Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории (fb2)

- Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории (пер. Юлия Сергеевна Кныш) 1509K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рональд Дитмар Герсте

Рональд Дитмар Герсте
Великие болезни и болезни великих: как заболевания влияли на ход истории

Посвящается Жаклин, Честеру, Амелии и Виктории

© Ю.С. Кныш, перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие

Не заниматься спортом, практически каждый день пить виски и шампанское, есть все что угодно и ни в чем себе не отказывать, курить сигары – жить полной жизнью и мирно умереть в преклонном возрасте. Это мечта всех тех, кто не слишком серьезно относится к рекомендациям вести здоровый образ жизни и любит поднимать себе настроение маленькими радостями. Герой таких людей – Уинстон Черчилль, который, несмотря на вредные привычки, дожил до 91 года: одна из величайших личностей в европейской истории, известная современникам и следующим поколениям в первую очередь как решительный противник Гитлера.

Не все исторические персонажи могли похвастаться таким крепким, как у Черчилля, здоровьем, которое не подкосил даже образ жизни, способный довести до отчаяния любого врача и диетолога. Нередко ключевые фигуры в истории в решающие моменты сталкивались с болезнями. И порой это имело роковые последствия.

В решающей битве при Ватерлоо Наполеон был не на пике душевных и физических сил.

Нет сомнений в том, что болезни становятся важным историческим фактором. Например, эпидемия бубонной чумы, известной как «черная смерть», распространившаяся примерно в середине XIV века и унесшая жизни около трети европейского населения, была подробно изучена с точки зрения ее социальных и экономических последствий. Но в дополнение к этому макроэффекту существуют «последствия» в виде недомоганий, болезней и преждевременных смертей на микроуровне – влияние, оказываемое на крупных политических деятелей. Тот факт, что так называемые великие личности решительным образом влияют на ход событий, в некоторой степени отрицается отдельными университетскими историками. Большинству людей трудно представить, как развивалась бы Европа в XX веке без Гитлера. Или закончилась бы холодная война столь же мирно, если бы Михаил Горбачев не стал Генеральным секретарем ЦК КПСС в 1985 году.

Там, где большая власть сосредоточена в руках немногих, значительное воздействие на ход истории могут оказывать факторы, кажущиеся банальными, включая болезни сильных мира сего. Конечно, это особенно верно в отношении императоров и королей прошлого, но современные демократии также склонны к таким сдвигам, когда много власти оказывается в руках человека, который может внезапно заболеть. Американская демократия, пожалуй, лучший пример. В этой книге мы познакомимся с несколькими президентами США, чьи болезни стали судьбоносными.

Патобиография, объединение медицины и биографической историографии, почти автоматически приводит к умозрительному вопросу: «Что случилось бы, если…?» Но предположения от обратного неизбежны, когда мы изучаем историю. Вряд ли кто-либо, кому известно про покушение на Гитлера в июле 1944 года, не поддастся искушению предположить, как бы сложилась история, если бы граф Штауффенберг и его сообщники добились успеха. Или как бы выглядел наш мир, если бы в конце мая 1940 года немецкие танковые войска не остановились неподалеку от Дюнкерка, а окружили бы британский экспедиционный корпус и заставили Великобританию под руководством Уинстона Черчилля, только что вступившего в должность премьер-министра, заключить мир. Смертельный для Европы мир под свастикой.

В отдельных случаях заболевания становились решающими факторами для хода истории. В этой книге мы будем сопровождать некоторых известных пациентов в их тяготах. И конечно, возникнет вопрос, какой путь выбрала бы Клио, муза истории, если бы предпочла другой вариант развития событий. Это особенно верно в отношении пациентов из первых двух глав книги – людей, которые правили двумя важными для судьбы Европы странами в течение очень короткого периода. А также стоит понаблюдать за теми заболеваниями, которые в одинаковой степени угрожали как власть имущим, так и их подданным и определяли целые эпохи. Речь идет о таких болезнях, как чума, холера, сифилис.

Таким образом, есть два уровня, которые мы рассмотрим на следующих страницах: великие болезни и болезни великих людей, принимавших решения. Эта концепция похожа на ту, что я ранее использовал для изучения другого исторического фактора – погоды и климата. Я очень благодарен читателям той работы^[1] за то, что помогли ей выйти в нескольких изданиях. У этой же книги долгая история: влияние болезней на ход истории очаровывало меня еще со времен юности. После двух семестров изучения медицины я также начал изучать историю. Я окончил обе специализации, хотя и не в установленный минимальный срок обучения, но – как можно было бы сказать в Великобритании с типичной для этой страны сдержанностью – in due time^[2]. По обоим предметам мне посчастливилось заниматься с университетскими преподавателями, которые научили меня находить общее в этих увлекательных науках, то, что связывает Клио и Асклепия. Я особенно благодарен за это Клаусу Мюллеру и Дитмару Киенасту, преподавателям истории, Хансу Шадевальдту и Вольраду Денеке, преподавателям истории медицины, а также Хансу Пау, Йоханнесу Грюнцигу и Гвидо Клюксену, преподавателям выбранной мною в конечном итоге медицинской дисциплины, офтальмологии. Их энтузиазм в продвижении данного предмета в различных регионах мира оказался заразительным. В течение многих лет мне посчастливилось писать для издателя Рейнхарда Кадена, в медицинских журналах я мог публиковать статьи о некоторых известных пациентах, упомянутых ниже, и о большинстве заболеваний, определявших целые эпохи. Большая честь работать с таким эрудированным и отзывчивым редактором, как Кристоф Зельцер, и вдохновляться его идеями.

В этой книге рассмотрены великие болезни – унесшие большое количество жизней или значительно повлиявшие на общественный уклад, – а также болезни великих: правителей и политиков, чьи решения затрагивали жизни простых людей.

А когда речь идет о благодарности и уважении, конечно, следует упомянуть тех четырех человек, которые мне ближе всего, которые знакомы с причудами писателя-медика и болтливого историка и готовы их терпеть с удивительным хладнокровием: Жаклин, Честер, Амелия и Виктория. Им посвящается эта книга.

Надеюсь, эта книга станет для читателей и читательниц не простым развлечением, но и вдохновением. А там, где повествование становится слишком умозрительным, меня можно простить за мою склонность рассуждать на тему «а что, если…». История – это то, что произошло на самом деле, порой к лучшему, а порой, возможно, и нет. Внимательный читатель наверняка найдет ошибки, небольшое унижение для каждого автора. Президент США Теодор Рузвельт (он занимал этот пост с 1901 по 1909 год) утешает меня своей мудростью: «The only man who makes no mistakes is the man who never does anything»^[3].

Германия, которой никогда не было. Фридрих III

«Господа, хрипота мешает мне вам что-нибудь спеть!» Члены президиума рейхстага, присутствовавшие на приеме в Берлинском дворце, отреагировали на это шутливое заявление осторожными улыбками, возможно, дополненными такими репликами, как «Конечно, Ваше Императорское Высочество, конечно…» Никто из присутствовавших, в особенности человек, произнесший эти приветственные слова с усталой улыбкой, не подозревал, что они ознаменовали начало человеческой трагедии и также политической драмы. Это события 8 марта 1887 года, и выступавшим был наследник престола кронпринц Фридрих Вильгельм Николаус Карл Прусский, сын Вильгельма I – короля Пруссии и первого германского кайзера.

Германская империя была провозглашена всего 16 годами ранее в Зеркальной галерее Версаля, в разгар победоносной войны, которую Пруссия и другие германские государства вели против Франции. На политической арене Европы это был новичок, на которого другие великие державы косились с подозрением (а в случае с Францией – с желанием отомстить). В одно мгновение в центре континента вырос гигант: Германская империя демонстрировала колоссальный демографический и экономический рост и готовилась стать ведущей индустриальной державой в Европе. Прусская армия после трех коротких и победоносных войн – в 1864 году против Дании, в 1866 году против Австрии, в 1870–1871 годах против Франции – считалась не имеющей себе равных. Политическое устройство новой империи не могло внушать доверия двум великим демократическим державам (хотя слово «демократический» в XIX веке не имело того же значения, что в наше время; например, даже в Великобритании, которую многие считают прогрессивной, у женщин не было права голоса) – Французской республике и конституционно-монархической Англии. Во главе государства в Германии стояла прусская династия Гогенцоллернов; главной фигурой немецкой политики был консерватор, юнкер^[4] Отто фон Бисмарк, который в роли рейхсканцлера в 1880-х годах вел энергичную борьбу с «врагами Рейха». Ими в первую очередь, по его мнению, были социал-демократы и католики.

Для прогрессивных сил империи и многих ее политически активных граждан, заинтересованных в расширении основных демократических прав, человек, чья хрипота в тот весенний день была быстро забыта, был лучом надежды. Для них, а с тех пор и для многих, если не для всех историков и биографов, Фридрих Вильгельм был «либеральной надеждой Германии»^[5]. В этих кругах считалось само собой разумеющимся, что после окончания эпохи Бисмарка Фридрих Вильгельм возьмет бразды правления в свои руки и задаст новый курс, отказавшись от ограничений и авторитаризма. Едва ли какой-либо другой документ столь же явно передает ожидания оппозиционных кругов, как картина Антона фон Вернера «Кронпринц Фридрих III на придворном балу 1878 года», написанная по памяти спустя годы, где сам Фридрих и ведущие либеральные политики – люди, которым, как тогда казалось, принадлежало будущее, – образуют группу, стоящую в стороне от шума и суеты.

В отличие от большинства соотечественников и даже членов семьи, Фридрих свободно говорил по-английски.

Кронпринц был известен как сторонник британской системы жесткого парламентаризма с системой сдержек и противовесов, а также с монархом, царствующим, но не вмешивающимся в дела партий. Симпатия прусско-немецкого кронпринца к государственному устройству Британской империи возникла не только в связи с его знакомством с британскими устоями в ходе многочисленных визитов в эту страну, но и по личной причине. Его жена Виктория приехала из Англии и была дочерью английской королевы с тем же именем, в честь которой впоследствии назвали целую эпоху – Викторианскую. Фридрих Вильгельм познакомился с будущей женой во время своего визита в Англию (Виктории было восемь лет) и женился на ней, когда ей было 17. В отличие от других дочерей европейской знати, принцесса Виктория не была аполитична. Ее отец, принц Альберт Саксен-Кобург-Готский, позаботился о том, чтобы его первенцы получили первоклассное воспитание, и в долгих разговорах разъяснял ей достоинства своей второй родины – Великобритании. Незадолго до свадьбы Альберт убеждал свою дочь и будущего зятя, что политическое будущее Германии (которая еще не была объединена под руководством Пруссии) состоит исключительно в конституционной монархии по британской модели и в признании и соблюдении основных демократических прав.

После переезда в Берлин Виктория, вероятно, скучала по своей любимой родине больше, чем когда-либо: при дворе реакционных политиков, таких как Бисмарк, который оставался ее заклятым врагом на протяжении всей жизни, ее ждал холодный, даже враждебный прием. Для влиятельных кругов она навсегда осталась «иностранкой», «англичанкой» – даже для своего старшего сына, будущего кайзера Вильгельма II, которому было суждено привести Германскую империю к гибели. Виктория, которую в семейном кругу называли Вики, в Берлине имела нерушимую опору: своего мужа. Фридрих Вильгельм был настолько предан своей жене, что его мнимая покорность «женушке», как он звал Вики, стала поводом для глупых издевательств при дворе. С другой стороны, для многих парламентариев, таких как представитель либералов доктор Рудольф Вирхов, эта привязанность к английской патриотке была основанием для надежды. Примечательным аспектом надвигавшейся трагедии стало то, что Вирхов, одна из величайших личностей золотой эры медицинского прогресса, предстал особенно жалкой фигурой в драме о Фридрихе Вильгельме.

Однако охрипший человек, на которого возлагались ожидания столь многих людей, уже не был тем героем трех войн. Высокий, с густой белокурой бородой и голубыми глазами, для многих своих соотечественников он олицетворял идеал мужественного правителя той эпохи, и его сравнивали с Зигфридом и другими немецкими мифологическими персонажами. Но все еще густая борода была посеребрена сединой, а на лице кронпринца члены президиума рейхстага могли заметить некоторую усталость, даже фрустрацию. Потому что существование Фридриха Вильгельма, казалось, состояло исключительно из ожидания. Той весной кронпринцу исполнилось 56 лет, и он получил напоминание о долголетии, которое могло стать препятствием для перемен в монархии: его теща Виктория в скором времени собиралась отмечать золотой юбилей своего восхождения на престол, и – что гораздо хуже для Фридриха Вильгельма – его отец, кайзер Вильгельм I, через несколько дней должен был отпраздновать свое 90-летие. Старый кайзер, похоже, решил опровергнуть все законы биологии.

Отец Фридриха Вильгельма к 90 годам пережил пять покушений на свою жизнь.

Внешне крепкое здоровье отца вскоре начало казаться Фридриху Вильгельму горькой иронией. Потому что собственное здоровье вот уже несколько месяцев его подводило. Годом ранее, в 1886 году, он перенес корь. После этого некоторым придворным начало казаться, что он утратил прежнюю силу. В январе 1887 года он начал периодически страдать от хрипоты. Кронпринц и его окружение проконсультировались с профессором Карлом Герхардтом из клиники Шарите. Глава медицинской клиники, скорее терапевт, нежели специалист по заболеваниям горла, вероятно, заподозрил что-то серьезное: «Должно быть, недуг начался с симптомов простуды и первое время напоминал катаральную охриплость. Однако в течение следующих нескольких месяцев кашель и другие катаральные проявления не наблюдались; только сухая охриплость, причем различные лекарства и ингаляции, которые эффективно помогали против катарального воспаления, оказались совершенно бесполезными»^[6]. Кронпринц был заядлым курильщиком трубок и сигар – канцерогенное действие ядов, содержащихся в табачных изделиях, открыли только в XX веке.

6 марта, за два дня до того, как профессора Герхардта приняли в президиум рейхстага, он впервые провел Фридриху Вильгельму ларингоскопию. Этот метод в то время был еще новаторским. Герхардт описал полученные данные следующими словами: «На краю левой голосовой связки между голосовым отростком и серединой голосовой связки, ближе к первому, заметен бледный несколько неровный выступ, внешне напоминающий язычок или лоскут. Длина его составляет около 4 мм, высота – 2 мм. Был поставлен диагноз: утолщение левой голосовой связки»^[7]. В течение следующих нескольких недель врачи предприняли несколько попыток удалить предполагаемый полип с помощью проволочной петли, а затем с помощью ее аналога, который можно было раскалить. Попытки лечения стали тяжелым испытанием для пациента, несмотря на то что в то время уже существовали первые виды местной анестезии кокаином – этот метод был открыт лишь тремя годами ранее офтальмологом Карлом Коллером из Вены. В клиническом отчете Герхардта и его коллег не только отражено разочарование по поводу упрямой болезни, но и прослеживается надежда: «Вечером 14-го [марта 1887 года] впервые была использована раскаленная платиновая проволока. 16-го числа опухоль была прижжена на всем своем протяжении, особенно посередине. На этот раз процедура получилась немного болезненной. С 18‐го по 26‐е число лечение было приостановлено из-за празднования дня рождения Его Величества кайзера Вильгельма. Теперь, 26, 27, 29 марта и вплоть до 7 апреля, каждый день применялась раскаленная проволока для разрушения нового образования, все, что выступало, сжигалось, а 7-го числа край голосовой связки был сглажен плоской горелкой»^[8].

После такого изнурительного лечения Фридрих Вильгельм с женой отправились на излюбленный курорт Гогенцоллернов, Бад-Эмс^[9], где кронпринцу предположительно делали противовоспалительные ингаляции. Когда он вернулся в столицу в середине мая, выяснилось, что об исцелении не могло быть и речи: опухоль не только снова выросла, но и покраснела и не выглядела доброкачественной. 18 мая на консилиуме врачей с участием профессора Эрнста фон Бергманна, одного из ведущих немецких хирургов того времени, обсуждалась возможная природа заболевания. Воспалительный генез, вызванный, например, туберкулезом или сифилисом, можно было исключить на основании симптомов (у пациента не было ни лихорадки, ни кашля, ни увеличения лимфатических узлов). Впервые было произнесено слово «рак».

Одним из средств, обсуждаемых с кронпринцем, была чрезвычайно радикальная операция – рассечение гортани и удаление опухоли. Шансы на успех оценивались как относительно высокие, но нельзя было утверждать наверняка, что после такого вмешательства будущий немецкий кайзер сохранит голос. Не исключалось и полное удаление гортани – опасное для жизни вмешательство, которое заканчивалось успешно лишь в редких случаях. В качестве меры предосторожности Бергманн начал практиковать операции на трупах. Было решено пригласить ведущего специалиста в развивающейся области ларингологии, науке о заболеваниях гортани. Это решение нашло восторженную поддержку Виктории: ученым светилом был соотечественник наследной принцессы – английский врач Морелл Маккензи. Англичанин, написавший хорошо известное в Германии пособие по болезням гортани, среди британских врачей пользовался довольно спорной репутацией: некоторые из его коллег считали его повышенный интерес к финансовым аспектам медицинской работы, а также немалое самодовольство оскорбительными.

20 мая Маккензи провел первичное обследование и решил, что обнаружил признаки доброкачественного изменения. Это положило начало конфронтации с немецкими врачами и в итоге привело к взаимно враждебной блокаде. Немецкие врачи были убеждены в злокачественности образования; Маккензи в своих преимущественно пророческих высказываниях неизменно указывал на доброкачественность. Интересно, какой стороне больше доверяла наследная принцесса и, следовательно, пациент, который всегда прислушивался к своей жене? Маккензи воплощал надежду; фон Бергманн, Герхард и другие немецкие врачи, напротив, представали перед Вики вестниками мрачного будущего: немого и больного, а возможно, даже мертвого Фридриха Вильгельма.

Фактически методология клинической процедуры Морелла Маккензи соответствовала сегодняшним принципам диагностики, как недавно заметил австрийский патолог профессор Роланд Седиви: «Маккензи сильно опережал свое время и уже тогда представлял современную точку зрения на диагностику опухолей, потому что <…> злокачественная природа должна быть подтверждена микроскопическим исследованием…». По его мнению, Маккензи настоял на выяснении характера изменения, и 21 мая 1887 года с помощью гортанных щипцов (Forceps laryngis) провели биопсию, в результате которой было взято несколько кусочков ткани. Эти образцы были отправлены Рудольфу Вирхову (1821–1902) в Берлин^[10].

Анализом тканей из горла Фридриха занимался немецкий ученый Рудольф Вирхов, сегодня известный как один из основоположников клеточной теории.

Диагностика Вирхова и его действия в ближайшие месяцы – не самая успешная глава в биографии этого великого ученого. Трижды образцы новообразования отправляли Вирхову, трижды ему не удавалось обнаружить никаких признаков злокачественности. Даже четвертый кусочек ткани, полученный в результате отхаркивания тяжелобольного Фридриха Вильгельма, жизнь которого уже близилась к концу, под микроскопом не показал ему никаких признаков рака. В своих диагнозах Вирхов сосредоточился на бородавчатых изменениях. Было высказано предположение, что политические взгляды Вирхова – он был одним из самых ярких критиков Бисмарка, даже отдаленно не обладая его риторическими навыками, сообразительностью и харизмой, – повлияли на его мнение, поскольку он, как и Виктория, не хотел замечать, какая судьба грозила оплоту надежды либеральных сил. Однако при проведении исследований ткани часто случается, что образец – биопсия – не содержит злокачественных клеток, даже если он был взят из пораженного раком органа.

Роланд Седиви с позиции сегодняшнего эксперта защищает отца клеточной патологии: «Однако Вирхов очень своевременно и ответственно указал на потенциальные недостатки. Мы, современные патологи, также прекрасно понимаем, что на основании образцов, не репрезентативных для опухоли, можно сделать неправильный вывод. Вирхов пишет: “Оправдано ли такое утверждение в отношении всей болезни, невозможно однозначно установить по извлеченным кусочкам ткани”»^[11]. В июне 1887 года Фридрих Вильгельм отправился в Англию и принял участие в грандиозном параде в честь своей тещи королевы Виктории, вступившей на престол полвека назад в возрасте 18 лет. Некоторые присутствовавшие на параде женщины, увидев немецкого кронпринца верхом, вспомнили рыцаря Лоэнгрина, но один медик из толпы высказался довольно резко: «Лицо наследного принца выглядело бледным, почти желтовато-белым. Неподвижный, сидя на лошади, он больше походил на белую статую, чем на живого человека. Его ввалившиеся глаза вызывали у меня скорее дурное предчувствие болезненного прощания, нежели горделивое чувство восхищения – оно противоречило его облику»^[12]. В те дни Маккензи провел еще две операции с помощью проволочной петли, и Фридрих Вильгельм был так доволен уходом, что предложил своей свекрови пожаловать ему высокий титул – его душевный подъем был также связан с тем, что Маккензи, по всей вероятности, вопреки своему здравому смыслу, описал недуг пациента как излеченный. Так что пионером ларингологии стал сэр Морелл Маккензи, что едва ли способствовало его популярности среди коллег в Лондоне.

Кронпринц и его жена отправились в многомесячную реабилитационную поездку с остановками в Тироле, Венеции и, наконец, в Сан-Ремо, но безуспешно. В ноябре обнаружилось, что опухоль, которую прежде неоднократно удаляли, снова выросла, стала больше и теперь при ларингоскопии выглядела ужаснее, чем когда-либо. Вдруг Маккензи тоже изменил свой диагноз: «Now it looks like a cancer»^{[13] [14]}. Врачи не были полностью откровенны с пациентом. 11 ноября Фридрих Вильгельм написал: «Главный доктор фон Шреттер во главе <…> в присутствии женушки поделился своим мнением <…> что случай серьезный <…> Я спросил, рак ли это, на что он ответил: по крайней мере, что-то на него похожее…»^[15].

Теперь врачам стало ясно, что только опасная полная операция могла спасти пациента, но Фридрих Вильгельм от нее отказался: «… уже через несколько минут к нам пришел письменный ответ от Его Императорского Высочества, в котором он выражал несогласие на полную операцию и просил произвести только надрез трахеи»^[16]. Надрез трахеи, трахеотомия, был неизбежен, потому что опухоль выросла до такой степени, что пациенту стало трудно дышать. Это вмешательство произошло 9 февраля 1888 года, после того как «…дыхание стало настолько шумным, что на противоположных концах стола можно было услышать чуть ли не каждый вздох кронпринца»^[17].

Таким образом, наследный принц избежал смерти от удушья, но больше никогда не смог подать голос; отныне Фридрих Вильгельм мог общаться со своим окружением только с помощью записок. Операция прошла у врачей довольно легко и могла стать показателем переворота, произошедшего в медицине за последние десятилетия XIX века. Незадолго до того были достигнуты грандиозные успехи: применение общей анестезии с 1846 года – возможно, величайший момент человечества – и, наконец, местной анестезии; обнаружение Робертом Кохом и Луи Пастером под микроскопом возбудителей. Несмотря на упорное сопротивление, в больницах ужесточили правила соблюдения гигиены и применения антисептиков, чего удалось добиться в первую очередь благодаря шотландскому хирургу Джозефу Листеру. Люди в Германии и Европе с беспокойством читали в газетах сообщения о здоровье следующего немецкого кайзера и, следовательно, потенциально одного из самых могущественных людей в Европе. Над их повседневной жизнью, несмотря на прогресс, висел дамоклов меч в виде серьезной и внезапной угрозы неизлечимых заболеваний. И эта угроза сформировала сознание людей в XIX веке, в котором технический прогресс сыграл столь же важную роль, как чума, оспа и сифилис в более ранние эпохи.

Опухоль в гортани Фридриха Вильгельма разрослась настолько, что ему было трудно дышать.

В 1888 году, который вошел в историю Германии как год трех императоров, в Любеке жил 13-летний мальчик по имени Томас Манн. Ему было суждено увековечить две крупнейшие болезни XIX века в великолепных литературных памятниках: туберкулез в «Волшебной горе» и холеру в «Смерти в Венеции». С обеими инфекциями мы еще встретимся в ходе нашего изучения влияния болезней на историю – тех болезней, от которых пострадала большая часть населения, и тех, которые отбирали бразды правления у сильных мира сего.

Затем в Сан-Ремо пришли новости, которых Фридрих Вильгельм ждал долго, слишком долго, а теперь они пришли слишком поздно: 9 марта 1888 года его престарелого отца наконец не стало. Больной взошел на трон под именем Фридриха III. Слегка подавленное эмоциональное состояние немого кайзера уловил Франц Герре: «Отмеченный смертью, он знал, что его дни сочтены. Но он был благодарен за то, что на его долю выпало хоть немного власти и славы»^[18].

Его поезд особого назначения прокладывал свой путь в Берлин сквозь снежную бурю. Канцлер Бисмарк принял Фридриха Вильгельма вежливо и без явного сочувствия; мысли государственного деятеля о власти и политике, должно быть, переполняли противоречивые сценарии. Что было лучше – или менее катастрофично – для него, для его политики и для Германии: вероятно, короткое правление Фридриха III или гораздо более долгое – эксцентричного нового кронпринца Вильгельма, которому было всего 29 лет и на которого в придворных кругах быстро начали смотреть как на восходящее солнце? Фридрих III и императрица Виктория – таков был теперь ее титул – переехали во дворец Шарлоттенбург. Когда позволяла погода и состояние кайзера, они каждый день совершали короткие поездки в экипаже, на что жители Берлина смотрели со смесью сочувствия, любопытства и, прежде всего, жалости.

Борода монарха скрывала серебряную канюлю трахеотомии от посторонних глаз. Однако лечащие врачи видели страшные проявления болезни и очищали канюлю от дурно пахнущих выделений. В отчаянии от того, что чуть меньше года назад он сделал мрачный прогноз, но потерпел неудачу из-за стены отрицания реальности, которую Маккензи и его покровительница Виктория воздвигли вокруг пациента, Эрнст фон Бергманн незадолго до восхождения своего пациента на престол воскликнул: «Теперь каждый сможет увидеть, что изо рта кронпринца течет раковый гной!»

Фридрих III умер 15 июня 1888 года. Вскрытие, проведенное под руководством Вирхова, слишком явно показало то, чего заслуженный ученый не видел или не желал увидеть под своим микроскопом. Рак полностью разрушил гортань, части трахеи и легких; как было написано в отчете о вскрытии, они были воспалены, в них началось образование абсцесса. Маккензи, получивший за свою врачебную деятельность астрономическую сумму – почти четверть миллиона золотых марок, в том же году опубликовал книгу о болезни титулованного пациента, которого он называл Фридрихом Благородным. Он пережил кайзера всего на четыре года и умер от сердечного приступа в 1892 году в возрасте 54 лет.

Правление Фридриха III длилось ровно 99 дней.

Фридрих III унес с собой в могилу и видение совершенно другой Германии. Можно только догадываться, оправдал бы покойный надежды либералов или оказался бы в ловушке властных структур лишь ограниченно демократического, ориентированного на власть государства. Изучив дневники наследного принца, историк Фолькер Ульрих, прекрасный знаток эпохи (и автор выдающейся биографии Гитлера), усомнился, что Фридрих III имел бы возможность – и желание – осуществить действительно радикальные изменения: «Симпатии кронпринца к либеральным идеям его жены не заходили настолько далеко, чтобы подтолкнуть его, например к системным реформам в направлении парламентаризма. Хотя он поддерживал контакт с либеральными политиками, Фридрих III оставался тесно связан с милитаристской средой прусского королевского двора»^[19].

И все же мы не знаем, как могла бы выглядеть эта гипотетическая Германия. Немецкая нация жила бы под властью Фридриха III, который правил бы – при условии нормального здоровья и с учетом генов его отца, которые предрасполагают к долголетию – с 1888-го до, быть может, 1910-х годов и, если бы дожил до возраста своего отца, даже до 1920 года. Учитывая влияние его жены, дальнейшее канцлерство Бисмарка в этом сценарии маловероятно. Однако мы знаем, как выглядела реальная Германия с 1888 по 1918 год при правлении его сына Вильгельма II. Лидирующая в промышленности и науке, но возглавляемая непостоянным, часто иррационально действующим кайзером и чередой слабых и некомпетентных канцлеров, она стала очагом напряженности в концерте европейских держав^[20]. С вильгельмовской Германией мы ассоциируем милитаристскую помпезность и бряцание саблями, противостояние с Англией, переросшее в гонку морских вооружений, и, как следствие, переход Франции и России в лагерь по сути враждебных Германии сил. Вильгельм II олицетворял хвастливость и шовинизм и в конечном счете сыграл решающую роль – ведущего, а также ведомого – на пути к великой катастрофе XX века: неописуемой массовой гибели людей в Первой мировой войне. Принимая во внимание это распределение сил, можно быть почти уверенным: при Фридрихе III при любом раскладе все сложилось бы иначе. И лучше.

Англия и Испания объединились – почти… ложная беременность Марии Тюдор

Королева не была образцом жизнерадостности и хорошего настроения, но наблюдатели при дворе не могли не заметить некоторого смягчения ее суровости. Вскоре новость облетела Сент-Джеймсский дворец, а затем и Лондон: Her Majesty is with child! ^[21]Из столицы Англии дипломаты немедленно передали своим правительствам известие о беременности 38-летней королевы. Такое послание получил и император Карл V, правивший Священной Римской империей германской нации и Испанией, а также испанскими владениями в недавно открытом за западным горизонтом Новом Свете: «Королева явно беременна, потому что чувствует ребенка. Есть и другие типичные признаки, в том числе состояние ее груди»^[22]. Адресат должен был радоваться этой новости, поскольку английская королева уже несколько месяцев, с июля 1554 года, была замужем за его сыном, принцем Филиппом.

И свадьба тем летом, и теперь известие о беременности королевы, которая была уже в возрасте, быстро разлетевшееся по всем дворам Европы, вызвали радость либо беспокойство, в зависимости от политического, точнее, религиозно-политического настроя. Во втором случае это нередко было буквально беспокойство за собственную жизнь. Потому что королева Мария I поставила перед собой цель вернуть Англию в лоно Католической церкви, не гнушаясь при этом жестоких мер. Ее правление запомнилось как время пылавших костров. Таким ужасным способом она казнила еретиков, а для нее еретиками были фактически все протестанты. История впоследствии (если не при ее жизни) дала этой королеве прозвище Кровавая Мэри – суровый вердикт, который не смягчает даже существование одноименного коктейля.

Правление Тюдоров началось с кровопролития.

Давайте прервемся на мгновение и представим себе последствия, которые вырисовывались в прошлом и которые влияли бы на наш мир и по сей день, если бы история пошла так, как представляли жившие на рубеже 1554–1555 годов. Человек, который вскоре стал править самой могущественной империей в мире (император Карл V отрекся от престола в 1555 году, и таким образом муж Марии стал королем Испании Филиппом II^[23]), своим браком заключил союз с формирующейся морской державой Англией. Филипп и Мария были убежденными католиками и, учитывая религиозное рвение той эпохи, откровенно фанатичными. Отец Марии Генрих VIII освободил верующих Англии от гнета Рима и основал Англиканскую церковь во главе с самим собой (и своими преемниками). Мария хотела обратить этот процесс вспять и сделать Англию бастионом католицизма.

Как бы сложились дела у протестантизма, только что появившегося в континентальной Европе, с учетом этого расклада сил? Мартин Лютер умер чуть менее десяти лет назад, и новая вера с трудом смогла укрепиться даже там, где она в итоге пустила корни: в немецкоязычном центре континента, в находившихся под властью Испании Нидерландах (которые почти 80 лет вели войну за независимость против Филиппа и его преемников) и в Скандинавии. Единственным серьезным соперником союза Испании и Англии по династическим, нерелигиозным причинам была французская монархия дома Валуа, также католическая. Принимая во внимание этот факт и распределение сил, нетрудно представить, что это привело бы к откату – к несомненно кровавой рекатолизации мечом испанских армий, огнем (костром) и пытками инквизиции. Европа национальных государств, которая сформировалась бы в этих условиях в XVI и XVII веках, кардинально отличалась бы от существовавшей на самом деле, лежащей в основе нашей реальной истории и современного мироустройства. Свободные идейные течения и, прежде всего, Просвещение, так называемая заря нашего настоящего в XVIII веке, вряд ли смогли бы процветать либо возникли бы с большой задержкой. Можно поспорить, но современная жизнь в Европе была бы менее либеральной и менее космополитичной. А какая сверхдержава сформировалась бы в этих условиях. Ресурсы и потенциал Нового Света, далекой Америки, который для Марии, Филиппа и их современников был действительно новым, вероятно, сыграли бы ведущую роль в этом гипотетическом изменении хода истории. Возможно, Estados Unidos^[24] даже наблюдали бы за Европой, как своего рода страж Грааля, и замедляли или предотвращали реформы того порядка, который когда-то был установлен? Это совершенно другой мир, но его появление было возможно.

Нарушение функционирования человеческого тела, одного человеческого тела, патология вместо физиологии в то время заставили чаши весов судьбы качнуться в другую сторону.

Биография и, прежде всего, патобиография Марии Тюдор – один из самых ярких примеров, иллюстрирующих тему этой книги: как на исторические процессы влияют болезни. Это и коснулось широких слоев населения, и сбило королеву – человека, принимающего важнейшие решения, – с намеченного, казалось бы, курса. И изменило судьбу целых народов.

Прежде чем мы обратимся к физическому облику Марии Тюдор, имеет смысл взглянуть на ее династию. Потому что Тюдоры вызывают интерес даже спустя пять веков; вряд ли какая-либо другая правящая династия могла бы привести к появлению такого количества публикаций, фильмов, пьес и других обращений к истории их жизни. В наше время они практически стали звездами благодаря телесериалу с Джонатаном Рис-Майерсом в роли Генриха VIII и Натали Дормер в роли Анны Болейн^[25]. В Англии пользуются особой популярностью у туристов достопримечательности, связанные с эпохой Тюдоров: от Хэмптон-Корта до Тауэра. Последний играл важную роль в истории на протяжении почти тысячи лет, но для многих посетителей служит прежде всего местом, где две жены Генриха VIII были вынуждены положить головы на плаху. Особенно большой выбор развлекательных мероприятий в Лондоне, где величественные актеры в нарядах времен Генриха VIII своим представлением заставляют туристов забыть о скучной ресторанной еде. Тюдоры правили всего 118 лет, и в их династии было только пять правителей, но Джеральд Мейер, написавший книгу об их эпохе, прав в своем заявлении, что из этого рода происходят самые известные король и королева в истории не только Англии, но и Европы, а возможно, и всего мира^[26]. Это была эпоха насилия и террора, восстаний и войн, когда не только жизни простых людей, но часто и жизни тех, кто находился у власти, не имели большой ценности. Фавориты и советники, которые сначала пользовались благосклонностью правителя или правительницы, а затем попали в немилость, с пугающей регулярностью оказывались в камере пыток, на эшафоте или на костре.

Кровопролитие также знаменует начало периода правления Тюдоров. Можно указать точную дату: кровь, пролившаяся на поле битвы при Босворте 22 августа 1485 года, была кровью короля. В том сражении закончилась долгая эпоха Войны роз между враждующими домами Ланкастеров и Йорков, когда армия Генриха Тюдора, не состоявшего в прямом родстве с семьей Ланкастеров и вернувшегося из Франции после нескольких лет изгнания, разбила армию короля Ричарда III. Еще на поле боя у оскверненного трупа Ричарда Генрих был провозглашен новым королем Англии: как Генрих VII он стал основателем династии Тюдоров. 24 года его правления были отмечены осторожностью, сохранение власти было главной политической целью нового правителя. Его брак с Елизаветой Йоркской, племянницей побежденного короля, рассматривался как знак примирения. Частью удержания власти, как во все времена и во всех системах, была правительственная пропаганда. То, что происходило до Генриха, следовало изображать в как можно более негативном свете.

Ричард III, последний английский король, погибший в военном конфликте, стал главным злодеем, которого из-за плохого характера пришлось заменить более сильными правителями – Генрихом Тюдором и его потомками. Через сто лет после этих событий Уильям Шекспир в своей исторической драме тоже изобразил Ричарда одной из самых мрачных личностей в истории. Во всяком случае, Ричард был сложным персонажем, но, как показывает конец его истории, несомненно, человеком значительной храбрости. В наши дни к нему проявили некоторую справедливость. Его останки, которые считались утерянными со времен Босворта, были найдены в 2012 году под парковкой в городе Лестер в результате поисков, начатых местными историками-любителями. При большой поддержке со стороны населения (на его гроб и автомобиль, перевозивший его кости, во время шествия бросали тысячи белых роз, символизировавших Дом Йорков) спустя 530 лет после его страшной кончины Ричарду предоставили достойное последнее пристанище в Лестерском соборе, а в городе открыли очень красивый музей, посвященный его жизни и вообще археологическим открытиям. Помимо результатов анализа ДНК, на то, что кости принадлежали Ричарду, указывали явные признаки сколиоза, искривления позвоночника, из-за которого в произведении Шекспира и в других источниках Ричарда III называют горбуном.

Болезни и внезапные смерти сопровождали Тюдоров с первого поколения.

Через год после Босворта и всего через девять месяцев после свадьбы Генриха VII с Елизаветой Йоркской, в сентябре 1486 года, у пары родился сын, которого окрестили Артуром, и как принц Уэльский он автоматически стал наследником престола. Английская дипломатия сделала удачный ход: при поисках будущей супруги еще в раннем возрасте – обычная практика, бытовавшая у европейской аристократии на протяжении веков, – удалось добиться согласия растущей мировой державы Испании. Четырнадцатилетнему Артуру была обещана в жены Екатерина Арагонская, младшая дочь испанской королевской четы. Церемония бракосочетания состоялась в ноябре 1501 года. Консумировали ли эти подростки (Екатерина была на несколько месяцев старше своего жениха) брак, стало весьма спорным политическим и церковным вопросом с учетом последовавших событий. Смелое замечание Артура после предполагаемой брачной ночи о том, что он был в центре Испании, скорее всего, следует истолковывать как хвастовство привилегированного юноши мужского пола.

У них было не так много времени: Артур внезапно скончался в апреле 1502 года. Среди причин смерти называют чуму, грипп и эпидемию, которая неоднократно свирепствовала в Англии и не была до конца объяснена, – «английскую потливую горячку». Совершенно неожиданно второй сын королевской четы стал наследником престола. Его звали так же, как его отца, и после смерти последнего в 1509 году он взошел на престол как Генрих VIII. Поскольку союз с Испанией считался чрезвычайно важным, молодая вдова была без лишних церемоний передана Генриху VIII: Екатерина Арагонская стала первой из шести жен правителя. Библейский завет не желать жены брата был обойден с особого разрешения папы; неисполнение Артуром супружеского долга стало частью интересов государства. Двадцать лет спустя Генрих изменил свое прошлое решение: теперь он хотел, чтобы папа аннулировал его брак с Екатериной. Когда тот отказался, он разорвал отношения с Римом и повел Англию и ее Церковь по отдельному пути: Англиканской церкви с королем или королевой во главе.

За первые девять лет брака у Генриха и Екатерины умерли или родились мертворожденными четыре сына.

Генрих хотел расторгнуть свой брак с Екатериной не только потому, что поддался чарам более молодой и сексуально привлекательной Анны Болейн, но прежде всего потому, что его брак не привел к результату, который был необходим по династическим причинам: к рождению наследника мужского пола, а точнее, выжившего наследника. Потому что проблема заключалась не в бесплодии. У пары была недоношенная дочь, а позже, 1 января 1511 года, Екатерина родила сына, который умер через три дня. Другой сын родился в 1513 году; он либо был мертворожденным, либо сразу умер. Третий сын последовал за ним в 1514 году, его, по крайней мере, успели окрестить, прежде чем он тоже скончался. В январе 1516 года родилась Мария, а в 1518 году – еще один мертворожденный принц. Трагическая судьба этих детей наглядно демонстрирует, насколько опасным на протяжении веков было начало жизни для младенца, а часто и для матери. Детская смертность была высокой как в крестьянских бараках, так и во дворцах знати. Должно было пройти много времени, вплоть до рубежа XIX–XX веков, когда основы гигиены стали известны и начали применяться на практике, а акушерство и неонатология дали недоношенным детям хорошие шансы на выживание. В предыдущие эпохи беременность всегда была противоречивым явлением – поводом для радостного ожидания, но также и дамокловым мечом над головами матери и ребенка.

В случае с Генрихом VIII и его первой женой помимо общей опасности, которую в то время представлял процесс родов, был еще один фактор, способствовавший появлению недоношенных и мертворожденных детей. Сегодняшним патобиографам кажется вероятным, что Генрих заразился сифилисом до того, как женился на испанской принцессе. Передача венерического заболевания жене или женам правителя могла решить судьбу маленького принца. У Анны Болейн также были, по крайней мере, одни роды, когда ребенок родился недоношенным или мертвым^[27].

Генрих VIII перенес оспу, малярию, сотрясение мозга и страдал от кожных язв.

Если этот предполагаемый диагноз верен, сифилис был лишь одной из многочисленных проблем со здоровьем, которые мучили короля и способствовали превращению обаятельного и статного молодого принца в чудовищного жестокого тирана. Вот только сомнительно, выглядел ли он когда-либо так же хорошо, как Джонатан Рис-Майерс, который играл его в телесериале «Тюдоры». В молодом возрасте Генрих VIII сильно отличался от толстого монарха с овальным лицом и коварными маленькими глазками, которого Ганс Гольбейн Младший запечатлел на полотне много лет спустя и таким образом сформировал образ короля для будущих поколений. Потому что в молодости Генрих был привлекателен и производил впечатление в первую очередь благодаря своему телосложению. Он мог днями напролет есть, пить и участвовать в турнирах, так что суеверным современникам казался дьяволом во плоти. Однажды на турнире он сменил десять загнанных лошадей. В 1514 году он заболел оспой, после которой у него остались обычные для этой болезни шрамы. Семь лет спустя он заболел малярией, эпидемии которой тогда случались в некоторых частях Англии. Характерные приступы лихорадки преследовали его всю жизнь.

Однако настоящей напастью Генриха были кожные язвы на ногах. Этот недуг стал результатом несчастного случая. 24 января 1536 года во время турнира в Гринвичском дворце Генрих в полном доспехе упал с лошади, которая при падении также перекатилась через монарха. Он потерял сознание на два часа, вызвав опасение за свою жизнь. Помимо сотрясения мозга в результате этого инцидента он получил открытую рану на бедре, которая имела последствия на всю оставшуюся жизнь; она так и не зажила должным образом. Что еще хуже: вероятная хроническая инфекция распространилась на соседние ткани, и кожные язвы на ногах стали постоянными спутниками монарха^[28].

1536 год стал для короля – выражаясь словами нынешней королевы^[29] – annus horribilis^[30]. Травма головы в результате январского турнира могла иметь долгосрочные последствия. В 2016 году исследователи из Йельского университета сообщили в статье в медицинском журнале Journal of Clinical Neuroscience, что тяжелая травма головы могла привести к гормональному дефициту и, в долгосрочной перспективе, к гипогонадизму, то есть к снижению секреции половых гормонов яичками^[31]. Для правителя, которому непременно нужен наследник, а тем более для человека, который гордился своей мужественностью, это было политически фатально. В Анне он разочаровался не только потому, что она не подарила ему сына. В сентябре 1533 года она родила дочь, и никто не мог предположить, что однажды та станет величайшей королевой Англии Елизаветой I. Но это еще не все: Анна, которой завистники придумывали нелестные прозвища, такие как «королевская шлюха», из-за ее сексуальной привлекательности, по-видимому, сделала уничижительные замечания о (снижающейся) мужественности своего супруга. Терпение Генриха лопнуло: отсутствие сына, проблемы с эрекцией и плохое настроение. 19 мая 1536 года во дворе Тауэра Анне пришлось подставить свою тонкую лебединую шею под меч палача^[32].

А Генрих вновь испытал радость от достигнутого успеха и смог насладиться своей мужественностью. 30 мая 1536 года, то есть через 11 дней после казни Анны, третьей женой Генриха стала Джейн Сеймур^[33]. Генрих положил на нее глаз, когда еще был женат на Анне Болейн. И вот Генрих добился того, к чему стремился: у него родился сын, которого окрестили именем Эдуард. Через 12 дней после родов Джейн, как и многие женщины той эпохи, умерла от родильной горячки в результате плохой перинатальной гигиены. Генрих был сильно расстроен и искренне оплакивал ее.

Третья жена принесла Генриху долгожданного сына, но умерла после родов.

Здоровье короля – как физическое, так и психическое – неуклонно ухудшалось. Он был уже неспособен к физическим нагрузкам, зато, обладая чрезмерным аппетитом, растолстел до гротескных размеров. Иногда он съедал до 13 блюд в день, запивая все это 10 пинтами пива. Поскольку мясо – баранина, говядина и разная птица, включая воробьев в паштете, – было очень популярно во времена Тюдоров, неудивительно, что Генрих заболел болезнью королей: подагрой. Говорят, что на финальном этапе своей жизни он весил около 200 килограммов. При этом он становился все более непредсказуемым и жестоким. Последние годы его правления воспринимались как время террора. Его личная жизнь также постепенно превращалась в катастрофу. Ожирение, различные физические недуги и эректильная дисфункция полностью лишили Генриха радостей супружеской жизни. В случае с женой номер четыре он, очевидно, прибегал к отмазкам. Восхитившись привлекательностью Анны Клевской на портрете, для создания которого художник Ганс Гольбейн специально отправился на Нижний Рейн, король был разочарован 25-летней женщиной, приехавшей к нему в первый день нового 1540 года. Он громко сетовал на «вялость ее плоти». Шесть месяцев спустя брак был расторгнут. Анна была достаточно умна, чтобы не комментировать вялость королевского скипетра; она пережила правителя, который давно превратился в тирана, на целое десятилетие. Однако ее преемнице, 17-летней Екатерине Говард, патобиография Генриха сулила катастрофу. Поскольку король не мог удовлетворить пятую жену, она завела любовника. В пропитанной интригами придворной атмосфере это недолго оставалось секретом. Ее любовника обезглавили; бывшему любовнику, который был у нее еще до того, как Генрих стал ее мужем, повезло еще меньше: его четвертовали. Сама Екатерина была казнена в феврале 1542 года.

Шестая супруга и третья Екатерина в этой компании, Екатерина Парр, благодаря двум предыдущим бракам имела опыт общения с мужчинами и была более умелой. Она пережила Генриха, хотя и с трудом: когда в 1546 году за ней пришли солдаты, ставший слабоумным Генрих их прогнал – он забыл, что сам же отдал приказ о ее заключении в тюрьму^[34]. Тиран умер 28 января 1547 года в возрасте 55 лет. Последние восемь дней он провел, окруженный невыносимым зловонием своих язв и выделений. Ни один из придворных врачей не решился сообщить ему неблагоприятный прогноз. Предрекать королю смерть считалось государственной изменой, и докторов ждала бы участь Анны Болейн и Екатерины Говард.

Новый король, девятилетний мальчик, страдал от приступов лихорадки.

Страна вздохнула с облегчением, многочисленные тюремные двери открылись, и будущее казалось светлым. Новым королем стал Эдуард VI. Когда он взошел на престол, ему было всего девять лет. Однако Эдуард был очень умным мальчиком, от имени которого государством управляли советники. Человеком у власти был дядя короля, Эдуард Сеймур, герцог Сомерсет; он был братом королевы Джейн Сеймур, которая умерла совсем молодой. Семейные узы не обязательно означали единство и гармонию: младший брат Сомерсета, Томас Сеймур, пытался свергнуть его. Однако план провалился, и Томас Сеймур был казнен (а вскоре и сам Сомерсет разделил с ним эту участь). Молодой король был строгим протестантом, и католиков отстранили от высоких государственных постов. Но у бледного юноши не было будущего. Эдуард, вероятно, заразился туберкулезом. Он страдал от приступов кашля, лихорадки и потливости. Мальчик, подававший большие надежды, скончался в агонии. Посол императора так описал последние дни короля: «У него больше нет сил двигаться, и он с трудом дышит. Его тело уже не может работать должным образом, у него выпадают ногти и волосы, он покрыт струпьями»^[35]. Эдуард VI умер 6 июля 1553 года, ему было всего 15 лет.

Одним из его последних распоряжений, которому, возможно, Эдуард придавал особое значение, был выбор наследника. Он ни под каким видом не желал, чтобы трон заняла его сводная сестра Мария. Для него католицизм был главным врагом. Поэтому он назначил своей преемницей дальнюю родственницу, внучку младшей сестры Генриха VIII. Девушку звали Джейн Грей, ей было всего 17 лет^[36], и она, подобно Эдуарду VI, считается одной из самых трагических фигур в английской истории. Джейн стала «Королевой девяти дней». По прошествии этого недолгого времени Мария, у которой были более влиятельные сторонники и которая, как дочь короля, пользовалась сильной народной поддержкой, приехала в Лондон. Домом для Джейн стал Тауэр^[37]. Мария, по-видимому, сначала собиралась помиловать девушку, но после восстания протестантов под предводительством Томаса Уайатта стала воспринимать ее как угрозу. Итак, королева «с тяжелым сердцем» (как всегда говорят в таких случаях вне зависимости от того, соответствует это действительности или нет) подписала смертный приговор, который был приведен в исполнение 12 февраля 1554 года в Тауэре. Французский художник Поль Деларош в 1833 году написал впечатляющую картину «Казнь Джейн Грей», которая сегодня является одной из величайших достопримечательностей Лондонской Национальной галереи.

Мария незамедлительно начала крутить колесо истории. При Генрихе VIII и Эдуарде VI католики подвергались репрессиям и гонениям, теперь же протестантов насильно обращали в веру или казнили. Возможно, самым известным среди них был архиепископ Томас Кранмер, которого Мария так и не простила за его роль в аннулировании брака ее родителей (Рим это аннулирование не признал). Он был сожжен заживо, как и другие до и после него. Сводная сестра Марии, Елизавета, учитывая общую убийственную нетерпимость той эпохи и особенно суровость новой королевы и ее окружения, подвергалась смертельной опасности. Как плод отношений Генриха VIII и Анны Болейн, ее давно объявили незаконнорожденной. Мария знала: несмотря на нерешительные заверения Елизаветы в том, что она готова участвовать в мессе^[38], сводная сестра-протестантка оставалась потенциальной соперницей. Легенда гласит, что именно супруг Марии, Филипп, поспособствовал тому, чтобы Елизавету оставили в покое. Если эта история правдива, то, вероятно, это был гуманный поступок, о котором спустя 30 лет испанцу пришлось горько пожалеть. В 1588 году Елизавета и ее боевые корабли нанесли Филиппу самое серьезное поражение за все его долгое правление: его Непобедимая армада была разбита.

Ожидание наследника престола, которого, как Марии казалось, она носила, также могло смягчить ее нрав. Среди ее подданных, если, конечно, они были католиками, тоже царил позитивный настрой. В церквях, которые теперь снова были украшены изображениями Девы Марии и золотыми отделками, пели христианский гимн Te Deum^[39]. В апреле 1555 года посланник Филиппа объявил о предстоящем событии: «Королева уединилась, как это принято в Англии по старинному обычаю. Ожидается, что она родит до девятого числа следующего месяца»^[40]. В Хэмптон-Корте, дворце, построенном ее отцом за пределами Лондона, доктора держали наготове свои акушерские инструменты. Мария приказала написать императору Священной Римской империи, королю Франции и папе письма, в которых сообщала о рождении принца. Дату пока не поставили.

Письма так и не были отправлены, но попали в Государственный архив. Еще в июне очевидцы сообщили об округлившемся королевском животе и выделении молока из благословенной груди. Самое позднее к сентябрю стало ясно, что королева не носит ребенка. Была ли это чисто психологическая ложная беременность, возможно, вызванная или усугубленная скоплением жидкости из-за кисты яичника? Вопросу суждено остаться без ответа.

Случай не был единичным. В начале 1558 года Мария написала Филиппу, что беременна. Он ответил вежливо, но без особого энтузиазма, вероятно, памятуя о ее предыдущей ложной беременности, но, возможно, еще и потому, что последний раз был в Лондоне шесть месяцев назад. В то время непопулярную королеву описывали как бледную, страдающую от приступов лихорадки и все чаще от проблем со зрением, скорее всего, из-за дефектов поля зрения, вызванных нарушением работы центральной нервной системы. В мае 1558 года Мария написала завещание. За лето ее состояние ухудшилось. Кроме того, в Англии началась эпидемия гриппа. Причиной смерти королевы принято считать грипп, но смерти от этой инфекции обычно не предшествуют пять или шесть месяцев болезни, что свидетельствует против такой теории. Однако какое-то серьезное заболевание так сильно подорвало здоровье королевы, что 17 ноября 1558 года пробил ее последний час.

Наиболее вероятный диагноз – пролактинома, опухоль гипофиза, который вырабатывает гормон пролактин. Симптомы, от которых страдала Мария – аменорея (отсутствие менструаций), галакторея (выделение молока из молочных желез), головная боль и нарушение зрения, – подтверждают этот диагноз.

Заметим, что диагнозы, которые поставлены спустя несколько веков, почти всегда отличаются неточностью.

Что касается исторического значения страданий и ложных беременностей Марии Тюдор, здесь едва ли приходится сомневаться. Ее смерть после пяти лет на престоле стала поворотным моментом в истории Англии и Европы. Дальше в течение долгих 45 лет правила ее сводная сестра Елизавета, при которой наступил золотой век английской литературы, а язык, доведенный до совершенства поэтами и драматургами, распространился в Новый Свет и в итоге по всему миру.

Смерть в Вавилоне. Ранняя кончина Александра Великого

Мимо ложа умирающего медленно проходили люди, покорившие целый мир. Ради этого человека они пережили невообразимые невзгоды, прошли через пустыни и покорили высокие горы, о существовании которых никто на их далекой родине даже не догадывался. Ради него они страдали и голодали, но, прежде всего, сражались. В течение 11 лет они почти непрерывно воевали против множества врагов и всегда побеждали благодаря его руководству и своей глубокой вере в то, что он не только заключил союз с богами, но, очевидно, сам был сыном верховного бога Зевса. Они были теми немногими, кто выжил. Они похоронили тысячи своих товарищей: в пустынях Междуречья, на берегах Средиземного моря, в джунглях Индии и на склонах Гиндукуша. Они видели все: рай и ад, неизмеримые богатства, а также – снова и снова – смерть и страдания. Они были жестокими, возможно, самыми жестокими воинами из всех когда-либо существовавших. Но теперь, когда заходящее солнце заливало своим мягким светом долину Евфрата, а дневная жара сменилась прохладным вечерним ветерком, в этом средоточии неизмеримо древней культуры, в Вавилоне, вряд ли кто-либо из них мог сдержать слезы. Они прошли мимо ложа своего умирающего предводителя, и только усталый взмах руки и легкий кивок головы указывали на то, что он узнал их и что это прощание навеки.

Не успев начаться, эпоха подошла к концу, а вместе с ней и надежда на то, что люди с Востока и Запада смогут жить вместе в одном государстве, в одной империи, объединенные силой и волей одного правителя. Этот человек нес идею о том, что люди всего (известного на тот момент) мира могут чувствовать свою принадлежность к единой многогранной культуре, в которой наука и искусство, поэзия и философия занимают высокое положение. Такого больше никогда не будет. Никогда не будет такого, как он. Они звали его Александрос^[41].

Это произошло в первые дни июня 323 года до н. э., когда закатилось солнце над жизнью человека, которого мы называем Александром Великим, и над его огромной империей, которую он завоевал за короткий промежуток времени. Эпоха эллинизма расцвела, на несколько поколений пережив своего основателя, прежде чем уступить место другим течениям, империи римлян, исламу, христианству. Если бы потребовалось доказательство того, что история пишется людьми – да, великими личностями, зачастую великими как в хорошем, так и в плохом смысле этого слова, – эта история из такого далекого прошлого, возможно, стала бы лучшим доказательством. Подвиги этого молодого правителя из Македонии и его боевых товарищей очаровывают и вдохновляют и в наши дни, а в рядах его почитателей был даже Наполеон.

Нет никаких сомнений в том, что Александр – один из самых необычных правителей в истории. Даже в древности, которая для нас, европейцев, ассоциируется с Грецией и Римской империей, ничего подобного не было. Историк Плутарх, живший во II веке нашей эры, создал «Сравнительные жизнеописания» – биографии людей, чьи судьбы и достижения были похожи друг на друга. С Александром он не мог сопоставить никого, кроме Цезаря. Но даже этот полководец, стратег и диктатор не создал совершенно новую империю, а расширил существующую республику, которая после его насильственной смерти в 44 году до н. э. превратилась в принципат, в монархию.

Александр умер в возрасте 33 лет.

Личность Александра Великого двойственна, словно лик древнего божества Януса. За образом дальновидного завоевателя, который не только покорил самую крупную империю, известную европейцам того времени, – империю персов, но и попытался превратить ее в нечто новое, проявив уважение к культуре большинства объединенных народов, за образом выдающегося военного гения, который со своими македонцами мог сокрушать целые армии, стояла другая, гораздо менее привлекательная личность. Как часто бывает с харизматическими лидерами, новаторами и революционерами, гений Александра был неотделим от темных бездн его души. Его биография – это также история, полная насилия – как в отношении целых народов, так и в отношении отдельных людей. Когда портовый город Тир (на территории современного Ливана) выступил против него и капитулировал только после многомесячной осады, Александр жестоко отомстил. Согласно древним историкам, писавшим столетия спустя и сообщающим довольно мало достоверных сведений о жизни этого выдающегося человека, он немедленно казнил 8000 мужчин; 2000 человек были распяты, а 13 000 женщин и детей были проданы в рабство^[42]. Это особенно жестокое проявление гнева завоевателя, но не единственное.

В личной жизни он тоже считался непредсказуемым и часто бывал жестоким из-за импульсивности и склонности к злоупотреблению алкоголем, обычной для греческой культуры. Едва ли какое-либо другое событие из его жизни шокирует столь же сильно, как убийство давнего соратника Клита, которое он совершил во время пира летом 328 года до н. э., заколов того копьем в состоянии аффекта под действием алкоголя. Как и многие другие его боевые товарищи, Клит осмелился выразить удивление по поводу того, что Александр все больше и больше перенимает персидские и азиатские обычаи и манеры – для македонцев, как и для многих других греков (однако афиняне, фиванцы и спартанцы смотрели на самих македонцев свысока), азиаты были презренными варварами. Протрезвев, он несколько недель переживал из-за этого поступка и предавался самобичеванию.

Ранняя смерть Александра стала шоком для большинства его современников, но для некоторых – облегчением. Принимая во внимание почти никогда не иссякающую энергию этого человека, возникает вопрос, какой была бы история Старого Света на стыке Востока и Запада, если бы Александру было уготовано прожить еще несколько лет или даже десятилетий. С точки зрения нашего понимания времени и исторических процессов, его эпоха так невыразимо далека – почти 25 веков назад, – и все же: события и люди древности сформировали культуры Европы и значительной части азиатского региона, а также идентичность народов далеко за пределами Средиземного моря. Произошел бы подъем Рима в эллинистической империи, оставленной Александром, или город остался бы одной из многочисленных метрополий в культурном регионе, охватывающим греческие, римские и западноазиатские земли? Не остался бы он в тени центра этого мира, города Александрии в Египте, которая была основана на западном рукаве Нила? Если бы многочисленные римские гарнизоны не стояли в провинциях от Британии до Малой Азии, возникла бы в одной из этих провинций, Иудее, религия, основанная сыном плотника, и произошел бы расцвет христианства? И была бы шесть веков спустя столь же успешна миссия пророка Мухаммеда? Смерть в Вавилоне задала курс и имела последствия, превосходящие наши самые смелые предположения.

Античность, создавшая прекрасные произведения философии, литературы и искусства, а в особенности архитектуры, всегда была эпохой насилия. Высокие культуры, свидетельства которых оказываются одними из величайших достопримечательностей и центрами притяжения для современных туристов – на Ниле и Акрополе, на Римском форуме и в многочисленных провинциальных городах империи, таких как Кёльн, Вена и Трир, вплоть до англо-шотландской границы – неоднократно становились ареной затяжных и зачастую ожесточенных военных действий. Даже на небольшой территории современной Греции произошла необъяснимая для обывателей и для историков череда конфликтов между городами, которые в отдельных случаях остались лишь в памяти, как, например, Спарта, великий соперник Афин. Насилие и новаторство, смерть и творчество шли рука об руку.

Многие источники информации об Александре появились спустя долгое время после его смерти.

То же самое касается и Александра. В самом начале правления завоевателя произошло убийство его отца, Филиппа II Македонского. Сразу же пошли слухи о том, что к насильственной смерти Филиппа на свадебной церемонии были причастны молодой царевич и его мать Олимпиада: из-за следующего брака Филиппа оба могли все потерять. Убийца Павсаний, телохранитель и бывший любовник царя (в Древней Греции бисексуальность не считалась чем-то необычным), был сразу убит другими телохранителями. Это чем-то напоминает судьбу Ли Харви Освальда в ноябре 1963 года в Далласе, штат Техас^[43]. Мертвые убийцы надежно хранят секреты.

Александр сразу же начал войну, сначала против соседних народов, таких как фракийцы, проживавшие в районе Дуная, затем с помощью военной силы он перетянул на свою сторону большую часть греческих государств. Его безжалостность проявилась в отношениях с Фивами, кара для которых должна была стать устрашающим примером другим греческим городам-государствам. Поскольку город воспротивился призыву сдаться, Александр приказал разрушить его после завоевания, при котором, как говорят, погибло более 6000 фиванцев, – пощадили только дом поэта, которого он ценил. Впоследствии многочисленные греческие города-государства предоставили солдат для запланированной Александром кампании против Персии, которую он в целях пропаганды оправдывал как возмездие за опустошение значительной территории Греции во время Персидских войн. Эти войны произошли полтора столетия назад.

Кампания началась весной 334 года до н. э. Армия Александра первоначально насчитывала чуть менее 40 000 человек. Уже первая битва против готовых к нападению персов на реке Гранике закончилась чистой победой македонцев над численно превосходящим противником, на стороне которого сражались несколько тысяч греческих наемников, отвергавших панэллинистическую идеологию Александра. Александр всегда был на передовой и в этом, и в последующих сражениях. У него было крепкое, но не слишком выносливое тело; тяготы десятилетней кампании потребовали от него больших усилий. Летом 333 года до н. э. ему пришлось на несколько недель прервать свое наступление в Киликии (на территории современной Турции) из-за болезни; по всей вероятности, это было опасное для жизни воспаление легких. Скорее всего, на его физическое состояние также повлияли укоренившиеся в греческой культуре того времени симпозиумы – пиршества с верными соратниками и единомышленниками, на которых в больших количествах пили вино.

Разрушить персидскую столицу Персеполь в мае 330 года до н. э. Александр велел после чрезмерного возлияния – если, конечно, верить источникам. Они появились намного позже времен Александра и основаны на давно утерянных документах, таких как «Эфемериды» – предположительно, своего рода дворцовый журнал, существование и подлинность которого вызывает споры среди историков. Еще более сомнительна правдивость биографических подробностей, упомянутых в так называемом «Романе об Александре». В Средние века «Роман об Александре» был самой распространенной книгой после Библии, а его латинская версия восходит к редакции IV века нашей эры.

Для Александра и его ближайшего окружения чрезмерное употребление алкоголя было неотъемлемой частью жизни в лагере, а нередко и временного проживания на захваченных территориях.

Чрезмерное употребление алкоголя, несомненно, может быть опасным для жизни. Гефестион, один из ближайших друзей Александра, умер в 324 году до н. э. после чрезмерного употребления вина в праздничные дни, посвященные Дионису. Скорбящий Александр объявил покойного полубогом, а лечащего врача (если верить Плутарху) приказал распять^[44].

У Александра не было рациональной заинтересованности в разрушении Персеполя и других завоеванных культурных объектов, таких как Сузы, Вавилон и Экбатана. Он давно утвердился как преемник персидских правителей и отказался от роли иностранного завоевателя. Великому царю Дарию III он нанес решающие поражение в битвах при Иссе (333 год до н. э.) и при Гавгамелах (331 год до н. э.). Тот факт, что Дарий сбегал с поля боя во время обоих сражений – к слову, сражение при Гавгамелах, в котором участвовало более четверти миллиона бойцов, может считаться величайшей битвой в истории Древнего мира^[45], – существенно способствовал падению его популярности у персидских подданных. Находясь в бегах, он был убит одним из своих сатрапов – наместников провинций.

Насколько восприимчив Александр был к чужим культурам, он продемонстрировал в Египте, который включил в свою постоянно растущую империю между двумя вышеназванными битвами. Он не только основал здесь Александрию, самый важный из его многочисленных городов, но и переехал в оазис Сива, где известный оракул подтвердил, что Александр был сыном Зевса. Александр умело объединил эту идею с египетским культом Амона и представился как Зевс-Амон, симбиоз обоих божеств – бараньи рога Амона, венчающие кудрявую голову Александра, можно увидеть как на нумизматических портретах, так и на скульптурах.

Завоевав Персидскую империю, он двинулся дальше на окраину известного в то время людям средиземноморской культуры мира. Его армия перешла через самый высокий горный хребет, который когда-либо видели греки, Гиндукуш, и попала в Индию во время сильных муссонных дождей. Даже местный правитель Пор не смог остановить македонцев, которых не напугало неизвестное и устрашающее оружие противостоящей им армии: боевые слоны. Когда вооруженных противников больше не осталось, Александр попытался покорить природу. Рассказы о том, что никто прежде не пересекал знойную пустыню Гедросию (на юго-востоке сегодняшнего Ирана), стали для Александра достаточным поводом отправиться в эти пустынные районы с частями своей армии. В ходе этой борьбы за выживание погибла четверть из его 15 тысяч солдат, но Александру было не свойственно думать о потерях на пути к бессмертной славе.

После более чем десяти лет военных походов и завоеваний Александр вернулся в Междуречье, чтобы реорганизовать свою империю. Символическим актом была массовая свадьба в Сузах в 324 году, когда элита его армии и руководства женилась на женщинах из персидского высшего сословия. Сам Александр в этот раз взял еще двух персидских жен – помимо Роксаны, на которой он женился семью годами ранее. Но, конечно, не в его натуре было мирно править и наслаждаться отдыхом. После нескольких спокойных месяцев он уже планировал следующий поход. Аравийский полуостров должен был быть завоеван. Но тут внезапно вмешалась судьба.

Распространена теория, что Александра отравили, но у историков много и других гипотез о причине его болезни и смерти.

Немногочисленные и, к сожалению, не совсем надежные источники описывают различные симптомы болезни, проявившейся у Александра в конце мая – начале июня 323 года до н. э. Согласно «Эфемеридам», у него держалась высокая температура, и здоровье постепенно ухудшалось. «Роман об Александре» (еще менее надежный источник) толковал болезнь еще драматичнее, чем поздние биографы, такие как Плутарх, Диодор Сицилийский, Курций Руф и Арриан^[46]. Согласно их работам, Александр во время застолья внезапно почувствовал резкую боль в правой верхней части живота, как будто его пронзили копьем. «Роман об Александре» повествует об отравлении.

Яд – одна из популярных теорий о последней и смертельной болезни Александра. В объяснениях нет недостатка, особенно в современной медицинской литературе. Многие врачи сделали выводы в соответствии со своими специальностями и назвали предполагаемые диагнозы, а также представили более или менее значимые аргументы. Помимо отравления возможной причиной смерти называли малярию, брюшной тиф или другую желудочно-кишечную инфекцию, а также лихорадку Западного Нила. Также к смерти могли привести травма, полученная во время индийской кампании, или искривление позвоночника, которое было у него с рождения (несколько бюстов и статуй, изображающих Александра, демонстрируют кривошею, вынужденное положение головы). Нельзя исключать даже требующее неотложной помощи острое состояние, которое в наше время находится в ведении хирургов, например перфорацию двенадцатиперстной кишки, желудка или другого органа, поврежденного в результате хронического употребления алкоголя. Что общего у всех этих предполагаемых диагнозов: они объясняют некоторые из дошедших до нас предполагаемых симптомов, но не все. Малярия и брюшной тиф были эндемичными для этого региона, и эти варианты очень вероятны. Внезапная колющая боль, напоминающая удар копьем, если она была, конечно, нетипична для такой инфекции. Объяснением этому симптому, помимо перфорации, могло бы стать внезапное воспаление поджелудочной железы, острый панкреатит. Даже сегодня у этого заболевания по-прежнему довольно высокий уровень смертности (до 20 процентов), и одним из его основных факторов считается чрезмерное употребление алкоголя.

За несколько дней до смерти Александр продолжал планировать военную кампанию.

Реконструкция последних 11 дней жизни Александра указывает на лихорадку как на основной симптом помимо спорной колющей боли в верхней части живота. На третий день Александр почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы развлечься и поиграть в кости со своим другом Медием; он также попросил, чтобы его перенесли к Евфрату, потому что надеялся на облегчение от свежего речного воздуха. Рассказывали, что еще 8 июня Александр отдал приказ флоту готовиться к предстоящей кампании. После он ослабел и не смог говорить. По всей вероятности, он умер вечером 10 июня 323 года до н. э. В эпоху Просвещения Иоганн Готфрид Гердер сетовал: «И вот, победитель умирает в самом прекрасном расцвете своей жизни, а с ним умирает вся эта надежда, вновь созданный греческий мир!» Александр создал многое, но не назначил преемника. Согласно преданию, когда его спросили, кому он доверит свою империю, Александр ответил: «Наилучшему».

Было предсказано, что обладание его бренными останками придаст авторитет и законность притязаниям его преемника на власть. Из всех полководцев Александра, которые, как диадохи^[47], разделили империю между собой, именно его военачальник Птолемей забрал труп в свою сатрапию Египет. Было ли совпадением то, что из всех царств диадохов именно царство Птолемеев просуществовало дольше всех? Оно окончательно пало почти через 300 лет после смерти Александра, когда последняя представительница династии Птолемеев, Клеопатра VII, и ее возлюбленный, Марк Антоний, в морском сражении при мысе Акций в 31 году до н. э. были побеждены восходящей звездой Римской империи – Октавианом, который вскоре после этих событий стал именовать себя Августом.

Говорили, что Август (как и его приемный отец, Цезарь, а после него такие римские императоры, как Септимий Север и Каракалла) во время своего посещения Египта пришел поклониться «Сема» – мавзолею великого Македонянина в Александрии. Гробница стала центром массового паломничества в Римской империи, но где-то в IV в. н. э., после чумы и цунами, след последнего места упокоения Александра Великого был утерян.

Римская империя. Император и кесарево безумие^[48]

В возрасте 24 лет необычайно молодой новый правитель крупнейшей империи, которую когда-либо (по сей день) видел европейский мир, был чрезвычайно популярен среди населения и, что более важно, был на хорошем счету у институтов власти, Сената, легионов и Преторианской гвардии. Именно эти элитные войска (выполнявшие как военную, так и полицейскую функцию в Риме, центре империи), а отнюдь не легионы, находящиеся далеко от столицы, могли стать решающим фактором силы. Был март 37 года нашей эры, и казалось, что наступала новая блестящая эпоха. Новый человек во главе хорошо организованного государства понизил налоги, позволил политическим ссыльным вернуться в Рим и дал народу то, что он просил: panem et circenses, хлеб и зрелища. Правителя звали Гай Юлий Цезарь Август Германик. Мы знаем его по имени, которое легионеры дали ему в детстве, потому что он любил носить солдатские сапоги с низким голенищем – отсюда и прозвище Калигула, что означает «башмачок».

Светоний, античный писатель и биограф римских правителей, для описания перехода от великих дел к злодеяниям выбрал такие слова: «До сих пор шла речь о правителе, далее придется говорить о чудовище»^[49][50]. Потому что у молодого правителя были свои, мягко говоря, особенности, которые сделали его имя синонимом разврата, извращения и психических отклонений. Как и в случае с Александром Македонским, существует лишь несколько источников информации о Калигуле и других императорах, и их подлинность порой вызывает сомнения. Светоний – главный источник. Однако он родился почти через поколение после времен Калигулы и, как любой историк, определенно имел свои собственные представления и критерии оценки, и мы не знаем, оправданны ли они. Кроме того, Светоний имел склонность прислушиваться к сплетням и слухам – чем грубее подробности, тем охотнее он вплетал их в свое пережившее тысячелетие литературное творчество, до сих пор чрезвычайно занимательное чтение для тех, кто интересуется историей.

Независимо от того, насколько правдива биография Калигулы, составленная Светонием, нет никаких сомнений в том, что состояние психики этого правителя отличалось от нормального. Примерно через шесть месяцев после вступления в должность он перенес серьезную болезнь, полностью изменившую его. Весьма вероятно, что у него были припадки, возможно, эпилепсия, от которой страдали несколько человек из его семьи, династии Юлиев-Клавдиев. Среди них был и сам родоначальник династии, основатель римской системы диктаторского правления, которая под руководством его приемного сына Октавиана (позже императора Августа) превратилась в империю: Гай Юлий Цезарь. В любом случае, Калигула избегал плавания, столь популярного времяпрепровождения среди римской элиты: припадок, случившийся в воде, мог быть фатальным^[51].

Работы древнеримского писателя и историка Светония считаются одним из важнейших дошедших до нас источников. Они изобилуют красочными, но далеко не всегда правдивыми подробностями.

Серьезным заболеванием Калигулы, поразившим его осенью 37 года нашей эры, мог быть энцефалит, воспаление головного мозга, обычно вызываемое вирусами, усиливающими существующие патологические или асоциальные черты характера. Потому что картина, которую представлял собой Калигула, – опять же при осторожном рассмотрении источников – не очень привлекательна. Он начал убивать потенциальных соперников, в том числе из числа членов его собственной семьи. Манера исполнения казней, на которых он сам любил присутствовать, становилась все более жестокой. Должно быть, у него были кровосмесительные сексуальные отношения со своей сестрой Друзиллой. Когда она умерла летом 38 года нашей эры, он приказал устроить государственный траур, какого еще никогда не объявляли в Риме ни по одной женщине. Говорят, что он отрубил руки рабу, который был пойман на краже, и повесил их себе на шею. Во время ужина во дворце Калигулы наказанного человека показали гостям в качестве устрашения, чтобы никто не надумал присвоить себе столовое серебро. Однажды, когда во время игр закончились гладиаторы, он приказал вытащить зрителей на арену, где несчастных поджидали львы и тигры. Вдобавок он предавался сексуальным распутствам, которые шокировали даже высшее сословие Рима. Калигула одарил своего любимого коня драгоценностями и сделал его сенатором, в то время как настоящие сенаторы все больше опасались за свою власть, а также за свою жизнь.

Калигула страдал от воспаления мозга, и некоторые исследователи предполагают, что именно оно влияло на его поступки.

Вероятно, за убийством императора преторианцами стоял Сенат, этот некогда могущественный государственный орган. 24 января 41 года нашей эры, менее чем через четыре года после восхождения Калигулы на престол, его закололи в театре, нанеся множество ударов мечом. Светоний описывает последнюю минуту тирана и последовавший за этим хаос с присущей ему любовью к подробностям: «Он упал, в судорогах крича: “Я жив!” – и тогда остальные прикончили его тридцатью ударами – у всех был один клич: “Бей еще!” Некоторые даже били его клинком в пах. По первому шуму на помощь прибежали носильщики с шестами, потом германцы-телохранители; некоторые из заговорщиков были убиты, а с ними и несколько неповинных сенаторов»^[52].

Вопрос, был ли Калигула действительно безумным по определению современной психиатрии или «всего лишь» наделенным властью циником с садистскими наклонностями, остается без ответа на протяжении вот уже почти двух тысяч лет. За это время его имя стало символом называемого кесарева безумия, свойственного эпохе Римской империи. К другим представителям этого времени с признаками паранойи, психоза или шизофрении относятся в первую очередь Нерон, Элагабал и Каракалла. Тем не менее в пользу существования в Римской империи определенных защитных механизмов и процессов самоочищения говорит тот факт, что из этих четырех императоров, выделяющихся своими психическими отклонениями, трое правили очень недолго, прежде чем были насильственно отстранены от исполнения обязанностей. Калигула правил всего три года и десять месяцев. Каракалла, один из первых правителей Европы, с которым ассоциируется понятие «террор», несет ответственность за убийство нескольких тысяч человек. Однажды, когда ему показалось, что публика на арене насмехается над ним, он устроил беспорядочную резню среди зрителей. Каракаллу свергли с императорского престола через шесть лет (он правил с 211 по 217 год нашей эры) в результате заговора во время кампании в Междуречье. Но после него в Риме остались великолепные термы Каракаллы.

Элагабал, бывший, по слухам, незаконнорожденным сыном Калигулы, продержался почти столько же – три года и десять месяцев, с мая 218 по март 222 года. Его личная жизнь также окрашена развратом, но это не значит, что молодой правитель (он умер всего в 18 лет) непременно был сумасшедшим. Он просто не соответствовал – в основном из-за попытки перенести на римскую почву культурные традиции Востока – и без того размытым нормам морали той эпохи.

Единственным императором с психологическими отклонениями, задержавшимся у власти надолго, был Нерон, правивший Римом и своей империей с 54 по 68 годы нашей эры. История о том, как он поджег Рим и при этом играл на лире и пел, считается одной из самых долгоживущих легенд Древнего Рима, но при этом нет практически никаких доказательств ее правдивости. Когда в июле 64 года вспыхнул пожар, Нерона вообще не было в Риме; катастрофа произошла скорее из-за засушливого лета и обилия строительных огрехов в перенаселенном мегаполисе. Плохая репутация Нерона обусловлена скорее его обращением с некоторыми членами семьи – он приказал убить свою мать – и с первым серьезным преследованием христиан, начавшимся по его указу.

Но Римская империя никоим образом не находилась под властью кесарева безумия. Состояния психики нескольких правителей (включая Домициана^[53], правившего с 81 по 96 год нашей эры) считаются отклонениями от нормы, сформировавшей одну из самых долгоживущих форм правления в европейской истории. Принципат, правление индивида в сотрудничестве, а иногда и в конфронтации с правящими элитами, такими как Сенат и вооруженные силы, – это история успеха. Этот режим просуществовал со времен его основателя Октавиана Августа (с 27 года до н. э. Августа называли princeps) до свержения последнего (западного) римского императора не менее чем 500 лет спустя. Восточная Римская империя (Византия) просуществовала еще несколько столетий.

Такая успешная модель была бы невозможна без череды очень умных правителей, обладающих талантами государственных деятелей. Они достигли отличных результатов, хотя некоторые из них боролись с физическими недугами, от которых во времена Античности не существовало лечения. Их предшественник Цезарь, при котором Римская республика в конце концов стала диктатурой, скорее всего, страдал эпилепсией, которая раньше называлась падучей болезнью. В античные времена, как, впрочем, и в наше время, мужчины среднего возраста, испытывающие постоянный стресс (например, при управлении огромной империей), были подвержены сосудистым заболеваниям, таким как сердечные приступы и инсульты. Одним из императоров, умерших в результате такого сосудистого заболевания, был Траян^[54]. После его внезапной кончины в 117 году нашей эры Римская империя достигла пика своего расцвета. Траян вместе с Адрианом (117–138 гг.), Антонином Пием (138–161 гг.), Луцием Вером (161–169 гг.) и Марком Аврелием (161–180 гг.) составляют список так называемых «хороших императоров». Они были государственными лидерами, о которых большинство народов, проживавших в последующие столетия на территории Европы, могло только мечтать.

От имени «Цезарь» произошли титулы «царь» и «кайзер».

Римская империя оставила глубокий след в культуре, языках и традициях значительной части Европы, а также в ее политической традиции. Еще сто лет назад, до конца Первой мировой войны, притязание на статус цезарей проскальзывало в титулах властителей нескольких крупных европейских держав. Эпоха царей и кайзеров в России, Германии и Австрии безвозвратно завершилась катастрофой XX века.

С медико-исторической точки зрения в культуре Рима впечатляет общественное здравоохранение, которое устанавливало новые стандарты. Его достижения смело можно называть новаторскими, хотя по сравнению с текущим состоянием медицинских знаний они и кажутся нам неадекватными или даже контрпродуктивными. Так, например, римские общественные туалеты, в которых иногда имелся даже слабый смыв воды, вне всяких сомнений, были шагом вперед по сравнению с широко распространенной дурной привычкой справлять нужду где придется. Однако способ поддержания личной гигиены оставлял желать лучшего: для этого использовалась прикрепленная к палке губка, общая для всех посетителей^[55]. Римская тенденция посещать общественные купальни – свидетельство стремления людей к чистоте и, в самом широком смысле, к соблюдению гигиены, даже если вода в термах определенно не отвечала сегодняшним гигиеническим требованиям. С ростом мегаполиса росли и проблемы. Тибр был окончательно загрязнен и стал рассадником бактерий; в окрестностях города часто случались вспышки малярии. Тем не менее соблюдение правил гигиены, профилактическая медицина и работа образованных целителей, которые доверяли своему опыту и наблюдениям (а не руководствовались религиозными догмами, как в Средние века) в Древнем Риме и его провинциях ценили превыше всего. Ничего подобного до тех пор в Европе не существовало. Кое-где такого уровня не удавалось достичь вплоть до XIX–XX веков.

В период расцвета в Риме проживало около 1,2 миллиона человек.

Трансформация римского мира в пятом столетии в результате растущей внутренней ослабленности, снижения компетентности правителей и массовой иммиграции чужеземных народов через оставшиеся без надзора границы, по словам английского историка и археолога Брайана Уорд-Перкинса, привела к «катастрофическому падению уровня жизни, [грядущие] “темные времена” были поистине удручающими». Он завершает свою замечательную книгу о падении Римской империи предупреждением: «Римляне до падения Империи, как и мы сегодня, тоже были уверены, что их мир будет существовать вечно без фундаментальных изменений. Они заблуждались. Мы поступим мудро, если не будем уподобляться их самодовольству»^[56].

«Черная смерть» в Европе. Чума

Величайшая демографическая катастрофа в истории нашего континента берет свое начало на периферии Европы. Именно там началась эпидемия, жертвами которой относительно общей численности населения пало больше мужчин, женщин и детей в процентном отношении, чем от всех естественных, случайных или намеренно начатых катастроф за последние два тысячелетия (включая Вторую мировую войну). Всего за пять лет от четверти до трети европейцев (с большими региональными различиями) встретили преждевременную смерть, большинство из них были похоронены в братских могилах.

Город Каффа (сегодня Феодосия) на восточной оконечности Крыма был важным торговым постом Генуи, итальянского города-республики, который в XIV веке был одной из самых важных экономических держав Европы. С лета 1346 года Каффу осаждали татары, но им не удалось взять город, потому что в лагере свирепствовала болезнь, которая сильно сократила их численность и в 1347 году наконец вынудила прекратить осаду. Однако, как утверждают летописцы тех лет, прежде чем оставить город, раздосадованные татары прибегли к биологическому оружию: используя катапульты, они перебросили трупы умерших от эпидемии через стены Каффы. Как это часто бывает с историями из давно минувшей эпохи, этот инцидент мог быть приукрашен или, по крайней мере, не был единственной причиной того, что последовало далее. Также можно предположить, что в Каффу проникли крысы, сопровождавшие татарскую армию, а вместе с ними и паразит, живший в их шерсти: крысиная блоха Xenopsylla cheopis. Она, в свою очередь, была заражена бактерией, которую назвали в честь открывшего ее в 1894 году швейцарского врача Александра Йерсена: Yersinia pestis. Если упрощенно описать сложный путь передачи заболевания, бактерии нарушают работу пищеварительного тракта блохи, которая больше не может принимать пищу и испытывает все усиливающийся голод. Она отчаянно ищет себе жертв, сосет у них кровь, и при этом зараженное бактериями содержимое ее желудка попадает в рану. Блоха прыгает с крысы на крысу, а также на других животных и людей, принося смерть своим жертвам. Сначала гибнут крысы, затем люди.

Смерть свирепствовала в Каффе, и генуэзцы в спешке бежали из города. На кораблях началось вымирание, но недостаточно быстрое, чтобы эпидемия успела затухнуть в открытом море. Осенью 1347 года корабли доставили чуму на Сицилию, откуда она быстро распространилась. Слухи о том, что генуэзские корабли везут в своих трюмах смерть и погибель, опередили галеры, поэтому родной город отказался пускать моряков и торговцев в порт Генуи. Таким образом, в последние дни 1347 года Марсель стал конечным пунктом смертоносного исхода из Каффы. Прежде чем закончилась суровая зима того года, половина его жителей погибла^[57].

Болезнь не была для Европы чем-то новым, но о ней давно забыли. И никогда еще она не бушевала с таким размахом, как в 1347–1352 годах. Не в последнюю очередь потому, что в XIV веке болезнь столкнулась с совершенно другими демографическими, социальными и эпидемиологическими условиями, чем в более ранние эпохи.

За пять лет чума унесла жизни около четверти европейцев.

В Восточной Азии чума, вероятно, существовала задолго до начала нашей эры. Что касается европейского региона, то наиболее раннее предполагаемое ее появление, которое можно считать достоверным, упоминается греческим историком Фукидидом. Так называемая Афинская чума поразила город в начале долгой Пелопоннесской войны, которая продолжалась с 431 по 404 год до н. э. и привела Афины от пика могущества к упадку. Фукидид как очевидец описывает историю этого конфликта в одном из классических произведений греческой Античности, а также рассказывает об отмеченных у себя симптомах недуга, который с 430 года распространился в городе, переполненном многочисленными беженцами. Иногда эту эпидемию еще называют чумой Фукидида. Заболевание неспецифично началось с лихорадки, головной боли, кашля и чихания, прежде чем добавлялись желудочно-кишечные симптомы: «Больные большею частью умирали от внутреннего жара на седьмой или на девятый день, все еще несколько сохраняя силы. Если больной переживал эти дни, болезнь спускалась на живот, там образовывалось сильное нагноение, сопровождавшееся жестоким поносом, и большинство больных, истощенные им, затем умирали. Зародившись прежде всего в голове, болезнь проходила по всему телу, начиная сверху; а если кто переживал самое тяжелое состояние, то болезнь давала себя знать поражением конечностей. Поражению этому подвергались детородные части, пальцы рук и ног, и многие с выздоровлением теряли эти члены, а некоторые лишались и зрения. Были и такие, которые тотчас по выздоровлении забывали решительно обо всем и не узнавали ни самих себя, ни своих близких»^[58][59].

Звучит довольно зловеще, но не очень похоже на чуму! Фукидид упомянул, что птицы тоже внезапно умирали, но в его тексте нет упоминания о вымирании крыс или массовой гибели грызунов в целом. Так что по сей день остается загадкой, что представляла собой чума Фукидида, или аттическая чума (названная в честь полуострова Аттика, на котором расположены Афины). Кандидатами считаются вирусы и сальмонелла, а также есть подозрения, что эпидемия могла быть вызвана несколькими возбудителями или что речь идет о неизвестном или исчезнувшем в наше время инфекционном заболевании.

Другая чума античности, по всей видимости, тоже не соответствует своему наименованию. Так называемая Антонинова чума, скорее всего, была эпидемией оспы, что также подтверждает оставленное очевидцем описание симптомов: «…у многих она поразила все лицо, только глаза оставались свободными, она распространилась также на шею, грудь и руки, покрывая кожу отвратительными струпьями»^[60].

Чума Фукидида, начавшаяся в 430 году до н. э., и Антонинова чума, разразившаяся в 165–167 годах н. э., не были собственно чумой.

Болезнь, которую мы сегодня понимаем под чумой, получила распространение в Средиземноморье только в поздней Античности. Для нее была подготовлена почва, как и позднее, когда она появилась в 1347 году после климатической катастрофы. В результате случившегося около 535 года извержения вулкана в Восточной Азии в атмосферу был выброшен пепел, что, по-видимому, привело к уменьшению солнечного света и, следовательно, к снижению температуры во многих частях света. Проведенное финским университетом дендрохронологическое исследование (анализ годовых колец, который может предоставить информацию о погодных условиях во время роста деревьев) на 536 год показало неожиданное похолодание. За ним последовали еще два снижения средних значений температуры, причем самые низкие за последние полторы тысячи лет показатели пришлись на 542 год. Такая климатическая аномалия с небольшим количеством солнца, продолжительными снегопадами и дождями или, наоборот, с периодами засухи, когда скудный остаток урожая порой уничтожал град (вследствие чего в некоторых провинциях Китая в 536 году наступил голод), была чрезвычайно опасной для аграрных культур, подобных позднеантичным. Плохие урожаи и, как следствие, нехватка продовольствия привели к тяжелой нужде.

Подавляющему большинству людей в VI веке, как и во все предыдущие и многие последующие века, приходилось упорно бороться за свой хлеб и рис; многие люди недоедали, но даже если они и ели досыта, пища была далеко не самой сбалансированной. После обусловленного изменением климата неурожая – а точнее, нескольких неурожаев, потому что узкие годовые кольца дендрохронологических образцов того времени указывают на кризис, продолжавшийся несколько лет, – общее состояние здоровья людей резко ухудшилось. А это, прежде всего, означало, что иммунная система, собственная защита организма, была ослаблена.

Чума пришла из Африки, и, как и в 1347 году, виной тому стали торговые отношения: серьезная торговля способствовала распространению заболевания. В 542 году чума достигла города Пелузия на Ниле, важного перевалочного пункта для вывозимых из Африки товаров (а теперь и для возбудителей болезни), где они хранились перед отправкой через Средиземное море. За несколько дней триумвират крыс, блох и иерсиний со скоростью груженого парусного корабля добрался до Рима и Марселя, побережья Испании, но, прежде всего, центра европейской цивилизации – Константинополя. По суше они передвигались медленнее. Тем не менее в том же году чума поразила Иерусалим и Антиохию, оплот раннего христианства (сегодня это турецкий город Антакья). Там жил и работал историк Прокопий Кесарийский, который подробно описал вспышку заболевания: «В то время случилась эпидемия, способная уничтожить весь человеческий род. Всем другим бедствиям, которые ниспосылают Небеса, мудрые люди могут найти объяснение. Но для этой напасти невозможно подобрать в словах или мыслях какое-либо объяснение, кроме как Божья кара. Большинство людей оказались охвачены болезнью и даже представить не могли ни наяву, ни во сне, что их ждет»^[61]. У пострадавших внезапно поднималась температура, но «тело не меняло прежний цвет <…>, и оно не было горячим, как можно было ожидать. Температура была такой слабой, что ни сам больной, ни врач, который его осматривал, не могли заподозрить опасность. Поэтому, естественно, никто из пораженных болезнью не ожидал, что может умереть от нее. Однако в отдельных случаях в тот же день, у некоторых на следующий день, а у кого-то несколько дней спустя появлялись опухоли в виде шишек, и это наблюдалось не только внизу живота, но и в подмышечных впадинах, в некоторых случаях за ушами, а также на бедрах. У одних смерть наступала немедленно, у других – через несколько дней; а у некоторых на теле появлялись черные гнойнички размером с чечевичные зерна, и эти несчастные не проживали больше ни дня, а сразу умирали. Многих также без видимой причины рвало кровью, что сразу приводило к смерти»^[62].

Это раннее и очень точное описание симптомов заболевания. Клинические проявления чумы инфекционисты подразделяют на три варианта. Символом эпидемии служит бубонная чума, для клинической картины которой характерны сильные опухания лимфатических узлов, особенно в паху и подмышечных впадинах, а также на других участках тела. Эти шишки могут быть огромными, почти с теннисный мяч, и темнеют от кровоизлияний. Гравюры и аналогичные изображения эпохи позднего Средневековья показывают, как разные целители вскрывают такие шишки, также называемые бубонами, режущим инструментом, напоминающим скальпель. При отсутствии лечения около 60 процентов инфицированных умирают. От легочной чумы, которая поражает главным образом органы дыхания, смертность выше, чем от бубонной чумы: более 90 процентов пациентов умирают при отсутствии лечения. Легочная чума прерывает классическую цепочку заражения от блох через крыс к человеку: она может передаваться напрямую от человека к человеку воздушно-капельным путем. Возбудители отправляются на поиски новых жертв, когда у инфицированного выделяется жидкость из дыхательных путей при кашле, чихании или говорении. Особые опасения вызывает чумной сепсис, заражение крови возбудителями с поражением множества органов, которое в прошлом неизбежно приводило к смерти.

Из-за темного цвета больших участков тела и бубонов, которые порой были окрашены в черный цвет, самой страшной эпидемии 1347–1352 годов дали название «черная смерть».

Эпидемия чумы VI века нашей эры связана с именем императора Юстиниана I, правившего в то время Восточной Римской империей. Император, проживавший в Константинополе, сам заболел, но выжил. На время управление взяла на себя его жена Феодора. «Юстинианова чума» была одной из величайших эпидемий в истории, число погибших оценивается в несколько миллионов. Чума накатывала на Европу волнами: в течение следующих двух столетий снова и снова вспыхивали очаги инфекции, и в 664–666 годах эпидемия поразила Британские острова. Потом чума утихла. Важное условие быстрого распространения болезни – тесное совместное проживание большого количества людей, а с ними и большого количества крыс, в ограниченном пространстве: в городе. Однако раннее Средневековье, которое часто не совсем уместно называют Темными веками, не было временем расцвета урбанизации, как раз наоборот. Во многих регионах города, процветавшие во времена Римской империи, обезлюдели. На упадок инфраструктуры и снижение уровня цивилизации указывают многие другие признаки. Ситуация изменилась лишь тогда, когда в период Высокого Средневековья также началось развитие городов и городской культуры.

Расцвет сменился фазой кризиса, который достиг своего ужасного апогея с появлением «черной смерти». Добрыми 30 годами ранее появилась важная предпосылка для распространения чумы – снова свою роль сыграло изменение климата. С 1315 года началось время «Великого дождя», за которым после многочисленных неурожаев последовал «Великий голод». Люди видели в дождях, которые постепенно привели к невиданному прежде кризису снабжения, Божью кару, новый вариант библейского потопа. Аналогичным образом чума рассматривалась как бич Божий, якобы наказывавший людей за грехи. Бесконечные дожди стали катастрофой для общества, демографический рост которого не сопровождался улучшением инфраструктуры, способной худо-бедно защитить средневековую Европу от подобных кризисов. Первыми умирали бедные, но вскоре голод поразил и более состоятельных людей. Как заметил Жиль Ле Мюизи, настоятель аббатства Сен-Мартен-де-Турне, живший на территории современной Бельгии: «как мужчины, так и женщины, и влиятельные, и занимающие среднее положение, и заурядные, старые и молодые, богатые и бедные умирали каждый день в таком большом количестве, что воздух почти везде был испорчен [зловонием трупов]»^[63]. Даже если после великого голода в течение 1320-х и 1330-х годов сельское хозяйство почти пришло в норму, население было не только истреблено, но и ослаблено. Кроме того, с точки зрения современного человека в средневековых городах сложилась катастрофическая гигиеническая ситуация: тесное сосуществование людей и домашнего скота (во многих городах овцы и коровы также содержались в пределах городских стен); вездесущие нечистоты, поскольку избавление от отходов и экскрементов практически никак не контролировалось. Для вернувшихся в Европу Yersinia pestis и носителя этой блохи, крысы, это были идеальные условия.

В тканях блохи могли жить днями, а иногда и неделями, но комфортнее всего они чувствовали себя в шерсти крыс, обитавших в трюмах почти каждого корабля.

Чума распространялась среди торговцев, беженцев, путешественников и перемещалась с их багажом. Фильмы «Носферату» Фридриха Вильгельма Мурнау (1922) и Вернера Херцога (1979) – впечатляющие кинематографические изображения распространения чумы. Различные портовые города закрылись для прибывающих судов или ввели карантин; город Рагуза на Адриатике, нынешний Дубровник, считается первым городом, который начал придерживаться такой профилактики инфекции. Но в защите стабильно обнаруживались все новые бреши. На новость о распространении чумы во Франции в Англии отреагировали не без злорадства, поскольку Столетняя война сделала из этих двух стран заклятых врагов. Надвигающаяся опасность была признана, и епископ Бата и Уэллса предупредил: «Катастрофическая эпидемия с востока достигла соседнего королевства [Франции], и следует опасаться, что, если мы не будем продолжать благочестиво молиться, чума раскинет свои ядовитые ветви и над этой землей»^[64]. Тем не менее она попала в Англию через небольшой портовый город Мелкомб^[65], откуда опустошительным смерчем пронеслась по островному королевству, где погибло от 40 до 50 процентов населения^[66].

Исследования смертности от чумы в Англии показывают, что никто не был полностью защищен от эпидемии, но, как всегда, принадлежность к высшему классу была преимуществом. Аристократия жила в каменных домах, а не в деревянных и глиняных лачугах, как крестьяне, и поместья были не таким рассадником крыс, как переполненные кварталы в трещащем по швам Лондоне. Уровень смертности среди представителей аристократии составлял 27 процентов. Напротив, смертность среди сельского населения и наемных работников составляла от 45 до 70 процентов в зависимости от региона^[67]. Как нередко случается во времена эпидемий и кризисов, один из политических соперников попытался воспользоваться тяжелым положением своего противника. В Шотландии «смеялись над врагом и отвратительной грязной смертью Англии». Летом 1350 года шотландцы собрали армию на границе с Англией, чтобы нанести тяжелый удар по обычно гораздо более сильному соседу. Но «Божья рука мщения», как назвал ситуацию хронист того времени, настигла армию, и чума распространилась и на королевство на севере Британских островов^[68].

Двумя социальными последствиями «черной смерти» стали поиск козлов отпущения и появление флагеллантов. Хотя чуму в первую очередь объясняли разгневанностью Бога на грешников, считалось, что виновных можно найти и среди смертных. В результате пострадала группа населения, которая и в прошлом, и в последующем неоднократно становилась жертвой фанатичных, часто целенаправленно действующих толп: еврейские общины во многих частях Европы. На этот раз их заподозрили в отравлении колодцев. Летом 1348 года начались убийства евреев в некоторых городах на юге Франции и в Испании. Они переросли в погромы, с которыми власти боролись без особого энтузиазма. И снова рассказ о еврейском заговоре не давал людям покоя; городам, в которых имели место массовые расправы, нет числа. Генрих Трухзес, священнослужитель из Констанца, сухо отметил: «В период между Днем всех святых в 1348 году [1 ноября] и днем святого Михаила в 1349 году [29 сентября] все евреи между Кёльном и Австрией были сожжены и убиты»^[69]. Происходили «убийства, масштабы которых были настолько велики, что историки говорят о самой страшной катастрофе для евреев Центральной Европы, не считая “окончательного решения”^[70] в годы национал-социализма»^[71]. Ужасающие события, имевшие место во многих городах, были тщательно изучены историками. В Базеле евреев собрали в деревянном здании на одном из островов на Рейне, после чего здание заперли и подожгли. В Страсбурге 14 февраля 1349 года горожане-евреи, не успевшие сбежать, были согнаны обнаженными на кладбище и там убиты. В этой бойне в День Святого Валентина погибли приблизительно 900 человек из общины, насчитывавшей около 1800 членов^[72]. Флагеллантами называли сообщества путешествовавших по стране фанатичных верующих, которые на глазах у изумленной и шокированной публики бичевали себя плетками, часто с вшитыми в концы небольшими металлическими стружками. Умерщвлением плоти они пытались искупить грехи людей. Флагелланты, к которым светские и церковные власти часто относились с подозрением, в годы эпидемии нередко оказывались замешаны в кровавом антисемитизме. В нескольких местах, например во Франкфурте-на-Майне, флагелланты принимали участие в погромах или подстрекали к ним.

«Черная смерть» имела два важных последствия для социума: появилось движение флагеллантов, а в поисках виновных в грехе вспыхнула волна антисемитизма, унесшая множество человеческих жизней.

Летом 1352 года чума в своем разрушительном шествии по континенту достигла последнего крупного европейского города. Москва находится в доброй тысяче километров к северу от Крыма. Начав свое путешествие от Каффы, чума проделала путь, который на карте чем-то напоминает петлю палача. Чума проникла глубоко в сознание европейцев. На протяжении долгих столетий название этой болезни оставалось синонимом апокалипсиса, типичного видения конца света. Одним из величайших произведений искусства того периода, неизбежно вызывающим ужас при взгляде на него, считается гравюра на дереве «Четыре всадника Апокалипсиса», созданная Альбрехтом Дюрером в 1498 году. Известный историк медицины Ханс Шадевальдт так описывает четырех предвестников грядущих напастей: «На красном коне сидел всадник по имени Война с большим мечом. Ему было предначертано “взять мир с земли, и [сделать так,] чтобы убивали друг друга^[73]”. Всадник напротив, сидевший на черном коне, держал в руке весы, что символизировало рост цен: “хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий^[74]”. А на бледном коне сидел тот, чье имя было Смерть, за которым следовал Ад. На белом коне сидел всадник с луком, и он был символом того, что в то время и много веков спустя называли чумой, имея в виду болезнь. Лук и стрелы были инструментами, с помощью которых Аполлон, древний бог здоровья и болезней, насылал эпидемии, подобные той, что у Гомера поразила армию захватчиков-греков во время осады Трои. И на протяжении веков, почти до наших дней, смертоносная стрела оставалась символом эпидемии»^[75].

Чума задержалась у европейцев на долгие столетия. В XVII веке наблюдались особенно частые эпидемии, нередко связанные с многочисленными войнами той эпохи, к примеру, Тридцатилетней войной – в то время четыре всадника апокалипсиса собирались вместе особенно часто. Медицина была по большей части бессильна; чумные доктора, скитающиеся по улицам в защитных костюмах, не имели ни малейшего представления о причинах эпидемии, не говоря уже о том, как лечить болезнь. Лишь на рубеже следующего столетия, в эпоху Просвещения, эпидемия чумы постепенно утихла, и после последней вспышки в Европе в 1722 году это бедствие человечества встречалось редко. Этому способствовало то, что люди перестали делить кров с животными, а некоторые слои населения стали постепенно овладевать основами гигиены.

Последняя великая эпидемия чумы на европейской земле разразилась в Марселе в 1720–1722 годах.

Несмотря на все региональные различия, историки предполагают, что между 1347 и 1352 годами от чумы погибло около 30 процентов европейского населения, что, вероятно, соответствует в общей сложности примерно 18 миллионам человек^[76]. Папа римский знал точно: исследование, заказанное папой Климентом VI, выявило ровно 42 836 486 смертей^[77], что кажется фантастическим показателем, явно завышенным. Какой бы жестокой ни была «черная смерть», многим выжившим она принесла улучшение социального и экономического положения. Возникла нехватка рабочей силы, поэтому подмастерье-ремесленник и особенно сельскохозяйственный рабочий при переговорах с лавочником или домовладельцем оказывались в необычайно выгодном положении. В большей части Европы, особенно на западе и севере, у крепостного права теперь не было будущего. После временного повышения цены на продукты питания упали, а урожай должен был прокормить гораздо меньше голодных ртов, чем до 1347 года. Самым многочисленным слоем населения было крестьянство. До того как пришла «черная смерть», большинство участков земли, принадлежавших крестьянам, были настолько маленькими, что после смерти родители могли передать их только старшим сыновьям. Около 1450 года во многих местах участки стали настолько большими, что их можно было раздать всем детям, в том числе – что было новшеством – дочерям.

Это одно из самых странных последствий катастрофы: до эпидемии голод, бедность и порой перенаселение преобладали в большей части Европы; не существовало возможностей для социальной мобильности. Сократившееся после 1352 года население могло позволить себе более разумно распоряжаться некогда ограниченными ресурсами. Менее плодородные почвы можно было использовать в качестве пастбищ, недостаток рабочих рук был компенсирован технологическими инновациями, а количество мельниц увеличилось. По-видимому, нужно обладать оптимизмом Нового Света, чтобы сделать вывод: «Каким бы ужасным ни был век непрекращающихся смертей, Европа вышла из склепа, очистившаяся от эпидемий и обновленная, словно солнце после дождя»^[78].

Stupor mundi. Изумление мира и конец Гогенштауфенов

История очаровывает многих людей из разных слоев общества. Исторические документальные фильмы занимают постоянное место в телевизионной программе, а в некоторых странах существуют даже специальные телеканалы, такие как History Channel. В книжных магазинах есть специальные столики с новинками (в магазине Waterstone на Пикадилли в Лондоне для тех, кто интересуется историей, отвели почти целый этаж) как документальных, так и исторических романов. Благодаря блестящему повествованию авторов этот жанр стал по-настоящему прибыльным. Наиболее явным признаком повышенного интереса к истории и уверенности в том, что это направление выгодно для бизнеса, выступают посвященные истории дочерние издания уважаемых СМИ, таких как Zeit, Spiegel или Geo – и это далеко не полный список. Известный журнал Damals – старейший из существующих журналов подобного рода, который читают уже 50 лет. И поскольку вы читаете эту книгу, вы один из тех людей, которые питают особую симпатию к Клио, греческой музе истории.

История не всегда была такой популярной в Германии. Любой современный немецкий историк, возможно, назовет спонтанным рост популярности этой области, вызванный одним конкретным событием. Это была государственная выставка, проходившая в 1977 году в Баден-Вюртемберге и носившая название «Штауфены» («Die Staufer»)^[79]. Она длилась немногим более двух месяцев, но привлекла в несколько раз больше посетителей, чем ожидалось: свыше 650 000 человек. Это было настоящее нашествие, в результате которого перед старым замком в Штутгарте образовались длинные очереди. Собственно, как потом подсчитали, в часы работы на каждом квадратном метре доступной площади всегда должен был находиться посетитель. Выставка, посвященная Гогенштауфенам, стала событием, которое дало старт множеству других подобных проектов. Например, ставшей легендарной Прусской выставке, открывшейся в 1981 году прямо на Берлинской стене в тогда еще разделенном Берлине. Сегодня многочисленные музеи, среди которых в первую очередь следует упомянуть Дом истории в Бонне и Лейпциге, а также Немецкий исторический музей в Берлине, предлагают разнообразные исторические экспонаты и меняющиеся выставки.

Здесь давайте отдадим должное Гогенштауфенам как первопроходцам, положившим начало современному немецкому увлечению историей с патобиографической точки зрения. Повышенный интерес к этой швабской правящей династии может быть связан с тем, что она не только олицетворяет далекую и увлекательную эпоху, но также представляет собой одну из самых блестящих сторон Средневековья, которое несведущие люди долгое время представляли как «Темные века», пока прекрасные научно-популярные книги не изменили этот образ^[80]. Такую характеристику можно с некоторым правом отнести к раннему Средневековью, периоду после Великого переселения народов. С другой стороны, позднее Средневековье связано с многочисленными кризисами, такими как изменение климата примерно в 1315 году, но прежде всего с Черной смертью 1348 года, о которой мы говорили в предыдущей главе. Эпоха Гогенштауфенов XII и XIII веков, напротив, оставила нам многочисленные культурные сокровища, такие как поэзия Вальтера фон дер Фогельвейде и великолепные здания. Одно из самых известных – Кёльнский собор, который был завершен только через 600 лет после начала строительства. Поймите меня правильно: блеск и культурный расцвет были лишь частью реальности. В эпоху Гогенштауфенов также существовали войны, насилие, убийства и пытки; даже в этот период экономического роста и процветания люди голодали, хотя и не в такой степени, как в предыдущие эпохи и в некоторые последующие. А еще люди умирали от болезней, от которых у целителей того времени не было никаких лекарств.

Согласно легенде, Фридрих I Барбаросса спит в горе Кифхойзер, но однажды должен проснуться, чтобы избавить немцев от их страданий (какими бы они ни были).

Эта же проблема коснулась, пожалуй, самого известного Гогенштауфена, Фридриха II, и двух его предков. Его дед, Фридрих I, известный как Барбаросса, умер необычной для короля смертью, вокруг которой ходит множество легенд. Фридрих вел армию крестоносцев на Ближний Восток, когда 10 июня 1190 года решил остановиться лагерем на реке Селиф, что на территории современной Турции, чтобы немного освежиться. Стоял знойный летний день, и вода в реке, идущей с гор, была заманчиво прохладной. Император, которому на тот момент было, вероятно, 68 лет (точная дата рождения неизвестна), для той эпохи казался стариком, почти Мафусаилом. Он не послушал просьбы товарищей не входить в воду – в отличие от большинства современников, он умел плавать. Однако резкий перепад температур между холодной водой и горячим воздухом оказался фатальным: вряд ли Фридрих утонул, как часто говорят, однако с большой вероятностью у него случился сердечный приступ. Обращение с его бренными останками может потрясти сегодняшнего читателя: чтобы отделить мышцы и ткани от скелета и тем самым избежать быстрого разложения на жаре, его тело сварили. Неизвестно, где останки правителя, приготовленные таким образом, нашли свое последнее пристанище. После его смерти крестовый поход (третий по счету) продолжили король Франции Филипп II и король Англии Ричард Львиное Сердце.

Если Барбаросса покинул бренный мир, будучи пожилым человеком, то его сын Генрих VI ушел из жизни безвременно, в возрасте 31 года. Правитель умер в Мессине от напасти, которая веками забирала человеческие жизни, в частности, в Средиземноморском регионе, но во времена теплого климата также свирепствовала в Англии и на Рейне – малярии. Как и в случае почти каждой внезапной смерти правителя, ходили слухи об отравлении, к которому якобы была причастна его супруга Констанция.

Ранняя смерть Генриха VI не обошлась без последствий, о которых можно долго рассуждать. Римско-германский король и император Священной Римской империи намеревался сделать империю наследственной монархией и, таким образом, независимой от выбора и влияния княжеских домов. Первая такая попытка незадолго до его смерти провалилась из-за сопротивления последних. Если бы у того, кто привел род Гогенштауфенов к вершине их могущества, было больше времени, история Германии могла бы пойти совершенно другим курсом: с централизованной властью и без раздробленности на мелкие государства, преобладавшей до 1870 года^[81]. Тогда империя пошла бы по тому же пути, что и Франция, Англия, Испания и Швеция, – по пути, стандартному для Европы.

В конце концов, Фридрих II считался настолько разносторонним правителем, чрезвычайно обаятельной и яркой личностью, что вскоре его стали называть stupor mundi – изумление мира. Такой слишком позитивный образ императора в основном связан с более поздними сочинениями историков. Биография Фридриха II, написанная историком Эрнстом Канторовичем и опубликованная в 1927 году, представляет его как идеального правителя. Сейчас, что, возможно, типично для нашего времени, его пытаются демифологизировать, взглянуть на его личность более трезво. Впечатляющей личностью Фридриха II делает его хотя и относительная и противоречивая, но близкая к современной толерантность. При его дворе часто находились еврейские и исламские ученые, а его телохранителями были мусульмане и солдаты из Эфиопии. Тот факт, что несколько пап были его злейшими врагами, его несколько раз отлучали от Церкви, а Ватикан со злобной радостью комментировал известие о его смерти – совсем не в духе христианского милосердия, – совсем не обязательно говорит против этого человека. Нет сомнений в том, что его двор – а большую часть своего правления (1220–1250 гг.) император провел на Сицилии – был центром искусства, культуры и свободной от запретов науки. А слухи, что из-за своей тяги к знаниям он заставлял детей расти в изоляции, чтобы они услышали предполагаемый праязык, или вскрывал людям животы, чтобы выяснить, как происходит процесс пищеварения, – это лишь злонамеренная клевета со стороны его многочисленных врагов. Однако бесспорно его выдающееся литературное наследие. Заядлый поклонник соколиной охоты, Фридрих II написал книгу De arte venandi cum avibus – «Об искусстве охоты с птицами». Эту классику литературы, пережившую множество изданий и переводов, и по сей день можно встретить в книжных магазинах – бестселлер, которому более 750 лет.

В годы правления Фридриха II при дворе, ставшем центром искусства и культуры, жили и трудились ученые – представители разных национальностей и вероисповеданий.

Последний час разностороннего правителя пробил 13 декабря 1250 года в его замке Фьорентино в Апулии. По всей вероятности, Фридрих II тоже умер от одного из свирепствовавших в те времена инфекционных заболеваний, поражавших пищеварительный тракт, – скорее всего, от брюшного тифа или паратифа. По этому году историки позже проведут грань между Высоким Средневековьем и поздним Средневековьем. Папская пропаганда тут же поспешила сделать достоянием общественности несколько не очень аппетитных подробностей, изобразив Фридриха на смертном одре в агонии и рвоте, как грешника и отступника от истинной веры. Более справедливым был некролог летописца Матвея Парижского, который, несмотря на его имя, был англичанином и жил в Сент-Олбансе, к северу от Лондона. Именно он в 1251 году описал императора как величайшего из правителей и как изумление мира: stupor mundi.

Смертельная тень над любовью. Сифилис

Солдаты не могли поверить своему счастью. Пока они осаждали столицу противника, там была предпринята явно отчаянная мера. Свидетель-современник сообщает, что защитники «насильно выгнали из цитадели блудниц и своих жен, особенно самых красивых, потому что еда была на исходе. И французы, охваченные страстью и очарованные красотой, приняли их»^[82]. Свидетеля звали Фаллоппио, и он даже не подозревал, что его еще не родившийся сын Габриэле однажды станет одним из самых известных анатомов и врачей эпохи Возрождения ^[83]и на протяжении почти всей своей жизни и профессиональной деятельности будет заниматься эпидемиологическими последствиями тех событий. Ведь то, что наблюдал Фаллоппио-старший, было не чем иным, как ранним примером биологического оружия.

В феврале 1495 года победоносная армия французского короля Карла VIII вступила в Неаполь, который они ранее осаждали. Защитники города отдали врагу своих самых красивых женщин. Однако это было сделано не только из опасений по поводу истощения запасов продовольствия, но и с намерением нанести непоправимый урон армии французского короля. Это был дьявольский план, результат которого превзошел все ожидания. Женщины были не совсем здоровы. Солдаты французской армии, которые развлекались с ними, заплатили ужасную цену. Когда несколько месяцев спустя, в июле 1495 года, произошло сражение при Форново, полевые хирурги^[84], оказывавшие помощь раненым, сделали ужасное открытие: тела многих французских солдат были покрыты гнойничками и другими кожными образованиями, некоторые отчасти напоминали проказу. Одних болезнь привела к смерти, других же ожидали годы мучений. Армия французского короля была уничтожена недугом быстрее, чем с ней смогли бы расправиться войска противостоящих ей итальянских князей, и была вынуждена отступить. Хирурги наблюдали быстрое ухудшение физического и психического состояния больных солдат. Тем не менее было одно отличие от известных эпидемий, таких как чума, проказа или оспа: путь заражения. Нельзя было не заметить, где происходили первые изменения, а именно – на пенисе инфицированного. У их партнерш, если их обследовали, изменения обнаруживались на вульве. Это заболевание, вне всяких сомнений, передавалось через половой акт.

Новая болезнь казалась современникам не меньшей напастью, чем «черная смерть» полтора века назад.

Между тем у новой эпидемии, которую по-немецки вскоре стали называть злой оспой – bösen Blattern, а по-английски – malicious pox, было кое-что общее с чумой: чрезвычайно быстрое распространение по европейскому континенту. Она распространялась со средней скоростью сообщения – со скоростью марширующей армии. В данном случае это была армия Карла VIII. В их родной Франции новая эпидемия была названа неаполитанской болезнью в честь места первого заражения (с точки зрения французов), а в Италии, немецкоязычных странах и в Англии это была «французская болезнь». В Нидерландах ее называли испанской болезнью, в Польше – немецкой болезнью, а в России – польской болезнью. Названия отражают путь инфицирования и в то же время возлагают вину на географического соседа^[85]. Армии на итальянском театре военных действий состояли, как это было принято в то время, из наемных солдат, набранных из разных стран. Поэтому наемники из Испании сражались как на итальянской, так и на французской стороне. В результате было найдено объяснение происхождения нового недуга, которое, несмотря на споры, в значительной степени актуально и сегодня. Ужасная эпидемия потрясла Европу вскоре после исторического события всемирного значения: в марте 1493 года Христофор Колумб и два его уцелевших корабля^[86], «Нинья» и «Пинта», вернулись из Нового Света. Он открыл или, лучше сказать, заново открыл этот мир для своих современников-европейцев, искавших морской путь в Индию. Потому что почти 500 лет назад североевропейские мореплаватели (викинги) высадились в Северной Америке, однако их поселения просуществовали там не так долго, по сравнению с волной колонизации и завоеваний, которую запустил Колумб. Два врача, Фернандес де Овьедо и Руй Диас де Исла, осматривавшие моряков, когда те прибыли в Испанию или вскоре после этого, сообщили о странных болезнях. По-видимому, моряки заразились ими, когда имели дело – можно догадаться, какого рода, – с уроженцами Нового Света. По мнению докторов, болезнь «еще не наблюдали и не описывали»; однако вернувшиеся домой сообщили, что индейцы были знакомы с этой болезнью и умели ее лечить^[87]. Среди пострадавших был один из самых важных участников экспедиции, Мартин Алонсо Пинсон, происходивший из влиятельной семьи из города Палос-де-ла-Фронтера. Он был капитаном «Пинты» и отправился в это историческое путешествие с двумя братьями. Согласно сообщениям очевидцев, Пинсон по возвращении домой был настолько слаб, что его пришлось вытаскивать с корабля на носилках; он умер всего две недели спустя.

Гипотеза о том, что возбудитель сифилиса Treponema pallidum^[88] был занесен в Старый Свет членами экипажа экспедиции Колумба в 1492–1493 годах и, возможно, в результате трех последующих путешествий генуэзцев (и других завоевателей после него), не только убедила современников, но и продолжает существовать, несмотря на альтернативные точки зрения. Ей противопоставляют «доколумбовую» гипотезу, согласно которой сифилис присутствовал в Европе еще в 1492 году. Пока что эта гипотеза не вполне убедительна. Она в первую очередь опирается на находки костей, которые, как утверждается, имеют типичные сифилитические изменения. Однако были обнаружены недочеты как в этих диагностических критериях, так и в датировке, в то время как свидетельства присутствия сифилитических изменений в Новом Свете до прибытия Колумба довольно однозначны. На территории нынешней Доминиканской Республики их обнаруживали еще в захоронениях VIII века. Частота сифилитических поражений костей в регионе составляет от 6 до 14 процентов, а это, учитывая тот факт, что не у каждого инфицированного человека происходит поражение костей, свидетельствует о значительном уровне инфицирования^[89]. Интересно, что впоследствии коренные американцы стали жертвами «геноцида» со стороны белых завоевателей: те завезли болезни, которым иммунная система коренных народов не могла противостоять.

Новизна венерической болезни в середине 1490-х годов, ее быстрое распространение и, в первую очередь, вызванный ею повсеместный ужас, говорят сами за себя. По-видимому, ни с чем подобным люди ранее не сталкивались, что очень сильно противоречит «доколумбовой» гипотезе. Ужасная эпидемия быстро нашла выражение в общественном сознании, в журналистике, а также в искусстве. Уже в 1496 году Альбрехт Дюрер создал гравюру с изображением больного сифилисом наемного солдата, усеянного язвами. На гравюре Себастьяна Брандта того же года изображена Дева Мария со святым младенцем. Он испускает лучи света на больных сифилисом, покрытых язвами. Вопрос о том, является ли это наказанием или исцелением, остается открытым. Мария держит ребенка правой рукой, а левой рукой одновременно возлагает корону на короля Максимилиана I в награду за его указ 1495 года. В нем говорится про «недавно возникшую новую ужасную болезнь, которую обычно называют французским злом и о которой, насколько можно вспомнить, люди прежде никогда не слышали»^[90], как про наказание за грехи и богохульство.

Это также задало тон, которого власти, особенно религиозные, придерживались в последующие века по отношению к сифилитикам. Болезнь, вызванная жаждой плоти, может быть только наказанием, так говорили проповедники с кафедр и писали в брошюрах. При этом у католической церкви в первую очередь была причина самой посмотреть в зеркало или, лучше сказать, на верхушку своей иерархии. Потому что несколько пап заразились сифилисом и, можно предположить, еще сильнее распространили его во время своих эротических похождений, о чем, конечно же, не следовало знать верующим. Помимо небезызвестного папы Борджиа Александра VI, Юлий II и Лев X, во всей вероятности, тоже были больны. Личный врач писал о Юлии II: «Стыдно говорить, но ни одна часть его тела не осталась без отметин, свидетельствующих о чудовищном и отвратительном сладострастии»^[91].

Французского короля Карла VIII прозвали «Любезным». Можно предположить, что ему были не чужды удовольствия как на пиршествах, так и в постели.

Однако духовные наставники были не одиноки в своих страданиях; мирян столь же быстро поражала болезнь похоти. Сифилис настолько широко распространился среди европейской аристократии, что в английском языке появился термин royal pox^[92], или придворная болезнь. Французский король Карл VIII, как и его солдаты, скорее всего, тоже заразился сифилисом после осады Неаполя. Однако причина его ранней смерти довольно необычна для коронованной особы: по пути на теннисный матч он ударился головой о дверной косяк, за чем последовало кровоизлияние в мозг, от которого он скончался, немного не дожив до 28 лет. Правивший после него Франциск I тоже болел сифилисом, как и его политический противник на мировой сцене, император Священной Римской империи Карл V. Однако с диагнозами исторических личностей следует проявлять осторожность. Поскольку в диагнозе «сифилис» есть нечто стигматизирующее и унизительное, его часто указывали политические или династические противники (или историки, которые не слишком благосклонно относились к объекту своих исследований). Существуют предположения, что сифилис также был у Генриха VIII Английского, русского царя Ивана Грозного и французских королей Людовика XIV и Людовика XV.

Эпидемия, которая на рубеже эпохи Нового времени распространялась быстрее и с более выраженными симптомами, чем сегодня (и для которой сейчас, естественно, существует эффективное лечение антибиотиками), оказала глубокое влияние на устройство населенных пунктов. Практически все столь популярные в Средние века бани и купальни, где «банщицы» выполняли определенные обязанности, за короткое время исчезли из европейских городов. В то же время началось осуждение – снова с подачи Церкви – внебрачных или добрачных сексуальных связей или даже любой формы половых сношений, происходивших не с целью обзавестись потомством. На большей части территории Европы враждебное отношение к сексу стало нормой, которая подавалась широкой общественности как моральный императив, в то время как светские и клерикальные высшие слои вели далеко не целомудренный образ жизни. Ответственность за эпидемию в первую очередь несли проститутки, которые, в зависимости от отдельной страны и общественного уклада, подвергались различным жестоким репрессиям, таким как принудительное лечение и клеймение. И даже один из самых просвещенных умов той эпохи, гуманист Эразм Роттердамский^[93], призывал к чрезвычайно решительным и совершенно негуманным профилактическим мерам. «Перед свадьбой оба супруга должны пройти обследование на сифилис. Если у жениха или невесты обнаруживали признаки болезни, этого было достаточно, чтобы отказаться от решения вступить в брак. По мнению Эразма, лучше всего начинать с корня проблемы: “Здоровье всего мира удалось бы сохранить, если бы первых больных сифилисом сжигали”. Больных мужчин лучше всего кастрировать»^[94].

Термин «сифилис» ввел итальянский врач и астроном Джироламо Фракасторо в 1530 году. Термин получил распространение только спустя целых два столетия.

Вышеупомянутый Габриэле Фаллопий в 1564 году опубликовал научное исследование сифилиса под названием De morbo gallico^[95]. Фаллопий не только описал симптомы и доступные в то время способы лечения, но и подал гениальную идею предотвращения передачи инфекции. Будучи профессором анатомии, преподававшим в Падуе, он провел одно из первых крупных научных исследований, которое согласно современной терминологии называют групповым исследованием. Он обязал не менее 1100 испытуемых во время полового акта надевать маленький колпачок из льняной ткани, который привязывали снизу к стволу полового члена розовой ленточкой и предварительно для обеспечения необходимой смазки смачивали слюной. Кроме того, перед нанесением смазки его окунали в смесь соли и трав, а в другой серии экспериментов – также в молоко. Как сообщал Фаллопий в своем классическом труде, ни одного случая инфицирования зафиксировано не было. Это означает, что именно Фаллопия, несмотря на всевозможные альтернативные легенды, можно считать изобретателем презерватива, или кондома. Нельзя сказать наверняка, получил ли он такое название благодаря одноименному французскому городку, или, возможно, здесь замешана история о докторе Кондоме, который, как говорят, рекомендовал королю Англии Чарльзу II надевать чехол из бараньей кишки.

Во времена Фаллопия уже существовали методы лечения, причем некоторые были чуть ли не хуже самой болезни. Поначалу большие надежды возлагались на древесину гваякового дерева, которое, как и сама болезнь, происходило из Америки. Из этого дерева, росшего в Южной Америке и на Карибских островах, в процессе грубой обработки древесины получали экстракт, который потом собирали и применяли. Известный гуманист и рыцарь Ульрих фон Гуттен восхвалял такое лечение: «По моим наблюдениям, лекарство [гваяковое дерево] действует медленно и равномерно, а не быстро или бурно. Его лечебный эффект ощущается далеко не сразу, и боль оно полностью не устраняет, наоборот, в начале лечения и в течение первых четырнадцати дней болезнь обостряется в высшей степени: мучения усиливаются, язвы увеличиваются, и пациенту кажется, что ему стало хуже, чем когда-либо»^[96]. На последнем этапе своей жизни Гуттен, вероятно, заподозрил, что древесина совершенно неэффективна против возбудителей сифилиса. Он умер от этой болезни в 1523 году в возрасте 35 лет.

Самым долгоживущим лечебным средством от сифилиса стала ртуть. Обычно ее применяли наружно, например, в виде мази, которой покрывали большие участки тела. Часто этот метод дополнялся применением тепла, например, сидением в горячей закрытой ванне – настоящее испытание, которое часто заканчивалось истощением кровеносной системы и смертью пациента. Прием таблеток или пастилок, содержащих ртуть, и вдыхание паров ртути также были частью лечебного процесса на протяжении веков. Ртутная терапия применялась до начала XX века. Токсичность ртути ранее была неизвестна, либо ее недооценивали. Те, кто проходил такое лечение в течение нескольких лет, страдали от таких симптомов, как выпадение волос и зубов, вплоть до полного разрушения центральной нервной системы и внутренних органов. В английском языке есть пословица, которая очень точно описывает роковую связь между сифилисом и его терапией, когда трудно было сказать, что хуже, болезнь или ее лечение: «A night with Venus, a lifetime with Mercury»^[97].

Появления по-настоящему эффективного лекарства от сифилиса человечеству пришлось ждать до 1909 года, когда немецкий иммунолог Пауль Эрлих и японский микробиолог Сахачиро Хата разработали сальварсан, химической основой которого также был яд: мышьяк.

Портрет блестящего исследователя Пауля Эрлиха разместили на банкноте в 200 немецких марок.

Более четырехсот лет сифилис был не только бедствием для населения по всему миру, он также поразительным образом сопровождал историю европейской культуры. Число поэтов, писателей и художников, которые, несомненно, либо страдали от этого заболевания, либо имели симптомы, указывающие на сифилис, огромно. Следовало бы отдать предпочтение классическому термину «французская болезнь», ведь среди больных сифилисом и среди тех, у кого он, возможно, был, поразительное количество деятелей культуры великой французской нации. Среди них Шарль Бодлер, Гюстав Флобер, Ги де Мопассан, Эдуард Мане, Поль Гоген и Анри де Тулуз-Лотрек. У Людвига ван Бетховена также были признаки этой болезни, и один известный музыкальный словарь приписывал ему сифилис, приобретенный еще в молодые годы. Биограф великого композитора предупреждал, что «на каждых десять исследователей, утверждающих, что Бетховен не болел сифилисом, приходится десять, которые уверены, что сифилис у него был»^[98].

Трагична судьба Франца Шуберта, но в его биографии нет ничего необычного для молодого гения из среднего класса, жившего в прошлую эпоху. После Наполеоновских войн молодой композитор с друзьями наслаждался так называемыми шубертиадами^[99] в Вене, славившейся оживленной ночной жизнью, отправлялся на экскурсии по окрестностям. При этом было в прямом смысле много вина, женщин и песен^[100]. Вена, где после длившихся четверть века войн в 1814–1815 годах проводился Венский конгресс по реорганизации Европы, была, возможно, главной мировой «столицей порока»; по оценкам на 300 000 жителей приходилось 20 000 проституток. Скорее всего, Шуберт заразился около 1822 года, примерно в возрасте 25 лет. Бывали периоды, когда он избегал публики, вероятно, из-за язв и обезображивающих изменений кожи. Ко всему этому добавилось пристрастие к алкоголю. Композитора мучили головные боли и настолько серьезные проблемы с желудком, что он с трудом мог удержать в себе пищу. Шуберту был всего 31 год, когда он умер 19 ноября 1828 года^[101].

Порой болезни оказывалось не под силу лишить настоящего гения желания творить и воли к жизни. Завершим эту главу кратким обзором патобиографии одного из величайших поэтов и одного из самых блестящих эссеистов и сатириков немецкого языка – Генриха Гейне, родившегося в Дюссельдорфе в декабре 1797 года^[102]. В его ранних трудах встречается намек на использование изобретения Габриэле Фаллопия – одно из редких упоминаний этого средства профилактики венерических заболеваний и беременности в классической немецкой литературе. В холодный февральский день 1824 года он написал своему другу: «Вчера вечером с новой горничной примерили полдюжины гондонов из фиолетово-синего шелка»^[103]. В том же письме Гейне, в то время студент в Геттингене, признается, насколько он переменчив в сердечных делах: «Любовь меня тоже мучает. Это уже не старая, односторонняя любовь к одному человеку. Я больше не монотеист в любви, но, склоняясь к двойному пиву, я также склоняюсь к двойной любви»^[104]. Гейне считал, что шелковые кондомы были единственным средством защиты от эпидемии, которой он опасался во время своего пребывания в Германии и особенно позже, в долгие годы жизни в сладострастном Париже. Если верить его собственному диагнозу, сифилис все же поразил его, даже если современные биографы из благих побуждений приписывают ему менее стигматизирующий и более политкорректный боковой амиотрофический склероз (БАС). Но у Гейне сомнений не было. Давайте позволим пионеру рабочего движения Фердинанду Лассалю, который посетил Гейне в его парижской квартире незадолго до его смерти в 1856 году, высказаться в своей грубоватой манере: «Он был очень рад меня видеть и после первого приветствия сразу воскликнул (показывая на свой член): “Смотри, какая неблагодарность! Этот орган, ради которого я столько сделал, до такого меня довел!”»^[105].

Гибель при Лютцене. Густав II Адольф теряет ориентацию в пространстве

С начала XXI века близорукость стала встречаться настолько часто, что офтальмологи называют ее эпидемией. Согласно опросам и оценкам, в большинстве промышленно развитых стран Запада около 40 процентов взрослого населения близоруки. Примечательно, что это нарушение еще более распространено в Юго-Восточной Азии, особенно среди молодежи. Среди учащихся средних школ и университетов Сингапура, Гонконга, Тайваня и других регионов свыше 80 процентов страдают близорукостью. Такая рефракционная аномалия глаза означает, что человек нечетко видит на большой дистанции, при небольшой близорукости в одну диоптрию – с расстояния одного метра. Близоруким нужны очки или контактные линзы, чтобы скорректировать нарушение зрения (и особенно для того, чтобы водить машину). Как только аметропия стабилизируется и зрение перестанет падать (обычно после 20 лет), ее можно устранить с помощью операции на глазах, так называемого рефракционного вмешательства, такого как LASIK (лазерный кератомилез).

Предполагается, что помимо других факторов, таких как наследственная предрасположенность, к причинам все более широкого распространения близорукости относятся современные привычки и условия жизни, работы и учебы. Предрасположенность имеют дети и подростки, которые во время роста (а следовательно, и развития глаз) выполняют много «близкой работы». К «близкой работе» относится чтение, видеоигры, в том числе компьютерные, а также использование смартфонов – занятия, которые занимают большую часть свободного времени многих подростков. В Юго-Восточной Азии, в регионах, которые часто называют динамично развивающимися, особенно ценятся приобретение знаний, учеба и карьера, в результате чего так много амбициозных и умных молодых людей близоруки. И наоборот, исследования показали, что дети и подростки, которые проводят много времени на свежем воздухе и играют на улице, с меньшей вероятностью будут близорукими. Можно добавить: дети, которые так проводят хотя бы часть своего свободного времени, похожи на детей прошлых веков.

Близорукость встречалась и раньше, но была не так распространена, как сегодня. Еще 200 лет назад британский врач сэр Джеймс Уэр сделал замечательное открытие: очевидно, существует связь между близорукостью и уровнем образования. В военном училище в Челси, где упор делался на муштру^[106], а не на знания, Уэр обнаружил близорукость только у троих из 1300 кадетов. Его наблюдения в двух известных университетах Британской империи были совершенно иными: «Затем я продолжил свои исследования в различных колледжах в Оксфорде и Кембридже, и, хотя число студентов, носящих очки, сильно колебалось, в целом оно составляло бо`льшую долю от общего количества студентов в обоих университетах. В одном колледже Оксфорда, где с 1803 по 1807 год общая численность учащихся достигала 127 человек, я составил список из не менее 32 имен студентов, которые носили очки или лорнет. Не исключено, что среди них были такие, кто просто следовал веянью моды. Но я считаю, что их число ничтожно мало по сравнению с теми, кому они [очки] действительно помогали». Джеймс Уэр отметил, что, чем больше молодые люди читают, тем выше вероятность того, что они станут близорукими^[107].

По причине такой взаимосвязи между образованием и дефектом зрения^[108] во времена, когда большая часть населения была неграмотной, относительно небольшое количество близоруких людей, вероятно, принадлежало в основном к высшим слоям общества. Про римского императора Нерона рассказывали, что он держал перед глазом цветной камень, чтобы следить, например, за происходящим на арене, когда было важно хорошо видеть на большие расстояния. Легенда гласит, что это был берилл, от которого, согласно красивой, но, очевидно, несостоятельной этимологической теории, произошло немецкое слово Brille^[109]. В немецкоязычном регионе в Средние века существовали устройства для улучшения зрения, соответствующие нашему определению очков. Самые ранние описания их изготовления датируются примерно 1270 годом. Однако в основном это были очки, которые позволяли пожилым людям ясно видеть вблизи, когда после 40 или 45 лет ранее здоровые глаза начинали терять способность фокусироваться на близко расположенных объектах. С появлением книгопечатания около 1450 года и последующим взрывоподобным распространением знаний благодаря внезапной доступности большого количества текстов появился огромный рынок очков для чтения, что привело к расцвету новой профессии – изготовителя очков. Настоящей цитаделью этого искусства стал богатый торговый город Нюрнберг^[110].

Близоруким людям нужны были линзы, выточенные совершенно иным образом, нежели те, что использовались в очках для чтения; им пришлось ждать несколько столетий, пока не была придумана соответствующая технология изготовления.

Такое несколько затянутое вступление было необходимо, поскольку нам предстоит обратить свой взор на мальчика, который много читал при тусклом свете свечей, уже в возрасте восьми лет посещал заседания Государственного совета и изучал представленные там документы. Он свободно говорил на двух языках – немецком и шведском – и, судя по воспоминаниям одного из его современников, в возрасте 12 лет мог говорить на латыни, итальянском, французском и голландском языках. Имя этого молодого человека – Густав Адольф. Он был сыном шведского регента, с 1604 года известного как Карл IX, король Швеции, и его жены Кристины фон Шлезвиг-Гольштейн-Готторпской. Родившийся 9 декабря 1594 года в Стокгольмском дворце, Густав Адольф с легкой руки отца с самого детства был вовлечен в государственные дела и выезжал вместе с королем на театры военных действий, где Швеция, которая еще при его деде Густаве Васа в 1523 году вышла из-под датского владычества, разрешала свои конфликты с соседом. Густав Адольф поражал современников своей одаренностью. Благодаря отличному образованию, полученному у учителя Юхана Шютте, он не только читал Ливия и Цицерона в оригинале, но и блестяще играл на флейте. Тем не менее он был не книжным червем, а очень спортивным и порой безрассудно смелым человеком, что позже привело его к погибели. Энтузиазм, как назвал его поведение историк Нильс Анлунд, был для него в порядке вещей.

В молодости Густав Адольф был высоким и крепким, со светлыми волосами и такой же светлой бородкой. На удлиненном лице со слегка скошенным лбом сияли два голубых глаза, которые описывали как необычайно большие. Специалист может с первого взгляда распознать аметропию у человека с высокой степенью близорукости. Несмотря на такое описание глаз Густава Адольфа и замечания современников и биографов, степень его близорукости невозможно определить: в то время не существовало таких методов исследования, как те, с помощью которых сегодня офтальмолог определяет аметропию с точностью до четверти диоптрии.

Необычайно хорошие задатки молодого человека, его организаторский талант, здравый смысл и личное мужество очень пригодились, когда в 1611 году после смерти своего отца он в возрасте всего 17 лет под именем Густав II Адольф стал королем еще молодой страны. Его дед Густав I, или Густав Васа, правил Швецией как король с 1523 года до самой смерти в 1560 году. Швеция оказалась в бедственном положении: она практически находилась в состоянии войны со своими тремя главными соседями, Данией-Норвегией, Русским царством, которое в то время еще не имело выхода к Балтийскому морю, и Польшей, на троне которой восседал король Сигизмунд, дядя самого Густава Адольфа, также претендовавший на шведский престол. В течение следующих нескольких лет молодой король Швеции с его хорошо обученной армией, которую вскоре стали бояться и уважать как самую профессиональную армию в Европе, сумел если не ликвидировать очаги международной напряженности, то хотя бы снизить накал. Этому способствовали и многочисленные, в основном успешные, сражения и битвы, и его дипломатические способности и терпение на переговорах. После так называемой Кальмарской войны в 1613 году был заключен мирный договор с Данией (Кнередский мир) и в 1617 году с Россией (Столбовский мир). Однако конфликт с Польшей сопровождал Густава Адольфа на протяжении всего его правления. Только в 1629 году удалось заключить довольно непрочное Альтмаркское перемирие. Взглянув на карту Европы того времени, можно увидеть масштабы шведского владычества: помимо основной территории Швеции сине-желтый флаг развевался над Финляндией и большей частью стран Прибалтики. Даже прибрежный регион, который сегодня принадлежит России и в котором почти 100 лет спустя Петр Великий основал город Санкт-Петербург, был шведской провинцией Ингерманландией. Королевству еще не принадлежала самая южная часть Швеции, провинция Сконе с городом Мальмё и университетский город Лунд – тот все еще принадлежал Дании и был завоеван в 1658 году.

Готовность Густава Адольфа идти навстречу парламенту и сословному представительству способствовала не только укреплению его власти в небогатой Швеции, но и плодотворному сотрудничеству с одним из самых блестящих политиков XVII века Акселем Оксеншерна, который был всего на несколько лет старше своего короля. В 1612 году, в возрасте 28 лет, он стал канцлером империи и ближайшим доверенным лицом Густава Адольфа. Под таким руководством Швеция была коренным образом модернизирована, а Уппсальский университет получил огромное финансирование и вскоре стал одним из самых известных высших учебных заведений Европы.

Под властью Густава Адольфа Швеция укрепилась и перестала считаться периферийным регионом.

Происходящее на континенте затронуло не только Швецию, но и европейские дворы, которые все чаще обращали взоры на север и пытались выяснить, какие планы и стратегии строил король Швеции. В частности, Священную Римскую империю беспокоили грозная армия и то обстоятельство, что молодой король стал кумиром протестантов. На территории империи протестантизм был в сложном положении. Конфликт, который разразился после Пражской дефенестрации^[111], 23 мая 1618 года, из локального столкновения превратился в европейскую войну, которая велась в основном на территории Священной Римской империи. Католическая лига под руководством императора Фердинанда II и Максимилиана, герцога Баварского, разбила протестантских князей, а также победоносно завершила первую иностранную интервенцию: предыдущий политический соперник Густава Адольфа – датский король Кристиан IV – потерпел тяжелое поражение от имперской армии, и та продвинулась до Ютландии. Достигнув Балтийского побережья, военачальник имперской армии Валленштейн, в награду за свои заслуги получил герцогство Мекленбург, которое император без лишних церемоний экспроприировал у прежних протестантских правителей.

Густав Адольф руководствовался двумя мотивами: религиозной солидарностью с протестантами в Германии и интересами влияния и безопасности Швеции. Потенциально враждебная держава на противоположном берегу Балтийского моря и тот факт, что Габсбурги поддерживали польских Васа, внушали ему беспокойство. В том, что император пожаловал своему генералу, чрезвычайно прогрессивному военному предпринимателю Валленштейну, звучное звание «генерала Балтийского и Океанического морей», Густав Адольф видел своего рода предупреждающий знак. В 1628 году, когда независимый город Штральзунд оказал сопротивление попытавшемуся захватить его Валленштейну, Густав Адольф осторожно вмешался в конфликт и послал на помощь Штральзунду небольшой отряд завербованных шотландских наемников. Впервые в жизни шведский король действовал совместно с датским монархом. Валленштейну пришлось отказаться от осады, и Штральзунд на следующие два столетия стал самым шведским городом Германии^[112]; только в 1815 году он перешел от Швеции к Пруссии.

После долгих дискуссий в шведском правительстве и в парламенте летом 1630 года Густав Адольф уступил призывам сторонников интервенции и просьбам о помощи со стороны немецких протестантов, потерпевших военное поражение от Валленштейна и находившихся под угрозой истребления. Если он верил в дурные предзнаменования, ему следовало к ним прислушаться. Густав Адольф построил корабль, который стал гордостью его флота и носил имя его семьи: «Ваза» (согласно шведскому правописанию: Vasa). Закладка судна состоялась 1 января 1626 года, и два года спустя внушительный военный корабль был готов. Однако его первое плавание обернулось катастрофой. Корабль покинул верфь 10 августа 1628 года. Путешествие закончилось всего через 20 минут, менее чем через два километра, когда порыв ветра опрокинул оснащенный недостаточным балластом корабль на бок. Вода проникла через открытые пушечные отверстия, и судно «Ваза» вместе с экипажем примерно из 50 человек перевернулось и быстро затонуло. Более трех веков оно покоилось на илистом дне стокгольмской гавани, пока морской археолог Андерс Франсен не нашел его в 1957 году. А в 1961 году корабль наконец подняли на поверхность. После реставрационных работ, продолжавшихся несколько лет, он стал одной из самых важных достопримечательностей Стокгольма, и сегодня его можно увидеть в одноименном музее^[113], где корабль и вещи, оставленные его командой, рассказывают о временах Густава Адольфа.

Корабли, на которых Густав Адольф и его армия численностью около 13 000 человек пересекли Балтийское море, оказались более надежными. Шведский экспедиционный корпус высадился в Пенемюнде 6 июля 1630 года. Шведы рассчитывали, что к ним присоединятся союзники, но этого не произошло, хотя и Бранденбург-Пруссия, и Саксония (оба района были центрами протестантизма) обещали свою помощь. Вместо этого денежная поддержка пришла из Франции. Католическая страна, управляемая кардиналом Ришелье, выплатила Швеции субсидии – яркий пример того, что в этом конфликте конфессиональные вопросы все больше отходили на второй план по сравнению с национальной политикой власти. Франция увидела в Густаве Адольфе подходящего союзника, чтобы поставить на место своих сильных политических соперников Габсбургов.

Католическая Франция оказывала поддержку Швеции и прочим протестантским государствам, надеясь таким образом ослабить Габсбургов.

Союзники появились лишь после события, глубоко потрясшего Европу, привычную к ужасам войны. А в следующем году король Швеции даже стал маяком надежды для протестантов. Имперская армия под командованием графа Тилли осадила протестантский город Магдебург, который также питал надежду, что шведы поспеют на помощь вовремя. Эта надежда не оправдалась. Вместо этого солдаты Тилли 20 мая 1631 года штурмовали город и устроили резню, какую давно не видели в Европе. Около 20 000 магдебургцев были убиты распоясавшейся солдатней; даже собор не стал для них убежищем. Их насиловали, грабили и убивали. Имперский генерал Паппенгейм утверждал, что с ними был Бог и поэтому все его солдаты разбогатели. Папа Урбан VIII выразил ту же позицию в письме, где выразил свою радость по поводу уничтожения стольких еретиков.

Принимая во внимание эти зверства и беспринципность противника, ликование, с которым Густав Адольф был принят в протестантских регионах Германии, не стало неожиданностью, как не стал и страх мести, пробудившийся на территориях, расположенных дальше к югу. Между тем шведская армия еще при жизни короля была довольно дисциплинированной, и Густав Адольф был больше заинтересован в обеспечении своих солдат всем необходимым и выплате им жалованья, чем в возмездии. С покоренных городов, таких как Мюнхен и Нюрнберг, он требовал значительных контрибуций. После превосходной победы шведов при Брейтенфельде в сентябре 1631 года ход войны изменился. Теперь имперские войска отступали. Резко ухудшившаяся ситуация заставила императора повторно поставить во главе армии генералиссимуса Валленштейна, который был ранее отправлен в отставку. Несмотря на свою инвалидность, причиной которой была подагра, и общее плохое состояние здоровья, Валленштейн избрал успешную тактику и избегал сражений в открытом поле, что не нравилось такому активному человеку, как Густав Адольф. Затянувшиеся на месяцы маневры двух армий подошли к концу 16 ноября 1632 года, когда Валленштейн отдал своей армии приказ перейти на позицию, которая считалась выгодной, – под Лютценом, недалеко от Лейпцига.

Шведы атаковали дождливым и туманным утром, при погодных условиях, которые дополнительно затрудняли обзор близорукому Густаву Адольфу. Атака началась около 11 часов и была такой яростной, что удивила даже Валленштейна, который на следующий день сообщил о «такой фурии, какой никто прежде не видел и не слышал». Несмотря на слабое зрение, несмотря на туман, Густав Адольф, в отличие от других коронованных особ, сражался вместе со всеми, а не следил за боем с ближайшей возвышенности.

Давайте проследим последние минуты жизни короля, мастерски описанные Голо Манном^[114]: «Миновав пересеченную местность, Густав добрался до края своего сильно поврежденного левого пехотного центра и пробрался глубоко внутрь него. Уважительное обхождение, с которым люди пропускали короля, привлекло внимание врага. В результате мушкетного выстрела Густав был ранен в левую руку и больше не мог управлять своим белым конем; грузного близорукого человека, беспомощно движущегося в дыму и тумане, встретил рой имперских всадников, которые убили его выстрелами из пистолетов и колотыми ударами в голову и в спину, а затем ограбили, сняв с него цепь, часы и серебряные шпоры, а также шляпу, одежду и сапоги, и его обнаженный труп лежал на голой земле, – Полуночный Лев, крестоносец, Дон Кихот»^[115].

Битва продолжалась еще шесть часов и закончилась победой шведов, доставшейся им слишком дорогой ценой. Война продлилась еще 16 лет, среди которых были худшие годы, когда мирное население подвергалось еще большему числу убийств и грабежей. Война получила название Тридцатилетней, и в Германской империи ее жертвами прямо или косвенно (из-за эпидемий, голода и т. д.) стала треть населения, примерно шесть миллионов человек. Швеция оставалась крупной европейской державой еще около ста лет. С XIX века в стране воцарилась прогрессивная либеральная демократия. В XXI веке Швеция, согласно опросам, пользуется наибольшей симпатией у немцев. Если бы Густаву Адольфу, который при Лютцене не видел, где и рядом с кем находится, был отведен больший срок жизни и правления, война не просто закончилась бы быстрее, но и влияние Швеции на Германию было бы сильнее, чем после заключения мирного договора в 1648 году. Это не самый плохой сценарий альтернативного развития истории.

Осторожно, заразно! Оспа

8 мая 1980 года определенно можно назвать звездным часом человечества. В тот день Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) в Женеве официально объявила об искоренении оспы. Впервые за всю историю эта эпидемическая болезнь была уничтожена. Разрушительные последствия эпидемии оспы, протянувшиеся на долгие века, сегодня трудно представить. Только в XX веке ее жертвами стали около 300 миллионов человек^[116].

Заболевание, при котором, как правило, на лице и теле образуются многочисленные гнойники, или пустулы, изначально протекает с довольно неспецифическими ранними симптомами, такими как лихорадка, головная боль, боль в спине, боль в конечностях и утомляемость. Наличие на лице примерно 200 пустул, заполненных жидкостью, по-прежнему считается сравнительно легким течением, а при тяжелом течении таких маленьких пузырьков может быть 500 или более. Если больной не умрет, пузырьки будут всю жизнь напоминать ему об этой болезни: пустулы оставляют шрамы, иногда настолько явные, что обезображивают все лицо. В прошлом для многих молодых женщин и девушек такое протекание болезни становилось катастрофой, поскольку со шрамами на лице их никто не хотел брать замуж. Многие из этих жертв оспы заканчивали на социальном дне, те, кому повезло чуть больше, находили убежище в монастыре, особенно в Средние века. Многие исторические личности были отмечены оспинами. Тот факт, что это осталось скрытым от наших глаз, объясняется чувствительностью (и коммерческой жилкой) художников-портретистов, которые утаивали эту деталь ради своих клиентов. Следы оспы были у Гете и Моцарта; отец-основатель Соединенных Штатов Джордж Вашингтон отделался лишь легкими рубцами. Возбудителями оспы выступают – точнее, выступали – два подтипа вируса оспы. Variola major был худшим типом, называемым angel of death^[117], с уровнем смертности до 50 процентов; второй тип, Variola minor, вызывал гораздо более легкое течение болезни и приводил к смерти только около 0,2 процента заболевших. Как рассказывал британский врач и медицинский писатель Гаррет Уильямс, «заразиться Variola minor было двойной удачей: жертва обычно отделывалась легким недомоганием и незначительными рубцами, а затем приобретала пожизненный иммунитет против Variola major»^[118].

В китайских текстах еще VI века до н. э. описана процедура, похожая на вакцинацию от оспы.

Очевидно, что тысячи лет назад оспа поражала самые разные народы. В древнем Китае она находила своих жертв около 1120 года до н. э. Профилактическая мера в виде вакцинирования, о которой я расскажу ниже, описана в китайских текстах, датируемых VI веком до н. э. В египетских папирусах никаких свидетельств болезни найти не удалось, но была найдена мумия покойного фараона Рамсеса V, датируемая 1157 годом до н. э.^[119], у которой обнаружили изменения на лице, считающиеся оспинами. Античную Европу, похоже, болезнь в основном обошла стороной; оспа возникала в основном в Азии и Африке и сопровождала первых мусульман от Аравийского полуострова до Месопотамии и Северной Африки. Около 910 года персидский врач ар-Рази, работавший в Багдаде, написал превосходный труд под названием «Об оспе и кори». В нем впервые была проведена разделительная черта между этими двумя заболеваниями, которые проявляются кожными высыпаниями; примечательно, что ар-Рази считал корь более опасной болезнью^[120]!

Оспа пришла в Европу в Средние века. Распространителями, переносчиками этой болезни считают гуннов, что либо может быть правдой, либо же связано с древней привычкой приписывать незнакомцам и врагам все мыслимые ужасающие качества. В любом случае, примерно к 1000 году большая часть Европы узнала, что такое оспа; на тот момент эпидемия не добралась только до Скандинавии, России и Исландии. Судьба Исландии представляется типичной катастрофой, вызванной контактом вируса натуральной оспы с населением, не имевшим никакого иммунитета против этих возбудителей. В 1241 году датский корабль доставил вирус на остров, а через несколько недель из живших там северных европейцев 20 000 были мертвы – это около 40 процентов от общей численности населения Исландии на тот момент^[121].

Эта трагедия приобрела еще больший размах, когда после 1500 года европейские первооткрыватели и завоеватели завезли оспу в Новый Свет. Она уничтожила гораздо больше коренных американцев, чем все аркебузы, мушкеты и мечи захватчиков. Эрнан Кортес с 1519 по 1521 год смог покорить высокоразвитую цивилизацию ацтеков всего лишь с 600 солдатами только потому, что среди жителей Мексики началось серьезное вымирание. Первоначально вынужденные отступить от столицы Теночтитлана конкистадоры ожидали контратаки ацтеков, которая так и не началась. Тогда Кортес и его люди захватили город; один из испанцев рассказал об ужасе, который ждал их там: «Дома и дворы были полны трупов. Они в таком количестве лежали на улицах и площадях, что едва ли можно было сделать шаг, не наступив на тело индейца. Зловоние было настолько сильным, что никто не мог его вытерпеть»^[122]. В Мексике из 25 миллионов коренных жителей жертвами оспы стали около 18 миллионов^[123].

Европейские завоеватели легко справились с несколькими развитыми цивилизациями Нового Света, ослабленными оспой.

Примерно в 1526 году оспа достигла империи инков. За десять лет от этих и других болезней, принесенных испанцами, таких как грипп, дифтерия и тиф, погибло от 50 до 90 процентов населения. В 1532 году скромной армии из 167 пехотинцев и 67 кавалеристов^[124] было достаточно, чтобы конкистадор Франсиско Писарро смог завоевать империю, измотанную этими инфекционными заболеваниями и гражданской войной.

Восприимчивость коренных американцев к оспе была на пользу завоевателям, что зачастую использовалось целенаправленно. До нас дошла следующая переписка 1763 года между главнокомандующим британской армией в Северной Америке сэром Джеффри Амхерстом и его командующим, полковником Генри Буке, который находился на границе колонии Пенсильвании с территорией индейцев: «Есть ли возможность занести оспу во враждебные индейские племена? Мы должны использовать все уловки, какие есть в нашем распоряжении, чтобы уничтожить их». – «Я постараюсь передать индейцам какие-нибудь одеяла [на которых лежали больные оспой] и буду осторожен, чтобы самому не заразиться»^[125]. Эта концепция биологической войны была по-прежнему актуальна при расширении США на запад в XIX веке. Историки, однако, расходятся во мнениях относительно того, могла ли великая эпидемия оспы в западных прериях с 1837 по 1840 год быть вызвана преднамеренно, по крайней мере, с ведома местной армии США (и, следовательно, правительства США), или это было неудачным совпадением. У одного матроса на пароходе «Святой Иосиф», курсировавшем по Миссури, были симптомы, которые напоминали оспу и передались трем женщинам из племени арикара, находившимся на борту. Около 17 000 индейцев стали жертвами эпидемии; племя мандан было почти полностью истреблено^[126].

В Европе XVIII век был периодом расцвета оспы. Шанс заразиться и заболеть ею в этот век просвещения оценивается как один к трем^[127]. Насколько прочно оспа вошла в повседневную жизнь, иллюстрирует замечание английского политика и писателя Хораса Уолпола в письме, датированном апрелем 1750 года: «Три дня назад лорд Далкейт умер от оспы. В его семье дела обстоят ужасно, потому что вместе с несколькими дядями и тетями в прошлом году от этой болезни умер его старший сын, а его единственный брат, который болел всего два дня, сгнил так быстро, что у него отвалились конечности, когда его собирались положить в гроб»^[128].

За 25 лет от оспы умерло 15 миллионов европейцев.

Самыми известными людьми, заразившимися оспой, были царь Петр II и французский король Людовик XV. Царь, внук Петра Великого, вступил на престол в возрасте 12 лет. Молодому правителю исполнилось 15 лет^[129], и в феврале 1730 года он должен был жениться на девушке из знатного рода. Но этому не суждено было случиться: оспа положила конец его недолгому правлению 29 января 1730 года. Дольше на вершине социальной пирамиды продержался Людовик XV, которого называли «Возлюбленным» за его многочисленные сексуальные авантюры. При его правлении выражение «засилье фавориток» стало нарицательным. Мадам Помпадур была самой известной любовницей короля. Номинально Людовик стал королем еще в 1715 году в возрасте пяти лет, когда его прадед Людовик XIV покинул бренный мир. Для мальчика было создано регентское правительство. Он также женился в 15 лет; к тому времени он уже считался совершеннолетним. Его супруга, польская принцесса, родила не менее десяти детей. Он пробыл на троне почти полвека, прежде чем в 64 года оспа настигла его и 10 мая 1774 года забрала его полную удовольствий жизнь.

В XVIII веке произошел прорыв в борьбе с оспой и появилась вакцинация как одна из важнейших профилактических мер в медицине. Предшественницей была прививка, которая давно практиковалась на Ближнем Востоке и стала известна в Европе благодаря трудам одной англичанки. Леди Мэри Уортли Монтегю в 1717 году отправилась в Константинополь, куда ее муж был назначен послом. Всего за три года до того она сама переболела оспой и, как она писала, потеряла из-за этого свою красоту. Прививка, которую она наблюдала у целителей в Турции, заключалась в том, что они брали жидкость из пустул человека, страдающего легкой формой оспы, и помещали под кожу здорового человека. В результате можно было предполагать и надеяться, что привитый также перенесет легкое заболевание, которое оставит мало шрамов или не оставит их совсем и защитит человека на всю оставшуюся жизнь. Это не всегда удавалось: священнослужитель Коттон Мэзер из Бостона, который также занимался распространением прививок, рассчитывал, что уровень смертности составит 2,5 процента, что в десять раз ниже уровня смертности, который можно было бы ожидать, когда разразится эпидемия. После своего возвращения в Англию леди Мэри стала видной поборницей этого метода, который постепенно завоевал доверие медиков и правителей: в 1722 году английский король Георг I сделал прививки двум принцессам из королевской семьи.

Важнейшим шагом в истории борьбы с оспой стало появление прививок. Сначала в качестве вакцин использовали вещество из пустул легко переболевших людей, а позднее людей стали прививать коровьей оспой.

Великое нововведение, связанное с именем английского врача Эдварда Дженнера, оказалось гораздо эффективнее и, прежде всего, безопаснее. В то время в Англии ходили легенды о красоте горничных на фермах, особенно milkmaids^[130], главной работой которых было доение коров. Прежде всего это было связано с тем, что они редко болели оспой или не болели ей вообще и поэтому не имели шрамов. Дженнер был не первым, кто заметил эту закономерность, однако он последовательно отследил ее причину: среди женщин коровья оспа была профессиональным заболеванием – они заражались этой инфекцией, прикасаясь к вымени коров, покрытому волдырями. Волдыри также распространялись на руки горничных и были известны как узелки доильщицы. Очевидно, тот, кто заражался коровьей оспой, был невосприимчив к обычной оспе.

В мае 1796 года Дженнер провел один из образцовых для истории медицины экспериментов: он взял секрет из волдыря на руке доярки Сары Нельмес, которая недавно заразилась коровьей оспой, сделал надрез на руке восьмилетнего Джеймса Фиппса и втер секрет в его кожу, после чего у ребенка в месте укола развилась легкая воспалительная реакция. Через несколько недель Дженнер ввел мальчику жидкость из организма больного оспой, что не имело никаких последствий. И последующий перенос материала из оспенных пустул, произведенный несколько месяцев спустя, также не подействовал на Джеймса. Так родилась вакцинация против оспы! Вскоре после этого Дженнер опубликовал научный отчет о первых 18 людях, успешно защитившихся от болезни. Вакцинация начала свое триумфальное шествие по миру. Величайший комплимент этому образцу британского исследовательского духа исходил от политических противников Англии: в 1805 году Наполеон вакцинировал всю свою армию. Человечество вступило на дорогу к победе над страшной эпидемией.

Врачеватели, за которыми тянется смерть. Шевалье и Кантор

Конечно, историю пишут не одни лишь власть имущие, чья деятельность находится под влиянием болезней или чье правление болезни прекращают, порой очень внезапно, как случилось с Александром Великим или Франклином Д. Рузвельтом. А исторические события определяют и формируют жизнь не только так называемых широких анонимных масс, к которым относились навеки оставшиеся для нас безымянными жертвы чумы, холеры или туберкулеза. Есть еще одна группа тех, кто определил нашу историю и сформировал наше представление о себе как о людях, гражданах, членах общества или социальной группы: те, кто выступает субъектом и частью истории культуры, кто смог запечатлеть цивилизационное наследие отдельного региона, например Европы, или даже всего человечества.

Болезни снова и снова оказывали влияние на творчество художников, писателей, композиторов – просто вспомните об усиливающейся глухоте Бетховена, о вызванной полиомиелитом инвалидности Фриды Кало, о поздних картинах Уильяма Тернера или Клода Моне, страдавших от катаракты, или о ревматизме Огюста Ренуара. Иные великие деятели культуры ушли из жизни на пике своего творчества или даже не успев этого пика достичь. Какие еще творения мог оставить после себя Винсент Ван Гог, скорее всего страдавший от биполярного расстройства^[131] и покончивший жизнь самоубийством в возрасте 37 лет? Или Франц Шуберт, с которым мы уже встречались, когда описывали одну из самых серьезных и разрушительных эпидемий Нового времени? Это особенно актуально в случае с одним из величайших драматургов Германии, Георгом Бюхнером. Писатель – и врач – успел написать всего две драмы («Смерть Дантона» и «Войцек» – пьесу, которая осталась незаконченной) и комедию «Леонс и Лена», когда его забрал брюшной тиф. Бюхнеру было всего 23 года, но его сочли достаточно гениальным, чтобы назвать в его честь самую важную литературную премию Германии.

Опасность несли не только болезни наподобие убившего Бюхнера тифа, которые сейчас легко поддаются лечению, но и врачеватели прежних эпох. Такая судьба постигла одного из самых выдающихся композиторов Европы, который из персонажей этой книги считается одним из величайших деятелей культуры: Иоганна Себастьяна Баха. Он попал в руки одного из тех врачей, которые причинили своим пациентам больше вреда, чем пользы.

Как выразился современник и автор некролога, у Баха было «глупое от природы лицо», что означало: у него было плохое зрение.

Поскольку Бах большую часть своей жизни сочинял музыку и писал при недостаточном освещении, он, скорее всего, был близорук. Следовательно, патогенез мог быть аналогичен патогенезу Густава II Адольфа из Швеции, который встретил свой конец, уже описанный в этой книге, всего в нескольких километрах от места работы Баха в Лейпциге. На знаменитом портрете Иоганна Себастьяна Баха, написанном в 1748 году художником Элиасом Готтлобом Хаусманом, внимание офтальмологов привлекли характерные морщинки между бровями – результат многолетнего прищуривания глаз. Так часто делают близорукие люди, которые не носят очки. С возрастом зрение Баха продолжало падать, и наиболее вероятным объяснением этому служит возрастное помутнение хрусталика, называемое катарактой. В прежние века это заболевание глаз лечили не специально обученные врачи, а путешествующие по странам так называемые Starstechern^[132], цирюльники, которые нередко проводили и другие хирургические вмешательства, такие как удаление камней из мочевого пузыря. Самым известным из таких странствующих цирюльников был англичанин Джон Тейлор.

Тейлора, который, вероятно, родился в Норидже в 1703 году, историки медицины называют ярким примером шарлатана, приносившего только (новые) страдания большинству своих пациентов. Такое мнение разделяли многие его современники. Иногда власти предупреждали о шарлатане, однако потерпевших часто вводили в заблуждение поведение и невероятная дерзость Тейлора. Он называл себя «шевалье» и рассказывал чудесные истории о своих успехах в исцелении больных; он одевался в изысканные ткани и имел репутацию любимца женщин. По крайней мере, он не врал о своем образовании: Тейлор происходил из семьи врачей и прошел обучение у уважаемого хирурга Уильяма Чеселдена в больнице Святого Фомы в Лондоне. Тейлор специализировался на лечении глаз и странствовал по Англии, а потом и по всему континенту. Предположительно он получил докторскую степень в Льеже и еще одну в Кёльне. Определить, где заканчивается правда, а где начинается вымысел, спустя 300 лет еще труднее, чем в начале XVIII века. Позже Тейлор признался, что только в Швейцарии он ослепил несколько сотен человек. Он был классическим «протыкателем катаракты»: с помощью специальной иглы он вдавливал замутненный хрусталик в стекловидное тело глаза и в ходе этой простой, но чреватой осложнениями процедуры своим самоуверенным, если не высокомерным поведением оказывал эффект внушения на своих пациентов. Тейлор олицетворял «врача-лекарство»^[133] в худшем смысле этого слова. Английский король Георг II назначил его придворным окулистом – к счастью, его величеству хирургическое вмешательство не потребовалось, – и это было лучшей рекламой для врачевателя. Благодаря такому раскладу в течение многих лет Тейлор пользовался уважением в высших кругах и более чем 30 лет путешествовал по Европе, периодически покидая место своего постоянного проживания в Лондоне.

Весной 1750 года Тейлор приехал в Лейпциг, где его представили знаменитому композитору. Между 28 и 31 марта 1750 года Тейлор оперировал катаракту Баха. С точки зрения современной медицины, тот факт, что хрусталик, который сдвигали с места с помощью иглы, оставался в глазу, практически гарантировал серьезные осложнения. Одним из возможных последствий была инфекция, которая могла привести к разрушению глаза (потому что катарактальные иглы в лучшем случае вытирали, но, естественно, никогда не кипятили), вторичной глаукоме или массивному кровотечению внутри глаза. При современной операции по удалению катаракты хрусталик удаляют из глаза, а пациенту имплантируют интраокулярную линзу (ИОЛ), которая, как правило, обеспечивает отличное зрение на долгие годы, часто даже без очков. Процедура занимает всего четверть часа и считается самым распространенным хирургическим вмешательством в современной медицине; только в Германии ежегодно проводится около 900 000 операций по удалению катаракты.

Вне зависимости от результатов обследования Тейлор предпочитал оперировать именно левый глаз.

Во времена Баха современные успех и безопасность операции были немыслимы. Примерно через неделю после первой процедуры была проведена вторая операция; неизвестно, на том же самом или на другом глазу. После двух процедур здоровье Баха сильно ухудшилось. Вопрос, стало ли это результатом вмешательства, спорный; однако если это было так, то возникает подозрение на ползучую инфекцию, которая в конечном итоге распространилась на весь организм. Согласно мнению его современников, причиной смерти была «сильная лихорадка», что вполне соответствует этому диагнозу. Бах имел лишний вес и также мог страдать сахарным диабетом второго типа, после вмешательства вышедшим из-под контроля. Иоганн Себастьян Бах покинул этот мир вечером 28 июля 1750 года.

Однако Джон Тейлор нанес еще один удар по музыке того времени и, следовательно, по европейскому культурному наследию. В августе 1758 года в Лондоне он оперировал другого музыкального гения эпохи, Георга Фридриха Генделя. За шесть лет до этого другой окулист прооперировал ему один глаз и, очевидно, вполне успешно. Однако после вмешательства Тейлора удача покинула Генделя. Как и Бах, этот одаренный композитор скончался всего через несколько месяцев после проведенной Тейлором процедуры по протыканию катаракты.

Недуг раннего Нового времени. Подагра

Король был крайне неприятным человеком. Правда, он чрезвычайно эффективно реформировал государственную систему, создал хорошо организованный – прославившийся надежностью и мало коррумпированный – административный аппарат и сформировал армию, особенно впечатляющую, если сравнить ее с численностью населения этой довольно небольшой страны. Хотя у него напрочь отсутствовала обходительность, биографы из лучших побуждений приписывают ему историческое величие. Его решения были настолько плодотворны, что его сын, преемник, смог даже возвести Пруссию в ранг крупной европейской державы. Но с точки зрения межличностных отношений Фридрих Вильгельм I, король Пруссии с 1713 по 1740 год, был тираном, сеявшим страх: среди своих чиновников, среди граждан, среди членов своей семьи. Согласно легенде, берлинцы пускались наутек, если на улице случайно встречались со своим правителем во время одной из его инспекционных прогулок.

Говорят, что Фридрих Вильгельм I бил тростью прохожих, которые не успели вовремя укрыться в безопасном месте, и кричал что-то вроде: «Вы не должны меня бояться! Вы должны меня любить, любить меня вы должны!»

Естественно, злобный характер монарха в первую очередь отражался на его поведении: он был грубым человеком, пренебрежительно относившимся к образованию и культуре, с жестокими повадками и, вероятно, отличался изрядной долей садизма. Об этом также свидетельствует его отношение к подрастающему сыну, впоследствии ставшему Фридрихом Великим, которого король так изводил, что тот пытался бежать за границу. Фридрих Вильгельм I хотел, чтобы за неудачную попытку к бегству его сына приговорили к смертной казни. Когда судьи отказались, он заставил 17-летнего Фридриха наблюдать за казнью его друга и доверенного лица Ганса Германа фон Катте. Но помимо неуправляемого характера, особенно во второй половине правления, также играл роль еще один фактор, делавший короля непредсказуемым и вспыльчивым: он страдал от сильных болей. У Фридриха Вильгельма I была подагра. Когда он посвящал себя рисованию – одному из его немногих экскурсов в мир культуры, – то часто подписывал свои простые картины in tormentis pinxit, «нарисовано в страданиях».

Врачам той эпохи было ясно, как он заработал свой недуг: как и многие коронованные особы, Фридрих Вильгельм I предавался гастрономическим удовольствиям. На его столе, как и при всех королевских дворах и в аристократических имениях, преобладали мясные блюда и, конечно же, было много алкоголя. Король становился все более тучным и почти не мог двигаться. По мере приближения конца жизни он увядал как физически, так и ментально. Фридрих Вильгельм I, который в итоге оказался в инвалидном кресле, умер 31 мая 1740 года в возрасте 51 года в Потсдамском городском дворце.

Его сын, взошедший на прусский престол как Фридрих II и еще при жизни получивший прозвище «Великий», унаследовал отцовскую склонность к употреблению большого количества мяса. Однако за обедом он не ел так много, как его отец: Фридрих Великий не страдал от лишнего веса. Его форменные кители, дошедшие до наших дней, а также портреты, сделанные при жизни, указывают на то, что в молодости его телосложение было в пределах нормы, а в более поздние годы его можно было описать скорее как тщедушного человека небольшого роста. Но его конец был похож на конец его отца, хотя ему и была отпущена гораздо более долгая жизнь: в последние годы Фридрих II также провел большую часть времени в инвалидном кресле на террасе построенного им дворца Сан-Суси в окружении своих горячо любимых борзых. Он предпочитал их компанию человеческому обществу и высказал желание быть похороненном вместе со своими собаками, которое исполнили только в 1991 году.

Едва ли не все влиятельные деятели раннего Нового времени, то есть примерно трехвекового периода, были подагриками.

Связь между богатством, а зачастую и властью, и подверженностью заболеванию была очевидна. Нигде различие между высшим сословием и основной массой населения не было настолько очевидно, как в вопросе пищи: представители высшего класса поглощали ее, сидя в зеркальном зале, освещенном многочисленными люстрами, а люди из низших классов – в мрачных, похожих на сараи лачугах. Дворянин и его дамы подкреплялись каплунами и дичью, свиной брюшиной и фаршированными лебедями, вино и портвейн искрились в графинах. А простой фермер ел пшенную кашу и пил, если мог себе это позволить, пиво, вкусовые качества которого до изобретения технологий охлаждения оставляли желать лучшего. Такое различие в образе жизни сохранялось, когда особую роль стала играть буржуазия и, прежде всего, крупные предприниматели, а внизу демографической пирамиды к крестьянству присоединились и промышленные рабочие. Заслуживает внимания деликатное определение болезни, сформулированное графом Честерфилдом, английским государственным деятелем второй половины XVIII века: «Подагра – это болезнь джентльменов, а ревматизм – болезнь кучеров наемного экипажа»^[134]. Следует добавить, что кучера страдали ревматическими заболеваниями в основном из-за жизни в условиях повышенной влажности и несоблюдения правил гигиены. Кроме того, они подвергались воздействию погодных условий, когда выполняли свою работу, сидя на козлах, в то время как настоящий джентльмен сидел внутри экипажа и был защищен от ветра и дождя.

Подагра – это нарушение обмена пуринов, которое приводит к отложению солей мочевой кислоты в суставах. Как правило, сначала поражается плюснефаланговый сустав на большом пальце стопы: он опухает, краснеет и начинает болеть. Поэтому художники и сатирики часто изображали больного подагрой полным мужчиной, чья забинтованная нога лежит на табурете, или сидящим в инвалидном кресле, опять-таки с повязкой на ноге. Например, Вильгельм Буш в своей истории в картинках Der neidische Handwerksbursch^[135] 1872 года нарисовал пациента с тщательно забинтованной левой стопой и добавил следующие строки: «Но толстяк – Ой! Моя нога! / Сегодня снова разыгралась подагра».

Из-за боли в большом пальце, появляющейся в самом начале заболевания, болезнь и названа «подагрой»: с греческого языка это слово переводится как «нога в капкане».

В числе больных подагрой был первый «военный предприниматель» современности, генералиссимус Священной Римской империи, участвовавший в Тридцатилетней войне, Альбрехт Венцель Евсевий фон Валленштейн^[136]. В первой половине войны ему удалось стремительно возвыситься, и в конце концов он получил столько власти, что его наниматели – император и союзники из католической Лиги – временно отстранили его, а позже организовали убийство. Большую часть своей карьеры он серьезно болел. В 1620 году, когда война, казалось, закончилась быстрой победой империи над чешскими повстанцами, Валленштейну, по его собственным словам, пришлось очень тяжело. Он дал объяснение своему состоянию: «В июле 1620 года я был смертельно болен, и причиной болезни, я полагаю, стало пьянство»^[137]. Именно подагра частично обездвижила Валленштейна – в некоторых походах его переносили слуги, – а также сделала его вспыльчивым (подобно Фридриху Вильгельму I). Иногда он даже не мог сесть на лошадь, что для военачальника той эпохи практически приравнивалось к профессиональной непригодности. Вероятно, подагра у него протекала параллельно с сифилисом, что после его окончательного отстранения привело к быстрому ухудшению физического состояния и общей беспомощности. У него не было никаких шансов против решительных наемных убийц при побеге в Эгер февральской ночью 1634 года.

Подагра известна целителям с давних времен. В египетском Папирусе Эберса (около 1500 года до н. э.) говорится об этом недуге, а также о способах его лечения: упоминается экстракт осеннего крокуса. Праотцу западной медицины, жившему с 460 по 377 год до н. э.^[138], Гиппократу также были известны симптомы подагры; учитывая, как много в Древней Греции потреблялось вина, Гиппократ наверняка понял причинно-следственные связи. В одном современном учебнике кратко резюмируется уровень знаний целителя: «Гиппократ писал, что подагра возникает в основном у взрослых и на всем теле, что она редко встречается у женщин “до того, как у них прекратились месячные” и ее никогда не бывает у евнухов. Он признавал ее наследственной болезнью, описал влияние лености и излишеств за столом. Он уже различал подагру и другое болезненное воспалительное заболевание суставов, которое назвал артритом»^[139].

Наследственность, пищевые привычки и жизнь в роскоши во времена античности считались спутниками болезни, и философ Сенека подчеркивал^[140], что это была болезнь не только мужчин, но и женщин, не знавших умеренности: «Как можно удивляться, что даже величайший из врачей и самый дотошный знаток природы уличен во лжи, если кругом столько больных подагрой лысых женщин?»^[141].

Считается, что подагра могла быть и у нескольких римских императоров.

На рубеже Средневековья и Нового времени от этого заболевания страдал Генрих VIII, а также многие другие князья, генералы и короли, в том числе король Франции Людовик XIV и император Карл V (у которых, как и у Генриха VIII, также был и сифилис). Сын Карла, Филипп II, в последние годы своей жизни был парализован подагрой и умер в 1598 году, через десять лет после того, как Англия Елизаветы I нанесла тяжелое поражение его Непобедимой армаде. Среди больных подагрой представителей буржуазии были Иммануил Кант и Бенджамин Франклин. И даже Мартин Лютер, который изначально собирался прожить жизнь в отречении, словно монах, заплатил эту цену за свое пристрастие к обильным яствам и выпивке.

Связь между мочевой кислотой и подагрой была открыта в конце XVIII века после того, как шведский химик Карл Вильгельм Шееле в 1776 году обнаружил мочевую кислоту в камнях мочевого пузыря, а Уильям Хайд Волластон в 1797 году подтвердил наличие мочевой кислоты в подагрических узлах больных. В XIX веке все чаще признавали, что подагра поражает не только суставы, но и почки и может привести к почечной недостаточности. В периоды кризиса и дефицита частота случаев заболевания подагрой заметно снижается. В Германии сразу после Первой и Второй мировых войн она встречалась крайне редко. В настоящее время, похоже, ее эпидемиология радикально изменилась по сравнению с ранним Новым временем: плохое, нездоровое и чрезмерное питание сегодня характерно скорее для малообеспеченных слоев населения, тогда как у людей, живущих в достатке, и у элиты есть возможность покупать органические продукты в модных супермаркетах, питаться в ресторанах, где подают изысканные и более скромные по объему блюда, а не огромные порции мяса, которые вываливаются за края тарелки.

Последнее путешествие двух братьев. Лоуренс и Джордж Вашингтоны

Барбадос, ноябрь 1751 года. Нельзя даже представить, что когда-нибудь на этом карибском острове раскинутся огромные гостиничные комплексы, а люди со всего света будут приезжать сюда ради отдыха и типичных для этих мест развлечений на белых песчаных пляжах. В Бриджпорте и более мелких городках всего несколько гостиниц – в основном таверн для неотесанных матросов с пришвартованных здесь кораблей, на которых перевозят продукты с острова, преимущественно сахарный тростник. Однако довольно часто на кораблях поставляют совершенно другой груз: рабов из Африки. Но путешественники из более благородных сословий все равно не заходят в гостиницу, а останавливаются у людей высокого социального положения. Именно так поступают двое мужчин, которые сходят на берег и немедленно направляются к капитану Крофтану, командиру одного из фортов британской колонии. Они намерены поселиться у этого офицера и смогут познакомиться с высшим обществом острова.

Оба новоприбывших высоки для своего времени и хорошо одеты; также они явно принадлежат к сливкам британского общества – не к дворянству, а к задающему тон сословию торговцев и предпринимателей. В течение долгих 37 дней эти двое бороздили просторы бурного моря, но они прибыли не из матушки Англии, а из того же Западного полушария, в котором они находятся и теперь. Мужчины родом из английской колонии Виргиния, и плавание под парусами оказалось настолько неприятным, что младший после своего возвращения домой в конце года никогда в жизни больше не отправится в морское путешествие. Зато он прославится переправой через реку Делавэр рождественским утром, которую художник исторического жанра Эмануэль Лойце запечатлеет на своем грандиозном полотне^[142]. Младшему 19 лет, и его крепкая фигура буквально пышет жизнью, чего нельзя сказать о его спутнике. Этот 33-летний мужчина бледен, постоянно кашляет, и участие в званых вечерах в доме хозяина и прочей элиты Барбадоса требует от него больших усилий. У мужчины легочное заболевание, по всей вероятности туберкулез. Эти двое надеются, что теплый воздух Карибского моря принесет ему облегчение, возможно, даже исцеление. Первое обследование у врача на Барбадосе, доктора Уильяма Хиллари, настраивает на оптимистичный лад: врач считает, что выздоровление вполне возможно. Услышав это, младший испытывает облегчение: нет более близкого для него человека, чем сводный брат, который на 14 лет его старше. Для Джорджа Вашингтона, стоящего на пороге взрослой жизни, Лоуренс заменил отца, стал ему наставником и лучшим другом, а также центральной фигурой, повлиявшей на его мировоззрение.

Болезни были не только фактором, оказывающим самое разнообразное влияние на историю, возвышая или устраняя могущественных личностей и правителей. Они неоднократно поражали людей, ранняя смерть которых открывала дорогу другим. Английская королева Виктория, чьим именем была названа целая эпоха, взошла на престол лишь потому, что среди представителей правящей династии случались неожиданные смерти, бездетность или рождались отпрыски (незаконнорожденные либо «не соответствующие статусу»), которые не имели право наследовать трон, в результате чего была устранена дюжина стоявших перед ней кандидатов. Примерно тремя столетиями ранее два человека, с которыми мы уже знакомились на страницах этой книги, стали английскими монархами в связи с ранней кончиной молодого принца Уэльского и столь же молодого короля: Генрих VIII и Мария Тюдор.

Однако порой болезнь и преждевременная смерть настигали человека, которого мы знаем только потому, что он был связан с важной исторической личностью. Одним из таких людей был Лоуренс Вашингтон, который не только делился своими обширными знаниями об экономике и политике со своим глубоко преданным сводным братом Джорджем, но и научил его, как вести себя в высшем обществе, как заводить контакты и, как мы сегодня говорим, налаживать связи. Более того: страдания и преждевременная смерть Лоуренса дали Джорджу Вашингтону средства, которые в первую очередь сделали возможным его военное, социальное и в конечном счете политическое продвижение.

Сводные братья происходили из семьи плантаторов в Виргинии, которые были обеспеченными, но не слишком богатыми и (пока) не входили в элиту этой старейшей английской колонии в Северной Америке. Лоуренс, сын Огастина Вашингтона от первого брака, получил хорошее образование в школе-интернате в Англии. Во время его учебы мать умерла, а отец женился повторно. Вторая жена, Мэри, в феврале 1732 года родила сына: Джорджа Вашингтона.

У Джорджа были чрезвычайно сложные отношения с матерью, и Лоуренс сильно повлиял на его становление как личности.

Сперва Лоуренс начал военную карьеру и служил в звании капитана в роте Виргинии во время войны между метрополией Англией и Испанией в начале 1740-х годов. Эта война вошла в историю как «Война за ухо Дженкинса», и не последней ее причиной – помимо обычного колониального соперничества – было жестокое обращение с английским капитаном Робертом Дженкинсом со стороны командира испанской береговой охраны, отрубившего тому левое ухо. Согласно легенде, испанец угрожал, что сделает то же самое с английским королем, если заметит его в испанских водах. Во время боевых действий в Карибском бассейне и на территории современной Колумбии Лоуренс Вашингтон испытал на себе природную мощь тропических болезней: больше британцев погибло от желтой лихорадки и других эпидемий, чем от рук испанцев. Лоуренс особенно восхищался главнокомандующим английским флотом адмиралом Эдвардом Верноном. Позже Лоуренс назовет свое поместье в Виргинии Маунт-Вернон – сейчас это самый посещаемый из всех президентских домов в Соединенных Штатах и одна из главных достопримечательностей неподалеку от столицы.

Решающим обстоятельством для возвышения семьи Вашингтон была не военная отвага Лоуренса, а его удача – или талант – в выборе жены. Лоуренс завоевал сердце – и приданое – Энн Фэрфакс. Ее семья была невообразимо богатой и чрезвычайно уважаемой по стандартам колонии Виргиния. Вместе со своим братом молодой Джордж получил доступ к самым влиятельным кругам в Виргинии. Его биограф Рон Черноу пишет: «Связь с Фэрфаксами открыла мир невероятного великолепия для молодого Вашингтона, который по сравнению с ними, должно быть, чувствовал себя деревенским парнем. Удивительная карьера Вашингтона никогда бы не состоялась, если бы его судьба столь приятным образом не переплелась с интересами этого задающего тон рода»^[143].

Джордж Вашингтон выбрал ремесло землемера: в представителях этой профессии была постоянная потребность, поскольку колонии расширялись на запад. Город Александрия, расположенный недалеко от столицы Вашингтона на реке Потомак, своим историческим центром, напоминающим шахматную доску, обязан измерениям 17-летнего геодезиста. Но юность Джорджа Вашингтона омрачало состояние здоровья Лоуренса. Вся его нежная забота о старшем брате выражена в письме, датированном маем 1749 года: «Дорогой брат, надеюсь, ты меньше кашляешь с тех пор, как я видел тебя в последний раз, и я также надеюсь, что ты думаешь о том, чтобы уехать из Виргинии»^[144]. Первого не произошло, но это привело к осуществлению второго. Брак Лоуренса с Энн сделал его достаточно богатым, чтобы отправиться в долгое путешествие в Англию для консультации с врачами.

Однако и на родине опытные медики не смогли помочь Лоуренсу. Джордж сопровождал вернувшегося в Виргинию брата к недавно обнаруженным горячим источникам в Беркли-Спрингс, вода из которых могла способствовать улучшению состояния здоровья. Когда этого не произошло, братья приняли решение отправиться на Барбадос. Важным результатом этой поездки стало то, что у Джорджа появилась возможность понаблюдать за правлением местного губернатора. В своем дневнике молодой человек отметил, что представитель короля в колонии старался не совершать ошибки, допущенные его предшественником, и не проявлял излишней фамильярности по отношению к окружающим. Джордж запомнил этот урок: как генерал и президент он всегда держался на определенном расстоянии от подчиненных и граждан; на Барбадосе он научился тому, что считал должным обращением правителя и подданных.

Но тропический воздух не оказал положительного воздействия на здоровье Лоуренса, а дела пошли еще хуже. Через две недели после прибытия на Барбадос Джордж Вашингтон заболел оспой. Почти три недели он был прикован к постели, страдая от лихорадки и характерных гнойников, потом все прошло.

Переболев оспой, Джордж Вашингтон получил иммунитет, пригодившийся ему во время Войны за независимость: оспа свирепствовала в его армии.

Пребывание на Барбадосе, несомненно, было периодом укрепления связи между братьями, временем, когда они откровенно делились друг с другом своими заботами и надеждами. Но лечебного эффекта оно не имело. Лоуренс Вашингтон умер 26 июля 1752 года вскоре после своего возвращения. Он завещал поместье Маунт-Вернон вдове и юной дочери Саре. Обе ненадолго пережили его. Маунт-Вернон досталось Джорджу и стало основой его состояния и авторитета. Другой основой был брак с богатой вдовой Мартой Кастис. И после военного триумфа 1754–1763 годов, когда британцы сражались со своим главным колониальным соперником, Францией, Джордж Вашингтон стал, пожалуй, самым уважаемым человеком в Виргинии. При других обстоятельствах Лоуренс мог бы занять это место в социальной пирамиде.

Когда в 1775 году 13 колоний восстали против метрополии и годом позже провозгласили свою независимость, они доверили главнокомандующему ополчения Виргинии судьбу своей армии, а сторонники независимости в Конгрессе, фактически ставшие мятежниками, – и свои собственные судьбы. Когда была основана новая нация, не возникло сомнений, кто должен ее возглавить. После двух сроков пребывания в должности в 1796 году Джордж Вашингтон решил больше не избираться, установив при этом ориентир для своих преемников (за исключением Франклина Д. Рузвельта). Кем бы он ни был: плантатором, генералом или президентом – его тоска по Маунт-Вернону, наследию его брата и памяти о нем, всегда была сильна. После своей поездки на Барбадос Джордж Вашингтон никогда больше не покидал территории той страны, что впоследствии стала Соединенными Штатами Америки.

Глобальная эпидемия. Смерть во времена холеры

Среди огромного количества памятников Лондона едва ли можно заметить небольшую скульптуру в районе Сохо – точную копию водозаборной колонки, каких в прежние времена в столице Британской империи насчитывались сотни. Из них люди набирали питьевую воду. Но у этого насоса кое-чего не хватает – у него нет ручки. На этом месте была одержана первая победа над бичом XIX века: холерой. Также эта эпоха стала временем рождения эпидемиологии, науки о развитии и распространении болезней. Холера – по крайней мере, с точки зрения европейцев – это современная болезнь. Она поразила людей, когда их условия жизни резко изменились, чего не происходило на протяжении многих поколений.

Годы после окончания Наполеоновских войн были эпохой позднего романтизма и бидермайера, когда картины Каспара Давида Фридриха воссоздавали грандиозную, часто немного угрожающую природу, которая вскоре начнет повсеместно исчезать. Потому что период после 1815 года во многих частях европейского континента был отмечен стремительной индустриализацией по примеру Великобритании. На острове примерно с середины XVIII века в качестве нового источника энергии использовалась паровая энергия. Процветали рудники и угольные шахты, открывались фабрики и создавался совершенно новый способ передвижения, не зависящий от мышечной силы (лошадей и людей) и ветра. В сентябре 1825 года была открыта первая железная дорога между промышленным городом Стоктон и портовым городом Дарлингтон. Транспортное средство, спроектированное Джорджем Стефенсоном и названное локомотивом, тянуло грузовые вагоны, а вскоре и легковые – началась эра мобильности.

В континентальной Европе индустриализация была запоздалой и неравномерной. Любителям живописи того времени следует представить (или открыть на компьютере) рядом друг с другом две символических картины: «Прогулку в сумерках» Каспара Давида Фридриха, написанную примерно в 1835 году, где наступление темноты являет собой неземное спокойствие и создает почти осязаемый мир; и «Ночной Коулбрукдейл», изображенный Филиппом Якобом Лютербургом в 1801 году, символ промышленной революции. Здесь ночное небо, освещенное доменными печами, представляется вратами в ад. Но постепенно индустриальные пейзажи появились и в Германии, и Австрии (которая входила в Германский союз и на тот момент еще считалась частью Германии, пока их не разделила война 1866 года), особенно в Верхней Силезии и Рурской области. Некоторые города, которые прежде были не столь важны, стали промышленными центрами, например, Хемниц в Королевстве Саксония, который, в честь цитадели британской тяжелой промышленности получил название «Саксонский Манчестер». Неслучайно первое действительно важное железнодорожное сообщение, рассчитанное на перевозку пассажиров, в Германии появилось именно в Саксонии, между Дрезденом и Лейпцигом.

Индустриализация привела к резким демографическим изменениям: примерно с середины XVIII века население неуклонно росло, а в XIX веке прирост стал еще быстрее. Начала расти безработица: сельское хозяйство, прежде самая важная отрасль, больше не могло удовлетворить спрос на работу. Те, кто ее искал, а это были в основном молодые люди, потянулись в города: юноши – на фабрики, девушки – в дома буржуазии и дворянства, где по-прежнему была большая потребность в обслуживающем персонале. Все чаще людям приходилось жить вместе в замкнутом пространстве, с ненадежным водоснабжением и еще менее надежной системой избавления от человеческих и животных экскрементов.

Строительство жилья отставало от роста городов, и люди часто жили в тесном соседстве.

Чем выше были темпы индустриализации, тем большую ценность приобретала приватность. В период бидермайера, или формарца (термин, описывающий эпоху до революции в марте 1848 года), произошли расцвет и переоценка буржуазной семейной жизни. Историк Генрих Лутц, преподававший в Вене, описал происходившие изменения такими словами: «Контраст между доиндустриальными формами жизни, где семья еще была сообществом, необходимым для жизни и продуктивной работы, и “современной семьей”, которая приобрела новые черты, такие как приватность, эмоциональность (в том числе благодаря свободе выбора супруга) и в которой изменилось распределение ролей между мужем и женой, определили эпоху в целом, несмотря на некоторые региональные и социальные различия»^[145]. И его коллега Томас Ниппердей согласился: «Семья высоко ценится именно потому, что она оплот приватности. Жить в семье, трудиться ради нее становится частью смысла жизни»^[146].

Комфорт и сентиментальность характеризуют быт растущей буржуазии, которая все чаще находит свое место в социальной пирамиде между традиционной элитой, аристократией, и низшим классом пролетариев, резко увеличившим свою численность примерно с 1850 года. Картины того времени обычно сосредоточивается на частной жизни, отчасти из-за стремления художников абстрагироваться от политики. Картины изображают идиллию с хорошо одетыми, любящими друг друга и заботящимися о детях парами, с домашними концертами при свечах, людьми, читающими газету или держащими в руках томики Гете, расположившимися в частном салоне, кофейне или винном ресторане. Эти полотна периода формарца показывают «старые добрые времена», такие, какими их представляли: пары прогуливаются под руку (что едва ли можно было вообразить одно или два поколения назад) на фоне городских пейзажей тех лет – господа в модных сюртуках, дамы в струящихся платьях светлых или свежих весенних тонов, с осиной талией, шляпкой на голове, типичным для того времени атрибутом, и зонтиком в руке; вокруг них прыгают счастливые дети и выглядящая не менее счастливой собака. Подобные изображения, идиллия на которых не была ни постоянной, ни само собой разумеющейся, по-видимому, казались чем-то обычным. Повсеместно распространившись в искусстве и печатных изданиях, они стали зеркалом реальности, отражением первой половины XIX века.

В ту эпоху, когда буржуазная идиллия и стремительные, порой пугающие перемены шли друг с другом рука об руку, разразилась эпидемия, симптомы которой вызывали у современников такой ужас и отвращение, какой редко вызывали проявления других инфекций. В некоторые части Азии, особенно на Индийский субконтинент, холера возвращалась снова и снова. Неизвестно, проникала ли она в Европу до XIX столетия. Эпидемии с первичным заражением кишечного тракта существовали со времен Античности и, вероятно, с самого зарождения человечества, но инфекционные диарейные заболевания могут вызывать различные возбудители: сальмонеллы и шигеллы, амебы и черви; в современной Центральной Европе в роли возбудителя зачастую выступают вирусы, такие как норовирусы и ротавирусы. Холера, как правило, имеет гораздо более яркие симптомы, и ее появление в Европе примерно в 1830 году убедило врачей в том, что они имеют дело с совершенно новой эпидемией. Тошнота и диарея часто возникают почти внезапно; потеря жидкости через кишечник настолько велика, что тело пострадавшего быстро начинает страдать от сильного обезвоживания (эксикации), в результате чего лицо становится осунувшимся, а кожа приобретает синеватый или даже черноватый оттенок. Возбудитель Vibrio cholerae^[147] довольно чувствителен к кислой среде желудка, но как только он достигает кишечника, то начинает быстро и без помех размножаться, выделяя отравляющее вещество, энтеротоксин, который вызывает симптомы холеры.

Симптомы холеры вызывали отвращение и стыд, вероятно, гораздо более сильные, чем те эмоции, которые люди более ранних эпох могли испытывать во время эпидемии чумы.

В эпоху, когда физиологические функции были табуированной темой, не могло быть ничего ужаснее, чем главный симптом холеры, который врачи на своем порой очень выразительном языке называют «водянистой диареей». Непроизвольное выделение литра или более жидкости могло настигнуть инфицированного где угодно, в экипаже на проселочной дороге или во время воскресного посещения церкви.

Эпидемиологи насчитали семь пандемий холеры в XIX и XX веках. В отличие от эпидемии, географическое распространение пандемии гораздо более обширно, и болезнь уносит большее число жизней; в случае пандемии заболевание, обычно инфекционное, может поразить весь континент (или несколько континентов). Первая крупная пандемия холеры началась в 1817 году со вспышки, необычайно сильной даже по индийским меркам. Она могла быть спровоцирована очень плохой продовольственной ситуацией, сложившейся в период аномальных погодных условий: в апреле 1815 года на территории современной Индонезии произошло мощное извержение вулкана Тамбора, что привело к ухудшению глобального климата^[148]. Пандемия, продолжавшаяся до 1824 года, охватила большую часть Азии и достигла региона восточного Средиземноморья. Врачи прочитали об ужасных симптомах в медицинских журналах, образованные обыватели узнали о трагедии из газет, но Индия и Китай казались очень далекими. Такое отношение современников было оправданным: медленные средства передвижения в сочетании с очень коротким инкубационным периодом холеры в значительной степени исключали возможность ее попадания в Европу. Инкубационный период – промежуток времени между заражением и первым появлением симптомов – составляет от нескольких часов до трех дней. Для путешественников в 1820 году это означало, что британский колониальный чиновник, который садился в Калькутте на корабль до Ливерпуля или Портсмута и перед посадкой ел мидии, выловленные в грязной прибрежной воде, заболевал, пока корабль еще качался на волнах вблизи субконтинента. Экипажу следовало принять меры предосторожности, как и портовым властям города, откуда отчалило зараженное судно. За два месяца путешествия наш колониальный чиновник, несомненно, был бы давно похоронен в море, а вместе с ним и миллионы вибрионов в его кишечнике. В случае холеры неожиданное и бессимптомное занесение бактерии, подобное тому, как торговцы в XIV веке переносили чуму в своих товарах, где находились зараженные возбудителями блохи, не представлялось невозможным. Но вскоре технический прогресс это изменил.

Пока не появились быстрые способы перебраться из одной точки мира в другую, риск эпидемии в Европе был минимален: при инкубационном периоде от нескольких часов до нескольких дней за время пути больной успел бы умереть.

Таким образом, Европа оставалась в безопасности еще несколько лет, и, как неоднократно случалось в истории, именно солдаты, маршировавшие в одну из горячих точек континента, несли смерть в своем багаже или в своих телах. Другая вспышка в дельте Ганга в Индии распространила холеру на Персию, Афганистан и, наконец, на необъятные просторы Российской империи. В сентябре 1830 года Москва стала первым крупным европейским городом, который оказался поражен холерой. Многие жители бежали, начались беспорядки. В Москве, как и в других густонаселенных индустриальных центрах с высоким уровнем нищеты, вскоре распространился слух, что холера была всего лишь изобретением правителей и богачей, которые захотели избавиться от быстро растущего бедного населения и решили его отравить. Теории заговора часто сопровождали крупные эпидемии. Например, когда в 1980-х годах появился СПИД, высказывали предположение, что вирус был создан в лабораториях ЦРУ или что это оружие, используемое консервативными религиозными кругами для уничтожения гей-сообщества. В России такие подозрения подогревались зачастую суровыми действиями властей: когда в июне 1831 года холера достигла столицы, Санкт-Петербурга, больных доставляли в больницы насильно^[149][150].

В конечном итоге политические волнения открыли холере дверь в Центральную и Западную Европу. В Польше в ноябре 1830 года произошло восстание против царской власти. Центральная часть Польши со столицей Варшавой была присоединена к России на Венском конгрессе в 1815 году после того, как три соседних страны – Россия, Австрия и Пруссия – в конце XVIII века разделили Польшу между собой. Таким образом, эта страна стала хорошим примером того, какая судьба может ожидать относительно свободомыслящие нации, правящая элита которых не желает вкладывать средства в национальную оборону. Ноябрьское восстание 1830 года переросло в короткую войну за независимость страны. Эта война для Польши не увенчалась успехом, и независимости полякам удалось добиться только в 1918 году. Французская карикатура под названием «La barbarie et le choléra morbus entrant en Europe» ^[151][152], опубликованная в 1831 году, ярко характеризует сложившуюся ситуацию: вслед за жестоким гигантом – варварством царского режима – топчущим храбрых поляков, в Европу приходит мрачный жнец.

Пруссия, западный сосед России и Польши, приняла меры по сдерживанию эпидемии на своей территории. Границу разрешалось пересекать только в двенадцати местах. Путешественников из пораженных холерой регионов помещали в карантин, который мог продолжаться от десяти до двадцати дней. Багаж очищали горячим паром с добавлением ароматических веществ; письма регулярно окуривали. Такое «холерное письмо» пересылалось только в том случае, если на нем был штамп «продезинфицировано».

Все эти меры оказались бесполезными. Кенигсберг и Данциг стали первыми крупными городами немецкоязычного региона, где люди начали умирать от холеры. Здесь также недовольство населения быстро обернулось против властей, которые были бессильны предотвратить распространение болезни, но раздражали людей бессмысленными репрессиями: «В итоге, как и в Санкт-Петербурге, восстание было спровоцировано несуразными действиями полиции. Собрание перед Кенигсбергским замком 28 июля в результате вмешательства полиции превратилось в драку, закончившуюся штурмом отделения полиции и его разграблением. С призывом “Заражено холерой, подлежит уничтожению”, сатирически высмеивающим государственную инструкцию по дезинфекции, все полицейские записи были выброшены на площадь и уничтожены»^[153].

Каталог Лейпцигской книжной ярмарки за 1830 год содержит не менее 160 наименований работ, посвященных холере.

По мере распространения болезни люди быстро понимали, что столкнулись с совершенно новой угрозой. Произошел настоящий взрыв публикаций об этом недуге. Выходила специальная газета о холере, которая давала читателям советы о том, как поступать с инфицированными членами семьи или соседями, например, такие: «Если вы имеете дело с больным, никогда не приходите к нему трезвым и во время посещения никогда не сглатывайте слюну, жуйте корень дягиля, кардамон или ягоды можжевельника, а как только выйдете, вымойте руки разбавленным уксусом или раствором хлорной извести. Также рекомендуется курить табак»^[154].

Поздней осенью 1831 года холера была в Берлине, из приблизительно 240 000 жителей там заболело около 2250 человек, а число умерших, согласно оценкам, составило 1417 человек. В других мегаполисах эпидемия собрала похожую дань, убив от 0,5 до 1 процента населения. В Гамбурге погибло около 1600 человек из 130 000 жителей, а в Вене 2200 человек из 330 000 жителей^[155].

Когда холера вернулась в Гамбург в 1892-м, она бушевала преимущественно в трущобах пролетариата. В 1830-х же годах холера не щадила ни богатых, ни бедных. Ее жертвами стали некоторые знаменитости, в том числе Георг Фридрих Вильгельм Гегель, преподававший в университете, основанном его современником Вильгельмом фон Гумбольдтом. Вильгельм фон Штернбург описывает личность Гегеля следующими словами: «Как отец семейства, живущий в зажиточной буржуазной среде, как философ, все более уважаемый, но все чаще принимаемый в штыки, как интересный собеседник Гете и Жан-Поля, а также романтичного и консервативного прусского кронпринца, ставшего впоследствии королем Фридрихом Вильгельмом IV, Гегель стал “духовным институтом”»^[156].

Через три недели после смерти Гегеля его вдова написала другу письмо о последних днях философа и его страхе перед эпидемией: «Несчастная холера тревожила и пугала моего Гегеля; он часто говорил: “С моим слабым желудком легко заболеть холерой”. Мне пришлось скупить целую аптеку лекарств от холеры. В случае несчастья мы были готовы вызвать врача. Он [Гегель] говорил, что ему повезло, потому что мы жили на природе на таком здоровом, чистом воздухе, который, как он надеялся, должен был защитить нас. Однако в конце октября нам пришлось уехать в город: начало занятий в университете. Худшее время года, дом легкой постройки – нельзя было дольше оставаться на природе. Гегель жаловался, что в связи с изменением воздуха он чувствует себя словно рыба, которую из родниковой воды пересадили в воду из-под выполосканного белья. Тем не менее он каждый вечер радовался, что эпидемия холеры пошла на спад, и все беспокойства улетучивались. Он начал читать свои лекции 10 и 11 ноября так живо и свежо, что все его слушатели были в восторге. В субботу он принимал экзамены в университете, а затем нанес несколько визитов. Вечером и утром в воскресенье за завтраком он был как всегда весел, но в 11 часов пожаловался на боли в животе и тошноту. Я сразу принесла чай и наши согревающие средства, в 2 часа прибыл доктор; боль в животе сохранялась в течение дня и ночи, “не очень мучительная, но вместе с тем тревожная”. Горчичники и пиявки не действовали, но на следующее утро боль прошла, была лишь слабость. Врач успокоил меня, сказав, что пульс – 90 ударов. При втором посещении он обнаружил, что состояние кардинально изменилось: пульс упал до минимума и стал невероятно слабым. От милого лица тянуло ледяным холодом, но оно оставалось преисполненным разума, сохраняя беззаботное спокойствие, какую-то сладкую истому. Еще четверть часа он жаловался на нехватку воздуха и просил, чтобы его перевернули на бок. В его милых чертах было невыразимое спокойствие. Это был самый нежный, самый блаженный сон – сон святого»^[157].

Гегели были достаточно состоятельными, чтобы позволить себе сбежать из города во время эпидемии холеры.

«Жили на природе» Гегели в летнем доме, который называли Schlösschen^[158], в тогда еще сельском Кройцберге. От этих условий жизни – вне всяких сомнений, с точки зрения санитарных норм более безопасных, чем проживание в центральной части города, – пришлось отказаться, поскольку Гегель был обязан читать лекции: «начало занятий в университете» сопоставимо с нынешним началом зимнего семестра. Квартира супружеской четы находилась в центре города на Купферграбене^[159], напротив сегодняшнего Музейного острова. В описании, сделанном Марией Гегель в тот момент, когда ее боль была еще свежа – письмо было написано всего через три недели после смерти Гегеля, – примечательно не столько то, что она называет своего мужа «Гегелем» (это было широко распространено среди образованных представителей среднего и высшего классов того времени), сколько тот факт, что зажиточная семья была хорошо осведомлена об угрозе в большом городе и что у Гегелей – в отличие от 99 процентов других жертв холеры – в почти круглосуточном распоряжении был личный врач, от которого, впрочем, оказалось мало толку. Еще один примечательный факт – Мария Гегель вскоре узнала о застарелом желудочном заболевании своего мужа, которое заставило некоторых биографов Гегеля предположить, что он умер в Берлине во время холеры, но не от нее. Тем не менее холера остается официальной причиной смерти философа. Но такая известная личность в представлении жены и других современников не мог умереть такой ужасной смертью: кончина философа должна быть благородной, почти красивой и определенно достойной. Поэтому не исключено, что Мария Гегель, описывая смерть мужа, из стыда умалчивает о главном симптоме холеры – сильной диарее^[160].

Среди жертв холеры также оказались двое известных прусских военнослужащих. Августа Нейдхардта фон Гнейзенау, военного реформатора, который, будучи молодым офицером, участвовал в войне за независимость США, король Фридрих Вильгельм III назначил командиром прусского корпуса на границе с Польшей. По приказу монарха прусские вооруженные силы должны были помочь русским войскам в подавлении польского восстания (русские подавили его без военной помощи Пруссии). Гнейзенау был великим стратегом, но ничего не понимал в медицине. 1 мая 1831 года он написал Вильгельму фон Шарнхорсту, своему зятю и сыну своего давнего соратника Герхарда фон Шарнхорста: «Сам я не считаю холеру настолько заразной или опасной». 9 августа он написал жене: «Если бы у меня был выбор, какой смертью я хочу умереть, то я бы предпочел холеру пушечному ядру или апоплексическому удару. В 71 год, когда былая умственная и физическая сила пошли на убыль и радостей от жизни ждать больше не стоит… тогда посреди эпидемии можно, подобно мне, взирать со спокойным равнодушием и проявлять заботу по отношению к другим, кто оказался под угрозой смерти»^[161]. Его желание сбылось: через две недели он встретил смерть не от пушечного ядра, а от холеры. 16 ноября 1831 года за Августом Нейдхардтом фон Гнейзенау последовал начальник его штаба, известный военный теоретик Карл фон Клаузевиц.

Американский президент Джеймс Нокс Полк, еще одна жертва холеры, сначала был похоронен в братской могиле.

Другие нации также понесли значительные потери во время различных пандемий холеры в XIX веке – третья пришлась на период с 1839 по 1856 годы^[162], четвертая разразилась с 1863 по 1875 год. На политической арене самое высокое положение среди жертв холеры занимал американский президент Джеймс Нокс Полк. Он был компромиссным кандидатом, который неожиданно победил на президентских выборах в 1845 году, и во многих отношениях необычным политиком. Еще до своего президентства он заявлял, что не хочет баллотироваться на второй срок. В дальнейшем он сдержал все свои значимые предвыборные обещания, включая вхождение Техаса, который в течение нескольких лет оставался независимым, в состав Соединенных Штатов и установление северной границы с британской Канадой, что было достигнуто за счет угроз и дипломатии. Техас, а вместе с ним и нынешние штаты Аризона, Нью-Мексико, Юта, Невада, отдельные части Колорадо и, прежде всего, Калифорния^[163] перешли к Соединенным Штатам после непродолжительной войны против Мексики, – ныне позабытый большинством человек, сидевший в Белом доме, невероятно расширил территорию Соединенных Штатов. Покинув пост в марте 1849 года, Джеймс Нокс Полк отправился в прощальный тур по американскому югу. В июне он умер от холеры в Нэшвилле, столице своего родного штата Теннесси. Несмотря на власть и известность американского президента, его сразу похоронили в братской могиле, потому что трупы жертв холеры хоронили как можно скорее и без церемоний. Впоследствии Полк был эксгумирован и сначала погребен на территории его поместья, а затем в 1893 году перенесен в нынешнюю гробницу перед Капитолием в Нэшвилле. Еще один переезд, в город Колумбия, на его четвертое final resting place^[164] планируется в ближайшем будущем – президент США, умерший от холеры, похоже, еще не обрел покой^[165].

Еще одной известной жертвой, вероятно, стал великий композитор Петр Ильич Чайковский. В качестве официальной причины смерти называют заражение холерой в результате употребления загрязненной и некипяченой воды в ресторане Санкт-Петербурга в октябре 1893 года. Также высказывают предположения о самоубийстве – посредством мышьяка или, возможно, даже путем сознательного употребления инфицированного напитка.

На момент, когда в 1831–1832 годах холера распространилась за пределы Пруссии, смерти этих двух выдающихся личностей были еще в далеком будущем. По крайней мере, некоторым государствам, таким как Саксония, удалось полностью предотвратить эпидемию благодаря введению строгих правил въезда и импорта (хотя такая тактика часто имела разрушительные последствия для экономики). В знак благодарности судьбе и властям в разных городах были воздвигнуты небольшие памятники, такие как Холерный фонтан в Дрездене, спроектированный Готфридом Земпером, посетившим «Флоренцию на Эльбе»^[166].Этот фонтан находится недалеко от Дворца Ташенберг, то есть всего в нескольких шагах от еще более знаменитого творения Земпера, Дрезденской оперы.

В середине века холера поразила южную Германию – в первую очередь, Королевство Бавария, которое в ту пору переживало культурный расцвет. Великое изобретение XIX века, подарившее людям небывалую мобильность, теперь способствовало распространению холеры, как утверждает историк Манфред Вазольд в одном из своих многочисленных сочинений по истории эпидемии: «Город Нюрнберг, который не стоял ни на одной судоходной реке, до сих пор оставался нетронутым. Однако с 1852 года между Мюнхеном и Нюрнбергом открылось прямое, сравнительно быстрое железнодорожное сообщение, время в пути составляло около семи часов. И теперь эпидемия достигла и родины Дюрера. Связь была очевидна: поскольку поездка в карете продолжалась примерно столько же, сколько инкубационный период холеры, который в большинстве случаев составлял два дня, болезнь вряд ли могла попасть из Мюнхена в Нюрнберг. Если бы кто-то заразился в Мюнхене, то, взяв карету, по дороге заболел бы и буквально остался на обочине. С железной дорогой все было иначе: тот, кто заразился в Мюнхене и на следующий день сел в поезд, успел бы благополучно добраться до Нюрнберга и мог спокойно распространять возбудитель»^[167].

Во Франции холера во время первой волны убила около 18 000 человек. Вероятно, самым ироничным хронистом эпидемии был проживавший в Париже уроженец Дюссельдорфа Генрих Гейне. Он написал длинную статью для газеты Allgemeine Zeitung в Аугсбурге от 19 апреля 1832 года. В этой статье он высмеивал совершенно бесполезные меры защиты, которые применялись гражданами Парижа, где число заболевших было максимальным по стране: якобы защищающее тело нижнее белье. «Люди возмущенно роптали, когда видели, как богатые, окруженные врачами и лекарствами, бежали в более здоровые районы. Бедняки с неудовольствием отмечали, что деньги также стали средством защиты от смерти. Большинство представителей «золотой середины» и «финансовой верхушки» также уехали и с тех пор живут в своих дворцах. Однако настоящее воплощение богатства, господа Ротшильды, спокойно оставались в Париже, тем самым подтверждая, что они достойны восхищения и бесстрашны не только в денежных делах. Казимир Перье также проявил себя великолепным и смелым, посетив больницу Отель-Дье после вспышки холеры; даже его противники должны быть опечалены тем, что, несмотря на свою известную возбудимость, он сам подцепил возбудителей холеры. Однако ему они не страшны, поскольку он сам представляет собой еще более страшную болезнь. [Вопреки прогнозу Гейне, французский премьер-министр умер от холеры через четыре недели после написания статьи.] Молодой наследный принц, герцог Орлеанский, посетивший больницу вместе с Перье, заслуживает наибольшего уважения. Королевская семья сумела отличиться и в это мрачное время. Когда разразилась холера, добрая королева собрала своих друзей и слуг и раздала им фланелевые пояса, большую часть которых она сшила сама. Обычаи прежней галантности никуда не делись, они просто стали буржуазными. Дамы высшего света теперь одаривают своих воинов менее поэтичными, но более полезными кушаками. Мы живем теперь не в старинные времена шлемов и доспехов воинственного рыцарства, а в мирную буржуазную эпоху теплых поясов и шинелей; мы живем не в железном веке, а во фланелевом. Действительно, сейчас фланель – это лучшая броня против атак злейшего врага, холеры. “В наше время Венера, – говорит Фигаро, – носила бы фланелевый пояс”. Я сам по уши закутан во фланель, что заставляет меня чувствовать себя защищенным от холеры. Даже король теперь носит пояс из лучшей бюргерской фланели»^[168].

В Англию холера попала в холодный сезон и протекала не так молниеносно, как в других местах.

Уже в первую вспышку эпидемия перебралась через Северное море и Ла-Манш в ведущую индустриальную страну и мировую державу XIX века – Великобританию, которой правила тогда королева Виктория. Холера появилась в портовом городе Сандерленд осенью 1831 года и в феврале 1832 года достигла Лондона, сердца Британской империи. Уже давно возникло подозрение, что питьевая вода растущего мегаполиса с его трущобами как минимум способствует развитию болезней и эпидемий. Карикатура Уильяма Хита Monster Soup Commonly Called Thames Water^[169], возможно, одно из самых метких изображений эпохи до появления гигиены: дама смотрит на воду Темзы через некое подобие микроскопа и видит столько отвратительных существ, плавающих в ней, что от испуга роняет чайную чашку. В официальном отчете проблему описали еще в 1828 году, когда до холеры было далеко. В нем сообщалось, что лондонская питьевая вода – это «разбавленный водой раствор из разлагающихся остатков животных и растений, который оскорбляет взор, вызывает отвращение и разрушает здоровье»^[170].

В Англии один из великих врачей той эпохи обнаружил способ передачи холеры и провел образцовое исследование, которое по праву считается золотым часом медицины и общественного здравоохранения. Этого новатора звали Джон Сноу.

Сноу родился 15 марта 1813 года в Йорке, в северной Англии, и занял свое место в истории медицины еще до эпидемии холеры 1854 года: с 1847 года он специализировался на новом искусстве безболезненных операций и других вмешательств и проводил исследования хлороформа (в том числе ставил опыты над самим собой). Когда в марте 1853 года королева Виктория рожала своего восьмого ребенка, она попросила Сноу использовать хлороформ, чтобы снять боль или, по крайней мере, облегчить ее.

Использование анестезии в акушерстве в середине XIX века было новшеством: против него протестовали церковные круги, утверждавшие, что, согласно Библии, женщины должны рожать в муках.

Эксперименты с эфиром, хлороформом и другими летучими веществами убедили Сноу в том, что миазмы и неприятные запахи не вызывают болезни. Он подозревал, что в заражении холерой играет роль питьевая вода. Когда в 1854 году холера в третий раз поразила островное государство, Сноу начал свой grand experiment^[171], ставший образцовым эпидемиологическим исследованием. Питьевая вода в Лондон поставлялась в основном двумя компаниями: Lambeth Waterworks Company и Southwark and Vauxhall Waterworks Company. После предыдущей эпидемии 1848–1849 годов изменилось одно обстоятельство: в компании Lambeth теперь набирали воду из Темзы не в Лондоне, а в сельской местности вдоль течения реки. Сноу описал план своего исследования: «Триста тысяч человек обоих полов, всех возрастов и профессий, от джентльменов до очень бедных, разделили на две группы: одна группа получала воду с частицами мусора из Лондона и, следовательно, с вероятным содержанием отходов, оставшихся после больных холерой; другая группа получала воду, не содержащую таких примесей». Результаты этого первого научного исследования распространения болезни были очевидны: если в 1848–1849 годах смертность в районах, обслуживаемых обеими компаниями, была одинаковой, то теперь количество смертей среди потребителей продукции компании Southwark and Vauxhall превысило количество смертей среди клиентов компании Lambeth в восемь-девять раз: на каждые 10 000 домов, потребляющих воду компании Southwark and Vauxhall, приходилось 315 смертей от холеры, на каждые 10 000 домов, обслуживаемых компанией Lambeth, – всего 37.

Следующее исследование стало его триумфом. В Сохо, недалеко от собственной квартиры Сноу, эпидемия бушевала как никогда прежде, поскольку там были отличные условия для распространения болезни: в 49 домах на Брод-стрит в замкнутом пространстве проживало 860 человек. За несколько дней на этой и соседних улицах погибло более 700 человек, все происходило в радиусе 250 метров. Сноу заходил в дома и спрашивал, откуда люди берут воду. Он нарисовал карту – это было рождение такого эпидемиологического инструмента, как картирование болезней, – на которой черным цветом отмечал каждую смерть. В центре схемы городской трагедии было изображено кое-что интересное: ставшая впоследствии знаменитой «Колонка с Брод-стрит», которую местные жители хвалили за якобы хорошее качество воды. Теперь Сноу сложил все подозрительные обстоятельства в общую картину. По причине предполагаемой чистоты воды владельцы фабрики патронов Eley раз в неделю присылали бутылку своей матери Сюзанне, жившей на окраине города в Хэмпстеде. Сноу узнал следующее: 2 сентября пожилая дама умерла от холеры – редкое исключение в Хэмпстеде. Сноу подсчитал, что из 83 человек, погибших в Сохо, 61 точно набирал воду из насоса. Среди тех, кто этого не делал, некоторые пили ее, не зная об этом: в местной кофейне подавали освежающий напиток «шербет» – охлажденную смесь ароматических веществ и воды из насоса с Брод-стрит. Помимо фабрики Eley, на карте распространения болезни, нарисованной Сноу, было два более крупных предприятия, которые обладали специфическими особенностями. Одно из них было работным домом, приютом для бедных – фактически идеальным рассадником холеры. Но на карте Сноу было всего 5 отметок смертей – это при 535 обитателях. Осмотр работного дома показал, что в заведении есть свой колодец. Белым пятном на карте смертей в Сохо была пивоварня Lion: 70 сотрудников и ни одной смерти. Владелец объяснил Сноу, что мужчины, вероятно, никогда не пили воду, а употребляли только продукцию пивоварни и еще более крепкий солодовый ликер.

В Лондоне источником распространения холеры стала питьевая вода. В районе Сохо от этой болезни умирали те, кто пользовался колонкой, куда попали возбудители холеры.

Позже Сноу узнал, что молодая женщина Сара Льюис 24 августа постирала пеленки своего ребенка и эта грязная вода оказалась в канале насоса, проходившем в нескольких метрах от того места. Через пять дней ребенок умер, а вслед за ним и многие соседи. Вечером 7 сентября Сноу рассказал все местным органам здравоохранения и был так убедителен, что на следующий день они сняли ручку насоса и отключили этот источник воды. Эпидемия, унесшая жизни 20 000 британцев, теперь утихла и в Сохо.

Джон Сноу умер в 1858 году от инсульта. В 2018 году медицинские ассоциации Великобритании почтили его память несколькими научными конгрессами. На месте, где когда-то была Брод-стрит (ныне Бродвик-стрит), о нем не дают забыть памятник в виде водозаборной колонки и названный в его честь паб John Snow, где выставлены многочисленные документы, рассказывающие о его деятельности, что довольно иронично, ведь Джон Сноу всю свою жизнь оставался трезвенником^[172].

Уроки, извлеченные из исследований Сноу, вскоре были усвоены: во многих местах были приняты меры предосторожности против возвращения эпидемии. В эту эпоху – эпоху буржуазной революции – власть имущие стремились предотвратить массовые беспорядки. «Страх холеры был грозным бичом, – пишет историк Томас Ниппердей, – он дал многим городам решающий толчок к реконструкции. Ответом стало появление канализации и очистка воды, а также тщательное разделение сточных вод и питьевой воды. Теперь начали следить, чтобы старые выгребные ямы не оставались переполненными в течение более 20 лет, так что их содержимое могло беспрепятственно просачиваться в землю»^[173]. Профилактика также была крайне необходима, потому что, не зная о микроскопическом возбудителе, примерно за 100 лет до появления антибиотиков врачи пробовали самые разные способы лечения, которые оказывались малоэффективными или совсем не помогали. Наряду с бесчисленными настойками, чудодейственными каплями и травяными смесями в терапевтический арсенал входили горячий или холодный душ, чтобы «утопить холеру в пресной воде», или введение большого количества холодной воды в верхний и нижний концы пищеварительного тракта. Среди всех методов отдельно следует упомянуть особенно жестокое, но совершенно бессмысленное средство, придуманное одним английским врачом: анус пациента затыкали промасленной пробкой таким образом, чтобы ужасная диарея не могла сразу покинуть тело^[174].

Враг, с которым люди столкнулись в лице холеры, был выявлен в 1883 году под микроскопом одного из великих ученых того времени. В тот год в Египте разразилась эпидемия холеры, и Германия и Франция – главные соперники на европейском континенте со времен войны 1870–1871 годов^[175] – отправили на Нил экспертную комиссию. Немецкую команду возглавил Роберт Кох, который годом ранее прославился своим открытием возбудителя туберкулеза. Поскольку эпидемия в Египте к моменту прибытия докторов в основном пошла на спад, Кох и его коллеги перебрались в Индию, традиционно считающуюся родиной холеры. В Индии Кох заметил, что в местах, где эпидемия носила эндемический характер, жители нередко брали питьевую воду там, где стирали одежду больных и куда также опорожнялись туалеты. Это исключало любые сомнения в том, что болезнь передается через воду. Во время вскрытия умерших от холеры индийцев он обнаружил микроорганизм, который он назвал Сomma bacillus^[176] из-за его слегка изогнутой формы – это был Vibrio cholerae, или холерный вибрион. Таким образом, Кох, как и француз Луи Пастер, стал личностью, символизирующей золотую эру бактериологии – эру, которая стала возможной благодаря появлению более мощных микроскопов.

Возбудителя холеры – холерный вибрион – удалось обнаружить в 1883 году, через полвека после разрушительных холерных вспышек.

Однако ни знание Джона Сноу о способе передачи и возможностях избегания зараженной воды, ни открытие возбудителя Робертом Кохом не смогли предотвратить трагедию, произошедшую во время пятой пандемии 1880-х и 1890-х годов во втором по величине городе одной из самых значимых индустриальных стран. 15 августа 1892 года жарким летом в Гамбурге рабочий канализационной сети заболел холерой; четыре дня спустя число заболевших составляло уже 31. К концу года эпидемия прошлась по городу такой опустошительной волной, какую Германия не видела с момента первого появления холеры в 1831–1832 годах. Число заболевших составило почти 17 000 человек; в том году жертвами холеры в Гамбурге стали в общей сложности 8605 человек, что соответствовало 1,3 процента населения. Власти связались с Робертом Кохом, который был потрясен тем фактом, что жители Гамбурга и Сенат не могли договориться о стоимости современной системы фильтрации. Но в гораздо большей степени его поразили условия жизни тех, кто первым заболел холерой. Речь шла о так называемом квартале аллей, в котором бедные слои населения жили в притиснутых друг к другу фахверковых домах, разделенных узкими улочками, по которым едва ли могла проехать повозка. Часто жители брали питьевую воду из каналов, загрязненных экскрементами и прочими отбросами. Когда Кох увидел вездесущую грязь и ужасающую нищету, почувствовал перманентный запах мочи и фекалий, он произнес знаменитую полную презрения фразу, наказывающую представителей высшего света Гамбурга, гордившихся всемирной известностью своего города: «Господа, я забываю, что нахожусь в Европе!»

Новость о холере в Гамбурге разлетелась по всему миру и попала в заголовки газет. В результате также выяснилось, что, как это часто бывает с эпидемиями, правительство города пыталось как можно дольше скрывать эту новость под давлением коммерческих кругов: магазины торговой элиты не должны были терпеть убытки из-за массовых смертей в трущобах мегаполиса. Репортеры из многих стран приезжали в Гамбург и описывали, как трудно бороться с холерой. Венский журналист Карл Вагнер рассказал о том, как на волонтерских основаниях помогал перевозить больных: «В качестве средства передвижения использовались экипажи, из которых убрали подушки, больных мы заворачивали в одеяла и укладывали на сиденья. В это сложно поверить, но в полу экипажей были просверлены пять-семь отверстий, через которые выделения зараженных вытекали прямо на дорогу!!! <…> За все время своей работы я перевез 132 больных, почти половина из которых умерла по пути»^[177].

Это была последняя крупная эпидемия холеры в немецкоязычных странах Центральной Европы. В XX веке эпидемиологи зафиксировали шестую и седьмую пандемии. Эпидемия неоднократно приводила к массовым смертям, например, в 1991 году в Перу от холеры умерло около 12 000 человек. В первую очередь это происходит в странах, разоренных войнами и кризисами, как, например, в наше время в Йемене, где в 2017 году заболело около 700 000 человек и умерло свыше 2000 человек. Также под угрозой находятся государства, которые были безжалостно разграблены диктаторами и доведены до нищеты, как в Зимбабве при длительном правлении тирана-геронтократа Роберта Мугабе, а также государства, подобные Гаити, бедность которых еще больше усугубляется стихийными бедствиями. Всемирная организация здравоохранения поставила перед собой цель к 2030 году сократить распространение инфекции до такой степени, чтобы она больше не представляла риска для здоровья людей. Однако организация предупреждает о возможности совершенно противоположного развития событий, если «в ближайшие несколько лет изменение климата, урбанизация и рост населения создадут повышенный риск распространения холеры»^[178].

Мало оснований надеяться, что человечество XXI века в ближайшее время справится с этими тремя проблемами.

Семя недоверия. Вудро Вильсон

Часть любой функционирующей демократии – это возможность управляемых контролировать правителей, что включает в себя оттенок здорового недоверия. В Америке со второй половины XX века происходит неуклонная утрата доверия к «Вашингтону» (как синониму политического аппарата и так называемого политического класса), что в 2016 году привело к избранию президентом человека, которого до сих пор никто бы не назвал политиком и который никогда не занимал государственные должности.

Утрата доверия началась более полувека назад. Неискренность Кеннеди и Джонсона, с которой они характеризовали роль США во вьетнамском конфликте, двойная жизнь Кеннеди (которая, впрочем, стала известна широким слоям общественности только после его насильственной смерти) и, наконец, Уотергейт^[179] как вопиющий пример лжи, утаивания и паранойи в Белом доме – вот главные причины этого разочарования. Однако фундамент для его развития – семена недоверия – был заложен гораздо раньше. Во втором десятилетии XX века Америка узнала, что Белый дом – это не то место, где царят открытость и приличие. Первые и основополагающие главы саги о лжи и утаивании, о cover up^[180] (этот термин в США прочно ассоциируется со скандалами) были написаны самим президентом и его ближайшим окружением, которые, как никто другой, должны были придерживаться самых высоких моральных принципов. Одним солнечным осенним утром отношения президента и народа навсегда утратили чистоту.

Рано утром 26 сентября 1919 года большая толпа собралась на вокзале Уичито, штат Канзас, чтобы поприветствовать президента. Вудро Вильсон в течение трех недель колесил по просторам американского Запада, чтобы пообщаться напрямую с гражданами. Он хотел рассказать им о своих политических взглядах и заручиться поддержкой. Он был сторонником политики участия Америки в Лиге Наций^[181] – политики, которая тогда грозила провалиться^[182] из-за сопротивления Сената.

Восемь тысяч миль на специальном поезде и речи в крупных пунктах – таким планировалось путешествие Вильсона.

Как и на всех остановках в этом масштабном путешествии, в Уичито Вильсон должен был произнести речь: почему десятки тысяч американских юношей должны были умереть во Франции, почему их смерти не были напрасными, почему Старый Свет так остро нуждается в появлении новой великой державы США, – чтобы цель жизни президента могла в конце концов стать реальностью – to make the world safe for democracy^[183].

Однако в то ясное осеннее утро зрители в Уичито ждали напрасно. Они понятия не имели о драме, которая разворачивалась в поезде. Верная троица, которая всегда была рядом с президентом – личный секретарь Джозеф Тамалти, личный врач доктор Кэри Грейсон и первая леди Эдит, – уговаривала физически и психически слабого Вудро Вильсона выйти на платформу и показаться толпе. Все трое сошлись во мнении, что состояние президента следует скрывать от общественности. Через четверть часа после того, как поезд прибыл, Тамалти выступил перед толпой и сообщил, что у президента «нервное истощение», которое тем не менее «не вызывает тревогу». Поезд медленно двинулся на восток, толпа расступилась. Вудро Вильсон как президент никогда больше не говорил с американским народом.

Через несколько дней после возвращения в Вашингтон здоровье президента резко ухудшилось. Утром 2 октября Эдит Вильсон нашла своего мужа лежащим на полу в ванной Белого дома. Он не мог говорить, левая сторона его тела была парализована, а лицо налилось кровью. В результате падения, случившегося по причине инсульта, Вильсон ударился об унитаз и получил глубокие резаные раны на голове. Это была не только личная трагедия, но и начало политической драмы. С октября 1919 года до окончания президентского срока Вильсона в марте 1921 года, в решающий период для мировой политики, в Белом доме образовался вакуум власти. Паралич человека, который неуклюже ковылял за задернутыми шторами Белого дома, нашел свое отражение в серьезном параличе внешней политики страны, наступившем вскоре после подписания Версальского договора, – в крайне неподходящее время.

В 1919 году Вудро Вильсон в последний раз за свою политическую карьеру выступал перед широкими слоями населения.

Однако паралич президента не стал чем-то неожиданным. Это был всего лишь неизбежный апогей в истории болезни, которая изначально делала пациента непригодным для высшего поста. Томас Вудро Вильсон родился в 1856 году в Стонтоне, штат Виргиния, в семье проповедника. Ни на одном этапе своей жизни он не мог похвастаться крепким здоровьем. Физические и психологические симптомы чередовались и часто вступали в роковой симбиоз. В возрасте девяти лет Вудро все еще не умел читать, что заставило более поздних биографов предположить, что он страдал дислексией. Однако в одном ему нельзя было отказать: в силе воли, порой доходившей до фанатизма. Он работал над собой, страдая при этом из-за невозможности соответствовать требованиям, которые к себе предъявлял. Вильсон не только научился читать, хотя и с опозданием, но и развил интеллект, благодаря которому достиг высот в одних из самых престижных университетов страны, включая ректорское кресло в своей альма-матер, Принстоне. Психосоматические расстройства сопровождали его на пути к получению высоких ученых званий, нервные кризисы были постоянными спутниками его восхождения.

В мае 1896 года Вильсона сразил недуг, который подчинил себе всю его жизнь. В период сильного стресса на работе у него случился инсульт. Возможно, это был не первый такой случай, поскольку пятью годами ранее он в течение долгого времени не мог пользоваться правой рукой. В этот раз также оказалась поражена правая сторона тела. По всей вероятности, он в те годы уже был гипертоником, и его сосудистая система постоянно подвергалась повреждениям, особенно в области головы. Вильсон избрал для себя тактику, которой впоследствии придерживался до конца. Он отрицал болезнь, по возможности игнорировал возникавшие нарушения и, как и прежде, с головой уходил в работу. Вудро Вильсон твердо верил, что тело обязано подчиняться духу и что оно может преодолеть недуги через благочестивый труд, гражданскую порядочность и усердие. Следующие несколько лет были здоровой фазой, и он снова мог использовать правую руку.

В элитном университете Нью-Джерси, где его интеллектуальные способности были оценены по достоинству, у этого непримиримого и бескомпромиссного в профессиональных и личных вопросах человека неоднократно возникали периоды высокого нервного напряжения. В 1904 году у него, вероятно, случилось еще одно сосудистое заболевание, предвестник надвигающейся беды. 28 мая 1906 года Вильсон проснулся и заметил, что ослеп на левый глаз. Офтальмолог из Филадельфии диагностировал эмболию центральной артерии сетчатки, частое осложнение у людей с высоким давлением, которое плохо или совсем не лечили. Пока семья Вильсона пребывала на грани отчаяния из-за такого удара судьбы, сам он был на удивление «спокоен, почти счастлив». Отрицание недугов у Вудро Вильсона дошло до последней стадии. Его первая жена Эллен (которая умерла в 1914 году, после чего Вильсон вскоре женился на Эдит Боллинг Галт) заметила, что он вел себя «словно под наркозом», и в отчаянии описала болезнь своего мужа как «ужасный неизлечимый недуг, напоминающий медленное умирание, поражающее его сантиметр за сантиметром».

Из-за многочисленных разногласий в Принстоне Вильсон в 1910 году внезапно завершил свою академическую карьеру и ушел в новую сферу деятельности – политику. Практически не знали границ его вера в свое предназначение, подпитываемая глубоко религиозным окружением в семье, академический талант и, возможно, твердое убеждение, что он выдержал испытания, которым его подвергал Господь. Взлет Вильсона можно охарактеризовать как стремительный. В том же году он был избран губернатором штата Нью-Джерси. Два года спустя демократы провозгласили новичка своим кандидатом в президенты. Поскольку действующий президент-республиканец Уильям Говард Тафт и его предшественник-республиканец Теодор Рузвельт, который баллотировался как кандидат от Прогрессивной партии, соперничали и отнимали друг у друга голоса, избрание Вильсона 28-м президентом США было почти неизбежным. Естественно, о своем физическом состоянии, односторонней слепоте и различных проблемах со здоровьем кандидат в президенты своим избирателям (в 1912 году женщин-избирательниц еще не было) не сообщил. Периодически ему приходилось прерывать свои выступления, потому что у него кружилась голова.

Речи Вудро Вильсона были полны медицинских метафор – однажды он заявил, что мир годами страдал от внутреннего воспаления.

Ведутся споры относительно того, насколько сильно недуги Вильсона повлияли на его политику. В 1916 году президент был переизбран – не в последнюю очередь благодаря лозунгу He kept us out of war!^[184], – а всего несколько месяцев спустя принял решение о вступлении США в Первую мировую войну. Десятки тысяч молодых американцев погибли в окопах на Западном фронте. В то же время в их собственной стране произошел беспрецедентный подрыв основных демократических прав. Фактически или предположительно инакомыслящие преследовались и заключались в тюрьмы, бывали игнорируемые властями или практически безнаказанные случаи, когда под предлогом защиты интересов национальной безопасности людям наносили телесные повреждения – вплоть до линчевания. Вильсон не обращал внимания на такие эксцессы. Между тем он провозгласил знаменитые «Четырнадцать пунктов» справедливого послевоенного порядка. Когда измученная Германская империя после своей капитуляции осенью 1918 года обратилась к этим «Четырнадцати пунктам», многие немцы увидели в Вильсоне своего рода спасителя, но слишком быстро стало очевидно, что реальность Версальского мира не имела ничего общего с благородными идеалами. Во время своего визита во Францию на Рождество 1918 года президент произвел на зрителей ужасающее впечатление. Он был истощен, его глаза нервно дергались, и он вел себя очень странно, почти безумно. Однажды он созвал штаб, чтобы пожаловаться на цвет мебели в своей комнате в Версале. По сравнению с прожженными политиками, у изнуренного президента на переговорах не хватало энергии и силы воли. Заключенный мир характеризовался не взаимным согласием, а стремлением к реваншу; молодая Веймарская республика начинала свою историю в тяжелых условиях.

Один из его врачей писал о пребывании президента в Париже и о последствиях этой поездки: «Тот факт, что Вильсон потерял способность психологически адаптироваться к изменяющимся условиям, имел большое значение для Соединенных Штатов и всего мира». Президент все чаще сбегал в мир, соответствующий его идеальным представлениям, но не суровой реальности. Он истолковал Версальский договор как выполнение своих «Четырнадцати пунктов» и был разочарован тем, что в Сенате формировалось сопротивление «Версалю», преимущественно среди сенаторов-республиканцев с более изоляционистского Среднего Запада. В первую очередь, в десятой статье конвенции оппозиция, возглавляемая заклятым врагом Вильсона, сенатором Генри Кэботом Лоджем, увидела опасность осложнения разногласий по мандату Лиги Наций. Поэтому Вильсон представил измененный проект, по которому Конгресс был обязан одобрить любое участие Америки в возможных миротворческих миссиях Лиги Наций. Вильсон решил донести свое видение до народа и отправился в железнодорожное турне, положившее конец его активной политической карьере. Обязанность держать Конгресс и общественность в неведении насчет истинного положения дел отныне перешла к Грейсону. В регулярно публикуемых коммюнике избегали слова инсульт, а в качестве объяснения полного исчезновения Вильсона из повседневной политической жизни использовались выражения наподобие «состояние истощения», всегда сопровождавшиеся прогнозом, что президент идет на поправку. Позже личный врач оправдывался тем, что действовал таким образом исключительно по указанию супруги президента.

Тем временем троица обсуждала конституционные последствия тяжелой болезни президента. Было ясно, что в случае его смерти вице-президент автоматически займет его место. Но что делать, если президент просто останется недееспособным? Тамалти, Грейсон и Эдит Вильсон решили, что им представилась удачная возможность. Был похожий случай. Летом 1881 года президент Джеймс Гарфилд был серьезно ранен в результате покушения. В течение нескольких недель, вплоть до самой смерти, он постепенно угасал. В этот период его властные полномочия по должности оставались неограниченными, а его вице-президент и преемник Честер А. Артур держался в тени.

С момента основания США было пять случаев, когда вице-президент занимал место умершего президента.

Заместитель Вильсона Томас Маршалл, похоже, собирался последовать его примеру. Когда ему наконец сообщили об истинном состоянии президента, он не проявил никакой инициативы. Примечательно, что никто из троицы не счел необходимым лично переговорить со вторым по значимости человеком в государстве; вместо этого для передачи сообщения был выбран знакомый журналист. Пока Вильсон был жив, передать служебные обязанности Маршаллу, который не проявлял стремления к власти, равно как и чувства ответственности перед страной, могли только в том случае, если президент был бы объявлен недееспособным. Но Грейсон, поощряемый Эдит и Тамалти, не был готов дать подобное медицинское заключение.

Так что эта шарада продолжалась месяцами. Тамалти, Грейсон и Эдит контролировали доступ к прикованному к постели больному и принимали решения, которые в действительности должен был принимать президент^[185]. Они придерживали его дрожащую онемевшую руку, когда он должен был поставить подпись, и пытались создать видимость, что администрация страны функционирует как прежде. Письма, посылаемые из Белого дома, начинались со стереотипного «The President says…»^[186]. Иногда посетителей пускали в затемненную комнату президента, но заранее настраивали освещение таким образом, чтобы не было видно искаженной половины его лица. Вильсон, «подготовленный» женой за несколько часов до визита, давал краткие ответы на вопросы посетителя. Аудиенции заканчивались через несколько минут. Заключительная часть ритуала состояла в том, что побывавшие у Вильсона люди рассказывали представителям прессы, как великолепно выглядел президент и что скоро он вернется к полному выполнению всех своих обязанностей.

Управление страной почти не осуществлялось, заседания кабинета министров превратились в фарс. Госсекретарь Лансинг не верил заявлениям троицы и признавался в своих личных записях: «Кто-то действует за него, а также думает за него. Если это выйдет наружу, будет повод для скандала». Президент, как отмечал министр, «выглядит словно карикатура на самого себя, каким он был прежде». Кабинет министров не выражал открытого протеста против демократически нелегитимной исполнительной власти из трех человек. Более того, министры отредактировали речь «президента» на открытии нового Конгресса, впервые собравшегося 1 декабря 1919 года. Текст был одобрен не президентом, едва отдававшим себе отчет в происходящем, а первой леди. Когда в ноябре на повестку дня были вынесены парламентские разногласия по Версальскому договору, Белый дом подчеркнул, что он отклоняет требования Лоджа касательно десятой статьи. Сенаторы становились все более подозрительными: они заметили, что на письмах президента вместо его подписи стоял штамп фиолетовыми чернилами с именем «Вудро Вильсон». По настоянию Сената двум его членам, Альберту Б. Фоллу и Гилберту М. Хичкоку, наконец предоставили доступ к президенту. Встреча была назначена на 6 декабря 1919 года. Через два месяца после инсульта наблюдались легкие признаки выздоровления. Половина тела Вильсона все еще была парализована, но он хотя бы частично восстановил речевую способность, пусть и говорил медленно.

Президент тщательно подготовился. Он принял посетителей, сидя в постели. Комната была сильно затемнена, парализованная рука – спрятана под одеялом. Сенатор Хичкок позже сообщал, что президент говорил с трудом, но все же разборчиво. В какой-то момент даже промелькнуло остроумие, которое больной часто проявлял в течение всей своей академической карьеры. Когда сенатор, известный как ярый противник Вильсона, заверил президента: «Мы молимся за вас, сэр», из полумрака донесся очень характерный ответ: «О каком исходе?»

Несмотря на то что в последующие месяцы его здоровье постепенно улучшалось, внешнеполитическая деятельность Вильсона была обречена на провал. Между тем он также потерял влияние на своих товарищей по партии: 19 марта почти половина сенаторов-демократов проголосовала вместе с республиканцами за версию ратификации Версальского договора с оговорками Лоджа. Поскольку эта версия получила большинство голосов (две трети) – столько же, сколько раньше было у версии Вильсона, – вопрос «Версаля» был закрыт, и участие Америки в Лиге Наций закончилось, не начавшись.

Вильсон воспринял известие об этом поражении с фатализмом. Хотя четыре недели спустя он впервые смог «провести» заседание кабинета, сидя в инвалидном кресле и предварительно выучив имена своих министров, было очевидно, что он не осознавал реальное положение вещей. Зловещим кульминационным моментом его побега в мир грез стала мысль, что ему следует баллотироваться на беспрецедентный третий срок. Тяжело больной, он уже работал над своей инаугурационной речью, которую должен был сказать после успешного переизбрания.

В поместье Вильсона был найден документ, озаглавленный «3rd Inaugural»¹.

До этой политической катастрофы дело не дошло, потому что Демократическая партия устала от своего президента, а избиратели и избирательницы (в 1920 году американкам также впервые было разрешено голосовать на президентских выборах) устали от Демократической партии. Осенью 1920 года сенатор-республиканец из штата Огайо Уоррен Гамалиел Гардинг одержал блестящую победу, набрав подавляющее большинство голосов. Лозунг его предвыборной кампании гласил: «Назад к нормальной жизни», что соответствовало главному желанию людей.

Неспособность выполнять служебные обязанности, а также паранойя в Белом доме серьезным образом сказались на стране и ее положении в мире, особенно на отношениях с Европой. Самая промышленно развитая страна в мире была, в отличие от Франции и Англии, полна сил благодаря сравнительно малым потерям в войне. Она была политически устойчива, в отличие от побежденной Германии и терзаемой гражданской войной России. И все-таки США сняли с себя международную ответственность. Лишь после катастрофы Второй мировой войны и невообразимого геноцида они были готовы взять на себя ведущую роль в мире.

Смертельная простуда. Грипп

Был одиннадцатый час одиннадцатого дня одиннадцатого месяца, когда орудия наконец замолчали. 11 ноября 1918 года вступило в силу перемирие, положившее конец Первой мировой войне. Но массовые смерти еще не закончились. Не с таким громким аккомпанементом, как грохот орудий вдоль Соммы или Марны, но смерть продолжала бушевать, и теперь почти по всему миру, а не только на фронте.

Для обозначения болезни, которая получает глобальное распространение, эпидемиологи используют термин пандемия. И действительно, грипп, или инфлюэнца, с весны 1918 года по 1920 год распространился по всему миру. Информация о количестве смертей сильно варьируется: по разным данным от этого заболевания умерли от 25 до 100 миллионов человек, что в то время составляло до 5 процентов мирового населения^[187]. Нет сомнений в том, что испанский грипп, как его называют по сей день, унес больше жизней, чем глобальная катастрофа 1914–1918 годов, начало которой положили сами люди. Выбор такого названия также связан с Первой мировой войной. Поскольку в нейтральной Испании цензура прессы была не такой жесткой, как в воюющих странах, газеты Мадрида, Барселоны и Севильи сообщали об эпидемии более открыто, чем пресса Лондона, Парижа и Берлина. Поэтому современники связывали происхождение болезни с Пиренейскими странами, что не соответствовало реальному положению вещей и на что не указывает ничего, кроме свободного освещения в СМИ.

Жертвами эпидемии гриппа стало больше человек, чем умерло в Первой мировой войне.

Грипп, который тремя волнами прокатился по земному шару, по всей вероятности, появился в США. Вернее, в США началась именно эта пандемия гриппа. Потому что о гриппе вообще уже знал Гиппократ в IV веке до н. э. В XVIII веке случилось две пандемии гриппа. В то время вошло в употребление название «инфлюэнца», что в переводе с итальянского означает «влияние», поскольку считалось, что недуг возникает под влиянием звезд. Но он никогда не был столь разрушительным, как грипп 1918 года, и здесь война также сыграла ведущую роль. Потому что, несмотря на предупреждения некоторых врачей, больные или инфицированные молодые мужчины в форме садились на транспортные корабли на восточном побережье Америки и плыли в Европу. На этих кораблях сотни людей были вынуждены находиться в тесном замкнутом пространстве. Президент Вудро Вильсон во время беседы со своим главным военным советником высказался против прерывания перевозок на фронт во Францию. Начальник штаба армии США дал ему полный патриотизма и пренебрежения к инфекционной медицине ответ, что каждый умирающий от гриппа солдат должен сыграть свою роль в великой борьбе, как и те, кто пал на фронте^[188].

Считается, что первым заболевшим стал армейский повар Альберт Гитчелл с военной базы Форт-Райли, штат Канзас. В марте 1918 года у него началась лихорадка, сопровождающаяся болями в конечностях, слабостью, а также болью в горле. В тот же день вместе с ним в больнице оказались еще несколько солдат. За пять недель заболели 1127 солдат, 46 из которых скончались. Вскоре отряды, проходившие обучение в Форт-Райли, отправились во Францию. Неизвестно, действительно ли Гитчелл был первой жертвой этой пандемии. В любом случае он стал своего рода символической фигурой, такой же, как знаменитый «нулевой пациент», бортпроводник с насыщенной сексуальной жизнью, которого принято считать первым заболевшим СПИДом.

Нет сомнений в том, что инфекция не остановилась на линии фронта. Уже в апреле инфлюэнца сразила многих солдат, находившихся по немецкую сторону окопов: на армию под командованием генерала Эриха фон Людендорфа тоже обрушился грипп. Возможно, вспышки заболевания способствовали провалу последнего наступления Германии на Западном фронте в начале лета 1918 года, и союзники наконец одержали победу. 8 июля 1918 года газета The New York Times опубликовала заголовок: «Документы, найденные у немецких заключенных, показывают, что немцы переживают трудные времена из-за нового гриппа»^[189].

С августа 1918 года по миру прокатилась вторая волна эпидемии. Одним из самых известных заболевших был помощник морского министра США Франклин Д. Рузвельт, который возвращался из Европы на пароходе и настолько ослаб, что по прибытии в Нью-Йорк его пришлось выносить на носилках. Это случилось за пять лет до того, как он заболел полиомиелитом, и за 14 лет до того, как его избрали президентом США^[190]. На этот раз пострадали также далекие Австралия и Новая Зеландия. За летний период на рубеже 1918–1919 годов в Южном полушарии только на территории Австралии умерло 12 000 человек. Япония была одной из последних затронутых эпидемией стран. Именно здесь в 1920 году инфлюэнца унесла больше всего жертв.

Страх перед этой пандемией остался в прошлом столетии, но эпидемиологи предполагают, что в наши дни пандемия гриппа может разразиться в любое время^[191]. Различные вирусы, распространение которых из-за мутаций нельзя полностью предотвратить с помощью вакцин, сегодня путешествуют по миру не на транспортных кораблях, а в полных самолетах дальнего следования.

Угасающий вождь мировой революции. Владимир Ильич Ленин

От звука вздрогнули даже опытные патологоанатомы. Прикосновение пинцета к артериям в мозгу умершего прозвучало так, словно кто-то царапал по камню. Вряд ли кто-либо из экспертов, собравшихся за столом для вскрытия трупа, прежде встречал такой атеросклероз у человека, которому было всего 53 года. Особенно пугающий вид имела большая внутренняя артерия, поперечное сечение которой патологоанатомы недоверчиво разглядывали после того, как рассекли ее скальпелем. «Общий ствол левой сонной артерии был до того закупорен, что можно было в просвет его пропустить только щетину, – отметил профессор Виктор Осипов. – Артерия основания мозга, которая дает ветви для питания продолговатого мозга, оказалась тоже закупоренной настолько, что оставался просвет лишь с толщину булавки» ^[192][193].

Можно представить себе неловкость, которую испытывали врачи, присутствовавшие на вскрытии. Им пришлось post mortem^[194] убедиться в том, что человек, который коренным образом изменил судьбу их страны и деятельность которого должна была глубоко отпечататься в мировой истории XX века, – рано постаревший артериосклеротик с больным, еле функционирующим из-за сильной нехватки кровоснабжения мозгом. Покойным был Владимир Ильич Ульянов, более известный как Ленин. Как стало ясно каждому врачу, присутствовавшему при вскрытии, основатель Советского Союза был человеком, не только медленно угасавшим из-за нескольких инсультов, перенесенных за последние месяцы, но и долгое время тяжело болевшим. Это может заставить современного наблюдателя, в зависимости от его политической точки зрения, преисполниться восхищения работой, которую тем не менее проделал Ленин, или испытать ужас перед бездной созданной им системы, просуществовавшей во время его жизни и еще семь десятилетий после. И бездна эта, похоже, нашла свое отражение в постепенном разрушении его тела и в последнем периоде жизни его разума.

Обильные атеросклеротические отложения (обызвествление) были обнаружены на разных сосудах, включая брюшную аорту и коронарные артерии.

По любопытному совпадению основатель государства, которому в XX веке предстояло стать соперником США на политической арене, умер 21 января 1924 года, всего на 13 дней раньше президента США Вудро Вильсона. Они оба страдали патологическими изменениями кровеносных сосудов, что по крайней мере временно ограничивало их дееспособность и препятствовало исполнению служебных обязанностей. И в обоих случаях физическую и психическую немощность держали в секрете от общественности. Но если эта информация была включена в историю болезни Вильсона в последние полтора года его президентства, то история болезни Ленина долго находилась под покровом тайны. Советская идеология прославила революционера вскоре после захвата власти большевиками. Уже в день его 50-летия в апреле 1920 года партия, государство, а также контролируемые ими средства массовой информации и учреждения распевали хвалебные гимны, которые современный западный биограф Ленина Виктор Себестьен назвал «экстраординарными по своему размаху и вульгарности»^[195]. Такой гений, отец всех трудящихся, посланник судьбы, призванный осчастливить все человечество, не мог совершить всех своих героических подвигов с почти не снабжаемым кровью полушарием мозга.

Естественно, части патобиографии Ленина стали известны только после распада Советского Союза. Однако с появлением доступных материалов укрепилось подозрение, что атеросклероз высокой степени тяжести был не единственным и, прежде всего, не самым стигматизирующим диагнозом вождя революции. Во всех биографиях по возможности старались не упоминать болезнь, которую трудно совместить с его репутацией.

Вопрос, почему кровеносные сосуды и ствол мозга еще не очень старого человека имели столь ярко выраженные изменения, неоднократно заставляли предположить, что у Ленина был сифилис, поразивший его центральную нервную систему, нейролюэс. Есть некоторые признаки, подтверждающие это предположение, но нет окончательного доказательства. Ленин находился в изгнании добрых 17 лет с 1900 года – с небольшим перерывом после первой русской революции 1905 года, – и жил в таких городах, как Мюнхен, Цюрих, Женева, Париж и Лондон. Действительность отличается от коммунистической версии, согласно которой он жил только ради революции и освобождения России. Он вышел из богатой семьи и не был аскетом. Патобиографы предполагают, что он мог заразиться от проститутки, возможно, в Париже. В 1895 году Ленин несколько месяцев путешествовал по Европе и в возрасте 25 лет две недели лечился в швейцарском санатории. Причиной этой остановки (через несколько недель после посещения Парижа) стали головные боли и бессонница. Одним из иностранных врачей, приглашенных осмотреть больного Ленина в последний период его жизни, был немецкий невролог и специалист по сифилису профессор Макс Нонне из больницы Гамбург-Эппендорф^[196], который, когда его спросили о причинах плохого здоровья Ленина, таинственно ответил: «Всем известно, для лечения каких заболеваний мозга меня приглашают». У физиолога Ивана Павлова (в честь которого назван знаменитый рефлекс), похоже, также не было сомнений касательно главного недуга Ленина: «Он был типичным больным, страдающим прогрессивным параличом». Прогрессивный паралич – характерное проявление нейролюэса. Два патологоанатома, присутствовавшие на вскрытии, придерживались мнения, что мозг Ленина явно демонстрировал признаки нейролюэса; их подписи были удалены из официального протокола вскрытия, который существовал как минимум в трех, а возможно, и в восьми вариантах. После открытия советских архивов были обнаружены четкие инструкции наркома по здравоохранению Николая Семашко главному патологоанатому Алексею Абрикосову, согласно которым свидетельства должны были отрицать любые признаки сифилиса^[197].

Не все биографы Ленина находят эти свидетельства убедительными. За два года до смерти Ленина лабораторный тест на сифилис, реакция Вассермана, оказался отрицательным или, выражаясь более осторожно: предположительно отрицательным, поскольку в противном случае такие доказательства венерической болезни, несомненно, были бы скрыты или сфальсифицированы советским руководством. Существует альтернативное и вполне правдоподобное объяснение прогрессирующего атеросклероза Ленина: генетическая предрасположенность. Его отец умер в относительно молодом возрасте от последствий этого недуга, братья и сестры Ленина также страдали атеросклерозом. Конечно, одно состояние (обызвествление сосудов) не исключает другого (сифилис). Однако при упоминании братьев и сестер следует упомянуть брата, непреднамеренно оказавшего решающее влияние на жизненный путь Ленина: Александра Ильича Ульянова, который был на четыре года старше и в 1887 году в возрасте 21 года за участие в разработке плана неудавшегося покушения на царя Александра III был повешен. Для Владимира это событие стало началом ненависти к царскому режиму и в конечном итоге борьбы с самодержавным правителем, который вместе со своей женой, четырьмя дочерями, сыном и тремя слугами^[198] был убит большевиками в Екатеринбурге в 1918 году – событие, которое, по оценке современных биографов, вряд ли могло свершиться без согласия Ленина^[199].

Головные боли и бессонница мучали Ленина много лет.

Какие бы проблемы со здоровьем ни были у Ленина, он преодолевал их своей огромной силой воли и непоколебимой убежденностью в том, что революция придет в Россию и он будет ее Spiritus Rector^[200] – движущей силой. Что эта революция не остановится на полпути, как революция 1905 года, достижения которой – краткосрочный эксперимент с парламентаризмом и Думой, – царь Николай II и правящие аристократические круги вскоре свели на нет. И это будет не буржуазная революция, подобная Февральской революции 1917 года, которая привела к отречению царя и, таким образом, к концу правления Романовых, более трех столетий занимавших престол. Когда Вудро Вильсон с риторическим энтузиазмом праздновал это событие как присоединение «великого и щедрого русского народа к силам, борющимся за свободу», Ленин не стал скрывать своего презрения: «Явная ложь и лицемерие»^[201][202]. Нет, революция Ленина была другого рода. Октябрьская революция ознаменовала начало новой эры, и ее значение для европейской истории, пожалуй, можно было сравнить с последствиями Французской революции.

У Ленина были враги не только среди идеологических соперников – за Октябрьской революцией последовала кровопролитная гражданская война между «красными» и консервативными силами, «белыми», – но и среди тех соотечественников, кто в целом разделял его социалистические убеждения. Одной из них была Фанни Каплан. Вечером 30 августа 1918 года эта 28-летняя женщина с близкого расстояния трижды выстрелила из револьвера в Ленина, который как раз выступал перед рабочими на заводе с речью. В Кремль сразу вызвали двух уважаемых врачей, профессоров Владимира Розанова и Владимира Минца. Одна пуля застряла у Ленина в плече, а вторая, нанесшая гораздо более опасную рану, пробила легкое, прошла мимо аорты, миновав ее всего на сантиметр, и застряла под ключицей. Профессора промыли раны, обеспечили подачу кислорода и перевязали Ленина. Они не проводили операцию – перспектива смерти лидера на операционном столе, очевидно, не слишком их мотивировала. Пуля из его плеча была удалена только четыре года спустя; другая пуля оставалась в теле Ленина до самой его смерти. Операцию провел немецкий хирург Юлиус Борхардт. Окружение Ленина подозревало, что причиной участившихся головных болей у революционера было отравление свинцом. Фанни Каплан пережила нападение на человека, которого называла предателем революции, всего на четыре дня. Ее без суда и следствия расстреляли представители секретной службы ЧК.

Ленин оправился от последствий покушения. Однако с начала 1921 года его здоровье постепенно ухудшалось. У него появилась одышка, начались боли в груди и ногах, что указывало на проблемы с кровообращением. Его нервы тоже были не в лучшем состоянии, а именно: шум казался ему настолько невыносимым, что с его телефона сняли звонок. 26 мая 1922 года у Ленина случился инсульт. В течение нескольких недель он не мог самостоятельно выполнять простые задачи, а его почерк превратился в неразборчивые каракули. Со временем он выздоровел, но симптомы паралича остались. Ближе к концу года он несколько раз выступал с речью перед публикой, что было для него крайне утомительно. 13 и 15 декабря 1922 года Ленин перенес два, возможно, три, а согласно другим данным, даже семь инсультов подряд. Через неделю он попросил Иосифа Сталина, который вступил в правящие ряды большевиков и надеялся стать преемником Ленина, принести ему яд «как меру гуманности»^[203]. Сталин отказался удовлетворить эту просьбу товарища Ленина об эвтаназии.

Ленина все чаще прятали от общественности, управление Советским Союзом происходило от его имени, но все чаще и чаще без его непосредственного участия. 10 марта 1923 года он перенес еще один тяжелый инсульт. Теперь Ленин также потерял и способность говорить; для человека, некогда сплотившего своими воодушевляющими речами пролетарские массы, это, вероятно, было худшим ударом судьбы. Его отвезли в конфискованную у промышленника усадьбу Горки, в живописной местности примерно в 30 километрах к югу от Москвы. На сделанной там фотографии Ленин сидит в инвалидном кресле и смотрит в камеру жутким взглядом. Он провел в этой усадьбе десять месяцев. По натуре он был истинным бойцом, и иногда у него проявлялись признаки легкого улучшения, что приводило его жену Надежду к сдержанно оптимистичным, но ложным по причине тяжести болезни прогнозам: «Бывают дни, когда я начинаю думать, что выздоровление возможно»^[204][205].

В Горках, которые в советское время были местом паломничества, полусознательный Ленин, как метко выразилась Соня Зекри в статье для газеты Süddeutsche Zeitung^[206], стал первым неизлечимо больным лидером мировой революции. Сталин все чаще решал, кому было разрешено навещать вождя, а кому нет. Утром 21 января 1924 года Ленин съел очередной овощной бульон, а после обеда, около 16 часов, случился еще один инсульт. Он был последним. Немного не дожив до семи часов вечера, умер человек, красными буквами вписавший свое имя в анналы истории – красными, как знамена его революции и его партии.

Государственный деятель и символ Веймарской республики. Фридрих Эберт

«Труп невысокого упитанного мужчины с крепкими костями. На правой стороне живота зияет хирургическая рана. Она начинается слева снизу и уходит направо вверх. Из раны, длина которой составляет 12,3 сантиметра, ширина в средней части – три сантиметра, а края идеально ровные, выпирают две плотно слипшиеся друг с другом петли тонкого кишечника. На них присутствуют два отверстия от проколов, которые выглядят как красные точки, и разрез диаметром один сантиметр, откуда вперемешку с пузырьками газа вытекает желтоватая жидкость. В других местах поверхность очень сухая. Жировой слой и мышцы в зоне разреза чередуются небольшими темно-красными полосами, но без признаков нагноения и омертвевших тканей. Гной оттуда не выходит даже при надавливании»^[207]. Тон патологоанатома, проводившего вскрытие, был бодрым и деловым, чего и следовало ожидать от представителя этой профессии. Однако в работе профессора Отто Любарша из клиники Шарите не было ни намека на уважение. Невысокий упитанный мужчина был первым человеком в государстве: президентом Веймарской республики Фридрихом Эбертом.

Смерть Фридриха Эберта после аппендэктомии, удаления аппендицита, 28 февраля 1925 года – это не просто печальное завершение биографии государственного деятеля, взявшего на себя политическую ответственность при самых неблагоприятных обстоятельствах. Кончина Эберта стала зловещим предзнаменованием в судьбе Веймарской республики, которая в феврале того года просуществовала уже почти половину отведенного ей срока. Историки называют множество различных причин, которые привели к краху этого первого демократического государства, включившего в себя всю Германию^[208]. Среди них, в первую очередь, непринятие демократической системы старыми элитами (элитами империи Вильгельма, которая пала в 1918 году); отчасти борьба радикальных боевых организаций и террористов, особенно правых, против республики и ее должностных лиц; жесткие условия Версальского договора; экономические кризисы с инфляцией 1923 года и Великая депрессия, начавшаяся осенью 1929 года, ставшие худшими экономическими катастрофами. Следующим фактором стал человеческий: Веймарская республика произвела сравнительно небольшое количество вызывающих доверие личностей, которым можно было бы приписать историческое величие и способность убедительно представлять молодую немецкую демократию как внутри, так и за пределами страны. Два выдающихся политика той эпохи скончались внезапно и в неподходящее время. Фридриха Эберта можно было спасти, если бы он раньше обратился за медицинской помощью и если бы политические противники причиняли ему меньше морального ущерба, сказавшегося на состоянии здоровья.

Эберт родился через три недели после провозглашения Германской империи. А ее падение вознесло его на высший пост в новообразованном государстве.

Фридрих Эберт родился в Гейдельберге 4 февраля 1871 года. Его отец был шорником^[209], и молодой Фридрих тоже выучился этому ремеслу. Во время своего путешествия в Мангейм в 1889 году он познакомился с социал-демократическими идеями и вскоре после этого присоединился к профсоюзам и к СДПГ^[210], которые после ухода Бисмарка с политической сцены постепенно получали возможность действовать более открыто, чем в предыдущие годы гонений. Эберт переехал в Бремен и завел там семью; его жена Луиза Рамп, как и он, происходила из рабочего класса. Вскоре Эберт стал председателем ассоциации шорников. Политика захватывала его все больше и больше. Он постоянно расширял свой кругозор, был одарен лингвистически, обладал даром убеждения и в конце концов стал редактором местной газеты Bremer Bürgerzeitung, ориентированной на социалистические профсоюзы.

Он сменил профессию и открыл трактир. Впоследствии политические оппоненты использовали эту деталь биографии для многочисленных оскорблений, которым Эберт подвергался в течение своей жизни: они пытались выставить его нелепым владельцем пивнушки. Однако с чисто экономической точки зрения Эберт принял мудрое решение. Вскоре и на улицах Бремена появились экзотические монстры, которые перемещались по средневековым улочкам, издавая громкий шум и испуская специфический запах. С появлением автомобилей у шорного дела больше не было будущего, но пить люди всегда будут. На рубеже веков Эберт, в то время председатель СДПГ, был избран в Бюргершафт Бремена. Когда в 1904 году в Бремене состоялся съезд СДПГ и Эберт выступал там в качестве председателя, о нем впервые узнали далеко за пределами города. Социал-демократия в то время находилась на подъеме, ни репрессии, ни недостаточно репрезентативная избирательная система империи Вильгельма не могли помешать устойчивому увеличению количества голосов. Партия нуждалась в грамотном организаторе, и в 1905 году Эберта пригласили в Берлин на должность секретаря в правлении партии. На выборах в рейхстаг 12 января 1912 года партия пережила свой величайший (и последний) триумф в эпоху империи: избиратели направили туда 110 социал-демократов, тогда как следующая по силе партия получила почти в три раза меньше мест. Одним из депутатов был Фридрих Эберт, шедший от избирательного округа Эльберфельд-Бармен.

20 сентября 1913 года^[211] умер отец-основатель партии Август Бебель. Вместе с Гуго Гаазе, который в ноябре 1919 года был убит психически больным человеком, Эберт стал новым председателем. Эберт был умеренным, почти буржуазным социал-демократом. Когда в следующем году началась Первая мировая война, он проголосовал в рейхстаге за военные кредиты. Когда в 1917 году левые социал-демократы отделились и основали НСДПГ^[212] или перешли в «Союз Спартака» Розы Люксембург, для Эберта не могло быть и речи о том, чтобы уйти из СДПГ, которая все больше поддерживала существующий государственный порядок. В начале драматического 1918 года Эберт впервые испытал чувство опустошения, когда находился между всеми лагерями и со всех сторон подвергался оскорблениям. Когда в январе прокатилась большая волна забастовок, Эберт был избран в забастовочную комиссию, но выступал за скорейшее прекращение протестов и окончание выступлений. Для правых он был изменником родины, для левых – предателем идеалов рабочего класса. 9 ноября 1918 года, через 47 лет с момента своего основания, империя рухнула. Эберт был назначен рейхсканцлером, но пробыл в должности два дня. Его власть так и не была легитимирована. Когда 10 ноября в революционном Берлине был сформирован Совет народных уполномоченных, выполнявший функции правительственного органа, Эберт и Гаазе стали его председателями.

Национальное собрание, вскоре созванное в Веймаре (отсюда и название «Веймарская республика»), 11 февраля 1919 года избрало Эберта временным президентом. Впоследствии этот орган в результате действительно свободного, равного и тайного голосования продлил срок его полномочий до 23 июня 1925 года – даты, до которой Фридриху Эберту не суждено было дожить.

Эберт был честным человеком, который убежденно поддерживал молодую демократию и энергично защищал ее от многочисленных врагов. Силу его желания взять курс на золотую середину и дистанцироваться от радикалов продемонстрировало то, что он поддержал министра рейхсвера Густава Носке, когда тот с применением насилия подавил беспорядки, спровоцированные спартаковцами. С тех пор Носке стал объектом ненависти и «кровопийцей» для немецких левых.

Перманентный кризис молодой республики вскоре сказался на здоровье Фридриха Эберта. В 1919 году он впервые почувствовал сильную колику в верхней части живота, вероятно, из-за камней в желчном пузыре. Личный врач Эберта доктор Фройденталь лечил его инъекциями морфина, горячими компрессами и диетами. Врач настоятельно рекомендовал пройти курортное лечение, но только в 1921 году Эберт смог на время покинуть свою официальную резиденцию и поехать в Бад-Мергентхайм. Минеральная вода Mergentheimer Karlsquelle из Бад-Мергентхайма оставалась его любимым напитком и в Берлине. Однако даже во время отдыха на курорте его не оставляли в покое потрясения Веймарской республики. Когда во время пребывания во Фройденштадте в Шварцвальде у Эберта случилась очередная особенно тяжелая желчная колика, он не стал следовать рекомендациям врачей сохранять полный покой. Ему пришлось вернуться в Берлин по крайне трагической причине. Эберт должен был произнести речь на похоронах рейхсминистра иностранных дел Вальтера Ратенау, убитого правыми экстремистами. Снова пришлось прибегнуть к инъекциям морфина, которые должны были помочь там, где операция на желчном пузыре уже давно принесла бы облегчение.

Фридрих Эберт был горячим сторонником демократии, однако его нежелание следовать какому-либо радикальному направлению политики вызвало сильную антипатию у общественности.

Начиная с 1924 года молодая республика постепенно обретала некое подобие твердой почвы под ногами, и крупные национальные кризисы, казалось, были преодолены. Однако рейхспрезидент не знал отдыха. Он оказался втянут в судебный процесс из-за клеветы. В декабре суд присяжных в Магдебурге приговорил оскорбившего его редактора к трем месяцам тюремного заключения. Однако председательствующий судья откровенно заявил, что во время забастовки в январе 1918 года Эберт совершил государственную измену. Для человека, потерявшего двух сыновей в Мировой войне, это было унизительным оскорблением. Эберт добивался пересмотра дела, но безуспешно. 18 февраля 1925 года Эберт в качестве почетного гостя присутствовал на конференции Центрального комитета онкологических исследований. Находившиеся там врачи, в том числе лауреат Нобелевской премии Отто Варбург, были потрясены внешним видом президента: перед ними предстал тяжелобольной человек.

В понедельник, 23 февраля, начался последний переломный момент в болезни Фридриха Эберта. Личный врач посетил его утром и узнал, что президент с ночи страдает от болей в области печени. «Обследование показало, – сообщил врач в отчете, – что язык влажный, слегка обложенный, пульс 70 ударов в минуту, слабая чувствительность к надавливанию в области желчного пузыря, остальные части тела мягкие, везде прощупываются, напряжение мышц отсутствует, иная чувствительность к надавливанию отсутствует». К вечеру боли усилились. Теперь Фройденталь также заметил болезненность при надавливании и напряжение мышц в области аппендикса. Фридриха Эберта немедленно доставили в Западный санаторий в Берлине, куда он прибыл около 23 часов 40 минут и сразу же был отправлен в операционную. Там высокопоставленного пациента ожидал один из самых известных немецких хирургов: профессор Август Бир.

Бир родился в 1861 году в Вальдеке, в городе Корбах, был прекрасным хирургом и пионером в области местной анестезии. Однако он отрицательно относился к Веймарской республике. Бир был консерватором и монархистом, и крах монархии Гогенцоллернов в ноябре 1918 года стал для него катастрофой. У него был огромный опыт операций на аппендиксе. Он даже сам прооперировал свою дочь незадолго до того, как та уехала в Англию – не доверил ее хирургу с острова, с «вероломного Альбиона». Но Август Бир был хирургом с подмоченной репутацией, потому что незадолго до этого его известный пациент погиб. В марте 1924 года его услугами воспользовался человек, которого называли «тайным императором», самой влиятельной фигурой в немецкой промышленности: Гуго Стиннес, глава экономической империи с центром в Мюльхайме-ан-дер-Рур. У Стиннеса была сильная желчная колика. Бир рекомендовал немедленную операцию и удалил камни, но сохранил желчный пузырь. Когда Стиннес пришел в себя после наркоза и узнал об этом, он возмутился и начал кричать Биру, что у него нет времени каждые пару лет ложиться под нож. Бир также не скупился на слова и объяснил пациенту, что не является сотрудником его концерна, поэтому Стиннес должен сбавить тон. Но вскоре у обоих господ появились другие заботы: в начале апреля у Стиннеса вновь начались боли и поднялась температура.

В том же санатории, где Эберт дожидался операции, 5 апреля 1924 года Бир снова вскрыл брюшную полость Стиннеса. Увиденное напугало его: желчный пузырь, который еще несколько дней назад был незаметен, раздулся и опух, а воспаление распространилось на соседние петли кишечника. Бир попытался удалить желчный пузырь, но тот лопнул в руках хирурга; густой гной попал в брюшную полость. Бир сделал все, что мог, очистив брюшную полость тогдашним антисептиком – изобретения антибиотиков медицине пришлось ждать еще почти два десятилетия. Первый послеоперационный день вселил в Бира надежду: у Стиннеса почти не поднялась температура. Но спустя неделю после повторной операции случилось серьезное осложнение, возможно, перфорация желудка. Стиннес умер 10 апреля 1924 года. Как будто профессионального поражения Бира как хирурга было недостаточно – дело обернулось скандалом: в кругах уважаемых коллег поднялась волна негодования, когда стало известно, что Бир позволил себе взять гонорар в 150 000 рейхсмарок у скорбящей Клэр Стиннес, которая недавно стала вдовой.

Для спасения Эберта Бир – в этом не должно быть никаких сомнений – сделал все; политические разногласия не играли для него никакой роли, когда больной нуждался в помощи. Пять дней он провел в санатории со своим пациентом. Операция была непростой, как Бир отметил в своем отчете: «Когда была вскрыта брюшная полость, оттуда вытекло обильное количество мутного гнойного экссудата без запаха, а петли тонкого кишечника выглядели очень раздутыми и сильно покрасневшими. Слепую кишку и червеобразный отросток сначала не удавалось обнаружить; червеобразный отросток оказался значительно выше разреза. Он представлял собой твердое образование, заметно выступающее в брюшную полость. Наконец удалось высвободить сильно перфорированный аппендикс, отделить его от брыжейки, удалить в месте слияния с толстой кишкой и зашить место стыка <…> Рана была неплотно зашита над тонкой кишкой, которая постоянно набухала, поскольку операция была проведена примерно через 20 часов после первого возникновения неопределенного дискомфорта в животе и уже через семь часов после первых проявлений аппендицита»^[213].

Ночь после операции Эберт провел спокойно, на следующий день у него был пульс 100 ударов в минуту и температура 36,8 °C. Бир настоял на абсолютном покое, чтобы его пациента как можно реже беспокоили внешние воздействия. Но вскоре Эберту стало хуже: 26 февраля 1925 года Бир диагностировал «опасный паралич кишечника», с которым принялся бороться, в основном посредством глицериновых клизм. На следующий день состояние Эберта стало опасным для жизни: «В два часа дня была сделана пункция прооперированной петли тонкой кишки; с помощью шприца было удалено 400 см³ жидких фекалий и немного газа. В течение дня три раза давали питугландол, но безрезультатно. До вечера было спокойно. В 7:30 утра после клизмы снова отошли обильные газы. В десять часов вечера было сделано промывание желудка, чтобы пациент хорошо спал ночью»^[214].

Последнюю ночь своей жизни Фридрих Эберт провел тихо. Беспокойство, тошнота и позывы к рвоте начались в 4:30 утра. Бир предпринял последнюю попытку и провел небольшую повторную операцию, но усилия были напрасны. Поздно вечером 28 февраля рейхспрезидент скончался. Официальная церемония, посвященная Эберту, стала одним из величайших проявлений симпатии политического центра к усопшему, а также к республике. Злопыхательство со стороны как левых, так и правых не смогло повлиять на это прощание.

Среди выступавших, отдавших дань уважения деятельности Эберта, был известный на весь мир политик Веймарской республики, рейхсминистр иностранных дел Густав Штреземан. Штреземан, который в следующем году был удостоен Нобелевской премии мира вместе со своим французским коллегой Аристидом Брианом, ратовал за стабильность и надежность молодой немецкой демократии в сложных внешнеполитических условиях. Но Штреземан, длительное время пребывавший у власти в Веймарской республике (он был министром иностранных дел с 1923 года), был больным человеком; он страдал хроническими заболеваниями почек и щитовидной железы. 3 октября 1929 года он пал жертвой инсульта. Граф Гарри Кесслер, находившийся в столице Франции, заметил, насколько привлекательной фигурой для Германии в 20-е годы был Штреземан: «Во всех парижских утренних газетах новость о смерти Штреземана вышла под самым крупным заголовком. Как будто умер величайший французский государственный деятель. Траур всеобщий и неподдельный. Чувствуется, что европейское отечество уже существует. Французы воспринимают Штреземана как своего рода европейского Бисмарка».

Октябрь 1929 года – еще никто не подозревал, что в этом месяце занавес над Веймарской республикой стал медленно опускаться и начался ее упадок, продолжавшийся более трех лет. 25 октября на Уолл-стрит случилась так называемая Черная пятница. Мрачный день для спекулянтов и инвесторов втянул мир в пучину великого кризиса, которым в Германии удачно воспользовался Адольф Гитлер.

Карьера Августа Бира как хирурга подошла к концу практически одновременно с существованием Веймарской республики, символом которой был Фридрих Эберт. В 1932 году Бир вышел на пенсию после более чем 50 000 операций, проведенных только в одном Берлине. Республике оставалось существовать всего несколько месяцев. Об отношении Бира к нацистскому режиму судить непросто. Хотя были неоднократные попытки изобразить его аполитичным врачом, большая часть его идей была на одной волне с риторикой режима – это заметно и по его труду Die Seele^[215], опубликованном в 1941 году. В 1937 году, уже после того как режим запретил немецким ученым получать Нобелевскую премию, Гитлер лично вручил Биру своего рода замену: «Немецкую национальную премию в области искусства и науки». Ни тот факт, что после 20 июля 1944 года гестапо временно арестовало супругу Бира, ни то, что после окончания войны власти Советской зоны оккупации признали его «политически благонадежным», не смогли восстановить его репутацию. Бир умер в своем поместье в 1949 году – году, когда была основана немецкая демократия, на этот раз более жизнеспособная, чем та, которой придерживался несчастный Фридрих Эберт.

Самое «эстетичное» заболевание. Туберкулез

У Нельсона Манделы начался непрекращающийся кашель с мокротой, и усиливающаяся физическая слабость не позволяла ему выполнять ежедневные физические упражнения. Под усиленной охраной он был переведен из тюрьмы в больницу Тайгерберг, которая относится к престижному южноафриканскому Стелленбосскому университету. Из-за известности больного заключенного из палаты убрали других пациентов. Под наркозом из легких правозащитника было удалено большое количество коричневатой жидкости. Микробиологический диагноз был очевиден: Нельсон Мандела заболел туберкулезом.

Однако для Манделы – и для Южной Африки – развитие у него легочного заболевания стало счастливым случаем. В 1988 году первые переговоры между Манделой и его подпольной партией с правительством Южной Африки, возглавляемым президентом П. В. Ботой, продвинулись настолько, что начал вырисовываться конец режима апартеида^[216]. Мандела был освобожден из заключения на острове Роббен (где туберкулез был эндемическим заболеванием) и после первоначального лечения в больнице Тайгерберг был переведен в роскошную клинику Константиаберг, где стал первым за всю ее историю темнокожим пациентом. Лечение антибиотиками, направленное против возбудителей туберкулеза, положительным образом сказалось на здоровье Манделы. После освобождения в 1990 году Мандела вел переговоры с преемником Боты Фредериком Виллемом де Клерком о реорганизации страны, и в конечном итоге расистское прошлое Южной Африки осталось позади. В 1993 году оба политика были удостоены Нобелевской премии мира.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Нельсону Манделе повезло еще и потому, что позже, в 1990-е годы, появились первые устойчивые к антибиотикам штаммы возбудителя Mycobacterium tuberculosis (особенно часто встречающиеся у заключенных). Поэтому болезнь, которую считали почти полностью обузданной, снова стала опасна^[217].

Туберкулез не только сопровождал человечество на протяжении всей задокументированной истории, но, очевидно, поражал еще гоминидов, наших ранних предков, живших в Африке десятки тысяч лет назад^[218]. Эта болезнь встречается в большинстве древних культур и была известна целителям Античности. Гиппократ отмечал, что она поражает в основном относительно молодых людей в возрасте от 18 до 35 лет. В XIX веке недуг, известный также как чахотка, занимал (и очаровывал) не только врачей, но также писателей и художников. Поражение легких с классическими симптомами: кашлем и кровянистой мокротой, – возможно, самое известное проявление туберкулеза. Но характерные круглые очаги инфекции, туберкулезные бугорки, могут поражать различные органы, в том числе пищеварительный тракт, кости, которые из-за этого могут ломаться и деформироваться, как у египетских и перуанских доколумбовых мумий, и даже глаза^[219].

Эпоха Средневековья оставила сравнительно мало письменных свидетельств о существовании болезни, что связано с недостатком медицинской литературы, по крайней мере, в первой половине этого периода, а также, как и в случае с чумой, с низким уровнем урбанизации. Одним из немногих известных больных туберкулезом той эпохи был, вероятно, Франциск Ассизский, умерший в 1226 году^[220]. Однако в Средние века появился «метод исцеления», благодаря которому, наряду с прокаженными и другими тяжелобольными людьми, спасение обещали и чахоточным: «королевское прикосновение», впервые описанное в 496 году при короле франков Хлодвиге. Это явление, называемое по-английски royal touch, основывалось на идее, что краткое прикосновение помазанного Богом короля или королевы может облегчить состояние или даже исцелить больного.

На рубеже Средневековья и раннего Нового времени эта церемония, в ходе которой часто тысячи людей собирались перед резиденцией правителя, проводилась в крупных масштабах. Страдальцы, выстроившись в процессию, проходили мимо помазанника, и он быстро прикасался к ним. Крайне немногочисленные «успехи», конечно же, королевская пропаганда провозглашала признаком благословения для всей страны, сопутствующего правлению короля или королевы. Однако о тех, кто тем не менее пал жертвами туберкулеза или другого недуга, летописцы умалчивают. Карл II, занимавший английский престол с 1660 по 1685 год в период Реставрации Стюартов после гражданской войны в Англии, согласно современным подсчетам, за время своего правления прикоснулся к 92 102 больным. Французский король Людовик XVI считается рекордсменом по числу прикосновений в день. 14 июня 1775 года он прикоснулся в общей сложности к 2400 больным^[221]. Возможно, некоторые из них стояли в парижской толпе 18 лет спустя и аплодировали, когда король поднимался по ступеням к гильотине.

В Средние века и в раннее Новое время существовал обычай, по которому монарх – считавшийся помазанником Божьим – прикасался к больным. Якобы это должно было принести облегчение или даже вернуть здоровье.

В отличие от сифилиса, чумы и особенно холеры с ее ужасными симптомами, туберкулез в Викторианскую эпоху (королева, давшая название этому периоду, была главой Британской империи с 1837 по 1901 год) считался почти эстетичным заболеванием, и так было не только в Великобритании. Многочисленные жертвы туберкулеза были молоды, и по мере развития болезни они становились все бледнее, что соответствовало идеалу красоты того времени, и, согласно общепринятым представлениям, нередко приближающийся конец усиливал их творческие способности. Для британцев ярким примером тому стала судьба одной из великих писательских семей страны. Считается, что были больны туберкулезом все дети деревенского пастора Патрика Бронте, в первую очередь, сестры Энн («Незнакомка из Уайлдфелл-Холла» и «Агнес Грей»), Эмили («Грозовой перевал») и Шарлотта («Джейн Эйр»). Туберкулез либо сам по себе становится причиной смерти, либо открывает дорогу другим заболеваниям. Как и их брат Бренуэлл (который вдобавок к туберкулезу страдал алкоголизмом и имел опиумную зависимость), ни одна из этих талантливых сестер не дожила до 40 лет. Писатель-романтик Джон Китс был еще моложе – туберкулез свел его в могилу в возрасте 25 лет. А через год после него его друг детства, писатель Перси Шелли, умер в возрасте 29 лет. Он тоже был болен туберкулезом, но причина его смерти была иной. Во время круиза Шелли упал в воду и утонул. Инцидент также наводил на подозрения о самоубийстве.

Но никто так не воплощал собой сомнительный идеал красоты больного туберкулезом молодого человека, как Симонетта Веспуччи. Ее имя известно не каждому, но ее лицо знают все: молодая женщина, родившаяся в 1453 году в знатной семье, считалась «Королевой красоты» Флоренции. Она позировала в качестве модели для нескольких работ Боттичелли, включая Венеру на его самой известной картине. У нее были рыжевато-русые волосы, белая кожа и тронутые легким румянцем щеки. Красота оставалась с ней до конца – вплоть до ее безвременной кончины в апреле 1476 года в возрасте 23 лет.

Более 400 лет спустя другой художник запечатлел в своем вечном творении хрупкую красоту человека, страдающего туберкулезом. Героиня этой картины тоже красива, совсем еще ребенок, что ясно из названия «Больная девочка». На полотне Эдварда Мунка изображена его 15-летняя сестра Юханна София незадолго до ее смерти от туберкулеза. Здесь показаны страдания девушки: прямо сидя в постели, она с большим усилием пытается вдохнуть воздух в легкие, испещренные туберкулезными бугорками и наполненные жидкостью. Охваченная горем женщина постарше, вероятно, мать Софии и Эдварда, сидит рядом с ней, склонив голову. В представлении Мунка в смерти от туберкулеза нет ничего «неземного», ничего эстетичного для больных и их родственников.

Для врачей диагностика туберкулеза, особенно на ранних стадиях, когда больные еще не выглядели истощенными и «чахоточными», была трудной задачей.

В 1895 году Конрад Вильгельм Рентген открыл рентгеновские лучи, что стало шагом в упрощении диагностики туберкулеза. В ХХ веке усовершенствование рентгенодиагностики и современные методы медицинской визуализации в совокупности с туберкулиновыми пробами и эффективными лекарствами сделали возможным лечение на ранних стадиях. Чуть более 200 лет назад стремление заглянуть в больные легкие привело к изобретению диагностического прибора, ставшего символом профессии врача: стетоскопа.

Молодого доктора звали Рене Теофиль Гиацинт Лаэннек, и он еще в годы учебы убедился, насколько важно научиться диагностировать туберкулез. В Париже его учителями были Ксавье Биша, который считался основоположником гистологии и умер от туберкулеза в возрасте всего 30 лет, когда Лаэннек учился на втором курсе, и Жан-Никола Корвизар. Последний рекомендовал не только слушать сердце (прижимая ухо прямо к грудной клетке пациента), но также применять метод перкуссии легких, предложенный австрийским врачом Леопольдом Ауэнбруггером, при котором врач постукивает пальцами по грудной клетке. Резонанс дает опытному медику информацию о том, заполнены ли легкие жидкостью и в каких сегментах (долях). Однако Лаэннек нашел метод, который оказался еще лучше. Быть может, это только легенда: недалеко от Лувра он наблюдал, как мальчики играли с веткой. Один из ребят прикладывал к уху, а другой царапал гвоздем противоположный конец. Учитывая то, какое воодушевление вызывало у детей это занятие, медик пришел к выводу, что царапающий звук был слышен через кусок дерева гораздо лучше, чем рядом с мальчиком с гвоздем. Очевидно, дерево передавало звуки лучше, чем воздух. Вскоре, вероятно, осенью 1816 года, Лаэннек применил этот опыт в медицинской практике. К нему на прием пришла молодая женщина с избыточным весом и больным сердцем. Лаэннек счел неприличным прикладывать ухо к груди женщины, как он обычно делал. Также он сомневался, что сможет что-либо услышать, учитывая ее комплекцию: «Необычайный размер ее груди был физическим препятствием для этого метода». Лаэннек знал, что делать: «Я плотно скрутил лист бумаги в некое подобие цилиндра и приложил один конец к области ее сердца, а другой – к своему уху. Я немало удивился и обрадовался, услышав сердцебиение более ясно и отчетливо, чем мне когда-либо удавалось при непосредственном прикладывании уха. В тот момент я представил, что смогу оценить не только сердцебиение, но и все специфические шумы, вызванные движениями внутренних органов грудной клетки». С тех пор Лаэннек экспериментировал с различными материалами и, наконец, остановился на деревянной трубке длиной около 25 сантиметров и диаметром 3 сантиметра. Конструкцию можно было разобрать и взять с собой в случае вызова на дом; насадка, вставлявшаяся в ухо, была металлической. В 1818 году Лаэннек представил прибор, который он назвал стетоскопом, на конференции Академии наук в Париже; в следующем году был опубликован его двухтомный труд Traité de l’auscultation mediate et des maladies des poumons et du coeur^[222]. Он использовал свой новый инструмент в первую очередь для аускультации (выслушивания) легких больных туберкулезом пациентов и отличал шумы туберкулезных каверн от шумов других заболеваний легких, таких как пневмония (воспаление легких) и эмфизема легких^[223].

Одной из пациенток была ставшая символом ранней смерти от туберкулеза Вирджиния Элиза Клемм, чей муж выразил свою скорбь в нетленных произведениях, считающихся шедеврами англоязычной литературы. Вирджиния вышла замуж в возрасте всего лишь 13 лет (в свидетельстве о браке был указан возраст 21 год) за своего двоюродного брата, писателя Эдгара Аллана По, которому на то время было 27 лет. Брак был отмечен большой взаимной нежностью и любовью; присутствовало ли здесь изначально сексуальное влечение, остается предметом споров среди биографов По. Угрюмый по своей натуре поэт, большую часть своей писательской жизни страдавший от финансовых проблем, сам болел туберкулезом. В Вирджинии и ее матери Марии он видел две добрые души, которые трогательно о нем заботились. В этой бледной, хрупкой молодой женщине было что-то ангельское, и По был глубоко шокирован, когда однажды вечером в январе 1842 года (ей было 19 лет) у Вирджинии, которая в тот момент играла на пианино, внезапно потекла кровь изо рта. В течение следующих двух недель она, казалось, металась между жизнью и смертью. По был потрясен до глубины души. По словам биографов Эдгара Аллана По, именно брак с Вирджинией подарил ему поразительную психическую стабильность и не давал прикладываться к бутылке, так что его творческий талант смог раскрыться. Один из бывавших у супружеской четы приятелей вспоминал, что, когда поднялся вопрос о возможной смерти Вирджинии, «[это] совершенно свело его с ума»^[224]. До ее смерти 30 января 1847 года у них оставалось еще пять лет. Рисунок молодой женщины на смертном одре – единственный известный портрет Вирджинии. Мотив скорбящего, поглощенного тоской по умершему партнеру, неоднократно появляется в произведениях По, например, в стихотворениях «Аннабель Ли» и «Линор». В последнем есть такие строки: «Печальный гимн былых времен о жертве молодой, / О той, что дважды умерла, скончавшись молодой!»^[225]. Самое известное произведение По, «Ворон», написанное за два года до смерти Вирджинии, вероятно, было вдохновлено болезнью его жены и перспективой неминуемой окончательной разлуки. Стихотворение рассказывает о ночном переживании, когда ворон реагирует на тоску рассказчика по ушедшей возлюбленной единственным жестоким словом: «Никогда!» Эдгар Аллан По пережил свою Вирджинию чуть более чем на два года.

Возможно, самым известным литературным произведением, посвященным туберкулезу, стал роман Томаса Манна «Волшебная гора», опубликованный в 1924 году. Декорацией к нему служит один из тех санаториев, которые вошли в моду со второй половины XIX века, а в Швейцарии стали важным экономическим фактором и способствовали процветанию Швейцарской Конфедерации. Их задачей было остановить болезнь благодаря чистому горному воздуху. Томас Манн познакомился с жизнью в санатории, когда в 1912 году приезжал в Давос, о чем сто лет спустя будут емко писать в прессе: «Давос, 11 000 жителей, 20 000 гостевых мест. Самый высоко расположенный город в Европе, который никогда не стал бы таким большим, если бы не туберкулез в начале XX века, который был причиной каждой седьмой смерти в Европе. Давос считался единственным местом, где можно было вылечить это заболевание. Одна русская пациентка тогда написала: “Давос – колыбель новой надежды, долина смерти и возрождения”. Катя Манн, супруга писателя, приехала в Давос, потому что у нее диагностировали катар легких, который считался началом туберкулеза»^[226].

Возбудителя туберкулеза обнаружил Роберт Кох под своим микроскопом в 1882 году. Публичное объявление об этом, возможно, величайшем открытии золотого века бактериологии – конца XIX века – состоялось 24 марта того же года на медицинской конференции в Берлине. Ежегодно отмечаемый 24 марта Всемирный день борьбы с туберкулезом призван напоминать об этой болезни, до сих пор оказывающейся эпидемиологической, а во многих местах и социальной проблемой. По оценкам экспертов, почти треть людей инфицирована возбудителем, что, к счастью, не означает, что инфекция активна, а инфицированные обязательно заболеют и станут переносчиками. В первую очередь, появление СПИДа привело к тому, что число случаев заболевания туберкулезом с 1980-х годов снова начало расти. Лечить туберкулез стало сложнее, поскольку у возбудителей выработалась устойчивость к проверенным лекарствам, таким как стрептомицин. Чахотка никогда не была красивой, но всегда оставалась жестокой болезнью. Слова великого поэта-романтика лорда Байрона – всего лишь выражение его живой фантазии и принятого в XIX веке иррационального приукрашивания страдания: «Мне хотелось бы умереть от чахотки, потому что дамы станут говорить: посмотрите на бедного Байрона, каким интересным он выглядит на пороге смерти»^[227].

Пациент-ипохондрик. Гитлер

В 30-е годы прошлого века в бывшем лазарете в Пазевальке в Передней Померании был открыт мемориал. В центре находился зал, в который – как предполагалось – посетители входили в торжественной тишине. Взгляды автоматически падали на бюст на высокой стеле – бюст человека, знакомого каждому. На стене позади него было высечено неполное предложение: И Я РЕШИЛ СТАТЬ ПОЛИТИКОМ.

В этом лазарете в последние недели Первой мировой войны ефрейтор Адольф Гитлер пережил свой «опыт политического пробуждения». Вечером 13 октября 1918 года на холме к югу от Вервика немецкие солдаты попали под многочасовой ураганный огонь газовых гранат, который продолжался всю ночь, то затихая, то усиливаясь. К полуночи многие из них погибли, включая нескольких сослуживцев Гитлера. Он тоже почувствовал боль и в семь утра, спотыкаясь и пошатываясь, вернулся, чтобы доставить свое последнее донесение. Он оказался в военном госпитале Пазевальк в Померании, где его настигла новость о том, что он называл «величайшим позором столетия».

Для Гитлера этим «позором» была революция, которая привела к падению монархии Гогенцоллернов и открыла дорогу Веймарской республике, им глубоко презираемой. Решение сменить профессию с художника на политика, столь героически изображенное в его воспоминаниях, стало началом его долгого пути к цели: положить конец этой республике, что ему удалось в 1933 году.

В конце Первой мировой войны Гитлер временно лишился зрения.

Как и в случае со многими другими подробностями его жизни, биографы Гитлера анализировали обрушившуюся на него в последние недели войны слепоту и много спорили о ее природе. Так называемая истерическая слепота идеально соответствовала бы особенностям характера Гитлера. Но подтверждений этому нет, и офтальмолог из Тюбингена, эксперт по медицине времен национал-социализма, профессор Йенс Мартин Рорбах предполагает, что применявшийся отравляющий газ оказал прямое воздействие, которое привело к ожогу поверхности глаза: «С офтальмологической точки зрения “истерическая слепота” Гитлера не могла случиться во время Первой мировой войны. Ни один исследователь до сих пор не смог с достаточной уверенностью представить доказательства “истерической слепоты”. Скорее всего, с 14 октября 1918 года Гитлер действительно ослеп, по крайней мере, на несколько дней или недель. Причина такой слепоты может быть во временном, очень сильном блефароспазме [спазматическом закрытии век] в результате токсического конъюнктивита, связанного с действием горчичного газа»^[228].

В Пазевальке зрение к нему постепенно возвращалось, даже если, по его собственным словам, он едва ли надеялся на полное выздоровление: «В ходе лечения мое состояние улучшилось настолько, что на момент выписки из лазарета я мог прочитать крупный заголовок. Но на то, что я когда-нибудь смогу читать газеты или вообще нормально читать, надежды не было. Учитывая, что моя профессия требует куда лучшего зрения, меня в тот момент сочли нетрудоспособным»^[229]. Между тем из-за политических потрясений моральное состояние Гитлера ухудшилось, хотя даже к его словам о собственном расположении духа следует относиться с осторожностью, учитывая, как вольно он обращался с правдой. Гитлер больше не хотел быть архитектором или художником, зато открыл в себе талант агитатора. Вскоре в Мюнхене он стал известным оратором, пропагандирующим правые националистические взгляды. Хотя он, возможно, и драматизировал, но так или иначе болезнь глаз привела к решению отказаться от рисования и уйти в политику. Рорбах так описывает этот роковой поворотный момент в карьере Гитлера: «Гитлер и нацистская система в пропагандистских целях искажали правду, когда это казалось целесообразным. Но если брать его собственные высказывания на веру, вопрос, случился ли бы в истории Германии Гитлер, не потеряй он зрение за 15 лет до захвата власти, интересен не только офтальмологам. Хотя другие объяснения также правдоподобны, версия о том, что незначительное повреждение глаз у ефрейтора во время Второй мировой войны могло оказать драматическое влияние на мировую историю, не так уж абсурдна»^[230].

Временная слепота кажется единственным заболеванием в биографии Гитлера, которому можно приписать исторический эффект. Вопрос о том, что сделало Гитлера такой исключительной фигурой, исследовали бесчисленные биографы, историки, а также психиатры и психоаналитики. Но нет никакого диагноза, в том числе психического, который мог бы объяснить ужасную деятельность Гитлера. Таким образом, медицинские факты из его жизни, как бы их ни взвешивали и ни истолковывали, не объясняют его кровавую расовую ненависть, его идеологический фанатизм. Участники заговора 20 июля 1944 года видели в нем воплощение зла. Не потребовалось никаких психологических или соматических заболеваний, чтобы Гитлер стал инициатором Холокоста и мировой войны.

На самом деле патобиография Гитлера, написанная несколько лет назад историком Хенриком Эберле и врачом Гансом-Иоахимом Нойманом на основе документов тех лет, оставленных прежде всего личным врачом Гитлера Теодором Мореллем^[231], настолько нормальна, что выглядит как знаменитое изречение Ханны Арендт о банальности зла, записанное в форме медицинской характеристики.

Гитлер, который любил много говорить о себе и своей «борьбе», был на удивление скрытным в отношении своих предков, что привело к спекуляциям о том, что его отец был внебрачным ребенком. Высказывались даже предположения, что бабушка Гитлера забеременела от своего работодателя-еврея. Гораздо более правдоподобно то, что в его родном регионе Вальдфиртель в Австрии были широко распространены браки между родственниками. Однако никаких признаков психического дефекта, нередко встречающегося у плодов кровосмесительных связей, у Гитлера не наблюдается. Сам он был убежден, что его характер определили не его предки, которыми он пренебрегал, а Провидение, на которое он часто ссылался. На вопрос, почему он не создал собственную семью, Гитлер ответил: «Я считаю, что потомкам гениев обычно бывает очень тяжело в этом мире <…> кроме того, они часто оказываются кретинами»^[232].

Кожное заболевание Гитлера, экзема, вероятно, было наследственным.

За исключением скарлатины, перенесенной в возрасте девяти лет, Гитлер не болел в детстве, но смерть постоянно присутствовала в кругу его семьи. У его матери было девять братьев и сестер, семеро из которых умерли в детстве. Смерть также забрала братьев и сестру самого Гитлера. До его рождения два брата умерли в возрасте нескольких месяцев; брат, родившийся через три года после Гитлера, умер через несколько дней после своего рождения. Уже в сознательном возрасте Гитлер стал свидетелем судьбы своего брата Эдмунда, умершего от кори в возрасте шести лет. Адольф, которому в то время было 11, скорбел и оплакивал брата. Только его единственная сестра Паула, родившаяся в 1900 году, дожила до совершеннолетия^[233]. Она умерла в 1960 году в Берхтесгадене, неподалеку от Оберзальцберга, постоянного места жительства Гитлера. Юного Адольфа ждали новые удары судьбы: в 1903 году умер его отец, жестокий и вспыльчивый человек. Гораздо большей травмой для Гитлера стала смерть его матери в 1907 году от рака груди. Эта серия смертей убедила Гитлера в том, что он сам должен умереть относительно молодым. Быть может, именно поэтому Гитлер настаивал на том, чтобы начать войну еще в 1939 году, когда с большим размахом отмечали его 50-летие, которое, вероятно, напомнило ему о конечности его жизни. Если бы он не тревожился о ранней кончине, он, возможно, послушал бы своих генералов, считавших, что в 1939 году Германия была еще не готова к войне, и подождал бы со своей агрессивной политикой примерно до 1943–1945 года.

По словам самого Гитлера, в подростковом возрасте у него была серьезная болезнь легких. Его друг детства Август Кубичек вспоминал: «У него было довольно-таки слабое здоровье. Ему приходилось беречь себя в туманные и влажные зимние месяцы в Линце <…> Он часто кашлял, и у него были слабые легкие»^[234]. Каким бы ни было заболевание легких, его было достаточно, чтобы в начале 1914 года австрийские военные врачи во время медицинского осмотра заключили, что Гитлер непригоден для службы. Несколько месяцев спустя, когда началась война, которую приветствовали Гитлер и многие другие, он пошел добровольцем в баварскую армию и был принят.

Его пребывание на Западном фронте стало предметом многочисленных биографических спекуляций о сексуальности Гитлера. Предположения и гипотезы варьируются от предполагаемой гомосексуальности и полной асексуальности – он не принимал участия в посещениях публичных домов вместе со своими товарищами – до противоположного варианта, согласно которому он заразился сифилисом от проститутки. Все это звучит любопытно, но доказательства скудны или вообще отсутствуют. Однако последствием тех лет, что Гитлер провел в антисанитарных условиях на фронте, стала сильная фобия инфекций, которая сохранилась всю жизнь. Гитлер никогда не принимал посетителей с простудой. Тщательное мытье рук было постоянной, почти маниакальной привычкой.

Самым важным оружием Гитлера в годы его политического подъема, а также после захвата власти был его голос. Занимаясь агитаторской деятельностью в первые годы жизни в Мюнхене, он осознал свой талант оратора. Благодаря силе голоса и выразительности выступлений он собирал сотни единомышленников в пивных, а затем и на рыночных площадях во время избирательных кампаний, особенно в решающие 1928 и 1932 годы, когда НСДАП наконец стала самой сильной партией в рейхстаге. Во время различных избирательных кампаний 1932 года – двух выборов в рейхстаг и двух туров выборов рейхспрезидента – он иногда произносил до десяти речей в день в разных городах, куда прилетал на своем самолете Ju‐52. Как рейхсканцлер и фюрер он часто появлялся на съездах партии в Нюрнберге. Само собой разумеется, что при каких-либо признаках проблем с голосом Гитлер начинал чрезвычайно беспокоиться. В начале 1935 года он надолго охрип. Для Гитлера это было равносильно катастрофе, поскольку ему была известна судьба Фридриха III, ставшая причиной непредвиденного поворота в истории Германии. Как ипохондрик – им Гитлер был всегда, – он подозревал у себя столь же страшную болезнь, что и у Гогенцоллерна^[235]. Слух о раке дошел даже до Сталина благодаря дочери американского посла, шпионившей для Советского Союза. Однако у Гитлера был компетентный специалист, который смог быстро развеять его опасения. Директор ЛОР-клиники при клинике «Шарите» в Берлине, профессор Карл Отто фон Эйкен, ученый с мировым именем, проводил международный ЛОР-конгресс в Берлине в 1936 году. Фон Эйкен обнаружил полип на правой голосовой связке Гитлера и удалил его 23 мая 1935 года в частной квартире Гитлера, при этом ему ассистировала всего одна медсестра. Операция прошла без осложнений, и по причине доброкачественной природы полипа прогноз был гораздо более благоприятным, чем у кайзера, чье правление продлилось 99 дней. Гитлер последовал совету фон Эйкена некоторое время щадить свой голос. На имперском съезде НСДАП в конце лета он снова выступал с прежним пылом.

Обладая незаурядными ораторскими способностями, Гитлер чрезвычайно дорожил своим голосом и очень боялся его лишиться.

Прошло более девяти лет, прежде чем фон Эйкен снова встретился с Гитлером. Осенью 1944 года специалист посетил Гитлера в его штаб-квартире в Восточной Пруссии, Вольфcшанце^[236]. Там Гитлер пережил покушение 20 июля, отделавшись разрывом обеих барабанных перепонок и многочисленными поверхностными, но неопасными ранениями. Фон Эйкен лечил Гитлера от синусита (воспаление околоносовой пазухи) и при этом обнаружил еще один полип голосовой складки размером около 2 мм, который он удалил 22 ноября в рейхсканцелярии в Берлине – к тому времени советские войска уже подошли к Вольфсшанце. 30 декабря 1944 года специалист-отоларинголог в последний раз осмотрел своего пациента. На этот раз консультация состоялась в штабе в Таунусе, откуда Гитлер руководил последним наступлением вермахта в Арденнах. Примечателен общий вердикт врача: фон Эйкен был «удивлен хорошим общим состоянием здоровья пациента», который казался ему «сильным и уверенным»^[237]. Такая оценка опытного медика противоречит всем гипотезам, согласно которым здоровье Гитлера было настолько подорвано за годы войны, что он стал невменяемым и был не способен руководить. В последние дни 1944 года ни у кого больше не могло быть иллюзий относительно хода войны; страна лежала в руинах, и до самоубийства фюрера Третьего рейха оставалось всего четыре месяца. Фон Эйкен оставил без внимания очевидные для специалиста его уровня симптомы болезни Паркинсона, а многочисленные инъекции общеукрепляющих средств, витаминов и широкого спектра медикаментов, которые делал Гитлеру Морелль, не улучшали общее впечатление. Неважно, сколько сенсационных псевдодокументальных фильмов с такими названиями, как High Hitler^[238], выпускают американские исторические каналы; образ диктатора-наркомана, в одурманенном состоянии выкрикивающего безумные приказы, не имеет под собой никаких оснований. В любом случае, личный врач Гитлера Морелль не имел причин лгать, когда после войны заявил: «По сути, Гитлер никогда не болел»^[239].

Однако Морелль, который назвал генерала Хайнца Гудериана отвратительным жирным шарлатаном, в своей оценке упускает из виду периодические проблемы Гитлера с кишечником – сегодня они известны под обобщающим термином «раздраженная толстая кишка», или «синдром раздраженного кишечника», – а также предполагаемый паркинсонизм, впервые проявившийся в 1941 году. Левая рука Гитлера начала дрожать, поэтому во время публичных выступлений ему пришлось крепко сжимать ее правой. Как и следовало ожидать от человека, находящегося в постоянном стрессе, у Гитлера также было повышенное кровяное давление и, как следствие, склероз коронарных артерий. Он разделил эту судьбу с двумя своими великими противниками – Иосифом Сталиным и Франклином Д. Рузвельтом. Было очевидно, что годы войны, несмотря на заявление Морелля и наблюдения Эйкена, сказались на здоровье Гитлера. После войны хирург Ганс-Карл фон Хассельбах, который неоднократно лечил диктатора, рассказал: «До 1940 года Гитлер выглядел моложе, чем был на самом деле. Однако потом он быстро состарился. До 1943 года он выглядел на свой возраст, но после этого быстрое ухудшение его физического состояния стало очевидным»^[240].

Знаменитая последняя видеозапись Гитлера от 22 марта 1945 года, в котором он награждает членов гитлерюгенда и хлопает некоторых по щеке, не свидетельствует о его упадке, даже если он выглядит сутулым и постаревшим и прячет дрожащую левую руку за спиной. Сегодня потрясает не его внешний вид, а высказывания шедших на советские танки детей, у которых берут интервью в кинохронике. Бледные лица, на которых еще нет бороды, символизируют разрушительную работу этого соблазнителя, который после церемонии забрался обратно в свой бункер и бросил детей-солдат на произвол судьбы. Судьбы, которая давно постигла миллионы его жертв в лагерях смерти и на военных фронтах. Никакой медицинский диагноз не сможет смягчить приговор, вынесенный ему историей. В своей книге, которую определенно стоит прочитать, Эберле и Нойман делают окончательное медицинское заключение: «Ответ на вопрос, был ли болен Гитлер, следующий: фюрер НСДАП, канцлер Германского рейха и главнокомандующий вермахта, был здоров и вменяем»^[241].

Смертельно больной в Ялте. Франклин Д. Рузвельт

Демократическая традиция США доказала свою силу, особенно во времена кризиса: выборы в Соединенных Штатах не откладывались и не отменялись, даже когда страна находилась в состоянии войны. Для сравнения: родина западной демократии Великобритания во время Второй мировой войны с 1939 по 1945 год не созывала своих граждан к урне для голосования; напротив, в парламенте было сформировано коалиционное правительство, состоящее из тори и лейбористской партии. Только после окончания войны и капитуляции нацистской Германии в мае 1945 года состоялись очередные всеобщие выборы, на которых избиратели, проявив, с точки зрения военного премьера Уинстона Черчилля, неблагодарность, дали соперникам из Лейбористской партии большинство голосов и не выбрали его на новый срок.

В Соединенных Штатах, с другой стороны, даже в разгар национальной трагедии – Гражданской войны – осенью 1864 года проводились очередные выборы в Конгресс и президентские выборы. По крайней мере, в той части страны, которая все еще называла себя США, а именно – на севере, в Союзе. Рабовладельческие южные штаты, конфедераты, не спрашивали своих граждан. Так, например, той осенью величайший, по мнению многих историков, президент Соединенных Штатов Авраам Линкольн был переизбран на второй срок, который продлился всего несколько недель^[242], поскольку 14 апреля 1865 года президент пал жертвой покушения.

В США даже в самые тяжелые исторические периоды не отменялись президентские выборы.

Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну после нападения Японии на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года; четыре дня спустя Гитлер объявил войну США. Следующие президентские выборы должны были состояться в ноябре 1944 года, и они состоялись, хотя в это время весь мир ожесточенно сражался. Особенность: президент впервые баллотировался на четвертый срок. По этому поводу не было никакого возмущения, потому что человек, сидевший в Белом доме, Франклин Делано Рузвельт, уже в ноябре 1940 года нарушил традицию, которая до сих пор считалась своего рода священной и восходила к первому президенту Джорджу Вашингтону, – традицию ограничиваться двумя президентскими сроками по четыре года. В 1940 году Рузвельт успешно был избран на третий срок^[243]. Что отличало новый, четвертый срок 1944 года от третьего, так это катастрофическое состояние здоровья президента. В 1944 году Рузвельт был так болен, что физически не смог бы в течение следующих четырех лет выдерживать невероятные нагрузки, которые ждали президента, занявшего пост в военное время.

Этот человек, которого американцы со своей любовью к сокращениям также называли FDR, с медицинской точки зрения изначально выделялся среди американских президентов. У Франклина Д. Рузвельта был тяжелый физический недостаток, настолько тяжелый, что ни один из значимых политиков^[244] в истории западной демократии не страдал от подобной болезни. Рузвельт родился в 1882 году и был единственным сыном в богатой семье, жившей в долине реки Гудзон в штате Нью-Йорк. Его считали восходящей звездой демократической партии. Вудро Вильсон назначил его в свое правительство помощником морского министра, а в 1920 году Рузвельт в молодом для политика возрасте 38 лет баллотировался от своей партии на пост вице-президента. Из-за разочарования значительной части населения после окончания Первой мировой войны, а также из-за того, что тактика избирательной кампании по сокрытию серьезной болезни Вильсона не сработала, кандидат в президенты от республиканской партии Уоррен Гардинг получил явное большинство голосов. Но Франклин Д. Рузвельт считался человеком с большим будущим.

Затем его настиг тяжелый удар судьбы: болезнь, которая сегодня стала редкостью в промышленно развитых странах благодаря десятилетиям обязательной вакцинации. В августе 1921 года Рузвельт посетил летний лагерь бойскаутов Нью-Йорка, президентом которого он являлся. Фотографии, сделанные во время этого визита, стали последним документальным свидетельством, запечатлевшим его в полной физической силе. Спустя несколько дней Рузвельт, как он привык делать почти каждое лето, отправился в короткий отпуск на остров Кампобелло, расположенный в Канаде, неподалеку от границы с США. После купания в море, которое показалось ему необычайно холодным, вечером он утомленный и усталый лежал в постели. Его семье, жене Элеоноре и детям, пришлось ужинать без него. На следующее утро у него отказала сначала левая, а затем и правая нога. По стечению обстоятельств неподалеку проводил свой отпуск хирург, уже лечивший нескольких президентов США, доктор Томас Кин^[245], которого сразу вызвали на остров. Он диагностировал тромб в позвоночном канале. Предложенное им лечение – массаж неподвижных ног – причиняло Рузвельту огромную боль. Его состояние ухудшилось, началась лихорадка, он потерял контроль над мочевым пузырем и кишечником. Из Бостона был вызван специалист по полиомиелиту, доктор Роберт У. Ловетт. Согласно его диагнозу, Рузвельт, вне всяких сомнений, заболел полиомиелитом. Пациент и его семья были в отчаянии: привилегированная жизнь в процветании, сопровождаемом политической властью, превратилась в существование инвалида, нуждающегося в уходе.

В августе 1921 года Рузвельт заболел полиомиелитом, и его ноги на всю жизнь остались парализованными.

Тайком, чтобы репортеры слишком быстро не узнали о состоянии политика, Рузвельт был доставлен в Нью-Йорк, где в течение следующих нескольких месяцев ему оказывали медицинскую помощь. Некоторые симптомы исчезли, но ноги остались неподвижными. Что творилось у него в душе после этого страшного диагноза, можно лишь догадываться. Политическая карьера Рузвельта, казалось, закончилась: Америка (или любая другая страна) никогда не видела высокопоставленного государственного деятеля в инвалидном кресле. После множества неудачных попыток Рузвельт с трудом научился передвигаться с помощью армированного металлом фиксирующего корсета весом почти 50 килограммов, в котором были закреплены его ноги, пугающе тонкие из-за мышечной атрофии; обычно Рузвельт опирался на сильные руки помощника или одного из своих сыновей. Но боевой дух к нему вернулся.

Вскоре Рузвельт возобновил свою политическую деятельность. В 1928 году он был избран губернатором своего родного штата Нью-Йорк. Это был последний беззаботный год ревущих двадцатых, когда казалось, что дела идут в гору, и формировался американский образ жизни с потреблением как признаком ее качества, с машиной в гараже и бурно развивающейся индустрией развлечений, породившей эпоху джаза. Осенью 1929 года произошел крах Уолл-стрит, и, как всегда, когда США, этот центр капитализма, погрузились в кризис, последствия наступили для всего мира. Начались годы Великой депрессии, и американское правительство с президентом-республиканцем Гербертом Гувером, похоже, не имело представления, как вывести страну из кризиса, и не могло удовлетворить потребности людей. В ноябре 1932 года подавляющее большинство избирателей и избирательниц выбрали человека, преодолевшего собственный кризис. Знакомясь и общаясь с другими больными полиомиелитом – особенно на лечебном курорте, который он открыл в Уорм-Спрингс, штат Джорджия, – Рузвельт научился сострадать другим людям и осознал их нужды, которых привилегированный выходец из высшего класса не замечал, пока не заболел.

В предвыборной кампании Рузвельт излучал оптимизм и уверенность, придававшие людям храбрости перед лицом трагических обстоятельств того времени. Его выступления сопровождались песней с говорящим названием Happy days are here again^[246]. В наше время круглосуточных новостных передач, расследовательской и сенсационной журналистики, блогов и социальных сетей, где правда и ложь распространяются в режиме реального времени, трудно себе представить удивительную сдержанность средств массовой информации того времени. Существует лишь несколько фотографий той эпохи, на которых заметна инвалидность Рузвельта. Когда он упорно сражался со своим устройством для ходьбы, опирался на руки своих сыновей или помощников, и, обливаясь потом, выходил на сцену или трибуну, камеры кинохроники оставались выключенными. В ходе избирательной кампании 1932 года и в последующие 12 лет многие американцы едва ли осознавали, насколько их президент был ограничен в возможностях. По представлениям того времени он был калекой.

У Рузвельта не было универсального рецепта для преодоления экономического кризиса, но он начал обширную программу государственного вмешательства и создания рабочих мест, которая вошла в историю под названием New deal ^[247]. Некоторые меры сработали, другие оказались неэффективны. В США не было полной занятости до начала Второй мировой войны. Но политическое величие Рузвельта обусловлено прежде всего его хорошим знанием психологии. В своей первой инаугурационной речи 4 марта 1933 года он задал тон, произнеся знаменитые слова: «The only thing we have to fear is fear itself»^[248],^[249]. В ходе кампании, организованной его партией и дружественными средствами массовой информации весной 1940 года, на фоне войны в Европе, Рузвельта «просили» снова стать президентом. В типичной для политиков манере Рузвельт заявил, что, к сожалению, не сможет выполнить эту просьбу, и кокетничал, говоря о своем уходе из власти. В июле 1940 года съезд партии демократов в Чикаго заставил президента изменить свое мнение. Спектакль, если не сказать цирк, разыгранный 16 июля на стадионе Чикаго, несомненно, был одним из самых безвкусных инсценированных волеизъявлений в истории американских партийных съездов. Любой из оппозиции, кто предполагал, что Рузвельт придерживался диктаторских наклонностей, находил подтверждение своих подозрений в театральности партийного съезда. Он походил на церемонии, которые были частью агитационной программы на партийных выступлениях в тогдашней Европе. В Чикаго имело место «спонтанное» выражение предполагаемой воли народа, или скорее заранее определенной воли членов партии. Из невидимой кабинки, спрятанной в подвале стадиона, человек, занимающий весьма подходящий пост, суперинтендант Управления канализации Чикаго Том Гарри, инициировал своего рода организованную массовую истерию через громкоговоритель. Гарри нараспев произносил: «We want Roosevelt! The party wants Roosevelt! The world needs Roosevelt!»^[250] Следующие 45 минут, согласно другому подсчету, следующие 53 минуты, члены партии скандировали «Рузвельт! Рузвельт! Рузвельт!» с песнопениями, парадом и экстатическим топотом. Стадионный органист, естественно, исполнил гимн избирательной кампании 1932 года Happy days are here again.

Одним из посетителей, которому хореография начальника канализации особенно сильно напомнила излюбленные ритуалы его родной страны, был молодой советский дипломат Андрей Громыко. Почти 40 лет спустя он стал угрюмым лицом советской внешней политики, прежде чем был низведен на представительский пост главы СССР^[251] последним партийным лидером Михаилом Горбачевым. Громыко писал под впечатлением: «Предполагается, что весь этот крик – в пользу демократов. Но что касается самого содержания криков, сливающихся временами в сплошной гул, будто где-то рядом начинается землетрясение, то никто ничего не может понять. <…> За шумом все же нетрудно было заметить, что упоминание имени Рузвельта вызывало у делегатов взрывы одобрения» ^[252][253].

Рузвельт стал первым американским президентом, правившим страной более восьми лет.

Слегка двусмысленное увещевание оппозиции: «No man is good enough three times»^[254], не возымело действия: многие американцы не хотели менять лошадей на переправе – во время мировой войны, проходившей (до сих пор) без американского участия. 4 ноября 1940 года Рузвельт был переизбран. А четыре года спустя ни у широкой общественности, ни у большинства средств массовой информации не было сомнений в том, что президент собирается завершить работу. Летом 1944 года не оставалось сомнений, что Соединенные Штаты и их союзники были близки к победе в войне. В Тихом океане японцы были отброшены далеко назад; их когда-то грозный флот несколько раз терпел серьезные поражения. В Европе 6 июня последовал так называемый День «Д»: союзники высадились в Нормандии и начали освобождать Западную Европу, оккупированную нацистской Германией; на Восточном фронте вермахт больше не мог сдержать Красную армию. Однако президент уже не был тем, кем являлся в начале войны.

Американский новостной журнал Life в выпуске от 31 июля 1944 года опубликовал фотографию, которая напугала многих его читателей. На снимке, сделанном на неизвестной военной базе, президент Рузвельт сидел за столом перед микрофоном. На этой фотографии он выглядел совершенно иначе, чем на тех, которые считались для него типичными и имели высокую узнаваемость – тех, где он был запечатлен с сияющей улыбкой, мундштуком между губами и выставленным вперед твердым подбородком. Казалось, у человека на снимке в журнале Life нет ничего общего с этой харизматичной личностью. Лицо Рузвельта выглядит изможденным и пугающе постаревшим; его рот приоткрыт, а взгляд устремлен в пустоту. Светлый костюм висит на исхудавшем теле; штанины кажутся пустыми. Мышечную атрофию в результате полиомиелита можно увидеть так четко всего лишь на нескольких фотографиях. Фигура президента с опущенными плечами создает впечатление, что Рузвельт в любой момент может упасть. Это образ физического упадка. Лица членов семьи, сидящих на снимке справа, дополняют мрачную атмосферу: его жена, его сын Джеймс в форме полковника и жена его брата Джона. Выражения на их лицах выглядели бы уместно на похоронах.

Снимок, сделанный фотографом журнала Life Джорджем Скэддингом, вызвал тревогу в Белом доме. Пресс-секретарь Рузвельта Стив Эрли, который на протяжении почти десяти лет был вестником хороших новостей из резиденции президента, выплеснул свою досаду на Грейс Талли, секретаря президента (после чего, предположительно, последовал гневный телефонный звонок главному редактору Life): «Я был ужасно разочарован, когда увидел фотографию президента, сделанную во время его благодарственной речи. Не могу представить, что было не так со Скэддингом, его камерой или объектом съемки. Но что-то было не в порядке. Фабрика сплетен работает сверхурочно, распространяя слухи и ложь о здоровье президента»^[255].

Со Скэддингом и его камерой все было в порядке, чего на тот момент уже нельзя было сказать о честности, искренности и чувстве реальности Эрли и других близких соратников Рузвельта. И тот, кого фотографировал Скэддинг, тоже был не в порядке. Это первый случай, когда механизмы сокрытия информации и отрицания Белого дома, который всегда и при всех президентах был крайне деликатен, потерпели неудачу. Что еще хуже, за несколько страниц до сомнительной фотографии журнал опубликовал портрет личного врача Рузвельта, Росса Макинтайра, военно-морского врача в чине адмирала. Диагноз и прогноз Макинтайра – при резком контрасте с внешностью Рузвельта – обнадеживали. Помимо периодических проявлений переутомления и возрастных изменений, президента беспокоят только придаточные пазухи носа. Макинтайра описывали как компетентного врача-отоларинголога, который поддерживает состояние здоровья 62-летнего президента в наилучшем состоянии. В заключение в статье говорилось, что президенту предстоит еще много тяжелой работы в последние месяцы его третьего срока и Макинтайр позаботится о том, чтобы он был в должной физической форме.

Описывая Макинтайра и его работу с Рузвельтом, журнал показал не решение проблемы, а одну из ее причин. Потому что врач был совершенно потрясен переменами, произошедшими в психическом и физическом состоянии Рузвельта за годы войны. В переломный период Макинтайр не осознавал серьезности заболевания. Напротив, даже когда диагноз уже нельзя было отрицать, он делал все, что в его силах, чтобы скрыть правду. Макинтайра поддерживал другой врач, имевший уникальный опыт обмана общественности. Одним из ближайших друзей Рузвельта со времен его работы в должности губернатора Нью-Йорка был медик, хорошо знавший Белый дом: военно-морской врач и адмирал Кэри Т. Грейсон. Мы уже знакомы с ним. Когда Вудро Вильсон в октябре 1919 года перенес тяжелый инсульт, Грейсон вместе с первой леди Эдит Вильсон и личным секретарем президента входил в состав троицы, систематически лгавшей американцам о состоянии президента, который уже давно был не способен исполнять свои обязанности, что препятствовало работе правительства.

Именно доктор Грейсон порекомендовал Рузвельту вскоре после того, как тот вступил в должность в марте 1933 года, личного врача. Он говорил про Макинтайра. Его работа в основном проходила размеренно. Макинтайр навещал Рузвельта дважды в день – рано утром и вечером, – чтобы проверить, как президент себя чувствует. Макинтайр охарактеризовал консультации как чрезвычайно комфортное общение, как для врача, так и для пациента: «В 8:30 утра я оставлял машину перед Белым домом и шел в спальню президента, чтобы осмотреть его. Не было ни термометра, ни стетоскопа; щупать пульс или осматривать язык не хотелось, а конкретные вопросы задавались редко. Я садился в удобное кресло и оставался ненадолго, пока президент завтракал и читал газету»^[256]. Макинтайр почти всегда был рядом, когда президент отправлялся в поездки. Он редко выходил за рамки специальности. Рузвельт нечасто жаловался на симптомы своей болезни, а Макинтайр и его коллеги, похоже, редко проводили обследование всего тела. Вредная привычка Рузвельта также не встречала сильных возражений со стороны врача: президент был заядлым курильщиком.

К моменту публикации фотографии в журнале Life близкие круги Рузвельта уже давно знали об истинном состоянии здоровья президента, не в последнюю очередь потому, что Макинтайра со временем отстранили и контроль над здоровьем Рузвельта доверили более компетентным врачам. Уже в марте 1944 года нельзя было не заметить, что Рузвельт болен. Президент, который никогда не устраивал шумихи вокруг своих болезней, на вопрос о том, как он себя чувствует, честно ответил: «Like hell!»^[257] Рузвельта обследовали в военно-морском госпитале в Бетесде, молодой кардиолог Говард Брюнн заметил на рентгеновском снимке, что сердце пациента, особенно в области левого желудочка, сильно увеличено: признак выраженной сердечной недостаточности. В то время Рузвельт весил 85 килограммов – слишком большой вес, который был распределен неравномерно из-за атрофированных ног. Кровяное давление Рузвельта особенно обеспокоило Брюнна: оно сильно колебалось и порой становилось опасно высоким. Брюнн прописал дигиталис (в то время практически не было других эффективных лекарств, помогающих при слабости сердечной мышцы) и рекомендовал изменить образ жизни. Президенту пришлось сбросить вес, спать по десять часов в день, чего было довольно трудно достичь с учетом загруженности Рузвельта, и сократить потребление сигарет до пяти штук в день (до того он выкуривал 30), а мартини – до одной порции перед ужином. Брюнну разъяснили, чего от него ждут: «Меня предупредили, чтобы я держал язык за зубами. Никто не должен был узнать лишнего»^[258].

Как и ожидалось, на предвыборном съезде партии демократы выдвинули Рузвельта на четвертый срок. Тот факт, что Рузвельта не заботила, пожалуй, самая важная задача вновь выдвинутого кандидата: назначение running mate, кандидата на пост вице-президента, – может быть истолкован как слабость или связанная с болезнью апатия. Вместо этого он предоставил принимать это решение своей партии. Сенатор Гарри Трумэн от штата Миссури стал фаворитом среди делегатов избирательного съезда в Чикаго. Трумэн был солидным, практичным политиком, который представлял простых американцев в лучшем смысле этого слова. Он был единственным из всех президентов США ХХ века, который не учился в колледже^[259] и в молодости, прежде чем заняться политикой, брался за случайные подработки. В 1934 году Трумэн был впервые избран в сенат. Он критиковал «Уолл-стрит» и «большой бизнес», которые, по его мнению, оказывали чрезмерное влияние на политику США. В конце концов он принял решение делегатов. До ноябрьских выборов Рузвельт почти не имел личных контактов с Трумэном. На одной из редких встреч будущий вице-президент заметил, что руки Рузвельта так сильно тряслись, что тот едва мог выпить кофе, не пролив его. Рузвельт не считал необходимым разглашать свой второй государственный секрет.

Рузвельт не рассказал Трумэну о титаническом секретном проекте под кодовым названием «Манхэттен», который положит начало новой эре – эре атомной бомбы.

Рузвельт был избран в четвертый раз и снова принял присягу 20 января 1945 года. Короткую церемонию, проходившую под проливным дождем, вполне можно считать одной из самых скучных инаугураций. Через несколько дней перед президентом встала задача, с которой он уже не мог справиться: он прилетел в Ялту на встречу «большой тройки», где обсуждались вопросы формирования послевоенного порядка в Европе и во всем мире. Поездка стала бы тяжелым испытанием даже для более молодого и здорового человека. На борту крейсера Рузвельт отправился на Мальту, чтобы в этой британской колонии встретиться с Уинстоном Черчиллем. Затем западные делегации полетели в направлении Черного моря. После приземления в Крыму пришлось почти шесть часов при минусовой температуре ехать в открытом джипе до места проведения конференции в Ялте, курорте царских времен, для которого война не прошла бесследно. Ялтинская конференция проходила с 4 по 11 февраля 1945 года. Фотографии дают недвусмысленную картину: сияющий самоуверенностью Иосиф Сталин, жизнерадостный Уинстон Черчилль, осознающий пределы британской власти и влияния, и бледный дряхлый Франклин Д. Рузвельт.

Физическая деградация президента была очевидна, и Черчилль заметил это по дороге на конференцию. Но имелось мало свидетельств тому, что параллельно с физической происходила умственная деградация. Однако, несмотря на то что Рузвельт перенес раунд заседаний без приступов слабости, у такого профессионала, как личный врач Черчилля лорд Моран, в отношении прогноза не могло быть никаких сомнений: «Он очень больной человек. У него проявляются все симптомы затвердевания мозговых артерий, так что он проживет не больше пары месяцев»^[260]. Каким бы ни был его жизненный тонус в Ялте, Рузвельт обладал достаточным психическим здоровьем, чтобы вскоре после своего возвращения домой дать реалистичную оценку своим достижениям на конференции: «Я не говорю, что все прошло хорошо. Я говорю, что это лучшее, чего я смог добиться». И вскоре разочарованно добавил: «Мы не можем сотрудничать со Сталиным. Он нарушил все, что пообещал в Ялте». Это была и есть суть легендарной (и последней) встречи «большой тройки»: «Проблема Ялты заключалась не в том, что соглашение подписано на невыгодных условиях, а в том, что Сталин его проигнорировал»^[261].

Таким образом, название «Ялта» стало нарицательным для обозначения неспособности Запада положить конец советской экспансии и освободить всю Европу от диктатуры. Судьба Польши особенно трагична. Страна, которая в 1939 году боролась против Гитлера за свою свободу; страна, из-за которой Великобритания и Франция объявили войну нацистской Германии, не была освобождена в 1945 году, не могла распоряжаться своей судьбой в вопросах внешней политики. Она стала одним из государств-сателлитов, которыми Сталин и его преемники из Политбюро окружили свою империю. В конце концов, именно поляки благодаря забастовочному движению и основанию профсоюза Solidarnosc^[262] в 1980 году выступили с впечатляющим манифестом своей воли к свободе. Еще до того как это полное перемен десятилетие с такими историческими личностями, как Михаил Горбачев, Рональд Рейган, Маргарет Тэтчер и папа римский, который был родом из Польши, подошло к концу, «Ялту» удалось преодолеть, и поляки, венгры, прибалты, чехи и другие народы, а в первую очередь самый многочисленный народ Европы, русские, наконец смогли обрести свободу, во имя которой Америка, Великобритания, Франция и их союзники вели борьбу против варварства Гитлера.

Франклин Делано Рузвельт не дожил до конца создания Организации Объединенных Наций, к образованию которой стремился.

Еще несколько весенних дней он провел в Уорм-Спрингс, где наслаждался компанией своей бывшей возлюбленной, добросердечной Люси Резерфорд. Его довольно суровая жена Элеонора предпочитала проводить свободное время в кругу подруг, которые часто носили мужскую одежду. Люси привела с собой художницу Елизавету Шуматову, чтобы она написала портрет президента. 12 апреля Рузвельт терпеливо позировал для портрета. Шуматова заметила, что президент был не таким бледным, как обычно, а его лицо заметно покраснело. Она не подозревала, что это признак критически высокого кровяного давления. Вскоре после часу дня Рузвельт положил левую ладонь себе на голову и тихо сказал: «I have a terrific pain in the back of my head»^[263]. Это были его последние слова. Рузвельт потерял сознание. Через несколько минут доктор Брюнн принес тяжело дышащего президента в спальню Маленького Белого дома и сделал ему уколы различных препаратов, но было ясно, что случилось: большая мозговая артерия лопнула в результате высокого кровяного давления. Обширное кровоизлияние в мозг было смертным приговором. В 3 часа 55 минут после полудня 32-й американский президент мирно скончался в эпоху раздоров в окружении глубоко преданных ему людей.

За смертью Рузвельта последовала перестановка кадров, которая стала благословением для Европы, и в частности для Германии. С самого начала его президентства, друг и сосед Рузвельта по северной части штата Нью-Йорк, Генри Моргентау, занимал пост министра финансов. В его честь был назван план Моргентау, который после победы над Германией предусматривал превращение этой прежде ведущей промышленной державы Европы в аграрную страну (а также, по всей вероятности, обнищание и смерть миллионов). Неизвестно, одобрил бы этот проект Рузвельт, если бы не умер в начале своего четвертого президентского срока. Большинство его биографов считают это несовместимым с его ценностями. Сам Рузвельт намекал, что в долгосрочной перспективе, после того, как нацисты понесут наказание, Германия сможет снова занять место среди великих наций. О том, как он поступил бы в действительности, остается лишь рассуждать. Рузвельт культивировал представление о себе как о Сфинксе, политике, который не раскрывает своих карт. Реальность была такова, что новый президент Гарри Трумэн не питал симпатий к подобным планам мести, граничащим с геноцидом. К счастью, лицом и олицетворением американской политики по отношению к Германии и другим странам Европы, чья экономика находилась в упадке, был не Моргентау, а Джордж Маршалл, министр иностранных дел Трумэна и основатель плана Маршалла, названного в его честь. Моргентау, которого Трумэн не особо любил, подал в отставку с должности министра финансов США 22 июля 1945 года.

Длительный срок пребывания Франклина Делано Рузвельта в должности и драма президента, который месяцами болел, потому что переутомлялся при исполнении служебных обязанностей, также имели конституционные последствия для США. Уже в марте 1947 года, менее чем через два года после смерти Рузвельта, в Конгресс был внесен проект 22-й поправки к конституции, согласно которой срок пребывания в должности президента ограничивался максимум восемью годами. За нее проголосовали также многочисленные демократы, партийные друзья Рузвельта. Поправка к конституции вступила в силу в 1951 году.

Паранойя в Кремле и в Белом доме. Сталин и Никсон

Перед историческим фильмом стоит задача достоверно передать факты, но в то же время и развлечь зрителей. Британско-французский фильм «Смерть Сталина», снятый в 2017 году в жанре политической сатиры, очень был близок к этой цели^[264]. Порой история разыгрывается как фарс, и последние дни и часы одного из самых страшных тиранов современности – тому пример.

События, изображенные в фильме, в основном развивались следующим образом: вечером в субботу, 28 февраля 1953 года, Иосиф Сталин, уже почти три десятилетия возглавляющий Советский Союз, проводит много времени с четырьмя людьми, которые, словно планеты, вращаются вокруг своей центральной звезды. Это временно исполняющий обязанности генерального секретаря Коммунистической партии Георгий Маленков, глава секретной службы НКВД Лаврентий Берия, министр обороны Николай Булганин и московский партийный руководитель Никита Хрущев^[265]. Как всегда, они поздно едят, много пьют, и, как всегда, четыре ведущих политика мировой державы ведут себя чрезвычайно раболепно по отношению к своему начальнику, чьи перепады настроения легендарно непредсказуемы. Сталин просит тучного Хрущева порадовать остальных традиционным танцем его родной Украины. Никто из четверых не возражает. Они знают, что может случиться с заслуженными партийными лидерами, такими как Лев Каменев и Григорий Зиновьев, сооснователями Советского Союза^[266], которые были казнены после показательных процессов. Или Лев Троцкий, убитый в изгнании в Мексике по приказу Сталина. Таким образом, на пьяных вечеринках с диктатором над самой близкой номенклатурой всегда висит некая угроза; гибель может обрушиться на них в любой момент. Четверо доверенных лиц убедились, насколько сильна была паранойя 74-летнего Сталина в те дни: происходили массовые аресты, в основном врачей-евреев. Сталин подозревает медиков в заговоре с целью убить его.

Сталин страдал от высокого кровяного давления, его печень повреждена из-за алкоголя, который он употреблял на протяжении всей жизни, а его память слабела.

С его здоровьем действительно не все в порядке. Все чаще он уезжает на дачу в подмосковный город Кунцево. Здесь его до раннего утра развлекает (если можно так выразиться) преданная ему четверка. По биоритмам Сталин – сова и обычно спит до полудня. Интересно, что его главный соперник, Адольф Гитлер, также далеко за полночь мучил приближенных своими монологами, но, в отличие от Сталина, обходился совсем без алкоголя.

В ночь на воскресенье, 1 марта 1953 года, Сталин говорит дежурным охранникам, что завтра они ему не понадобятся, и приказывает не беспокоить его, пока он сам их не вызовет. В воскресенье ни в полдень, ни позднее вызова не следует, и день подходит к концу, никто из персонала не осмеливается войти в обиталище правителя по собственной инициативе. Около 22 часов заместитель управляющего дачи собирается с духом и под предлогом передачи доставленной почты заходит в личные покои Сталина. Тот лежит на ковре в луже мочи. Его кладут на диван и вызывают четверку соратников. Когда высокопоставленные политики прибывают на дачу, страх их парализует – если, конечно, не верить в те теории заговора, согласно которым эти четверо или один из них отравили Сталина. Берия говорит, что товарищ Сталин просто спит и нет причин для паники. Сталин после перенесенного массивного инсульта все еще находится в сознании, хотя и ослаб. Возможно, он также понимает, что никто из его ближайших доверенных лиц и пальцем не пошевелит, чтобы спасти его.

В понедельник, 2 марта, обескураженные руководители (среди которых скоро вспыхнет борьба за власть и право стать преемником) наконец решают обратиться за медицинской помощью. Однако некоторые из лучших врачей в Советском Союзе находятся под стражей, где оказались в ходе «чисток» как возможные участники предполагаемого еврейского медицинского заговора. Допрос одного специалиста внезапно отклонился от темы государственной измены и превратился в консультацию, цель которой – узнать, что делать в случае тяжелого инсульта. Берия периодически целует руку Сталина и рыдает высоким голосом. Возможно, этот хладнокровный организатор массовых убийств (Берия, среди прочего, несет ответственность за Катынский расстрел, когда были убиты несколько тысяч польских офицеров) предполагал, что его товарищи первым делом обратятся против него. Берия не доживет до конца 1953 года.

5 марта земной путь Сталина подходит к концу; его дочь Светлана описывает произошедшее: «В какой-то момент – не знаю, так ли на самом деле, но так казалось – очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть, – тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам»^[267][268].

Незадолго до 10 часов вечера 5 марта 1953 года оборвалась жизнь Иосифа Виссарионовича Джугашвили, который в 1912 году в подполье принял боевое имя Сталин, от слова «сталь». Казалось, что даже после смерти Сталин продолжил требовать от своего народа кровавых жертв. Во время траурной церемонии, проходившей на Красной площади 9 марта, по словам Хрущева (после длительной борьбы за власть он стал новым лидером партии и управлял Советским Союзом до 1964 года), было насмерть растоптано или раздавлено 109, а по другим данным, около 500 человек.

Насилие определило жизнь Сталина. Подросток, которого регулярно жестоко избивал отец, встал на путь, сделавший его одним из самых страшных тиранов в мировой истории. У физически довольно худощавого Сталина, который, будучи молодым революционером, добывал деньги на коммунистическое дело, грабя банки, левая рука была короче правой и не вполне его слушалась. Оспа, перенесенная в молодом возрасте, оставила на его лице шрамы, которые тщательно ретушировали советские фоторепортеры. Сталин планомерно и целенаправленно готовил свой путь к власти, когда Ленин после нескольких инсультов оказался не способен руководить страной. Судьбу своего наставника – Ленин предупреждал о Сталине в последние месяцы своей жизни – он разделит три десятилетия спустя: преемник Ленина также страдал тяжелым атеросклерозом. В 1945 году он перенес сердечный приступ или серию легких инсультов – в год, когда Советский Союз праздновал свой величайший триумф. Красная армия вошла в Берлин; опустошительная война обернулась против того, кто ее развязал. Русские солдаты нашли останки обугленного трупа Гитлера; победа Сталина была абсолютной. На Потсдамской конференции он явно был самым могущественным из победителей. Президент США Гарри Трумэн был еще новичком на этой должности, а премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль был отозван посреди саммита из-за поражения на выборах. Почти половина Европы находилась под властью Сталина.

Как это часто бывает с тиранами, Сталин не назначил себе преемника. Он цеплялся за власть, не обращая внимания на симптомы своего физического и умственного упадка. Его страна сильно пострадала от его наследия и от последствий деяний, а эпоха террора, согласно оценкам (которые сильно различаются из-за ненадежности источников), унесла около 20 миллионов жертв^[269].

Термин «паранойя», который часто и к месту используется в связи со Сталиным, обозначает психические нарушения, при которых возникают навязчивые идеи. Его нередко ассоциируют с политически влиятельными личностями. При наличии соответствующих индивидуальных склонностей власть вызывает страх перед враждебными кознями, заговорами и прочими угрозами. Параноидальный правитель или государственный деятель не доверяет никому, даже самым близким, и считает, что его окружают враги. Такой образ мышления не нов; поведение некоторых римских императоров, русских царей, османских султанов и других автократов, без зазрения совести убивавших предполагаемых или реальных соперников, представляет собой проявление этой паранойи. Возможно, в пользу западной модели демократии говорит тот факт, что, когда могущественный человек повсюду видит врагов, это приводит лишь к бескровным последствиям, таким как незаконное прослушивание телефонных разговоров, проникновение со взломом к политическим противникам, визиты к психиатру, сокрытие нарушений закона, нецензурная брань и пристрастие к виски.

«Никогда не забывайте: пресса – это враг, пресса – это враг. Истеблишмент – это враг, профессора – это враг, профессора – это враг. Напишите это на доске сто раз»^[270]. Это странное требование было сделано не в классе, а в Овальном кабинете Белого дома. Оно было обнаружено много лет спустя на магнитофонных пленках, сохранившихся с тех времен. Эти слова 37-й президент Соединенных Штатов Ричард Милхауз Никсон адресовал своим советникам по национальной безопасности Генри Киссинджеру и Александру Хейгу (оба впоследствии будут занимать должность министра иностранных дел США) на совещании 14 декабря 1972 года.

Следует обратить внимание на момент, когда было сделано это предупреждение. Всего лишь пятью неделями ранее, 7 ноября 1972 года, Никсон одержал блестящую победу на президентских выборах и был переизбран на второй срок. Его абсолютный отрыв по количеству голосов от соперника, демократа Джорджа Макговерна, – самый большой среди всех, когда-либо зафиксированных на президентских выборах в США. Победа Никсона в решающем голосовании в коллегии выборщиков была особенно впечатляющей: он получил 520 голосов, Макговерн – только 17 (демократ получил большинство голосов только в штате Массачусетс и в столице Вашингтоне)^[271]. С такой победой на выборах Никсон мог начать свой второй президентский срок с безграничной уверенностью в себе, тем более что он добился значительных успехов во внешней политике. В 1972 году во время своего исторического визита в Китай Никсон установил отношения с этой самой густонаселенной страной мира. В том же году он стал первым американским президентом, посетившим Москву. Подписание Договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-I) представлялось явным признаком политики, направленной на ослабление напряженности.

Но расслабленность, легкомыслие, уверенность и, прежде всего, самоуверенность, не были свойственны Ричарду Никсону. Вскоре после войны в 1946 году он был избран в Конгресс. Республиканцы видели в нем политика с большим будущим и в 1952 году, в возрасте 39 лет, выдвинули кандидатом в вице-президенты со стороны действующего дедовскими методами героя мировой войны Дуайта Д. Эйзенхауэра. Однако в ходе предвыборной кампании СМИ набросились на Никсона, поэтому он ни в коем случае не ошибался, считая их, возможно, своими самыми непримиримыми противниками. Крайне негативное изображение его личности стало само собой разумеющимся для многих журналистов в течение следующих трех десятилетий. Его обвинили в использовании средств избирательной кампании в личных целях. Никсон ответил на обвинение сентиментальным телеобращением, выступив с «Речью о Чекерсе», где упомянул имя собаки, подаренной его семье. Никсон заявил, что независимо от того, что о нем будут писать, собаку он не отдаст.

Никсон стал объектом травли со стороны прессы, что еще больше поспособствовало его неуверенности в себе и паранойе.

Негативное отношение большинства представителей прессы усилило комплекс неполноценности Никсона и заложило основу его паранойи. Калифорниец, выходец из семьи со скромным достатком, он всегда чувствовал себя аутсайдером. Многие американские политики обладали и обладают личным богатством, и это еще мягко сказано; Никсон чувствовал, что они смотрят на него свысока, как на новичка. С точки зрения Никсона, вряд ли кто-либо воплощал высокомерие верхушки так сильно, как его противник на президентских выборах 1960 года, молодой сенатор от Массачусетса Джон Ф. Кеннеди, который, по словам Никсона, родился с пресловутой золотой ложкой во рту. Как и следовало ожидать, обаятельный и красивый Кеннеди стал любимцем журналистов. Сам Никсон видел себя на карикатурах всегда мрачным, с щетиной, которая не вызывала особой симпатии. Знаменитые great debates^[272], первые теледебаты кандидатов в президенты, транслировавшиеся перед большой аудиторией, подчеркнули важность телевидения как средства массовой информации и его потенциально решающую силу. После первых дебатов, которым уделялось много внимания, большинство зрителей увидело победителя в Кеннеди. Молодой загорелый сенатор был хорошо одет и подкупал своей обаятельной улыбкой. У Никсона, напротив, после болезни было бледное лицо, и он потел под светом прожекторов в студии. Примечательно, что у тех американцев, которые следили за этими дебатами по радио, то есть у тех, кто не видел кандидатов, сложилось иное впечатление: для них Никсон с точки зрения аргументации был лучшим.

Но сила образов оказалась мощнее. Кеннеди выиграл с небольшим отрывом и как минимум в двух штатах – при сомнительных обстоятельствах. Никсон решил не оспаривать выборы, чтобы спасти нацию от кризиса. В 1968 году американцы все-таки выбрали его на должность в Белом доме: «возвращение века». Но успех никоим образом не придал новому президенту большей уверенности в себе. Он погрузился в мрачные размышления. Время от времени он выпивал, хотя и немного. Многочисленные демонстрации против войны во Вьетнаме затронули его не меньше, чем трагический апогей протеста: 4 мая 1970 года в кампусе Кентского университета штата Огайо четыре студента были застрелены и еще девять ранены Национальной гвардией. Никсон был шокирован. В своих мемуарах он написал следующее: «Я не мог выбросить фотографии из головы. Я все время думал о семьях, получивших извещение о смерти своих детей. Я думал о своих дочерях, о том, как они учились ходить и говорить, об их первых днях рождения и поездках, которые мы вместе совершали, о том, как мы вместе ходили на бейсбол и в цирк, про их подростковые годы, затем про их поступление в колледж, а потом – раз! – и их внезапно больше нет»^[273]. К сожалению, в его официальном заявлении 1970 года подобной эмпатии не хватало.

Никсон не переносил алкоголь; даже небольшое его количество оказывало на него действие.

Туманными ночами совместно с порой сомнительными советниками составлялись списки врагов, финансовые органы Налогового управления США и ФБР Дж. Эдгара Гувера выискивали реальных или предполагаемых противников. Бесславной кульминацией незаконной деятельности стало проникновение в штаб-квартиру демократов в комплексе «Уотергейт» в Вашингтоне 17 июня 1972 года. С точки зрения политической борьбы это была очевидная глупость. Уже давно можно было предвидеть, что демократы не выиграют из-за левого уклона их программы. Выдвижение сенатора Тома Иглтона, который неоднократно проходил стационарное психиатрическое лечение, в качестве кандидата в вице-президенты окончательно лишило демократов и без того слабых шансов на успех (Иглтон отказался выставлять свою кандидатуру и был заменен Сарджентом Шрайвером, принадлежащим к семье Кеннеди).

Никсон пытался предотвратить раскрытие информации о несанкционированном проникновении. Вскоре после его переизбрания тема Уотергейтского скандала все больше захватывала и все сильнее угнетала США. Никсон использовал магнитофон для записи бесчисленных разговоров в Белом доме. Их публикация шокировала общественность, продемонстрировав вульгарность, едва ли приличествующую должностному лицу. Так, на пленках можно было услышать, как президент называл председателя Судебного комитета Сената «старым пердуном», «дряхлым старым ублюдком», «непатриотичным», «склизким южным козлом» или даже просто «старой задницей». Его сотрудники, казалось, ему соответствовали. Генеральный прокурор Джон Митчелл высказался в адрес одного из редакторов Washington Post Кэтрин Грэм так: «Ее титьки окажутся в таких тисках, в каких они сроду не бывали»^[274]. Washington Post с их репортерами Карлом Бернстином и Бобом Вудвордом сыграли важную роль в раскрытии Уотергейтского скандала. Более 45 лет спустя Боб Вудворд все еще занимается расследованием нарушений, допущенных президентами США^[275].

В августе 1974 года выяснение обстоятельств Уотергейтского дела зашло так далеко, что не могло остаться никаких сомнений: импичмент получит в Сенате необходимое большинство в две трети голосов. 8 августа Ричард Никсон выступил с телеобращением к нации, извинившись за «оскорбления, которые я, возможно, нанес», и признал, что «некоторые из моих решений были неверными»^[276]. На следующий день в 12 часов дня он ушел в отставку. 9 августа 1974 года Ричард Никсон стал первым американским президентом, который досрочно сложил свои полномочия. В последующие годы в политическом изгнании душа этого человека, кажется, обрела некоторое спокойствие. В вопросах внешней политики он стал своего рода elder statesman, политическим старейшиной, за советами к которому обращались несколько его преемников. В октябре 1981 года он вместе со своими преемниками Джеральдом Фордом и Джимми Картером представлял США на траурной церемонии, посвященной убитому президенту Египта Садату. После смерти в апреле 1994 года Никсон был похоронен на территории президентской библиотеки в его родном городе Йорба-Линда^[277]. Ричард Никсон знал, о чем говорил, когда предупреждал: «Чтобы понимать людей, нужно знать темную сторону жизни»^[278].

Желчная колика и Суэцкий кризис. Премьер-министр Энтони Иден не на высоте

За Второй мировой войной последовала холодная война. Кризисы случались снова и снова, но ни один из них не был столь опасен, как Карибский кризис, вспыхнувший осенью 1962 года, который поставил мир на грань ядерного Армагеддона. Ровно за шесть лет до этих событий Ближний Восток в очередной раз превратился в очаг международной напряженности. Это привело к необычной ситуации, когда государство-протектор западного мира, США, внезапно обратилось против своих ближайших союзников: Великобритании, Франции и Израиля.

Только позже выяснилось, что один из ответственных государственных деятелей был не в надлежащей форме. Могли быть приняты другие решения, и Суэцкий кризис 1956 года мог бы не случиться, если бы британский премьер-министр Энтони Иден не столкнулся с последствиями операции на желчных путях, которую никак нельзя было назвать успешной.

Роберт Энтони Иден, высокий и стройный, с ухоженными усами и одетый в сшитый на заказ костюм, соответствовал классическим представлениям об английском аристократе. Им он и являлся: родившись в семье landed gentry, поместного дворянина (он появился на свет 12 июня 1897 года в загородном поместье своей семьи), он, казалось, заручился удачей, которая всегда была на его стороне. Двое из трех его братьев погибли в окопах Первой мировой войны, но сам Энтони выбрался из этого ада живым. Окончив Итон, он начал карьеру на дипломатической службе. Его взлет был стремительным: в 1935 году Иден стал самым молодым главой Министерства иностранных дел за все время его существования. Но молодой министр иностранных дел все чаще конфликтовал со своим начальником, премьер-министром Невиллом Чемберленом. В отличие от Чемберлена, Иден не верил, что с «герром Гитлером» можно вести продуктивные переговоры. Еще до того как Чемберлен вернулся из Мюнхена и провозгласил «peace in our time»^[279], Иден подал в отставку. Мир с режимом Гитлера продлился 11 месяцев, до 1 сентября 1939 года.

В коалиционном правительстве с Уинстоном Черчиллем во главе в мае 1940 года Иден снова стал министром иностранных дел. Он входил в тесный круг политиков, руководивших Великобританией в ходе легендарной Битвы за Британию летом 1940 года. Тогда Соединенное королевство в одиночку противостояло тирану, а с 1941 года образовало коалицию с Советским Союзом Иосифа Сталина и США с президентом Франклином Д. Рузвельтом во главе. Иден часто присутствовал на встречах «большой тройки», хотя и оставался на заднем плане: его начальник Уинстон Черчилль взял внешнюю политику в свои руки. В мае 1945 года война закончилась, и британские избиратели отправили консервативную партию Черчилля и Идена в оппозицию. В 1951 году они оба вернулись на свои должности, двое мужчин с большим политическим опытом и в преклонном возрасте, особенно Черчилль, который отчасти уже не мог справляться со своими обязанностями.

Энтони Иден также не отличался крепким здоровьем. Он периодически жаловался на дискомфорт в надчревной области и желтуху; его врачи диагностировали желчные камни и рекомендовали провести холецистэктомию, удаление желчного пузыря. Его личный врач, сэр Хорас Эванс, порекомендовал трех разных хирургов, каждый из которых имел опыт в сфере хирургии желчевыводящих путей. Однако Иден отдал предпочтение 60-летнему Джону Бэзилу Хьюму, хирургу из госпиталя Святого Варфоломея в Лондоне. Объяснение Идена явно указывало на неумение разбираться в специализациях в области абдоминальной хирургии: «Он удалил мне аппендикс, когда я был моложе, и я пойду к нему»^[280].

Это было не самое мудрое решение. Операция состоялась 12 апреля 1953 года. Хотя в отчете об операции не сообщается о каких-либо инцидентах, похоже, что-то пошло не так. Хьюм совершенно потерял самообладание во время операции, что может указывать на серьезный промах.

Операцию пришлось прервать на час, чтобы хирург пришел в себя, а министр иностранных дел все это время находился под наркозом.

После операции у Идена образовался наружный желчный свищ, у него поднялась температура, а его лицо снова пожелтело (желтуха, типичный признак болезни желчных путей или печени). 29 апреля 1953 года потребовалось еще одно вмешательство. После того как Хьюм отказался, процедуру возглавил Гай Блэкберн. По словам очевидцев, настроение в операционной снова было очень напряженным. Как писал биограф Энтони Идена Д. Р. Торп в 2003 году, Иден «находился на волосок от смерти на разных стадиях этого длительного и травматичного процесса»^[281]. По всей вероятности, хирург случайно перерезал желчный проток. После операции Идену сказали, что «нож соскользнул». Маловероятно, что после такого личного опыта отношение министра иностранных дел к хирургам улучшилось.

После этого Энтони Иден почувствовал себя не намного лучше. Следующее, третье оперативное вмешательство было неизбежно. В мае 1953 года американский специалист Ричард Кеттелл находился в Лондоне на заседании Королевской коллегии хирургов. По рекомендации сэра Горация Эванса министр иностранных дел встретился с Кеттелом. Тот посоветовал операцию, но решил, что для такого выдающегося пациента он должен провести ее со своей собственной командой и в знакомом ему месте, в больнице Лахи в Бостоне. Выбор места проведения операции превратился в политический вопрос. Премьер-министр Черчилль опасался, что заграничное путешествие Идена бросит тень на британскую хирургию, а возможно, даже на всю Британскую империю, которая к тому времени ощутимо уменьшилась.

В конце концов Иден все же поехал в Америку, где 23 июня ему была сделана еще одна операция. В тот же день в Лондоне 79-летний Черчилль перенес инсульт. Если бы Иден остался в Лондоне, ему пришлось бы временно взять на себя руководство, и он получил бы опыт, который впоследствии пригодился бы во время его собственного краткосрочного пребывания в должности премьер-министра.

После инсульта Черчилль стал тенью самого себя, но этого великого старика было не так-то просто выгнать с Даунинг-стрит. Почти два года он оставался в должности, едва удерживая бразды правления. 6 апреля 1955 года его наконец сменил Энтони Иден. Новый премьер-министр немедленно провел выборы (их объявление – это привилегия главы правительства Великобритании) и получил явное парламентское большинство. Увеличив консервативное большинство в нижней палате с 17 до 58 мест, избиратели выдали ему кредит доверия.

Возможно, если бы здоровье не подводило Энтони Идена, Суэцкого кризиса 1956 года можно было бы избежать.

Едва избравшись, Иден отправился в Женеву на саммит четырех держав, победивших во Второй мировой войне, где познакомился с новым главой Советского Союза Никитой Хрущевым. Это был один из тех случаев, когда уже не совсем соответствующая реальности оценка Идена, что Великобритания по-прежнему остается одним из самых важных игроков на мировой арене, казалось, подтвердилась. Иден, который внешне всегда оставался джентльменом, иногда срывал раздражение на своих подчиненных. У него бывали перепады настроения, а порой он буквально взрывался. Вероятно, он часто чувствовал себя не в своей тарелке. Например, 6 февраля 1956 года он писал жене о поездке в Канаду: «Я в порядке, но вчера я очень устал, поэтому весь день пролежал в постели»^[282].

Ближний Восток все больше и больше занимал Идена, и, конечно же, события там не способствовали улучшению его самочувствия. Националист и популист Гамаль Абдель Насер пришел к власти в Египте и нанес Великобритании серьезный удар: в июле 1956 года он национализировал Суэцкий канал, который был построен в 1869 году под руководством французского инженера Фердинанда де Лессепса. Британские банки владели 44 процентами акций канала. Иден счел, что ему бросают вызов как по причине ностальгически-старомодного мировоззрения, так и на основании неопровержимых экономических фактов. Позже премьер-министра, родившегося в год алмазного юбилея коронации королевы Виктории, Times в своем некрологе назвали «последним премьер-министром, который верил, что Британия является великой державой, и первым, кто столкнулся с кризисом, показавшим, что это уже не так»^[283]. Угроза основному маршруту поставок не существующей более Британской империи была вполне реальна.

Около четверти британского импорта нефти шло через Суэцкий канал, а запасов на острове хватило бы всего на шесть недель.

Правительство Энтони Идена и кабинет министров Франции согласовали план с правительством Израиля, отправившего в Париж секретную делегацию, в которую входил 33-летний Шимон Перес, будущий премьер-министр, президент и лауреат Нобелевской премии мира. Израиль должен был атаковать Синай и через него продвигаться к каналу, после чего Великобритания и Франция осуществили бы своего рода вооруженное псевдопосредничество под предлогом «упрочения мира». Операция началась 29 октября 1956 года. В этот важный период премьер-министр Иден встречался со своими врачами почти так же часто, как и с начальниками штабов. После трех операций на желчевыводящих путях его зависимость от лекарств становилась все сильнее. Через несколько недель после кампании Насера по национализации Иден признался в своем дневнике: «После ужасной ночи я чувствовал себя довольно плохо. Проснулся от боли в полчетвертого. В итоге пришлось принять петидин. Пришли врачи <…> мы хотим попробовать немного другую терапию. Сошлись на том, что стоит подождать до тех пор, пока отпуск не даст мне возможность принять окончательное решение, находясь в добром здравии»^[284]. Под «окончательным решением» подразумевалась очередная, четвертая, операция.

Нет никаких сомнений в том, что в те решающие месяцы Иден был сильно зависим от лекарств. Прежде всего, амфетамины стали для него незаменимыми. Постоянное употребление этих, как он их называл, «стимуляторов» не могло предотвратить его нервного расстройства, скорее, наоборот, усугубляло ситуацию. Пятого октября, во время решающей фазы планирования интервенции, у него началась лихорадка. После этого повторились приступы, которые, по крайней мере, временно лишили премьер-министра возможности выполнять свои обязанности. Когда в январе 1957 года кризис закончился, Иден откровенно рассказал своему кабинету о медикаментозной зависимости: «Как вы знаете, прошло уже почти четыре года с тех пор, как серия неудачных операций на брюшной полости оставила меня с зашитыми внутренностями. Предполагалось, что я никогда больше не смогу вести активную жизнь. Но, несмотря ни на что, мне это удалось благодаря мягким препаратам и стимуляторам. В течение последних пяти месяцев с тех пор, как Насер захватил канал, мне приходилось постоянно увеличивать дозу лекарств, что оказало негативное влияние на мои больные внутренности»^[285]. Иден заявил, что его здоровье уже не позволяет ему трудиться на благо своей страны. Таким образом, если верить оправданиям Идена, причиной его отставки после менее чем двух лет пребывания в должности премьер-министра стала именно эта история болезни, а не серьезная потеря имиджа, которую Великобритания и вместе с ней Иден понесли во время кризиса в ноябре 1956 года.

В январе 1957 года Энтони Иден подал в отставку, объяснив это своим состоянием здоровья и зависимостью от медикаментов.

Тогда, несмотря на потери, британские и французские подразделения смогли за несколько дней изгнать египтян из канала и, таким образом, достигли своей реальной цели – вернули его под европейский контроль. Но затем началось сопротивление не со стороны противника, но со стороны самого главного союзника обеих стран – США. Их президент Дуайт Д. Эйзенхауэр – кризис совпал с его переизбранием на второй срок – оказал сильное давление на правительства Великобритании и Франции, опасаясь, что Запад может потерять симпатии среди стран третьего мира. В то же время еще один кризис холодной войны – советская интервенция в Венгрии – держал мир в напряжении. Франция и Англия были вынуждены уступить, их время в качестве мировых или даже великих держав явно подошло к своему завершению.

Для друзей и соратников Идена не оставалось никаких сомнений в том, что состояние его здоровья способствовало началу этих событий, которые закончились провалом. Его парламентский секретарь Роберт Карр резюмировал: «Трудно согласиться с мнением, что здоровье Энтони не оказало решающего влияния на его политику. Я согласен с тем, что он, вероятно, последовал бы выбранному курсу, но не могу поверить, что он допустил бы столь очевидные ошибки как в политической, так и в военной сферах»^[286]. Такой опытный политик в сфере международных отношений, как Энтони Иден, располагай он в полной мере своими физическими и нервными силами, едва ли совершил бы ошибку, не обсудив свои действия с США и тем самым выказав Америке пренебрежение, которое привело к провалу Суэцкой интервенции и к падению его правительства.

Почти два десятилетия Иден провел на пенсии в загородном поместье в Уилтшире со своей второй женой. Он написал мемуары, в которых – что не редкость для политиков – пытался оправдать свои действия во время Суэцкого кризиса. В 1961 году королева удостоила его титулом графа Эйвона. Поначалу у Идена не наблюдалось таких серьезных проблем со здоровьем, как те, от которых он страдал в 1950-е годы. В конце 1960-х годов у него начались приступы лихорадки с более короткими интервалами; очередная операция, четвертая, была проведена 5 марта 1970 года и оказалась более успешной, чем предыдущие. Однако анатомическое расположение боли – в правой верхней части живота, – которая так мучила Идена в самый важный политический период его жизни, в конечном итоге оказалась проявлением его последнего недуга. 14 января 1977 года Энтони Иден умер от метастазов в печени в результате рака простаты.

Слишком много гормонов, слишком мало либо и то и другое. Тайная (пато-) биография Джона Ф. Кеннеди

Президентство Джона Фицджеральда Кеннеди, JFK^[287], продлилось всего около тысячи дней. Но что это было за время! Время, когда один крупный международный кризис сменял другой, то связанный с Берлином, то – с Юго-Восточной Азией, где началось трагическое участие Америки во Вьетнамской войне. Но прежде всего один остров в добрых 90 километрах от американского побережья (если смотреть из Южной Флориды) неоднократно оказывался в центре событий: Куба. Именно здесь президент, только что вступивший в должность, потерпел свое первое серьезное поражение, когда в апреле 1961 года он дал ЦРУ одобрение на плохо спланированную и закончившуюся провалом операцию в заливе Свиней. И именно на Кубе возникла угроза обмена ударами между Соединенными Штатами и Советским Союзом, что поставило мир на грань ядерного Армагеддона. Но в октябре 1962 года мир пережил конфронтацию сверхдержав и остался невредимым, не в последнюю очередь благодаря мастерству Джона Ф. Кеннеди как государственного деятеля. Размещение советских ядерных ракет средней дальности на Кубе стало бы непосредственной угрозой для США, и президент предпочел разумную золотую середину. Кеннеди не последовал совету начальников штабов нанести массированный военный удар (который, несомненно, спровоцировал бы Третью мировую войну), а ввел «карантин». Он объявил, что ВМС США будут в открытом море проверять грузовые суда, направляющиеся на Кубу, и этим кораблям придется повернуть назад, если на них будут обнаружены ракеты или другое военное оборудование. В конечном итоге эти меры привели к мирному урегулированию кризиса. Всего через год, в июне 1963 года, президент Кеннеди сделал важный шаг к ослаблению напряженности, когда в своей речи в Американском университете в Вашингтоне, округ Колумбия, постарался положить конец демонизации Советского Союза и высказал предположение о возможности мирного сосуществования и сотрудничества.

Речь Кеннеди была опубликована в советских газетах без цензуры, что до тех пор считалось чем-то немыслимым.

И все же, несмотря на все внешние и внутренние политические кризисы, многие современники помнят тысячу дней JFK как эпоху энтузиазма, гражданской ответственности и огромного вдохновения, исходившего от молодого президента. Эпоха ознаменовала собой новые начинания: Америка дотянулась до звезд и с увлечением наблюдала за полетами своих первых астронавтов. Молодые чернокожие, несмотря на ожесточенное сопротивление, постепенно получали доступ к образованию в университетах Юга. В том числе это стало возможно потому, что Кеннеди – хотя и довольно поздно, по мнению его критиков, – в своем большом обращении к нации 11 июня 1963 года заявил о расовом равенстве. Большая часть населения США могла похвастаться невероятным благосостоянием, проживая в частных домах в пригородах и разъезжая на автомобилях, таких как ставший легендарным Thunderbird. Но, прежде всего, Америка верила в себя.

Хотя сейчас представление об эпохе меняется под влиянием таких сериалов, как «Безумцы», этот президент, несмотря на все посмертные разоблачения темной стороны его личной жизни, для значительной части общества по-прежнему остается ослепительным, дальновидным государственным деятелем, излучавшим жизненную силу и отличавшимся хорошей физической формой. Эта оценка в основном связана с тщательно отбиравшимися изображениями, которые публиковали средства массовой информации. На этих фотографиях Кеннеди и его невероятно привлекательная жена Жаклин представали в стильной повседневной одежде на парусной яхте, верхом на лошадях, занимающимися плаванием или во время другого активного отдыха. Родителей часто сопровождали двое их милых детей, Кэролайн 1957 года рождения и Джон Кеннеди-младший, который появился на свет спустя несколько дней после избрания Кеннеди 35-м президентом США в ноябре 1960 года. Американской общественности транслировалось очевидное послание: «страна находится в руках энергичного государственного деятеля, который всецело владеет своими физическими и умственными способностями». Любой, кто посмотрит на YouTube одну из пресс-конференций Кеннеди, приправленную смелостью, остроумием и самоиронией, быстро заметит отличие от некоторых из его преемников. Но физическое здоровье Кеннеди было не в лучшей форме. О масштабах его страданий стало известно лишь через некоторое время после его ранней насильственной смерти. А другие свидетельства его патобиографии могут быть надежно скрыты от общественности в Президентской библиотеке Джона Ф. Кеннеди в Бостоне.

Когда Джон Ф. Кеннеди принял присягу 20 января 1961 года, в своей инаугурационной речи он обратился к нации с легендарными словами: «Ask not what your country can do for you – ask what you can do for your country»^[288]. В свои 43 года он был самым молодым человеком, когда-либо избранным президентом США. Только Теодору Рузвельту было 42 года, когда он вступил в должность в 1901 году, – но «Тедди» оказался в Белом доме не непосредственно в результате выборов, а в качестве вице-президента после покушения на его предшественника.

Инаугурация Кеннеди состоялась в очень холодный день, но президент отказался надеть на церемонию зимнее пальто, в котором приехал в Капитолий. Картинки на черно-белых экранах телевизоров и фотографии, появившиеся на следующий день в газетах, создавали впечатление, что новый глава Соединенных Штатов, по всей очевидности, абсолютно здоров. Его физическая работоспособность нашла отражение в одном из любимых слов Кеннеди: vigour, которое означает энергичность, жизненная сила, решительность. С бостонским акцентом Кеннеди оно всегда звучало как vi-gaahh.

43-летний Кеннеди стал самым молодым американским президентом из всех, кто когда-либо избирался на эту должность.

Он происходил из семьи, в которой эти ценности играли важную роль. Отец семейства Джозеф Кеннеди с раннего возраста дал понять своим девяти детям, что все в жизни – это соревнование и что быть Кеннеди – значит быть победителем. Двое из детей старого Джо и его крайне религиозной жены Роуз не могли следовать этому идеалу постоянного соперничества. Розмари, у которой было небольшое нарушение умственного развития, после проведенной по инициативе отца варварской операции, лоботомии^[289], была отправлена в лечебницу, а на следующие семь десятилетий – в отдаленный дом для инвалидов. Другим ребенком, который не всегда мог принимать участие и побеждать в спортивных соревнованиях, так ценимых в семье Кеннеди, был второй по старшинству сын, Джон Фицджеральд Кеннеди, родившийся в 1917 году.

Его юношеские годы были отмечены рядом болезней, которые врачи не могли объяснить. Из-за дефицита веса он, казалось, был одна кожа да кости. В частных школах, где он учился, он регулярно попадал в лазарет. Когда он приезжал домой на каникулы или на праздники, родители были потрясены тем, как выглядел их сын. Во время пребывания в больнице Кеннеди подвергался практически всем методам современной диагностики, но врачи не пришли к однозначному выводу и среди прочего подозревали лейкемию. Однако болезнь (или болезни) Джона не помешала его пробуждающейся и ярко выраженной сексуальности; пребывание в больнице предоставило ему, по крайней мере, общество хорошеньких медсестер. Еще один положительный эффект от его многочисленных госпитализаций: молодой Кеннеди читал, читал и читал. В семье, где спорт был занятием номер один, чтение оказалось необычным хобби. Кеннеди начал с классических приключенческих романов и закончил все больше увлекавшими его биографиями исторических деятелей и политиков.

Обширные знания и природное обаяние открыли Кеннеди путь в политику в 1946 году, когда он стал конгрессменом в своем избирательном округе, в Массачусетсе, а в 1952 году – сенатором. В тот период развитию политической карьеры также способствовала репутация героя войны. В 1943 году с лейтенантом Кеннеди в Тихом океане произошел удивительный случай, который благодаря связям его отца Джозефа в прессе превратился в героический поступок, что помогло 26-летнему парню попасть в заголовки газет. Критически настроенные современники, знакомые с реалиями морской войны, вероятно, задавались вопросом, как могло случиться, что экипаж торпедного катера, такого как PT‐109 под командованием Кеннеди, не заметил в темноте ночи несущегося на всех парах японского эсминца. Эсминец разрубил напополам существенно превосходивший его в размерах американский катер. Японские моряки, очевидно, даже не заметили странного происшествия. В любом случае, после того, как его катер затонул, Кеннеди проявил выдающуюся рассудительность, приложил максимум усилий, чтобы спасти нескольких раненых членов экипажа, и в итоге доплыл до острова, где местные жители смогли оказать им помощь. Всякий раз, когда впоследствии появлялись слухи о новом кандидате или о здоровье президента, представители семьи ссылались на травму, полученную в ту ночь на службе нации. Таким образом, патриотическое восхищение и благодарность подавляли любые сомнения. Другие объяснения недомоганий Кеннеди (если его самочувствие не удавалось замалчивать) включали малярию, перенесенную в ходе военных действий, или травму спины, полученную во время футбольного матча, что, в свою очередь, могло быть истолковано как проявление присущей Кеннеди энергичности, или vigour.

Правда была не такой блистательной и, отдавая должное всем, кто пытался найти ответ, совсем не простой для диагностирования и лечения. Джон Ф. Кеннеди страдал от болезни Аддисона – состояния, о котором медики знали очень мало, когда впервые диагностировали его в конце 1940-х годов и когда пытались лечить в начале 1950-х годов. Это заболевание, при котором надпочечники не могут производить достаточное количество гормонов, прежде всего стероидов (включая кортизон), было обнаружено у Джона Ф. Кеннеди во время его пребывания в Лондоне в 1947 году. Один из врачей признался хорошей знакомой Кеннеди Памеле Черчилль (невестке Уинстона Черчилля): «Ваш молодой американский друг не проживет и года». По дороге домой на трансатлантическом пассажирском лайнере «Куин Мэри» здоровье Кеннеди так сильно ухудшилось, что было проведено последнее помазание^[290] будущего президента.

В 1947 году у Кеннеди была обнаружена болезнь Аддисона – надпочечники производили недостаточное количество гормонов.

К счастью, оказалось, что в этом не было необходимости, однако по прибытии в Нью-Йорк Кеннеди пришлось выносить с борта на носилках. По счастливой случайности, фармакология недавно как раз начала производить стероиды и вводить их в организм. Капсулы так называемого ДОКСА (ацетат дезоксикортикостерона) помещали под кожу. Однако есть свидетельства того, что Кеннеди уже принимал эти медикаменты в течение многих лет. Для обеспеченного пациента не представляло сложности получить новые препараты, точную дозировку и возможные побочные эффекты которых еще не научились определять.

Весьма вероятно, что постоянный прием этих веществ спровоцировал у Кеннеди остеопороз позвоночника. Тот факт, что у президента были проблемы со спиной и он иногда даже ходил с тростью (посадка деревца во время государственного визита в Канаду вызвала сильную боль в спине), нельзя было скрыть от общественности. Также было известно, что Кеннеди любил сидеть в кресле-качалке, потому что это благотворно сказывалось на его спине, но настоящие причины этого, естественно, скрывали: военный героизм и атлетическая бодрость продавались избирателям лучше, чем слабо изученное на то время заболевание под названием «болезнь Аддисона». Кеннеди уже пережил худшие моменты. В 1950-е годы боли в спине стали практически нестерпимыми. Пятый поясничный позвонок разрушился. В октябре 1954 года в ходе трехчасовой операции ему вставили металлическую пластину. Пациент впал в кому, снова вызвали католического священника, и вновь последнее помазание, проведенное священнослужителем, оказалось преждевременной мерой. Открытая рана не заживала (чего следовало ожидать при длительном лечении стероидами). Поскольку имелось подозрение на инфекцию, пластина была удалена при повторной операции в феврале 1957 года. Между прочим, во время предыдущего пребывания Кеннеди в больнице его молодая жена показала, что уже после года брака она знает, как поднять мужу настроение: она уговорила актрису Грейс Келли появиться у постели Джона Ф. Кеннеди в униформе медсестры, что тот, несомненно, оценил.

Его чрезмерное либидо было еще одной медицинской проблемой. Но, возможно, это слишком резкое выражение. Назовем это физической особенностью. Джон Ф. Кеннеди с подросткового возраста проявлял к женскому полу повышенный интерес, который по мере того, как будущий президент становился все более известным, только усиливался. Одна знакомая Кеннеди вспоминала, что ему не приходилось и пальцем шевелить, чтобы привлечь женщин, которые толпами сбегались к нему. Либидо делало Кеннеди чрезвычайно привлекательным, потому что его желание секса было (мягко говоря) чрезвычайно выраженным. Девиз всей его жизни, который особенно лаконично звучит в оригинале, был: «A day without getting laid is a day lost»^[291]. В молодости и особенно в зрелом возрасте Джон Ф. Кеннеди «потерял» всего несколько дней своей жизни. Неизвестно, имело ли его ярко выраженное половое влечение медицинские причины, такие как гормональная болезнь и заместительная гормональная терапия в небезопасных и не определенных наукой дозах, или же он пытался соответствовать «образцу для подражания» в лице своего отца. Однако нет сомнений в том, что Джон Ф. Кеннеди был чрезвычайно эгоцентричен в сексе, в котором партнерше уделялось мало внимания и основной целью оставалось собственное удовлетворение. В его сексуальном поведении можно отчетливо разглядеть проявление sense of entitlement, свойственного семье Кеннеди, – уверенности в себе, свободной от каких-либо сомнений, и убежденности в том, что он имеет право на то, что для других табу. Казалось, что у него полностью отсутствовал глубокий человеческий интерес к партнершам или, по крайней мере, к их сексуальному удовольствию. Если известная цитата достоверна, то актриса Энджи Дикинсон описала половой акт с Джоном Ф. Кеннеди как самые захватывающие семь минут (согласно другой версии, 20 секунд) в ее жизни. Совершенно очевидно, что у него было венерическое заболевание. Возможно, он заразил свою жену. Это наводит на размышления, учитывая, что из пяти беременностей Джеки три закончились преждевременной смертью младенцев.

Во время предвыборной кампании команде Кеннеди удалось не затрагивать вопрос о его здоровье, несмотря на ходившие слухи.

Его пристрастия, но, прежде всего, шаткое здоровье и постоянный прием лекарств, которые, скорее всего, вызвали проблемы с позвоночником, не следовало предавать огласке ни при каких обстоятельствах. Это стало важной частью стратегии Кеннеди и его советников по мере приближения президентских выборов 1960 года, когда нужно было создать его имидж. То время отличалось от сегодняшнего: даже внутри партии в рамках предварительных выборов, праймериз, команде удалось не поднимать вопрос о болезни Кеннеди. Человек, боровшийся с ним за выдвижение от Демократической партии, его будущий вице-президент и преемник Линдон Б. Джонсон, резко высказался (в своей манере) по поводу «желтолицего парня», но не придал большого значения здоровью Кеннеди. Во всяком случае, биограф Кеннеди Роберт Даллек прав, утверждая, что Кеннеди, вероятно, пришлось бы расстаться со своими надеждами на президентское кресло, если бы масштаб его проблем со здоровьем стал известен еще при его жизни^[292]. Как кандидат в президенты, а потом и президент, Кеннеди придерживался традиций Вудро Вильсона и Франклина Д. Рузвельта, которые также скрывали свои недуги от американской общественности.

В отличие от двух своих предшественников, Джон Ф. Кеннеди долгое время проходил медикаментозное лечение.

Кеннеди принимал многочисленные лекарства: иногда, помимо кортизона, восемь различных препаратов в день, в основном болеутоляющие и амфетамины. Но это были не только таблетки. Прежде всего, чтобы облегчить боль в спине, Кеннеди делали инъекции сомнительными лекарствами, добытыми из не совсем проверенных рук. Он доверял скандальному нью-йоркскому врачу по имени Макс Якобсон, которого не без оснований называли «Dr. Feelgood»^[293]. Этому немцу, эмигрировавшему в США в 1930-е годы, также доверяли представители мира искусств, в том числе Марлен Дитрих и Трумен Капоте. В 1961 году Якобсон специально прилетал на встречу Кеннеди с Хрущевым, проходившую на высшем уровне в Вене. Согласно протоколам охраны Белого дома, за время президентства Кеннеди доктор появлялся там более 30 раз. Некоторые агенты секретной службы, очевидно, пытались препятствовать встречам Якобсона, методам которого не доверяли, с президентом, а несколько лет спустя ему вообще отказали в доступе из-за злоупотребления амфетаминами. Якобсон очень тонкими (гиподермическими) иглами вводил Кеннеди смесь, основной компонент которой включал местные анестетики в сочетании с неизвестными и, возможно, психоактивными веществами. Коллега Роберта Кеннеди^[294] из Министерства юстиции раздобыл одну из колб Якобсона и отправил ее на исследование в лабораторию ФБР. Образца оказалось недостаточно для анализа. Кеннеди не выказывал классических признаков зависимости, но некоторые биографы сомневаются, смог бы он дожить до конца второго срока при таком огромном количестве принимаемых препаратов. Президент оценил смесь Якобсона прагматично: «Мне все равно, даже если это лошадиная моча. Главное, что она работает»^[295].

Подозрение, что JFK был зависим от наркотиков или медикаментов, – это, несомненно, перебор. Его манера поведения, публичные и частные заявления отличаются такой ясностью и остротой ума, что некоторые американцы и сегодня испытывают ностальгию. Его одержимость сексом предстала в ином свете после случаев с некоторыми из его преемников. За исключением одного момента: его либидо представляло собой потенциальную угрозу национальной безопасности, возможно, более серьезную, чем проблемы со спиной и болезнь Аддисона. Об этом, среди прочего, говорят в своих интервью отставные агенты секретной службы. В различных документальных фильмах для американских телеканалов они признавались, что были вынуждены защищать своего президента от всех мыслимых опасностей, часто не зная, кем были сопровождавшие его женщины и что находилось в их сумочках. Во время поездок, предпринимаемых президентом, присутствие женщин организовывали заранее; по его прибытии удостоверялись, что он не один в номере соответствующей гостиницы. Дам (нередко их было две или три; выражение «ménage à trois»^[296] было знакомо президенту, который в остальном не очень хорошо владел иностранными языками) порой называли старлетками, которыми они часто и являлись: молодые актрисы, мечтающие о большой голливудской карьере. В конце концов, некоторые из них были уже настолько известны, что агенты секретной службы знали их по именам, а других не спрашивали. «Секретарши» – еще одно официальное обозначение, причем умение стенографировать не было обязательным требованием. В эту категорию также входили высококлассные девушки по вызову, которых нанимали по разным поводам. Ни один агент секретной службы не мог быть абсолютно уверен в том, что в дамской сумочке не лежит миниатюрный фотоаппарат марки Minox, с помощью которого можно было бы запросто сделать компрометирующие фотографии, а потом шантажировать президента Соединенных Штатов. Но, по всей видимости, такая опасность Кеннеди не волновала.

Этот мир Джона Кеннеди, о котором стало известно только после его смерти, с трудом вписывается в широко растиражированную семейную идиллию с Джеки, Кэролайн и Джон-Джоном, демонстрировавшуюся в телепередачах и глянцевых журналах, со счастливым семейством в Порт-Хайаннис и радостным детским смехом, раздающимся на заднем плане в Белом доме. Эта идиллия существовала, она была настоящей. Но это была лишь часть биографии Джона Ф. Кеннеди.

В тщательно культивируемый миф о JFK вносит свой вклад жестокий конец этого президента – образ политика, который в достаточно молодом возрасте и, очевидно, на пике своей популярности пал жертвой бессмысленного акта насилия. Кеннеди уже работал над стратегией предвыборной кампании следующего года и готовился к своему предполагаемому переизбранию. В ноябре 1963 года он отправился в первый тур в поддержку своей предвыборной кампании, который привел его на два дня в Техас, где планировал ввести совершенно рассорившееся руководство Демократической партии в курс дела и показать себя гражданам «Штата одинокой звезды». В самой поездке уже было кое-что необычное: президента сопровождала первая леди. Жаклин Кеннеди испытывала глубокую неприязнь к избирательным кампаниям и профессиональным политическим деятелям, к огромным толпам людей и к бесчисленным рукопожатиям. Но трагедия, связанная с недоношенным сыном Патриком Бувье Кеннеди, которого она родила 7 августа 1963 года и который умер спустя два дня, сблизила пару независимо от дел президента. Дружелюбие, с которым жители Далласа приняли Кеннеди и его жену 22 ноября 1963 года, пошло на пользу им обоим. В центре города люди стояли тесными рядами, приветствуя президентскую чету, сидящую вместе с губернатором Техаса Джоном Конналли и его женой Нелли в линкольне с открытым верхом. На Дили-Плаза, где заканчивался центр города, было всего несколько человек, и автомобиль медленно повернул с улицы Хьюстон на Элм-стрит. Большие электронные часы на здании книгохранилища на углу показывали ровно 12 часов 30 минут. Никто не заметил, что окно на пятом этаже^[297] приоткрыто. Нелли Конналли повернулась к Кеннеди и заявила: «Вы не сможете утверждать, мистер президент, что Даллас не любит вас!» Должно быть, это была предпоследняя фраза, которую Джон Фицджеральд Кеннеди слышал в своей жизни. Вероятно, через восемь секунд до него донесся крик его жены: «Джек! Я люблю тебя!»

Возможно, это был первый случай, когда во время его президентского срока проблема со здоровьем сыграла важную роль, и то лишь косвенно, но с серьезными последствиями. По имеющимся данным, Кеннеди, как это часто бывало, носил под рубашкой некий поддерживающий корсет для больной спины. Вероятно, это помешало ему укрыться в открытой машине после первого несмертельного ранения. Он сидел прямо, представляя собой мишень для смертельной пули, выпущенной Ли Харви Освальдом из окна книгохранилища (официальная версия) или другим убийцей, расположившимся справа на покрытом травой холме (альтернативная версия). Тысяча дней JFK закончилась^[298].

Ложь в Елисейском дворце. Франсуа Миттеран

Ж ители многих западных демократических стран жалуются на разочарование в политике, а престиж политиков находится на низком уровне. В основном так происходит из-за вездесущих скользких, витиеватых фраз, которые произносят сидящие в многочисленных парламентах люди, никогда не занимавшиеся – или занимавшиеся, но очень недолго – «нормальной» работой. Нередко витиеватость сопровождается доброй порцией нечестности, особенно когда речь заходит о собственной пригодности для желаемой должности. Одним из таких профессиональных политиков был Франсуа Миттеран, которого трудно превзойти в вопросах неискренности и сокрытия своих физических недугов.

Казалось, что началась новая эпоха. После исключительно буржуазных президентов, занимавших этот пост с момента основания Пятой республики, после нескольких неудачных попыток социалисты в итоге добились успеха в мае 1981 года: их лидер, 64-летний Франсуа Миттеран, стал новым президентом Франции. С чрезвычайно уместным пафосом и символизмом в день своей инаугурации Миттеран отправился в Пантеон и под объективом всего одной телекамеры возложил розу на могилу лидера социалистов Жана Жореса, убитого в 1914 году. Вскоре, как и обещалось в ходе предвыборной кампании, были введены минимальная заработная плата и 39-часовая рабочая неделя и повышены налоги для богатых. Трижды девальвировав франк за короткий промежуток времени, он пытался отбить у французов охоту ездить за границу – в программе нового президента равенство явно было превыше свободы.

Миттеран страдал от болей в спине.

Но эпоха социалистической Франции быстро подошла к концу. Вечером 16 ноября 1981 года – Миттеран еще не провел на посту президента и полгода из положенных в то время семи лет – президент встретился в Елисейском дворце с двумя докторами, своим личным врачом Клодом Габлером и известным урологом, профессором Адольфом Штегом. Тот родился в 1925 году на территории тогдашней Чехословакии и эмигрировал во Францию, а теперь был главой урологического отделения в больнице Кошин в 14-м округе Парижа. То, что Штег был вынужден сообщить своему президенту, стало самым неприятным известием: «Мой долг – сказать вам правду. У вас рак простаты, и этот рак распространился на кости. Процесс зашел довольно далеко». Как позже вспоминал Габлер в своих мемуарах Le grand secret^[299] (которые сразу же запретили во Франции), Миттеран отреагировал на эту новость с глубоким смирением: «Сказанного довольно. Мне конец».

Миттерану представили безрадостный прогноз: ему оставалось жить от шести месяцев до трех лет. Врачам удалось убедить удрученного государственного деятеля довериться возможностям медицины той эпохи. Как ему объяснили, иногда метастатический рак простаты прогрессирует не слишком быстро. Можно было попробовать медикаменты и лучевую терапию. Миттеран согласился. Они сошлись в одном: население Франции и мировая общественность не должны были ничего узнать о тяжелой болезни главы ядерной державы Франции. Недавнее прошлое показало, что сокрытие и ложь могут увенчаться успехом. Предшественник Миттерана, президент Жорж Помпиду, страдал от болезни Вальденстрема, злокачественного заболевания кроветворной системы. Тогда, если здоровье главы государства приходилось обсуждать, в коммюнике Елисейского дворца сообщали о «легкой простуде». Весной 1974 года все больше французов стали замечать, что лицо Помпиду раздувается, как воздушный шар. Очевидно, как отмечали свидетели, обладавшие медицинскими знаниями, он лечился высокими дозами стероидов. В конце марта общественности было объявлено, что у Помпиду неопасное, но болезненное заболевание сосудов. Через неделю он скончался.

Из-за этой химеры было решено, что французские президенты в будущем обязаны регулярно информировать общественность о состоянии своего здоровья. Такого принципа придерживался и Франсуа Миттеран. Однако его коммюнике были далеки от правды. Как вспоминал Габлер, «началась эпоха всеобщей лжи». Как и чем тайно лечили Миттерана, было скрыто под завесой секретности. Должно быть, дела шли даже более успешно, чем ожидали все сопричастные. Миттеран ежедневно принимал медикаменты, вероятно, в виде инъекций. Когда Миттеран находился в командировке за границей, терапию проводили ночью, чтобы не привлекать внимания. Во время государственных визитов в Восточный блок лечение происходило в полной тишине из-за высокой вероятности прослушивания. В таких случаях набор для инъекций и флаконы из-под лекарств возвращались во Францию в дипломатическом багаже и уничтожались уже там. В телевизионных репортажах и на фотографиях в прессе рядом с Миттераном регулярно появлялся Габлер, характерные бакенбарды которого стали для французской общественности привычным атрибутом.

Официально у личного врача не было забот более серьезных, чем та или иная «простуда» президента.

Возможно, Миттеран был убежден, что ему удалось справиться с раком. В 1988 году он, не раздумывая, снова баллотировался на семилетний срок. Когда его лицо побледнело, походка стала шаркающей, а глаза потускнели, правда выплыла наружу. Общественность наконец-то узнала о его серьезном заболевании, когда в сентябре 1992 года президенту сделали операцию на простате. Операция была проведена в больнице Кочин. Главный врач урологического отделения Бернар Дебре сообщил прессе, что все прошло хорошо и президент «чувствует себя прекрасно». Затем последовали лучевая и химиотерапия, которые отсрочили дальнейшее ухудшение здоровья президента, но не смогли остановить рак. Если верить Габлеру (французские врачи считают его мнение более чем спорным, поскольку подозревают, что он нарушил врачебную тайну), последние шесть месяцев Миттеран был не в состоянии выполнять свои обязанности: «В 9:30 утра он прибывал в Елисейский дворец и сразу же ложился в постель, где оставался до обеда <…> Он прекратил работать, потому что его не интересовало ничего, кроме его болезни».

Франсуа Миттерану удалось завершить (и пережить) свой второй срок; по сей день из всех французских президентов он дольше всех находился на посту. Борьбу с раком простаты и его метастазами Миттеран окончательно проиграл 8 января 1996 года. Раскрытие многолетней лжи привело, по крайней мере временно, к изменению информационной политики французской правящей элиты: когда будущий президент Франсуа Олланд благополучно перенес операцию на предстательной железе еще до того, как в 2011 году была выставлена его кандидатура, об этом было объявлено незамедлительно. В годы после смерти Миттерана, который для своих последователей до сих пор имеет статус святого, было сделано еще много открытий: внебрачная дочь, годы распутства, неприглядные деловые связи, его информированность о случае, когда французские спецслужбы потопили судно Гринписа, и почти истерическая реакция в связи с предстоящим воссоединением Германии в 1989–1990 годах, которое он пытался предотвратить, несмотря на все разговоры о либеральных ценностях. Однако одной цели Миттеран достиг: он опасался сильной немецкой марки, называя ее немецкой атомной бомбой. Соглашаясь на воссоединение, Франция выставила условие, по которому маркой должны были пожертвовать. Канцлер Гельмут Коль без колебаний принял это требование^[300]. Так в карманах немцев оказалось наследие господина президента с больной простатой – евро^[301].

Кто не навеки себя вяжет, спроси, что сердце сердцу скажет^[302]. СПИД

В1981 году Центры по контролю и профилактике заболеваний (CDC) в Атланте опубликовали отчет о редкой форме легочной инфекции, вызываемой возбудителем Pneumocystis carinii. Пневмония развилась у пяти молодых мужчин, которые до сих пор казались совершенно здоровыми. Этих пятерых связывали две вещи: они проживали в районе Большого Лос-Анджелеса и были гомосексуальны. В том же году сообщали об участившихся в Нью-Йорке и Калифорнии случаях еще одного редкого заболевания – саркомы Капоши, ракового заболевания кожи, – и снова среди гомосексуальных мужчин.

Эти случаи встревожили мировую общественность, заставив заговорить о появлении новой эпидемии, которую сегодня следует называть пандемией, поскольку этот приобретенный иммунодефицит нашел своих жертв на всех континентах. К концу 1981 года было зарегистрировано 270 заболевших, у которых полностью отказала иммунная система, и инфекции, с которыми человеческие защитные механизмы обычно без проблем справляются, разрушили организм. Поначалу способов лечения не существовало – 121 человек из всех пострадавших скончались в том же году. Первая попытка дать этому предположительно новому заболеванию название синдром иммунного дефицита гомосексуалистов (GRID – gay-related immune deficiency) оказалась преждевременной. Вскоре стало ясно, что, хотя гомосексуалы и основная группа риска, иммунодефицит встречался и у других людей, особенно у наркоманов, людей гаитянского происхождения и пациентов, которым сделали переливание крови. В январе 1983 года заболевание было зарегистрировано также у женщин, имевших половые контакты с инфицированными партнерами. Эпидемиологи CDC придумали новое название: синдром приобретенного иммунодефицита, сокращенно СПИД.

Историческая научно-популярная книга – формат, не совсем подходящий для полного раскрытия темы СПИДа. Синдром иммунодефицита не стал историей: он существует и в настоящее время и останется серьезной проблемой в будущем. По данным Объединенной программы ООН по ВИЧ/СПИД, ЮНЭЙДС, около 37 миллионов человек в настоящее время ВИЧ-инфицированы, то есть они заразились вирусом, вызывающим СПИД. Ежегодно (по состоянию на 2017 год) около 940 000 человек умирают от заболеваний (обычно таких инфекций, как туберкулез), связанных со СПИДом.

Число новых случаев заражения в год оценивается в 1,8 миллиона.

СПИД вошел в историю за очень короткий период, всего лишь за 40 лет, сразу в нескольких аспектах. С одной стороны, выявление этого заболевания свидетельствует о высокой эффективности современной медицины и биологических наук. Весной 1984 года этот вирус был обнаружен, и вскоре удалось разработать надежные методы тестирования. В марте 1987 года американское Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA) одобрило первое противовирусное средство для лечения ВИЧ-инфекции, а вскоре появились и другие. Однако для многих пострадавших это случилось слишком поздно; к концу 80-х только в Соединенных Штатах насчитывалось около 100 000 больных СПИДом, большинство из которых умерло от иммунодефицита. СПИД приобрел известность, когда заболели такие знаменитости, как голливудская звезда Рок Хадсон, вокалист группы Queen Фредди Меркьюри, легендарный теннисист Артур Эш и баскетболист Ирвин «Мэджик» Джонсон. С середины 1990-х годов были введены комбинированные методы лечения, называемые ВААРТ (высокоактивная антиретровирусная терапия), с помощью которых удалось значительно снизить уровень смертности от СПИДа, однако только в тех странах мира, где имеются финансовые средства для приобретения этих дорогих медикаментов. По данным ЮНЭЙДС, 95 процентов новых случаев инфицирования ВИЧ в настоящее время происходит в Восточной Европе, Центральной Азии, на Ближнем Востоке и в Северной Африке.

С другой стороны, СПИД имел глубокие социально-политические последствия. Вспышка предположительно неизлечимой болезни в одном специфическом демографическом сегменте привела как к возникновению солидарности внутри gay community^[303], так и со временем к солидарности с ним у других социальных групп, прежде всего благодаря (либеральным) СМИ, а также более прогрессивному спектру политики в Северной Америке и большей части Западной и Северной Европы. Тот факт, что геи часто становились жертвами СПИДа, равно как и стигматизация гомосексуалов в первые годы эпидемии, несомненно, был маяком, катализатором и моральным стимулом на долгом пути к равенству между людьми из ЛГБТК-сообщества и представителями классических типов сожительства. Иными словами, придерживаясь общепринятой терминологии, – важным фактором в борьбе за полные гражданские права для гомосексуалов, лесбиянок, трансгендеров, небинарных людей и других подобных групп.

Исследование происхождения вирусного возбудителя привело в Центральную Африку. Вирус ВИЧ, вероятно, произошел от родственного вируса, вызывающего иммунодефицит у шимпанзе. Согласно теории инфицирования от мяса диких животных, вирус передался от обезьян: люди порезались при разделке мяса или были укушены и заразились. Штамм ВИЧ, вызывающий СПИД, возник в 1920-е годы в районе Киншасы (Демократическая Республика Конго). Гипотезы относительно того, кто на самом деле был нулевым пациентом со СПИДом, сильно расходятся. Мужчина, умерший в Конго в 1959 году, по всей видимости, был инфицирован разновидностью вируса. Анализ образцов тканей, проведенный много лет спустя у гаитянина, умершего в том же году, и английского печатника из Манчестера по имени Дэвид Карр, скончавшегося от воспаления легких после отказа иммунной системы, не дал четких результатов. Однако вирусы, присутствовавшие в образцах тканей Карра, были идентичны штамму, обнаруженному в 1980-е годы, а не более раннему штамму ВИЧ, что может указывать на лабораторную ошибку. Норвежский моряк Арне Рёд был в Африке, где вел активную половую жизнь и заразился гонореей (триппером) и, по-видимому, не только этим заболеванием. Он умер в 1976 году и, очевидно, заразил жену и дочь. Образцы тканей, исследованные много лет спустя, оказались ВИЧ-положительными. В Соединенных Штатах первой жертвой СПИДа считается Роберт Рэйфорд, которому было 16 лет, когда в 1969-м его доставили в больницу с многочисленными язвами. Иммунная система молодого афроамериканца разрушилась, и вскоре он умер от пневмонии; в 1987 году в замороженном образце его крови были обнаружены антитела к ВИЧ. Его случай считается подтверждением того, что возбудитель уже присутствовал в США за несколько лет до вспышки эпидемии СПИДа в 1981 году. Подросток, который никогда не покидал место своего проживания в штате Миссури и никогда не посещал очаги инфекции в Калифорнии или Нью-Йорке, либо подвергался сексуальному насилию, либо занимался гомосексуальной проституцией. Британский медицинский журнал считает бисексуального музыканта, жившего в Кёльне и скончавшегося в 1979 году, первым немцем, который умер от СПИДА. Вышеупомянутый Арне Рёд работал в Весселинге, всего в нескольких километрах от Кёльна – места проживания музыканта, – и был известен как постоянный клиент проституток, что могло стать возможным путем передачи инфекции из западноафриканского публичного дома через Норвегию в Рейнскую область^[304].

Кем бы ни был первый заболевший СПИДом, для медицины, науки и общества проблема заключается в том, чтобы найти последнего заболевшего СПИДом (как в случае с молодым поваром из Сомали, который в 1977 году стал последним заболевшим оспой – и выжившим^[305]) и устранить угрозу этой инфекции.

Стареющие генсеки. Брежнев, Андропов и Черненко

В названии одной из двух мировых держав второй половины ХХ века присутствует слово, обозначающее коллективную форму правления, сотрудничество команды равных: это слово совет. Союз Советских Социалистических Республик, сокращенно СССР или Советский Союз, образовался в результате успешно проведенной Октябрьской революции 1917 года, когда свергли Временное правительство, пришедшее к власти после Февральской революции того же года. Основой власти Ленина и его партии большевиков были революционные советы рабочих и, что еще более важно с точки зрения силовой политики, солдатские советы, сформировавшиеся в деморализованной и потерпевшей много поражений многомиллионной России. Когда в декабре 1922 года был основан Советский Союз, в его системе управления сформировался ряд влиятельных органов, таких как Государственный совет, Верховный Совет и, прежде всего, Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза (ЦК КПСС). Однако вскоре стало очевидно, что Советский Союз был государством, возглавляемым одним-единственным лидером, «сильным человеком». Ни у одного из генеральных секретарей Коммунистической партии – а это была самая влиятельная должность в самой большой по площади стране мира – не было такой неограниченной власти, как у Иосифа Сталина, который, как диктатор, беспринципно и жестоко отстаивал свои интересы. Пришедшие после него партийные лидеры не обладали подобной личной властью и в той или иной степени зависели от государственных органов, таких как Центральный комитет.

Но для населения огромной страны и для мировой общественности, которая во времена холодной войны обычно с беспокойством следила за развитием событий в Советском Союзе, партийный лидер представлял собой всю советскую власть. Именно он имел доступ к кодам, с помощью которых в случае необходимости можно было отдать приказ советским вооруженным силам о запуске ядерного оружия. Границы власти партийного лидера также выражались в том факте, что всего один политик, стоявший во главе Советского Союза, был отстранен от должности: это был Никита Хрущев. Еще один лидер Советского Союза даже при всем своем желании продолжить управлять страной был вынужден уйти в отставку: Михаил Горбачев. Но совсем по другой причине. После неудачной попытки государственного переворота, инициаторы которой рассчитывали восстановить старый порядок, Советский Союз был распущен, а пост его президента упразднен.

Эффективность политического руководства часто оказывается под угрозой, когда во главе государства стоит один человек и у него ухудшается здоровье.

Хорошо известно, что с возрастом увеличивается вероятность развития серьезного заболевания. А в поздний период существования Советского Союза не только глава, но и практически вся номенклатура партии были пенсионного возраста. Более того, в этом мог убедиться каждый советский гражданин, находившийся среди зрителей на Красной площади или сидевший перед телевизором во время ежегодных парадов 1 мая и на годовщину Октябрьской революции. Потому что на Мавзолее Ленина, откуда представители правящей верхушки приветственно махали толпе или салютовали войскам, приложив руки к шляпам, в основном стояли старики. Потребовалась череда больных партийных лидеров, чтобы эта партия осознала неизбежность смены поколений. Последствия этой смены имели огромное значение для мировой истории. Всего за шесть лет пребывания у власти Михаила Горбачева (когда он вступил в должность в 54 года, ему было столько же лет, сколько Ленину на момент смерти), холодная война закончилась и Советский Союз распался.

Хотя советская правящая элита всегда старалась держать в секрете внутренние проблемы, в эпоху СМИ, даже в довольно закрытом обществе, симптомы физического и психического упадка, если они были очевидными, невозможно было утаить от общественности. А в случае трех глав государства и партийных лидеров Советского Союза эти симптомы были настолько очевидными, что в других государствах считались признаком слабости могущественной в военном отношении страны. Очевидное для широкой общественности старение советских лидеров само собой превратилось в предупреждающий знак, символ слабости системы, которая, как оказалось, не поддавалась реформированию. С конца 1970-х – начала 1980-х годов те, кто в западных правительствах и средствах массовой информации специализировался по Советскому Союзу, также были вынуждены стать экспертами в области здравоохранения, поскольку, наблюдая за ухудшением здоровья первого человека в государстве, всегда испытываешь опасения по поводу стабильности международных отношений.

Симптомы болезни у Леонида Ильича Брежнева наблюдали дольше, чем у его преемников, поскольку он стоял во главе Советского Союза 18 лет. В последние годы изменения в состоянии его здоровья стали слишком очевидны. Политик, чей родной город находится на территории сегодняшней Украины, с годами стал символом застоя. Скромные реформаторские подходы его предшественника Хрущева иссякли. Однако во внешней политике Брежнев придерживался курса уменьшения напряженности, принял американского президента Ричарда Никсона и в разгар периода разрядки отправился на совещание Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Соглашения, заключенные там главами государств и правительств 35 стран, предусматривали уважение прав человека и обеспечение свободы обмена информацией. И то и другое стало извечной проблемой и в конечном итоге гвоздем в гроб коммунистической системы в Восточной Европе. Группы, выступающие за гражданские права, утвердились и приобрели известность, несмотря на все репрессии со стороны государственных органов. В Советском Союзе ученый-атомщик Андрей Сахаров воспринимался преследуемыми диссидентами как герой.

Неизвестно, проявил ли федеральный канцлер ФРГ Вилли Брандт простую дипломатичность или прибегнул к тонкой иронии, заявив после встречи с Брежневым, что тот «трепетно относится ко всемирному согласию». Не было никаких сомнений в том, что этот некогда атлетичный мужчина с кустистыми бровями стал толще, а его лицо – более обрюзгшим. В январе 1975 года в новостном журнале Der Spiegel писали: «Мир ломает голову над самочувствием Брежнева. У него рак? Он захворал еще в июле. Собеседники Брежнева заметили значительное ослабление здоровья генсека в последние месяцы. Сам же он жалуется на свой 15-часовой рабочий день, плохо спит, слишком много курит, много лет назад без последствий перенес легкий инсульт, принимал препараты для похудения, у него язва желудка и проблемы с сердечно-сосудистой системой»^[306].

В действительности лидер партии страдал разными недугами. У него были проблемы с сердцем и нервной системой, и, согласно просочившейся информации, его лечили от лейкемии и рака челюсти. Не способствовала улучшению самочувствия и традиция выпивать водку. В конце концов из-за многочисленных лекарств, назначенных врачами, он стал зависим от медикаментов и едва мог выполнять свои обязанности, по крайней мере, в течение последних двух-трех лет пребывания в должности. По телевидению советские граждане видели партийного лидера, который еле ходил и бормотание которого было трудно понять. Даже быстрые и дорогие автомобили западного производства его больше не радовали. Во время визита Брежнева в Федеративную Республику Германия в 1973 году компания Daimler преподнесла ему высокомощный подарок, тем самым доставив огромное удовольствие, которое вряд ли омрачило то обстоятельство, что Брежнев врезался в дерево на извилистой дороге под Петерсбергом неподалеку от Бонна. Леонид Ильич Брежнев скончался 10 ноября 1982 года от очередного инсульта^[307] и отправился в свой последний путь к Кремлевской стене.

Преемнику Брежнева, Андропову, было 68 лет, а его преемнику – 71 год.

Политбюро потребовалось всего два дня, чтобы назначить преемника. Юрий Владимирович Андропов уже долгое время представлял власть, оставаясь при этом на заднем плане в качестве главы разведки КГБ. Центральный комитет, что удивительно, не беспокоило то, что Андропов был тяжелобольным человеком. Новый партийный лидер страдал от двух заболеваний, которые могут нанести необратимый ущерб системе кровеносных сосудов: сахарного диабета и повышенного кровяного давления. Органы, которые особенно сильно страдают от диабетического и гипертонического поражения сосудов, – это мозг и почки. Почки Андропова работали все хуже и хуже, ему провели диализ. Уже летом и осенью 1983 года его здоровье значительно ухудшилось.

Первый человек Советского Союза был не в лучшей форме, возможно, даже не в состоянии выполнять свои должностные обязанности, когда холодная война подошла к своему второму серьезному кризису (после Карибского кризиса, случившегося в октябре 1962 года). 1 сентября 1983 года истребители-перехватчики Советского Союза сбили отклонившийся от курса полный пассажиров самолет «Боинг‐747» южнокорейской авиакомпании Korean Airlines. 269 гражданских лиц погибли, самолет упал в международных водах, что свидетельствовало о незначительном отклонении от курса. Вскоре после этого дела могли стать еще хуже. В маневре НАТО под названием Able Archer 83 советское военное руководство заподозрило предлог западного альянса для нанесения первого ядерного удара по Советскому Союзу.

В чрезвычайно напряженной мировой ситуации случился инцидент, в котором один человек стал символом благоразумия и, вероятно, предотвратил ядерный Армагеддон. Подполковник Станислав Петров, который в ночь на 26 сентября 1983 года был оперативным дежурным на командном пункте системы предупреждения ракетного нападения, держал себя в руках и действовал обдуманно. Когда поступил предупредительный сигнал и советские спутники сообщили о вспышках света над Монтаной, все, казалось, указывало на запуск американских межконтинентальных баллистических ракет. Несмотря на настойчивые требования других офицеров, Петров не оповестил Кремль. В атмосфере того времени такое сообщение в соответствии с логикой ядерного устрашения означало бы массированную «контратаку» со стороны советской ядерной державы^[308]. Возможно, Петров знал и о состоянии своего главнокомандующего, находившегося на грани комы. На следующий день выяснилось, что солнце, садившееся на западе США, отражаясь в слоях облаков, вызвало световые явления, которые спутник «Космос 1382» принял за запуск ракеты. И только после окончания холодной войны мир, который в ту ночь, сам того не подозревая, балансировал на краю пропасти, узнал о Станиславе Петрове, молчаливом герое^[309].

Юрий Андропов, в последние месяцы своего пребывания в должности не появлявшийся на публике, умер 9 февраля 1984 года. Его преемником назначили Константина Черненко, который был даже старше своего предшественника на три года. Новый лидер тоже явно не отличался здоровьем. У Черненко была сердечная недостаточность, затрудненное дыхание из-за эмфиземы легких, а также плохо функционирующая печень. Если верить слухам, во время голосования в Политбюро один из сотрудников поднял руку партийного лидера, чтобы тот мог проголосовать. С конца 1984 года Черненко был прикован к постели; вместо Кремля его обителью стала больница, в которой лечился и умер Андропов. Черненко последовал за ним 10 марта 1985 года, всего через 13 месяцев пребывания в должности. Американский президент Рональд Рейган дал волю своему огорчению, воскликнув: «Как мне вести дела с русскими, если они умирают один за другим?» В офисе вице-президента Джорджа Буша старшего – в официальные обязанности президента входили поездки на похороны глав иностранных государств – ходила шутка: «You die, we’ll fly!»^[310].

На десятилетие геронтократии и слабого руководства Коммунистическая партия Советского Союза больше не могла закрывать глаза. В случае Михаила Горбачева наконец была сделана ставка на политика нового поколения. Примечательно, что он был единственным главой партии и правительства Советского Союза, который родился гражданином этого государства (в 1931 году в Ставропольском крае на Северном Кавказе). Все его предшественники родились еще в царской империи. Длительное пребывание во главе государства трех тяжелобольных правителей привело к историческому поворотному моменту. 26 декабря 1991 года Советский Союз ушел в прошлое.

Эпилог. Рука кайзера, сердце канцлера и самый здоровый президент за всю историю

Это были чрезвычайно тяжелые роды. Схватки продолжались почти 15 часов, беременная корчилась от боли. Берлинские газеты получили предупреждение: надо готовиться объявить о смерти принцессы Прусской и ее нерожденного ребенка. Врачи, собравшиеся у постели роженицы, наконец вмешались, и в результате грубых манипуляций ребенок появился на свет. Это произошло вскоре после полудня 27 января 1859 года – дата, ставшая несчастливым днем для Германии.

Совершенно измученную роженицу звали Виктория, как и ее мать, королеву Англии. Новость о том, что она стала бабушкой в возрасте всего 39 лет, королева восприняла со смешанными чувствами. Ее дочь была супругой прусского наследного принца Фридриха Вильгельма, в будущем Фридриха III – его дальнейшая трагическая судьба нам уже известна. Их первого ребенка, мальчика, родившегося с такими сложностями, окрестили именем Фридрих Вильгельм Виктор Альберт. Во время родов левая рука ребенка загнулась за голову, и вмешательство врачей нанесло непоправимый ущерб важному нервному сплетению. Вскоре стало заметно, что левая рука висела совершенно неподвижно. Она не только не функционировала, но и отставала в росте. Когда Фридрих достиг зрелого возраста, его левая рука была примерно на пятнадцать сантиметров короче правой.

Возможно, рука была не единственной частью тела Фридриха, которая была повреждена при родах. Нельзя исключать и недостаточное снабжение мозга ребенка кислородом.

То, что терапевты и семья делали с мальчиком в течение следующих нескольких лет, могло травмировать его даже больше, чем осознание своей инвалидности. Его заставляли носить причиняющие боль приспособления, предназначенные для выпрямления руки и придания ей подвижности, и били электрическими разрядами. Мальчику приходилось помещать свою атрофированную руку в окровавленные внутренности только что убитых животных, поскольку бытовало предположение, что их жизненные силы перейдут в его бесполезную конечность. Но все было напрасно. Вдобавок мать, которой мальчик никогда не мог угодить, давила на него, изводила и всячески демонстрировала свое разочарование – разочарование, возникшее прежде всего по той причине, что маленький Вильгельм проявлял так мало талантов, свойственных ее обожаемому отцу, принцу-консорту Альберту. Можно хорошо представить, что такое детство сделало с психикой мальчика.

Ранняя смерть его отца, кайзера Фридриха III, возвела неуверенного и хвастливого молодого человека на престол, сделав его кайзером Вильгельмом II. Он пообещал своим соотечественникам, что для них наступит золотой век. Вместо этого он вверг их в водоворот Первой мировой войны. Историк Фолькер Ульрих считает Вильгельма сыном своего времени и «великой нервной державы»: «Эпоху между 1890 и 1914 годами обычно называют вильгельмовской. Это показывает, что Вильгельма II следует рассматривать как ключевую фигуру на этом этапе истории Германии. Действительно, молодой кайзер воплотил противоречивый душевный настрой нации, которая за короткий срок поднялась и стала ведущей экономической державой в Европе. Он был неуверен в себе и высокомерен, умен и импульсивен, увлечен современными технологиями и в то же время влюблен в пышность и театральность. Вильгельм II, давший название эпохе, был не единственным, кто оставил в ней свой след. Но важно то, что многие немцы смогли узнать себя в нем, как в представителе духа времени, любившем лихо трубить миру о великодержавных притязаниях Германии»^[311].

Очевидным признаком такого притязания на статус великой державы была, помимо экономических показателей, прежде всего военная мощь Германии, а вместе с ней и высокое социальное положение военных. Униформу ценили, тех, кто ее носил, уважали, а детей наряжали в матросские костюмчики, форму военно-морского флота, который при Вильгельме II был значительно расширен. Главнокомандующим этого готового к обороне милитаристского государства был сам император. В 1888 году трудно было представить, чтобы у императора не было голоса, которым он мог бы отдавать приказы, – дилемма, возникшая с болезнью Фридриха III, разрешилась вместе с его скоропостижной смертью. А для его сына было чрезвычайно унизительно командовать «блестящей армией» (выражаясь языком того времени), будучи калекой. Поэтому он, как мог, прятал свою короткую ручку: клал неподвижную кисть на рукоять сабли, вставал перед камерой вполоборота, чтобы здоровая сторона тела и здоровая рука были обращены к объективу.

Он пытался компенсировать неуверенность в себе, некогда захватившую его детскую душу. Его привычка по несколько раз в день менять форму и щеголять различными знаками отличия вооруженных сил, как немецких, так и иностранных, еще была безобидной. Вильгельм II получал огромное удовольствие, притворяясь адмиралом флота королевства, вызывающего тайное восхищение, но также остающегося политическим конкурентом на мировой арене – Великобритании, страны его любимой бабушки. Более тревожной была его часто опрометчивая, вспыльчивая и нередко оскорбительная риторика, с помощью которой он пытался изображать сильного человека – будь то обращение к войскам, выдвигающимся для подавления Боксерского восстания в Китай, которым Вильгельм II советовал вести себя там по-хозяйски, или высокомерные рассуждения на внешнеполитические темы, как в печально известном интервью Daily Telegraph в 1908 году, которое вызвало сокрушительный резонанс, заставивший кайзера задуматься об отречении от престола. Вильгельм II был слаб и не подходил для государственной должности, доставшейся ему по рождению, что впоследствии стало очевидным во время июльского кризиса 1914 года, а также во время войны, когда его фактически лишили власти военные Людендорф и Гинденбург.

Похоже, у политически влиятельных людей есть потребность если не отрицать несовершенство и конечность всего физического, то, по крайней мере, обелить и скрыть от общественности собственную уязвимость, возникшую по причине болезни или, как в случае Вильгельма II, инвалидности. Сильные мужчины не выказывают слабостей, да и сильные женщины, вероятно, тоже этого не делают, что подтверждает табу на репортажи о частной жизни действующего на момент написания этой книги канцлера Германии^[312]. Это продемонстрировала и Хиллари Клинтон, когда добивалась поста президента и попыталась объяснить обморок на улице банальными фразами о недостаточном количестве выпитой воды. Попытка оправдаться пробудила больше сомнений в ее авторитете (и ее честности), чем если бы она прямо сказала, что произошло на самом деле.

Кризисы со здоровьем у лиц, принимающих политические решения, часто рассматривают с поправкой на силу образа, чтобы избежать каких-либо сомнений в их способности руководить. Когда в 1965 году американскому президенту Линдону Б. Джонсону пришлось хирургическим путем удалить желчный пузырь, несколько дней спустя он воспользовался встречей с группой репортеров, чтобы расстегнуть рубашку и показать испуганным журналистам еще свежий шрам. Это был личный досмотр с политическим расчетом: Джонсон знал, что американская общественность была обеспокоена скрытностью его предшественника Джона Ф. Кеннеди. Когда Джонсон был госпитализирован, сразу же поползли слухи, что он болен раком. Демонстрация оставшегося после удаления желчного пузыря рубца – после современной эндоскопической операции остается гораздо меньший рубец – остановила эти слухи.

Советники федерального канцлера Гельмута Шмидта также пытались сделать вид, что он дееспособен и практически здоров, когда в октябре 1981 года ему пришлось отправиться в Госпиталь Бундесвера в Кобленце. Сначала использовалась старая тактика смягчения и преуменьшения: мол, дело в обычной простуде с высокой температурой. Это, конечно, было неправдой; Гельмуту Шмидту имплантировали кардиостимулятор. Он провел в клинике неделю и принимал – что было заснято на камеры – посетителей, например, министра иностранных дел Ганса-Дитриха Геншера. Business as usual^[313]. Была обнародована фотография, на которой Шмидт сидит рядом со своей больничной койкой за заваленным бумагами письменным столом, на котором также стоит бутылка минеральной воды и чашка, вероятно, с чаем. Скорее всего, заранее убрали из поля зрения самого верного спутника Шмидта – сигареты, которые не подошли бы к картине благополучного выздоровления.

Даже в XXI веке демонстрация здоровья, а значит, и силы, не вышла из моды у занимающих высокие должности политиков. Российский президент преуспевает в целом ряде видов спорта, таких как хоккей, рафтинг и дзюдо. Его американский коллега, самый пожилой с момента создания должности в 1789 году, является, согласно ставшим уже легендарными раболепным словам его личного врача, самым здоровым человеком всех времен и сможет дожить до 200 лет, если будет лучше питаться^[314]. Возможно, учитывая высокомерие некоторых влиятельных людей, стоит искать утешение в словах Джона Ф. Кеннеди, произнесенных во время одного из самых известных его выступлений: «В конечном счете, самое главное то, что все мы живем на этой маленькой планете. Мы все дышим одним воздухом. Мы все заботимся о будущем наших детей. И мы все смертны»^[315][316].

Примечания

1

Речь идет о книге автора Wie das Wetter Geschichte macht: Katastrophen und Klimawandel von der Antike bis heute, вышедшей в 2015 году; на русский язык не переводилась. – Прим. ред.

(обратно)

2

В свое время (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

3

Единственный человек, который не совершает ошибок, – это тот, кто ничего не делает (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

4

Так в Пруссии называли мелкопоместных дворян, потомков рыцарей-завоевателей, основавших германские поселения к востоку от Вислы, где ранее обитали славянские племена. – Прим. пер.

(обратно)

5

Это также подзаголовок биографии Франца Херре (Franz Herre): Kaiser Friedrich III (Кайзер Фридрих III), опубликованной в 1987 году Deutsche Verlagsanstalt (DVA) в Штутгарте.

(обратно)

6

Доклад доктора Э. Герхарда, профессора Королевского университета и тайного медицинского советника в Берлине (1888 год) В: A. Bardeleben (Hrsg): Die Krankheit Kaiser Friedrich des Dritten dargestellt nach amtlichen Quellen und den im Königlichen Hausministerium niedergelegten Berichten der Ärzte. Kaiserl. Reichsdruckerei, Berlin, S1–17. Цитируется по: M. Teschner, Laryngologie im ausgehenden 19. Jahrhundert. Das Beispiel der Behandlung Friedrichs III. HNO 2012; 60:985–992: 985.

(обратно)

7

Teschner: 985.

(обратно)

8

Там же: 986.

(обратно)

9

Это место сыграло определенную роль в ходе войны против Франции летом 1870 года: «Эмсская депеша», сфальсифицированная Бисмарком, была главной причиной, по которой режим Луи-Наполеона объявил войну Пруссии. – Здесь и далее прим. автора, если не указано иное.

(обратно)

10

Roland Sedivy: Die Krankheit Kaiser Friedrichs III. und Virchows Rolle. Wiener Medizinische Wochenschrift 2015; 165:140–151: 143.

(обратно)

11

Sedivy: 145.

(обратно)

12

Herre: 249.

(обратно)

13

Теперь это похоже на рак (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

14

Teschner: 989.

(обратно)

15

Sedivy: 146.

(обратно)

16

Teschner: 989.

(обратно)

17

Там же.

(обратно)

18

Herre: 262.

(обратно)

19

Volker Ullrich: Das Ende der Friedrich – Legende. Die Zeit, 1. März 2012.

(обратно)

20

«Европейский концерт» – принятое в историографии название системы международных отношений, сложившейся в Европе после Наполеоновских войн и окончательно распавшейся с началом Первой мировой войны. – Прим. науч. ред.

(обратно)

21

Ее Величество беременна! (англ.) – Прим. пер.

(обратно)

22

Депеша от 23 ноября 1554 г. Цитируется по: Milo Keynes: The aching head and increasing blindness of Queen Mary I. Journal of Medical Biography 2000; 8: 102–109.

(обратно)

23

Карл V постепенно отрекался от своих владений в пользу сына: в 1554 г. – от Сицилии, Неаполя и Милана, в 1555 г. – от Нидерландов, в 1556 г. – от Испании и ее территорий в Новом Свете. В том же 1556 г. он отказался от императорского титула в пользу брата Фердинанда I. – Прим. науч. ред.

(обратно)

24

Соединенные Штаты (исп.). – Прим. пер.

(обратно)

25

Речь об историческом телесериале «Тюдоры», транслировавшемся в 2007–2010 гг. – Прим. ред.

(обратно)

26

G. J. Meyer: The Tudors: The Complete Story of England’s Most Notorious Dynasty. New York 2010.

(обратно)

27

Allan C. Barnes: Diagnosis in Retrospect. Mary Tudor. Obstetrics & Gynecology 1953, 1: 585–590.

(обратно)

28

Ronald D. Gerste: Heinrich VIII. Kraft und Brutalität. Deutsches Ärzteblatt 2008, 106: 1973.

(обратно)

29

Имеется в виду королева Великобритании Елизавета II, которая назвала так 1992 год, ознаменовавшийся чередой скандалов с участием членов королевской семьи. – Прим. науч. ред.

(обратно)

30

Несчастливый год (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

31

M. Q. Ikram et al.: The head that wears the crown: Henry VIII and traumatic brain injury. Journal of Clinical Neuroscience 2016; 28: 16–19.

(обратно)

32

Формально Анну Болейн обвинили в супружеской неверности и государственной измене. – Прим. науч. ред.

(обратно)

33

Знаменитая англо-американская актриса 1951 года рождения с таким же именем (известная среди прочего по фильму о Джеймсе Бонде «Живи и дай умереть» и телесериалу «Доктор Куинн, женщина-врач») Джейн Сеймур взяла себе сценический псевдоним, потому что она – справедливо, как окажется, – рассчитывала с его помощью добиться больших возможностей для карьерного роста, чем с ее настоящим именем: Джойс Пенелопа Вильгельмина Франкенберг.

(обратно)

34

По наиболее распространенной версии, Екатерине Парр просто удалось убедить Генриха в своей покорности. – Прим. науч. ред.

(обратно)

35

Meyer: 373.

(обратно)

36

Ее дата рождения точно неизвестна, Джейн Грей родилась или во второй половине 1536, или в октябре 1537 г. Так что существует также версия, что на тот момент ей было 16 лет. – Прим. ред.

(обратно)

37

То есть государственная тюрьма в лондонском Тауэре. – Прим. ред.

(обратно)

38

То есть перейти в католическую веру. Месса – богослужение у католиков. – Прим. науч. ред.

(обратно)

39

От лат. Te Deum laudamus – «Тебя, Бога, хвалим». – Прим. ред.

(обратно)

40

Zit. n. V. C. Medvei: The illness and death of Mary Tudor. Journal of the Royal Society of Medicine 1987; 80: 766–770.

(обратно)

41

Читателям, которые хотят узнать больше о жизни правителя, рекомендую ознакомиться с отличной биографией, написанной Робином Лейном Фоксом: Александр Македонский. Завоеватель мира, опубликованной издательством Klett-Cotta в 2005 году.

(обратно)

42

О 2000 распятых и 13 000 порабощенных сообщает Диодор Сицилийский, добавляя, что более 7000 тирийцев погибли в сражениях на улицах города («Историческая библиотека», 17.46). Квинт Курций Руф пишет о 8000 казненных, включая 2000 распятых («История Александра Великого», 4.4), Арриан – о 8000 погибших и 30 000 проданных в рабство («Анабасис Александра», 2.24). – Прим. науч. ред.

(обратно)

43

Освальд был задержан 22 ноября 1963 г. по подозрению в только что совершенном убийстве президента США Джона Кеннеди, но через два дня сам стал жертвой покушения. Хотя официальные расследования неоднократно подтверждали его виновность, конспирологические версии гибели Кеннеди широко распространены до сих пор. Подробнее об убийстве Кеннеди говорится в главе, посвященной этому президенту. – Прим. науч. ред.

(обратно)

44

По Плутарху («Александр», 72), Гефестион умер после того, как выпил много вина, уже будучи тяжело больным. Относительно его загадочной болезни существуют разные версии, наиболее распространенная – тиф. – Прим. науч. ред.

(обратно)

45

Древние историки многократно преувеличивают численность противостоявших Александру персидских войск, называя цифры от 245 тыс. (Квинт Курций Руф) до более 1 млн (Арриан) человек; по современным оценкам, в распоряжении Дария находилось не более 120 тыс. воинов, в расположении Александра – менее 50 тыс. – Прим. науч. ред.

(обратно)

46

Сочинения перечисленных писателей создавались гораздо позже «Эфемерид» (Диодора – в I в. до н. э., Плутарха и Руфа – в I в. н. э., Арриана – во II в.), но до появления «Романа об Александре», древнейшие версии которого датируются III в. н. э. – Прим. науч. ред.

(обратно)

47

От греч. «преемники, наследники». – Прим. пер.

(обратно)

48

Кесарево безумие (нем. Cäsarenwahnsinn) – психическое состояние, вызываемое неограниченной властью и приписывающееся некоторым римским императорам. Выражение восходит к римскому историку Тациту (лат. furor principum) и популяризировано немецким писателем Густавом Фрейтагом. – Прим. науч. ред.

(обратно)

49

Здесь и далее сочинение Светония цитируется в переводе М. Л. Гаспарова по изданию: Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М.: Наука, 1993. – Прим. науч. ред.

(обратно)

50

Светоний. «Калигула», 22.

(обратно)

51

John R. Hughes: Dictator Perpetuus: Julius Caesar – Did he have seizures? If so, what was the etiology? Epilepsy & Behavior 2004, 5: 756–764.

(обратно)

52

Светоний. «Калигула», 58.

(обратно)

53

Как и перечисленные выше императоры, Домициан был свергнут и в позднейших римских источниках оценивался весьма негативно: его обвиняли в убийстве брата, романе с собственной племянницей, крайней подозрительности и репрессиях в отношении сенаторов. Оценки современных историков более сдержанны, а в отдельных случаях даже комплиментарны. – Прим. науч. ред.

(обратно)

54

Ferdinand Peter Moog, Axel Karenberg: Roman emperors suffering from apoplexy: the medical and historical significance of classical literary sources. Journal of Medical Biography 2004; 12: 43–50.

(обратно)

55

Некоторые историки спорят с этим функциональным описанием и считают ксилоспонгий предшественником современного туалетного ершика.

(обратно)

56

Bryan Ward-Perkins: The Fall of Rome. Oxford 2005: 183.

(обратно)

57

John Kelly: The Great Mortality. An Intimate History of the Black Death, the Most Devastating Plague of all Time. New York 2005: 24.

(обратно)

58

Здесь и далее сочинение Фукидида цитируется по переводу Ф. Г. Мищенко по изданию: Перевод Ф. Г. Мищенко. Цит. по: Фукидид. История. СПб.: Наука: Ювента, 1999.

(обратно)

59

Цитируется по: Winfried Schmitz: Göttliche Strafe oder medizinisches Geschehen – Deutungen und Diagnosen der «Pest» in Athen (430–426 v. Chr.). В источнике: Mischa Meier (Hrsg.): Pest. Die Geschichte eines Menschheitstraumas. Stuttgart 2005: 51.

(обратно)

60

Jörn Kobes: «Pest» in der Hohen Kaiserzeit? В источнике: Mischa Meier (Hrsg.): Pest. Stuttgart 2005: 98.

(обратно)

61

Здесь и далее – значительно сокращенное описание Юстиниановой чумы из труда Прокопия Кесарийского «Война с персами», 2.22. – Прим. науч. ред.

(обратно)

62

William Rosen. Justinian’s Flea. Plague, Empire and the Birth of Europe. London 2007: 217.

(обратно)

63

William Chester Jordan: The Great Famine. Princeton, New Jersey 1996: 117.

(обратно)

64

Kelly: 186.

(обратно)

65

Сегодня часть города Уэймута.

(обратно)

66

John Hatcher: Plague, Population and the English Economy, 1348–1350. London 1977: 25.

(обратно)

67

Kelly: 197.

(обратно)

68

Там же: 227.

(обратно)

69

Там же: 255.

(обратно)

70

«Окончательным решением еврейского вопроса» нацисты завуалированно называли политику массового уничтожения евреев. – Прим. науч. ред.

(обратно)

71

Hans Wilderotter: «Alle dachten, das Ende der Welt sei gekommen». Vierhundert Jahre Pest in Europa. В источнике: Hans Wilderotter (Hrsg.) unter Mitarbeit von Michael Dorrmann: Das große Sterben. Seuchen machen Geschichte. Dresden 1995: 18.

(обратно)

72

Kelly: 256.

(обратно)

73

Откр. 6:4. Здесь и далее цитаты из Библии даны в Синодальном переводе.

(обратно)

74

Откр. 6:6.

(обратно)

75

Hans Schadewaldt (Hrsg.): Die Rückkehr der Seuchen. Köln 1994: 10–11.

(обратно)

76

Wilderotter: 14.

(обратно)

77

Neithard Bulst: Der Schwarze Tod im 14. Jahrhundert. In: Mischa Meier (Hrsg.): Pest. Die Geschichte eines Menschheitstraumas. Stuttgart 2005: 144.

(обратно)

78

Kelly: 204.

(обратно)

79

Другое название династии Гогенштауфенов, которому в современной немецкой историографии отдается предпочтение как более точному (более длинное изначально относилось только к их родовому замку). – Прим. науч. ред.

(обратно)

80

Wickham, Chris: Das Mittelalter. Europa von 500 bis 1500. Stuttgart 2018

(обратно)

81

В 1871 году произошло так называемое объединение Германии. – Прим. ред.

(обратно)

82

Цитируется по: Alfred J. Bollet: Plagues and Poxes. The Impact of Human History on Epidemic Disease. New York 2004: 67.

(обратно)

83

Габриэле Фаллоппио (1523–1562), также известный под латинизированным именем Фаллопий. В медицинской терминологии о нем напоминает название маточной трубы в международной литературе: фаллопиева труба.

(обратно)

84

Также называемые фельдшеры – они были предшественниками современных хирургов и часто назывались цирюльниками; бритье и, при необходимости, ампутация гангренозной конечности в равной степени входили в их обязанности. Медики с академическим образованием в то время практиковали исключительно консервативную медицину и с презрением смотрели на хирургов. Только в XVIII–XIX веках хирургия (во многих частях Европы) из ремесленной гильдии превратилась в медицинскую дисциплину.

(обратно)

85

Или, как в случае с Нидерландами, на суверенитет; страна находилась под властью Габсбургов и, следовательно, под властью Испании, пока в 1648 году в результате Вестфальского мира не была достигнута независимость.

(обратно)

86

Более крупное судно Санта-Мария село на мель в первый день Рождества 1492 года у Эспаньолы (остров, который сейчас делят между собой государства Гаити и Доминиканская Республика); из его древесины моряки построили первую небольшую крепость на американской земле и окрестили ее La Navidad (Рождество).

(обратно)

87

Mircea Tampa et al.: Brief History of Syphilis. Journal of Medicine and Life 2014; 7: 4–10.

(обратно)

88

Бледная трепонема (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

89

Bruce M. Rothschild: History of Syphilis. Clinical Infectious Diseases 2005; 40: 1454–1463.

(обратно)

90

Цитируется по: Mechthild Charlotte Luise Lohan: Historischer Abriss der Syphilis im Kontext mit ihrer soziokulturellen Bedeutung für die Gesellschaft im deutschsprachigen Raum. Graz 2016: 14.

(обратно)

91

Oskar Panizza: Deutsche Thesen gegen den Papst. Доступно в Google Книгах, 2018. Данные о страницах отсутствуют.

(обратно)

92

Королевская оспа (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

93

Кто вряд ли сам пользовался услугами проституток, поскольку был гомосексуалистом.

(обратно)

94

Birgit Adam: Die Strafe der Venus. Eine Kulturgeschichte der Geschlechtskrankheiten. München 2001: 94.

(обратно)

95

О французской болезни (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

96

Цитируется по: Ernst-Albert Meyer: Die Geschichte der Franzosenkrankheit. Allgemeinarzt online, 4.11. 2016.

(обратно)

97

Ночь с Венерой, вся жизнь с Меркурием (англ.). Венера – планета и богиня любви; Меркурий – планета и римское божество (среди прочего покровитель торговцев и воров), но также обозначает ртуть.

(обратно)

98

Tomasz F. Mroczkowski: History, Sex and Syphilis. Famous Syphilitics and Their Private Lives. Bradenton, Florida 2015: 179.

(обратно)

99

Сегодня так называется популярный музыкальный фестиваль с работами людей, рано ушедших из жизни, который проводится в том числе в Форарльберге, Австрия.

(обратно)

100

Отсылка к названию венского вальса Wein, Weib und Gesang («Вино, женщины и песни»), написанного в 1869 г. Иоганном Штраусом. – Прим. науч. ред.

(обратно)

101

Mroczkowski: 124–131.

(обратно)

102

Университет столицы федеральной земли носит имя поэта.

(обратно)

103

Цитируется по: Elvira Grözinger: Im Venusberg. Zu Gesundheit und Krankheit bei Heinrich Heine zwischen Eros und Thanatos. Zeitschrift der Vereinigung für Jüdische Studien 2006; 12: 57.

(обратно)

104

Письмо Мозесу Мозеру, 25 февраля 1824 года. Projekt Gutenberg http:// gutenberg.spiegel.de/buch/deutsche-freundesbriefe-aus-sechs-jahrhunderten‐7917/291.

(обратно)

105

Письмо Лассаля Карлу Марксу, начало июля 1855 года. В источнике: Der Briefwechsel zwischen Lasalle und Marx. Hg. Gustav Mayer. Dritter Band. Stuttgart und Berlin 1922: 100.

(обратно)

106

Имеется в виду воинское обучение и воспитание, в основе которого лежат дисциплина и многократное повторение приемов. – Прим. ред.

(обратно)

107

Ronald D. Gerste: Myopie und Bildungsstand – die Beobachtung des Sir James Ware. Zeitschrift für Praktische Augenheilkunde 2015, 36: 547–548.

(обратно)

108

Это ни в коем случае не означает, что неблизорукие люди более глупы и необразованны. Конечно, есть и близорукие люди с довольно скромным IQ.

(обратно)

109

Очки (нем.). – Прим. пер.

(обратно)

110

Martin Wenzel: Von Neros Smaragd zur Nürnberger Brille. Zeitschrift für Praktische Augenheilkunde 2017; 38: 485–490.

(обратно)

111

Имеется в виду Вторая пражская дефенестрация (букв. «выбрасывание из окна»): 23 мая 1618 г. чешские дворяне-протестанты выбросили из окна Пражского града имперских наместников, что послужило началом восстания чешских сословий и Тридцатилетней войны. – Прим. науч. ред.

(обратно)

112

С 1628 г. Штральзунд состоял в союзе со Швецией, в 1648 г. по условиям Вестфальского мира вошел в состав Шведской Померании, а в 1720 г. стал ее главным городом. – Прим. науч. ред.

(обратно)

113

Подобный экспонат находится в музее в Портсмуте, Англия, где можно увидеть затонувшее судно «Мэри Роуз» – корабль, которым Генрих VIII хотел гордиться не меньше, чем Густав Адольф судном «Ваза». Однако корабль «Мэри Роуз» сохранился далеко не так хорошо, как шведский корабль.

(обратно)

114

Голо Манн (1909–1994) – немецкий историк и эссеист, сын писателя Томаса Манна. – Прим. ред.

(обратно)

115

Golo Mann: Wallenstein. Frankfurt am Main 1974: 741.

(обратно)

116

Dorothy H. Crawford: Deadly Companions. How microbes shaped our history. Oxford 2007: 177.

(обратно)

117

Ангелом смерти (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

118

Gareth Williams: Angel of Death. The Story of Smallpox. New York 2011: 14.

(обратно)

119

Более распространено мнение, что Рамсес V умер в 1142 году до нашей эры. – Прим. ред.

(обратно)

120

Там же: 6.

(обратно)

121

Там же: 7.

(обратно)

122

Цитируется по: Irwin W. Sherman: Twelve Diseases that Changed our World. Washington DC 2007: 54.

(обратно)

123

Современные исследователи оценивают число жертв первой эпидемии оспы в Мексике (1520 г.) примерно в 8 млн человек; гораздо больше жизней (примерно 12–15 млн) унесла вспышка коколитцли (1545 г.) – загадочной болезни, возможно, имевшей местное происхождение, но распространившейся чрезвычайно широко из-за изменившихся в результате колонизации условий жизни местного населения. – Прим. науч. ред.

(обратно)

124

Существуют различные версии точной численности войска Писарро, однако по всем подсчетам число людей не превышало 250. – Прим. ред.

(обратно)

125

Там же: 55.

(обратно)

126

Сегодня их потомки вместе с хидатса и арикара образуют три родственных племени, которые живут в резервации в Северной Дакоте. В настоящее время в трех племенах насчитывается в целом около 16 000 членов.

(обратно)

127

Williams: 32.

(обратно)

128

Там же: 17.

(обратно)

129

Петр II короновался в 1728 г. в возрасте 12 лет, но фактически царствовал с мая 1727 г., т. е. с одиннадцатилетнего возраста. До своего пятнадцатилетия он не дожил: на момент смерти ему было всего 14 лет и 3 месяца. – Прим. науч. ред.

(обратно)

130

Доярок (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

131

Среди исследователей нет единого мнения о том, чем именно болел Ван Гог: в числе распространенных гипотез, наряду с биполярным расстройством, – эпилепсия, пограничное расстройство личности, шизофрения и др. – Прим. науч. ред.

(обратно)

132

Дословно – «протыкатели катаракты» (нем.). – Прим. пер.

(обратно)

133

«Врач-лекарство» (нем. Droge-Arzt) – понятие, введенное психиатром М. Балинтом для обозначения исцеляющего характера отношений врача и пациента, близкого к эффекту плацебо. – Прим. науч. ред.

(обратно)

134

Alfred Jay Bollet: Plagues and Poxes. The Impact of Human History on Epidemic Disease. New York 2004: 199.

(обратно)

135

Дословно: завистливый подмастерье (нем.). – Прим. пер.

(обратно)

136

Подробнее о нем в главе «Гибель при Лютцене». – Прим. ред.

(обратно)

137

Hans-Christian Huf: Das Rätsel um Wallensteins Krankheit – Diagnose Syphilis. В источнике: Hans-Christian Huf (Hrsg.): Mit Gottes Segen in die Hölle. Der Dreißigjährige Krieg. München 2003: 330.

(обратно)

138

Годы жизни Гиппократа известны лишь приблизительно; приписывающиеся ему сочинения, с древности известные как «Корпус Гиппократа», создавались разными авторами примерно с V в. до н. э. по II в. н. э. – Прим. науч. ред.

(обратно)

139

Wolfgang Miehle (Hrsg.): Rheumatologie in Praxis und Klinik. Stuttgart und New York 2000: 11.

(обратно)

140

См. Сенека. «Нравственные письма к Луцилию», 95.20. – Прим. науч. ред.

(обратно)

141

Цитируется по: Dieter Paul Mertz: Geschichte der Gicht: kultur– und medizinhistorische Betrachtungen. Stuttgart und New York 1990: 10.

(обратно)

142

Картина Эмануэля Лойце «Вашингтон переправляется через Делавэр» изображает генерала и его доверенных лиц незадолго до нападения в декабре 1776 года под Трентоном на гессенских наемников, состоявших на службе у Британии.

(обратно)

143

R. Chernow: Washington. A Life. New York 2010: 16.

(обратно)

144

Там же: 23.

(обратно)

145

Heinrich Lutz: Zwischen Habsburg und Preußen. Deutschland 1815–1866. Berlin 1985: 107.

(обратно)

146

Thomas Nipperdey: Deutsche Geschichte 1860–1866. Bürgerwelt und starker Staat. München 1983: 130.

(обратно)

147

Холерный вибрион (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

148

Смотрите по теме: Ronald D. Gerste: Wie das Wetter Geschichte macht. Klett-Cotta, Stuttgart 2015.

(обратно)

149

Столкнувшись с новой для России болезнью, власти вводили жесткие карантинные меры помимо принудительной госпитализации – закрытие торговых рядов, ограничение передвижения между городами и т. п. Между тем бунтовщики не просто отказывались соблюдать эти меры и распространяли конспирологические слухи, а вели себя весьма агрессивно – громили больницы, расправлялись с врачами. В Петербурге усмирять холерный бунт 1831 г. пришлось лично царю. – Прим. науч. ред.

(обратно)

150

Hans Wilderotter (Hrsg.): Das große Sterben. Seuchen machen Geschichte. Berlin 1995: 208.

(обратно)

151

Варварство и холера, проникающие в Европу (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

152

Wilderotter: 209.

(обратно)

153

Там же: 212.

(обратно)

154

Цитируется по: Birgit Nolte-Schuster: Medizingeschichte: Preußen im Kampf gegen die Cholera. Deutsches Ärzteblatt 2007; 104(38): A‐2566 / B‐2267 / C‐2199.

(обратно)

155

Christopher Jütte: Die Choleraepidemie 1831. Вебсайт Немецкого исторического музея: https://www.dhm.de/lemo/kapitel/vormaerz-und-revolution/alltagsleben/die-choleraepidemie‐1831.html.

(обратно)

156

Wilhelm von Sternburg: Als Metternich die Zeit anhalten wollte. Unser langer Weg in die Moderne. München 2003: 33.

(обратно)

157

Письмо Марии Гегель Фридриху Иммануэлю Нитхаммеру (немецкий философ и теолог, 1766–1848 гг.), 2 декабря 1831 года. В источнике: Briefe von und an Hegel. Hrsg. von Karl Hegel, Leipzig 1887: 379–380.

(обратно)

158

Маленький замок (нем.). – Прим. пер.

(обратно)

159

Наименование северной части канализированного рукава реки Шпрее в берлинском районе Митте. – Прим. пер.

(обратно)

160

Olaf Briese: Marie Hegel und die Cholera in Berlin. http://www.luise-berlin.de/bms/bmstext/9811prod.htm.

(обратно)

161

Письмо от 9 августа 1831 года. В источнике: Wilhelm Capelle (Hrsg.): Gneisenau. Eine Auswahl aus seinen Briefen und Denkschriften. Leipzig und Berlin 1911: 167.

(обратно)

162

Существуют различные варианты датировки третьей эпидемии холеры. Более распространенные в российской историографии варианты – с 1840 или с 1846 по 1860 год. – Прим. ред.

(обратно)

163

Также небольшие части нынешних Канзаса и Вайоминга; в состав нынешних Нью-Мексико и Аризоны также входят земли, приобретенные США у Мексики в 1853 г. по договору Гадсдена. – Прим. науч. ред.

(обратно)

164

Место последнего упокоения (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

165

Ben Guarino, James Polk: The dead president who never rests in peace. Washington Post, 28 марта 2017 года.

(обратно)

166

Поэтическое название Дрездена. – Прим. пер.

(обратно)

167

Manfred Vasold: Es ist eine böse Zeit. Wie die Cholera aus Asien nach Deutschland kam. Die Geschichte einer Seuche. Die Zeit, 30 апреля 2003 года.

(обратно)

168

Heinrich Heine, Französische Zustände, Artikel IV. Цитируется по: http://www.heinrich-heine-denkmal.de/heine-texte/cholera.html.

(обратно)

169

Монстровый суп, обычно называемый водой из Темзы (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

170

Wilderotter: 219.

(обратно)

171

Великий эксперимент (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

172

Подробнее о Джоне Сноу и его классической эпидемиологической детективной работе: Sandra Hempel, The Medical Detective: John Snow and the Mystery of Cholera. London 2006.

(обратно)

173

Vasold, Die Zeit, 30 апреля 2003 года.

(обратно)

174

Wilderotter: 228.

(обратно)

175

Речь идет о Франко-прусской войне. – Прим. ред.

(обратно)

176

Бацилла в форме запятой (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

177

Там же: 241.

(обратно)

178

WHO – Global Task Force on Cholera Control (GTFCC). http://www.who.int/cholera/publications/global-roadmap-summary.pdf?ua=1.

(обратно)

179

Уотергейтский скандал – политический скандал, разразившийся в 1972–1974 годах. Подробнее о нем говорится в главе, посвященной Сталину и Никсону. – Прим. ред.

(обратно)

180

Сокрытие (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

181

Международная организация, просуществовавшая с 1920 по 1946 г. Лига была создана с целью регулировать конфликтные ситуации и охранять международный порядок. – Прим. ред.

(обратно)

182

Из-за сопротивления членов Республиканской партии Сенат не ратифицировал Версальский договор, и США так никогда и не вступили в Лигу Наций. – Прим. ред.

(обратно)

183

Сделать мир безопасным для демократии (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

184

Он уберег нас от войны! (англ.) – Прим. пер.

(обратно)

185

О степени участия супруги и других приближенных Вильсона в принятии политических решений спорят по сей день. Сама Эдит Вильсон, пережившая мужа на 37 лет, всегда стремилась преуменьшить свою роль. – Прим. науч. ред.

(обратно)

186

Президент говорит… (англ.) – Прим. пер.

(обратно)

187

Laura Spinney: Pale Rider. The Spanish Flu of 1918 and how it changed the world. New York 2017: 4.

(обратно)

188

Alfred Jay Bollet: Plagues and Poxes: 108.

(обратно)

189

Там же: 109.

(обратно)

190

Слабость восходящего политика, а также тот факт, что после своего возвращения домой он был прикован к постели, имели катастрофические последствия для его брака с Элеонорой. Поскольку он не мог сам распаковать свой багаж, Элеонора помогала и нашла письма от его секретаря Люси Мерсер, в которых говорилось, что у нее роман с Франклином.

(обратно)

191

Книга была написана в 2019 году. – Прим. ред.

(обратно)

192

Цит. по: Осипов В. П. Болезнь и смерть В. И. Ленина. «Огонек», № 4 (1990). С. 8.

(обратно)

193

Gary P. Kaplan, Boris M. Petrikovsky: Advanced cerebrovascular disease and the death of Vladimir Ilyich Lenin. В источнике: Neurology 1992; 42: 241–245.

(обратно)

194

После смерти (лат). – Прим. пер.

(обратно)

195

Victor Sebestyen: Lenin. New York 2017: 481.

(обратно)

196

С 1934 года Университетская больница (сегодня Университетская клиника).

(обратно)

197

V. Lerner, Y. Finkelstein, E. Witztum: The enigma of Lenin’s (1870–1924) malady. В источнике: European Journal of Neurology 2004, 11: 371–376.

(обратно)

198

А также с лейб-медиком Е. С. Боткиным. – Прим. ред.

(обратно)

199

Как и вопрос о причине смерти Ленина, вопрос о его роли в расстреле царской семьи и слуг в исторической науке остается дискуссионным. Документальных подтверждений его причастности обнаружено не было, а свидетельства современников ненадежны и противоречивы. – Прим. науч. ред.

(обратно)

200

Движущей силой (нем. из лат.). – Прим. пер.

(обратно)

201

Цит. по: Ленин В. И. Пацифизм буржуазный и пацифизм социалистический // Ленин В. И. Полное собр. соч. в 55 т. Т. 30. – М.: Политиздат, 1973. – С. 255.

(обратно)

202

Sebestyen: 317.

(обратно)

203

Из дневника секретаря Ленина Л. А. Фотиевой. Цит. по: Ульянова М. И. О Владимире Ильиче. Последние годы жизни // Известия ЦК КПСС, № 6 (1991). – С. 191. – Прим. науч. ред.

(обратно)

204

Письмо Н. К. Крупской И. А. и В. А. Арманд от 23 июня 1923 г. Цит. по: Гусляров Е. Н. Ленин в жизни. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004.

(обратно)

205

Там же: 497.

(обратно)

206

Sonja Zekri: Der erste Pflegefall der Weltrevolution. Süddeutsche Zeitung, 11 мая 2010 года.

(обратно)

207

A. Freudenthal, A. Bier, O. Lubarsch: Bericht über Krankheit, Operation und Tod des Reichspräsidenten Ebert. Deutsche Medizinische Wochenschrift 1925; 51: 448–450.

(обратно)

208

Однако Веймарская республика была не первым государством в Германии, основанным на демократических принципах республики. Считается, что таким государством была республика Майнц, которая недолго просуществовала в 1792–1793 годах, в результате Французской революции и оккупации города французскими революционными войсками.

(обратно)

209

Мастер по изготовлению конской упряжи. – Прим. ред.

(обратно)

210

Социал-демократическая партия Германии. – Прим. ред.

(обратно)

211

На самом деле Бебель умер 13 августа 1913 года, а 20 сентября Эберт уже был избран на его место. – Прим. науч. ред.

(обратно)

212

Независимая социал-демократическая партия Германии. – Прим. ред.

(обратно)

213

Freudenthal: 448–450.

(обратно)

214

Там же.

(обратно)

215

Душа (нем.). – Прим. пер.

(обратно)

216

Апартеид – политика расовой сегрегации, которой придерживалась правившая в Южно-Африканском Союзе и Южно-Африканской Республике с 1948 по 1994 год Национальная партия. – Прим. ред.

(обратно)

217

Thomas Dormandy: The White Death. A History of Tuberculosis. New York 2000: 80.

(обратно)

218

Barberis et al.: The history of tuberculosis: from the first historical records to the isolation of the Koch’s bacillus. Journal of Preventive Medicine and Hygiene 2017; 58: E9–E12.

(обратно)

219

Thomas M. Daniel: The history of tuberculosis. Respiratory Medicine 2006; 100: 1862–1870.

(обратно)

220

Точная причина смерти Франциска Ассизского не установлена; исследователи предполагают, что он мог страдать от трахомы, язвы желудка или малярии. – Прим. науч. ред.

(обратно)

221

S. Grzbowski, E. Allen: History and importance of scrofula. The Lancet 1995; 346: 1472–1474.

(обратно)

222

Трактат о непрямой аускультации и болезнях легких и сердца (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

223

Roguin A: René-Théophile-Hyacinthe Laennec (1781–1826): The Man Behind the Stethoscope. Clinical Medicine & Research 2006; 4: 230–235.

(обратно)

224

Kenneth Silverman: Edgar Allan Poe. New York 1991: 180.

(обратно)

225

Перевод В. Я. Брюсова. – Прим. пер.

(обратно)

226

Frederick Jötten: Tal der Hoffnung. Thomas Manns Zauberberg. Frankfurter Rundschau, 13. Juni 2012.

(обратно)

227

Цитируется по: Dorothy H. Crawford: Deadly Companions. How microbes shaped our history. Oxford und New York 2009: 159.

(обратно)

228

Jens Martin Rohrbach: Die Augen Adolf Hitlers. Klinische Monatsblätter für Augenheilkunde 2011; 288: 648.

(обратно)

229

Цитируется по: Rohrbach: 649.

(обратно)

230

Там же: 649.

(обратно)

231

Henrik Eberle und Hans-Joachim Neumann: War Hitler krank? Ein abschließender Befund. Köln 2009. Dem Autor lag bei Abfassung dieses Kapitels die englische Übersetzung Was Hitler ill?, Cambridge, UK 2013.

(обратно)

232

Из воспоминаний его секретаря Траудль Юнге. Цитируется по: Eberle und Neumann, Was Hitler ill?: 19.

(обратно)

233

До совершеннолетия дожили также единокровные брат и сестра Гитлера (дети его отца от другой жены) Алоис и Ангела. – Прим. науч. ред.

(обратно)

234

Там же: 106.

(обратно)

235

Речь идет о Фридрихе III, герое первой главы книги. – Прим. ред.

(обратно)

236

Также на русском известно в дословном переводе с немецкого как «Волчье логово». – Прим. пер.

(обратно)

237

Там же: 69.

(обратно)

238

Гитлер под кайфом (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

239

Там же: 1.

(обратно)

240

Там же: 143.

(обратно)

241

Там же: 190.

(обратно)

242

Первый президентский срок Авраама Линкольна истекал в марте 1865 г. – Прим. науч. ред.

(обратно)

243

Строго говоря, был еще один президент, который баллотировался в третий раз. Это был дальний родственник Франклина Рузвельта, Теодор Рузвельт, который в 1912 году баллотировался в качестве независимого кандидата. Однако с 1901 по 1905 год он руководил страной как заместитель убитого президента Уильяма Маккинли. И в 1912 году Теодор Рузвельт не победил, а разделил сообщество избирателей республиканцев и проложил Вудро Вильсону, герою еще одной главы в этой книге, путь в Белый дом.

(обратно)

244

Аналогичная инвалидность была у министра внутренних дел и финансов Германии и федерального президента Вольфганга Шойбле. Но его историческое значение явно уступает роли в мировой политике Рузвельта.

(обратно)

245

Имя Кина было не Томас, а Уильям Уильямс. – Прим. ред.

(обратно)

246

Снова наступили счастливые дни (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

247

Новый курс (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

248

Единственное, чего нам надо бояться, так это самого страха (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

249

Это был последний раз, когда инаугурация нового президента и приведение к присяге происходили в эту традиционную дату. В наше время четырехмесячная задержка между выборами и вступлением в должность, как во времена Джорджа Вашингтона и Томаса Джефферсона, неприемлемы. С 1937 года президент принимает присягу 20 января.

(обратно)

250

Мы хотим Рузвельта! Партия хочет Рузвельта! Миру нужен Рузвельт! (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

251

Громыко стал председателем Президиума Верховного совета СССР. По советской конституции 1977 г. это была высшая государственная должность в стране, однако главой государства считался не председатель, а весь Президиум коллективно. – Прим. науч. ред.

(обратно)

252

Цит. по: Громыко А. А. Памятное. В 2 кн. Кн. 1. – М.: Политиздат, 1990. – С. 91–92.

(обратно)

253

Andrei Gromyko: Memoirs. New York 1989: 5.

(обратно)

254

Никто не может быть хорош трижды (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

255

Steven Lomazow, Erich Fettmann: FDR’s Deadly Secret. New York 2009: 133.

(обратно)

256

Ronald D. Gerste: Ross T. McIntire – Ein HNO-Arzt im Zentrum der Weltgeschichte. HNO Kompakt 2010; 18: 49–53.

(обратно)

257

Ужасно! (англ.) – Прим. пер.

(обратно)

258

Hugh E. Evans: The Hidden Campaign. FDR’s Health and the 1944 Election. New York 2002: 60.

(обратно)

259

Трумэн учился в Коммерческом колледже Сполдинга и в Миссурийском университете в Канзас-Сити, но ни то, ни другое заведение не окончил. – Прим. науч. ред.

(обратно)

260

Conrad Black: Franklin Delano Roosevelt. Champion of Freedom. New York 2003: 1075.

(обратно)

261

Conrad Black: Yalta and Roosevelt’s Hope. New York Sun, 9. May 2005.

(обратно)

262

Солидарность (польск.). – Прим. пер.

(обратно)

263

У меня ужасно болит в затылке (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

264

Речь о сатирическом фильме А. Иануччи, который был снят на основе одноименной серии комиксов и едва ли может считаться достоверным отображением исторического события. Профессиональные историки обнаружили в нем множество грубых ошибок и анахронизмов, на что режиссер прямо ответил, что не стремился к документальности. – Прим. науч. ред.

(обратно)

265

С 1934 по 1966 г. должности «генеральный секретарь» в СССР не существовало: формально на момент смерти Сталина партией руководили равноправные секретари, среди которых были он сам, Маленков и Хрущев. Фактически Маленков с 1948 г. играл в секретариате роль заместителя Сталина, а в день его смерти сменил его на ключевом посту Председателя Совета Министров. Булганин до 1949 г. был министром Вооруженных сил, а министром обороны стал уже после смерти Сталина. – Прим. науч. ред.

(обратно)

266

Близкие соратники В. И Ленина, на момент основания СССР (30 декабря 1922 г.) оба были членами Политбюро ЦК РКП(б). – Прим. науч. ред.

(обратно)

267

Цит. по: Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. – М.: Известия, 1990. – С. 11–12.

(обратно)

268

Martin Sixsmith: Russia. New York 2014: 391.

(обратно)

269

По разным оценкам, жертвами сталинских репрессий стали от 10 до 40 млн чел. – Прим. науч. ред.

(обратно)

270

Recordings reveal Richard Nixon’s paranoia. The Guardian, 3. Dezember 2008.

(обратно)

271

На президентских выборах в США был только один более впечатляющий результат: в 1984 году президент Рональд Рейган победил с 525 голосами выборщиков по сравнению с 13 голосами демократа Уолтера Мондейла.

(обратно)

272

Великие дебаты (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

273

Цитируется (в сокращенном виде) из: John A Farrell: The year Nixon fell apart. Politico, 26. März 2017.

(обратно)

274

Anthony Summers: The Arrogance of Power. The Secret World of Richard Nixon. New York 2000: 446.

(обратно)

275

Его книга «Страх» об отношениях в Белом доме при Дональде Трампе, опубликованная в сентябре 2018 года, мгновенно стала бестселлером.

(обратно)

276

Fred Emery: Watergate. The Corruption of American Politics and the Fall of Richard Nixon. New York 1994: 478.

(обратно)

277

Для получения информации об этих учреждениях и многочисленных резиденциях президента США от Джорджа Вашингтона до Барака Обамы см.: Ronald D. Gerste: Rendezvous mit Amerikas Präsidenten. Unterwegs zu den Orten ihres Lebens. Darmstadt 2012.

(обратно)

278

Tom Wicker: One of Us. Richard Nixon and the American Dream. New York 1995: 686.

(обратно)

279

Мир для нашего поколения (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

280

Lord Owen, The effect of Prime Minister Anthony Eden’s illness on his decision-making during the Suez crisis. The Quarterly Journal of Medicine 2005; 98: 387–402: 388. «Лорд Оуэн» – это Дэвид Оуэн, который был министром иностранных дел Великобритании с 1977 по 1979 год, самый молодой за 40 лет после Энтони Идена. Лорд Оуэн сам врач; его патобиографическая статья отличается высоким уровнем медицинских и политических знаний.

(обратно)

281

Там же.

(обратно)

282

Там же: 389.

(обратно)

283

Там же: 387.

(обратно)

284

Там же: 392.

(обратно)

285

Там же: 393.

(обратно)

286

Там же.

(обратно)

287

Аббревиатура, которая также обозначает один из крупнейших и не очень удобных для пассажиров аэропортов США.

(обратно)

288

Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя. Спроси, что ты можешь сделать для своей страны. – Прим. пер.

(обратно)

289

При лоботомии, которую в то время проводили терапевты, пользующиеся неоднозначной репутацией среди медиков, «лоботомист» мощными ударами молотка через лоб, реже – через виски, вонзал в мозг своего рода ледоруб, а затем обычно несколько раз поворачивал его вокруг своей оси, в результате чего вещество головного мозга безвозвратно разрушалось. Эта операция проводилась для того, чтобы «успокоить» пациентов.

(обратно)

290

Одно из принятых в католической традиции названий таинства елеосвящения (соборования), совершаемого в том числе над больными и умирающими. – Прим. науч. ред.

(обратно)

291

День без секса – это потерянный день (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

292

Robert Dallek: An Unfinished Life. John F. Kennedy 1917–1963. Boston 2003.

(обратно)

293

Букв. «Доктор Хорошее самочувствие» (англ.). Американское сленговое выражение, обозначающее врача, который без особой необходимости прописывает своим пациентам психоактивные вещества. – Прим. ред.

(обратно)

294

Роберт – младший брат Джона Кеннеди. – Прим. ред.

(обратно)

295

Там же: 399.

(обратно)

296

Втроем (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

297

Согласно официальной версии, Ли Харви Освальд стрелял из окна шестого, а не пятого этажа книгохранилища. – Прим. ред.

(обратно)

298

Больше информации о 35-м президенте США: Ronald D. Gerste: JFK – 100 Fragen, 100 Antworten. Klett-Cotta, Stuttgart 2013.

(обратно)

299

Великий секрет (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

300

ФРГ согласилась присоединиться к Экономическому и валютному союзу ЕС, который был создан на основе Маастрихтского договора 1992 г. и начал функционировать в 1999 г. Немецкая марка оставалась законным платежным средством в Германии до появления наличных банкнот и монет евро в 2002 г. – Прим. науч. ред.

(обратно)

301

История болезни и ее сокрытие были описаны в статье: William Drodziale: Mitterrand hid cancer for decades, doctor says. Washington Post, 17. Januar 1996.

(обратно)

302

В названии главы – перефразированная строка из произведения Фридриха Шиллера «Песнь о колоколе»: «И кто навеки себя вяжет, спроси, что сердце сердцу скажет» (перевод А. П. Глинки). – Прим. пер.

(обратно)

303

Гей-сообщества (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

304

Edward Hooper: Sailors and star-bursts, and the arrival of HIV. British Medical Journal 1997; 315: 1689–1691.

(обратно)

305

Речь о последнем случае заражения оспой в естественной среде; годом позже от оспы умерла медицинский фотограф Джанет Паркер, заразившаяся в лаборатории Бирмингемского университета, где изучались образцы вируса. – Прим. ред.

(обратно)

306

Jähe Krankheit. Der Spiegel, 13. Januar 1975.

(обратно)

307

По официальной версии, причиной смерти Л. И. Брежнева стала внезапная остановка сердца. По утверждениям лечивших его Е. М. Чазова и М. А. Косарева, инсультов у Брежнева никогда не было. – Прим. науч. ред.

(обратно)

308

Роль С. Е. Петрова в описанном инциденте несколько искажена и преувеличена: он оперативно сделал вывод об ошибочности поступившей со спутника информации, но связаться с руководством страны напрямую не мог, а принятие решения о контрударе зависело в конечном счете от показаний второго эшелона Системы предупреждения о ракетном нападении. Следует отметить, что сбои аналогичных систем случались и до, и после (в 1979 г. и 1980 г. – в США, в 1995 г. – в РФ), но к ядерному конфликту не приводили. – Прим. науч. ред.

(обратно)

309

См. также: Ronald D. Gerste: Haarscharf an einem Atomkrieg vorbei. Neue Zürcher Zeitung, 25. September 2013. Петров, получивший Дрезденскую премию мира, умер 19 мая 2017 года.

(обратно)

310

Ты умрешь, и мы прилетим! (англ.) – Прим. пер.

(обратно)

311

Volker Ullrich: Die nervöse Großmacht 1871–1918. Aufstieg und Untergang des deutschen Kaiserreichs. Frankfurt am Main 1997: 143–144 (leicht gekürztes Zitat).

(обратно)

312

Речь об Ангеле Меркель, канцлере ФРГ в 2005–2021 гг. – Прим. ред.

(обратно)

313

Дела идут как обычно (англ.). – Прим. пер.

(обратно)

314

Речь о 45-м президенте США Дональде Трампе, занимавшем этот пост в 2017–2021 гг. Упомянутое заявление о состоянии его здоровья сделал главный врач Белого дома Ронни Джексон в 2018 г. – Прим. науч. ред.

(обратно)

315

Речь была произнесена 10 июня 1963 года на церемонии закрытия Американского университета. https://www.jfklibrary.org/JFK/Historic-Speeches/Multilingual-American-University-Commencement-Address/Multilingual-American-University-Commencement-Address-in-German.aspx.

(обратно)

316

Речь была произнесена 10 июня 1963 года на церемонии закрытия Американского университета.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Германия, которой никогда не было. Фридрих III

Англия и Испания объединились – почти… ложная беременность Марии Тюдор

Смерть в Вавилоне. Ранняя кончина Александра Великого

Римская империя. Император и кесарево безумие[48]

«Черная смерть» в Европе. Чума

Stupor mundi. Изумление мира и конец Гогенштауфенов

Смертельная тень над любовью. Сифилис

Гибель при Лютцене. Густав II Адольф теряет ориентацию в пространстве

Осторожно, заразно! Оспа

Врачеватели, за которыми тянется смерть. Шевалье и Кантор

Недуг раннего Нового времени. Подагра

Последнее путешествие двух братьев. Лоуренс и Джордж Вашингтоны

Глобальная эпидемия. Смерть во времена холеры

Семя недоверия. Вудро Вильсон

Смертельная простуда. Грипп

Угасающий вождь мировой революции. Владимир Ильич Ленин

Государственный деятель и символ Веймарской республики. Фридрих Эберт

Самое «эстетичное» заболевание. Туберкулез

Пациент-ипохондрик. Гитлер

Смертельно больной в Ялте. Франклин Д. Рузвельт

Паранойя в Кремле и в Белом доме. Сталин и Никсон

Желчная колика и Суэцкий кризис. Премьер-министр Энтони Иден не на высоте

Слишком много гормонов, слишком мало либо и то и другое. Тайная (пато-) биография Джона Ф. Кеннеди

Ложь в Елисейском дворце. Франсуа Миттеран

Кто не навеки себя вяжет, спроси, что сердце сердцу скажет[302]. СПИД

Стареющие генсеки. Брежнев, Андропов и Черненко

Эпилог. Рука кайзера, сердце канцлера и самый здоровый президент за всю историю