Девушка встречает парня (fb2)

- Девушка встречает парня (пер. Валерий Викторович Нугатов) 2457K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Али Смит

Али Смит
Девушка встречает парня

Ali Smith

Girl meets boy

Copyright © Ali Smith, 2007

© Валерий Нугатов, перевод на русский язык, 2021

© Livebook Publishing Ltd, оформление, 2021

Τάδε νυν εταιραις τοας εμαισι τέρπνα κάλως όεΐσωί ^[1]

Посвящается Люси Катбертсон

Посвящается Саре Вуд

Где-то далеко, в какой-то иной классификации, вдалеке от того снобизма и пафоса, которыми опутаны наши души и тела, куется орудие нового рассвета.

Э. М. Фостер

Отличие узколобости в том, что она не доверяет неопределенности.

Йозеф Рот

Я думаю о различии между историей и мифом. Или между выражением и видением. Потребность в повествовании и в то же время потребность вырваться из темницы рассказа – через неправильное цитирование.

Кэти Акер

Гендер не следует истолковывать как устойчивую идентичность… скорее, гендер – это идентичность, нестабильно формирующаяся во времени.

Джудит Батлер^[2]

Упражняйтесь только в невероятном.

Джон Лили^[3]

Давайте расскажу вам, как я был девушкой, – говорит наш дед.

Сейчас вечер субботы: по субботам мы всегда у них гостим. Диван и стулья отодвинуты к стенам. Тиковый кофейный столик с середины комнаты переставлен под окно. Пол расчищен для кувырков назад и вперед, жонглирования апельсинами и яйцами, обучения тому, как делать «колесо», как стоять на голове, как ходить на руках. Мы стоим вниз головой, а дедушка держит нас за ноги, пока мы не добьемся равновесия. Перед тем как познакомиться с бабушкой и жениться на ней, дедушка работал в цирке. Однажды он сделал стойку на голове наверху целой труппы, стоявшей на голове. Однажды он прошел по канату через Темзу. Темза – это такая река в Лондоне, которая находится в пятистах двадцати милях отсюда, если верить карте в дорожном атласе, стоящем между прочими книжками дома у папы. Что, правда, через Темзу? – говорит бабушка. – А разве не через Ниагарский водопад? А, Ниагара, – говорит дедушка. – Так это совсем другой коленкор.

Все происходит после гимнастики и перед «Свиданием вслепую»^[4]. Иногда после гимнастики вместо этого идет «Игра поколений»^[5]. Очень давно, задолго до нашего рождения, когда мама была такой же маленькой, как мы, «Игра поколений» была любимой ее передачей. Но мамы с нами больше нет, да и вообще нам больше нравится «Свидание вслепую», где каждую неделю без осечки парень выбирает из трех девушек одну, а девушка выбирает из трех парней одного, и всякий раз между ними ширма и Силла Блэк^[6]. Потом парни и девушки, выбранные на прошлой неделе, возвращаются и рассказывают о своем свидании вслепую, обычно кошмарном, и мы всегда полны ожидания, будет ли свадьба – так называется то, что бывает перед разводом, и по такому случаю Силла Блэк надевает шляпу.

Но в таком случае Силла Блэк сама-то кто – парень или девушка? Кажется, ни то ни другое. Если ей захочется, она может взглянуть на парней или может зайти за ширму и взглянуть на девушек. Она может переходить то туда, то сюда, как фокусница или приколистка. Публика всегда радостно при этом смеется.

Что ты несешь, Антея, – говорит Мидж, глядя на меня в недоумении.

Силла Блэк – из шестидесятых, – говорит бабушка, будто это все объясняет.

Время субботнего чаепития, после ужина и перед ванной. Всегда так здорово сидеть на стульях там, где они обычно не стоят. Я и Мидж – на коленях у дедушки, мы все втроем втиснулись в отодвинутое кресло и ждем, пока усядется бабушка. Она подтягивает свое кресло поближе к электрокамину. Всем весом наваливается на кофейный столик и сдвигает его, чтобы видеть счет футбольного матча. Для этого не нужно делать звук громче. Потом она аккуратно складывает журналы на нижнюю полку столика и усаживается. Над чашками поднимается пар. Во рту вкус тостов с маслом. По крайней мере, так я предполагаю, ведь все мы едим один и тот же тост, ну, разные кусочки одного и того же тоста. Потом я начинаю волноваться. А что, если все мы ощущаем вкус по-разному? Что, если каждый кусочек тоста на вкус совсем другой? Ведь даже те два кусочка, что съела я, уж точно немного отличались по вкусу. Я озираюсь вокруг, перевожу взгляд с одной головы на другую. Потом снова пробую вкус у себя во рту.

Так я никогда вам не рассказывал, как меня посадили на неделю в тюрьму, когда я был девушкой? – говорит дедушка.

За что? – говорю я.

За то, что ты называл себя девушкой, хотя ею не был, – говорит Мидж.

За то, что написал слова, – говорит дедушка.

Какие слова? – говорю я.

НЕТ ГОЛОСОВ – НЕТ ГОЛЬФА, – говорит дедушка. – Нас посадили в тюрьму за то, что мы написали это кислотой на площадке для гольфа, мы с моей подружкой. Зачем такой молодой девушке кислота? – спросил аптекарь, когда я зашла ее купить.

Дедуля, перестань, – говорит Мидж.

Зачем такой девушке пятнадцать бутылок кислоты? – сказал он. Я рассказала правду, вот дурочка. Я хочу написать ею слова на поле для гольфа, – сказала я, и он мне ее, конечно, продал, но потом пошел и в точности доложил Гарри Кэткарту в полицейском участке, кто к нему заходил купить оптом кислоты. Но в тюрьму мы отправились с гордостью. Я была гордой, когда за мной пришли. В полицейском участке я рассказала все: мол, сделала это потому, что моя мама не может написать словами свое имя, тем более проголосовать. Ваша прабабушка расписывалась крестами: Х Х Х. Мэри Изобел Ганн. И когда мы вышли на Грязный марш^[7], – говорит дедушка. – Батюшки светы! Его назвали Грязным маршем, потому что… потому что почему?

Из-за какой-то грязи, – говорю я.

Из-за грязи на подолах наших юбок, – говорит дедушка.

Дедуля, – говорит Мидж. – Не надо.

Слышали бы вы эту смесь акцентов, что доносилась со всех сторон! Будто огромная стая самых разных птиц, и все летят в небе и поют одновременно. Черные дрозды, зяблики, чайки, певчие дрозды, скворцы, стрижи и чибисы – представьте себе! Мы съехались со всей страны – из Манчестера, Бирмингема, Ливерпуля, Хаддерсфилда, Лидса, все девушки, работавшие с одеждой, ведь большинство из нас именно этим и занимались, я имею в виду текстиль, а еще из Глазго, из Файфа и даже прямо вот отсюда мы приехали. Вскоре нашего марша так испугались, что приняли против нас новехонькие законы. Сказали, что мы можем маршировать только группами не более двенадцати человек. И каждая группа из двенадцати девушек должна была находиться в пятидесяти ярдах от любой другой группы из двенадцати человек. И как вы думаете, чтó в нас кидали во время марша? Как думаете, чтó в нас кидали, когда мы выступали перед большими толпами слушавшего народа?

Яйца и апельсины, – говорю я. – Грязь.

Помидоры и рыбьи головы, – говорит Мидж.

А чтó мы кидали в Казначейство, в Министерство внутренних дел, в здание Парламента? – говорит он.

Рыбьи головы, – говорю я.

Идея швырять рыбьи головы в государственные исторические здания кажется мне очень забавной. Дедушка крепче меня сжимает.

Нет, – говорит он. – Камни, чтобы разбивать окна.

Не очень-то женственно, – говорит Мидж с другой стороны его головы.

Вообще-то, мисс Мидж… – говорит дедушка.

Я не Мидж, – говорит Мидж.

Вообще-то, так вышло, что мы были очень даже женственными. Мы кидали камни в холщовых мешочках, которые сшили своими руками специально для камней. Вот какими мы были женственными. Но это неважно. Неважно. Слушайте дальше. Слушаете? Готовы?

Ну, началось, – говорит бабушка.

Я никогда не рассказывал вам, как сыграл очень важную, решающую роль в тайном вывозе из страны Жгучей Лили – знаменитой Поджигательницы Зданий с северо-востока?^[8]

Нет, – говорю я.

Нет, – говорит Мидж.

Ну, тогда я расскажу, да? – говорит дедушка.

Да, – говорю я.

Ладно, – говорит Мидж.

Уверены? – говорит он.

Да! – говорим мы вдвоем.

Жгучая Лили, – говорит он, – была знаменитой. Она много чем прославилась. Она была танцовщицей и была очень-очень красивой.

Всегда на девиц глаз был наметан, – говорит бабушка, не сводя своих глаз с телевизора.

И вот однажды, – говорит дедушка, – на свой двадцать первый день рождения, в день, когда прекрасная (хотя, конечно, не настолько прекрасная, как ваша бабушка), в день, когда прекрасная Жгучая Лили стала полноценной взрослой женщиной, – что и должно случаться в день, когда тебе исполняется двадцать один, – она посмотрела в зеркало и подумала: все, с меня хватит. Пойду менять мир. И тут же вышла на улицу и разбила себе на день рожденья окно.

Дурацкий подарок, – говорит Мидж. – На свой я попрошу мини-купер.

Но вскоре она решила, что хотя бить окна – для начала, конечно, хорошо, но этого маловато. Поэтому она принялась поджигать здания – здания, в которых не было людей. Это сработало. Привлекло внимание. Затем ее вечно доставляли на повозке в тюрьму. И там, в тюрьме, в камере, знаете, что она сделала?

Что? – говорит Мидж.

Попросту отказалась от еды, – говорит он.

Зачем? – говорю я и, пока это говорю, снова чувствую всем своим нутром вкус тоста.

Потому что она была типа анорексички, – говорит Мидж, – и пересмотрела собственных фоток в журналах.

Потому что ей больше ничего оставалось, – говорит мне дедушка поверх головы Мидж. – Тогда все так поступали – из протеста. Мы бы все так поступили. Я бы тоже так поступил. И вы.

Уж я-то нет, – говорит Мидж.

Как миленькая. Ты бы тоже так поступила, если бы больше ничего не оставалось. И тогда Жгучую Лили заставили есть.

Как так? – говорю я. – Нельзя же заставить кого-то есть.

Вставили в горло трубку и засунули в трубку еду. Вот только по ошибке вставили не в то горло – в дыхательное, и закачали еду прямо в легкие.

Зачем? – говорю я.

Фу, – говорит Мидж.

Роб, – говорит бабушка.

Они должны знать, – говорит дедушка. – Это правда. Так было. И после того, как ей засунули в дыхательное горло трубку, Лили очень сильно заболела, так что пришлось выпустить ее из тюрьмы, иначе бы она умерла. А это было бы очень плохой рекламой для полиции, для тюрьмы и для правительства. Но когда Жгучая Лили поправилась, ввели новый закон, который гласил: «Как только одна из этих девушек вылечится на воле, а не будет умирать здесь в тюрьме, у нас на руках, будто это мы ее угробили, можно тут же снова ее арестовать». Но знаете что?

Что? – говорю я.

Что? – говорит Мидж.

Жгучая Лили постоянно проскальзывала между пальцами. Она вечно выходила сухой из воды. Вечно поджигала пустые здания.

Она что, чокнутая была? – говорит Мидж.

Только пустые здания, заметьте, – говорит дедушка. – «Я никогда не подвергну опасности ни одну человеческую жизнь, помимо своей, – сказала она. – Входя в здание, я всегда кричу, чтобы убедиться, что там никого нет. Но я буду заниматься этим, сколько понадобится, чтобы изменить мир к лучшему». Вот что она сказала в суде. Она называла себя в суде кучей разных имен. Лилиан. Ида. Мэй. Тогда еще не знали, как нынче, внешности каждого из нас, и она могла проскользнуть между пальцами, как проскальзывает вода, если зажать ее в кулаке. Тогда еще не пользовались кинопленкой и фотографиями, как нынче, чтобы знать, кто каждый из нас такой.

Я поднимаю руку, свернутую в кулак. Разжимаю ее, затем сжимаю.

И она продолжала этим заниматься. А полиция все время за ней охотилась. И мы знали, в следующий раз она точно умрет – умрет, если ее снова поймают, ведь она слишком ослабла и уже не переживет этих голодовок. И вот однажды – вы слушаете?

Да, – говорим мы.

Однажды, – говорит дедушка, – ко мне пришла одна наша подружка и сказала: «Завтра ты должна будешь нарядиться посыльным».

Что еще за посыльный? – говорю я.

Тс-с, – говорит Мидж.

Я была невысокая, – говорит дедушка. – Мне было девятнадцать, но я могла сойти за двенадцати– или тринадцатилетнюю. И я немного смахивала на мальчика.

Ну да, – говорит Мидж, – ведь ты же им и был.

Тс-с, – говорю я.

И я проверила одежду, которую она принесла мне в сумке, – говорит дедушка. – Одежда была довольно чистая, не слишком вонючая, слегка пахла кожей, слегка пахла парнями.

Фу, – говорит Мидж.

А как пахнут парни? – говорю я.

На вид казалось, она будет мне впору. И кто бы мог подумать – подошла. В общем, я надела ее на следующее утро и села в продуктовый фургон, который остановился рядом с моим домом. И девушка, что вела грузовик, вышла, а за руль сел парень, и, выходя, она поцеловала парня. А перед тем как залезть под брезент в задней части фургона, девушка дала мне свернутый комикс, яблоко и корзину со всякой всячиной – чаем, сахаром, капустой, парой морковок. И сказала: теперь натяни пониже фуражку и уткнись головой в комикс, а когда выберешься из фургона, грызни яблоко. В общем, я все это сделала – сделала, как она сказала: раскрыла наугад комикс и держала его перед собой, картинки всю дорогу прыгали перед глазами, и когда мы добрались до нужного дома, парень за рулем остановил фургон, входная дверь дома открылась и женщина крикнула: «Все хорошо! Он здесь!» И я зашла сзади, как обычно делали посыльные, прикрываясь комиксом и два раза откусив от яблока, а оно было большое – яблоки тогда были гораздо больше, в те времена, когда я была девушкой.

В этот раз Мидж ничего не говорит. Она жадно слушает, я тоже.

И в коридоре большого старого дома я увидела себя в зеркале, только это было не зеркало и это была не я. Это был кто-то другой, одетый точно так же: привлекательный парень в точно такой же одежде. Но он был очень, очень красивый, и так я поняла, что он не я, а я не он.

Роб, – говорит бабушка.

Он был красивый, хотя очень худой и бледный, и он широко мне улыбнулся. А женщина, которая провела меня по дому, перевернула корзину, так что продукты рассыпались по всему полу, будто продукты ее не волновали, а потом передала пустую корзину красивому парню и велела мне отдать ему комикс и яблоко. Парень легко закинул корзину себе на руку и распахнул комикс у себя на ладони, затем и сам откусил от яблока в другой руке и, выйдя в дверь, обернулся и подмигнул мне. И тогда я увидела. Это был никакой не парень, а прекрасная девушка. Сама прекрасная Жгучая Лили, одетая, точь-в-точь как я, повернулась и подмигнула мне.

Дедушка подмигивает бабушке.

Да, Хелен? – говорит он.

В древности у кельтских племен, – говорит бабушка, – женщины пользовались привилегией. Всегда нужно бороться за то, что потерял. Даже если не знаешь, что у тебя это вообще когда-нибудь было. – Она поворачивается к телевизору. – Господи. Шесть – ноль, – говорит она и качает головой.

Я хочу французский макияж глаз, – говорю я.

У вас и так уже есть какой угодно макияж глаз, – говорит дедушка, – благодаря таким девушкам, как Жгучая Лили. И знаете что, знаете? В тот же день она добралась до самого побережья, где за много миль ее поджидала лодка, а полиция, следившая за домом, даже не догадалась, что Лили там была и оттуда уехала.

Дедуля, ты что, спятил? – говорит Мидж. – Ведь если все посчитать, даже если б ты был девушкой, то должен родиться еще в начале столетия, ну да, в смысле ты старый и все такое, но не настолько же.

Мидж, моя милая горячая циничная душенька, – говорит дедушка. – Ты еще узнаешь о той надежде, что превращает события в историю. Иначе для твоих собственных великих истин не останется никакой доброй надежды, а для твоих собственных внуков – никаких добрых истин.

Меня зовут Имоджен, – говорит Мидж и спускается с его колена.

Бабушка встает.

Вашему дедушке нравится думать, что все истории на свете должен рассказывать он, – говорит она.

Только самые важные, – говорит дедушка. – Только те, что нужно рассказывать. Некоторые истории рассказывать всегда нужнее. Так ведь, Антея?

Так, дедуля, – говорю я.

* * *

Ну да, все так, – сказала Мидж. – А потом ты сразу же вышла на улицу и кинула камень в окно кухни, помнишь?

Она показала на окно, которое теперь находилось прямо перед нами, с нарциссами в вазе и шторами, за которыми она ездила в самый Абердин.

Нет, – сказала я. – Вообще этого не помню. Не помню ничего такого. Помню только что-то о «Свидании вслепую» и о том, что всегда были тосты.

Мы обе уставились на окно. Это было то самое окно, но, конечно, другое, почти пятнадцать лет разницы. Не похоже было на то, что его когда-нибудь могли разбить или что оно когда-нибудь хоть чем-то отличалось от того, каким было сейчас.

Оно разбилось? – сказала я.

Ну да, разбилось, – сказала она. – Конечно, разбилось. Вот какой девчонкой ты была. Надо мне было это вписать в твой психологический портрет для «Чистоты». Чрезвычайно внушаема. Бездумная бунтарка.

Ха, – сказала я. – Уж это вряд ли. Я никакая не внушаемая. – Я кивнула головой на фасад дома. – Я имею в виду, кто пошел и купил мотоцикл за несколько тысяч фунтов лишь потому, что на нем было написано «БУНТУЙ»? – сказала я.

Да я не поэтому его купила, – сказала Мидж, и ее шея покраснела до самых ушей, как тот мотоцикл. – Просто цена была подходящая, ну и подходящая форма. Я купила его не из-за какой-то дурацкой надписи.

Мне уже было стыдно за то, что я сказала. Мне стало стыдно, как только слова слетели с губ. Вот на что способны слова. Ведь теперь, возможно, она уже никогда не сможет без задней мысли сесть на этот мотоцикл, и виновата буду я. Возможно, для нее я испортила мотоцикл. Я уж точно ее разозлила – я поняла это по тому, с каким спокойствием она властно указала, чтобы я не опаздывала, и велела, чтобы я не называла ее Мидж на работе, особенно перед Китом. Затем она так бесшумно защелкнула за собой входную дверь, что это показалось оскорбительным.

Я попыталась вспомнить, кто там у них в «Чистоте» был Китом. Все выглядели одинаково: боссы со слегка англизированным акцентом и модненькими гладко бритыми головами. Все выглядели староватыми для подобных стрижек. Все выглядели почти лысыми. Все выглядели так, что любого из них можно было назвать Китом.

Я услышала, как она сняла чехол и аккуратно его сложила, затем я услышала, как она села на мотоцикл, завела его и с ревом умчалась по подъездной дорожке.

Бунтуй.

Шел дождь. Я надеялась, она не будет лихачить под дождем. Надеялась, тормоза у нее исправные. Дождь лил здесь каждый день, с тех пор как я вернулась, все восемь дней. Шотландский дождь – это не миф, а обыденность. Ничего, кроме дождя, детка, восемь дней в неделю^[9]. Дождь хлещет каждый день. Когда я ростом да была еще с вершок, тут как раз и ветер и дождь^[10].

Да, ведь когда мы ростом да были еще с вершок, Мидж в том числе бесило, что он всегда переиначивал слова. О, если ты покоен, не растерян… Когда теряют головы вокруг… И если ты готов к тому, что слово… И если можешь сердце, нервы, жилы… И если будешь мерить расстоянье… Секундами, пускаясь в дальний бег… Земля – твое, о дочерь, достоянье! И более того, ты – женщина^[11] НЕТ-НЕТ-НЕТ, ДЕДУЛЯ, ТАК НЕ СКЛАДНО, – визжала она. Она стояла на линолеуме прямо там, где теперь лежал новый паркет, и кричала в какой-то изумительной ярости: «Не меняй слова! Ты их меняешь! Так нельзя! Это неправильно!» Я и это забыла. Изумительная благодать, о сладостный звук^[12]. А еще: «Мидж, можно мне эту книжку?» «Можно, если скажешь волшебное слово – какое волшебное слово?» Волшебным словом было Имоджен. «Мидж, можно доесть твою картошку?» «Мидж, можно взять твой велик?» «Мидж, скажешь, что это ты сломала?» «Да, если скажешь волшебное слово – какое волшебное слово?» В Мидж что-то изменилось. Что-то существенное. Я попыталась вспомнить, что это было. Оно стояло прямо у меня перед глазами, но я никак не могла разглядеть.

У них был тиковый кофейный столик. Я сейчас вспомнила, как они гордились тем, что он был из тика. Бог знает почему. Неужели тик был такой невидалью? Тиковый кофейный столик давно исчез. Исчезли все их вещи. Я была без понятия куда. Единственное реальное ощущение, будто оба по-прежнему здесь, исходило от того, как падал свет через ту самую застекленную входную дверь, да от фотографии в рамочке, которую Мидж повесила на стену рядом с тем местом, где раньше находилась дверь столовой.

Столовая. Ну и словечко. Давно исчезнувшее слово, канувшее на дно морское. Мидж снесла стены между столовой и гостиной, чтобы получилась одна огромная комната. Провела центральное отопление. Снесла стену между ванной и малюсенькой спальней, где я спала субботними ночами, когда мы здесь останавливались, – снесла, чтобы увеличить ванную: теперь на месте моей односпальной кровати стояла ванна. Заасфальтировала палисадник, где у бабушки росли розы и гвоздики. Теперь Мидж ставила там свой мотоцикл.

На фото они казались старыми, теперь я это заметила. Они были похожи на двух стариков. Черты лица смягчились. Он стал гладеньким, c милым, почти девичьим личиком. Она казалась сильной, поджарой, словно в старую кожу влез улыбчивый молодой парень из фильма про Вторую мировую. Они казались умудренными. Были похожи на людей, которым уже все равно, которые понимали, как мало осталось времени. Лодка номер два, возвращайтесь, ваше время истекло. Пять лет назад они поехали на отдых в Девон. Из прихоти купили в лодочном магазине тримаран и отправили нашему отцу записку. Дорогой сын, мы уехали посмотреть мир, привет девочкам, скоро вернемся. Из прихоти отплыли. Они ни разу не плавали под парусом.

Умудренные дурачки. Они присылали нам открытки с берегов Испании и Португалии. Потом открытки приходить перестали. Два года назад отец приехал на север и поставил надгробный камень на их пустом месте на кладбище – месте, которое они купили еще до нашего рождения, – с их именами и фотографией, той самой, на которую я смотрела сейчас, и слова на камне под деревьями, рядом с каналом, среди птичьего пенья и сотен других камней, над пустым участком земли, гласили: РОБЕРТ И ХЕЛЕН ГАНН, ЛЮБИМЫЕ РОДИТЕЛИ, ДЕДУШКА И БАБУШКА, ПРОПАВШИЕ В МОРЕ В 2003 ГОДУ.

На спинах дельфинов. Дружбу водили с волнами^[13].

Затем он предложил отдать дом нам, если хотим. Мидж вселилась. Теперь и я жила здесь, благодаря Мидж. Теперь и у меня была работа, благодаря Мидж.

Мне не особо хотелось быть благодарной Мидж.

Но я была у себя дома, я была дома здесь в Инвернессе, благодаря Мидж. Ну, благодаря им двоим, «на дне морском»^[14], водоросли покачивались над их рассыпанными костями, передвигавшимися по песчаному морскому дну. Морское дно темное? Холодное? Проникает ли туда хоть какой-нибудь солнечный свет? Их похитили сирены, заманили Сцилла и Харибда. Силла и Харибда. Вот откуда у меня в голове всплыло «Свидание вслепую». Вот почему я вспомнила то немногое об этих субботах, что не забыла до конца, – субботние тосты, субботние телепередачи. Это, а также застывшие, но текучие черты лица на стене, лица старых, умудренных людей.

Мне хотелось быть старой. Надоело быть такой молодой, такой идиотски понимающей, такой идиотски забывчивой. Надоело вообще хоть чем-нибудь обладать. Я ощущала себя интернетом, переполненным всевозможной информацией, но вся она была совершенно равноценной, а все ссылочки напоминали тонкие белые корни сломанного растения, вырытого из почвы и высыхающего, лежа на боку. Как только я пыталась получить доступ к самой себе, как только пыталась кликнуть на себя, пыталась хоть немного углубиться в значение этого «я», в смысле, углубиться дальше единственной быстро загружающейся страницы на Facebook или MySpace, я словно бы знала, что однажды утром проснусь и попытаюсь залогиниться, но обнаружу, что даже этой версии «меня» больше не существует, поскольку во всем мире упали все сервера. Настолько оторванная от корней. Настолько хрупкая. И что тогда делать бедной Антее, бедняжечке?

Я бы села в сарае. И согрелась. И спрятала голову под крыло, бедняжечка.

Мне стало интересно, помнит ли Мидж эту песню – о птице в сарае и приближающемся снегопаде. Я помнила, что это как-то связано с мамой. Я не знала, это подлинное воспоминание или я просто его придумала.

Я села на кухонный пол. Начертила пальцем на паркете квадрат. Перестань. Возьми себя в руки. Я должна была уже ехать на работу. У меня уже должен был начаться следующий новый день в новой «Чистоте». У меня была хорошая новая работа. Я зарабатывала хорошие деньги. Все было хорошо. Я была креативщиком. Вот чем я была. Вот кем я была. Антея Ганн, креативщик из «Чистоты».

Но я смотрела на своих дедушку и бабушку на фото, обнимавшихся и склонявших друг к другу головы, и мне хотелось, чтобы мои собственные кости рассыпались, хотелось, чтобы они перемешались, обглоданные рыбами, с костями другого тела, тела, которое мои кости, душа и сердце любили с бездонной уверенностью десятки лет, и чтобы теперь мы оба лежали на глубине, позабыв обо всем, кроме того, что голые кости – на темном морском дне.

Мидж была права. Я опаздывала на работу. Уже опоздала.

Не Мидж. Имоджен. (Кит.) Какое волшебное слово?

Хорошо, хоть у сестры шекспировское имя. Хорошо, хоть ее имя что-то означает. Антея. Ну ей-богу.

Разве детей не должны называть в честь богов и богинь, рек, важных мест, героинь книг или пьес, или членов семьи, которых не стало еще до их рождения?

Я поднялась на второй этаж и оделась по-деловому. Спустилась на первый этаж. Взяла зонтик. Надела куртку. Остановилась и посмотрела в зеркало, перед тем как выйти из дома. Мне был двадцать один год. У меня были светлые волосы и голубые глаза. Меня назвали Антея Ганн, в честь какой-то девушки из прошлого, которой я никогда не видела, девушки из вечерней субботней телепередачи, девушки, которая всегда что-то крутила, всегда носила симпатичные платья и на которую мама, когда она сама ростом да была еще с вершок, всей душой мечтала быть похожей, когда наконец вырастет.

* * *

На улицу я вышла мрачная. Вдохнула чистого воздуха. Воздух был наполнен птичьим пеньем. Я вышла на улицу, ожидая, что идет дождь, но там было солнечно, там было так неожиданно, так откровенно солнечно, такой резкий весенний свет исходил от реки, что я спустилась по береговому склону и села посреди нарциссов.

Вверху по тротуару проходили люди. Они смотрели вниз на меня, как на сумасшедшую. Перила обходила дозором чайка. Она разглядывала меня, как сумасшедшую.

Явно, никто никогда не спускался на берег реки. Явно, никто не должен этого делать.

Я скатилась к водной кромке. Обувь для этого не подходила. Я сняла ее. Трава была очень мокрая. Подошвы колготок от нее потемнели. Я испорчу деловой костюм.

Поверхность Несса рядом с берегом была усеяна цветами, они плескались у моих ног – тонкая изморозь из плавучих лепестков, которые сдуло ветром с деревьев возле собора за спиной. Реку обрамляли церкви, словно демонстрируя: порядочные люди еще во что-то верят. Возможно, они и верили. Возможно, считали, это что-то меняет: все ритуальные венчания, крещения, конфирмации и погребения, все эти столетия, когда в разных своих церквях, наполненных одним и тем же холодным воздухом с гор и c Ферта, люди просили о том, чтобы вещи доказали, что они все-таки имеют смысл, просили о каком-нибудь подтверждении того, что мир находится не в человеческих, а в более важных руках. Лично я была бы счастлива, думала я, сидя на мокрой траве и засунув руки в еще не остывшие туфли, если бы просто знала, что мир – это ягода в клюве у птицы или всего-навсего скошенная дернина вроде этой, которую одним прекрасным весенним утром извлекло из космической пустоты то или иное бессмысленное существо. Этого бы хватило. Вполне хватило. Достаточно просто знать это наверняка.

Сама река была быстрой и черной. Она утешала. Она текла здесь задолго до того, как появился городок с его магазинами, церквями, ресторанами, домами, снующими горожанами, судостроением, рыбной ловлей, портом, многолетними войнами из-за того, кто будет получать со всего этого барыши, а затем с переправкой горских мальчиков-солдат на юг для участия в войнах королевы Виктории, переправки на суднах по новенькому каналу, а затем по озерам в ледниковых расселинах долины Грейт-Глен.

Если бы я захотела, то могла бы просто войти в реку. Могла бы встать и скатиться по береговому откосу. Могла бы просто отдаться быстрой древней реке, броситься в нее камнем.

Возле ноги лежал камень. Это был местный камень, с белыми ребрами и поблескивающей внутри слюдой. Я швырнула его вместо себя.

Река рассмеялась. Клянусь. Она рассмеялась и изменилась, пока я смотрела. Изменившись, она осталась прежней. Вся суть реки заключалась во времени – в том, что время вообще-то очень мало значит. Я посмотрела на часы. Блядь. Я опоздала на полтора часа. Ха-ха! Река снова надо мной рассмеялась.

И я тоже рассмеялась и, вместо того чтобы идти на работу, отправилась тусоваться по новому торговому центру.

Теперь у нас здесь были такие же магазины, как и во всех больших городах. В них были все крупные марки и те же самые лейблы. Поэтому мы здесь стали точно такими же хорошими, как и все большие города по всей стране, что бы ни означало слово «хороший».

Но в торговом центре было полно безгранично грустных покупателей, и люди, работавшие там в магазинах, были даже еще грустнее, а некоторые казались жадными и смотрели на меня так, будто я представляла угрозу, будто я могла что-то украсть, пока бродила и ничего не покупала в пол-одиннадцатого утра. В общем, я ушла из нового молла и вместо этого отправилась в букинистический магазин.

Букинистический магазин раньше был церковью. Теперь он стал церковью для книг. И здесь было ровно столько книг, отданных другими людьми, что можно было их листать, но тебя ничуть не тошнило. Как в том стихотворении – сидишь и читаешь себе книжку, а потом закрываешь ее и ставишь на полку, и жизнь так коротка, что, возможно, умрешь еще до того, как раскроешь эту книгу снова, а ее страницы, отдельные страницы, запертые в книге на полке, возможно, больше никогда не увидят свет. Короче, мне пришлось уйти из магазина, поскольку его владелец подозрительно на меня зыркал, ведь я проделывала то, что непроизвольно проделываю во всех книжных магазинах из-за этого злополучного стихотворения: беру книгу с полки и раскрываю веером, чтобы каждая страница увидела немного света, затем ставлю обратно, потом беру следующую и делаю то же самое, а это отнимает кучу времени, хотя в букинистических, похоже, не возмущаются так, как в «Бордерс», «Уотерстоунз» и прочих, где продавцам обычно не нравится, если сгибаешь или ломаешь корешки новых книг.

Потом я остановилась взглянуть на большой плоский камень, забетонированный в тротуаре рядом с мэрией, – знаменитый камень, старейший и важнейший камень в городе, старейшее доказательство существования города в том городе, где я выросла. Говорят, встарь на этот камень прачки ставили корзины с бельем по пути к реке и обратно или же терли о него белье, когда стирали, – не знаю, что из этого правда и правда ли хоть что-то.

У меня в кармане зазвонил мобильник. Даже не глядя, я поняла, что это из «Чистоты», и на секунду подумала про Мидж, поэтому я решила быть хорошей девочкой, что бы ни означало слово «хорошая», и направилась-таки в «Чистоту», вверх по холму, мимо большого рекламного щита, который кто-то очень мило испортил.

«Matchmake.com. Получи то, что хочешь». И шрифтом помельче внизу: «Получи то, что хочешь, в первые шесть недель, или получи бесплатное членство на шесть месяцев».

Это был массивный розовый плакат с попарно нарисованными на нем мультяшными человечками, стоящими возле домиков и слегка похожими на ведущих прогноза погоды. Вместо лиц у них были пустые мультяшные кружки, но человечки были в форме или обмундировании и держали что-то в руках, чтобы было понятнее, кто они такие. Медсестра (женщина) и полицейский (мужчина). Это была одна пара. Моряк (мужчина) и стриптизерша (женщина). Учительница (женщина) и врач (мужчина). Должностное лицо (мужчина) и творческая личность (женщина). Мусорщик (мужчина) и балерина (женщина). Пират (мужчина) и персонаж с младенцем (женщина). Кухарка (женщина) и водитель грузовика (мужчина). Мужчины и женщины различались между собой грудью и прическами.

Под строчкой «Получи то, что хочешь» кто-то красным, изящным каллиграфическим почерком написал: НЕ БУДЬ ИДИОТОМ. ЗА ДЕНЬГИ ЭТОГО НЕ КУПИШЬ.

А внизу, типа граффити-тега, стояло странное слово: ИОЮИСОЛ.

Иоюисол.

Ты опоздала, – сказала Бекки на ресепшене, когда я проходила мимо. – Тебя искали.

Я поблагодарила ее. Сняла пальто и повесила. Села. Включила комп. Зашла в гугл. Набрала странное слово и кликнула на поиск в интернете.

Молодец, Антея, все-таки добралась, – сказал за спиной один из лысиков.

Куда? – сказала я.

На работу, Антея, – сказал он. Он склонился у меня над плечом. Изо рта у него пахнуло кофе и ехидством. Я отодвинула голову. Он держал в руке эксклюзивную пластиковую кофейную ванночку с пристегивающейся крышкой. На ней было написано «Чистота».

Я подкалываю, Антея, – сказал он.

Ясно, – сказала я. Жалко, что я не могла вспомнить его имени, а то бы постоянно к нему обращалась, как он обращался ко мне.

Все остальные ухитрились добраться ровно к девяти, – сказал он. – Даже школьницы-стажерки. Они пришли вовремя. Бекки на ресепшене. Она пришла вовремя. Я даже не буду приводить в сравнение твою сестру, Антея.

Спасибо, – сказала я.

Лысик слегка передернулся – вдруг я посмею возразить.

Мне просто интересно, что могло тебе помешать соответствовать тем же требованиям, которым ухитряются соответствовать все остальные. Какие-нибудь соображения, Антея?

По вашему запросу – иоюисол – ничего не найдено. Рекомендации: убедитесь, что все слова написаны без ошибок. Попробуйте использовать другие ключевые слова. Попробуйте использовать более популярные ключевые слова.

Я усердно тружусь над концепцией, – сказала я. – Но мне пришлось это сделать дистанционно. Приношу извинения. Мне очень жаль, э… Брайан.

Ага, – сказал он. – В общем, мы тебя ждем. Весь креативный отдел, включая Кита, прождал тебя почти все утро. Ты же знаешь, как стрессует Кит, когда дело касается времени.

Зачем же вы ждали? – сказала я. – Почему просто не начали? Я бы не возражала. Я бы не обиделась.

Переговорная номер два, – сказал он. – Пять минут. Хорошо, Антея?

Хорошо, Брайан, – сказала я.

Значит, его все-таки звали Брайан. Спасибо вам, боги. Или, если нет, он просто не стал возмущаться, или ему было насрать, что я там говорю, или, возможно, он даже не слушал, что я там сказала.

* * *

Окей, дамы и господа, – сказал Кит. (У Кита был американский выговор. С Китом я еще не встречалась. Кит был боссом всех боссов.) Начнем. Включите свет… э… э… Имоджен? Умница. Спасибо.

Мидж со мной не разговаривала. Она проигнорировала меня, когда я вошла в комнату.

Я хочу, чтобы вы посмотрели эти слайды, – сказал Кит. – И я хочу, чтобы вы посмотрели их молча.

Мы сделали, как нам велели.

Замок Эйлен-Донан^[15] в облачный день. В воде вокруг замка отражаются облака.

Старый мост в Каррбридже^[16] в снежный день. Снежный хвост на мосту. Вода под ним отражает голубизну неба. Лед на его кромках.

Спина кита поднимается из ярко-голубой воды.

Место раскопок с полосой голубой воды позади.

Озеро с зеленой безлесной долиной и военным мемориалом спереди.

Остров поднимается из ярко-голубой воды.

Хайлендская корова на фоне осеннего пейзажа, за ней – тонкая линия света на воде.

Городок. Через его центральную часть течет река, куда я недавно швырнула камень. Небо, изящные мосты, берега реки, здания на берегах, их мерцающие двойники вверх тормашками в отражениях.

Команда, – сказал Кит в темноте. – Спасибо вам всем, что вы здесь. Вода – это история. Вода – это мистерия. Вода – это природа. Вода – это жизнь. Вода – это археология. Вода – это цивилизация. Вода – место, где мы живем. Вода – здесь, и вода – сейчас. Получите сообщение. Получите его в бутылке. Вода в бутылке ежегодно приносит два миллиарда фунтов стерлингов только в одной Великобритании. Вода в бутылке обходится потребителю примерно в десять тысяч раз дороже, чем то же количество водопроводной воды. Вода – это все, что мы в «Чистоте» себе воображаем. Воображение «Чистоты». Это моя сегодняшняя тема. Ну и вот мой вопрос. Как именно мы бутилируем воображение?

Один лысик заерзал на стуле, будто желая ответить. Кит поднял руку, чтобы его утихомирить.

Десять лет назад, – сказал Кит, – двадцати странам мира не хватало воды. Менее чем за двадцать лет количество стран, которым не хватает воды, удвоится. Менее чем за двадцать лет более восьмисот миллионов человек, – да-да, восемьсот миллионов человек, самых натуральных людей, в своем роде, точно таких же, как вы или я, – будут лишены доступа к достаточному количеству воды. Свет, пожалуйста. Спасибо.

Фотография нашего городка на экране поблекла. Кит сидел на столе в конце комнаты, скрестив ноги, как Будда. Он смотрел на всех нас сверху. Хоть я проработала здесь всего половину недели, до меня доходили слухи об этих встречах. Мне рассказывала Бекки с ресепшена. На телефонах отключали звук. Одна школьница упоминала об этих встречах, о том, как было стремно, когда вторничная лекция по креативу закончилась и все вышли, словно загипнотизированные или травмированные. Она так и сказала – вторничная лекция по креативу. Кит, сказала она мне, специально прилетает на эти встречи. Он прилетает каждый понедельник, а потом снова улетает после каждой вторничной лекции.

Внезапно мне подурнело. Я опоздала на вторничную лекцию по креативу. Возможно, теперь босс всех боссов опоздает из-за меня на обратный рейс.

Вот почему «Чистота» сейчас здесь, – сказал Кит. – Вот почему «Чистота» создает водный филиал, вот почему «Чистота» инвестирует столько международных финансов в столь небольшую местность. Пресная вода, команда. В мире она заканчивается. Сорок процентов пресноводных рек и ручьев во всем мире уже слишком загрязнены для человеческого использования или потребления. Подумайте над тем, что это в действительности означает.

Он выпрямил спину и внезапно умолк. Все в комнате подались вперед, с карандашами и мини-ПК наготове. Я почувствовала, что тоже подалась вперед. Не знаю почему. Он на минуту поднял руки, словно пытаясь остановить время, после чего снова заговорил:

Это означает, что вода – идеальный товар. Потому что вода заканчивается. Теперь уже навсегда, на веки вечные останется насущная потребность в воде. Ну и как мы поступим? Вопрос первый. Как мы бутилируем нашу «хайлендскую нефть»? Вопрос второй. Как мы ее назовем? Вопрос третий. Какой формы будут бутылки? Вопрос четвертый. Что будет написано на этикетках бутылок? И наконец, вопрос пятый. Будет ли что-то написано на крышках бутылок? Ответы, команда! Ответы!

Вокруг меня все лихорадочно застрочили, негромко защелкали кнопки. Кит слез со стола. Кит принялся ходить туда-сюда в передней части комнаты.

Ваши идеи, – сказал он, – должны указывать на то, что вода для нас очень важна. Они должны убеждать, что людьми управляет не природа, а наоборот, они И ЕСТЬ природа. Отлично. Они И ЕСТЬ природа. Речь должна идти про образ мышления. Нужно не просто избавить от предубеждений о нашем продукте, но и внушить, что наш продукт – самый непредубежденный продукт на рынке. «Чисто» использовать нельзя. «Чисто» используют на Аляске. «Прозрачно» использовать нельзя. «Прозрачно» используют в Канаде. «Хайленд» использовать нельзя. «Хайленд» используют наши самые крупные конкуренты. Но наше название должно подразумевать все три слова. Так что давайте, народ. Подкиньте мне название. Мне нужно название. Нам нужно название для нашей воды. Давайте. Идеи. Мне нужно их услышать. Чистая. Прозрачная. Хайлендская. Природа. Энергия. Идеи. Быстрее. Концепции. Быстрее.

Произнося каждое слово, Кит щелкал пальцами.

Текучесть, – выкрикнул приятный лысик рядом со мной. – Рециркуляция. История о том, что вода умная, что она благодатная, что вода способна сделать нас гибкими, ведь она умеет менять форму и конфигурацию…

Хорошо, – сказал Кит, – хорошо, хорошо! Продолжай…

…и что все мы вообще-то на семьдесят пять процентов состоим из воды. Мы должны внушить, что вода – это И ЕСТЬ мы. Мы должны внушить, что вода способна нас объединить. Независимо от наших политических или национальных различий.

Очень хорошо, отлично, – сказал Кит. – Молодец, Пол. Займись этим.

Все в комнате обернулись, лопаясь от зависти к Полу.

Чистой воды, – сказал тот, кого, возможно, звали Брайан. Тише воды – ниже травы, – крикнул через всю комнату лысик по имени Доминик. Вскоре вся комната захлебнулась словарными штампами. Тихие воды глубоки. Как рыба в воде. Концы в воду. Воды в рот набрал.

Вода связана со здоровьем, – сказала Мидж. – С благополучием.

Никто ее не услышал.

Главное – это благополучие, – сказал незнакомый креативщик на другом конце комнаты.

Вот это мне нравится, – сказал Кит. – Отличная мысль, Норм.

Я увидела, как Мидж разочарованно опустила взгляд, и тотчас заметила, что же в моей сестре стало теперь другим. Я увидела это в повороте ее головы и движении слишком худого запястья. Как я этого не заметила? Она была очень худой. Она была чересчур худой.

И упаковка продукта будет упирать на то, что вода укрепляет здоровье, сохраняет здоровье, – сказал Доминик.

Можно продавать ее вместе с продуктами здорового питания или в здоровой упаковке «измени себя» или «позволь себе расслабиться», специально ориентированной на женщин, помешанных на семье, – сказал Норм. – Вода сохраняет здоровье ваших детей.

Хорошая мысль, Норм – сказал Кит.

Мне уже надоело.

Можно назвать ее «Ну што ж», – сказала я.

Как назвать? – сказал Кит.

Он уставился на меня.

Все в комнате обернулись и уставились на меня.

Мне кранты, – подумала я. – Ну што ж.

Можно назвать ее «Изобильная», – сказала я. – Это в принципе все подытоживает. Или, возможно, слишком созвучно с «Дебильная». Знаю. Можно назвать ее «По течению». На крышке можно написать «По течению всегда безопаснее».

Все в комнате молчали, причем недобро.

Можно назвать ее «Шотландский кран», – сказала я в тишине. – Это было бы хорошо и честно. Что бы ни означало слово «хорошо».

Кит поднял брови. Выдвинул подбородок.

Прозрачность, – быстро сказала Мидж. – Это неплохое направление, Кит. Это может быть очень, очень хорошим направлением, разве нет?

Направление «мы не будем к вам лезть», – кивнув, сказал Пол. – Это целый образ мышления. И соединяет в одном флаконе честность и национальную особенность. Честная шотландскость. Кристальная честность в бутылке.

Это отстаивание позиции, – сказала Мидж. – Так ведь? А это уже полдела – в смысле, бутылка наполовину полная.

Наличие позиции позволяет понять, что действительно важно. Если мы внушим, что наша бутилированная вода отстаивает позицию, это станет выражением бутилированного идеализма, – сказал Пол.

Бутилированная идентичность, – сказала Мидж.

Бутилированная политика, – сказал Пол.

Я пошла и остановилась у окна, где стоял кулер с водой. Нажала на кнопку, и вода из большого пластикового контейнера зажурчала в маленький пластиковый стаканчик. У нее был вкус пластика. Мне кранты, – подумала я. Ничего не попишешь. Я жалела лишь о том, что доставила неприятности Мидж. Она была такой милой, пыталась меня спасти.

Я увидела, как крохотная птичка вспорхнула с водосточного желоба над окном переговорной и приземлилась на ветку дерева над огромной вывеской корпорации «Чистота» у главных ворот здания. Мне понравилась небрежная ловкость птицы. Интересно, толпа людей, собравшаяся у главных ворот под вывеской «Чистоты», заметила, как птица приземлилась?

Они стояли там, словно смотрели пьесу. Некоторые смеялись. Другие жестикулировали.

Паренек, нарядившийся для свадьбы, поднялся на стремянку и ремонтировал вывеску. Школьницы-стажерки наблюдали за ним. Бекки с ресепшена – тоже, некоторые люди напоминали прохожих, парочку других я узнала, меня познакомила с ними Мидж, из пресс-службы и из департамента по персоналу.

Приятный лысик по имени Пол стоял уже рядом со мной возле кулера. Он примирительно кивнул мне, взяв пластиковый конус и подставив под пластиковый кран. Вид у Пола был серьезный. На рассвете меня явно расстреляют. Потом он выглянул в окно.

Кажется, с вывеской «Чистоты» происходит что-то из ряда вон, – сказал он.

Когда все в переговорной подошли к окну, я улизнула, чтобы взять пальто. Выключила комп. Я пока еще ничего не положила в ящики своего стола, так что уносить было почти нечего. Я прошла мимо пустого ресепшена, все лампочки на телефонах мигали, как безумные, сбежала по лестнице и вырвалась на солнце.

День был прекрасный.

Парень на лестнице у ворот был в килте и со спорраном^[17]. Килт был из ярко-красной шотландки; парень был в черном жилете и носил манжеты с оборками – я заметила оборки на его запястьях, когда подошла ближе. Я заметила, как в носке у него блеснул нож. Заметила, как блеснули маленькие ромбовидные блестки на его жилете и как блеснула цепочка, на которой висел спорран. У парня были темные волосы, окрыленные локонами, как у Джонни Деппа в «Пиратах Карибского моря», только почище. Аэрозольной красной краской, изящным каллиграфическим почерком он писал прямо под символикой «Чистоты»:

НЕ БУДЬ ИДИОТОМ. ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ ПРАВО НА ВОДУ. ПРОДАВАТЬ ЕЕ В ЛЮБОМ ВИДЕ – МОРАЛЬНО НЕПРА

Стажерки аплодировали и смеялись. Одна из них напевала. Пусть насквозь ветерок продувает у всех на виду. А я гордо по улице в килте пойду. Все девчонки мне скажут «привет» на ходу^[18]. Они заметили меня и помахали. Я помахала в ответ. Человек из пресс-службы говорил по мобильному. Остальные из пресс-службы и из департамента по персоналу столпились вокруг с озабоченным видом. Двое охранников уныло стояли у стремянки. Один из них показал на здание; я подняла голову, но окна, включая то, у которого минуту назад стояла я сама, снаружи были непрозрачными.

Мне стало интересно: сестра тоже смотрит на меня сверху? Так и подмывало ей помахать.

ВИЛЬНО, – дописал парень.

Охранники покачали друг другу головами.

Бекки с ресепшена подмигнула мне, а затем с серьезным лицом кивнула на охранников. Мы смотрели, как спортивный парень подписался под своей авторской работой завершающим словом с множеством хвастливых искусных наклонов и загогулин:

ИОЮИСОЛ.

Он встряхнул баллончик с краской, прислушался к его грохоту, подумал над тем, оставить его или выкинуть, а затем засунул в карман жилета. Парень ухватился за бока стремянки, одним махом оторвал обе ноги от ступеньки, опустил их на наружную часть нижней распорки и ловко соскользнул на землю. Он приземлился на ноги и обернулся.

Моя голова – что-то произошло внутри нее. Будто на море поднялся шторм, но всего на минуту, и только внутри головы. Моя грудная клетка – там уж точно что-то произошло. Как будто она отвязалась от самой себя, словно корпус корабля налетел на скалу, проломился, и корабль, которым я была, широко распахнулся внутри и туда хлынул океан.

Он был самым красивым парнем, которого я видела в своей жизни.

Но он был очень похож на девушку.

Она была самым красивым парнем, которого я видела в своей жизни.

Ты

(Господи, моя сестра – ЛЕСБИЯНКА.)

(Я не расстроена. Я не расстроена. Я не расстроена. Я не расстроена.)

Я надеваю спортивные штаны Adidas от Stella McCartney. Зашнуровываю беговые кроссовки Nike. Застегиваю молнию на спортивной куртке Adidas от Stella McCartney. Выхожу через переднюю дверь, как (нормальный) человек, просто выходящий через (нормальную) переднюю дверь утром (нормального) летнего дня в мае месяце, и выхожу на пробежку, то есть делаю (нормальную) вещь, которую (нормальные) люди все время делают.

Ну вот. Я бегу. Полегчало. Чувствую дорогу под ногами. Вот. Вот. Вот.

(Это из-за того, что мать с отцом разошлась.)

(Но если все так, тогда я тоже, возможно, лесбиянка.)

(Ну конечно, тогда все не так, совсем не так.)

(Я-то уж точно-преточно не лесбиянка.)

(Мне-то уж точно нравятся мужчины.)

(Но ей тоже нравятся. Тоже нравились. У нее был этот бойфренд, Дэйв, тот, с которым она очень долго встречалась. У нее был другой бойфренд, Стюарт. У нее был тот по имени Эндрю и тот странноватый английский бойфренд, Майлз или Джайлз, который жил на острове Малл, и тот парень Сэмми, и был один по имени Тони, и Николас, потому что у нее всегда были бойфренды, бойфренды у нее были лет с двенадцати, немного раньше, чем у меня.)

Я перебегаю через дорогу на светофоре. Я собираюсь пробежать как можно дальше. Собираюсь пробежать вдоль реки, через острова, вокруг по спортивным дорожкам, мимо кладбища и вверх к каналу

(а так правильно говорить – лесбиянка? Есть для этого корректное слово?)

(Как узнать, что ты – такая?)

(Мама знает о том, что Антея – такая?)

(Папа знает?)

(Совершенно естественно быть лесбиянкой, гомосексуалом или чем угодно. В наше время это абсолютно нормально.)

(Геи – точно такие же, как и гетеросексуалы, конечно, не считая того, что они геи.)

(Они держались за руки у входной двери.)

(Я должна была догадаться. Она всегда была странноватой. Всегда была другой. Всегда была против. Всегда делала то, что нельзя, причем сознательно.)

(Это из-за «Спайс Гёрлз».)

(Она выбрала фильм «Перченый мир»^[19] со Спортивной Перчинкой на жестяной коробке, выпущенной ограниченным тиражом.)

(Она всегда слегка перебарщивала с феминизмом.)

(Она всегда включала этот компакт Джорджа Майкла.)

(На «Большом брате»^[20] она всегда голосовала за девушек, и она проголосовала за этого транссексуала в том году, когда его показывали, – или ее, или как там нужно говорить.)

(Ей нравился конкурс песни «Евровидение».)

(Ей до сих пор нравится конкурс песни «Евровидение».)

(Ей нравился сериал «Баффи – истребительница вампиров».)

(Но мне тоже. Мне он тоже нравился. Там были эти девушки, обе гомосексуалки, и их изображали очень милыми, и это было нормально, потому что это была Уиллоу, и она была умная, и мы знали, что она должна нравиться и все такое, и ее подружка Тара была очень милая, и я помню один эпизод, когда они поцеловались, и их ноги оторвались от земли, и от поцелуя они даже поднялись в воздух, и я помню, на следующий день мы говорили об этом в школе и делали такие: «буэ-э-э».)

У меня на телефоне четыре эсэмэски. Доминик.

ЧЁ ДЕЛАЕШЬ?

ПШЛИ В ПАБ?

ИДИ СЮДА ЩАС ЖЕ.

ТЕБЯ ТУТ НАДО.

(Ненавижу язык эсэмэсок. Такой унизительный.)

(Отвечу, когда вернусь с пробежки. Скажу, что оставила мобильный дома и получила сообщение позже.)

Я сбросила больше сорока пяти кило.

Я хорошо себя чувствую.

Мы и впрямь революционируем рынок бутилированной воды в Шотландии.

«Eau^[21] Каледония». Люди обожают эту этикетку. Я получила повышение.

Мне платят тридцать пять тысяч без вычета налогов.

Не верится, что я так много зарабатываю. Я!

Конечно, я все делаю правильно. Вода приносит немалые деньги.

(Она до сих пор называет их «лысиками» или как там, и с ее стороны нечестно сваливать их всех в одну кучу. Это просто мода. Парни следят за модой еще больше, чем девушки. В смысле, мужчины – чем женщины. Тут она не права. Не права)

(они держались за руки у входной двери, где любой сосед мог их увидеть, а потом я увидела, как Робин Гудман нежно прислонила мою сестру к живой изгороди, спиной к веткам, сестра была такой нежной, и)

(и поцеловала ее.)

(Я должна была догадаться, ведь ей всегда нравились песни, в которых были слова «я» и «ты», а не «он» и «я», или «он» и «она», мы всегда знали, в колледже мы говорили, что это палево, когда кому-то больше нравились песни, где было слово «ты» вместо упоминания мужчины или женщины, как в том классическом старом альбоме Трейси Чэпмен^[22], оставшемся от матери, которая всегда его включала, пока не ушла.)

(Я никогда не брошу своих детей, когда кого-нибудь полюблю, выйду замуж и заведу их. Я заведу их молодой, а не старой, как это эгоистичное поколение. Я скорее откажусь от карьеры, чем не стану их заводить. Я скорее откажусь от себя самой. Я скорее откажусь от всего, включая любые идиотские политические принципы, чем оставлю детей, которые принадлежат мне. Полюбуйтесь, чем это заканчивается. Слава богу, феминистская эпоха эгоизма уже позади, и теперь у нас есть все, что когда-либо понадобится, включая гораздо более ответственную систему ценностей.)

Чудный день для пробежки. Дождя нет. И даже не похоже, что пойдет позже.

(Моя сестра – лесбиянка.)

(Я не расстроена.)

(Мне хорошо.)

(Это было бы нормально, в смысле, я бы так не возражала, будь это чья-то чужая сестра.)

(Это нормально. Таких людей куча. Просто я не знаю никого лично, вот и все.)

Я бегу по берегу реки. Мне так повезло, что я живу здесь в этот исторический момент, в столице Хайлендса, где как раз сейчас жизнь бьет ключом, в самом стремительно развивающемся городе во всей Великобритании на данный момент, развивающемся благодаря туризму и пенсиям, а вскоре и благодаря растущей водной экономике, центральной частью которой являюсь я и которая войдет в историю.

Мы говорим здесь на самом чистом английском во всей стране. Все дело в гласных звуках и в том, что с ними произошло, когда говоривших на гэльском языке заставили говорить на английском после восстания 1745 года и поражения 1746 года^[23], когда гэльский язык искоренили и карали за него смертью, а все местные девушки вышли замуж за приезжих англоговорящих солдат.

Если я смогу вспомнить точные, правильные слова всех песен на том ужасном альбоме Трейси Чэпмен, который не могу слушать уже много лет, наверное, лет десять как минимум, я сумею пробежать еще три мили как минимум.

Хорошо быть целеустремленной. Тогда выбрасываешь из головы все ненужное.

Я могла бы пробежать через канал, мимо шлюзов, вверх к Бьюли-роуд, а потом вокруг

(но боже мой, сестра уже несколько недель тусуется с человеком, который является преступником и против которого компания, где я работаю, выдвигает обвинения, к тому же с человеком, которого я помню со школы и которого, я тоже это помню, мы в школе всегда называли за спиной этим словом, и теперь этот человек превратил мою сестру в одну из них, я хочу сказать, Одну из Них. И я хочу сказать, откуда мы в школе знали, что Робин Гудман надо называть этим словом? Подростковый инстинкт? Ну, я не знала, в общем-то никогда не знала. Я думала, все из-за того, что у нее было не девичье, а мальчишечье имя. Так я думала, или, возможно, потому что она приезжала на автобусе из Бьюли, с ребятами из Бьюли, из какого-то другого места, и потому что у нее мальчишечье имя, так я думала. И потому что она была немного другая, и разве люди не говорили, что мать у нее, Робин Гудман, была чернокожая, а отец белый, или все наоборот, и было ли это вообще правдой? Не помню, чтобы в Бьюли жили какие-то чернокожие, мы бы наверняка знали, мы бы все знали, если б они там жили.)

(Не могу заставить себя произнести это слово.)

(Господи, это хуже, чем слово «рак».)

(Из моей младшей сестры вырастет неудовлетворенная, немолодая, хищная, совершенно высушенная ненормальная женщина типа Джуди Денч в том фильме «Скандальный дневник»^[24].)

(Джуди Денч очень хорошо играет подобного человека, так я думала, когда смотрела фильм, но тогда я не думала, что моя сестра, возможно, станет одной из них и у нее будет такая же страшная жизнь без настоящей любви.)

(У моей младшей сестры будет страшная унылая жизнь.)

(Но я видела, с какой нежностью, другого слова не подберешь, Робин Гудман прислонила мою сестру к живой изгороди и поцеловала ее, а потом я увидела, как Робин Гудман, уже не так нежно, вставила ногу между ногами моей сестры, пока целовала ее, и я увидела, что это было взаимно, моя сестра целовала Робин Гудман в ответ, а потом они обе смеялись.)

(Они смеялись от возмутительного счастья.)

(Соседи, наверное, видели. Это было средь бела дня.)

(Возможно, мне придется переехать.)

(Ну, все нормально. Все нормально. Если придется переезжать, денег мне хватит.)

Тридцать пять тысяч – очень хорошие деньги для моего возраста, если к тому же учесть, что я девушка, как говорит папа, хоть это и немного по-сексистски, ведь гендер никак не связан с тем, хорошо ты работаешь или нет. Это никак не связано с тем, что я женщина, с тем фактом, что из десяти человек в креативном отделе хайлендского филиала «Чистоты» я единственная женщина – просто я хорошо справляюсь с тем, что делаю.

На самом деле, я думаю, Кит может пригласить меня в Штаты, возможно, для обучения у профессиональных креативщиков в Базовом лагере. Кажется, Базовый лагерь находится в Л.-А!

Похоже, Кит очень доволен этикеткой «Eau Каледония».

Он считает, что она монополизирует не только англоязычный рынок, но и добрый кусок французского, а это ключевой момент, ведь французский рынок продажи воды признан во всем мире. Шотландская, но в то же время французская. Молодец, – сказал Кит. – В Базовом лагере ты бы понравилась. Тебе бы там понравилось.

Я! Лос-Анджелес!

Похоже, он на это намекнул. Он намекнул на это в прошлый вторник. Он сказал, что мне бы там понравилось, вот что он сказал на прошлой неделе: что мне бы понравилось, что я бы понравилась.

Я сказала Антее, что он на это намекнул. Она сказала:

– Кит тебя обмакнул? Как в «Скорой помощи»?^[25]

Я сказала:

– Что ты несешь, Антея?

(В «Скорой помощи» тоже есть врач-лесбиянка, ее любовницы всегда погибают в огне и так далее.)

(Геи вечно все время погибают.)

Антея несет чушь. Я выбила ей хорошее место, а теперь она сидит дома и бездельничает. Она очень умная. Она тратит себя впустую.

(Я сидела дома, пытаясь придумать этикетку, перед этим я придумала «Макаква», но нас засудил бы «Макдоналдс», я придумала «Шот-eau», я повторяла вслух слово «Eau», а в это время мимо стола проходила Антея, и она добавила «Каледония», мы такая хорошая команда, мы были бы такой хорошей командой, боже ж ты мой, моя сестра —)

В общем, мне чертовски повезло, что Кит вообще о чем-то намекнул после того, как в «Чистоте» мне оказали эту услугу с Антеей. Она такая наивная, она без понятия, с какого непривычно хорошего уровня зарплаты начала, мне крупно повезло, что никто не ассоциирует меня с ее невоспитанностью в тот день и тем инцидентом с вывеской «Чистоты»

(там-то они явно и познакомились. Возможно, я увидела «безумно романтический» момент их знакомства в прошлом месяце, я смотрела в окно, а чокнутая вандалка спустилась со стремянки, и она разговаривала с Антеей, пока охрана не увела ее, чтобы дождаться полицию. Я увидела имя на бланках, которые охрана заставила ее заполнить. Я узнала его. Я знала это имя еще с той поры, как мы были девочками. У нас маленький городок. Что еще делать в маленьком городке?)

(Если только они не сговорились раньше и решили провести двойную атаку на «Чистоту», что вполне возможно, я хочу сказать, теперь уже возможно что угодно.)

(Все изменилось.)

(Ничего не осталось прежним.)

Я остановилась. Я не бегу. Просто стою.

(Я не хочу никуда бежать. Ума не приложу, куда бежать.)

(Лучше сделать вид, будто я не просто так стою. Пойду и встану у пешеходного перехода.)

Это слово «намекнул» происходит от слова «намек», ведь слово «намек» составляет очень большую часть, почти все слово «намекнул».

Я стою у пешеходного перехода, как (нормальный) человек, собирающийся перейти дорогу. Мимо проезжает автобус. Он набит (нормальными с виду) людьми.

(Теперь, из-за моей сестры в том числе, мужчина, владеющий автобусами «стейджкоуч», провел по всей Шотландии кампанию с плакатами на миллион фунтов стерлингов, где изображены люди, говорящие что-то типа: «Я не ханжа, но не хочу, чтобы моих детей в школе учили быть геями», что-то в таком духе.)

(Они смеялись. Будто в самом деле были счастливы. Или будто быть лесбиянкой – это нормально, или очень смешно, или очень весело, или что-то в этом роде.)

Я бегу на месте, чтобы не потерять скорость.

(Как она вставила ногу ей между ног – вот что не выходит у меня из головы. Почему-то это просто незабываемо.)

(В этом явный… намек.)

Я перестаю бежать на месте. Стою у пешеходного перехода и смотрю в одну сторону, потом в другую. Ничего не едет. Дорога абсолютно свободна.

Но я просто стою.

(Не знаю, что со мной не так. Я не могу заставить себя перейти с одной стороны на другую.)

(Если бы сестра была книгой, ее запретили бы в школах.)

(Нет, потому что парламент отменил этот законодательный акт, так ведь?)

(Или нет?)

(Не могу вспомнить. Не могу вспомнить, отменил или нет. Я никогда не думала, что мне когда-нибудь придется вспоминать именно этот закон или над ним задумываться.)

(Я когда-нибудь замечала хоть что-то с ним связанное или задумывалась над этим? А должна была?)

(Замечала. Должна была. Я помню, как читала в газете о том, что люди по всему миру, и не просто люди, а целые правительства, в Польше и России, а также в Испании и в Италии, ведут себя с ними все жестче и жестче. Я хочу сказать, этого можно было бы ожидать от России и Польши. Но в Италии? В Испании? Там ведь все должно быть так же, как здесь.)

(Утром в газете писали, что такие подростки в шесть раз более склонны к самоубийству, чем не такие подростки.)

(Я не знаю, что с собой делать.)

(Стою у перехода, ни одна машина не едет ни в ту, ни в другую сторону, а я все равно не двигаюсь с места и не перехожу дорогу. Немного кружится голова. Небольшая слабость.)

(Любой, кто на меня взглянет, решит, что я очень странная.)

* * *

В пабе только Доминик и Норман.

Где тебя носит, шалава непутевая? – говорит Норман.

Не называй меня так, – говорю я.

Шуток не понимаешь? – говорит он. – Расслабься. Ха-ха!

Он идет к стойке и приносит мне бокал белого.

Норм, я же сказала, диетическую колу, – говорю я.

Но я уже купил, – говорит Норман.

Вижу, – говорю я.

Хочешь, чтобы я отнес обратно и поменял? – говорит Норман.

Нет, все хорошо, я выпью, раз уж ты принес, – говорю я.

Я тебе эсэмэски отправлял, Мэдж, – говорит Доминик.

(Меня зовут Имоджен.)

Да? – говорю я.

Я тебе аж четыре эсэмэски отправил, – говорит Доминик.

А, просто забыла дома мобильный, – говорю я.

Не могу поверить, что у тебя не было с собой мобильного, ведь я же говорил тебе, что пришлю эсэмэску, – говорит Доминик.

Он очень обижен.

А где Пол и остальные? – говорю я. – Я думала, все придут.

Только мы, – говорит Норман. – Тебе сегодня везет. Брай придет позже. Приведет Шантель.

Я бы когда угодно Шантель привел, – говорит Доминик.

А я бы не просто привел Шантель, а сделал с ней гораздо больше, – сказал Норман. – Пол – гей, чувак. Он не придет в понедельник вечером, ведь по телеку «Университетский вызов»^[26].

Пол – не гей, – тонким голоском говорю я.

Пол надеется, сегодня будут вопросы про Уран, – говорит Доминик.

Пол – не гей, – повторяю я громче.

Это из личного опыта? – говорит Норман.

Какой искрометный юмор, – говорю я.

Я принимаю постную мину. Надеюсь, это поможет.

Доминик молчит. Просто пялится на меня. Он так пристально смотрит, что вынуждает отвести взгляд. Прикинувшись, будто пошла в туалет, я заскакиваю в другой бар и звоню Полу.

Приходи в паб, – говорю я. Стараюсь, чтобы это прозвучало оптимистично.

А кто там? – говорит Пол.

Нас тут куча, – говорю я.

Дом и Норм? – говорит Пол. – Я потому спрашиваю, что они оставили мне на автоответчике оскорбительное сообщение.

Ага, мне тоже, – говорю я. – Я здесь.

Без обид, Имоджен, но я не приду, – говорит Пол. – Они мудозвоны. Считают себя очень остроумными, кочевряжатся, будто какая-то мерзкая парочка клоунов из телевизора. Не знаю, что ты там с ними делаешь.

Давай, Пол, пожалуйста, – говорю я. – Будет очень весело.

Ну да, теперь все люди делятся на тех, кто считает, что очень весело искать в сети фотографии женщин, которые трахаются с лошадьми и собаками, и на тех, кто так не считает, – говорит Пол. – Если тебя нужно будет забрать, позвони мне позже.

Пол очень зажатый, думаю я, давая отбой.

Не понимаю, почему он не может просто сделать вид, что находит это смешным, как приходится делать нам всем.

(Может, он и правда гей.)

Так что там насчет второй стажерки? – говорит Норман, когда я возвращаюсь. – Не Шантель, а та другая. Простажируем ее?

Мне сейчас не до этого, – говорит Доминик, глядя на меня.

Я смотрю выше его глаз, на лоб. Поневоле замечаю, что у Доминика и Нормана совершенно одинаковые прически. Норман идет к стойке и возвращается с полной бутылкой вина. Они с Домиником пьют «гролш».

Я столько не выпью, – говорю я. – Я всего на пару бокалов, мне скоро пора домой.

Выпьешь, – говорит Норман. Он наполняет бокал выше тонкой линии, до краев, так что вино чуть не проливается на стол и, чтобы слегка отпить, мне придется наклониться и припасть к нему губами, не поднимая со стола бокал, или же поднять его со сверхчеловеческой ловкостью, иначе вино прольется.

Через пару минут мы идем есть карри, – говорит Доминик. – Ты с нами. Пей быстро.

Я не могу, – говорю я. – Сегодня понедельник. Завтра на работу.

Можешь, – говорит Норман. – Нам тоже на работу, ты же знаешь.

Я выпиваю четыре бокала, точно так же наполненные до краев. Доминик и Норман ревут от смеха, когда я сгибаюсь, чтобы отпить. В конце концов я отпиваю, чтобы их затем рассмешили последствия.

В ресторане, где повсюду такие резкие запахи и кажется, будто плинтусы отходят от стен, Доминик и Норман говорят о работе, будто меня здесь нет. Они рассказывают пару анекдотов о мусульманских летчиках. Рассказывают длинный запутанный анекдот о слепом еврее и проститутке. Затем Брайан присылает Доминику эсэмэску о том, что не сможет прийти. Следует громкий диалог с ним по телефону по поводу Шантель, греганутой подружки Шантель и о том, находится ли греганутая подружка Шантель сейчас с Шантель, чтобы Брайан мог «заценить». Тем временем я сижу в гудящем ресторане, и мне интересно, что означает слово «греганутая». Это слово они явно сами придумали. Оно их очень смешит. Так сильно смешит, что это оскорбляет окружающих посетителей и обслуживающих нас индийцев. Я тоже не могу удержаться от смеха.

Видимо, слово в целом означает, что другая стажерка, по их мнению, маловато красится на работу, хотя ей уже шестнадцать и вообще-то пора уже научиться, как говорит Норман. Она носит неправильную одежду. Она их слегка разочаровывает.

Она слегка, ну знаешь, греганутая, – говорит Доминик.

Кажется, начинаю понимать, – говорю я.

В смысле, взять тебя. Ты занимаешься спортом, и все такое. У тебя высокая должность, и все такое. Но при этом ты не греганутая. Этот твой байк. Тебе это сходит с рук, – говорит Норман.

Короче, я нормально смотрюсь на мотоцикле, и значит, не греганутая? – говорю я.

Оба ухохатываются.

Короче, это означает «неженственная»? – говорю я.

Хотелось бы увидеть, как она грегует, – говорит Норман, глядя на меня. – Ты со своей симпатичной сестренкой.

Они ревут от хохота. Этот смех уже начинает немного скрести меня наждачной бумагой по черепу. Я отвожу взгляд от всех, кто на нас смотрит. Опускаю его на скатерть.

Эх, плохо не знать политкорректных обозначений, – говорит Доминик.

Греганутая, греганутая, греганутая. Шевели мозгами, – говорит Норман. – Ну давай. Свободные ассоциации.

Рыгать? – говорю я. – Что-то связанное с рыганием?

Холодно, холодно, – говорит Норман.

Ну, подскажи ей, – говорит Доминик.

Ладно. Вот тебе суперподсказка. Как тот мужик на Би-би-си, – говори Норман.

Какой мужик? – говорю я.

Мужик, которого турнули из-за Ирака: рулил на Би-би-си, пока не разрешил открыто говорить в новостях то, чего не следовало, – говорит Норман.

М-м, – говорю я.

Ты что, дебилка? Грег Дайк^[27]. Помнишь? – говорит Доминик.

В смысле, стажерка как-то связана с Грегом Дайком? – говорю я.

Оба смеются.

В смысле, она открыто говорит то, чего не следует? – говорю я.

Она, типа, бучиха, – говорит Норман.

Что-что? – говорю я.

Лизуха, – говорит Норман. – Ну, похожа.

Как та страшила, что размалевала вывеску «Чистоты», – говорит Доминик. – Ебаная лесбуха.

(Я вся холодею.)

Теперь будет суд, и мне не терпится на него пойти. Надеюсь, мы все туда доберемся, – говорит Норман.

Конечно, – говорит Доминик. – Мужики им нужны, иначе на такой суд вообще никто не придет.

Про это я Брайану и втирал, – говорит Норман. – Теперь будь готов вмешаться, когда наступит момент.

Знаете, – говорю я, – утром в газете писали, что подростки-геи кончают самоубийством в шесть раз чаще, чем обычные подростки.

Отлично. Ха-ха! – говорит Норман.

Взгляд Доминика мутнеет.

Человеческий вид, самопатрулирование, – говорит он.

Они снова начинают говорить, будто меня здесь нет, как они делали, пока беседовали о работе.

Понимаешь, вот этого я и не догоняю, – серьезно говорит Доминик, качая головой. – Ведь им никак этого не сделать, в смысле, без него. В общем, это типа как беспонтово.

Фрейд называл это, – говорит Норман (Норман изучал психологию в Стерлинге^[28]), – состоянием нехватки^[29]. Состоянием, когда не хватает чего-то, ну знаешь, реально существенного.

Доминик кивает с постной миной.

Во-во, – говорит он. – Разумеется.

Подростковое отставание. Явная недоразвитость, – говорит Норман.

Ну да, только очень тяжелый случай недоразвитости, – говорит Доминик. – В смысле, все остальное не важно. Не важно, как это стремно. Типа, что меня бесит – тут горбатого могила исправит. Никак не смухлюешь. Потому-то королева Виктория и не запретила ковырялок.

Как это? – говорит Норман.

По «Четвертому каналу» было. Она как бы сказала, что такого не бывает – типа, не существует. И она была права. В смысле, когда этим мужики занимаются, педики, в сексуальном смысле, это пиздец отвратно и приводит к голубой педофилии и всему такому, но у них хоть реальный секс, да? Но бабы… Типа, как они могут? Я просто не догоняю. Прикол какой-то, – говорит Доминик.

Ну да, но классно наблюдать, – говорит Норман, – если двое ебабельные.

Ну да, но надо признать, что настоящие в основном совсем даже не ебабельные, – говорит Доминик.

(Господи, моя родная сестра – греганутая, дефективная, неебабельная, недоразвитая и даже не заслуживает запрета.)

Доминик и Норман почему-то снова ухохатываются. Они обнимаются.

Мне уже пора, – говорю я.

Нет, не пора, – говорят они в один голос и наливают в мой бокал «кобры».

Нет, пора, – говорю я.

* * *

Я отрываюсь от них у многоэтажки. Прячусь за машиной, чтобы они не поняли, куда я пропала. Дожидаюсь там, пока не исчезают из виду топчущиеся ноги. Слышу, как оба поднимаются по лестнице, и смотрю, как они возятся у автомата для выездных билетов, пока тот, что за рулем, наконец не находит билет, соображает, как правильно вставить его в автомат, и наконец их машина проезжает под шлагбаумом.

По дороге домой меня рвет под деревом на обочине. Я поднимаю голову. Дерево, под которым меня стошнило, все в белых цветах.

(Подростковое отставание.)

(Мне четырнадцать. Мы с Дениз Макколл в кабинете географии. Сейчас перемена. Мы как-то умудрились не выйти из класса; возможно, Дениз сказала, что ей нездоровится, или возможно, я; так можно было остаться на перемене в классе. Мы часто говорили, что нам нездоровится, если шел дождь или было холодно.

На столе – стопка тетрадей с домашкой. Дениз их перебирает, зачитывая имена. При каждом имени мы говорим вслух про каждого ученика, сдаст он или нет, наподобие той игры, что мы играем дома с Антеей при обратном отсчете хит-парада «Вершина популярности»^[30]. Если кто-то нам нравится: «ура». А если не нравится: «фу».

Дениз находит тетрадку Робин Гудман.

Почему-то моей подружке Дениз Макколл очень не нравится Робин Гудман из Бьюли, с курчавыми, темными, густыми на макушке волосами, смугловатой кожей, длинными руками, о которых постоянно талдычит учитель музыки, когда она играет на кларнете, с ее серьезным, прилежным, слишком умным лицом. Мне она тоже не нравится, хоть я с ней почти не знакома. Она ходит со мной на два-три предмета – вот и все, что я о ней знаю, помимо того, что она играет на кларнете. Но сейчас я рада тому, что она мне не нравится, ведь это доказательство того, что я – подружка Дениз. Хоть я и не уверена, что мне так уж нравится сама Дениз или что Дениз не сказала бы «фу», дойдя до тетрадки с моим именем, если бы меня не было здесь с ней в классе.

Мы с Дениз пишем буквы Л, Е, С, Б, А на обложке тетради Робин Гудман – черной ручкой из моего пенала. Или, точнее, я пишу буквы, а Дениз рисует стрелку, показывающую на них.

Потом мы засовываем тетрадку внутрь стопки.

Когда начинается урок географии и Похотливая географичка, как мы называем мисс Похот, пожилую учительницу, которая преподает нам этот предмет, раздает тетрадки, мы наблюдаем за реакцией Робин Гудман. Я сижу через пару рядов за ней и вижу, как ее плечи напрягаются, а затем поникают.

Проходя мимо нее в конце урока и взглянув на тетрадь у нее на парте, я замечаю, что стрелку Робин превратила в ствол дерева, а вокруг букв Л, Е, С, Б, А нарисовала сотни цветочков, словно буквы – это ветви дерева и все они вдруг зацвели.)

* * *

Десять лет спустя та же самая Робин Гудман, с ее длинными темными волосами и смуглым, серьезным, прилежным лицом

(боже ж ты мой)

находится здесь у меня, когда я добираюсь домой. Она сидит на диване, а перед ней стоит чашка чая. Робин Гудман читает книгу. Я такая пьяная и голова так кружится, что я не могу разобрать название на обложке книги, которую она читает. Я стою в дверном проеме и держусь за косяк.

Привет, – говорит она.

(боже ж ты мой, моя сестра тоже —)

Что ты сделала с моей сестрой? – говорю я.

Твоя сестра в ванне, – говорит она.

Я сажусь. Запрокидываю голову. Меня тошнит.

(я сижу в одной комнате с)

Робин Гудман выходит из комнаты. Возвратившись, она просовывает мне что-то в руку. Это стакан. Один из моих стаканов из шкафчика.

Выпей, – говорит она, – и я принесу тебе еще.

А ты не особо изменилась со школы, – говорю я. – Выглядишь точно так же.

Ты тоже, – говорит она. – Но кое-что, слава богу, изменилось. Мы больше не школьницы.

Не считая… твоих волос. Длиннее стали, – говорю я.

Ну, десять лет прошло, – говорит она. – Что-то же должно произойти.

Я поехала учиться в ниверситет, – говорю я. – А ты?

Если ты имеешь в виду университет, то да, я уезжала, – говорит она.

И вернулась, – говорю я.

Так же, как ты, – говорит она.

Ты еще играешь на кларнете? – говорю я.

Нет, – говорит она.

Пауза. Я опускаю взгляд. У меня в руке стакан.

Выпей, – говорит она.

Я пью. Вкус прекрасный, чистый.

Полегчает, – говорит она.

Она берет пустой стакан и выходит из комнаты. Я слышу ее на кухне. Окидываю себя взглядом и с удивлением вижу, что я до сих пор в спортивном костюме, который надела после работы. Я не совсем уверена в том, где только что побывала. Мне начинает казаться, что я придумала весь этот вечер, сочинила и паб, и карри-ресторан – вообще все.

Ты только что была у меня на кухне, – говорю, когда она возвращается в комнату.

Я знаю, – говорит она и садится у меня в гостиной.

Это моя гостиная, – говорю я.

Ага, – говорит она.

(я сижу в одной комнате с)

Она из тех, кого не особо волнует, во что она одета и как это выглядит со стороны. Сейчас она хотя бы в нормальной одежде. Сейчас она хотя бы не в том неприличном шотландском наряде.

Не в килте сегодня? – говорю я.

Только для особых случаев, – говорит она.

Компания, в которой я работаю, ну знаешь, «Чистота инкорпорейтед», собирается подать на тебя в суд, – говорю я.

Они снимут обвинения, – говорит она.

Она даже не поднимает глаза от книги. Непроизвольно смотрю на свою руку: она мокрая от воды, которую я на себя пролила. Я поднимаю стакан и смотрю сквозь него. Смотрю на комнату сквозь воду. Затем я смотрю на ту же комнату сквозь стекло. Затем выпиваю воду.

«Eau Каледония», – говорю я.

Принести еще? – говорит она.

(я сижу в одной комнате с)

Нехватка, девчатки, – говорю я.

Этот каламбур меня смешит. Острить – не в моем духе. Это сестра у меня больно остроумная. Я из тех, кто знает правильные слова, верные обозначения вещей.

Я подаюсь вперед.

Скажи мне, как это называется, – говорю я.

Вода, – говорит Робин Гудман.

Нет, – говорю я, – я имею в виду, какое правильное обозначение, в смысле, для тебя? Мне надо знать. Надо знать точное слово.

Она долго смотрит на меня. Я чувствую, как она всматривается сквозь мое опьянение. Затем, когда она говорит, кажется, будто она делает это всем своим видом.

Точное слово для меня, – произносит Робин Гудман, – это «я».

Мы

Благодаря нам все сошлось. Стало возможным что угодно.

До нас я не знала, что каждая жилка в моем теле способна нести в себе свет – так река, которую видишь из поезда, врезается небесным каналом глубоко в пейзаж. Вообще-то я не знала, что могу быть намного больше, чем просто собой. Я не знала, что со мной это может сделать другое тело.

Теперь я стала ходячим фитилем, как в том стихотворении о цветке, силе и зеленом фитиле, который сила сквозь него протягивает^[31]; сила, раздувающая корни деревьев, раздувала теперь мои корни, я была похожа на растение, которое даже не осознавало, что жило в полупустыне, пока однажды его стержневой корень не дотянулся до воды. Теперь я приняла совершенно новую форму. Нет, я приняла форму, которую всегда должна была иметь, форму, что позволила мне высоко держать голову. Я, Антея Ганн, с обращенной к солнцу головой.

Твоя имя, – сказала Робин Гудман во время нашей первой подводной ночи вдвоем, на глубине наших объятий. – Оно означает «цветы», ты знала?

Нет, – сказала я, – Ганн означает «война». Девиз клана: «Мир или война». Мы с Мидж делали проект про кланы в школе, когда я была маленькой.

Нет, я имею в виду не фамилию, а имя, – сказала она.

Меня назвали в честь кого-то из телека, – сказала я.

Оно означает «цветы», или «появление цветов», «распускание цветов», – сказала она. – Я искала.

Она лежала у меня за спиной на кровати и говорила мне в плечо.

Ты, – говорила она, – ходячий мирный протест. Ты – цветок внутри войны.

А ты? – сказала я. – Я тоже пыталась искать. Еще до того, как мы познакомились. Что означает это странное имя?

Какое еще странное имя? – сказала она.

Его нет в словаре, – сказала я. – Я смотрела. Я гуглила. Оно ничего не означает.

Все что-нибудь да означает, – сказала она.

Иоюисол, – сказала я.

Иою и Сол? – сказала она. – Иоюисол? Не знаю. Без понятия. Похоже на «аэрозоль». Или «анузол».

Она легко обнимала меня, обвив руками и положив ногу мне на ноги, чтобы согреть, я чувствовала ее гладкую новую кожу всем телом – от плеч до лодыжек. Затем кровать затряслась: Робин смеялась.

Не Иоюисол, а Ифис-ол, – сказала она. – И не «ол», а 07. Типа имя, Ифис, только с годом – ноль и семерка от две тысячи седьмого.

А. Ифис ноль семь. А, – сказала я.

Теперь я тоже смеялась. Я повернулась у нее в руках и положила голову на ее смеющуюся ключицу.

Типа ноль ноль семь. Дэниэл Крейг в «Казино Рояль» поднимается из воды, будто богиня на раковине, – сказала я. – Кто бы мог подумать.

Первой это Урзула Андресс^[32] сделала, – сказала она. – После самой Венеры, то есть. На самом деле, Урзула Андресс и Дэниэл Крейг удивительно похожи, если их сравнить… Хотя нет, ведь в прошлом году я использовала «Ифис06». А в позапрошлом я была «Ифис05». Бог знает, как бы они прочитали. Ифисоб? Ифисоз?

Это было так захватывающе – вначале не знать, кто такая Робин, а потом выяснить. Я обнаружила, что серую зону назвали неверно: на самом деле, серая зона заключает в себе целый спектр других цветов, новых для глаза. Робин была развязная, как девушка. Она краснела, как парень. Она была жесткая, как девушка. Она была нежная, как парень. Она была накачанная, как девушка. Она была изящная, как парень. Она была смелая, интересная и грубая, как девушка. Она была смазливая, хрупкая и изящная, как парень. Она кружила головы парням, как девушка. Она кружила головы девушкам, как парень. Она занималась любовью, как парень. Она занималась любовью, как девушка. Она была такой по-девичьи мальчишеской и по-мальчишески девичьей, что мне хотелось объездить весь свет, вырезая на каждом дереве наши имена. Просто я никогда не встречала никого настолько подходящего. Порой это так сильно меня шокировало, что я теряла дар речи. Порой, когда я смотрела на нее, мне приходилось отводить взгляд. Она уже была важна для меня как никто другой. Я уже боялась, что она уйдет. Я привыкла к тому, что у меня забирали людей. Я привыкла к переменам, которые случались как гром средь ясного голубого неба. То есть голубого по-старому. Голубого цвета из старого спектра.

Мой дедушка всегда так говорил: кто бы мог подумать, – сказала я ей. – Они умерли, дедушка с бабушкой. Утонули. Раньше это был их дом.

Расскажи о них, – сказала она.

Сначала ты расскажи о себе, – сказала я. – Давай. Рассказ о твоей жизни.

Хорошо, – сказала она. – Но ты первая.

Если написать рассказ о моей жизни, – сказала я, – то начинался бы он так: Перед тем как уйти, мать подарила мне компас. Но когда я заплыла очень далеко, потерялась в море и попробовала им воспользоваться, оказалось, что компас не работает. Потому я попробовала другой компас, который подарил отец, перед тем как уйти. Но этот компас тоже был сломан.

Поэтому ты окинула взглядом морскую пучину, – сказала Робин, – и решила сама для себя, благо ночь была ясная и светили звезды, с какой стороны север, а с какой стороны юг, с какой стороны восток, а с какой стороны запад. Да?

Да, – сказала я.

И потом повторила:

Да

А теперь хочешь узнать мою историю? – сказала она.

Хочу, – сказала я.

Она начинается в тот день, когда я спустилась со стремянки после интервенционистского акта художественного протеста, обернулась и увидела самого прекрасного человека, которого видела в жизни. С этой минуты я вернулась домой. Словно до этой минуты я пыталась плыть против течения и все мне было не по нутру. Потом мы с этим человеком поженились и жили вместе долго и счастливо, хотя это и невозможно – как в рассказе, так вообще-то и в жизни. Но нам удалось. В этом суть. Вот так. Вот и все.

Что это за рассказ? – сказала я.

Очень сомнительный, – сказала она.

Звучит немного легковесно, если сравнивать с другими рассказами, – сказала я.

Если хочешь, я могу побыть тяжеловесной, – сказала она. – Как тебе немного тяжеловесности? Или ты предпочитаешь что-нибудь полегче? Выбирай сама.

Потом она крепко меня обняла.

Кто бы мог подумать, – сказала она.

А ты очень умелая, – сказала я.

Ты тоже не промах, – сказала она.

* * *

Мы проснулись. Было светло. Полтретьего ночи. Мы встали и открыли окно, облокотились вместе на подоконник и смотрели, как просыпается жизнь, и, пока птицы пытались перекричать друг друга, чтобы их услышали, прежде чем их заглушит привычный шум дня, она рассказала мне историю Ифис.

Давным-давно на острове Крит одна женщина забеременела, и когда подошел ей срок рожать, муж, человек добрый, пришел и сказал: если родится мальчик, мы его оставим, а если девочка, то не сможем. Девочку мы позволить себе не можем, придется ее умертвить, мне очень жаль, но так уж заведено. Поэтому женщина пошла в храм и помолилась богине Изиде, которая каким-то чудом пред нею явилась. Ты была верна мне, поэтому я буду верна тебе, – сказала богиня. Принеси ребенка, кем бы он ни был, и обещаю тебе, что все будет хорошо. И родился ребенок, и оказался он девочкой. Женщина тайно принесла ее под видом мальчика, назвав Ифис – этим именем называли как мальчиков, так и девочек. И пошла Ифис в школу и училась со своей подругой Иантой, прекрасной дочерью из чудесной семьи, и так росли Ифис с Иантой, глядя друг другу в глаза. Амур коснулся их невинных сердец одновременно и ранил обеих, и обручили их. Приближался день свадьбы, и весь Крит готовился к торжеству, а Ифис все больше волновалась о том, как же она удовлетворит свою невесту – такую девушку, как Ианта, которую очень сильно любила. Волновалась она, что и сама никогда по-настоящему не насладится своею невестой, как об этом мечтала. Горько посетовала на это она богам и богиням. В ночь перед свадьбой мать Ифис вновь пришла в храм и попросила богиню о помощи. Едва лишь вышла мать из пустого храма, как затряслись стены, задрожали двери, а подбородок Ифис расширился, шаг стал шире, грудная клетка раздвинулась, груди стали плоскими, и наутро занялся светлый и ясный день – день свадьбы – и веселье охватило весь остров Крит, когда юноша Ифис взял себе в жены Ианту.

Хотя на самом деле рассказ был, скорее, таким:

Давным-давно на острове Крит, – сказала Робин из-за спины мне на ухо.

А я там была! Мы туда ездили! – сказала я. – На каникулах, еще в детстве. Хотя мы в основном просидели в гостинице в Гераклионе: просто папа пошел взять напрокат мотоцикл, чтобы произвести впечатление на женщину в прокате мотоциклов, но перед тем как взять его напрокат, проехал пару метров за угол, чтобы освоиться, упал с мотоцикла и ободрал себе весь бок.

Давным-давно, – сказала Робин, – задолго до появления проката мотоциклов, задолго до появления проката, задолго до появления мотоциклов, задолго до тебя, задолго до меня, еще до того, как большое цунами разровняло большую часть северного Крита и затопило большинство минойских городов, – кстати, возможно, этот случай привел к созданию мифа о затонувшем острове Атлантида…

Очень интересно, – сказала я.

Еще бы, – сказала она. – В некоторых частях Крита, на высоте пятнадцати метров, находят пемзу и коровьи кости, перемешанные с останками морских существ, – это так высоко, что никакое другое геологическое объяснение невозможно…

Нет, я о том, что это привело к созданию мифа, – сказала я.

А, – сказала она. – В общем…

Разве мифы возникают полностью сформированными из нашего воображения и общественных нужд, – сказала я, – словно они появляются из подсознания общества? Или же мифы умышленно создаются различными стяжательскими силами? К примеру, реклама – это новый вид мифотворчества? Компании продают свою воду и так далее, рассказывая нам подходящий убедительный миф? Поэтому люди, которым вообще-то не нужно покупать то, что они получают практически бесплатно, все равно идут и покупают это в бутылках? Может, скоро придумают миф, чтобы продавать нам воздух? Или, к примеру, люди хотят быть худыми из-за господствующего мифа о том, что худоба – это красиво?

Ант, – сказала Робин, – ты хочешь услышать этот рассказ о мальчике-девочке или нет?

Да, – сказала я.

Так вот. Крит. Античность, – сказала она. – Готова?

Угу, – сказала я.

Уверена? – сказала она.

Ага, – сказала я.

В общем, эта женщина забеременела, и к ней пришел муж…

А кто из них Ифис? – сказала я.

Никто, – сказала она. – И ее муж сказал…

Как их звали? – сказала я.

Я не помню, как их звали. Так вот, муж пришел к жене…

Которая забеременела, – сказала я.

Угу, и он сказал: Слушай, я вообще-то молюсь о двух вещах, во-первых, чтобы этот ребенок не доставил тебе при родах страданий…

Гм-м, так, – сказала жена. Правдоподобно?

Ха-ха! – сказала я.

Нет, ладно, не говорила она такого, – сказала Робин. – Это слишком уж современное прочтение. Нет, она поступила в соответствии со своим временем, поблагодарила, что он из своего мужского мира, в котором женщины вообще-то в расчет не принимаются, хотя бы милостиво задумался о том, что это может быть связано для нее с какими-либо страданиями. А о чем еще ты молишься? – спросила она. Когда она это сказала, мужчина, который был добрым человеком, очень сильно расстроился. Женщина тут же что-то заподозрила. Муж сказал: послушай, ты знаешь, что я собираюсь сказать. Дело в том, что… Если у тебя родится мальчик, все будет хорошо, мы его, конечно, сможем оставить, и вот об этом-то я и молюсь.

Ага, – сказала женщина. – А еще?

Ну а если у тебя родится девочка, то не сможем, – сказал он. – Нам придется ее умертвить, если будет девочка. Девочка – это обуза. Я не могу позволить себе девочку. Ты же знаешь, что не могу. От девочки мне никакой пользы. Так-то вот. Мне очень жаль это говорить, лично я против и не хочу этого делать, но так устроен мир.

Так устроен мир, – сказала я. – Класс. Слава богу, мы-то живем в современном мире.

Мир до сих пор так устроен во многих местах по всему миру, – сказала Робин. – Красные чернила – девочка, синие – мальчик. Внизу медицинских заключений, чтобы родители знали (там, где не разрешается просто так делать аборт), если должна родиться девочка: делать аборт или нет. В общем, женщина пошла за себя помолиться. И когда она встала на колени в храме и помолилась пустоте, прямо перед ней возникла богиня Изида.

Как Богоматерь Лурдская^[33], – сказала я.

Только гораздо, гораздо раньше, культурно и исторически, чем Богоматерь, – сказала Робин, – да и женщина не была больна, хотя, конечно, в Кносском государстве что-то явно прогнило, учитывая всю эту историю с убийством девочек. И богиня Изида привела с собой кучу своих друзей-божеств и родственников, в том числе этого бога с головой шакала. Как его зовут? Черт. Мне очень нравится… у него типа эти шакальи уши и длинная морда… что-то вроде бога-собаки… охраняет преисподнюю…

Не знаю. Это что, ключевой момент? – сказала я.

Нет. Короче, Изида поблагодарила женщину за ее стойкую веру и сказала, чтобы не волновалась. Просто рожай обычным макаром и расти ребенка, – сказала она.

Обычным макаром? – сказала я. – Богиня употребила фразу «обычным макаром»?

Боги бывают приземленными, если пожелают, – сказала Робин. – А потом она и все ее друзья-божества исчезли, будто их никогда и не было, будто женщина их просто выдумала. Но женщина очень обрадовалась. Она пошла и встала под ночным небом и протянула руки к звездам. И настал срок ребенку родиться. И он появился на свет.

Нельзя же всю жизнь просидеть в утробе, – сказала я.

И это была девочка, – сказала она.

Ну конечно, – сказала я.

И женщина назвала ее Ифис – в честь дедушки ребенка…

Мне нравится, – сказала я.

…и по случайности этим именем называли и девочек и мальчиков, что женщина сочла хорошим знаком.

И это мне нравится, – сказала я.

И, дабы уберечь ребенка, она воспитала его, как мальчика, – сказала Робин. – Ифис повезло: она была довольно привлекательной как мальчик, но при этом очень интересной как девочка. Наверное, она была точно такой же интересной, как ее подружка Ианта – светловолосая дочь одной из лучших семей на острове.

Ага, – сказала я. – Кажется, я понимаю, к чему дело клонится.

И поскольку Ифис с Иантой были ровесницами, они вместе ходили в школу, вместе учились читать, вместе познавали мир, вместе росли, и как только они достигли брачного возраста, их отцы немного поторговались, обменялись домашним скотом и деревня приготовилась к свадьбе. Но это еще не все. Дело в том, что Ифис с Иантой на самом деле, по-настоящему, очень-очень сильно полюбили друг друга.

У них екало сердце? – сказала я. – Все время казалось, будто они под водой? Они чувствовали себя омытыми светом? Они бродили, не зная, что с собой поделать?

Да, – сказала Робин. – Все это и многое другое.

Есть и другое? – сказала я. – Вот это да!

Образно говоря, – сказала Робин. – Назначили день свадьбы. Пришла вся деревня. Не только деревня, но и все хорошие семьи острова пришли. И некоторые с других дальних островов. И с материка. Пригласили несколько богов, и многие действительно пообещали прийти. А Ифис очень мучилась, потому что не могла себе представить…

Что она не могла себе представить? – сказала я.

Она не могла себе представить, как будет это делать, – сказала Робин.

Что ты имеешь в виду? – сказала я.

Она встала в поле подальше от деревни, чтобы никто не услышал, кроме разве что коз или коров, и закричала в небо, закричала в пустоту – Изиде, всем богам: зачем вы со мной так поступили? Вы мудачье. Вы приколисты. Посмотрите, что теперь произошло. В смысле, посмотрите вон на ту корову. Какой смысл давать ей корову вместо быка? Я не могу стать парнем для своей девушки! Я не умею! Лучше бы мне никогда не рождаться! Вы сделали меня неправильной! Лучше бы меня убили при рождении! Ничего мне уже не поможет!

Но, возможно, ее девушке, как ее там, Ианте, как раз и нужна девушка, – сказала я. – Ифис – явно тот самый тип парня-девушки или девушки-парня, который она обожает.

Ну да, согласна, – сказала Робин. – Это спорный вопрос. Но в оригинальной версии этого нет. В оригинале Ифис стоит и кричит на богов. Даже если бы здесь был Дедал, – кричала Ифис, – а он величайший изобретатель на свете, который умеет перелетать через море, как птица, хотя он всего-навсего человек! Но даже он не сумел бы изобрести ничего такого, чтобы уладить все между мною и Иантой. В смысле, ты, Изида, добрая и сказала моей матери, что все будет хорошо, но что же теперь? Теперь я должна жениться, и завтра я стану посмешищем для всей деревни, а все из-за тебя. Придут Юнона и Гименей. Мы станем посмешищем и для небес. Как я могу жениться на своей девушке у них на глазах, на глазах у отца, на глазах у всех? Но и это еще не все. Это еще не все. Я никогда, никогда в жизни не смогу удовлетворить свою девушку. Она станет моей, но никогда не будет по-настоящему моей. Это все равно что стоять посреди ручья, умирая от жажды, с полной пригоршней воды, которую не можешь выпить!

Почему она не может выпить? – сказала я.

Робин пожала плечами.

Просто так она думает в этот момент рассказа, – говорит она. – Она молодая. Ей страшно. Она еще не знает, что все будет хорошо. Ей всего двенадцать. Тогда это был брачный возраст – двенадцать лет. Я тоже была в ужасе, когда мне было двенадцать, и хотела жениться на другой девочке. (На ком ты хотела жениться? – сказала я. Джэнис Маклин, – сказала Робин, – из Кинмайлиза. Она была очень эффектная. У нее был пони.) Двенадцать или тринадцать – в ужасе. Легко можно решить, что это ошибка, что ты – ошибка. Когда все и вся, кого ты знаешь, говорят тебе, что у тебя неправильная фигура, легко поверить, что у тебя неправильная фигура. И еще не забывай, что историю Ифис придумал мужчина. Ну, я говорю «мужчина», хотя Овидий очень гибок, если сравнивать с другими авторами, гораздо гибче большинства. В отличие от большинства, он знает, что у воображения нет гендера. Овидий очень хороший. Он чтит все виды любви. Все виды историй. Но в этой истории, ну в общем, он остается римлянином, циклится на том, чего у девушек нет под тогами, и сам не может себе представить, как девушки могли бы без этого обойтись.

Я мельком заглянула под одеяло.

Не вижу и не чувствую, что мне чего-то не хватает, – сказала я.

Ах, как я люблю Ифис, – сказала Робин. – Просто обожаю. Погляди на нее. Ее нарядили мальчиком, чтобы спасти ей жизнь. А она стоит в поле и возмущается тем, как все устроено. Ради любви она готова на что угодно. Она бы рискнула полностью изменить свою суть.

Что произойдет дальше? – сказала я.

А ты как думаешь? – сказала Робин.

Ну, ей понадобится помощь. От отца никакой пользы, ведь он даже не знает, что его сын – девочка. Не больно-то наблюдательный. А Ианта думает, что все мальчики такие, как Ифис. Ианта просто счастлива, что выходит замуж. Но и она не захочет унижения, ведь над ними будет смеяться вся деревня. Ей тоже только двенадцать. Так что Ифис не может пойти и попросить ее о помощи. Короче… либо мать, либо богиня.

В точку, – сказала Робин. – И пошла мать переговорить с богиней по-своему.

Это одна из причин, почему Мидж такая обиженная, – сказала я.

Кто еще такая? – сказала Робин.

Имоджен. Ей пришлось все делать за мать, когда она ушла, – сказала я. – Возможно, потому она и такая худая. Ты заметила, какая она худая?

Ага, – сказала Робин.

Мне никогда ничего не приходилось делать, – сказала я. – Мне повезло. Я родилась без мифов. Я выросла без мифов.

Нет, никто не растет без мифов, – сказала Робин. – Важно то, что мы делаем с мифами, когда вырастаем.

Я вспомнила нашу мать. Вспомнила, как она говорила, что ей нужно было освободиться о того, чего люди от нее ожидали, иначе бы она просто умерла. Я вспомнила отца, как он развешивал белье во дворе в первые дни после ее ухода. Я вспомнила семилетнюю Мидж, как она сбегала по лестнице, чтобы его подменить, потому что соседи смеялись, видя мужчину у бельевой веревки. Умничка, – сказал отец.

Что там дальше, – сказала я. – Продолжай.

Короче, значит, мать, – сказала Робин, – пошла в храм и сказала в никуда: слушай, хватит уже. Ты мне сказала, все будет нормально. А теперь у нас завтра это грандиозное бракосочетание, так что все пойдет не так. Короче, не могла бы ты просто разрулить для меня эту проблему? Пожалуйста.

И она вышла из храма, и храм затрясся, а двери храма задрожали.

И тут – кто бы мог подумать, – сказала я.

Ага. Подбородок расширяется, шаг становится шире – абсолютно все становится шире. Когда мать добралась домой, девочка Ифис уже стала тем самым мальчиком, который нужен был ей и ее девочке. Мальчиком, который нужен был обеим семьям. И нужен был всем жителям деревни. И нужен был всем людям, что пришли отовсюду и жаждали попасть на очень хороший праздник. И нужен был пришедшим в гости богам. И нужен был конкретной исторической эпохе с ее собственными представлениями о том, какие извращения особенно волнуют в любовной истории. И нужен был автору «Метаморфоз», ведь ему позарез нужна была счастливая любовная история в конце IX-й книги, чтобы он мог рассказать несколько непристойных историй о людях, которые несчастливо и со страшными последствиями влюбляются в своих отцов, братьев, разных неподходящих животных и призраков своих мертвых возлюбленных, – сказала Робин. – Вуаля. Все улажено. Но проблемо. В «Метаморфозах» полно богов, которые обижают, насилуют людей, а потом превращают их в коров или ручьи, чтобы те ничего не рассказали, охотятся на них, пока люди не обращаются растениями или реками, и наказывают их за гордыню, высокомерие или мастерство, превращая в горы или насекомых. Счастливые истории в этой книге – редкость… Но вот занялся новый день, и все на свете открыли глаза – то был день свадьбы. Пришла даже Юнона, и Гименей тоже там был, и все семьи Крита собрались в своих пышных нарядах на грандиозное празднество по всему острову, когда девушка встретила у алтаря своего парня.

Девушка встречает парня, – сказала я. – Во многих-многих смыслах.

Старая-престарая история, – сказала Робин.

Я рада, что все срослось, – сказала я.

Добрая старая история – сказала Робин.

Добрый старый Овидий, пришил истории яйца, – сказала я.

Хоть они ей и не нужны. Анубис! – вдруг сказала Робин. – Бог с головой шакала. Анубис.

Колония «Анубис»?^[34] – сказала я.

Перестань, – сказала Робин. – Мы с тобой. Что скажешь?

В постель, – сказала я.

И мы отправились обратно в постель.

* * *

Мы так переплелись в объятиях, что я не могла понять, чья ладонь у моей головы – ее или моя? Я пошевелила рукой. Ладонь у моей головы не шелохнулась. Робин увидела, что я смотрю на ладонь.

– Твоя, – сказала она. – В смысле, она на конце моей руки. Но она твоя. И рука. И плечо. И все остальное, что с ней соединяется.

Ее ладонь раскрыла меня. Затем ее ладонь стала крылом. Затем я вся стала крылом, одним крылом, а Робин стала другим – мы были птицей. Мы были птицей, которая умела петь Моцарта. Я узнала эту музыку, она была глубокой и при этом легкой. Потом она превратилась в музыку, которой я никогда раньше не слыхала, такую новую для меня, что я поднялась в воздух, я была всего лишь нотами, которые играла Робин, и они висели в воздухе. Потом я увидела ее улыбку так близко возле глаз, что не видно было ничего, кроме улыбки, и в голову пришла мысль, что я никогда раньше не попадала внутрь улыбки: кто бы мог предположить, что находиться внутри улыбки – это так по-древнему и в то же время так современно? Прекрасная голова опустилась к моей груди, Робин куснула меня всего один раз, она соснула сосок, как это сделал бы лисенок, мы спустились, недаром же ее называют землей: она была суглинистой, она была доброй, она была тем, что подразумевают под словом «добрый», она была земной, она была тем, что подразумевают под словом «земной», она была подземельем всего, той почвой, что все очищает. Это язык Робин? Это то, что подразумевают под языками пламени? Я плавилась? Я расплавлюсь? Я золото? Я магний? Все мои внутренности заполнены соленой морской водой со своим собственным разумом, я какой-то источник, я сила воды, точащей камень? Я была вполне твердой, а потом я была мышцей, была змеей, превратилась из камня в змею за три простых шага: камень знамя змея, потом я была деревом c узловатыми почками на ветвях, и чем были эти войлочные почки – оленьими рогами? Неужели у нас обеих выросли рога? Весь мой лоб порос мехом? И у нас была одинаковая шкура? Наши ладони стали черными блестящими копытами? Мы брыкались? Нас кусали? Мы до смерти сцепились друг с другом головами? Пока не расцепимся? Я была она была он был мы были девушкой и девушкой, и парнем и парнем, мы были лезвиями, были ножом, способным разрезать миф, были двумя ножами, брошенными фокусником, были стрелами, пущенными божеством, мы попали в сердце, мы попали в точку, мы были рыбьим хвостом были кошачьим смрадом были птичьим клювом были пером преодолевшим гравитацию были высоко над любым ландшафтом затем глубоко в фиолетовом тумане вереска брели в сумерках в дерзком нескончаемом обрывке идеального шотландского джигующего рилящего рила неужели мы на такое способны? Так быстро? Так высоко? Так весело? Снова и снова? Еще на деление выше? Ух! Идеальное, как в пазле, совпадение выступа с выемкой, вершины холма с небом – это был чертополох? Я была всего лишь травой, клочком жесткой травы? Этот невероятный цвет исходил от меня? Блестящие головки… чего? Лютиков? Ведь их аромат, деревенский и утонченный, проникал мне в голову и выходил из глаз, из ушей, изо рта, из носа, я была ароматом, который мог видеть, я была глазами, которые могли различать вкус, я любила масло. Я любила все. Подержи у себя под подбородком что угодно!^[35] Я стала всеми своими чувствами, собранными вместе на булавочной головке, – это был ангел, который умел пользоваться руками вот так, как крыльями?

Мы были всем этим примерно минут десять. Фух. Птица, песня, полость рта, лиса, земля, все стихии, минералы, водное сооружение, камень, змея, дерево, какой-то чертополох, несколько цветов, стрелы, оба гендера, совершенно новый гендер, совсем никакого гендера и бог знает сколько еще всего, включая парочку дерущихся оленей.

Я встала, чтобы принести воды и, пока стояла на кухне в свете раннего утра, набирая воду из крана, смотрела на холмы на окраине города, на деревья на холмах, на кусты во дворе, на птиц, на новенькие листочки на ветке, на кота на заборе, на доски, из которых забор был сделан, и подумала: а вдруг все, что я увидела, возможно, каждый ландшафт, на который я мельком взглянула, был результатом экстаза, о котором мы даже не догадывались, акта любви, совершенного на медленной, но постоянной скорости, так что мы заблуждаемся, считая это просто будничной действительностью.

Потом я подумала: а зачем вообще кому-то стоять посреди мира, словно в изобильном средоточии Висячих садов Вавилона, но при этом сидеть внутри крошечного беленого параллелепипеда размером с место на парковке, отказываясь выйти оттуда, тогда как вокруг тебя – целый мир, прекрасный, разнообразный, поджидающий?

Они

(Здесь в Англии все такое английское)

Всю дорогу первым классом. Когда мы отправились, я была единственным пассажиром в вагоне «J». Я! Целый вагон в моем распоряжении! Неплохо устроилась (и этот поезд становился все более английским, чем дальше мы продвигались на юг. В Ньюкасле обслуживающий персонал, готовящий кофе, превратился в англичан. И голос проводника из репродукторов в Ньюкасле тоже превратился в английский, и потом я словно пересела на совершенно другой поезд, хотя даже не сдвинулась со своего места, а люди, садившиеся и занимавшие другие места вокруг меня, все были такие английские, и когда мы добрались до Йорка, это уже был словно другой)

АЙ. Ой, простите!

(В Англии люди просто прут на тебя и даже не извиняются.)

(Какая толпа, какая толпа! Люди здесь все идут и идут, растянувшись на целые мили.)

(Где мой телефон?)

Меню. Контакты. Выбрать. Папа. Позвонить.

(Боже, здесь столько народу, так шумно, такая суета, что я почти не слышу)

Автоответчик.

(Он никогда не отвечает, когда видит на экране мое имя.)

Привет, пап, это я. Сегодня четверг, без четверти пять. Просто оставляю тебе сообщение о том, что я уже не в первом классе поезда, а на этой, как ее, Лестер-сквер, боже, как тут солнечно, чуть жарковато, у меня полтора часа между важными деловыми встречами, так что я просто позвонила, чтобы передать привет. Ну ладно, в общем, я тебя наберу, когда закончу со встречами, так что покамест пока. Пока покамест. Пока.

Завершить звонок.

Меню. Контакты. Выбрать. Пол. Позвонить.

Автоответчик.

(Черт.)

О, привет, Пол, это я… э… Имоджен. Сегодня четверг, примерно без четверти пять, и я просто хотела спросить, ты не мог бы проверить в секретариате для меня, я… э… не могу дозвониться, я пыталась, но там постоянно занято, или, может, сигнал слабый или что-то типа того, так вот, прости, что звоню так поздно после обеда, но я не смогла дозвониться и подумала, что же мне делать? А, знаю, я же всегда могу позвонить Полу, он меня выручит, ну и вдруг ты просто проверишь у них для меня, отправили они сюда Киту мейл с прогнозом состояния рынка и цветные распечатки и успеет ли он все просмотреть до того, как я доберусь до офиса? Я должна быть там через пятнадцать минут. Буду ждать твоего звонка, Пол. Спасибо, Пол. Пока покамест. Покамест пока. Пока.

Меню. Контакты. Выбрать. Антея. Позвонить.

Автоответчик.

«Привет. Это Антея. Не оставляйте мне сообщений на этом телефоне, потому что я вообще-то пытаюсь больше не пользоваться мобильным, поскольку производство мобильных подразумевает использование рабского труда в гигантских масштабах, а также поскольку мобильные мешают нам сполна и как следует жить настоящим моментом и как следует, на реальном уровне контактировать с людьми и являются просто очередным способом дешево себя продать. Лучше приходите ко мне, и мы как следует побеседуем. Спасибо».

(Ну ей-богу.)

Привет, это я. Сегодня четверг, без десяти пять. Меня слышно? Мне самой себя почти не слышно, тут такой шум, просто обалдеть. Так вот, я иду на встречу, и я проходила через какой-то парк или сквер в конце Лестер-сквер, куда я добралась на метро, и там стоит эта статуя Уильяма Шекспира, и мне пришла в голову мысль, Антее бы это понравилось, а потом, типа, ты не поверишь! Через пару секунд я вижу прямо напротив нее статую Чарли Чаплина! Ну и я просто решила позвонить и рассказать. На самом деле я подхожу сейчас к Трафальгарской площади, теперь она вся, типа, пешеходная, можно пройти насквозь, фонтаны работают, здесь так тепло, что люди на самом деле скачут в воде, вряд ли это гигиенично, уйма людей ходит тут в шортах, все без курток, на самом деле мне пришлось снять свою, так здесь тепло, ой, а вот и Нельсон! Но он типа так высоко вверху, что его совсем не видно, я сейчас прямо под ним, так вот, я просто позвонила, потому что каждый раз, когда сюда приезжаю и вижу знаменитые места, вспоминаю, как мы, помнишь, смотрели в детстве телик, и видели колонну Нельсона и Биг-Бен, и думали, а мы когда-нибудь, через много-много лет, увидим их взаправду, в реальности или нет?… Э… в общем, сейчас я жду зеленый свет на пешеходном переходе прямо под колонной Нельсона, ты бы слышала все эти разные языки со всех сторон, очень-очень интересно слышать столько голосов одновременно, ну ладно, сейчас я уже на другой улице, сплошные официальные здания, в общем, я просто позвонила сказать, что увижусь с тобой, когда вернусь, я возвращаюсь завтра, сейчас придется заглянуть в карту, придется достать ее из сумки, ну и в общем, я сейчас уже закончу. Пока покамест. Пока.

Завершить звонок.

(Пол так и не позвонил.)

(Она даже не услышит этого сообщения. Это сообщение просто автоматически сотрется с «оранжа»^[36] через неделю.)

(Но было приятно поболтать здесь по телефону, почувствовать себя более защищенной, и хотя на первый взгляд я просто говорила что попало, от этого как бы становилось хорошо.)

(Возможно, легче болтать с человеком, который на самом деле никогда не услышит того, что ты говоришь.)

(Что за странная мысль. Дурацкая мысль.)

Это Стрэнд?

(Она обожает всю эту шекспировщину, и она обожала тот фильм, и я тоже, где аристократы раскрывают белую статую и стягивают покрывало, а у нее на руках лежит и крепко спит Чарли Чаплин, и позже слепая девушка восстанавливает себе зрение, потому что на нее неожиданно сваливается богатство, и она тратит все деньги на операцию на глазах, но потом она видит, теперь, когда может видеть, что он явно не ее тип, и это трагедия, а никакая не комедия^[37])

(Пол так и не позвонил.)

(Не могу найти название улицы. Вполне возможно, я иду не в ту сторону…)

(ой, гляди, как интересно, прямо посреди дороги, что это – памятник? Памятник просто с… будто вокруг висит на крючках пустая одежда, куча солдатской и рабочей одежды.)

(Но выглядит странно. Будто одежда до сих пор сохраняет форму тела. И хотя одежда мужская, складки падают так, что она выглядит, как женская…)

(А, понятно, это памятник женщинам, сражавшимся на войне. Врубилась. Это типа их одежда, и они просто сняли ее и повесили, типа минуту назад, типа чужую одежду, в которую просто ненадолго влезли. А одежда сохранила их фигуру, так что форма тела получается женская, но в комбинезонах, униформе и одежде, которую они обычно не носили и так далее…)

(В Лондоне полно статуй. Глянь вот на эту. Глянь вот на эту на высоком коне. Интересно, кто это был. На боку написано. Не могу разобрать. Интересно, он действительно выглядел при жизни так, как выглядит здесь. Статуя Чаплина вообще-то совсем не похожа на Чаплина. А статуя Шекспира… ну, кто его знает.)

(Пол так и не позвонил.)

(Интересно, почему их не изобразили, как и его, людьми, с лицами и телами, этих женщин, а просто удалили, просто изобразили в виде пустой одежды.)

(Это потому, что девушек было слишком много и это должно символизировать их всех?)

(Хотя нет, ведь у солдат на военных памятниках всегда есть лица, в смысле, солдат на этих памятниках изображают настоящими людьми, с телами, а не просто в виде одежды.)

(Интересно, так лучше – просто одежда, в смысле, с точки зрения искусства, смысла и тому подобного? Так лучше, типа символичнее – когда их нет?)

(Антея бы разъяснила.)

(В смысле, что, если бы Нельсона символизировали просто шляпа и пустой пиджак? Иногда Чаплина представляют просто в виде шляпы, ботинок и трости или шляпы и усов. Но это потому, что он очень индивидуален и его можно узнать по этим предметам.)

(Обе наши бабушки участвовали в этой войне. Одежда на этом памятнике – пустая одежда наших бабушек.)

(Лица наших бабушек. Мы даже никогда не видели лица матери нашей матери, ну, видели его только на фотографиях. Она умерла еще до нашего рождения.)

(Пол так и не позвонил.)

На табличке написано «Уайтхолл».

Я иду не в ту сторону.

(Боже, Имоджен, неужели ты ничего не можешь сделать правильно?)

Придется возвращаться.

* * *

Моя мечта, – говорит Кит, – достичь «чистого» самозабвения.

Точно! – говорю я.

(Надеюсь, что говорю это достаточно оптимистично.)

Я хочу, – говорит он, – чтобы человек мог и считал это естественным, с момента подъема утром и до момента отхода ко сну вечером, самозабвенно проводить весь день в плену «Чистоты»… Хочу, чтобы, когда жена открывает кран, собираясь наполнить кофе-машину, то вытекающая из крана вода управлялась, тестировалась и очищалась «Чистотой». Когда жена насыпает в фильтр кофе, намазывает человеку маслом тост или выбирает ему яблоко из миски с фруктами, то каждый из этих продуктов поставлялся и покупался бы в одной из торговых точек, принадлежащих «Чистоте». Когда человек берет газету, чтобы почитать за завтраком, будь то таблоид, «Берлинер цайтунг» или широкоформатное издание, все они принадлежали бы «Чистоте». Когда он включает свой компьютер, он пользовался бы сервером, которым владеет «Чистота», а телепередача во время завтрака, хотя он ее даже не смотрит, шла бы по одному из каналов, большинство акций которых держит «Чистота». Когда его жена меняет младенцу подгузник, она заменяла бы его на купленный и упакованный в фармацевтической компании «Чистота», как и две таблетки ибупрофена, которые она как раз собирается заглотнуть, и все другие лекарства, что ей необходимо принимать в течение дня, и когда ее младенец ест, он ел бы бутилированную органическую смесь «О-ох, детка», изготавливаемую и распространяемую «Чистотой». Когда человек кладет в свой портфель новейшую книгу в мягкой обложке или когда его жена думает о том, что она будет читать в книжном клубе сегодня вечером, все это было бы напечатано в одной из двенадцати типографий, которыми владеет «Чистота», и куплено очно или по интернету в одной из трех торговых сетей, которыми теперь владеет «Чистота», и если они куплены по интернету, возможно даже, они были бы доставлены курьерской сетью под управлением «Чистоты». И если нашему человеку захочется посмотреть какое-нибудь высококлассное порно – извините… э… э… за такую грубость…

Я киваю.

(Я улыбаюсь, словно слышу такие грубости постоянно.)

…у себя на ноутбуке или на экране телефона по пути на работу, пока он пополняет запасы воды в организме, выпивая бутылку «Eau Каледония» от компании «Чистота», он мог бы это делать благодаря любезности одной из нескольких досуговых торговых точек, которыми владеет и управляет выступающая дистрибьютором «Чистота».

(Но мне слегка не по себе. Я слегка разочарована. Неужели Кит привез меня из самого Лондона на машине со специальным шофером в это скопище типовых офисов на задворках Нового города только затем, чтобы прочитать лекцию по креативу?)

– И это только завтрак, – говорит Кит. – Наш «Чистюля» пока еще не добрался до работы. Это только затравка. Впереди – весь остаток дня. И мы лишь коснулись его жены, лишь слегка затронули младенца. Мы даже не начинали рассматривать его десятилетнего сына, его дочь-подростка. Ведь продукция «Чистоты» – повсюду. «Чистота» пронизывает мировую экономику насквозь… Но самое важное: «Чистота» чиста. И «Чистота» должна восприниматься рынком как чистая. Она такая, как указано на банке. Понимаешь меня… э… э…?

Имоджен, Кит, да, Кит, понимаю, – говорю я.

Кит ведет меня из одного офиса в другой, разглагольствуя на ходу. Кажется, почти никто здесь больше не работает.

(Возможно, все ушли домой. Семь вечера, как-никак.)

(Вот бы еще хоть пару человек поблизости. Вот бы этот паренек-шофер остался. Так нет же, он высадил меня и тут же уехал с парковки.)

(Солнце светит под таким углом, что мне трудно не щуриться, глядя на Кита.)

Точно, Кит, – говорю я

(хотя он ничего больше не сказал.)

(Его нисколько не интересуют распечатки. Я дважды пыталась завести о них разговор.)

…водный рынок на триллионы долларов, – говорит он.

(Все это я и так знаю.)

…планируется вытеснение немцев, которые, естественно, владеют «Водой Темзы», и мы недавно подняли вопрос о симпатичном концерне в Нидерландах и солидных рыночных возможностях, возникающих благодаря китайскому и индийскому водному бизнесу, – говорит он.

(Все это я тоже знаю.)

Вот поэтому… э… э… – говорит он.

Имоджен, – говорю я.

Вот поэтому, Имоджен, я и привез тебя сюда в Базовый лагерь, – говорит Кит.

(Это и есть Базовый лагерь? В Милтон-Кинсе?^[38])

…чтобы поставить тебя во главе ДДН «Чистоты», – говорит Кит.

(Меня! Во главе чего-то!)

(Боже ж ты мой!)

Спасибо, Кит, – говорю я. – А что такое… м-м… что конкретно…?

С твоим врожденным тактом, – говорит он. – С твоим владением словом. С твоей врожденной инстинктивной заботливой способностью переворачивать аргумент с ног на голову. С твоим пониманием политики на местах. С твоим умением решать в лоб проблемы со СМИ. А самое главное – с твоим чувством стиля. Я первый готов признать, что как раз сейчас нам в команде нужен женский подход… э… э… Нам это нужно больше всего остального, и в «Чистоте» мы вознаградим тебя больше всего остального за умение хорошо выглядеть, выглядеть как надо, говорить что надо, если потребуется, то и на камеру, в любых стрессовых условиях, и принимать удар на себя, как мужчина, если что-то пойдет шиворот-навыворот.

(Кит считает меня неопрятной.)

Мы остановились перед типовым офисом, похожим на все остальные. Кит набирает код на двери и распахивает ее. Он отступает и жестом приглашает меня заглянуть внутрь.

Там новый стол, новый компьютер, новый стул, новый телефон, новый диван, блестящее комнатное растение.

Департамент доминирующего нарратива «Чистоты», – говорит он. – С возвращением.

«Чистоты»?… – говорю я.

Мне перенести тебя через порог? – говорит он. – Давай! Садись за стол! Это твое место! Его приобрели для тебя! Давай!

Я стою в дверях. Кит шагает вперед, выдвигает из-за стола вращающийся стул и толкает его ко мне. Я ловлю его.

Садись, – говорит Кит.

Я сажусь на стул, прямо в дверях.

Кит подходит, хватает спинку стула, разворачивает его и становится у меня за спиной

(я вспоминаю, как мы ходили в Бахт^[39] кататься на каруселях, и как парень хватал спинку сиденья, если там были девчонки, а потом закручивал его с такой головокружительной скоростью, что все мы смеялись, будто полоумные)

Голова Кита – у моей головы. Он вещает мне в правое ухо.

Твоим первым заданием, – говорит он, – будет ответ на сегодняшнюю статью в британской «Индепендент», которую ты, наверное, уже видела…

(Не видела. О боже.)

…о том, что бутилированная вода проходит гораздо менее строгую проверку, нежели водопроводная. ООП… э… э…

ОО…? – говорю я.

Отрицай, Опровергай, Перефразируй, – говорит Кит. – Прояви инициативу. Воображение. Огромное множество так называемых регулируемых проверок водопроводной воды бесполезны, а некоторые из них даже вредны… Наука настаивает, и многие ученые настаивают… Статистика утверждает… Наши независимые выводы против их сумасшедших выводов. Ты сочиняешь – мы размещаем.

(Он хочет, чтобы я сделала… что?)

Второе задание позаковыристей, – говорит он. – Но я знаю, ты справишься. Маленькая кучка рассерженных представителей этнических групп в одном из наших индийских филиалов выступает против запланированного и на две трети завершенного строительства плотины-фильтра и скорого ввода в эксплуатацию четырех лабораторий «Чистоты» в регионе. Они говорят: наша плотина перекрывает доступ к свежей воде и уничтожает их урожаи. Мы говорим: это этнические нарушители порядка, которые пытаются втянуть нас в жалкую религиозную войну. Используй слово «терроризм», если потребуется. Понятно?

(Сделала что?)

(Этот стул какой-то неустойчивый. От его легкого вращения под рукой Кита меня начинает тошнить.)

От пятидесяти пяти в год, – говорит Кит, – можно будет обсудить после того, как выполнишь эти первые два задания.

(Но это же… неправильно.)

Наш человек, – говорит Кит.

(Живот Кита – на уровне моих глаз. Я вижу, что его брюки натянулись из-за эрекции. Мало того, я вижу, что он хочет, чтобы я это видела. Фактически он показывает мне свой скрытый стояк.)

…ярчайшая звезда на британском небосклоне концерна «Чистота», – говорит он, – и я знаю, что ты с этим справишься… э… э…

(Я пытаюсь произнести свое имя. Но не могу говорить. Во рту пересохло.)

(Наверное, он пришел сюда в этот типовой офис и установил этот стул именно на таком уровне высоты, чтобы я как следует увидела его эрекцию.)

…единственная девушка, занимающая столь высокий руководящий пост, – говорит он.

(Я не могу ничего сказать.)

(Тогда я вспоминаю, когда последний раз мне нужен был стакан воды.)

(Я думаю о том, что означает стакан воды.)

Я не смогу этого сделать, – говорю я.

Нет, сможешь, – говорит он. – Ты же не дурочка.

Да, – говорю я. – И я не могу выдумывать всякую чушь и заявлять, что это правда. Эти люди в Индии. Они имеют право на эту воду.

А вот и нет, мой маленький скотчтерьер, – говорит Кит. – В соответствии с решениями Всемирного форума по воде 2000 года, целью которого было точное определение слова «вода», она не имеет отношения к правам человека. Вода имеет отношение к человеческим потребностям. А это означает, что мы можем ею торговать. Потребности мы можем продавать на рынке. На это мы имеем человеческое право.

Кит, это же абсурд, – говорю я. – Все слова, которые ты только что употребил, стоят не на своих местах.

Кит поворачивает стул вместе со мной лицом к себе. Кит стоит, сложив руки на груди, и наклоняется надо мной, чтобы я не могла встать со стула. Кит торжественно смотрит на меня. Он в шутку предостерегающе встряхивает стул.

Я качаю головой.

Это бред сивой кобылы, Кит, – говорю я. – Ты не можешь этого сделать.

Это одобрено на международном правительственном уровне, – говорит он. – Это законно. Каким бы бредом сивой кобылы ты это ни считала. И я могу делать что угодно. И ни ты, ни кто-либо другой не смогут ничего с этим сделать.

Тогда закон нужно изменить, – слышу я собственный голос. – Это неправильный закон. И я много чего могу с этим сделать. Так, я могу… могу… э… могу говорить как можно громче, повсюду, где смогу, что такого не должно происходить, пока это не услышит столько людей, чтобы этого больше не происходило.

Я слышу, как мой голос звучит все громче и громче. Но Кит не шевелится. Он даже не моргает. Он крепко держит стул.

Напомни свою фамилию? – спокойно говорит он.

Я вздыхаю.

Ганн, – говорю я.

Он качает головой, словно это он меня так назвал, словно он может решать, как меня зовут.

Неподходящий материал для «Чистоты», – говорит он. – Жаль. Ты выглядела в самый раз.

Внутри меня поднимается что-то большое, как стояк. Это злость.

Она заставляет меня встать на ноги и накрениться вперед на стуле, так что моя голова чуть не сталкивается с его головой и ему приходится отступить.

Я делаю глубокий вдох. Я соблюдаю спокойствие. Я говорю тихо.

Как добраться отсюда до вокзала, Кит, и понадобится ли мне такси? – спрашиваю я.

Пока жду такси, запираюсь в женском туалете главного сборного корпуса и блюю. К счастью, я мастер по блеванию, так что на одежду ничего не попадает.

(Но когда такси выезжает из Базового лагеря «Чистоты», я во второй раз за много месяцев осо-знаю, что блевала не специально.)

Я возвращаюсь в Лондон. Обожаю Лондон! Гуляю между Юстоном и Кингс-Кросс, словно это мое привычное занятие, словно я одна из всех этих людей, гуляющих по лондонским улицам.

Мне удается купить билет в сидячем вагоне последнего спального поезда, идущего на север.

По пути я рассказываю трем остальным пассажирам о «Чистоте» и людях в Индии.

Несмотря на всю притворную самоуверенность, англичане на самом деле такие же стеснительные и вежливые, как шотландцы, и некоторые бывают очень милыми.

Однако мне еще придется выяснить, как рассказывать эту историю, чтобы люди не отводили взгляд или не пересаживались на другое место.

Но, хотя я сижу здесь и чуть ли не ору о том, как устроен мир, нескольким незнакомцам в полупустом железнодорожном вагоне, я чувствую себя… как же я себя чувствую?

Я чувствую себя полностью нормальной.

Я полна энергии. Я настолько полна энергии на этом медленно ползущем поезде, что, кажется, движусь быстрее самого поезда. Я чувствую себя полностью заряженной. Заряженной пушкой!^[40]

Где-то в Нортумберленде, когда поезд опять замедляет ход, я вспоминаю историю клана, от которого происходит моя фамилия, историю девушки Ганн, к которой посватался глава другого клана и которой он не приглянулся. Она отказалась выходить за него.

Ну и однажды он приехал в замок Ганнов и убил всех Ганнов, которых смог найти, по сути он убивал всех, кого случайно встречал на пути, принадлежали они к семье или нет. Добравшись до ее покоев, он взломал дверь. И взял девушку силой.

Он увез ее за много миль в свою крепость, где запер на самом верху башни, пока она не уступит.

Но девушка не уступала. Она так и не уступила. Вместо этого она выбросилась из башни и разбилась насмерть. Ха!

Раньше я считала эту историю своей дальней прародительницы какой-то нездоровой. Но сегодня вечером, в смысле, утром, на этом поезде, собирающемся пересечь границу между там и здесь, вся суть подобной истории уже заключается в том, с какой стороны на нее взглянуть. С какой стороны нам посчастливилось

(или не посчастливилось)

на нее взглянуть.

И послушайте. Послушайте, вы, двое оставшихся пассажиров, которые сейчас уже спят. Послушай, весь мир вокруг, медленно проплывающий за окнами поезда. Я – Имоджен Ганн. Я из семьи, которую нельзя поиметь. Я из страны, которая является полной противоположностью, как там его, «доминирующего нарратива». Я брызжу хайлендским адреналином. Я брызжу тьюхтерским смехом и тьюхтерской злостью^[41]. «Чистота»! Ха!

Мы медленно катимся мимо лоулендского моря, и это море принадлежит всем нам. Мы медленно катимся мимо неровных берегов озер и рек в прозрачности чудесного утреннего летнего света, и они наполнены водой, которая принадлежит всем и каждому.

Потом я вспоминаю, что нужно проверить телефон.

Семь пропущенных звонков – от Пола!

Это знак!

(А я-то думала, он не мой тип.)

Хотя уже очень поздно, в смысле, еще очень рано, тут же перезваниваю ему, не прослушав ни одного сообщения.

Пол, – говорю я. – Это я. Разбудила?

Нет, все нормально, – говорит он. – Ну, в смысле, да. Только вот, Имоджен…

Послушай, Пол, – говорю я. – Во-первых, я должна кое-что сказать. Вот что. Ты мне очень нравишься. В смысле, очень-очень нравишься. Ты понравился мне с самой первой минуты, когда мы встретились. Ты стоял у кулера. Помнишь?

Имоджен… – говорит он.

И ты знаешь, что нравишься мне. Ты знаешь об этом. Между нами что-то есть. Ты знаешь, что я имею в виду: где бы ни находился в комнате, всегда точно знаешь, где находится другой.

Имоджен… – говорит Пол.

И я знаю, что не должна этого говорить, но мне кажется, если я тоже тебе нравлюсь и если ты не гей и ничего такого, нам нужно что-то с этим делать, – говорю я.

Гей? – говорит он.

Знаешь, – говорю я. – Никогда не знаешь.

Имоджен, ты что, пила? – говорит он.

Только воду, – говорю я. – И я имею в виду, это совсем не одно и то же, знаю, но ты кажешься мне довольно женственным, я не имею в виду, в плохом смысле, я имею в виду, в хорошем смысле, в тебе много женского начала, я знаю это, знаю инстинктивно, и это непривычно в мужчине, и мне это очень нравится. На самом деле, я обожаю это.

Послушай. Я всю ночь пытался до тебя дозвониться, потому что… – говорит он.

Ну да, в общем, если это насчет распечаток, – говорю я, – то не стоило. Распечатки были ни к чему. В любом случае я не из-за распечаток тебе позвонила. Я просто пыталась привлечь твое внимание единственным способом, который смогла придумать, чтобы не говорить прямо, что ты мне нравишься. И вообще-то они не имеют уже значения – для меня не имеют, ведь я больше не «чистюля».

Это не насчет распечаток, – говорит Пол.

И возможно, я тебе не нравлюсь, возможно, тебе неловко, что я рассказала о своих чувствах, ничего страшного, я не в обиде, я уже взрослая, переживу, но мне нужно было сказать это вслух, признаться тебе в любом случае, и я устала от чувств, которые никогда не получается выразить, чувств, которые я всегда вынуждена таить внутри, мне надоело то, что я не понимаю, правильно ли я говорю, когда говорю, в любом случае, я подумала, что это будет смело, подумала, что оно того стоит, и надеюсь, ты на меня не в обиде.

Слова льются из меня, словно кто-то открыл внутри кран. Это Пол. Это он меня так заводит!

Но Пол вклинивается при первой же возможности.

Имоджен. Послушай. Это из-за твоей сестры, – говорит он.

Сердце в груди. Больше ничего. Все остальное – пустота.

Что с моей сестрой? Что стряслось с моей сестрой? – говорю я.

* * *

Когда поезд прибывает, Пол уже ждет меня на вокзале.

Почему ты не на работе? – говорю я.

Потому что я не там, а здесь, – говорит он.

Он забрасывает мою сумку в багажник машины и запирает машину брелоком.

Пойдем пешком, – говорит он. – Так ты лучше рассмотришь. Первое – на стене «Истгейт-центра», думаю, из-за транспорта, прибывающего в город: люди в машинах успевают прочитать, пока стоят на светофоре. Бог знает как можно забраться так высоко и успеть это сделать, пока никто не помешал.

Он ведет меня метров пять по улице мимо «Маркс и Спенсер». Люди в машинах, разумеется, останавливаются на светофоре и всматриваются куда-то у меня над головой, даже высовываются из окон машин, чтобы лучше разглядеть.

Я оборачиваюсь.

У меня за спиной вверху на стене – гигантские ярко-красные слова. Шрифт такой же, как на вывеске «Чистоты» до того, как ее заменили. Они заключены в красивую барочную золотую раму-обманку. Слова гласят: ПО ВСЕМУ МИРУ ДВА МИЛЛИОНА ДЕВОЧЕК УБИВАЮТ ЕЩЕ ДО РОЖДЕНИЯ ИЛИ СРАЗУ ПОСЛЕ РОЖДЕНИЯ ЗА ТО, ЧТО ОНИ НЕ МАЛЬЧИКИ. ЭТО ПО ОФИЦИАЛЬНЫМ ДАННЫМ. ДОБАВЬТЕ К ЭТОМУ ЕЩЕ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ МИЛЛИОНОВ ДЕВОЧЕК ПО НЕОФИЦИАЛЬНЫМ ДАННЫМ, УБИТЫХ ЗА ТО, ЧТО ОНИ НЕ МАЛЬЧИКИ. ЭТО ШЕСТЬДЕСЯТ МИЛЛИОНОВ ДЕВОЧЕК. Внизу почерком, который я узнаю, хоть он и гораздо крупнее обычного: ЭТО НЕОБХОДИМО ИЗМЕНИТЬ. Ифис и Ианта, девушки-вестницы 2007.

Боже правый, – говорю я.

Знаю, – говорит Пол.

Столько девочек, – говорю я, если вдруг Пол не понял.

Да, – говорит Пол.

Шестьдесят миллионов, – говорю я. – Как? Как такое может происходить в наши дни? Как мы об этом не знаем?

Теперь знаем, – говорит он. – Теперь об этом узнает практически весь Инвернесс, если захочет. И это еще не все. Далеко не все.

Что еще? – говорю я.

Он ведет меня обратно мимо магазинов и по пешеходной зоне в город – к мэрии. Небольшая группка людей наблюдает за тем, как двое мужчин в спецовках смывают пульверизаторами с фасада красную надпись. НИ В ОДНОЙ СТРАНЕ МИРА ЗАРПЛАТЫ ДЛЯ ЖЕНЩИН НЕ РАВНЯЮТСЯ СЕЙЧАС ЗАРПЛАТАМ ДЛЯ МУЖЧИН. ЭТО НЕОБХОДИМО ИЗ

Половина рамки, а также имена и дата уже почти смыты, но еще видны. Все пока что можно прочитать.

Придется кое-кого перебросить, – говорю я.

Пол ведет меня вокруг мэрии, вся боковая стена которой покрыта ярко-красными словами внутри золотой рамки. ПО ВСЕМУ МИРУ ЖЕНЩИНЫ ВЫПОЛНЯЮТ ТОЧНО ТАКУЮ ЖЕ РАБОТУ, КАК И МУЖЧИНЫ, НО ПОЛУЧАЮТ НА ТРИДЦАТЬ-СОРОК ПРОЦЕНТОВ МЕНЬШЕ. ЭТО НЕЧЕСТНО. ЭТО НЕОБХОДИМО ИЗМЕНИТЬ. Ифис и Ианта парни-вестники 2007.

Католики, видать, – говорит женщина. – Стыд и срам.

Ага, весь туризм коту под хвост, – говорит другая. – Кто захочет приехать и посмотреть город, если он вот этим вот весь исписан. Никто не захочет.

И теперь можно попрощаться с победой в «Цветущей Британии»^[42] в этом году, – говорит ее подруга.

Да и «Антикварное автошоу»^[43] никогда больше в Инвернесс не приедет, – говорит другая.

Это возмутительно, – говорит третья. – Тридцать-сорок процентов!

Ага, ну да, – говорит мужчина рядом с ней. – Это нечестно, согласен, если это правда – то, что здесь сказано.

Ага, но зачем парням писать на здании вот такое вот? – говорит женщина. – Это неестественно.

И правильно они сделали, – говорит возмущенная женщина. – А вы разве считаете, что мы сейчас здесь равны, после всех этих притеснений в семидесятые и восьмидесятые?

Ага, но мы же здесь в Инвернессе равны, – говорит первая женщина.

У вас в мечтах мы равны, – говорит возмущенная женщина.

Тем не менее, равны мы или нет, это еще не повод разрисовывать этим всю мэрию, – говорит подруга женщины.

Возмущенная женщина огрызается, а мы обходим Замок сбоку. На фасаде над дверями Замка позолоченными красными буквами, расположенными такой же веселенькой дугой, как и название прямо над порогом, написано о том, что всего-навсего один процент мировых активов принадлежит женщинам. Ифис и Ианта девушки-вестницы 2007.

Отсюда видно, что за рекой на стене собора тоже появились гигантские красные слова. Я не вижу, что там написано, но различаю красный цвет.

Два миллиона девушек ежегодно принуждают вступать в брак по всему миру, – говорит Пол, заметив, как я стараюсь разобрать надпись. Даже на стеклянных дверях театра «Иден-корт» говорится о том, что каждая третья женщина и девушка в мире подвергается сексуальному или домашнему насилию и что это основная причина женских травм и смертей.

Отсюда я могу разобрать фразу «это необходимо изменить», – говорю я.

Мы облокачиваемся на перила Замка, и Пол перечисляет все другие места, на которых были сделаны надписи, рассказывает, о чем там говорится, и добавляет, что полиция звонила в «Чистоту» по поводу меня.

Твоя сестра и ее подруга сейчас под стражей в Рейгморе, – говорит он.

Робин – не ее подруга, – говорю я. – Робин – ее вторая половина.

Ладно, – говорит Пол. – Сейчас я тебя туда подброшу. Тебе нужно договориться насчет залога. Я пробовал. Мне мой банк не даст.

Погоди, – говорю я. – Спорим на что угодно…

Что? – говорит он.

Спорим на их залог в двойном размере, что где-то на Флоре тоже должна быть весть, – говорю я.

У меня нет таких денег! – орет он у меня за спиной.

Я бегу к памятнику Флоре Макдональд^[44], она прикрывает глаза, высматривая пригожего принца Чарли, в той самой девичьей одежде, которую дала ему для побега из английской армии: не плывет ли он к ней обратно по реке Несс.

Я трижды обхожу памятник, читая слова, опоясывающие цоколь. Крохотные, четкие, красные, сантиметра два высотой. ЖЕНЩИНЫ ЗАНИМАЮТ ДВА ПРОЦЕНТА РУКОВОДЯЩИХ ПОСТОВ В БИЗНЕСЕ ПО ВСЕМУ МИРУ. ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ПРОЦЕНТА ОТ ОБЩЕГО ЧИСЛА МИНИСТРОВ В МИРЕ СОСТАВЛЯЮТ ЖЕНЩИНЫ. ЖЕНЩИНЫ НЕ ЗАНИМАЮТ МИНИСТЕРСКИХ ПОСТОВ В ДЕВЯНОСТО ТРЕХ СТРАНАХ МИРА. ЭТО НЕОБХОДИМО ИЗМЕНИТЬ. Ифис и Ианта парни-вестники 2007.

Старая добрая Флора. Я глажу ее по цоколю.

Пол догоняет меня.

Я смотаюсь вниз, пригоню машину и подберу тебя здесь, – говорит он, – и мы поедем на гору…

Отвези меня для начала домой, – говорю я. – Мне нужно принять ванну. Мне нужно немного позавтракать. Потом мы с тобой можем поболтать. А потом мы поедем в полицию на моем «Бунтуе».

На чем? Но нам нужно ехать в участок сейчас же, Имоджен, – говорит он. – Целая ночь прошла.

Так ты не хочешь со мной поболтать? – говорю я.

Ну, вообще-то хочу, – говорит он. – Я многое должен сказать, но ты не думаешь, что нам нужно…

Я качаю головой.

По-моему, вестники-вестницы гордятся тем, они сейчас там сидят, – говорю я.

А, – говорит он. – Никогда не думал об этом в таком ключе.

Давай отложим полицию до обеда, – говорю я. – Потом пойдем и оформим залог. А потом все вместе сходим куда-нибудь поесть.

* * *

Пол очень хорош в постели.

(Слава богу.)

(Ну, я знала.)

(Ну, надеялась.)

У меня такое чувство, будто я встречал тебя раньше, – говорит он после. – Как странно.

(Именно такое чувство. Я почувствовала, что встречала его раньше, в тот первый раз, как его увидела. Я чувствовала, что встречала его раньше, все разы, когда мы даже не могли встретиться взглядами.)

Ты уж точно встретил меня утром на вокзале, – говорю я.

Ха, – говорит он. – Забавно.

Мы оба смеемся, как дурачки.

Это самый прекрасный смех на свете.

(Мне хочется, чтобы мы всегда встречали друг друга на вокзале, думаю я про себя. Если не поедем на одном и том же поезде в одну и ту же сторону.)

Я говорю это вслух.

Мне хочется, чтобы мы всегда встречали друг друга на вокзале, если не поедем вместе на одном и том же поезде. Или я говорю вслух слишком много? – говорю я.

Ты говоришь слишком тихо, – говорит он. – Жалко, что ты не кричишь.

Когда мы снова занимаемся любовью, идет довольно сильный дождь, и позже я слышу ритмичное капанье, сильное и равномерное, из забившейся водосточной трубы над окном. Ритм капель не совпадает с беспорядочным шумом дождя и в то же время придает ему некий смысл.

Я только теперь поняла, как люблю дождь.

Когда Пол спускается сделать кофе, я прихожу в себя. Иду в ванную. Замечаю собственное лицо в маленьком зеркале.

Прохожу в комнату Антеи, где висит большое зеркало. Сажусь на край ее кровати и внимательно смотрю на себя.

Сейчас я намного меньше 42-го.

(Кости выпирают вот тут, тут, тут, тут и тут.)

(Это хорошо?)

Вернувшись к себе в комнату, вижу свою одежду на стуле. Вспоминаю пустую одежду на том памятнике, которая должна была казаться мягкой, хоть и сделана из металла.

(Я так долго считала, что то, как висит на мне одежда, важнее меня самой под ней.)

Слышу, как Пол возится в ванной. Он включает душ.

Он включает, заводит все на свете – не только меня. Ха-ха.

Мне нравится представлять Пола в моем душе. Почему-то душ стал тем местом, где я размышляю и задаю себе вопросы еще с юности. Я с давних пор стою каждый день по несколько минут под душем, беседуя с пустотой: так мы с Антеей, когда были маленькими, становились на колени по бокам своих кроватей.

(Пожалуйста, сделай меня правильного размера. С правильной фигурой. Такой дочерью, как надо. Такой сестрой, как надо. Не высаженной и не грустной. С дружной, а не разваливающейся семьей. Чтобы мне просто получшело. Пожалуйста, сделай все лучше. ЭТО НЕОБХОДИМО ИЗМЕНИТЬ.)

Я встаю. Звоню в полицию.

Дежурный ведет себя так бесцеремонно, что я не верю своим ушам.

А, ага, – говорит он. – Ну, так кто вам нужен – одна или один из вестниц-вестников или как там, или один из семи гномов? Какого из них вам хочется? У нас есть Простачок, Чихун, Ворчун, Скромник, Соня, Офис и еще один, его имя придется для вас поискать.

Я хотела бы поговорить со своей сестрой, Антеей Ганн, пожалуйста, – говорю я. – И хватит острить по поводу ее тэга.

По поводу чего? – говорит он.

Через много лет, – говорю я, – вы лично, да и сама Инвернесская полиция станете всего-навсего сухим перечнем пыльных имен, сохраненным на карте памяти старого компьютера. А вестницы, вестники… Они станут легендой.

Угу, – говорит он. – Если вы соизволите положить сейчас же трубку, миз Ганн, я позволю вашей сестричке мигом вам перезвонить.

(Я собираюсь подать официальную жалобу, пока жду звонка. Единственный человек, которому разрешено прикалываться над моей сестрой, – это я.)

Где ты была? – говорит она, когда я беру трубку.

Антея, ты действительно думаешь, что изменишь мир хотя бы на йоту, если назовешь себя смешным именем и будешь заниматься тем, чем занимаешься? Ты действительно думаешь, что хоть чуточку уменьшишь все эти несправедливости, все эти страдания, все эти беззакония, все эти тяготы при помощи пары слов?

Да, – говорит она.

Ладно. Хорошо, – говорю я.

Хорошо? – говорит она. – Ты не сердишься? Cовсем не злишься на меня?

Нет, – говорю я.

Нет? – говорит она. – Ты врешь?

Но я думаю, ты еще должна научиться отмазываться от полиции, – говорю я.

Ну да, – говорит она. – Что ж, мы над этим работаем.

Ты и та девушка с крылышками на пятках? – говорю я.

Ты что, оскорбляешь Робин? – говорит она. – Если так, то я снова буду стебаться над твоим моциком.

Ха-ха, – говорю я. – Если хочешь, можешь взять поносить один из моих защитных шлемов. Хотя, возможно, ты не захочешь, ведь на нем нет таких же крыльев, как на шлеме Робин.

А? – говорит она.

Это отсылка, – говорю я. – К первоисточнику.

А? – говорит она.

Не говори «а», говори «прости» или «извини». В смысле, как у Меркурия.

Как у кого? – говорит она.

Меркурий, – говорю я. – Ты же знаешь. Самый первый вестник. Крылья на пятках. Погоди минутку, я спущусь за своим «Словарем мифологических…»

Нет-нет, Мидж, никуда не уходи. Просто послушай, – говорит она. – Я не могу долго висеть на этом телефоне. Я не могу попросить папу. Робин попросить некого. Просто выручи нас один раз. Пожалуйста. Больше я просить не буду.

Понимаю. Наверно, тебе ужасно хочется стянуть с себя этот килт, – говорю я и снова лопаюсь от смеха.

Ну, когда перестанешь казаться себе такой остроумной, – говорит она, – то если б ты смогла принести мне смену одежды, это вообще-то было бы здорово.

Но у вас же все нормально, вы обе нормально там? – говорю я.

Мы хорошо. Но если бы ты могла, как я уже сказала, просто… э… очень срочно отпроситься на час у Доминорма или кого там и освободиться из империи «Чистоты» ровно настолько, чтобы прийти и внести за нас залог… Я верну тебе деньги. Обещаю.

Не отвертишься, – говорю я. – Я ж нынче безработная.

А? – говорит она.

Я освободилась, – говорю я. – Я больше не «чистюля».

Нет! – говорит она. – Что случилось? Что не так?

Случилось все и ничего, – говорю я. – А в «Чистоте» все не так. Как и во всем мире. Но ты это и так знаешь.

Серьезно? – говорит она.

Кристально честно, – говорю я.

Ничего себе, – говорит она. – Когда это случилось?

Что? – говорю я.

Чудо. Мою сестру обменяли на какого-то ангела.

Все дело в стакане воды, поданном с добротой, – говорю я.

А? – говорит она.

Перестань акать, – говорю я. – Так вот, я думала, мы заскочим маленько позже…

А… можно мне подчеркнуть слово «срочно»?

Хотя я думала заехать сначала в садовый центр и прикупить там семян и луковиц…

Срочно-срочно-срочно-срочно, – говорит она.

А потом я думала провести остаток дня и начало вечера на берегу реки…

СРОЧНО, – орет она в трубку.

…чтобы высадить пару хороших слоганов, которые, словно по волшебству, появятся в траве будущей весной. ДОЖДЬ ПРИНАДЛЕЖИТ ВСЕМ. Или ВТОРОГО ПОЛА НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Или КАПЕЦ ЧИСТОТЕ = КРУТО. Что-нибудь такое.

Ой, какая классная идея, – говорит она. – Засадить речной берег. Потрясная идея.

Ну, и вы чересчур многословны, – говорю я. – Все эти длинные предложения. Надо быть проще. Вам нужна помощь составителя слоганов. Вам однозначно нужна помощь креативщика…

Штатного или самозанятого? – говорит она.

…и кстати, ты знала, раз уж зашла речь о составлении слоганов… – говорю я.

Мидж, просто приди и помоги, – говорит она. – Как бы… прямо сейчас. И не забудь принести одежду.

…что слово «слоган», – говорю я, – происходит из гэльского? Это слово с очень интересной историей…

Нет-нет-нет, – говорит она, – пожалуйста, не начинай сейчас всю эту байду про правильные слова, как их следует произносить и как не следует, просто приезжай и вытащи нас отсюда, Мидж, хорошо? Мидж? Ты здесь?

(Ха-ха!)

Какое волшебное слово? – говорю я.

Теперь все вместе

Читательница/читатель, я вышла за него/женилась на ней.

Это счастливый конец. Кто бы мог подумать.

Не в том смысле, что у нас была гражданская церемония. Не том в смысле, что у нас был гражданский брак. А в смысле, мы сделали то, что спустя много столетий по-прежнему невозможно. В смысле, мы сделали то, что по-прежнему остается в наши дни чудом. В смысле, мы поженились. В смысле, а теперь пусть подойдет невеста. В смысле, мы прошагали к алтарю. В смысле, мы радостно ступали под марш Мендельсона, нам спели эпиталаму, мы подняли выше стропила, плотники, ибо не было, о жених, другой такой же невесты, как она^[45]. Мы увенчали друг друга цветочными гирляндами. Мы растоптали винные бокалы, обернутые холстом. Мы оседлали помело. Мы зажгли свечи. Мы скрестили палочки. Мы опоясали стол. Мы опоясали друг друга. Мы накормили друг друга медом и лесными орехами из серебряных ложек; мы напоили друг друга чаем и саке и подсластили друг другу чай; под красивой тканью мы напоили друг друга борхани^[46]; мы насытили друг друга вкусом лимона, уксуса, кайенского перца и меда, представляющих четыре стихии. Мы принесли клятву, взявшись за руки, затем испросили благословения у воздуха, огня, воды и земли; завязали узел из травы, ленты, серебряной веревки и ракушек на нитке; вылили на землю воду на все четыре стороны света и призвали в свидетели наших предков – да будет так! Мы подарили друг другу орехи кола – символ преданности, яйца, финики и каштаны – символ праведности, изобилия, плодородия, тринадцать золотых монет – символ вечного бескорыстия. Этими кольцами мы обвенчались.

В том смысле, что… Там, под деревьями, свежим весенним днем на берегу реки Несс, быстрой черной магистрали северошотландского городка; там, в окружении множества пресвитерианских церквей, мы заключили брак под цветущими ветвями, отдались друг другу и взяли друг друга, в радости и в печали, в болезни и в здравии, чтобы любить, утешать, чтить, ухаживать, защищать, обладать друг другом отныне и впредь, сколько нам обоим суждено прожить, пока смерть не разлучит нас.

Несс сказала я Несс я буду Несс.

Обращаясь к воздуху, к окружающей пустоте, к свидетельнице-реке, мы сказали да, йес. Мы сказали, что мы сейчас. Мы сказали, что мы впредь.

* * *

Мы думали, мы одни – я и Робин. Мы думали, под деревьями у собора – только мы. Но как только мы принесли свои клятвы, у нас за спиной послышались радостные возгласы, и, обернувшись, мы увидели всех этих людей, наверное, сотни, они хлопали и приветствовали, бросали конфетти, махали и бурно поздравляли.

Впереди стояла моя сестра со своей половиной – Полом. Она была счастлива. Она улыбалась. Пол казался счастливым. Он отращивал волосы. Моя сестра показала мне, словно ей самой не верилось, на пару, стоявшую невдалеке от нее, – смотри! – это они? – конечно же, это они, наши отец и мать, вдвоем, и они стояли вместе и не ругались, а очень вежливо разговаривали друг с другом, они чокнулись бокалами у меня на глазах.

Обсуждают неуместность брака, – сказала Мидж.

Я кивнула.

Впервые за много лет хоть в чем-то они согласны, – сказала я.

Там были и все остальные персонажи: Бекки с ресепшена; обе стажерки, Шантель и ее подружка Лоррен; Брайан, который встречался с Шантель; и мама Шантель, которая вообще-то не фигурировала в рассказе, но явно симпатизировала Брайану; целая толпа сотрудников «Чистоты», включая охранников, которые первыми арестовали Робин; они махали и улыбались. Ни Нормана, ни Доминика – так их звали? Их повысили и перевели в Базовый лагерь, так что здесь их не было, по крайней мере, я не заметила, ну и босс всех боссов, Кит, тоже не помню, чтобы его видела. Но работники мэрии пришли в полном составе, и некоторые служащие из других зданий, на которых мы писали: театр, торговый центр, Замок. Присутствовал мужской хор полицейского подразделения Инвернесса, он спел прекрасное попурри из Гилберта и Салливана^[47]. Затем женский хор сил правопорядка Инвернесса спел не менее прекрасную хоровую аранжировку песни «Ты бы хотел (чтобы твоя девушка была такой же горячей, как я)?»^[48] Затем мэр произнесла убедительную речь. Инвернесс, – сказала она, – некогда славившийся своей верой в неожиданных древних чудовищ глубин, теперь прославился чем-то новым – честностью, искусством и искусством честности. Инвернесс, известный теперь на весь мир своими гуманистическими и вдохновляющими общественными произведениями искусства, вчетверо увеличил приток туристов. Тысячи новых людей приезжают специально, чтобы посмотреть на общественные экспонаты. И не только «Антикварное автошоу», но и «Хвалебные песни»^[49], «Время вопросов»^[50], «Вечерний обзор новостей» и некоторые другие телепередачи подали прошение в мэрию, мечтая записать программу на фоне знаменитых стен со слоганами. Возможно, искусство Инвернесса и породило подражания в других городах и весях, – сказала мэр, – но они не так хороши, как в городе, отличительным девизом которого, написанным на всех вывесках у всех въездов в город, с сегодняшнего дня будет такой: «Сто тысяч приветствий, а если заметите несправедливость, напишите об этом! Ceud Mile Failte! Cóir! Sgriobh!»^[51]

Кошмарный слоган, – сказала я вполголоса Робин.

Твоя сестра придумала, – сказала Робин. – Уж точно метит на пост креативщика в мэрию.

Где твои родители? – спросила я Робин. Она показала. Они стояли у стола с напитками вместе с Венерой, Артемидой и Дионисом; ее мать и отец тискали младенца Купидона, что было затруднительно из-за стрел (на самом деле, позже возникла небольшая суматоха, когда Лоррен порезала палец о наконечник стрелы, а затем было еще больше проблем, когда Артемида и Шантель спустились на берег реки и в сумерках пускали стрелы в кроликов, резвившихся в траве рядом с Замком, и поскольку Шантель была очень близорукой, пришлось возмещать ущерб, нанесенный четырем проезжавшим мимо машинам, а Брайана пришлось успокаивать после того, как Шантель приняла вечный обет безбрачия, – короче, хорошо все-таки, что Шантель пришла с мамой.).

Затем мы выступили с речами, и Мидж зачитала извинения, в том числе – от Лох-несского чудовища, которое прислало нам старый ржавый подводный радиолокационный сканер, несколько подписанных фотографий со своим изображением и прелестный набор серебряных ножей для рыбы, а еще была стихотворная телеграмма от Джона Нокса^[52], с черно-золотой каймой: к сожалению, он не смог присутствовать даже мысленно:

Затем мы получили благословения и выслушали тосты. Род ваш славный процветет. Вам богатство и почет, cчастья годы без числа я, Юнона, принесла^[53], пока не высохнут моря, мой друг, не разрушится гранит^[54]. Пусть лета нашего нетленны будут дни^[55]. Пусть дорога поднимается нам навстречу, и пусть Господь всегда держит нас в ладони Своей^[56]. Собака, стоявшая на задних лапах, перебрала виски. Царственная богиня, вероятно, сама Изида, все время лепила из глины чудесных новых гостей. Прекрасная греческая пара грациозно подошла и пожала нам руки: мы тоже новобрачные, сказали они и спросили, как прошла подготовка к свадьбе? Такая же нервотрепка была, как и у нас? Они никогда не думали, что у них получится. Но все получилось, и они были счастливы и пожелали всем нам счастья. Они пригласили нас провести медовый месяц на Крите, где нас радушно примут их семьи, и мы с Робин так и сделали по окончании свадьбы – пожарили со всех ног на этот жаркий остров, сплошь поросший дикими цветами, майораном, шалфеем и тимьяном, с крошечными белыми, розовыми и желтыми цветочками, мощно пробивающимися сквозь скалы, и ароматами трав, соли и моря вокруг. Мы стояли там, откуда вела начало история Ифис, стояли между красными колоннами в реконструированном дворце, ходили в музей, чтобы взглянуть на древнее, собранное по кусочкам, отреставрированное изображение атлета или акробата – парня или девушки или то и другое вместе, который был таким ловким/которая была такой ловкой, что совершил/совершила сальто над спиной нападающего быка. Мы стояли там, где жили цивилизованные, богатые, образованные минойские каннибалы, пока природа просто не затопила их, предав забвению, и вспоминали историю, возникшую из их ритуалов, историю о ежегодном принесении семи мальчиков и семи девочек в жертву зверю с головой быка, и о хитроумном художнике, который изобрел человеческие крылья и придумал способ, как мальчикам и девочкам безопасно выбраться из кровавого лабиринта.

А там на свадьбе уже заиграл оркестр, и шум был знатный, ведь пришел легендарный краснолицый скрипач, который играл на всех лучших свадьбах, и он выпил и достал свою скрипку, а этот человек умел превращать изогнутую деревяшку, конский волос, кетгут и канифоль в черного дрозда, а затем в целую стаю черных дроздов, поющих каждый вечер все вместе, затем в выводок счастливых лососей, возвращающийся в порт долгожданный корабль, долго ожидающих в удачном месте двух людей, которые еще не знакомы друг с другом и должны встретиться именно здесь, где камни зарастают травой и где пересекаются границы. То была песнь потока вещей, песнь незапруженной реки, и у скрипача был приятель, который вторил мелодии и, подыгрывая своему партнеру, извлекал из всего, к чему прикладывал руку (свисток, аккордеон, арфа, гитара, старая пустая масленка и палка или камень, чтобы по ней стучать), такую музыку, что кусты и деревья не только вылезали из земли и передвигались туда, где лучше слышно, но и подкидывали свои листья и веточки в воздух, все чайки хлопали крыльями, все хайлендские собаки лаяли от радости, все крыши на домах плясали, каждый булыжник во всем городе подрывался, становился на свой заостренный угол и делал счастливый пируэт, даже старый собор прыгал и скакал на незыблемом фундаменте.

* * *

И тогда вверх по реке, по которой никогда не поднимался ни один корабль, поднялся изумительный кораблик, с двумя большими выступами из стеклопластика, похожими на рога козы, коровы или богини, спереди и с надутым белым парусом на фоне деревьев и неба. Как он пробрался с озера через острова, как совершил невозможное, как пробрался под Больничным мостом с этим надутым гигантским парусом – этого мы никогда не узнаем, но он пробрался, прошел вдоль набережной Несс и пришвартовался прямо внизу под нами, и за штурвалом стояла наша бабушка, а канат забросил на причал наш дедушка. Роберт и Хелен Ганн – они вернулись из плавания, аккурат к празднику.

Мы почувствовали, что в наших водах что-то происходит! Ступив ногой на сушу, наша бабушка окликнула нас. Мы не могли этого пропустить – ни за что на свете!

Ну что, девочки, вы хорошо себя вели? А люди хорошо себя с вами вели? И как ваш улов? Славную рыбу поймали? – это наш дедушка, обнимая нас старыми руками, ерошил нам волосы.

Они были моложе, чем в день отплытия. Они были смуглыми и крепкими, а их лица и руки – морщинистыми, как стволы деревьев. Они познакомились с Робин. Они познакомились с Полом. Они сжали их в объятьях, как родных.

Бабушка сплясала с Полом канадский амбарный танец.

А дедушка сплясал с Робин гей-гордонс.

Музыка и танцы продолжались до поздней ночи. На самом деле, танцы продолжались, даже когда ночь закончилась, опять рассвело и забрезжил новый день.

* * *

Угу. Ладно. Знаю.

В моих мечтах.

В смысле – мы стояли на берегу реки под деревьями, только вдвоем, и обещали окружающей пустоте – пустоте, породившей нас, пустоте, нас слушавшей, – что искренне желаем превзойти самих себя.

И весть заключается в этом. Вот так. Вот и все.

Круги, что расходятся на поверхности озера над брошенным камнем. Глоток воды, предложенный жаждущему путнику на дороге. Всего лишь то, что происходит, когда вещи соединяются, когда, скажем, водород встречает кислород, или давняя история встречает историю нынешнюю, или камень встречает воду встречает девушку встречает парня встречает птицу встречает руку встречает крыло встречает кость встречает свет встречает тьму встречает глаз встречает слово встречает мир встречает песчинку встречает жажду встречает голод встречает нужду встречает мечту встречает реальность встречает то же встречает разное встречает смерть встречает жизнь встречает конец встречает начало, снова и снова, история о самой природе, вечно изобретательной, делающей одну вещь из другой и превращающей одну вещь в другую, и ничто не сохраняется, и ничто не теряется, и ничто никогда не погибает, и вещи могут вечно изменяться, потому что вещи всегда будут изменяться, и вещи всегда будут разными, потому что вещи всегда могут быть разными.

А истории, которые необходимо рассказать, всегда бросали нам веревку, чтобы мы могли перейти через любую реку. Они помогали нам сохранять равновесие высоко над любой расселиной. Они сделали нас прирожденными акробатами. Они сделали нас храбрыми. Они идеально нам подошли. Они изменили нас. Такова их природа.

Всегда бывает совсем другой коленкор, – сказал мне на ухо дедушка, когда спустился и сунул мне в руку теплый камень – вот он наготове, чтобы я швырнула.

Так ведь, Антея?

Так, дедуля, – сказала я.

Слова благодарности

Историю Жгучей Лили я позаимствовала из рассказа о ранних годах жизни Лилиан Лентон в книге Джилл Лиддингтон «Бунтарки»^[57].

Миф об Ифис излагается в 9-й книге «Метаморфоз» Овидия. «Приношенья несите же в храмы! Радуйтесь, страх отрешив, – и несут приношения в храмы»^[58]. Это одна из самых радостных метаморфоз во всем произведении, один из самых счастливых концов этих историй о желании изменений и их разветвлениях.

Статистические данные из четвертой главы были приведены «Женщинами мира» (www.womankind.org.uk), британской благотворительной организацией, цель которой – обеспечить правом голоса, помощью и другими правами ущемленных женщин по всему миру.

Риторическое построение одной из речей Кита я позаимствовала из статьи социолога Дж.-П. Джозефа о всемирной водной корпорации «Вивенди Универсал» (2001), процитированной Мод Барлоу и Тони Кларком в книге «Голубое золото»^[59]. Произведения Ванданы Шивы – еще одно хорошее подспорье для понимания того, что происходит сейчас по всему миру с водной политикой, как, например, в книге Филлипа Болла «Н₂О: Биография воды»^[60], где, наряду со многими другими удивительными вещами, сообщается, что «молекула воды имеет изогнутую форму».

Спасибо, Зандра. Спасибо, Жанетт.

Спасибо, Рейчел, Бриджет и Кася.

Спасибо, Робин и Хираани из This ASFC.

Спасибо, Эндрю и все остальные из «Уайлиз», особенно Трейси. Спасибо, Аня.

Спасибо, Люси.

Спасибо, Сара.

Об авторе

Али Смит – одна из самых ярких современных британских писательниц, известна как автор интеллектуальной литературы, мастер короткой прозы. Четыре ее произведения входили в шорт-лист Букеровской премии: «Отель – мир», «Случайно», «Как быть двумя», «Осень». Лауреат премий «Коста» и «Оранж». Член Королевского литературного общества.

Али Смит родилась в Шотландии в 1962 году, в семье рабочих, в которой, кроме Али, было еще четверо детей. Училась в Кембридже. Преподавала в Стратклайдском университете. Была вынуждена оставить работу из-за синдрома хронической усталости. С тех пор занимается только литературой, сотрудничает с газетами The Guardian, The Scotsman, журналом The Times Literary Supplement. Пишет тексты для шотландской музыкальной группы The Trash Can Sinatras.

Примечания

1

Я спою теперь это умело, дабы угодить своим любовницам (древнегреч.). Цитата из Сапфо, приводимая Афинеем (ок. 170 – не ранее 223). – Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

2

Джудит Батлер (р. 1956) – американский философ, предста-вительница постструктурализма, оказавшая существенное влияние на развитие феминизма, квир-теории, политической философии и этики.

(обратно)

3

Джон Лили (1553/54–1606) – английский драматург и романист, один из предшественников Шекспира.

(обратно)

4

«Blind Date» – игровое шоу, выходившее с 1985 по 2003 год и возобновленное в 2017–19 гг.

(обратно)

5

«Generation Game» – игровое шоу, на котором состязаются четыре команды из двух человек из одной и той же семьи, но из разных поколений. Выходило с 1971 по 1982 год и затем неоднократно возрождалось.

(обратно)

6

Присцилла Мария Вероника Уайт (сценический псевдоним – Силла Блэк) (1943–2015) – английская певица, телеведущая, актриса и писательница. В 1985–2003 гг. была ведущей телешоу «Свидание вслепую».

(обратно)

7

Объединенное женское шествие, или Грязный марш, – мирная демонстрация в Лондоне 9 февраля 1907 г., организованная Национальным союзом женских суфражистских обществ. Более 3 тыс. женщин прошли маршем от Гайд-парка до Стрэнда в поддержку женского избирательного права. Марш получил свое название из-за проливного дождя, который не прекращался весь день.

(обратно)

8

Лилиан Лентон (1891–1972) – английская танцовщица и суфражистка.

(обратно)

9

Из песни «Битлз» «Eight Days a Week» с альбома «Beatles for Sale» (1964). В оригинале: «Ничего, кроме любви».

(обратно)

10

Шекспир, «Двенадцатая ночь», акт V, сцена 1, пер. М. А. Лозинского. В оригинале шут исполняет песню от мужского лица.

(обратно)

11

Р. Киплинг, «Заповедь». Пер. С. Маршака.

(обратно)

12

«О благодать» (Amazing Grace) – всемирно известный христианский гимн, написанный в 1779 г. английским поэтом и священнослужителем Джоном Ньютоном.

(обратно)

13

Шекспир, «Двенадцатая ночь», акт I, сцена 2.

(обратно)

14

Шекспир, «Буря», акт I, сцена 2.

(обратно)

15

Эйлен-Донан – романтический замок на небольшом скалистом о. Донан в Шотландии, основанный в XIII в.

(обратно)

16

Деревня в Баденох и Стратспи, где находится самый старый каменный мост в Хайлендсе.

(обратно)

17

Сумка-кошель, которую носят на поясе, на ремне килта или на отдельном узком ремешке или цепочке. Неотъемлемая декоративная часть национальной одежды шотландцев.

(обратно)

18

Из шуточной песни «Дональд, где твои штаны?» (Donald Where’s Your Trousers, 1960) о шотландце, который носит килт вместо брюк. Текст, написанный Энди Стюартом, был положен на музыку Нилом Грантом.

(обратно)

19

«Spiceworld» (1997) – музыкальная комедия Боба Спирса, в которой участницы поп-группы «Спайс Гёрлз» играют самих себя.

(обратно)

20

«Big Brother» – американское реалити-шоу, впервые вышедшее в эфир в 2000 г.

(обратно)

21

Вода (франц.).

(обратно)

22

Трейси Чэпмен (р. 1964) – американская певица, исполняет собственные песни, затрагивающие острые социальные темы. Выступает за гражданское и гендерное равенство.

(обратно)

23

Якобитское восстание 1745 г., поднятое в Шотландии «молодым претендентом» Карлом Эдуардом Стюартом в надежде захватить трон Великобритании, несмотря на то что еще здравствовал его отец Яков («старый претендент»). Это была предпоследняя серьезная попытка изгнанного из Британии дома Стюартов вернуть себе трон. Завершилась последней битвой в истории на территории о. Великобритания – сражением при Каллодене, произошедшим в 1746 г. Якобиты потерпели поражение.

(обратно)

24

«Скандальный дневник» (Notes on a Scandal, 2006) – британская драма Ричарда Эйра по пьесе Патрика Марбера. Героиня Джуди Денч пытается принудить свою новую коллегу-преподавательницу к интимной связи.

(обратно)

25

«ER» – американский телесериал о жизни приемного отделения окружной больницы Чикаго. Выходил с 1994 по 2009 год.

(обратно)

26

«University Challenge» – телевикторина, выходившая в 1962– 87 гг. и возобновленная в 1995 г.

(обратно)

27

Грегори Дайк (р. 1947) – руководитель британских СМИ, футбольный администратор, журналист и телеведущий. В 2004 г. ушел из Би-би-си после публикации отчета Хаттона об обстоятельствах смерти Дэвида Келли, британского ученого и авторитета в области биологического оружия. Келли доказывал наличие в Ираке оружия массового уничтожения и впоследствии умер при загадочных обстоятельствах. Dyke – лесбиянка (англ.).

(обратно)

28

Университет г. Стерлинга в Шотландии.

(обратно)

29

Нехватка (франц. manque) – психоаналитический термин, введенный не Фрейдом, а Ж. Лаканом.

(обратно)

30

«Top of the Pops» – музыкальная программа, выходившая на Би-би-си с 1964 по 2006 год, телеверсия национального хит-парада

(обратно)

31

«The force that through the green fuse drives the flower» – стихотворение Д. Томаса из сборника «18 стихотворений» (1934), которое его прославило.

(обратно)

32

Урсула Андресс (р. 1936) – швейцарская актриса, секс-символ 60-х, первая «девушка Бонда».

(обратно)

33

Имеется в виду явление Девы Марии в г. Лурд, которое католическая церковь признает подлинным. С Богоматерью Лурдской связаны многочисленные случаи предполагаемого исцеления.

(обратно)

34

Космическая колония в научно-фантастическом романе Артура Ч. Кларка «3001: Последняя Одиссея» (3001: The Final Odissey, 1997).

(обратно)

35

Buttercup – лютик, butter – сливочное масло (англ.). Согласно народному поверью, нужно подержать лютик под подбородком, и если на коже появится желтый отсвет, значит, вы любите сливочное масло.

(обратно)

36

«Orange S. A.» – французская телекоммуникационная компания, один из крупнейших операторов сотовой связи. Образована в 1994 г.

(обратно)

37

«Огни большого города» (City Lights, 1931).

(обратно)

38

Милтон-Кинс – город на востоке Великобритании, в 72 км на северо-запад от Лондона. Построен в 1967 г. по заранее подготовленному плану.

(обратно)

39

Бахт – зона отдыха в Инвернессе с парком, спортивными площадками и аттракционами.

(обратно)

40

Gun – пушка (англ.).

(обратно)

41

Тьюхтеры – презрительное наименование горцев, используемое шотландцами, живущими в низинной части страны.

(обратно)

42

«Britain in Bloom» – крупнейший садоводческий конкурс, который ежегодно проводится с 1963 г. между городами, деревнями и областями Великобритании.

(обратно)

43

«Antiques roadshow» – телепрограмма, в которой ценители антиквариата приезжают в различные районы Великобритании и оценивают предметы антиквариата, принесенные «местными жителями». Выходит в эфир с 1979 г.

(обратно)

44

Флора Макдональд (1722-90) – шотландская якобитка, спасительница принца Чарли Стюарта.

(обратно)

45

Цитата из Сапфо.

(обратно)

46

Традиционный йогуртный напиток из Бангладеш.

(обратно)

47

Либреттист Уильям Гилберт (1836–1911) и композитор Артур Салливан (1842–1900) – создатели 14 комических опер.

(обратно)

48

«Don’t Cha (Wish Your Girlfriend Was Hot Like Me») – сингл американской гёрл-группы «Pussycat Dolls» при участии Басты Раймс с их дебютного альбома «PCD» (2005).

(обратно)

49

«Songs of Praise» – религиозная телепрограмма с пением христианских гимнов в церквях различных вероисповеданий. Выходит в эфир с 1961 г.

(обратно)

50

«Question Time» – телепрограмма, посвященная дебатам на общественно-политические темы. Выходит в эфир с 1979 г.

(обратно)

51

Сто тысяч приветствий! Справедливость! Пишите! (шотл. гэльск.).

(обратно)

52

Джон Нокс (1510-1572) – крупнейший религиозный реформатор в истории Шотландии, заложивший основы пресвитерианской церкви.

(обратно)

53

«Шекспир, „Буря“», акт IV, сцена 1, пер. М. Донского.

(обратно)

54

Р. Бернс, «Любовь» («A Red, red rose», пер. С. Маршака).

(обратно)

55

Шекспир, сонет 18, пер. А. Финкеля.

(обратно)

56

Традиционные ирландские благословения.

(обратно)

57

«Rebel Girls» (Virago, 2006).

(обратно)

58

Пер. С. Шервинского.

(обратно)

59

«Blue Gold» (Earthscan, 2002).

(обратно)

60

«H2O: A Biography of Water» (Weidenfeld & Nicolson, 1999).

(обратно)

Оглавление

Ты

Мы

Да

Они

Теперь все вместе

Слова благодарности

Об авторе