, что новенькая и не напугана нисколько, вполне уверенно себя чувствует. Она же не знала, что Зимину опасаются даже те, кто учится с ней с первого класса.

– Ой, прости-прости, мне лишь хотелось прояснить этот вопрос, – еще более елейным голоском пропела Дарья и в знак трагической ошибки прижала к груди ладони. – Просто меня кое-что ввело в заблуждение. Ну, понимаешь, люди из обеспеченных семей имеют привилегию следить за собой лучше всяких нищебродов. И уж точно не доводят себя…

– А также имеют привилегию не заморачиваться на этот счет, если им так хочется, верно? – снова перебила ее Таня. – Вот и ответ на твой вопрос, девочка-не-знаю-как-тебя-зовут.

И тут случилось неслыханное: Зимина разом покраснела, словно ее макнули в кипяток. Глаза ее сузились от злости, и опытный Майский прочитал в них ужасный приговор новенькой. Теперь Дарья спать и есть не будет, пока не отомстит ей, не размажет ее по стенке.

– Дашкой ее зовут, – сообщил он, надеясь хоть немного помочь подруге в неловкой ситуации. За что удостоился ее убийственного взгляда.

– То есть, если я правильно поняла, ты сама захотела стать такой… ну даже не знаю, какое слово подойдет… Кучей? Горкой? – сделала Даша еще одну попытку, уже не прикидываясь ласковой.

Изящную позу сменили расставленные на ширину плеч ноги и сжатые в кулаки руки.

– А ты сама довела себя до состояния, когда одним ногтем можно перешибить? – не осталась в долгу новенькая. – Или ты так выражаешь солидарность с голодающими народами Африки?

Пока Зимина, тяжело дыша, искала достойный ответ, Таня снова взялась за книгу и спокойно, даже доброжелательно произнесла:

– А теперь, Даша, мне хотелось бы заглянуть в учебник. Дело в том, что в прежней школе, как я поняла по электронному дневнику, мы вас немного опередили, мне стоит повторить материал. Ты, кстати, не подскажешь, на каком вы сейчас уроке?

Ошалевшая Зимина вскинула голову так, что хрустнули шейные позвонки, крутанулась на каблуках и рванула прочь из класса. Само собой подразумевалось, что Паша последует за ней. Но он был так потрясен преображением новенькой и тем, как она дала отпор главной стервозине школы, что продолжал стоять рядом с чужой партой. Таня повернула к нему голову, и он наконец смог разглядеть ее лицо – конечно, слегка заплывшее жирком, с круглыми румяными щечками, но уж точно не уродливое. У новенькой были красивые светло-карие глаза и темные тонкие брови вразлет. Темно-медовые волосы заплетены в толстенную косу до середины спины.

– Так покажешь? – спросила она, будто с самого начала к нему и обращалась, и слегка улыбнулась. За полными губами блеснули идеально ровные зубы.

– Ага, – отозвался он, подходя вплотную к парте и склоняясь над книгой. – У нас русичка малость с прибабахом, вечно забегает вперед, чуть ли не в конец учебника. Разберет там тему, и назад.

– Это очень правильный подход, – возразила Таня. – Называется метод на опережение, его один русский педагог-новатор давным-давно изобрел. Смысл в том, что некоторые ученики могут сразу уловить новый материал, даже самый сложный, а другим нужно десятки раз разжевать. И не потому, что они тупые, просто такое у них восприятие. Ну вроде как тугодумы. А при таком методе, когда класс доберется до сложной темы, она уже будет знакома, и трудностей не возникнет.

Паша глубокомысленно покивал. Сам он гением никогда себя даже не воображал, зато был старательный, каждую тему вызубривал так, что от зубов отлетало. И учителя знали: Майский сделал все, что в его силах, требовать от него большего бессмысленно и жестоко. Даже иногда завышали ему оценки на контрольных и никогда не копали слишком глубоко. В конце концов, добрый нрав и сияющая улыбка перевешивали некоторые недостатки, а при родительских деньгах мальчик и так не пропадет – так, вероятно, рассуждали они.

С параграфом вышла заминка – все выходные Майский усердно зубрил учебник, и забегая вперед тоже, поскольку Дашка уезжала с матерью и сестрой в Питер погостить у родственников. Вот он и старался по возможности освободить неделю, ведь своенравная подруга могла затребовать его пред свои очи в любой момент. Прежний ее кавалер Вадька Михеев на том и погорел – не явился по первому зову, загрипповал, видите ли. Теперь кусает себе локти – ну или так Паше хотелось думать. Сам-то он отличался здоровьем олимпийца и подобных казусов не опасался.

В общем, чтобы прояснить дело, пришлось ему заглянуть в свой телефон, свериться с электронным дневником. Затем Майский подсел к новенькой, показал ей в учебнике, что они прошли и в какие темы заглянули заранее. В глубине души он понимал, что одноклассники с недоумением наблюдают за ним, гадая, какого черта он вообще сейчас делает. Раньше этого было бы достаточно, чтобы тут же попытаться вернуть себе репутацию крутого парня, пусть даже пришлось бы вышвырнуть учебник Тани Милич в окно. Но какое-то необъяснимое теплое спокойствие вдруг окутало его, как кокон, и отрезало от прочего суматошного мира, даже голоса одноклассников исчезли.

И, кстати, ничем плохим от новенькой не пахло, наоборот – приятным, вроде как земляникой со сливками. Паша тайком глубоко вдохнул и ощутил запредельное космическое счастье.

Глава 6
Защитник собак

Ближе к утру, когда за окном уже розовым бутоном распускался рассвет, измученный мозг Виктории наконец подарил ей передышку. Она просто прилегла поверх покрывала, уткнулась в него лицом и отключилась минут на десять. А потом проснулась, словно по сигналу, и подтянула к себе собранный рюкзак.

Нет, она вовсе не собиралась устраивать показательный побег из дома с привлечением полиции и волонтеров, с неизбежными последствиями вроде постановки на учет. Она уже взрослая для таких глупостей. И сейчас, за десять минут до того, как встанет отец, она просто покинет этот дом, побродит по городу, потом отправится на занятия. Что-нибудь придумает, чтобы не возвращаться сюда ночью. Что именно, Вика пока плохо представляла. Она собрала в кучу все купюры, которые давал ей отец, и сумма набралась внушительная – тридцать тысяч. Можно даже – она глянула для справки в интернете – комнату снять, только кто сдаст? И в гостиницу не пустят, хотя паспорт у нее уже есть. Но, возможно, удастся до вечера задержаться в школе, потом как-нибудь там затеряться и провести ночь в пустом классе или в спортивном зале на матах. На такой случай Вика захватила смену одежды, влажные салфетки, учебники и тетради на ближайшие дни.

Но, скорее всего, до этого дело не дойдет. Она ведь не собирается отключать телефон, наоборот, будет тщательнее обычного следить за зарядкой. Родители – или кто они там на самом деле – наверняка выйдут с ней на связь, когда она не появится дома в обычное время. И вот тогда она задаст им свои вопросы. И не вернется, пока не услышит четкие ответы. А если и придет снова в этот дом, то только затем, чтобы окончательно определиться, куда ей теперь идти. В детский дом, закрытую школу. Или…

Это «или» ее больше всего волновало. Если эти люди зачем-то выдавали себя за ее родителей, хотя таковыми не являются, то где же тогда ее настоящая семья? И почему она узнает себя на самых ранних фотографиях, а две бабушки и один дедушка относятся к ней как к родной и явно понятия не имеют, что творится в их семье на самом деле?

Вика с горечью припомнила, как нарочито заботливы бывали с ней родители, когда гостили в других городах у родни. Может, ее подменили еще в роддоме, а потом сообщили об этом родителям и потребовали выкуп за их настоящую дочь? Выкуп этот так велик, что даже отцу с его клиникой пока не удается собрать нужную сумму, – это была самая складная версия, до которой девочке удалось додуматься.

Правда, было что-то сказано про десять лет, а ей сейчас четырнадцать, так что роддом едва ли при делах. Ладно, все это не имело значения, если были где-то люди, родные ей по крови, которые могли принять и полюбить ее по-настоящему, потому что она – их дочь. У Вики всякий раз учащалось дыхание, когда она думала об этом.

Ну вот и все, сборы закончены, пора уходить. Без особого сожаления девочка оглядела комнату, к которой не успела толком привыкнуть. Оставив рюкзак у порога, прошлась по периметру, наводя порядок, чтобы каждая вещь заняла свое место, – так уж она привыкла – а потом на цыпочках пересекла квартиру и кроссовки на всякий случай надела уже за дверью.

Всю ночь лил дождь, улица встретила ее влажной прохладой, пришлось сразу же лезть в рюкзак и менять ветровку на легкую куртку. Земля на газонах словно набухла, переползла на вчера еще безукоризненно чистые дорожки. Трава и цветы полегли, зато тщательно промытые кусты и деревья выглядели довольными и подставляли солнцу листья, крепенькие и блестящие, словно посыпанные алмазной крошкой. Вика жмурилась от прыгающих в глаза малюсеньких солнечных зайчиков.

Мир раннего утра оказался суетлив и не слишком приветлив: ее обгоняли недовольные и не до конца проснувшиеся бегуны, оглушали воплями дети, которых родители волокли в детский сад. Но девочка знала, куда шла: конечно, на пешеходку, а потом в тот дворик, где вчера она встретила Платона. Вдруг он живет там рядом и пройдет мимо нее на занятия? Его платок, тщательно выстиранный и отглаженный, лежал в кармане ее гимназического жакета, и она то и дело касалась этого кармана рукой.

Во дворике под вывеской котокафе тоже было сыро, солнце сюда еще не добралось. Виктория обнаружила скамейку, втиснутую между двумя домами, сухую, поскольку над ней нависал край магазинного козырька, и устроилась на ней с ногами, сунув под спину рюкзак. Подбодрила себя: «Отлично, Вика, тут и поспать можно!» Она давно уже привыкла разговаривать сама с собой. Девочка глянула на окна котокафе и скорее угадала, чем разглядела за стеклом любопытные кошачьи мордочки. На душе стало чуточку легче, и она в самом деле задремала.

Сиплый голос, изрыгающий ругательства, топот и шарканье ног заставили Вику разом проснуться, и она в панике завертела головой, пытаясь понять, откуда надвигается опасность. Из-за развалившейся арки, частично закрывающей ей обзор, возник тип неопределенного возраста, лохматый и неопрятный. Сильно наклонившись вперед, постоянно заваливаясь вбок и мотая головой, он что-то тащил за собой по асфальту обеими руками. Это «что-то» при более внимательном взгляде оказалось кем-то, а точнее, мальчишкой лет десяти, маленьким и тощим. На нем была красно-белая курточка, которая складками собралась под мышками, обнажив впалый живот, и тренировочные штаны. Кроссовки, когда-то светло-зеленые, а теперь густо облепленные грязью, скребли задниками асфальт. Викторию поразило, что мальчик, которого взрослый волочил за ворот куртки, не кричал и не вырывался, а спокойно сложил руки на груди и смотрел в небо, только штаны время от времени поддергивал.

– Как ту собаку… – Наконец-то девочка разобрала в рычании лохматого типа хоть какие-то нормативные слова. – Ща я тебя тоже каменюкой, их тут полно. Прощайся с жизнью, паскуда мелкая!

У Вики от страха заледенело в висках. Она вдруг отчетливо поняла, что тут, похоже, замышляется убийство, а кроме нее, некому прийти мальчишке на помощь. Окна жилых домов в этот дворик не выходили, кругом только магазины и офисы, пустующие в ранний час. Чтобы выскочить за помощью на пешеходку, придется пробежать мимо лохматого, и тогда он, вполне возможно, переключится на нее. Отважной Виктория себя не считала, но и молчком наблюдать за расправой не собиралась, просто пока не могла сообразить, как ей действовать.

В паре метров от двери котокафе из каменной стены торчал железный крюк неизвестного назначения. Возможно, когда-то на него вешали фонарь, ведь дома в центре были очень старые. Лохматый с утробным звуком перехватил мальчика поперек туловища и исхитрился подвесить за ворот куртки на этот крюк, пару раз шмякнув спиной о стену. Мальчишка повис сантиметрах в двадцати над асфальтом и оттуда с мрачным любопытством наблюдал за своим мучителем.

А тот огляделся и направился прямиком к газону с аркой. Споткнулся о поребрик и рухнул лицом в газон – тут Вика сообразила, что он мертвецки пьян, – но все же сумел подняться и начал собирать крупные каменные обломки, валявшиеся на газоне. Распихал штук пять по карманам обшарпанной ветровки, встал шагах в пяти от висящего мальчика, прицелился…

– Вы что делаете, прекратите! – слабым голоском крикнула Виктория, заставляя себя выползти из тени. Она взмахнула смартфоном. – Я в полицию уже позвонила!

Но у типа оказалась просто звериная реакция: он рванулся к девочке, одной рукой зажал Вике оба запястья, другой вырвал смартфон. Едва не теряя сознание от ужаса, она увидела совсем рядом его глаза, свирепые, воспаленные, с расширенными зрачками. Алкоголем от него не пахло.

Размахнувшись, он запустил телефоном в висящего мальчишку, гаджет врезался в стену над самой его головой и рассыпался на удивительно много мелких частей. Некоторые запутались в темных густых волосах мальчишки.

– А ну пошли со мной! – Он схватил девочку так, что ее голова оказалась у него под мышкой, и потащил. Вика, вжатая лицом в его бок, ничего не видела, лишь ощутила сильнейший удар по обеим голеням, наверное, об ограду газона. В нос шибал запах немытого тела, прокуренной грязной материи. Наверное, она потеряла бы сознание, если бы через миг ее не поставили на ноги. Открыв глаза, Вика обнаружила, что стоит напротив подвешенного мальчика. Только подумала, что кошмар закончился и громила ушел, как тот, стоя у нее за спиной, стал трясти ее и орать:

– Ты его знаешь? Знаешь? А ну говори, где живет! Я его дом ко всем чертям сожгу! Не молчи, убью!

Девочка молчала, лишь старалась в тряске не прикусить язык. Страха она почти не ощущала, на смену ему пришли равнодушие и чувство обреченности. Если он в самом деле собирается ее убить, то пусть уж поскорее.

– Говори! – ревел лохматый.

– Дебил! – выкрикнула Вика самое сильное в ее лексиконе бранное слово.

Тот перестал ее трясти, крутанул, поворачивая к себе лицом.

– А ну-ка повторила, – велел вроде как спокойным, но оттого еще более страшным тоном.

– Дебил.

Про себя Виктория знала: если ее довести, то потом уже не остановишь.

Мощная оплеуха едва не оторвала девочке голову.

– А теперь…

– Дебил! – выкрикнула она, не дожидаясь конца его фразы.

Страшный человек занес руку для нового удара, но почему-то медлил, словно прислушивался, потом с утробным мычанием помотал головой.

– Отпустил ее, живо! – вклинился еще один мужской голос.

Лохматый вскинул голову, оскалился, но вдруг выпустил девочку и бросился прочь со двора каким-то странным зигзагом, размахивая на бегу руками, будто пытался взлететь. Кто-то пронесся мимо Вики следом за ним, и почти сразу же другие руки подхватили ее, поддержали, взволнованный голос спросил:

– Милая, что он тебе сделал?

Голос был знакомый, и лицо женщины Вика вроде узнала, только от потрясения вспомнить никак не могла. И отвечать не могла, лишь икала и втягивала в себя воздух.

Женщина поддерживала ее за плечи и гладила по голове, а между тем мальчик на крюке расстегнул на себе куртку и ловко выскользнул из нее. Попрыгал, сдернул куртку с крюка и снова надел. Невозмутимо осмотрел свои кроссовки, потопал ногами, избавляясь от налипших комьев грязи, и пошел к выходу со двора. По пути он все же бросил короткий взгляд на Вику – она как раз особенно громко икнула, – пожал худенькими плечами и буркнул сердито:

– А кто просил вмешиваться?

После чего, гордо вскинув голову на цыплячьей шее, мальчишка покинул поле недавнего боя. От такой отповеди девочка сразу пришла в себя, перестала икать и оглянулась на женщину. Теперь-то она узнала Лизу, кошачью маму из кафе «Четыре лапки». Тут как раз вернулся во двор крепко сбитый блондин с воинственно блестящими глазами. Сказал огорченно:

– Не догнал. Обдолбанный, гад, а бегает шустро. В полицию звякнул, пусть дальше сами ловят. Ты как? – обратился он к Виктории.

– Нормально.

– Ой, ты же Вика? – всплеснула руками Лиза.

– Ага.

– Ты что тут делаешь в такую рань? Пришла насчет котят узнать? Так они еще не родились.

– Нет. – Девочка глубоко вздохнула. Лучше прямо сейчас исправить вчерашнюю ошибку. – Простите, но я не смогу взять у вас котенка. У меня… проблемы в семье. Я даже не знаю, где теперь буду жить.

Прищуренные глаза мужчины скользнули по ней, по раздутому рюкзаку:

– Ты часом не из дома бежать надумала? – поинтересовался он.

– Нет. Ну то есть в каком-то смысле…

У Вики всегда было плохо с враньем, лицо не то что краснело – бурело. И щеки, и лоб, и подбородок. Она попыталась объяснить, не вдаваясь в подробности:

– Я взяла вещи на несколько дней, но собиралась ходить в школу. Надеялась, что родители мне позвонят и мы все обсудим. А теперь…

Она бросила растерянный взгляд на обломки смартфона. Мужчина присел на корточки и стал собирать их в одну кучку, а женщина сказала:

– А теперь пойдем к нам. Сколько тебе до школы времени осталось?

– Час примерно.

– Ну и здорово. Приведешь себя в порядок, напоим тебя чаем с вкусняшками. Да, и не забудь поблагодарить наших котиков: это они тебя выручили.

– Как? – широко распахнула глаза Виктория.

– А так. Мы с Русланом делали влажную уборку, коты дисциплинированно запрыгнули на подоконники, чтобы не мешать. Вдруг мы заметили, что они волнуются, мявкают, даже лапками стучат по стеклу. Выглянули – а тут такое.

– Нашел! – Руслан поднялся на ноги, с торжеством демонстрируя зажатую между пальцами симку. – У нас вроде валялся где-то старый аппарат, временно вставишь в него и будешь на связи.

Вика улыбалась и кивала, но с места не трогалась, пока Лиза не спросила:

– Ну ты чего?

– А вы могли бы не расспрашивать, что случилось у меня дома? – взмолилась девочка. – Мне очень не хочется говорить об этом, а врать я не люблю.

Лиза молча обняла ее, а Руслан только хмыкнул и распахнул неподатливую дверь:

– Заходи, правдолюбка. Можешь вообще рта не раскрывать, мы с Лизкой привыкли заботиться о бессловесных созданиях.

* * *

Мальчик шел по улице и все топал и топал ногами, пытаясь очистить кроссовки. Наконец стали видны сильно ободранные задники – следствие того, что его проволокли по асфальту, – но мальчишка не особо огорчился. Весело насвистывая, он свернул с пешеходки на одну из боковых улиц, а с нее – в квадратный дворик, зеленый и тихий. По периметру двора стояли почти впритык друг к другу три двухэтажных домика из белого кирпича, в палисадниках перед ними прощально пламенели астры. Четвертую сторону прикрывала гряда гаражей.

Двор в ранний час пустовал, только у одного подъезда маячили две женские фигуры. Они бросились к мальчику, одна – стремительно, вторая – с заметным трудом, прихрамывая и держась за грудь.

– Ма́го! Что случилось, куда ты убежал? – Мать первая схватила мальчишку за плечо. – Мы с бабушкой не знали, что и думать! Отец был очень сердит, он ждал тебя за столом, чтобы позавтракать всей семьей.

– Да так, прошелся, – независимо пожал плечами мальчик.

– Прошелся?! А что это бабушка видела в окно, как ты бежал за каким-то взрослым мужиком и швырял в него камнями? Ты понимаешь, что он может вернуться сюда с полицией?

– Не вернется, его самого теперь полиция ловит, – утешил мать юный Магомет.

Та, ловя воздух открытым ртом, молча разглядывала испорченные кроссы и наполовину оторванный воротник куртки. Подоспела, тяжело дыша, бабушка, без слова упрека обняла внука. Вот тут Маго в самом деле огорчился и решил прояснить ситуацию:

– Я увидел в окно, как этот гад кидался камнями в собаку. В нашу дворовую Жульку, а она всем доверяет, даже не поняла сперва, что надо давать деру! Он мог ее убить! Я выскочил и тоже в него камнем бросил. В общем, погнал со двора.

Магомет умолчал о собственной досадной оплошности: он слишком увлекся погоней, не сообразил, что тип затаится за гаражами и уронит его на землю с помощью банальной подножки.

– А потом, похоже, роли поменялись, – подсказала ему бабушка.

– Типа того. Но все обошлось, а́бика, сама видишь! – Маго взволнованно вглядывался в бледное лицо бабушки, или абики, как он привык ее называть.

– Ладно, пойдем в дом, бабушке нужно немного полежать перед работой, – поспешила сказать мать.

Мать звали Танзиля, она была маленькая и хрупкая, так что со спины ее часто принимали за девочку. Вот только у девочек редко бывают такие лица: грустные, с вечной печатью заботы и затаенного страха.

Танзиля взяла сына повыше локтя, чтобы опять куда не сбежал, и повела к дому, не забыв полушепотом предупредить:

– Отец уже ушел на работу.

Мальчик беспечно передернул плечами, давая понять, что это ему без разницы.

– Ах, Маго! – вырвалось у женщины полушепотом, она не хотела, чтобы слышала идущая за ними бабушка, ее свекровь. – Неужели ты совсем не боишься отца? В последнее время он очень тобой недоволен.

– Ну так и я тоже им недоволен, – скривился мальчик. – И нет, не боюсь. Я вообще никого и ничего не боюсь, я ведь говорил уже.

– Перестань, хватит этой бравады! – рассердилась Танзиля. – Все чего-то боятся. Или кого-то.

Она судорожно вздохнула, выдавая застарелый трепет перед непредсказуемыми вспышками гнева и раздражения у мужа. Уходя, он обещал сурово разобраться с сыном по возвращении домой, а такие обещания он обычно держал – в отличие от всех прочих.

Глава 7
Английская трагедия

Эдуард Редкий закончил работу позднее всех, когда адвокатская контора «Доброхот» уже опустела, даже исполнительная девочка Света покинула ресепшен, предварительно от души погрохотав ящиками стола. Кажется, после двух недель ожидания она окончательно утратила надежду, что новый симпатичный сотрудник как-нибудь пригласит ее посидеть в кафе после работы.

Понедельник у Редкого выдался заполошный, клиенты шли нервные, напуганные и заранее убежденные, что все, включая молодого юриста, жаждут их обмануть, запутать, обобрать до нитки. Пока Эдуард в этой фирме стажер, ему будут сливать самые тухлые дела, это обычная практика. А ведь полгода назад в Питере все было иначе… да что теперь вспоминать.

Он старательно проверил, не остался ли где зажженный свет, и запер офис. Прохладный воздух, несущий крупинки дождя, слегка взбодрил его, только жаль было прощаться с летом. Эдик посмотрел на часы и задумался: что там у Эллы, дежурит она или нет? Вчера говорила, что могут вызвать на замену, многие санитарки болеют или еще не вышли из отпуска. А может, просто не хотела встречаться? Ладно, нужно попробовать ей позвонить.

Но стоило ему коснуться мобильника, как тот затрезвонил сам. Редкий глянул на экран и тут же простился с надеждой на приятный вечер.

– Слушаю, Антон.

– Привет. – Судя по голосу, Кинебомба смертельно устал и едва шевелил губами. – Отработал уже? Я в городе. Подваливай в штаб, все уже здесь. – И отключился.

Эдуард тут же сменил направление, теперь его путь лежал в сторону железной дороги. Мысли сослаться на усталость после загруженного дня даже не возникло. К тому же если Элка сегодня свободна, то скоро он ее увидит.

Штабом Антон называл добротный старый дом, который унаследовал от своих дедушки с бабушкой. Тот стоял на отшибе сразу за переездом, в районе под названием Загвоздка. Сам Антон последние годы жил в Питере, но и дом не простаивал: они встречались здесь время от времени вот уже десять лет, с тех пор как в городском парке были обнаружены четверо подкидышей. Точнее, собираться начали уже в разгар осени, после того как все документы по делу найденышей вдруг были изъяты и власти начали старательно делать вид, что никаких голых детей на берегу Белого озера никто никогда не находил, а кто считает иначе, тому стоит проверить голову. Даже в интернете все упоминания таинственным образом испарились.

Тогда их было около двадцати человек – тех, кто дежурил в одну из ночей в парке, помогал с организацией этих дежурств или работал в парковой охране. Редкий уже и не помнил, кто тогда придумал название их тайному обществу – «Апофеты»^[1]. Теперь же оставалось только шесть человек. Остальным просто надоело, или переехали, или у них появились другие дела. Ведь целых десять лет ничего не происходило, подкидыши – трое, которых удалось не упустить из виду, – росли кто в детском доме, кто в приемных семьях. Удивительным казалось лишь то, что эти дети-маугли сумели в короткие сроки догнать своих ровесников, научиться разговаривать и делать все, что положено в их возрасте.

Непосвященный, попав в штаб, мог бы подумать, что здесь обитает большая семья с культом собственных детей. Фотографии двух девочек и одного парня в разных возрастах занимали все стены. Человек внимательный мог бы заметить, что часть фотографий сделана явно без ведома тех, кого снимали на улице, во дворе, на фоне школы. В серванте советских времен на полках за стеклами стояли папки-регистраторы и тщательно перевязанные выцветшие коробки. В центре облезлого стола теснились шесть чашек, коробка с чайными пакетиками и сахарница. Чай по старинке кипятили на плите, боялись за ветхую проводку. На столе уже был установлен ноутбук, повернутый монитором так, чтобы видеть изображение могли все сидящие за столом.

Первым делом Редкий нашел взглядом Эллу – он всегда видел ее первой, в любой толпе и с любого расстояния. Она сидела в торце стола рядом с подругой Соней, что-то с ней обсуждала, между делом спокойно и доброжелательно улыбнулась Эдику. Как будто все между ними было нормально или же вообще ничего не было.

Эдуард тоже ей улыбнулся и подошел к Антону. Друзья обменялись рукопожатием, а потом и крепко обнялись после разлуки длиной в месяц с лишним. Кинебомбе было едва за тридцать, но иногда он выглядел почти стариком, и сегодня выдался как раз такой день. Лицо его от усталости потемнело и заострилось, горбилась худая до невозможности спина. Еще двое мужчин неприметной внешности и неопределенного возраста рылись в папке с документами. По иронии судьбы звали их Борис и Глеб. В родстве они не состояли, но крепко дружили и даже работали вместе где-то в охране.

С появлением Эдуарда все спешно расселись по местам – ясное дело, голодные после работы, а у Антона чаю не допросишься, пока не будет покончено с официальной частью.

– Рассказывай, Глеб, – глянул Кинебомба в сторону одного из мужчин.

– Состоялся контакт, – с готовностью сообщил тот. – Вчера в интервале между шестью и семью вечера Понедельник познакомился со Средой. И даже, кажется, подружился. Встреча выглядела стопроцентно случайной. У мальчика это был первый выходной день в новом городе, он гулял аж с двух часов дня. Сперва долго бродил по парку и, что удивительно, в конце концов вышел к островку, ну тому самому, вы в курсе. Стоял, думал о чем-то, потом вдруг отправился прямиком к месту, где ты его, Эд, тогда схватил. Я просто обалдел…

– Нечему удивляться, – хмурясь, перебил его Антон. – У парня фотографическая, абсолютная память. Он помнит все, что когда-либо читал, видел, слышал.

– Вот поговорить бы с ним напрямки, – аж застонал Борис. – Он же может помнить, что с ним делали в детстве, как растили, как в парк подбросили.

Но Кинебомба дернул головой:

– Не совсем так. Я советовался с психологом, сам кое-что потом читал. В то время мальчик не владел речью, не имел контактов с миром, его мышление оставалось неразвитым. Так что о том, что с ним происходило, он может рассказать не больше, чем младенец о совершенном на его глазах преступлении. Однако, если в глубине его памяти действительно хранятся картинки-воспоминания тех лет, это могло бы быть нам очень полезным. Но пока – вы помните – любые близкие контакты с детьми под запретом.

Редкий взволнованно внимал каждому слову, но смотрел не на докладчика, а на фотографию Платона-Понедельника в возрасте десяти лет, приколотую на стену как раз на уровне его глаз. Мальчик на ней улыбался уголками губ, но глаза оставались серьезными и спокойными. Редкий сам переснял эту фотку со стенда отличников в детском доме. Для него это были трудные годы: тогда он несколько раз пытался усыновить или оформить опекунство над найденышем, пошел ради этого на такой шаг, который, кажется, навсегда разрушил их с Эллой отношения, но все усилия оказались напрасными. А потом его отыскал Антон и убедил помогать мальчику иным способом.

– Девочка в это время в котокафе с кошками тусовалась, – перенял у друга эстафету Борис. – Прямо оторваться от них не могла. Потом опомнилась, заспешила домой и, выбегая, дверью сбила парня с ног. Прилично так приложила. В результате она же и плакала, а он ее всячески утешал. Дворик маленький, подойти и хоть что-то подслушать невозможно. Я давно говорю, пора нам шпионской техникой обзаводиться, без нее никак…

– Дальше! – рявкнул Кинебомба.

У Бориса покраснели лоб и уши. Обиженно сглотнув, он коротко подытожил:

– А дальше темнеть начало, и они, как хорошие детки, по домам разошлись. Ну а утром в понедельник…

– Утром, – вернул себе эстафетную палочку Глеб, – Борька наблюдал за Пятницей, первый день в новой школе все-таки. А мне не разорваться же было: выбрал пацана. Виноват, ошибся.

– Что такое? – напрягся Антон.

Вскочив на ноги, он немного подался вперед, готовый коршуном спикировать на добычу. Глеб сердито поежился на стуле, и Эдик раздраженно подумал, что скоро из шести человек останется только четверо, а то и трое.

– Не, ну я вообще-то хотел сперва его в школу проводить, потом метнуться к Среде, она по расписанию шла ко второму уроку. Ждал во дворе в обычное время, но не дождался. Думал, может, заболела, тем более что ее отец как по часам в свою клинику заявился и озабоченным не выглядел. Но я все же проверил: зашел к приятелю в компьютерный магазин напротив дома, попросил посмотреть записи с камеры, смотрящей на двор, типа собачку ищу. И стало мне ясно, что девчонка еще в начале седьмого утра пронеслась через двор с раздутым рюкзаком за плечами.

– Побег? – забеспокоился Редкий.

Глеб выразительно развел руками.

– Если это первая попытка, то я просто поражаюсь долготерпению девочки, – тихим, но звучным голосом вступила в разговор Элла Котенок. – Она десять лет верила в то, что ледяную глыбу можно растопить огоньком спички.

– Так мы не знаем, где сейчас девочка? – испуганно спросила ее соседка за столом, тихая и внешне совершенно неприметная Соня.

– Теперь уже знаем, – поспешил утешить девушку Глеб. – Я обнаружил ее в том же самом котокафе уже в учебное время. Сидела на плюшевом диванчике, одной рукой гладила котика, а другой прижимала предположительно пакет со льдом к заплывшему глазу и синяку на скуле. Также у нее разбиты колени, ноги сплошь в ушибах и царапинах. Хозяева кафе, муж и жена, заботились о ней, пока не появился этот зубной техник и не увез девочку домой. Но что с ней произошло, пока непонятно. Одно скажу – из дома она вышла без этих украшений.

– Нужно обязательно выяснить, что с ней случилось, – тонким голосом проговорила Элла. Такой голос был у нее признаком высшей степени волнения.

– Слушаюсь, шеф, – съязвил Глеб. – Фотки показать? Я потихоньку сделал.

– Не надо, – махнул рукой Кинебомба. – Позднее. Так, ладно, а что Пятница? Как ее встретили?

И все заинтересованно повернулись к Борису.

– В счастливую пору детства моих родителей в школу мог прийти любой и при желании жить там целую неделю, никем не замеченный, – пространно начал тот. – Но те времена всеобщего доверия давно миновали, и в школу меня, мужчину в расцвете сил, бездетного и без документов, почему-то не пустили. Даже школьный двор попросили в темпе покинуть. Могу лишь сказать, что в гимназию девочку провожал брат, он же встретил после уроков. Полагаю, ее интересная особенность еще не дала о себе знать, наша пышечка выглядела спокойной.

– Я начну работать в школьной столовой только в среду, флюорография еще не готова, – сильно краснея, подала голос Соня.

– Эх, боюсь, пропустишь самое интересное, – сказал ей Борис. – И старайся не слишком завидовать, помни: бедняжка Пятница своему дару совсем не рада.

Над столом повисло молчание. А потом снова не выдержал Редкий:

– Антон, ты зачем нас собрал-то? Это и по скайпу можно было обсудить, позднее вечером. А пока все силы бросить на то, чтобы выяснить, что там со Средой, то есть с Викторией. Или ты все же про свою поездку планировал нам поведать?

Кинебомба молчал, блуждал угрюмым взглядом по фотографиям детей.

– Да, босс, рассказывай уже, мне на смену в ночь, – поторопил и Глеб, смачно зевнув.

Со своей карьерой будущего следователя Кинебомба попрощался после того, как частично выкрал, частично скопировал документы по найденышам уже в период их поспешного изъятия. Повезло еще, что не распростился со свободой. С тех пор он на жизнь зарабатывал непонятно чем. Официально нигде не работал, все свое время посвящал делам таинственным и не до конца понятным даже членам «Апофетов». Прежде, когда дети еще жили в разных городах, за ними приглядывали эпизодически. Больше времени посвящали поискам пятого малыша, хотя никто не был уверен, что он вообще существовал, не сомневался только Антон. Не удалось проследить судьбу и второго мальчика, которого обнаружил Эдик, – его слишком быстро увезли тогда из города, а куда определили, установить не удалось.

Все изменилось этим летом, когда непонятно зачем детей снова собрали в том самом городке, где их когда-то обнаружили. И, кажется, тот, кто все это затеял, в деньгах и связях был не ограничен. Зубной врач Фомин, владеющий в Питере клиникой на пару с партнером, неожиданно с ним рассорился – и сразу получил предложение стать единоличным владельцем клиники здесь на крайне выгодных условиях. Семья Милич давно рвалась прочь из Питера из-за хрупкого здоровья дочери, родители уже подыскивали варианты, и предложение просторной квартиры на окраине уютного городка пришлось им по душе. Еще проще вышло с Платоном Воронцовым – над ним оформили опекунство и перевезли сюда прямо к началу занятий. Неизвестно, каким образом, но все дети получили возможность поступить в лучшую гимназию города. Хотя, возможно, тут уж родители сами подсуетились.

Кинебомба утверждал, что двое недостающих ребят наверняка тоже здесь, в городе и в гимназии, осталось только их обнаружить. С Четвергом было проще – Эдик хорошо запомнил огромное родимое пятно на плече мальчика, темные волосы и глаза-вишенки. Сейчас ему было одиннадцать. Про Вторника же не было известно ничего.

А потом они узнали, что таких детей находили и раньше. В других странах, но всегда в маленьких городках. И всегда пятерых.

– Торопыг не держу, хоть все разбегайтесь, – огрызнулся Антон, все так же рассеянно переводя взгляд с одной детской фотографии на другую.

Эдик напрягся, уже понимая, что рассказ будет невеселым. Ему отчаянно захотелось сесть рядом с Эллой и взять ее за руку, но он не посмел, конечно. А Кинебомба продолжил спокойно и деловито:

– Мы и раньше знали, что таких же подкидышей находили во Франции, Венесуэле, Польше. Подкидывали их везде разными способами, но затем каждый раз происходило одно и то же: максимум через сутки все сведения о детях оказывались под грифом «совершенно секретно». В России это была первая подобная находка, иначе мы бы сейчас ее не обсуждали. Нам ни разу не удалось отследить историю от начала и до конца. Но предпоследний случай показался мне в этом смысле перспективным: двенадцать лет назад в английском городке Барнсе в предместье Лондона пятерых малышей обнаружили летним утром по периметру Барнского пруда. Один из обнаруживших – тамошний блогер – поспешил домой, чтобы сообщить в своем блоге о шокирующем событии. Утренние городские газеты почти полностью были посвящены найденышам. Но длилось это недолго: детей увезли из города, газета дала опровержение, у блогера начались трудные времена. И постепенно все упоминания о пятерке детей испарились, как капли росы на солнце. Но все же кое за что уцепиться мне удалось.

Антон перевел дыхание, а Борис воспользовался моментом, чтобы сказать:

– Ты нам ничего не сказал о цели поездки, босс. Мы думали, может, наконец решил отдохнуть, а заодно уж подтянуть свой английский.

– Не в такой момент, – отмахнулся Антон. – Просто был уверен, что поездка снова будет впустую, не хотелось обманутых надежд. Но на этот раз все вышло иначе.

Сидящие за столом тут же подобрались и синхронно подались вперед. Неужели после стольких лет замаячил хоть проблеск разгадки?

– Для начала я отыскал в Лондоне того блогера, который первым слил информацию. Теперь это почтенный бизнесмен, прошлый отрезок своей жизни он вспоминает неохотно, намекает, что после одного неудачного посещения паба страдает ретроградной амнезией, о чем и справка имеется. Про детей ничего знать не знает, хотя, может, и рассказывал о них когда-то в блоге, если мистер на этом настаивает. Услышал про них от одного местного кретина, водителя-дальнобойщика, которому летней ночью приспичило порыбачить на пруду. Вот и привиделось что-то в свете луны, вроде как голый ребенок, выходящий из воды. И пошло-поехало. В результате репутация блогера непоправимо пострадала, пришлось переквалифицироваться в миллионеры.

Кинебомба перевел дыхание, взял с подноса чашку и заглянул в нее. Соня тут же приподнялась, собираясь бежать на кухню за чайником, но по маху его руки упала обратно на стул.

– Я отправился в Барнс и нашел там того рыбака-дальнобойщика. Типчик из разряда людей, которые просто не в силах держать информацию в себе и станут выкрикивать ее даже под дулом пистолета. Думаю, его настоятельно просили забыть о детях навсегда, да и рыбу на завтрак ему теперь ловить не требуется – владеет небольшим отелем. Сначала он мялся и тоже пытался вытащить из памяти слово «амнезия». Потом поведал, что был сонным и усталым после рейса, спустился на бережок, задремал. И вдруг некто идет к нему по воде, аки сам Спаситель, только почему-то маленький и голый. Перепугался, заорал, дал деру. А у поганых журналюг уши торчком, ловят каждый мирный пук, чтобы расписать его в своей мерзкой газетенке. В общем, он все это рассказывает, а сам то одним глазом мне подмигнет, то другим, то знаки какие-то пальчиком изобразит, так что я волноваться начал. А когда он меня позвал смотреть погреб с винными припасами, хотел даже сделать ноги. Но, по счастью, бывший дальнобойщик росточком мне вот досюда, – Кинебомба провел ребром ладони себе от плеча до плеча, – и похож на дистрофика из старых анекдотов. И в погребе он на одном дыхании поведал мне, что были дети, были, всех пятерых он самолично обнаружил. А потом их куда-то увезли, вроде как нашлись их родители, ошибочка вышла, несчастный случай. И подмазали всех, кто детей видел и не захотел об этом сразу забыть. Сам он считает, что маленькие бедолаги побывали в руках маньяка, а их богатенькие родители решили все это стереть из памяти людей, чтобы никогда нигде не всплыло.

Он закашлялся и растер кулаком грудь. Откуда-то все же появилась Элла с дымящейся чашкой чая, подала Антону. Тот осушил ее в несколько заходов и продолжил:

– А через экс-дальнобойщика удалось выйти на одного бобби, то есть полицейского, тоже бывшего. У старичка-пенсионера сохранились копии документов, в которых написано, куда детей направляли из больницы. Он поведал мне, что всю жизнь обладал несговорчивым нравом и пиететом перед бумажками с печатями. Так что, когда велено было все уничтожить, он, напротив, скопировал и сохранил. А потом я постепенно вышел на след всех пятерых. Как – слишком долго рассказывать.

Кинебомба замолчал, тяжко и шумно переводя дух.

– Значит, их все же пятеро. Всегда пятеро, – задумчиво проговорил Эдик.

– Да, всегда. Все они попали в приемные семьи, жили в разных городах, одно семейство даже в Париже. Двое – в Лондоне и один – в Барнсе, который вполне можно считать районом Лондона, но знакомы между собой вроде как не были. И ровно через десять лет после обнаружения детей четыре семьи вдруг, словно их кто за веревочку потянул, съехались в Барнс, чтобы отдать своих детей в одну и ту же хорошую частную школу. Где, кстати, уже учился с первого класса один из мальчиков. В школе дети в течение месяца стали не разлей вода, невзирая на разницу в возрасте. Учителя и другие школьники вспоминают, что они были как одна семья…

– Вспоминают? – слабым голосом спросила Элла. – Почему… были?

– Детей больше нет, – отрезал Антон.

Громко вскрикнула чувствительная Соня, а потом жутковатая пауза повисла над столом. Редкий ощутил, как мириады колючих мурашек сковали его тело, дыхание сорвалось. Он впервые слышал об этих юных англичанах, но слова Кинебомбы поразили его, словно речь шла совсем о других детях. О тех, чьи портреты были приклеены к ветхим обоям.

– Предупреждать нужно, босс, – тихо произнес Глеб.

– Но что могло с ними случиться? – жалобно пролепетала Соня.

– Стрелок, – коротко ответил Антон. – Давняя недобрая традиция Америки и Европы. Некий Орсон Брук, старшеклассник, пришел в школу после окончания занятий и направился прямиком в библиотеку. Там в тот момент находилась вся пятерка, они собрались за столом в дальней части библиотеки, помогали одному из них с проектом. Они вообще все время, кроме уроков, проводили вместе. Парень, едва войдя, открыл веерный огонь из автомата «Узи», микромодель на тридцать два патрона. Погибла библиотекарша, еще трое посетителей, было не меньше десятка раненых. И все те дети. – Он выделил слово «те».

– Думаешь, это было подстроено, босс? – спросил Борис. – Спецом убрали детишек?

Кинебомба пожал плечами:

– Как знать. По этому массовому убийству информации везде полно, в Сети даже ходят мемуары старшей сестры убийцы, весьма скандальные… Да, он, расстреляв все патроны, выпрыгнул в окно и сломал себе шею. Так вот, сестра настаивает, что брат действительно в школе был изгоем, травили его даже учителя. Ну травили или пытались на путь истинный наставить – кто теперь докажет. Бедолага исписал целую тетрадку проклятиями в адрес однокашников, так что вроде в самом деле собирался мстить. На подходе к школе теперь стоит памятный обелиск с фамилиями тех, кто тогда погиб, – девять имен. Но все, с кем я говорил, прежде всего вспоминали тех детей. Рассказывали, какие они были необычные, яркие, дружелюбные. Были и намеки, что за ребятами наблюдалось нечто странное, то, что трудно объяснить, не забираясь в дебри мистики. Но моего английского не хватило, чтобы вытащить все детали. Ясно одно: и два года спустя их не могут забыть, в соцсетях полно всяких групп памяти… Ну с этим мы потом подробно ознакомимся. Вот такое чертоплясие. Что думаете?

Никто не спешил делиться соображениями. Тихо плакала Соня, Глеб ее утешал. Словно что-то повисло в комнате, вязкая тишина, которая давила на уши, но не хотелось ее разрушать.

– Это кое-что нам дает, – наконец медленно заговорил Редкий. – То, что их пятеро, мы знали. То, что их вновь собирают в том самом городе, где нашли, – едва ли совпадение, ну с учетом и нашего случая. Выходит, город важен.

– Верно, – кивнул Антон.

– Школа, ты говоришь, хорошая, частная. Но, возможно, выбирают ту, где уже кто-то из ребят учится, так же проще. В нашем случае Понедельник, Среда и Пятница с этого года пошли в новую гимназию. Тогда можно предположить, что как минимум один ребенок там уже учится. Насчет Вторника у нас по нулям. Но про Четверга мы знаем, что это мальчик лет одиннадцати, темноволосый, на плече – родимое пятно. Среди новичков таких нет. Попробуем перебрать все варианты. А Вторник… будем надеяться, что он сам даст о себе знать. Или в этот раз детей будет только четве…

Он не договорил.

– Их будет пятеро! – оборвал Антон. – Вторник не мог просто так сгинуть, даже если мы его не нашли. Ведь были и другие, кто наблюдал за детьми, и куда лучше, чем мы. Я уверен: будь пятый ребенок навсегда потерян, тогда ничего не происходило бы вообще. Про детей забыли бы или, возможно, уничтожили.

– Но кто все это проделывает?! – не сдержавшись, выкрикнула Соня.

Кинебомба дернул головой.

– Понятия не имею. Теперь меня больше всего волнует другой вопрос: что пошло не так в Барнсе? Потратили столько сил, а потом детей просто ликвидировали.

– Может, все же случайность? – почти хором спросили Борис и Глеб.

– Трагическая, но случайность, – тихонько уточнила Элла.

– Не думаю, – сказал Антон. – Есть в этом деле еще одна шокирующая деталь. Старшая из пятерки – ее звали Шарлотта – закрыла собой друзей, едва началась стрельба. Она была довольно крупной девочкой и заслонила их, как наседка крыльями. Шарлотта приняла на себя основной удар и погибла сразу, другие были только ранены, кто – в плечо, кто – в ногу. Их доставили в ближайший госпиталь, и врачи ручались, что все раненые будут спасены. Однако уже через сутки четверо были мертвы, тогда как остальных – даже с ранениями в живот и в голову – поставили на ноги.

– Добили? – белея, ахнула Соня.

– Не в курсе. Врачебные бумаги мне никто не спешил показывать. Родителям, само собой, рассказали про осложнения, шок, все они смирились со случившимся и судиться с клиникой не стали.

Тут Редкий словно вышел из ступора и задал вопрос:

– Когда это случилось?

Антон бросил на приятеля уважительный взгляд.

– В десятых числах октября. Через полтора месяца после начала учебного года.

– Значит, если это не было случайное убийство, – вслух начал рассуждать Эдуард. – Если их в самом деле уничтожили те, кто все эти годы держал под негласным контролем, кто снова собрал их вместе… Тогда две вероятности. Первая – что-то пошло не так. Вторая – дети выполнили ту функцию, к которой их готовили, или… не выполнили. И стало ясно, что использовать их дальше нет смысла.

– Это значит, что у нас не так уж много времени, чтобы во всем разобраться и спасти ребят, – подытожила Элла Котенок.

Глава 8
Светлые ангелы

Таня проснулась без будильника, минута в минуту, как сама себе приказала перед сном. Она никогда не просыпала школу, но иногда все же опаздывала. Не ленивая по натуре, порой просто не могла противиться как тяготению лишнего веса, так и невеселым думам. Начинался лишь второй день в новой школе, а в душе уже поселилась тревога.

Девочка неловко сползла с кровати и первым делом в одних трусиках подошла к зеркальной створке шкафа. И отпрянула в испуге, будто увидела там кого-то чужого. А через секунду сообразила: в прежней их квартире шкаф-купе стоял напротив окна, в этой же место ему нашлось у стены рядом с окном, напротив кровати. Да и света тут было в разы больше, дом смотрел окнами на рощу-заповедник, а не переглядывался с соседним домом, как в Питере. Солнце деликатно одним глазком косилось в комнату, и в его боковом свете Таня увидела себя в самом отвратительном виде: рыхлое бледное тело, опрелости и россыпи мелких прыщиков на животе и груди, на пухлых щеках – розовые складки от подушки.

Вдруг показалось, будто она глядит на себя сейчас чужими и недобрыми глазами. Глазами той злючки из ее нового класса, к примеру. Как ее там? Даша вроде.

Тут Таня Милич слегка покривила душой. Дашино имя она сразу запомнила. Вопреки всему вредная девица ей понравилась, а Таня так давно мечтала о настоящей подруге.

– Ну, хватит, надоело, – прошептала девочка и погрозила своему отражению кулаком.

Через десять минут она, уже в гимназической форме, вышла на кухню, где ждал старший брат. Родители уходили на работу рано, еще до ее пробуждения, брат Володя уезжал в Питер на занятия в институт в одно время с ними. Но он сам вызвался провожать сестру в школу хотя бы первые несколько дней. Это, конечно же, было не обязательно, да и кто из семиклассников ходит в школу с провожатыми… но Тане на чужое мнение было плевать, а общество брата здорово успокаивало.

Володя и стол уже накрыл на них двоих: пожарил омлет с беконом и помидорами, смазал кусочки хлеба, румяные после тостера, основательным слоем масла, заварил чай. Но девочка, бросив на еду хмурый взгляд, даже не приблизилась к стулу. Зато достала из холодильника свежие овощи, вымыла и принялась торопливо кромсать их на не слишком аккуратные кусочки. Брат наблюдал за ней, склонив голову набок, а когда дело дошло до заправки салата оливковым маслом, не выдержал:

– Танюх, если вдруг стараешься для меня, то я равнодушен к траве.

– Знаю, это для меня, – мрачно отозвалась девочка, отходя со своим салатом к окну, подальше от стола с его манящими запахами.

Таня со стыдом припомнила, что в период ремонта отец дал отделочной бригаде особое распоряжение укрепить все подоконники, зная привычку своей крупногабаритной дочурки взгромождаться на них. Она и сейчас туда забралась, без энтузиазма сунула в рот ложку салата.

– Вот так, значит, – констатировал брат.

– Ага, так, – дожевав, подтвердила Таня. – Для начала. А после уроков залезу в инет и подберу себе диету. Или лучше к специалисту запишусь.

Она любила все делать по заранее составленному плану. Особенно то, что давалось труднее всего, а поесть девочка любила.

– И, пожалуйста, съешь или убери со стола то, что на нем стоит. Я стараюсь туда не смотреть!

Понятливый братец мигом пристроил омлет между кусками хлеба, каким-то непостижимым образом в два приема уложил трехэтажный сэндвич себе в рот и с довольным видом погладил себя по животу.

– Спасибо за доппаек, сестренка.

– Везет же некоторым, – прошипела девочка, окидывая взглядом худощавую фигуру брата. Вот уж кому не было нужды ограничивать себя в калориях.

– Зато тебе достался весь ум, – утешил ее Володя. – Меня к твоей накрученной гимназии ни за какие деньги на километр не подпустили бы.

Брат был хорош собой. Среднего роста, стройный, даже поджарый, он двигался ловко и стремительно; если смеялся, то заражал весельем всех вокруг, а улыбка у него была ласковая, с лукавинкой. На голове топорщился густой ежик темных волос, под почти черными пушистыми бровями жили очень светлые и прозрачные, как родниковая вода, глаза. Иногда Тане бывало трудно скрыть, как же сильно она им восхищается.

Таня прекрасно знала, что она – приемный ребенок, помнила первое знакомство с родителями, ведь ей тогда уже было семь лет. Брата же всегда, с первого дня воспринимала как по-настоящему родного, любила подмечать малейшее сходство в их вкусах или пристрастиях. Любая такая деталь надолго прибавляла ей хорошего настроения. Ведь трудно живется человеку, если ему не с кем себя сравнить.

Она доела салат, с надеждой заглянула в пустую миску, после чего со вздохом отнесла ее к раковине и аккуратно вымыла. Брат проверил время по мобильнику и озабоченно свел брови домиком, давая понять, что им пора.

– Да, вот еще. – Девочка достала из кармана жакета кошелек на застежке, положила на стол. – Засунь куда-нибудь, пока я одеваюсь.

– Подкуп? – высоко взметнул брови Владимир. – Это чтобы я раньше времени не слил родителям волнительную новость о том, что ты садишься на диету?

– Это чтобы я вместо первого урока случайно не оказалась в буфете, – в тон ему парировала сестра. – И будь на связи: если я вдруг ограблю нашу столовку, попрошу полицейских первым позвонить тебе.

– Понял. Выручу. И вот я еще подумал: не записаться ли мне прямо сегодня в секцию вольной борьбы? Поскольку предвижу, что скоро моей спортивной подготовки будет недостаточно. Тебя ведь, сдается мне, не только от полиции придется отбивать.

Таня помрачнела, с отвращением затрясла головой:

– Ну уж нет. Больше ничего такого со мной не случится. Наверняка я просто неправильно себя вела в прежних школах, но теперь буду умнее. Запишусь к психологу… но это когда немного похудею, сейчас он меня просто на смех поднимет.

– Ну-ну. Посмотрим. И, кстати, запомни, что твоей вины в происходящем не было ни на полпальца. – Брат сделался непривычно серьезен, даже мрачен. – И психолог тебе никакой не нужен. Хочу также предупредить, что уже вчера, встречая тебя у школы, засек одну пару заинтересованных глаз. Этаких прям васильковых.

– Да каких еще глаз, – отмахнулась Таня. – Показалось тебе, Еж.

Она не кривила душой, про знакомство с Пашей Майским и в самом деле уже успела забыть. Другим была забита голова.

* * *

Решение пропустить уроки Виктория приняла, едва глянув на себя в зеркало в узенькой прихожей котокафе. Свет здесь был совсем тусклый, зато синяк на ее щеке багровел и разгорался, как закат. А после того как Лиза промыла перекисью ее раны на ногах и смазала йодом колени, Вика попробовала встать и со стоном рухнула обратно на диван. Колени взорвались болью, при малейшем движении в них что-то потрескивало и покалывало.

– Врачу бы твои раны показать, – забеспокоился Руслан.

Вторая попытка подняться оказалась удачнее, постепенно девочка расходилась. Но в гимназии в таком виде определенно появляться не стоило.

Руслан, поглядывая в окно, подстерег момент, когда заработала смешная избушка на выходе из двора – в ней пекли блины с разными начинками, сбегал и набрал всех видов. Кофе и чай приготовила Лиза. Ели, болтали, угощали с рук котиков. Виктория никогда не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас, сидя в компании двух взрослых и пары десятков котов, прикладывая грелку со льдом попеременно ко всем синякам и ушибам, слушая бесконечные рассказы о питомцах и о перипетиях открытия кафе. Ей было весело и спокойно… Но все закончилось в тот миг, когда неожиданно запищал старенький, стянутый резинкой телефон и на табло появилось слово «папа».

Руки тряслись, телефон все падал и падал на протертый диван. Лиза вложила его девочке в руки, сделала мужу знак, и оба отошли в другую часть просторного помещения. Наконец удалось слабо алекнуть.

– Снежинька! – Голос отца звучал не сурово, скорее озадаченно. – А ты где? Мне позвонила мама, сказала, что ты убежала из дома очень рано, не позавтракав. А потом она увидела по электронному журналу, что ты, оказывается, не появилась на занятиях. Мама очень волнуется, я сейчас бегу к ней.

Он слегка задыхался, похоже в самом деле очень спешил.

«Что же она сама меня не набрала? – хотелось спросить Вике. – Любая мать первым делом поступила бы так». Но она привычно сдержалась.

– Я не в школе, так получилось, – ответила Вика отцу.

– С тобой что-то случилось, милая? Ты в больнице? Господи, что, несчастный случай?!

Девочка криво улыбнулась уголком рта с неповрежденной стороны: такой вариант, как обычный прогул, ее родителям и в голову не пришел.

– Нет.

– Но ты в городе? Куда я могу подъехать за тобой?

Виктория поколебалась немного: приглашать сюда отца почему-то не хотелось. Но едва ли Руслан и Лиза отпустят ее куда-то одну.

– Я в кошачьем кафе «Четыре лапки». Это в центре города, примерно там, где когда-то было детское кафе, мама это место знает.

– Я тоже знаю, – быстро и с явным облегчением отозвался отец. – Сейчас успокою нашу маму и тут же примчусь за тобой.

И отключился.

«Странно, – подумала девочка. – Ведет себя так, будто в самом деле ужасно за меня волнуется».

Отец прибыл через полчаса. К тому времени в кафе появились первые посетители, и Вика попросила Руслана помочь ей спуститься вниз, дожидаться на злополучной скамеечке. Хозяин котокафе мелочиться не стал и просто отнес ее туда на руках, а Лиза посидела рядом с девочкой, пока отец, бледный и запыхавшийся, не вбежал во дворик со стороны пешеходки. Лиза поспешила ему навстречу, чтобы сразу пояснить, что его дочь не побывала в лапах маньяка. Во время их недолгой беседы отец так и рвался к Вике, не отрывал от нее испуганных глаз. В этот миг вчерашний разговор показался девочке страшным сном, она даже заколебалась – вдруг в самом деле приснилось, но потом напомнила себе, что задремала только под утро, успев все сотни раз обдумать и прокрутить в голове.

– Девочка моя! – Отец наконец оказался рядом. – Ну как же тебя угораздило? Встать можешь? Так, я немедленно везу тебя в больницу, пусть осмотрят с ног до головы. Заодно все зафиксируем, чтобы этому наркоману, когда его поймают, не удалось уйти от ответственности. У меня машина за углом, сумеешь дойти? Или лучше давай отнесу?

Анатолий Иванович Фомин давно уже не держал в руках ничего тяжелее зубоврачебных инструментов, но, кажется, в самом деле был готов подхватить ее на руки.

– Папа, нет! – Вика даже за боковину скамейки обеими руками ухватилась, так решительно он был настроен. – Я не хочу в больницу, это всего лишь ушибы. И дело не в них!

– А в чем? – опешил мужчина.

– В том, что сегодня утром я ушла из дома и не собиралась возвращаться! – выпалила она на одном дыхании и указала подбородком на раздутый рюкзак. – И сейчас не пойду. Во всяком случае, пока ты мне кое-что не объяснишь.

– Что объясню? – Отец, взволнованно щурясь, приложил ладонь к ее лбу, кажется, решил, что она бредит.

– То, о чем вы вчера вечером говорили с мамой в спальне, – не стала тянуть Виктория. – Потому что я все слышала. Я знаю, что вы не мои родители, но вы почему-то не можете просто отказаться от меня. И что у вас есть другая дочь, настоящая. И ее вам однажды вернут.

Отец слушал внимательно, и стрелки морщин на его лице будто на глазах становились глубже, рельефнее, темным жаром наливались щеки и шея. Когда она замолчала, он просто сказал:

– Мне очень жаль, милая.

– А мне тем более жаль! – сердитым шепотом выкрикнула Вика. – Только я не понимаю, почему нельзя было сказать мне это раньше!

– Я все ждал, когда ты подрастешь.

– Давно уж выросла!

– Только не для меня. Для отцов их дочери всегда остаются маленькими девочками. Да и как угадать, в каком возрасте не так больно узнать о безумии собственной матери.

– Что? – ахнула девочка.

Отец сокрушенно покачал головой, с затаенной мольбой заглянул ей в глаза.

– Снежинка, ты ведь не приняла это всерьез? Ну подмену в роддоме еще можно вообразить, они там, если верить нашим ток-шоу, происходят с пугающей регулярностью. Но какая-то другая дочь, которую однажды вернут… Милая моя, это ведь явный перебор.

На миг Виктория ощутила себя полной идиоткой, ощетинилась и перешла к защите:

– Но вы говорили об этом так… так… В общем, вы во всем поддерживали друг друга. Ты соглашался с мамой. А разве я не замечала, что вы ко мне относитесь словно к чужой? Этому должна быть какая-то причина…

Рука отца легла ей на плечо, и она притихла. Фомин медлил, тяжело переводил дыхание, а потом заговорил:

– Причина есть, Снежка, и вчера ты с удивительной прозорливостью ее в целом угадала. В четыре года ты тяжело заболела и попала в больницу, мама, разумеется, все время была рядом с тобой. Но когда ты уже поправлялась и даже могла гулять в больничном дворике, мама на секундочку отвлеклась на разговор с врачом, а тебя увела с собой какая-то безумная парочка. Нет, не пугайся! – Это он заметил, как побелело ее лицо. – Никакого вреда они тебе не причинили, наоборот, заботились как могли, обкормили конфетами, украсили бантиками и прочей ерундой. В полиции они говорили, что подумали, будто тебя бросили, вот и решили о тебе позаботиться. Идиоты! Но мы с мамой провели поистине ужасные сутки, боясь даже думать, что с тобой происходит. И когда ты вернулась, то не сразу, постепенно, но у мамы началось вот это. Она вдруг стала говорить, что вернули не тебя, а просто похожую девочку, плакала, просила тебя увести куда-нибудь и обменять на нашу дочь. А потом каким-то образом у нее в голове сложилось, что настоящую тебя вернут в восемнадцать лет. Но для этого нужно хорошенько присматривать за подменышем, заботиться о нем. Я долго боролся, искал врачей, читал книги по психиатрии. Тогда мы были не так обеспечены, как сейчас, возможностей было в разы меньше. В конце концов я пришел к решению, возможно, ошибочному: во всем ей подыгрывать. Только при этом условии твоя мама становилась спокойнее, а ведь у нее еще и сердце слабое. Кроме того, у меня появилась пусть призрачная, но надежда, – с невероятной горечью произнес отец.

– Какая? – шепотом спросила Вика.

– Что через несколько лет, когда тебе исполнится восемнадцать, она заново примет тебя. Мы можем это как-то обставить: ты уедешь на время к бабушкам-дедушкам или в турпоездку, ты ведь уже будешь самостоятельной. А потом вернешься с новой прической, в новой одежде. Вдруг случится чудо? Тогда наконец мир и покой вернутся в нашу семью.

– А наши родственники вообще в курсе? – догадалась спросить девочка.

Фомин мотнул головой:

– Ну что ты! По счастью, твоя мама считает, что никому говорить о подмене нельзя. Я соглашаюсь. Но удивительно, что ты подумала о своей родне только сейчас, а не вчера, когда навоображала себе немыслимых вещей. Все они знали тебя с рождения, а разве когда-нибудь относились к тебе как к чужой?

– Я думала о них, – виновато призналась Вика. – Но все равно…

Вот почему, например, ты никогда не зовешь меня по имени, а все какими-то прозвищами?

Отец устало уронил голову на грудь.

– Милая, когда я называл тебя Викой, наша мама напрягалась – ей чудился подвох. Тогда я подобрал нейтральные слова и имена и стал звать тебя так всегда, чтобы не сбиваться. Моя девочка, я надеялся, что тебе, как большинству современных подростков, плевать на то, как тебя называют в семье! Ведь всего остального ты получала вдоволь. Тебе немного не хватало ласки, но я надеялся, что, когда все наладится, сумею заполнить этот пробел. Понимаешь?

Она кивнула, окончательно убежденная. Отец помог ей подняться, и они, взявшись за руки, медленно пошли к его машине.

* * *

– Элла, Эдик, а вы погодите! – распорядился Антон, когда народ уже потянулся к выходу.

От усталости, не иначе, он даже не заметил, что Редкий и так стоит от него в паре шагов, всем видом выражая желание поговорить, а Элла Котенок у книжного шкафа делает вид, будто сосредоточенно что-то ищет среди папок. Оба без промедления оказались рядом.

Вблизи стало особенно заметно, как вымотан их друг. Сейчас он больше, чем когда либо, походил на разночинца, отсидевшего пару лет где-нибудь в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Редкий задал себе вопрос, питался ли Антон хотя бы раз в день, пока жил за границей. Обычно Кинебомба, желая сэкономить, в первую очередь выбрасывал из списка необходимых вещей еду и кров.

То, что его друг – фанатик, Эдик догадался давно. После событий в городском парке он поначалу потерял приятеля из вида, больше не встречал его ни одного, ни с догом Плевако во дворе. От кого-то случайно узнал, что тот перебрался в Питер и не то ушел из юристов, не то его погнали. Тогда Редкий еще не знал про «Апофеты» и про то, на что Антон тратит все свое время, деньги и силы.

– Сможешь взять отпуск на работе? – без предисловий приступил к нему Кинебомба. Вопрос больше походил на приказ.

Эдуард затряс головой:

– Тоха, невозможно! Я ж на испытательном сроке. Если вышибут, мне подходящую работу в этом городишке не найти, это без брехни!

– Чего тебе за эту контору держаться? – от души удивился Антон. – Ты один живешь, много ли надо, нашел бы что-то более… безрежимное.

В такие моменты Эдику очень хотелось друга придушить. Антон совершенно спокойно прошелся кирзовыми сапогами по тому факту, что прошедшие десять лет унесли жизни родителей Редкого, более того, выставил его одиночество как преимущество.

– Нет, не могу, – ответил холодно. – Мне еще тебя из передряг вытаскивать, если что.

Кинебомба поморщился, но продолжил:

– Тогда возьми отгул или заболей, не знаю. Но сам понимаешь: времени остается всего ничего, а нам необходимо понять, что объединяет этих детей, как они узнают друг друга, почему притягиваются, как магниты. Вычислить Четверга и Вторника. И ни в коем случае не упустить момент, когда пятеро соединятся, потому что с этого момента детям будет угрожать смертельная опасность. Мы должны быть готовы к самым крутым мерам. Экстремальным мерам.

– Это каким, например? – занервничал Эдуард.

Рядом прерывисто вздохнула Элла. Оба хорошо помнили, как Антон, решив, что напал на след Четверга, выслеживал его в одной питерской школе. Подходил к мальчикам подходящего возраста и внешности и спрашивал: «Нет ли у тебя родимого пятна на левом плече?» Пришлось тогда Редкому потрудиться, чтобы вызволить его из КПЗ.

– Например, мы можем похитить одного из детей, – как ни в чем не бывало развил мысль Антон, и Эдик издал протяжный стон. – Если им в самом деле опасно находиться впятером, а мы до того времени не разузнаем, что или кто им угрожает, это будет единственный вариант. Но можно заранее вступить в общение с кем-то из них. Эти дети разумны, воспитанны, с ними вполне можно договориться, как со взрослыми. Ты ведь всегда неровно дышал к своему первому найденышу, к Понедельнику?

Редкий почувствовал, как закололо в подушечках пальцев, участилось дыхание. Неприятно было, что Антон говорит это при Элле. Однако он согласился:

– Ну… да.

– Даже его папашей, скажем прямо, хотел заделаться, – снова проявил чудовищную неделикатность Кинебомба. – Ну а теперь зато имеешь шанс стать его другом. Расположить к себе, вызвать доверие. Уж не знаю, как ты это сделаешь, но это твое задание. Элла, ты продолжаешь искать Четверга?

– Возможностей у меня не слишком много, – спокойно отозвалась Элла, раз и навсегда выбравшая такой тон с импульсивным боссом. – Родимое пятно на плече могли удалить, не забывайте. Но если оно осталось и мальчишка объявится в нашей больнице или в поликлинике, я об этом узнаю. Моя зубодробительная история о потерянном младшем братишке там всем известна.

– Хорошо, – милостиво кивнул Кинебомба. – Тогда тебя, Эдуард, больше не задерживаю. Дуй домой. А к тебе, Элка, еще разговор.

– Не понял, – протянул Редкий. – Я вообще думал, мы сейчас где-нибудь в кафе посидим все втроем, а потом мы с Эллой тебя на автобус посадим.

– Зачем на автобус? – нахмурился Антон.

– Затем, что квартира у тебя в Питере, – подсказал Эдик.

– А, это. Не выйдет на автобус, – мотнул головой Кинебомба. – Я теперь тут обитаю.

Элла первая все поняла, всплеснула руками:

– Только не говори, что ты продал питерскую квартиру ради поездки в Англию.

Антон равнодушно пожал плечами:

– Я и не собирался говорить. Но раз вы спросили, то да, продал. И не только ради Англии, до нее еще поездка была, вхолостую, впрочем. А в чем проблема-то? Крыша над головой имеется.

Это он потрясенный взгляд Эдуарда поймал.

– Ты как тут жить собираешься, чудик? – забыв субординацию, набросился на него Редкий. – Ты к печке не знаешь, с какого бока подойти, Глебка ее в холода всегда топит.

– Плита есть, газ включу. А до холодов еще дожить надо!

Кинебомба явно жаждал поскорее отделаться от заботливого друга, сердито вздыхал и дергал острым подбородком.

– И долго ты на газу протянешь? А отравление угарным газом, взрыв, пожар?

– Слушай, иди уже, а? – тоскливо попросил Антон. – У нас с Элкой дел полно, а ты мешаешь.

– Что-о?! – взревел Редкий. – В смысле я вам мешаю? Каких еще дел?!

– Я разве не сказал? Мне в той школе, где все случилось, детишки подсказали: в соцсетях есть группа памяти погибших ребят, причем не всех, только нашей пятерки. А там много интересного и… странного. Думаю, мы узнаем наконец, что не так с детьми и как они за полтора месяца перевернули школу с ног на голову. Я уже пробовал читать, только птичий язык подростков мне не слишком понятен. У тебя как с этим? – Он повернулся к Элле.

Девушка зябко передернула плечами: в доме даже в теплое время года было прохладно.

– Вроде разбираюсь немного. Можно попробовать.

Редкий налетел на Антона коршуном:

– Слушай, друг, ты бы хоть спросил, когда у нее следующее дежурство в больнице, успеет ли она отдохнуть! И хочет ли вообще оставаться в этой холодрыге, и как потом домой-то доберется? К тому же у нас были планы на вечер, – закончил он уже не так уверенно, искоса глянув на девушку.

Но Элла неожиданно заняла сторону Кинебомбы:

– Ничего, вызову такси, – сообщила она бодро. – Мне самой безумно интересно, что там пишут. А дежурство только завтра с полудня, так что, даже если допоздна просидим, успею выспаться.

– Не бойся, я ее у тебя не отобью, у меня просто времени на это не будет, – счел нужным уточнить Антон. – И сил. Я последние две ночи не спал совсем. Элла, напомни, – он сфокусировал осоловелый взгляд на девушке, – ты все еще Котенок?

– Да вроде как…

– Жаль. Надеюсь дожить до того дня, когда ты станешь зваться Редкий Котенок.

Эдуард поперхнулся воздухом и закрыл рукой глаза, жестом выражая отношение к дурацким шуточкам друга. Элла тихонько прыснула.

– А чего, каждый должен хоть раз жениться, чтобы познать счастье быть холостяком, – не унимался Кинебомба. – А пока что двигай в парк и продумывай стратегию: насчет мальчишки и как будешь вопрос с работой улаживать, поскольку время поджимает.

– А в парк зачем? – заморгал Эдик, окончательно деморализованный. – Я и так могу продумать. Даже с вами могу посидеть, чтобы Элке не пришлось одной кататься ночью на такси.

– Нечего тебе тут сидеть. Это получится напрасная трата времени, а его у нас и так… котенок наплакал. А в парк рекомендую сходить, потому что твой Понедельник вполне может там сейчас бродить. Ребята докладывали: его туда как на мед тянет. А до закрытия еще… – он бросил взгляд на экран ноута, – полтора часа. Действуй.

Эдуард уже совсем собрался его послать, но глянул на красные, как у вампира, глаза друга, на посеревшую от усталости кожу и сказал:

– Ладно.

– Вот и умничек. Кстати, хочешь напоследок узнать, как группа называется, в которую мы с Эллой сейчас нырнем?

– Ну хочу.

– «Светлые ангелы». Не больше и не меньше.

Он вдруг рванул в сторону кухни, не иначе замерз, побежал газ включать. Эдик и Элла остались вдвоем и, хоть в этом не было ничего необычного, синхронно смутились, отвели взгляды.

– Хорошо, что я бутерброды захватила, много, – сказала девушка. – Надеюсь, смогу Тоху подкормить, он ведь совсем на пределе. Недосып, недоедание, зацикленность на идее… нужно как-то ему помочь.

– Поможешь ты ему, как же, – поморщился Редкий. – Как сказано в одном старом фильме, «проще чайник на животе вскипятить».

– Страшно за него, – гнула свое девушка. – И еще за детей. Надо же, светлые ангелы… Вдруг в самом деле?

– Что-то не верю я в ангелов, это уже перебор.

– А я вот самую чуточку, но почему-то верю… или хочу верить?

Неизвестно почему, но лицо у нее в этот момент стало грустное-грустное. Вдруг Эдуард решился: взял ее за плечи, притянул к себе, чмокнул в уголок рта и почти бегом припустил к двери.

Глава 9
Розовый рюкзак

Солидно держа брата под руку, Таня дошла с ним почти до самой «Белой радуги». Все это время приходилось бороться с собой, чтобы не сказать что-то вроде «Вовк, а давай зайдем в магазин за шоколадкой». Наконец, почти обессилев, девочка застыла на месте.

– Ладно, Еж, ты иди, а то совсем опоздаешь. Я дальше сама.

До калитки на школьный двор оставалось шагов десять.

– Точно не заблудишься? – проявил заботу старший брат. – А то, я слышал, от голода иногда теряют ориентацию в пространстве.

– Хорош уже издеваться, – прошипела Таня. – Все, до вечера.

Она махнула рукой и зашагала к воротам. С внутренней стороны вдоль железной ограды по всему периметру росли кусты сирени и акации, все еще по-летнему беззаботно-зеленые. Вход в школу находился в левой части здания, так что Таня, миновав ворота, начала огибать разросшуюся акацию и случайно толкнула плечом девочку, спешащую прочь от школы. На вид они были примерно одного возраста, но незнакомка оказалась хрупкой худышкой и буквально влетела в куст.

Милич замерла на месте, не зная, помочь ли выбраться, или лучше не нарываться на гневный комментарий. Только крикнула в глубину куста:

– Прости!

Но та уже выпуталась из веток сама, убедилась, что не порвала колготки, и только потом подняла глаза на Таню. Вид у худышки был хмурый и встревоженный, но заговорила она без всякой злости, второпях глотая слова:

– Ой, привет! А ты из седьмого «А», да? Новенькая, да?

Таня дважды кивнула.

– Ой, здорово! – почему-то обрадовалась девочка. – Я тоже в седьмом «А», но вчера отпрашивалась. Мне сегодня про тебя рассказали. Я увидела и сразу догадалась, что это ты, потому что… ой.

Она смешно захлопала ресницами.

– Я поняла, – хмыкнула Милич. – Не бери в голову.

– Ой, ну ты молодец! Меня Лерой зовут, будем знакомы, – девочка помахала в воздухе ладошкой и застрекотала вдвое быстрее: – Ой, такое дело, я тетрадку забыла с лабой по химии, а химичка – зверь и меня точно сожрет, если не сдам. Я у классной отпросилась, сейчас у нее наш урок. Я в тех домах живу. – Она махнула в сторону стоящих особняком нарядных новеньких домов из желтого и шоколадного кирпича. – Мне туда-сюда минут десять всего. Ну двадцать, лабу еще дописать надо, – хихикнула она. – Слушай, можно попросить?

– Давай. – Таня уже успела проникнуться симпатией к этой щебечущей как птичка девочке.

Та порывистым движением сдернула с плеча элегантный рюкзачок, розовый со звездами, миниатюрный, как хозяйка, но довольно-таки раздутый.

– Можешь закинуть в класс? Я не сообразила, а теперь только мешает на бегу. Сделаешь, а?

– Конечно закину. – Милич тут же ухватила рюкзак за лямку, показывая твердость своих намерений.

– Ой, спасибо тебе! – возликовала Лера. – Ты ведь одна сидишь? Так ты его рядом с собой на стул положи, а я в середине урока тихонечко зайду и с тобой сяду, ага?

– Ага, – сказала Таня.

В этот момент в гимназии прозвенел звонок, Лера ахнула и кинулась бежать, не оглядываясь, а Таня как могла быстро, но чтобы потом не отдуваться позорно на весь класс, поспешила ко входу. В класс истории вошла следом за классной руководительницей, на цыпочках добралась до своей парты, уселась. Уф, успела!

Первым делом приготовилась к уроку. Потом, критически оглядев пустующую часть парты, сгребла с нее какую-то бумажку, сунула себе в карман. Стул слегка отодвинула, чтобы Лера смогла быстро и бесшумно сесть, когда появится, рюкзачок повесила на спинку.

Краем глаза она заметила за партой у окна вчерашнего парня, который то и дело поворачивался в ее сторону и явно пытался привлечь внимание отчаянной мимикой и взмахами попеременно то правой, то левой руки. Но Таня на него даже не смотрела, только на доску, а иногда – на дверь в класс. Время шло, а Лера все не появлялась, видно, с лабораторной возникли трудности.

Когда прозвенел урок на перемену, Милич в темпе собрала вещи. Химия была следующей, и если Таня прямо сейчас отыщет Леру в школьных коридорах, то наверняка сумеет ей помочь. Только нужно поспешить – она уже переживала за потенциальную подругу.

В первую волну рванувших к двери Милич вливаться все же не стала, решила пропустить. Иначе наверняка кому-то перекроет проход и огребет парочку реплик насчет своих габаритов. Несколько самых шустрых учеников вдруг попятилось в обратном направлении, и сквозь образовавшийся проход в класс прошествовал директор Гайдай. Иван Сидорович лишь на мгновение задержал взгляд на девочке, но почему-то вдруг у Тани отчаянно заколотилось сердце. А он, жестом отпуская замешкавшихся ребят, подошел к учительскому столу и что-то сообщил на ухо их классной, Ольге Юрьевне. Она заморгала чуточку испуганно, перевела взгляд с директора на ученицу и сказала:

– Таня Милич, задержись, пожалуйста.

Девочка напомнила себе, что бояться глупо: она только вчера впервые пришла в эту гимназию, директору наверняка понадобились какие-то дополнительные сведения. Скажет о какой-нибудь недостающей справке, и все дела. Вон они с учительницей о чем-то своем говорят, в журнале роются.

Между тем класс опустел, и классная снова произнесла с пугающей мягкостью:

– Возьми свои вещи и подойди сюда, Таня.

Она накинула на каждое плечо по рюкзаку и пошла, куда было велено, от волнения на каждом шагу спотыкаясь или врезаясь в парты. Директор тем временем направился к двери, и Милич решила, что он уходит, перевела дух… но Ивсид не ушел, а выглянул за дверь и кого-то позвал. Вошли три девочки класса на два младше Тани. Все как на подбор худенькие, хорошенькие, держались кучно, а на Таню кидали возмущенные взгляды. Одна тут же уверенно ткнула тонким пальцем в розовый рюкзак и взвизгнула:

– Ну вот же, вот же он!

– Я понял, Анжелика, – мягко ответил ей директор, потом обратился к Тане: – Скажи, пожалуйста, откуда у тебя этот рюкзак?

– Мне дала его одна девочка из моего класса, – забормотала Таня, страдая от того, что от волнения у нее тут же началась одышка. – Она побежала домой за тетрадкой, рюкзак ей мешал… попросила взять…

– Что за девочка?

– Ее зовут Лерой, фамилию не знаю…

Таня резко замолчала, потому что заметила, какими взглядами обменялись директор и классная. Она уже начинала догадываться, что произошло нечто очень плохое.

– Хорошо, тогда раскрой этот рюкзак и выложи на стол все, что там находится, – еще мягче, почти нежно попросил Гайдай и красивой крупной кистью руки сгреб тетрадки, освободив край учительского стола.

Милич, окончательно растерявшись, расстегнула рюкзак и стала выкладывать из него по одной вещи, потому что боялась что-то уронить, – руки ходили ходуном. Скоро, помимо учебников, на столе лежали в ряд три смартфона, все как на подбор блестючие и самых разных оттенков розового, два кошелька, красная с золотом ручка, стопка молескиновых блокнотов и витой браслетик с многочисленными подвесками.

– Мое, мое, мое! – наперебой верещали девочки с каждой новой вещью, отчего директор морщился и потирал правый висок.

– Разбирайте! – скомандовал он, когда рюкзак опустел. – Ну, все свое имущество нашли?

Девочки дружно закивали. Директор сунул одной из них рюкзак, провел до дверей класса, вышел с ними, задержался там на полминуты и вернулся. Все это время Ольга Юрьевна невидящим взглядом смотрела в журнал, чтобы не смотреть на Милич, а Таня отчаянно боролась со слишком шумным дыханием. Теперь, когда в классе их осталось только трое, Гайдай начал говорить еще на подходе к столу:

– Девочки утверждают, что были в школьном туалете, зашли в кабинки, а вещи свои кинули на подоконник. Ужасное разгильдяйство, но их можно оправдать – в нашей гимназии никогда и ничто не пропадало. Но когда они вышли, свое имущество не обнаружили. И все три утверждают, что видели со спины тебя, Таня. Якобы ты убегала с рюкзаком одной из них.

Вся кровь бросилась девочке в лицо, аж скулы заныли.

– Но я даже не заходила в туалет! Я и так опаздывала, уже был звонок. Мне рюкзак у ворот школы дала та девочка, Лера… Но она ведь не учится в моем классе, да?

Классная, поймав ее молящий взор, неохотно кивнула.

– Таня, успокойся, – попросил директор, и она поняла, что трясется с головы до ног мелкой дрожью, как кисель какой-то. – Никто не собирается тебя наказывать, пригвождать к позорному столбу и все в этом роде. По крайней мере пока мы не выясним малейшие обстоятельства этой невеселой истории. Но мне придется поговорить с кем-то из твоих родителей, желательно сегодня. Позвони папе или маме и скажи, что я буду в школе до семи вечера.

– А старшему брату нельзя позвонить? – спросила девочка с надеждой.

Гайдай, усмехаясь краешком рта, отрицательно мотнул головой:

– Нет, брату не стоит. Жду отца или мать. Теперь, пожалуйста, успокойся и иди на уроки. Бояться ничего не надо, я настрого предупредил девчонок, чтобы помалкивали.

Он потрепал Таню по плечу, но сразу отдернул руку, словно ему стало противно. Да наверняка так и было: Ивсид досадовал на то, что принял в школу эту толстуху, у которой мало того что здоровье слабое, так еще и проблемы с законом начались со второго дня в гимназии.

Она на ватных ногах добрела до двери класса, вышла и неуклюже привалилась к стене, выкрашенной в теплый сливовый цвет. Все было кончено! Нет, Таня ни секунды не сомневалась, что родители поверят ее версии событий, это даже без вопросов. Отругают, конечно, за излишнюю доверчивость, как уже не раз бывало, только оставят это на потом, а сперва будут утешать и хлопотать вокруг нее. Но ее репутация в гимназии рухнула бесповоротно. Потому что девчонки ни за что молчать не станут, она по их взглядам поняла. Снова нужно просить родителей перевести ее в другую школу…

Тут Таня сжала кулаки: нет, она не станет! Сколько можно? В новой школе случится еще что-нибудь, ведь не на пустом же месте брат ласково зовет ее «миной замедленного действия».

Какая-то размытая фигура попала в поле зрения, и девочка поспешно промокнула рукавом жакета полные слез глаза, после чего разглядела вчерашнего парня, Пашу, кажется. Давно уже начался новый урок, а он почему-то торчал в коридоре и смотрел на нее с тревожным любопытством.

Таня, хмуро на него покосившись, повернулась к лестнице. В класс она не собиралась и даже не могла сообразить, какой сейчас урок. Ей хотелось забиться в какую-нибудь щель и попытаться взять себя в руки. Позвонить родителям и во всех деталях обрисовать ситуацию.

Но стоило ей сделать пробный шаг вдоль стеночки, как этот настырный тип вырос на пути и спросил:

– Ну и что случилось? Почему Ивсид ворвался весь перекошенный?

– Ничего, – проговорила она неразборчиво, потому что челюсть ходила ходуном.

– Как же, ничего! За дурака не держи! Эй, а ты записку мою прочла?

– Даже не видела. – Она продолжала тихонько двигаться вперед, а он вился, как комар, то дорогу загородит, то сбоку пристроится.

– Вот раззява, я же на парту тебе ее положил! Ты брала, я видел. Наверное, поздно уже было, да? Директор-то сразу после урока нарисовался.

– А что там было, в той записке? – проявила слабый интерес Таня, вспомнив, как сунула в карман жакета клочок бумаги.

– А то было, что я тебя предупредил: Дарья наверняка что-то против тебя замышляет. Вчера ты ее срезала, а она и меньшего не прощает, уж поверь. Ну и как, прав я оказался?

Они уже вышли на лестницу, когда Паша вдруг схватил ее за руку и потянул вниз. Милич сначала руку вырвала, не сообразив, что он просто предлагает сесть на ступеньку, потом замотала головой, представив, какой позорной кучкой будет смотреться рядом с ним. Но, уже понимая, что этот надоеда все равно не отвяжется, облокотилась о перила и поведала всю историю. Майский под конец просто на задней точке подпрыгивал от волнения, и глаза его грозно потемнели и метали молнии.

– Все сходится! – заорал Паша так, что Таня вжала голову в плечи. – Дашка уже сделала ход! Говоришь, девчонки по виду – пятиклашки? А у нее в пятом сестренка учится, Ксюшка. Зимина ею вертит как хочет. Наверняка Ксюшка сама не участвовала, а подговорила подружек. Рюкзак с их барахлом тебе отдала какая-нибудь из знакомых Зиминой, но не из нашей школы. Пойдем!

– Куда?

– Так к директору же! Я расскажу ему всю схему. По периметру школы есть камеры, нас отлично охраняют. Наверняка можно найти кадры, где та девица передает тебе рюкзак, – и ты оправдана! Может, Ивсид даже не станет предков твоих дергать, решит лучше кое с кем другим поговорить.

– Почему ты ее предаешь? – вдруг спросила Таня и сама испугалась: она не хотела произносить эти слова вслух, но почему-то думала об этом.

– Кого? – опешил в первый момент Майский.

Потом сообразил, и без того румяное его лицо начала заливать пунцовая волна, губы же, напротив, побелели. Милич готова была себя придушить, но отступать было некуда.

– Ты готов сдать Дашу. Я не в курсе, что между вами, но вы сидите за одной партой, вместе ходите на переменах. А меня ты знаешь второй день.

Паша, тяжело втягивая воздух, что-то обдумал, потом сказал сухо, глядя в сторону:

– Но ведь подлость совершила Дашка, а пострадала ты. И ни малейшего значения не имеет, с кем я сижу или даже дружу. Если бы она незнакомую старушку под машину на улице пихнула, я бы тоже не стал молчать, кстати.

Сердито зыркнул и добавил, кривя губы:

– Вот если бы я запал на тебя и решил девчонку сменить, то да, было бы стремно. Но, сама понимаешь, это не так.

– Понимаю, – поспешила свернуть разговор Таня. – Ладно, прости.

– Ерунда. Так что, пойдем к директору?

– Не сейчас. Мне нужно успокоиться, с мыслями собраться.

– Ладно, когда нужно будет, набери. – Майский достал смартфон. – Давай, диктуй свой номер.

В другой раз она бы наотрез отказалась, но сейчас послушно назвала цифры. Паша тут же сделал ей контрольный звонок и зашагал прочь с площадки.

– Звони, недотепа, когда все скопом накинутся! – донесся до девочки его насмешливый голос.

* * *

Маго Угушев честно отсидел пять уроков в школе, а потом отправился бесцельно шататься по городу. Домой его не тянуло. Сшибая носками ботинок все, что попадалось на пути, он думал о девочке, которая утром заступилась за него, хотя ей наверняка было очень страшно: у нее губы стали как сухой асфальт, и дышала она часто-часто. Признаки страха Маго знал отлично, мог даже перечислить по пальцам, но сам ничего подобного никогда не испытывал.

Наверное, ему любой позавидовал бы, но сам он этим обстоятельством был не слишком доволен. Еще в детском саду Магомет стал такой проблемой для всего персонала, что заведующая пару раз на полном серьезе собиралась его отчислить. Однажды Маго забрался на крышу беседки и повис вниз головой, цепляясь носками ног за неровно прибитую дощечку, чтобы повеселить сидящую в беседке воспиталку. Воспиталка не оценила. Во время тихого часа прыгал по железным спинкам кроватей, на предпоследней сорвался, но немедленно проделал все заново, на этот раз идеально, – правда, залил все кровати кровью, хлещущей из разбитого носа.

В первом классе он на спор остался до утра в запертой школьной раздевалке, про которую говорили, что там живет призрак. Тогда у матери в роскошных темных кудрях появились седые волосы. В третьем классе решил пофорсить перед симпатичной одноклассницей и с завязанными шарфом глазами перебежал туда и обратно проспект в самый час пик.

В том же третьем их класс привели в бассейн. Пока тренер объяснял группе основы плавания, юный Маго, осмотревшись, залез на пятиметровую вышку и сиганул вниз. Об этом подвиге он вспоминать не любил, хотя и прославился на всю школу, – тренера увезли с сердечным приступом. Отец тогда высек его ремнем с армейской пряжкой, но это была наименьшая из бед: у Маго вдобавок к бесстрашию был высокий болевой порог. Порки с тех пор сделались постоянными, отец таким способом срывал на нем свое раздражение, и мальчик по большому счету давно перестал обращать на них внимание.

Домой пришел уже в начале шестого вечера. Во дворе Жулька бросилась к нему с удвоенным восторгом, запрыгала высоко над землей на мохнатых тощих лапах, вылизала лицо. Кажется, она прекрасно поняла, что этим утром мальчик, жертвуя собой, отстоял-таки ее собачью жизнь. Пришлось сбегать к ближайшему ларьку за беляшами, чтобы псина могла по полной отметить свое спасение. Только после этого Угушев наконец добрался до своей квартиры на втором этаже.

Отец был уже дома – это Маго сразу понял по сгустившейся атмосфере в квартире. Висела там недобрая тишина, этакое затишье перед бурей. Скидывая тесноватые ботинки, которые утром в спешке отыскала мама, он оглядел полку для обуви – испорченные кроссы исчезли, об этом мать с бабушкой позаботились.

У отца был пунктик – он требовал, чтобы за завтраком и ужином семья собиралась вместе. По мнению Маго, ему это было нужно лишь для того, чтобы доставать всех разом своим брюзжанием. Сложность состояла в том, что отец мог прийти и в пять, и в семь вечера, заранее никогда не предупреждал, поэтому любой запоздавший – даже по самой уважительной причине – неминуемо чувствовал себя виноватым. Вот и сейчас, войдя в комнату, мальчик немедленно наткнулся взглядом на полулежащего в кресле очень недовольного отца. Мама чем-то звякала на кухне, наверное, увидела сына в окно и бросилась собирать на стол.

– Да неужели? – процедил мужчина. – Я уж думал, сегодня мне суждено умереть от голода. Утром тоже было не до еды: я не мог понять, куда ускакал мой парень.

– Садились бы без меня, – пожал плечами мальчик.

– Нет, не садились бы! – опасно повысил голос отец. – В этом доме есть традиции, которые каждый обязан соблюдать! Иначе это будет уже не семья, а недоразумение какое-то! Скопище случайных личностей!

В комнату тревожно заглянула Танзиля, попросила:

– Рустам, умоляю, не кричи, мама снова разволнуется! Сейчас все будет готово!

Но остановить отца было уже невозможно:

– А почему ты говоришь это твое «не кричи» мне? – вкрадчиво обратился он к жене. – Разве я довел бедную маму до такого состояния? Нет, это он постарался, наш неуловимый Магомет. И я желаю прямо сейчас услышать, по какой причине он с утра вылетел из дома как ошпаренный. Говори!

Маго вздохнул, покосился на мать, которая за спиной отца делала ему какие-то знаки, ничего не понял и сказал правду:

– Да просто я увидел из окна, как какой-то гад мучает нашу собаку Жульку.

– Нашу? – Тонкие брови отца стремительно взлетели к самым корням волос, почти затерялись там. – Что-то я не припоминаю, чтобы у нас была собака.

– Так она дворовая, – уточнил Маго, принюхиваясь к запаху чего-то очень вкусного из кухни. Он и сам ужасно проголодался. – Но все равно ведь наша, если мы всем двором ее кормим.

Отец презрительно выдвинул нижнюю челюсть, брезгливо оскалился – животных он не любил.

– А ты не подумал, что эта ваша блохастая псина напала на человека и он вынужден был отбиваться? Вот сообщу-ка я куда следует, что в нашем дворе бегает опасное и неуправляемое животное.

– Нет! – Тут уж Маго не на шутку разволновался, даже ощутил, как кровь отливает от щек. – Не опасное! Жулька добрая и доверчивая собака. А этот… – Мальчик едва успел проглотить бранное слово. – Он Жульке шею обмотал веревкой, привязал к столбу и швырял в нее камнями. А такое даже законом запрещено, я точно знаю!

Отец несколько секунд очень серьезно вглядывался в лицо сына, и Маго вообразил, что тот в кои-то веки призна́ет его правоту, может, даже похвалит. Вот мать будет рада! Но этого не случилось, потому что отец полным желчи голосом произнес:

– Я рад, что мой сын разбирается в законах. Полагаю, в таком случае тебе следовало зафиксировать происходящее, снять все на телефон и предоставить в соответствующие органы. Это был бы поступок разумного, цивилизованного человека. А ты понесся не пойми куда, когда отец ждал за столом. Неужели так трудно это понять?

– Понять что? – ошарашенно хлопнул ресницами мальчик. – Ведь он убил бы Жульку!

– Ну тем весомее было бы доказательство его правонарушения…

Маго понял, что все бесполезно, лучше молча подождать, когда отцу надоест говорить, и перестал слушать. Это помогло, отец скоро отвлекся, втянул ноздрями запахи с кухни и начал привставать с кресла, растеряв интерес к сыну. Только когда уже встал и поводил затекшей шеей, все же спросил:

– Это пацан какой-то был? Из нашего дома? Населили тут всякий сброд, побеседую я с его родителями!

Мать снова начала подавать сыну загадочные знаки, но Угушев, голодный и злой на отца за его наплевательское отношение к Жульке, рубанул с плеча:

– Не, это взрослый дядька был, пьяный или наркоман, не знаю.

Жутковатая тишина на пару мгновений воцарилась в комнате. Отец вперил в сына бешеный взгляд и спросил тихо и недобро:

– Ты побежал за взрослым невменяемым человеком? Не просто отогнал от собаки, но и начал его преследовать?

– Ну да, я просто хотел, чтобы он и дорогу забыл в наш двор…

Мать на заднем плане прикрыла глаза и схватилась за голову.

– Ты, мальчишка, недомерок, погнался за взрослым? Да где вообще была твоя голова?! Он совсем был обдолбан, если испугался такую мелочь?

Маго обиделся – он не любил напоминаний, что в пятом классе выглядит как дошкольник какой-то, – но попытался отвечать по делу.

– Ну я первым делом схватил пару камней, которыми он в Жульку… А вообще я заметил, если ты сам никого не боишься, то другие боятся тебя и отступают.

– Так какого шайтана ты-то его не боялся?! – заревел отец. – Тебе жить расхотелось? Или остался все таким же идиотом, зря я тебя уму-разуму учил?

На последних словах Рустам выразительно указал пальцем на шкаф, в котором висел знаменитый флотский ремень с сияющей пряжкой. Жест Маго не впечатлил, но он еще не оставлял надежды растолковать свою позицию:

– Я не идиот. Просто ты никогда меня не слушаешь, отец. Я уже говорил, что никого и ничего не боюсь. Я не понимаю, что это значит – бояться. Мне даже интересно, как это бывает, правда.

Зря он все это говорил. Лицо отца все больше мрачнело, темные глаза словно наливались чем-то жутким, выпучивались из глазниц. От крепко сжатых кулаков вверх по плечам пробегала легкая дрожь. Потом он рявкнул:

– Вот как, значит! Голову мне морочишь? Все боятся, слышишь, все, и не смей мне тут из себя особенного строить! А чтобы с тебя эта дурь поскорее слетела, снимай штаны и ложись на диван – вот и узнаем, боишься ты или нет!

Он кинулся к шкафу, сорвал с держателя ремень. Мать за это мгновение успела оказаться рядом с Маго, обвила его руками, но он вывернулся, отскочил в сторону. Головой качнул:

– Нет.

– Ага, так боишься все же! – возликовал отец. – Был смельчак, да весь вышел, стоило мне взяться за эту вещицу! Поздно ты спохватился: за свои слова нужно отвечать. Штаны!

– Я не испугался, – сказал Маго. – Чего мне бояться, я и боли почти не ощущаю. Просто я уже не маленький и пороть себя не позволю, ясно? Хочешь, бей прямо так, я защищаться не стану. – Он шагнул к отцу.

Но Рустам отшвырнул ремень, посмотрел на сына почти с испугом и с явным отвращением и вдруг заорал, обращаясь к его матери:

– Эй, женщина, кого ты мне подсунула? Больного урода без нормальных человеческих чувств? Психа? Я сразу был против того, чтобы брать чужого, неизвестно чьего ребенка, ты помнишь?

– Рустам! – слабо ахнула мать. – Зачем?..

Маго, застыв на месте, моргал ресницами, стараясь понять, о чем речь. Как это «брать чужого»? Он что же… не родной им?

Скрипнула дверь в соседнюю комнату, оттуда выглянула бледная до синевы бабушка, быстро заговорила с отцом на татарском – Маго знал лишь отдельные слова, поэтому даже не вслушивался, смотрел тупо на мать. Впрочем, отец тоже не стал слушать, а продолжил орать:

– Ты мне что тогда говорила, а? Что это нам благословение? Что Аллах послал? «Посмотри, как он похож на нас, это точно наш малыш!» – Вытянув губы трубочкой, он отвратительно сюсюкал, вроде как копируя мать. – А что вышло? Взяли в семью больного, от невесть каких уродов рожденного! И теперь он смотрит мне в глаза и говорит, что лишен обычных человеческих чувств! Но не-ет, с меня довольно! Откуда взяла, туда и возвращай.

– Но это невозможно! – задохнулась, схватилась за грудь Танзиля.

– Знать ничего не хочу! Ты слышала, что он сейчас сказал: ничего не боится, даже чувства такого не знает. А ночью вырежет нас всех подчистую, раз никто ему не указ! Я с монстром рядом жить не стану!

Маго видела, что мать взяла себя в руки – такое с ней случалось от отчаяния. Она оторвала испуганный взгляд от мужа, посмотрела сыну прямо в глаза и вдруг… улыбнулась. Голос ее прозвучал ласково, но твердо:

– Сынок, иди в свою комнату. Ни о чем плохом не думай. Я приду к тебе через десять минут, и мы поговорим, хорошо?

– Ладно, – кивнул мальчик.

Ушел к себе и плотно затворил дверь. Раньше отец не позволил бы ему вот так запросто выйти сухим из воды, но на этот раз слова не сказал. Магомет успел переодеться в домашнее, выгрузить на стол учебники, включить комп, а в квартире все так же стояла подозрительная тишина. Очень хотелось есть, Маго уже прикидывал, не смотаться ли на кухню за едой, а потом уже подумать о более серьезных вещах. И тут вошла мама.

– Пойдем ужинать, сыночка, – сказала она так спокойно, будто не было этой безобразной сцены.

– А он? – спросил Маго.

– Отец ушел, сказал, что хочет прогуляться. Думаю, ждать его скоро не стоит. – Она горько усмехнулась.

– Мам, так я не понял: это все правда? – спросил он, не двигаясь с места. – Я не родной ваш сын? А тогда кто я такой?

– Маго, выкинь из головы все, что наговорил отец, – строго произнесла мама. – Да, мы не могли иметь своих детей, так бывает. Я обратилась в дом ребенка и нашла там тебя. Ты был такой… словно ожила моя детская фотография. Темные волосики, глазки-вишенки. Я отдала тебе всю свою любовь, поэтому даже не смей говорить, что ты нам не родной.

– Но он…

– Да, подразумевалось, что все это останется в тайне. К сожалению, твой отец не пожелал до конца идти по этому пути. Только что я сказала ему, что ни о каком возврате речи идти не может, – ты мой сын и будешь им всегда, даже если придется растить тебя дальше без него. Отец взял время подумать. А теперь пойдем за стол. Небось твоя Жулька заждалась, в это время я всегда выношу ей остатки еды. Ну?

Она сделала шаг к сыну, взъерошила ему волосы и чуточку подпихнула в плечо. Маго встряхнулся, как пес, отгоняющий от себя заботы, и ответно пихнул ее в бок – они любили так толкаться, когда он был дошколенком. И сказал:

– Ага, мам, пошли.

Глава 10
Из глубин памяти

Родители от директора вернулись вдвоем, бережно поддерживая друг дружку. Как и предполагала Таня, ругать или тем паче подозревать ее в ужасных вещах никто из них и не думал, но лица у отца и матери были одинаково бледны и печальны. К тому времени девочка уже пару часов пробыла в обществе брата, а он постарался утешить сестру и накормить ее хотя бы салатом с куском вареного мяса. Жизнь больше не казалась абсолютной трагедией, но родителей было жаль.

– Вы очень сердитесь? – спросила Таня, когда вся семья уже сидела за столом: родители ужинали, дети составляли компанию.

Впрочем, Вовка, чуточку подумав, тоже потянулся за тарелкой и устроил себе полноценный ужин номер два.

– Конечно, нет, милая, – мягко ответила за обоих мать. – Но как же нам с отцом тебе объяснить, что нельзя, недопустимо быть такой доверчивой? Мы в растерянности. Ну, расскажи, Танюша, как ты могла взять сумку у совершенно незнакомой девочки, поверить какому-то путаному рассказу?

– Хорошо хоть, там не бомба была, – хмыкнул отец.

– Но я потому и взяла, что она назвалась моей одноклассницей и ей нужна была помощь, – попыталась оправдать свой поступок Таня. – Презумпция невиновности, понимаете? У меня не было повода ей не доверять.

Родители синхронно вздохнули, а мать сказала:

– Полагаю, если бы о подобной услуге тебя попросила одноклассница, с которой у тебя уже была стычка, ты бы и ей не отказала?

Таня подумала немного и вынуждена была признать:

– Да, ей я тоже помогла бы… Погодите, а вы откуда знаете про Зимину и про нашу с ней стычку? Я вроде не говорила.

– А ты догадайся, – заулыбался отец.

Мать покосилась на него неодобрительно. Она была настроена на серьезный разговор.

– Да уж выпала возможность узнать. Мы с папой как раз убеждали твоего директора, что наша дочь на такое не способна. Нет, он тебя в воровстве не винил, но, по-моему, не мог избавиться от подозрения, что ты страдаешь клептоманией в тяжелой форме. И тут в кабинет ворвался мальчик из вашего класса, Павел, кажется?

Она посмотрела на мужа и на дочь, те синхронно кивнули.

– Так вот, он преуспел гораздо больше нас, в два счета очистил твое имя от подозрений. Притащил какие-то распечатки, фотографии, подробно расписал директору – и даже схему зарисовал, – кто с кем дружит и кто чья сестра. Рассказал про ваш конфликт с девочкой из класса, как мы поняли, натурой весьма обидчивой. И так разошелся, что ваш бедный директор уж и не знал, как от него избавиться. Под конец вынужден был поклясться, что все принял во внимание, ничего не упустил. В общем, вытолкав мальчика за дверь, Иван Сидорович напоследок лишь попросил провести с тобой беседу об излишней доверчивости. Что мы и пытаемся сделать!

И мама вгляделась в лицо дочери, словно в поисках немедленного результата своих стараний.

Отец отложил вилку, шумно заерзал на табурете – верный знак, что собирается сказать что-то, над чем долго думал. Все посмотрели на него, брат даже перестал жевать.

– Нам с мамой понравился этот парнишка, такой, знаешь, искренний, горячий. Вы с ним могли бы стать хорошими друзьями…

Он поспешно стянул с носа очки, чтобы не замечать возмущенного взгляда дочери.

– Такой, знаешь ли, прирожденный защитник. Я сам был похож на него. – Тут отец внимательно посмотрел на мать, словно спрашивал взглядом, помнит ли она. – Так почему бы ему не стать твоим рыцарем, проследить, чтобы ты не попадала в подобные ситуации? Заодно защитит тебя от излишнего интереса других представителей… эм… мужского пола.

На кухне повисло напряженное молчание, кажется, все боязливо ожидали реакции Тани.

– Да не намерена я с ним дружить! – выпалила она возмущенно. – Потому что ненормально все это!

– Что ты находишь в этом ненормального? – Отец насупился.

– Ты на меня-то посмотри, – пробормотала девочка.

Отец посмотрел, вспомнил про очки, протер их салфеткой, нацепил и снова посмотрел. Отступать от своих слов он не собирался:

– Лично я вижу перед собой девочку с приятным лицом, умными и добрыми глазами, штучный товар, а не обычный ширпотреб. Девочку, рядом с которой так же приятно находиться, как на солнце в прохладный день. Которая не унизит, не подставит. И не надо мне говорить, что современная молодежь подобного не ценит, чушь! Они просто потеряли надежду встретить таких, как наша дочь. А когда появляется где-то наша Таня, они тянутся к ней всей душой – вот и разгадка.

Пунцовая от таких приятных слов отца, Таня едва перевела дух, чтобы пробормотать:

– Девочки не тянутся почему-то…

– Более костный материал, отравленный глянцевыми журналами, – подхватил эстафетную палочку брат. – Бать, ну ты в самую точку попал! Так что живи и радуйся, сестренка, а одноклассницы твои пусть зеленеют от зависти. А уж если похудеешь, то все, кранты, им придется в другие школы бежать в поисках не влюбленного в тебя парня!

– Танюш, ты худеть собралась? – разволновалась мать. – Поэтому с нами не ешь? Нет, ну ладно, а то я уж испугалась, не заболела ли. Только без фанатизма, умоляю!

– Хорошо, пап-мам, – согласилась Таня, чувствуя непривычную легкость в теле, не получившем сегодня своих избыточных калорий, и радостную легкость на душе.

Как же она счастлива, что у нее такая семья! О чем еще мечтать? Ей есть кому сказать «папа» и «мама», а для многих из тех, рядом с кем она провела несколько лет жизни в детском доме, это до сих пор несбыточная мечта.

* * *

На входе в парк охранник скрипучим голосом напомнил Редкому, что до закрытия остается всего час. Эдуард просканировал взглядом его равнодушно-усталое лицо, но не признал. Все же девять лет, прошедших со времени его работы в охране, – приличный срок.

Аллеи парка почти пустовали, разве что мелькнет спешащая фигура под зонтом или с высоко поднятым воротником. Редкий только сейчас ощутил противный ветерок, несущий мелкую дождевую морось, горстями кидающий ее в лица. Благодарно аплодировали дождю еще зеленые, чуть тронутые осенним тлением листья, приуныли те, что уже лежали под ногами. И тянущее, тоскливое чувство наполняло душу Редкого: злость на Антона, который лишил его приятного вечера с Эллой – да что там приятного, жизненно важного, может быть. Заставил пойти в этот мокрый, скользкий парк, где наверняка нет Понедельника.

Нет, нужно вернуться, забрать Элку, велеть Тохе отдыхать, пока ноги не протянул. Еды ему какой-нибудь горячей принести, что ли. Эдуард покачался с пятки на носок, обдумывая вариант, и с досадой осознал, что никогда на такое не решится. Потому что Кинебомба – не тот человек, которого можно переубедить, уломать, уговорить. И именно поэтому он – их лидер, которому невозможно не подчиниться. Осознав это, Эдик уныло продолжил свой путь.

Вдруг Редкий вздрогнул и застыл. Даже с холма, от местной достопримечательности – Березового домика – он отчетливо разглядел одинокую фигуру на островке – том самом, где когда-то все началось. Кто-то стоял на обломках ступенек старой пристани, неподвижно, чуть подавшись вперед, словно выглядывал что-то в озерной воде. Конечно, в ядовито-зеленой ряске возле террасы уже копошились утки, выпрашивая подачку, но безрезультатно – человек не шевелился.

Редкий заволновался: а не пора ли спешить на помощь? Потому что бывают такие выразительные позы, по которым враз узнаешь поэта или самоубийцу. А перед поэтом можно и извиниться, если что. Но едва он начал спускаться с холма, фигура неловко стронулась с места и зашагала чуть враскачку по периметру похожего на кусок торта островка Дружбы.

По походке Редкий сразу узнал Понедельника-Платона. Элла говорила, что ему наверняка делали операцию на вывихнутой стопе, может, и не одну, но без особого успеха: мальчик все еще нуждался в ортопедической обуви. Воронцов шел очень медленно, повернув голову в сторону запыленных кустов, и Эдик содрогнулся. Неужели помнит?

Но тут Редкий заметил кое-что еще: не он один наблюдал за парнем. Неизвестный тип на втором, дальнем мостике навалился грудью на железные перила и низко опустил голову. Это мог быть обычный пьяница, мечтающий добрести до скамейки, но Эдуард почему-то был уверен: тот глаз не сводит с Платона. И что-то поблескивало у него в руке, блестящий предмет он держал крепко и аккуратно, чуточку на отлете, чтобы не задеть ограждение моста.

Редкому стало страшно, даже в жар бросило. Кем бы ни был этот тип, он явно не имел добрых намерений. Эдик вдруг вообразил, что неизвестный прямо сейчас вскинет руку с поблескивающей штуковиной, выстрел – и Платон рухнет на дорожку.

Эдик мысленно наорал на себя за свое не в меру живое воображение, сменил направление и припустил к дальнему мостику. Подтянув руки на уровень груди, прикинулся бегуном. До неизвестного типа оставалось с полсотни шагов по утоптанной гравийной дорожке. Потенциальный убийца не рискнет стрелять на глазах бегуна, который может оказаться не робкого десятка: метнется в погоню или поднимет тревогу.

Человек на мосту поднял голову и посмотрел на Редкого. Потом словно нехотя оторвался от перил, неловко сбежал с мостика и расшатанной походкой отбившегося от группы экскурсанта побрел вдоль берега. Остановился, поднес к лицу то, что держал в руке, направил на дворец по другую сторону озера, выбирая ракурс для снимка. Редкий живо тормознул, нахмурился, протер ладонью мокрый лоб. Помотал головой, отгоняя наваждение и спрашивая себя, видел ли он в самом деле напряженное, как у оборотня перед обращением, тело, опасно вытянутое в сторону мальчика.

Недоумение Эдуарда было так велико, что он сам занял ровно ту же позицию – сложился в три погибели, но все же уложил подбородок на перила и поднял глаза, желая удостовериться, что отсюда человек мог хорошо видеть Платона, – и охнул, не сдержавшись. Потому что Понедельник уже стоял на мостике в шаге от него, смотрел без всякой тревоги, скорее с любопытством.

– П-привет, – выдавил Эдик и выпрямил спину.

– Здравствуйте, – кивнул парень и не шевельнулся.

– И охота тебе прогуливаться тут в такую погоду, – закинул удочку Редкий. – Да еще привязаться может местная шпана, а то и похуже кто.

Воронцов пожал плечами спокойно, без вызова и вдруг спросил:

– А вы прогнали того, кто торчал тут до вас, или попросту сменили его на посту?

– В смысле? – обалдел Редкий

– Мне показалось, что тот человек наблюдал за мной, – заявил Платон так невозмутимо, словно давно уже привык к слежке за своей персоной. – Я как раз собирался подойти и спросить, что ему от меня нужно.

Эдуард присвистнул и выразительно постучал пальцем по собственному лбу.

– А убежать не вариант? Ты ж пацан, а он – взрослый дядька, у которого неизвестно какая пакость может быть на уме!

– Бегаю я не очень хорошо, – без тени сочувствия к себе ответил Понедельник. – К тому же мне было любопытно. Я в этом городе живу только с конца августа и уже несколько раз замечал, что какие-то люди ходят за мной время от времени, провожают до школы, после занятий ждут. В конце концов я пообещал себе, что обязательно выясню, в чем тут дело.

Редкий подумал, что среди упомянутых людей наверняка были и его друзья из «Апофетов» – а возможно, только они, – поэтому решил срочно сменить тему. Сказал ворчливо:

– И после этого ты шляешься в безлюдных местах? Блеск! Ты хоть родителей посвятил, что такие дела творятся?

Он надеялся, что этот вопрос выведет парня на откровенность и между ними завяжется доверительный разговор, но ошибся. Понедельник-Платон просто прошел мимо него бочком – ему трудно давался спуск – и равнодушно-вежливо произнес:

– Да, вы правы, я буду осторожней. Не дело играть с огнем. До свидания!

И в размеренном темпе зашагал по аллее, повторяющей очертания озерного берега. Редкий едва не застонал от разочарования – как хорошо все начиналось, был шанс завести знакомство. Но теперь все. Бежать следом значило напугать мальчишку, и в следующий раз он насторожится, заметив Эдика рядом. Получалось, Редкий только что провалил контакт.

«Не сложилось номер раз», – подбодрил он себя цитатой из старого фильма. И завертел головой в поисках того, что могло спасти дело. В кустах, ближайших к мостику, Редкому вдруг почудилось какое-то шевеление. Порыв ветра с той стороны вместо свежести принес сладковатую вонь мокрой шерсти. Эдуард не считал себя трусом или паникером, но сейчас ощущение всплывшего из глубин памяти ужаса на миг почти парализовало его. Защекотала висок струйка пота, онемели пальцы, закололо под мышками.

Он крался по мостику приставным шагом, не сводя глаз с кустов, пока не ощутил под ногами пружинящую землю дорожки. Потом рванул следом за мальчиком, едва удерживая себя, чтобы не перейти на бег. Уговаривал себя, что хочет проследить, чтобы Платон благополучно вышел из парка, а на самом деле просто не хотел оставаться один на один с кошмаром десятилетней давности.

Вдруг он кое-что вспомнил – то, что не удавалось вспомнить годами, как ни бился. Иногда вроде как всплывало, особенно по ночам, и исчезало прежде, чем он успевал включить диктофон. Теперь же в голове четко зазвучала та запредельная, жутковатая мелодия, которую он услышал ночью на берегу вот этого озера. Да так отчетливо, что Эдик сумел просвистеть ее, потом еще и еще раз.

Приступ паники исчез мгновенно и без следа, теперь он просто стоял на дорожке, насвистывал мелодию и рвал из кармана мобильник, торопясь записать. Он даже про Платона забыл и не сразу осознал, что тот стоит рядом, тяжело дышит и смотрит ему в лицо неотрывно, взволнованно.

– Эта мелодия… вы ее знаете, откуда?!

– Слышал где-то… пришло вдруг в голову, – забормотал Редкий, в спешке нажимая не на те кнопки. – Погоди, записать хочу.

– Где? Где слышали?

– Ты чего так раскипятился-то? – спохватился Эдуард. – Может, я ее сам сочинил, не знаю. Сейчас, только запишу, чего добру пропадать.

Мобильник преподнес ему сюрприз – взял и отключился, мстя за пропущенный сеанс подзарядки. Редкий досадливо застонал, Воронцов не сводил с него глаз.

– Не переживайте. Я помню эту мелодию, могу вам скинуть потом. Только не вы ее сочинили.

– Может, и не я, – согласился Эдуард, прикидывая, что из этого может выйти. Вдруг контакт все же установлен?

Но тут Платон ошарашил его новой репликой:

– Я вас узнал, сразу же. Вы однажды подходили к забору нашего детдома и смотрели сквозь ограду на ребят.

– А, возможно… – Эдик спешно сделал вид, будто копается в памяти. – В Сиверском дело было, верно? Тогда мы с женой хотели усыновить ребенка, но не срослось как-то. Но, парень, это много лет назад было, как ты можешь помнить?

– У меня фотографическая память, – пробормотал Воронцов, явно думая о другом. – Я всех помню, кого хоть раз видел. Могу узнать человека, даже если он изменился, например, из ребенка стал взрослым. По мимике, жестам.

– Понял, здорово. А мелодия тут при чем?

– Вы мне скажите. Вы хотели, чтобы я ее услышал? Знали, что я так отреагирую?

– Клянусь, нет! – взметнул ладони Редкий. – Совершенно случайно все вышло. Вдруг, понимаешь, всплыла в голове.

Они стояли друг против друга, каждый напряженно продумывал следующий вопрос, когда грубоватый окрик с соседней аллеи заставил обоих вздрогнуть:

– Граждане, не стоим на месте, не стоим! Движемся, движемся на выход! Парк закрывается через десять минут!

Эдуард первым зашагал в сторону ближайших ворот, уверенный, что Понедельник теперь уж не сорвется с крючка. Так и вышло: парень бросился за ним вдогонку. Догнал, пошел рядом. Проговорил, от волнения глотая звуки:

– Мне очень важно знать… Я помню эту мелодию с детства, я искал ее, но так и не нашел никогда, нигде.

– Так ты детдомовский? – с ноткой сочувствия, но словно бы походя уточнил Редкий.

– Ага.

– Но сейчас ты явно не в Сиверском обитаешь. Отыскались родители или тебя усыновили?

Парень думал о своем и ответил через паузу, когда Эдик и не ждал уже.

– Нет, ни то и ни другое. Просто нашлись опекуны, которые устроили и директора нашего дома, и меня. Они имели возможность определить меня в здешнюю гимназию, и это хорошо: здесь очень сильные физика и алгебра. В прежней школе я давно уже на уроках другое для себя решал. Так что я им благодарен.

– Про настоящих родителей знаешь что-нибудь? – Редкий интуитивно избрал себе роль бесцеремонного, но сердечного собеседника.

Платон помотал головой:

– Совсем ничего – скорее всего, и не узнаю уже никогда. Я найденыш. Раньше думал, что мне просто так говорят, чтобы неудобных вопросов не задавал. Но, прежде чем я покинул детдом, директор показал мне мои документы – о моих родных там ничего. Только то, что меня нашли примерно шестилетним, даже не написано, где именно.

– Сочувствую, – сдавленным голосом произнес Эдуард и покосился назад, где еще можно было разглядеть темную полоску кустов на фоне озерной глади. – А погоди-ка: если у тебя такая невероятная память, то ты же должен помнить себя до шести, верно? Даже я моментами помню.

– А я вот нет, – ровным голосом ответил Воронцов. – Дело в том, что я не умел говорить, вообще ни слова, меня воспитатели учили с нуля. А не было речи – не было и мышления. Остались какие-то картинки, это да. Но психолог в детском доме всегда уверял, что они ничего общего не имеют с действительностью.

– Это почему так? – напрягся Редкий. – Вроде в такой непонятной ситуации он должен был за любую соломинку хвататься, разве нет?

Они уже шли по широкой гравийной дорожке к выходу, и силуэт охранника маячил впереди немым укором.

– Они странные, – после паузы признался Платон. – Мои воспоминания. Невозможные. Психолог считал, что я пережил сильный стресс или же долго и сильно болел, был в бреду. Именно тогда утратил речь – ну не мог же я в самом деле не знать ни слова! А реальные воспоминания сменились фальшивыми, бредовыми.

Эдуард едва сдерживал участившееся дыхание, специально прибавил ходу, чтобы заглушить его шорохом мокрых камешков под ногами. Но и близость к оживленному проспекту пугала скорым расставанием. А ему просто необходимо было узнать, что именно этого парнишку заставляли считать бредом. В этом мог быть ключ ко всему. Как можно небрежнее спросил:

– А что там было, в том бреду, ты все еще помнишь?

На этот раз Понедельник долго молчал. Они уже почти дошли до выхода из парка, охранник нырнул в свою будочку, и Редкий протянул руку, чтобы придержать своего спутника. Платон шарахнулся в сторону, но остановился и посмотрел на Эдика вроде как смущенно. Тот сделал вид, что в ожидании ответа не заметил неловкого момента, – он и прежде знал, что парень никому не разрешает себя касаться. Впереди на проспекте громыхали машины, но тут вязкая тишина и желтое марево фонарей еще удерживали их в зыбком плену на границе яви и сна. Платон негромко заговорил:

– Там был свет, всегда яркий свет. Нет, почти всегда. Комната без окон, квадратная, маленькая. Матрас на полу, стол со стулом, детский горшок. Пол блестящий, по нему рассыпаются блики от лампы. И еще пол очень теплый, на нем уютнее всего. Может, поэтому я помню, что сижу на нем и вожусь с какой-то игрушкой. Но иногда свет гаснет, и тогда – полная, абсолютная тьма. Не помню откуда, но я знаю, что должен непременно впотьмах добраться до табуретки и сесть на нее. Я успеваю спрятать игрушку за матрасом, иначе ее могут раздавить. Потом сажусь за стол и складываю руки перед собой.

– Тебе страшно? – свистящим шепотом спросил Эдуард.

Платон качнул головой:

– Нет, совсем нет. Так случается по несколько раз в день, я привык, для меня это норма. Кто-то входит в дверь, приносит еду на подносе. Я должен все съесть сразу, чтобы он забрал поднос с собой. Он стоит за моей спиной, наблюдает. Есть кто-то еще, он выносит горшок, протирает пол. Но тот, кто принес еду, занят только мной. Я должен есть аккуратно, обязательно ложкой, контролировать себя. Следить, чтобы ничего не упало мимо тарелки на стол или мне на колени. Я этого не вижу в темноте, но он – видит. Наказывает, если что-то делаю не так.

– Как наказывает? – еле выговорил Редкий. Пучина томительного ужаса, уже пережитого сегодня у мостика, снова навалилась на него.

– Бьет, – прозвучал короткий ответ. – Не слишком больно, но по особой системе. Если удар в спину – я плохо сидел, если по левой руке – что-то уронил, нужно отыскать и положить в рот. По правой – нужно отложить ложку и запить.

– Ты говоришь – «он». Почему?

Понедельник пожал плечами:

– Просто так удобнее. На самом деле я понятия не имею, кто там был. Тогда, понятное дело, и не задумывался об этом.

– Но ты хоть когда-нибудь слышал его голос?!

– Ага, – ухмыльнулся Платон. – Только это был не голос. А примерно вот что.

Парень вскинул голову и вдруг издал леденящий душу клекот наподобие орлиного. Если Редкий не вскрикнул, то только потому, что уже слышал подобное из этих же уст десять лет назад. Но из-за кустов, тянущихся вдоль аллеи, раздалось испуганное ойканье, и две девушки пулей пронеслись к парковым воротам. Чуть не снесли турникет, попытавшись выйти одновременно с двух сторон. На их сперва вопли, а потом смех снова выскочил уже окончательно взбешенный охранник.

– Этот звук что-то значил? – спросил Эдуард.

– Первое предупреждение, если я что-то делал неправильно. – Платон не задумывался, он знал ответы, видимо, часто размышлял о своих диковинных детских воспоминаниях. – Если я, к примеру, пытался его коснуться или касался случайно. Или не хотел есть, не садился вовремя за стол. У меня, думаю, часто болела нога, и тогда я становился капризным, не хотел вставать с пола. На самом деле я этого не помню, но могу додумать, потому что и в детдоме такое случалось. Покидая комнату, обычно выл, возможно, так он переговаривался с напарником.

– И что, какой-то тупой психолог мог вообразить, что это тебе просто привиделось в бреду?! – заорал, не сдержавшись, Редкий. – Да такое… такое даже придумать невозможно! Я имею в виду, ребенку-то.

– А мне кажется, именно так он и думал, – задумчиво проговорил Воронцов. – Ведь мне понадобилась пара лет, пока учился говорить, вживался в новую реальность. Психолог считал, что я так заполнил пустоту, потому что не мог примириться с провалами в памяти. Я, как любой мальчишка, к тому времени гордился тем, чем восхищались все вокруг: своей памятью. А тут вдруг оказывается, что не помню больше половины собственной жизни. Ну и закидал пробел наскоро образами из книжек, из фильмов и разговоров со сверстниками. А уж когда чудовищ упомянул – ну тут психолог все насчет меня понял.

Эдик попытался сохранить невозмутимый вид, откашлялся и спросил:

– Ну а чудовища тут при чем?

– При том, что, помимо бесед, были рисунки. Меня просили рисовать все, что в голову придет. И я изобразил того, кто стоял за моей спиной, таким, каким его себе воображал. Мохнатым чудищем. А когда психолог попросил уточнить, я сказал, что у него были лапы – ведь он касался меня.

– А они у него действительно были?

– Ну сейчас я смягчил бы формулировку и попытался пояснить, что, скорее, на нем было нечто вроде шубы с зашитыми рукавами. И что-то твердое было в них вшито, железные шары или камешки, потому что били больно. Но когтей не было.

Платон вдруг резко тормознул, оперся рукой о высокую спинку скамейки.

– Нога разболелась? – сочувственно спросил Редкий.

Парень покачал головой с несколько напряженной улыбкой – было видно, что ему неприятны напоминания о физическом недостатке.

– Нет. Просто я живу вот в этом доме.

Он подбородком указал на парадный фасад выходящего на пешеходку респектабельного желтого трехэтажного дома с вереницей витрин на первом этаже. Эдик его адрес знал, но слишком увлекся беседой, да и отпустить парня был пока не готов.

– Слушай, а ты не сказал насчет той мелодии, которую я вдруг вспомнил, – заговорил он торопливо. – Почему так отреагировал? Ты ее когда слышал?

Воронцов обратил к нему усталое, измученное воспоминаниями лицо. Ответил просто:

– Всегда. Разве я не сказал вам? В той комнате она звучала постоянно, и когда я был один, и когда приходили те существа. Днем и ночью. Думаю, я так привык, что не замечал ее. Но потом она исчезла, и я словно оглох.

Редкий отчетливо вспомнил, как метался испуганный малыш на его руках, как прижимал ладони к ушам и вертел головой в поисках хоть чего-то привычного для него.

– И больше ты ничего не слышал все то время, пока с тобой творились все эти дела?

Понедельник покачал головой:

– Нет, только мелодия, то громче, то тише. И звуки, которые издавал тот, кто приходил ко мне. А когда я оставался один, то часто ложился на пол и тоже выл, так громко, как только мог. И иногда мне казалось, я слышу что-то… будто вою не только я, но и кто-то еще за стенами. Но это могло быть эхо или мое воображение. А потом мелодия звучала громче, и я уже не мог ничего расслышать… Послушайте, вы постараетесь вспомнить?

– Что? А, да, постараюсь.

– И позвоните мне?

– Конечно, – встрепенулся Редкий, неловко вытянул мобильник – руки стали влажными и мелко тряслись. Вспомнил, что тот отключен, попросил: – Ты мой пока запиши и сразу звякни, у меня зафиксируется. А я точно вспомню, уже что-то начинаю вспоминать. Мне кажется, это как-то связано с городским парком.

– Мне тоже кажется, что этот парк как-то связан со мной! – воскликнул Платон, и бледное лицо его разом вспыхнуло. – Я прихожу туда раз за разом, иногда даже школу пропускаю, но никак, никак не могу ухватить за хвост какое-то воспоминание… Это очень важно для меня, важнее всего на свете: понять, что со мной происходило в детстве. Что случилось с моими родителями? Кто выл там, за стенами? Но я обязательно вспомню.

– Думаешь, сможешь? – спросил Эдик.

– Я не могу не мочь, – ответил Понедельник так просто, словно речь шла о чем-то заурядном.

Пробормотал слова прощания и, больше не глядя на Эдуарда, похромал к своему подъезду.

Глава 11
Природный магнетизм

Отец довел Вику до квартиры, как будто боялся, что, оставшись без надзора, она снова пустится в бега. Девочка, может, и обиделась бы на такое недоверие, – ведь пообещала, а когда она нарушала свои обещания? – но отец заботливо обнимал ее за плечи, иногда шутливо подталкивал в спину, а она так истосковалась по родительской ласке. Он самолично отпер тугой замок двери, помог Вике снять куртку, а потом шепнул на ухо:

– Зайди к маме, если она не спит. Я ей уже звонил, но так будет лучше… все равно ведь она увидит. – Он сокрушенно оглядел разбитое лицо дочери, которое только что тщательно обработал у себя в кабинете. – И, как договорились, ни слова о нашем разговоре, да, милая?

– Конечно. – Виктория кивнула и шмыгнула носом. Кажется, она еще и простудилась, ко всем своим бедам.

– А потом – бегом в постель и спать или хотя бы мирно смотреть фильмы! Никаких уроков и чтения. Через пару часов приду и заново все обработаю.

– Хорошо, пап.

Бесшумно затворив за отцом дверь, она сперва зашла в свою комнату, переоделась в футболку и домашние хлопковые брюки. Лицо не скрыть, но пусть хоть про коленки мама ничего не узнает.

Потом подобралась к дверям родительской комнаты, постояла, послушала. Лучше бы, конечно, мать спала… но нет, шелестит чем-то, придется войти. Она осторожно приоткрыла дверцу:

– Мамуль, не спишь? Можно к тебе?

– Входи, – холодно отозвалась мать.

Она полулежала по центру широкой кровати, опираясь спиной о две большие подушки. На матери был теплый байковый халат, ноги прикрыты одеялом. А поверх одеяла лежал – Вика удивленно вытянула шею – закрытый альбом для рисования с яркой обложкой: кисточка и многоцветная палитра. Женщина при появлении девочки почти сразу сунула его под одеяло, потом спокойно и неторопливо оглядела дочь. От ее колючего взгляда Вика невольно съежилась.

– Виктория, что произошло? – раздраженным голосом задала вопрос мать. – Скажи, пожалуйста, с какой радости ты вскакиваешь посреди ночи и, не поев, убегаешь из дома? Что это за новые привычки?

– Это утро было, не ночь! – горячо возразила девочка. – Я просто вышла в школу… ну с запасом.

– С запасом, ага, – поморщилась мать. – Ты вышла из дома раньше отца, а до гимназии так и не добралась. Как понимать такое поведение?

– Просто у меня очень сильно болела голова, – проникновенным голосом соврала Вика. – Я вертелась, вертелась в постели, а потом подумала, что, может, мне станет легче на улице.

– Стало? – Голос матери теперь напоминал треск льда, столько холода в нем было.

– Что?

– Стало, спрашиваю, легче, после того как тебя на этой самой улице отлупил какой-то урод? И это ты еще легко отделалась. Виктория, если еще раз случится нечто подобное, я приму меры, обещаю, хотя у нас в семье не принято наказывать. Впрочем, на этот раз ты уже получила свое. Так что иди к себе и думай над своим поведением. И в следующий раз не забывай, что твой отец – доктор и ты всегда можешь к нему обратиться. Нужно было просто зайти домой и разбудить его, а не разыгрывать из себя бедную родственницу.

– Хорошо, мам.

Эту жесткую отповедь Вика слушала, разглядывая кошачьи мордочки на своих тапках. Еще вчера в такой ситуации она бы уже тайком смаргивала слезы, но теперь отец, спасибо ему, приоткрыл завесу над грустной семейной тайной. Отныне она жалела мать, а не себя. А та все не могла уняться:

– Я давно это за тобой замечаю, Виктория: тебе нравится изображать из себя этакую нелюбимую дочь, которая лишний раз рот открыть не смеет, по одной половице ходит. Смотри, заиграешься.

– Нет, мам, я не…

– Все, иди уже… в ванную или в свою комнату, сделай что-нибудь с лицом, сил нет любоваться на этот ужас!

Последнюю фразу женщина произнесла как, словно у нее перехватило горло. Значит, все-таки переживает, что с Викой случилась неприятность? Девочка с надеждой вскинула голову на мать: та, прикрыв рот ладонью, давила зевок. Ей было скучно, скучно, вот и все! Развернувшись, Вика почти выбежала из спальни. Но уже в своей комнате она сделала парочку глубоких вдохов и строго сказала сама себе:

– Теперь я знаю, что мама нездорова. Я не должна на нее обижаться.

Но все равно было больно.

Поначалу она задремала – отец заодно с процедурами вколол ей под шумок что-то успокоительное, – но быстро проснулась и долго лежала без сна, изредка шмыгая носом. Потом встала, включила ноут и с надеждой заглянула в электронный дневник. Ура, появились задания по всем предметам, можно было отвлечься от тяжелых мыслей и заняться делом. Вика уселась за уроки и сразу ощутила себя в своей тарелке.

Хотя нет, не до конца. Что-то не давало ей покоя. Но так много мыслей крутилось в голове, а скула ныла и немела, время от времени посылая болевые импульсы то в голову, то в шею, что сосредоточиться было очень сложно. И все равно о случившемся она не жалела: пусть что угодно, но хотя бы с отцом они поговорили. Остались мелкие вопросы, но теперь, когда контакт налажен, она найдет для них удобный момент.

Вика закрыла учебник и легла на постель поверх покрывала, баюкая больную коленку, но когда через полчаса в комнату заглянула мать, она уже снова сидела за столом. Девочка вздрогнула, услышав голос, – мать умела двигаться совершенно бесшумно:

– Не стоило тебе напрягаться с уроками после такого стресса. – Та, как плохая актриса, тщетно пыталась вложить в голос хоть немного заботы. – Не думаю, что ты завтра пойдешь в школу.

– Из-за этого? – Девочка указала на разбитую скулу. – Ерунда, мам, уже почти не болит. Я скажу, что упала, если будут…

– Отец звонил своему знакомому в полицию и разузнал, что этот нелюдь задержан. Его кто-то уже опознал, но, возможно, тебе тоже нужно будет дать показания.

– Ладно.

– А сейчас я хочу выйти на улицу и немного продышаться после всего, что на меня сегодня свалилось. Нет, ты уж, будь добра, побудь остаток дня дома, – жестом остановила она привставшую со стула дочь. – Отец через пять минут закончит работу, и мы с ним побродим по скверу. Вернемся к ужину.

Мать удалилась так же бесшумно, но Вика все же слышала злорадный скрип упрямого замка. Она посидела пару минут, добила задачу, а потом выглянула во двор: мать в белоснежном плаще стояла на дорожке между палисадниками, ветер трепал ее густые русые волосы, а от угла дома к ней уже бежал отец. Они взялись за руки, сомкнули плечи и тихо-тихо побрели в сторону сквера. Вика вздохнула завистливо и отправилась в родительскую комнату.

Здесь ничто не говорило о том, что они всего месяц как переехали, во всем царили продуманность и порядок. Три книжные полки в виде геометрических фигур – круга, ромба, квадрата, черный комод, на котором были расставлены яркие фигурки животных, которые отец привез из Чехии. Мягкие тумбы по обе стороны широченной кровати, поверх дерева обиты белой кожей. Вике даже рыться нигде не пришлось, она чинно прошлась по периметру комнаты, держа руки сцепленными за спиной, иногда поднимаясь на цыпочки, но альбома нигде не обнаружила.

Проходя мимо кровати, не удержалась от искушения – по старой привычке упала плашмя и вытянулась во весь рост лицом вниз на любимом стеганом покрывале. Нежный шелк приятно холодил лоб, даже головная боль отступила. Вика раскинула руки и тут вдруг нащупала что-то твердое – мать оставила альбом там же, где прятала от дочери.

Тяжело дыша от волнения, девочка осторожно извлекла альбом, стараясь при этом точно запомнить его местоположение. Опустилась на прикроватный коврик и открыла на первой странице.

Нет, это был не ее детский альбом, на что она в глубине души надеялась. Да можно было сразу догадаться, слишком уж чистой была его обложка. Она не пожелтела от времени, страницы не обрели затхлый запах лежалой бумаги. В этом альбоме вообще не рисовали, в него вклеивали рисунки. Некоторые были сделаны на тетрадных листах, другие – на половинках или четвертинках листов для факса, на вырванных из блокнота листочках с перфорацией. Почти все, кроме самых маленьких, были до этого сложены пополам, но потом аккуратно разглажены.

В начале альбома рисунки были совсем детские, Вика даже приняла бы их за свои, если бы не знала собственную полную безнадежность в деле рисования. Нет, у нее была твердая рука и цепкий взгляд, она легко переносила на бумагу изображение предмета, могла портрет с натуры нарисовать. А вот сама придумывать тему не умела и рада была, когда уроки рисования остались позади. Правда, в гимназии «Белая радуга» уроки живописи и графики входили в обязательную программу для всех классов, но пока они делали этюды, и девочка не волновалась.

У того, чьи творения были аккуратно вклеены в альбом, проблем с фантазией точно не имелось. Первый же рисунок с обязательным домиком и солнышком пестрил необычными существами на земле и в воздухе. Дальше шло изображение подводного мира, и его обитатели явно не были заимствованы из мультика про Русалочку.

С каждым новым листом почерк автора становился более взрослым, более узнаваемым. Рисунок, где за девушкой на фанборде неслись две акулы, одна – с окровавленной пастью, а маленький дельфинчик на их пути отважно прикрывал отступление серфингистки, хотелось рассматривать долго и со всеми подробностями, но Виктория не могла себе позволить такую роскошь. Она искала ответ на главный вопрос: чьи это рисунки? Да, ее двоюродная сестренка Галочка, дочь маминой сестры, отлично рисует, но манера у нее другая. Кроме того, Галочкины работы Вика смотрит и лайкает в ВК, там же общается с сестрой, а мать с мамой Галочки связывается по скайпу, и никаких писем. А эти работы были отправлены по почте в конвертах. Тоже странно – в обязанность Вики входит доставать почту, отбирать нужное и выкидывать рекламу, но она ни разу не видела в ящике личных писем.

Виктория предположила, что это могут быть мамины рисунки – та тоже хорошо рисовала, но затем обнаружила листок с портретом актера из сериала «Ривердейл». Нарисовано было вдумчиво, старательно, с чувством. Мать подростковые сериалы никогда не смотрела, значит, не она.

Вдруг Вике показалось, что щелкнул дверной замок, – она вздрогнула, залилась краской. Дрожащими руками поспешила засунуть альбом обратно под покрывало, разгладила его ладонями. Выскочила из комнаты – нет, показалось, никого в прихожей нет. Это нечистая совесть сыграла с ней злую шутку.

Собственно, до этого внезапного испуга она вообще не считала, что делает что-то плохое, запретное. Ей никто никогда не запрещал входить в родительскую комнату, она даже раз в неделю по собственному почину наводила там порядок, когда маме особенно нездоровилось, – уборщицу со стороны мать в квартиру никогда не пустила бы. Вика могла спокойно рыться в книгах, брать и уносить к себе какие захочет, если только они не лежали с закладками на тумбочках. Возможно, этот альбом она и раньше видела на полках, но он не пробудил ее любопытства. Хотя едва ли.

Позвонил отец, спросил, в состоянии ли она доехать с ним до полицейского участка, опознать напавшего на нее парня и написать заявление. Вике в полицию совсем не хотелось, но она привыкла с самыми неприятными делами расправляться в первую очередь, поэтому в темпе переоделась и приготовилась к выходу. Но родителей не было еще целый час. Она уже и волноваться начала, и в окна выглядывать, а вот позвонить не решилась.

Наконец теперь уже взаправду хлопнула входная дверь. Вика прислушалась, приоткрыв свою дверь на узкую щелку, – похоже, привычка подслушивать сформировалась в сжатые сроки. Ей хотелось понять, все ли в порядке с мамой и почему прогулка так затянулась.

– И что нам теперь делать, снова квартиру менять, что ли? – Голос матери звучал глухо, как будто она была готова заплакать.

– Перестань, Анечка, еще не хватало, – с досадой отозвался отец. – Постараемся поменьше контактировать, и все дела.

– Но это же не женщина, а птица-говорун какая-то, – продолжала возмущаться мать. – А если она теперь и с ней захочет поболтать?

Девочка сообразила, что речь идет не только о какой-то женщине, но и о ней, Вике. Она давно привыкла, что родители крайне неохотно называют ее по имени.

– Не захочет. Мы ей ответили на все вопросы, и я просто не представляю, какой наглостью нужно обладать…

– Ты будешь удивлен, – голосом, полным сарказма, перебила мать. – Слушай, может, в самом деле отправить ее куда-нибудь? В школу с пансионом, в санаторий с учебной программой, если уж она сама про это заговорила?

Тут уж можно было не сомневаться, что разговор шел о ней. Вику бросило в жар. Значит, родители все же обсуждали ее просьбу о закрытой школе.

– Глупости! – непривычно жестко оборвал отец. – Этого никогда не будет, нам хватило этого лета. Я не намерен из-за всего этого потерять еще и тебя…

Голоса удалились в сторону кухни, в очередной раз оставив Викторию в недоумении. Теперь она окончательно ничего не понимала.

Таня проснулась в отличном настроении, хотя разбудил ее голод – тянущее чувство в животе. Ого, да это же лучше любого будильника работало! Девочка живо выползла из-под одеяла, привычно оглядела себя с ног до головы в зеркале, хотела огорчиться, но неожиданно громко хихикнула и подмигнула сама себе. Все можно исправить, пока жива!

Родители уже отбыли на работу, на кухне был только брат, допивал кофе. А Таню ждала именно та еда, которую она с вечера заказала матери: отварная куриная грудка и салат. В жадной спешке заправляя его маслом, – аж руки тряслись! – она сказала:

– Ты, Еж, меня не жди, отправляйся прямо сейчас куда там тебе нужно.

Подвижное лицо брата тут же выразило шутливую обиду:

– За что так сурово, сестрица? А я-то мечтал спокойно попить кофейку, потом не спеша прогуляться с тобой под дождиком.

– Нет уж, без меня гуляй, если хочется, – ответила Таня, вгрызаясь в нежное мясо. – Я уже в новой школе пообвыкла, дорогу тем более запомнила.

Володя нахмурился. Возможно, он подумал о том, что не в силах уберечь сестру от неприятностей, ведь вчера все началось, едва они расстались. Дернул ее за косу и пошел к себе в комнату собираться. Таня вышла из дома через десять минут с расчетом пройтись спокойно и подготовиться к новым возможным испытаниям.

От их нового дома до школы всего-то была четверть часа ходьбы даже самым медленным шагом. Она прошла один двор, другой, потом через подворотню – и вот уже впереди над крышами пятиэтажек стали видны золотистые башенки и старинные дымоходы «Белой радуги». Но тут из-за дерева ее кто-то окликнул.

Таня обернулась и едва сдержала раздраженный стон, потому что там, вскарабкавшись в развилку раздвоенного тополя и умостившись в ней, стоял Майский. Кудрявая Пашина голова торчала между двумя стволами – вечными соперниками в борьбе за выживание. Сегодня Майский не улыбался, и румянец со щек как-то слинял.

– Привет, Таньк, – сказал он.

– И тебе.

– Эй, не спеши! – Он заметил, что девочка собирается пройти мимо, и начал торопливо сползать с дерева. – Разговор имеется.

Таня все последние десять минут, пока шла от дома, давала себе мысленный зарок ни с кем больше не говорить без необходимости, особенно с личностями незнакомыми и сомнительными. Но все же Паша вчера выручил ее, отстоял перед Иваном Сидоровичем…

Вспомнив это, она шагнула к тополиному уродцу, оперлась рукой о правый ствол, хилый, но живой, обросший листьями даже по стволу. Левый, похоже, проиграл схватку за жизнь.

– Кстати, спасибо тебе за вчерашнее!

– Да ладно! – Майский недовольно дернул плечом. – И имей в виду, в школе об этом лучше помалкивать. А вообще я хотел предупредить: будь теперь начеку каждую минуту, потому что Дашка точно что-нибудь придумает, в сто раз хуже, чем с рюкзаком.

– Хуже? – Таня от изумления всплеснула руками. – Да куда же еще хуже, чем выставить меня воровкой?! В лучшем случае клептоманкой!

Паша натужно и неискренне расхохотался:

– Поверь, это для нее была лишь легкая разминка! И знаешь, ты не переживай, если в гимназии дразнить будут, обзывать, – так даже лучше. Типа маскировка, понимаешь? Вот если Зимина заметит, что ты в порядке, – тогда все, кранты! Она найдет способ тебя достать. И будь настороже! Ни у кого ничего не бери, вещи свои не разбрасывай, проверяй, куда садишься и кто у тебя за спиной. В классе не доверяй вообще никому, Дашка всех под себя подмяла.

– И тебе не доверять? – не удержалась она от вопроса.

Майский вздохнул, почесал затылок:

– Не, мне доверяй, конечно, но так, чтоб никто не догадался. В гимназии не подходи и в сторону мою не смотри. Но это только чтобы их с толку сбить, понимаешь? А после уроков я могу, к примеру, к тебе домой зайти, потреплемся. Ну если хочешь.

– Нет, – сказала Милич.

Майский даже отпрянул, обиженно заморгал.

– Ладно, понял. Ну все тогда, расходимся… В смысле, иди вперед, я следом.

Таня сделала шаг, но, устыдившись, замерла на месте. Нет, нельзя так отшивать человека, который сделал ей добро, он же не виноват… в том, что у нее есть одна необъяснимая особенность. Лучше сразу попытаться объяснить, почему она не желает никаких контактов. Он, конечно, не поверит, ну и подумаешь, не в первый раз, зато ее совесть будет чиста.

– Слушай, Паш, можно я тебе кое-что расскажу? – спросила она, исподлобья пытливо разглядывая парня. – Только ты дослушай до конца, а ржать и все такое сможешь потом.

– Говори, – встрепенулся Майский. – Вообще ржать не буду, не в моей натуре.

Девочка пару раз прерывисто вздохнула – дело предстояло не из легких и с непредсказуемым результатом… хотя нет, вполне предсказуемым.

– Это моя третья школа, – храбро начала она. – Первые две были в Питере, где мы раньше жили. И из обеих родителям пришлось меня забрать. Потому что в меня… в общем, все влюблялись.

– Кто все? – заморгал золотистыми ресницами Пашка.

– Парни. И одноклассники, и из старших классов. Я ничего не делала, чтобы привлечь их внимание, это точно! Но когда я была в пятом классе, из-за меня подрались парни из седьмого. И один попал в больницу. Начались всякие разговоры, и родители перевели меня в другую школу, языковую. Хорошая школа, мне там очень нравилось, тем более что я хочу переводчиком стать. Но там один парень из девятого преследовал меня, проходу не давал, угрожал с собой что-нибудь сделать. Завуч вызвала моих родителей и заявила, что у меня «неконтролируемый природный магнетизм». Родители даже разговаривать с ней после этого не стали, сразу забрали мои документы. Доучивалась шестой класс на домашнем, из дома выходила только с братом или отцом – парень тот ведь и не думал отставать. А потом переехали сюда, и вместе все решили, что все же лучше мне ходить в гимназию, чем сидеть на самообразовании. Вот…

Она подняла глаза на Майского – тот не смеялся, слушал с интересом, даже голову по-птичьи уронил на плечо. Воспользовавшись паузой, спросил сочувственным тоном:

– А ты типа пока сидела эти полгода дома, ну на нервной почве…

– Не понимаю, – нахмурилась девочка.

Паша перешел на язык жестов: обвел вокруг себя руками, словно снеговика в воздухе нарисовал.

– А, растолстела? – догадалась Милич. – Вот и нет, я всегда полноватой была. У меня проблемы с сердцем, раньше я много лежала в больницах, вот и стала такой.

Она с вызовом глянула однокласснику в глаза, давая понять, что не стыдится себя, так что он может называть вещи своими именами.

– Новенькая, ты чего мне врешь? – От возмущения Майский, похоже, напрочь забыл ее имя. – Я тут слушаю, как дурак, ушки-то и развесил! Не, может, в тебя кто-то один и влюбился, но чтобы столько парней – вранье. Такое даже вокруг Дашки не происходит, а она ж типа первая красавица у нас.

Таня пожала плечами: не веришь, и не надо. И повернулась к парню спиной, к гимназии лицом. Даже сделать пару шагов успела.

– Эй, а ты зачем мне это рассказала? – раздалось ей вслед.

Пашин голос подозрительно вибрировал, он был то ли зол, то ли сбит с толку.

Девочка на ходу бросила через плечо:

– Затем и рассказала, что с тобой тоже это происходит. Потому что тебе в голову не пришло бы за меня заступаться, не попадись ты на эту удочку.

Майский ошарашенно потряс головой, словно ему вода попала в уши.

– На какую удочку, нормально говори! Ты думаешь, я влюбился в тебя, что ли?

Таня на ходу повернулась к нему и утвердительно кивнула. Паша отступил на шаг, он выглядел глубоко шокированным. Даже голос на пару секунд потерял. Зато потом заорал на весь двор:

– Да ты вообще свихнулась?! Ну слов нет! Да ладно! Новенькая, не хочу быть грубым, но мне совсем другие девчонки нравятся. Типа Дашки, не будь она такая стерва. А тебя я просто пожалел: новенькая, толстая, да еще и на Дашку сразу нарвалась. Ну теперь все, даже на глаза мне не попадайся!

Милич с готовностью закивала:

– Да я с удовольствием! Но мы в одном классе, не получится совсем не попадаться. Предлагаю договор: я с тобой заговаривать не стану, а ты – со мной. Сможешь так?

– Еще спрашиваешь! Не заговорю, не сомневайся!

Майский промчался мимо, на мгновение оглянулся, шутовски раскланялся:

– И все на этом, новенькая. Режим молчания!

Еще через секунду его и след простыл. Таня тяжело, по-взрослому вздохнула. Что-то ей подсказывало, что на этом далеко не все. Опыт подсказывал, если точнее. А она так надеялась, что в новом городе все пойдет иначе!

Делать некоторые догадки на основании печального опыта Таня умела, а вот повышенной чувствительностью не обладала – может, виной тому был лишний вес? Чужих взглядов не чувствовала и даже не подозревала, что в этот самый миг за ней внимательно наблюдают три пары глаз.

Первый человек стоял в дальнем конце двора, не слишком и прятался. Напротив, получи он малейшее подтверждение, что сестре нужна помощь или защита, враз оказался бы рядом. И с мальчишкой разобрался бы, без рук, само собой, внушением. Но тот убежал, Таня продолжила путь, и Владимир успокоился, заспешил по своим делам.

На третьем этаже гимназии у окна стояла Даша Зимина и отрабатывала на новенькой свой фирменный испепеляющий взгляд. Вообще Даша мечтала о двух вещах: во-первых, обрести взгляд, полный такой холодной и острой ненависти, чтобы нарвавшийся на него просто цепенел от нехорошего предчувствия и желательно в тот же день заболевал или попадал в беду. А во-вторых, научиться ходить так, чтобы людей просто сметало с ее пути. Девочка усердно тренировалась, воображала себя в стеклянном шаре, да не простом, а с торчащими наружу острыми кинжалами. Но пока и то и другое выходило средненько.

Она следила, как новенькая беседует с Майским, и от души надеялась, что этот влюбленный в нее, Дашу, идиот готовит толстухе какую-то гадость, чтобы порадовать свою королеву. Даша мысленно желала Паше поторопиться – пусть строптивая уродина огребет по полной, чтобы все сразу на нее свалилось. Насчет провала вчерашней задумки она пока была не в курсе.

Но был еще и третий наблюдатель. Он стоял у окна в пустом классе, наблюдая за Таней холодным рыбьим взглядом. В этом взгляде была доля любопытства, капелька страха, горсть отвращения. И именно этот взгляд был по-настоящему страшен.

Глава 12
Босоногий след

После расставания с Платоном Редкий некоторое время боролся с собой. Наверное, раз пять прогулялся по пешеходке от храма до проспекта и назад. Его так и подмывало вернуться в дом за переездом и выложить друзьям все, что узнал. В кафе он подзарядил телефон и позвонил обоим, но был озадачен, когда мобильник Антона оказался отключен, то же и у Эллы. Может, они в социальных сетях как раз напали на что-то важное и он своим приходом только помешает? Кинебомба его в порошок сотрет.

Эдик ждал ответного звонка, чтобы оценить ситуацию, – должна же Элла проверить свой телефон рано или поздно. Но время шло, а ничего не происходило.

– Угорели они там, что ли? Или вообще сгорели вместе с домом? – пробормотал он себе под нос, после чего вдруг сорвался с места и припустил рысцой.

Бежал почти всю дорогу – тренированное тело позволяло. Первый раз притормозил после того, как с насыпи железной дороги окинул взглядом поселок: тревожной суеты, дыма, пожарных машин не наблюдалось. Отдышался, бодрым шагом приблизился к дому и снова удивился: окна большой комнаты тонули во мраке, не пробивался даже мерцающий огонек монитора. Совсем слабый свет горел лишь на кухне, но древние занавески до середины окна не позволяли увидеть, что там, внутри. Мучимый недоумением и тревогой, Эдик взбежал на крутой порог и забарабанил в дверь, борясь с желанием выбить ее ногой.

– Кто? – почти сразу раздался изнутри приглушенный голос.

– Это я, Элка, открывай!

Дверь отворилась изматывающе медленно. На пороге стояла Элла в накинутой на плечи куртке и прижимала палец к губам. Убедившись, что он притих, сказала коротко:

– Иди на кухню. На цыпочках.

На кухне горела синим пламенем конфорка древней плиты, стояла одинокая чашка с остывшим чаем и лежала на блюдце наполовину откушенная конфета. Лимонная, Элкина любимая.

– Эй, что у вас тут творится? – тихо, но возмущенно спросил Редкий.

– Мы спим, – информировала его Котенок. – Антон уснул прямо за компом, обнимая мышку. Я подождала немного, а потом отключила его телефон и погасила верхний свет. По-моему, он не спал уже неделю. Набросила на него покрывало с дивана, в комнате такой колотун. А сама вот пью чай с закрытыми глазами, греюсь и набираюсь сил, потому что потом наш маньяк проснется и уж точно не отпустит до утра.

– А твой телефон?

– Давно умер. – Элла беззаботно махнула рукой. – А почему ты вернулся? Все хорошо?

И глянула с каким-то особым выражением, смысл которого он не уловил.

– «Все хорошо, но нет зрителей». В данном случае слушателей, – туманно ответил Эдуард. – И еще я подумал, что тебе в такси одной ехать ночью – это не вариант. А этот потомок бомбистов и не подумает тебя проводить.

Котенок отвернулась, пряча довольную улыбку, – значит, он правильно все сказал. Эдику не терпелось рассказать то, что услышал от Воронцова, но по своей давней привычке он тянул время, ожидая подходящий момент для сногсшибательных новостей.

– Ну а вы нашли что-нибудь интересное, или пустой номер оказался с соцсетями?

Девушка запустила обе пятерни в густые черные волосы и пару раз глубоко вздохнула – как всегда, когда искала наилучшую формулировку ответа.

– Это было необычно, вот что могу пока сказать. Вроде как когда начинаешь читать книгу с необычным сюжетом: ничего не происходит, а тебя уже потряхивает от предвкушения. В группе почти не было конкретной информации, но можно понять, что с появлением этих ребят, даже до того, как они стали общаться между собой, вокруг них стали происходить загадочные вещи. И сама школа стала меняться, что ли. Один пост так и назывался: «Меня больше не тянет в Хогвартс». И группа была создана еще до появления в школе стрелка, гибель детей стала для подписчиков настоящей трагедией. Но были и противоположные мнения – комментариев мы начитались самых разных, это притом, что сейчас они закрыты и в большинстве своем удалены. Некоторые писали, что дети были опасны не только для школы – для всего города. И что погибли они по недосмотру школьных властей, если бы их еще раньше изолировали от общества нормальных людей, то ничего бы не случилось. Этот комментарий появился недавно, поэтому мы успели его прочесть. А еще мы нашли там ссылку на беседу. Она вроде открытая, но попасть туда можно лишь через одобрение админов. Поэтому бо́льшая часть времени ушла на то, чтобы создать мне новую страницу и придумать подходящий образ. Когда Тоха отключился, мы как раз ждали, примут меня или нет.

– Ого, – уважительно протянул Эдик.

– Пока не «ого». Вот если возьмут… Ладно, у тебя-то что?

– Я познакомился с Платоном, – скромно сказал Редкий.

Элла ахнула и всплеснула руками, чем вполне оправдала его ожидания. Все же первый за десять лет контакт с одним из найденышей!

– Он в самом деле был в парке, на том самом месте, где я когда-то нашел его. А за ним очень пристально наблюдал один тип, не знаю, что замышлял, но явно ничего хорошего. Я его отогнал, а тут и парень подошел. Мы познакомились, и он мне рассказал все, что помнит из детства…

– Да ты пытал его, что ли?!

Редкий едва с табурета не свалился – он и не заметил, как на пороге кухни появился Кинебомба. Стоял, чуть пошатываясь со сна, но в глазах бушевало пламя нетерпеливого интереса с нотками недовольства – он уже подсчитывал недочеты в действиях приятеля.

– Вот и нет, – буркнул Эдик, ощущая себя молоком, закисающим на жаре, так всегда влиял на него Тоха. – Просто проводил до дома, а по пути он поделился воспоминаниями. А помнит он, как мы и допускали, многое. И еще я, кажется, понял, почему эти детки вдруг становятся одной компанией. Ну что их притягивает друг к другу.

И он метнул торжествующий взгляд на Эллу, на Кинебомбу же старался не смотреть. Котенок сидела с приоткрытым ртом, глаза широко распахнуты – идеальный слушатель.

– Так-так, становится интересно, – шагнул вперед Антон. – Что же это?

– Мелодия! Помнишь, я рассказывал, что слышал что-то запредельно жуткое, но мелодичное в ту ночь, когда подкинули Четверга?

– А как же, помню. Как и то, что никому по сей день не удалось из тебя эту мелодию вытянуть.

– Точно! – Редкий возбужденно заметался по кухне, врезался в стол и опрокинул чашку, но ничего не заметил. – Я все эти годы не мог ее вспомнить, она, дрянь этакая, просто растаяла в памяти. А сегодня вечером, когда я говорил с парнем, почти в том самом месте, в полумраке, она вдруг прямо взорвалась у меня в голове! Ну я ее тихонько насвистал.

– А нам насвисти! – тут же потребовала Элка.

Но Редкий огорченно мотнул головой:

– Я снова ее потерял. Была, и нету. Хотел сразу записать, как вспомнил, уже диктофон открывал. Но тут Понедельник как кинется ко мне, стал спрашивать, где я это слышал, от кого. Он-то ее помнит! Потому что он эту чертову музыку все свое детство день и ночь слышал!

– Так, дальше, – подстегнул Кинебомба. Он выглядел одновременно взволнованным и как будто окаменевшим, растерявшим все эмоции.

– И вот, я сразу сообразил, что может этих детей сблизить. Ну мы-то ломали головы, как это они находят друг дружку, по какому признаку. А это мелодия. Они слышали только ее, пропитались ею насквозь. И если однажды они вдруг окажутся вместе и услышат…

Редкий притих, подбирая верное слово. Нет, не узнают друг друга, они никогда не виделись. Но почувствуют сопричастность, что ли. Пусть там будет полно народа, но все спокойно разойдутся, а эти бедолаги так и останутся на месте, ошеломленные, испуганные, сбитые с толку.

– Ладно, – изрек Антон, оседлал табурет и заерзал на нем, устраиваясь поудобнее. – Ты, конечно, лоханулся, друг…

– Что?! – взвыл Эдуард.

– А то. Мужика того нужно было отслеживать и колоть, который за ним следил. Платон и другие детишки от нас и так никуда не денутся. Ну да ладно, сделанного не исправить. Давай все по порядку и с подробностями.

Но Редкий лишь тяжело дышал и прикидывал, не врезать ли Тохе, наплевав на его изнуренный вид. Ну как можно быть таким нетактичным гадом? Эх, зачем природа создала Редкого этаким атлантом, что и драться западло, тем более с дохлым Кинебомбой. Элла бросилась на его защиту:

– Эд все правильно сделал! Он не мог оставить Платона одного, вдруг за мальчиком следил не один человек! А ведь кто-то был там в кустах – может, даже не человек!

Антон махнул рукой, типа ладно, поверил. Эдик к тому времени сумел проглотить обиду и приступил к подробному пересказу того, что услышал от Понедельника.

Когда он закончил, Элла плакала и даже не пыталась отворачивать зареванное лицо. Она вообще никогда не стыдилась своих эмоций. Эдик глянул на нее виновато, а Антон спросил в своей обычной манере:

– Эй, чего ревешь?

– Жалко! – хлюпнула носом Котенок. – Как представлю, что эти малыши выли тихонечко каждый в своей одиночке, как животные, как покинутые волчата…

– Они и были на тот момент животными, – уронил Кинебомба, уже обдумывая что-то свое. – А животное, если его кормить и поить, не так уж и страдает. И выли они для своего развлечения, как другие песни поют. Я вот что хочу понять: ладно, на мелодию ребята могут среагировать, принимается. Но с чего они рядом-то окажутся?

Эдик промолчал, потому что тирада друга о животных его сильно разозлила, но обдумать вопрос он еще не успел. Зато Элла сказала:

– Просто потому, что они необычные дети. Пусть мы пока не знаем до конца про всех, в чем их особенности, но они всегда отличались от других, всегда были на виду. Белая ворона себя со стороны не видит, зато окружающие видят и сами подталкивают к ней других белых ворон. Эти дети непременно каким-то образом подтянутся друг к дружке.

Антон кивнул, но не в знак согласия, а давая понять, что эта тема исчерпана, затем отдал новые распоряжения:

– Элла, свари кофе! Эдька, на минуточку.

Редкий бросил на подругу виноватый взгляд и прошел в комнату вслед за приятелем. После теплой кухни здесь было холодно и сыро, куда хуже, чем на улице. Подумав об этом, Редкий машинально бросил взгляд сквозь окно и вздрогнул – ему показалось, что нечто темное и мохнатое в этот самый миг отпрянуло от стекла с внешней стороны.

– Ты чего? – удивился Кинебомба. – Нервишки расшатались?

Эдик скрипнул зубами и опустился на диван, руки на всякий случай сцепил замком за спиной. Антон про него словно забыл, прогуливался туда и сюда, оживил комп. Редкий, едва сдерживаясь, сказал:

– Слушай, Антон, Элке может быть обидно, что у тебя какие-то секреты завелись. Она вкалывает на группу, между нами говоря, больше нас всех, ну исключая тебя. А ты ее попросту эксплуатируешь…

– Так почему ты не коснулся его? – не слушая, спросил Антон.

– Что?! Кого?

– Платона. Этот мальчишка уже несколько лет никому не разрешает дотронуться до себя. Приходит в гимназию со звонком, чтобы не оказаться в толпе. Его опекуны специально договаривались насчет этого с учителями, ссылались на вполне объяснимый страх мальчика с поврежденной ногой быть сбитым, травмированным.

– Возможно, так оно и есть…

– Нет. Другое тут. Его пару раз брали на усыновление, потом очень быстро возвращали. Подозрительная суета вокруг тихого, исключительно умного парня без единой плохой привычки. Я рассчитывал, что ты будешь смелее, раз уж представилась возможность. Ну по плечу бы его потрепал, то ли.

– Смелее? – Эдик в одно мгновение сделался красным, как серединка спелого арбуза. Весь его триумф был сведен не просто к нулю, а к позорным упрекам. – Да ты просто больной! Я столько сделал! Сумел подружиться с мальчиком, расположить к себе, заинтриговать! Столько всего узнал… А, да чего говорить! И ты упрекаешь меня в том, что я под конец все не испортил?!

– Да чем бы ты испортил, если бы проявил хоть немного находчивости? Изобразил, что споткнулся, схватил мальчишку за плечо или за руку. За это пока еще не сажают, – холодно усмехнулся Кинебомба.

– А если ему это неприятно? Так неприятно, что он и общаться со мной после этого не пожелал бы?!

– Хорошо, твои предположения: почему это может быть так уж неприятно? С учетом того, что он постоянно наблюдается со своей ногой у врачей и те его уж точно касаются. И никто не умер, насколько нам известно.

– А если он может читать чужие мысли? – злым голосом выдвинул предположение Эдик.

Антон скривился так, будто положил в рот ломтик лимона.

– Понимаю, что от твоих мыслей можно разом помереть, но давай без мистических допущений. Мы вроде договаривались до конца оставаться в рамках реализма. Опираться на факты, а не на фантазии.

Редкий лишь тяжело задышал в ответ и даже сунул под себя кулаки, чтобы не пустить их в ход. Видать, на Антона сегодня напал особый стих, когда он словно проверял окружающих на прочность: как скоро те сделают попытку его прикончить.

– И, кстати, обладай он в самом деле способностью читать мысли, сам первый полез бы с тобой обниматься. Ну ты мозг включи: впервые за десять лет у парня появился шанс что-то разведать о себе. А вдруг ты знаешь больше, чем говоришь? Да и вообще неплохо бы прощупать, что ты за фрукт такой, случайно ли попался на его пути. Но он этого не сделал. Почему?

– Не знаю, – угрюмо откликнулся Эдик.

– А ты узнай. При следующей же вашей встрече. И позаботься о том, чтобы она состоялась как можно скорее.

– Не уверен…

– Эдька, – позвал Антон. Пришлось посмотреть ему в глаза, хотя ужасно не хотелось. – Послушай, пару дней назад мне исполнилось тридцать два года. Я как раз в самолете был.

– Поздравляю, – растерялся Редкий. Он вдруг сообразил, что понятия не имеет о дате рождения того, с кем знаком десять лет.

– А не с чем. Я все оставил, от всего отказался, только бы разгадать тайну найденышей. Потому что никто, кроме меня, этого не сделал бы! У людей всегда находятся дела поважнее. Ты думаешь, я не хочу жить как все? Иметь нормальную работу, дом, семью? Для своих родителей и сестры я стал позором, юродивым! Слабаком, вдруг разом бросившим все. Я заставил себя забыть, что в мире есть всякие приятные вещи, уют, путешествия, женщины, в конце концов! Я вынужден ежедневно себя сжигать, чтобы поддерживать хотя бы крошечный огонек в сердцах тех, для кого это лишь экстравагантное хобби. Вы участвуете в «Апофетах» только для того, чтобы чувствовать себя особенными, причастными к тайне. Вы тратите на это крупицу времени, свободную от зарабатывания денег, любовных дел, создания своего уютного гнездышка. А считаете себя героями и спасителями мира!

– Антон, я понимаю, – попытался вклиниться Эдик, тронутый его словами.

– Хочешь, скажу, почему ты приходишь сюда? – опасно-вкрадчивым тоном перебил его Антон. – Ну, кроме того, чтобы иметь повод видеть Элку и все глубже подсаживать ее на крючок? Потому что когда-то ты, зеленый пацан, вчерашний школьник, столкнулся с неведомым, непостижимым. И в твоей душе ненадолго зажегся огонек исследователя, первопроходца. А такое не проходит бесследно. Ты и Понедельника хотел заполучить, чтобы продлить ощущение своей избранности. Но ты ничем не жертвовал ради этого, ты просто жил как все, учился, получал удовольствие и ныл, ныл, потому что больше ничего необычного не случалось.

– Ну все, хватит с меня! – рявкнул Эдуард, кидаясь прочь из комнаты.

В этот миг он был убежден, что общается с Кинебомбой последний раз в жизни, и не желал даже глянуть на него напоследок.

Он выбежал на кухню, где Элла, тревожно поглядывая на дверь, резала новую порцию бутербродов. Схватил ее за руку и потянул за собой.

– Уходим!

– Что случилось? – ахнула девушка.

– Этот фанатик окончательно спятил, здесь опасно оставаться!

– Ему нужна помощь? – Она шагнула в сторону комнаты, натянула руку, как собака поводок.

– Да ничего ему не нужно! Разве что добить, чтобы не мучился!

Элла оглянулась на него, заморгала изумленно. Подтянув к себе девушку, Редкий накинул ей на плечи куртку, на шею – легкий шелковый шарфик. Пинком отворил дверь и попытался вывести на крыльцо. Но тут Котенок словно бы очнулась, ухватилась рукой за притолоку.

– Я пока не уйду.

– Как это? – окончательно растерялся Эдик. – Почему это?

– Потому, что хотела бы сперва сама разобраться, спятил Антон или нет. А даже если спятил – как-то странно оставлять сумасшедшего без присмотра, не находишь?

Она дернула плечами, скидывая куртку прямо на пол. Вернулась на кухню и тщательно поправила крышку на заварочном чайнике. Эдуард некоторое время ошалело наблюдал за ней из коридорчика. Потом вдруг стукнул себя кулаком по лбу и выбежал в ночную свежесть. Ко всему прочему добавилось стойкое убеждение, что Антон отобрал у него нечто большее, чем десять лет жизни и сегодняшний триумф.

Дом окружало слабое подобие забора, калитку давно перекосило, и она намертво застряла на ведущей к дому асфальтовой дорожке. Нужно было протискиваться, Эдику приходилось труднее всех. Он и сейчас застрял и помимо воли обернулся на окна. В комнате теперь горел свет, он видел спину присевшего на подоконник Антона. Потом рядом возник силуэт Эллы, она протянула руку, кажется, коснулась лица Тохи. Редкий дернулся с такой силой, что вместе с побежденной калиткой вывалился на улицу, а точнее, прямиком в лужу.

Это был уже перебор. Редкому захотелось схватить камень и пульнуть им в окно коварного бывшего друга. Он едва не привел замысел в действие, начав шарить вокруг себя руками. Но кое-что отвлекло его от недоброго дела. Причем настолько, что он даже телефон достал, включил фонарик и посветил на землю вокруг себя.

Здесь повсюду были следы, и следы странные. Как будто ребенок лет десяти бегал босиком вдоль забора. Эдик вернулся во двор, прошелся, сложившись пополам, под окнами. Все заросло жесткой рыжеватой травой, но пару следов он все же отыскал. Один сильно вдавленный в землю, будто обладатель ноги залазил на выступ стены и заглядывал в окно, а потом соскочил на пятку. Редкий долго приноравливался, чтобы сфотографировать его. И всем сердцем желал, чтобы кто-то из оставшихся в доме выглянул и спросил, что он там делает.

Эдуард обладал на редкость отходчивым характером, а еще быстрее, чем отходил, переключался на что-то новое, интересное. Конечно, след мог принадлежать соседскому ребенку, который в начале осени в дождливый день зачем-то решил побегать босиком. Тогда Тоха снова над ним посмеется… в общем, из дома его не позвали, и он счел за лучшее не отсвечивать тут больше. Сунул телефон в карман и зашагал прочь, бормоча себе под нос то, что мечтал бы сказать Кинебомбе в лицо.

Глава 13
Прости меня

Отец так и не появился дома, но на этот раз мать и бабуля признаков беспокойства не проявляли. Наверное, уже созванивались с ним и знали, где он теперь зависал. Атмосфера в семье как-то разом разрядилась, абика почувствовала себя лучше, запорхала по квартире и даже нашла силы на ночь глядя наготовить вкуснейших лепешек кыстыбый, а потом они до полуночи ели их, запивая клюквенным морсом. Бабушка и мама рассказывали смешные истории из своего детства, а Маго хоть и помалкивал, но хохотал громче всех.

Больше ни слова не было сказано относительно шокирующей новости об усыновлении, разве что мама и бабушка были особенно добры и сговорчивы, словно пытались показать мальчику, как он дорог им. Для себя Магомет решил на этом не зацикливаться – было и было, ничего из ряда вон.

А наутро он сам вскочил с постели до сигнала будильника, поел и побежал в школу. Вынести остатки еды Жульке пообещала мама, бабушка уже ушла на работу. Так вышло, что путь всех троих ежедневно, но только в разное время, лежал в одном направлении – в гимназию «Белая радуга». Бабуля работала там техничкой, мама мыла посуду и была на подхвате в столовой.

От избытка энергии он буквально взлетел на второй этаж гимназии, где от лестничного пролета по одну сторону за стеклянной перегородкой простирался зимний сад со скамейками и даже столами. Ученики могли гулять там и готовиться к занятиям. По другую сторону, тоже за стеклянной дверью, но с витражным изображением кота ученого, находилась библиотека. Тут Угушев притормозил, поскольку успел на бегу отметить знакомое лицо.

– Привет! – сказал с некоторым вызовом. Ведь девчонка была все же старше его, могла и послать. – Помнишь меня?

– Тебя забудешь! – хихикнула Вика Фомина и глянула почему-то в первую очередь на обувь мальчика. Конечно, вместо изувеченных кроссов теперь были старые ботинки, тесноватые, приходилось поджимать пальцы. Маго надеялся, что это никак нельзя заметить со стороны, – впрочем, девочка через его голову уже снова высматривала кого-то на лестнице. Он и сам не понимал, зачем заговорил с ней.

– Как лицо, заживает? – задал бессмысленный вопрос.

Скула его заступницы вызывающе синела.

– Что? Ага. – Она осторожно коснулась пальцами щеки. – Слушай, а тебя с родителями не вызывали в полицию?

– С чего вдруг? – слегка заволновался Маго.

Полицию он не особо жаловал. Что-то подсказывало мальчику, что полицейским не хватает только личного знакомства с ним, чтобы собрать воедино описание некоторых его подвигов разных лет.

– Ну того типа, который на тебя и на меня напал, его поймали в конце концов. Теперь выясняют все его делишки. Мы с отцом ходили. Еще в понедельник.

– Сдала меня? – напрямую спросил мальчик.

– В смысле, сдала? Рассказала, как дело было. Но твой адрес я не знала, и фамилию тоже.

– Слушай, я тебя прошу, – проникновенно попросил Магомет и приложил ладонь к груди, – если еще будут спрашивать, ты про меня помалкивай, ладно? Мне с ментами общаться неохота, точно прицепятся. Не хочу родных волновать.

– Прицепятся к тебе? – Вика округлила глаза и едва сдержала смешок. – Ты малолетний правонарушитель, что ли?

– Я не вписываюсь в усредненные стандарты, вот и все, – солидным голосом объяснил мальчик, чтобы она не подумала лишнего. – Так не скажешь, что мы вместе учимся? Они ушлые, живо вычислят.

– Не скажу, – она снова улыбнулась.

Маго невольно залюбовался – улыбка у девчонки была что надо, что-то такое приятное зажигала в груди.

– Я вообще не думаю, что меня кто-то об этом еще спросит. Полицейские сказали, что им с этим фруктом и так все ясно, давний знакомый.

Угушев кивнул и уже собирался влиться в ряды бегущих по лестнице – прозвенел предупредительный звонок, но тут девочка снова заговорила голосом приглушенным и как будто испуганным:

– Я его с трудом узнала, того типа. Он стал таким странным, постоянно вздрагивал и прощения просил. И даже плакал, к маме своей хотел, как будто в детство впал. Полицейские ему не особо верили, а я… мне как-то даже страшно стало.

– Почему? – живо спросил Маго, которого тема чужих страхов за неимением собственных интересовала больше всего на свете.

Девочка мялась и переступала с ноги на ногу, пришлось дернуть ее за рукав форменного жакета.

– Ну я его дебилом обозвала, три раза повторила. Теперь чувство дурацкое, будто я его…

– Заколдовала? – захихикал мальчик, и Вика пожалела, что сболтнула про это – что такой мелкий может понимать.

Она пожала плечами и отступила на шаг.

– Забей, – уже без смеха посоветовал Угушев. – Он скоро оклемается. И ты не при делах, ясно? Это я в него еще раньше камнем бросил – и попал.

– В голову?

– В ногу. В том-то все и дело. Эффект вышел с задержкой, зато мощнее обычного.

Девочка вопросительно подняла графитовые брови, сильно контрастирующие с волосами, и заморгала, показывая, что не понимает, к чему он клонит. Маго снова на себя подивился: да с чего он хвост перед ней распустил, ведь никогда и ни перед кем на эту тему не кололся. Ну ладно, он расскажет… или лучше покажет, словам все равно веры не будет.

Он нырнул рукой в карман, пошарил и вытащил на свет совсем маленький камешек, даже не камешек – керамзит, на кухне из цветочного горшка достал. Продемонстрировал его Вике, а потом вдруг кинул, целясь ей в плечо. Но девчонка уклонилась, камень срикошетил об стену и улетел в лестничный пролет. Оттуда донесся чей-то возмущенный вскрик.

– Хорошая реакция, – сказал Маго.

– Ты зачем кидаешься?

– Просто хотел тебе показать. В кого я попаду камнем, тот через некоторое время начинает всего бояться и от всех шарахаться. Если виноват, бежит каяться и прощения просить. Но на всех через разное время почему-то действует. Так что даже хорошо, что я в тебя не попал. Прикинь, начала бы посреди урока трястись и все грешки свои училке выкладывать.

Фомина, выслушав, закатила глаза:

– Ну ты и фантазер!

– Ага, – не стал спорить Маго. – Ладно, я помчался. А то придется в учителя камень кидать, чтобы моих за опоздание не вызвал.

– Давай! Удачи учителю!

Мальчик убежал, высоко подпрыгивая и размахивая руками, словно старался взлететь. Вика была ему благодарна, что отвлек хоть на пару минут от гнетущих мыслей; но, глянув в пролет, тут же о нем забыла, потому что увидела в самом низу лестницы того, ради кого торчала тут уже полчаса.

Платон шел быстро, ноги ставил твердо, так что хромота была почти незаметна. Виктория застыла, всячески стараясь на него не смотреть и вообще сделать равнодушное лицо. Будто бы она просто изучает время работы библиотеки. Если пройдет мимо и не заметит, она не станет окликать.

Снова звонок. У Вики сердце заныло от тревоги: она никогда, ни разу в жизни не опаздывала на уроки. Но ведь не зря же столько ждала. Учительница наверняка ее простит, особенно с таким-то лицом. Вчерашний учебный день она пропустила – с утра голова разболелась так, что хоть плачь. И сегодня все утро отец уговаривал не ходить в школу, даже мать подключилась. Вика решила, что может даже на второй урок заявиться, ничего. Вот у Платона наверняка время рассчитано…

Парень уже поднялся на опустевшую площадку и тяжело прислонился к перилам. Стало ясно, что нелегко давался ему подъем по крутым ступеням старого особняка. Вика вдруг испугалась, что стала нежеланной свидетельницей его слабости, и попятилась, планируя незаметно просочиться в рекреацию, а там уже броситься к классу. Платон размышлял о чем-то и так ушел в свои мысли, что девочку не замечал. Но она оплошала – не вписалась рюкзаком в арку. Старшеклассник вскинул голову на шум и вдруг улыбнулся так радостно, словно только и мечтал о встрече с ней.

– Привет, – сказал он, – а я вчера наводил о тебе справки, решил, что заболела. Собирался позвонить.

Вика даже не смогла обрадоваться, так изумилась. С чего бы ему беспокоиться о ней после их недолгого и суматошного знакомства?

– Как наводил? Ну в смысле, ты же не знаешь ни класса, ни моей фамилии.

– Я очень наблюдательный. – Его улыбка стала еще шире. – Припомнил, с кем тебя видел, некоторых из них я знал по фамилиям. Мысленно сопоставил со списками классов, бросились, понимаешь, в глаза первого сентября.

– Ничего себе, вот это память, – прошептала обескураженная Виктория.

– А еще я точно помню, что этого украшения на твоем лице в воскресенье не было, – подходя ближе и наклоняясь, чтобы рассмотреть повнимательнее, вопросительным тоном добавил Платон.

– Ты не представляешь, сколько всего произошло с того времени, – выдохнула девочка, окончательно поверив, что ему не наплевать на ее проблемы.

– Расскажешь?

– Я бы хотела, – не стала юлить и отнекиваться Вика. – Но у тебя урок, наверное?

Платон помотал головой:

– Нет, нам сегодня ко второму. Я в библиотеку шел.

Вика уже собиралась спросить, так ли сильно ему нужно в библиотеку, но парень добавил:

– А у тебя сейчас геометрия, верно?

– Ага, – смутилась Вика. Ей совсем не хотелось выглядеть в глазах Платона раздолбайкой. – А ты можешь… ну после школы?

– Запросто. Заканчиваем мы сегодня одновременно. Жду тогда в зимнем саду?

– Да, – счастливо выдохнула девочка. – Здорово, что тебе и расписание в глаза бросилось. Ладно, тогда я… на геометрию.

Но она не сдвинулась с места, привлеченная грузными шагами и тяжелым присвистывающим дыханием внизу, на лестнице. По ступенькам карабкалась девочка чуть младше ее, толстая и растрепанная. Она словно убегала от погони, и взгляд был загнанный, полный тревоги. Заметив ребят, она попыталась взять себя в руки и хотя бы не дышать как паровоз – безрезультатно. Теперь толстуха стояла на середине лестничного марша, тяжело опиралась обеими руками о собственное колено и словно прикидывала, продолжить ей движение или повернуть назад.

– Эй!

Крик раздался сверху, и Вика с Платоном синхронно посмотрели туда. С площадки третьего этажа в пролет опасно свешивался парень с густыми светлыми кудрями, круглолицый и очень симпатичный даже в таком перевернутом состоянии. Толстуха тоже вскинула голову и еще больше помрачнела. Призывно махнув рукой, парень испарился, а девочка, тяжело вздохнув, продолжила путь наверх. Проходя мимо старших ребят, она смущенно отвернула голову.

– Интересные дела творятся в этой гимназии, – задумчиво изрек Платон, провожая глазами ее понурую спину.

Он подмигнул Вике, а она в ответ несмело ему улыбнулась. И они разошлись в разные стороны.

Когда пятнадцать минут назад Таня Милич вошла в школьную раздевалку, то первое, что привлекло ее внимание, был транспарант – длинный кусок ватмана, натянутый между двумя рядами вешалок, – и текст на нем, четко и ярко выведенный разноцветными фломастерами:

«Здесь раздевается толстая воровка – берегите ваши карманы!»

Таня отпрянула и на пару мгновений оцепенела. Вешалка была их класса, на боковине и бляха прибита – «7 А». Нужно было просто повесить свой плащ и поскорее выйти прочь, но Таня словно впала в ступор. Стояла и таращилась на надпись, отчетливо слыша при этом сдавленные смешки из дальнего угла, где раздевались младшие классы. Ее толкали и цепляли те, кто уже опаздывал на урок. Некоторые замирали, читали надпись, переводили взгляд на девочку, и губы их расплывались в мерзких улыбочках. Потом, чуточку шаркая ногами, появилась техничка с собранными в пучок снежно-белыми волосами и темными молодыми глазами.

– Ну и безобразие, третий раз за утро убираю! – возмутилась она, одним движением сорвала растяжку и унесла, нещадно комкая сильными смуглыми пальцами.

Только после этого Таня отмерла, повесила одежду, на негнущихся ногах вышла из раздевалки. Присела на скамью, чтобы вроде как поправить обувь, но больше для того, чтобы перевести дух. Пока завязывала шнурки на сменных ботинках, кто-то дробно пронесся мимо, мелькнули в поле зрения три пары резвых тонких ног, и послышался нестройный хор голосов:

– Воровка-клептоманка! Воровка-клептоманка! Гряз-ная во-ров-ка!

Милич вскочила и не оглядываясь, – чтобы не знать, кто еще это слышал, – рванула прочь из вестибюля. Забежала в спортивный зал – двери были гостеприимно распахнуты, – попятилась за угол, где начинался коридор, ведущий к раздевалкам.

– Так-так, кто тут у нас?

От испуга она врезалась плечом в стену, больно, да еще и со стены предательски сорвалась фотография в пластиковой рамке – ребята на пьедестале с кубком в руках. Обернулась: к ней неслышно подобрался лысоватый парень в спортивной форме с иголочки. Наверное, это был учитель физры, просто Таня еще не успела с ним познакомиться, да и не горела желанием, с ее-то спортивными данными. Он первым делом подхватил с пола рамку, заботливо рассмотрел со всех сторон, прижал к груди. На Таню глянул строго и, почудилось ей, очень подозрительно.

– Тебе чего здесь? Сейчас урок у шестого класса, они уже на спортивной площадке. Ты искала кого-то?

– Нет, я просто… – начала лепетать Таня.

– А вот не надо просто, – еще более неприязненным тоном перебил физрук. – Здесь ребячье имущество, раздевалки заперты. Зал я тоже сейчас запру, так что попрошу на выход.

«Он знает, – с ужасом поняла девочка. – Хотя директор же… Наверное, он предупредил обо мне учителей, а новую информацию объявить не успел. А если они не поверят, решат, что он просто защищает репутацию школы? Как тогда жить?»

Позорно топоча, она выбежала из зала под напряженным взглядом физрука. Первый этаж, по счастью, уже опустел. Подумала: не пойти ли домой? Момент был удобный. Таня метнулась в вестибюль – и едва не расплакалась от досады: седовласая техничка как раз запирала раздевалки. Можно было попросить, сказать, что по личным причинам ей срочно надо уйти домой. Еще вчера Милич так и поступила бы. Но вдруг техничка тоже посмотрит подозрительно и зайдет вместе с ней: следить, чтобы не обшарила попутно чужие карманы. Она ведь видела растяжку, она поняла, о ком это… Пожалуй, еще и охранника от входа кликнет.

Пришлось снова идти мимо спортзала к лестнице и подниматься на третий этаж. У Тани оборвалось сердце, когда на площадке у библиотеки она увидела болтающих девочку и парня. Почудилось, что они поджидают ее. На урок не спешат. А вдруг это старшие брат и сестра якобы ограбленных ею пятиклассниц? Но ребята лишь окинули ее заинтересованными взглядами. А потом сверху свесилась кудрявая голова Майского, и тут уж Таня разозлилась. Кажется, до него так и не дошло ее предупреждение.

На третьем этаже Паши уже не было. Таня решила быть храброй, ни на что не реагировать, но тут же вжалась в стену и отвернула лицо, услышав за спиной грохот шагов. Мимо, шумно дыша, промчался какой-то парень, нырнул в один из коридоров.

«Хватит трусить и дрожать!» – сама себе приказала Милич.

Она уже стояла возле нужного кабинета, когда вдруг приоткрылась дверь класса напротив и оттуда, к ужасу Тани, выскочила та самая вертлявая пятиклашка, которая вчера тыкала в нее пальцем и звонко выкрикивала слова обвинения.

Обе на мгновение замерли, не сводя друг с друга одинаково испуганных глаз. А потом девочка повела себя странно: попятилась и вжалась в стену, совсем как Таня пару минут назад. На выпуклом лобике выступили капли испарины. Пятиклассница шагнула к Милич, сжала у подбородка узенькие ладони и прошептала:

– Прости меня, пожалуйста.

– Уже простила, – отозвалась Таня на автомате, потому что так всегда отвечал отец, когда сын или дочь каялись в чем-то перед родителями.

Мама – нет, она всегда желала выяснить степень осознания проступка. Вот и Таня запоздало поняла, что хорошо бы сперва вызнать подробности, но слово уже вылетело. Впрочем, почему бы все же не спросить:

– Ну и зачем ты это сделала?

– Меня Ксюха попросила, она сестра этой вашей Зиминой. А Дашка такая, ее даже родная сестра боится. Я просто помогла. Я могу в учительскую пойти и все рассказать, если что.

– Не надо, – ответила Таня. – Директор уже знает, что произошло.

– Откуда? Ой, кошмар! – Девочка была на грани обморока, а прежде казалась нахальной не по годам. – Нас накажут?

Таня только плечами пожала.

– Не говори Зиминой, что я тебе рассказала, – едва не плача, бормотала та. – Раз уж все равно… Но меня она не простит, она никогда никого не прощает, правда! Я боюсь.

– Не скажу. Мы с Дашей не подруги, – хмыкнула Таня.

– Но она все равно узнает! О-у-у! – взвыла девочка и вдруг рванула вперед, раскинула руки и крепко обхватила Таню за пояс, уткнулась лицом ей в грудь и все же разрыдалась.

На шум из кабинета выглянула классная Ольга Юрьевна – и тотчас вышла в коридор, во все глаза уставившись на странную сцену. С изумлением спросила:

– Это что тут за обнимашки такие, можно узнать? Анжелика, Таня, почему вы обе не на уроке?

Девочка по имени Анжелика сильно вздрогнула, белкой метнулась в сторону и умчалась прочь по коридору. Тане же ничего не оставалось, как по приглашающему жесту классной проследовать в класс истории.

Глава 14
Птица-говорун

Неожиданно отменили последние два урока – заболела химичка. Домой Вику не тянуло, серьезный разговор с отцом она решила отложить до того времени, пока не обсудит все с Платоном. Необычный старшеклассник наверняка даст ей мудрый совет, и уж тогда… Плюс настроение было странное, какое-то весеннее, когда теснит в груди и не понимаешь, хочется тебе засмеяться или хорошенько порыдать. И тянет мчаться куда-то, подставляя лицо ветру. Вот Вика и бежала всю дорогу до «Четырех лапок».

Взлетела на второй этаж, успела огорчиться, что дверь заперта, но тут же затренькал замок, выглянула Лиза, широко улыбнулась:

– Руслан тебя в окно заметил, проходи!

– А почему вы…

– Пойдем, и сама все поймешь, – интригующе улыбнулась ей хозяйка котокафе. – Только сперва руки вымой и надень бахилы.

Девочка, предвкушая что-то интересное, проделала все молниеносно. Лиза повела ее в самый дальний от входа угол, отгороженный от комнаты несколькими рядами зеленого заборчика. Там стоял кошачий домик со съемной крышей. Лиза чуточку ее сдвинула, Вика наклонилась пониже и восторженно ахнула: внутри, обессиленно уронив голову, лежала на боку кошка Нонграта, а у ее живота слабо ерзали пятеро котят, крохотных, еще толком не просохших, с затянутыми пленкой глазками. Они разевали беззубые ротики и слабо пищали.

– Ой, поздравляю! – вырвалось у Вики.

Кошка медленно раскрыла глаза, вздохнула и, подтащив к себе лапой ближайшего котенка, принялась его вылизывать. Ее взгляд, устремленный на девочку, словно говорил: «Да, нелегко даются детки. Но спасибо!»

– Когда они родились? – спросила Виктория.

Она едва сдерживалась, чтобы не начать прыгать и хлопать в ладоши, – радость пополам с детским восторгом переполняла ее.

– Утром, едва мы с Русиком пришли. Она, кажется, дожидалась нашего прихода, не хотела рисковать одна, – с улыбкой отвечала котомама. – Мы уже сообщили в группе, что сегодня закрыты, чтобы не беспокоить мамочку. Ну и подогреть интерес публики, конечно. Руслан побежал за фотоаппаратом, когда вернется, проведем первую фотосессию.

– Здорово!

– Ну а ты как, не передумала насчет котенка?

– Наверное, возьму кого-нибудь. – Вика снова опустилась на корточки, разглядывая сквозь щель котят: два дымчатых, один почти белый с бледно-серыми пятнышками, один от носа до кончика хвоста рыжевато-коричневый, как медвежонок. И еще один – разноцветный, с темной полоской вдоль спины. Взять хотелось всех.

Вспомнив кое-что, она вскочила на ноги, глянула на забавные часы на стене: каждое отделение – дрыхнущий в смешной позе кот. До встречи с Платоном оставалось минут сорок.

– Я прямо сейчас сбегаю и поговорю с родителями, – решилась она.

Лиза предупреждающе подняла палец:

– Спешить особо некуда, малыши еще долго останутся с мамой.

– Все равно. Хочу выбрать и наблюдать за ним, за своим. Каждый день буду приходить и его фоткать.

Про себя Вика уже решила, что выберет «медвежонка», да и в разрешении родителей не сомневалась. Но она привыкла все делать по правилам.

Во двор девочка ворвалась, тяжело дыша и отдуваясь. Оставалось пробежать по дорожке вокруг дома до отцовской клиники – конечно, получить разрешение на домашнего питомца она планировала у отца. И тут кто-то крикнул:

– Викулечка!

Вика затормозила так резко, что фонтанчик земли взметнулся из-под ног. Голос был незнакомый, возможно, звали вовсе не ее. Девочка поискала взглядом: у ограды палисадника стояла, глядя на нее во все глаза, низенькая женщина с длинным унылым лицом и короткими пегими волосами. Обе руки ее были заняты раздутыми пакетами из соседнего универмага.

– Это ведь ты, Викулечка? – вкрадчиво спросила женщина.

Девочка растерялась от такого вопроса, пожала плечами, потом все же ответила:

– Да, я Вика.

– Вот же сразу я тебя узнала по волосикам твоим светлым и глазкам голубеньким, – сюсюкающим голосом возликовала незнакомка. – Вчера – родителей твоих, а сегодня – и тебя. Вот совпадение! Я ведь тоже в этом доме живу, от вас через два подъезда.

– Помочь вам донести? – вежливо спросила Вика, кивая на сумки.

Она мигом сообразила, что именно эта женщина вчера так расстроила ее родителей, и не прочь была выведать, чем именно. Соседка головой помотала и с места не сдвинулась, наоборот, поставила пакеты на землю, словно подперла себя с двух сторон.

– А мы ведь и раньше соседями в этом городе были, только ты едва ли помнишь, – продолжала плавно и елейно литься ее речь.

– Не помню, – подтвердила Вика. – Знаю, что я когда-то здесь жила, но даже не в курсе, где именно.

Женщина презрительно махнула узкой ладонью.

– Плохое было место, нечего и вспоминать. У самой железной дороги. Электрички вечно выли как бешеные, да и сам дом дрянной, панельный. Хорошо, что расселили его и под снос пустили. Но вы к тому времени уже в Питер подались. После той беды. – Соседка выразительно шмыгнула носом.

– Какой беды? Со мной? – спросила девочка.

Она старалась оставаться спокойной, но дыхание участилось и ногти нещадно царапали ладони.

– Да не с тобой! С сестренкой твоей!

Женщина выпалила это и испуганно прикрыла ладонью губы, вроде как само вырвалось. Однако взгляд ее оставался жадно-любопытным, даже хищным.

Вика замерла и дыхание затаила, не понимая, как реагировать. Мелькнула мысль, что перед ней сумасшедшая.

– Но у меня же никогда не было сестры, – выдавила она, взглядом ища пути отступления.

– Да не то чтобы сестра, – замахала досадливо руками женщина. – Ее твои папа и мама удочерили, а было ей четыре годика, как и тебе. И похожи вы были так, что мы во дворе не знали, что и думать. Как раз незадолго перед этим странные слухи по городу расползлись: вроде как в нашем парке выброшенных детей нашли, голых и больных. Пошли разговоры… А, много глупостей народ навыдумывал! Говорили даже о маньяке, который похищал новорожденных из роддомов, вот и думали: а вдруг? В смысле, может, родные вы? Но нет, едва ли. Но все равно все диву давались.

– Но почему я этого совсем не помню? – севшим голосом пробормотала Виктория. – Если была другая девочка, то куда подевалась?

Длинное лицо женщины враз приобрело приторно-жалостливое выражение.

– Да она слабенькая совсем была, Светочка-то. И словно не в себе: испугается невесть чего и вскрикивает, как зверек какой. Потом заболела, и по скорой ее в ночь увезли. Родители твои с такими траурными лицами ходили, что мы расспрашивать боялись. Потом вы перебрались в Питер, и вот только вчера я твоих папу и маму вновь повстречала. Спросила их, глупая курица, о Светочке, – а она, бедняжка, как оказалось, из больницы тогда не вышла. Померла.

– Умерла? – тупо переспросила Вика.

– Говорю же, слабенькая была. Только ты, Викочка, – соседка подошла совсем близко, от нее пахло чем-то подгоревшим, – ты родителям своим не говори, что я тут тебе наболтала. Я ведь просто для того говорю, чтобы ты их больше жалела, слышишь? Они, бедные, о той чужой девочке по сию пору тоскуют.

– Может, она взаправду была моей сестрой? Родной сестрой?

Соседка снова замахала руками:

– Да что ты! Такое только в телевизоре случается, не в жизни! Я так думаю, твои потому ее взяли, что сходство их поразило. Ведь до сих пор мне не забыть, как вы в песочнице играли, когда бедняжка пообвыклась немного. В одинаковых костюмчиках, у каждой по два хвостика на головке. Мамочка ваша над вами, как наседка, стоит, никого близко не подпускает, чтобы не напугали ненароком Светочку. А ты малышке все показываешь, и как ведро песочком наполнить, и как куличики лепить. Она смотрит своими жалобными глазенками и понемножку все повторяет, со стороны кажется, словно это в зеркале происходит…

– Почему в зеркале? – спросила Вика.

– В зеркале-то? – Соседка и сама задумалась, заморгала глазами, потом обрадовалась: – А так ведь она все левой ручкой делала, что ты – правой. Вы сидели у песочной горки, друг против дружки, обе с лопаточками в руках. Вот и казалось так со стороны…

Дальше Вика уже не слушала, да и не могла ничего услышать. В ушах возник низкий плотный шум, исчезли все прочие звуки. Перед глазами словно дымовая завеса упала. Она развернулась и побрела по двору, мало что видя и уж точно ничего не слыша. Сперва по инерции шла в сторону клиники, как изначально собиралась, но с полпути повернула к своему подъезду. Едва сумела на ощупь отыскать кнопку домофона и левой рукой изо всех сил рванула на себя тяжелую железную дверь парадного.

* * *

На следующий день все валилось у Редкого из рук. Полдня он трудился, не поднимая головы, над каким-то крайне вязким и запутанным делом по имущественному иску. Едва дождался обеденного перерыва. Он заранее вызвал такси и рванул сразу в сторону городской больницы – знал, что Элла уже заступила на дежурство. Еще подъезжая, попросил ее выйти в больничный сквер – не звонком, а эсэмэску набрал, решив, что так ей будет сложнее отказать.

Он разглядел девушку еще от шлагбаума. Элла в рабочем комбинезоне цвета морской волны – Эдуард с самого начала его на дух не переносил – стояла у газона, опустив плечи, подставив усталое лицо нежарким лучам полуденного солнца. И такая нежность охватила Редкого, что он едва не бросился к ней со всех ног, чтобы обнять, подхватить на руки, покрыть лицо поцелуями. Но он сдержался, потому что реакцию примерно представлял: Элка терпеть не могла «демонстраций на публику», как она это называла. Спокойным шагом приблизился, поймал взгляд девушки и сказал:

– Эл, я не хочу ходить кругами, выведывать и прощупывать почву. Просто скажи: что у тебя с Антоном?

Она по-птичьи склонила голову набок, выдержала паузу и ответила вопросом на вопрос:

– А что у тебя с Антоном?

– Ну как, мы друзья, – растерялся Эдик. – Или бывшие друзья, теперь уж не знаю. Занимаемся одним делом. Вот и все.

– И у меня ровно то же самое. Разве что без поправки на прошедшее время.

– Но вчера ты осталась с ним, хотя я просил уйти со мной и дела все были закончены.

– Дела закончены? – предсказуемо начала сердиться Элла. – А то, что Тоха совершенно истощен, морально и физически?

– Да он вроде всегда такой.

– Не всегда! Ну ладно, почти всегда. Но из последней поездки он вернулся сам не свой, на пределе. Я не могла оставить его одного.

– В смысле? – занервничал Эдуард. – Ты там всю ночь пробыла, что ли?

– Ну естественно! Накормила его еще раз, потом мы сидели, пили чай и старались говорить на любые темы, кроме найденышей. Вернее, я старалась: пересказывала все подряд, новости, книги, впечатления. Потом уложила его спать и сидела всю ночь на кухне, чтобы еще кто-нибудь не ворвался и не разбудил его. Эд, ну неужели ты совсем ничего не понимаешь насчет Антона, если ухитряешься меня к нему ревновать?!

– Чего я не понимаю? – занервничал еще больше Редкий.

– Да того, что Тоха – фанатик! Он живет лишь одной мыслью: совершить нечто, чего никто до него не совершал. В его случае это постичь тайну найденышей, а сейчас мы в самом деле близки к разгадке. И Антон ни о чем думать не станет, пока все как-то не разрешится. Наверное, скоро придется следить, чтобы он хоть воду пить не забывал!

Редкий поежился и сказал:

– Я понимаю. Это меня и пугает. Нет, не то, что он воду пить забудет, а этот его фанатизм. Знаешь, мне кажется, что он ни перед чем не остановится. В смысле, если узнает, что эти дети внутри не такие, как все люди, то преспокойно разрежет кого-нибудь из них на кусочки, чтобы все подробно рассмотреть и изучить.

– Да, это немного напрягает, – согласилась Элла, – но на такой случай есть мы, чтобы вовремя его остановить. Верно?

Редкий кивнул и снова посмотрел на девушку. Она улыбалась и жмурилась под прямыми солнечными лучами. Он не удержался:

– Элка, но это же неправильно! Я сейчас насчет тебя говорю!

– Неправильно что?

– Ну ты ведь такая умница, Эл! Зачем тебе работать в этой ужасной больнице? Ты должна блистать, путешествовать, практиковаться в языках. Я вообще не пойму, почему Тоха с его позорным английским повсюду ездит, а не ты с дипломом переводчика?

Девушка порозовела, коротко рассмеялась, как смеются мамы над забавными глупостями своих малышей.

– Отвечаю по порядку: санитарки-умницы тоже необходимы. А их в этой больнице не хватает, причем любых. И это временно, я еще все успею, я младше тебя на три года, не забыл? А почему ездит Антон, а не я, так это понятно. Окажись я в Англии, – она вздохнула и мечтательно зажмурилась, – или еще где-то, то тут же стану думать о множестве вещей. Как успеть осмотреть то и то, какие сувениры купить друзьям, как одеться на экскурсию. А Тоха думает только о найденышах, идет напролом, добывает сведения там, где их никто бы не раздобыл. Можно было бы поехать вдвоем, но это же огромные деньжищи, где их взять? А потом, тебе это будет не слишком приятно, согласись. Вот поэтому Антон никогда такого даже не предложит!

– Если он вообще о чем-то подобном думает, – проворчал Эдуард, все еще хмурясь для виду. Но то, что мучило его ночь и полдня, не дало сомкнуть глаз и напрочь лишило аппетита, теперь отпустило. – Вот ты, как ты работаешь после бессонной ночи, которую он спокойно продрых в своей кровати?

– Да нормально, – беспечно отмахнулась Котенок. – Моя работа любую сонливость разгонит. Зато как домой прихожу, падаю и отключаюсь. И потом, я сама хотела еще в соцсетях полазить.

– Приняли тебя в беседу? – припомнил Редкий.

– Не-а. Наверное, нужно раскрыть карты, написать со своей нормальной страницы. Признаться, что русская, намекнуть, что слышала о подобном в России. Но я кое-что интересное нарыла на страницах самой школы и учеников.

Эдуард моментально сделал стойку.

– Оказывается, с самого начала учебного года в английской школе стали твориться непонятные вещи. То пожар в одном из корпусов случился, то дети стали пропадать – обычные ребята, я имею в виду. Правда, непонятно, связано это как-то с нашей пятеркой или нет.

– Ясно, – вздохнул Редкий. – Дело темное. Но будем дальше копать. Ты беги, а то снова с работы вовремя не уйдешь.

– Угу, – сказала Элла и не сдвинулась с места.

– Что?

– Забыл? Уходи первым, потому что я не умею от тебя уходить.

Редкий улыбнулся и уже сделал пару шагов к воротам.

– Эд!

Вернулся в один прыжок.

– Вот, возьми. – Девушка достала из кармана пакет, в котором угадывались пара бутербродов, яблоко, йогурт.

– Зачем это?

– Живо хватай, я же знаю, что у тебя обед заканчивается. Теперь иди.

На этот раз он отошел шагов на десять.

– Эд!

Вернулся в три прыжка. Элла демонстративно надула губки:

– Ничего не забыл?

И сама подставила лицо для поцелуя. Кажется, впервые за долгие-долгие годы. Он потянулся к ее губам, но хитрая девица быстро повернула голову, так что ему досталась нагретая солнцем щека, а потом со всех ног помчалась в сторону мрачного здания городской больницы.

Сначала Вика слышала, как ее громко и отрывисто зовет мать из родительской спальни, но на зов не пошла. Впервые она пожалела, что дверь в ее комнату не запирается, – хотелось отгородиться от всех. Едва перед глазами перестали выплясывать черные созвездия, как она достала рюкзак и чемодан, с которыми ездила в Артек, и начала заново укладывать вещи, на этот раз методично, полностью сконцентрировавшись на том, что необходимо взять. Что берут с собой, отправляясь в никуда? Это ведь больше не игра с целью выудить из родителей правду. Похоже, в этом доме правда погребена под такими пластами и залежами, что нечего и мечтать докопаться до нее.

Она как раз извлекла из недр шкафа коробки с обувью и изучала их содержимое, когда в дверях неслышно образовался отец. Какое-то время наблюдал за ней, потом блеклым голосом спросил:

– Почему ты не подошла к матери? Ты не слышала разве, как она зовет тебя? У нее сегодня плохой день, она не в силах встать с постели.

– Я не знала, – заволновалась Вика. – Думала, она просто так.

– Так почему ты не зашла и не спросила? Это не похоже на тебя, милая…

Нужно было решаться – и она решилась. Сжала кулачки и шепотом выкрикнула:

– Потому что это было не мое имя – то, которым она меня звала! Потому что теперь я знаю правду!

Отец замер, посерел лицом. Если и была у нее надежда, что соседка просто перепутала руки девочек, то теперь растаяла, как эскимо на солнце.

– Старая безмозглая кошелка! – с чувством произнес Фомин и тяжело опустился на ближайший к двери стул. – Я уже подумывал о переезде, но она сыграла на опережение.

– Ты о соседке? Да, она мне все рассказала. Вы тоже могли бы так поступить, а не выдумывать все новые вральные истории.

– Однажды ты все узнала бы, милая. Но не так, не таким образом.

– Но я узнала! – снова крикнула Вика. – И я больше не желаю тут оставаться!

– Почему? – всполошился отец с таким растерянным видом, что девочка чуть не разрыдалась от жалости к нему.

– Да потому что я не ваша дочь! Наверное, вы очень любили другую, настоящую Вику, если даже удочерили похожую на нее девчонку. Но Вика умерла, и все потеряло смысл, да? Я стала для вас ужасным напоминанием! Одного никак не пойму: почему вы не вернули меня туда, откуда взяли? Зачем стали звать ее именем?

Отец шумно всплеснул руками. Он силился что-то сказать, но только открывал рот и наливался краской, даже кончик тонкого носа сделался бордовым. Вика перепугалась и уже хотела бежать за водой, когда он справился с собой.

– Да ведь в этом все дело! Мы не хотели тебя отдавать, наоборот, боялись потерять! Нам пришлось пойти на подлог, потому что иначе велика была опасность, что тебя заберут. Много было факторов… не уследили за одной… болезнь матери… органы опеки могли перестраховаться. А мы хотели растить тебя как свою дочь, чтобы ты никогда даже не узнала… Все могло бы получиться, если бы Аня не заболела. Не забрала себе в голову эту странную идею, будто наша дочь еще вернется однажды!

Тут он закрыл лицо руками и почти сложился пополам. И весь решительный настрой разом испарился. Виктория без сил опустилась на кровать рядом с развалами одежды.

– Пожалуйста, давай сделаем вид перед мамой, будто ничего не случилось, – не отнимая рук, взмолился отец. – Начнем новый отсчет в жизни нашей семьи. Я постараюсь дать тебе всю ту любовь, которую ты недополучила.

– Хорошо, папа, – тут же сдалась Вика. – Только можно мне сперва уехать куда-нибудь? Хоть на время. Мне нужно все это обдумать. К бабушке, например. Она ведь не знает?..

– Никто не знает. Кроме нас.

– Ну вот. Я бы пожила там хоть месяц. Занималась бы сама, ты знаешь, у меня проблем с учебой не бывает.

Тут Вика заметила, что отец поднял голову и смотрит на нее в упор, и в этом взгляде… она даже поежилась. Что-то в нем было пугающее, фанатичное. Девочка поняла, что получит отказ, и страшно было узнать причину. Новая ложь?

– Вика, – заговорил отец медленно, глухо. – Если тебе хоть немного дороги мы с мамой, если ты согласна с тем, что мы делали для тебя все возможное, давали все, что может пожелать ребенок, подросток, останься здесь, прошу. И даже не заговаривай больше об отъезде, не своди меня с ума.

– Но почему? – упрямо спросила она. – Месяц – это ведь совсем немного. Бабушка давно звала, а прошлым летом не вышло.

Но что творилось с отцом? Он то краснел до испарины, то разом бледнел так, что исчезали губы. Он словно пытался и не мог на что-то решиться. А потом как в пропасть сиганул:

– Потому что мама без тебя умрет. Я не могу это доказать, но умом – он постучал себе ладонью по затылку, – умом понимаю. Так и будет.

– Да ладно! Ей даже видеть меня лишний раз неприятно. Если будет знать, где я, то и не вспомнит.

– Возможно, – на удивление легко согласился отец. – Но дело не в том, вспомнит она или нет. Дело в тебе. Ты ведь помнишь, что случилось этим летом?

– Ты вызвал меня из лагеря со второй смены, потому что матери стало совсем плохо.

– Именно. Потому что она в самом деле тяжело больна, и врачи давно исчерпали свои возможности. Но ты вернулась, и Аня пошла на поправку. Я не знаю, как это объяснить. Я сам врач и не верю в то, что противоречит науке. Но иногда мне кажется, что рядом с тобой вообще никто не может умереть!

Отец покачал головой в недоумении, но дышать стал ровнее. Вика поняла, что он наконец сказал то, что давно хотел, искал слова и никак не решался выговорить.

– Но Мотька умерла, – от растерянности почему-то припомнила она.

– Да, потому что ты была в лагере. А в первый раз она всерьез собралась умирать, когда ты только появилась в нашем доме. Ей тогда было пятнадцать лет, и она почти не вставала с подстилки, а с тобой словно вновь стала котенком.

– Но это невозможно, так не бывает, – прошептала Вика, держась за щеки.

– Согласен. Но почему-то происходит. Только прошу тебя, милая, постарайся поменьше об этом думать. Просто прими к сведению и выкинь из головы.

– В смысле, не воображать себя супергерл? Или вообще ведьмой? Не буду, – пообещала девочка. – Я ведь тоже в это не верю. Наверняка есть другое объяснение. Но не волнуйся, папа, если тебе так спокойнее, то я не уеду.

– Конечно! – Отец вдруг подскочил и крепко обнял Вику, кажется, впервые на ее памяти. – Доченька моя, любимая дочка! Спасибо тебе!

Пошатываясь, он вышел из комнаты, оставив Вику в полном ошеломлении. Она машинально глянула на часы – время вышло, Платон уже не ждет ее. Нужно скинуть эсэмэску, извиниться. Она сейчас не то что разговаривать – с места сдвинуться не в силах.

Глава 15
Пес за дверью

Маго проснулся рано, его разбудил голос отца в гостиной. Голос звучал насмешливо и с вызовом – отец всегда так разговаривал, когда знал за собой вину. Ему что-то робко отвечала мама. Бабуля, скорее всего, уже отправилась на работу. Маму нужно было выручать, и мальчик вскочил с постели. Первым делом натянул джинсы и любимую зеленую толстовку, вторым – подбежал к цветочному горшку и зачерпнул оттуда горстку почти невесомых камушков. Зажал в кулаке и вышел из комнаты.

Отец барином раскинулся в кресле, полулежал там, перегородив длинными ногами в отутюженных брюках узкую комнату. Глаза он прикрыл, всем видом изображая усталость до степени изнеможения. Мать в рабочем фартуке стояла на пороге кухни с потерянным видом и словно не знала, куда девать перепачканные в муке руки. Стянутые в хвостик волосы делали ее похожей на ученицу старших классов – мать недавно рассказывала со смехом, что проверяющие в школьной столовой время от времени цепляются, мол, почему у вас девочка в учебное время моет посуду.

– К чему снова эти глупые упреки? – расслабленно цедил отец. – Кем нужно быть, чтобы спрашивать такое? – Тут он выразительно коснулся пальцами виска. – Почему мужчина не приходит ночевать в дом, где его не уважают и с ним не считаются, хоть и живут на его деньги? Где сынок, – он ухмыльнулся в сторону Маго и пальцами изобразил кавычки, – нагло усмехается ему в лицо, поправ все традиции нашего народа. Из такой семьи нужно бежать бегом, и лишь чувство долга заставило меня вернуться. Танзиля, твои котлеты пригорают! – рявкнул он.

Мать, ойкнув, исчезла на кухне.

«И еще чувство голода», – отметил про себя Магомет, продолжая в упор разглядывать отца.

– Чего уставился? Удивляюсь, ты только наглее стал, когда узнал, кто есть на самом деле! Другой мальчишка задумался бы, нужен ли он вообще в этой семье, – добавил он, понизив голос. Наверняка не хотел, чтобы его услышала жена.

Мама с виноватым лицом снова заглянула в комнату, позвала:

– Пожалуйста, пойдемте завтракать.

– Горелое жрать? – прищурился отец.

– Ну что ты такое говоришь, Рустам?! Сгорела лишь пара котлет, я их выкину.

– Не выбрасывай, мам, я очищу и Жульке скормлю, – поспешил сказать Маго.

Отец издал громкий стон отчаяния:

– И это семейство я стараюсь прокормить! И меня еще смеют упрекать! Я сам съем эти сгоревшие котлеты, и чтобы никаких собачьих кормежек! А ты, – испепеляющий взгляд в сторону мальчика, – убирайся к себе и сиди там, пока я не уйду! Понял?

– Ага, – сказал Маго, провожая взглядом вновь убежавшую мать.

Потом он спокойно размахнулся, швырнул горсть керамзита о стену прямо над головой отца и скрылся в своей комнате под грозные вопли:

– Ты что сделал, поганец, шайтан? Танзиля, этот выродок все же взбесился! А я предупреждал! Я сейчас позвоню, чтобы к нему приняли меры!

Маго лишь тяжело вздохнул и начал считать до шестидесяти. Ничего, его особое средство быстро подействует, почти весь керамзитный дождь пришелся на плечи и густую шевелюру отца.

Так и случилось – через минуту в квартире наконец установилась ласкающая уши тишина. А потом к нему заглянула мама.

– Раз уж ты встал, малыш, позавтракаешь со мной? – спросила она ласково и печально.

– А отец что? – спросил Магомет, мужественно проглотив «малыша».

– Он что-то неважно себя почувствовал и ушел в бабушкину комнату полежать.

Мальчик кивнул головой – все шло по плану – и первым зашагал в сторону кухни.

Мать, торопливо допив кофе, начала собираться на работу. Уже убегая, показала сыну пакет, в котором лежали обрезки мяса и некондиционные котлеты с очищенным пригаром. Маго благодарно ей улыбнулся и тоже не стал торчать дома, хотя до уроков оставался без малого час. Сменил зеленую толстовку на черную – другую одежду он не жаловал, в гимназическую форму влезал лишь по личной просьбе некоторых учителей или самого Гайдая.

Когда он уходил, медленно приоткрылась дверь в комнату абики, оттуда осторожно выглянул отец, бледный, в испарине.

– Ты уже уходишь, Магомет?

– Ага.

– А вроде рано еще. Может, посидишь со мной немного, сынок?

– Нет, мне пора, – мстительно объявил мальчик и в темпе покинул квартиру.

Жульки во дворе не оказалось, и она не прибежала, сколько он ее ни звал. Похоже, псина жила по своему графику и сейчас завтракала в другом дворе. Пришлось запихнуть пакет в рюкзак. Поразмыслив, чем заняться до занятий, Маго решил сразу отправиться в гимназию. Она уже открыта, можно будет сделать домашку по математике, о которой он вчера как-то подзабыл, а еще лучше дождаться кого-нибудь из зубрил и заучек, которые, как известно, в школу норовят прибежать первыми, и попросить списать. Отказа точно не будет.

В классе мелкого и щуплого Маго уважали все до единого. Еще в первую неделю в четвертом классе он на спор вышел из одного окна на третьем этаже и по узенькому бордюрчику на руках прошел до соседнего. К счастью, окна выходили на пустующую в тот момент спортивную площадку, иначе не задержался бы Маго в гимназии, плакали бы все старания мамы и бабули. Но зато и проблем у него в классе не было, хотя Угушев с ними легко справился бы. Так же легко, как ринулся на старшеклассника, посмевшего произнести в его адрес слово, которое мальчику категорически не нравилось. Поскольку в своем классе он всегда заступался за потенциальных изгоев, со списыванием проблем никогда не возникало, любой почитал помощь ему за честь.

Теплое и ясное утро не располагало к спешке, и к гимназии Маго брел нога за ногу – пока из череды дворов не вышел на открытое пространство. Дорога к «Белой радуге» шла немного под уклон, и с пригорка Угушев мигом разглядел, что в школьном дворе творится что-то странное. В такое время, когда до первого звонка еще полчаса, слишком уж много толпилось там людей. Да еще полицейская машина стояла у ворот. Маго подпрыгнул на месте, издав радостный вопль от одного только предвкушения чего-то интересного, а потом во весь опор помчался к гимназии.

Во двор он просочился со всей осторожностью и от калитки сразу нырнул в кусты. Дверь в здание гимназии была закрыта и даже приперта невесть откуда взявшейся штангой. А все, кто пришел пораньше, толпились в центре двора. Маго сразу разглядел маму с бабулей, они стояли рядом. Если заметят его, мигом схватят за руки и будут крепко держать, еще повезет, если дополнительно чем-нибудь не свяжут.

Под прикрытием большого сиреневого куста мальчик изучил двор. Ага, физкультурник говорит с кем-то по мобильнику. Повариха и завхоз вместе с остальными взрослыми, рядом с его родней. С десяток малышей одна из учительниц загнала в самый дальний угол двора и зорко за ними наблюдает, даже руки растопырила. Кто постарше – стоят группами, в одной из них Маго приметил двоих из своего пятого и, низко пригибаясь, перебежал к ним.

– Что случилось? – выпалил, дрожа от нетерпения.

– Привет, Маго! – Римка из его класса всегда была лупоглазой, а сейчас на нее даже смотреть было жутковато, не глаза – перископы. – Тут такой ужас творится!

– Да что творится, что?!

– Ну я слышала, техничка пришла в школу и начала убираться. Дверь уже была открыта, и она думала, что охранник на верхних этажах. Потом вдруг услышала какие-то странные звуки вроде рычания и вдруг видит – через вестибюль на нее несется пес, огромный, жуткий. Она едва успела выскочить и двери захлопнуть, представляешь?

Маго представлял. Хорошо, что он уже видел бабулю, а то непонятно, как дослушал бы рассказ до конца.

– Так собака еще там, в школе? А где охранник?

– Вот в этом и вопрос! – выкрикнул над головой кто-то из старших, Угушев не знал его имени. – Говорят, что он может быть внутри, даже скорее всего. Может, спрятался, а может… нет. Пес наверняка бешеный, мы все слышали, как он воет там внутри.

– А полиция что?

– Ну а что полиция? Один заглянул в школу, но дальше порога не сунулся. Сейчас вызвали подкрепление, будут штурмовать школу.

– Они убьют пса? – упавшим голосом спросил Угушев.

– Наверняка, а как еще? Я слышал, в службу отлова звонили, но они в Питере, им долго добираться. А охранника, может, эта зверюга уже доедает.

Маго, осторожно косясь на маму с бабушкой, отошел в сторонку, спрятался на этот раз за деревом. Радостное возбуждение бесследно ушло, на душе сделалось тревожно и горько. Может, пес и не бешеный никакой, случайно забежал в школу, сам испугался и сейчас мечется там, бедолага, не находя выхода. Его застрелят, а потом пронесут через двор окровавленного, так и не понявшего, за что с ним так поступили… Тут у Маго родилась идея.

Он еще раньше отметил про себя, что дверь спортивного зала приоткрыта и слегка хлопает на ветру. Видимо, физрук успел ее отпереть до того, как начался переполох. А может, открыл, чтобы вынести штангу, которая теперь подпирает главную дверь в гимназию. Угушев внимательно огляделся – никто не смотрел в его сторону, физкультурник и вовсе ушел со двора. Со скоростью звука он рванул к спортзалу, заскочил внутрь и поплотнее прикрыл дверь за спиной. Теперь от пустынной школы и пса его отделяла вторая дверь зала, ведущая в коридор. Маго знал, что изнутри она запирается на защелку.

Он бегом пересек зал – в тишине его шаги отдавались гулким грохотом. Замер у двери в коридор, прижал к ней ухо, постоял так пару секунд. За дверью царила тишина, и Угушев тихонько повернул кругляшок замка, выглянул наружу. Справа коридор упирался в вестибюль с раздевалками, слева – вел к главной лестнице.

Маго вооружился: в одну руку взял ароматную котлету, в другую – горстку камешков. Прежде он никогда не проверял свои способности на животных, но в крайнем случае придется. В груди приятно щекотала жажда приключений, а вот страха не было и в помине. Маго шагнул через порог и пошел влево.

Тишина оглушала. Он и не знал, что в школе может быть так тихо, не имел привычки приходить сюда рано или задерживаться допоздна. Немного шума вносил разве что рюкзак за спиной мальчика, набитый всякой всячиной и громыхающий при ходьбе. Маго скинул его на подоконник, прислушался – тихо. Начинало казаться, что никакой собаки нет и не было в помине. Может, его старенькой абике почудилось?

Миновал еще один вестибюль, где раздевались младшие классы и по своей лестнице сразу перебегали в новый корпус, оборудованный под малышню. Но эта лестница находилась за дверью, которая сейчас была крепко заперта. Маго проверил раздевалки, заглянул под длинные скамьи и лишь после этого начал осторожно подниматься по основной лестнице.

На первой же ступеньке он что-то услышал. Будто бы стон, тихий, сдерживаемый, и шорох, словно что-то тяжелое ворочалось совсем рядом. Маго сосредоточился и ускорил шаг.

Так и есть, на площадке между первым и вторым этажами лежал школьный охранник. Вернее, полулежал: он уцепился обеими руками за железное ограждение и пытался подтянуться, но безуспешно.

– Дяденька, – тихо позвал его Магомет.

Тот сильно вздрогнул и приподнял голову. На его бледном, в потеках пота лице отразились недоумение и страх.

– Ты откуда? Зачем тут? Беги вниз, пацан, живо! Скажи там…

– Я знаю, – перебил его Угушев. – Все уже знают. Собака, да? Она вас укусила?

Мужчина болезненно поморщился:

– Собиралась, я побежал, и вот, навернулся с лестницы. Она бешеная, вся в пене. Беги, говорю, она где-то рядом. Или лучше спрячься в туалете, вон там.

– Он для девчонок, – оскорбился Маго.

– Парень, ты о чем? Беги хоть куда-нибудь, спасайся! Если сможешь, позвони, пусть поторо…

Он вдруг замолчал, втянул голову в плечи, и Магомет отчетливо услышал грозное рычание, доносящееся с третьего этажа. Похоже, пес сейчас заглядывал в пролет, наблюдал за ними. Рык почему-то перемежался жалобным повизгиванием.

Охранник дернулся, стараясь подняться, но охнул и повалился на бок, кажется, потерял сознание. Мальчик воспользовался моментом и рванул вверх по лестнице. Он успел заметить нечто огромное, черное и кудлатое, бегущее прочь через холл к дальним, тонущим во тьме коридорам.

– Эй, собака! – позвал Маго, несколько удивленный, что пес сам его боится, и пошел за ним следом, вскинув вверх руку с котлетой.

В старом здании хватало коридоров. Маго всегда нравилось их исследовать, и сейчас он без проблем сообразил: коридор, в котором скрылся пес, тянулся шагов на двадцать, потом раздваивался, огибая домовую церковь, снова соединялся за ней и заканчивался лестницей, ведущей вниз, к пристройкам, где размещались классы труда. Собаке легко там затеряться, так что нужно спешить.

Мальчику пришлось пару раз подпрыгнуть, чтобы включить свет в коридоре, а когда это удалось, первое, что он увидел, была оскаленная, с налитыми кровью глазами собачья морда в паре метров от него. Собака не рычала, но пена вокруг пасти и на брылях действительно была.

Секунд десять они просто смотрели друг на друга, пес и мальчик. Потом Маго осторожно уселся на пол, положил превратившуюся в бесформенный ком котлету и подтолкнул к собаке. Та ее понюхала и в этот миг перестала казаться ужасной. Собака приоткрыла пасть, собираясь ухватить подачку, но тут же дернулась и заскулила.

– Что-то с тобой не так, – поделился размышлениями Угушев.

Внимательно разглядывая собаку, он заметил строгий ошейник, который, похоже, доставлял ей страдания, – собака старалась вообще не шевелить головой. Слипшаяся сосульками черная шерсть на груди и на холке выглядела влажной, блестела, как слюда. Магомет явственно ощутил запах крови.

– Так, – сказал он. – У меня время на исходе, я иду к тебе.

И подошел. Собака не стала убегать, только снова утробно зарычала. Маго наклонился и начал искать пряжку ошейника.

Все же она его укусила, не до крови, но левая кисть мгновенно онемела. Но Маго уже отыскал застежку, стянул ошейник – и выругался аж на двух языках. Ошейник был весь в крови – какой-то садюга затянул его слишком крепко, да еще и заточил сдерживающие конусы. Пес снова заскулил, но с явным облегчением. И глянул в лицо мальчика, словно просил прощения за то, что не сдержался.

– Ешь давай котлету, – велел ему скупой на эмоции Маго. – А я пока прикину, как нам отсюда выбраться.

Подумать об этом было самое время: гимназическое здание больше не тонуло в тишине, он слышал пока еще далекие голоса, отдающие отрывистые команды, бряцание и топот. Кажется, полиция уже прочесывала первый этаж.

– Можно подождать их и сдаться, – вслух рассуждал Угушев, скармливая псу остатки мяса из пакета. – Но это опасно: я мелкий, а ты, похоже, не больно сообразительный. Не спрячешься за меня, враз пристрелят. Так что будем уходить задворками.

Он тихонько пошел вглубь коридора, пес следовал за ним с покорностью ягненка. Они обогнули полусферу церковной стены и начали спускаться к мастерским. Голоса и топот все приближались. Маго волновался и старался идти позади собаки.

Оставалась еще опасность, что из мастерской им не удастся выбраться. Тогда, прикидывал на ходу мальчик, он загонит пса в угол, закроет собой и никому не даст их разъединить. Но это был крайне слабый план, и он это знал.

Вот и мастерская, из нее тоже был отдельный выход. Конечно, закрыт, но, как и спортивный зал, – ура! – на защелку.

Магомет распахнул дверь и помчался прочь от гимназии. Пес огромными прыжками следовал за ним…

Полная девочка стояла под аркой и разговаривала по мобильному. Потом убрала телефон в карман и неуклюже затопталась на месте, словно колебалась – идти дальше или повернуть назад. Маго сразу вспомнил, что видел ее пару раз в гимназии и слышал о ней от ребят, хотя имени не знал. Болтали паршивые вещи – будто новенькая толстуха оказалась воровкой и тащит все, что под руку подвернется. Но сейчас ему было наплевать на слухи.

– Привет, – сказал мальчик настолько вежливо, насколько вообще был способен. – Ты ведь из «Белой радуги»?

Она наконец заметила его и кивнула, потом с куда бо́льшим интересом начала разглядывать собаку.

– Ты это… на уроки идешь?

– Уже нет, – рассеянно ответила девочка, все еще глядя на пса. – Мне позвонил сначала брат, потом отец, они узнали в соцсетях, что в нашей гимназии что-то нехорошее происходит. Всем ученикам велено расходиться по домам.

Она вздохнула и вытянула шею, словно отсюда пыталась разглядеть, что творится за стенами здания из золотистого камня.

– Но ведь тебе хочется узнать, что там случилось? – вкрадчиво произнес Маго. – Так я могу рассказать, я как раз оттуда. Но только если ты мне поможешь.

– А ты разве не с собакой гуляешь? – Толстая девочка явно не была легковерной.

– Я не гуляю. У меня вообще нет собаки. А эту псину я пытаюсь спасти от смерти.

– Вот как? – Она слегка склонила голову набок, давая понять, что готова послушать.

– Собаку кто-то притащил в нашу гимназию, а может, она сама прибежала. Она всего-навсего искала помощи: какие-то гады надели ей на шею строгий ошейник, затянули да еще и шипы заточили. Наш охранник испугался ее и упал с лестницы. Сейчас школу штурмуют полицейские, хотят пристрелить пса, потому что считают его бешеным. Но я раньше туда проник, ошейник снял, и теперь она совсем тихая и послушная.

Собака и в самом деле мирно уселась у ног мальчика, вздыхала и преданно заглядывала ему в лицо. А вот толстуха молчала, наверное, не верила. Тогда Маго достал из кармана куртки тот самый ошейник и показал ей. Провел по шипам пальцем и продемонстрировал кровь.

Девочка не вскрикнула, не ужаснулась, но поглядела на ошейник таким взглядом, что Маго сразу понял – они на одной волне.

– Так поможешь? Потому что я должен срочно вернуться к гимназии, меня наверняка ищут.

– Что нужно делать? – спросила девочка.

– Отведи ее пока к себе домой, сможешь? И промой раны, только осторожно. А я потом к тебе забегу и заберу. Сделаешь?

– Нет, – отозвалась толстуха.

Маго едва не застонал от разочарования – столько времени зря потратил.

– Я иначе поступлю. Отведу ее в ветклинику. Там доктора лучше сделают – и шерсть выстригут, и раны обработают. А потом возьму к себе, если мне позволят. Нет – посижу с ней где-нибудь, пока ты не появишься, и будем вместе решать, как с ней быть.

– Здорово! – возликовал мальчик. – Пиши мой номер и сразу набери. А я быстро все сделаю и тебе звякну. Я – Маго, а ты?

– Таня, – улыбнулась девочка, и Магомет отметил про себя, что она симпатичная, хоть и толстая. – А она пойдет со мной?

– Я скажу, и пойдет. Меня все собаки слушаются. Понимают, что я им друг.

Маго сел на корточки и коротко сообщил бедняге, как следует поступить. При этом старался не морщиться – укушенная кисть болела с каждой минутой все сильнее.

Таня сделала пару шагов – собака покорно шла рядом с ней, только все оглядывалась на Маго.

– Скоро буду, жди меня! – пообещал он на этот раз собаке и помчался обратно к гимназии.

Сначала он планировал войти через главную калитку и соврать матери и бабуле, будто только что пришел. Но план с треском провалился: гимназию за это время плотным кордоном окружили полицейские, всюду стояли их машины, и у каждого входа дежурило по несколько человек. Обежав вокруг, но не найдя лазейки, Маго попытался просочиться на территорию, пробравшись между прутьями ограды. Попытка не удалась, но он сумел разглядеть мать и понял, что дело плохо. Она стояла на школьном крыльце и говорила с двумя полицейскими, а в руках держала… его рюкзак. И зачем только он бросил его в здании, запоздало пожалел мальчик.

К главным воротам подъехала карета скорой помощи, и Маго рванул туда, отчаянно надеясь, что это никак не связано с абикой. Через полминуты ожидания полицейский и санитар пронесли мимо него носилки, на которых лежал школьный охранник. Он был в сознании и даже пытался что-то говорить, ворочал головой. Маго порадовался, что тот жив, а потом, пока носилки аккуратно разворачивали у калитки, проскочил под ними и бросился к матери.

Она громко ахнула, уронила рюкзак и крепко ухватила сына за плечи.

– Ты откуда? Маго, где ты был?!

– Я из дома, – все же решил попытаться он. – Я это… рюкзак где-то в школе вчера посеял. Ты нашла? Круто! А что случилось?

Мать молча вертела его во все стороны, словно искала рваные раны. Полицейские заинтересованно наблюдали.

– Ты был в школе? – тихим голосом спросила мать.

– Вчера?

– Сегодня. Охранник тебя описал. Темноволосый черноглазый мальчик, худенький, но шустрый.

– В школе таких много, – не слишком уверенно сказал Маго.

– Скажи, что там было? Где эта ужасная собака?

– Да какая собака, мам?

– Гражданочка, может, вы напрасно перепугались? – вступил в разговор старший полицейский. – Наверное, там другой кто-то был, не ваш сын. – Он смерил взглядом тщедушную фигуру Угушева. – Или вообще охраннику все привиделось, он здорово поломался. Может, и головой приложился.

Мать глянула на мужчину очень выразительно и уже приоткрыла рот, но, видно, сообразила, что не стоит лишний раз афишировать подвиги сына. Сказала нарочито спокойным голосом:

– Ладно, Маго, хватай рюкзак и пошли. Занятия на сегодня отменили, начинай радоваться. Хорошо хоть мне бабушку удалось услать, подумать страшно, что бы с ней было.

Но рукав сына она на всякий случай не выпустила. Свободной левой рукой Магомет потянулся за лямкой, уже ухватил и тут услышал над головой голос полицейского:

– Та-ак, дружочек, что это у тебя с рукой?

Полицейский схватил его за запястье раньше, чем Маго успел натянуть на него коротковатый рукав школьного пиджака. Мать громко охнула, увидав раздувшуюся кисть с синими отметинами от зубов, бурая краснота расползалась от них во все стороны.

Глава 16
Запрос в друзья

Виктория по привычке пришла к зданию гимназии за двадцать минут до звонка, чтобы хорошенько настроиться на уроки. Она понимала, что после того, что случилось вчера, после странного разговора с отцом и практически бессонной ночи это будет нелегко. Девочка так глубоко задумалась, что полицейский кордон вокруг здания заметила только тогда, когда едва не врезалась в одну из загородивших ворота машин. Вика растерянно завертела головой. Ей было ужасно любопытно, что происходит, но она так мало общалась с одноклассниками, что теперь не знала, к кому обратиться, да и не замечала вокруг знакомых лиц. Гимназисты, сбившись в кучки, что-то обсуждали, но не успевала Фомина собраться с духом и подойти, как их уже разгоняли полицейские или учителя.

Стремясь хоть что-то разглядеть на школьном дворе, она отошла к скамейке на бульваре и взгромоздилась на нее с ногами, не забыв подстелить пакет. Но и отсюда видны были только снующие за кустами головы, обычные и в шлемах, как в кино. Тут у нее зазвонил мобильный.

– Викуся! – Как же непривычно и радостно было слышать свое имя, она даже не сразу поняла, что голос отца срывается от волнения. – Ты где, милая?

– У гимназии. Тут…

– Вика, прошу тебя, как можно скорее возвращайся домой! Я только что узнал: в вашей школе что-то происходит, занятий сегодня не будет. Ты точно в безопасности?

– Ну конечно, пап! А ты не знаешь, что случилось?

– Нет. – Судя по тону отца, это его сейчас заботило меньше всего. – Хочешь, я приеду за тобой?

– Не надо, я уже иду домой. Зайти к тебе в клинику?

– Нет, сразу домой, я и сам бегу туда. Боюсь, что нашей маме позвонит какой-нибудь доброхот или сама нарвется на сообщение по местному каналу. Она же с ума сойдет от беспокойства!

Насчет последнего Вика сомневалась, но разговор с отцом словно омыл ее душу теплой водичкой. Она едва не бросилась домой со всех ног, но тут кое-что отвлекло ее внимание. Вика увидела Магомета, с независимым видом выходящего из ворот гимназии. Она уже хотела подбежать к нему и обо всем расспросить – девочка даже не сомневалась, что этот проныра в курсе событий, – но тут разглядела, что за одно плечо мальчика придерживает худенькая темноволосая женщина с измученным лицом, а за второе – и вовсе полицейский. Все трое уселись в одну из машин, и та немедленно сорвалась с места.

– Вот это да, – пробормотала Виктория, за годы одиночества привыкшая говорить сама с собой. – Неужели мальчишка все это устроил?

– Привет, Вик!

Она крутанулась на пятках, едва не поскользнувшись на пакете. Около скамейки стоял, закинув голову, Платон и радостно ей улыбался. Правда, не постарался ее поддержать, но она и сама справилась, вернула равновесие. Сердце девочки отчаянно забилось, губы сами собой расползлись в ответной улыбке. Потом она вспомнила, что виновата перед ним, и быстро произнесла:

– Прости, что не смогла встретиться с тобой вчера. У меня… непредвиденное кое-что случилось.

– Снова семейные проблемы?

– Ага. Но сейчас все уже хорошо, – поспешила поделиться своей радостью Вика.

– Это здорово, – спокойно ответил парень и кивнул, как будто заранее знал, что так и будет.

Фомина вдруг поняла, что по своему простодушию совершила огромную глупость: ведь теперь у нее даже нет повода встретиться с Платоном. Он – старшеклассник, ему не предложишь просто так прогуляться после уроков. Хотя она и с ровесником не решилась бы. А сам Платон встречу назначать явно не собирался, стоял с таким видом, словно уже вычеркнул девочку из списка дел на неделю.

– Не знаешь, что там случилось? – упавшим голосом спросила она.

– Приблизительно. Вроде бы бешеная собака забежала в школу, напала на охранника, его уже увезли на скорой. Полиция прочесала здание, но собака словно в воздухе растворилась.

– Так она, может, бегает сейчас по городу, – с потаенной надеждой сказала Вика. Вдруг он предложит проводить ее до дома?

– Сомневаюсь, что она бешеная. Уж очень оперативно сделала лапы. Скорее просто испуганное животное, оказавшееся в замкнутом пространстве. И охранника, по последним сведениям, не искусала, а просто напугала, и он с лестницы упал.

– Понятно.

Вика вздохнула и сама спрыгнула со скамейки. Не устояла на ногах, едва не повалилась на бок – Платон схватил ее за плечи, удержал. Правда, лицо у него в этот момент сделалось сердитое и напряженное. Девочка поблагодарила и отстранилась. В конце концов, жизнь давно приучила ее стойко переносить крушение надежд. Потому она просто коротко кивнула парню и зашагала в сторону дома.

* * *

Вечером того же дня пять человек снова собрались в домике за переездом. Сидели за столом, только Антон, вечно неприкаянный, маячил у окна и оттуда осипшим голосом сообщал последние сведения:

– Итак, мы нашли нашего Четверга. По иронии судьбы, он все это время находился к нам ближе, чем прочие дети, жил с семьей в этом городе, точнее, в соседнем поселке. Первые три года учился в поселковой школе, а затем родители перебрались в центр города, и мальчик пошел в гимназию. Думаю, по квоте, у семьи не тот достаток, чтобы за него платить. Квартиру снимают. Мать и бабушка работают в «Белой радуге», первая – в столовой, вторая – техничкой. Отец семейства долго на одном месте не задерживается, профессии, похоже, не имеет. Устраивается работать то в магазин, то на автомойку. В соцсетях намекает, что причина его затруднений с работой кроется в недружелюбии окружающих. Но его жена и мать от недружелюбия явно не страдают, трудятся как пчелки: жена, помимо школы, моет полы в нескольких фирмах, мать печет на дому, имеет свою небольшую клиентуру. Мальчик Угушев учится неплохо, хотя получение знаний самым главным в своей жизни отнюдь не считает. Пользуется авторитетом у одноклассников.

– Это откуда известно? – не удержавшись, спросил Редкий.

– Это мое предположение, – торопливо вступила в разговор Элла, – основанное на изучении его профилей ВКонтакте. У него там в друзьях бо́льшая часть класса, каждый пост или фотка сразу набирают лайки и комментарии. А пара-тройка девчонок регулярно изукрашивают его страницу сердечками. Сам он часто выставляет фотографии с мамой и бабушкой, значит, их работы в гимназии не стыдится и скрыть родство не пытается. Что, конечно, делает ему честь.

– Я могу продолжить? – прерывая ее, буркнул сердито Кинебомба. – Время поджимает, кажется, все завертелось наконец. Сегодня я покрутился во дворе, где живет семья Угушевых, соседи отзываются о Магомете как о шебутном, но добром парне. Любит животных, кормит их во дворе, и горе тому, кто какую зверюшку на его глазах обидит. Говорят, настоящий джигит, боевой, в общем. Ничего необычного за ним не замечали. На вид мелковат, но здоровье у пацана крепкое. Только поэтому он и не засветился до сих пор в больнице.

– Значит, теперь Элла может прекращать работать санитаркой? – снова не сдержался Эдуард.

Поймал на себе сразу несколько недовольных взглядов, усмехнулся. У Бориса, Глеба и Сони лица были такие, будто они сперва заснули в кино на скучном фильме, а потом вдруг проснулись и обнаружили, что на экране происходит нечто захватывающее, и теперь пытаются изо всех сил понять, что они пропустили, чтобы насладиться сюжетом. А кое-кто им мешает неинтересными вопросами.

– Это ей решать, – на этот раз не выдал своего раздражения Антон. – Но работа в больнице себя оправдала, вот что могу сказать. Так, теперь о том, что известно о сегодняшнем происшествии в школе. Элла?

Котенок слегка покраснела под обращенными на нее взглядами, но заговорила бойко, четко:

– В общем, по версии полиции, в школу каким-то образом забежала собака, большая, возможно, бешеная. Хотя лично я так не думаю, скорее она просто была ранена и напугана. Охранника не кусала, он побежал от нее и свалился с лестницы. После чего псина исчезла в неизвестном направлении. Полиция там все облазила, и даже на завтра занятия отменили, чтобы еще раз проверить, – здание все же большое, старинное, много всяких потайных местечек. Теперь что касается мальчика… В больнице он рассказал, что проник в школу через спортивный зал, потому что услышал про собаку и испугался за свою бабушку, школьную техничку. Пробежал по этажам, видел охранника, который велел ему уходить. Послушался, но все же нарвался на собаку, и она укусила его за руку. Бросился прочь, после чего собака, видимо, удалилась через другой, дальний выход и вежливо прикрыла за собой дверь. А потом он толком не помнит, что было. Думаю, с этой версии событий пацана никто уже не сдвинет.

– Думаешь, он увел собаку? – спросила Соня, от возбуждения растирая до красноты тонкие пальцы.

– Да наверняка! Где-то спрятал, потом попытался сделать вид, что только что подошел к школе. Похоже, мальчишка в самом деле не робкого десятка, даже если пес был не бешеный, то, судя по следам зубов, огромный. Пойти на такого в одиночку… – Элла покачала головой.

– Ладно, с Магометом все ясно, – сказал Кинебомба. – Нужно походить за ним хоть пару дней, попытаться узнать получше. Есть желающие?

Эдик тут же поднял руку. Ему вдруг ужасно захотелось увидеть, каким стал мальчишка, которого он десять лет назад держал на руках, дрожащего от холода, голого и мокрого. Неизвестно, кто из них двоих был в тот момент напуган больше. Увидеть живьем – он кинул взгляд на пару распечатанных фотографий Магомета Угушева, уже занявших свое место среди прочих снимков.

– Ладно, но постарайся, чтобы тебя не уволили за прогулы и я снова не оказался в этом виноват, – кисло глянул на него Антон и тут же продолжил: – Интересно тут другое. Еще позавчера история с собакой могла стать только случайным фактором, который помог нам найти четвертого ребенка. Но на сайте той школы, где учились ребята-англичане, мы прочитали про настоящую эпидемию несчастных случаев, которая случилась там в начале учебного года, когда найденыши собрались все вместе. Хотя у нас нет данных, что это хоть как-то с ними связано. И вот сегодня подобное происшествие случается уже в «Белой радуге». Не похоже на случайность. Но в чем смысл? Мальчик Угушев оказался у гимназии в ранний час совершенно случайно. Он не из тех учеников, кто вскакивает ни свет ни заря, мечтая как можно скорее оказаться на уроках.

Глеб по-ученически поднял пухлую руку с траурной чернотой под ногтями:

– А что, босс, если ему кто-то позвонил и вызвал в школу? Если мальчик пошел туда не от переизбытка храбрости, а по необходимости? Например, кто-то мог ему сказать, что там его родные и только он может их спасти. Тогда можно предположить, что такое происходило в английской школе, а сейчас – у нас.

И завертел головой, очень довольный своей версией.

– Не, Глебчик, не получается, – с сочувствием сказала Элла. – Я проглядела все фотографии и видео, которые делались в школьном дворе, их полно в Сети. Так вот, Магомет должен был сразу заметить маму и бабушку на школьном дворе. Он видел, что им ничего не грозит, и не подошел к ним, вместо этого расспросил ребят, а затем через спортзал проник в здание.

– Ну ему могли что-то пообещать или запугать его по телефону! – из солидарности поддержал версию друга Борис.

– Это возможно, и мы постараемся это как-то выяснить, – перекрыл сорванным голосом нарождающуюся дискуссию Кинебомба. – Другие дети точно не в деле: девочки никакого желания лезть в школу не проявляли, Милич до нее даже не дошла. Воронцов, как известно, приходит всегда впритык – по официальной версии, бережет ногу и поэтому избегает толпы. По неофициальной – боится прикосновений, вы все в курсе. Кстати, ты сегодня за ним присматривал, – обернулся он к Борису. – Как он себя вел?

– О происходящем узнал по телефону примерно на половине пути, – начал рассказывать Борис почему-то сварливым голосом. – Хотел развернуться и уже прямо дышал в сторону парка, но потом все же дошел до гимназии. Но общался только с нашей Викторией, которая забралась с ногами на скамейку и пыталась разглядеть, что творится за школьной оградой. Они немного поболтали, но нельзя было подойти и послушать. – Сердитый вздох. – Потом девочка едва не свалилась, и Воронцов ее поддержал, помог спуститься.

– Он к ней прикоснулся? – ахнул Антон и замер, словно окаменел.

Борис был явно доволен произведенным эффектом.

– У меня самого сердце прям оборвалось, вот честное слово! Ко всему был готов. Но ничего такого не случилось: девочка просто кивнула ему и потопала в сторону своего дома. А парень стоял и смотрел ей вслед, вроде как даже порывался пойти следом. Сделал два шага, но понял, что уже не догонит, и отправился восвояси, точнее, в городской парк.

– Тебе стоило пойти за девочкой самому! – выпалил Эдуард, крайне взволнованный.

– Я подумывал сперва. Но все это так мутно… я имею в виду, мы понятия не имеем, почему парень не позволяет себя касаться. Мое мнение: это просто какой-то бзик, связанный с детством или с детдомом. Поэтому я решил лучше за Понедельником проследить, не аукнется ли ему это прикосновение. Но нет, он в порядке был, просто опять как заведенный бродил целых два часа по тому островку.

Кинебомба проворчал что-то под нос насчет мастеров принимать собственные решения. А Эдуард вдруг заметил, что Элла с каким-то странным выражением лица выскользнула на кухню. Выждал десяток секунд, похлопал себя по карману, будто ему звонят, и пошел за ней.

Девушка собирала на поднос все для чая, но ему показалось, что она чем-то огорчена, даже глаза на мокром месте.

– Эл? – позвал от порога. – Ты чего?

Она помотала головой.

– Да все в порядке, просто перегруз пошел. Столько всего за один день случилось!

– Так что с работой? – напомнил он.

– Ну что, придется уходить, я уже заявление написала. Мне теперь проходу не дадут, вся больница была в курсе моих отчаянных поисков утерянного братика с особым родимым пятном на плече. Я только надеюсь, что родные Магомета об этом не узнают.

– А ты разве не рада уйти оттуда?

– Да не особо, – поморщилась девушка. – Мне эта работа нравилась. Мы ведь какой-то призрачной жизнью все живем, пытаемся разобраться с этими найденышами, блуждаем в потемках. А там я реальную пользу приносила.

– Уже не совсем в потемках, – уточнил Редкий. – Вон сегодня сколько узнали.

– Ага, и только еще больше запутались. Зачем собака, почему мальчик там оказался? Как будто кубик Рубика с десятком граней, ничего не складывается. А время идет. Представь, что с этими детьми случится что-то плохое, как с теми, английскими. Как мы тогда жить будем?

От ее слов Редкий ощутил, как немеют пальцы и ломит в висках.

– Мы этого не допустим. За теми детьми никто не присматривал.

– Уверен? Мы блуждаем во тьме, – повторила девушка.

– Это точно, – вынужден был согласиться Эдик. – Мы утопающие, хватающиеся за лезвие бритвы.

Они помолчали. Элла смаргивала слезы, но продолжала методично заваривать чай. Расставила на круглом жестяном подносе тарелки с конфетами и печеньем, которые, скорее всего, сама и принесла. Потом резко выдохнула и произнесла гораздо бодрее:

– Все, проехали! Будем считать, что на меня так действуют бессонная ночь и прочие события сегодняшнего дня. Надо все время говорить себе, что предчувствий не бывает, иначе они возьмут за горло.

– Что за предчувствия? – заволновался Редкий. – Твоя интуиция что-то тебе подсказывает?

– Моя интуиция – ты в курсе – сама нуждается в постоянных подсказках, – натужно засмеялась девушка.

* * *

Таня Милич уже несколько минут зависала над своей страницей ВКонтакте: только что Даша Зимина попросилась к ней в друзья. Принять или отклонить – вот в чем был вопрос. А важные вопросы Таня предпочитала решать незамедлительно.

Она вспомнила ту девочку, Анжелику, которая пару дней назад попросила у нее прощения, да еще так эмоционально. Почему же Даша не могла осознать, что поступила скверно? В конце концов, что она теряет? И Таня нажала «принять».

Почти сразу от Зиминой пришло сообщение, будто она все это время просидела с занесенными над клавиатурой пальцами:

«Привет. Очень злишься?»

Таня вздохнула и набрала:

«А сама как думаешь?»

Отправила и припомнила все книги и фильмы, где настоящая дружба возникала из первоначальной вражды и оказывалась крепче всех прочих дружб. Тем временем пришло новое послание:

«Можешь прямо сейчас встретиться со мной?»

И куча умоляющих смайликов.

«Нет», – лаконично ответила Милич.

А про себя восхитилась: поистине нахальство – второе счастье. Интересно, а какое – первое?

«Почему?»

«Меня не отпустят».

«Ты типа под домашним арестом?»

Два ряда сочувственных смайликов.

«Нет, из-за собаки».

Это была чистая правда: родители были убеждены, что бешеный пес все еще носится по улицам их городка, и готовы были выдать дочери освобождение от уроков на неделю вперед, только бы не рисковать. Но Таня наотрез отказалась, поэтому было решено, что в ближайшие дни Володя станет возить ее в гимназию и забирать на машине.

«Ой, да, жуткая жуть! Но здорово, что нас распустили. Я бы точно нахватала двоек».

Наверное, следовало спросить, что помешало Зиминой сделать уроки, но Таня не стала. Они не подруги пока еще. Выждав какое-то время, Даша написала снова:

«Тогда завтра в гимназии?»

«Да».

«Отлично, жду тебя у раздевалки перед началом уроков!»

Милич только головой изумленно покачала: хоть про раздевалку не упоминала бы, что ли. Похоже, эта девица забывает собственные гадости с еще большей легкостью, чем совершает их.

Пока она крутилась на стуле и обдумывала ситуацию, комп пропищал еще несколько раз: это за Дашей в друзья потянулись и другие одноклассники. Некоторых она даже по именам еще не знала, приходилось всякий раз заходить на страницу и смотреть фотографии. Потом пришло сообщение от Паши:

«Как понять, что Дашка у тебя в друзьях?»

«Она постучалась, я приняла».

Объясняться с парнем Таня не желала, ему уже все было сказано. Но он, похоже, напрочь забыл обещание не общаться с ней.

«Зря. Наверняка готовит новую подлянку».

«У меня открытый профиль. Какая разница, в друзьях или нет?»

Дописав, Таня тут же позакрывала страницы, а потом и вовсе выключила компьютер. И вдруг тихонько рассмеялась: надо же, как часто она мечтала вести напряженную жизнь в соцсетях, отвлекаясь от уроков, что-то обсуждать, спорить, договариваться. И вот, пожалуйста, нечто в этом роде начало происходить. Пять минут, и ей уже надоело. Очередная мечта оказалась пустышкой.

Ничуть не переживая по этому поводу, Таня собрала учебники и тетради на завтрашний день, сложила в школьный рюкзак и отправилась в гостиную – родители с братом давно уже звали ее на семейный просмотр старой комедии. Девочка втиснулась на диван между мамой и братом, уютно укутала ноги пледом. Сразу и наотрез отказалась от бутербродов и маленьких пирожных с чаем.

Потянулся бесконечный рекламный блок, и отец переключил телевизор на городской канал. Первым делом Таня увидела свою гимназию и то, как на носилках выносят из здания охранника. Все это она уже видала-перевидала, неслыханное происшествие в лучшем учебном заведении города обсуждалось весь день. Голос диктора за кадром вещал:

«Собака, забежавшая в городскую гимназию «Белая радуга» и устроившая там переполох, до сих пор не обнаружена. По собранным в школе биоматериалам специалисты установили, что пес ранен, но не бешеный, как сообщалось ранее. Конечно, его все равно продолжают искать, раненое животное – потенциальная опасность для…»

– Вот видите, никакого бешенства, – подчеркнула Таня. – Может, я завтра сама домой вернусь? Ежу учиться нужно, а не меня возить.

– Отловят пса, вернешься сама, – сказал отец. – Я буду следить за ситуацией. А пока план прежний. Кусаются они одинаково больно, хоть бешеные, хоть нет.

Девочка вздохнула и поймала лукавый взгляд брата. Он смешно повел бровью, указывая в угол комнаты, где на собачьем матрасике крепко спал виновник переполоха. Пес благоухал шампунем – брат с сестрой ухитрились его вымыть, не побеспокоив наложенную врачом повязку на шее. Пришлось – и это беспокоило не выносившую лжи Таню – соврать родителям, что пес попал под машину у нее на глазах. Вызванный в ветклинику брат версию поддержал. Так что родителям и в голову не пришло, что жуткий пес, разыскиваемый всей городской полицией, и их новый питомец – одно и то же лицо, точнее, морда. Отказать своим детям мама с папой оказались не в силах, и теперь новому члену семьи совместно подбирали имя.

– Я, пожалуй, пойду к себе, почитаю перед сном, – объявила Таня, вставая с дивана, и наклонилась, чтобы поцеловать отца и мать.

Стоило ей направиться в сторону своей комнаты, как пес открыл глаза, оживился, заерзал. Медленно и неловко поднялся на лапы – старался не потревожить шею – и поспешил за девочкой, которую отныне и навсегда признал хозяйкой. Пришлось Тане возвращаться за его ковриком.

Закрыв дверь и устроив пса, она набрала номер смешного мальчишки, вручившего ей это сокровище. Днем он почему-то был недоступен, но сейчас ответил сразу.

– Привет, – сказала Таня. – Все в порядке. Ветеринар сказал, что раны не опасные, обработал шею и сделал перевязку. И еще. Мои родители согласились, чтобы он жил у нас.

– Здорово! – возликовал мальчик. – Ты же ничего в лечебнице не сказала про гимназию?

– Я что, на дуру похожа? Правда, ветеринар сразу понял, что пес побывал в руках живодера, и даже на нас с братом поглядывал сперва подозрительно. Мы сказали, что нашли его в лесу, привязанным к дереву. Слушай, я тебе уже звонила вообще-то…

– Да я это… короче, в больнице был, – с явной неохотой сообщил Маго. – Вообще-то пес меня немного укусил, я просто не стал тебе говорить.

– Это он, наверное, от боли и страха, – ничуть не испугалась Таня. – Он и на ветеринаров рычал.

– Во-от, ты понимаешь! – обрадовался Маго. – А эти все заладили: типа пес опасен, рана опасна. Укол мне всадили, я до вечера продрых. Так твои его точно не выгонят?

– Точно не выгонят. Но я ведь не знала, может, ты себе его хочешь взять. Потом, когда все успокоится.

Голос мальчика заметно погрустнел.

– Я бы хотел. Но никак.

– Родители не разрешают?

– Они бы разрешили, я умею уламывать. Только все равно нельзя. У нас квартира съемная, в договоре написано, что без животных.

– А, ясно, – сказала Таня, прикидывая, чем порадовать этого смелого парнишку. – Но ты можешь приходить к нам, гулять с ним. Можешь даже имя ему придумать, а то у нас пока не выходит. Хочешь?

– А то, – оживился Маго. – Слушай, спасибо тебе, здорово выручила. И еще, слушай…

Он замялся, подбирая слова. Таня подождала и спросила:

– Что?

– Если тебя станут обижать, дразнить, гадости всякие говорить, ты сразу меня набирай, хоть в школе, хоть на улице. Я прибегу и разберусь, больше не полезут. И не смотри, что я младше тебя, – заторопился он, явно волнуясь. – Ты кого хочешь спроси про Маго Угушева, тебе всякий подтвердит, что с ним ссориться себе дороже.

– Значит, ты уже слышал, что про меня говорят? – упавшим голосом спросила Таня.

– Ага, – не стал запираться мальчик. – Только все это брехня. Наверняка все это Дашка из твоего класса подстроила, все знают, на что она способна.

– Спасибо тебе, Маго, – сказала она еще тише, чувствуя, как начинают набухать веки от тяжести подступающих слез. – Увидимся тогда завтра в школе, я расскажу, как пес поживает.

* * *

Сначала гимназию надраивали технические работники и взявшиеся помогать им учителя – полицейские все затоптали, зато осмотрели каждый угол по нескольку раз. Потом директор Гайдай собрал учителей у себя в кабинете, чтобы обсудить меры безопасности, то, как успокоить детей и особенно их родителей.

Иван Сидорович и счастлив был, что бедную животину не застрелили прямо в вверенном ему учебном учреждении, и переживал, что пес так и не найден, нет полной ясности, что произошло. Этот маленький джигит, как директор про себя называл Угушева, пошел в отказ, но, судя по всему, именно он вывел собаку из здания и успел где-то надежно припрятать. Думая о мальчике, Иван Сидорович всякий раз мысленно им восхищался – как это пятиклассник не побоялся один пойти против огромного пса. Вот он на месте мальчишки точно струхнул бы, хоть и взрослый. Под конец составили список посещений пострадавшего охранника, который, как знал директор, был одинок.

Когда учителя уже разошлись взволнованными группками, два человека словно случайно задержались в зимнем саду. Мужчина возраста немного за тридцать и девушка. Всякий, кто видел мужчину в первый раз, невольно смаргивал, а потом взглядывал снова, поражаясь, насколько бывают отталкивающие внешне люди. У него было длинное узкое лицо, но при этом невероятно широкий, словно раздавленный нос. Маленькие тусклые глаза терялись за сочной переносицей, рот походил на щель. Но держался мужчина уверенно и любил касаться холеными пальцами ухоженной гривы темно-пепельных волос.

А вот девушка казалась зажатой и растерянной, хотя была очень красива. Густые черные волосы она забрала в пучок на затылке, строгий синий костюм с узкой юбкой-миди призван был добавить ей капельку солидности. Сейчас молодая учительница стояла у сплошной стеклянной стены сада в неловкой позе и из последних сил старалась игнорировать мужчину.

– Ну, что думаешь? – спросил он насмешливо и встал за ее спиной, что заставило девушку сжаться и втянуть голову в плечи.

– Кажется, все прошло по плану, – коротко отозвалась она.

– Ага, забавно вышло. Будет что написать в отчете. Номер четыре самолично полез в школу за собакой, вывел и передал не кому-то, а номеру пять. Результат!

Тут девушка встрепенулась и спросила:

– Но зачем нужен был пес, если не планировалось, что кто-то из детей проникнет в школу? Не понимаю…

– Слушай, занимайся своим делом, ладно? – немедленно вспылил мужчина. – Твое понимание никого не колышет. Мы просто работаем по протоколу, проводим серию предварительных тестов, как это делалось во всех подобных случаях. Кстати, радуйся, что тестирование дает нам запас времени, иначе тут бы уже работала группа зачистки, поскольку номер два до сих пор не обнаружен. А без него продолжать нет смысла, так что… Тебе ведь будет жалко детишек, верно?

Девушка вздрогнула и обхватила плечи руками, хотя в зимнем саду было тепло, парко. Она почти простонала:

– Но как же так? Какой смысл убивать детей только потому, что их четверо, а не пятеро? Ведь каждый из них необычен сам по себе. В конце концов, столько усилий на них уже затрачено!

– Твоих, что ли, усилий? – оскалился мужчина. Сверкнувшая белыми острыми зубами ротовая щель сделала его внешность завораживающе-ужасной.

– Нет, но мои родители работали с несколькими группами, я немного в курсе.

В пустоватых рыбьих глазках зажглась искра интереса:

– А, так ты из потомственных. Тогда тем более не пойму, чего тут слезу давишь! Должна понимать: в этом деле не бывает поражений и напрасно потраченных усилий. Любой результат идет в копилку и позволяет двигаться вперед. Но! Первая группа, которой мы позволим жить и которую покажем миру, должна быть идеальной, потрясающей, великолепной! Чтобы, узнав этих детей, люди напрочь забыли свою слабенькую веру в Иисуса, Аллаха, экстрасенсов, крикливых политиков и начали молиться только на наших деток и на того, к кому эти детишки их рано или поздно приведут. Поэтому мы будем работать, сколько положено, беспощадно уничтожая бракованные группы, что тут неясного?!

– Мне все ясно, – овладев собой, твердо ответила его собеседница. – Просто мне жалко детей. Разве это не естественно – жалеть?

– Таких, как они? С чего бы? Они даже не люди!

– Но как же…

Узкий рот растянулся до предела в торжествующей ухмылке:

– Они – сверхлюди, призванные служить нам, простым смертным. Если хоть самую малость упустим их, дадим волю чувствам, они нас подомнут. Понимаешь?

Но учительница упрямо мотнула головой, и он заговорил зло и отрывисто:

– Эти дети – воплощенное зло, ты еще не поняла? Глупые людишки насочиняли столько ужасов, что даже не заметят, когда начнется самое страшное. Ужас придет на кошачьих лапках, вторгнется в их дома, никого на первых порах не побеспокоив. Но мы – те, кто призван держать этот ужас под контролем, поэтому должны действовать строго по правилам. А расслабимся, пожалеем, и всему конец!

Он сбавил тон, придвинулся вплотную к поникшей девушке и слегка приобнял ее за плечи. Она вздрогнула, до предела подалась вперед, едва не ударившись о стекло.

– Не переживай ты. – Мужчина попытался придать голосу хоть тень нежности, но получалось все равно насмешливо и грубо. – Я уверен, что недостающего ребенка скоро найдут и он присоединится к теплой компании. И мы с тобой еще поработаем.

– Но если за столько лет не нашли…

– Ерунда. Раньше особо не искали, все надежды были на другие группы. Эту почему-то изначально считали браком и много внимания ей не уделяли. Но теперь такие силы привлечены, что ребенок не останется незамеченным, особенно с учетом его непохожести на других людей.

– Его, может, и в живых давно нет!

– Эй, ты точно из потомственных? – Он развернул ее лицом к себе, встряхнул за плечи. – Не будь его, и этих бы не было.

– Да, я забыла. Такие вещи сложно осознать.

Она осторожно, но решительно выскользнула из кольца его рук, отошла в сторону и встала за кадку с огромным развесистым фикусом.

– Так что найдут, небось приметные детишки-то! – Мужчина снова начал мелкими шажками подкрадываться к ней. С отрывистым смешком спросил: – Слушай, а правду говорят, что в нижних лабораториях с детьми не только люди работают, но и какие-то сущности? Родители тебе ничего такого не рассказывали?

Молодая учительница вяло покачала головой:

– Я не знаю. Нам говорят только то, что нам нужно знать для дела. А родители это при мне не обсуждали, соблюдали секретность.

– Ага, рассказывай, тихушница! Ничего, скоро сам все узнаю!

– Даже не сомневаюсь!

Больше всего ей хотелось остаться одной и хорошенько выплакаться. Заметив, что мужчина снова подкрадывается, словно кот к зазевавшейся синичке, она, утратив остатки самообладания, выскочила из своего укрытия и бегом бросилась прочь из зимнего сада.

Глава 17
Никому не смотри в глаза

Последние два года Злата Михай беспокоилась главным образом о двух вещах: как раздобыть еды и где устроиться на ночлег, чтобы было безопасно и желательно тепло. Прошлая жизнь за этими заботами понемногу забывалась, а ведь была она не такой уж плохой…

Самые первые воспоминания Златы были связаны с просторным частным домом в пыльном и шумном поселке. В доме два этажа, и на каждом всего полно: столы, комоды, кресла, пуфики, на кроватях покрывал не видно под десятками расшитых подушечек. Полки и комоды ломятся от всяких сверкающих вещиц, хрустальных, позолоченных. По двум этажам, по диванам и кроватям неустанно скачут с боевыми воплями пятеро кудрявых, черноволосых и остроглазых мальчишек – ее братья. Они дразнятся, дерутся, швыряют чем-то друг в дружку и в нее, Злату, пока отец или мать не погонят их на улицу.

С мамой Злате очень хорошо, лучше всего на свете. Она невероятно красивая, ее мама Мирела, тоненькая и хрупкая, как подросток. У нее две черные косы до талии, ярко-красный платок спереди повязан по самые брови, сзади – затянут узлом на затылке. А на пальцах полно колец, на запястьях – браслеты, которые Злата так любит перебирать.

Мама учит ее говорить, показывает на предметы и просит повторять за ней их названия. Никогда не ругает и не злится, зато за каждый успех одаряет конфеткой или маленьким пирожком. И пугается, по-детски закрывает лицо руками, если Злата вдруг начинает выть или издает пронзительный птичий крик. Впрочем, ради мамы она быстро отучилась от этих звуков.

А вот с братьями дружба не задалась. Как-то раз, когда их оставили одних в доме, мальчишки особенно расшалились. Злата на тахте играла с двумя чудесными маленькими куколками, когда грохот свалившейся с комода вазы ростом с одного из братьев заставил ее подскочить, а шалунов – превратиться в пять каменных изваяний. Впрочем, скоро они уже вовсю шептались в углу, а затем самый старший, девятилетний Миша, решительно ее окликнул:

– Эй, Златка?

Она заинтересованно подняла голову: братья редко к ней обращались.

– Слушай, Златка, мы все тебя просим, – приближаясь к ней, с напором продолжал Миша. – Мы сейчас на улицу рванем, а ты скажи матери, что ваза сама упала. На тебя она не подумает. Скажи: вдруг взяла и упала. Скажешь?

Злата, впервые столкнувшись с подобной просьбой, поначалу растерялась, но потом кивнула головой. И братья, тут же обо всем забыв, с гиканьем унеслись на улицу.

Потом пришла мама и застала девочку на полу – она пыталась как-то сложить осколки, приставляла один к другому, как в пазле.

– Ай, брось, порежешься! – первым делом велела мама Мирела. – Неужели ты разбила? Скажи, я ругаться не стану.

Злата очень хотела сказать, что да, она разбила, но почему-то с языка сорвались другие слова:

– Нет, это братья, случайно задели. Миша велел сказать, что она сама.

И Злата расплакалась, предвидя для себя дурные последствия. В последующие дни мама глаз с нее не сводила, защищая от мести братьев, – отец наказал их в тот же вечер. Зато две ее замечательные куколки и еще несколько любимых игрушек были похищены и превращены в кучку рванья и пепла, которую девочка обнаружила на заднем дворе.

Впрочем, после нескольких подобных случаев даже братья поняли, что Злата просто не может соврать ни ради себя, ни чтобы покрыть кого-то еще. Она пробовала, но горло сразу становилось слишком узким, язык распухал, она начинала задыхаться и царапать пальцами грудь.

– Правду, правду скажи! – голосили в таком случае испуганные братья.

Скоро они оставили ее в покое, даже защищали от других ребят, объясняли после драки, что сестра у них больная, не в себе.

Потом вместе с одним из братьев она пошла в школу тут же, в поселке. Учиться Злате нравилось, предметы давались ей легко, а читать она готова была постоянно, лишь бы в библиотеке выдавали книги. Поначалу библиотекарша давать ничего не хотела.

– Не вернешь ведь, – бурчала сердито. – Ваши никогда ничего не возвращают. Пусть тебе родители покупают, богатые небось.

– Я верну, – умоляла Злата, не в силах оторвать руки от подобранной стопки.

– Врешь ведь!

– Я никогда не вру, – ответила девочка без гордости, скорее виновато. – Спросите у кого угодно, хоть у учительницы.

Пожилая сутулая библиотекарша заморгала короткими ресницами, словно услышала самую поразительную новость на свете:

– Никогда не врешь? Ну, дорогая… первый раз в жизни такое слышу. Не иначе как тебя украли, ты и на цыганочку не сильно похожа.

Злата опустила глаза и тяжело задышала: ей хватало унижений в классе. Они, выходцы из цыганской части поселка, занимали всегда один ряд – крайний у окна – и держались вместе, чтобы в любой момент дать отпор другим детям, обожавшим обзывать их или хотя бы окатывать презрительными взглядами. Так же смотрели на их мам русские мамы. Это было непонятно и обидно. Девочка уже хотела навсегда покинуть библиотеку, когда услышала вдруг:

– Ладно, не обижайся на старуху. Сейчас запишу, и забирай свои книжки.

Злата училась уже в седьмом классе, когда братья снова стали кидать на нее насмешливые взгляды. Потом как-то Миша, уже семейный и живущий отдельно, столкнувшись с ней у школы, сказал:

– Я слышал, тебя скоро замуж отдадут. Так что не напрягайся со школой, в восьмой уже не пойдешь.

Не то чтобы Злата испугалась или возмутилась. Дело-то было привычное, отдавали замуж девчонок и моложе ее. Конечно, болтать об этом в школе не стоило, хотя все и так всё знали. Злата твердо усвоила, что ее народ русским властям не подчиняется, но и привлекать чужое внимание лишний раз не стоит. И все же до конца учебного дня она была непривычно задумчива, только с третьего раза расслышала коронный вопрос учительницы русского:

– Злата, ты готова к уроку?

Это у некоторых учителей была такая фишка: зная, что девочка не в состоянии солгать, они ее к доске не вызывали, просто спрашивали, знает ли она урок, и ставили пятерку, услышав «да».

– Да, – и в этот раз сказала Злата, а потом добавила: – Можно сходить домой? Мне очень нужно!

И учительница моментально отпустила: значит, в самом деле нужно. Хоть какой-то бонус от непробиваемой честности.

Злата собиралась поговорить с мамой Мирелой, спросить, правду ли Миша сказал. Но вышло, что она все узнала, так сказать, из первых уст. Стояла весна, необычно теплая, окна были раскрыты, и Злата с крыльца услышала, как разговаривают родители на кухне. И застыла, удивленная: мама, которая никогда не смела спорить с отцом, говорила так смело и громко, как никогда прежде.

– Раду, ты можешь меня избить, но я все равно скажу! – горячилась Мирела. – Мы не должны так поступать со Златой.

– Я что, разве плохого ей желаю? – пока только чуточку сердито отвечал отец. – В хорошую семью, между прочим, отдаю. Богатую и родовитую. Нуждаться ни в чем не будет. Сама видела, какой выкуп за нее дают.

– Но ты ведь знаешь, чем это семейство зарабатывает деньги! Да и весь их поселок чем промышляет! – не унималась Мирела. – Ты знаешь, что Злата не умеет врать. Представь, что будет, если ее кто-то спросит… полиция, например. Что с ней потом сделают? Да если и обойдется, чем она там будет заниматься? Гадать не может, торговать не умеет.

– Воспитывала бы лучше! – начал всерьез раздражаться отец. – А то вырастила не пойми кого. Позор, а не цыганка.

– Я не виновата! – звенел голос матери. – Злата – необычная девочка, всегда была такой. И не цыганка она, сам знаешь.

– Ты виновата! – рявкнул Раду, и Злата испуганно прижалась к нагретой солнцем стене дома. – Говорил, чтобы не брала ее, отнесла в русскую часть села, да там и оставила. Так нет, пристала, возьмем да возьмем. Дочку тебе захотелось! И куда ее теперь?

– Пусть учится в школе, – зачастила мать, почему-то решив, что муж в самом деле спрашивает ее совета. – У нее учеба хорошо идет. А потом поступит дальше учиться, и пусть! Сейчас многие из наших идут в институты.

– Ну и какая им с того радость? Выучится, а кто ее потом замуж возьмет? Для цыган она уже старухой будет, а русский побрезгует. Нет, закончен разговор, жена! Столько лет я эту странную девку терпел, так хоть выгоду должен с нее получить.

Тишина. Наверное, мама боролась со слезами, а заплакать при муже не смела. Но отец заметил и еще больше вышел из себя.

– Я бы ее прямо сейчас отдал, до лета! – почти выкрикнул он. – Сама знаешь, от нее народ уже шарахается. Говорят всякое, дом наш обходят стороной. Мне неприятности не нужны, слышишь?! Пусть уж класс окончит, но потом чтоб до свадьбы дома сидела и не высовывалась. А после пусть с ней новая родня разбирается.

Злата впала в ступор. Она точно знала, что ничем не опозорила семью, не сделала ничего дурного. О чем же отец говорит? Она едва расслышала топот Раду, идущего к двери, и в последний момент успела скатиться со ступенек и спрятаться за крыльцом. Отец прошел мимо, что-то сердито бормоча себе под нос, шваркнул калиткой. Тяжело переводя дыхание, девочка попыталась взять себя в руки.

То, что она не родная в семье, – не новость, конечно. Злату давно просветили братья, да и мать не скрывала. Правда, Мирела стояла на том, что взяла ее из приюта, потому что уж очень хотела доченьку. А вот другие твердили, будто Злату попросту нашли в лесу. Раньше она не очень много об этом думала – что ж, настало время все разузнать.

Девочка взбежала по ступенькам. Мать была на кухне, чистила картошку. Глянула на дочь коротко и тут же отвела покрасневшие от слез глаза.

– Мама, я подслушала ваш разговор с отцом, – с ходу призналась Злата. – И мне многое непонятно. Расскажи правду: как я оказалась у вас?

Мирела вздохнула, потом еще и еще раз. Махнула узкой, перепачканной землей ладонью.

– А, скрывать тут нечего, расскажу. Восемь лет назад дело было. В тот день я и еще несколько наших женщин шли из поселка в город. Очень рано было, городской парк на замке, ну а мы – через щели в ограде, чтобы путь сократить. Другие ушли вперед, а я отстала, по телефону говорила с Раду. Вдруг слышу – за кустом словно рычит кто. Я испугалась, замерла. Подумала, неужто волк или кабан забежал из леса. Не могу от страха пошевелиться, а сама все на куст смотрю. Потом между веток заметила руку, маленькую, детскую. Куст обежала, а там – ты. Голая совсем, волосики мокрые, трясешься. Я разом тебя в передник замотала и побежала домой. Раду тогда сильно ругался, не хотел тебя брать. Говорил, что из-за тебя полиция может нагрянуть. А уж когда понял, что ты не разговариваешь, только рычишь и воешь, то и вовсе!.. – Она снова взмахнула рукой и помотала головой, так что косы хлестнули по лицу. – Но я тогда нашего младшего Кольку носила, так что пожалел он меня, дал согласие принять тебя в семью. А знаешь, я ведь даже объявления городские читала и газеты специально покупала – вдруг кто ищет тебя. Только нет, не искали.

– Мама, – приступила Злата к вопросу, который больше всего ее волновал, – почему отец сказал, что от меня все шарахаются и дурное про нас говорят? Что я такого сделала?

Мирела снова на нее быстро взглянула и сразу отвернулась. Проговорила быстрым, словно придушенным голосом:

– Ничего ты плохого не сделала. Просто… люди болтают, что взгляд у тебя какой-то особый, колдовской, боятся его. Ну да этой беде легко помочь: ты просто не смотри никому в глаза, слышишь? Отводи взгляд, ничего в этом хитрого нет.

– И тебе не смотреть? – уточнила Злата.

Мирела горько вздохнула.

– И мне не смотри, пожалей свою маму.

Учебный год Злата окончила с одними пятерками. Классная руководительница, вручая ей дневник, спросила сдержанно, словно не сомневалась в ответе:

– Что, ждать тебя в восьмой класс?

Она тоже старалась не встречаться со Златой взглядом, эта манера у нее появилась пару месяцев назад.

Девочка только вздохнула и плечами пожала.

Прошел июнь, отец с братьями уехали в соседний городок навестить родню. Мирела приболела, и ее не взяли, Злата осталась ухаживать за матерью. Впрочем, стоило машине отъехать от дома, как мать встрепенулась, села на кровати и с таинственным видом подозвала к себе приемную дочь.

– Тебе нужно уехать, – без предисловий начала она. – После этой поездки тебя точно просватают, а я этого не хочу. Не твоя это судьба.

– Но куда же мне ехать? – перепугалась Злата, знавшая в своей жизни только родной поселок и еще ближайший городок. Даже в Питере она была всего пару раз с братьями по каким-то их делам.

– Я договорилась с одной своей дальней родственницей, – сказала Мирела. – Она из наших, но ученый человек, закончила институт и замуж вышла за русского. В Питере она живет. С родней давно не общается, но тебя согласна принять в дом. Денег я немного раздобыла, не хочу, чтобы ты из милости у нее жила. И после буду отсылать. Свидетельство о рождении тебе сделала. Закончишь там школу, потом выберешь, чем тебе заняться.

– Но я буду видеться с тобой?! – воскликнула Злата.

Разлука с отцом и братьями ее мало волновала, но мама…

– Посмотрим, – уклончиво отозвалась Мирела. – Главное, ты знай, что я тебя люблю, всегда любила. Вот с того самого момента, как на руки первый раз подхватила, ты в мое сердце и вошла.

Злата не выдержала и в голос разрыдалась.

На рассвете Мирела проводила дочь на первую электричку в Питер. За спиной у Златы болтался совсем легкий рюкзачок, мать не велела брать одежду. Наверное, ей хотелось, чтобы исчезновение девочки не выглядело как побег, она боялась гнева мужа и всей родни, поэтому просто сняла с пальцев и с шеи несколько золотых колец и цепочек, отдала дочери на крайний случай.

Злате все не верилось, что она навсегда уезжает из дома. Временами ей даже хотелось, чтобы материнской задумке что-то помешало, отец, например, вдруг вернулся. Приходилось напоминать себе, что это мало что изменит, – все равно отдадут в чужую семью в другое селение, и что там ее ждет? Она очень старалась держать себя в руках.

Уже на платформе, ожидая электрички, Мирела снова напомнила:

– Не забывай, о чем я тебе говорила: старайся ни с кем не встречаться взглядом. Особенно в доме, где будешь жить. И еще, как бы ни сложилось, сюда не возвращайся. Здесь для тебя судьбы нет.

– Ладно, мама. – Злата больше не спрашивала, почему ей нельзя смотреть никому в глаза, знала, что не получит ответа.

– А теперь закрой глазки, я хочу посмотреть на тебя, – жалобным голосом попросила Мирела.

Злата сделала то, что она просила, услышала всхлип, ощутила на щеках мокрые от слез материнские поцелуи. Потом сказала:

– Теперь ты, мама, закрой, я тоже хочу на тебя посмотреть.

Но Мирела вдруг схватила ее за плечи, отвернула от себя и воскликнула:

– Незачем тебе на меня смотреть! Вот лучше глянь туда, на ту женщину. Запомни ее и стань такой, как она, не как я!

Злата озадаченно посмотрела, куда указывала мать: по соседнему перрону легко шагала незнакомая женщина. Короткие светлые волосы аккуратной шапочкой покрывали ее гордо вскинутую голову, костюм из легкой летней ткани сидел безукоризненно. Но Злате куда ближе были пестрые одежды и длинные косы, поэтому на женщину она посмотрела без особой симпатии. А тут замелькали перед глазами вагоны, и электричка отделила ее от элегантной незнакомки. Еще через десять минут, забившись в угол между окном и скамейкой, юная Злата ехала в неизвестность.

Незнакомая тетушка Аннет должна была встретить Злату у первого вагона на перроне Балтийского вокзала в Санкт-Петербурге – так сказала мама. Подойдя к назначенному месту и не обнаружив никого похожего на цыганку, девочка растерянно завертела головой. Но почти сразу ее окликнула тонким, почти детским голоском маленькая кругленькая женщина:

– Это ты Злата?

– Я.

Девочка начала было разглядывать незнакомку, но быстро вспомнила о том, что нельзя ни с кем встречаться взглядом, и опустила глаза. Та, наоборот, внимательно ее изучала. Потом сказала удивленно:

– А ты очень красивая девчушка. Даже странно, почему твои настоящие родители…

Она не договорила, цапнула Злату за рукав своей пухлой ручкой и куда-то потянула за собой. Скоро они оказались на улице рядом со сверкающей красной машиной, и женщина, уверенно нырнув на водительское место, открыла Злате переднюю дверь.

Пока выруливали с привокзальной площади, Злата краем глаза изучала родственницу мамы. Лицо у нее тоже было абсолютно круглое, румяное, очень симпатичное, хоть и тонуло в нескольких подбородках. Большие глаза с поволокой таинственно отсвечивали зеленью, тонкие брови вразлет придавали лицу открытый и дружелюбный вид. Пухлые розовые губы словно все время улыбались, играли ямочки на щеках. Волосы у женщины были не черные или рыжие, какие привыкла видеть Злата, а светло-русые. На руках – великолепный маникюр и лишь пара колец, полное тело упаковано в светло-зеленый льняной костюм. В общем, встреть ее Злата где-нибудь на улице, никогда не признала бы в этой модной женщине представительницу их кочевого племени.

Тетушка Аннет привезла ее сразу к себе домой, в просторную квартиру в центре города. До этого Злате ни разу в жизни не приходилось бывать в квартире многоэтажного дома, да еще в такой… она не смогла подобрать нужного слова. Ясно только, что здесь все совсем иначе, чем в доме ее названых родителей. Первым делом Аннет – «тетушку» она категорически попросила отбросить – накормила ее до отвала, напоила чаем с изумительно вкусными кремовыми пирожными. Потом засобиралась на работу – Аннет работала в театре и спешила на репетицию. Подкрашиваясь перед зеркалом, она наставляла разомлевшую от еды родственницу:

– Значит, так. В школу я тебя устрою, но ты должна к тому времени научиться говорить по-русски, иначе тебя в первый же день на смех поднимут, дорогуша.

– Я умею! – возмутилась Злата.

– Ой, да ладно! Может, для твоего поселка такой русский годился, но здесь его и понимать никто не захочет. Сделаем так: включай телевизор и слушай, как там дикторы болтают. Пытайся повторять. Книжки тоже почитывай, у мужа от родителей большая библиотека осталась. Я каждый вечер буду с тобой общаться и подмечать, есть ли перемены к лучшему. Да смотри еще, как они в телевизоре одеты, как держатся. Кольца все свои поснимай пока. Слышишь, все до единого!

– Разве русские не носят кольца? – от души удивилась девочка.

– Носят, конечно, – хмыкнула Аннет. – Только не так и не такие. Когда отвыкнешь от этой дребедени, сама куплю тебе пристойное колечко, чтобы можно было в школу носить.

– Хорошо.

– Одежду тебе тоже другую купим, завтра же. А до того на улицу не суйся, чтобы не говорили соседи, что у Аннет какая-то бродяжка поселилась. Пока в ванной отмокай. И главное…

Аннет наконец повернулась к ней лицом. Злата, которая до этого с интересом разглядывала симпатичную тетушку в зеркале, немедленно отвернула голову.

– Главное, даже не пробуй мне лгать, – совсем другим, жестким тоном проговорила женщина. – Ни в большом, ни по мелочи! Я сразу пойму и спроважу тебя прочь, я и мать твою предупреждала!

– Я никогда не лгу! – выпалила Злата.

– Ой, молчи! – Тетушка махнула на нее пухлой ладошкой. – Знаем мы. Мне и мать твоя так сказала, я после этих слов чуть не отказалась тебя брать. Мне ли не знать, что цыганская честность – это врать как можно убедительней!

– Я правда не вру, – стояла на своем девочка. – Просто не могу, не получается. Тошнить сразу начинает, задыхаюсь.

Тетушка сверлила ее подозрительным взглядом, от которого горела правая, обращенная к ней щека.

– Вовек такого не слыхала, даже пока со своими жила. А почему тогда в глаза не смотришь?

– Мама не велела. У меня, она сказала, глаз какой-то нехороший, нельзя никому в глаза смотреть.

– Да что ты! Вот незадача! – Далеко уйдя от обычаев своего народа, в дурной глаз Аннет все же верила. – Тогда даже не вздумай на меня глядеть, я сразу почувствую.

Злата кивнула, и тетушка, опасливо на нее косясь, в темпе покинула дом. А девочка с удовольствием отправилась выполнять первое распоряжение – смотреть телик, но прежде подошла к книжному шкафу, отобрала несколько книжек и с ними вместе запрыгнула с ногами на диван.

Вечером тетушка вернулась со своим высоким и худым мужем дядей Славой, который сразу поразил Злату тем, что добровольно отправился на кухню готовить ужин, пока Аннет проверяла, есть ли у девочки сдвиги к лучшему в речи, требовала пересказать фильм, который та смотрела перед ее приходом. Отец и братья Златы сочли бы позором даже прикосновение на кухне к чему-либо, кроме тарелок с едой.

Так проходило лето. По матери Злата иногда скучала до слез, но жить у тетушки ей нравилось. Аннет тоже была ею довольна: всего через пару недель никто не заподозрил бы цыганку в девочке с волосами золотисто-медного цвета, белоснежной кожей и разноцветными глазами: один – голубой, другой – зеленый. Тетушка оказалась не жадной, с детским удовольствием покупала для родственницы одежду и все необходимое для школы. До начала занятий оставалось меньше месяца, когда случилась неприятность, разрушившая все.

В тот день Злата, переключая каналы, наткнулась на концерт группы, которую недавно для себя открыла, но немедленно сделалась ее яростной фанаткой. От избытка чувств она все увеличивала звук, а потом и вовсе пустилась в пляс на прекрасном золотистом паркете.

– Златка! С ума сошла?!

Аннет, уперев руки в бока и став от этого еще круглее, застыла в дверях гостиной, а девочка и не услышала, как та вернулась. От неожиданности Злата уставилась прямо в возмущенно вытаращенные глаза тетушки, забыв отвести взгляд. Та тоже ничего не вспомнила, потому что в этот момент пыталась перекричать музыку:

– Выключи немедленно! И не смей больше скакать, соседи с нижнего этажа чуть не вызвали полицейских. Они звонили в дверь, ты и этого не слышала?

– Нет, – перепугалась Злата и телевизор выключила.

– Здесь тебе не табор и не ваш поселок, где каждый в своем доме хоть пой, хоть пляши, хоть костры жги, – уже спокойнее продолжала Аннет. – Ладно, пока я злая, иди-ка лучше погуляй. И приходи через час к ужину, ясно? Дядя Слава ждать не любит!

– Ага. – Злата бегом рванула на выход, чтобы не злить тетушку еще больше.

Она честно вернулась через час, но обнаружила, что ужином в доме и не пахнет. Аннет и ее муж были в своей спальне, оттуда доносился надрывно-плачущий голос тетушки, который лишь изредка прерывался глуховатыми репликами дяди Славы.

«Ссорятся», – догадалась Златка и скрылась от греха подальше у себя в комнате. Через час проголодалась, на цыпочках пробралась на кухню, сделала себе бутерброды и чай. Потом в наушниках начала смотреть интересный фильм, забыла обо всем да так и уснула с ноутбуком на животе.

А утром выяснилось, что дядя Слава ушел от жены. На кухне обнаружилась зареванная, распухшая от слез Аннет, которая и сообщила дурную новость. Выглядела тетушка ужасно и время от времени начинала раскачиваться и громко стонать. Злата слегка удивилась: дядю она привыкла не замечать, ведь он разговаривал редко и тихо, никогда ничего не требовал. Ходит и ходит по квартире, как домашний питомец. Но тетушка была безутешна. И скоро Злата заметила, что отношение Аннет к ней поменялось – та как будто была постоянно раздражена и сердита на племянницу и всегда нарочито от нее отворачивалась.

«Неужели это из-за того, что я посмотрела ей в глаза? – удивлялась про себя Златка. – Как жаль, что мама ничего мне толком не объяснила».

Тетя начала вечерами уединяться в спальне и звонить мужу, Злата слышала ее умоляющий говор. Наконец дядя Слава вернулся, такой же тихий и незаметный, как прежде, и Злата решила, что можно успокоиться. Напрасно.

Через три дня Аннет вернулась с работы пораньше и сразу зашла в комнату Златы. Привычно глянув на нее краем глаза, девочка заметила, что тетушка выглядит какой-то взъерошенной и нахохлившейся, точь-в-точь больная птица.

– Слушай, даже не знаю, как тебе сказать-то, – заговорила та с порога, – только я Мирелу сразу предупредила: оставлю у себя, если все хорошо пойдет. «Но если нет, не обижайся, спроважу» – так я твоей матери сказала. И вот теперь вижу: не задалось у нас.

– Я что-то плохое сделала? – искренне удивилась Злата, не помнившая за собой никаких промахов.

Аннет ответила не сразу, очень долго мялась и вздыхала. Но потом все же выпалила:

– Ты-то девчонка хорошая. Но вот глаз этот твой дурной… Боюсь я тебя, если уж всю правду сказать. Не смогу с тобой под одной крышей жить.

– Но ведь ничего не случилось! – Злата давно уже забыла про случай с музыкой и прыжками по паркету.

Тетка недобро прищурилась, подбоченилась:

– Ну да, как же! Как глянула ты на меня, так у меня вот тут, – она потыкала пальцем в ямочку под горлом, – гореть все начало, и сердце стало заходиться, словно бы умираю от инфаркта, а в голове одна мысль: спасусь, если перед Славочкой моим во всем покаюсь. Позвонила ему и давай рассказывать, в чем перед ним провинилась. Там, конечно, по мелочи, – она сердито поджала губы, – но результат ты сама видела. Еле сумела прощение вымолить.

– Но почему вы думаете, что это из-за меня?

Выросшая среди цыган, Злата была в гораздо меньшей степени подвержена предрассудкам, чем многие люди, поскольку хорошо знала цену всяким чудесам, сглазам, проклятиям и гаданиям. И вот надо же: она в собственный дурной глаз не верила, зато тетушка – еще как.

– А из-за кого же? – вытаращила и без того выпуклые глаза Аннет. – Неужто я сама до такого додумалась бы?

– Все же хорошо кончилось, – уныло повторила Злата. – Может, если я буду за собой еще больше следить… ведь случайно это вышло!

Краем глаза она наблюдала, как Аннет кладет ладонь на высокую пухлую грудь и сокрушенно мотает головой:

– Не могу я, детка. Боюсь я теперь, вот беда! Вдруг за тобой и другое что водится? Видать, не просто так тебя малышкой под кустом бросили, – припечатала она.

Злата вспыхнула и дернулась от внезапной боли в груди. В последнее время она сама много размышляла о том, кто были ее родители и почему с ней такое случилось. Аннет попала в самую рану. Но девочка понимала, что тетушке нелегко дается разговор, поэтому просто спросила:

– Мне что, в поселок возвращаться?

Аннет покачала головой.

– Нет, назад тебе пути нет. Но ты не переживай, я тебя пристрою в одно хорошее местечко. В интернат. Учиться будешь и жить среди ребят, никто там странностей твоих не заметит. А на выходные и каникулы я забирать тебя стану, – добавила тетушка таким ласковым голосом, что Златка сразу поняла – этого никогда не случится, но сказала:

– Ладно.

Аннет кивнула удовлетворенно, направилась к выходу из комнаты, но вдруг с задумчивым видом застыла в дверях. Зачем-то снова потрогала горло и сказала:

– Но кое о чем я тебя попрошу. По-родственному. Когда будешь покидать этот дом и прощаться с дядей Славой, глянь-ка ты ему в глаза, договорились?

– Зачем? – слабым голосом спросила Злата.

– А затем! – буркнула тетушка. – Почему я должна теперь виноватая перед ним ходить? Пусть и у меня против него что-нибудь будет, поняла?

– Ага.

Тетушка провернула дело меньше чем за неделю, и скоро девочка оказалась в интернате, на тот момент довольно пустынном – многих детей забирали на лето родители или опекуны. А через неделю началась учеба. Интернат был совсем неплох. Жили в уютных чистых комнатах по четыре человека. Спонсоры и волонтеры это здание почти в центре города не обходили стороной, за сентябрь Злата успела побывать и в цирке, и в театре, и в океанариуме – везде впервые в жизни.

Вот только привычку не смотреть в глаза окружающим пришлось сразу оставить. В обществе ровесников прятать глаза – все равно что танцульки устраивать на минном поле. Заклюют. А народу вокруг постоянно толчется столько, что никто на нее ничего не подумает, – так рассуждала Злата… и меньше чем через месяц стало ясно, что она снова ошиблась.

К директору интерната Павлу Олеговичу ее выдернули прямо с уроков. Когда вошла в кабинет, директор в задумчивой позе стоял у окна лицом к двери, опираясь крупными руками о подоконник, и лучик солнца резвился на его гладкой лысине. Лицо у директора было как непропеченный блин, белое и рыхлое. Нос и вовсе не удался, торчал немного вбок, глаза цветом напоминали грязные лужицы. Но Злата знала, что директор – человек не злой и справедливый, так что к плохому не готовилась.

Он предложил ей сесть к столу и долго разглядывал – Злата привычно уставилась на собственные руки, сложенные в замок, поэтому не была до конца уверена, что у директора на уме, злится он или, наоборот, хочет похвалить за успехи, ведь учеба у девочки шла без сучка, без задоринки.

– Злата. Злата Михай, – неспешно произнес Павел Олегович. – Скажи, пожалуйста, ты ведь из цыган?

– Да. То есть нет, – ответила она. – Цыгане меня вырастили. А так я русская… наверное.

– Очень интересно. – Бровей у директора не было, вместо них – длинные морщинки над глазами, и сейчас они уползли туда, где раньше находилась линия волос. – И как такое получилось?

– Меня маленькую нашли в парке и забрали в семью, – пояснила девочка.

– Еще интереснее. И тебя что же, никто не искал? Впрочем, ладно! – Директор поднял ладонь. – Это отношения к делу не имеет. Проблема в другом. Ты, Злата Михай, живешь у нас всего месяц. Учишься отлично, поведение хорошее, претензий к тебе никаких нет. Однако за это время мне пришлось уволить трех человек – двух работников кухни и одного педагога, – после того как они вот в этом самом кабинете покаялись в некоторых, э-э-э, хищениях. А еще энное количество человек я простил и уговорил остаться, иначе сейчас уже торчал бы тут с воспитанниками один на один. Но живется мне теперь нелегко. Каково, по-твоему, общаться каждый день с людьми, зная их грешки против меня и этого места?

Злата пожала плечами, но Павел Олегович и не ждал от нее ответа.

– Уж лучше не знать, честное слово. Но назад ничего не воротишь, признания обратно в глотку не запихнешь. Ты не маленькая и понимаешь, что потребность людей сообщить о себе самое мерзкое нормой никак не назовешь. Да и среди ребят наблюдаются нестроения: вспышки агрессии, драки, ссоры. Это все, конечно, и раньше было, но все же не так, более естественным порядком, что ли. Так что мне пришлось копнуть глубже, чтобы понять, что происходит. И несколько раз всплыло твое имя, Злата Михай. А когда я, исповедуя очередного окаянца-покаянца, о тебе упоминал, он почему-то содрогался, словно я раскаленный прут прикладывал к его животу.

– При чем тут я? – прошептала Злата, уже понимая, что все потеряно.

Директору надо спросить напрямую, и она во всем признается, никуда не денется. Лучше бы тетушка Аннет ничего ей не объясняла насчет ее взгляда.

– Вот это я и хотел бы понять, – покивал ей директор. – Самому мысли об этом покоя не дают. Может, какой-то цыганский гипноз?

– Цыганского гипноза не существует! – запротестовала девочка.

– В самом деле?

– Ну да. Это просто… набор всяких фокусов и знание человеческой натуры.

Павел Олегович закивал еще активнее:

– Да, именно так я и полагал… до некоторого времени. Но то, что происходит сейчас в интернате, прости меня, ни в какие ворота не лезет.

Злата еще ниже опустила голову.

– И еще вопрос: почему я никак не могу дозвониться до твоей родственницы, той, что определила тебя сюда? – чуточку на повышенных тонах продолжал директор. Лицо его пошло бурыми пятнами. Он оторвал приклеенный на монитор стикер и промокнул им свою лысину, потом попытался наклеить обратно, но влажный розовый листик печально спланировал на пол. – Я хотел сперва все обговорить с ней, посоветоваться, возможно, попросить забрать тебя на время домой для ясности картины.

Злата снова пожала плечами. А что она могла ответить, если Аннет и ей отвечала только в первую неделю, а потом, похоже, заблокировала ее номер?

Директор, отвернувшись к окну, проделал несколько дыхательных упражнений и сказал уже спокойнее:

– Ладно, Злата, возвращайся на занятия. И, пожалуйста, найди способ связаться со своей тетей, попроси ее зайти ко мне.

Злата ничего не ответила, поскольку согласие было бы враньем – искать Аннет она не собиралась. Вскочила со стула и пошла к двери.

– Стой!

Она замерла, почему-то сразу догадавшись, что произойдет дальше.

– А ну-ка посмотри на меня! – скомандовал директор.

– Заче-ем? – простонала девочка, не поворачиваясь.

– Злата Михай! Я что, прошу тебя сделать что-то дурное, запрещенное законом? Просто повернись и погляди мне в глаза.

Она повернулась и глянула в его мутноватые лужицы глаз, а потом бросилась прочь из кабинета.

Через пять дней ее без всяких объяснений перевели в другой интернат на окраине Питера для детей с нарушением поведения. Еще через неделю она сбежала оттуда без вещей, как была, с разбитым и расцарапанным лицом. И с той поры редко где задерживалась надолго. Иногда по нескольку дней жила на улице, шарахаясь от каждой тени, прибиваясь на ночь к круглосуточным магазинам, где была хотя бы иллюзия безопасности. Буквально с каждым месяцем такая жизнь становилась все опаснее – по мере того, как расцветала ее необычная, чарующая красота.

Воровать Злата не могла, поэтому, когда случался голодный обморок в людном месте, ее доставляли в больницу, потом снова куда-нибудь определяли – ненадолго. В одном детском доме ей удалось продержаться три месяца – рекорд. Из последнего частного приюта ее под утро вывела на улицу и велела отправляться восвояси сама заведующая. Правда, дала с собой денег, бутерброды, даже смену белья.

Накрапывал дождик, еще по-летнему теплый, хотя стоял уже сентябрь. Питерские улицы постепенно заполнялись спешащим по делам сонным народом. Злату мучила злость, рвала душу ненависть ко всем, у кого есть крыша над головой. Иногда хотелось заглядывать в глаза каждому проходящему мимо, и пусть хватаются за горло и бегут рассказывать о своих гадостях супругам, начальникам, родителям. Честно признаться, иногда она давала себе волю. Но что толку? Злата мечтала о семье, как мечтает вернуться в дом выброшенный на улицу старый пес, и понимала, что шансов у нее даже меньше. Пса возьмут из жалости и больше не выкинут. Ей же для такого счастья необходимо найти хоть одного человека, которому нечего скрывать от других. Да где такого сыскать?!

Глава 18
Первый друг

Тане никогда в жизни так не хотелось прогулять гимназию, как в то утро. Словно интуиция нашептывала, что ничего хорошего из посещения школы все равно не выйдет. Хуже всего, что родители развили деструктивную деятельность: сперва мама заглянула в комнату, пока Таня еще нежилась под одеялом, и спросила, не хочет ли дочка сегодня посидеть дома. А выйдя в гостиную, девочка обнаружила припозднившегося на работу отца, который задал точно такой же вопрос. Все равно, сказал он со знанием дела, занятий толком не будет, все станут обсуждать вчерашнее происшествие. Его умненькая дочка куда продуктивнее проведет день дома. Да и нового мохнатого питомца не хотелось бы оставлять без присмотра.

В какой-то момент Таня Милич сама была готова написать Даше, что встреча переносится на понедельник. Но почему-то этого не сделала и начала поспешные сборы. Брат, как договорились, подкинул ее на машине.

Зимину она увидела еще от турникета – та стояла у стены напротив раздевалок неподвижно, как статуя, с гордо вскинутой головой и напряженным взглядом. Возле нее взволнованно топталась Анжелика, которая, судя по выражению лица, мечтала оказаться где угодно, только не здесь, и испуганно замирала, стоило Даше зыркнуть в ее сторону. Переодевшись, Таня подошла к девочкам. Анжелика уставилась на нее почему-то с восторгом и легким испугом.

– Привет, – небрежно произнесла Даша. – Это я придумала насчет рюкзака, ты в курсе?

Тане ничего не оставалось, как кивнуть. Анжелика втянула голову в плечи.

– Я догадалась, – глянув на нее, добавила Милич, чтобы никого не подставлять.

– Да неважно, – царственно махнула рукой Зимина. – В общем, я прошу у тебя прощения.

Таня растерялась. Ей в голову не приходило, что можно просить прощения с таким злым и заносчивым видом. Но все-таки она опять кивнула.

– На всякий случай уточняю: я хочу, чтобы ты меня простила, как ее, – добавила Даша и потыкала наманикюренным ногтем в спину Анжелики – та испуганно пискнула.

– В смысле?!

Дарья сжала плечо младшей девочки и сильно встряхнула ее:

– Давай, выкладывай!

Пятиклассница послушно зачастила:

– В общем, помнишь, я тогда тебя в коридоре встретила? – Таня кивнула. – У нас был урок ботаники, и вдруг мне так страшно стало! Почудилось, что все в нашем классе что-то против меня замышляют, даже училка. Она особенно. От страха затошнило, и меня отпустили в туалет. Я вышла, а в коридоре ты, Тань. Я и попросила у тебя прощения, потому что подумала: вдруг это ты что-то со мной сделала… за рюкзак.

– Бред! – не выдержала Милич.

Девочка еще больше съежилась:

– Ну, может, и бред, только тут же все прошло. Я в класс вернулась и еще пятерку успела получить. Потом мне Толя Иванченко записку написал, типа побьет каждого, кто меня пальцем тронет, и на перемене кругами ходил. Учителя были лапочками, все меня хвалили. А, еще Ксюша твоя мне браслетик подарила, а прежде ни в какую, – пугливо глянула она на Дашу.

– А после школы Саня Лакман взял у меня рюкзак и хотел проводить, – методично перечисляла Анжелика и даже загибала пальцы. – И они с Толькой чуть не подрались. Ну я ушла, не смотреть же, как они рычат друг на друга. А дома почему-то мама оказалась. Я сперва огорчилась, думала, пропал день, но она предложила в торговый центр сходить и все мне купила, что я уже месяцами выпрашивала. А когда у нее на карте деньги закончились, папе позвонила, он мне от себя новый планшет подарил и потом нас в кафе сводил. Прихожу домой, включаю комп, а мне в друзья полно народа набилось. А еще…

– Ладно, все понятно! – отмахнулась от нее Даша, как от надоедливой мухи, и испытующим взглядом уставилась на Таню. – Это же не могло случайно произойти? В общем, я хочу, чтобы ты меня так же простила, как ее. Ясно?

– Нет, – честно призналась Таня. – Я понятия не имею, почему у Анжелики в тот день все так круто сложилось. При чем тут мое прощение?

– Не знаю, – поморщилась Зимина. – Мне плевать, если честно. Только, если не простишь, как ее, я придумаю кое-что похуже рюкзака. Точно не отмоешься.

– Круто ты просишь прощения! – не выдержала Милич, но, поймав на себе злобный взгляд, решила не искушать судьбу. – Ладно, я тебя прощаю!

– А страх я сперва не должна ощутить? – деловито уточнила Даша.

– А тебе страшно?

– Еще чего!

– Простить могу, а за страх я вообще не отвечаю, – торопливо сказала Таня, поскольку предупредительный звонок уже прозвучал и на первом этаже почти не осталось народа. – Ну я простила, что еще?

– Ничего, – сквозь зубы прошипела Зимина. – Мы с тобой в одном классе, так что вместе увидим, есть результат или нет. Не советую шутить со мной.

Она гордо крутанулась на каблуках и направилась к лестнице, а Таня от нереальности ситуации даже с места сдвинуться не могла. Да еще Анжелика путалась под ногами, никак не уходила, потом, сделав самое ангельское выражение лица, спросила жалобным голоском:

– Таня, а ты не можешь еще раз меня простить? За то же самое. Я забыла в первый раз тебе сказать, но это я предложила еще девчонок привлечь, чтобы нас побольше…

Прочитав что-то на лице Милич, она не договорила и унеслась.

Какое-то время Таня колебалась: в класс или домой. Покинуть гимназию хотелось ужасно. Прийти в себя от этого бреда, погулять с пока еще безымянным псом, все рассказать по телефону брату и от души с ним посмеяться над глупостью девчонок. Но ведь тогда Дашка решит, что она струсила, и будет права, чего уж тут.

– Эй!

Девочка оглянулась: из раздевалки выходил Паша с очень заинтересованным лицом.

– А я наблюдал за вами… на всякий случай, чтобы Дашка чего не учинила, – сообщил он, приблизившись. – Чего она от тебя хотела?

– Ты не поверишь, – хмыкнула Милич. – Слушай, она вообще нормальная, эта ваша Зимина? За ней странностей прежде не замечали?

– Да ну, всего лишь тиранка с манией величия и садистскими наклонностями, – отмахнулся Паша. – Обычная, в общем, девчонка. Вот с тобой все в самом деле странно.

– Не слушай, что болтают! – поспешила сказать Таня.

– Так я и не слушаю, – удивился Майский. – Ты сама мне про себя рассказала.

– Ты же мне не поверил!

– Конечно, не поверил, – тяжело вздохнул парень. – Как ты можешь кому-то нравиться? Мне вот ты абсолютно не нравишься. Но, кажется, я тебя люблю, – совсем уж понуро добавил он.

Таня молча схватилась за голову. Постояла так немного и поплелась в сторону класса. Паша шел за ней, что-то сердито и жалобно бормоча себе под нос.

* * *

На работе следовало появиться к полудню, и Редкий решил посвятить утро надзору за Викторией Фоминой. То, что он увидел, потрясло Эдуарда настолько, что потребовалось незамедлительно новость с кем-нибудь обсудить. Сперва он набрал Эллу, но она трубку не взяла – видимо, снова дежурила на дому у кого-нибудь из старичков и установила беззвучный режим, чтобы их не пугали резкие звуки. Тогда он позвонил Антону, а позже зашел к нему в «штаб». Встретились обычно, словно не было между ними ссоры.

– Ну что ты там нарыл? – спросил Кинебомба.

– Дежурил с утра у дома Фоминых, – начал бодро докладывать Эдик. – В положенное время Виктория вышла из дома, но не одна, а с отцом, и пошли они к дальнему концу дома, где у него клиника. Я даже подумал: может, у нее зуб разболелся? Но нет, у входа в «Сияние» девочка чмокнула отца в щеку, а он приобнял ее и погладил по волосам. После чего вошел в клинику, а девочка вприпрыжку в превосходном настроении поскакала в гимназию!

Антон молчал, обдумывая что-то, и Редкий продолжил:

– Вчера она схватилась за Платона, чего он тщательно избегает. Можем мы предположить в порядке бреда, что это прикосновение вызвало в девочке какие-то перемены?

Кинебомба скучно пожал плечами:

– Не улавливаю тут никакой связи. Вика всегда тянулась к родителям. Проблема лишь в том, что товарищи Фомины – вовсе не ее родители и после потери своей родной дочери любить приемную оказались не в состоянии. Однако они все же оставили ее у себя и даже называют именем дочки, из чего можно сделать вывод, что их заставили так поступить, пообещав за это сохранить жизнь настоящей Вике.

– Ты думаешь, их дочь может быть еще жива?! – вскричал Редкий. – Ведь десять лет прошло.

– Да, десять лет, – повторил Антон таким странным голосом, как будто сам был ошеломлен этим фактом. – Но мы знаем, что в первый месяц сезона после двадцатого числа Анна и Анатолий Фомины всегда вместе идут на почту, причем женщина ради этого встает с постели, как бы ни была больна. Бедняги в такие дни ужасно взволнованы, держатся друг за дружку и едва могут говорить. На почте они получают до востребования некую бандероль и, почти счастливые, спешат домой. Мы полагаем, что в бандероли находятся доказательства того, что их дочь жива. Почему наш зубной врач сегодня вдруг решил проявить нежность к приемышу, мы не знаем, но едва ли это как-то связано с Платоном. И нечего тут домысливать, не имея фактов!

Он встал и заходил по комнате, печатая шаг, словно проверял на прочность скрипучий пол. Эдуард был раздосадован отповедью, но не хотел снова ссориться.

– Все же непонятно, зачем было похищать родную дочку Фоминых, – вслух произнес он. – Вот у Тани Милич тоже есть сводный брат, но никто на него не покушался.

– Не знаю, – досадливо проговорил Кинебомба. – Как мы можем судить, если вообще не знаем почти ничего? Теперь ясно, что дети постоянно находились под негласным надзором тех, кто их когда-то подкинул. Возможно, Фомины по здравом размышлении решили отказаться от крайне подозрительного ребенка, который словно с неба свалился, но некто проявил своеобразную заботу о подкидыше и повязал несчастных супругов многолетним страхом за похищенную дочь. Скорее всего, им просто головы морочат, если подумать.

Они помолчали немного. Потом зазвонил мобильный Антона. Он ответил, и почти сразу его лицо приобрело уже привычное брюзгливое выражение. Бросил:

– Вот чертоплясие! Ладно, понял.

Антон испытующе глянул на Эдика.

– Что?

– Да ничего, просто Понедельник-то наш в парке сегодня гуляет, не пошел на занятия.

– Странно, – напрягся Редкий. – Он же такой мотивированный.

– Ну школьную программу он получше любого учителя знает, так что может себе позволить. Но вот что-то же его расстроило, если вместо уроков скитаться пошел.

– Что расстроило?

– Меня спрашиваешь? Он ведь твой любимчик. Может, все еще ваш разговор переживает. Или расстроился, что девочки вчера коснулся. Или вообще влюбился, а что, дело молодое.

– В кого? – выбитый из колеи Эдуард только и мог, похоже, что тупо задавать вопросы.

– Откуда я знаю? Может, в Вику Фомину? Она, конечно, помоложе, но натуральная блондинка, симпатичная, даже пикантная. Чего вылупился?

– Не знал, что ты вообще замечаешь такие вещи, – проворчал Редкий.

Антон усмехнулся.

– Ладно, к делу. Там Глеб копытом бьет, ему на работу надо. А парня бросать не хочет, мало ли что. Сменишь его?

– Сменю.

– Надо объяснять, где именно Платон сейчас предается размышлениям?

– Не надо, – отмахнулся Эдик. – Ладно, побежал.

– Ага, беги. На подходе звякнешь Глебке, освободишь его. А, вот еще спросить хотел…

Редкий, уже открывший дверь, вопросительно оглянулся.

– Ты Инну давно видел?

– Инну? Элкину сестру, что ли? – не сразу сообразил Эдик. – Ага, давно. В последний раз она перед моим носом захлопнула дверь, когда я пытался с Эллой поговорить, объяснить… ну ты в курсе. А после смерти родителей сестры квартиру разменяли и, как я понял, как-то отошли друг от друга. А что?

– Странно все-таки, – пожал плечами Кинебомба. – Вроде как горе объединяет, к тому же они близняшки. Просто она ведь в «Белой радуге» работает, могла бы быть нам полезной.

– Инна не верит во всю эту историю, – мрачным голосом ввел его в курс дела Эдик. – Считает, что Элла занимается ерундой, только зря теряет время. А я ее в это втягиваю.

– Элка так сказала?

– Она не говорила. Просто догадался по некоторым намекам.

– Так, понял. Ну все, беги.

– Погоди, – замешкался Эдуард, хотя Антон едва не пихал его в спину. – Что думаешь, если я Понедельнику кое-что расскажу? Нет сил глядеть, как он мучается.

– Ну ты идиот, – отступая на шаг, глухим недобрым голосом сказал Кинебомба.

– Если я идиот, то постараюсь стать самым выдающимся идиотом, – отшутился Эдик цитатой из старого фильма, просто чтобы не накалять обстановку.

– Тебе и стараться не надо, – процедил Антон. – Сколько раз говорил: все естественным образом должно случиться. Если не хочешь идти, то я сам.

– Ладно, потом еще раз обсудим, – сердито сказал Редкий и трусцой припустил в сторону парка.

* * *

Спасение пришло неожиданно – пискнул смартфон в сумке у Тани, она тут же его достала и прочитала сообщение от брата:

«Привет! Наш новый друг воет на весь дом так, что соседи готовятся к апокалипсису. Родители заняты, я в Питере. Выручишь?»

Девочка едва не рассмеялась от облегчения: вот законный повод не идти на уроки. Наблюдать, что там происходит с Зиминой после ее прощения, видеть этого страдающего типа, который теперь еще и зубами у нее за спиной скрежещет, – нет уж, спасибо!

Она быстро набрала в ответ: «Все сделаю» – и свернула в сторону раздевалки.

– Эй, куда ты?! – мрачным до невозможности голосом окликнул ее Майский.

– Переводиться на экстернат!

Она сорвала плащ с вешалки и бросилась к выходу, чтобы не увязался следом.

На улице светило солнце и резко потеплело, клены вдоль аллеи на подходе к гимназии горели золотом и багрянцем. Таня перекинула плащ через руку и быстрым шагом направилась к дому, радуясь, что пара сброшенных килограммов вернула ей легкость. Вдруг услышала:

– Эй, Таньк!

Она сперва испугалась, что Майский все же побежал за ней. Неохотно обернулась и увидела Маго. Он несся к девочке прямо через проезжую часть, так что водители едва успевали жать на тормоза. И одет был явно не для школы: зеленая толстовка с надвинутым по брови капюшоном, спортивные штаны со множеством карманов, в которых руки тонут почти по локоть.

– Я придумал имя для нашего собакена! – радостно заорал он еще шагов за тридцать. – Абрек! Правда, круто?

– Ага, круто, – улыбнулась Таня.

Она только сейчас толком разглядела мальчишку и снова удивилась, как он, такой маленький и хилый на вид, не побоялся войти в школу и отыскать там предположительно бешеного пса.

– Как он, в порядке?

– С утра был в полном, – отчиталась девочка. – Но сейчас мне брат эсэмэску скинул: пес, то есть Абрек, в одиночестве начал выть, переполошил соседей. Вот, пришлось уйти из школы. А ты прогуливаешь?

– Не, – мотнул головой Маго. – У нас бабушка в больницу попала. Из-за вчерашней истории, – он опустил голову и совсем потерялся в капюшоне.

– Как она? – мягко спросила Таня. Ей захотелось потрепать мальчика по плечу, но не было уверенности, что ему это понравится.

– Да ничего, уже почти норм. – Маго явно не любил долго унывать. – Только матери нужно было идти на работу, а отец куда-то подевался и на связь не выходит. Мне велено купить на рынке творожок и фрукты и отнести в больницу. И вообще мать сказала, что пару дней меня в школе видеть не хочет, представляешь?

– Да уж, – рассмеялась Милич. – Бедная твоя мама!

– Ага. Слушай, но я выбирать всякие продукты не умею, поможешь? – с надеждой глянул на нее снизу вверх Маго.

– Помогу, конечно. Или можем к нам зайти, у нас все это есть.

– Только деньги я отдам, – тут же сказал мальчик.

– Ладно, отдашь. Заодно проверим, что там с… Абреком.

И они бок о бок зашагали в сторону дома Миличей.

Думала ли Таня, что первым ее другом в новой школе, которого она даже пригласит к себе домой, станет смешной пятиклассник с темными глазами-вишенками? Но болтать с ним оказалось неожиданно интересно, она враз забыла школьные проблемы, и жизнь снова наполнилась теплом и красками.

Вой они услышали еще в подъезде, жуткий и заунывный, словно существо, издававшее его, прямо в этот момент прощалось с жизнью.

Ребята переглянулись и, не дожидаясь лифта, помчались вверх по лестнице. Всего-то четвертый этаж, но уже после второго Таня начала задыхаться и наваливаться всем телом на перила. Маго, скачущий через две ступеньки, несколько раз на нее обернулся, потом не придумал ничего лучшего, как вернуться назад, упереться руками в ее спину и начать подталкивать наверх. И Тане совсем не было стыдно или неприятно, скорее смешно.

Она отперла замок, заранее выкрикивая через дверь, что уже идет, уже близко.

Вдвоем они ввалились в просторную прихожую, и Абрек, который еще не знал, что он Абрек, немедленно обрушил на них всю мощь своего крупного мохнатого тела. Сперва прижал лапами к стене и облизал девочку, следом повторил то же с Маго. И застыл между ними, бешено махая хвостом и радостно повизгивая, словно говоря: «Даже не знаю, честное слово, кого из вас обожаю больше!»

– Ну и что ты устроил? – спросила новая хозяйка. – Переполошил весь дом, заставил меня прогулять школу. – Мысленно добавила: «Спасибо большое».

Абрек оскалил в улыбке острые зубы, всем видом давая понять, что одиночество – это не для него.

– Ладно, внеплановая прогулка, – вздохнула Таня.

Она поручила Маго натянуть на пса шлейку и намордник, сама же отправилась на кухню и собрала в пакет все вкусное, что любила есть, когда лежала в больнице. Уж в этом опыт у нее был преогромный. Потом они уже втроем спустились во двор.

– Мы тебя проводим до больницы, – огласила план Милич, – а потом сходим в ветклинику на перевязку. Заодно спрошу, как научить его одного сидеть спокойно.

– Он больше не будет, – сказал Маго. – Просто он испугался, что вы не вернетесь.

– В свою квартиру?

– Ну он же не знал, что это ваша квартира. Ему было так же страшно, как если бы его бросили в лесу.

Неожиданно Абрек снова взвыл, коротко и испуганно, и вжался в ногу хозяйки, едва не свалив ее на землю. Потом, словно устыдившись, разразился злобным гавканьем, глуховатым из-за намордника, и при этом крутился на месте, словно не мог определить, где именно затаилась опасность.

– Чего это он? – удивилась девочка.

Маго пожал плечами:

– Его как будто ваш двор пугает.

– С чего вдруг? Утром с ним брат гулял, вчера – папа, и ничего такого не было.

– Пойдем и поглядим, где он успокоится, – предложил мальчик и взял у Тани поводок, потому что вести враз обезумевшего пса было нелегко.

На улице Абрек вроде чуточку приутих, но все равно крутился во все стороны, скалил зубы и предупреждающе рычал. Маго вдруг сказал:

– Слушай, поведи его немного сама, а я, – он огляделся, – по другой стороне улицы пройду. Хочу кое-то проверить.

И тут же, всучив ей поводок, метнулся через дорогу, лавируя между машинами. Таня испуганно охнула, машины как одна засигналили, но Маго уже был на другой стороне. Поймав его взгляд, девочка показала ему кулак. Тот расплылся в улыбке, но назад через минуту вернулся по переходу.

– Ну что, успокоился Абрек? – спросил с ходу.

Милич пожала плечами:

– Сперва ошалел, когда машины тоже завыли, и чуть за тобой меня не утащил. Ты совсем с ума сошел, кстати, так дорогу переходить? А он потом все равно стал скулить и уши прижимать.

– Значит, не из-за меня, – себе под нос бормотнул мальчик.

Но Таня услышала и удивилась.

– С какой стати? Он тебя любит.

– Я знаю. Просто… ну, скажем, у меня есть одна способность. Обычно она на людях отражается, и сперва мне нужно кое-что сделать, но результат сильно похож, вот и пришло в голову.

– Стоп. Какая способность? – вросла ногами в асфальт Милич. Что-то про необычные способности сегодня уже было.

– Да ты не поверишь, – отмахнулся мальчик.

– Я доверчивая. Так что говори.

Маго покосился на нее, сверкнул весело глазами и выдал:

– В общем, я могу человека до смерти запугать. Всего-то нужно кинуть в него камень, можно малюсенький, он даже не почувствует ничего. Но после и рыпнуться не сможет, ему везде будет чудиться опасность. Типа на минном поле плюс в него будут стрелять, едва он застынет на месте. Как-то так. Ну что, веришь?

Прежде чем ответить, Таня хорошенько все обдумала. Сперва решила, что мальчишка врет. Но Маго совсем не казался ей врунишкой или даже фантазером – слишком уверен в себе, слишком в ладу с самим собой и с окружающим миром. Хочет произвести на нее впечатление? О нет, только не такой малыш! Нет, что за чушь, он не испытывает к ней… всякой ерунды. Просто благодарен за помощь. Поверить в его слова сложно, но ей ли не знать, какие странные бывают вещи на свете. Тут вдруг Таня припомнила Анжелику, нахмурилась, внимательно глянула на Маго, который беззаботно пинал банку из-под колы. Абрек, позабыв свои страхи, радостно принимал участие в игре.

– Слушай, а ты несколько дней назад в школе не опробовал свои способности на одной пятикласснице? Ее зовут Анжелика.

– Что? – обернул к ней Угушев пылающее от азарта игры лицо. Казалось, он уже и думать забыл, о чем только что рассказал. – Зачем мне их опробовать, если я давным-давно все про них знаю? А ты чего, неужто поверила?

– Так ты соврал?

– Не. Просто я думал, в такое никто не поверит. Я тут одной девчонке рассказал, из восьмого, такая, ну блондинка-блондинка, не видела? – Он что-то изобразил вокруг своей головы обеими пятернями, видимо, пытаясь передать прическу блондинки.

– Может, и видела. И что, она не поверила?

– Не-а. – Мальчик слегка помрачнел, и Таня подумала, что блондинка из восьмого класса произвела на него сильное впечатление. – Даже не дослушала толком. Я хотел ей доказать, бросил в нее камушек, но он срикошетил и в кого-то вроде попал. Может, и в Анжелику, не знаю. Она же из параллельного, – уточнил зачем-то Маго.

Они уже подходили к территории больницы, и Таня снова забрала поводок – с собакой точно не пропустят. Абрек больше не скулил, а едва остановились, подгреб к себе лапой банку и лег на нее, давая понять, что отныне они с этой штукой неразлучны. Народу здесь было мало, и Таня сняла с него намордник – пусть насладится свободой. Белые зубы с хрустом стиснули тонкую жесть.

– Не веришь мне, да? – снова спросил Магомет. Без всякого сожаления или обиды, просто констатировал факт.

– Абрека в школе ты не так усмирил?

– Что я, зверь, в собак камнями кидаться? – обиделся Маго.

– Просто пытаюсь понять, как ты вообще решился подойти к нему, думая, что он бешеный.

Мальчишка пожал плечами:

– Да легкотня. Я ничего не боюсь. Просто не знаю, как это – бояться. Все хочу узнать, но пока не выходит.

– Зачем хочешь? – поразилась Таня. – Это же здорово – быть таким смелым.

– Да ну, – скривился Маго. – Ужастики смотреть неинтересно. Страшилки – тоже мимо.

– Зато не трус.

Таня вздохнула, потому что себя считала неисправимой трусихой и ужастики смотреть не могла совсем по другой причине, чем мальчишка.

– Не знаю, а вдруг трус? – сказал задумчивым голосом Угушев.

– Какой же ты трус, если никогда ничего не боялся!

– Вот именно. Если ничего не боялся, как узнать, что не трус?

– Да ты философ! – от души восхитилась девочка. Подумав, добавила: – Я тебе верю, не сомневайся. У меня, может, тоже есть кое-что, типа способность, но я не уверена. Пока не расскажу! – вскинула она ладони, заметив, как полыхнули жгучим любопытством темные глаза Маго. – Хочу проверить сперва. Так что я тебя кое о чем попрошу, ты только не удивляйся.

Она помолчала, собираясь с духом, и выдала:

– Попроси у меня прощения!

– За что?! – Глаза мальчика потрясенно округлились. – Я ж ничего…

– Я знаю. Но ты постарайся, очень нужно. Можешь извиниться, к примеру, что позавчера вручил мне собаку, которую весь город до сих пор боится и которую дома не оставить одну, теперь придется кому-то работу или учебу бросать. Ну, в общем, придумай что-нибудь!

Маго стоял перед ней, задумчиво гладил холку Абрека и покачивал головой, словно обдумывал и один за другим отметал варианты. Вдруг лицо его просияло:

– Есть! Я тебя в телефон записал как «толстуха». Хотя имя твое знал, но так проще показалось. До сих пор не исправил. И еще, я думал, ты правда что-то сперла у этой дуры Анжелики и ее подруг. Ну, сойдет?

– Сойдет, – улыбнулась, но все же слегка покраснела Милич.

– И я прошу у тебя за это прощения!

– Прощаю, – от всей души ответила девочка.

Маго издал торжествующий клич и умчался в сторону больничных корпусов, а она повела Абрека к чудесной березовой рощице, чтобы там хорошенько его выгулять. Пес гордо нес в зубах смятую банку.

Глава 19
Похищение

Центральный вход в парк Редкий не любил и редко им пользовался. Он никогда не мог пройти, не взглянув в ту сторону, где среди полуобрушенных колонн Адмиралтейства нашел свою смерть тот, кого Эдик когда-то считал своим главным мучителем. Теперь Редкий грустил по нему, как по утраченному другу. Но сейчас выбирать не приходилось: он уже позвонил Глебу и разрешил тому бежать по своим неотложным делам.

В этот ранний час в парке было малолюдно, попадались все больше мамочки с колясками или носящимися по аллеям детишками. Платона он заметил на подходе к острову Дружбы. Парень опять стоял на самом краю каменных остатков пристани, чуть подавшись вперед, словно разглядывал в воде свое отражение. В паре метров от него спокойно чистили клювами оперение два белых лебедя – потомки тех, кого когда-то фотографировал Редкий для своей давно заброшенной группы. Ему вдруг стало как-то тесно и томительно в груди, словно он вдруг ступил одной ногой на альтернативную тропку своей жизни. Той, которая могла бы состояться, не приди он в тот день в парк и не найди среди кустов мокрого голого ребенка. Той, в которой он счастливо женат на Элле и приходит в парк со своими детьми. Той, на которую ему хоть убейся, а все равно уже не вернуться.

Он вышел из-под прикрытия деревьев на дорожку и теперь раздумывал: стоит ли подходить к Понедельнику или просто постоять на мостике в надежде, что тот его заметит и подойдет сам? Тогда, возможно, удастся узнать что-то еще о его жизни до парка.

Мимо Редкого прошел какой-то мужчина. Хотя утро было теплое, а день и вовсе угрожал жарой, на мужчине был длинный плащ с поднятым воротником, так что только макушка торчала. Он прогулочным шагом проследовал мимо канала, отделяющего островок от массива парка, и начал подниматься на изогнутый мостик. В самой высокой точке его замер, чуть подавшись вперед, широко расставив ноги. Эдуард решил немного подождать – пусть человек покормит уток и уйдет. Но тот не уходил, и Редкий напрягся.

Он вспомнил, что уже спугнул в прошлый раз наблюдателя, да так и не понял толком, чего тот хотел. Возможно, это был один и тот же человек, как знать. Но стоял он на мостике лицом к озеру, на суетящихся внизу уток даже не смотрел. Значит, смотрел на Платона.

Сделав такой вывод, Эдик начал осторожно приближаться к нему сбоку. Уж на этот раз он не упустит незнакомца, вытрясет из него всю правду. Осторожно ступая по предательски похрустывающему гравию, Эдуард подошел к самому мостику, глянул вверх: мужчина стоял в прежней позе. Вдруг рука его, до этого висевшая вдоль тела, нырнула в карман плаща. Редкий был так близко, что слышал шуршание ткани. Рука помедлила, потом медленно поползла обратно, и Эдуард увидел, что теперь в ней зажат пистолет. Помедлив, рука начала медленно вытягиваться в сторону мальчика. И тут Редкий прыгнул.

Все же увлечения со школы различными единоборствами не пропали даром: он одной рукой захватил шею незнакомца, второй заломил назад руку. Потом резко толкнул его к перилам мостика: мужчина врезался в них животом. Пистолет перелетел через его голову и плюхнулся в воду, утки суетливо бросились кто куда. Все это заняло какие-то доли секунды и произошло совершенно беззвучно: юноша на причале даже не повернул головы. А Редкий уже стащил противника с мостика, утянул под прикрытие одного из старых парковых дубов с широченным стволом. Впечатал в этот ствол и только тогда глянул в его лицо.

На вид незнакомцу было лет тридцать пять. Круглолицый и коротко стриженный, со смешно торчащими ушами. Ростом невелик, макушкой едва доставал Редкому до груди. Эдуард хотел ему дополнительно врезать, но почему-то передумал. Сбило с толку лицо незнакомца, какое-то… в общем, хорошее лицо, открытое. Глаза спокойно и чуточку печально взирали на Редкого, держащего его за грудки.

– Так, я тебя сейчас отпущу, – зловещим голосом посулил ему Эдик, – и вызову полицию. Не вздумай бежать, все равно догоню.

– И что ты сообщишь полиции? – доброжелательно спросил его незнакомец.

– Да что ты парня, черт возьми, собирался пристрелить! Следил за ним!

– Так ты и сам наблюдал за этим самым парнем.

– Я не наблюдал! – рявкнул вполголоса Редкий. – Парнишка – мой знакомый, я как раз собирался подойти и пообщаться с ним.

– Теперь не выйдет с общением, – без издевки, даже сочувственно сказал ему мужчина. – Придется давать показания, а это долгая лавочка. И под конец полицейские будут очень тобой недовольны. Это когда обнаружат, что пистолет фальшивый. Игрушка.

– Ах вот как, – процедил Эдуард, наконец разжимая руки и отступая на шаг. – Ну и зачем нужен был этот цирк?

Мужчина аккуратно расправил воротник плаща, растопыренной пятерней пригладил волосы. Посмотрел Редкому прямо в лицо, улыбнулся приветливо.

– Просто видел тебя рядом с этим парнем не в первый раз, захотелось познакомиться. Придумал с ходу такой вот повод. Я – Гриша, кстати.

– Эдуард, – машинально отозвался Редкий.

– Приятно. А до тебя за мальчиком наблюдал другой мужчина, очень нервный. Полагаю, у вас какая-то небольшая группа? И вы тоже входите в их протоколы экспериментов, – недобро ухмыльнулся он. – Как и мы, впрочем.

– «В их» – это кого? – опешил Эдуард. – И «мы» – это кто?

– Вызов полиции откладывается? – спросил Гриша деловитым тоном и одернул плащ.

Эдик сердито засопел в ответ.

– Да ты не обижайся! Просто было бы странно, начни я прямо тут вдруг колоться, чем занимаюсь. Спроси я тебя о вашем, э-э, кружке, ты бы ответил? Притом что вы свои наблюдения ведете лет десять, не больше, а среди нас есть те, кто наследовал дело отцов. Подкидыши, те, кого нашли в этом парке, – думаешь, они были первыми? Так что, если будет интерес, захочешь нас найти, дам подсказку.

Эдуард пытался переварить услышанное, а Гриша просто стоял рядом и очень по-доброму смотрел на него.

– А что вам, к примеру, нужно от нас? – хрипло и неловко спросил наконец Эдик. – Сотрудничество, сведения?

Мужчина энергично помотал головой.

– Ни-че-го. Я ведь уже дал понять, что мы знаем гораздо больше, чем вы. Но вот от чего никогда бы не отказались, так это от пополнения. За последний год мы потеряли нескольких человек. Как вы понимаете, гораздо проще пригласить тех, кто знает о детях и проявляет многолетний интерес к их судьбам. Но сразу предупреждаю – возьмем лучших, балласт нам не нужен.

– А еще никто никуда не переходит! – обиделся Редкий. – Просто интересно… Ну и чем, к примеру, вы таким занимаетесь, к чему бы мы могли присоединиться?

Гриша посерьезнел, и его бледно-карие глаза стали совсем печальными.

– Дел хватает. В этот раз мы хотим подольше понаблюдать за ребятами, постараться как можно больше разузнать о тех, кто их исправно поставляет в этот мир. Потом детей придется уничтожить…

Редкий, который уже почти ощутил расположение и рабочий интерес к новому знакомому, так и отпрыгнул от него, издав сдержанное рычание. Потом оглянулся, чтобы посмотреть на Платона, удостовериться, что ему ничто не угрожает. На причале мальчика уже не было, и сердце Эдуарда совершило бешеный скачок. Но в следующий миг он увидел, как тот медленно бредет по островку вдоль скамеек и аккуратных клумб.

Редкий выдохнул и уже спокойно сказал стоящему напротив него человеку:

– Тогда ты зря потратил время. Никто из наших никогда не станет сотрудничать с вами. Черт, да как вообще до такого можно додуматься – убивать детей?

– А если это единственный способ остановить вакханалию, которая вот-вот начнется в этом городе, а потом и во всем мире? – тоном доброго учителя спросил его Гриша.

– Даже тогда! Но спасибо, что предупредили, теперь мы глаз с этих ребят не спустим!

Новый знакомый со вздохом помотал головой:

– У вас ничего не выйдет. Велика вероятность, что детей уничтожат те, кто их создал, – просто сочтут эту контрольную группу недостаточно эффективной, не сумеют вовремя отыскать пятого ребенка. Встанете у них на пути – погибнете сами, с помехами они не церемонятся. Однако если мы увидим, что испытания проходят успешно и возраст старшего из группы приближается к критической черте, – он подбородком указал в спину Платона, – то вмешаемся. Ибо лучше пожертвовать несколькими, нежели потерять целые поколения.

– Но в чем вина этих детей?! – почти в отчаянии выкрикнул Эдик.

Гриша глянул на него мрачно:

– Разве кто-то говорит о вине? Эти дети, возможно, лучшее, что сумел породить наш чертов мир, пусть и неестественным образом. Честные, чистые, добрые. Но на Земле им не место. Приближается время, когда за одно только расположение и дружбу этих славных детишек люди будут убивать и предавать друг друга, думая, что поступают хорошо и правильно. Вот и все, что могу тебе сказать, Эдуард. Пока. Хочешь понять больше, приходи к нам. Но знай – пути назад уже не будет. Так что подумай хорошенько.

Редкий поморщился от этих патетических фраз, хотел ринуться следом за Платоном. Но интуиция подсказывала ему, что вариант надо отыграть до конца. Если перед ним не сумасшедший и действительно существует некая организация, наблюдающая за детьми, знающая тайны их рождения, с ней стоит поддерживать контакт. Как бы ни отвратительно от этого было на душе.

– Ну, допустим, захочу я вас найти, – превозмогая себя, выдавил он. – Ты говорил о какой-то подсказке?

Мужчина пытливо всматривался в его лицо и, казалось, видел насквозь все его потаенные мысли. Потом полез рукой куда-то во внутренний карман плаща. Назад его рука вернулась с зажатым в пальцах прямоугольным кусочком картона, золотым с одной стороны и черным – с другой.

«Подсказка – это визитка с адресом, ага!»

Редкий едва не рассмеялся в лицо новому знакомому. Однако он поторопился с выводами: достав прямоугольник, Гриша разорвал его пополам и одну половинку сунул Эдику. Тот внимательно рассмотрел: ни цифр, ни букв на обрывке не было.

– Ну и что бы это значило?

– Это знак того, что мы с тобой плодотворно пообщались, – разъяснил мужчина. – Я ведь могу до следующей встречи не дожить, а тот, кто покажет тебе вторую половину, скорее всего, будет из наших. Хотя это не точно.

– Ты чего тут, шутки со мной шутить вздумал? – взорвался Редкий.

Гриша похлопал его по плечу, улыбнулся печально – иначе он вроде как и не умел.

– Да, и поосторожнее, когда в пустынных местах выслеживаете ребятишек.

– Поясни. Они могут быть опасны? – хмуро спросил Эдуард.

– Поверь, друг, – могут. Плюс у них есть защитники, о которых детишки даже не подозревают. Очень непредсказуемые существа.

– Кто такие?

– Я же сказал, существа, – терпеливо повторил Гриша. – Или буки – мы их так называем. Они появляются и исчезают внезапно, двигаются стремительно. Заметить их трудно, но можно почувствовать или услышать.

Эдик вопреки собственному желанию вспомнил странные ощущения в парке в прошлый раз, жутковатую мелодию – и примолк.

– А теперь начинай думать, – просто сказал ему Гриша, повернулся и пошел прочь.

Эдуард смотрел ему вслед: тот шел, сильно горбясь, словно тащил на плечах невидимую ношу.

После долгой прогулки Таня отвела Абрека на перевязку в ветклинику. Доктор, осмотрев шею, остался доволен тем, как заживает, а странностям в поведении посоветовал не удивляться.

– Стресс, что ты хочешь. Но любовь и забота все перетрут.

Дома пес занял пост у входной двери, полный решимости больше не выпускать хозяйку без своего сопровождения. Там и уснул, мордой на коврике, очень довольный своей смекалкой. А Таня взялась за уроки, они уже появились в электронном дневнике. Но сосредоточиться на занятиях не получалось, она то и дело поглядывала на телефон.

Ближе к вечеру позвонил Маго, радостно отчитался, что бабушка в порядке, спросил про Абрека. Поболтав с ним некоторое время, девочка спросила как бы невзначай:

– А ничего необычного с тобой после нашего расставания не происходило?

– В смысле? – не понял Угушев.

– Ну, может, тебе что-то неожиданно подарили или что-то хорошее сделали?

Магомет помолчал, и Таня отчетливо представила, как он рывком высоко поднимает и опускает худые острые плечи.

– Да не, ничего такого. А что, должны были?

– Нет, – ответила Милич. – Просто день сегодня какой-то странный.

И они попрощались до понедельника – впереди были выходные.

– Ну и замечательно, – сама себе сказала Таня. – Анжелике просто что-то почудилось. Наверное, у нее выдался удачный день.

С одной стороны, в глубине души она была капельку разочарована, ведь иногда так хочется поверить в чудо. Хотя, с другой стороны, чудеса хороши только в книгах и фильмах, в обычной жизни от них сплошная морока. И она отогнала от себя пустые мысли, решив сконцентрироваться на учебниках.

«Дашка точно взбесится», – подумала она напоследок.

Потом пришли родители, начались обычные вечерние заботы. Погуляв еще раз с Абреком и поужинав, Таня вернулась к себе в комнату, немного недовольная тем, что не удержалась и позволила себе лишнюю порцию жаркого. Включила ноутбук и первым делом увидела набранное капслоком сообщение от Зиминой:

«КАК ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ???»

Вздохнув, набрала в ответ:

«Что именно?»

После этого ей только и оставалось, что открывать сообщения, которые Дашка строчила как из пулемета.

«Все получилось. Англичанка поставила “пять” за полную лажу. Сказала, типа я способная. Весь день народ в друзья просился. Послала всех! А сейчас я у отца, прикинь».

Последнюю фразу Таня не поняла, о чем честно написала. Получила ответ:

«Старая история. Мои развелись, я живу с мамой. Но хотела с отцом. У него круче. Он все всегда позволяет, но к себе не берет. А сегодня сам предложил на каникулах перебраться к нему».

Таня, немного ошарашенная таким поворотом, отвечать не стала, да Даша и не нуждалась в ее ответах. Она уже набирала новое сообщение:

«В понедельник тетка приезжает из Москвы. Она мне подарок зажала еще с дня рождения. Сказала, поедем в Питер, и я сама выберу. И по химии вызовут. В общем, утром в то же время, не опаздывай».

От такой наглости Милич впала в ступор, так и просидела пару минут, потом потрясла головой, отгоняя наваждение, и написала:

«Забудь, я два раза за одно и то же не прощаю».

Очень скоро пришло новое сообщение от Зиминой, и от него Таню бросило в краску. Она отнюдь не считала себя наивным цветочком, но таких отборных грязных ругательств, да еще адресованных ей лично, прежде видеть не приходилось.

«Ну что, убедила? – написала затем Дарья. – Вот за это и простишь».

«Нет».

«В смысле?»

«Не прощу».

«Воровку слопала, а это типа перебор?»

«Не в этом дело. Просто не собираюсь играть в твои игры», – ответила Таня.

Она хотела поскорее выйти из Сети и выключить совсем ноут, но Зимина оказалась проворнее.

«Только рискни соскочить. Сильно пожалеешь. Поверь, у меня большие возможности», – написала она.

Таня отвечать не стала.

Некоторое время она посидела, размышляя. Хотелось привычно поделиться всем с родителями и братом, но, предвидела Таня, будет сложно растолковать им саму тему конфликта. Тем более что с Маго ничего подобного не произошло, а его-то она простила не как Дашку, чтобы отвязалась, а от всей души.

* * *

Злате было очень страшно. Она перебирала в голове прошедший день и понимала, что совершила большую глупость, возможно, непоправимую.

Ведь этих двух парней она заметила еще в полдень, когда бесцельно бродила по Староневскому и прилегающим к нему улочкам. На одном из поворотов увидела их, потом снова и снова. Парни точно шли за ней, но держались на расстоянии, делали вид, будто увлечены беседой друг с другом. Если бы приблизились, она смогла бы поймать их взгляды, а это часто срабатывало нужным образом: человек начинал потирать шею и думал только о том, как поскорее покаяться в своих грешках жене, или другу, или начальнику. Но парни не подходили ближе чем на двадцать шагов.

Злата снова и снова проклинала свою яркую внешность в сочетании с бедной одеждой и голодным видом. Мужчины реагировали на нее как на пачку долларов на мостовой: всего-то и надо, что наклониться и поднять. Девушку-бродяжку же достаточно пригласить в кафе, а то и просто мороженым угостить. Со Златой такие штуки не срабатывали, но отделаться от недоумевающего ухажера бывало нелегко.

Девушка решила, что в крайнем случае подойдет к полицейскому, попросит о помощи. Расскажет о себе правду частично, и пусть снова определяют в приют или детский дом. Но это был не лучший вариант, тут ведь на кого нарвешься. Могли отвести в отделение, начать мытарить, а уж когда узнавали, что она из цыган… Один раз хотели кражу навесить, она еле отбилась.

Злата предпочитала другой вариант – когда от голода ей становилось плохо на улице, и прохожие вызывали скорую. В таком случае ее ни в чем дурном не подозревали, жалели и ахали, а в больничной палате живо возникали социальные работники и пытались сплести новый узор ее жизни. Иногда получалось, жаль, что ненадолго.

Но пока у нее еще оставались деньги, а довести себя до голодного обморока при деньгах не хватало воли.

Злата кружила по городу до вечера, жалея, что ранней осенью в Питере не бывает настоящей темноты, в которую так хорошо нырнуть с ярко освещенной улицы и мигом в ней раствориться. Но часам к шести парни отстали, видно, утомились преследовать. Еще пару часов она сидела на Марсовом поле и внимательно озиралась, но не увидела ничего подозрительного.

Когда совсем стемнело, Злата подошла к Вечному огню, немного постояла, наслаждаясь теплом. Доела шоколадный батончик, который растягивала на весь день, и побрела в сторону улицы Восстания. Там был двухэтажный книжный магазин, который работал круглосуточно и часто ее выручал. Не стоило приходить туда каждую ночь, чтобы не примелькаться охранникам, но если несколько раз в неделю в разные смены, то можно. В полночь там иногда показывали старые фильмы и до утра работал буфет. Можно было сидеть за столиком и читать книжку, бродить по этажам. Нельзя только дремать – охранники сразу будили, могли и выгнать. Те сутки, когда ночь можно было провести в книжном, для Златы были самыми счастливыми.

В ту ночь она уже посмотрела фильм и набрала стопку книг, чтобы листать их до рассвета. Когда народу стало совсем мало, она заперлась в туалете и привела себя в порядок: разделась догола, обтерла влажной бумагой тело и даже вымыла волосы. Еще мокрые кудри туго стянула в косу и спрятала под ветровку, после чего вернулась к книгам и теперь ждала, когда часы над прилавком покажут ровно два часа ночи, чтобы купить себе в буфете сэндвич с курицей. Вот только бы еще в животе не бурчало так громко – ей казалось, что один из охранников подозрительно косится на нее.

Минута в минуту она уже стояла у прилавка и протягивала сонной девушке деньги за сэндвич. Потом попросила:

– Можно мне просто теплой воды из чайника? Мне нельзя чай и кофе из-за желудка.

Иногда такое не срабатывало, и приходилось потом запивать сэндвич водой из-под крана. К тому же взгляд Златы, обращенный в сторону, как и весь затрапезный вид, свидетельствовал против нее. Но эта девушка лишь улыбнулась.

Еще минуту спустя Злата вернулась к своему столу с чашкой кипятка, сэндвичем и маленькой шоколадкой, которую буфетчица просто так положила на поднос. Принялась за еду, изо всех сил стараясь растянуть удовольствие. В такие минуты изможденная, вечно дрожащая от озноба девушка чувствовала себя счастливее самого богатого человека в мире.

Она уже почти прикончила сэндвич, когда всей кожей ощутила опасность, даже затылок защекотало. Злата завертела головой и тут же увидела одного из парней, замеченных днем, узнала по красному с черными полосами свитеру с рукавами, закатанными почти по плечи. Он стоял между книжными стендами и смотрел на нее через плечо, потом шагнул к маявшемуся в углу охраннику и что-то начал ему говорить, ткнув пальцем в сторону девушки.

Злата вскочила на ноги. От усталости и вечного недосыпа она даже не могла толком оценить опасность, самой страшной сейчас была мысль о том, что этот магазин больше не будет для нее местом относительного покоя. Нужно бежать, тогда охрана ее не запомнит. Если бы хоть немного времени, чтобы обдумать ситуацию.

Но времени не было, и она бросилась к выходу. Пробежала два зала, случайно врезалась в стол с новинками, услышала, как они посыпались на пол. Выскочила на порог и тут же споткнулась о чью-то ловко выставленную вперед ногу. Потом короткий полет, удар обо что-то, металлический привкус во рту – и темнота.

Очнулась в машине, которая ехала уже не по Питеру – по трассе. Силуэты длинных темных домов виднелись на порядочном расстоянии. Дернулась, завалилась набок и поняла, что руки зафиксированы сзади, кажется, пластиковыми наручниками. Парни были здесь, один вел, другой молча сидел рядом с ним. Когда девушка завозилась, он бросил через плечо:

– Смирно сиди, а то всю спеленаем.

Злата хотела спросить, куда ее везут и зачем, но потом решила, что не стоит. Ясно ведь и так, что ничего хорошего ее не ждет, лучше уж сохранить присутствие духа. По дороге разное может случиться… Она стала внимательно глядеть в окно.

Теперь уже больших зданий вообще не было, только поля, леса, пролески да редкие деревеньки. Дорога шла колдобинами, и девушка, вынужденная опираться на вывернутые назад руки, очень хорошо ощущала каждую. Возможно, ее похитители специально выбрали такой путь, подальше от трассы и дорожных постов.

Когда начало светать, они все же вернулись на нормальную дорогу. Впереди угадывались очертания какого-то города. Но, не доезжая до первых больших домов с редкими горящими окнами, машина съехала на обочину напротив смешанной лесополосы.

– Эй! – сказал водитель.

Видно, его напарник задремал. На окрик вскинулся, помотал коротко стриженной башкой.

– Что, приехали?

– Почти. Только нужно подзаправиться, сегодня здорово намотали.

– Может, дотянем? – скис парень.

– А зачем? Вон впереди заправка.

– Ладно, а эту куда? В багажник, что ли?

Водитель оглянулся, полоснул по застывшей Злате насмешливым взглядом, но слишком мимолетно, чтобы она успела применить против него свое единственное оружие.

– Ну как можно, такую красивую девушку! Лучше ты выйди с ней прямо сейчас. Роща огибает станцию и выводит на боковую дорогу, не заплутаете. Вы с ней без спешки пройдетесь, а я заправлюсь и после вас подхвачу.

– Надо ей рот заткнуть, – заволновался бритый, начал шарить вокруг себя и в бардачке. – Черт, где у тебя тряпки?

– Носки сними, – все так же насмешливо посоветовал водитель. – Да нет там никого, расслабься. А если наша красавица хотя бы рот откроет, позволяю тебе сделать с ней все, что в голову придет. Лишь бы по факту жива осталась. Я, так и быть, подожду вас.

Бритый нехотя полез из машины, открыл заднюю дверь и бросил девушке:

– Все слышала? Выползай!

Злата, неловко ерзая по сиденью, передвинула тело ближе к дверце и почти выпала из машины. Попыталась поймать взгляд парня, но он смотрел по сторонам. Невзирая на ранний час, по дороге то и дело проносились машины, и девушка глянула туда с надеждой: вдруг удастся кинуться к одной из них. Но на трассе именно в этот момент наступило затишье, да и парень немедленно ухватил ее за запястья и скомандовал:

– Пошла в лес!

И ей ничего не оставалось, как сбежать по насыпи. В лесополосе было сыро и мрачно, сквозь редкие деревья темнели до горизонта унылые поля. Злата помалкивала: кричать не имело смысла, да и пугала угроза водителя. Бритый тяжело сопел за ее спиной, подолгу застывал, выискивая взглядом сухое место, кочку или валежник. Девушка под ноги даже не смотрела, и в ее старых кедах уже хлюпала вода.

Но упускать шанс на спасение она не собиралась. Уловив момент, когда конвоир опасно покачнулся, оказавшись на двух кочках сразу, она уперлась плечом в ближайший еловый ствол и начала вслепую наносить удары ногой назад.

Парень взревел и выпустил ее запястья; судя по треску, он свалился в сухие кусты. А Злата, не оглядываясь, помчалась вперед. Поскольку к ответвлению дороги выбегать было нельзя, а в поле она была бы слишком заметна, бежала сперва по лесополосе. Когда впереди запылали яркие огни автозаправки, выскочила на трассу и пересекла ее, даже не глядя по сторонам. Это было опасно, но выхода не оставалось. По счастью, с другой стороны дороги лесополоса превращалась в настоящий лес, компактный, но густой, а за ним начинался город.

Она бежала и бежала, пока не появилась надежда, что беда миновала. Все же вокруг были освещенные улицы, хоть и пустые в этот ранний час. Злата позволила себе остановиться. Отдышалась, приткнувшись за деревом, внимательно огляделась – погони не видно. Изловчилась, присев на корточки, зажать между ладонями камень – в случае опасности она швырнет им в автомобиль или в окно на первом этаже.

Но все было тихо. Злата шла мимо детского садика, когда силы окончательно ее покинули. Пригляделась: натянутая между железными рамами сетка-рабица в одном месте была надорвана и отогнута, так что она запросто пролезла на территорию. В детской беседке с изображением сказочных персонажей девушка повалилась боком на сухие доски пола и почти сразу отключилась.

Глава 20
Дурацкая история

Когда человек по имени Гриша пропал за деревьями, Редкий словно очнулся от наваждения. Растер пальцами виски, при этом уронив на траву обрывок визитки. Поднял и таращился с минуту на пустую глянцевую поверхность, потом положил картонку в карман. Выбрался на дорожку ближе к воде, чтобы вдохнуть влажный воздух и выйти из ступора.

Он даже про Платона забыл, потом поискал взглядом – парень от дальнего мостика смотрел в его сторону. Платон поймал его взгляд и приветственно поднял руку. Эдик слабо удивился, – расстояние между ними было приличное, как узнал? – но тут же пошел навстречу.

– Здравствуйте, Эдуард, – без всякого удивления улыбнулся ему Понедельник.

– У тебя что, не только память, но и зрение абсолютное? – вместо приветствия спросил его Редкий.

Парень тихонько рассмеялся, покачал головой:

– Нет, зрение так себе. Но память помогает идентифицировать людей по походке, по движениям. Обычно в толпе я в момент замечаю тех, с кем хоть однажды встречался.

– Везет тебе, – вздохнул Эдик, который иногда знакомых не замечал в упор, хотя на зрение не жаловался. – А ты чего не в школе? Нет занятий?

– Прогуливаю, – легко признался Воронцов. – У нас вчера происшествие было…

– С бешеным псом? Наслышан.

– А сегодня, я подумал, все станут об этом говорить, будет много толкотни и суеты. От программы я вряд ли отстану, – хмыкнул Воронцов.

Но в его голосе Редкому послышалась глухая тоска, и он внимательнее глянул на парня. Платон медленно кивнул, словно подтверждая догадку:

– А в общем, не было настроения. Вы не вспомнили?..

Он с надеждой посмотрел на Редкого, но тот помотал головой.

– Нет. Но я пытаюсь. Слушай, а почему тебя в парке всегда тянет именно на этот островок?

Платон стоял перед ним и молчал. Лицо парня напряглось, черты заострились, он словно пытался сформулировать что-то, но никак не мог это сделать. Редкому вдруг стало его очень жаль.

– Просто тут я как будто ближе к разгадке, будто вот-вот схвачу ее… Но нет. Пока нет. Сложно объяснить, но мне кажется, что именно на этом островке начался какой-то отсчет, и скоро время выйдет, а я так и не успею разобраться, что происходит.

– Какое еще время выйдет? – заволновался Эдуард. – Ведь не твое же?

Платон пожал плечами:

– Может, и мое. Не знаю. Просто обидно, что память так меня подводит, уж ей-то я привык доверять. Врач один все меня пугал, говорил, что при такой памяти или умирают в подростковом возрасте, или с ума сходят. Первого я не особо боюсь, а вот второго – да.

– Чего вдруг тебе с ума сходить, никаких не вижу предпосылок, – пробормотал Редкий.

И поймал измученный, почти отчаянный взгляд парня.

– А может, я в детстве уже был психом? Иначе откуда эти странные воспоминания? Почему я даже настоящего имени своего не помню? А то, что помню, правдой быть никак не может!

– Да перестань, все так и было! – брякнул Эдик, внутренне похолодел и прикусил себе язык.

Но было, конечно же, уже поздно. Побелевший Воронцов стоял у него на пути, вглядывался в лицо.

– Откуда вы знаете?

– Да я предположил только…

– Нет!

Парень шагнул вперед и схватил Редкого за плечо. Эдуард был гораздо крупнее и сильнее, но отрывать от себя чужую руку не стал.

Вдруг он понял, что должен рассказать Понедельнику если не все, то хоть что-то, чтобы он не сходил с ума, перебирая без конца свои жутковатые воспоминания. И плевать на Антона с его теорией естественного развития событий!

– Давай сядем на скамейку, – предложил он.

– Говорите прямо сейчас!

– Хорошо, – кивнул Редкий. – В общем, десять лет назад, после окончания школы, я работал в этом парке охранником…

Он выложил Воронцову все, но только про него самого. Других детей решил пока не впутывать. Про мелодию же приврал, что слышал ее в тот момент, когда обнаружил мальчика. Скорее всего, тот сам ее и мычал.

Когда закончил рассказ, Платон стоял перед ним в прежней позе, только руки уронил вдоль тела, и такой бледный, словно не дышал все это время.

– Спасибо, – ровным тихим голосом произнес парень. – Конечно, это мало что проясняет, но теперь я хотя бы понимаю, почему меня тянет сюда. – Он махнул рукой в направлении островка Дружбы.

Редкий боялся, что Воронцов станет задавать еще вопросы – почему не рассказал раньше, как узнал его и прочее. Но тот сказал только:

– Я пойду, ладно? Мне нужно все обдумать.

– Эй, погоди-ка. – Эдуард с внезапно проснувшейся решимостью шагнул за ним. – Откровенность за откровенность, так?

Удивленный взгляд Платона в ответ.

– Я тут кое-что за тобой заметил. Ты стараешься не касаться людей. Есть причина?

– А, это. – Парень пожал плечами. – Я могу сказать, только вы мне едва ли поверите. Это… немного странно.

– Ну я ведь тебе тоже не совсем обычную историю рассказал, согласен?

– Я просто предупредил. В общем, когда я касаюсь кого-то или кто-то касается меня, поведение людей меняется. Я думал об этом, наблюдал и сформулировал так: они начинают делать то, что велит им сердце в этот самый момент. Говорят и делают не то, что на самом деле собирались сделать или сказать.

Редкий нахмурился, пытаясь это осознать. Заволновался, кровь прилила к щекам.

– Погоди, так когда ты меня за плечо схватил…

– Вообще-то я машинально это сделал, – уточнил Платон. – От волнения. Простите.

– Понятненько, – пробормотал Эдик, вспоминая странное ощущение в тот момент, когда рука парня сжимала его плечо, – легкость и понимание того, как именно он должен сейчас поступить.

– Из этого могло ничего не получиться. Просто вы считали правильным рассказать мне это. Но почему-то не хотели.

– Стоп, а как ты вообще догадался об этой своей способности? Ты ведь мысли читать не умеешь? А как можно понять, что человек на самом деле хочет, если он сам этого не понимает… ну иногда?

– Просто наблюдал. Знаете, меня из детдома много раз хотели забрать в приемную семью. Приходили, разговаривали со мной, гладили по голове или трепали по плечу – и в результате меняли планы. Хоть я и хромоножка, у меня-то все было в порядке. Они и приходили чаще всего, услышав или прочитав обо мне в газете: единственный детдомовец, который побеждает во всех олимпиадах. А забирали тех, кто куда больше нуждался в семье, потому что так им велело сердце. Но бывало наоборот: приходили приглядеть малыша, а брали меня.

– А твои опекуны?..

– Это другое. Их наш директор попросил обеспечить мне спокойную обстановку перед поступлением в универ. И я уже не ребенок, чтобы трепать меня по голове.

– Погоди, – стараясь понять, все больше волновался Редкий. – Ну если так, то что ты от всех шарахаешься? Разве плохо слушать голос сердца? Я бы на твоем месте всех подряд хватал за руки!

Но Понедельник непреклонно мотнул головой:

– Нет, все не так. Голос сердца слаб и звучит недолго. Его надо или слушать постоянно, или не слушать вообще. Большинство детей через месяц или два вернулись в детский дом. И меня возвращали. В нашем детдоме часто дрались и обижали слабых. Иногда я пытался вмешиваться в драки, хватал зачинщиков за руки – некоторые в самом деле остывали и даже становились на сторону того, кто слабее. Но другие еще больше сатанели. У озлобленных людей голос сердца очень опасен.

– Понимаю, – медленно проговорил Эдуард. Огляделся по сторонам: они почти дошли до ворот парка. – А ты кому-нибудь еще рассказывал об этой своей способности?

Воронцов покосился на него изумленно.

– Нет, кто бы мне поверил? Я удивлен, что вы… Но я вам благодарен. Может, я это просто выдумал. Я часто воображаю о себе всякие странные вещи, как и все, наверное, кто не знает своих родителей. Большое поле для фантазий.

– Да уж, – вздохнул Эдик. – А я тебе подбавил дровишек в топку.

Он проводил Платона до его дома на пешеходной улице и все это время мучился, желая как-то ободрить парня и не находя нужных слов. Сердце, получив право голоса, ныло и трепыхалось в груди, требовало чего-то еще, и поскорее. Прощаясь с парнем, Эдуард уже знал: ему нужно немедленно увидеть Эллу. Поговорить с ней всерьез. Сказать, что они напрасно теряют время, что им необходимо быть вместе. И пусть это окажется ошибкой – жизнь так коротка, что ошибка может и не успеть раскрыться, зато они успеют побыть счастливыми.

* * *

Утром в понедельник Таня Милич снова проснулась с острым желанием забыть на сегодня про гимназию. Но поступить так было никак нельзя: Даша точно сочтет ее трусихой. И потом, Таня давно поняла, что проблемы нужно решать немедленно, пока они не разбухли, как хлопья в молоке. Пришлось вставать и плестись на кухню. Хорошо хоть, аппетита с самого утра уже как не бывало.

Родители отбыли на работу, за столом на кухне сидел брат, одной рукой набирал что-то на ноутбуке, другой отправлял в рот завтрак. Ею же приветливо помахал сестре.

– Не учишься сегодня? – спросила его Таня, прикидывая, что сейчас полезет ей в рот.

Мать, само собой, с утра уже приготовила и сырники, и гренки в омлете, а для дочери отварила куриную грудку – согласно диете.

– Практика, – с набитым ртом ответил Володя. – Удаленно. Заодно и за этим скандалистом пригляжу, – он потыкал пальцем в лежащего у его ног Абрека.

– Но так он никогда не привыкнет один оставаться.

– Научится, куда ему деваться! Сегодня на пару часов отлучусь в универсам, мать оставила список покупок. Поэтапно будем приучать.

– А, ладно, – вздохнула Таня.

В глубине души она надеялась, что посидеть с питомцем опять попросят ее. Но нет, все указывало на то, что сегодня никакая добрая сила не помешает ей присутствовать на уроках от звонка до звонка.

Она нехотя поковыряла куриную грудку, половину сжевала. Пискнул смартфон в кармане халата, сообщая, что в соцсетях что-то происходит. Таня неловко дернула рукой, и кусок курицы полетел на пол. Но не долетел, исчез. Из-под стола донеслось довольное чавканье. Брат смешно сделал брови домиком.

– Догадался! Абрек тоже входит в программу похудения! А я-то ломал себе голову, почему сестренка, мечтавшая о попугайчике, вдруг приволокла домой мохнатое чудовище.

Но Таня ничего и никого не слышала: она читала сообщение. Хотя чего там читать, одно слово:

«Передумала?»

«Нет», – набрала девочка.

«Жаль».

Через мгновение:

«Тебя жаль».

И потом еще:

«А, нет, не жаль. Сама виновата».

И с десяток злобных смайликов.

Таня вздохнула, допила сок и пошла одеваться.

Через четверть часа она простилась с братом и Абреком – они проводили ее до двери. Когда выходила из квартиры, ей показалось, что на площадке пролетом выше кто-то стоял и при ее появлении рывком отпрянул назад. Но время поджимало, и Таня пешком – вот это точно входило в программу – понеслась вниз по лестнице.

Стоило выйти со двора, как за спиной раздался шум шагов – кто-то догонял ее. Таня обернулась и едва сдержала вздох раздражения: конечно же, Паша!

– Чего тебе? – поинтересовалась она.

– Угадай с трех раз!

В этот раз Майский выглядел как прежде, то есть вполне уверенным в себе парнем.

– Решил тебя проводить, потому что Дашка в бешенстве. Она с субботы всех обзванивала, прощупывала, кто готов ей помочь сжить тебя со свету. За деньги или ответную услугу. И нашла, не сомневайся. Даже не буду спрашивать, чем ты ее снова выбесила, Зиминой дополнительный повод не требуется.

– И что ты можешь сделать?

– Ну хоть пригляжу, чтобы ты снова не рванула помогать кому не следует. Или чтобы тебя велосипед или мотороллер не сбил.

И он, схватив девочку за рукав, утянул ее с велосипедной дорожки. Милич сердито стряхнула его руку.

– Это ты был на лестнице рядом с нашей квартирой? – вспомнила она.

– Не-а, не я. Я пока только до двора тебя отследил, – с веселым вызовом ответил Паша.

– Слушай, я же просила! Ты обещал!

– А я ничего! – Он взметнул руки, будто сдавался. – И в школе я тебе глупость сболтнул, забудь. На самом деле ничего такого… потому что такое…

– Такое и вообразить себе невозможно? – подсказала ему Таня.

– Только без обид, но да. Это на меня фигня какая-то нашла, вот и ляпнул. Но ты, Тань, хорошая девчонка, добрая, это факт. – Тут он заговорил с непривычной серьезностью. – Знаешь, Дашка и раньше всем пакостила, но мне их не жалко было. Они такие же, как она, просто не такие зубастые. А ты – особенная. Думаю, те парни, про которых ты мне втирала, тоже на это реакцию давали. Не влюблялись, а типа тянулись, что ли.

– Да они меня даже не знали толком, – буркнула Таня.

– Насчет них можешь думать что угодно. Мечтать не вредно, – подмигнул ей сияющим глазом Майский. – А насчет себя я обрисовал.

Зимину она увидела сразу, едва прошла турникет. Та стояла ровно на том же месте напротив раздевалки, только на этот раз одна. Смерила Таню презрительным взглядом, потом заметила зашедшего следом Пашу, и ее глаза странно полыхнули то ли ненавистью, то ли торжеством, не разобрать. Таня в раздевалке скинула плащ и переобулась, а потом вдруг обнаружила, что у нее кружится голова, – все это время она дышала через раз.

«Неужели я боюсь ее? – мелькнула шокирующая мысль. – Нет, не боюсь, но все это ужасно неприятно».

Холл был просторный, но перед лестницей сужался. Там Даша и заступила ей дорогу. Майского рядом не наблюдалось – видимо, он готов был защищать Таню от кого угодно, но только не от своей бывшей подружки. На ярком холеном лице Зиминой играла торжествующая ухмылка.

– Ну так что?

– Я тебе сегодня уже ответила – нет.

– Советую передумать, – процедила Даша.

– Не знала, что ты такая непонятливая. Нет значит нет.

Лицо Зиминой начало опасно белеть и заостряться.

– Непонятливая у нас ты. Никак не смекнешь, с кем связалась. А ведь я могла бы здорово тебе помочь в новой школе, не будь ты такой упрямой.

– Я не упрямая, – устало проговорила Милич. – Просто все это глупо. Никакого дара у меня нет, я даже специально проверила на своем друге, и…

Даша не дала ей договорить, нетерпеливо и больно вцепилась в руку выше локтя:

– Плевать мне на твоих друзей! Может, твой дар для особых. Для таких, как я. Неважно. Просто сделай, что прошу, это же так просто. Всего лишь скажи: «Прощаю».

– Нет! – вырвала руку Таня. – Это глупо!

Красивые глаза Зиминой превратились в щелки, она отступила на шаг и, набычившись, проговорила обманчиво спокойным голосом:

– Очень просто было сказать одно лишь ма-аленькое слово. Куда проще, чем вытаскивать человека из тюряги.

И направилась вверх по лестнице. Таня ошалело уставилась ей вслед.

Два урока Милич просидела как на иголках, глядя прямо перед собой. Иногда она чувствовала обращенный на себя тревожный взгляд Майского – он по-прежнему сидел за одной партой с Дашей, и вид у него был такой, будто его крючьями раздирают на части, – но Таню это совсем не волновало. Сердце ныло и замирало, словно чуяло беду. Так и случилось.

Третьим уроком был русский язык, он тянулся так ужасно долго, что Милич не выдержала и под партой осторожно глянула на мобильнике время. Согласно правилам гимназии, она установила беззвучный режим, поэтому только сейчас увидела несколько вызовов от родителей и сообщение от мамы:

«Танюша, позвони мне, как только сможешь».

Ее затошнило от тревоги. Звонки по времени приходились на конец второго и начало текущего урока, то есть родители отлично знали, что она не сможет ответить, но что-то заставило их забыть об этом. Значит, сильно волновались. Таня взметнула руку.

– Есть вопросы? – недовольно спросила учительница, которая как раз объясняла новый материал.

– Можно мне выйти? – От волнения Таня забыла ее имя.

– Ну если это необходимо…

Под смешки класса она уже бежала к двери. В коридоре сразу набрала маму и, едва та ответила, выдохнула:

– Что случилось?

Голос матери звучал гулко, будто она прикрывала трубку рукой. Фоном Таня слышала чужие возбужденные голоса.

– Милая, не волнуйся. Все в порядке, – заверила мама, но Таня не поверила. Мама всегда так говорила, потому что волновалась за ее слабое сердце. – Все живы и здоровы. Просто нужна твоя помощь. Ничего, если папа сейчас заедет за тобой в гимназию?

– Конечно, уже бегу одеваться, – глотая звуки, ответила Милич.

Отец подъехал через десять минут. Его обычно румяное, круглое лицо как-то усохло и побледнело. Он делал массу лишних движений, стараясь казаться прежним.

– Папа, в чем дело? Куда мы едем? – сразу приступила к нему девочка, садясь в машину.

Отец пока не трогался с места. Видимо, благоразумно решил, что лучше сначала все рассказать.

– Тань, беспокоиться не о чем, – начал он. – Случилась какая-то дурацкая история, которая через пару часов разрешится.

– Что, пап, что?!

– В общем, сегодня утром к нам домой пришла какая-то девочка, вроде как твоя одноклассница. Спросила тебя, но ты уже ушла. Ей захотелось погладить Абрека, и Вовка пропустил ее в квартиру. Но она вдруг выбежала на балкон и стала звать на помощь. Прохожие вызвали полицию, девочку и нашего Володю отвезли в отделение. Там она стала говорить, что Вовка якобы не выпускал ее из квартиры, натравливал на нее пса. Ну и прочую дичь.

Отец обеими ладонями тщательно протер лицо.

Таня молчала. Ей все сразу стало понятно. Мелькнула мысль немедленно бежать обратно в класс, вцепиться в Дашку, вытащить из здания и запихнуть в машину. Или хотя бы просто накостылять так, чтобы она сама захотела во всем признаться.

– Мама не хотела, чтобы мы втягивали еще и тебя, – продолжал говорить отец, – но это самый легкий способ вернуть Володю домой как можно скорее. Пока все участники происшествия еще в отделении, ты могла бы сказать, знаешь ли эту девочку, правда ли она твоя одноклассница…

– Мои одноклассницы все на месте, – перебила Таня. – Я и так знаю, кто все это провернул. Даша.

– Та самая, которая подстроила трюк с рюкзаком? – нахмурился отец. – Она до сих пор не успокоилась?

– Нет! Точнее, у нее теперь новый повод мстить мне. Она угрожала мне… Ой, нужно все сохранить, сделать копии, пока не поздно, – схватилась за смартфон Таня. – Пап, поехали скорее!

К вечеру Володя был дома, усталый и вроде как не до конца пришедший в себя. Он все время шутил и приглаживал руками волосы. Его отпустили, когда выяснилось, что девочка одноклассницей Тани не является и вообще учится в другой школе. Соседи рассказали, что она минут пять названивала по домофону в разные квартиры – кроме квартиры Миличей, – чтобы попасть в подъезд.

Таня в присутствии мамы рассказала об угрозах Зиминой, показала скрины переписки и процитировала ее фразу насчет тюрьмы. Незнакомая девочка обнаружилась у Даши в друзьях.

Вроде бы дело прояснилось, и все равно все чувствовали себя не в своей тарелке. Володю отпустили под подписку, еще предстояло разбирательство по обвинению в сопротивлении полиции. Брат уже успел рассказать Тане, что, когда девица вдруг начала вопить на балконе, Абрек сильно разволновался. А уж когда ворвалась полиция, стал кидаться на полицейских, защищая хозяина. Володя боялся, что пса могут пристрелить или ударить дубинкой, поэтому полез с одним полицейским в драку, малость оглушил, а потом запер Абрека в своей комнате.

Бедный пес, словно чувствуя себя виноватым, скулил и ластился ко всем по очереди. В общем, атмосфера в квартире царила гнетущая.

– Что нам делать с этой девочкой, Дашей? – спросила мать за ужином, который никому, кроме Абрека, не лез в рот. – Если она уже дважды тебе так отомстила без всякого повода, то страшно вообразить, что придумает еще.

– Завтра с ней и ее родителями будут говорить эти… из полиции, – сказал отец. – Мне намекнули, что речь может даже идти о постановке на учет. Возможно, после этого она притихнет.

Таня вздохнула: отец просто не знал Зимину. Не притихнет она, а вконец разъярится.

– Кстати, за что эта красотка мстит тебе на этот раз? – спросил Володя. Голос его звучал как-то неестественно, словно после случившегося брат и сам не знал, виноват он или нет. – Снова поставила ее на место?

– Нет, – ответила Таня. – На этот раз даже объяснить невозможно. Когда я в полиции попыталась рассказать, следователь решил, что мы все в нашей гимназии ненормальные.

– Ну-ка и нам расскажи, – заинтересовалась мать и отложила вилку.

– Ой, да чушь какая-то. Одна из девочек попросила у меня прощения за ту историю с рюкзаком. Я простила, конечно, а она наплела подружкам, будто у нее после моего прощения был невероятно удачный день, все стремились ее порадовать, родители покупали без разбора все, во что она тыкала пальцем. Это дошло до Даши, и она захотела, чтобы я ее тоже простила.

– И ты отказалась? – подсказал отец.

– Нет. Может, не от всей души, просто сказала, что прощаю. И у Дашки тоже был хороший день, но она захотела продолжения. Типа чтобы я ее прощала каждый день по расписанию. Я отказалась, а она обозлилась, стала угрожать.

Мать сокрушенно покачала головой:

– Эта девица от вседозволенности совсем с ума сошла. Как она только уговаривает знакомых совершать такие поступки, не понимаю?!

Таня в этом не видела ни малейшей проблемы.

– У Дашки много денег. Думаю, она просто подкупает своих бывших приятельниц из небогатых семей. А может, заставляет. Вы не видели эту Зимину. Есть в ней что-то такое… в общем, ей почти невозможно противиться.

– Но тебе удалось, – с довольным видом заметил отец.

– Да, но что из этого вышло…

– Мы ее не знаем, но это ненадолго, – сказала мать. – Придется познакомиться. Я намерена пообщаться с этой девочкой.

– Думаю, лучше мне, Нина, – встрепенулся отец.

Но мать непреклонно мотнула головой:

– Нет, я сама с ней поговорю. Как девочка с девочкой. Она ведь юная совсем, наверняка запуталась и лишнего о себе насочиняла. Попытаюсь пробудить в ней хоть что-то человеческое.

Таня шумно вздохнула. В успех материнского предприятия она не верила ни на секунду. Но вот идея насчет пробудить человеческое ей понравилась. Страх, например. Размышляя об этом, она ушла в свою комнату и взялась за телефон.

Глава 21
Защитник

Вика неслась домой как на крыльях и по пути обдумывала, что вот сейчас забежит на пять минут, бросит школьный рюкзак и переоденется. Заглянет к маме, конечно, – вдруг ей что-то нужно. Потом сходит в «Сияние», и, если повезет, отец будет не слишком занят. Они могли бы немного погулять в сквере у дома, поговорить о всяких серьезных и интересных вещах.

А мама? Тут ничего не поделаешь. Теперь, когда Вика все знает и понимает, ей будет легче переживать ее холодное отторжение. Возможно, когда-нибудь все наладится, а может, и нет, но Вике достаточно того, что у нее теперь есть отец.

Слегка задыхаясь от спешки, она ворвалась в квартиру и сразу поняла, что дома никого нет. Царит в пустых квартирах такая особая тишина, которую ни с чем не спутаешь. В первый момент Виктория испугалась. Она решила, что матери стало хуже и ее опять увезли на скорой, но потом сообразила, что сейчас конец месяца, а мама с отцом всегда куда-то уходят в один из таких дней.

Значит, к отцу она пока не побежит – он мать одну не отпустил бы, – а будет ждать дома. Сделает уроки, но не станет зубрить и по несколько раз переписывать. Ни к чему это теперь.

Куда уходят родители – этим вопросом девочка не задавалась. Может, у них что-то вроде свидания, ведь возвращаются они всегда оживленные и счастливые. Приносят с собой торт, долго пьют чай на кухне, шепчутся, как молодые влюбленные. Вику, конечно, тоже зовут на торт, но она в такие дни особенно ясно ощущает себя лишней, помехой. Поскорее хватает тарелку и бегом к себе. Но сегодня – как знать? – вдруг все сложится иначе.

Она просидела за уроками часа два и уже заканчивала – повторяла новые слова по английскому, – когда хлопнула дверь в прихожей. Девочка прислушивалась, но в квартире стояла все та же гнетущая тишина. Потом шум шагов, какие-то хаотичные передвижения. Вроде как долго лилась вода в ванной, отец что-то говорил в коридоре умоляющим голосом. Хотелось узнать, что происходит, но было страшно. Вика просто стояла, замерев, посреди комнаты и ловила каждый звук.

А потом она услышала ужасное: не то крик, не то вой – и не смогла сдержаться, бросилась на кухню, откуда этот звук доносился.

Мать сидела за столом – одна ладонь прижата ко лбу, другая лежит на столе, поверх каких-то бумаг. Лицо закинуто, рот приоткрыт, из него вырываются эти ужасные сухие звуки, похожие на лай. Отца почему-то рядом не было, но потом Вика услышала звяканье из ванной – наверное, в спешке искал какое-то лекарство.

– Мамочка! – Она тронула женщину за плечо. – Что с тобой?

Но та отпихнула ее руку с такой силой, что едва сама не упала с табурета. Мазнула взглядом по Вике так, словно видела впервые, потом пролаяла сорванным голосом:

– Иди в свою комнату! Уходи! Хоть сегодня не мучай меня!

– Да что случилось?! – в смертельном испуге закричала девочка.

И услышала в ответ дикие слова:

– Наша дочь умерла.

– Но ведь… – пробормотала Вика, сдуру вообразив, что это может быть началом просветления. – Ведь она умерла давно, десять лет назад.

Мать глянула на нее страшными глазами. Закричала:

– Нет! Вика была жива все эти годы! Мы получали от нее весточки. Вот! – Она схватила то, что лежало под рукой, и Виктория узнала альбом с вклеенными рисунками. – А в этот раз – нет. Что произошло? Ты кому-то пожаловалась на нас? Тебя кто-то спросил, и ты сказала, что мы плохо с тобой обращаемся? Отвечай!

Вика в ужасе попятилась, ей показалось, что мать сейчас бросится на нее. Вдруг увидела у двери отца – он был бледен и вжимался в стену. Что-то в его лице подсказало девочке, что она снова обманута. Но у нее больше не было сил узнавать, что же это за правда такая, до которой невозможно докопаться.

Она убежала в свою комнату. Почти сразу пожалела, что не выскочила на улицу, теперь невыносимо было снова пробегать мимо этих людей. Придвинула свой стол прямо к двери. Минут через пять отец в самом деле стучал в дверь и пытался ее открыть – она не издала ни звука.

Звонок телефона пробился к ее сознанию очень нескоро. Да Вика и отвечать не собиралась – наверняка отец решил вот так с ней поговорить. Но она все же покосилась на табло, увидела имя: «Платон» – и только тогда схватила мобильник, надеясь успеть.

– Вика, ты в порядке? – спросил он взволнованным голосом.

Виктория врать не стала и честно ответила:

– Нет.

– Поделишься?

– Снова проблема с родителями. Только на этот раз в разы и разы хуже.

– Хочешь встретиться? – коротко и деловито спросил Платон. – Расскажешь мне все, будем думать над ситуацией вместе.

– Да. То есть нет. – Вика поморщилась, сообразив, что придется идти мимо родителей. Даже подошла и глянула вниз из окна: третий этаж, а она пока что в своем уме. – Давай завтра перед школой, хорошо?

– Конечно, – мягко ответил Платон. – Буду ждать у ворот гимназии за полчаса до начала занятий.

И сразу стало немного легче.

* * *

Редкий снова и снова набирал номер Эллы и не получал ответа. Тогда он принял решение, которое в нормальном состоянии показалось бы ему абсурдным: найти Инну и разузнать, где может находиться ее близняшка. Должны же сестры хоть чем-то делиться друг с дружкой.

На первый взгляд его поступок был лишен здравого смысла: даже знай Инна, где сейчас ее сестра, Эдуард будет последним человеком, с которым она этим знанием поделится. И все-таки он упорно шагал в сторону гимназии «Белая радуга».

Шел и вспоминал события уже почти восьмилетней давности. Тогда Редкий был просто одержим желанием забрать из детского дома своего первого найденыша. В органах опеки на него глянули насмешливо и посоветовали для начала хотя бы жениться. Ну он и женился. Элла тогда училась в выпускном классе, а женился он на бывшей однокласснице, со школы в него влюбленной.

Только все равно ничего не вышло. С документами дело тянулось без конца, а потом и жена взбунтовалась. Сказала, что не хочет брать неизвестно какого ребенка, да еще инвалида, когда сама в состоянии прекрасно родить. После этого они расстались, и Эдик давно потерял ее из виду. Но выправить отношения с Эллой до сих пор не удалось. Последние несколько лет они общались как друзья, даже немного больше, чем друзья, но переломить ситуацию, хотя бы обсудить случившееся, у него никогда не получалось. Хрупкая девушка словно щит невидимый выставляла перед собой.

А Инну он видел лет семь назад второй и последний раз в жизни, когда в бесплодных попытках объясниться заявился к Элле домой и нарвался на ее сестру. Снова поразился их сходству, хотя помнил, что характерами они совсем не похожи. Элла говорила: «Мы очень разные котята».

Инна церемониться с ним не стала, высказала все, что думала, и почти что вытолкала за дверь. Все эти годы он помнил фразу, посланную ему вслед:

«Ребенка ты пожалел? Так Элка тоже была ребенком, пока ты ее не сломал!»

Так что на теплую встречу он не рассчитывал, но и план не поменял.

Через турникет и мимо сердитого охранника ему пройти, само собой, не удалось, но он сумел жестами и умоляющими взглядами привлечь внимание технички. Она вышла к нему на порог – пожилая сухонькая женщина с живыми черными глазами, – и он спросил:

– Как бы мне повидать преподавателя художественной культуры Инну Котенок?

Техничка через плечо кинула быстрый взгляд на механические круглые часы над входом в раздевалку.

– Перемена будет через десять минут. Я поднимусь и предупрежу Инну Леонидовну, что вы ждете ее у школы.

– Если вам не трудно.

Редкий задыхался от нетерпения и какой-то отчаянной готовности к любому исходу. Десять минут он метался по двору, так что охранник вышел на порог и наблюдал за ним тяжелым взглядом.

Потом к нему выбежала Инна. Если что-то и разнило их с сестрой, то только прическа: Элла всегда, со школы, носила каре до плеч, изредка забирала свои густые блестящие волосы в высокий хвост. У Инны волосы были собраны в пучок на затылке, но такая прическа не добавляла ей возраста, а делала похожей на балерину. В ее глазах Редкий не заметил злости или раздражения и приободрился.

– Здравствуйте, Инна.

Она кивнула и вдруг спросила тревожно:

– Что-то случилось?

– С Эллой? Нет. То есть… я сегодня ее не видел.

Эдик хотел спросить девушку, где может находиться ее сестра, но почему-то начал говорить о другом. Вспомнил их последний разговор, признал, что она была права. Пытался объяснить, что тогда ему, идиоту, история с найденышем представлялась судьбоносной, знаком с небес. Заботу о мальчике он считал едва ли не своим предназначением. Теперь понимает, как глупо все это было.

Девушка слушала его молча, чуть отвернув голову, но выглядела взволнованной. Высказав, что было на душе, Редкий спросил:

– Вы все еще сердитесь на меня, Инна?

Она помотала головой:

– Было бы смешно мне сердиться на вас, Эдуард, когда я почти не вижу сестру. Это не значит, что я ее разлюбила и мне стало все равно, нет. Но теперь вы дарите ей куда больше добрых эмоций, чем я.

– А почему у вас вдруг, ну не заладилось? – не удержавшись, спросил Эдик.

Инна тяжело вздохнула, отвела взгляд.

– Это случилось после автокатастрофы, в которой погибли папа и мама. Мы с сестрой всегда поддерживали друг дружку по разным пустякам, которые тогда пустяками не казались. Но как-то не сумели найти нужных слов и эмоций, когда пришло настоящее горе.

– Но ведь у вас все образуется, да? – спросил Редкий.

– Я очень на это надеюсь. Простите, мне нужно бежать, перемена кончается.

За золотистыми стенами гимназии уже заливался вовсю звонок. Эдик проводил девушку взглядом и направился к воротам.

Вдруг он понял, что пришел сюда вовсе не в поисках Эллы. Если верить в теорию Платона, то сердце подсказало ему искать примирения именно с Инной, пусть запоздало, но постараться все ей объяснить. Он был доволен результатом. К тому же утолил зрительный голод, который всегда возникал, стоило хоть пару часов не видеть Эллу.

Теперь он успокоился и решил, что обязательно отыщет своего Котенка ближе к вечеру, даже если придется дежурить до ночи под ее окнами. А сейчас уже не сердце, но долг требовал повидать Антона, доложить ему о разговоре с Платоном и надеяться, что Кинебомба не прикончит его за то, что он проболтался.

Что же касалось Гриши и разорванной пополам пустой визитки, насчет этого Редкий решил пока помолчать.

* * *

Злату разбудил пронзительный детский рев – она дернулась и села, толком не понимая, где находится. Потом вспомнила, что заснула в беседке детского сада. Теперь сад уже был открыт, и какой-то малыш на дорожке к зданию бурно выражал свое недовольство ранним подъемом. Не теряя времени, Злата воспользовалась все той же прорехой в заборе.

Было раннее утро, и солнце только-только просыпалось за кружевной ширмой пепельно-малиновых облаков. Злата решила сперва немного осмотреться и тогда уж решить, что делать дальше.

Она обогнула садик, прошла через один сонный двор, через другой и вдруг сразу, как это бывает в маленьких городках, оказалась в самом его центре.

Девушка вздрогнула и заморгала, озираясь. Конечно же, она узнала городок, тот самый, с которым почти сливался ее родной поселок. Сколько раз они проходили с мамой и другими женщинами через этот сквер с круглоголовым бюстом в центре клумбы и дремлющими на его плечах голубями!

В первый миг она едва не бросилась бежать в сторону парка, чтобы сократить путь к родному поселку. Каких-то двадцать минут, и она дома. А там мама Мирела освободит от пут ее ноющие руки, накормит, приласкает, уложит в постель. Сама сядет рядом и будет тихонько напевать тонким детским голоском древние песни на языке ее народа.

Но нет – после первого же рывка Злата замерла на месте. Ей нельзя приближаться к поселку. Она знает закон: цыганка может в любой момент уйти от своих сородичей в поисках лучшей судьбы, но назад пути уже не будет. Она только доставит горе своей приемной маме. Пусть лучше Мирела думает, что у нее все хорошо.

Тихонько глотая слезы, она поплелась в самый центр, на пешеходку. Перед глазами время от времени сгущался мрак, голова была словно забита ватой. Самым обидным было то, что деньги в карманах джинсов еще оставались, можно было бы купить еды, но невозможно до них дотянуться. Как и в туалет сходить, кстати. Злата шла по пешеходной улице, впереди нестерпимо ярко играли солнечные блики на пяти куполах главного городского храма. В глазах снова потемнело, и девушка мысленно взмолилась: «Поскорее бы упасть в обморок! Очнуться в больнице, руки свободны, а рядом сидит санитарка и кормит меня с ложечки. Как же хорошо!»

В этот момент кто-то крепко схватил ее сразу за оба запястья поверх наручников. Звучный мужской голос произнес ей в затылок:

– Пойдем-ка со мной, я помогу тебе.

Злата отчаянно забилась, не обращая внимания на боль в вывернутых мышцах. Ее поразила сама мысль, что именно сейчас, когда вот-вот придет избавление от мук, она вдруг угодила в лапы какого-то извращенца. На помощь не звала, потому что понимала уязвимость своей позиции: оборванная и в наручниках. Мужчина же, как она успела краем глаза заметить, имел представительный вид, а значит, поверят ему. Злата по-звериному беззвучно боролась за себя.

– Дядь, а дядь, пустите ее! – прозвучал рядом еще один голос, звонкий и по-детски высокий.

На миг прекратив вырываться, Злата разглядела, что за ними с расстояния в пять шагов наблюдает какой-то мальчик в толстовке с надвинутым по брови капюшоном, со школьным рюкзаком на плече.

– Мальчик, пожалуйста, иди, куда там тебе нужно, – с легкой ноткой раздражения сказал ему мужчина. – Не стоит лезть в чужие дела.

– А вы отпустите ее, и мы все разойдемся, – не сдавался мальчик. Говорил он очень спокойно, словно воспринимал происходящее как игру.

– Эта девушка задержана, тебе не ясно? А ну беги!

Мужчина даже ногой топнул, но ничего не добился.

– А я почему-то вам не верю, – задумчиво произнес школьник.

Запустил руку в карман джинсов, что-то вынул, прицелился и бросил прямо в голову мужчине. Что-то маленькое, Злата не разглядела что.

– А сейчас и тебя придется забрать! – рявкнул мужчина и, отпустив руки Златы, начал энергично вытряхивать что-то из волос. – Вот я…

Он вдруг замолчал и опустил обе руки вдоль полноватого тела. Постоял так немного, словно забыв, что собирался сделать. Потом добрел до ближайшей скамейки, сел на нее и пригнул голову к коленям.

– Пошли, – распорядился мальчик, подходя вплотную к Злате. – Он больше не опасен. А мне вот интересно, кто ты такая.

И, удивительное дело, девушка ему повиновалась. С пешеходки они свернули в один из тихих зеленых скверов с видом на старинное здание гимназии. Здесь мальчик обошел пару раз вокруг Златы. Обнаружил наручники, не удивился, а достал из кармана джинсов перочинный нож и в момент их срезал. Девушка тут же забыла обо всем – таким наслаждением было растирать запястья и разминать измученные мышцы. Вот только до смерти хотелось пить.

– У тебя нет попить чего-нибудь? – обратилась она к мальчику, привычно стараясь не смотреть ему в глаза. – Или, может, магазин рядом? У меня деньги есть.

– Садись, – кивнул он на скамейку.

Злата про себя диву давалась: малыш вел себя так, будто она была его нашкодившей младшей сестрой, и он сейчас решал, как вытащить ее из передряги.

– Меня Маго зовут, кстати, – сообщил мальчик, роясь в своем безразмерном рюкзаке. – А тебя?

– Злата.

– Ты из этого городка?

– Нет. Я из Питера, – на всякий случай ответила девушка.

– Понял. Вот. – Он вручил ей маленький пакетик сока с трубочкой. Злата одним духом осушила пакет до дна и с виноватым видом отправила его в мусорку.

А Маго тем временем достал из рюкзака контейнер, завернутый в газету, открыл, и девушка застонала от восторга. Там лежал восхитительный бутерброд: два куска булки, щедро промазанные маслом, между ними – толстый розовый кружок колбасы. Она лихорадочно отвернула голову, чтобы даже не вдохнуть запах.

– Ты чего? – удивился Маго. – Ешь давай.

– Спасибо, не хочу. – Такую незначительную ложь она могла себе позволить.

– Вижу, как не хочешь, аж дрожишь вся, – хмыкнул мальчик. – Ешь, у меня еще есть. Ты не думай, что я от недоедания тощий, просто конституция такая.

И Злата вдруг перестала придумывать отговорки, просто сказала:

– Я хочу, но не могу. Без еды я скорее попаду в больницу, потом в приют или детский дом. А так мне вообще некуда идти, понимаешь?

Маго посерьезнел, он смотрел на нее в упор и вроде как что-то обдумывал. Потом сунул контейнер прямо ей в руки.

– Ешь. В больницу ты всегда успеешь, есть и другие способы. Только там ничего хорошего, я недавно побывал, мне не понравилось. Мы что-нибудь получше придумаем.

– Мы? – с набитым ртом выдавила Злата.

– Ага. Ты сиди тут и ешь, а я сейчас одну девчонку вызвоню, другую попробую поймать. Не бойся, они не такие мелкие, как я. Они придумают, как тебе помочь.

Словно маленький, но хищный ястреб, он внимательно обозрел круглый сквер на предмет скрытых опасностей, сам себе утвердительно кивнул головой и исчез из поля зрения Златы.

Глава 22
Две смерти

Редкому не хотелось просыпаться. Ему снилась Элла. Вчера они встретились в восемь вечера и до полуночи бродили по городу. Много было сказано и хорошего, и печального, но одно Эдуард уяснил точно: между ними все только начинается. Наконец он решился напрямую спросить, прощает ли его Элла, и услышал в ответ:

– Ты тогда был другим человеком. Что толку просить прощения за того, другого? Мне нужно узнать тебя нынешнего.

Он был очень недоволен, когда звонок мобильника прервал его сонные грезы. Звонил Антон, он, как всегда, был краток:

– Найденыши собрались все вместе в сквере напротив «Белой радуги». Все пятеро.

– Собрались… ого… понял. Как пятеро?!

– Как слышал. Сможешь в темпе туда добраться? Теперь с ребят глаз нельзя спускать.

– Нет, погоди, объясни мне, – уперся Эдик. – Откуда взялся пятый?

– Взялась, – уточнил Кинебомба. – Девочка на вид лет пятнадцати, оборванная и истощенная. Удивительно хороша собой.

– Но с чего ты взял?..

– Четверг отбил ее у какого-то мужика. За мальчиком с утра приглядывал Глеб, он видел всю сцену. Готов был вмешаться, но Угушев справился сам, потом отдал девчонке свой бутерброд и побежал к гимназии, по пути звонил кому-то. Отыскал Викторию Фомину, которая как раз прогуливалась вокруг школьной ограды с Платоном Воронцовым. Кажется, у них происходил важный разговор, и у девочки глаза были на мокром месте. Угушев без колебаний позвал их на помощь. А Таня Милич пришла сразу в сквер, наверняка ей он и звонил. Принесла с собой бутерброды и чай в термосе, сейчас они, забыв про школу, закусывают на скамеечке и общаются. Достаточно тебе данных?

– Нет, – ответил окончательно проснувшийся Эдик. – Я так и не понял, почему красотка в лохмотьях – Вторник. Где доказательства?

Кинебомба начал закипать.

– Кстати, Магомет ее не только от мутного типа спас, но и от наручников освободил. На девочке они были еще до того, как к ней привязался тот мужик. Много ты встречал подростков, умеющих так лихо влипать в неприятности?

– Но это ведь ничегошеньки не доказывает! У малыша Маго просто пунктик – кого-нибудь спасать. Недавно он спас раненую псину и передал ее Пятнице. Но ты же не решил, что пес и есть Вторник. Почему девочка не может оказаться обычным подростком, попавшим в беду?

Антон тяжело задышал в трубку, и Эдик уже готовился к взрыву. Но друг тихо произнес:

– Я знаю, что это так, поверь. Я чувствую. Я мечтал найти Вторника десять лет, так мечтал, что места себе не находил. А теперь это желание утихло, потому что Вторник найден.

– Я понял, – в тон ему отозвался Редкий. – Бегу к скверу.

Трое подростков украдкой разглядывали друг друга и сидящую на скамейке девушку, Маго открыто ликовал, что так быстро собрал целую команду спасателей, а Злата, поборов смущение, доедала новую порцию бутербродов, запивая их горячим чаем. Бутерброды и термос принесла полная девочка, которая прибежала позднее всех и до сих пор не могла отдышаться. Другая, блондинка с кроткими заплаканными глазами, держалась поближе к высокому старшекласснику.

Злата не поднимала глаз, боясь с кем-нибудь встретиться взглядом. Эти четверо, похоже, дружили между собой, невзирая на разницу в возрасте, а друзьям всегда найдется что скрывать друг от друга. Она успеет применить свое оружие, если что-то пойдет не так.

– Короче, это Златка, и ей надо помочь, – изложил самую суть Маго. – Ей негде жить, и, когда мы познакомились, она мечтала свалиться в голодный обморок, чтобы попасть в больничку. Но я отговорил.

– Прости за прямой вопрос, но ты сбежала из детского дома? – спросил старший парень.

Девушка напряглась. Да что этот благовоспитанный ученик элитной школы может знать о детских домах?

– Я спрашиваю, потому что сам прожил в детдоме почти всю жизнь, – мягко продолжил старшеклассник, – и знаю, как это бывает, хотя сам не бегал, не с моей ногой. Но обычно к началу холодного сезона большинство возвращается. Хотелось бы знать твои планы, чтобы лучше представлять, чем тебе помочь.

Златка машинально глянула на его ноги, заметила не совсем обычные ботинки и вспомнила, что он и правда прихрамывал, когда заходил в сквер. Это сразу расположило ее к парню.

– Я была в детском доме, все верно, и не в одном, – сказала она. – Но больше туда не вернусь. А если бы и вернулась, не примут.

– Оп-па, а что ты натворила? – оживился Маго и, пристроившись рядом на скамейке, попытался заглянуть ей в глаза.

Злата поспешно отвернулась. Она заметила, как полная девочка что-то тихо сказала стоящей рядом с ней блондинке. Старшеклассник услышал, слегка поморщился, а потом снова обратился к Злате:

– Это связано с твоей внешностью?

– В смысле?

– Ты очень красивая, сама знаешь. Может, к тебе кто-то приставал, даже из взрослых, бывают в социальных учреждениях такие уроды.

Злата горько усмехнулась, помотала головой. Будь дело в этом, она бы сумела за себя постоять, жизнь с братьями кое-чему научила. После бутербродов и чая ее резко потянуло в сон, Злата не удержалась и зевнула. Маго тут же сказал:

– Ладно, хватит ее пытать. Нужно придумать, где она могла бы поспать хоть пару часов. Можем пойти ко мне, отец куда-то умотал, а мать с бабулей до вечера на работе.

– И ко мне можно, – подхватила застенчиво и тихо полная девочка, поспешно сделав полшажка вперед. – Мои тоже на работе, но, даже если вернутся, возражать не будут. Они очень добрые.

– Присоединяюсь к приглашениям, – сказал старший. – Но сразу предупреждаю, что пара, которая меня приютила, связана с органами опеки, и наверняка они сразу начнут устраивать твою судьбу. Так что если это пока не входит в твои планы…

Он развел руками и снова спрятал их за спину. Только блондинка ничего не сказала, сильно покраснела и беспомощно подняла глаза на парня, словно призывала его в свидетели, почему не может позвать к себе.

Злата была поражена. Эти элитные детки были так добры к ней, наперебой стремились помочь – никогда бы не поверила, что такое бывает. От растерянности она молчала. Тут спохватился Маго:

– Эй, народ, она даже не знает, как кого зовут. Это Таня. – Он указал пальцем на толстушку. – А это Вика. Я, Тань, тебе про нее говорил. А тебя я не знаю, – сообщил старшему. – Слышал только, что ты больно умный.

– Платон, – улыбнулся тот.

И снова Злата едва рот не раскрыла от изумления: она-то думала, что эти ребята давно и прочно знакомы. Дело все больше запутывалось, а она слишком устала, чтобы разбираться в нем прямо сейчас.

– Если можно, я пошла бы к тебе, – сказала она Тане.

Та расцвела на глазах и поспешно закивала головой:

– Тут недалеко. И у нас полно всяких вкусностей, мама отлично готовит.

– Ага, а вечером можно будет снова собраться и обсудить, что делать дальше, – не выпустил инициативу из рук Маго. – Встречаемся тут в шесть в полном составе, согласны? Контрольный созвон за полчаса.

* * *

Редкий собирался в таком бешеном темпе, что едва не забыл почистить зубы. Боялся, что дети покинут место нынешней дислокации и он не увидит, кто там, по мнению Тохи, влился в их ряды. А еще хуже, если случайно попадется им на глаза, – Воронцов уж точно поймет, что это не случайное стечение обстоятельств.

Круглый сквер напротив гимназии Эдуард знал хорошо, тот был обсажен по периметру сиреневыми кустами и березками – можно выбрать отличный наблюдательный пункт. Машину поймать не удалось, но добежал быстро, мчался во весь опор. На подходе заметил Глеба – тот, прислонившись спиной к березовому стволу, делал вид, что общается по смартфону, а сам, конечно же, фиксировал на видео встречу ребят. Сгорая от любопытства и нетерпения, словно ребенок, на глазах которого Дед Мороз уже запустил руку в мешок с подарками, Эдуард подошел к нему, встал рядом, чтобы через плечо невысокого Глеба просматривать сквер. И увидел их всех разом.

Незнакомая девушка сидела на скамейке и что-то жевала. В самом деле, очень красивая, густые золотисто-медные кудри плещутся на ветру – Антон не соврал. А вот одета плохо, и вид запущенный. Вокруг скамьи крутился малыш Маго, Платон, Вика и Таня выстроились в ряд напротив новой девушки. Даже не верилось, что они все-таки встретились десять лет спустя. И насчет Златовласки оставались сомнения.

– Ну что тут? – спросил он приятеля шепотом, хотя до ребят расстояние было приличное.

– Супер! – отозвался тот оживленно. – Делаю съемку для босса. А шел-то с утра всего-навсего за мелким мальчишкой.

– Как думаешь, что они обсуждают?

– По мне, так решают судьбу новой девчонки. Когда мой Четверг ее у мужика отбил, она едва на ногах стояла, я уж молчу про наручники. Думаю, у красотки большие проблемы. Да еще этот тип…

– Какой тип? – так и подпрыгнул Эдик.

Глеб, не выходя из роли говорящего по телефону, махнул рукой через сквер. Редкий заметил на противоположной стороне между двумя березками еще одну фигуру. Это мог быть случайный прохожий, но стоило проверить.

– Пойду разберусь, – шепнул он Глебу.

И, низко пригибаясь, вдоль кустов побежал вокруг сквера. Редкий заходил со спины незнакомца, но даже на полпути понял, что тот действительно наблюдает за детьми – уж больно напряженной была его поза с вытянутой шеей. Эдик, не таясь, подошел и встал на расстоянии шага, ожидая, когда тот обернется. И тот обернулся – с улыбкой во весь рот. Редкий узнал Гришу.

– Ну и как тебе? – заговорил тот весело. – Похоже, найден недостающий элемент. Что думаешь?

– Это трудно проверить, – уклончиво отвечал Редкий, а сам обшаривал глазами одежду Гриши.

– Пистолета нет, – засмеялся тот. – Я ведь говорил, что на этот раз мы планируем подольше понаблюдать за детишками и отстреливать их не собираемся, есть более гуманные методы.

Редкому больше всего хотелось схватить Гришу за шею, согнуть дугой и хорошенько накостылять, предварительно, конечно, оттащив подальше от сквера.

Кажется, ребята собирались расходиться.

Вдруг в кустах примерно посередине между двумя наблюдательными пунктами Эдуарду почудилось какое-то шевеление, словно там запуталась большая птица и теперь пыталась высвободиться. Но это вполне мог быть и человек, кусты росли густо.

«Тут что, уже полгорода собралось?» – подумалось ему.

– Может, скажешь, что вам надо от ребят? – спросил наудачу. – Обменяемся сведениями?

Гриша ухмыльнулся в ответ, помотал круглой ушастой головой:

– Э, нет, условие не выполнено. Ты должен сам на нас выйти, а не случайно со мной снова повстречаться. Тем более что встреч таких, догадываюсь, будет еще много.

Редкий только рукой досадливо махнул и поспешил назад к Глебу: дети разделились на две группы, и одна двигалась к выходу из сквера – Пятница и новая девушка.

– Ну и кто это? – спросил Глеб, не отрывая глаз от экрана смартфона.

– Да так, конкурирующая фирма. Соберемся у босса, расскажу.

Девочки уже выходили из сквера.

– Как поделимся? – заволновался Эдик.

Глеб плечами пожал:

– А как хочешь.

– Тогда я за девочками. Меня Платон знает, боюсь попасться ему на глаза.

– Эх… – Приятель сделал вид, что огорчился. – За такой красавицей я бы и сам походил. Даже без всякого задания.

– Эй, полегче, – нахмурился Эдуард. – Остынь, она ребенок.

Он почему-то подумал, что примерно такого возраста была Элла, когда они познакомились, но ребенком она ему совсем не казалась.

Глеб тихо засмеялся.

– Да ладно, со стороны-то полюбоваться не грех. Борька слезами обольется, когда узнает, что самое интересное пропустил. Мы с ним сменами на сегодня поменялись, у него, понимаешь…

Конец фразы Редкий уже не услышал – спешил за девочками. В общем, легко было догадаться, что они пойдут к Милич, куда же еще. Наверное, чтобы неизвестная девочка могла отдохнуть, ее, бедную, аж покачивало на ходу. Таня шла рядом и заботливо поглядывала на новую знакомую. Эдик следовал на расстоянии шагов двадцати. Поначалу все оглядывался, не увязался ли за ними Гриша или еще кто. Девочки скрылись в подъезде, а он устроился на скамейке у входа.

Вдруг им овладела тревога: да с чего они все поверили, что оборванная девчонка – обязательно Вторник? Она может оказаться кем угодно, в лучшем случае – просто человеком, нуждающимся в помощи. В худшем – воровкой на доверии. А что, с такой внешностью, в каких-то изношенных тряпках, очень легко расположить к себе кого угодно, особенно впечатлительных подростков. Он вдруг осознал, что девица все время как будто отворачивалась от ребят. Не хотела, чтобы запомнили ее лицо? Стыдилась того, что задумала?

Эдуард хотел обсудить такую вероятность с Антоном, но, обыскав карманы, с досадой убедился, что в спешке забыл дома мобильник. Это было проблемой: если он до десяти не появится на работе, то должен хотя бы позвонить и что-то соврать. И отсюда не уйдешь, вдруг сейчас Златовласка выбежит из подъезда с сумкой награбленного.

Дверь парадного в самом деле распахнулось, но вышел Танин брат Володя с рюкзаком за плечами и поспешил куда-то через двор. Вернулся через четверть часа с раздутым рюкзаком; наружу выглядывала бутылка пепси. Редкий успокоился – Таня не останется наедине с подозрительной девицей, – но все равно проторчал у дома еще целый час, прежде чем побежал домой.

* * *

Трое стояли в сквере и не спешили расходиться. Уроки все равно уже начались, и даже Вике было сегодня не до них. Платон, проводив внимательным взглядом двух девочек, обернулся к ней:

– Мы ведь не договорили. Хочешь, посидим где-нибудь или еще погуляем?

Виктория покачала головой:

– Мне теперь и рассказывать про свои проблемы с родителями стыдно. Я имею в виду, этой Злате наверняка больше нас всех досталось. Мы даже толком не знаем, что с ней произошло.

– Возможно, она поделится с нами, когда немного придет в себя, – задумчиво произнес Воронцов. – А может, и нет. Допытываться не станем. А что касается тебя, Вик, я так понял, речь шла о чем-то более серьезном, чем обычный конфликт родителей и детей?

– Я дорасскажу, – пообещала Вика. – Но потом, ладно? Сначала еще раз поговорю с отцом. Может, я что-то не так поняла, вообразила себе что-то ужасное. И давай уйдем отсюда поскорее.

Девочка поежилась, она давно уже заметила две неподвижные фигуры в разных концах сквера, за деревьями. Вроде бы ничего особенного, но сегодня ее все пугало.

Платон понимающе кивнул и повертел головой, отыскивая взглядом бойкого парнишку, который притащил их сюда. Маго шагах в десяти от них был занят таинственным делом: он что-то подобрал в середине сквера, отнес на газон и там еще побродил немного, подыскивая местечко. Потом поднялся на цыпочки, застыл столбиком и начал вращать головой во все стороны. Потом с озабоченным видом подошел к ребятам.

– Ты что там делал? – спросила его Вика.

– Да вот, – мальчик сокрушенно пожал плечами. – Кого никак не пойму, так это улиток. Лезут, понимаешь, через весь сквер, не понимают, что им до ближайшей травы полдня ходу, и то если не раздавят. А зачем, если они одной травинкой могут всю жизнь питаться?

Виктория тихонько рассмеялась – ей неожиданно стало легко и весело на душе:

– А зачем ты вечно находишь себе разные неприятности?

– Может, улитка не так проста, как кажется? – поддержал ее Платон. – И тоже нуждается в подвиге? О твоих, кстати, наслышан.

Маго с довольным видом приосанился, но тут же снова завертел головой. Спросил:

– Ничего не заметили? Как будто по кустам какой-то зверь шастает. Пойду проверю.

– Стой на месте! – Вика ловко поймала его за капюшон толстовки. – Хватит на сегодня. Вдруг там бешеный пес, которого в гимназии ловили. Может, он в этих кустах все время и прятался.

– Ты прямо как моя мамочка, – проворчал Маго, хотя выглядел при этом почти счастливым. – А насчет пса можешь не волноваться… Если охота, у Таньки спроси, где он теперь проживает.

– Так-так, давай поподробнее, – обернулся к нему Платон.

Маго уже готовился рассказать, как вдруг… Странная, гипнотизирующая мелодия зазвучала словно из ниоткуда. Вика охнула и зажала рот ладошкой, Платон окаменел, Маго, напротив, волчком завертелся на месте. Секунд через десять все прекратилось.

– Откуда это? – прошептал Угушев. – Там мужики стоят, но далеко, на рингтон не тянет. Говорю же, в кустах что-то есть.

– Я уже слышала когда-то эту музыку, – потрясенно произнесла Вика.

Она так и не выпустила капюшон Маго, и только это помешало ему начать обшаривать кусты. Он уже почти освободил руки из рукавов и собирался выскользнуть из толстовки, но тут новый старший товарищ, которого Маго воспринимал как тихого заучку, неожиданно скомандовал голосом, не терпящим возражений:

– Уходим отсюда. Живо!

И двое подчинились ему беспрекословно, только вскрикнула, оступившись, Виктория, но Маго тут же взял ее на буксир.

* * *

Редкий забежал домой за мобильником, обнаружил с десяток вызовов от Кинебомбы. Перезвонил, но тот был не в сети, и отправился на работу.

До полудня успел пообщаться с парой клиентов, потом наступило затишье, и Эдик вдруг ощутил, как тревожно сжимается и ноет сердце. Что-то было не так. Он знал цену такой странной, вязкой тишины, которая всегда наступает перед бедой. Тот день, когда умер его отец, тоже был очень тихий. И с мамой это повторилось. Антон все не перезванивал. Проверив телефон, Эдуард досадливо крякнул: разрядился. Поставил в темпе на подзарядку и включил, едва аппарат немного ожил.

Сразу же позвонила Элла. Голос ее звучал испуганно, она почти кричала:

– Эд, с тобой все в порядке?! Где ты?!

– На работе, – растерянно отчитался Редкий. – А в чем дело-то?

– Если можешь, поезжай прямо сейчас к Антону.

– Элка, что-то случилось?! Скажи мне!

– Да, – ответила она совсем тихо, он едва расслышал. – Случилось. Но это не по телефону.

Редкий тут же сорвался с места, даже не стал придумывать оправданий для начальства. Поймал машину, едва под нее не попав, помчался за переезд в Загвоздку. К дому Антона он приближался на ватных ногах.

Вступил, пинком распахнув дверь, в квадратную прихожую, из которой просматривалась кухня. Первым делом увидел Бориса, который сидел там за столом, широко расставив локти и обхватив руками голову. Плечи его ежесекундно сотрясались, из приоткрытого рта вылетали сиплые рыдания. Из-за двери в комнату доносился на повышенных тонах голос Антона, кажется, он говорил по телефону.

Эдик в два шага оказался на кухне, посмотрел ошеломленно на Бориса, но тот его даже не заметил, не поднял головы. Редкий не посмел ни о чем спросить и рванул в комнату. Там Кинебомба метался по комнате, на стуле у стены сжалась Элла и не спускала с него глаз.

– Народ, что случилось-то? – закричал Эдуард. – Что-то с детьми?

Антон резко остановился, глянул на него и сказал:

– Глеб погиб.

– Что?!

– Ты меня слышал. Он перестал отвечать на звонки, ты, кстати, тоже. Я ехал из Питера, с автобуса пошел сразу в сквер и застал там полицию и скорую. Увозили двоих, оба были мертвы.

– Двоих? – задохнулся Эдик, решив, что погиб кто-то из ребят.

– Да. Наш Глебка и еще какой-то мужчина.

– Они подрались, что ли?

Кинебомба покачал головой:

– Они даже рядом не стояли. Я позвонил одному старому приятелю из прокурорских, умолил его узнать обстоятельства случившегося. На этот момент известно, что Глеб и другой мужчина найдены мертвыми по разные стороны сквера. Внешних повреждений никаких, вскрытия пока не было.

– А дети?

– Про них ничего не известно. Соня проверила классы, никто из ребят в школе не появился.

– Таня пошла домой, увела с собой новую девочку.

– Насчет этого я в курсе. Глеб успел рассказать по телефону, что ты пошел за ними.

– Так ты тоже был там? – придушенно ахнула Элла.

Редкий успел вяло удивиться, почему Тоха ей не сказал.

– Да. Потом мы разделились. Но там, в сквере, не было и намека на опасность.

Он ощущал себя виноватым, словно оставил приятеля в беде. Элла вдруг сорвалась со стула, бросилась к нему, обхватила за шею. Впервые она так явно демонстрировала свои чувства, и Редкий был растерян, сбит с толку. Он продолжал бормотать:

– Этот мужчина… он ничего Глебу не сделал бы, я немного знал его. И он тоже мертв. Я ничего не понимаю…

Кинебомба замер, нахмурился.

– Кто это был?

Эдуард рассказал в паре предложений самую суть.

– Почему ты молчал? – тихим жутким голосом спросил Антон.

– Не знаю. Хотел сперва сам все обдумать, может, выйти на эту их организацию…

– Ладно. Потом поговорим. Сейчас нужно как можно скорее разыскать детей, убедиться, что они в порядке. Но если найдем, то быть с ними предельно осторожными.

– Почему? – нахмурился Редкий. – Ты думаешь, они могут быть опасны? – И он тут же вспомнил предупреждение теперь уже покойного Гриши.

– А что прикажешь думать? Они встретились, все пятеро, и тут же два человека погибли странной, пока необъяснимой смертью. И этот Гриша тебе на что-то подобное намекал.

– Он не… Там о другом речь шла. И английские дети были вместе полтора месяца и никому не причинили вреда!

– Да не факт! Мы слишком мало про них знаем.

С этим Эдуард спорить не стал. Только добавил:

– Глеб для тебя снимал их общение на телефон. Так что полиция тоже может сейчас искать детей.

Кинебомба смачно ругнулся, схватился за телефон. Вышел сначала из комнаты, потом во двор.

Элла все еще стояла рядом, вроде обнимала, но вся словно бы обмякла, низко опустила голову. Эдик приподнял пальцем ее подбородок, поцеловал в краешек рта – губы ощутили соль – и шепнул на ухо:

– Родная, ну что ты так испугалась?

Девушка всхлипнула:

– Я не знала, что ты тоже был там, у сквера. Ты мог погибнуть. Может, тебя только мгновение отделяло от смерти.

– Но я не погиб…

В этот миг Редкий и сам не понимал, рад он этому или нет. Вдруг пришло осознание, что есть вещи пострашнее смерти: остаться в живых, когда вместо тебя гибнет друг и ты, возможно, никогда не узнаешь, что с ним произошло. Могло ли сложиться иначе, будь ты на его месте? Если приглядывать за тремя остался бы Эдик, а за двумя пошел бы Глеб, кто сейчас стоял бы в этой комнате? Оба? Едва ли, смерть Гриши – явное свидетельство того, что Глеба погубила не аневризма или оторвавшийся тромб.

Элла тяжело и быстро дышала, и он растерялся, не зная, как ее утешить. Даже рад был, когда в комнату снова ворвался Кинебомба, чтобы сообщить результаты беседы со своим контактом:

– Пока про видео в телефоне ничего не известно. Зато мой товарищ подтвердил, что телефон есть, не похищен. Он был зажат в ладони Глеба, когда его нашли. Конечно, при таком раскладе его давно уже просмотрели, так что детей точно ищут. У них на пиджаках эмблемы гимназии, случилось все, можно сказать, под ее стенами. Так что счет идет на минуты. Хорошо бы нам найти их раньше.

– Я пойду, – тут же вызвался Редкий. – Осмотрю все места, где они любят бывать.

– Адреса возьми, – напомнил Антон.

– Да помню я их. Какой-нибудь предлог придумаю по пути.

– Я с тобой, – твердо сказала Элла. – Одного не отпущу. И предлог искать не надо. Думаю, моя Инна преподает во всех их классах. Я назовусь ею, совру что-нибудь школьное.

Глава 23
У старой пристани

Эдуард боялся, что Тоха станет возражать, мол, продуктивнее искать по одному. Но он не стал, напротив, чуточку просветлел лицом:

– Да, думаю, в нынешних условиях не стоит ходить по одному. Соня останется в гимназии, вдруг они появятся по месту учебы. Сейчас попытаюсь реанимировать Бориса. – Он выдвинул острый подбородок в сторону кухни. – Если получится, пойду в паре с ним, если нет – отправлю его страдать дома. Но будем на связи, чтобы не топтаться в одних и тех же местах.

И снова Редкий рассердился на Антона: тот сказал все это таким тоном, будто совсем не сочувствовал Борису, потерявшему самого близкого, да что там – единственного друга. Но Эдуард виду не показал – не до того было. Держа Эллу за руку, двинулся к выходу, только сперва зашел на кухню. Борис сидел все в той же позе, не шевелился и больше не рыдал, лишь носом изредка шмыгал.

«Борька слезами обольется, когда узнает…» – молнией полыхнула в мозгу последняя фраза, которую услышал от Глеба. Неужели в самом конце пути перед человеком частично приподнимается непроглядный занавес, укрывающий будущее, в котором ему уже не суждено оказаться?

Он не знал, что сказать, как утешить. Поэтому просто похлопал Бориса свободной рукой по плечу и попятился к выходу.

В этот момент в его кармане зазвонил мобильный, Эдик, больно ударившись локтем о дверной косяк, выхватил его, глянул на табло – и оторопел. В горле разом пересохло, он не смог даже алекнуть, лишь издал нечто вроде шипения и услышал в ответ спокойный голос Платона Воронцова:

– Добрый день, Эдуард, вы очень сейчас заняты?

– Н-не слишком. – Голос не возвращался в полной мере.

– Вы могли бы сейчас встретиться с нами?

– С-с кем?

– Со мной и еще несколькими ребятами. Это, возможно, связано с той историей, которую вы мне рассказали.

Наконец Редкому удалось взять себя в руки.

– Я понял. Где вы сейчас?

– На том месте, где вы когда-то меня нашли.

– Понял, скоро буду. – Молящие глаза Эллы оказались перед самым его лицом. – Только не один. Нет возражений?

– Нет, – сказал Платон. – Ждем вас.

Отключившись, Эдуард схватился за голову и простонал:

– Я забыл, что у меня есть его телефон!

– Мы все забыли, – сердито откликнулся Антон, наблюдавший за ним с порога комнаты. – Что думаешь?

– Думаю, они ничего не знают о смертях около сквера. Платон говорил спокойно. А вот насчет себя они успели кое-что обмозговать и теперь ждут от меня разъяснений.

Кинебомба подумал, кивнул головой:

– Ладно, теперь хоть ясен план действий, только бы мои бывшие коллеги нас не опередили. Вы с Котенком пытаетесь вытянуть из них все, что только возможно. В ответ рассказываете то, что сочтете нужным, но, конечно, не совсем уж выворачиваетесь наизнанку. Я на всякий случай буду наблюдать за вами, скажем, от Березового домика, там хороший обзор. Если все будет спокойно и возникнет необходимость, то подзовете меня, представите. Думаю, про нашу группу нет смысла молчать, нам теперь придется работать открыто. А вот насчет смертей?..

– Придется сказать, – подала слабый голос Элла. – Они все равно еще до ночи окажутся в отделении полиции. Лучше предупредить.

– Я тоже пойду. – Борис уже стоял рядом с ними.

Глаза его высохли, лицо выражало непреклонную решимость поквитаться за смерть друга.

Четверть часа спустя Эдик и Элла, все так же держась за руки, уже подходили к островку Дружбы. Рука девушки заметно дрожала, да Редкий и сам напрасно уговаривал собственное сердце не скакать туда-сюда, как мячик йо-йо.

Они все были там. Девочки сидели на скамье с изогнутой спинкой, новенькая – посередине. Замызганные джинсы и ветровку сменило платье цвета мяты с широкой юбкой, на плечи была наброшена короткая кожаная куртка. Сначала Эдик очень удивился, но потом вспомнил, что мать Тани примерно такой же комплекции, что и девушка. Вика и Таня остались в гимназической форме. Платон стоял, опираясь рукой о спинку скамейки и низко склонившись над девочками, – они вели какой-то оживленный разговор. Эдуард удивился, что с ними нет Маго, но тут же с растущей позади скамейки раскидистой липы на землю спикировал самый младший член команды, рванул навстречу. Подбежал – и замер, изумленно моргая:

– Инна Леонидовна, а что вы?..

– Нет, – со слабой улыбкой покачала головой Элла. – Я сестра вашей учительницы, мы близнецы.

– Обалдеть! – восхитился Маго.

Платон тоже пошел им навстречу, радостно и открыто улыбнулся Редкому.

– Спасибо, что пришли. Простите, что так вот выдернул вас и что не могу пожать вам руки.

Эдик на рукопожатии настаивать не стал – вдруг сердце прикажет лишнее наболтать. Они прошли к скамейке, и там три пары глаз вопросительно и тревожно уставились на пришедших. Маго снова забрался на ветку и разлегся там, как панда, свесив конечности. После знакомства – Редкий не знал только имени новой девушки – Воронцов заговорил:

– Сегодня кое-что произошло. Мы собрались все вместе, чтобы решить, как помочь Злате, ну и сами заодно перезнакомились. Потом Таня повела Злату к себе, чтобы та могла отдохнуть, а мы втроем остались в сквере и вдруг услышали… ту самую мелодию.

– Как услышали, откуда? – вскричал потрясенный Редкий.

– Все случилось очень быстро, мы не сумели этого понять, – ответил Понедельник. – Мелодия звучала словно ниоткуда, из воздуха. Неподалеку от сквера стояло несколько человек, возможно, у одного из них зазвонил телефон…

Он пожал плечами. Угушев крикнул с ветки:

– Ерунда! Там в кустах что-то было, я хотел посмотреть, а меня не пустили. И музыка оттуда звучала.

– Возможно, – не стал спорить старший. – По правде сказать, мы растерялись. Я увел ребят, потому что… вы сами знаете, едва ли эта мелодия сулит что-то хорошее. Но потом мы всё обсудили, и оказалось, что вот Вика тоже ее помнит. Маго утверждает, что слышал что-то похожее в детстве, но думает, что от мамы или бабушки. А еще мы поняли, что у всех нас есть… – Он замялся.

– Особенности, – подсказал Эдуард.

– Да, именно. Тогда мы позвонили девочкам и попросили их прийти…

– Потому что я сказал, что Танька точно со странностями, – снова вклинился Маго. Толстушка вспыхнула и потупилась. – Но то, что Златка может, – это вообще улет.

У Редкого в животе заныло от любопытства: как долго они пытались понять, что не так с этими детьми! Но следовало действовать осторожно, не торопить ребят. Пусть сами скажут то, что готовы сказать.

– И они тоже помнили эту странную мелодию из детства. А еще мы выяснили, что никто из нас пятерых не знает своих настоящих родителей. Эдуард, скажите, – Платон глянул на него в упор зеленоватыми пытливыми глазами. – Ведь в этом парке нашли не только меня?

Редкий был готов к этому вопросу и потому отвечал ровно и обстоятельно:

– Не только. Ты был первый, кого обнаружили. Вон там, у развалин террасы. В понедельник. Потом в течение рабочей недели нашли еще троих, в разных местах, но всех на берегу Белого озера. Тебя в среду, – посмотрел он на Вику. – Тебя в четверг. – Эдуард запрокинул голову, чтобы увидеть Магомета. – И тоже я нашел. А тебя самой последней, в пятницу, – улыбнулся затаившейся Тане.

– А тебя не нашли, – сделав паузу, чтобы перевести дух, сказал он Злате. – Во вторник еще никто предположить не мог, что подкидышей будет больше чем один. И все эти годы твое исчезновение было для нас самой большой загадкой.

– Меня еще раньше нашла женщина, которая стала мне матерью. – Редкий впервые услышал голос медноволосой девушки и поразился его теплой силе и звучности. Голову она подняла, но по-прежнему смотрела куда-то вбок. – Она цыганка, живет в поселке рядом с этим городом.

Эдик и Элла обменялись понимающими взглядами: именно Редкий когда-то утверждал, что ребенка вполне могли подобрать чадолюбивые цыгане. Так достал Антона, что тот даже пытался организовать полицейскую проверку в ближайших к городу цыганских поселениях, но дело о подкидышах к тому времени уже схлопнулось, словно и не было ничего.

– Мы… мы хотели бы знать подробности… о себе, – краснея больше обычного, прошелестела Вика.

– Я расскажу, – пообещал Редкий. – Только разговор будет долгим.

Судя по просветлевшим взглядам, это никого не пугало.

– У нас бутерброды и термос есть, – сказала Таня и потыкала пальцем в рюкзак, висящий на спинке скамьи. – Скажите, если у вас пересохнет в горле, хорошо?

Эдик ей улыбнулся и тут же нахмурился. Предстояло сообщить о самом непростом. Но лучше уж сразу с этим разделаться.

– Ребята, я должен сначала спросить. Сегодня в сквере вы ничего подозрительного не заметили? Ну, кроме того, что услышали мелодию словно ниоткуда?

Платон недоуменно приподнял пушистые брови:

– Нет, ничего такого. Хотя, возможно, мы были слишком увлечены своими проблемами.

– А в кустах кто-то был! – тут же напомнил Маго.

– Что-то там еще произошло? – спросила чуткая Вика. – Там у сквера какие-то люди стояли.

– Да. Мне не очень хочется вам об этом говорить, но деваться некуда: примерно в это же время около сквера произошло два несчастных случая. С двумя мужчинами. Вы их, как я понял, видели.

– Двое мужчин, да, – кивнул Платон. – Один все время разговаривал по телефону, другой… просто стоял.

– По-моему, он на наших девчонок пялился, а не просто стоял, – поправил Угушев. – Особенно на Златку. А что с ними случилось?

– Они умерли, – тихо сказала Элла. Таня и Вика дружно ахнули. – И мы не знаем почему. Возможно, это к вам не имеет отношения, то есть даже наверняка! Но вас видели и будут опрашивать в полиции.

– Когда мы уходили, с обоими было все в полном порядке, – твердо произнес Воронцов. – И они, мне показалось, планировали пойти за нами следом.

Редкий, зная фантастическую наблюдательность мальчика, не усомнился в его словах, более того, был уверен: Платон понял, что их снимают на камеру телефона, но не захотел волновать ребят, просто увел прочь. Что ж, придется играть в открытую, рассказать, кто и зачем за ними присматривал. Но это потом, а сперва…

– Поделитесь, на что необычное способен каждый из вас? – нарочито бодрым голосом спросил Эдик.

– Запросто! – Маго ради такого случая даже спрыгнул на землю, завел пальцем за ухо отросшую челку.

Редкий заметил, что мальчик как-то по-особенному к нему приглядывается, глаз не сводит с того момента, как узнал, что именно Эдик его нашел. Похоже, для него это кое-что значило.

– Значит, так. Про Платона вы сами знаете, но я пока не очень вник. Таня если кому скажет «прощаю», то человека все вокруг целые сутки будут облизывать и заваливать подарками. Рядом с Викой никто не может умереть. Златка если посмотрит кому в глаза, то человек мигом помчится рассказывать о себе самое плохое тому, перед кем виноват. Я если кину в человека камнем, его охватит ужас, и он, может, тоже каяться начнет. Кстати, проверено: друг на друга мы воздействовать не можем.

– Эксперименты не совсем чистые получились, – рассеянно улыбнулся Платон. – Выяснилось, что никто из нас ничего не скрывает и каждый в этот момент делает именно то, что велит ему сердце. А уж насчет Вики…

– Я предлагал меня немного утопить в озере и проверить… – начал неугомонный мальчишка, но все три девочки на него хором шикнули, и он только рукой махнул, полез обратно на дерево.

Они разошлись пару часов спустя, задав друг другу множество вопросов и получив на них ответы. Четверо гимназистов еще оставались на острове – обсуждали, как вести себя в полиции. За ними скрытно приглядывал Борис. Злата отправилась с Эллой к той домой – решено было, что девочка пока у нее поживет. За ними следовали Антон и Эдуард – коротко рассказав детям про «Апофеты», Элла с Редким представили им и главного идейного вдохновителя.

Кинебомба негромко делился последними новостями:

– Видео просмотрели. Никто из детей к Глебу не приближался. К нему вообще никто не приближался, вот что странно. Он вел запись до последнего, потом упал с телефоном в руке. И еще тебе скажу: на записи видно, как за мгновение до того упал тот человек, твой тайный знакомый. – Антон недобро усмехнулся: не мог простить другу утаивание информации. – Глеб, похоже, что-то заметил, навел на него камеру и зафиксировал сам момент падения. И тут же сам… В общем, отправляй девушек, и идем ко мне.

– Зачем к тебе? – задергался Редкий.

Он-то планировал пойти вместе с Эллой, помочь ей с обустройством Златы.

– Обсудить все нужно.

– Все – это что, к примеру?

Кинебомба покосился на него мрачно, скривил губы:

– А нечего, по-твоему? Глеба нам хоронить, у него и родных-то никого не было, как оказалось. И еще новую девочку определять нужно в гимназию. Тут придется связи поднимать, твои и мои, но не позднее чем с понедельника она должна выйти на учебу.

– Эту трудно, Антон.

– Знаю. Сперва придется или опекунство над ней оформить, или вытащить на свет эту ее маму-цыганку…

– Но стоит ли? – вставил свое слово Редкий. – А вдруг мы детей подставим таким образом?

Про других подобных найденышей они сегодня умолчали, даже Тоха понял, что нельзя детям, младшему из которых одиннадцать, знать про убийство в Барнсе. Кинебомба моментально завелся, повысил голос, пришлось оттаскивать его подальше от обсуждающих что-то Эллы и Златы.

– А если мы их сейчас гораздо больше подставляем?! Если те, кто приглядывает за ними, пока не знают, что Вторник нашлась, и именно в этот момент планируют устранение группы, как очередного брака? Пойми, засунув Злату в гимназию, мы хотя бы сможем их контролировать. Не говоря уж о том, что девчонка должна учиться, нагонять упущенное!

– Ладно, – нехотя сдался Эдик. – Я сейчас.

Он приблизился к девушкам, подал Элле знак, что надо поговорить. Когда она подошла, предложил:

– Слушай, давай лучше переиграем, и я возьму Злату к себе. У меня места достаточно, а у тебя одна комнатушка.

– Еще чего, – встрепенулась, изобразив свирепый взгляд, Котенок. – Только через мой труп я тебя оставлю наедине с такой красавицей!

– С ума сошла! – возмутился Эдуард. – Да ей всего пятнадцать!

Он вдруг вспомнил, что подобные слова уже говорил сегодня Глебу.

– И что? Мне тоже было пятнадцать, когда я втюрилась в тебя без памяти! Ладно, ты вне подозрений, а вот за девочку поручиться не могу, сама через это прошла.

– Элка, ты лучше вспомни, что и мне тогда было семнадцать, – вздохнул Редкий. – Ну ладно, тогда сама ко мне перебирайся. Злата девчонка самостоятельная, ей без тебя даже легче будет. – Он наставил большой и указательный пальцы себе на глаза.

– Думаешь, она на меня посмотрит, и я прибегу к тебе каяться? Боишься узнать мои секретики?

– Я уши заткну, если что, – пообещал Эдуард. – Все имеют право на личные тайны. Но если серьезно, мне страшно оставлять тебя с ней наедине. Мы не знаем, почему погибли двое.

– Ерунда. Мы знаем про английских детей, никто рядом с ними не умирал. Все, мы пошли, Злате нужен отдых.

Она побежала от него прочь, иссиня-черные волосы плескались на ветру. Подхватила Златку под руку – со спины разницы в возрасте не было видно, просто две девчонки спешат с прогулки домой. Эдик тяжело вздохнул и зашагал следом за удаляющимся Антоном. К его дому вел другой выход из парка.

Глава 24
Идеальный день Маго

Маго полночи не мог уснуть, вертелся, вставал, бродил по комнате. А утром проснулся, сел в кровати, и ощущение невероятного счастья тут же переполнило его до краев. Он всегда знал, что рожден не для обычной серенькой жизни, и вчера получил этому железные доказательства! Влип в настоящую историю, да еще не абы с кем, а с отличными ребятами, которых и сам выбрал бы себе в товарищи для захватывающего приключения.

Маго рухнул головой на подушку и по привычке начал вспоминать, что интересного запланировано на день. Такого, ради чего имело смысл выползать из-под одеяла.

Но он тут же снова подскочил и на этот раз сразу спрыгнул на пол: да у него сегодня полно дел, причем замечательно интересных! Прежде всего надо выполнить то, о чем еще позавчера попросила по телефону Таня. Ради этого дела он и вышел пораньше из дома вчера утром, но потом пришлось спасать Златку, и все завертелось. Ну ничего, сделает сегодня. Потом, после школы, нужно будет проверить кое-что важное, о чем Маго много думал этой ночью. Наконец, в пять часов вечера ребята снова соберутся все вместе в парке, на том же месте, и Златка придет. Им ведь еще так много нужно друг другу рассказать.

От таких радужных перспектив Маго радостно зажмурился, ощущая себя самым счастливым мальчишкой на свете, а потом в темпе начал одеваться.

Правда, мама и абика его энтузиазма не одобрили. Когда он возник на кухне, мать, жарившая блины, вздрогнула и спросила слабым голосом:

– Ну и куда снова в такую рань?

Наверное, еще не отошла после вчерашнего звонка из полиции – ребят оттуда разбирали родители, такой был порядок.

– Так в гимназию же, – сказал мальчик. – Я пообещал тебе вчера, что не буду больше пропускать уроки. Вот, боюсь опоздать.

Мать закатила глаза.

– Маго, милый, а тебя не смущает, что наша бабушка, которая твою гимназию отпирает по утрам, еще здесь и не собирается пока выходить?

Бабушка за столом резала салат. Украдкой от невестки она подмигнула внуку и тут же сделала строгое лицо.

– Ну-у, я хотел свежую голову нагулять перед уроками.

– Ты то же самое вчера говорил. И что из этого вышло? В гимназии вообще не появился, зато вечером меня вызвали в полицию!

– Мама, я человека спас! – вознегодовал Маго. – Девчонку. Я же тебе рассказывал.

Танзиля только покачала головой. Этой ночью ей не удалось сомкнуть глаз. Мелькали даже мысли приковать сына к себе и повсюду ходить с ним вместе. Еще лучше – запереть в комнате и навесить на дверь амбарный замок. Кажется, только эта мера и могла бы уберечь Маго от постоянных неприятностей. То есть это для нее неприятности, а для него – замечательно интересные события. Но Танзиля знала: все равно не поможет. Она только потеряет контакт с сыном, а для Маго не проблема покинуть квартиру и через окно. Как уберечь ребенка, которому неведом страх?

Тут Маго все же решил пойти матери навстречу.

– Ладно, – объявил он. – Тогда поем и еще немного поваляюсь в кровати.

Лица матери и бабушки враз расцвели счастливыми улыбками.

Маго послушно отправился к себе, но под одеяло улегся уже одетый и полностью готовый к выходу. Едва за мамой и бабушкой захлопнулась входная дверь, он не стал зря терять время. Вообще-то можно было и не спешить, заносчивая семиклассница Зимина никогда не появлялась в школе в первых рядах, но Маго любил все делать обстоятельно и на совесть.

Что-то подсказывало ему, что после вчерашнего Таня и думать забыла о коварстве одноклассницы, а когда вспомнит, почти наверняка возьмет свою просьбу назад. Ведь они поначалу вроде как шутили, теперь же точно знают, какими способностями обладают, а это многое меняло. Может быть, для других. Но не для него. На всякий случай Маго даже не стал с утра проверять соцсети и отключил телефон.

По пути к школе Угушев собрал хороший запас камушков, совсем крохотных, на каждый любовно поплевал и обтер его об рукав. В ворота гимназии уже текла вялая струйка ранних пташек. Маго тоже прошел через калитку, но тут же сделал шаг в сторону и скрылся в кустах. У самой ограды рос старый клен, особенно им любимый за удобную, как скамейка, ветку, давным-давно вросшую в верхнюю планку ограды. Мальчик в два счета оседлал ее, устроился поближе к стволу и полностью затерялся в пестрой осенней листве. Зато ему прекрасно было видно, кто приближается к гимназии. Каждый проходящий через калитку оказывался всего в паре метров от него, захочешь промахнуться – не получится.

Поначалу ничего интересного не происходило, втягивались во двор сплошь всякие отличники и зубрилы. Потом Маго встрепенулся и подался вперед: на школьном дворе появилась Вика Фомина. Снова она выглядела грустной и потерянной, хотя после вчерашнего, на его взгляд, должна была лучиться от счастья. Маго сделал себе заметку пообщаться с ней наедине, вызнать, вдруг и ее кто донимает, как Таню.

А вот и сама Милич прошла в ворота пружинистой походкой. На полных щеках играет румянец, на губах – улыбка. Тут все было как надо, и Угушев тоже ей улыбнулся, хоть девочка не могла его видеть. И это она еще не знает, что Маго очень скоро решит одну из ее проблем!

Тут он подобрался и размял правую руку, потому что заметил на аллее, ведущей к школе, надменно вскинутую голову с тщательно расчесанными гладкими светлыми волосами. Зимина шествовала неторопливо, всем видом демонстрируя, что одним только своим появлением делает гимназии огромное одолжение. Ее догоняли и пристраивались рядом с ней всякие подпевалы из ее класса и из параллельных седьмых.

Когда всей гурьбой подошли к воротам, свита расступилась, пропуская королеву вперед. В тот же миг Маго прищурился и ловко послал в нужном направлении давно зажатый между пальцами камешек. Угодил прямиком в аккуратный пробор.

Зимина вздрогнула, провела рукой по голове и чуть скосила глаза направо и налево. Собственно, реши она всерьез выяснить, откуда ей прилетело, легко обнаружила бы Маго на ветке. Но он все правильно рассчитал: такая гордячка не станет ставить себя в глупое положение, шаря по кустам. Так и вышло, Даша еще выше вздернула нос и прошла в школьный двор. Мальчик уже соскользнул с ветки и затаился в кустах, готовый последовать за ней. Но девочка не торопилась войти в здание.

Она торчала посреди двора и вроде как болтала с подругами, а сама – Маго видел – так и шарила глазами по сторонам. Едва во дворе появился мальчик с непокорными вьющимися волосами и удивительно синими глазами, Дашка тотчас махнула ему рукой. Парень подошел с явной неохотой. Стоял, бедолага, переминался с ноги на ногу, тоскливо озирался, пока Зимина держала его небрежно двумя пальчиками за рукав куртки и что-то ему сердито выговаривала.

«Ничего, – мысленно сказал парню Маго. – Скоро освободишься, держись».

Спустя еще секунд десять Даша вздрогнула и поежилась, как будто ей вдруг стало холодно, потом тревожно огляделась, широко распахнув красивые холодные глаза, и почти бегом устремилась к зданию гимназии. Маго рванул следом, едва не сшибив обалдевшего парня. Кажется, тот не мог поверить в свое освобождение.

В холле у раздевалок семиклассницы уже не было. Зато Маго увидел, как его бабуля, недоуменно покачивая головой, несет на вытянутых руках к вешалкам красный плащик Зиминой – наверное, девчонка просто сбросила его на скамейку. Маго махнул абике ладонью и побежал вверх по лестнице.

Дашу он нагнал на площадке второго этажа, у библиотеки. Вжавшись спиной в стену, она с ужасом озиралась по сторонам. Тут Маго ее чуть не потерял – девочка вдруг бросилась мимо него прямо к девчачьему туалету. Он едва успел схватить ее за руку и сказал тихо:

– Не ходи туда. Там бешеный пес, слыхала про него?

Девочка молча вырвала руку и побежала сперва на третий этаж, потом через рекреацию в сторону того самого коридора, где Маго спасал Абрека. Теперь он неторопливо и спокойно шел следом за девчонкой.

В коридоре свет снова не горел, опять пришлось прыгать, чтобы дотянуться до выключателя. Дашу он нашел в самом конце коридора, в тупике за выступом стены. Она скорчилась на полу, обхватила колени и уткнула в них лицо. Маго подошел и встал напротив. Зимина подняла на него расширенные от ужаса глаза, спросила, клацая зубами:

– Бешеный пес идет сюда?

– Не-а. – Маго неожиданно стало ее жалко. – Пса поймали и увели, не трусь.

– А кто? Чьи там шаги? Кто идет за мной?

Он только громко вздохнул. Еще раньше замечал: чем более гнилой человек внутри, тем сильнее страх, который он испытывает. Может, таким и вправду есть кого бояться.

– Никто сюда не идет, тут только я. И я тебе говорю: даже не пробуй больше задирать вашу новенькую, Таню Милич. Не смей подставлять членов ее семьи. Усекла, о чем я? Вообще не смотри в ее сторону. Иначе такое, как сейчас, будет повторяться снова и снова, и с каждым разом тебе будет все страшнее. Это ясно?

– Да. – Голос Даши прозвучал совсем слабо.

– Тогда все, я пошел, – объявил Маго. – Приходи в себя и выползай оттуда. А, да, чуть не забыл: больше никогда не проси у Таньки прощения.

Ответа он не услышал, потому что прозвенел предупредительный звонок. Мальчик поспешил прочь. Проделанной работой он был от души доволен: конечно, Дашка скоро придет в себя, почти не будет помнить их разговор, но кое-что в ее голове точно останется. Маго снова вздохнул, припоминая расписание: к сожалению, помимо приятных дел, в школе были еще и уроки.

Он едва досидел до перемены и сразу бросился искать ребят. На третьем этаже у кабинета директора обнаружил Таню и Вику. Девочки сидели на подоконнике, Вика что-то рассказывала, и, кажется, снова ее глаза были на мокром месте. Маго заволновался.

– А где Платон?

– Он у директора, – сказала Таня. – Наверное, вызвали из-за вчерашней истории. Сюда ведь из полиции приходили, про нас расспрашивали. Может, и нас потом позовут. На всякий случай Платон велел правду говорить.

– Точно? – изумился Маго.

– Ой, ну не всю, конечно. А что помогали девочке, попавшей в беду. Так, погоди-ка, к тебе вопрос, – нахмурилась Милич. – Насчет Даши – твоя работа?

– А что насчет Даши? – захлопал густыми темными ресницами мальчик.

Не сработало.

– Она приплелась на урок почти к самому концу, вся в пыли, бледная. После звонка на перемену подошла ко мне и сказала, что больше меня не тронет. Если у брата будут проблемы, то она всю правду расскажет в полиции. Да, еще сказала, что не просит у меня прощения и прощать ее больше никогда не нужно.

– Надо же…

– А я ведь тебе написала, что ничего делать не надо, – укорила его Таня.

– Не читал, извини, проспал с утра. Эй, а ты, Вик, чего такая кислая? – переключился Маго на Фомину. – От отца вчера влетело? Это же он за тобой на крутой тачке приезжал в ментовку?

Вика сперва съежилась и отвернулась, словно не желая выносить свои проблемы на люди, но потом вспомнила, что они теперь друг другу больше чем друзья. Возможно, братья и сестры, хотя Эдуард вроде сказал, что нет. Собственно говоря, они пока не знают, кто они друг другу, но уж точно не чужие люди.

– Это из-за родителей, да, – кивнула она. – Только все не вчера началось и не из-за полиции. Когда ты у гимназии нашел нас с Платоном, я как раз ему об этом рассказывала… и говорила, что домой не хочу возвращаться. И вчера в машине сказала отцу, что не вернусь, пока он все мне не расскажет, только правду, а не очередную ложь.

– Ну-ка, выкладывай, что случилось, – запрыгнув на подоконник, беспардонно вклинился между девочками заинтригованный Маго. – Они к тебе не очень здорово относятся, да? Жалеют, что взяли из детского дома?

– Я не была в детском доме, – тихо выговорила Вика. – Меня забрали сразу из больницы. И еще в начале учебного года я даже не предполагала, что они мне не родные.

– Та же песня, – с пониманием кивнул Угушев.

– Только я никогда не могла понять, почему они так холодны со мной. Не называют по имени, обращаются только по делу. Недавно я спросила об этом отца. Сначала он сказал, что, когда я была маленькая, мама однажды за меня очень испугалась, а после стала воображать, будто я – это не я. Но потом я поняла, что это неправда. Тогда отец сказал, что я приемная, но очень похожа на их настоящую дочь, которая умерла через пару месяцев после того, как меня удочерили. Для родителей это стало ужасным ударом, и они хоть и оставили меня, но уже не смогли по-настоящему полюбить. Мне показалось, что тут все логично, но нет…

Вика убито помотала головой. Маго и Таня слушали ее не дыша.

– Я догадалась, что и это неправда. Поэтому вчера, когда отец забрал меня из полиции, сказала, что не вернусь домой, пока он все не расскажет. Настоящую правду, всю до конца. Ну он и рассказал. Оказывается, их настоящую дочь похитили во время прогулки. Родителям оставили письмо. Там было написано, что если они будут хорошо заботиться обо мне, то однажды, когда нам исполнится по восемнадцать лет, настоящая дочь вернется к ним. А еще раз в три месяца они получали по почте откуда-то из-за границы бандероли с ее рисунками, ну вроде как с ее. По-моему, это какой-то ужасный обман. Но они верят, не понимаю почему. Альбом с этими рисунками я недавно нашла, еще удивилась, не могла понять, чей он. Но в последний раз они ничего не получили. Теперь мама в очень плохом состоянии, возможно, скоро мне нельзя будет надолго уходить из дома. Ведь рядом со мной она хотя бы не сможет…

Девочка не договорила, тоскливо вздохнула и повесила голову. Ребята переглянулись, круглое лицо Тани сперва побелело, потом пошло алыми пятнами:

– Ой, а у меня ведь тоже есть брат, родителей родной сын. Правда, он старше меня. И его точно никто не пробовал похитить.

– Надо это все Платону рассказать, – сказал Маго, который как-то сразу принял авторитет их старшего товарища.

– Уже, – покраснела Вика. – Мы полночи разговаривали по скайпу.

Маго почему-то не смог сдержать печальный вздох. Потом вспомнил о хорошем и посмотрел на Таню.

– У тебя сегодня сколько уроков? Шесть?

Девочка медленно кивнула, еще вся под впечатлением от пугающей истории.

– Тогда встречаемся у раздевалки, ладно? Я тебя провожу, и вместе погуляем с Абреком. Хочу проверить кое-что.

– Ладно, – рассеянно согласилась Милич.

В этот момент из директорского кабинета вышел Платон и сразу направился к ним.

– Ну что? – спросила Вика. – Нам тоже к нему идти?

Воронцов с улыбкой помотал головой:

– Нет. Ему хватило меня, как самого старшего. Иван Сидорович просто хотел разобраться, что за история с нами случилась. Спрашивал про Злату, потому что ему уже звонили насчет нее.

– Она будет учиться с нами? – радостно всплеснула руками Таня.

– Да. Эдуард оформит над ней опеку, но это процесс не быстрый. Директор согласен взять ее прямо сейчас, даже без документов, но пока неясно, в какой класс. Ивсид хочет, чтобы Злата училась в десятом, по возрасту, он спросил, могу ли я помочь ей с учебой. Я сказал, что мы все поможем.

– Это само собой, – солидно подтвердил пятиклассник Маго.

Тут звонок разогнал их по разным этажам и классам.

* * *

После уроков Таня Милич, уже в плаще и уличных ботинках, ждала своего друга в постепенно пустеющем холле. Минуту назад к ней подошла незнакомая пятиклашка и застенчиво сообщила, что у Угушева небольшая беседа с учительницей по поводу поведения на уроке, но его скоро отпустят, просил дождаться.

Она убежала, а Таня подумала: «Интересно, как Маго объяснил однокласснице, к кому подходить? Наверняка снова назвал меня толстухой. А на что тут обижаться, такая и есть».

Она подошла к широкому, как в театре, зеркалу, внимательно себя оглядела и с удивлением заметила, что собственное отражение уже не заставляет ее моментально отводить глаза и огорчаться. До худышки ей, конечно, как до Эвереста, но прогресс налицо, даже талия наметилась.

– Любуешься?

Она неохотно обернулась, узнав голос.

– Просто одеваюсь. – И поспешно начала оправлять на себе одежду.

– А ты не меня, случайно, ждешь? – спросил Паша Майский.

Как-то так тоскливо спросил, что Тане стало его жаль. Она почти с сожалением помотала головой.

– А кого? В тебя влюбился еще кто-то, и этот вариант тебя устроил?

– Я жду друга, – отрезала девочка. И, прочитав что-то в Пашиных глазах, добавила мягче: – Он пятиклассник.

– А, ясно. А с Дашкой что сделала?

– Я?!

– Не знаю кто. Только она в твою сторону смотреть полдня боялась, я заметил, а сейчас сидит в пустом классе географии и ревет почти в голос.

– Плачет?

Таня едва не рванула обратно вверх по лестнице, но Майский поймал ее за рукав.

– Не ходи. Она меня послала, а тебя еще и не так пошлет. Или снова испугается.

Вспомнив предысторию события, Таня вынуждена была с этим согласиться. Про себя отметила, что надо серьезно поговорить с Маго, чтобы штуки такие в школе больше не проделывал.

Еще одна девочка, на вид класса из пятого, образовалась рядом, будто из воздуха. Но она ничего не говорила, только переминалась и косилась на Таню взволнованными глазенками из-под длинной челки.

– Тебя тоже Маго послал? – спросила ее Милич.

Та замотала головой.

– Помочь тебе чем-то?

Та же реакция. Когда Таня уже отчаялась получить ответ и хотела отойти в сторонку, девочка проговорила очень тихо, но твердо:

– Прости меня, пожалуйста, Таня.

– За что?

– Ну… я смеялась, когда Анжелика с подругами рассказывали, как ты будто бы украла их вещи.

– Ладно, пр… – Таня запнулась, вгляделась в хорошенькое личико. Вместо раскаяния в широко распахнутых глазах плескалось лишь жадное нетерпение. – Знаешь что, иди-ка ты… домой! – рассердилась Милич. – Больше никаких прощений.

– Топай-топай, – поддержал Паша и подтолкнул заартачившуюся девочку в плечо. Потом сказал: – Можешь ничего не объяснять, уже в курсе.

– Да я и не соби… Как в курсе?

– Вся гимназия гудит о твоей сверхспособности. И почему я не удивлен? Наверное, это даже круче, чем всех в себя влюблять? Или нет?

Таня молча от него отвернулась, Паша сразу сменил тон:

– Да ладно, не обижайся, я просто прикалываюсь. Наверняка одной дуре что-то почудилось, остальные подхватили. Но ты, Танька, попала. Это ерунда, то ли еще будет через несколько дней!

– А что будет? – испугалась девочка.

– Ну процесс идет по нарастающей. Через пару дней об этом будет болтать каждый, от первоклашки до выпускника.

Тут объявился Маго.

– Танюх, этот тип тебе не досаждает? – бодро спросил он. – Разобраться?

– Иди одевайся уже, – закатила глаза девочка.

По пути к дому Милич они болтали о чем угодно, только не о том, что узнали вчера. Точнее, Маго был не прочь, но чутко подметил, что девочка на эту тему не хочет говорить. И правда, Таня пока была не готова принять новую правду о себе, тем более что никогда ее особо и не искала. А тут на́ тебе, правда сама свалилась на голову. Пока Таня усвоила только, что в раннем детстве побывала в лапах каких-то маньяков, которые проводили жуткие эксперименты над ней и другими детьми, и это, возможно, сделало ее особенной. Похитители продолжают наблюдать за ними, вмешиваются в жизнь их семей, и это ужасно, потому что ничего дороже семьи у нее не было и нет. Кроме того, об этом невозможно рассказать родителям, а значит, впервые в жизни у Тани появились секреты от них. Что тоже очень скверно.

– У тебя есть кто дома? – вывел ее из задумчивости голос Маго. Они уже входили во двор.

– Что? А, только брат. Остался сегодня дома, что-то он не в духе последнее время, – озабоченно вздохнула Таня.

– Из-за полиции? Так я уже все разрулил, – сказал Маго таким довольным голосом, что у Милич не хватило духа отругать его.

– Зайдешь?

– Не. – Угушев сканировал взглядом двор, особенно густые заросли акации и шиповника между детской площадкой и небольшим сквером со скамейками и симпатичными низкими фонарями. – Ты хватай Абрека и спускайся.

Таня пешком поднялась в квартиру за псом, с удовольствием припомнив, что раньше после школы ей хотелось лишь одного: немедленно пообедать, потом полежать, а сейчас даже близко ничего подобного не было. С помощью вышедшего в прихожую брата она надела на пса шлейку, и довольный Абрек, который терпеть не мог лифт, едва ли не кубарем стащил ее вниз по лестнице.

Маго во дворе не было, но испугаться девочка не успела – он тут же вылез из гущи кустов. Ошалевший от такого сюрприза Абрек рванул к мальчику, навалился лапами ему на плечи так, что уронил на траву, и вдоволь по нему потоптался. Но вдруг настроение пса изменилось, он поскулил несколько раз, поджал хвост и торопливо потрусил обратно к подъезду. Маго, то и дело озираясь и привставая на цыпочки, – в таком положении он напоминал суслика на стреме – подошел к девочке.

– Что все это значит? – спросила она. – Ты что-то потерял в наших кустах?

Угушев выглядел разочарованным.

– Я хотел проверить, – сказал он. – Всю ночь об этом думал. Почему Абрек пугается, когда гуляет с нами?

Таня лишь плечами пожала и потрепала по спине прильнувшего к ее ноге пса.

– Я считаю, что за нами постоянно наблюдают. Ну мы же в курсе теперь… Возможно, охраняют. Мы их почему-то не видим, а Абрек чует и боится.

– Почему боится? – удивилась Милич. – Людей вокруг полно, а Абрек большой уличный пес, ну раньше им был.

– Не знаю почему. Может, они пахнут как-то иначе или это вообще не люди, а какие-то существа. Кто нас к озеру подбрасывал? Почему их никто не видел и всякие приборы не зафиксировали?

Таня хмыкнула: в мистику она не верила.

– Вчера тоже в кустах кто-то был, а вы не пустили меня проверить. И два человека умерли.

– Я уверена, их смерть никак с нами не связана! – испуганно выпалила девочка.

– Ладно, давай походим по скверу, – предложил Маго.

Абрек то успокаивался, то снова взвизгивал. В какой-то момент Тане в самом деле показалось, что кусты шевельнулись. Она не хотела показывать, что испугалась, но все же вздрогнула, и Маго моментально рванул туда. Лазил минут пять, из-за маленького роста его было совершенно не видно, только ветки шевелились. Таня, замерев от тревоги, наблюдала, Абрек тихонько поскуливал и совсем не геройски тянул поводок в противоположном направлении. Потом мальчик вдруг вынырнул у самого ограждения газона. Тане показалось, что в руках он держит потерянную кем-то детскую шубу. Маго подошел и с озадаченным видом разложил на дорожке свой трофей. Это был кусок старой и пропыленной черной овчины.

Глава 25
В огненной ловушке

Злата поверить не могла, что жизнь ее в который раз совершила неожиданный поворот и сегодня утром она наконец снова идет в школу. Форма для гимназии еще не была готова, и она надела вещи, которые купила ей Элла. Зато рюкзак был полностью укомплектован книгами и тетрадками. Теперь перед ней постоянно лежал какой-нибудь учебник, даже во время еды.

– Не спится? – спросила ее за завтраком Элла. – До выхода еще целый час.

– Не могу спать, – пожала плечами Злата. – Сны какие-то… странные. Лучше позанимаюсь, я ужасно отстала.

– Ничего, с таким учителем, как Платон, живо догонишь, – улыбнулась ей Котенок. – Теперь хорошо все будет.

– Ага. – Злата вдруг застыла с мечтательным видом и с бутербродом в зубах. – Когда будет готова форма, схожу в наш поселок, повидаю маму. Пусть она знает, что у меня все отлично.

– Кстати, когда встретишь в гимназии мою копию, не пугайся.

– А, Инну Леонидовну? Я ее уже мельком видела, когда была у директора. Вы правда очень похожи! Но у вас взгляд другой. Такой… более спокойный и добрый.

– Да ладно, – рассмеялась Элла, махнув рукой.

– Вы же знаете, я не могу солгать!

– Знаю. Но даже не уверена, завидовать тебе или сочувствовать, – почему-то помрачнела Котенок. – Ладно, я убегаю, а за тобой скоро зайдет Эд. Он проводит тебя в школу и что-то там еще обсудит с директором.

Она выжидающе глянула на Злату – не станет ли та капризничать и возражать, как водится у подростков. Но девочка за свою жизнь так устала от одиночества, что и не подумала спорить. Энергично кивнула:

– Ага, подожду. Без проблем.

* * *

Таня проснулась в превосходном настроении: сегодня в гимназию придет Злата, и на каждой перемене они станут собираться уже впятером. Прежде она и мечтать не могла, что станет частью такой замечательной компании. Но стоило поторопиться, чтобы успеть поддержать старшую подругу в такой важный день.

Умытая и уже в форме, она вышла на кухню. На столе ждал завтрак – мама, перекопав интернет, досконально выяснила, сколько калорий должен получать с утра подросток тринадцати лет, и взяла дочкину программу похудения под свой строгий контроль. Сама Таня считала, что могла бы обходиться и половиной этой нормы.

Брат снова остался дома, возможно, его опять вызвали в полицию. Таня огорчилась: что-то непонятное творилось в последнее время с Володей. Он сделался задумчивым и молчаливым, то бродил где-то, то просиживал вечерами в своей комнате. Родители тоже беспокоились, девочка перехватывала время от времени их тревожные взгляды.

– Привет, Еж! – Она хотела сказать это весело, как раньше, но голос прозвучал почему-то жалобно и вопросительно.

Володя, не поднимая головы от ноутбука, помахал ей рукой, потом спросил:

– А что так рано?

– Да так, – пожала плечами Таня. – Сегодня в гимназии движуха, день самоуправления, поэтому собираемся сперва в актовом зале. Каждый класс должен делегировать в другие классы в качестве учителей кого-то из своих. А педагоги сядут за парты и будут наблюдателями. А еще сегодня у нас начинает учиться Злата – помнишь, она приходила к нам? Хочу ее встретить до уроков.

Брат помолчал, потом откашлялся, словно у него заложило горло.

– Так вы продолжаете с ней общаться? – спросил он.

– А почему нет?

Таня уже вовсю уплетала завтрак, не забыв мысленно провести посередине тарелки демаркационную линию. Если, съев половину, почувствует себя сытой, подсунет тарелку брату. Абрек, конечно, тоже был тут как тут, развалился на полу, не сводя с хозяйки обожающего взгляда. Впрочем, это не мешало ему провожать молящими глазами каждый кусок, который она подносила ко рту.

– Ну она старше тебя, может, нашла себе другую компанию… Во всяком случае, к нам больше не приходит.

– Компания у нас одна, и она просто замечательная! – Таня даже зажмурилась от счастья, произнеся эти слова. – Есть и младше меня, Маго, к примеру. А к нам Злата не приходит, потому что она несколько лет училась урывками и сильно отстала. Теперь догоняет, а мы все ей помогаем.

– Понял, – кивнул брат. – Слушай, хочешь по старой памяти провожу тебя до гимназии?

– Это зачем?

– Ну игра, всеобщее оживление, толкучки ты у нас не любишь, – начал перечислять брат, но почему-то беспокойно заерзал на табуретке. – И этот красавчик синеглазый, как я понял, не сдает пока своих позиций.

Таня посидела, подумала и вдруг ахнула:

– Вовка!

– Ну?

– Да ты же влюбился в Злату! Ну признайся! Я же права?

– Да ладно! – Брат хлопнул себя ладонями по коленям. – Ты прямо видишь меня насквозь! Мне же самому открываешь мои тайные помыслы.

– А ты не прикалывайся, – слегка обиделась девочка. – Это дело серьезное. А Златка ужасно красивая, я тебя совершенно понимаю и полностью поддерживаю, если что.

Брат попробовал расхохотаться, но у него не слишком получилось. Потом как-то сник и сказал:

– Ты, смотрю, уже все решила. Получается, правильно меня чуть не привлекли за интерес к малолеткам. Правда, досрочно, словно предвидели.

– А ты не сравнивай. Злате почти шестнадцать, и у нее была сложная жизнь. Ты ей очень подходишь.

В последние слова девочка вложила особый смысл, вспомнив об особенности Златы, из-за которой девушка снова и снова оказывалась на улице и вынуждена была скитаться. Своего брата Таня считала самым честным человеком на Земле. Именно такой достоин быть рядом со Златой, не сейчас, так через пару лет.

Таня посмотрела на брата, который ухитрился полностью спрятать лицо за монитором ноутбука, для чего ему пришлось сложиться пополам.

– Знаешь, а в самом деле, проводи меня сегодня до гимназии, – сказала она.

– Отменяется, – буркнул Володя.

– Ну Ежичек! Я вспомнила, мне сегодня книги в библиотеку сдавать, рюкзак просто неподъемный. Или тебе в полицию нужно?

– Не нужно, – после паузы уже спокойнее произнес молодой человек. – Я полностью амнистирован. Просто повезло: попал на начальника, который выслушал и сказал что-то вроде: «За своего пса я бы тоже любого в бараний рог свернул». И все, закрыл дело.

– Здорово! – восхитилась Таня. – Так проводишь?

– Ладно, – после паузы проворчал брат. – Только, если услышу от тебя еще домыслы и предположения, держись, сестра!

– И что ты мне сделаешь? – захихикала она.

– Ну, к примеру, перестану за тобой доедать.

Таня как раз в этот момент подталкивала к нему через стол тарелку.

– Вот Абрек обрадуется! Ну ладно, ладно, я все поняла! – вскидывая руки, зачастила она под пристальным и немного тревожным взглядом брата. – Никаких домыслов. А сейчас иди одеваться, опаздываем!

До начала уроков еще оставалось достаточно времени, но часть учителей пришли в этот день пораньше по просьбе директора Гайдая, чтобы подготовить огромный актовый зал к общему сбору: настроить микрофон, повесить плакаты с фотографиями дней самоуправления прошлых лет, подготовить конверты для голосования. Сейчас все уже было сделано, и большинство взрослых отправились в школьный буфет или в комнату отдыха выпить кофе и настроиться на работу. В актовом зале остались двое. Темноволосая учительница, стоя на сцене у длинного, покрытого зеленой скатертью стола, проверяла карточки. Мужчина с узким лицом и раздавленным носом в этот раз сумел подобраться к ней незамеченным. Выскочил как черт из табакерки из-за занавеса и сжал ее запястье. Девушка резко встряхнула рукой и отступила как можно дальше, рискуя свалиться в зал.

– Ты в курсе, что сегодня мой последний день в гимназии? – спросила она. – Мне ищут замену, и я не советую тебе начинать общение с моей сменщицей с подобных фокусов. Или со сменщиком.

Мужчина криво ухмыльнулся, поправил прическу и навалился ладонями на стол, натужно скрипнувший под его тяжестью.

– Уверена, что последний? Моим мнением, между прочим, тоже интересовались. Я ответил, что не вижу причин, по которым тебе надо уходить именно сейчас, в такой важный момент. И я уж не стал делиться своими соображениями насчет кое-кого, бегущего с корабля.

Девушка с вызовом рассмеялась ему в лицо:

– Боюсь, мои доводы все же были убедительней. Я доложила, что Платон Воронцов вполне способен узнать меня, возможно, уже узнал. Последние несколько уроков он глаз с меня не сводит.

– Влюбился пацан! – заржал мужчина. – Ты же у нас краля. Кра-алечка.

– Нет. Он растерян и в недоумении. Как думаешь, что произойдет, если он словно бы случайно в общей давке коснется меня? Или попросит нашу новую ученицу поймать мой взгляд?

– Это была твоя ошибка! – побагровел мужчина. – От начала и до конца.

– Моя, да. Вот я и пытаюсь ее исправить.

– Может, ты не в курсе, но те, на кого мы работаем, неохотно прощают ошибки.

Девушка горько усмехнулась:

– Поверь, мне ли этого не знать.

* * *

Редкий вскочил ни свет ни заря. Уже и позавтракать успел, и полностью подготовиться к выходу, и даже заново переодеться, когда утро, поначалу ясное, вдруг начало набухать тучами и по карнизу забили первые капли. Эдик досадливо поморщился: сегодняшний день и без дождя приятным и легким не назовешь. Он должен был проводить на занятия Злату, проследить, чтобы все прошло без эксцессов, обсудить кое-какие нюансы с директором. Потом Эдик собирался забежать на работу, чтобы снова уйти через пару часов на похороны Глеба. Тело долго не отдавали, все доискивались причины смерти. Однако по всему выходило, что Глеб умер, потому что умер.

Эдуард сидел за кухонным столом, в который раз тупо вертел в руках разорванную визитку и проклинал себя за то, что сразу не попытался вытянуть информацию из Гриши. Мог ведь притвориться, что опасается странных детишек, не прочь стать двойным агентом. Возможно, Гришу тоже будут хоронить сегодня, нужно на кладбище держать ухо востро. Или попытаться узнать, кто забирал тело, выйти на семью. Антон с этим планом был полностью согласен и обещал помочь.

Редкий не сомневался, что те, с кем контактировал Гриша, знали причину его смерти. Им было известно, что находиться рядом с детьми опасно, но они шли на риск, чтобы наблюдать за ребятами. Члены же «Апофетов» рисковали вслепую, да и детей, возможно, подставляли под удар. Мысль об этом не давала Эдуарду спать спокойно… да и вообще никак.

Он провел пальцем по золотистой половинке карточки, ощутил подушечкой пальца приятную шероховатость. Это он давно обнаружил: если смотреть под углом, видны выдавленные на картоне буквы: «…итет».

Судя по всему, это было единственное слово на визитке, которое располагалось строго по центру. Никакой наводки оно не давало.

Эдик спохватился: часы над столом показывали, что пора выходить. Надо было еще успеть домой к Элле, чтобы забрать Злату. Ходить девочке по городу одной они пока не разрешали. Редкий был убежден, что похитившие ее парни выполняли чье-то указание и должны были доставить девочку в определенное место, да и приставший к ней мужчина мог быть из той же компании, – терять осторожность не следовало.

Редкий вышел из парадного, посмотрел на серое небо – открывать зонт или нет. Под ногами уже все размокло, но сверху вроде не капало.

– Здравствуйте.

Эдуард изумленно моргнул – от ближайшей скамейки к нему шел Платон Воронцов, на ходу приглаживая влажные волосы. О встрече они не договаривались, и парень показался ему не на шутку встревоженным.

– Привет, – сказал Эдик. – Давно сидишь? Чего не позвонил-то?

– Не хотел беспокоить.

– Пойдешь со мной за Златой?

– Конечно. Я и так планировал сегодня ее проводить.

Они вместе зашагали к центру города. Поначалу молчали, потом Платон вдруг задал неожиданный вопрос:

– Можно спросить вас насчет Инны Леонидовны?

– Кого? – в первое мгновение опешил Эдик. – А, Инны. Дошло. И что с ней не так?

– С ней все в порядке. Просто встретил ее сейчас, она несла в школу плакаты к началу мероприятия. Вот и подумал: странно, что они с сестрой не общаются.

– Странно, да, – согласился с ним Редкий, в гораздо большей степени удивленный неуместным любопытством Платона. – А может, и не странно, я не знаю. У них ведь родители погибли в автокатастрофе, и что-то между сестрами на фоне горя сломалось. Но я уверен, что это временно.

– А вы с Инной Леонидовной хорошо знакомы? – не отставал парень.

– Ну так, честно сказать, видел три раза. Первый раз – это когда мы все вчетвером познакомились: Антон, сестры и я. Давно это было, еще до того, что в парке случилось. Так что у тебя за интерес такой?

– Нет, ничего. – Платон махнул рукой и заговорил о другом, еще менее приятном для Редкого. – Скажите, вам самому нравится план, по которому мы все пятеро оказываемся в одной школе?

– Н-не знаю, – признался Эдуард. – Просто мы не понимаем, как вообще нужно действовать.

– Так ведь уже было в той школе, в Англии, – тихо проговорил Воронцов. Ему, как старшему, было известно больше, чем другим. Точнее, он сам ухитрился кое-что раскопать в интернете, так что Антону и Эдику осталось только подтвердить эти сведения. – Поймите, за себя я не боюсь. А вот за ребят – да. Очень. Если бы можно было как-то спрятать их, пусть даже раскидать по разным городам, только чтобы они могли жить нормальной жизнью.

– Думаешь, я сам об этом не думал? Да куда же спрячешь? За каждым из вас наблюдали все десять лет, потом собрали в одном городе, в одной школе. У кого-то очень большие возможности – с этим не поспоришь.

– Но ведь Злату они потеряли!

– Возможно, но даже этого мы точно не знаем. Ведь когда понадобилось, живо нашли и доставили в нужное место. Даже оформляя ее в гимназию, я не мог избавиться от ощущения, что кто-то незримо, но активно помогает мне, – признался Редкий. Об этом он никому еще не говорил. – Вроде как дает зеленый свет, пока двигаюсь в правильном направлении.

– Я понимаю, – тихо отозвался Понедельник.

Злата ждала их у дома, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Лицо ее сияло, и Эдик невольно залюбовался девушкой. Потом покосился на Платона: не влюблен ли тот по самые уши? Но парень, даже здороваясь и забирая у Златы тяжелый рюкзак, был погружен в свои невеселые мысли и всю дорогу не принимал участия в беседе.

«Он что-то знает об Инне, – в какой-то момент осознал Эдуард. – Знает и не говорит. Странно. Нужно разобраться в этом».

Впереди между серыми пятиэтажками уже показались золотистые, сияющие даже в пасмурный день башни гимназии «Белая радуга».

* * *

Вику разбудил отец, легонько потряс за плечо. Такого никогда прежде не случалось, и девочка села в кровати с тяжело бухающим сердцем.

– Что случилось?

Отец глядел на нее запавшими от недосыпа и отчаяния глазами:

– Анне совсем плохо. Я знал, что так будет, что она измучает себя. Будто не могла бандероль просто потеряться на почте. Нам нужно ждать и надеяться… но она не слушает меня.

– Ты вызвал скорую?

Он медленно покачал головой.

– А почему?

– Потому, Викуша, что в реанимацию тебя едва ли пустят, а значит, здесь, с тобой, мама в большей безопасности. Когда ей станет чуточку легче, я, конечно, сам уложу ее на новое обследование.

– Но, папа, а если ты ошибаешься? Вдруг во мне на самом деле нет ничего такого, что может ей помочь? – в страхе спросила девочка.

– Поверь мне, есть. Рядом с тобой ничего плохого с ней не случится. Я хотел попросить, дочка, чтобы ты сегодня пропустила школу. Побыла с мамой.

– Она мне даже в комнату зайти не дает, сразу отворачивается и плачет. Или кричит, чтобы уходила.

– Неважно, милая. Не заходи к ней, занимайся своими делами, просто будь дома. Я тоже сегодня за порог ни ногой. Хотел вызвать сиделку, но потом сообразил, что опытная – а другой нам не надо – тоже будет настаивать хотя бы на вызове врача, а уж врач… он же не знает, что у нас есть кое-что помощнее их медицины. – Отец попытался засмеяться, но вышел какой-то жалкий писк.

– Хорошо, я буду весь день дома, – сказала Вика.

Отец глубоко вздохнул, привлек ее к себе и чмокнул в макушку. Он ушел, а девочка осталась лежать в постели, пытаясь справиться с нарастающей тревогой. Хотелось бежать к матери, но нельзя – только огорчит, растеребит ее раны.

Через десять минут зазвонил мобильный, на экране высветилось имя: «Маго».

– Ну, готова? – бодро спросил мальчишка. – Я у твоего дома.

В последнее время Маго без видимой причины встречал ее по утрам и иногда провожал после школы. Мальчик упорно твердил о каких-то существах, которые следят за ними, за всей пятеркой и за каждым по отдельности, и которых до смерти боится Абрек. Вика не очень верила, но от компании Маго не отказывалась – с ним всегда было интересно, и порой она от души смеялась, забывая свои домашние неприятности.

– Я сегодня не пойду, – виновато сказала Вика. – Прости, не догадалась тебе раньше звякнуть.

– Да ерунда! А ты чего, заболела?

– Не я, а мама, – проговорила она совсем тихо. – Ухудшение, и такое, что отец боится меня далеко отпускать. Он верит, что рядом со мной мама не…

– Ну и правильно верит, это же твоя сверхспособность, – ни на миг не усомнился Маго. – А так-то жаль, конечно. Сегодня Златка появится. И день самоуправления, весело будет. Хотя тебе не до веселья, я понимаю.

– Да уж, – рассеянно согласилась Вика.

После разговора с мальчиком она встала и привела себя в порядок. День впереди казался тягостно-бесконечным, особенно теперь, когда она перестала быть фанатичной ученицей. Хотела позвонить Злате, пожелать удачи – ведь для нее учебный год только начинался, – но подержала телефон в руках и не решилась. Рядом со Златкой мог оказаться Платон, они почти все последнее время были вместе, он помогал ей наверстать пропущенное. Платон может подумать… неважно что. Вика ограничилась тем, что послала эсэмэску.

Отправилась на кухню, там сильно и едко пахло лекарствами. Достала из холодильника все для омлета с помидорами и ветчиной, который любит отец. Чтобы отвлечься от тоскливых мыслей, включила телевизор. Везде шла реклама, и Вика все щелкала кнопками, пока не попала на местный канал. И вот тогда она вздрогнула и застыла, увидав во весь экран изображение родной гимназии. Из окон верхнего этажа вырывались клубы дыма. Голос диктора за кадром говорил:

«Только что мы получили сообщение о нескольких взрывах в городской гимназии “Белая радуга”. По нашим сведениям, это случилось до начала первого урока, и большинство учеников успели покинуть помещение гимназии или еще в него не зашли. Однако в здании вполне могут оставаться люди. Третий этаж сейчас отрезан, пожарные пытаются попасть туда через окна».

Несколько секунд Вика стояла словно громом пораженная. Потом ахнула и бросилась в свою комнату, где остался ее мобильник. Первым набрала Маго, еще и еще раз, но мальчик не отвечал. Потом всех по очереди – Таню, Платона, Злату – с тем же результатом.

* * *

Два оглушительно-громких хлопка с интервалом в пару секунд Редкий услышал, едва вышли из-за домов на открытое пространство перед гимназией. И дважды в грудь его словно пихнула невидимая рука – мягко, но мощно. Он застыл, всматриваясь в здание, но ничего необычного не увидел.

– Что это? – шепотом спросила Злата.

– Оставайтесь-ка тут, – через плечо распорядился Эдуард и побежал к зданию так быстро, как мог.

Ворвался в ворота и увидел, что просторный двор забит учениками. Из гимназии выскакивали наружу все новые ребята. Пожилая техничка почти повисла на двери, стараясь открыть вторую створку, ей помогал мужчина, в пиджак которого крепко вцепился испуганный младшеклассник. Редкий заметил, что почти все во дворе смотрят наверх и тычут туда пальцами.

Он запрокинул голову и увидел: на третьем этаже окна были выбиты, оттуда валил густой дым. Остатки стекла вспыхивали золотом, и Эдик сообразил, что это в глубине помещения гуляет пламя. Он заметался по двору, отыскивая детей. У стены спортзала заметил Таню Милич, в два прыжка очутился рядом с ней. Девочка стояла будто в оцепенении, слегка вытянув руки в сторону главного входа.

– Где другие? – спросил Эдуард.

– Когда рвануло, мы как раз входили в ворота, – невнятно выговорила Таня. – Мой брат сразу побежал в здание, и Маго тоже. Я не смогла его остановить.

Она поднесла к лицу правую ладонь, словно не веря до конца, что не сумела удержать юного друга.

– Вика?

– Она осталась дома.

– Что там, за выбитыми окнами?

– Актовый зал, – сказал голос сзади, и Эдик обнаружил за спиной Злату и Платона. Послушались они его, как же!

– Актовый? Ну там вроде народу быть не должно сейчас?

– Учеников – нет, – как всегда, четко отвечал Воронцов. – Раньше звонка их туда не пустили бы. Но могут быть учителя, они готовили зал к дню самоуправления.

И тут громкое «а-ах» пронеслось над толпой, потому что в одном из окон появился силуэт человека. Опасно перевесившись через карниз, чтобы оказаться ниже уровня дыма, человек призывно размахивал руками. Теперь можно было разглядеть, что это женщина. Через пару секунд она отпрянула прочь, но Эдик успел узнать Инну.

– Так, я за ней, – сказал он. – Вы держитесь вместе.

– Я с вами, – заявил Платон.

– Даже думать не смей. Девочки, держите его.

Таня и Злата с двух сторон повисли на парне, а Редкий, петляя между учениками, уже несся к зданию. Из широко распахнутых дверей гимназии больше никто не выбегал, так что он попал внутрь без помех.

На первом этаже было пустынно и тихо, и ничто не выдавало бушующий в здании пожар. На втором этаже дымом пахло самую чуточку. Со стороны рекреации донеслись громкие мужские голоса – похоже, охранник и кто-то из учителей проверяли классы.

Редкий побежал дальше наверх. Половину лестничного пролета миновал без проблем – и тормознул, накрепко вцепившись в перила, потому что второй половины просто не было. Точнее, лестница в этом месте превратилась в месиво из торчащей арматуры и кусков бетона, некоторые висели не пойми на чем и покачивались, как игрушки на новогодней елке. И все же, присмотревшись, Эдик наметил путь, не простой, но почти безопасный. И начал карабкаться наверх.

От площадки третьего этажа уцелела примерно треть, она мыском выдавалась вперед. Пахло какой-то химией и раскаленным железом. Вжимаясь спиной в стену, Редкий приставным шагом добрался по этому мыску до прохода в рекреационный зал. Огня здесь не наблюдалось, а вот дыма хватало. Эдуард закашлялся, в темпе стянул куртку, зажал ею рот и нос.

Дым полз из-под частично разрушенной стены. Редкий поднырнул в дыру, наткнулся на ряды стульев и только так определил, что он в актовом зале. Многие стулья уже горели, но как-то неохотно, больше дымили особенно едким, слегка зеленоватым дымом. Зато вовсю полыхали стены.

– Инна! – заорал он, понимая, что на зрение рассчитывать не приходится.

В ответ лишь что-то гулко обрушилось. На мгновение Эдик растерялся: он совсем иначе все представлял. Думал, схватит девушку на руки и рванет в обратном направлении. Ему и в голову не приходило, что он может попросту ее не отыскать.

Все в нем кричало, что нужно немедленно уходить отсюда и ждать пожарных. Он даже сделал попытку приблизиться к окнам, чтобы посмотреть, не приехали ли они, но именно поблизости от выбитого окна ощутил жар пламени, которое словно лизнуло раскаленным языком его спину и затылок. Эдик сразу отскочил и побежал по проходу между рядами. Точнее, побрел, нелепо сложившись и выставив перед собой свободную руку, – надеялся нащупать девушку, если она тут где-то упала.

Наткнулся он на что-то высокое и не сразу сообразил, что это сцена. Припомнил, что за сценой обычно расположены кулисы. Взобрался – дыма здесь было еще больше, – побрел наугад. Вдруг понял, что идет по огню – помост горел. Испугался, подпрыгнул, запутался в занавесе и рухнул вместе с ним вперед, в огонь. На миг страшная боль обожгла левую щеку, будто ее разом срезало ножом. Потерял направление, куда-то пополз – и вдруг ощутил под руками что-то живое, слабо трепещущее.

Удача придала Эдуарду сил. Он подхватил свою добычу на руки, спрыгнул в зал и побежал в обратном направлении. Куртку он потерял, видел только одним глазом, но лестничного проема достиг в рекордные сроки. Только тут он смог разглядеть, кого вытащил.

Это была Инна. Кажется, без сознания, по крайней мере, он надеялся на это. Редкий положил ее на остатки площадки, чтобы отдышаться и продумать спуск. Вздрогнул, когда увидел, что кисти рук у девушки словно бы в черных перчатках с багровыми вкраплениями.

Секундой спустя ему стало ясно, что спуститься один он еще сумел бы, но с ношей на руках – точно нет. Эдик припомнил, что в старом здании довольно разветвленная система входов, из главного корпуса можно попасть в соседние. Как жаль, что ему не пришло в голову прежде прогуляться по гимназии и все здесь изучить. Но сейчас оставалось лишь подхватить Инну на руки и снова погрузиться в этот проклятый дым.

Наверное, ядовитые испарения уже как-то подействовали на него, потому что направление он потерял почти сразу. Врезался в стену раз, другой. Попасть в нужный коридор никак не удавалось. Эдуарда посетила отчаянная мысль вернуться в актовый зал, где хотя бы есть окна: вдруг пожарные уже приехали и подставят лестницу. Да даже прыжок с третьего этажа, и тот давал больше шансов, чем блуждание в этом аду.

Вдруг ему почудилось, что в дыму кто-то есть, – он расслышал легкий топоток.

– Эй, кто тут? – хотел позвать Редкий, но только подавился кашлем.

И тут совсем рядом знакомый голос выкрикнул:

– Дядя Эдуард, идите за мной!

Следующие несколько минут он куда-то брел сквозь дым, ведомый детской рукой, тянувшей его за край свитера. Они поднимались и спускались, и дыма вокруг становилось все меньше, а потом и вовсе не стало, и Эдуард вдруг осознал, что он стоит на улице рядом с Маго. Вокруг никого – они вышли с торца здания, через дверь, которой редко пользовались. Инну он держал на руках, но рук при этом не чувствовал и потому никак не мог сообразить, как же опустить ее на землю.

Какой-то парень подскочил и взял у него девушку. За парнем неотрывно шла Таня, держа его за полу куртки. Она глянула на Эдуарда и побелела.

– А где пожарные, скорые? – прохрипел Редкий, недоумевая.

– Как раз заезжают во двор, – сказал парень. – Слышите, воют?

– Меня долго не было?

– Пятнадцать минут, – отчиталась Таня. – Я засекала.

Эдик удивился: ему казалось, он пробыл в этом дымном аду как минимум час.

Маго ему помог, отвел его к клумбе и приказал:

– Садитесь.

Эдуард сел, потом упал на бок. Вдруг поймал взгляд мальчика – тот неотрывно смотрел на его лицо и нервно сглатывал.

– Что там? – Редкий поднял руку к левой щеке, вспомнив, что прежде с ней что-то случилось. Но сейчас он ничего не чувствовал.

– Не трогайте! – подскочил и перехватил его руку Маго. – Не касайтесь, ладно? Просто лежите, а я сейчас приведу врачей.

Мальчик исчез из поля зрения. Эдик решил его послушаться и просто лежал, закрыв глаза. Точнее, один глаз, насчет левого он не был уверен. Даже когда рядом слабо застонала и что-то пробормотала Инна, не отреагировал.

Потом появился человек в голубом комбинезоне, разглядывал их с Инной, прикасался к ним.

– Машина сейчас будет, подгоним прямо сюда, – услышал Редкий.

Он отпихнул чужие руки и сел. Чуть в стороне стояли плечом к плечу Платон, Таня и Злата, впереди всех – взмыленный и перепачканный сажей Угушев. Он вертелся на месте и все оглядывался на здание, тогда как глаза ребят были прикованы к лицу Эдика, и это начинало всерьез нервировать.

– Держите Маго, – прохрипел он. – А то сейчас снова в школу рванет.

– Не рвану, – заверил мальчик с довольным видом. – Я еще раньше двоих учителей вывел, химичку и историка. Эх, лучше бы нашу классную, конечно. Но больше там никого нет.

Эдуардом вдруг овладела жажда делать что-то, говорить, давать указания. Левую половину лица теперь словно гвоздями кололи, но он почти не обращал на это внимания. Он склонился над Инной, но не решился до нее дотронуться. Потом вспомнил кое-что важное:

– Злата, позвони Элле, скажи ей… Я, кажется, потерял свой мобильник.

Злата тут же запустила руку в карман, но Платон сделал ей какой-то предупредительный знак и сказал, обращаясь к Эдику:

– Лучше потом. Сейчас вас увезут, мы узнаем точно куда и всем позвоним, и Элле, и Антону.

– Нет, звони сейчас, или дайте мне телефон, – заартачился Редкий. Заметил, как Воронцов со Златой обменялись быстрыми взглядами, потом парень кивнул, и она набрала-таки номер.

– Элла не отвечает, – через некоторое время сообщила девушка. – Наверное, занята.

– Не может быть, – уже почти теряя сознание, бормотал, озираясь, Эдуард. – Я же слышу… это ее мелодия. Она где-то рядом, давайте, найдите ее.

Вдруг он догадался, что звук идет из кармана пиджака лежащей рядом девушки. Без промедления запустил туда руку, достал аппарат и увидел на табло свое имя: «Эд».

– Не понимаю, – выдохнул, поднося телефон так и этак к правому глазу.

Платон огорченно покачал головой.

– Я пытался вам сказать, а потом подумал, вдруг ошибаюсь, решил еще понаблюдать.

В этот момент, оттеснив юношу в сторону, со всех сторон налетели санитары.

Глава 26
Институт 303

Потом была операция. Полностью Редкий пришел в себя в четырехместной палате, под капельницей, когда за окном уже стояли сиреневые сумерки. Осторожно ощупал лицо и убедился, что левая его половина превратилась в подушку из марли и ваты. Юная медсестра освободила его от иглы катетера и помогла ему добраться до туалета, потом принесла порцию остывшей каши, но зато горячий и сладкий чай. Улыбнулась:

– У вас хорошие друзья. Торчали в вестибюле почти весь день, санитарки их едва спровадили. Передали вам морсы, фруктов пакет, и вот еще, – она повертела перед его здоровым глазом новым мобильником. – Это мужчина передал, такой… очень худой. Сказал, что там уже вбит его номер и чтобы вы обязательно позвонили, когда сможете.

– Хорошо, – рассеянно кивнул Эдик. – Скажите, а та девушка, которую вместе со мной привезли, с обожженными руками?..

– С ней все хорошо, – поспешно закивала медсестричка. – Руки обработали, она тоже лежит в этом отделении. Через две палаты от вас. Хотите, передам, чтобы пришла вас навестить?

– Не надо пока, – вздохнул Редкий. – Я сам, позже. Морс ей отнесите.

– Да у нее всего полно, вы же, как я поняла, одна компания, – засмеялась девушка и убежала.

Некоторое время Эдуард лежал неподвижно и размышлял о случившемся. «Одна компания»! Он тоже так считал до сегодняшнего утра. Пока не узнал, что Элла врала ему все это время, выдавая себя за сестру. Интересно, а где тогда настоящая Инна? Почему-то неприятнее всего было вспоминать, как он пришел к ней объясняться, а она, не дрогнув, сыграла до конца свою роль.

Потом он неожиданно задремал и проснулся уже в гораздо лучшем расположении духа. Ему захотелось немедленно поговорить с Эллой и все прояснить. Но вот незадача – судя по всему, в больнице уже наступил отбой, и на соседних кроватях мирно похрапывали соседи.

Эдик встал и вышел в пустой больничный коридор. Свет был погашен, горели лишь цепочки ночных голубоватых огоньков вдоль стен и сильная лампа на медицинском посту, тоже пустующем. Да еще отсвет фонарей с улицы вливался в окна холла. Там на длинном диване он увидел понурую фигурку, словно специально забившуюся в самую густую тень. Выделялись белыми пятнами лишь повязки на руках.

Он подошел и сел напротив на забытый кем-то стул. Спросил:

– Чего не зашла навестить?

Элла слабо поежилась в ответ.

– Неудобно. У вас там тяжелый.

– Со школьного пожара?

– Нет. Там мы с тобой больше всех пострадали. Еще пару учителей увезли на скорой раньше нас, но сейчас уже отпустили.

– Элла, – решил он не тянуть кота за хвост и сразу перейти к сути. – Зачем тебе понадобилось выдавать себя за свою сестру? И где Инна?

– Инна была в машине вместе с родителями. В той, которая разбилась, – без всякого выражения ответила девушка. Эдик тихо чертыхнулся – к этому он не был готов. А Элла продолжала: – На первый вопрос я вообще-то собиралась тебе солгать. Еще раньше, если бы ты меня как-нибудь разоблачил. Я могла сказать, что хотела работать где-то вне контроля нашего Кинебомбы, ведь в гимназии и так уже была Соня. Могла объяснить все тоской по сестре и попыткой вообразить, играя ее роль, будто Инка жива и здорова. Но я не хочу больше хитрить, вечно изворачиваться. Я скажу тебе правду.

– Давай, – с некоторой опаской поддержал Редкий.

– В «Белой радуге» я работала по заданию Института. И с их же ведома помогала вам в «Апофетах».

– Погоди, какого еще института? – опешил Редкий. Он сам не знал, что надеялся услышать, но уж явно не это. Мелькнула даже мысль, что при пожаре пострадали не только руки Эллы.

– Трудно объяснить все разом. Начать с Института или с меня и Инны?

– Да как тебе хочется!

– Мне не хочется вообще, – хмыкнула Котенок. – Но отступать некуда. Так что начну с нас. Дело в том, что, когда мы с Инной в один день и час появились на свет, это принесло очень мало радости окружающим. Скорее ужас и панику, особенно нашим родителям. У нас с сестрой на двоих было две головы и четыре руки, а также всего две ноги и общее тело ниже пояса. В общем, мы родились сиамскими близнецами.

Эдик поперхнулся воздухом и долго кашлял. Элла продолжила:

– Понятное дело, с первого же дня отец и мама начали искать клинику, где нам сделали бы операцию по разъединению. В конце концов, прецеденты уже были. Ездили на консультации, обращались к заграничным медикам, посылали им наши медицинские документы. Но везде отвечали одно и то же: операция тяжелая, обе девочки едва ли выживут, удача, если хоть одна. И даже при наилучшем исходе все равно обе останутся глубокими инвалидами. А потом вдруг к отцу обратился человек, который сам предложил ему операцию и последующую реабилитацию. И пообещал, что мы с сестрой станем полноценными самостоятельными людьми.

Разумеется, отец не поверил, даже разговаривать поначалу отказывался. Но человек предложил ему самому посетить клинику при Институте и убедиться в возможностях их сотрудников. Сначала папа сходил вроде как на экскурсию, потом маму отправил. А после уже нас – на лечение. Нас с Инной удачно разъединили, а потом мы еще полтора года провели в Институте. Операция за операцией нам восстанавливали внутренние органы, пришивали недостающие части тела. Там же мы сделали первые шаги, а потом начали бегать и шалить, как любые обычные дети. До трех лет мы с сестрой даже не подозревали, что существует мир вне Института. Родители к тому времени оба работали там же и нарадоваться не могли, что так сложилось. Там мы и жили, прежняя квартира была продана еще раньше ради нашего лечения. Только когда стало ясно, что нам пора осваивать окружающий мир, Институт помог родителям купить новую жилплощадь в этом городе. Но они продолжали там работать, а нас постоянно водили на обследования лет примерно до десяти.

– Погоди, значит, этот Институт в нашем городе? – перебил Редкий. – А почему я ничего о нем не слышал?

– Да, в этом городе, – кивнула Котенок. – Территория вокруг него закрыта, вход строго по пропускам. Но, в общем, это не какое-то тайное заведение, у Института есть все необходимая документация, там бывают проверяющие. Правда, подозреваю, лишь в наземных его этажах. По бумагам он значится как какой-то НИИ, но настоящее название – Институт 303.

– Порядковый номер? Или эти цифры значат что-то другое?

– Порядковый код, точнее. Потому что подобные ему организации разбросаны по всему миру, чаще всего – по маленьким городкам. В каждом ведутся свои разработки, но при этом осуществляется постоянный обмен опытом, над перспективными проектами работают все вместе. Деятельность свою они по понятным причинам не афишируют. Хотя бы потому, что страждущие снесли бы ворота и взяли Институт в осаду, если бы знали, как далеко их возможности обогнали даже самую передовую легальную медицину.

– Но вашей семье они сами предложили помощь, – сказал Эдуард. – Почему? У твоих родителей оказались нужные им профессии?

Элла покачала головой, перевязанными руками отвела от лица мешавшие ей волосы:

– Нет, наши родители – педагоги, мама – учитель рисования, а папа – географ. В Институте мама работала лаборанткой, а папа – сперва санитаром в их клинике, потом завхозом на одном из этажей. Кадры для всех отделений Института готовятся целенаправленно, многие сотрудники продолжают родительские династии. Но Институт нуждается и в местных работниках вплоть до обычных уборщиков, которые не станут болтать. А для этого не всегда достаточно высокой зарплаты, людей нужно мотивировать чем-то более весомым, как в нашем случае. А еще, думаю, мы их просто заинтересовали, сиамские близнецы не каждый день рождаются. – Элла замолчала и поерзала на диване, стараясь пристроить поудобнее забинтованные кисти, потом продолжила: – До определенного момента родители честно трудились и не задавали лишних вопросов. Я помню, как мы с Инкой всякий раз радовались, когда наставало время обследований или просто родители брали нас с собой на работу. Мы спускались на лифте глубоко под землю и оказывались будто бы в настоящем городе, но только там было интереснее, богаче и чище. Вообрази себе улочки, выложенные булыжником, магазинчики, кафе и пекарни. Уютные кинотеатры, сменные выставки, бассейны, замаскированные под озера, – и все это на каком-нибудь минус пятом этаже. За столиками кафе сидят почтенные профессора, многие из них почти никогда не бывают на поверхности, чтобы не терять понапрасну времени. Прогуливаются выздоравливающие больные. Все там были к нам очень добры, и это место казалось нам с сестрой настоящим раем на земле. Правда, никому нельзя было рассказывать в школе, да и кто бы поверил. Мы с Инкой мечтали, что тоже будем там работать. – Девушка прерывисто вздохнула и помрачнела. – Мы уже поступили в универ, когда стали понимать, что с родителями творится что-то неладное. К тому времени они получили новые назначения с таким уровнем секретности, что вытянуть из них хоть что-то стало немыслимым делом. На их новых рабочих местах мы тоже никогда не бывали. Мы с Инной решили, что у отца и матери проблемы личного характера. Переживали, даже плакали – вдруг разведутся. Мама ходила в храм и возвращалась совершенно убитая, отец замкнулся в себе и был все время мрачен. А потом они попали в аварию. Ехали на машине в Питер, по пути случайно заметили нас с сестрой, предложили составить им компанию. Инка согласилась, а мне нужно было готовить какой-то дурацкий доклад…

Девушка надолго замолчала. Эдуард не выдержал, пересел к ней на диван, положил руку на хрупкое плечо. У него сильно разболелась голова, да и со зрением в единственном здоровом глазу дела шли неважнецки: предметы то расплывались, то неохотно принимали прежние формы. Кроме того, Эдуард пока никак не мог сообразить, о чем пытается рассказать ему Элла.

– После смерти родителей я нашла у них в ноутбуке – они пользовались одним на двоих – вроде как наброски письма. Без адреса, без обращения, они просто не знали, куда его можно послать. В этом письме они писали чудовищные вещи об Институте, об опытах, о которых я никогда не слышала. О том, что в ходе этих экспериментов на свет появляются странные дети, бо́льшая часть которых выбраковывается и уничтожается без всякой пощады.

– Дети? – насторожился и сел ровно Эдик.

– Да. Теперь я расскажу подробнее об Институте, о том, что узнала, уже когда начала работать на них. У этого заведения долгая история. Когда-то Институт отпочковался от немецкой организации «Аненербе»^[2]. Она распалась на несколько десятков подразделений, чтобы проще было вести свои исследования. Подразделение, или лабораторию, которая впоследствии стала Институтом, волновала вовсе не германская история и наследие предков. Там на полном серьезе ставили целью создание расы сверхлюдей, богоподобных созданий. Задача состояла в том, чтобы оторвать человека от первородного греха, следствием которого стали тленность, страстность и смертность. У новых людей должен был существовать врожденный иммунитет ко всему грязному, дурному. Страсти не одолевали бы их, как простых смертных, с детства они тянулись бы лишь к красоте и к знаниям. Прекрасные создания, не знающие болезней и увядания, они жили бы сотни лет и уходили из жизни, когда сами ощутят, что сделали и повидали все, что хотели. Ну и обладали бы сверхспособностями – для этого очень активно изучали всяких необычных людей, а особенно нойдов – это такие лапландские шаманы. Говорят, они умели невероятные вещи, правда, делиться своими секретами не спешили. Так что поначалу ничего не выходило. Потом закончилась война, Институт перебрался в Америку. Работа не прекращалась ни на день. И, хотя до цели оставалось все так же далеко, многие наработки оказались огромным шагом вперед. А когда в восьмидесятые годы был открыт геном, работа закипела с новой силой. Тогда же открылось множество подразделений по всему миру. Как я уже сказала, это было удобно, во-первых, для молодых и смелых ученых: они могли вдали от авторитетов продвигать собственные идеи. Во-вторых, каждый город, где обосновывался Институт, становился вроде как его экспериментальной площадкой. Школы, больницы – все шло в дело. Работа над главной фишкой Института – проектом «Первенцы» – не останавливалась ни на день. И уже в конце восьмидесятых дело сдвинулось с мертвой точки.

– Наша пятерка, – с тяжело ухающим сердцем догадался Редкий.

– Да. Эти работы всегда велись на самых засекреченных минусовых этажах. Ученые исступленно работали с генами, комбинировали, облучали, модифицировали. Дети, которых они создавали, не дотягивали до полубогов, однако у них появились определенные способности, немыслимые для обычного человека. Изучение загадочных нойдов даром не пропало. Кроме того, лет тридцать назад один ученый предложил концепцию создания так называемой «единой группы». То есть чтобы несколько человек, не являясь родственниками, были связаны настолько, что смерть одного влекла бы смерть четверых остальных. Проект казался полнейшей фантастикой, но именно поэтому многие им заболели. Сейчас ученые Института умеют получать не больше пяти детей в одной партии, и на ее создание уходит не один год. Именно поэтому разница между старшим и младшим в пятерке почти всегда пять-шесть лет. Но опыты продолжаются. А пока для уже существующих ребят был разработан протокол, обширная линейка опытов. Детей выбрасывали в большой мир и наблюдали, насколько велики шансы на выживание группы, учитывая их свойства и способности, которые проявляются не сразу. Если становится ясно, что группа жизнеспособна, детей собирают всех вместе и выводят эксперименты на следующий уровень.

– Зачем? – решился прервать девушку сбитый с толку Эдуард. – Разве нельзя наблюдать за детьми в этих самых институтах? Я имею в виду, если так велик риск потерять всех разом, случись что с одним.

Элла с отрешенным видом покачала головой:

– Это не риск. Это часть эксперимента, и когда гибнет одна группа, на смену ей приходит другая. Пойми, главный интерес представляют не способности детей, а их социализация. То, как относится к ним мир, готов ли их принять. Способности у этих детей во всех группах разные, хотя некоторые повторяются, и на первый взгляд не такие уж глобальные, это не какое-нибудь сверхоружие. Однако уже сейчас ясно, что множество людей готово пойти на что угодно, чтобы получить, так сказать, безлимитный доступ к некоторым из них. Другие люди, напротив, сразу опознают в детях безусловное зло и видят цель жизни в их уничтожении. Так случилось и в английском Барнсе, с самой перспективной на тот момент группой.

Элла опустила голову.

– Так кто же их убил? – дрогнувшим голосом спросил Редкий.

– Фанатики, много лет выслеживающие подкидышей. Такие группы стихийно возникали и в других странах. В нашем регионе это «Комитет».

Эдик тут же вспомнил выдавленные на картоне буквы «итет» на половине визитки.

– Но существование как экстремистских групп, так и групп вроде наших «Апофетов» внимательно отслеживается и вносится в протокол. У Института нет цели защитить детей, напротив, на экспериментальных площадках типа нашего городка для них создаются все новые квесты. Знаешь, я думаю, что существует некий заказ…

– В смысле?

– Ну некая группа лиц, обладающая огромным влиянием и средствами, планирует с помощью проекта «Первенцы» изменить мировой расклад. Именно они диктуют правила экспериментов. Хотят знать о ребятах все, прежде чем возьмут их в оборот.

Редкий уже не мог оставаться на месте, вскочил с дивана, прошелся пару раз по гулкому холлу спящей больницы. Сразу сорвал дыхание, к тому же снова начались эти игры со зрением. Теперь он даже не понимал, горит свет в коридоре или погашен. Так что он поспешил вернуться к Элле и задал новый вопрос:

– Значит, ты думаешь, что и сегодняшний пожар мог быть частью эксперимента?

Элла пожала плечами, посмотрела на свои перебинтованные руки.

– Этого я не знаю. Но озверевший пес в здании был экспериментом, мы помогали его готовить.

– Мы? Хочешь сказать, делами гимназии заправляет Институт?!

– Я ведь уже это сказала. Если в маленьком городе есть подразделения Института, то можно не сомневаться, что все лучшие школы находятся в его ведомстве. А «Белая радуга» – как раз лучшая.

– И все учителя знают? И директор повязан?! – Эдик уже кричал в голос.

Котенок испуганно уставилась на него.

– Не факт. Но точно я сказать не могу. Обычно мы работаем парами или тройками. Старший в группе знает о новом эксперименте, участвует в его подготовке и заранее предупреждает других, чтобы не пострадали. Да и вообще следит, чтобы не было жертв, цель ведь не в этом. Но о взрывах я была не в курсе, хотя общалась со старшим всего за пару минут до того. Как раз предупредила его, что в гимназии больше работать не буду.

– Почему, позволь узнать? Совесть замучила?

– Из-за Платона Воронцова. Я поняла, что он уже почти догадался. Парня с абсолютной памятью не обманешь, он легко запоминает малейшие нюансы мимики человека, его движения, манеру говорить. Думаю, он сразу заподозрил неладное, но сомневался – близнецы бывают очень схожи, и не только внешне. Он спрашивал у тебя про нас с Инной?

Редкий кивнул головой, потом вдруг вспомнил, что Инной еще прежде почему-то интересовался Антон.

– Но ты бы осталась в «Апофетах», верно? – спросил он. – И продолжала работать на Институт?

Элла кивнула с каким-то мрачным отчаянием:

– Да.

– А тебе не приходило в голову, что они могли просто устранить твоих родителей, когда те стали помехой? А затем и тебя, едва ты оказалась под подозрением?

Элла отчаянно взметнула к лицу перевязанные руки, словно защищаясь от своего самого страшного кошмара:

– Нет! То есть да, я думала об этом. Мысли ведь разные в голову приходят, им не запретишь. Когда я нашла черновики того письма родителей, то вспомнила, что в тот день оба были выходные и с утра отправились в Институт на профилактический медосмотр и всякие укрепляющие процедуры – в Институте пекутся о своих сотрудниках. Конечно, под видом витаминной капельницы человеку можно ввести что угодно. А авария произошла из-за того, что отец вроде как потерял сознание и выехал на другую полосу.

– Ну вот!

– Ничего не вот! Родители ведь ничего не успели предпринять, да и кто бы им поверил? У меня при чтении письма были мысли, что родители сошли с ума, по крайней мере, один из них, тот, кто писал. Потому что там еще было написано о странных существах, о рабочих-мутантах, созданных в Институте. Это теперь я знаю, что они действительно существуют… После аварии доктора Института очень старались спасти хотя бы Инну – ее единственную вытащили из машины живой. Но у нее был поврежден мозг…

Элла замолчала, глядя перед собой пустым взглядом. Наверное, нужно было оставить ее в покое, но Эдик не мог остановиться:

– Почему ты начала работать на Институт?

– А что еще мне оставалось? – пожала плечами девушка. – В семнадцать лет я осталась одна. Руководство Института сразу взяло надо мной опеку. Полгода я даже жила там просто потому, что не могла находиться в своей квартире без истерики даже час. Они помогли мне не сорваться, продолжить учебу. Уже после окончания университета я получила предложение работать на них и согласилась, потому что ненавижу быть должницей. Тогда мне рассказали о проекте «Первенцы» и предложили связаться с Кинебомбой, стать частью «Апофетов». Они знали, что я уже знакома и с ним, и с тобой.

Эдуард вспоминал. Три года назад он уже и не надеялся вернуть Эллу. Даже не знал толком, где она живет, не выскочила ли замуж. Потом однажды встретил ее в Питере на Марсовом поле. Был промозглый ноябрь, она стояла у Вечного огня, протянув к нему замерзшие ладони. Он чудом тогда ее заметил, обычным маршрутом возвращаясь с работы. Застыл на месте, не смея поверить своим глазам. А сердце почему-то стучало где-то в коленках…

– Ты только поэтому возобновила отношения со мной?

– Да, – не стала отпираться девушка. – До этого бегала от тебя, боялась, что просто умру, если снова увижу. Но тут вариантов не оставалось.

– Значит, переступила через себя, чтобы шпионить за нами? – прошипел он сквозь зубы, ощущая себя так, словно змея только что скользнула через рот ему в желудок.

– Никто за вами не шпионил. Руководство Института «Апофеты» интересовали только как статистическая единица, я была их взглядом изнутри. Я же говорила, требуется полная картина отношения общества к таким детям.

– Это даже хуже! – не выдержал Эдик. – Да как ты могла, Элка! Я ведь… я даже не знаю, как это назвать!

– Я знаю, – твердым голосом ответила Элла. – Но у меня не было выбора.

– Да прекрати! Сама говоришь, никто особо не настаивал, чтобы ты работала на них. Других продажных дур хватает!

– И это я тоже знаю. Но я не могла порвать отношения с Институтом! Потому что она все еще у них!

– Кто? – опешил Редкий.

– Инка, сестра! Они все еще пытаются ей помочь. При аварии у сестры был сломан в нескольких местах позвоночник и поврежден мозг. В любом другом месте ее объявили бы овощем и очень скоро отключили бы аппаратуру жизнеобеспечения. А в Институте Инна передвигается в инвалидном кресле, даже выполняет простейшие действия. Только ничего не помнит и не понимает. Но уже в этом году ей собираются сделать операцию по восстановлению работы мозга, возможно, даже с заменой поврежденных участков. Такое пока не делается нигде в мире!

Редкий примолк, пытаясь переварить услышанное. Теперь осуждать Эллу стало куда труднее, хотя в душе все переворачивалось от обиды. Они долго молчали, потом он спросил:

– Значит, со стороны Института нашей пятерке ничего не угрожает?

– Нет, конечно! – В глазах девушки вспыхнула радостная благодарность, что он снова говорит с ней. – Теперь, когда найдена Злата, – нет. Английская пятерка считалась самой перспективной, на нее бросили много сил, и гибель детей стала ударом для всех подразделений Института. Сейчас вся надежда на наших, иначе проект здорово затормозит.

– Значит, теперь они защищают детей, так? И не раздумывая убили нашего Глеба и того другого, из «Комитета»! И ты ничего не сделала, не предупредила!

– Это не Институт! – ахнула Котенок. – Зачем им?

– Но кто, Элка, кто?!

Девушка дышала тяжело и часто. Эдик понимал, что ей больно и надо бы позвать медсестру с обезболивающим, и все же не мог остановиться.

– Я правда не знаю, – с усилием выговорила Элла. – Когда я начала работать на Институт, то поняла, что мои родители знали, о чем писали. Там действительно есть очень странные и жуткие существа, которых используют для выполнения всяких неприятных людям заданий. Они исполнительны, на них переложили всю заботу о детях, никому ведь неохота привязываться к малышам. Эти создания необыкновенно быстры и умеют быть незаметными глазу. Именно они десять лет назад подбрасывали детей в нужные точки. Но они полностью послушны руководителям Института. Однако есть еще что-то…

Она замолчала.

– Что? – поторопил Эдик.

– Это на уровне домыслов. Ты когда-нибудь слышал про мерячение?

Эдик подумал, пожал плечами.

– Слово знакомое. Что означает, не помню.

– Эти самые нойды, с которых и начинался проект, умели одним резким криком ввести человека в состояние, когда он утрачивал собственную волю и исполнял только чужие приказы. Возможно, криком шаманы умели и убивать, они ведь были защитниками своего народа. Лаборанты шептались, что дети тоже… могут убить. Неосознанно, такова их природа.

Редкий ощутил странный холод в груди, потряс головой, отгоняя наваждение.

– Но это, возможно, всего лишь профессиональный фольклор! – испуганно поспешила добавить Котенок. – О первенцах еще и не такое болтают.

– И этот фольклор прикончил двух человек, ага!

– Я не знаю. – Элла без сил откинула голову на спинку дивана, тихо, сквозь зубы застонала.

Тут уж Редкий пришел в себя и бросился звать на помощь медсестру. Та вколола обезболивающее и успокоительное сразу обоим, после чего Эдуард едва добрел до палаты, рухнул на койку и отключился.

Проснулся он рано, вернее сказать, его разбудила уборщица, которая грохотала шваброй у него под кроватью. Эдик видел ее согнутую спину, но никак не мог разглядеть детали, картинка плыла и расползалась. Неверно расценив его взгляд, женщина рявкнула:

– Все равно скоро подъем, сейчас главный придет на вас любоваться!

«Главный» и в самом деле скоро пришел в окружении других докторов. Редкого он почему-то оставил на закуску. Подошел, пощупал повязку, суховато произнес:

– Вы, молодой человек, сегодня без завтрака. В течение часа вас отвезут в другое место, там, возможно, будет сделана еще одна операция. Так что готовьтесь.

– Вчера же делали, – сказал Эдуард, не понимая, в чем главврач усмотрел повод для нового вмешательства.

Тот уже важно шествовал к дверям, но остановился и пояснил через плечо:

– Дружочек, у нас тут ожоговое отделение. Вам вчера удалили поврежденные ткани, обработали. А сегодня надо думать, как спасти ваш глаз, и это уже не наша квалификация. Удачи!

Потом начались процедуры, больничная суета, и Редкий под шумок выбрался в холл. Сперва хотел отыскать Эллу, узнать, как у нее дела, но от женской палаты его турнула строгая медсестра. Он пошел туда, где накануне сидела Элка, устроился на диванчике и задумался.

Странно, но сегодня он почти не ощущал обиды или злости. Или что там положено чувствовать по отношению к предательнице? Да и предательница ли она? Если бы он был рядом, когда Элла потеряла семью, возможно, она не попала бы под сомнительное покровительство загадочного Института. Хотя да, Инна. Она еще жива, и ей можно помочь только там. Поразмыслив, Эдик решил пока думать только о том, что рассказала ему Элла, и о безопасности тех, кто ему дорог. Достал новый мобильник и позвонил по единственному телефону в списке контактов.

– Ну ты и гад! – приветствовал его Кинебомба. – Мне что, больничку штурмом брать, чтобы разузнать, как ты там?

Эдик ощутил, как омывает сердце теплая волна, – кажется, Антону в самом деле не плевать на него.

– Прости, друг, – ответил он. – Вчера сразу операцию сделали, до вечера был в отключке. Как ребята?

– Живы пока, – в обычной своей манере ответил тот. – Тоже очень переживают, собираются тебя с самого утра передачками завалить. Тем более что учеба им в ближайшие дни не светит, гимназия на ремонте.

– Ты уже знаешь? – спросил Эдик тихо. – Про Эллу?

– Ну пока без подробностей, конечно. Но в курсе. Как она там?

– Руки сильно обожжены.

– Ясно, – глухо отозвался Антон. – Говорил с ней?

– Да, вчера, она все объяснила.

– Ну и лады. – Кинебомба не спешил вдаваться в подробности. Может, уже сам нашел какое-то объяснение поступку Эллы. Или записал в предательницы и скинул со счетов. – Главное, ты поправляйся поскорее. Навещу сегодня, если пустят.

В коридоре перед холлом появился санитар, который катил перед собой кресло на колесиках. Он очень выразительно посмотрел на Редкого.

– Слушай, меня переводят, – торопливо заговорил Эдик.

– Куда это?

– Не знаю. В глазное отделение, только я не понял, где оно находится. Но вроде не в этом корпусе.

– Ладно, позвони, когда будешь на месте, – чуточку растерянно сказал Антон. – Держись там. Да, с работой не волнуйся, я твоего работодателя предупредил.

Редкий неловко, на ощупь спрятал телефон в карман. И санитар, юный, но с усами, тут же лихо к нему подрулил и, улыбаясь во весь рот, сказал:

– Усаживайтесь, пожалуйста!

– Да я на ногах могу.

– Нет уж, не положено. Так что падайте!

Редкий подчинился. Когда проезжали мимо палаты Эллы, он чуть не вывалился из каталки, пытаясь заглянуть туда оставшимся рабочим глазом, ничего не увидел, зато услышал явственное хмыканье санитара.

На грузовом лифте спустились вниз, колеса коляски загрохотали по плиточному полу вестибюля. Машина скорой уже стояла у самого входа в больницу и выглядела необычно: приплюснутая обтекаемая форма, слепящая белизна. Никаких полос и рисунков, только красные кресты. Солнце играло на ее поверхности и раздражающе било в глаз, который немедленно заслезился. Пока Эдик его промокал ладонью, вышедшие из кабины люди и санитар враз закатили его в кузов, уложили на удобную кушетку и закрепили страховочный пояс. Машина плавно тронулась с места. Скоро стало ясно, что они покинули территорию больницы и влились в оживленный поток транспорта на проспекте.

– Да куда ж они меня везут? – вслух озадаченно проговорил Редкий.

И неожиданно получил ответ, произнесенный тихим голосом Эллы:

– Туда, где тебе помогут. Не волнуйся.

– Элка!

Она тут же появилась в ограниченном поле его видения, выплыла из угла машины. Чтобы удержаться на ногах – машину как раз тряхнуло, – подалась вперед и оперлась локтями о железные скобы по бокам кушетки. Руки в бинтовых рукавицах держала поднятыми вверх, улыбалась как-то жалобно.

– Куда нас везут? – повторил вопрос Эдуард, уже начиная о чем-то догадываться.

– В Институт. Ночью позвонил один из руководителей направления. Сказал, что они только сейчас получили сообщение о случившемся, потрясены и собираются на рассвете забрать меня к себе на лечение. Я тут же попросила, чтобы взяли нас обоих, раз уж я все равно все тебе рассказала. Под утро пришло подтверждение.

– А мое мнение, похоже, забыли спросить, – проскрипел Редкий недобрым голосом. – А если я не желаю?

– Но я полагала, тебе интересно будет хотя бы все это увидеть, убедиться, что я не лгала тебе…

– Это другое, Элка. И я тебе верю, в этом-то зачем врать? Но помощи от них не желаю, уж прости. Не чувствую к этим гениям в белых халатах сердечной склонности, после твоего рассказа об их подвигах.

Элла досадливо мотнула головой:

– «Гении» там все разные, если хочешь знать. Не нужно всех сметать в одну кучу. Они делают много добра.

– Спасибо, не надо. То есть если я откажусь от их услуг, меня отпустят?

– Можешь прямо сейчас попросить водителя вернуть тебя назад.

И девушка, затвердев лицом, указала подбородком на какую-то штуку типа микрофона, видимо, для связи с кабиной.

– Пожалуй, так и сделаю, – потянулся к ней Эдик.

– Только сначала тебе стоит кое-что узнать, – быстро проговорила Котенок. – При первой операции врачи удалили твой левый глаз. Но оказался поврежден и глазной нерв, так что тебе грозит слепота, и в самое ближайшее время. В обычной больнице, конечно, поборются за оставшийся глаз, но шансы невелики.

Редкий похолодел и не сразу сумел сделать новый вздох. К такому он не был готов, ему казалось, что речь идет о спасении того глаза, который под повязкой. А его, выходит, там уже и нет. Это даже осознать было невозможно, он скорее принял бы ампутацию обеих ног, чем такое.

– Так что? – холодно и отстраненно спросила девушка. – Нажать кнопку связи? Только имей в виду: я вернусь в городскую больницу вместе с тобой. Наверное, мои руки не восстановятся в полной мере, останутся изуродованными. Но ничего, этого хватит, чтобы ухаживать за тобой! Молчи! – рявкнула она, заметив, что Эдик приоткрывает рот. – Я знаю, ты скажешь, что я предательница и ты никогда не захочешь от меня никакой помощи! Но поверь, через несколько недель слепоты тебе станет безразлично многое, и мое предательство в том числе!

– Элла, не кричи! – попросил он, отворачивая голову.

Ему нужно было хоть минутку подумать. Хотя нет, зачем он врет себе – тут не о чем думать. Ему всего двадцать семь, он не готов прожить остаток жизни одноглазым уродом. Ну что ж, теперь он тоже предатель, но с собой успеет разобраться позднее.

– Так нажимать?

– Не надо. Ладно, Эл, поехали поглядим на этот твой Институт.

И он устало прикрыл свой единственный глаз.

Примечания

1

Апофеты – ущелье в горах, куда, по древнегреческим преданиям, спартанцы сбрасывали слабых и больных младенцев.

(обратно)

2

«Аненербе» – засекреченная организация, существовавшая в нацистской Германии, проводившая научные исследования в области эзотерики, занимавшаяся поисками тайных знаний древних цивилизаций.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Тревожный понедельник

Глава 2 Непокорная тень

Глава 3 Мелодия в ночи

Глава 4 Нелюбимая

Глава 5 Веские доказательства

Глава 6 Защитник собак

Глава 7 Английская трагедия

Глава 8 Светлые ангелы

Глава 9 Розовый рюкзак

Глава 10 Из глубин памяти

Глава 11 Природный магнетизм

Глава 12 Босоногий след

Глава 13 Прости меня

Глава 14 Птица-говорун

Глава 15 Пес за дверью

Глава 16 Запрос в друзья

Глава 17 Никому не смотри в глаза

Глава 18 Первый друг

Глава 19 Похищение

Глава 20 Дурацкая история

Глава 21 Защитник

Глава 22 Две смерти

Глава 23 У старой пристани

Глава 24 Идеальный день Маго

Глава 25 В огненной ловушке

Глава 26 Институт 303