Осторожно, двери закрываются! (fb2)

- Осторожно, двери закрываются! 660K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Даша Берег - Лейтенант Дегре - Елена Витальевна Дерендяева - Таня Рикки - Наташа Штайн

Осторожно, двери закрываются!
Сборник рассказов победителей конкурса «Осторожно, двери закрываются»

В. БакS «Бабушка с кольцевой»

Станция «Парк культуры»…

– Извините, вы выходите? – спрашивает женский голос.

– А тебе какое дело? – ответила девушка. Она была молода, лет семнадцати… На ней красовался черный свисающий ниже колен бесформенный балахон и ботфорты на высокой платформе. Длинные черные ниспадающие волосы с несколькими синими прядями покрывали плечи. А ее лицо украшал довольно яркий и вызывающий макияж.

– Как символично, – саркастически произнес мужчина, стоявший позади. – На Парке-то культуры! – он поднял вверх указательный палец и рассмеялся. Потом вплотную подошел к девушке и, оттолкнув ее в сторону, пропустил женщину вперед.

– Ты чего ко мне лезешь! – возмутилась девушка с синей челкой и сильно ударила его по руке.

Мужчина ничего не ответил и, презрительно посмотрев на юную особу, вышел из вагона.

Большой поток народа хлынул в открывшуюся дверь.

– Да пошло оно все… – громко сказала девушка и начала пробираться против потока на выход. Не обнаружив поблизости свободной лавочки, она уселась прямо на пол платформы и облокотилась о стену. Затем достала телефон и набрала знакомый номер.

– Ты точно не придешь? – задала она вопрос.

– Ты уже достала звонить! – ответил в трубке грубый мужской голос.

– Ну, пожалуйста, приходи, очень тебя прошу! Я могу сама приехать, я скучаю… – девушка заплакала.

– Хорошо, – согласился мужчина. – Бабки есть?

– Пока нет… – прикусила губу девушка. – Мать не дает больше.

– Будут бабки, звони. А сейчас не дергай меня! – мужчина бросил трубку.

– Я достану денег! В лепешку разобьюсь, но достану! – девушка решительно встала, вытерла слезы и зашла в вагон очередного прибывшего состава.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Киевская»…

Быстрым шагом она направилась к единственному свободному месту, по пути обогнав старенькую бабушку, и брякнулась на сиденье. Бабуля встала напротив. Поезд тронулся. Старушка покачнулась и едва не упала на сидящую девушку. Синеволосая особа недовольно осмотрела пожилую даму. А бабушка с улыбкой взглянула ей прямо в глаза. Девушка отвела взгляд и уставилась в телефон. Некоторое время она размышляла о чем-то, стуча пальцами по экрану мобильника, а потом набрала номер:

– Как дела, мам?

В трубке что-то недовольно ответили.

– Да пошла ты! – громко вскрикнула девушка. – Денег у нее нет!..

– Бабушка, садитесь, – встал мужчина напротив.

– Спасибо, милый, – с улыбкой, которая, кажется, не сходила с ее лица, ответила старушка. – Я весь день сижу. А ты, наверное, с работы едешь. Отдохни, а бабушке хочется постоять, – усмехнулась она.

Поезд подъезжал к очередной станции. Люди вставали со своих мест и направлялись к двери. Место рядом с девушкой освободилось, и бабуля села рядом.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Краснопресненская»…

– Он того стоит, этот парень? – склонившись к синеволосой, шепнула бабушка и положила руку на плечо девушке.

– Какое вам дело! – возмутилась та и убрала ее руку.

– Прости, – спокойно сказала старушка и вновь с улыбкой посмотрела прямо в глаза юной особе. – Как же давно у меня не было этого чувства влюбленности. Очень уж хочется хотя бы послушать о нем.

Девушка встала и перешла на другое место, старушка засеменила за ней следом.

– Ты прости меня, старую, быть может, это мой последний круг по кольцу. А так хочется еще почувствовать жизнь!

Девушка подняла на нее опухшие от слез глаза:

– Да, я люблю его, и он меня тоже любит. И мы будем вместе! Но для этого мне нужны деньги…

– Ох, любовь… Как же это здорово, – бабушка вновь положила ей руку на плечо. – А расскажи о нем, пожалуйста…

– Зачем вам это надо? – всхлипнула девушка.

– Пожалуйста, хотя бы немного… Мне, правда, очень интересно. Он, наверное, красивый и такой же юный, как ты?

– Нет! – резко ответила девушка и замолчала.

– Постарше, да? – не сдавалась бабушка. – Мне вот тоже в юности нравились постарше, – заговорщицки потерла она друг о друга свои сморщенные ладошки.

Девушка улыбнулась:

– Да, он старше. Но это неважно… Мы любим друг друга! А на что жить, придумаем вместе.

Бабушка взяла ее руку и погладила.

– Вы мне сейчас нотации читать начнете? – резко вырвала руку девушка. – Прям как мама – бла-бла-бла… Надо учиться!.. И прочая чушь…

– Нет, что ты! Я с тобой полностью согласна. Любовь решит все, любую проблему. Она всемогущая, – протянула старушка. – У меня как раз так и вышло.

– Правда? – девушка заинтересованно и внимательно посмотрела на бабульку.

– Правда… – снова погладила ее по руке бабушка. – Когда я была такой же молодой, как ты, я познакомилась с мужчиной. Он казался таким серьезным и взрослым, на целых десять лет старше меня. И не имел ничего: ни дома, ни нормальной одежды… Да что одежды! Еды-то толком не было… Точнее, она имелась, конечно… Но так себе, скажу я тебе честно, – покачала головой бабуля.

– Серьезно? И вы помогали ему?

– Конечно! Каждый день бегала к нему на фронт. Несмотря на пули… Шла за ним везде и всегда. А он ждал меня, каждый день ждал. И потом мы вместе обедали. Я кормила его картошкой со своего огорода, а он угощал меня мясом или рыбой. Сам не ел, мне отдавал… Говорил, что наелся, что их хорошо на фронте кормят. Только потом я узнала, что он весь свой дневной паек мне отдавал. Молодая была, глупая… Не понимала ничего.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Белорусская»…

– А где он сейчас? Мужчина этот? – посмотрев на бабулю, спросила девушка.

– Как где? Со мной… Как и всегда.

– Рада за вас! – девушка осмотрела старушку с ног до головы. Та была невысокого роста и очень худенькая. Ее лицо полностью покрывали глубокие морщины. А из одежды на ней красовалось старое, но безупречно чистое пальто. На ее голове находился небольшой аккуратный берет бледно-голубого цвета, из-под которого немного виднелись белые кудри.

– Ну конечно, это очень здорово, когда близкие рядом! Сейчас… – бабушка полезла в сумку и достала маленький клетчатый платок. Развернув его, она достала старую черно-белую фотографию и показала ее девушке.

– Красивый, правда? – протянула она ей фотокарточку. – Не бойся, бери!

Девушка взглянула на старую фотографию:

– А поновее нет? На этой уже ничего не разглядишь. Но видно, что красивый…

– Нет, поновее нет… – бабушка погладила фотографию, и, нежно поцеловав, убрала обратно. Это последняя… Всю войну он прошел. А через несколько лет на мине подорвался. Эхо войны… И ведь именно там, где от фашистов за несколько лет до этого отбился.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Новослободская»…

Колеса поезда монотонно стучали, предоставляя каждому возможность подумать о чем-то своем, кому-то – почитать книгу или газету, кому-то – покопаться в телефоне, а кому-то – просто поспать.

– А ты куда едешь, деточка? – спросила бабуля.

– Не знаю, – девушка пожала плечами и уставилась в одну точку.

– Может, к маме? – бабушка снова посмотрела ей в глаза и заулыбалась.

– Ни за что! – категорично ответила девушка и тут же нервно рявкнула на стоявшую рядом женщину, которая безуспешно пыталась успокоить своего плачущего ребенка. – Угомоните же вы уже его! Уши болят!

– Ох, как я тебя понимаю… – прошептала бабуля. – Слышала бы я чуть лучше, тоже возмутилась бы… Помню, как сестра плакала по ночам. Спать не давала. А мне хоть из дома беги.

– Вот и у меня то же самое. Брат достал уже. Ревет постоянно. Матери и отцу за сорок. Совсем с дуба рухнули! Решили мне братика сделать на старости лет! Так ведь еще в комнату мою переселят, когда подрастет.

– У тебя комната своя есть? – восторженно всплеснула руками бабушка.

– Комната? – усмехнулась девушка. – Некоторым родители и квартирку подгоняют. А моя мать вторую хату сдавать решила! Не про мою, видите ли, честь… А денежки нет бы мне… Фиг там! Себе берет!..

– Ну это они не правы, конечно, – покачала головой бабушка. – В твоем возрасте уже нужно жить одной. Еду готовить, стирать себе, убирать. На работу или учебу ходить. Ты учишься?

– Да, – девушка нахмурилась.

– Молодец какая! Сейчас учиться сложно, наверное? Много думать надо и, как там по-вашему, зубрить.

– Ха-ха-ха! – громко рассмеялась девушка. – Да родоки денег платят, вот меня и не выгнали до сих пор.

– Ох… Дорого это все. Богатые, небось? – шепотом спросила бабушка.

Девушка снова рассмеялась:

– Мать дома сидит с мелким, а отец – сварщик. Богатеи еще те!

– А как же так они платят? – с удивлением спросила бабуля.

– Да говорю же – хату сдают, вот и платят.

Девушка отвернулась в сторону.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Проспект мира»…

– Тебе все-таки на какой выходить? – осторожно спросила бабуля.

Девушка опустила голову вниз и стала рассматривать свою испачканную обувь:

– А мне все равно. Домой не хочу. Там брат опять орет… А к друзьям без денег не поедешь…

– И я не хочу домой, – поворочалась на сидении бабушка. – Будем с тобой кататься, – она дотронулась своей ладошкой до плеча девушки.

– Тоже шумно?.. – безэмоционально спросила девушка.

– Наоборот… Слишком тихо, – бабушка грустно улыбнулась и, посмотрев на свое отражение в окне, поправила берет.

– У вас никого нет? – повернулась к ней девушка.

– Почему нет? Есть, конечно. Родители…

– Серьезно? – девушка удивленно округлила глаза.

– Сейчас покажу… – бабушка снова открыла свою сумку, достала тот же платок и вытащила черно-белую фотографию молодой пары, державшей друг друга за руки.

* * *

…Поезд подъехал к очередной платформе. В вагон вошел молодой паренек с гитарой. Высокий, с кудрявыми русыми волосами и большими голубыми глазами.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Комсомольская»…

Парень заиграл на гитаре веселую мелодию, но так неумело, что пассажиры начали дружно возмущаться. Но он, не обращая внимания, продолжал идти вперед, наигрывая одному ему известные мотивы.

– Жесть какая! – закрыла уши девушка.

А бабушка помахала ему рукой и подозвала к себе.

– Здравствуйте! – лучезарно улыбнулся он ей. – Вам понравилось?

– Очень! – восхитилась бабушка.

Парень присел перед ней на корточки.

– Я сам сочинил! – гордо произнес он.

– А зачем же тебе это надо?..

Парень вопросительно посмотрел на бабулю:

– Что?

– Ну… Ходить по вагонам… Тут же так мало ценителей хорошей музыки, – пояснила она.

– Да это понятно… Но жить-то надо как-то! Родоки пьют… А деньги на учебу, да и вообще на жизнь, нужны.

Бабушка достала сторублевую купюру из кошелька и ручку из сумки, что-то написала на банкноте и протянула ее парню.

– Спасибо… – он осторожно взял у нее купюру.

– Не бойся, бери! Денег я с собой туда не унесу. А то, что на ней написано, – бесценно…

Парень еще раз поблагодарил бабушку и направился дальше.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Курская»…

– Что вы там ему написали? – с нескрываемым любопытством спрашивала девушка.

– Телефон хорошего репетитора по гитаре. Это соседка моя. Старая… Но талантище, – восхищенно произнесла бабушка.

– Так вы же его нахваливали! – непонимающе посмотрела на нее девушка.

– Ты слышала, как он брынчит? Ужас же какой-то! Я хоть и глухая, но это просто несносно! – недовольно покачала она головой.

Девушка в голос засмеялась:

– Но денег-то у него, как я поняла, на занятия все равно нет.

– А она бесплатно с ним позанимается. За ней должок. Я там на купюре пометочку сделала, – улыбнулась довольная собой бабушка. – Она еще сестру мою, ту, которая вечно плакала, учила. Хоть и младше ее на… – бабушка начала загибать пальцы. – Да ну его! Намного младше… Но все же талантище.

– А сестре сколько лет?

– Меньше, чем мне… Намного меньше… – вздохнула бабушка. И после небольшой паузы продолжила. – Хочешь, познакомлю? – и, не дождавшись ответа, вновь вынула свой платочек и достала черно-белую фотографию.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Таганская»…

– А здесь живет мой парень, – негромко сказала девушка. – Идти минут пятнадцать. Транспорта не дождешься… Всю зиму к нему пешком ходила…

– Ну ничего… – похлопала ее по коленке бабушка. – Ради любви и ни на это пойдешь… Мы с мужем – как сейчас помню – договорились встретиться часов в пять или в шесть. Нет, точно в пять… Мороз был лютый, градусов тридцать. Прихожу, жду, а его все нет и нет. Десять минут жду… пятнадцать. Не приходит! Ну, думаю, пойду домой к нему, по голове настучу за такие опоздания. Прихожу – и там нет! Мама его меня все оставить хотела, чтобы дома дождалась. Но я же молодая была, упрямая… Нет, говорю, найду его, и получит он у меня обязательно! Потом, правда, выяснилось, что я время перепутала, – бабушка тихонько рассмеялась. Так и ходили весь вечер друг друга искали – он ко мне домой, я к нему… Пока уже около десяти часов случайно на тропинке не встретились.

– Ругался он, наверное! – улыбнулась девушка.

– Ой, да! Еще как! А я взяла и… – бабушка огляделась по сторонам, пододвинулась поближе и шепнула на ушко, – …взяла и поцеловала его… сама… в первый раз, представляешь?

Девушка расхохоталась:

– Ну и как? Помогло?

Бабушка довольно откинулась на спинку.

– А как же! – бабуля заговорщицки подмигнула.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Павелецкая»…

– А вот моему только деньги нужны… – грустно вздохнула девушка. – Но я найду и отдам их ему! Он меня обязательно примет! И мы будем вместе.

– Правильно, – кивнула головой бабушка. – Близким надо помогать.

Она открыла кошелек и, достав тысячерублевую купюру, протянула ее девушке.

– Держи… Я туда, – подняла она палец вверх, – с собой не унесу.

Девушка с сомнением взяла деньги.

– Не стесняйся! Может, у него сложное время в жизни, может, ему кушать нечего… А родным надо помогать. Вот моя мама, например… Отец-то на фронте был… А нас четверо детей у нее. Она всегда сама недоедала, а нас голодными никогда не оставляла. Да и после войны так же было. Помню, отец заработал хорошо. Принес деньги и говорит – купи себе, мать, платье, в гости пойдем. И она ушла. Приходит, а вместо платья – одежда нам и шоколадка. А себе, говорит, я старое перешью.

– Моя мама такая же… – задумчиво осматривая купюру, произнесла девушка. – Недавно, вместо того, чтобы купить себе платье, притащила туфли на каблуках для меня. Правда, я такое не ношу…

– Вот и правильно. Надо помогать близким. Так что знаешь, как поступи? Зайди в магазин, накупи всего, приди к нему, ненаглядному своему, и приготовь борщ. Вот он рад будет!

– Как же мне стыдно! – сунула обратно девушка деньги.

– Почему же это? – удивленно спросила бабушка.

– Да вы ничего не понимаете! Не нужна ему еда! Выгонит он меня с ней обратно! Ему пиво надо купить и игрушки его компьютерные оплатить.

– Ну, милочка… – всплеснула руками бабушка. – Мужчинам иногда тоже расслабиться надо. Мама же твоя, наверное, когда-никогда папу балует. Чего-то себе не купит, а его обязательно порадует. Моя так делала. Кстати, хочешь, познакомлю? – она снова достала из своего платочка старую фотографию.

– Вы уже знакомили… – вздохнула девушка.

– Ой, правда? – покачала та головой.

Девушка молча кивнула.

– А с остальными сестрами и братом? – и тут же достала еще три фотографии.

– Их тоже нет? – девушка с грустью смахнула слезу со щеки.

– Как нет? Есть! Вот же они, со мной! – она показала на фотографии. – Еще вот смотри, подруги мои, – одну за другой вытаскивала бабушка фотографии. – А еще доченька… – нежно поцеловала она фотокарточку.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Добрынинская»…

– А у вас есть кто-нибудь… эм… на этом свете? – прикусив нижнюю губу, осторожно спросила девушка.

– Есть, – улыбнулась бабушка. – Внученька моя, Аленушка. Такая же, как ты, молодая, красивая. Добрая и милая. И еще ее детки, мои правнуки, получается… Только она меня не хочет видеть… Обидела я ее сильно… Вот, смотри, – открыла бабушка кошелек и достала единственное фото, лежавшее в нем. На карточке была изображена молодая женщина с двумя малышами на руках.

– Очень красивая! – искренне произнесла девушка, обратив внимание на прекрасный почерк, которым были написаны сзади имя и фамилия.

– Почему вы не позвоните ей и не извинитесь? Раз уж обидели…

– Ох, да я бы и рада. Но переехали они. А куда, не знаю. Ну да ладно, что мы все обо мне… Лучше ты скажи, у тебя самой-то есть бабушка?

– Да. Но я с ней… – девушка замялась.

– Не общаешься?

Девушка кивнула головой.

– Ну и правильно. От нас, зануд, надо подальше держаться. А то приедешь – и суп заставят есть, и пирогами, от которых так сильно толстеешь, закусывать. А далеко она живет?

– Не очень. На «Парке культуры» надо сделать пересадку и пару станций еще проехать.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Октябрьская»…

– А знаешь что, – бабушка вновь открыла кошелек и, достав тысячерублевую купюру, протянула ее девушке. – Давай мы так поступим… Держи денежку. Не отказывайся. Я уже говорила, с собой туда все равно не унесу. А ты сейчас выйдешь из метро, купишь тортик и решишь, куда тебе с ним поехать. С тортиком ведь всегда проще в гости напроситься, – подмигнула ей бабуля.

Девушка отвернулась, а по ее щекам опять потекли слезы.

– Так, прекращаем это! – бабушка вынула из кармана свежий, идеально выглаженный платок и протянула его девушке. – Это мой последний круг подходит к концу! А ты можешь сейчас выйти и начать свой круг заново…

– Не уходите! Пожалуйста! – зарыдала девушка. – Мне так одиноко!

– Помни, – бабушка встала и направилась к двери, – твой новый круг! И каким он будет, решать только тебе. Ты не одинока! Но не будь такой же дурой, как я, которая своим глупым языком наговорила гадостей и потеряла единственную внучку, – она нежно погладила девушку по голове и еще раз внимательно посмотрела в глаза, улыбнулась на прощание и вышла из вагона.

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Парк культуры»…

Девушка сидела молча и рассматривала банкноту.

– А куда твоя бабушка подевалась? – подсел к ней парень с гитарой.

– Как ты здесь оказался? – удивленно посмотрела на него девушка. – Ты же недавно выходил из поезда. Я же видела.

– Я волшебник, – улыбнулся паренек. – И могу вмиг оказаться рядом с понравившейся мне девушкой.

– А если серьезно? – в недоумении таращилась она на русоволосого юношу с пронзительным взглядом.

– Ну раз ты не хочешь сказку, то, ладно уж, расскажу правду, – рассмеялся он. – Никуда я из поезда и не выходил. В соседний вагон перешел. Люблю я песни петь на досуге. В свободное от работы и учебы время.

– Ты еще и работать успеваешь?

– А как же! На что-то же мне надо будет такую красавицу в кино водить.

Девушка вытерла слезы и, резко встав, направилась к выходу.

– Ты куда? – бросился за ней парень.

– Мне надо кое-куда съездить. Я поняла, как поступить.

– Мы что, больше не увидимся? – удрученно посмотрел на нее молодой человек.

– Может, и увидимся… Завтра в это же время, в этом же месте я начну свой новый круг. А сейчас у меня дела.

Станция «Парк культуры»…

Девушка вышла из вагона и сделала пересадку на платформу напротив. «Так, магазин рядом с его домом еще работает, – глянула она на время в мобильнике. – Должна успеть!»

Она доехала до станции «Таганская», поднялась на эскалаторе и вышла на улицу. Сильный ветер с ливнем чуть не сбили ее с ног.

«Ничего, пройдусь пятнадцать минуток. Не впервой…»

Добравшись до алкомаркета, она купила пива, рыбки и сухариков.

«Замечательно. Все, как он любит».

Бегом поднявшись на пятый этаж, девушка нажала на звонок.

Дверь открылась почти сразу. На пороге стоял высокий и симпатичный молодой человек. Он был одет в белую футболку с неприличной надписью и спортивные штаны.

– Ждешь меня? – спросила девушка. – Так быстро открыл…

– Конечно! – он рассматривал прозрачный пакет у нее в руках. – Я так скучал!

– Я тоже! – бросилась к нему на шею девушка.

– Но сначала пиво, – он нетерпеливо высвободился из ее объятий.

– Там еще сухарики есть, – улыбнулась девушка.

– Ну ты у меня вообще молодца сегодня, – парень потянулся за пакетом.

– Подожди… – она спрятала пакет за спину. – Ты еще в своих айтишных делах шаришь?

– А чего тебе надо-то? Винду что ль переустановить?

– Не. Человечка одного найти. По фамилии. Адрес пробить сможешь?

– Нууу… – протянул парень. – Это посложнее будет.

– Там еще и рыбка, – девушка потрясла пакетом.

– Ладно, гони данные.

Девушка продиктовала фамилию и имя внучки, увиденные на фото у бабушки из метро.

– Узнать сможешь по фото? Тут таких несколько…

– Думаю, да… – память на лица у нее была неплохая.

– Вот она! – указала девушка на экран. Не такая молодая, конечно, как на фото… Но точно она!

Парень нажал на кнопку «печать» и отправил информацию с адресом на принтер.

– А теперь пиво! – кивнул он головой в сторону пакета.

Девушка достала содержимое и поставила на стол.

– Красота! – открыл он бутылку холодного напитка. – Иди ко мне!

– Нет… – улыбнулась ему девушка. – Прощай! – она быстро и не оборачиваясь пошла к двери.

«Как же я хочу домой! Холодно, жуть! А я еще куртку не надела… А мама ведь говорила… Эх, мама, как же ты была права… – думала девчонка. – Так… Но сначала я займусь делом… – она посмотрела на лист бумаги в своих руках. – А уже завтра начну новый круг… – девушка достала из кармана оставшиеся от тысячи две сторублевые купюры. – Надеюсь, бабушка не расстроится, если я приеду к ней не с тортиком, а с пирожными. Да, точно! С заварным кремом… Помню, она их очень любит…»

Даша Берег. «Москва. Кольцевая»

– Уважаемые пассажиры, занимайте обе стороны эскалатора! – звенело в душном воздухе, и Аня расслаблялась, переставая вжиматься вправо, пока лента несла ее вниз.

Она жила в Москве уже третий год, и вроде бы хорошо жила, но в местах скопления большого количества людей в ней до сих пор просыпалась Аня из курортного городка. Та Аня терялась в метро, со старательностью отличницы следовала указаниям на табличках – не прижиматься к дверям, отойти от края платформы на безопасное расстояние, на эскалаторах держаться правее. Последнее было самым сложным – Ане нравилось метро, и хотелось встать поудобнее, чтобы любоваться сводами потолков, нависающими фонарями и чудными людьми, но ее вечно окрикивали: «Дорогу! Дайте пройти!» В Сочи приезжих называли бздыхами, в Москве – Аня так и не поняла. Вся Москва была приезжей, разномастной, разноголосой и громкой. Всегда на бегу, все на бегу, будь то чашка кофе, отношения, работа, сама жизнь.

Город, в котором Аня выросла, тоже был большим – не таким, конечно, как Москва, но миллионником, и тоже с метро. Две ветки, тринадцать станций. Но перед Аниным одиннадцатым классом вся ее семья переехала в Сочи – ближе к морю, солнцу и олимпийской стройке. Так Аня стала жительницей маленького городка – закончила сочинскую школу и там же поступила в университет. Ей нравился юг. Но и уехала она оттуда с легким сердцем – то ли была так влюблена в Сережу, который нашел перспективную должность в Москве, то ли сама была легкой, не привязанной к месту, Аня так и не разобралась. И сейчас, уже три года спустя, все стало еще более запутанным.

Казалось, их отношения с Сережей в новом городе должны были стать только крепче – ведь они оказались в нем вдвоем, как на краю света. В Сочи у них были разные дома, разные друзья, хоть и из одного вуза, а тут – одна квартира на двоих, общая цель, новые знакомые, но тоже на двоих. Вроде бы все напополам, но с каждым месяцем Аня понимала, что там, дома, под ярким солнцем и тенью от кипарисов, они были ближе, роднее друг другу, а тут их перелопачивали сотни поездов метро, разрывали километры ежедневного пути и тысячи рабочих дел.

Аня не строила на Москву грандиозных планов – ей хотелось просто жить, смотреть, любить Сережу, маленькими дощечками сколачивать их семью. Но с работой ей сразу повезло, и она незаметно для самой себя пошла вверх, ступенька за ступенькой. А вот у Сережи с Москвой не складывалось. Ему хотелось взлететь сразу высоко, но людей в столице было много, а взлетная полоса и небо – одна на всех. Он злился, закрывался от Ани и ее нечаянных успехов, так некстати мозоливших глаза. У них сложился разный круг общения – у Сережи с его работы, у Ани с ее, спортзалы оба тоже выбрали не рядом с домом, а ближе к офисам – так было удобнее. Возвращались домой поздно, часто уже поужинавшие, ложились в постель и молчали. Ане так много хотелось рассказать про каждый минувший день, что проще было не говорить ничего – слишком долгим бы получилось вступление. Разговор о свадьбе иссяк еще в прошлом году – они даже не успели выбрать место для торжества, а все слова уже кончились, высохли, как лужи на солнце. Стало сухо и пыльно.

Пару месяцев назад перед Аней замаячил перевод в другой офис, на должность выше и зарплату больше, но ездить бы пришлось далеко, а квартиру они сразу договорились снимать ближе к Сережиной работе. Это казалось правильным – он мужчина, он главный, и все, что его, – важнее. От повышения Аня отказалась.

– Уважаемые пассажиры…

Иногда в метро ее охватывало странное состояние. Аня называла его сочинский синдром. Ей казалось, что она повсюду видит знакомые лица. Глаза сами выхватывали их в толпе, длинной кишке эскалатора, трясущихся вагонах. Вот спешит к выходу продавщица овощного ларька на улице Вишневой, а вот Анина учительница по физике, Карина Романовна, пополняет карту «Тройка» в терминале. Пожилая абхазка в смешном платке, что ездила на сорок шестом автобусе каждое утро, идет к переходу на красную ветку, а массажистка Лусина выходит из вагона. Потом видения пропадали и незнакомцы теряли знакомые обличья, а Аня чувствовала себя брошенной. Сережа на все это говорил, что она неадаптивная и что нужно уметь расставаться с прошлым и писать новую историю, а потом начинал ругать столичный уклад жизни. В Сочи по городу кружили и улыбались друг другу одни и те же люди, и из-за этого было уютно, как в коконе. Но Москва была слишком большой, слишком людной, слишком занятой, и в многоликой толпе и в их с Сережей маленькой квартирке Аня чувствовала себя одинокой, потерянной.

В квартирке даже чуть больше потерянной, чем в самой Москве.

Сочинский синдром всегда наваливался на Аню, когда она была в плохом настроении или сильно уставала. Вот и сейчас она зашла в вагон, прислонилась к стене и крепко зажмурилась, чтобы прогнать видения абхазок, соседок и Лусин, смотрящих на нее с каждого лица. К «Краснопресненской» Аню отпустило, и она уже привычно полезла в карман за телефоном, как ее внимание привлек ярко-бирюзовый стаканчик с кофе в чьей-то руке. В приглушенных тонах старого вагона он сиял, как кромка моря в утреннем солнце. Аня вздохнула, а сочинский синдром снова постучал по голове, потому что сжимал стаканчик ее бывший одноклассник Вартан Григорянц, которого невозможно было ни с кем спутать даже спустя девять лет после школы и двадцатиметровый вагон метро. Аня снова зажмурилась, но синдром не отпускал, потому что человек, прикидывавшийся Вартаном, вдруг уверенно зашагал ей навстречу и сказал:

– Вот это да!

* * *

Они проучились вместе только год, но именно Вартан привел ее после сентябрьской линейки в класс и представил остальным.

«Ты не местная? – только и спросил он, уверенно ведя Аню по школьным коридорам и лестничным пролетам вверх на третий этаж. – Не бойся, все будет хорошо».

«А я и не боюсь», – ответила она, хотя так изнервничалась, что искусала губу до крови.

Вартан был похож на диснеевского Алладина, только слишком высокий и от этого сутулый. Он открыл ей дверь и пропустил в класс первой. Там все как-то сразу замолчали, и с этого момента Аня поняла, что она действительно переехала в другой город. Началась новая жизнь.

* * *

– …Ты же учился в Питере? – на «Киевской» из вагона вывалилась толпа людей и они сели.

– Да, – улыбался Вартан, продолжая сжимать свой голубой стаканчик, – но после института переехал сюда. Я каждый день езжу по этой ветке, в это самое время. Странно, что мы не виделись раньше.

– Ты смеешься! Тут столько людей! Если бы не твой стаканчик, я бы ни за что тебя не заметила. И как тебе Москва после Питера?

Вартан пожал плечами и постучал пальцем по крышке стакана. В шуме поезда это было беззвучно и бессмысленно.

– Нормально. Это к Питеру после Сочи было сложно привыкнуть, а тут уже без разницы – большой город и большой город.

– А мне везде сочинцы мерещатся, – призналась Аня, – знаешь, простые прохожие, которые обычно встречались мне на улицах. Я и тебя сначала за глюк приняла.

– Ну вот, видишь, я не глюк, а настоящий.

– Вижу. Я сначала твой стакан увидела – такой яркий, как море. Знаешь, то место, где море сливается с небом в солнечный день…

– Да ты скучаешь по нашему городу!

– Скучаю. Не всегда, но иногда находит.

– О! Я сейчас тебе что-то дам! Только не смейся, – Вартан одной рукой полез в свою сумку и выудил оттуда запечатанный в целлофан брелок для ключей, – держи. Будет напоминать тебе о доме.

Брелок оказался типичной затравкой для туристов – круглый брусок можжевельника с выжженной надписью «Тисо-самшитовая роща» и почему-то пальмой.

– Бздыший брелок, – шуточно закатила глаза Аня, сжимая подарок в руке.

– Да, бздыший. Московский коллега мне их зачем-то летом привез штук десять. Порадовать хотел, наверное.

– Спасибо.

– Следующая станция – «Павелецкая», – объявили в вагоне.

– Мне выходить.

– Ты торопишься домой? Давай… – начал Вартан, и Аня подумала, что сейчас он предложит выйти и посидеть где-нибудь в кофейне. По крайней мере, ей бы очень хотелось, чтобы он предложил. – Проедем по кругу?

– Что?

– Мы же на кольцевой. Проедем еще, поговорим.

Предложение было странным, немного детским и совсем не шло серьезному Вартану. Аня вспомнила, как в тринадцать лет так же каталась с мальчиком по кольцевому маршруту на автобусе. В заиндевевшее окно дышала холодная сибирская зима, а в автобусе жарила печка, смешно трясло на кочках и добродушный кондуктор не требовал денег за новый круг. Кажется, Аня была влюблена, но, скорее, не в мальчика, а в саму юность. И вот сейчас – Москва, кольцевая, и лет ей в два раза больше, и предложение такое глупое, нелепое, что надо бы и отказаться. Но домой, в мрачное одиночество Сережиного молчания, совсем не хотелось.

– Хорошо, – согласилась Аня и удобнее откинулась на спинку сидения. Вартан тоже заметно расслабился и обмяк.

– Расскажи о себе, – попросил он, – ты ведь, наверное, не одна приехала?

– Да, я приехала с моим Сережей. Помнишь, я тебе про него рассказывала?

– А, лучший парень во всем универе, да, помню. Значит, вы до сих пор… Здорово. Знаешь… а я ведь так и не попросил у тебя прощения за нашу первую встречу после школы. Извини. Я еще злился на тебя за то, что ты…

* * *

Аня вспомнила, как подобрала подол выпускного платья и, шлепая босыми ногами по плитке, побежала в сторону моря. Там встречали рассвет – шестнадцать парней в снятых ночью галстуках и двенадцать девчонок, сжимающих надоевшие туфли в руках. И пока смущающийся Вартан пытался ей что-то сказать у колонны Зимнего театра, Аня, хохоча, рванула туда. От слов и ненужных в то утро признаний становилось скучно, а ей хотелось выдохшегося шампанского со смятой салфеткой вместо пробки, хотелось самого утра – свежего, пряного; солнца, всплывающего над водой, как всегда, но теперь совсем по-другому. Ей хотелось взлететь, а не слушать Вартана, и она полетела.

В следующий раз они встретились только зимой, когда он приехал на каникулы из Питера. Аня радостно пошла ему навстречу, совершенно забыв про тот несостоявшийся разговор у колонны, а Вартан сделал вид, что ее не узнал и прошел мимо. Аня тогда страшно обиделась.

* * *

– Мне просто хотелось успеть встретить рассвет, – с грустной улыбкой сказала она.

– А мне хотелось сказать тебе, что…

Вартан нарочно не закончил. Не сказанное когда-то не было смысла говорить и сейчас.

В окне напротив темнота тоннеля прерывалась синью «Таганской», золотом «Комсомольской», витражами «Новослободской». Вспышка света – и снова темно. Этот свет словно высасывал людей из вагона и вдувал новых. Те галдели с ним в одной тональности, но голос Вартана Аня слышала так ясно, будто это были собственные мысли в ее голове.

* * *

После они столкнулись где-то в середине учебы в институте, летом. Аня была с подругой Элей, Вартан – с двоюродным братом, который откуда-то знал Элину родню – все, как обычно, в маленьком городке. Лед растаял, и именно тогда Аня, уже влюбленная по уши в Сережу, рассказала, что встречается с лучшим парнем на своем курсе. Конечно, Сережа был лучшим и во всем мире, но так говорить было бы невежливо.

* * *

– Значит, ты переехала в Москву с лучшим парнем? Или он уже не парень, а…

– Нет, мы не женаты, – быстро ответила Аня и вдруг поняла, что это не колет ее так, как раньше. Это вообще ее больше не колет. – А ты?

– Я женился сразу после института. У меня уже две дочки – Наира и Анаит.

– Ты счастлив, Вартан?

Улыбка Вартана стала особенной – сильной и ранимой одновременно.

– Да, – сказал он, – наверное, так нельзя говорить, но очень счастлив. Так счастлив, что сердце иногда замирает…

– Ну вот видишь, – попыталась улыбнуться Аня, но вышло все равно как-то грустно, – может, даже хорошо, что я тогда…

– Сбежала, – закончил за нее Вартан, впервые дав тому моменту название, – да, может, и хорошо. Но тогда я был очень обижен, чтоб ты знала.

Аня поправила сумку на коленях и опустила глаза.

– А мне здесь так одиноко, – вдруг сказала она, – так невозможно. Все получается, а я впервые не понимаю, зачем живу. Просто трясусь в метро туда-сюда, каждый день по кругу.

– Это тебе не здесь одиноко, – проговорил Вартан, глядя на свой голубой стаканчик без подписи, – тебе одиноко там, в квартире. С ним тебе одиноко. А из-за него одиноко даже с самой собой.

Ответить Ане было нечего. Было уже поздно, а поезд в очередной раз приближался к месту назначения. Пора было выходить.

– Такой красивый стаканчик, – сказала Аня невпопад, – смотришь на него, и становится веселее.

– Я каждый день езжу этим маршрутом. Машина у нас одна, я отдал ее жене, чтоб удобнее было с малышками. Мне на метро даже проще. Хочешь, я каждый день буду покупать кофе именно в этой кофейне? Раз уж для тебя это такой символ. Встретиться в толпе тяжело, а тебе мелькнет голубым и станет приятно. Хочешь?

– Хочу, – улыбнулась Аня, – спасибо. Я ужасно рада, что тебя встретила. В таком большом городе это почти чудо.

– Не чудо. В большом городе больше людей и больше встреч. Всего больше. Не грусти и ни о чем не жалей. Такая красивая девушка должна жить в Москве, Аня. Она тебе к лицу.

Толпа вынесла ее из вагона, как волны выносят задохнувшуюся рыбу. Двери захлопнулись, Аню потащило дальше, а Вартан продолжил движение по кругу.

Брелок из самшитовой рощи она распаковала прямо в прихожей и сразу повесила на него ключи. Усталость навалилась на Аню горой, и она просто села на пол возле шкафчика. Даже снимать ботинки было лень. Из кухни выглянул Сережа, помахал ей и продолжил говорить с кем-то по телефону. Аня потерла брелок и поднесла к носу. Странно, но он ничем не пах.

С Вартаном они почему-то так и не обменялись номерами и больше не сталкивались, но периодически Аня действительно видела в гуще кольцевой ветки ярко-голубой стаканчик. Кто-то держал его на высоко вытянутой руке и иногда приветственно махал второй. Может, это был и не Вартан, но у Ани теплело на душе, а сочинский синдром, как ни странно, отступал, и хотелось лететь вперед за этим стаканчиком, как за путеводной звездой.

* * *

Несколько месяцев спустя к Ане нагрянула подруга Эля, та самая, из Сочи. Под предлогом оказания дружеской поддержки при расставании Эля заставила весь коридор чемоданами с бирками из разных аэропортов и громко мешала шампанское в бокале, чтобы не было пузырьков. В жизни ей хватало и собственных продуктов бурления – она бросила универ на пятом курсе, чтобы выйти замуж, но не вышла, а теперь нашла своего единственного, но женатого, и в качестве моральной компенсации колесила по всему миру за его счет.

Ане поддержка была и не нужна – она ушла от Сережи тихо, решительно, одним днем. Чудесным образом нашлась недорогая квартира всего в нескольких станциях от работы, а новая должность оказалась не такой страшной, и жить стало даже легче и сытней. Сережа ее уходом был так ошеломлен, что не нашел слов, а только молча смотрел, как она собирает чемоданы и выносит ею же и разобранный комод. И даже от этого его молчания Ане почему-то было легче. Может, она уже привыкла к тишине.

Эля бестолково ходила по маленькой квартирке, звенела ложечкой, зачем-то подбадривала и так не хандрящую Аню и все сетовала, что из-за китайского вируса пришлось срочно вылетать из Вены.

– Навели панику, бред какой-то. Ходят там все в масках, как придурки. Кашлять боятся. Ладно. Скоро все наладится. Я в мае хотела в Ниццу махнуть, хочешь со мной? А, тебе же отпуск нужен. Да-да. Ладно. В прошлом месяце Лерка фотки с Красной площади выставляла, вы не встречались?

– Нет, – Аня по Элиной просьбе подыскивала ей на букинге приличный отель неподалеку, – никого тыщу лет не видела. Хотя нет, вру. Завтрак тебе нужен?

– Я спать до обеда буду, можно без завтрака.

– Окей. Я видела Вартана в ноябре, помнишь, мы как-то давно гуляли все вместе летом? Мой бывший одноклассник.

– Подожди. Это тот Вартан, что живет на Пасечной или который брат Гарика?

– Который брат Гарика.

– Это не он был, ты обозналась, – Эля махом допила шампанское и полезла в холодильник.

– Да как не он, мы же… – начала было Аня, но Эля, противно шурша фольгой от шоколадки, ее перебила:

– Я его помню, хорошенький такой, на Алладина похож. Он же умер, я тебе не рассказывала? Блин, там такая история, кошмар.

– Когда умер? – недоверчиво спросила Аня, надеясь, что речь идет все-таки про Вартана с Пасечной или любого другого Вартана.

– Да давно, год назад, что ли. Я как раз приехала к маме, а к ней пришла тетя Аделя стричься, а она с Гарика мамой…

– Ну, ну и что?

– Короче, этот твой Вартан же в Питере учился. Там он женился, и они с женой переехали к ее родне сюда, в Москву. Дети у них были, маленькие совсем, и жена сама малолетка какая-то. Ну, армяночка, конечно…

– Ну!

– И у него с сердцем стало плохо, представляешь? Прямо в метро, на этой вашей круговой…

– Кольцевой, – тихо поправила Аня.

– Да, на кольцевой. Остановилось сердце. Молодой парень, сколько ему? Как нам, выходит. Пока скорая приехала, он и умер. А у него жена, дети, у родителей он единственный сын, ну, ты представляешь, какая там трагедия. Мне как тетя Аделя это стала все рассказывать, я и слушать дальше не стала, невозможно просто…

Аня молча встала и, не обращая внимания на Элю, пошла в темный коридор. Ключи висели на крючке, как и обычно. Брелока на них не было.

«Я очень счастлив. Так, что сердце иногда замирает…» – вспомнилось ей. Дрожащими руками она стала выгребать содержимое из своей сумочки, просматривать все полки и даже заглянула под шкаф.

– Эля, на моих ключах был брелок? – крикнула Аня.

– Не знаю! – донеслось из кухни.

Кусочка можжевельника, так подозрительно ничем не пахнущего, нигде не было. Эля в кухне уже переключилась с чужой трагедии на майскую Ниццу. Аня обмякла на коврик для обуви, сжимая в руке одинокие ключи без брелока.

* * *

После окончания карантина Москва снова казалась ей пугающе большой и громкоголосой. Анину компанию переформировали, и она четыре месяца проработала на удаленке, а потом еще три – выбираясь в центральный офис только раз в неделю. Ощущения были похожи на те, когда садишься на велосипед после долгого перерыва – ездить не разучилась, но ехать страшно. В метро шумели вагоны, двигались эскалаторы, спешили, перепрыгивали через ступеньки люди, и Аня послушно следовала указателям, жалась вправо, обрабатывала руки в желтых автоматах. Сочинский синдром снова атаковал ее, как в первый день, и то и дело хотелось здороваться с незнакомцами и спрашивать: «Лусина, ты теперь принимаешь в Москве?», «Эль, надолго прилетела?», «Мама, какими судьбами?» Аня высматривала в толпе бирюзовый стаканчик, но все было серое, размытое, будто она смотрела на мир через мутную воду.

С Сережей они не общались, но от мамы она знала, что тот в карантин вернулся домой и вроде как-то устроился. Только услышав эту новость и порадовавшись за несостоявшегося мужа, Аня поняла, как ей было морально тяжело все это время и как Сережино неблагополучие мешало ей в полной мере радоваться своим успехам.

Она окончательно вошла в прежний московский ритм только к Новому году, словно заново познакомившись с городом после затяжной болезни. Москву украшали к праздникам, и только метро было неподвластно всеобщему настроению и по-прежнему встречало будничной серой толпой. Ане оставалось проехать до работы одну станцию, как неподалеку от себя она увидела руку, сжимающую небесно-голубой стаканчик. Нет, не небесный, а цвета моря, обласканного утренним солнцем. На стаканчике размашистым почерком было подписано: «Вартан».

– Девушка, вы на мне дырку протрете, – тут же сообщил ей хозяин руки и стаканчика. Им оказался молодой парень в клетчатом шарфе, совсем не похожий на диснеевского персонажа.

– Просто стаканчик красивого цвета, – пробормотала Аня.

– Красивого, зато кофе в нем – дерьмо. Ни за что больше не куплю, – он проследил Анин взгляд, пригвоздившийся к имени на стакане, – вообще-то, я не Вартан, а Иван. Но меня бесит эта мода ходить со своим именем, как с флагом. Всегда называю другое. Вчера я был Феликсом.

Ане нечего было сказать. В первый раз с того дня на кухне с Элей ей захотелось плакать, только она не знала от чего – то ли от того, что мальчика у колонны, от которого она сбежала в свое первое взрослое утро, больше нет, то ли от того, что ничего не получилось с Сережей, то ли просто от счастья, что она живет, растет и что в этом большом и красивом городе у нее все получается.

– Выходите на «Проспекте»? Я тоже, – заметил парень и встал с ней рядом.

Двери вагона открылись. Толпа вынесла их в пшеничное золото «Проспекта Мира» и понесла дальше, вверх.

– Уважаемые пассажиры, занимайте обе стороны эскалатора! – звенело в душном воздухе, и Аня с Иваном одновременно встали на ступеньку рядом.

– Ненавижу жаться, – сказал он, вытягивая вперед руку со стаканчиком, словно тот ехал впереди них путеводной звездой.

Где-то далеко море напивалось солнцем, играя ярко-бирюзовым на самой своей кромке.

– Я тоже, – сказала Аня.

И они поехали вверх, на выход, где нарядная Москва хрустела пушистым снегом и подмигивала гирляндами.

Все трое – Аня, Иван и Вартан.

Ирина Крилишина. «Не бойся счастья»

– Привет! Я на «Римской», жду тебя у фонтана, – мужчина, разговаривающий по телефону, толкнул меня, но даже не заметил этого.

Суматошное утро, впрочем, как всегда. Казалось, вход в метро с одной стороны затягивал бездушную людскую массу, а с другой выплевывал. Мне даже это нравилось. Здесь, в этой толпе людей, я была одна. Не нужно улыбаться, здороваться, никому не нужно смотреть в глаза. Никто никому не друг и не враг.

Хорошо, что я ехала на работу, когда основной пассажиропоток уже разъехался.

Да, здесь, в метро, мы все не люди, просто пассажиропоток.

Бабушка, за которой я ухаживала, живет недалеко, всего пять остановок метро. Мне нравилась эта работа. На работу я приезжала к 10:00 и работала до 20:00.

Дочка моей подопечной старушки была дама обеспеченная и платила хорошо. Бабушка – божий одуванчик. Ухаживать за ней было легко, мы быстро нашли общий язык и при физической беспомощности моя подопечная имела трезвый рассудок. Хотя в моей работе это редкость. Обычно уход за стариками – и физически, и душевно тяжелая ноша. Да, в этот раз мне повезло!

Моей зарплаты хватало на жизнь, и я смогла понемногу откладывать. Эта работа когда-нибудь закончится, ведь моей бабульке 95 лет. Моя работа всегда заканчивается одинаково, но я смогла наконец-то удобно уложить факт смерти в своей голове. Смерть так же естественна, как и жизнь, хотя не так красива, зато логична и строга.

Давно мечтаю съездить в Санкт-Петербург на месяц. У меня будет достаточно денег, чтобы никуда не спешить и ни о чем не думать. Хочется гулять по городу, не впитывая его суету, раствориться в старых зданиях и мостовых.

Мои уши уловили звук прибывающего поезда. Странно, но в метро, как дома. Все знакомо, и поэтому все происходит на автомате. Мне кажется, я сажусь в этот вагон метро, второй от головы поезда, всю свою жизнь, и даже не приходится отвлекаться от своих мыслей.

Да, я еду в этом вагоне метро всю свою жизнь: утром на работу, вечером домой. У меня даже есть свое место в углу вагона. Хоть и людей совсем немного, но забиться в угол превратилось в потребность. Никому не мешать. Да, потребность никому не мешать и обезопасить себя от чужого вмешательства.

Я сидела в углу и рассматривала вагон метро, как будто вижу его в первый раз. Синие сидушки, не очень чистые окна, какие-то объявления, налепленные не очень ровно. Взгляд уткнулся в край моей сидушки. Что-то задержало мой взгляд. Треснутый край кожзама и торчащий уголок бумажки. Руки сами потянулись к бумаге, потому что бумажка в сиденье была непорядок, а непорядок я тоже устраняла на автомате.

В руках у меня оказалась половинка тетрадного листа в клеточку. Сверху синей ручкой было что-то написано. Я достала из сумки очки и прочла: «Почему, имея богатого и любящего мужа, Маргарита ушла искать кого-то с этими отвратительными желтыми цветами в руках?»

Я сидела и таращилась на этот простой вопрос? Я-то понимала почему, но человека, написавшего это, видимо, очень волновал этот вопрос. Сложно объяснить человеку, никогда не любившему, как это – любить. Трудно объяснить, как желание любить и быть любимой может выгнать на улицу и заставить бродить по улицам с этими мимозами в руках. В надежде…

Не знаю почему, но я достала из сумки ручку и ниже на листочке написала: «Любовь – это такое чувство. Безумное, нелогичное, нерациональное, сильнее нет. Испытав его один раз, ты будешь искать его всегда!»

Поезд замедлял ход, это была моя остановка. Я быстро свернула бумажку и затолкала ее обратно в сидушку, оставив торчать только уголок.

Бабулька встретила меня улыбкой во весь свой беззубый рот. Сегодня у нее день рождения. 95 лет.

– Маша, знаешь, что мне сын подарил? Смотри, сказал, чтобы я не скучала.

У бабушки в руках был новенький планшет.

– Максимовна, а вы разберетесь? Все-таки сложная штука.

Бабулька засмеялась.

– Это ноги мои не работают, а мозги еще, слава богу, варят. Вот и в социальных сетях меня зарегистрировал. Теперь я всех разыщу! И Верку, и Пашку! И детей их найду, и внуков! Может, и тебе кого найти?

– Нет, Максимовна, некого мне искать.

Я поспешила на кухню, чтобы избежать расспросов.

Моя подопечная целый день была занята своим планшетом. Покушать пришлось уговаривать. То и дело из комнаты слышалось:

– Маш, ты только глянь! Во дают!

Знакомство с Интернетом удалось.

Вечером поздравить бабушку пришли и дети, и внуки, и правнуки, а меня пораньше отпустили домой.

В метро попала в час пик. Все спешат домой. На платформе не протолкнуться. Молодежь уткнулась в телефоны. Толпа людей впихнула меня в вагон, двери закрылись, и поезд тронулся.

Мои мысли настолько поглотили меня, что я совсем перестала замечать окружающую меня толпу людей, а слышала только укачивающий стук колес. Перед моими глазами стояла картина семейного счастья: Максимовна с планшетом в руках, ее дети, и внуки, и правнуки. Эта старушка прожила насыщенную жизнь и даже в 95 лет продолжала радоваться жизни. Я на ее фоне в свои 48 лет просто бледная тень. Ни детей, ни родственников, мама умерла десять лет назад, даже кошки у меня нет. Никто нигде не ждет меня.

Я открыла дверь своей квартиры и вошла в пустой и темный коридор. Закрыв дверь, я прислонилась к стене, и слезы потекли по моим щекам помимо моей воли.

Всю ночь я металась в четырех стенах, как раненый зверь. Я привыкла к своему одиночеству, но были ночи, когда оно приносило физическую боль, рвало душу на части, открывая закрывшиеся когда-то раны. Мой мозг, как в калейдоскопе, перескакивал с одного события в моей жизни на другое.

Дед Мороз, которому я оторвала бороду, оказавшийся папой.

Папа, стоящий у двери с чемоданом, и плачущая мама.

Мама, вечерами сидящая у окна, не отрывая от него глаз.

Моя собака на асфальте, которую переехала машина.

Я сижу под кроватью и плачу.

Мама на больничной койке с синими губами.

Я на больничной койке и диагноз: бесплодна.

Мой уходящий муж с чемоданом в руке.

Мои бесконечные одинокие вечера.

Так и не уснула до утра. К утру я кое-как восстановила душевное равновесие.

Это моя жизнь. Как есть, так есть.

Улица встретила меня промозглой погодой и туманом. Сырость и холод пробирали до костей. Метро манило ярким светом и теплом. Здесь не существует погоды.

Звук прибывающего поезда вызвал улыбку. Друг, который всегда приходит вовремя.

Почему-то сегодня, ожидая поезд, я испытывала нетерпение, которого раньше никогда не было. Казалось, я что-то забыла в этом вагоне. Вот он, мой вагон, второй от головы поезда. Я вошла и села на привычное место. В порванном сидении торчит уголок бумажки.

Интересно!

Аккуратно достаю листочек. Даже без очков вижу, что после моей записи, добавлена еще запись: «Я бы предпочла любящего и богатого мужа, чем поиски чувства, которое может меня убить. Ну или сделать несчастной».

По крайней мере понятно, что это пишет женщина, хотя, наверное, все-таки девушка. Подростковый максимализм так и выпирает!

Мы с ней чем-то похожи. Желание спрятаться и не рисковать. Что хорошего принесло мне это в жизни. Одинокие вечера? Слезы в подушку? Мне уже поздно что-то менять, вряд ли можно что-нибудь исправить, но начинать жизнь с этого?

Я достала ручку и дописала: «Когда-нибудь ты возненавидишь своего обеспеченного мужа и себя возненавидишь за душевную трусость. За то, что никогда так и не испытала…»

Моя остановка. Я быстро затолкала бумажку в сидение и рванула на выход.

Последние события вывели меня из состояния равновесия, вернее эмоционального анабиоза, в котором я пребывала последние несколько лет.

Душа почему-то потянулась к этой незнакомой мне девушке. Хотелось объяснить, что экономия на эмоциях, запихивание себя в комфортный режим, отсутствие стремлений и желаний в конце концов сыграет с ней злую шутку.

Одиночество…

Бескрайнее и непреодолимое одиночество. И сожаление. Сожаление об испытанном страхе и отказе от борьбы. И будет поздно, слишком поздно.

С этим настроем я и пришла на работу.

Максимовне сегодня было плохо. Я измерила давление, и оно оказалось высоким. Полчаса уговаривала ее выпить таблетки. Бабушка не хотела смотреть телевизор, не нужен был и новый планшет. Она тихонько лежала, не открывая глаз. Уговорить ее покушать мне так и не удалось. Я сидела возле нее и смотрела, как слабо, почти незаметно, поднималась и опускалась ее грудная клетка. Я вышла на кухню и позвонила дочери. Дочь вздохнула и сказала, что все как будет, так и будет, и попросила остаться с бабушкой на ночь.

Как медленно и неотвратимо угасает человек. Ничем нельзя помочь, когда жизнь просто закончилась. Чья-то жизнь заканчивается раньше, чья-то позже, а кто-то не живет уже при жизни!

Я с ужасом осознала, что я мертва уже очень давно. Я не живу, я существую, хотя сама не понимаю зачем! Зачем я тяну эту лямку так много лет?

Максимовна уходила из жизни тихонько, без боли и страданий, казалось, она просто засыпает. Она исчерпала свою жизнь до дна, испила до последней капли!

Она использовала каждую минуту своей жизни. В ее жизни было все: и счастье, и горе, и предательство, но она не сдалась!

А я сдалась! Опустила руки и позволила жизни просто волочь меня. Я просто жила и ожидала свою смерть, а Максимовна жила и радовалась каждому дню.

Я вспомнила ее вчерашние сияющие глаза и слегка дрожащие руки, держащие планшет.

К вечеру бабушке стало лучше, она открыла глаза и попросила молока. Я нагрела стакан молока, добавила ложечку меда, как она любила.

Я потихоньку с ложечки поила бабушку молоком. Максимовна зажмурилась от удовольствия.

– Маша, ты не представляешь, какое вкусное это последнее молоко! Дай мне стакан.

Я дала ей в руки наполовину полный стакан. Ее руки слегка дрожали, создавая рябь на поверхности молока, сухие пальцы нежно поглаживали ребристые грани стакана. Я не стала говорить ей, что ей еще жить и жить. Она знала все. Она знала, как и я, что это улучшение последнее в ее жизни, как и последний стакан молока.

– Хорошо, что сейчас со мной нет ни детей, ни родственников. Они бы суетились и плакали, я с ними вчера попрощалась. Хотела дожить до 95 лет. Мне почему-то казалось это важным. Я сделала в этой жизни все, что хотела. Устала я, Маша.

Она отдала мне стакан с недопитым молоком и взяла мою руку. Ее сухонькие теплые руки тихонечко сжимали мою ладонь.

– Маш, ты какая-то грустная сегодня. У тебя что-то случилось?

– Нет, Максимовна, у меня все хорошо.

– Тогда я посплю.

Старушка закрыла глаза и заснула. Ее руки так и не отпустили мою.

Максимовна умерла поздно вечером. Она просто перестала дышать, ее руки отпустили мою ладонь.

Я плакала, мои слезы капали на сухие руки старушки.

Приехала дочь Максимовны и взяла на себя все хлопоты. Она провожала меня в коридоре.

– Маша, спасибо вам большое, – ее голос дрожал, – мама очень вас любила, вы скрасили ее последние дни, мы вам очень благодарны. Вот, возьмите.

Я кивнула и взяла конверт из дрожащих пальцев.

Только дома я его открыла. Этих денег мне хватит на полгода. Я могу не работать полгода и могу все-таки съездить в Санкт-Петербург.

Утром я проснулась, как обычно, сработала привычка вставать в одно и то же время. Я не спеша пила кофе, но ощущала какое-то беспокойство. Когда я задумалась об этом, то поняла, что меня тянет в метро. Девушка, оставляющая записки в рваной сидушке, была единственной моей собеседницей за многие годы.

Я вдруг поняла, что я должна с ней встретиться. Даже если мы просто обсудим «Мастера и Маргариту» за чашкой кофе. Если я это не сделаю, то это очень долго будет беспокоить меня, отравляя и без того печальное мое существование.

А я хотела уехать в Питер, и мне нужны спокойные душа и сердце. Я хотела смаковать эту поездку, как любимое мороженое.

Я быстро оделась и побежала, нельзя пропустить мой поезд. Метро встретило меня шумом и суетой. На платформе бегали и кричали дети. А вот и поезд, второй вагон, место в углу. Бумажку почти не видно, почти полностью спрятана. Пришлось достать ручку, чтобы выковырять листочек, но сегодня я никуда не торопилась.

Последняя запись заняла почти весь листок: «Кто ж полюбит уродину???»

Я перевернула листик и на чистой стороне крупными буквами написала: «Давай встретимся и обсудим «Мастера и Маргариту». Я угощу тебя кофе. В воскресенье в 12:00 в кафе «Ромашка» на площади Ильича».

Я засунула записку на место и задумалась. Сегодня среда, я дала девушке достаточно времени, надеюсь, она придет.

Только вечером меня осенило! Как же она меня узнает? Она даже не понимает, с кем она переписывается – с мужчиной или с женщиной.

На следующее утро я опять помчала в метро, но записки в сидушке уже не было. Я выдрала из блокнота листик и написала: «Я женщина 48 лет. Буду в розовой куртке».

Утром в субботу я проверила наш тайник. Моя записка осталась на месте. Она не захотела с мной знакомиться? Не смогла забрать записку? А если она придет, то как узнает меня?

И я решила. Все равно пойду в кафе. Надежда была совсем призрачная, но делать мне все равно нечего.

Вечером я заказала билет в Петербург на вечер понедельника и забронировала гостиницу на месяц. Еще час потребовался на сборы чемодана.

Как бы ни сложилась завтра ситуация, послезавтра я уеду в Петербург. Буду пить, есть, гулять и потрачу кучу денег в магазинах. Путешествие уже заняло все мои мысли.

В цветочном магазине рядом с метро я купила букет мимоз, в сумке у меня была книга Булгакова, розовая куртка совсем не гармонировала с хмурым и серым утром.

Надеюсь, если девушка придет, то узнает меня.

В кафе я приехала на час раньше, выбрала столик у окна и заказала завтрак. Пока девушка придет, я успею позавтракать и согреться. На улице дул пронзительный ветер и моросил надоедливый холодный дождь, а в кафе было тепло и уютно. Я не спеша ела свой завтрак и наблюдала бьющий в окно дождь и серые фигурки людей, спешащие куда-то. Какое же это удовольствие! Почему я не делала этого раньше? Теперь буду!

На столике передо мной уже дымилась чашка с кофе, рядом лежала книга и отвратительно желтые цветы.

Я сидела лицом ко входу и эту девушку заметила сразу. Невысокого роста, невзрачная одежда, мокрые волосы. Ее взгляд кого-то искал. Когда ее взгляд наткнулся на мимозы, она медленно подошла ко мне. Прочитав название книги, она подняла глаза на меня.

– Это с вами я переписывалась в метро? – пальцы девушки нервно мяли поясок пальто.

– Да, это я. Меня Маша зовут. Садитесь, вы какой кофе любите? Я закажу.

– Катя. Капучино.

Коротко и информативно.

Пока несли кофе, мы молчали. Я не знала, с чего начать. С Булгакова? А потом неожиданно для себя спросила:

– А почему вы решили, что вы уродина?

Катя поежилась.

– А что, не видно?

– Катя, давай на ты перейдем? Ничего не видно. Ты симпатичная девушка! Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

Катя подняла на меня глаза и нерешительно улыбнулась.

Мы пили кофе и разговаривали. Разговор завязался легко, как будто мы знали друг друга много лет.

Я медленно брела домой и думала, что не усну сегодня совсем. Мы выпили очень много кофе. А завтра мне в дорогу, но ехать уже не хотелось. Хотелось обдумать все, что мне рассказала новая знакомая.

Мы с ней – два одиночества, которые случайно встретились.

Я смирилась, что одинока в 48 лет, но одиночество в семнадцать – это страшно.

Не знавшая материнской любви, ее мама умерла, когда ей было два года, она совсем не помнила ее. Папа ее вырастил и воспитал, но любви дать не сумел. Катя – маленькая, недолюбленная, одинокая птичка. С отцом так и не смогла найти общего языка, но мы вдвоем разговаривали и не могли остановиться. Говорили обо всем: о Булгакове, родителях, школе, моей работе, рецепте борща.

В телефоне записан Катин номер телефона. Я думаю, мы будем общаться.

Вот уже неделю я в Петербурге.

Мерзкая погода в Москве невыносима, но погода в Петербурге в десять раз более мерзкая. В сильный туман и люди, и машины, и здания теряют четкие очертания, и все время моросит дождь, бесконечный, холодный, липкий дождь.

Но я не грустила. Я открыла для себя петербургские кафе. Такие разные, но такие теплые и уютные. Днем в них совсем мало людей. Я садилась за столик у окна, пила кофе и пробовала все время разные пирожные. Я никуда не спешила, я думала. Мысль зрела во мне постепенно, и в конце концов я поняла, что не хочу больше работать с больными стариками. Достаточно с меня боли и смертей.

Пришлось вытянуть наружу все мои знания и умения. А может, мне научиться чему-то новому? Почему нет?

Я открыла на планшете перечень вакансий и часами примеряла на себя новые профессии. Да, я приеду домой и сделаю это. Найду себе новую работу, работу, которая будет приносить мне радость и удовлетворение.

А пока я открыла для себя спорт. В гостинице, где я жила, работал небольшой спортзал. Там и тренер был. Я несколько дней не решалась войти. За все свои 48 лет я ни разу не ходила в спортзал. Потом выдохнула и вошла. Тренером оказалась приветливая молодая девушка. Оценив масштаб проблемы, она начала со мной заниматься. Целую неделю я не могла двигаться без боли. Казалось, болела каждая мышца в моем теле, но потихоньку я вошла в ритм и вдруг поняла, что мне нравится!

А еще я сделала новую стрижку и закрасила свою седину. Когда я привела волосы в порядок, оказалось, что мне нужна косметика. Я уже и забыла, как ею пользоваться. Я очень долго ходила по огромному магазину с косметикой, не решаясь ничего выбрать, пока меня в дальнем углу не выловила продавец.

Быстро выяснив, что я хочу, она водила меня за руку и рассказывала, рассказывала. В итоге я купила все, что хотела, и то, о существовании чего я даже не знала. Я и Кате купила подарки.

Она звонила каждый день и рассказывала, как прошел ее день. Я очень скоро знала о ней все. Когда я сказала, что купила ей в подарок косметику, она разрыдалась. Никто не дарил ей таких подарков.

Я стояла перед зеркалом с новой прической и макияжем и понимала, что моя розовая куртка ни к черту не годится. И в конце концов нужно купить себе новое белье.

Остатки денег я потратила на одежду и обувь. Все деньги, которых мне должно было хватить на шесть месяцев, я растрынькала за месяц. Хорошо, что я дома оставила немного денег. На месяц, пока я буду искать работу, должно хватить.

Приехав домой, я вдруг ощутила себя новым человеком. Мне улыбались мужчины, и это было странно. Последние десять лет они меня вообще не замечали, я была просто теткой.

С Катей мы встретились на следующий день после моего приезда. Я подарила ей набор косметики, который она взяла в руки, как бомбу.

– Маша, ты знаешь, я совсем не умею этим пользоваться. Вообще, совсем! Ну вот что мне с этим со всем делать?

На ее лице была написана растерянность, переходящая в отчаяние.

– Маш, пошли ко мне домой. Папа на работе до позднего вечера, а ты меня научишь делать макияж! Пошли, пожалуйста!

– Ну хорошо, почему бы нет!

Катя с папой жили в старой пятиэтажке. В квартире было чисто, но как-то пусто.

Мы несколько часов наносили и смывали макияж, пока результат нас не удовлетворил. Мы болтали и смеялись. Время текло незаметно. Наконец, совсем устав, мы уселись на кухне и пили ароматный чай.

– Маш, а хочешь я тебе свои детские фотографии покажу. Ты будешь смеяться. Там есть фото, где папа мне подстриг челку. И я была первая в мире снежинка с косой челкой!

Она притащила фотоальбом, и мы долго рассматривали Катю, начиная со снежинок и заканчивая стеснительной студенткой. В конце альбома лежала черно-белая фотография. Взглянув на нее, я задохнулась. На ней был мой отец с маленьким мальчиком на руках.

– А это мой дедушка и маленький папа, – с грустью сказала Катя, – дедушка умер уже давно.

– Катя, а у тебя есть еще фотографии твоего дедушки? – мой голос дрожал.

Катя принесла толстый фотоальбом. Я достала фотографию и всматривалась в молодое лицо моего отца. Я боялась ошибиться, но последняя фотография расставила все по своим местам. В моем альбоме была точно такая же фотография. Папа держит меня за руку у фонтана, и мы улыбаемся.

– А это дедушка со своей дочкой. Ну из первой семьи. Это единственная фотография, дедушка часто ее рассматривал.

Мысли галопом неслись в моей голове. Поверить моему счастью было совсем невозможно. Получается Катин отец – мой брат, а Катя – племянница.

Ключ тихо повернулся в двери. Я встала и приготовилась сказать:

– Ну, здравствуй, брат…

Анkа Б Троицкая. «Может Случай Нам…»

– Привет! – радостный мужской голос встречает кого-то.

Играют музыканты в метро.

Я все еще в задумчивости от утреннего потрясения. И музыка, и голос для меня по-прежнему находятся на заднем плане главной мысли. За ее пределами много чего происходит… Кто-то кого-то встречает, кто-то музицирует, кто-то спешит по своим делам. А у меня их нет. Нет больше у меня срочных дел. Все!

– Привет, говорю!

Я поднимаю глаза на мужчину, стоящего передо мной.

– Это вы мне?

– Тебе. Не узнала?

Я поднимаю руку к челке и опускаю очки на нос. Теперь мне видны улыбка в бороде и две искры в веселых глазах. Это в них отражаются лампы метрополитена. Ничего знакомого я в этом лице не вижу.

– Нет.

– Неужели я так изменился? Время бывает безжалостно, хотя ты, Кирка, даже похорошела.

Меня действительно зовут Кирой. Я опять пристально вглядываюсь в приятное, но совершенно чужое лицо. Подъезжает мой поезд, ну ничего… один пропущу. Мне спешить некуда.

– Может быть. Как вас зовут?

– А мы всегда были на ты. Сашка я… Как ты могла забыть? Универ? Нашу столовку? Общагу на Южной? Город Томск?

Господи… да как я могу забыть? Особенно, общагу. Только Сашек там было столько… По десятку на этаже. А также Серег, Витьков и Юрок…

– А фамилия? – спрашиваю я и тут же жалею об этом. С фамилиями дело-то еще хуже. Мы же не по фамилиям друг друга знали. Разве что сокурсников… или даже согруппников.

– Серых.

Так и есть. Ни о чем мне эта фамилия не говорит. Хотя…

– Не с моего курса?

– И даже не с факультета. Мы физики, на первых двух этажах жили. Кир, ты разыгрываешь меня?

Я напрягаюсь, но безрезультатно. Голова все еще плохо работает.

– Простите.

– Ну ты даешь, Кирза… Неужели я так хреново целовался, что не отпечатался в памяти навеки?

Он уже не улыбается, а наоборот, хмурится. Однако глаза остаются веселыми. Тут вдруг что-то знакомое мелькает перед заляпанными очками, и я говорю.

– А ну-ка, поверните голову… Да-да. Вот так. И вниз посмотрите.

Так и есть. Таким я его увидела в первый раз, когда он сидел в «Научке» и серьезно изучал какие-то цифры в книжке. Моя подруга Галка в тот момент нашептывала мне про красавца, сидевшего рядом с ним. Помню, она была влюблена, но добром их роман не кончился. Они с Игорем развелись сразу после распределения. А в тот вечер мы ходили в кино вчетвером. Этот Саша мне показался мрачным и совсем неинтересным, зато у него был магнитофон, и он у себя в комнате играл Высоцкого, «Воскресенье» и «Машину»… А мы с Галкой ходили слушать. Мы действительно целовались… Много раз. Молча, жадно, и каждый раз разбегались в самый интересный момент. Иногда мне хотелось продолжения. А иногда появлялась безмерная радость и гордость от того, что мы что-то контролируем, что мы остаемся хозяевами положения и не увязаем, как это делают прочие… С другими у меня потом так не получалось.

Музыканты заканчивают какой-то веселый маршик и берут минуту отдыха. У меня даже тоска куда-то ушла.

– Я помню, – говорю я, – наши встречи. И тебя теперь помню. Я не помню, как и почему все закончилось.

У Саши лицо снова светлеет.

– У тебя есть время?

Тоска тут же разворачивается на ходу и бегом возвращается ко мне. Нет у меня времени. Но вслух я говорю.

– Как раз сегодня я свободна.

– Тогда по кофейку? Повспоминаем?

– Пожалуй.

Оркестр где-то наверху играет «После дождичка», конкурируя с грохотом подземных поездов и голосом, их объявляющим. Такова уж природа метро. Люди в них долго не застаиваются и не засиживаются на станциях. Сквозь них толпа, как неостановимый поток, течет, вытекает, бурлит и шумит. А мы с Сашкой Серых дуем в картонные стаканчики у желтой колонны с темными разводами. Стоим, как островок посреди реки. Мы выпили почти половину, когда он наконец опять заговорил.

– Я был два раза женат. А ты?

– Один с половиной.

– Это как?

– Первый брак закончился разводом, а второй – расторжением помолвки… Если так это назвать. Алеша разбился за два месяца до свадьбы.

– Понятно. Соболезную. Вот ведь…

– Дети есть? – перебиваю я его.

– И внуки тоже. Двое. Скоро в школу пойдут. А у тебя?

– Пока внуков нет. Сын не торопится… Хотя гуляют они с Людочкой уже третий год.

– Жаль. Как бы у него не вышло… как у нас.

– А что вышло-то? Ты просто в один прекрасный день взял и исчез. Мне Игорек твой сказал, что ты заочно заканчивал.

Саша помолчал и глубоко вздохнул, шумно выдыхая, как перед погружением.

– Я не мог больше встречаться с тобой. Хотел и не мог. Сам себе не позволил. Генку Патлатого помнишь, что в нашей комнате жил?

– Чернявенький такой… На гитаре играл.

– Вот-вот. А помнишь, что я выпивать не любил… и не умел. А тогда… я даже день запомнил – 28 апреля. Я после Генкиной днюхи с какой-то голой проснулся… Думаю: что за фигня? Имени ее я так и не спросил, – заканчивает Серых, опускает глаза и допивает кофе.

Странно. Прошло больше тридцати лет, а где-то очень глубоко… на самом дне бабьего нутра я чувствую горький укол. Однако он быстро затягивается и забывается при мысли о том, какие мы все были дураки, взрослыми себя возомнили и крутыми… Глупости делали одну за другой.

– А если бы я простила? Почему не рассказал?

Саша поднимает на меня взгляд, в котором стыд и грусть заливает насмешка.

– Вот сама и скажи… простила бы?

Я вынуждена согласиться с очевидным.

– Нет. По крайней мере, тогда.

– Вот так-то. А ведь я тебя очень сильно любил. Очень боялся, что роман закрутим и все испортим. Мозгов не хватит… А все равно испортил. Любовь – штука для взрослых.

Саша бросает стаканчик в урну, засовывает руки в карманы куртки и открыто смотрит мне в лицо. Я ловлю себя на том, что вот так же разглядываю и его. Он мог тогда все скрыть, я бы ничего не узнала… Или все могло бы закончиться грязно. Генка или та безымянная «фигня» могли рассказать кому-то. Все бы вылезло, и тогда что? Тогда я бы точно вспомнила его при сегодняшней встрече, но кофе мы бы не пили.

– Я теперь все помню, – говорю я, – что скучала сильно, даже пыталась найти. Думаю, что и забыла я тебя, скорее всего, нарочно. Сильно старалась и даже преуспела. Особенно фамилию. А когда появились фейсбуки и одноклассники, то уже и не нужно было.

– А я после выпуска знал о твоих делах еще года два, пока ты не перестала с подругами переписываться. Общие знакомые иногда могли обронить что-то типа: а вы слышали, что Мишка в аспирантуре теперь, или там… Верушка в Хакасию уехала, а Кирка замуж вышла, в Москве теперь живет.

– А мне только один раз Гулька сказала, что видела тебя в Новосибирске на защите.

– Ну, тебе тогда было не до меня… – Саша смеется и забирает у меня пустой стаканчик, который я машинально скомкала до неузнаваемости. – Хотел дочку Кирой назвать, но подумал, что это тоже на измену похоже.

– У тебя совести больше, чем у ста людей вместе взятых. Почему?

– Это не совесть. Как бы тебе объяснить… Другим-то соврать можно, а себе как соврешь?

На последних словах ему приходится перекрикивать очередное объявление о том, что двери закрываются. Очень они нам мешают разговаривать. Но мы упорно не уходим из этой аллеи желтых колонн, как будто это может навсегда прервать наш разговор.

– А жен твоих как звали. Я знаю из них кого?

Он смеется.

– Звучит так, будто я многоженец. Это были разные периоды, и я тоже был разный. Нет, я первую уже на работе встретил. Ничего, кроме детей, не получилось. А вторая от меня ушла, потому что я трудный, занудный и слишком много думаю.

Я улыбаюсь на эти слова. Как было бы хорошо, если бы все люди думали хотя бы немного больше, хоть на четверть процентов. Может быть, и сожалений в жизни было бы меньше. Я опять вспоминаю про утреннюю новость.

– А сам себе ты как объясняешь? Почему ты решил все перечеркнуть, лишить и меня, и себя всяческих шансов?

– Я в тот день ничего больше делать не мог. Все думал, мучился… как Жан Вальжан. Ну, и решил так: что бы я ни выбрал, тебе будет больно. Разница только в степени. Ну, как я сам считал. Вот и решил выбрать самый трудный для себя, но менее болезненный для тебя и самый вероятный выход. Буквально выход.

Над этим приходится подумать. Физики – народ расчетливый. В результате действительно то, что мне удалось забыть, а теперь вспомнить, это только приятные воспоминания. Человеческая нервная система не способна помнить боль. Только сопутствующие обстоятельства. Видимо, Саша знал меня в те годы лучше, чем я сама себя знала. Я едва представить себе могу, как моя ревнивая натура повела бы себя. Никакому рациональному рассуждению тогда в моей жизни места не было. Сплошные эмоции и гормоны… Всю себя пришлось переосмыслить, когда мой Алеша умер. Что пришлось пережить, никому… Распроклятому ворогу такой потери не пожелаю… Первые два года прошли, как в бреду. Сын не знал, что со мной делать, но хоть следил, чтобы я питалась. Я пережила потерю, но человек я теперь другой. Чему меня Алексей научил, так это корысти. Нужно заботиться прежде всего о том, что для тебя важнее всего. Поэтому он заботился обо мне. И три десятка лет назад Саша сделал то же самое.

Как долго мы стоим и разговариваем. Час или больше? Интересно, о чем Серых думает, глядя на меня вот так.

– У тебя есть теперь кто? – спрашивает он меня осторожно.

– Ой… – я смеюсь, – нет, конечно. Вокруг молодухи, кому я, старая…

Александр Серых хватает меня – чуть ли не за уши – и целует… долго… жадно… А люди вокруг бегут. Кто в вагон, а кто из… Если кто и заметил, то подумал, что прощаемся мы перед дорогой. А мы что делаем? Сначала я каменею… Потом меня такое счастье заливает, как проливным летним дождем… теплым и ароматным. Я поддаюсь и впитываю каждую его каплю. Каждую молекулу, каждый атом…

Сколько времени мы стоим вот так, восполняя потерянные моменты того, что могло бы быть? Да какие там моменты? Годы! Можно ли компенсировать годы несостоявшейся любви за несколько секунд такого огромного счастья? Я обхватываю его шею руками. Я вдыхаю его запах и впитываю его тепло.

Вскоре он с трудом отрывается, чтобы заговорить восторженно, но деловито:

– Как видишь, я тоже один. Но теперь нас двое. Все будет по-другому. Мы теперь умные. Жизнь только начинается. Сейчас мы поедем ко мне, я тебя обедом накормлю… королевским. Кирка… Кирка моя. До Тимирязевской, пересадки… Нужно билеты поменять. Подожди меня здесь. Так быстрее будет. Я еще ого-го как бегаю.

Я, зажмурившись, киваю несколько раз. Меня качает от сильных чувств, а он меня встряхивает, чмокает и бежит к эскалатору.

Я стою и жду. Шум поездов и шум в голове смешались, сердце стучит, как вагон, а в голову упрямо лезет мысль: «Тебе сегодня утром сколько пообещали?» Я снова закрываю глаза, но вижу лицо Алексея – сначала счастливое, смеющееся, а потом холодное и чужое. Нужно заботиться прежде всего о том, что для тебя важнее всего. Распроклятому ворогу такой потери не пожелаю. А первой и последней моей любви? Я не Жан Вальжан. Мне не нужна целая ночь, чтобы решиться. Сзади в сотый раз слышна просьба не забывать свои вещи. Я разворачиваюсь и шагаю в раскрывшиеся двери вагона.

Спасибо тебе, Сашка Серых. Я тебя простила, и ты меня прости.

Лейтенант Дегре. «Стрелочник»

– Станция «Щелковская», конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Голос вывел высокого, средних лет мужчину из мечтательной задумчивости. Подхватив тяжелую, туго набитую сумку, он вместе с другими пассажирами сошел на берег и огляделся. Прочие пассажиры дали полный ход и с места в карьер рванули – кто налево, кто направо – к нужным выходам. А ему куда же нужно? Налево или направо?

«Вот так всегда: от случайного выбора – налево или направо – иногда зависят жизни людей. А ты должен всего лишь слегка переложить руль или переключить стрелку. И желательно при этом не ошибиться!»

Бумажная карта с нанесенным генеральным курсом и отмеченными путевыми точками лежит где-то в дальнем кармане под несколькими слоями одежек, поддетых по зимнему времени под куртку. Разоблачаться не хотелось. Пожалуй, проще спросить направление у кого-нибудь. Ну и где же у нас этот «кто-нибудь» в безликой толпе? Вот, например, длинные распущенные каштановые волосы, стремительная хищная походка…

– Девушка, не подскажете…

– Извините, я тоже не местная.

Даже не замедлила ход, паршивка.

– Молодой человек…

Долговязая сутулая фигура в капюшоне, не останавливаясь, слегка повернула голову и обратила мутный взор к вопрошавшему.

– К автобусу на Балашиху мне в какую сторону выходить?

Фигура молча пожала плечами и непонимающе повертела головой из-под капюшона толстовки. Опять мимо! Вокруг толпа народу, а человека нет. Идут все в затылок друг дружке: одни в одну сторону, другие – в другую. И не здоровается никто!

Мужчина поставил сумку, тяжело вздохнул и нехотя полез за пазуху за картой.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Первомайская».

Поезд с другого края платформы, жадно заглотнув отъезжающих, исчезал в тоннеле. Прибывшая на станцию толпа к этому времени уже рассосалась по выходам. На какой-то момент платформа почти опустела и напомнила сцену из «Матрицы»: сейчас Киану Ривз один на один будет драться в метро с агентом Смитом.

«А вот, должно быть, тот самый Киану наш Ривз! Привет, Киянка!»

Из-за зеленоватого пиллерса выглянул одинокий солдатик в зеленом бушлате и высоких берцах. Кадык на худой шее торчит из пиксельного воротничка. Вид голодный, взгляд тоскливо-ищущий. Шапку мнет в руке. Голова стриженая. На рукаве – шеврон с прыгающим гепардом.

«Вот ты-то нам и нужен!»

– Здорово, служивый. А скажи-ка, если это не военная тайна, куда здесь выходить, чтобы проехать в дивизию?

Солдатик махнул рукой на выход.

– Вон туда и направо. Там все маршрутки останавливаются. Остановка так и называется: «Дивизия».

– Благодарю.

Мужчина уже было подхватил свою сумку, но уловил на себе особенный просительный взгляд.

– Ну что, солдат? Закурить? Держи, только смотри, здесь не кури: в метро нельзя! Бери сразу с запасом.

Мужчина вынул из кармана пачку синего «Уинстона» и протянул солдатику. Тот помялся, но вытянул из пачки одну за другой три сигареты и спрятал себе в шапку. Потом снова как-то просительно глянул в глаза щедрому дарителю.

– Спасибо… А еще…

– Чего еще?

– А можно от вас позвонить?

– Узнаю настоящего солдата! – широко улыбнулся мужчина. – Дяденька, дайте попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде.

Из тоннеля с грохотом выскочил очередной поезд и высыпал на платформу новую порцию пассажиров:

– Станция «Щелковская», конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Солдатик дернулся к поезду и завертел стриженой головой во все стороны, высматривая кого-то в толпе. Когда платформа рядом с поездом в очередной раз опустела, парень с тоскливым видом вернулся к собеседнику.

– Встречаешь кого?

– Девчонка одна должна подъехать. А ее все нет и нет. Не знаю, что и делать!

– Так ты позвони ей да выясни, в чем дело. А… ну да, ну да… – мужчина понимающе закивал и полез в карман за телефоном.

– Нам телефон при себе не положено иметь, – пояснил парень, – у нас их отбирают и выдают строго по часам. Или не выдают. Мне краткосрочный отпуск дали: ко мне мама приезжала. А каптерка с телефонами заперта была, а дожидаться, чтобы открыли, уже некогда было. В общем, оказался я без телефона. А с девчонкой я заранее договорился, еще за неделю. Она сказала, что на «Щелковскую» ко мне подъедет.

– Счастливый ты, солдат: и девчонка у тебя здесь есть, и отпуск тебе дали. Некоторые сейчас за всю службу отпуска не видят. А тебе небось целые сутки дали? Или двое?

– Сутки.

– Сутки! Целые сутки! Да еще и в Москву отпустили?!

– Отпустили…

– А ведь вас дальше Балашихи почти никогда не отпускают! Вот у меня сын: он увольнительную только до КПП получает. Ты от счастья плясать должен, а ты вон какой смурной! Ты с матерью встретился?

– Встретился…

– Что ж ты не радуешься?

– Я радуюсь, – вздохнул парень, – только мама уже уехала, я ее сейчас проводил. А отпуск уже заканчивается.

Мужчина нравоучительно поднял к небу перст:

– Не умеющий довольствоваться не будет доволен.

Солдатик поспешил сбивчиво пояснить:

– Я же говорю: с девчонкой своей не встретился. Теперь уже, может, никогда не встречусь. Меня к ней даже на КПП не вызовут. Даже если она приедет… А так она меня скоро забудет. А она такая… такая… необыкновенная! Вы не понимаете!

Парень отвернулся, видимо, чтобы скрыть расстроенное лицо.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Первомайская».

Грохот поезда сделал временно невозможным продолжение беседы, и старший мужчина имел возможность как следует поразмыслить над ответом.

«Парень, конечно, дурак, но он не больший дурак, чем все остальные в молодом возрасте. Их так называемая «любовь» – это в сущности психическое заболевание, наркотический психоз параноидального типа на сексуальной почве. Ныне происходит фаза обострения его болезни, в просторечии называемая влюбленностью. Вызывается сие жестокое любострастие просто-напросто амфетаминовой наркоманией. Против биологии не попрешь. Время службы по призыву как раз совпадает с пиком сексуальности, поэтому все солдаты тягостно переносят периоды воздержания. Парень сейчас категорически неспособен критически оценивать объект своей любви, поскольку временно потерял адекватность восприятия, им овладел типичный бред сверхценной идеи… Это с высоты прожитых лет понятно, что девчонок на свете много, хороших и разных. Что будут у него и другие, а после тех – будут и другие…

Понятно также, что, если попытаться парню сейчас это объяснить, ничего хорошего из этого не выйдет. Не захочет Киянка принимать красную таблетку. Не желанна ему сейчас правда, а любовный матричный дурдом ему желанен.

А с другой стороны, жалко его. Он же не виноват. Он, может быть, нормальнее многих. Проходили мы все это на своей шкуре, ох как проходили! Оттого и понимаем, оттого и сочувствуем. Оттого и жалко его! Отправится сейчас он в казарму и оставшиеся полгода или дольше будет страдать черной меланхолией от одной мысли о неразделенной любви. Вот если бы он отправился туда же, в казарму, с мыслью, что необыкновенная девушка его любит и ждет…»

– Как тебя звать-то, парень?

– Сергей.

– Диктуй номер, Серега! Ох и подсадишь ты меня сейчас на роуминг, у меня номер-то не местный!

Из кармана бушлата мгновенно возник клочок бумаги.

– Плюс семь, девятьсот шестнадцать…

Мужчина приложил телефон к уху. Стриженая голова потянула поближе и свое оттопыренное ухо…

После нескольких гудков трубка сказала: «Абонент временно недоступен. Перезвоните позднее».

– Может, она в метро едет, где покрытия сети нет? А вы очень спешите? – с тоской в голосе спросил солдатик.

– Спешу, конечно, – вздохнул мужчина, – вот сыну надо гостинцы привезти да обнять-поговорить, а потом на свой поезд успеть. В прошлый раз три с половиной часа на КПП прождал, чтобы его из роты на полчаса выпустили. Ты в каком полку служишь?

– В пятом.

– А он у меня во втором. Механик-водитель. А ты кто?

– Пулеметчик.

– Тоже хорошая специальность. Главное, полезная и нужная людям.

Солдатик удивленно поднял глаза. Лицо собеседника оставалось серьезным, только в глазах на один миг мелькнул какой-то чертик.

– Давай еще раз попробуем позвонить, – мужчина поднял телефон.

– Подождите, пусть сначала поезд пройдет, – кажется, парню хотелось подольше задержать возле себя собеседника и владельца драгоценного средства связи.

– Станция «Щелковская», конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Поезд в очередной раз не принес ожидаемого улова, и пришлось снова звонить.

«Абонент временно недоступен. Перезвоните позднее».

– Вы на какое время назначали встречу?

– На утро.

– Сейчас уж за полдень давно.

– Я сказал, как маму провожу, сразу подъеду. Я ее с одиннадцати жду.

«Ну что за бестолковое поколение выросло! Кто же так договаривается: в шесть часов вечера после войны. Дураки, «Бравого солдата Швейка» они не читали…»

– А точное место где?

– Договорились на «Щелковской». Я тогда не подумал, что здесь несколько выходов, поэтому решил, что она подъедет сюда на метро, а я встречу ее здесь.

– А если она не на метро? Вдруг на наземном транспорте?

Парень опустил глаза.

«Мы оба были: вы у аптеки, а я в метро искала вас…»

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Первомайская».

– Как звать-то твою зазнобу?

– Настя.

– Сколько раз вы встречались?

– Один раз.

– Всего-то?

– Познакомились, когда я в оцеплении стоял. Тогда в городе какое-то спортивное мероприятие было, и нас для оцепления привлекли. Там и познакомились, и разговорились. Она мне номер написала. Несколько раз я ей звонил. Она же не могла мне звонить, я без телефона живу.

– А соцсети? Контакт какой-нибудь или фейсбук, прости господи?

– Она сказала, что это потом. Да и телефон у меня простой кнопочный. Сказали в армию дорогие телефоны не брать. Мне с него в «контакт» все равно сейчас не зайти.

– Так сколько раз она тебе звонила, говоришь?

– Я ей звонил… Раза два…

«Кажется, объективно эта Настя для него в самом деле не сильно большая потеря. Так, шапочное знакомство».

– А как она выглядит? Блондинка? Брюнетка? Черты лица запомнил? Можешь описать? Рост? Ну, кого ты сейчас у поезда высматриваешь?

Парень задумался.

– Ну, она… такая… такая… симпатичная. Среднего роста…

– Если бы она сейчас вышла из вагона, ты бы ее узнал?

– Она бы остановилась… И меня бы узнала… Мы бы друг друга узнали…

«Понятно все с тобой, голубь! Не помнишь ты ее вовсе! Один розовый флер, туман, морок и наваждение в твоей отравленной гормонами голове. Что от нее осталось ныне? Имя, только имя!»

– Давай, Серега, звоним твоей Насте последний раз, а потом мне пора своего ребятенка навещать.

Сейчас мужчина почему-то уже не хотел, чтобы на том конце сняли трубку. Поэтому услышав привычное «Абонент временно недоступен», облегченно убрал телефон.

– Ну, я поехал. А ты?

– Я подожду еще, пока есть время, – упрямо сказал парень, опустив лицо.

– Ну, удачи тебе! Успехов в боевой и политической. И большого счастья в личной жизни!

Солдатик поднял глаза. Лицо мужчины оставалось серьезным, только в глазах снова прыгали какие-то чертики. Мужчина подхватил сумку и зашагал к выходу. На выходе он услышал грохот очередного поезда, оглянулся.

– Станция «Щелковская», конечная…

Стриженая голова с яростной надеждой энергично вертелась по сторонам, высматривая заветную цель.

* * *

Мужчина поднялся по ступенькам к выходу и заговорил, прижимая к уху мобильник:

«Нюшка, привет! Я сейчас на «Щелковской», уже на выходе: Игорю в дивизию гостинцы везу. Как ты?.. Что делаешь?.. Едешь на квест?.. С девчонками? А почему без мальчишек?.. Их на месте найдете? А сколько вас?.. Четверо? А где вы сейчас?.. В Измайлово? Здорово! Слушай, Нюша, это важно! Вот вам первое задание для квеста: быстренько пересядьте сейчас на синюю ветку и марш-марш на «Щелковскую». Там на платформе – на самой середине – стоит солдат из Игоревой дивизии. Узнаете, короче. Он там один такой. Вот вам готовый мальчишка для знакомства. Станет бесценной находкой для любой девушки по имени Настя… Для любой, я сказал… Есть у тебя какая-нибудь знакомая свободная Настя?.. Она хоть приличная?.. Короче, мальчишке – его зовут Сергей – нужно сказать такие слова: «Настя просила передать, что она потеряла телефон и подъехать не смогла». Еще скажи, что новый номер Настя сообщит потом через тебя… Да, через тебя… И возьми его номер. Поняла?.. Повтори!.. Исполняйте!.. И не дерзи! А то лишу наследства… А что дальше? Дальше потом сообщишь ему телефон любой подружки, которой не хватает кавалера. Но лучше, чтобы ее звали Настя. Хотя это не обязательно. Да. Как будешь на «Щелковской» и все исполнишь – отзвонись. Но только так, чтобы он не слышал. Поняла?.. Чучело ты, дай бог тебе здоровья… Я тебя тоже люблю. Конец связи».

А когда он уже подъезжал в маршрутке по шоссе к остановке «Дивизия», его телефон громко на всю маршрутку провозгласил:

– Станция «Щелковская», конечная…

Таня Рикки. «Осторожно, двери закрываются»

– Здравствуйте, мне на 60 поездок, – сказал женский голос.

– Мама, а почему именно на шестьдесят? – спросил пятилетний Миша.

– Ну, потому что по-другому не продают, – торопливо ответила мама.

– А если мне нужно на тридцать? – не унимался ребёнок.

– Пожалуйста, ваш чек и карта, – молодая женщина в окошке протянула сдачу и улыбнулась мальчику.

– Спасибо. На тридцать не продают. Ты либо покупаешь на шестьдесят, либо поштучно. И вообще, мы торопимся, пойдём быстрее.

Миша не в первый раз едет на метро. А вот его старому плюшевому другу Шуне только предстоит первая поездка под землёй.

– Мама, а почему Шуне не нужно лишний раз приложить карточку, чтобы через дверцы пройти?

– Потому что Шуня у тебя на руках. А ещё он маленький пока, чтобы за него платить.

– А может, тебе надо было меня на руки взять, тогда бы и за меня платить не пришлось?

– Нет, ты уже слишком тяжёлый и большой, я бы тебя не унесла.

Миша на время замолкает. Ведь они с мамой приближаются к его любимому месту в метро: к эскалатору. Эта лестница такая длинная и высокая, что можно увидеть сразу много людей и почувствовать себя ненадолго настоящим великаном, который выше их всех. Даже само слово эскалатор – такое длинное и непонятное – хранит в себе особое волшебство. Ведь что, как не волшебство заставляет лестницу ехать самостоятельно?

Внизу на станции «Фрунзенская» было довольно людно. Мама крепко взяла Мишу за руку и не отпускала. Миша крепче стиснул Шуню, чтобы тот не потерялся.

Вокруг Миши было очень много людей: все такие высокие, серьёзные, все куда-то спешили, торопились, иногда даже толкались. Не будь рядом мамы, мальчик бы давно испугался такого количества серьёзных взрослых.

Однако на перроне людей оказалось поменьше. С громким скрежетом и рёвом на платформу въехала огромная железная гусеница. Миша мигом представил, что эта гусеница перевозит людей в своём теле, но она добрая, поэтому никого не ест. О чём тут же сообщил Шуне, потому что маму явно занимали совсем другие, взрослые и скучные темы.

В вагоне Миша сел с краю скамейки, а рядом посадил Шуню: он же не маленький, чтобы на коленях ездить. Мама стояла напротив.

Миша внимательно вслушивался в шум метро. Наверное, где-то там, далеко и глубоко в тоннелях, работают сотни гномов. Отсюда такой шум. Не может же гусеница так громко ползти.

«Станция «Парк культуры», – объявил приятный женский голос. Мише всегда было интересно, где прячется тётя, которая объявляет станции, и зачем они меняются с дядей в середине ветки.

– Пойдём скорее, – сказала мама, беря Мишу за руку.

– Спасибо, добрая гусеница, – сказал мальчик, выходя из вагона.

Мария, студентка экономического института, увидела, что освободилось свободное место на краю скамейки напротив выхода из вагона, и решила сесть, но подойдя поближе, замерла. На этом месте сидел и смотрел на неё маленький, коричневый, пушистый и немного потрёпанный кочевой жизнью медвежонок. Мария машинально обернулась и увидела хозяина игрушки, выходящего из вагона и держащего маму за руку. Мария хотела схватить Шуню, догнать мальчика и отдать ему игрушку, но послышалась фраза: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Кропоткинская». Сколько разлук и судьбоносных событий сопровождалось этой фразой. А сейчас просто ребёнок забыл игрушку. Хотя это лишь для окружающих взрослых Шуня был обычным плюшевым медведем, ведь у них у всех в головах были встречи, расставания, работа и отчёты и много-много важного. Важного для них. А для Миши и встречи, и расставания, и работа, и отчёты не значили ничего. Для него Шуня был лучшим другом, который всегда был рядом и участвовал во всех затеях и играх мальчика.

«Надо вернуть игрушку», – подумала Мария после того, как все эти мысли молнией пронеслись в её голове. Но как найти маленького мальчика в огромном городе с населением в двенадцать миллионов человек? На этот вопрос у Марии тоже был ответ. Нужно сдать его в бюро находок. Мария торопливо убрала игрушку в сумку: она твёрдо решила заехать на «Деловой центр» после пар.

Студентка так и не села, оставшись стоять, погруженная в свои мысли о предстоящих лекциях и контрольных. Вдруг она услышала детский приглушённый шёпот:

– Мама, смотри, какая красивая тётя.

Мария вздрогнула и обернулась. Напротив сидели рядом мама и девочка лет десяти. Девочка смотрела на Марию. По душе студентки разлилось тепло воспоминаний: ведь когда-то она сама ехала с мамой и, увидев красивую девушку, шепнула об этом маме. А девушка это услышала и обернулась точь-в-точь, как Мария сегодня. «Всё-таки жизнь наполнена удивительными совпадениями», – улыбнулась про себя Мария.

«Станция «Кропоткинская», – раздался привычный и знакомый всем голос. Мария вышла вместе с толпой из вагона и направилась к выходу.

– Девушка! Девушка! – донёсся до неё мужской голос, перекрываемый гулом толпы.

Мария машинально обернулась и увидела, что к ней через толпу пытается пробраться молодой человек в костюме, на вид лет двадцати пяти.

– Когда вы из вагона выходили, – начал он, догнав Марию, – вас толкнули, и у вас из сумки выпало.

Молодой человек протянул Марии Шуню.

– Ой! – ахнула студентка. – Действительно выпал. Любит он теряться. Спасибо вам большое!

Мужчина улыбнулся.

– Да для такой красивой девушки, как вы, горы свернуть можно.

Мария задумалась.

– Скажите, а вы сильно торопитесь?

– А вы с какой целью интересуетесь? – спросил мужчина.

– Знаете, этот медвежонок на самом деле не мой. Его в вагоне забыл маленький мальчик. Посмотрите, какой он потрёпанный. Ребёнок, наверное, будет сильно переживать без этой игрушки. Если вы не очень торопитесь, может быть, вы могли бы отнести его в бюро находок?

Юрий Петрович торопился. Он уже почти опаздывал на собеседование в важной и уважаемой фирме. Но неожиданно для самого себя он ответил:

– Конечно, у меня есть время. Давайте игрушку сюда.

Мария просияла.

– Правда? Спасибо вам огромное! Даже не знаю, как вас благодарить.

Юрий Петрович улыбнулся и взял Шуню, а затем побежал обратно к только что прибывшему поезду.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Библиотека имени Ленина».

Народу в вагоне было уже не так много, как на прошлом перегоне. Поезд должен был доехать быстро, но неожиданно стал замедляться. Послышался звук тормозов. «Только этого не хватало, – подумал Юрий Петрович, глядя на часы. – Теперь я точно опоздаю». Тянулись долгие минуты, а поезд продолжал стоять. «Уважаемые пассажиры, пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Поезд скоро отправится». Почему-то от этой фразы всегда становится особенно неспокойно.

Юрий Петрович ещё раз нервно посмотрел на часы.

– Да когда же он наконец поедет… – пробормотал молодой человек.

– Тоже на работу опаздываете? – раздался справа мужской голос.

Юрий Петрович обернулся: рядом стоял человек лет сорока в таком же усердно выглаженном костюме, как у него самого.

– Да пока ещё даже не на работу, – вздохнул Юрий Петрович. – На собеседование еду. Представляете, отправил резюме в крупную компанию так, чисто ради интереса, а они взяли и пригласили меня!

– А что за компания? – поинтересовался человек в костюме. – Почему именно туда хотите? Почему думаете, что вас туда не возьмут?

Казалось, поезд даже не собирался трогаться. Только изредка раздавалась просьба сохранять спокойствие. Тогда Юрий Петрович от мысли, что он всё равно уже опоздал и теперь точно не будет никуда принят, начал рассказывать, что ещё со школы увлекался программированием, что побеждал во всевозможных конкурсах, что окончил вуз с отличием и давно мечтал попасть именно в эту компанию.

– Вот только теперь со мной и разговаривать вряд ли захотят, – подытожил Юрий Петрович. – Пунктуальность – одно из главных качеств, какими должен обладать надёжный сотрудник. А если надо мной всё-таки сжалятся, то я и половины из того, что вам только что рассказал, не вспомню от волнения.

Человек в костюме улыбнулся и сказал:

– Считайте, что вы приняты. Можете приступать к работе с завтрашнего дня.

Юрий Петрович застыл в недоумении.

– Я не совсем понимаю…

– Это я директор компании, в которую вы сейчас ехали. Я выслушал ваш рассказ и решил, что нам нужно вас взять.

«Уважаемые пассажиры, пожалуйста, будьте осторожны. Поезд отправляется».

Юрий Петрович пытался промямлить какие-то слова благодарности, но их перекрыл шум поезда, набирающего скорость. Уже когда до станции оставалось всего ничего, Юрий Петрович решился снова обратиться к человеку в костюме:

– Простите за наглость, но могу ли я вас попросить об одной вещи?

– Да, я слушаю вас.

Юрий Петрович достал Шуню.

– Эту игрушку в вагоне метро забыл маленький мальчик. Здание фирмы находится совсем недалеко от склада забытых вещей метрополитена. Может, вы бы вечером могли завезти медвежонка туда. Он такой потрёпанный, что я уверен, ребёнок сильно переживает.

Человек в костюме улыбнулся, кивнул и взял Шуню.

«Станция «Библиотека имени Ленина».

– Спасибо вам большое! – сказал Юрий Петрович, выходя из вагона. – До свидания!

Александр Борисович смотрел на Шуню и улыбался. На душе было тепло и легко. Через пару станций он вышел из вагона и отправился в сторону перехода. Вдруг его взгляд упал на юношу, идущего в противоположную сторону. Мужчина нахмурил брови. Юноша тоже заметил Александра Борисовича, поспешно натянул капюшон толстовки и попытался смешаться с толпой и скрыться. Но Александр Борисович уже направлялся к нему бодрым шагом через толпу, аккуратно обходя людей, идущих ему навстречу. Наконец он догнал юношу и схватил его за локоть.

– И что ты здесь делаешь, интересно мне знать? – спросил Александр Борисович. – Ты где должен быть?

Юноша стянул с себя капюшон. Ему было около двадцати лет.

– Ну пап… У нас пары отменили, и я подумал…

– Почему это, интересно, их отменили? А может, это ты просто решил прогулять занятия?

Юноша закатил глаза. Так дёшево и обидно попасться…

– Марш на пары! – сказал Александр Борисович. – И уж поверь мне, я найду способ проверить, доехал ли ты в итоге до университета. Ты меня понял?

Юноша вяло кивнул и уже собирался пойти дальше, как отец его окликнул:

– Постой!

– Чего тебе ещё? Доеду я до университета, доеду.

– Да нет, дело не в этом. Я уже и так опаздываю, а ты освободишься не так поздно. Можешь выполнить для меня одну маленькую просьбу, и тогда я не буду говорить маме, что видел тебя здесь?

В глазах юноши зажёгся интерес.

– Говори свои условия, – сказал он.

– В общем, так, – Александр Борисович достал Шуню, – сегодня один маленький мальчик забыл в вагоне метро дорогую ему игрушку. Нужно отнести её в бюро находок на станции «Деловой центр». Съездишь на пары, а потом, слышишь, только потом заедешь туда и оставишь там игрушку. Ты меня понял? – юноша кивнул. – Тогда держи. И пообещай, что выполнишь мою просьбу.

– Да хорошо, хорошо, сделаю, – отозвался юноша.

– Ну, тогда до вечера, – Александр Борисович направился в сторону перехода.

Вася, студент инженерного института, постоял ещё около минуты, думая о чём-то своём, а потом пошёл на поезд, но не в сторону своего университета, а совсем в противоположную. Доехав до «Менделеевской», Вася вышел из вагона и направился к центру зала.

– Молодой человек, где ваша маска?

Вася повернул голову и увидел полицейского совсем рядом.

– Да что ж за непруха сегодня, – проворчал Вася, доставая из кармана смятую одноразовую застиранную маску и натягивая её на лицо.

– А перчатки?

– Нет у меня перчаток, – сказал Вася.

– Нет? Ну тогда сейчас будем штраф оформлять.

– Подождите, какой штраф? – оторопел студент.

– В размере 4 000 рублей, если у вас в первый раз, – невозмутимо ответил полицейский.

– А без этого никак нельзя обойтись? – умоляюще спросил Вася.

– Ну разве что вы сейчас найдёте завалявшиеся в карманах перчатки, – ответил полицейский.

Вася глубоко вздохнул, нагнулся и стал развязывать шнурки кроссовок. Затем разулся, постоял пару секунд на полу в одних носках с бананами и начал и их стягивать с ног.

– Что вы делаете? – опешил полицейский.

Вася наконец снял носки, сунул босые ноги обратно в ботинки, а носки натянул на руки. Получились импровизированные варежки.

– Это считается? – спросил студент.

Полицейский около десяти секунд смотрел на Васю округлившимися глазами, а потом залился громким смехом.

– Ладно, иди. На первый раз прощаешься за изобретательность.

Вася с довольным видом наконец-то дошёл до середины станции, где его ждала девушка в красном пальто.

– Вась, ну где тебя носит? Я уже полчаса, наверное, жду, – недовольно сказала она.

– Слушай, тут такое дело, – пробормотал Вася. – Я пока сюда ехал, на отца наткнулся. В общем, погулять сегодня не получится. Он найдёт способ проверить, был ли я в универе. Извини, так получилось.

– Подожди, ты же говорил, что у тебя сегодня нет пар, – нахмурилась девушка.

– Я так соскучился по тебе, мы же месяц не виделись! – воскликнул Вася. – У тебя то одно, то другое, то учёбы слишком много. А тут такая возможность.

Девушка вздохнула и улыбнулась.

– Мы обязательно найдём время потом. А сейчас давай, дуй в универ. Я обещаю тебе попытаться подстроиться под твоё расписание.

Вася обнял её. Минут пять они стояли так, обнявшись. А мимо шли люди, мимо спешили толпы. И у каждого была своя цель, свой путь, свои задачи. На обнимающиеся в метро парочки в наше время уже никто не обращает внимания. А им нет дела до идущих мимо людей.

– Есть ещё кое-что, – сказал Вася, разнимая объятия. – Вот, посмотри, – он достал из рюкзака Шуню. – Меня попросили отвезти эту игрушку в бюро находок. Её забыл в вагоне метро маленький мальчик. Мне ехать далеко и неудобно, да и вообще, мне, боюсь, придётся допоздна сегодня в университете задержаться. А у тебя весь день свободный, да и отсюда не так далеко ехать до «Делового центра».

Девушка понимающе кивнула.

– Да, конечно, я его отвезу. Мальчик, наверное, сильно переживает. Ведь для детей игрушки – всё равно что для нас с тобой близкие друзья.

Юноша и девушка снова обнялись на прощание. Затем Юля развернулась и пошла на поезд в одну сторону, а Вася – в противоположную.

Васин поезд приехал сильно раньше, и Юля потеряла его из виду. Она взглянула на табло над тоннелем: ещё две минуты до прибытия поезда. Что-то долго.

На станции заметно прибавилось народу. Юля стояла и смотрела на лица проходящих мимо людей. Вдруг в толпе она различила девушку немного старше неё. Та заметила Юлю и направилась к ней, широко улыбаясь. Юле её лицо казалось безумно знакомым, она силилась вспомнить, где могла видеть ту девушку, но ей никак не удавалось. Наконец та подошла к Юле настолько близко, чтобы можно было слышать голоса друг друга, не крича.

– Ты, наверное, меня не помнишь, – воскликнула девушка. – Меня зовут Вика, я училась у твоей бабушки.

Ну конечно же! Юлина бабушка работала учителем математики, у неё был собственный класс, в котором все знали Юлю, когда она была ещё маленькой.

– Да, кажется, я тебя вспомнила, – сказала Юля.

Вика улыбалась, её лицо сияло от счастья.

– Я просто хотела сказать, – снова заговорила она, – у тебя замечательная бабушка! Она отличный учитель!

Юля почувствовала, как к горлу подступает ком.

– Передай ей, пожалуйста, что я ей очень благодарна! Передай, что она замечательный учитель, замечательный классный руководитель.

Внутри Юли всё сжалось в маленький комочек. Она продолжала машинально улыбаться, но на глаза потихоньку наворачивались слёзы.

– Она тогда так неожиданно ушла на пенсию, передай ей, пожалуйста, привет от меня!

Раздался далёкий гудок – поезд уже приближался.

– Да, конечно, – ответила Юля, – я передам ей всё.

Что ещё она могла ответить? Пришёл поезд, Вика торопливо попрощалась и исчезла в толпе. А Юля вошла в вагон, замерла и больше не смогла сдерживать рыданий. Она плакала, как маленькая девочка, громко и навзрыд. Может, окружающие и оборачивались на неё, а может, и нет. Какая разница? Юля пообещала передать привет. Что она ещё могла ответить? Разве на перроне метро расскажешь, что её бабушка неожиданно ушла на пенсию из-за тяжёлой болезни, разве расскажешь за полминуты, что она уже никогда не сможет передать привет своей бабушке? А вокруг всё ещё были люди. Но и им ничего не расскажешь. Потому что метро – царство вечно спешащих. У каждого своя жизнь, свои цели и свой путь. И именно в метро встречаются те, кто в обычной жизни никогда бы не пересёкся. Ведь метро – это то самое загадочное, мистическое место, где сходятся и запутываются в узел все пути и дороги. Вот только большинство спешит настолько, что стремится как можно быстрее пробежать по этому перепутью, ничего не замечая вокруг. А кто-то замирает на секунду, может, на две, но потом продолжает двигаться по своему торопливому маршруту. Потому что у каждого своя дорога.

Юля никак не могла успокоиться. Она взглянула на Шуню, которого всё это время держала в руках. Ей было так больно и обидно, что захотелось выкинуть медвежонка куда подальше. Она вышла на первой же станции, посадила Шуню на скамейку, потом вернулась в вагон и поехала дальше.

Шуня сидел долго. Он сидел и смотрел на идущих мимо людей. Кто-то шёл с большими сумками, кто-то с пустыми руками; кто-то держал за руку детей, а у кого-то в руках был поводок собаки; кто-то на ходу смотрел в пол, кто-то в телефон, а кто-то с интересом разглядывал лица прохожих; кто-то был одет в пальто, по погоде, по-осеннему, а кто-то до сих пор расхаживал в шортах.

Наконец мимо скамейки прошёл мужчина лет пятидесяти с огромным чехлом из-под виолончели. Он остановился напротив Шуни, взял его в руки и стал разглядывать.

– Наверное, тебя забыл какой-то ребёнок, – то ли сам с собой, то ли с Шуней начал тихонько разговаривать мужчина. – Какой ты потрёпанный. Твой хозяин, верно, тебя очень любит. И страшно расстроится, когда поймёт, что забыл тебя здесь. Надо отнести тебя на склад забытых вещей.

Мужчина, не выпуская Шуню из руки, пошёл дальше. Это был Семён Валерианович, музыкант уважаемого симфонического оркестра. Он уже много лет выступал в его составе на разных значимых концертах, собиравших полные залы интеллигентов, внимательно слушавших классическую музыку. Но музыкант всю жизнь больше всего любил иногда поиграть на своей виолончели в переходе между «Чеховской» и «Тверской» для обычных людей, шедших на работу или с работы. Там, где бессмертную музыку услышать мог каждый, кто случайно оказался рядом.

Семён Валерианович должен был быть на месте вовремя, а времени оставалось совсем немного. Тогда он решил сначала отработать эти несколько часов, а потом отвезти Шуню в бюро находок.

Музыкант пришёл в переход, как обычно разложил свою вещи, достал большую виолончель, раскрыл чехол, а рядом с ним посадил Шуню. И начал играть. Кто-то проходил мимо. Кто-то проходил мимо и бросал на ходу в чехол деньги. Но многие останавливались. На минуту, на две, на пять, на тридцать секунд: неважно. Они останавливались и с удовольствием слушали. Дети улыбались своим родителям, влюблённые крепче прижимались друг к другу, одинокие прохожие снимали на камеру, чтобы потом поделиться этой музыкой с теми, кто был им дорог.

Когда Семён Валерианович закончил играть очередную композицию, какая-то девочка лет пятнадцати подошла и положила в чехол пятидесятирублёвую купюру. Она уже собиралась пойти дальше, как вдруг музыкант сказал:

– Постой. Мне кажется знакомым твоё лицо. Я раньше нигде тебя не видел?

Девочка улыбнулась.

– Да. Мне очень-очень нравится, как вы играете. Я часто езжу на метро и, когда встречаю вас, играющего на виолончели, всегда останавливаюсь и слушаю минут десять. А потом оставляю немного денег и ухожу. Спасибо вам за такую замечательную игру.

– Ну конечно же! – воскликнул Семён Валерианович. – Я тебя хорошо помню. Спасибо тебе за то, что слушаешь. Ведь именно для таких, как ты, я и играю. А многие говорят мне, что здесь я никому не нужен, что мог бы обойтись только концертной деятельностью. Значит, всё-таки они ошибаются! Всё-таки можно найти немного времени для прекрасного в этой вечной спешке московского метро!

– Ну конечно, можно, – ответила девочка. – Ведь убрать музыкантов из переходов метро – это всё равно, что сказать: «Зачем строить станции такими красивыми? Ведь всё равно все мимо идут и не замечают». А это неправда. Люди замечают. Просто чуть реже, чем каждый день. И вообще, если всё сделать серым и скучным, то и жить станет совсем скучно, так ведь?

– Да, конечно, да, – ответил Семён Валерианович. – Могу я тебя ещё кое о чём попросить?

– О чём? – спросила девочка.

– Видишь медвежонка? – музыкант указал на Шуню. – Его сегодня потерял один маленький ребёнок. Он, наверняка, очень сильно расстроился, когда понял, что где-то его забыл. Нужно отнести игрушку в бюро находок на станцию «Деловой центр». Мне здесь ещё несколько часов играть, а ребёнок грустит. Ты сейчас занята?

– Нет, я со школы еду, – ответила девочка. – Я с радостью его отвезу! Спасибо вам ещё раз! И до свидания!

Ира взяла Шуню в руки и направилась к эскалатору.

– До свидания, – ответил музыкант. Он точно знал, что ещё не раз пересечётся с девочкой.

А Ира тем временем спокойно доехала до «Делового центра», не выпуская Шуню из рук. Поднимаясь по эскалатору, она заметила плачущего мальчика, лет пяти. Он плакал навзрыд, а рядом стояла его мама и пыталась утешить.

– Ну и что, что его ещё не нашли? Мы обязательно вернёмся сюда и завтра, и послезавтра, и будем ходить сюда, пока его не найдут, – говорила мама, а сама судорожно прикидывала, где можно купить такого же медвежонка, как Шуня, и как незаметно подложить его ребёнку под видом найденного старого.

Ира ненадолго остановилась, глядя на эту сцену. Вдруг ребёнок заметил её, а затем и Шуню в её руках.

– Мама! – закричал Миша. – Смотри! Это же Шуня!

Ира вдруг поняла, что ребёнок нашёлся, и пошла навстречу Мише. Мальчик подбежал поближе, взял Шуню из её рук и крепко прижал его к себе.

– Никогда твою руку теперь в метро не выпущу, даже не думай, – сказал он, обращаясь к Шуне. Потом он перевёл взгляд на Иру. – Ты же фея, да? Спасибо тебе, что Шуню нашла!

Ира только улыбнулась.

– Нет, я самая обыкновенная девочка. Но передать тебе Шуню меня попросил один очень добрый и мудрый волшебник.

И только Шуня знал, что сегодня каждый, кто прикоснулся к нему, кто помог ему вернуться обратно к Мише, стал немного волшебником, подарившим маленькому мальчику веру в чудо.

Наталья Пичугина. «Отражение в метро»

I

– Аккуратно, держись за поручни^[1], – слышу я сверху мягкий мамин голос и берусь за ближний ко мне вертикальный блестящий, в котором отражаюсь как смешной карлик из какой-то книжки, где картинки с карликом не было – наверно, я сама его вообразила.

– Садитесь, пожалуйста, – спешит привстать сидящий перед нами мужчина, но мама мягко останавливает его:

– Не беспокойтесь, мы на следующей выходим.

Мама всегда говорит мягко. Но все, что она делает, невозможно изменить. Впрочем, нужды нет, потому что все, что она делает, – необходимо.

– На «Кировской», – уточняю я свои знания и жду подтверждения от мамы.

– Да, – говорит она, и мужчина улыбается мне.

Мы едем в детский сад. От кольцевой станции «Ботанический сад» – мы там живем в Безбожном переулке, дом 19, корпус 17, квартира 2. Папа повторяет это со мной каждый день.

– Запомни, – говорит папа. – Это очень важно на случай, если потеряешься на улице. Скажешь милиционеру.

Если в детский сад меня везет папа, то на «Кировской» на выходе из метро он непременно спрашивает:

– Этот памятник кому?

Поэтому, как только мы выходим на «Кировской», я спешу ответить прежде, чем он задаст свой вопрос:

– Грибоедову! Александру Сергеевичу!

– Что он написал? – уточняет папа.

– «Горе от ума»!

– А как называется бульвар, по которому мы идем, и вон тот пруд?

– Чистые пруды!

Черных и белых лебедей мы будем смотреть потом, когда он заберет меня вечером, сейчас на это нет времени, опаздывать в садик нельзя. Вот мы уже входим в арку направо от прудов и по дворам дойдем до ведомственного детского сада ГОСПЛАНа, где работает мой деда – папин папа.

* * *

С мамой можно не беспокоиться – при выходе с «Кировской» она ничего не спросит, про бульвар и Чистые пруды тоже, мысли ее заняты. Забирает она меня редко, в ее редакции поздно заканчивают работу. На пути в садик и из садика мы не то чтобы спешим, но не отвлекаемся, мама экономит время.

Впрочем, она предпочитает ездить на троллейбусе – он идет прямо до Чистых прудов, в отличие от метро, где нужно делать пересадку. Однажды при посадке в троллейбус маме зажало ногу дверями, троллейбус тронулся и протащил ее метров десять по асфальту, пока я истошно вопила внутри троллейбуса, кричали пассажиры, и шофер наконец не остановился. Мама с месяц лечилась дома с черной отекшей ногой, был суд, я с год категорически отказывалась заходить в троллейбус.

* * *

Папе не надоедает смотреть со мной на белых и черных лебедей на Чистых прудах. Наша прогулка всегда увлекательна, мы обращаем внимание на многое вокруг нас. Иногда вместо метро мы идем домой пешком.

– Что это за улица? – спрашивает папа.

– Сретенка! – отвечаю я. И папа рассказывает, почему ее так назвали, и про церкви в начале и конце улицы.

– Колхозная площадь! – сообщаю я раньше, чем папа спросит. И мы переходим площадь по нескольким переходам на правую сторону проспекта Мира, где на фонарном столбе натянут вертикальный транспарант с колосом, у которого верхние три зерна заканчиваются прямыми палочками. Здесь папа наверняка скажет:

– Устала?

– Нет, – отвечу я.

– Ну, все равно давай подъедем на троллейбусе.

* * *

Однажды рассматривать лебедей папа пригласил меня в маленький плавучий ресторанчик на берегу Чистых прудов. Нас провели за свободный столик у перилец над водой.

– Смотри, под нами вода, – сказал папа, – не бойся, пол крепкий.

Под досками пола на черной воде плавали желтые листья.

За соседними столиками сидели немногочисленные посетители. Папа не успел сделать заказ, как по ресторанчику, грузно сотрясая деревянный пол, прошагал мужчина в темном плаще и шляпе, как у деды, прошел мимо нас, взялся за деревянные перильца, перемахнул их и плашмя бросился в воду. Мужчина покачивался на воде ничком, раскинув руки. Шляпа слетела с него и плавала рядом с его грузным телом. Он не тонул.

Посетители закричали. В ресторанчике возникло движение, вызвали милицию, попытались вытащить мужчину из воды, но он отмахивался и не давался, работник ресторана длинным багром выудил шляпу гражданина.

– Пьяный, – сказал папа. – Не бойся, он не утонет.

* * *

На выходе из метро «Ботанический сад» стояли две уличные тележки, где продавали воздушные шары и мороженое.

– Купим мороженое? – спрашивал папа.

– И шарик, – добавляла я. – Можно?

От метро до дома мы шли с красным воздушным шариком, доедая на подходе к дому мороженое.

Там же на выходе из метро «Ботанический сад» был встроенный в стену метро маленький магазинчик «Соки-воды». Иногда вместо мороженого и шариков мы заходили туда выпить сока – папа брал себе томатный, а мне – фруктовый на выбор. Алюминиевой чайной ложечкой он доставал соль из граненого стакана и размешивал в своем томатном соке.

– На, попробуй.

Мне не нравилось.

– Ну, пей свой яблочный.

* * *

– Стакан красного вина, – однажды попросил папа. В «Соках-водах» продавали и вино на разлив.

– Папа, тебе нельзя, – насторожилась я.

– От одного стакана ничего не будет, – успокоил папа.

– Ничего не будет? – я должна была убедиться.

– Нет, не бойся, Капелька.

Домой папа пришел в том состоянии, которое ни у кого дома не вызывало сомнений, но первой его встретила мама, и стало ясно, что «не будет» не получилось.

– Мамочка, папа сказал, что от одного стакана ничего не будет!

– И еще обманываешь ребенка! – мамин голос вмещал отчаяние и безысходность, боль и страдание, воспитанность и решимость и еще многое из того, что уже было в нашей семейной жизни и что я уже знала, и что еще будет, чего я еще не знала.

II

– Аккуратно, держись за поручни, – говорю я сыну.

Мы едем с его пятидневки домой – со станции метро «Аэропорт» на «Сокол» в битком набитом метро в час пик. Из ведомственного детского садика Союза Писателей, куда устроил его, на правах члена Союза, мой отчим, воспитавший меня с пяти лет как родную и обожающий без памяти моего сына.

Иногда, чтобы дать сойти часу пик, мы идем в пельменную на другой стороне Ленинградского проспекта. Мой сын любит пельмени, я тоже, еще с тех пор, как с папой-отчимом мы ходили обедать в кафе «Молочное» на улице Горького во время маминых командировок. Мы жили тогда в Дегтярном переулке под гостиницей «Минск» у метро «Маяковская» в коммунальной квартире на шесть интеллигентных семей.

Сидя в пельменной стекляшке у окна, сын смотрит на проезжающие машины и говорит:

– Вот эту машину хочу… Вот эту машину хочу… Вот эту машину хочу…

– А-а, – отвечаю я. – А-а… А-а…

* * *

Переезд на «Сокол» организовала мама. Из Тушино, где в свое время от редакции она получила отдельную квартиру и где метро планировали с момента нашего новоселья, но построили через долгих семь лет – уже после нашего переезда на «Сокол» в коммунальную с одной соседкой. Дорога в мамину редакцию сократилась вдвое, и это стоило отдельной квартиры в новостройках без метро. Кроме того, в ту пору я поступила в МГУ… мама воистину спасла мой быт.

* * *

Наш «сталинский» дом стоял вплотную к станции «Сокол» на стороне Всехсвятской церкви.

Утром, полусонная, в любую погоду, я вливалась в двери метро с потоком пассажиров, и они несли меня на перрон, утрамбовывали внутрь электрички, выносили из электрички, по бесконечному переходу с «Площади Свердлова» я двигалась в потоке мелкими шажками, зажатая со всех сторон, медленно, но верно, в нужную сторону… потом глоток свободного пространства на выходе из перехода перед посадкой на «Проспекте Маркса», и снова тебя несет толпа, но красная ветка чуть свободнее, после «Парка Культуры» в вагоне становится относительно просторно, тем не менее на станции «Университет» тебя снова подхватывает на выход мощная бегущая толпа.

Выбравшись наконец из потока пассажиров на холодную улицу, я просыпалась и остаток пути до стекляшки гуманитарных факультетов совершала сознательно, торопливо, на исходе сил, приземляясь в аудитории в полном изнеможении от дороги.

* * *

Если путь в университет проходит в полусне утреннего часа пик и по воле толпы, то путь из университета домой, после трех, вполне позволяет самой распорядиться собственной волей. Я давно проснулась, освободилась от занятий, и мое любопытство теперь в состоянии наблюдать окружающую жизнь и участвовать в ней.

Это время прогулок. Например, я могу выйти на «Кропоткинской» и зайти в Пушкинский музей – в свой любимый зал импрессионистов. Они меня гармонизируют. Во всяком случае, до завтрашних занятий – точно.

Но нет, сегодня лучше не рисковать с вечерним часом пик, на сегодня меня уже достаточно помяли и у меня есть дела дома.

Я спускаюсь по лестнице перехода на «Площадь Свердлова», когда замечаю напротив лестницы сидящего на лавке молодого индуса в клетчатом шарфе, который смотрит на меня. Определенно на меня. Он поднимается мне навстречу, и я отдаю должное его глазомеру – он чуть-чуть, но выше. Так что мой рост, категории Эллочки-людоедки, ему льстит.

Я не авантюрист. Я просто расположена помочь. Кроме того, мне еще неизвестны нравы третьего мира.

Малорослый индус оказался студентом Патриса Лумумбы и желал иметь близкую подругу. Когда это прояснилось, мы уже прогуляли пол-Москвы.

Мне не жалко потерянного времени, и расстаюсь я дружелюбно.

* * *

Я выхожу из метро на «Соколе» и направляюсь домой, когда неожиданно меня останавливает мужской крик:

– Подождите, девушка, простите!

Молодой парень бежит за мной из метро, расталкивая людей.

Выражение лица у него умоляющее, удивленное и такое, будто он меня знает очень давно. Но я его вижу впервые. Определенно впервые.

– Девушка, можно с вами познакомиться! Пожалуйста!

Он тщательно выбрит, но щеки и шея отливают черноватой синевой на очень белой коже. Черные волосы. Плотный. Ярко выраженная восточная кровь. Очень воспитанный. Но что-то его выбило из колеи, и он умолял меня с ним познакомиться.

Это был тип человека, который ни при каких обстоятельствах не мог мне понравиться. Я даже не совсем остановилась и машинально ответила, отрицательно покачивая головой:

– Простите…

– Подождите!

– Нет, простите…

Я уже уходила, а он не решался уйти, то шел к метро, то возвращался, то топтался на месте, глядя мне вслед, и на лице его боролись удивление, решительность и растерянность.

Я помню его до сих пор. Наверняка он имел очень веские основания бежать за мной вслед. Но я была еще очень невежественна.

* * *

Этот маршрут в метро надолго стал моей повседневностью. После занятий я возвращалась домой до часа пик, но сесть мне так и не приходилось – в относительно просторных вагонах все места были заняты, и многие стояли.

Именно на этом пути домой после трех, ближе к четырем вечера лица пассажиров, мужские и женские, всегда усталые, даже измученные, представляли собой фантасмагорическую серию портретов Гойи и Босха. Это было поколение сорока-, пятидесятилетних в самом начале 70-х прошлого века. Я рисовала их уже дома, это было мое задание на развитие памяти – я занималась у художника в мастерских на Масловке.

«Не мое ли самочувствие заставляет видеть меня эту фантасмагорию?» – задавалась я вопросом и проверяла свое видение пассажиров в метро день за днем, месяц за месяцем, год за годом, эпоху за эпохой, уезжая на несколько лет за границу и возвращаясь, снова уезжая и снова возвращаясь, вплоть до сегодняшнего дня.

В то время на платформах работали женщины-дежурные в темно-синей форме – юбке, кителе и красной шапочке. В руках дежурная держала за ручку сигнальный диск, белый с одной стороны и красный с другой. Она стояла возле кабины дежурной на платформе у головного вагона поезда, следила за посадкой и отправляла поезда, поднимая руку с диском. Помню, как на моих глазах к краю пустынной платформы, близко к первому вагону, размашисто подошел мужчина и, неожиданно присев, тяжело спрыгнул вниз и лег плашмя на рельсы, раскинув руки. В памяти всплыл пьяный гражданин на Чистых прудах моего детства – ничком, точно так же раскинув руки, на черной воде среди желтых листьев.

Женщина среагировала сразу, из дежурной кабины выбежал мужчина в форме, затем второй. Вдвоем они спрыгнули на рельсы и вытащили гражданина, который подгибал ноги и отказывался идти. Женщина тем временем, видимо, сообщалась с приближающимся поездом, который подошел уже после того, как рельсы снова были свободны. Все это произошло молниеносно.

Примерно в те же годы моя тетя, работавшая кассиром-инкассатором в БТИ, в один из самых болезненных моментов своей судьбы, в день, когда ее не сопровождал помощник, по пути в бюро забылась в своих переживаниях и оставила в метро сумку с зарплатой сотрудников. Опомнилась, когда двери поезда уже захлопнулись. От ужаса перестав соображать, она приехала на работу в слезах и под увещевания подружек по отделу, напуганных ее рыданиями, все рассказала.

Подружки-сотрудницы, не сообщая ничего раньше времени руководству, командировали одну из них на поиски; та взяла мою опухшую от слез тетю за руку и повезла ее на «Комсомольскую» кольцевую, где находился самый большой стол находок пропавших в метро вещей. Там их встретила малоприветливая дежурная, которая, выслушав объяснение, угрюмо, но добросовестно, достала из ящика сумку:

– Эта, что ли?

Можно себе представить воскрешение к жизни моей тети и счастье обеих подруг, когда они удостоверились, что зарплата сотрудников лежала в сумке целиком нетронутой.

В тот памятный день тетя выплакала не только страх за потерю чужих денег, но и душевную драму, виновницу произошедшего.

Да, лица в метро менялись вместе с эпохами и поколениями. Те лица моих студенческих лет, на моем пути из университета домой, с годами исчезли. Сегодня в метро лица новых поколений – здоровее, светлее, миловиднее.

III

Мы живем на Можайском шоссе возле магазина «Молодежный», в ведомственном доме от Министерства Внутренних Дел, в котором Союзу Писателей выделили несколько квартир для своих очередников, и папа наконец получил трехкомнатную квартиру. К тому времени мой сын уже ходил в школу.

Метро возле нас долго не было, но по правительственной трассе многочисленный наземный транспорт быстро довозил вас до «Киевской». А «Киевская» – это уже Арбат через мост, самый центр.

Именно от «Киевской» в августе 91-го мама пешком дошла до Белого дома и провела внутри, на правах специального корреспондента, два дня из тех судьбоносных для страны дней.

А папа, придя в свой издательский кабинет в Доме Ростовых, нашел голые стены – за ночь вынесли весь редакционный архив до последнего листа.

Появилось метро на Можайке, только когда страна стала выходить из эпохи развала – станция «Славянский бульвар». Зимой сквер, в котором стоит низкий купол этой станции, становится удивительно красивым – в снегу яблони и вязь перилец. Я люблю эту линию: «Парк Победы» – «Киевская». Торговый центр «Европейский». Арбат.

Тем не менее, иной раз быстрей доехать до «Киевской», а там уже нырнуть в метро.

* * *

Я преподаю на «Курской», выхожу из метро в подземный переход со стороны вокзала и направляюсь к Садовому кольцу. Еще светло. Слева от перехода – вентиляционные решетки метро, из которых идет теплый воздух, часть решеток расположены непосредственно на земле. Прямо на них лежат бездомные; я прохожу мимо, насчитываю три, пять человек, десять, двенадцать – целое лежбище бездомных на оттаявшей земле среди грязного снега.

Возвращаюсь после уроков в темноте позднего вечера – бездомные все так же лежат на земле, некоторые переговариваются между собой, кто-то читает с фонариком… атмосфера общежития, если забыть о реальности.

Спускаюсь в метро. Мне до «Славянского бульвара» – вечером я предпочитаю выходить из метро как можно ближе к дому.

В вагон заезжает коляска с инвалидом Афгана или Чечни, или с жуликом под ветерана. Накал трагедии увечных ветеранов, матерей смертельно больных детей, беременных с протянутой рукой, бездомных и безработных уже не тот, что годы назад, но не иссяк. К ручке коляски привязан целлофановый пакет для подаяний. Хорошо, что на следующей станции он выезжает из двери посередине вагона, потому что в следующем пролете вагона на полу спит на боку мохнатый уличный волкодав, занимая весь проход между сиденьями, занятыми пассажирами. Спит безмятежно, как это бывает у животных, безбоязненно, что на него наступят. Час пик уже схлынул, но народу достаточно, и, тем не менее, все аккуратно переступают спящую собаку, никто ее не будит и не прогоняет.

* * *

Эпоха девяностых и нулевых оставила свой след, который в метро проявляется особенно ярко, вплоть до сегодняшнего дня. В переходах метро просят милостыню древние старушки со слезящимися глазами. В торце вагона мёртвым сном спят безликие бомжи в намотанной одежде, обняв мешки… Я соглашаюсь видеть такое за пределами страны, но не у себя дома.

В переходах метро играют музыканты. Скрипка, флейта, контрабас – то, что можно принести с собой; соло, трио, квартет. Играют, как правило, профессионально. Народ у нас образованный, студентов творческих вузов много, и отношение к жизни с советских времен изменилось. Меня воспитывали на музыкальной классике разных жанров, и я ценю талантливое исполнение. Но меня отталкивают уличные представления, если только они не организованы, – меня коробит нужда.

Я услышала его скрипку издали, но звучала она так, что я сошла со своего маршрута и пошла на ее звуки. Идти пришлось довольно далеко по переходу, совсем в другую сторону от моего пути, но звуки, чем ближе, тем больше завораживали – тот, кто играл, завораживал собой, рассказывал так, что не прийти к его музыке было невозможно. Никто не стоял рядом с ним и не слушал, но у меня не было лишних денег, поэтому я остановилась вдали, чтобы не привлекать его внимания. Это был молодой, но взрослый музыкант, и чем дольше я слушала его, тем яснее понимала, что это зрелый мастер, редкий феномен, а в таком случае что он делает здесь?.. Музыка продолжалась, и я села на выступ стены, у которой пряталась, – готовая остаться с его музыкой навсегда, потому что, пока она звучала, оставить ее было невозможно.

Я просидела так довольно долго. Пьеса закончилась. Музыкант изменил положение рук, скрипки, тела, посмотрел на меня издали и едва заметно поклонился.

* * *

Путь моего сына до работы проходит от метро «Славянский бульвар» через «Парк Победы» и дальше.

Утром он уезжает на работу, я – за компьютер. Через полчаса на экране возникают сообщения о взрыве в метро между «Славянским бульваром» и «Парком Победы».

Быстро просчитываю время, пытаясь установить, где может быть сын.

В это время он звонит сам:

– Мам, я в порядке, меня там не было.

Хорошо, что моим родителям уже не приходится переживать. Им хватило страха за внука-студента в эпоху взрывов в метро. Хотя взрывы происходили в другой стороне от наших ежедневных маршрутов, но взрослый внук и заведомые маршруты – комбинация крайне ненадежная.

* * *

В последние годы мама предпочитала ездить на наземном транспорте. Метро утомляло ее, хотя она пользовалась им только днем, избегая часа пик. Мама доезжала на автобусе до Дорогомиловской заставы и пересаживалась на троллейбус, который довозил ее до места назначения. Троллейбус в этот час был малолюден, и за окном светлым днем проплывали московские проспекты. Мама не уставала.

Я попробовала ее маршрут, и он мне понравился. Действительно, ритм и загруженность метро, стремительное движение пассажиров, искусственное освещение, шум поездов – в какой-то момент утомляют.

* * *

При выходе с платформы на переход в нарастающей толпе предстоящего часа пик в гуле поездов меня сзади кто-то окликает и с размаху обнимает. Я быстро оборачиваюсь.

– Слушай, я по шубе тебя узнал!

Шуба у меня мамина, из китайской собаки, белая с черными пятнами, покупка лихих 90-х. Но греет, как никакая другая, – шубы из собаки считаются самыми теплыми – а я сильно мерзну и не променяю ее ни на какой пуховик, хотя теперь она уже пожелтела, и это уже не белая собака с черными пятнами, а стильный старый желтый козел с бурыми подпалинами. Пуховик мне настоятельно рекомендует сын, который давно покушается на мою шубу – он выкидывает из дому все, что не соответствует современному интерьеру.

– Невероятно! Встретиться в Москве! – передо мной друг юности, одновременно сосед по району, художник, писатель и мой постоянный собеседник. Причем наши пути пересеклись далеко от дома.

Действительно, случай исключительный – всем известно, что в Москве встретиться невозможно.

* * *

Метро – тот же город, только его подземная часть, со своей архитектурой, здесь тепло и сухо, в отличие от погоды на поверхности, красиво и просторно, обжито и под надзором техперсонала, со своими услугами; и хотя подземная часть города не рассчитана на пребывание, а только лишь на быстрое передвижение, тем не менее существуют моменты, когда мы задерживаемся на станциях и в переходах: мы встречаемся у памятников, в торце, в середине зала, у эскалатора; изучаем репертуар на афишах театральной будки, прежде чем купить билетик; останавливаемся у аптечного киоска; покупаем хотдог, чтобы съесть его тут же у прилавка.

Москва – это метро. Весь быт москвича связан с метро, хотя никто из нас этого не замечает – как не замечают транспорт. Тем не менее все траектории и пункты назначения москвича называются по станции метро:

Старый цирк – на «Цветном бульваре».

Планетарий – на «Баррикадной».

Зоопарк – на «Краснопресненской».

Три вокзала – Казанский, Ленинградский и Ярославский – на «Комсомольской».

И так до бесконечности…а теперь и вплоть до Новой Москвы.

IV

– Аккуратно, держись за поручни, – говорю я Нюре.

– Qué? Ah! Sí.^[2]

Нюра не говорит по-русски, но понимает – по обстоятельствам. Родители впервые отпустили ее со мной в Москву. Я еду по делам и беру Нюру с собой, на метро мы ездим днем.

Нюра – малолетняя разбойница, у нее рассеянное внимание, при котором, однако, она замечает все, но происходящее местами пропускает, так как видит его в промежутках между игрой в машинки – их у нее целая коллекция, и часть ее она носит с собой в карманах.

– Babu, qué hermoso!^[3] – говорит Нюра на всех станциях, озираясь вокруг.

«Бабу» – сокращенно от «бабуля», несмотря на свой нежный возраст, у Нюры саркастический темперамент.

Я с ней согласна, все станции – изумительной красоты (теперь, после знакомства с метро других стран, я способна оценить уникальность привычного нам московского метро), и я испытываю заслуженную гордость за свою страну, но перед выходом из дому тщательно планирую маршрут, чтобы все же не попасть с ребенком в час пик.

Нюра из латиноамериканской столицы, где есть метро, но размах московского метро и просторы самой Москвы потрясают Нюру настолько, что временами боюсь, как бы у нее не открутилась голова.

Летом в метро всегда больше гостей столицы. Но в этот раз случай особенный – идет чемпионат мира по футболу. В вагон входит группа латиноамериканцев. Они ошиблись и пытаются разобраться, в какую сторону ехать. Я объясняю им по-испански, они радуются неожиданной помощи на родном языке. Нюра в восхищении от моей осведомленности:

– Babu, tú sabes todo!^[4]

Мне смешно:

– Миленькая, я же отсюда. И папа твой, ты забыла?

Вот большая группа японцев. Они фотографируют архитектуру станции. Москве к туристам не привыкать. А в метро их водят непременно. Японцы путешествуют большими группами и фотографируют восторженно. В Мадриде они выглядели так же и вели себя одинаково.

– Пикассо? – весело спрашивали они меня в самолете, указывая на мою папку художника.

* * *

Мы садимся с Нюрой на лавочку в центре зала на «Киевской» кольцевой и ждем нарочного – сын мне кое-что передал. Мы всегда пользовались оказией с друзьями и знакомыми, чтобы не тратиться на дорогие пересылки, чтобы было быстрее и надежнее, и всегда делали это по доброте душевной – бесплатно, разумеется. Так было принято, никто бы и не взял денег, еще бы и обиделся, предложи ему.

В этот раз девушка, которая взялась привезти передачу, сразу назвала цену. При этом цена превышала стоимость передачи. Не дрогнув, я дружелюбно согласилась. Сказалась привычка к работе с чужими культурами.

Мы переписывались, пока она совершала переезд и назначала встречу, и переписка с ее стороны всегда носила ровный характер. Поэтому, когда я вижу, как она подходит к нашей лавочке – привлекательная, модная, – я улыбаюсь ей, собираясь не только поблагодарить, но и поинтересоваться ее перелетом. Но девушка без улыбки удостоверяется, я ли это, передает мне конверт, кивает и уходит.

«Интересное явление, – думаю я, провожая ее взглядом. – Надо полагать, постреформенное».

– Бабу, – наконец слышу я Нюру и улавливаю ее озабоченный сарказм: – Es entrega ¿he?^[5]

* * *

Мы с Нюрой живем в Новой Москве, но на той ветке, где нет метро – у нас электричка до «Киевской». Я люблю Подмосковье, это часть моего города – наша дача, дачи родственников и друзей, летняя дача моего детского сада, школьные походы по местам боевой славы и студенческие путешествия по историческим и архитектурным достопримечательностям.

Мне нравится, что на «Киевской» сразу попадаешь в центр. Это благодаря размаху торгово-развлекательного комплекса «Европейский». Когда его строили – с задержкой на несколько лет, – он был большой помехой в нашем маршруте. Но теперь, в своем мерцании огней, рекламы, музыки, толпы курящих и встречающихся снаружи людей, он одним своим видом поднимает тебе настроение, а ведь можно еще зайти внутрь, как минимум в супермаркет «Перекресток», или выполнить массу дел в других магазинчиках с приятностью для себя.

Нюра привычна к роскоши торговых центров, но «Европейский» впечатляет и ее:

– Babu, qué bola más grandiosa!^[6] – на последних слогах ее голос понижается до драматического хрипа.

* * *

Выбирая место для жилья в Новой Москве, я исподволь выбрала ближе к привычным маршрутам старого жилья на Можайке, поэтому «Киевская» мне – родной дом. «Дом книги» на Новом Арбате, учебный театр Щукинского училища – на Старом, Манеж – на «Библиотеке Ленина», Союз Писателей – на Большой Никитской, нужное посольство – на Мосфильмовской, Пушкинский музей – на «Кропоткинской», Центральный Дом Художника – на «Октябрьской»; все эти привычные и нужные мне маршруты с переездом остались в прежней доступности.

Мое поколение выросло среди названий метро и улиц советского периода, поэтому я безбожно путаюсь в центре Москвы среди возвращенных исторических названий: Полянка, Солянка, Ордынка, Якиманка, – хотя сами названия знаю с младых ногтей по классической русской литературе. Что говорить о названиях новых станций метро, строящегося с космической скоростью и к моему полному восторгу, – я их просто игнорирую, полагаясь на схему метрополитена и поиск в интернете.

Москва уже не город, а мегаполис. Это закономерно, но грустно. В мегаполисе нет того городского единства, когда можно пойти вечером в театр и вернуться домой хоть и поздно, но сегодня. Город и пригород для меня более органичны, потому что обозримы… Мне нравится тот пригород, который развивается не как часть Москвы, а как город-спутник и связан транспортом с Москвой. Как, например, Красногорск. В его современной городской централизованной структуре сохранилась прелесть заросшего зеленью Подмосковья: тишина малолюдной улочки, палисадник с вишневыми деревьями, дом, выстроенный пленными немцами, в окне… – и я теряю ощущение времени… – герань за тюлевой занавеской.

* * *

Когда наши родственники забирают Нюру в гости, я еду по делам, не беспокоясь о часе пик.

Толпа в метро бывает разной.

При приближении часа пик скорость движения пешеходов в метро нарастает. На полной скорости толпа спускается – и я с ней – по широкой лестнице перехода, и в какой-то момент я оступаюсь и начинаю падать…

…Но совершенно неожиданно меня подхватывает чья-то крепкая мужская рука, на ходу ставит меня на ноги, а ее владелец теряется впереди в толпе.

Я спасена, а спасителя и след простыл, я даже не успела его увидеть.

Его удивительная помощь на полном ходу, совершенная автоматически, возвращает меня к основам общежития моего народа, заложенным в детстве:

– Придерживай ветки, чтобы не хлестнули по лицу идущего сзади.

– Не съедай все, оставляй хоть небольшой кусочек для других.

– Нашел кошелек с деньгами, отнеси в стол находок.

И я снова чувствую толпу – своим народом: чувство, забытое мной в современном обществе за последние тридцать лет.

– Аккуратно, держись за поручни, – уже в вагоне слышу я рядом мягкий женский голос, обращенный к ребенку…

…И вижу, как берусь за ближний ко мне вертикальный блестящий, в котором отражаюсь, как смешной карлик.

Елена Дерендяева. «Магическая М»

– Извините, вы не подскажете, как выйти к Парку Горького? – юный женский голос выбил его из привычного ритма жизни. С той минуты все вокруг закружилось с такой скоростью, что он едва успевал понимать, что получил тогда.

* * *

Если начать сначала, то до нее он был обычным парнем и, что самое печальное, весьма посредственным художником. Все вроде бы присутствовало: и образование классическое, и родители, понимающие и принимающие его образ жизни, даже поклонники творчества имелись, хотя, скорее, конечно, поклонницы. Отцы-преподаватели прочили ему что-то там светлое и все обещающее. Но не было главного, он сам не мог разобраться в себе, не понимал, куда применить свой талант, да и в его существовании тоже сомневался. Иногда приходилось выполнять обычные рутинные задания, чтобы иметь деньги на жизнь, но удовольствия такая работа не приносила, только еще больше вгоняла в тоску. Временами, спускаясь в метро, ему не хотелось подниматься обратно на поверхность, чтобы не встречать знакомых людей, которые с восторгом щебетали о его исключительности.

Еще с детства он любил находиться в подземке. Даже в часы пик ему было здесь спокойно, можно было стоять по самому центру и наблюдать, как толпа обтекает тебя, подобно речному течению. В пору тинейджерства они с местной шпаной случайно нашли вход в старый тоннель. Скорее всего, это была заброшенная ветка, как нельзя кстати подходившая на роль базы для пацанов 12–15 лет. К сожалению, все другие выходы из него надежно замуровали, что ограничило дальнейшие передвижения по неизведанному миру подземки. Убежище стало классным местом времяпровождения, давало ощущение некой свободы и независимости от взрослых. Здесь случилась и первая сигарета, и нецензурные песни под гитару, и первые деньги, вырученные за лихие наброски и чертежи. Пацаны взрослели, у них появлялись новые интересы, приоритеты менялись, в результате штаб был забыт и заброшен. Только он иногда продолжал спускаться сюда, чтобы слушать стук метрополитена за тяжелыми дверями и прятаться от назойливых поклонниц.

Здесь он хранил свои первые непризнанные работы. Те, которые лились из души. Это были окна в его внутренний мир. Но великие метры отвернулись от них, сказав, что не стоит тратить силы на ерунду. Он помнил, с какой надеждой организовывал выставку, как тщательно отбирал работы, настраивал свет в помещениях, придумывал и оформлял антураж. Ему хотелось произвести на людей такое впечатление, чтобы запомнилось даже пространство, окружавшее его картины. Теперь подобное усердие кажется смешным, когда знаешь, каким был финал. После провала хотелось растоптать все, но мудрая мама успела опередить его, собрала и спрятала в чулан. После он увез их сюда, развесил по стенам, как напоминание, как урок, который нужно было вынести из случившегося. Глядя на свои творения, слушая гул метрополитена, он чувствовал уверенность, что не все потеряно.

В отличие от прочего окружающего мира, подземка его завораживала. Мама рассказывала, что в младенчестве она частенько гуляла с ним рядом с метро, а если начинались капризы, то спускалась по эскалатору на станцию, всякий раз удивляясь происходившим метаморфозам. Плач прекращался, глаза закрывались, либо, наоборот, широко открывались от любопытства. Весь персонал станции уже их знал и приветствовал улыбками. Даже карандаш впервые оказался у него в руках в поезде, в одном из долгих переездов по Москве. Сейчас он редко бывает на той станции, да и люди там работают уже другие.

* * *

– Извините, вы не подскажете, как выйти к Парку Горького? – юный женский голос пропел откуда-то снизу. Стряхнув детские воспоминания, он огляделся.

Она была смешной и несуразной: маленькая, худенькая, светлые короткие волосы топорщились из-под сбившейся на лоб банданы, а огромные очки делали лицо каким-то по-детски обиженным. Тяжелая папка с чертежами все время норовила застрять между пассажирами, и это заставляло ее нервничать. Ему стало ее жаль, он облокотился двумя руками за верхний поручень, загородив ее фигурку от нависающего электората. Благодарно пискнув, она снова вопросительно уставилась на него. Тут его осенило, что был задан какой-то вопрос, и от него ждут банального ответа.

– Парк Горького, – объявил голос. И поезд стал снижать скорость.

Девчушка направилась к дверям, активно работая локтями. Он не знал, что на него нашло в тот момент, какая-то сила вытолкнула за ней на совершенно ненужную станцию.

С той встречи жизнь обрела смысл. Она стала окрыляющей музой, открывшей безмерную высоту чувств, подарившей сказочную красоту окружающего мира. Вдруг все стало получаться, появилось общее дело, которое вдохновляло на творчество. Он поймал свою волну и чувствовал себя комфортно. Его картины заиграли новыми красками, сюжеты ожили. Полет фантазии временами уносил так далеко, что возвращение на землю происходило через несколько дней, а то и недель. И везде она была с ним. Ее легкое прикосновение по утрам, нежные поцелуи мимоходом в течение дня и даже хмуро сдвинутые брови в минуты недовольства – все было дорого. Может быть, в тот момент он не понимал, насколько ценны эти мелочи, но наслаждался ими, купался в них.

Они купили машину. Оказалось, она лихо управляется с ней в отличие от него. Метро отодвинулось на дальний план, но временами он уговаривал ее спускаться туда, чтобы просто побродить по какой-нибудь новой станции. Их неземные интерактивные интерьеры удивляли, хотелось рассматривать детали и любоваться общим планом. Конечно, они отличались от тех основательных советских, имеющих лоск и шик. Но легкость, лаконичность и простота пленяли их обоих. Кроме того, ему нравилось сочинять страшные небылицы про жителей подземки, смотреть на ее искренний испуг и слышать, как она смеется над своими страхами. А потом они вместе придумывали веселую концовку каждой истории, чтобы, как говорила ее мама, не ложиться спать испуганными.

Да, она была его синей птицей, на крыльях которой можно было взлетать высоко, чувствуя восторг, тем больнее стало падение…

* * *

Однажды, она просто не вернулась.

Уехала на симпозиум в другой город. Как обычно, звонила по утрам на скайп, интересуясь делами, сетовала на треклятый дождь и промозглую сырость, куталась в теплый свитер и пила свой любимый утренний кофе. А вечером звонил он, чтобы спросить, как прошел день, какие новые «ужасные» творения придумали молодые архитекторы и на какой стадии находится их борьба с уважаемыми мастодонтами. Они могли часами болтать о всякой ерунде, смеяться, подшучивая друг над другом или спрашивая дельного совета по вопросу, в котором сомневались, потому что ценили мнение друг друга. Только об одном они никогда не говорили, о том, как скучают, потому что знали, что каждый ждет этих утренних и вечерних звонков. Слова были не нужны.

Прошло три дня, а на четвертый телефон не зазвонил. Сердце защемило, бухая медленно, тоскливо и беспомощно. Он уговаривал себя, что все хорошо и вечером снова услышит ее голос. Но телефон молчал, тревожное эхо длинных гудков вонзалось в мозг и дробило остатки уверенности на атомы. Все попытки дозвониться до ее коллег остались безрезультатными.

Не собирая чемодан, схватив только паспорт, он вызвал такси в аэропорт. Во время полета стюардессы обходили его стороной, понимая по его невидящему взгляду, устремленному в темноту за иллюминатором, что стряслась беда. Спускаясь по трапу, он уже все знал, почувствовал.

А потом была серая мгла, окутавшая с ног до головы, заткнувшая уши, глаза, рот, а главное, выхолодившая душу. Не стало чувств, мыслей, разговоров, только мерзкая липкая тишина.

* * *

Минул год. Темнота снаружи рассеялась, перебравшись внутрь.

Горе утопило его. Иногда ему снилось, что он, захлебываясь, идет ко дну. Воздуха не хватало, глубина затягивала его, сковывала руки, высасывая вдохновение. Мама понимала и находилась рядом, просыпаясь от его ночных криков, убаюкивая и обещая, что время лечит. Если бы не ее терпение, он бы позволил темноте утянуть себя и не вернулся бы, так же, как и она, его муза, его птица счастья.

Родители – единственные нити, которые связывали его с этим миром. Как в детстве, они выхаживали его, ненавязчиво, без упреков. В один из дней он вдруг взглянул на свою маму и увидел ее белые, седые волосы, которые еще недавно были шикарно каштановыми, на отца, тихо сгорбившегося над газетой. Какими постаревшими стали эти близкие люди, как будто прошло несколько лет. Отголоски стыда коснулись его замерзшего сердца. Надо найти в себе силы, чтобы начать жить, хотя бы не ради себя, но ради них.

* * *

Он вырвался из душной квартиры в промозглую сырость улицы. В последнее время что-то не клеилось: ни в жизни, ни на работе, ни в душе. Замерло и замерзло, покрылось инеем. Казалось, что его колкие льдинки, как алмазная щетка, покрыли все изнутри. Было не больно, не страшно, было все равно. Равнодушием сквозило из души, и он почти забыл, когда же это произошло. Медленно шагая вдоль серых домов, вспоминал, как совсем недавно мир был полон красок, хотелось брать кисти и рисовать, рисовать, впитывать красоту и делиться ею… Черные силуэты деревьев обрамляли грязный асфальт, тяжелые тучи грозили пролиться холодным дождем. Природа оплакивала его состояние, сморщившись, спрятавшись в раковине.

Впереди вспыхнуло что-то рубиново-яркое. Как будто всполох распорол тоскливую серость улицы. Магическая «М»: уМиротворяющая, безМятежная, Манящая, дышащая теплом… Захотелось нырнуть туда, почувствовать запах подземных механизмов, лишенных возможности думать, понимать, принимать или отталкивать. Поезда жили своей жизнью, не зависящей от проблем на поверхности. Они гоняли ветер в туннелях, шепотом делились новостями.

– Знаешь, вчера на «Щелковской» опять забарахлил двигатель, наверное, старею. Спишут скоро.

– Да брось, механика иногда сбоит у каждого. Не бойся. Я вот давно уже бегаю, много чего повидал. Слышал, что новую станцию откроют на следующей неделе.

– Да, жду этого с нетерпением. Интересно, какая она.

– Раньше-то красавицы были, в золоте там или с мозаикой какой. А бывало, статуи греческие, картины на стенах в тяжелых рамах. Или строгие геометрические линии, металлические поручни, литые скамейки для пассажиров. Основательные такие станции делали. А сейчас что…

– А мне нравятся современные. Они такие дерзкие, смелые, легкие. На соседней ветке встречал одну – почти космическую.

Казалось, поезд закатил глаза и, низко шипя, выпустил облачко пара. Подмигнул фарой и, закрыв двери за последним пассажиром, умчал в темноту тоннеля.

Иногда он просто спускался сюда, выбирал станцию и наблюдал. Но не люди интересовали его. Пассажиры не были здесь главными. Их потоки бурлили, течения несли людскую массу с поверхности вниз и обратно. Подземка, как большое неповоротливое животное, дышало и ворчало, переливалось неоновым светом, звучало мелодиями бродячих музыкантов, шипело пневматикой. Натруженно гудели эскалаторы. Метро завораживало его, заставляя забыть проблемы внешнего мира, делая их незначительными под тоннами земли.

Он сел на лавочку в самом дальнем углу станции, закрыл глаза, пытаясь настроиться на метрополитеновскую волну. Вскоре шум шаркающих ног и гул речи отошли на второй план. Сильные потоки от встречных поездов столкнулись и обдали его теплом. Руки сами потянулись к сумке, достали скетчбук и карандаш. Четкие отрывистые линии побежали по листу…

Время в подземке течет по-своему. Его можно там потерять или, наоборот, найти. Набросок постепенно обрастал объемами, наполнялся формами и, в какой-то момент, ожил. Звездные туннели рассекали галактики, сшивая пространство нитями поездов. Их обтекаемые тела скользили по невидимым рельсам Вселенной.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Марсово Поле».

* * *

– Простите, не подскажете как проехать к Музею космонавтики? – женский голос, вопросительный взгляд, шум метрополитена, шипение пневматики, механический стук ступеней эскалатора… Манящая, безМятежная, Магическая подземка продолжала жить своей жизнью.

Арина Крючкова. «Бульвар Рокоссовского»

– Алло! Я в метро. Не могу говорить. Перезвоню, – звучит над ухом резкий мужской голос. Алиса вздрагивает: бесконечные телефонные звонки, круглосуточная работа, поезда метро – всё это так остро ассоциируется с беговой дорожкой столичной жизни, по которой она бежит с пеной у рта.

Больше всего на свете Алиса боится не успеть. Но что именно не успеть – она затрудняется ответить. В глубине души она знает ответ: «Не успеть прогреметь на весь мир». Но ни за что не скажет. Как будто признаться в этом себе – значит окончательно стать преступницей, ведь желание славы – преступление, грех; об этом ей твердили с самого детства.

А она очень, очень хочет быть известной. И каждое утро заявляет об этом миру. Каждое утро Алиса пишет о себе в сети. Со стороны она, наверное, обычная девчонка, но Алиса старается так подать факты, чтобы все вокруг подумали: «Да ну тебя! Не может быть», – и пришли в комментарии спорить или рассказывать свою, противоположную, точку зрения.

«Лучше всего мне читается в общественном транспорте», – пишет она и предвкушает ответы: «Ты что! Там же такая толпа народу; я вот вообще не могу сосредоточиться!»

«Я верю, что плохое случается только с теми, кто ждёт плохого. Со мной, например, это невозможно!» – когда сыплются отписки, Алиса довольно улыбается. Почему-то ей кажется, что отписки – прямой путь к славе.

«Думаю, большинство людей только и ждёт возможности кому-то помочь. Так что мы поступаем бесчеловечно, когда стесняемся просить о помощи».

Алиса хочет казаться человеком, который всегда думает и поступает вопреки некоей неясно кем установленной норме. На самом деле ей так важно чужое внимание: если не восторг, то хотя бы протест, – что пару раз в месяц ей приходится перечитывать в Интернете характеристики энергетических вампиров, проверять, точно ли она не подходит под определение. «Не то чтобы я верю в энергетических вампиров», – усмехается Алиса.

Не то чтобы она верит. Ей вообще трудно сказать, во что она действительно верит. Алиса так запуталась во всех этих образах! Всё началось с первой маски, надетой ещё в детстве, – так надо. Чаще всего она не понимала, почему же надо и почему именно так, но соответствовать было очень удобно. Не спорить, просто быть умницей и всем нравиться.

Со временем масок становилось больше. Какие-то из них Алиса придумала и надела сама в тайной надежде, что новые маски перекроют старые и будут больше ей подходить. Но как выглядит её собственное настоящее лицо? Можно ли вспомнить это теперь?

Как всегда, Алиса потонула в своих размышлениях, пролистывая одну за одной истории в «Инстаграме» и даже не вникая в их содержание. Время, кусочки чужих жизней, знакомые и малознакомые лица не бежали – ползли мимо в затянутом донельзя хороводе сюрреалистично медленно. Будто бы она, Алиса, жила гораздо быстрее, чем все эти люди в телефоне.

И всё равно не успевала, тогда как они – вполне.

И от этого осознания Алисе становилось ещё страшней.

Вдруг она спохватилась и достала книгу: даже если не получится прочесть ни страницы, куда лучше невидящим взглядом смотреть в печатный текст, чем в телефон. «Хотя бы со стороны за умную сойдёшь», – усмехается она.

Полупустой поезд летит легко, ровно, и Алиса вспоминает, как в детстве училась читать в лихорадочно трясущихся поездах и маршрутках. «Испортишь зрение!» – сердито прикрикивала мать, и все до одной старушки, набившиеся на тесные сидения маршрутки, вторили ей, качая головами.

Теперь вагоны стали светлыми и тёплыми, и даже люди в них, кажется, качественно подобрели. «Когда вокруг чисто и красиво, мало кому захочется браниться», – пишет Алиса в сети, ожидая комментарии о том, какие бессовестные и мерзкие на самом деле люди и как им всем только и хочется, что ругаться благим матом на всё живое. Почему-то люди вокруг неё часто не верят в чужие хорошие качества. Интересно, верят ли они в свои, по-настоящему верят?

Только один минус остался прежним: запахи. Ничего не поделаешь, люди пахнут, и чаще всего пахнут неприятно. А есть ли вообще приятные запахи? Порой, когда Алиса возвращается домой ранним вечером, в подъезде стоит насыщенный запах жареного лука, печёной картошки со шкварками, свежих овощей или горячей выпечки. Живот одобрительно урчит, но Алиса кривится – вкусные запахи кажутся вдвойне мерзкими, осквернённые нежилым воздухом подъезда. Настолько нежилым, что он кажется мертвенным.

Как хорошо, что теперь все ездят в метро в масках! И никто не показывает пальцами на Алису, за бледно-голубой повязкой спрятавшуюся от запахов человеческих тяжестей и несчастий. А всё-таки маска не всегда помогает, и сейчас Алиса ныряет носом в свежеотпечатанную книгу, потому что в полупустой вагон входит старушка, и она пахнет. Даже не невкусно, наверное. Просто запахи старых людей всегда пугают Алису. Они напоминают о том, как мало времени отведено ей самой. Какую бы жизнь ни прожили старики, Алисе всегда кажется: они не успели! Хотя что не успели – она затрудняется ответить. «Если буду долго дышать этим воздухом, я заражусь неуспеванием и старостью. Я за одну ночь сморщусь, скукожусь, состарюсь и такой и буду всю оставшуюся жизнь!» – содрогается Алиса.

Из всего вагона старушка выбирает место рядом с ней. Подслеповато щурясь, всматривается в наклеенную напротив карту метро. У Алисы отличное зрение, но и она едва может разглядеть подписанные станции. На что же рассчитывает старушка?

– Милая, – спрашивает она тихим прерывистым голосом, переводя взгляд: секунду смотрит на Алису, секунду – на схему. – Какая следующая станция?

Алиса отвечает.

– Мне до «Марксистской», – говорит старушка. Девушка кивает будто бы одобрительно: «Марксистская» – отличный выбор. А что ещё скажешь? И Алиса утыкается в книжку, на этот раз действительно читая её. На следующей станции вагон заполняется людьми. Старушка тут же поворачивается к новому соседу и заводит с ним разговор. Алиса совершенно не хочет подслушивать, но в метро это всегда происходит само собой: пытаясь перекричать шум поезда, люди разбалтывают свои тайны целому вагону.

Впрочем, старушка не выбалтывает никаких тайн. Она интересуется у хмурого молодого человека с густыми чёрными бровями, где находится «Бульвар Рокоссовского». Вдвоём они бессмысленно всматриваются в стену напротив, пытаясь разглядеть нужную станцию. Не получается; молодой человек лезет в телефон.

Алиса пытается удержать взгляд в книге, но не выдерживает и вставляет своё:

– Это крайняя станция на востоке красной ветки!

– Как мне туда добраться, милая? – спрашивает старушка. Алиса едет одну станцию по красной ветке и, испуганная перспективой долгого объяснения, обещает проводить попутчицу до нужного поезда. Потом, правда, возникает запоздалое желание взять свои слова обратно: Алисе пересаживаться на одном из самых долгих переходов, к тому же для старушки это будет небольшой крюк – явно не лучший путь, который можно было посоветовать.

Юноша, не отрываясь от телефона, заявляет:

– Слушайте, да я туда же еду! Я вас провожу!

Алиса вздыхает спокойно. Потом в голове проносится странная мысль: «С чего бы это он вдруг спохватился, что едет туда же? Минуту назад даже название станции не знал! А вдруг он задумал втереться к бабушке в доверие и… и…» – придумать продолжение Алисе не удаётся. Она с досадой переворачивает страницу книжки про психологию мотивации, мысленно ругая себя: «Надо было читать детективы! Тогда я развила бы дедукцию! И мне вовсе не пришлось бы гадать!»

Старушка переключается с одного соседа на другого в излияниях благодарностей, на каждой станции перебиваемых вопросом о том, пора ли выходить. Наконец «Площадь Ильича» – пора, но именно теперь она успокоилась и не спрашивает; диктор уже объявил станцию, поезд замедлил ход и плавно остановился, а парень всё сидит. Алиса напряглась, готовая диктовать старушке дорогу, как только двери откроются, но тут молодой человек всё-таки встаёт, подхватив попутчицу под локоть, и аккуратно забирает у неё сумки.

– Ты работаешь? Учишься? – спрашивает старушка, когда они медленно идут к выходу.

– Да, я и работаю, и учусь – нужно же оплачивать образование, – отвечает парень.

«Хороший, – думает Алиса. – Сумки помог нести!»

И она уже готова снова уткнуться в книгу, наконец-то в неё вчитаться, но червячок беспокойства не даёт вздохнуть спокойно, твердя бесконечные «а если» и «а вдруг». Покосившись на время, Алиса всё же вскакивает, в последний момент успевая выбежать из вагона, и догоняет старушку с юношей. Они идут неспешно, увлечённые беседой, и даже не оборачиваются, когда Алиса присоединяется к ним. Но – она уверена – они её заметили. Потому что в душе волной взметается нежное детское воспоминание: они с бабушкой и сестрой едут в зоопарк, и эта дорога бесконечно длинная, как будто сезоны сменяют друг друга, пока они переходят с жёлтой ветки на фиолетовую – даже путь из варяг в греки не был таким долгим. И пока они едут, Алиса всё пишет что-то в тетрадке: огромные буквы, корявые от тряски – это только сейчас поезда ходят мягко, хоть в прописях пиши – и какая-то дама, ровесница её бабушки, заглядывая в записи, с уважением трясёт головой: «Какая она у вас молодец!» И Алиса действительно молодец, и грек, и варяг. И бабушка сегодня даже покажет им павильон с ночными животными, где прыгают, словно карнавальные шуты, глазастые зверьки с таинственными змеиными именами, такими сложными, что Алиса специально их заучила: сенегальский галаго!

Целое мгновение кажется, что простая поездка на метро может стать приключением, как когда-то в детстве. И Алиса, закусив губу, загадывает: «Пусть станет!»

Старушка сыплет вопросами, уточняя малейшие детали рассказа юноши. Есть в этом что-то удивительное: вообще-то Алисе нравится общаться с пожилыми дамами, ведь они всегда рассказывают что-то о своей молодости, и можно приобщиться к романтическим временам, в которые ты никогда не жил (все прежние времена, вопреки истории, казались Алисе романтическими). А эта старушка вместо того, чтобы рассказывать о своей замечательной юности, пытается побольше узнать о чужой. И Алису снова кусает подозрение: «А что, если…»

Она вспомнила – в этот раз не пришлось даже проверять в Интернете – классическое описание энергетических вампиров. Нет, конечно, тут дело совсем в другом; может, как в сказках – что-то вроде Белоснежки? «Не каждый раз предлагаешь проводить незнакомого человека до ненужной тебе конечной, почти час езды в один конец – мне вообще впервые в жизни пришло в голову провожать, а тут я не одна такая, нас двое. И хотя это совсем не входило в мои планы, хотя мне-то ни на какой Бульвар не нужно, я тоже теперь туда еду. Что побудило меня? Может ли быть такое, что эта женщина хитро заставила нас показывать ей путь, а на самом деле следовать за ней, чтобы украсть нашу молодость где-нибудь в менее людном месте?»

Алиса качает головой, отгоняя глупые мысли. Спрашивает себя строгим внутренним голосом: «Алиса, ну сколько тебе лет…»

И старушка, словно прочитав её мысли, задаёт тот же вопрос:

– А тебе сколько лет, милая? Школу уже закончила?

Алиса давно закончила школу. У неё уже даже была однажды юбилейная встреча одноклассников. И после той встречи Алиса поклялась ни за что больше на такие мероприятия не ходить, потому что в тот день как никогда сильно ощутила, как быстро проходит время, как она ничего не успевает, словно её время гораздо стремительней, чем у других.

Старушка, не дождавшись ответа от задумавшейся девушки, отворачивается ко второму собеседнику. Она больше не заговаривает с Алисой до самого Бульвара Рокоссовского, они едут странной компанией: Алиса; пожилая дама в поношенном пальто-шинели, стёртых ботинках и новеньком, едва ли не блестящем берете; парень с огромной и в то же время почти пустой оранжевой сумкой «Ашан», по дну которой болтаются старые книги в твёрдых обложках и плюшевый медвежонок формата «Тедди» – это сумка старушки.

На Бульваре Рокоссовского все трое выходят из метро. Алисе всегда казалось, что на севере, юге, востоке и западе Москвы разная погода. И хотя сейчас она всего лишь с юго-востока приехала на восток, температура воздуха за час, проведённый под землёй, будто бы изменилась: воздух стал жёстче и холоднее. Может быть, поднялся новый ветер – зимний?

– Бабушка, куда Вам дальше? – спрашивает парень.

Старушка, щурясь, медленно крутится вокруг себя и растерянно произносит:

– Ко врачу… к гериатру…

Алиса, хоть и слышит это слово впервые, безошибочно указывает направление: прямо напротив неё расположена крупная вывеска «Геромедицина». Молодые люди провожают старушку прямо до двери и, не сговариваясь, оба направляются к метро.

Прикладывая «Тройку» к турникету, Алиса громко задаёт вопрос:

– Разве тебе не сюда нужно было ехать?

Парень мгновенно краснеет и, пожав плечами, отвечает:

– Я соврал.

– Зачем? – червячки алисиного сомнения победно ликуют. Ведь они так и знали! Сейчас выведут этого типа на чистую воду…

– Испугался, что одна она ни за что не доедет. Она же ничего не видит. Даже идёт вслепую, почти наощупь, просто почему-то не признаётся в этом самой себе. Она и вопросы поэтому задаёт. Чтобы перевести внимание с себя на собеседника. Вообще-то надо было дождаться её и до дома проводить, но мне пора учиться. Ничего. Я уже придумал, как быть. Я напишу менеджеру клиники, попрошу вызвать ей такси и переведу деньги. Погоди, а что тут делаешь ты?

– А я… – Алиса боится поднять глаза и посмотреть на попутчика. Она чувствует себя полной дурой. Наверное, нужно читать поменьше и вообще как-то обуздать свою дурную фантазию… – Я бы ни за что не подумала. И поехала за вами, потому что за бабушку испугалась – из-за тебя…

– Из-за меня?!

– Пожалуйста, лучше не спрашивай. Ты такой внимательный! Бабушке очень повезло тебя встретить! – последние слова она почти кричит, старается докричаться до собеседника. Воздушная волна приближающегося поезда заставляет её пошатнуться; парень ловит её под локоть, помогает устоять, и приходится всё же взглянуть на него.

«Какой смешной! – проносится в голове у Алисы, когда она видит его хмуро сведённые брови. – Пытается разобраться, почему я… а я просто круглая дура!» – и Алиса, закрывая лицо ладонями, хохочет. Над собой хохочет. Над своей мнительностью. Над книжками, которые её воспитали. Над расписанием, которое требует, сломя голову, спешить на занятия. И над самим этим словом «спешить». Над страхом времени и над девочкой, которая его испытывает. И даже над временем.

– Послушай, тебе правда надо на пары? – спрашивает она сквозь смех. Парень уже неуверенно качает головой. Алиса, подхватив под руку, буквально затаскивает его в вагон. – Поедем, угостишь меня кофе! Я знаю отличное место.

Устроившись на мягких синих креслах в просторном пустом вагоне, они едут. И держатся за руки. Впервые за долгое… да нет, наверное, вообще впервые Алиса знает, что время течёт не зря.

Примечания

1

«Комсомольская правда» от 6 февраля 1935 года писала о первых пассажирах метро: «Они осматривают вагон. Они по-хозяйски оглядывают широкие окна с зеркальными стеклами, кресла, покрытые шевро, никелевые поручни, стеклянные перегородки, двери с полыми резиновыми прокладками».

(обратно)

2

Что? А! Да.

(обратно)

3

Бабу, как красиво!

(обратно)

4

Бабу, ты знаешь все!

(обратно)

5

Это что, доставка?

(обратно)

6

Бабу, ну и грандиозный шар!

(обратно)

Оглавление

В. БакS «Бабушка с кольцевой»

Даша Берег. «Москва. Кольцевая»

Ирина Крилишина. «Не бойся счастья»

Анkа Б Троицкая. «Может Случай Нам…»

Лейтенант Дегре. «Стрелочник»

Таня Рикки. «Осторожно, двери закрываются»

Наталья Пичугина. «Отражение в метро»

  I

  II

  III

  IV

Елена Дерендяева. «Магическая М»

Арина Крючкова. «Бульвар Рокоссовского»