Горничная (fb2)

- Горничная [The Maid] [litres] (пер. Ирина Александровна Тетерина) (Горничная Молли - 1) 3559K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нита Проуз

Нита Проуз
Горничная

Посвящается Джеки

Nita Prose

THE MAID

This edition published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and The Van Lear Agency LLC

Перевод с английского Ирины Тетериной

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

Пролог

Я – ваша горничная. Я та, кто прибирает ваш номер в отеле, кто появляется в нем как призрак, пока вы шатаетесь где-то весь день, нимало не задумываясь о том, что́ вы оставили после себя – порядок или разгром – и что́ я могу увидеть в ваше отсутствие.

Я та, кто выносит ваш мусор, выбрасывая чеки, которые ни в коем случае не должны попасться никому на глаза. Я та, кто меняет ваше постельное белье и видит, спали ли вы на нем прошлой ночью, а если спали, то в одиночестве или нет. Я та, кто аккуратно расставляет у двери вашу обувь, кто взбивает ваши подушки и снимает с них случайные волоски. Ваши? Навряд ли. Я та, кто приводит ваш туалет в порядок после того, как вы, перебрав с алкоголем, заляпываете сиденье унитаза, а то и что-нибудь похуже.

Когда я заканчиваю свою работу, ваш номер сияет первозданной чистотой. Ваша кровать идеально застелена, ваши четыре подушки взбиты, как будто никто никогда там не лежал. Пыль и грязь, которые вы оставили после себя, отправлены пылесосом в небытие. В ваших сверкающих зеркалах отражается ваше невинное лицо. Словно вас никогда здесь и не было. Словно вся ваша грязь, все ваше вранье и ваши неприглядные делишки больше не считаются.

Я – ваша горничная. Я знаю о вас очень многое. А вот что вы знаете обо мне?

Понедельник

Глава 1

Я прекрасно знаю, что мое имя звучит как недоразумение. Оно не было недоразумением до того, как я четыре года назад устроилась на эту работу. Я горничная в отеле «Ридженси гранд», и меня зовут Молли. Горничная Молли^[1]. Смех да и только. До того, как я устроилась на эту работу, Молли было просто именем, которое дала мне моя непутевая мать, бросившая меня так давно, что у меня не сохранилось о ней ровным счетом никаких воспоминаний, лишь несколько фотографий да то, что рассказывала мне о ней бабушка. По словам бабушки, мама считала, что Молли – отличное имя для девочки, оно наводит на мысли о щечках-яблочках и трогательных хвостиках. Однако ни тем ни другим я похвастаться не могу. У меня прямые темные волосы, которые я стригу под строгое каре. Я разделяю волосы на пробор посередине – точно посередине головы. Волосы у меня всегда гладко причесаны и прилизаны. Люблю во всем простоту и аккуратность.

У меня выступающие скулы и бледная кожа, которой люди иногда поражаются – не знаю почему. Она такая же белая, как простыни, которые я целыми днями снимаю и стелю, снимаю и стелю в двадцати с лишним номерах, которые я убираю для высокочтимых гостей «Ридженси гранд», пятизвездочного бутик-отеля, который гордится своей «утонченной элегантностью и безупречно вышколенным персоналом».

Никогда в жизни не думала, что буду занимать столь высокую должность в гранд-отеле. Я знаю, что многие думают иначе, что горничная – это ничтожество. По их мнению, все должны стремиться стать врачами, адвокатами, богатыми магнатами недвижимости. Но не я. Я так благодарна судьбе за свою работу, что каждый день щиплю себя, чтобы убедиться, что все это мне не приснилось. Честное слово. Особенно теперь, когда не стало бабушки. Без нее и дом не дом. Такое впечатление, что наша с ней маленькая квартирка стала черно-белой. Но стоит мне переступить порог «Ридженси гранд», как мир обретает кинематографическую красочность.

Когда я кладу руку на сияющие латунные перила и поднимаюсь по алым ступеням, ведущим в роскошный портик отеля, я превращаюсь в Дороти, вступающую в страну Оз. Я прохожу сквозь вращающиеся двери и вижу себя – ту, какая я есть на самом деле, – отраженную в сверкающем стекле: мои темные волосы и всегдашняя бледность никуда не деваются, но на мои щеки возвращается румянец, ведь у меня снова есть raison d’être^[2].

Преодолев двери лобби, я часто останавливаюсь, чтобы полюбоваться его великолепием. Оно никогда не утрачивает своего блеска. Не меркнет и не покрывается пылью. Не тускнеет и не выцветает. К счастью, оно всегда одинаковое, каждый день. Слева – стойка регистрации, облицованная мерцающим черным обсидианом, за которой сидят консьержи, похожие в своих элегантных черно-белых костюмах на пингвинов. А вот и само просторное лобби, имеющее форму подковы, с полами из дорогого итальянского мрамора, сияющими первозданной белизной, притягивающими взгляд, уводящими его вверх, все выше и выше, к галерее второго этажа, богато украшенной в стиле ар-деко, куда ведет парадная лестница с роскошной балюстрадой со столбиками в виде змей, удерживающих в латунных пастях золотые шары. Гости нередко останавливаются у перил, положив руки на сверкающий поручень и глядя на великолепную сцену внизу – носильщиков, снующих туда-сюда с тяжелыми чемоданами, гостей, отдыхающих в роскошных креслах, и парочек, воркующих друг с другом на изумрудно-зеленых диванчиках, чьи мягкие бархатные подушки безмолвно хранят не один секрет.

Но, пожалуй, что мне нравится в лобби больше всего – это ольфакторное ощущение, тот первый благоуханный вдох, который я делаю, вбирая в себя запах отеля, когда переступаю порог перед каждой сменой, – неповторимая смесь тонких ароматов дамских духов, бархатистого мускуса кожаных кресел и терпкой нотки лимонной мастики, которой дважды в день натирают мраморные полы. Это дух отеля. Аромат самой жизни.

Каждый день, когда я прихожу на работу в «Ридженси гранд», я снова чувствую себя живой, частью ткани отеля, этой роскоши и буйства цвета. Я – неотъемлемая часть общего узора, яркий уникальный квадратик, вплетенный в этот гобелен.

Бабушка часто говорила: «Если ты любишь свою работу, ты никогда в жизни не будешь работать». И она была права. Каждый рабочий день для меня радость. Я создана для этой работы. Я люблю наводить чистоту, я люблю мою рабочую тележку, и я люблю мою униформу.

Ничто не сравнится с идеально укомплектованной тележкой горничной в начале смены. Она, по моему скромному мнению, являет собой апофеоз изобилия и красоты. Хрустящие маленькие упаковки деликатно завернутого мыла, пахнущего цветами апельсина, крохотные бутылочки шампуня «Крабтри энд Эвелин», плоские квадратные коробки с салфетками, рулоны туалетной бумаги, завернутые в полиэтиленовую пленку, белоснежные махровые полотенца трех размеров – банные, для рук и для лица, стопки салфеток для чайно-кофейного сервиза. И наконец, самое главное: набор принадлежностей для уборки, в который входит метелочка из перьев – сметать пыль, лимонный полироль для мебели, ароматизированные антибактериальные мешки для мусора, а также внушительная батарея чистящих и дезинфицирующих средств – все это выстроилось в ряд и готово бороться с любым пятном, будь то кофейные круги, рвота – или даже кровь. Укомплектованная всем необходимым тележка – это передвижное санитарное чудо, машина чистоты на колесиках. И, как я уже говорила, она прекрасна.

И моя униформа. Если бы мне пришлось выбирать между моей униформой и моей тележкой, думаю, я не смогла бы сделать выбор. Моя униформа – это моя свобода. Мой персональный плащ-невидимка. В «Ридженси гранд» ее ежедневно подвергают химчистке в прачечной, которая находится глубоко в сыром чреве отеля, чуть дальше по коридору за раздевалками для персонала. Каждый день, когда я прихожу на работу, униформа уже ждет меня на плечиках на дверце моего шкафчика. Она упакована в полиэтиленовый чехол с налепленным на нем бумажным квадратиком, на котором черным маркером нацарапано мое имя. Какое счастье видеть ее там с утра – мою вторую кожу, чистую, продезинфицированную, свежевыглаженную, пахнущую одновременно свежей газетой, крытым бассейном и ничем. Новое начало. Все это словно стирает предыдущий день и все те дни, что были до него, тоже.

Когда я облачаюсь в свою униформу горничной – не в старомодное платье в духе «Аббатства Даунтон»^[3] и даже не в избитый костюм «заек» из «Плейбоя», а в ослепительно-белую крахмальную блузку и облегающую черную юбку-карандаш (сшитую из эластичной ткани для свободы движений), – я ощущаю свою целостность. Одетая для рабочего дня, я чувствую себя более уверенной, как будто знаю, что мне говорить и что делать – во всяком случае, бо́льшую часть времени. А когда я снимаю ее в конце смены, то ощущаю себя обнаженной, беззащитной, лишенной целостности.

По правде говоря, в ситуациях, требующих взаимодействия с другими людьми, я нередко испытываю затруднения. Такое впечатление, что все играют в какую-то замысловатую игру со сложными правилами, которые хорошо им известны; я же каждый раз играю, как впервые. Я с пугающей регулярностью попадаю впросак, обижаю людей, желая сказать им комплимент, неверно истолковываю язык их тел, говорю не то и невпопад. Лишь благодаря бабушке я узнала, что улыбка вовсе не обязательно означает, что человек счастлив. Иногда люди улыбаются, когда они смеются над тобой. Или благодарят, когда на самом деле им хочется влепить тебе оплеуху. Бабушка утверждала, что я понемногу стала понимать людей получше – «потихоньку, полегоньку, моя дорогая», – но теперь, когда ее не стало, я не справляюсь. Раньше я спешила домой с работы, чтобы распахнуть дверь нашей квартирки и с порога задать ей вопросы, которые накопились у меня за день. «Я дома! Бабушка, а кетчупом в самом деле можно чистить латунь или лучше все-таки использовать для этого соль с уксусом? А правда, что некоторые люди пьют чай со сливками? Бабушка, а почему сегодня на работе меня назвали Румбой?»

Но теперь, когда я открываю входную дверь, некому сказать мне: «Молли, милая, я сейчас все тебе объясню» и «Давай-ка я налью тебе чашечку чая, а потом отвечу на все твои вопросы». Теперь наша уютная двухкомнатная квартирка кажется гулкой, пустой и безжизненной, как пещера. Или гроб. Или могила.

Я последний человек, которого приглашают на вечеринки, хотя я люблю вечеринки. Я не умею поддерживать разговор и то и дело норовлю что-нибудь ляпнуть, и очевидно, поэтому у меня нет друзей моего возраста. Честно говоря, это стопроцентная правда. У меня нет друзей моего возраста, да и друзей любого другого возраста тоже, если уж на то пошло.

Но на работе, облаченная в свою униформу, я сливаюсь со всеми остальными. Я становлюсь частью интерьера, как черно-белые полосатые обои, которыми оклеены многие коридоры и номера. Пока я не открываю рот, в своей униформе я неотличима от любой другой горничной. Вы могли бы увидеть меня на полицейском опознании и не узнать, даже если до этого проходили мимо меня по десять раз на дню.

Не так давно мне исполнилось двадцать пять лет, «четверть века», как не преминула бы заметить бабушка, если бы могла что-то мне сказать. Чего она, конечно, не может, поскольку она мертва.

Да, мертва. Почему нельзя называть вещи своими именами? Она не «угасла», как свеча на ветру. Она не «исчезла», как какой-то сладкий ветерок, щекочущий вереск. И не «ушла». Она умерла. Около девяти месяцев тому назад.

На следующий день после того, как она умерла, стояла прекрасная теплая погода, и я пришла на работу, как и всегда. Мистер Александр Сноу, управляющий, очень удивился, увидев меня. Он напоминает мне филина. Он носит очки в роговой оправе, которые выглядят на его широком лице слишком большими. Его редеющие волосы зализаны со лба назад, так что по бокам видны залысины. В отеле его никто особо не любит. Как сказала бы бабушка, «не важно, что думают другие, важно, что думаешь ты». И я с этим согласна. Надо жить так, как подсказывает тебе твоя собственная совесть, а не следовать слепо за кем-то другим, как овца.

– Молли, что ты тут делаешь? – спросил мистер Сноу, когда я явилась на работу на следующий день после смерти бабушки. – Я очень соболезную твоему горю. Мистер Престон сообщил мне, что твоя бабушка вчера скончалась. Я уже вызвал тебе замену. Мне показалось, что ты возьмешь отгул.

– Мистер Сноу, почему вы так решили? Когда кажется, креститься надо.

Мистер Сноу посмотрел на меня с таким видом, как будто собирался отрыгнуть мышь.

– Пожалуйста, прими мои соболезнования. Ты точно уверена, что не хочешь взять выходной?

– Это же моя бабушка умерла, а не я, – ответила я. – «Шоу должно продолжаться», сказала бы она.

Его глаза расширились, что, по-видимому, должно было обозначать шок. Никогда не пойму, почему правда шокирует людей больше, чем ложь.

И тем не менее мистер Сноу сдался:

– Как хочешь, Молли.

Через несколько минут я уже была внизу, в одной из комнат для переодевания прислуги, надевала униформу горничной, как я делаю каждый день, как я только что сделала сегодня утром, как сделаю и завтра, даже если кто-то – на этот раз не моя бабушка – сегодня умер. И не дома, а в отеле.

Да. Вы совершенно правильно меня поняли. Сегодня во время работы я нашла одного из гостей в постели мертвым. Это был мистер Блэк. Тот самый мистер Блэк. Если не считать этого, мой рабочий день ничем не отличался от любого другого.

Правда, любопытно, насколько одно-единственное сейсмическое событие способно изменить твои воспоминания о том, что произошло? Мои рабочие дни обычно сливаются один с другим, одна задача плавно перетекает в другую. Мусорные корзины, которые я опустошаю на четвертом этаже, превращаются в точно такие же мусорные корзины на третьем. Я могу поклясться, что убираю люкс 410, угловой номер с видом на западную сторону улицы, но на самом деле я нахожусь в другом конце отеля, в номере 430, угловом номере на восточной стороне, который представляет собой зеркальное отражение люкса 410. Но тут происходит нечто необычное – например, я обнаруживаю мистера Блэка в постели абсолютно мертвым, – и внезапно день кристаллизуется, мгновенно становясь из газообразного твердым. Каждый миг становится запоминающимся, неповторимым, совершенно не похожим на все предыдущие рабочие дни.

Это сейсмическое событие произошло сегодня, около трех часов дня, под конец моей смены. Я уже привела в порядок все закрепленные за мной номера, включая пентхаус Блэков на четвертом этаже, но мне понадобилось вернуться в номер, чтобы закончить уборку в их ванной.

Только, пожалуйста, не подумайте, что раз мне пришлось дважды убирать пентхаус Блэков, то я неорганизованная или работаю спустя рукава. Когда я убираю номер, я не пропускаю ни одного квадратного дюйма. Я оставляю его после себя безукоризненно чистым – без единой пылинки и единого пятнышка. «Чистоплотность сродни праведности», – любила повторять бабушка, и я полагаю, что этот принцип получше многих. После моей уборки вы не найдете пыли в углах. Как и отпечатков пальцев, и грязных разводов.

Так что дело не в том, что я поленилась и решила не убирать ванную Блэков, когда драила весь остальной номер в то утро, отнюдь. Напротив, во время моего первого визита ванная была занята. Жизель, нынешняя жена мистера Блэка, отправилась в душ практически сразу же после того, как я переступила порог их номера. И хотя она дала мне разрешение (назовем это так) привести в порядок весь остальной номер, пока она будет купаться, она пробыла в душе довольно долго, так долго, что сквозь щель под дверью ванной начал вырываться пар.

Мистер Чарльз Блэк и его вторая жена, Жизель Блэк, гости в «Ридженси гранд» давние и постоянные. В отеле их знает каждый, да и во всей стране тоже. Мистер Блэк останавливается – хотя теперь вернее будет сказать «останавливался» – у нас по меньшей мере на неделю каждый месяц, когда приезжал в город по делам, связанным со сделками с недвижимостью. Мистер Блэк – знаменитый импресарио, магнат, финансовый воротила. Вернее, был. Они с Жизелью нередко становились героями светской хроники. Его там, как правило, именовали записным сердцеедом в годах, хотя, разумеется, никаких сердец он не ел. Жизель же частенько описывали как «светскую львицу, покорившую его своей юностью и красотой».

Мне это описание казалось лестным, но, когда его прочла бабушка, она со мной не согласилась. Когда я спросила у нее почему, она сказала: «Читать нужно то, что написано между строк, а не на них».

Мистер и миссис Блэк были женаты не так долго, что-то около двух лет. Нам в «Ридженси гранд» очень повезло, что эта достойная чета регулярно удостаивает наш отель своим присутствием. Это повышает наш престиж. Что, в свою очередь, означает больше гостей. Что, в свою очередь, означает, что у меня есть работа.

Однажды, немногим более двадцати трех месяцев тому назад, когда мы с бабушкой прогуливались по деловому центру, бабушка показала мне все здания, принадлежащие мистеру Блэку. Я и не подозревала, что он владеет доброй четвертью города, но увы, это так. Или, вернее, владел. Как выясняется, нельзя владеть недвижимостью, когда ты труп.

– «Ридженси гранд» ему не принадлежит, – как-то раз сказал о мистере Блэке мистер Сноу, когда мистер Блэк был еще вполне жив.

Свой комментарий мистер Сноу сопроводил странным негромким хмыканьем. Понятия не имею, что он хотел этим сказать. Одна из причин, по которым мне нравится вторая жена мистера Блэка, Жизель, – это то, что она все и всегда говорит мне прямым текстом. Словами.

Сегодня утром, когда я в первый раз вошла в пентхаус Блэков, я навела в нем идеальную чистоту – за исключением ванной, где была Жизель. Она была сама не своя. Когда я пришла, я заметила, что глаза у нее красные и припухшие. Аллергия? Или печаль? Жизель не стала медлить. Наоборот, едва я пришла, она бросилась в ванную и захлопнула за собой дверь.

Я не могла допустить, чтобы ее поведение помешало мне выполнить мои обязанности. Наоборот, я немедленно приступила к работе и решительно принялась за уборку. Когда номер был приведен в идеальный порядок, я остановилась перед запертой дверью ванной с коробкой салфеток и крикнула Жизели так, как учил меня мистер Сноу.

– Ваши комнаты снова в идеальном порядке! Я вернусь позднее, чтобы вымыть ванную!

– Хорошо! – отозвалась из-за двери Жизель. – Вовсе незачем так кричать! Господи боже мой!

Когда она наконец показалась из ванной, я протянула ей салфетку на тот случай, если у нее действительно аллергия или она расстроена. Я рассчитывала немного с ней поговорить, потому что она часто бывает настроена поболтать, но она быстро унеслась в спальню, чтобы одеться.

Тогда я вышла из номера и прошла весь четвертый этаж, комнату за комнатой. Я взбивала подушки и полировала позолоченные зеркала. Я оттирала от обоев и стен грязные разводы и пятна. Я собирала в тюки грязные простыни и влажные полотенца. Я дезинфицировала фаянсовые унитазы и раковины.

Убрав примерно половину номеров на этаже, я ненадолго прервалась, чтобы отвезти мою тележку в подвал, где выгрузила в прачечной два больших тяжелых тюка с грязным постельным бельем и полотенцами. Несмотря на то что в подвале вечно нечем дышать, что лишь усугубляется режущим люминесцентным светом и очень низкими потолками, избавиться от этих тюков было огромным облегчением. Возвращаясь обратно по коридорам, я чувствовала себя неизмеримо лучше, пусть и успела слегка взмокнуть.

По пути я решила заглянуть на кухню к Хуану Мануэлю, мойщику посуды, и принялась петлять по запутанным переплетениям коридоров, привычно сворачивая в нужных местах – налево, направо, налево, налево, направо – как смышленая дрессированная мышь в лабиринте. Едва я добралась до широких кухонных дверей и распахнула их, Хуан Мануэль немедленно бросил все свои дела и принес мне большой стакан холодной воды со льдом, который я с огромной благодарностью приняла.

Немного поболтав с Хуаном Мануэлем, я покинула его и отправилась в кастелянскую пополнить запас чистых полотенец и постельного белья. Затем я поднялась на второй этаж, где воздух был посвежее, и начала убирать номер за номером, причем на этот раз оказалось подозрительно мало чаевых, одна мелочь, но об этом позже.

Когда я взглянула на часы, было около трех. Пора было возвращаться на четвертый этаж, чтобы вымыть ванную в номере мистера и миссис Блэк. Я остановилась перед дверью и прислушалась, пытаясь понять, там они или нет. Я постучала, согласно протоколу.

– Уборка номеров! – произнесла я громким, но вежливо официальным голосом.

Нет ответа. Я достала свою главную карточку-ключ и вошла в их номер, волоча за собой тележку.

– Мистер и миссис Блэк? Могу я закончить уборку? Мне очень хотелось бы привести ваш номер в идеальный порядок!

Молчание. Очевидно, или мне так показалось, мужа и жены в номере не было. Тем лучше для меня. Я могла выполнить свою работу тщательно и без помех. Я позволила тяжелой двери закрыться за собой и обвела взглядом гостиную. Она выглядела не так, как несколько часов назад, когда я оставила ее чистой и прибранной. Впечатляющее – от пола до потолка – окно, выходящее на улицу, было задернуто шторами, по стеклянному столику в беспорядке были разбросаны несколько маленьких бутылочек шотландского виски из мини-бара, рядом с ними стоял полупустой массивный бокал и лежала нетронутая сигара. На полу валялась скомканная салфетка, а вмятина на диване обозначала то место, где ее продавил зад любителя виски. Желтая сумочка Жизели, которую я с утра заметила на бюро у входа, исчезла, что означало, что ее хозяйка отправилась бродить по городу.

Работа горничной никогда не кончается, подумала я про себя и, сняв подушку с дивана, энергично взбила ее, вернула на место и разгладила оставшиеся крохотные складочки на диванной обивке. Прежде чем заняться столом, я решила проверить состояние других комнат. Было очень похоже на то, что мне придется убирать весь номер заново.

Первым делом я направилась в спальню, находившуюся в глубине номера. Дверь была открыта, и на полу прямо у двери валялся махровый отельный халат. С порога мне был виден шкаф в спальне. Одна его дверца была приоткрыта – ровно настолько же, как была, когда я уходила утром, потому что встроенный сейф внутри тоже был открыт и не давал закрыть дверцу полностью. Часть содержимого сейфа была все еще на месте – это я заметила сразу, – но вот те предметы, которые утром вызвали у меня некоторое замешательство, исчезли. В каком-то смысле я даже испытала облегчение. Я отвела взгляд от шкафа, аккуратно переступила через валяющийся на полу халат и вошла в спальню.

И лишь тогда я увидела его. Мистера Блэка. На нем был тот же самый двубортный костюм, который был на нем, когда он с утра чуть ли не сбил меня с ног у двери номера, отсутствовала только бумага, которую он сунул в нагрудный карман. Он лежал, распластавшись на спине, на кровати. Постель была измята и вся в беспорядке, как будто он долго метался и ворочался с боку на бок, прежде чем улечься на спину. Его голова покоилась на одной подушке, а не на двух, как полагается, еще две другие валялись рядом. Это значило, что мне придется искать обязательную четвертую подушку, которую я совершенно определенно клала на кровать, когда утром застилала ее, поскольку дьявол, как говорится, в деталях.

Мистер Блэк был без ботинок – они оказались в другом конце комнаты. Я помню это совершенно отчетливо, потому что один смотрел носом на юг, а второй на восток, и я подумала, что мой профессиональный долг требует от меня, прежде чем выйти из спальни, поставить их так, чтобы оба смотрели в одну сторону, и привести в порядок спутавшиеся шнурки.

Разумеется, первой моей мыслью после того, как моим глазам представилась эта картина, вовсе не было, что мистер Блэк мертв. Я решила, что он крепко заснул после продолжительных возлияний в гостиной. Однако, присмотревшись повнимательней, я заметила в комнате и некоторые другие странности. На прикроватном столике рядом с мистером Блэком валялся открытый пузырек с таблетками, которые, насколько мне было известно, принадлежали Жизели. Маленькие голубые таблетки высыпались на столешницу, а некоторые даже свалились на пол. Пара штук была раздавлена и превратилась в мелкий порошок, который уже успели втоптать в ковер. Я подумала, что придется пылесосить, а потом еще пройтись по ковру специальным дезодорирующим средством, чтобы вернуть ворс обратно в безупречное состояние.

Мне не так уж часто доводилось обнаруживать кого-то из наших гостей в постели спящим. Если уж на то пошло, гораздо чаще, к моему смятению, я застаю их совершенно в ином состоянии – in flagrante^[4], как это именуется на латыни. Большинство гостей, решив поспать или заняться чем-то требующим уединения, любезно вешают на ручку двери табличку «Не беспокоить», которую я всегда оставляю на бюро у входа на такой случай. И большинство гостей немедленно подают голос, если я случайно застаю их в неподобающий момент. Но с мистером Блэком было не так: он не подал голоса и не приказал мне «убираться вон», как обычно говорил, если я приходила не вовремя. Вместо этого он продолжал крепко спать.

Только тогда я осознала, что за те десять секунд или даже больше, что я простояла на пороге, я не слышала его дыхания. Я кое-что знаю о людях, у которых крепкий сон, поскольку моя бабушка как раз была из таких, но ни один человек не способен заснуть настолько крепко, чтобы совсем перестать дышать.

Я решила, что поступлю благоразумно, если подойду к мистеру Блэку и проверю, все ли с ним в порядке. Это тоже профессиональный долг горничной. Я сделала маленький шаг вперед, чтобы внимательно рассмотреть его лицо. Именно тогда я и заметила, каким серым, каким одутловатым и… каким отчетливо нездоровым оно выглядит. Я осторожно подошла еще ближе, к самой кровати, и оказалась прямо над ним. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, рот кривился в недовольной гримасе, хотя для мистера Блэка это вряд ли можно было назвать необычным. Я заметила у него вокруг глаз странные маленькие точечки, вроде красно-фиолетовых булавочных уколов. Лишь тогда в мозгу у меня внезапно тренькнул тревожный колокольчик и до меня со всей очевидностью дошел тот пугающий факт, что во всей этой ситуации что-то не так.

Я протянула руку и похлопала мистера Блэка по плечу. Оно было холодным и застывшим, словно какая-нибудь мебель. Я поднесла ладонь к его рту в отчаянной надежде почувствовать хотя бы какой-то намек на дыхание, но все было напрасно.

– Нет, нет, нет, – пробормотала я, прикладывая два пальца к его шее, чтобы проверить пульс. Пульса не было. Я схватила его за плечи и потрясла. – Сэр! Сэр! Проснитесь!

Теперь, по зрелом размышлении, я понимаю, что это было глупо с моей стороны, но в то время мне все еще казалось совершенно немыслимым, что мистер Блэк может в самом деле быть мертв.

Когда я отпустила его, он тяжело упал на подушку, слегка ударившись головой о спинку кровати. Я попятилась назад, мои руки пристыли к бокам.

На негнущихся ногах я прошаркала к столику с другой стороны кровати, на котором стоял телефон, и позвонила на стойку регистрации.

– «Ридженси гранд», ресепшен. Чем я могу вам помочь?

– Добрый день, – начала я. – Я не гость. Обычно я не прошу помощи. Это Молли, горничная. Я сейчас в пентхаусе на четвертом этаже, в номере четыреста один, и у меня тут нестандартная ситуация. Беспорядок особого рода, если можно так выразиться.

– Зачем вы звоните на ресепшен? Звоните в службу уборки.

– Я и есть служба уборки! – повысила я голос. – Пожалуйста, не могли бы вы сообщить мистеру Сноу, что тут у нас один гость… не вполне живой.

– Не вполне живой?

Вот почему лучше все и всегда говорить прямо и недвусмысленно, но, признаюсь, в тот момент я на время потеряла голову.

– Он совсем мертвый! – сказала я. – Лежит в постели, совсем мертвый. Свяжитесь с мистером Сноу. И пожалуйста, вызовите экстренные службы. Немедленно!

С этими словами я повесила трубку. Честно говоря, все, что происходило дальше, кажется мне сюрреалистичным и похожим на сон. Я помню, как сердце заколотилось у меня в груди, комната вокруг меня накренилась, как в хичкоковском фильме, ладони стали мокрыми от холодного пота, и телефонная трубка едва не выскользнула у меня из руки, когда я клала ее на место.

В этот момент я подняла глаза. На стене напротив меня висело зеркало в позолоченной раме, в котором отражалось не только мое перепуганное лицо, но и все остальное. Раньше я этого не замечала.

Головокружение усилилось, пол под моими ногами накренился, как в комнате смеха. Я прижала руку к груди в тщетной попытке заставить мое трепыхающееся сердце биться медленнее.

Это куда легче, чем вам кажется, – существовать прямо у всех на виду, оставаясь практически невидимой. Я пришла к этому выводу за время работы горничной. Ты можешь быть таким важным, таким незаменимым в общей структуре, будучи при этом абсолютно незаметным. Это правда, которая применима к горничным, да и к другим тоже, как кажется. Это правда, которая пробирает до костей.

Вскоре после этого я упала в обморок. В глазах у меня потемнело, и я просто рухнула на пол, как это со мной иногда случается, когда оставаться в сознании становится невыносимо.

Теперь я сижу здесь, в роскошном кабинете мистера Сноу, и руки у меня трясутся. Мои нервы на пределе. Что есть, то есть. Что сделано, то сделано. И все равно я дрожу.

Чтобы успокоиться, я применяю мысленный прием, которому научила меня бабушка. Когда напряжение в каком-нибудь фильме становилось невыносимым, она хватала пульт дистанционного управления и ускоряла перемотку вперед. «Ну вот, – говорила она. – Что толку трепать себе нервы, если конец все равно неизбежен. Что будет, то будет». Это верно в отношении фильмов, но менее верно в отношении реальной жизни. В реальной жизни твои действия могут повлиять на исход событий, сделать его из грустного веселым, из разочаровывающего удовлетворительным, из несправедливого справедливым.

Бабушкин прием срабатывает. Я мысленно перематываю мои воспоминания назад и останавливаю их именно там, где нужно. И дрожь мгновенно стихает. Я по-прежнему находилась в номере, но не в спальне, а у входной двери. Я бросилась обратно в спальню, во второй раз сняла телефонную трубку и позвонила на ресепшен. Только на этот раз я потребовала, чтобы меня соединили с мистером Сноу. Когда в трубке послышался его голос, произнесший: «Слушаю? В чем дело?», я постаралась быть предельно четкой и ясной:

– Это Молли. Мистер Блэк мертв. Я в его номере. Пожалуйста, позвоните в службу экстренной помощи.

Приблизительно тринадцать минут спустя мистер Сноу появился в номере в сопровождении небольшой армии медиков и полицейских. Он увел меня прочь, держа за локоть, как маленького ребенка.

И вот теперь я сижу в его кабинете чуть в глубине от главного лобби, в жестком и скрипучем кресле, обитом темно-бордовой кожей, с высокой спинкой. Мистер Сноу куда-то отлучился некоторое время назад – может, час, а может, и больше. Он велел мне никуда не уходить до его возвращения. В одной руке у меня красивая чашка с чаем, в другой – песочное печенье. Я не помню, откуда они взялись. Я подношу чашку к губам – чай горячий, но не обжигающий, идеальной температуры. Руки у меня все еще немного дрожат. Кто же приготовил мне эту идеальную чашку чая? Мистер Сноу? Или кто-то на кухне? Может, это был Хуан Мануэль? Или Родни из бара? Представлять, как Родни заваривает для меня идеальный чай, приятно.

Я смотрю на чашку – из настоящего фарфора, с узором из розовых роз и колючих зеленых стеблей – и вдруг понимаю, что скучаю по бабушке. Ужасно скучаю.

Я подношу печенье ко рту. Оно приятно похрустывает на зубах. Текстура у него рассыпчатая, вкус нежный и маслянистый. В общем, восхитительное печенье. И сладкое, мм, до чего же сладкое.

Глава 2

Я до сих пор сижу в одиночестве в кабинете мистера Сноу. Должна признаться, меня тревожит то, что я так сильно выбилась из графика, не говоря уж о том, что я останусь без чаевых. Обычно к этому времени я уже успеваю убрать все номера на этаже, но не сегодня. Меня беспокоит, что подумают другие горничные и не придется ли им доделывать вместо меня мою работу. Прошло уже столько времени, а мистер Сноу все не идет и не идет за мной. Я пытаюсь унять страх, который клокочет у меня в животе.

Мне приходит в голову мысль, что, если я хочу вернуть себе душевное спокойствие, неплохо бы восстановить всю последовательность событий дня, как можно подробнее вспомнив все, что произошло до того момента, когда я нашла мистера Блэка мертвым в его постели в номере 401.

Сегодняшний день начался совершенно обычно. Я вошла сквозь величественную вращающуюся дверь в лобби отеля. Строго говоря, персоналу полагается пользоваться служебным входом с тыльной стороны здания, но почти никто так не делает. Это то правило, которое я с удовольствием нарушаю.

Мне нравится то, как холодят ладонь отполированные до блеска латунные перила вдоль алых ступеней лестницы главного входа в отель. Мне нравится то, как мои туфли утопают в пушистом ворсе ковра. И мне нравится здороваться с мистером Престоном, швейцаром «Ридженси гранд». Представительный, облаченный в фуражку и длинный плащ, украшенный золотыми галунами, мистер Престон проработал в «Ридженси гранд» два с лишним десятка лет.

– Доброе утро, мистер Престон.

– А, Молли. Хорошего тебе понедельника, милая.

Он приподнимает свою фуражку.

– Как поживает ваша дочка? Вы давно с ней виделись?

– Да нет, только в это воскресенье вместе ужинали. Она завтра выступает в суде, у нее слушание. Я до сих пор не могу в это поверить. Моя малышка – адвокат. Если бы только Мэри могла увидеть ее сейчас.

– Вы, должно быть, очень ею гордитесь.

– Ну еще бы.

Мистер Престон овдовел больше десяти лет назад, но больше так и не женился. Когда его спрашивают почему, он неизменно отвечает: «Мое сердце принадлежит Мэри».

Он – честный человек, хороший человек. Не мошенник. Я не говорила, как сильно я презираю мошенников? Собрать бы их всех и утопить в зыбучем песке, пусть задыхаются в грязи. Мистер Престон – не такой человек. Он из тех, кого хотелось бы видеть своим отцом, хотя меня едва ли можно считать специалистом в этом вопросе, учитывая, что у меня самой отца нет и никогда не было. Он исчез из моей жизни одновременно с моей матерью, когда я была еще «крохотулечкой», как говорила моя бабушка, что, насколько я понимаю, означало возраст примерно между моими шестью месяцами и годом, когда бабушка взяла на себя заботу обо мне и мы с ней стали одним целым, бабушка и я, я и бабушка. Пока смерть не разлучила нас.

Мистер Престон напоминает мне бабушку. Он был с ней знаком. Я так и не поняла, откуда они друг друга знали, но бабушка находилась с ним в дружеских отношениях и была довольно близка с его женой Мэри, земля ей пухом.

Мне нравится мистер Престон, потому что он вдохновляет людей вести себя достойно. Если ты швейцар в роскошном, процветающем отеле, ты видишь очень многое. Например, бизнесменов, которые водят к себе в номера юных красоток, пользуясь тем, что их уже не столь юные жены остались за тысячу миль. Или рок-звезд, напившихся до такого состояния, что принимают вазоны при входе за писсуар. Или молодую и красивую миссис Блэк – вторую миссис Блэк, – в спешке покидающую отель в слезах.

В своих действиях мистер Престон руководствуется исключительно своим личным этическим кодексом. Однажды до меня дошел слух, будто он так разозлился на ту самую рок-звезду, что навел на него папарацци, которые так его допекли, что он никогда больше не останавливался в «Ридженси гранд».

– Мистер Престон, – спросила я у него однажды, – а это правда? Это вы тогда позвонили папарацци?

– Никогда не спрашивай джентльмена о том, что он сделал или не сделал. Если это истинный джентльмен, у его поступка были веские основания. И, если это истинный джентльмен, он никогда не признается.

Вот такой он, мистер Престон.

Пройдя мимо него сегодня утром, я преодолела лобби и поспешила по лестнице вниз, в лабиринт коридоров, ведущих к кухне, к прачечным и к моим самым любимым комнатам из всех – для прислуги. Может, роскошными их не назовешь – ни латуни, ни мрамора, ни бархата, – но в комнатах для прислуги я чувствую себя как дома.

Как всегда, я надела свежую униформу горничной и взяла тележку, предварительно проверив, укомплектована ли она всем необходимым и готова ли к рабочему дню. Она оказалась не укомплектована, что не стало для меня неожиданностью, поскольку в вечернюю смену работала моя начальница Шерил Грин. В «Ридженси гранд» многие за глаза называют ее Чернобылем. Чтобы было ясно, она не из Чернобыля. На самом деле, она вообще не из Украины. Она прожила всю свою жизнь в этом городе, как и я. Хочу подчеркнуть, что, хотя я и не слишком высокого мнения о Шерил, я никогда не называю ее – и вообще кого бы то ни было – обидными прозвищами. «Относись к людям так, как хотела бы, чтобы относились к тебе», – учила меня бабушка, и для меня это незыблемый принцип. За мои четверть века какими только словами меня ни называли, и я могу сказать, что поговорка «Слово не обух, в лоб не бьет» совершенно не соответствует действительности: слово может ранить куда сильнее.

Может, Шерил и выше меня по должности, но она точно ничуть меня не достойнее. Нельзя судить о человеке по тому, кем он работает и чего в жизни достиг; судить надо по его делам. Шерил – лентяйка и неряха. Она работает спустя рукава. Никогда лишний раз не перетрудится. Как-то раз я даже видела, как она протирала раковину в номере той же самой тряпкой, которой перед этим мыла унитаз. Можете себе такое представить?

– Что ты делаешь? – спросила я, застав ее с поличным. – Это негигиенично.

Шерил пожала плечами:

– Эти скряги вечно жмотятся на чаевые. Будут знать.

Хотя это против всякой логики. Откуда гости узнают, что старшая горничная в их отсутствие размазала по их раковине микроскопические частички фекалий? И почему она решила, что это должно побудить их оставлять более щедрые чаевые?

– Это такая низость, что ниже только беличий зад, – отреагировала бабушка, когда я рассказала ей про Шерил и туалетную тряпку.

Сегодня утром, когда я пришла, в моей тележке громоздилась груда грязных влажных полотенец и использованного мыла. Уж можете мне поверить, если бы я была за главную, я бы рада была возможности укомплектовывать все тележки собственноручно.

На то, чтобы подготовить тележку к смене, у меня ушло некоторое время, и, когда я закончила, наконец явилась Шерил, как обычно поздно, нога за ногу. Мне было очень интересно, кинется ли она первым делом на верхний этаж, как она это делала обыкновенно, якобы для того, чтобы поскорее начать уборку, хотя на самом деле ее целью было проскользнуть в пентхаусы, уборка которых была моей обязанностью, чтобы заграбастать с подушек самые крупные чаевые, оставив мне одну мелочь. Я знаю, что она это делает, хотя не могу этого доказать. Такой уж она человек – мошенник – и вовсе не как Робин Гуд. Робин Гуд брал из благородных побуждений, чтобы восстановить справедливость в отношении обездоленных. Такое воровство оправданно, в то время как любое другое – нет. Только не заблуждайтесь: Шерил – не Робин Гуд. Она крадет у других по одной-единственной причине: чтобы нажиться за их счет. И это делает ее паразиткой, а не героиней.

Я сухо поздоровалась с Шерил, потом поприветствовала Солнышко и Суниту, двух других горничных, которые работают со мной в одну смену. Солнышко родом с Филиппин.

– Почему тебя зовут Солнышком? – спросила я ее, когда мы с ней только познакомились.

– Из-за моей ослепительной улыбки, – ответила она и, подбоченившись, взмахнула метелочкой из перьев.

Тогда я увидела сходство – чем Солнышко похожа на настоящее солнце. Она теплая и ласковая. Она очень разговорчивая, и наши гости ее любят. Сунита родом со Шри-Ланки и, в отличие от Солнышка, практически не раскрывает рта.

– Доброе утро, – всегда говорю я ей, когда она работает в мою смену. – У тебя все хорошо?

Она коротко кивает и отвечает одним-двумя словами, что меня вполне устраивает. Работать с ней приятно, она не лентяйка и не копуша. Я не имею ничего против других горничных, если они делают свою работу на совесть. Могу сказать одно: и Сунита, и Солнышко знают, как навести в номере идеальную чистоту, что я как горничная уважаю.

Как только моя тележка была укомплектована, я покатила ее по коридору по направлению к кухне, чтобы навестить Хуана Мануэля. Он отличный товарищ, всегда приветливый и готовый помочь. Оставив тележку у дверей кухни, я заглянула сквозь стеклянное окошечко внутрь. Он был там, у гигантской посудомойки, прогонял сквозь ее недра поддоны с грязной посудой. Вокруг сновали другие кухонные работники с подносами, накрытыми серебряными крышками, свежими трехслойными тортами и прочими декадентскими яствами. Начальника Хуана нигде не было видно, так что сейчас было самое подходящее время, чтобы войти. Стараясь держаться поближе к стене, я добралась до рабочего места Хуана Мануэля.

– Привет! – поздоровалась я, возможно слишком громко, но мне хотелось, чтобы он меня услышал сквозь жужжание машины.

Хуан Мануэль вздрогнул и обернулся.

– Híjole^[5], ты меня напугала!

– Сейчас подходящий момент? – спросила я.

– Да, – ответил он, вытирая руки о фартук, и, подойдя к большой металлической раковине, взял чистый стакан, налил в него ледяной воды и протянул его мне.

– Ой, спасибо, – сказала я.

Если в подвале было тепло, то в кухне – адское пекло. Не знаю, как Хуан здесь работает, часами простаивая над раковиной в этой невыносимой жаре и влажности и соскребая с тарелок объедки. Все эти нечистоты, все эти микробы. Я каждый день забегаю к нему и каждый день изо всех сил стараюсь об этом не думать.

– Я принесла тебе ключ. Номер триста восемь, гости освободили его раньше времени. Я прямо сейчас пойду приведу его в порядок, чтобы ты смог подняться туда, когда понадобится. Договорились?

Я тайком приношу Хуану Мануэлю ключи от свободных номеров уже по меньшей мере год, с тех пор как Родни рассказал мне про то, в каком бедственном положении он находится.

– Спасибо тебе большое, amiga mía^[6], – сказал Хуан Мануэль.

– Тебя там никто не побеспокоит до завтра, до девяти утра, пока не придет Шерил. Она вообще не должна убирать третий этаж, но с ней никогда нельзя ничего знать наверняка.

И тут я заметила у него на запястьях круглые отметины, красные и воспаленные.

– Что это у тебя такое? – спросила я. – Ты что, обжегся?

– А, это? Да. Я обжегся. О посудомойку. Да.

– Кажется, это нарушение требований безопасности рабочего места! – сказала я. – Мистер Сноу очень серьезно относится к безопасности. Ты должен обязательно ему об этом сказать, он пришлет кого-нибудь проверить посудомойку.

– Нет-нет, – ответил Хуан Мануэль. – Я сам виноват. Сунул руку туда, куда не следовало.

– Ну ладно, – ответила я. – Будь осторожен, пожалуйста.

– Обязательно, – заверил меня он.

Все это время он не смотрел мне в глаза, что было совсем на него не похоже. Я решила, что он смущен из-за своей неуклюжести, и переменила тему.

– Как твои родные, слышно от них что-нибудь? – спросила я.

– Вот, это мне мать вчера прислала.

Он вытащил из кармана фартука фотографию и показал мне. Его семья живет на севере Мексики. Его отец умер чуть больше двух лет назад, и они остались без средств к существованию. Поэтому Хуан отсылает домой деньги. У него четыре сестры, два брата, шесть тетушек, семеро дядей и один племянник. Он самый старший из братьев и сестер, примерно моего возраста. На фотографии вся семья сидела вокруг пластикового стола, улыбаясь в камеру. Во главе стола стояла его мать, с гордостью держа в руках блюдо с жареным мясом.

– Вот зачем я здесь – на этой кухне, в этой стране. Чтобы моя семья могла по воскресеньям есть мясо. Если бы моя мать познакомилась с тобой, Молли, ты ей сразу понравилась бы. Мы с ней очень похожи, моя мама и я. Если человек хороший, мы это сразу видим. – Он показал на лицо матери на фотографии. – Смотри! Она всегда улыбается, несмотря ни на что. Ох, Молли.

На его глаза навернулись слезы. Я не знала, что делать. Мне не хотелось больше смотреть на фотографии его семьи. Каждый раз, когда он показывал их мне, у меня в животе возникало странное ощущение, примерно такое же, как в тот раз, когда я, моя раковину в номере, случайно задела оставленную гостьей на краю сережку и она исчезла в черной дыре слива.

– Мне пора идти, – сказала я. – Мне сегодня надо убрать двадцать один номер.

– Хорошо, хорошо. Я всегда радуюсь, когда ты заходишь. До свидания, мисс Молли.

Я поспешила из кухни прочь, в тихий, ярко освещенный коридор, к моей идеально укомплектованной тележке, и мне сразу же стало намного лучше.

Пора было заглянуть в гриль-бар при ресторане, где уже должен был заступить на смену Родни. Родни Стайлз, старший бармен. Родни со своей густой волнистой шевелюрой, в строгой белой рубашке с элегантно расстегнутыми верхними пуговицами, открывавшими взгляду кусочек идеально гладкой кожи у него на груди – ну, вернее, почти идеально гладкой, если не считать небольшого круглого шрама на солнечном сплетении. Ну, в общем, грудь у него не волосатая. Не представляю, какой женщине вообще могут нравиться волосатые мужчины. Нет, я вовсе не предвзята в этом вопросе. Просто, если бы мужчина, который мне понравился, оказался волосатым, я взяла бы воск и выдрала бы всю растительность подчистую.

Впрочем, в реальной жизни мне пока что такой возможности не представилось. У меня был всего один бойфренд, Уилбур. И хотя волос на груди у него не было, он оказался сердцеедом. А еще лжецом и мошенником. Так что, возможно, волосы на груди еще не самая худшая вещь в мире.

Я глубоко дышу, чтобы избавиться от мыслей о Уилбуре. Мне повезло иметь способность приводить в порядок мысли так же, как я привожу в порядок комнаты. Я воображаю неприятных людей или вспоминаю неловкие моменты, а потом выбрасываю их из своей головы. Раз – и стерто. Вот так просто. В моих мыслях снова царит идеальный порядок.

Однако сейчас, сидя в кабинете мистера Сноу в ожидании его возвращения, мне трудно сохранять ясность мыслей. Они снова и снова возвращаются к мистеру Блэку. К ощущению его безжизненной кожи под моими пальцами. И так далее.

Я делаю глоток чая, который уже успел остыть. Надо снова сосредоточиться на событиях утра, на том, чтобы восстановить в памяти каждую мелочь… Так, на чем я остановилась?

Ах да. Хуан Мануэль. После того, как я ушла от него, я направилась со своей тележкой к лифту и поднялась в лобби. Когда двери лифта открылись, я увидела мистера и миссис Чен. Чены у нас тоже постоянные гости, как и Блэки, хотя Чены с Тайваня. Мистер Чен, насколько мне известно, торгует текстилем. Миссис Чен всегда его сопровождает. В тот день на ней было платье винного цвета с красивой черной бахромой. Чены всегда безукоризненно вежливы, что я считаю исключительным достоинством.

Они сразу же поздоровались со мной, что, должна заметить, для гостей отеля большая редкость. Они даже отступили в сторону, чтобы я могла выйти из лифта, прежде чем они туда войдут.

– Спасибо, что останавливаетесь в нашем отеле, мистер и миссис Чен.

Мистер Сноу научил меня всегда приветствовать гостей по имени, обращаться с ними так, как будто они члены семьи.

– Это вам спасибо за то, что поддерживаете в нашем номере такой порядок, – сказал мистер Чен. – Миссис Чен каждый раз отдыхает здесь душой и телом.

– Я так, того и гляди, совсем разленюсь. Вы делаете за меня абсолютно всю работу, – сказала миссис Чен.

Я не из тех, кто любит привлекать к себе внимание. Если мне делают комплимент, я в ответ обыкновенно или молчу, или коротко киваю. На этот раз я кивнула и, сделав книксен, сказала:

– Желаю вам приятного пребывания в нашем отеле.

Чены вошли в лифт, и двери закрылись.

В лобби было достаточно оживленно, кто-то заселялся, кто-то, наоборот, выезжал. С виду все было в порядке, моего вмешательства не требовалось. Иногда, впрочем, кто-то из гостей может оставить на журнальном столике смятую газету или бросить стаканчик из-под кофе на чистый мраморный пол, где из него непременно вытекут последние несколько капель, образовав зловещее коричневое пятно. Если я замечаю подобные досадные мелочи, я быстренько устраняю их. Строго говоря, уборка лобби в мои обязанности не входит, но, как говорит мистер Сноу, хорошие работники сами проявляют инициативу.

Я подкатила свою тележку ко входу в гриль-бар и поставила ее на тормоз. Родни уже стоял за баром, читая газету, разложенную на стойке.

Я вошла в зал стремительной походкой, чтобы показать, что я – женщина, уверенная в себе и занятая.

– Я пришла, – сообщила я.

Он вскинул глаза.

– А, Молли, привет! Ты за газетами?

– Твое предположение на сто процентов верно.

Каждый день я беру в баре стопку газет, чтобы разнести их по номерам во время уборки.

– Ты это уже видела? – спросил он, указывая на лежащую перед ним газету.

Он носит очень блестящие часы «Ролекс». Хотя я в брендах не очень разбираюсь, я прекрасно знаю, что «Ролекс» – марка не из дешевых, а это, по всей видимости, означает, что мистер Сноу высоко ценит Родни за выдающиеся способности бармена и платит ему больше, чем обычно платят барменам.

Я взглянула на заголовок, на который показывал Родни.

«Раскол в семье грозит подорвать могущество империи Блэка».

– Можно посмотреть?

– Конечно.

Он развернул газету ко мне. Статья сопровождалась несколькими фотографиями. На одной из них мистер Блэк, снятый крупным планом в своем классическом двубортном костюме, пытался заслониться от репортеров, которые совали камеры прямо ему в лицо. Жизель, безупречно одетая с головы до пят и в черных очках, держала его под руку. Судя по ее наряду, фотография была сделана совсем недавно. Может, даже вчера?

– Похоже, в семье Блэк назревает скандал, – сказал Родни. – Судя по всему, его дочери Виктории принадлежит сорок девять процентов акций бизнес-империи Блэка, и она хочет забрать свою долю.

Я пробежала статью глазами. У мистера Блэка было трое детей, все уже взрослые. Один из мальчиков жил в Атлантик-Сити, второй перемещался между Таиландом и Виргинскими островами или любым другим местом, где планировалась вечеринка. В статье миссис Блэк – первая миссис Блэк – описывала обоих своих сыновей как «людей непрактичных и легкомысленных» и, если верить приведенной цитате, утверждала, что «единственное, что может спасти „Блэк пропертиз энд инвестментс“, это если моя дочь Виктория, которая уже и так фактически взяла на себя руководство компанией, получит как минимум половину акций». Далее в статье описывались перипетии затяжного судебного процесса между мистером Блэком и его бывшей женой. В статье упоминались многочисленные другие магнаты, поддерживавшие ту или иную сторону. Текст подводил читателя к выводу, что второй брак мистера Блэка, в который он два года тому назад вступил с Жизель – женщиной, более чем вдвое его моложе, – стал тем самым моментом, после которого империю Блэка начало лихорадить.

– Бедная Жизель, – произнесла я вслух.

– Правда же? – отозвался Родни. – Ей сейчас только этого не хватало.

Мне в голову пришла одна мысль.

– А ты хорошо ее знаешь? Жизель?

Родни сложил газету и убрал под стойку, а мне принес свежую стопку, чтобы я отнесла ее наверх.

– Кого?

– Жизель, – повторила я.

– Мистер Блэк не позволяет ей спускаться в бар. Думаю, ты общаешься с ней чаще, чем я.

Он был прав. За последнее время между нами, молодой и красивой Жизелью Блэк, второй женой скандально известного магната, и мной, скромной гостиничной горничной, возникла неожиданная и приятная связь – даже, не побоюсь этого слова, дружба. Я не слишком об этом распространяюсь, поскольку максима мистера Престона относится не только к джентльменам: лучше держать язык за зубами.

Я ждала от Родни продолжения, держа паузу, которую могла бы сделать одинокая, но не отчаявшаяся молодая женщина, питай она романтический интерес к стоящему перед ней свободному и привлекательному молодому мужчине, в запахе одеколона которого нотки бергамота мешались с интригующей экзотической маскулинностью.

И я не осталась разочарована – во всяком случае, не полностью.

– Молли, твои газеты. – Он склонился над барной стойкой, и на предплечьях у него завораживающе заиграли мускулы. (Поскольку это была барная стойка, а не обеденный стол, правило, запрещавшее класть на столешницу локти, не действовало.) – Да, кстати, Молли, я хотел поблагодарить тебя за то, что ты делаешь для моего друга Хуана Мануэля. Ты поистине… необыкновенная девушка.

Я почувствовала, что моим щекам стало жарко, как бывало, когда бабушка принималась пощипывать их, чтобы не были такими бледными.

– Я и для тебя сделала бы то же самое, если не больше. Ну то есть разве это не то, для чего нужны друзья? Чтобы помогать друг другу в беде?

Он положил ладонь на мое запястье и легонько его сжал. Ощущение было исключительно приятным, и я неожиданно осознала, сколько времени прошло с тех пор, как ко мне в последний раз кто-то прикасался – хоть кто-то вообще.

Он убрал руку задолго до того, как я оказалась к этому готова. Я ждала, что он скажет что-нибудь еще, может, снова пригласит меня на свидание? Ничего в жизни мне не хотелось так сильно, как во второй раз оказаться на рандеву с Родни Стайлзом. Впервые это произошло более года назад и до сих пор остается главным событием моей взрослой жизни.

Но ждала я напрасно. Он отвернулся к кофе-машине и занялся приготовлением свежей порции кофе.

– Тебе пора идти, – сказал он. – А не то Чернобыль сбросит на тебя бомбу.

Я засмеялась – вернее даже, скорее захохотала или закашлялась. Я смеялась с Родни, а не над Шерил, что оправдывало меня в собственных глазах.

– Исключительно приятно было с тобой поговорить, – сказала я Родни. – Может, как-нибудь повторим? – запустила я пробный шар.

– Всенепременно, – отозвался он. – Я бываю тут каждый день, ха-ха.

– Ну разумеется, – сказала я будничным тоном.

– Это была шутка, – сказал он и подмигнул.

Хотя его шутку я не поняла, не понять подмигивание было невозможно. Я выплыла из бара и забрала мою тележку. Стук сердца отдавался в ушах, возбуждение волнами расходилось по всему телу.

Я покатила тележку через лобби, на ходу кивая гостям. «Вежливость должна быть ненавязчивой, а сервис невидимым, но ощутимым», – любил повторять мистер Сноу. Это давно вошло у меня в привычку, хотя, должна сказать, она дается мне практически без труда. Видимо, благодарить за это следует бабушкино воспитание, хотя в отеле я получила массу возможностей практиковаться и совершенствоваться.

Сегодня утром, пока я со своей тележкой поднималась на лифте на четвертый этаж, сердце у меня пело от счастья. Я направилась к пентхаусу мистера и миссис Блэк, номеру 401. В тот момент, когда я собиралась постучать в дверь, она распахнулась и из номера выскочил мистер Блэк. На нем был его неизменный двубортный костюм, из левого нагрудного кармана торчал сложенный лист бумаги, на котором мелкими письменными буквами было написано слово «дарственная». Он едва не сшиб меня с ног.

– Прочь с дороги!

Он нередко так себя вел – сбивал с ног или обращался со мной как с пустым местом.

– Прошу прощения, мистер Блэк, – сказала я. – Хорошего вам дня.

Я просунула ногу в дверь, чтобы не дать ей закрыться, потом решила, что надо все равно постучать.

– Уборка номеров! – крикнула я.

Жизель сидела на диване в гостиной в купальном халате, обхватив руками голову. Плакала? Я не была точно в этом уверена. Ее волосы – темные, длинные и блестящие – были растрепаны. От вида ее волос в таком состоянии мне стало не по себе.

– Сейчас подходящий момент, чтобы привести ваш номер обратно в идеальное состояние? – спросила я.

Жизель вскинула голову. Лицо у нее было красное, глаза опухшие. Она схватила со стеклянной столешницы свой телефон, вскочила с дивана и скрылась в ванной, захлопнув за собой дверь. Из-за двери немедленно послышался шум вентилятора, который показался мне каким-то громким и дребезжащим. Я сделала себе мысленную пометку сообщить об этом в службу ремонта. Потом Жизель включила душ.

– Ладно! – крикнула я, пытаясь перекричать шум воды. – Если вы не возражаете, я тогда тут приберусь, пока вы готовитесь к свершениям нового дня!

Ответа не последовало.

– Я говорю, я тогда займусь наведением порядка! Поскольку вы ничего мне не ответили…

Молчание. Для Жизели такое поведение было несвойственно. Обычно, когда я приходила прибраться в номере, она была совсем не прочь со мной поболтать. Она заводила со мной разговор, и в ее присутствии я чувствовала себя так, как редко чувствовала себя с кем-то еще. Я чувствовала себя расслабленно – как будто я сижу дома на диване, рядом с бабушкой.

Я сделала еще одну попытку.

– Моя бабушка всегда говорила, что лучший способ справиться с хандрой – устроить уборку! Если ты расклеился, швабру в руки – и вперед!

Но Жизель не могла расслышать меня сквозь шум текущей воды и гул вентилятора.

Я занялась уборкой, начав с гостиной. Стеклянная столешница была вся в грязных разводах и следах пальцев. Человеческая способность разводить грязь никогда не перестает меня поражать. Я взяла бутылочку с нашатырным спиртом и принялась за работу, и вскоре столешница уже сверкала, как ей и полагается.

Я обвела комнату взглядом. Шторы были раздвинуты. К счастью, на окнах не было следов пальцев, уже легче. На бюро у двери лежали несколько вскрытых конвертов. На полу валялся оторванный уголок. Я подобрала его и бросила в мусорную корзину. Рядом с письмами валялась желтая сумочка Жизели с ремешком в виде золотой цепочки. С виду она казалась дорогой, хотя Жизель вечно бросала ее где попало. Молния была открыта, и наружу торчала распечатанная маршрутная квитанция. Я не из тех, кто сует нос в чужие дела, но успела заметить, что это два билета на Каймановы острова в один конец. Если бы это была моя сумочка, я всегда застегивала бы молнию, чтобы из нее ненароком не вывалилось что-нибудь ценное. Я взяла на себя смелость поставить ее строго параллельно конвертам и аккуратно положить рядом цепочку.

Я еще раз обвела взглядом комнату. Ковер был сильно утоптан – ворс примят с обеих сторон, как будто кто-то – то ли мистер Блэк, то ли Жизель, то ли оба сразу – расхаживал по нему туда-сюда. Я взяла с тележки пылесос и включила его в розетку.

– Прошу прощения за шум! – крикнула я в сторону двери ванной.

Я пропылесосила комнату, методично проходясь туда и обратно по прямой, до тех пор пока ворс не распрямился и не стал похож на японский сад камней, который только что разровняли граблями. Я никогда в жизни не бывала в настоящем японском саду, но мы с бабушкой любили проводить досуг, сидя рядышком на диване перед телевизором в гостиной.

– Ну, куда мы отправимся сегодня вечером? – спрашивала она. – На Амазонку с Дэвидом Аттенборо или в Японию с «Нэшнл джиографик»?

В тот вечер я выбрала Японию, и мы с бабушкой узнали все в подробностях про сады камней. Это, разумеется, было до того, как она заболела. Теперь я обхожусь без телепутешествий, потому что не могу позволить себе ни кабельное телевидение, ни даже «Нетфликс». Но даже если бы у меня и были деньги, без бабушки это все равно было бы уже совсем не то.

Теперь, когда я сижу в кабинете мистера Сноу и прокручиваю в памяти события дня, я снова ловлю себя на мысли, что Жизель утром находилась в ванной до странности долго. Такое впечатление, что она не хотела со мной разговаривать. Ну или у нее неожиданно случилось расстройство желудка.

Пропылесосив, я переместилась в спальню. Постель была в беспорядке, а чаевых на подушке не оказалось, что стало для меня разочарованием. Должна признаться, я привыкла рассчитывать на щедрые чаевые от Блэков. Они помогали мне продержаться на плаву последние несколько месяцев после того, как не стало бабушки и оплата квартиры легла исключительно на мои плечи.

Я сняла простыни и перестелила постель, аккуратно, как в больнице, разгладив все складочки и в соответствии с отельным стандартом взбив четыре подушки – две твердые, две мягкие, по две на каждого, мужа и жену. Дверца шкафа была приоткрыта, но, когда я попыталась закрыть ее, у меня ничего не вышло, потому что встроенный сейф оказался распахнут. Внутри лежал один паспорт (не два), какие-то документы, выглядевшие очень официально, и несколько пачек денег – хрустящие новенькие стодолларовые купюры, по меньшей мере пять пачек в общей сложности.

Мне нелегко в этом признаться, даже самой себе, но у меня сейчас финансовый кризис. И хотя я этим совсем не горжусь, правда заключается в том, что горы денег, лежащие в сейфе, искушали меня так сильно, что я постаралась как можно быстрее привести спальню в порядок – обувь поставить ровно, прозрачный пеньюар, небрежно брошенный в кресло, аккуратно сложить и так далее, чтобы можно было поскорее уйти и закончить уборку в остальном номере.

Я вернулась в гостиную, где занялась мини-баром. Недоставало пяти маленьких бутылочек джина «Бомбей» (их, видимо, выпила она) и трех бутылочек скотча (а вот они точно были на его счету). Я пополнила запас, после чего опустошила все мусорные корзины.

Тут наконец за дверью ванной выключился душ, а за ним и вентилятор. И вот тогда до меня донеслись рыдания Жизели – ни с чем другим этот звук спутать было нельзя.

Похоже, ей было очень грустно, так что я громко объявила, что номер убран, взяла с тележки коробку с салфетками и стала ждать у двери ванной.

Наконец она вышла. На ней был гостиничный белый пушистый халат. Я всегда задавалась вопросом, каково это – когда на тебе такой халат; наверное, это все равно что оказаться внутри облака. Голову она замотала полотенцем – получился идеальный завиток, прямо как на моем любимом лакомстве, мороженом.

Я протянула ей коробку с салфетками:

– Если слезы льются из прекрасных глаз, это мы исправим быстренько сейчас!

Она вздохнула:

– Ты милая. Но салфеткой тут ничего не исправишь.

Она обошла меня и скрылась в спальне. Я услышала, как она принялась рыться в своем шкафу.

– У вас там все в порядке? – спросила я. – Я могу чем-нибудь вам помочь?

– Не сегодня, Молли. У меня нет сил. Ладно?

У нее был другой голос, как у сдувшейся шины, если бы шина могла говорить, что, разумеется, возможно только в мультфильмах. Мне было совершенно ясно, что она находится в состоянии крайнего расстройства.

– Прекрасно, – сказала я своим самым бодрым голосом. – Могу я тогда навести порядок в вашей ванной?

– Нет, Молли. Извини, пожалуйста. Не сейчас.

Я решила не принимать это на свой счет.

– Тогда я зайду еще раз попозже.

– Отличная мысль, – отозвалась она.

В ответ на ее комплимент я сделала книксен и, взяв тележку, вышла из номера.

Я отправилась приводить в порядок другие номера на этаже, но меня все сильнее одолевало беспокойство. Что случилось с Жизелью? Обыкновенно, пока я прибирала ее номер, она без умолку болтала, рассказывая, куда собирается пойти и чем заняться. Она спрашивала моего мнения о том, что ей лучше надеть. Говорила мне всякие приятные вещи. «Молли, второй такой, как ты, нет. Ты самая лучшая, помни об этом». От этих слов моим щекам становилось тепло, а в груди словно что-то расширялось.

Кроме того, Жизель забыла дать мне чаевые, а это было совсем на нее не похоже.

«У нас у всех время от времени бывают плохие дни, – услышала я в голове голос бабушки. – Но когда плохими становятся все дни без исключения, а хороших не остается вовсе, значит пора что-то менять в своей жизни».

Я направилась к номеру мистера и миссис Чен. Шерил уже крутилась у двери, собираясь войти в номер.

– Я хотела немного помочь тебе, унести вниз грязное белье, – сказала она.

– Все в порядке, я сама справлюсь, – отозвалась я, протискиваясь мимо нее со своей тележкой. – Но спасибо тебе за доброту.

Приложив свою карту к замку, я вошла внутрь и захлопнула дверь прямо у нее перед носом.

На подушке в спальне Ченов лежала хрустящая двадцатидолларовая купюра. Для меня. Знак признания моей работы, моего существования, моей нужды.

– Вот что такое настоящая доброта, Шерил, – сказала я вслух, складывая двадцатку и пряча ее в карман, и принялась за работу, попутно фантазируя о том, что сделала бы – пшикнула бы ей в лицо хлоркой, удушила поясом от халата, спихнула с балкона, – если бы поймала ее с поличным за воровством моих чаевых у меня из-под носа.

Глава 3

Я слышу шаги, приближающиеся по коридору к кабинету мистера Сноу, где я послушно сижу в одном из скрипучих красно-бордовых кожаных кресел с высокой спинкой. Я не знаю, сколько я уже здесь нахожусь – по ощущениям, больше ста двадцати минут, – и, хотя я очень старалась отвлечь себя мыслями и воспоминаниями, нервы у меня уже на пределе. Входит мистер Сноу.

– Спасибо за ожидание, Молли. Ты проявила исключительное терпение.

И тут я понимаю, что за спиной у него кто-то стоит, кто-то в темно-синей одежде. Он делает шаг вперед. Это оказывается полицейский. Женщина. Она крупная, внушительная, с широкими, как у спортсменки, плечами. В ее глазах есть что-то такое, что мне не нравится. Я привыкла к тому, что люди смотрят мимо меня, сквозь меня, но эта женщина, она смотрит прямо на меня – я бы даже сказала, прямо внутрь меня – так, что мне становится очень не по себе. Чашка с чаем в моих руках кажется холодной как лед. Руки у меня тоже холодные.

– Молли, это детектив Старк. Детектив, это Молли Грей. Это она нашла мистера Блэка.

Я не уверена, как по протоколу полагается приветствовать служащего полиции. Мистер Сноу научил меня, как приветствовать бизнесменов, глав государств и звезд инстаграма, но он никогда не упоминал о том, как быть с полицейскими. Придется мне полагаться на собственную находчивость и на сведения, почерпнутые из «Коломбо»^[7].

Я встаю, потом понимаю, что все еще держу чашку с чаем в руке, и делаю несколько шагов по направлению к роскошному, красного дерева столу мистера Сноу, чтобы поставить ее, но нигде не вижу подставки. Подставки обнаруживаются в другом конце кабинета, на полке, заставленной солидного вида книгами в кожаных переплетах – стирать с них пыль, должно быть, занятие трудоемкое, но в то же самое время исключительно отрадное. Я беру из стопки одну подставку, возвращаюсь к столу мистера Сноу, аккуратно располагаю ее на столешнице так, чтобы ее края совпадали с углом стола, и тогда уже ставлю на нее мою чашку с узором из роз, внимательно следя за тем, чтобы не пролить ни капли остывшего чая.

– Ну вот, – говорю я. Потом подхожу к женщине в форме и смотрю прямо в ее проницательные глаза. – Детектив, – произношу я, как говорили в фильме, и делаю подобие книксена, поставив одну ногу позади другой и коротко кивнув головой.

Детектив Старк бросает взгляд на мистера Сноу, потом снова смотрит на меня.

– Какой ужасный у вас сегодня выдался день, – говорит она, как мне кажется, не без теплоты в голосе.

– О, он был не весь целиком ужасный, – возражаю я. – Я как раз перебирала в памяти все его события. Вообще-то, он даже был по большей части приятный – часов приблизительно до трех.

Детектив Старк снова косится на мистера Сноу.

– Это шок, – говорит он. – Она находится в состоянии шока.

Наверное, мистер Сноу прав. Следующая мысль, которая приходит мне в голову, вдруг кажется мне настолько важной, что ее настоятельно требуется высказать вслух.

– Мистер Сноу, спасибо вам огромное за чай с песочным печеньем. Это вы мне их принесли? Или кто-то еще? И то и другое было просто изумительным. Могу я узнать, что это за марка песочного печенья?

Мистер Сноу закашливается. Потом говорит:

– Мы сами выпекаем его на нашей кухне, Молли. Я с удовольствием угощу тебя еще как-нибудь в другой раз. Но сейчас нам необходимо обсудить более важные вещи. Детектив Старк задаст тебе несколько вопросов, поскольку это ты первой оказалась на месте… э-э… обнаружила мистера Блэка…

– На его смертном ложе, – подсказываю я услужливо.

Мистер Сноу принимается разглядывать носки своих начищенных до блеска туфель.

Детектив скрещивает руки на груди. Мне кажется, ее глаза буравят меня со значением, вот только я не могу понять, что это за значение. Будь со мной бабушка, я спросила бы у нее. Но ее больше нет со мной. И никогда не будет.

– Молли, – говорит мистер Сноу, – тебя никто ни в чем не обвиняет. Но детектив Старк хотела бы поговорить с тобой как со свидетельницей. Может, ты заметила что-то необычное в номере или в течение дня? Что-то такое, что могло бы помочь расследованию?

– Расследованию? – переспрашиваю я. – Вы думаете, что вам известно, как умер мистер Блэк?

Детектив Старк откашливается.

– Я пока что ничего не думаю.

– Весьма разумно, – говорю я. – Значит, вы не считаете, что мистера Блэка убили?

Глаза детектива Старк широко распахиваются.

– Ну, вероятнее всего, он умер от сердечного приступа, – говорит она. – Петехиальные кровоизлияния у него вокруг глаз говорят в пользу внезапной остановки сердца.

– Петехиальные кровоизлияния? – переспрашивает мистер Сноу.

– Крохотные синячки вокруг глаз. Такое бывает при сердечном приступе, но может означать и… другие вещи. Пока что мы ничего не знаем наверняка. Необходимо произвести тщательное расследование, чтобы исключить возможность того, что он был убит.

Мне немедленно вспоминается один забавный каламбур, который любила бабушка, и я решаю блеснуть остроумием.

– Нет, ни у каких бит он совершенно точно не был, – произношу я.

– Молли, – говорит мистер Сноу, – ты отдаешь себе отчет в серьезности ситуации?

Его брови сведены на переносице, и я осознаю, что наделала, каким образом была истолкована моя маленькая шутка.

– Прошу прощения, сэр, – объясняю я. – Мне просто вдруг на ум пришел этот каламбур.

Детектив расплетает руки и кладет ладони на бедра. И снова смотрит на меня с этим своим непонятным выражением.

– Я хотела бы отвезти вас в полицейский участок, Молли, – говорит она. – Чтобы взять у вас свидетельские показания.

– Боюсь, что это невозможно, – возражаю я. – Я не закончила убирать закрепленные за мной номера, а мистер Сноу рассчитывает на меня.

– Ничего страшного, Молли, – говорит мистер Сноу. – Ситуация из ряда вон выходящая, и я настаиваю на том, чтобы ты помогла детективу Старк. Мы заплатим тебе за полную смену, так что пусть этот вопрос тебя не беспокоит.

Я рада это слышать. Учитывая текущее состояние моих финансов, я попросту не могу позволить себе лишиться дневного заработка.

– Это очень великодушно с вашей стороны, мистер Сноу, – говорю я, и тут мне в голову приходит еще одна мысль. – Так, значит, меня ни в чем не обвиняют, да?

– Да, – говорит мистер Сноу. – Я прав, детектив?

– Да, совершенно ни в чем. Нам просто нужно узнать, что вы сегодня видели, на что обратили внимание, особенно на месте происшествия.

– Вы имеете в виду, в номере мистера Блэка?

– Да.

– Когда я обнаружила его мертвым.

– Э-э… да.

– Ясно. Куда мне отнести грязную чашку, мистер Сноу? Я с радостью верну ее на кухню. «Грязь не вздумай оставлять – гость не должен увидать!»

Я цитирую лозунг с самого последнего семинара по повышению квалификации, который не так давно проводил для нас мистер Сноу, но, увы, моя остроумная реплика остается незамеченной.

– Не беспокойся о чашке. Я сам ее уберу, – говорит он.

После этих слов детектив Старк выводит меня из кабинета мистера Сноу и, минуя ярко освещенное лобби отеля «Ридженси гранд», мы выходим через служебную дверь.

Глава 4

Я сижу в полицейском участке. Мне очень непривычно находиться где-то еще, кроме как в отеле «Ридженси гранд» и дома, в бабушкиной квартире. Я не могу думать о ней как о моей квартире, но, наверное, теперь она моя. Моя и только моя – до тех пор, пока я смогу ее оплачивать.

И вот я здесь, в месте, где никогда прежде не бывала и где совершенно определенно не ожидала оказаться сегодня, – в маленькой комнатушке с белыми бетонными стенами, где всего два стула, стол и камера в верхнем левом углу, которая подмигивает мне красным огоньком. Люминесцентный свет слишком резкий и бьет в глаза. Хотя мне очень нравится белый цвет в декоре и одежде, здесь этот стиль определенно выбран зря. Белый работает только тогда, когда в комнате чисто. А эту комнату даже с большой натяжкой чистой назвать нельзя.

Наверное, это профессиональная деформация: я вижу грязь там, где другие ее не замечают. Царапины на стене, оставленные, по всей вероятности, углом чьего-то черного портфеля, кофейные кольца на белом столе напротив меня – две круглые коричневые буквы «о». Захватанная дверная ручка, геометрические отпечатки чьих-то мокрых подошв на полу.

Детектив Старк привезла меня сюда всего несколько минут назад. Наша поездка в целом была достаточно приятной. Детектив позволила мне сесть на переднее сиденье, что я оценила. Я же не преступница какая-нибудь, вот и не надо обращаться со мной как с преступницей. Во время поездки она попыталась завязать со мной светскую беседу. Мне светские беседы не очень хорошо даются.

– И давно вы работаете в «Ридженси гранд»? – спросила она.

– Уже приблизительно четыре года, тринадцать недель и пять дней. Я могу ошибаться на день, но не более того. Если у вас найдется календарик, я могла бы сказать вам точно.

– Не нужно. – Она медленно покачала головой, что, по-видимому, означало, что я выдала ей избыточную информацию.

Мистер Сноу всегда говорит мне, что не надо слишком все усложнять. Чем проще, тем лучше. Он имеет в виду, что я иногда склонна излишне вдаваться в подробности, а это, как выясняется, может раздражать людей.

Когда мы приехали в участок, детектив Старк поздоровалась с секретаршей, что с ее стороны было очень достойно. Я всегда отмечаю, когда так называемые вышестоящие лица здороваются со своими подчиненными. «Вежливым быть никому и ни с кем не зазорно», – любила повторять бабушка.

Потом детектив Старк завела меня в эту маленькую комнатку в глубине участка.

– Принести вам что-нибудь, прежде чем мы начнем разговор? Может, кофе?

– А чая можно? – спросила я.

– Пойду посмотрю, что у нас тут есть.

Сейчас она вернулась с одноразовым стаканчиком в руке.

– Простите, чая не нашлось. Я принесла вам воды.

В одноразовом стаканчике. Терпеть не могу одноразовые стаканчики. Они скрипят. К ним липнет грязь. На них остаются вмятины от малейшего нажатия ногтем. Но я умею себя вести. Я не стану привередничать.

– Спасибо, – говорю я.

Детектив Старк откашливается и опускается на стул напротив меня. В руках у нее желтый блокнот и ручка «Бик» с изгрызенным колпачком. Я усилием воли заставляю себя не задумываться о миллиарде бактерий, которые живут на колпачке этой ручки. Она кладет блокнот и ручку на стол, потом откидывается на спинку своего стула и смотрит на меня этим своим пронзительным взглядом.

– Вас никто ни в чем не обвиняет, Молли, – говорит она. – Я хочу, чтобы вы это знали.

– Я хорошо это понимаю, – отвечаю я.

Желтый блокнот лежит криво, под углом примерно сорок семь градусов от параллели с краем стола. Прежде чем я успеваю остановить свои руки, они сами собой тянутся исправить этот непорядок, передвинуть блокнот так, чтобы он лежал ровно. Ручка тоже лежит криво, но никакая сила в мире не заставит меня прикоснуться к ней.

Детектив Старк наблюдает за мной, склонив голову набок. Наверное, некрасиво так говорить, но она очень похожа на большую собаку, прислушивающуюся к шуму леса. В конце концов она заговаривает:

– Похоже, мистер Сноу был прав, когда сказал, что вы в шоке. Людям в состоянии шока свойственно испытывать затруднения с выражением эмоций. Мне уже доводилось такое видеть.

Детектив Старк совсем меня не знает. Судя по всему, мистер Сноу тоже практически ничего ей про меня не рассказал. Она считает мое поведение странным и думает, что я не в себе, потому что обнаружила мистера Блэка мертвым в постели. И хотя это действительно стало для меня шоком и я не в себе, сейчас я уже чувствую себя намного лучше, чем несколько часов назад, и совершенно уверена, что веду себя вполне нормально.

Но чего мне сейчас хочется по-настоящему, так это оказаться дома, налить себе нормальную чашку чая и, возможно, написать Родни сообщение о событиях дня в надежде, что он, может быть, найдет способ как-нибудь меня утешить или предложит сходить с ним на свидание. Но если этого не случится, тоже ничего страшного. Тогда я приму ванну и почитаю какой-нибудь из романов Агаты Кристи – у бабушки их куча, и все они уже прочитаны мною не по одному разу.

Я решаю, что не стану делиться всеми этими мыслями с детективом Старк. Вместо этого я соглашаюсь с ней в той мере, в какой способна, не кривя при этом душой.

– Детектив, – говорю я, – вы, возможно, правы относительно того, что я в шоке, и мне жаль, если вам кажется, что я не совсем в себе.

– Это совершенно объяснимо, – отвечает она, и кончики ее губ ползут вверх в улыбке – по крайней мере, я полагаю, что это улыбка. Тут я никогда не могу быть уверена до конца. – Я хотела бы расспросить вас о том, что вы увидели, когда сегодня днем вошли в номер Блэков. Вы не заметили ничего неуместного или необычного?

В каждую смену я сталкиваюсь с множеством разнообразных вещей, которые «неуместны» или «необычны» – и не только в люксе Блэков. Сегодня, к примеру, я обнаружила в одном номере на третьем этаже карниз, выдранный из креплений, в другом, на четвертом, – электроплитку с горячей водой, оставленную на виду на полке в ванной, а в третьем, рассчитанном всего на двух гостей, – шестерых очень веселых особ женского пола, которые пытались затолкать под кровать надувные матрасы. Обо всех этих – и не только – нарушениях я, руководствуясь моими должностными инструкциями, доложила мистеру Сноу.

– Твоя приверженность высоким стандартам «Ридженси гранд» не знает границ, – сказал мистер Сноу, но почему-то не улыбнулся. Его губы остались сжаты в тонкую идеально горизонтальную линию.

– Благодарю вас, – ответила я, ощущая гордость за свой поступок.

Я обдумываю, что на самом деле хочет узнать детектив Старк и что я готова ей открыть.

– Детектив, – говорю я, – когда я вошла в номер Блэков сегодня днем, он находился в своем обычном состоянии беспорядка. Ничего из ряда вон выходящего я не заметила, за исключением таблеток на прикроватном столике.

Я сознательно выдаю эту информацию, потому что это та деталь, которую заметил бы на месте преступления даже самый тупоголовый следователь. А вот что я обсуждать не хочу, так это все остальное – халат на полу, распахнутый сейф, пропавшие деньги, маршрутную квитанцию, сумочку Жизели, которая исчезла, когда я во второй раз пришла в номер. И то, что я увидела в зеркале в спальне мистера Блэка.

Я за свою жизнь посмотрела достаточно детективных фильмов, чтобы понимать, кто, как правило, становится главным подозреваемым. Возглавляют этот список обыкновенно жены, а я ни в коем случае не хочу, чтобы Жизель в чем-то заподозрили. Она ни к чему этому не причастна, и она мой друг. Я беспокоюсь за нее.

– Мы изучаем эти таблетки, – говорит детектив Старк.

– Это таблетки Жизели, – вырывается у меня против воли.

Я не могу поверить, что ее имя вылетело у меня изо рта. Наверное, я в самом деле нахожусь в состоянии шока, потому что мой рот и мои мысли не работают в тандеме, как обычно.

– Откуда вы знаете, что это ее таблетки? – спрашивает детектив Старк, не поднимая глаз от блокнота, в котором она что-то пишет. – На флакончике не было никакой наклейки.

– Я знаю, потому что занимаюсь всеми туалетными принадлежностями Жизели. Я выстраиваю их в ряд, когда убираюсь в ванной. Мне нравится располагать их по порядку, от самых высоких до самых низких, хотя иногда я сначала выясняю, не предпочитает ли гость другой метод организации.

– Другой метод.

– Да, например, косметику отдельно, лекарства отдельно, средства женской гигиены отдельно… – Рот детектива Старк слегка приоткрывается. – Или бритвенные принадлежности отдельно, увлажняющие средства отдельно, тоники для волос отдельно. Понимаете?

Она долго молчит. Даже слишком долго. И смотрит на меня как на идиотку, хотя совершенно ясно, что это ей не под силу понять мою исключительно простую логику. Правда заключается в том, что я знаю, что это таблетки Жизели, потому что несколько раз видела, как она закидывала их в рот, когда я находилась в номере. Я даже как-то раз спросила ее про них.

– А, эти? – отозвалась она. – Они помогают мне успокоиться, когда я на нервах. Хочешь одну?

Я вежливо отказалась. Таблетки принимают, только когда что-то болит, и я прекрасно знаю, что может случиться, если ими злоупотреблять.

Детектив Старк продолжает задавать свои вопросы.

– Когда вы пришли в номер Блэков, вы сразу же направились в ванную?

– Нет, – отвечаю я. – Это было бы нарушением протокола. Сначала я сообщила о своем прибытии, думая, что в номере может кто-то находиться. И, как выясняется, я оказалась на сто процентов права в своем предположении.

Детектив Старк смотрит на меня и ничего не говорит.

Я жду. Потом замечаю вслух:

– Вы это не записали.

– Что я не записала?

– То, что я только что сказала.

Она бросает на меня непонятный взгляд, потом берет свою plume de peste^[8] и заносит в блокнот мои слова, после чего с размаху опускает ручку.

– И что было дальше? – спрашивает она.

– Ну, – говорю я, – когда мне никто не ответил, я заглянула в гостиную, которая была довольно неопрятной. Я хотела прибраться, но решила, что лучше сначала осмотреть весь остальной номер. Я зашла в спальню и обнаружила лежащего в постели мистера Блэка. Мне сначала показалось, что он отдыхает.

Изгрызенный колпачок ее ручки угрожающе покачивается в моем направлении, пока она записывает мои слова.

– Продолжайте, – говорит она.

Я рассказываю, как я подошла к мистеру Блэку, проверила дыхание и пульс, но не обнаружила ни того ни другого, как позвонила на ресепшен, чтобы прислали помощь. Я рассказываю ей все в подробностях – до определенного момента.

Теперь она торопливо записывает каждое слово, время от времени прерываясь, чтобы бросить на меня взгляд и одновременно сунуть в рот этот свой рассадник микробов на колпачке ручки.

– Скажите, а вы хорошо знали мистера Блэка? Вы когда-нибудь говорили с ним о чем-нибудь, кроме как об уборке его номера?

– Нет, – отвечаю я. – Мистер Блэк всегда вел себя очень надменно. Он много пил и, кажется, не испытывал ко мне совершенно никакой симпатии, так что я старалась держаться от него подальше.

– А Жизель Блэк?

Я подумала о Жизели, обо всех наших с ней разговорах, о маленьких секретиках, которыми делилась она со мной, а я с ней. Вот так и зарождается дружба – с одной маленькой откровенности за другой.

Мне вспомнился самый первый раз, много месяцев назад, когда я впервые увидела Жизель. До этого я не раз убирала номер Блэков, но с самой Жизелью никогда не сталкивалась. Это произошло утром, примерно в девять тридцать, когда я постучала в дверь и Жизель впустила меня в номер. На ней был бледно-розовый пеньюар то ли из атласа, то ли из шелка. Ее темные волосы ниспадали на плечи каскадом безупречных волн. Она напомнила мне голливудских звезд из старых черно-белых фильмов, которые мы с бабушкой любили смотреть вместе по вечерам. И в то же самое время в ней было и что-то очень современное, как будто она была связующим звеном между двумя мирами.

Она пригласила меня войти, и я, поблагодарив ее, втащила за собой свою тележку.

– Я Жизель Блэк, – произнесла она, протягивая мне руку.

Я не знала, что делать. Большинство гостей избегает прикасаться к горничным, в особенности к нашим рукам. Они ассоциируют нас с чужой грязью – и никогда со своей собственной. Но только не Жизель. Она была не такой, она всегда была не такой. Наверное, поэтому она так мне и нравится.

Я поспешно вытерла ладони чистым полотенцем, которое схватила с тележки, и потянулась пожать ей руку.

– Очень приятно с вами познакомиться, – произнесла я.

– А вас как зовут? – спросила она.

И снова я оказалась в замешательстве. Гости редко интересуются моим именем.

– Молли, – пробормотала я и сделала книксен.

– Горничная Молли! – захохотала она. – Это жутко смешно!

– Вы правы, мадам, – отозвалась я, разглядывая носки моих туфель.

– Ой, да какая из меня мадам, – сказала она. – Меня никто никогда так не называет. Зови меня Жизелью. Прости, что тебе приходится каждый день убирать этот бардак. Мы с Чарльзом вообще порядочные неряхи. Но мне всегда очень приятно открывать дверь и обнаруживать в номере идеальный порядок после того, как ты здесь побывала. Это прямо как каждый день заново рождаться.

Мою работу заметили, признали, оценили. На мгновение я перестала быть невидимкой.

– Я к вашим услугам… Жизель, – сказала я.

Тогда она улыбнулась, и эта улыбка осветила ее кошачьи зеленые глаза.

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, но не знала ни что дальше делать, ни что говорить. Не каждый день мне доводится разговаривать с гостями столь высокого ранга. И не каждый день гости замечают мое существование.

Я взяла свою метелочку из перьев и хотела было приняться за работу, но Жизель желала поговорить.

– Скажи, Молли, – спросила она, – а каково это – быть горничной? Каждый день убирать за людьми вроде меня?

Ни один гость никогда не спрашивал меня об этом. Как отвечать на подобные вопросы, не освещалось ни на одном из всеобъемлющих занятий по профессиональному этикету, которые устраивал для нас мистер Сноу.

– Это тяжелая работа, – сказала я. – Но мне нравится наводить в номерах идеальный порядок и исчезать, не оставляя после себя никакого следа.

Жизель опустилась на диван и принялась крутить в пальцах прядь своих роскошных каштановых волос.

– Это звучит просто невероятно, – произнесла она. – Быть невидимкой, исчезать бесследно. У меня нет вообще никакой возможности уединиться, никакой личной жизни. Куда бы я ни пошла, в меня вечно тычут камерами. А мой муж – тиран. Я всегда думала, что выйти замуж за богатого станет решением всех моих проблем, но на деле все получилось совсем не так. Абсолютно не так.

Я стояла молча. Как полагалось правильно на такое отвечать? Я так и не успела придумать никакого ответа, потому что Жизель заговорила снова.

– В общем, Молли, скажу я тебе, моя жизнь – полный отстой.

Она поднялась с дивана, подошла к мини-бару и, вытащив оттуда маленькую бутылочку джина «Бомбей», перелила ее содержимое в стакан. Потом снова вернулась к дивану и плюхнулась на него.

– У каждого из нас есть проблемы, – сказала я.

– Правда? И какие же проблемы у тебя?

Еще один вопрос, к которому я была не готова. Мне вспомнился бабушкин совет: «Честность – лучшая политика».

– Ну, – начала я, – мужа у меня, может, и нет, но зато некоторое время был друг, и теперь у меня из-за него проблемы с деньгами. Мой кавалер… он оказался… ну, в общем, сомнительной личностью.

– «Кавалер». «Сомнительная личность». Ты очень забавно разговариваешь, ты знаешь это? – Она сделала большой глоток из своего стакана. – Как старушка. Или как королева.

– Это из-за бабушки, – пояснила я. – Она меня вырастила. Формально она была не очень образованной – после школы так никуда дальше и не пошла учиться и всю жизнь убирала чужие дома, пока не заболела. Но она занималась самообразованием. Она была очень умная. Ее девизом было «три Э» – этикет, элоквенция и эрудиция. Она очень многому меня научила. По сути, вообще всему.

– Хм, – сказала Жизель.

– Она верила в вежливость и в то, что ко всем людям нужно относиться уважительно. Главное – это не то, чего ты достиг в жизни. Главное – это то, как ты ведешь себя с другими.

– Да. Я это понимаю. Думаю, твоя бабушка мне бы понравилась. И это она научила тебя так разговаривать? Как Элиза из «Моей прекрасной леди»?^[9]

– Думаю, да, это ее заслуга.

Жизель встала с дивана, подошла ко мне вплотную и, высоко вскинув подбородок, внимательно оглядела.

– У тебя изумительная кожа. Как фарфор. Ты мне нравишься, горничная Молли. Ты слегка странная, но ты мне нравишься.

С этими словами она скрылась в спальне и вернулась с коричневым мужским бумажником в руке. Порывшись в нем, она вытащила новенькую купюру в сто долларов и вложила ее мне в руку.

– Нет, что вы, я не могу…

– Он даже не заметит, что она исчезла. А если и заметит, то что сделает? Убьет меня?

Я посмотрела на купюру в моей руке, хрустящую и легкую как перышко.

– Спасибо вам, – выдавила я из себя хриплым шепотом.

Таких больших чаевых мне не давали еще никогда.

– Ерунда. Тут даже говорить не о чем, – отозвалась она.

Вот так она и началась – наша с Жизелью дружба. С каждым ее приездом она становилась все крепче. За год мы очень сблизились. Иногда она просила меня выполнить какое-нибудь ее поручение, чтобы ей не пришлось иметь дело с папарацци, которые нередко поджидали ее прямо за порогом отеля.

– Ох, Молли, ну и денек у меня сегодня выдался! Дочь Чарльза назвала меня охотницей за деньгами, а его бывшая жена сказала, что у меня ужасный вкус на мужчин. Ты не сбегаешь быстренько мне за чипсами с колой? Чарльз терпеть не может, когда я ем всякую дрянь, но его сегодня не будет до вечера. Вот, держи. – Она давала мне пятидесятидолларовую купюру, а когда я возвращалась с покупками, неизменно говорила одно и то же: – Ты – лучшая, Молли. Оставь сдачу себе.

Она, кажется, понимала, что я не всегда знаю, как правильно себя повести или что сказать. Однажды я пришла в свое обычное время, чтобы убрать номер, и обнаружила там мистера Блэка – он сидел за бюро у двери и просматривал какие-то бумаги, дымя своей вонючей сигарой.

– Сэр. Сейчас подходящее время для того, чтобы я вернула ваш номер в безупречное состояние? – осведомилась я в точности так, как научил меня мистер Сноу.

Мистер Блэк воззрился на меня поверх своих очков.

– А ты сама-то как думаешь? – поинтересовался он и выпустил струю дыма прямо мне в лицо, как огнедышащий дракон.

– Я думаю, что подходящее, – ответила я и включила пылесос.

Из спальни выскочила Жизель и, обняв меня за плечи, сделала мне знак выключить его.

– Молли, – сказала она, – он пытается сказать тебе, что сейчас исключительно неподходящий для этого момент. Вообще-то, он пытается сказать тебе, чтобы ты выметалась.

Это было ужасно. Я почувствовала себя полной дурой.

– Приношу свои извинения, – произнесла я.

Она схватила меня за руку.

– Ничего страшного, – сказала она негромко, чтобы не услышал мистер Блэк. – Ты же ничего плохого не хотела.

Она проводила меня до двери и одними губами произнесла: «Прости», прежде чем открыть ее, чтобы я со своей тележкой могла выйти из номера.

Жизель очень хорошая. Вместо того чтобы выставить меня дурой, она помогает мне лучше понимать всякие вещи.

– Молли, ты подходишь к людям слишком близко, ты знаешь это? Лучше отойти чуточку подальше, а не лезть людям прямо в лицо, когда ты с ними разговариваешь. Представь, что между тобой и другим человеком находится твоя тележка, даже если на самом деле ее там нет.

– Вот так? – спросила я, отойдя на расстояние, которое показалось мне правильным.

– Да! Так просто отлично, – сказала она и, взяв меня за руки, сжала их. – Всегда стой на таком расстоянии, если это не я или не какой-нибудь другой близкий друг.

Другой близкий друг. Знала бы она, что, кроме нее, у меня больше никого нет.

Иногда, когда я убирала их номер, у меня возникало такое ощущение, что, несмотря на то что она была замужем за мистером Блэком, она чувствовала себя одинокой и жаждала моего общества так же сильно, как я – ее.

– Молли! – завопила она как-то раз, встретив меня у двери в шелковой пижаме, хотя было уже около полудня. – Как здорово, что ты здесь! Давай, приберись по-быстрому, а потом мы с тобой будем краситься!

Она даже в ладоши захлопала от восторга.

– Прошу прощения? – не поняла я.

– Я хочу научить тебя пользоваться косметикой. Ты ведь очень хорошенькая, Молли, ты знаешь об этом? У тебя идеальная кожа. Но в сочетании с темными волосами она кажется очень бледной. И проблема в том, что ты даже не пытаешься ничего с этим сделать. Ты должна научиться выжимать максимум из того, чем наградила тебя природа.

Я быстро навела в номере чистоту, что нелегко, если не халтурить, но я справилась. Время было к обеду, так что я сочла, что могу сделать небольшой перерыв. Жизель усадила меня перед туалетным столиком в холле перед дверью в ванную и принесла свою косметичку – я отлично знала, как она выглядит, поскольку каждый день приводила в порядок ее содержимое, надевая крышечки на флакончики и тюбики, которые Жизель оставляла открытыми, и раскладывая их обратно по своим местам.

Она закатала рукава пижамы, положила свои теплые руки мне на плечи и внимательно посмотрела на меня в зеркало. Ощущения от прикосновения ее рук к моим плечам были очень приятные. Они напомнили мне о бабушке.

Жизель взяла щетку и принялась расчесывать мои волосы.

– Твои волосы, они как шелк, – сказала она. – Ты их выпрямляешь?

– Нет, – ответила я. – Но я их мою. Регулярно и тщательно. Они довольно чистые.

Жизель захихикала.

– Ну разумеется, – сказала она.

– Вы смеетесь со мной или надо мной? – уточнила я. – Вы же понимаете, это разные вещи.

– О, я понимаю, – отозвалась Жизель. – Я – объект множества шуток. Я смеюсь с тобой, Молли, – сказала она. – Я бы ни за что не стала смеяться над тобой.

– Спасибо, – поблагодарила я ее. – Я очень вам признательна. Консьержи внизу сегодня надо мной смеялись. Они придумали мне новое прозвище. Честно говоря, я не очень его понимаю.

– И как они тебя называли?

– Румба, – ответила я. – Мы с бабушкой раньше любили смотреть «Танцы со звездами», и румба – это очень быстрый парный танец.

Жизель поморщилась.

– Думаю, они имели в виду не танец, Молли. Думаю, они имели в виду «Румбу», робот-пылесос.

И тут до меня наконец дошло. Я уставилась на свои руки, лежащие на коленях, чтобы Жизель не заметила, как на моих глазах выступили слезы. Но это не сработало.

Жизель прекратила расчесывать мои волосы и снова положила руки мне на плечи.

– Молли, не слушай их. Они идиоты.

– Спасибо, – сказала я.

Я неподвижно сидела в кресле, глядя в зеркало на то, как Жизель трудится над моим лицом. Я боялась, что кто-нибудь может войти и увидеть, как я сижу, а Жизель Блэк делает мне макияж. На профессиональных семинарах мистера Сноу ничего не говорилось о том, как вести себя с гостями, которые ставят тебя в такое положение.

– Так, а теперь закрой глаза, – скомандовала Жизель.

Она чем-то вытерла их, потом свежей губкой для макияжа нанесла на мое лицо прохладный тональный крем.

– Скажи, Молли, – спросила она, – ты ведь живешь одна, да? У тебя никого нет?

– Теперь да, – ответила я. – Моя бабушка умерла несколько месяцев назад. До этого мы жили вдвоем.

Она взяла коробочку с пудрой и кисточку и собралась припудрить мое лицо, но я остановила ее.

– Она чистая? – уточнила я. – Я имею в виду кисточку?

Жизель вздохнула:

– Да, Молли. Она чистая. Ты не единственный человек в мире, который дезинфицирует вещи, знаешь ли.

Это меня очень обрадовало, потому что подтвердило то, что я знала в глубине души. Мы с Жизелью такие разные, и все же, в сущности, мы очень похожи.

Она набрала на кисточку немного пудры и принялась водить ею по моему лицу. Ощущения были как от моей метелочки из перьев, только в миниатюре, как будто маленький воробушек кончиком крыла щекотал мои щеки.

– И как тебе живется одной? Тяжело? Господи, я бы, наверное, не смогла долго продержаться. Я никогда не жила самостоятельно.

Это было очень тяжело. Я по-прежнему вслух здоровалась с бабушкой каждый раз, входя в квартиру, хотя и знала, что ее там нет. Я слышала ее голос в своей голове, каждый день слышала, как она бродит по квартире. Бо́льшую часть времени я задавалась вопросом, нормально это или я немножко повредилась умом.

– Это тяжело. Но со временем приспосабливаешься, – сказала я.

Жизель прекратила пудрить меня и посмотрела в глаза моему отражению в зеркале.

– Я тебе завидую, – произнесла она. – Найти в себе силы жить дальше, иметь мужество быть полностью самостоятельной и не заботиться о том, что думают другие. И иметь возможность просто пройтись по улице так, чтобы на тебя не бросались со всех сторон.

Она понятия не имела о том, какие усилия мне приходилось прикладывать, чтобы выжить. Ни малейшего представления.

– Мне не очень сладко приходится, – сказала я.

– Наверное, но, по крайней мере, ты ни от кого не зависишь. Мы с Чарльзом… Знаешь, со стороны это все выглядит очень гламурно, но иногда… иногда это не так. И его дети ненавидят меня. Они примерно моего возраста, что, соглашусь, довольно странно. А его бывшая жена подозрительно ко мне добра, и это хуже всего. Позавчера она была здесь. Знаешь, что она мне сказала в ту же секунду, как только Чарльз оказался вне пределов слышимости? Она сказала: «Беги от него, пока можешь». И хуже всего то, что она права и я это знаю. Иногда я задаюсь вопросом, правильный ли выбор сделала, понимаешь?

– Вообще-то, очень хорошо понимаю, – сказала я.

В моей собственной жизни тоже был неправильный выбор – Уилбур, и не было дня, чтобы я о нем не пожалела.

Жизель взяла коробочку с тенями.

– Снова закрой глаза. – Я подчинилась, а Жизель принялась наносить на мои веки тени, продолжая говорить. – Несколько лет назад у меня была одна-единственная цель. Мне хотелось влюбиться в богатого мужчину, который позаботился бы обо мне. И я познакомилась с одной девушкой – назовем ее моей наставницей. Она объяснила мне, что к чему. Я стала ходить в правильные места, обзавелась парочкой правильных нарядов. «Ищи и обрящешь», – любила говорить она. Сама она трижды была замужем за тремя разными мужчинами и трижды развелась, отсудив у каждого мужа по половине его состояния. Невероятно, правда? Она обеспечила себе безбедную жизнь до конца своих дней. Дом в Сен-Тропе и еще один в районе Венис-Бич. Жила она одна, с горничной, личным поваром и водителем. И никто не указывал ей, что делать. Никто ею не командовал. Я бы ради такой жизни пошла даже на убийство. А кто не пошел бы?

– Мне уже можно открыть глаза? – спросила я.

– Пока нет. Но совсем скоро уже будет можно.

Она принялась водить по моим векам более тонкой кисточкой, которая казалась более прохладной и нежной.

– По крайней мере, рядом с тобой нет мужчины, который указывал бы тебе, что делать, а сам при этом вел себя как последний лицемер. Чарльз мне изменяет, – сказала она. – Ты в курсе? Стоит мне только взглянуть в сторону другого мужчины, как он устраивает мне сцену ревности, а у самого как минимум две любовницы в двух городах. И это только те, о которых мне известно. Здесь у него тоже есть одна. Когда я узнала, я чуть его не придушила. Он платит папарацци, чтобы правда о нем не стала достоянием публики. А от меня требует полного отчета, куда и зачем я иду, каждый раз, когда я переступаю порог этого номера.

Я открыла глаза и выпрямилась в своем кресле. Узнать такое про мистера Блэка стало для меня потрясением.

– Ненавижу изменников, – сказала я. – Я их презираю. Он не должен так с вами поступать. Это неправильно, Жизель.

Ее руки по-прежнему находились рядом с моим лицом. Она закатала рукава пижамы повыше локтей, и я заметила на ее запястьях синяки, а когда она наклонилась вперед и вырез пижамы слегка распахнулся, я увидела, что чуть пониже ключицы у нее тоже темнеет изжелта-багровый синяк.

– Откуда это у вас? – спросила я.

У этих синяков должно было быть какое-то абсолютно логичное объяснение.

Жизель пожала плечами:

– Ну, как я уже говорила, у нас с Чарльзом не все гладко.

В животе у меня что-то знакомо всколыхнулось, к горлу подступили горечь и гнев, тлеющие где-то у самой поверхности, – вулкан, которому я не могла позволить извергнуться. Пока не могла.

– Вы заслуживаете лучшего обращения, Жизель, – сказала я. – Вы хорошая девушка.

– Не-а, – отозвалась она. – Не такая уж я и хорошая. Я пытаюсь, но иногда… иногда очень трудно быть хорошей. Трудно поступать правильно.

Она достала из косметички кроваво-красную помаду и начала наносить ее на мои губы.

– Впрочем, в одном ты права. Я заслуживаю лучшего. Я заслуживаю прекрасного принца. И в конце концов я его получу. Я над этим работаю. Ищите и обрящете, так ведь?

Она убрала помаду и взяла с туалетного столика большие песочные часы с таймером. Я видела их там довольно часто. Я полировала их стеклянные изгибы нашатырным спиртом, а латунные основания – средством для чистки металла, чтобы блестели. Это была прекрасная вещь, классическая и изящная, которой приятно было любоваться и держать в руках.

– Видишь эти часы? – спросила она, показывая их мне. – Помнишь ту мою приятельницу, мою наставницу? Это ее подарок. Когда она мне их дарила, они были пустые, и она велела мне наполнить их песком с моего любимого пляжа. Я тогда сказала ей: «Ты с ума сошла? Я никогда в жизни не была на океане. С чего я вдруг должна в обозримом будущем оказаться на пляже?» Оказалось, что она была права. За последние несколько лет я побывала на множестве пляжей. На многих из них еще даже до того, как познакомилась с Чарльзом, – на Французской Ривьере, в Полинезии, на Мальдивах, на Кайманах. На Кайманах мне нравится больше всего. Я могла бы прожить там всю жизнь. У Чарльза есть там вилла, и, когда он в последний раз привез меня туда, я насыпала в эти часы песок с тамошнего пляжа. Иногда я переворачиваю их туда-сюда и смотрю, как сыплются песчинки. Время идет, понимаешь? Надо действовать. Надо выстраивать свою жизнь так, как ты этого хочешь, пока не стало слишком поздно… Ну вот, готово! – объявила она и отступила в сторону, чтобы я могла увидеть свое отражение в зеркале.

Она встала позади меня, снова положив руки мне на плечи.

– Ну, видишь? – сказала она. – Просто немного макияжа – и вот ты уже красотка.

Я покрутила головой из стороны в сторону. В моем отражении я с большим трудом узнала себя прежнюю. Я понимала, что каким-то образом стала выглядеть неуловимо «лучше» или, по крайней мере, больше похожей на всех остальных девушек, но в этой перемене было что-то очень отталкивающее.

– Ну как, нравится? Из гадкого утенка – в лебедя, из Золушки – в принцессу на балу.

К счастью, правила этикета на такой случай мне были известны. Когда кто-то говорит тебе комплимент, за него полагается поблагодарить. И когда для тебя делают доброе дело – пусть даже ты о нем не просил – тоже.

– Я очень признательна вам за вашу доброту, – сказала я.

– Пожалуйста, – ответила Жизель. – Вот, возьми, – сказала она, беря со столика песочные часы. – Это подарок. От меня тебе, Молли.

Она вложила часы мне в руки. Это был первый подарок, который я получила после смерти бабушки. И я даже не могла вспомнить, когда в последний раз кто-то, кроме бабушки, что-то мне дарил.

– Они очень мне нравятся, – сказала я.

И это была правда. Для меня это было что-то неизмеримо более ценное, чем любой макияж. Я не могла поверить, что эта прекрасная вещь теперь моя, что я отныне и впредь могу любоваться ею и натирать до блеска, когда захочу. В этих часах был заключен песок из далекого экзотического места, которое я никогда не увижу. И это был великодушный дар от друга.

– Я буду хранить их здесь, в моем шкафчике, на тот случай, если вы захотите забрать их обратно, – сказала я. Но правда заключалась в том, что, как бы сильно мне ни нравились эти часы, я не могла принести их домой. Я хотела, чтобы там были только бабушкины вещи. – Правда, Жизель, они очень мне нравятся. Я буду любоваться ими каждый день.

– Кого ты пытаешься обмануть? Ты и так любуешься ими каждый день.

Я улыбнулась.

– Да, пожалуй, вы правы. Могу я дать вам один совет? – Она положила руку на бедро, глядя, как я привожу в порядок ее косметичку и протираю туалетный столик. – Возможно, вам стоит подумать о том, чтобы уйти от мистера Блэка. Он вас обижает. Без него вам будет лучше.

– Все совсем не так просто, – ответила Жизель. – Но время на моей стороне, мисс Молли. Время лечит любые раны, так говорят.

Она была права. По мере того, как проходит время, ты обнаруживаешь, что твоя рана болит уже не так сильно, как раньше, и это всегда оказывается для тебя неожиданностью – тебе становится немного легче, и в то же самое время ты все равно тоскуешь по прошлому.

Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как я спохватилась, что совершенно утратила счет времени. Я проверила свой телефон – 1:03. Мой обеденный перерыв закончился несколько минут назад!

– Мне нужно идти, Жизель. Моя начальница, Шерил, будет очень недовольна моей нерасторопностью.

– О, эта… Вчера она тут что-то вынюхивала. Вошла и спросила, довольны ли мы уборкой. Я ей ответила: «У меня самая лучшая в мире горничная. С чего бы мне быть недовольной?» А она сделала морду кирпичом и говорит: «Давайте лучше я буду у вас убирать. Молли мне даже в подметки не годится. Я ее начальница». А я ей такая: «Не-а». Вытащила из кошелька десятку и дала ей. «Мне не нужен никто другой, кроме Молли, спасибо большое», – говорю. Тогда она ушла. Та еще штучка, конечно. Вот же сучья натура, а? И еще большой вопрос, не оскорбительно ли для сук такое сравнение, если ты понимаешь, о чем я.

Бабушка учила меня не употреблять бранные слова, и я редко это делаю. Но в данном случае выражение, которое использовала Жизель, было более чем уместным. Я против воли заулыбалась.

– Молли? Молли?

Это была детектив Старк.

– Прошу прощения, – произнесла я. – Вы не могли бы повторить ваш вопрос?

– Я спросила, хорошо ли вы знали Жизель Блэк. Доводилось ли вам общаться с ней? Вступать в разговор? Она никогда не говорила вам про мистера Блэка ничего, что показалось вам странным? Не упоминала ничего такого, что могло бы помочь нашему расследования?

– Расследованию?

– Как я уже упоминала, мистер Блэк, вероятнее всего, скончался от естественных причин, но я обязана исключить другие возможные варианты. Поэтому я и разговариваю сегодня с вами. – Детектив утирает лоб ладонью. – Так что повторю свой вопрос: Жизель Блэк когда-нибудь заводила с вами какие-нибудь разговоры?

– Детектив, – говорю я, – я горничная в отеле. Кому может прийти в голову завести со мной разговор?

Она обдумывает мои слова, потом кивает. Мой ответ полностью ее удовлетворил.

– Спасибо, Молли, – говорит она. – Я знаю, у вас сегодня выдался нелегкий день. Позвольте мне отвезти вас домой.

И она меня отвезла.

Глава 5

Повернув ключ, я открываю дверь в свою квартиру. Я переступаю через порог и закрываю за собой дверь, задвигаю засов. Дом, милый дом.

Я смотрю на подушку, лежащую на старинном бабушкином кресле у двери. Она вышила на ней гарусом молитву о безмятежности: «Господи, даруй мне безмятежность, чтобы принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».

Я вытаскиваю из кармана брюк телефон и кладу его на кресло. Потом расшнуровываю ботинки и протираю подошвы влажной тряпочкой, прежде чем убрать их в шкаф.

– Бабушка, я дома! – кричу я.

Ее нет уже девять месяцев, но не поздороваться с ней, приходя домой, до сих пор кажется мне неправильным. В особенности сегодня.

С тех пор как ее не стало, мои вечера проходят совсем не так, как раньше. Когда она была жива, мы проводили все наше свободное время вместе. По вечерам первое, что мы делали, – это выполняли дневную уборку. Потом в четыре руки готовили ужин: спагетти по средам, рыбу по пятницам, если удавалось купить филе с хорошей скидкой. Потом устраивались рядышком на диване и, включив очередную серию «Коломбо», ели свой ужин.

Бабушка любила «Коломбо», и я тоже люблю. Она нередко отпускала замечания в том духе, что Питеру Фальку не помешало бы иметь рядом такую женщину, как она, которая заботилась бы о нем. «Ты посмотри только на его плащ. Он крайне нуждается в стирке и утюге». Она качала головой и обращалась к Коломбо через экран так, как будто он стоял прямо перед ней: «Зря ты куришь сигары, мой дорогой. Это дурная привычка».

Но, несмотря на его скверную привычку, мы обе восхищались той легкостью, с какой Коломбо разоблачал коварные замыслы злодеев и добивался, чтобы они получили по заслугам.

Теперь я больше не смотрю «Коломбо». Это еще одна вещь, которая после смерти бабушки стала казаться какой-то не такой. Но я пытаюсь выполнять наши привычные ежевечерние хозяйственные ритуалы.

Понедельник – день мытья полов и выметания пыли изо всех углов.

По вторникам протираем косяки и подоконники.

В среду моем ванную с туалетом.

В четверг кухню драим.

В пятницу гладим и стираем.

Субботу отводим непредвиденным заботам.

В воскресенье – магазины и покупки.

Бабушка с самого детства внушала мне, как важно поддерживать дома чистоту и порядок.

«Чистый дом, чистое тело и чистая компания. Ты знаешь, к чему это ведет?»

Когда она начала учить меня этому, мне не могло быть больше пяти лет. Я вскинула на нее глаза:

– К чему это ведет, бабушка?

– К чистому сознанию. К хорошей и чистой жизни.

У меня ушли годы на то, чтобы до конца понять эти ее слова, но сейчас меня до глубины души поражает, как же она была права.

Я вытаскиваю из кухонного шкафа с хозяйственными принадлежностями веник, совок, швабру и ведро и принимаюсь тщательно подметать пол, начав с угла моей спальни. Бо́льшую часть комнаты занимает моя двуспальная кровать, так что свободной остается совсем небольшая часть пола, но грязь имеет обыкновение прятаться под вещами и скапливаться в трещинках. Я поднимаю подзор и прохожусь под кроватью веником, выметая всю пыль на свет и прочь из комнаты. На каждой стене висят бабушкины картины, на которых изображены сельские английские пейзажи, и каждая из них напоминает мне о ней.

Да уж, ну и денек у меня сегодня выдался. Ну и денек. Я предпочла бы забыть его, а не помнить, но это так не работает. Мы задвигаем плохие воспоминания в самые дальние углы нашей памяти, но они все равно не уходят. Они всегда с нами.

Я продолжаю подметать в коридоре, потом перемещаюсь оттуда в ванную с ее старыми растрескавшимися черно-белыми кафельными плитками на полу, которые тем не менее ярко блестят, если их хорошенько натереть, – я проделываю эту операцию дважды в неделю. Я выметаю из ванной несколько собственных волосинок и выхожу обратно в коридор.

Теперь я стою прямо перед дверью бабушкиной спальни. Она закрыта. Я медлю. Мне не хочется туда заходить. Я не переступала порога ее комнаты уже несколько месяцев. И сегодня тоже не стану.

Я подметаю паркет в гостиной, начиная с самого дальнего угла, прохожусь веником вокруг антикварного бабушкиного шкафчика, под диваном и в кухонном закутке и снова оказываюсь у входной двери. Я оставила позади микроскопические кучки мусора – одну перед дверью в мою спальню, другую перед входом в ванную, третью здесь, у входной двери, и еще одну в кухне. Я заметаю каждую кучку по очереди в совок, потом внимательно разглядываю его содержимое. За неделю мусора набралось всего ничего – несколько крошек, чуть-чуть пыли и ворсинок с одежды, несколько прядок моих темных волос. Ничего бабушкиного там нет. Совсем ничего.

Я выбрасываю мусор в помойное ведро на кухне. Затем я наполняю другое ведро теплой водой и добавляю в нее капельку этого милого «Мистера Клина» с ароматом «лунного бриза» (бабушкин любимый!). Несу ведро и швабру в мою спальню и начинаю мыть пол с дальнего угла, очень аккуратно, чтобы ни в коем случае не замочить подзор кровати, а самое главное – стеганое покрывало с одинокой звездой, которое бабушка сшила мне много лет назад. Оно уже выцвело от старости, но все равно остается для меня сокровищем.

Я обхожу всю квартиру по второму кругу и вновь оказываюсь у входа, когда на глаза мне попадается въевшийся черный след на полу у двери. Должно быть, его оставили черные подошвы моих рабочих туфель. Я тру, тру и тру.

– Оттирайся, проклятое пятно, – бормочу я вслух, и в конце концов оно исчезает, а под ним обнаруживается блестящий паркет.

Забавно, как каждый раз, стоит мне взяться за уборку, в моей памяти всплывают воспоминания. Интересно, это у всех так – я имею в виду, у всех, кто делает уборку? И хотя день у меня сегодня выдался более чем богатый на события, я думаю не о сегодняшнем дне, не о мистере Блэке и всем этом безобразии, а об одном давнем дне, когда мне было примерно одиннадцать лет. Я расспрашивала бабушку о моей маме – время от времени на меня находило такое желание. Что за человек она была? Куда она исчезла и почему? Я знала, что она сбежала с моим отцом, человеком, про которого бабушка говорила, что он был непутевый и что у него был ветер в голове.

– Ветер? – удивилась я. – Но как он залетел к нему в голову?

Бабушка засмеялась.

– Ты смеешься со мной или надо мной?

– С тобой, моя дорогая девочка. Всегда только с тобой.

Дальше она сказала, что для нее не стало неожиданностью, когда моя мама связалась с непутевым парнем, потому что она сама тоже в молодости наделала немало ошибок. Собственно, так у нее и появилась моя мама.

Тогда все это приводило меня в замешательство. Я понятия не имела, что обо всем этом думать. Сейчас же ситуация выглядит яснее. Чем старше я становлюсь, тем больше понимаю. А чем больше я понимаю, тем больше у меня возникает вопросов – вопросов, на которые бабушка уже никогда не сможет мне ответить.

– А она когда-нибудь к нам вернется? – спросила я тогда. – Моя мама?

Протяжный вздох.

– Это будет нелегко. Она должна сбежать от него. И она должна захотеть от него сбежать.

Но она не захотела. И так и не вернулась. Но я спокойно к этому отношусь. Нет никакого смысла горевать по человеку, которого ты никогда не знал. И без того тяжело горевать по человеку, которого ты знал, которого ты никогда больше не увидишь и которого тебе ужасно не хватает.

Бабушка много работала и хорошо заботилась обо мне. Она всему меня учила. Она обнимала меня, нянчилась со мной и делала мою жизнь стоящей того, чтобы жить. Бабушка тоже была горничной, но домашней. Она работала на богатую семью, на Колдуэллов. От нашей квартиры до их особняка было полчаса ходьбы. Они хвалили ее работу, но, сколько бы она ни делала, им этого всегда было недостаточно.

– А вы не могли бы прибраться после приема, который мы устраиваем в субботу вечером?

– А вы не могли бы вывести это пятно с ковра?

– А садом вы, случайно, не занимаетесь?

Бабушка, добрая душа, никогда им не отказывала, как бы тяжело ей ни было. За многие годы такой работы ей удалось скопить солидную сумму на черный день. Она называла ее «Фаберже».

– Моя милая девочка, ты не могла бы сбегать в банк и пополнить «Фаберже»?

– Конечно, бабушка, – говорила я и, взяв ее банковскую карточку, спускалась на пять лестничных пролетов вниз, выходила из дома и шла к банкомату, который находился в двух кварталах от нас.

Когда я стала старше, я начала волноваться за бабушку, волноваться, что она надорвется, если будет так много работать. Но она отмахивалась от меня.

– У дьявола всегда для праздных рук найдется дело. И потом, когда-нибудь ты останешься одна, и, когда этот день наступит, «Фаберже» станет для тебя хорошим подспорьем.

Я не хотела думать об этом дне. Мне было очень сложно представить себе жизнь без бабушки, в особенности потому, что школа была для меня изощренной пыткой. Всю начальную и среднюю школу мне было очень трудно и одиноко. Я гордилась своими хорошими оценками, но мои сверстники никогда не были мне товарищами. Они никогда не понимали меня и редко понимают теперь. Когда я была младше, это задевало меня за живое больше, чем сейчас.

– Меня никто не любит, – жаловалась я бабушке, когда меня дразнили в школе.

– Это потому, что ты не такая, как они, – объясняла она.

– Они называют меня ненормальной.

– Ты не ненормальная. Ты просто родилась уже взрослой. Этим надо гордиться.

Когда я заканчивала школу, мы с бабушкой много говорили о профессиях, о том, чем я хотела бы заниматься во взрослой жизни. Я видела себя только на одном поприще.

– Я хочу быть горничной, – заявила я.

– Дорогая моя девочка, с «Фаберже» ты можешь поставить себе несколько более амбициозную цель.

Но я упорно стояла на своем, и, думаю, в глубине души бабушка лучше, чем кто-либо, знала меня. Она знала мои способности и мои сильные стороны, равно как и прекрасно видела слабые, хотя она утверждала, что я становлюсь лучше: «Чем дольше живешь, тем большему учишься».

– Если ты твердо решила стать горничной, что ж, так тому и быть, – сказала бабушка. – Но в муниципальный колледж берут только тех, у кого уже есть опыт работы.

Бабушка поспрашивала у знакомых и через одного из них, который служил швейцаром в «Ридженси гранд», узнала о том, что им в отель требуется горничная. Перед собеседованием я так нервничала, что прямо-таки чувствовала, как из-под мышек у меня течет пот, когда мы остановились перед парадным входом в отель с его внушительной лестницей, обитой красным ковром, и черным с золотом навесом над вращающейся стеклянной дверью.

– Я не могу туда войти, бабушка. Этот отель слишком роскошный для меня.

– Вздор. Ты достойна войти в эти двери ничуть не меньше, чем кто-либо еще. И ты войдешь. Ну, давай же.

Она подтолкнула меня вперед. Мистер Престон, тот самый ее знакомый швейцар, поприветствовал меня.

– Очень приятно с вами познакомиться, – произнес он, слегка поклонившись и приподняв свою фуражку. Потом посмотрел на бабушку со странным выражением, которое я не смогла расшифровать. – Давненько мы не встречались, Флора, – сказал он. – Рад тебя видеть.

– Я тоже рада, – отозвалась бабушка.

– Пожалуй, лучше будет, если я провожу тебя, Молли, – сказал мистер Престон.

Он провел меня сквозь искрящуюся вращающуюся дверь, и я впервые вступила в роскошное лобби «Ридженси гранд». Оно оказалось настолько прекрасным, настолько величественным, что я едва не лишилась чувств от этого зрелища – мраморных полов и лестниц, сверкающих золотом перил, элегантных служащих за стойкой регистрации, в своей униформе похожих на маленьких аккуратных пингвинчиков, обслуживающих нарядных гостей, которые расхаживали по величественному лобби.

Мы свернули направо, затем налево, затем опять направо, проходя мимо одного кабинета за другим, пока наконец не остановились перед строгой черной дверью с латунной табличкой, на которой значилось: «Мистер Сноу, управляющий отелем „Ридженси гранд“». Мистер Престон два раза постучал, затем широко распахнул дверь. К моему полному изумлению, я очутилась в темной кожаной пещере, оклеенной горчичного цвета парчовыми обоями и заставленной высокими, от пола до потолка, книжными шкафами. Я могла без труда представить, что нахожусь в доме 221Б по Бейкер-стрит, в кабинете самого Шерлока Холмса.

За великанским столом красного дерева сидел малюсенький мистер Сноу. При виде нас он поднялся, чтобы поприветствовать меня. Когда мистер Престон тактично удалился из кабинета, оставив нас наедине, признаюсь, что, хотя ладони у меня были влажными от пота, а сердце готово было выскочить из груди, я чувствовала себя настолько очарованной «Ридженси гранд», что была полна решимости во что бы то ни стало добиться заветной должности горничной.

По правде говоря, само собеседование практически не отложилось у меня в памяти, за исключением пространной речи мистера Сноу о манерах и правилах, этикете и благопристойности, которая прозвучала в моих ушах не просто сладостной музыкой, а божественным гимном. После нашего разговора он повел меня по священным коридорам – налево, направо, налево, – пока мы снова не оказались в лобби и не начали спускаться по крутой мраморной лестнице, которая вела в подвал отеля, где, как он сообщил мне, находились подсобные помещения, прачечная и кухня. В тесном и душном чулане, совмещенном с офисом, где пахло тиной, плесенью и крахмалом, меня представили старшей горничной, мисс Шерил Грин. Она оглядела меня с ног до головы, потом сказала:

– Сойдет.

На следующий же день я начала обучение и вскоре уже работала на полную ставку. Работать оказалось куда лучше, чем ходить в школу. На работе меня если и дразнили, то, по крайней мере, настолько завуалированно, что можно было это игнорировать. Делай свое дело, и они отстанут. А самое потрясающее в работе было то, что за нее платили деньги.

– Бабушка! – провозгласила я, вернувшись домой после того, как сделала свой первый вклад в «Фаберже».

Я протянула ей квитанцию, и она улыбнулась от уха до уха.

– Никогда не думала, что доживу до этого дня. Ты – моя отрада. Ты это знаешь?

Бабушка притянула меня к себе и крепко обняла. С бабушкиными объятиями не сравнится ничто в мире. Наверное, это то, по чему после ее смерти я скучаю больше всего. По ним и по ее голосу.

– Бабушка, тебе что-то попало в глаз? – спросила я ее, когда она отстранилась.

– Нет-нет, со мной все в полном порядке.

Чем больше я работала в «Ридженси гранд», тем больше вкладывала в «Фаберже». Мы с бабушкой начали обсуждать возможные варианты дальнейшего образования для меня. Я сходила в местный муниципальный колледж на день открытых дверей, посвященный курсу гостиничного дела. Это было очень интересно. Бабушка посоветовала мне подать заявление, и, к удивлению моему, меня приняли. В колледже я бы научилась не только убирать и обслуживать весь отель, но и управлять сотрудниками, как это делал мистер Сноу.

Однако прямо перед тем, как должны были начаться занятия, я пошла на вводную лекцию, и вот там-то я и встретила Уилбура. Уилбура Брауна. Он стоял перед одним из столов с учебной литературой и читал какую-то брошюрку. Там можно было бесплатно взять блокнот и ручку. Он схватил сразу несколько и сунул их себе в рюкзак. Он преграждал подход к столу, а мне очень хотелось пролистать брошюры.

– Прошу прощения, – сказала я. – Можно мне подойти к столу?

Он обернулся. Он был плотный и коренастый, в очках с очень толстыми стеклами, а его черные волосы выглядели жесткими.

– Прошу прощения, – произнес он. – Я не заметил, что я вам мешаю. – Он устремил на меня взгляд своих немигающих глаз. – Я Уилбур. Уилбур Браун. Осенью я иду на курс бухгалтерского учета. Вы тоже идете осенью на курс бухгалтерского учета?

Он протянул мне руку. Я дала ему свою, и он тряс и тряс ее, пока я не вынуждена была выдернуть ладонь, чтобы прекратить эту тряску.

– Я собираюсь заняться гостиничным менеджментом, – сказала я.

– Мне нравятся умные девушки. А вам какие парни нравятся? Которые секут в математике?

Я никогда не задумывалась о том, какие «парни» мне нравятся. Я знала, что мне нравится Родни с работы. У него было качество, которое по телевизору как-то раз назвали апломбом. Как пломба. У Уилбура апломба не было, зато было кое-что другое: он был открытым, прямым, понятным. Я не боялась его так, как боялась почти всех других мальчиков и мужчин. А, наверное, стоило.

Мы с Уилбуром начали встречаться – к огромной радости бабушки.

– Я так счастлива, что ты нашла себе кого-то. Это просто прекрасно.

Я приходила домой и рассказывала ей все про него, как мы с ним вместе ходили в магазин и там воспользовались купонами на скидку, или как мы гуляли в парке и насчитали 1203 шага от статуи до фонтана. Бабушка никогда не задавала вопросов о более личных аспектах нашего романа, за что я ей очень благодарна, поскольку не уверена, что нашла бы нужные слова, чтобы объяснить ей, какие эмоции испытываю относительно физических отношений, за исключением того, что, несмотря на их новизну и непривычность для меня, все это было довольно приятно.

Однажды бабушка попросила меня позвать Уилбура в гости, и я выполнила ее просьбу. Если он ее и разочаровал, она хорошо это скрыла.

– Можешь приводить своего кавалера сюда, когда захочешь, – сказала она.

Уилбур начал регулярно приходить к нам ужинать, а после ужина оставался смотреть «Коломбо». Ни мне, ни бабушке не доставляли удовольствия его нескончаемые вопросы и комментарии, но мы переносили их стоически.

– Что это за детектив такой, если с самого начала понятно, кто убийца? – вопрошал он. Или: – Неужели вы не догадались, что это был дворецкий?

Своей нескончаемой болтовней он портил нам все впечатление от просмотра, к тому же нередко угадывал преступника неправильно, хотя, по правде говоря, мы с бабушкой видели каждую серию не по одному разу, так что на самом деле это не имело никакого значения.

Однажды мы с Уилбуром вместе пошли в канцелярский магазин, чтобы купить ему новый калькулятор. В тот день он был довольно раздражительным, но меня это не навело ни на какие мысли, даже когда он велел мне «быстрее шевелить ногами», потому что я не поспевала за его походкой. В магазине он перебрал несколько калькуляторов и по очереди испробовал их все в действии, объясняя мне назначение каждой кнопки. Затем, выбрав из них тот, который понравился ему больше других, он сунул его в свой рюкзак.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Ты закроешь свой чертов рот? – ответил он.

Не знаю даже, что шокировало меня больше – его грубость или тот факт, что он вышел из магазина, не заплатив за калькулятор. Он попросту украл его.

Но это еще не все. Как-то раз он зашел к нам на ужин в день моей зарплаты. К тому моменту бабушка уже плохо себя чувствовала. Она сильно похудела и была гораздо молчаливей обычного.

– Бабушка, я сбегаю в банк, положу деньги в «Фаберже».

– Я схожу с тобой, – предложил Уилбур.

– Какой джентльмен твой молодой человек, Молли, – отозвалась бабушка. – Ну, раз так, бегите.

У банкомата Уилбур принялся задавать мне самые разнообразные вопросы про отель и про то, каково это – убирать номера. Я была более чем счастлива рассказать ему про то, какое это невыразимое удовольствие – застилать кровать хрустящим свежевыглаженным бельем и про то, как начищенная до блеска латунная дверная ручка в солнечных лучах превращает весь мир в золото. Я была так поглощена своим рассказом, что даже не заметила, что он внимательно наблюдает за тем, как я набираю на клавиатуре банкомата бабушкин пин-код.

В тот вечер он внезапно ушел раньше обычного, прямо перед «Коломбо». Я несколько дней подряд писала ему, но он мне не отвечал. Я звонила и оставляла ему голосовые сообщения, но он не брал трубку и не перезванивал. Забавно, но мне никогда не приходило в голову, что я не знаю, где он живет, и не только никогда не была у него дома, но даже не знала его адреса. Он всегда придумывал какие-нибудь отговорки, почему лучше будет пойти к нам, – к примеру, потому, что он всегда рад увидеть бабушку.

Примерно неделю спустя я пошла снять деньги на оплату квартиры. Моя банковская карточка куда-то запропастилась, что было очень странно, поэтому мне пришлось взять бабушкину. Я подошла к банкомату, и вот тогда-то обнаружилось, что наш «Фаберже» пуст. Полностью опустошен. И тогда я поняла, что Уилбур не просто вор, но еще и мошенник. Ходячая иллюстрация определения «человек с гнильцой», хуже которого и придумать нельзя.

Мне было ужасно стыдно, что меня одурачили, что я влюбилась в мошенника. Мне было стыдно до глубины души. Сначала я хотела позвонить в полицию, может, они смогли бы поймать его, но потом поняла, что тогда придется рассказать обо всем бабушке, а я попросту не могла этого сделать. Я не могла разбить ей сердце. Одного разбитого сердца было более чем достаточно.

– Что-то твоего кавалера уже давно не видно, – заметила бабушка через несколько дней после того, как он исчез.

– Ну, в общем, – сказала я, – похоже, он решил идти своим путем.

Я не люблю врать, но это была не ложь, а скорее правда, которая остается правдой, если не углубляться в подробности. А бабушка расспрашивать меня о подробностях не стала.

– Очень жаль, – сказала она. – Но не переживай, милая. Он не единственный мужчина на белом свете.

– Оно и к лучшему, – сказала я, и, думаю, она была удивлена, что я не так уж и сильно расстроена.

Но правда заключалась в том, что я была расстроена. Я была в ярости, но училась скрывать свои чувства. Мне удавалось загнать мою ярость глубоко внутрь, где бабушка не могла ее увидеть. У нее и так хватало огорчений, а мне хотелось, чтобы бабушка сосредоточила все свои силы на выздоровлении.

Втайне я воображала, как выслеживаю Уилбура самостоятельно. В своих фантазиях я рисовала себе, как столкнулась с ним в кампусе колледжа и удавила его лямками его рюкзака. Я воображала, как заливаю хлорку в его мерзкий рот, чтобы заставить его признаться в том, что он сделал, – перед бабушкой и передо мной.

На следующий день после того, как Уилбур ограбил нас, бабушка ходила к доктору. До этого она уже несколько раз была у него, но, возвращаясь домой, ничего нового не говорила.

– Есть уже какие-нибудь результаты, бабушка? Они определили, почему ты плохо себя чувствуешь?

– Пока нет. Может, твоя старая бабка вообще все это себе напридумывала.

Я была рада это слышать, потому что надуманное заболевание пугает куда меньше, чем настоящее. И тем не менее в глубине души меня терзали дурные предчувствия. Кожа у нее стала как пергаментная бумага, и она практически ничего не ела.

– Молли, я знаю, что сегодня вторник и по плану у нас глубокая чистка, но, может, давай лучше перенесем это на какой-нибудь другой день?

За всю мою жизнь она впервые попросила отложить уборку.

– Не переживай, бабушка. Ты отдохни, а я все сама сделаю.

– Милая моя девочка, что бы я без тебя делала?

Я не сказала этого вслух, но уже начинала задумываться о том, что буду делать я сама, если когда-нибудь останусь без бабушки.

Несколько дней спустя бабушка в очередной раз пошла к доктору. Когда она вернулась, что-то было не так. Я увидела это по ее лицу. Она была какая-то опухшая и напряженная.

– Кажется, я все-таки в самом деле немного нездорова, – сказала она.

– Что у тебя болит? – спросила я.

– Поджелудочная железа, – ответила она спокойно, не отводя взгляда.

– Тебе дали лекарство?

– Да, – сказала она. – Дали. К сожалению, эта болезнь вызывает боли, так что доктор их лечит.

Она не упоминала раньше о том, что у нее что-то болит, но, наверное, я догадывалась. Это было видно по тому, как она двигалась, с каким трудом опускалась по вечерам на диван, как морщилась, вставая.

– Как называется эта болезнь? – спросила я.

Она ничего мне не ответила.

– Я пойду прилягу, если ты не возражаешь, – сказала она. – День выдался долгий.

– Я приготовлю тебе чай, бабушка, – сказала я.

– Прелестно. Спасибо.

Неделя шла за неделей, и бабушка становилась все более тихой. Готовя завтрак, она больше не напевала. И с работы возвращалась рано. Она быстро худела и с каждым днем принимала все больше и больше лекарств.

Я устроила расследование.

– Бабушка, – спросила я, – чем ты болеешь? Ты так мне и не сказала.

Мы в тот момент находились в кухне, прибирались после ужина.

– Моя дорогая девочка, – сказала она. – Давай присядем.

Мы заняли свои места за нашим обеденным гарнитуром на двоих в деревенском стиле, который много лет назад подобрали на помойке у дома.

Я ждала, когда она заговорит.

– Я хотела дать тебе время. Время свыкнуться с этой мыслью.

– Свыкнуться с какой мыслью? – не поняла я.

– Молли, милая. Я серьезно больна.

– Правда?

– Да. У меня рак поджелудочной железы.

В одно мгновение все кусочки головоломки встали на свои места и из мрачных теней выступила целостная картина. Это объясняло потерю веса и отсутствие сил. От бабушки осталась только половина, поэтому ей необходима была качественная и квалифицированная медицинская помощь, чтобы она могла победить свою болезнь и полностью выздороветь.

– Когда твое лекарство начнет действовать? – спросила я. – Может, тебе пойти к другому доктору?

Но по мере того, как она рассказывала подробности, до меня стала доходить правда. Паллиатив. Такое оперное слово, так приятно произносить. И так трудно об этом думать.

– Этого не может быть, бабушка, – настаивала я. – Ты поправишься. Мы просто должны найти выход из этой ситуации.

– Ох, Молли. Не из любой ситуации можно найти выход. У меня была такая хорошая жизнь, правда, была. И ни о чем не жалею, кроме того, что меня не будет рядом с тобой.

– Нет, – сказала я. – Это неприемлемо.

Бабушка посмотрела на меня с выражением, которое я не смогла расшифровать, потом взяла мою руку в свои. Кожа у нее была мягкая-мягкая и тонкая, как папиросная бумага, но ее рука была теплой – до самого конца.

– Давай смотреть правде в глаза, – сказала она. – Я собираюсь умереть.

Я почувствовала, как стены комнаты сжимаются вокруг меня, а пол уходит из-под ног. На мгновение я утратила способность дышать, не говоря уже о том, чтобы пошевельнуться. Я была уверена, что сейчас упаду в обморок прямо тут, за кухонным столом.

– Я сказала Колдуэллам, что не могу больше работать, но ты не волнуйся, у нас есть «Фаберже». Надеюсь, что, когда пробьет мой час, милосердный Господь приберет меня к себе быстро и без мучений. Но если у меня будут боли, у меня есть рецепт. И у меня есть ты…

– Бабушка, – сказала я. – Должно же быть какое-нибудь…

– Только ты должна пообещать мне одну вещь, – перебила меня она. – Я ни за что не поеду в больницу. Я не хочу провести мои последние дни в казенной обстановке в окружении чужих людей. Ничто не заменит семью и близких. И домашний уют. Если я и хочу, чтобы кто-то был рядом со мной, это ты. Ты меня понимаешь?

К сожалению, я понимала. Я изо всех сил пыталась игнорировать истинное положение вещей, но теперь это было невозможно. Бабушка нуждалась во мне. Что еще мне оставалось делать?

В тот вечер силы у бабушки иссякли задолго до начала «Коломбо», поэтому я уложила ее в постель, поцеловала в щеку и пожелала спокойной ночи. Потом перемыла все кухонные шкафчики и всю нашу кухонную утварь поочередно. Я не могла сдержать слез, пока полировала столовое серебро – не то чтобы у нас его было много, но кое-что все-таки было. Когда я закончила, вся кухня благоухала лимонами, но я не могла отделаться от ощущения, что грязь затаилась в щелках и трещинках и, если я не вычищу ее, зараза распространится на все грани нашей жизни.

Я так и не сказала бабушке про «Фаберже» и Уилбура, про то, что он оставил нас без гроша. Что теперь я больше не могу позволить себе учебу в колледже и даже на оплату квартиры наскребаю с трудом. Вместо этого я просто стала брать больше смен в «Ридженси гранд» и работать сверхурочно, чтобы покрыть все наши расходы – включая болеутоляющее для бабушки и нашу еду. Мне не удавалось вовремя платить за квартиру, о чем я тоже не стала говорить бабушке. Каждый раз, сталкиваясь в коридоре с мистером Россо, нашим квартирным хозяином, я просила его дать мне отсрочку, объясняя, что бабушка больна и теперь мы можем рассчитывать только на мои доходы.

Бабушке становилось все хуже и хуже. Сидя у ее постели, я читала ей рекламные буклеты из колледжа, в красках расписывая все лекции и семинары, входящие в программу курса гостиничного дела, хотя прекрасно знала, что теперь все это не для меня. Бабушка закрывала глаза, но я видела, что она слушает, потому что на лице ее играла умиротворенная улыбка.

– Когда меня не станет, расходуй «Фаберже» по своему усмотрению. Если ты продолжишь подрабатывать на полставки, тебе должно хватить на оплату квартиры по меньшей мере на два года, и это не считая оплаты твоего обучения. Это твои деньги, так что пользуйся ими, чтобы облегчить себе жизнь.

– Да, бабушка. Спасибо тебе.

Я унеслась мыслями в прошлое и сама этого не заметила. Я стою у двери нашей квартиры. Швабра у стены, а я прижимаю к груди бабушкину подушку с молитвой о безмятежности. Я не помню ни как выпустила из рук швабру, ни как взяла с кресла эту подушку. Паркетный пол сияет чистотой, но он вытоптан и вытерт нашими ногами за десятилетия нашей ходьбы в нашей повседневной жизни. Электрический свет бьет мне в глаза, слишком яркий и слишком теплый.

Я совершенно одна. Сколько я тут простояла? Полы успели высохнуть. Мой телефон начинает звонить. Я наклоняюсь и беру его с бабушкиного кресла.

– Алло, Молли Грей у телефона.

На том конце провода некоторое время молчат.

– Молли. Это Александр Сноу из отеля. Я рад, что ты дома.

– Спасибо. Да. Я довольно давно уже дома. Детектив Старк сама отвезла меня домой после того, как допросила. Очень любезно с ее стороны.

– Да. И спасибо тебе, что согласилась поговорить с ней. Я уверен, что ты очень помогла следствию.

Он снова умолкает. Я слышу на том конце провода его частое дыхание. Он не впервые звонит мне домой, но все равно звонок мистера Сноу – событие нечастое.

– Молли, – произносит он снова, – я понимаю, что у тебя сегодня был очень утомительный день. Многим из нас пришлось сегодня нелегко, в особенности миссис Блэк. Новость о… о кончине мистера Блэка стала достоянием гласности. Как ты можешь себе представить, весь персонал очень огорчен и встревожен.

– Да. Могу себе представить, – говорю я.

– Я понимаю, что завтра у тебя первый выходной за несколько недель и что ты многое пережила сегодня, но похоже, что Шерил восприняла новость о смерти мистера Блэка очень тяжело. Она говорит, что это причинило ей «сильную травму», поэтому завтра она не придет.

– Но это же не она нашла его мертвым, – говорю я.

– Каждый человек реагирует на стресс по-своему, – отвечает он.

– Да, конечно, – соглашаюсь я.

– Молли, ты не могла бы завтра выйти вместо нее в дневную смену? Еще раз извини, что…

– Ну конечно, – говорю я. – Я не умру от лишнего дня работы.

И снова долгая пауза.

– Это все, мистер Сноу?

– Да, Молли, это все. Спасибо тебе большое. Увидимся завтра утром.

– Непременно увидимся, – говорю я. – Спокойной ночи, мистер Сноу. Надеюсь, серенький волчок не ухватит вас за бочок.

– Спокойной ночи, Молли.

Вторник

Глава 6

Должна признаться, что прошлой ночью мне снились страшные сны. Мне снилось, что мистер Блэк вошел в мою квартиру, серовато-бледный, как оживший мертвец. Я сидела на диване и смотрела «Коломбо». Я обернулась к нему и сказала: «С тех пор как умерла бабушка, сюда никто не приходит». Он засмеялся – надо мной. Но я устремила на него мой лазерный взгляд, и он рассыпался в прах, в мельчайшую угольно-черную взвесь, которая разлетелась по комнате и набилась мне в легкие. Я начала давиться кашлем.

«Нет! – закричала я. – Я этого не делала! Это не я! Убирайтесь!»

Но было уже слишком поздно. Его прах был повсюду. Я проснулась, задыхаясь и хватая ртом воздух.

Сейчас на часах шесть утра. Пора вставать и приступать к великим делам. Ну или хотя бы просто вставать.

Я выбираюсь из постели и аккуратно ее застилаю, выровняв бабушкино покрывало так, чтобы звезда в центре смотрела строго на север. Потом иду на кухню, надеваю бабушкин фартук в цветочек и готовлю чай с пышками для себя одной. По утрам в квартире слишком тихо. Хруст, с которым нож разрезает поджаренную пышку, неприятно царапает ухо. Я быстро ем, потом принимаю душ и ухожу на работу.

Я запираю за собой дверь квартиры, когда за спиной у меня кто-то сухо кашляет. Мистер Россо.

Я оборачиваюсь к нему:

– Здравствуйте, мистер Россо. Вы сегодня ранняя пташка.

Я ожидаю услышать в ответ вежливое пожелание доброго утра, но он произносит лишь:

– Ты снова задерживаешь квартирную плату. Когда ты заплатишь?

Я кладу ключи в карман.

– Через несколько дней, и в этот раз я отдам вам всю сумму, которую я должна, до последнего пенни. Вы знали мою бабушку и знаете меня. Мы законопослушные граждане, которые всегда платят по счетам. И я обязательно вам заплачу. Через несколько дней.

– Смотри у меня, – говорит он, шаркая, удаляется к себе в квартиру и закрывает за собой дверь.

Ну почему люди не могут поднимать ноги, когда ходят? Шаркать некрасиво. Это производит очень жалкое впечатление.

«Ну-ну, не стоит судить людей слишком строго», – слышу я в голове бабушкин голос, напоминание о том, что надо быть снисходительной и великодушной. Есть у меня такой недостаток – склонность делать об окружающих поспешные выводы и хотеть, чтобы мир функционировал по моим законам.

«Нужно брать пример с бамбука. Нужно учиться гнуться, а не ломаться на ветру».

Гнуться, а не ломаться. Не самая сильная моя черта.

Я спускаюсь по лестнице и выхожу из дома. На работу решаю пойти пешком – двадцатиминутная прогулка, которая достаточно приятна в хорошую погоду, хотя сегодня тучи мрачные и угрожают дождем. Я вздыхаю с облегчением, как только вижу шумный отель. На смену я, по своему обыкновению, как профессионал прихожу на полчаса раньше.

Я приветствую мистера Престона у парадных дверей.

– Ох, Молли. Только не говори, что ты сегодня работаешь.

– Работаю. Шерил вчера вечером заболела.

Он качает головой:

– Ну разумеется. Молли, с тобой все в порядке? Я слышал, тебе вчера пришлось пережить немалый стресс. Мне очень жаль, что… что тебе пришлось это увидеть.

На мгновение в памяти у меня вспыхивает мой сон, смешанный с реальным видением настоящего мистера Блэка, лежащего мертвым в своей постели.

– Вам не за что выражать сожаление, мистер Престон. Это не ваша вина. Но я признаю, что вся эта ситуация была немного… трудной. Я сохраню спокойствие и продолжу… – Тут мне в голову приходит одна мысль. – Мистер Блэк принимал вчера каких-нибудь посетителей, дружелюбных или… не совсем?

Мистер Престон поправляет свою фуражку.

– Я ничего такого не заметил, – отвечает он. – А почему ты спрашиваешь?

– Да просто так, – говорю я. – Полиция наверняка все проверит. Особенно если там что-нибудь нечисто.

– Нечисто? – Мистер Престон устремляет на меня серьезный взгляд. – Молли, если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится – какая угодно помощь, – просто вспомни про своего старого друга мистера Престона, слышишь меня?

Я не из тех, кто навязывается другим. Мистер Престон наверняка знает это. Лицо у него суровое, брови тревожно нахмурены – даже я могу понять, что это означает.

– Спасибо вам, мистер Престон, – говорю я. – Я очень благодарна вам за ваше великодушное предложение. А сейчас, если не возражаете, я пойду работать. Наверняка сегодня уборки будет больше, поскольку вчера тут побывало много полицейских и парамедиков. Боюсь, не у всех из них ботинки такие же чистые, как у вас.

Он приподнимает свою фуражку и замечает кого-то из гостей, которые безуспешно пытаются поймать такси.

– Такси! – кричит он, потом на мгновение поворачивается ко мне. – Будь осторожна, Молли. Пожалуйста.

Я киваю и поднимаюсь по обитой красным ковром лестнице. Потом протискиваюсь сквозь сверкающие вращающиеся двери, сталкиваясь с гостями, входящими и выходящими из отеля. В лобби я вижу у ресепшен мистера Сноу. Очки у него съехали набекрень, а из прилизанной гелем прически выбилась прядь волос. Она болтается на его голове туда-сюда, как неодобрительно грозящий палец.

– Молли, я так рад, что ты пришла. Спасибо тебе, – говорит мистер Сноу. В руке у него свежая газета. Не заметить набранный крупным шрифтом заголовок сложно. «БАСНОСЛОВНО БОГАТЫЙ МАГНАТ ЧАРЛЬЗ БЛЭК ОБНАРУЖЕН МЕРТВЫМ В ОТЕЛЕ „РИДЖЕНСИ ГРАНД“».

– Ты это читала? – спрашивает он.

Он протягивает мне газету, и я пробегаю статью глазами. Там написано, что горничная обнаружила мистера Блэка мертвым в постели. Мое имя, к счастью, не упомянуто. Дальше рассказывается о семье Блэк и о трениях между его детьми и бывшей женой. «В течение многих лет ходили слухи о деятельности „Блэк пропертиз энд инвестментс“, однако все обвинения в мошеннических сделках и хищениях заминались мощной командой юристов Блэка».

На середине статьи я улавливаю имя «Жизель» и принимаюсь читать более внимательно.

«Жизель Блэк, вторая жена мистера Блэка, на тридцать пять лет моложе его. Она является предполагаемой наследницей состояния Блэка, которое в последние годы стало предметом семейных распрей. После того как муж Жизели Блэк был обнаружен мертвым, ее видели выходящей из отеля в темных очках в сопровождении неизвестного мужчины. По словам различных служащих отеля, супруги Блэк являются постоянными гостями „Ридженси гранд“. Мистер Александр Сноу, менеджер отеля, когда его спросили, вел ли мистер Блэк дела в отеле, никак не прокомментировал это. По словам ведущего детектива Старк, нечестная игра еще не исключена в качестве причины смерти мистера Блэка».

Я дочитываю статью до конца и возвращаю газету мистеру Сноу. Внезапно до меня доходит смысл последней строчки, и у меня подкашиваются ноги.

– Ты понимаешь, Молли? Они намекают на то, что у нас в отеле…

– Что-то нечисто, – подсказываю я. – Какие-то грязные делишки.

– Да, именно.

Мистер Сноу пытается поправить свои очки, без особого, впрочем, успеха.

– Молли, я должен спросить тебя, не замечала ли ты в отеле какой-либо сомнительной… деятельности? Со стороны Блэков или любых других гостей?

– Сомнительной? – переспрашиваю я.

– Предосудительной, – поясняет он.

– Нет! – отвечаю я. – Никогда. Если бы я что-то заметила, вы узнали бы об этом первым.

Мистер Сноу с облегчением выдыхает. Мне становится очень его жаль, такую он несет тяжелую ношу: вся репутация отеля «Ридженси гранд» лежит на его хрупких плечах.

– Сэр, могу я задать вам один вопрос?

– Ну разумеется.

– В этой статье упомянута Жизель Блэк. Вы не знаете, она все еще здесь? Я имею в виду, в отеле?

Глаза мистера Сноу начинают метаться из стороны в сторону. Он отходит в сторонку от стойки регистрации и элегантных черно-белых пингвинов, восседающих за ней, и делает мне знак сделать то же самое. Лобби наполняет гомон гостей; сегодня утром здесь необычно людно. Многие держат в руках газеты, и я подозреваю, что у большинства из них на устах сейчас мистер Блэк.

Мистер Сноу жестом указывает мне на изумрудно-зеленый диванчик в укромном уголке за парадной лестницей. Мы направляемся туда. Я впервые сижу на одном из этих диванчиков. Я погружаюсь в мягкий бархат, тут, в отличие от дивана у нас дома, не нужно осторожничать, чтобы не сесть на пружину. Мистер Сноу садится рядом со мной и говорит шепотом:

– Что касается твоего вопроса: Жизель до сих пор находится здесь, в отеле, но ты не должна об этом распространяться. Ей некуда больше пойти, понимаешь? И она в отчаянии, как ты можешь себе представить. Я переселил ее на второй этаж. Теперь ее номер будет убирать Сунита.

Я чувствую нервное трепетание в животе.

– Прекрасно, – говорю я. – Пожалуй, мне пора браться за работу. Уборка сама себя не сделает.

– Еще кое-что, Молли, – говорит мистер Сноу. – Номер Блэков сегодня недоступен. Полицейские до сих пор проводят там следственные мероприятия. Ты увидишь перед дверью желтую ленту и пост полиции.

– И когда я смогу его убрать?

Мистер Сноу долго на меня смотрит.

– Ты не должна его убирать, Молли. Вот что я пытаюсь тебе сказать.

– Прекрасно. Тогда я не буду. До свидания.

С этими словами я встаю и, круто развернувшись, спускаюсь по мраморной лестнице вниз, к моему шкафчику в подвале, в помещении для прислуги.

Меня встречает моя верная униформа, свежая и чистая, затянутая в полиэтиленовую пленку, висящая на двери моего шкафчика. Как будто вчерашних потрясений и не было, как будто каждый новый день одним махом стирает тот, что был до него. Я быстро переодеваюсь, а свою одежду оставляю в шкафчике. Потом беру тележку – которая, о чудо из чудес, полностью укомплектована (благодарить за что, без сомнения, следует Солнышко или Суниту, и уж точно не Шерил).

Я иду по лабиринту слишком ярко освещенных коридоров, пока не добираюсь до кухни, где Хуан Мануэль соскребает остатки завтрака с тарелок в большой помойный бак и отправляет их в промышленную посудомоечную машину. Я никогда не бывала в сауне, но, наверное, там чувствуешь себя именно так – за вычетом бьющего в нос неприятного запаха мешанины утренних блюд.

Увидев меня, Хуан опускает шланг, из которого окатывал тарелки, и с беспокойством смотрит на меня.

– Dios te bendiga^[10], – говорит он, крестясь. – Рад тебя видеть. У тебя все в порядке? Я беспокоился о тебе, мисс Молли.

Мне уже начинает немного надоедать, что сегодня все так суетятся из-за меня. Это же не я умерла.

– Я в полном порядке, спасибо, Хуан Мануэль, – говорю я.

– Но это же ты его нашла, – шепчет он с широко распахнутыми глазами. – Мертвого.

– Ну да.

– Я просто не могу поверить, что он действительно ушел. Интересно, что это значит, – говорит он.

– Это значит, что он мертв.

– Я имею в виду, что это будет значить для отеля?

Он делает несколько шагов ко мне, так что теперь нас разделяет не более половины ширины тележки.

– Молли, – шепчет он. – Этот человек, мистер Блэк… Он был могущественным. Очень могущественным. Кто теперь будет боссом?

– Босс – мистер Сноу, – говорю я.

Хуан Мануэль смотрит на меня со странным выражением.

– Правда? В самом деле?

– Да, – отвечаю я с абсолютной уверенностью. – Мистер Сноу, безусловно, босс этого отеля. А теперь, может, мы прекратим это обсуждать? Мне нужно работать. Сегодня нам придется действовать по-новому. Мне только что сказали, что четвертый этаж находится под наблюдением. Там до сих пор работает полиция. Так что тебе сегодня придется переночевать в номере двести два, ладно? На втором этаже, не на четвертом. Чтобы не попасться на глаза полиции.

– Ладно. Не переживай. Я не попадусь.

– И, Хуан Мануэль, я не должна тебе этого говорить, но Жизель Блэк живет где-то на том же этаже. На втором. Так что будь осторожен. Полицейские могут быть и на ее этаже тоже. Пока расследование не закончится, ты должен держаться в тени. Понятно?

Я протягиваю ему ключ-карту от номера 202.

– Да, Молли. Понял. И тебе тоже нужно держаться в тени, хорошо? Я беспокоюсь за тебя.

– Беспокоиться тут не о чем, – говорю я. – Ладно, мне пора.

Я выхожу из кухни и качу тележку к служебному лифту. Воздух в его кабине намного прохладней и свежее. Я поднимаюсь в лобби, чтобы взять там мою ежедневную стопку газет.

Еще издали я замечаю за барной стойкой Родни. Едва увидев меня, он бросается мне навстречу.

– Молли! Ты здесь. – Он кладет руки мне на плечи. Я чувствую их, как электричество, согревающее меня до глубины души. – С тобой все в порядке?

– Все только и спрашивают меня об этом. Со мной все в порядке, – говорю я. – Надеюсь, попросить тебя меня обнять будет не слишком большой наглостью с моей стороны?

– Ну разумеется! – говорит он. – Вообще-то, я как раз очень хотел сегодня тебя увидеть. – Он прижимает меня к своей груди. Я кладу голову ему на плечо и вдыхаю его запах.

Меня так давно никто не обнимал, что я не знаю, куда девать руки. Я решаю свести их у него за спиной и положить ладони на его лопатки, которые оказываются еще сильнее, чем я себе воображала.

Он отстраняется раньше, чем я оказываюсь к этому готова. И лишь тогда я замечаю его правый глаз. Он заплывший и багровый, как будто Родни кто-то ударил.

– Что с тобой случилось? – спрашиваю я.

– О, это я сам по глупости. Помогал Хуану Мануэлю с сумкой в его номере и… и врезался лицом в дверь. Спроси у него. Он тебе расскажет.

– Надо приложить лед. Выглядит это не очень.

– Ладно, хватит обо мне, я хочу услышать про твои дела.

Говоря это, он обводит глазами бар. Группки женщин средних лет завтракают, позвякивая ложечками о керамику и смеясь в ожидании начала дневных представлений в театрах. Несколько семей подкрепляются оладьями, прежде чем отправиться в поход по музеям и достопримечательностям. Два одиноких бизнесмена ковыряют континентальные завтраки, не отрывая взгляда от своих телефонов или газет, развернутых на столе перед ними. Кого там Родни высматривает? Точно не кого-то из этих гостей. Но если не их, то кого?

– Слушай, – понизив голос, говорит Родни. – Я слышал, что ты вчера нашла мистера Блэка и тебя возили в участок, чтобы допросить. Сейчас я не могу говорить, но почему бы тебе не зайти после смены? Сядем где-нибудь в укромном уголке, и ты все мне расскажешь. Все до мельчайших подробностей, ладно?

Он берет мою руку и сжимает ее. Его глаза – два бездонных синих озера. Он беспокоится. Беспокоится за меня. На мгновение у меня мелькает мысль – неужели он сейчас меня поцелует? Но потом я понимаю, как это глупо – целовать коллегу посреди бара. Разумеется, он бы этого не сделал. А жаль.

– Было бы чудесно встретиться с тобой позже, – говорю я, стараясь изобразить уклончивую небрежность. – Итак, ровно в пять вечера? Это свидание?

– Э-э-э, да. Ладно.

– Тогда увидимся вечером, – говорю я и разворачиваюсь, чтобы идти.

– Не забудь свои газеты, – напоминает мне он и, подняв пачку с пола, плюхает ее на барную стойку.

– Ой, вот же я голова садовая.

Сгибаясь под тяжестью, я тащу газеты к своей тележке. Родни уже хлопочет за барной стойкой, наливая кому-то кофе. Я пытаюсь в последний раз поймать его взгляд, но все напрасно.

Ничего страшного. Сегодня вечером у нас будет масса времени наглядеться друг на друга.

Глава 7

Жизнь – забавная штука. Один день может принести с собой потрясение и следующий за ним тоже. Но два этих потрясения могут отличаться друг от друга так же сильно, как ночь и день, черное и белое, добро и зло. Вчера я нашла мистера Блэка мертвым; сегодня Родни пригласил меня на свидание. Строго говоря, мы с ним не «пойдем» на свидание, а «останемся» на свидание, поскольку происходить оно будет на нашем рабочем месте. Но это вопрос семантики. Главное – это то, что у нас будет свидание.

Прошло значительно больше года после нашего последнего свидания с Родни. «Тот, кто умеет ждать, всегда бывает вознагражден», – говорила бабушка, и да, бабушка, ты была права. Как раз в тот момент, когда я подумала, что Родни мною не интересуется, выясняется, что это не так! И главное, он не мог выбрать для этого более подходящего момента. Вчерашний день был встряской для моего организма. Сегодняшний – тоже встряска, но куда более приятная и радостная. Воистину, никогда не знаешь, какой сюрприз жизнь может тебе приготовить.

Я толкаю свою тележку через лобби к лифту. Мимо меня проносится еще одна стайка дам – у них, вероятно, «девичий выезд». Они закрывают двери лифта прямо у меня перед носом. Я к этому привыкла. Горничная может и подождать. Горничная едет в последнюю очередь. Наконец ко мне приезжает пустой лифт, и я нажимаю кнопку четвертого этажа. Кнопка загорается красным. Я думаю о том, что поднимаюсь на четвертый этаж впервые после того, как обнаружила мистера Блэка мертвым в постели, и мне становится немного не по себе. «Возьми себя в руки, – приказываю я себе. – Ты не обязана сегодня заходить в его номер».

Двери, мелодично звякнув, распахиваются. Я пытаюсь вытолкнуть из лифта свою тележку и немедленно во что-то врезаюсь. Вскинув голову, я обнаруживаю, что уперлась в полицейского, который уткнулся в свой телефон и даже не подозревает, что перегораживает выход из лифта. Вне зависимости от того, кто виноват, я в точности знаю, что должна сделать. Гость всегда прав, даже если он не обращает никакого внимания на того, кому может доставлять неудобства, – это я твердо усвоила на одном из первых же профессиональных тренингов с мистером Сноу.

– Мои самые искренние извинения, сэр. Все в порядке? – спрашиваю я.

– Да, я в порядке. Но смотри, куда идешь с этой штукой.

– Я ценю ваш совет. Спасибо, офицер, – говорю я, маневрируя вокруг него со своей тележкой. Больше всего мне сейчас хочется проехаться ее колесиками прямо ему по ногам, раз уж он упорно отказывается отойти в сторону, но это было бы невежливо. Протиснувшись мимо него, я останавливаюсь. – Могу я что-нибудь вам предложить? Нагретое полотенце? Шампунь?

– Ничего не нужно, – говорит он. – Прошу прощения.

Он обходит меня и направляется к номеру Блэков. Дверь перетянута яркой желто-черной полицейской лентой. Он останавливается сбоку и прислоняется к стене, скрестив ноги. Я уже вижу, что если он будет отираться тут так целый день, то оставит пятно, которое потом будет не так-то просто вывести. Взять бы швабру да шугануть его от стены, а впрочем, не бери в голову. Это не мое дело.

Я направляюсь в дальний конец коридора, чтобы начать уборку с номера 407. Я рада, что он пуст, гости выехали. На подушке лежит пятидолларовая купюра, которую я кладу в карман с мысленными словами благодарности. «Курочка по зернышку клюет», как всегда говорила бабушка. Я снимаю постельное белье и принимаюсь стелить свежее. Должна признать, что руки у меня сегодня слегка дрожат. Время от времени перед глазами у меня мелькает мистер Блэк – его землистое лицо, холодное на ощупь, – и все то, свидетельницей чему я стала потом. Меня вдруг точно молнией пронзает. Впрочем, нервничать никакого повода нет. Сегодня – не вчера. Сегодня новый день. Чтобы успокоить нервы, я сосредотачиваюсь на приятных мыслях. А сейчас для меня нет ничего приятнее, чем мысли о Родни.

Наводя порядок, я проигрываю в памяти наши расцветающие отношения. Мне вспоминаются те времена, когда я только еще начала работать в отеле и не очень хорошо знала Родни. Каждый день, забирая в начале смены свои газеты, я старалась задержаться немного подольше. Мало-помалу мы сдружились, я бы даже сказала, сблизились. Но был один день, более полутора лет назад, когда наша привязанность укрепилась.

Я была на третьем этаже, убирала свои номера. Одну половину этажа убирала Солнышко, вторую – я. Я вошла в номер 305, который в тот день не входил в мой список, но на ресепшен мне сказали, что гости съехали раньше времени и его нужно убрать. Стучать в дверь я не стала, поскольку мне сказали, что там никого нет, но, вкатив в номер свою тележку, я очутилась лицом к лицу с двумя весьма внушительными мужчинами.

Бабушка учила меня судить о людях по их действиям, а не по их внешности, поэтому, взглянув на двух этих чудовищ с замысловатыми татуировками на лицах, я немедленно предположила о них лучшее, а не худшее. Быть может, это какой-нибудь знаменитый рок-дуэт, о котором я никогда не слышала? Или они модные татуировщики? А может, известные на весь мир борцы? Поскольку я всегда предпочитала поп-культуре старину, откуда мне было знать?

– Мои самые искренние извинения, господа, – сказала я. – Мне сообщили, что гости уже освободили этот номер. Прошу прощения, что побеспокоила вас.

С этими словами я улыбнулась, как того требовал протокол, и стала ждать, когда джентльмены ответят. Но ни один из них не произнес ни слова. На кровати лежала темно-синяя спортивная сумка. Когда я ввалилась в номер, один из верзил укладывал в нее какое-то оборудование – то ли прибор, то ли весы. Теперь он стоял неподвижно, держа в одной руке странный аппарат.

Как раз тогда, когда я почувствовала себя немного неловко от затянувшегося молчания, из двери ванной за спиной у верзил появились два человека. Одним был Родни в накрахмаленной белой рубашке с закатанными рукавами, открывавшими взгляду его мускулистые предплечья. Вторым был Хуан Мануэль, который держал в руках что-то завернутое в коричневую упаковочную бумагу – возможно, свой обед или ужин? Руки у Родни были сжаты в кулаки. Он и Хуан Мануэль были явно удивлены, увидев меня, и, честно говоря, я тоже была удивлена, увидев их.

– Молли, нет. Что ты здесь делаешь? – спросил Хуан Мануэль. – Пожалуйста, уходи отсюда сейчас же.

Родни обернулся к Хуану:

– Что, теперь ты босс? Ты вдруг стал главным?

Хуан Мануэль отступил на два шага назад и принялся внимательно разглядывать собственные ступни.

Я решила, что сейчас как раз подходящий момент, чтобы сгладить шероховатости между ними.

– Ну, технически говоря, – сказала я, – Родни – управляющий баром. Это означает, что в строго иерархическом смысле он среди нас троих, здесь присутствующих в данный момент, является самым старшим по должности служащим. Но давайте вспомним, что мы все важные персоны, все до единого.

Два бегемота несколько раз перевели взгляды с Родни и Хуана Мануэля на меня и обратно.

– Молли, – спросил Родни, – что ты здесь делаешь?

– Разве это не очевидно? – отозвалась я. – Я пришла убрать номер.

– Да, я догадался. Но этого номера не должно было быть в твоем сегодняшнем списке. Я же сказал им там, внизу…

– Кому сказал? – уточнила я.

Хуан Мануэль внезапно выскочил из-за спины Родни и схватил меня за локоть.

– Молли, не беспокойся за меня. Беги вниз и скажи…

– Эй, – сказал Родни. – А ну-ка отпусти ее, быстро.

Это было не предложение. Это был приказ.

– О, ничего страшного, – сказала я. – Мы с Хуаном в хороших отношениях, и мне это не доставляет ни малейшего неудобства.

И только тут я начала догадываться, что́ на самом деле происходит. Родни приревновал меня к Хуану Мануэлю. Это было романтичное проявление мужского соперничества. Я восприняла это как очень хороший знак, поскольку это продемонстрировало истинную степень чувств, которые питал ко мне Родни.

Родни посмотрел на Хуана Мануэля с выражением, в котором читалось явное неудовольствие, а потом вдруг сказал нечто совершенно неожиданное.

– Как поживает твоя матушка, Хуан? – поинтересовался он. – Твоя семья в Масатлане, верно? Знаешь, у меня в Мексике есть друзья. Хорошие друзья. Уверен, они будут рады проведать твоих родных.

Хуан Мануэль тут же выпустил мою руку.

– Не надо, – сказал он. – У них все в порядке.

– Вот и отлично. Пусть и дальше так будет.

«Как это мило со стороны Родни беспокоиться о благополучии родных Хуана Мануэля», – подумала я. Чем лучше я его узнавала, тем больше мне открывалась его истинная натура.

В этот момент два верзилы заговорили. Я с нетерпением ждала, когда меня должным образом представят, чтобы я могла сохранить на будущее в памяти их имена и обращаться к ним как полагается, а может, даже позаботиться о том, чтобы по вечерам им клали на подушку шоколадку в качестве небольшого презента от отеля.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – спросил один из них у Родни.

– И кто она, черт возьми? – добавил второй.

Родни выступил вперед:

– Все в порядке. Не волнуйтесь. Я все улажу.

– Уж будь так добр. И чертовски быстро.

Должна сказать, что это неоднократное использование нецензурной лексики застало меня врасплох, но я была обучена вести себя как высококвалифицированный профессионал в любых обстоятельствах, с любыми людьми, будь то вежливые или невежливые, чистоплотные или неряшливые, грубые или учтивые.

Родни подошел ко мне вплотную.

– Ты не должна была ничего этого видеть, – произнес он вполголоса.

– Чего видеть? – уточнила я. – Колоссального беспорядка, который вы все устроили в этом номере?

Тогда один из верзил снова заговорил:

– Леди, мы только что все хорошо убрали.

– Ну, – отозвалась я, – ваша уборка не выдерживает никакой критики. Как вы можете видеть, ковер необходимо пропылесосить. На нем повсюду следы ваших ботинок. Видите? Коврик у входной двери сдвинут со своего места, и тот, что перед дверью в ванную, тоже. Похоже, здесь протопало стадо слонов. Не говоря уж о приставном столике. Кто ел пончики в сахарной пудре без тарелки? А эти жирные отпечатки пальцев. Без обид, но как их можно было не заметить? Вся стеклянная столешница залапана. И все дверные ручки тоже придется протирать.

Я взяла с тележки баллончик с чистящим спреем и бумажное полотенце и опрыскала весь стол, потом в мгновение ока отполировала его до блеска.

– Вот видите? Так-то лучше!

Лица верзил были зеркальным отражением друг друга – оба дружно разинули рты. То, как я виртуозно справилась с грязью, определенно произвело на них неизгладимое впечатление. Хуан Мануэль, впрочем, был явно смущен. Он все еще смотрел на свои ботинки.

Довольно долго никто не произносил ни слова. Что-то было не так, но я затруднялась сказать, что именно. Первым нарушил молчание Родни. Он повернулся ко мне спиной и обратился к своим друзьям:

– Молли… она… она совершенно особенная девушка. Вы же сами это видите, да? Насколько она… уникальна.

Как мило с его стороны было так обо мне отозваться. Я была польщена до глубины души, но боялась взглянуть на него из опасения, что покраснею.

– Я готова убирать за твоими друзьями в любое время, – сказала я. – На самом деле, это было бы для меня удовольствием. Вам просто нужно сказать мне, в каком номере вы остановились, и я попрошу добавить его в мой список.

Родни вновь обратился к своим друзьям:

– Видите, какой полезной она может быть? И она умеет держать язык за зубами. Да, Молли? Ты ведь умеешь держать язык за зубами?

– Умение держать язык за зубами – моя профессиональная гордость. Я стремлюсь быть невидимой и неслышной.

Оба верзилы внезапно надвинулись на меня, оттеснив в сторону Родни и Хуана Мануэля.

– Значит, ты не стукачка, да? Ты не станешь болтать?

– Я горничная, а не сплетница, чего и всем желаю. Мне платят за то, чтобы я держала рот на замке и приводила номера в безупречное состояние. Я горжусь тем, что делаю свою работу и исчезаю без следа.

Верзилы переглянулись и пожали плечами.

– Все путем? – спросил у них Родни. Они кивнули, потом занялись спортивной сумкой на постели. – А ты? – спросил Родни у Хуана Мануэля. – Все хорошо?

Хуан Мануэль кивнул, но его губы сжались в резкую линию.

– Ладно, Молли, – сказал Родни, глядя на меня своими пронзительными синими глазами. – Все будет хорошо. Просто сделай свою работу, как делаешь обычно, ладно? Приведи этот номер в порядок, чтобы никто даже не догадался, что Хуан и его приятели здесь были. И никому ни слова.

– Ну разумеется. А теперь, с твоего позволения, мне пора браться за дело.

Родни подошел ко мне вплотную.

– Спасибо, – прошептал он. – Потом поговорим подробнее. Давай встретимся сегодня вечером, хорошо? Я все тебе объясню.

Такое предложение от него я получила впервые. Я не могла поверить своим ушам.

– Я с радостью! – сказала я. – Значит, это свидание?

– Конечно. Угу. Жди меня в лобби в шесть. Сходим с тобой куда-нибудь, где можно без помех поговорить.

Верзилы тем временем подхватили спортивную сумку, протиснулись мимо меня и открыли дверь номера. Они посмотрели в коридор – налево, потом направо. Затем жестом пригласили Родни и Хуана Мануэля следовать за ними. Все четверо торопливо покинули номер.

Остаток того утра прошел в бурной деятельности. Пока я яростно убиралась, мечтая о том, чтобы поскорее наступило шесть часов, я внезапно поняла, что с утра надела на работу старые, но еще не совсем ветхие слаксы и одну из бабушкиных блузок с высоким воротником. Для первого свидания с Родни этот наряд решительно не годился.

Я закончила прибирать номер, вывезла свою тележку в коридор и отправилась на поиски Суниты, которая работала на другом конце этажа.

– Тук-тук, – сказала я, хотя дверь номера, который она убирала, была открыта настежь. Сунита оторвалась от своего занятия и посмотрела на меня. – Мне нужно кое-куда сбегать по одному делу. Если вдруг придет Шерил, не могла бы ты сказать ей, что… что я скоро вернусь?

– Хорошо, Молли. Уже давным-давно время обеда, а ты за все утро так ни разу даже не присела. Ты имеешь полное право на передышку.

Что-то напевая себе под нос, она вновь взялась за уборку.

– Спасибо, – сказала я и, выскочив из номера, поспешила по коридору к лифту.

– Молли? У тебя все в порядке? – спросил мистер Престон, когда я, преодолев вращающиеся двери, проплыла мимо него.

– Все просто превосходно! – бросила я, обернувшись, и бегом припустила по тротуару.

Завернув за угол, я добежала до небольшого бутика, мимо которого проходила каждое утро по пути на работу. Я всегда останавливалась полюбоваться симпатичной лимонно-желтой вывеской и манекеном в витрине, каждый день облаченным в новый шикарный наряд. Обычно я не хожу за покупками в подобные места. Они рассчитаны на гостей отеля, а не на их горничных.

Я толкнула дверь и очутилась внутри. Ко мне тут же подошла продавщица.

– Кажется, вам нужна помощь, – сказала она.

– Да, – ответила я, слегка запыхавшись. – Мне срочно нужна одежда. У меня сегодня вечером свидание с объектом потенциальной романтической интриги.

– Ух ты, – сказала она. – Вам повезло. Романтические интриги – мой конек.

Приблизительно двадцать две минуты спустя я выходила из магазина с объемистым лимонно-желтым пакетом, в котором лежал топ в крупный горох, очень обтягивающие джинсы, которые, по словам продавщицы, именовались «скинни», и пара туфель на каблуке рюмочкой, хотя лично я в жизни своей не видела рюмок, которые были бы хотя бы отдаленно похожи на эти каблуки. Когда продавщица объявила итоговую сумму, меня едва удар не хватил, но отказаться платить на этапе, когда все вещи были уже уложены в пакет, показалось мне нарушением правил приличия. Я расплатилась дебетовой картой и поспешила обратно в отель, стараясь не думать о потраченных деньгах, которые должны были пойти на оплату квартиры, и о том, чем мне теперь за нее платить.

На работу я вернулась в 12:54, ровно к концу обеденного перерыва. При виде моего пакета из магазина мистер Престон покосился на меня, но ничего не сказал. Я поспешила по мраморной лестнице в подвал, в подсобные помещения, где спрятала свои покупки в шкафчик, и принялась за работу, пока Шерил ни о чем не узнала.

Ровно в шесть вечера я вошла в лобби отеля, облаченная в свой новый наряд. Мне даже удалось соорудить у себя на голове некоторое подобие укладки при помощи щипцов для завивки, которые я позаимствовала в отделе хранения забытых гостями вещей. Я разгладила волосы по всей длине и подвила кончики, подражая тому, как это при мне делала Жизель. Когда в лобби появился Родни и принялся оглядываться по сторонам в поисках меня, его взгляд сначала скользнул мимо и лишь потом вернулся обратно, потому что с первого взгляда он меня не узнал.

– Молли? – сказал он, приблизившись ко мне. – Ты выглядишь… непривычно.

– Непривычно хорошо или непривычно плохо? – уточнила я. – Я доверилась местной продавщице, и, надеюсь, она не ввела меня в заблуждение. Я не очень разбираюсь в моде.

– Ты выглядишь… великолепно. – Родни торопливо огляделся по сторонам. – Давай уйдем отсюда, ладно? Можно пойти в «Олив гарден». Это недалеко отсюда.

Я не могла поверить своим ушам! Это была судьба. Знак свыше. «Олив гарден» – мой самый любимый ресторан. И бабушка тоже его любила. Каждый год в ее и мой дни рождения мы устраивали совместный праздничный выход, к которому прилагался нескончаемый чесночный хлеб и бесплатный салат. Последний раз мы выбрались туда вместе, когда бабушке исполнилось семьдесят пять. В честь праздника мы заказали по бокалу шардоне.

– За тебя, бабушка, и за твои три четверти века! И чтобы еще четверть как минимум!

– Согласна, согласна! – сказала бабушка.

Родни выбрал мое любимое обеденное заведение! Это была судьба! Мы были обречены быть вместе!

Когда мы выходили из отеля, мистер Престон внимательно наблюдал за нами.

– Молли, у тебя все в порядке? – спросил он, протягивая руку, чтобы поддержать меня, пока я неловко ковыляла вниз по лестнице в своих новых туфлях на каблуках-рюмочках. Родни сбежал по ступеням раньше меня и уже ждал на тротуаре, уткнувшись в свой телефон.

– Не беспокойтесь, мистер Престон, – заверила его я. – У меня все просто замечательно.

Когда мы дошли до последней ступеньки, мистер Престон понизил голос.

– Надеюсь, ты не с ним куда-то собралась? – спросил он.

– Вообще-то, – прошептала я, – именно с ним. Так что, с вашего позволения….

Я легонько сжала его руку, потом кое-как доковыляла до Родни.

– Я готова. Идем, – сказала я.

Родни зашагал вперед, не отрываясь от своего важного неотложного дела, которое улаживал по телефону. Когда мы удалились на некоторое расстояние от отеля, он убрал телефон и замедлил шаг.

– Прошу прощения, – сказал он. – Работа бармена никогда не кончается.

– Все нормально, – отозвалась я. – У тебя очень важная работа. Ты – важная пчела в улье.

Я очень надеялась, что моя цитата с тренинга мистера Сноу произведет на него впечатление, но, если она и произвела, он ничем этого не выказал.

Всю дорогу до ресторана я болтала на самые разнообразные интересные темы, какие только могла придумать: о преимуществах метелочек для сметания пыли из настоящих перьев перед синтетическими, об официантках, с которыми он работал и которые практически никогда не помнили, как меня зовут, и, разумеется, о моей любви к «Олив гарден».

Через некоторое время, показавшееся мне нескончаемым, но на самом деле не превышавшее примерно шестнадцати с половиной минут, мы подошли ко входу в «Олив гарден».

– Только после вас, – сказал Родни, галантно распахивая передо мной дверь.

Предупредительная молоденькая официантка усадила нас в исключительно романтичную кабинку в укромном уголке ресторана.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спросил Родни.

– Предложение заманчивое. Я возьму бокал шардоне. Ты ко мне присоединишься?

– Я предпочитаю пиво.

Вернулась официантка, и мы заказали напитки.

– Можно мы закажем еду прямо сейчас? – спросил ее Родни и посмотрел на меня. – Ты готова?

О, я была более чем готова, готова ко всему. Я заказала то, что заказывала всегда.

– «Тур по Италии», пожалуйста, – сказала я. – Ведь трио из лазаньи, фетучини и цыпленка с пармезаном – это всегда беспроигрышный выбор. – Я улыбнулась Родни, как я надеялась, кокетливо.

Он уткнулся в свое меню.

– Спагетти с фрикадельками.

– Хорошо, сэр. Принести вам бесплатный салат и чесночный хлеб от заведения?

– Нет, не нужно, – ответил Родни, что, должна признать, стало для меня некоторым разочарованием.

Официантка ушла, и мы остались одни в теплом, окутывающем нас свете свисающего с потолка светильника. Возможность разглядеть Родни с такого близкого расстояния мгновенно заставила меня забыть про салат и чесночный хлеб.

Он положил локти на стол, но я сочла это прегрешение против правил этикета простительным, поскольку оно позволило мне вдоволь налюбоваться видом его мускулистых предплечий.

– Молли, ты, наверное, хочешь знать, что это такое сегодня было. С теми парнями. В том номере в отеле. Мне не хотелось бы, чтобы ты думала что-то плохое или начала говорить о том, что ты видела. Я хотел все тебе объяснить.

Вернулась официантка с нашими напитками.

– За нас! – провозгласила я, изящно держа бокал за ножку двумя пальцами, как меня учила бабушка («Леди никогда не прикасается к чаше, чтобы не оставлять некрасивых следов»).

Родни поднял свою пивную кружку и чокнулся со мной. Видимо, его мучила жажда, потому что он одним махом осушил ее до половины, прежде чем поставить обратно на стол.

– Как я уже говорил, – сказал он, – я хотел объяснить тебе, что ты сегодня видела.

Он умолк и посмотрел на меня.

– У тебя в самом деле совершенно колдовские синие глаза, – сказала я. – Надеюсь, ты не считаешь, что неприлично с моей стороны такое говорить.

– Забавно. Мне не так давно кто-то еще сказал точно то же самое. В общем, я хочу, чтобы ты знала вот что. Эти двое парней в том номере – это друзья Хуана Мануэля, а не мои. Ты поняла?

– Я очень за него рада, – сказала я. – Замечательно, что он обзавелся здесь друзьями. Вся его родня осталась в Мексике, ты же знаешь. Думаю, ему иногда бывает одиноко. Я очень хорошо его понимаю как человек, которому тоже время от времени бывает одиноко. Но разумеется, не сейчас. Сейчас мне вовсе не одиноко.

Я с наслаждением отхлебнула большой глоток вина из своего бокала.

– Ты, возможно, кое-чего не знаешь о моем приятеле Хуане Мануэле, – сказал Родни. – В настоящий момент он находится здесь на нелегальном положении. Разрешение на работу у него истекло какое-то время назад, и сейчас он работает в отеле неофициально. Мистер Сноу об этом не в курсе. Если бы Хуана Мануэля поймали, его в два счета выслали бы из страны и он больше не смог бы посылать деньги своей семье. А ведь ты же знаешь, как для него важна его семья, да?

– Знаю, – подтвердила я. – Семья – это очень важно. Разве ты с этим не согласен?

– Не особенно, – сказал он. – Моя собственная вышвырнула меня из дома много лет назад.

Он отхлебнул еще пива и утер губы тыльной стороной ладони.

– Мне очень жаль это слышать, – отозвалась я.

Я не могла себе даже представить, как кто-то мог добровольно отказаться от общения с таким прекрасным человеком, как Родни.

– Ладно, – сказал он. – Так вот, те двое парней, которые были в номере. Помнишь, у них была сумка? Так вот, это была сумка Хуана Мануэля. Не их. И определенно не моя. Это была сумка Хуана Мануэля. Улавливаешь?

– Да, я понимаю. У каждого из нас своя ноша. – Я сделала паузу, чтобы Родни успел оценить мой изящный каламбур. – Это шутка, – пояснила я. – Эти парни несли ношу в прямом смысле этого слова, но это выражение обычно используют в иносказательном смысле, когда имеют в виду всякие житейские невзгоды. Понимаешь?

– Угу. Ладно. В общем, квартирный хозяин Хуана Мануэля узнал, что у него просрочены документы. Он вышвырнул его из квартиры еще некоторое время назад, и теперь ему негде жить. Я помогаю Хуану разобраться с этой ситуацией. Ну, в смысле, со всякими юридическими формальностями, потому что я знаю нужных людей. Я делаю что могу, чтобы помочь ему свести концы с концами. Только все это секрет, Молли. Ты умеешь хранить секреты?

Он посмотрел мне прямо в глаза, и я ощутила себя невероятно польщенной его доверием.

– Ну конечно, я умею хранить секреты, – сказала я. – В особенности если эти секреты твои. Рядом с сердцем у меня есть специальный ящичек с ключом для всех твоих тайн.

Я изобразила, как будто закрываю на ключ воображаемый ящичек в моей груди.

– Класс, – отозвался он. – В общем, это еще не все. Дело обстоит так. Каждую ночь я тайком привожу Хуана Мануэля в один из свободных номеров в отеле, чтобы ему не пришлось ночевать на улице. Но об этом никто не должен знать, понимаешь? Если кто-нибудь узнает, что я делаю…

– У тебя будут большие неприятности. А Хуан Мануэль окажется бездомным, – сказала я.

– Угу. Совершенно верно, – отозвался он.

И снова Родни продемонстрировал мне, какой он хороший человек. Он помогал другу по доброте душевной. Я была так тронута, что не могла найти подходящих слов.

К счастью, вернулась официантка и заполнила молчание моим «Туром по Италии» и спагетти с фрикадельками для Родни.

– Bon appétit^[11], – сказала я.

Я с наслаждением занялась едой и, немного утолив голод, отложила вилку в сторону.

– Родни, у меня просто нет слов. Ты прекрасный человек.

– Я стараюсь в меру сил, – отозвался Родни с полным ртом фрикаделек, не прекращая жевать. – Но мне не помешала бы твоя помощь, Молли.

– Какая помощь от меня тебе нужна? – спросила я.

– Мне становится все труднее узнавать, какие номера не заняты. Скажем так: у меня были в отеле люди, которые снабжали меня этой информацией, но они больше не горят желанием это делать. А ты… ты вне подозрений, и ты в курсе, когда какие номера пустуют. К тому же в уборке тебе просто нет равных, как ты продемонстрировала нам сегодня. Было бы замечательно, если бы ты могла говорить мне, когда какой номер свободен, а также прибираться в нем до и после того, как мы – то есть не мы, а Хуан Мануэль со своими друзьями – в нем переночуют. Ну, понимаешь, чтобы никто даже не догадался, что там вообще кто-то был.

Я аккуратно положила приборы на край тарелки и сделала еще глоток вина. Я ощущала, как по всему моему телу разливается хмельное тепло, заставляя меня чувствовать себя смелой и раскованной, какой я не чувствовала себя… пожалуй, на моей памяти вообще никогда.

– Я с радостью помогу тебе всем, чем смогу, – сказала я.

Он с лязгом положил вилку на тарелку и сжал мою руку. От его прикосновения по коже у меня разбежались приятные колючие мурашки.

– Я всегда знал, что могу рассчитывать на тебя, Молли, – сказал он.

Это был прекрасный комплимент. Я снова утратила дар речи, растворившись в бездонных синих озерах его глаз.

– Да, и еще кое-что. Ты же никому обо всем этом не расскажешь, правда? О том, что ты видела сегодня? Никому ни слова, в особенности Сноу. И Престону. И даже Чернобылю.

– Само собой разумеется, Родни. Ты восстанавливаешь попранную справедливость. Ты творишь добро в мире, в котором так много зла. Я все понимаю. Робин Гуду тоже приходилось преступать закон, чтобы помочь бедным.

– Да, я такой. Я Робин Гуд. – Он снова взялся за вилку и отправил в рот очередную фрикадельку. – Молли, я прямо-таки готов тебя расцеловать. Честное слово.

– Это было бы чудесно. Прямо сейчас или мы подождем, пока ты дожуешь?

Он засмеялся и принялся торопливо поглощать остатки спагетти. Мне даже не пришлось спрашивать: я знала, что он смеется со мной, а не надо мной.

Я очень надеялась, что мы посидим подольше и закажем десерт, но, как только его тарелка опустела, он поспешно попросил официантку принести счет.

Когда мы выходили из ресторана, он открыл передо мною дверь, как образцовый джентльмен.

– Ну что, значит, мы с тобой договорились? – спросил он, едва мы очутились на улице. – У нас с тобой дружеская взаимопомощь?

– Да. В начале каждой смены я буду говорить Хуану Мануэлю, в каком номере он сможет переночевать, и давать ключ. И буду приходить пораньше, чтобы убрать номер, в котором он и его друзья ночевали прошлой ночью. Шерил по утрам вечно опаздывает, так что она ничего даже не заметит.

– Отлично, Молли. Ты поистине уникальная девушка.

Я знала по «Касабланке» и «Унесенным ветром», что это и есть тот самый момент. Я подалась вперед, чтобы он мог поцеловать меня. Думаю, он метил в щеку, но я повернула голову так, чтобы дать ему понять, что не возражаю против поцелуя в губы. К несчастью, он слегка промахнулся мимо цели, хотя не могу сказать, что мой нос остался недоволен этим неожиданным проявлением страсти.

В тот миг, когда Родни поцеловал меня, для меня не имело никакого значения, куда именно угодили его губы. Для меня не имело никакого значения вообще ничего, кроме его поцелуя, – ни красное пятно от томатного соуса на воротничке его рубашки, ни то, как он сразу же после потянулся за своим телефоном, ни жухлый листочек базилика, застрявший у него между зубами.

Глава 8

Моя смена почти закончилась. Предаваясь воспоминаниям о нашем первом свидании, я сама не заметила, как пролетел день, и теперь сгораю от нетерпения в предвкушении сегодняшнего свидания. Это также помогло мне избежать воспоминаний о вчерашнем дне. По большей части мне удавалось отгонять воспоминания. Был лишь один неприятный момент, когда перед глазами у меня возник Блэк, мертвый в своей постели, но почему-то в моем мозгу на месте лица мистера Блэка внезапно появилось лицо Родни, как будто они были близнецами, неразрывно связанными.

Какой немыслимый вздор. Ну как я могла вообразить между ними такую взаимосвязь, когда они во многих аспектах существуют на прямо противоположных полюсах: молодость против старости, жизнь против смерти, добро против зла? Я потрясла головой, чтобы избавиться от этой отвратительной картинки. И, прямо как в игре «Волшебный экран», это было все, что понадобилось, чтобы очистить мое сознание.

Другие навязчивые мысли, которые не давали мне покоя, были о Жизели. Я знаю, что она до сих пор находится в отеле, но не знаю, где именно, в каком номере на втором этаже. Хотелось бы мне знать, как она себя чувствует теперь, когда ее муж мертв. Обрадовал ли ее такой поворот событий? Или опечалил? Испытывает ли она облегчение, избавившись от него, или беспокоится за свое будущее? Что она получит в наследство, если получит вообще что-нибудь? Если верить тому, что пишут в газетах, она – предполагаемая наследница всего семейного состояния, но у первой жены мистера Блэка и их детей, без сомнения, найдется, что сказать по этому поводу. И если я хоть что-то смыслю в том, как работают деньги, то они липнут к тем, кто с ними уже родился, а те, кто больше всех в них нуждается, остаются ни с чем.

Меня гнетет беспокойство, что будет с Жизелью.

В этом и заключается проблема дружбы. Иногда ты узнаешь вещи, знать которые тебе не следовало бы, иногда бываешь вынужден хранить чужие секреты. И порой эта ноша оказывается слишком тяжелой.

Сейчас четыре тридцать, до встречи с Родни осталось всего полчаса. У нас уже второе свидание – это прогресс!

Я спешу по коридору со своей тележкой, чтобы сообщить Солнышку, что я привела в порядок все закрепленные за мной на сегодня номера, включая и тот, где ночевал Хуан Мануэль.

– Да вы просто метеор, мисс Молли! – говорит Солнышко. – Я свои еще мыть не закончила.

Я прощаюсь с ней, потом по пути к лифту прохожу мимо полицейского, однако тот едва замечает мое присутствие. Я спускаюсь в подвал, стаскиваю с себя униформу и переодеваюсь в свою обычную одежду – джинсы и блузку в цветочек. Это, конечно, не совсем то, что я выбрала бы для свидания с Родни, но денег, которые я могла бы потратить на такие излишества, как туфли с каблуками-рюмочками и блузка в крупный горох, у меня больше нет. К тому же, если Родни в самом деле хороший человек, он не станет судить меня по одежке.

Без пяти пять я уже стою в лобби перед табличкой «Пожалуйста, садитесь», оглядываясь по сторонам в поисках Родни. Заметив меня, он выходит мне навстречу откуда-то из ресторана.

– Я вижу, ты точно вовремя.

– Я всегда гордилась своей пунктуальностью, – отвечаю я.

– Давай сядем где-нибудь в кабинке в уголке.

– Приватность. Да, это кажется разумным.

Мы проходим через весь зал ресторана к самой укромной – и самой романтичной – кабинке в дальнем углу.

– Что-то у вас тут совсем затишье, – говорю я, обводя взглядом пустые стулья и двух официанток, болтающих друг с дружкой у стойки, поскольку в поле зрения почти нет клиентов.

– Угу. С утра все было совершенно по-другому. Куча полицейских. И репортеров.

Он оглядывает зал, потом переводит взгляд на меня. Его подбитый глаз выглядит немного получше, чем утром, но отек все еще не сошел.

– Слушай, мне очень жаль, что вчера тебе пришлось пережить столько всего сразу. Ну, мистера Блэка ты нашла, да еще и в участок пришлось ехать. Должно быть, тебе нелегко пришлось.

– Да, вчера был тяжелый день. Сегодняшний намного лучше. В особенности сейчас, – добавляю я.

– Скажи, надеюсь, когда ты разговаривала с легавыми, про Хуана Мануэля ничего не выплыло наружу?

Этот неожиданный поворот в разговоре меня озадачивает.

– Нет, – говорю я. – Это же не имеет никакого отношения к мистеру Блэку.

– Ну да. Конечно же не имеет. Но ты же понимаешь. Эти легавые вечно во все суют свой нос. Я просто хотел убедиться, что ему ничего не грозит. – Родни запускает пальцы в свои густые волнистые волосы. – Можешь рассказать мне, что произошло? Что ты вчера увидела в номере? – спрашивает он. – Ну, то есть я уверен, что тебе сейчас очень страшно, так что, может, было бы полезно сказать все это вслух, ну, знаешь, другу.

Он протягивает руку и касается моей руки. Просто поразительно, сколько теплоты хранит в себе человеческая рука. Теперь, когда бабушки не стало, мне очень не хватает физического контакта. Она делала точно так же – накрывала мою руку своей, чтобы разговорить меня. Ее рука словно говорила мне: все обязательно будет хорошо.

– Спасибо тебе, – говорю я Родни. Меня вдруг неожиданно для самой себя ни с того ни с сего охватывает желание заплакать. Рассказывая Родни о событиях вчерашнего дня, я изо всех сил сражаюсь с этим желанием. – День был самый обычный до тех пор, пока я не вернулась в номер Блэков, чтобы закончить уборку. Я вошла внутрь и увидела, что в гостиной беспорядок. Вообще-то, изначально я собиралась только вымыть ванную, но потом заглянула в спальню, чтобы посмотреть, не надо ли снова прибраться и там тоже, и увидела на кровати его. Я решила, что он прилег вздремнуть, но… оказалось, что он мертв. Совсем мертв.

Тут Родни протягивает вторую руку, и моя рука оказывается в его ладонях.

– Ох, Молли, – говорит он. – Это просто ужасно. А… ты не заметила чего-нибудь в номере? Чего-нибудь неуместного или подозрительного?

Я рассказываю ему о приоткрытой дверце сейфа и о том, что оттуда исчезли деньги, а также про торчавшую из нагрудного кармана мистера Блэка дарственную, которую я заметила, когда он чуть не сшиб меня с ног утром.

– И все? Больше ничего необычного?

– Ну, вообще-то, было еще кое-что, – говорю я и рассказываю ему про таблетки Жизели, рассыпанные по полу.

– Какие еще таблетки? – спрашивает он.

– У Жизели был флакончик с таблетками. Без этикетки. Содержимое этого флакончика было рассыпано у кровати мистера Блэка.

– Черт. Ты это серьезно?

– Конечно.

– А где была сама Жизель?

– Я не знаю. В номере ее не было. С утра она показалась мне чем-то очень расстроенной. Я знаю, что она планировала какую-то поездку, потому что заметила торчавший из ее сумочки билет на самолет.

Я меняю позу и кокетливо подпираю подбородок ладонью, подражая актрисам из классических фильмов.

– Ты рассказала про это легавым? Про билет? И про таблетки?

Эти его вопросы начинают все больше раздражать меня, но я знаю, что терпение – это достоинство, достоинство, которое, я очень надеюсь, он видит во мне наряду со многими другими.

– Я рассказала им про таблетки, – говорю я. – Но не стала рассказывать про все остальное. Откровенно говоря, я надеюсь, что это останется между нами, Жизель была не просто гостем. Она… ну, в общем, она стала мне другом. И я очень за нее беспокоюсь. Вопросы, которые мне задавали полицейские, были такого характера….

– Какого? Какого характера они были?

– Как будто… как будто они ее в чем-то подозревают.

– Так Блэк умер своей смертью или нет?

– Полицейские полагали, что своей. Но до конца уверены не были.

– А больше никаких вопросов они не задавали? Про Жизель? Или про меня?

Я чувствую, как в животе у меня что-то скользит, как будто пробуждается спящий дракон.

– Родни, – говорю я, с трудом сдерживая резкий тон, – с чего они должны были задавать вопросы про тебя?

– Это было глупо, – говорит он. – Сам не знаю, зачем я это сказал. Забудь об этом.

Он убирает руки, и мне немедленно хочется, чтобы он вернул их обратно.

– Наверное, я просто волнуюсь. За Жизель. За отель. За всех нас, по большому счету.

У меня возникает ощущение, что я что-то упускаю из виду. Каждый год на Рождество мы с бабушкой устанавливали в гостиной карточный столик и вместе складывали пазлы под рождественские песни по радио. Чем сложнее были пазлы, тем больше удовольствия они нам доставляли. И сейчас я испытываю в точности то же самое чувство, какое испытывала, когда нам с бабушкой попадался действительно сложный пазл. Такое впечатление, что кусочки пазлов не сходятся.

И тут до меня доходит.

– Ты же говорил, что почти не знаешь Жизель. Это правда?

Родни вздыхает. Я знаю, что это означает. Я вывела его из себя, хотя это и не входило в мои намерения.

– По-твоему, нельзя беспокоиться за кого-то, кто кажется приятным человеком? – спрашивает он.

Пронзительные нотки в его голосе напоминают мне о Шерил, когда она затевает что-то антисанитарное.

Нужно поскорее исправиться, пока я окончательно не оттолкнула от себя Родни.

– Прости, – говорю я с широкой улыбкой и наклоняюсь вперед. – Ты имеешь полное право беспокоиться. Такой уж ты человек. Ты всегда болеешь душой за других.

– Совершенно верно. – Он сует руку в задний карман и вытаскивает свой телефон. – Так, Молли, запиши-ка мой номер.

Меня охватывает дрожь возбуждения, напрочь сметая все колыхающиеся внутри подозрения.

– Ты хочешь дать мне свой номер телефона?

У меня все получилось! Мне удалось загладить свою оплошность. Наше свидание вырулило на гладкую дорогу.

– Если что-нибудь произойдет – например, полицейские снова начнут тебя донимать или задавать слишком много вопросов, – просто дай мне знать. Я всегда рядом.

Я вытаскиваю свой телефон, и мы обмениваемся номерами. Когда я заношу свое имя в его телефон, мне хочется добавить что-то личное. «Молли, горничная и друг» пишу я и ставлю смайлик в виде сердечка в конце в качестве декларации своих амурных намерений.

Руки у меня, когда я возвращаю ему телефон, дрожат. Я надеюсь, что он посмотрит на мою запись и увидит сердечко, но он не смотрит.

Тут в ресторан входит мистер Сноу. Он заглядывает за барную стойку и, взяв какие-то бумаги, уходит. Родни напротив меня втягивает голову в плечи. Не понимаю почему. Ему нечего стыдиться того факта, что он находится на рабочем месте после окончания своей смены: мистер Сноу говорит, что это признак первоклассного работника.

– Слушай, мне нужно идти, – говорит Родни. – Ты позвонишь, если что-нибудь случится?

– Позвоню, – обещаю я. – Я обязательно свяжусь с тобой по телефону.

Он выходит из кабинки, и я следом за ним тоже иду через лобби к выходу. У вращающейся двери стоит мистер Престон.

Я машу ему, и он приподнимает в ответ свою фуражку.

– Как у нас тут поблизости насчет такси? – спрашивает Родни.

– Одну минуту, – отзывается мистер Престон. Он выходит на проезжую часть и взмахивает рукой перед приближающимся такси. Когда машина останавливается, мистер Престон распахивает заднюю дверцу.

– Садись, Молли, – говорит он.

– Нет-нет, – говорит Родни. – Это для меня. Тебе же нужно… в другую сторону, да, Молли?

– Мне нужно на восток, – говорю я.

– Ну вот, а мне на запад. Хорошего вечера!

Родни плюхается в такси, и мистер Престон захлопывает за ним дверцу. Когда такси отъезжает от тротуара, Родни машет мне из окна рукой.

– Я тебе позвоню! – кричу я ему вслед.

Мистер Престон подходит и останавливается рядом со мной.

– Молли, – говорит он, – ты с этим малым поосторожней.

– С Родни? – уточняю я. – Почему?

– Потому что он, моя дорогая девочка, типичная лягушка. А далеко не все лягушки оказываются заколдованными принцами.

Глава 9

Я спешу домой, полная энергии и окрыленная после свидания с Родни. Мне вспоминается осуждающий комментарий мистера Престона про лягушек и принцев. До чего же все-таки легко составить о ком-то превратное мнение. Даже такой понимающий человек, как мистер Престон, может иногда заблуждаться. Если не считать безволосой груди, Родни абсолютно лишен сходства с представителями класса земноводных. Я искренне надеюсь, что, хотя Родни и не лягушка, он все-таки окажется принцем из моей личной сказки.

Я задаюсь вопросом, что говорят правила этикета относительно того, сколько времени необходимо выждать, прежде чем набрать номер Родни. Следует ли мне позвонить ему прямо сейчас, чтобы поблагодарить за свидание, или стоит подождать с этим до завтра? А может, лучше написать сообщение? Мой опыт в подобных вопросах ограничивается отношениями с Уилбуром, который презирал телефонные разговоры и пользовался текстовыми сообщениями исключительно для переписки в практических целях. «Ожидаемое время прибытия 7:03», «В магазине бананы по 49 центов. Покупай, пока все не разобрали». Если бы была жива бабушка, я спросила бы у нее совета, но это больше невозможно.

Я подхожу к своему дому и вижу перед входом знакомую фигуру. На мгновение я решаю, что у меня галлюцинации, но, приблизившись, понимаю, что это действительно она. На ней большие темные очки, в руках та самая миленькая желтая сумочка.

– Жизель? – говорю я, подходя ближе.

– Ох, Молли, слава богу! Я так рада тебя видеть! – Прежде чем я успеваю произнести что-либо еще, она вдруг раскидывает руки и крепко меня обнимает. Я утрачиваю дар речи, главным образом потому, что с трудом могу дышать. Она отпускает меня, потом приподнимает свои черные очки так, что я вижу ее покрасневшие глаза. – Можно мне войти?

– Ну конечно, – говорю я. – Мне просто не верится, что вы здесь. Я… я так рада вас видеть.

– Не так сильно, как я тебя, – говорит она.

Я роюсь в карманах и наконец отыскиваю ключ. Руки у меня, когда я открываю дверь и впускаю ее в подъезд, немного дрожат.

Она робко переступает порог и обводит взглядом вестибюль. Истоптанный грязными следами пол усеян смятыми рекламными листовками вперемешку с сигаретными окурками. Омерзительная привычка. На лице Жизели отражается отвращение – настолько явственное, что мне не составляет труда расшифровать ее выражение.

– Прискорбно, не правда ли? Очень жаль, что не все жильцы считают необходимым соблюдать чистоту в подъезде. Уверена, бабушкина… моя квартира произведет на вас более благоприятное впечатление, – говорю я.

Я веду Жизель через вестибюль к лестнице.

Она вскидывает голову.

– На каком этаже ты живешь?

– На пятом, – говорю я.

– Может, лучше поедем на лифте?

– Приношу свои извинения. У нас его нет.

– Ого, – говорит она, но начинает вместе со мной подниматься по ступенькам, несмотря на то что на ней туфли на неимоверно высоких каблуках. Мы добираемся до площадки пятого этажа, и я бросаюсь вперед, чтобы открыть сломанную противопожарную дверь. Она скрипит, когда я с усилием тяну ее на себя. Жизель переступает через порожек, и мы оказываемся на моем этаже. Я внезапно словно в первый раз вижу тусклый свет и перегоревшие лампочки, отклеивающиеся обои и общее убожество этих коридоров. Разумеется, мистер Россо, мой квартирный хозяин, слышит наши шаги и выбирает именно этот момент, чтобы высунуться из своей квартиры.

– Молли, – говорит он, – именем твоей покойной бабушки, когда ты собираешься отдать мне долг за квартиру?

Я чувствую, как щеки у меня начинают пылать.

– На этой неделе. Можете быть уверены. Вы получите все, что вам причитается.

Я представляю себе большое красное ведро, до краев наполненное мыльной водой, куда я макаю его луковицеобразную голову.

Мы с Жизелью проходим мимо него. Как только он оказывается позади, Жизель комически закатывает глаза, что становится для меня огромным облегчением. Я боялась, что она будет плохо обо мне думать, узнав, что я не справляюсь с арендной платой, но, очевидно, это ее ничуть не волнует.

Я вставляю ключ в замочную скважину и трясущимися руками открываю входную дверь.

– Только после вас, – говорю я.

Жизель входит в квартиру и принимается оглядываться по сторонам. Я захожу следом за ней, не понимая, где мне встать. Потом закрываю дверь и запираю ее на ржавый засов. Она смотрит на бабушкины картины в прихожей – на них дамы нежатся на солнышке на берегу реки, лакомясь закусками из плетеных корзин для пикника. Потом замечает у двери старое деревянное кресло с бабушкиной подушкой и, взяв ее обеими руками, принимается читать вышитый текст. Ее губы шевелятся, когда она читает молитву о безмятежности.

– Хм, – произносит она. – Любопытно.

Внезапно лицо ее искажает гримаса, а глаза наполняются слезами. Она прижимает подушку к груди и, стоя на пороге, начинает негромко всхлипывать.

Я дрожу все сильнее. Я в полной растерянности. Что привело Жизель ко мне домой? Почему она плачет? И что мне делать?

Я кладу ключи в пустое кресло.

«Если не знаешь, что делать, делай, что можешь», – слышится у меня в голове бабушкин голос.

– Жизель, вы расстроены из-за того, что мистер Блэк умер? – спрашиваю я, потом вспоминаю, что большинство людей не любят, когда им говорят такие вещи без обиняков. – Простите, – поправляюсь я. – Я хотела сказать, что сочувствую вашему горю.

– Ты мне сочувствуешь? Почему? – спрашивает она между всхлипами. – Мне его не жаль. Мне совершенно его не жаль.

Она кладет подушку обратно на место, прижимает ее ладонью, потом делает глубокий вдох.

Я снимаю туфли, протираю подошвы тряпочкой, которую достаю из шкафа, потом убираю их.

Жизель смотрит на меня.

– Ой, – говорит она. – Наверное, мне тоже надо разуться.

Она скидывает свои лаковые черные туфли с красными подошвами. Я просто не представляю, каким образом ей удалось подняться на пятый этаж на таких высоченных каблуках.

Она протягивает руку за тряпкой.

– Нет-нет, – возражаю я. – Вы моя гостья.

Я забираю у нее туфли, глянцевые и изящные, приятно взять такие в руки, и аккуратно ставлю в шкаф. Она разглядывает нашу тесную квартирку, потом вскидывает глаза на облупленный потолок, на котором отчетливо проступают круглые темные пятна.

– Не обращайте внимания на то, как это выглядит, – говорю я. – На поведение моих соседей сверху я повлиять никак не могу.

Она кивает, потом утирает слезы со щек.

Я бросаюсь на кухню, хватаю салфетку и приношу ей.

– Если слезы льются из прекрасных глаз, это мы исправим быстренько сейчас!

– Господи, Молли, – отвечает она. – Ты должна прекратить говорить так людям, когда они расстроены. Тебя неправильно поймут.

– Я просто хотела…

– Я понимаю, чего ты хотела. Но другие люди не поймут.

Я некоторое время молчу, переваривая эту информацию, сохраняя ее урок в недрах моей памяти.

Мы по-прежнему стоим в прихожей. Я топчусь на месте, не понимая ни что делать дальше, ни что говорить. Эх, если бы была жива бабушка…

– Теперь ты должна пригласить меня в гостиную, – подсказывает Жизель. – И сказать мне, чтобы я чувствовала себя как дома или что-нибудь в таком роде.

В животе у меня щекочет.

– Прошу прощения, – говорю я. – У нас… у меня не так часто бывают гости. Даже вообще никогда не бывают. Бабушка раньше изредка приглашала к себе избранных друзей, но с тех пор, как она умерла, у нас тут не очень весело.

Я не говорю ей, что она первый гость, который переступил порог этой квартиры за девять месяцев, но это чистейшая правда. Кроме того, она первый гость, которого я за всю свою жизнь принимаю самостоятельно. Тут в голову мне приходит одна мысль.

– Моя бабушка всегда говорила: «Чашка хорошего чая заставляет забыть обо всех невзгодах, а если нет, надо выпить еще одну». Будете чай?

– Конечно, – говорит она. – Я даже не помню, когда в последний раз пила чай.

Я бегу на кухню и ставлю чайник. Жизель бродит по гостиной. Я поглядываю на нее сквозь открытую дверь кухни. Хорошо, что сегодня вторник, вчера я как раз мыла полы. По крайней мере, я могу быть уверена в их безупречной чистоте. Жизель подходит к окнам в дальнем конце комнаты и касается оборки на бабушкиных занавесках в цветочек. Бабушка сшила их сама много лет назад.

Пока я засыпаю в чайник заварку, Жизель успевает переместиться к бабушкиному антикварному шкафчику. Она наклоняется, чтобы полюбоваться хрустальным зверинцем, потом принимается разглядывать фотографии в рамках, выставленные на нем. От того, что она находится в моем доме, мне немного не по себе, и голова у меня идет кругом. Хотя в чистоте квартиры я абсолютно уверена, обставлена она совсем не на том уровне, к какому привычна женщина положения Жизели Блэк. Я не знаю, что она думает. Наверное, она в ужасе от того, как я живу. Моя квартира не идет с отелем ни в какое сравнение. Она совсем не роскошная. Меня это никогда не смущало, а ее, наверное, смущает. Эта мысль меня расстраивает.

Я высовываюсь из кухни.

– Вы можете быть уверены, что я постоянно поддерживаю чистоту в квартире на высочайшем уровне. К сожалению, на зарплату горничной я не могу позволить себе покупать предметы роскоши и идти в ногу с современными трендами в декоре. Не сомневаюсь, эта квартира наверняка кажется вам несовременной и старомодной. И возможно, несколько… обшарпанной?

– Молли, ты понятия не имеешь, что и каким мне кажется. Ты ведь совсем меня не знаешь. Думаешь, я всегда жила так, как живу сейчас? Ты знаешь, откуда я родом?

– С острова Мартас-Винъярд, – говорю я.

– Нет, это то, что всем говорил Чарльз. На самом деле я из Детройта. И далеко не из самой престижной его части. Твоя квартира напоминает мне о доме. Я имею в виду мой бывший дом. До того, как я осталась совсем одна. До того, как я сбежала оттуда без оглядки.

Сквозь дверь кухни я вижу, как она наклоняется, чтобы получше рассмотреть фотографию нас с бабушкой, сделанную пятнадцать с лишним лет назад. Мне тогда было десять. Бабушка записала нас на мастер-класс по выпечке. На этом снимке на нас комически огромные поварские колпаки. Бабушка смеется, у меня же вид очень серьезный. Помнится, я тогда была очень недовольна тем, что наш стол оказался посыпан мукой. Все мои руки и фартук были в ней. Жизель берет в руки соседнюю фотографию.

– Ух ты, – говорит она. – Это твоя сестра?

– Нет, – отвечаю я. – Это моя мать. Это очень старая фотография.

– Ты – ее точная копия.

Я прекрасно знаю о моем с ней сходстве, в особенности на этом снимке. Темные волосы до плеч обрамляют ее круглое лицо. Бабушка всегда любила это фото. Она называла его «две в одной», потому что оно напоминало ей одновременно о дочери, которую она потеряла, и о внучке, которую обрела.

– А где твоя мама живет сейчас?

– Нигде не живет, – отвечаю я. – Она умерла. Как и моя бабушка.

Вода начинает кипеть. Я выключаю конфорку и наливаю кипяток в заварочный чайник.

– Мои все тоже умерли, – говорит Жизель. – Поэтому я и уехала из Детройта.

Я водружаю чайник на лучший и единственный бабушкин серебряный сервировочный поднос вместе с двумя чашками из настоящего фарфора и двумя начищенными чайными ложечками; ставлю рядом хрустальную сахарницу и маленький антикварный молочник. Все эти вещи хранят воспоминания – как мы с бабушкой рыщем по комиссионкам или роемся в коробках с ненужными вещами, оставленных перед рядами строгих особняков на Колдуэлл-стрит.

– Мне жаль, что так получилось с твоей матерью, – говорит Жизель. – И с бабушкой.

– У вас нет никаких причин об этом сожалеть. Вы же в этом не виноваты.

– Я знаю, что не виновата, просто так принято говорить. Как ты сказала мне тогда внизу. Ты сказала, что тебе жаль, что так получилось с Чарльзом. Ты выразила мне свои соболезнования.

– Но мистер Блэк умер вчера, а моя мать – много лет назад.

– Это не важно, – говорит Жизель. – Все равно так принято.

– Спасибо вам. За разъяснения.

– Не за что. Обращайся.

Я в самом деле искренне ей благодарна за участие. Теперь, когда не стало бабушки, я бо́льшую часть времени чувствую себя как слепой на минном поле. Я постоянно спотыкаюсь о неписаные правила социального взаимодействия. Но в обществе Жизели я чувствую себя так, как будто на мне доспехи и меня сопровождает вооруженная охрана. Одна из причин, по которым мне нравится работать в «Ридженси гранд», – это то, что у нас существует четкий свод правил поведения для персонала. Я могу следовать инструкциям мистера Сноу относительно того, как действовать и что, как, когда и кому говорить в какой ситуации. Мне гораздо легче, когда есть такой ориентир.

Я несу поднос в гостиную. Он дребезжит у меня в руках. Жизель садится на самое худшее место на диване, там, где пружины немного прогибаются, хотя бабушка и прикрыла их вязаным пледом. Я опускаюсь рядом с ней.

Я разливаю чай по чашкам и привычно беру свою, с золотым ободком и узором из маргариток, но потом осознаю свой промах.

– Прошу прощения. Какая из чашек вам больше нравится? Я привыкла пить из той, что с маргаритками. Бабушка всегда брала с домиками. Я в некоторой степени человек привычки.

– Кто бы мог подумать, – говорит Жизель и берет бабушкину чашку.

Она кладет в чай две ложки сахара с горкой и наливает молока, потом мешает. Ей явно никогда не приходилось заниматься никакой домашней работой. Руки у нее нежные и безупречно ухоженные, а длинные холеные ногти покрыты кроваво-красным лаком.

Жизель делает глоток из своей чашки.

– Послушай, я знаю, ты наверняка задаешься вопросом, что я здесь делаю.

– Я беспокоилась за вас и рада, что вы здесь, – говорю я.

– Молли, вчера был худший день в моей жизни. Полицейские всю душу из меня вытряхнули. Они отвезли меня в участок и допрашивали, как будто я преступница какая-нибудь.

– Я боялась, что так и будет. Вы этого не заслуживаете.

– Я знаю. А вот они – нет. Они спрашивали, не попыталась ли я как потенциальная наследница состояния Чарльза ускорить естественный ход событий. Я сказала им, чтобы связались с моими адвокатами, хотя никаких адвокатов у меня нет. Всем этим всегда занимался Чарльз. Господи, это было просто ужасно, все эти обвинения. А потом, как только я вернулась в отель, мне позвонила дочь Чарльза, Виктория.

Я чувствую, как меня пробирает дрожь, когда я беру свою чашку и делаю глоток.

– А, ну да, владелица сорока девяти процентов акций.

– Сорок девять процентов у нее было раньше. Теперь у нее будет больше половины всего, как всегда хотела ее мать. «Женщины и бизнес – вещи несовместимые», как всегда говорит… говорил Чарльз. По его словам, женщинам грязная работа не по плечу.

– Какой бред, – говорю я и тут же спохватываюсь. – Прошу прощения. Нехорошо говорить так о мертвых.

– Ничего страшного. Он этого заслуживает. И вообще, его доченька наговорила мне по телефону уйму куда более ужасных вещей. Знаешь, как она меня назвала? Бездельницей в «Прада», присосавшейся к ее отцу, ошибкой, вызванной кризисом среднего возраста, и это я еще молчу про убийцу. Она так разошлась, что ее мать, миссис Блэк – первая миссис Блэк – забрала у нее телефон. И говорит совершенно спокойным тоном: «Я прошу прощения за поведение моей дочери. Мы все реагируем на горе по-разному». Представляешь? И все это, пока ее ненормальная доченька вопила на заднем плане, чтобы я была поосторожней, а то как бы со мной чего не случилось.

– Вы можете не бояться Виктории, – говорю я.

– Ох, Молли, какая же ты доверчивая. Ты понятия не имеешь, как жесток реальный мир. Все хотят увидеть, как я иду ко дну. И не важно, что я невиновна. Они меня ненавидят. И за что только? Полицейские, они намекали, что я была жестокой по отношению к Чарльзу. С ума можно сойти!

Я внимательно смотрю на Жизель. Мне вспоминается тот день, когда она рассказала мне про любовниц мистера Блэка и про то, что она была так зла на него, что ей хотелось его убить. Но мысль и действие – не одно и то же. Совершенно не одно и то же. Уж кто-кто, а я это знаю.

– Полицейские считают, что я убила своего мужа, – говорит она.

– Я знаю, что вы этого не делали.

– Спасибо тебе, Молли, – говорит она.

Руки у нее трясутся так же сильно, как мои. Она ставит чашку на стол.

– Понятия не имею, как такая порядочная женщина, как бывшая жена Чарльза, умудрилась вырастить такую стервозную дочь.

– Возможно, Виктория пошла в отца, – говорю я.

Мне вспоминаются синяки Жизели и их происхождение. Мои пальцы стискивают изящную ручку чашки. Если я сожму их еще хотя бы немного сильнее, она разлетится на миллион осколков. «Дыши, Молли. Дыши».

– Мистер Блэк вел себя по отношению к вам очень скверно, – говорю я. – По моему мнению, он был очень гнилой человек.

Жизель опускает глаза и принимается разглядывать собственные коленки. Потом разглаживает подол своей атласной юбки. Она безупречна, как с картинки. Такое впечатление, что кинозвезда золотой эры Голливуда только что сошла с экрана бабушкиного телевизора и магическим образом уселась рядом со мной на диване. Это кажется куда более вероятным, нежели то, что Жизель существует в реальности – светская львица, подружившаяся со скромной горничной.

– Чарльз не всегда обращался со мной хорошо, но он любил меня – по-своему. И я тоже любила его – по-своему.

Ее большие зеленые глаза наполняются слезами.

Я думаю про Уилбура и про то, как он украл у нас «Фаберже». Все те теплые чувства, которые я испытывала к нему, в один миг сменились горечью. Я бы сварила его в чане щелока, если бы могла сделать это без последствий. А вот Жизель, у которой есть все причины ненавидеть Чарльза, держится за свою любовь к нему. Любопытно, насколько по-разному люди реагируют на одинаковые вещи.

Я делаю глоток чая.

– Ваш муж был мошенником. И он бил вас, – говорю я.

– Ого. Ты уверена, что не хочешь сказать все как есть?

– Я только что это сделала, – говорю я.

Жизель кивает.

– Когда я встретила Чарльза, я решила, что вытянула счастливый билет. Я думала, что наконец-то нашла мужчину, который будет заботиться обо мне, у которого есть всё и который обожает меня. Он заставил меня почувствовать себя особенной, как будто я была единственной женщиной на всем свете. Какое-то время все было хорошо. А потом перестало. А вчера мы с ним вдрызг разругались прямо перед тем, как ты пришла убирать номер. Я сказала ему, что устала от такой жизни, от вечных переездов из одного города в другой, из одного отеля в другой, ради его «дел». Я сказала: «Почему мы не можем поселиться где-нибудь в одном месте, например на нашей вилле на Кайманах, и просто жить и наслаждаться жизнью, как все нормальные люди?» Об этом никто не знает, но перед свадьбой он заставил меня подписать брачный контракт, так что ничто из его собственности или активов не принадлежит мне. Это было больно, узнать, что он мне не доверяет, но я как идиотка все подписала. С того момента все переменилось. В ту же секунду, как мы поженились, я перестала быть особенной. А он был волен давать мне то, что хотел, и забирать это у меня, когда ему заблагорассудится. Именно этим он и занимался все два года нашего брака. Если он был доволен тем, как я себя вела, он осыпал меня подарками – бриллиантами и дизайнерскими туфлями, экзотическими поездками, но он был патологическим ревнивцем. Стоило мне просто рассмеяться над шуткой любого другого мужчины на какой-нибудь вечеринке, как за этим следовало наказание. И не просто перекрытие денежного крана. – Она машинально потирает ключицу. – Я должна была догадаться заранее. Не то чтобы меня не предупреждали.

Жизель замолкает, встает с дивана и идет к двери за сумочкой. Порывшись в ней, она достает две таблетки, потом кладет сумочку в кресло у двери, возвращается на диван и отправляет их в рот, запив чаем.

– Вчера я спросила Чарльза, не хочет ли он подумать о том, чтобы аннулировать брачный контракт или хотя бы переписать виллу на Кайманах на мое имя. Мы пробыли в браке два года; за такой срок он уже должен был бы мне доверять, так ведь? Все, чего я хотела, – это место, куда я могла бы сбежать, когда давление становится слишком невыносимым для меня. «Ты можешь продолжать развивать свой бизнес, если тебе так этого хочется, твою империю Блэка, – сказала ему я. – Но, по крайней мере, напиши дарственную на виллу. С моим именем на ней. Чтобы у меня было хоть что-то свое. Свой дом».

Я вспоминаю маршрутную квитанцию, которую заметила вчера у нее в сумочке. Если она собиралась лететь туда с мистером Блэком, почему оба билета были только в один конец?

– Он вышел из себя, когда я произнесла слово «дом». Сказал, что все его всегда обманывают, пытаются украсть его деньги, использовать его. Он был пьян, принялся носиться по комнате, твердил, что я точно такая же, как его бывшая жена. Обзывал меня по-всякому – и охотницей за деньгами, и продажной тварью… и дешевой шлюхой. Так разозлился, что содрал с пальца обручальное кольцо и зашвырнул его в другой конец комнаты. Потом заявил: «Ладно, пусть будет по-твоему!» Открыл сейф, порылся там, сунул в карман пиджака какую-то бумагу, отпихнул меня в сторону и выскочил из номера. – Я знаю, что это была за бумага. Я видела ее у него в кармане – дарственную на виллу на Кайманах. – Молли, ты тогда как раз вошла в номер, помнишь? – Я прекрасно это помнила – как мистер Блэк пронесся мимо меня, отшвырнув в сторону, очередное досадное человеческое препятствие, путающееся у него под ногами. – Прости, что я вела себя с тобой так странно. Теперь ты знаешь почему.

– Все в порядке, – говорю я. – Мистер Блэк был намного грубее, чем вы. И если честно, я подумала, что вы расстроены, а не злитесь.

Жизель улыбается:

– Знаешь что, Молли? Ты понимаешь куда больше, чем все про тебя думают.

– Да, – подтверждаю я.

– Мне плевать, что считают все остальные. Ты самая лучшая.

Я чувствую, как щекам становится горячо от этого комплимента. Но прежде, чем я успеваю задать вопрос про то, что обо мне думают все остальные, с Жизелью происходит странная трансформация. Я не знаю, что было в тех таблетках, которые она только что приняла, но перемена эта происходит стремительно. Такое впечатление, что она на моих глазах из твердой становится жидкой. Ее плечи расслабляются, а лицо смягчается. Мне вспоминается бабушка во время ее болезни, когда лекарства снимали боль, по крайней мере на какое-то время, и каменная, напряженная гримаса на ее лице сменялась выражением спокойного блаженства, настолько явственным, что даже я без труда могла его расшифровать. Эти таблетки творили чудеса. А потом перестали. Их стало недостаточно. Пока ничего не стало достаточно.

Жизель разворачивается ко мне лицом и, забравшись на диван с ногами, закутывается в бабушкин плед.

– Это же ты его нашла, да? Чарльза? Ты нашла его первой?

– Это была я, да.

– И тебя забрали в участок? Мне так сказали.

– Совершенно верно.

– И что ты им рассказала?

Она подносит руку ко рту и принимается обгрызать кожицу вокруг ногтя на указательном пальце. Мне очень хочется сказать ей, что грызть ногти – это дурная привычка и что она испортит свой прекрасный маникюр, но я удерживаюсь от этого.

– Я рассказала детективу, что я увидела. Что я вошла в номер, чтобы привести его в безупречное состояние, почувствовала, что там кто-то есть, вошла в спальню и обнаружила мистера Блэка лежащим на кровати. А когда присмотрелась получше, то поняла, что он мертв.

– А ты не заметила в номере ничего странного?

– Мистер Блэк пил, – говорю я. – Но боюсь, в случае с ним это едва ли можно назвать необычным.

– В этом отношении ты права, – говорит она.

– Только вот… ваши таблетки. Обычно они стоят в ванной, но вчера флакончик оказался на прикроватном столике, открытый, и несколько таблеток высыпались на ковер.

Все ее тело напрягается.

– Что?

– Да, и некоторые из них были раздавлены и втоптаны в ковер, так что той из нас, кому выпадет приводить номер в порядок после всего, придется потрудиться.

Я бы хотела, чтобы она не грызла ногти, как кукурузный початок.

– Еще что-нибудь? – спрашивает Жизель.

– Сейф был открыт.

Жизель кивает.

– Ну разумеется. Обычно Чарльз держал его запертым и никогда не называл мне код. Но в тот день он вытащил оттуда то, что ему было нужно, и оставил его открытым, когда выскочил из номера.

Она берет со столика чашку и делает вежливый глоток.

– Молли, ты рассказала полиции что-нибудь о нас с Чарльзом? О… о наших отношениях?

– Нет, – отвечаю я.

– А обо мне? Обо мне ты им что-нибудь рассказала?

– Я не скрывала правду, – говорю я. – Но и добровольно тоже ее не рассказывала.

Жизель некоторое время пристально смотрит на меня, потом бросается вперед и обнимает меня, чем застает абсолютно врасплох. Я чувствую запах ее дорогих духов. Вот интересно, как это так выходит, что у роскоши есть свой запах, который ни с чем не спутаешь, как ни с чем не спутаешь запах страха или смерти?

– Молли, ты совершенно необыкновенный человек, ты знаешь это?

– Да, я знаю, – отвечаю я. – Мне это уже говорили.

– Ты хороший человек и хороший друг. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь в жизни сравниться с тобой. Но я хочу, чтобы ты знала одну вещь: что бы ни случилось, ты ни на секунду не должна считать, что я не ценю тебя.

Она отстраняется и вскакивает с дивана. Еще несколько минут назад она была томной и расслабленной; сейчас же ее переполняет энергия.

– Что вы собираетесь делать? Теперь, когда мистер Блэк мертв?

– Да ничего особенного, – говорит она. – Полицейские запретили мне уезжать из города до тех пор, пока не будут готовы результаты вскрытия и токсикологической экспертизы. Ведь если какой-нибудь богатей внезапно отдает богу душу, то дело ясное – это его жена прикончила, так ведь? Не может же быть, чтобы он умер своей смертью, от стресса, который он устроил себе сам и все остальные вокруг него. От стресса, от которого его жена пыталась его оградить, чтобы он не загнал себя до смерти.

– По-вашему, это именно то, что с ним произошло? Он загнал себя до смерти? Вот так просто?

Жизель вздыхает. На глазах у нее выступают слезы.

– Существует масса причин, по которым у человека может остановиться сердце.

Я чувствую, как в горле у меня появляется ком. И думаю о бабушке, о ее добром сердце и о том, как оно остановилось.

– Вы будете жить в отеле, пока дожидаетесь результатов всех этих экспертиз? – спрашиваю я.

– У меня нет особого выбора. Мне некуда больше пойти. И я носу не могу высунуть из отеля без того, чтобы на меня сразу же не набросилась толпа репортеров. У меня нет никакой собственной недвижимости. У меня нет вообще ничего, что принадлежало бы мне и только мне, Молли. Даже такой убогой конуры, как эта. – Она морщится. – Прости. Видишь? Ты не единственная, кто время от времени ляпает, не подумав.

– Ничего страшного. Я не обижаюсь.

Она протягивает руку и кладет ладонь мне на колено.

– Молли, – говорит она, – я узнаю, что написано в завещании Чарльза, только когда оно будет оглашено. А это означает, что мне пока не известно, что со мной станет. До тех пор я буду жить в отеле. Там, по крайней мере, за все уже заплачено.

Она делает паузу и смотрит на меня.

– Ты будешь обо мне заботиться? В отеле, я имею в виду. Ты будешь моей горничной? Сунита милая и все такое, но она – не ты. Ты мне как сестра, ты знаешь это? Сестра, которая иногда несет страшную дичь и чересчур озабочена вытиранием пыли, но все равно сестра.

Я польщена тем, что Жизель такого хорошего обо мне мнения, что она видит во мне то, что другие разглядеть не способны, что она видит во мне… родную душу.

– Я почту за честь заботиться о вас, – говорю я. – Если мистер Сноу не будет против.

– Отлично. Я скажу ему, когда вернусь.

Она поднимается, подходит к двери, берет свою желтую сумочку и несет ее к дивану. Потом открывает ее и вытаскивает пачку банкнот – пачку, которая кажется мне подозрительно знакомой. Она отделяет от пачки две хрустящие стодолларовые купюры и кладет их на серебряный бабушкин поднос.

– Это тебе, – говорит она. – Ты их заслужила.

– Что? Но это же куча денег, Жизель.

– Я вчера так и не дала тебе чаевых. Считай, что это они.

– Но я же так и не закончила вчера убирать ваш номер.

– Это не твоя вина. Просто возьми деньги. И давай сделаем вид, что этого разговора не было.

Я лично никогда в жизни не смогу забыть этот разговор, но решаю вслух этого не говорить.

Жизель встает и идет к двери, но потом останавливается и оборачивается ко мне:

– И еще кое-что, Молли. Я хочу попросить тебя об одной услуге.

Я полагаю, что речь пойдет о стирке или глажке, поэтому то, что происходит дальше, становится для меня полной неожиданностью.

– Как ты думаешь, ты все еще сможешь попасть в наш номер? Сейчас он оцеплен. Но я кое-что там оставила, кое-что, что мне отчаянно нужно вернуть. Я засунула его в вентилятор в ванной.

Так вот что это был вчера за металлический звук за дверью ванной, который я слышала, когда Жизель принимала душ.

– Что это за вещь?

– Мой пистолет, – говорит она спокойно, нейтральным тоном. – Я в опасности, Молли. Теперь, когда мистера Блэка не стало, я уязвима. Все хотят урвать от меня кусок. Мне нужна защита.

– Ясно, – отзываюсь я.

Но, по правде говоря, эта просьба вызывает у меня острый приступ беспокойства. Горло у меня перехватывает. Пол начинает уходить из-под ног. Мне вспоминается совет мистера Сноу: «Если гость просит тебя о чем-то, что выходит за рамки твоих должностных обязанностей, считай это своим личным вызовом. Не отказывайся. Расшибись в лепешку, но сделай это!»

– Я сделаю все, что будет в моих силах, – говорю я, но голос у меня срывается. – Чтобы вернуть вам… вашу вещь.

Я стою перед ней, вытянувшись в струнку.

– Благослови тебя бог за твою доброту, горничная Молли, – говорит она, снова заключая меня в объятия. – И не верь ничьим словам. Ты не ненормальная. И не робот. И я никогда в жизни этого не забуду. Вот увидишь. Клянусь тебе, я этого не забуду.

Она бросается в прихожую, вытаскивает из шкафа свои лакированные туфли на шпильках и влезает в них. Чашку она оставила стоять на столе, а не унесла на кухню, как поступила бы бабушка. Свою желтую сумочку, однако, она в комнате не забыла. Она перекидывает ее через плечо, потом открывает входную дверь и, послав мне воздушный поцелуй, машет рукой на прощание.

Тут в голову мне приходит одна мысль.

– Погодите, – говорю я. Она уже в конце коридора, практически у самой лестницы. – Жизель, как вы узнали, где меня искать? Откуда у вас мой домашний адрес?

Она оборачивается.

– А, – говорит она. – Мне его дали в отеле.

– Кто? – спрашиваю я.

Она прищуривается.

– Хм… Точно не помню. Но не волнуйся. Я не стану все время докучать тебе своими визитами. И спасибо тебе, Молли. За чай. За разговор. За то, что ты – это ты.

С этими словами она спускает темные очки со лба на переносицу, открывает сломанную противопожарную дверь и уходит.

Среда

Глава 10

На следующее утро я просыпаюсь от звонка будильника. Вместо мелодии у меня – петушиный крик. Даже столько месяцев спустя я слышу бабушкины шаги по коридору и негромкий стук костяшек ее пальцев в мою дверь.

«Проснись и пой, моя девочка! Начинается новый день!» Шурх-шурх-шурх – шуршат ее подошвы, пока она хлопочет на кухне, заваривая нам на двоих чай «Английский завтрак» и делая лепешки с мармеладом.

Но увы, это не реальность. Это всего лишь мои воспоминания. Я нажимаю на кнопку будильника, чтобы прекратить кукареканье, и проверяю свой телефон на тот случай, если ночью Родни вдруг написал мне сообщение. Новых сообщений: ноль.

Я спускаю босые ступни на паркетный пол. Ну и ладно. Сегодня я пойду на работу. Я увижу там Родни. Я измерю температуру наших отношений. Я сдвину дело с мертвой точки. Я помогу Жизели, потому что она мой друг, который во мне нуждается. Я что-нибудь придумаю.

Я потягиваюсь и вылезаю из постели и первым делом снимаю постельное белье и покрывало, чтобы застелить постель как полагается.

«Если уж берешься за какое-то дело, делай его как следует».

Золотые слова, бабушка. Я начинаю с простыни, энергично встряхнув ее и застелив обратно на кровать. Заправить края под матрас. Аккуратно подоткнуть уголки. Затем я накрываю кровать покрывалом, аккуратно его расправив и проследив, чтобы звезда, как обычно, смотрела на север. Потом я взбиваю подушки и прислоняю их к изголовью под углом в сорок пять градусов, в полном соответствии с регламентом, два пышных холмика с бахромой, связанной крючком.

Покончив с постелью, я отправляюсь на кухню и готовлю себе чай с лепешкой. Каждый раз, когда я откусываю от лепешки, мои зубы с хрустом вонзаются в поджаристую корочку. Почему я никогда не замечала, какие ужасные звуки издаю, пока бабушка была жива?

Ох, бабушка. Она так любила утро. Она напевала что-то себе под нос и хлопотала на кухне. Мы садились рядышком за нашим деревенским столиком на двоих, и она, весело щебеча, точно воробей на солнышке, клевала свой завтрак.

«Сегодня я буду наводить порядок у Колдуэллов в библиотеке. Ах, Молли, как бы мне хотелось, чтобы ты ее увидела. Надо будет как-нибудь попросить у мистера Колдуэлла позволения привести тебя с собой. Это роскошная комната, вся в темной коже и полированном ореховом дереве. А сколько там книг! А они, ты не поверишь, почти никогда туда не заходят. Я люблю эти книги как свои собственные. Сегодня у меня по плану стереть с них пыль. А это дело непростое, скажу я тебе. Нельзя просто сдуть с них пыль, как делают некоторые нерадивые горничные. Это никакая не уборка, Молли. Это просто перемещение грязи с места на место…»

Она болтала и болтала без умолку, готовя нас к наступающему дню.

Я хлюпаю чаем. Отвратительно. Я с хрустом откусываю еще один кусок лепешки, и он не лезет мне в горло. Остатки отправляются в помойное ведро, хотя это и ужасающая расточительность. Я мою за собой посуду и отправляюсь в ванную принять душ. С тех пор как бабушка умерла, по утрам я делаю все немного быстрее, потому что мне хочется как можно скорее уйти из квартиры. Без нее утра стали слишком невыносимыми.

Я готова к выходу. Закрыв за собой дверь квартиры, я направляюсь по коридору к квартире мистера Россо и решительно стучу в дверь. До меня доносится шарканье его ног. Щелкает замок. Дверь открывается.

Мистер Россо стоит на пороге со скрещенными на груди руками.

– Молли, – говорит он, – сейчас половина восьмого утра. Если ты потревожила меня ради какой-нибудь ерунды…

Я сжимаю в кулаке деньги.

– Мистер Россо, я принесла вам двести долларов в счет квартирной платы.

Он со вздохом качает головой.

– Квартирная плата составляет восемнадцать сотен, и тебе это прекрасно известно.

– Да, вы совершенно правы как относительно суммы моей задолженности, так и относительно того факта, что мне это известно. И я раздобуду остаток суммы до исхода сегодняшнего дня. Даю вам слово.

Он снова качает головой и щелкает языком.

– Молли, если бы не уважение, которое я питал к твоей покойной бабушке…

– До исхода дня. Вот увидите, – говорю я.

– До исхода дня, а иначе я перейду от слов к делу, Молли. Я тебя выселю.

– До этого не дойдет. Могу я получить от вас расписку, удостоверяющую факт получения вами двухсот долларов?

– Прямо сейчас? И ты имеешь наглость просить у меня расписку прямо сейчас? Ты получишь ее завтра утром, когда расплатишься со мной полностью.

– Это разумный компромисс. Благодарю вас. Хорошего вам дня, мистер Россо.

С этими словами я разворачиваюсь и иду прочь.

На работу я прихожу задолго до девяти. Как обычно, я всю дорогу иду пешком, чтобы не тратиться на транспорт. Мистер Престон стоит на верхней ступеньке лестницы за своим подиумом и с кем-то разговаривает по телефону. При виде меня он опускает трубку и улыбается.

У входа сегодня оживленно, оживленнее обычного. Перед вращающейся дверью стоят несколько чемоданов, дожидаясь, когда их перенесут в багажную комнату. Гости снуют туда-сюда, многие фотографируют вход и болтают о том, что мистер Блэк то, мистер Блэк сё. Я неоднократно слышу слово «убийство», произнесенное таким тоном, как будто речь идет о дне на ярмарке или новом удачном вкусе мороженого.

– Доброе утро, мисс Молли, – говорит мистер Престон. – У тебя все в порядке?

– Я в полном порядке, – говорю я.

– Надеюсь, вчера ты добралась до дома благополучно?

– Да. Благодарю вас.

Мистер Престон прокашливается.

– Знаешь, Молли, если у тебя когда-нибудь возникнут проблемы, какого угодно рода, помни, что ты всегда можешь рассчитывать на помощь старого доброго мистера Престона.

Его лоб странно морщится.

– Мистер Престон, вы чем-то встревожены?

– Я бы так не сказал. Но я хочу, чтобы ты… общалась с достойными людьми. И чтобы ты знала, что, если тебе понадобится помощь, я всегда рядом. Только кивни мистеру Престону, и я сразу все пойму. Твоя бабушка была хорошей женщиной. Она мне нравилась и всегда была очень добра к моей дорогой Мэри. Я уверен, тебе нелегко без нее приходится.

Он переступает с ноги на ногу и на мгновение перестает быть похожим на мистера Престона, импозантного швейцара, и становится похожим на большого ребенка.

– Я благодарна вам за заботу, мистер Престон. Но у меня все в полном порядке.

– Ну и прекрасно, – говорит он, приподнимая свою фуражку.

В следующее же мгновение его вниманием завладевает семейство с тремя детьми и шестью чемоданами. Он поворачивается к ним, прежде чем я успеваю попрощаться с ним как полагается.

Я пробираюсь сквозь толпу гостей, преодолеваю вращающуюся дверь и оказываюсь в лобби. Оттуда я прямиком направляюсь вниз, в служебные помещения. Моя униформа, как всегда, висит на дверце моего шкафчика, выстиранная и упакованная в защитную полиэтиленовую пленку. Я набираю код замка, и дверца моего шкафчика распахивается. На верхней полочке стоят песочные часы, подарок Жизели, – песок из далекого экзотического места и полированная латунь, светящаяся в темноте, как лучик надежды. Я ощущаю рядом чье-то присутствие и, обернувшись, обнаруживаю Шерил, пытающуюся заглянуть ко мне в шкафчик. Лицо у нее суровое, губы поджаты, – словом, все как всегда.

Я стараюсь выглядеть жизнерадостной и оптимистичной.

– Доброе утро. Надеюсь, тебе удалось провести вчерашний выходной с пользой и сегодня ты чувствуешь себя лучше.

Она вздыхает:

– Сомневаюсь, Молли, чтобы ты могла по-настоящему понять, что такое жить с моим заболеванием. У меня проблемы с кишечником. И стресс их только усугубляет. Например, стресс оттого, что на моем рабочем месте обнаружили мертвого человека. Стресс, который вызывает желудочно-кишечное расстройство.

– Мне жаль, что ты плохо себя чувствуешь, – говорю я.

Я ожидаю, что после этих слов она уйдет, но она продолжает стоять у меня на пути. Полиэтиленовый чехол моей униформы зловеще шелестит, когда она задевает его плечом.

– Очень жаль, что с Блэками так вышло.

– Ты имеешь в виду, что так вышло с мистером Блэком? – уточняю я. – Да, это просто ужасно.

– Нет. Я имею в виду, что теперь, когда Блэк мертв, ты не будешь больше получать от них чаевые.

Ее лицо напоминает мне яйцо – безликое и невыразительное.

– Вообще-то, – говорю я, – по моим сведениям, миссис Блэк до сих пор проживает в отеле.

Шерил фыркает:

– Новым номером Жизели теперь занимается Сунита. Я, разумеется, буду контролировать ее работу.

– Не сомневаюсь, – говорю я.

Это ее очередной план с целью присвоить себе чаевые, но ничего, долго это не продлится. Жизель поговорит с мистером Сноу. Она потребует, чтобы я снова убирала ее номер. Так что я пока придержу язык за зубами.

– Полицейские закончили с бывшим номером Блэков, – продолжает между тем Шерил. – Они перерыли его сверху донизу. Там все вверх дном. Тебе придется немало потрудиться, чтобы привести его в порядок. И чаевых от полицейских тоже не дождешься. С сегодняшнего дня я сама буду убирать номер Ченов. Не хочу, чтобы ты перерабатывала.

– Как это предупредительно с твоей стороны, – говорю я. – Спасибо, Шерил.

Она еще некоторое время стоит на месте, таращась в мой шкафчик. Я вижу, как она разглядывает песочные часы. Мне хочется выцарапать ей глаза, потому что своим завистливым взглядом она оскверняет их. Они мои. Это мой подарок. От моей подруги. Мое.

– Прошу прощения, – говорю я и захлопываю дверцу шкафчика.

Шерил вздрагивает.

– Я пойду. Мне надо работать.

С этими словами я беру свою униформу и направляюсь в раздевалку. Она бормочет мне вслед что-то неразборчивое.

Переодевшись и укомплектовав свою тележку всем необходимым, я направляюсь в лобби. У стойки регистрации стоит мистер Сноу. Он выглядит заиндевевшим, как обсыпанный сахарной пудрой пончик, тающий в жаркий день. Он делает мне знак подойти.

Я осторожно позволяю толпам гостей проходить передо мной и моей тележкой, склоняя голову перед каждым, поскольку они не обращают на меня внимания.

– После вас, мэм/сэр, – говорю я снова и снова. Мне требуется необычайно много времени, чтобы преодолеть короткое расстояние от лифта до стойки регистрации. – Прошу прощения, мистер Сноу. Сегодня у нас очень людно, – говорю я, подходя к стойке.

– Молли, как я рад тебя видеть. Еще раз спасибо тебе за то, что вчера вышла на работу. И сегодня тоже. Многие попросту воспользовались недавними событиями, чтобы притвориться больными. Уклониться от своих обязанностей.

– Я никогда бы так не поступила, мистер Сноу. Каждая рабочая пчела в улье выполняет свою функцию. Вы же сами меня этому научили.

– Я?

– Вы. Это было в вашей речи на дне профессионального развития в прошлом году. Отель – это улей, а каждый его сотрудник – пчела. Без каждого из нас не было бы меда.

Мистер Сноу устремляет взгляд мимо меня в заполненное людьми лобби. Да, внимание бы ему не помешало. Какой-то ребенок оставил в кресле с высокой спинкой свитер. Брошенный пластиковый стаканчик подскакивает и вновь приземляется на мраморный пол, когда мимо деловито спешит портье, волоча за собой скрипучий чемодан.

– Мир никогда не перестанет меня удивлять, Молли. Вчера я беспокоился, что после недавних прискорбных событий гости начнут отменять свои бронирования и наш отель опустеет. Но сегодня обнаружилось ровно противоположное. У нас масса новых бронирований. Дамские компании толпами приходят на чай только ради того, чтобы поглазеть по сторонам. Наши конференц-залы полностью забронированы до конца следующего месяца. Такое впечатление, что все возомнили себя сыщиками. Все считают, что они могут заявиться в отель и в два счета разгадать тайну безвременной кончины мистера Блэка. Взгляни только на ресепшен. Они едва справляются.

Он прав. Пингвины за стойкой лихорадочно тычут в свои экраны, раздают поручения чистильщикам, носильщикам и швейцару.

– «Ридженси гранд» стал популярным местом, – говорит мистер Сноу. – И все благодаря мистеру Блэку.

– Очень любопытно, – замечаю я. – Я как раз думала о том, что один день может быть абсолютно беспросветным, а следующий за ним нести радость. В этой жизни никогда не знаешь, что ждет тебя за углом, труп или приглашение на свидание.

Мистер Сноу закашливается в кулак. Надеюсь, он не простудился. Очень надеюсь, что он не собирается разболеться. Он подходит ко мне ближе и понижает голос до шепота:

– Послушай, Молли. Я хочу сообщить тебе о том, что полиция завершила следственные действия в номере Блэков. Очень надеюсь, что они не нашли там ничего… никакой грязи.

– Если и нашли, я просто ее уберу. Шерил велела мне сегодня же привести номер в порядок. Я как раз собиралась этим заняться, сэр.

– Что? Я же недвусмысленно велел Шерил взять это на себя. Все равно мы в ближайшее время не будем сдавать этот номер. Пусть все немного уляжется. Я не хочу причинять тебе еще больший стресс, чем тот, которому ты уже подверглась.

– Ничего страшного, мистер Сноу, – говорю я. – Для меня куда больший стресс знать, что в номере творится кавардак. Я буду чувствовать себя гораздо лучше, когда он будет снова приведен в порядок, как будто никто никогда не умирал в этой постели.

– Тише, – говорит мистер Сноу. – Давай не будем пугать гостей.

Лишь тогда я осознаю, что говорю громко.

– Прошу прощения, мистер Сноу, – шепчу я. Потом добавляю в полный голос на тот случай, если нас кто-то слушает: – Я пойду убирать номер, не какой-нибудь конкретный, любой из тех, которые стоят в моем списке.

– Да-да, – говорит мистер Сноу. – Тогда иди, Молли.

Я ухожу, огибая по пути многочисленных гостей и направляясь в бар, чтобы забрать утренние газеты и, очень хотелось бы надеяться, увидеть Родни.

Когда я туда прихожу, он стоит за стойкой, натирая латунные краники. Как только я его вижу, на меня мгновенно накатывает теплая волна.

Родни оборачивается.

– А, привет, – говорит он с улыбкой, которая – я знаю это – предназначается мне одной, только мне и никому больше.

В руках он держит чайное полотенце – белоснежное, без единого пятнышка.

– Я не стала тебе звонить, – говорю я. – И писать тоже. Я подумала, что лучше будет подождать до тех пор, пока мы не сможем поговорить лично, как сейчас. Но я хочу, чтобы ты знал, что, если я поступила вопреки твоим ожиданиям, я с радостью буду писать или звонить тебе в любое время дня и ночи. Просто скажи мне, чего ты от меня ждешь, и я подстроюсь. Это не проблема.

– Ого, – говорит он. – Ладненько. – Он берет накрахмаленное белое полотенце и перекидывает его через плечо. – Ну и как, вчера вечером не всплыло что-нибудь интересненькое?

Я подхожу вплотную к барной стойке. На этот раз я уж не забуду про то, что надо говорить шепотом.

– Ты мне не поверишь, – говорю я.

– А ты меня испытай, – отзывается он.

– Ко мне вчера приходила Жизель! Прямо домой! Когда я подошла к дому, она ждала меня у дверей подъезда. Представляешь себе?

– Ха. Вот это сюрприз, – говорит Родни, но тон у него какой-то странный, как будто эта новость ничуть его не удивила.

Он берет бокал и начинает полировать его полотенцем. Хотя вся посуда проходит обязательную стерилизацию внизу в кухне, он придирчиво оттирает каждое крошечное пятнышко. Такое стремление к идеалу мне по душе. Он – настоящее чудо.

– Ну и что было нужно Жизели? – спрашивает Родни.

– Ну, – отвечаю я, – это секрет между друзьями.

Я делаю паузу и обвожу взглядом заполненный людьми ресторан, чтобы убедиться, что никто не обращает на нас внимания. Никто даже не глядит в мою сторону.

– Ну, если секрет, то из тебя его и под дулом пистолета не вытянешь.

На его губах появляется игривая улыбка, и я начинаю думать, что он со мной флиртует. От этой мысли сердце у меня пускается выстукивать двойную синкопу.

– Забавно, что ты это говоришь, – отзываюсь я.

Прежде чем я успеваю придумать, что еще ему сказать, Родни меняет тему:

– Нам надо поговорить о Хуане Мануэле.

Я чувствую внезапный укол совести.

– А, ну конечно.

Я так сосредоточилась на Родни и на наших расцветающих отношениях, что почти забыла про Хуана Мануэля. Родни определенно намного более хороший человек, чем я, всегда думает о других, а себя ставит на последнее место. Пусть это послужит мне напоминанием, как многому он должен меня научить, сколько всего я еще должна усвоить.

– Чем я могу помочь? – спрашиваю я.

– Я слышал, полицейские ушли и номер Блэков стоит пустой. Это правда?

– Я могу это подтвердить, – сообщаю я. – Более того, его планируют некоторое время никому не сдавать. Я как раз иду делать там уборку.

– Отлично, – говорит Родни и, поставив на место отполированный бокал, берет второй. – Думаю, сейчас для Хуана Мануэля более безопасного места, чем номер Блэков, и быть не может. Легавые ушли, номер в ближайшее время сдаваться не будет, хотя и не по причине отсутствия к нему интереса у гостей. Ты видела, что тут у нас сегодня творится? Все насмотревшиеся детективов старые девы в городе ошиваются в лобби в надежде хоть одним глазком взглянуть на Жизель или я уж даже не знаю на что. Жалкое зрелище, если честно.

– Даю тебе слово: ни один любопытствующий субъект не проникнет в этот номер, – говорю я. – Мне надо делать дело, и я намерена этим заняться. Как только номер будет приведен в порядок, я дам тебе знать, что Хуан Мануэль может в него прийти.

– Замечательно, – говорит Родни. – Могу я попросить тебя еще кое о чем? Хуан отдал мне на хранение сумку со своими вещами. Можешь отнести ее в номер? Убери под кровать или еще куда-нибудь. Я ему передам, что она будет там.

– Разумеется, – говорю я. – Ради тебя я готова на все. И ради Хуана Мануэля тоже.

Родни вытаскивает из-за пивного бочонка уже знакомую мне темно-синюю спортивную сумку и передает ее мне.

– Спасибо, Молли, – говорит он. – Господи, если бы все женщины были такими же потрясающими. С большинством из них иметь дело куда сложнее, чем с тобой.

Мое сердце, и без того уже бьющееся с удвоенной частотой, преисполняется ликования и воспаряет ввысь.

– Родни, – говорю я, – я тут подумала. Может быть, нам с тобой как-нибудь сходить куда-нибудь поесть мороженого? Если, конечно, ты не любишь пазлы. Ты любишь пазлы?

– Пазлы?

– Да, складывать пазлы.

– Э-э… если необходимо сделать выбор между этими двумя вариантами, то я предпочел бы мороженое. В ближайшие дни я немного занят, но да, как-нибудь можно выбраться. Конечно.

Я беру сумку Хуана Мануэля, перекидываю лямку через плечо и разворачиваюсь, чтобы уходить.

– Молли! – слышу я за спиной. Я оборачиваюсь. – Ты забыла газеты.

Он плюхает большую стопку газет на барную стойку, и я сгребаю ее в охапку.

– Спасибо, Родни. Ты невероятно добр.

– О, я знаю, – говорит он, подмигивая, потом поворачивается ко мне спиной, чтобы переговорить с официанткой насчет заказа.

После этого умопомрачительно восхитительного диалога я поднимаюсь наверх. Я практически парю на крыльях, но едва стоит мне очутиться перед дверью бывшего номера Блэков, как гравитация воспоминаний пригвождает меня обратно к земле. Прошло два дня с тех пор, как я в последний раз была в этом номере. Дверь кажется больше, чем прежде, внушительнее. Я делаю вдох и выдох, собираясь с духом, чтобы войти. Затем я использую свою карточку-ключ и вхожу внутрь, волоча за собой тележку. Дверь, щелкнув, закрывается.

Первое, что я замечаю, – это запах, вернее, отсутствие запаха – привычной смеси духов Жизели с бритвенным лосьоном мистера Блэка. Обводя взглядом номер, я вижу, что все ящики каждого без исключения предмета мебели выдвинуты. Диванные подушки валяются на полу, молнии чехлов расстегнуты. Столик в гостиной засыпали порошком для дактилоскопии, да так и оставили, прямо с отпечатками пальцев во всей красе. Столешница выглядит как картина пальчиковыми красками, которыми меня заставляли рисовать в детском саду, несмотря на то что я терпеть не могла пачкать пальцы красками. На полу перед входом в спальню лежит забытый моток ядовито-желтой полицейской ленты.

Я делаю еще один глубокий вдох и прохожу дальше. Останавливаюсь на пороге спальни. Постельное белье с кровати снято, нет ни простыней, ни даже наматрасника. Полицейские что, забрали постельное белье с собой? Это означает, что у меня будет недостача, из-за чего придется объясняться с Шерил. Подушки без наволочек разбросаны как попало, грязные пятна на них похожи на какие-то гротескные мишени. Подушек всего три, а не четыре.

Внезапно у меня начинает слегка кружиться голова, и я хватаюсь за косяк, чтобы не упасть. Сейф открыт, но теперь в нем ничего нет. Из гардеробов исчезли все вещи Жизели и мистера Блэка. И ботинки мистера Блэка, которые стояли с той стороны кровати, тоже исчезли. С прикроватных столиков тоже снимали отпечатки пальцев, которые теперь некрасиво проступают сквозь слой дактилоскопической пудры. Возможно, часть из них принадлежит мне.

От таблеток не осталось и следа, даже от тех, которые были раздавлены и втоптаны в ковер. Вообще говоря, ковры и полы – это, похоже, единственное в номере, что привели в порядок. Наверное, полицейские пропылесосили, собрали все следы – микроволокна и частички частной жизни Блэков, заключенные в границах мешков для пыли.

Я ощущаю, как по спине у меня пробегают холодные мурашки, как будто мистер Блэк собственной персоной, в облике призрака, отпихивает меня в сторону: «Прочь с дороги!» Мне вспоминаются синяки на запястьях Жизели. «О, ничего страшного. Я люблю его, ты же знаешь». Этот гнусный человек чуть ли не сбивал меня с ног каждый раз, когда я оказывалась у него на пути в их номере или в коридорах, как будто я была какой-то букашкой или паразитом, заслуживавшим, чтобы его раздавили. Он стоит перед моим мысленным взором – отвратительный тип с глазами-бусинками, курящий свою отвратительную, вонючую сигару.

Я чувствую, как от гнева у меня начинает стучать в висках. Куда теперь идти Жизели? Что ей делать? Ее судьба волнует меня так же сильно, как моя собственная. Сегодня утром мистер Россо снова мне угрожал: «Плати или выметайся». Мой дом, моя работа. Это все, что у меня осталось. Я чувствую, как к глазам подступают слезы, которые мне сейчас совершенно ни к чему.

«Тот, кто усердно трудится, получает награду. Чистая совесть, чистая жизнь».

Бабушка всегда приходит ко мне на помощь.

Я прислушиваюсь к ее совету и, поспешив обратно к своей тележке, натягиваю резиновые перчатки. Я поливаю дезинфектантом стеклянные столешницы, окна, мебель. Я уничтожаю все отпечатки пальцев, все следы незваных гостей, которые побывали в этом номере. Затем я принимаюсь оттирать стены, ликвидируя вмятины и царапины, которых, я в этом совершенно уверена, не было здесь до нашествия неуклюжих детективов. Я натягиваю на матрас белоснежный наматрасник. Потом застилаю постель свежим хрустким бельем. Дверные ручки отполировать до блеска, пополнить запасы в кофейном уголке, выставить на стол чистые стаканы для воды, накрыв их бумажными розетками, чтобы никто не усомнился в их чистоте. Я работаю на автомате, мое тело действует самостоятельно, столько раз я проделывала все это, столько дней подряд, так что номера и гости сливаются в одну смутную, неразличимую массу. Когда я полирую позолоченное зеркало напротив кровати, руки у меня слегка дрожат. Я должна сосредоточиться на настоящем, а не на прошлом. Я тру и тру до тех пор, пока на меня из зеркала не начинает смотреть мое безупречное отражение.

Теперь остается убрать один угол спальни Блэков, темный угол рядом с гардеробом Жизели. Я беру пылесос и принимаюсь туда-сюда водить щеткой по ковру. Потом пристально оглядываю стены и тщательно протираю обе дезинфектантом. Готово. Ни следа грязи.

Я окидываю критическим взглядом дело своих рук и вижу, что комнаты приведены в полный порядок. В воздухе стоит приятный цитрусовый запах.

Пора.

Все это время я обходила ванную стороной, но больше так не может продолжаться. Там тоже творится полнейший кавардак. Полотенца пропали, салфетки, даже рулоны туалетной бумаги – ничего этого нет. Зеркало над раковиной и столешница вокруг нее припорошены дактилоскопическим порошком. Я щедро лью и разбрызгиваю повсюду дезинфектант, я полирую и восполняю запасы. Здесь, в этом маленьком помещении, в силу своей функции требующем более основательной дезинфекции, стоит такой едкий запах хлорки, что у меня начинает щипать в носу. Я включаю вентилятор, но слышу знакомый лязг и поспешно выключаю его.

Пора.

Стащив с рук резиновые перчатки, я бросаю их в мусорный бак. Потом беру с тележки маленькую табуреточку, устанавливаю под вентилятором и залезаю на нее. Решетка вентилятора сдвигается вниз безо всякого труда. Я сдвигаю два зажима, чтобы снять ее полностью, и осторожно ставлю на пол рядом с раковиной. Потом снова забираюсь на табуреточку и засовываю одну руку в темную шахту вентилятора, все дальше в неизвестность, пока мои пальцы не натыкаются на холодный металл. Я вытаскиваю металлический предмет и беру его обеими руками. Он меньше, чем я ожидала, гладкий и черный, но неожиданно увесистый. Основательный. Рукоятка на ощупь кажется шершавой, как наждачная бумага или кошачий язык. А дуло гладкое, приятно блестящее. Безупречное. Отполированное. Чистое.

Пистолет Жизели.

Никогда в жизни я не держала в руках ничего подобного. Он кажется живым, хотя я прекрасно понимаю, что это не так.

Кто мог бы упрекнуть ее в том, что она обзавелась пистолетом? Я бы на ее месте, если бы мне постоянно угрожали мистер Блэк и все остальные… в общем, я не вижу в этом ничего удивительного. Я физически ощущаю эту силу, которую держу в руках и которая немедленно заставляет меня чувствовать себя защищенной, неуязвимой. И тем не менее она не воспользовалась им, этим оружием. Она не воспользовалась им против своего мужа.

Куда она теперь пойдет? Что будет делать? А я? Я чувствую, как сила земного притяжения в номере изменяется и груз всего этого с размаху обрушивается на мои плечи. Я кладу пистолет на край раковины, снова забираюсь на табуреточку и ставлю на место решетку вентилятора. Затем спускаюсь обратно, снова беру пистолет и несу его в гостиную. Он так уютно лежит у меня в ладонях. Что мне с ним делать? Как передать его Жизели?

И тут меня осеняет. Говорят, просмотр телевизора – это пустая трата времени, но я настаиваю, что «Коломбо» очень многому меня научил.

«Если нужно что-то спрятать, надежнее всего делать это у всех на виду».

Я осторожно кладу пистолет на стеклянный столик, потом спешу обратно к моей тележке. Взяв спортивную сумку Хуана Мануэля, я направляюсь с ней обратно в спальню, где засовываю ее под кровать. Потом возвращаюсь в гостиную.

Мой взгляд падает на пылесос, стоящий наготове у моих ног. Я расстегиваю мешок для мусора и вытаскиваю грязный фильтр. Потом беру с тележки новый и засовываю пистолет внутрь, после чего вставляю его обратно в чрево пылесоса и застегиваю мешок. «С глаз долой, из сердца вон». Я толкаю пылесос туда-сюда. Он не издает ни звука, мой верный молчаливый друг.

Я беру грязный фильтр и уже собираюсь отправить его в мусорный бак, как вдруг из него вываливается ком пыли и с глухим стуком приземляется на ковер. Я бросаю взгляд на пыльную и грязную плюху на ковре. В ее центре что-то блестит. Я опускаюсь на корточки и, взяв находку в руку, очищаю от грязи. Толстая полоска золота, инкрустированная бриллиантами и другими драгоценными камнями. Это кольцо. Мужское. Обручальное кольцо мистера Блэка. Оно лежит у меня на ладони.

«Господь милосердный дарует, Господь милосердный и отнимает».

Я сжимаю кольцо в кулаке. Кажется, мои молитвы не остались без ответа. «Спасибо, бабушка», – говорю я про себя.

Потому что теперь я знаю, что мне делать.

Глава 11

Пистолет надежно спрятан внутри пылесоса. Кольцо аккуратно завернуто в салфетку и убрано в левую чашечку моего бюстгальтера, прямо у сердца.

Я один за другим убираю номера, стараясь работать как можно быстрее и используя швабру вместо пылесоса. В какой-то момент я сталкиваюсь в коридоре с Сунитой. При виде меня она вздрагивает, что ей обычно не свойственно.

– Ой, прости, – говорит она.

– Сунита, что-то случилось? – спрашиваю я. – У тебя закончились чистящие средства?

Она хватает меня за локоть:

– Ты нашла его. Мертвым. Ты очень славная девушка. Будь осторожна. Иногда что-то может казаться чистым, как свежевыпавший снег, но на самом деле это не так. Это всего лишь видимость. Понимаешь?

Я немедленно вспоминаю Шерил с ее обыкновением мыть раковины туалетными тряпками.

– Я прекрасно понимаю, Сунита. Мы всегда должны соблюдать чистоту.

– Нет, – шепчет она. – Ты должна быть осторожней. Трава радует глаз своей зеленью, но в ней скрываются змеи.

С этими словами она извилистым движением проводит в воздухе белым полотенцем и кидает его в кучу грязного белья в своей тележке. Выражение, с которым она на меня смотрит, не принадлежит к числу тех, которые я способна расшифровать. Что на нее нашло? Но прежде, чем я успеваю задать ей этот вопрос, она со своей тележкой скрывается в соседнем номере.

Я пытаюсь забыть об этой странной встрече. Я бросаю все силы на то, чтобы поскорее закончить уборку и выскочить на улицу в обеденный перерыв чуть раньше обычного. У меня будет на счету каждая минута.

Пора.

Я подкатываю мою тележку к лифту и жду, когда он придет. Трижды из-за открывшихся дверей на меня смотрят гости, даже не пытаясь подвинуться, чтобы дать мне войти, хотя места в кабине полно. Горничная едет в последнюю очередь.

На четвертый раз лифт наконец приходит пустым. Я в одиночестве доезжаю до самого подвала и так спешу со своей тележкой к шкафчику, что за последним поворотом едва не налетаю на Шерил.

– Куда это ты так разбежалась? И каким образом смогла убрать все номера так быстро? – спрашивает она.

– Я умею работать эффективно, – отвечаю я. – Прости, мне некогда с тобой болтать. Мне нужно в обеденный перерыв сделать одно дело.

– Дело? Но ты же обычно в свой обеденный перерыв работаешь? – говорит Шерил. – Не боишься лишиться своего выдающегося показателя продуктивности А+, если будешь в обеденный перерыв вместо работы бегать туда-сюда?

Я очень горжусь своим выдающимся показателем продуктивности А+. Каждый год он приносит мне почетную грамоту от самого мистера Сноу.

Шерил никогда не выполняет свою дневную норму уборки номеров, а моя выдающаяся продуктивность позволяет закрыть этот разрыв.

Но сейчас, глядя на Шерил, я улавливаю в ее выражении нечто такое, что всегда в нем присутствовало, сегодня же я просто отчетливо это вижу: изогнутая верхняя губа, пренебрежение и… что-то еще. Я слышу в голове бабушкин голос, дающий мне совет про школьных задир.

«Не позволяй им дергать тебя за ниточки».

Тогда я не понимала, что это о ниточках не в буквальном смысле. А теперь понимаю. В голове у меня что-то щелкает.

– Шерил, – говорю я, – у меня есть законное право на обеденный перерыв, и я намерена сегодня им воспользоваться. А также в любой другой день, когда мне это понадобится. Это приемлемо или мне обратиться по этому поводу к мистеру Сноу?

– Нет-нет, – отвечает она. – Все в порядке. Я никогда не стала бы предлагать ничего… противозаконного. Просто вернись к часу дня.

– Буду, – говорю я и срываюсь с места, пулей проносясь мимо нее.

Я оставляю тележку у шкафчика, хватаю кошелек, потом несусь обратно к лифту и, преодолев столпотворение у дверей, выскакиваю из отеля.

– Молли? – кричит мне вслед мистер Престон. – Ты куда?

– Я вернусь через час!

Я перехожу дорогу и оставляю позади кафе, расположенное прямо напротив отеля. Затем сворачиваю на боковую улочку. Тут не такое интенсивное движение, и пешеходов на тротуарах тоже меньше. Моя цель примерно в семнадцати минутах ходьбы. Я чувствую, как в груди начинает подниматься волна жара, как горят ноги, которые я заставляю нести меня вперед. Но это все не важно. «Если есть желание, найдется и возможность», как любила говорить бабушка.

Я прохожу мимо офиса на первом этаже, где сотрудники собрались в большом кабинете и сидят, слушая мужчину в костюме, который размахивает руками на возвышении. На экране у него за спиной виднеются какие-то графики и диаграммы. Я улыбаюсь про себя. Я-то знаю, каково это, быть гордым работником, которому повезло иметь начальство, заботящееся о профессиональном развитии своих подчиненных. Я жду не дождусь следующего дня профессионального развития, который у мистера Сноу запланирован уже примерно через месяц.

Я никогда не понимала, почему некоторые сотрудники жалуются по поводу этих мероприятий, как будто это какая-то нудная повинность, как будто саморазвитие и шанс получить бесплатное образование в области обслуживания гостей и отельной гигиены – не дополнительный плюс работы в «Ридженси гранд». Я наслаждаюсь такими возможностями, в особенности учитывая, что мне не удалось исполнить свою мечту и получить образование в области гостиничного менеджмента. Это плохая мысль, незваная мысль. Перед глазами у меня всплывает лицо Уилбура, и меня охватывает внезапное желание врезать ему. Но мысли не врежешь. А если и врежешь, то реальность это не сильно изменит.

В животе у меня начинает бурчать. Перекусить мне нечем, я ничего не захватила с собой утром, поскольку практически никакой еды дома у меня все равно нет, да и завтрак я тоже не смогла в себя впихнуть. Я надеялась найти на сервировочной тележке за дверью какого-нибудь из номеров нетронутые крекеры и, может, нераспечатанную маленькую баночку джема, а если повезет, то и какой-нибудь фрукт, который я могла бы вымыть и тайком припрятать. Но увы, сегодняшние гости почти ничего мне не оставили. Чаевых вышло в общей сложности 20 долларов 45 центов, а это, конечно, хотя и какие-никакие деньги, но их совершенно недостаточно для того, чтобы умилостивить недовольного квартирного хозяина или наполнить холодильник чем-то помимо самого скудного необходимого минимума. Ну и ладно.

«Мед делается в улье. Пчелы стараются ради меда».

На этот раз голос в моей голове принадлежит мистеру Сноу. На последнем дне профессионального развития он раскрыл в высшей степени важную тему: как коллективизм способствует большей продуктивности. Я делала записи в чистом блокноте и потом тщательнейшим образом их проштудировала. В своей часовой лекции мистер Сноу говорил о командной работе, используя для этого убедительнейшую аналогию.

– Думайте о нашем отеле как об улье, – сказал он, глядя на сотрудников поверх своих совиных очков. Я впитывала каждое его слово. – А о себе – как о пчелах.

«Думай о себе как о пчеле», – записала я в блокноте.

Мистер Сноу продолжал:

– Мы – команда, единое целое, семья, колония. Когда мы развиваем в себе коллективизм, это значит, что мы все вместе трудимся ради общего блага, ради блага отеля. Как пчелы в улье, мы осознаем важность отеля, нашего улья. Мы должны вместе развивать его, чистить его, заботиться о нем, потому что мы понимаем: без него не будет меда.

«Отель = улей; улей = мед», – записала я в своем блокноте.

В этот момент лекция мистера Сноу приняла совершенно неожиданный оборот.

– А теперь, – сказал он, обеими руками держась за конторку, – давайте рассмотрим иерархию ролей в улье и важность того, чтобы все пчелы, независимо от ранга, работали в меру своих возможностей. Есть руководящие пчелы, – с этими словами он поправил свой галстук, – и рабочие пчелы. Есть пчелы, которые служат другим напрямую, а есть пчелы, которые служат другим опосредованно. Но ни одну пчелу нельзя считать важнее любой другой, вы меня понимаете?

Мистер Сноу сжал руки в кулаки, чтобы акцентировать внимание на последней мысли. Я лихорадочно строчила в своем блокноте, стараясь записать по возможности каждое слово, когда мистер Сноу неожиданно указал прямо на меня.

– Возьмем для примера горничную. Она может быть любой горничной, в любом месте. В нашем отеле она являет собой образец нашей идеальной рабочей пчелы. Она трудится не покладая рук, чтобы подготовить каждую соту к прибытию меда. Это физически тяжелая работа. Она утомительна и отупляюще однообразна, однако же наша горничная гордится своей работой и добросовестно выполняет ее изо дня в день. Ее труд во многом невидим. Но разве это делает ее менее важной, чем трутней или королеву? Разве это делает ее вклад в процветание улья менее значимым? Нет! Правда заключается в том, что без рабочей пчелы не будет улья. Без нее мы не сможем функционировать!

Мистер Сноу стукнул кулаком по конторке, чтобы подчеркнуть свою мысль. Я оглянулась по сторонам и увидела, что на меня устремлено множество глаз. Солнышко и Сунита, сидевшие передо мной, обернулись и с улыбкой помахали мне руками. Шерил, которую от меня отделяли несколько кресел, сидела, откинувшись на спинку и сощурившись, со скрещенными на груди руками. Родни и несколько официанток из ресторана, сидевшие позади меня, когда я оглянулась через плечо, перешептывались и смеялись над какой-то шуткой, которую я пропустила.

Повсюду вокруг сотрудники, которых я знала (но большинство из которых никогда со мной даже не разговаривали), смотрели на меня.

Мистер Сноу продолжал:

– Нам многое предстоит улучшить в нашей организации. И я все больше осознаю, что наш улей не всегда действует как единое целое. Мы создаем мед для наших гостей, чтобы они могли им наслаждаться, но иногда сладость снимается сверху и распределяется неравномерно. Часть нашего улья используется гнусно, скорее для личной выгоды, чем для общего блага…

Тут я перестала записывать, потому что Шерил сухо закашлялась, тем самым отвлекая меня. Я снова обернулась и увидела, что Родни вжался в свое кресло.

Мистер Сноу продолжал:

– Я здесь ради того, чтобы напомнить вам, что вы все выше этого, что вместе мы можем достигнуть большего. Что наш улей может быть самым лучшим, самым профессиональным, самым чистым, самым роскошным ульем из всех. Но для этого нам необходимо действовать сплоченно и сообща. Необходимо развивать в себе коллективизм. Я прошу вас помочь колонии ради ее блага. Я хочу, чтобы вы все подумали о безупречном профессионализме. О безукоризненном самообладании. Я хочу, чтобы наш отель стал образцовым!

При этих словах я вскочила на ноги. Я была совершенно уверена, что все сотрудники оценят блистательное заключение мистера Сноу и разразятся единодушными аплодисментами. Однако я оказалась единственной, кто встал со своего места. Я в полном одиночестве торчала посреди зала, в котором царила гробовая тишина. Я почувствовала, что каменею. Я понимала, что, наверное, мне стоит сесть, но я не могла. Я словно заледенела. Не могла двинуть ни единым мускулом.

Так я простояла довольно долгое время. Мистер Сноу провел на возвышении еще с минуту или две. Потом он поправил очки, взял листки с текстом своей речи и удалился к себе в кабинет. Как только он ушел, мои коллеги заерзали на своих местах и стали переговариваться. До меня доносились их приглушенные голоса. Неужели они в самом деле думали, что я их не расслышу?

Мутант Молли.

Робот Румба.

Подлиза полоумная.

В конце концов пингвины со стойки регистрации и носильщики, официантки и чистильщики группками поднялись и начали расходиться. Я сидела на своем месте до тех пор, пока не осталась последней пчелой в зале.

– Молли? – послышался у меня за спиной чей-то голос. Я почувствовала знакомое прикосновение к локтю. – Молли, с тобой все в порядке?

Я обернулась и увидела перед собой мистера Престона. Я вгляделась в его лицо в поисках ответов. Друг он или враг? Иногда такое случается. На мгновение на меня нашло оцепенение, потому что все, что я знала, исчезло. Было стерто начисто.

– Это было не о тебе, – сказал он.

– Прошу прощения? – переспросила я.

– То, что мистер Сноу говорил про то, что в нашем отеле не все чисто, что некоторые работники обстряпывают тут свои делишки. Это не относилось к тебе, Молли. В нашем отеле что-то происходит, что-то, чего даже я не до конца понимаю. Но ты можешь об этом не беспокоиться. Все знают, что ты каждый день выкладываешься на полную катушку.

– Но они меня не уважают. Я думаю, они все плохо ко мне относятся.

Мистер Престон держал в руке свою фуражку. Он со вздохом посмотрел на нее.

– Я уважаю тебя. И очень хорошо к тебе отношусь.

Он посмотрел на меня с теплотой во взгляде. И этот взгляд каким-то образом расколдовал меня. Мои ноги снова стали подвижными.

– Спасибо вам, мистер Престон, – сказала я. – Думаю, мне пора вернуться к работе. Улей никогда не отдыхает и все такое.

Я развернулась и направилась прямиком обратно на свой четвертый этаж.

Это было много месяцев назад. Теперь я стою перед витриной магазина в нескольких кварталах от отеля. Мои ноги снова приросли к земле, как тогда, в тот день.

Я уже заходила в магазин. Я показала мужчине за прилавком свой товар; он предложил мне цену. Я согласилась. Вместо того, что лежало там раньше, в чашечке моего лифчика, у сердца, теперь покоится толстая пачка купюр, завернутых в салфетку.

Я проверяю время на своем телефоне. На все про все, включая дорогу, у меня ушло двадцать пять минут, то есть на пять минут меньше моей изначальной оценки, а это значит, что я вернусь на работу приблизительно без пяти час, когда, как Шерил столь любезно мне напомнила, начинается вторая половина моей смены.

Желудок у меня скручивается в узел, как будто дракон, который там обитает, только что взмахнул хвостом, всколыхнув со дна желудка едкую кислоту. Может быть, не стоило мне этого делать, может быть, это было неправильно.

Я смотрю на свое отражение в стекле витрины. Мне вспоминается землистое, вечно всем недовольное лицо мистера Блэка, багровые синяки, которые он оставлял, боль, которую он причинял.

Чудище в моем желудке сворачивается клубочком и укладывается.

«Что сделано, то сделано».

Меня вдруг охватывает невероятная легкость. Я наполняю легкие воздухом и любуюсь своим отражением в стекле – отражением горничной в отутюженной белой блузке с накрахмаленным воротничком. Потом распрямляю плечи. Бабушка гордилась бы моей царственной осанкой.

За моим отражением в стекле можно разглядеть товары, которые продают в этом магазинчике: блестящий саксофон в футляре, обитом изнутри красным бархатом; несколько электроинструментов, их провода аккуратно свернуты в форме восьмерки и туго перетянуты резинками; несколько старых, потрепанных мобильных телефонов, несколько украшений. В самом центре витрины красуется новинка: кольцо, мужское кольцо, обручальное кольцо, инкрустированное бриллиантами и другими драгоценными камнями. Оно блестит и переливается – предмет явной и редкой роскоши, изысканное сокровище.

Мне показалось, что владелец магазина пожалел меня, когда передавал согласованную сумму. Плотно сжатые губы. Улыбка, которая на самом деле не была улыбкой. Я уже начинаю различать нюансы улыбок с их множеством смыслов. Я сохраняю каждую улыбку в отдельной рубрике в своем словарике, который храню на полочке у себя в голове.

– Мне жаль, что все обернулось не так, как вы надеялись, – сказал владелец магазина. – Я имею в виду – с вашим мужчиной.

– С моим мужчиной? – переспросила я. – Напротив. Впервые за долгое время дела идут хорошо. Просто замечательно.

Глава 12

Всю обратную дорогу до отеля я иду быстрым шагом, то и дело проверяя время на телефоне. Кажется, я успеваю. Сейчас без пяти час, а я уже почти на месте. Мой расчет времени был почти точным. От быстрой ходьбы я немного разрумянилась, а пачка банкнот у моего сердца стала слегка влажной, но это не важно.

Похоже, за утро ажиотаж вокруг отеля успел немного схлынуть. Гостей не видно. Мистер Престон стоит на подиуме швейцара. Когда он видит, что я приближаюсь, он сходит с него, до странности неловко прижав локти к бокам. Я приветственно машу ему и взбегаю по ступенькам, но, прежде чем успеваю добраться до верха, мистер Престон обращается ко мне.

– Молли, – напряженным шепотом говорит он, – иди домой.

Я останавливаюсь на третьей ступеньке. Выражение лица у него какое-то странное, как будто ему очень надо в туалет.

– Мистер Престон, я не могу уйти домой. Моя смена еще не окончена.

– Молли, – говорит он снова. – Воспользуйся служебным входом. Пожалуйста.

– Вам нехорошо, мистер Престон? Вам нужна помощь?

Лишь тогда я начинаю понимать, что что-то не так: отсутствие гостей у парадного входа, мистер Престон, стоящий слишком официально на подиуме, его странные, шепотом отдаваемые приказы. За стеклянной вращающейся дверью я различаю мистера Сноу и маячащую рядом с ним темную фигуру. Детектив Старк.

– Моя дорогая девочка, – говорит мистер Престон. – Не заходи внутрь.

– Ничего страшного, – говорю я, преодолевая оставшиеся ступени. – Еще несколько вопросов меня не убьют.

Я прохожу через дверь, но не успеваю сделать и шага вглубь лобби: мистер Сноу и детектив Старк преграждают мне путь. В позе детектива Старк есть что-то такое, что мне не нравится, – ее раскинутые руки, как будто я какая-нибудь злоумышленница, которую она намерена поймать, пока я не дала деру. Краешком глаза я вижу Шерил, которая стоит от меня на расстоянии длины нескольких тележек, но в ней тоже произошла какая-то перемена. Это первый раз, когда я вижу на ее лице искреннюю улыбку – выражение радостного предвкушения.

– Прошу прощения, – говорю я мистеру Сноу и детективу Старк. – Я не могу терять времени. Вторая часть моей смены начинается примерно через три минуты.

– Боюсь, что ваша смена на сегодня окончена, – говорит детектив Старк.

Я смотрю на мистера Сноу, но он избегает встречаться со мной взглядом. Его очки съехали набок. На висках выступили бисеринки пота.

– Молли, детектив отвезет тебя в участок для повторного допроса.

– А можно я отвечу на все вопросы прямо здесь, а потом вернусь обратно к работе? У меня сегодня напряженный график.

– Это невозможно, – отвечает детектив Старк. – Есть простой и трудный способ решения вопросов. И самый легкий путь – лучший.

Это любопытное утверждение, но оно абсолютно не соответствует действительности. В моем деле легкий путь – ленивый путь, а вовсе не лучший. Но поскольку мы находимся на территории отеля и формально это делает детектива Старк нашей гостьей, я из вежливости промолчу и не стану говорить ей об этом.

Я снова обвожу лобби взглядом и замечаю, что людей стало больше. Они не толкутся в лобби, расхаживая туда-сюда, как это бывает обычно. Они сбились в небольшие группки – у стойки регистрации, в креслах, у парадной лестницы. Они до странного неподвижны. И тихи. И все смотрят в одном направлении. Их холодные взгляды устремлены на меня.

– Что ж, детектив Старк, – говорю я. – Я соглашусь на легкий путь. – Я смотрю на мистера Сноу и добавляю: – Но только в этот раз.

Детектив Старк делает мне знак идти к вращающейся двери, и я подчиняюсь, а она идет следом, практически вплотную за мной. Я на ходу оглядываюсь назад и вижу, что все провожают меня взглядом.

Мистер Престон стоит на крыльце за дверью.

– Ну-ка, – говорит он, подхватывая меня под локоть. – Позволь, я помогу тебе, Молли.

Я совсем уже было собираюсь сказать ему, что я в полном порядке, но потом смотрю на ступеньки и понимаю, что от зрелища красной ковровой дорожки, волной уходящей вниз, у меня вот-вот закружится голова, и крепко хватаюсь за руку мистера Престона. Она теплая на ощупь. И ободряющая.

Наконец мы оказываемся внизу.

– Идемте, – говорит детектив Старк. – У нас нет времени.

– Молли, будь осторожна, – говорит мистер Престон.

– Я всегда осторожна, – говорю я, не вполне веря своим собственным словам.

Глава 13

В участок мы едем в молчании. На этот раз я сижу на заднем сиденье полицейской машины, а не на переднем. Мне тут не нравится. Дерматиновая обивка скрипит подо мной всякий раз, стоит сделать малейшее движение. Детектив Старк отгорожена от меня пуленепробиваемым стеклом. Оно все в грязных отпечатках чьих-то пальцев и бурых пятнах крови.

«Представь, что ты сидишь на заднем сиденье лимузина, который везет тебя в оперу».

Бабушкин голос напоминает мне, что все исключительно у нас в голове, что выход всегда есть. Я сцепляю руки на коленях и глубоко дышу. Я буду любоваться видом из окна. Да, именно на этом я и сосредоточусь.

По моим ощущениям, путь до участка занимает считаные секунды. Когда мы оказываемся внутри, детектив Старк ведет меня в ту же самую белую комнату, где меня допрашивали в прошлый раз. Я снова чувствую на себе чужие взгляды: полицейские в форме таращатся на меня, когда я прохожу мимо, некоторые из них кивают – не мне, а детективу Старк. Я иду, высоко подняв голову.

– Присаживайтесь, – говорит детектив.

Я сажусь на то же место, где сидела в прошлый раз, а детектив Старк располагается напротив меня и закрывает дверь. На этот раз она не предлагает мне ни кофе, ни даже воды, а очень жаль. Мне бы не помешало немного воды, хотя и знаю, что, если попрошу, ее принесут в мерзком пластиковом стаканчике.

«Расправь плечи, подбородок выше, дыши».

За все это время детектив Старк не произнесла ни слова. Она сидит напротив, молча глядя на меня. Камера в углу подмигивает мне своим красным глазом.

Я нарушаю молчание первой.

– Чем я могу быть вам полезна, детектив Старк? – спрашиваю я.

– Чем вы можете быть мне полезны? Что ж, горничная Молли. Для начала вы можете рассказать мне правду.

– Моя бабушка всегда говорила, что правда – понятие субъективное. Но я никогда так не считала. Я полагаю, что правда может быть только одна.

– Тогда мы с вами сходимся во мнении по этому вопросу, – отзывается детектив Старк.

Она подается вперед и ставит локти на обшарпанный белый стол между нами. Лучше бы она этого не делала. Я не одобряю локти на столе. Впрочем, вслух я этого не говорю.

Она сидит так близко, что я могу разглядеть крохотные золотые искорки в радужках ее голубых глаз.

– Коль скоро у нас с вами зашла речь о правде, – говорит она, – я хотела бы рассказать вам о результатах токсикологической экспертизы тела мистера Блэка. Результаты вскрытия пока не готовы, но мы их вот-вот получим. В организме мистера Блэка присутствовал наркотик, то же самое вещество, которое было в таблетках, рассыпанных по прикроватному столику и по ковру в спальне.

– Это лекарство Жизели, – говорю я.

– Лекарство? Это бензодиазепин в смеси с несколькими другими уличными наркотиками.

У меня уходит некоторое время на то, чтобы сменить картинку в моей голове с того, как Жизель покупает лекарство в аптеке, на то, как она приобретает что-то противозаконное в каком-нибудь темном переулке. Что-то тут не сходится. В этом нет никакой логики.

– Не суть важно, – говорит между тем детектив Старк. – Убили его не таблетки. Он принял приличную дозу, но не достаточную для того, чтобы убить его.

– А что же тогда, по вашему мнению, его убило? – спрашиваю я.

– Пока что мы этого не знаем. Но заверяю вас, что мы обязательно докопаемся до истины. – Вскрытие должно установить, была ли причиной петехиальных кровоизлияний остановка сердца или же произошло нечто более зловещее.

В моем мозгу мгновенно вспыхивают воспоминания. Комната начинает кружиться. Я вижу мистера Блэка. Кожа у него серая и туго натянутая, вокруг глаз темнеют крохотные, как булавочные головки, синяки, тело напряженное и безжизненное. После того как я позвонила на ресепшен, я вскинула голову и увидела собственное отражение в зеркале на стене напротив кровати.

Внезапно я вся покрываюсь холодным потом, как будто вот-вот упаду в обморок.

Детектив Старк, поджав губы, молча ждет. Потом наконец произносит:

– Если вы что-то знаете, сейчас у вас есть шанс облегчить свое положение. Вы же понимаете, что мистер Блэк был очень важным человеком? ВИП-персоной?

– Нет, – говорю я.

– Прошу прощения? – переспрашивает детектив Старк.

– Я не думаю, что одни люди более важны, чем другие. Мы все очень важны – каждый по-своему, детектив. К примеру, вот я сейчас сижу тут с вами – скромная горничная отеля, – и тем не менее я чем-то очень важна. В противном случае вы бы меня сюда не привезли.

Детектив Старк внимательно слушает. Она ловит каждое мое слово.

– Позвольте задать вам один вопрос, – говорит она. – Вас это все никогда не злит? Ваше положение горничной, я имею в виду? Необходимость убирать за богатыми людьми? Ликвидировать последствия их нечистоплотности?

Такая линия расспросов впечатляет меня. Это совершенно не то, чего я ожидала, когда меня сюда везли.

– Да, – отвечаю я честно. – Иногда я действительно злюсь. В особенности когда гости ведут себя небрежно. Когда они забывают о том, что их действия сказываются на других людях, когда со мной обращаются так, как будто я никто.

Детектив Старк ничего не говорит. Ее локти по-прежнему стоят на столе, и это действует мне на нервы, хотя, строго говоря, это является нарушением этикета только в том случае, когда происходит во время еды.

– А теперь позвольте задать вам один вопрос, – говорю я. – А вас это никогда не раздражает?

– Что «это»?

– Необходимость убирать за богатыми людьми. Ликвидировать последствия их нечистоплотности, – говорю я.

Детектив отшатывается от меня с таким видом, как будто у меня отросла голова Гидры и сотня змей шипит ей в лицо. Впрочем, теперь ее локти больше не лежат на столе, что доставляет мне удовольствие.

– Так вот как вам это представляется? Что моя работа детектива заключается в том, чтобы прибирать после того, как кто-то умер?

– Я пытаюсь вам сказать, что мы с вами, по большому счету, не так уж сильно друг от друга отличаемся.

– В самом деле.

– Вы хотите, чтобы эта неприятная ситуация разрешилась, и я хочу того же самого. Мы обе хотим красивого завершения этой прискорбной истории. Возвращения к нормальности.

– Лично я хочу выяснить правду, Молли. Правду о том, как умер мистер Блэк. А в данный момент еще и правду о вас. За последние сорок восемь часов мы раскопали кое-какую любопытную информацию. Когда мы с вами в прошлый раз разговаривали, вы сказали, что не слишком хорошо знаете Жизель Блэк. Однако, как выясняется, это не совсем так.

Я не намерена доставлять ей удовольствие увидеть, как я вздрогну. Жизель мой друг. У меня никогда в жизни не было такого друга, как она, и я прекрасно понимаю, как легко ее потерять. Я задумываюсь о том, как мне защитить ее и в то же самое время сказать правду.

– Жизель доверяла мне в прошлом. Но это отнюдь не значит, что я знаю ее так хорошо, как мне того хотелось бы. Мистер Блэк определенно обладал вспыльчивым нравом. Трудно было не заметить у Жизели синяки. Она призналась, что это его рук дело.

– Вы же отдаете себе отчет в том, что мы разговаривали с другими сотрудниками отеля, да?

– Да, я этого и ожидала. Уверена, они очень помогли следствию.

– Они рассказали нам очень много всего интересного. Не только про Жизель и мистера Блэка, но и про вас тоже.

Я чувствую, как мой желудок скручивается в узел. Уж наверное, те, с кем говорила детектив Старк, должны были быть не предвзяты в своих показаниях, даже если я им не по душе? А если детектив говорила с мистером Сноу, мистером Престоном или Родни, она наверняка получила блестящий отчет о моем безупречном поведении на работе и моей общей добросовестности.

Тут в голову мне приходит одна мысль. Шерил. Вчера она плохо себя чувствовала – но, возможно, не настолько плохо, чтобы не дойти до этого самого участка.

Словно прочитав мои мысли, детектив говорит:

– Молли, мы говорили с Шерил, вашей начальницей.

– Очень надеюсь, что она помогла следствию, – отзываюсь я, хотя, по правде говоря, сильно в этом сомневаюсь.

– Мы спросили у Шерил, убирала ли она когда-нибудь номер Блэков, когда они останавливались в отеле. Она сказала, что некоторое время действительно убирала их номер вместе с вами. Таким образом она осуществляла контроль качества уборки и держала горничных в тонусе.

Со дна моего желудка поднимается волна кислоты.

– Таким образом она присваивала себе чаевые, которые предназначались тем, кто делает работу, а не тем, кто слоняется вокруг без дела, – говорю я.

Детектив полностью игнорирует мои слова.

– Шерил сказала, что она заметила, что между вами и Жизелью сложились дружеские отношения, что-то вроде особой близости, которая крайне необычна между гостем и горничной, в особенности в вашем случае, поскольку у вас вообще, как мне сказали, нет друзей.

Я знала, что Шерил следит за мной, но никогда не догадывалась, что так пристально. Прежде чем ответить, я некоторое время собираюсь с мыслями.

– Жизель была благодарна мне за мою работу, – говорю я. – На этом и были основаны наши отношения.

– Скажите, а вы когда-нибудь получали от Жизели чаевые? Или крупные суммы денег? – спрашивает детектив Старк.

– Они с мистером Блэком никогда не скупились на чаевые, – отвечаю я.

Я не стану посвящать ее в подробности про то, сколько раз Жизель совала мне в ладонь новенькие стодолларовые купюры, чтобы поблагодарить за чистоту в номере. И про ее вчерашнее появление у меня дома, в завершение которого она сделала мне щедрый денежный подарок, я тоже упоминать не стану. Это не касается никого, кроме меня.

– А что-нибудь еще, кроме денег, Жизель вам когда-либо давала?

Доброту. Дружбу. Помощь. Доверие.

– Ничего особенного, – говорю я.

– Совсем ничего?

Порывшись у себя в кармане, детектив Старк вытаскивает небольшой ключик и открывает ящик стола. Оттуда она извлекает песочные часы, часы Жизели, ее бесценный дар мне. Детектив Старк ставит их на стол.

Я чувствую, как мои щеки начинают пылать.

– Шерил впустила вас в мой шкафчик. Это мой шкафчик, мое личное пространство. Неправильно вторгаться на чужую территорию и трогать без спроса чужие вещи.

– Эти шкафчики – собственность отеля, Молли. Пожалуйста, не забывайте, что вы всего лишь сотрудница отеля, а не его владелица. А теперь скажите мне: вы готовы рассказать правду о вас с Жизелью?

Правда обо мне с Жизелью – это то, чего я сама толком не понимаю. Это нечто столь же странное, как усыновление детеныша носорога черепахой. Как вообще можно объяснить подобную вещь?

– Я не знаю, что вам рассказать, – отвечаю я.

– Тогда позвольте, я кое-что расскажу вам. – Детектив Старк водружает локти обратно на стол. – Следствие заинтересовывается вами все больше и больше. Вы понимаете, что это означает?

Я улавливаю в ее тоне снисходительные нотки. Мне уже доводилось с таким сталкиваться – с людьми, которые считают меня полной идиоткой только потому, что я не понимаю вещей, которые им даются без труда.

– Вы становитесь очень важной персоной, Молли, – продолжает детектив Старк. – И вовсе не в хорошем смысле. Вы продемонстрировали, что способны утаивать важные подробности, искажать истину в угоду собственным интересам. В последний раз вас спрашиваю: вы контактируете с Жизелью Блэк?

Я снова обдумываю этот вопрос и понимаю, что могу дать на него стопроцентно честный ответ.

– В настоящее время я не контактирую с Жизелью, хотя, насколько я понимаю, она все еще проживает в отеле.

– Ради вашего же блага будем надеяться, что это правда. И что вскрытие установит, что смерть произошла по естественным причинам. До тех пор вы не должны покидать пределы страны или пытаться каким-то образом от нас скрыться. Вы не находитесь под арестом.

– Очень на это надеюсь. Я не сделала ничего плохого!

– У вас есть действующий паспорт?

– Нет.

Детектив Старк склоняет голову набок.

– Если вы лжете, я это выясню. Вы же знаете, что я могу проверить всю вашу подноготную.

– А когда вы это сделаете, – говорю я, – то выясните, что у меня нет паспорта, потому что я никогда в жизни не выезжала за пределы страны. Вы также выясните, что я образцовая гражданка и прошлое у меня кристально чистое.

– Вам никуда нельзя, вы меня поняли?

Это именно тот язык, который всегда ставит меня в тупик.

– И домой тоже нельзя? И в магазин нельзя? И в туалет? И на работу тоже?

Детектив Старк вздыхает:

– Разумеется, домой и во все прочие места, куда вы обычно ходите, вам можно. И на работу ходить тоже можно. Я пытаюсь донести до вас, что мы будем пристально за вами следить.

Ну вот, опять.

– За чем именно? – спрашиваю я.

Она буравит меня взглядом.

– Я не знаю, что вы скрываете и что пытаетесь утаить, но мы это выясним. Если за время моей службы я что-то и узнала, так это то, что, сколько ни пытайся скрывать грязь, в какой-то момент она все равно выплывет наружу. Вы это понимаете?

– Вы спрашиваете у меня, понимаю ли я про грязь? – Захватанные дверные ручки. Следы обуви на полу. Липкие пятна на столах. Мистер Блэк, мертвый в своей постели. – Да, детектив. Если кто-то и понимает про грязь, то это я.

Глава 14

В три тридцать детектив Старк выпроваживает меня из белой комнаты. На этот раз подвезти меня до дома никто не предлагает. Я с самого утра ничего не ела и за весь день даже чашки чая не выпила.

Мой желудок пытается связаться в узел. Дракон пробуждается. Мне приходится немного постоять перед входом в мой дом, чтобы не упасть в обморок.

Это мой обман, а не голод столь пагубно действует на мои нервы. Это то, что я не была полностью откровенна относительно Жизели и относительно того, что скрываю в своем сердце. Вот что привело меня в такое состояние.

«Честность – единственно возможная политика».

Я до сих пор помню разочарованное лицо бабушки в тот день, когда я в возрасте двенадцати лет пришла домой из школы и она спросила меня, как прошел мой день. Я сказала ей, что день был самый обычный, рассказывать нечего. Это тоже было неправдой. А правда заключалась в том, что я сбежала из школы на большой перемене, что никак нельзя было назвать чем-то обычным. Бабушке позвонили из школы. Я призналась ей, почему убежала. Мои одноклассники окружили меня на школьном дворе и приказали мне кататься по земле и есть ее, а сами пинали меня ногами. В том, что касалось издевательств надо мной, они проявляли недюжинную изобретательность, и этот раз не стал исключением.

Когда они наконец оставили меня в покое, я пошла в общественную библиотеку и несколько часов провела в туалете, отмывая от грязи лицо и рот и вычищая землю из-под ногтей. Я с удовлетворением смотрела, как улики утекают в слив раковины. Я была совершенно уверена, что все это останется моей тайной, что бабушка никогда ничего не узнает.

Но она все же узнала. И после того, как я призналась ей в том, что в школе меня травят, она задала мне один-единственный вопрос:

– Моя дорогая девочка, почему ты просто сразу же не рассказала правду? Своей учительнице? Мне? Хотя бы кому-нибудь?

Потом она заплакала и обняла меня так крепко, что я не смогла ответить на ее вопрос. Но ответ на него у меня был. Был. Я не рассказала правду, потому что правда была очень болезненной. То, что происходило в школе, было очень тяжело, но рассказать о моих страданиях бабушке значило заставить ее тоже испытывать мою боль.

В этом-то и проблема с болью. Она – как заразная болезнь. Она передается от человека, который испытал ее сам, к тем, кто больше всего его любит. Правда не всегда наивысший идеал; иногда ею необходимо пожертвовать, чтобы остановить распространение боли и уберечь от нее тех, кого ты любишь. Даже дети интуитивно это понимают.

Мой желудок успокаивается. Дурнота отступает. Я перехожу дорогу, вхожу в свой подъезд и, поднявшись по лестнице на свой этаж, направляюсь прямиком к двери мистера Россо. Там я вытаскиваю пачку купюр, которую спрятала у сердца для надежности. Все время допроса в полицейском участке я помнила о том, что они там, но они мне не мешали, наоборот, я чувствовала себя под их защитой, как будто они были моей броней.

Я громко стучу в дверь. С той стороны доносятся шаркающие шаги мистера Россо, потом скрип открывающегося замка. Появляется лицо моего квартирного хозяина, красное и оплывшее. Я протягиваю ему купюры.

– Вот остаток моего долга, – говорю я. – Как видите, я пошла по бабушкиным стопам. Я человек слова.

Он берет банкноты и принимается их пересчитывать.

– Тут вся сумма, но я одобряю вашу скрупулезность, – говорю я.

Закончив считать, мистер Россо медленно кивает.

– Молли, давай договоримся, что такое не должно больше повториться. Я знаю, что твоей бабушки больше нет, но платить за квартиру следует вовремя. Ты должна привести свою жизнь в порядок.

– Я прекрасно это понимаю, – говорю я. – Что же касается порядка, жить максимально упорядоченной жизнью – мое самое горячее желание. Но мир непредсказуем и полон хаоса, о который нередко разбиваются все мои усилия. Могу я попросить расписку о том, что вы получили всю сумму?

Мистер Россо вздыхает. Я знаю, что это означает. Он раздражен, что не кажется мне справедливым. Если бы мне кто-то принес такую пачку купюр, уж будьте уверены, я не стала бы так вздыхать. Я была бы этому человеку безмерно благодарна.

– Я напишу расписку сегодня вечером, – говорит он, – и отдам ее тебе завтра.

Я предпочла бы получить расписку на руки tout suite^[12], но вынуждена согласиться.

– Меня бы это устроило. Спасибо, – говорю я. – Хорошего вам вечера.

Он захлопывает дверь, не сказав даже вежливого: «И тебе тоже».

Я иду к своей двери и поворачиваю ключ в замочной скважине, потом, переступив через порог, запираю дверь за собой. Наш дом. Мой дом. В точности такой, каким я оставила его сегодня утром. Чистый. Прибранный. Пугающе тихий, несмотря на звучащий у меня в голове голос бабушки.

«В нашей жизни иногда настают времена, когда нам приходится делать то, чего мы не хотим делать. Но делать это все равно приходится».

Обычно на меня накатывает волна облегчения, как только я закрываю за собой дверь. Здесь я в безопасности. Никаких выражений чужих лиц, которые необходимо истолковывать. Никаких диалогов, которые нужно расшифровывать. Никаких просьб. Никаких требований.

Я снимаю туфли, протираю их тряпочкой и аккуратно убираю в шкаф. Потом похлопываю по бабушкиной вышитой подушке с молитвой о безмятежности в кресле у двери и усаживаюсь на диван в гостиной, чтобы собраться с мыслями. Я пребываю в замешательстве, даже здесь, в покое моего собственного дома. Мне необходимо обдумать мои следующие шаги. Может, нужно позвонить Жизели? Или Родни, за поддержкой и советом? Или мистеру Сноу, чтобы извиниться за отсутствие на рабочем месте в обеденный перерыв, за то, что ушла из отеля, не выполнив дневную норму уборки? Но при одной мысли обо всем этом на меня наваливается усталость.

Я расклеилась так, как не расклеивалась уже давно, со времен Уилбура и «Фаберже», с того дня, когда умерла бабушка.

Сегодня в той чересчур ярко освещенной комнате в полицейском участке детектив Старк обвинила меня чуть ли не во всех смертных грехах, обращалась со мной как с какой-то преступницей, хотя я ничего не сделала. Все, чего мне сейчас хочется, – это повернуть голову и увидеть сидящую рядом со мной на диване бабушку, услышать ее голос, говорящий мне: «Дорогая девочка, не доводи себя до истерики. Жизнь сама расставит все по своим местам».

Я иду на кухню и ставлю чайник. Руки у меня трясутся. Я открываю холодильник и обнаруживаю, что он почти пуст – всего пара лепешек, которые я должна приберечь на утро, на завтрак. Я нахожу в шкафчике вскрытую пачку печенья и аккуратно раскладываю его на тарелке. Когда вода закипает, я наливаю себе чай и кладу в него две ложки сахара, чтобы компенсировать отсутствие молока. Я намереваюсь смаковать каждый кусочек печенья, но вместо этого ловлю себя на том, что жадно поглощаю его и запиваю большими глотками чая прямо за кухонным столом. Не успеваю я оглянуться, как моя чашка пустеет. Мгновенно я чувствую, как чай действует. Меня снова наполняет теплая энергия.

«Когда ничего не помогает, сделай уборку».

Это хорошая мысль. Ничто так не поднимает мне настроение, как хорошая уборка. Я мою за собой чашку, вытираю ее и убираю на полку. Бабушкин антикварный шкафчик в гостиной давно уже требует внимания. Я осторожно открываю стеклянные дверцы и вынимаю все бабушкины бесценные сокровища – коллекцию зверюшек из кристаллов Сваровски, каждая из которых оплачена сверхурочными часами тяжкой работы в особняке Колдуэллов. Ложки, в основном серебряные, найденные за много лет по комиссионным магазинам. И фотографии: мы с бабушкой что-то печем, мы с бабушкой перед фонтаном в парке, мы с бабушкой в ресторане «Олив гарден» с поднятыми бокалами шардоне. И единственная фотография, на которой не мы, а моя мама в юности.

Я беру ее в руки. Они все еще не до конца перестали трястись. Я должна сосредоточиться, чтобы не выронить рамку, пока я протираю от пыли и полирую ее. Если она выскользнет из моих пальцев и упадет на пол, стекло разобьется на тысячу смертоносных осколков. Я приседаю на корточки, чтобы быть ближе к полу. Так безопасней. Я держу рамку обеими руками, вглядываясь в изображение моей матери. Вокруг меня находятся любимые бабушкины вещи.

В моей памяти всплывает еще одно воспоминание, из давнишних, про которое я не думала многие годы. Однажды, когда мне было лет тринадцать, я пришла домой после школы и обнаружила бабушку, стоящую на коленях на полу, совсем как я сейчас. Это был четверг – пыль, которую мы должны… и она начала уборку, ее коллекция была разбросана вокруг нее, она держала в руках тряпку для полировки и эту фотографию моей матери. Едва я переступила порог, как сразу поняла: что-то случилось. Бабушка была растрепана. Ее волосы, обыкновенно идеально завитые и уложенные, были в беспорядке. Щеки ее были в красных пятнах, глаза припухли.

– Бабушка? – спросила я, даже не протерев, как обычно, подошвы моих туфель. – Тебе нехорошо?

Она ничего не ответила, лишь молча посмотрела на меня каким-то остекленевшим, отсутствующим взглядом. Потом произнесла:

– Моя дорогая девочка, я скажу тебе все как есть. Твоя мама. Она умерла.

Я застыла на том месте, где стояла. Я знала, что у меня где-то там, далеко, есть мать, но для меня она была такой же абстрактной фигурой, как королева английская. Для меня она умерла давным-давно. Но для бабушки она очень много значила, и это меня тревожило.

Каждый год, когда близился День матери, бабушка начинала по три раза на дню наведываться к почтовому ящику. Она надеялась, что придет открытка от мамы. В первые несколько лет открытки действительно приходили, подписанные дрожащими каракулями. Бабушка каждый раз была счастлива.

– Она все еще живет где-то на этом свете, моя малышка, – говорила она.

А потом эти открытки перестали приходить, и много лет подряд перед каждым Днем матери бабушка сначала ждала, а потом остаток месяца ходила мрачная. Я старалась компенсировать ей это, спуская все свои карманные на самую большую и веселую открытку, какую только могла найти, переправляя надпись «С Днем матери» на «С Днем бабушки» и заполняя весь разворот внутри красными и розовыми сердечками, которые раскрашивала, очень стараясь не заходить за границы.

Когда бабушка сказала мне, что моя мать умерла, боль, которую я испытала, была не моя собственная. Это была ее боль.

Она плакала, плакала и плакала, и это было настолько на нее не похоже, что я была потрясена до глубины души.

Я бросилась к ней и погладила ее по спине.

– Что тебе сейчас нужно, так это чашка горячего чая, – сказала я. – Нет почти ничего такого, что нельзя было бы вылечить чашкой горячего чая.

Я поспешила на кухню и трясущимися руками поставила чайник. Из гостиной до меня доносились бабушкины рыдания. Как только вода вскипела, я приготовила две идеальные чашки чая и принесла их в гостиную на бабушкином серебряном подносе.

– Ну вот, – сказала я. – Давай-ка мы с тобой сядем на диван.

Но бабушка даже не шелохнулась. Она все так же сидела на полу. Тряпка для полировки была скомкана в ее руке.

Я осторожно преодолела полосу препятствий из ее сокровищ и расчистила себе местечко на полу рядом с ней. Потом пристроила сбоку поднос, взяла обе чашки и поставила их перед нами. И снова положила руку бабушке на плечо.

– Бабушка? – сказала я. – Можешь сесть прямо? Ты попьешь со мной чая?

Голос у меня дрожал. Я была в ужасе. Я никогда не видела бабушку такой слабой и маленькой, такой хрупкой, как птенчик.

Бабушка наконец распрямилась и промокнула глаза тряпкой для полировки.

– А-а, – произнесла она. – Чай.

Мы долго сидели рядышком на полу, бабушка и я, и пили чай, окруженные зверюшками из кристаллов Сваровски и серебряными ложками. Рядом стояла фотография моей матери, отсутствующее третье лицо на нашем чаепитии.

Когда бабушка снова заговорила, к ней вернулся ее голос, собранный и уверенный.

– Моя дорогая девочка, – сказала она, – прости, что я так расклеилась. Но не волнуйся, мне уже намного лучше.

Она сделала маленький глоток чая и улыбнулась мне. Улыбка была не такая, как всегда. Она не распространялась на верхнюю половину ее лица.

У меня вдруг возник вопрос:

– Она когда-нибудь спрашивала обо мне? Моя мама?

– Ну конечно спрашивала, милая. Когда она звонила ни с того ни с сего, это часто было ради того, чтобы спросить о тебе. Я ей рассказывала, разумеется. Пока она слушала. Иногда это продолжалось не очень долго.

– Потому что она была нездорова? – спросила я.

Это было слово, которое бабушка всегда использовала, чтобы объяснить, почему моя мать уехала.

– Да, потому что она была ужасно нездорова. Когда она мне звонила, это обычно было с улицы. Но когда я перестала содержать ее, она перестала звонить.

– А мой отец? – спросила я. – Что случилось с ним?

– Как я уже говорила, он был человек с гнильцой. Я пыталась помочь твоей маме увидеть это. Я даже звонила старым друзьям с просьбой помочь мне убедить ее уйти от него, но из этого ничего не вышло.

Бабушка немного помолчала и сделала еще глоток чая.

– Ты должна пообещать мне, моя дорогая девочка, что никогда в жизни не станешь пробовать наркотики.

Ее глаза наполнились слезами.

– Я обещаю, бабушка, – сказала я.

Я не знала, что еще сказать, поэтому просто протянула руки и обняла ее. Я чувствовала, как она прижимается ко мне совершенно по-новому. Это был единственный раз, когда я чувствовала, что это я обнимаю ее, а не наоборот.

Когда мы отстранились друг от друга, я не могла понять, как правильно поступить дальше. Поэтому просто сказала:

– Как ты всегда говоришь, бабушка? Когда ничего не помогает, сделай уборку?

Она кивнула.

– Моя дорогая девочка, ты настоящее сокровище. Что бы я без тебя делала? Может, мы вместе разберемся с этой неразберихой?

И с этими словами бабушка вернулась. Возможно, она притворялась, но, пока мы разбирали ее безделушки, протертые от пыли и отполированные, и расставляли их по своим местам в шкафчике, она щебетала и болтала, как будто это был обычный день.

После этого мы больше никогда не говорили о моей матери.

И вот сегодня я сижу ровно на том же месте, где сидела в тот день, окруженная коллекцией сувениров. Только на этот раз я совершенно одна.

– Бабушка, – говорю я пустой комнате, – кажется, у меня неприятности.

Я расставляю фотографии на верху антикварного шкафчика. Потом протираю каждое из бабушкиных сокровищ и аккуратно убираю их за стекло. И остаюсь стоять перед шкафчиком, глядя на его содержимое. Я не знаю, что мне делать.

«Пока у тебя есть хотя бы один друг, ты не одинок».

Все это время я справлялась в одиночку, но, наверное, уже пора просить помощи.

Я иду к входной двери, где оставила свой телефон, беру его и звоню Родни.

Он берет трубку на втором гудке.

– Алло?

– Алло, Родни, – говорю я. – Надеюсь, я не застала тебя в неподходящий момент.

– Все нормально, – говорит он. – Что случилось? Я видел, как ты выходила из отеля с копами. Весь отель гудит, говорят, у тебя проблемы.

– Боюсь, в данном случае слухи могут оказаться верными.

– Чего от тебя хотели полицейские?

– Правды, – говорю я. – Про меня. Про Жизель. Мистер Блэк умер не от передозировки. Вернее, не совсем от нее.

– Ну, слава богу. А от чего он умер?

– Они пока что не знают. Но они явно подозревают меня. И возможно, Жизель тоже.

– Но… ты же ничего им про нее не сказала, правда?

– Практически ничего, – говорю я.

– И не упоминала Хуана Мануэля и всю эту историю?

– Какое отношение это имеет к мистеру Блэку?

– Никакого. Абсолютно никакого. Ну… и зачем ты звонишь мне?

– Родни, мне нужна помощь.

Голос у меня срывается, и я понимаю, что с трудом сохраняю самообладание.

Он на некоторое время умолкает, потом спрашивает:

– Ты что… это ты убила мистера Блэка?

– Нет! Разумеется, нет. Как ты мог вообще такое…

– Прости, прости. Забудь, что я это сказал. Так что у тебя за проблемы?

– Жизель… Она попросила меня вернуться в номер, потому что она там кое-что оставила. Пистолет. Она хотела вернуть его. А она мой друг, поэтому я…

– Господи Исусе! – В трубке повисает молчание. – Ясно.

– Родни?

– Да, я тебя слушаю, – говорит он. – Ну и где сейчас пистолет?

– В моем пылесосе. У моего шкафчика.

– Мы должны его оттуда забрать, – говорит Родни. Я слышу в его голосе волнение. – Мы должны сделать так, чтобы он исчез.

– Да! Именно, – говорю я. – Ох, Родни, прости, что втягиваю тебя во все это. И пожалуйста, если полиция тебя спросит, ты должен сказать им, что я не злодейка, что я никогда никому не причинила бы зла.

– Не волнуйся, Молли. Я обо всем позабочусь.

Я чувствую, как меня затапливает волна благодарности, грозящая выплеснуться наружу потоком слез, но я не могу этого допустить – вдруг Родни сочтет, что это недостойно. Я хочу, чтобы все эти события нас сблизили, а не отдалили. Я делаю глубокий вдох и заталкиваю сантименты подальше.

– Спасибо тебе, Родни, – говорю я. – Ты настоящий друг. Больше чем друг. Я просто не знаю, что бы я без тебя делала.

– Я рядом, – говорит он.

Но это еще не все. Я боюсь, что, когда он услышит все остальное, он может отвернуться от меня навсегда.

– Есть еще одна… вещь, – выдавливаю я из себя. – Обручальное кольцо мистера Блэка. Я нашла его в номере. И, в общем… Мне очень стыдно в этом признаваться, но в последнее время я оказалась в очень тяжелом финансовом положении. Сегодня я отнесла его кольцо в ломбард, чтобы заплатить за квартиру.

– Ты… что ты сделала?

– Оно на витрине в ломбарде в центре города.

– У меня это в голове не укладывается. У меня это просто в голове не укладывается, – повторяет он.

Я слышу, как он почти смеется, как будто я рассказала ему какую-то восхитительную новость. Не может же он в самом деле считать это смешным. Мне приходит в голову мысль, что со смехом дело обстоит точно так же, как с улыбками. Люди используют их для того, чтобы выразить целую гамму смешанных эмоций.

– Я совершила ужасную ошибку, – говорю я. – Я никогда не думала, что они будут снова меня допрашивать. Я считала, что моя роль во всем этом окончена. Если полицейские выяснят, что я заложила кольцо мистера Блэка, это будет выглядеть так, как будто я убила его ради наживы. Ты понимаешь?

– Прекрасно понимаю, – говорит Родни. – Да уж. Это просто… невероятно. Послушай, все будет хорошо. Положись на меня.

– Ты разберешься с пистолетом? И с кольцом? Не надо было вообще его брать. Это было неправильно. Ты выкупишь его обратно и сделаешь так, чтобы его больше никто никогда не увидел? Когда-нибудь я верну тебе деньги. Даю слово.

– Я же сказал, Молли, предоставь все мне. Ты сейчас дома?

– Да, – говорю я.

– Не выходи сегодня из дома, поняла? Не ходи никуда.

– Я и так никогда никуда не хожу, Родни, – говорю я. – Ты просто не представляешь, как я тебе благодарна.

– Для этого и существуют друзья, разве не так? Чтобы помогать друг другу в сложных ситуациях.

– Ну да, – говорю я. – Для этого и существуют друзья. Родни? – произношу я в трубку.

Я совсем уже готова признаться, что мне отчаянно хочется стать для него чем-то бо́льшим, нежели просто другом, но уже слишком поздно. Он повесил трубку, не попрощавшись. Я вывалила на него все свои проблемы, которые он теперь вынужден распутывать, и он не хочет терять ни секунды.

Когда все это будет кончено, я приглашу его на «Тур по Италии». Мы будем сидеть в нашей уединенной кабинке в «Олив гарден» в теплом свете лампы и поглощать горы салата и хлеба, следом за которыми настанет черед моря пасты, а после – прорвы сладких десертов. А когда мы закончим, я каким-нибудь образом завладею счетом.

Я отплачу ему за все. Я обязательно отплачу.

Четверг

Глава 15

Наутро я в отеле и опаздываю, о, очень опаздываю. Как бы усердно я ни старалась, сколько бы номеров ни привела в порядок, я все равно выбиваюсь из графика. Я заканчиваю убирать один номер, и обсидиановая дверь, похожая на гигантскую разинутую пасть, открывается в следующий номер дальше по коридору. Там повсюду грязь – песок, втоптанный в ворс каждого ковра, все зеркала растрескались, столешницы все в жирных разводах, кровавые отпечатки пальцев размазаны по скрученным простыням. Внезапно я бегу по парадной лестнице на второй этаж, подгоняемая одной мыслью: надо спасаться. Мои пальцы цепляются за столбики перил в виде золотистых змей, но они скользкие на ощупь. Крохотные глазки-бусинки кажутся знакомыми, потом они начинают моргать и оживают под моими пальцами. С каждым моим шагом просыпается еще одна змея – Шерил, мистер Сноу, Уилбур, татуированные верзилы, мистер Россо, детектив Старк, Родни, Жизель и самым последним – мистер Блэк.

– Не-е-ет! – кричу я, но тут раздается какой-то стук.

Я подскакиваю в постели. Сердце, кажется, вот-вот выскочит у меня из груди.

– Бабушка? – зову я.

И тут ко мне, как это происходит каждое утро, возвращается память. Я совсем одна в целом мире.

«Тук-тук-тук».

Я смотрю на телефон. Сейчас нет даже семи утра, так что будильник еще не успел прозвенеть. Кто в здравом уме станет ломиться в мою дверь в такую несусветную рань? Потом я вспоминаю, что мистер Россо обещал принести мне квитанцию за оплаченную аренду.

Я выбираюсь из постели и сую ноги в тапочки.

– Иду! – кричу я. – Одну минуточку!

Я стряхиваю с себя остатки ночного кошмара и иду в прихожую. Отодвигаю ржавый засов, отпираю замок и распахиваю дверь.

– Мистер Россо, я, конечно, очень признательна вам за то, что принесли…

Я осекаюсь на полуслове, потому что за дверью вовсе не мистер Россо.

Импозантный молодой полицейский стоит, широко расставив ноги и загораживая весь свет. За ним еще два офицера: мужчина средних лет, который отлично вписался бы в «Коломбо», и детектив Старк.

– Прошу прощения, – говорю я. – Я не одета.

Я хватаюсь за воротник пижамы, которая когда-то была бабушкиной, – она из розовой фланели, с восхитительным узором в виде разноцветных чайничков, рассыпанных по ткани. В таком виде гостей не встречают, пусть даже эти гости были настолько невежливы, что явились без предупреждения в несусветную рань.

– Молли, – говорит детектив Старк, становясь перед молодым офицером, – вы арестованы за незаконное хранение огнестрельного оружия, хранение наркотиков и убийство первой степени. Вы имеете право хранить молчание и отказаться отвечать на вопросы. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право проконсультироваться с адвокатом, прежде чем разговаривать с полицией, и требовать присутствия адвоката при допросе как сейчас, так и в будущем.

У меня кружится голова, пол уходит из-под ног. Крошечные чайнички кружатся у меня перед глазами.

– Кто-нибудь хочет чашечку…

Но закончить свой вопрос я не успеваю, потому что в глазах у меня начинает темнеть.

Последнее, что я помню, это как мои колени превращаются в желе и весь мир становится черным.

Когда я прихожу в себя, я лежу на узенькой серой койке в камере. Я помню, как подошла к входной двери и открыла ее, помню свой шок, когда мне зачитывали мои права, прямо как по телевизору. Было ли все это в реальности? Я медленно усаживаюсь и оглядываю тесную зарешеченную клетушку. Да, все это происходит в реальности. Я в тюремной камере, возможно, даже в подвале того самого полицейского участка, в который меня уже дважды привозили для допроса.

Я делаю несколько вдохов, приказывая себе сохранять спокойствие. Пахнет пылью и сухостью. На мне по-прежнему пижама, что кажется мне абсолютно неподобающей одеждой для данной конкретной ситуации. Койка, на которой я сижу, вся в пятнах чего-то такого, что бабушка назвала бы «невыводимой грязью», – кровавые разводы вперемешку с круглыми желтыми следами, о происхождении которых я предпочитаю не задумываться. Эта койка – пример совершенно непригодной к использованию вещи, которую следует незамедлительно отправить на помойку, потому что попросту не существует способа привести ее обратно в безупречное состояние.

Интересно, все прочее в этой камере тоже находится в столь же антисанитарном состоянии? Мне приходит в голову мысль, что работать уборщиком в подобном месте куда хуже, чем горничной в отеле. Могу только представить себе уйму бактерий и грязи, которые скопились здесь за многие годы. Нет, я не в состоянии об этом думать.

Я спускаю ноги в домашних тапочках на пол.

«Считай плюсы своей ситуации».

Плюсы моей ситуации. Я собираюсь заняться их мысленным перечислением, но опускаю глаза на свои руки и вижу, что они чем-то измазаны. В каких-то пятнах. Все пальцы в черных чернилах. И тут я все вспоминаю. Я лежу на койке в этой тесной, кишащей микробами камере, а два полицейских по очереди прикладывают каждый мой палец к угольно-черной штемпельной подушке. У них не хватило совести даже позволить мне после всего вымыть руки, хотя я и просила. После этого я мало что помню. Наверное, я снова потеряла сознание. Сложно сказать, когда это было, – возможно, пять минут назад, а возможно, и пять часов.

Не успеваю я переключиться с этой мысли на что-нибудь другое, как по ту сторону решетки появляется тот самый молодой полицейский, который стучал в мою дверь утром.

– Вы очнулись, – говорит он. – Вы в полицейском участке, вы это понимаете? Вы потеряли сознание на пороге своей квартиры и здесь тоже. Мы зачитали вам ваши права. Вы находитесь под арестом. По обвинению сразу в нескольких преступлениях. Вы это помните?

– Да, – отвечаю я.

Я не могу вспомнить точно, за что именно меня арестовали, но знаю, что это, безусловно, связано со смертью мистера Блэка.

Рядом с молодым полицейским появляется детектив Старк. На этот раз она в штатском, но это никоим образом не умаляет ужаса, который я испытываю в тот миг, когда наши взгляды встречаются.

– Я сама ею займусь, – говорит она. – Молли, идемте со мной.

Молодой полицейский поворачивает ключ в замке и распахивает передо мной дверь.

– Спасибо, – говорю я, проходя мимо него.

Детектив Старк идет впереди. За мной следует молодой офицер, так что я зажата между ними. Меня ведут по коридору, в который выходят двери еще трех камер. Я стараюсь не заглядывать в них, но получается у меня не очень. Я мельком замечаю мужчину с землистым лицом, покрытым язвами, который держится за прутья решетки своей камеры. В камере напротив на своей койке плачет молодая женщина в рваной одежде.

«Считай плюсы своей ситуации».

Мы поднимаемся куда-то по лестнице. Я стараюсь не прикасаться к перилам, потому что они липкие и грязные. Наконец мы оказываемся в знакомой комнате, в которой я уже дважды бывала. Детектив Старк включает свет.

– Садитесь, – приказывает она. – Вы так часто здесь бываете, что уже, наверное, чувствуете себя как дома.

– Это совершенно не похоже на мой дом, – говорю я голосом резким и колючим, как бритва.

Я опускаюсь на шаткий стул за грязным белым столом, тщательно следя за тем, чтобы не коснуться его спинки. Ноги у меня, несмотря на пушистые тапочки, ледяные.

Входит молодой полицейский с кофе в омерзительном пластиковом стаканчике, двумя маленькими пластиковыми упаковочками сливок и кексом на картонной тарелке. И с металлической ложкой. Он ставит все это на стол и выходит. Детектив Старк закрывает за ним дверь.

– Ешьте, – говорит она. – Не хватало только, чтобы вы опять хлопнулись в обморок.

– Это весьма предусмотрительно с вашей стороны, – отвечаю я, потому что, когда тебе предлагают еду, полагается в ответ сказать что-то приятное.

Я не верю в то, что она искренне переживает за меня, но едва ли это имеет какое-то значение. Я страшно голодна. Моему телу отчаянно необходима пища. Мне нужно, чтобы оно продолжало функционировать, чтобы оно могло выдержать то, что мне предстоит.

– Вам сливки в кофе добавить? – спрашивает детектив Старк.

Она уселась за стол напротив меня.

– Одну упаковочку, пожалуйста, – говорю я. – Спасибо.

Она берет сливки, открывает их и выливает в стаканчик. Потом берет омерзительную ложку и собирается все перемешать.

– Нет! – говорю я. – Я предпочитаю не размешивать кофе.

Она смотрит на меня с этим своим выражением, которое становится все проще и проще расшифровывать – это смесь насмешки и отвращения. Потом протягивает мне пластиковый стаканчик. Он тошнотворно скрипит под моими пальцами, и я против воли морщусь.

Детектив Старк придвигает ко мне тарелку с кексом.

– Ешьте, – повторяет она приказным тоном.

– Большое вам спасибо, – говорю я и, осторожно отделив кекс от бумажной розетки, разламываю его на четыре аккуратных кусочка и отправляю один в рот. Отруби и изюм! Мой любимый кекс – плотный и питательный, с непредсказуемыми вкраплениями сладкого вкуса. Детектив Старк прямо как знала мои предпочтения, хотя она, конечно, не могла их знать. Выяснить это было бы под силу разве что Коломбо.

Я прожевываю кекс и делаю пару глотков горького кофе.

– Восхитительно, – говорю я.

Детектив Старк гогочет. Это действительно самый настоящий гогот. Никаким другим словом это не описать. Она скрещивает руки на груди. Это могло бы означать, что ей холодно, но я в этом очень сомневаюсь. Она не доверяет мне, и это чувство целиком и полностью взаимно.

– Вы отдаете себе отчет в том, что мы выдвинули против вас обвинения? – говорит она. – В незаконном хранении оружия и хранении наркотиков. И в убийстве первой степени.

Я едва не давлюсь следующим глотком кофе.

– Это невозможно, – говорю я. – Я в жизни своей никому не причинила вреда, не говоря уж о том, чтобы кого-то убить.

– Послушайте, – говорит она, – мы считаем, что вы убили мистера Блэка. Или имели какое-то отношение к его смерти. Или знаете, кто это сделал. Пришли результаты вскрытия. Они совершенно однозначны, Молли. Это был не сердечный приступ. Он был задушен. Вот как он умер.

Я отправляю в рот очередной кусок кекса и принимаюсь сосредоточенно жевать. Каждый кусок следует пережевывать от десяти до двадцати секунд. Бабушка говорила, что это способствует хорошему пищеварению. Я принимаюсь про себя считать секунды.

– Сколько подушек вы оставляете на кровати, когда убираете номер в отеле? – спрашивает детектив Старк. Я, разумеется, знаю ответ, но мой рот забит кексом, а разговаривать с полным ртом невежливо. – Четыре, – произносит детектив, не дождавшись, пока я буду готова ответить. – По четыре подушки на каждой кровати. Я уточнила у мистера Сноу и нескольких других горничных. Но на кровати мистера Блэка, когда я прибыла на место преступления, было только три подушки. Куда делась четвертая, Молли?

Шесть, семь, восемь секунд. Я проглатываю кекс и собираюсь ответить, но, прежде чем я успеваю это сделать, детектив Старк с размаху опускает обе ладони на столешницу, разделяющую нас, так что я едва не подскакиваю от неожиданности на своем стуле.

– Молли! – рявкает она. – Я только что обвинила вас в том, что вы хладнокровно задушили человека подушкой, а вы как ни в чем не бывало сидите и вдумчиво жуете кекс!

Я некоторое время молчу, чтобы унять учащенный пульс. Я не привыкла, чтобы на меня кричали и обвиняли в гнусных преступлениях. Чтобы унять нервы, я делаю глоток кофе. Потом говорю:

– Я скажу это по-новому, детектив. Я не убивала мистера Блэка. И уж точно не душила его подушкой. И к вашему сведению, я совершенно не из тех людей, которые стали бы хранить у себя наркотики. Я никогда в жизни не видела и не пробовала ни одного. Кроме того, они убили мою мать. И едва не убили мою бабушку, разбив ей сердце.

– Вы лгали нам, Молли. Относительно ваших отношений с Жизелью. Она рассказала нам, что вы нередко задерживались в номере Блэков после того, как заканчивали убирать, и что вы вступали с ней в личные разговоры. Она также сказала, что вы взяли деньги из бумажника мистера Блэка.

– Что?! Это не то, что она имела в виду! Она имела в виду «взяла», то есть «приняла». Она сама дала мне деньги. – Я перевожу взгляд с детектива на камеру, мигающую в углу комнаты. – Жизель всегда давала мне щедрые чаевые. Это она взяла купюры из бумажника мистера Блэка, а не я.

Губы детектива Старк сжаты в жесткую линию. Я оправляю свою пижаму и распрямляю спину.

– Это единственный момент, который вы хотите прояснить из всего того, что я сказала?

Прямые линии комнаты начинают плыть и искривляться. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и жду, когда у стола вновь появятся углы вместо изгибов.

Это слишком большое количество информации. Я не могу переварить ее всю. Ну почему люди не могут просто говорить то, что имеют в виду? Видимо, детектив снова разговаривала с Жизелью, но я не могу поверить, что Жизель оговорила меня. Она не стала бы так поступать. Только не со мной, своим другом.

Руки у меня начинают трястись, и постепенно дрожь распространяется по всему телу. Я торопливо тянусь к стаканчику с кофе и чуть не проливаю его по пути ко рту.

Я быстро принимаю решение.

– Я действительно хочу прояснить еще один момент, – говорю я. – Это правда, что Жизель изливала мне душу и что я считаю – считала – ее своим другом. Простите, что не вполне однозначно донесла это до вас.

Детектив Старк кивает.

– Не вполне однозначно донесли до нас? Однако. А есть еще что-нибудь, что вы «не вполне однозначно донесли до нас»?

– Да. Есть. Моя бабушка всегда говорила, что, если ты не можешь сказать о человеке ничего хорошего, лучше не говорить ничего вообще. Поэтому я мало говорила о самом мистере Блэке. Так вот, к вашему сведению, мистер Блэк был бесконечно далек от образа той прекрасной ВИП-персоны, какой все его считали. Возможно, вам стоит обратить свой взгляд в сторону его врагов. Я уже говорила вам раньше, что он применял к Жизели физическое насилие. Он был очень опасный человек.

– Настолько опасный, что вы сказали Жизели, что ей без него было бы лучше?

– Я никогда не…

Я осекаюсь, потому что в самом деле это говорила. Теперь я вспомнила. Я считала так тогда и считаю до сих пор.

Я отправляю в рот кусок кекса. Какое облегчение иметь законную причину не говорить. Я принимаюсь про себя отсчитывать секунды. Одна, две, три…

– Молли, мы поговорили со многими вашими коллегами. Вы знаете, как они вас характеризуют?

Я на время перестаю жевать и мотаю головой.

– Они говорят, что вы странная. Нелюдимая. Педантичная. Помешанная на чистоте. Малахольная. И еще похуже.

Я дожевываю до десяти секунд и сглатываю, но это ничем не помогает мне убрать ком, застрявший у меня в горле.

– А знаете, что еще некоторые из ваших коллег про вас сказали? Они сказали, что вполне могут представить, как вы кого-то убиваете.

Шерил, кто же еще. Только она могла сказать про меня такую гнусность.

– Я не люблю плохо говорить о людях, – произношу я. – Но, раз уж вы не оставляете мне другого выбора, Шерил Грин, старшая горничная, моет раковины туалетной тряпкой. И это не эвфемизм. Она проделывает это в самом буквальном смысле. Она прикидывается больной и не выходит на работу, когда на самом деле прекрасно себя чувствует. Она лазает по чужим шкафчикам. И присваивает себе чужие чаевые. Если она способна на воровство и гигиенические преступления, на какие еще низости она может пойти?

– На какие еще низости вы можете пойти, Молли? Вы украли обручальное кольцо мистера Блэка и заложили его.

– Что? – говорю я. – Я его не крала. Я его нашла. Кто вам это сказал?

– Шерил проследила за вами до самого ломбарда. Она догадалась, что вы что-то затеваете. Мы нашли кольцо в витрине, Молли. Хозяин ломбарда дал вам исчерпывающе точную характеристику. Он описал вас как человека, который сливается с фоном, пока не заговорит. Как человека, которого сразу же забываешь.

Сердце готово выскочить у меня из груди. Я не могу сосредоточиться. Этот поступок меня не красит, и я должна оправдаться.

– Я не должна была закладывать это кольцо, – говорю я. – Я применила в своей голове не то правило. Я применила правило «что упало, то пропало», а надо было применить «поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Я сожалею о своем выборе, но это не делает меня воровкой.

– Вы крали и другие вещи, – говорит она.

– Я ничего не крала, – говорю я, подчеркивая свое негодование скрещенными на груди руками, которые на языке тела означают возмущение.

– Мистер Сноу видел, как вы воровали еду с выставленных в коридор сервировочных тележек. И маленькие баночки с джемом.

Я чувствую, как пол уходит у меня из-под ног, как бывает, когда лифт в отеле вот-вот сломается. Не знаю, что более унизительно – то, что мистер Сноу видел меня, или то, что он ни разу не сказал мне ни слова по этому поводу.

– Он говорит правду, – признаю я. – Я присваивала себе выброшенную еду, еду, которая так и так оказалась бы на помойке. Это бережливость, а не воровство.

– Это все вопрос терминологии, Молли. Одна из ваших коллег, такая же горничная, сказала: ее беспокоит, что вы не видите опасности.

– Сунита, – говорю я. – Если вас интересует ее характеристика, она отличная горничная.

– Сейчас речь идет о вашей характеристике, а не о ее.

– А с мистером Престоном вы говорили? – спрашиваю я. – Он поручится за меня.

– Да, мы поговорили со швейцаром. Он сказал, что вы непорочны – любопытный выбор слова – и мы должны искать грязь в другом месте. Он упоминал членов семьи Блэка, а также каких-то странных личностей, которые приходили и уходили по ночам. Но у нас сложилось такое впечатление, что он из кожи вон лез, чтобы выгородить вас, Молли. Он знает, что в датском королевстве что-то неладно^[13].

– При чем тут вообще Дания? – недоумеваю я.

Детектив Старк громко вздыхает.

– Черт побери. День сегодня будет долгий.

– А Хуан Мануэль, мойщик посуды? – спрашиваю я. – С ним вы говорили?

– Зачем нам разговаривать с мойщиком посуды, Молли? Кто он вообще такой?

Сын своей матери, кормилец семьи, одна из множества невидимых рабочих пчел в улье. Впрочем, я решаю не настаивать. Последнее, чего мне хочется, это чтобы у него были неприятности. Вместо этого я называю имя того единственного человека, который – я совершенно в этом уверена – поручится за мою благонадежность.

– А с Родни, барменом из ресторана, вы говорили?

– Вообще-то, да, говорила. Он сказал, что вы – цитирую дословно – «более чем способны на убийство».

Все силы, которые помогали мне держать спину прямо, в единый миг меня покидают. Я ссутуливаюсь и принимаюсь разглядывать собственные руки, лежащие на коленях. Руки горничной. Рабочие руки. Сухие и растрескавшиеся, несмотря на весь тот крем, что я в них втираю. Ногти коротко подстрижены, ладони загрубели. Это руки женщины намного более старшей, чем я есть на самом деле. Кому покажутся привлекательными эти руки и тело, которое к ним прилагается? Как я вообще могла подумать, что они могут показаться привлекательными Родни?

Если я сейчас подниму глаза на детектива Старк, из них хлынут слезы, поэтому я принимаюсь сосредоточенно разглядывать разноцветные маленькие чайнички на моей пижаме – ярко-розовые, нежно-голубые и лимонно-желтые.

Когда детектив заговаривает вновь, ее голос звучит мягче, чем прежде.

– В номере Блэков повсюду были ваши отпечатки.

– Ну разумеется, они там были повсюду, – говорю я. – Я каждый день мыла этот номер.

– А шею мистера Блэка вы тоже мыли? Потому что на его коже были обнаружены следы вашего чистящего средства.

– Это потому, что я пыталась нащупать у него пульс, прежде чем звать на помощь!

– У вас было несколько планов его убийства, Молли, так почему же тогда вы в конце концов решили задушить его, а не застрелить из пистолета? Вы действительно считали, что вас не поймают?

Я не буду на нее смотреть. Не буду смотреть.

– Мы нашли пистолет в вашем пылесосе.

Я ощущаю, как мой желудок скручивается в узел. Дракон бьет хвостом и скрежещет челюстями.

– Зачем вам понадобилось лезть в мой пылесос?

– Зачем вам понадобилось прятать там пистолет, Молли?

Сердце у меня бухает. Единственный, кто знал про кольцо и про пистолет, это Родни. Я не могу. Я не могу собрать воедино все кусочки головоломки.

– Мы провели экспертизу вашей тележки, – сообщает детектив Старк. – И на ней обнаружились следы кокаина. Мы знаем, что вы в этой игре не главная фигура, Молли. Для этого у вас попросту недостаточно ума. Мы полагаем, что Жизель познакомила вас с мистером Блэком и склонила работать на ее мужа. Мы полагаем, что вы с мистером Блэком были хорошо знакомы и что вы помогали ему скрывать прибыльный наркобизнес, который он вел на территории отеля. Судя по всему, между вами что-то пошло не так. Возможно, вы разозлились на него и отомстили, лишив его жизни. А может, вы помогали Жизели выпутаться из скверной ситуации. В любом случае, вы были причастны к его смерти. Так что, как я уже говорила, выхода у нас с вами два. Вы можете пойти на сделку со следствием и добровольно признать свою вину во всех преступлениях, включая убийство первой степени. Судья учтет ваше чистосердечное признание при вынесении вердикта. Искреннее раскаяние плюс вся информация, которую вы можете предоставить следствию относительно торговли наркотиками, происходящей на территории отеля, могут существенно смягчить ваш приговор. – Цветные чайнички скачут у меня перед глазами. Детектив продолжает бубнить, но ее голос кажется каким-то дребезжащим, звучащим откуда-то все более и более издалека. – Или мы можем пойти по долгому и медленному пути. Мы соберем еще улики и пойдем с ними в суд. В любом случае, горничная Молли, ваша песенка спета. Так что вы выбираете?

Я понимаю, что соображаю с большим трудом. И понятия не имею о том, как правила этикета предписывают вести себя, когда тебя обвиняют в убийстве. И тут вдруг мне внезапно вспоминается «Коломбо».

– Вы зачитывали мне сегодня мои права, – говорю я. – У меня дома. Вы сказали, что я имею право проконсультироваться с адвокатом. Если я вызову адвоката, мне нужно будет сразу же ему заплатить?

Детектив Старк закатывает глаза. Раздражение так ярко написано у нее на лице, что я не могу его не различить.

– Адвокаты обычно не рассчитывают на оплату прямо на месте, – говорит она.

Я поднимаю голову и в упор смотрю на нее:

– В таком случае, я хотела бы сделать один телефонный звонок. Я требую возможности поговорить с адвокатом.

Детектив Старк отодвигает свой стул. Ножки со скрежетом проезжают по полу. Я совершенно уверена, что она только что добавила еще пару уродливых царапин к тем, что уже и так испещряют пол. Она распахивает дверь в коридор и негромко говорит что-то молодому полицейскому, который охраняет вход снаружи. Он вытаскивает из заднего кармана сотовый телефон и протягивает ей. Это мой телефон. Что у него делает мой телефон?

– Вот, держите, – говорит детектив Старк.

Она с грохотом бросает мой телефон на стол.

– Вы забрали мой телефон! – говорю я. – Кто дал вам такое право?

Глаза детектива Старк расширяются.

– Вы сами и дали, – отвечает она. – После того, как вы упали в обморок в камере, вы настояли на том, чтобы мы забрали у вас телефон на тот случай, если он понадобится вам позднее, чтобы позвонить другу.

По правде говоря, я ничего этого не помню, но где-то на задворках моего сознания брезжит что-то смутное.

– Большое вам спасибо, – благодарю я и, взяв телефон, захожу в «Контакты». Номеров в памяти всего восемь: Жизель, бабушка, Шерил Грин, «Олив гарден», мистер Престон, Родни, мистер Россо и мистер Сноу. Я задумываюсь, кто из них действительно на моей стороне – а кто может и не быть. Имена пляшут у меня перед глазами. Я жду, пока мое зрение не проясняется. Потом принимаю решение и набираю номер. Звучат гудки. Потом на том конце берут трубку.

– Мистер Престон? – произношу я.

– Молли? У тебя все в порядке?

– Прошу прощения за то, что потревожила вас в столь ранний час. Вы, наверное, сейчас собираетесь на работу.

– Нет-нет. Сегодня я работаю в вечернюю смену. Моя дорогая девочка, что происходит?

Я обвожу взглядом пустую белую комнату, залитую ярким люминесцентным светом. Детектив Старк не спускает с меня своих ледяных глаз.

– По правде говоря, мистер Престон, у меня не совсем все в порядке. Меня арестовали за убийство. И не только. Меня держат в участке, самом ближнем к отелю. И я… мне страшно неловко, но мне очень нужна ваша помощь.

Глава 16

Как только я заканчиваю разговаривать с мистером Престоном, детектив Старк протягивает руку. По правде говоря, я не очень понимаю, зачем, поэтому беру пустой пластиковый стаканчик и отдаю его ей, решив, что мы закончили и она намерена убрать со стола.

– Вы что, издеваетесь? – говорит она. – Я вам тут в горничные не нанималась!

Вот уж кого-кого, а ее бы я в горничные точно не наняла. Будь она хоть вполовину пригодна к этой работе, эта комната не выглядела бы так, как выглядит, – грязная, обшарпанная, вся в каких-то пятнах. Будь у меня при себе хотя бы салфетка и бутылка воды, я могла бы скоротать время, приводя этот свинарник в порядок.

Детектив Старк забирает у меня из руки телефон.

– Мне его вернут? Там у меня важные контакты, которые мне не хотелось бы потерять.

– Вернут, – отвечает она. – Когда-нибудь. – Она смотрит на часы. – Ну как, вы не хотите мне больше ничего сказать, пока мы ждем вашего адвоката?

– Прошу прощения, детектив. Пожалуйста, не принимайте мое молчание на свой счет. Во-первых, я никогда не была сильна в светских разговорах, и, когда меня вынуждают их вести, я часто говорю не то, что нужно. Во-вторых, я знаю о своем праве хранить молчание, так что собираюсь начать использовать его прямо сейчас.

– Прекрасно, – говорит она. – Как хотите.

Спустя некоторое время, показавшееся мне просто вечностью, в дверь громко стучат.

– Это должно быть интересно, – говорит детектив Старк, поднимаясь со стула и открывая дверь.

На пороге стоит мистер Престон в штатском. Мне не очень привычно видеть его в чем-то другом, кроме форменного плаща и фуражки. На нем безукоризненно отглаженная голубая рубашка и темные джинсы. С ним какая-то женщина, одетая намного более официально – в строгий темно-синий костюм, с черным кожаным портфелем в руке. Ее короткие кудрявые волосы идеально уложены. Темно-карие глаза немедленно выдают, кто она такая, потому что они в точности такие же, как у ее отца.

Я поднимаюсь, чтобы поздороваться с ними.

– Мистер Престон, – говорю я, едва сдерживая облегчение при виде их. Вскакиваю я так стремительно, что задеваю бедром за край столешницы. Удар отзывается острой болью, но она не способна остановить поток слов, который льется из моего рта. – Я так рада, что вы здесь! Спасибо вам большое за то, что пришли. Просто меня обвиняют в каких-то ужасных вещах. Я никогда в жизни никому не причинила вреда, никогда не прикасалась к наркотикам, а оружие держала в руках единственный раз, когда…

– Молли, я Шарлотта, – перебивает меня дочь мистера Престона. – Мой профессиональный совет – хранить молчание. Да, и очень приятно с вами познакомиться. Папа очень много мне о вас рассказывал.

– Если один из вас не окажется адвокатом, я за себя не ручаюсь, – говорит детектив Старк.

Шарлотта выступает вперед, громко цокая каблуками по холодному бетонному полу.

– Это как раз я, Шарлотта Престон, из адвокатской конторы «Биллингс, Престон и Гарсиа», – говорит она, взмахнув перед носом детектива визитной карточкой.

– Моя дорогая девочка, – обращается ко мне мистер Престон. – Мы здесь, так что ни о чем больше не волнуйся. Все это – просто какое-то большое…

– Папа! – обрывает его Шарлотта.

– Прости, прости, – отзывается он и умолкает.

– Молли, вы согласны на то, чтобы я представляла ваши интересы?

Я не произношу ни слова.

– Молли? – переспрашивает она.

– Вы велели мне ничего не говорить. Всё, теперь уже можно?

– Прошу прощения. Я недостаточно ясно выразилась. Вы можете говорить, просто не о том, что имеет отношение к выдвинутым против вас обвинениям. Позвольте мне задать вам этот вопрос еще раз: вы согласны на то, чтобы я представляла ваши интересы?

– О да, это было бы очень любезно с вашей стороны, – говорю я. – Мы можем обсудить вопрос оплаты в более подходящий момент? – Мистер Престон кашляет в кулак. – Я предложила бы вам салфетку, мистер Престон, но, боюсь, у меня сейчас при себе ее нет.

Я кошусь на детектива Старк, которая качает головой.

– Пожалуйста, не беспокойтесь сейчас о деньгах. Давайте сосредоточимся на том, чтобы вас отсюда вытащить, – говорит Шарлотта.

– Вы отдаете себе отчет в том, что для того, чтобы она могла выйти на свободу до суда, вы должны внести залог в восемьсот тысяч долларов? Дайте-ка я прикину… – Детектив Старк подносит указательный палец к губам. – По моим оценкам, эта сумма несколько выше той, которой может располагать простая горничная, я не заблуждаюсь?

– Вы не заблуждаетесь, детектив, – отвечает Шарлотта. – Труд горничных и швейцаров нередко прискорбно низко оплачивается и не ценится. Зато мы, адвокаты, зарабатываем весьма неплохо. Во всяком случае, побольше следователей, как я понимаю. Я лично только что внесла залог у секретаря. – Она улыбается детективу Старк.

Я могу со стопроцентной уверенностью сказать, что это не дружелюбная улыбка.

Шарлотта оборачивается ко мне.

– Молли, – говорит она, – я договорилась, чтобы слушание об освобождении вас под залог провели сегодня же в первой половине дня. Я не могу представлять вас там, но я уже подала несколько писем от вашего имени.

– Писем? – переспрашиваю я.

– Да, от моего отца, с вашей характеристикой, и от меня, в котором говорится, что я внесла за вас залог. Если все пройдет гладко, сегодня во второй половине дня вас отпустят.

– Правда? – спрашиваю я. – Вот так просто? Меня отпустят и все будет кончено?

Я перевожу взгляд с нее на мистера Престона.

– Вряд ли, – заявляет детектив Старк. – Даже если вас и выпустят сейчас, вам все равно предстоит суд. Мы не собираемся снимать обвинения.

– Это ваш телефон? – спрашивает меня Шарлотта.

– Да, – говорю я.

– Вы же позаботитесь о том, чтобы он хранился в надежном месте, детектив, правда? Вы ведь не будете регистрировать его как улику?

Детектив Старк некоторое время молчит, положив ладонь на бедро.

– Я, вообще-то, тоже не первый день в этой профессии, дорогуша. Кстати, у меня тут еще ее ключи от квартиры – она очень настаивала, чтобы я оставила их у себя после того, как она хлопнулась в обморок.

Детектив выуживает мои ключи из кармана и бросает их на стол. Если бы у меня была антибактериальная салфетка, я бы немедленно схватила их и основательно протерла.

– Отлично, – говорит Шарлотта и берет мои ключи и телефон. – Мы поговорим с вашим секретарем, чтобы это зарегистрировали как личные вещи, а не как улики.

– Ради бога, – говорит детектив Старк.

Мистер Престон смотрит на меня, сведя брови к переносице. Возможно, конечно, он старается сосредоточиться, но я думаю, что он, скорее, обеспокоен.

– Не волнуйся, – говорит он. – Мы будем ждать тебя после слушания.

– Увидимся на той стороне, – добавляет Шарлотта, и они разворачиваются и уходят.

Детектив Старк некоторое время стоит молча, скрестив руки на груди и сердито глядя на меня.

– Что будет дальше? – спрашиваю я.

Мне вдруг становится тяжело дышать.

– Дальше вы со своими чайниками отправитесь обратно в свою уютную камеру и будете терпеливо ждать слушания, – отвечает детектив Старк.

Я поднимаюсь и разглаживаю свою пижаму. Молодой полицейский снаружи готов вести меня обратно в кошмарную камеру.

– Большое вам спасибо, – говорю я детективу Старк перед тем, как выйти.

– За что вы меня благодарите? – спрашивает она.

– За кекс и кофе. Очень надеюсь, что ваше утро будет приятнее моего.

Глава 17

Ужасно странно быть в пижаме днем и особенно неприятно находиться в здании суда в таком совершенно неподобающем наряде. Один из коллег детектива Старк любезно привез меня сюда приблизительно час назад, и теперь я сижу в тесном кабинетике в обществе очень молодого мужчины, который будет моим адвокатом на слушании об освобождении меня под залог. Он попросил меня назвать мое имя, ознакомился с обвинениями, сказал мне, что нас вызовут, когда судья будет готов, а потом заявил, что ему нужно прочитать кое-какие письма. Он вытащил свой телефон и вот уже по меньшей мере пять минут внимательнейшим образом изучает его содержимое. Я понятия не имею, что мне полагается делать в это время. Ну и ладно. Будет время собраться с мыслями.

Из телепередач я знаю, что как обвиняемая я должна быть одета в чистую блузку, застегнутую под горло, и строгие брюки. И уж определенно не должна быть в пижаме.

– Прошу прощения, – говорю я молоденькому адвокату. – А нельзя ли мне перед слушанием сходить домой и переодеться?

Его лицо сморщивается.

– Вы это серьезно? – отвечает он. – Вы хоть понимаете, как вам повезло, что ваше слушание назначили на сегодня?

– Я это серьезно, – говорю я. – Абсолютно.

Он сует телефон в нагрудный карман.

– Ух ты. Ну, тогда у меня для вас сногсшибательная новость.

– Превосходно. Пожалуйста, расскажите ее мне, – отвечаю я.

Но он почему-то не произносит ни слова. Лишь смотрит на меня с разинутым ртом, что, очевидно, означает, что я опять ляпнула какую-то глупость, но я не понимаю, какую именно.

Некоторое время спустя он принимается забрасывать меня вопросами.

– Вы когда-нибудь отбывали тюремный срок?

– До сегодняшнего утра – нет.

– Вы были не в тюрьме, – говорит он. – В тюрьме куда хуже. У вас есть судимости?

– Еще чего не хватало! У меня кристально чистое прошлое.

– Вы планируете покинуть пределы страны?

– О да. Я хотела бы когда-нибудь побывать на Каймановых островах. Я слышала, там очень красиво. Вы там не бывали?

– Просто скажите судье, что вы не планируете покидать пределы страны, – говорит он.

– Как скажете.

– Слушание займет не очень много времени. Это стандартная процедура, даже в уголовных делах вроде вашего. Я попытаюсь добиться, чтобы вас освободили под залог. Полагаю, как и все, кого когда-либо обвиняли в преступлении, вы невиновны и хотите выйти под залог, потому что, кроме вас, некому заботиться о вашей бедной больной бабушке, верно?

– Раньше это так и было, – говорю я. – Но теперь нет. Моя бабушка умерла. А я не виновата ни в одном из тех преступлений, в которых меня обвиняют, разумеется.

– Ясно. Разумеется, – отзывается он.

Я благодарна ему за этот мгновенный вотум доверия.

Я уже собираюсь пуститься в подробный рассказ о моей полной невиновности, но тут телефон у него в кармане начинает вибрировать.

– Нас вызывают, – говорит он. – Идемте.

Он выводит меня из кабинета и ведет по коридору в более просторное помещение со скамьями по обеим сторонам и широким проходом посередине. Я вместе с ним иду по проходу в переднюю часть помещения. На мгновение я воображаю, что иду по похожему проходу в похожем помещении, с той большой разницей, что в моем воображении на мне наряд невесты, а мужчина рядом со мной – не незнакомец, а мой самый близкий человек.

Полет моей фантазии грубо прерывается, когда мой молоденький адвокат говорит:

– Садитесь, – и указывает на стул перед столом справа от судьи.

Я сажусь, и тут в зал входит детектив Старк и садится точно на такой же стул перед точно таким же столом по ту сторону прохода, который кажется мне пропастью.

Меня вновь начинает трясти. Я крепко сцепляю руки на коленях, чтобы унять дрожь.

– Всем встать, – говорит кто-то, и я чувствую на своем локте руку молоденького адвоката, который побуждает меня подняться.

Из-за двери в глубине зала выходит судья, медленно подходит к своей высокой скамье и с кряхтением опускается на нее. Он напоминает мне бразильскую рогатую жабу, и, говоря так, я не хочу его обидеть. Мы с бабушкой как-то раз смотрели по телевизору потрясающий документальный фильм о дождевых лесах Амазонии и бразильской рогатой жабе. Это неповторимое создание. У нее длинный рот с опущенными уголками и выступающие брови, прямо как у этого судьи.

Заседание начинается немедленно. Судья просит детектива Старк изложить суть дела. Та зачитывает обвинения, которые мне предъявляют. Потом говорит разные вещи про дело Блэка и мое в нем участие. Она выставляет меня человеком, не заслуживающим доверия. Но сильнее всего меня задевает конец ее обличительной речи.

– Ваша честь, – говорит она, – обвинения против Молли Грей очень серьезны. И хотя я отдаю себе отчет в том, что обвиняемая демонстрирует перед вами воплощенную невинность и отсутствие склонности к побегу, она проявила себя как человек, не заслуживающий доверия. Примерно как отель «Ридженси гранд», где она работает, который производит впечатление респектабельного, добропорядочного отеля, однако чем больше мы узнаем о жизни Молли и ее рабочем месте, тем больше грязи обнаруживаем.

Если бы я могла и обладала правом так сделать, то стукнула бы молотком и закричала: «Протестую!», как показывают по телевизору.

Судья не делает попытки стукнуть молотком, но все же вмешивается:

– Детектив Старк, позвольте напомнить вам, что отель не является предметом данного слушания, равно как и не может предстать перед судом. Не могли бы вы перейти к сути дела?

Детектив Старк откашливается.

– Суть в том, что мы начинаем сомневаться в характере отношений между Молли Грей и мистером Блэком. Мы собрали множество улик незаконной деятельности с участием мистера Блэка и обманчиво невинной молоденькой горничной, которую вы видите перед собой. Я глубоко обеспокоена ее моральным обликом и ее способностью подчиняться закону. Иными словами, Ваша честь, перед вами прекрасный пример того, что внешность может быть обманчива.

Я нахожу это заявление чудовищно оскорбительным. Может, у меня и есть недостатки, но предполагать, что я не подчиняюсь правилам, это уже полный вздор. Да я всю свою жизнь посвятила этому, даже когда правила идут целиком и полностью вразрез с моим характером.

Молоденькому адвокату поручено выступить от моего имени. Он торопливо говорит и драматически машет руками. Он объясняет судье, что у меня кристально чистое прошлое, что я веду прискорбно тихую и спокойную жизнь, что я работаю по найму на низкооплачиваемой должности, что сводит риск моего побега к нулю, что я никогда в жизни не выезжала за пределы страны и проживаю по одному и тому же адресу на протяжении двадцати пяти лет – следовательно, всю мою жизнь.

В заключение он задает вопрос:

– Неужели эта молодая женщина подходит под описание опасной преступницы, способной скрыться от правосудия? Ну честное слово. Взгляните на нее хорошенечко. Что-то тут не сходится.

Жабьи щеки судьи покоятся на его руках. Глаза кажутся сонными и полузакрытыми.

– Кто вносит залог? – спрашивает он.

– Знакомая обвиняемой, – отвечает молоденький адвокат.

Судья заглядывает в какие-то бумаги, лежащие перед ним на столе.

– Шарлотта Престон? – Судья слегка приоткрывает глаза и устремляет на меня взгляд. – О, я вижу, кое у кого есть высокопоставленные друзья, – говорит он.

– Обычно нет, Ваша честь, – отвечаю я. – Но в последнее время появились. Кроме того, я хотела бы извиниться за совершенно не соответствующий обстоятельствам вид. Меня арестовали на пороге моей квартиры в возмутительно ранний час и даже не дали возможности одеться прилично, как подобает в суде.

Не знаю, полагалось ли мне говорить, но теперь уже слишком поздно. Мой молоденький адвокат широко разинул рот, но не делает никаких попыток подсказать мне, что делать и говорить.

После довольно продолжительной паузы судья снова обращается ко мне:

– Мы будем судить вас не на основании ваших чайников, мисс Грей, но на основании вашей склонности подчиняться правилам и оставаться на месте.

Его внушительные брови шевелятся, чтобы подчеркнуть его слова.

– Это прекрасная новость, Ваша честь. Вообще-то, я довольно одарена в том, что касается подчинения правилам.

– Приятно это слышать, – отзывается он.

Молоденький адвокат молчит, как будто воды в рот набрал. Ну, раз уж он ни слова не говорит в мою защиту, я решаю продолжить.

– Ваша честь, мне несказанно повезло иметь пару друзей, чье положение на несколько ступеней выше моего, но я всего лишь горничная, сами понимаете. Скромная горничная в отеле. Несправедливо обвиненная в преступлениях, которых не совершала.

– Мы здесь не рассматриваем ваше дело по существу, мисс Грей. Вы отдаете себе отчет в том, что, если мы освободим вас под залог, вы будете ограничены в передвижениях? Только дом, работа и город.

– Этот перечень исчерпывающим образом описывает все мое обычное времяпрепровождение до сегодняшнего дня, за исключением просмотра документальных фильмов о путешествиях и природе, что, насколько я понимаю, не считается, поскольку происходит в относительном комфорте моего кресла. Я не имею ни намерения, ни финансовой возможности расширить мою рабочую географию, равно как не представляю, что нужно для того, чтобы путешествовать в одиночестве. Я бы постоянно беспокоилась, что не знаю никаких правил, принятых за границей, и из-за этого могу выставить… ну, в общем, выставить себя дурой. – Я умолкаю, потом спохватываюсь и поспешно добавляю: – Ваша честь, – и делаю маленький книксен.

Краешек длинного жабьего рта судьи вздрагивает в некотором подобии улыбки.

– Мне очень бы не хотелось, чтобы кто-то из присутствующих здесь сегодня выставил себя дураком, – говорит судья, потом устремляет взгляд на детектива Старк, которая впервые с начала заседания не смотрит мне в глаза.

– Мисс Грей, – возвещает он. – Я освобождаю вас до суда под залог. Вы можете идти.

Глава 18

Наконец после заполнения множества формуляров и прочих формальностей я сижу на обитом мягчайшей кожей заднем сиденье роскошной машины Шарлотты Престон. На выходе из здания суда меня передали какому-то клерку, который сказал, что хорошо знает Шарлотту и отведет меня к ней. Он проводил меня к служебному входу, где меня, как и обещали, ждали мистер Престон с дочерью. Они усадили меня в эту машину. Я свободна, по крайней мере на какое-то время.

Часы на приборной панели машины показывают час дня. Я думаю, что это «мерседес», но, поскольку у меня самой никогда не было автомобиля, а на чужих ездить мне доводится лишь изредка, я не очень разбираюсь в дорогих марках. Мистер Престон сидит на пассажирском сиденье, а Шарлотта ведет машину.

Я страшно рада находиться в этой машине, а не в суде или не в той грязной камере в подвале полицейского участка. Наверное, стоит сфокусироваться на положительных сторонах, а не на неприятном. Сегодняшний день подарил мне массу нового опыта, а бабушка всегда говорила, что новый опыт открывает двери, которые ведут к личностному развитию. Не уверена, что мне понравились двери, которые открылись сегодня, равно как и опыт, который я получила, но очень надеюсь, что в долгосрочной перспективе они все-таки приведут к личностному развитию.

– Папа, телефон и ключи Молли у тебя, да?

– Да, кстати, – говорит мистер Престон. – Спасибо, что напомнила.

Он вытаскивает мой телефон и ключи из кармана и протягивает их мне.

– Спасибо, мистер Престон, – говорю я. И лишь тогда у меня возникает вопрос: – Могу я спросить, куда мы едем?

– К вам домой, Молли, – говорит Шарлотта. – Мы везем вас домой.

Мистер Престон разворачивается на своем сиденье ко мне лицом.

– Все, Молли, ни о чем больше не волнуйся, – говорит он. – Шарлотта будет тебе помогать, бесплатно, и мы не остановимся, пока все снова не станет тип-топ.

– А как же залог? – спрашиваю я. – У меня даже близко нет таких денег.

– Все нормально, Молли, – говорит Шарлотта, ни на мгновение не отрывая взгляда от дороги. – Мне не придется их платить на самом деле, только если вы решите сбежать.

– Ну, я вовсе не намерена этого делать, – говорю я, наклоняясь вперед, в промежуток между спинками передних кресел.

– Судя по всему, старый судья Уайт довольно быстро это понял, как мне сказали, – замечает Шарлотта.

– Как ты так быстро про это узнала? – спрашивает мистер Престон.

– Секретари, помощники, судебные репортеры. Люди говорят. Если по-человечески к ним относиться, они откроют тебе всю свою внутреннюю кухню. Хотя большинство адвокатов относятся к ним как грязи под ногами.

– Так уж устроен мир, – отзывается мистер Престон.

– Боюсь, что так. Кроме того, мне сказали, что судья Уайт не сильно торопится назвать имя Молли прессе. Сдается мне, он понимает, что Старк гоняется не за той лисой.

– Я не знаю, как все это могло случиться, – говорю я. – Я простая горничная, которая старается как можно лучше делать свою работу. Я… я не виновата во всех тех вещах, в которых меня обвиняют.

– Мы это знаем, Молли.

– Порою жизнь бывает несправедлива, – добавляет Шарлотта. – И если за годы своей практики я и сделала для себя какой-то вывод, так это то, что никогда нет недостатка в преступниках, готовых эксплуатировать чужую уязвимость ради личной наживы.

Мистер Престон вновь оборачивается ко мне со своего сиденья. Его лоб прорезали глубокие морщины.

– Тебе, должно быть, нелегко приходится без бабушки, – говорит он. – Я знаю, что ты очень на нее полагалась. Ты знаешь, перед смертью она просила меня приглядывать за тобой.

– Правда? – спрашиваю я. Ох, как бы мне хотелось, чтобы бабушка была жива. Я смотрю в окно сквозь слезы, которые выступили у меня на глазах. – Спасибо вам. За то, что приглядываете за мной, – говорю я.

– Не за что, – отвечает мистер Престон.

Наконец впереди показывается мой дом, и я думаю, что никогда еще не была более счастлива его видеть.

– Как вы думаете, мистер Престон, уместно будет, если я приду сегодня на работу, как обычно?

– Боюсь, что нет, Молли. Будет лучше, если ты на некоторое время возьмешь отпуск, – говорит мистер Престон.

– Не правильнее ли будет позвонить мистеру Сноу?

– Нет, не в этом случае. Сейчас лучше всего не контактировать ни с кем из отеля.

– Там за домом есть парковка для гостей, – говорю я. – Мы никогда ею не пользовались, поскольку у нас с бабушкой бывали главным образом ее подруги, а ни у кого из них машин не было.

– Вы поддерживаете с ними связь? – спрашивает Шарлотта, заезжая на свободное место.

– Нет, – говорю я. – После бабушкиной смерти я никого из них не видела.

Припарковавшись, мы выходим из машины, и я веду моих гостей ко входу в подъезд.

– Сюда, пожалуйста, – говорю я, указывая на лестницу.

– А лифта нет? – спрашивает Шарлотта.

– Боюсь, что нет, – отвечаю я.

Мы молча поднимаемся на мой этаж и идем по коридору к моей квартире, когда из своей выходит мистер Россо.

– Ты! – восклицает он, тыча в меня своим пухлым указательным пальцем. – Из-за тебя в дом приходила полиция! Они тебя арестовали! Молли, ты дрянь, и я не могу позволить, чтобы ты дальше здесь жила. Я тебя выселяю, ты меня слышишь?

Прежде чем я успеваю что-либо ответить, на мой локоть ложится чья-то рука. Шарлотта выступает у меня из-за плеча и останавливается в нескольких дюймах от мистера Россо.

– Я так понимаю, вы хозяин этой трущобы – я имею в виду, домовладелец?

Мистер Россо выпячивает губы, как делает всегда, когда я говорю ему, что немного задержу оплату.

– Я домовладелец, – заявляет он. – А вы кто еще такая?

– Я – адвокат Молли, – отвечает Шарлотта. – Вы же в курсе, что это здание не соответствует практически никаким кодексам и постановлениям, да? Сломанная противопожарная дверь, парковка слишком близко. И любое жилое здание выше пяти этажей должно быть оборудовано работающим лифтом.

– Это слишком дорого, – говорит мистер Россо.

– Уверена, жилищные инспекторы уже слышали все эти оправдания. Позвольте мне дать вам один бесплатный юридический совет. Как, вы сказали, вас зовут?

– Мистер Россо, – услужливо подсказываю я.

– Спасибо, Молли, – говорит Шарлотта. – Я запомню. – Она снова поворачивается к нему. – Так вот, мой вам совет: не думайте о моей клиентке, не говорите о моей клиентке, не преследуйте мою клиентку и не угрожайте ей выселением или чем-либо еще. До тех пор пока я лично не уведомлю вас об обратном, она имеет точно такое же право проживать здесь, как и все остальные. Вы меня поняли? Или вам требуются дальнейшие разъяснения?

Лицо мистера Россо приобретает пунцовый оттенок. Я ожидаю, что он что-нибудь ответит, но, к моему удивлению, он ничего не говорит, лишь кивает и, попятившись обратно в свою квартиру, молча закрывает за собой дверь.

Мистер Престон улыбается Шарлотте.

– Узнаю мою девочку, – говорит он.

Я роюсь в поисках ключей и открываю дверь моей квартиры.

Одним из главных достоинств заведенного бабушкой ежедневного режима уборки является то, что квартира в любое время дня и ночи готова к приему неожиданных гостей, хотя гостей у меня обычно не бывает. Если не считать без предупреждения нагрянувшей с утра полиции и внезапного визита Жизели во вторник, это один из немногих случаев, когда я могу пожать плоды этого преимущества.

– Проходите, пожалуйста, – говорю я, впуская Шарлотту с мистером Престоном в квартиру. Тряпочку из шкафа я не достаю, потому что я до сих пор в тапочках, а их пористую подошву сложно протереть дочиста. Вместо этого я беру полиэтиленовый пакет и складываю тапочки туда, чтобы продезинфицировать их позднее. Мистер Престон с Шарлоттой остаются в уличной обуви. Я не имею ничего против, учитывая то, насколько сильно я им благодарна.

– Позвольте вашу сумку? – говорю я Шарлотте. – Места в шкафу не очень много, но в том, что касается организации пространства, я достигла немалых высот.

– Вообще-то, она мне понадобится, – отвечает она. – Чтобы делать записи.

– Разумеется, – говорю я, хотя пол уходит у меня из-под ног при мысли о том, зачем она здесь и что будет дальше. До сих пор я была сосредоточена на незнакомом удовольствии принимать людей – дружелюбных людей, готовых мне помочь, – у себя в гостях. Я пыталась игнорировать тот факт, что очень скоро мне придется более глубоко задуматься о том, что произошло со мной сегодня, и о том, что к этому привело. Мне придется посвящать их в подробности и вспоминать вещи, о которых мне на самом деле думать не хочется. Мне придется объяснять все, что пошло не так. И выбирать, что сказать.

Как только у меня возникают эти мысли, меня начинает заметно трясти.

– Молли, – говорит мистер Престон, кладя руку мне на плечо, – ты не будешь против, если я пойду на кухню и заварю нам всем чай? Шарлотта не даст соврать, я в этом деле настоящий мастер, во всяком случае, для такого старого пня.

В гостиную входит Шарлотта.

– Что-что, а чай папа готовит отменно, подтверждаю, – говорит она. – Предоставьте это ему, а сами пойдите освежитесь, Молли. Уверена, вам не терпится переодеться.

– Это точно, – говорю я, глядя на свою пижаму. – Я быстренько.

– Не торопитесь. Мы никуда не денемся.

Я слышу, как мистер Престон хлопочет на кухне и что-то мурлычет себе под нос, пока я стою в передней. Это вопиющее нарушение правил этикета. Гости должны с комфортом сидеть в гостиной, а я – за ними ухаживать, а не наоборот. Но правда заключается в том, что я сейчас не в состоянии следовать протоколу. Я с трудом соображаю. Нервы у меня на пределе. Пока я стою столбом в передней, Шарлотта присоединяется к мистеру Престону на кухне. Они щебечут друг с другом, как две пташки на проводе. Это самый приятный в мире звук, как солнечный свет и надежда, и на мгновение я задаюсь вопросом, чем я заслужила, что эти двое сейчас у меня в гостях. Постепенно мои ноги вновь обретают способность двигаться, и я подхожу к кухне и останавливаюсь на пороге.

– Спасибо вам, – говорю я. – Даже не знаю, как вас и благодари…

Мистер Престон не дает мне договорить.

– А где сахарница? Она наверняка должна быть где-то здесь.

– В шкафчике рядом с плитой. На первой полке, – говорю я.

– А теперь кыш отсюда. Предоставь все остальное нам.

Я разворачиваюсь и иду в ванную, где быстро принимаю душ, радуясь тому, что напор горячей воды сегодня достаточный и я могу смыть кислую грязь полицейского участка и суда со своей кожи. Через несколько минут я вхожу в гостиную в строгой белой блузке на пуговицах и темных брюках. Чувствую я себя значительно лучше.

Мистер Престон расположился на диване, а Шарлотта сидит напротив него на стуле, который принесла из кухни. Он даже нашел в шкафчике бабушкин серебряный сервировочный поднос, который мы с ней купили за какие-то совсем небольшие деньги в благотворительном магазине много лет назад. Так странно видеть этот поднос в его больших мужских руках. Стол рядом с диваном уже по всем правилам накрыт для чаепития.

– Где вы научились так безукоризненно подавать чай, мистер Престон?

– Знаешь, я ведь не всегда был швейцаром. Мне пришлось начинать с самых низов, – говорит он. – А теперь у меня есть дочь-адвокат, подумать только.

Он устремляет взгляд на Шарлотту, и его глаза затуманиваются. В этот момент он так напоминает мне бабушку, что мне хочется плакать.

– Налить тебе чашечку? – спрашивает меня мистер Престон. Ответа он не дожидается. – Один кусочек сахару или два?

– Сегодня такой день, который требует двух кусочков, – говорю я.

– Лично у меня все дни такие, – говорит он. – Мне нужен сахар, да побольше.

По правде говоря, мне тоже. Мне нужен сахар, потому что мне кажется, что я вот-вот снова упаду в обморок. За весь день во рту у меня не было ничего, кроме того кекса с изюмом и отрубями утром в участке. Еды у меня в шкафчиках не хватит на троих, а есть в одиночестве на глазах у гостей было бы верхом неприличия.

– Папа, тебе надо есть меньше сахара, – качает головой Шарлотта. – Ты же знаешь, он тебе вреден.

– Да ладно тебе, – отзывается мистер Престон. – Старого пса новым трюкам не выучишь и все такое прочее, правда, Молли?

Он со смешком похлопывает себя по животу.

Шарлотта ставит свою чашку на стол и берет желтый блокнот и гладкую золотую ручку, которую положила на пол рядом со стулом.

– Ладно, Молли. Садитесь. Вы готовы говорить? Мне нужно, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно про Блэков, и почему, по вашему мнению, вас обвиняют в… ну много в чем.

– Несправедливо обвиняют, – уточняю я, усаживаясь рядом с мистером Престоном.

– Это само собой разумеется, Молли, – отвечает Шарлотта. – Простите, что сразу это не оговорила. Если бы мы с отцом в это не верили, нас бы сейчас здесь не было. Папа убежден, что вы не имеете к этому никакого отношения. Он уже давно подозревал, что в отеле делаются какие-то грязные делишки. – Она умолкает и обводит комнату взглядом. Ее глаза задерживаются на бабушкиных занавесках в цветочек, ее антикварном шкафчике и английских пейзажах на стене. – Я понимаю, почему папа так в вас уверен, Молли. Но, чтобы оправдать вас, мы должны выяснить, кто может на самом деле быть виновен во всех этих преступлениях. Мы оба считаем, что вас использовали втемную. Вы понимаете? Вами воспользовались, как пешкой, в убийстве мистера Блэка.

Я вспоминаю пистолет в моем пылесосе. Единственные, кто знал, что пистолет у меня, это Жизель и Родни. От одной мысли об этом меня захлестывает волна грусти. Она словно уносит с собой всю мою уверенность в себе, и я ссутуливаюсь.

– Я невиновна, – говорю я. – Я не убивала мистера Блэка.

Глаза у меня щиплет от подступающих слез, но я загоняю их обратно. Я не хочу выставить себя полной дурой. Совсем не хочу.

– Все в порядке, – говорит мистер Престон, легонько похлопывая меня по руке. – Мы тебе верим. Все, что тебе нужно, это рассказать правду, твою правду, а Шарлотта позаботится обо всем остальном.

– Мою правду. Да, – говорю я. – Это я могу. Наверное, уже пора это сделать.

Я начинаю с подробного описания того, что я увидела в тот день, когда вошла в номер Блэка и обнаружила его мертвым в постели. Шарлотта торопливо записывает каждое мое слово. Я описываю напитки на грязном столике в гостиной, высыпавшиеся из флакончика таблетки Жизели в спальне, валяющийся на полу банный халат, три подушки на кровати вместо четырех. Меня начинает трясти.

– Не уверен, что Шарлотту интересуют такие мелочи, как количество подушек и беспорядок в номере, Молли, – подает голос мистер Престон. – Думаю, ей нужны подробности, которые могут говорить о насильственной смерти.

– Совершенно верно, – подтверждает Шарлотта. – Как, например, таблетки. Вы сказали, что это были таблетки Жизели. Вы к ним прикасались? На пузырьке была наклейка?

– Нет, я к ним не прикасалась. Во всяком случае, в тот день. И на флакончике не было наклейки. Я знала, что это таблетки Жизели, потому что она часто принимала их в моем присутствии, когда я убирала номер. К тому же я часто видела бутылочку в ванной. Она называла их своими «бензинками» или «успокоительными колесиками». Я полагаю, «бенз» – это какое-то лекарство? Мне не казалось, что она чем-то больна – во всяком случае, не в физическом смысле. Но некоторые заболевания похожи на горничных – они есть, но их практически никто не замечает.

Шарлотта вскидывает глаза от своего блокнота.

– Как это метко, – говорит она. – «Бенз» – это сокращенное «бензодиазепин». Это препарат для лечения тревожного расстройства и депрессии. Такие маленькие белые таблеточки?

– Нет, вообще-то, те были ярко-голубые, как яйца дрозда.

– Хм, – говорит Шарлотта. – Значит, это был уличный наркотик, а не аптечный препарат. Папа, ты когда-нибудь разговаривал с Жизелью? Не замечал за ней странного поведения?

– Странного поведения? – переспрашивает он, делая глоток чая. – Когда работаешь швейцаром в «Ридженси гранд», странное поведение для тебя в порядке вещей. Было совершенно очевидно, что они с мистером Блэком нередко бывали не в ладах. В тот день, когда мистер Блэк умер, она покинула отель в спешке и плакала. Неделей раньше произошло то же самое, но это было после визита Виктории, дочери мистера Блэка и его бывшей жены, первой миссис Блэк.

– Я помню тот день, – подаю голос я. – Миссис Блэк-первая придержала для меня дверь лифта, но ее дочь велела мне ехать на служебном лифте. Жизель говорила, что Виктория ее недолюбливает. Возможно, поэтому Жизель в тот день и плакала, мистер Престон.

– Для Жизели слезы и драмы – явление совершенно обычное, – говорит мистер Престон. – Наверное, это не удивительно, учитывая, за кого она вышла замуж. Нехорошо желать человеку зла, но я не сильно огорчился, когда этот тип до срока отправился на тот свет.

– Почему это? – спрашивает Шарлотта.

– Постой с мое на входе в отель вроде «Ридженси гранд», научишься видеть людей насквозь с первого взгляда. Он был не джентльмен, во всяком случае по отношению к новой миссис Блэк и к бывшей миссис Блэк точно. Поверь мне на слово, он был плохой человек.

– С гнильцой? – спрашиваю я.

– Весь прогнивший, насквозь, – подтверждает мистер Престон.

– А никаких явных врагов у него не было, папа? Таких, кто мог бы хотеть от него избавиться?

– О, я совершенно уверен, что были. И я в их числе. Но были и другие. Во-первых, женщины – другие женщины. Когда миссис Блэк – ни той ни другой – не было поблизости, он водил к себе… как бы это сказать… молоденьких красоток?

– Папа, просто скажи «секс-работниц».

– Я назвал бы их так, если бы был точно уверен в том, что это были именно они, но я ни разу не видел, как он им платил. И того, за что им платят, тоже. – Мистер Престон, кашлянув, косится на меня. – Прости, Молли. Все это совершенно ужасно.

– Это так, – соглашаюсь я. – Но я могу подтвердить ваши слова. Жизель говорила мне, что у мистера Блэка были внебрачные связи. Более чем с одной женщиной. Это причиняло Жизели боль. Что вполне можно понять.

– Она вам это рассказывала? – спрашивает Шарлотта. – А кому-нибудь еще вы об этом говорили?

– Определенно нет. – Я поправляю верхнюю пуговку на блузке. – Наш девиз – тактичность. Наша цель – незаметное обслуживание клиентов.

Шарлотта смотрит на отца.

– Это лозунг, который мистер Сноу придумал для персонала, – поясняет тот. – Он управляющий отелем и самопровозглашенный гуру гостиничного сервиса и гигиены. Но я начинаю задумываться, не служит ли наш мистер Чистюля всего лишь ширмой.

– Молли, – говорит Шарлотта, – можете рассказать мне все, что могло бы помочь мне понять выдвинутые против вас обвинения в хранении оружия и наркотиков?

– Надеюсь, я смогу пролить на них свет. Наши отношения с Жизелью выходили за рамки отношений горничной и гостя. Она доверяла мне. Она делилась со мной своими секретами. Она была моим другом. – Я бросаю взгляд на мистера Престона, опасаясь, что разочаровала его, перейдя границу дозволенного в отношениях между сотрудником отеля и гостем. Но он выглядит не расстроенным, а просто встревоженным. – На следующий день после того, как мистер Блэк умер, Жизель приходила ко мне домой. Я не стала рассказывать об этом полиции. Я решила, что это был частный визит, который никоим образом их не касался. Она была очень расстроена. И попросила меня об одной услуге. Я обещала помочь ей.

– О боже! – говорит мистер Престон.

– Папа! – бросает в его сторону Шарлотта. Потом спрашивает меня: – Что именно она попросила вас сделать?

– Забрать пистолет, который она спрятала в номере. В вентиляторе в ванной.

Шарлотта и мистер Престон снова переглядываются с выражением, которое слишком хорошо мне знакомо, – они понимают что-то такое, чего я не понимаю.

– Но никто не слышал никаких выстрелов, и ран на теле мистера Блэка тоже не было, – говорит мистер Престон.

– Судя по тому, что я читала, не было, – подтверждает Шарлотта.

– Он был удушен, – говорю я. – Так сказала детектив Старк.

У Шарлотты отвисает челюсть.

– Буду знать, – говорит она, быстро записывая что-то в своем желтом блокноте. – Значит, пистолет не был орудием убийства. Вы вернули его Жизели?

– Я не успела. Я спрятала его внутрь моего пылесоса и собиралась отдать его ей позже. Потом в обеденный перерыв я ушла из отеля.

– Все верно, – говорит мистер Престон. – Я видел, как ты выбегала из дверей, и удивился, куда это ты так спешишь.

Я утыкаюсь взглядом в чашку, которую держу на коленях. Меня терзают угрызения совести; дракон у меня в животе поднимает голову.

– Я нашла обручальное кольцо мистера Блэка, – признаюсь я. – И отнесла его в ломбард. Я знаю, что это было неправильно. Просто в одиночку мне было очень трудно сводить концы с концами. Бабушка… Ей было бы очень за меня стыдно.

Я не могу заставить себя поднять на них глаза. Вместо этого я продолжаю внимательно смотреть в черную дыру моей чашки.

– Моя дорогая девочка, – говорит мистер Престон. – Твоя бабушка понимала денежные затруднения куда лучше, чем большинство людей. Поверь мне, я знаю про нее это и еще много всего другого. Насколько я понимаю, после своей смерти она должна была оставить тебе кое-какие сбережения?

– Их нет, – говорю я. – Разошлись по мелочам.

Я не готова сейчас рассказывать про Уилбура и «Фаберже». Хватит с меня стыда на сегодня.

– Значит, вы заложили кольцо и потом вернулись на работу? – уточняет Шарлотта.

– Да.

– А когда вы пришли в отель, вас там уже ждала полиция?

– Именно так, Шарлотта, – отвечает вместо меня мистер Престон. – Я был там. И не смог этому помешать, хотя и пытался.

Шарлотта поудобнее усаживается на своем стуле и кладет ногу на ногу.

– А обвинение в хранении наркотиков? Вы понимаете, откуда оно взялось?

– На моей тележке обнаружились следы кокаина. Я понятия не имею, как такое могло случиться. Я давным-давно пообещала бабушке, что никогда в жизни не притронусь к наркотикам. А теперь, боюсь, я нарушила свое обещание.

– Моя дорогая девочка, – говорит мистер Престон. – Я уверена, что она имела это в виду не в буквальном смысле.

– Давайте вернемся к пистолету, – говорит Шарлотта. – Каким образом полицейские обнаружили его в вашем пылесосе?

В этот момент мне не остается ничего другого, кроме как признаться в том, во что сложились у меня в голове кусочки головоломки после моего ареста.

– Родни, – говорю я, давясь двумя этими слогами, едва в состоянии выплюнуть их, вытолкнуть изо рта.

– Мне было интересно, когда всплывет его имя, – замечает мистер Престон.

– Когда вчера меня забрали в полицию, я испугалась. Очень испугалась. Я вернулась домой и сразу же позвонила Родни.

– Он бармен в ресторане при отеле, – поясняет мистер Престон Шарлотте. – Скользкий кретин. Так и запиши.

Больно слышать, как это говорит мистер Престон.

– Я позвонила Родни, – повторяю я еще раз. – Я просто не знала, что еще делать. Он был для меня верным другом, а может, даже чуть больше, чем другом. Я рассказала ему про то, что в полиции меня допросили, про Жизель, и про пистолет в пылесосе, и про то, что я нашла кольцо и отнесла его в ломбард.

– Дай угадаю. Родни сказал, что будет рад помочь такой славной девушке, как ты, – говорит мистер Престон.

– Что-то в этом роде, – говорю я. – Но детектив Старк сказала, что это Шерил, моя начальница, проследила за мной до ломбарда. Может, это все из-за нее? Она определенно не заслуживает доверия. Я могла бы очень многое вам про нее порассказать.

– Моя дорогая Молли, – со вздохом говорит мистер Престон. – Родни воспользовался Шерил, чтобы сдать тебя полиции. Понимаешь? Скорее всего, он воспользовался пистолетом и кольцом, чтобы отвести подозрения от себя и свалить вину на тебя. Он вполне может быть связан с кокаином, который обнаружили на твоей тележке. И с убийством мистера Блэка.

Я знаю, что бабушка была бы мной недовольна, но мои плечи поникают еще больше. Я с трудом держусь прямо.

– Вы думаете, Родни с Жизелью могут быть в сговоре? – спрашиваю я. Мистер Престон медленно кивает. – Ясно, – говорю я.

– Мне очень жаль, Молли. Я пытался предостеречь тебя насчет Родни, – говорит он.

– Пытались, мистер Престон. Можете добавить: «Я же говорил». Я этого заслуживаю.

– Ты этого не заслуживаешь, – возражает он. – У каждого из нас есть слепые пятна.

Он поднимается и подходит к бабушкиному антикварному шкафчику, смотрит на фотографию моей матери, потом ставит ее на место и берет в руки ту, на которой мы с бабушкой сняты в «Олив гарден». Он улыбается и возвращается на свое место на диване.

– Папа, что именно из того, что ты видел в отеле, навело тебя на подозрения о противозаконной деятельности? Ты действительно считаешь, что в «Ридженси гранд» процветает торговля наркотиками?

– Нет! – решительно заявляю я, прежде чем он успевает что-либо ответить. – Мистер Сноу не потерпел бы в «Ридженси гранд» никаких грязных делишек. Единственная другая проблема – это Хуан Мануэль.

– Хуан Мануэль Моралес, мойщик посуды? – уточняет мистер Престон.

– Да, – отвечаю я. – В обычных обстоятельствах я никогда не стала бы болтать, но сейчас обстоятельства далеки от обычных.

– Продолжайте, – говорит Шарлотта.

Мистер Престон наклоняется вперед, поерзав, чтобы не так впивались выступающие пружины.

Я принимаюсь объяснять все с самого начала. Что некоторое время назад у Хуана Мануэля истекло разрешение на работу, теперь ему негде жить, и Родни позволяет ему тайком ночевать в пустых номерах в отеле. Я рассказываю про сумку с его вещами для ночевки, которую я каждый раз оставляю в номере, и про то, как я каждое утро убираю за Хуаном и его друзьями.

– Должна признать, – говорю я, – что я ума не приложу, каким образом они умудряются каждый раз всего за одну ночь оставить после себя в номере такую кучу пыли.

Шарлотта откладывает ручку и устремляет взгляд на отца.

– Да уж, папа. В каком прекрасном заведении ты работаешь.

– Par excellence^[14], как говорят французы, – добавляю я.

Мистер Престон, обхватив голову руками, качает ею из стороны в сторону.

– Я должен был догадаться, – говорит он. – Ожоги на руках у Хуана, его уклончивые ответы каждый раз, когда я спрашивал у него, как дела.

И тут кусочки пазла складываются у меня в голове в единое целое. Те двое верзил, друзья Родни, свертки и спортивная сумка. Следы кокаина на моей тележке.

– О боже, – говорю я. – Хуан Мануэль. Его шантажируют и эксплуатируют.

– Его заставляют каждую ночь фасовать наркотики, – говорит мистер Престон. – И он не единственный, кого используют. Они используют и тебя тоже, Молли.

Я пытаюсь проглотить огромный ком, который застрял у меня в горле.

Теперь я отчетливо вижу всю картину, до мельчайших подробностей.

– Я работала не только горничной, да? – спрашиваю я.

– Боюсь, что так, – отвечает Шарлотта. – Мне жаль это говорить, Молли, но все это время вы работали мулом.

Глава 19

Шарлотта по телефону негромко разговаривает с кем-то из своего офиса. Мистер Престон в туалете. Я расхаживаю туда-сюда по гостиной. Потом останавливаюсь у окна и приоткрываю его в тщетной попытке подышать свежим воздухом. На стене снаружи качается на ветру пустая птичья кормушка. Мы с бабушкой любили наблюдать из этого окна за птицами. Мы могли часами любоваться ими, пока они клевали хлебные крошки, которые мы насыпали для них в кормушку. У каждой крохотной пташки было свое имя – Сэр Чикчирикс, Леди Клювингтон, Герцог Пестрокрыл. Но, когда мистер Россо стал выказывать недовольство шумом, мы прекратили их подкармливать. Птицы улетели и больше не возвращались. Эх, хорошо быть птицей.

До меня доносятся обрывки телефонного разговора Шарлотты: «проверить подноготную Родни Стайлза», «запрос в реестр владельцев огнестрельного оружия на имя Жизель Блэк», «результаты инспекции отеля „Ридженси гранд“».

Мистер Престон возвращается из туалета.

– Хуан Мануэль не пришел? – спрашивает он.

– Пока нет, – отвечаю я.

Примерно час назад Шарлотта и мистер Престон решили связаться с Хуаном Мануэлем. Я была очень не уверена в том, что его стоит втягивать в это дело.

– Так будет правильно, – сказала Шарлотта. – По многим причинам.

– У него недостающие кусочки головоломки, – добавил мистер Престон. – Он единственный, кто сможет пролить свет на эту катастрофу – если нам удастся убедить его заговорить.

– А он не испугается? – спросила я. – У меня есть причины полагать, что его семье угрожают. И ему самому тоже. – О том, чтобы упомянуть вслух об ожогах у него на руках, мне даже подумать страшно.

– Да, – сказала Шарлотта. – На его месте кто угодно испугался бы. Но сегодня у него будет новый выбор, которого не было раньше.

– Какой выбор? – спросила я.

– Между нами и ними, – ответил мистер Престон.

После этого мистер Престон не терял даром времени. Он позвонил кому-то из работающих в отеле на кухне, тот позвонил еще кому-то, кто тайком заглянул в список сотрудников и раздобыл номер сотового телефона Хуана Мануэля, который мы все поспешно сохранили у себя в телефонах.

Я нервно ждала, пока мистер Престон наберет его номер. А вдруг он окажется очередным разочарованием, очередным человеком, в котором я ошибалась?

– Хуан Мануэль? – сказал в трубку мистер Престон. – Да, это я…

Я не могла слышать ответы Хуана Мануэля, но представляла себе удивленное лицо, с которым он слушал мистера Престона, пытаясь понять, зачем тот звонит.

– Я думаю, что тебе грозит серьезная опасность, – объяснил мистер Престон.

Далее он сказал, что его дочь адвокат и что ему известно, что Хуана Мануэля в отеле принуждали делать противозаконные вещи.

Последовала короткая пауза: Хуан Мануэль что-то говорил в ответ.

– Я понимаю, – ответил мистер Престон. – Мы не хотим, чтобы ты пострадал и чтобы пострадала твоя семья, тоже не хотим. Ты должен знать, что Молли тоже в беде… Да, именно так… Ее обвиняют в убийстве мистера Блэка, – сказал мистер Престон.

Еще одна короткая пауза, быстрый обмен репликами, а затем:

– Спасибо… Да… Конечно, мы все объясним тебе в подробностях. И пожалуйста, не сомневайся: мы никогда не сделали бы ничего такого, что… Да, разумеется. Решать только тебе… Я пришлю тебе адрес. До встречи.

С тех пор прошло уже больше часа, а Хуана Мануэля все нет и нет. Мы все ждем, и ожидание действует на мои нервы самым пагубным образом. Чтобы успокоиться, я думаю о том, как изменило мою жизнь то, что мистер Престон с Шарлоттой встали на мою сторону. Еще вчера я была совершенно одна. Квартира казалась мрачной и пустой. Вся радость и жизнь покинули ее в тот день, когда умерла бабушка. А теперь краски вернулись. Я смотрю на кормушку за окном. Наверное, попозже я наскребу крошек и насыплю в нее, что бы там ни говорил мистер Россо.

Меня так переполняют эмоции, что я не могу усидеть на месте, поэтому расхаживаю по комнате туда-сюда. Если бы я сейчас была одна, то, наверное, принялась бы намывать полы или надраивать кафель в ванной, но я не одна. Больше не одна. Это совершенно новое и непривычное для меня ощущение. И очень успокаивающее.

Мистер Престон усаживается на свое место на диване.

Шарлотта заканчивает разговаривать.

Мне не дает покоя одна мысль, и я решаю высказать ее вслух.

– Как думаете, может, мне стоит позвонить Р-родни? – спрашиваю я. Его имя снова застревает у меня на языке, но я выталкиваю его. – Может, ему есть что сказать в свое оправдание? Может, он не имеет никакого отношения к кокаину, который обнаружили на моей тележке? Ведь это могла быть Шерил, разве нет? Или еще кто-нибудь? Вдруг Родни сможет все это объяснить?

– Ни в коем случае, – говорит Шарлотта. – Я только что получила данные на Родни. Он из богатой семьи, но в пятнадцать лет его выставили из дому. Потом интернат. Потом обвинения в мелком воровстве, нанесении телесных повреждений и еще всякое по мелочи на тему наркотиков, от чего ему каждый раз удавалось отмазаться, плюс список адресов в милю длиной, прежде чем он осел в нашем городе.

– Видишь, Молли? Звонить этому кретину – плохая идея, – говорит мистер Престон, разглаживая на диване бабушкино вязаное покрывало. – Он только наврет с три короба.

– А потом скроется, – добавляет Шарлотта.

– Тогда, может, позвонить Жизели? Она наверняка знает что-нибудь, что может мне помочь. Или мистеру Сноу?

Прежде чем кто-либо из них успевает что-то ответить, в дверь стучат.

У меня перехватывает дыхание.

– А вдруг это полиция?

Пол начинает уходить у меня из-под ног, и я боюсь, что у меня не хватит сил добраться до входной двери.

Шарлотта поднимается со своего места.

– У вас теперь есть законный представитель. Полицейские позвонили бы мне, если бы им понадобилось связаться с вами.

Она подходит ко мне.

– Все в порядке, – говорит она, ободряюще накрывая мою руку своей ладонью.

Это срабатывает. Я сразу же чувствую себя немного спокойнее, и пол перестает ходить ходуном.

С другой стороны от меня появляется мистер Престон.

– Ты сможешь, Молли, – говорит он. – Давай откроем дверь вместе.

Я делаю глубокий вдох, иду ко входу и открываю дверь.

На пороге стоит Хуан Мануэль. На нем отглаженная рубашка поло, аккуратно заправленная в джинсы. В руке он держит белый пластиковый пакет с едой навынос. Глаза его широко раскрыты, а дыхание прерывистое, как будто он поднимался по лестнице, перескакивая через ступеньку.

– Привет, Молли, – говорит он. – Я не могу в это поверить. Я никогда в жизни не хотел, чтобы ты попала в беду. Если б только я мог…

Он осекается на полуслове.

– Кто вы? – спрашивает он, глядя поверх моего плеча на Шарлотту.

Та выходит вперед.

– Я Шарлотта, адвокат Молли и дочь мистера Престона. Пожалуйста, не бойтесь. Мы не собираемся сдавать вас полиции. И нам известно, что вам грозит серьезная опасность.

– Я увяз во всем этом с головой, – говорит он. – По самую макушку. Я не хотел оказаться в этой ситуации. Они меня заставили. И Молли тоже. Как меня, но по-другому.

– Мы оба в беде, Хуан Мануэль, – говорю я. – Это крайне серьезно.

– Да, я знаю, – отвечает он.

– Что там у тебя в пакете? – спрашивает у меня из-за спины мистер Престон.

– Еда из отеля, – говорит Хуан Мануэль. – Мне пришлось сделать вид, что я иду на обеденный перерыв. Там сэндвичи к чаю. Я знаю, что вы их любите, мистер Престон.

– О да. Спасибо, – говорит мистер Престон. – Давай я выложу их на тарелку. Нам всем необходимо подкрепиться.

Мистер Престон берет пакет и несет его на кухню.

Хуан Мануэль стоит на пороге, не двигаясь. Теперь, когда руки у него ничем не заняты, видно, что они трясутся. Как и мои.

– Не хочешь войти в квартиру? – спрашиваю я.

Он делает два неуверенных шага вперед.

– Я очень признательна тебе за то, что ты пришел, в особенности учитывая твои нынешние обстоятельства. И очень надеюсь, что ты поговоришь со мной, – говорю я. – И с ними. Мне нужна… помощь.

– Я знаю, Молли. Мы с тобой оба увязли по уши.

– Да. В отеле происходили разные вещи, которых я не…

– Которых ты не понимала – до сих пор.

– Да, – говорю я и кошусь на следы ожогов на его запястьях, потом отвожу взгляд.

Хуан Мануэль делает шаг вперед и обводит квартиру взглядом.

– Ух ты, – говорит он. – Твоя квартира. Она напоминает мне мой дом.

Он разувается.

– Куда мне поставить мои рабочие ботинки? Они не очень чистые.

– О, это очень предупредительно с твоей стороны.

Я обхожу его, открываю шкаф, вытаскиваю тряпку и собираюсь протереть подошвы его ботинок, но он забирает у меня тряпку.

– Нет-нет. Это мои ботинки, мне и вытирать.

Я стою посреди прихожей, не понимая, куда себя деть, пока он тщательно протирает свои ботинки, ставит их в шкаф, аккуратно складывает тряпку и убирает ее, прежде чем закрыть дверцу шкафа.

– Должна предупредить тебя, что я сегодня немного не в себе. Все это стало для меня настоящим… потрясением. И гостей у меня обычно не бывает, так что для меня это все тоже непривычно. Я не очень умею развлекать.

– Ради всего святого, Молли, – говорит из кухни мистер Престон. – Просто расслабься и прими помощь. Хуан Мануэль, ты не мог бы помочь мне на кухне?

Хуан Мануэль присоединяется к нему, а я, извинившись, иду в ванную. По правде говоря, мне необходимо оправиться от шока. Я смотрю на себя в зеркало и глубоко дышу. Хуан Мануэль здесь, и нам обоим грозит опасность. Вид у меня – краше в гроб кладут. Под глазами черные круги, веки красные и опухшие. Я вся напряжена и на взводе. Как кафель на стенах ванной, я начинаю растрескиваться. Я умываюсь, вытираю лицо и выхожу из ванной, чтобы присоединиться к моим гостям в комнате.

Мистер Престон вносит бабушкин сервировочный поднос, полный изящных сэндвичей с огурцами (кожура удалена), мини-кишей и прочих изысканных яств с отельной кухни. До меня долетает запах еды, и в животе немедленно начинает урчать. Мистер Престон ставит поднос на кофейный столик и приносит из кухни дополнительный стул для Хуана Мануэля. Мы все рассаживаемся по своим местам.

Я не могу в это поверить. Мы все вчетвером сидим в бабушкиной гостиной. Мы с мистером Престоном на диване, а Шарлотта с Хуаном Мануэлем напротив. Происходит обмен любезностями, как будто это дружеское чаепитие, хотя мы все знаем, что это не так. Шарлотта расспрашивает Хуана Мануэля про его семью и про то, давно ли он работает в «Ридженси гранд». Мистер Престон говорит о том, какой он ответственный и усердный работник. Хуан Мануэль опускает глаза.

– Да, я работаю усердно, – говорит он. – Слишком усердно. И все равно у меня большие проблемы.

У каждого из нас на коленях маленькая тарелочка с крохотными сэндвичами, которые мы поглощаем, и я быстрее всех.

– Ешьте, – говорит Шарлотта. – Вы оба. Это нелегко. Вам будут нужны силы.

Хуан Мануэль наклоняется вперед.

– Вот, – говорит он. – Попробуй. – Он кладет на мою тарелку два маленьких аккуратных сэндвича. – Я сам их сделал.

Я беру один и откусываю от него. Он оказывается восхитительным на вкус, с воздушным сливочным сыром и копченым лососем, приправленным укропом и лимонной цедрой. Я никогда в жизни не пробовала такого изумительного сэндвича. Он настолько вкусен, что я не в силах последовать бабушкиному правилу пережевывания в течение десяти секунд. Сэндвич исчезает, прежде чем я успеваю опомниться.

– Потрясающе, – говорю я. – Спасибо.

В гостиной на некоторое время воцаряется молчание, но я не могу сказать, испытывают ли все остальные неловкость. На краткий миг, вопреки всем обстоятельствам, я ощущаю нечто такое, чего не испытывала уже очень давно, с тех самых пор, как умерла бабушка. Я ощущаю… чувство локтя. Я чувствую себя… не одинокой. Потом я вспоминаю, что привело всех сюда, и беспокойство немедленно вновь поднимает голову. Я отставляю тарелку в сторону.

Шарлотта следует моему примеру и берет блокнот и ручку.

– Что ж, мы все здесь по одной и той же причине, так что давайте начнем. Хуан Мануэль, я полагаю, мой отец посвятил вас в ситуацию Молли? И полагаю, вы сами тоже находитесь в очень сложном положении.

Хуан Мануэль принимается ерзать на своем стуле.

– Да, – говорит он. – Это так. – Его карие глаза встречаются с моими. – Молли, – говорит он, – я никогда не хотел, чтобы ты оказалась замешана во всем этом, но, когда они втянули тебя, я не знал, что делать. Надеюсь, ты мне веришь.

Я сглатываю и задумываюсь над его словами. Мне требуется мгновение, чтобы заметить разницу между наглой ложью и правдой. Но потом оно выкристаллизовывается, и я явственно вижу это по его лицу. Он говорит правду.

– Спасибо тебе, Хуан Мануэль. Я тебе верю.

– Расскажи ей то, что рассказал мне на кухне, – предлагает мистер Престон.

– Ты же помнишь, как я каждую ночь ночевал в разных номерах в отеле? Ты каждый день давала мне карточку-ключ?

– Ну да, – говорю я.

– Мистер Родни, он рассказал вам не всю правду. У меня действительно нет больше квартиры. И разрешения на работу тоже нет. Когда они были, все было отлично. Я отсылал деньги домой. После смерти отца их всегда не хватало. Мои родные так гордились мной. «Ты хороший сын, – говорила моя мать. – Ты работаешь ради нас не покладая рук». Я был так счастлив. Я все делал правильно.

Хуан Мануэль делает паузу, сглатывает, потом продолжает свой рассказ.

– Но потом, когда мне надо было продлевать разрешение на работу, мистер Родни сказал: «Это не проблема». Он познакомил меня со своим другом-адвокатом. И этот друг взял с меня кучу денег, но разрешение мне в конечном итоге не дали. Я пожаловался Родни, и он сказал: «Мой адвокат со всем разберется. Через несколько дней ты получишь свое разрешение». Он пообещал, что позаботится о том, чтобы мистер Сноу ни о чем не узнал. А потом сказал: «Только тогда уж и ты мне помоги. Баш на баш». Я не хотел баш на баш. Я хотел уехать обратно домой, а потом найти другой способ. Но мне не на что было уехать. У меня не осталось никаких сбережений.

Хуан Мануэль умолкает.

– Что именно Родни заставлял вас делать? – спрашивает Шарлотта.

– По ночам, после смены на кухне, я пробирался в тот номер, ключ от которого давала мне Молли. Она относила туда мою сумку.

– Да, – подтверждаю я. – Относила. Каждый вечер.

– Так вот, это была вовсе не моя сумка. Это была сумка мистера Родни. Там были наркотики. Кокаин. И некоторые другие вещи. Поздно вечером, когда никого уже не было, он приносил еще наркотики. А потом уходил, а меня заставлял работать всю ночь – иногда в одиночку, иногда с его людьми. Мы готовили кокаин к продаже. До того я в этих вещах ничего не понимал, клянусь. Но научился. И очень быстро. Мне пришлось.

– Когда вы говорите, что он вас заставлял, что именно вы имеете в виду? – уточняет Шарлотта.

Хуан Мануэль потирает запястья.

– Я сказал мистеру Родни: я не стану этого делать. Я не могу. Пусть меня лучше депортируют. Это неправильно. Но этим я сделал себе только хуже. Он сказал, что убьет меня. Я сказал: мне плевать. Убивай. Все равно это не жизнь. – Хуан Мануэль на некоторое время умолкает, опускает глаза, потом продолжает: – Но в конце концов мистер Родни нашел способ заставить меня делать для него эти грязные дела.

Лицо Хуана Мануэля становится напряженным. Я замечаю темные круги у него под глазами и покрасневшие веки. Мы выглядим одинаково, он и я – все наши невзгоды написаны у нас на лицах.

– И что Родни тогда сделал? – спрашивает Шарлотта.

– Он сказал, что, если я не заткнусь и не буду работать, он убьет моих родных. Вы не понимаете. Его друзья – страшные люди. Он знает мой адрес в Масатлане. Он плохой человек. Иногда, когда я работал ночью, я так уставал, что засыпал прямо в кресле. Потом просыпался и не мог вспомнить, где я. Люди мистера Родни, они били меня, поливали меня водой, чтобы не спал. А иногда жгли меня сигарами, чтобы наказать.

Он показывает запястья.

– Молли, – продолжает Хуан Мануэль. – Я врал тебе про то, что это ожоги от посудомоечной машины, прости. Это неправда. – У него пресекается голос, и он заливается слезами. – Это неправильно, – говорит он. – Я знаю, взрослый мужчина не должен плакать как ребенок. – Он вскидывает на меня глаза. – Молли, когда в тот день ты зашла в номер и увидела меня с Родни и его людьми, я пытался сказать тебе, чтобы ты убегала, чтобы кому-нибудь пожаловалась. Я не хотел, чтобы они втянули тебя в это, как втянули меня. Но у меня ничего не вышло. Они нашли способ втянуть и тебя тоже.

Мистер Престон качает головой, глядя на рыдающего Хуана Мануэля. У меня из глаз тоже начинают катиться слезы.

Внезапно я чувствую себя страшно усталой, такой усталой, как никогда в жизни. Все, чего мне хочется, это подняться с дивана, дойти до спальни, завернуться в бабушкино покрывало с одинокой звездой и уснуть навсегда. Я думаю про бабушку в ее последние дни перед смертью. У нее тоже не оставалось сил и желания продолжать жить дальше?

– Похоже, мы нашли нашу крысу, – говорит мистер Престон.

– Где одна, там и другие, – замечает Шарлотта. Она поворачивается к Хуану Мануэлю. – Родни работал на мистера Блэка? Вы когда-нибудь видели или слышали что-нибудь – что угодно, – что могло бы говорить о том, что на самом деле за всеми этими операциями с наркотиками стоял мистер Блэк?

Хуан утирает слезы с лица.

– Мистер Родни никогда ничего не говорил про мистера Блэка, но иногда ему звонили. Он считает, я такой глупый, что не понимаю по-английски. Но я все слышал. Мистер Родни иногда приходил в номер поздно вечером с целыми кучами денег. И назначал встречи, чтобы отдать эти деньги мистеру Блэку. Я столько денег сразу никогда в жизни не видел. Вот сколько.

Он разводит руки в стороны.

– Пачки банкнот, – говорит Шарлотта.

– Да. Новенькие. Свежие.

– В тот день, когда я нашла мистера Блэка мертвым, у него в сейфе лежали как раз такие, – говорю я. – Безупречные чистые пачки.

Хуан Мануэль продолжает:

– Как-то раз Родни был очень расстроен, потому что в тот вечер денег оказалось не так много. Он пошел на встречу с мистером Блэком, а когда вернулся, у него был точно такой же шрам, как у меня. Только не на руке. На груди. Тогда я понял, что наказывают не одного меня.

Кусочки головоломки складываются в единое целое. Я вспоминаю треугольный вырез белой рубашки Родни и странное круглое пятно на его безупречно гладкой груди.

– Я видела этот шрам, – подаю я голос.

– Есть еще кое-что, – продолжает Хуан Мануэль. – Мистер Родни никогда не говорил со мной напрямую про мистера Блэка. Но я знаю, что он знает его жену. Новую жену. Миссис Жизель.

– Этого не может быть, – говорю я. – Родни уверял меня, что ни разу даже толком с ней не разговаривал.

Но, произнося эти слова, я уже понимаю, какой дурой была все это время.

– Откуда вы знаете, что Родни знаком с Жизелью? – спрашивает Шарлотта.

Хуан Мануэль вытаскивает из кармана телефон и принимается пролистывать фотографии, пока не находит нужную.

– Потому что я застукал его, – говорит он. – Как сказать по-английски in flagrante delito?

– На месте преступления? – подсказывает мистер Престон.

– Что-то вроде того, – говорит Хуан Мануэль и разворачивает телефон экраном к нам, чтобы показать снимок.

На нем запечатлены Родни и Жизель. Они так страстно целуются в полутемном коридоре отеля, что наверняка не заметили, как Хуан Мануэль их сфотографировал. С упавшим сердцем я смотрю на фотографию, отмечая каждую мелочь – ее волосы, рассыпавшиеся по его плечу, его ладонь на ее выгнутой спине. Мне так больно, что я боюсь, как бы сердце у меня не остановилось совсем.

– Ух ты, – говорит Шарлотта. – А можете переслать это мне?

– Да, – говорит Хуан Мануэль.

Они обмениваются телефонами, и он отправляет ей фотографию. Несколько секунд – и мерзкое доказательство у нее в телефоне.

Шарлотта встает и принимается расхаживать по комнате туда-сюда.

– Чем дальше, тем яснее становится, что у Родни с Жизелью была масса причин хотеть смерти мистера Блэка. Но единственный способ для нас доказать, что Молли невиновна, это найти неопровержимые доказательства того, что это кто-то из них убил мистера Блэка. Или они оба.

– Это не Жизель, – говорю я. – Она не убивала.

На меня обращаются сразу три пары скептических глаз.

– Ох, Молли. Ну откуда вы это знаете? – спрашивает Шарлотта.

– Знаю. Я просто это знаю, и все.

Шарлотта с мистером Престоном снова с сомнением переглядываются.

Мистер Престон поднимается на ноги.

– У меня есть идея, – объявляет он.

– О-о-о, – отзывается Шарлотта.

– Просто выслушайте меня, – говорит он. – Это будет непросто, и мы все должны действовать слаженно, как одна команда…

– Само собой, – говорит Шарлотта.

– Мне нравится эта идея с командой, – говорит Хуан Мануэль. – Это несправедливо, что они так с нами обращаются.

– Нам придется действовать хитростью, – говорит мистер Престон. – И придумать железный план.

– План, – говорит Шарлотта.

– Да, – подтверждает мистер Престон. – План. Как перехитрить лису.

Глава 20

На то, чтобы обсудить все детали, у нас ушло больше часа. За это время я столько раз произнесла «Нет» и «Я не смогу», что, как говорила бабушка, могла бы претендовать на звание Великой Немогухи.

– Ты сможешь, – снова и снова повторял мистер Престон. – Разве Коломбо в такой ситуации сдался бы?

– У вас все получится, мисс Молли, – вторил ему Хуан Мануэль.

– Если бы я не считала, что вы сможете, я бы этого не предлагала, – убеждала меня Шарлотта.

Мы тренировались и тренировались. Мы прошлись по всем возможным сценариям, и я назубок затвердила ответы на все вопросы, которые могли у них возникнуть. Мы проиграли все вещи, которые могли пойти не так. Мне было очень сложно чувствовать себя притворщицей, скрывать свои подлинные мысли, но Хуан Мануэль высказал одну мысль, которая успокоила меня: «Иногда приходится сделать что-то плохое, чтобы потом сделать что-то хорошее». Он совершенно прав, и я знаю это по опыту.

Мы прорепетировали сначала с Хуаном Мануэлем в роли моего собеседника, потом с мистером Престоном. Мне пришлось забыть, что они мои добрые друзья, и думать о них как о людях с гнильцой, когда на самом деле это совершенно не так. Мы обсудили все до мельчайших подробностей, повторили ключевые фразы и придумали запасные планы, чтобы исключить любые случайности.

И вот мы закончили. Шарлотта, мистер Престон и Хуан Мануэль улыбаются и даже, кажется, сидят прямее на своих местах. Я не уверена до конца, но, думаю, я понимаю, что вижу на их лицах. Это гордость. Они верят в то, что я смогу это сделать. Будь жива бабушка, она бы сейчас сказала: «Вот видишь, Молли? Ты сможешь сделать что угодно, если подойдешь к делу с умом».

После стольких тренировок я чувствую себя лучше, увереннее. Должна признаться, я и в самом деле ощущаю себя немножечко Коломбо, на которого работает команда первоклассных детективов. Вместе мы расставили ловушку, с помощью которой, как мы очень надеемся, нам удастся снова поймать Родни на месте преступления, только на этот раз совершенно по-другому.

Мы немедленно приступаем к первому этапу: я пишу ему эсэмэску. Текст мы продумали до мелочей.

– Мои нервы на пределе, – говорю я, закончив набирать эсэмэску на телефоне. – Может кто-нибудь проверить то, что я написала, перед тем, как я нажму «Отправить»?

Хуан Мануэль, мистер Престон и Шарлотта усаживаются вокруг меня на диване и заглядывают через мое плечо в экранчик моего телефона.

– Хорошо получилось, – говорит Хуан Мануэль. – Ты все время так мило разговариваешь. Жаль, что не все говорят так, как ты, Молли.

Он улыбается, и на меня накатывает волна теплоты.

– Спасибо. Ты очень добр ко мне.

– Я бы добавил в твой текст слово «срочно», – предлагает мистер Престон.

– Да, так будет лучше, – говорит Шарлотта. – «Срочно».

Я корректирую сообщение. «Родни, нам нужно встретиться, срочно. Мистера Блэка УБИЛИ. Я сделала в полиции признания, о которых тебе следует знать. Мне искренне жаль!»

– Так хорошо? – спрашиваю я, обводя всех взглядом в поисках одобрения.

– Давайте, Молли. Отправляйте.

Я зажмуриваюсь и нажимаю на кнопку «Отправить». Тренькнув на прощание, сообщение уходит.

Когда несколько секунд спустя я открываю глаза, в квадратике под текстом моего отправленного сообщения появляются три кружочка.

– Так-так-так, – говорит мистер Престон. – Похоже, наш кретин очень торопится ответить.

Мой телефон снова тренькает, и на экране высвечивается сообщение от Родни: «Молли, какого черта? Встречаемся через двадцать минут в ОГ».

– «ОГ»? – спрашивает мистер Престон. – Что это такое?

– Оригинальный гангстер? – высказывает догадку Хуан Мануэль.

– Что это может означать? – спрашивает Шарлотта.

И тут меня осеняет.

– Это «Олив гарден», – говорю я. – Мы с ним должны там встретиться. Ответить ему?

– Напишите, что скоро будете, – говорит Шарлотта.

Я пытаюсь набрать ответ, но руки у меня слишком сильно трясутся.

– Может, я вместо вас наберу? – спрашивает Шарлотта.

– Да, наберите, пожалуйста, – отвечаю я.

Я передаю ей телефон, и мы все смотрим через ее плечо, как она печатает: «ОК. Буду чз 20 мин».

Она уже собирается нажать «Отправить», когда Хуан Мануэль останавливает ее.

– Это совершенно не похоже на Молли. Она никогда бы так не написала.

– Правда? – говорит Шарлотта. – А что тут не так?

– Оно должно быть более сердечным, – поясняет Хун Мануэль. – Используйте уважительные слова. И может быть, еще слово «восхитительный». Молли очень часто использует это слово. Так мило.

Шарлотта стирает написанное и делает вторую попытку.

«Восхитительный план, пусть даже обстоятельства, которые требуют нашей встречи, такими не назовешь. До скорого свидания!»

– Да, – говорю я. – Я бы именно так и написала. Это очень хорошо.

– Вот это моя мисс Молли, – добавляет Хуан Мануэль.

Треньк. Шарлотта отправляет сообщение и протягивает мне телефон.

– Молли, – говорит мистер Престон, ободряюще положив руку мне на плечо, – ты готова? Ты знаешь, что скажешь ему и что будешь делать?

Три пары озабоченных глаз напряженно смотрят на меня в ожидании моего ответа.

– Я готова, – отвечаю я.

– У вас все получится, Молли, – говорит Шарлотта.

– Мы в тебя верим, – добавляет мистер Престон.

Хуан Мануэль показывает мне два больших пальца.

Они все на меня рассчитывают. Они в меня верят. Единственная, кто ни в чем не уверен, это я.

«Ты сможешь сделать что угодно, если подойдешь к делу с умом».

Я делаю глубокий вдох, кладу телефон в карман и выхожу из квартиры.

Глава 21

Восемнадцать минут спустя я сижу в «Олив гарден». Это на две минуты раньше расчетного времени, главным образом потому, что я нервничаю и всю дорогу почти бежала. Я сижу в нашей кабинке под висячей лампой, только на этот раз кабинка вовсе не кажется нашей. И никогда больше не будет нашей кабинкой.

Родни еще нет. Пока я дожидаюсь его, перед глазами у меня проносятся жуткие видения: безжизненный мистер Блэк, его пепельно-серая кожа, фотография Родни и Жизели, две переплетенные скользкие змеи, последние несколько минут жизни бабушки. Не знаю, почему моя память воспроизводит эти моменты, но это никак не помогает мне унять мандраж. Я не представляю, как со всем этим справлюсь. Каким образом я буду вести себя естественно, когда от напряжения у меня уже совершенно сдают нервы?

Я вскидываю глаза и вижу его – он влетает в ресторан, озираясь в поисках меня. Волосы у него всклокочены, две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты и обнажают нестерпимо гладкую грудь. Я представляю, как беру из корзинки с приборами вилку и вонзаю ее в него, прямо туда, где треугольный вырез рубашки обрамляет его обнаженную кожу. Но тут я вижу тот самый шрам, и мое темное желание испаряется.

– Молли… – говорит он, проскальзывая в кабинку и усаживаясь за столик напротив меня. – Мне удалось придумать причину, чтобы ненадолго вырваться с работы, но времени у меня в обрез, так что давай по-быстрому, ладно? Рассказывай.

К столику подходит официантка.

– Добро пожаловать в «Олив гарден». Могу я для начала предложить вам бесплатный салат и хлеб?

– Мы пришли просто пропустить по стаканчику, – заявляет Родни. – Я буду пиво.

Я поднимаю вверх палец.

– Вообще-то, салат и хлеб были бы очень кстати. А еще мне, пожалуйста, набор закусок и большую пиццу с пепперони. И еще воды. Очень, очень холодной. Со льдом. – Шардоне сегодня не будет – мне нужна ясная голова. К тому же праздновать сегодня нечего, ни в малейшей степени. – Спасибо, – говорю я официантке.

Родни запускает пальцы в волосы и вздыхает.

– Спасибо, что пришел, – говорю я, когда официантка уходит. – Ты не представляешь, как я ценю то, что ты всегда готов прийти на помощь, когда я нуждаюсь в тебе. Ты такой верный друг.

Лицо у меня сводит от напряжения, когда я говорю все это, но Родни, похоже, ничего не замечает.

– Я рядом, Молли. Просто расскажи мне, что случилось, ладно?

– Ну, – говорю я, пряча трясущиеся руки под столом, – после того как детектив Старк отвезла меня в участок, она сообщила мне, что мистер Блэк умер не своей смертью. Она сказала, что он был задушен.

Я жду, когда мои слова дойдут до него.

– Ого, – говорит Родни. – А ты – главная подозреваемая.

– Вообще-то, нет. Они ищут кого-то другого.

Это в точности та формулировка, которую велела мне использовать Шарлотта.

Я внимательно наблюдаю за ним. Его кадык дергается вверх-вниз. Возвращается официантка с хлебом, салатом и нашими напитками. Я делаю большой глоток воды и наслаждаюсь растущим беспокойством Родни. К еде я не притрагиваюсь. Я слишком сильно нервничаю. К тому же она на потом.

– Детектив Старк сказала, что мотивом искомых лиц, скорее всего, стало завещание мистера Блэка. Она считает, что они, возможно, даже обсуждали с ним его завещание перед тем, как убить его. Бедная Жизель. Ты знаешь, что мистер Блэк не оставил ей ни гроша? Ни единого гроша. Бедняжка, бедняжка.

– Что? Это детектив Старк так тебе сказала? Но этого не может быть! Я совершенно точно это знаю.

– В самом деле? Я думала, ты не очень хорошо знаком с Жизелью, – замечаю я.

– Я с ней и не знаком, – говорит Родни. Он потеет, хотя в зале вовсе не жарко. – Но я знаю людей, которые хорошо ее знают. И они говорили мне совершенно обратное. Значит… в общем, это довольно неожиданный поворот.

Он делает глоток пива и ставит локти на стол.

– Это некультурно, – говорю я.

– Что?

– Ставить локти на стол. Мы в ресторане. За столом. Правила этикета предписывают не ставить локти на стол.

Родни качает головой, но убирает конечности со стола. Победа.

– Салат? Хлеб? – предлагаю я.

– Не хочу, – отвечает он. – Давай к делу. Разве мистер Блэк не оставил Жизели виллу на Кайманах? Детектив Старк ничего об этом не говорила?

– Гм, – произношу я. Потом беру салфетку и зажимаю ее в потных ладонях под столом. – Я не помню, чтобы там было что-то про виллу. По-моему, детектив Старк сказала, что почти все переходит к первой миссис Блэк и их детям.

Еще один лакомый кусочек вручен, как и планировалось.

– Ты хочешь сказать, что полицейские взяли и ни с того ни с сего выложили тебе всю эту информацию?

– Что? Ну разумеется, нет, – говорю я. – С какой стати кто-то стал бы мне что-то рассказывать? Я всего лишь горничная. Детектив Старк оставила меня в комнате одну, а ты ведь сам знаешь, как это бывает. Люди забывают о моем присутствии. А может, думают, что я слишком глупая, чтобы что-то понимать? Я все это подслушала, пока сидела в участке.

– А что, пистолет в твоем пылесосе полицейских не заинтересовал? Ну, то есть я думал, тебя из-за него и задержали, разве нет?

– Да, – говорю я. – Похоже, Шерил нашла пистолет и сообщила им. Странно, что она знала, где искать. При ее лени трудно представить, чтобы она стала рыться в пыльном мешке от пылесоса.

Родни изменяется в лице.

– Ты же не думаешь, что это я ей сказал, да? Молли, ты ведь знаешь, я никогда бы не…

– Я никогда про тебя такого бы не подумала, Родни. Ты вне подозрений. Ты невиновен, – говорю я. – Прямо как я.

Он кивает.

– Отлично. Я рад, что в этом вопросе нет никаких разногласий. – Он трясет головой, как мокрый пес, выбравшийся из воды. – А что ты сказала полицейским, когда они спросили про пистолет?

– Я просто объяснила, чей он и где я его нашла, – отвечаю я. – Это вызвало поднятие бровей. В смысле, я думаю, детектив Старк была удивлена.

– Значит, ты настучала на Жизель? На свою подругу? – уточняет он.

Его локти вновь водворяются на стол.

– Я никогда не предала бы настоящего друга, – говорю я. – Но я должна рассказать тебе одну ужасную вещь. Для этого я тебя сюда и позвала.

Настает момент, к которому я готовилась.

– Давай уже, не тяни! – с едва скрываемой яростью в голосе говорит он.

– Ох, Родни. Ты же знаешь, как сильно я нервничаю в ситуациях, связанных с социальным взаимодействием, и, должна сказать, что оказаться на допросе было для меня огромным стрессом, поскольку у меня нет никакого опыта в подобных делах. Возможно, ты более привычен к таким испытаниям?

– Молли, давай к делу.

– Хорошо, – говорю я, теребя салфетку. – После того, как вопрос с пистолетом Жизели был прояснен, детектив сказала, что им придется заново обыскать бывший номер Блэков.

Я подношу салфетку к глазам, а сама наблюдаю за тем, как отреагирует Родни на мои слова.

– Продолжай, – говорит он.

– Я сказала: «Нет, вы не сможете его обыскать! Там сейчас живет Хуан Мануэль». Детектив Старк спросила: «Кто такой Хуан Мануэль?» Ну, я им все и рассказала. Ох, Родни, наверное, я зря это сделала. Я сказала им, что Хуан Мануэль – твой друг и что ты помогал ему, потому что у него нет разрешения на работу, и…

– Ты назвала мое имя?

– Ну да, – говорю я. – И рассказала про сумки с вещами и про то, что я убирала в номерах после того, как там ночевали Хуан Мануэль и твои друзья, и про то, какой ты хороший друг…

– Они его друзья, а не мои.

– Ну, кто бы они ни были, они каждый раз оставляют после себя в номерах ужасную грязь. Но ты не переживай, я постаралась донести до детектива Старк, какой ты хороший человек, пусть даже друзья у тебя немного… пыльные.

Он обхватывает голову руками.

– Ох, Молли, что ты натворила?

– Я сказала правду, – говорю я. – Но я понимаю, что навлекла на Хуана Мануэля неприятности. А вдруг он окажется в номере Блэков, когда они снова придут туда с обыском? Мне очень не хотелось бы, чтобы у него были неприятности. Тебе ведь тоже этого не хотелось бы, правда, Родни?

Он энергично кивает:

– Ни в коем случае. Да. Я имею в виду, мы должны позаботиться, чтобы его там не было, когда они придут. И нам нужно привести номер в порядок как можно скорее, до того, как там появится полиция. Ну, ты понимаешь, чтобы там не осталось никаких следов Хуана Мануэля.

– Само собой разумеется, – говорю я. – Я тоже так считаю.

Я улыбаюсь Родни, но в своих мыслях выливаю полный чайник кипящей воды прямо на его грязное, лживое лицо.

– Значит, ты это сделаешь? – спрашивает он.

– Что сделаю? – отвечаю я.

– Проберешься в номер и приведешь его в порядок. Прямо сейчас. Пока там не появились легавые. Ты – единственная, кроме Чернобыля и Сноу, у кого есть туда доступ. Если мистер Сноу застукает там Хуана – или, хуже того, это сделает полиция, – его депортируют.

– Но я не должна появляться сегодня на работе. Мистер Сноу говорит, что я «прохожу по этому делу», так что…

– Пожалуйста, Молли! Это очень важно!

Он хватает меня за руку. Мне хочется выдернуть ее у него, но я знаю, что этого делать нельзя.

«Мы в тебя верим».

Эти слова звучат у меня в голове, но голос, который произносит их, на этот раз не бабушкин. Он мистера Престона. И Шарлотты. И Хуана Мануэля.

Я удерживаю свою руку под его рукой и сохраняю нейтральное выражение лица.

– Ты знаешь, – говорю я, – мне нельзя появляться в отеле, но это не означает, что ты не можешь там появиться. А что, если я быстренько проберусь в отель, возьму ключ от номера и передам его тебе? А ты тогда сможешь воспользоваться моей тележкой и сам приведешь в порядок номер? Разве это будет не здорово? Ты сам приберешь за собой – то есть, я хотела сказать, за Хуаном Мануэлем?

Глаза Родни бегают из стороны в сторону. Испарина у него на лбу собирается в капли.

Мгновение спустя он произносит:

– О’кей. Ладно. Ты раздобудешь мне ключ, а я приведу номер в порядок.

– Вот это будет номер, – говорю я, но он не замечает моего каламбура.

У нашего стола появляется официантка с пиццей с пепперони и тарелкой с закусками.

– Вы не могли бы упаковать все это нам с собой, пожалуйста? – прошу я.

– Конечно, – говорит она. – Вам не понравились хлеб и салат? Вы к ним даже не притронулись.

– О, все в полном порядке, – говорю я. – Они восхитительны. Просто мы немного торопимся.

– Разумеется, – говорит она. – Я сейчас все вам упакую.

Она делает знак коллеге, и они вдвоем принимаются складывать еду в коробки.

– Счет будет оплачивать он, – говорю я, указывая на Родни.

У него отвисает челюсть, но он ничего не говорит, ни единого слова.

Наша официантка достает из кармана фартука счет и отдает ему. Он вытаскивает из бумажника хрустящую новенькую купюру в сто долларов и протягивает ей со словами:

– Сдачи не надо. – Потом резко встает. – Я побегу, Молли. Мне нужно вернуться в отель и как можно скорее покончить с этим.

– Конечно, – говорю я. – Я отнесу всю эту еду домой, а потом напишу тебе, как только доберусь до отеля. И знаешь что, Родни?

– Что? – спрашивает он.

– Очень жаль, что ты не любишь головоломки.

– Почему?

– Потому что, – говорю я, – вряд ли тебе знакомо то удовольствие, которое испытываешь, когда внезапно все кусочки складываются в единое целое.

Он смотрит на меня, и уголки его губ ползут кверху. Значение этого взгляда понятно даже мне. Я идиотка. Полоумная. И настолько тупая, что даже сама не понимаю этого.

Это прямо-таки буквально написано на его вульгарном, лживом лице.

Глава 22

Я быстро иду домой, нагруженная пакетами с едой. Мне не терпится скорее рассказать о том, как все прошло, мистеру Престону, Шарлотте и в особенности Хуану Мануэлю.

Очутившись в подъезде, я взбегаю по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и уже сворачиваю в свой коридорчик, когда вижу, как дверь мистера Россо слегка приоткрывается. Он выглядывает в щелку, но при виде меня тут же отступает и закрывает за собой дверь.

Я ставлю на пол пакеты, чтобы достать ключи, потом переступаю через порог.

– Я дома! – провозглашаю я.

Мистер Престон вскакивает на ноги:

– О, моя дорогая девочка, ты вернулась! Слава богу.

Шарлотта с Хуаном Мануэлем сидят в гостиной. Они тоже вскакивают при виде меня.

– Ну, как все прошло? – спрашивает Шарлотта.

Прежде чем я успеваю что-либо ответить, рядом со мной оказывается Хуан Мануэль. Он забирает у меня пакеты с едой и достает из шкафа тряпочку для протирания обуви. Как только я разуваюсь, он подхватывает мои туфли, протирает подошвы и ставит в шкаф.

– Ты не обязан этого делать, – говорю я.

– Все в порядке. Тебе что-нибудь нужно? Как ты? – спрашивает он.

– Все нормально, – отвечаю я. – Я принесла еду. Надеюсь, всем нравится итальянская кухня.

– Нравится? Я ее обожаю, – отзывается Хуан Мануэль.

Он подхватывает пакеты и спешит с ними на кухню.

– Рассказывайте скорее, как все прошло, – торопит меня Шарлотта. – Папа с Хуаном начали сходить с ума от волнения, едва вы вышли за порог.

– Все получилось в полном соответствии с планом, – говорю я. – Родни сейчас направляется обратно в отель. Он не в курсе, что меня арестовали, и пребывает в полной уверенности, что полицейские намерены снова обыскать номер. Я сказала ему, что скоро приду и дам ему ключ.

Произнося эти слова, я против воли улыбаюсь, потому что мне удалось то, что я считала для себя невозможным.

– Замечательно. Вы молодчина! – говорит Шарлотта.

– Я знал, что ты сможешь! – кричит из кухни Хуан.

– Папа, – говорит Шарлотта, – твоя смена начинается в шесть часов, да? Ты уверен, что сможешь раздобыть ключ от номера Блэков?

– У меня есть в загашнике пара-тройка хитростей, – отзывается он.

– Надеюсь, они у тебя надежные, папа, потому что нам сейчас только и не хватало, чтобы и ты тоже влип в неприятности.

– Не волнуйся. Все пойдет как по маслу. Доверься своему старику-отцу.

Из кухни появляется Хуан Мануэль с бабушкиным чайным подносом с закусками и пиццей из «Олив гарден».

– Я должен был уже давно вернуться на работу, – говорит он. – Они мне все время названивают.

Он ставит поднос на кофейный столик и садится.

Шарлотта придвигает свой стул поближе к нему.

– Решать вам, Хуан, но, боюсь, если вы вернетесь сегодня на работу – если вы вообще вернетесь когда-нибудь в этот отель, – Родни найдет способ использовать вас, как он это делает обычно, и тогда в ловушку угодите вы, а не он.

Хуан Мануэль смотрит себе под ноги.

– Да, я знаю, – говорит он. – Я позвоню на кухню и скажу им, что я заболел и не смогу доработать до конца смены.

– Хорошо, – говорит Шарлотта.

– А со всем остальным я что-нибудь придумаю потом, – добавляет Хуан Мануэль.

– Со всем остальным? – спрашивает мистер Престон.

– Где мне сегодня переночевать, – поясняет он. – Сперва нам надо поймать лису.

Он кивает и улыбается, но это не настоящая улыбка, не та, которая достигает глаз.

Шарлотта смотрит на мистера Престона.

– Ох, Хуан, – говорит тот. – Мы не подумали. Если ты не вернешься в отель, тебе негде будет ночевать.

– Это моя проблема, не ваша, – отвечает Хуан Мануэль, не поднимая глаз. – Не беспокойтесь.

Мне приходит в голову, что у этой проблемы есть очевидное решение, но оно вызывает у меня некоторую неловкость. Я никогда в жизни не принимала гостей с ночевкой, но, думаю, в данном конкретном случае бабушка посоветовала бы мне поступить правильно.

– Ты можешь сегодня остаться здесь, – предлагаю я. – Тут достаточно места. Займешь мою комнату, а я переберусь в бабушкину. Это даст тебе время на то, чтобы обдумать альтернативные варианты.

Он смотрит на меня с таким выражением, как будто не верит собственным ушам.

– Правда? Ты это серьезно? Ты готова позволить мне здесь остаться?

– Разве не для этого нужны друзья? Чтобы помогать друг другу в беде?

Он медленно качает головой.

– Я не могу поверить, что ты готова сделать это для меня после всего, что произошло. Спасибо тебе. И не беспокойся. Я очень тихий. Я как хорошая духовка – самоочищающийся.

Мистер Престон фыркает и, взяв с подноса маленькую тарелочку, накладывает на нее брускетту, пиццу и поджаренные ломтики моцареллы.

Я решаю последовать его примеру и сервирую угощение сперва для Хуана Мануэля, затем для себя.

– Милостью Родни, – говорю я. – Он задолжал нам обоим намного больше.

– Это правда, – соглашается Хуан.

Шарлотта встает и, взяв пульт дистанционного управления, включает телевизор на круглосуточный новостной канал.

Я готовлюсь отправить в рот первый кусочек поджаренной моцареллы, когда то, что я слышу, заставляет меня застыть с открытым ртом.

– …Через час полиция проведет экстренную пресс-конференцию, посвященную важным новостям относительно поимки убийцы магната Чарльза Блэка. Мы пока не располагаем точной информацией, но рассчитываем узнать подробности обвинения и, вероятно, личность обвиняемого, а также…

Я чувствую на себе все взгляды. Вся моя уверенность в один миг улетучивается.

– И что теперь? – спрашиваю я.

Шарлотта вздыхает:

– Этого я и боялась. Полиции не терпится успокоить общественность и пожать лавры за поимку убийцы.

– Это скверно, – добавляет Хуан Мануэль, ставя свою тарелку на столик.

– А что, если они назовут мое имя? А что, если Родни обо всем узнает еще до того, как доберется до отеля?

– Сейчас пять вечера. У нас в запасе еще час, – говорит мистер Престон.

– Вот именно, – говорит Шарлотта. – Давайте не будем паниковать. Я считаю, что надо действовать по плану. Но времени у нас немного.

Диктор перечисляет обстоятельства смерти мистера Блэка и выводы судебно-медицинской экспертизы: смерть от удушения. Мы все молча слушаем. «…Наши источники утверждают, что следствие, вероятнее всего, не собирается предъявлять обвинение жене мистера Блэка, светской львице Жизели Блэк, и что она по-прежнему остается в отеле. Однако более точную информацию мы получим через час, когда…»

Шарлотта выключает телевизор.

– Будем надеяться, что Родни не смотрит новости. И что Жизель не решит съехать из отеля в ближайшее время, – говорит она.

– Не решит, – говорю я. – Ей некуда больше идти.

Мистер Престон отставляет тарелку в сторону и встает.

– Похоже, я сегодня пойду на работу пораньше, – говорит он. – Молли, ты готова? Ты понимаешь, какие следующие шаги?

У меня не сразу получается заставить себя вытолкнуть изо рта нужные слова. Мир вокруг меня начинает слегка ходить ходуном, но я знаю, что должна двигаться дальше.

– Я готова, – говорю я.

– Шарлотта, когда ты получишь от меня сообщение, ты свяжешься с детективом Старк?

– Да, папа. Я собираюсь дожидаться твоего сообщения прямо возле участка.

– Хуан Мануэль, ты будешь координировать наши действия отсюда? Мы будем звонить тебе, когда нам будет нужна твоя помощь.

– Да, конечно, – отвечает он. – Только скажите, я все сделаю. Я не успокоюсь, пока мы его не поймаем, – говорит он.

Все, что я могла сказать и сделать, сказано и сделано. Аппетит у меня пропал, так что я отставляю тарелку в сторону.

Жаренным во фритюре палочкам моцареллы придется подождать.

Глава 23

Мистер Престон настаивает на том, чтобы мы поехали в отель на такси, чтобы сэкономить время. Мы припарковались за углом, чтобы таксист мог меня высадить. Я чувствую себя неловко, когда мистер Престон платит, но у меня нет другого выбора, кроме как принять его щедрость.

– Молли, ты точно сможешь дойти отсюда пешком? Ты помнишь наш план?

– Да, мистер Престон. Все в порядке. Я готова.

Я произношу эти слова с надеждой, что сама в них поверю, но правда заключается в том, что я дрожу и мир вокруг меня кружится слишком быстро.

Я уже собираюсь выйти из такси, когда мистер Престон кладет руку мне на плечо:

– Молли, твоя бабушка гордилась бы тобой.

Упоминание о бабушке вызывает у меня бурю эмоций, но я сдерживаю их.

– Спасибо вам, мистер Престон, – выдавливаю я из себя, прежде чем выскользнуть из машины.

Дверца захлопывается, и мистер Престон едет дальше без меня.

Я прохожу последний квартал в одиночестве и десять минут жду, прячась в переулке напротив отеля. В вечернем свете он кажется зловеще прекрасным. Золотистые лучи солнца играют на латуни и стекле входной двери, омывая ее таинственным сиянием. Чета Чен спешит на ранний ужин. На нем костюм в тонкую полоску, а она во всем черном, за исключением розового букетика, приколотого к корсажу платья. Молодая семья выбирается из такси после долгого дня, посвященного осмотру достопримечательностей. Сонные родители еле шевелятся. Двое их отпрысков несутся вверх по алой лестнице, демонстрируя служащим свои сувениры. Так в это время бывает всегда – как будто день выплескивает остатки своей энергии на ступени, в то время как сам отель терпеливо ждет ночной тишины.

Подиум швейцара пока пуст. Мистер Престон еще не занял свое место. Без сомнения, он сейчас внизу, облачается в свой великолепный плащ и фуражку, чтобы заступить на смену.

Время тянется невыносимо медленно. От нервного напряжения меня всю трясет. Не знаю, смогу ли я это сделать. Притворство такого уровня мне не по зубам. Единственное, что придает мне силы, – то, что мистер Престон, Шарлотта и Хуан Мануэль со мной заодно.

«Когда веришь в себя, для тебя нет никаких преград».

Я стараюсь изо всех сил, бабушка. Честное слово.

Пора.

Я остаюсь на своем месте, в узком переулке, жмусь к стене какого-то кафе, прячась в его тени. В конце концов появляется мистер Престон в своей щегольской униформе. Он спокойно проходит через вращающуюся дверь и встает на свой подиум на лестничной площадке отеля. Потом достает из кармана телефон, отправляет сообщение и прячет телефон обратно. Я прислоняюсь к стене, хотя и знаю, что она грязная. Если все пройдет хорошо, у меня будет время на стирку. А если нет, я никогда больше не буду чистой.

Проходит еще пара минут. И тут, когда меня уже захлестывает паника, наконец показывается Родни – он торопливо идет по улице к отелю. Должна признаться, что я испытываю смешанные чувства. С одной стороны, его появление означает, что все идет по плану; с другой же – один вид его лживого, подлого лица наполняет меня убийственной яростью.

Он взбегает по ступенькам и останавливается у подиума. Они с мистером Престоном о чем-то говорят. Разговор длится не более минуты. Потом Родни скрывается в отеле.

Мистер Престон вытаскивает из кармана телефон и набирает номер. Я едва не выскакиваю из собственной кожи, когда мой карман начинает вибрировать.

Я хватаю телефон.

– Алло? – шепчу я в трубку. – Да, я все видела. Чего он хотел?

– Он слышал про пресс-конференцию, – поясняет мистер Престон. – Спрашивал, не знаю ли я, кого арестовали.

– И что вы ему сказали?

– Что я видел, как Жизель разговаривала с полицейскими. И что вид у нее был расстроенный.

– О господи. Этого в нашем плане не было.

– Мне пришлось импровизировать на ходу. И ты тоже импровизируй, если понадобится. Ты справишься. Я знаю.

Я делаю глубокий вдох.

– Что-нибудь еще?

– Пресс-конференция начнется меньше чем через сорок минут. Мы должны действовать быстро. Уже пора. Напиши ему сообщение. Действуем по плану.

– Вас поняла, мистер Престон. Конец связи.

Я нажимаю на кнопку завершения звонка и смотрю, как мистер Престон прячет свой телефон в карман.

Я открываю переписку с Родни. Дома я на всякий случай обкатала текст на Хуане Мануэле, чтобы удостовериться, что он в моем стиле.

«Помоги. Я у входа в отель, но меня не пропускают внутрь! Если я не смогу раздобыть для тебя ключ-карту, что мы будем делать?»

Ответ Родни не заставляет себя ждать: «БПТ ННУ».

Что?! Что это вообще может означать? Я не имею ни малейшего понятия. Думай, Молли, думай.

«Ты не одна, если у тебя есть друзья».

Ответ в самом буквальном смысле находится у меня под носом. Я выбираю из списка контактов в моем телефоне Хуана Мануэля и набираю его номер. Он отвечает на первом же гудке.

– Молли? Что случилось? Все в порядке?

– Да, все нормально. Мы в процессе. Но… Хуан Мануэль, у меня возникло одно небольшое затруднение, и мне нужна твоя помощь.

Я зачитываю ему текст Родни.

– Думаешь, я знаю, что это означает? – спрашивает он. – У меня такое чувство, как будто я на телешоу, где ты звонишь другу, он подсказывает тебе правильный ответ и вы выигрываете большие деньги. Но, Молли, ты позвонила не тому другу! – Он на мгновение умолкает. – Погоди. Не отключайся.

Я слышу на том конце провода какое-то шебуршание.

– Так, Молли. Ты меня слушаешь?

– Да.

– Я посмотрел в «Гугле». Родни написал: «Будь Прямо Там. Никуда Не Уходи». Подходит по смыслу?

Подходит. Идеально подходит. Я снова понимаю, что мне делать.

– Хуан Мануэль, я готова…

Я готова его расцеловать. Именно это я и хочу сказать – что так ему благодарна, что готова его расцеловать. Но это настолько дерзкая и нелепая мысль, настолько не свойственная мне, что слова застревают у меня в горле и так там и остаются.

– Спасибо тебе, – говорю я вместо этого.

– Иди ловить лису, Молли, – отвечает он. – Я никуда не уйду и буду ждать тебя дома.

Я понимаю, что он сейчас далеко, но у меня такое чувство, как будто он рядом. Как будто на том конце провода он держит меня за руку.

– Да. Спасибо тебе, Хуан Мануэль.

Я нажимаю кнопку завершения звонка и прячу телефон.

Пора.

Я делаю глубокий вдох и выхожу из тени на тротуар.

«Всегда смотри в обе стороны…»

Я перехожу улицу, пытаясь идти нормально, не спеша, заставляя себя держаться так, как будто сегодня самый обычный день. У подножия лестницы я собираюсь с духом и, крепко держась за латунные перила, начинаю медленно, нога за ногу, подниматься по обитым красным плюшем ступеням.

Увидев меня, мистер Престон берет трубку служебного телефона и звонит. Я слышу, как его голос звучит вполне убедительно, когда он говорит:

– Да. Срочно. Она здесь, у входа, и отказывается уходить.

Как мы и договаривались, на мистере Престоне белые перчатки, не являющиеся частью его повседневной униформы. Обыкновенно он надевает их в особых случаях, но сегодня они нам пригодятся.

– Молли, – произносит он громко и резко, – что ты здесь делаешь? Ты не должна была приходить сегодня в отель. Я вынужден попросить тебя уйти.

Он поводит глазами из стороны в сторону, чтобы убедиться, что на нас смотрят. Сквозь вращающуюся дверь в отель и из отеля, косясь на нас, проходят гости. Пара служащих на тротуаре отрываются от своих дел и тоже смотрят. Такое впечатление, что я – захватывающее зрелище.

Несмотря на то что мне очень странно это делать, пришла пора мне разыграть свою роль, привлечь к себе еще больше внимания.

– Я имею полное право здесь находиться, – заявляю я громким, уверенным тоном. – Я – уважаемая сотрудница этого отеля, и…

Тут из вращающейся двери появляется мистер Сноу, и я умолкаю на полуслове.

Мистер Престон стремительно оборачивается к нему.

– Я вызову охрану, – говорит он мистеру Сноу и исчезает за вращающейся дверью.

Мистер Сноу бросается ко мне.

– Молли, – говорит он, – мне очень жаль, но я вынужден сообщить, что ты больше не работаешь в отеле «Ридженси гранд». Ты должна немедленно покинуть территорию.

Его слова становятся для меня настоящим потрясением, и, должна сказать, я чувствую себя совершенно раздавленной. И тем не менее я делаю глубокий вдох и продолжаю действовать по плану, произнося свою следующую реплику даже громче, чем предыдущие.

– Но я образцовая сотрудница! Вы не можете уволить меня безо всякой причины!

– Как тебе прекрасно известно, такая причина существует, Молли, – говорит мистер Сноу. – Пожалуйста, отойди от двери. Сейчас же.

– Об этом и речи быть не может, – говорю я. – Я никуда не уйду.

Мистер Сноу поправляет свои очки.

– Ты мешаешь гостям, – шипит он.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что вокруг собралась небольшая толпа. Похоже, служители оповестили администрацию. Несколько сотрудников ресепшен стоят, сбившись в кучку, и перешептываются. Все взгляды устремлены на меня.

Следующие несколько минут я старательно препираюсь с мистером Сноу перед входом, требуя объяснений, умоляя его изменить свое мнение, пространно рассуждая о том, какую неоценимую пользу я приношу отелю своей приверженностью гигиене и высоким стандартам уборки номеров. В меня словно вселился дух бабушки с ее любовью без конца щебетать по утрам, не делая ни малейшей паузы для того, чтобы перевести дух. И все это время меня не отпускает мысль о том, что у нас осталось всего несколько минут, прежде чем весь наш план пойдет прахом. Равно как все это время я помню, что на мне нет моей униформы, что лишь добавляет мне беспокойства и дискомфорта. «Ну же, мистер Престон, возвращайтесь уже! Быстрее!» – взываю я к нему про себя.

Наконец он появляется из-за вращающейся двери и быстро подходит к мистеру Сноу.

– Я не могу найти охранников, сэр, – заявляет он.

– Я не могу заставить ее уйти, – отзывается мистер Сноу.

– Позвольте, я ею займусь, – говорит мистер Престон. Мистер Сноу, кивнув, отступает в сторону. – Молли, можно тебя на пару слов…

Мистер Престон аккуратно отводит меня в сторонку, где нас никто не сможет услышать. Мы оба поворачиваемся спиной к любопытной толпе.

– Ну как, получилось? – шепчу я.

– Получилось. Я нашел Шерил.

– И что было потом? – спрашиваю я.

– Я получил то, чего хотел.

– Каким образом?

– Я сказал ей, что осведомлен о ее милой привычке воровать чаевые у других горничных. Она так засуетилась, что даже не заметила, как я стащил с ее тележки карту-ключ. И никаких отпечатков пальцев, – добавляет он, помахав затянутыми в белые перчатки пальцами. – Вот, – говорит он, протягивая мне ладонь. – Сделай вид, что пожимаешь мне руку.

Я понимаю намек и старательно трясу его руку. Карта-ключ незаметно перекочевывает в мою ладонь.

– Береги себя, Молли, – произносит он так громко, что, наверное, слышит вся округа. – А теперь беги домой и больше здесь сегодня не появляйся.

Он кивает мистеру Сноу, и тот кивает в ответ.

Разумеется, мистер Престон ничуть не хуже моего знает, что я не могу никуда уйти. Еще не время. Я готовлюсь заново завести свой пространный монолог про рабочих пчел, когда из-за вращающейся двери наконец-то появляется Родни и по ступеням сбегает ко мне.

– У меня это все просто в голове не укладывается! – воплю я. – Я хорошая горничная! Родни, ты-то мне и был нужен! Ты можешь в это поверить?

К нам подходит мистер Сноу.

– Родни, – говорит он, – мы пытаемся объяснить мисс Молли, что ей в нашем отеле больше не рады. Но у нас не получается это до нее донести.

– Я все понял, – говорит Родни. – Позвольте, я потолкую с ней.

Меня снова отводят в сторонку. Как только мы оказываемся вне зоны слышимости, Родни говорит:

– Молли, не волнуйся. Я потом поговорю со Сноу и выясню, с чего он вдруг на тебя взъелся. Лады? Скорее всего, это просто какое-то недоразумение. Ты раздобыла ключ? От номера Блэков? Нам нельзя терять времени.

– Ты прав, нельзя, – говорю я. – Вот ключ.

Я незаметно передаю ему ключ-карту.

– Спасибо, Молли. Ты лучшая. Это, я слышал, полицейские устраивают пресс-конференцию, которая должна вот-вот начаться. Ты не знаешь, что там у них такое?

– Боюсь, что нет, – отвечаю я.

Я внимательно за ним наблюдаю, надеясь, что его удовлетворит этот ответ.

– Ясно. Ладно, мне надо сделать дело, пока Совиный Глаз не запустил в номер полицейских.

– Угу. Только поторопись. Удачи тебе.

Он поворачивается и начинает подниматься по лестнице.

– Родни! – окликаю я его. Он оборачивается и смотрит на меня сверху вниз. – Это замечательно, на что ты готов пойти ради друга.

– О, ты даже половины всего не знаешь, – говорит он. – Нет ничего такого, чего бы я не сделал.

Прежде чем я успеваю что-либо ответить, он уже стоит наверху перед дверью.

– Не волнуйтесь, – говорит он мистеру Сноу. – Она уже уходит.

Он произносит это таким тоном, как будто меня там вообще нет.

Я стремительно сбегаю по кроваво-красным ступеням, обернувшись назад лишь однажды, чтобы увидеть, как Родни торопливо скрывается за вращающейся дверью, а за ним и мистер Престон тоже, учтиво пропустив перед собой мистера Сноу.

Я бросаю взгляд на часы. 5:45.

Пора.

Глава 24

Я сижу в кафе прямо напротив отеля. Мой столик стоит у самого окна, так что мне прекрасно виден вход в «Ридженси гранд». Уже смеркается. Резкие тени падают на фасад отеля, окрашивая алые ступени в другой оттенок красного, ближе к цвету запекшейся крови. Очень скоро зажгутся кованые газовые фонари, и их огоньки ярко засияют в темноте, которая постепенно сменяет сумерки.

На столике передо мной стоит металлический чайник из тех, у которых струя из носика вечно льется кое-как и куда попало. Я предпочитаю таким бабушкин фарфор, но привередничать не приходится. Я потратилась еще и на свежеиспеченный кекс с отрубями и изюмом, который разрезала на четыре части, но так нервничаю, что не могу заставить себя проглотить ни кусочка.

Несколько минут назад мистер Престон вышел из вращающихся дверей и занял свое место на подиуме швейцара. Потом вытащил из кармана телефон и сделал звонок. Разговаривал он недолго, совсем недолго. Я вижу, как он устремляет взгляд через улицу, на это самое окно. Скорее всего, он не может разглядеть меня в сгущающихся сумерках, но знает, что я тут. А я знаю, что он там. Это приятно.

У меня вибрирует телефон. Это сообщение от Шарлотты: смайлик в виде поднятого большого пальца. Мы заранее условились, что это будет знак, означающий «Все идет по плану».

Следом приходит еще одно сообщение: «Ждите там, где вы есть».

Я отправляю в ответ точно такой же смайлик с поднятым большим пальцем, хотя вовсе себя так не чувствую. Мои ощущения сейчас совершенно однозначно выражаются смайликом с опущенным большим пальцем, и мое настроение исправится только тогда, когда я увижу на крыльце какое-то движение, какой-то знак – помимо смайлика, – что наш план действительно работает. А пока что ничего из этого я не вижу.

Сейчас 5:59 вечера.

Пора.

Я обхватываю напряженными ладонями кружку, хотя она уже успела остыть и не слишком согревает. Со своего места мне хорошо виден экран телевизора справа от моего столика. Звук отключен, но телевизор, как всегда, настроен на круглосуточный новостной канал. Молодой полицейский, в котором я узнаю коллегу детектива Старк, готовится выступать на пресс-конференции. Он что-то зачитывает с листка бумаги, лежащего перед ним. Внизу экрана мелькает бегущая строка.

«…Что арест был произведен в связи со смертью мистера Блэка в понедельник в отеле „Ридженси гранд“, которая, как уже подтвердила полиция, была убийством. На фотографии обвиняемая Молли Грей, горничная отеля. Она арестована за убийство первой степени, незаконное хранение оружия и наркотиков».

Я делаю глоток чая и едва не захлебываюсь, увидев на экране собственное лицо. Это фотография, которая была сделана, когда я устраивалась на работу, для моего досье в отделе кадров. На ней я не улыбаюсь, но, по крайней мере, выгляжу профессионально. На мне моя форма. Она чистая, свежевыглаженная. Строка внизу продолжает бежать.

«…В настоящее время выпущена под залог. По всем дальнейшим вопросам просьба обращаться…»

Тут я отвлекаюсь на резкий визг тормозов за окном. На той стороне улицы, прямо напротив отеля, останавливаются четыре черные полицейские машины. Из них выскакивают несколько вооруженных полицейских и мчатся по ступенькам. Мистер Престон вводит их внутрь. Вся сцена длится от силы несколько секунд. Затем из вращающихся дверей вновь появляется мистер Престон, а следом за ним мистер Сноу. Они обмениваются несколькими словами, после чего обращаются к гостям, застывшим на лестничной площадке, без сомнения убеждая их в том, что все в порядке, когда на самом деле все определенно совсем не в порядке. Наблюдая за всем этим издалека, я чувствую себя совершенно беспомощной. Мне остается лишь ждать и надеяться. И сделать один телефонный звонок. Один важный телефонный звонок.

Пора.

Это единственная часть плана, которую я все это время держала в тайне. Я не стала посвящать в нее никого – ни мистера Престона с Шарлоттой, ни даже Хуана Мануэля. Все же есть вещи, которые знаю только я и понять которые тоже могу только я, поскольку я пережила их. Я знаю, что значит одиночество, такое одиночество, которое толкает тебя на неправильные поступки и вынуждает от отчаяния доверяться не тем людям.

Я открываю список контактов в моем телефоне. И набираю номер Жизели.

В трубке звучит один гудок, второй, третий, и когда я уже начинаю думать, что она не ответит…

– Алло?

– Добрый вечер, Жизель. Это Молли. Горничная Молли. Ваш друг.

– О господи, Молли. Я все время ждала, когда ты позвонишь. Я не видела тебя в отеле. Я скучала по тебе. Все в порядке?

У меня нет времени на обмен любезностями, и я полагаю, что это одна из тех ситуаций, когда абсолютно допустимо пренебречь правилами этикета.

– Вы солгали мне, – говорю я. – Родни – ваш бойфренд. Ваш тайный бойфренд. Вы никогда мне об этом не говорили.

В трубке повисает молчание.

– Ох, Молли, – произносит Жизель некоторое время спустя. – Мне очень жаль.

Голос у нее слегка подрагивает, и я делаю вывод, что она на грани слез.

– Я думала, мы были друзьями.

– Мы и есть друзья, – отвечает она.

От этих слов я испытываю боль, как от вонзившегося в кожу шипа.

– Молли, я запуталась. Я… я так запуталась, – говорит Жизель.

Она уже откровенно плачет, и голос у нее покорный и испуганный.

– Вы заставили меня переложить ваш пистолет, – говорю я.

– Я знаю. Я не должна была втягивать тебя в свои проблемы. Мне было страшно, страшно, что полиция найдет его и тогда все будет указывать на меня. И я была совершенно уверена, что тебя они никогда ни в чем не заподозрят.

– Полицейские нашли ваш пистолет в моем пылесосе. Теперь все указывает на меня, Жизель. Меня арестовали по обвинению в куче вещей. Несколько минут назад об этом было объявлено официально.

– О господи! Не может быть, – говорит она.

– Может. И происходит. Со мной. А я не убивала мистера Блэка.

– Я знаю это, – говорит она. – Но я его тоже не убивала, Молли. Клянусь.

– Я знаю, – говорю я. – Вы были в курсе, что Родни собирается подставить меня?

– Молли, клянусь, я ни о чем не подозревала. И про то, что он заставлял тебя убирать номера после расфасовки, тоже. Я узнала об этом только в понедельник утром. А до того понятия об этом не имела. Помнишь этот его синяк под глазом? Это я ему врезала, когда он рассказал мне. Мы страшно поссорились. Я сказала ему, что это неправильно, что ты ни в чем не повинный, хороший человек и что с людьми нельзя так поступать. Я швырнула в него сумочкой, Молли. Я была просто в бешенстве. Цепочка угодила ему прямо в глаз.

Одна загадка разрешилась, но только одна.

– Вы знали, что Родни и мистер Блэк были партнерами по незаконной деятельности? – спрашиваю я. – Что они проворачивали в отеле незаконные операции?

Я слышу, как Жизель ерзает и шаркает.

– Да, – произносит она наконец. – Я давно об этом узнала. Поэтому он и проводил так много времени в этом чертовом отеле. Но про тебя, про то, что Родни втянул тебя в свои грязные делишки, я до этой недели ничего даже не подозревала. Знай я об этом, я бы положила этому конец, клянусь. И честное слово, я не имею никакого отношения к убийству Чарльза. Да, мы с Родни часто шутили на тему того, что мы могли бы разом решить все свои проблемы и наконец открыто быть вместе, пристрелив моего мужа и его босса одной и той же пулей. Мы даже планировали сбежать вместе, подальше отсюда.

Тут у меня в мозгу что-то щелкает. Маршрутная квитанция, два билета в один конец.

– На Кайманы, – говорю я.

– Да, на Кайманы. Поэтому я и просила Чарльза переписать ту недвижимость на мое имя. Я собиралась бросить его и сбежать, а на развод подать уже оттуда. Мы с Родни хотели начать новую жизнь, с чистого листа. Только мы вдвоем. Но я никогда не думала, что… я никогда не подозревала, что Родни окажется способен на…

Она умолкает.

– Вас когда-нибудь предавали, Жизель? – спрашиваю я. – Вам случалось полностью довериться человеку, который потом обманывал ваше доверие?

– Ты же знаешь, что да. Ты прекрасно это знаешь, – говорит она.

– Мистер Блэк, он обманул ваше доверие.

– Да, – говорит она. – Но он был не единственным. Родни тоже. Кажется, я большая специалистка по умению доверяться полным придуркам.

– У нас с вами много общего, – говорю я.

– Угу, – говорит Жизель. – Но я не такая, как они, Молли. Я не такая, как Родни и Чарльз, совсем не такая.

– Правда? – спрашиваю я. – Моя бабушка говорила: «Если хочешь узнать, куда человек идет, не смотри на его рот, смотри на его ноги». До сих пор я этого не понимала. А еще она говорила: «По плодам их узнаете их».

– Какие плоды?

– Это означает, что я больше не стану принимать на веру ваши слова. Я не стану.

– Молли, я сделала ошибку, вот и все. Я совершила гребаную глупую ошибку, когда попросила тебя пробраться в номер и сделать за меня грязную работу. Пожалуйста. Я не позволю, чтобы ты села за это в тюрьму. Им это с рук не сойдет.

Голос у нее честный и искренний, но могу ли я доверять тому, что слышу?

– Жизель, вы сейчас в отеле? В вашем номере?

– Угу. Принцесса, заточенная в башне. Молли, ты должна позволить мне помочь тебе. Я во всем признаюсь. Я расскажу полиции, что это был мой пистолет и что я попросила тебя забрать его. Я даже расскажу им, что Родни с Чарльзом организовали наркокартель. Я добьюсь, чтобы с тебя сняли обвинения, я обещаю. Молли, ты – единственный настоящий друг, который у меня когда-либо был.

Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Я надеюсь, что это правда, я очень на это надеюсь. Я надеюсь, что в ней нет гнильцы, что она просто жертва обстоятельств. Пора устроить ей проверку.

– Жизель, вы должны меня выслушать. Только слушайте очень, очень внимательно, ладно?

– Ладно, – говорит она, хлюпая носом.

– Вы можете улететь на Каймановы острова?

– Угу. У меня билеты с открытой датой. Я могу улететь когда захочу.

– Ваш паспорт у вас на руках?

– Да.

– Не контактируйте с Родни. Вы меня поняли?

– Но разве не надо дать ему знать, что…

– Ему наплевать на вас, Жизель. Неужели вы этого не видите? Он и вас тоже подставит при первой же возможности. Вы – всего лишь очередная пешка в его игре.

В трубке слышится ее судорожное дыхание.

– Ох, Молли, как бы я хотела быть такой, как ты! Но я не такая! Совсем не такая. Ты сильная. И честная. И хорошая. Я не знаю, смогу ли я. Я не знаю, сумею ли я быть одна.

– Вы всегда были одна, Жизель. Плохая компания хуже, чем совсем никакой.

– Дай угадаю. Это твоя бабушка тебе так говорила?

– Да, это она, – говорю я. – И она права.

– Как я могла влюбиться в мужчину, который оказался таким…

– Мерзким, – подсказываю я.

– Да, – соглашается она. – Таким мерзким.

– Мерзость и зло ходят рука об руку. Одно порождает другое.

– Родни и Чарльз, – говорит она.

– Мерзкий и злой, – произношу я. – Жизель, у нас мало времени. Мне нужно, чтобы вы сделали так, как я скажу. И как можно скорее.

– Ладно, – говорит она. – Я сделаю все, что ты попросишь, Молли.

– Я хочу, чтобы вы сложили все самое необходимое в одну сумку. Я хочу, чтобы вы спрятали свой паспорт и все деньги, которые у вас есть, поближе к сердцу. И я хочу, чтобы вы сбежали. Не через парадный вход отеля, а через черный. Прямо сейчас. Вы меня слышите?

– Но как же ты? Я не могу позволить, чтобы ты просто…

– Если вы мой друг, вы сделаете это ради меня. Я больше не одна. У меня есть друзья, настоящие друзья. Со мной все будет в порядке. Я прошу вас сделать так, как я говорю. Уходите, Жизель. Прямо сейчас. Бегите.

Она продолжает что-то говорить в трубку, но я не слушаю, потому что уже сказала все, что должна была сказать. Я знаю, что это невежливо, и, не будь ситуация из ряда вон выходящей, совершенно точно не стала бы разговаривать с ней так резко и сухо. Ни слова больше не говоря, я даю отбой.

Когда я вскидываю глаза от телефона, то вижу, что у моего столика стоит сотрудница кафе, неловко переминаясь с ноги на ногу. Такое поведение мне знакомо. Я сама именно так себя веду, когда дожидаюсь своей очереди заговорить.

– Это вас там показывали? – спрашивает она, кивая на экран телевизора.

И как мне ответить на этот вопрос?

«Честность – лучшая политика».

– Да, меня.

Повисает пауза: она переваривает эту информацию.

– О, и разумеется, я этого не делала. В смысле, не убивала мистера Блэка. Я не убийца. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

Я делаю глоток из своей кружки.

Сотрудница кофейни напрягается и бочком пятится от моего столика. Спиной ко мне она поворачивается, лишь очутившись в безопасности за своей стойкой, и немедленно скрывается в кухне, где, без сомнения, бросается к начальству, которое скоро выйдет и будет смотреть на меня большими глазами. Я немедленно опознаю это выражение. Я пойму, что оно означает страх, потому что уже лучше понимаю все это – тонкие сигналы, язык тела, который выражает эмоциональные состояния.

«Чем дольше живешь, тем большему учишься».

Это самое начальство смерит меня взглядом с ног до головы и убедится в том, что это действительно я, героиня сегодняшних новостей. И позвонит в полицию. Там скажут что-нибудь успокаивающее, посоветуют не волноваться или заявят, что по телевизору что-нибудь напутали.

«Все будет хорошо. В конце концов».

Я делаю глубокий вдох. Я наслаждаюсь еще одним успокаивающим глотком чая. Я жду и наблюдаю за входом в отель.

А потом наконец происходит то, чего я все это время ждала…

Полицейские выходят через вращающиеся двери, а перед ними мужчина – Родни, рукава его белой рубашки закатаны, открывая взгляду мускулистые предплечья и наручники на запястьях. Следом за ним идет детектив Старк. В руках у нее темно-синяя спортивная сумка, которую я немедленно опознаю. Молния приоткрыта, и даже отсюда я могу различить, что внутри вовсе не одежда и не личные принадлежности, а пакетики с белым порошком.

Я беру аккуратную четвертинку кекса с отрубями и изюмом. Как здорово! Кекс совсем свежий. Разве не странно, что в этом кафе что-то пекут во второй половине дня? Кто бы мог подумать, что кому-то может захотеться кексов на ночь глядя, а вот поди ж ты. Наверное, я не одна в этом мире такая странная.

«Люди – это загадка, разгадать которую невозможно».

Это правда, бабушка. Чистейшая правда.

Кекс оказывается изумительным на вкус. Он тает во рту. До чего же приятно что-то съесть. Это так по-человечески, так утешительно. Это что-то, что необходимо делать нам всем, чтобы жить, что-то, что объединяет всех людей на Земле. Я ем, следовательно я есть.

Родни заталкивают на заднее сиденье одной из полицейских патрульных машин. Полицейские, которые несколько минут назад ворвались в отель, стоят на страже у нижней ступеньки лестницы. Взволнованные гости толпятся на лестничной площадке, ища утешения и поддержки у швейцара.

Детектив Старк поднимается по лестнице и что-то говорит мистеру Престону. Оба как по команде поворачиваются в мою сторону. В лучах заходящего вечернего солнца, которые бьют в окно кафе, они никак не могут меня видеть.

Детектив Старк кивает в мою сторону, почти незаметно, но тем не менее это кивок. Он адресован мне. Я совершенно в этом уверена. А вот в чем я не уверена, так это в том, что он означает, этот маленький жест издалека. С попытками понять детектива Старк я уже столько раз попадала впросак, что мне остается только гадать, наверняка я все равно ничего утверждать не могу.

Я никогда не увлекалась азартными играми, главным образом потому, что деньги всегда доставались мне очень тяжело, а потерять их было легче легкого. Но если бы мне сейчас предложили сделать ставку, я сказала бы, что кивок детектива Старк имел определенное значение. И означал он вот что: «Я была не права».

Глава 25

Обратно домой я иду неторопливым шагом. Забавно, как, находясь в состоянии стресса, ты не можешь по достоинству оценить все те вдохновляющие мелочи, которых так много вокруг тебя: птиц, допевающих свои последние колыбельные, прежде чем, распушившись, устроиться в гнездах на ночь, закатное небо, напоминающее сахарную вату, тот факт, что ты идешь домой и, в отличие от любого другого дня на протяжении последних нескольких месяцев, сегодня, когда ты откроешь дверь, в квартире тебя будет ждать друг. Пожалуй, впервые за все время после бабушкиной смерти я смотрю вперед с надеждой.

«В конце концов все обязательно должно быть хорошо. Если не все хорошо, значит это еще не конец».

Впереди показывается мой дом. Я ускоряю шаги. Я знаю, что Хуан Мануэль сходит с ума в ожидании новостей, настоящих новостей, а не смайлика в виде поднятого вверх большого пальца.

Я проскальзываю в подъезд и через две ступеньки взбегаю по лестнице на свой этаж. Сворачиваю по коридору к своей квартире, достаю ключ и вхожу.

– Я дома! – кричу я из передней.

Хуан Мануэль бросается ко мне и останавливается намного ближе, чем на расстоянии длины одной тележки. Впрочем, его близость меня не беспокоит. Присутствие людей рядом со мной никогда не было для меня проблемой. Моя проблема всегда заключалась в обратном – в том, что люди держатся на расстоянии.

– Híjole, наконец-то ты дома! – восклицает он, стискивая руки.

Потом открывает шкаф, достает тряпочку для протирания обуви и ждет, когда я сниму туфли.

– Ну как, получилось? – спрашивает он. – Они поймали лису?

– Да, – говорю я. – Я видела это своими глазами. Они поймали Родни.

– О, dios mío. Слава богу, слава богу. Ты должна все мне рассказать. С тобой все в порядке? Скажи мне – с тобой все в порядке?

– Хуан Мануэль, все нормально. Все просто прекрасно.

– Хорошо, – выдыхает он. – Очень хорошо.

Он завладевает моими туфлями и принимается тереть подошвы с таким усердием, как будто намерен вызвать из них джинна. К счастью, продолжается это не слишком долго и он наконец убирает мои туфли и тряпку в шкаф. А потом вдруг обнимает меня. Я так изумлена этим внезапным проявлением чувств, что вскидываю вперед руки, даже не вспомнив, что правильно было бы обнять его в ответ. Но ровно в тот момент, когда эта мысль приходит мне в голову, он отстраняется.

– Это за что? – спрашиваю я.

– За то, что благополучно вернулась домой, – говорит он. – Идем. На кухню. Я приготовил нам небольшой ужин. Я старался не терять надежду, Молли, но мне было беспокойно. Я думал, вдруг полиция придет и заберет меня или ты никогда больше не вернешься назад. У меня были плохие, очень плохие мысли, про то, что вдруг они…

Он умолкает.

– Вдруг они – что? – спрашиваю я.

– Родни и его люди, – говорит он. – Вдруг они сделают с тобой то же, что делали со мной.

При одной мысли об этом пол у меня под ногами накреняется на тридцать градусов, но я глубоко дышу, чтобы успокоиться.

– Идем, – повторяет Хуан Мануэль.

Я иду следом за ним на кухню, где он приготовил угощение. Это остатки того, что я принесла из «Олив гарден», красиво разложенные на тарелках для каждого из нас. Он даже застелил стол бабушкиной черно-белой клетчатой скатертью для дополнительного итальянского колорита. Эффект очаровательный. Наш крохотный кухонный закуток преобразился в сцену с сувенирной открытки. У меня такое чувство, как будто я во сне, и я не сразу вновь обретаю дар речи.

– Это выглядит так мило, Хуан Мануэль, – выдавливаю я из себя. – А знаешь, я в первый раз за очень долгое время думаю, что смогу съесть все без остатка.

– Сейчас мы поедим, и ты все мне расскажешь, – говорит он.

Мы садимся за стол, но, едва усевшись, Хуан Мануэль тут же снова вскакивает на ноги.

– Ой, совсем забыл, – говорит он.

Он скрывается в гостиной и возвращается с одним из бабушкиных подсвечников и коробком спичек.

– Может, зажжем свечу? – спрашивает он. – Я знаю, что это особенная вещь, но сегодня и день тоже особенный, так ведь? Сегодня они поймали того, кого должны были.

– Да, его увезли в полицейской машине, – говорю я. – И я надеюсь, что это будет хорошо для нас обоих.

Не успевают эти слова сорваться с моего языка, как в меня немедленно начинают закрадываться сомнения. Одно дело – надеяться, и совершенно другое – быть уверенным в том, что все закончится ровно так, как должно, и для Хуана, и для меня.

Он ставит свечу на стол между нами. Когда мы оба уже готовы взяться за вилки, телефон у меня в кармане начинает звонить и я буквально подпрыгиваю на стуле. Это Шарлотта. Слава богу.

– Шарлотта? – говорю я в трубку. – Это Молли. Молли Грей.

– Да, – отвечает она. – Я знаю. У вас все в порядке?

– Да, – говорю я. – Все хорошо. Спасибо, что спросили. Я сейчас дома с Хуаном Мануэлем, и мы намерены приступить к «Туру по Италии».

– Прошу прощения?

– Не важно. Вы можете рассказать мне, как все прошло в отеле? Я видела из кафе напротив, как Родни выводили, но сработал ли наш план? Удалось ли поймать Родни с поличным?

– Все прошло очень хорошо, Молли. Послушайте, я не могу сейчас долго разговаривать. Я в полицейском участке. Детектив Старк вызывает меня к себе в кабинет. Вы с Хуаном Мануэлем никуда не уходите, ладно? Мы с папой присоединимся к вам, как только освободимся. Вероятно, через пару часов. И думаю, результаты вас очень порадуют.

– Хорошо, ладно. Спасибо вам, Шарлотта, – говорю я. – Передайте мои наилучшие пожелания детективу Старк.

– Вы хотите, чтобы я… вы точно уверены?

– Нет никаких причин быть невежливой.

– Хорошо, Молли. Я передам ей привет от вас.

– Пожалуйста, скажите ей, что я умею читать кивки.

– Что-что вы умеете?

– Просто скажите ей это, именно такими словами. И спасибо вам еще раз.

– Хорошо, – говорит Шарлотта.

Разговор завершен, и я убираю телефон.

– Прости, пожалуйста, что отвлеклась. Ты должен знать, что я не имею обыкновения разговаривать по телефону за ужином. И не собираюсь превращать это в привычку.

– Молли, ты слишком много беспокоишься о том, что «это правильно» и «это неправильно». Я просто хочу знать, что сказала Шарлотта.

– Они поймали его на месте преступления. Родни.

– En flagrante delito?

– На месте преступления, да.

Широкая улыбка расплывается по лицу Хуана Мануэля и озаряет его темно-карие глаза. Бабушка как-то сказала, что настоящая улыбка бывает в глазах. Только сейчас я по-настоящему поняла эти слова.

– Молли, у меня до сих пор ни разу не было возможности поговорить с тобой наедине, попросить у тебя прощения. Я никогда не хотел, чтобы ты оказалась втянутой во все это.

Я взяла вилку, но тут же положила ее.

– Хуан Мануэль, – говорю я, – ты пытался не допустить этого. Ты даже пытался предостеречь меня.

– Может быть, мне надо было пытаться лучше. Может быть, надо было все рассказать полицейским. Проблема в том, что я им не доверяю. Когда они смотрят на такого человека, как я, иногда они видят только плохое. И не все полицейские хорошие люди, Молли. Как отличить, кто есть кто? Я боялся, что, если я начну говорить про наркотики и про отель, все может стать только еще хуже – для меня и для тебя.

– Да, – говорю я. – Я понимаю. Я тоже не всегда отличаю, кто есть кто.

– И мистер Блэк, и Родни… – продолжает он. – Мне было уже все равно, если они убьют меня. Но моя мать? Моя семья? Я так боялся, что они причинят им зло. И я боялся, что они причинят зло и тебе тоже. Я думал, если я буду терпеть боль и молчать, может быть, больше никто не пострадает.

Его запястья – но не локти! – лежат на столе. Мне очень сложно сосредоточиться на его лице, потому что все, что я вижу, – это ожоги на его запястьях, в основном зажившие, но один или два совсем свежие.

Я указываю на руки Хуана.

– Это он? – спрашиваю я. – Это Родни тебя так?

– Не Родни, – отвечает он. – Его друзья. Те, здоровущие. Но Родни отдавал приказы. Мистер Блэк жжет Родни, а Родни жжет меня. За то, что жалуюсь и говорю, что не хочу делать для Родни грязную работу. И за то, что у меня есть семья, которую я люблю, а у него нет.

– Это очень неправильно – то, что они делали с тобой.

– Да, – кивает он. – Неправильно. И то, что они делали с тобой, тоже.

– Твои руки. Они в ужасном состоянии, – говорю я.

– Они были. Но сегодня они уже в порядке. Сегодня я чувствую себя немного лучше. Я даже не знаю, что со мной будет, но все равно радуюсь, потому что Родни поймали. И у нас есть свеча, которую можно зажечь. И есть надежда. – Он достает из коробка спичку и зажигает свечу. Потом говорит: – Давай есть, а то все остынет.

Мы берем вилки и с аппетитом принимаемся за еду. У меня масса времени не только на то, чтобы жевать нужное количество раз, но и на то, чтобы насладиться каждым кусочком. Между тем я подробно пересказываю Хуану Мануэлю все подробности событий сегодняшнего вечера – как я сидела в кафе, как ждала и беспокоилась, как меня показывали по телевизору, как перед отелем с визгом затормозили полицейские машины, как приятно было видеть, как Родни бесцеремонно затолкали на заднее сиденье. Когда я рассказываю о женщине в кафе, которая узнала во мне героиню новостей, он начинает громко смеяться. На мгновение я застываю. Я не понимаю: он смеется надо мной или со мной.

– Что в этом такого смешного? – спрашиваю я.

– Она решила, что ты убийца! В ее кафе! Пьешь чай и ешь пирожное!

– Это было не пирожное, – поправляю я. – Это был кекс. Кекс с отрубями и изюмом.

Тут он принимается смеяться еще громче, и я не понимаю почему, но мне становится совершенно ясно, что он смеется со мной. Внезапно я обнаруживаю, что тоже смеюсь, смеюсь над кексом с отрубями и изюмом, сама даже не зная почему.

После ужина Хуан Мануэль начинает собирать со стола посуду.

– Нет, – говорю я. – Ты был так добр, что накрыл на стол. Я сама уберу.

– Так нечестно, – возражает он. – Ты думаешь, ты единственная, кто любит убирать? Почему ты лишаешь меня этого удовольствия?

С этими словами он снова улыбается этой своей улыбкой, потом снимает с крючка за дверью бабушкин фартук. Он в цветочек, голубой с розовым, но Хуана Мануэля, похоже, это совершенно не смущает. Он накидывает лямку на шею и, напевая что-то себе под нос, затягивает завязки. Я так давно ни на ком не видела этот фартук; в свои последние месяцы даже сама бабушка была слишком больна, чтобы им пользоваться. И видеть, как он становится трехмерным, как обретает форму человеческого тела… не знаю почему, но я отвожу глаза.

Я отворачиваюсь к столу и принимаюсь собирать оставшуюся посуду, пока Хуан Мануэль готовит раковину с мыльной водой.

Вместе мы быстро справляемся с беспорядком, и всего через несколько минут кухня уже сияет идеальной чистотой.

– Видишь? – говорит он. – Я всю свою жизнь работаю на кухнях – больших, маленьких, семейных – и, когда я в конце дня вижу чистую столешницу, сердце у меня поет с радостью.

– Поет от радости, – поправляю я.

– А, точно. Поет от радости.

Я смотрю на него в свете бабушкиной свечи и внезапно понимаю, что на самом деле никогда не смотрела на него по-настоящему. Я видела этого мужчину на работе каждый день много месяцев кряду, а теперь вдруг оказывается, что я никогда не замечала, какой он красивый.

– Ты когда-нибудь чувствуешь себя невидимым? – спрашиваю я. – На работе, я имею в виду. Тебе никогда не кажется, что люди тебя не замечают?

Он снимает бабушкин фартук и водворяет его обратно на крючок за дверью.

– Да, конечно, – отвечает он. – Я привык к этому чувству. Я знаю, каково это – быть невидимым, чувствовать себя одиноким в чужом мире. Бояться за свое будущее.

– Должно быть, тебе было ужасно тяжело, – говорю я. – Быть вынужденным помогать Родни, несмотря на то что ты понимал, что это плохо.

– Иногда приходится сделать что-то плохое, чтобы потом сделать что-то хорошее. Жизнь не всегда такая однозначная, такая черная и белая, как все считают. В особенности когда у тебя нет выбора.

Да. Он абсолютно прав.

– Скажи-ка, Хуан Мануэль, – спрашиваю я, – тебе нравятся головоломки?

– Пазлы? Нравятся ли они мне? Да я их просто обожаю!

И тут раздается стук в дверь. Желудок у меня ухает в пятки, а ноги приклеиваются к полу.

– Молли, как думаешь, можно открыть?.. Молли?

– Да, конечно, – отвечаю я.

Я заставляю свои ноги передвигаться. Мы вдвоем подходим к двери. Я отпираю замок и открываю ее.

На пороге стоят Шарлотта и мистер Престон, а за спиной у них – детектив Старк.

Колени у меня подгибаются, и я хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.

– Все в порядке, Молли, – говорит мистер Престон. – Все в порядке.

– Детектив здесь с хорошими новостями, – добавляет Шарлотта.

Я слышу слова, но не могу сдвинуться с места. Хуан Мануэль поддерживает меня. Я слышу, как где-то в коридоре открывается дверь квартиры, и следующее, что я вижу, это мистер Россо, который стоит позади детектива Старк. Такое впечатление, что на пороге у меня какая-то вечеринка.

– Я так и знал! – вопит он. – Я знал, что из тебя ничего путного не выйдет, Молли Грей! Я видел тебя в новостях! Тебе не место в этом доме, ты меня слышала? Офицер, выведите ее отсюда!

От стыда щеки у меня начинают пылать, а язык отказывается мне повиноваться.

Детектив Старк оборачивается к мистеру Россо:

– Вообще-то, сэр, в том выпуске новостей передали ошибочную информацию. Приблизительно через час в эфир выйдет опровержение. Молли совершенно не виновна ни в каких преступлениях. Напротив, она пыталась помочь следствию, но ее действия были неверно истолкованы. Вот почему я здесь.

– Сэр, – обращается к мистеру Россо Шарлотта, – я уверена, вам прекрасно известно, что вы не можете взять и просто так выселить жильца без веской причины. Мисс Грей внесла арендную плату?

– С опозданием, но да, она заплатила.

– Мисс Грей – образцовая нанимательница, которая ничем не заслуживает такого обращения, – продолжает Шарлотта. – Да, кстати, детектив Старк, – говорит она, – вы заметили какой-нибудь лифт в этом доме?..

– Прошу прощения, мне нужно идти, – заявляет мистер Россо и бросается прочь.

– До свидания! – кричит ему вслед Шарлотта.

В коридоре воцаряется тишина. Мы все по-прежнему толпимся на пороге моей квартиры. Все глаза устремлены на меня. Я не знаю, что делать.

Мистер Престон откашливается.

– Молли, ты не будешь так добра пригласить нас войти?

Мои ноги сами выходят из оцепенения. Видя, что ко мне вернулись силы, Хуан Мануэль убирает руки.

– Прошу прощения, – говорю я. – Я не привыкла к такому количеству гостей. Но я рада вашему обществу. Пожалуйста, проходите.

Хуан Мануэль, подобно часовому, стоит сбоку от двери, приветствуя каждого из гостей и прося их снять обувь, которую он дрожащими руками протирает и аккуратно ставит в шкаф.

Все мои гости проходят в комнату и неловко переминаются с ноги на ногу. Чего они ждут?

– Прошу вас, – говорю я. – Присаживайтесь.

Мистер Престон исчезает в кухне и возвращается с двумя стульями, которые ставит напротив дивана.

– Кто-нибудь хочет чая? – спрашиваю я.

– Я сейчас убил бы за чашечку чая, – говорит мистер Престон.

– Папа!

– Неудачный выбор слов. Приношу свои извинения.

– Ничего страшного, мистер Престон, – говорю я, потом оборачиваюсь к детективу Старк. – Мы все время от времени делаем ошибки, не правда ли, детектив?

Детектив Старк, похоже, очень заинтересовалась своими собственными ступнями в чулках. Должно быть, для нее непривычно снимать обувь на рабочем выезде, выставляя пальцы ног на всеобщее обозрение.

– Ладно, – говорю я. – Так как насчет чая?

– Я заварю! – вызывается Хуан Мануэль.

Метнув взгляд на детектива Старк, он торопливо скрывается в кухне.

Мистер Престон предлагает ей сесть, и она опускается на стул. Шарлотта сидит там же, где сидела днем. Я устраиваюсь на своем всегдашнем месте на диване, а мистер Престон рядом со мной, там, где раньше всегда сидела бабушка.

– Как вы можете себе представить, – говорю я, – мне исключительно любопытно узнать, что произошло в последние несколько часов. И я была бы весьма признательна, если бы кто-нибудь сказал мне, являюсь ли я по-прежнему обвиняемой в убийстве.

Я слышу, как на кухне на кафельный пол с лязгом падает ложка.

– Прошу прощения! – кричит Хуан Мануэль.

– Все обвинения с вас сняты, – говорит детектив Старк.

– Все до единого, – повторяет Шарлотта. – Детектив хотела вызвать вас в участок, чтобы сообщить об этом вам лично, но я настояла на том, чтобы она встретилась с вами здесь.

– Спасибо, – говорю я Шарлотте.

Она наклоняется вперед, глядя мне прямо в глаза:

– Вы невиновны, Молли. Вы понимаете? Они теперь это знают.

Я слышу ее слова. Они проникают в мое сознание, но я не до конца в них верю. Слова без действия могут быть обманчивы.

Мистер Престон легонько похлопывает меня по коленке:

– Ну-ну. Все хорошо, что хорошо кончается.

Это именно то, что сказала бы бабушка, будь она жива.

– Молли, – говорит детектив Старк, – я здесь потому, что нам понадобится ваша помощь. Сегодня днем нам позвонил мистер Сноу с просьбой немедленно приехать в отель. Он сообщил нам о том, что возникли новые обстоятельства.

Из кухни появляется Хуан Мануэль. Лицо у него бледное и встревоженное. В руках у него бабушкин чайный поднос, который он ставит на столик, а потом отходит от детектива подальше, на расстояние в несколько длин тележки.

Детектив Старк ничего не замечает. Она разглядывает поднос и выбирает бабушкину чашку, что меня бесконечно беспокоит, но что поделать.

– Хуан Мануэль, – говорю я, поднимаясь с дивана, – пожалуйста, садись на мое место.

Мне очень хотелось бы предложить ему стул, но увы, больше стульев у меня нет.

– Не надо, не надо, – отнекивается он. – Пожалуйста, сиди, Молли. Я постою.

– Хорошая мысль, – говорит детектив Старк. – Тем меньше шансов, что она снова упадет в обморок.

Я опускаюсь обратно на диван.

Детектив кладет себе в чашку сахар, помешивает, затем продолжает:

– Когда мы сегодня вошли в номер Блэков, внутри находился бармен из отельного ресторана, Родни Стайлз, и двое его сообщников.

– Два внушительных джентльмена с интересным набором татуировок на лице? – уточняю я.

– Да. Вы их знаете?

– Я думала, что они гости отеля, – говорю я. – Мне сказали, что это друзья Хуана Мануэля.

Едва произнеся эти слова, я немедленно жалею об этом.

Такое впечатление, что мистер Престон может читать мои мысли, потому что он немедленно говорит:

– Не волнуйся, Молли. Детектив Старк все знает про Родни и про то, что он шантажировал Хуана. И про… насильственные действия в отношении него тоже.

Хуан Мануэль неподвижно стоит перед входом в кухню. Я знаю, каково это – когда тебя в твоем же присутствии обсуждают так, как будто тебя вообще нет.

– Молли, вы можете рассказать детективу Старк, почему вы прибирали номера для Родни всякий раз, когда он просил? Просто расскажите всю правду, – говорит Шарлотта.

Я смотрю на Хуана Мануэля. Без его согласия я больше ни слова не произнесу.

– Все нормально, – говорит он. – Ты можешь рассказать им об этом.

Тогда я принимаюсь объяснять все с самого начала: как Родни солгал, сказав мне, что Хуан Мануэль – его друг и что ему негде жить, как я, даже не подозревая, что именно убираю, по его просьбе убирала номера, как он обманывал меня – и как он использовал Хуана Мануэля.

– Я понятия не имела о том, что на самом деле происходило в этих номерах каждую ночь. Я не подозревала, что с Хуаном Мануэлем жестоко обращаются. Я думала, что помогаю другу.

– Но почему вы ему верили? – спрашивает детектив Старк. – Почему вы верили Родни, когда было совершенно очевидно, что в деле замешаны наркотики?

– Что очевидно вам, детектив, не всегда очевидно всем остальным. Как говорила моя бабушка, «мы все разные, но все равно одинаковые». Правда заключается в том, что я доверяла Родни. Я доверяла человеку с гнильцой. – (Хуан Мануэль продолжает стоять неподвижно, как соляной столб, у входа в кухню.) – Родни пользовался мною и Хуаном, чтобы самому быть невидимым, – говорю я. – Теперь я это понимаю.

– Вы правы, – отзывается детектив Старк. – Впрочем, мы его взяли. В номере обнаружилось большое количество бензодиазепина и кокаина. Мы поймали Родни в буквальном смысле со всем этим богатством в руках. – (Я думаю о «бензинках» Жизели в бутылочках без наклеек, поставщиком которых, по всей вероятности, был Родни.) – Мы обвинили его в нескольких преступлениях, связанных с наркотиками, в незаконном хранении огнестрельного оружия и в нападении на сотрудника полиции.

– В нападении на сотрудника полиции? – говорю я.

– Когда мы открыли дверь номера, он вытащил пистолет. Той же марки и модели, как тот, который мы изъяли из вашего пылесоса, Молли.

Мне трудно это представить – Родни в своей белоснежной рубашке с закатанными рукавами, с пистолетом вместо бокала пива в руке.

Хуан Мануэль замечает то, чего не замечаю я.

– Вы упомянули несколько обвинений. Но среди них нет обвинения в убийстве.

Детектив Старк кивает:

– Мы также предъявили Родни обвинение в убийстве мистера Блэка первой степени. Но, если уж начистоту, нам понадобится ваша помощь, чтобы это обвинение подтвердилось. Есть вещи, которые мы до сих пор не можем понять.

– Например? – подсказывает Шарлотта.

– Когда мы впервые появились в номере Блэков в тот день, когда вы обнаружили его мертвым, Молли, нигде во всем номере не было отпечатков пальцев Родни. Да и вообще ничьих отпечатков. А на шее мистера Блэка были обнаружены следы вашего чистящего средства.

– Это потому, что я проверяла его пульс. Потому что…

– Да. Мы знаем, Молли. Мы знаем, что вы его не убивали.

И тут до меня доходит:

– Это моя вина.

Все взгляды устремляются на меня.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает мистер Престон.

– То, что вы не смогли обнаружить нигде отпечатки пальцев Родни. Когда я убираю номер, я оставляю его в безупречном состоянии. Если Родни когда-либо переступал порог этого номера и оставил там отпечатки своих пальцев, я уничтожила бы их, даже не подозревая об этом. Я хорошая горничная. Может быть, даже слишком хорошая.

– Возможно, вы правы, – говорит детектив Старк и улыбается, но не настоящей улыбкой, не той, которая доходит до глаз. – Мы хотели бы знать, известно ли вам что-либо о местонахождении Жизели Блэк. После того как мы арестовали Родни, мы бросились в ее номер, но ее там уже не было. Судя по всему, она увидела, как мы оцепили отель, и поспешила скрыться. Она оставила в номере записку на бланке отеля.

– И что там было написано? – интересуюсь я.

– Там было написано: «Спросите горничную Молли. Она вам все объяснит. Я этого не делала. Родни и Чарльз = ЛДН».

– «ЛДН»? – переспрашиваю я.

– «Лучшие друзья навеки», – расшифровывает Шарлотта. – Она имеет в виду, что Родни и Чарльз были сообщниками.

– Да, – подтверждает Хуан Мануэль. – Они были сообщниками. – Все поворачиваются к нему. Он продолжает: – Родни и мистер Блэк много говорили по телефону. Иногда спорили. О деньгах. О поставках, территориях и сделках. Все всегда думают, что я ничего не слышу, но я-то не глухой.

Детектив Старк разворачивает свой стул к Хуану Мануэлю.

– Мы были бы очень заинтересованы в том, чтобы взять у вас свидетельские показания, – говорит она.

На лице Хуана Мануэля появляется выражение тревоги.

– Они не собираются обвинять вас, – говорит Шарлотта. – Или депортировать. Им известно, что вы жертва. Все, что им необходимо, – это ваша помощь, чтобы осудить преступника.

– Совершенно верно, – подтверждает детектив Старк. – Мы понимаем, что вас принудили к сотрудничеству с Родни шантажом и угрозами и что вы подвергались… физическому насилию. И нам известно, что у вас было разрешение на работу, которое истекло.

– Оно не просто истекло, – говорит Хуан Мануэль. – Оно утекло в Родни.

Детектив Старк склоняет голову набок:

– Что вы хотите этим сказать?

Хуан поясняет, что Родни связал его с иммиграционным адвокатом, который взял у него деньги и пропал.

– Этот «адвокат»… У вас есть его имя?

Хуан кивает.

Детектив качает головой:

– Похоже, у нас тут еще одно уголовное дело.

– Хуан, если вы выступите ключевым свидетелем в деле против Родни, возможно, мы сможем поймать и этого так называемого адвоката. Пока он не проделал то же самое с другими людьми.

– Никто больше не должен от него пострадать, – говорит Хуан Мануэль.

– Это верно. И, Хуан, – говорит Шарлотта, – мой партнер Гарсиа занимается в нашей фирме иммиграционным законодательством. Если хотите, я могу вас с ним познакомить, может, у него получится восстановить ваше разрешение на работу.

– Я хотел бы с ним поговорить, да, – отвечает Хуан Мануэль. – У меня множество опасений – мистер Сноу, например. Он знает, что я сделал. Он знает, что я молчал, когда должен был говорить. Он наверняка меня уволит.

– Не уволит, – подает голос мистер Престон. – Ты нужен ему, как никогда.

– Как и всем нам, – добавляет детектив Старк. – Нам нужно, чтобы вы подтвердили, что Родни и мистер Блэк управляли из отеля наркокартелем, что они использовали вас и подвергали насилию. Возможно, с вашей помощью нам также удастся выяснить, что толкнуло Родни на убийство. Он настаивает, что невиновен в убийстве. Признаёт все обвинения, связанные с наркотиками, а всякую причастность к убийству отрицает. Пока.

Хуан Мануэль некоторое время молчит. Потом произносит:

– Я помогу вам, если смогу.

– Спасибо, – говорит детектив Старк. – Молли, вы располагаете еще какой-то информацией про Жизель? У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, где она может быть?

– Она появится, когда будет готова, – говорю я.

– Будем надеяться, – отвечает детектив Старк.

Я представляю себе, как Жизель где-нибудь на далеком пляже с белоснежным песком просматривает новости на своем телефоне и читает про арест Родни. Она узнает, что я больше не подозреваемая. Что она тогда станет делать? Свяжется с полицией? Или решит оставить все в прошлом? Будет пробивать путь к кошельку очередного состоятельного мужчины или действительно повзрослеет и изменится?

Я никогда особенно не разбиралась в людях. Я вижу правду слишком поздно. Как сказал Хуан Мануэль, иногда приходится сделать что-то плохое, чтобы потом сделать что-то хорошее. Быть может, на этот раз Жизель сделает что-то хорошее. А может, и нет.

– И что теперь будет? – спрашиваю я. – С Хуаном Мануэлем? И со мной?

– Ну, – отвечает детектив Старк. – Вы свободны. Все обвинения с вас сняты.

– Но я по-прежнему безработная? – спрашиваю я.

При мысли об этом у меня возникает такое ощущение, как будто я лечу с высокой скалы навстречу неминуемой гибели.

– Нет, Молли, – говорит мистер Престон. – Ты не лишишься своей работы. Вообще-то, мистер Сноу собирался лично поговорить об этом с тобой и с Хуаном Мануэлем.

– Правда? – не верю я. – Он не уволит никого из нас?

– Он сказал, что вы оба образцовые работники и что вы олицетворяете собою дух «Ридженси гранд», – говорит мистер Престон.

– А как же суд? – спрашиваю я.

– До него еще далеко, – говорит Шарлотта. – К нему надо будет готовиться, и это займет не один месяц. Но надеюсь, сотрудничая с детективом Старк и ее командой, мы сможем надолго отправить Родни за решетку.

– Поделом ему, – замечаю я. – Он лжец, насильник и мошенник.

– И убийца, – добавляет мистер Престон.

Я ничего не говорю.

– Детектив, – произносит Шарлотта, – я вижу, что моя клиентка устала. Денек у нее сегодня выдался тот еще, учитывая, что еще утром ее ошибочно обвинили в убийстве, а сейчас она пьет чай у себя в гостиной со своим обвинителем. Вы хотите еще что-то ей сказать?

Детектив Старк прокашливается.

– Только что я… э-э… сожалею, что вас… задержали.

– Это очень мило с вашей стороны, детектив, – отвечаю я. – Надеюсь, вы вынесли из этой ситуации важный урок.

Детектив Старк принимается ерзать на своем стуле, как будто уселась на острую кнопку.

– Прошу прощения? – переспрашивает она.

– Возможно, вы поспешили с выводами относительно меня. Вы ожидали определенных реакций, которые считаете нормальными, а когда не получили их, заключили, что я виновна. Не зря же говорят: поспешишь – людей насмешишь.

– Однако, – хмыкает она.

– Бабушка всегда говорила: «Век живи, век учись». Может быть, в следующий раз вы не станете спешить с выводами.

– Мы все разные, но все равно одинаковые, – добавляет Хуан Мануэль.

– Гм, – говорит детектив Старк. – Наверное.

С этими словами она поднимается, благодарит нас за уделенное ей время, надевает ботинки и уходит.

Как только дверь закрывается, я задвигаю ржавый засов и с огромным облегчением вздыхаю.

Я оборачиваюсь и вместо пустоты вижу у себя в гостиной лица трех своих друзей. Все они улыбаются – той улыбкой, которая доходит до глаз. Впервые в жизни я, кажется, понимаю, что значит настоящий друг. Это не просто тот, кому ты нравишься, это тот, кто готов ради тебя на какие-то действия.

– Ну? – говорит мистер Престон. – Этот детектив за сегодняшний день получила столько щелчков по носу, что, я боюсь, может взорваться. Как тебе это все, Молли?

Я испытываю невыразимое облегчение, но это совсем не все.

– Я… я не очень понимаю, чем я все это заслужила, – говорю я.

– Вы ничего этого не заслужили, – говорит Шарлотта. – Вы невиновны.

– Я не о преступлениях. Я о той доброте, которую вы трое проявили по отношению ко мне – безо всякой причины.

– Для доброты не нужна причина, – говорит Хуан Мануэль.

– Ты прав, – кивает мистер Престон. – А знаешь, кто все время мне это повторял? – спрашивает он меня.

– Нет, – отвечаю я.

– Твоя старая бабушка.

– Она никогда не рассказывала мне, как вы познакомились, – говорю я.

– Ничего другого я от нее и не ожидал. – Он делает глубокий вдох. – Когда-то давным-давно мы были помолвлены.

– Вы были… что? – переспрашивает Шарлотта.

– Все верно, моя дорогая, у меня была жизнь и до тебя, жизнь, о которой ты очень мало что знаешь.

– Я не могу в это поверить, – качает головой Шарлотта. – И я узнаю об этом только сейчас?

– И что произошло? – спрашивает Хуан Мануэль, усаживаясь на опустевший стул детектива Старк.

– Твоя бабушка Флора, она была замечательной женщиной, Молли. Доброй и нежной. Она так отличалась от других девушек ее возраста, что я совершенно потерял голову. Я сделал ей предложение, когда нам обоим было по шестнадцать, и она сказала «да». Но ее родители никогда не позволили бы этого. Они были очень обеспеченными людьми, понимаешь? Она была намного выше меня по положению, но никогда не вела себя так.

Я удивлена тем, что слышу, поражена до глубины души. Но пожалуй, я должна была бы понимать, что у бабушки были свои секреты. Они есть у всех, у каждого из нас.

– Ох, Молли, твоя бабушка так сильно тебя любила, – говорит мистер Престон. – Ты не представляешь себе, насколько сильно.

– И вы с ней поддерживали отношения все эти годы? – спрашиваю я.

– Да. Она была дружна с моей женой Мэри. А время от времени, когда Флора попадала в беду, она звонила мне. Но настоящая беда разразилась давным-давно.

– Что вы имеете в виду? – уточняю я.

– Тебе никогда не приходило в голову, что у тебя был дед?

– Приходило, – говорю я. – Бабушка звала его мотыльком.

– В самом деле? – говорит он. – Вот уж кем-кем, а мотыльком он точно не был. Он никогда не упорхнул бы, если бы у него был выбор. Его вынудили. В общем, я его знал. Можно даже сказать, что мы дружили. А ты знаешь, как все стремительно может завертеться, когда ты молод и влюблен. – Мистер Престон умолкает и прокашливается. – В общем, оказалось, что Флора ждет ребенка. А когда это стало больше невозможно скрывать и обо всем узнали ее родители, они отвернулись от нее навсегда. Бедная девочка. Ей не было даже семнадцати. Она сама была ребенком. Поэтому ей и пришлось идти в услужение.

Мне очень трудно представить бабушку в настолько бедственном положении, потерявшую всех и всё. Я чувствую, как на мои плечи ложится невыразимая тяжесть, печаль, которую я не могу облечь в слова.

– Она была умница, твоя бабушка. Ее приняли бы в любую школу, – говорит мистер Престон. – Но в те времена ведь как было: если ты незамужняя женщина с ребенком, можешь попрощаться с мечтой об образовании.

– Так, папа, секундочку, – вмешивается Шарлотта. – Что-то тут не сходится. Кто был этот твой друг? И где он сейчас?

– По последним данным, которые у меня есть, у него сейчас своя семья, которую он очень любит. Но он никогда не забывал Флору. Никогда.

Шарлотта склоняет голову набок и смотрит на отца со странным выражением, которое я не до конца понимаю.

– Папа? – говорит она. – Ты больше ничего не хочешь нам сказать?

– Моя дорогая девочка, – отвечает он. – Думаю, я и так уже достаточно наговорил.

– А мою мать вы тоже знали? – спрашиваю я у него.

– Да. А вот она, я боюсь, была самым настоящим мотыльком. Твоя бабушка просила меня попытаться вразумить ее, когда она связалась не с тем парнем. Я пошел к ней, пытался вытащить ее из того притона, в котором она жила, но она меня не послушала. Твоя бедная бабушка… испытать такую боль… потерять ребенка таким образом…

Глаза мистера Престона наполняются слезами. Шарлотта берет его за руку.

– Твоя бабушка была такой хорошей, вот и все, – говорит мистер Престон. – Когда моя Мэри под конец очень мучилась, твоя бабушка пришла ей на выручку.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.

– У Мэри были страшные боли, мне даже смотреть на нее было мучительно. Я сидел рядом с ней, держал за руку и повторял: «Пожалуйста, не уходи. Побудь со мной еще немного». Флора посмотрела на все это, а потом отвела меня в сторонку и говорит: «Ты что, не понимаешь? Она не оставит тебя, пока ты не скажешь ей, что пришло время».

Это именно то, что сказала бы бабушка. Я слышу в ушах ее голос.

– И что случилось потом? – спросила я.

– Я сказал Мэри, что люблю ее, и сделал так, как сказала Флора. Это было все, что было нужно моей жене, чтобы упокоиться с миром.

Мистер Престон больше не может удерживаться от рыданий.

– Ты все сделал правильно, папа, – говорит Шарлотта. – Мама очень страдала.

– Я всегда хотел отплатить твоей бабушке за то, что показала мне путь.

– Вы ей отплатили сполна, мистер Престон, – говорю я. – Вы пришли мне на помощь, и бабушка была бы вам бесконечно благодарна.

– О, это не я, – говорит мистер Престон. – Это Шарлотта.

– Нет, папа. Это ты настоял на этом. Ты убедил меня, что мы должны помочь молоденькой горничной, с которой ты работаешь. Кажется, я начинаю понимать, почему это было для тебя так важно.

– Друзья познаются в беде, – говорю я. – Бабушка очень вам благодарна. Вам всем. Будь она сейчас здесь, она сказала бы это вам лично.

Мистер Престон встает, и Шарлотта следует его примеру.

– Ладно, давайте не будем слишком сильно раскисать, – говорит он, утирая щеки. – Пожалуй, мы пойдем.

– День был длинный, – добавляет Шарлотта. – Хуан Мануэль, мы принесли вам вашу настоящую сумку из вашего шкафчика в отеле. Она в коридоре, у шкафа.

– Спасибо, – говорит он.

Меня вдруг охватывает сильнейшее беспокойство. Я не хочу, чтобы они уходили. А вдруг они исчезнут из моей жизни и никогда больше не вернутся? Такое уже случалось. Эта мысль немедленно приводит меня на грань нервного срыва.

– Мы ведь с вами еще увидимся? – спрашиваю я. Я не могу скрыть тревоги в своем голосе.

Мистер Престон фыркает:

– Куда ж мы денемся?

– Мы с вами будем видеться очень часто, Молли, – добавляет Шарлотта. – Мы должны подготовиться к суду.

– И потом, суд судом, а куда же мы теперь без тебя, Молли. Я старик, к тому же овдовевший, который немножко закоснел в своих привычках. Может, мои слова покажутся странными, но это пошло мне на пользу. Вся эта история. И все вы. Как будто у меня появилась…

– Семья? – подсказывает Хуан Мануэль.

– Да, – соглашается мистер Престон. – Как будто у меня появилась семья.

– А знаете, – говорит Хуан Мануэль, – в моей семье есть правило, что каждое воскресенье мы все вместе собираемся на ужин. Это то, по чему я больше всего здесь скучаю.

– Это очень просто исправить, – говорю я. – Шарлотта, мистер Престон, вы придете к нам в это воскресенье на ужин?

– Я буду готовить! – восклицает Хуан Мануэль. – Вы наверняка никогда не пробовали настоящую мексиканскую еду, такую, как готовит моя мама. Я устрою вам «Тур по Мексике». О, вам понравится!

Мистер Престон смотрит на Шарлотту. Та кивает.

– С нас десерт, – говорит он.

– И бутылка шампанского, – добавляет она. – Нам есть что отпраздновать!

Пока Шарлотта и мистер Престон обуваются, я стою в дверях и смотрю на них. Я не очень понимаю, как полагается прощаться с людьми, которые только что спасли тебя от пожизненного заключения в тюрьме.

– Ну, чего ты ждешь? – спрашивает мистер Престон. – Подойди, обними своего старого друга.

Я подчиняюсь, и ощущение, которое меня охватывает, становится для меня неожиданностью: я чувствую себя маленькой девочкой, которая обнимает большого теплого медведя.

Шарлотту я тоже обнимаю, и это приятно, но ощущается совершенно по-другому, как будто гладишь крылышко бабочки.

Они уходят рука об руку, и я закрываю за ними дверь. Хуан Мануэль стоит в дверях гостиной, переминаясь с ноги на ногу.

– Молли, ты точно не против, чтобы я сегодня остался у тебя ночевать?

– Точно, – говорю я. – Только сегодня. – И тут меня словно прорывает. – Ты займешь мою комнату, а я займу комнату бабушки. Я сменю простыни прямо сейчас. Я всегда отбеливаю и глажу постельное белье и держу наготове два запасных комплекта, и ты можешь быть абсолютно уверен, что ванную я регулярно мою и дезинфицирую. И если тебе понадобятся какие-нибудь гигиенические принадлежности, например мыло или зубная щетка, я…

– Молли, это хорошо. Я в порядке. Всё в порядке.

Мой словесный поток иссякает.

– Я не слишком-то уверенно чувствую себя в подобных ситуациях. Я знаю, как обращаться с гостями в отеле, но не в моем собственном доме.

– Ты не обязана обращаться со мной как-то по-особенному. Я просто буду стараться не шуметь и не устраивать беспорядка и помогать тебе, чем смогу. Ты любишь завтракать?

– Да, я люблю завтракать.

– Отлично, – говорит он. – Я тоже.

Я пытаюсь сама поменять простыни в моей комнате, но Хуан Мануэль мне не дает. Мы откидываем бабушкино покрывало с одинокой звездой и, сняв простыни, заменяем их свежими. Мы делаем это в четыре руки, пока он рассказывает мне про своего трехлетнего племянника Теодоро, который остался в Мексике и который всегда прыгал на кровати, когда Хуан Мануэль пытался застелить ее. Когда он рассказывает свои истории, они оживают у меня перед глазами. Я вижу маленького мальчика, который прыгает и играет. Такое ощущение, что он здесь, рядом с нами.

Когда мы заканчиваем, Хуан умолкает.

– Ладно. Я собираюсь спать, Молли.

– Тебе больше ничего не нужно? Может, чашку какао или туалетные принадлежности?

– Ничего не надо. Спасибо.

– Хорошо, – говорю я, направляясь к выходу из комнаты. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мисс Молли, – отзывается он, потом тихо закрывает дверь моей комнаты.

Я иду по коридору в ванную и там переодеваюсь в пижаму и медленно чищу зубы, трижды пропевая про себя «Happy Birthday», чтобы все до последнего моляра были вычищены как полагается.

Потом я умываюсь, пользуюсь туалетом и мою руки. После этого достаю из-под раковины «Виндекс» и быстренько протираю зеркало. Ну вот, мое отражение смотрит на меня сквозь безупречно чистое, без единого пятнышка, стекло.

Тянуть дальше нет смысла.

Пора.

Я прохожу по коридору и останавливаюсь перед дверью бабушкиной комнаты. Мне вспоминается тот день, когда я в последний раз закрыла эту дверь – после того, как коронер и его помощники вынесли бабушкино тело, после того, как я вымыла всю комнату от пола до потолка, выстирала постельное белье и заново застелила постель, после того, как я взбила ее подушки и протерла от пыли все ее безделушки до последней, после того, как я сняла с крючка за дверью ее домашнюю кофту, последний оставшийся предмет ее одежды, который я не выстирала, и, прижав к лицу, вдохнула знакомый запах, последнюю ее частичку, прежде чем отправить и ее тоже в корзину для грязного белья. Громкий щелчок закрывшейся двери был окончательным, как сама смерть.

Я протягиваю руку к дверной ручке. Я поворачиваю ее. Я открываю дверь. В комнате все точно так, как я ее оставила. Далтоновские фарфоровые статуэтки в пышных юбках застыли в танце на комоде. Оборки нежно-голубого подзора кровати безупречно чисты. На взбитых подушках ни одной складочки.

– Ох, бабушка, – произношу я вслух, и на меня обрушивается волна горя, настолько мощная, что она подхватывает меня и несет к бабушкиной кровати. Я ложусь на нее, внезапно ощущая себя потерпевшей крушение на маленьком плоту посреди бурного моря. Я обнимаю одну из ее подушек, утыкаюсь в нее носом, но я слишком хорошо ее выстирала. Бабушкин запах исчез. Ее больше нет.

В последний день ее жизни я сидела с ней. Она лежала там, где сейчас лежу я. Я перетащила кресло от входной двери – то самое, с подушкой безмятежности, – в комнату и поставила его рядом с кроватью. Неделей раньше я перенесла в комнату телевизор, поставив его на комод, чтобы бабушка могла смотреть документальные фильмы о природе и «Нэшнл джиографик», пока я на работе. Мне не хотелось оставлять ее одну – даже на несколько часов. Я знала, что ее мучают сильные боли, несмотря на то что она изо всех сил старалась это от меня скрыть.

– Моя дорогая девочка, ты нужна на работе. Ты – важная часть улья. Я тут в полном порядке. У меня есть мой чай и мои таблетки. И мой «Коломбо».

По мере того как шли дни, она становилась все бледнее и бледнее. И больше не напевала себе под нос. Даже по утрам она была совсем тихой, каждая мысль давалась с трудом, каждый поход в туалет превращался в путешествие века.

Я отчаянно пыталась образумить ее.

– Бабушка, давай вызовем «скорую». Давай поедем в больницу.

Она медленно качала головой; ее пушистые седые волосы дрожали на подушке.

– Не нужно. Со мной все в порядке. От боли есть таблетки. Я там, где хочу быть. Дом, милый дом.

– Но может, они смогут что-нибудь сделать. Может, доктора смогут…

– Ш-ш-ш, – говорила она всякий раз, когда я отказывалась слушать. – Мы дали обещание, ты и я. И о чем мы договорились насчет обещаний?

– Обещания должны быть выполнены.

– Вот именно, – говорила она. – Ты хорошая девочка.

В самый последний день боли резко усилились. Я снова попыталась убедить ее поехать в больницу, но все было напрасно.

– Сейчас будет «Коломбо», – сказала она.

Я включила телевизор, и мы стали смотреть очередную серию, или, вернее, я смотрела, а она лежала с закрытыми глазами, вцепившись в простыни.

– Я слушаю, – проговорила она совсем слабым шепотом. – Будь моими глазами. Рассказывай мне обо всем, что мне нужно видеть.

Я смотрела на экран и пересказывала происходящее. Коломбо опрашивал молодую жену пожилого миллионера, которая, судя по всему, не особенно-то и расстроилась, узнав, что ее муж, скорее всего, не является главным подозреваемым по делу об убийстве. Я описала ресторан, в котором они сидели, зеленую скатерть, то, как она двигала головой и ерзала на своем стуле. Я сказала бабушке, когда поняла, что Коломбо ее раскусил, – по выражению его лица, которое говорило, что он понял правду раньше, чем все остальные.

– Да, – выдохнула она. – Очень хорошо. Ты учишься понимать выражения лиц.

Примерно посередине серии бабушка заметалась. Ее лицо исказила гримаса боли, а по щекам потекли слезы.

– Бабушка? Как тебе помочь? Что сделать?

Я слышала ее судорожное дыхание. На каждом вдохе в груди у нее что-то булькало, словно вода в трубе.

– Молли, – выдавила она. – Пришло время.

На заднем плане Коломбо продолжал свое расследование. Он раскусил жену миллионера. Кусочки пазла были готовы сложиться в единое целое. Я убавила громкость.

– Нет, бабушка. Нет, я не могу.

– Можешь, – сказала она. – Ты обещала.

Я возражала. Я пыталась ее образумить. Я просила, я умоляла ее позволить мне позвонить в больницу.

Она ждала, когда буря моих эмоций уляжется. А потом повторила еще раз:

– Сделай мне чашку чая. Пора.

Я была так рада получить четкое указание, что вскочила на ноги. Я бросилась в кухню и заварила ей чай в ее любимой чашке – с пасторальной сценой – в рекордно короткое время.

Я вернулась в комнату и поставила чашку на прикроватный столик. Потом подложила подушку ей под спину, чтобы приподнять повыше, но, как бы осторожно я ни прикасалась к ней, она жалобно стонала, словно животное, попавшее в капкан.

– Мои таблетки, – сказала она. – Все, сколько осталось.

– Ничего не выйдет, бабушка, – сказала я. – Их там слишком мало. На следующей неделе выдадут новые.

Я снова принялась ее упрашивать. Я умоляла ее.

– Обещания надо…

Сил закончить фразу у нее уже не хватило.

В конце концов я сдалась. Я открыла флакончик и поставила его на край блюдца. Потом вложила ей в руки чашку.

– Высыпай их в чай, – сказала она. – Все, сколько есть.

– Бабушка…

– Прошу тебя.

Я высыпала остатки болеутоляющего в чай – четыре таблетки всего-навсего. Недостаточно. Следующий рецепт нам был положен только через пять дней. Пять дней мучительной агонии.

Сквозь слезы я посмотрела на бабушку. Она моргнула и взглядом указала на ложку на блюдечке.

Я взяла ее и принялась мешать чай, пока через минуту она не моргнула еще раз. Я прекратила мешать.

Превозмогая боль, она с огромным усилием приподнялась – ровно настолько, чтобы я смогла поднести чашку к ее посеревшим губам. Вливая в нее чай, я продолжала молить:

– Не пей. Не…

Но она выпила. Она выпила весь чай.

– Восхитительно, – прошептала она, закончив.

Потом она соскользнула обратно в подушки и сложила руки на груди. Ее губы слабо зашевелились. Она пыталась что-то сказать. Мне пришлось наклониться почти к самым ее губам, чтобы расслышать.

– Я люблю тебя, моя дорогая девочка, – сказала она. – Ты знаешь, что делать.

– Бабушка! – взмолилась я. – Я не могу!

Но я уже все сама видела. Я видела, как ее тело напрягается, в очередной раз сведенное судорогой боли. Ее дыхание становилось все более слабым, а бульканье – все более громким, как барабанная дробь.

Мы обо всем договорились. Я обещала. Она всегда была такой рациональной, такой разумной, и я не могла не исполнить ее последнее желание. Я знала, что это было то, чего она хотела. Она не заслуживала страданий. «Господи, даруй мне безмятежность, чтобы принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».

Я взяла ее подушку безмятежности из кресла. Я положила подушку бабушке на лицо и держала ее там.

Я не могла заставить себя взглянуть на подушку. Вместо этого я сосредоточилась на бабушкиных руках, рабочих руках, руках горничной, так похожих на мои собственные, – чистые, коротко подстриженные ногти, мозолистые костяшки, тонкая, пергаментная кожа, голубые реки вен, на глазах замедляющие свой ток. Они один раз вскинулись, пальцы разжались и сжались, точно пытаясь ухватиться, дотянуться до чего-то, но было уже слишком поздно. Мы обо всем договорились. Так и не успев ни до чего дотянуться, они дрогнули и застыли. Расслабились. Прекратили борьбу.

Все это заняло не очень много времени. Когда она затихла, я убрала подушку и крепко прижала ее к груди.

На кровати лежала моя бабушка. Она выглядела так, как будто просто крепко уснула: веки сомкнуты, рот слегка приоткрыт, лицо безмятежное. Умиротворенное.

Сейчас, девять с лишним месяцев спустя, лежа без сна в ее постели через стенку от Хуана Мануэля, я думаю обо всем, что со мной произошло, о нескольких последних днях, которые перевернули мою жизнь с ног на голову.

– Бабушка, я так по тебе скучаю. Я не могу поверить, что никогда больше тебя не увижу.

«В любой ситуации считай плюсы».

– Да, бабушка, – произношу я вслух. – Это намного лучше, чем считать овец.

Пятница

Глава 26

Просыпаюсь я под знакомые звуки и запахи готовящегося завтрака: аромат кофе, шарканье тапочек на кухне. Даже негромкое пение.

Но это не бабушка.

И я не в своей постели, а в ее.

И тут на меня разом обрушиваются воспоминания.

«Проснись и пой, моя дорогая девочка. Начался новый день».

Я выбираюсь из постели, сую ноги в шлепанцы и, накинув поверх пижамы бабушкин халат, на цыпочках пробираюсь в ванную. Я умываюсь и иду на кухню.

Вот он, Хуан Мануэль. Он успел принять душ: волосы у него еще влажные. Он негромко напевает что-то себе под нос, звякая посудой и жаря на плите яичницу.

– Доброе утро! – говорит он, отрываясь от сковороды. – Надеюсь, ты не будешь против. Я сбегал в магазин и вернулся. Я очень старался быть тихим. У тебя не было яиц. А хлеб? – Он показывает на пакет с лепешками на столешнице. – Странный он какой-то. Я не знаю, что с таким делать. Слишком много дырок.

– Это лепешки, – говорю я. – Они вкусные. Их надо поджарить, а потом есть с маслом и джемом.

Я беру пакет и засовываю в тостер пару лепешек.

– Надеюсь, ты не против, что я приготовил завтрак.

– Вовсе нет, – говорю я. – Это очень мило с твоей стороны.

– Я купил кофе. Я люблю пить на завтрак кофе. С молоком. И яичницу. И тортилью. Но сегодня я попробую кое-что новенькое – твои дырчатые лепешки.

Мы вместе хлопочем на кухне, готовя завтрак. Это невероятно странно делить домашние хлопоты с кем-то другим, не с бабушкой, но мы справляемся в мгновение ока.

Мы сидим, и я намазываю нам лепешки маслом и джемом.

– Ты не против? Я вымыла руки.

– Если я и знаю кого-то, кто чист, так это ты, – говорит Хуан Мануэль.

Этот комплимент вызывает у меня улыбку.

– Спасибо тебе большое.

Яичница кажется мне необыкновенно вкусной. Он приготовил ее с каким-то остреньким соусом. Она пряная и восхитительная и замечательно сочетается с джемом и лепешками. Я наслаждаюсь каждым кусочком в молчании, потому что Хуан Мануэль болтает без умолку, точно утренний воробей. Говоря, он держит вилку на весу, и я не могу не поражаться, как он при этом благовоспитанно умудряется не положить локти на стол.

– Я сегодня с утра разговаривал по скайпу со своими родными. Они не знают всего остального, и я не буду им об этом рассказывать. Но они знают, что сегодня я ночевал у друга. Я показал им твою комнату, твою кухню, твою гостиную. И твою фотографию. – Он делает глоток кофе. – Надеюсь, ты не против.

Я не могу ему ответить, потому что во рту у меня яичница, а разговаривать с набитым ртом невежливо. Но я не против. Абсолютно не против.

– Помнишь, я рассказывал тебе про моего кузена Фернандо? Его дочери в следующем месяце исполняется пятнадцать. Мне в это просто не верится! У нас, когда девушке исполняется пятнадцать, устраивают большой семейный праздник, мы нанимаем уличных музыкантов – мариачи, готовим большое угощение и танцуем всю ночь. Моя мама простудилась, но сейчас ей уже лучше. В это воскресенье они сфотографируются всей семьей за ужином и пошлют фотографию нам. Ты сможешь их всех увидеть. А мой племянник Теодоро, он был на ферме и катался на ослике. Теперь он постоянно изображает из себя ослика. Так смешно… Ох, как же я по ним скучаю.

Я доедаю лепешку и запиваю ее кофе.

– Это, наверное, очень тяжело, – говорю я. – Иметь возможность видеть их только по скайпу.

– Они далеко, – отвечает он. – Но они живы и здоровы.

Я думаю о его отце и о бабушке.

– Да, – говорю я. – Ты прав.

Наш разговор прерывает звонок моего мобильного телефона. Я оставила его в гостиной.

– Прошу прощения, – говорю я. – Обычно я не отвечаю на звонки во время еды, но…

– Я знаю, знаю, – отзывается он.

Я иду в гостиную и беру телефон.

– Алло? – говорю я в трубку. – Это Молли. Чем могу помочь?

– Молли, это мистер Сноу.

– Да, слушаю.

– Как твои дела? – спрашивает он.

– Хорошо. Спасибо, что спросили. А ваши?

– Время выдалось нелегкое. И я должен извиниться перед тобой. Полицейские заставили меня поверить в такие вещи, которые были попросту неправдой. Я не должен был им верить. Нашим номерам нужна твоя забота, и я надеюсь, что ты в ближайшее время вернешься к работе.

Мне приятно это слышать, очень приятно.

– Боюсь, я не смогу сделать это прямо сейчас. В данную минуту я завтракаю.

– Ну что ты. Я вовсе не рассчитывал, что ты явишься немедленно. Я имел в виду, когда ты будешь готова. Торопиться вовсе не обязательно.

– Как насчет завтра? – спрашиваю я.

Мистер Сноу на том конце провода издает вздох облегчения.

– Это было бы просто прекрасно, Молли. К сожалению, Шерил взяла больничный, и остальные горничные сбиваются с ног. Они страшно по тебе скучают и очень беспокоятся. Они будут очень рады услышать, что ты возвращаешься.

– Пожалуйста, передайте им привет от меня, – говорю я.

Меня гложет одна мысль, и я решаю озву- чить ее.

– Мистер Сноу, – говорю я, – до меня дошли слухи, что некоторые из моих коллег считают меня… странной. Кое-кто даже использовал эпитет «придурочная». Возможно, вы выскажете ваше мнение по этому вопросу?

Мистер Сноу некоторое время молчит. Потом говорит:

– Мое мнение таково, что некоторым из твоих коллег неплохо бы повзрослеть. У нас тут отель, а не детский сад. Мое мнение таково, что ты – единственная в своем роде, в хорошем смысле. И ты лучшая горничная за все время существования «Ридженси гранд».

Я чувствую, что прямо-таки раздуваюсь от гордости. Не исключено, что в результате этих слов я могла увеличиться в размерах на пару дюймов.

– Мистер Сноу? – говорю я.

– Да, Молли?

– А что будет с Хуаном Мануэлем?

– Я собирался звонить и ему тоже, чтобы сказать, что мы ждем его обратно, если он этого хочет. По всей видимости, ситуация с его разрешением на работу вполне решаема. То, что произошло, – не его вина.

– Я знаю, – говорю я. – Он сейчас тут, рядом со мной. Хотите с ним поговорить?

– Он… что? А, да, это было бы замечательно.

Я возвращаюсь на кухню и протягиваю Хуану Мануэлю трубку.

– Алло? – говорит он. – Да, да… Мне так жаль, мистер Сноу, я… нет, я…

Поначалу Хуан Мануэль едва может вставить слово.

– Да, сэр… Я знаю, сэр. Вы не знали. Но спасибо вам за то, что сказали это…

Потом разговор возвращается к работе.

– Конечно, сэр. Я сегодня же позвоню адвокату… Я очень вам признателен. И очень рад возможности работать в «Ридженси гранд».

Они еще некоторое время что-то обсуждают. Потом Хуан Мануэль наконец произносит:

– Я вернусь к работе сразу же, как только смогу. До свидания, мистер Сноу.

Хуан нажимает кнопку отбоя и кладет трубку на стол.

– Я не могу в это поверить. Меня не уволили.

– Меня тоже, – говорю я.

Меня накрывает волна теплоты, je ne sais quoi^[15], чего я не чувствовала уже очень давно.

Хуан Мануэль хлопает в ладоши.

– Ну что, – говорит он. – Похоже, у двоих на этой кухне сегодня выходной. Интересно, чем они займутся…

– Скажи-ка, Хуан Мануэль, – произношу я, – а ты, случайно, не любишь мороженое?

Несколько месяцев спустя

Глава 27

Сегодня прекрасный день – по множеству причин. Не далее как прошлой ночью, когда я легла в постель и принялась считать плюсы своей ситуации, их набралось столько, что я очень быстро дошла до сотни с лишним. Видимо, в конце концов я уснула, но могла бы считать всю ночь напролет и так и не закончить.

А сегодня радостей у меня еще больше, слишком много, чтобы их сосчитать.

Светит солнышко. На улице тепло, на небе ни облачка. Я только что вошла в «Ридженси гранд» и поднимаюсь по алым ступенькам навстречу мистеру Престону, который только что забрал у новоприбывших гостей их багаж.

– Молли! – говорит он, расплываясь в широкой улыбке, которая озаряет все его лицо. – Как приятно увидеть тебя на работе, а не в переполненном зале суда.

– Разве сегодня не прекрасный денек, мистер Престон?

– Что есть, то есть, – соглашается он. – Мы на работе, а Родни за решеткой. В мире все как полагается.

Интересно, настанет ли когда-нибудь день, когда при упоминании имени Родни со дна моего желудка не будет подниматься волна кислоты, а челюсти не будут сжиматься?

– А где Хуан Мануэль? – спрашивает мистер Престон.

– Он скоро появится. Его смена начинается через час.

– Наши воскресные планы в силе? Я уже мечтаю о его энчиладас. Знаешь, в том, что касается еды, я скорее консерватор, а уж после смерти жены так и вовсе перестал замечать, что я ем. Но этот твой мужчина, он просто распахнул передо мной дверь в новый гастрономический мир. Может, даже слишком широко.

Он со смешком похлопывает себя по животу.

– Ему будет очень приятно это слышать, мистер Престон. И да, мы ждем вас с Шарлоттой в воскресенье в обычное время. Я, пожалуй, пойду. Сегодня надо многое сделать! У нас свадьба и конференция. Мистер Сноу говорит, все номера забронированы на неделю вперед. Передавайте привет Шарлотте.

– Непременно, моя дорогая девочка. Береги себя.

Мистер Престон отворачивается, чтобы помочь кому-то из гостей. Я толкаю крутящуюся дверь и вхожу в лобби. Оно так же великолепно, как и в первый день, когда я его увидела, – строгая мраморная лестница, золотые перила в виде змей, изумрудные плюшевые диванчики, шум и толкотня гостей, служителей и носильщиков, снующих туда-сюда. Я делаю глубокий вдох и направляюсь к лестнице, ведущей в подвал. Но когда я уже готова спускаться, я замечаю чопорных пингвинов за стойкой регистрации. Они перестали работать. Они все смотрят в мою сторону. Некоторые перешептываются, но мне на них ровным счетом наплевать.

Из-за двери за стойкой регистрации появляется мистер Сноу.

– Молли! – восклицает он при виде меня и спешит мне навстречу. – Ты выступила блестяще. Просто блестяще!

Мне трудно сосредоточиться на его словах. Все мое внимание поглощено пингвинами: я пытаюсь сообразить, почему они так уставились на меня в этот раз.

– Я всего лишь сказала правду, – говорю я мистеру Сноу.

– Да, но именно эта правда, именно твои показания стали решающими. Ты держалась так спокойно и уверенно. И у тебя настоящий дар в том, что касается слов, и потрясающая память на мелочи. Судья это увидел и понял, что ты – надежный свидетель.

– Почему они так на меня пялятся? – спрашиваю я.

– Прошу прощения? – переспрашивает мистер Сноу, потом прослеживает мой взгляд по направлению к стойке регистрации. – А, понятно, – говорит он. – Если бы меня попросили высказать мои предположения, я бы сказал, что они в восхищении. Я бы сказал, что так они выражают свое уважение.

Уважение. Я настолько не привыкла быть объектом подобных взглядов, что не смогла их расшифровать.

– Благодарю вас, мистер Сноу, – говорю я. – Пожалуй, мне пора. Сегодня у меня много номеров, которые необходимо привести в безупречное состояние, а, как вы понимаете, номера сами себя не приберут.

– Это уж точно. Хорошего тебе дня, Молли.

Я спускаюсь вниз, в подсобные помещения. Там душно и тесно, как обычно, но меня это никогда не смущало, ни в малейшей степени. Я останавливаюсь перед моим шкафчиком, на дверце которого висит моя униформа, свежевыстиранная и тщательно выглаженная, в тонкой, как паутинка, пластиковой обертке. Она – это еще один плюс. Это вещь неземной красоты.

Я несу ее в раздевалку и переодеваюсь. Потом возвращаюсь к шкафчику и открываю его. Детектив Старк давным-давно вернула мне песочные часы, подарок Жизели, и я храню их на верхней полочке как напоминание. О ней. О нас. О нашей странной дружбе, которая была и которой не было.

Пора.

Я обзавелась новым аксессуаром, дополнением к униформе, который тоже храню в шкафчике. Это продолговатый позолоченный значок, который я ношу над сердцем. На нем написано: «МОЛЛИ ГРЕЙ, СТАРШАЯ ГОРНИЧНАЯ».

Смелым и неожиданным решением мистер Сноу с месяц назад повысил меня. Не в моих правилах злословить, но, похоже, рабочая этика Шерил не соответствовала высоким профессиональным стандартам мистера Сноу, потому что он снял ее с начальственной должности и назначил вместо нее меня.

За этот месяц я внедрила в рабочую практику кое-какие полезные нововведения, чтобы улучшить общую производительность и командный дух в улье. Во-первых, перед каждой сменой я собственноручно забочусь о том, чтобы тележка каждой горничной была целиком и полностью укомплектована всем необходимым. Я обожаю эту часть моей работы: укладывать брусочки мыла и миниатюрные флакончики шампуня в лотки, пополнять запасы салфеток для полировки и чистящих средств, складывать свежие белоснежные полотенца идеально ровными стопками. По особым дням, таким как День матери, я оставляю для горничных маленькие подарочки в их тележках, например коробочку шоколадных конфет с небольшой карточкой, на которой написано: «От горничной Молли. Знай: твоя работа прекрасна».

Еще одно полезное нововведение касается того, каким образом мы начинаем нашу смену. Все горничные собираются вместе со своими тележками и договариваются о честном и справедливом распределении номеров как в плане количества комнат, так и возможности заработать чаевые. Я совершенно ясно дала понять Шерил, что у нее нет права совать свой нос в комнаты, закрепленные за другими горничными, и, если она присвоит себе хотя бы цент из чужих чаевых, я безо всякой жалости вышвырну ее из улья и напоследок перееду ее же собственной тележкой.

В нашей команде горничных пополнение. Его зовут Рики, и он сын Солнышка. Шерил язвительно заметила, что он шепелявит и подводит глаза, – два факта, которые, честно говоря, настолько неуместны, что я не заметила ни того ни другого за весь период его месячного обучения. А вот на что я обратила внимание, так это на то, с какой скоростью он учится новому, как безупречно, без единой складочки, застилает постели, до блеска натирает стекла и приветствует гостей с манерами изысканного придворного. Он, как говорят менеджеры, просто находка для отеля.

Вместе с повышением в должности я получила и прибавку к зарплате, и ввиду этого обстоятельства и того, что теперь за квартиру мы платим вдвоем, основала свое собственное «Фаберже». Там пока немного, всего несколько сотен долларов, но у меня есть план. Я буду откладывать деньги до тех пор, пока не скопится достаточно, чтобы снова записаться на курс гостиничного менеджмента в местный колледж. С позволения мистера Сноу я буду совмещать работу с учебой и через год или два, окончив курс с отличием, вернусь к работе в «Ридженси гранд» на полный день с новыми умениями и более полными познаниями в области гостиничного менеджмента.

Но пожалуй, самая большая перемена, которая произошла в моей жизни, – это то, что теперь у меня официально есть кавалер. Говорят, сейчас принято называть его партнером, и я пытаюсь приучить себя к этому термину, хотя каждый раз, когда я произношу его вслух, в голове у меня всплывает выражение «соучастник преступления», что в некотором роде так и было, хотя в то время я об этом не подозревала.

Когда Хуан Мануэль наконец получил разрешение на работу и вернулся на кухню «Ридженси гранд», мистер Сноу предложил ему пожить в своем собственном номере в отеле столько времени, сколько ему понадобится, чтобы встать на ноги. Но по вечерам и выходным, когда мы не работали, мы с Хуаном проводили много времени вместе. Я не сразу смогла заставить себя поверить в то, что он и в самом деле тот, кем кажется, а именно хороший человек, без намека на гнильцу. И полагаю, он тоже не сразу поверил в то, что я такая же.

Я научилась судить друзей по их делам, а дела Хуана говорят сами за себя. Среди них есть важные вещи, как, например, его выступление в суде, на котором он сказал, что я понятия не имела о незаконной деятельности, которая творилась в отеле. Но есть и мелочи, вроде ланчей в пакетиках из коричневой бумаги, которые он готовит для меня и которые я забираю с кухни каждый день ровно в полдень. Внутри пакетика лежит восхитительный сэндвич и что-нибудь сладкое, что он кладет, чтобы меня порадовать, – песочное печенье, шоколадная конфета, а время от времени – кекс с отрубями и изюмом.

У меня все еще бывают дни, когда я испытываю острую тоску по бабушке, и, когда я пишу Хуану сообщение, чтобы сказать ему, что мне грустно, он тут же отвечает: «БПТ ННУ». Он приносит пазлы, которые мы с ним собираем вместе, или просто помогает с уборкой. Если и есть что-то, что поднимает настроение лучше хорошей уборки, – это хорошая уборка в хорошей компании. Со своей стороны, когда я понимаю, что Хуан грустит и скучает по своим родным, я воздерживаюсь от предложения быстренько это исправить при помощи салфеток. Вместо этого я обнимаю и целую его.

Два месяца назад я спросила Хуана Мануэля, не хочет ли он переехать из отеля ко мне.

– Из соображений финансовой экономии, – пояснила я. – Помимо всего прочего.

– Я соглашусь только при условии, что ты позволишь мне мыть всю посуду.

Я с неохотой согласилась.

С тех пор мы живем в моей квартире в полном согласии – делим пополам квартирную плату, вместе готовим еду, вместе звоним его родным, вместе ходим за покупками и в «Олив гарден»… и не только. Хуан Мануэль разделяет мою любовь к «Туру по Италии». Мы часто играем с ним в игру, как будто мы оказались на необитаемом острове и должны выбрать только какую-то одну часть «Тура по Италии», которую можем съесть.

– Ты можешь выбрать только что-то одно: цыпленка с пармезаном, лазанью или фетучини с соусом альфредо.

– Нет, я не могу выбрать. Это невозможно, Молли.

– Но ты должен. Нужно выбрать что-то одно.

– Я не могу выбрать. Я лучше умру.

– Я бы предпочла, чтобы ты остался жив и здоров, большое тебе спасибо!

В последний раз мы с ним играли в эту игру в «Олив гарден». Он наклонился вперед через стол и поцеловал меня, прямо под висячей лампой, и при этом ни на миг не положил локти на стол, потому что такой уж он человек.

Сегодня мы с ним тоже идем в «Олив гарден», вдвоем, только он и я. У нас есть что отпраздновать. Вчера был важный день для нас обоих. Мы оба выступали в суде по делу Родни. Шарлотта несколько недель готовила нас к перекрестному допросу, к любому каверзному вопросу, который защита могла нам задать. В итоге Хуана Мануэля вызвали для дачи показаний передо мной, и он поведал суду всю печальную и неприглядную правду. Он рассказал, как лишился документов, как Родни угрожал расправиться с ним и его родными, как его заставляли работать на Родни и регулярно истязали. В результате защитник Родни обрушился не на Хуана Мануэля. Он обрушился на меня.

«Вы в самом деле полагаете, что суд поверит в то, что вы ни о чем не подозревали, когда каждое утро в самом буквальном смысле стирали кокаин со столов?»

«Правильно ли будет утверждать, что вы были сообщницей мистера Блэка?»

«Жизель ваша подруга? Поэтому вы ее защищаете?»

Мне очень хотелось сказать им, что Жизель не нуждается в моей защите – больше не нуждается, поскольку ее обидчик, мистер Блэк, мертв. Но я усвоила от Шарлотты, что в суде, когда в вопросе звучит предположение, отвечать на него не обязательно. И поскольку я не хотела попасть впросак, я позволила Шарлотте возразить. А сама ничего не сказала.

Детектив Старк неоднократно пыталась добиться того, чтобы Жизель появилась в суде, но все напрасно. Однажды ей удалось поговорить с Жизелью по телефону. Ее засекли в отеле в Сен-Тропе. Детектив Старк умоляла Жизель вернуться в страну и выступить в суде. Жизель спросила, кто обвиняемый, а когда узнала, что это Родни, а не я, сказала: «Черта с два, нет. Я не собираюсь возвращаться».

– А она не сказала почему? – спросила я.

– Она сказала, что и так потратила слишком много времени на отъявленных мерзавцев. И что теперь, когда она впервые в своей жизни свободна, с нее хватит. Она сказала, что явится в суд только при условии, что я выслежу ее и вручу повестку лично в руки. Еще она сказала, что это я следователь, а не она и что это моя обязанность – засадить злодея за решетку.

Это было очень похоже на Жизель. Когда детектив Старк рассказывала мне все это, я прямо-таки слышала ее голос.

В конце концов я вышла на трибуну, и лишь Хуан мог подтвердить мою версию этой истории.

По всей видимости, выступила я хорошо. На трибуне я держалась спокойно, и судья принял это во внимание. Шарлотта говорит, большинство свидетелей решает, что на них нападают, и начинают либо агрессивно обороняться, либо ломаются.

Я же привыкла к обзывательствам и намекам относительно моего характера. Я привыкла к словесным перепалкам и колкостям. Меня осыпают ими ежедневно, а я нередко об этом даже не догадываюсь. Я привыкла к тому, что слова – моя единственная защита.

По большей части находиться на свидетельской трибуне мне было нетрудно. Все, что от меня требовалось, – это выслушивать вопросы и отвечать правду, мою правду.

Сложнее всего мне пришлось, когда Шарлотта попросила меня рассказать суду о моих воспоминаниях о том дне, когда я обнаружила мистера Блэка мертвым в постели. Я рассказала им о том, как мистер Блэк едва не сшиб меня с ног у входа в номер. Как я потом вернулась в номер еще раз, но Жизели там уже не было, как я заглянула в дверь спальни и увидела мистера Блэка, лежащего на кровати. Я рассказала им все подробности, какие смогла вспомнить, – про бутылочки с алкоголем на столике в гостиной, открытый сейф, рассыпанные по полу таблетки, разбросанные в разные стороны туфли мистера Блэка, три подушки на кровати вместо четырех.

– Три подушки, – произнесла Шарлотта. – Сколько подушек обычно лежит на кровати в «Ридженси гранд»?

– Наш стандарт – четыре подушки. Две твердые, две мягкие. И могу вас заверить, я всегда строго следила за тем, чтобы на той кровати было ровно четыре чистые подушки. Я человек, для которого несущественных мелочей не существует.

По залу суда пронесся приглушенный смех, смех надо мной. Судья призвал к порядку, и Шарлотта попросила меня продолжать.

– Расскажите суду, Молли. Вы никого не видели в номере или в коридоре, никого, кто мог бы унести с собой пропавшую подушку?

И вот тут-то наступила самая сложная часть, то, что я никогда ни с кем не обсуждала, даже с Шарлоттой. Но я подготовилась к этому моменту. Я репетировала его много ночей подряд, между подсчетом плюсов моей ситуации и подсчетом овец.

Я собралась с духом, чтобы не выдать свое волнение ни дрожью в голосе, ни смущенным взглядом. Я сосредоточилась на приятном шорохе крови в ушах. Я слышала, как она мягко пульсирует, набегая и отступая, точно волны где-нибудь на далеком пляже.

– Я не была одна. В той комнате, – сказала я. – Сначала я думала, что одна, но это было не так.

Шарлотта круто обернулась и воззрилась на меня.

– Молли?! – сказала она. – О чем вы говорите?

Я сглотнула, потом продолжила:

– После того как я в первый раз позвонила на ресепшен и попросила кого-нибудь прислать, я повесила трубку. Потом повернулась к выходу из спальни. И тогда я увидела…

– Молли, я хочу, чтобы вы очень хорошо подумали, прежде чем говорить, – посоветовала мне Шарлотта спокойным тоном, хотя глаза у нее расширились от тревоги. – Я сейчас задам вам вопрос, а вы должны будете ответить на него абсолютно честно. Что именно вы увидели?

Она склонила голову набок, как будто ничего не понимала.

– На дальней стене напротив меня висело зеркало.

Я сделала паузу и стала ждать, когда Шарлотта сообразит. Это не заняло у нее много времени.

– Зеркало, – повторила она. – И что же в нем отражалось?

– Во-первых, я сама, мое перепуганное лицо. Во-вторых, за спиной у меня, слева, в темном углу рядом со шкафом Жизели, стоял… человек.

Я впилась взглядом в Шарлотту. Казалось, ее разум лихорадочно работает, точно сложная машина, пытаясь проникнуть в мои мысли и решить, как действовать дальше.

– А… у этого человека было что-нибудь в руках? – спросила она.

– Подушка.

По залу суда пробежал шепот. Судья призвал к порядку.

– Молли, а этот человек, чье отражение в зеркале вы увидели тогда в темном углу, присутствует сейчас в зале суда?

– Боюсь, я не могу с полным правом это сказать.

– Потому что вы не знаете?

– Потому что в тот самый момент, когда я обернулась, чтобы посмотреть на этого человека в темном углу напрямую, я упала в обморок. А когда очнулась, его там уже не было.

Шарлотта медленно кивнула. Она тянула время.

– Разумеется, – произнесла она. – Вы ведь вообще склонны падать в обморок, верно, Молли? Детектив Старк показала, что вы один раз упали в обморок на пороге своей квартиры, когда вас арестовали, и еще один раз в полицейском участке, я ничего не путаю?

– Да, все верно. Я падаю в обморок в состоянии крайнего нервного напряжения. И я совершенно определенно пребывала в состоянии крайнего нервного напряжения, когда меня ошибочно арестовали. И точно так же я пришла в состояние крайнего нервного напряжения, когда посмотрела в то зеркало и поняла, что в номере я не одна.

Шарлотта принялась расхаживать туда-сюда перед трибуной, потом остановилась прямо передо мной.

– И что произошло, когда вы пришли в себя? – спросила она.

– Когда я пришла в сознание, я снова позвонила на стойку регистрации. Но тогда в номере уже больше никого не было. Только я. Ну, то есть я и труп мистера Блэка, – уточнила я.

– Возможно ли такое, Молли, – я не спрашиваю, он это был или нет, – но возможно ли такое, что этим человеком в том темном углу был Родни Стайлз?

Адвокат Родни вскочил на ноги.

– Возражение! Наводящий вопрос!

– Поддерживаю, – ответил судья. – Адвокат, вы хотите переформулировать свой вопрос?

Шарлотта некоторое время молчала, хотя я сомневаюсь, что это потому, что она думала. Я в это время внимательно разглядывала Родни. Его адвокат наклонился вперед и что-то шептал ему на ухо. Я задалась вопросом, какими эпитетами меня награждают в этот раз; впрочем, не то чтобы это имело какое-то значение. На Родни был очень дорогой c виду костюм. Когда-то этот мужчина казался мне таким красивым, сейчас же, глядя на него, я лишь недоумевала, что вообще могла в нем находить.

После долгого молчания Шарлотта наконец произнесла:

– Вопросов больше не имею, Ваша честь. – Она обернулась ко мне. – Спасибо, Молли.

Я уже было решила, что все закончилось, но потом вспомнила, что это только половина дела. Адвокат Родни неторопливым шагом направился ко мне и, остановившись прямо передо мной, смерил меня взглядом. Это меня не особенно смутило. Я привыкла к таким взглядам. Мир хорошо меня подготовил.

Я сейчас не воспроизведу дословно, что именно было сказано, но помню, что стояла на своем, излагая ту же самую историю в том же самом виде каждый раз, когда меня спрашивали. Я ни разу не запнулась, потому что очень просто говорить правду, когда ты знаешь, где правда, а где нет, и когда ты провел для себя четкую линию. Однако в какой-то миг во время перекрестного допроса адвокат Родни начал наседать на меня особенно яростно.

– Молли, в вашей истории есть один момент, которого я до сих пор не понимаю. Вас несколько раз привозили в полицейский участок. У вас была масса возможностей рассказать детективу Старк о человеке, которого вы видели в углу номера в тот день. Тем самым вы, возможно, вывели бы себя из круга подозреваемых. И тем не менее вы раз за разом умалчивали о том, что видели в номере кого-то еще. Вы ни единого слова об этом не сказали. И если поведение вашего адвоката что-то значит, она, по всей видимости, тоже ровным счетом ничего об этом не знала до сегодняшнего дня. Чем вы это объясните, а, Молли? Может, на самом деле там никого не было? Или вы защищаете кого-то другого? Или, когда вы взглянули в то зеркало, все, что вы в нем увидели, это отражение вашего же собственного виноватого лица?

– Возражение. Психологическое давление. Самого отвратительного свойства, – вмешалась Шарлотта.

– Принимается, за вычетом последней фразы.

По залу пронеслись шепотки.

– Я перефразирую свой вопрос, – сказал адвокат Родни. – Вы солгали детективу Старк, когда в самый первый раз рассказывали ей о том, что увидели в том гостиничном номере.

– Я не лгала, – возразила я. – Напротив. Вы все читали протоколы допроса. Возможно, вы даже смотрели видео с моими показаниями, которые я дала в самый первый день в том грязном полицейском участке. Я практически первым же делом сообщила детективу Старк в самых недвусмысленных выражениях, что, когда я объявила о себе, входя в номер, мне показалось, что в номере был еще кто-то, кроме меня. Я специально попросила ее занести это в протокол.

– Но детектив, по всей видимости, подумала, что вы имели в виду мистера Блэка.

– Вот почему додумывать за другого человека опасно, – сказала я.

– А-а, – отозвался он, расхаживая туда-сюда перед трибуной. – Значит, вы утаили правду. Вы не стали ничего пояснять. Это ведь тоже ложь, Молли.

Он покосился на судью, который еле заметно опустил подбородок. Я подумала, что Шарлотта, возможно, вмешается, но она не вмешалась. Она сидела на своей скамье, молчаливая и неподвижная.

– А не могли бы вы, Молли, поведать нам, почему вы не сочли необходимым пояснить следователям ваше утверждение о том, что в номере был кто-то еще и что этот человек держал в руках подушку?

– Потому что я…

– Потому что вы что, Молли? Вы производите на меня впечатление человека, который за словом в карман не лезет, так что давайте проясним этот вопрос. Это ваш шанс.

– Я не была на сто процентов уверена, что именно я видела. Я привыкла сомневаться в себе и в собственном восприятии окружающего мира. Я отдаю себе отчет в том, что я другая, понимаете, не такая, как большинство людей. Мое восприятие будет отличаться от вашего восприятия. И потом, люди не всегда меня слушают. Я часто боюсь, что мне не поверят, что мои соображения не примут во внимание. Я всего лишь горничная, никто. И то, что я увидела в тот миг, показалось мне сном, хотя теперь я знаю, что это было наяву. Что там был кто-то, у кого был веский мотив убить мистера Блэка. И это была не я, – сказала я.

С этими словами я посмотрела на Родни, а он посмотрел на меня. На его лице появилось совершенно новое выражение. Такое впечатление, что он впервые за все время увидел во мне ту, кем я на самом деле являюсь.

Зал взорвался, и судья снова призвал всех к порядку. Мне задали еще несколько вопросов, на которые я ответила четко и учтиво. Но я понимала, что все, что бы я ни говорила дальше, уже не имеет никакого значения. Я понимала это, потому что видела лицо Шарлотты. Она улыбалась, и эта улыбка была для меня чем-то новым, чем-то, что я была намерена добавить в свой мысленный каталог под буквой В, которая означала «восхищение». Я удивила ее, поразила до глубины души, но ничего не испортила. Все выходило по-нашему. Вот что говорила ее улыбка.

И она была права. Все действительно вышло по-нашему.

Я вновь вспоминаю все то, что произошло вчера в зале суда, и против воли улыбаюсь сама.

От моих воспоминаний меня отрывают Сунита и Солнышко, направляющиеся ко мне. Они только что заступили на смену. Обе в безупречно чистой и отглаженной униформе, с аккуратно убранными волосами. Они молча останавливаются передо мной, что совершенно в порядке вещей для Суниты и абсолютно нехарактерно для Солнышка.

– Доброе утро, дамы, – приветствую их я. – Надеюсь, вам не терпится поскорее приступить к приведению номеров в идеальное состояние.

Обе продолжают молчать. Наконец Солнышко произносит:

– Давай. Скажи ей!

Сунита выходит вперед.

– Я хотела сказать: ты поймала змею. Теперь в траве чисто, благодаря тебе.

Я не очень понимаю, что именно она хочет сказать, но вижу, что это комплимент.

– Мы все хотим, чтобы в отеле было чисто, так ведь?

– О да! Где чистота, там и зелень!

Ее слова доставляют мне огромное удовольствие, потому что она цитирует мою же собственную фразу, которую я произнесла на последнем тренинге для горничных. «Где наводят чистоту, там и зелень тут как тут». Под зеленью я имела в виду деньги – чаевые, купюры. Фраза показалась мне весьма остроумной, и мне приятно, что Сунита ее запомнила.

– Большие чаевые сегодня и в будущем! – провозглашает она.

– Это будет очень хорошо для нас всех, – говорю я. – Ну что, идемте?

И мы без промедления беремся за тележки и направляемся к лифтам.

Но ровно в ту минуту, когда мы подходим к лифтам, в кармане у меня начинает вибрировать телефон.

Двери лифта распахиваются.

– Поезжайте сначала вы. Я подожду следующего, – говорю я.

Они вдвоем уезжают, так что я без помех могу проверить мой телефон. Это, скорее всего, Хуан Мануэль. Он частенько присылает мне сообщения во время рабочего дня, всякие пустяки, которые вызывают у меня улыбку, – фотографию, на которой мы с ним вдвоем едим мороженое в парке, или какую-нибудь новость о его родных в Мексике.

Но это не Хуан Мануэль. Это сообщение из банка. Сердце у меня ухает в пятки. Я не переживу скверных финансовых новостей. Я открываю сообщение и читаю:

«Солнечные Кайманы отправил(а) вам 10 000 долларов (США). Деньги были автоматически зачислены на ваш счет».

Там есть еще сообщение для получателя, которое состоит всего из двух слов: «Долг благодарности».

Сначала я думаю, что это какая-то ошибка. Но потом до меня доходит. Солнечные Кайманы. Каймановы острова.

Жизель.

Жизель прислала мне подарок. И она сейчас именно там – на ее любимом острове, на вилле, которую она так хотела и которую просила мистера Блэка переписать на ее имя за несколько часов до его смерти. Мистер Блэк уступил. Он сдался. Об этом проговорились на суде адвокаты Родни. Когда в последний день своей жизни он выскочил из номера, запустив в Жизель обручальным кольцом, он передумал. Он взял дарственную на виллу на Кайманах из сейфа. Я случайно увидела ее краешек, который торчал у него из нагрудного кармана, когда он едва не сшиб меня с ног у двери номера. Несмотря на то что они с Жизелью поссорились, он направился прямиком к своим адвокатам и велел им переписать виллу на ее имя. Это было последнее его дело, которое он сделал перед тем, как вернуться в отель. Это многое объяснило.

Я представила себе Жизель, нежащуюся на солнце в шезлонге. Наконец-то она получила то, чего всегда хотела, пусть и не таким образом, как ожидала. И деньги у нее тоже откуда-то появились, пусть это и не были деньги мистера Блэка, – деньги, которые можно было пустить на исправление ошибок.

Она прислала мне подарок. Огромный, многократно увеличивающий «Фаберже» подарок.

Подарок, который я не смогла бы вернуть, даже если бы и захотела.

Подарок, распорядиться которым я была намерена с умом.

Эпилог

Бабушка всегда говорила, что правда субъективна, а я не осознавала этого до тех пор, пока мой собственный жизненный опыт не подтвердил ее мудрость. Теперь я понимаю. Моя правда не такая, как ваша, потому что мы воспринимаем жизнь не одинаково.

Мы все разные, но все равно одинаковые.

Я вполне способна жить с этим более гибким представлением о правде – более того, в последнее время оно дает мне большое утешение.

Я учусь воспринимать все менее буквально, менее абсолютно. Мир, каким он выглядит сквозь разноцветную призму, гораздо более привлекательное место, чем когда видишь его только в черно-белых тонах. В этом новом мире есть место для версий и вариаций, для множества оттенков серого.

Та версия правды, которую я тогда изложила с трибуны на суде, представляет собой именно это – версию пережитого мной и воспоминаний о том дне, когда я нашла мистера Блэка мертвым в постели. Моя правда подчеркивает и выдвигает на передний план мой взгляд на мир; она фокусируется на том, что я вижу отчетливей всего, и оставляет в тени то, чего я не понимаю, – или то, во что я предпочитаю не вглядываться слишком пристально.

Правосудие как правда – оно тоже субъективно. Многие из тех, кто заслуживает наказания, так и не получают по заслугам, в то время как хороших, достойных людей обвиняют в чужих преступлениях. Это порочная система – правосудие, – грязная, путаная, несовершенная. Но если хорошие люди призна́ют личную ответственность за исполнение правосудия, разве у нас не будет больше шансов очистить весь мир от грязи, призвать к ответу лжецов, мошенников, мерзавцев, насильников?

Я обычно не склонна делиться своими соображениями на эту тему. Кого они могут заинтересовать? Я ведь всего лишь горничная.

Тогда в суде я рассказала собравшимся о том дне, когда я нашла мистера Блэка мертвым в его постели. Я рассказала им, как я это увидела, как я это пережила, только я сократила рассказ. Да, я действительно потрогала шею мистера Блэка в поисках пульса, но не обнаружила его. Я действительно позвонила на ресепшен с просьбой о помощи. Я повернулась к двери в спальню и мельком взглянула на себя в зеркало. И лишь тогда поняла, что я не одна в номере. В углу в самом деле кто-то стоял. Лицо было скрыто в тени, но я отчетливо видела руки и подушку, прижатую к груди. Этот человек так явственно напомнил мне меня саму и бабушку. Мне показалось, что я увидела себя, дважды отраженную в зеркале. Вот тогда я и упала в обморок.

Но это еще не конец истории. Прямо как в «Коломбо»: всегда есть еще какое-то обстоятельство, которое всплывает только потом.

Тот человек в углу – это был не мужчина.

Когда я очнулась, то обнаружила, что лежу на полу у кровати. Кто-то обмахивал мое лицо стопкой бумаги из гостиничного канцелярского набора. После нескольких глубоких вдохов картинка у меня перед глазами обрела четкость. Это была женщина, среднего возраста, с волосами цвета соли с перцем, зачесанными назад, и солнечными очками на голове. Ее волосы были аккуратно подстрижены под прямое каре, почти как мои собственные. На ней была просторная белая блуза и темные брюки. Она склонилась надо мной с обеспокоенным выражением лица. Оно показалось мне незнакомым, по крайней мере сначала.

– С вами все в порядке? – спросила она, перестав махать бумагой. Моим первым побуждением было снова потянуться к телефону. – Пожалуйста, – сказала она. – Вам не нужно этого делать.

Я заставила себя сесть, прислонившись спиной к прикроватному столику. Женщина отступила на пару шагов назад, чтобы дать мне место, но продолжала пристально смотреть на меня.

– Прошу прощения, – сказала я. – Я не подозревала, что в номере присутствует еще один гость. Но я должна…

– Вы ничего не должны. Пожалуйста. Выслушайте меня, прежде чем хвататься за телефон.

Голос у нее был не гневный и даже не напряженный. Она просто предлагала.

Я послушалась.

– Принести вам воды? – спросила она. – И может, что-нибудь сладкое?

Я не была готова вставать. Боялась, что мои ноги подведут меня.

– Да, – сказала я. – Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Она коротко кивнула и вышла из спальни. Я слышала, как она что-то ищет в гостиной. Потом в ванной включили воду.

Мгновение спустя она вернулась в спальню и, присев передо мной на корточки, протянула стакан воды. Я взяла его трясущимися руками и жадно выпила.

– Вот, держите, – сказала она, когда я допила. – Я нашла это в вашей тележке.

Это была маленькая шоколадка, какие мы оставляем гостям в качестве комплимента от отеля. Строго говоря, мне не полагалось ее есть, но обстоятельства были чрезвычайные, и потом, она уже все равно сняла обертку.

– Вам сейчас станет лучше.

Она дала мне дольку шоколада, вложила ее прямо мне в руку.

– Спасибо, – сказала я и отправила весь квадратик целиком в рот. Он мгновенно растворился у меня на языке. Магия сахара заработала.

Она немного подождала, потом спросила:

– Могу я вам помочь? – и протянула мне руку.

Я ухватилась дрожащими пальцами за ее руку и с ее помощью вскоре встала рядом с ней. Комната перед глазами стала четче. Пол больше не грозил уйти из-под ног.

Некоторое время мы так и стояли рядом с кроватью, глядя друг на друга. Ни одна не отваживалась отвести взгляд.

– У нас не так много времени, – произнесла она. – Вы знаете, кто я такая?

Я вгляделась в нее повнимательнее. Ее лицо казалось мне смутно знакомым, но, с другой стороны, она была похожа на любую другую гостью средних лет, которые часто останавливались в отеле.

– Прошу прощения, боюсь, что я…

И тут я вспомнила. По фотографиям в газетах. По одной мимолетной встрече в лифте. Это была миссис Блэк. Не вторая миссис Блэк, Жизель, а первая, изначальная жена мистера Блэка.

– А-а, – произнесла она, аккуратно убирая обертку от шоколадки в карман брюк. – Я вижу, вы припоминаете.

– Миссис Блэк, я очень прошу прощения за вторжение, но, кажется, ваш бывший муж… кажется, мистер Блэк мертв.

Она медленно кивнула:

– Мой бывший муж был изменником, вором, мерзавцем и преступником.

И тут до меня начало доходить, только тогда.

– Миссис Блэк, – спросила я. – Это вы… это вы убили мистера Блэка?

– А это, пожалуй, как посмотреть, – сказала она. – Я считаю, что он сам себя убил, медленно, мало-помалу, когда стал одержим жадностью, лишил нас с детьми нормальной жизни, погряз в коррупции, творя зло всеми возможными способами. Оба мои сына – его точные копии, и они давно уже превратились в жалких наркоманов, которые порхают с одной вечеринки на другую, соря отцовскими деньгами. А дочь Виктория желает лишь одного – привести семейный бизнес в порядок и придать ему хоть какое-то подобие человеческого лица, а ее родной отец хотел вышвырнуть ее из семьи. Он не успокоился бы, пока не оставил нас с Викторией без гроша. И все это несмотря на то, что у нее сорок девять процентов акций. Ну, то есть было сорок девять процентов. Теперь у нее будет больше…

Она поглядела на мистера Блэка, безжизненно лежащего на постели, потом вновь на меня.

– Я всего лишь хотела поговорить с ним, попросить его дать Виктории шанс. Но когда он впустил меня в номер, он был пьян, глотал одну таблетку за другой, едва ворочал языком, возмущался, какая Жизель алчная шлюха, прямо как я, какие мы с ней обе никчемные твари, две самые большие ошибки в его жизни. Он вел себя грубо и оскорбительно. Словом, все как обычно. – Она на некоторое время умолкла. – Он схватил меня за запястья. У меня будут синяки.

– Прямо как у Жизели, – сказала я.

– Да. Прямо как у новой, усовершенствованной миссис Блэк. Я пыталась предупредить ее. Жизель. Но она не послушала. Слишком молоденькая, чтобы прислушаться к голосу разума.

– Он и ее тоже бьет, – сказала я.

– Больше не будет, – отозвалась она. – Он бы и со мной сделал что-нибудь похуже, но начал задыхаться и хватать ртом воздух и выпустил мои запястья. Потом, шатаясь, дошел до кровати, сбросил туфли и повалился на постель, как будто ничего и не было.

Ее взгляд переместился на подушку на полу, потом скользнул прочь.

– Скажите, – произнесла она, – вам никогда не казалось, что в мире происходит все наоборот? Мерзавцы процветают, а хорошие люди страдают?

Такое впечатление, что она прочитала мои самые потаенные мысли. Я перебрала в памяти коротенький список тех, кто поступил со мной несправедливо и заставил страдать, – Шерил, Уилбур… и человек, которого я никогда в жизни даже не видела, мой родной отец.

– Да, – сказала. – Мне постоянно так кажется.

– И мне тоже, – ответила она. – По моему опыту, иногда бывает так, что хороший человек вынужден совершить что-то не совсем правильное, и все равно это правильно. – Да, она была права. – А что, если на этот раз все будет по-другому? – спросила она. – Что, если мы возьмем дело в свои руки и уравновесим чаши весов? Что, если вы меня не видели? Что, если я просто вышла из отеля и ушла, не оглядываясь?

– Но вас же опознают, разве нет?

– Если люди в самом деле читают газеты, которые подкладывают им под дверь, но я лично в этом очень сомневаюсь. Я практически невидимка. Одна из множества седых женщин среднего возраста в свободной одежде и в темных очках, выходящая из отеля «Ридженси гранд». Никто.

Невидимка на виду у всех. Совсем как я.

– К чему вы прикасались? – спрашиваю я у нее.

– Прошу прощения?

– Когда вы вошли в номер, к чему вы прикасались?

– О… я прикасалась к дверной ручке и, возможно, к самой двери. Кажется, я положила руку на бюро у двери. Я не садилась. У меня не было такой возможности. Он гонялся за мной по всему номеру, вопя и брызжа слюной мне в лицо. Он схватил меня за запястья, так что вряд ли я прикасалась к нему. Потом я взяла с кровати эту подушку и… Пожалуй, это все.

Мы обе некоторое время молчим, глядя на подушку на полу. Я снова думаю о бабушке. Тогда я не понимала ее, вернее, понимала не до конца, но сейчас, во время этого разговора с миссис Блэк, внезапно отчетливо это увидела – что милосердие может принимать самые неожиданные формы.

Я вскинула глаза на нее, на эту почти незнакомую мне женщину, с которой у нас внезапно оказалось столько общего.

– Они не придут, – сказала она. – Те, кому вы звонили.

– Не придут. Они никогда не слушают. Во всяком случае, меня. Мне придется позвонить еще раз.

– Сейчас?

– Нет, еще не время.

Я не знала, что еще сказать. Мои ноги окаменели, как всегда, когда я нервничаю.

– Вам пора идти, – в конце концов произнесла я. – Пожалуйста, не позволяйте мне вас задерживать.

Я сделала небольшой книксен.

– А что будете делать вы? Когда я уйду?

– То, что делаю всегда. Я приведу тут все в порядок. Заберу стакан, из которого пила. Протру ручку входной двери и бюро. Начищу зеркало в ванной. Спрячу эту подушку на дно моей корзины для грязного белья. Ее вычистят в химчистке и вернут в другой номер в безупречном состоянии. Никто и никогда не узнает о том, что она была здесь.

– Как и про меня?

– Да, – сказала я. – А после того, как я приведу эти несколько помещений в безупречное состояние, я снова позвоню на ресепшен и повторю срочную просьбу о помощи.

– Вы никогда меня не видели, – сказала она.

– А вы – меня, – отозвалась я.

И она ушла. Просто вышла из спальни, а потом из номера. Я не двинулась с места, пока не услышала, как за ней захлопнулась дверь.

Это был последний раз, когда я видела миссис Блэк, первую миссис Блэк. Или когда я ее не видела. Все зависит от того, как посмотреть.

Когда она ушла, я привела номер в порядок, как и обещала. Брошенную на пол подушку я положила в корзину для грязного белья в моей тележке. Потом я позвонила на ресепшен во второй раз, как только полностью пришла в сознание, как и сказала на суде. И наконец, несколько минут спустя помощь прибыла.

Я отлично сплю по ночам, пожалуй, лучше, чем когда-либо прежде, потому что рядом со мной спит Хуан Мануэль, мой самый дорогой друг в целом мире. Он отличается на редкость крепким сном, прямо как бабушка – засыпает, едва успев коснуться головой подушки. Мы с ним спим вместе под бабушкиным лоскутным покрывалом с одинокой звездой, потому что есть вещи, которые лучше не менять, в то время как другим изменения очень даже идут на пользу. Я сняла со стен бабушкины пейзажи, заменив их фотографиями родных Хуана Мануэля в рамках.

Я прислушиваюсь к его дыханию. Оно похоже на мерный шум набегающих волн – вдох, выдох, вдох. И я считаю плюсы своей ситуации. Их так много, что мне просто страшно. Я знаю, что моя совесть чиста, потому что каждую ночь я успеваю сосчитать все меньше и меньше, прежде чем погружаюсь в сон. Просыпаюсь я освеженной и в хорошем настроении, готовая к новому дню.

Если все это чему-то меня и научило, то вот чему: во мне скрыта сила, о наличии которой я никогда не подозревала. Я всегда знала, что у меня сильные руки, способные чистить, вытирать пыль, драить и дезинфицировать, расставлять вещи по порядку. Но теперь я знаю, что настоящая моя сила скрывается в другом месте: в моем мозгу. И в моей душе тоже.

Все-таки бабушка была права. Во всем. Без исключения.

Чем дольше живешь, тем большему учишься.

Люди – это загадка, которую невозможно разгадать.

Жизнь сама расставит все по своим местам.

В конце концов все будет хорошо. Если что-то не хорошо, значит это еще не конец.

Благодарности

Для того чтобы выпустить книгу, нужна целая деревня. Я хотела бы поблагодарить всех тех выдающихся людей, которыми она населена.

Благодарю мою вдохновительницу и агента, обладающую провидческим даром, Мэделин Милберн, и весь коллектив «Madeleine Milburn Literary TV & Film Agency», в особенности Лиану-Луизу Смит, Лив Мейдмент, Жиля Милберна, Джорджину Симмондс, Джорджию Маквей, Рейчел Йео, Ханну Лэддс, Софи Пеллисьер, Эмму Доусон и Анну Хогерти.

Благодарю моих мудрых, бесконечно терпеливых и вдохновляющих редакторов Хилари Тимен из «Penguin Random House U. S.», Николь Уинстенли из «Penguin Random House Canada» и Шарлотту Брэббин из «HarperFiction UK». Вы всё делаете лучше.

Нельзя не сказать слова признательности и в адрес многочисленных профессионалов издательского дела на рынках по всему миру. Эти люди работают для того, чтобы книга дошла до своих читателей.

Особая благодарность Кристин Кохрейн, Тоне Эддисон, Бонни Мэтленд, Бет Кокрэм, Скотту Селлерсу и Мэрион Гарнер из Канады.

Спасибо вам, Кэролайн Вейсхан, Дженнифер Херши, Ким Хуви, Кара Уэлш, Синди Берман, Эрин Коренко, Елена Джиавальди, Паоло Пепе, Дженнифер Гарзе, Сьюзен Коркоран, Куинн Роджерс, Тейлор Ноэль, Мишель Жасмин, Вирджиния Нори и Дебби Арофф из США.

Спасибо, Кимберли Янг, Кейт Элтон, Линн Дрю, Изабел Коберн, Сара Манро, Элис Гомер, Ханна О’Брайен, Сара Ши, Рейчел Куинн, Мэдди Маршалл, Дженнифер Харлоу, Бен Хёрд, Эндрю Дэвис, Клэр Уорд и Грейс Дент из Великобритании.

Также говорю слова благодарности кудесникам киноиндустрии, с которыми мне посчастливилось работать, – Джози Фридман и Алиссе Винбергер из «ICM Partners», Крису Голдбергу из «Winterlight Pictures», Джейан Манфорд и Кристине Сан из «Universal Pictures», а также Джошу Маклафлину из «Wink Pictures».

Кевину Хадсону и всему прошлому и настоящему коллективу издательства «Simon & Schuster», в особенности Саре Сент-Пьер, Брендану Мэю, Джессике Скотт, Филлис Брюс, Лори Грасси, Джейни Юн, Джастину Столлеру, Жасмин Эллиот, Карен Сильве, Фелисии Квон, Шаре Алексе, Шерри Ли, Лоррейн Келли, Дэвиду Миллеру, Адрии Ивасутяк, Элисон Каллахан, Джен Бергстром и Сюзанне Бабоно. Вы – мои люди, книжные люди. Желаю нам всем всегда испытывать детский восторг при распаковке первого тиража и замирать при виде книжной полки.

Профессионалам индустрии Адриенне Керр, Марианне Ганн О’Коннор, Киту Ширу и Саманте Хэйвуд.

Кэролин Рейди, которой мне ужасно не хватает. Я очень надеялась, что мы сможем поговорить об этой книге, потому что ваши замечания были бы такими же, как и вы, – бескомпромиссными и блестящими. Как бы то ни было, я знаю, что вы по-прежнему читаете.

Авторам, научившим меня всему, что я знаю о писательском мастерстве. Работать с вашими книгами – огромная честь. Особая благодарность Эшли Одрейн, Саманте М. Бейли, Карме Браун за поддержку на начальном этапе, когда я больше всего в ней нуждалась.

Адрии Ивасутяк, гениальной рекламщице и верной подруге как в рамках издательского бизнеса, так и за его рамками.

Хорхе Джиди Дельгадилло и Саре Фултон, с любовью и признательностью за то, что прошли со мной весь этот путь от начала до конца.

Пэт и Фериэлю Пагни, запойным читателям и новым родственникам, дорогим моему сердцу.

Моим друзьям, в особенности Зои Маслоу, Роберто Вердеккиа, Эду Инночензи, Эйлин Умали Рист и Эрику Ристу, Райану Уилсону и Сэнди Габриэле, Химене Ортузар, Мартину Ортузару и Ингрид Насаджер – я не устаю благодарить свою счастливую звезду за каждого из вас.

Тете Сюзанне, самой большой любительнице чистоты и порядка и самой любящей тетушке, какую только может пожелать племянница.

Тони Хэнику, моему самому первому и снисходительному читателю и моему любящему партнеру по множеству славных (да, славных!) приключений.

И наконец, особая благодарность моим родным, семье Проновост. Это благодаря вам я смогла состояться. Джеки и Пол, мои мама и папа; Дэн и Пэтти, мои брат и невестка, Девин и Джоан, мои племянник и племянница. Пусть наши истории длятся и длятся – на бумаге и в жизни.

Примечания

1

«Горничная Молли» – международная компания, специализирующаяся на оказании клининговых услуг. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Смысл жизни (фр.).

(обратно)

3

«Аббатство Даунтон» – английский телесериал (шесть сезонов), действие которого происходит с 1912 по 1926 год.

(обратно)

4

На месте преступления (лат.).

(обратно)

5

Здесь: о господи (исп.).

(обратно)

6

Подруга моя (исп.).

(обратно)

7

«Коломбо» – детективный телесериал (США). В главной роли лейтенанта Коломбо снимался Питер Фальк.

(обратно)

8

Букв.: чумное перо (фр.).

(обратно)

9

«Моя прекрасная леди» – мюзикл, созданный на основе пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион».

(обратно)

10

Здесь: слава богу (исп.).

(обратно)

11

Приятного аппетита (фр.).

(обратно)

12

Немедленно (фр.).

(обратно)

13

Крылатая фраза, отсылка к трагедии «Гамлет» У. Шекспира.

(обратно)

14

Лучший в своем роде, первоклассный (фр.).

(обратно)

15

Здесь: нечто трудно определимое, то, что сложно выразить словами (фр.).

(обратно)

Флибуста

Горничная (fb2)

Нита Проуз Горничная

Пролог

Понедельник

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Вторник

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Среда

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Четверг

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Пятница

Глава 26

Несколько месяцев спустя

Глава 27

Эпилог

Благодарности

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

Оглавление

Нита Проуз
Горничная