Семь шагов к Сатане (fb2)

- Семь шагов к Сатане [litres] (пер. Александр Абрамович Грузберг) (Семь шагов к Сатане (версии)) 1401K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Абрахам Грэйс Меррит

Абрахам Меррит
Семь шагов к сатане

ABRAHAM GRACE MERRITT

«SEVEN FOOTPRINTS TO SATAN»

(перевод с английского А. Грузберг)

Глава первая

Часы пробили восемь, когда я вышел из дверей клуба Первооткрывателей и остановился, глядя вниз вдоль Пятой авеню. Остановившись, я вновь со всей силой испытал то неприятное ощущение слежки, которое удивляло и тревожило меня последние две недели. Странный покалывающий холод где-то под кожей с той стороны, откуда следят; какое-то необычное чувство звенящего напряжения. Особая чувствительность, присущая людям, которые большую часть жизни провели в пустыне или джунглях. Возврат к какому-то примитивному шестому чувству: все дикари обладали им, пока не познакомились с напитками белых людей.

Беда в том, что я не мог локализовать это ощущение. Оно накатывалось на меня со всех сторон. Я осмотрел улицу. Три такси стояли у обочины рядом с клубом. Они не заняты, а их водители оживленно разговаривают друг с другом. Не видно никаких зевак. Два стремительных автомобильных потока двигались вверх и вниз по авеню. Я изучил окна противоположного здания. Ни следа наблюдателей.

И все же за мной внимательно следили. Я это знал.

Сознание это приходило ко мне за последние две недели в разных местах. Время от времени я чувствовал присутствие невидимых наблюдателей в музее, куда я пришел взглянуть на юнаньские нефриты: именно я дал возможность старому богачу Рокбилту поместить их здесь, что заметно усилило его репутацию филантропа; чувство это приходило ко мне в театре и во время верховой прогулки по парку; в брокерской конторе, где я следил за тем, как деньги, принесенные мне нефритами, превращаются в ничто в игре, о которой я – приходится это признать – знал меньше чем ничего. Я чувствовал слежку на улицах, но этого следовало ожидать. Но я чувствовал ее и в клубе, а вот этого ожидать было нельзя, и это больше всего меня беспокоило.

Да, я находился под непрерывным наблюдением. Но почему?

Сегодня вечером я решил это узнать.

От прикосновения к плечу я подпрыгнул и сунул руку под пальто, где у меня висел пистолет. И тут же понял, как сильно загадка подействовала мне на нервы. Повернувшись, я чуть глуповато улыбнулся огромному Ларсу Торвальдсену, который всего несколько дней назад вернулся в Нью-Йорк после двухлетнего пребывания в Антарктиде.

– Нервничаешь, Джим? – спросил он. – В чем дело? Заложил за галстук?

– Ничего подобного, Ларс, – ответил я. – Думаю, просто слишком много города. Постоянный шум и движение. И слишком много людей, – добавил я с искренностью, о которой он и не подозревал.

– Боже! – воскликнул он. – А по мне так это хорошо! Я этим объедаюсь – после двух лет одиночества. Но, наверно, через месяц-два буду испытывать то же самое. Я слышал, ты скоро снова в путь. Куда на этот раз? Обратно в Китай?

Я покачал головой. Не хотелось говорить Ларсу, что направление, в котором я двинусь, целиком определяется тем, что мне подвернется за время, пока я потрачу шестьдесят пять долларов в бумажнике и семь двадцатипятицентовиков и два десятицентовика в кармане.

– У тебя что, неприятности, Джим? – он более внимательно посмотрел на меня. – Если есть, я был бы рад… помочь.

Я опять покачал головой. Все знали, что старый Рокбилт был необыкновенно щедр из-за этих дьявольских нефритов. У меня своя гордость, и хотя меня потрясло мгновенное исчезновение золотого запаса, который я рассчитывал превратить в барьер перед любыми заботами на всю оставшуюся жизнь, чтобы быть независимым от любых случайностей, я все же не собирался рассказывать Ларсу о своей глупости. К тому же дела вовсе не так безнадежны, и я не бездомный бродяга в Нью-Йорке. Что-нибудь подвернется.

– Подожди меня, – сказал он, когда кто-то окликнул его из клуба.

Но я не стал ждать. Еще меньше, чем о своей неудачной игре, хотелось мне рассказывать ему о моих наблюдателях. Я пошел по улице.

Кто же следит за мной? И зачем? Кто-нибудь из Китая, идет за мной с той самой древней гробницы, где я добыл сокровища? Ки-Ванг, конечно, разбойник, хотя и получил хорошее образование в Корнуэлле, не стал бы посылать за мной шпионов. Нашу – скажем так – сделку, хоть и необычную, он считал завершившейся, несмотря на свой проигрыш. Каким бы бесчестным он ни был в картах, это не тот человек, который нарушает свое слово. В этом я уверен. К тому же он не стал бы так долго медлить перед ударом. Нет, это не люди Ки-Ванга.

Был также этот липовый арест в Париже, который должен был устранить меня на несколько часов; об этом свидетельствовало состояние комнаты и багажа, когда я вернулся. Вернулся, несомненно, намного раньше, чем предполагали воры, так как быстро раскрыл подлог; свое внезапное появление я, несмотря на болезненный ножевой порез, вспоминал с удовольствием: у одного из моих караульных была сломана шея, а у другого голова мало о чем сможет думать в ближайшие несколько месяцев. Была и вторая попытка: автомобиль, в котором я ехал на пароход, задержали между Парижем и Гавром. Попытка могла бы быть успешной, если бы броши с нефритами не были упакованы в багаж знакомого, который добирался к тому же пароходу на обычном поезде; кстати, он считал, что везет старинную посуду; будто бы я не доверяю ее возможным толчкам быстрого автомобильного путешествия, на которое загадочное происшествие в день отплытия обрекло меня.

Принадлежат ли наблюдатели к той же банде? Они должны знать, что теперь нефриты не у меня, они в безопасности в музее. Я больше не представляю интереса для этих разочарованных господ, если, конечно, они не хотят отомстить. Но это никак не объясняет постоянное, вкрадчивое, терпеливое наблюдение. И почему они не ударили раньше? У них была для этого масса возможностей.

Что ж, кем бы ни были наблюдатели, я решил дать им возможность добраться до меня. Я заплатил по всем счетам. Шестьдесят шесть долларов и девяносто пять центов в кармане составляли все мое земное богатство, но никаких долгов у меня не было. В какой бы неизвестный порт я ни направлялся с обломанным рангоутом и опустошенными палубами, за мной не оставалось невыполненных обещаний.

Да, я решил выманить врага, если это враг, из укрытия. Я даже выбрал место, где это должно произойти.

Во всем Нью-Йорке самое одинокое место в восемь часов октябрьского вечера, впрочем, как и любого другого, то, которое днем наиболее людно. Нижняя часть Бродвея, лишившаяся дневных орд, его каньоноподобные стены молчаливы, а пересекающие меньшие каньоны более пусты и тихи, чем их дикие собратья. Именно туда я собрался идти.

Когда я сворачивал на Пятую авеню от клуба Открывателей, мимо прошел человек, чья походка и осанка, фигура и одежда показались мне странно знакомыми.

Я остановился, глядя, как он неторопливо поднимается по ступеням клуба.

Затем, странно обеспокоенный, пошел дальше. Что-то необыкновенно знакомое, пугающее знакомое было в этом человеке. Что это? Направляясь к Бродвею, я продолжал ощущать присутствие наблюдателей.

Но только дойдя до городской ратуши, понял, что мне показалось таким знакомым. Осознание это вызвало нечто вроде шока.

В походке и осанке, в фигуре и одежде – от легкого коричневого пальто и мягкой серой шляпы до крепкой малаккской трости – этот человек был – мной!

Глава вторая

Я остановился. Естественней всего предположить, конечно, что сходство случайно; случайность крайне редкая, но все же случайность. В Нью-Йорке не менее пятидесяти человек, которых можно принять за меня – если не приглядываться. Но шансы на то, чтобы похожий на меня человек в данный момент был точно так же одет, почти равны нулю. Однако это возможно. Что еще можно предположить? Зачем кому-то сознательно копировать меня?

Но, с другой стороны, зачем кому-то наблюдать за мной?

Я остановился в нерешительности: не сесть ли в такси и не вернуться ли в клуб? Разум шептал мне, что видел я незнакомца лишь мгновение, что, возможно, меня обманула игра света и тени, что сходство – лишь иллюзия. Выругав свои натянутые нервы, я пошел дальше.

Миновав Кортленд-стрит, я стал встречать все меньше и меньше пешеходов. Церковь Святой Троицы напоминала деревенскую часовню. Молчаливые утесы зданий многочисленных контор окружили меня, я почувствовал удушающее давление: здания как будто спали и во сне раскачивались; их бесчисленные окна походили на ослепшие глаза. Но если они и были слепы, то другие глаза, ни на мгновение не отрывавшиеся от меня, вовсе не были слепы. Их взгляд становился более пристальным, более напряженным.

И вот уже никого вокруг. Ни полицейского, ни даже вахтера. Я знал, что вахтеры сидят внутри огромных каменных крепостей капитала. Я задерживался на углах, давая наблюдателям возможность выйти, невидимому стать видимым. И по-прежнему не видел никого. И по-прежнему чьи-то взгляды не отрывались от меня.

С чувством некоторого разочарования я дошел до конца Бродвея и взглянул на Баттери-парк. Он был безлюден. Я подошел к стене гавани и сел на скамью. Паром, устремиившийся к Стейтен-Айленд, напоминал большого золотистого водяного жука. Полная луна проливала поток дрожащего серебряного огня на волны. Было очень тихо – так тихо, что я слышал отдаленный звон колоколов Святой Троицы – прозвонили девять часов.

Я ничего не слышал, но неожиданно понял, что рядом со мной кто-то сидит. Приятный голос попросил прикурить. В огне спички, поднесенном к сигарете, я увидел смуглое аскетическое лицо, гладко выбритое, рот и глаза добрые, причем глаза слегка водянистые, как от напряженной работы. Рука, держащая спичку, длинная, стройная и хорошо ухоженная. Она производила впечатление необычной силы – рука хирурга или скульптора. Несомненно, профессионал, заключил я. Эту мысль подтверждали плащ-накидка и мягкая темная шляпа. Широкие плечи под плащом соответствовали впечатлению необычной физической силы.

– Прекрасная ночь, сэр, – он отшвырнул спичку. – Ночь приключений. А за нами город, в котором возможны любые приключения.

Я посмотрел на него внимательнее. Странное замечание, особенно если учесть, что я, несомненно, вышел сегодня в поисках приключений. Но что в конце концов в этом странного? Может, во мне говорит преувеличенная подозрительность? Он не мог знать, что привело меня в это молчаливое место. Добрые глаза и лицо заставили немедленно отказаться от этой мысли. Какой-нибудь ученый, может быть, благодарный парку за его тишину.

– Вон тот паром, – он указал на гавань, очевидно, не подозревая, что я его изучаю. – Сокровище потенциальных приключений. В нем молчащие Александры, безвестные Цезари и Наполеоны, незавершенные Язоны – и каждый почти готов отвоевать золотое руно, – да, и несовершившиеся Елены и Клеопатры, и не хватает мелочи, чтобы завершить их и отправить завоевывать мир.

– Какое счастье для мира, что они не завершены, – рассмеялся я. – Сколько времени прошло бы до того, как все эти Цезари, Наполеоны и прочие вцепились бы друг другу в глотки и мир запылал в огне?

– Нисколько, – серьезно ответил он. – Нисколько, если бы они находились под контролем воли и интеллекта большего, чем сумма их воль и интеллектов. Мозг, более мощный, чем все они в совокупности, разум, планирующий за них, воля, более сильная, чем их воли, способная заставить их выполнить эти планы точно так, как их составил грандиозный мозг.

– В результате, сэр, – возразил я, – появятся не суперпираты, суперпреступники и суперкуртизанки, о которых вы говорили, а суперрабы.

– Меньше рабы, чем любые другие в истории, – ответил он. – Персонажи, которые я назвал в качестве типичных, всегда находились под контролем провидения – или Бога, если вы предпочитаете этот термин. Воля и интеллект, о которых я говорю, будут действовать эффективнее, они размещены в человеческом черепе благодаря ошибке слепой судьбы или Бога, который, разумеется, если он существует, должен наблюдать за множеством миров и у него нет возможности слишком внимательно следить за каждым индивидуумом, населяющим эти бесчисленные миры. Нет, мозг, о котором я говорю, будет использовать таланты своих слуг наиболее полно и не тратить их зря. Он будет достойно и справедливо награждать их, а когда накажет – наказание будет справедливым. Он не будет рассеивать тысячи семян по воле случая, так что лишь немногие найдут плодородную почву и прорастут. Он будет отбирать немногих, подбирать им почву и следить, чтобы ничто не мешало им расти.

– Такой мозг был бы больше судьбы или, если вы предпочитаете этот термин, Бога, – сказал я. – Повторяю: это кажется мне сверхрабством. Как хорошо для мира, что такой мозг не существует!

– Да, – он задумчиво затянулся, – но, видите ли, он существует.

– Неужели? – Я пытался сообразить, не шутит ли он. – И где же?

– Это вы скоро узнаете … мистер Киркхем, – холодно ответил он.

– Вы меня знаете! – на какое-то мгновение я подумал, что ослышался.

– Очень хорошо, – ответил он. – И тот мозг, в чьем существовании вы сомневаетесь, знает о вас – все, что необходимо знать. Он призывает вас. Идемте, Киркхем, пора!

Вот оно что! Итак, я встретил того, кого искал. Они – кем бы они ни были – наконец выступили в открытую.

– Минутку, – я чувствовал, как при звуках этого высокомерного голоса, который только что казался мне таким вежливым, во мне просыпается гнев. – Кем или чем бы ни был пославший вас, ни он, ни вы не знаете меня так, как думаете. Позвольте сказать вам, что я не иду никуда, если не знаю, куда иду, и встречаюсь лишь с теми, с кем хочу. Скажите, куда вы хотите меня отвести, к кому и зачем. Тогда я решу, ответить ли мне на то, что вы назвали… гм… призывом.

Он спокойно слушал. И вдруг рука его взметнулась и перехватила мое запястье. Я встречался со многими сильными людьми, но такого не встречал. Трость выпала из моей парализованной руки.

– Вам уже сказано все, что необходимо, – холодно ответил он. – Вы идете со мной – немедленно!

Он освободил мою руку, и я, дрожа от гнева, вскочил на ноги.

– Будьте вы прокляты! – воскликнул я. – Я иду, куда хочу и когда хочу… – И наклонился, чтобы поднять трость. В то же мгновение он обхватил меня руками. – Вы пойдете туда, куда хочет пославший меня, и тогда, когда он этого хочет, – прошептал мой собеседник.

Я чувствовал, как его руки обшаривают меня. И не мог освободиться, как будто был котенком. Он нашел маленький автоматический пистолет у меня под левой рукой и вытащил его из кобуры. Так же быстро, как схватил, он освободил меня и сделал шаг назад.

– Идем! – приказал он.

Я стоял, глядя на него и обдумывая ситуацию. Никто и никогда не имел возможности усомниться в моей храбрости, но, на мой взгляд, храбрость не имеет ничего общего с безрассудством. Храбрость означает холодное взвешивание всех особенностей чрезвычайного происшествия, определения того, сколько времени в вашем распоряжении, и затем действия в избранном направлении с использованием всех резервов мозга, нервов и мышц. У меня не было ни малейшего сомнения, что у загадочного посыльного поблизости скрывается множество помощников. Если я брошусь на него, что мне это даст? У меня только трость. А у него мой пистолет и, вероятно, собственное оружие. Как бы я ни был силен, он показал мне, что моя сила ничто в сравнении с его. Возможно, он даже рассчитывает на мое нападение, надеется на него.

Разумеется, я могу позвать на помощь или убежать. Оба эти выхода казались мне не только нелепыми, но и – учитывая возможных сообщников – бесполезными.

Недалеко находятся станция подземки и оживленная улица. Там, в ярком свете, я буду в сравнительной безопасности – если смогу туда добраться. Я пошел через парк к Уайтхолл-стрит.

К моему удивлению, незнакомец не возразил, вообще ничего не сказал. Он спокойно шел рядом со мной. Вскоре мы вышли из Баттери, невдалеке виднелись огни станции Боулинг-Грин. Негодование и гнев мои рассеялись, их место заняла заинтересованность. Абсурдно предполагать, что кого-нибудь в Нью-Йорке можно заставить идти куда-то против его воли, когда рядом множество людей и полиция. Немыслимо быть похищенным вблизи станции метро, а если мы попадем в метро, то вообще невероятно. Почему же мой компаньон так спокойно идет рядом, с каждым шагом приближаясь к месту, где моя позиция становится неприступной?

Ведь несколько минут назад так легко было захватить меня. Или почему нельзя было подойти ко мне в клубе? Существует множество возможностей выманить меня оттуда.

Есть, по-видимому, только один ответ. Им нужна полная тайна. Схватка в парке могла привлечь внимание полиции. Попытка в клубе могла привести к появлению очевидцев происшествия. Насколько все эти рассуждения не соответствовали действительности, мне скоро предстояло узнать.

Когда мы подошли к входу на станцию Боулинг-Грин, я увидел стоящего полицейского. Без стыда признаюсь, его вид согрел мое сердце.

– Послушайте, – сказал я своему спутнику. – Вон полицейский. Суньте пистолет мне в карман. Оставьте меня и идите своей дорогой. Если вы это сделаете, я ничего не скажу. Если не сделаете, я попрошу полисмена задержать вас. К вам применят закон Салливена, а может, и еще кое-что. Уходите незаметно и, если хотите, свяжитесь со мной в клубе Открывателей. Я все забуду, и мы поговорим. Но больше не пытайтесь действовать силой, не то я выйду из себя.

Он улыбнулся мне, как ребенку, лицо и глаза снова – сама доброта. Но не ушел. Наоборот, крепко взял меня за руку и повел прямо к полицейскому. И когда мы уже были на расстоянии слышимости, заговорил громко:

– Ну, достаточно, Генри. Вы побегали немного. Я уверен, вы не хотите доставлять этому занятому полисмену новые заботы. Давайте, Генри! Будьте разумны!

Полицейский сделал шаг вперед, оглядывая нас с ног до головы. Я не знал, смеяться мне или снова сердиться. Прежде чем я смог сказать слово, человек в накидке протянул полицейскому свою карточку. Тот прочел ее, с уважением коснулся своей фуражки и спросил:

– А в чем дело, доктор?

– Простите за беспокойство, – ответил мой удивительный компаньон. – Но я попрошу вас немного помочь мне. Наш юный друг – один из моих пациентов. Он летчик, военная травма. Повредил голову в крушении во Франции и теперь считает себя Джеймсом Киркхемом, исследователем. На самом деле его зовут Генри Уолтон.

Полицейский с сомнением взглянул на меня. Я улыбнулся, уверенный в своей безопасности.

– Продолжайте, – сказал я. – Что еще я думаю?

– Вообще-то он не опасен, – незнакомец добродушно потрепал меня по плечу, – но время от времени умудряется ускользнуть от нас. Да, безвреден, но весьма изобретателен. Весь вечер убегал от нас. Я разослал своих людей на поиски. И сам нашел его в парке. В таких случаях он считает, что ему угрожает похищение. Будьте добры, выслушайте его и заверьте, что подобные вещи невозможны в Нью-Йорке. Или, если и возможны, похитители не посвящают в свои планы нью-йоркских полицейских, как я.

Я почти восхищался ловкостью его выдумки, юмористической, но терпеливой и вполне профессиональной манерой рассказа. Считая себя в безопасности, я мог позволить себе рассмеяться.

– Совершенно верно, – сказал я. – Но так уж случилось, что меня действительно зовут Джеймс Киркхем. Я никогда не слышал ни о каком Генри Уолтоне. И никогда до сегодняшнего вечера не встречал этого человека. У меня есть все основания считать, что он пытается заставить меня идти туда, куда я не собираюсь.

– Видите! – Мой компаньон многозначительно кивнул полицейскому, который, не отвечая на мою улыбку, смотрел на меня с раздражающей жалостью.

– Не волнуйтесь, – сказал он мне. – Как говорит добрый доктор, похитители не обращаются к полицейским за помощью. Вас не могут похитить в Нью-Йорке, во всяком случае не так. Идите с доктором и больше не волнуйтесь.

Пора кончать эту абсурдную историю. Я сунул руку в карман, вытащил бумажник и достал оттуда свою карточку. Добавив к ней одно-два письма, я протянул их полисмену.

– Может быть, эти свидетельства заставят вас взглянуть по-другому, – сказал я.

Он взял их, внимательно прочел и с жалостью вернул мне.

– Конечно, парень, – тон его был успокаивающим. – Никакой опасности нет, говорю вам. Остановить вам такси, доктор?

Я с изумлением посмотрел на него, потом на карточку и конверты, которые он вернул мне. И не веря себе, прочел на них одно и то же.

На карточке было имя «Генри Уолтон», и каждый конверт был адресован тому же джентльмену, «находящемуся под присмотром доктора Майкла Консардайна» по адресу, в котором я узнал район самых высокооплачиваемых нью-йоркских специалистов. Да и бумажник, который я держал в руке, был не тем, с каким я начал вечернюю прогулку не более часа назад.

Я расстегнул пальто и поискал этикетку портного, на которой должно быть мое имя. Никакой этикетки не было.

Неожиданно чувство безопасности меня покинуло. Я начал понимать, что в конце концов возможно заставить меня идти туда, куда я не хочу. Даже на станции нью-йоркской подземки.

– Послушайте, – сказал я, и в голосе моем больше не было смеха, – вы допускаете большую ошибку. Я встретил этого человека несколько минут назад в Баттери-парке. Он настаивал, чтобы я шел с ним, а куда, не говорил, и встретился с человеком, имя которого не назвал. Когда я отказался, он силой обыскал меня, отобрал оружие. Во время этой борьбы, как мне теперь ясно, он подменил мой бумажник другим, в котором карточка и письма с именем Генри Уолтона вместо моего. Я требую, чтобы вы обыскали его и нашли мой бумажник, далее требую – найдете вы или нет – отвести нас с ним в отделение.

Полицейский с сомнением смотрел на меня. Моя искренность и очевидное здравомыслие поразили его. Ни моя внешность, ни манеры не говорили о расстроенном рассудке. С другой стороны, ласковое лицо, добрый взгляд, бросающиеся в глаза воспитанность и профессионализм человека из Баттери совсем не походили в глазах полицейского на качества похитителя.

– Я совершенно не против допроса в отделении, даже не против обыска там, – сказал человек в плаще-накидке. – Но предупреждаю вас, что возбуждение пагубно скажется на состоянии моего пациента. Впрочем… вызывайте такси…

– НЕ такси, – сказал я твердо. – Мы поедем в полицейской машине, в сопровождении полицейских.

– Минутку, – лицо полицейского прояснилось. – Вон идет сержант. Он решит, что делать. – Подошел сержант.

– В чем дело, Муни? – спросил он, оглядывая нас. Муни кратко обрисовал ситуацию. Сержант еще раз, более внимательно осмотрел нас. Я улыбнулся ему весело.

– Все, что я хочу, – сказал я, – чтобы нас отвели в отделение. В патрульной машине. Никакого такси, доктор… как вас там? О, да, доктор Консардайн. Патрульная машина, в ней несколько полицейских и доктор Консардайн рядом со мной – вот все, чего я хочу.

– Хорошо, сержант, – терпеливо сказал доктор Консардайн. – Я согласен идти. Но, как я уже предупредил полцейского Муни, это означает задержку и возбуждение, и вы должны будете нести ответственность за их воздействие на моего пациента; в конце концов его здоровье – моя главная забота. Я сказал, что он не опасен, но сегодня я отобрал у него – вот это.

И он протянул сержанту автоматический пистолет.

– Под его левой рукой вы найдете кобуру, – сказал Консардайн. – Откровенно говоря, я считаю, что его нужно как можно быстрее доставить ко мне в больницу.

Сержант подошел ко мне и, отведя пальто, пощупал под левой рукой. По его лицу, когда он нащупал кобуру, я понял, что этот раунд выиграл Консардайн.

– У меня есть разрешение на оружие, – резко сказал я.

– Где оно? – спросил он.

– В бумажнике, который этот человек отобрал вместе с пистолетом, – ответил я. – Если вы его обыщете, найдете.

– О, бедный мальчик! Бедный мальчик! – пробормотал Консардайн. И таким искренним было его огорчение, что я сам чуть не почувствовал жалость к себе. Он снова заговорил с сержантом.

– Возможно, мы решим вопрос без риска поездки в отделение. Как вам уже сказал Муни, расстройство сознания моего пациента заключается в том, что он считает себя неким Джеймсом Киркхемом, живущим в клубе Первооткрывателей. Может быть, подлинный мистер Киркхем в данный момент как раз там. Позвоните в клуб Первооткрывателей и попросите его. Если мистер Киркхем там, я думаю, это закончит дело. Если нет, поедем в отделение.

Сержант посмотрел на меня, а я, пораженный, на Консардайна.

– Если вы сможете поговорить с Джеймсом Киркхемом в клубе Первооткрывателей, – сказал я наконец, – то я Генри Уолтон.

Мы подошли к телефонной будке. Я дал сержанту номер клуба.

– Спросите Роберта, – добавил я. – Он сегодня портье.

За несколько минут до ухода я говорил с Робертом. Он и сейчас должен дежурить.

– Это Роберт? Портье? – спросил сержант, когда сняли трубку. – Мистер Киркхем в клубе? Говорит сержант полиции Доуни.

Последовала пауза. Сержант взглянул на меня.

– Послали за Киркхемом, – пробормотал он… потом в трубку – … Кто это? Вы мистер Киркхем? Минутку, пожалуйста… дайте мне снова портье. Роберт? Я говорил с Киркхемом? Исследователем Киркхемом? Вы уверены? Хорошо, хорошо! Не горячитесь. Я понимаю, что вы его знаете. Дайте мне его снова. Алло, мистер Киркхем? Нет, все в порядке. Просто… чокнутый. Тут один думает, что он – это вы…

Я выхватил трубку у него из руки, прижал к уху и услышал голос:

– Не в первый раз, бедняга…

Голос был мой собственный!

Глава третья

Трубку у меня отобрали, впрочем достаточно мягко. Сержант снова слушал. Муни держал меня за руку, человек в плаще-накидке – за другую. Я слышал, как сержант говорит:

– Да, Уолтон, Генри Уолтон, так его зовут. Простите за беспокойство, мистер Киркхем. До свиданья.

Он повесил трубку и сочувственно посмотрел на меня.

– Какая жалость! – сказал он. – Вызвать скорую, доктор?

– Нет, спасибо, – ответил Консардайн. – Это особый случай. Мания похищения очень сильна. Он будет спокойнее в окружении людей. Мы поедем подземкой. Даже если его нормальная сущность бездействует, подсознание подскажет ему, что невозможно похищение в самой середине толпы в метро. Ну, Генри, – он похлопал меня по руке, – согласитесь с этим. Вы ведь начинаете осознавать реальность, не так ли?

Я вышел из оцепенения. Человек, прошедший мимо меня на Пятой авеню. Человек, который так странно напоминал меня! Как глупо, что я не подумал об этом раньше.

– Подождите! – отчаянно воскликнул я. – В клубе самозванец. Он очень похож на меня. Я его видел…

– Ну, ну, парень, – сержант положил руку мне на плечо. – Ты ведь дал слово. И сдержишь его, я уверен. Спокойно иди с доктором.

Впервые я почувствовал безнадежность. Сеть, захватившая меня, сплетена с адской изобретательностью. Очевидно, ни одна возможность не была упущена. Я ощутил беспощадное давление. Если кто-то так заинтересован в моем… устранении, уничтожить меня будет легко. Если этот двойник может обмануть портье, знающего меня многие годы, если он без боязни разоблачения общается с моими друзьями в клубе – если он способен на все это, чего же он не сделает в моем обличье и моим именем? Кровь моя заледенела. Что это за заговор? Я должен быть устранен, чтобы двойник занял мое место в моем мире на время и совершил злодейство, которое навсегда очернит мою память? Ситуация больше не казалась забавной. Можно было ожидать самого дурного.

Но следующий этап моего подневольного путешествия – подземка. Как сказал Консардайн, ни один человек в здравом рассудке не поверит, что здесь возможно похищение. Тут легче сбежать, найти в толпе человека, который выслушает меня, создать при необходимости такие условия, чтобы мой похититель не смог удержать меня, перехитрить его каким-нибудь образом.

Во всяком случае ничего не остается, как только идти с ним. Дальнейшие обращения к полицейским бессмысленны.

– Идемте… доктор, – спокойно сказал я. Мы спустились в подземку, он продолжал держать меня за руку.

Мы миновали вход на станцию. Поезд уже ждал. Я зашел в последний вагон, Консардайн – следом за мной. Вагон был пуст. Я пошел дальше. Во втором – один или два неприметных пассажира. Но зайдя в третий вагон, я увидел в его противоположном конце с полдюжины морских пехотинцев во главе с лейтенантом. Пульс мой убыстрился. Вот возможность, которую я ищу. Я пошел прямо к ним.

Заходя в вагон, я краем глаза заметил пару, сидящую в углу у двери. Устремившись к морякам, я не обратил на нее внимания.

Но не сделал я и пяти шагов, как услышал вскрик:

– Гарри! О, доктор Консардайн! Вы нашли его!

Я невольно остановился и обернулся. Ко мне бежала девушка. Обняв меня руками за шею, она снова воскликнула:

– Гарри! Гарри, дорогой! Слава Богу, он нашел тебя!

Карие глаза – красивее я в жизни не видел – смотрели на меня. Глубокие, нежные, в них жалость, а на краях длинных ресниц повисли слезы. Даже охваченный оцепенением, я заметил тонкую кожу, не тронутую румянами, кудрявые шелковые коротко подстриженные волосы под изящной маленькой шляпкой – волосы теплого бронзового оттенка, слегка вздернутый нос, изысканный рот и миниатюрный заостренный подбородок. Именно такая девушка, которую в других обстоятельствах я предпочел бы встретить; в нынешней же ситуации она подействовала … смущающе.

– Ну, ну, мисс Уолтон! – голос доктора Консардайна звучал успокаивающе. – С вашим братом теперь все в порядке!

– Довольно, Ева, не суетись. Доктор нашел его; я ведь тебе говорил, что так и будет.

Голос второго человека, сидевшего с девушкой. Примерно моего возраста, исключительно хорошо одет, лицо худое и загорелое, рот и глаза, возможно, говорят о разгульном образе жизни.

– Как вы себя чувствуете, Гарри? – спросил он меня и грубовато добавил:– Ну и задали вы нам сегодня жару!

– Что за беда, Уолтер, – упрекнула его девушка, – если он в безопасности?

Я развел руки девушки и посмотрел на всех троих. Внешне абсолютно то, что они и должны представлять: известный специалист, дорогой и многоопытный, беспокоящийся о непокорном пациенте с помутившимся сознанием; привлекательная обеспокоенная сестра, поглощенная радостью от того, что ее свихнувшийся и сбежавший братец найден; верный друг, возможно, поклонник, слегка выведенный из равновесия, не все же неизменно верный и преданный, довольный тем, что беспокойства его милой кончились, и готовый ударить меня, если я снова поведу себя нехорошо. Так убедительны они были, что на мгновение я усомнился в собственной личности. На самом ли деле я Джим Киркхем? Может, я только читал о нем! Рассудок мой дрогнул от возможности, что я действительно Генри Уолтон, свихнувшийся в катастрофе во Франции.

Со значительным усилием я отверг эту идею. Пара, несомненно, ждала на станции моего появления. Но во имя всех дальновидных дьяволов, как они могли знать, что я появлюсь именно на этой станции и именно в это время?

И тут я вдруг вспомнил одну из странных фраз доктора Консардайна: «Разум, планирующий за них, воля, более сильная, чем их воля, способная заставить их выполнить эти планы точно так, как их составил грандиозный мозг».

Вокруг меня сомкнулась паутина, чьи многочисленные нити держала одна хозяйская рука, и эта рука тащила меня, тащила… непреодолимо… куда… и зачем?

Я повернулся к морякам. Они смотрели на нас с интересом. Лейтенант встал, вот он направился к нам.

– Могу быть вам чем-нибудь полезен, сэр? – спросил он доктора, но глаза его были устремлены на девушку и полны восхищения. И я понял, что не могу рассчитывать на помощь его или его людей. Тем не менее ответил лейтенанту я.

– Можете. Меня зовут Джеймс Киркхем. Я живу в клубе Первооткрывателей. Не думаю, что вы мне поверите, но эти люди похищают меня…

– О Гарри, Гарри! – пробормотала девушка и коснулась глаз нелепым маленьким кусочком кружев.

– Все, о чем я прошу, – продолжал я, – позвоните в клуб Первооткрывателей, когда выйдете из поезда. Спросите Ларса Торвальдсена, расскажите ему о том, что видели, и передайте, что человек в клубе, называющий себя Джеймсом Киркхемом, самозванец. Сделаете?

– О доктор Консардайн! – всхлипнула девушка. – О бедный, бедный брат!

– Не отойдете ли со мной на минутку, лейтенант? – спросил Консардайн.

И сказал, обращаясь к человеку, который назвал девушку Евой: – Уолтер, присмотрите за Гарри …

Он взял лейтенанта за руку, и они прошли вперед по вагону.

– Садитесь, Гарри, старина, – предложил Уолтер.

– Пожалуйста, дорогой, – сказала девушка. Держа с обеих сторон за руки, они усадили меня в кресло.

Я не сопротивлялся. Какое-то жестокое удивление, смешанное с восхищением, охватило меня. Я видел, как лейтенант и доктор о чем-то негромко разговаривают, а остальные моряки слушают их разговор. Я знал, что говорит Консардайн: лицо лейтенанта смягчилось, он и его люди поглядывали на меня с жалостью, а на девушку – с сочувствием. Лейтенант задал какой-то вопрос, Консардайн кивнул в знак согласия, и они направились к нам.

– Старина, – успокаивающе заговорил со мной лейтенант, – конечно, я выполню вашу просьбу. Мы выходим у Моста, и я тут же позвоню. Клуб Первооткрывателей, вы сказали?

Все было бы прекрасно, но я знал, что он думает, будто успокаивает сумасшедшего.

Я устало кивнул.

– Расскажите это своей бабушке. Конечно, вы этого не сделаете. Но если каким-то чудесным образом искорка интеллекта осветит ваш разум сегодня вечером или хотя бы завтра, пожалуйста, позвоните, как я просил.

– О Гарри! Пожалуйста, успокойся! – умоляла девушка. Она обратила свой взор, красноречиво благодарный, к лейтенанту. – Я уверена, лейтенант выполнит свое обещание.

– Конечно, выполню, – заверил он меня – и при этом полуподмигнул ей.

Я открыто рассмеялся, не смог сдержаться. Ни у одного моряка, офицера или рядового, сердце не устояло бы перед таким взглядом – таким умоляющим, таким благодарным, таким задумчиво признательным.

– Ну, ладно, лейтенант, – сказал я. – Я вас нисколько не виню. Я сам бился об заклад, что невозможно похитить человека в Нью-Йорке на глазах у полицейских. Но я проиграл. Потом я готов был спорить, что нельзя похитить в вагоне метро. И опять проиграл. Тем не менее если вы все-таки будете гадать, сумасшедший я или нет, воспользуйтесь возможностью и позвоните в клуб.

– О брат! – выдохнула Ева и снова заплакала.

Я сел в кресло, ожидая другой возможности. Девушка держала меня за руку, время от времени взглядывая на лейтенанта. Консардайн сел справа от меня. Уолтер – рядом с Евой.

У Бруклинского моста моряки вышли, неоднократно оглядываясь на нас. Я сардонически отсалютовал лейтенанту; девушка послала ему прекрасную благодарную улыбку. Если что-то еще нужно было, чтобы он забыл о моей просьбе, то именно это.

На Мосту в вагон вошло много народа. Я с надеждой смотрел на рассаживавшихся в креслах пассажиров. Но по мере того как я разглядывал их лица, надежда гасла. С печалью я понял, что старик Вандербильт ошибался, сказав: «Проклятая толпа». Нужно было сказать «Тупая толпа».

Здесь была еврейская делегация в полдюжины человек на своем пути домой в Бронкс, запоздавшая стенографистка, которая тут же принялась красить губы, три кроликолицых юных хулигана, итальянка с четырьмя неугомонными детьми, почтенный старый джентльмен, подозрительно глядевший на возню детей, хорошо одетый негр, мужчина средних лет и приятной наружности с женщиной, которая могла бы быть школьной учительницей, две хихикающие девчонки, которые тут же принялись флиртовать с хулиганами, три возможных клерка и примерно с дюжину других неприметных слабоумных. Типичное население вагона нью-йоркской подземки. Взгляд направо и налево привел меня к выводу, что о богатом интеллекте тут говорить не приходится.

Бессмысленно обращаться к этим людям. Мои три охранника намного опережали тут всех в сером веществе и в изобретательности. Они любую мою попытку сделают неудавшейся раньше, чем я кончу. Но все же я должен попытаться, чтобы кто-нибудь позвонил в клуб. У кого-нибудь может быть развито любопытство, и он в конце концов позвонит. Я устремил взгляд на почтенного старого джентльмена – он похож на человека, который не успокоится, пока не выяснит, в чем дело.

И только я собрался открыть рот и заговорить, девушка потрепала меня по руке и наклонилась к человеку в накидке.

– Доктор, – голос ее звучал четко и был слышен по всему вагону. – Доктор, Гарри намного лучше. Можно, я дам ему – вы знаете что?

– Прекрасная мысль, мисс Уолтон, – ответил тот. – Дайте ему ее.

Девушка сунула руку в свое длинное спортивного кроя пальто и вытащила небольшой сверток.

– Вот, Гарри, – она протянула сверток мне. – Вот твой дружок, ему было так одиноко без тебя.

Автоматически я взял сверток и развернул его.

В моих руках была грязная отвратительная старая тряпичная кукла.

Я тупо смотрел на нее и начал понимать всю дьявольскую изощренность подготовленной мне ловушки. В самой смехотворности этой куклы был какой-то ужас. И после слов девушки весь вагон смотрел на меня. Я видел, как пожилой джентльмен, как бы не веря своим глазам, смотрел на меня над стеклами очков, видел, как Консардайн поймал его взгляд и многозначительно постучал себя по лбу – и все это видели. Грубый смех негра внезапно стих. Группа евреев застыла и смотрела на меня; стенографистка уронила свою косметичку; итальянские дети очарованно уставились на куклу. Пара средних лет смущенно отвела взгляд.

Я вдруг осознал, что стою, сжимая куклу в руках, как будто боюсь, что у меня ее отберут.

– Дьявол! – выругался я и собрался швырнуть куклу на пол.

И понял, что дальнейшее сопротивление, дальнейшая борьба бессмысленны.

Игра против меня фальсифицирована с начала и до конца. Я вполне могу сдаваться. И пойду, как и сказал Консардайн, туда, куда хочет «грандиозный мозг», хочу я того или не хочу. И тогда, когда ему нужно. То есть сейчас.

Что ж, они достаточно долго играли мною. Придется поднять руки, но, садясь обратно, я решил получить маленькое развлечение.

Я сел и сунул куклу в верхний карман пальто, откуда нелепо торчала ее голова. Пожилой джентльмен издавал сочувствующие звуки и понимающе кивал Консардайну. Один из кроликолицых юношей сказал «чокнутый», и девчонки нервно захихикали. Негр торопливо встал и отправился в соседний вагон. Один из итальянских мальчишек заныл, указывая на куклу: «Дай мне».

Я взял руку девушки в свои.

– Ева, дорогая, – сказал я так же громко и отчетливо, как и она, – ты знаешь, я убежал из-за этого Уолтера. Он мне не нравится.

Я обнял ее за талию.

– Уолтер, – склонился я над нею, – человек, который, подобно вам, только что вышел из тюрьмы, где отбывал заслуженное наказание, недостоин моей Евы. Хоть я и сумасшедший, вы знаете, что я прав.

Пожилой джентльмен прервал свое раздражающее причмокиванье и вздрогнул. Все остальные в вагоне, подобно ему, перенесли свое внимание на Уолтера. Я почувствовал удовлетворение, видя, как он медленно краснеет.

– Доктор Консардайн, – обратился я к нему, – как медик вы знакомы с клеймом, я имею в виду признаки прирожденного преступника. Посмотрите на Уолтера. Глаза маленькие и слишком близко посаженные, рот расслаблен из-за дурных привычек, недоразвитые мочки ушей. Если меня нельзя выпускать на свободу, то его тем более, не правда ли, доктор?

Теперь все в вагоне рассматривали то, на что я указывал, и взвешивали мои слова. И все это было почти правдой. Лицо Уолтера приобрело кирпично-красный цвет. Консардайн невозмутимо смотрел на меня.

– Нет, – продолжал я, – он вовсе тебя не достоин, Ева.

Я тесно прижал к себе девушку. Это мне начинало нравиться – она была чудо как хороша.

– Ева! – воскликнул я. – Мы так долго не виделись, а ты меня даже не поцеловала!

Я приподнял ее подбородок – и – да, поцеловал ее. Поцеловал крепко и совсем не по-братски. Слышал, как негромко выругался Уолтер. Как это воспринял Консардайн, не могу судить. Да мне было и все равно – рот у Евы удивительно сладкий.

Я поцеловал ее снова и снова – под гогот хулиганов, хихиканье девиц и восклицания пришедшего в ужас пожилого джентльмена.

Лицо девушки, покрасневшее при первом поцелуе, теперь побледнело. Она не сопротивлялась, но между поцелуями я слышал ее шепот:

– Вы заплатите за это! О, как вы заплатите!

Я рассмеялся и отпустил ее. Больше я не беспокоился. Пойду за доктором Консардайном, даже если он этого не захочет, – пока она идет с нами.

– Гарри, – его голос прервал мои мысли. – Идемте. Вот и наша станция.

Поезд подходил к станции Четырнадцатая улица. Консардайн встал. Взглядом дал сигнал девушке. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука ее была ледяной. Продолжая смеяться, я тоже встал. Между девушкой и Консардайном – Уолтер шел за нами – я вышел на платформу и поднялся на улицу. Однажды я оглянулся, и сердце мое согрелось при виде выражения Уолтера.

Во всяком случае это было туше для них двоих – и в их собственной игре.

Шофер в ливрее стоял у подножия ступеней. Он бросил на меня быстрый любопытный взгляд и приветствовал Консардайна.

– Сюда, Киркхем! – коротко сказал тот.

Итак, я снова Киркхем. И что бы это значило?

Мощная машина стояла у обочины. Консардайн показал на нее. По-прежнему крепко держа Еву за руку, я сел и увлек ее за собой. Уолтер сел впереди, Консардайн за ним. Шофер закрыл дверцу. В машине был еще один человек в ливрее. Автомобиль двинулся.

Консардайн коснулся рычажка, и окна затянулись занавесом. Нас окружила полутьма.

И как только он это сделал, Ева вырвала у меня руку, ударила меня по губам и, сжавшись в углу, молча заплакала.

Глава четвертая

Машина, дорогая европейская модель, быстро и ровно прошла Пятую авеню и повернула на север. Консардайн тронул другой рычажок, и непрозрачный занавес отделил нас от шофера. Тускло загорелась скрытая лампа. В ее свете я заметил, что девушка восстановила душевное равновесие. Она рассматривала носки своих изящных узких туфелек. Уолтер достал портсигар. Я последовал его примеру.

– Не возражаете, Ева? – заботливо спросил я.

Она не посмотрела на меня и не ответила. Уолтер с ледяным выражением уставился куда-то надо мной. Я закурил и сосредоточился на нашем курсе. Часы мои показывали без четверти десять.

Сквозь тщательно закрытые окна ничего не было видно. По остановкам движения я знал, что мы все еще на авеню. Затем машина начала серию поворотов и возвратов, как будто двигалась по боковым улицам. Однажды мне показалось, что она сделала полный круг. Я потерял всякое ощущение направления, что, несомненно, и было целью подобных перемещений.

В десять пятнадцать машина резко увеличила скорость, и я решил, что мы миновали район с напряженным движением. Скоро через вентиляторы донесся порыв свежего прохладного воздуха. Должно быть, мы в Вестчестере или на Лонг Айленде. Точнее я сказать не мог.

Ровно в одиннадцать двадцать машина остановилась. После короткой паузы мы двинулись дальше. Я слышал за нами звон тяжелых металлических ворот. Минут десять мы двигались очень быстро, потом опять остановились. Консардайн очнулся от раздумья и раскрыл занавеси. Шофер открыл дверцу. Ева вышла, за ней Уолтер.

– Ну, вот мы и на месте, мистер Киркхем, – вежливо сказал Консардайн. Он был похож на гостеприимного хозяина, приведшего домой трижды желанного гостя, а не человека, которого он похитил при помощи возмутительных хитростей и лжи.

Я выпрыгнул из машины. При свете луны, водянистой, как глаза алкоголика, и предвещавшей шторм, я увидел огромное здание, похожее на замок, перенесенный с берегов Луары. В крыльях и башенках здания ярко сверкали огни. Девушка и Уолтер входили в его двери. Я осмотрелся. Нигде, кроме здания, не видно было огней. У меня сложилось впечатление отдаленности и обширного, заросшего деревьями пространства, окружающего это место и гарантирующего его изоляцию.

Консардайн взял меня за руку, и мы миновали вход. По обе его стороны стояли два высоких лакея. Проходя мимо, я решил, что это арабы, оба необыкновенно мощные. Но оказавшись в большом зале, я остановился и невольно издал восхищенное восклицание. Как будто из лучших сокровищ средневековой Франции было отобрано все самое лучшее и собрано здесь. Длинные галереи, на трети расстояния до высокого сводчатого потолка, были утонченно готическими; гобелены и шпалеры, равными которым могут похвастать немногие музеи, свисали с них, а щиты и мечи были оружием покоренных королей.

Консардайн не дал мне времени рассматривать все это. Он взял меня за руку, и я увидел рядом с собой безукоризненного английского лакея.

– Томас позаботится о вас, – сказал Консардайн. – До скорого свидания, Киркхем.

– Сюда, сэр, – поклонился лакей и провел меня в миниатюрный придел в углу зала. Он нажал на украшенную резьбой стену. Она скользнула в сторону, и мы вошли в маленький лифт. Когда он остановился, сдвинулась другая панель. Я оказался в спальне, обставленной, на свой манер, с такой же удивительной роскошью, что и большой зал. За тяжелым занавесом находилась ванная.

На кровати лежал вечерний костюм, рубашка, галстук и так далее. Через несколько минут я был вымыт, гладко выбрит и одет в вечерний костюм. Он вполне подошел мне. Когда лакей открыл дверь шкафа, мое внимание привлекло висевшее в нем пальто. Я заглянул в шкаф.

В нем находилась точная копия всех вещей, имевшихся в моем гардеробе в клубе. Да, они все были здесь, а когда я взглянул на ярлычки портных, то увидел на них свое имя.

Мне показалось, что лакей, украдкой смотревший на меня, ждет выражения удивления. Если так, я его разочаровал. Моя способность удивляться истощилась.

– Куда теперь? – спросил я.

Вместо ответа он сдвинул панель и ждал, пока я войду в лифт. Когда лифт остановился, я, конечно, ожидал, что мы будем в большом зале. Ничего подобного. За сдвинувшейся панелью оказалась небольшая прихожая, отделанная дубом, без мебели и с одной дверью темного дуба. Возле двери стоял еще один высокий араб, очевидно, ожидавший меня, потому что лакей поклонился, вошел обратно в лифт, и панель закрылась.

Араб приветствовал меня по-восточному. Открыв дверь, он повторил приветствие. Я шагнул через порог. Часы начали отбивать полночь.

– Добро пожаловать, Джеймс Киркхем! Вы пунктуальны до минуты, – сказал кто-то.

Голос был удивительно звучным и музыкальным и по своим качествам напоминал орган. Говорящий сидел во главе длинного стола, накрытого на троих. Все это я рассмотрел до того, как взглянул ему в глаза; после я на некоторое время потерял способность видеть что бы то ни было. Глубочайшего сапфирно-голубоватого цвета, это были самые живые глаза, какие мне когда-либо приходилось видеть. Большие, слегка раскосые, они сверкали, как будто за ними скрывался сам источник жизни. Они напоминали жемчужины по яркости, а по твордости – алмазы. Ресниц не было, и глаза не мигали, как глаза птицы – или змеи.

С немалым усилием я оторвал от них взор и посмотрел в лицо, на котором они располагались. Голова необыкновенно большая, с высоким и широким лбом, и абсолютно лысая. Поразительное полушарие, вместимостью вдвое больше среднего. Уши длинные, узкие и отчетливо заостренные на концах. Нос тяжелый, горбатый, подбородок круглый, но массивный. Губы полные, классически выточенные и неподвижные, как у древнегреческой статуи. Все огромное круглое лицо мраморно бледное, без единой морщинки или линии и абсолютно лишенное выражения. Единственное живое место на нем – глаза, и они были удивительно живыми – сверхъестественно, ужасающе живыми.

Тело, та часть, что я мог видеть, необыкновенно большое, мощная грудь указывала на огромную жизненную силу.

При первом же взгляде чувствовалось нечто необычное, радиация нечеловеческой мощи.

– Садитесь, Джеймс Киркхем, – снова прозвучал раскатистый голос. Из тени за его спиной появился дворецкий и выдвинул для меня стул слева.

Я поклонился удивительному хозяину и молча сел.

– Вы, должно быть, голодны после долгой поездки, – сказал он. – Очень мило с вашей стороны, Джеймс Киркхем, что вы оказали мне честь и удовлетворили мой каприз.

Я взглянул на него, но не заметил и следа насмешки.

– Я в долгу у вас, сэр, – вежливо ответил я, – за исключительно занимательное путешествие. Что же касается удовлетворения вашего каприза, как вы это называете, как я мог поступить иначе, если ваши посланники так… убедительны?

– А, да, – он кивнул. – Доктор Консардайн действительно умеет убеждать. Он скоро присоединится к нам. Но пейте … ешьте.

Дворецкий налил шампанского. Я поднял стакан и помолчал, с удовольствием глядя на него. Это был кубок из горного хрусталя, удивительно изящный и, насколько я мог судить, исключительно древний – бесценное сокровище.

– Да, – заметил хозяин, как будто я говорил вслух. – Действительно редкость. Это бокалы Гарун аль-Рашида. Когда я пью из них, мне видится калиф в окружении любимых собутыльников и гурий в его дворце в старом Багдаде. Вся роскошная панорама арабских ночей раскрывается передо мной. Их сохранил для меня, – продолжал он задумчиво, – покойный султан Абдул Гамид. Во всяком случае они принадлежали ему, пока я не почувствовал желания обладать ими.

– Должно быть, сэр, у вас исключительная способность убеждать, если султан решил расстаться с ними, – пробормотал я.

– Как вы заметили, Джеймс Киркхем, мои посланцы весьма… убедительны, – вкрадчиво ответил он.

Я прихлебнул вина и не мог скрыть удовольствия.

– Да, – сказал мой необычный хозяин, – редкое вино. Оно предназначалось исключительно для испанского короля Альфонсо. Но мои посланцы были… убедительны. Когда я пью это вино, мое восхищение его великолепием омрачается только сочувствием Альфонсо в его лишениях.

Я с удовольствием выпил. Потом набросился на великолепную холодную дичь. Мой взгляд упал на золотую вазу, украшенную драгоценными камнями. Она была настолько изящна, что я привстал, чтобы получше рассмотреть ее.

– Работа Бенвенуто Челлини, – заметил мой хозяин. – Один из его шедевров. Италия в течение столетий хранила его для меня.

– Но Италия добровольно никогда не согласилась бы расстаться с такой вещью! – воскликнул я.

– Нет, совершенно добровольно, совершенно, заверяю вас, – вежливо ответил он.

Я начал разглядывать неярко освещенную комнату и понял, что она, подобно большому залу, тоже сокровищница. Если хотя бы половина того, что я видел, подлинники, содержание одной этой комнаты стоит миллионы. Но этого не может быть – даже американский миллиардер не может собрать такие вещи.

– Это все подлинники, – он снова прочел мои мысли. – Я коллекционер – в сущности самый крупный в мире. Я собираю не только картины, драгоценности, вина, другие плоды человеческого гения. Я коллекционер мужчин и женщин. Я коллекционирую то, что неточно называют душами. Вот почему, Джеймс Киркхем, вы здесь!

Дворецкий наполнил кубки и поставил рядом со мной еще одну бутылку в ведерке со льдом. На столе появились ликеры и сигары, и дворецкий, как по какому-то сигналу, отошел. Исчез, как с интересом заметил я, через другую панель, скрывавшую еще один замаскированный лифт. Я заметил, что дворецкий – китаец.

– Манчжур, – обронил мой хозяин. – Княжеского рода. Но считает службу мне большой честью.

Я небрежно кивнул: дело обычное. Как будто дворецкие манчжурские князья, вина, предназначенные для короля Альфонсо, кубки из арабских ночей калифа и вазы Челлини встречаются повседневно. Я понял, что игра, начавшаяся несколько часов назад в Баттери-парке, достигла своей второй стадии, и намерен был участвовать в ней с наилучшими манерами.

– Вы мне нравитесь, Джеймс Киркхем, – голос был абсолютно лишен эмоций, губы почти не двигались. – Вы думаете: «Я пленник, мое место в мире занято двойником, даже мои ближайшие друзья не подозревают, что это не я; человек, говорящий со мной, чудовище, безжалостное и бессовестное, бесстрастный интеллект, который может уничтожить меня так же легко, как задувают пламя свечи». Во всем этом, Джеймс Киркхем, вы правы.

Он помолчал. Я решил, что лучше не смотреть в эти алмазно-яркие голубые глаза. Зажег сигарету и кивнул, устремив взгляд на горящий конец.

– Да, вы правы, – продолжал он. – Но вы не задаете вопросов и ни о чем не просите. Голос и руки у вас не дрожат, в глазах нет страха. Вместе с тем мозг ваш не дремлет, вы весь как на цыпочках и хотите ухватить хоть какое-нибудь преимущество. Как житель джунглей, вы невидимыми антеннами своих нервов ощущаете опасность. Каждое чувство ваше насторожено, вы ищете щель в опутавшей вас сети. Вы ощущаете ужас. Но внешне в вас нет этого ни следа – только я мог это ощутить. Вы очень нравитесь мне, Джеймс Киркхем. У вас душа настоящего игрока!

Он снова помолчал, глядя на меня через край своего кубка. Я заставил себя встретить его взгляд и улыбнуться.

– Вам тридцать пять, – продолжал он. – Уже много лет я слежу за вами. Впервые вы привлекли мое внимание свой работой на французскую секретную службу на втором году войны.

Пальцы мои невольно стиснули кубок. Я считал, что никто, кроме меня самого и шефа, не знал об этой моей опасной работе.

– Так случилось, что вы не противоречили моим планам, – продолжал лишенный интонаций голос. – Поэтому вы… продолжали жить. Вторично я обратил на вас внимание, когда вы решили вернуть изумруды Спирадова, хранившиеся у коммунистов в Москве. Вы изобретательно подменили их копиями и сбежали с оригиналами. Мне они были не нужны, у меня есть гораздо лучшие. Поэтому я позволил вам вернуться к тем, кто вас нанял. Но смелость вашего плана и хладнокровная храбрость, с которой вы его осуществили, весьма развлекли меня. Я люблю развлечения, Джеймс Киркхем. То, что вы равнодушно восприняли совершенно неадекватную награду, свидетельствовало, что в первую очередь вас интересуют приключения. Вы, как я подумал, настоящий игрок.

Несмотря ни на что я не смог сдержать изумления. Дело Спирадова осуществлялось в полной тайне. Я настоял на том, чтобы никто, кроме владельца, не знал о возвращении изумрудов. Они были перепроданы как обычные драгоценности, их история не упоминалась… коммунисты до сих пор не обнаружили подмены и не обнаружат, как я считал, пока не захотят их продать. Но этот человек знал!

– Вот тогда я решил, что… приобрету… вас, – сказал он. – Но время для этого еще не созрело. Вы отправились в Китай по просьбе Рокбилта на основании хрупкой легенды. И нашли гробницу, где в соответствии с легендой на превратившейся в прах груди старого принца Су Канзе лежали броши с нефритами. Вы взяли их, но были захвачены разбойником Ки Вангом. Вы нашли брешь в вооружении хитроумного разбойника. Вы увидели единственную возможность сбежать вместе с драгоценностями. Он игрок, и вы это знали. И вот в его палатке вы с ним играли на броши, в случае проигрыша вы заплатили бы ему двумя годами рабства.

Мысль о том, что вы станете его добровольным рабом, позабавила разбойника. К тому же он понимал, какую ценность для него представляли бы ваш мозг и храбрость. Поэтому он согласился. Вы заметили, что он до начала игры искусно пометил карты. Я одобряю ловкость, с которой вы точно так же пометили другие. Ки Ванг перепутал карты. Счастье было на вашей стороне. Вы выиграли.

Ошеломленный, я привстал, глядя на него.

– Не хочу больше интриговать вас, – он знаком предложил мне снова сесть. – Ки Ванг иногда бывает мне полезен. Во многих местах есть множество людей, Джеймс Киркхем, которые выполняют мои просьбы. Если бы вы проиграли, Ки Ванг прислал бы мне броши и заботился бы о вас больше, чем о собственной голове. Потому что знал: я в любое время могу затребовать вас от него!

Я со вздохом сел, чувствуя, как захлопывается какая-то безжалостная западня.

– Затем, – его взгляд не отрывался от меня, – затем я снова подверг вас испытаниям. Дважды мои посыльные пытались отобрать у вас броши. Сознательно ни в одной из этих попыток я не планировал неизбежный успех. Иначе вы бы потеряли их. В каждом случае я оставлял выход, которым вы могли воспользоваться, если у вас хватит ума его увидеть. У вас ума хватило – и меня это опять весьма развлекло. И я был доволен.

– Теперь, – он слегка наклонился вперед, – мы подходим к сегодняшнему вечеру. За нефриты вы получили значительную сумму. Но, похоже, игра, которую вы так хорошо знали, переставала вас интересовать. Вы обратили свой взор к другой – глупейшей игре, к фондовой бирже. В мои планы не входило позволить вам там выиграть. Я знал, какие бумаги вы покупаете. И произвел несколько манипуляций. Я не спеша, медленно отобрал у вас все – доллар за долларом. Вы полагаете, что метод, который я применил, больше подходит к крупному финансисту, а не к обладателю нескольких тысяч. Это не так. Если бы вместо тысяч у вас были миллионы, конец был бы тем же. Вы усвоили урок?

Я с усилием подавил вспышку гнева.

– Усвоил, – коротко ответил я.

– Обратите внимание! – прошептал он, и на мгновение его яркие глаза подернулись мрачностью.

– Итак, – продолжал он, – мы подошли к сегодняшнему вечеру. Я легко мог вас захватить и доставить сюда – избитым или одурманенным наркотиками, связанным, с заткнутым ртом. Это методы убийц, лишенных воображения дикарей из наших низов. После такой топорной работы вы не уважали бы стоящий за ней разум. Да и я бы не получил никакого удовольствия.

Нет, постоянное наблюдение, которое наконец вынудило вас к открытым действиям, ваш двойник, сейчас наслаждающийся жизнью в клубе – кстати, великолепный актер, он несколько недель изучал вас – в сущности, все, что вы испытали, было заранее спланировано, чтобы продемонстрировать вам исключительный характер организации, которая вас призвала.

И снова отмечу, что мне понравилось ваше поведение. Вы могли бы сопротивляться Консардайну. Если бы вы так поступили, то проявили бы отсутствие воображения и подлинной храбрости. Вы все равно были бы доставлены сюда, но я был бы разочарован. И меня весьма позабавило ваше отношение к Уолтеру и Еве – девушке, которую я предназначил для большого дела и которую я к нему сейчас готовлю.

Вас удивило, как они оказались именно на этой станции подземки. Через пять минут после того как вы сели на скамью в Баттери, на всех окрестных станциях подземки свои места заняли другие пары. Уверяю вас, у вас не было ни одного шанса убежать. Любой ваш поступок был заранее предусмотрен, и были готовы меры, чтобы помешать ему. Вся полиция Нью-Йорка не могла помешать мне сегодня получить вас.

Потому что, Джеймс Киркхем, я позвал вас!

Я слушал эту удивительную смесь тонкой лести, угроз и колоссальной похвальбы с усиливающимся изумлением. Наконец я встал.

– Кто вы? – прямо спросил я. – И чего вы от меня хотите?

Сверхъестественно голубые глаза невыносимо сверкнули.

– Поскольку все на земле, к чему я обращаю свои приказания, их выполняет, – медленно ответил он, – вы можете называть меня… Сатаной!

И я предлагаю вам возможность править этим миром вместе со мной – за определенную плату, разумеется!

Глава пятая

Два последних предложения звенели в моем мозгу, как заряженные электричеством. При других обстоятельствах они показались бы абсурдными, но здесь они были далеки от абсурда.

Эти лишенные ресниц, невероятно живые голубые глаза на неподвижном лице были… дьявольскими! Я уже давно чувствовал прикосновение дьявола ко всему, что происходило со мной этим вечером. В неподвижности огромного тела, в звучности этого органного голоса, лишенного выразительности и исходившего из почти неподвижных губ, – во всем этом была дьявольщина, как будто тело его было всего лишь автоматом, в котором обитал адский дух, какое-то чуждое существо, проявлявшее себя лишь во взгляде и в голосе. То, что мой хозяин был абсолютной противоположностью высокого долговязого смуглого Мефистофеля из оперы, пьесы или романа, делало его еще более ужасающим. К тому же я по опыту хорошо знал, что полные люди способны на гораздо большее коварство, чем худые.

Нет, в этом человеке, который просил называть его Сатаной, не было ничего абсурдного. Я должен был в глубине души признаться, что он вызывал ужас.

Мелодично прозвенел колокольчик. На стене вспыхнула лампа, скользнула в сторону панель, и в комнату вошел Консардайн. Я заметил, что панель другая, не та, через которую исчез манчжур дворецкий. В то же самое время я сообразил, что в большом зале не было ни одной уходящей лестницы. И тут же понял, что в спальне, куда проводил меня лакей, не было ни окон, ни дверей. Мысль мелькнула в мозгу и ушла, я не придал ей значения. Обдумаю позже.

Я встал, возвращая Консардайну его поклон. Он без приветствий и церемоний сел справа от Сатаны.

– Я говорил Джеймсу Киркхему, каким занимательным нахожу его, – сказал мой хозяин.

– И я, – улыбнулся Консардайн. – Но боюсь, мои компаньоны не разделяют этого мнения. Кобхем очень расстроился. С вашей стороны это было жестоко, Киркхем. Тщеславие – один из грехов Кобхема.

Итак, фамилия Уолтера – Кобхем. Интересно, а как фамилия Евы?

– Ваша уловка с куклой была … деморализующей, – сказал я. – Считаю, что был скорее сдержан в своих соображениях насчет Кобхема. Знаете, для них было так много возможностей. Да и достаточно поводов.

– Кукла – это отвлекающая идея, – заметил Сатана. – И эффективная притом.

– Дьявольски эффективная, – я обратился к Консардайну. – Впрочем, этого следовало ожидать. Как раз перед тем как вы вошли, я обнаружил, что ужинаю с … с Сатаной.

– А, да, – холодно подтвердил Консардайн. – Вы, несомненно, ждете, что я вытащу ланцет и вскрою вам вену, а Сатана положит перед вами документ, написанный серой, и потребует, чтобы вы его подписали собственной кровью.

– Никаких таких детских сказок я от вас не жду, – возразил я, стараясь продемонстрировать некоторое возмущение.

Сатана рассмеялся; лицо его при этом оставалось неподвижным, но глаза дрожали.

– Устаревшие методы, – сказал он. – Я отказался от них после своих встреч с покойным доктором Фаустом.

– Возможно, вы считаете, что я и есть покойный доктор Фауст, – вежливо обратился ко мне Консардайн. – Нет, вовсе нет, и еще, – он лукаво взглянул на меня, – помните: Ева – не Маргарита.

– Скажем, не ваша Маргарита, – поправил Сатана.

Я чувствовал, как кровь ударила мне в лицо. И опять Сатана рассмеялся. Они играют со мной, эти двое. Но в игре все время присутствует зловещая нота, это несомненно. Я чувствовал себя, как мышь меж двух кошек. И подумал, что девушка тоже очень похожа на такую мышь.

– Да, – это звучный голос Сатаны, – да, я стал гораздо современнее. Я по-прежнему покупаю души, это верно. Или беру их. Но я не так неумолим в своих условиях, как в древности. На определенные периоды я могу сдать души в аренду. И за работу я плачу очень хорошо, Джеймс Киркхем.

– Не пора ли перестать обращаться со мной, как с ребенком? – холодно спросил я. – Я признаю все, что вы сказали обо мне. И верю всему, что вы говорили о себе. Я допускаю, что вы – Сатана. Хорошо. Но что из этого?

Наступила пауза. Консардайн зажег сигару, налил себе бренди и отодвинул в сторону подсвечник, стоявший перед ним; я думаю, он это сделал, чтобы лучше видеть мое лицо. Сатана впервые за все время оторвал свой взгляд от меня и посмотрел куда-то надо мной. Я вступал в третью стадию этой загадочной игры.

– Приходилось ли вам когда-нибудь слышать легенду о сияющих следах Будды-ребенка? – спросил меня Сатана. Я отрицательно покачал головой.

– Именно она побудила меня отказаться от древних методов соблазнения душ, – серьезно продолжал он. – Поскольку она означает начало новой адской эпохи, эта легенда очень важна. Но для вас она важна и по другим причинам. Итак, слушайте.

Когда должен был родиться великий Будда, Гаутама Всезнающий, – нараспев говорил Сатана, – он был как драгоценный камень, горящий огнем в чреве его матери. Он так был полон светом, что тело его матери превратилось в светильник, а он сам был в этом светильнике святым пламенем.

Впервые в голосе Сатаны появилось выражение, нечто вроде сардонической елейности.

– А когда пришло ему время родиться, он вышел из бока матери, который чудесным образом закрылся за ним.

Семь шагов сделал ребенок Будда, прежде чем остановился перед поклонявшимися деви, гениями, риши и всей небесной иерархией, которая собралась вокруг. И остались семь сияющих следов, семь очертаний детских ступней, сверкавших, как звезды, на мягком газоне.

И вот! Когда Будде начали поклоняться, эти семь следов зашевелились, двинулись и пошли в разные стороны, открывая дороги, по которым позже пойдет Святой Будда. Пошли перед ним семь маленьких Иоаннов Крестителей – ха! ха! ха! – Сатана рассмеялся своим неизменяющимся лицом и неподвижными губами.

– Один след пошел на запад, другой – на восток, – продолжал Сатана. – Один на север, другой на юг. Они открывали пути спасения на все четыре стороны света.

Но как же остальные три? Увы! Мара, король иллюзий, с дурными предчувствиями следил за рождением Будды, потому что в свете слов Будды только правда имеет тень и тем самым может быть узнана, и все обманы, при помощи которых Мара держал в своих руках землю, становились бесполезными. Если победит Будда, Мара будет уничтожен. Королю иллюзий эта мысль не нравилась, поскольку больше всего он ценил развлечения, а для этого нужна власть. В этом, – продолжал Сатана, по-видимому, совершенно серьезно, – Мара был очень похож на меня. Но интеллект у него был гораздо слабее: Мара не понимал, что правда, с которой искусно манипулируют, создает лучшие иллюзии, чем ложь. Однако …

Прежде чем эти три увальня смогли уйти далеко, Мара овладел ими!

А затем при помощи лжи, хитрости и колдовства Мара совратил их. Он научил их греховности, воспитал на великолепных обманах – и послал дальше!

Что же произошло дальше? Что ж, естественно, мужчины и женщины шли за этими тремя. И дороги, которые они выбирали, были несравненно приятней, восхитительней, гораздо мягче, ароматнее и прекрасней, чем каменистые, жесткие, суровые, холодные пути, избранные неподкупными четырьмя. Кто же обвинит людей в том, что они шли за тремя? К тому же внешне все семь отпечатков были одинаковы. Различие, разумеется, выяснялось в конце. Души, которые следовали за обманчивыми тремя следами, неизбежно возвращались в самое сердце обмана, во внутреннюю сущность иллюзий, и там блуждали вечно; те же, что шли за четырьмя, обретали свободу.

И все больше и больше людей шли за порочными отпечатками, а Мара веселился. Пока не стало казаться, что уже не осталось никого, кто шел бы путем Просвещенного. Но Будда рассердился. Он отдал приказ, и четыре святых отпечатка устремились к нему со всех сторон света. Они выследили заблуждавшихся троих и пленили их.

Но тут возникло затруднение. Поскольку три заблуждавшихся были все же следами Будды, их невозможно было уничтожить. У них были свои неотъемлемые права. Но настолько глубоко их растлил Мара, что очистить их от этого зла тоже было невозможно.

И вот они в заключении до конца света. Где-то поблизости от грандиозного храма Боробудур на Яве есть меньший, скрытый храм. И в нем трон. Чтобы добраться до этого трона, нужно подняться по семи ступеням. На каждой ступени сияет один из детских отпечатков Будды. Один неотличим от другого – но как же они на самом деле различны! Четыре из них, святые, охраняют трех других, нечестивых. Храм тайный, и путь к нему полон смертельными опасностями. Но тот, кто останется живым и достигнет храма, может подняться к трону.

Но – поднимаясь, он должен поставить ногу на пять из семи сияющих отпечатков!

Послушайте, что произойдет после этого. Если три из пяти отпечатков, на которые он наступил, нечестивые, когда он достигнет трона, все земные желания, все, что может предоставить Король иллюзий, в его распоряжении. Естественно, цена – порабощение, а, возможно, и уничтожение его души. Но если из пяти отпечатков три – святые, тогда он свободен от всех земных желаний, неподвластен судьбе, Носитель Света, Сосуд Мудрости – его душа вечно с Пречистым.

Святой или грешник – вступивший на три нечестивых следа обладает всеми земными иллюзиями!

И грешник или святой – если он наступил на три святых отпечатка, он свободен от всех иллюзий, вечно благословенная душа в нирване!

– Бедняга! – пробормотал Консардайн.

– Такова легенда, – Сатана снова оторвал свой взгляд от меня. – Я никогда не пытался отыскать эти интересные следы. Они мне ни к чему. У меня нет желания превращать грешников в святых. Но легенда подала мне такую интересную мысль, какой я не помню … скажем за много столетий.

Жизнь, Джеймс Киркхем, это долгая игра между двумя безжалостными игроками – рождением и смертью. Все мужчины и все женщины играют в нее, хотя большинство из них плохие игроки. У каждого мужчины и у каждой женщины хотя бы раз возникает желание, за которое они добровольно отдали бы душу – а часто и жизнь. Но жизнь – такая грубая игра, управляемая наудачу, если вообще управляемая, и с такими запутанными, противоречивыми и безвкусными правилами.

Что ж, я усовершенствую эту игру для немногих избранных, буду играть с ними на их величайшие желания, и для собственного развлечения использую в качестве модели эти семь отпечатков ноги Будды.

А теперь, Джеймс Киркхем, слушайте внимательно, потому что дальнейшее касается вас непосредственно. Я соорудил два трона на возвышении, к которым ведут не семь, а двадцать одна ступень. На каждой третьей из них сверкает след – всего таких следов семь.

Один из тронов ниже другого. На нем сижу я. На другом лежат корона и скипетр.

Теперь дальше. Три из этих отпечатков – несчастливые. Четыре – счастливые в высшей степени. Тот, кто играет со мной, поднимается к трону, на котором лежат корона и скипетр. Поднимаясь, он должен поставить ногу на четыре – не пять – из этих семи отпечатков.

Если все четыре отпечатка, на которые он наступит, окажутся счастливыми, любые желания этого человека, пока он живет, исполняются. Я его слуга – и к его услугам вся мощная организация, которую я создал и которая служит мне. Ему принадлежат мои миллиарды, и он может поступать с ними, как хочет. Ему принадлежит все, что он пожелает, – власть, женщины, титулы – все. Тех, кого он ненавидит, я наказываю … или уничтожаю. Ему принадлежат корона и скипетр на троне, который выше моего. В его власти вся земля! Он может – все!

Я взглянул на Консардайна. Тот нервно сгибал и разгибал сильными пальцами серебряный нож, глаза его сверкали.

– А если он наступит на другие?

– А – тут уж моя сторона в игре. Если он наступит на один из моих – он сослужит мне одну службу. Сделает то, о чем я его попрошу. Если наступит на два – будет служить мне год.

Если же наступит на три моих, – я чувствовал, как огонь голубых глаз жжет меня, слышал сдавленный стон Консардайна, – если все три следа мои – тогда он мой, телом и душой. Я могу, если захочу, убить его в любую минуту, и убить так, как захочу. Могу позволить ему жить, если захочу, и столько, сколько захочу, а потом убить, и опять, как я захочу. Мой! Душой и телом! Мой!

Раскатистый голос гремел, становился непереносим. Передо мной действительно был Сатана, с этими сверхъествественными глазами, жгущими меня, как будто за ними пылал огонь ада, имя хозяина которого он принял.

– Следует помнить несколько правил, – голос неожиданно вновь стал спокойным. – Не обязательно наступать сразу на четыре ступени. Можно наступить на одну и остановиться. Или на две. На три. Следующий шаг делать не обязательно.

Если вы наступите на один след и он окажется моим, а вы дальше подниматься не будете, вы выполняете мою службу, я хорошо плачу вам за нее, и вы снова можете совершить подъем.

Точно так же, если вы наступили на два моих следа. После года службы – если останетесь в живых – можете снова попытать счастья. А за этот год вам очень хорошо заплатят.

Я задумался. Власть над всем миром! Исполнение любого желания. Лампа Аладдина – только потри! Ни на мгновение я не усомнился в том, что он – кем бы он ни был – способен выполнить свои обещания.

– Объясню механизм, – продолжал Сатана. – Очевидно, относительное расположение следов не может оставаться постоянным в каждом случае. Их комбинацию легко было бы узнать. Эту комбинацию я предоставляю случаю. Никто не должен ее знать, даже я. Так я получу наивысшее развлечение.

Я сижу на своем троне. И касаюсь рычага, который поворачивает колесо; оно в свою очередь поворачивает семь шаров, три из них помечены как мои, остальные четыре – как счастливые. Когда шары занимают свое место, они вступают в электрический контакт с семью следами, Как лягут шары, так разместятся и следы.

Есть индикатор, я могу его видеть – и другие присутствующие, но не тот, кто поднимается по ступеням. Когда … соискатель … ставит ногу на отпечаток, индикатор показывает, на какой отпечаток он ступил – один из моих трех или один из его четырех.

И еще одно, последнее, правило. Поднимаясь, вы не имеете права оглядываться на индикатор. Следующий шаг вы предпринимаете в неведении, на плохой или хороший след наступили вы перед этим.

Если поддадитесь слабости и оглянетесь, вы должны спуститься и начать подъем заново.

– Мне кажется, у вас преимущество в игре, – заметил я. – Допустим, кто-нибудь ступит на счастливый отпечаток и остановится – что это ему даст?

– Ничего, – ответил он, – только возможность сделать следующий шаг. Вы забываете, Джеймс Киркхем: то, что он может выиграть, неизмеримо больше того, что выигрываю я, если он проиграет. Выигрывая, он получает меня и все, на что я способен. Если же он проигрывает, я получаю всего лишь одного мужчину… или женщину. К тому же, я очень хорошо плачу проигравшим за службу. И защищаю их.

Я кивнул. На самом деле я был крайне возбужден. Все, что я испытал, было тщательно рассчитано, чтобы воспламенить мое воображение. Я трепетал при мысли о том, что смогу сделать, если выиграю – допустим, он действительно Сатана – его и всю стоящую за ним силу. Он невозмутимо следил за мной. Консардайн смотрел понимающе, в глазах его была тень жалости.

– Послушайте, – резко сказал я, – проясните мне еще кое-что. Допустим, я откажусь играть в эту вашу игру – что будет со мной?

– Завтра вас вернут в Баттери-парк, – ответил он. – Ваш двойник будет убран из клуба. Вы обнаружите, что никакого вреда вашей репутации он не причинил. Вы можете идти своим путем. Но…

– Я так и думал, что есть но, – пробормотал я.

– Но я буду разочарован, – спокойно продолжал он. – А я не люблю разочарований. Боюсь, ваши дела не будут процветать. Возможно даже, что я сочту вас таким постоянным упреком, таким живым напоминанием об ошибке в моих рассуждениях, что…

– Понимаю, – прервал я. – Живое напоминание однажды перестанет быть… живым.

Он ничего не сказал, но я прочел ответ в его глазах.

– А что помешает мне принять ваш вызов, – снова спросил я, – частично пройти через игру, достаточно, чтобы убраться отсюда, а потом?..

– Предать меня? – снова смех сквозь неподвижные губы. – Ваши усилия ничего не дадут. А что касается вас – лучше бы для вас, Джеймс Киркхем, вообще не родиться на свет, это я, Сатана, говорю вам!

Голубые глаза сжигали; за креслом, казалось, выросла тень, поглотившая его. Он излучал нечто такое дьявольское, что у меня перехватило дыхание и сердце стало биться с перебоями.

– Я, Сатана, говорю вам! – повторил он.

Наступила небольшая пауза; я старался восстановить утраченное равновесие.

Снова прозвенел колокол.

– Пора, – сказал Консардайн. Но я заметил, что он побледнел, и знал, что мое лицо тоже бледно.

– Так случилось, – органный голос был снова спокоен, – так случилось, что как раз сейчас у вас есть возможность увидеть, что происходит с теми, кто пытается перечить мне. Я попрошу вас принять некоторые меры предосторожности: они необходимы. Но вам они не принесут никакого вреда. Очень важно, чтобы вы ничего не говорили, были неподвижны, и чтобы ваше лицо не было видно, когда вы будете смотреть… на то, что вам предстоит увидеть

Консардайн встал, я за ним. Человек, называвший себя Сатаной, тоже поднялся из кресла. Я догадывался, что он велик ростом, но не ожидал, что он окажется таким гигантом. Я сам ростом шесть футов, но он выше меня по крайней мере на двенадцать дюймов.

Невольно я взглянул ему на ноги.

– А, – учтиво сказал он, – вы ищете мои копыта. Идемте, скоро увидите.

Он коснулся стены. Отодвинулась панель, открыв широкий коридор, недлинный, лишенный окон и дверей. Сатана пошел впереди, Консардайн за мной. Пройдя несколько ярдов, Сатана опять коснулся обшивки стены. Она беззвучно раздвинулась. Он прошел в отверстие.

Я пошел за ним и остановился, тупо глядя на удивительную… комнату, зал… нет, храм – единственное слово, которое передает его размер и характер – повторяю, я стоял, тупо глядя на необыкновенный храм, подобного которому, может быть, не видели глаза человека.

Глава шестая

Храм был залит неярким янтарным светом из какого-то скрытого источника. Куполообразная крыша возвышалась в сотне футов надо мной. Только одна стена прямая; остальные изогнуты, как внутренности огромного пузыря. Прямая стена представляла собой огромную полусферу.

Стена была сделана из какого-то блестящего зеленого камня, как я решил, вероятно, малахита. И на ней была вырезана картина в древнеегипетском стиле.

Картина изображала богинь судьбы: мойр Древней Греции, римских парок, норвежских норн. Тут была Клото с ручной прялкой, на которой она пряла нити человеческой судьбы, Лахезис, правившая эти нити, и Атропос с ножницами, которыми перерезала нити, когда этого хотело трио. А над богинями парило лицо Сатаны.

Одной рукой Сатана держал Клото, другой направлял ножницы Атропос, в то же время он что-о нашептывал на ухо Лахезис. Линии всех четырех фигур были нанесены синим, ярко-зеленым и алым. Глаза Сатаны устремлялись не на нити, чьей судьбой он руководил. Нет, они смотрели прямо в храм.

Кто бы ни был неизвестный гениальный создатель картины, он добился удивительного сходства. Благодаря какому-то приему глаза сверкали на камне с той же жизненной алмазной яркостью, как и глаза человека, называвшего себя Сатаной.

Изогнутые стены были темного дерева – тика или эбенового. На них сверкающие линии, подобные паутине. Я увидел, что это действительно изображение паутины; паучьи сети тянулись по черному дереву и блестели, как серебряные нити под луной. Сотни и тысячи таких нитей пересекали стены. И сходились на потолке.

Пол храма поднимался к задней стенке рядом за рядом вырезанных из черного камня сидений, подобно древнеримскому амфитеатру.

Но все это я заметил потом, когда оторвал взгляд от сооружения, доминировавшего в этом необычном месте. Пролет полукруглых ступеней вздымался вверх постепенно уменьшавшимися арками от основания малахитовой стены. Ступеней было двадцать одна, самая нижняя, как я прикинул, в сто футов длиной, самая высокая – в тридцать футов. Высотой они все были около фута и в три фута шириной. Сделаны из черного как смоль камня.

Эта необыкновенная лестница вела к невысокому помосту, на котором стояли два искусно вырезанных трона – один из черного дерева, а другой – на пьедестале, который делал его заметно выше первого, – очевидно, из тусклого желтого золота.

Черный трон пуст. На спинку золотого трона наброшена полоска пурпурного бархата; на сидении подушка того же материала.

А на подушке – корона и скипетр. Корона сверкала разноцветными огнями больших бриллиантов, мягким синим пламенем огромных сапфиров, красным сиянием необыкновенных рубинов и зеленым блеском изумрудов. В рукояти скипетра – огромный бриллиант. А весь скипетр, подобно короне, усажен драгоценностями – жемчугами.

По обеим сторонам лестницы стояли по семь человек в белых одеяниях, похожих на арабские бурнусы. Если они и были арабами, то из племени, которое я никогда не встречал; мне они показались скорее персами. Лица у них истощенные и странно бледные. Глаза казались лишенными зрачков. У каждого в правой руке плеть с петлей, похожая на лассо.

На каждой третьей эбеновой ступени сиял отпечаток, след ноги ребенка, очерченный живым огнем.

Их было семь, сверкающих неземной яркостью, как будто они живые и готовы сами подниматься по ступеням.

Вначале я увидел корону и скипетр, и вид их вызвал у меня такое желание, какого я никогда не испытывал раньше: горячая страсть к обладанию ими и всей той властью, которая приходит с ними; эта страсть охватила меня, как лихорадка.

Затем я взглянул на сверкающие следы детских ног, и они вызвали такое необъяснимое благоговение, такой ужас и такое отвращение, которые были не меньше желания обладать короной и скипетром.

И тут я услышал голос Сатаны.

– Садитесь, Джеймс Киркхем!

Тут же, у самой стены и рядом с первой ступенькой, оказалось кресло странной формы с ручками. Чем-то оно напоминало нижний трон. Я упал в него, радуясь так необходимой мне поддержке.

И сразу из ручек выскочили стальные полоски и прижали мне руки у локтей; другие полоски обхватили лодыжки, а на голову упала вуаль, закрыв все лицо. Нижний край ее, толстый и мягкий, крепко прижался к губам.

В одно мгновение меня связали, заткнули рот и укрыли лицо. Я понял, что это и были те «предосторожности», о которых предупредил меня хозяин. Полоски держали крепко, но не жали; подушка у губ не вызывала неприятных ощущений; вуаль сделана из материала, который хоть и скрывал мое лицо, но давал возможность видеть так же ясно, как будто ничего не покрывало мою голову.

Я увидел Сатану у основания лестницы. Его огромное тело с ног до головы покрывал черный плащ. Сатана медленно поднимался по ступеням. Когда он ступил на первую, одетые в белое мужчины с плетьми низко склонились перед ним. И не распрямились, пока он не сел на черный трон.

Янтарный свет потускнел и совсем погас. После мгновенной тьмы троны и ступени залил яркий белый свет. Освещенное пространство резко обрывалось в трех ярдах от изгиба первой ступени. Сатана, четырнадцать охранников и я были ярко освещены. При этом свете семь следов загорелись еще ярче; они будто натянули невидимую нить, которая не давала им устремиться к хозяину. Немигающие глаза человека на черном троне и его двойника в камне сверкали.

Я услышал негромкий шум, доносившийся от сидений. Множество людей рассаживались, слабо шуршали панели в черных стенах, открывая тайные входы все новым и новым невидимым зрителям.

Кто они, каковы они – я не мог увидеть. Полукруг света, падавшего на ступени и троны, образовал непроницаемый занавес, за которым – абсолютная тьма.

Прозвенел гонг. Наступила тишина. Все двери закрылись; занавес готов был подняться.

Я увидел далеко вверху, на полпути между полом и потолком, шар, напоминавший полную луну. Он был ярко-белым, но тут, пока я смотрел, половина его потемнела. Правая сторона по-прежнему ярко светилась, а левая – черная – теперь была окружена узким кольцом свечения.

Неожиданно свет снова погас. Только мгновение храм находился в темноте. Опять загорелся свет.

Но теперь тот, кто называл себя Сатаной, был на помосте не один. Рядом с ним стояла фигура, которую сам дьявол мог вызвать из ада!

Это был чернокожий, нагой, если не считать набедренной повязки, человек; с необыкновенно широкими плечами и длинными руками; на плечах и руках вздувались мускулы, а вены выпирали, как толстые веревки. Лицо с плоским носом, нижняя челюсть выдается, вся внешность напоминает обезьяну. Обезьяноподобными были и близко посаженные маленькие глаза, в которых горел дьявольский свет. Рот был похож на трещину, а на лице написано выражение хищной жестокости.

В руке он держал плеть с петлей, тонкую, длинную и витую, как будто сплетенную из женских волос. Из набедренной повязки торчал нож.

В темноте за мной послышался вздох, одновременно вылетевший из десятков пересохших ртов.

Снова прозвенел гонг.

В круг света вступили два человека. Один Консардайн; второй – высокий, безупречно одетый и хорошо сложенный мужчина лет сорока. Он походил на культурного английского джентльмена высокого происхождения. И когда он встал перед черным троном, я услышал гул удивления и жалости скрытой аудитории.

В его позе была галантная беспечность, однако я заметил, как дрогнуло его лицо при виде ужаса, стоящего рядом с Сатаной. Человек достал сигарету из портсигара и закурил; в действиях его видна была выдававшая страх бравада; не мог он сдержать и слабую дрожь руки, державшей спичку. Тем не менее он затянулся и спокойно встретил взгляд Сатаны.

– Картрайт, – голос Сатаны нарушил молчание, – вы ослушались меня. Вы пытались перечить мне. Вы осмелились противопоставить свою волю моей. Ваше непослушание почти нарушило план, составленный мной. Вы пытались пожать плоды и сбежать от меня. Вы даже задумали предательство. Я не спрашиваю, делали ли вы все это. Я знаю, что это так. И не спрашиваю, почему вы это делали. Вы сделали. Этого довольно.

– Я не собираюсь защищаться, Сатана, – достаточно хладнокровно ответил человек, названный Картрайтом. – Могу, однако, заметить, что неудобство, причиненное вам, целиком ваша вина. Вы утверждаете, что ваша мысль совершенна. Однако вы подобрали плохое орудие. Если орудие, подобранное ремесленником, не выполняет задачу, кого нужно винить: орудие или ремесленника?

– Орудие винить нельзя, – ответил Сатана. – Но что делает ремесленник с таким орудием? Не использует больше. Он его уничтожает.

– Нет, – сказал Картрайт, – хороший ремесленник использует его для работы, которую оно может выполнить.

– Нет, если у него большой выбор хороших орудий, – ответил Сатана.

– Ваша власть, – сказал Картрайт. – Но я вам ответил. Я просто ошибка в ваших рассуждениях. Если же ваши рассуждения безупречны, как вы хвастаете, значит вы сознательно выбрали меня, чтобы я потерпел неудачу. В любом случае наказывайте себя, Сатана, не меня!

Долгие мгновения одетая в черное фигура смотрела на него. Картрайт смело встретил этот взгляд.

– Прошу только справедливости, – сказал он. – Я не прошу у вас милосердия, Сатана.

– Нет … пока, – ответил Сатана медленно, сверкающие глаза стали холодными и суровыми, и снова вздох донесся до меня из темноты храма.

Наступила еще одна бесконечная минута тишины.

– Картрайт, вы дали ответ, – прогремел органный голос без всякого выражения. – За этот ответ вы будете вознаграждены. Вы напомнили мне, что мудрый ремесленник использует дурное орудие только для такой работы, которую оно может выполнить, не ломаясь. Я дам вам эту работу.

Вот мое решение, Картрайт. Вы наступите на четыре следа. Теперь же. И на все четыре. Прежде всего вы получите шанс выиграть корону, скипетр и земную империю, которую они несут с собой. Если четыре следа, на которые вы наступите, все счастливые.

Если вы наступите на три счастливых следа и на один мой – я прощу вас. Это признание определенной справедливости вашего сравнения с ремесленником и неудачно подобранным орудием.

Я видел, как уменьшилась напряженность Картрайта, тень облегчения прошла по его лицу.

– Если вы наступите на два счастливых и два моих следа, я дам вам выбор: либо быстрая и милосердная смерть, либо присоединение к моим рабам кефта. Короче говоря, Картрайт, вы должны будете выбрать между уничтожением тела и медленным разрушением души. Это милосердие я проявляю к вам в признание истинности ваших слов: ремесленник подбирает для орудия дело, в котором оно принесет пользу.

Снова вздох, лицо Картрайта побледнело.

– Мы подходим к последней возможности – в своем путешествии вверх вы наступаете на троих моих привередливых маленьких слуг. В этом случае, – голос вызывал дрожь, – в этом случае, Картрайт, вы умрете. Вы умрете от рук Санчала, от его плети. Не одной смертью, Картрайт. Нет, тысячью смертей. Медленно и в мучениях петля Санчала будет подтягивать вас к порогу ворот смерти. Медленно и с мучениями он будет возвращать вас к жизни. Снова и снова… и снова… и снова…пока наконец ваша изорванная душа найдет силы не возвращаться и, скуля, переползет через этот порог, и ворота закроются за ней… навсегда! Таково мое решение! Такова моя воля! Да будет по сему!

Черный ужас злобно улыбнулся, услышав свое имя, и страшным жестом потряс плетью из женских волос. Что касается Картрайта, то у него при ужасном приговоре лицо смертельно побледнело, сигарета выпала из пальцев. Вся бравада исчезла. А Консардайн, все время стоявший за ним, отступил в тень и оставил его одного. Сатана нажал на рычаг, стоявший, подобно тонкому стержню, между двумя тронами. Послышалось слабое жужжание. Семь отпечатков детских ног сверкнули, как будто заново подожженные.

– Ступени готовы, – провозгласил Сатана. – Картрайт – поднимайтесь!

Люди в белом зашевелились, они распустили свои плети и держали петли наготове, чтобы быстро их бросить. Черный ужас наклонил голову вперед, рот его покрылся слюной, когтями он гладил свою веревку.

Тишина в храме сгустилась – все будто перестали дышать.

Картрайт ступил вперед, двигаясь медленно, внимательно вглядываясь в сверкающие отпечатки. Сатана откинулся в своем троне, руки его были скрыты под плащом, огромная голова смущающе походила на лишенную тела; она плыла над помостом, как каменная голова его двойника плыла над тремя норнами.

Картрайт миновал первый отпечаток и прошел еще две ступени. Без колебаний он поставил ногу на второй сияющий след.

И тут же горящий дубликат его появился на белой половине шара. Я понял, что Картрайт наступил на счастливый след.

Но шар горел сзади, Картрайту запрещено оглядываться, он не знает этого!

Он быстро взглянул на Сатану, отыскивая следы триумфа или досады. Но мраморное лицо оставалось бесстрастным, глаза не изменились. Ни звука не доносилось и со стороны черных сидений.

Картрайт быстро преодолел еще две ступени и опять без колебаний наступил на следующий отпечаток.

И снова отпечаток вспыхнул на светлой стороне шара. Уже два шанса выиграны! Миновала угроза тысячи мучительных смертей. Теперь наихудшее, что его ждет, милосердная смерть или загадочное рабство, которое упомянул Сатана.

И снова он не знает этого!

Снова Картрайт посмотрел на лицо своего мучителя, надеясь, что выражение выдаст его, что хоть какой-то намек покажет, каков счет. Неподвижно, как и раньше, Сатана смотрел на него; ничего не выражало и лицо чудовища с плетью.

Картрайт медленно поднялся еще на две ступени. На долгие минуты задержался он у очередного дьявольского следа – мне они показались часами. И вот я увидел, как перекосился его рот, как на лбу выступили капли пота.

Ясно, как будто он говорил вслух, мог я прочесть его мысли. Принадлежали ли те два очертания, на которые он наступил, Сатане? И не предаст ли его третий шаг мучениям петли? Или только один несчастливый? Избежал ли он участи, уготованной ему Сатаной?

Он не мог этого знать!

Он миновал отпечаток и еще медленнее продолжал подъем. Долго стоял перед пятым следом. И вот его голова медленно стала поворачиваться!

Как будто сильная рука поворачивала ее. Измученный пыткой и ожиданием казни мозг заставлял ее поворачиваться … оглянуться … увидеть показания шара.

Стон испустили его посеревшие губы. Картрайт схватил себя за голову руками, держал ее, не давая повернуться, и прыгнул на пятый отпечаток.

И стоял, тяжело дыша, как человек после долгого бега. Рот его был раскрыт, дыхание вырывалось с всхлипыванием. Волосы стали влажными, лицо покрылось потом. Измученные глаза с вопросом устремились к лицу Сатаны…

На белом поле появился третий сверкающий символ.

Картрайт выиграл…

И не мог этого знать!

Мои собственные руки дрожали; тело покрылось потом, как будто я сам стоял на его месте. Слова рвались из меня – он может больше не бояться! Пытка кончилась! Сатана проиграл! Но рот мой был крепко закрыт.

И только теперь я осознал всю дьявольскую жестокость, всю адскую хитрость и изобретательность этого испытания.

Картрайт стоял дрожа. Отчаянный взгляд его не отрывался от бесстрастного лица, которое теперь было близко над ним. Показалось ли мне или действительно в нем отразилась злобная радость? Если и так, то она исчезла, как рябь на застоявшейся воде пруда.

Видел ли ее Картрайт? Должно быть, потому что отчаяние на его лице усилилось, превратилось в выражение крайней муки.

Снова голова его начала поворачиваться, медленно, под каким-то ужасающим принуждением.

Он качнулся вперед, борясь с этим принуждением. Споткнулся на ступеньке. Я знал, что он отчаянными усилиями заставляет себя смотреть на очередной горящий след. Поднял дрожащую ногу…

И медленно-медленно голова его поворачивалась… назад, к контрольному шару.

Он опустил ногу. Снова поднял ее… и снова опустил. Всхлипнул. И я напрягался в своих оковах, проклиная все и всхлипывая вместе с ним…

Голова его полуобернулась, лицо было обращено прямо ко мне.

Он отпрянул от отпечатка. Тело его развернулось с быстротой лопнувшей пружины. Он взглянул на шар и увидел.

Три отпечатка на счастливой половине!

Громкий вздох донесся из темного амфитеатра.

– Орудие снова продемонстрировало свою негодность. – Это был голос Сатаны. – Подумать только! Спасение было уже в ваших руках, Картрайт. И вы, подобно Лотовой жене, обернулись, чтобы взглянуть. А теперь вы должны спуститься… и проделать все заново. Но подождите. Посмотрим, не утратили ли вы нечто гораздо большее, чем просто спасение. Этот отпечаток, наступить на который у вас не хватило мужества. Он каков? Мне любопытно это узнать.

И на белом полудиске шара вспыхнул еще один сияющий след!

Корона и скипетр! Земная империя! Не только свободен от Сатаны – но и его хозяин!

Все это мог выиграть Картрайт.

Но он обернулся – и проиграл.

Из тьмы доносились стоны, бормотание. Их заглушил ужасный смех, он катился от неподвижных губ Сатаны.

– Проиграл! Проиграл! – насмехался он. – Возвращайтесь, Картрайт. И взбирайтесь снова. Но думаю, вторично такое счастье к вам не придет. Спускайтесь, предатель. И поднимитесь снова! – Он нажал рычаг, невидимый механизм зажужжал, и семь отпечатков вспыхнули с новой силой.

Картрайт спустился по ступеням. Он шел, как кукла, которую дергают за ниточки.

Он остановился у основания лестницы. Повернулся и снова, как марионетка, начал подниматься, ступая автоматически на каждый след, к которому подходил. Глаза его не отрывались от скипетра и короны. Рот был перекошен, как у убитого горем ребенка; поднимаясь, он плакал

Раз – сверкающий отпечаток на черной стороне шара.

Два – другой там же.

Три – след на белой стороне.

Четыре – след на черной!

Приступ адского хохота сотряс Сатану. Мне на мгновение показалось, что его черный плащ растаял, стал воздушным и превратился во всеобъемлющую тень. Черная тень, казалось, нависла над ним.

Хохот его гремел, а Картрайт карабкался по ступеням, с искаженным лицом, с взглядом, не отрывавшимся от сверкающих побрякушек на золотом троне, с протянутыми к ним руками…

Послышался свистящий звук. Черный ужас наклонился вперед и кинул свое лассо. Оно упало на голову Картрайту и обхватило его плечи.

Рывок, и Картрайт упал.

И мучитель потянул его, не сопротивлявшегося, по ступеням.

Свет погас. Наступившая тьма казалась еще мрачнее от раскатистого, демонического хохота.

Хохот прекратился. Я услышал тонкий жалобный крик.

Свет загорелся снова.

Черный трон был пуст. Пуст был и помост. Ни Сатаны, ни палача – ни Картрайта!

Только скипетр и корона насмешливо горели на золотом троне между двумя линиями неподвижных людей, одетых в белое.

Глава седьмая

Кто-то тронул меня за руку, я вздрогнул и увидел Консардайна. На его лице была тень того же ужаса, который я ощущал на своем.

Зажимы, удерживавшие мои руки и ноги, разжались, вуаль с лица поднялась. Я встал из кресла. Снова в храме стало темно.

Затем медленно загорелся янтарный свет. Я посмотрел на заднюю часть храма. Ряды сидений в амфитеатре были пусты, не осталось никого из той скрытой аудитории, чьи вздохи и бормотание доносились до меня.

Исчез золотой трон и то, что лежало на нем. Исчезли все люди в белом, кроме двоих. Эти двое охраняли черный трон.

Сверкали голубые глаза каменного Сатаны. Пылали семь сияющих отпечатков детской ноги.

«Они открыли ему дорогу в рай, но он ослаб, и они привели его прямо в ад».

Консардайн смотрел на семь следов, и на лице его было то алчное выражение, которое я видел на лицах посетителей Монте-Карло, склонившихся над столом с рулеткой; лица, вылепленные жгучей страстью азарта, свойственной больше женщинам; лица, голодно глядящие на колесо перед тем, как оно начинает вращаться; эти люди видят не колесо, а то золото, которое они могут вырвать из полных горстей судьбы. Как и они, Консардайн видел не пылающие следы, а ту зачарованную страну исполненных желаний, куда они могут привести.

Паутина искушений, раскинутая Сатаной, владела им!

Что ж, несмотря на все виденное мной, эта паутина захватила и меня. Я чувствовал нетерпение, напряженное желание испытать собственную удачу. Но сильнее стремления обрести сокровища, которые он обещал, было желание заставить этого насмешливого, холодного и безжалостного дьявола подчиняться мне, как он заставил меня подчиняться себе.

Консардайн оторвался от очаровывавшего его зрелища и повернулся ко мне.

– У вас был нелегкий вечер, Киркхем, – сказал он. – Хотите идти прямо к себе или заглянете ко мне, мы немного выпьем?

Я колебался. Мне хотелось задать тысячи вопросов. И все же более настоятельной была необходимость остаться в одиночестве и переварить все, что я видел и слышал в этом странном месте. К тому же – на сколько из тысяч моих вопросов он ответит? Судя по предыдущему опыту, таких будет немного. Он сам принял решение.

– Вам лучше лечь, – сказал он. – Сатана хочет, чтобы вы обдумали его предложение. В конце концов мне не разрешено, – он торопливо поправился, – мне нечего добавить к тому, что сказал он. Он хочет получить ответ завтра утром, вернее, – он взглянул на часы, – сегодня, поскольку уже почти два часа ночи.

– Когда я его увижу?

– О, не раньше полудня. Он, – Консардайн слегка вздрогнул, – он будет с утра занят. Можете спать до полудня, если хотите.

– Хорошо, – ответил я, – пойду к себе.

Без дальнейших комментариев он провел меня через амфитеатр к задней стене храма. Нажал, одна из неизбежных панелей скользнула в сторону, открыв еще один маленький лифт. Заходя в него, Консардайн оглянулся. Отпечатки тревожно мерцали. Двое одетых в белое стражников стояли по обе стороны черного трона, внимательно глядя на нас своими странными глазами.

Консардайн снова вздрогнул, затем вздохнул и закрыл панель лифта. Мы вышли в длинный сводчатый коридор, выложенный плитами мрамора. Дверей в нем не было. Консардайн нажал на одну из плит, и открылся второй лифт. Он остановился, и я оказался в комнате, в которой переодевался в вечерний костюм.

На кровати была приготовлена пижама, в кресле – купальный халат, под креслом – домашние туфли. На столе стояли графины с виски, ромом и бренди, сода, чаша со льдом, фрукты и пирожные, несколько коробок моих любимых сигарет – и мой пропавший бумажник!

Я открыл его. Мои визитные карточки, письма, деньги – все нетронуто. Без слов я налил себе и предложил Консардайну присоединиться ко мне.

– За счастливые шаги, – он поднял свой стакан. – Пусть вам повезет в их выборе!

– И вам тоже, – ответил я. Лицо его дернулось, измученное выражение появилось во взгляде, он странно взглянул на меня и чуть не поставил стакан.

– Тост вам, а не мне, – наконец сказал он и осушил свой стакан. Потом пошел к лифту. У панели остановился.

– Киркхем, – медленно заговорил он. – Спите спокойно, ничего не бойтесь. Но – держитесь подальше от стен. Если чего-то захотите, позвоните, – он показал кнопку на столе, – придет Томас. Повторяю – не пытайтесь открыть эти панели. На вашем месте я бы сразу лег спать и ни о чем не думал до пробуждения. Кстати, хотите снотворного? Я ведь и на самом деле доктор, – он улыбнулся.

– Спасибо, – ответил я. – Я усну и так.

– Спокойной ночи. – Панель за ним закрылась.

Я налил себе еще и начал раздеваться. Сонным я себя не чувствовал – совсем наоборот. Несмотря на предупреждение Консардайна, я осмотрел стены спальни и ванной, трогая их в разных местах. Стены казались прочными, сплошными, из крепкого дерева, выкрашенного под мрамор и прекрасно отполированного. Как я и думал, не было ни окон, ни дверей. Комната моя в сущности оказалась роскошной камерой.

Одну за другой я выключил все лампы, лег в постель и потушил последнюю, стоявшую на столике рядом.

Не знаю, долго ли я лежал в темноте, размышляя, прежде чем ощутил, что в комнате я не один. Я не слышал ни малейшего звука, но был абсолютно уверен, что в комнате есть еще кто-то. Я выскользнул из-под легкого покрывала и переместился в ноги кровати. Присел тут на одной ноге, готовый прыгнуть на тайного посетителя, когда он подойдет к кровати. Зажечь свет означало бы отдаться ему в руки. Кто бы он ни был, он очевидно считает меня спящим, и нападение – если оно будет – произойдет в том месте, где естественно находиться спящему человеку. Но мое тело было совершенно в другом месте, и мне предстояло удивить визитера.

Вместо нападения я услышал шепот:

– Это я, капитан Киркхем, Гарри Баркер. Ради Бога, сэр, не шумите!

Мне показалось, что я узнаю этот голос. Потом я вспомнил. Баркер, маленький солдат-кокни, которого я нашел в изорванных осколками зарослях на Марне. Он потерял много крови. Я оказал ему первую помощь и отнес маленького солдата в полевой госпиталь. Так получилось, что я провел несколько дней в городе, где размещался базовый госпиталь, куда в конце концов поместили Баркера. У меня вошло в привычку регулярно заходить к нему потолковать, я приносил ему сигареты и другие мелочи. Его благодарность и преданность были собачьими и трогательными; он оказался сентиментальным малым. Но как, во имя Господа, он появился здесь?

– Вы меня помните, капитан? – в шепоте звучало беспокойство. – Подождите. Я вам покажу…

Загорелась маленькая лампочка, так затененная руками, чтобы на мгновение осветить только лицо говорящего. Но в это мгновение я узнал Баркера, тонкое узкое лицо, взъерошенные волосы песочного цвета, короткая верхняя губа.

– Баркер, будь я проклят! – я негромко произнес это, но не добавил, как приятно мне его видеть; если бы он был достаточно близко, я бы его обнял.

– Ш-ш-ш! – предупредил он. – Я уверен, что за мной никто не следит. Но в этом проклятом месте нельзя ни в чем быть уверенным. Возьмите меня за руку, сэр. Там стул, возле того места, где я вышел из стены. Сядьте на него и зажгите сигару. Если я что-нибудь услышу, ускользну назад – а все, что вы делаете, сидите и курите.

Рука его коснулась моей. Казалось, он видит в темноте: он безошибочно провел меня по комнате и усадил на стул.

– Закуривайте, сэр, – сказал он.

Я зажег спичку и закурил сигару. Пламя осветило комнату, но не Баркера. Я погасил спичку и через мгновение услышал возле своего уха шепот:

– Прежде всего, сэр, не позволяйте ему дурачить вас этим вздором насчет того, что он дьявол. Конечно, он дьявол, проклятый, гнусный дьявол, но не настоящий. Он вас обманывает, сэр. Он человек, как вы и я. Нож в его черное сердце или пуля в кишки – и вы убедитесь.

– Как вы узнали, что я здесь? – спросил я шепотом.

– Видел вас в кресле, – ответил он. – Вот моя рука. Когда захотите сказать что-нибудь, нажмите, и я наклонюсь. Так безопаснее. Да, видел вас в кресле – там. Дело в том, сэр, что я как раз слежу за этим креслом. Да и за многим другим тоже. Поэтому он и оставил меня в живых, Сатана, я хочу сказать.

И он с горечью вернулся к первой теме.

– Он не подлинный дьявол, сэр. Никогда не забывайте об этом. Меня воспитали богобоязненным. Мои родители были пятидесятниками. Учили меня, что Сатана в аду. Вот когда эта проклятая свинья попадет в ад, настоящий дьявол покажет ему за то что он украл его имя! Боже, как мне бы хотелось это увидеть!

– Увидеть снаружи, – торопливо добавил он.

Я пожал ему руку и почувствовал, как его ухо чуть не коснулось моих губ.

– Как вы сюда попали, Гарри? – прошептал я. – И кто он – Сатана, кто он на самом деле?

– Я вам все расскажу, капитан, – ответил он. – Займет немного времени, но Бог знает, когда снова будет возможность. Поэтому я и пробрался к вам как только смог. Этот кровожадный зверь издевается над бедным Картрайтом. Смотрит, как тот умирает! Остальные спят или напиваются до полусмерти. Но все же, как я сказал, нужна осторожность. Позвольте мне рассказать, а потом я отвечу на вопросы.

– Давайте, – согласился я.

– До войны я был электриком, – донесся из темноты шепот. – Лучше меня не было. Настоящий мастер. Он это знает. Поэтому и оставил меня в живых, я говорил вам. Сатана – ах-х-х!

После войны дела пошли худо. Найти работу трудно, жизнь дорогая. Да и я по-другому стал смотреть на вещи. Видел множество лицемеров, которые в войну палец о палец не ударили, а жили роскошно и гребли себе все. Какое право они имеют на это, когда те, кто воевал, и их семьи голодают и мерзнут?

Руки у меня всегда были ловкие. И на ноги я легок. Карабкаюсь. Как кошка. Как проклятая многоножка. И тихо! Привидение в галошах – парад по сравнению со мной. Я не хвастаю, сэр. Просто рассказываю.

И вот я сказал себе: «Гарри, это все неправильно. Гарри, пора тебе применить свои таланты. Пора приняться за настоящую работу, Гарри.»

С самого начала в новом деле я был хорош. Поднимался все выше и выше. От вилл к жилым домам, от жилых домов к особнякам. И никогда не попадался. Меня прозвали Гарри Король кошек. Поднимался по водосточной трубе, как циркач на шест, а по стене дома, как по водосточной трубе. И в новом деле был мастером.

Потом встретил Мегги. Такая, как Мегги, сэр, бывает только раз. Такие быстрые пальцы! После нее Гудини и Герман – как замедленная съемка. И настоящая леди. Когда хотела.

Много отличных парней увивались возле Мегги. Всем отказ. Вся была в работе. «Черт возьми! – говорила она как герцогиня. – На кой дьявол мне муж? Черт возьми! – она говорила. – От мужа столько же толку, как от головной боли!» Около нее не разбежишься, около Мегги.

Капитан, мы с ума сходили друг по другу. Быстро поженились. Сняли хорошенький домик в Мейд Вэйл. Был ли я счастлив? А она? Боже!

«Послушай, Мегги, – сказал я, когда кончился медовый месяц. – Тебе теперь незачем работать. Я хороший кормилец. Такой же надежный, как добросовестный рабочий. Наслаждайся жизнью и сделай наш дом уютным.»

И Мегги ответила: «Хорошо, Гарри!»

Помню, я тогда носил зажим для галстука, который она мне подарила на свадьбу. С большим рубином. И часы она мне подарила, и модное кольцо с жемчугами. Я их увидел у джентльменов в отеле, где мы остановились на ночь, и восхищался ими. А когда мы пошли в нашу комнату, она мне их все подарила. Вот как Мегги работала!

Я с трудом сдержал смешок. Эта рассказанная шепотом в темноте романтическая история добросовестного и умелого солдата и электрика, превратившегося в не менее добросовестного и умелого вора, была наилучшим завершением необыкновенной ночи. Она смыла с моего мозга покров ужаса и вернула к норме.

– Через день-два я взял отгул, и мы пошли в театр. «Как тебе нравится эта булавка, Гарри?» – прошептала Мегги и взглядом показала сверкающую вещь в галстуке одного джентльмена. «Прекрасная вещь,»– беспечно ответил я. «Вот она», – сказала Мегги, когда мы вышли из театра.

«Послушай, Мегги, – сказал я тогда, – я ведь тебе говорил, что не хочу, чтобы ты работала. Разве я не обеспечиваю тебя, как обещал? Я сам могу добыть любую булавку, если хочу. Я хочу, Мегги, чтобы у нас был уютный, удобный, счастливый дом, в котором, когда я возвращаюсь с ночной работы, меня встречала бы жена. Я не позволю тебе работать, Мегги!»

«Хорошо, Гарри», – ответила она.

Но, капитан, было совсем не хорошо. Дошло до того, что когда мы выходили вместе, я не осмеливался глядеть на зажимы для галстука, часы и все прочее. Не мог даже похвалить вещь в магазине. Стоило мне это сделать, когда мы возвращались домой или на следующий день эта вещь была уже у меня. А Мегги была так горда, так радовалась, что у меня не хватало духу… Да, это была любовь, но… дьявольщина!

Она ждала меня, когда я возвращался домой. Но если я раньше времени просыпался, ее не было. А когда я просыпался после ее возвращения, первое, что я видел, – разложенные на столе кружева, или меховое пальто, или одно-два кольца.

Она опять работала!

«Мегги, – сказал я, – это нехорошо. Ты не щадишь мою гордость. А что будет, когда появятся дети? Папа работает всю ночь и спит днем, а пока он спит, мама работает и спит, когда папы нет дома. Черт возьми, Мегги, они будут все равно что сироты!»

Ничего не действовало, капитан. Она любила работу больше меня, а может, просто не могла нас разделить.

В конце концов я бросил ее. Сердце мое разбито, сэр. Я любил ее и наш дом. Но этого я выдержать не мог.

Так я оказался в Америке. Я, Гарри Король Кошек, в изгнании, потому что моя жена не захотела перестать работать.

Здесь дела тоже пошли хорошо. Но я не был счастлив. Однажды, будучи за городом, я наткнулся на большую стену. Хорошая стена, привлекательная. Некоторое время спустя я увидел ворота, и за ними дом охраны. Ворота не решетчатые, сплошные, металлические.

«Боже всемогущий! – сказал я себе. – Тут, должно быть, живет герцог Нью-Йоркский». Я осмотрелся. Стена не меньше пяти миль. Я спрятался поблизости, а ночью вскарабкался на нее. Ничего не увидел, кроме деревьев и далеких огней – какое-то большое здание.

Прежде всего я заметил провода. На самом верху стены. Я их не тронул. Решил, что они под напряжением. Заглянул вниз и рискнул зажечь фонарь. Внизу, как раз в том месте, где окажется человек, перелезший через стену, еще два ряда проводов. И до земли двенадцать футов.

Любой другой на моем месте был бы обескуражен. Но меня не зря прозвали Королем Кошек. Я прыгнул. Приземлился мягко, как кошка. Как ласка, проскользнул меж деревьев. Пришел к большому дому.

Видел множество странного народа внутри и вокруг. Потом большинство огней погасло. Взобрался к месту, которое наметил, и оказался в большой комнате. Ну и добра было в этой комнате! Голова закружилась. Взял несколько отличных вещиц и тут заметил что-то странное. В комнате не было ни одной двери. «Как, во имя дьявола, сюда попадают?» – спросил я себя. И тогда я посмотрел на окно, через которое залез.

Боже всемогущий, капитан, я чуть не выскочил из рубашки! Окон не было! Они исчезли. Сплошная стена!

И тут загорелся яркий свет, и из стены вышла дюжина людей с веревками и огромный человек за ними. Я съежился, когда он взглянул на меня. Испугался до смерти! Если раньше я чуть не выпал из рубашки, то теперь готов был выпасть из штанов!

Ну, это был этот проклятый тип – Сатана, понятно? Он просто стоял и жег меня взглядом. Потом начал задавать вопросы.

Капитан, я все ему рассказал. Как будто он Бог. Он меня наизнанку вывернул. Рассказал ему о том, что я электрик, о своей новой работе, о Мегги. Как вам сейчас, только подробнее. Он из меня всю жизнь вытянул, начиная с колыбели.

Он смеялся. Этот ужасный смех. Вы его слышали. О, как он смеялся. А в следующий момент я стоял у стола и рассказывал все заново Консардайну.

С тех пор я здесь, капитан Киркхем. Он приговорил меня к смерти, сэр, и рано или поздно он до меня доберется. Если до него не доберутся раньше. Но я ему полезен. И пока я полезен, он мне ничего не сделает. И еще он говорит, что я его развлекаю. Хорошенькое развлечение! Ставит меня перед Консардайном и остальными и заставляет рассказывать о моей работе, о мечтах, о самых тайных чувствах. Все о Мегги. Все о ней, сэр.

Боже, как я его ненавижу! Насмешливый кровожадный голубоглазый сукин сын! Но он получил меня. Он меня получил! И вас тоже

Голос маленького человечка поднялся до опасной высоты. В нем явственно прозвучали истеричные нотки. Я чувствовал, под каким напряжением он живет. Но помимо того, что его незатейливый рассказ и протяжное произношение давали мне необходимую разрядку, я понимал, что ему нужно дать выговориться. Я, вероятно, первый человек, который отнесся к нему с сочувствием после его заключения в этом месте. Конечно, я тут его единственный друг, и ему кажется, что меня послало само небо. Меня глубоко тронуло, что он прибежал ко мне, как только меня узнал. Несомненно, он при этом подвергался большому риску.

– Тише, Гарри! Тише! – прошептал я, похлопав его по руке. – Вы теперь не один. Вдвоем мы как-нибудь вас отсюда вытащим.

– Нет! – Я представил себе, как он с отчаянием трясет головой. – Вы его не знаете, сэр. Уйти отсюда не удастся. Он не даст времени. Нет. Живым я отсюда не уйду.

– Как вы узнали, где я? Как вы меня нашли? – спросил я.

– Прошел сквозь стены, – ответил он. – Во всем этом месте нет ни одной честной лестницы или двери. Ничего, кроме проходов в стенах, отодвигающихся панелей и лифтов повсюду, набито их, как семян в тыкве. Сатана, только он знает всю комбинацию. Консардайн, его правая рука, тоже много знает. Но я знаю больше Консардайна. Должен знать. Я здесь уже два года. Никогда не выходил из дома. Он меня предупредил. Если выйду, он меня прикончит. Ползал, ползал, ползал повсюду, как крыса, при любой возможности ходил по проходам. Много проводов там, нужно за ними смотреть. Не знаю все – но многое знаю. Все время шел за вами и Консардайном.

– Но кто такой Сатана? – спросил я. – Я хочу сказать, откуда он? Ведь не из ада же?

– Кажется, он отчасти русский, отчасти китаец. Китайское в нем есть, это точно. Не знаю, откуда он явился. Не смел расспрашивать. Слышал, что он купил это место десять лет назад.

Люди, которые разобрали старый дом на части и проделали все эти проходы, были китайцы.

– Но ведь вы один не можете смотреть за таким огромным домом, Гарри, – сообразил я. – И Сатана вряд ли доверит вам все свои ходы.

– Он позволяет мне использовать его рабов кефта.

– Я уже дважды за вечер слышу это слово. Кто они?

– Они? – В его голосе звучали отвращение и ужас. – От них у меня мурашки бегут по коже. Он поит их кефтом. Опиум, кокаин, гашиш – все это материнское молоко по сравнению с кефтом. Дает каждому его особый рай – пока не проснешься. Убийство – самое меньшее, на что они пойдут, чтобы получить еще дозу. Парни в ночных рубашках, что стоят по краям лестницы, из их числа. Слышали о Горном Старце, который рассылал своих убийц? Мне о нем приятель на войне рассказывал. Сатана делает то же самое. Выпьешь раз, и уже без этого не обойтись. Он заставляет их верить, что когда их убьют за него, он отправит их в такое место, где у них будет вечное счастье, которое здесь кефт дает им лишь на время. Они все ради Сатаны сделают! Все!

Наконец я задал вопрос, который давно хотел задать.

– Вы знаете девушку по имени Ева. Большие карие глаза и…

– Ева Демерест, – ответил он. – Бедняжка. Он и ее получил. Боже, что за стыд! Он ее утащит в ад, а она ангел, она… Тише! Курите!

Он выдернул свою руку. Я услышал слабый звук от противоположной стены. Затянулся сигарой и со вздохом вытянулся в кресле. Снова звук, вернее призрак звука.

– Кто здесь? – резко спросил я.

У стены вспыхнул свет, рядом с панелью стоял Томас, лакей.

– Вы меня звали, сэр? – Взгляд его обыскивал комнату, потом остановился на мне; в нем было подозрение.

– Нет, – равнодушно ответил я.

– Я уверен, что был звонок, сэр. Я уже засыпал… – он заколебался.

– Значит, это вам приснилось, – сказал я ему.

– Расстелю вам постель, сэр, раз уж я здесь.

– Давайте. Докурю и лягу.

Расправляя постель, он вытащил из кармана платок. Монета упала на пол у его ног. Он наклонился, чтобы поднять ее; она выкатилась из его пальцев и закатилась под кровать. Он встал на колени и пошарил рукой под кроватью. Очень аккуратно все было проделано. Я как раз думал, просто ли он заглянет под кровать или изобретет какую-нибудь уловку.

– Хотите выпить, Томас? – сердечно спросил я его, когда он встал, по-прежнему оглядывая комнату.

– Спасибо, сэр. – Он налил себе изрядную порцию. – Если не возражаете, разбавлю водой.

– Действуйте. – Он прошел в ванную и зажег там свет. Я продолжал невозмутимо курить. Он вышел, очевидно, убедившись, что никого нет. Выпил свою порцию и пошел к панели.

– Надеюсь, вы хорошо выспитесь, сэр.

– Конечно, – жизнерадостно ответил я. – Выключите свет, выходя.

Он исчез, но я был уверен, что он стоит за стеной и прислушивается. Немного спустя я громко зевнул, встал, подошел к кровати и лег, не стараясь при этом не шуметь.

Некоторое время я лежал без сна, обдумывая ситуацию в свете того, что сообщил мне Баркер. Замок без лестниц и «честных дверей»… Лабиринт тайных проходов и скользящих стен. И маленький вор, ползающий, проползающий сквозь стены, лишенный возможности выйти, терпеливо узнающий один за другим все секреты. Если мне и нужен был союзник, то именно такой, действительно редкий союзник.

А Сатана! Дающий рай, распределяя в розницу среди своих рабов мощный наркотик. Другим сулящий рай при помощи семи отпечатков. Какова его цель? Что он от этого получает?

Ну, что ж, вероятно, завтра, вновь увидевшись с ним, я узнаю больше.

А Ева? Проклятый шпион Томас прервал нас тогда, когда я мог что-нибудь узнать о ней.

Ладно, поиграем с Сатаной – с некоторыми ограничениями.

Я уснул.

Глава восьмая

Когда я проснулся, Томас выбирал в шкафу костюм. Я слышал, как в ванной шумит вода. Долго ли он находился в комнате, я не мог сказать. Несомненно, он тщательно обыскал ее. Я лениво гадал, что могло вызвать его подозрения. Взглянул на часы: они стояли.

– Добрый день, Томас, – окликнул я. – Который час?

Он выглянул из шкафа, как вспугнутый кролик.

– Час дня. Я не стал бы вас беспокоить, сэр, но хозяин хочет позавтракать с вами в два.

– Хорошо. – Я направился в ванну. Пока я плескался, полуоформленный план, который зародился, когда я засыпал, вдруг кристаллизовался в сознании. Я попытаю счастья на отпечатках немедленно. Но – пройду не всю дистанцию. Не в этот раз. Наступлю только на два следа, не больше. Мне многое нужно узнать, прежде чем рисковать полной отдачей душой и телом Сатане.

Я надеялся, что лишь один из двух отпечатков будет его. В худшем же случае мне предстоял год службы. Что ж, и против этого я не возражал.

В действительности я хотел противопоставить Сатане не удачу, а ум.

Я не хотел сбегать от него. Мне хотелось стать частью его окружения, адское оно или нет. Баркер давал мне уникальное преимущество. Благодаря ему я вполне мог скинуть раскосого голубоглазого дьявола с его черного трона, разрушить его власть и – что ж, не будем бояться слов – пограбить его.

Или, выражаясь более прилично, возместить тысячекратно то, что он у меня отнял.

У меня было двадцать тысяч долларов. В таком случае чтобы расквитаться, я должен отобрать у Сатаны двадцать миллионов…

Вот это будет игра! Я рассмеялся.

– Вы веселый человек, сэр, – сказал Томас.

– Птицы, Томас, – ответил я, – поют везде. Везде, Томас. Даже здесь.

– Да, сэр, – сказал он, с сомнением глядя на меня.

Я был готов без четверти два. Лакей провел меня в зал, а оттуда еще в один лифт, который на этот раз поднялся гораздо выше. Я оказался в маленькой прихожей, ее единственная дверь охранялась двумя высокими рабами.

Пройдя через нее, я был ослеплен потоком солнечного света. Этот свет, казалось, сконцентрировался на девушке, которая полувстала из-за стола при моем появлении. Это была Ева, но совсем другая, не та, какая так искусно помогала похитить меня накануне вечером. Тогда я счел ее весьма привлекательной, теперь же я понял, насколько несоответствующим было это определение.

Девушка была прекрасна. Ее ясные карие глаза серьезно смотрели на меня со странным вниманием. Маленькая гордая головка, головка принцессы, в ее волосах солнечный свет выкрасил красным золотую диадему; рот еще слаще, чем я … испытал; я глядел на ее губы, которые так безжалостно целовал, и щеки девушки покраснели.

– Ева, это мистер Киркхем, – Консардайн, произнесший это, явно забавлялся. – Мне кажется, мисс Демерест и вы уже встречались.

– Думаю, – медленно ответил я, – что вижу мисс Демерест впервые. Надеюсь, она … тоже будет так считать.

Я не мог извиниться иначе. Примет ли она протянутую оливковую ветвь? Глаза ее расширились, как от укоризны и удивления.

– Подумать только, – печально сказала Ева, – мужчина так быстро может забыть, что целовал меня. Вряд ли это комплимент, а, как вы считаете, доктор Консардайн?

– Мне это кажется невозможным, – правдиво ответил Консардайн.

– Нет, – вздохнула Ева, – нет, мистер Киркхем. Не могу с вами согласиться, что это наша первая встреча. Знаете, у вас такой убедительный способ заставлять себя запомнить. А женщина не забывает так быстро, как ее целовали.

Я вспыхнул. Ева уже представила достаточно доказательств того, что она превосходная маленькая актриса. Но что означает этот эпизод? Я не верил, что она так оскорблена моими действиями в подземке: она для этого слишком умна. Но она мне не верила, я ей не нравился, тут я ничем не мог помочь.

– Мои слова, – сказал я, – вызваны исключительно вежливостью. На самом деле, мисс Демерест, я считаю эти поцелуи щедрым вознаграждением за все неудобства, связанные с моим интригующим путешествием сюда.

– Ну, что ж, – холодно сказала она, – в таком случае сделка заключена, и мы в расчете. И не утруждайте себя быть со мной вежливым, мистер Киркхем. Будьте сами собой. Так вы гораздо интереснее.

Я проглотил гневный ответ и поклонился.

– Совершенно верно, – так же холодно, как она, – ответил я. – Во всяком случае, кажется, мне нет причин быть вежливым с вами.

– Вовсе нет, – равнодушно сказала она. – И, откровенно говоря, чем меньше я буду сталкиваться даже с вашей естественной сущностью, тем лучше для нас обоих.

У меня мелькнула мысль, что фраза какая-то странная. И в этих карих глазах была какая-то загадка. Что она хотела сказать? Хотела передать что-то, чтобы не заподозрил Консардайн? Я услышал смешок, повернулся и оказался лицом к лицу с – Сатаной.

Не знаю, долго ли он слушал. Взгляд его был устремлен на девушку. Я увидел, как вспыхнули его алмазные глаза, как какое-то дуновение пробежало по лицу, как будто скрытый в нем дьявол облизал губы.

– Ссоритесь? Нехорошо! – елейно сказал он.

– Ссоримся? Вовсе нет, – холодно возразила Ева. – Так случилось, что мне не нравится мистер Киркхем. К сожалению, это так. Мне кажется, лучше сразу сказать ему об этом, чтобы мы в будущем избегали друг друга, конечно, если вы не сочтете, что нам нужно быть вместе, Сатана.

Обескураживающе, мягко выражаясь. Я не пытался скрыть свою досаду. Сатана взглянул на меня и снова издал смешок. Мне показалось, что он доволен.

– Ну, что ж, – мягко сказал он, – даже у меня нет власти над пристрастиями. Я могу лишь использовать их. Между тем – я голоден.

Он сел во главе стола, Ева справа от него, я слева, а Консардайн за мной. Прислуживали нам манчжур дворецкий и еще один китаец.

Очевидно, мы находились в башне. Окна располагались высоко, и я через них видел только голубое небо. На стенах висели картины Фрагонара и Буше; несомненно, они были получены благодаря «убедительности» посланцев Сатаны. Остальное в комнате соответствовало картинам; комната была обставлена с той же поразительной эклектикой и своеобразным пониманием прекрасного, которые я заметил и в большом зале, и в том помещении, где впервые увидел этого голубоглазого дьявола.

Ева, отказав мне в уважении, была со мной холодна, но вежлива, в разговоре с Сатаной и Консардайном она сверкала остроумием и умом. Все трое, казалось, забыли трагедию в храме и наказание Картрайта. Сатана был в хорошем настроении, но доброта его была дьявольским – только так я могу охарактеризовать это – напоминанием о диком звере, игривом, так как он не голоден, жестоком, но несколько смягчившим пытку, которой он подвергает свою жертву. В воображении возникла яркая картина: Сатана, как тигр, рвет тело человека, которого он несколько часов назад отправил к воротам ада.

Однако при солнечном свете он не казался больше таким ужасным. И если он и был, как выразился Баркер, «падок на развлечения», то он и сам отлично развлекал. Разговор коснулся Чингиз-хана, и с полчаса Сатана рассказывал нам о правителе Золотой Орды и его черном дворце в затерянном городе Хара-Хото в Гоби; его рассказы заставили меня забыть о настоящем, я как бы видел и слышал мир, исчезнувший десять столетий назад; рассказы трагические и комические, раблезианские и нежные – и все так ярко, будто он сам был свидетелем того, что описывал. Слушая, я думал, что иначе и быть не должно. Дьявол или нет, но этот человек очаровывал.

В конце он знаком приказал слугам удалиться и, когда они вышли, неожиданно спросил у меня:

– Ну, Джеймс Киркхем, да или нет?

Я изобразил колебание. Склонил голову на руку и украдкой бросил взгляд на Еву. Она стройными пальцами прикрывала рот, сдерживая зевок – но лицо ее побледнело, только что оно таким не было. Я чувствовал, как осязаемо давит на меня воля Сатаны.

– Да – или нет? – повторил он.

– Да, если, Сатана, вы ответите на один вопрос.

– Спрашивать никому не запрещено, – ответил он.

– Я хотел бы знать, какой вы… наниматель, прежде чем решусь на игру, в которой могу проиграть жизнь. Человек – это его цели плюс способы, которыми он достигает их. Что касается ваших методов, то у меня была достаточная возможность составить о них представление. Но каковы ваши цели? В старину, Сатана, этот вопрос не был необходим. Каждый, кто имел дело с вами, знал, что ваша цель – души для ваших печей. Но, как я понял, ад модернизировался вместе с его хозяином. Печи вышли из моды, и топлива для них не требуется. Но, как и прежде, вы приводите ваших возможных последователей на вершину горы и предлагаете им земные царства. Итак, вопрос. Что вы имеете от этого теперь?

– Вот одна из причин моего отвращения к мистеру Киркхему, – сказала Ева. – Он не признает ничего, что не было бы сбалансировано в бухгалтерских книгах. У него душа лавочника.

Я не обратил внимания на этот выпад. Но Сатана опять рассмеялся сквозь неподвижные губы.

– Достойный вопрос, Ева, – сказал он ей. – Не забывайте, что даже я веду расчеты – и предъявляю их, когда приходит время.

Последние слова он произнес медленно, задумчиво, глядя на нее – и опять я заметил тень дьявольского злорадства в его лице. Она тоже заметила это и прикусила задрожавшую губу.

– Тогда ответьте, – резко сказал я, чтобы отвлечь от нее внимание Сатаны. Он посмотрел на меня, как бы подбирая слова.

– Назовем это, – сказал он наконец, – забавой. Я существую, чтобы забавляться. Только ради этого я остаюсь в мире, в котором, когда все сделано и сказано, забава в той или иной форме – единственная цель, единственная, делающая жизнь выносимой. Таким образом, как вы понимаете, моя цель проста. Но что же забавляет меня?

Три обстоятельства. Я великий драматург, величайший из когда-либо живших, потому что пьесы мои реальны. Я готовлю сцены для моих пьес, для моих фарсов и комедий, драм и трагедий, для моих эпопей. Я руковожу актерами. Я единственная аудитория, я вижу каждое действие, каждую линию в моих пьесах с начала и до конца. Иногда то, что начинается как фарс, превращается в высокую трагедию, трагедии становятся фарсами, одноактные отступления развиваются в эпопеи, правительства уходят, великие падают со своих пьедесталов, низкие возвышаются. Некоторые живут ради шахмат. Я играю в шахматы живыми фигурами и одновременно несколько десятков партий во всех концах мира. Все это забавляет меня. Далее, если я действительно князь тьмы, что, как я вижу, Джеймс Киркхем, вы не вполне признаете, мое искусство делает меня напарником другого сверхдраматурга, моего древнего небесного соперника, известного, в соответствии с наиболее распространенной местной религией, как Иегова. Нет, оно ставит меня выше: я переписываю его сценарий. Это также забавляет меня.

Под учтивой сардонической насмешкой я чувствовал правду. Для этого холодного чудовищного интеллекта мужчины и женщины – лишь марионетки, которых он передвигает по мировой сцене. Страдание, горе, боль телесная и духовная – всего лишь забавные реакции на создаваемые им ситуации. Подобно темной силе, чье имя он принял, души для Сатаны – его игрушки. Их гримасы развлекают его. В этом его вознаграждение за деятельность.

– Это одно из трех, – продолжал он. – Второе? Я ценитель красоты. В сущности, красота – единственное, что может вызвать во мне… то, что может быть названо эмоцией. Время от времени случается, что человек, его мозг, глаза, сердце, руки, создает предметы, которые несут на себе печать совершенства, монополию на которое традиция приписывает тому самому небесному сопернику – я его уже упоминал. Это может быть картина, статуя, резное дерево, хрусталь, ваза, ткань – одна из десяти тысяч вещей. Но в ней заключено существо красоты, которую человечество называет божественной и которую слепо, ощупью всегда ищет – потому что она забавна. Лучшие из таких вещей я время от времени беру себе. Но – мне они интересны, только если я приобретаю их по-своему. Тут возникает третий момент – азарт, игра.

Например. По зрелом размышлении я решил, что Мона Лиза Да Винчи из Лувра обладает качествами, которые мне желательны. Купить ее, разумеется, нельзя; да у меня и нет желания покупать. Однако она здесь. В этом доме. Я позволил Франции получить прекрасную копию, в которой мои эксперты в совершенстве воспроизвели даже микроскопические трещины в краске. Только теперь это начинают подозревать. Но уверенными никогда не будут – и это забавляет меня больше, чем если бы они знали точно.

Джеймс Киркхем, люди по всей земле рискуют жизнями в поисках сокровищ. Уверяю вас, что никогда, никогда за время существования человечества не было сокровищницы, подобной этому моему дому. Десять богатейших людей мира не могли бы купить ее. Она стоит больше, чем весь золотой запас Англии.

Ее стоимость в долларах и фунтах – для меня ничто. Но обладать этой сущностью красоты, жить с нею – это… много! И знать, что плоды лучших вдохновений, ниспосланных с древности моим небесным соперником, теперь мои – забавно! Ха! Ха! – заревел он.

– Третье и последнее, – прервал он свой смех, – игра. Я коллекционер душ и прекрасного. Но я еще и игрок, и такой же превосходный, как коллекционер. Именно риск обостряет наслаждение, которое приносят мне мои пьесы. Он вносит последнюю «изюминку» в мои… приобретения. Я щедрый противник. Ставки в игре, которые могут получить мои соперники, неисчислимо выше, чем то, что могу приобрести я. Но играть со мной они – должны!

Несколько мгновений он смотрел на меня, выставив вперед голову.

– Что касается остального, – добавил он, – то, как вы уже сообразили, меня не интересуют традиционные печи. Что произойдет с человеком, когда он покинет этот мир, меня больше не занимает. Я сменил свое древнее владение на это, где я так хорошо забавляюсь. Но, Джеймс Киркхем, – голубые глаза сверкнули, – тот, кто противоречит мне, обнаруживает, что я не утратил ничего из того древнего искусства, что создано адом. Теперь вы готовы отвечать?

– Вполне, сэр, – поклонился я. – Я буду играть с вами. И, проиграю я или выиграю, вам не в чем будет меня упрекнуть. Но, с вашего разрешения, еще один вопрос. Вы сказали, что тот, кто наступит на четыре счастливых следа, может исполнить любое свое желание. Прекрасно, смогу ли я получить, – я указал на Еву, – ее?

Я слышал, как перехватило дыхание у Евы, видел, как во взгляде Сатаны появилась угрожающая холодность. Заговорил Консардайн:

– Послушайте, Киркхем, будьте разумны. Ева с вами была честна. Она очень ясно дала понять, что вы нежелательный кандидат в супруги.

В его голосе звучало беспокойство, желание смягчить. Кого – меня или Сатану? Это меня крайне интересовало. Может быть, Консардайн…

– Выйти замуж – за вас? Ни за что на свете! Даже ради спасения жизни, даже чтобы избавиться от пытки!

Голос Евы был полон гнева. Она вскочила на ноги, глаза ее гневно горели, щеки раскраснелись. Я спокойно встретил взгляд Сатаны.

– Разве я упоминал … брак? – вежливо спросил я.

Как я и думал, он принял самую дурную интерпретацию моих слов. Угроза и подозрение исчезли так же быстро, как появились. Да, он принял худшую интерпретацию – но не Ева.

– Сатана, – она топнула и отбросила от себя стул с такой силой, что он полетел набок, – Сатана, у меня тоже есть вопрос. Если я поднимусь по ступеням, вы позволите мне поступить с этим человеком, как я захочу?

Сатана переводил взгляд с нее на меня. Очевидно, ситуация его развлекала. Голубые глаза сверкнули; когда он заговорил, в голосе звучали успокаивающие нотки.

– Вам обоим я должен сказать – нет. Нет вам, Ева, потому что Джеймс Киркхем принял мой вызов. В этом случае я уже не могу отказаться. Если он проиграет мне одну службу или целый год, я обязан защищать его. Я обязан предоставить ему другие возможности, если он захочет. Но, Ева, если он откажется играть… что ж, тогда спросите меня еще раз.

Он помолчал и посмотрел на меня. Я не сомневался в значении его взгляда.

– Нет и вам, Джеймс Киркхем, – сказал он, – потому что все, что я говорил Еве о вашем положении, может быть применено к ней. У нее тоже есть свое право на игру. Но, – голос его утратил доброжелательность и стал угрожающим, – есть еще одна причина. Я выбрал для Евы высочайшее назначение. Если она его выполнит… она будет вне досягаемости любого человека. Не выполнит…

Он не закончил; только взглянул на нее немигающими, горящими глазами. Я видел, как кровь отхлынула от ее щек, глаза опустились. Послышался резкий треск и звон стекла. Консардайн держал в руке тяжелый кубок толстого хрусталя; сжав руку, он смял его, будто кубок был из тонкой бумаги. Он сунул руку в карман, но я успел заметить на ней кровь. Глаза Сатаны непроницаемо устремились к нему.

– Сила, подобная вашей, Консардайн, – заметил он, – часто опасна… для ее обладателя.

– Даю слово, Сатана, – с сожалением ответил Консардайн, – я размечтался, и мне показалось, что в руках у меня шея.

– Я бы сказал, что это предупреждение… – спокойно сказал Сатана, – оставить эту шею в покое.

– У меня нет выбора, – рассмеялся Консардайн, – поскольку это шея моего старого врага, которого уже десять лет нет в живых.

Сатана еще одно-два мгновения изучал его, но без дальнейших комментариев. Затем повернулся ко мне.

– Вы приняли решение, – сказал он – Когда вы хотите подняться на ступени?

– В любое время, – ответил я. – Чем скорее, тем лучше. Прямо сейчас, если это возможно. Я чувствую, что мне везет.

– Консардайн, подготовьте храм, – распорядился Сатана. – Ева, попросите тех, кто есть в доме, собраться через полчаса.

Он смотрел им вслед. Девушка вышла через стену, ни разу не оглянувшись, Консардайн – через дверь, ведущую в прихожую. Несколько долгих минут Сатана сидел молча, разглядывая меня. Я спокойно курил, ожидая, пока он заговорит.

– Джеймс Киркхем, – сказал он наконец, – я говорил вам, что вы мне нравитесь. Все, что я с тех пор в вас увидел, нравится мне еще больше. Но должен предупредить вас. Не допускайте, чтобы досада или чувство неприязни, которое вы испытываете к Еве Демерест, стали бы причиной хоть малейшего вреда для нее. Вы не такой человек, которому следует угрожать, но… обратите внимание на это предупреждение.

– Я о ней и не думаю, Сатана, – ответил я. – Но признаюсь, меня интересует, какое высокое предназначение ей уготовано.

– Высочайшая судьба, – снова в его голосе звучала неотвратимость. – Высшая честь, которая может выпасть на долю женщины. Я расскажу вам, Джеймс Киркхем, чтобы вы поняли всю серьезность моего предупреждения. Раньше или позже я вынужден буду посетить свой другой мир. Когда это время придет, этот мир я передам своему сыну и наследнику, и матерью его будет – Ева!

Глава девятая

Считаю одним из своих величайших достижений то, что воспринял это адское провозглашение с абсолютным внешним спокойствием. Конечно, я был подготовлен. Несмотря на кипевшие во мне гнев и ненависть, я умудрился поднять бокал, рука моя при этом не дрожала, а в голосе звучали лишь естественное удивление и интерес.

– Действительно, высокая честь, сэр, – сказал я. – Вы простите меня, если я выскажу некоторое недоумение вашим выбором. Я думаю, для вас какая-нибудь императрица, по крайней мере особа королевской крови…

– Нет, нет, – прервал он меня, но я видел, что лесть он проглотил, – вы не знаете эту девушку. Пристрастность вас ослепила. Ева так же совершенна, как те шедевры, что окружают меня. Ее красота сочетается с интеллектом. У нее есть смелость и индивидуальность. А если какие-то другие качества, которые желательны в моем сыне, в ней отсутствуют, я сумею их дать. Он будет – мой сын. Его воспитание будет в моих руках. Он будет таков, каким я его сделаю.

– Сын Сатаны! – сказал я.

– Собственный сын Сатаны! – в его глазах сверкнуло пламя. – Мой истинный сын, Джеймс Киркхем!

– Вы понимаете, – продолжал он, – что здесь нет ничего вроде так называемой… любви. Какая-то эмоция… да, но только такая, какие вызывают во мне подлинно прекрасные вещи. В сущности это исключительно вопрос селективного отбора: у меня эта мысль давно, но в предыдущих отобранных образцах мне… не везло.

– Вы хотите сказать…

– Рождались девочки, – хмуро сказал он. – Я был разочарован. Поэтому они прекратили существовать.

Теперь под непроницаемой тяжелой маской лица я разглядел китайца. Отчетливая раскосость глаз увеличилась, скулы стали еще больше выдаваться. Я задумчиво кивнул.

– Но если вы снова… – я хотел добавить «будете разочарованы».

Он прервал меня такой вспышкой демонической ярости, какую я видел в эпизоде с Картрайтом.

– Не говорите этого! Даже думать об этом не смейте! Ее первый ребенок будет сыном! Сыном, я говорю!

Не знаю, что бы я мог ответить или сделать. Смертельная угроза, прозвучавшая в его голосе, и высокомерие, с каким он говорил, вновь разожгли мой тлевший гнев. Спас меня Консардайн. Я слышал, как открылась дверь, и угрожающий взгляд на мгновение оторвался от меня. У меня появилась возможность прийти в себя.

– Все готово, Сатана, – объявил Консардайн. Я нетерпеливо встал, и эта нетерпеливость не была поддельной. Я сознавал поднимающееся во мне возбуждение, безрассудный подъем.

– Ваше время настало, Джеймс Киркхем, – голос Сатаны был опять лишен выражения, лицо стало мраморным, глаза сверкали. – Еще несколько минут – и я могу быть вашим слугой, а мир – вашей игрушкой. Кто знает! Кто знает!

Он отошел к дальней стене и отодвинул одну из панелей.

– Доктор Консардайн, – сказал он, – вы проводите неофита в храм.

Он взглянул на меня, почти ласково – скрытый дьявол облизал губы.

– Хозяин мира! – повторил он. – А Сатана – ваш верный раб! Кто знает!

Он исчез. Консардайн глубоко вздохнул. Заговорил он намеренно сухо.

– Хотите выпить перед попыткой, Киркхем?

Я покачал головой, возбуждение мое все усиливалось.

– Правила вы знаете, – резко заговорил Консардайн. – Вы выбираете четыре из семи отпечатков. В любой момент вы можете остановиться и ждать последствий. Один след Сатаны – и вы обязаны выполнить одну… службу; два – вы принадлежите ему в течение года; три – вы его навсегда. В этом случае у вас больше шансов нет, Киркхем. Наступите на четыре счастливых – и вы сидите над миром, как он вам обещал. Оглянетесь назад во время подъема, и вам придется начинать все сначала. Все понятно?

Идемте, – хрипло ответил я, в горле у меня внезапно пересохло.

Он провел меня через стену и один из выложенных мрамором коридоров. Из него мы попали в лифт. Он пошел вниз. Скользнула в сторону панель. Вслед за Консардайном я вступил в увитый паутиной храм.

Я находился у основания лестницы, в полукруге яркого света, который скрывал амфитеатр. Оттуда доносился неясный шорох и бормотание. Как ни глупо, но мне хотелось, чтобы Ева выбрала место получше. Я понял, что дрожу. Выругавшись про себя, я овладел своим телом, надеясь, что дрожь никто не заметил.

Взглянув на черный трон, я встретился с насмешливым взглядом Сатаны и тут же успокоился, самообладание полностью вернулось ко мне. Он опять сидел в черном плаще, как и накануне. За ним сверкали изумрудные глаза его двойника. Вместо четырнадцати бледнолицых людей в белом и с петлями в руках теперь на полпути к вершине лестницы стояли только двое. И не было еще кое-кого. Отсутствовал чернолицый дьявол-палач!

Что это значит? Может, так Сатана говорит мне, что даже если я наступлю на три его отпечатка, я не буду убит? Или что мне по крайней мере не нужно бояться смерти, пока я не завершил назначенное мне задание?

Или это просто ловушка?

Скорее всего. Я не мог представить себе Сатану настолько заботливым, чтобы убеждать меня в отсрочке приговора. Наверно, уменьшив охрану и убрав своего палача, он хотел внушить мне именно такую мысль. Заставить пройти все четыре ступени, веря, что если я проиграю, приговор будет отсрочен и я каким-нибудь образом сумею вырваться.

Но даже если его нынешняя цель благоприятна для меня, разве не может вдруг прийти ему в голову, что забавно было бы призвать адского слугу с петлей из женских волос и отдать меня ему – подобно Картрайту?

Как и Картрайт, я изучал лицо Сатаны. Оно было непроницаемо, мне нечем было руководствоваться. И тут, гораздо ярче, чем тогда, когда я смотрел на беднягу, которого тащили на пытку, понял я адскую изобретательность этой игры. Ибо теперь я должен был играть в нее.

Я отвел взгляд от Сатаны. И посмотрел на пылающие отпечатки, а вслед за тем на золотой трон. На нем горели корона и скипетр. Их драгоценные огни манили и звали меня. Снова я почувствовал прилив возбуждения, напряжен был каждый нерв.

Если бы я смог их выиграть! И все то, что они дают!

Сатана нажал рычаг между двумя тронами. Я услышал жужжание контрольного механизма и увидел, как семь отпечатков детской ноги засверкали еще ярче.

– Ступени готовы, – провозгласил Сатана и сунул руки под плащ. – Они ждут своего покорителя, избранного счастливца! Вы ли он? Поднимитесь – и узнаете.

Я подошел к ступеням, поднялся и без колебаний поставил ногу на первый след. Я знал, что за мной его символ загорелся на шаре…

На стороне Сатаны или на моей?

Я снова стал подниматься, медленнее на этот раз, и остановился у следующего отпечатка. Но остановился не для того, чтобы взвесить вероятность хорошего и плохого результата. На самом деле меня охватила лихорадка азарта, и я почти забыл свое решение в первый раз ограничиться только двумя следами.

Здравый смысл подсказывал замедлить движение и постараться успокоиться. Здравый смысл, борясь с возбуждением, заставил меня пропустить след и медленно подняться к очередному.

Я наступил на него. На шаре загорелся еще один символ…

Мой… или Сатаны?

Лихорадка полностью овладела мной. Глаза сверкали, как у Сатаны. Сердце билось, как барабан, пальцы похолодели, голова была охвачена сухим электрическим жаром. Маленькие огненные отпечатки танцевали и дрожали в своем нетерпении вести меня дальше.

– Возьми меня! – звал один.

– Нет, меня! – призывал другой.

Звали к себе драгоценная корона и скипетр. Я увидел на троне призрак – самого себя, торжествующего, увенчанного короной, со скипетром в руке, за моей спиной Сатана, а весь мир у моих ног!

Может быть, правда, что у мыслей есть оболочка, что сильные эмоции и желания оставляют за собой нечто материальное, оно остается, живет где-то, откуда его можно вызвать, разбудить, пустить рыскать по свету, и когда появляется кто-нибудь, одержимый такими же желаниями, они почти материализуются, занимают предназначенное им место. Во всяком случае как будто призраки желаний всех, кто поднимался по этим ступеням до меня, устремились ко мне, призывая к осуществлению, заставляя идти вперед.

Но их желания были и моими. Меня не нужно было подстегивать. Я хотел идти дальше. В конце концов те два отпечатка, на которые я наступил, могли быть и счастливыми. В худшем случае, если учитывать наиболее вероятное, счет наш равный. Но если так, то нет особого риска в том, чтобы наступить еще на один след.

Что на шаре?

Ах, если бы я мог знать! Если бы мог знать!

И вдруг меня охватил холод. Как будто призрак отчаяния всех тех, кто поднимался передо мной и проиграл, отогнал голодные призраки желаний.

Блеск короны и скипетра потускнел и стал зловещим.

На мгновение мне показалось, что передо мной сверкают не отпечатки детских ног, а – все семь – следы копыт!

Я взял себя в руки и взглянул на Сатану. Он сидел, наклонив вперед голову, глядя на меня, и с сильным шоком я понял, что он всей силой своей воли заставляет меня подниматься выше. И сразу после этого восприятия пришло и другое. Как будто рука коснулась моего плеча, подталкивая вперед, и тут же, как будто чьи-то губы прошептали это мне прямо в уши, послышалась противоположная команда, приказ:

– Остановись! Остановись немедленно!

Голос … Евы!

Целую минуту стоял я, сотрясаемый этими противоположными импульсами. И вдруг мозг мой прояснился, лихорадка прекратилась, очарование сияющих следов и страсть к короне и скипетру прошли. Я снова повернул лицо, мокрое от пота, к Сатане.

– Достаточно … на этот … раз! – выдохнул я.

Он молча смотрел на меня. Мне показалось, что за холодным блеском его взгляда чувствовался гнев от неосуществленной цели и какое-то злобное удивление. Он заговорил.

– Право игрока. Вы можете остановиться, когда хотите. Оглянитесь.

Я повернулся и взглянул на шар.

Оба отпечатка, на которые я наступил, принадлежали – Сатане!

Глава десятая

Я слуга Сатаны на год, обязанный выполнить любой его приказ.

Остальную часть дня я провел в своей комнате, размышляя и надеясь услышать кошачью поступь Баркера. Ясно, что моя свобода по-прежнему ограничена. Я еще не могу действовать со всей сворой. Осторожный зондаж во время возвращения в сопровождении Консардайна, намек на то, что теперь, поскольку я вступил в число слуг князя тьмы, мне нужно получше познакомиться с его крепостью, встретили вежливый, но твердый отказ. В качестве врача он прописал тишину моей комнаты как успокоительное после того напряжения, которое я испытал.

Конечно, я надеялся случайно встретиться с Евой. Но рассудок подсказывал, что сейчас гораздо важнее увидеться с маленьким вором-кокни.

Ожидая, я пытался проанализировать лихорадку, которая так подгоняла меня. Я считал себя более хладнокровным и уравновешенным. На самом деле я был одновременно пристыжен и обеспокоен. Если признать, что интенсивность страсти, которую я ощутил, навязана мне Сатаной, что это его воля гнала меня вверх по ступеням – что ж, такое объяснение могло хоть немного смягчить мою уязвленную гордость.

Но в таком случае хоть моя воля и сильна, как я и считал раньше, она гораздо слабее воли Сатаны. Я не приписывал себе заслугу остановки перед следующим шагом, который мог сделать меня навсегда принадлежащим ему. Меня остановил предупреждающий шепот, принадлежал ли он Еве или моему собственному подсознанию.

И меня удивляло отношение Сатаны. Почему он так стремился заставить меня идти дальше? Просто природный инстинкт игрока? Стремление выиграть? Или вид двух символов на его стороне шара вызвал в нем кровожадность? Если бы один или два отпечатка были на моей стороне, как бы он действовал?

Или он с самого начала хотел, чтобы я шел до конца… и проиграл?

Но если так – то почему?

Я не мог ответить на эти вопросы. Не появился и Баркер. Наконец с помощью Томаса я переоделся и был сопровожден через стены и лифты в еще одну огромную комнату, размеры и украшения которой вполнее могли принадлежать пиршественному залу Медичи в период расцвета этой величественной семьи. Больше двух десятков мужчин и женщин во главе с Сатаной сидели за большим овальным столом, безупречный вечерний костюм Сатаны придавал ему подчеркнуто сардоническую ноту. Очевидно, я опоздал, но, столь же очевидно, формальностям здесь не придавали значения.

– Наш новобранец – Джеймс Киркхем.

И без всяких дальнейших представлений Сатана знаком показал мое место. Остальные улыбнулись, кивнули и продолжали разговаривать.

Садясь, я с тайным удовольствием заметил, что моя соседка справа – известная актриса, чье имя не сходит с бродвейской рекламы. Быстрый взгляд вдоль стола обнаружил игрока в поло с завидной американской родословной и международной известностью и блестящего адвоката, пользовавшегося отличной репутацией у руководителей Демократической партии. Остальные были мне неизвестны, но на всех была печать интеллигентности. Если собравшиеся были адекватным срезом двора Сатаны, его организация действительно необычна, как он и хвастал. Евы здесь не было. Был Кобхем.

Уолтер сидел справа от актрисы. Во время обеда я заставлял себя быть любезным с ним. Ради собственных интересов я не хотел приобретать врагов. Вначале он был скован, потом растаял. Пил он много, но, как с интересом заметил я, не столько, сколько ему хотелось бы. Совершенно очевидно, что Уолтер любил выпить. Вначале я решил, что именно ограничение, которое наложил на себя Кобхем, вызывает в нем враждебность к другим присутствующим и особенно осторожность в выражении мнений. Но потом понял, что именно выпитое вызывало в Кобхеме страсть к правде, презрение к эвфемизмам и околичностям. Он хотел неприкрашенных фактов, и никаких уклонений. Как он выразился, «никаких махинаций с формулами». В сущности это был тип пьяницы in-vino-veritas со страстью фундаменталиста. Он был забавен, и актриса наслаждалась нашей беседой.

Рано или поздно, решил я, напою Уолтера до такого состояния, что он не вынесет даже тени укрытия его ясноглазой богини истины. Я с удивлением узнал, что он химик и много времени проводит в лаборатории в замке. Это объясняло его замечание насчет формул. Он весьма ясно дал понять, какой он выдающийся химик. Позже я понял, что он не преувеличивал. Поэтому я сейчас и задержался на описании Кобхема.

Обед был удивительным, с ноткой изысканности и утонченной отчаянной веселости, под которыми все время ощущалась сталь. Единственным намеком на наше странное положение был момент, когда почтенный адвокат, взглянув на меня, предложил тост «за вновь проклятого» и когда Сатана послал за шкатулкой и показал несколько великолепных драгоценных камней, подобных которым я не видел.

Он рассказал их истории. Этот изумруд, вправленный в бирюзу, служил печатью, которой Клеопатра запечатывала письма, адресованные Антонию; это бриллиантовое ожерелье – то самое, которым кардинал де Роган хотел купить расположение Марии Антуанетты и тем самым привел в движение суд, который стал одной из повивальных бабок революции и в конце концов стоил несчастной королеве головы; эта диадема сияла среди кудрей Нелл Гвинн, посаженная там Чарльзом, ее королевским любовником; это кольцо с огромными рубинами мадам Монтеспан дала отравителю Ле Вуатюру за любовный напиток, которым надеялась подогреть остывающее сердце короля-Солнце.

Наконец он подарил маленькой француженке, сидевшей справа от него, браслет с сапфирами, принадлежавший, как он сказал, Лукреции Борджиа. Я подумал, чем же она его заслужила и не было ли ироничным указанием на это упоминание о его прежней хозяйке.

Если и так, это не отразилось на ее радости.

И невероятно увеличило мое уважение к власти Сатаны то, что в этом собрании не было мелодраматической секретности, никакой маскировки, никаких избитых номеров вместо имен. Его люди встречались лицом к лицу. Очевидно, сама мысль о предательстве была невозможна, а их вера в защиту Сатаны абсолютна. Я не сомневался, что все они или большинство из них были свидетелями моего подъема по ступеням и что они видели трагедию Картрайта. Но в их поведении ничего не говорило об этом.

Они пожелали Сатане доброй ночи. Я встал и ушел бы вместе со всеми, но Сатана остановил меня взглядом и кивком головы.

– Останьтесь со мной, Джеймс Киркхем, – приказал он.

И скоро мы были одни, стол убран, слуги ушли.

– Итак, – лишенные ресниц глаза глядели на меня через край большого кубка, – итак – вы проиграли!

– Не так много, как мог бы, Сатана, – улыбнулся я, – если бы я поднялся еще немного, мое падение могло бы быть таким же, как ваше – в древности – в самый ад.

– Это путешествие, – вежливо заметил он, – было весьма интересно. Но год пройдет быстро, и вы сможете снова попытаться.

– Попытаться упасть, вы хотите сказать? – рассмеялся я.

– Вы играете с Сатаной, – напомнил он мне, потом покачал головой. – Нет, вы ошибаетесь. Мои планы требуют вашего присутствия на земле. Тем не менее я хвалю ваше благоразумие при подъеме. И признаюсь – вы удивили меня.

– В таком случае я начал службу с замечательного достижения, – я встал и поклонился.

– Пусть для нас обоих ваш год будет выгоден, – сказал он. – А теперь, Джеймс Киркхем, – я требую вашей первой службы!

Я сел, ожидая дальнейшего; пульс мой слегка ускорился.

– Юнаньские нефриты, – сказал он. – Правда, что я организовал дело таким образом, чтобы они остались у вас, если вы окажетесь достаточно умны. Правда и то, что меня позабавило бы обладание этими брошами. Я вынужден был выбирать между двумя интересами. Очевидно, что в любом случае я должен был испытать полуразочарование.

– Другими словами, сэр, – серьезно сказал я, – вы заметили, что даже вам не удастся два раза съесть один и тот же пирог.

– Совершенно верно, – ответил он. – Еще один недостаток этого так неловко созданного мира. Теперь нефриты в музее; что ж, пусть остаются там. Но музей должен заплатить за мое полуразочарование. Я решил приобрести нечто принадлежащее музею и давно интересующее меня. Вы… убедите… музей отдать это мне, Джеймс Киркхем.

– А что это? – спросил я. – И каков будет метод моего… убеждения?

– Задача нетрудная, – ответил Сатана. – В сущности, это испытание, которому подвергали всех воинов в старину, прежде чем посвятить в рыцари. Я следую этому обычаю.

– Подчиняюсь правилам, сэр, – сказал я ему.

– Много столетий назад, – продолжал он, – фараон призвал величайшего златокузнеца, Бенвенуто Челлини своего времени, и велел ему изготовить ожерелье для своей дочери. Никто не знает, было ли это по случаю ее дня рождения или свадьбы. Златокузнец изготовил ожерелье из лучшего золота, сердолика, лазурита и зеленого полевого шпата, называемого аквамарином. На одной стороне с золотым картушем с иероглифическим именем фараона мастер изобразил сокола, увенчанного солнечным диском, – это Гор, сын Озириса, в некотором смысле бог любви и страж счастья. На другой – крылатая змея, урей, несущая на себе крест с ручками, crux ansata, символ жизни. Внизу он изобразил сидящего на корточках бога со множеством годов в руках, а на его локте сидит головастик – символ вечности. Так хотел фараон при помощи амулетов и символов дать вечную любовь и жизнь своей дочери.

Увы! Что такое любовь, человеческая надежда и вера?! Принцесса умерла, умер и фараон, а со временем умерли Гор, и Озирис, и все боги древнего Египта.

Но красота, которую забытый Челлини вложил в это ожерелье, не умерла. Она не могла умереть. Она бессмертна. Ожерелье много столетий лежало с мумией принцессы в ее скрытом каменном гробе. Оно пережило своих богов. Оно переживет и богов сегодняшних, и богов тысяч завтра. Незатуманенная, его красота сияет нам, как и три тысячи лет назад, когда истлевшая грудь, на которой его нашли, была полна жизни и любви и, может быть, была легкой тенью той самой красоты, которая в ожерелье бессмертна.

– Ожерелье Сенусерта Второго! – воскликнул я. – Я знаю эту замечательную вещь, Сатана!

– Я должен получить это ожерелье, Джеймс Киркхем!

Я смотрел на него в замешательстве. Если это он считает легкой службой, какова же тогда, по его мнению, трудная?

– Мне кажется, Сатана, – рискнул я, – что вы вряд ли могли подобрать другой предмет, который было бы так же трудно приобрести каким угодно … убеждением. Ожерелье охраняют днем и ночью. Оно лежит в закрытой витрине в центре сравнительно небольшой комнаты, причем – преднамеренно – в самом заметном месте этой комнаты, под постоянным наблюдением …

– Я должен его получить, – прервал он меня. – Вы должны взять его для меня. Отвечу на ваш второй вопрос. Как? Подчиняясь до минуты, до секунды, без отклонений инструкциям, которые я дам вам. Возьмите карандаш, запишите время каждого эпизода, запомните их без малейших изменений.

Он подождал, пока я выполню первую часть его приказа.

– Вы уедете отсюда, – заговорил он, – завтра в 10:30 утра. Путешествие ваше будет так рассчитано, что вы сможете выйти из машины и войти в музей ровно в час. На вас будет костюм, который даст вам лакей. Он также подберет вам пальто, шляпу и другие предметы одежды. Как полагается по правилам, вы должны сдать пальто в гардероб.

Оттуда вы должны сразу направиться к юнаньским нефритам, такова для всех причина вашего посещения. Можете разговаривать с кем хотите, и даже чем больше, тем лучше. Но вы должны суметь точно в 1:45 в одиночку войти в северный коридор египетского крыла. Вы будете тут рассматривать коллекции до 2:05, а затем, точно в эту минуту, войдете в комнату с ожерельем. Оба входа в комнату охраняются. Знают ли вас в лицо охранники?

– Не уверен, – ответил я. – Возможно. Во всяком случае они обо мне слышали.

– Вы найдете возможность представиться одному из охранников в северном коридоре, – продолжал он, – если он не знает вас в лицо. То же самое вы сделаете и с одним из охранников в комнате с ожерельем. Затем вы отойдете в один из углов комнаты, неважно, в какой именно, и будете рассматривать витрину, которая окажется перед вами. Ваша цель – находиться как можно дальше от обоих охранников, которые могут счесть своим долгом держаться вблизи к такому, – он поднял свой кубок, – почетному посетителю.

Наконец, Джеймс Киркхем, ровно в 2:15 вы подойдете к витрине, вскроете ее инструментом, который вам предоставят, положите ожерелье в хитроумный карман, который найдете внутри пальто, бесшумно закроете витрину и выйдете.

Я недоверчиво смотрел на него.

– Вы сказали – выйду?

– Выйдете, – повторил он.

– Вероятно, неся на себе, – с насмешкой предположил я, – обоих охранников.

– Вы не обратите никакого внимания на охранников.

– Да? Но они обязательно обратят на меня внимание, Сатана.

– Больше никогда не прерывайте меня, – строго приказал он. – Вы поступите точно, как я вам говорю. Не обратите никакого внимания на охранников. Не обратите никакого внимания на то, что происходит вокруг вас. Помните, Джеймс Киркхем, это жизненно необходимо. Вы должны сделать только одно: ровно в 2:15 открыть витрину и выйти из комнаты с ожерельем Сенусерта. Вы ничего не будете видеть, слышать или делать, кроме этого. Вам потребуется две минуты, чтобы достичь гардероба. Оттуда вы пойдете прямо к выходу. Выйдя, вы свернете направо, наклонитесь и завяжете шнурок ботинка. Затем спуститесь по ступеням, по-прежнему не обращая внимания на то, что может происходить вокруг. У обочины будет стоять синий лимузин, шофер будет протирать правую фару.

Вы сядете в машину и отдадите тому человеку, которого увидите внутри, ожерелье. В это время будет 2:20. Не позже. С этим человеком вы будете ехать в течение часа. В 3:20 машина остановится за обелиском у музея. Вы выйдете из нее, пройдете на авеню и в такси вернетесь в клуб Первооткрывателей.

– Вы сказали, в клуб Первооткрывателей? – я в замешательстве подумал, что он оговорился.

– Повторяю – в клуб Первооткрывателей, – повторил он. – Вы направитесь там прямо к портье и скажете дежурному, что у вас есть работа, которая требует абсолютной сосредоточенности. Вы скажете, что вас не должны беспокоить ни телефонные звонки, ни посетители. Вы скажете также, что, вероятно, газетные репортеры попытаются увидеться с вами. Он должен ответить им, что вы обещали принять их в восемь. Вы внушите дежурному, что ваша работа очень важна и вас не должны беспокоить ни в коем случае. Далее вы попросите его в семь часов прислать к вам в комнату все послеполуденные и вечерние выпуски газет.

Он помолчал.

– Вам все ясно?

– Все, кроме того, что я должен сказать репортерам, – ответил я.

– А это вы узнаете, прочитав газеты, – загадочно ответил он.

И прихлебнул из своего кубка, оценивающе глядя на меня.

– Повторите инструкции, – приказал Сатана.

Я хладнокровно повиновался.

– Хорошо, – кивнул он. – Вы, конечно, понимаете, что не это скромное приключение составляет причину моего желания приобрести вас. Настоящее приключение – другое. А это просто испытание. Вы должны его выдержать. Ради собственного благополучия, Джеймс Киркхем, вы должны выдержать!

Его алмазно-жесткие глаза сверкнули по-змеиному. Каким бы безумным ни было действие, которое он описал, Сатана был абсолютно серьезен, без всякого сомнения. Я не отвечал. Мне нечего было сказать.

– А теперь, – он коснулся звонка, – больше никаких возбуждений сегодня. Я забочусь о хорошем самочувствии своих подданных, даже тех… что проходят испытательный срок. Идите к себе и спите спокойно.

Открылась панель, из лифта вышел Томас и стоял, ожидая меня.

– Спокойной ночи, Сатана, – сказал я.

– Спокойной ночи, – ответил он, – и пусть ваша завтрашняя ночь будет лучше сегодняшней.

Было уже почти одиннадцать. Ужин продолжался дольше, чем я думал. В спальне все было готово, я отпустил Томаса. Через полчаса, после двух порций бренди с содой, я выключил свет и лег в кровать, надеясь на появление Баркера.

Лежа с широко открытыми глазами в темноте, я повторял полученные инструкции. Ясно, что я стал частью более или менее сложной головоломки. Я сам должен в точно определенный момент совпасть с рядом других деталей, и все встанет на место. Или, еще лучше, я живая шахматная фигура в одной из тех игр, которые так забавляют Сатану. Я должен делать свои ходы в назначенное мне время. Но что будут делать другие фигуры? И если одна из них сделает ход слишком быстро или слишком поздно? Где я буду тогда в этой неизвестной игре?

Я вспомнил яркоглазого лысого дьявола из малахита за двумя тронами – двойник Сатаны направлял руки богинь судьбы. Странно, но это воспоминание успокоило меня. Этическая сторона дела меня мало заботила. В конце концов все музейные сокровища – результат грабежей: грабежей могил, курганов, затерянных городов, а остальное было украдено, причем часто неоднократно.

Кроме того, мне ничего не оставалось делать, как повиноваться Сатане. Если бы я этого не сделал, что ж, это означало бы мой конец. В этом я не сомневался. А Сатана продолжил бы. Что же касается того, чтобы выдать его … я даже не знал места своего вежливого заключения.

Нет, если я хочу обыграть Сатану, я должен играть с ним. Другого пути нет.

И что такое любое ожерелье рядом с Евой!

Я постарался запомнить инструкции, повторяя их снова и снова. После этого захотел спать. И Баркер меня не разбудил.

Глава одиннадцатая

На следующее утро еще до появления верного Томаса я уже встал и принял ванну. Без вопросов взял костюм, который он предложил мне. Я и не знал, что у меня есть такой костюм. На внутренней стороне пиджака, слева, находился широкий карман. Карман глубокий, и по верхнему его краю посажен ряд маленьких крючков с тупыми краями. Я тщательно осмотрел их. Выступающие края ожерелья Сенусерта были примерно шести дюймов длины. Верхняя нить ожерелья могла быть подвешена на эти крючки, и все украшение свободно свисало бы с них, никак не выдавая своего присутствия. Как и указал Сатана, карман был сделан изобретательно и именно для этого случая.

Томас дал мне также превосходно сидящее серое пальто, совершенно мне незнакомое, но я с интересом заметил, что на портновском ярлычке на внутреннем кармане было мое имя, а также мою собственную мягкую шляпу и малаккскую трость.

И наконец он дал мне маленький инструмент странной формы, сделанный из тускло-серой стали, и ручные часы.

– У меня есть часы, Томас, – сказал я, изучая странный маленький инструмент.

– Да, – ответил он, – но на этих время хозяина, сэр.

– А, понимаю. – Я с восхищением заметил, что Сатана предусмотрел даже неточности часов своих фигур; очевидно, все часы синхронизованы. Это мне понравилось. – А вот это? Как оно работает?

– Я вам покажу, сэр.

Он подошел к стене и открыл шкаф. Достал оттуда секцию прочной витрины, закрытой сверху стеклом.

– Попробуйте открыть, сэр, – сказал он.

Я попробовал поднять крышку. Она не поддалась, несмотря на все усилия. Томас взял у меня стальной инструмент. Он был сделан в форме стамески, с краями, острыми, как у бритвы, длиной примерно в четыре дюйма, с плоской ручкой полутора дюймов шириной. В ручку был вделан винт.

Томас сунул острый край между крышкой и стенкой и быстро повернул винт. Инструмент, казалось, растаял в почти невидимой щели. Последовал глухой щелчок, и лакей поднял крышку. Он с улыбкой протянул мне инструмент. Я увидел, что его острый край раскрылся, как челюсти, и сквозь него торчит, как язык, еще одно острие. Челюсти были раскрыты, а язык выдвинут вперед невероятно мощным рычагом. Все вместе сломало замок, как будто он был сделан из хрупкого дерева.

– Очень легко управлять, сэр, – сказал Томас.

– Очень, – сухо ответил я. И опять почувствовал восхищение Сатаной.

Я позавтракал в своей комнате и, сопровождаемый Томасом, сел в ожидавшую машину ровно в 10:30. Занавеси были опущены и закреплены. Я подумал об использовании маленького инструмента. Но рассудок заставил воздержаться.

Ровно в час я вошел в музей, остро сознавая наличие кармана, приготовленного для ожерелья, и маленького инструмента.

Я сдал пальто и шляпу, кивнув служителю, который узнал меня. Оттуда я направился прямо к нефритам и провел с полчаса, разглядывая аналогичные украшения в обществе помощника главного хранителя, который оказался здесь. Потом я отделался от него и ровно в 1:45, с точностью до секунды, прошел в северный коридор египетского крыла. Я не представлялся охранникам в коридоре. Они меня знали. В два часа я был рядом с входом в комнату с ожерельем.

В 2:05 по часам Сатаны я вошел в нее. Если мое сердце и билось быстрее обычного, я этого никак не показал. Небрежно осмотрел комнату. У противоположного входа стоял охранник; второй – на полпути между мной и витриной в центре, которая была моей целью. Оба внимательно рассматривали меня. Ни одного из них я не знал.

Я подошел ко второму охраннику, дал ему свою карточку и задал несколько вопросов о коллекции скарабеев, которая, как я знал, скоро будет выставлена. Настороженность оставила его, когда он прочел мое имя, а отвечал он так, как отвечал бы администрации музея. Я отошел в юго-восточный угол комнаты и по видимости погрузился в изучение лежавших там амулетов. Краем глаза я видел, как охранники пошептались, с уважением поглядывая на меня, затем разошлись и вернулись на свои места.

Часы Сатаны показывали 2:10. Еще пять минут.

В комнате находилось свыше десяти посетителей. Три пары респектабельных иностранцев средних лет. Девушка, возможно, художница. Седовласый человек, похожий на ученого, мужчина, на котором ясно было написано, что он немецкий профессор, два прекрасно одетых англичанина, со знанием дела обсуждавших эволюцию иероглифа тет негромкими, но хорошо воспитанными и звучными голосами, неопрятно выглядевшая женщина, которая, казалось, вообще не понимает, где находится, и еще два-три человека. Англичане и девушка стояли возле витрины с ожерельем. Остальные – по всей комнате.

На часах Сатаны 2:14.

Из северного коридора донесся топот, закричала женщина. Я услышал крик:

– Остановите его! Остановите его!

Мимо дверей мелькнула фигура. Бегущая женщина. За ней, очень близко, мужчина. В его руке блеснула сталь.

На часах 2:15. Я направился к витрине с ожерельем, сжимая в правой руке отмычку.

Шум в коридоре становился громче. Снова закричала женщина. Люди в комнате устремились к выходу. Мимо меня пробежал охранник от дальнего входа.

Я остановился перед витриной. Сунул край маленькой стамески в щель между крышкой и стенкой. Повернул винт. Послышался щелчок. Замок был сломан.

Крик завершился ужасающим захлебывающимся воплем. Снова топот ног у двери. Я услышал проклятие и звук падения тяжелого тела.

Я достал из витрины ожерелье. Опустил его в карман, подвесив верхний край на маленькие крючки.

Я направился к выходу из комнаты, через который вошел. Один из охранников лежал на пороге. Над ним склонился немец. Рядом присела девушка, которую я принял за художницу, руками она закрывала глаза и истерически рыдала. Из оружейной палаты через коридор донесся еще один отчаянный крик, на этот раз мужской.

Между двумя черными саркофагами я прошел к выходу из египетского крыла, вышел в большой зал, увешанный гобеленами, и прошел через турникет. Охранник стоял ко мне спиной, он прислушивался к звукам, которые из-за расстояния и расположения помещений здесь были едва различимы.

Служитель, подавший мне пальто, совершенно очевидно ничего не слышал.

Выйдя, я свернул направо, как и велел Сатана, наклонился, возясь со шнурком. Кто-то прошел мимо меня в музей.

Выпрямившись, я продолжал спускаться по лестнице. У ее основания и чуть в стороне дрались двое. Вокруг них собралась группа зевак, я увидел бегущего полицейского. Все окружающие были поглощены зрелищем драки.

Я прошел мимо. В дюжине ярдов слева стоял синий лимузин; шофер, не обращая внимания на дерущихся, куском замши полировал правую фару.

Направившись к машине, я увидел, что шофер прервал свое занятие, открыл дверцу и ждет, внимательно глядя на меня.

Часы Сатаны показывали 2:19.

Я сел в машину. Занавеси спущены, внутри темно. Дверь за мной закрылась, и стало еще темнее.

Машина тронулась. Кто-то шевельнулся рядом со мной. Кто-то дрожащим, нетерпеливым голосом спросил:

– С вами все в порядке, мистер Киркхем?

Голос Евы!

Глава двенадцатая

Я зажег спичку. Ева быстро отвернулась, но я успел заметить слезы на ее глазах и бледность лица.

– Все в порядке, благодарю вас, – ответил я. – Все, насколько мне известно, прошло в точном соответствии с планом Сатаны. Во всяком случае я все выполнил. Ожерелье у меня в кармане.

– Я… я бес… беспокоилась не из-за него, – негромко, дрожащим голосом сказала Ева.

Она, несомненно, очень нервничала. Ни на мгновение я не подумал, что озабоченность ее вызвана мною. То, что она поняла зловещее значение слов Сатаны накануне вечером, было несомненно. Возможно, ее мучили предчувствия. Теперь она знала точно.

Тем не менее, по той или иной причине, она беспокоилась обо мне. Я придвинулся ближе.

– Сатана дал мне ясно понять, что состояние моего здоровья и получение ожерелья очень тесно связаны друг с другом, – сказал я ей. – Я, естественно, буквально выполняю его инструкции. Следующий мой шаг – отдать ожерелье вам.

Я снял ожерелье с крючков в кармане.

– Как включить свет? – спросил я. – Хочу, чтобы вы убедились: я даю вам именно то, что нужно нашему хозяину.

– Н…не зажигайте, – прошептала Ева. – Дайте мне эту проклятую вещь!

Я рассмеялся. Как мне ни жаль было ее, сдержаться я не мог. Она тронула меня руками. Я взял их в свои, она не отобрала. И через некоторое время прижалась ко мне, как испуганный ребенок. Да, она была очень похожа на испуганного ребенка, когда сидела в темноте, молча плача и сжимая мои руки. Про себя я на семи языках проклял Сатану, во мне горела холодная, неумолимая ненависть.

Наконец она нервно рассмеялась и отодвинулась от меня.

– Спасибо, мистер Киркхем, – спокойно сказала она. – Вы всегда очень внимательны.

– Мисс Демерест, – резко ответил я, – хватит обмениваться уколами. Вы испуганы. Вы знаете почему – и я тоже.

– Чего мне бояться? – спросила она.

– Участи, назначенной вам Сатаной. Вы знаете, что это за участь. Если у вас есть какие-то сомнения, то позвольте вам заметить, что во мне он не оставил никаких после вашего ухода из комнаты прошлым вечером.

Наступило молчание, затем во тьме ее голос, испуганный и полный отчаяния.

– Он хочет … взять меня! Он … возьмет меня! Что бы я ни делала! Я убью себя … но я не могу! Не могу! О Боже, что мне делать? О Боже, кто мне поможет?

– Я буду очень стараться помочь, если только вы мне позволите.

Она не ответила сразу, сидела молча, пытаясь овладеть собой. Неожиданно зажгла свет, глядя на меня полными слез глазами, и сказала твердо, как будто пришла к определенному решению:

– Скажите, мистер Киркхем, почему вы остановились после второго следа? Вы ведь хотели продолжать подъем. Сатана заставлял вас. Почему вы остановились?

– Потому что услышал ваш голос. Вы сказали, чтобы я не шел дальше.

Она резко, со всхлипом, вдохнула.

– Это правда, мистер Киркхем?

– Клянусь Господом. Как будто вы стояли рядом, коснулись моего плеча и велели остановиться. Не подниматься выше. Эти дьявольские корона и скипетр звали меня к себе тысячей голосов. Но когда я услышал вас – или подумал, что слышу, – их голоса я больше не слышал.

– Ох! – в глазах Евы было восхищение, щеки ее потеряли бледность, восклицание звучало песней.

– Вы позвали меня? – прошептал я.

– Я смотрела, как вы поднимаетесь, из-за света, с … остальными, – сказала она. – И когда второй след вспыхнул на стороне Сатаны, я со всей силой воли послала вам предупреждение. Снова и снова молила я, пока вы стояли в нерешительности: «О милостивый Боже, кто бы ты ни был, дай ему услышать меня! Позволь ему слышать меня, добрый Господь,» – и вы услышали.

Она замолчала, глядя на меня широко раскрытыми глазами, щеки ее быстро краснели.

– Вы узнали мой голос! – прошептала Ева. – Но вы не услышали бы, или, даже услышав, не обратили бы внимания, если бы не… если бы не…

– Что если бы не? – торопил я.

– Если бы нечто, помимо нас, не готово было помочь нам, – задыхаясь, сказала Ева.

Теперь она покраснела до корней волос; и я был вполне уверен, что она назвала не ту причину, о которой думала.

У меня была более материалистическая теория происшедшего. Что-то во мне, а не вне меня, обострило чувствительность моего мозга. Я никогда не сталкивался с убедительными доказательствами того, что нематериальная энергия способна смягчить толчки на неровной дороге нашего земного путешествия. Я всегда предпочитал помощь доброго Провидения в виде, например, маленького вора-кокни с его прекрасным знанием секретов стен Сатаны. Однако подобное возможно; и если Еве спокойнее в это верить, пусть верит. Поэтому я серьезно кивнул и заверил ее, что это похоже на правду.

– Нет ли среди людей Сатаны такого, кому вы могли бы довериться, кого можно было бы убедить действовать против него? – спросил я.

– Нет, – ответила Ева. – Консардайну я нравлюсь. Думаю, он пошел бы далеко, защищая меня. Но он связан с Сатаной. Все они с ним связаны. Не только страхом – вы видели, что случилось с Картрайтом, – но и другими причинами. Сатана хорошо платит, мистер Киркхем. И не только деньгами… У него ужасная власть… нечестивая власть. О, людям нужны не только деньги! И не только деньги он дает им! Вы даже представить себе не можете…

– Наркотики? – предположил я без особого воображения.

– Вы говорите глупости – нарочно, – сказала она. – Вы хорошо знаете, что способен дать Люцифер. А он может… и дает… и даже те, кто проиграл ему, надеются получить еще один шанс… или получить что-нибудь в результате его каприза.

– Случалось что-нибудь подобное?

– Да, случалось. Но не думайте, что он это делал из милосердия.

– Вы хотите сказать, что это просто игра; он манит их свободой, которая кажется такой близкой?

– Да, – ответила она. – Чтобы от отчаянья они не становились менее полезными для него.

– Мисс Демерест, – резко спросил я, – почему вы считаете, что я не такой, как другие?

– Вы пришли к нему не по своей воле, – сказала она. – И вы не раб его семи сверкающих следов.

– Я был очень близок к этому вчера вечером, – с сожалением сказал я.

– Они не смогли… захватить вас, – прошептала она. – Как других. И не смогут. Не должны, мистер Киркхем.

– Я не собираюсь давать им такую возможность, – мрачно заметил я.

В ответ она дала мне вторую руку.

Я взглянул на часы и чуть не подпрыгнул.

– Нам осталось меньше десяти минут. А мы даже не составили какой-нибудь план. Нужно встретиться снова – и побыстрее. И надо продолжать обманывать Сатану.

– Это будет очень трудно, – она кивнула. – Но об этом я позабочусь. Вы, конечно, понимаете теперь, что именно по этой причине я так оскорбительно вела себя с вами?

– Даже до признания Сатаны я предположил что-то в этом роде, – улыбнулся я. – И вы, конечно, понимаете, что мое не менее оскорбительное предложение Сатане отдать вас мне было вызвано тем же?

– Больше того, – негромко сказала она. – Я знаю, что вы думали на самом деле.

Я снова бросил взгляд на часы. Только шесть минут – должно хватить.

– Послушайте, – вдруг сказал я, – ответьте мне правдиво. Когда вам впервые пришло в голову, что именно я могу помочь вам вырваться из западни?

– Как только вы меня поцеловали.

– Ева, – сказал я, – а сейчас маскировка необходима?

– Нет, – искренне ответила Ева. – А что?

– Вот что! – Я отпустил ее руки, привлек ее к себе и поцеловал. А Ева обхватила меня за шею руками и поцеловала от всего сердца.

– Какое совпадение, – прошептал я ей на ухо. – Именно в тот же момент я решил принять участие в игре.

– О… Джим – вздохнула Ева. На этот раз она меня поцеловала.

Машина пошла медленнее. Я беспомощно ругнул беспощадное расписание Сатаны.

– Ева, – быстро заговорил я и сунул ей в руки ожерелье Сенусерта. – Ты знаешь маленького англичанина по имени Баркер? Электрика? Похоже, он тебя знает.

– Да, – ответила она удивленно. – Знаю. Но как…

– Свяжись с ним, как только сможешь. Мне некогда объяснять. Но Баркеру можно доверять. Скажи ему, чтобы он пробрался ко мне в комнату в первый же вечер после моего возвращения. Всеми правдами и неправдами он должен быть у меня. Поняла?

Она кивнула, глаза ее были широко раскрыты.

– Устрой так, чтобы ты тоже была там вечером.

– Хорошо… Джим.

Я посмотрел на часы. Осталась минута и три четверти. Мы использовали их наилучшим образом.

Машина остановилась.

– Помни о Баркере, – прошептал я.

Открыв дверцу, я вышел из машины. Дверца за мной закрылась, и машина двинулась дальше. Обелиск оказался совсем рядом. Я послушно обошел его. Выходя на Пятую авеню, я увидел в ста футах от себя человека. Пальто и шляпа у него были такие же, как у меня. Он размахивал малаккской тростью. Меня охватило любопытство. Я двинулся к нему и тут же остановился. Пойдя за ним, я нарушу инструкции Сатаны. Мне меньше, чем когда-либо, хотелось делать это. Я неохотно повернул назад.

Остановив такси, я поехал в клуб. Все вокруг было розовым. Мне хотелось петь. Прохожие на авеню весело скользили мимо. Ева слегка ударила мне в голову.

И вдруг розовый свет померк, песня заглохла. Возвращался рассудок. Несомненно, отсутствие ожерелья уже обнаружено. Двери музея закрыты, никого не выпускают без обыска. Вероятно, тревога прозвучала, уже когда я спускался по лестнице. Возможно, я единственный, кто вышел из музея.

Если это так, меня заподозрят. Я нарочно привлек к себе внимание охранников не только в коридоре, но и в самой сокровищнице. Они меня запомнили. Почему же я ускользнул, несмотря на весь переполох? Значит, у меня была для этого причина. А какая причина? Только сбежать с ожерельем.

Допустим, воровство не обнаружат до закрытия музея. Все равно мне трудно было бы объяснить причину столь стремительного ухода. Я единственный, кто не заинтересовался происходившим.

Неужели Сатана пропустил ход в своей сложной игре, допустил ошибку в своих расчетах? Или холодно спланировал, чтобы именно на меня пало подозрение? Так или иначе, оно на меня падет.

С тяжелыми мыслями я отпустил такси и вошел в клуб.

– Рано вернулись, мистер Киркхем, – улыбнулся дежурный за стойкой, протягивая мне ключи. Совершенно очевидно, он не подозревал, что Киркхем, вышедший отсюда несколько часов назад, и тот, который только что вошел, – разные люди. Должно быть, мой двойник действительно хорош, подумал я.

– Следующие несколько часов я буду очень занят, – сказал я ему. – То, что я пишу, требует полнейшей сосредоточенности. Ничего, абсолютно ничего, сколь бы важно оно ни казалось, не должно отвлекать меня. Вероятно, мне будут звонить, возможно, придут посетители. Говорите всем, что меня нет. Если придут репортеры, скажите им, что я встречусь с ними в восемь. Пришлите ко мне в номер все газеты к семи часам. Не раньше. Самые последние выпуски. И кто бы ни позвонил, меня не тревожьте.

– Положу запасной ключ в ваш ящик, – ответил он. – Это хорошо действует.

Я пошел к себе в номер. Закрыв дверь, тщательно осмотрел его. На столе почта за три дня. Писем немного, ни одного важного, все распечатаны. Два приглашения выступить на обедах. Сделанные под копирку копии ответов с извинениями и отказом были прикреплены к ним. Моя подпись под ответами выглядела совершенно нормально. Способность моего двойника к имитации, очевидно, распространялась не только на голос и внешность. Я с интересом заметил, что причина отказа – я не буду в городе в день обеда. Так. Но где, во имя дьявола, я в таком случае буду?

Рядом с машинкой – пространный документ. Пролистав его, я понял, что это доклад о возможности эксплуатации некоторых месторождений полезных ископаемых в Китае. Доклад адресован тому самому известному адвокату, который провозгласил тост за «новопроклятого» на вечере у Сатаны накануне. Доклад был выправлен моим почерком; аннотация тоже как будто была написана мной. Я не знал, какова причина всего этого, но был уверен, что адвокат легко со всеми подробностями расскажет о появлении этого документа. Моя вера в Сатану снова воскресла. Я почувствовал себя гораздо спокойнее.

Я обшарил карманы костюмов, висевших в шкафу. Ничего, ни одного клочка бумаги.

Наступило семь часов, в дверь негромко постучали. Вошел Роберт, ночной дежурный, с пачкой газет. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, и видно было, что его распирают вопросы. Что ж, у меня тоже было множество вопросов. Что же написано в газетах? Но я не дам ему заподозрить свое незнание.

Поэтому я рассеянно взял у него газеты и с отсутствующим видом закрыл дверь

Как только я открыл первую же газету, мне в глаза бросился заголовок:

ТРОЙНАЯ ТРАГЕДИЯ В МЕТРОПОЛИТЕН МУЗЕЕ

ПОХИЩЕН БЕСЦЕННЫЙ ЭКСПОНАТ,

НА ГЛАЗАХ ОХРАННИКОВ И ПОСЕТИТЕЛЕЙ УБИТА ЖЕНЩИНА,

ЕЕ УБИЙЦА УБИТ ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ,

КОТОРЫЙ, БУДУЧИ ЗАДЕРЖАН, СОВЕРШИЛ САМОУБИЙСТВО.

ИССЛЕДОВАТЕЛЬ КИРКХЕМ РАССТРАИВАЕТ ПЛАНЫ ПОХИТИТЕЛЕЙ.

ОН ПОДНЯЛ ТРЕВОГУ И ЗАСТАВИЛ ЗАКРЫТЬ ДВЕРИ МУЗЕЯ.

ПОСЛЕ СЕРИИ УБИЙСТВ, ПОГРУЗИВШИХ СОКРОВИЩНИЦУ В ХАОС,

ПРЕСТУПНИК ПРЯЧЕТ ОЖЕРЕЛЬЕ ДРЕВНЕЕГИПЕТСКОЙ ПРИНЦЕССЫ И СКРЫВАЕТСЯ.

МУЗЕЙ МЕТРОПОЛИТЕН БУДЕТ ЗАКРЫТ, ПОКА НЕ ОБНАРУЖАТ ОЖЕРЕЛЬЕ.

Остальные заголовки в других выражениях говорили о том же. Я прочел материалы. Время от времени у меня возникало ощущение, что кто-то брызжет мне между лопатками ледяную воду. Процитирую наиболее полный отчет.

«Неизвестная женщина сегодня днем убита в музее искусств Метрополитен на глазах у полудюжины охранников и более двадцати посетителей.

Ее убийца пытался скрыться, но прежде чем он смог уйти, на него напал товарищ этой женщины, бегущий споткнулся и получил нож в сердце.

Второй убийца после погони был схвачен. Когда его вели в кабинет хранителя, чтобы там дождаться полиции, он упал. И умер через несколько секунд, очевидно, под действием какого-то быстродействующего яда, который он сумел сунуть в рот.

Оба убийства и самоубийство произошли вблизи Египетского зала, где хранятся некоторые наиболее ценные сокровища музея. Воспользовавшись смятением, кто-то вскрыл витрину, в которой хранилось ожерелье, подаренное фараоном Сенусертом Вторым дочери. Ожерелье, бесценный реликт прошлого и предмет восхищения тысяч посетителей, было похищено. Его выносу из здания музея помешала, однако, бдительность мистера Джеймса Киркхема, известного исследователя, который заставил закрыть двери, прежде чем кто-нибудь смог покинуть музей.

Обыск всех находившихся в здании не помог обнаружить украденное сокровище. По-видимому, вор ударился в панику, обнаружив, что не может выйти, и где-то спрятал ожерелье. Неизвестно, хотел ли он после вернуться за ним или просто избавиться. Музей будет закрыт для посетителей, пока ожерелье не найдут, что, благодаря сообразительности мистера Киркхема, является лишь вопросом времени.

Ни администрация музея, ни полиция не связывают происшедшую трагедию с воровством; вор, очевидно, поддался внезапному искушению и воспользовался представившейся возможностью.»

Что ж, подумал я, я мог бы кое-что добавить к этому. И если музей будет закрыт, пока не найдут ожерелье, его дверные петли проржавеют.

Три жизни – цена безделушки! Я продолжал чтение с холодным ужасом в сердце.

«В начале третьего один из охранников египетского крыла впервые обратил внимание на женщину и двух мужчин. Они оживленно разговаривали, по-видимому, обсуждая экспозицию фигур ушебти, похожих на игрушки моделей из усыпальниц. Женщина примерно тридцати лет, привлекательная блондинка, по-видимому, англичанка. Мужчины старше, охранник принял их за сирийцев. Внимание охранника привлекла своеобразная бледность их лиц и необычная величина глаз.

“Похожи на наркоманов и в то же время не похожи, – рассказывает он. – Лица болезненно бледные, почти прозрачные. Но вели они себя не как наркоманы. Разговаривали вполне разумно. И одеты хорошо”.

В конце концов он решил, что это иностранцы и отвлекся. Через несколько минут он увидел одного из мужчин рядом с собой. Позже было установлено, что именно этот мужчина сопровождал женщину, вошедшую в музей примерно в 1:30. Служитель в гардеробе также обратил внимание на их бледность и странные глаза. Этот мужчина миновал вход в небольшую комнату, где наряду с другими древними драгоценностями хранилось ожерелье Сенусерта. Он свернул в следующий коридор и исчез.

Женщина продолжала разговаривать со вторым мужчиной, который вошел в музей, очевидно, незадолго до двух.

Неожиданно охранник услышал крик. Он обернулся и увидел, как женщина пытается отвести удары длинного ножа, которыми осыпал ее мужчина. Охранник, Уильям Бартон, закричал и побежал к ним. В то же самое время появилось множество посетителей, привлеченных со всех сторон криками.

Они оказались на пути Бартона, а стрелять он не мог из боязни попасть в женщину или в кого-нибудь из возбужденных зрителей.

Весь эпизод занял несколько секунд. Нож пронзил сердце женщины.

Убийца, размахивая окровавленным лезвием, пробежал сквозь толпу окаменевших от ужаса свидетелей и побежал в том направлении, в котором исчез первый мужчина. Когда он пробегал мимо комнаты с ожерельем, оттуда выбегали посетители. И с ними один из двоих охранников, находившихся там на посту. Они отпрянули, стараясь быть подальше от ножа, некоторые упали. Началась паническая свалка, которую пытался предотвратить второй охранник.

Тем временем на повороте во второй коридор убийца оказался лицом к лицу с компаньоном женщины. Он ударил его, но промахнулся и побежал в оружейную палату, а второй с ножом в руке гнался за ним.

Эти двое схватились и упали, покатившись по крытому плитками полу, каждый старался ударить другого кинжалом. Со всех сторон бежали охранники и посетители, и все превратилось в ад.

Все увидели, как взметнулась рука преследователя. Другой закричал – в его сердце был нож!

Убийца вскочил и слепо бросился бежать. Преследуемый охранниками и посетителями музея, он свернул в египетский коридор.

Его загнали в угол и свалили на пол.

Он был избит до потери сознания. Когда его несли в кабинет хранителя, тело его вдруг обвисло и потяжелело. Его положили.

Он был мертв!

Его убил шок или какой-то быстрый и мощный яд, который он принял, убедившись, что бегство невозможно. Что это было, покажет вскрытие.

Вся трагедия произошла за невероятно короткое время. Меньше пяти минут прошло между первым криком женщины и третьей смертью.

Но этого было достаточно, чтобы похититель ожерелья воспользовался представившейся возможностью.

Среди посетителей музея был мистер Джеймс Киркхем, известный исследователь, который недавно привез в Америку знаменитые юнаньские нефриты, подаренные музею мистером Рокбилтом. Мистер Киркхем напяженно работает над докладом о возможностях добычи полезных ископаемых в Китае для некоего мощного американского синдиката. Последние два дня он работал особенно сосредоточенно и почувствовал необходимость немного отвлечься. Он решил провести несколько часов в музее.

Он зашел в египетскую комнату, где хранилось ожерелье, и рассматривал витрину с амулетами, когда послышался женский крик. Он увидел, как все побежали из комнаты, и последовал за ними. Убийства он не видел, но был свидетелем поимки второго мужчины.

Занятый необходимостью закончить доклад и решив, что с него достаточно «разрядки», мистер Киркхем пошел к выходу. Он уже подошел к дверям музея, когда его охватило подозрение. Приученный своей работой к острой наблюдательности, он вспомнил, что, когда он торопился к выходу из комнаты с ожерельем вслед за другими, кто-то мимо него прошел в комнату. Он вспомнил также, что вслед за этим услышал резкий щелчок, как от сломанного замка. Поскольку все его внимание было привлечено к событиям снаружи, он не придал этому значения.

Но теперь это показалось ему весьма подозрительным.

Мистер Киркхем немедленно вернулся назад и приказал включить сигнал тревоги, после чего двери музея сразу закрыли. Поскольку его хорошо знают в музее, ему тут же подчинились.

Именно тренированная наблюдательность и быстрота реакции мистера Киркхема помешали вору.»

Далее следовал рассказ об обнаружении вскрытой витрины, подтверждение того, что ни один человек не вышел из музея ни во время, ни после беспорядков, поголовный обыск в кабинете хранителя и вывод одного за другим под наблюдением всех посетителей, чтобы никто не мог подобрать спрятанное ожерелье. Мне интересно было прочесть, что я потребовал, чтобы меня обыскали наряду с другими, несмотря на протесты хранителя.

Наконец я добрался до своего интервью, изложенного во всех газетах почти одинаково.

«По правде говоря, – цитировались в газетах мои слова, – я чувствую себя виноватым за то, что не сразу понял важность своих впечатлений и не вернулся в комнату. Вероятно, я схватил бы вора с поличным. Но мозг мой на девять десятых был занят этим проклятым докладом, который должен быть закончен и отослан сегодня до полуночи. Мне кажется, что в комнате находилось около дюжины людей, но я абсолютно не помню, как они выглядели.

Услышав женский крик, я будто проснулся. Двигался я к двери полуавтоматически. Только когда я уже почти вышел из музея, начала действовать память, и я вспомнил человека, прошедшего украдкой в комнату, и резкий щелчок.

Оставалось только одно: никого не выпускать, пока не будет установлено, что ничего не украдено. Наружная охрана заслуживает похвалы за быстроту, с которой был включен сигнал тревоги.

Я согласен с хранителем, что между воровством и убийством нет никакой связи. Да и какая тут возможна связь? Кто-то – не профессионал, потому что профессионал знает, что такую вещь продать невозможно, – поддался внезапному безумному искушению. Вероятно, он тут же искренне раскаялся и попытался избавиться от ожерелья. Единственная проблема – найти, куда он его засунул.

“Вы говорите: музею повезло, что я оказался там, – улыбнулся мистер Киркхем. – Что ж, еще больше повезло мне. Не хотел бы я оказаться в положении человека, первым вышедшего из музея, может быть, единственного вышедшего.”

При этих словах хранитель, несмотря на все свое беспокойство, от всей души рассмеялся.»

Было еще много, много другого, но я привел все слова, которые приписывались мне. Охранник, которого я видел лежащим на пороге, рассказал, как его сбили с ног и «кто-то дал мне в ухо». Второй охранник участвовал в погоне. В специальном выпуске одной из газет поместили ужасное рассуждение о возможности того, что вор заполз в рыцарское вооружение и теперь умирает там от голода и жажды. Очевидно, журналист представлял себе вооружение рыцаря железным ящиком, в котором можно спрятаться, как в шкафу.

Все газеты соглашались, что вряд ли удастся установить личность убитых. В их одежде или на них не нашли ничего, что могло бы привести к разгадке.

Вот и всё. Мое абсолютное алиби. Шахматные фигуры Сатаны заняли свое место, включая тех троих, которые больше никогда не двинутся. Мне было совсем не приятно читать об этом, вовсе нет. Особенно я морщился, читая, как веселился куратор от предположения, что моя честность может быть поставлена под вопрос.

Но мой двойник хорошо поработал. Это, конечно, он прошел мимо меня, когда я нагнулся, завязывая шнурок; он спокойно занял мое место без всякого перерыва. И это мимо него я прошел за обелиском и занял его место. Никто не видел, как я спускался по лестнице и сел в автомобиль рядом с Евой. Добавочной гарантией этого была отвлекающая драка. В алиби не было ни щелки.

А трое мертвых, которые отвлекли внимание всех в музее и дали мне возможность украсть ожерелье? Рабы загадочного наркотика Сатаны – кефта. Доказательством служили описания их странных глаз и бледности – если мне нужны были бы доказательства. Рабы Сатаны, послушно играющие отведенную им роль в благословенной уверенности, что наградой им будет вечный рай.

Я перечитал газетные отчеты. В восемь часов ко мне впустили репортеров. Я строго придерживался фактов своего прежнего интервью. Репортеры вскоре ушли. В конце концов я немного смог им добавить. Доклад, который так занимал меня, я оставил на виду, и они все могли его видеть.

Я пошел даже дальше. Поняв намек, содержавшийся в словах двойника, я запаковал доклад, написал адрес и попросил одного из репортеров бросить его в ящик на обратном пути.

Когда все ушли, я попросил прислать обед ко мне в номер.

Но когда несколько часов спустя я лег в постель, где-то внутри было болезненное смутное ощущение. Больше чем когда бы то ни было я был склонен поверить в рассказ Сатаны о его истинной сущности.

Впервые за все время я его испугался.

Глава тринадцатая

На следующий день рано утром меня разбудил телефон. Говорил портье. Срочное сообщения для меня, посыльный ждет, когда я прочту. Я велел послать сообщение ко мне.

Это было письмо. Я вскрыл его и прочел:

«Хорошо сделано, Джеймс Киркхем. Я доволен вами.

Навестите своих друзей в музее сегодня днем.

Дальнейшие инструкции получите от меня завтра. С.»

Я позвонил портье, чтобы отпустили посыльного, а мне прислали завтрак и утренние газеты.

Конечно, это была сенсация, и все за нее ухватились. Меня вначале удивило, что очень много писалось об украденном ожерелье и мало об убийствах и самоубийстве. Потом я понял, что поскольку связи между этими происшествиями нет, газетчики рассудили здраво. В конце концов что такое три жизни для других миллионов? Они жили – и больше не живут. Есть еще множество людей.

А ожерелье уникально.

Я подумал, что Сатана, несомненно, рассуждал точно так же. Эти три жизни казались ему чем-то ничтожным по сравнению с ожерельем. И, очевидно, газеты были с ним согласны.

Три тела оставались в морге неопознанными. Музей после поисков, продолжавшихся всю ночь, не смог отыскать ожерелье. Таковы были новости, если это можно назвать новостями.

Я спустился вниз и вступил в неизбежные обсуждения случившегося с другими членами клуба. В час посыльный принес мне еще одно письмо. На конверте был адрес влиятельной юридической конторы, которую возглавлял известный адвокат.

В письме чек на десять тысяч долларов!

В сопроводительной записке давалась высокая оценка моего доклада. Чек, было сказано в ней, за эту и возможные последующие работы. За последующие, разумеется, лишь как аванс. Они будут оплачены соответственно.

И вновь Сатана сказал правду. Он платил хорошо. Но что это за «последующие работы»?

В три часа я пошел в музей. Без труда прошел заграждения. В сущности я стал героем. Хранитель был расстроен, но полон надежд. Уходя, я чувствовал себя гораздо несчастнее его, а что касается возможности находки ожерелья, тут у меня вообще надежд не было. С трудом я скрыл от него свое состояние.

День прошел без известий от Сатаны или его служителей. Часы шли, и я все больше и больше чувствовал себя не в своей тарелке. Предположим, это единственное, что ему нужно было от меня. Выполнив поручение, я буду отброшен в сторону! Может быть, его королевство – ад, но пока там находится Ева, для меня он – рай. Я не хотел, чтобы его ворота захлопнулись передо мной.

Выброшенный, я не смог бы пройти через них. Я даже не знал, где они находятся. Сон у меня в эту ночь был беспокойным, я разрывался между бессильным гневом и кошмарным ощущением невозместимой утраты.

Когда на следующее утро я вскрывал письмо Сатаны, у меня было чувство, будто ангел с пылающим мечом отошел от закрытых врат рая и знаком приглашал меня пройти.

«У меня прием, и компания для вас подходящая. Можете приказать, чтобы вашу почту из клуба пересылали вам ежедневно. По зрелом размышлении, отказа я не приму.

В четыре часа вас будет ждать машина. С.»

Внешне – сердечное настойчивое приглашение немного отдохнуть. На самом деле приказ. Даже если бы я хотел, мне не стоило бы отказываться.

Совесть перестала меня мучить. С легким сердцем я упаковал дорожную сумку, дал распоряжения портье и с нетерпением ждал, когда подойдет назначенный час. Точно в четыре красивый лимузин остановился перед клубом, так же красиво одетый в ливрею шофер вышел из машины, с почтением приветствовал меня, как будто хорошо знал, взял мою сумку и сопроводил меня в машину.

Тут я немедленно получил доказательство, что выдержал испытание, назначенное Сатаной. Занавеси были подняты. Мне позволено увидеть, куда мы направляемся.

Мы проехали по Пятой авеню и свернули на мост Квинсборо. По нему проехали на Лонг Айленд. Примерно через сорок минут мы оказались у въезда на скоростную дорогу Вандербилта. За пятьдесят минут мы по ней проехали сорок пять миль до озера Понконкома. Далее свернули к заливу на север, проехали Смиттаун и двинулись по дороге Норт Шор. Вскоре после шести мы опять повернули к заливу и через несколько минут увидели узкую частную дорогу, проходящую по густой сосновой и дубовой роще. Мы повернули на нее. Через несколько сотен ярдов остановились у коттеджа, и шофер протянул нечто вроде пропуска вышедшему из дома человеку. Человек был вооружен мощным ружьем; очевидно, это был охранник. Через милю мы остановились у другого коттеджа, и все повторилось.

Дорога начала огибать прочную высокую стену. Я понял, что о ней мне рассказывал Баркер, и удивился, как он умудрился миновать другую охрану. В 6:30 мы остановились у массивных стальных ворот. По сигналу шофера они открылись. Вышли несколько человек, расспросили шофера, осмотрели через окно меня и знаком велели проезжать.

Мое уважение к Сатане постоянно росло.

Через пятнадцать минут мы были у дверей замка. Я решил, что он расположен примерно в десяти милях от нью-йоркской стороны порта Джефферсон, в лесистой местности между портом и заливом Ойстер. Построен он в небольшой долине и почти или совсем не виден со стороны залива, который, как я предположил, находится в трех четвертях мили отсюда. Местность, по которой мы проехали, такая пересеченная и так густо заросла, что я сомневался, можно ли увидеть дом с общественных дорог.

Меня приветствовал Консардайн. Мне показалось, что он рад меня видеть. Он сказал, что меня переместили в новое помещение, и если я не возражаю, он побудет со мной, пока я одеваюсь к обеду. Я ответил, что ничто не обрадовало бы меня больше. Я говорил искренне. Консардайн мне нравился.

Новое помещение служило еще одним доказательством моего повышения. Тут была гораздо большая спальня, большая гостиная и ванна. Все комнаты удивительно обставлены и все имели окна. Я оценил тонкость намека, что я больше не пленник. Меня ждал деятельный Томас. Он открыто улыбнулся при виде моей сумки. Одежда уже аккуратно лежала на постели. Пока я мылся и одевался, мы с Консардайном болтали.

Сатана, сказал Консардайн, не будет с нами сегодня вечером. Тем не менее он приказал Консардайну передать мне, что я оправдал все его ожидания. Завтра он со мной поговорит. За столом я встречу множество привлекательных людей. Потом бридж. Я, если хочу, могу принять участие. Происшествие с ожерельем мы не обсуждали, хотя, по-видимому, Томас все знал.

Я очень хотел спросить, будет ли за столом Ева, но решил не рисковать. Когда мы, пройдя три коридора в стенах и два лифта, вышли в столовую, ее там не было.

Всего там собралось восемнадцать человек. Как и пообещал Консардайн, интересные, остроумные, занимательные люди. Среди них исключительно красивая полячка, итальянский граф и японский барон, все трое часто упоминались в новостях. Сеть Сатаны раскинулась широко.

Прекрасный обед в прекрасном обществе – нет необходимости останавливаться на подробностях. Не говорили ни об отсутствующем хозяине, ни о наших действиях. Я испытывал сильное нетерпение вернуться к себе и ждать Баркера. Знает ли он о том, что я живу в другом месте? Сможет ли добраться до меня? В замке ли Ева?

Обед кончился, и мы перешли в другую комнату со столами для бриджа. Партнеров хватило на четыре стола, двое оставались лишними. Это дало мне возможность избежать игры. К несчастью для моих планов, Консардайн получил такую же возможность. Он предложил показать мне некоторые чудеса этого места. Конечно, я не мог отказаться.

Мы осмотрели с полдюжины комнат и галерей, прежде чем я смог, не нарушая приличий, изобразить усталость. То, что я увидел, описывать не буду; это не существенно. Но меня глубоко задели собранные тут редкости и их красота. Сатана, сказал мне Консардайн, живет в собственных огромных апартаментах, где держит наиболее дорогие для него сокровища. То, что я видел, лишь небольшая часть сокровищ замка, сказал он.

Возвращаясь, мы заглянули в комнату для бриджа. Во время нашего отсутствия появились другие игроки, в ходу было еще несколько игровых столов.

За одним из них с Кобхемом в качестве партнера сидела Ева.

Когда я проходил мимо, она взглянула на меня и равнодушно кивнула. Кобхем встал, и мы с большим дружелюбием обменялись рукопожатием. Ясно было, что он больше не сердится. Пока я знакомился с вновь прибывшими, Ева откинулась в кресле, напевая, и я узнал одну из модных джазовых песенок:

Повстречайся со мной, милый, когда часы пробьют двенадцать …

В полночь,

Когда от лунного света

Разгорятся наши сердца…

Мне не нужен был лунный свет, чтобы сердце мое разгорелось. Это сообщение. Она виделась с Баркером.

Через несколько мгновений я наступил Консардайну на ногу. Ева была подчеркнуто невежлива. Она зевала и нетерпеливо перебирала карты. Кобхем раздраженно взглянул на нее.

– Ну что, – наконец резко сказала она, – играем мы или нет? Я официально заявляю – в двенадцать часов буду уже в постели.

Я опять понял – она подчеркивает свое сообщение.

Я пожелал всем доброй ночи, и мы с Консардайном направились к выходу. Вошла еще одна небольшая группа, и нас просили остаться.

– Не сегодня, – прошептал я ему. – Я нервничаю. Выведите меня отсюда.

Он взглянул на Еву и слегка улыбнулся.

– У мистера Киркхема есть срочная работа, – объяснил он. – Я вернусь через несколько минут.

Он отвел меня в мои комнаты, показывая по пути, как действуют панели и лифты.

– На случай, если передумаете и захотите вернуться, – сказал он.

– Не передумаю, – ответил я. – Немного почитаю и лягу спать. По правде говоря, Консардайн, я не выдержу сегодня общения с мисс Демерест.

– Я поговорю с Евой. Зачем вам чувствовать неудобство?

– Лучше не надо, – попросил я. – Я попытаюсь сам справиться с ситуацией.

– Как хотите, – ответил он и продолжал говорить о том, что утром меня будет ждать Томас. Вероятно, через него передаст свои пожелания Сатана. Если мне понадобится лакей, я могу позвать его по внутреннему телефону. Телефон давал мне впечатление уединенности, какого не давал звонок. Я решил, что Томас уже не исполняет обязанности моего надзирателя. И был этому очень рад.

Консардайн пожелал мне спокойной ночи. Наконец я остался один.

Я подошел к окну. Оно было не зарешечено, но покрыто тонкой стальной сеткой, такой же непроходимой. Выключив все лампы, кроме одной, я стал читать. Часы показывали 10:30.

– Я здесь, капитан, и очень рад вас видеть.

Несмотря на то, что я был уверен в появлении Баркера, сердце мое подпрыгнуло и огромная тяжесть, казалось, свалилась с плеч. Я влетел в спальню и схватил его за плечи.

– А как я рад, Баркер, клянусь Господом!

– У меня для вас сообщение, – он улыбнулся, закрыв маленькие глаза. – И теперь не нужно прятаться. Никто не придет проверять вас. Теперь вы на высоком положении у Сатаны. Стали одним из них. Хорошо проделано, капитан! Я знаю, что такое хорошая работа.

Он достал сигару, закурил и сел, с восхищением глядя на меня.

– Хорошая работа! – повторил он. – И без всякой тренировки. Я сам бы не мог ее сделать лучше.

Я поклонился и придвинул к нему графин с вином.

– Нет, нет, – отказался он. – Если вы в отпуске и собираетесь лечь спать, тогда пожалуйста. Но в нашей работе старина Джон Ячменное Зерно лишь помеха.

– Я ведь новичок, Гарри, – сказал я виновато и отодвинул нетронутый графин.

Он одобрительно посмотрел на меня.

– Когда мисс Демерест все рассказала мне, – продолжал он, – меня легко было сдунуть, как перышко. Приведите его ко мне, сказала она, как только сможете. Сплю я или не сплю, неважно, я хочу его видеть, сказала она. В любое время, сказала она, только без риска. Очень хочет видеть вас, сэр.

– Она сама дала мне понять, что будет в своей комнате в двенадцать.

– Отлично, мы там будем, – кивнул он. – Есть какой-нибудь план? Раздавить его, я хочу сказать.

Я колебался. Мысль, пришедшая мне в голову, была слишком неопределенной, чтобы назвать ее планом. Слишком хрупка она пока для рассмотрения.

– Нет, Гарри, – ответил я. – Я пока еще мало знаю обстановку. Нужно осмотреться. Я знаю только одно – я освобожу мисс Демерест от Сатаны или будь я проклят.

Он скосил на меня взгляд, как испуганный терьер.

– Капитан Киркхем, – серьезно сказал он, – это ваша последняя ставка. Самая последняя, сэр. Конечно, хорошо, если бы кто-нибудь нас поддержал. И если никто не узнает, что мы замышляем. Но никто не выступит против него, сэр. Никто. Все равно что просить гору обрушиться на него, землю проглотить его, сэр.

Он помолчал.

– Вот что, капитан. Если вы решаетесь выступить против него, я с вами. Но мы должны понимать, что, кроме нас, нет никого. У нас нет ни малейшего шанса убежать. Если не он сам, то рабы кефта позаботятся об этом. Что? Мы отнимаем у них их рай? Это самоубийство, капитан, не меньше. И если они заподозрят мисс Демерест, узнают что-нибудь о ней… Боже, мне не хочется думать об этом! Нет, нужно найти какой-то другой путь, капитан.

– Я хочу сказать – если иного выхода не будет, – сказал я. – И если дойдет до открытой схватки, я не хочу, чтобы вы в ней участвовали. Я как-нибудь сам.

– Послушайте, капитан, – сказал он, его короткая верхняя губа дрожала, лицо исказилось, будто он собирался заплакать. – Не нужно так говорить со мной. Куда вы, туда и я. Разве мы не партнеры?

– Конечно, партнеры, Гарри, – ответил я, искренне тронутый. – Но когда дойдет до убийства… я сам. Вам нет необходимости идти на смертельный риск ради нас.

– Ну и ну! – огрызнулся он. – Нет необходимости! К дьяволу необходимость! Думаете, мне так приятно ползать сквозь стены, как крыса? Я бы ни слова не сказал против приличной богобоязненной тюрьмы. Но это? Знаете, что это? Настоящий ад! А вы с мисс Демерест как моя семья! Нет необходимости, вы говорите! Не нужно так больше, капитан!

– Ну, ну, Гарри, я не совсем это имел в виду, – сказал я и потрепал его по плечу. – Я хотел сказать, что если дойдет до самого плохого, предоставьте Сатану мне, а сами попробуйте спасти мисс Демерест.

– Мы будем вместе, капитан, – упрямо ответил он. – Если дойдет до убийства, я с вами, – он заколебался и добавил: – Хотел бы я, во имя Господа, быть уверен, что честная пуля справится с ним.

Это задело меня за живое. Слишком близко подошел он к моим глубочайшим сомнениям.

– Заткнитесь, Гарри! – резко сказал я. – Ведь первое, что вы мне сообщили, что Сатана человек, такой же, как вы и я. И что пуля или нож покончат с ним. Почему вы передумали?

– Я блефовал, – пробормотал он. – Я хвастался, чтобы поддержать свою смелость. Его нельзя назвать вполне человеком, сэр. Я говорил, что он не Сатана. Но я не говорил, что он не дьявол. О Боже, он такой огромный! – беспомощно закончил он.

Мое беспокойство усиливалось. Я думал найти поддержку в отсутствии суеверий относительно Сатаны у Баркера. Но теперь эти суеверия овладели им. Я попробовал высмеять его.

– Будь я проклят! – усмехнулся я. – Я считал вас прожженным парнем, Гарри. Сатана говорит, что он прямиком из ада. Конечно, говорите вы себе, откуда еще ему взяться? Наверное, если бы вам рассказали о Красной Шапочке, вы любую старуху в шали примете за волка. Спрячьтесь под кроватью, малыш.

Он серьезно взглянул на меня.

– За ним ад, – сказал он. – И он знает все пароли.

Я начал сердиться. Прежде всего, споря с ним, я спорил с самим собой. В конце концов он лишь высказывал мои мысли, которые я сам не хотел признавать.

– Ну что ж, – сказал я, – если вы так считаете, он вас прижал. Вы для меня теперь бесполезны, Гарри. Возвращайтесь в свои стены и ползайте. Ползайте и оставайтесь живым. Дьявол он или не дьявол, я с ним сражусь.

Я хотел уколоть его. К моему удивлению, он не рассердился.

– И дьявол он или нет, я тоже, – спокойно сказал он. – Морочите мне голову, капитан? Не нужно. Я сказал, что иду с вами. Хватит быть крысой в стенах. Вот и все, капитан Киркхем.

В Баркере было странное достоинство. Я почувствовал, как загорелось мое лицо. В конце концов он проявляет высочайшее мужество. И конечно, лучше, чтобы он высказал мне свои страхи, чем оставил их при себе. Я протянул ему руку.

– Простите, Гарри… – начал я.

– Не нужно, сэр, – остановил он меня. – Но в этом месте слишком много такого… этого… что вы не знаете. Но я знаю. И наверно, не вредно вам это показать. Может, и сами увидите одного-двух волков. Который час?

Голос его звучал жестко. Я улыбнулся про себя, довольный. В этом маленьком человеке чувствуется сталь. Конечно, он бросает мне вызов. Я взглянул на часы.

– Двадцать минут двенадцатого, – сказал я. – Помните о нашем свидании в полночь. Веди меня, Макдуф!

– Ваша рубашка, – сказал он, – будет маяком в темноте. Переоденьтесь.

Я быстро выбрал самую незаметную из рубашек в шкафу.

– Револьвер есть? – спросил он.

Я кивнул и указал на левую подмышку. В клубе я пополнил свой арсенал, который опустошил Консардайн.

– Суньте его в ящик, – к моему удивлению, попросил он.

– А почему?

– У вас появится искушение его использовать, капитан.

– Но если оно и появится, у него будет достаточное основание.

– Заодно можете прихватить сигнал тревоги, – сказал Баркер. – Он вам сделает столько же добра. Или вреда. Но больше вреда. Мы ведь не хотим рекламировать наше путешествие, капитан.

Мое уважение к Гарри стремительно выросло. Я спрятал пистолет в стоявшую поблизости вазу. Отстегнул кобуру и сунул ее под подушку.

– Оставляю тебя, искушение, – сказал я. – Что теперь?

Он порылся в кармане.

– Тапочки, – объявил Баркер и протянул мне пару домашних туфель на толстой резиновой подошве. И стал рыться в другом кармане.

– Кастеты, – он сунул мне в руку пару прекрасных медных кастетов. Я просунул в них пальцы.

– Хорошо, – сказал Баркер. – У них, конечно, нет дальнобойности пистолета, но если будет схватка, постараемся, чтобы было потише. Действовать нужно быстро и жестко.

– Пошли, – сказал я.

Он выключил свет в гостиной. Вернулся, двигаясь абсолютно тихо, и взял меня за руку. Провел к стене спальни.

– Положите руку мне на плечо и идите за мной, – приказал он.

Я не слышал звука раздвигающейся панели и не видел во тьме никакого отверстия. Но панель открылась, и я прошел через то, что только что было сплошной стеной. Он остановился, несомненно, закрывая отверстие. Потом повернул под прямым углом направо, я за ним. Я насчитал пятьдесят шагов, прежде чем он остановился. Длинный коридор. Он на мгновение зажег свет. Передо мной был один из маленьких лифтов. Баркер сжал мне руку и ввел меня в лифт. Он пошел вниз. Баркер облегченно вздохнул.

– Тут опасно, – прошептал он. – Но дальше будет легче.

Лифт шел, казалось, очень долго. Когда он остановился, я был уверен, что мы глубоко под большим залом, где-то на уровне фундамента.

– Мы идем одним из его собственных путей, – снова прошептал Баркер. – Не думаю, чтоб даже Консардайн его знал. Но Сатану мы здесь не встретим. Знаете почему? Я хочу вам показать.

Мы пересекли широкий, около десяти футов, коридор, темный, как тюремное подземелье. Потом, по-видимому, через противоположную стену и еще по одному коридору – восемнадцать шагов. Здесь Баркер остановился и прислушался.

Затем прямо передо мной появилась светлая линия в волос толщиной. Медленно, очень медленно она расширялась. На ее фоне стал виден силуэт головы Баркера. Он осторожно заглядывал в щель. Затем уверенно кивнул. И двинулся дальше.

Мы находились в полутемном узком коридоре. Два человека с трудом разминулись бы в нем. Коридор был выложен каким-то полированным черным камнем, в котором тонул свет из скрытого источника. Мы были в самом конце коридора. Пол постепенно опускался в виде пандуса на протяжении более ста футов; свет был таким тусклым и обманчивым, что точнее я не могу сказать.

– Похоже на вход в ад, не правда ли? – прошептал Баркер, – Ну, через одну-две минуты сами поймете, так ли это.

Он угрюмо шел вперед, я за ним. Я подошел к участку пути, который ставил меня в тупик. Это был крутой поворот. Освещения за ним не было совсем; тьму слегка рассеивал лишь свет сзади. Конца его я не видел. Мы двигались в сгущавшейся тьме. Пол стал ровным.

Неожиданно Баркер остановился и прижал губы к моему уху.

– Ложитесь. Ни звука, пока смотрите. Ради вашей жизни! Даже не дышите!

Я взглянул в щель. И почувствовал, как по спине и в корнях волос пробежали мурашки.

Чуть подо мной и не далее чем в пятидесяти футах сидел Сатана. Он открывал ворота своего черного рая перед погибшими душами рабов кефта.

При первом же взгляде я понял смысл этой сцены. Сатана сидел, наклонясь вперед, на троне из черного камня с алой подушкой, стоявшем на невысоком широком помосте. Он был в алом. Сбоку присел на корточки обезьяноподобный палач Санчал. Слева стояли два человека с закрытыми вуалью лицами. Один из них держал большой кувшин, а другой – золотой кубок.

У ног Сатаны поднималась с колен женщина. Не старая, светловолосая и когда-то, должно быть, очень красивая. Ее тело, видимое сквозь белую рубашку – ее единственную одежду, – не потеряло стройности. Глаза ее с ужасной алчностью были устремлены на другой золотой кубок в руке Сатаны. Рот ее был полуоткрыт, губы плотно прижаты к зубам. Тело дрожало и было напряжено, будто она собиралась прыгнуть.

Палач взмахнул своей петлей и улыбнулся. Она отшатнулась. Сатана высоко поднял кубок. Раскатился его звучный, лишенный выражения голос.

– Ты, женщина, которая была Гретой фон Бонхейм, кто я такой?

Она так же без выражения ответила:

– Ты Сатана.

– А кто я – Сатана?

– Ты мой Бог!

Я почувствовал, как дрожит Баркер. Думаю, что и сам я взрогнул. Нечестивая литания продолжалась.

– У тебя не должно быть Бога, кроме меня!

– У меня нет Бога, кроме тебя, Сатана!

– Чего ты хочешь, женщина?

Она поднесла сжатые руки к сердцу. Голос ее дрожал, она говорила так тихо, что я с трудом расслышал:

– Мужчину и ребенка, которые умерли!

– Благодаря мне они оживут для тебя! Пей!

В его голосе звучала слабая насмешка, в глазах застыла издевка, когда он протянул кубок женщине. Схватив обеими руками, она осушила его. Потом поклонилась и отошла. И вышла из поля моего зрения, ступая при этом более твердо, лицо у нее было восторженное, губы шевелились, как будто она разговаривала с кем-то невидимым, шедшим рядом с ней.

Снова я почувствовал, как холодок ползет по спине.

В том, что я видел, было нечто истинно дьявольское, нечто подлинно отдававшее Князем Проклятых. Оно проявлялось в холодном высокомерии и гордости Сатаны во все время этой богохульственной литании. Оно было в его лице, в его сверкающих глазах, в позе огромного тела. Что-то действительно адское владело им, излучалось им, окутывало его. Я уже описывал это впечатление: будто он механизм из плоти и крови, в который вселися дьявол.

Мой взгляд следовал за женщиной, пока я мог ее видеть. Помещение было громадным. Через щель мне была видна едва ли треть его. Стены розового мрамора без шпалер или каких-нибудь украшений. В стенах отверстия, похожие на входы в глубокие ниши с серебряными занавесями. Большой фонтан отбрасывал звенящие струи воды в кроваво-красный бассейн. Повсюду были разбросаны кушетки из розового камня, покрытые богатыми коврами. На них лежали, как во сне, мужчины и женщины. Их несколько десятков, только в моем ограниченном поле зрения я насчитал не менее двадцати. Потолка я не видел.

Я подумал, что занавешенные отверстия – входы в помещения, где живут рабы.

Прозвенел гонг. Занавеси отошли. В каждом отверстии стоял раб, глаза рабов в ужасном рвении не отрывались от Сатаны. Я вздрогнул. Похоже на исход проклятых.

Сатана поманил. К возвышению подошел мужчина. Я принял его за американца с запада. Высокий и тощий, походка выдает человека, привыкшего к верховой езде. Лицо орлиного типа, такие часто встречаются в горах; бледность и отсутствие зрачков в глазах делали его лицо похожим на гротескную маску. Рот тонкий и озлобленный.

Как и женщина, он лег на пол перед Сатаной. Человек в вуали протянул кубок держателю кувшина, тот налил в него зеленую жидкость. Кубок был передан Сатане.

– Встань, – приказал Сатана. Проситель вскочил на ноги, не отрывая горящего взгляда от кубка. Нечестивый ритуал начался заново!

– Ты, человек, бывший Робертом Тейлором, кто я такой?

– Ты Сатана!

– А кто такой Сатана?

И снова богохульное признание:

– Ты мой Бог!

– У тебя не должно быть Бога, кроме меня!

– У меня нет Бога, кроме тебя, Сатана!

– Чего ты хочешь, человек?

Раб выпрямился, голос его утратил безжизненность. Лицо стало жестоким, как у палача.

– Убить человека, которого я ненавижу… найти его… уничтожить… убить его медленно, много раз!

– Один раз ты убил его… слишком быстро, – злобно сказал Сатана и добавил без выражения – Благодаря мне ты найдешь того, кого ненавидишь, и убьешь его, как желаешь! Пей!

Он передал напиток. Еще дважды слышал я звон призывающего гонга, дважды видел, как из-за серебряных занавесей появлялись обреченные с бледными лицами и алчными глазами и исчезали. Один из мужчин попросил власти над царством зверей. Другой – рай, полный женщин.

Сатана обещал и давал им зеленый напиток.

Кефт!

Сильнейший дьявольский наркотик, который давал выпившим иллюзию исполненного желания. А потом обращал мозг к самому себе, пожирал его. И дьявольская алхимия поглощала саму душу.

Я смотрел, как околдованный, Ева была забыта. Но если я забыл о ней, то Баркер – нет. Щель, через которую я смотрел, закрылась. Баркер коснулся меня, мы встали. Бесшумно прошли по тусклому черному коридору.

Меня слегка тошнило.

Какая прекрасная картина – Сатана, купающийся в поклонении своих рабов, распределяющий любовь и ненависть, темную власть и похоть, сардонически и беспристрастно дающий каждому то, чего он или она больше всего хочет.

Да, иллюзии. Но более реальные для наркоманов, чем жизнь без напитка.

Но, Боже, их пробуждение!

И после пробуждения испепеляющее стремление бежать от реальности. Вернуться в мир иллюзий, куда дверь открывает только кефт!

Неудивительно, что те трое в музее пошли на смерть со слепым повиновением.

И если Сатана и не тот, за кого себя выдает, то сатанинской силы он не лишен.

Я не обращал внимания, куда мы идем, слепо следуя за Баркером.

– Ну, разве я был неправ? – неожиданно прошептал он. – Разве это не вход в ад? Кто же, по-вашему, Сатана?

Я пришел в себя.

– Продавец наркотиков. Притон a la Риц. Вот и все. Я видел опиумные притоны в Китае, по сравнению с которыми этот – землянка. А наркоманы там готовы перерезать горло за дозу так же просто, как эти рабы Сатаны.

Ни одно из этих утверждений не было вполне истинным, но мне было приятно так говорить.

– Да? – цинично переспросил он. – Ну, что ж, думайте по-своему. Я надеюсь, вы на самом деле так думаете, капитан.

Я тоже надеялся, что смогу думать так.

– Тише, – прошептал он.

Мы двигались, как два привидения во тьме коридора. У меня осталось неясное впечатление, что мы воспользовались несколькими лифтами. И никакого представления, в каком направлении моя комната.

– Пришли, – прошептал Баркер и остановился, прислушиваясь. Я сунул в карман часы, чтобы их светящийся циферблат нас не выдал. При этом я взглянул на них. Было уже почти полпервого.

Баркер подтолкнул меня вперед. Слабый запах, едва ощутимый аромат.

Ева! Мы в ее комнате.

Глава четырнадцатая

– Мы ее опередили, – неосторожно прошептал я.

Послышался шорох, кто-то торопливо сел в постели.

– Кто здесь? – донесся негромкий голос Евы. – У меня палец на кнопке звонка.

– Это я, Джим, – ответил я так же негромко, но торопливо.

– Джим! – вспыхнул затененный свет. – Где ты был? Я до смерти беспокоилась о тебе!

Ева опиралась на подушку, карие глаза ее широко раскрыты и светятся, серебряная копна волос слегка взъерошена. Она похожа на проснувшуюся маленькую девочку. И она прекраснее всех. Каждый раз, как я смотрел на Еву, она казалась мне еще прекраснее. Я даже подумал, когда же она остановится. На ней прелестное кружевное розовое неглиже. Я знал, что всю оставшуюся жизнь при виде кружевного розового неглиже сердце мое будет биться быстрее, даже если одежда будет выставлена в витрине магазина.

Она соскользнула с постели, подбежала ко мне и поцеловала. Это было так приятно, что я совершенно забыл обо всем.

И услышал странные звуки позади. Гарри раскачивался из стороны в сторону, сжав руки, полузакрыв повлажневшие глаза, лицо в экстазе, он вполголоса напевал, как любящий попугай. Он действительно был сентиментален, маленький воришка Гарри.

Ева взглянула на него и рассмеялась.

– Если хотите сказать: «Благословляю вас, дети мои», – давайте, Гарри, – шаловливо сказала она.

Он замигал, пришел в себя и улыбнулся ей.

– Вспомнил о нас с Мегги, – сказал он. – Как мы встретились. Сердце согрелось.

– Ну, ладно, – сказал я, – полагаю, можно начинать совещание. У нас много вопросов, а времени мало. Могут ли нас прервать, Ева?

– Вряд ли, – ответила она. – Откровенно говоря, здесь никто не обращает внимания на ночные встречи. И все помалкивают и не приходят без приглашения. С другой стороны, Джим, ты не тот человек, которого ожидают тут встретить. Наше отвращение друг к другу, дорогой, хорошо всем известно. Сатана обязательно узнает об этом. И тогда…

Ей не нужно было кончать предложение. Я сам очень ясно представлял себе, что сделает Сатана.

– Трудно было бы объяснить и присутствие Баркера, – добавила она.

– Как, Гарри? – спросил я его. – Не могут ли вас хватиться?

– Нет, если не случится чего-нибудь необычного. Если меня станут искать в моей комнате, я скажу, что работал где-нибудь в другом месте. Сатана не станет меня искать, это точно.

– Что ж, придется рискнуть, – решил я. – Но мы будем говорить тихо и не зажжем свет.

Ева погасила лампу. Она откинула тяжелую занавесь с окна. Слабо светила луна, скрытая облаками. Мы с Баркером передвинули кушетку в темную часть комнаты. И сели на нее втроем.

Мы говорили. Нет смысла пересказывать. Мы ни к чему не пришли. На мгновение вспыхнули несколько планов и тут же потухли, как блуждающие огоньки. Я по-прежнему находился под тяжелым впечатлением увиденного в нечестивом храме Сатаны и никак не мог отвлечься. Меня не оставляло предчувствие тщетности всех наших попыток. Мы как мухи в паутине на стене храма с отпечатками следов. Отцепившись от одной нити, мы обнаруживали другую. Но постоянное присутствие теплого тела Евы, прижавшейся ко мне, ее храбрость, доверие помогали бороться с убывающей уверенностью. Выход есть. Он должен быть.

Прошло больше часа, но мы не нашли никакого выхода.

Баркер все больше беспокоился и нервничал.

– В чем дело, Гарри? – наконец спросил я его.

– Я беспокоюсь, сэр, – ответил он. – Не знаю почему. Но у меня чувство, что что-то не в порядке.

Мне показалось это забавным.

– Черт побери, вы правы, – я не мог сдержать усмешки. – Мы все время и стараемся навести порядок.

– Нет, – упрямо ответил он. – Я… я необычно обеспокоен. Я никогда не чувствую этого, если не ждет что-нибудь ужасное. Капитан, я думаю, лучше попрощаться и уходить.

Я заколебался. Как я уже сказал, мы ни к чему не пришли. В любой момент у кого-нибудь из нас могла блеснуть мысль, которая откроет дорогу на свободу. Но главное, конечно, – то, что мне не хотелось расставаться с Евой. Но не обратить внимания на беспокойство маленького человека тоже нельзя. А если он уйдет и не сможет вернуться, я окажусь в трудном положении. У меня не было ни малейшего представления, где находится моя комната и как туда добраться.

– Мы установили, что именно нам не поможет, – сказала Ева. – Звучит немного по-попугайски, но я знаю, что это прогресс. День принесет новые идеи. Встретимся снова завтра вечером.

– Хорошо, – ответил я. – Идем, Гарри.

По невольному вздоху облегчения я понял, как был обеспокоен Баркер. Ева отошла от окна, опустив занавеси. В комнате стало темно. Я почувствовал ее руку, затем она обняла меня.

– До завтрашнего вечера так долго, Джим, дорогой! – прошептала Ева.

– Быстрей! – услышал я шепот Гарри. – Быстрей, капитан!

Я осторожно двинулся к стене.

– Боже! – я услышал выдох Гарри.

В голосе его был ужас. Я прыгнул вперед.

Луч света упал на лицо Баркера. Чья-то рука вылетела из тьмы, как змея, и схватила его за горло. Я видел, как лицо его исказилось от боли, а руки вскинулись вверх в напрасной попытке разжать безжалостный зажим.

Свет ударил мне в глаза, ослепив. Я нырнул. Прежде чем я мог коснуться кого-нибудь, фонарь упал на ковер и тело Баркера ударило меня, как мешок песка, отброшенный слоном. Я отлетел назад. В комнате зажегся свет.

Прямо передо мной, угрожая пистолетом, стоял Консардайн.

Глаза его были холодны и угрожающи. Из них смотрела смерть. Он перевел взгляд от меня к Еве. Лицо его смягчилось, как будто какой-то страх оставил его. Потом на лице появилось выражение удивления, недоверия. Оно снова отвердело и стало угрожающим. Ствол пистолета, направленный на меня, не дрогнул. У моих ног тяжело дышал, поднимаясь, ошеломленный Гарри. Я помог ему встать.

– Что эти люди здесь делают, Ева?

Консардайн говорил спокойно и ровно, но видно было, что он сдерживается с огромным трудом. Я понимал по быстро сменявшемуся выражению его лица, что он подумал. Вначале, что мы проникли в комнату Евы с каким-то зловещим намерением. Потом – подозрение по отношению к самой Еве.

Его нужно развеять. Ева не должна быть замешана. Сыграть на первой карте Консардайна. Прежде чем Ева смогла ответить, я заговорил.

– Вы весьма… стремительны, Консардайн, – сказал я таким же ровным, как и у него, голосом. – Но вам помогает в этом ваш пистолет, нацеленный на безоружного. Мне было не по себе, и я решил вернуться к игре в бридж. Заблудился в вашем чертовом кроличьем садке. Наткнулся на этого человека, который сказал, что работает здесь. Попросил его проводить меня в мою комнату. По какой-то проклятой иронии судьбы он сделал самую глупую из всех возможных ошибок и привел меня в комнату мисс Демерест. Поверьте, я так же стремился выбраться отсюда, как она – выставить меня. Мисс Демерест, я думаю, вы подтвердите мои слова.

Я повернулся к ней. Я давал ей версию, достаточно правдоподобную. Консардайн не обратил на меня внимания.

– Я спросил, Ева, что эти люди делают здесь, – повторил он.

Ева спокойно смотрела на него некоторое время, потом подошла и встала рядом со мной.

– Доктор Консардайн, – сказала она, – мистер Киркхем лжет как джентльмен, чтобы спасти меня. Правда в том, что я попросила его прийти ко мне. А мистера Баркера я попросила проводить его сюда. Оба они совершенно не виноваты ни в чем, кроме того, что из вежливости выполнили мою просьбу. Вся ответственность на мне.

На висках Консардайна вздулись вены, пистолет в руке задрожал. Лицо вспыхнуло. Холодная ярость уступила место горячему гневу. Он не стал менее опасен, но мне показалось, что Ева знает, что делает, ее инстинкт в данном случае вернее.

– Так, – хрипло сказал Консардайн. – Вы думали сделать из меня дурака! Дурачить меня! Мне не нравится быть дураком, я не люблю, когда меня надувают. Давно ли вы знаете друг друга?

– Мы никогда не встречались до того, как вы свели нас, – сказала Ева.

– А почему вы послали за ним?

– Я хочу уйти от Сатаны. Зачем же еще? – спокойно ответила Ева.

Он смотрел на нее пылающими глазами.

– А почему вы думаете, что он вам поможет?

– Потому что я люблю его! И потому что он любит меня! – негромко сказала Ева.

Он смотрел на нас. Потом внезапно гнев его рассеялся, глаза смягчились.

– Боже милостивый, – сказал Консардайн, – вы сущие младенцы!

Ева протянула ему руку. Он взял ее и мягко потрепал. Внимательно осмотрел нас, будто мы для него новый и удивительный предмет. Выключил все лампы, кроме одной, затененной, у постели Евы, подошел к окну и заглянул за занавес. Потом вернулся к нам.

– Давайте обсудим это, – сказал он. – Простите, Баркер, я вас чуть не задушил. Простите, Киркхем, я вас толкнул. Простите также, что я вас недооценил. Я рад, что это так. Ева, я вовсе не шпионил за вами. Я думал о вас. В последнее время я часто думал о вас. Я подумал, что, может, вы еще не легли. И что разговор со мной – я по возрасту гожусь вам в отцы – поможет вам. Мне нужно… кое-что сказать вам. Несколько минут стоял я в нерешительности. Подумал, что сдвину на мгновение панель и посмотрю, спите ли вы. И когда я уже решил так поступить, панель открылась и я услышал крик Баркера. Так все получилось. Вот и все.

Я протянул ему руку, Баркер широко улыбнулся и откозырял.

– Не лучше ли мне уйти, сэр? – спросил он.

– Еще нет, – сказал Консардайн. – Киркхем, давно ли вы знаете Баркера?

– Он мне спас жизнь, да, спас, – вмешался Баркер. – Вытащил меня из ада. И поскольку мы все говорим правду, доктор Консардайн, я скажу, что готов сделать то же самое для него и для его юной леди.

Я коротко рассказал Консардайну о своем знакомстве с Баркером. Он одобрительно кивнул.

– Прежде всего, – сказал он, – чтобы прояснить ситуацию, я хочу высказать собственную позицию. Я слуга Сатаны. Я связан с ним клятвой. Я дал клятву с открытыми глазами, полностью осознавая все, что с ней связано. Я пришел к нему добровольно, в отличие от вас, Киркхем. Я понимаю, что ваша клятва дана под давлением, и поэтому вы свободны в своих действиях, а я нет. Я не нарушу ни эту добровольную клятву, ни свое слово. Кроме того, я убежден, что если я это сделаю, то не проживу долго. А у меня глупая привязанность к жизни. Конечно, я мог бы лишить Сатану удовольствия наблюдать мои пытки, но – я не верю в существование после смерти и нахожу жизнь временами весьма интересной. Далее, у меня есть определенные жизненные стандарты, аппетиты, желания и пристрастия, которые мой контракт с Сатаной помогает удовлетворять. Без него они, несомненно, не были бы удовлетворены. К тому же я был преступником, когда пришел к нему. Я все еще преступник, но без его защиты я был бы преследуемым преступником. В общем и целом – такова моя клятва.

Поэтому вы должны понять, что помощь, которую я могу вам обещать, будет чисто негативная. Я буду предупреждать вас о ловушках, чтобы вы их избегали, я закрою глаза и уши на все, чему буду свидетелем. Например, на сегодняшнее происшествие.

– Это все, чего мы можем просить, сэр, – сказал я. – И гораздо больше, чем я имел право ожидать.

– Теперь я скажу вам, Киркхем, – продолжал он, – Я думаю, что у вас мало шансов победить Сатану. Думаю, что избранная вами дорога в конце концов приведет вас к смерти. Говорю так, потому что знаю вашу храбрость и должен высказать то, что думаю. Я говорю это и вам, Ева, потому что вы тоже храбры. И подумайте, дитя, позволите ли вы вашему возлюбленному вступить на этот путь, на котором его ждет почти неминуемая смерть, или вы должны сделать… что-нибудь другое.

Я взглянул Еве в лицо. Рот ее дрожал, в глазах была мука.

– Что… что я могу сделать другое, доктор Консардайн? – прошептала она.

– Стать миссис Сатана, вероятно! – ответил я за него. – Нет – пока я жив!

– Это разумеется, – спокойно сказал он. – Но я не это имел в виду… – Он поколебался, бросил взгляд на Гарри и быстро сменил тему, вернее, вернулся к предыдущей.

– Поймите, – сказал он, – я хочу, чтобы вы выиграли, Киркхем. Во всем, что не нарушает мою клятву Сатане и не угрожает моей привычке оставаться живым, я вам помогу. Или по крайней мере – не буду мешать. Но поймите – я слуга Сатаны. Если он прикажет мне схватить вас, я схвачу. Прикажет убить – убью.

– Если Джим умрет, я умру. Если вы убьете его, убьете и меня, – спокойно сказала Ева.

Она говорила правду. Он понял это и вздрогнул.

– Тем не менее, дитя, я это сделаю, – сказал он Еве.

Я знал, что он тоже говорит правду. И Ева знала.

– Вы… вы начали… вы хотели сказать о другом пути… – она запнулась.

– Я не хочу, чтобы вы посвящали меня в свои планы, Киркхем, – быстро прервал он ее. – Только одно. Есть ли в ваших планах попытка убить Сатану?

Я колебался. Опасный вопрос. В конце концов Консардайн сам предупредил меня, что ему можно доверять не во всем. И каковы пределы его клятвы?

– Значит, включают, – он так понял мое молчание. – Это единственное, чего вы не должны делать. Единственное, что невозможно. Может, вы думаете, что убьете его, оставшись с ним наедине. Киркхем, говорю вам, Сатана никогда не остается один. Всегда есть скрытая охрана – в стенах, в тайниках. Они застрелят вас, прежде чем вы сможете выстрелить. К тому же Сатана мыслит необычайно быстро. Он уловит вашу мысль, прежде чем она претворится в действие. Если вы попытаетесь убить его в присутствии других, вас схватят, прежде чем вы сможете выстрелить вторично – если вы сможете выстрелить в первый раз. У Сатаны нечеловеческая жизнестойкость. Одна или две пули убьют его не скорее, чем слона. Но самое главное – у вас никогда не будет такой возможности.

Консардайн знал не все – это было ясно. Если раздвинуть щель в рабском зале чуть побольше и просунуть в нее ствол ружья, я не много дал бы за жизнь Сатаны. Конечно, принимая, что в основном он человек.

– Далее, – продолжал он, как бы отвечая на мои мысли, – допустим, вы осуществите то, что я считаю невозможным, – убьете его. По-прежнему вам не будет спасения. Лучше, чтобы вас убили тут же. На земле нет места, где вы смогли бы укрыться от мести его людей. Ибо Сатана правит не одним страхом. Далеко нет. Как он вам говорил, он хорошо платит своим слугам. Продолжение службы означает благополучие, роскошь, безопасность, власть – большую часть того, за что сражаются люди, – больше людей, чем вы можете вообразить. У Сатаны есть своя светлая сторона, как и темная. И его люди рассеяны по всей земле. Многие из них занимают положение, которое вам и не снилось. Разве не так, Ева?

– Так, – ответила она с беспокойством во взгляде.

– Трон Сатаны покоится не только на согбенных спинах рабов, – продолжал он. – Как всегда, есть принцы и легионы. Короче. Я не верю, что вы сможете убить его. Если попытаетесь и промахнетесь, умрете – ужасной смертью. И Ева не будет спасена. Если убьете его, умрете так же неизбежно. В таком случае Ева от него избавится. Но согласна ли она получить свободу такой ценой?

– Нет! Нет! – воскликнула Ева и стала передо мной, расставив руки; на лице ее было отчаяние.

– Консардайн, – резко сказал я, – почему Сатана прячет руки под плащом, когда кто-то поднимается по ступеням?

– Что? Что вы имеете в виду? – Он смотрел на меня.

– Я трижды видел его на черном троне, – сказал я. – Дважды с Картрайтом и один раз со мной. Он нажимает на рычаг и прячет руки под плащом. Что он ими делает, Консардайн?

– Вы хотите сказать, что ступени – мошенничество? Это вздор, Киркхем! – Мое предположение его как будто позабавило, но я заметил, как сжались его сильные руки.

– Я ничего не хочу сказать, – ответил я. – Я… размышляю. Вы должны были много раз видеть, как поднимаются по ступеням. Видели ли вы хоть раз руки Сатаны открытыми во время подъема? Вспомните, Консардайн.

Он молчал. Я видел, как он пытается вспомнить всех, кого манили сверкающие отпечатки. Лицо его побелело.

– Не могу сказать, – проговорил он наконец. – Не обращал внимания. Но… мне кажется, не видел.

Он вскочил на ноги.

– Ерунда! Даже если и так… ничего не значит!

Я стрелял наобум. Нет, не совсем так. Я высказал неясную мысль, туманное подозрение, которое появилось у меня, когда я ждал Баркера.

– Нет? Значит, вы считаете, что Сатана, с его вниманием к деталям, с его расстановкой фигур, с учетом каждой случайности, вы считате, что Сатана даст возможность случаю править им? Выигрывал ли кто-нибудь корону и скипетр?

– Да, – его ответ несколько смутил меня. – К несчастью для сомнения, которое вы чуть не поселили во мне, Киркхем, выигрывали. Я с Сатаной восемь лет. За это время я трижды видел, как побеждали подымающиеся.

Это было как удар в лицо. На мгновение я замолк. Но не Ева.

– А что с ними случилось? – спросила она.

– Ну, – он беспокойно посмотрел на нее, – один из них пожелал… нечто особое. Он умер от этого через шесть месяцев.

– Да, – протянула Ева, – значит, он умер. А другие?

– Одна погибла в авиакатастрофе между Лондоном и Парижем. Она была на пути к… к тому, чего хотела. Даже Сатана не мог спасти ее. Все сгорели.

– Какое несчастье, не правда ли? – невинно сказала Ева. – Оба погибли. А третий?

– Не знаю, – почти гневно ответил Консардайн. – Полагаю, с ним все в порядке. Он отправился в Азию. Хотел получить нечто вроде маленького королевства, где мог бы делать, что захочет. Сатана дал ему это королевство.

– Два мертвых, один – исчезнувший, – размышляла Ева. – Но разве вы не должны были хоть что-то услышать о третьем, доктор Консардайн? Не можете ли вы узнать, что с ним стало? Может… может, умер, как и те двое?

– Как говорит Ева, двое не протянули долго, – сказал я. – Третий – под сомнением. На месте Сатаны, Консардайн, разве не пришло бы вам в голову поддерживать надежду в соискателях, показывая им время от времени, что можно выиграть? И, по-прежнему воображая себя на месте Сатаны, разве мы не стали бы подбирать успешно поднимающихся? Я бы стал. Я бы выбрал таких, которые не проживут долго. Или если они здоровы и бодры, можно организовать несчастный случай. Как самолет, о котором вы упомянули, например.

– Проклятье! – выдохнул Гарри. – Свинья! Ему это нетрудно сделать. И готов поклясться, он это делает!

– Что делает Сатана руками, которые прячет под плащом? – повторил я.

– И что стало с третьим выигравшим? – прошептала Ева.

Консардайн дрожал. На лбу его выступил пот.

– Послушайте, Консардайн, – сказал я, – вы говорили, что не любите быть дураком. Не любите, когда вас обманывают. Допустим, Сатана колоссально одурачил вас… и всех остальных. Что тогда?

Я видел, с каким усилием он сдерживает себя. Меня это испугало. В конце концов у меня не было ни малейших доказательств того, на что я намекал. И если Консардайн решит, что я сознательно обманываю его…

Но я не обманывал. Сомнения, возникшие у меня, были вполне законны. Сатана прятал руки. И несчастья, постигшие победителей, – об этом знал Консардайн, не мы.

– Баркер, – повернулся он к Гарри. – Вы видели механизм, который, по словам Сатаны, выбирает сверкающие следы? Отвечайте! Так ли все, как он говорит?

Баркер стиснул руки, посмотрел жалобно на них, потом на меня и на Еву. Раз или два сглотнул.

– Отвечайте! – приказал Консардайн.

– Помоги мне Господь, капитан, – Гарри в отчаянии повернулся ко мне. – Никогда в жизни я так не хотел солгать. Хотел бы сказать, что не видел. Или что механизм не руководит этими проклятыми следами. Но, помоги мне Господь, мисс Демерест, я видел механизм. И он действительно выбирает отпечатки, доктор Консардайн. Как он говорит, так механизм и действует!

Ну, что ж. Очевидно, моя теория разбита. На мгновение я понадеялся, что маленький человек будет дипломатичен. Допустим, скажет, что не видел. Но я не мог отказать ему в праве говорить правду – если он этого хочет.

– Все в порядке, Гарри, – весело сказал я. – Мы ведь добиваемся правды. Сказанное вами решает дело, я думаю.

– Я хотел бы солгать, капитан, – он почти рыдал. – Но, дьявол, я не могу.

Я неожиданно заметил, что Консардайн ведет себя странно. Не похоже, что его вера в Сатану вернулась и укрепилась. Он казался еще больше встревоженным.

– Баркер, – сказал он, – вам лучше идти. Я провожу капитана Киркхема в его комнату.

Гарри скользнул к одной из стен. Он жалко поклонился нам. Панель открылась, он исчез. Консардайн повернулся к нам.

– Теперь, Ева, – заговорил он, – я скажу то, ради чего пришел сюда. Я говорил, что думал о вас. Много думал. И хотел спасти вас от Сатаны. У меня было предложение. Идею я заимствовал у Шекспира. Помните уловку, при помощи которой честный священник хотел соединить Джульетту и Ромео и провести их враждующие семьи?. Их Сатану, в некотором смысле.

– Напиток, выпив который она будет похожа на мертвую, – прошептала Ева.

– Совершенно верно, – кивнул Консардайн. – Нечто подобное я готов был предложить вам. Используя свои медицинские познания, сделать так, чтобы ваши здоровье, красота, дух, которые так привлекают Сатану, поблекли – временно. Поставить вас в такое положение, которое сделает невозможными, по крайней мере в ближайшем будущем, его личные виды на вас. И держать вас в таком состоянии, пока он не найдет подходящую замену для своих родительских инстинктов… или случится что-нибудь еще.

Конечно, это рискованно. Очень рискованно для вас, Ева. Ожидание может быть долгим… я могу оказаться не в состоянии вернуть вам то, что отобрал. Но вы могли бы предпочесть риск… рукам Сатаны. Я хотел предоставить вам решение.

– Хотели? – У Евы перехватило дыхание. – Я рискну. О, доктор Консардайн, это выход!

– Неужели? – жестко спросил он. – Я так не думаю – теперь. Если вы помните, в оригинале, из которого я почерпнул идею, план потерпел неудачу из-за Ромео. Я не рассчитывал на Ромео. Я не знал о его существовании.

– Я не совсем… не совсем вас понимаю, – сказала Ева.

– Дитя, – он взял ее руки, – вы хотите отказаться от возлюбленного? Никогда не видеть его, никогда не разговаривать, не переписываться? Не недели и месяцы, а годы? Убить свою любовь к нему или жить одними воспоминаниями?

– Нет, – прямо ответила Ева и потрясла своей кудрявой головой.

– И даже если бы вы убедили ее, Консардайн, как вы думаете, что бы я стал делать? – Одно это предположение зажгло во мне негодование и упрямый гнев. – Сложу руки, подниму глаза к небу и покорно прошепчу: «Да будет воля твоя»? Нет, не я!

– Я никого не убеждаю, – спокойно ответил он. – Только указываю, что это единственный возможный выход. Если бы я проделал то, что предложил Еве, что бы получилось? Лечил бы ее некоторое время, так, чтобы Сатана убедился в неудаче лечения. Тогда он бы удалил ее куда-нибудь, и ее лечили бы другие врачи. Симптомы нельзя подделать. Они должны быть реальны. Не я один представляю медицинское братство в окружении Сатаны. Среди его подданных несколько высококлассных специалистов. И даже если бы их не было, он смог бы их нанять. И наймет, если только не убедится, что болезнь матери означает неизбежную слабость потомка. Простите, дитя, что я говорю прямо, но сейчас не время ходить вокруг да около.

Специалистов я мог бы обмануть. Обвести вокруг пальца. Я был очень хорошим… – он помолчал, вздохнул, – ну, неважно. Но Сатана избрал вас, Ева. И он так легко от вас не откажется. Если бы вы были нужны ему только как женщина, было бы гораздо легче. Но вы для него гораздо больше. Вы должны родить ему сына. Как он ни доверяет мне, но по одному моему слову он от вас не откажется. Ему нужно будет убедиться вне всякого сомнения… и в этом заключается опасность для вас… и, может быть, смерть.

Он помолчал, с жалостью глядя в ее обеспокоенные глаза.

– Слишком большой риск, – сказал я. – Сначала я попробую по-своему, Консардайн.

– Добро пожаловать, Ромео, – он слегка улыбнулся. – Вам придется, Киркхем. Вы сделали другой путь невозможным. Вы считаете, что жизнь без Евы ничего не стоит, так?

– Я не считаю, я знаю это, – ответил я.

– И вы чувствуете то же самое по отношению… к Джиму?

– Да, – негромко сказала она. – Но… чтобы спасти его жизнь…

– Не получится, – ответил Консардайн. – Я знаю мужчин и женщин. Что бы вы ни задумали, Ева, он все равно будет стараться освободить вас. Да вы и сами не будете спокойно сидеть, как он описал, с покорно сложенными руками. Рано или поздно он попадется. И весьма вероятно, что будет раскрыта вся хитрость. Тогда мне придется расстаться со своим глупым пристрастием к жизни. Этого я не могу допустить. Но допустим, вы сбежите. Вместе. Вы будете двумя зайцами, бегущими по всему миру, и псы постоянно будут идти вслед за вами. Псы Сатаны, которые никогда не отдыхают. Вы всегда будете жить под угрозой. Стоит ли жить такой жизнью? Возможно, у вас появится ребенок. Будьте уверены, в своей мести Сатана не пощадит и его. Повторяю – стоит ли жить такой жизнью?

– Нет, – сказал я, а Ева перевела дыхание и покачала головой.

– Что нам делать! – прошептала она.

Консардайн взад и вперед прошелся по комнате. Он остановился передо мной, и я опять увидел вены на его висках, как веревки; глаза его были жестки и холодны, как сталь. Он трижды ударил меня в грудь кулаком.

– Узнайте, что делает Сатана своими руками под плащом!

Он отвернулся, явно не доверяя своему самообладанию. Ева смотрела на него, как и я, удивляясь силе охватившего его гнева.

– Идемте, Киркхем, – он овладел собой. Пробежал пальцами по волосам Евы, ласково растрепав их.

– Сущие младенцы, – повторил он.

И медленно, осторожно пошел к панели.

– До вечера, – прошептал я.

Она обняла меня, прижала губы к моим.

– Джим, дорогой, – прошептала и выпустила меня.

Выходя, я оглянулся. Она стояла в той же позе, вытянув руки, глаза широко раскрыты и печальны. Маленькая девочка, которая боится лечь в кровать. Я почувствовал, как дрогнуло мое сердце. Как окрепла решимость. Панель закрылась.

Молча шел я за Консардайном к своей комнате. Он вошел со мной и несколько мгновений смотрел на меня мрачно. Неожиданно я почувствовал смертельную усталость.

– Надеюсь, вы будете спать лучше меня, – неожиданно сказал Консардайн.

Он исчез. Я слишком устал, чтобы раздумывать над его словами. Умудрился раздеться и уснул раньше, чем успел укрыться.

Глава пятнадцатая

Меня разбудил телефонный звонок. Еще не вполне проснувшись, не осознавая, где нахожусь, я взял трубку. Голос Консардайна разбудил меня, как ведро холодной воды.

– Доброе утро, Киркхем. Не хотелось прерывать ваш прекрасный сон, но не хотите ли позавтракать со мной, а потом проехаться верхом? У нас тут отличные лошади, а утро такое прекрасное, что жаль его упускать.

– Хорошо, – ответил я. – Буду готов через десять минут. Как мне вас найти?

– Позвоните Томасу. Я жду. – Он повесил трубку.

Солнце сияло сквозь окна. Я взглянул на часы. Скоро одиннадцать. Я проспал почти семь часов. Позвонил Томасу.

Сон, плавание в бассейне и яркое солнце отодвинули тень Сатаны за край мира. Насвистывая, я с раскаянием понадеялся, что Ева чувствует себя так же хорошо. Лакей принес мне то, что Баркер назвал бы «по-настоящему шикарный» костюм для верховой езды. Он проводил меня в солнечную старомодную приятную комнату, выходящую на широкую зеленую террасу. За маленькими столиками обедали с дюжину приятно выглядевших людей. Некоторых я встречал накануне вечером.

В углу я увидел Консардайна и присоединился к нему. Мы отлично позавтракали, по крайней мере я. Консардайн, казалось, не думал о еде. Его речь, слегка сардоническая, была интересна. Во время завтрака наша встреча в комнате Евы не упоминалась. Он не сделал ни малейшего намека на нее. Я, следуя его примеру, тоже.

Оттуда мы направились в конюшню. Консардайн взял сильную черную кобылу, которая заржала ему настречу. Я поехал на стройном чалом жеребце. Легким галопом мы проехали вдоль беговых дорожек с препятствиями, которые вились в густом подлеске из сосны и дуба. Время от времени встречались охранники, которые вытягивались и приветствовали Консардайна. Ехали мы молча.

Неожиданно мы выехали из леса. Консардайн натянул узду. Мы находились на расчищенной вершине низкого холма. В ста ярдах под нами блестели воды залива.

Примерно в четверти мили от нас стояла красавица яхта. Двухсот футов длиной и не более тридцати в ширину. Приспособленная для океанских плаваний, прочная, скоростная. Ее окраска и медные украшения сверкали белизной и золотом.

– «Херувим», – сухо сказал Консардайн. – Принадлежит Сатане. Он назвал ее так, потому что она выглядит безупречной и невинной. Есть у нее и более точное название, но оно неприлично. Кстати, она делает тридцать узлов в час.

Я перевел взгляд от яхты на прочный причал, выдававшийся в море. Возле него располагался целый флот из катеров и быстроходных моторных лодок. Заметил я и по-старомодному разбросанный дом, скрывавшийся среди деревьев недалеко от берега.

Мой взгляд следовал за изгибом берега. В нескольких сотнях ярдов от причала находилась груда скал, больших булыжников, оставленных ледником, некогда покрывавшим остров. Я вздрогнул и всмотрелся внимательней.

На одном из них стоял Сатана, в черном плаще, сложив руки; он смотрел на сверкающую яхту. Я тронул руку Консардайна.

– Смотрите, – прошептал я, – Сата… – и замолчал. Скала была пуста. Я отвел взгляд на долю секунды. Однако за это время Сатана исчез.

– Что вы увидели? – спросил Консардайн.

– Сатану, – ответил я. – Он стоял на скале. Куда он делся?

– У него там проход, – равнодушно ответил Консардайн. – Туннель, идущий от большого дома к берегу.

Он повернул обратно в лес. Я последовал за ним. Мы проехали еще с четверть мили. И выехали на небольшую поляну, по которой протекал ручей. Консардайн спешился и бросил поводья на шею кобылы.

– Хочу поговорить с вами, – сказал он.

Я пустил жеребца пастись и сел рядом с Консардайном.

– Киркхем, из-за вас мир под моими ногами покачнулся, – отрывисто сказал он. – Вы заронили во мне черное сомнение. Одна из немногих вещей, за которые я готов был ручаться жизнью, та, что игра Сатаны в семь следов честная. А теперь – теперь я не поручусь.

– Значит, вы не принимаете свидетельства Баркера?

– Поговорим прямо, Киркхем, – холодно предупредил он. – Вы предположили, что Сатана управляет шаром с черного трона. Своими скрытыми руками. Если это правда, то у него хватит ума делать это так, что Баркер, разглядывая механизм, ничего не сможет увидеть. Вы это знаете. Говорите прямо, повторяю вам.

– Мысль, что Баркер мог ошибиться, приходила мне в голову, – ответил я. – Но я предпочел, чтобы вы сами до нее додумались. Я сказал достаточно.

– Слишком много – или недостаточно. Вы зародили во мне сомнение. Значит, вы меня от него и избавите.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что вы должны установить правду. Верните мне веру в Сатану или превратите сомнения в уверенность.

– А если я сделаю второе… – оживленно начал я.

– Вы нанесете ему удар сильнее, чем пулей или кинжалом. Вы будете не один в вашей борьбе. Это я вам обещаю.

Голос его звучал хрипло, рукоять кнута внезапно с треском сломалась под нажимом сильной руки.

– Консардайн, – резко сказал я, – почему вас так сильно трогает возможность того, что Сатана играет нечестно? Я думаю, что здесь вы к нему ближе всех. Служба ему, как вы говорите, дает вам возможность осуществить все желания. И вы сказали, что он – щит между вами и законом. Какая разница для вас тогда, как он играет своими семью следами?

Он схватил меня за плечо, и я вздрогнул от боли.

– Потому что надо мной висит приговор Сатаны к смерти!

– Над вами! – с недоверием воскликнул я.

– Восемь лет назад был произнесен этот приговор. Восемь лет он пытал меня, как подсказывали ему его капризы. Иногда намекал на возможность немедленного осуществления приговора. Иногда почти обещал отменить его. Иногда мог пообещать другую возможность подняться по ступеням. Киркхем, я не трус – но смерть наполняет меня ужасом. Если бы я знал, что она неизбежна, я смотрел бы ей в лицо спокойно. Но я считаю ее вечной тьмой, забвением, уничтожением. Что-то во мне отшатывается от этого, сжимается в ужасе, в отвращении. Киркхем, я люблю жизнь.

Если игра честная, он в своем праве. Но если она нечестная – значит, все эти восемь лет он играл со мной, насмехался надо мной, делал из меня посмешище. И, по-прежнему насмехаясь, смотрел бы, как я, не сопротивляясь, принимаю смерть, на которую он обрек бы меня, – ведь я верил, что связан своей клятвой.

Этого, Киркхем, простить нельзя. Я во всяком случае не прощу!

И это не все. Я видел множество мужчин и женщин, поднимавшихся по ступеням, рискуя всем по слову Сатаны. Я видел, как некоторые из них спокойно шли на смерть, как пошел бы и я. Но их честь, как и моя, оказывается, покоится на бесчестности. А другие уходили сломанные и плачущие. Как Картрайт. А Сатана смеялся. И есть много таких, которые, подобно мне, живут под отложенным приговором. И все это вызвано меченой картой? Если это так, говорю вам, Киркхем, такое не должно существовать! Не должно!

Он рванул воротник, будто тот душил его.

– Боже! – прошептал он. – Отплатить ему! Если это правда… Я с песней встречу смерть… но я должен знать правду.

Я ждал, пока к нему вернется самообладание.

– Помогите мне узнать, правда ли это, – сказал я наконец. – Одному мне с этим, может, и не справиться.

Он покачал головой.

– Вам поможет Баркер.

– Я не хочу подвергать его риску. – Я решил прикрывать маленького человека, сколько смогу. – Нужно будет порыскать, Консардайн. И мы можем встретить кого-нибудь, не так настроенного, как вы. А втроем мы бы быстро кончили дело.

– Нет, – упрямо сказал он. – Почему я? Это ваше дело, Киркхем. Это вы заронили во мне сомнение. И вы должны его разрешить. Так или иначе. В конце концов ваши подозрения не основаны ни на каких доказательствах. Тривиальность, два или даже три происшествия, вполне объяснимых. Вероятность того, что вы ошибаетесь, несравненно больше того, что вы правы. Почему я должен рисковать жизнью? Я и так зашел слишком далеко. Я обещал вам нейтралитет и кое-что большее. Дальше я не пойду. Используйте Баркера. Я пообещал ничего не видеть и не слышать, если встречу вас в ваших… розысках. Но сейчас я не буду обрекать себя на верную гибель, присоединяясь к вашим поискам. Я был относительно доволен жизнью. Если вы ошибаетесь, я сохраню это. Если вы правы… тогда, повторяю, вы больше не будете один.

А тем временем – Майкл Консардайн упорно держится за свое место под солнцем.

Он подозвал черную кобылу и сел на нее. Ясно, что не было смысла продолжать спор. Мы проехали через лес и спустя некоторое время повернули к замку.

Я оставил Консардайна в конюшне и пошел к себе переодеться. На моей подушке лежала записка. От Сатаны. Обычное послание. Он надеется, что я хорошо провожу время, как я того и заслужил, и хочет увидеться со мной сегодня вечером в девять.

Остальная часть дня прошла без происшествий. Чем более я раздумывал над разговором с Консардайном, тем более соглашался с его точкой зрения. И, как ни странно, тем лучше становилось настроение. К обеду я явился в беззаботном состоянии духа.

Во главе стола, как и накануне, сидел Консардайн. Моим соседом был Кобхем. В дальнем конце я видел Еву. Она не обращала на меня внимания. Мне было очень трудно не смотреть на нее.

Кобхем много пил. Почему-то он чувствовал какую-то ответственность по отношению ко мне. Ни на кого другого не обращал внимания и мне не давал. Говорил он интересно, но чем дальше, тем все большее отвращение я к нему чувствовал. Кобхем излагал свою теорию жизни как простой электро-химической реакции. Он ясно дал понять, что ни индивидуум, ни массы для него ничего не значат в терминах того, что обычно называют человечностью. Он был потрясающе бесчеловечен.

Казалось, по отношению к людям он испытывает не больше чувств, чем по отношению к своим пробиркам. Скорее даже меньше. В сущности для него люди – всего лишь одухотворенные пробирки, лишь слегка различающиеся в содержимом. И он не видел причины, почему их нельзя разбивать, опустошать или изменять содержимое путем экспериментов. Он рассказал о нескольких ужасных опытах над рабами кефта. По крайней мере надеюсь, что они были рабами. Он этого не говорил.

Слушая, я подумал, что из них двоих Сатана более человечен. Кобхем продолжал пить. Единственным результатом этого было то, что он становился все более холодно, бесчеловечно наукообразным.

– В ваших ферментах слишком много чувств, Киркхем, – сказал он. – Вы, вероятно, считаете жизнь священной, если использовать шаблонное выражение; думаете, что ее нельзя уничтожать без крайней необходимости. Вздор! Она не более священна, чем электрический ток, который я включаю и выключаю, чем содержимое моих пробирок, судьбу которого решаю я. Когда природа хоть полушку давала за индивида? Нейтрализуйте в себе ослабляющие элементы, Киркхем, и вы станете великим человеком. Я могу это для вас сделать, если хотите.

Я обещал подумать.

В 8:30 появился Сатана. Я гадал, где я его увижу. Консардайн уступил свое место, и Сатана пригласил меня сесть слева от него.

– За моего нового последователя Джеймса Киркхема, – он поднял свой стакан. – Я очень доволен им.

Все стоя выпили за меня. Я увидел, как Ева намеренно поставила свой стакан нетронутым. И так же, как будто она заставила его, поступил Сатана.

В 8:45, как по сигналу, компания начала рассеиваться. Через несколько минут остались только Сатана, Кобхем и я. Я удивился, заметив, что Консардайн тоже уходит. Слуги очистили стол и по кивку Сатаны удалились.

– Через три дня из Гавра отплывает корабль, – неожиданно начал Сатана. – «Астарта». Медленное судно. Везет несколько вещей исключительной красоты. Я считаю, что настало время мне предъявить требование на эти вещи. Среди них полотно сэра Джошуа Рейнольдса и другое – кисти Ромни. Там кувшин из горного хрусталя и двенадцать хрустальных чашек, покрытых чудесной гравировкой и усаженных большими неотделанными сапфирами и рубинами. Они изготовлены, возможно, в Древнем Крите для царицы Пасифаи. Во всяком случае они очень старые. Неизвестный мастер вложил в них весь свой гений. Они долго пролежали в Кремле. Коммунисты продали их. Там есть также ожерелье из изумрудов, на каждом из которых выгравирована одна глава из «Метаморфоз» Овидия. Ничего подобного нет в мире.

Он помолчал, потом наклонил голову ко мне.

– Я должен иметь их, Киркхем. Вы с Кобхемом доставите их мне.

Я поклонился, ожидая дальнейших разъяснений. Кобхем, как я заметил, с появлением Сатаны ничего больше не пил. О вовсе не казался пьяным. Сидел молча, глядя на стакан, постукивая пальцами; на полных губах его играла еле заметная циничная усмешка. Но я чувствовал, что он украдкой следит за мной, как будто ждет чего-то. Что бы ни собирался сказать мне Сатана, похоже, он уже обговорил это с Кобхемом.

– Вас я назначаю руководителем, – продолжал Сатана, – не только потому, что задание потребует незаурядной находчивости, но из-за точного исполнения инструкций, которое вы продемонстрировали. Я передам вам задание в общих чертах, чтобы вы могли его обдумать. Более подробные инструкции получите перед отплытием.

Отплытие! Значит придется оставить Еву! Я беспокойно шевельнулся. Вероятно, озабоченность проявилась на моем лице. Во всяком случае он ее почувствовал.

– Да, – сказал он, – переход ценностей должен осуществиться не на суше после прибытия «Астарты». Я предпочитаю совершить его в открытом море. Вам предстоит участвовать в том, что предрассудок именует пиратством, Джеймс Киркхем. Какое романтическое название!

В его сверкающем взгляде было чуть заметное злорадство.

– У вас есть романтическая струнка. Я это признаю. Потому что у меня она тоже есть. Я вам даже несколько завидую.

– А я вам благодарен, – я улыбкой встретил его пристальный взгляд. Но ладони рук у меня внезапно стали мокрыми.

– «Астарта» двинется по южному маршруту, – продолжал он. – В это время года и на этих широтах шторм маловероятен. В день ее отплытия вы с Кобхемом выйдете в море на моей яхте, которой, как я заметил, вы любовались сегодня. Кроме экипажа, на яхте будет десяток моих едоков кефта. Их можно использовать в случае неожиданных осложнений. Все будут думать, что «Херувим» – прекрасное имя, не правда ли? – что «Херувим» отправится в путешествие вдоль берега. В первый же день, вернее, ночь «Херувим» сбросит свою ангельскую внешность. Он приобретет наружность «Морского волка» – яхты безупречно респектабельного финансиста, который в тот момент, ничего не подозревая, будет плыть к Гаване. Это также на случай неожиданностей. И, конечно, название «Херувим», всюду, где оно заметно, будет заменено на «Морской волк».

Через два дня в назначенном районе вы обгоните «Астарту», разумеется, оставаясь невидимыми. Скорость «Астарты» 15 узлов, ваша – 30. Поэтому вы сможете остановить ее, взять то, что мне нужно, и вернуться назад – вновь невинный, безупречный «Херувим» – на два дня раньше, чем «Астарта» придет в порт.

У меня отлегло от сердца. Значит, Сатана не намерен причинить вреда ни кораблю, ни его экипажу. Иначе он не говорил бы о его возвращении. Кобхем коротко рассмеялся. Улыбка его стала еще циничнее. На мгновение Сатана остановил на нем свой взгляд. Кобхем беспокойно заерзал.

– Вы, конечно, предусмотрели, сэр, как нам остановить «Астарту», – сказал я.

– Естественно, – ответил он. – Я как раз подхожу к этому. В это время года на корабле не бывает больше ста пассажиров. Некоторые из них будут моими людьми. Кроме того, я постарался, чтобы пассажиров было даже меньше обычного. Часть кают зарезервирована для туристского клуба. Но, как ни странно, перед самым отплытием этот заказ будет снят. Клуб неожиданно изменит свои планы. Его щедрые представители возместят пароходной компании все затраты. «Астарта» отплывет по расписанию, так как владельцы вещей, о которых я говорю, будут беспокоиться о их сохранности. Думаю, что на борту будет не более тридцати пассажиров, из них десять – мои люди.

Хорошо, Джеймс Киркхем. Мы подходим к ночи вашего приключения. Весь день вы будете следовать за «Астартой» на удалении в десять миль. Ночь будет безлунная. В девять часов в салоне корабля будет идти концерт. У нескольких пассажиров будет небольшой семейный праздник. Они все, вероятно, будут в салоне. А также некоторые из офицеров. Вы выключите огни и подплывете на четыре мили.

С «Астарты» подадут сигнал, вы на него ответите. В этот момент два человека, получившие мое задание, бросят несколько бомб в машинное отделение «Астарты». Бомбы наполнены газом, изобретением мистера Кобхема. Сразу вслед за этим находящиеся в машинном отделении потеряют всякий интерес к своей работе. Третий мой человек проберется в машинное отделение и остановит двигатели.

Он помолчал, разглядывая меня. Я чувствовал на себе и взгляд Кобхема. Каким-то чудом мне удалось не показать ужаса, который я почувствовал. Ровным голосом, равнодушным тоном я продолжал разговор.

– Итак, команда машинного отделения устранена. Что дальше?

Некоторое время Сатана не отвечал мне. Его алмазный взгляд не отрывался от меня. Я отогнал как можно дальше видение людей, задыхающихся и корчащихся на полу машинного отделения «Астарты». Вынес его взгляд и нахмурился, будто удивленный. Увидел ли он то, что хотел, не знаю, но неожиданно его приводящая в замешательство сосредоточенность уменьшилась.

– Что вы, Джеймс Киркхем! – елейно сказал он. – Вовсе не нужно убивать. Газ, о котором я говорил, не смертелен. Это снотворный газ. Действует он практически мгновенно. За пять секунд. Но он безвреден. Шесть часов, и человек просыпается даже без головной боли. Какими кровожадными он нас считает, Кобхем!

Что-то подсказало мне скрыть облегчение, как я скрыл ужас.

– Остаются офицеры и команда, – равнодушно продолжал я. – Что с ними? Откровенно говоря, Сатана, по вашему рассказу я пока всего лишь зритель. Посыльный. Где же мои пиратские приключения?

– В этот момент дело переходит в ваши руки, – ответил он. – К этому времени вы подойдете к «Астарте и возьмете ее на абордаж с Кобхемом и достаточным количеством людей. Не исключено, что сложатся обстоятельства, которые я не могу предвидеть, и поэтому должен довериться вашей изобретательности и храбрости. На борту «Астарты» будет большое смятение. Вы должны проследить, чтобы не спустили ни одной лодки, чтобы никто не сбежал с корабля. Перед тем, как вы высадитесь на «Астарту», с ее капитаном и одним или двумя помощниками произойдет небольшая неприятность. Ничего серьезного. Нет, нет. Просто они будут выведены из строя. А может, и нет. Вы можете столкнуться с сопротивлением. Подавите его. Без крови, если сможете. Но с кровью или без нее – оно должно быть подавлено. Дело может усложниться из-за стостояния погоды. Думаю, вам не будет скучно, Джеймс Киркхем.

Я тоже так думал. У меня было неприятное ощущение, будто Сатана рассказывает не все.

– В последних инструкциях вы найдете точное указание местоположения тех предметов, которые вы должны привезти мне. Они находятся в прочном сейфе в стальной кладовой. Они настолько ценны, что комбинацию сейфа будет знать только капитан. Вам незачем убеждать его сообщить эту комбинацию вам. С вами будет специалист, для которого любой сейф не преграда. Получив нужные мне вещи, вы отойдете от «Астарты» и полным ходом направитесь домой, забрав с собой моих людей, которым не опасно там оставаться. Вот и все.

Я задумался. Он имеет в виду, что некоторых его агентов могут впоследствии допросить и выяснить, кто они на самом деле. А как же мы на «Херувиме»?

– Вы не думаете, сэр, что кто-нибудь на «Астарте» позже может опознать нас? – начал я.

– Вы, разумеется, будете в масках, – прервал он ровно.

Кобхем неожиданно нетерпеливо дернулся.

– Радио, – продолжал я. – Вероятно, его выведут из строя до нападения?

– В этом не будет необходимости, – ответил он. – На яхте исключительно сильный передатчик. В момент сигнала радио «Астарты» будет заглушено, ее сигнал подавлен. Опытный радист на «Херувиме» не даст пройти никакому сообщению с «Астарты».

Я продолжал думать. Казалось, все ясно. И однако – я чувствовал беспокойство, какую-то угнетенность. За гладкими фразами Сатаны скрывалось что-то еще, что-то очень зловещее.

– Я думаю, вы удовлетворены вознаграждением за маленькое дело с ожерельем, – прервал он мои мысли. – Вознаграждение за это дело будет, разумеется, больше. Приглашение ко мне прервало ваш отпуск. Как вам понравится шестимесячное путешествие после завершения дела? Поедете, куда хотите, как хотите и будете делать, что захотите. За мой счет, конечно. Позвольте добавить, что тратить сможете сколько угодно.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я, – но мне не нужен отпуск. Откровенно говоря, я нахожу встречи с вами гораздо более интересными, чем все, на что я могу надеяться помимо вас.

Лицо его оставалось непроницаемым, но я чувствовал, что он доволен.

– Ну что ж, посмотрим, – ответил он. – Продолжайте, как начали, Джеймс Киркхем, и у вас не будет причин жаловаться на мою скупость.

Он встал. Я поднялся – вежливо, Кобхем – осторожно. Сатана несколько мгновений созерцал нас.

– Как вы собираетесь провести вечер – спросил он меня.

– Кобхем упоминал бридж, – ответил я, – но если у вас есть какие-то другие преложения…

Кобхем ничего подобного не говорил. Но он говорил так много, что – я надеялся – решит, что и это сказал. Именно теперь мне не хотелось оставлять Кобхема. Если у Сатаны и была мысль, как я опасался, попросить кого-нибудь из нас сопровождать его, то он передумал. Он кивнул и направился к стене.

– Неплохо бы вам завтра осмотреть «Херувима», – он повернулся у открытой панели. – Познакомьтесь с ним. Спокойной ночи.

Кобхем долгую минуту сидел молча, глядя на то место, где исчез Сатана.

– Хорошо вы придумали, Киркхем, – сказал он наконец медленно. – Не знаю, как вы догадались, но сегодня хватит с меня Сатаны. Очень хорошо придумали!

Он потянулся за бренди. Я улыбнулся – значит, Кобхем все помнил и понял мой маневр. Он налил почти полный бокал бренди и выпил.

– Очень хорошо! – повторил он. Я видел, что бренди быстро действует на него. – Выпейте со мной.

Я налил себе немного. А он опять наполнил и осушил свой бокал.

– Стыдно обращаться с вами, как с ребенком, – бормотал он. – Обращается с вами, будто вы только из колыбели. Вы мужчина, Киркхем. У вас есть мужество. Зачем вас обманывать? Рассказывать сказки? Проклятье, Киркхем, вы заслуживаете правды!

Вот оно! Наступает! То скрытое, зловещее, что я ощущал, готово сорваться с губ Кобхема.

– Выпейте, – сказал я, придвигая графин. – Кто обращается со мной, как с ребенком?

Он пьяно смотрел на меня.

– Вы думаете, газ уложит команду спать? – захихикал он. – Милая колыбельная песенка для бедных уставших моряков. Сладкая маленькая химическая убийственная песенка, сочиненная папой Сатаной и мамой Кобхемом? Киркхем, клянусь дьяволом, она уложит их спать. Навсегда!

Я налил себе еще бренди и спокойно выпил.

– Ну и что? – спросил я. – Короткий сон или долгий – какая разница?

– Какая разница? Какая разница! – Он посмотрел на меня, потом ударил кулаком по столу. – Клянусь Господом, я был прав! Говорил я Сатане, что у вас есть мужество! Говорил, что не нужно… не нужно путать форм… форм… формулы с вами. Какая разница, говорит он. Выпейте со мной!

Я выпил с ним. Он трясся от хохота.

– Маски! Маски, чтобы люди на «Астарте» не узнали нас позже. Позже! Ха! Ха! Позже! Как хорошо! Дьявол, парень, никакого позже для них не будет!

Комната покачнулась. Что это он говорит?

– Не сразу. Скажем… через двадцать минут. Через двадцать минут… Бах! И взрывается хорошенькая бомба. Джентльменская бомба. Тихая, достойная. Но сильная. Бах! Дно «Астарты» отваливается. Лодок нет. Об этом позаботились едоки кефта. «Астарта» исчезает без следа. Бах! Фьють! Пузыри. Конец!

Он стал пьяно разговорчив.

– Ни… н… ни на минуту не одурачили старину Киркхема. Он не подумал, что Сатана станет рисковать: вдруг кто-нибудь с «Астарты» встретит нас. Расскажет полиции о злых пиратах, захвативших их посреди океана. В ад свидетелей! Это кредо Сатаны. Одно неразгаданной загадкой океана больше. Наилучший способ. Способ Сатаны.

– Что ж, – сказал я, – очень рад слышать это. Я только об этом беспокоился…

Опьянение соскользнуло с Кобхема, как сброшенный плащ. Лицо стало бледным и измученным. Бокал выпал из руки.

Из темного угла комнаты вышел Сатана.

Глава шестнадцатая

Это кризис. Глубокий. Вне всякого сомнения. Время для быстрого решения, если такое найдется. Меня не беспокоило, что будет с Кобхемом. Если этого бессердечного дьявола тут же потянут в ад, я и пальцем не шевельну. Но я сам мог разделить его судьбу. Если Сатана решит, что я сознательно вытягивал сведения из Кобхема, он не станет спрашивать объяснений. Тот факт, что я не поверил его словам, сам по себе требует наказания.

Хуже всего, что я поймал его на лжи. Он может решить, что это делает меня бесполезным для него в дальнейшем. Но это не главное. Главное в том, что я заставил его, как говорят китайцы, «потерять лицо». Если Баркер верно догадался о его происхождении, это непростительное преступление. Так или не так, но я знал, что адский интеллект Сатаны облечен в не менее адскую гордость. И эта гордость уязвлена.

Единственный шанс спасения – залечить рану, прежде чем Сатана поймет, что она нанесена. Я вскочил на ноги и пошел навстречу ему.

– Ну, – рассмеялся я, – выдержал я испытание?

Он немедленно клюнул на приманку. Верил ли он, что я так наивен, – в конце концов неважно. Это была именно та ловушка, или скорее эксперимент, которых мне следовало ожидать от него.

И я не знал, долго ли он слушал. Намеренно ли оставил со мной Кобхема, чтобы посмотреть, что получится? Все ли слышал? Возможно. Если и так, то я не произнес ни одного слова, которое могло бы вызвать его подозрение. И во всяком случае согласиться со мной – для него единственный способ сохранить гордость. Спасти лицо. Он так и поступил.

– Кобхем, – сказал он, – вы были правы.

И повернулся ко мне.

– Скажите мне, Джеймс Киркхем, когда вы впервые заподозрили, что вас испытывают? Мне любопытно узнать, насколько велика ваша проницательность.

Он знаком пригласил меня сесть и сам сел в свое кресло. Я упрямо не смотрел на Кобхема.

– Первое, что удивило меня, Сатана, – сказал я, – это ваше отношение к «Астарте». Я бы так не отнесся. Мертвец ничего не способен сказать – старое верное правило. Я следовал бы вашим инструкциям, конечно, – смело добавил я, – но не одобрил бы их.

Его глаза не отрывались от меня. Я чувствовал, как его воля бьет по мне молотом, выбивая правду.

– А когда ваше подозрение перешло в уверенность?

– Когда вы появились здесь.

И тут я позволил вырваться гневу.

– Я не допущу больше подобных экспериментов над собой, Сатана! – воскликнул я с холодной яростью, которая была вызвана не этим происшествием, но тем не менее была неподдельной. – Или мне доверяют полностью, или не верят вовсе. Если вы мне поверите и я вас подведу – что ж, лекарство в ваших руках, и я готов понести наказание. Но я больше не буду подопытным кроликом, как ребенок в психиатрической клинике. Клянусь Господом, не буду!

Я подумал, что выиграл. И не только выиграл, но и поднялся во мнении Сатаны на невиданную прежде высоту. Если его алмазно-твердые глаза могли смягчаться, они смягчились.

– Согласен, Джеймс Киркхем, – спокойно сказал он. – Но я рад, что подверг вас испытанию. Оно открыло мне, до какой степени я могу на вас полагаться.

– Я принял решение. Дал слово, – сказал я слегка обиженно. – Пока вы честно платите за работу, я повинуюсь вашим приказам, Сатана. Если вам это ясно, то вы не найдете более верного слугу.

– Мне это ясно, Джеймс Киркхем, – ответил он.

Я осмелился взглянуть на Кобхема. Он понемногу приходил в себя. И смотрел на меня с очень странным выражением.

– Кобхем, – рассмеялся я, – вы актер не хуже, чем химик.

– Кобхем… был… очень ценным слугой, – сказал Сатана. – И никогда не приносил больше пользы, чем сегодня.

Я увидел, как глубокая дрожь сотрясла Кобхема. И сделал вид, что ничего не заметил. Сатана встал.

– Идемте со мной, Кобхем, – сказал он. – Нам нужно кое-что обсудить. А вы… – он взглянул на меня.

– Пойду к себе. Я знаю дорогу.

Сатана вышел, Кобхем за ним. Однажды он оглянулся и бросил на меня странный взгляд. В нем была благодарность – и смертельный ужас.

Я подошел к панели, с которой начиналась моя дорога к себе.

– Джеймс Киркхем, – я обернулся.

У противоположной стены стоял Сатана. Его корпус почти закрывал Кобхема.

– Сэр?

– Джеймс Киркхем, никогда я не был более доволен вами, чем сейчас. Спокойной ночи.

– Я рад, сэр. Спокойной ночи.

За ним открылась панель. Я нажал на скрытую в обшивке пружину, стена разошлась. Передо мной был маленький лифт. Я вошел в него. Сатана и Кобхем прошли сквозь другую стену.

Я мельком увидел двух рабов кефта с петлями в руках, шедших по обе стороны Кобхема.

Когда моя панель закрывалась, мне показалось, что я видел, как они схватили его за руки.

И вот я в своих комнатах. Ева будет ждать меня, но у меня не было желания совершать сегодня экскурсию. Я был уверен, что Сатана клюнул на мою наживку. Но Кобхема ждало наказание – насколько суровое, я не знал. Сатана не зря зловеще подчеркнул «был», говоря о полезности Кобхема. И Кобхем понял угрозу. И еще я видел рабов, державших его. Сатана обо всем этом не забудет. Возможно, он вызовет меня; может быть, даже сам придет ко мне.

Лучше оставаться здесь. Раньше или позже появится Баркер. Я пошлю с ним сообщение Еве.

Я выключил все лампы, кроме одной неяркой в гостиной, разделся и лег. Курил, чувствовал легкую тошноту и приступы горячей бессильной ярости. Дело с «Астартой» было достаточно жестоким, даже в том варианте, что изложил Сатана. Откровения Кобхема сделали его ужасным. Конечно, мне придется пойти на это. Ничего другого не остается. Если я откажусь, это будет концом и для меня, и для Евы. И кто-то другой займет мое место. Кобхем в сущности сделал необходимым мое участие. Я должен найти способ помешать жестокому уничтожению корабля. Почти несомненно, что это означает мою гибель. Но это нужно сделать. Я знал, что если не вмешаюсь и позволю невинным людям идти на дно, я больше никогда не смогу найти душевное спокойствие. Я знал, что и Ева чувствовала бы то же.

Я отчаянно надеялся, что мы сможем уничтожить Сатану до моего отплытия.

Неожиданно я ощутил чье-то присутствие в комнате. Выскользнул бесшумно из постели и подошел к занавесям. Это был Баркер.

Я поманил его.

– Осторожнее, Гарри, – прошептал я. – Входите и навострите уши. Кое-что случилось.

Я кратко рассказал ему о событиях дня от беседы с Консардайном до пьяных откровений Кобхема и зловещего увода его Сатаной. Маленький человек вздрогнул.

– Боже, – прошептал он. – Кобхем – настоящий дьявол, но мне его жаль. Сатана позаботится, чтобы он больше не болтал. Нужно действовать быстро, капитан.

– У меня твердое убеждение, что моя работа сегодня – оставаться в этой комнате, – ответил я ему. – И если вы думаете, что это не трудно, когда меня ждет мисс Демерест, вы ошибаетесь.

– Вы правы, сэр. Да и мне нужно побыстрее убираться. Вот что я пришел вам сказать. Я был тупицей вчера вечером, когда вы намекнули, что делает Сатана своими руками. Честность меня подвела. Не прошло и пяти минут, как я увидел, как это можно сделать. Черт победи, да можно это сделать десятью способами.

– Вы правы, – шепнул я, – но покороче. Как вы собираетесь узнать, делает ли он это?

– Вот над этим я весь день ломал голову, – ответил он. – Как пробраться в храм и осмотреть черный трон? Золотой опускается, а черный встроен. И в любой час дня и ночи там стоят два раба кефта. Сменяются четырежды в сутки, и, держу пари, он для этого подбирает самых подходящих, капитан.

Пробраться туда нетрудно, за троном с полдюжины тайных ходов. Десять минут, и мы будем знать, что к чему. Но как, ради дьявола, получить эти десять минут? Перестрелять этих бледнолицых парней – не поможет. Как только их найдут, Сатана поймет, что за игра.

Он помолчал.

– Вот так штука! – сказал он наконец. – Если бы мы могли попросить какого-нибудь ангела спуститься со стаканом кефта в руке у них под носом. Они пошли бы за ним, как голодные львы за костью. И ничего больше бы не увидели!

С бьющимся сердцем я схватил его за плечи.

– Клянусь Господом, Гарри! Вы попали в яблочко! – Голос мой дрожал. – Вы знаете, где он хранит это адское варево? Можете подобраться к нему?

– Конечно, знаю, – ответил он. – Я говорил вам, что в своем деле не имею равных. Конечно, смогу. Но что из этого?

– Мы будем ангелом. Кефт действует быстро, я видел. Но сколько он действует?

– Не знаю, – ответил он. – Иногда дольше, иногда короче. Но у нас будут наши десять минут и еще немало… Вот это да! – он засмеялся. – Что за игра! Если они придут в себя до смены, то ничего не скажут. А если их застанет смена, у них не будет шанса что-нибудь сказать. И даже если они расскажут, кто им поверит?

– Добудьте напиток, – сказал я. – Постарайтесь завтра. А теперь прежде всего безопасность. Уходите. Если сможете, передайте мисс Демерест, чтобы не ждала меня сегодня. Пусть не беспокоится. Но не рискуйте. Гарри, вы чудо. Если бы вы были девушкой, я бы вас поцеловал. Шагайте!

Снова он рассмеялся; и через мгновение исчез.

Я перешел в другую комнату и выключил и там свет. Впервые с того времени, как я попал в руки Сатаны, я был свободен от депрессии, ужасного чувства угнетенности, которое не оставляло меня. Как будто начала открываться дверь. Дверь на свободу.

Спал я крепко. Проснулся среди ночи, увидев во сне Сатану. Он стоял рядом и смотрел на меня. Не знаю, на самом ли деле это был сон. Может, он решил развеять какое-то сомнение? Если так, мой сон его развеял, потому что спал я безмятежно. Я не стал об этом беспокоиться; в следующее мгновение я опять уснул.

Следующий день пролетел быстро. Когда я одевался, зазвонил телефон. Звонил Консардайн. Он передал, что Сатана хочет, чтобы после завтрака я побывал на яхте. Он, Консардайн, будет меня сопровождать.

Значит, планы не изменились. Я все еще должен играть свою пиратскую роль.

Когда я вошел в столовую, Консардайн ждал меня. Мы вместе поели. Меня мучило любопытство относительно Кобхема. Но я ничего не спросил, а Консардайн не говорил о нем. Мы спустились на причал, говоря о разных пустяках. Ни один из нас не упоминал вчерашнюю беседу. Но он все время, должно быть, о ней думал, как и я. Но добавить нам было нечего. Он достаточно ясно определил свою позицию.

Нас ждал катер, он переправил нас на «Херувим». Внутри яхта была не менее прекрасна, чем снаружи. Капитан – приземистый плотный широкоплечий ньюфаундлендец. Он представился как капитан Морриси. Может, именно это имя дали ему родители, а может, и нет. Вероятнее, нет. Он был истинный пират. Сто лет назад он плавал бы под Веселым Роджером. Первый помощник – привлекательный замкнутый человек с клеймом Аннаполиса. И экипаж из самых прожженных типов, каких только способны произвести моря.

Дисциплина превосходная, военная. Она достигала апофеоза в машинном отделении. Двигатели, специально сконструированные дизели, работающие на нефти, – чудо. Мне было так интересно, что я не заметил, как наступило время ленча. Я не ошибся насчет Морриси. Он рассказывал о контрабанде оружия и алкоголя, которой занимался до того, как поступил на службу к Сатане. Родившись слишком поздно для пиратского флага, он хорошо использовал то, что оставалось. Конечно, он пират, но мне он понравился.

Вернувшись в замок, я обнаружил вызов от Сатаны. Я повиновался с дурными предчувствиями. Предчувствия не оправдались. Я провел два удивительнейших часа. Меня отвели в ту часть большого здания, где находились личные апартаменты Сатаны. Не могу описать увиденное, атмосферу этих десятков комнат, больших и маленьких, где наслаждалась эта сумрачная странная душа. Каждая из комнат представляла собой храм того загадочного, не поддающегося определению вечного духа, который человечество называет красотой и который оно всегда пыталось уловить и воплотить в материи.

И Сатана тут был другим. Он преобразился, стал мягким, ни в словах, ни во взгляде не было насмешливости. Говорил он только о своих сокровищах. Мне пришло в голову, что красоту он любит даже больше, чем власть; он считает власть средством приобрести красоту. И как бы злобен он ни был, красоту он понимал лучше любого из живущих людей.

Я ушел от него очарованный. Мне пришлось бороться с мыслью, что увиденное мною оправдывает средства его приобретения; что подлинный преступник тот, кто мешает Сатане. Как это ни странно, но я чувствовал какую-то вину за те планы, что вынашивал. С трудом удержался я от исповеди, от признания всего, от отдачи себя на его милость и от клятвы ему в вечной преданности. Думаю, что удержала меня только мысль о Еве.

Возможно, такова и была его цель. Но мне снова и снова приходилось напоминать себе об этом, чтобы удалить отвращение, которое я начал испытывать к своим планам. Если кому-то это покажется прискорбной слабостью, могу только сказать, что тот, кто так думает, сам не был объектом колдовства, не слушал Сатану, проповедующего в самом сердце чуда, которое он создал.

Если это и была ловушка, я ее избежал. Но до сегодняшнего дня я сомневаюсь – быть может, в высшем смысле Сатана все-таки был прав.

Общество за обедом помогло мне сбросить наваждение. Еще больше помог послеобеденный бридж. Я вернулся к себе около полуночи. Весь день я не видел Еву. Консардайн мельком упомянул, когда мы шли на ужин, что она уехала в город и, вероятно, сегодня не вернется. Я понял это как намек на то, что мне сегодня не следует бродить по замку.

Я лег спать, надеясь увидеть Баркера. Он не появился.

За завтраком на следующий день было несколько действительно интересных людей. Среди них австралийский майор, солдафон и обаятельный негодяй. Мы вместе отправились верхом по другому маршруту, чем вчера с Консардайном. В одном месте наша тропа шла параллельно шоссе. Мимо прошумела хорошенькая маленькая машина, направляясь в замок. Ею правила Ева. Она помахала рукой. Австралиец принял приветствие на свой счет, заметив, что проехала чертовски хорошенькая девушка. Все вдруг прояснилось. Я решил, что увижусь с ней вечером. Так я тогда подумал.

Поставив лошадь в стойло, я пошел на террасу. Может, удастся увидеть Еву или даже переброситься с ней словом. Около четырех появился Консардайн и сел рядом со мной.

Казалось, он испытывает неловкость. Мы раз или два выпили, поговорили о том о сем, но ясно было, что что-то его беспокоит. Я с каким-то предчувствием ждал, когда он заговорит. Наконец он вздохнул, повел широкими плечами.

– Что ж, – сказал он, – горькое лекарство не становится слаще оттого, что мы оттягиваем прием. Идемте, Киркхем. Приказ Сатаны.

Я ясно вспомнил слова Консардайна, что если его хозяин прикажет ему, он без колебаний задержит меня. И ощутил шок.

– Значит ли это, что я арестован?

– Вовсе нет, – ответил он. – Есть кое-что… кое-кто… Сатана хочет, чтобы вы на него взглянули. Не спрашивайте, почему. Я не знаю. Могу догадываться, но… не задавайте вопросов. Идемте.

Я, удивленный, пошел за ним. Мы пришли в одну из башен замка; по крайне мере мы высоко поднялись над уровнем земли. И оказались в маленькой голой комнатке. Скорее келье. Одна из стен ее слегка изгибалась, выпуклостью к нам. Консардайн подошел к этой стене и поманил меня. Он коснулся скрытой пружины. Появилось квадратное отверстие, похожее на окно размером в фут, на уровне моих глаз.

– Смотрите, – сказал он.

Место, куда я заглянул, было полно чрезвычайно ярким бледно-пурпурным светом. Свет производил крайне неприятное впечатление. Одновременно я услышал тонкий дрожащий звук, слабый, но непрерывный, на одной ноте. Я не музыкант, чтобы точно определить ноту; она была высокой, как от крыльев пчелы. Звук тоже был неприятным. Вместе свет и звук сводили с ума.

С первого взгляда мне показалось, что я смотрю в круглый зал, в котором находится толпа людей; все они глядят в центр. Потом я понял, что этого не может быть: у всех этих людей одна и та же поза: они склонились на одно колено. Их, казалось, тысячи, этих склонившихся людей, ряд за рядом, один за другим, они становились все меньше и меньше, пока не исчезали в бесконечности.

Я взглянул направо и налево. Те же склоненные люди, но в профиль. Поднял глаза к потолку: и там они – висят вниз головой.

И вдруг я понял, что у них у всех одно и то же лицо.

Это лицо Кобхема!

У всех лица Кобхема, истощенные и искаженные, отраженные вновь и вновь в десятках зеркал, которыми окружено все помещение. Круглые стены в фасетках зеркал, и круглый потолок тоже, и все зеркала нацелены на круглую зеркальную плиту примерно семи футов в диаметре, которая служила их фокусом.

На плите стоял склоненный Кобхем, глядя на собственные бесчисленные отражения, подчеркнутые ярким злым пурпурным светом.

Кобхем вскочил и начал яростно размахивать руками. Как отряды автоматов, отражения тоже вскочили и замахали. Он повернулся, и все они, ряд за уменьшающимся рядом, повернулись. Он упал, закрыв лицо руками, но я знал, что хоть его глаза и закрыты, лица по-прежнему глядели на него, привязанные, как должно было казаться, к фигурам тысяч людей, отраженных в круглой плите от зеркал на потолке. И я знал также, что человек не может долго держать в этой комнате глаза закрытыми, он должен открыть их и смотреть, и смотреть снова.

Дрожа, я отпрянул. Зрелище адское. Оно уничтожало рассудок. Тут не может быть сна. Звон скребет по нервам и не даст уснуть. Свет тоже прогоняет сон, возбуждая и без того возбужденные нервы, натягивая их до предела. Обезьянничающее войско отражений медленно, неумолимо вело рассудок по тропе безумия.

– Ради Бога… ради Бога… – Я с бессвязным лепетом, с побелевшими губами обернулся к Консардайну. – Я уже видел… Консардайн… пуля – это милосердие…

Он привлек меня обратно к отверстию.

– Просуньте голову, – холодно сказал он. – Вы должны увидеть себя в зеркалах, а Кобхем должен увидеть вас. Таков приказ Сатаны.

Я попытался вырваться. Он схватил меня за шею и придвинул к окну, как щенка толкают в миску с водой.

Стена в этом месте была всего в несколько дюймов толщиной. Я был беспомощен, теперь моя голова находилась за стеной. Кобхем с трудом поднялся. Я увидел, как в зеркалах появилось мое лицо. Он тоже увидел его. Глаза его блуждали от одного отражения к другому: он пытался понять, где я.

– Киркхем! – взвыл он. – Киркхем! Вытащите меня отсюда!

Консардайн оттащил меня назад. Он захлопнул окно.

– Вы дьявол! Вы хладнокровный дьявол! – со слезами я бросился на него.

Он схватил меня за руки. Держал легко, будто я ребенок, а я в это время пинался и извивался в тщетных попытках вырваться. Наконец ярость моя утихла. Все еще всхлипывая, я повис в его руках.

– Ну, ну, молодой человек, – мягко сказал он. – Я не отвечаю за то, что вы увидели. Я говорил вам, что лекарство будет горьким. Но это приказ Сатаны, я должен повиноваться. Идемте со мной. К вам в комнаты.

Я, не сопротивляясь, пошел за ним. Вовсе не сочувствие к Кобхему так тронуло меня. Вероятно, он сам не раз следил через это окно, как другие мучаются в зеркальной камере. Если бы возникла необходимость, я застрелил бы Кобхема без малейшего колебания. Даже испытание Картрайта не потрясло меня так, как это. С Картрайтом все шло в открытую, вокруг были люди. И Картрайт, как казалось, имел хоть какие-то шансы выпутаться.

Но эта пытка в зеркальной камере, с ее лишающим сна светом, с ее медленно убивающим звоном, в полном одиночестве, это разрушение человеческого мозга – что-то в этом было такое, чего не выразить словами, что потрясло меня до глубины души.

– Долго ли он… протянет? – спросил я Консардайна, когда мы оказались в моих комнатах.

– Трудно сказать, – он по-прежнему говорил мягко. – Он выйдет оттуда, полностью лишившись памяти. Не будет знать своего имени, кто он, ничего из того, что когда-то знал. Никого не будет узнавать. Подобно зверю, будет ощущать лишь голод и жажду, холод или тепло. Вот и все. Все тут же будет забывать. Жить только данным моментом. А когда этот момент пройдет, он его тут же забудет. Безмозглый, бездушный – пустой. Некоторые выходили оттуда через неделю, другие сопротивлялись три. Никогда дольше.

Я вздрогнул.

– Я не пойду на обед, Консардайн.

– На вашем месте я бы пошел, – серьезно сказал он. – Так было бы разумнее. Вы не можете помочь Кобхему. В конце концов Сатана в своем праве. Подобно мне, Кобхем поднимался по ступеням и проиграл. Он жил по воле Сатаны. А Сатана будет следить за вами. Он захочет узнать, как вы восприняли это. Возьмите себя в руки, Киркхем. Идемте и постарайтесь быть веселым. Я скажу Сатане, что вас заинтересовали его сокровища. Ну, молодой человек! Неужели вы дадите ему понять, что вы почувствовали? Где же ваша гордость? К тому же это просто опасно – для ваших планов. Говорю вам.

– Останьтесь со мной, Консардайн, до того времени. Сможете?

– Я так и собирался, если вы захотите. И думаю, нам обоим сейчас не повредит хорошая выпивка.

Наливая, я бросил на себя взгляд в зеркало. Стакан в руке затрясся, жидкость пролилась.

– Никогда не смогу смотреть в зеркала, – сказал я.

Он налил мне еще.

– Довольно, – резко сказал он. – Забудьте об этом. Если Сатана будет за обедом, поблагодарите его за интересный новый опыт.

Сатаны не было. Я надеялся, что он получит доклад о моем поведении. И был достаточно весел, чтобы удовлетворить Консардайна. Пил безрассудно и много.

Ева была за столом. Время от времени я ловил ее удивленный взгляд.

Если бы она знала, как мало веселья было в моем сердце, как много черного отчаяния, она удивилась бы еще больше.

Глава семнадцатая

Я засиделся за обедом с несколькими другими отказавшимися от игры в бридж. Уже около двенадцати я вернулся к себе. Мне казалось, что сегодня Баркер обязательно появится, даже если ему не удалось раздобыть кефт.

Когда я остался один, воспоминание о Кобхеме и зеркальной камере вернулось с новой силой. Почему Сатана приказал мне смотреть на пленника? Почему я должен был увидеть себя в этих проклятых зеркалах? И почему он хотел, чтобы Кобхем увидел меня?

На первые два вопроса мог быть только один ответ. Это предупреждение. Значит, мое объяснение удовлетворило его не полностью. Но если бы было так, разве он не использовал бы другие меры? Сатана ничего не оставлял случаю. Я подумал, что он удовлетворен, но тем не менее решил предупредить, что будет со мной, если он перестанет быть удовлетворенным.

Я не мог сказать, почему должен был увидеть меня Кобхем. Ведь его память будет уничтожена. Ответа, казалось, нет, разве что это еще один его каприз. Но опять-таки капризы Сатаны, как он называл их, всегда имели причину. Неохотно и с тревогой я сдался.

В двенадцать тридцать я услышал ликующий шепот из спальни:

– Добыл, капитан!

Я пошел в спальню. Нервы напряглись, в горле пересохло. Начинается! Теперь отступления нет. Карты для игры розданы. А в качестве другого игрока – смерть, самая страшная смерть.

– Вот оно! – Баркер сунул мне в руку полупинтовую фляжку. Она была полна той зеленоватой жидкости, которую Сатана давал рабам в мраморном зале. Кефт!

Жидкость прозрачная, внутри нее микроскопические частицы искорками отражают свет. Я открыл фляжку и принюхался. Слабый кисловатый запах с оттенком мускуса. Я уже хотел попробовать, как Баркер остановил меня.

– Не трогайте, капитан, – сказал он торопливо. – Этот напиток варили в аду. Вы и так близки к нему.

– Хорошо. – Я закрыл фляжку. – Когда пойдем?

– Прямо сейчас, – ответил он. – Парни в храме сменяются в полночь. Сейчас подходящее время. О, да…

Он порылся в кармане.

– Подумал: подойдет по сценарию, – он улыбнулся.

В его руках были два золотых кубка, в которые фигура с вуалью и кувшином наливала кефт.

– Трудно было добыть это, Гарри?

– Минутное дело, – ответил он. – Не хочется думать, что придется возвращать эти кубки на место. Но придется. Но я свою работу знаю, – добавил он с надеждой.

– Да уж, знаете, Гарри.

Он колебался.

– Капитан, – сказал он наконец. – Не буду скрывать от вас: у меня такое чувство, словно мы собираемся в комнату, где во всех углах змеи.

– Ну, может, нам удастся найти защитную одежду, – бодро ответил я.

– Что ж, пошли? – сказал он.

– Пошли.

Я выключил свет в первой комнате. Мы прошли через стену спальни в тускло освещенный проход. Прошли по нему к одному из лифтов. Спустились. Вышли в длинный коридор, перпендикулярный первому. Еще один спуск, и мы в абсолютно темном коридоре. Здесь Гарри взял меня за руку и повел. Неожиданно он остановился о осветил стену. В определенном месте нажал пальцем. Я не видел, чем он руководствовался, но маленькая панель скользнула в сторону. И открылось углубление со множеством переключателей.

– Контрольный щит, – Баркер шептал мне на ухо. – Мы как раз за стулом, на котором вы сидели. Ложитесь.

Я лег на пол. Он бесшумно опустился рядом. Еще одна панель в шесть дюймов шириной и в фут длиной открылась с бесшумной быстротой затвора фотоаппарата.

Я смотрел в храм.

Щель, через которую я смотрел, находилась на уровне пола. Она скрывалась креслом, в котором я сидел, когда поднимался Картрайт. Изогнув шею, я мог между ножек кресла видеть горизонтальный срез всего огромного помещения.

Яркий свет падал прямо на черный трон. Он стоял пустой – но грозный. Примерно в дюжине футов от него по обе стороны стояли два раба кефта. Высокие сильные мужчины в белой одежде, в руках наготове петли. Их бледные лица казались мертвенно-белыми под ярким светом. Глаза без ресниц не дремлют, насторожены.

Я увидел блеск голубых глаз за троном. Глаза каменного Сатаны. Они, казалось, злобно следят за мной. Я отвел от них взгляд. И увидел заднюю часть храма.

Она также была ярко освещена. И оказалась даже больше, чем я думал. Полукругом поднимались черные сидения, их было не менее трехсот.

Щель, через которую я смотрел, закрылась. Баркер коснулся мой руки, и я встал.

– Дайте наркотик, – прошептал он.

Я протянул ему фляжку кефта. Золотые кубки были у него.

Он опять осветил щит. Взял меня за руку и положил мои пальцы на два рычажка.

– Считайте до шестидесяти, – сказал он. – Затем переключите их. Свет погаснет. Держите на них руку, пока я не вернусь. Начинайте… один, два…

Он выключил свой фонарик. И хотя я больше не слышал ни звука, я знал, что он исчез. При счете шестьдесят я повернул рычажки. Казалось, время во тьме идет очень медленно. Но на самом деле, я думаю, прошло не больше трех-четырех минут.

Так же неслышно появился Баркер. Он отвел мою руку и включил свет в храме.

– Вниз, – прошептал он.

Мы опустились на пол. Еще раз открылась наблюдательная щель.

Два охранника черного трона стояли там же, где я их видел в первый раз. Они мигали, ослепленные быстрым возвратом света. И нервничали, как охотничьи псы, почуявшие добычу. Они вздрагивали, помахивали своими петлями и поглядывали по сторонам.

На черном троне стояли два золотых кубка с кефтом.

В тот же момент их увидели рабы.

Не веря своим глазам, они смотрели на них. Потом посмотрели друг на друга. Как пара автоматов, приводимых в движение одним и тем же импульсом, сделали шаг вперед и снова посмотрели на сверкающую приманку. Неожиданно на их лицах появилось выражение ужасающего голода. Нить лопнула. Они бросились к черному трону.

Схватили золотые кубки. И выпили.

– Боже! – услышал я шепот Баркера. Он тяжело дышал и дрожал, как человек, окунувшийся в ледяную воду.

Я чувствовал себя не лучше. Что-то бесконечно ужасное было в рывке этой пары за зеленой жидкостью. Что-то адское в неудержимом приливе желания, который уничтожил в их мозгу все, кроме одного порыва. Выпить наркотик.

Они повернулись, все еще держа в руках кубки. Сначала один, затем другой опустились на ступени. Глаза их закрылись. Тела расслабились. Но пальцы по-прежнему сжимали кубки.

– Пора, – сказал Баркер.

Он закрыл щель и контрольный щит. Потом быстро повел меня по темному коридору. Мы резко свернули. Послышался слабый шуршащий звук. Из узкого отверстия устремился свет.

– Быстрее! – прошептал Баркер и подтолкнул меня вперед.

Мы стояли на помосте за черным троном. Под нами лежали тела двух стражников. Семь отпечатков заманчиво светились.

Баркер опустился на колени. Рычаг, которым Сатана приводил в рабочее состояние механизм ступеней, лежал горизонтально в специальном углублении в камне. Баркер что-то быстро делал у его основания. Сдвинулась тонкая пластинка. Под ней оказалось множество маленьких зубцов. Баркер протянул руку и что-то передвинул. Контрольный шар опустился с потолка.

Баркер осторожно освободил рычаг. Поднял его и нажал, как это делал Сатана. Никакого жужжания я не услышал, по-видимому, Баркер как-то выключил его.

– Вам придется спуститься и подняться по ступеням, капитан, – прошептал он. – Побыстрее, сэр. Наступайте на каждый отпечаток.

Я сбежал по ступеням, повернулся и стал быстро подниматься, сильно нажимая на каждый след. На вершине лестницы я повернулся и взглянул на шар. На белой половине сверкали три символа, на черной – четыре. Сердце мое упало.

– Приободритесь, – сказал Гарри. – Вы как будто упали духом. Не нужно. Этого следовало ожидать. Подождите минутку.

Он снова стал орудовать среди зубцов, лежа на полу и погрузившись лицом в щель.

Потом издал восклицание и вскочил на ноги, лицо его заострилось, глаза горели. Он подбежал к черному трону и стал обнюхивать его, как возбужденный терьер.

Неожиданно он сел на трон и начал нажимать в разных местах.

– Сюда, – поманил он меня. – Садитесь на мое место. Положите пальцы сюда и сюда. Когда я скажу, сильно нажмите.

Он отпрыгнул. Я сел на черный трон. Он разместил мои пальцы в ряд примерно в пять дюймов длиной. Они оказались на семи едва ощутимых углублениях вдоль края. На ощупь углубления казались не каменными. Мягче.

Баркер вернулся к зубцам и продолжал что-то делать с ними.

– Нажимайте, – прошептал он. – Нажимайте все сразу.

Я нажал. Углубления слегка подались под нажимом. Взгляд мой упал на шар. На табло ничего не было. Все сияющие символы исчезли.

– Теперь нажимайте по одному, – приказал Баркер.

Я нажал углубления одно за другим.

– Свинья! – сказал Баркер. – Кровожадная подлая свинья! Идите, капитан, взгляните.

Я опустился к нему и посмотрел на зубцы. Потом на шар. Потом снова на зубцы, не веря своим глазам.

– Мы его поймали! – прошептал Баркер. – Поймали!

Он быстро пощелкал зубцами и закрыл их. Шар вернулся на свое место на потолке.

– Кубки, – сказал Баркер. Он подбежал к рабам и вынул их из неподвижных пальцев рабов.

– Поймали! – повторил Баркер.

Мы зашли за черный трон. Баркер отодвинул панель, через которую мы проникли. И мы снова оказались в темном коридоре.

Дикое ликование охватило меня. Но в нем была и тень сожаления, эхо послеполуденных часов очарования красотой.

То, что мы обнаружили, навсегда лишало Сатану власти над его подданными.

Мы лишили его трона!

Глава восемнадцатая

Мы добрались до тускло освещенного коридора, откуда можно было попасть в мою комнату. Баркер с предупреждающим жестом остановился.

– Слушайте! – выдохнул он.

Я услышал далекий слабый шум, какое-то бормотание. Где-то за стеной двигался человек, он приближался к нам. Неужели так быстро нашли спящих рабов?

– Идите к себе в комнату. Быстро, – прошептал Гарри.

Мы побежали. И снова остановились. В десяти футах перед нами появился человек. Казалось, он вырос из стены с волшебной быстротой. На мгновение прислонился к ней с рыданием. Потом повернулся к нам…

Это был Кобхем!

Лицо его посерело, сморщилось и осунулось. Глаза в черных кругах в тусклом освещении казались глазницами черепа. Смотрели они пусто, мозг человека был опустошен. Губы распухли и кровоточили, будто он время от времени кусал их.

– Вы Киркхем! – Он, шатаясь, двинулся ко мне. – Да, я помню вас! Я шел к вам. Спрячьте меня.

Бормочущие звуки приблизились. Я увидел, как Баркер надел кастет на пальцы и готовился прыгнуть на Кобхема. Я схватил его за руку.

– Бесполезно, – предупредил я. – Его найдут. Он почти сумасшедший. Но его заставят рассказать. Я возьму его. Гарри! Скройтесь из виду!

Я схватил Кобхема за руку и повел к панели, ведущей в спальню. Открыл панель и протолкнул его. Потом прошел сам, Баркер за мной.

– Идите в шкаф, – сказал я и спрятал его среди одежды. Потом закрыл дверцу и вместе с Баркером быстро перебрался в первую комнату.

– Мне это не нравится, – прошептал Баркер.

– Это единственный выход, – ответил я. – Позже я придумаю, как избавиться от него. Вряд ли они придут сюда. Меня не станут подозревать. С какой стати? Но – все же такая возможность есть. Если они найдут здесь вас, быть беде. Можете уйти не рискуя?

– Да, – голос и глаза маленького человека были встревоженными. – Конечно, смогу. Но, Боже, как мне не хочется оставлять вас, капитан.

– Перестаньте! – резко сказал я. – Идите к Консардайну. Расскажите ему, что мы обнаружили. Расскажите, что случилось, мисс Демерест. Если что-нибудь пойдет не так, действуйте, Гарри.

Он застонал. Я услышал слабый шум в спальне. Подошел к двери и заглянул. Кобхем шевелилися в шкафу. Я постучал по шкафу.

– Тише, – сказал я ему. – Они могут быть здесь в любую минуту.

Я выключил все лампы и вернулся в первую комнату. Баркер исчез.

Я снял пиджак и жилет и положил несколько книг на журнальный столик. Удобно устроился, закурил трубку и начал читать. Каждый нерв мой был напряжен, все чувства обострены. Но я льстил себе надеждой, что производил впечатление человека, полностью поглощенного чтением.

Неожиданно я почувствовал на себе взгляд. Кто-то стоял сзади и смотрел на меня.

Я продолжал читать. Молчаливое разглядывание становилось непереносимым. Я зевнул, потянулся, встал, повернулся…

За мной стоял Сатана.

С головы до ног он был в алом. За ним виднелись с полдюжины рабов кефта. Еще двое стояли у открытой панели в спальне.

– Сатана! – воскликнул я удивленно, и удивление мое было искренним. Я рассматривал многие возможности, но среди них не было Сатаны, возглавившего охоту на человека.

– Вы удивлены, Джеймс Киркхем, – в лишенном выражения голосе Сатаны была нотка заботливости. – Я тоже удивился, когда вы не ответили на мой стук.

– Я ничего не слышал, – искренне ответил я. На самом ли деле он стучал?

– Вы, я вижу, увлечены чтением, – продолжал он. – Но, может, вы удивляетесь, почему ваше молчание обеспокоило меня? Я преследую беглеца, опасного человека, Джеймс Киркхем. Отчаянного человека. След привел нас сюда. Я подумал, что он может попытаться спрятаться в ваших комнатах, что вы сопротивлялись и пострадали.

Это звучало разумно. Я помнил, какое необыкновенное расположение ко мне выказал Сатана сегодня. Сомнения мои улеглись, я слегка расслабился.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я. – Но я никого не видел. А кто этот человек?

– Человек, которого я ищу, Кобхем.

– Кобхем! – я смотрел на него, как будто не понял. – Но я считал, что Кобхем…

– Вы считали, что Кобхем в зеркальной комнате, – прервал он. – Вы, несомненно, гадали, почему я поместил его туда. Вы считали его одним из моих доверенных помощников. Вы думали, что он для меня очень ценен. Он и был таким. Но неожиданно Кобхем, которому я верил и которого ценил… перестал существовать. В него вселился другой дух, которому я доверять не могу и который поэтому становится для меня угрозой.

С замирающим сердцем я увидел насмешку в жестких ярких глазах, понял, что он сознательно повысил голос, чтобы слышно было в другой комнате.

– Бедный ушедший Кобхем, – протянул Сатана, – разве я могу не отомстить за него? Должен отомстить. Я накажу этот дух-узурпатор, буду мучить его, пока он не взмолится, чтобы я выпустил его из украденного тела. Мой бедный утраченный Кобхем. Ему теперь все равно, что будет с телом, когда-то принадлежавшим ему… он будет отмщен.

Теперь насмешка звучала совершенно отчетливо. Я почувствовал, как сжимается горло.

– Вы говорите, что ничего не видели? – переспросил он.

– Ничего, – ответил я – Если бы кто-нибудь зашел в комнаты, я бы услышал.

Тут же я понял свою ошибку и проклял себя.

– О нет, – ровно сказал Сатана. – Вы забыли, как увлечены были чтением. Меня вы не слышали. Ни когда я постучал, ни когда вошел. Я не могу подвергать вас риску. Придется осмотреть комнаты.

Он отдал приказ сопровождавшим рабам. Прежде чем они смогли двинуться, дверца шкафа распахнулась. Оттуда выпрыгнул Кобхем.

Первым же прыжком он оказался на полпути к открытой панели. В руке его блеснула сталь. Еще через мгновение он был возле двух рабов, стоявших у выхода. Один из них упал с перерезанным горлом. Другой отшатнулся, держась руками за бок, сквозь его пальцы струилась кровь.

И Кобхем исчез.

Сатана отдал еще один короткий приказ. Четверо из шести оставшихся рабов ринулись к панели.

Оставшиеся два прижали мне руки своими петлями.

Сатана смотрел на меня, насмешка в его взгляде стала дьявольской.

– Я так и подумал, что он придет сюда, – сказал он. – Поэтому, Джеймс Киркхем, я и дал ему возможность убежать.

Итак, это тоже была паутина, сплетенная Сатаной! И он заманил меня в нее!

Неожиданно меня охватил неудержимый гнев. Я больше не буду лгать. Не стану носить маску. Никогда больше не испугаюсь его. Конечно, он может причинить мне боль. Может убить меня. Вероятно, он собирается сделать и то, и другое. Но я теперь знал, кто он такой на самом деле. Вся загадочность соскользнула с него… и к тому же у меня еще есть козырь, о котором он не подозревает. Я глубоко вздохнул и засмеялся.

– Может быть! – цинично сказал я. – Но я заметил, что на этот раз вы не сумели помешать ему сбежать. Жаль, что он не перерзал вашу проклятую черную глотку, вместо того вашего бедного дьявола.

– Ага, – без всякого негодования ответил он, – правда начинает изливаться из пораженного Киркхема, как вода из рассеченной Моисеем скалы. Но вы опять ошибаетесь. Я давно не наслаждался охотой на человека. Кобхем – идеальная добыча. Поэтому я и оставил панель открытой. Он долго продержится, надеюсь, дни и дни.

Он что-то сказал одному из державших меня рабов кефта. Я не понимал этого языка. Раб поклонился и выскользнул.

– Да, – повернулся ко мне Сатана, – он продержится долго. Но вы, Джеймс Киркхем, нет. Кобхем не может убежать. Вы тоже. Сегодня вечером я обдумаю, какую забаву вы предоставите мне.

Вышедший раб вернулся с шестью другими. Снова Сатана отдал приказ. Рабы окружили меня и вывели. Я пошел не сопротивляясь. И не оглядывался на Сатану.

Но закрыть уши от его хохота я не мог!

Глава девятнадцатая

Прошел день и наступил вечер, прежде чем я увидел Сатану вновь. Прежде чем я увидел вообще кого-нибудь, кроме тех едоков кефта, которые приносили мне еду.

Думаю, что меня отвели в одну из подземных комнат. Она была достаточно удобна, но без окон и, конечно, без дверей. Здесь мне развязали руки и оставили одного.

Гнев быстро прошел, и меня охватило отчаяние. Баркер постарается добраться до Консардайна. Я был уверен в этом. Но успеет ли он? Поверит ли ему Консардайн? Не думаю. Консардайн из тех людей, которые на слово не верят. Ему нужно убедиться самому. Допустим даже, он поверит. Его гнев может вызвать торопливые действия, которые присоединят его к нам с Кобхемом. И Сатана будет торжествовать.

А Ева? Что она сделает, когда услышит от Гарри, что случилось со мной? Я не сомневался, что маленький человек найдет способ узнать, что случилось.

И какие дьявольские замыслы вынашивает Сатана для своей… забавы?

Ночь моя прошла невесело. День тянулся бесконечно. Увидев Сатану, я понадеялся, что часы ожидания не отразились на мне.

Он вошел без всякого предупреждения, с ним был Консардайн. На Сатане был длинный черный плащ. Глаза его блеснули. Я взглянул на Консардайна. Виделся ли с ним Баркер? Лицо Консардайна было спокойно, он равнодушно смотрел на меня. Сердце мое упало.

Сатана сел. Без приглашения я последовал его примеру. Вытащил портсигар и вежливо предложил Сатане сигарету – детская бравада, о которой я немедленно пожалел. Сатана не обратил внимания на этот жест, изучая меня.

– Я не сержусь на вас, Джеймс Киркхем, – заговорил Сатана. – Если бы я мог испытывать сожаление, я бы пожалел вас. Но вы сами ответственны за свое нынешнее положение.

Он помолчал. Я ничего не ответил.

– Вы хотели обмануть меня, – продолжал он. – Вы лгали мне. Вы пытались спасти от моего правосудия человека, которого я приговорил. Вы противопоставили свою волю моей. Вы осмелились дурачить меня. Вы поставили под удар дело с «Астартой», если оно вообще еще возможно. Вам больше нельзя доверять. Вы для меня бесполезны. Каков может быть мой ответ?

– Я думаю, устранение меня, – беззаботно ответил я. – Но к чему тратить время, оправдывая одно из ваших убийств, Сатана? Я думаю, что убийство – ваша вторая натура, и вам нужно объяснять его не больше, чем желание есть или пить.

Глаза его сверкнули.

– Вы сознательно втерлись в доверие к Кобхему, вы попытались бы помешать гибели «Астарты», зная, что таков мой приказ, – сказал он.

– Верно, – согласился я.

– Вы лгали мне, – повторил он. – Мне!

– Одна ложь стоит другой, Сатана, – ответил я. – Лгать начали вы. Если бы вы были со мной откровенны, я бы вам сказал, что мне нельзя доверять это дело. Вы не сделали этого. Я заподозрил ложь. Что ж, человек, лгущий в одном, может солгать и во всем остальном.

Я бросил быстрый взгляд на Консардайна. Лицо его оставалось равнодушным и таким же непроницаемым, как лицо Сатаны.

– Когда Кобхем проговорился, я утратил веру в вас, – продолжал я. – Ведь ваши убийцы на «Херувиме» вполне могли получить приказ расправиться со мной, после того как я вытащу вам ваши каштаны. Одна из ваших марионеток уже говорила вам: вините себя, Сатана. Не меня.

Консардайн внимательно следил за мной. Я все больше нервничал.

– Отец лжи, – сказал я, – или, если использовать другое ваше древнее имя, князь лжецов, все дело можно выразить в двух коротких фразах. Вы мне не верите, и я слишком много знаю. Прекрасно. За оба эти условия вам нужно винить себя. Но я вас знаю. И если вы думаете, что я буду умолять о милости – вы не знаете меня.

– Консардайн, – спокойно отозвался Сатана, – какой хороший материал пропадает. Джеймс Киркхем мог быть мне очень полезен. Какая жалость, Консардайн. Да, какая жалость!

Он благосклонно созерцал меня.

– Откровенно говоря, не вижу, чем ваши знания могут помочь вам, – сказал он. – Мне кажется, вы должны знать, что вас выдало. Да, я хочу помочь вам, Джеймс Киркхем, – громкий голос продолжал литься, – потому что, возможно, существует мир, куда мы отправляемся, когда перерезают нить нашей жизни. Возможно, там вы даже найдете моего двойника. Постарайтесь не повторять ошибок.

Я молча слушал это зловещее шутовство; в конце концов, я любознателен.

– Ваша первая ошибка заключалась в упоминании игры в бридж. Я заметил, что Кобхем удивился. Вы слишком торопились. Нужно было подождать более удобного времени. Запомните: когда окажетесь в другом мире, никогда не торопитесь.

Очевидно, у вас была для этого причина. Также очевидно, что мне нужно было установить эту причину. Урок номер два – в том мире, куда вы так скоро отправитесь, никогда не давайте противнику возможность подслушивать.

Когда я вернулся, вы весьма изобретательно воздержались от того, чтобы заметить явный ужас Кобхема. В течение всего разговора вы настойчиво не смотрели на него. Это слишком наивно, Джеймс Киркхем. Вы недооценили интеллект, с которым попытались сразиться. Вам следовало изобразить полное и немедленное негодование. Вы должны были принести в жертву Кобхема, выдать его мне. В том прекрасном новом мире, в котором вы можете оказаться, никогда не недооценивайте вашего противника.

Но я дал вам еще один шанс. Зная Кобхема, я знал и то, что после моего… заботливого лечения он будет именно в вас искать спасения. Он подвергся лечению, увидел вас, и затем ему позволено было сбежать. Как я и думал, он отправился прямо к вам. Если бы в тот момент, как он явился к вам, вы схватили бы его, подняли тревогу, опять – принесли его в жертву, возможно, я продолжал бы вам верить. Это была с вашей стороны слабость, сентиментальность. Что вам Кобхем? Помните, в вашем новом мире избегайте всякой сентиментальности.

Из этого циничного разглагольствования становились ясны два обстоятельства. Сатана не знал, что я выходил из комнат, не знал, что я встретил Кобхема не у себя. Это несколько поддержало меня. Но Кобхем схвачен. Расскажет ли он об этом?

– Кстати, как Кобхем? – вежливо поинтересовался я.

– Не очень хорошо, не очень, бедняга, – ответил Сатана, – однако сегодня он доставил мне неплохое развлечение. В настоящее время он лежит в темном углу возле лаборатории и отдыхает. Вскоре он получит возможность уйти. Во время своих тщательно направляемых блужданий он время от времени будет получать возможность поесть и попить. Я не хочу, чтобы он изнемог раньше времени и перестал забавлять меня. Или, другими словами, в мои намерения не входит дать ему умереть от голода и жажды. Нет, нет, великолепный Кобхем предоставит мне еще много веселых часов. Я не отправлю его назад к зеркалам. Они помогли ему выставить когти. Обещаю вам, что в самом конце я сообщу ему о вашем интересе, потому что сами вы будете уже не способны сделать это.

Он встал.

– Джеймс Киркхем, – сказал Сатана, – через полчаса вы предстанете перед судом. Будьте готовы к этому времени появиться в храме. Идемте, Консардайн.

Моя надежда, что он оставит со мной Консардайна, рухнула. Мне отчаянно нужно было поговорить с ним. Но он вышел за Сатаной. Стена за ними закрылась. Консардайн даже не повернул головы.

Я вспомнил Картрайта. Консардайн привел его и стоял рядом, пока он не начал подниматься по ступеням. Может, он вернется за мной?

Но он не вернулся. Через полчаса за мной пришли четверо рабов кефта. Два впереди, два позади, они провели меня длинными коридорами и вверх по каменной рампе. Потом остановились. Я услышал звук гонга. Открылась панель. Рабы собирались толкнуть меня вперед, но я отбросил их руки и пошел сам. Панель закрылась за мной.

Я оказался в храме.

Я стоял в полукруге яркого света, заливавшего ступени. Слышался шепот. Он доносился слева от меня, из полукруглого амфитеатра. Я уловил там движение, смутно белели лица. Все сидения казались занятыми. Мне почудилось, что я слышу голос Евы, шепчущий, зовущий…

– Джим!

Еву я не видел.

Я взглянул на помост. Все было так же, как и тогда, когда я следил за Картрайтом. Блестел золотой трон. На нем сверкали драгоценные скипетр и корона.

На черном троне сидел Сатана.

Рядом с ним на корточках, с улыбающимся дьявольским лицом, покручивая петлей из женских волос, сидел Санчал, палач.

Снова прозвенел гонг.

– Джеймс Киркхем! Приблизьтесь для суда! – раскатился голос Сатаны.

Я прошел вперед. У основания лестницы, в круге света, я остановился. На меня смотрели из черного камня семь сверкающих отпечатков детской ноги.

Охраняя их, по семь с каждой стороны, стояли рабы кефта в белой одежде. Их глаза не отрывались от меня.

Мысли стремительно неслись в голове. Выкрикнуть тайну черного трона тем, кто молча сидит, глядя на меня с полукруглых рядов каменных сидений? Я знал, что прежде чем произнесу десяток слов, петли рабов кефта задушат меня. Сделать бросок вверх по ступеням и схватиться с Сатаной? Они схватят меня на полпути к нему.

Остается только одно. Подниматься медленно. Четвертый и последний раз наступить на шестой отпечаток. Он недалеко от черного трона. Ближе седьмого. Оттуда прыгнуть на Сатану. Вцепиться зубами и пальцами ему в горло. Если доберусь до него, не думаю, что легко будет меня оторвать, живого или мертвого.

Но Баркер? У Баркера может быть свой план. Не похоже на маленького человека прятаться и спокойно дать мне пройти. И Консардайн? Знает ли Консардайн?

И Ева!

Мысли путались. Я не мог думать ясно. Ухватился за последнюю мысль и не отрывал взгляда от горла Сатаны как раз под ухом. Именно туда я вопьюсь зубами.

Но позволят ли мне подниматься по ступеням?

– Джеймс Киркхем, – раскатился голос Сатаны. – На золотой трон я поместил скипетр и корону земной власти. Чтобы напомнить вам о возможности, которой ваше неповиновение лишило вас навсегда.

Я взглянул на них. Для меня они теперь не больше, чем куски раскрашенного стекла. Но с затемненных сидений донесся вздох.

– Джеймс Киркхем, вы предали меня! Вы изменник! Мне остается объявить свой приговор.

Он снова помолчал. В храме наступила мертвая тишина. Она угнетала. Ее нарушил свистящий звук: палач когтями провел по своей плети. Сатана поднял руку, и этот звук стих.

– Но я склонен к милосердию, – Возможно, только я уловил злобный блеск алмазно-твердых глаз. – Три вещи человек ценит превыше всего. В конечном счете, именно они и есть сам человек. Все они связаны друг с другом, но все различны. Это душа человека, его личность и его жизнь. Под душой я имею в виду ту невидимую и неизвестно где находящуюся сущность, которую так ценит религия, считая ее бессмертной, что может быть правдой, а может и не быть. Под личностью я имею в виду ego, мозг, который утверждает – я есть я, кладовая памяти, искатель новых впечатлений. Жизнь не нужно определять.

И вот, Джеймс Киркхем, я предлагаю вам выбор. На одну сторону поместим вашу душу, на другую – ваш мозг и вашу жизнь.

Вы можете присоединиться к моим едокам кефта. Выпейте его, и ваша жизнь и ваше ego в безопасности. Время от времени вы будете счастливы, счастливы с такой интенсивностью, какую в обычных условиях вы никогда не испытаете. Но вы утратите вашу душу! Вы не почувствуете утраты – во всяком случае, не часто будете чувствовать. Скоро кефт станет вам более желанен, чем эта обычно такая беспокойная гостья – у вас внутри.

Он снова помолчал, разглядывая меня.

– Если вы не хотите выпить кефт, поднимитесь по ступеням, – продолжал он. – Если наступите на три мои следа, утратите жизнь, медленно, мучительно, от рук Санчала.

Если наступите на четыре счастливых следа, сохраните жизнь и душу. Но должны будете оставить мне ваше ego, то, что говорит «я есть я», все ваши воспоминания. Это не будет для вас ни опасно, ни болезненно. Я не пошлю вас к зеркалам. Сон – и нож, хитроумно перерезающий там и тут в вашем мозгу. Вы проснетесь новорожденным. Буквально, потому что у вас отнимут, отнимут навсегда, все ваши воспоминания. Как ребенок, вы пуститесь в новое путешествие по жизни. Но с жизнью – и ваша драгоценная душа не пострадает.

Я опять услышал шепот слева от себя, из темного амфитеатра. Сатана поднял руку, и все стихло.

– Таково мое решение! – провозгласил он. – Такова моя воля! Быть по сему!

– Я выбираю лестницу, – без колебаний сказал я.

– Ваш ангел-хранитель, – елейно ответил он, – несомненно, громко аплодирует вашему решению. Но вы помните, что у ангелов нет власти там, где действуют правила Сатаны? Я знал, что таков будет ваш выбор. А теперь, чтобы доказать вам, насколько безгранично мое милосердие, я предлагаю вам дорогу на свободу – да, с жизнью, мозгом и душой, все нетронутые!

Я смотрел на него, все чувства мои были напряжены. Я хорошо знал, что милосердия от Сатаны ждать нельзя. Знал и тайну ступеней, и от этого еще ясней становилась его дьявольская насмешка. Но какая еще адская выдумка ожидает меня? Скоро узнаю.

– Корни вины этого человека, – Сатана обратил свой взгляд к аудитории, – в чувствах. Он расценил благополучие другого выше моего. Да будет это уроком для всех вас. Я должен быть первым.

Но я справедлив. Других он мог спасти, себя – нет. Но может быть, кто-то спасет его. Он, возможно, расстанется с жизнью, потому что стал между мною и жизнями других.

Станет ли кто-то между мною и его жизнью?

Из тьмы храма донесся опять шепот, на этот раз более громкий.

– Подождите, – он поднял руку. – Вот что я имею в виду. Если кто-то из вас встанет, займет его место и наступит только на три следа, произойдет вот что. Если два сверкающих отпечатка счастливые, оба уйдут свободные и невредимые. И с богатой наградой.

Но если два отпечатка мои – оба умрут и в тех самых муках, которые я обещал Джеймсу Киркхему.

Таково мое решение! Такова моя воля! Быть по сему!

А теперь, если такой человек найдется, пусть выйдет вперед.

Шум стал громче. По-видимому, Сатана заподозрил, что я не один. Это могло быть ловушкой для Баркера. Я не знал, насколько велика преданность маленького человека. Во всяком случае это было рассчитано на неосторожных. Я торопливо прошел вперед к основанию первой ступени.

– Я могу подняться и сам, Сатана, – сказал я. – Начинайте игру.

Бормотание усилилось.

Невозмутимость оставила Сатану.

Впервые видел я, как чувство преобразило маску его лица. Вначале это было абсолютное недоумение, затем гнев, поднявшийся будто из самого ада. Ясно, как будто лицо растаяло, увидел я прежде скрытого демона обнаженным. Я почувствовал, как кто-то тронул меня за руку.

Рядом со мной стояла Ева!

– Уходи! – яростно прошептал я. – Немедленно уходи!

– Поздно! – спокойно ответила она.

Она взглянула на Сатану и сказала:

– Я поднимусь вместо него, Сатана.

Сатана приподнялся из черного трона, сжав кулаки. Он взглянул на палача. Черный дьявол наклонился вперед, вращая петлей. Я встал перед Евой.

– Ваше слово, Сатана, – послышался незнакомый мне голос из амфитеатра. – Ваше решение!

Сатана посмотрел во тьму, стараясь определить говорившего. Он сделал знак палачу, и тот опустил петлю. Сатана вернулся на трон. Страшным усилием он усмирил дьявола, который на мгновение снял с него маску. Лицо его снова стало неподвижно. Но огонь в глазах он погасить не мог.

– Таково мое решение, – невыразительно произнес он, но голос его звучал сдавлено. – Быть по сему. Вы хотите, Ева Демерест, подняться по ступеням вместо него?

– Да, – ответила она.

– Почему?

– Потому что я люблю его, – спокойно сказала Ева.

Руки Сатаны под плащом дернулись. Тяжелые губы исказились. На огромном куполе его лысой головы появились капельки пота.

Неожиданно он протянул руку вперед и поднял рычаг; отпечатки сверкнули, будто их подожгли…

Но я не слышал жужжания скрытых зубцов!

Что это значит? Я взглянул на Сатану. Либо я ошибся, либо гнев, овладевший им, не дал ему заметить. Но рассуждать у меня не было времени.

– Ева Демерест, – раскатился все еще странно приглушенный голос, – вы подниметесь по ступеням! И все будет в соответствии с моим решением. Но говорю вам – никто из тех, кто поднимался и проиграл, не умер такой смертью, какой умрете вы. Их смерть – рай по сравнению с тем, что предстоит испытать вам, если вы проиграете. И то же будет с вашим любовником.

Вначале вы увидите его смерть. Перед смертью он отвернется от вас с отвращением и ненавистью… он пожалеет, что знал вас. А затем я отдам вас Санчалу. Но не для убийства. Нет, нет! Когда он насытится вами, вас получат мои едоки кефта. Самые низкие из них. Потом вами снова будет обладать Санчал… и на этот раз с петлей, ножами, железом… для его развлечения… и для моего.

Он рванул ворот плаща, будто задыхался. Потом сделал знак двум рабам, стоявшим на нижней ступени. Он отдал им команду на незнакомом языке. Они подошли ко мне. Я напряг мышцы, собираясь сделать отчаянный бросок к этому яркоглазому дьяволу на черном троне.

Ева закрыла лицо руками.

– Джим, дорогой, – быстро прошептала она под этим укрытием, – не сопротивляйся. Баркер! Кое-что произойдет…

Рабы схватили меня. Я позволил им отвести меня к креслу, из которого я смотрел, как Картрайт шел навстречу своей судьбе. Меня усадили в него. Ручные и ножные зажимы щелкнули. Вуаль опустилась на лицо. Рабы отошли.

Снизу и сзади донесся шепот:

– Капитан! Зажимы не держат! В правой щели пистолет. Я тороплюсь. Когда увидите меня, хватайте пистолет и действуйте.

– Ева Демерест! – провозгласил Сатана – Ступени ждут! Поднимайтесь!

Ева двинулась вперед. Не колеблясь, она поставила ногу на первый сияющий отпечаток.

На счастливой половине свисающего шара зажегся символ. Я услышал ропот, еще более громкий, из затененного амфитеатра. Сатана сидел неподвижно.

Она поднялась выше и наступила на следующую отметку детской ноги…

Я видел, как Сатана неожиданно наклонился вперед, глядя на шар, в его глазах было недоумение. Ропот из амфитеатра превратился в рев.

Второй символ зажегся на счастливом поле!

Она завоевала нашу свободу!

Но как это случилось? И что делает Ева?..

Она поднялась к третьему следу. И нажала на него.

Третий символ на шаре присоединился к первым двум!

Лицо Сатаны дергалось. Рев в задней части храма перешел в полное смятение. Сатана лихорадочно шарил руками под плащом.

А Ева продолжала подниматься. Подходя к каждому отпечатку, она наступала на него. И один за другим на счастливой половине шара появлялись сияющие символы.

Семь символов – и все на счастливой половине!

Ни одного – на половине Сатаны!

Шум оглушал. Сатана вскочил с черного трона. Стена за ним раскрылась. Оттуда выскочил Баркер с пистолетом в руке.

Он оказался рядом с Сатаной и нацелил пистолет ему в живот. Шум в храме затих, как будто на помещение опустился покров тишины.

– Руки вверх! – рявкнул маленький человек. – Верх! Раз-два – и я размажу твои кишки по стене!

Сатана высоко поднял руки.

Я бросился вперед. Зажимы расстегнулись так стремительно, что я упал на колени. Просунув руку в щель, я нащупал ствол пистолета. Я схватил его – палач Санчал присел, готовый прыгнуть. Я выстрелил от пола и с точностью, которая доставила мне живейшую радость, прострелил Санчалу голову. Он упал и покатился по ступеням.

Рабы кефта стояли ошеломленные, в нерешительности, ожидая приказа.

– Одно движение этих ублюдков – и ты разлетишься на куски, – услышал я голос Гарри. – Быстро говори им!

И он яростно ткнул пистолетом Сатану в бок.

Сатана заговорил. Голос, доносившийся с его губ, был похож на звуки кошмара. До сих пор я не люблю вспоминать его. Команда была дана на незнакомом языке, и у меня тут же появилось подозрение, что в ней содержалось нечто большее, чем просто приказ оставаться на месте. Рабы опустили свои петли. И отошли к стенам.

Я одним прыжком поднялся по лестнице. Ева стояла рядом с Баркером. Она обошла трон Сатаны с одной стороны, я – с другой, и мы встретились.

Гул в амфитеатре снова усилился. В полутьме люди боролись друг с другом. Бежали по ступеням. По краям светового круга появилось множество фигур.

Вперед выступил Консардайн.

Лицо его было смертельно бледным. Глаза горели огнем, не уступавшим огню Сатаны. Руки он протянул вперед, пальцы были согнуты, как когти. Он шел вперед, как ходячая смерть. И глаза его не отрывались от Сатаны.

– Еще нет, – прошептал Баркер. – Остановите его, капитан.

– Консардайн! – позвал я. – Стойте!

Он не обращал внимания. Шел медленно, как во сне, и взгляд по-прежнему не отрывался от Сатаны.

– Консардайн! – резко крикнул я. – Остановитесь! Я застрелю вас! Я серьезно! Я не хочу вас убивать. Но еще шаг, и я вас застрелю. Клянусь Господом!

Он остановился.

– Вы… не убьете… его? Вы… оставите… его… для меня?

Голос Консардайна звучал тонко и высоко. Говорила сама смерть.

– Если сможем, – ответил я. – Но постарайтесь удержать остальных. Одно движение против нас, и Сатана умрет. И кое-кто из вас вместе с ним. Нам некогда отличать друзей от врагов.

Консардайн повернулся и что-то сказал. Все смолкли.

– Теперь, капитан, – резко сказал Баркер, – суньте ему револьвер и двигайте его сюда. Я собираюсь показать им.

Я прижал револьвер к телу Сатаны в районе нижних ребер и подтолкнул его к золотому трону. Сатана не сопротивлялся, шел спокойно, почти вяло. Он даже не взглянул на меня. Я смотрел на него, и смутное предчувствие становилось все сильнее. А Сатана смотрел на Консардайна. Лицо его снова стало неподвижным. Но дьявол, несмиренный, смотрел сквозь его глаза. Я подумал, что Сатана именно Консардайна считает архипредателем, который организовал всю западню. Что мы – орудия Консардайна.

Но почему такая покорность? Даже под угрозой пистолета я от него ожидал другого. И мне казалось, что, кроме смертельной угрозы, во взгляде его было какое-то презрение. Может, у него есть еще скрытый козырь? Беспокойство мое возрастало.

– Теперь смотрите, все вы. Я покажу, что эта подлая свинья делала с вами.

Говорил Баркер. Я не решился отвести взгляд от Сатаны, чтобы посмотреть, что он делает. Но в этом не было необходимости. Я знал.

– Обещал то и это, – продолжалась протяжная речь кокни. – Посылал вас в ад! А сам про себя все время смеялся над вами. Смеялся до смерти. А вы как куча доверчивых детей. Сейчас я вам покажу. Мисс Демерест, сойдите, пожалуйста, вниз, а потом поднимитесь снова.

Я увидел, как Ева спускается по ступеням.

– Секунду. – Она остановилась у основания. – Вот я сижу на троне. Поднимаю рычаг. Но после этого нажимаю вот здесь на сидении. Вот так. Теперь, мисс Демерест, поднимайтесь.

Ева поднялась, наступая на каждый отпечаток.

Краем глаза я видел шар. На нем ничего не появилось. Ни одного символа ни на какой половине.

Ни звука от присутствующих. Ошеломленные, они ждали, что дальше.

– Никакой разницы, куда наступаешь, – продолжал Баркер. – Не регистрируется. А почему? Когда я нажал на край трона, внизу, там, где механизм, выдвинулась маленькая пластинка. В то же самое время зубцы, которые своими прикосновениями заставляют вспыхивать сигналы, отодвинулись в другую сторону. Когда он хотел, все работало правильно. Механизм всегда был настроен верно, когда на троне никого не было. Но, садясь на свою проклятую черную табуретку, он прятал руки и отсоединял механизм. Целое стадо слонов могло пройти по лестнице, а шар даже не мигнул бы.

Шум поднялся заново; мужчины и женщины с криками и проклятиями устремились вперед.

– Назад! – крикнул я. – Держите их, Консардайн!

– Подождите! – завопил Баркер. – Подождите! Это еще не все, что эта свинья делала с вами!

Шум стих. Все снова смотрели на Баркера. Консардайн теперь стоял у начала лестницы. Лицо его, если это возможно, еще более побледнело. Глаза смотрели на Сатану из кругов, которые казались нарисованными. Он тяжело дышал. Надо бы Гарри поторопиться. Консардайн долго не сможет сдерживаться. А я не хотел стрелять в него.

Все это только отчасти занимало мое внимание. Я неожиданно понял, что Сатана прислушивается, прислушивается не к чему-то в храме, а к каким-то звукам издалека. Он хочет, изо всей своей нечестивой воли хочет, чтобы что-то произошло. И я заметил огонек торжества на его мраморном лице.

– Теперь я вам покажу, – слышался голос Баркера. – Здесь на этом же краю семь маленьких местечек. Резиновые, посажены в камень. Отсоединив контакты ступеней, он кладет пальцы на эти резиновые прокладки. Три из них соединены с контактами так, что сигнал появляется на его половине шара. Остальные четыре вызывают появление сигнала на вашей стороне. Когда вы наступаете на отпечаток, он нажимает кнопку, которая ему нужна. И появляется символ – тот, что ему нужен. Это не вы заставляете появляться сигналы. Он!

– Минутку! Еще одну минутку! – Баркер явно наслаждался. – Сейчас я сяду в кресло и покажу вам. Покажу, каких дураков он из вас делал.

– Джим! – в голосе Евы звучала тревога. – Джим! Я только что заметила. Вдоль той стены стояли семь рабов. Теперь их только шесть. Один из них выскользнул!

В то же мгновение я понял, чего ждет Сатана. Я был прав, когда почувствовал в его приказе рабам что-то большее, чем просто команду не двигаться. Он приказал им при первой же возможности выбраться и поднять тревогу.

Спустить на непокорных толпу своих бездушных, безжалостных дьяволов, для которых Сатана был богом – он и только он открывал им двери рая!

Воспользовавшись тем, что все мы следили за разоблачением Сатаны, один из рабов улучил момент. Он сбежал – давно ли?

Все эти мысли пронеслись в моей голове за долю секунды.

В то же мгновение ад, который готовился в храме уже давно, разверзся.

Без предупреждения, быстро, как нападающая змея, рука Сатаны ударила вниз. Он схватил меня за руку. Мой пистолет полетел в сторону, выстрелив в полете. Я слышал крик Евы, резкий возглас Баркера.

Я увидел, как Консардайн бросился вверх по лестнице прямо к Сатане. Неожиданно весь храм залил яркий свет. Я увидел короткий миг ада, будто остановленный мгновенной выдержкой фотоаппарата. Те, кто следовал за Консардайном, и те, кто оставался верен Сатане, боролись друг с другом.

Руки Сатаны приготовились схватить меня, поднять и швырнуть навстречу Консардайну. Но я еще быстрее упал, изогнулся и всем весом ударил Сатану по ногам.

Он пошатнулся. Нога его скользнула по краю помоста. Он сделал шаг-другой вниз, пытаясь сохранить равновесие.

Консардайн добрался до него.

Он схватил Сатану за горло. Могучие руки Сатаны обхватили противника. Она оба упали. И, сцепившись, покатились вниз по ступенькам.

Послышался вой, похожий на вой волчьей стаи. Со всех сторон храма распахнулись панели. Из них устремились толпы рабов кефта.

– Быстрей, капитан!

Баркер развернул меня. И показал на золотой трон.

– За ним! – выдохнул он и побежал.

Я схватил Еву за руку, и мы побежали за Баркером. Он уже опустился на колени, лихорадочно делая что-то у стены. Что-что щелкнуло, и часть стены отошла. Я увидел отверстие, за которым начиналась узкая лестница.

– Идите вперед! – сказал Баркер. – Быстрее!

Ева скользнула в отверстие. Проходя за ней, я сквозь ножки трона в последний раз увидел храм. Он превратился в арену смерти. Сверкали ножи рабов. Кричали люди. Повсюду шла схватка. Консардайна и Сатану я не видел. К нам по лестницам бежала толпа рабов…

Баркер втолкнул меня в углубление. И спрыгнул за мной, приземлившись почти мне на голову. Стена закрылась.

– Быстрей, – выдохнул Баркер. – Боже! Теперь он до нас доберется!

Ступеньки вели в пустую маленькую каменную комнату. Над головами слышался шум борьбы. Ноги дерущихся стучали по потолку, как барабаны.

– Следите за лестницей. Где ваш пистолет? Вот, возьмите мой, – Баркер сунул автомат мне в руку.

Он повернулся к стене и стал изучать ее. Я подбежал к тому месту, где в комнате оканчивалась лестница. И слышал, как вверху пытались открыть стену.

– Готово! – воскликнул Баркер. – Быстрей!

Одна из плит стены отодвинулась. Мы прошли внутрь. Она закрылась за нами. Я ничего не видел во тьме.

Мы стояли в одном из длинных, тускло освещенных коридоров, которые, как улей, пронизывали весь дом Сатаны.

Сверху ясно продолжали доноситься звуки борьбы.

Потом пять быстрых резких взрывов.

И неожиданно, как по команде, шум стих.

Глава двадцатая

Внезапно наступившая тишина, мягко говоря, обескураживала. Пять резких звуков напоминали выстрелы из ружья. Но кто стрелял и как можно пятью пулями кончить такую схватку?

– Они затихли. Что это значит? – прошептала Ева.

– Кто-то победил, – сказал я.

– Сатана – ты думаешь, Сатана? – выдохнула она.

Я не знал, кто победил в схватке – Сатана или Консардайн. Конечно, я отчаянно надеялся, что Консардайн убил Сатану. Но так или иначе, общий итог схватки, по моему мнению, должен быть за рабами кефта. Они вооружены ножами, и они ни о чем не задумываются. Если Консардайн убил Сатану, рабы, вне всякого сомнения, послали его вслед. Но я не сказал Еве этого.

– Выиграл Сатана или проиграл, власть его кончилась, – сказал я. – Бояться его больше нечего.

– Конечно, если мы выберемся из этой проклятой дыры неиспуганными, – мрачно заметил Гарри. – Откровенно говоря, я бы скорее слышал звуки большого праздника оттуда, сверху.

– Что с вами? – спросил я.

– А праздник бы их отвлек, – ответил он и при этом искоса взглянул на Еву. – Но тут… как бы сказать…

– Будьте добры, не считайте меня слабой женщиной, Баркер, – ядовито заметила Ева. – Не стоит щадить моих чувств. Что вы хотите сказать?

– Ну, ладно. Скажу вам прямо. Я понятия не имею, где мы.

Я свистнул.

– Но дорогу сюда вы знали?

– Нет, – ответил он, – не знал. Я действовал наудачу, капитан. Я знал о проходе за троном и о комнате внизу. В ней он прячет золотой трон. Даже однажды заглянул в нее сверху. Я решил, что оттуда должен быть выход. Мне повезло, что я его нашел. Но как выйти отсюда – не знаю.

– Может, лучше двигаться – куда угодно? – предложила Ева.

– Конечно, – согласился я. – У нас только один пистолет. В любую минуту могут появиться рабы.

– Предлагаю идти направо, – сказал Гарри. – Мы где-то вблизи от личных помещений Сатаны. Это я знаю. Оставьте пистолет у себя, капитан.

Мы осторожно пошли вдоль коридора. Баркер осматривал стены, качал головой и что-то бормотал. Что-то продолжало удивлять меня с той самой минуты, как Ева вышла из темного амфитеатра и встала рядом со мной у лестницы. Можно попробовать выяснить и сейчас.

– Гарри, – спросил я, – как вы сделали, что отпечатки появлялись только на одной половине шара? Что помешало Сатане, как обычно, манипулировать с черного трона? Он очень старался. Вы пробрались обратно в храм после нашего ухода?

– Я это сделал до того, как мы ушли, капитан, – он улыбнулся. – Вы ведь заметили, как я рылся в механизме?

– Я думал, вы его настраиваете.

– Я так и делал, – он улыбнулся еще шире. – Устанавливал так, чтобы все следы отражались на счастливой половине поля. Так, чтобы приспособление в его троне не действовало. Я думал, может, следующая встреча в храме будет с вами. Боялся только, что он заметит отсутствие шума. Слава Богу, не заметил. Слишком вышел из себя.

– Гарри, – я взял маленького человека за плечи, – вы сполна отплатили мне за то, что я для вас сделал.

– Ну, ну, подождите, пока выберемся…

Он смолк.

– Что это? – прошептал он.

Послышался взрыв еще громче тех, что были в храме. И он был ближе к нам. Пол коридора дрогнул. Затем послышался еще один взрыв.

– Бомбы! – воскликнул Баркер.

Третий взрыв – еще ближе.

– Черт возьми! Пора убираться отсюда! – Баркер принялся обнюхивать стены, как терьер. Неожиданно он хмыкнул и остановился.

– Нашел что-то, – сказал он. – Теперь тише. Стойте за мной, я взгляну.

Он нажал на стену. Отошла панель, открыв один из маленьких лифтов. Он облегченно перевел дыхание. Мы втиснулись в лифт.

– Вниз или вверх? – он закрыл панель за нами.

– А вы как считаете?

– Ну, храм на уровне земли. Мы как раз под ним. Если пойдем вниз, окажемся где-то возле загонов рабов. Если вверх – нужно миновать храм. Если сможем миновать его, не останавливаясь, там вряд ли будет больше рабов, чем здесь, капитан.

– Вверх, – решительно сказала Ева.

– Значит, вверх, – повторил я.

Лифт медленно начал подниматься. Послышался еще один взрыв, громче предыдущих. Стены лифта задрожали. Где-то падала штукатурка.

– Все ближе и ближе, – сказала Ева.

– Если проберемся в комнаты Сатаны, поищем его личный туннель, – Баркер остановил лифт. – Он где-то поблизости. Это наш лучший шанс, капитан. Если повезет, будем в безопасности на берегу.

– Готов поклясться, что сейчас уже все в доме знают, что происходит, и пытаются выбраться. Мы могли бы уйти на катере.

– Пахнет гарью, – сказала Ева.

– Еще как, – Баркер послал лифт вверх на максимальной скорости.

Перед нами в стене появилась щель. Оттуда вырвалось облако дыма.

Неожиданно Баркер остановил лифт. Он осторожно отодвинул панель. Выглянул, затем кивнул нам. Мы вышли в маленькую комнату, отделанную тусклым черным камнем. С одной стороны бронзовая дверь. Очевидно, прихожая. Но куда она ведет?

Стоя в ней и не решаясь двинуться дальше, мы услышали еще два взрыва, один сразу вслед за другим. Казалось, они произошли на том же этаже. Снизу донесся треск, как от падающей стены. Лифт, из которого мы только что вышли, полетел с грохотом вниз. Из открытой панели повалил густой дым.

– Боже! Все проклятое место в огне! – Баркер захлопнул панель и, побледнев, посмотрел на нас.

И неожиданно я подумал о Кобхеме.

Кобхем, с его джентльменскими бомбами, которые должны были разворотить днище «Астарты». Сатана сказал, что Кобхем скрывается вблизи лаборатории. Во время нападения рабов на храм он мог воспользоваться возможностью и сбежать. Путь ему был открыт, он пошел прямо в лабораторию и теперь в безумной мстительности разбрасывает приготовленные бомбы.

Я тронул бронзовую дверь. Она не закрыта. Держа пистолет наготове, я медленно открыл ее.

Мы были в одном конце той удивительной анфилады, той сокровищницы красоты, которую Сатана создал для себя. То волшебное место, которое произвело на меня такое впечатление, что я ушел оттуда, раздумывая, не отказаться ли от Евы и не отдать себя полностью в руки Сатаны. В тихой комнате стоял дым. Он затянул гобелены, бесценные картины, резьбу из дерева и камня. Мы пересекли эту комнату и заглянули в следующую, гораздо большую.

Из-за дыма, совсем близко, послышался еще один взрыв.

Сквозь дым, спотыкаясь, шел Сатана!

При виде его мы втроем прижались друг к другу. Во рту у меня пересохло, и я почувствовал, как пот смочил корни волос. Это не было страхом. Нечто большее, чем страх.

Потому что Сатана, спотыкавшийся нам навстречу, был слеп!

Глаза его больше не были голубыми, алмазно-твердыми и алмазно-яркими. Тусклые и серые, они напоминали неполированные агаты. Мертвые глаза. Как будто пламя выжгло их. Вокруг них и на них была красная краска, как маска.

Сатана был без плаща. На его распухшей шее виднелись следы пальцев. Пальцы Консардайна.

Одна его рука свисала. Другой он прижимал к груди маленькую статуэтку слоновой кости – Эрота. Из всех прекрасных вещей, ради которых он строил свои планы, грабил и убивал, эта статуэтка, я думаю, была любимой; вещь, в которой он находил чистейший, совершеннейший дух красоты, которую, как бы ни был низок Сатана, он хорошо знал и которой поклонялся.

Он спотыкался, поворачивая голову из стороны в сторону, как слепой зверь. Слезы непрерывно текли из невидящих глаз и блестели на щеках.

Сквозь завесу дыма следом за ним крался Кобхем.

Через его левое плечо висела сумка. Ее распирало изнутри; Кобхем сунул в нее руку и вытащил круглый предмет, размером с апельсин, отсвечивавший тусклым металлическим блеском.

Кобхем смеялся так же непрерывно, как Сатана плакал.

Кобхем остановился.

– Сатана! – позвал он. – Остановись! Пора отдохнуть, дорогой хозяин.

Спотыкающаяся фигура продолжала двигаться; насмешка в голосе Кобхема исчезла, он стал угрожающим.

– Стой, собака! Стой, когда я приказываю! Хочешь получить бомбу за пазуху?

Сатана остановился, дрожа, крепче сжимая статуэтку.

– Повернись, Сатана, – насмехался Кобхем. – Неужели, хозяин, ты откажешь мне в свете твоих глаз?

И Сатана повернулся.

Кобхем увидел нас.

Рука с бомбой взлетела вверх.

– Уолтер! – крикнула Ева и заслонила меня, расставив руки. – Уолтер! Не нужно!

Я не пытался стрелять. Честно говоря, я даже не подумал об этом. Меня еще не оставило оцепенение, которое охватило при виде Сатаны. Быстрая реакция Евы спасла нас вернее пули.

Кобхем опустил руку. Сатана не оборачивался. Я сомневаюсь, что он слышал. Он не чувствовал ничего, кроме своей боли и голоса мучителя, да и ему, подумал я, он повиновался, только чтобы спасти от уничтожения статуэтку.

– Ева! – Безумие отчасти спало с лица Кобхема. – Кто с вами? Подойдите ближе.

Мы придвинулись к нему.

– Киркхем? И маленький Гарри. Стойте на месте. Поднимите руки – оба. Я вам обязан, Киркхем. Но я вам не верю. Ева, куда вы идете?

– Мы пытаемся убежать, Уолтер, – мягко сказала она. – Идемте с нами.

– Идти с вами? С вами! – Безумие вновь охватывало его. – Не могу. Здесь только часть меня. Остальное в комнате, полной зеркал. Часть меня в каждом зеркале. Я не могу уйти без них.

Он помолчал, очевидно, размышляя. Дым становился гуще. Сатана стоял неподвижно.

– Разделенная личность, – сказал Кобхем. – Сатана это сделал. Но он продержал меня там недостаточно долго. Я убежал. Если бы остался там немного дольше, весь ушел бы в зеркала. В них, и сквозь них, и прочь. А так, – продолжал Кобхем с ужасающей безличной серьезностью, – эксперимент остался незавершенным. Но я не могу уйти и оставить эти кусочки себя. Понимаете, Ева?

– Осторожно, Ева. Не возражай ему, – прошептал я.

Он услышал.

– Заткнитесь, Киркхем. Я разговариваю с Евой, – злобно сказал он.

– Мы можем вам помочь, Уолтер, – спокойно сказала Ева. – Идемте с нами…

– Я пошел в храм, – прервал он, говоря совершенно спокойно, его пораженный мозг перешел на другую тему, – и взял с собой свои бомбы. Бросил несколько. Я использовал сонный газ. Консардайн лежал у основания лестницы. Спина его была сломана. Сатана как раз поднимался с него. Он закрыл рот и нос и побежал. Несколько брызг моего средства в глаза, я его прихватил с собой. Вот и все. Он пошел сюда, как крыса в нору. Он слеп теперь…

Настроение его изменилось. Он громко, безумно расхохотался.

– Идти с вами? Оставить его? После всего, что он мне сделал? Нет, нет, Ева. Нет – ради всех ангелов на небе. Мы еще погуляем, Сатана и я. И пойдем вместе. И все маленькие куски меня в его проклятых зеркалах пойдут с нами. Долгое, долгое путешествие. Но я сделал так, чтобы начало было быстрым!

– Кобхем, – сказал я, – я хочу спасти Еву. Туннель на берег. Как его найти? Или путь туда закрыт?

– Я велел вам заткнуться, Киркхем, – огрызнулся он. – Все привыкли повиноваться Сатане. Теперь Сатана повинуется мне. Все теперь повинуются мне. Вы ослушались. Подойдите к стене, Киркхем.

Я подошел к стене. Делать было нечего.

– Хотите знать, как пройти в туннель? – спросил он, когда я дошел до стены и повернулся. – Идите в прихожую. Через правую стену – слушайте меня, Гарри, – он бросил на меня злобный взгляд. – Шестая панель слева по коридору. Оттуда в другой коридор. По пандусу вниз до конца. Оттуда через последнюю панель направо. Там начинается туннель. Все с этим. А теперь, Киркхем, посмотрим, пойдете ли вы с ними. Ловите. – Он поднял руку и бросил в меня бомбу.

Казалось, она летит так медленно. У меня хватило времени подумать, что будет со мной, если я ее не поймаю, или уроню, или поймаю слишком резко. Мне везло. Ничего подобного я не сделал.

– Хорошо, вы идете, – улыбнулся Кобхем. – Держите на случай встречи с рабами. Я думаю, храм я от них очистил. Газовые бомбы, Киркхем, газовые бомбы. Все они там спят и во сне пируют.

И он опять захохотал.

– Убирайтесь! – неожиданно рявкнул он.

Мы прошли обратно в прихожую. Глядеть в лицо друг другу мы не смели. Выходя, я оглянулся. Кобхем смотрел нам вслед.

Сатана не пошевелился.

Мы прошли в дверь и закрыли ее.

До прихожей мы шли как могли быстро. Она была полна дымом и походила на печь. Первый коридор тоже оказался задымленным. Второй – значительно чище. Когда мы дошли до его конца, Баркер не сразу справился с панелью. В конце концов она открылась как дверь.

Перед нами был не вход в туннель, как я ожидал, а пустая каменная комната примерно в двадцать квадратных футов. Против нас находилась тяжелая стальная дверь за решеткой. По обе стороны двери стояли едоки кефта. Мощные мужчины, вооруженные петлями и ножами. Вдобавок у них были карабины – первое огнестрельное оружие, которое я видел у рабов.

Бомба Кобхема была у меня в кармане. В первое мгновение я думал использовать ее. Здравый смысл подсказал мне, что крыша может обрушиться на нас и уж во всяком случае вход в туннель будет завален. Я опустил руку на рукоять пистолета. Рабы держали нас под прицелом своих ружей. Не стреляли они, я думаю, только потому, что узнали Баркера.

– Привет! Привет! Что это с вами? – Баркер сделал к ним шаг.

– Что вы здесь делаете? – спросил один из рабов, и из-за его слабого акцента я подумал, что он был русским до того, как стал… тем, чем стал.

– Приказ Сатаны, – резко сказал Гарри и указал на ружья. – Опустите их.

Раб, который спрашивал, что-то сказал другому на незнакомом языке, которым пользовался Сатана. Тот кивнул. Они опустили карабины, но держали их наготове.

– Пропуск? – спросил раб.

– Он у вас, капитан – Баркер быстро повернул ко мне голову, потом снова к рабам. – Нет, не у вас. У меня…

Я догадался по его глазам, что он хотел сказать. Рука моя лежала на рукояти. Я с бедра выстрелил во второго раба. Тот схватился за грудь и упал.

В то же мгновение Баркер бросился в ноги первого раба. Тот упал. Прежде чем он мог встать, я прострелил ему голову.

У меня не было угрызений совести по поводу этого убийства. Едоки кефта никогда не казались мне людьми. Во время войны я по гораздо меньшим поводам убивал куда лучших людей. Баркер обыскал упавшего раба. Он встал со связкой ключей и подбежал к двери. Менее чем через минуту он отвел прутья решетки и открыл дверь. Перед нами лежал туннель, длинный, выложенный камнем и тускло освещенный.

– Нужно торопиться, – сказал Баркер, закрывая за нами тяжелую дверь. – Мне не нравится то, что он сказал о быстром начале путешествия. Я думаю, он собирается взорвать лабораторию. А там достаточно взрывчатки, чтобы взорвать весь ад.

Мы побежали по туннелю. Примерно через тысячу футов нам встретилась еще одна стена. Она закрывала путь, превращая туннель в тупик.

Баркер лихорадочно ощупывал ее дюйм за дюймом немеющими пальцами. Неожиданно стена скользнула в сторону, как на катках. Мы прошли в отверстие и побежали дальше.

Свет мигнул и погас. Мы остановились в полной темноте. Земля задрожала под ногами. Затем послышался глухой звук, похожий на голос проснувшегося вулкана. Я обнял Еву. Пол туннеля раскачивался. Слышался грохот падающих камней.

– Боже! Сатана уходит! – голос Баркера звучал истерически резко.

Да, это так. Сатана – ушел. И Кобхем тоже. И все остальные, живые и мертвые, в замке – они тоже ушли. И все сокровища Сатаны, вся красота, которую он собирал, – все ушло. Сожжено и разбито в ужасном взрыве. Неповторимые сокровища, прекрасные предметы, без которых мир всегда будет беднее – уничтожены навсегда. Стерты с лица земли!

Я ощутил болезненную пустоту. Как будто сами кости стали пустыми. Я чувствовал сожаление и ужас, словно присутствовал при огромном жертвоприношении.

Ева обхватила меня за шею. Я слышал ее рыдания. Отбросив расслабляющие мысли, я крепко прижал ее к себе, утешая.

Камни перестали падать. Мы двинулись дальше, выбирая путь среди камней при свете фонаря Баркера. Туннель был сильно поврежден. Если я и молился, то о том, чтобы нам не завалило выход. В таком случае мы умрем, как крысы.

Но повреждения уменьшались по мере того, как мы удалялись от взрыва, хотя время от времени мы продолжали слышать звуки падения камней сзади. Наконец мы пришли к грубо обработанной скале, которая закрывала туннель и должна была служить его концом.

Тут Баркер трудился долго, и я с ним, и оба изо всех сил, прежде чем нашли способ открыть ее. Наконец, когда фонарик уже почти не светил, скала опустилась. Мы вдохнули холодный свежий воздух. Поблизости слышался шелест волн. Еще минута, и мы стояли на скале, на которой я видел Сатану, глядящего на волны залива.

Мы увидели огни «Херувима». Яхта ближе подошла к берегу. Ее прожектор осветил пристань, затем дорогу, ведущую к большому дому.

Мы спустились со скалы и по берегу направились к причалу.

Справа от нас небо светилось, пульсируя. Силуэты деревьев выделялись на фоне огня, как на японской гравюре.

Погребальный костер Сатаны.

Мы добрались до причала. Прожектор осветил нас. Мы смело шли вперед. Баркер сел в лодку, стоявшую у причала. На яхте, по-видимому, решили, что мы направляемся к ним. Они продолжали освещать нас прожектором.

Мотор лодки заработал. Я помог Еве спуститься в нее, потом прыгнул следом. Баркер запустил мотор на первую скорость, а потом и на полную. Лодка рванулась вперед.

Луны не было. На воде туман. Огонь погребального костра Сатаны бросал зловещий отсвет на медленные волны.

Баркер направился к яхте. Неожиданно он резко свернул влево и прочь от «Херувима». Мы услышали крики с палубы. Туман сгустился. Луч прожектора скоро исчез из вида. Он потерял нас и повернул опять к причалу.

Баркер направил лодку к берегу Коннектикута. Он передал мне руль, а сам занялся мотором. Ева прижалась ко мне. Я обхватил ее рукой и привлек еще ближе. Ее голова опустилась мне на плечо.

Мысли мои вернулись к горящему замку. Что там произошло? Может быть, звук взрыва и огонь привлекли зрителей, добровольцев-пожарных из соседних деревень, полицию? Вряд ли. Место такое уединенное, к нему так трудно добраться. Но завтра, конечно, придут. Что обнаружат? Как воспримут найденное? И сколько человек спаслось?

А те, кто остался в доме Сатаны? Те, кто погиб от рук рабов и от бомб Кобхема? Среди них были люди, занимавшие высокое положение. Как скажется их исчезновение? Газеты долго будут этим заниматься.

И Сатана! В конечном счете – шулер. Преданный в конце концов им же крапленой картой. Если бы он играл свою игру в семь отпечатков честно, он был бы непобедим. Но он не захотел, власть его основывалась на лжи. А власть не может быть крепче, чем то, на чем она основана.

Ложь Сатаны предала его.

Шулер – да, но и много, много больше…

Будет ли нас преследовать месть, хотя он и погиб?

Что ж, придется рискнуть.

Я отбросил печальные мысли и решительно повернул от прошлого к будущему.

– Ева, – прошептал я, – все, что я имею, это те шестьдесят шесть долларов и девяносто пять центов, которые у меня были, когда я впервые тебя встретил.

– Ну и что? – спросила Ева, удобнее устраиваясь у меня в руках.

– Не хватит для медового месяца, – сказал я. – Конечно, есть десять тысяч, что я получил за дело в музее. Я не могу их взять. Придется передать музею. От «анонимного донатора».

– Конечно, – равнодушно сказала Ева. – О, Джим, дорогой, как хорошо быть свободной!

Баркер продвинулся вперед и взял у меня руль. Я обнял Еву обеими руками. Далеко впереди светились огни какого-то коннектикутского города. Они пробуждали болезненные воспоминания. Я вздохнул.

– Все сокровища – погибли! – Я застонал. – Почему мне не хватило ума схватить корону или скипетр с золотого трона? У меня была возможность.

– Вот корона, капитан, – сказал Баркер.

Он порылся в кармане. Вытащил корону и положил Еве на колени. Драгоценности сверкнули. Мы смотрели на них, потом на Баркера, потом снова на них – не веря своим глазам.

– Корона погнулась немного, – весело продолжал Баркер. – Пришлось согнуть, чтобы сунуть в карман. Взял и скипетр, но он выскользнул. А подобрать времени не было. Впрочем, подобрал несколько других красивых вещиц.

И он высыпал две пригоршни колец, ожерелий и необработанных жемчужин на корону. Мы смотрели, лишившись речи.

– Разделите пополам, если вы с мисс Евой остаетесь вместе, – сказал Гарри. – Надеюсь, они не поддельные.

– Гарри! – прошептала Ева, почти не дыша. Она наклонилась и поцеловала его.

Он замигал и отвернулся к рулю.

– Напоминает мне о Мегги! – печально прошептал он.

Я почувствовал что-то круглое и твердое в кармане. Бомба Кобхема! С легким покалыванием под корнями волос я осторожно опустил ее в воду.

Огни берега приближались. Я собрал драгоценности с колен Евы и сунул их Баркеру в карман.

Потом прижал Еву и повернул ее лицом к себе.

– Совсем как мы с Мегги! – хрипло прошептал Гарри.

Я прижал губы к ее губам. Жизнь показалась такой сладкой.

Но губы Евы слаще.

Флибуста

Семь шагов к Сатане (fb2)

Абрахам Меррит
Семь шагов к сатане

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Оглавление

Флибуста

Семь шагов к Сатане (fb2)

Абрахам Меррит Семь шагов к сатане

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Оглавление

Абрахам Меррит
Семь шагов к сатане