Ад - это космос (fb2)

- Ад - это космос [компиляция] 3156K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Харлан Эллисон - Том Годвин - Стивен Кинг - Говард Лавкрафт - Джордж Мартин

Ад - это космос

Мур Кэтрин
ШАМБЛО

Глава 1
ШАМБЛО!

– Шамбло! Шамбло!

Истерические крики раскатами грома разносились по узким улочкам Лакдарола.

Толпа приближалась. Техасец Джо отступил под ближайшую арку и машинально положил руку на рукоятку бластера. В этом насквозь пропыленном городишке можно было ожидать чего угодно.

Люди только‑только начинали обживать Лакдарол. Здешние нравы отличались первобытной грубостью и простотой. Однако Джо, чье имя с уважением произносили во всех питейных заведениях Солнечной системы, имел репутацию человека крайне осторожного. В ожидании дальнейшего развития событий он прислонился спиной к стене.

В начале улицы появилась смуглая девушка в алом, сильно изодранном платье. Она бежала медленно, часто спотыкалась, шумно хватала воздух ртом. За несколько метров до Техасца девушка перешла на шаг, затем привалилась плечом к стене. Она беспомощно озиралась в надежде найти какое‑нибудь убежище. Топот приближался, еще секунда – и разъяренная толпа вырвется из‑за угла, затопит узкую улочку. Девушка, негромко застонав, бросилась в спасительную темноту арки.

Увидев высокого широкоплечего мужчину с обветренным, дочерна загорелым лицом, она испуганно вскрикнула, покачнулась и осела у его ног.

Девушке угрожает опасность – этот факт не вызывал никаких сомнений. Техасец не отличался чрезмерной галантностью, однако беспомощное, отчаявшееся существо у его ног не могло не разбудить в нем извечное для всех землян сочувствие к слабым и обиженным. Джо вытащил бластер из кобуры. Мгновение спустя из‑за угла появились преследователи.

Общая цель объединила самую разношерстную публику: кроме землян здесь были марсиане, венерианцы (чего им не сидится в своих болотах?) и неизвестные Джо существа – обитатели каких‑то Богом забытых планет. Не увидев своей жертвы, толпа замерла, затем преследователи двинулись вперед, старательно осматривая все щели и закоулки.

– Что потеряли, ребята?

Часть преследователей обернулась на громкий голос. Над узкой, сжатой каменными стенами улицей повисла напряженная тишина – толпе требовалось время, чтобы осмыслить увиденное. Высокий человек в кожаном комбинезоне космического разведчика сжимал бластер с привычной уверенностью профессионала. Суровое лицо, опаленное яростными лучами десятков неведомых солнц; в бесцветных, почти прозрачных глазах поблескивали опасные огоньки.

Предводитель толпы – кряжистый землянин в рваном комбинезоне со следами форменных нашивок патрульной службы – колебался не более двух секунд. Недоумение на его лице сменил гнев.

– Шамбло! – прохрипел оборванец и бросился вперед.

– Шамбло! – взревела толпа, накатываясь на Техасца. – Шамбло! Шамбло!

Джо стоял, расслабленно привалившись к стене и скрестив руки на груди – поза, отрицавшая возможность быстрых действий. Однако предводитель толпы успел сделать только шаг, как ствол бластера, лежавший на сгибе левого локтя разведчика, описал полукруг. Узкий луч слепящего белого света взрезал мостовую огненной дугой. Толпа смешалась. Передние ряды отхлынули назад, задние продолжали напирать. Губы Техасца изогнулись в саркастической усмешке. Тем не менее вожак преследователей оказался смелее остальных: угрожающе сжав кулаки, он шагнул к быстро тускневшей черте.

– Так ты что, – зловеще произнес Джо, – хочешь пересечь мою границу?

– Отдай нам эту девку!

– Отдать? А вы разве не можете взять ее сами? Руки коротки? – Безрассудная, казалось бы, самоуверенность разведчика покоилась на трезвом, холодном расчете. Техасец, опытный психолог, прекрасно знал повадки толпы и мог достаточно точно оценить ситуацию. Опасность, конечно же, была – правда, не смертельная. Девушка в красном вызывала у преследователей абсолютно необъяснимую ярость, однако на Джо это чувство не распространялось. Воинственная толпа давно бы схватилась за бластеры, а эти ребята только размахивают кулаками. Намять бока могут, но не более. Техасец широко ухмыльнулся и принял прежнюю расслабленную позу.

Толпа снова качнулась вперед. Угрожающие выкрики зазвучали громче. Судорожные всхлипывания девушки превратились в почти непрерывный стон.

– Что вам от нее нужно? – поинтересовался Джо.

– Это Шамбло! Разве ты не видишь, что она – Шамбло? Отдай эту девку нам, а мы о ней позаботимся.

– Я сам о ней позабочусь, – Техасец невозмутимо пожал плечами.

– Да она же Шамбло! Ты что, идиот? Мы никогда не оставляем этих тварей в живых! Отдай ее нам, и дело с концом!

Слово «Шамбло» не имело для Джо никакого смысла, а угрозы и требования только укрепляли его врожденное упрямство. Люди подступили к самому краю остывшей уже борозды. От диких, яростных воплей закладывало уши.

– Шамбло! Отдай нам Шамбло! Шамбло!

Маска ленивого безразличия становилась опасной – разгоряченные преследователи могут недооценить противника.

– Назад! – Техасец угрожающе повел стволом бластера. – Назад, если хотите жить! Она моя!

Нет, у него и в мыслях не было применять оружие. Один‑единственный выстрел – и все, можно заказывать гроб, а кому же охота расставаться с жизнью ради пусть даже самой распрекрасной девицы? Ее преследователи явно не собирались убивать невесть откуда взявшегося землянина. А вот избить – запросто. Техасец Джо внутренне подобрался, готовясь отразить натиск толпы.

Но тут произошло нечто невероятное. Ближайшие к Джо люди, услышав его вызывающую угрозу, резко подались назад. На их лицах не было ни страха, ни даже недавней ярости – только полное, безграничное изумление.

– Твоя? – недоуменно переспросил предводитель преследователей. – Она твоя?

Джо картинно расставил ноги, заслоняя жалкую, съежившуюся фигурку девушки.

– Да. – Он снова повел стволом бластера. – Моя. И вы ее не получите. Отойдите!

Ужас, брезгливость, недоумение с калейдоскопической быстротой сменялись на лице предводителя.

– Так значит, она – твоя?

Джо коротко кивнул. Бывший патрульный махнул рукой и произнес – нет, выдохнул:

– Это… его… тварь.

Крики стихли, все как один смотрели на Техасца с безграничным, не поддававшимся никакому разумному объяснению презрением.

– Твоя так твоя. – Предводитель сплюнул на мостовую, растер плевок ногой, повернулся и пошел прочь. – Только, – бросил он через плечо, – пусть она больше не шляется по нашему городу.

Толпа начала расходиться. Джо недоуменно пожал плечами. Ураганы страстей не стихают мгновенно – впрочем, как и природные ураганы. К тому же Лакдарол не отличался особой строгостью нравов. Заявление «эта девушка моя» вряд ли смутило бы любого из его жителей – от старика до ребенка. Нет, Техасец буквально всей кожей ощущал, что странная реакция толпы имеет совсем другую причину. Отвращение появилось на всех лицах одновременно – будто он признался, что завтракает грудными младенцами.

Люди расходились поспешно, чуть ли не бегом, словно боясь подхватить какую‑то заразу. Улица быстро пустела. Гибкий как лоза венерианец издевательски крикнул: «Шамбло!» – и исчез за углом. Мысли Техасца устремились в новое русло. Шамбло… Какое‑то французское слово? Странно услышать его здесь! «Мы никогда не оставляем этих тварей в живых», – так вроде бы сказал предводитель. Почти как в Ветхом Завете: «Ворожей не оставляй в живых». Он улыбнулся сходству фраз – и наконец заметил, что девушка уже стоит рядом.

Она поднялась на ноги совершенно бесшумно. Разведчик засунул бластер в кобуру, скользнул взглядом по необычно смуглому лицу, а затем уставился на незнакомку с откровенным любопытством человека, увидевшего существо чуждой породы. Девушка явно не принадлежала к роду людскому. Техасец мгновенно понял это – несмотря на то, что фигура незнакомки была типично женской, а красное платье сидело на ней с непринужденностью, обычно недоступной инопланетянам, пытавшимся одеваться «под человека». Зеленые глаза, вертикально прорезанные узкими кошачьими зрачками, – в них не было ничего человеческого. Их глубина скрывала какую‑то темную мудрость. Джо невольно вздрогнул.

У девушки не было ни бровей, ни ресниц; красный тюрбан туго обвивал вполне человеческую голову. Пальцы – по четыре на руках и ногах – заканчивались острыми, чуть изогнутыми когтями, втягивающимися на манер кошачьих. Девушка облизнула губы тонким розовым язычком, таким же кошачьим, как зеленые глаза и когти, – и заговорила:

– Не… боюсь. Теперь. – Ярко блеснули острые зубки.

– И чего это они за тобой гонялись? – поинтересовался Техасец. – Что ты им такого сделала? Шамбло… Имя твое, что ли?

– Я… не говорю вашим… языком. – Девушка (или кто она там была на самом деле?) спотыкалась на каждом слове.

– А ты попробуй. Постарайся… Хотелось бы знать, почему они тебя преследовали? И что теперь… Останешься на улице, или лучше тебя куда‑нибудь спрятать? Эти ребята, они совсем озверели.

– Я… пойду… с… тобой, – объявила незнакомка.

– Ну ты даешь! – ухмыльнулся Джо. – И кто ты, кстати, такая? На кошку похожа.

– Я – Шамбло.

Преследователи выкрикивали это слово с ненавистью, девушка произнесла его серьезно и даже торжественно.

– А где ты живешь? Ты марсианка?

– Я пришла из… из далеко… из давно… из далекой страны.

– Подожди! Давай разберемся… Так ты не марсианка?

Шамбло гордо выпрямилась. В ее позе было что‑то царственное.

– Марсианка? – презрительно улыбнулась она. – Мой народ… это… это… у вас нет… такого слова.

– А твой язык? Скажи что‑нибудь по‑своему, может, я его знаю.

В глазах Шамбло мелькнула – Джо мог в этом поклясться – легкая ирония.

– Когда‑нибудь… потом… я поговорю с тобой… на своем… языке. Техасец Джо услышал ритмичный хруст щебенки – звук чьих‑то шагов – и решил повременить с ответом. Появившийся из‑за угла марсианин заметно покачивался, от него за милю несло венерианским сегиром. Заметив в глубине арки яркое пятно, житель марсианских пустынь замер на месте и уставился на девушку. Секунды через две в затуманенном мозгу что‑то сработало.

– Шамбло! – Ноги марсианина подгибались и разъезжались, но все же он отважно бросился в атаку. – …Шамбло!

– Иди… куда идешь, – посоветовал Джо, презрительно оттолкнув грязную руку со скрюченными пальцами.

Марсианин попятился.

– Она что, твоя? – прохрипел он. – С чем я тебя и поздравляю.

А затем сплюнул – точь‑в‑точь как предводитель толпы – и пошел дальше, бормоча самые непристойные и кощунственные слова.

В душе Техасца крепло непонятное, неуютное чувство.

– Ну, – сказал он, провожая марсианина взглядом, – если дело обстоит так серьезно, тебе лучше спрятаться. Куда идем?

– К тебе, – отозвалась девушка.

Джо резко обернулся и взглянул в ее изумрудно‑зеленые глаза. Непрестанно пульсирующие зрачки Шамбло раздражали – некий непроницаемый барьер, не позволяющий заглянуть вглубь, в темную бездну.

– Ладно, пошли.

Шамбло поспевала за разведчиком без всяких видимых усилий. Даже в тяжелых походных сапогах Техасец ступал мягко, как кошка, – это знала вся Солнечная система, от Венеры до спутников Юпитера. Но сейчас на этой узкой лакдарольской улице были слышны только его шаги – девушка скользила по грубой щебенчатой мостовой бесшумно, словно бесплотная тень.

Джо выбирал самые пустынные улицы и переулки. Редкие прохожие считали своей обязанностью проводить необычную пару взглядами, в которых читались все те же чувства – ужас и отвращение.

Гостиница – больше напоминавшая ночлежку, – где Техасец Джо снимал однокомнатный номер, располагалась на самой окраине. Лакдарол только‑только превращался из лагеря поселенцев в нечто, напоминавшее город. Приличного жилья там практически не было. К тому же задание не позволяло Джо афишировать свой приезд в эту дыру.

В холле не было ни души. Девушка поднялась следом за Джо по лестнице и проскользнула в комнату, не замеченная никем из обитателей гостиницы. Техасец закрыл дверь, привалился к ней спиной и стал с интересом ждать, как отнесется неожиданная гостья к не слишком презентабельной обстановке жилища.

Скомканные простыни на неубранной постели, шаткий столик, пара стульев, облупленное, криво повешенное зеркало… Шамбло равнодушно скользнула взглядом по всему этому убожеству, подошла к окну и застыла, глядя на красную бесплодную пустыню, освещенную косыми лучами закатного солнца.

– Если хочешь, оставайся здесь до моего отъезда, – сказал Джо. – Я жду одного парня. Он вот‑вот прилетит с Венеры, и тогда мы дальше… Ты как, не голодная?

– Нет, – с непонятной торопливостью откликнулась девушка. – Я не буду… испытывать… необходимости в пище… некоторое… время.

– Хорошо. Я сейчас уйду и вернусь довольно поздно. Можешь посидеть здесь, можешь прогуляться… Только дверь, пожалуйста, запирай. И сейчас, за мной, тоже запри. Уйдешь – оставь ключ в холле.

Он повернулся, вышел на лестницу. Услышав негромкий скрип ключа в замке, расплылся в улыбке. Уйдет, конечно уйдет! Какая же дура будет сидеть в этой конуре до самой ночи?

Пора вернуться к другим, более важным делам, отошедшим на время в сторону. Задание, забросившее его в Лакдарол, лучше не обсуждать. Так же, как и все предыдущие. И последующие. Жизнь Техасца протекала в сумеречных закоулках вселенной, где нет никаких законов, кроме бластера. Достаточно сказать, что он живо интересовался торговым портом, в частности – экспортными грузами, и что «парнем», которого он ждал, был не кто иной, как знаменитый венерианец Ярол. «Дева», на борту которой должен был прибыть приятель, носилась между планетами с головокружительной скоростью, откровенно издеваясь над кораблями Патруля, не оставляя преследователям ни малейшего шанса на успех. Техасец Джо, Ярол и «Дева», лихая троица, уже доставили руководству Патруля уйму неприятностей. Будущее виделось в еще более радужном свете… Джо распахнул дверь и вышел на пересеченную длинными тенями улицу.

Днем лакдарольцы работают. Ночью они – все до единого – развлекаются. Им что, вообще сна не требуется? Все дело в местных условиях? То же самое происходит на любой из обживаемых человеком планет. Новая порода людей? Скорее, очень старая… Точно так же вели себя первопроходцы, осваивавшие когда‑то труднодоступные уголки Земли.

Скрашивая такими в высшей степени глубокомысленными рассуждениями недолгий, но скучный путь, Техасец Джо приближался к центру города. Вот вспыхнули фонари, и улицы начали просыпаться, наполняясь нестройным гомоном горожан. Через час жизнь забурлит… Техасец и сам толком не знал, куда и зачем он идет. Хотелось быть там, где толпа роилась особенно густо, где огни сверкали особенно ярко, где на стойках баров звенели стаканы, наполняясь красным сегиром…

Джо снова оказался на улице уже под утро. А в том, что мостовая под его ногами заметно покачивалась, не было ничего удивительного и – тем более – предосудительного. Глотать сегир в каждом лакдарольском баре, от «Марсианского агнца» до «Нью‑Чикаго» включительно, и после этого сохранять полную координацию движений – на такой подвиг не способен никто. Тем не менее Техасец нашел гостиницу без особых затруднений, потратил пять минут на поиски ключа – и радостно вспомнил, что ключ остался дома, в двери. Это, в свою очередь, вызвало другое, уже не столь радостное воспоминание.

Джо постучал в дверь и прислушался. Ни шороха, ни шагов, мертвая тишина.

– Ушла, слава тебе, Гос…

Но тут замок щелкнул, дверь распахнулась. Свет в комнате не горел. Девушка бесшумно отступила к окну – черный силуэт на фоне усыпанного звездами неба.

Техасец щелкнул выключателем, ухватился для равновесия за дверную ручку и прислонился к косяку. Свежий ночной воздух заметно его протрезвил. Алкоголь ударял знаменитому разведчику преимущественно в ноги, оставляя голову относительно ясной – иначе его путь по стезе беззакония уже давным‑давно бы закончился.

– Итак, ты осталась…

Это было очевидно и вряд ли нуждалось в подтверждении.

– Я… ждала.

Девушка стояла лицом к Джо, чуть откинувшись назад. Поворот выключателя потушил все звезды, теперь коричнево‑алая фигура словно застыла на краю черного, бездонного провала.

– Чего?

Губы Шамбло изогнулись в медленной улыбке. Ответ весьма многозначительный. Или совершенно недвусмысленный. Но это – по меркам земных женщин, на лице же существа с другой планеты безупречная копия кокетливой улыбки выглядела жалко. А с другой стороны… Плавные изгибы тела, легко угадываемые под платьем… Смуглая, бархатистая кожа… Жемчужный блеск зубов… Джо почувствовал возбуждение – и не захотел с ним бороться.

«Черт с ним! Ярола этого не дождешься, а так хоть будет чем время занять…»

– Иди сюда, – велел Джо внезапно охрипшим голосом.

Шамбло потупилась, медленно пересекла комнату и остановилась перед Техасцем. На ее пунцовых губах дрожала все та же, почти человеческая улыбка. Джо взял Шамбло за плечи – слишком гладкие плечи, откликнувшиеся на его прикосновение легкой дрожью. Несокрушимый Техасец задохнулся и крепко обнял девушку, ощутил мягкую податливость изумительного тела, почувствовал, как резко участились удары его собственного сердца, когда нежные руки сомкнулись на его шее. А потом ее лицо оказалось очень, очень близко… Джо не мог отвести взгляда от зеленых, кошачьих глаз, в самой глубине мерно пульсирующих зрачков искрилось что‑то бесконечно чуждое. Потянувшись к губам девушки, Техасец внезапно ощутил некий электрический разряд – приступ отвращения, не признающего никаких разумных доводов. Мягкая, бархатистая кожа, яркие, ждущие поцелуя губы на почти человеческом лице, ночная тьма в глубине звериных зрачков – все казалось омерзительным. Джо вспомнил кровожадную толпу и вдруг, неожиданно для себя самого, понял этих людей, их брезгливое презрение.

– Господи! – Техасец даже не подозревал, что прибегнул к древнейшему заклинанию против сил зла и тьмы. А затем схватил девушку за локти, грубо отшвырнул ее прочь и снова привалился к двери, тяжело дыша и пытаясь подавить бешеную вспышку ненависти.

Шамбло пролетела через всю комнату и упала ничком, уронив голову на руки. И тут Джо увидел нечто неожиданное. Из‑под тюрбана выбилась плотная прядь ослепительно красных волос. Эта прядь, отчетливо выделявшаяся на смуглой коже щеки, начала шевелиться, извиваться… Техасец потряс головой и присмотрелся повнимательнее.

Но в тот же самый момент Шамбло торопливо, типично женским движением убрала прядь волос под тюрбан и снова спрятала лицо в ладонях. Джо заметил, как блестят между пальцев испуганные глаза. А может – это ему тоже показалось?

Техасец глубоко вздохнул и потер рукой лоб. «Нажрался ты, парень, вот и мерещится всякая чушь. Так что с сегиром пора завязывать. Прядь волос… Непонятная ярость… Облапал девку, затем отшвырнул. И все же, кто она такая? Симпатичная зверюшка, и над тем, что случилось, можно только посмеяться. Ха‑ха‑ха!»

Смех прозвучал несколько неуверенно.

– Смотри, в будущем без этих штучек, – голос Техасца Джо звенел праведным негодованием. – Я далеко не ангел, но всему должен быть предел.

Он подошел к своей кровати, вытащил из смятой кучи пару одеял и швырнул их в дальний угол комнаты.

– Ложись там.

Шамбло молча поднялась и начала стелить себе постель. Послушное, несправедливо обиженное животное.

В ту ночь Джо приснился странный сон, но, как иногда бывает, сознание не воспринимало, что все происходит во сне. Техасцу казалось, будто он проснулся в той же самой комнате среди ночного мрака. Что‑то теплое и влажное, похожее на змею, обвилось вокруг шеи. Змея не сдавливала шею. Она лежала широкой свободной петлей, и от ее легких, ласкающих прикосновений по телу пробегали волны неистового восторга. Этот восторг был острее любого физического наслаждения… Вкрадчивая, влажная теплота, казалось, ласкала его душу. Внезапно в мозгу изможденного экстазом Джо набатным колоколом зазвучало: «Душу продавать нельзя!» А вслед за прозрением пришел ужас, переплавивший экстаз в нечто грозное, отвратительное, ненавистное – и оттого еще более сладкое, мучительно‑сладкое. Техасец попытался поднять руки к горлу, чтобы сорвать змею, но его попытка оказалась слабой, неискренней, потому что телесный восторг далеко превосходил душевное отвращение, а руки не хотели повиноваться разуму. Когда Джо удалось собрать в кулак всю силу воли, он обнаружил, что не может пошевелиться. Тело словно превратилось в каменную глыбу. Тошнотворное отвращение нарастало. Техасец упрямо боролся с кошмарным, цепенящим сном – титаническая битва духа с плотью… Потом тьма сомкнулась, и Джо вернулся в спасительное забвение.

Проснулся он от яркого солнечного света и долго лежал без движения, пытаясь восстановить в памяти ночной кошмар. Этот сон удивительно походил на реальность; правда, детали ускользали, оставляя лишь общее впечатление чего‑то ужасного и тошнотворно‑сладкого. Услышав негромкий шорох, Техасец Джо сбросил ноги с кровати, сел, посмотрел в угол и с облегчением вздохнул. Девушка лежала, уютно свернувшись клубочком, и следила за ним немигающим взглядом зеленых глаз. Кошка, настоящая кошка, только вот хвоста не хватает.

– С добрым утром, – не очень приветливо пробурчал Джо. – Сон увидел чудной, чертовщина всякая… Есть хочешь?

Шамбло молча покачала головой. И снова странная ирония блеснула в ее глазах.

Он потянулся, широко зевнул… Незачем ломать голову над ночным кошмаром. Всему свое время, разберемся с делами, а там, как‑нибудь на досуге…

– Что же мне с тобой делать? Ну, проживешь ты здесь день, два, а потом? Я не смогу взять тебя с собой. Где твой дом? Я отвезу тебя… конечно, если не очень далеко, скажи только куда.

Тот же серьезный немигающий взгляд, тот же отрицательный кивок.

– Не хочешь говорить? Ладно. Сиди тогда здесь, пока я не выпишусь из номера. А потом будешь решать свои проблемы сама, у меня других забот по горло.

Техасец нагнулся и подобрал разбросанную у стола одежду.

Через десять минут он завершил свой несложный туалет, пристегнул к бедру кобуру бластера и снова повернулся к девушке.

– Видишь на столе коробку? Там пищевые концентраты. Немного, но с голоду не помрешь, а вечером я принесу что‑нибудь получше. И запрись, пожалуйста, как вчера.

Никакой реакции – ни слова, ни кивка. Джо сомневался, поняла ли его девушка, и облегченно вздохнул, услышав за спиной мягкий щелчок замка.

С каждым шагом по лестнице воспоминания о ночном кошмаре становились менее отчетливыми. К тому времени, как Техасец вышел на улицу, мысли о странной девушке и не менее странном сне отступили на второй план, заслоненные неотложными делами.

…Этими делами Джо и занимался до глубокой ночи. Случайный наблюдатель счел бы его праздношатающимся бездельником, однако в действительности все перемещения Джо по Лакдаролу определялись четкими, заранее поставленными целями.

Два часа он слонялся по космопорту, безразлично скользя глазами по прибывающим и отправляющимся кораблям, сонно разглядывая пассажиров, транспортеры и подаваемые к ним контейнеры. На контейнеры он смотрел особенно равнодушно – и особенно часто. Потом Техасец обошел все городские забегаловки – очевидно, стремясь попробовать все имеющиеся в них горячительные напитки. Он болтал о пустяках с представителями чуть ли не всех рас и миров, преимущественно на их родных языках. Ему сообщали сплетни и слухи о тысячах событий, важных и самых заурядных, приключившихся на той или иной из десятков планет. Джо стали известны и последний анекдот про венерианского императора, и последняя сводка с полей китайско‑арийских сражений; он услышал последнюю песню Розы Робертсон – «Алабамской розы», как называет свою любимицу мужская половина населения всех цивилизованных планет. В том числе китайцы и даже арийцы. В общем, Техасец провел этот день с немалой пользой и только поздно ночью, по пути к гостинице, вспомнил о темно‑шоколадной зеленоглазой девице – даже не вспомнил, а позволил вернуться мыслям, временно загнанным в глубины подсознания.

Недолго размышляя по поводу повседневной диеты своей гостьи, он купил нью‑йоркских ростбифов, консервированный венерианский лягушачий суп, дюжину местных яблок и два фунта зеленого салата, великолепно прижившегося на плодородной почве марсианских каналов. Такой подбор продуктов удовлетворил бы вкусы любого представителя известных Джо разумных рас. Удачно проведенный день удачно завершился.

Поднимаясь по лестнице, Техасец распевал вполне пристойным баритоном припев из «Зеленых холмов Земли».

Закончив упражнение по вокалу, Джо осторожно побарабанил в запертую дверь ногой, что свидетельствовало не о пробелах в воспитании, а об изобилии покупок. После секундной паузы негромко скрипнул поворачиваемый в замке ключ. Шамбло распахнула дверь и бесшумно отступила в сторону, глядя из темноты на то, как Техасец борется со своей поклажей.

– Чего ты свет‑то не зажигаешь? – Джо наконец свалил груз на хлипкий столик. – Ногу вот из‑за тебя о стул расшиб.

– Свет и… тьма… для меня… едины, – пробормотала девушка.

– Понятно… Глаза, как у кошки. Да и вообще ты здорово напоминаешь их породу. Вот, смотри, принес тебе подзаправиться. Выбирай что хочешь. Любишь, киса, ростбиф? Или вы там у себя, не знаю уж где, предпочитаете лягушачий суп?

– Нет, – Шамбло испуганно потрясла головой и попятилась. – Я не могу… есть… вашу пищу.

– Так ты что же, – озабоченно нахмурился Джо, – и эти, из коробки, таблетки… Их ты тоже не ела?

Красный тюрбан качнулся налево, потом направо. Нет.

– Значит, ты просидела тут без крошки во рту… сколько там получается? Больше суток! Ты же с голоду помрешь!

– Совсем… не голодна, – Шамбло пожала плечами.

– Так что же тебе купить? Я еще успею, если бегом. Того она не ест, этого не ест… Чем ты вообще питаешься? Духом святым?

– Я… поем, – негромко сказала Шамбло. – Скоро… я… поем. Ты… не беспокойся.

Девушка отвернулась к окну, к залитой лунным светом пустыне, всем своим видом показывая, что считает вопрос исчерпанным. Техасец окинул стройную фигуру недоуменным взглядом, покачал головой и потянулся за банкой с ростбифом. В обещании «скоро поем» прозвучала странная, тревожная двусмысленность. Да и в чем, собственно, дело? У девицы есть и язык, и зубы, и, судя по формам тела, приблизительно такая же, как у человека, пищеварительная система, значит, человеческая пища ей подходит. Ела она пищевые таблетки, наверняка ела, а теперь врет. Зачем?

Из‑под крышки термостойкого контейнера вырвалось облачко пара. Джо вдохнул запах жареного мяса и сглотнул слюну.

– Не хочешь – и не надо, мне больше достанется, – философски заметил он, вываливая содержимое банки в глубокую миску‑крышку и вытаскивая из промежутка между внутренним и внешним контейнерами ложку.

Устав созерцать пейзаж за окном («Устала ли? Может, по другой причине? Кто знает, что у этой кошки в голове?»), Шамбло повернулась и выбрала другой объект для изучения – проголодавшегося разведчика. Через некоторое время взгляд ее зеленых немигающих глаз начал действовать Джо на нервы.

– А может, поешь все‑таки? – пробубнил он, торопливо проглотив кусок сочного марсианского яблока. – Вкусно.

– Пища… употребляемая мной… вкуснее, – медленно отозвалась Шамбло. И снова, как и пять минут назад, в ее словах прозвучала какая‑то зловещая двусмысленность. Ночью, в лесу, у затухающего костра, дети – да и не только дети – любят пугать друг друга и себя самих рассказами про всякую чертовщину… Охваченный неожиданным подозрением, Техасец пристально посмотрел на девушку. В ее словах – нет, скорее не в словах, а в недосказанном – таилась непонятная и все же явственная угроза.

Шамбло встретила испытующий взгляд Техасца совершенно спокойно. Узкие зрачки, рассекавшие изумрудную зелень огромных, широко посаженных глаз, по‑прежнему пульсировали с гипнотизирующей ритмичностью – не быстрее, не медленнее. Но яркий, кроваво‑красный рот и острые, как у хорька, зубы…

– И чем же ты питаешься? – с наигранной шутливостью поинтересовался Джо. – Кровью?

Девушке потребовалось несколько мгновений, чтобы понять вопрос, затем ее губы изогнулись в насмешливой улыбке.

– Ты думаешь… что я… вампир… да? Нет. Я – Шамбло.

Насмешливое лицо, глубочайшее презрение в голосе… Чтобы отмести неявно высказанное предположение, нужно было его понять, более того – принять полную его логичность. Да и слово‑то само – вампир. Вампиры! Детские сказочки… Только вот откуда неземное существо знает земные сказки? Джо не считал себя суеверным человеком, и все же… Повидав на своем веку уйму вещей, он прекрасно знал, что в самой, казалось бы, невероятной легенде может содержаться рациональное зерно. А что касается этой странной девицы…

Техасец с хрустом впился зубами в яблоко и задумался. Расспросить бы ее хорошенько, да что толку, все равно ничего не скажет.

Покончив с мясом и закусив вторым яблоком, Техасец Джо выбросил пустую консервную банку за окно и откинулся на хлипкую спинку стула. Его бесцветные глаза беззастенчиво ощупывали тело девушки. Плавные изгибы тела… Смуглая, бархатистая кожа, едва прикрытая алым тряпьем… Вампир или не вампир, а вот что нелюдь – это точно. И до чего же хорошенькая нелюдь, просто слов нет… Глаза и когти как у кошки, а сама тихонькая, как мышка. Настоящая девица давно бы врезала за такое наглое разглядывание, эта же словно не замечает. Голову, красным полотенцем замотанную, наклонила, в пол уставилась, лапки когтистые на коленях сложила, тихоня тихоней.

Они сидели и молчали. Воздух крошечной комнаты постепенно заряжался электричеством.

Шамбло удивительно напоминала настоящую, земную женщину. Тихая, застенчивая, покорная – если, конечно, забыть про четырехпалые когтистые руки, пульсирующие зрачки зеленых кошачьих глаз… про глубокую, невыразимую словами чужеродность. «Извивающаяся прядь алых волос – померещилось или все‑таки было? А вспышка дикого, инстинктивного отвращения? Почему толпа гналась за ней?»

Джо чувствовал мощное, неуклонно нарастающее возбуждение, слышал частый стук своего сердца… и все смотрел и смотрел на смуглую, робко потупившуюся девушку… А затем ее веки поднялись, зеленые кошачьи глаза с бездонными, мерно пульсирующими зрачками уставились на него в упор, и тогда опять пришло отвращение. Животное она, самое настоящее…

Техасец зябко поежился, встряхнул головой, словно прогоняя наваждение, затем встал. Слабость плоти не относилась к числу главных недостатков знаменитого разведчика. Он молча указал на сложенные в углу одеяла и начал приводить в порядок собственную постель.

А потом Джо проснулся – не так, как обычно, постепенно выплывая из глубин забвения, а внезапно, с предвкушением чего‑то очень, очень важного. В окно струился яркий лунный свет. Шамбло не спала, она сидела на сложенных одеялах вполоборота к Джо и неспешно сматывала с головы длинную красную ленту тюрбана. Не обделенный вниманием прекрасного пола, разведчик часто бывал свидетелем подобного зрелища, однако сейчас по его спине пробежал острый холодок.

Техасца охватило предчувствие темного, неизъяснимого ужаса, но он, не отводя глаз, смотрел на Шамбло, затаив дыхание. Смотрел как завороженный… Красные складки ослабли и… нет, тогда ему вовсе не померещилось… на смуглую щеку упала алая прядь… волос? Волосы? Красные, как кровь, толстые, как черви… они извивались… они ползали по гладкой, бархатистой коже…

Жуткое, невероятное зрелище притягивало, как магнит. Сам того не замечая, Техасец Джо приподнялся на локте. Нет, ему не показалось. Вчера волосы тоже шевелились, но он не поверил своим глазам. А сейчас… Волосы… как их еще назвать?.. Ползали по щеке, тошнотворно извиваясь… Жирные, тихо поблескивающие черви…

Виток… еще один… Шамбло резко отвела руку, широкая красная лента упала на пол.

Несгибаемый Техасец Джо, много повидавший на своем веку, захотел спрятаться под одеяло, зажмуриться… возможно, заорать во все горло – но тело отказывалось ему повиноваться. Он мог только лежать, приподнявшись на локте, и смотреть, не отрываясь, на красную шевелящуюся массу… волос? Червей? Кошмарная пародия на локоны корчилась, извивалась, влажно шелестела. Более того, эти… черви? змеи?.. увеличивались прямо на глазах, они уже спадали девушке на плечи… Густая, плотная масса, которая теперь вряд ли смогла бы уместиться под туго накрученным тюрбаном.

Техасец воспринимал это спокойно, почти как должное – исчезла всякая способность удивляться. Копошащийся ужас закрыл Шамбло до самого пояса и продолжал спускаться ниже. Разворошенное гнездо красных, безглазых червей… Еще они напоминали кишки, выползающие из распоротой утробы какого‑то фантастического чудовища, – кишки, обретшие собственную жизнь.

Шамбло закинула мерзостное сплетение «волос» за спину, и Джо с ужасом осознал, что сейчас она повернется. Еще мгновение – и девушка посмотрит на него. Вряд ли он сможет зажмуриться, отвести взгляд. В этом тошнотворном зрелище была какая‑то странная, болезненная привлекательность…

Девушка поворачивалась. Чудовищные змеи, спадавшие теперь до самого пола, откликнулись на медленное движение головы судорожными волнами.

Взгляд Шамбло был как удар. Волна дрожи, зародившаяся бесконечно далеко, где‑то в области крестца, пробежала вдоль позвоночника, сковала голову и мгновение спустя исчезла. Техасец Джо почувствовал, как по телу струится ледяной пот. Но все это не имело никакого значения, потому что бездонный, бесконечно долгий взгляд зеленых, как майская трава, глаз предвещал нечто, чему нет и не будет названия, нечто невозможное, головокружительное, манящее, а беззвучный голос искушал его странными, непонятными обещаниями.

Шамбло встала.

Вытянув вперед руки, она раздвинула живую завесу, скрывавшую смуглое, прекрасное тело, закинула две тяжелые, непрестанно шевелящиеся пряди за спину и смущенно улыбнулась. Юная, очаровательная девушка с отвратительными змеями вместо волос. Медуза Горгона.

Осознание этого пришло из туманных глубин незапамятного прошлого, выплыло иллюстрацией из старинной, чудом сохранившейся книги, прочитанной в детстве… Шамбло широко развела руки. В простом, предельно откровенном жесте таился призыв такой силы, что Джо стряхнул с себя оцепенение и медленно, словно находясь в гипнотическом трансе, встал навстречу красоте, одетой в живой, умопомрачительный ужас.

Но и в холодном кипении влажной, ослепительно алой массы тоже была своя красота – красота безумия, леденящая красота, более жуткая, чем самое отвратительное уродство.

В голове Техасца снова зазвучал вкрадчивый голос, обещавший невозможные ласки, невероятные наслаждения. Глаза Шамбло горели прозрачной изумрудной зеленью, и сквозь темные пульсирующие разрезы кошачьих зрачков взгляд Джо проникал в беспросветную тьму – тьму, готовую поглотить его…

Губы Шамбло затрепетали. В тишину, в плавное покачивание прекрасного тела, в холодный, змеящийся ужас ее… ее волос вплелся страстный, торжествующий шепот:

– Теперь… я буду… говорить с тобой… на своем языке, мой любимый!

Тихий голос звал и ласкал, обещал и принуждал, сладкой нежностью проникал в потаенные глубины сознания. Техасец Джо содрогался от ужаса и ненависти, однако слепо повиновался приказу.

Руки скользнули под теплую, влажную, тошнотворно копошащуюся завесу, смуглое, невероятно гибкое и податливое тело прильнуло к его груди, нежные руки страстно обвили его шею…

Тысячи раз повторится все это в ночных кошмарах, которые не оставят Джо до самой смерти. Тошнотворный запах не давал вздохнуть, толстые, жадно дрожащие змеи покрыли каждый дюйм его тела. Они извивались и скользили, липкая влага и тепло, исходящие от них, без помех проникали через одежду.

Техасец вспомнил недавний сон – сон, превратившийся теперь в реальность, ибо нежные, настойчивые ласки теплых влажных змей доставляли ему невероятное блаженство, вызывали экстаз сильнее любого плотского наслаждения, рождали восторг, проникавший в самые темные, неизведанные глубины души. Окаменев, он не мог пошевелиться в их липких объятиях, его охватила безмерная, сокрушительная слабость… Затем словно что‑то оборвалось внутри, и Джо прекратил тщетную борьбу, он погрузился в тьму забвения, где не было ничего, кроме бешеного, всепоглощающего экстаза.

Меж тонко очерченных бровей молодого венерианина сошлись морщины. Оказавшись в полумраке холла, он достал из кармана ключ и начал торопливо подниматься по лестнице. Белокурый изящный Ярол хранил на лице выражение полной, чуть ли не ангельской невинности. «Ангел?» – усомнился бы чуть более внимательный наблюдатель. Скорее падший ангел – правда, лишенный мрачного сатанинского величия. А за долгие годы головокружительных авантюр, заслуживших ему, так же как и Техасцу Джо, почетное место в списке людей, наиболее ненавистных для Патруля, в уголках ангельского рта обозначились жесткие саркастические складки…

Взлетая по лестнице, он готовился к самому худшему.

Прибыв на Лакдарол утренним рейсом, Ярол обнаружил, что дела, которые он надеялся застать почти завершенными, пребывали в зачаточном состоянии. Спешно и осторожно проведенное расследование выявило еще более тревожный факт: Техасец установил массу полезных контактов, а затем исчез, как в воду канул. Срыв задания серьезно угрожал не только карману, но и личной безопасности партнеров, к тому же Джо всегда отличался крайней обязательностью. Вывод напрашивался сам собой: или знаменитого разведчика постигла судьба их предшественников, или… Нет, Техасец Джо не мог подвести.

Нахмурившись еще сильнее, Ярол сунул ключ в скважину и осторожно приоткрыл дверь. Из комнаты выкатилась плотная, почти осязаемая волна странного, одуряющего, тошнотворно‑сладкого запаха.

Венерианин положил руку на бластер и распахнул дверь пошире. Темно. Ни трупов, ни следов драки, только вот куча в углу какая‑то странная, тряпье – не тряпье… Через секунду, когда глаза привыкли к темноте, он уловил какое‑то шевеление… Ярол судорожно вдохнул и замер. Плотная масса красных, влажно поблескивающих… змей?.. Гигантских червей?.. Кишки на бойне… И все это находилось в непрерывном движении… Слизистые щупальца?.. Корчились, извивались, переползали с места на место… Кожу венерианина покрыл холодный пот. Смутная догадка превратилась в уверенность. Коротко выругавшись, он выхватил бластер, шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь.

– Джо! – Его голос срывался от ужаса. – Техасец Джо!

Отвратительная масса вздрогнула, пошла крупной рябью и снова закопошилась чуть оживленнее.

– Джо! Джо! – к Яролу вернулось самообладание, теперь он звал спокойно и настойчиво. – Техасец Джо!

Алый, влажно поблескивающий ком передернулся, замер – и щупальца начали медленно, неохотно раздвигаться, обнажив нечто жутко‑белесое, густо измазанное слизью.

– Техасец Джо! – Ярол старался вложить в свой хриплый шепот всю силу убеждения. – Джо!

Бесформенное создание шевельнулось, начало медленно подниматься… медленно, как во сне, как в кошмарном сне… Через минуту – или прошла целая вечность? – движение прекратилось. В самом центре растревоженного змеиного гнезда оказался человек, бывший некогда Техасцем Джо. Змеиные объятия покрыли его густым слоем омерзительной слизи. Глаза разведчика превратились в тусклые, безжизненные стекляшки. На мертвенно‑сером лице застыло жуткое выражение неземного блаженства, сладкого ужаса.

Джо сидел абсолютно неподвижно, устремив на Ярола потухшие, безжизненные глаза, а тем временем мерзкие черви ползали вокруг своей добычи, извивались, иногда нежно поглаживали ее…

– Джо… иди сюда!.. Вставай!.. Джо!.. Техасец Джо!

Ярол говорил все громче, однако не решался шагнуть вперед, отойти от двери.

Наконец Техасец Джо встал – встал медленно и неуверенно, словно мертвец, оживленный некромантом. Красные щупальца скользили по его ногам, обвивались вокруг колен, поддерживали, не давая упасть, вливали в его безжизненное тело чужую силу.

– Уходи, – проговорил Техасец Джо ровным, механическим голосом. Лицо скривила жуткая гримаса. – Уходи! Оставь меня в покое.

– Джо! – отчаянно выкрикнул Ярол. – Послушай, Джо! Техасец, ты меня слышишь?

– Уходи, уходи, – повторил тот все тем же монотонным голосом. – Уходи. Уходи. Ухо…

– Только вместе с тобой! Ты слышишь? Джо! Джо! Я сейчас…

Страх захлестнул венерианина холодным огнем. Алая, кипящая масса поднималась с пола, обретала новую форму. Теперь рядом с Техасцем стояла прекрасная девушка, облаченная в живой, копошащийся ужас…

С губ Ярола сорвалось проклятие, он прижался к стене и поднял бластер. Сверкающие изумруды кошачьих глаз звали, приказывали…

– Боже! – с отчаянием выдохнул Ярол, заслоняя лицо рукой – за долю секунды страшный, завораживающий взгляд наполнил его тело сладкой истомой, почти парализовал волю.

– Джо! – крикнул он. – Джо, ты меня слышишь?

– Уходи, – этот голос был похож и бесконечно не похож на голос друга. – Уходи.

Ярол плотно прикрыл глаза рукой. Взгляд чудовища пронизывал его, звучащий в мозгу голос приказывал опустить руку, опустить руку… Венерианин знал, что надежды нет. И осознание этого придало ему новую, отчаянную храбрость – боится только тот, кому есть что терять. А голос то оглушительно гремел, приказывая прекратить напрасное сопротивление, опустить руку, провалиться в бездонную тьму узких кошачьих зрачков, то вкрадчиво ворковал, нашептывал обещание бесконечного блаженства…

Подняв бластер над головой и отвернув лицо в сторону, Ярол пересек узкую комнату. После долгого, тягостного поиска на ощупь рука наткнулась на мокрое, тошнотворно липкое плечо землянина, но в тот же самый момент его собственную щиколотку захлестнуло что‑то мягкое, бесконечно нежное, и он содрогнулся от странного отвратительно‑сладкого блаженства.

Ярол скрипнул зубами, вцепился понадежнее в покрытое слизью плечо друга и чуть не отдернул руку, ощутив слабый, но безошибочно узнаваемый укол все того же мерзостного наслаждения.

Повелительный голос колокольным звоном наполнил голову. Ярол почти утратил контроль над телом, но продолжал борьбу. Сделав огромное, непомерное усилие, он вырвал Техасца Джо из змеиных объятий и через мгновение с ужасом понял, что безнадежно запутался в тех же самых живых силках. Безнадежно, ибо лишь ничтожно малая часть его разума продолжала сопротивление, а тело хотело капитулировать – мечтало капитулировать!

Повернувшись к чудовищу спиной, он обрушил на красных, плотоядно извивающихся червей тяжелый сапог. Черви отпрянули, судорожно сворачиваясь кольцами; это была крошечная, и все же победа. Ярол знал, что другие, точно такие же, тянутся сзади к его горлу – но не прекращал отчаянно сопротивляться.

Он топтал и пинал, и снова топтал, а затем почувствовал, что вырвался из цепких слизистых пут, отскочил в сторону, качаясь от безмерной усталости и всем телом дрожа от омерзения. Только теперь он заметил на стене тусклое, криво повешенное зеркало. В нем отражалась девушка с огромными зелеными глазами, одетая в алый, влажно шевелящийся ужас. А ведь он когда‑то читал… или кто‑то ему рассказывал… Вспышка отчаянной надежды на мгновение отбросила чужую парализующую силу.

Не теряя ни секунды, Ярол вскинул руку с бластером к плечу, прицелился в алый, заполнивший все зеркало кошмар и нажал на спуск.

Узкий клинок ослепительного небесно‑голубого пламени вонзился в самый центр мерзостного сплетения. Раздался тонкий, пронзительный вопль, полный звериной злобы и ненависти. Ярол выронил оружие, покачнулся и осел на пол.

Джо открыл глаза. В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь грязные оконные стекла, весело плясали пылинки. Что‑то мокрое и холодное неприятно шлепало его по щекам. Прямо как рыба хвостом… Во рту и в горле ощущался знакомый привкус сегира.

– Джо! – Голос Ярола доносился откуда‑то издалека, может, даже с другой планеты. – Да ты придешь в себя когда‑нибудь или нет? Техасец! Проснись, зараза! Сколько я должен с тобой возиться?

– А я… и… не… сплю, – запинаясь, но с большим достоинством возразил Джо. – В чем дело?

Вместо ответа о его зубы стукнулось что‑то твердое, похожее на край стакана.

– Глотай, придурок! – В голосе Ярола слышались нотки раздражения.

Джо послушно глотнул. Обжигающая жидкость прокатилась по пищеводу, запалив в желудке яркий, уютный костер. Блаженная теплота освобождала организм от сонного оцепенения, помогала стряхнуть сокрушительную, неизвестно откуда взявшуюся усталость. Техасец лежал, закрыв глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Мало‑помалу тепло алкоголя добралось до головы. В отупевшем мозгу что‑то шевельнулось… такое… жуткое… жуткое и сладостное… что же это было?

– Господи, – хрипло выдохнул Джо и попытался сесть.

Слабость словно ждала этого момента. Стены комнаты бешено завертелись, Джо начал было падать, но уперся спиной во что‑то теплое и твердое. Подождав, пока комната успокоится, он осторожно повернул голову и понял, что сидит, прислонясь к плечу боевого товарища.

Ярол вытряхнул себе в рот последнюю каплю сегира, взглянул на Джо и коротко, истерически хохотнул.

– Ну, Техасец, ты даешь! Эту историю я тебе никогда не забуду! – Он поперхнулся и долго не мог откашляться.

– Ладно, – отмахнулся Джо. – А что это, собственно, было?

– Шамбло. – На лице Ярола не осталось и тени улыбки. – Шамбло! И как это тебя угораздило?

– А кто она такая – Шамбло?

– Так ты что, вправду не знаешь? Где ты нашел эту тварь? И какого, спрашивается, черта…

– Слушай, – оборвал его Джо, – может, ты расскажешь все по порядку? И налей глоток.

– Тебе уже полегчало? Стакан‑то примешь?

– Да. В смысле полегчало и в смысле приму. А теперь выкладывай.

– Ну‑у… Я не знаю, с чего и начать. Называются они шамбло…

– Так их что, много таких?

– Они, ну, вроде как такая раса. Древняя. Одна из самых древних. Не знаю уж, откуда эта дрянь взялась на нашу голову, и не только я, никто не знает. Название вроде как французское, правда? Только оно пришло из такой древности, когда никаких французов и в помине не было. Шамбло были всегда.

– Ничего о них не слышал.

– О них мало кто знает. А те, кто знает, не любят говорить на эту тему.

– Так уж и мало. За этой, что была здесь, полгорода гонялось, и ведь знали, за кем…

– Всего‑то и надо, чтобы такую тварь увидел один понимающий человек. Через полчаса об этом знает уже весь город. Еще через полчаса организуется облава. Мужики приканчивают гадину, расходятся по домам – и молчат. Слишком уж неприятная история, неприятная и невероятная. Ну вот ты – ты что, будешь теперь на каждом углу трепаться? А будешь, так никто не поверит. Засмеют.

– И все равно… Господи, Ярол, ну как же это может быть? Откуда они берутся?

– Откуда они приходят – неизвестно. С какой‑нибудь другой планеты, есть же еще неоткрытые. Кое‑кто считает, что с Венеры. Мои предки из поколения в поколение передавали весьма мрачные легенды о шамбло. Мне было известно об этой мерзости. Странно сказать, но час назад, когда я открыл твою дверь, я ведь узнал эту вонь. Мне показалось, что узнал…

– Но что они такое?

– Не знаю… Ничего не знаю. Хитрая такая разновидность вампиров. А может, наоборот, вампиры – одна из разновидностей этой дряни. Скорее всего, этот клубок и есть их нормальная форма, форма, в которой они высасывают из людей… ну, не знаю, как и сказать… жизненные силы. Кормятся, одним словом. Прежде чем… приступить к делу, они принимают подходящий облик, обычно женский, и доводят свою жертву до экстаза. Чтобы сосалось легче… Эта тварь может сожрать тебя с потрохами, а ты корчишься от мерзкого наслаждения. Жуть. Бывает, что человек выживет после первого общения с шамбло, а потом ни о чем другом думать не может, как наркоман. Таскает эту пиявку с собой до самой смерти. Он ей – пищу, она ему – удовольствие, вот такой получается симбиоз.

– Да, – кивнул Джо, – теперь понятно, почему толпа так обалдела… почему их всех чуть не вытошнило, когда я сказал… Ладно, не в этом дело. Рассказывай дальше.

– А ты разговаривал с этой… с этой тварью? – поинтересовался Ярол.

– Пробовал, но безрезультатно. В ответ на вопрос, откуда она тут взялась, я услышал: «Издалека». Чушь, в общем, какая‑то.

– Шамбло известны с незапамятной древности. Никто не знает, когда они появились впервые и где. Их жертвы либо отправляются на тот свет, либо молчат. Есть только смутные, туманные слухи да древние легенды, основанные на тех же слухах. Я думаю, что эта раса возникла гораздо раньше людей, на планетах, давным‑давно обратившихся в пустыню. Неоткрытые планеты? А может быть – открытые, но нигде не упоминавшиеся? Может быть, люди, посетив эти планеты, бежали оттуда, охваченные одним желанием – забыть о своих открытиях… С незапамятной древности… Ты ведь вспомнил легенду о Медузе Горгоне, да? Древние греки не могли придумать ее на пустом месте. Значит, какая‑то древняя, давно забытая земная цивилизация путешествовала в космосе! Или одна из этих тварей нанесла «дружественный» визит древним грекам? Три тысячи лет тому назад? Как подумаешь об этом подольше, голова кругом идет! А сколько аналогичных историй забыто, погребено во мраке веков?.. Медуза Горгона, змеевласая женщина, чей взгляд обращал людей в камень, страшное чудовище, убитое Персеем. Эта легенда спасла мне жизнь – и мне, Техасец, и тебе. Персей боялся взгляда Медузы, однако смог убить ее, глядя в зеркальную поверхность щита. Ну вот скажи, мог ли какой‑то древний грек подумать, что через три тысячи лет сочиненная им история на красной планете златошлемного Ареса поможет двум оболтусам спастись от верной смерти? Жаль, что нельзя спросить этого грека, откуда он знал, что такие твари бывают: из личного опыта или понаслышке.

– Действительно, – кивнул Техасец Джо. Временно заглушенная слабость брала реванш, накатывала длинными, свинцовыми волнами. Он заговорил вполголоса, не глядя на Ярола и, казалось, почти его не замечая.

– Это существо… оно испускает… излучает, передает нечто мерзкое, настолько противное самой природе человечества, что… что это нельзя описать… На какое‑то время я стал частью этой твари, в самом буквальном смысле – разделял все ее мысли, чувства, воспоминания, желания… Теперь я знаю, что во мне – да и во всех нас, наверное, – есть зерно чистого, абсолютного Зла. И при соответствующих условиях это зерно может прорасти, вытеснить из души все остальное, поработить человека, сделать его своим слугой. – Джо лежал с закрытыми глазами и говорил словно издалека, как человек, пребывающий в глубоком трансе. – Меня буквально тошнило от прикосновения этих… этих змей… а в то же время что‑то внутри просило еще и еще… и я видел такие вещи… никак не вспомнить, но что‑то странное, фантастическое… а еще посещал невероятные места, заглядывал в память этого… этого существа, частью которого я был, и видел… Боже, как хотелось бы вспомнить!

– Благодари Бога, что не можешь, – криво усмехнулся Ярол.

Джо резко вздрогнул, открыл глаза, попытался подняться на локте и тут же зажмурился.

– А эти… эти существа – как их встретить? – Его голос дрожал, язык заплетался. – А если поискать?

Ярол молчал. Затем он твердо взял Техасца за плечи, уложил его на кровать и снова сел, пристально всматриваясь в лицо друга.

– Джо, – Ярол говорил спокойно и очень серьезно, в его глазах не было никаких озорных огоньков, никакой насмешки. – Знаешь, я никогда тебя ни о чем не просил. Но сегодня – сегодня я честно заработал это право и хочу, чтобы ты обещал мне одну вещь.

Техасец догадывался, о чем идет речь, взгляд его бесцветных глаз заметался, ускользая от взгляда Ярола. На какую‑то долю секунды глаза Джо показались венерианину серыми туманными озерами, скрывавшими в своих глубинах невозможный ужас и невозможный восторг, огромное, невыразимое блаженство. Затем туман рассеялся, зыбкая поверхность заледенела.

– Ладно, – буркнул Техасец, – валяй. Тебе как, на Священном Писании клясться или честного слова хватит?

– Про шамбло можешь забыть, но если вдруг снова встретишь такую тварь – где бы то ни было и когда бы то ни было, – ты вытащишь бластер и спалишь ее к чертовой бабушке, причем без малейших сомнений, как только поймешь, кто перед тобой… Обещаешь?

Последовала долгая, томительная пауза. На скулах Техасца заиграли желваки. Он почти никогда не давал честного слова – и никогда его не нарушал. Серые озера его глаз вновь подернулись дымкой воспоминаний, жутких и сладостных; снова безжалостный взгляд Ярола окунался в бездну, на дне которой копошились безымянные кошмары. В комнате висела звенящая тишина.

– Постараюсь, – Джо глядел Яролу прямо в глаза. Но при этом его голос предательски дрогнул.

Глава 2
ДЕРЕВО ЖИЗНИ

Над руинами Илара медленно кружили поисковые самолеты. Техасец Джо, затаившийся в древнем, полуразрушенном храме, проводил очередную воздушную ищейку ненавидящим взглядом светлых, как сталь, глаз и ожесточенно сплюнул:

– Ну прямо вороны над падалью!

Методическое прочесывание местности началось утром и будет продолжаться до победного конца. Через час‑другой горло Техасца окончательно пересохнет, пустой желудок запротестует в полную силу. Ни еды, ни воды здесь нет, так что рано или поздно голод и жажда выгонят его из укрытия. Придется поменять свободу на тюремную чечевичную похлебку. Джо устроился поудобнее в тени храмовой арки и еще раз звучно перебрал всех близких, дальних, а также гипотетических родственников патрульного, сбившего его над этими самыми развалинами.

Исчерпав свой – весьма богатый – запас ругательств, Техасец Джо вспомнил, что рядом с каждым древним марсианским храмом всегда находился колодец. Разумеется, вода там высохла миллион лет назад, но уж лучше прогуляться и посмотреть, чем зад отсиживать. Джо встал, с хрустом потянулся и начал осторожно пробираться по чудом сохранившемуся крытому переходу. В стене, огораживавшей двор, зияла узкая брешь. Прежде здесь была дверь, нечто вроде служебного входа для жрецов, или как они там у них назывались.

Посреди широкой, мощенной темным камнем площади действительно виднелся колодец, спасавший когда‑то путников от жажды. Путники… Тогда Марс был зеленой планетой. Вот погуляли бы эти ребята по теперешним пустыням…

Колодец на удивление хорошо сохранился. Сложный мозаичный орнамент на нем наверняка имел когда‑то определенное символическое значение. Бронзовый (действительно, металл вечности) навес был выполнен в форме дерева жизни. Бронза, она, конечно, бронза, но неужели это сооружение сумело выстоять тысячелетия, не потеряв ни единого листочка? Ветви дерева роняли на истертые каменные плиты четкую узорчатую тень, точно такую же, как и миллион лет назад, когда усталые, покрытые дорожной пылью путешественники утоляли здесь жажду и возносили благодарения невесть какому богу. Ровно в полдень распахивались высокие ворота и…

Видение исчезло. Джо обвел глазами полуразвалившиеся стены и замер в недоумении. А где они, те ворота? Судя по остаткам фундамента, единственным входом на площадку была та самая брешь, возле которой он стоял. Значит, и дворик, и красивый колодец предназначались для жрецов. Или… Был же, вроде, такой король Илар, в честь которого город получил свое название. Король‑волшебник, чья железная десница (если только он не был левшой) управляла державой, а также и храмом. Возможно, этот необычный колодец – часть некоего святилища, предназначенного для личных нужд давно почившего монарха. В нем даже…

По залитой солнцем брусчатке пронеслась хищная черная тень. Джо отпрянул назад, в спасительное укрытие, и стал наблюдать, как самолет делает над двором один круг, другой… Именно с этого момента начала разворачиваться вся цепь дальнейших событий. Тесно прижавшись к выщербленной стене в ожидании, когда наконец настырный шпион угомонится, он услышал звук настолько невероятный в этом мертвом городе, что сначала не поверил своим ушам. Однако звук повторился еще и еще. Где‑то неподалеку горестно и безутешно плакала женщина!

Техасец даже на мгновение забыл о близкой опасности. Галлюцинация, вызванная голодом и жаждой? Или привидение, что многие сотни тысяч лет бродит в полумраке холодных коридоров, призрак, доводящий до безумия того, кто решится нарушить покой мертвого храма? Завсегдатаи марсианских баров любили поговорить о «призраках древних руин», особенно после третьего стакана… Воспоминание о барах и стаканах пробудило из временной спячки голод и жажду, но зато помогло справиться со смутным суеверным ужасом. Положив руку на бластер, Джо начал осторожно продвигаться на звук приглушенных, рвущих сердце рыданий.

Идти оказалось совсем недалеко; стоило завернуть за угол, как в сумраке заваленного глыбами прохода мелькнуло яркое белое пятно. Техасец пошел еще медленнее, напряженно вглядываясь. Мало‑помалу он начал различать смутный женский силуэт. Слезливая особа сидела в темном каменном закутке, спрятав лицо между высоко поднятыми коленями и завесившись густой россыпью длинных черных волос. В этой фигуре было нечто странное. Даже на близком расстоянии она так и оставалась белым переливчатым пятном, призрачно мерцавшим на фоне мрачных древних стен. Привидение? Нет, слишком уж натурально она плачет. А откуда известно, что привидения плачут ненатурально?..

Джо так и не успел решить для себя этот важный вопрос – женщина испуганно вздрогнула, стихла и подняла лицо. Черты его были столь же зыбки и неуловимы, как и контуры тела. Техасца поразил взгляд огромных глаз. Молочно‑голубые – чуть‑чуть посветлее, и они казались бы слепыми бельмами, – они горели огнем, прожигали насквозь. Джо показалось, что между ним и незнакомкой протянулась невидимая, звенящая от напряжения струна.

Девушка заговорила – и он снова усомнился в состоянии своего рассудка. Голод, страх, одиночество, кошмар мертвого города – в такой обстановке легко потерять остатки разума. Техасец Джо слышал некую абракадабру, но почему‑то она казалась ему связным текстом. Вряд ли подобное возможно без телепатии.

– Я заблудилась! Я заблудилась!

Девушка громко всхлипнула, слезы покатились по ее щекам. Сверкающая поверхность глаз стала мутной – и в тот же момент наваждение пропало. Вне всякого сомнения, она продолжала жаловаться, однако Техасец уже не понимал, о чем идет речь.

Незнакомка приподнялась на цыпочки, яростно схватила его за плечи. Взгляд сверкающих глаз впился в Джо с силой едва ли не большей, чем ее пальцы, и вновь в его мозгу зазвучал скорбный, молящий стон:

– Пожалуйста! Пожалуйста, отведи меня домой! Я боюсь, я очень боюсь! Я заблудилась, потеряла дорогу – пожалуйста!

Техасец Джо недоуменно моргал; ситуация постепенно прояснялась, оставаясь при этом очень странной. Молочно‑голубые невидящие глаза девушки обладают гипнотической силой, с их помощью она может телепатически общаться с другими людьми. Но как увязать это со стонами заблудившейся, до смерти перепуганной девчонки? Разительное несоответствие униженной мольбы и яростной силы, с которой мольба вливалась в мозг Джо, вызывало вполне естественные подозрения…

– Пожалуйста! Ну пожалуйста! – звенело в голове Техасца. – Помоги мне! Отведи меня назад!

– Куда это – назад?

– Дерево! Дерево! – простонал все тот же нереальный, неизвестно откуда доносившийся голос, никак не связанный с бессмысленными звуками непонятной речи. – Дерево жизни! Проводи меня, отведи меня к Дереву!

Техасец мгновенно вспомнил навес над колодцем. Никаких других деревьев поблизости не было. Но что может связывать пересохший колодец и заблудившуюся девицу – если она действительно заблудилась? Еще один жалобный стон, еще один поток непонятных, но явно жалобных слов, и Джо решил плюнуть на все свои сомнения. Просят тебя отвести к колодцу (в этом он уже не сомневался), что тут такого страшного? Кроме всего прочего, им овладело любопытство. Вполне возможно, красотка явилась из некоего подземного мира, сообщавшегося с внешним через все тот же колодец. Вот откуда и призрачная бледность, и глаза, явно не приспособленные к яркому марсианскому свету. Вот только как объяснить расплывчатые черты лица? Кроме глаз, ничего не рассмотреть. При всей невероятности выдвинутой гипотезы действительность оказалась еще невероятнее, в чем Джо убедился спустя несколько минут.

– Пошли, – он осторожно высвободился из бледных, расплывчатых, но вполне реальных объятий. – Я провожу тебя к колодцу.

Девушка облегченно вздохнула и потупила свои колдовские глаза, рассыпаясь в благодарностях на все том же птичьем языке. Техасец взял ее за руку и повел к выходу.

Крепкая прохладная ладонь. Если не поворачиваться, не смотреть, ничего особенного… Даже теперь, с близкого расстояния, не отвлекаемый гипнотическим взглядом, Джо видел тело девушки как расплывчатое белое пятно. Казалось, их разделяет плотная вуаль – вуаль, почти не пропускающая обычного света, но легко прожигаемая яростным блеском сверкающих глаз.

Девушка молча семенила рядом с Джо, то и дело спотыкаясь о камни. Прежде чем выйти на открытое место, Техасец остановился и внимательно осмотрел небо. Судя по всему, патрульные ищейки покончили с этим сектором. Два самолета кружили над северными кварталами Илара, остальные и вовсе исчезли. До тех двух не меньше полумили, так что особой опасности нет. Он вывел девушку на пустынный, залитый солнцем двор.

Джо почти не сомневался, что его спутница слепа, как летучая мышь, но шагов за двадцать до колодца девушка резко вскинула голову и буквально потащила своего провожатого вперед. Затем она выпустила руку Джо, воскликнула нечто восторженно‑непонятное, шагнула под навес и застыла как вкопанная. Тень бронзовых ветвей покрыла полупрозрачное тело кружевным узором, а затем черные, прихотливо изогнутые линии зашевелились, поползли в стороны и… Девушка исчезла, исчезла без следа! Техасец тупо рассматривал опустевшие каменные плиты, неподвижное, словно тушью прорисованное кружево тени.

Созерцание продолжалось недолго – мертвую тишину вспороло ровное гудение. Над развалинами храма скользнула черная тень; зазевавшийся разведчик запоздало сообразил, что стоит на открытом месте, а воздушные ищейки, в отличие от этой странной девицы, не слепые. Оставался единственный выход – фантастический, но единственный… Не теряя времени на дальнейшие размышления, Джо опрометью бросился под сень Дерева.

Он стоял под ажурной завесой бронзовых веток и листьев; стоял в страстном ожидании чуда – и чудо произошло. Мир за пределами черно‑белого островка тени поплыл, подернулся рябью, а потом видение исчезло, но все вокруг преобразилось. Это было похоже на фокус, на оптическую иллюзию – словно там, снаружи, за бронзовой решеткой висит огромный экран. Кто‑то плавно сменил одну картинку в проекторе на другую: вместо залитых солнцем руин Илара появился тусклый, плохо прорисованный пейзаж дикой местности. Судя по серому, сумрачному освещению, был вечер. Сквозь густой, почти вязкий воздух неясно проступали аккуратные кроны деревьев и трава, густо усыпанная цветами. Все это казалось придуманным, нереальным, похожим на рисунок древнего гобелена.

Ну вот, давно не виделись! Знакомая фигура наконец‑то обрела четкие контуры. Девушка буквально светилась. Единственная яркая деталь сумеречного пейзажа оказалась очень хорошенькой. Техасец Джо шел как зачарованный, не замечая, что следует за незнакомкой неведомо куда.

В мягкой темно‑зеленой траве бледно светились маленькие, на невысоких стебельках цветы. Босые ступни девушки, наполовину погружаясь в бархат травы, сверкали ослепительной белизной. Единственным облачением незнакомки были длинные, почти до пят, волосы – королевская мантия, сотканная из переливающейся пурпуром тьмы. Девушка остановилась, поджидая Техасца, и чуть изогнула в улыбке бледные губы. Ее огромные глаза горели холодным голубоватым огнем. Слезы, испуг, слепота – все это осталось в том, далеком мире.

– Теперь моя очередь быть провожатой, – улыбнулась она, беря Джо за руку. Способ общения остался прежним: пронзительный взгляд опаловых глаз расшифровывал смысл неизвестных слов.

Провожатая? Куда они идут? Техасец не стал задавать никаких вопросов – тусклый, неподвижный, словно заколдованный мир не располагал к беседе. Видимость была метров двадцать, не больше; деревья, кусты, усыпанная цветами трава – все это выступало из туманного полумрака, чтобы через минуту скрыться за спиной, в таком же полумраке. Джо стало казаться, что он забрел ненароком в чей‑то плохо освещенный сон или очутился внутри тусклого, поблекшего от времени гобелена. Да и девушка напоминала волшебницу из сказок далекого детства.

Освоившись немного со странной обстановкой, Техасец начал замечать в кустах и за деревьями неясное движение. Неприятный холодок в позвоночнике и затылке – все эти признаки говорили Джо, что кто‑то за ним наблюдает. В конце концов он увидел одного из соглядатаев: маленький темнокожий человек стоял в просвете между деревьями. Поймав на себе взгляд Техасца, человечек исчез, как сквозь землю провалился.

Теперь, когда Джо познакомился с внешним обликом этих чрезмерно любопытных существ, он стал замечать их часто и без особого труда. Тощие, низкорослые люди с большими, полными скорби глазами на перепуганных лицах шныряли в кустах, выглядывали из‑за деревьев, а заметив, что их обнаружили, мгновенно скрывались из виду. Несколько раз до Техасца доносился таинственный шепот. В тихих, как шелест листьев, звуках чужой непонятной речи с неожиданной ясностью чувствовалось предупреждение. Кого предупреждали эти люди? О чем? Бред, полный бред. Кошмарный сон, остается только проснуться.

И все же любопытство взяло свое.

– Куда мы идем? – спросил он и поразился, услышав, насколько сонно звучит его голос.

Девушка поняла вопрос, из чего следовало, что она либо знает язык, на котором говорил Джо, либо может воспринимать его мысли без выразительных взглядов.

– К Тагу, – ответили ее сверкающие глаза. – Таг тебя ждет.

– Какой еще Таг?

В ответ фея сумеречного мира разразилась длинным монологом. Слушая гладкие, как обкатанная водой галька, фразы, Техасец не мог отделаться от тягостного подозрения, что эта речь произносилась не в первый раз, что ее слышали многие люди, которых «возжелал Таг». А где они теперь? Что с ними случилось?

…Много веков назад Иларом правил великий король, чьим именем назван этот город. Илар был могучим волшебником, однако даже его могущества не хватало для выполнения всех его желаний, так велики были его желания. Тогда, посредством магического искусства, он призвал из предвечной тьмы Тага и заключил с ним договор. По условиям договора Таг отдал свою безграничную силу до скончания дней Илара, взамен же Илар обещал сотворить обиталище для Тага, и населить его рабски преданными людьми, и дать Тагу жриц в услужение. Этот мир – мир Тага, я – последняя жрица из долгой череды женщин, рожденных для Тага. А лесные люди – это его… его низшие слуги… Я говорю тихо, чтобы не подслушали лесные люди. Для них Таг – творец вселенной, ее начало и конец. Но тебе я поведала правду.

– Так чего же Таг от меня хочет?

– Слуги Тага не могут обсуждать его дела и желания.

– Ну а потом? Что с ними потом происходит, с людьми, которые понадобились Тагу?

– Об этом ты спросишь у Тага.

В знак того, что вопрос исчерпан, жрица отвела глаза, оборвав ментальный контакт настолько резко, что у Техасца закружилась голова. Беседа начисто отбила у разведчика охоту спешить на подозрительное свидание. Если раньше он шел бок о бок со своей спутницей, то теперь уныло тащился сзади. Дремота отступила, сменившись тревожным ощущением нависшей угрозы. «Красавица ведет тебя прямо к черту в пасть, а ты и раскис, следуешь за ней, словно младенец за нянькой. А кто он такой, таинственный Таг, если не черт? Черт и есть. Вспомни, как она заманила тебя в эту темную дыру. Жульничеством, грязным шулерским трюком. А сколько подобных трюков у нее в запасе, да еще и похуже? Вырваться из ее оков нетрудно, главная ее сила в глазах, не смотреть в них – и все будет в порядке…» Лесные люди прятались за кустами, бегали, переговаривались. В их шелестящем шепоте все явственнее слышалось предостережение. Прежде этот мир был просто тусклым и темным, теперь он казался угрожающим, смертельно опасным.

Думай не думай, а что‑то делать надо. Техасец остановился и вырвал руку из тонких, легко разжавшихся пальцев девушки.

– Никуда я не пойду!

Девушка обернулась, взмахнув роскошным шлейфом темно‑пурпурных волос, и выплеснула поток непонятных слов, однако Джо предусмотрительно отвел глаза, а потому ничего из этой страстной тирады не понял. Решительно развернувшись, он поспешил назад. Девушка что‑то крикнула. В ее высоком кристально чистом голосе прозвенела та же предостерегающая нота, что и в шелестящем шепоте лесных людей, однако Техасец продолжал идти, не совсем, правда, понимая, куда. Незнакомка засмеялась, звонко и чуть презрительно. Через некоторое время Джо опасливо оглянулся, почти уверенный, что увидит в сумраке белый огонь задрапированного волосами тела, но на тусклом гобелене не было никаких персонажей.

На него навалилась ватная тишина. Даже перешептывание в кустах стихло – лесные люди последовали за жрицей своего бога, оставив гостя в полном одиночестве. Техасец Джо шагал по темной бархатистой траве, приминая тяжелыми сапогами трогательные головки цветов в отчаянной надежде найти выход из этого бреда. Но ажурная тень, забросившая его в этот зловещий сумрачный мир, все не появлялась. Существует ли выход из персональной вселенной Тага? Ведь как это все было: он стоял на пятачке тени, затем вроде бы сделал шаг – и что дальше? Джо беспомощно огляделся по сторонам. Ну и куда же теперь, если со всех сторон одно и то же? Деревья, кусты, трава с цветочками, а дальше – глухая стена мутной вязкой тьмы, за которой все те же деревья, кусты и цветочки, и так – до бесконечности.

Он пошел куда глаза глядят, подгоняемый почти физическим напряжением воздуха, а также странным ощущением, что все эти размытые, как на плохой фотографии, деревья и кусты ждут его, зовут, затаив дыхание, следят за нелепо ковыляющей фигурой пришельца из другого мира. Через какое‑то время Джо почувствовал странное изменение обстановки и огляделся более внимательно. Редкая цепочка все тех же деревьев и все та же серая мгла, а за ними… Техасец вздрогнул, настолько это было невероятно. Трава исчезала, плавно переходя в тускло мерцающую пустоту – не в обычную пустоту, куда можно упасть, провалиться, а в твердое, кристаллизированное ничто, круто изгибавшееся вверх, к кромешной тьме зенита.

Вот где кончается странный мир, сотворенный Иларом! Придуманную страну накрывает купол, выкованный из многократно изогнутого, спрессованного пространства. Выхода нет. А что будет, если в несокрушимую стену ударит всесокрушающий снаряд? Джо не мог подойти к преграде поближе, как следует рассмотреть – непроницаемая стена вызывала беспричинную тревогу, заставляла отвести глаза.

Стоять на месте было бессмысленно. Он пожал плечами и двинулся вдоль цепочки деревьев, отделявшей его от купола, высматривая что‑нибудь вроде щели или дыры. Шансов на успех – ноль, но никаких других вариантов в голову не приходило. Неизвестно, сколько часов, дней или лет продолжались эти бессмысленные исследования непроницаемой, утомительной своим однообразием границы. В какой‑то момент Техасец осознал, что давно уже слышит знакомые шелестящие звуки. Среди деревьев, отделявших сумрачный мир от окаменевшей пустоты, метались крошечные, еле различимые фигурки. «Какая ни есть, а все же компания», – облегченно вздохнул он и зашагал немного бодрее, подчеркнуто не обращая внимания на чрезмерно робких слуг Тага.

Постепенно они осмелели, стали подходить ближе, шептать громче. Техасец Джо все чаще и чаще улавливал в их бессмысленном щебете знакомые интонации, обрывки слов. Он шел, опустив голову, не делая резких движений. Мало‑помалу такое поведение начало приносить желаемые плоды.

Маленькая черная фигурка выскочила из‑за куста и застыла, разглядывая высокого, непонятного пришельца. Вслед за первым смельчаком появился второй, третий… Любопытство оказалось сильнее страха – вскоре Джо сопровождала уже целая толпа лесных людей.

Дорога пошла под уклон. Спускаясь в неглубокую, опоясанную кольцом деревьев лощину, Техасец Джо далеко не сразу заметил в густом кустарнике сплетенные из живых веток шалаши – лесные люди (а кто же еще?) замаскировали свою деревню умело и тщательно. Их шепот звучал уже за его спиной – странная щебечущая речь, мучительно напоминавшая что‑то – только что? Добравшись до центра лощины, Джо оказался в плотном кольце; маленькие, почти кукольные лица горели неподдельной тревогой. «Ну, – усмехнулся он про себя, – посмотрим, ребята, что вы мне скажете».

Никто из «ребят» не решался заговорить с чужаком, однако в их торопливом перешептывании отчетливо звучали слова «Таг», «опасно» и «берегись». Джо сосредоточенно нахмурился, пытаясь осознать структуру вроде бы знакомой, но все же непонятной речи, догадаться о ее происхождении. Он знал очень много языков и все же затруднялся определить, к какому именно относятся три не связанные друг с другом слова.

Имя «Таг» напоминало одно из слов самого старого и самого примитивного из марсианских языков – материкового. Зацепившись за это, Техасец начал понемногу улавливать в невнятном лопотаний и другие знакомые, вернее, почти знакомые, слова. Сходство было крайне отдаленное. Судя по всему, лесные люди говорили на невероятно архаичном варианте этого языка. Звуки примитивной речи повергли Техасца в трепетное благоговение – за то, чтобы послушать этих чернокожих, хороший лингвист отдал бы полжизни. Впрочем, ему, скорее всего, предстояло расплатиться за нежданный подарок судьбы своей жизнью.

Безжалостное время не пощадило материковую расу Марса; могучий народ, пребывавший когда‑то в зените славы, деградировал до полускотского состояния. Судьба ничуть не лучшая, чем у их предков, оказавшихся в этом сумрачном мире, – крошечных пугливых человечков с темной кожей, большими глазами, шепелявой, никогда не поднимающейся выше шепота речью. И тем не менее – живые люди, говорящие на языке, которым марсиане пользовались задолго, возможно, за миллион лет до расцвета своей культуры… От взгляда в немыслимые бездны прошлого кружилась голова.

Покопавшись в памяти, Техасец составил пару фраз на языке, напоминавшем древний материковый. В самую последнюю секунду инстинкт подсказал ему, что громкий голос может напугать всю эту публику до полусмерти.

– Я… я не могу понять, – прошептал он, чувствуя себя актером, играющим дурацкую роль. – Говорите… медленнее.

Смелый лингвистический эксперимент вызвал взрыв энтузиазма. После длительного перешептывания трое то ли самых смелых, то ли самых уважаемых пигмеев шепотом произнесли нечто вроде речи. Говорили они медленно, с паузами после каждого слова и… хором.

– Таг, ужасный… Таг, всемогущий… Таг, неизбежный. Берегись Тага. – Техасец Джо невольно улыбнулся. Как трудно было этим наследникам древней расы преодолеть свои страхи и робость! Столько веков прожили они в непрестанном ужасе, но сохранили благородство, сочувствие – у них хватило мужества заговорить с незнакомцем.

– Кто такой Таг? – прошептал Джо.

Судя по новому взрыву перешептываний, славное племя уловило смысл вопроса. Отвечали, как и в прошлый раз, трое.

– Таг – начало и конец, центр творения. Когда Таг вздыхает, мир дрожит. Земля создана для Тага. Все принадлежат Тагу. Берегись! Берегись!

Сказано, разумеется, было гораздо больше, Техасец Джо с трудом разобрал только это.

– В чем… в чем опасность? – спросил он.

– Таг – ест. Тага нужно питать. Это мы питаем его, но бывают времена, когда Таг желает иную пищу, не нас. Тогда Таг посылает жрицу, чтобы она заманила… пищу… сюда. Берегись Тага!

– Вы хотите сказать, что она – жрица – привела меня сюда на… на съедение?

– Да, – зашелестела толпа. – Да, да, да…

– Тогда… почему… она меня… отпустила?

– От Тага нельзя бежать. Когда Таг зовет, нужно идти на зов. Когда Таг захочет есть, он тебя получит. Берегись Тага.

Ситуацию стоило обдумать. Лесные люди знали, о чем говорят, в этом можно было не сомневаться. Таг не такой уж центр вселенной, как это им представлялось, но в том, что он способен заманить к себе жертву, Джо убедился на собственном опыте. Легкость, с какой отпустила его жрица, ее презрительный смех – все это подтверждало слова пигмеев. Кем бы там ни был Таг, без сомнения, он обладал в этом сумрачном мире неограниченной властью. И вдруг Техасца осенило.

– В какой стороне… живет Таг?

Десятки темных, костлявых рук указали куда‑то вдаль. Джо повернулся в указанном направлении и начал прилежно запоминать ориентиры, которыми в этом мире могли служить лишь деревья. Теперь нужно было попрощаться с дружелюбными туземцами.

– Я благодарю вас… – начал Техасец Джо и смолк под шквалом протестующего шепота.

Лесные люди угадали его намерение – и просили не делать глупостей. Молящие интонации были красноречивее любых слов. Крошечные лица скривились от страха, в расширенных зрачках застыл панический ужас. Джо беспомощно пожал плечами.

– Мне… мне нужно идти, – неуверенно начал он. – Я хочу застать Тага врасплох. Прежде, чем он меня призовет. Это мой единственный шанс.

Техасец Джо не знал, понимают ли его аборигены или нет. Шепот не стихал. Ужас придал лесным людям отчаянную смелость, некоторые из них даже хватали огромного чужака за одежду, пытаясь своими крошечными ручками удержать его от безрассудного, смертельно опасного поступка.

– Нет, – стонали они. – Нет, нет! Ты не знаешь, на что ты идешь! Ты не знаешь Тага! Оставайся здесь! Берегись Тага!

Джо охватили тягостные предчувствия. Он и сам знал, что встреча с Тагом не сулит ничего хорошего, а тут еще туземцы со своими наверняка не безосновательными страхами… Может, лучше не лезть на рожон, а остаться здесь, в тихой лощине, спрятаться поглубже и сидеть… пока не позовут? Нет, ты же не из тех, кто поддается собственным страхам, пасует перед опасностями! Да и кто, спрашивается, сказал, что нет никакой надежды? Техасец Джо расправил плечи и решительно зашагал в ту сторону, куда указали ему лесные люди.

Протесты аборигенов сменились жалобными стенаниями. Поднимаясь по склону лощины, Техасец чувствовал себя воином, отправляющимся в поход под звуки похоронного марша. Самые отважные из пигмеев пошли его провожать. Как и прежде, они прятались за кустами, стремительно перебегали от дерева к дереву. Даже сейчас, когда непосредственной опасности не было, впитанный с молоком матери страх не позволял им открыто передвигаться по сумрачному миру.

Их присутствие вдохновляло Техасца. Как хотелось помочь забитому народу в благодарность за дружелюбие, за предостережения, за искреннюю скорбь, с которой аборигены провожали упрямого, безрассудного чужака, за смелость, не убитую даже тысячелетиями жизни в вечном страхе! Но кого может спасти человек, далеко не уверенный в безопасности собственной шкуры? Страх лесных людей оказался заразительным. Еще до выхода из лощины у Джо пересохло в горле, начали мелко подрагивать руки.

Шорох и перешептывание доносились из кустов все реже, провожающие понемногу отставали. Тишина сгустилась, превратилась в нечто почти осязаемое. Ни ветра, ни шороха листьев – никаких звуков, кроме собственного дыхания Джо и громкого стука его сердца. Разведчик опустил руку на бедро и расстегнул кобуру.

Новая лощина была заметно шире той, где обитали лесные люди. Техасец Джо спускался по склону, напряженно высматривая малейшие признаки неведомой опасности. Кто он такой, Таг? Человек, зверь или дух? Может, он невидим?.. Лес начал редеть. Джо знал, что почти достиг цели.

За последними деревьями начиналась большая поляна, посреди которой… В этом объекте не было ничего страшного, ничего угрожающего, и все же Техасец Джо покрылся холодным потом.

Посреди поляны стояло столь знакомое ему Дерево жизни. Только теперь это мифическое растение росло из земли, как самое настоящее дерево, а не было выковано из металла. И все же оно не было настоящим. Тонкий коричневый ствол, чья гладкая, блестящая поверхность не напоминала по текстуре ни одно известное вещество, поднимался к черному небу по традиционной пологой спирали, еще более тонкие ветки (числом, естественно, двенадцать) грациозно изгибались вверх. Листвы на дереве не было. Зато на концах веток пылали кроваво‑красные цветы.

Изо всех растений сумрачного, размытого мира, сотворенного когда‑то Иларом, можно было хорошо рассмотреть лишь это. Волосы Техасца зашевелились от ужаса. По телу поползли мурашки – и все же он не мог сказать, что за неясная угроза таилась в изящных, прихотливо изогнутых ветках. Чудесным образом оживший символ, красивое – лучше любой из когда‑либо виденных им картинок. Так почему же, глядя на него, хочется закрыть глаза, закричать во весь голос и бежать, бежать, бежать?

В Дереве было что‑то разумное и зловещее. Пока Техасец Джо смотрел на удивительное растение, не шелохнулась ни одна ветка. И все же эта неподвижность вызывала больший страх, чем бег или полет любой одушевленной твари.

Дерево рождало в душе Джо сумасшедшее желание – уничтожить его или ослепить себя, чтобы не видеть зловещее растение; перерезать себе глотку, чтобы не жить в одном мире с этим кошмарным творением природы.

У Техасца хватило сил загнать эти бредовые мысли в дальний угол сознания и обратить всю свою холодную, отточенную многими годами космических странствий логику на разрешение насущного вопроса. Тем не менее его ладонь, лежавшая на рукоятке бластера, взмокла от пота, дыхание прерывисто вырывалось из пересохшего горла.

Почему, спрашивал он себя, стараясь привести бешено участившийся пульс в норму, почему вид растения, пусть даже такого необычного, как это, рождает страх в моем сердце?

Мало‑помалу отвращение утратило первоначальную остроту. После долгой мучительной борьбы Джо вернул себе способность разумно мыслить. Железной рукой воли сдерживая свой ужас, он продолжал смотреть на дерево. Теперь Техасец точно знал, что перед ним Таг.

А как же иначе – два столь ужасных создания не смог бы вместить один маленький мирок. Теперь понятно, почему лесные люди относятся к Тагу с таким благоговейным страхом. Непонятно другое – чем дерево угрожает им физически? Исходящая от него угроза может свести с ума… Чего уж спрашивать с дикарей! Но с другой стороны: не нравится дерево – не ходи к нему, не смотри. Оно ведь за тобой гоняться не будет.

Рассуждая подобным образом, Техасец Джо снова и снова осматривал дерево в тщетной попытке понять, почему оно вызывает такой страх. Выглядело оно точно так же, как бронзовое, нависавшее над проклятым колодцем. А ведь то растение не пугало. В чем же дело?

Вдруг по стволу и ветвям пробежала дрожь. Техасец Джо окаменел. Ветра не было (да и бывает ли в этом мире ветер?), однако Дерево начало двигаться с неспешной, змеиной грацией. Воздетые к небу ветви томно извивались. Один из кроваво‑красных бутонов раздулся, как капюшон кобры, через мгновение его примеру последовали и остальные. Бутоны разбухали, широко раскрывали лепестки, наливались новым, ослепительно ярким цветом.

Джо отвел взгляд и увидел, что по склону спускается знакомая фигура. Жрица двигалась с той же плавной, безукоризненной грацией, что и ствол Дерева. За ее спиной развевался царственный шлейф темно‑пурпурных волос, прекрасное тело сверкало лунной белизной. Дерево чувствовало ее приближение – цветы разгорались все ярче и ярче, ветви дрожали от нетерпения.

Жрица должна общаться со своим богом… И все же Техасец не мог поверить, что женщина осмелится подойти к Дереву, один вид которого наполнял его паническим ужасом и отвращением.

Когда красавица приблизилась к Дереву вплотную, ствол наклонился к ней, и она протянула руки, словно навстречу своему возлюбленному. Пламенеющие цветами ветви сомкнулись за ее спиной. На несколько мгновений жрица и Дерево застыли, превратившись в фантастическую скульптуру. У самого лица женщины дрожали сверкающие цветы; волосы, больше не прикрывавшие тела, стекали на землю темно‑пурпурным водопадом. Затем ветви сжались плотнее. Цветок спустился к закинутому вверх лицу, коснулся чуть приоткрытых губ – и ответная дрожь пробежала по ослепительно белому телу.

Техасец не выдержал. Долго копившееся отвращение вырвалось из‑под контроля, прорвало все плотины рассудка, хлынуло широким, сокрушительным потоком. Тонко, почти по‑женски взвизгнув, Джо бросился под спасительную защиту леса.

Он бежал наугад, в его голове не было ни одной мысли, только страстное желание убежать. Техасец Джо оставил тщетные попытки рассуждать логически. Теперь его не интересовало, почему совершенная красота Дерева вызывает не восхищение, а ужас. Он знал лишь одно – от этой красоты нужно бежать на край света. И он бежал, бежал…

Впоследствии Джо не раз пытался, но так и не сумел вспомнить, что же положило конец паническому бегству. Очнувшись и немного придя в себя, он обнаружил, что лежит ничком на мягкой бархатистой траве. Стояла тишина – глухая, непробудная, от которой закладывало уши. А потом Джо вспомнил дикий, невообразимый ужас, свое бегство и стремительно поднялся на ноги.

Техасец стоял, напряженно вслушиваясь в тишину, вглядываясь во мрак. Он пытался понять, что же пробудило его память. Ответ пришел сам собой – и очень скоро. Тихая мелодия, далекая, как с другого конца вселенной, едва различимо потревожила тяжелую тишину. Джо замер в ожидании. С каждой секундой музыка становилась все громче, все прекраснее. Звуки, превратившие сумрачный мир в единый гигантский, напряженно вибрирующий резонатор, начисто вымели из головы Техасца все посторонние мысли и побуждения, оставив пустую, воздушно‑легкую скорлупку, дрожью откликавшуюся на зов безымянной силы.

Ибо это был зов. Незачем пить, есть, спать, даже дышать… Есть только одна потребность – идти к источнику этой завораживающей мелодии.

«Когда Таг зовет, нужно идти на зов Тага», – вспомнил Джо. Предостережение лесных людей всплыло на поверхность сознания и тут же исчезло, утонув в потоке звуков, влекущих, как пение русалок. Техасец бессознательно, механически повернулся, как стрелка компаса в магнитном поле, и пошел на зов, спотыкаясь, без единой мысли в гудящей голове – пошел, потому что не мог не идти.

В ту же, что и он, сторону двигались десятки маленьких темных фигур. Зов Тага заставил лесных людей забыть все страхи. Подхваченные приливной волной гипнотизирующей песни, они шли открыто, не прячась.

Джо брел вместе со всеми сквозь густые заросли кустов вниз по пологому склону лощины, к редкой цепочке деревьев, окаймлявшей большую круглую поляну. Здесь песнь Тага гремела еще мощнее, еще завораживающе.

Слишком громко она звучала, слишком притягательно… Джо тупо уставился на свои ноги, на плывущую под ними траву. Подняв голову, он увидел, что подходит к середине большой поляны, приближается к источнику невыносимо прекрасной музыки…

– Дерево!

И тут его вновь захлестнул дикий, животный ужас. Цветы пылали кровавым, нестерпимо ярким сиянием, ветви изгибались и дрожали в такт прекрасной песне. Мгновение спустя Техасец увидел совершенное, как античная статуя, тело – жрица самозабвенно раскачивалась вместе с Деревом, казалась его составной частью.

Близкая опасность подстегивала, побуждала к действиям. Мозг раскалывался от напряжения, посылая приказы телу, призывая его сопротивляться колдовскому зову, но ноги сами собой двигались вперед.

Небольшая группа беспомощных, обреченных на гибель созданий подошла к Дереву совсем близко. Джо с ужасом наблюдал, как жрица вышла им навстречу, ласково взяла первого из них за костлявый локоть и повела под сень хищно змеящихся ветвей.

Кровавые цветы вспыхнули еще ярче. Ветви изогнулись, потянулись вниз, начали удлиняться. Затем, словно атакующие змеи, они метнулись вниз, выхватили жертву из рук жрицы, обвили ее плотными кольцами и мгновенно унесли вверх. Из омерзительно шевелящегося клубка донесся душераздирающий вопль ужаса. Через мгновение клубок ветвей распался – в его сердцевине не было ничего. Несчастный словно растворился… А тем временем жрица уже выбрала новую жертву.

Техасец Джо продолжал идти. Цветы уже потянулись в его сторону. Теперь, с близкого расстояния, эти огненные ненасытные пасти были видны во всех подробностях. Ветви начали вытягиваться, голодными кобрами сползая все ниже, к беспомощной жертве. К нему. Жадные, обжигающие щупальца обвились вокруг Техасца, оторвали его от земли – и в тот же самый миг правая рука разведчика механически, словно отпущенная пружина, метнулась к расстегнутой кобуре. Он отчаянно пытался высвободить руку с оружием из тесных змеиных колец. Судя по всему, Таг впервые столкнулся с попыткой сопротивления – волшебная музыка, гремевшая в ушах Джо, превратилась в низкий гневный рев. Ветви потащили непокорную жертву вверх, к чудовищной пасти, едва различимой в туманном воздухе.

Высвободить руку не удалось. Тогда Техасец попытался хотя бы повернуть ее так, чтобы ствол бластера был направлен на судорожно корчащееся Дерево. Он смутно догадывался, что нет никакого смысла стрелять в призрачное чудовище, принадлежащее к иному, неземному миру. Только Дерево материально, а потому уязвимо.

– Будем надеяться, что уязвимо, – пробормотал Джо. – Вот только бы повернуть хоть немного руку…

Гневный рев чудовища превратился в ровный, монотонный гул, пронизывавший тело Джо насквозь. Ослепленный и оглушенный, Техасец судорожным усилием развернул руку еще на несколько градусов и выстрелил.

Он не видел, куда ударил пучок яростного голубого пламени, но уже через мгновение по хищному дереву пробежала волна дрожи, гул сменился нестерпимым визгом и смолк.

А затем мир взорвался. Не успел еще Джо изумиться наступившей тишине, как перед глазами у него потемнело, и он провалился в черную бездну забвения.

Техасец Джо приходил в себя долго и мучительно, словно после кошмарного сна. С трудом открыв глаза, он увидел над собой алмазную россыпь звезд и яркое, быстро ползущее пятнышко Фобоса.

– Марс! Только что же я здесь, на Марсе, делаю?

Он лежал, смотрел на Фобос, изредка смаргивал и вылавливал из памяти осколки недавних событий. Когда из этих осколков начала составляться относительно связная картина, Джо заставил свое нестерпимо болевшее тело принять сидячее положение. Оглядевшись по сторонам, он удивленно присвистнул. Техасец находился в центре большой, круглой, абсолютно гладкой площадки, покрытой толстым слоем мельчайшей каменной пыли. Площадку окаймляли какие‑то завалы, скорее всего – руины Илара. Только если прежде по остаткам стен можно было угадать контуры древнего города, то теперь некая нечеловеческая сила разбросала их во все стороны. А в самом центре руин эта загадочная сила попросту перетерла все камни в порошок. И там, в эпицентре, находился Техасец Джо, целый и невредимый.

Казалось, что воздух все еще дрожит от сокрушительного взрыва. У человека не было взрывчатых веществ, способных причинить такие сокрушительные разрушения. Вывод один – это сделало необыкновенное существо.

Стены сумеречного мира были построены не Иларом, а самим Тагом, и держались эти стены не сами по себе, а подпитываемые колоссальной энергией Тага. Когда дерево получило смертельную рану, связь Тага с материальным миром нарушилась, ничем не удерживаемые стены распались, выплеснув неимоверную энергию.

Но почему же уцелел он сам? Скорее всего, ветви Дерева все‑таки успели подтащить его достаточно близко к Тагу, и тело чудовища защитило его от взрыва, перед которым не устояла бы никакая материальная броня. После того как Таг утратил всякий контакт с материальным миром, Джо вывалился из сумеречного мира в свой, нормальный – туда, где прежде стоял колодец, ведь именно в этом месте находился переход между двумя мирами. Техасец благополучно шлепнулся в каменную пыль, ну а Таг… Таг, надо думать, исчез в каком‑нибудь адском измерении.

Джо вздохнул, осторожно потрогал раскалывающуюся от боли голову и, тяжело охнув, встал на ноги.

Ну и сколько же все это продолжалось по марсианскому времени? Минуту? Или год? Сказать нельзя, но лучше на всякий случай полагать, что доблестные патрульные продолжают поиски опасного преступника.

Покачав головой, разведчик устало поплелся к ближайшей груде камней, в надежде на подходящее убежище.

Глава 3
ЧЕРНАЯ ЖАЖДА

Техасец Джо сидел на корточках у стены пакгауза и смотрел в черное небо; венерианская ночь навалилась на набережную порта ватной тишиной. Джо не слышал ни звука, кроме вечного как мир плеска волн о сваи, а зеленая звездочка, низко повисшая над горизонтом, наполняла его сердце смутной тоской по дому. Земля… Техасец криво усмехнулся – вряд ли Земля встретила бы своего непутевого сына с особым восторгом.

Зеленая звездочка скрылась за облаками. Тускло освещенное окно пакгауза отбрасывало на мокрую мостовую бледный прямоугольник. Из чернильной тьмы, окутывавшей набережную, донеслись звуки шагов.

Джо прислушался и досадливо сплюнул. Не важно, почему знаменитый разведчик оказался на набережной, достаточно заметить, что он ожидал услышать тяжелые мужские шаги – и был обманут в своих ожиданиях. Что может делать женщина в таком гиблом месте, да еще в столь глухой час? Даже самые отчаянные из общедоступных уличных красоток остерегались разгуливать ночью по набережным Эднеса…

Техасец подвинулся глубже в тень. Через минуту в бледном пятне света появилась стройная, закутанная в длинную темную накидку фигура. Длинные светлые волосы, ослепительно прекрасное лицо с узким подбородком и огромными, широко расставленными глазами – теперь ясно, кто эта девушка и почему она ничего не боится.

Властитель цитадели Минга занимался красавицами на продажу, примерно так же, как земные коневоды разводят кровных скакунов. Мингские девы, длинноногие, надменные богини, в совершенстве постигли высокое искусство очаровывать мужчин. В страстном стремлении украсить свой дом, свою жизнь этими словно из золота и мрамора изваянными существами богатые мужчины, не торгуясь, готовы были заплатить любую цену. Так было всегда, с того незапамятного времени, когда на берегу Великого моря вознеслись стены Эднеса.

Сказочная красота девушки, столь неожиданно появившейся на грязной безлюдной улице, служила ей лучшей защитой. Безумца, посягнувшего на мингскую деву, ждала ужасная, неминуемая кара. Никто ничего толком не знал, однако разноплеменные завсегдатаи портовых кабаков опасливо перешептывались о неких страшных, непостижимых разумом пытках.

Мингские девы появлялись в городе очень редко и только с охраной. «Подотстал парень, даже шагов не слышно», – ухмыльнулся Джо, подумав о непременном телохранителе; он чуть подался вперед, с интересом разглядывая экзотическую пташку. Движение разведчика не осталось незамеченным; девушка остановилась, вгляделась во тьму и сказала, почти пропела:

– Морячок, вы бы не хотели заработать?

Непонятное озорство заставило Джо ответить на одном из диалектов высокого венерианского.

– Благодарю покорно, но у меня несколько иные планы на эту ночь. – Девушка молчала, явно пытаясь что‑нибудь разглядеть в плотной темноте.

Затем яркий сноп белого света заставил Техасца на мгновение зажмуриться. Судя по всему, пресловутые мингские девы не были красивыми пустоголовыми куклами, во всяком случае этой девушке потребовалось не больше секунды, чтобы рассмотреть собеседника и принять решение.

Она увидела высокого крепкого мужчину в комбинезоне космического разведчика; с дочерна загорелого, в шрамах лица на нее смотрели холодные, прищуренные глаза цвета стали, в которых поблескивала откровенная издевка.

– И все же, – девушка выключила фонарик, – другая плата за другую, чем я думала сначала, работу.

– Увы, – развел руками Джо. – К сожалению, я должен отказаться.

– Пятьсот. – Нежный голос звучал холодно и бесстрастно.

Невидимый в темноте, Джо задумчиво наморщил лоб. В ситуации было нечто фантастическое. С какой такой стати…

Судя по всему, девушка почувствовала его реакцию.

– Да, я понимаю, – торопливо заговорила она, – мое предложение кажется несколько странным. Дело в том, что я… я узнала ваше лицо. Вы бы не согласились?.. Вы бы не могли… Нет, я не могу объяснять все это здесь, на улице.

Джо молчал тридцать секунд – ровно столько продолжалось в его голове заседание военного совета, – а затем ухмыльнулся.

– Не на улице? – Он поднялся (по нормам вежливости – несколько запоздало). – А где?

– Дворцовый тракт, на дальней стороне цитадели Минга. Третья дверь налево от главных ворот. Скажите привратнику: «Водир».

– И…

– Да, это мое имя. Вы можете прийти через полчаса?

Джо уже был готов отказаться, но затем пожал плечами.

– Да.

– Итак, третья дверь. – Девушка коротко кивнула, плотнее запахнула накидку и растворилась во мраке.

Спустя мгновение Джо сидел, прислушиваясь к мягким, быстро затихающим звукам шагов; в его голове царил полный сумбур. Неужели все разговоры насчет абсолютной невозможности проникнуть в древнюю цитадель – пустая болтовня? И этим круглосуточно охраняемым красоткам позволяют разгуливать ночью по городу и зазывать к себе гостей? Или он попросту нарвался на чью‑то неправдоподобно изощренную шуточку? Третья дверь налево… Если верить преданиям, некие таинственные силы охраняют все двери и ворота с такой неусыпной бдительностью, что даже мышь не проскользнет в цитадель Минга без дозволения Аландра, ее хозяина. Ладно, поживем – увидим.

Он подождал еще несколько минут. Волны все так же плескались о сваи; бездонную черноту неба вспорол ослепительный след взлетающего корабля, через десяток секунд докатился приглушенный расстоянием грохот двигателей.

Время поджимало. Джо неохотно встал, поправил болтавшуюся на бедре кобуру и целеустремленно углубился в таинственный для человека непосвященного лабиринт портовых конструкций. Двадцать минут быстрой ходьбы привели его к стенам огромного сооружения, известного под названием «цитадель Минга». Мрачные каменные стены сверху донизу покрывали ярко‑зеленые узоры из растений, напоминавших земные лишайники. Высокие створки центральных ворот надежно скрывали от постороннего взгляда тайны и загадки древней крепости.

Джо свернул налево, миновал две прятавшиеся в глубоких нишах двери и остановился перед третьей. Грязно‑зеленого цвета, она почти сливалась с поверхностью стены. Джо с минуту разглядывал ее, затем негромко постучал.

– В чем дело? – спросил высокий, чуть дребезжащий голос.

– Водир, – заговорщицки прошептал Джо и невольно усмехнулся. Сколько влюбленных побывало у этой двери, с какой отчаянной надеждой шептали они имена златовласых красавиц! Но стражи оставались непреклонными. Вполне возможно, что он – первый за долгую историю цитадели мужчина, пришедший к ее стенам по приглашению и услышавший от привратника: «Заходите».

Джо пригнулся, чтобы не стукнуться головой о низкую арку, шагнул через порог. Дверь за спиной с тихим шорохом закрылась. Оказавшись в полной, хоть глаз выколи, темноте, Техасец сжал рукоятку бластера и застыл, напряженно вслушиваясь в вязкую тишину. Через пару секунд под потолком вспыхнул слабый, призрачно‑синий свет. У противоположной стены, рядом с бронзовой, богато орнаментированной дверью, стоял толстый венерианин в темно‑красной униформе. Черные, как уголь, глаза искоса разглядывали ночного гостя, на мучнистом лице читалась почти не скрываемая насмешка с легкой примесью страха и… восхищения.

Техасец вопросительно посмотрел на привратника. Тот подобострастно поклонился, пробормотал: «С вашего соизволения» – и набросил Джо на плечи накидку. От мягкой, шелковистой материи исходил легкий горьковатый аромат, тяжелые складки свисали до самого пола, скрывая грубые походные сапоги. «Маскировка», – ухмыльнулся про себя разведчик и тут же брезгливо отстранился, заметив, что белые пухлые пальцы тянутся к его шее, чтобы застегнуть пряжку. Слуга не обиделся – или умело скрыл обиду. «И наденьте, пожалуйста, капюшон», – пробормотал он, наблюдая, как Джо возится с пряжкой. Глубокий капюшон полностью спрятал выгоревшие под палящими лучами многих солнц волосы, окутал тенью задубленное ветрами чужих миров лицо.

Венерианин открыл тяжелую бронзовую дверь и повел Техасца по длинному, уходящему вправо коридору. Стены покрывала резьба, такая мелкая, что на первый взгляд их поверхность казалась гладкой; сапоги утопали в глубоком ковре. Проходя мимо освещенных дверей, из‑за которых доносились приглушенные голоса, Джо привычно сжимал рукоятку бластера, но тревога неизменно оказывалась ложной, двери не открывались.

События пока развивались на удивление гладко. Почему? Либо легенды сильно преувеличивают неприступность цитадели Минга, либо – и это было бы гораздо хуже – Аландр намеренно пропустил его в свои владения. С какой целью?

Миновав ажурную дверь (Господи, неужели это и вправду кованое серебро?), они попали в другой коридор. Не менее роскошный, на этот раз – плавно поднимавшийся вверх, он заканчивался бронзовой, тускло поблескивающей лестницей. За все это время они не встретили ни души. Из‑за дверей слышались невнятные голоса, обрывки музыки и смеха, но коридоры так и оставались загадочно пустынными. Невероятная удача? Или приказ?

Они шли по коридорам, прямым и изогнутым, поднимались и опускались по лестницам, обычным и винтовым; Техасец уже перестал понимать, в какую сторону он идет. В воздухе ощущалась смутная угроза, память непрошенно подсказывала легенды о страшных тайнах Минга. Пальцы Техасца судорожно стискивали рукоятку бластера, нервы были напряжены, как стальная пружина. «Слишком все просто. Неприступная крепость, охраняемая таинственными силами… И вдруг какой‑то космический бродяга проник в самое ее сердце, ничем не прикрытый, кроме какого‑то плащика. Маскировка… а то, что я на голову выше любого венерианца, – это тоже под капюшоном незаметно? Хоть бы кто встретился, хоть бы кто спросил, почему я разгуливаю здесь?»

Тем не менее пока что все шло как по маслу – за исключением, может быть, одного эпизода. Когда Джо проходил мимо очередного входа в темный боковой коридор, оттуда донесся странный шелест, словно по каменным плитам волокли что‑то тяжелое и скользкое; шедший впереди провожатый вздрогнул, оглянулся, заметно ускорил шаги и успокоился только через несколько минут, когда источник загадочного звука остался далеко позади.

В конце концов, после бесконечного петляния по безлюдным, полутемным коридорам, где из‑за дверей доносились невнятные звуки, а во тьме таились неведомые опасности, они достигли небольшого зала со сводчатым потолком и стенами, отделанными резным перламутром; по левой стене зала тянулся ряд низких, чеканного серебра дверей. В полной тишине раздался скрип петель, Джо мгновенно выхватил бластер и чуть не провалился сквозь пол от смущения. В темном проеме появилась стройная женская фигура в длинном белом платье; сдавленно вскрикнув, она рухнула на колени. Джо вернул бластер в кобуру (слава Богу, что широкий плащ скрыл эти нервозные манипуляции оружием) и шагнул к распростертой, дрожащей от страха девушке. Привратник отчаянно махнул рукой, по его лицу катились крупные капли пота, взгляд широко распахнутых глаз беспокойно метался. Заметив эти признаки панического ужаса, Джо приободрился и даже повеселел. Страх, что тебя застукают на месте преступления, легко объясним и понятен, с подобными опасностями можно бороться. Гораздо хуже, когда в спину тебе смотрят неведомо чьи глаза, когда в темных коридорах ползает какая‑то мерзость…

Тем временем провожатый остановился перед одной из дверей, приблизил лицо к серебряной решетке и что‑то прошептал. Долго ждать не пришлось. «Молодец!» – ответил еле слышный голос, дверь приоткрылась. Слуга картинно преклонил колени; на его лице, еще хранившем следы недавнего ужаса, снова появилось чуть насмешливое выражение. Дверь распахнулась. Не ожидая особого приглашения, Джо шагнул через порог.

Выдержанная в зеленых тонах комната напоминала морской грот – низкие зеленые диваны, обтянутые зеленой парчой стены, зеленый, как весенняя трава, ковер, а посреди всего этого великолепия – златовласая красавица Водир в изумрудном бархатном платье. На ее губах играла легкая улыбка, из‑под длинных пушистых ресниц загадочно поблескивали черные, как у всех уроженцев Венеры, глаза.

– Могу я снять эту штуку? – Джо раздраженно подергал край осточертевшего капюшона. – Здесь мы, надеюсь, в безопасности?

– В безопасности! – Водир коротко рассмеялась. – Снимайте, если хотите, – мы зашли слишком далеко, чтобы придавать значение такой ерунде.

Джо расстегнул пряжку и сбросил накидку на пол, непрерывно чувствуя на себе пристальный, изучающий взгляд.

Часом раньше, на набережной, Водир едва успела рассмотреть этого землянина и теперь не скрывала своего любопытства. Дочерна загорелое, иссеченное шрамами лицо, светлые, настороженные глаза, а также грубый, видавший виды комбинезон и рукоятка какого‑то оружия, торчащая из расстегнутой кобуры, – все это выглядело довольно неуместно в комнате, похожей на шкатулку для драгоценностей. Разумеется, девушка не могла, да и не пыталась, разобраться, какие из шрамов, изуродовавших это лицо, оставлены ножом, а какие – когтями зверей, не отличала следы пьяных драк от ожогов бластера. Тем не менее ей были понятны осторожность и решительность, сквозившие в каждой его черте. И еще глаза – холодные и безжалостные, цвета стали. Глаза убийцы.

Самый подходящий для ее планов человек, лучше не найдешь. Его имя было известно даже здесь, в перламутровых покоях цитадели Минга, но если бы Водир никогда и не слышала о Техасце, ей хватило бы одного взгляда, чтобы понять: на этого человека можно положиться, он справится. А если нет – значит, задуманное не под силу никому из смертных…

– Техасец… Джо, – задумчиво прошептала Водир.

– К вашим услугам, – последовал ироничный поклон.

Водир продолжала изучать разведчика, как придирчивая покупательница – сомнительный товар; через минуту Джо не выдержал.

– Так что же вам угодно?

– Я хотела воспользоваться услугами кого‑нибудь из портовых бродяг. В порту много бродяг, но зачем связываться с ними, если есть ты, землянин…

Водир приблизилась к Джо, ее руки легли ему на плечи, губы слегка раздвинулись.

Техасец заглянул в угольно‑черные, полуприкрытые длинными ресницами глаза. Он знал венерианцев и женщин; ему было понятно, чем вызвана столь неожиданная вспышка страсти. Джо сделал вид, что ничего не заметил.

Водир не смогла скрыть своего удивления.

– Не думала, что земляне такие холодные. Разве я не желанна? – насмешливо прошептала она.

Кажущаяся холодность стоила Джо огромных трудов, ведь красота мингских дев оттачивалась веками, а в сложном искусстве обольщения они не знали себе равных. Изумрудный бархат облегал тело Водир, как вторая кожа, от золотых волос исходил тонкий пьянящий аромат, в ее объятиях загорелся бы самый бесчувственный чурбан, растаяло бы самое ледяное сердце…

Джо высвободился из кольца нежных рук и отступил на два шага.

– Нет, – криво усмехнулся он. – Нет. Ты работаешь по высшему классу, но, дорогая, возникает один интересный вопрос: зачем?

– Что ты имеешь в виду?

– Прежде чем ввязываться в эту историю, я должен подробно в ней разобраться.

– Дурак, – снисходительно улыбнулась Водир. – Ты и так уже влип в нее по самые уши. Переступив порог Минга, ты отрезал себе все пути к отступлению.

– Но ведь это было так просто, я проник сюда без малейших затруднений.

Глаза Водир настороженно сузились.

– Так ты тоже? Ты тоже это заметил?

– Послушай, – предложил Джо, – давай присядем, и ты мне все по порядку расскажешь.

Водир взяла его за локоть и подвела к низкому широкому дивану. В ее манерах чувствовалось инстинктивное, очевидно уже в генах заложенное кокетство, однако молочно‑белые нежные пальцы заметно подрагивали.

– А чего ты, собственно, так боишься? Смерть бывает только раз, и мимо этого единственного раза все равно не проскочишь.

– Нет, – покачала головой Водир, – тут совсем другое. Во всяком случае… я не могу тебе объяснить, сама не очень понимаю, чего именно я боюсь. Как бы там ни было, очень странно, что ты проник сюда совершенно беспрепятственно.

– Странно, – согласился Джо. – Мы не видели ни охранников, никого, будто все вымерли. И только у твоих покоев из двери выскочила какая‑то девушка.

– И?.. – Глаза Водир широко распахнулись.

– Плюхнулась на колени, как подрубленная. Кланяется и дрожит, неужели я в этом балахоне такой страшный?

– Все в порядке, – облегченно улыбнулась девушка. – Она приняла тебя за… – она запнулась, словно боясь произнести страшное слово, – …за Аландра. У него точно такая же мантия. Аландр заходит сюда очень редко и…

– Неужели он такое чудовище? – прервал ее Джо. – Девица рухнула, словно ей поджилки подрезали.

– Тише, тише! – испуганно прошептала Водир. – Нельзя так говорить. Он… он… ну конечно же, она встала на колени и спрятала лицо. Жаль, что я сама… – в ее глазах стоял дикий, почти животный ужас.

– О чем ты? – резко спросил Джо.

– Разве ты сам не чувствуешь? – зябко поежилась Водир. – Всегда и везде, всегда и везде эта приглушенная, всепроникающая злоба. Ею пропитан сам воздух, неужели ты не почувствовал?

– Похоже, – кивнул Джо. – Жутковатое такое ощущение, будто кто‑то подсматривает из‑за угла, прячется в темных закоулках.

– Злоба… – слова полились беспорядочным неудержимым потоком, – я чувствую ее везде, не спрятаться… она впиталась в меня, сделалась частью моего тела, моей души… она…

«Ну вот, – с тоской подумал Техасец, – только истерики нам и не хватало».

– А кто тебе сказал, где меня найти?

– Даже не подозревала, что ты в этом городе, вообще – на Венере. – Водир уже вполне владела собой. – Я просто искала какого‑нибудь бродягу, для совершенно другого дела. Стоило тебе заговорить… когда я разглядела лицо, то поняла, кто передо мной. Я много слышала о тебе и сразу подумала – он мне поможет, а если нет, тогда никто это не сделает.

– Но в чем же все‑таки дело? Как я могу тебе помочь?

– Эта история… – вздохнула Водир. – Вряд ли ты воспримешь ее серьезно. Но я‑то знаю, точно знаю… Тебе известны рассказы о цитадели?

– Так, в общих чертах.

– Не знаю, сможешь ли ты все это понять. Здесь, на Венере, мы ближе к своим истокам, чем вы – к вашим. На Земле цивилизация развивалась достаточно медленно, и к тому времени, когда люди задумались о своем происхождении, они достаточно удалились от истоков, чтобы не видеть их ясно, чтобы не понимать… А мы – те из нас, кто оглядывается – видим первородную тьму слишком живо, слишком отчетливо… Что я видела, что я видела… – Она спрятала лицо в ладони.

В порывистом, театрально‑красивом движении сквозило все то же неистребимое кокетство, но Джо уже не замечал таких подробностей; он опасливо оглянулся – и тут же обругал себя за эту слабость. В комнате повисла тяжелая, зловещая тишина. Через полминуты Водир подняла голову, отбросила назад упавшие на лицо волосы и крепко сцепила руки на коленях.

– Цитадель Минга, – продолжила она, – возникла в далекой древности. Когда Фар‑Турса и его воины вышли из чрева морской лягушки, они поселились не на пустом месте, а у стен Минга. Переговорив с Аландром, они купили у него девушек, с этого и начался наш народ. Можно усомниться в любых деталях этого мифа, кроме одной, самой главной: цитадель появилась прежде всего прочего. Аландр жил в своей твердыне, выращивал златокудрых дев, как цветы, обучал их искусству обольщения мужчин, охранял их – таинственными средствами и оружием – от любых посягательств, а потом продавал, назначая на свой товар цены, доступные лишь немногим. Аландр всегда был и всегда будет. Я его видела, однажды… Он появляется очень редко, при его приближении нужно встать на колени и как можно скорее укрыть лицо… Я встретила его в коридоре и… и… он такой же высокий, как ты, землянин, а глаза у него, как… как черные бездонные провалы. Я заглянула в эту космическую пустоту – тогда я не боялась ни черта, ни дьявола – я посмотрела ему в глаза и только потом встала на колени, укрыла лицо, и с того момента я живу в вечном, неизбывном страхе. Я заглянула в бездонные озера зла. Тьма, пустота и зло. Безличное, ни на кого и ни на что не направленное. Стихийное… первородный ужас. Теперь я точно знаю, что Аландр не принадлежит к нашему, смертному племени. На долгом пути своего развития жизнь поменяла много кошмарных обличий. В глазах Аландра нет ничего, и я посмотрела в них – и это стало моим проклятием.

Голос Водир задрожал и стих; она молчала, вглядываясь в даль своих воспоминаний. Джо терпеливо ждал.

– Я проклята, обречена. – Девушка говорила с отрешенным спокойствием. – Нет, подожди, это не мания преследования и не истерика. Я не рассказала еще самого страшного. Не знаю, сможешь ли ты поверить… Чтобы понять это, достаточно повнимательней отнестись к легендам. Аландр жил на берегу моря, один, в неприступной крепости – и разводил своих златовласых дев. Не на продажу, ведь никаких покупателей еще и в помине не было. Зачем? Откуда он взял образец? К тому же идеальная красота девушек свидетельствует о сотнях лет упорной работы, о смене десятков поколений. Жить в полной безвестности, на краю мира, населенного полудикими племенами, разводить ослепительных, несравненных красавиц – зачем все это? Кажется, я угадала причину…

Она помолчала – и вдруг последовал неожиданный вопрос.

– Как ты думаешь, я красива?

– Да, – кивнул Джо. – Я не мог себе и представить, что возможна такая красота.

– А ведь в крепости есть девушки, рядом с которыми я – невзрачная дурнушка. Их не видел ни один мужчина, кроме Аландра, но Аландр не в счет, его нельзя считать обычным смертным. Не видел – и никогда не увидит, их не будут продавать. Через какое‑то время они просто исчезнут… Женская красота безгранична. Кроме тех красавиц, о которых рассказывают нам их служанки, есть и другие, слишком прекрасные для обычного взора, во всяком случае, у нас ходят такие слухи. Красота, на которую почти невозможно смотреть… Но люди могут не опасаться за свои глаза; чтобы купить красоту, спрятанную в тайных покоях Минга, не хватит всех сокровищ. Она не продается. Столетие за столетием Аландр доводит красоту до умопомрачительного совершенства – только затем, чтобы запереть ее в тайных покоях своей крепости, под такой строгой охраной, что даже слухи о ней не проникают во внешний мир. А потом неведомые миру красавицы бесследно исчезают. Куда? Почему? Каким образом? Много вопросов и ни одного ответа. Именно это меня и страшит. Не обладая даже малой долей красоты этих девушек, я обречена на ту же, что и они, судьбу. Я посмотрела в глаза Аландра и прочитала свой приговор. Я знаю, что вскоре мне придется заглянуть в них снова – знаю и трепещу от ужаса перед тем, что кроется в их запредельной тьме. Скоро я исчезну, окружающие удивятся – куда, пошепчутся немного, а потом забудут. Так уже бывало, и не раз. Что же мне делать?

Глухо застонав, Водир бросила на Техасца отчаянный взгляд и тут же опустила глаза.

– А теперь, – виновато продолжила она, – я и тебя втянула в эту историю. Пригласив сюда постороннего мужчину, я нарушила законы и традиции. И все получилось – слишком просто, подозрительно просто. Скорее всего, смертный приговор тебе подписан. Теперь я это понимаю, вернее – чувствую. Это ощущение разлито в воздухе, оно захлестывает меня и угнетает. В страхе за себя я искала твоей помощи – и погубила нас обоих. Теперь я знаю, что тебе не выйти отсюда живым, что он… что оно… скоро придет за мной – и пусть бы за мной, это было неизбежно, но теперь погибнешь и ты… Что же я наделала…

– Ты не могла бы поподробнее, – нетерпеливо оборвал ее Джо. – Что нам все‑таки конкретно угрожает? Яд? Охранники? Ловушки? Гипноз? Нужно же все‑таки знать, к чему готовиться.

Водир испуганно молчала.

– Ну? – не отступал Джо. – Ты можешь хотя бы намекнуть?

Дрожащие от страха губы нерешительно разжались.

– Стражи… Стражи, они… – Ее лицо исказилось беспредельным ужасом, глаза остекленели.

Джо почти физически ощущал за этими пустыми черными окнами поток некой чуждой, непреодолимой силы.

Водир вытянула руки вперед и медленно, как сомнамбула, встала. По спине Техасца пополз холодок страха; он выхватил бластер из кобуры и стремительно поднялся на ноги.

Воздух в комнате ритмично содрогался; после третьего взмаха невидимых крыльев Водир четко, словно робот, развернулась и пошла к двери. Джо нерешительно тронул ее за плечо и тут же отдернул руку, почувствовав нечто вроде удара электрическим током; невидимые крылья все так же взбивали воздух. Водир открыла дверь и покинула комнату.

Техасец не делал больше попыток пробудить в девушке сознание; он шел за ней следом, чуть пригнувшись и не спуская пальца с курка. В безлюдном, как и все прежние, коридоре, куда свернула Водир, царила абсолютная тишина, однако здесь тоже ощущалось мерное содрогание воздуха.

Девушка шагала скованно и напряженно, словно марионетка, направляемая чужой рукой. Серебряная дверь в конце коридора оказалась открытой; сразу за ней путь разветвлялся, однако дверь в правой стене, ведущая в поперечный коридор, была заперта на два крепких засова. «Ну вот, можно не мучиться с выбором».

Коридор шел под уклон; время от времени попадались поперечные ответвления, но все они неизменно оказывались запертыми. Серебряная дверь в конце коридора открывалась на площадку винтовой лестницы. Водир направилась вниз; ее ноги двигались с бездумной точностью рычагов какого‑то механизма, рука ни разу не притронулась к перилам, этажом ниже Джо увидел наглухо запертую дверь, то же самое было и на следующем этаже, и далее… Лестница казалась бесконечной, через некоторое время осветительные плафоны стали встречаться все реже и реже, а свет от них все тусклее и тусклее. Глядя сквозь решетки запертых дверей, он видел вместо прежней роскоши голые каменные стены, вдыхая воздух, ощущал не пряные ароматы, а солоноватую, затхлую сырость.

Техасец уже приготовился к тому, что спуск будет продолжаться вечно, когда за очередным витком лестницы открылась ровная каменная площадка. Водир исчезла в черном зеве распахнутой настежь двери; он зябко поежился и шагнул следом.

В дальнем конце коридора, за массивными коваными воротами матово чернел длинный занавес. Водир подошла к нему, ее изумрудное платье и золотые волосы четко нарисовались на угольно‑черном фоне и пропали во мраке, как задутая ветром свеча; Джо чуть помедлил и раздвинул тяжелые складки.

В первое мгновение ему показалось, что у этого зала нет стен – задрапированные черным, почти не отражающим света бархатом, они казались провалами в космическую пустоту. Тусклый свет лампы прямо над огромным эбеновым столом выхватывал из мрака высокую мужскую фигуру в длинной пурпурной мантии.

Аландр стоял совершенно неподвижно, чуть склонив покрытую капюшоном голову; под черными нависшими бровями в черных жерлах устремленных на полускрытого занавесом Техасца глаз остро сверкали крошечные огоньки. Джо содрогнулся, словно от укола двух раскаленных рапир, еще крепче сжал рукоятку бластера и переступил порог.

Водир шла по залу скованно, и все равно в ее движениях была заметна никакими силами не истребимая грация. В двух шагах от высокой зловещей фигуры она остановилась, вздрогнула, как от удара хлыстом, а затем упала на колени и зарылась лицом в черный ковер.

Кинжальный взгляд непроницаемых, нечеловечески пустых глаз ни на мгновение не оставлял Техасца.

– Я – Аландр, – пророкотал глубокий голос.

– Знаю, – кивнул Джо. – И ты меня тоже знаешь.

– Да, – бесстрастно отозвался Аландр. – Ты – Техасец Джо. Преступник с Земли. Так вот, сегодня ты преступил еще один закон, последний в твоей жизни. Сюда не приходят без приглашения, а если приходят, то не уходят.

В подземном логове повисла тяжелая, угрожающая тишина. Джо хищно, по‑волчьи ухмыльнулся, вскинул бластер – и застыл, парализованный бешеным смерчем ослепительных вспышек. Вспышки крутились все медленнее и наконец сошлись в две остро сверкающие точки…

Руки Техасца болтались, как плети, ослабевшие пальцы с трудом удерживали многотонную тяжесть оружия, окаменевшее тело казалось чужим и далеким. На губах Аландра появилась снисходительная улыбка. Кинжальный взгляд оставил Техасца и небрежно скользнул по золотым волосам Водир, по застывшему в поклоне телу.

– А у вас, на Земле, есть у вас такие девушки? – Вопрос был задан на удивление просто и буднично.

Джо встряхнул головой, пытаясь справиться с внезапным приступом головокружения; странным образом переход от смертельных угроз к непринужденной болтовне показался ему совершенно естественным.

– Нет, – пробормотал он, – я не видел таких девушек, нигде и никогда.

– Она успела тебе рассказать о том, что у меня есть несравненно лучшие экземпляры. И все же… эта Водир интересна не столько своей красотой, сколько другими, более важными качествами. Ты обратил на это внимание?

В глазах Аландра не было и тени насмешки. Джо смутно ощущал чудовищную нелепость этой почти светской беседы и все же был вынужден ее поддерживать.

– Все мингские девы обладают больше, чем красотой…

– Нет, речь идет не о шарме. У этой девушки есть отвага, интеллект. Откуда? Просто ума не приложу, ведь отбор проводится по совершенно иным параметрам. Но я заглянул однажды в ее глаза и увидел там нечто более привлекательное, чем красота. Я призвал ее к себе – а следом явился Техасец Джо. Догадываешься, почему ты до сих пор жив?

Джо потрясенно молчал.

– Потому, что в твоих глазах тоже есть нечто весьма интересное. Отвага и безжалостность – и даже, пожалуй, определенная сила. Целостность характера. Такими вещами не стоит разбрасываться, лучше использовать их по делу.

Техасец внутренне напрягся. За этими небрежными фразами угадывалось ледяное дыхание смерти, а также других, несравненно худших вещей, о которых со страхом перешептываются в эднесских барах.

Водир негромко застонала и пошевелилась. Взгляд Аландра вновь скользнул по распростертому на полу телу.

– Встань.

Девушка неуверенно поднялась и застыла с низко склоненной головой; в ее движениях уже не было механической скованности.

– Водир!

Она обернулась, и Техасец похолодел от ужаса, увидев девушку, бесконечно непохожую на недавнюю перепуганную Водир. В ее глазах таилось таинственное знание, прекрасное лицо превратилось в напряженную маску, едва скрывающую дикий, рвущийся наружу ужас. Все продолжалось не дольше секунды, затем Водир снова склонила голову перед Аландром; Джо показалось, что в самый последний момент в ее глазах промелькнула отчаянная мольба…

– Пошли.

Аландр повернулся и неспешно пошел в глубь зала. Дрожащая от напряжения рука Техасца начала подниматься – и снова упала. Нет, лучше подождать. Он присоединился к Аландру. Замыкала процессию Водир.

Черный проем арки еле угадывался на фоне бархатной драпировки. Следуя за Аландром, Джо шагнул через порог – и утратил зрение. В тщетной попытке защититься от всепоглощающей тьмы он вскинул бластер, но спустя мгновение тьма рассеялась.

– Барьер, охраняющий непорочность всех моих… красавиц, – не оборачиваясь, пояснил Аландр. – Ментальный барьер, непроходимый без моего на то согласия.

Бесшумно ступая по мягкой ковровой дорожке, Джо размышлял над праздным, в сущности, вопросом – проходила ли прежде этим путем хоть одна живая человеческая душа? Приводил ли этот… дьявол сюда своих златокудрых дев? А если да – то как? В нормальном состоянии, или так же, как несчастную Водир – насытив предварительно безымянным, невообразимым ужасом?

Коридор шел под уклон, свет быстро тускнел, легкий сквозняк приносил снизу резкий влажный запах соли.

– Там, куда ты идешь, не был прежде ни один мужчина, кроме меня самого. – Бесстрастный голос Аландра казался составной частью тишины. – Меня интересует реакция неподготовленного человека на… на то, что ты сейчас увидишь. Я достиг… возраста, – он негромко рассмеялся, – когда возникает страсть к экспериментам. Смотри!

Джо зажмурился от ослепительной вспышки. В бесконечно долгое мгновение, когда яростный свет пробивался сквозь плотно сжатые веки, ему показалось, что все странным, необъяснимым образом изменяется, вплоть до каменных стен. Открыв наконец глаза, он обнаружил, что стоит в конце длинной галереи, освещенной мягким, полупризрачным сиянием. Стены, пол и потолок галереи были сложены из сверкающего камня. Вдоль стен стояли низкие диваны, в центре голубела чаша большого бассейна. И среди всего этого великолепия…

Джо замер, почти не веря своим глазам. Аландр с откровенным интересом наблюдал за его реакцией, Водир стояла, склонив голову, все так же странствуя в адских глубинах.

Мингские девы – нет, настоящие богини, златовласые ангелы. Одетые в фиолетовые, изумрудно‑зеленые, голубые платья, они отдыхали на диванах, парами гуляли вокруг бассейна. От их красоты, их безупречного изящества кружилась голова, перехватывало в горле… У них были поразительные лица – яркие, ослепительно прекрасные и абсолютно бездушные. На лице Водир, прежней Водир, сменялись самые разнообразные чувства – страх и боль, мужественная решительность и раскаяние, здесь же Джо видел безупречную физическую красоту – и не более.

– Ты находишь их очень красивыми? – усмехнулся Аландр. – Ну что ж, продолжим экскурсию.

Джо непрерывно чувствовал на себе изумленные взгляды обитательниц этого подземного рая. Девушки почти не обращали внимания на привычную фигуру Аландра, брезгливо отворачивались от Водир – но невиданное, полумифическое существо – мужчина в грубых сапогах и комбинезоне!

Сказочная, похожая на сон галерея осталась позади, серебряные ворота услужливо распахнулись, за короткой, уходившей вниз лестницей открылся еще один тускло освещенный коридор; по его левой стороне тянулся ряд черных занавесок. Аландр остановился перед одной из них.

– Наиболее ценные жемчужины хранятся отдельно, поштучно. Вот, например… – Он раздвинул тяжелые складки.

Свет, брызнувший из зарешеченного окошка, нарисовал на противоположной стене четкий геометрический узор; не дожидаясь приглашения, Джо шагнул вперед.

Он увидел комнату, задрапированную темно‑лиловым бархатом. У дальней стены, прямо напротив окошка, стоял диван. Сердце Техасца бешено заколотилось. На диване мирно спала девушка. И если в галерее он встретил богинь, то красота этой девушки далеко превосходила самые смелые порождения человеческой фантазии; лицо излучало почти осязаемый поток гипнотического очарования. Джо боялся вздохнуть, боялся пошевелиться, он начисто забыл о своем смертельно опасном положении…

– Проснись, – прогудел сзади голос Аландра.

Длинные пушистые ресницы задрожали, прекрасное лицо словно осветилось изнутри. Женщина плавно села, тем же самым длинным текучим движением встала и улыбнулась. Джо едва не зажмурился от этой слепящей улыбки. Затем она прижала правую ладонь ко лбу и согнулась в глубоком, почтительном поклоне.

Аландр опустил занавеску, пронзил Техасца холодным блеском глаз и улыбнулся.

– Пошли.

Рука Аландра откинула четвертую по счету занавеску, и у Техасца перехватило дыхание. Стоя на цыпочках, девушка изгибалась в каком‑то медленном, экзотическом танце; ее красота, изящество каждого ее движения завораживали, притягивали как магнит.

Потрясенный Джо намертво вцепился в прутья решетки, голова его шла кругом. Это изумительное, недостижимое тело вызывало у него бешеную, безнадежную жажду, он мог бы держать его в руках годами, столетиями, никогда не пресыщаясь, стремясь ко все большему и большему, невозможному для плоти удовлетворению. Красота этой девушки разожгла в его душе желание. Больше, чем телом девушки, он хотел обладать ее очарованием; это безумное, неосуществимое желание сотрясало его с головы до ног, сжигало адским огнем. Не в силах вынести пытку красотой, он разжал пальцы и отшатнулся.

Аландр коротко рассмеялся и опустил занавеску.

– Идем. – В рокочущем голосе звучала снисходительная насмешка.

Путь оказался долгим; Аландр остановился наконец перед занавеской, еле сдерживавшей рвущееся изнутри сияние.

– Здесь, – сказал он, – мы имеем один из образцов чистой, незамутненной красоты. Смотри.

На этот раз Джо хватило одного взгляда. Его рассудок дрогнул и помутился под напором волн, неудержимо накатывавших сквозь зарешеченное окно. Одно, всего лишь одно мгновение созерцал он самое воплощение Красоты, и этого хватило, чтобы разорвать его душу в клочья, вывернуть наизнанку. А затем он закрыл глаза рукой, словно спасаясь от ослепительного сияния солнца.

Занавеска опустилась. Техасец стоял, прижавшись спиной к стене, и пытался успокоить бешено бьющееся сердце, дыхание вырывалось из его груди хриплыми, судорожными толчками. Глаза Аландра горели странным зеленым огнем, на мрачном лице лежал смутный отблеск непонятной, но устрашающей… жажды!

– Придется прервать этот эксперимент, ты, того и гляди, рассудок потеряешь. А ведь у меня с тобой связаны некоторые планы… И все‑таки, землянин, мне очень интересно – ты хоть начинаешь понимать, зачем все это делается?

Зеленое свечение в глазах Аландра померкло; Джо передернул плечами, стряхивая зябкое ощущение близкой опасности, и перехватил рукоятку бластера. Привычная шершавость рифленого металла влила в него новые силы, но одновременно напомнила о близящейся развязке. Человек, получивший доступ к сокровеннейшим тайнам Минга, не может надеяться на пощаду. Скоро Аландру надоест эта игра, и тогда – смерть, странная, чудовищная. Нельзя, чтобы решительный момент застал тебя врасплох. Один, только один взмах клинком яростного голубого пламени, Господи, я ведь прошу тебя совсем о немногом…

– У тебя в глазах смерть, – улыбнулся Аландр. – Неужели, землянин, в твоем мозгу нет места ни для чего, кроме убийств и сражений? А как же элементарное любопытство? Для чего я показал тебе все это? Да, ты умрешь, но без мучений, скорее даже приятным образом. И что такое, в сущности, смерть, ведь она неизбежна, остаются только два вопроса – «как» и «когда». Так вот, послушай – по некоторым причинам я хочу взломать панцирь самосохранения, под которым спрятан твой мозг. Дай мне заглянуть поглубже – если только в тебе есть глубина. В таком случае твоя смерть будет полезной – и приятной. А иначе… иначе черные твари хоть слегка утолят свой вечный голод. Твоя плоть напитает их – так же, как сладчайший из напитков питает меня. Подумай.

Глаза Техасца сузились. Сладчайший из напитков… Опасность, опасность – тревожно звенело в его голове, он знал – звериным чутьем ощущал, насколько опасно открывать мозг перед кинжальным взглядом Аландра…

– Пошли, – сказал Аландр, и они последовали за ним – напряженный, как струна, Джо и Водир, все так же погруженная в созерцание запредельной, неведомой тьмы.

Коридор плавно превратился в широкий сводчатый проход, затем дальняя его стена исчезла, как будто испарилась, и они оказались в открытой галерее, над черной, тяжело колышущейся массой воды. Джо не сдержал изумленного восклицания – только что они находились глубоко под землей, бродили по низким, выбитым в камне тоннелям, и вдруг перенеслись на берег огромного необозримого океана.

Далеко внизу медленно перекатывались темные волны; Техасец даже не был уверен, что это вода, а не черная вязкая слизь. Огромная, почти неразличимая во мраке тварь пробила маслянистую поверхность, чтобы тут же, с тяжелым плеском, снова исчезнуть в бездонной пучине; по воде – по тому, что казалось водой – разошлись медленные круги.

– Так вот, – Аландр говорил, не отрывая глаз от кошмарного, словно в страшном сне увиденного океана, – жизнь очень стара. Есть много рас, несравненно более древних, чем человечество. Например – моя. Жизнь возникла в черной океанской пучине и поднималась к свету по многим, бесконечно разнообразным путям. Некоторые расы достигли зрелости и обрели глубокие знания еще в те незапамятные времена, когда ваши предки беззаботно цеплялись хвостами за сучья тропических деревьев. И многие столетия – по вашему, человеческому счету – я жил в этом замке, жил и взращивал красоту. Затем я начал продавать наименее совершенных красавиц, возможно – чтобы намекнуть людям на непостижимую для них истину. Ты начинаешь понимать? Моя раса находится в отдаленном родстве с теми, кто питается человеческой кровью, в более близком – с теми, которые пьют не кровь, а жизненную энергию. Мои вкусы еще рафинированнее. Я пью красоту. Я питаюсь красотой. Да, да, питаюсь, в самом буквальном смысле этого слова. Красота не менее материальна, чем кровь – в некотором смысле. Это отдельная, отличная от других, субстанция, содержащаяся в плоти мужчин и женщин – или, если хотите, не субстанция, а сила. Ты, вероятно, заметил некоторую ограниченность самых совершенных земных красавиц – мощь красоты подавляет все прочие качества.

И все же любая пища со временем приедается. Водир удостоилась моего внимания по той простой причине, что в ней я заметил проблески качеств, почти невероятных для мингской девы – они исчезли в процессе селекции. Ибо красота, как я уже говорил, подавляет все остальное. Непонятно, каким образом у Водир сохранились и ум, и отвага. Они заметно снижают красоту этой девушки, однако послужат отличной приправой к сытной одинаковости других. Так я считал – пока не увидел тебя. Очень давно я не пробовал мужскую красоту. Она настолько редка, настолько отлична от красоты женской, что я почти забыл о ее существовании. А у тебя она есть, пусть и в грубой форме. Для того и предназначалась сегодняшняя экскурсия – подвергнуть испытанию это редкое качество, твою грубую, неотесанную красоту. Ошибись я относительно предполагаемых глубин твоего разума, ты уже давно бы отправился на съедение черным тварям. Однако под панцирем самосохранения таятся глубинные силы, из которых произрастают корни мужской красоты. Пожалуй, я дам ей время взрасти попышнее, применю форсированные методы, в моем арсенале их много, и только потом – выпью. Думаю, это будет редкостное наслаждение…

Рокочущий голос затих. Аландр посмотрел Джо в лицо. Техасец попытался сопротивляться, но глаза, независимо от его желания, встретились с пронзительным, сверхчеловеческим взглядом, напряженная бдительность исчезла без следа. Он замер, завороженный двумя ослепительными точками, сверкавшими в глубине темных, бездонных провалов.

Алмазный блеск расплывался, угасал, превращался в тускло мерцавшие омуты, прошла минута, или век, и перед Джо раскрылось черное зло, стихийное и безбрежное, как космический вакуум, головокружительная чернота, где таился безымянный ужас… Ослепший и оглохший, потерявший ориентацию, он утопал в кромешной тьме, бессильно барахтался в безымянной преисподней, а чуждые, омерзительные мысли скользкими червями копошились в его мозгу. И в этот самый момент, когда безумие готово было сомкнуться, липкая завеса мрака разошлась.

Техасец стоял, шатаясь, над черным простором океана. Перед глазами все плыло, но это, благодарение Господу, были нормальные, осязаемые вещи, и они замедляли свой круговорот. Джо чувствовал под ногами благословенную прочность камня, наконец ноги его перестали дрожать, а мозг освободился от чужой воли. Сквозь туман слабости, все еще застилавшей ему глаза, до него донеслись яростные крики: «Убей!.. Убей!» Он увидел, как Аландр отчаянно цепляется за парапет, контуры его фигуры казались размытыми и неопределенными. Чуть дальше стояла Водир, глаза ее сверкали, широко распахнутый, искаженный ненавистью рот зашелся диким, звериным воем:

– У‑убе‑ей!

Сама собой, без команды и принуждения его рука вскинула оружие, яркая вспышка высветила перекошенное лицо Водир, голубой луч вошел в грудь Аландра, послышалось громкое, отвратительное шипение сгорающей плоти.

Джо плотно зажмурился, потряс головой, снова открыл глаза и ошеломленно уставился на невероятную картину. Согласно всем законам природы, человек с прожженными легкими должен был лежать сейчас на полу, истекая кровью, а вместо этого… Господи, да что же это такое? Темная фигура продолжала цепляться за парапет, из ее груди вырывались бесформенные сгустки чего‑то темного, липкого – слизь, похожая на безымянную субстанцию, колыхавшуюся внизу, под обрывом. Аландр оседал, превращаясь в черную, медленно растекавшуюся лужу. Вскоре его тело превратилось в груду густой, вязкой слизи; омерзительно живая, она дрожала и колыхалась, словно пытаясь придать себе некую форму. Затем большая гладкая лужа подползла к парапету, просочилась между столбиками и начала медленно стекать вниз, в свой первородный океан. Через несколько минут на каменных плитах ничего не осталось.

Водир боком привалилась к стене, у нее подкашивались ноги. Техасец собрал последние остатки сил, сделал четыре очень трудных шага и подхватил девушку за локоть.

– Водир! Водир! – его голос срывался. – Водир, что тут произошло? Это наяву или снится? Нам ничто не угрожает? Ты… ты совсем очнулась?

Длинные ресницы медленно поднялись, он увидел в черных, огромных глазах тень знания, почерпнутого в смутно знакомой ему трясине, тень, которую не сотрет уже ничто, кроме смерти. Джо непроизвольно отшатнулся, и Водир начала падать, но затем удержала равновесие, выпрямилась и взглянула на него в упор. Бесстрастность этого взгляда потрясла Техасца не меньше, чем недавнее жуткое зрелище, и все же он заметил в черной бездне некий проблеск, напомнивший о той, прежней Водир. И тут же уверился в своей правоте, когда услышал далекий, бесцветный голос:

– Очнулась?.. Нет, землянин, мне никогда не очнуться. Слишком глубоко спустилась я в преисподнюю, слишком долго там пробыла. Он подверг меня пытке даже более страшной, чем хотел, потому что во мне сохранилось слишком много для того, чтобы понимать, чем я стала, – и страдать, понимая… Я была частью этого чудовища, я слилась с ним во мраке его души. И он был мной, и теперь, когда его нет, я тоже умру. Но сначала я должна вывести тебя отсюда – если сумею, ибо это моя вина, что ты оказался здесь. Если только вспомню, если только найду дорогу…

Водир повернулась и шагнула, пошатываясь, к тускло освещенному зеву арки. Джо бросился следом, поддержал ее левой, свободной от оружия рукой, но она вздрогнула и отшатнулась.

– Нет, нет… твое прикосновение невыносимо… это мешает вспомнить… – Водир побрела дальше; Джо бросил еще один, последний взгляд на тяжелые волны и последовал за ней.

Они шли по тускло освещенному коридору, мимо занавесок, за каждой из которых скрывалась ослепительная красавица, звуки спотыкающихся шагов девушки отбивали неровный такт ее почти бессвязной речи.

– …Жил здесь все эти века, разводил и пожирал красоту… неутолимая, как у вампира, жажда, я ощущала все это, когда была с ним одно… он может вытащить душу через глаза, а затем погрузить ее в ад, утопить, погубить навечно, так было бы и со мной, только я почему‑то другая. Ну зачем, зачем мне это отличие? Я хотела бы тоже утонуть… Когда он всеми силами старался подчинить тебя, раздавить, я приняла участие в схватке, сражалась прямо там, в глубинах его мозга… сковывала его, позволила тебе освободиться… не на один момент, а дольше, чтобы ты успел разрушить его – и тогда он стал тем, чем была когда‑то я…

Водир споткнулась и чуть не упала, но, схватившись за стену, устояла на ногах. Дальше она старалась держаться от Техасца подальше, словно его близость была чем‑то отвратительным, и он не мог больше разобрать ее горячечного шепота, слышал только отдельные, бессвязные обрывки фраз.

Они миновали серебряные ворота и вступили в галерею, где воздух искрился, как шампанское. Там ничего не изменилось, но девушки куда‑то исчезли.

В конце галереи Водир остановилась и повернула к Джо мучительно напряженное лицо.

– Здесь – главное испытание. – Она стиснула голову руками, закрыла глаза и начала покачиваться. – Если бы только вспомнить… Мне не хватает сил… я не могу, не могу… – Ее речь сбилась на бессвязный, захлебывающийся шепот.

Но прошло несколько секунд, Водир выпрямилась и решительно взяла Техасца за руку. По ее телу пробежала судорожная волна, прекрасное лицо болезненно исказилось; через мгновение дрожь передалась Джо, и он тоже сморщился от непреодолимого отвращения. Глаза девушки остекленели, на лбу выступили мелкие бисеринки пота, она билась в конвульсиях, как человек, схватившийся за высоковольтный провод. С каждым ее содроганием на Техасца накатывали свинцовые волны ужаса, он снова утопал во тьме, снова барахтался в черной трясине.

А затем кошмар закончился. Снова, как и тогда, вокруг Техасца сомкнулась ровная, бесстрастная тьма, возникло странное ощущение, что все вокруг течет и трансформируется; открыв глаза, он обнаружил себя в знакомом коридоре, в ноздри ударил затхлый, солоноватый запах.

Водир негромко стонала, привалившись плечом к влажной каменной стене, ее все еще била дрожь.

– Сейчас, – еле слышно выдохнула она, – сейчас. Я… я едва справилась… сил не хватает… подожди, я сейчас…

Ожидание растянулось на несколько мучительно долгих минут, но в конце концов Водир сумела взять себя в руки.

– Идем, – бесцветно сказала она, и они отправились наверх по длинному темному коридору. Перед черным залом девушка протянула Джо руки. И снова он провалился в ад, снова барахтался в кошмарной трясине, борясь с вязкими черными волнами… А затем нахлынула чистая, блаженная тьма, и Джо с трудом разжал сведенные судорогой пальцы.

Бледная как смерть Водир едва держалась на ногах; за ее спиной смутно угадывались обтянутые черным бархатом стены, тусклый свет отражался в полированной поверхности стола.

– Пошли. – Она покачнулась и чуть не упала. – Пошли. Скорее.

И снова знакомый путь, но в обратном направлении – черный зал, кованые ворота, короткий, темный коридор, вход на винтовую лестницу. Здесь сердце Техасца упало – изнеможенная девушка не дойдет и до половины этой чертовой спирали. Однако Водир без раздумий шагнула на первую ступеньку; следуя за ней, Джо слышал обрывки бессвязного, горячечного шепота:

– Подожди… подожди… дай мне подняться наверх… исправить хоть это… потом – что угодно… нет, нет! Землянин, землянин!

Она вцепилась обеими руками в перила и повернула к Джо серое, внезапно постаревшее лицо.

– Землянин, ты должен мне обещать! Не дай мне умереть своей смертью! Когда я тебя выведу – или когда упаду – сожги меня своим оружием. Сожги, иначе я навеки погрязну в черной трясине, из которой я же тебя и вытащила! Обещай, ты должен!

– Хорошо, – кивнул Джо. – Обещаю.

Лестница казалась бесконечной, его ноги отказывались идти; по всем законам здравого смысла Водир давно должна была упасть, но она словно не замечала усталости. Ступенька за ступенькой, виток за витком они поднимались наверх. И здесь она упала как подкошенная, едва успев ступить на каменную площадку. Техасец испугался, что не успел выполнить своего обещания, однако Водир тут же пошевелилась, подняла голову и медленно, мучительно медленно встала.

– Я дойду, – бормотала она, – дойду, дойду. Пройти так много, чтобы потом… я должна закончить…

Следуя за девушкой по перламутровому, залитому мягким светом залу, Джо отчетливо видел, что силы ее на исходе, что жизнь покидает ее с каждым выдохом, и поражался, с каким бульдожьим упорством это хрупкое создание стремится к поставленной цели, стремится искупить нечаянную свою вину.

В полутемных коридорах не было ни души, однако Техасец все время ощущал близкое присутствие какой‑то странной опасности.

– Стражи, – прошептала Водир. – Неужели они тоже, как Аландр, умеют читать мысли? – Стражи… ночью их выпускают… держи оружие наготове…

Но загадочные стражи так ни разу и не показались. Коридоры и лестницы, лестницы и коридоры… Джо казалось, что он бродит по этому бесконечному лабиринту уже многие годы. Водир еле переставляла заплетающиеся ноги, цеплялась скрюченными пальцами за стены и все же упорно шла вперед. Преодолев последний, залитый голубым светом коридор, она тяжело оперлась о бронзовую дверь, отодвинула засов и рухнула за распахнувшейся внутрь дверью. Боясь опоздать, Джо выхватил бластер; голубой луч прожег падающее тело еще в воздухе, за долю секунды до удара об пол. На какое‑то мгновение глаза умирающей девушки вспыхнули живым огнем, и Джо снова узнал прежнюю Водир.

Но это продолжалось только мгновение. Чистая смерть, о которой так мечтала Водир, погасила ее глаза, затем по распростертому на полу телу пробежала последняя судорога, а затем… Техасец с ужасом наблюдал, как на белой, атласной коже появляется грязноватый налет, сквозь мелкие, быстро расширяющиеся трещины выступает что‑то отвратительное… Распад шел с невероятной скоростью.

Техасец Джо закрыл глаза, пытаясь выудить из дальних, пыльных закоулков памяти слова давно позабытой молитвы. Затем он осторожно обогнул лужу черной слизи, в которой плавала грязная зеленая тряпка, и направился к выходу.

Привратник получил достойное вознаграждение. На полу, в двух шагах от наружной двери, валялся толстый, до неузнаваемости обезображенный труп, еле прикрытый обрывками красного бархата. Неизвестный убийца оставил следы – от мертвеца к стене тянулась неровная, извилистая дорожка черной слизи. В каменной кладке не было ни единой, даже самой микроскопической щелки, и все же след кончался именно здесь.

Джо перешагнул через труп, отодвинул засов, распахнул дверь и полной грудью вдохнул чистый, без пряных ароматов и соленой затхлости, воздух. Над крышами Эднеса занимался рассвет.

Глава 4
КРАСНЫЙ СОН

Техасец Джо купил эту шаль на Лакмандском Развале. Попадая на Марс, он никогда не отказывал себе в удовольствии побродить среди лотков и прилавков величайшего из рынков, куда привозят товары со всех планет Солнечной системы. Лакмандский Развал… Нет необходимости описывать его подробно, достаточно вспомнить сложенные о нем песни и легенды. Джо проталкивался сквозь пеструю, оглушительно галдящую толпу, вдыхал воздух, пропитанный ароматами экзотических блюд, пряностей и благовоний, а также сотнями прочих запахов, загадочных и дразнящих. Торговцы и торговки нахваливали свои товары на языках и наречиях едва ли не всех известных человеку миров.

В одном из бесчисленных торговых рядов он остановился, привлеченный ярким пятном, мелькнувшим в глубине неказистой лавчонки; нестерпимо алый цвет почти физически царапал глаза. Предметом его внимания оказалась шаль, небрежно брошенная на резной сундучок, сработанный местными умельцами. Джо ни на секунду не усомнился в венерианском происхождении латунного подноса, который торговец поставил на шаль. Ему хватило одного взгляда, чтобы узнать в куче костяных фигурок необычных животных на подносе божества одного из самых малочисленных и малоизвестных племен, населяющих Ганимед, крупнейший спутник Юпитера. Что касается стиля и техники исполнения шали…

– Почем шарфик? – лениво полюбопытствовал Джо.

Продавец, коренастый марсианин, проследил за направлением его взгляда и поскреб в затылке.

– Ты про что, про эту штуку? Бери по дешевке, у меня голова болит на нее смотреть.

– Пять долларов, – ухмыльнулся Джо.

– Десять.

– Шесть с полтиной, или я пошел.

– Шесть с полтиной – так шесть с полтиной, – махнул рукой марсианин, отставляя в сторону поднос с безделушками.

Джо перегнулся через прилавок, взял шаль и поразился ее воздушной легкости. С первого прикосновения стало ясно, что она изготовлена из пуха или тонкой шерсти – необыкновенно теплая и мягкая, шаль льнула к руке, словно ласковый зверек. Приглядевшись к рисунку, Джо пришел в легкое замешательство: ни на одной из планет он не встречал ничего подобного. По серебристо‑синему полю змеилась одна сплошная, фантастически запутанная красная линия. Кое‑где синий цвет переходил в зеленый и фиолетовый – приглушенные краски еще больше подчеркивали агрессивную яркость орнамента; красная линия буквально поднималась над тусклым фоном; казалось, что ее можно поддеть пальцем.

– И где же такие делают? – недоуменно спросил он.

– А черт его знает, – пожал плечами продавец. – Разбирали доставленный из Нью‑Йорка хлам – и вот вам, пожалуйста. Я тоже поинтересовался у хозяина, откуда она взялась. Оказалось, что ее продал на тряпье какой‑то венерианец, а тот вроде бы подобрал ее на брошенном корабле, крутившемся вокруг какого‑то там астероида. Старая посудина, чуть не из самых ранних, во всяком случае, стандартных идентификационных знаков на нем не было. И чего это он продал такую вещь на тряпье, куда спешил, мог ведь больше получить…

– Странно. Да и штука эта тоже какая‑то необычная. – Техасец еще раз взглянул на огненный узор и невольно поежился. – Ладно, главное – легкая и пушистая. Посплю сегодня в тепле, если, конечно, не тронусь мозгами, рассматривая эту красную загогулину.

Он небрежно сложил шаль, сунул шелковистый комок в карман и забыл о покупке до самого вечера.

На этот раз Джо остановился в одной из огромных гостиниц, построенных специально для временных гостей планеты. Предоставляя этой разношерстной публике относительно сносное жилье за более чем умеренную плату, правительство надеялось оградить ее от излишних контактов с представителями марсианского преступного мира.

Нельзя сказать, чтобы пристанище многих сотен космических бродяг было стерильно чисто по части преступности; пожелай стражи порядка провести хорошую облаву, почти все ее постояльцы – в том числе и наш герой – перекочевали бы в тюрьму. Джо не помнил за собой сколько‑нибудь серьезных правонарушений, совершенных на тускло‑красной лакадарольской почве. Правда, вся его деятельность плохо укладывалась в рамки закона, так что не слишком ленивый следователь нашел бы основание для ареста. Но шансы попасть в облаву равнялись нулю, поэтому он смело миновал внушительные двери.

Стены, потолок и даже пол номера были изготовлены из стальных листов. Коснувшись выключателя, Джо вызвал к жизни с десяток собственных отражений. Не обращая внимания на это несколько необычное общество, он подошел к столу, вытащил из кармана скомканную шаль, взял ее за углы и встряхнул. По зеркальным плоскостям заметались сотни огненных змей, комнату заполнил судорожный алый трепет.

Раскинув свою странноватую покупку на столе, Техасец попытался пройти по орнаменту пальцем, проследить за всеми изгибами головоломно запутанной линии. С каждым новым витком алого лабиринта становилось яснее и яснее, что в этом цветовом водовороте есть какой‑то тайный смысл, и если смотреть подольше, то смысл этот неизбежно выявится…

Ложась спать, Джо набросил шаль поверх одеяла. Вряд ли он догадывался, какие сновидения посетят его в эту ночь благодаря этому покрывалу…

…Он брел по алому лабиринту, оглядываясь на каждом повороте, и неизменно обнаруживал позади себя тысячи собственных отражений, искаженных и тусклых; впереди не было никого – только бесконечность, окрашенная во все тот же зловещий цвет. Иногда она вздрагивала у него под ногами, а иногда ему казалось, что он видит ее конец, но это был лишь очередной головокружительный поворот…

По потолку лабиринта ползали алые змеи молний, они извивались и корчились, а затем сплелись в знакомый узор, в Слово, начертанное неизвестными письменами на неизвестном языке. Джо пытался понять это слово, и боялся его понять, и уже почти понял, но в самый последний момент проснулся, дрожа от холодного ужаса…

Он спал и видел шаль, висящую в голубом полумраке – таком же голубом, как и ее фон. Наконец голубой квадрат растворился, а узор повис в воздухе… Потом его изображение оказалось вырезанным на воротах высокой стены, едва различимой в мглистом сумраке, голубом с отдельными мазками зеленого и фиолетового. Вечерние сумерки в стране, где воздух наполнен цветными туманами и никогда не бывает ветра… Он почувствовал, как ноги несут его вперед, ворота оказались рядом, а затем они распахнулись.

Джо поднимался по длинной широкой лестнице. Его ничуть не удивляло, что ворота исчезли и что он не помнит, как преодолел ту ее часть, которую можно увидеть, если обернуться. Перед ним обозначилось не больше десятка ступенек, а все остальное поглотила многоцветная дымка.

Техасец поднимался и поднимался, пока не заметил рядом какое‑то смутное движение; мгновение спустя из тумана вырвалась высокая стройная фигура. Девушка неслась по лестнице, спотыкаясь и чуть не падая, охваченная диким, всепоглощающим ужасом. Ее длинные золотистые волосы трепетали в воздухе, и вся она, с головы до ног, была забрызгана кровью. Незнакомка чуть не сбила с ног нерешительно застывшего Техасца. Он инстинктивно сомкнул руки, и девушка обвисла в нечаянных объятиях, судорожно хватая воздух ртом.

На раскрасневшемся лице ярко выделялись пунцовые губы, спутанные волосы напоминали оранжевое пламя. Джо заметил, что ее темно‑карие глаза мерцают красноватыми искрами; в яркой, необычной красоте лица чувствовалась примесь чего‑то чуждого.

– Оно… – Девушка смолкла и судорожно вздохнула, – оно ее взяло! Пустите меня! Пустите ме…

Джо осторожно, но довольно сильно встряхнул красавицу за плечи.

– Ну‑ка по порядку, – велел он. – Кого это «ее»? Что такое «оно»? А что ваша одежда в крови – это вы знаете? Вы ранены?

– Нет! – Незнакомка отчаянно замотала головой. – Нет! Отпустите меня! Мне нужно – это не моя кровь, ее… – она захлебнулась рыданиями.

Джо глубоко вздохнул, сгреб содрогающуюся от ужаса с головы до ног девушку в охапку и побрел сквозь сиреневую мглу вверх.

Минут через пять туман немного рассеялся, лестница кончилась, и он увидел перед собой узкий зал с высоким сводчатым потолком, нечто вроде церковного придела. Войдя в зал, он заметил слева ряд дверей, открыл ближайшую и оказался в длинной галерее. Арочные окна галереи выходили в голубой, безбрежный простор, под ними тянулась низенькая скамейка. Джо опустился на скамейку и усадил рядом с собой мокрую от слез спутницу.

– Моя сестра, – всхлипывала девушка. – Оно ее пожрало, ее, мою сестру…

– Не плачь, не надо плакать, – неуверенно заговорил Джо. – Это же сон. Не плачь, никакой сестры у тебя не было и нет, и тебя тоже нет, так стоит ли плакать…

Девушка резко отшатнулась. Несколько секунд она молча изучала Техасца; в огромных глазах читалось искреннее сострадание.

– О!.. ты же пришел из… из… и ты все еще думаешь, что это сон!

– Я знаю, что это – сон, – с детским упрямством настаивал Джо. – Я сплю в лакдарольской гостинице, вижу во сне тебя, а когда я проснусь…

– Ты никогда не проснешься, – красавица печально улыбнулась. – Ты попал в смертельный сон. Проснуться невозможно.

– Как это так? Почему?

Техасца кольнула тревога. Да, он знал, что спит; так иногда бывает – думаешь, что все происходит наяву, но сейчас‑то он не сомневался – все происходит во сне. Только слишком уверенно говорит эта истеричная особа, уверенно и с сочувствием, и смотрит тоже жалостливо, как на собаку с перешибленной лапой, тут не захочешь, а поверишь…

– Царство сна – не метафора, – продолжила девушка. – Туманные миры, по которым бродят души спящих, существуют реально – или почти реально, их бесчисленное множество. Но сюда – я говорю с уверенностью, потому что ты – не первый наш гость, – сюда проходят через врата, открывающиеся только в одну сторону. Человек может открыть врата и пройти в этот мир, но он никогда не найдет обратного пути. А вот ты – как ты открыл врата?

– Шаль, – растерянно пробормотал Джо. – Ну да, конечно же, шаль. Этот чертов орнамент, посмотришь – и голова кругом…

Он зажмурился и прикрыл глаза рукой, заслоняясь от воспоминаний, но зловещие алые молнии прорезали темноту.

– Какой орнамент? – в задыхающемся голосе девушки звучала отчаянная надежда. – Ты можешь вспомнить?

– Красный… – Техасцем овладела самая настоящая паника. – Ярко‑алая нить, вплетенная в синюю шаль, кошмарный узор… и на воротах, там было то же самое… И все равно это – сон, я скоро проснусь, и тогда…

– Ты можешь вспомнить? – Узкая, с длинными пальцами рука до боли сжала колено Техасца. – Орнамент, ты можешь вспомнить орнамент? Ты можешь вспомнить Слово?

– Слово? – тупо переспросил Джо. – Слово? Нет, я не хочу его вспоминать, этот бредовый узор на этой самой шали…

– Выткано на шали, – задумчиво повторила девушка. – Ну да, конечно. Только как эта шаль оказалась в вашем мире, если она… если оно… – Ее лицо жалко сморщилось, из светло‑карих, жарко искрящихся глаз брызнули слезы… – Сестра, сестра, ну как же это…

– Так что же у тебя случилось? Давай я тебе помогу. Попробую помочь, ты только расскажи, в чем там дело.

– Моя сестра… – всхлипнула девушка. – Оно настигло ее в зале, прямо у меня на глазах. Забрызгало меня кровью, ее кровью… Господи, да что же это…

– Оно? – изумился Джо. – Какое еще оно? Здесь что, очень опасно? – Его рука привычно сжала рукоятку бластера.

Девушка заметила это движение, по ее губам скользнула печальная, чуть пренебрежительная улыбка.

– Оно не боится никакого оружия, с ним не справится ни один человек.

– Но что Оно такое? Как Оно выглядит? И где Оно – где‑нибудь рядом?

– Оно везде. Ты никогда не знаешь, что Оно тут, а затем туман плотнеет, появляется что‑то красное, пульсирующее, и это – конец. Мы не сопротивляемся, да и вообще стараемся поменьше о нем думать, иначе жизнь была бы совсем невыносимой. Оно пожирает нас, одного за другим, а мы делаем вид, что ничего не происходит, живем спокойно и счастливо, до самого последнего дня. И никто не знает, когда наступит его последний день…

– Откуда Оно приходит? Да и кто оно такое – это «Оно»?

– Никто не знает… Оно всегда было здесь… и всегда будет… слишком призрачное, чтобы умереть своей смертью, слишком неуязвимое, чтобы с ним сражаться. Нечто, приходящее из какого‑то неизвестного нам места – из далекого прошлого или из другого измерения, мы не знаем и никогда не узнаем – откуда. И мы стараемся о нем не думать.

– Тварь, пожирающая материальные объекты, должна иметь в себе что‑то материальное, а значит – уязвимое, – не отступал Джо. – У меня есть бластер, так что мы еще посмотрим…

– Попробуй, если хочешь, – пожала плечами девушка, – пробовали многие, а Оно все так же приходит. Или не приходит, а просто появляется, многие думают, что Оно здесь и живет. Оно… забирает нас где угодно, но чаще всего – в этих залах. Если тебе надоела жизнь, оставайся здесь. Ждать придется недолго.

– Я еще не готов к таким рискованным экспериментам, – ухмыльнулся Джо. – Но если эта тварь живет именно здесь, зачем же вы сюда ходите?

– Какая разница? Не здесь, так в другом месте, ведь от него не спрячешься. Как только Оно проголодается, кто‑то из нас обречен. Да и как мы можем сюда не ходить, ведь здесь наша… пища. – Красавица бросила на Техасца странный, опасливый взгляд. – Ты потом поймешь. Но место здесь и вправду опасное, так что лучше уйти. Пойдешь со мной? Мне теперь очень одиноко. – Ее глаза снова наполнились слезами.

– Конечно, конечно. Я буду выполнять каждое твое желание – пока не проснусь, – он улыбнулся собственной шутке.

– Ты не проснешься. – Девушка говорила спокойно и серьезно. – Ты заперт в этой стране, так же, как и все мы, и останешься здесь до самой смерти.

– Тогда пошли. – Джо поднялся. – Думай как знаешь, возможно, ты и права…

Загадочная обитательница сонного царства вскочила на ноги, тряхнув яркими, как солнце, волосами.

– Ну и куда же мы теперь? Туда? – он кивнул на окно.

– Нет, – зябко поежилась девушка.

– А что там такое? Ни земли, ничего, только голубой туман…

– Слушай меня внимательно. – Она взяла Техасца за руку и посмотрела ему прямо в глаза. – Ты останешься в этом мире, потому что отсюда есть лишь два выхода – смерть и другой, гораздо страшнее смерти. А раз так, ты должен принять наши законы, первый из которых – никогда и ничего не спрашивать о Храме. Ты сейчас в Храме. Оно обитает в Храме. В Храме мы получаем… – ее глаза скользнули в сторону, – …пищу. Мы бываем только в немногих знакомых нам залах, не пытаясь узнать об остальных, так безопаснее. Задержав меня на лестнице, ты спас мне жизнь – ушедшие в эту туманную мглу не возвращаются. Я должна была сразу догадаться, что ты не из нашего мира, ведь мы не знаем, куда ведет эта лестница, не знаем и не пытаемся узнать… Я не знаю, что такое эта голубизна за окнами галереи – и не хочу знать. Сквозь другие окна можно увидеть совершенно невозможные вещи, проходя мимо, мы отводим глаза. Тебе тоже следует поступать именно так… – по лицу девушки скользнула тень улыбки. – Пошли.

Покидая галерею, Джо еще раз оглянулся на окна, выходившие в голубое ничто. В узком зале его спутница свернула налево, к скрывавшемуся за зеленовато‑сиреневым туманом выходу. За тройной аркой главного портала Храма Техасца ожидало необычное зрелище. Солнца не было, все вокруг освещал голубой купол небосвода. Воздух казался многометровой толщей чистой, кристально прозрачной воды, время от времени по нему пробегала мелкая, еле ощутимая рябь.

Над ярко‑зеленой травой луга возвышались вполне земные деревья; вдали искрилась голубая полоска озера. С первого взгляда все здесь казалось абсолютно нормальным, и только отдельные, не очень, вроде бы, значительные детали… Ну, например, трава.

Они направились к озеру, и Джо обратил внимание, что короткие травинки словно расступались перед босыми ногами девушки. Трава на лугу колыхалась, по ней пробегали длинные волны, очень похожие на круги от брошенного в воду камня, только здесь круги не разбегались, а сбегались, и все это – при полном безветрии.

– Т‑трава! – Голос Техасца невольно задрожал. – Она же… Она ч‑что, ж‑живая?

– Конечно, – безразлично откликнулась девушка.

Проходя под деревьями, Джо услышал шелест листьев, поднял голову и увидел, что ветки склоняются вниз. В этом движении чувствовалась некая зловещая заинтересованность, деревья явно наблюдали за людьми, как и трава, волнообразное движение которой сопровождало их на каждом шагу.

Озеро было того же сонно‑голубого цвета, что и туман в Храме, зеленые и сиреневые разводы на его поверхности сохраняли четкую, постоянную форму.

На берегу стояло – беседка не беседка, часовня не часовня – маленькое строение из розоватого камня с тремя огромными, чуть не во всю стену окнами.

– Вот здесь я живу, – девушка небрежно указала на пустой прямоугольник дверного проема. – Заходи.

В странном доме с белыми, без единого пятнышка стенами не было никакой мебели, кроме двух низких, застеленных голубыми покрывалами диванчиков.

– А что, если ветер или вдруг похолодает? – скептически поинтересовался Джо. – И где ты ешь? Где твои книги, одежда, еда?

– У нас здесь не бывает ни холодно, ни жарко, всегда как сейчас, и ветра тоже никогда не бывает, – улыбнулась девушка. – Книг у меня нет, пищи тоже – мы питаемся все вместе, в Храме. Одежда хранится под ложем.

– А чем же ты тут занимаешься?

– Занимаюсь? О, я купаюсь в озере, сплю, гуляю в роще. Время бежит очень быстро.

– Весьма идиллично, – усмехнулся Джо, – только я бы на стенку полез от скуки.

– Зная, что каждый момент может оказаться для тебя последним, стараешься насладиться жизнью во всей ее полноте, – без тени улыбки возразила девушка. – Растягиваешь время, как только возможно. Нет, мы не скучаем.

– Так у вас что, совсем нет городов? Где живут остальные?

– Собираться большими группами опасно. Оно… любит толпу. Мы живем по двое, по трое, некоторые предпочитают одиночество. Городов у нас нет. Мы ничего не делаем – какой смысл браться за что‑либо, если не уверен, что успеешь закончить? Пошли на озеро.

Взяв Техасца за руку, она повела его к озеру и молча опустилась на желтый, как цыплячий пух, песок узкого, безукоризненно чистого пляжа. Джо сел рядом, он смотрел на цветные пятна, парившие в туманной голубизне воды, стараясь не думать об этой цепи фантастических событий. Впрочем, обстановка и так не располагала к размышлениям – тускловатая голубизна и тишина, еле слышный плеск воды, похожий на мерное дыхание спящего… тяжелый, неподвижный воздух…

Впоследствии, вспоминая этот сон, Джо так и не смог решить, уснул он тогда или нет; как бы там ни было, через какое‑то время он услышал шорох. Подняв свесившуюся на грудь голову, он увидел, как девушка, успевшая уже умыться и переодеться, садится на прежнее место. Техасец не помнил, чтобы она уходила, но это его не удивило и не встревожило.

Свет тускнел и расплывался, землю окутывали голубые, мглистые сумерки, пронизанные теми же сонными, приглушенными красками, что и зеркально гладкая вода озера… Джо не имел ни малейшего желания уходить куда‑нибудь с этого берега, вставать с нежного, прохладного песка, он не думал ни о чем, не ощущал ничего, кроме огромной тишины и полного, небывалого покоя.

Сумерки сгущались, уже едва различался близкий – какие‑то три шага – край воды. Затем оказалось, что он смотрит, наверное – уже давно, на девушку. Она лежала, разметав волосы по песку, ярко‑красные губы казались в темноте совершенно черными, из‑под полуопущенных век блестящие глаза внимательно следили за Джо.

Техасец сидел и молча смотрел в эти немигающие глаза, а затем руки девушки поднялись, и он склонился к ней с отстраненной легкостью человека, живущего во сне, хотя, может быть, все было наоборот – она склонилась, а он поднял навстречу ей руки, этого он тоже так никогда и не вспомнил. Песок был прохладный и мягкий, а у поцелуя оказался легкий привкус крови.

В этом мире был рассвет – но не было восхода. Открыв глаза, Джо увидел в прямоугольнике дверного проема на фоне быстро светлевшего неба усыпанную сверкающими алмазами фигуру. Мокрая девушка весело смеялась и стряхивала с ярких, как расплавленное золото, волос голубые капли воды.

– Я голодный, – заявил он, откидывая голубое покрывало и опуская ноги на пол. – Что и когда мы будем есть?

Смех мгновенно стих. Девушка еще раз тряхнула волосами, на секунду задумалась и переспросила:

– Ты что, хочешь есть?

– Не просто хочу, а умираю с голода! Ты вроде говорила, что вас кормят в Храме? На меня там как, хватит?

– Хватит. – Девушка скользнула по нему странным взглядом; отвернувшись, помолчала еще секунду и наконец сказала:

– Ладно, пошли.

– А в чем, собственно, дело?

Джо поймал ее за руку, усадил к себе на колени, шумно чмокнул в безучастные губы. И снова ощутил привкус крови.

– Да нет, ничего. – Она потрепала его по голове и встала. – Одевайся.

И снова тянулись к ним излишне любопытные ветки, снова бежали по лугу странные, сходящиеся к центру волны, снова расступались мохнатые травинки… Джо изо всех сил старался не замечать всего этого – и помимо своей воли ощущал некую зловещую силу, таившуюся под яркой, многоцветной оболочкой Царства сна.

– А что это такое ты говорила, – Техасец внезапно вспомнил странную фразу из вчерашнего разговора, – насчет выхода, который не связан со смертью?

– Я сказала: «страшнее смерти», – голос девушки задрожал. – Мы с… стараемся не… не говорить об этом выходе.

– Но если выход есть, я должен о нем знать. Расскажи, уж в этом‑то нет ничего страшного.

– Ты все равно не сможешь им воспользоваться. – Она наклонила голову, завесив лицо золотой вуалью волос, и еле слышно прошептала: – Слишком уж велика цена. И еще… и еще я не хочу, чтобы ты уходил…

– Но знать‑то я все равно должен, – настаивал Джо. – Расскажи.

Девушка замерла на месте, повернулась к Техасцу и застыла, глядя на него печальными, встревоженными глазами. Молчание длилось долго, не меньше минуты. Наконец она сдалась.

– Уйти можно тем же путем, каким ты пришел. Властью Слова. Можно – и нельзя…

– Почему?

– Слово гибельно – в самом прямом смысле. Я его не знаю, так что не смогла бы произнести, если бы даже захотела. Оно начертано огненными буквами на стене одного из залов нашего Храма, его неслышные обычному уху отзвуки раздаются в этом зале, и это будет до скончания веков. Тот, кто встанет перед письменами, попытается услышать Слово, а затем повторит ужасные звуки – умрет. Язык, породивший это слово, настолько чужд и враждебен всему нашему бытию, что эти звуки разорвут, уничтожат говорящего. Такой же разрушительной мощью Слово приоткрывает на мгновение врата между нашим миром и твоим, но тут есть другая, не менее страшная опасность – Слово может взломать врата иного мира и впустить сюда нечто ужасное; возможно, именно так проникло к нам когда‑то Оно. Если в зал войдут двое, один – чтобы покинуть этот мир, а другой – чтобы прокричать Слово и умереть, уходящий должен стоять точно перед вратами, ибо это – самое безопасное место, нечто вроде затишья в центре урагана, и если уходящий хоть чуть помедлит, Слово разорвет его в клочья, точно так же, как помощника, добровольно принимающего смерть. Теперь ты понимаешь, насколько невоз…

Она негромко вскрикнула, отскочила на пару шагов и снова повернулась к Техасцу.

– Трава. – Джо недоуменно взглянул на ее ноги и увидел десятки маленьких кровавых точек. – Босиком нельзя стоять долго на одном месте, а то она присасывается и пьет кровь… как я только об этом забыла? Пошли.

Хрустально прозрачная страна приобретала новые, устрашающие черты. Джо опасливо оглянулся: по лугу все так же бежали, сходясь к центру, волны голодной травы. Ну а деревья – они что, мясом питаются? Деревья‑людоеды и травинки‑вампиры… Техасец невольно поежился и зашагал следом за девушкой.

Громада Храма терялась в голубой дымке, как дальние горы на Земле, только эта дымка не рассеивалась по мере приближения и никак не была связана с состоянием атмосферы – все остальные детали пейзажа просматривались с удивительной ясностью. Как только Джо пытался разглядеть более внимательно какой‑нибудь угол, или башню, или окно, они расплывались перед глазами. Странное, окутанное голубоватой вуалью здание, казалось, находится в другом, непонятном мире, в других измерениях, а здесь присутствует лишь его бледный отблеск.

Из огромной тройной арки портала, не похожей ни на что виденное Техасцем прежде и упорно ускользавшей от взгляда, струился бледно‑голубой туман. Мгновение – и они окунулись в знакомый цветной сумрак огромного зала.

Удалившись от входа на какой‑нибудь десяток шагов, девушка привычно свернула направо; сквозь клочья тумана, лениво проплывавшие в узкой сводчатой галерее, смутно различался длинный ряд коленопреклоненных фигур. Полузакрытые глаза, низко опущенные головы, благоговейная тишина – все говорило о том, что люди истово молятся какому‑то своему божеству, однако, приглядевшись повнимательнее, Джо заметил, что каждый из них плотно сжимает губами узкую трубку, торчащую из стены. Найдя в одном из рядов два свободных места, девушка опустилась на колени перед одной из трубок, указала Техасцу глазами на вторую, склонила голову и блаженно зажмурилась. Мгновение поколебавшись, Джо последовал ее примеру.

Коснувшись трубки губами, он почувствовал во рту горячую струю солоноватой жидкости. Каждый глоток вливал в него новые силы, наполнял тело теплом. Джо не оставляло ощущение, что этот вкус ему знаком; где‑то, когда‑то он уже сталкивался с чем‑то подобным, но где?.. Оглушенный страшным подозрением, Техасец выпустил трубку изо рта и увидел на ее конце красную каплю. Красную, как орнамент шали, как след на тыльной стороне ладони, которой он вытер губы…

А рядом полузавешенное золотыми волосами лицо светилось экстатическим наслаждением. Почувствовав на плече руку, девушка вздрогнула, открыла глаза, покосилась в сторону Джо – и сделала еще один жадный глоток.

– Пошли отсюда, – беззвучно прошептал Джо. Девушка оторвалась от трубки, встала и поднесла к измазанным губам палец; на ее лице читалась откровенная досада.

Предостережение было излишним, Джо и сам не решился бы нарушить благоговейную тишину, царившую в галерее, однако минутой позже под высокими сводами зала дал волю долго копившейся ярости.

– Как это понимать?

– Мы питаемся единственным доступным нам способом, – пожала плечами девушка. – Ты тоже этому научишься – если только Оно не утащит тебя раньше.

Джо молча повернулся и зашагал сквозь медленно плывущие клочья тумана к выходу. Он слышал за спиной торопливое шлепанье босых ног по каменному полу, слышал учащенное, срывающееся дыхание, но упорно не оборачивался, и лишь на полпути к озеру, чуть не доходя до рощи, взглянул через плечо. Девушка плелась следом, понуро свесив голову, жалкая, как побитая собака. Всю злость Техасца как рукой сняло; он остановился и через силу изогнул губы в некоем подобии ободряющей улыбки. Красавица нерешительно остановилась перед ним, подняла несчастное, зареванное лицо. Джо невольно рассмеялся, подхватил ее на руки и начал целовать дрожащие губы, чтобы вернуть на них улыбку. Теперь он знал, почему у поцелуев такой терпкий, горьковатый вкус.

– И все‑таки, – сказал он, когда они оказались у знакомого павильона, – неужели здесь нет никакой другой пищи? Зерно какое‑нибудь, пшеница, еще что‑нибудь. Или в лесу – там же должна быть какая‑нибудь дичь. А фруктовые деревья, неужели у вас даже фруктов нет?

– Нет, – покачала головой девушка, – ничего у нас нет. Здесь не растет ничего, кроме травы и этих деревьев. Животных тоже никаких. А что касается фруктов – слава Богу, что наши деревья цветут всего один раз за всю свою жизнь.

– И?..

– Об этом лучше не говорить.

Опять какие‑то недомолвки! Джо молча повернулся и пошел на пляж в смутной надежде еще раз ощутить вчерашний покой. Несколько глотков… жидкости избавили от чувства голода, тело наполнилось дремотным удовлетворением. Голубое безоблачное небо, мерный плеск волн, теплый, как парное молоко, воздух навевали мирное, благодушное настроение. Красивый мир, что ни говори.

Сонный день близился к концу, на озеро накатывала мглистая тьма, привкус крови придавал поцелуям дополнительную остроту, подчеркивал их сладость.

…Утром он, проснувшись, выкупался вместе с девушкой в голубой прохладной воде – и неохотно отправился через поросший коварной травой луг к Храму – гонимый голодом, потому что голод был сильнее отвращения. Он шел, ощущая легкую тошноту… а также острое, взволнованное нетерпение.

И снова впереди вздымалась неопределенная, скрытая голубым туманом громада, в залах и коридорах плавал пятнистый сумрак. Техасцу не нужно было указывать дорогу, он сам свернул направо, в галерею, нашел свободное место и встал на колени, ничем не отличимый от окружающих.

Первый глоток чуть не вывернул его наизнанку, затем тошнота отступила, осталось лишь ощущение ненасытного голода и жадное желание насытиться. Он пил, ничего не видя и не слыша, ни о чем не думая, пил, пока не очнулся, почувствовав на плече руку девушки.

Жаркий, терпкий напиток ударил в голову, как вино, Джо почти не помнил, как они покинули Храм, пересекли голодный, без ветра волновавшийся луг, как прошли под низко склоненными, зловеще перешептывавшимися ветвями. Опьянение продлилось до самого вечера, и только медленная мгла, пришедшая с озера, вернула полную ясность мыслей.

Жизнь стала предельно простой – хрустальная прозрачность дня и вязкий мрак ночи, утренние походы в Храм и терпкие поцелуи золотоволосой девушки…

Однажды вечером, когда в воздухе повисла первая, еще прозрачная дымка, Джо оторвал взгляд от гладкой, как зеркало, поверхности озера и увидел вдали – или это ему показалось? – смутные очертания горного хребта.

– А что это там, за озером? – лениво поинтересовался он. – Похоже на горы.

– Не знаю. – Глаза девушки тревожно потемнели. – Мы предпочитаем не интересоваться тем, что вдали.

Техасец не смог, да и не попытался скрыть раздражение.

– «Мы предпочитаем», – зло передразнил он. – «Об этом лучше не говорить». На все вопросы – один ответ. Меня тошнит от твоих недомолвок! Вы тут вообще хоть чем‑нибудь интересуетесь, или только дрожите от страха перед этой невидимой тварью?

– Тот, кто задает вопросы или ищет ответы – погибает, – вздохнула девушка. – Весь воздух здесь пронизан опасностью – непостижимой, неуловимой и кошмарной. Чтобы сделать жизнь хоть немного сносной, мы должны смириться. Ничего слишком пристально не рассматривать, ни о чем не задумываться, не задавать вопросов… А эти горы недостижимы, как мираж, – и горы, и все, что лежит за горизонтом. В этой стране нет иной пищи, кроме… той, что в Храме, так что человек, задумавший исследовать ее просторы, либо вернется с полпути, либо умрет от голода. Наши невидимые глазом узы крепче любых цепей и решеток.

Джо равнодушно пожал плечами. На землю опускалась умиротворяющая мгла, раздражение погасло, едва успев разгореться.

И все же с этого дня в нем начало нарастать смутное неудовлетворение. Ни блаженный покой, ни пьянящая горечь, сочившаяся из трубок Храма, ни другая, во сто крат более пьянящая горечь страстных, ненасытных губ не могли стереть из его памяти туманного силуэта далеких гор. Пробудившееся беспокойство искало выхода, подталкивало к действиям, пусть даже и безрассудным; закаленное опасностями тело рвалось из наезженной колеи: сон – пища – любовь.

Леса и луга, везде, куда ни кинешь взгляд – леса и луга, а на горизонте – далекие, манящие горы. И – окутанные голубым сумраком недра загадочного Храма. Все чаще и чаще возникала у Техасца мысль обследовать залы, куда боятся заходить здешние обитатели, подойти к окнам, от которых они отводят глаза. Что лежит за этими лесами, этими лугами? Какую таинственную страну скрывает стена покрытых голубым туманом гор?

Джо безжалостно и безрезультатно терзал девушку расспросами. Ее народ не имел ни прошлого, ни будущего, жил в постоянном стремлении извлечь как можно больше радости из вот этого конкретного мгновения, ведь оно может оказаться последним. Возможно, такая установка закреплена уже и на биологическом уровне. Все беспокойные, любознательные натуры погибли, выжили только покорные и безропотные.

В памяти вставали яркие картины того, другого, настоящего мира – многотысячные толпы, шум и смех на улицах и бульварах городов, ослепительное сияние огней. Космические корабли вспарывали ночное небо, неслись сквозь звездную пыль от планеты к планете. Джо вспоминал схватки в барах, злобные крики и грохот, узкие лучи светло‑голубого смертельного пламени, едкую вонь до костей прогоревшей плоти. Перед мысленным взором Техасца проходила жизнь во всем ее яростном великолепии, бок о бок с извечной своей спутницей, смертью; его терзала тоска по прошлому – вздорному, суматошному и все же прекрасному.

Развязка наступила закономерно и все же внезапно. В один из ясных, теплых, неотличимых друг от друга дней глаза Техасца, рассеянно скользившие по еле различимому силуэту гор, внезапно сузились; в них сверкнула холодная, опасная сталь, на скулах заиграли желваки.

– Все, – процедил он сквозь стиснутые зубы, а затем стряхнул со своего плеча голову девушки и вскочил на ноги. – Больше не могу.

– В чем дело? – испуганно пробормотала она, поднимаясь с ярко‑желтого песка. – Что с тобой?

– Я ухожу – куда угодно, хоть к чертовой бабушке. Скорее всего – туда, в горы. Ухожу сейчас, сию же минуту.

– Но… так значит, ты хочешь умереть?

– Лучше сдохнуть, чем такая… не то жизнь, не то смерть. Хоть развлекусь напоследок.

– А чем ты будешь питаться – если даже сумеешь справиться со всеми опасностями? Да что там еда, ты же не сможешь даже спать на этой траве, она съест тебя заживо! Покинув эту рощу – и меня, – ты не оставишь себе ни одного, самого крошечного шанса выжить.

– Умирать так умирать, – небрежно отмахнулся Джо. – Я долго об этом думал и принял окончательное решение. Собственно говоря, можно просто побродить по Храму, скормить себя этой вашей нечисти – и дело с концом. Только мне хочется попытать сначала судьбу: а вдруг все не так уж плохо, как можно было подумать, и я выживу? А вдруг я найду место, где растет что‑нибудь съедобное? Попробую, может, что и получится, все лучше, чем гнить заживо!

По щекам девушки катились слезы. Джо хотел еще раз сказать, как невыносимо для него это существование, даже открыл рот – и замер, заметив на ее губах странную улыбку.

– Ты никуда не пойдешь. – Заплаканные глаза смотрели на что‑то за его спиной. – Смерть. За нами пришла смерть.

Она говорила так спокойно и бесстрастно, что в первый момент Джо ничего не понял; тогда она указала пальцем, и он обернулся.

Воздух между пляжем и розовым павильоном дрожал и переливался, в нем возникла легкая голубая дымка, которая быстро сгущалась и темнела. Затем необычное облако приобрело розоватый оттенок, он разгорался все ярче, сжимался к центру, еще секунда – и Джо увидел ослепительно алый, ритмично пульсирующий ком.

Всей своей кожей, всем телом и мозгом Джо ощущал присутствие некоего алчного, ненасытного ужаса; сгущаясь, подобно голубому туману, он жадно тянулся к двум беззащитным жертвам.

– Я рада, что умру вместе с тобой… – Мягкий, бесконечно печальный голос вывел его из гипнотического оцепенения.

Джо разразился резким, лающим смехом: наконец нашлось хоть какое‑то развлечение! Бластер, неведомо как оказавшийся в его руке, выпустил луч голубого огня, смертельного для всего живого. Как только он коснулся жадно пульсирующего комка, туманная масса содрогнулась, ее контуры начали расплываться, алый ком съежился и потускнел.

Джо полосовал бластером, стремясь выжечь, разрушить это средоточие зла, и через мгновение в тумане осталось только бледное розовое пятнышко, и луч уперся в землю. Спустя несколько секунд воздух обрел прежнюю кристальную прозрачность, смертельное облако рассеялось без следа.

Облегченно вздохнув, Джо ощутил резкий запах опаленной плоти, успел удивиться – неужели эта тварь настолько уязвима, и тут взгляд его упал на траву. Над землей поднимался густой черный дым, толстые, мохнатые стебельки испуганно отклонялись от выжженного участка, тянулись в стороны, чуть не вырывая свои корни из земли. Техасец вспомнил вампирские замашки этой милой травки и злорадно ухмыльнулся.

Девушка бессильно осела на песок, по ее телу пробегали волны крупной судорожной дрожи.

– Оно… ты его убил?

– Не знаю. Трудно сказать. Возможно, и нет.

– И что ты… что ты будешь теперь делать?

Прежде чем ответить, Джо сунул бластер в кобуру и поправил пояс.

– То, что и собирался.

– Подожди! – Девушка торопливо вскочила на ноги. – Подожди! – Она схватила Техасца за руку и замолчала, стараясь подавить новый приступ неудержимой дрожи. – Сначала сходим еще раз в Храм.

– А что, – ухмыльнулся Джо, – неплохая мысль. Когда еще удастся поесть. – И снова шагали они по пушистой траве, снова упиралась в небо призрачная громада Храма, снова плавали в голубом мглистом полумраке зеленые и сиреневые пятна. Джо привычно свернул направо, к галерее, но тонкая, ощутимо подрагивающая рука заставила его остановиться.

– Мы идем туда, – еле слышно прошептала девушка.

Стараясь не проявлять удивления, он проследовал за ней мимо знакомой – слишком знакомой галереи – в неведомые, застланные клубящимся туманом глубины зала. С каждым шагом туман становился все гуще – или это только казалось? – а еще ему казалось, что утратившие каменную плотность стены дрожат и расплываются. Джо с трудом сдерживал желание шагнуть сквозь эту призрачную завесу, выйти из зала – куда?

Он почти утратил ощущение времени, затем перед ними появились ступени пологой, вверх ведущей лестницы. Наконец лестница кончилась, осторожное подергивание за руку заставило его остановиться и свернуть налево. Пройдя под низкой массивной аркой, они попали в странный семиугольный зал; сквозь густые клубы цветного тумана на каменных плитах пола смутно различались глубокие радиальные линии. На противоположной стене ослепительно пылал красный змеящийся орнамент.

Голова Техасца пошла кругом; рука девушки тянула куда‑то вперед, он слепо перебирал ногами, совершенно не понимая, куда идет и зачем. Потом вдруг оказалось, что он стоит в самом центре странных сходящихся линий, в бешеном водовороте неведомых, неизвестно каким чувством воспринимаемых сил.

К его груди прильнуло теплое, бесконечно знакомое тело, он почувствовал на шее нежное прикосновение рук.

– Милый, если ты хочешь меня покинуть, возвращайся в свой мир через Врата. Жизнь без тебя ужаснее самой страшной смерти.

Короткий, с горьким привкусом крови поцелуй, печальный вздох, руки, обвивавшие шею, разжались, и он остался один.

Растерянно оглянувшись, Джо увидел рядом с аркой прямую, как струна, фигуру, озаренную кровавыми сполохами Слова. Еще секунда – и девушка рухнет под яростным натиском невидимого урагана.

Техасец с ужасом наблюдал, как нежное, прекрасное лицо превращается в страшную маску, как раздвигаются, чтобы выкрикнуть Слово, пунцовые губы.

Случайный просвет в тумане позволил на мгновение различить невероятно вывернутый язык, почти уже готовый сформировать звуки, не предназначенные для человеческого языка, недоступные человеческому слуху. Рот девушки широко распахнулся, она вдохнула цветной туман и крикнула…

Джо брел по алой извилистой тропинке – такой алой, что он не мог смотреть себе под ноги, – и часто спотыкался, а тропинка все вилась и вилась; иногда она судорожно вздрагивала, и он снова спотыкался. Его окружал плотный, хоть глаз выколи, туман, голубой с проблесками зеленого и сиреневого, и он не видел, куда идет, зато ежесекундно слышал жуткий звук – первый слог страшного Слова.

– Он просыпается! – торжествующе произнес на удивление знакомый голос. Джо поднял тяжелые веки и оказался в странной комнате без стен. Комнате, заполненной бесконечными тусклыми рядами движущихся человеческих фигур…

– Джо! Техасец! Просыпайся, хватит валяться, – настаивал голос.

Джо закрыл глаза и тут же открыл их снова. Нет, стены у этой комнаты были – стальные, плохо отшлифованные стены. Легионы странных фигур оказались всего‑навсего отражением двоих вполне обычных людей. Сам он лежал на кровати, над которой склонилось озабоченное лицо венерианца Ярола, надежного друга.

– Ну, Техасец, дьявол тебя забодай, – облегченно выругался Ярол, – ты же целую вечность проспал! Пьешь всякую дрянь, и вот результат. Мы уж думали, все… никогда мужик не очухается.

Джо изобразил нечто вроде улыбки и вопросительно взглянул на вторую, абсолютно незнакомую фигуру.

– Я – врач, – пояснила фигура. – Ваш друг вызвал меня трое суток назад, вот с того времени мы с вами и возимся. Я бы оценил продолжительность коматозного состояния в пять или шесть дней, непонятно только, чем оно было вызвано. У вас есть какие‑нибудь предположения?

Бледные глаза Техасца обшарили комнату. Не обнаружив искомого предмета, он с трудом разжал губы и невнятно пробормотал короткое слово.

– Шаль?! – Врач удивленно смотрел на него.

– Выкинул я эту тряпку, – признался Ярол. – Два дня терпел, а потом выкинул. Эти красные загогулины, у меня от них голова на куски раскалывалась, почище, чем от того черного вина. Помнишь, как мы с тобой подобрали на астероиде А‑234567 ящик вина? Такое вряд ли забывается.

– А куда…

– Ты что, жалеешь? Да я тебе десять таких куплю!

Джо молчал, прислушиваясь к себе. Слабость накатывала и отступала, серые, вязкие волны слабости. В голове еще шелестели отзвуки первого слога…

– А ведь я… так и не узнал… ее имени…

Ярол понимающе подмигнул.

Том Годвин
НЕУМОЛИМОЕ УРАВНЕНИЕ

Он был не один.

Об этом говорила белая стрелка крошечного прибора на пульте управления.

Тем не менее в рубке, кроме него, никого не было. Слышался лишь шум двигателя. Но белая стрелка ползла вверх. Когда маленький корабль оторвался от «Звездной Пыли», она стояла на нуле, а теперь она двигалась. Это означал что за дверцей грузового отсека присутствует какое‑то тело, излучающее тепло.

Это могло быть только живое человеческое тело.

Он откинулся в кресле. Он был пилотом КЭПа, не раз видел смерть и всегда без колебаний выполнял все, что от него требовалось. Но даже для пилота КЭПа нужно некоторое время, чтобы заставить себя пересечь рубку и хладнокровно, без рассуждений убить человека, которого никогда до этого не встречал.

Однако таков был закон, четко и лаконично сформулированный в пункте восемь мрачного параграфа «л» Межпланетной инструкции: «Любой пассажир, обнаруженный во время полета на КЭПе, подлежит немедленному уничтожению». Таков был закон, и от него не могло быть никаких отступлений. Он был продиктован не прихотью человека, а условиями границ обитаемого мира. После того как человек вылетел за пределы солнечной системы и началось завоевание Галактики, возникла необходимость наладить контакт с колониями и исследовательскими партиями, работавшими на новых планетах. Напряженными усилиями человеческого гения были созданы огромные звездные корабли. Постройка каждого корабля требовала колоссальных затрат и отнимала много времени. Корабли появлялись на разных планетах строго по графику и уносили колонистов к новым мирам. Они никогда не выходили из графика: любая задержка нарушила бы регулярное сообщение между старой Землей и новыми мирами Границы.

Однако часто приходилось оказывать помощь или снабжать оборудованием и продовольствием группы людей на той или иной планете в непредусмотренное расписанием время. Для этого предназначались КЭПы – корабли экстренной помощи. Маленькие, хрупкие, изготовлявшиеся из легких металлов и пластмасс, они легко умещались в корпусе звездолета. У них был небольшой ракетный двигатель, потреблявший сравнительно немного горючего. На борту каждого звездолета помещалось четыре КЭПа. Когда приходил сигнал о помощи, ближайший звездолет выпускала КЭП с грузом, а затем продолжал свой путь.

Снабженные атомными конвертерами, звездолеты не нуждались в жидком ракетном топливе, потребляемом кораблями экстренной помощи. Они могли брать лишь очень ограниченный запас этого тяжелого горючего, и поэтому тратить его приходилось чрезвычайно экономно. Счетные машины определяли курс, массу КЭПа, пилота и груза, необходимое количество горючего. Они были очень точны и ничего не упускали в своих расчетах, но они не могли учесть дополнительный вес непредвиденного пассажира.

«Звездная Пыль» приняла сигнал одной из исследовательских партий, работающих на Вудене. Шесть человек были поражены лихорадкой, вызываемой укусом зеленой мошки «кула», а весь имевшийся у них запас сыворотки уничтожил ураган, который пронесся накануне над лагерем.

Получив сигнал, «Звездная Пыль» уменьшила скорость, выпустила КЭП с небольшим грузом сыворотки, а затем легла на прежний курс, и вот час спустя прибор показывал, что в грузовом отсеке, кроме маленькой картонной коробки с сывороткой, находилось живое существо. Пилот остановил взгляд на узкой белой дверце. За ней жил и дышал человек, которому предстояло узнать, что его убежище открыли слишком поздно. Пилот ничем не мог ему помочь. Из‑за добавочной массы пассажира ему не хватит горючего во время торможения; истратив последние остатки топлива, КЭП начнет стремительно падать. Корабль вместе с пилотом и пассажиром врежется в землю и превратится в груду человеческих костей и обломков металла. Спрятавшись на корабле, этот человек подписал себе смертный приговор.

Он снова взглянул на предательскую белую стрелку и поднялся. То, что ему предстояло совершить, было тяжело для них обоих, и чем скорее все будет кончено, тем лучше. Он пересек рубку и остановился перед белой дверцей.

– Выходите! – Приказ прозвучал резко и отрывисто, заглушив на мгновение рокот двигателей.

За дверью послышался шорох, и затем снова стало тихо. Он представил себе забившегося в уголок пассажира, который вдруг осознал ужасные последствия своего легкомысленного поступка.

– Я сказал – выходите!

Он слышал, как человек двинулся, чтобы выполнить его приказ. Он ждал, не спуская глаз с дверцы. Рука лежала на рукоятке атомного пистолета, висевшего у него на поясе.

Дверь открылась, и оттуда появился улыбающийся пассажир.

– Ладно, сдаюсь. Что теперь будет?

Перед ним стояла девушка.

Он молча смотрел на нее. Рука соскользнула с пистолета. Это было ужасно. Пассажир оказался девушкой, которой не было еще и двадцати лет. Она спокойно стояла перед ним в своих летних туфельках, и ее каштановая кудрявая головка едва доставала ему до плеча. От нее исходил слабый аромат духов. Она подняла к нему улыбающееся лицо, и ее глаза смотрели бесстрашно и выжидающе. ,

Что теперь будет? Если бы этот вопрос был задан самоуверенным голосом мужчины, он бы ответил на него решительно и быстро. Сорвав с него опознавательный жетон, он открыл бы люк. В случае сопротивления он пустил бы в ход пистолет. Все кончилось бы в несколько минут, и тело случайного пассажира было бы выброшено в безвоздушное пространство. Все было бы просто, будь пассажир мужчиной, Он вернулся к своему креслу и жестом предложил девушке сесть на стоящий у стены стенд с контрольными приборами. Видя его мрачное лицо, девушка перестала улыбаться. Она напоминала напроказившего щенка, которого застали на месте преступления и который знает, что его ждет наказание.

– Вы еще ничего мне не сказали, – начала она робко. – Я виновата. Что же теперь со мной будет? Мне, наверное, придется уплатить штраф?

Он резко прервал ее:

– Что вы здесь делали? Почему вы спрятались в КЭПе?

– Я хотела повидать брата. Он работает на Вудене в правительственной топографической экспедиции. Я его не видела целых десять лет, с тех пор как он покинул Землю

– Куда вы летели на «Звездной Пыли»?

– На Мимир. Я устроилась там на работу. Брат все время посылал нам деньги – отцу, матери и мне. Он платил за мои курсы по изучению языков. Я окончила досрочно и мне предложили место на Мимире. А Джерри еще не скоро покончит с Вуденом, он попадет на Мимир не раньше чем через год. Поэтому я здесь и спряталась. Ведь здесь хватит для меня места, и, если нужно, я уплачу штраф. У меня нет больше ни братьев ни сестер, а мы с Джерри не виделись очень долго. Мне не хотелось ждать еще целый год, и я спряталась здесь. Я, конечно, понимала, что нарушаю какие‑то правила...

Нарушаю какие‑то правила! Она была не виновата, что не знала законов. Она жила на Земле. Там не понимали, что законы Границы по необходимости жестоки и безжалостны, как и среда, породившая их. Но ведь была же в звездолете надпись на двери! У входа в секцию, где находился КЭП: «Посторонним не входить!» И все‑таки она вошла.

– Ваш брат знает, что вы летели на Мимир?

– Конечно. Я еще месяц назад сообщила ему, что окончила курсы и лечу на Мимир на «Звездной Пыли». Я знала, что он собирается через год уехать с Вудена. Он получит повышение и хочет тогда обосноваться на Мимире.

На Вудене работали две исследовательские партии. Он спросил ее:

– Как зовут вашего брата?

– Кросс. Джерри Кросс. Он в Группе Два. Он дал нам такой адрес. А вы его знаете?

Сыворотку нужно было доставить Группе Один. Группа Два находилась на расстоянии восьми тысяч миль от нее, за Западным морем.

– Нет, я никогда его не встречал.

Он повернулся к пульту и уменьшил торможение, хорошо зная, что это все равно не отвратит неизбежного конца. Он делал все, чтобы хоть немного его отсрочить. Почувствовав, что корабль задрожал и начал падать, девушка слегка привстала от удивления.

– Мы сейчас летим быстрее? Почему? – спросила она.

– Чтобы сэкономить горючее.

– Так, значит, его мало?

Он медлил с ответом. Затем спросил:

– Как вам удалось спрятаться на корабле?

– Я дождалась, когда никто на меня не смотрел, и пробралась сюда. Кто‑то говорил, что пришел сигнал с Вудена и туда направляют КЭП, а я слышала. Я проскользнула в грузовую камеру, а корабль был уже готов к полету. Сама не знаю, как мне это удалось. Все казалось очень просто: попасть на Вуден и увидеть брата. А теперь у вас такое лицо... я понимаю, что это был не очень мудрый поступок.

Она снова улыбнулась ему.

– Я буду примерным преступником. Я хочу возместить все расходы и уплатить штраф. Я умею готовить и чинить одежду и вообще знаю много полезных вещей. Я даже могу быть сиделкой.

– А вы знали, что мы везем для партии?

– Нет. Вероятно, какое‑нибудь оборудование?

Почему она не была мужчиной, преследующим свои тайные и корыстные цели, или преступником, который бежал от правосудия в надежде навсегда затеряться в огромном новом мире? Никогда еще пилоту КЭПа не приходилось сталкиваться с таким пассажиром. Среди тех немногих, кто пробирался на корабль, бывали люди низкие и эгоистичные, жестокие и опасные, но никогда еще на борту КЭПа не было голубоглазой улыбающейся девушки, готовой уплатить штраф и выполнять любую работу только для того, чтобы увидеть брата.

Он повернулся к пульту управления и нажал кнопку вызывая «Звездную Пыль». Это было бесполезно, но он должен был испробовать все средства. Нельзя было схватить ее и толкнуть в люк, как поступил бы пилот, будь «пассажир» мужчиной. До тех пор пока КЭП тормозился силой тяготения, отсрочка была неопасной. Из коммуникатора раздался голос:

– Слушает «Звездная Пыль». Сообщите опознавательные и докладывайте.

– Бартон. КЭП 34ГII. Экстренно. Вызываю командира корабля Делхарта.

Послышалось слабое нестройное гудение. Вызов проходил через соответствующие каналы.

Девушка молча наблюдала за ним. Она больше не улыбалась.

– Вы хотите, чтобы они вернулись за мной? – спросила она.

Коммуникатор щелкнул, и далекий голос сказал:

– Командир, вас вызывает КЭП.

– Они вернутся за мной? – еще раз спросила она. И я не смогу увидеть брата?

– Бартон! – раздался резкий голос Делхарта. – Что за срочность?

– Пассажир.

– Пассажир? – в вопросе прозвучало удивление. – Тогда почему срочный вызов? Вы его обнаружили вовремя, непосредственной опасности нет. Вам надо связаться с Бюро корабельной информации, чтобы они оповестили ближайших родственников.

– Пассажир еще на борту, и обстоятельства не совсем обычные...

– Необычные? – перебил его командир. В его голосе ясно слышалось нетерпение. – Вы отлично знаете, что у вас мало горючего. И вам не хуже, чем мне, известен закон: «Каждый пассажир, обнаруженный во время полета на КЭПе, подлежит немедленному уничтожению».

Бартон услышал, как вскрикнула девушка.

– Этот пассажир – девушка.

– Что?!

– Она хотела повидаться с братом. Это – еще совсем ребенок. Она не представляла себе, что делает.

– Понятно, – голос стал мягче. – И вы меня вызвали, надеясь, что я смогу вам чем‑нибудь помочь? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Мне очень жаль, Бартон, но не в силах ничего сделать. Звездолет не может отклониться от графика. От этого зависят жизни слишком многих людей. Я чувствую то же, что и вы, но я не в состоянии что‑либо изменить, как и вы. Выполняйте свой долг. Соединяю вас с Бюро информации.

Голос в коммуникаторе замолк. Оттуда доносилось лишь легкое потрескивание. Бартон повернулся к девушке. Она сидела, подавшись вперед, и смотрела на него испуганными, широко раскрытыми глазами.

– О чем он говорил? Что вы должны сделать? Уничтожить? Что он имел в виду? Этого не может быть!

Оставалось мало времени, и он не мог ей лгать.

– Он сказал то, что следовало.

– Нет!

Девушка отпрянула от него, как будто он собирался ее ударить. Она подняла руку, словно желая отстранить то страшное, что надвигалось на нее.

– Однако это так.

– Нет! Этого не может быть. Вы не в своем уме. Что вы говорите!

– Мне очень жаль,– он старался говорить с ней как можно мягче.– Мне следовало сказать вам раньше, но я хотел сделать все, что в моих силах. Я вызвал «Звездную Пыль». Вы слышали, что сказал командир?

– Это невозможно. Если вы выбросите меня за борт, я умру.

– Да.

Она ловила его взгляд, стараясь прочесть в нем правду, недоверие в ее глазах сменилось ужасом. Она прижалась к стене, маленькая и беззащитная, как мягкая тряпичная кукла. Казалось, в ней угасла последняя искорка надежды.

– И вы собираетесь это сделать? Вы хотите меня убить?

– Мне очень жаль, – сказал он. – Вы даже не представляете себе, как мне вас жаль. Но так должно быть и никто во всей вселенной не в силах что‑либо изменить.

– Вызываю КЭП, – раздался металлический голос в коммуникаторе. – Говорит Бюро информации. Дайте опознавательные данные.

Бартон встал с кресла и подошел к девушке. Она судорожно вцепилась в край своего сиденья. Лицо, поднятое к нему, было совершенно белым под густой шапкой каштановых волос. Тем резче выделялась на нем ярко‑красная полоса губной помады.

– Уже?

– Мне нужен ваш опознавательный жетон, – сказал он.

Она разжала руки и нащупала дрожащими пальцам висевшую у нее на шее цепочку, к которой был прикреплен маленький пластмассовый диск. Пилот помог ей снять диск и вернулся на свое место.

– Сообщаю данные. Опознавательный номер Т837...

– Одну минуту, – прервал его голос. – На серой карточке?

– Да.

– Время исполнения приговора?

– Я сообщу вам позже.

– Позже? Это не по форме. Сначала требуется точное время смерти...

Он с огромным трудом заставил свой голос не дрогнуть.

– Тогда пусть будет не по форме. Сначала запишите остальные данные. Пассажир – девушка, и она все слышит. Вы это можете понять?

Наступила тишина. Затем голос сказал:

– Простите. Продолжайте.

Он начал читать очень медленно, чтобы дать ей возможность оправиться от первого чувства ужаса и постепенно свыкнуться с неизбежностью.

– Номер Т8374 тире 54. Имя – Мэрилин Ли Кросс. Пол – женский. Родилась 7 июля 2160 г. («Ей только восемнадцать», – пронеслось у него в голове.) Рост – 5, футов 3 дюйма. Вес – 110 фунтов.

Казалось странным, что такого маленького веса было достаточно, чтобы сокрушить целый корабль.

– Волосы – каштановые. Глаза – голубые. Телосложение – хрупкое. Группа крови – 0. («Господи, кому нужны эти сведения», – подумал он.) Пункт назначения – Порт‑Сити, Мимир.

Он кончил и сказал: – Я вас вызову позже.

Затем снова повернулся к девушке. Она прижалась к стене и смотрела на него каким‑то зачарованным взглядом.

– Они хотят, чтобы вы убили меня? Вы все ждете моей смерти?

В ее голосе исчезло напряжение, и она говорила, как испуганный и смущенный ребенок.

– Все хотят меня убить, а я ничего не сделала. Я никому не причинила зла. Я только хотела увидеть брата.

– Все не так, как вы думаете, совсем не так, – сказал он. – Никто не хочет вас убивать. И никто не допустил бы этого, если бы это зависело от людей.

– Но тогда почему все так? Я не понимаю.

Он объяснил ей создавшееся положение. Она долго молчала, а когда наконец заговорила, в ее глазах уже не было ужаса.

– Значит, все это только потому, что у вас мало топлива?

– Да.

– И я должна умереть, чтобы не погибли ещё семь человек?

– Именно так.

– И никто не хочет моей смерти?

– Никто.

– Тогда, может быть... Вы уверены, что ничего нельзя сделать? Неужели люди не спасли бы меня?

– Все с радостью помогли бы вам, но никто ничего не в состоянии сделать. Все что я мог – это вызвать «Звездную Пыль».

– А она не вернется, понимаю. Но, может быть, есть другие звездолеты? Неужели нет никакой надежды?

Она наклонилась вперед, с волнением ожидая его ответа.

– Нет.

Слово упало, как холодный камень. Она снова откинулась к стене, глаза ее потухли.

– Вы в этом абсолютно уверены?

– Да. На расстоянии сорока световых лет нет ни одного корабля, и никто ничего не может изменить.

Она опустила глаза и начала нервно перебирать складки платья. Постепенно она свыкнется с мыслью о своей странной судьбе. Но на это нужно время, а его у нее очень мало. Сколько же его осталось?

На КЭПе не было установки, охлаждающей корпус. Поэтому необходимо было уменьшить скорость до среднего уровня, прежде чем корабль войдет в атмосферу. А сейчас они приближались к месту назначения со скоростью, превышающей установленную для них счетными машинами. Вот‑вот должен был наступить критический момент, когда придется возобновить торможение, и тогда вес девушки станет очень важным фактором, который не учли счетные машины при определении количества топлива. Когда начнется торможение, она должна будет покинуть корабль. Иного выхода не было.

– Сколько я могу еще здесь оставаться?

Бартон невольно вздрогнул: этот вопрос прозвучал как эхо его собственных мыслей. Сколько? Он и сам не знал. Это было известно только счетным машинам. Каждый КЭП получал ничтожное количество дополнительного горючего на случай неблагоприятных условий полета. Все сведения, касающиеся курса корабля, хранили запоминающие элементы вычислительных машин. Эти данные нельзя было изменить. Можно было только сообщить счетным машинам новые данные – вес девушки и точное время, когда он уменьшил торможение.

Не успел он вызвать «Звездную Пыль», как из коммуникатора раздался голос командира:

– Бартон, Бюро информации сообщило, что вы не кончили рапорт. Вы уменьшили торможение?

Командир уже догадался.

– Я торможу при одной десятой силы притяжения ответил он. – Уменьшил торможение в семнадцать пятнадцать, а вес – сто десять. Мне бы хотелось оставаться на одной десятой, пока позволяют счетные машины. Вы сможете сделать расчет?

Пилоту КЭПа строго запрещалось во время полета вносить какие бы то ни было изменения в курс, вычислений для него счетными машинами, но командир даже не напомнил ему об этом. Делхарт никогда не был бы назначен командиром космического корабля, если бы не умел быстро разбираться в обстановке и не знал хорошо людей. Поэтому он только сказал:

– Я передаю сведения счетным машинам.

Коммуникатор умолк. Пилот и девушка ждали. Счетные машины должны были ответить немедленно. Новые данные вкладывались в стальную пасть первого элемента, и электрические импульсы проходили через сложную цепь, время от времени щелкало реле, поворачивался крошечный зубец. Электрические импульсы безошибочно находили ответ. Невидимые, они с убийственной точностью решают сейчас, сколько осталось жить девушке, сидящей напротив пилота. Пять маленьких металлических сегментов на втором элементе двигались один за другим, соприкасаясь с лентой, смазанной краской, а затем другая стальная пасть выбрасывала листок с ответом.

Хронометр на распределительной доске показывал 18.10, когда снова раздался голос командира:

– Вы должны возобновить торможение в 19.10.

Девушка взглянула на хронометр и тут же отвела взгляд.

– Это – оставшееся время? – спросила она.

Бартон молча кивнул, и она опять опустила глаза.

– Запишите исправления в курсе, – сказал командир. – При обычных обстоятельствах я не допустил бы ничего подобного, но я понимаю ваше положение. Вы не должны отклоняться от этих инструкций. В 19.10 представьте рапорт.

Незнакомый технический служащий продиктовал Бартону новые сведения, и тот записал их на бумажной ленте, прикрепленной к краю пульта управления. Он знал, что при сближении с атмосферой ускорение достигнет такой величины, при которой сто десять фунтов превратятся в пятьсот пятьдесят. Техник кончил читать. Бартон коротко поблагодарил и прервал связь. После минутного колебания он выключил коммуникатор. Хронометр показал 18.13. До 19.10 оставался почти час. Ему было бы неприятно, если бы кто‑нибудь услышал то, что скажет двушка в этот последний час. Он начал медленно проверять показания приборов.

Было уже 18.20, когда девушка пошевелилась.

– Это – единственный выход? – спросила она.

Он повернулся к ней.

– Теперь вы понимаете? Никто не допустил бы этого, если бы можно было хоть что‑то изменить.

– Я понимаю,– произнесла она. Лицо ее уже не было бледным, и помада теперь не выделялась так резко.– Я не имела представления о том, что делала, когда пряталась на этом корабле. Теперь я должна за это расплачиваться.

Она нарушила закон, установленный людьми, – «не входить», и это повлекло за собой нарушение физическогд закона: количество топлива h, обеспечивающее доставку КЭПа с массой m к месту назначения, окажется недостаточным, если масса будет m+x.

КЭП подчинялся только физическим законам, а их не могли изменить даже горы человеческого сочувствия,

– Я боюсь. Я не хочу умирать. Я хочу жить, но никто ничего не делает, чтобы спасти меня. Никого не трогает, что я умру.

– Трогает,– сказал он, – и меня, и командира, и служащего из Бюро информации. Всех нас это волнует, и каждый сделал то немногое, что было в его силах. А больше мы ничего сделать не можем.

– Я еще могу понять, что не хватает топлива, – с тоской произнесла она, словно не слыша его последних слов. – Но почему я должна умереть из‑за этого? Одна я...

Она не могла примириться с этой мыслью. Никогда раньше она не знала, что такое опасность смерти, ничего не знала о мирах, где человеческая жизнь была хрупкой и эфемерной, как морская пена, разбивающаяся о скалистый берег. Она жила на доброй старой Земле, в спокойном и дружелюбном мире, где люди имели право быть юными и легкомысленными и могли смеяться. На Земле жизнь человека ценили и оберегали. Там всегда была уверенность, что наступит завтра. Она пришла из мира мягких ветров, теплого солнца, музыки, лунного света, и ей была неведома суровая и трудная жизнь Границы.

– Как ужасно быстро все это произошло. Еще час назад я летела на Мимир, а теперь «Звездная Пыль» продолжает свой путь без меня, а я должна умереть. Я никогда больше не увижу Джерри и маму с папой. Никогда... ничего... не... увижу.

Он колебался, не зная, как сделать, чтобы она все поняла и не считала себя жертвой жестокой несправедливости. Она мыслила категориями спокойной и безопасной Земли, где не уничтожали красивых девушек. На Земле ее призывы о спасении заполнили бы эфир и быстроходные черные дозорные корабли вылетели бы ей на помощь; имя Мэрилин Ли Кросс стало бы известно повсюду, и все было бы сделано для ее спасения. Однако они были не на Земле и здесь не было дозорных кораблей, не было ничего, кроме «Звездной Пыли», удаляющейся от них со скоростью света.

Никто, никто не сможет ей помочь. Мэрилин Ли Кросс не будет улыбаться с экранов телевизоров. Мэрилин Ли Кросс останется только в навсегда отравленной памяти пилота КЭПа, а имя ее, занесенное на серую карточку, будет передано в один из отделов Бюро корабельной информации.

– Здесь все не так, как на Земле, – сказал он, – и вовсе не потому, что никого не волнует ваша судьба; просто... здесь все не так, как на Земле. Граница необъятна, и вдоль нее, на окраине обитаемых миров, далеко друг от друга, разбросаны колонии и исследовательские партии. На Вудене, например, всего шестнадцать человек, шестнадцать человек на целой планете! Участникам исследовательских партий, топографических отрядов, колонистам постоянно приходится бороться с чуждой для них средой, чтобы проложить дорогу тем, кто последует за ними, но среда не дремлет, и поэтому каждая ошибка оказывается роковой. На протяжении Границы нет надписей, предупреждающих об опасности, и их не будет, пока не проложены пути для новых поколений и не освоены до конца новые миры. До тех пор люди должны будут жестоко расплачиваться за свои ошибки и никто не сможет им помочь.

– Я летела на Мимир и ничего не знала о законах Границы. Меня интересовал только Мимир, и мне казалось, что там безопасно.

– На Мимире – да, но вы покинули корабль, на котором вы летели.

Помолчав, она сказала:

– Все казалось таким заманчивым. На вашем корабле было для меня достаточно места. Я ничего не знала о топливе и о том, что может произойти.

Она замолчала; Бартон отвернулся и стал смотреть на экран телевизора. Он хотел дать ей возможность самой справиться с тяжелым чувством страха, на смену которое должно было прийти спокойное примирение со своей судьбой.

На экране был ясно виден Вуден – шар, окутанный голубой дымкой атмосферы. Он плавал в пространстве на фоне черной бездны, усеянной звездами. Огромная масса Континента Мэннинга опрокинулась в Восточное море, словно гигантские песочные часы. Все еще была видна западная половина Восточного континента. По мере того как планета поворачивалась вокруг оси, справа на Восточный континент надвигалась узкая полоса тени. Еще час назад на экране был виден весь континент, а теперь тысячи миль скрылись в тени и двигались навстречу ночи на другом конце планеты. Темно‑синее пятно, озеро Лотоса, приближалось к полосе тени. Где‑то там, недалеко от его южного берега, находился лагерь Группы Два. Скоро должна была наступить ночь, и тогда вращение Вудена отодвинет лагерь за пределы зоны, доступной для рации КЭПа.

Оставалось мало времени, и Бартон не знал, успеет ли она поговорить с братом. Если нет, это, может быть, лучше для них обоих, но он не хотел решать за нее.

Он нажал кнопку, и на экране появилась сетка. Зная точный диаметр планеты, он определил расстояние, которое оставалось пройти, пока южная точка озера Лотоса не попадет в сферу радиосигналов. Что‑то около пятисот миль. Это – тринадцать минут. Хронометр показывал 18.30. Даже учитывая возможные ошибки в вычислениях, вращение планеты оборвет голос ее брата не раньше чем в 19.05.

Слева уже показался край Западного континента. За пять тысяч миль от него лежал берег Западного моря, на котором находился лагерь Группы Два. Именно отсюда, со стороны моря, налетел ураган, который обрушился на лагерь и уничтожил половину зданий, включая и склад с медицинским оборудованием. Это была слепая стихия, которая подчинялась только законам природы.

Люди могли познать эти законы, но не в человеческой власти было их переделать. Длина окружности равна 2πR , и с этим ничего не поделаешь. Соединение химических веществ А и В при условии С неизменно вызывает реакцию D . Закон тяготения представляет собой неумолимое уравнение, и он не делает различия между падающим листом и двойными звездами. Атомная энергия приводит в движение космические корабли, уносящие людей к звездам, и она же может разрушить мир. Законы природы были реальной силой, и вселенная двигалась, управляемая ими. Здесь, на границе обитаемых миров, силы природы были обнажены и иногда они уничтожали тех, кто прокладывал путь с Земли. Эти силы были глухи и слепы, и люди давно поняли, что проклинать их бесполезно. Они поняли, что ждать от них пощады нелепо. Звезды Галактики совершали свое бесконечное движение уже четыре миллиарда лет под действием законов, не ведающих ни ненависти, ни сострадания. Люди Границы хорошо это знали. Но как было понять девушке, пришедшей с Земли, что количество топлива h не гарантирует доставку КЭПа к месту назначения, если масса его равняется m+x!

Для брата, для родителей, для самой себя она была милой восемнадцатилетней девушкой. Но для законов природы она была просто х , нежелательным слагаемым в неумолимом уравнении.

– Можно мне написать письмо? – спросила она. – Я хочу написать маме и папе. И потом, мне бы очень хотелось поговорить с Джерри. Вы разрешите мне поговорить с ним?

– Сейчас попытаюсь найти его.

Он включил радиопередатчик, нажал сигнальную кнопку и тут же услышал голос:

– Хэлло! Как там дела у ваших ребят? КЭП вышел?

– Это не Группа Один. Это КЭП, – сказал он. – Джерри Кросс у вас?

– Джерри? Он вылетел на геликоптере с двумя сотрудниками и еще не вернулся. Солнце уже садится. Он скоро должен быть, самое большее – через час.

– Вы не можете соединить меня с его геликоптером?

– Там не работает приемник. У нас нет запасных часов. У вас срочное дело? Что‑нибудь случилось?

– Да, он очень нужен. Когда он вернется, пусть тут же вызовет меня.

– Хорошо, я передам. Я пошлю одного из наших ребят с машиной встретить его на посадочном поле. Может, еще что‑нибудь нужно?

– Нет. Спасибо. Поскорее разыщите его и вызовите меня.

Он почти до отказа повернул регулятор, затем отрезал кусок бумаги от ленты, прикрепленной к пульту. Оторвав от него полоску со сведениями, которые были получены со «Звездной Пыли», он протянул девушке бумагу и карандаш.

– Я, пожалуй, напишу Джерри тоже, – сказала она, беря листок. – Он может не успеть вернуться в лагерь.

Она начала писать. Пальцы ее дрожали. Бартон повернулся к экрану и уставился на него невидящими глазами.

Одинокий, беззащитный ребенок. Она хотела сказать своим близким последнее прости. Излить им свою душу, сказать, что она их любит, утешить их и объяснить, что все это произошло случайно и никто не виноват. Она, наверно, писала им, что ей совсем не страшно. Это была ложь, смелая ложь, которая заставит их сердца сжаться еще сильнее.

Ее брат – обитатель Границы, и он поймет. Он не станет ненавидеть пилота КЭПа за то, что погибла сестра. Он знает, что пилот ничего не мог сделать. Это не смягчит удара, но он поймет. Но отец и мать никогда не поймут. Они люди Земли и никогда не жили там, где жизнь отделяет от смерти линия, такая тонкая, что она обрывается при малейшей неосторожности. Что они будут думать о неизвестном пилоте, отправившем на смерть их дочь? Они возненавидят его холодной, упорной ненавистью. Впрочем, какое это имеет значение? Он никогда не встретится с ними, никогда не увидит их. У него останутся только воспоминания да еще ночи, когда голубоглазая девушка в летних туфельках будет снова появляться и умирать в его снах.

Хронометр показывал 18.37, когда она сложила листок вчетверо и написала на нем адрес. Затем она принялась за второе письмо. Она дважды смотрела на хронометр, как будто боялась, что черная стрелка достигнет роковой цифры прежде, чем она успеет кончить. Было уже 18.45, когда она, надписав адрес, отдала ему оба письма.

– Вы проследите, чтобы их запечатали и отправили?

– Конечно.

Он взял письма и вложил их в карман своей серой форменной куртки.

– Наверно, их можно будет отправить только со случайным звездолетом? Они уже будут все знать? Ведь со «Звездной Пыли» им сразу сообщат? – спросила она.

Он кивнул. Она продолжала:

– Все равно мне хочется, чтобы письма дошли. Это очень важно – и для них и для меня.

– Понимаю. Я позабочусь, чтобы все было в порядке.

Она снова взглянула на часы, затем на него.

– Они идут все быстрее и быстрее.

Он промолчал. Девушка спросила:

– Как вы думаете, Джерри успеет вернуться?

– По‑моему, да.

Она нервно крутила карандаш.

– Я надеюсь, что он вернется. Мне очень плохо. Мне бы хотелось услышать его голос, и тогда, может быть, я бы не чувствовала себя такой одинокой. Я трусиха и ничего не могу с собой поделать.

– Нет, – сказал он, – вам страшно, но это не трусость.

– А разве это не одно и то же?

Он покачал головой.

– Я чувствую себя очень одинокой. Я никогда не испытывала ничего подобного. Всегда вокруг меня были люди – папа, мама, друзья. У меня было много друзей, и они устроили вечеринку в честь моего отъезда.

Она вспоминала друзей, музыку, веселье – а на экране озеро Лотоса входило в тень.

– А с Джерри могло бы так случиться? – спросила она. – Если бы он совершил ошибку, он тоже должен был бы умереть вот так, как я, совсем один, и никто бы ему не помог?

– Это могло случиться со всеми, и так будет всегда, пока существует Граница.

– Джерри ничего нам об этом не рассказывал. Он всегда говорил, что здесь хорошо платят, и посылал домой деньги. Он ничего нам больше не говорил.

– Разве он вам не говорил, какая у него опасная работа?

– Мы не придавали значения его словам. Мы просто не понимали. Жизнь на Границе мне всегда представлялась заманчивой и интересной, как в кино.

Она улыбнулась.

– Только на самом деле все это не так. Совсем не так. Оказывается, не всегда можно пойти домой после окончания сеанса.

– В том‑то и дело, – сказал он.

Ее взгляд скользнул от хронометра к дверце люка. Затем она посмотрела на карандаш и листок бумаги, которые все еще держала в руках. Она переменила позу, положила карандаш и бумагу рядом с собой на стенд и вытянула ноги. Он впервые заметил, что ее туфельки были сделаны из какого‑то дешевого заменителя кожи. Блестящие металлические пряжки на них были украшены цветными стеклышками, которые он вначале принял за драгоценные камни. Она, должно быть, не кончила средней школы и поступила на курсы, чтобы скорее начать зарабатывать и помочь брату обеспечить родителей. Ее вещи и деньги, оставшиеся на «Звездной Пыли», будут переданы родителям. Наверно, они занимают немного места.

– Вам не кажется, что здесь холодно? – вдруг робко спросила она.

Он удивленно посмотрел на нее. Температура в рубке была нормальная, но он сказал:

– Да, здесь холоднее, чем должно быть.

– Мне бы хотелось, чтобы Джерри успел вернуться. Вы и вправду думаете, что он вернется, или вы сказали это, чтобы успокоить меня?

– Я думаю, что он успеет. Они ждут его.

На экране озеро Лотоса совсем вошло в тень. Только на западе была видна узенькая голубая полоска. Значит, он неверно рассчитал время, в течение которого она могла говорить с братом. Через несколько минут лагерь уйдет из сферы, доступной для радиосигналов.

– Джерри в той части Вудена, которая в тени, – он указал на экран. – Вращение планеты скоро сделает связь невозможной. Остается немного времени. Если он появится сейчас, то вы еще успеете. Мне бы очень хотелось, чтобы вы успели.

– У него даже меньше времени, чем у меня?

– Боюсь, что да.

– Тогда, – она выпрямилась и посмотрела решительно на люк, – тогда я прыгну, как только Джерри уйдет из сферы связи. Я не хочу больше ждать. Мне нечего ждать.

Он опять промолчал.

– А может быть, кончить все сразу? Так будет лучше и для меня и для Джерри, а ему все расскажут потом.

«Она ждет, чтобы я не согласился с ней», – подумал Бартон.

Поэтому он сказал:

– Ему будет тяжело, когда он узнает, что вы его не дождались.

– Уже совсем темно там, где он, и впереди у него длинная ночь, а мама и папа не знают, что я никогда не вернусь. Я им обещала, что скоро, скоро вернусь. Им всем будет тяжело, всем, кого я люблю. А мне бы не хотелось им делать больно. Но ведь я не нарочно.

– Это не ваша вина, – сказал он. – Вы ни в чем не виноваты. Они все узнают и поймут.

– Сначала я боялась умереть, трусила и думала только о себе. Теперь я понимаю, как я была эгоистична. Самое страшное не в том, что умрешь, а в том, что никогда больше никого не увидишь, не сможешь сказать родным, как ты им благодарна за жертвы, которые они приносили, чтобы сделать счастливее твою жизнь. Мне бы хотелось им сказать, что я понимаю, как много они для меня сделали, и что я очень сильно их люблю. Я никогда этого им не говорила. Когда ты молод и перед тобой вся жизнь, как‑то не приходит в голову говорить о таких вещах, да и боишься, что все это будет звучать глупо и сентиментально. Только теперь, когда приходится умирать, на все начинаешь смотреть другими глазами, и становится нестерпимо грустно от того, что не сказала им всего, что могла бы сказать. Я жалею сейчас обо всех мелких огорчениях, которые я им причиняла. Я хочу, чтобы они помнили только о том, что я любила их сильнее, чем они думают.

– Вам не нужно этого им говорить. Они это знают.

– Вы в этом уверены? – спросила она его. – Откуда вы знаете? Ведь вы не знакомы с ними.

– Куда бы вы ни поехали, человеческие сердца повсюду одинаковы.

– И они узнают то, что мне бы хотелось им сказать? Узнают, что я их люблю?

– Они всегда это знали лучше, чем вы можете выразать словами.

– Я помню все, что они делали для меня, помню все мелочи. Ведь они теперь имеют для меня такое значение! Когда мне исполнилось шестнадцать, Джерри прислал мне браслет из огненно‑красных рубинов. Браслет был очень красивый и стоил ему почти месячного заработка. А еще лучше я помню ту ночь, когда мой котенок убежал на улицу и там погиб. Мне тогда было лет семь. Джерри обнимал меня, утирал слезы и уговаривал не плакать. Он сказал, что Флосси вышла ненадолго, чтобы купить новую шубку, и что к утру она уже будет ждать меня у кровати. Я ему поверила и легла спать. Я сразу же заснула, и мне снилось, что котенок вернулся. А наутро, когда я проснулась, Флосси сидела у кровати в новой белой шубке, точно как сказал Джерри. А потом, через много лет, мама рассказала мне, что Джерри ночью поднял с постели владельца магазина подарков и грозился спустить его с лестницы, если он не продаст ему белого котенка. Всегда помнишь о людях по тем мелочам, которые они сделали для тебя.

Помолчав, она сказала:

– Я все равно боюсь. Я не могу ничего с собой поделать, но мне не хочется, чтобы Джерри это почувствовал, Если он вернется вовремя, я буду вести себя так, как будто мне совсем не страшно. И я...

Громкий настойчивый звонок прервал ее.

– Джерри! – Она вскочила на ноги. – Джерри!

Он быстро повернул регулятор и спросил:

– Джерри Кросс?

– Да, – ответил встревоженный голос. – Плохие вести? Что случилось?

Она ответила за Бартона. Она стояла рядом, наклонившись к коммуникатору. Ее маленькая холодная рука лежала у него на плече.

– Хэлло, Джерри! – голос ее только слегка дрожал. – Я хотела видеть тебя.

– Мэрилин! Что ты делаешь на КЭПе?

– Я хотела видеть тебя, – повторила она. – Я хотела видеть тебя и спряталась на этом корабле.

– Ты спряталась на КЭПе?

– Да. Я не знала, чем все это может кончиться.

– Мэрилин! – это был отчаянный крик человека, который теряет последнюю надежду. – Что ты наделала!

– Я... Я... ничего...

Маленькая холодная рука судорожно сжала плечо Бартона. – Не надо, Джерри, я хотела видеть тебя. Я не хотела огорчать тебя, Джерри!

Что‑то теплое капнуло ему на руку. Высвободившись из кресла, он усадил ее и повернул микрофон так, чтобы ей было удобнее.

– Я не хочу делать тебе больно.

Сдерживаемые рыдания душили ее. Брат снова заговорил:

– Не плачь, Мэрилин. – Его голос вдруг стал глубоким и нежным. В нем ясно чувствовалась затаенная боль. – Не плачь, сестренка, ты не должна плакать. Не бойся, родная, хорошо?

– Я... я... – нижняя губа задрожала, и она закусила ее. – Я не хотела плакать. Я только хотела попрощаться с тобой, потому что мне уже пора.

– Конечно, конечно. Ничего не поделаешь, сестренка. – Затем голос изменился. Он быстро и повелительно спросил: – КЭП! Вы запрашивали «Звездную Пыль»? Вы проверили данные счетных машин?

– Час назад я вызывал «Звездную Пыль». Они не могут вернуться. На расстоянии в сорок световых лет нет ни одного корабля.

– Вы твердо уверены, что все показания счетных машин правильны? Абсолютно уверены?

– Да. Неужели вы думаете, что я мог бы пойти на это, если бы не был абсолютно уверен? Я сделал все что мог.

– Он пытался помочь мне, Джерри. – Ее губы больше не дрожали, но короткие рукава блузки стали совсем мокрыми, так как она все время утирала ими слезы. – Никто не может помочь мне. Я больше не стану плакать. Все будет хорошо с тобой, с папой и мамой. Правда?

– Конечно, конечно. Все в порядке.

Голос становился все слабее. Бартон до конца повернул регулятор.

– Он уходит из радиосферы, – сказал он.– Через минуту голос совсем исчезнет.

– Тебя уже плохо слышно, Джерри! – сказала она: – А я хотела так много сказать тебе. Мы скоро должны проститься. Но, может быть, мы еще когда‑нибудь встретимся? Может быть, ты увидишь меня во сне, с растрепанными косичками, как я держу на руках мертвого котенка. Может быть, тебе обо мне напомнит звонкая песня жаворонка, о котором ты мне рассказывал. Может быть, иногда ты будешь просто чувствовать, что я рядом. Думай только так обо мне, Джерри, только так.

Из микрофона донесся приглушенный шепот:

– Только так, Мэрилин. Только так...

– Время истекло, Джерри. Мне пора. До сви...

Она не договорила. Рот искривился. Она с трудом сдерживала слезы. Однако, когда она снова заговорила, ее голос звучал ясно и естественно:

– Прощай, Джерри!

Холодный металл коммуникатора донес последние, едва различимые слова:

– Прощай, сестренка!

Наступила тишина. Девушка сидела неподвижно, как будто все еще прислушиваясь к последним словам брата. Затем повернулась лицом к люку. Бартон поднял черный рычаг. Внутренняя дверца люка отскочила и открыла пустую маленькую камеру. Она медленно направилась к ней. Она шла, высоко подняв голову; каштановые волосы рассыпались по плечам. Маленькие ноги в белых туфельках двигались уверенно и спокойно, стеклянные хрусталики на пряжках загорались огоньками. Он не встал помочь ей. Она ступила в люк и повернулась к нему. Только пульсирующая жилка на шее выдавала, как дико билось ее сердце.

– Я готова, – сказала она.

Он опустил рычаг, и дверца, последний барьер между жизнью и смертью, щелкнула и захлопнулась. Девушка исчезла во мраке. Он поднял красный рычаг. Корабль слегка качнулся, когда из люка вырвался воздух, а затем вернулся в прежнее положение. Он опустил красный рычаг.

С трудом волоча ноги, он побрел к креслу. Добравшись до него, он нажал сигнальную кнопку передатчика и вызвал «Звездную Пыль».

Было еще рано возобновлять торможение; корабль плавно падал. Тихо мурлыкали двигатели. Белая стрелка прибора, измеряющего температуру в грузовом отсеке, стояла на нуле. Неумолимое уравнение было удовлетворено. Он был один на корабле, где еще ощущалось присутствие девушки, ничего не знавшей о силах, которые убивали, не испытывая ни ненависти, ни злобы. Ему казалось, что она все еще сидит на металлическом стенде рядом с ним, маленькая, испуганная и растерянная, а слова ее, как эхо, звучали у него в ушах:

– Почему я должна умереть? Я не сделала ничего такого, за что меня нужно убивать!

Кларк Эштон Смит
ВАЛТУМ

На первый взгляд, у Боба Хэйнса и Пола Септимуса Чанлера было мало общего, разве тот факт, что они оба оказались в затруднительном положении, оставшись на чужой планете без всяких средств.

Хэйнс, третий пилот космического лайнера, был обвинен в неподчинении начальству и высажен в Игнархе, торговой столице Марса и центре пересечений космических линий. Обвинение, выдвинутое против него, было полностью делом субъективной антипатии, но, так или иначе, Хэйнсу до сих пор не удалось подыскать себе новое место, а месячное жалование, выплаченное ему при расставании, поглощалось с ужасающей быстротой пиратскими расценками в отеле «Теллуриан».

Чанлер, профессиональный писатель, специализирующийся на межпланетной беллетристике, прибыл на Марс, чтобы подкрепить свой, наделенный богатым воображением, талант солидной основой наблюдений и личного опыта. Спустя несколько недель деньги его иссякли, а новые поступления, ожидаемые от издателя, еще не прибыли.

Помимо неудач, их объединяла также безграничная любознательность ко всему марсианскому. Жажда экзотики, склонность бродить по местам, обычно избегаемым землянами, свела их вместе и сделала верными друзьями, несмотря на явные различия в темпераментах.

Забыв о своих тревогах, они провели уходящий день в причудливом и беспорядочно загроможденном лабиринте зданий старого Игнарха, называемого марсианами Игнар‑Ват, на восточном берегу великого Яханского канала. Возвращаясь в предзакатный час по идущей вдоль канала набережной из пурпурного мрамора, они подходили к мосту длиной в милю, ведущему в современную часть города, Игнар‑Лут, где находились консульства землян, конторы по перевозке грузов и отели.

Это был час марсианского богослужения, когда Айхаи собираются в своих не имеющих крыши храмах, умоляя вернуться заходящее солнце. Подобно биению возбужденных металлических пульсов, нескончаемые звуки бесчисленных гонгов пробивали разреженный воздух. Невероятно извилистые улицы были почти пустынны; и только несколько барж, с огромными ромбовидными розовато‑лиловыми и алыми парусами, неспешно проплывали взад и вперед по угрюмым зеленым водам.

Дневной свет угасал с заметной быстротой где‑то там, за тяжеловесными башнями и похожими на пагоды пирамидами Игнар‑Лута. Прохлада наступающей ночи ощущалась в тени огромных солнечных часов, довольно часто встречающихся по берегам канала. Раздражающий слух металлический лязг гонгов в Игнар‑Вате внезапно прекратился, и наступила наполненная таинственными шепотами тишина. На фоне черно‑изумрудного неба, усыпанного ледяными звездами, прорисовывались громады зданий древнего города. Окружающие сумерки полнились едва уловимыми экзотическими запахами, которые несли в себе какую‑то чуждую тайну, они возбуждали и беспокоили землян. Приближаясь к мосту, они примолкли, ощутив на себе гнет жуткой чужеродности, скапливающейся со всех сторон в сгущающемся мраке; гораздо глубже, чем при дневном свете, они ощущали приглушенное дыхание и скрытые обманчивые движения жизненных форм, навсегда остающихся непостижимыми для детей других планет. Межпланетная пустота между Землей и Марсом была преодолена, но кто может пересечь эволюционную бездну между землянином и марсианином?

Молчаливое поведение марсиан было достаточно дружелюбным: они терпимо отнеслись к вторжению землян, позволили им наладить торговлю между двумя мирами. Ученые с Земли овладели языками марсиан, изучили их историю. Но оказалось, что настоящего обмена идеями так и не произошло. Марсианская цивилизация развилась в своей отличной от земной многосложности и одряхлела еще до того, как опустились на дно океана Лемурия; ее науки, искусства, религия были покрыты сединой невообразимого количества тысячелетий, и даже самые простые обычаи являлись порождением чужеродных сил и условий.

Чувствуя всю ненадежность своего положения, Хэйнс и Чанлер испытывали настоящий ужас от неведомого мира, окружившего их своей неизмеримой древностью.

Они ускорили шаг. Широкая набережная, идущая по берегу канала, казалось, была пустынна; легкий мост без перил охранялся только десятью колоссальными статуями марсианских героев, которые стояли в боевых позах у первого пролета.

Земляне вздрогнули; фигура марсианина, немногим уступающая по размерам каменным изваяниям, внезапно отделилась от сгущающейся тени статуй и мощными шагами двинулась вперед.

Марсианин, около десяти футов ростом, был выше среднего Айхаи на целый ярд, но являл собой тот же облик: массивная выпирающая грудная клетка и длинные костлявые руки и ноги. Голова его отличалась далеко выступающими ушами и глубокими ямами ноздрей – даже в сумерках заметно было, как они сужались и расширялись. Глаза, утонувшие в бездонных глазницах, были практически невидимы, за исключением маленьких красноватых искорок, которые, казалось, горели, повиснув в пустых глазницах черепа. Согласно местным обычаям, этот странный персонаж был практически полностью обнажен, но своего рода обруч на шее – из плоской полоски кованого серебра – указывал на то, что он является слугой какого‑то благородного господина.

Хэйнс и Чанлер застыли в изумлении, поскольку они никогда раньше не видели марсианина такого огромного роста.

Было ясно, что это «привидение» намеревалось преградить им путь. Марсианин замер перед ними на мраморной мостовой. Друзья еще больше изумились, услышав странно гремящий голос, полный грохочущих раскатов, как у чудовищной лягушки, которым он обратился к ним. Несмотря на бесконечные гортанные модуляции, неразборчивое звучание отдельных гласных и согласных звуков, они поняли, что это были слова человеческого языка.

– Мой хозяин призывает вас, – прогромыхал гигант. – Ваше затруднительное положение известно ему. Он щедро отблагодарит вас в обмен на определенные услуги, которые вы можете оказать ему. Пойдемте со мной.

– Это звучит, как приказ, не допускающий возражений, – пробормотал Хэйнс. – Так что, пойдем? Возможно, это какой‑то щедрый принц Айхаи, занимающийся благотворительностью и прослышавший о наших стесненных обстоятельствах. Интересно, в чем же здесь подвох?

– Предлагаю последовать за ним, – с жаром сказал Чанлер. – Его предложение напоминает первую главу триллера.

– Хорошо, – сказал Хэйнс возвышающемуся над ними гиганту. – Веди нас к своему хозяину.

Несколько умерив свою размашистую поступь и приспособив ее к походке землян, колосс повел их прочь от охраняемого героями моста, углубляясь в зеленовато‑пурпурный мрак, затопивший Игнар‑Ват. Сразу за набережной зиял вход в аллею, подобно пещере среди особняков и хранилищ, чьи широкие балконы и выступающие крыши, казалось, висели в воздухе. Аллея была пустынна; Айхаи двигался в сумраке непомерно вытянувшейся тенью и вскоре остановился у высокой и глубоко врезанной в стену двери. Застыв за его спиной, Чанлер и Хэйнс услышали резкий металлический скрип отпирающейся двери, которая, как все марсианские двери, убиралась вверх, наподобие опускающейся решетки в средневековых крепостных воротах. Очертания их проводника вырисовывались в шафрановом свете, льющемся из выпуклых светильников с радиоактивными минералами, укрепленных на стенах и потолке круглой прихожей.

Согласно обычаям, марсианин вошел первым; последовав за ним, спутники оказались в пустой комнате. Дверь опустилась за ними, без какого‑либо видимого действия со стороны.

Оглядывая эту комнату без окон, Чанлер почувствовал неуловимую тревогу, которая иногда ощущается в закрытом пространстве. В данных обстоятельствах, казалось, не было причины бояться опасности или предательства; но внезапно его охватило дикое желание бежать отсюда.

Хэйнс, со своей стороны, с удивлением и некоторой озадаченностью размышлял о том, почему закрыта внутренняя дверь и почему до сих пор не появился встречать их хозяин дома. Почему‑то дом этот произвел на него впечатление нежилого, а в окружающей их тишине ощущалась какая‑то пустота и заброшенность.

Айхаи, стоящий в центре пустой, необставленной комнаты, повернулся к землянам, как бы собираясь обратиться к ним. Его глаза загадочно сверкали в глубоких глазницах; рот приоткрылся, обнажив два ряда неровных зубов. Но ни один явно слышимый звук не слетел с его шевелящихся губ; а те, что он возможно и издал; должно быть принадлежали к обертонам, воспроизводить которые были способны только марсиане, и которые находились за пределами слышимости землян. Без сомнения, механизм двери был приведен в действие подобного же рода обертонами, а сейчас, как бы в ответ на молчаливый призыв марсианина, весь пол комнаты, сделанный из сплошного темного металла, начал медленно опускаться, словно проваливаясь в глубокую шахту. Вздрогнув от удивления, Хэйнс и Чанлер увидели, как шафрановые огни светильников удаляются от них. Вместе с гигантом они опустились в мир теней и мрака по широкому, округлого диаметра, стволу шахты. Раздавался непрекращающийся скрип и скрежет металла, действуя друзьям на нервы нестерпимо высоким тоном звука.

Подобно суживающемуся скоплению желтеющих звезд, огоньки вверху над ними стали тусклыми и маленькими.

А спуск все продолжался, спутники уже не могли больше различить в эбеновом мраке, через который они падали, ни лиц друг друга, ни лица Айхаи. Тысячи сомнений и подозрений осаждали Хэйнса и Чанлера, землянам подумалось, а не поступили ли они опрометчиво, приняв приглашение Айхаи.

– Куда ты нас ведешь? – грубо спросил Хэйнс. – Разве твой хозяин живет под землей?

– Мы идем к моему хозяину, – ответил марсианин с загадочной окончательностью в голосе. – Он ожидает вас.

Созвездие огней наверху слилось в единственную звезду, которая, все уменьшаясь, постепенно исчезла, как будто наступила бесконечная ночь. Земляне ощущали некую безысходную глубину, как будто они спустились до самого центра этого чуждого им мира. Странность ситуации наполняла их все возрастающим беспокойством. Они связали себя, казалось, неразрешимой таинственной загадкой, от которой начало попахивать угрозой опасности. Чего‑либо допытываться от проводника было бесполезно, отступление невозможно, да и к тому же у них не было оружия.

Резкий визг металла замедлился и превратился в приглушенный вой. Землян ослепило ярко‑красное сияние, пробившееся к ним через стройные колонны, заменившие стены шахты. Еще мгновение, и пол под ними замер.

Сейчас он стал частью пола большой каверны, освещенной малинового цвета полусферами, вделанными в потолок. Каверна имела сферическую форму, и из нее во всех направлениях вели разветвления коридоров, как спицы колеса, расходящиеся от оси. Множество марсиан, не уступающих проводнику землян гигантскими размерами, сновали взад и вперед, как будто запятые выполнением каких‑то загадочных поручений. Странный приглушенный лязг и громоподобное грохотанье скрытых механизмов пульсировали в воздухе, отдаваясь вибрацией в содрогающемся полу.

– Как ты думаешь, куда мы попали? – пробормотал Чанлер. – Мы, должно быть, находимся на много миль ниже поверхности. Я никогда не слышал ни о чем, похожем на это место, разве что в некоторых древних мифах Айхаи. Тогда, возможно, это место и есть Равормос, марсианская преисподняя, в которой Валтум, Бог Зла, предположительно лежит спящим уже в течение тысячи лет среди своих идолопоклонников.

Проводник услышал его слова.

– Вы действительно прибыли в Равормос, – прогудел он важно. – Валтум проснулся и не заснет вновь в течение следующей тысячи лет. Это он призвал вас к себе; и сейчас я приведу вас в зал аудиенций.

Безмерно удивленные Хэйнс к Чанлер проследовали за марсианином из странного лифта к одному из ответвляющихся проходов.

– Должно быть, готовится какая‑то глупая шутка, – проворчал Хэйнс. – Я тоже слышал о Валтуме, но лишь как о религиозном суеверии, вроде земного Сатаны. Современные марсиане не верят в него, хотя я слышал, что среди отверженных и представителей нижних каст все еще существу нечто вроде культа дьявола. Готов держать пари, что кто‑то из придворной знати затевает революцию против правящего императора, Сикора, и разместил свой штаб действий под землей.

Звучит резонно, – согласился Чанлер. – Глава переворота мог бы назвать себя Валтумом: эта уловка будет соответствовать психологии Айхаи. У них есть вкус к высоким метафорам и причудливым титулам.

Оба замолчали, испытывая благоговение перед обширностью мира каверны, чьи освещенные коридоры простирались во всех направлениях. Предположения, которые они высказали, казалось, опровергались самой действительностью: невероятное подтверждалось, мифическое становилось реальным и все больше и больше захватывало их.

Далекий, таинственный лязг и грохот был явно необычного происхождения, спешащие через пещеру гиганты с неизвестными ношами передавали атмосферу сверхъестественной активности и предприимчивости. Хэйнс и Чанлер и сами были высокими, рослыми людьми, но марсиане, находящиеся рядом с ними, все были не ниже девяти или десяти футов. Рост же некоторых из них приближался даже к одиннадцати футам, и все они были прекрасно сложены. Только на лицах – отпечаток чудовищного, как у мумий, возраста, несовместимого с их энергией и проворством.

Хэйнса и Чанлера повели по коридору, с выгнутого аркой потолка которого, через равномерные промежутки, ослепительно светили, подобно плененным солнцам, красные полусферы, сделанные, несомненно, из искусственно созданного радиоактивного металла. Прыгая со ступеньки на ступеньку, они спустились по огромной лестнице, следуя за легко идущим впереди марсианином. Тот остановился у помещения с открытым порталом, высеченного в твердой и темной скальной породе.

– Входите, – сказал проводник, пропуская землян вперед.

Помещение было небольшим, но очень высоким, подобно устремившемуся ввысь шпилю. Его пол и стены были окрашены кроваво‑фиолетовыми лучами единственной полусферы, расположенной далеко вверху в сужающемся своде. Единственным предметом в помещении был странного вида треножник из верного металла, укрепленный на полу в центре комнаты. На треножнике покоилась овальная глыба хрусталя, а из нее, как из замерзшего водоема, поднимался замерзший цветок, открывая гладкие лепестки из слоновой кости, слегка окрашенные в розовый цвет странным освещением комнаты. Глыба, цветок, треножник – все это, казалось, было частями одной скульптуры.

Переступив порог, земляне тотчас же заметили, что пульсирующее громыхание и вибрирующее лязганье сменились глубокой тишиной, словно вошли в святилище, в которое не проникал ни один звук благодаря какому‑то таинственному барьеру. Портал позади них оставался открытым. Их проводник, по всей видимости, удалился. Но почему‑то земляне чувствовали, что они не одни – им казалось, что из‑за голых стен их рассматривали спрятавшиеся глаза.

Обеспокоенные и озадаченные, они разглядывали бледный цветок, обратив внимание на семь похожих на язычки лепестков, слегка выгибающихся наружу, отходящих от дырчатой, похожей на маленькую курильницу, сердцевины. Чанлер засомневался, была ли это действительно резная работа или же настоящий цветок был превращен в камень с помощью марсианской химии. Затем, к изумлению землян, из цветка послышался голос: голос невероятно мелодичный, чистый и звучный, чьи модуляции и звуки, чрезвычайно отчетливо прозвучавшие, явно не принадлежали ни Айхаи, ни землянину.

– Я, который говорит, являюсь существом, известным как Валтум, – произнес голос. – Не удивляйтесь и не пугайтесь: единственное мое желание – отнестись к вам дружески и помочь в обмен на услугу, которую, я надеюсь, вы не сочтете неприемлемой. Прежде всего, однако, я должен прояснить некоторые вопросы, озадачивающие вас. Без сомнения, вы слышали известные легенды в отношении меня и отвергли их как обычные предрассудки и суеверия. Подобно всем мифам, они отчасти верны, частью же – нет. Я не бог и не демон, а существо, прилетевшее на Марс из другой вселенной много веков назад. Хотя я и не бессмертен, протяженность моей жизни гораздо дольше, чем у любого обитающего в мирах вашей солнечной системы. Организм мой управляется чуждыми для вас биологическими законами, при этом чередуются периоды сна и бодрствования, охватывающие целые столетия. Это истинная правда, что, как верят Айхаи, я сплю в течение тысячи лет, а затем постоянно бодрствую в течение следующей тысячи.

В те далекие времена, когда ваши предки все еще были кровными братьями обезьян, я бежал, гонимый неумолимыми врагами, из своего родного мира, став космическим изгнанником. Марсиане говорят, что я упал с небес подобно огненному метеору – вот так миф толкует спуск моего космического корабля. На Марсе я обнаружил зрелую цивилизацию, хотя и стоящую на несравнимо более низкой ступени развития, чем та, которая изгнала меня.

Короли и иерархи этой планеты, вероятно, прогнали бы меня прочь; но я сплотил вокруг себя небольшое число приверженцев, снабдив их оружием, значительно превосходящим все, что было создано марсианской наукой; и после великой войны я прочно здесь закрепился и завоевал много сторонников. У меня не было желания покорять весь Марс, я просто ушел в этот подземный мир, в котором и обитаю с тех пор вместе со своими подданными. За их преданность я даровал им долгожительство, почти равное моему собственному. Чтобы его гарантировать, одарил их также сном, по продолжительности равным моему. Они засыпают и пробуждаются вместе со мной.

Мы поддерживали этот порядок существования в течение многих веков. Я редко вмешивался в дела и поступки живущих на поверхности. Они же, однако, превратили меня в духа или бога зла; хотя зло, по моему мнению, это слово, не имеющее значения.

Я обладаю многими чувствами и способностями, неизвестными ни вам, ни марсианам. Мои восприятия и ощущения могут охватывать обширные сферы пространства или даже времени. Так я узнал о вашем бедственном положении и призвал вас сюда в надежде получить ваше согласие на определенный план. Короче говоря, мне надоел Марс, дряхлый мир, приближающийся к смерти, – я хотел бы осесть на более молодой планете. Земля в этом отношении меня вполне устроит. Уже сейчас мои последователи строят новый космический корабль, в котором я собираюсь совершить путешествие.

Я не хотел бы повторить печальный опыт своего прибытия на Марс, приземлившись среди народа, ничего не знающего обо мне и возможно настроенного враждебно. Вы, будучи землянами, могли бы подготовить многих из своих соотечественников к моему прибытию, могли бы собрать прозелитов, которые бы служили мне. Вашим вознаграждением – и их тоже – будет эликсир долгожительства. И у меня есть много других даров… драгоценные камни и металлы, которые вы так высоко цените. Есть также и цветы, чей аромат более соблазнителен и обольстителен, чем что бы то ни было еще. Однажды вздохнув, вы поймете, что даже золото по сравнению с ним ничего не стоит, а, надышавшись им, вы и все остальные ваши соплеменники с радостью будете служить мне.

Голос замолчал, оставив после себя вибрации воздуха, еще некоторое время вызывающие трепет у слушателей. Как будто перестала звучать чарующая музыка, в нежной мелодии которой едва улавливались зловещие обертоны. Она ошеломляла и смущала чувства Хэйнса и Чанлера, усыпляя их изумление и превращая его в некое неясное принятие и одобрение голоса и высказанных им заявлений.

Чанлер сделал попытку сбросить с себя эти обвораживающие чары.

– Где ты находишься? – спросил он. – И как мы можем знать, действительно ли ты сказал нам правду?

– Я нахожусь рядом с вами, – ответил голос, – но в настоящий момент я предпочитаю не показывать себя. Доказательства же всего того, что я вам рассказал, будут предоставлены вам в надлежащее время. Перед вами находится один из тех цветков, о которых я говорил. Как вы, возможно, догадались, это не скульптурное произведение, а антолит, или окаменелый цветок, привезенный, вместе с другими цветами того же вида, с моей родной планеты. Хотя при обычной температуре он не испускает никакого запаха, под воздействием тепла он начинает источать благоуханный аромат. Что же касается этого аромата… впрочем, вы можете судить сами.

Воздух в помещении не был ни теплым, ни холодным. Внезапно земляне почувствовали изменение температуры, как будто зажглось спрятанное рядом пламя. Казалось, тепло исходило от металлического треножника и хрустальной глыбы, накатываясь волнами на Хэйнса и Чанлера. подобно излучению невидимого тропического солнца. Жара стала знойной, но не нестерпимой. В то же самое время, как‑то незаметно, земляне начали ощущать аромат, не похожий на что‑либо вдыхаемое ими ранее. Неуловимое благоухание иного мира витало у их ноздрей, сгущаясь сначала медленно, а потом все интенсивнее и превращаясь в поток пряностей. Это половодье запахов казалось смесью приятной прохлады затененного листвой воздуха и жаркого зной.

Чанлер больше чем Хэйнс подвергся воздействию последовавших затем странных галлюцинаций; хотя и с разной степенью правдоподобия, их впечатления были до странности схожими. Внезапно Чанлеру показалось, что этот аромат уже не является для него абсолютно чужеродным, а был чем‑то, что он помнил по иным местам и временам. Он попытался вспомнить обстоятельства, при которых ему уже встречался этот запах, и его воспоминания, появившиеся как бы из запечатанных резервуаров его предыдущего существования, приняли форму реальной действительности, заменившей окружающую его каверну. Хэйнс не был частью этой реальности, он исчез из поля зрения Чанлера. Потолок и стены пещеры также исчезли, уступив место раскинувшемуся лесу из древовидных папоротников. Их стройные перламутровые стволы и нежные листья покачивались своим великолепием, олицетворяя Эдем, освещенный лучами первобытного рассвета. Папоротники были высокими, но еще выше росли цветы, излучающие вниз из курильниц цвета белоснежной плоти все подавляющий сладострастный аромат.

Чанлер почувствовал неописуемый экстаз. Ему казалось, что он вернулся назад к фонтанам времени первичного мира и впитал в себя из восхитительного света и благоухания, пропитавших его чувства до последней нервной клетки, неистощимую жизненную силу, молодость и энергию.

Экстаз все больше усиливался, и Чанлер услышал пение, исходившее, казалось, из уст цветов; это было как пение гурий, превратившее его кровь в золотистый любовный напиток. Для Чанлера, находившегося в бредовом исступлении, звуки эти ассоциировались с ароматом, исходившим от цветов. Звуки нарастали, вызывая головокружительный восторг, который невозможно было подавить; он подумал, что сами цветы взметнулись вверх подобно языкам пламени, и деревья устремились за ними, и сам он стал раздуваемым огнем, вздымающимся вместе с пением к некоей предельной вершине наслаждения. Весь мир понесся вверх в потоке экзальтации, и Маклеру показалось, что в пении стали слышны четко выговариваемые слова:

– Я – Валтум и ты – мой с начала сотворения мира, и будешь моим до его конца…

Чанлер очнулся в окружении, которое почти можно было считать продолжением фантастических образов, увиденных им под воздействием дурманящего запаха. Он лежал на ложе из коротко подстриженной кудрявой травы цвета зеленого мрамора, над ним наклонились огромные, тигровой расцветки цветы, а между свисающих ветвей странного вида деревьев с плодами малинового цвета на него падало мягкое сияние лучей янтарного заката. Сознание происходящего медленно возвращалось к Чанлеру, он понял, что его разбудил голос Хэйнса, который сидел рядом с ним на необычном газоне.

– Послушай, ты что же, не собираешься просыпаться? – услышал Чанлер резкий вопрос, доносящийся как сквозь пелену сна. Мысли его путались, а воспоминания странным образом переплетались с псевдо‑воспоминаниями, взятыми как бы из других жизней, прошедших перед ним в его бредовом сне. Было трудно отделить фальшивое от реального; здравомыслие возвращалось к нему постепенно; и вместе с ним нахлынуло чувство глубокой усталости и нервного истощения, что было явным признаком, того, что он только что пребывал в фальшивом раю сильнодействующего наркотика.

– Где мы сейчас находимся? И как мы сюда попали? – спросил он.

– Насколько я могу судить, – ответил Хэйнс, – мы находимся в подземном саду. Кто‑то из этих больших Айхаи, должно быть, перенес нас сюда после того, как мы испытали воздействие этого запаха. Я дольше, чем ты, сопротивлялся его действиям и помню, что слышал голос Валтума перед тем как отключился. Голос сказал, что он даст нам сорок восемь земных часов, в течение которых мы должны обдумать его предложение. Если мы его примем, он отправит нас обратно в Игнарх с баснословной суммой денег и с запасом этих наркотических цветов.

К этому времени Чанлер уже полностью пришел в себя. Вместе с Хэйнсом они стали обсуждать свое положение, но так и не смогли прийти ни к какому определенному решению. Все происходящее было совершенно необычно и сбивало с толку. Неизвестное существо, назвав себя именем марсианского дьявола, предложило им стать его агентами или эмиссарами на Земле. Помимо распространения пропаганды, предназначенной облегчить его пришествие на землю, им предстояло ввести в употребление чужеродный наркотик, не менее сильнодействующий, чем морфий, кокаин или марихуана – и, по всей видимости, не менее пагубный.

– А что если мы откажемся? – спросил Чанлер.

– Валтум заявил, что в этом случае возвращение станет для нас невозможным. Но он не стал точно определять нашу дальнейшую судьбу – просто намекнул, что нас будут ожидать неприятности.

– Ну что ж, Хэйнс, нам нужно подумать, как выбраться из этой истории, если мы, конечно, сможем это сделать.

– Боюсь, что размышления нам не особенно помогут. Мы, должно быть, находимся за много миль от поверхности Марса – а освоить механизм подъемников, по всей вероятности, вряд ли по силам землянину.

Прежде чем Чанлер смог что‑либо на это возразить, среди деревьев появился один из гигантских Айхаи, неся две причудливых марсианских посудины, называвшихся «кулпаи». Это были два глубоких блюда, сделанных из металлоидной керамики, снабженные съемными чашами и вращающимися графинами. В кулпаи можно было подавать обед, состоящий из всевозможных кушаний и напитков. Айхаи поставил блюда на траву перед Хэйнсом и Чанлером, а затем застыл неподвижно, с непроницаемым лицом. Земляне, почувствовав волчий аппетит, с жадностью набросились на еду, которая представляла собой набор различных геометрических фигурок, нарезанных или вылепленных из неведомых пищевых продуктов. Хотя, возможно, и искусственного происхождения, еда была очень вкусной, и земляне проглотили все до последнего конуса и ромба, запив все это темно‑красным вином из графинов.

Когда они закончили, прислуживающий им марсианин впервые заговорил.

– Валтум желает, чтобы вы обошли весь Равормос и осмотрели все чудеса и диковины каверн. Вы свободны передвигаться по своему желанию и без всякого сопровождения, или, если вы предпочитаете, я буду служить вам в качестве проводника. Меня зовут Та‑Вхо‑Шаи, и я готов ответить на любые вопросы, какие вы зададите. Вы можете также отпустить меня, когда пожелаете.

После краткого обсуждения, Хэйнс и Чанлер решили принять предложение осмотреть город с проводником.

Они последовали за Айхаи по саду, протяженность которого было трудно определить из‑за дымки янтарного свечения, как бы наполняющего сад лучистыми атомами и создающего впечатление безграничного пространства. Как они узнали от Та‑Вхо‑Шаи, свет испускали высокий потолок и стены каверны, под воздействием электромагнитного излучения с длиной волны еще короче, чем у космических лучей, и сияние это обладало всеми основными свойствами солнечного света.

В саду росли причудливые растения и цветы, многие из которых смело можно было бы назвать экзотикой и для Марса, поскольку наверняка были завезены из иной солнечной системы, жителем которой был Валтум. Некоторые из цветов представляли собой огромные ковры из сплетенных лепестков, подобно сотне орхидей, соединившихся в одну. Были здесь и крестообразные деревья, украшенные фантастически длинными и разнообразными по форме пестрыми листьями, напоминающими геральдические флажки или свитки, заполненные таинственными письменами; диковинные ветви других деревьев были увешаны необычными плодами.

Пройдя сад, земляне вошли в мир открытых коридоров и выдолбленных в скалах каверн; некоторые из них были заполнены механизмами, чанами для хранения жидкостей или урнами. В других грудами лежали огромные слитки драгоценных и полудрагоценных металлов, а огромные сундуки выставляли напоказ сверкающие самоцветы, как будто пытаясь соблазнить землян.

Большинство механизмов работало и без всякого присмотра, а Хэйнсу с Чанлером было сказано, что они могут действовать подобным образом в течение столетий или даже тысячелетий. Принцип их действия был непонятен даже Хэйнсу, хотя он и обладал обширными познаниями в механике. Валтуму и его приверженцам удалось выйти за пределы светового спектра и слышимых звуковых колебаний, они заставили скрытые силы Вселенной раскрыться и служить им.

Повсюду слышалось громкое размеренное биение, как будто стучали металлические пульсы, глухо ворчали плененные африты и попавшие в рабство железные титаны. С громким лязгом открывались и закрывались клапаны. Здесь были помещения, в которых возвышались стрекочущие динамо‑машины, и другие, где группы непостижимым образом висящих в воздухе сфер безмолвно кружились, подобно солнцам и планетам в космическом пространстве.

По ступеням лестницы, колоссальным как ступени пирамиды Хеопса, они поднялись на более высокий уровень. Хэйнс смутно, как во сне, вспомнил спуск по этим ступеням и подумал, что они приближаются к помещению, в котором он и Чанлер имели беседу с этим скрытым существом, Валтумом. Однако он не был до конца уверен в этом; а Та‑Вхо‑Шаи провел их через ряд просторных залов, которые, казалось, служили лабораториями.

В большинстве из них находились древние гиганты, склонившиеся как алхимики над печами, горевшими холодным огнем, и ретортами, над которыми причудливо курились странные испарения. Одна из комнат была не занята, и в ней не было никаких приборов и механизмов, кроме трех больших бутылей из прозрачного неокрашенного стекла, размерами выше человеческого роста, и напоминающих по форме римские амфоры. Судя по всему, бутыли были пусты; но они были закупорены пробками с двумя рукоятками, которые едва ли мог отвернуть обычный человек.

– Что это за бутыли? – спросил Чанлер у проводника.

– Сосуды Сна, – ответил Айхаи с важным и нравоучительным видом лектора. – Каждый из сосудов заполнен редким, невидимым газом. Когда приходит время для тысячелетнего сна Валтума, газ выпускается; смешиваясь с атмосферой Равормоса, он проникает даже в каверны самого нижнего уровня, вызывая на такой же срок сон и у нас, слуг Валтума. Время перестает существовать; и тысячелетия для спящих – не более чем мгновения, а пробуждаются они только в час пробуждения Валтума.

Хэйнс и Чанлер, терзаемые любопытством, задали множество вопросов, но на большинство из них Та‑Вхо‑Шаи отвечал туманно и двусмысленно, высказывая желание продолжить показ достопримечательностей других, расположенных далее частей Равормоса. Марсианин не мог ничего сказать им о химической природе газа; да и сам Валтум, если верить Та‑Вхо‑Шаи, оставался тайной даже для своих последователей, большинство из которых никогда не видели его в лицо.

Та‑Вхо‑Шаи вывел землян из комнаты с сосудами и повел их в глубь длинной, полностью безлюдной каверны, где их встретило грохотанье и биение бесчисленных механизмов. Водопадом зловещих громыханий обрушился на них звук, когда они вышли на поддерживаемую колоннами галерею, окружающую километровой ширины бездну, освещенную ужасным блеском языков огня, непрерывно вздымающихся из ее глубин.

У землян возникло ощущение, что они смотрели на какой‑то адский круг разгневанного света и подвергающейся пытке тени. А далеко внизу виднелось колоссальное сооружение из изогнутых сверкающих брусьев и ферм, как будто странным образом сочлененный скелет металлического чудища лежал, вытянувшись, на дне этой преисподней. Вокруг него изрыгали огонь печи, похожие на пылающие пасти драконов, огромные краны двигались вверх и вниз без остановки подобно длинношеим плезиозаврам; и в зловещих отблесках пламени сновали фигуры работающих гигантов, словно багровых демонов.

– Они строят космический корабль, в котором Валтум отправится на Землю, – пояснил Та‑Вхо‑Шаи. – Когда все будет готово, корабль пробьет себе дорогу на поверхность, используя атомные дезинтеграторы. Перед ним расплавятся и превратятся в пар даже сами скалы. Игнар‑Лут, лежащий на поверхности прямо над этим местом, будет поглощен огнем, как если бы жар ядра планеты вырвался наружу.

Хэйнс и Чанлер, напуганные этими словами, не сказали в ответ ни слова. Их все больше и больше ошеломляли таинственность и размеры, ужас и угроза, исходящие из этого подземного мира, о существовании которого они и не подозревали. Земляне чувствовали – губительная сила, вооруженная бессчетными таинствами науки, замышляет некое зловещее завоевание; здесь во мраке секретности вынашивались гибельные планы для всех населенных миров солнечной системы. Самим им, по всей видимости, вряд ли удастся бежать и послать предупреждение, и их собственная судьба была окутана плотной завесой мрака и уныния. Клубы едких горячих металлических испарений, поднимающихся из бездны, пахнули землянам в лицо, когда они глянули с галереи вниз. Чувствуя тошноту и головокружение, они отошли назад.

– А что находится по другую сторону пропасти? – спросил Чанлер.

– Галерея ведет к малоиспользуемым внешним кавернам, из которых выходит высохшее русло древней подземной реки. Это русло затем через много миль появляется в осевшей значительно ниже уровня моря пустыне, лежащей к западу от Игнарха.

Услышав эту информацию, земляне невольно вздрогнули, поскольку она, казалось, открывала им возможный путь к бегству. Оба, однако, сочли благоразумным скрыть свой интерес. Делая вид, что устали, они попросили Айхаи отвести их в какое‑нибудь помещение, где они могли бы немного отдохнуть и не спеша обсудить предложение Валтума.

Та‑Вхо‑Шаи, заявив, что готов выполнить их любое пожелание, отвел землян в небольшую комнату, расположенную рядом с лабораториями. Наверное, это была спальная комната с двумя ярусами кушеток вдоль стен. Эти ложа, судя по их длине, были явно предназначены для гигантских марсиан. Здесь Та‑Вхо‑Шаи молча дал понять, что в его присутствии больше не было нужды, и оставил Хэйнса и Чанлера одних.

– Что ж, – сказал Чанлер, – похоже, у нас есть шансы на побег, если мы только сможем добраться до этого речного русла. Я старательно запоминал все коридоры и проходы, которые мы миновали на обратном пути от галереи. Это будет нетрудно сделать, если только за нами не наблюдают.

– Единственное, что настораживает, так это кажущаяся легкость. Но, так или иначе, мы должны попытаться. Все лучше, чем томиться в ожидании своей участи. После всего, что мы увидели и услышали, я начинаю верить, что Валтум – это действительно сам Дьявол, даже если он и не признает себя таковым.

– Эти десятифутовые Айхаи приводят меня в содрогание, – сказал Чанлер. – Я охотно поверю, что им миллион лет или около того. Чудовищное долголетие и объясняет их размеры. Большинство животных, живущих дольше своего обычного срока, приобретают гигантские размеры; без сомнения, и эти марсиане развивались подобным же образом.

Повторить путь к поддерживаемой колоннами галерее, окружающей бездонную пропасть, оказалось для землян довольно легким делом. Большую часть пути им пришлось просто следовать по главному коридору; и уже один только звук грохочущих механизмов мог выслужить указателем их цели. В проходах и коридорах им никто не встретился, а те Айхаи, которых земляне видели через открытые порталы лабораторий, были полностью заняты таинственными химическими опытами.

– Мне это не нравится, – пробормотал Хэйнс. – Слишком это хорошо, чтобы быть правдой.

– А я так не думаю. Возможно, Валтуму и его приверженцам просто не пришло в голову, что мы можем попытаться бежать. В конце концов, мы ведь ничего не знаем об их психологии.

Держась поближе к внутренней стене, прячась за толстыми колоннами, земляне двигались вправо по длинной, слегка изгибающейся галерее. Она была освещена только дрожащими отблесками высоких языков пламени, бушующего в глубинах бездны. Двигаясь таким образом, они будут укрываться от глаз работающих гигантов на случай, если бы кто‑нибудь из них взглянул вверх.

Время от времени их окутывали ядовитые испарения, и земляне чувствовали адский жар топок, а лязг свариваемых металлических конструкций и грохот невидимых механизмов отпугивал их эхом, подобным ударам молота.

Постепенно они обогнули пропасть и оказались на ее противоположной стороне, там, где галерея изгибалась и поворачивала назад, к ведущему в нее коридору. Здесь, в полумраке, они рассмотрели неосвещенный вход в большую каверну, ведущую в сторону от галереи.

Эта каверна, как они предполагали, должна была привести их к опустившемуся руслу реки, о котором говорил Та‑Вхо‑Шаи. К счастью, у Хэйнса был при себе небольшой карманный фонарик, и он направил его луч в каверну, осветив прямой коридор с многочисленными мелкими ответвлениями. Друзья торопливо шли по пустынному залу пещеры. Ночь и тишина, казалось, поглотили их, громыхание, издаваемое трудившимися титанами, быстро и таинственно затихло.

На потолке коридора виднелись служившие когда‑то для его освещения, как в других залах Равормоса, а сейчас темные и безжизненные металлические полусферы. Земляне поднимали за собой облака мелкой пыли, воздух стал прохладным и разреженным, теряя мягкую и влажную теплоту центральных каверн. Было очевидно, как и говорил им Та‑Вхо‑Шаи, что эти внешние проходы редко использовались или посещались.

Землянам показалось, что они прошли милю или больше по этому адскому коридору. Затем стены начали выпрямляться, пол стал шероховатым и пошел резко под уклон.

Уже не было ответвлений и поперечных проходов, а когда они ясно увидели, что вышли из искусственных каверн в естественный туннель, в сердцах друзей ожила надежда. Туннель вскоре расширился, а его пол превратился в ряд спускающихся вниз уступов. По этим уступам Хэйнс и Чанлер спустились в глубокую пропасть, которая очевидно и была тем речным руслом, о котором говорил им Та‑Вхо‑Шаи.

Света маленького фонаря едва хватало, чтобы осветить полностью этот подземный водный путь, в котором уже не осталось больше ни струйки из его доисторического бурного потока. Дно реки, сильно размытое, выветрившееся и заваленное булыжниками, было более сотни ярдов шириной, а над ним терялся в непреодолимом мраке изгибающийся аркой свод. Осторожно обследовав на небольшом расстоянии дно реки, Хэйнс и Чанлер определили по его постепенному уклону направление, в котором когда‑то текли бурные воды. Они решительно двинулись вниз по этому высохшему руслу, мысленно надеясь на то, что им не встретятся непреодолимые препятствия в виде пропастей или бывших водопадов, которые могли бы задержать или помешать их выходу на поверхность в пустыне. Помимо опасности преследования, это было единственное, чего опасались земляне. Хэйнс и Чанлер почти ощупью пробирались вперед, а извилины и повороты русла приводили их то к одному берегу высохшей реки, то к другому. В некоторых местах каверна расширялась, и берега отступали далеко в стороны, спускаясь вниз уступами и террасами, оставленными уходящими некогда водами. Высоко вверху в некоторых местах видны были образования, напоминающие громадные древесные, грибы, выращиваемые в кавернах под современными каналами. Эти наросли, напоминающие по форме дубинки геркулесов, часто достигали высоты трех футов и более. У Хэйнса, пораженного их металлическим сверканием в свете фонаря, возникла любопытная идея. Хотя Чанлер и протестовал против задержки, Хэйнс взобрался на уступ, чтобы поближе рассмотреть группу этих грибов и обнаружил, как он и подозревал, что они были не живыми образованиями, а окаменелостями, насыщенными минералами. Он пытался отломать один из них, но тот успешно сопротивлялся его усилиям. Однако, с помощью обломка булыжника, Хэйнсу удалось все‑таки разбить основание окаменевшей дубинки, и она упала с металлическим звяканьем. Она была довольно тяжелой, с утолщением на верхнем конце, и в случае необходимости

могла послужить хорошим оружием. Он отломил такую же для Чанлера, и вооруженные таким образом земляне возобновили свой путь.

Было невозможно определить расстояние, которое они преодолели. Канал делал повороты и изгибался, иногда резко обрывался вниз, часто перемежался уступами и изломами, поблескивавшими незнакомыми рудами или покрытыми яркими пятнами странных окислов лазурного, ярко‑красного и желтого цветов. Мужчины то двигались с трудом, то увязая по щиколотки в черном песке, то карабкаясь на похожие на плотины баррикады из порыжевших валунов, огромных, как наваленные друг на друга менгиры. То и дело они лихорадочно прислушивались к любому звуку, предвещающему погоню.

Но только тишина заполняла до краев непроглядный как ночь канал, и нарушали ее лишь звуки шагов землян и скрип их башмаков.

Наконец, не веря собственным глазам, они увидели далеко впереди отблески бледного света. Постепенно, подобно жерлу вулкана, освещаемому подземными огнями, стали видны мрачные своды гигантской каверны. На какой‑то момент путников охватило ликованье, и они подумали, что приближаются к выходу из тоннеля; но свет стал усиливаться со сверхъестественно потрясающей быстротой и походил скорее на отблеск пламени печей, а не солнечный свет, попадающий в пещеру. Он неумолимо полз по стенам и полу пещеры и, упав на пораженных землян, затмил слабый свет фонаря Хэйнса.

Зловещий и непонятный свет, казалось, угрожающе наблюдал за ними. Изумленные, они стояли в нерешительности, не зная, то ли им продолжать свой путь, то ли вернуться назад. Затем из пламенеющего воздуха раздался голос, говорящий как бы с легким упреком: звучный, мелодичный голос Валтума.

– Возвращайтесь назад тем же путем, земляне. Никто не может покинуть Равормос без того, чтобы я не знал об этом, или против моей воли. Смотрите! Я послал своих стражей сопроводить вас.

Освещенный воздух, казалось, был совершенно пуст, а дно реки было покрыто только огромными, нелепой формы валунами и их короткими тенями. Внезапно, как только перестал звучать голос, Хэйнс и Чанлер увидели перед собой на расстоянии десяти футов двух внезапно появившихся существ, не сопоставимых ни с чем ни в марсианской, ни в земной зоологии. Жирафы, с короткими ножками, отдаленно напоминающими лапы китайских Драконов, и длинными спиралевидными шеями, похожими на кольца свернувшейся анаконды. Их головы обладали тремя мордами, и они могли бы сойти за триад некоего дьявольского мира. Казалось, каждая из рож была безглазой, но при этом из глубоких глазниц под косыми бровями вылетали длинные языки пламени. Бесконечной рвотной массой огонь изливался из зияющих, как у горгулий, ртов. На голове у каждого из монстров светились нестерпимым блеском тройные зубчатые ярко‑красные гребни, у обоих были бороды в виде завитушек малинового цвета. Их шеи и изогнутые спинные хребты окаймлялись острыми, длиной со шпагу, лезвиями, уменьшающимися до размеров кинжала на суживающихся хвостах, все их тела, так же как и это грозное вооружение, казалось, горели, словно они только что вышли из огненной печи.

От этих химер ада исходил ощутимый жар, и земляне поспешно отступили перед летящими огненными клочьями, похожими на относимые ветром лохмотья большого пожара, оторвавшимися от струй огня, вылетающих из глазниц и рта.

– Боже мой! Эти твари сверхъестественны! – вскричал потрясенный и напуганный Чанлер.

Хэйнс, хотя и был явно поражен увиденным, все же склонялся к более ортодоксальному объяснению.

– Это должно быть разновидность голографии, – утверждал он, – хотя я не могу представить, как можно проецировать трехмерные образы и одновременно создавать ощущение жара… Правда, у меня мелькнула мысль, что за нашим побегом наблюдают.

Он поднял тяжелый обломок металлизированного камня и с усилием бросил его в одного из светящихся монстров. Нацеленный безошибочно, камень ударил чудовище в лоб, и в момент соприкосновения, казалось, взорвался дождем искр. Существо ярко вспыхнуло и раздулось до громадных размеров, послышалось огненное шипение. Хэйнс и Чанлер отпрянули назад – волны опаляющего жара были нестерпимы, их стражи шаг за шагом следовали за ними по каменистому дну. Оставив всякую надежду на побег, преследуемые по пятам монстрами, земляне возвращались в Равормос, с трудом передвигая ноги в проваливающемся песке, перебираясь через уступы и желоба в скалах.

Достигнув места, где они спустились в речное русло, они обнаружили, что выход из него охраняется еще двумя ужасными драконами. Им не оставалось иного пути, как взбираться по высоким уступам к поднимающемуся наклонно тоннелю. Всеконечно устав от длительной ходьбы и обессилев от тупого отчаяния, земляне вновь оказались во внешнем зале, с идущими теперь уже впереди стражами, выполняющими роль почетного эскорта самого дьявола. Оба были ошеломлены осознанием ужасной и таинственной силы Валтума; и даже Хэйнс хранил молчание, хотя мозг его был занят тщетным и отчаянным поиском путей выхода из сложившейся ситуации. Более чувствительный Чанлер испытывал все муки и ужасы, которые могло причинять ему в данных обстоятельствах его чересчур развитое воображение.

Наконец, они подошли к галерее с колоннами, окружающей широкую пропасть. Пройдя половину галереи, химерические создания, шедшие впереди землян, вдруг повернулись к ним, изрыгая ужасные языки пламени; и когда люди замерли от страха, два монстра, шедших сзади, продолжали наступать на них, шипя, как дьявольские саламандры. В этом узком месте жара накатила на землян потоком горячего воздуха из топки, колонны же были негодным укрытием. Из бездны внизу, где трудились марсианские титаны, в то же мгновение на них обрушился ошеломляющий чувства гром; и ядовитые испарения поползли вверх извивающимися кольцами.

– Похоже, они собираются загнать нас в пропасть, – проговорил Хэйнс, задыхаясь и судорожно пытаясь вдохнуть огненный воздух. Он и Чанлер стояли, пошатываясь перед возвышающимися монстрами, и едва Хэйнс успел произнести эту фразу, как на краю галереи возникли еще два адских создания, словно поднявшихся из бездны, чтобы предупредить их смертельный прыжок вниз, который только и мог бы предложить им спасение от остальных чудовищ.

Почти теряя сознание, земляне смутно ощутили перемену в поведении угрожающих им химер. Пламенеющие тела потускнели, уменьшились в размерах и потемнели, жара спала, в провалах ртов и глазницах исчезло пламя. Существа придвинулись ближе, принимая отвратительный раболепный вид, высовывая бледные языки и закатывая черные глаза.

Языки, казалось, разделились… стали еще бледнее, стали похожими на лепестки цветов, которые Хэйнс и Чанлер уже где‑то видели. Дыхание химер, подобно легкому порыву ветерка, коснулось лиц землян… и это дыхание напоминало прохладный и пряный аромат, с которым они уже были знакомы… наркотический аромат, опьянивший их после аудиенции со скрывающимся хозяином Равормоса… С каждым мгновением монстры все отчетливее перевоплощались в изумительные цветы, колонны галереи стали гигантскими деревьями, стоящими во всем очаровании первобытной зари, громовые раскаты в бездне стихли и превратились в далекий нежный шепот моря у берегов Эдема. Кишащий ужасами Равормос, угроза мрачной обреченности – всего этого как будто никогда и не было. Хэйнс и Чанлер, почуяв забвение, погрузились в рай, вызванный неизвестным наркотиком…

Пробудившись во мраке ото сна, Хэйнс обнаружил, что лежит на каменном полу внутри окружающей бездну колоннады. Он был один, огненные химеры исчезли. Призраки его наркотического обморока были грубо рассеяны лязгом и грохотом, все еще доносившимся из бездны. Оцепенев от ужаса, он вспомнил все, что произошло.

Шатаясь, Хэйнс поднялся на ноги, вглядываясь в полумрак галереи в поисках следов своего спутника. Дубинка из окаменевшего гриба, которая была у Чанлера, как и его собственное оружие, лежали там, где они выпали из рук побежденных землян. Но сам Чанлер исчез, и сколько Хэйнс ни кричал, ответом ему были только жуткие раскаты эха в глубине сводчатой галереи.

Побуждаемый настойчивым желанием незамедлительно разыскать Чанлера, Хэйнс подобрал свою тяжелую булаву и зашагал по галерее. Вряд ли это оружие могло оказаться полезным против сверхъестественных слуг Валтума, но так или иначе тяжесть металлической дубинки придавала ему уверенность.

Приближаясь к главному коридору, ведущему в центральные залы Равормоса, Хэйнс был вне себя от радости, увидев идущего ему навстречу Чанлера. Прежде чем Хэйнс смог произнести радостное приветствие, он услышал голос Чанлера:

– Привет, Боб, это мое первое трехмерное телевизионное появление. Очень удачно получилось, не так ли? Я нахожусь в личной лаборатории Валтума, и Валтум уговорил меня принять его предложение. Как только ты решишься поступить так же, мы вернемся в Игнарх с подробными инструкциями в отношении нашей миссии на Земле и с денежными средствами, соответствующими сумме в миллион долларов каждому. Обдумай это, и ты поймешь, что больше ничего не остается делать. Когда ты решишься присоединиться к нам, следуй по главному коридору в центр Равормоса, и Та‑Вхо‑Шаи встретит тебя и приведет в лабораторию.

Закончив эту удивительную речь, фигура Чанлера, не дожидаясь, казалось, никакого ответа от Хэйнса, легко шагнула на край галереи и поплыла среди клубящихся испарений. Затем, улыбнувшись Хэйнсу, она исчезла как призрак.

Сказать, что Хэйнс был как громом поражен, значит не сказать ничего. Фигура и голос призрака были, во всем правдоподобии, фигурой и голосом Чанлера во плоти и крови. Хэйнс почувствовал, как по телу пробежал суеверный холодок, вызванный магией и чародейством Валтума, которые создали такую правдоподобную проекцию изображения, что смогли обмануть даже его. Он был поражен и шокирован сверх всякой меры капитуляцией Чанлера, но ему как‑то и в голову не пришло, что здесь мог быть какой‑то обман.

– Этот дьявол достал его, – подумал Хэйнс. – Никогда бы не поверил в это. Я совершенно не думал, что он мог оказаться таким типом.

Печаль, гнев, замешательство и удивление попеременно овладевали Хэйнсом, пока он шел по галерее; когда же он вошел во внутренний зал, он все еще не мог прийти ни к какому решению. Кем ему быть? Сдаться, как поступил Чанлер, было для него немыслимо отвратительным. Если бы он вновь смог увидеть Чанлера, возможно ему удалось бы убедить его передумать и снова стать в решительную оппозицию к чужеродному существу. Для любого землянина позволить втянуть себя в более чем сомнительные планы Валтума было бы деградацией и изменой человечеству. Помимо планируемого вторжения на Землю и распространения неизвестного утонченного наркотика, предполагалось безжалостное разрушение Игнар‑Лута, которое должно будет произойти, когда космический корабль Валтума пробьет себе дорогу на поверхность планеты. Его долгом, и долгом Чанлера являлось предотвратить все это, если только это будет в человеческих силах. Так или иначе, они – или он один, если это будет необходимо – должны остановить зародившуюся в каверне угрозу. Поскольку Хэйнс был прямодушным и честным человеком, у него даже на мгновение не возникало мысли о том, чтобы выиграть время или приспособиться к ситуации.

Все еще держа в руках окаменелую дубинку, он продолжал идти еще несколько минут, размышляя над ужасной проблемой, но, будучи не в состоянии прийти к какому‑либо решению. Из‑за привычки вести постоянное наблюдение за окружающим, более или менее автоматической для многоопытного космического пилота, он заглядывал, проходя мимо, в двери различных комнат, где в чашках и ретортах, под присмотром древних колоссов, бурлили неведомые химические вещества. Затем, совершенно неожиданно, Хэйнс подошел к безлюдной комнате, в которой находились три огромных сосуда, которые Та‑Вхо‑Шаи назвал Бутылями Сна. Он вспомнил, что говорил Айхаи в отношении их содержимого.

В порыве отчаянного вдохновения, Хэйнс смело вошел в комнату, надеясь, что в тот момент он не находился под наблюдением Валтума. У него не было времени для размышлений или любых других задержек, если только он собирался реализовать пришедший ему в голову дерзкий план.

Поднимавшиеся выше его головы, с раздувшимися очертаниями больших амфор и на первый взгляд пустые, Бутыли тускло отсвечивали в неподвижном свете. Приблизившись к первой из них, Хэйнс увидел в изгибающемся вверх стекле свой искаженный образ, похожий на призрак надутого гиганта.

В его мозгу билась только одна мысль, одно намерение. Какова бы ни была цена, он должен разбить Бутыли, чьи высвобожденные газы распространятся по Равормосу, и ввергнуть приверженцев Валтума – если не Валтума самого – в тысячелетний сон. Он и Чанлер, несомненно, также будут обречены на сон; и для них, не подкрепленных таинственным эликсиром бессмертия, пробуждение, по всей видимости, не наступит. Но в данных обстоятельствах это будет лучшим выходом, и благодаря этой жертве двум планетам будет предоставлена тысячелетняя отсрочка. Сейчас у него была единственная возможность сделать это, и казалось неправдоподобным, что такая возможность представится когда‑нибудь еще.

Он поднял булаву из окаменевшего гриба, широко размахнулся и изо всей силы ударил по вспучившемуся стеклу. Раздался звучный и длительный звон, подобный удару гонга, и от вершины до днища огромного сосуда побежали лучистые трещины. После второго удара осколки стекла провалились внутрь сосуда с резким, пугающим звоном, похожим на членораздельный пронзительный крик, и на мгновение лицо Хэйнса овеял прохладный ветерок, легкий и нежный, как вздох женщины.

Задержав дыхание, чтобы не глотнуть газа, он повернулся к следующей Бутыли. Она разлетелась на куски после первого же удара, и вновь он почувствовал как бы легкий вздох, последовавший за этим.

Громовой голос, казалось, заполнял комнату, когда Хэйнс поднял свою палицу, чтобы ударить по третьей Бутыли:

– Глупец! Этим поступком ты приговорил к смерти себя и своего соотечественника – землянина.

Последние слова смешались с грохотом заключительного удара Хэйнса. Наступила гробовая тишина, перед которой, казалось, ослабело и отступило далекое приглушенное грохотанье механизмов. Землянин некоторое время смотрел на расколотые Бутыли, а затем, бросив бесполезный обломок своей палицы, разлетевшейся на несколько кусков, выбежал из помещения.

Привлеченные шумом битья сосудов, в зале появились несколько Айхаи. Они бесцельно и несогласованно бегали по помещению, словно мумии, приводимые в движение ослабевающим гальваническим током. Никто из них не пытался задержать землянина.

Будет ли наступление сна, вызванное газами, быстрым или медленным, Хэйнс не мог предположить наверняка. Насколько он мог судить, воздух в кавернах оставался неизменным: не чувствовалось ни запаха, ни ощутимого воздействия на его дыхание. Но уже сейчас, во время бега, он почувствовал легкую вялость и сонливость, и тонкая пелена, казалось, окутала все его чувства.

Казалось, что в коридоре начинают клубиться едва заметные испарения, и сами стены выглядели иллюзорными и нереальными.

Его бегство не преследовало каких‑либо определенных целей или намерений. Он почти не удивился, когда словно спящего, погруженного в сновидения, его приподняло от пола и понесло по воздуху в каком‑то необъяснимом воспарении. Было так, словно его захватил несущийся поток… или несли на себе невидимые облака. Мимо него быстро проплывали двери сотни секретных комнат, порталы, сотни таинственных залов, и он мельком видел колоссов, которые, выполняя различные поручения, пошатывались и клевали носом, оказываясь в поле действия вое более распространяющейся сонливости. Затем, как в тумане, Хэйнс увидел, что находится в комнате с высоким сводом, храпящей окаменелый цветок на треноге из хрусталя и черного металла. В гладкой скале противоположной стены комнаты открылась дверь, и непонятная сила бросила в нее Хэйнса. Еще мгновение он, казалось, падал вниз в подземелье, пролетая мимо огромной массы неизвестных механизмов и вращающегося диска, издающего адское гудение, затем он оказался стоящим на ногах, внутренность помещения приобрела устойчивые очертания, а диск возвышался прямо перед ним. Диск к этому моменту уже перестал вращаться, но в воздухе все еще пульсировали его дьявольские вибрации. Это место походило на механический кошмар, посреди переплетения блестящих спиралей и динамо‑машин Хэйнс разглядел тело Чанлера, привязанное металлическими шнурами к раме, напоминающей дыбу.

Рядом с ним, застыв в неподвижности, стоял гигант Та‑Вхо‑Шаи; а прямо перед ним полулежало невероятного вида существо, части тела которого тянулись и извивались среди механизмов.

Некоторым образом существо это напоминало гигантское растение, с бесчисленными корнями, бледное и раздувшееся, ответвляющееся от луковицеобразного ствола. Этот ствол, наполовину скрытый от глаз, был увенчан ярко‑красной чашей наподобие чудовищного цветка; из чаши же поднималась миниатюрная фигурка жемчужного цвета, сложенная утонченно красиво и пропорционально, фигурка обратила к Хэйнсу свое личико лилипута и заговорила звучным голосом Валтума:

– Ты победил, но не надолго, я не таю на тебя злобы. Я виню свою собственную беззаботность.

До Хэйнса голос доносился как отдаленные удары грома, слышимые уже наполовину заснувшим человеком. Постоянно останавливаясь и спотыкаясь, как будто собираясь вот‑вот упасть, он пробрался к Чанлеру. Изнуренный и измученный, Чанлер молча смотрел на него с металлической рамы, и его вид вызывал у Хэйнса смутное беспокойство.

– Я… разбил Бутыли, – свой собственный голос показался Хэйнсу нереальным, доносившимся как сквозь пелену сна, – поскольку ты перешел на сторону Валтума, мне это показалось единственным, что можно было сделать.

– Но я не согласился на предложение Валтума, – медленно проговорил Чанлер. – Все это было только чтобы обманом заставить тебя уступить Валтуму… И они пытали меня, потому что я не сдавался… – голос Чанлера стал слабеть и, казалось, он больше не мог произнести ни слова. Медленно выражение боли и измученности стало исчезать с его лица, вытесняясь постепенным наступлением глубокого сна.

Хэйнс с трудом пытался постичь происходящее сквозь свою собственную дремоту, разглядел зловещего вида инструмент, похожий на заостренное металлическое стрекало, свисающий с пальцев Та‑Вхо‑Шаи. С ряда его тонких, как иглы, кончиков падал непрекращающийся поток электрических искр. Рубашка на груди Чанлера была разорвана, а на его коже от подбородка до диафрагмы была видна татуировка из крошечных сине‑черных отметин, образующих дьявольский рисунок. Смутный, нереальный ужас охватил Хэйнса.

Хотя сон забвения все больше и больше овладевал его чувствами, Хэйнс сознавал, что слышит голос Валтума; и спустя некоторое время ему показалось, что он понимает значение произнесенных слов.

– Все мои методы убеждения не дали результата, но сейчас это не имеет значения. Я уступаю сну, хотя мог бы продолжать бодрствовать, если бы пожелал этого, не поддаваясь действию газов и призвав на помощь свои научные знания и жизненную энергию. Мы все заснем крепким сном… и для меня и моих последователей тысяча лет пролетит как одна‑единственная ночь. Для вас же, чьи жизни так коротки, эти годы станут Вечностью. Скоро я воспряну ото сна и воплощу свой план завоевания… а вы, которые осмелились помешать мне, будете лежать рядом со мной кучкой пыли… и пыль эту сметут прочь.

Голос замолчал, и миниатюрное существо, казалось, начало клевать носом в чудовищной ярко‑красной чаше. Хэйнс и Чанлер теперь видели друг друга как будто сквозь растущую, колышущуюся дымку, словно между ними поднялся серый туман. Повсюду царила тишина, адские механизмы полностью остановились, и титаны прекратили свою работу, Чанлер расслабился на раме для пыток, и его веки опустились. Хэйнс, шатаясь, сделал несколько шагов, упал и застыл без движения. Та‑Вхо‑Шаи, все еще сжимающий свой зловещий инструмент, покоился на полу как мумифицированный гигант. Тяжелый сон, подобно молчаливому морю, заполнил каверны Равормоса.

Кларк Эштон Смит
СКЛЕПЫ ЙОХ-ВОМБИСА

Если прогнозы докторов оправдаются, жить мне осталось всего несколько марсианских часов. За это время я попытаюсь рассказать, в качестве предостережения другим, которые могут пойти по нашим следам, о необычайных и страшных событиях, положивших конец нашим поискам среди руин Йох‑Вомбиса. Если мой рассказ хотя бы послужит тому, чтобы предотвратить там дальнейшее исследование, он уже будет не напрасным.

Нас было восемь человек, все профессиональные археологи, с опытом как земных, так и инопланетных исследований. Мы отправились с местными проводниками из Игнарха, торговой столицы Марса, чтобы осмотреть древний, тысячелетия назад покинутый город. Аллан Октейв, наш официальный руководитель, получил эту должность благодаря тому, что знал о марсианской археологии больше, чем любой другой землянин на этой планете; а другие члены нашего небольшого отряда, такие, например, как Уильям Харпер и Джонас Халгран, сопровождали его во многих предыдущих исследованиях. Сам же я, Родней Северн, был скорее новичком, прожив на Марсе всего несколько месяцев, а большая часть проведенных мной внеземных изысканий ограничивалась раскопками на Венере.

Полуобнаженные, широкогрудые Айхаи пытались удержать нас от этой экспедиции, говоря о бескрайних пустынях, над которыми постоянно витают песчаные смерчи, через которые нам предстояло пройти, чтобы достичь Йох‑Вомбиса; и, несмотря на наши предложения щедро заплатить, нанять проводников для экспедиции оказалось весьма трудно. Поэтому мы были удивлены и обрадованы, когда после семи часов блужданий по плоской, безлесной, оранжево‑желтой пустынной равнине к юго‑западу от Игнарха, наконец, подошли к заброшенным руинам.

Впервые в лучах заходящего маленького, далекого солнца мы созерцали цель нашего путешествия. Вначале мы подумали, что треугольные башни без куполов и разрушенные временем монолиты принадлежали какому‑то другому, малоизвестному городу, а не тому, который мы искали. Но расположение руин, лежащих в виде дуги почти на всем протяжении низкого, в несколько миль длиной каменистого возвышения, сложенного из обнаженных, изъеденных временем гнейсовых пород, а также и сам тип архитектуры, вскоре убедил нас, что мы достигли исконной цели. Никакой другой древний город Марса не был расположен подобным образом; а странные многоуступчатые опоры, напоминающие ступени лестницы забытого Анакима, были характерны для доисторической расы, построившей Йох‑Вомбис.

Я видел среди бесплодных, пустынных Анд седые, бросающие вызов небесам стены Мачу‑Пичу; я видел замерзшие, построенные гигантами зубчатые стены башен Уогама в ледяной тундре ночного полушария Венеры. Но они казались детскими игрушками по сравнению со стенами, на которые мы смотрели. Весь этот район находился вдалеке от животворных каналов, за пределами окрестностей которых редко можно встретить даже самую неприхотливую и ядовитую флору и фауну; и мы не встретили ни одного живого существа с момента нашего выхода из Игнарха. А здесь, в этом месте окаменевшей стерильности, вечной бесплодности и уединения, жизнь, казалось, вообще никогда не могла существовать. Я думаю, все мы получили одно и то же впечатление от увиденного, когда стояли, молча разглядывая окрестности, пока бледные, гнойного цвета лучи заходящего солнца скупо освещали мрачные циклопические руины. Я помню, как с трудом ловил ртом воздух, который был будто тронут леденящим холодом смерти; и я слышал такие же резкие звуки стесненного дыхания остальных членов нашего небольшого отряда.

– Это место еще более мертво, чем египетский морг, – заметил Харпер.

– И уж, конечно, оно гораздо древнее, – согласился Октейв. – Согласно наиболее достоверным легендам, Йорхи, которые построили Йох‑Вомбис, были стерты с лица земли нынешней господствующей расой, по крайней мере, сорок тысяч лет назад.

– Помнится, существует легенда, – сказал Харпер, – что последние остатки Йорхи были уничтожены какой‑то неизвестной силой – чем‑то настолько ужасным и невероятным, что об этом невозможно было упомянуть даже в мифах.

– Конечно же, я слышал эту легенду, – согласился Октейв. – Возможно, среди руин мы найдем свидетельство, чтобы либо доказать, либо опровергнуть ее. Быть может, Йорхи были уничтожены какой‑то ужасной эпидемией, наподобие чумы Яшта, вирусом которой была зеленоватая плесень, поражающая все кости тела, начиная с зубов. Не думаю, что нам следует бояться заразиться ею, – даже если в Йох‑Вомбисе и сохранились мумии, после стольких тысячелетий высыхания планеты бактерии будут так же мертвы, как и их жертвы.

Солнце ушло за горизонт со сверхъестественной быстротой, как если бы оно исчезло благодаря ловкости рук фокусника. Мы тотчас же почувствовали прохладу сине‑зеленых сумерек; и небо над нами стало похоже на громадных размеров прозрачный купол темного льда, усыпанного миллионом холодных искорок – звезд. Мы надели куртки и шлемы из марсианского меха, которые всегда носят по ночам; и, отойдя к западной стороне, разбили лагерь под их укрытием с подветренной стороны так, чтобы хотя бы немного защититься от джаара , жестокого ветра пустыни, всегда дующего перед зарей с востока. Затем мы сели, зажгли спиртовые лампы, захваченные для приготовления пищи, сгрудились вокруг них, в ожидании пока приготовится наша вечерняя трапеза. Поужинав, скорее не столько из‑за усталости, сколько ради хоть какого‑нибудь комфорта, мы забрались в спальные мешки; а два наших проводника – Айхаи завернулись в складки напоминающих погребальные саваны накидок из марсианского материала бассы . Кожистые тела марсиан и при минусовых температурах вполне удовлетворялись такой защитой от непогоды. Даже в плотном, с двойной подкладкой спальном мешке, я ощущал пронизывающую стылость ночного воздуха; это мешало мне заснуть довольно долгое время, но я, наконец, забылся тяжелым сном, беспокойным и прерывистым. Меня не беспокоили даже малейшие предчувствия тревоги или опасности, и я посмеялся бы над самой мыслью, что в окрестностях Йох‑Вомбиса может таиться что‑то опасное; ведь среди его не снившихся и во сне и поражающих разум древностей даже сами призраки мертвых давно уже растаяли и превратились в ничто.

Длительное время я засыпал урывками и просыпался снова. Наконец, в один из таких моментов бодрствования, я увидел в каком‑то полусне, что взошли обе маленькие луны, Фобос и Деймос. Их свет отбрасывал громадные, далеко простирающиеся тени от лишенных куполов башен, тени, которые почти касались закутанных тел моих спутников.

Над всей этой сценой царила мертвая тишина, и никто из спящих не шевелился. Затем, когда мои веки стали снова закрываться, я уловил какое‑то движение в застывшем мраке; и мне показалось, что от самой длинной тени отделилась какая‑то ее часть и медленно поползла к Октейву, лежащему ближе всех к руинам.

Даже сквозь свою тяжелую дремоту я ощутил предчувствие чего‑то сверхъестественного и, возможно, зловещего. Я попытался сесть, и как только я пошевелился, затененный предмет, или что там было, отодвинулся назад и вновь слился с длинной тенью. Его исчезновение полностью пробудило меня, и, тем не менее, я не мог быть полностью уверен, что действительно видел его. В тот краткий миг, когда я видел этот предмет, он показался мне круглой формы куском материи или кожи, темным и сморщенным, двенадцати или четырнадцати дюймов в диаметре, который полз по земле, сокращаясь как червь, складываясь и разворачиваясь удивительным образом по ходу движения.

Почти целый час я не мог вновь уснуть; и если бы не пронизывающий холод, я, без сомнения, поднялся бы, чтобы посмотреть и удостовериться, действительно ли там что‑то было, или же мне все это приснилось. Но я убедил себя, что предмет этот был слишком невероятным и фантастичным, чтобы оказаться чем‑либо иным кроме плода моего воображения. И, в конце концов, я вновь задремал.

Демоническое, вызывающее дрожь завывание джаара в развалинах стен пробудило меня, и я увидел, что слабый лунный свет начал окрашиваться бледным румянцем ранней зари. Мы все поднялись и приготовили завтрак окоченевшими от холода руками. Даже тепло спиртовок не смогло отогреть их.

Мое странное ночное видение еще больше приобрело оттенок фантасмагорической нереальности, я не стал больше и думать об этом и ничего не сказал своим спутникам. Мы все горели нетерпением скорее начать исследования; и вскоре после восхода солнца отправились на предварительный осмотр руин.

Как это ни странно, оба марсианина отказались сопровождать нас. Бесстрастные и молчаливые, они не объяснили причин своего отказа; но было совершенно очевидно, что ничто не могло побудить их войти в Йох‑Вомбис. Мы не могли определить, боялись ли они этих развалин: их загадочные лица, с маленькими раскосыми глазами и огромными раздувающимися ноздрями, не выказывали ни страха, ни каких‑либо иных эмоций, понятных землянам. В ответ на наши вопросы они просто заявили, что ни один Айхаи не ступал среди этих руин в течение многих столетий. Очевидно, с этим местом было связано какое‑то таинственное табу.

В эту нашу предварительную вылазку мы взяли в качестве снаряжения только ломик и электрические фонари. Все наши другие инструменты, а также заряды взрывчатки мы оставили в лагере, чтобы при необходимости воспользоваться ими позже, после более подробного осмотра местности. У одного или двух из нас было автоматическое оружие; но его мы тоже оставили в лагере, поскольку казалось абсурдным представить, что среди руин может встретиться какая‑либо форма жизни.

С самого начала нашего осмотра Октейв был явно возбужден и с жаром комментировал все увиденное. Остальные члены нашей группы вели себя тихо и молчаливо: было невозможно стряхнуть с себя мрачное благоговение и изумление, исходящие из этих циклопических каменных построек.

Мы прошли некоторое расстояние среди уступчатых, треугольной формы зданий, следуя по зигзагообразным улицам, вписывающихся в эту своеобразную архитектуру. Большинство башен были в той или иной степени разрушены; и везде были видны следы глубокой эрозии, нанесенной тысячелетиями песчаных бурь, которые, во многих местах, закруглили острые уступы некогда могучих стен. Мы входили в башни, но внутри обнаруживали только пустоту. Если в них когда‑то и были мебель или оборудование, они давно рассыпались в пыль; а пыль была выметена прочь пронизывающими шквальными ветрами пустынь.

Наконец мы подошли к стене обширной террасы, вырубленной прямо в самом скальном плато. На этой террасе, в центре, стояла группа зданий, напоминающих акрополь. Ряд изъеденных временем ступеней, более длинных, чем у землян или даже у современных марсиан, поднимался к верхнему уровню террасы.

Остановившись, мы решили отложить осмотр высоких зданий, которые, будучи более других подвержены разрушительному воздействию непогоды, совсем развалились и вряд ли могли компенсировать чем‑либо ценным наши труды. Октейв вслух выражал свое разочарование по поводу наших неудач в попытках обнаружить какие‑нибудь предметы или резные изображения исчезнувшей цивилизации, способные пролить свет на историю Йох‑Вомбиса.

Затем, немного справа от ступеней, мы заметили входное отверстие в стене, наполовину заваленное древними обломками и песком. За грудой мусора мы обнаружили начало ведущих вниз ступеней. Отверстие зияло темнотой, из него потянуло зловонным и затхлым воздухом, неким первобытным застоявшимся разложением и гниением. Мы ничего не могли разглядеть уже за первыми ступенями, которые словно висели над черной бездной. Направив луч фонаря в провал, Октейв начал спускаться по ступеням. Его нетерпеливый голос звал нас следовать за ним.

Спустившись по высоким, неуклюжим ступеням вниз, мы оказались в длинном просторном склепе, напоминающем подземный коридор. Его пол был покрыт толстым слоем пыли, попавшей туда еще в незапамятные времена. Тяжелый воздух сохранял своеобразный запах, как будто остатки древней атмосферы, не такой разреженной, как марсианская атмосфера, осели внизу и остались в этой застоявшейся темноте. Дышать здесь было труднее, чем на открытом воздухе, а легкая пыль поднималась перед нами при каждом шаге, распространяя слабый запах тлена, как прах рассыпавшихся в пыль мумий. В конце склепа, перед узкой и высокой дверью, свет наших фонарей осветил огромных размеров, но неглубокую урну или чашу, поддерживаемую короткими, кубообразными ножками, сделанную из тусклого, зеленовато‑черного вещества. На дне урны мы смогли различить осадок – частицы темного пепла, от которого исходил легкий, но неприятный аромат, подобно призраку какого‑то более едкого запаха. Октейв, наклонившись над краем урны и вздохнув, тут же начал кашлять и чихать.

– Это вещество, чем бы оно ни было, вероятно, было очень сильным благовонием, – заметил он. – Население Йох‑Вомбиса, должно быть, пользовалось им для дезинфекции склепов.

Находящийся за урной проход привел нас в более просторное помещение, пол в котором был относительно чист и свободен от пыли. Мы обнаружили, что темный камень, находящийся под нашими ногами, был расчерчен разнообразными геометрическими фигурами, раскрашенными охрой, среди которых, как в египетских картушах, встречались иероглифы и чрезвычайно символизированные рисунки. Большинство из них были для нас малопонятными; но человеческие фигуры на многих из них, без сомнения, изображали самих Йорхи. Подобно Айхаи, они были высокого роста, угловатыми и худыми, с большими, как кузнечные меха, грудными клетками. Их уши и ноздри, насколько мы могли судить, не были такими огромными и раздувающимися, как у современных марсиан. Все Йорхи были изображены обнаженными; но на одном из картушей, выполненном видимо с большей поспешностью, чем другие, мы разглядели две фигуры, чьи высокие конические черепа были обернуты, как нам показалось, своего рода тюрбанами, которые они собирались то ли снять, то ли поправить. Художник, казалось, старался особо подчеркнуть тот странный жест, с которым гибкие четырехфаланговые пальцы пытались сорвать эти головные уборы; сами позы этих Йорхи были необъяснимо искажены.

Из второго склепа проходы разветвлялись во всех направлениях, ведя в истинный лабиринт катакомб. В них, выстроившись строгими рядами вдоль стен и едва оставляя место для прохода двоих из нас одновременно, стояли громадные пузатые урны, сделанные из того же материала, что и чаша для благовоний, но возвышающиеся выше человеческой головы и снабженные плотно пригнанными крышками с рукоятями. Когда нам удалось снять одну из них, мы увидели, что сосуд был до краев наполнен пеплом и обожженными кусочками костей. Без сомнения (а такой обычай и сейчас существует среди марсиан), Йорхи хранили в одной урне кремированные остатки целых семей.

Даже Октейв замолчал, по мере того как мы продвигались дальше – созерцательное благоговение, казалось, заменило его прежнее возбуждение. Мы же, я думаю, были совершенно подавлены мраком и тьмой древности, отвергающей все наши представления о действительности, о прошлом, в которое мы, казалось, погружались с каждым шагом все глубже и глубже…

Тени трепетали перед нами как чудовищные бесформенные крылья призрачных летучих мышей. Вокруг не было ничего, кроме мельчайшей пыли веков и урн с пеплом давно вымершего народа. Но в одном из дальних склепов я заметил на потолке прилипший к нему темный и сморщенный лоскут округлой формы, напоминающий высохший гриб. Дотянуться до этого предмета было невозможно; и мы продолжали разглядывать его, высказывая многочисленные предположения. Как ни странно, в тот момент я не вспоминал о сморщенном темном предмете, который я видел или который мне приснился прошлой ночью. Я не знал о том, какое мы прошли расстояние, когда подошли к последнему склепу; но, казалось, что мы бродили по этому забытому подземному миру целые столетия. Воздух становился все более зловонным и малопригодным для дыхания, густым и влажным, как будто в нем растворили какой‑то гнилостный осадок. Мы уже почти решили повернуть назад. Затем, дойдя до конца длинной, уставленной урнами, катакомбы, мы совершенно неожиданно для себя оказались перед глухой стеной.

Здесь мы встретились с одним из самых странных и таинственных наших открытий – мумифицированной и невероятно высушенной фигурой, стоящей у стены. Она была более семи футов ростом, цвета темного асфальта и совершенно обнажена, если не считать нечто похожее на черный капюшон, слегка покрывающий голову и свисающий с обеих сторон сморщенными складками. Судя по размерам и общим очертаниям, это явно был один из древних Йорхи – возможно, единственный представитель этой расы, чье тело сохранилось в целом и нетронутом виде. Мы все почувствовали невыразимое волнение и возбуждение, только подумав о возрасте этого высохшего существа, которое, находясь в сухом воздухе склепов, пережило все исторические и геологические превратности этой планеты, чтобы оказаться связующим звеном с утраченными эпохами.

Затем, посветив фонарями и пристальнее вглядевшись, мы поняли, почему мумия сохраняла вертикальное положение. Ее щиколотки, колени, талия, плечи и шея были прикованы к стене тяжелыми металлическими обручами, так сильно изъеденными ржавчиной, что мы вначале не смогли различить их в полумраке с первого взгляда. Странный капюшон на голове и при ближайшем рассмотрении продолжал вызывать недоумение. Он был покрыт тонким слоем похожего на плесень пушка, грязного и пыльного, как многовековые паутины. Было что‑то в этом капюшоне, я так и не понял что, отвратительное и отталкивающее.

– Клянусь Юпитером! Вот это настоящая находка! – воскликнул Октейв, тыкая фонарем в высохшее лицо, по которому как живые двигались тени в бездонных впадинах глазниц, в огромных тройных ноздрях и широких ушах, выступающих из‑под капюшона.

Все еще держа поднятым фонарь, он протянул свободную руку и слегка дотронулся до тела. Каким бы робким ни было прикосновение, нижняя часть бочкообразного торса, ноги, кисти и руки рассыпалась в пыль, оставив голову и верхнюю часть тела все еще висящими в своих металлических оковах. Процесс разложения, видимо, протекал до странности неравномерно, поскольку оставшиеся части тела не подавали признаков распада.

Октейв вскрикнул от испуга и отчаяния, а затем начал кашлять и чихать в окутавшем его облаке коричневой пыли, плывущей с воздушной легкостью. Все отступили назад, чтобы избежать контакта с этим порошком. Поверх расползающегося облака пыли я увидел невероятную картину. Черный капюшон на голове мумии по краям начал извиваться и дергаться; он корчился в отвратительных судорогах, затем свалился с высохшего черепа и, падая, продолжал конвульсивно свертываться и развертываться в воздухе. Затем он опустился на обнаженную голову Октейва, который остался стоять у самой стены, будучи в расстроенных чувствах по поводу разрушения мумии. В это мгновение, в приступе необычайного ужаса, я вспомнил предмет, который при свете двойных лун отделился от теней Йох‑Вомбиса, а затем при первом моем движении отполз назад как плод моего дремотного воображения.

Прилипая, как плотно облегающая ткань, существо окутало собой волосы, лоб, глаза Октейва, и он дико и пронзительно закричал, бессвязно призывая на помощь. Неистово вцепившись пальцами в капюшон, Октейв пытался сорвать его, но ему это не удавалось. Его крики перешли в безумное крещендо агонии, как будто его пытали дьявольскими, бесчеловечными пытками; он приплясывал и прыгал вслепую по всему склепу, ускользая от нас с какой‑то странной быстротой, в то время как все мы бросались вперед, пытаясь схватить его и освободить от этой жуткой вещи. Все происшедшее было сверхъестественным и нереальным, как какой‑то кошмар; но существо, упавшее на голову Октейва, явно было какой‑то неизвестной формой марсианской жизни, которая, вопреки всем известным законам науки, выжила в этих первобытных катакомбах. Если мы сможем, мы должны спасти Октейва от объятий этого создания.

Мы попытались приблизиться со всех сторон к обезумевшей фигуре нашего начальника – что в тесном пространстве между последними урнами и стеной, казалось, было легким делом. Но, метнувшись прочь, – из‑за его ослепленного состояния вдвойне непонятным образом, – Октейв обогнул нас и побежал прочь, скрывшись среди урн в лабиринте пересекающихся катакомб.

– Боже мой! Что с ним случилось? – вскричал Харпер. – Он ведет себя так, как будто в него вселился дьявол!

У нас явно не было времени для дискуссий по поводу этого загадочного происшествия, и мы помчались за Октейвом с такой скоростью, какую предполагало наше изумление. В темноте мы потеряли его из виду; и когда мы подошли к первому разветвлению катакомб, мы засомневались, какой из проходов он выбрал, пока не услышали пронзительный несколько раз повторившийся крик в крайней левой от нас катакомбе. В этих воплях было что‑то неземное, что, видимо, можно было приписать застоявшемуся воздуху или особой, акустике разветвляющихся каверн. Но я как‑то не мог представить, что звуки эти исторгали человеческие губы – или, по крайней мере, губы живого человека. Казалось, в них содержится бездушная, механическая агония, как будто их исторгал труп, с вселившимся в него дьяволом. Направляя лучи фонарей перед собой в качающиеся, прыгающие тени, мы бежали между рядами громадных урн. Вопли замолкли в могильной тишине, а далеко впереди мы услышали легкий приглушенный топот бегущих ног. Мы побежали туда, очертя голову; но, задыхаясь в испорченном, насыщенном миазмами воздухе, вскоре вынуждены были замедлить шаг, так и не догнав Октейва. Очень слабо, и уже гораздо дальше, как поглощаемые могилой шаги призрака, слышались затухающие звуки его шагов. Затем и они прекратились; и мы уже ничего не слышали, кроме собственного судорожного дыхания и пульсирующей в висках крови, отдающей в ушах как бой барабанов, извещающих об опасности. Мы продолжали двигаться дальше, разделив вскоре наш небольшой отряд на три части, подойдя к тройному разветвлению каверн. Харпер, Халгрен и я пошли по среднему проходу и прошли, казалось, бесконечный путь, не обнаружив никаких следов Октейва. Мы осторожно пробрались мимо ниш, заставленных до потолка колоссальными урнами, должно быть, наполненными прахом сотен поколений, и вышли в огромных размеров помещение с геометрическими рисунками на полу. Вскоре здесь же появились остальные члены нашего отряда, которым также не удалось обнаружить нашего исчезнувшего начальника.

Было бы бесполезно подробно описывать возобновившийся и длившийся часами осмотр несметного числа склепов, многие из которых мы до этого не обследовали. Никаких признаков жизни – все они были пусты. Я помню, как еще раз прошел через склеп, в котором я видел темный округлый лоскут на потолке, и с содроганием заметил, что кожаный предмет исчез. Было просто чудом, что мы не заблудились в этом подземном лабиринте; но, в конце концов, мы снова вернулись в последнюю катакомбу, в которой обнаружили прикованную мумию. Подходя к этому месту, мы услышали размеренный, повторяющийся лязг металла – в теперешних обстоятельствах звук чрезвычайно настораживающий и таинственный, как будто вурдалаки колотили молотками по какому‑то забытому саркофагу… Мы подошли ближе, свет наших фонарей открыл нам совершенно неожиданное и необъяснимое зрелище. У останков мумии, повернувшись к нам спиной, стояла человеческая фигура. Голова ее была скрыта под раздувшимся черным предметом, напоминающим по размерам и форме диванную подушку. Человек этот что есть сил бил в стену заостренным металлическим брусом. Как долго Октейв находился здесь и где он разыскал этот брус, мы не знали. Под его неистовыми ударами глухая стена осыпалась, оставив на полу кучу обломков и обнажив маленькую узкую дверцу, сделанную из того же неизвестного материала, что и урны с прахом, и чаша для благовоний.

Изумленные и совершенно сбитые с толку, мы были полностью лишены воли и способности действовать. Слишком фантастичным и ужасным казалось все происходящее, одно было совершенно ясно, Октейв был охвачен безумием. Что касается меня, то я почувствовал сильный приступ внезапной тошноты, когда опознал отвратительное раздувшееся существо, охватившее голову Октейва и свисающее опухолью отвратительного вида. Я и не смел предполагать, отчего эта дрянь вдруг так раздулась.

Прежде чем кто‑либо из нас опомнился, Октейв отбросил в сторону металлический брус и начал что‑то нащупывать в стене. Должно быть, это была скрытая пружина; хотя как он мог узнать о ее существовании или местоположении, остается за пределами разумных догадок. С неприятным резким скрипом вскрытая дверь подалась вовнутрь, тяжелая и плотная, как плита над захоронением, открывая отверстие, из которого полуночный мрак хлынул потоком тысячелетиями накапливавшейся отвратительной скверны. Почему‑то в этот момент наши электрические фонари замигали, и свет их потускнел; в нос ударило удушающее зловоние, как будто потянуло сквозняком откуда‑то из недр этого древнего мира, с незапамятных времен охваченных разложением и гниением. Октейв повернулся к нам лицом, стоя в небрежной позе перед открытой дверью, как человек, выполнивший предписанное ему задание. Я первый из нашего отряда сбросил парализующие чары и, выхватив складной нож, – единственное подобие оружия, которое я носил, – подбежал к Октейву. Он отступил назад, но не настолько быстро, чтобы ускользнуть от меня, когда я вонзил четырехдюймовое лезвие в черную, набухшую массу, охватывающую всю верхнюю часть его головы и свисающую на глаза.

Чем было это существо, я не мог даже вообразить – если вообще можно было вообразить что‑либо подобное. Оно было бесформенным, как большой слизень, не имело ни головы, ни хвоста, ни каких‑либо иных видимых органов – грязное, раздувшееся, кожистое существо, покрытое мелким, похожим на плесень ворсом, о котором я уже говорил. Нож пробил его как прогнивший пергамент, нанеся глубокую рану, и это порождение ужаса, казалось, опало, как проткнутый пузырь. Из него хлынул вызывающий тошноту и отвращение поток человеческой крови, перемешанной с кусками темной массы, являющейся, возможно, наполовину растворенными волосами, плавающими желатинообразными сгустками, напоминающими расплавленную кость, и лоскутами свернувшегося белого вещества. В это же самое время Октейв пошатнулся и упал на пол, растянувшись во весь свой рост. Потревоженная его падением, пыль рассыпавшейся мумии поднялась облаком и окутала его, оставив лежать под этим покровом совершенно неподвижным.

Поборов отвращение и задыхаясь от пыли, я наклонился над ним и сорвал с его головы мерзкую тварь, из которой все еще сочилась жидкость. Она далась с неожиданной легкостью, как будто я снял мокрую тряпку: но лучше бы я не трогал ее! Под ней уже не было больше человеческого черепа, поскольку все было выедено до самых бровей. Я поднял похожее на капюшон существо – передо мной обнажился наполовину съеденный мозг. Я выпустил мерзкую тварь из внезапно онемевших пальцев и, падая, она перевернулась, обнаружив на обратной стороне ряды розоватых присосок, расположенных по окружности вокруг бледного диска, покрытого волосками нервных окончаний и образующего нервный узел. Мои спутники сгрудились у меня за спиной, но долгое время никто не произносил ни слова.

– Как вы думаете, как долго он уже был мертв? – вслух обратился Халгрен с этим ужасным вопросом, который каждый мысленно задавал себе. Было очевидно, что никто не мог или не желал отвечать, все только стояли и глазели на Октейва как завороженные, испытывая чувство непередаваемого отвращения.

Наконец, я заставил себя отвести взгляд; и, повернувшись к останкам прикованной мумии, с каким‑то механическим, неестественным ужасом впервые заметил, что высохшая голова была наполовину выедена. Затем мой блуждающий взор остановился на открывшейся в стене двери и вначале я не мог понять, что же привлекло мое внимание. В дверном проеме, в слабеющем свете далекого фонаря, с содроганием я заметил множество копошащихся, извивающихся, ползущих теней на дне глубокого черного колодца. Казалось, сама темнота кишела ими; отвратительный авангард бесчисленной армии извергнулся через широкий порог в склеп – существа эти были родственными той чудовищной дьявольской пиявке, которую я сорвал с выеденной головы Октейва. Некоторые из этих тварей были тощими и плоскими, подобно извивающимся, складывающимся дискам из материи или кожи, другие – более или менее упитанными и ползли медленно и пресыщенно. Чем они могли питаться в запечатанном вечном мраке ночи, я не знаю, и, надеюсь, так и не узнаю никогда.

Черная армия нескончаемым потоком шла вперед из распечатанной бездны, двигаясь с кошмарной быстротой, подобно рвоте, извергающейся из пресытившегося ужасами ада. Я отпрянул в ужасе, как будто меня ударило электрическим током. Масса этих тварей двигалась к нам, накрыв тело Октейва извивающейся и корчащейся волной, а, казалось бы, мертвое существо, которое я отбросил в сторону, стало подавать признаки жизни. С вызывающими отвращение усилиями оно пыталось подняться и последовать за своими собратьями.

Ни я, ни мои спутники не могли больше выносить этого зрелища. Повернувшись, мы пустились бежать среди рядов огромных урн, а бесчисленная масса дьявольских пиявок скользила за нами по пятам. Добежав до первого пересечения катакомб, не обращая внимания друг на друга, мы в слепой панике разбежались в разные стороны, наугад в разветвляющиеся проходы. Я услышал, как кто‑то сзади споткнулся и упал, услышал слова проклятья, перешедшие в безумный вопль. Я знал, что если только я остановлюсь и поверну назад, меня постигнет та же зловещая смерть, что застигла врасплох бежавшего сзади товарища. Все еще сжимая в руках электрический фонарь и складной нож, я помчался по боковому проходу, который, насколько я помнил, должен был привести меня прямо к большому внешнему склепу с разрисованным полом. В этом проходе я бежал один. Остальные мои спутники придерживались главной катакомбы; далеко позади и в стороне слышались безумные крики, как будто сразу несколько человек были схвачены преследователями.

Вероятно, я ошибся направлением, поскольку эта галерея поворачивала и изгибалась незнакомым образом, многократно пересекая другие проходы. И вскоре я обнаружил, что заблудился в черном лабиринте, где в течение жизни неисчислимых поколений лежала нетронутая ногами живущих пыль. Лабиринт погребальных катакомб вновь погрузился в тишину, и я слышал только собственное неистовое тяжелое дыхание, громкое и хрипящее, как будто в мертвой тишине подземелья находился титан. Внезапно, когда я двинулся вперед, луч фонаря высветил человеческую фигуру, бредущую мне навстречу во мраке склепа. Прежде чем я смог справиться с испугом, фигура миновала меня длинными и размеренными как у автомата шагами, возвращаясь, по всей видимости, во внутренние склепы. Думаю, что это был Харпер, поскольку он был примерно такого же роста и телосложения; но я не уверен полностью, так как его глаза и верхняя часть головы были закутаны темным, раздувшимся капюшоном, а бледные губы плотно сжаты, как будто в столбнячной судороге или смерти. Кто бы то ни был, он бросил где‑то свой фонарь и шел вслепую, в полной темноте, вероятно, направляясь на поиски фонтана высвобожденного ужаса, управляемый неземным вампиром. Я знал, что человеческая помощь ему уже бесполезна и даже не пытался остановить его.

Трясясь как в лихорадке, я вновь бросился бежать. Мимо меня прошли еще двое из нашего отряда, шествуя с механической быстротой и уверенностью, неся на головах капюшоны из этих дьявольских пиявок. Остальные, должно быть, вернулись по главным катакомбам, поскольку я их не встретил, и, наверное, мне уже никогда не суждено было увидеть их вновь.

В состоянии затмевающего сознание адского ужаса я покрывал оставшуюся часть пути. Еще раз, подумав, что приближаюсь к внешней каверне, я обнаружил, что окончательно сбился с пути и снова побежал через протянувшиеся в вечность ряды чудовищных урн, через неисследованные нами склепы, простиравшиеся на неведомое расстояние. Казалось, я бегу уже годы; легкие мои были забиты мертвым тысячелетним воздухом, а ноги, казалось, готовы были подломиться подо мной. Наконец, я увидел далеко впереди крошечную точку благословенного дневного света. Из последних сил я побежал к ней, оставляя позади себя все ужасы чужеродного мрака. Передо мной расступились проклятые ненавистные тени – склеп заканчивался у низкого, полуразрушенного входа, заваленного обломками камней, на которые падал осой луч солнечного света.

Это был другой вход, не тот, через который мы проникли в это смертоносное подземелье. Я находился уже на расстоянии дюжины футов от выхода, когда совершенно и беззвучно неожиданно что‑то упало мне на голову с потолка, мгновенно ослепив и стянув мою голову как сетью. В мой череп вонзились миллионы иголок, которые, проникнув сквозь черепные кости нарастающей агонией, сходились в самой сердцевине мозга.

Ужас и невыносимые страдания, обрушившиеся на меня в этот момент, были хуже, чем мог вместить в себя ад земного сумасшествия, или безумного бреда. Я почувствовал на себе отвратительные, кровожадные когти ужасной смерти – и более чем просто смерти.

Наверное, в этот момент я уронил фонарь, но правая рука все еще сжимала открытый нож. Скорее инстинктивно – поскольку я уже вряд ли обладал сознанием и волей – я вскинул руку и несколько раз ударил ножом – снова и снова – существо, объявшее голову смертельными складками. Лезвие, должно быть, многократно пронзило прилипшую мерзкую тварь, а во многих местах задело и мою собственную плоть; но среди миллионов пульсирующих, источающих мучение огней, охвативших меня, я не чувствовал боли этих ран…

Наконец, я увидел свет; спавшая с глаз черная полоска, сочащаяся моей собственной кровью, свисала со щеки. Она слегка извивалась, и я срывал эти мерзкие остатки существа со лба и головы, отдирая одно за другим сочащиеся кровавые лохмотья. Пошатываясь, я побрел к выходу из склепа. Тусклый свет казался далеким, танцующим и отступающим передо мной пламенем, летевшим последней звездой мироздания над зияющим, наплывающим хаосом и забытьем, в которое я стремительно падал…

Говорили, что я недолго пробыл без сознания. Придя в себя, я увидел загадочные лица двух наших марсианских проводников, склонившихся надо мной. Моя голова раскалывалась от острой боли, а полузабытые ужасы теснились в мозгу как тени слетевших гарпий. Я перевернулся и посмотрел назад, на вход в каверну, от которого меня марсиане отнесли на некоторое расстояние. Вход этот находился под нависшей террасой здания, из которого был виден наш лагерь.

Я вгляделся в зияющее черное отверстие с чувством отвращения и очарования одновременно, улавливая в полумраке смутное движение – отвратительное шевеление корчащихся существ, которые наползали из темноты, но не выходили на свет. Без сомнения, они не могли выносить солнечный свет – эти создания мрака космической ночи, запечатанные на тысячелетия разложения.

И вот тогда последний ужас – начинающееся безумие – охватил меня. Вместе с отвращением и желанием бежать подальше от этого кишащего мерзкими тварями входа в склеп, у меня возник совершенно противоположный импульс – вернуться и проделать обратный путь через все катакомбы, как мои несчастные спутники; спуститься туда куда ни один человек, кроме них, непостижимо обреченных и проклятых, никогда не ступал, разыскать, находясь во власти ужасного принуждения, преисподнюю, которую и представить себе не сможет человеческая мысль. В тайниках моего мозга зажегся черный свет, прозвучал призыв, внушенный этими существами вызов действовал как всепроникающее колдовское зелье. Этот призыв завлекал меня к подземной двери, замурованной вымирающим народом Йох‑Вомбиса, чтобы заточить этих адских бессмертных пиявок, этих паразитов мрака, внедряющих свои мерзкие жизни в полусъеденные мозги мертвых. Он звал меня в бездны мрака, туда, где обитают Они, правящие отвратительным царством мертвых, и для кого мерзкие пиявки, со всей их дьявольской властью вампиров, являлись всего лишь самыми мелкими слугами…

Вернуться назад мне помешали только эти два Айхаи. Я сопротивлялся, отбивался от них изо всех сил, когда они пытались удержать меня своими мягкими вялыми руками; но, должно быть, я был совершенно изнурен нечеловеческими приключениями этого дня; и я снова спустя некоторое время провалился в бездонное небытие, из которого я периодически выплывал через долгие промежутки времени, чтобы осознать, что меня несут через пустыню по направлению к Игнарху.

Вот и весь мой рассказ. Я пытался рассказать обо всем обстоятельно и связно, заплатив цену, которая покажется немыслимой любому человеку в здравом уме… рассказать прежде, чем безумие снова охватит меня, а произойдет это очень скоро – уже сейчас происходит… Да, я рассказал свою историю… а вы ведь записали ее, не правда ли? Сейчас я должен вернуться в Йох‑Вомбис – вновь пересечь пустыню и, спустившись вниз, пройдя через все катакомбы до самых нижних склепов. Что‑то сидит у меня в мозгу, что приказывает мне и направляет меня… Говорю вам, я должен идти…

Постскриптум

Поскольку я работал начинающим врачом в территориальном госпитале Игнарха, мне было поручено вести медицинское наблюдение за Роднеем Северном, единственным оставшимся в живых членом экспедиции Октейва в Йох‑Вомбис, и я записывал под его диктовку изложенную выше историю. Северна принесли в госпиталь марсианские проводники экспедиции. У него была страшным образом порезана и воспалена кожа головы и лба. Большую часть времени он был в горячечном бреду, и его приходилось держать привязанным к кровати во время периодически повторяющихся маниакальных припадков, неистовство которых было вдвойне необъяснимо, учитывая крайнюю слабость его здоровья.

Порезы на голове, как можно было узнать из рассказа, были, в основном, нанесены им самим. Они перемежались с многочисленными маленькими круглыми ранками, легко отличимыми от ножевых порезов и расположенными правильными кругами, через которые, видимо, был впрыснут в кожу головы Северна неизвестный яд. Причину появления этих ранок было трудно объяснить, если только не поверить тому, что рассказ Северна был правдой, а не плодом его расстроенного воображения. Что касается меня, то в свете происшедшего впоследствии я чувствую, что мне остается только поверить в это. Странные вещи происходят на красной планете; и я могу только поддержать пожелание, высказанное обреченным археологом в отношении будущих исследований. На следующую ночь после того, как он закончил рассказывать мне свою историю и пока другой доктор находился на дежурстве, Северну удалось сбежать из госпиталя. Без сомнения, это случилось во время одного из тех странных припадков, о которых я упоминал: вещь тем более удивительная, поскольку Северн казался слабее обычного после длительного напряжения, вызванного его ужасным повествованием, и смерть его ожидалась в ближайшие часы. Еще более удивительным оказалось то, что следы его босых ног были обнаружены в пустыне по направлению к Йох‑Вомбису. Они исчезли во время легкой песчаной бури; сам же Северн так до сих пор и не объявился…

Кларк Эштон Смит
ОБИТАТЕЛЬ БЕЗДНЫ

Распухая и быстро поднимаясь, как джинн, выпущенный из одного из сосудов Соломона, над горизонтом планеты появилось большое облако. Огромная колонна цвета ржавчины неслась над мертвой равниной, пересекая небо, темное, как соленая вода морей пустыни, высохших и ставших похожими на лужи среди песков.

– Похоже, опять надвигается песчаная буря, – заметил Маспик.

– Чем же еще это может быть? – отрывисто бросил Беллман. – В этих краях ни о каких других стихиях и слыхом не слыхивали. Эту адскую мешанину население планеты – Айхаи – называют зоорт ; и, кстати, он движется в нашу сторону. Я думаю, нам следует поискать укрытие. Меня как‑то однажды настиг зоорт, и я не порекомендую никому хотя бы раз вдохнуть пыли из этой ржавой окалины.

– Там, справа, на берегу бывшей реки, есть пещера, – сказал Чиверс, третий член группы, тщательно осматривающий пустыню беспокойным взглядом проницательных глаз.

Трое землян, заядлые искатели приключений, отказавшиеся от услуг марсианских гидов, вышли пять дней назад из сторожевого поста Ахум в безлюдный район, называемый Чаур. Здесь, в руслах великих рек, по которым уже многие столетия не текла вода, по слухам можно было натолкнуться на лежащее кучами, как груды соли, бледное, похожее на платину, золото Марса. Если фортуна окажется к ним благосклонна, их вынужденному изгнанию, длившемуся на красной планете много лет, скоро придет конец. Их предупреждали об опасностях Чаура, и они слышали в Ахуме странные, жуткие истории о том, почему не вернулись отправившиеся ранее золотоискатели. Но опасность, какой бы ужасной или экзотической она ни была, являлась всего лишь частью их повседневной рутинной жизни. Имея хорошие шансы найти груду золота в конце путешествия, они отправились бы в путь и через весь Хинном.

Их запасы провианта и бочонок с водой покоились на спинах трех странного вида млекопитающих, называемых вортлапы . Своими удлиненными ногами и вытянутыми шеями, покрытыми роговыми пластинами телами, они напоминали мифический гибрид ящера и ламы. Эти животные, хотя и неописуемо безобразные, были ручными и послушными, хорошо приспособленными к путешествию в пустыне, будучи в состоянии идти, не имея воды в течение месяцев.

Последние два дня искатели следовали по высохшему руслу безымянной, шириной в милю, древней реки, извивающейся среди холмов, которые благодаря тысячелетиям воздействия разрушительных сил природы превратились в небольшие пригорки. Вокруг не было ничего, кроме истертых валунов, гальки и мелкого шуршащего песка. Все замерло – молчаливое неподвижное небо, высохшее русло реки, голые, высохшие камни, лишенные признаков всякой растительности. Зловещий столб зоорта, увеличиваясь, приближался – единственный признак оживления в этой безжизненной стране. Покалывая своих вортлапов стрекалами с железными наконечниками – только они и могли увеличить скорость этих медлительных монстров – земляне направились к входу в пещеру, замеченному Чиверсом. Пещера находилась на расстоянии примерно в треть мили, и вход в нее располагался довольно высоко на отлогом берегу. Зоорт полностью закрыл солнце еще до того, как они оказались у подножия древнего склона, зловещие сумерки окутали все вокруг цветом высохшей крови. Вортлапы, издавая негодующий рев, стали взбираться по отлогому берегу, спускающемуся более или менее правильными уступами, отмечающими когда‑то медленное отступление вод древней реки. Колонна песка, поднимаясь и грозно закручиваясь, достигла противоположного берега в тот момент, когда искатели вошли в пещеру. Вход в пещеру находился на лицевой стороне низкого утеса, пронизанного жилами железной руды. Часть входа обрушилась и лежала грудами окислившегося металла и темной базальтовой пыли. Но отверстие еще оставалось достаточно свободным, чтобы впустить землян и вьючных животных. Темнота, тяжелая, свитая из черных нитей паутины, заполняла внутренность пещеры. Путешественники не могли представить себе ее размеров, пока Беллман не вынул из вьюка фонарь и не направил луч в окружающий их мрак.

Он едва пробил несколько метров, не определив всего размера пещеры, которая, гладко отполированным когда‑то текущими здесь водами полом, уходила в темноту и постепенно расширялась.

Отверстие входа потемнело, и на пещеру налетел зоорт. Слышались какие‑то неземные стоны. Налетевшие вихрем мельчайшие частицы песка жалили подобно измельченному алмазу.

– Песчаная буря продлится, по меньшей мере, с полчаса, – сказал Беллман. – Может, нам пройти в глубь пещеры? Возможно, мы и не найдем там ничего ценного. Но исследование поможет нам скоротать время. А, может, нам повезет, и мы натолкнемся на фиолетовые рубины или янтарно‑желтые сапфиры – они иногда встречаются в этих заброшенных дырах. Вам двоим тоже лучше взять фонари.

Его спутники сочли это предложение достойным, чтобы ему последовать. Вортлапов, благодаря чешуйчатой броне совершенно равнодушных к песчаному урагану, оставили у входа в пещеру. Чиверс, Беллман и Маспик, разрывая лучами фонарей сгустившийся мрак, который за все истекшие тысячелетия, возможно, никогда не испытал вторжения света, стали продвигаться в расширяющуюся глубь пещеры.

Она была голой и отдавала пустотой смерти давно заброшенных катакомб. Свет фонарей не давал ни единого блика на покрытом ржавчиной полу и стенах. Дно пещеры отлого шло вниз, на стенах, на высоте шести‑семи футов, виднелась отметка уровня когда‑то текущей здесь воды. Без сомнения, в давние времена здесь был тоннель подземного русла реки. Камни и мусор давно были унесены водой, и сейчас катакомбы напоминали зал некоего циклопического акведука, ведущего к гигантской подземной каверне. Ни один из искателей приключений не страдал избытком воображения и не был подвержен излишней нервозности, но всех троих охватили неясные предчувствия. Под покровами загадочной тишины снова и снова они, казалось, слышали невнятный шепот, подобно вздоху погребенного на недосягаемой глубине моря. В воздухе ощущался еле заметный привкус влаги, и чувствовалось почти неуловимое дуновение ветра. Самым странным было присутствие необъяснимого запаха, напоминающего одновременно логово животного и специфический дух жилья марсиан.

– Как считаете, встретится нам что‑нибудь живое? – спросил Маспик, с сомнением принюхиваясь.

– Вряд ли, – кратко ответил Беллман. – Даже дикие вортлапы избегают Чаур.

– Но в воздухе совершенно четко ощущается влага, – настаивал Маспик. – Это означает, что где‑то есть вода; а там, где есть вода, может быть и жизнь – возможно, опасного вида.

– У нас есть револьверы, – сказал Беллман. – Но я сомневаюсь, что они нам понадобятся – разве что встретим соперников – золотоискателей с Земли, – цинично добавил он.

– Послушайте, – донесся приглушенный голос Чиверса. – Вы слышите что‑нибудь?

Все трое замерли. Где‑то впереди, во мраке, они услышали протяжный невнятный звук неприятного на слух тембра. Он напоминал одновременно шуршание или дребезжание, будто по скальному грунту тянули что‑то металлическое, и чмоканье мириадов мокрых, огромных ртов. Вскоре он стал удаляться и стих где‑то глубоко внизу.

– Странно это все, – неохотно признался Беллман.

– А что это может быть? – спросил Чиверс. – Одно из тех многоногих подземных чудовищ, в полмили длиной, о которых рассказывают марсиане?

– Ты наслушался слишком много местных сказок, – упрекнул его Беллман. – Ни один землянин ничего подобного никогда не видел. Многие из этих глубоко залегающих каверн на Марсе были тщательно исследованы; и все пещеры, находящиеся в пустынных регионах, подобно Чаур, оказались полностью безжизненны. Не могу представить, что могло издавать подобный звук, – в интересах науки мне бы хотелось спуститься вниз и выяснить.

– Мне становится что‑то не по себе, – сказал Маспик. – Но я пойду, если вы оба решитесь.

Без дальнейших споров или комментариев трое изыскателей продолжили движение в глубь пещеры. Они шли довольно быстрым шагом уже минут пятнадцать и углубились на расстояние по меньшей мере в полмили от входа. Наклон дна пещеры становился круче, изменилась и структура стен: по обе стороны высились уступы из отливающего металлом камня, чередующиеся с колоннообразными нишами, глубину которых с помощью фонаря определить было невозможно.

Воздух стал тяжелым – обилие в нем влаги уже не вызывало сомнений. Чувствовалось дыхание застоявшихся древних вод. Липнущим зловонием пронизывал мрак подземелья запах диких животных и жилых помещений Айхаи, жителей Марса.

Беллман шел впереди. Внезапно его фонарь осветил край пропасти – старый канал здесь резко обрывался, а уступы стен расходились в разные стороны на неизмеримое расстояние. Подойдя к самому краю, он направил луч света в бездну, осветив уходящий вертикально вниз утес, обрывающийся у его ног в темноту. Дна пропасти не было видно. Мощности фонаря не хватало, чтобы осветить противоположную стену провала; вероятно, до нее было несколько миль.

– Похоже, когда‑то именно отсюда срывался поток, – заметил Чиверс. Оглядевшись, он подобрал небольшой булыжник и что есть силы зашвырнул далеко в пропасть. Земляне прислушивались, стараясь уловить момент падения, но прошло несколько минут, а из черной бездны так и не донеслось ни звука.

Беллман принялся обследовать скалистые уступы по обе стороны обрывающегося в бездну прохода. Справа он различил полого спускающийся вниз выступ, ведущий по краю пропасти на неопределенное расстояние. Начало спуска находилось несколько выше уровня пола пещеры, и к нему вели грубо вырубленные в стене ступени. Уходящий вниз выступ был шириною в два ярда, с небольшим уклоном и поразительно ровной поверхностью. Все указывало на то, что перед ним древняя дорога, вырубленная в скальном массиве. Над уступом нависала стена, образуя как бы разрубленную пополам сводчатую галерею.

– Вот и наша дорога в преисподнюю, – сказал Беллман. – И спуск к тому же достаточно легок.

– А есть ли смысл идти дальше? – спросил Маспик. – Что касается меня, то мрака и темноты уже довольно. И если впереди мы и найдем что‑нибудь, оно вряд ли будет представлять, какую‑либо ценность, а то и просто окажется неприятным.

Беллман стоял в нерешительности.

– Возможно, ты и прав. Но мне хотелось бы пройти по этому уступу, чтобы получить представление о величине каверны. Если вы с Чиверсом боитесь, вы можете подождать здесь.

Было очевидно, что Чиверс и Маспик не хотели признаваться в том тревожном беспокойстве, которое они испытывали. Они последовали за Беллманом вниз, прижимаясь к внутренней стене. Беллман же беззаботно шел по самому краю пропасти, часто направляя луч фонаря в огромный провал, поглощавший его слабый свет. Уступ все больше утверждал землян в правильности их догадок: перед ними была дорога – неизменная ширина, уклон, гладкая поверхность, сверху – нависшая арка скалы. Но кто мог построить эту дорогу и пользоваться ею? В какие забытые века и для какой загадочной цели была она задумана? Воображение землян пасовало перед колоссальной бездной из марсианской древности, зияющей перед ними и навевающей мрачные вопросы.

Беллман заметил, что по мере их продвижения стена медленно, но верно изгибалась вовнутрь. Вне всякого сомнения, следуя по этой дороге, они со временем обогнут всю пропасть. Дорога раскручивалась медленной, огромной спиралью, постепенно спускаясь вниз, возможно, к самой сердцевине Марса.

Искатели продвигались дальше в благоговейном молчании. Они были ужасно поражены, когда вдруг услышали в мрачных глубинах тот же своеобразный долгий звук или комбинацию звуков, слышанных ими чуть раньше наверху у входа в пещеру. Сейчас эти звуки рисовали в воображении другие образы: шуршание стало напоминать скрежет напильника; мягкое, равномернее чмоканье смутно напоминало звуки, производимые каким‑то громадным существом, пытающимся вытащить свои лапы из трясины.

Звук был необъясним и наводил ужас уже потому, что его источник находился далеко, что, в свою очередь, указывало на огромные размеры того, кто его издавал, и подчеркивало глубину пропасти. Услышанный в каверне под безжизненной пустыней, этот звук удивлял и поражал. Даже Беллман, до этого момента бесстрашно шагавший вперед, стал поддаваться необъяснимому ужасу, поднимающемуся как некая эманация из ночных глубин.

Шум стал слабеть и, наконец, прекратился, создавая впечатление, что его источник спустился по перпендикулярной стене в самые отдаленные глубины провала.

– Может вернуться? – спросил Чиверс.

– Пожалуй, да, – без колебаний согласился Беллман. – Чтобы обследовать это место, понадобится целая вечность.

Они начали подниматься обратно по уступу. Все трое, ощущая каким‑то шестым чувством приближение скрывающейся опасности, были обеспокоены и насторожены. Хотя с исчезновением странного звука каверна вновь погрузилась в тишину, изыскатели испытывали смутное чувство, что они были не одни. Откуда может прийти опасность, или какую она примет форму, они не могли предположить, но тревожное ощущение начинало перерастать в панику. Будто сговорившись, никто из них не стал упоминать об этом, не стали и обсуждать жуткую тайну, на которую так случайно натолкнулись.

Сейчас уже Маспик шел несколько впереди других. Они прошли, по меньшей мере, половину обратного пути до обрывающегося в пропасть канала, когда его фонарь, освещающий на двадцать футов дорогу впереди, высветил бледные фигуры, выстроившиеся по трое в ряд, загораживая им дорогу. Свет фонарей Беллмана и Чиверса, идущих сзади, также с ужасающей четкостью выхватил из темноты лица и тела этой неопределенной толпы.

Существа, стоявшие совершенно неподвижно и молчаливо, будто в ожидании землян, в общих чертах походили на Айхаи, аборигенов Марса. В то же время они, казалось, принадлежали к какому‑то деградировавшему и отклонившемуся от нормы виду – мертвенная бледность их тел, казавшихся покрытыми плесенью, могла означать только одно – жизнь в подземелье в течение многих поколений. Ростом они были ниже взрослых Айхаи, в среднем всего пять футов. Огромные, широко раздутые ноздри, выступающие, торчащие в стороны уши, бочкообразные грудные клетки, тонкие руки и ноги марсиан – но все они были безглазые. На лицах одних, там, где должны были быть глаза, еще можно было различить остатки рудиментарных отверстий; лица других зияли пустыми глазницами, по‑видимому, глазные яблоки были удалены.

– Боже! Что за ужасная компания! – вскричал Маспик. – Откуда они взялись? И чего они хотят?

– Не могу себе представить, – сказал Беллман. – Но наше положение довольно щекотливое – разве что они окажутся дружественно настроенными к нам. Они, должно быть, прятались вверху на выступах каверны, когда мы вошли в нее.

Выйдя смело вперед и оттеснив Маспика, он обратился к существам на гортанном языке Айхаи, многие из звуков которого с большим трудом едва могли произнести земляне. Некоторые из существ тревожно зашевелились и стали издавать пронзительные, похожие на писк звуки, имевшие мало сходства с марсианским языком. Было ясно, что они не могли понять Беллмана. Язык жестов, по причине их слепоты, также был бесполезен.

Беллман вынул револьвер, приглашая других последовать его примеру.

– Нам так или иначе необходимо прорваться через них, – сказал он. – А если не позволят нам пройти без борьбы ‑…щелчок взведенного курка закончил его мысль.

Этот металлический звук как будто послужил давно ожидаемым сигналом – толпа слепых бледных существ внезапно ожила и хлынула на землян. Это было похоже на наступление автоматов – неотразимое движение машин, согласованное и методичное, находящееся под управлением скрытой силы. Беллман нажал на курок раз, два и три, стреляя в упор. Промахнуться было невозможно; но пули оказались так же тщетны, как камешки, брошенные в неудержимо несущийся потек. Безглазые существа не дрогнули, хотя у двоих из них потекла желтовато‑красная жидкость – кровь марсиан. Один из них, двигавшийся с дьявольской уверенностью, – пули его не задели, – схватил руку Беллмана и своими длинными четырехсуставными пальцами вырвал у него револьвер прежде, чем тот смог еще раз нажать на курок. К удивлению Беллмана, существо не пыталось отобрать у него фонарь, который он и сейчас держал в левой руке; брошенный в темноту и пустоту рукой марсианина, сверкнул стальным блеском кольт. Мертвенно‑бледные тела, давясь и толкаясь на узкой дороге, окружили его, придавив так плотно, что активное сопротивление оказалось невозможным. Чиверс и Маспик, успев сделать всего несколько выстрелов, также лишились оружия, но по какой‑то необъяснимой причине им тоже сохранили фонари.

Весь этот эпизод продлился всего несколько мгновений. Надвигающаяся толпа задержалась лишь на секунду, когда нескольких ее членов, застреленных Чиверсом и Маспиком, их собратья поспешно сбросили в пропасть. Наконец, передние ряды, ловко расступившись, окружили землян и заставили их повернуть обратно. Вновь тесно сжав путешественников в тиски отвратительных тел, толпа понесла их вниз. Они ничего не могли сделать с кошмарным потоком и заботились лишь о том, как бы не потерять фонари. Они мчались с ужасающей скоростью по тропе, которая вела еще глубже в бездну, изыскатели сами стали частью этой безглазой и таинственной армии, видя перед собой только освещенные спины кошмарных существ. Десятки марсиан неумолимо подгоняли их. Спустя некоторое время положение, в котором они оказались, стало оказывать на них парализующее действие. Казалось, они идут уже не человеческими шагами, а двигаются с быстротой и автоматизмом, подобно холодным и липким существам, тесно обступившим их. Мысли, желания даже ужас были притуплены неземным ритмом ведущих в пропасть шагов. Скованные этим гипнотическим ощущением, чувством полной нереальности происходящего, они лишь переговаривались друг с другом, произнося односложные фразы, слова, которые, казалось, утратили свое значение. Это напоминало речь механических автоматов. Безглазые люди не произносили ни слова – единственным звуком было непрекращающееся шлепанье бесчисленных ног по камню.

Они продвигались все дальше и дальше, и на смену часам мрака так и не приходило время рассвета. Медленно, мучительно дорога поворачивала вовнутрь, как будто делая витки внутри огромного слепого Вавилона. Землянам казалось, что они уже многократно обошли пропасть по этой ужасающей спирали; но расстояние, которое они прошли, и действительные размеры ошеломляющей бездны были непостижимы.

Не считая света фонарей, мрак вокруг оставался абсолютным, неизменным. Он был древнее солнца и заполнял пещеры всю прошедшую вечность. Чудовищным бременем мрак нависал над ними, пугающе зиял под ногами. Откуда‑то снизу поднималось все усиливающееся зловоние застоявшихся вод. И по‑прежнему не раздавалось ни звука, кроме мягкого и равномерного шлепанья ног, спускающихся в бездонный Абаддон.

Но вот, наконец, как будто по прошествии столетий ночи и мрака, движение в бездну остановилось. Беллман, Чиверс и Маспик почувствовали, как ослабло давление скучившихся тел, почувствовали, что стоят на месте, хотя мозг по‑прежнему продолжал пульсировать нечеловеческим ритмом ужасного спуска. Здравый смысл и ужас происходящего медленно возвращались к ним. Беллман поднял фонарь, и пятно света осветило толпу марсиан, многие из которых уже разбрелись по большой каверне, где заканчивалась окружающая пропасть дорога. Другие же оставались поблизости, будто сторожили землян. Они настороженно вздрагивали при каждом движении Беллмана, как будто улавливали их каким‑то сверхъестественным чувством.

Рядом, справа, ровный пол пещеры резко обрывался. Подойдя к краю, Беллман увидел, что пещера была образована открытой каверной в вертикальной стене. Далеко‑далеко внизу во мраке играли фосфоресцирующие отблески, как светящиеся огоньки подводного царства океана. Его обдало зловонным дыханием теплого ветра; и он услышал вздохи вод, накатывающихся на скалы, – вод, колышущихся в этой бездне неисчислимые тысячелетия, пока происходило высыхание планеты.

Преодолевая головокружение, он отошел прочь. Его спутники стали обследовать внутренность пещеры. Похоже, она была искусственного происхождения – то в одном, то в другом месте лучи фонарей выхватывал из мрака громадные колонны, испещренные глубоко врезанными в них барельефами. Кто и когда их вырезал, оставалось такими же неразрешимыми загадками, как и происхождение вырубленной в скалах дороги. Детали барельефов были так же непотребны, как и видения сумасшедших; в тот краткий миг, когда их обегал луч фонаря, они шокировали взгляд подобно сильному удару, передавая нечеловеческое зло, бездонные низменные чувства.

Пещера была действительно огромных размеров и уходила далеко в глубь скалы, с многочисленными выходами, дающими доступ к ее дальнейшим разветвлениям. Лучи фонарей изгоняли тени, колышущиеся в стенных нишах, высвечивали неровности дальних стен, уходящих вверх в недоступный мрак, дрожали на существах, бродящих взад и вперед подобно чудовищным комкам живой плесени, оживляли на короткое мгновение бледные, похожие на полипы растения, прилипшие отвратительными формами к темным камням. Место это угнетало, оно подавляло чувства, сокрушало мозг. Сами камни являлись воплощением мрака, а свет и зрение были эфемерными незваными гостями в этих владениях слепых. Почему‑то землян угнетала убежденность, что бегство отсюда невозможно. Странная летаргия охватила их. Оки даже не обсуждали свое положение, а просто стояли, равнодушные и молчаливые.

Вскоре из зловонного мрака появилось несколько марсиан. С таким же контролируемым автоматизмом, отмечающим все их действия, они вновь собрались возле путешественников и принялись подталкивать их в зияющую внутренность пещеры.

Шаг за шагом трое несчастных продвигались в этой жуткой процессии прокаженных. Отвратительного вида толпа все увеличивалась; по мере продвижения в глубь пещеры перед ними открывались все новые и новые залы, где они обнаруживали все новых и новых мерзких существ, дремлющих во мраке ночи. Их сковывало вначале слабое, но постепенно усиливающееся чувство сонливости, какое обычно вызывают зловонные ядовитые испарения. Они пытались противиться этой зловещей и губительной сонливости. Дурман все усиливался, и, наконец, они приблизились к источнику внушающих ужас эманации.

Между толстыми, уходящими ввысь колоннами пол пещеры образовывал возвышение в виде алтаря, состоящего из семи наклонных пирамидальных ярусов. Наверху алтаря виднелась фигура из светлого металла, не превышающая зайца, но невообразимо чудовищная и отвратительная.

Странная, неестественная сонливость землян, казалось, усилилась, когда они стали рассматривать это изображение. Марсиане беспокойно проталкивались вперед, как идолопоклонники, собирающиеся перед своей святыней. Беллман почувствовал, как чьи‑то пальцы сжимают его руку. Обернувшись, он увидел у своего локтя совершенно неожиданное и удивительное существо. Такое же бледное и грязное, как и обитатели пещеры, с зияющими пустыми глазницами вместо глаз, но создание это, безусловно, являлось (или, по крайней мере, было когда‑то) человеком! Он был бос, из одежды на нем сохранилось только несколько полуистлевших от времени лохмотьев цвета хаки. Его белая борода и волосы на голове были покрыты слизистой грязью и забиты всевозможным сором. Вероятно, когда‑то он был одного с Беллманом роста, но сейчас согбенная спина и крайняя истощенность сделали его не выше окружающих карликовых марсиан. Он дрожал в лихорадочном ознобе и почти идиотский вид безнадежности и ужаса был запечатлен на чертах его лица.

– Боже мой! Кто вы? – вскрикнул Беллман, внезапно приведенный шоком в состояние бодрствования.

В течение нескольких мгновений человек этот бормотал что‑то невразумительное, словно забыл слова человеческой речи, или уже больше не был способен произносить эти звуки. Затем прохрипел слабым голосом, постоянно запинаясь и прерывая свое повествование;

– Вы земляне! Земляне! Они сказали мне, что вас захватили… так же, как они захватили меня… Когда‑то я был археологом… Меня звали Чалмерс… Джон Чалмерс. Это было давно… Я не знаю, сколько лет прошло. Я прибыл в Чаур исследовать древние руины. Они захватили меня – эти существа из бездны… И с тех пор я нахожусь здесь. Побег невозможен… Обитатель Бездны следит за этим.

– Но кто эти существа? И чего они хотят от нас? – спросил Беллман.

Чалмерс, казалось, несколько восстановил свои силы. Его голос зазвучал более отчетливо и ровно.

– Они – дегенерировавшие остатки Йорхи, древней марсианской расы, которая существовала еще до Айхаи. Все полагают, что они полностью вымерли. Руины некоторых их городов все еще сохранились в Чаур. Насколько я мог узнать (а я теперь могу говорить на их языке), это племя было загнано под землю высыханием Чаур, и они следовали за уходящими водами подземного озера, лежащего на дне этой бездны. Сейчас они мало чем отличаются от животных, и они поклоняются таинственному монстру, живущему в озере… Обитателю Бездны, как они его называют… существу, которое может подниматься по отвесной скале. Маленький идол, которого вы видите на алтаре, – это изображение этого монстра. Сейчас они собираются провести одну из своих религиозных церемоний, и хотят, чтобы вы приняли в ней участие. А я должен проинструктировать вас… Это станет началом вашего посвящения в жизнь Йорхи.

Беллман и его спутники, слушая странное заявление Чалмерса, испытывали смешанное чувство кошмарного отвращения и удивления. Бледнеое, безглазое, со спутанной бородой лицо существа, стоявшего перед ними, казалось, несло на себе отпечаток той же деградации, которую они заметили у жителей пещеры. Его уже вряд ли можно было назвать человеком. Без сомнения, его надломил ужас долгого плена, в темноте, среди чуждой ему расы.

Путешественники чувствовали, что находятся среди отвратительных тайн, а пустые глазницы Чалмерса невольно наталкивали на вопрос, который никто из них не решался задать.

– А что это за церемония? – спросил Беллман, помолчав некоторое время.

– Пойдемте, я покажу вам. – В срывающемся голосе Чалмерса прозвучала странная живость. Он потянул Беллмана за рукав и начал подниматься на пирамиду алтаря с легкостью и уверенностью, говорящими о том, что путь этот был ему хорошо знаком. Двигаясь, как во сне, Беллман, Чиверс и Маспик последовали за ним. Изображение идола не было похоже ни на что из всего, что они видели когда‑либо на красной планете – или где бы то ни было еще. Изваяние из странного металла, казавшегося светлее и мягче золота, представляло собой фигуру горбатого животного, покрытого гладким нависающим панцирем, из‑под которого по‑черепашьи выглядывали голова и конечности. Голова, плоская и треугольная, как у ядовитых змей, была безглазой. По углам разреза безжалостного рта изгибались вверх два длинных трубчатых хоботка с присосками на концах. Существо обладало двумя рядами коротких ножек, расположенных на одинаковом друг от друга расстоянии под панцирем, а под припавшим к земле телом спиралью извивался странный длинный хвост. Основания лап были круглыми и напоминали по форме маленькие перевернутые бокалы.

Грязный и животный – плод воображения чьего‑то атавистического безумия – идол, казалось, дремал на алтаре. Он излучал эманации медленного, незаметно подкрадывающегося ужаса, притуплял чувства исходящим от него оцепенением. Такие же эманации исходили когда‑то от первобытных миров до того, как появился свет, когда жизнь кипела и лениво пожирала все вокруг в темном, слепом иле.

– И это чудовище действительно существует? – казалось, Беллман слышал свой собственный голос через наползающий покров дремоты, как будто кто‑то другой заговорил и разбудил его.

– Это Обитатель Бездны, – пробормотал Чалмерс. Он наклонился над идолом, и его вытянутые вперед пальцы затрепетали в воздухе, двигаясь взад и вперед, как будто он хотел приласкать бледный ужас. – Йорхи создали этого идола очень давно, – продолжил он. – Я не знаю, как он был сделан… И металл, из которого его отлили, ни на что не похож… Какой‑то новый элемент.

– Поступайте, как я… и вам уже не будет так противна темнота… Вам не будут уже нужны ваши глаза. Вы будете пить гнилую, вонючую воду озера, будете поедать сырых слизней, слепых рыб и озерных червей и находить их вкусными… И вы не узнаете, когда Обитатель Бездны придет и возьмет вас.

С этими словами он принялся ласкать изваяние, поглаживая горбатый панцирь и плоскую змеиную головку. Его слепое лицо приняло выражение мечтательной апатичности курильщика опиума, его речь превратилась в бессвязное бормотание и стала напоминать звуки плещущейся густой жидкости. Его окружал ореол странной, нечеловеческой порочности.

Беллман, Чиверс и Маспик, с удивлением наблюдая за ним, внезапно заметили, что на алтарь хлынули бледные марсиане. Некоторые из них протиснулись на другую сторону и, расположившись напротив Чалмерса, также принялись гладить изваяние, совершая как бы некий фантастический ритуал прикосновения. Они водили тонкими пальцами по его отвратительным очертаниям; их движения, казалось, следовали четко прописанному порядку, от которого ни один из них не отклонялся. Они издавали звуки, напоминающие писк сонных летучих мышей. На их мерзких лицах был написан наркотический экстаз. Совершив свою причудливую церемонию, стоявшие у алтаря фанатики отходили от изваяния. Но Чалмерс, уронив голосу на покрытую лохмотьями грудь, продолжал ласкать его медленными и сонными движениями. Со смешанным чувством отвращения и любопытства земляне, подталкиваемые стоящими позади марсианами, подошли ближе и положили свои руки на идола. Вся эта процедура казалась им чрезвычайно таинственной и в какой‑то степени отталкивающей, но представлялось разумным следовать обычаям захвативших их марсиан.

Изваяние было холодным на ощупь и липким, будто совсем недавно лежало в куче слизи. Но под кончиками пальцев оно казалось живым, пульсируя и увеличиваясь. Тяжелыми нескончаемыми волнами от него исходили эманации, которые можно было описать только как наркотический магнетизм или электрические колебания. Создавалось впечатление, что неизвестный металл испускал какой‑то мощный алкалоид, воздействующий на нервные окончания благодаря поверхностному контакту. Беллман и его спутники почувствовали, как быстро, без всякого сопротивления таинственная вибрация пронизывает их тела, заволакивает их глаза и наполняет кровь тяжелой сонливостью. Дремотно размышляя, они пытались объяснить самим себе этот феномен в терминах земной науки; но когда наркоз стал усиливаться все подавляющим опьянением, они забыли о своих предположениях.

Чувствами, как бы плавающими в странной темноте, они смутно ощущали давление толкающихся тел, сменяющих друг друга на вершине алтаря. Вскоре часть из них, видимо, пресытившись наркотическими эманациями, вынесла с собой путешественников по наклонным ярусам алтаря, и вместе с обмякшим, отупевшим Чалмерсом они оказались на полу пещеры. Все еще держа фонари в онемевших пальцах, изыскатели увидели, что пещера кишела бледным народцем, собравшимся на эту дьявольски жуткую церемонию. Сквозь неясные очертания теней изыскатели наблюдали, как люди из бездны бурлящим потоком взбегали наверх пирамиды и затем скатывались вниз, как живая, пораженная проказой, ворсистая лента.

Чиверс и Маспик, первыми испытавшие на себе влияние излучения, опустились на пол пещеры и забылись тяжелым сном. Но Беллман, обладавший большей сопротивляемостью организма, казалось, медленно падал и плыл в мире темных грез. Он испытывал аномальные, доселе совершенно неизвестные ему ощущения. Вокруг него нависла некая почти осязаемая могущественная Сила, для которой он не мог подобрать видимого образа: Сила, источающая миазмы, вызывающие дурной сон. В этих сновидениях, по какой‑то неощутимой традиции, забывая последние проблески своего человеческого «Я», Беллман каким‑то образом отождествлял себя с безглазым народцем; он жил и двигался как они – в глубоких кавернах, на темных дорогах. И в то же время – как будто благодаря участию в непотребном мерзком ритуале – он был чем‑то еще; Существом без имени, управляющим слепым народцем и обожаемом ими; созданием в древних зловонных водах, в непостижимых глубинах и периодически выходящим на поверхность, чтобы с жадностью набрасываться на все живое и пожирать его. В этой двойственности бытия Беллман одновременно и насыщался безглазым народцем на своего рода пиршествах, и сам был пожираемым вместе с ними. В качестве третьего элемента, составляющего полную гармонию этой личности, был идол – но только в осязательном, а не в зрительном плане, поскольку здесь не было ни проблесков света, ни даже воспоминаний о нем.

Беллман так и не понял, когда он перешел от этих неясных кошмаров к тяжелому беспробудному сну, и были ли они вообще. Его пробуждение, темное и летаргическое, вначале напоминало продолжение сновидений. Приоткрыв слипшиеся веки, он увидел на полу луч света выроненного им фонаря. Свет падал на что‑то, чего он сначала не мог распознать, его сознание было все еще притуплено. Сначала им овладело какое‑то беспокойство; наконец, зарождающийся ужас пробудил к жизни все его чувства.

Постепенно он пришел к осознанию того, что увиденное им лежащее на полу нечто было ни чем иным, как наполовину съеденным телом Чалмерса. На обглоданных костях виднелись лохмотья из полуистлевшей материи; и хотя голова отсутствовала, останки явно принадлежали землянину.

Беллман, шатаясь, поднялся и осмотрелся вокруг взглядом, затуманенным пеленой мрака. Чиверс и Маспик лежали рядом с ним в каком‑то тяжелом оцепенении, а вдоль пещеры и на всех семи ярусах алтаря лежали поклоняющиеся изваянию марсиане.

Пробуждающемуся от летаргического сна Беллману показалось, что он слышит какой‑то знакомый шум: звуки скользящего тела и равномерного всасывания, одновременно постепенно стихающие среди массивных колонн за спящими телами. В воздухе повис запах гнилой воды.

На каменном полу Беллман различил множество мокрых отпечатков странной круглой формы, какие могли бы оставить, например, ободки перевернутых больших чашек. Подобно отпечаткам следов ног, они уходили от тела Чалмерса во мрак внешней пещеры, обрывающейся в бездну: в том же направлении, в котором удалялся странный шум, теперь уже почти неслышимый. Безумный ужас охватил Беллмана, окончательно разрушая чары, все еще опутывавшие его. Он наклонился над Маспиком и Чиверсом и стал по очереди грубо трясти их, пока они не открыли глаза и не начали протестовать, сонно бормоча что‑то.

– Поднимайтесь, черт вас возьми, – пригрозил им Беллман. – Если когда‑нибудь нам и представился случай сбежать из этой адской дыры, то самое время сделать это сейчас.

После многочисленных проклятий и упреков, с помощью огромных физических усилий, ему удалось поднять своих спутников на ноги. В полусонном состоянии они, казалось, не заметили останков того, кто был когда‑то несчастным Чалмерсом. Шатаясь, как пьяные, они последовали за Беллманом среди лежащих повсюду марсиан, прочь от пирамиды, на которой светлое изваяние по‑прежнему тягостно нависало зловещей дремотой над своими почитателями.

Клубящаяся тяжесть нависала над Беллманом, одновременно ощущалась и расслабленность, вызванная наркотическими чарами. Но он уже ощутил возвращающееся чувство собственной воли и огромное желание сбежать из этой бездны, от всего того, что обитало в ее темноте. Его спутники, совершенно порабощенные погружающей в сон силой, восприняли его руководство и предводительство оцепенело и бессмысленно, подобно скотам.

Беллман был уверен, что сможет вернуться назад тем же путем, по которому они следовали к алтарю. Этот путь оказался также и маршрутом, по которому продвигалось существо, оставившее на камнях кругообразные отметки зловонной мокроты. Проблуждав, как им показалось, очень долго, среди колонн с отвратительными барельефами, изыскатели подошли, наконец, к обрыву в пропасть, к тому самому портику черного Тартара, из которого открывался вид вниз, в зияющую бездну. Там, далеко внизу, в гниющих водах, разбегались расширяющиеся фосфоресцирующие круги, как будто воды только что приняли погружение тяжелого тела. У самых ног, вплоть до края пропасти, на скале виднелись влажные круглые отпечатки.

Они повернулись и пошли прочь от обрыва. Беллман, содрогаясь от воспоминаний о своих безумных грезах и от ужаса пробуждения, разыскал в углу пещеры начало ведущей вверх дороги, поднимающейся по кромке обрыва дороги, которая должна будет привести их назад к утраченному солнцу. По его приказу Маспик и Чиверс выключили свои фонари, чтобы иметь в запасе батарейки. Было неясно, сколько еще времени они могли идти, а свет был первой необходимостью путешественников. Света одного фонаря Беллмана будет достаточно, и он послужит им всем, пока батарейки полностью не разрядятся. Из пещеры черного сна, в которой марсиане лежали вокруг гипнотизирующего изваяния, не доносилось ни звука. Не было видно там и никакого движения. Но страх, подобного которому он никогда не испытывал за время всех своих приключений, вызвал у Беллмана приступ тошноты и едва не привел к обмороку, в то время как он стоял, прислушиваясь, у выхода из пещеры.

В пропасти тоже царила тишина, и фосфоресцирующие круги перестали разбегаться в пучине ее вод. И, тем не менее, эта тишина каким‑то образом затуманивала чувства, сковывала все члены тела. Она поднималась вокруг Беллмана, как липкая слизь, идущая с самого дна преисподней, в которой, казалось, ему суждено было утонуть.

С невероятным усилием он начал подниматься вверх по дороге, таща за собой своих спутников, проклиная их и награждая пинками, пока они, наконец, послушно не пошли за ним, как сонные животные.

Это был подъем из преддверия ада, восхождение из бездны тьмы, казавшейся осязаемой и вязкой. Все дальше и вверх с трудом тащились земляне, двигаясь по однообразному, едва заметно изгибающемуся уклону, где все меры расстояния были утрачены, а время измерялось только вечным повторением шагов. Темнота ночи редела перед слабым лучом фонаря Беллмана, сзади она смыкалась за ними все поглощающим морем, неумолимым и терпеливым, дожидаясь своего часа, когда свет фонаря, наконец, погаснет.

Заглядывая периодически через край провала, Беллман замечал, что свечение глубинных вод постепенно ослабевало. Фантастические образы рождались в его воображении. Это было похоже и на последние отблески адского огня в некоем погасшем инферно, и на погружение галактических туманностей в черное межзвездное пространство за пределами Вселенной. Он чувствовал головокружение, как у смотрящего в бесконечное пространство… Вскоре внизу осталась только густая чернота, и по этому признаку Беллман определил, какое огромное расстояние они преодолели на пути вверх.

Чувства голода, жажды, усталости были подавлены чувством страха, охватившим Беллмана. С Маспика и Чиверса также стала, хотя и очень медленно, спадать пелена сонливости, и они тоже стали ощущать довлеющую над ними тень ужаса, бескрайнего, как сама ночь. Чтобы заставить их идти вперед, уже больше не требовалось пинков и угроз Беллмана.

Ночь повисла над ними – зловещая, древняя, усыпляющая. Она напоминала густой и зловонный мех летучих мышей: нечто материальное, забивающее легкие, умертвляющее все чувства. Она была молчалива, как тяжелый сон мертвых миров… Но из этой тишины, по прошествии, казалось, целого ряда лет, вдруг возник и застигнул врасплох беглецов такой знакомый двойной звук: шум чего‑то скользящего по камням далеко внизу в бездне и одновременно чмокающий звук существа, вытаскивающего свои лапы из трясины. Необъяснимый и вызывающий безумные, неуместные мысли, как звуки, услышанные в бреду, он довел ужас землян до неистового сумасшествия.

– Боже! Что это? – выдохнул Беллман. Казалось, он вспомнил слепых существ, вызывающих отвращение, но вполне реальных на ощупь, формы первобытной ночи, которые не были разумной частью человеческих воспоминаний. Его сновидения, кошмарное пробуждение в пещере, гипнотизирующий идол, наполовину съеденное тело Чалмерса, намеки, которые ронял Чалмерс, мокрые круги, ведущие к бездне, – все это возвратилось к Беллману как плод страдающего безумием воображения, чтобы наброситься на него на этой ужасной дороге, на полпути от подземного моря к поверхности Марса.

Ответом на вопрос Беллмана был только продолжающийся шум. Казалось, он становился громче, поднимаясь снизу по вертикальной стене. Маспик и Чиверс, включив свои фонари побежали, делая отчаянные прыжки; и Беллман, потеряв последние остатки контроля над собой, следовал за ними. Это был бег наперегонки с неизвестным ужасом. Заглушая учащенное биение сердец, громкий топот их ног, в ушах землян по‑прежнему раздавался этот зловещий, необъяснимый звук. Казалось, они пробежали уже целые мили темноты, а шум все приближался, поднимаясь из бездны под ними, как будто его издавало существо, взбирающееся по отвесной скале.

Сейчас звук уже казался пугающе близким – и доносился откуда‑то впереди. Внезапно он стих. Лучи фонарей Маспика и Чиверса, двигающихся рядом, высветили припавшее к камням существо, заполнявшее всю двухъярдовую ширину уступа.

Хотя они и были видавшими виды искателями приключений, земляне зашлись бы истерическим криком или бросились бы со скалы в пропасть, если бы вид этого монстра не вызвал у них оцепенения. Будто бледный идол с пирамиды, разросшийся до огромных размеров и отвратительно живой, поднялся из бездны и, припав к скале, сидел перед ними!

Это, очевидно, и было существо, которое изображало то, внушающее ужас, изваяние: существо, которое Чалмерс назвал Обитателем Бездны. Горбатый, чудовищных размеров панцирь, смутно напоминающий броню глиптодонта, сиял блеском влажного белого металла.

Безглазая голова, настороженная и в то же время дремлющая, была выдвинута вперед на непристойно выгнутой шее. Дюжина или больше коротких ножек с чашеобразными присосками косо выступали из‑под нависающего панциря. Два хобота, каждый длиной в ярд, с теми же присосками, выходили из углов прорези ужасной полости и медленно покачивались в воздухе перед землянами.

Это создание казалось таким же древним, как и сама умирающая планета – неизвестная форма первобытной жизни, обитающая в застоявшихся пещерных водах.

Стоя перед монстром, земляне чувствовали себя опоенными той же зловещей и губительной сонливостью, вызываемой гипнозом того же минерала, из которого было выполнено его изваяние. Несчастные оставались стоять, направив лучи фонарей прямо на этот Ужас. Они не могли ни двинуться, ни закричать, когда он внезапно поднялся и выпрямился, показав покрытое костяными пластинами брюхо и необычайный раздвоенный хвост, скользящий с металлическим скрежетом по скале. Открывшиеся многочисленные лапы были полыми внутри и напоминали перевернутые чаши; из них сочилась зловонная жидкость. Без сомнения, они служили присосками чудовищу, помогая передвигаться по вертикальной поверхности.

Короткими, быстрыми и уверенными движениями задних лап, опираясь на хвост, монстр приблизился к беспомощным людям. Два хобота безошибочно изогнулись и опустились на глаза Чиверса, стоящего с запрокинутым вверх лицом. На какое‑то мгновение они покоились там, целиком закрывая глазницы. Затем раздался дикий, агонизирующий крик, и стремительным движением, гибким и энергичным, подобно броску змеи, полые концы хоботов оторвались от лица Чиверса.

Изгибаясь от боли, усыпленный наркотическим воздействием чудовища, он медленно покачивался. Стоящий рядом с ним Маспик, как в тусклом сне, отметил зияющие пустотой глазницы товарища… И это было последним, что он увидел. В это же мгновение монстр бросил Чиверса, и ужасные присоски, сочащиеся кровью и зловонной жижей, опустились на его глаза.

Беллман, стоявший позади своих спутников, осознавал происходящее как сторонний свидетель отвратительного и мерзкого кошмара, не имеющий сил ни вмешаться, ни убежать. Он стоял и наблюдал за манипуляциями органов с присосками, слышал единственный ужасный вскрик Чиверса и вскоре последовавший за ним вопль Маспика. Мелькнув над головами его спутников, продолжавших сжимать в онемевших пальцах теперь уже бесполезные фонари, хобот, наконец, опустился на его лицо…

…С залитыми кровью лицами, в сопровождении дремлющего и в то же время бдительного и неумолимого безглазого монстра, который следовал за ними по пятам и подгонял их, не давая свалиться с обрыва в пропасть, трое землян начали свой второй спуск по дороге, ведущей вниз, в покрытый мраком ночи Авернус.

Говард Лавкрафт
В СТЕНАХ ЭРИКСА

Прежде чем попытаться уснуть, я должен сделать кое‑какие записи, предваряющие мой официальный отчет обо всем происшедшем. Явление, с которым мне довелось столкнуться, кажется настолько своеобразным и настолько противоречащим нашему прошлому опыту и нашим видам на будущее, что несомненно заслуживает самого подробного описания.

* * *

Я прибыл на главный космодром Венеры 18‑го марта по земному или VI.9 поместному календарю. Будучи зачислен в состав основной группы под началом Миллера, я получил необходимое снаряжение – в первую очередь часы, настроенные на более быстрое планетарное вращение Венеры – и прошел обычный курс адаптации к работе в газовой маске. Через два дня я был признан годным к исполнению своих обязанностей.

На рассвете VI.9 я покинул форт «Кристальной Комнании» на Terra Nova и двинулся южным маршрутом, нанесенным на карту воздушной разведкой Андерсона. Начало пути было не из легких – после дождя эти джунгли всегда становятся труднопроходимыми. Влага придает сплетающимся лианам и ползучим растениям необычайную упругость и жесткость, так что над иными из них ножу приходилось трудиться по десятку минут. Ближе к полудню начало подсыхать, стебли растений размякли и разрубались уже с одного удара – но и теперь я не смог развить достаточную скорость. Эти кислородные маски Картера слишком тяжелы, постоянное их ношение уже само по себе утомительно. Маски Дюбуа с пористым резервуаром вместо трубок ничуть не уступают им в надежности при вполовину меньшем весе.

Детектор кристаллов функционировал исправно, все время указывая

направление, совпадающее сданными Андерсона. Меня всегда занимал принцип работы этого прибора, не имеющего ничего общего с жалким надувательством вроде тех «чудодейственных прутьев», с помощью которых когда‑то давным‑давно на Земле разные шарлатаны якобы открывали залежи подземных богатств. Судя по показаниям детектора, в пределах тысячи миль отсюда находилось очень крупное месторождение кристаллов, которое, впрочем, наверняка было под охраной этих гнусных полулюдей‑полуящериц. Вероятно, они полагают нас, прибывших на Венеру за кристаллами, такими же дураками, какими мы полагаем их самих, падающих ниц и пресмыкающихся в грязи при одном только виде подобной штуковины или же водружающих ее на пьедестал в центре своих храмов. Им для своей же пользы было бы гораздо лучше обзавестись каким‑нибудь другим объектом поклонения. Не будь в этом замешана религия, они позволили бы нам взять столько кристаллов, сколько мы сочтем нужным, – ведь даже если бы они научились извлекать из них энергию, запасов все равно с лихвой хватило бы и на эту планету, и на нашу Землю. Лично мне уже надоело обходить стороной главные месторождения и рыскать в поисках единичных кристаллов по долинам заросших джунглями рек. В ближайшее время я намерен обратиться в соответствующие инстанции с просьбой о посылке армии для поголовного уничтожения этих чешуйчатых тварей. Двадцати кораблей с десантом будет вполне достаточно для того, чтобы провернуть всю операцию. Нельзя же, в самом деле, приравнивать этих существ к людям только из‑за их так называемых «городов» и «башен». Если не брать во внимание кое‑какие навыки в строительстве да еще, пожалуй, их мечи и отравленные дротики, то остается признать, что они совершенно бездарны и примитивны, сами же эти «города» вряд ли представляют из себя нечто большее, нежели земные муравейники и бобровые плотины. Мне также кажется весьма сомнительной их способность к полноценному языковому общению – все рассуждения насчет обмена мыслями посредством особых, расположенных на груди щупалец поражают меня своей нелепостью. Что вводит многих в заблуждение, так это их манера передвигаться на двух задних конечностях – случайное совпадение, делающее их отдаленно похожими на людей.

Я надеялся на этот раз миновать полосу венерианских джунглей, не встретив на своем пути туземцев с их проклятыми дротиками. В былые времена, до того, как мы начали охотиться за кристаллами, такая встреча могла закончиться вполне мирно, однако в последнее время эти мерзавцы превратились в сущее бедствие – нападения на людей, а то и перерезание наших водопроводных линий стали вполне обычным явлением. Я все больше убеждаюсь в наличии у них особого чутья на кристаллы – в этом смысле они не уступают самым точным нашим приборам. Никто не помнит случая, чтобы они нападали на человека, который не имел при себе кристаллов – не считая, конечно, обстрелов с дальних дистанций.

Около часа пополудни сильно пущенный дротик едва не сбил шлем с моей головы, в первую секунду мне даже показалось, что повреждена одна из кислородных трубок. Хитрые твари подкрадывались абсолютно бесшумно и благодаря своей окраске были неразличимы на фоне джунглей, но, резко крутнувшись на каблуках и целясь по шевелящимся растениям, я все же достал троих из лучевого пистолета. Один из убитых оказался ростом в добрые восемь футов, с головой, чем‑то напоминающей морду тапира. Двое других особей были обычного семифутового роста. Они всегда нападают группами, стараясь взять верх числом, – один полк солдат с лучевым оружием мог бы преподать хороший урок несметной орде таких горе‑вояк. Удивительно, как они вообще сумели стать господствующим видом на планете. Впрочем, здесь нет каких‑либо иных живых существ, превышающих по уровню развития змеевидных акманов и скорахов или летающих туканов с другого континента – если, конечно, в пещерах Дионейского плато не скрывается что‑нибудь, пока еще неизвестное науке.

Около двух часов дня стрелка детектора сместилась к западу, показывая наличие отдельных кристаллов впереди и справа по курсу. Это подтверждало сообщение Андерсона, и я уверенно повернул в ту сторону. Идти стало труднее, местность теперь поднималась в гору и кишела различными мелкими гадами и побегами плотоядных растений. Мне то и дело приходилось разрубать ножом угратов или давить ботинками скорахов; мой кожаный комбинезон был весь в пятнах от разбивавшихся о него с налету крупных насекомообразных дарохов. Солнечный свет едва пробивался сквозь поднимавшуюся от земли дымку, слякоть не просыхала; с каждым шагом я погружался в нее на пять или шесть дюймов, вытаскивая ноги с гулким чавкающим звуком. Натуральная кожа моего комбинезона – не самый подходящий материал для этого климата. Обычная ткань, разумеется, еще хуже – она бы здесь просто сгнила; но тонкая прочная ткань из металлических волокон (наподобие специального свитка для записей, болтавшегося в герметической кассете у меня на поясе) пришлась бы куда более кстати.

Приблизительно в половине четвертого я остановился пообедать – если, конечно, пропихивание пищевых таблеток через щель в маске можно назвать обедом. Продолжив путь, я очень скоро обратил внимание на разительную перемену в окружающем пейзаже – со всех сторон ко мне подступали огромные ядовито‑яркие цветы, которые непрерывно меняли свою окраску, исчезая и вновь проступая в невообразимой радужной круговерти оттенков и полутонов. Очертания предметов то расплывались, то становились отчетливо резкими, ритмически мерцая в странном согласии с медленно танцующими здесь и там пятнами света. Казалось, сама атмосферная температура колеблется в том же устойчивом однообразном ритме.

Постепенно все вокруг было охвачено размеренной мощной пульсацией, заполнявшей собой каждую точку пространства и проходившей через каждую клетку моего тела и мозга. Я почти полностью утратил чувство равновесия и едва мог держаться на ногах; попытка избавиться от наваждения, плотно зажмурив глаза и закрыв ладонями уши, не привела ни к чему. Однако сознание мое оставалось достаточно ясным, и несколько минут спустя я сообразил, что именно произошло.

Я встретился с одним из тех удивительных, вызывающих миражи растений, о которых ходит немало историй в среде изыскателей. Андерсон предупреждал меня об этой опасности, он же дал мне точное описание растения – ворсистый стебель, остроконечные листьяь испещренные крапинками цветы, чьи эфирные выделения как раз и являются причиной галлюцинаций, свободно проникая сквозь любую из существующих защитных масок.

Вспомнив о том, что случилось с Бэйли, когда три года тому назад он попал в сходную ситуацию, я в первый момент поддался панике и начал бесцельно и беспорядочно метаться в этом сумбурном калейдоскопическом мире, созданном испарениями зловещих цветов. Но вскоре, взяв себя в руки, я понял, что единственным выходом для меня было движение в сторону, противоположную эпицентру пульсации, движение вслепую и безотносительного того, какие призрачные видения встанут мне поперек дороги, движение до тех пор, покуда не удастся выбраться из зоны действия этих эфиров.

Голова моя сильно кружилась, почва уходила из‑под ног; поминутно спотыкаясь и наугад размахивая ножом, я продирался сквозь заросли, стараясь не отклоняться от первоначально взятого направления. В действительности я, вероятно, делал большие зигзаги, потому что прошло, как мне показалось, несколько часов, прежде чем этот мираж начал наконец рассеиваться. Понемногу исчезали танцующие световые пятна, мерцающий многоцветный пейзаж обретал свой естественный облик. Когда я окончательно пришел в себя и посмотрел на часы, они, к моему великому изумлению, показывали лишь двадцать минут пятого. Стало быть, вся борьба с призраками, представлявшаяся мне бесконечно долгой, заняла на деле чуть более получаса.

Однако, любая, даже самая незначительная задержка была бы крайне нежелательной, и к тому же я сбился с маршрута, стремясь по возможности дальше уйти от опасного места. Сверившись с показаниями детектора, я продолжил подъем в гору, прилагая максимум усилий, чтобы наверстать потерянное время. Растительность вокруг была по‑прежнему обильной, но представители фауны попадались все реже. Один раз крупный плотоядный цветок захватил мою правую ногу, вцепившись в нее с такой силой, что мне пришлось повозиться, разрезая ножом лепестки и высвобождаясь из хищных объятий. Прошло еще немного времени и джунгли начали редеть; около пяти часов я вступил в полосу древовидных папоротников с мелким и чахлым подлеском, миновав которую, оказался на краю широкого, покрытого мхами плато. Идти стало гораздо легче; дрожание стрелки детектора предвещало близость искомых кристаллов, что весьма меня озадачило, поскольку единичные экземпляры этих яйцевидных сфероидов встречаются, как правило, в джунглях по берегам рек и никогда – на открытых безлесых пространствах.

Когда полчаса спустя я преодолел наконец подъем и достиг гребня холма, передо мной открылась просторная равнина, окаймленная по линии горизонта смутно темнеющими лесными массивами. Это, вне всякого сомнения, было плато, нанесенное на карту пилотом Мацугавой пятьдесят лет назад и обычно называемое «Плато Эрикс» или «Эрицийским Нагорьем». Мое внимание сразу же привлек небольшой предмет, расположенный почти в самом центре равнины. Яркая сверкающая точка, казалось, притягивала и концентрировала в себе проходящие сквозь дымку испарений желтоватые лучи солнца.Этой точкой мог быть только кристалл – удивительное творение природы, редко превосходящее размерами куриное яйцо, но способное в течение года обеспечивать теплом целый земной город. Наблюдая издали это сияние, я в глубине души посочувствовал убогим человекоящерам, которые, обожествляя кристаллы, не имеют ни малейшего понятия о заключенной внутри них огромной энергии.

Стремясь побыстрее добраться до желанной цели, я перешел на бег и продолжал двигаться в том же темпе даже тогда, когда плотный ковер мха под ногами сменился отвратительно хлюпающей жидкой грязью, над которой лишь местами поднимались жалкие пучки травы. Я не глядел по сторонам, совершенно забыв об опасности, – впрочем, туземцы вряд ли смогли бы устроить засаду на этой плоской, хорошо просматриваемой местности. С каждым шагом свечение кристалла казалось все более ярким, одновременно я начал подмечать некоторую странность в его расположении. Это был, безусловно, редкостный экземпляр; в предвкушении крупной добычи я мчался вперед, не разбирая дороги, брызги грязи веером разлетались у меня из‑под ног...

С этого момента я постараюсь быть как можно более точным в своем описании, ибо далее речь пойдет о вещах неправдоподобных – хотя, по счастью, вполне поддающихся проверке. Итак, со всей возможной быстротой я приближался к небольшому возвышению посреди залитой грязью равнины, на котором и находился кристалл. Я был от него уже на расстоянии сотни ярдов, когда страшной силы удар по груди и костяшкам сжатых кулаков опрокинул меня навзничь в мутную слякоть. Несмотря на болотистость почвы и удачно попавший как раз под голову травяной островок, я получил довольно серьезное сотрясение, от которого далеко не сразу оправился. Поднявшись в конце концов на ноги, я почти машинально принялся чистить залепленный грязью комбинезон.

Я все еще не мог взять в толк, что же со мной произошло. Впереди не было видно никакого препятствия – ни в момент столкновения, ни сейчас, некоторое время спустя. Неужели я прости‑напросто поскользнулся в грязи? Но разбитые кулаки и боль в груди убеждали в обратном. Или все это было только галлюцинацией, навеянной еще одним растущим где‑нибудь поблизости «миражетворным» цветком? Тоже маловероятно, если учесть отсутствие прочих знакомых уже мне симптомов и равнинный характер местности, на которой негде было укрыться столь приметному растению. Случись все это на Земле, я мог бы предположить здесь наличие заградительного силового поля, обычно устанавливаемого правительством по периметру какой‑нибудь запретной зоны, но в этих безлюдных краях подобная вещь была немыслимой.

Так и не придя ни к какому однозначному выводу, я решился на эксперимент. Выставив как можно дальше вперед руку с ножом, я начал осторожно продвигаться по направлению к сверкавшему неподалеку кристаллу. Уже на третьем шаге мне пришлось остановиться – кончик ножа уперся в твердую гладкую поверхность. Да – именно уперся в некую твердую гладкую поверхность там, где я не видел абсолютно ничего.

Инстинктивно отпрянув, я после минутного колебания набрался храбрости, протянул вперед левую руку и ощутил под перчаткой невидимую твердую преграду или – быть может – иллюзию такой преграды. Проведя рукой по гладкой, как стекло, поверхности, я не нащупал ни выступов, ни следов стыка отдельных блоков. Тогда, не без внутренней дрожи, я снял перчатку и дотронулся до поверхности голой рукой. Она действительно была твердой, гладкой и очень холодной, чем резко контрастировала с температурой окружающей среды. Сколько ни напрягал я зрение, мне так и не удалось обнаружить никаких видимых признаков плотного вещества. Оно не преломляло солнечные лучи – иначе я заметил бы искажение перспективы по ту сторону преграды – и не отражало их, судя по отсутствию солнечных бликов на прозрачной поверхности, под каким бы углом я на нее ни пытался смотреть.

Крайне заинтригованный этим обстоятельством, я приступил к более тщательному обследованию странного объекта. Оказалось, что он простирается неопределенно далеко как влево, так и вправо, и, кроме того, уходит вверх на недосягаемую для моих рук высоту. Таким образом, это было нечто вроде стены, построенной здесь с какой‑то совершенно непонятной целью из неведомого мне материала. Я снова вспомнил о растении, способном вызывать в сознании любые самые причудливые образы, но, поразмыслив здраво, был вынужден отказаться от этой версии.

Я долго стучал по стене рукояткой ножа и пинал ее своими тяжелыми ботинками, надеясь по звуку ударов составить хоть какое‑нибудь представление о чудесном строительном материале. На слух он воспринимался как бетон, тогда как на ощупь скорее напоминал стекло или металл. В конечном счете я убедился в том, что имею дело с явлением, выходящим за рамки обычных земных представлений.

Следующим вполне логичным шагом было определение размеров препятствия, причем если вопрос о его высоте оставался открытым, то прочие параметры ‑прежде всего протяженность и конфигурация – казались легко доступными для измерения. Итак, придерживаясь руками за стену, я начал осторожно двигаться вдоль нее налево и очень скоро заметил, что иду не по прямой линии. Возможно, стена эта являлась частью обширной окружности или эллипса. И тут мое внимание вновь переключилось на сверкавший в отдалении драгоценный кристалл.

Как уже отмечалось выше, даже с гораздо большей дистанции мне бросилась в глаза некоторая необычность в расположении кристалла, пьедесталом которому служил небольшой холмик, резко выделявшийся на фоне плоской болотистой равнины. Теперь – с расстояния в сто ярдов – я смог, несмотря на легкую дымку, разглядеть, что представлял собой этот холмик. То был труп человека в форменном комбинезоне «Кристальной Компании», лежавший на спине со снятой кислородной маской, край которой торчал из грязи в нескольких дюймах от тела. В его правой руке, конвульсивным жестом прижатой к груди, и находился предмет моих вожделений – великолепный экземпляр сфероида, столь крупный, что мертвые пальцы не могли его целиком охватить. Даже издали было видно, что человек умер совсем недавно. Признаки разложения почти отсутствовали, что с учетом здешнего климата позволяло датировать наступление смерти не далее, как вчерашним днем. Скоро над телом начнут тучами виться трупные мухи‑фарноты. Я попробовал догадаться, кто мог быть этим несчастным. Безусловно, никто из тех, кого я встречал на Венере за время последней своей экспедиции. Скорее всего, это был какой‑то ветеран, находившийся в долгосрочном поисковом рейде и, не располагая данными предварительной аэросъемки Андерсона, забредший в этот район по собственной инициативе. Здесь он и обрел свой покой, до последнего мгновения сжимая огромный кристалл в коченеющих пальцах.

Минут пять я простоял совершенно неподвижно, полный самых мрачных предчувствий; затем внезапный приступ необъяснимого страха едва не обратил меня в паническое бегство. Виновниками его смерти не могли быть туземцы, поскольку кристалл все еще находился при нем. Не имелось ли здесь какой‑нибудь связи с этим таинственным сооружением? И где он нашел кристалл? Приборы Андерсона обнаружили излучение в этом квадрате задолго до того, как он погиб. Теперь невидимая преграда казалась мне чем‑то зловещим, и я отпрянул от нее с невольным содроганием. Как бы то ни было, я должен был взять на себя разрешение этой загадки, действуя быстро и четко во избежание новой трагедии.

Внезапно, возвратясь мыслями непосредственно к стоявшей передо мной проблеме, я нашел средство измерить высоту стены или хотя бы узнать, есть ли у нее вообще верхний предел. Зачерпнув горсть грязи, я выжал из нее воду, слепил более‑менее плотный комок и попытался перебросить его через прозрачный барьер. На высоте около четырнадцати футов комок разбился о невидимую поверхность и стремительно соскользнул вниз, не оставив на стене сколько‑нибудь заметных следов. Что ж, высота была довольно впечатляющей. Вторая пригоршня грязи, запущенная под еще более острым углом, ударилась о стену в восемнадцати футах над землей и исчезла внизу так же быстро, как и ее предшественница.

Зачерпнув третью горсть, я долго и старательно прессовал комок в руках, а затем, собрав все силы, бросил его так круто вверх, что сперва даже засомневался, долетит ли он до преграды вообще. Он, однако, долетел и, перевалив на сей раз через стену, шлепнулся в грязь по ту сторону. Наконец‑то я получил представление о вертикальных размерах невидимого объекта: последний мой бросок достиг высоты двадцати или двадцати одного фута.

Имея перед собой гладкую двадцатифутовую стену, нечего было и думать о попытке на нее взобраться. Оставалось идти вдоль преграды в надежде ее обогнуть, а заодно найти какой‑нибудь проход или место, где она обрывается. Предстояло выяснить, является ли она окружностью или иной замкнутой фигурой, либо же имеет форму дуги или полукруга. Действуя в соответствии с этим планом, я возобновил медленное перемещение налево, ощупывая обеими руками незримую поверхность, дабы не пропустить окно или какую‑нибудь щель. Перед началом движения я попытался выковырять ногой углубление в почве, отметив тем самым свою исходную позицию, но грязь оказалась слишком жидкой для этого, и из моей затеи ничего не вышло. Тогда я выбрал в качестве ориентира высокое дерево, поднимавшееся над полосой отдаленного леса и находившееся как раз на одной линии со сверкающей точкой кристалла в сотне ярдов от меня. Теперь, на случай, если бы я не нашел никакого отверстия, я мог по крайней мере заметить то место, в котором полный обход стены по периметру будет завершен. Продолжая двигаться вдоль стены и внимательно следя за ее изгибом, я довольно скоро пришел к выводу, что она, скорее всего, образует окружность с диаметром приблизительно в сто ярдов – разумеется, если форма окружности была правильной. Отсюда следовало, что мертвец лежал совсем близко от стены в точке прямо противоположной той, из которой я начал свой обход. А вот где именно он находился – снаружи или внутри замкнутого пространства, – мне вскоре предстояло узнать.

Я медленно огибал преграду, не встречая по пути никаких признаков двери, окна или иного хотя бы самого малого отверстия. Чем яснее вырисовывался внешний контур стены, тем отчетливее было видно, что тело находится внутри незримого кольца. Приближаясь к нему, я как будто уже начал различать смутно знакомые черты. В выражении мертвого лица, в его остекленевшем взгляде было нечто, заставившее меня насторожиться. Подойдя к трупу почти вплотную, я опознал – или мне показалось, что опознал – в нем некоего Дуайта, ветерана, с которым я не был знаком лично, но которого как‑то раз, около года тому назад, видел в главном форте Компании. Кристалл в его руке и впрямь был настоящим сокровищем – во всяком случае, он был крупнее всех когда‑либо мною виденных.

Я находился уже на расстоянии вытянутой руки от тела – хотя нас по‑прежнему разделяла стена, – когда вдруг почувствовал под только что скользившими по гладкой поверхности пальцами пустоту. Еще через секунду я нашарил в невидимой стене разрыв шириною в трифута, уходивший от самой земли на неопределенную высоту. Это не был дверной проем в обычном понимании, ибо я не нашел по его краям никаких следов крепления двери. Без колебаний я ступил внутрь и сделал пару шагов по направлению к распростертому телу – он лежало под прямым углом к тому странному подобию коридора, по которому я сейчас шел. К моему величайшему изумлению обширное пространство внутри ограждения оказалось в свою очередь разделенным на множество небольших помещений.

Осмотрев труп, я не обнаружил на нем никаких следов ранений, что, впрочем, мало меня удивило, поскольку наличие кристалла однозначно указывало на непричастность к этому делу туземных полурептилий. Оглядываясь по сторонам в поисках каких‑либо следов, могущих прояснить обстоятельства его гибели, я прежде всего обратил внимание на кислородную маску, валявшуюся в грязи у самых ног мертвеца. Это уже кое‑что значило. Без этого устройства ни один человек не может дышать воздухом Венеры более тридцати секунд, и Дуайт – если это, конечно, был Дуайт – каким‑то образом умудрился ее потерять. Вероятно, он плохо застегнул пряжку, в этом случае трубки могли своим весом оттянуть скрепляющие ремни – нелепая трагедия, которой могло бы не быть, располагай он более совершенной маской Дюбуа с пористым резервуаром. Этих последних тридцати секунд ему не хватило для того, чтобы, опомнившись от неожиданности, быстро наклониться, поднять слетевшую маску и приладить ее на место. Здесь также могло сыграть свою роль внезапное повышение (что порою случается) концентрации циана в окружающей атмосфере. Возможно, как раз в тот момент он любовался действительно великолепным – где бы он его не нашел – экземпляром кристалла. Он, похоже, только перед тем достал его из накладного кармана комбинезона, поскольку клапан кармана был расстегнут. Я не без труда извлек кристалл из окоченевших в предсмертной судороге пальцев. Огромный, размером больше кулака, сфероид отливал каким‑то удивительно живым, чуть красноватым светом в лучах заходящего солнца. Впервые дотронувшись до его поверхности, я испытал нечто вроде испуга, почему‑то вообразив, будто вместе с этим предметом мне достается в наследство печальная участь его прежнего обладателя. Однако этот приступ малодушия вскоре прошел, я опустил кристалл в карман своего комбинезона и аккуратно его застегнул. Как и всякий нормальный человек, я нелишен недостатков и слабостей, но суеверие к числу последних не относится.

Закрыв лицо трупа его же собственным шлемом, я поднялся с корточек и двинулся невидимым коридором к выходу в наружной стене. Во мне снова пробудился интерес к странному зданию, неизвестно кем, из какого материала и с какой целью воздвигнутому посреди этого пустынного плато. Само собою разумеется, это не могло быть делом рук человека. Первые наши корабли достигли Венеры семьдесят два года тому назад, и с тех пор единственными более‑менее постоянно жившими на ней людьми были обитатели базы Terra Nova. К тому же земная наука пока еще не преуспела в создании столь идеально прозрачного, не отражающего и не преломляющего свет твердого материала. Посещение землянами Венеры еще в доисторическую эпоху, было, конечно же, исключено – стало быть, я столкнулся с явлением сугубо местного происхождения. Быть может, какая‑нибудь ныне исчезнувшая и забытая раса высокоразвитых существ господствовала на планете задолго до того, как ей на смену пришли эти никчемные люди‑ящерицы. Последним, правда, нельзя отказать в своеобразном градостроительном мастерстве, но одно только предположение, что они могут создать нечто подобное этому, уже сделало бы им слишком много чести. Нет, тут явно не обошлось без вмешательства иной, более развитой цивилизации; возможно даже, мне довелось обнаружить последнее осязаемое свидетельство ее былого могущества. Хотя – кто знает? – может быть, последующие земные экспедиции найдут еще что‑нибудь в этом роде. Что же касается целей, которым служил этот объект, то здесь можно было гадать до бесконечности – впрочем, столь странный и не сказать чтобы очень практичный строительный материал сам собой наводил на мысль о его культовом назначении. Сознавая свою неспособность разобраться сейчас со всеми этими проблемами, я предпочел перейти к исследованию внутренних помещений здания. Я был уверен, что весь этот на первый взгляд нетронутый участок равнины в действительности покрыт целой сетью коридоров и комнат, изучение плана которых могло, по моему убеждению, многое прояснить. Ощупывая руками стены, я решительно устремился в незримый проем, обогнул мертвеца и направился по коридору вглубь сооружения, туда, где предположительно побывал мой предшественник. Помещение, в котором находился труп, я решил обследовать на обратном пути.

Со стороны я, наверное, напоминал слепого, который, неуклюже размахивая руками, в тусклом свете вечернего солнца медленно движется по абсолютно ровной местности. Вскоре коридор сделал резкий поворот и начал убывающими по спирали кругами приближаться к центру здания. То и дело мне под руку попадались боковые ходы, пересекающие основной коридор, который в свою очередь нередко разделялся на два, три, а то и четыре направления. В таких случаях я всегда выбирал тот маршрут, который казался мне продолжением спирального коридора. Все эти ответвления можно было изучить после, а сейчас я спешил добраться до самого центра. Невозможно передать словами то страшное ощущение, которое я испытывал, блуждая в стиснутом невидимыми стенами пространстве и прикасаясь к следам древней культуры, чьи носители исчезли с лица этой планеты задолго до появления здесь людей.

Внезапно стены коридора расступились, и я почувствовал, что нахожусь в каком‑то довольно просторном помещении, которое, как вскоре обнаружилось, имело форму круга диаметром около десяти футов. Сверившись с местоположением мертвеца относительно более удаленных лесных ориентиров, я пришел к выводу, что камера эта должна была находиться в самом центре или в непосредственной близости от центра строения. Из нее брали начало еще пять отдельных коридоров, не считая шестого, по которому я сюда прибыл и вход в который заметил, проведя мысленно прямую линию от него через мертвое тело до высокого дерева на горизонте, отличавшегося от других особой формой кроны. В этой комнате я, однако, не нашел ничего, кроме толстого слоя все той же вездесущей слякоти на полу. Решив проверить, имеется ли над этой частью здания перекрытие, я повторил свой эксперимент с метанием вверх комьев грязи и убедился, что оно здесь также отсутствовало. Следовательно крыша – если она вообще когда‑нибудь имелась – обрушилась в столь давние времена, что обломки ее успели уйти глубоко в почву, ибо я ни разу не ощутил под ногами что‑либо их напоминающее. Одновременно меня удивил тот факт, что такая безусловно древняя достройка нигде не обнаруживала признаков осыпания кладки, провалов в стенах и прочих явлений, неизбежно сопутствующих обветшанию.

Так что же это за сооружение? Что оно из себя представляло в прошлом? из чего и как оно было построено? Почему я нигде не мог найти стыков между отдельными блоками, всюду встречая лишь ровную, гладкую, как стекло, поверхность? Почему, наконец, ни наружный вход, ни проемы, разделяющие внутренние помещения, не несли на себе никаких следов дверных креплений? Неизвестно. Таким образом, мне удалось выяснить совсем немногое, – я знал только, что нахожусь в здании, имеющем круглую в плане форму с диаметром около ста ярдов, лишенном дверей и крыши и сложенном из твердого, гладкого, идеально прозрачного, не отражающего и не преломляющего свет материала; что внутренняя часть этого здания представляет собой затейливое переплетение коридоров, сходящихся к расположенной в его центре небольшой круглой комнате.

Солнце меж тем склонялось все ниже к западному горизонту, его золотисто‑багровый диск уже наполовину погрузился в нависшее над лесом облако испарений, окрашивая их в оранжевые и пурпурные тона. Мне следовало поспешить, если я хотел до наступления темноты найти себе сухое место для ночлега. Я еще раньше принял решение заночевать на гребне покрытого мхом холма, за которым начинался спуск с плато – это было то самое место, откуда я впервые увидел сиявший вдали кристалл. Не исключая возможмости ночного нападения человекоящеров, я полагался в этом случае на свое обычное везение. Я неоднократно уже предлагал отправлять в поисковые партии по двое и более человек, чтобы они могли спать по очереди, охраняя друг друга, но администрация Компании не шла навстречу этим пожеланиям, ссылаясь на действительно весьма малый процент ночных нападений. Похоже, что эти чешуйчатые уроды неважно ориентировались в темноте даже со своими потешными факельными лампами.

Найдя коридор, по которому я проник в центр здания, я начал двигаться к выходу. Дальнейшее изучение удивительного феномена пришлось отложить доследующего раза. Я старался как можно точнее повторить свой маршрут по спиральному коридору, полагаясь при этом лишь на память и на те немногие приметы, вроде островков травы на равнине, которые могли подсказать мне правильное направление. Довольно скоро я вновь оказался поблизости от мертвеца, над закрытым шлемом которого уже вились первые мухи‑фарноты, что указывало на начавшийся процесс разложения. Я поднял было руку, чтоб отогнать отвратительных насекомых – и тут произошло нечто, поразившее меня, как удар грома. Невидимая стена, остановившая взмах моей руки, весьма убедительно указала мне на то, что, несмотря на все свое старание, я все же сбился с правильного пути, выйдя в конечном счете в коридор параллельный тому, где лежал труп. Вероятно, я сделал в каком‑то месте лишний поворот или взял неверное направление на одной из многочисленных развилок этого запутанного лабиринта.

Надеясь обнаружить проход где‑нибудь дальше по коридору, я продолжил движение вперед до тех пор, пока не уперся в тупик . Теперь мне оставалось только возвратиться в центральную камеру и начать все сначала. Я не мог сказать наверняка, где я ошибся. Взглянув на землю в надежде увидеть каким‑либо образом сохранившиеся отпечатки моих ног, я лишь еще раз убедился в том, что жидкая грязь могла сохранять следы всего несколько мгновений. Я сравнительно быстро добрался до центра здания, где ненадолго задержался, рассчитывая в уме предстоящий маршрут. Накануне я, видимо, слишком забрал вправо. Теперь мне следовало свернуть в левый коридор на одной из развилок – на какой именно, я должен был решить походу дела.

Наощупь двигаясь вперед, я скаждым шагом все больше уверялся в правильности выбранного маршрута. Взяв чуть левее в том месте, которое считал наиболее подходящим, я как будто уже начал узнавать коридор, не так давно приведший меня внутрь здания. Делая круг за кругом по спирали, я все внимание теперь направил на то чтобы не попасть по ошибке в какой‑нибудь из боковых проходов. Но спустя еще немного времени я, к своему глубокому разочарованию, вдруг обнаружил, что моя траектория лежит далеко в стороне от мертвого тела – судя до всему, этот коридор должен был выйти к наружной стене совсем в другом месте. Тем не менее, полагая, что как раз в этой части стены, которую я не успел обследовать ранее, может оказаться еще один проход, я сделал несколько дополнительных шагов и сразу же наткнулся на глухую преграду. Очевидно, система внутренних помещений невидимого архитектурного комплекса была куда более сложной, чем я предполагал в самом начале.

Теперь у меня имелось на выбор два варианта продолжения поиска: либо вернуться обратно к центру и вновь раскручивать спираль оттуда, либо попробовать пробраться к телу одним из боковых коридоров. Во втором случае я рисковал окончательно заблудиться в переплетениях невидимых ходов; подумав, я счел за благо отказаться от этой затеи до той поры, пока не найду способ как‑нибудь обозначать свой маршрут. А найти такой способ при всем желании не удавалось. Я не имел в своем распоряжении предметов, могущих оставлять заметный след на стене, мне также не из чего было выложить дорожку на поверхности грязи.

Моя ручка для этих целей не годилась – она беспомощно скользила по гладкой плоскости стены, – а о том, чтобы использовать в качестве меток драгоценные пищевые таблетки, не могло быть и речи. Впрочем, даже решившись на такой шаг, я не достиг бы желаемого эффекта – во‑первых, потому что таблеток было для этого явно недостаточно, а во‑вторых, они все равно затонули бы в недостаточно плотной водянистой жиже. Я обшарил свои карманы в поисках старинной записной книжки (подобные вещи не являются обязательным элементом экипировки, но многие изыскатели по старой привычке пользуются ими и здесь) на Венере, хотя в местном климате бумага довольно быстро гниет и разлагается, страницами которой, разорвав их на части, я мог бы пометить пройденный путь. Как назло, в этот раз книжки в карманах нс оказалось. Что касается моего свитка для записей, то мне было просто не по силам разорвать его сверхпрочную металлическую ткань, а кожаным комбинезоном или нижним бельем я не мог воспользоваться без серьезного риска для жизни – принимая в расчет особенности венерианской атмосферы.

Я попробовал мазать невидимую стену грязью, но она соскальзывала вниз и исчезала из виду так же стремительно, как и те комки, что ударялись о преграду, когда я ранее измерял ее высоту. Напоследок я вытащил нож и попытался его острием нацарапать на прозрачной поверхности линию, которую по крайней мере можно было бы нащупать пальцами. Но и здесь меня ждала неудача – лезвие ножа не оставило ни малейшей царапины на удивительном материале.

Отчаявшись разрешить проблему меток, я повернулся кругом и, руководствуясь одной интуицией, двинулся обратно к центру. Вернутся туда оказалось гораздо более легким делом, нежели найти единственно верный маршрут, выводящий наружу. Отныне, наученный опытом, я отмечал в свитке для записей каждый поворот коридора, нарисовав таким образом приблизительную схему своего пути с указанием всех отходящих влево и вправо боковых коридоров. Это была на редкость утомительная работа, я продвигался вперед очень медленно, так как приходилось все проверять на ощупь; при этом вероятность ошибки была чрезвычайно велика, но я терпеливо продолжал свой труд, полагая, что рано или поздно он принесет нужные результаты. Когда я наконец достиг центральной комнаты, над равниной уже начали сгущаться долгие вечерние сумерки. Тем не менее, я по‑прежнему рассчитывал выбраться отсюда до наступления темноты. Внимательно изучив только что нарисованную схему, я как будто нашел точку, в которой была допущена изначальная описка, и уверенно зашагал вперед по невидимым коридорам. На этот раз я отклонился влево еще дальше, чем в двух предыдущих попытках, старательно помечая на схеме все повороты на случай, если вновь собьюсь с дороги. В сумерках я смутно угадывал темное пятно трупа, над которым тяжелым густым облаком висели мухи‑фарноты, привлеченные запахом гниющего мяса. Пройдет еще немного времени, и со всего плоскогорья сползутся обитающие в грязи сификлиги, которые успешно завершат начатую мухами работу. Не без чувства брезгливости я приблизился к телу и уже собрался было пройти мимо, когда внезапное столкновение со стеной убедило меня в ошибочности моих казавшихся непогрешимыми расчетов.

Только сейчас я по‑настоящему понял, что заблудился. Хитросплетение ходов внутри невидимого здания оказалось куда сложнее, чем я предполагал вначале. Импровизировать здесь было бессмысленно; только организованный, методический поиск мог открыть мне путь к спасению. Я все еще надеялся к ночи выйти на сухое место; посему, в очередной раз возвратясь в центральную комнату, предпринял серию поспешных – и уже хотя бы поэтому обреченных на неудачу – попыток выбраться из этой западни, не забывая, однако, при свете электрического фонарика вносить поправки н дополнения в свою схему. Интересно, что луч фонарика без малейших искажений проходил сквозь прозрачные стены, тем самым еще раз демонстрируя удивительные свойства эгого материала, отмеченные мною еще днем.

Полная темнота застала меня за прохождением очередного участка лабиринта. Большая часть небосвода была затянута густым слоем облаков, скрывавшим почти все планеты и звезды, но крохотный зелено‑голубой диск Земли по‑прежнему ярко сиял на юго‑востоке. Земля совсем недавно миновала точку противостояния с Венерой и сейчас находилась в превосходной позиции для наблюдения в телескоп. Даже без помощи последнего я смог разглядеть Луну в те моменты, когда она проходила на фоне тонкого венчика земной атмосферы. Мертвое тело – мой единственный ориентир – теперь совершено исчезло из виду, и мне волей‑неволей пришлось отложить дальнейшие поиски до рассвета. После нескольких неверных поворотов, каждый раз принуждавших меня возвращаться обратно, я добрался наконец до центральной камеры, где и начал устраиваться на ночлег. Жидкая грязь, разумеется, являлась далеко не идеальным ложем, но выбирать не приходилось; к счастью, мой непромокаемый комбинезон позволял даже здесь чувствовать себя более‑менее сносно. Должен заметить, что в прошлых своих экспедициях мне уже доводилось спать в подобных – если не в худших – условиях, к тому же я надеялся на то, что предельное физическое утомление поможет мне быстро забыть обо всех неудобствах этого временного пристанища.

В данный момент я сижу на корточках в залитой грязью комнате и пишу эти строки при свете электрического фонарика. Есть, безусловно, нечто комическое в моем теперешнем невероятном положении. Оказаться пленником в здании, лишенном всяких дверей и запоров, – в здании, которое я даже не способен увидеть! Я, конечно же, выйду отсюда уже рано утром и самое позднее завтра к вечеру прибуду на базу в Terra Nova, причем прибуду туда не с пустыми руками. Этот кристалл и впрямь великолепен – как удивительно сверкает и переливается он даже в слабом свете моего фонаря! Я только что достал его из кармана, чтобы как следует рассмотреть. Уснуть никак не удается; я уже провел за составлением этих записей гораздо больше времени, чем рассчитывал. Теперь пора заканчивать. Вряд ли мне, находясь в этом месте, стоит опасаться нападения туземцев. Менее всего мне нравится соседство с трупом – хорошо еще, что моя кислородная маска не пропускает запахов. Я стараюсь экономнее расходовать хлоратовые кубики. Сейчас приму пару пищевых таблеток – и на боковую. Об остальном напишу позже.

ПОЗЖЕ – ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ, VI, 13

Трудности оказались большими, нежели я ожидал. Я все еще нахожусь внутри этого сооружения. Отныне мне следует действовать быстро и расчетливо, если я намерен к концу дня добраться до твердой земли. Накануне я долго не мог заснуть, но зато потом проспал почти до полудня. Возможно, я спал бы дольше, не разбуди меня яркий луч солнца, пробившийся сквозь пелену облаков. Мертвец, целиком облепленный копошащимися отвратительными сификлигами и окруженный целой тучей мух, представлял собой жуткое зрелище. Каким‑то образом шлем свалился с его лица, на которое теперь было страшно смотреть. Я вновь с облегчением вспомнил о своей кислородной маске.

Поднявшись на ноги и наскоро почистив комбинезон, я проглотил две пищевых таблетки и вставил в электролизер маски новый кубик хлората калия. До сих пор я расходовал эти кубики очень медленно, но все же мне не помешало бы иметь их в запасе побольше. После сна я почувствовал себя значительно лучше и был уверен, что очень скоро найду выход.

Изучая сделанные накануне записи и схематические наброски, я вновь подивился сложности и запутанности внутренней структуры здания; одновременно меня посетила мысль о возможной ошибке, допущенной еще в самом начале поиска. Из шести сходившихся в центральной камере коридоров я вчера выбрал тот, который, казалось, вполне совпадал с моими визуальными ориентирами. Стоя в его проеме, я видел на одной линии лежавший в пятидесяти ярдах труп и вершину огромного лепидодендрона, поднимавшуюся над кромкой отдаленного леса. Однако точность такой проекции была весьма относительной – слишком большое расстояние между мной и мертвым телом позволяло наблюдать практически одну и ту же картину на линии, проходящей через него к горизонту от любого из трех расположенных рядом коридоров. Более того, выбранное мною дерево‑ориентир почти ничем не отличалось от других видневшихся вдали крупных лепидодендронов.

Тщательно проверив все три варианта, я к своей досаде обнаружил, что не могу с уверенностью выбрать какой‑либо из них как единственно верный. Не означало ли это, что в каждой из вчерашних попыток я мог двигаться поочередно в разных системах коридоров? На сей раз я выясню это наверняка. Не имея возможности обозначать свой путь видимыми следами, я все же нашел способ хоть как‑то помечать отправную точку своего маршрута. Я не мог пожертвовать своим комбинезоном, но вполне мог – при моей густой шевелюре – временно обойтись без шлема. Эта достаточно большая и легкая полусфера способна была удержаться на поверхности грязи. Итак, сняв с головы шлем, я положил его у входа в один из коридоров – самый правый из трех, что мне предстояло обследовать.

Я решил – исходя из предположения, что это именно тот коридор, который мне нужен – руководствоваться своей старой схемой, внося в нее все необходимые дополнения. Если с первой же попытки выйти не удастся, я начну методически прослеживать до конца каждое из боковых ответвлений; если же поиски вновь не дадут результата, то, исчерпав все возможные здесь варианты, я перейду в соседнюю систему коридоров, а затем, если потребуется, и в третью. Рано или поздно я найду выход из лабиринта, надо лишь запастись терпением. Даже при наименее благоприятном развитии событий у меня были все шансы выбраться на открытое пространство равнины до наступления темноты и устроить свой следующий ночлег где‑нибудь в более сухом и удобном месте.

Первая серия попыток оказалась безуспешной, но зато, потеряв чуть больше часа, я мог теперь умеренно исключить правый коридор из дальнейших поисков. Он, как выяснилось, давал начало множеству тупиковых направлений, проходивших далеко в стороне от мертвеца и ни в коей мере не совпадавших с моей вчерашней схемой. Как и прежде, я без особых затруднений нашел обратный путь к центру.

Около часа пополудни я поместил свой шлем перед входом во второй по счету коридор и приступил к его исследованию. Сперва я как будто начал узнавать развилки и повороты, но, постепенно продвигаясь дальше, забрел в абсолютно незнакомые мне переплетения ходов. Я так и не смог приблизиться к трупу, более того, я теперь, похоже, был отрезан и от центральной комнаты ‑и все это несмотря на подробную запись буквально каждого своего шага. Впрочем, нарисованная от руки схема не могла достаточно точно передать некоторые особо хитроумные изгибы и перекрестки, время от времени встречавшиеся мне на пути. Смесь ярости и отчаяния – примерно так я могу определить охватившее меня чувство. Прекрасно понимая, что только терпение может привести меня к желанной цели, я видел, что предстоящая работа будет неимоверно долгой, мучительной и кропотливой.

Прошел еще час бесполезных блужданий по невидимым коридорам; все время ощупывая стены и поминутно оглядываясь то на свой шлем, то на мертвое тело, я вычерчивал новую схему уже без тени былой самоуверенности. Попутно я проклинал собственную неосторожность и дурацкое любопытство, завлекшее меня в этот кошмарный лабиринт – уйди я отсюда сразу после того, как завладел кристаллом, то сейчас давно уже отдыхал бы на главной базе. Размышляя подобным образом, я внезапно наткнулся на новый, еще не опробованный вариант спасения. Быть может, мне удастся прорыть тоннель под невидимой стеной и через него проникнуть если не наружу, то хотя бы в смежный коридор, откуда уже легче будет найти выход. Я не имел представления о том, насколько глубоко залегает фундамент здания, но вездесущая грязь ‑точно такая же, как и повсюду на этой равнине – была аргументом в пользу отсутствия здесь какого‑либо пола. Повернувшись лицом в сторону уже совершенно обезображенного трупа, я начал лихорадочно работать широким и острым клинком своего ножа.

Углубясь на шесть дюймов в полужидкое месиво, я добрался до более плотной породы, заметно отличавшейся цветом от верхнего слоя – это была серая глина вроде той, что попадается в геологических постах вблизи северного полюса Венеры. Ниже грунт становился все более твердым. Поверхностная грязь заливала яму с той же скоростью, с какой вынималась очередная порция глины, но я не обращал на это особого внимания. Если бы мне удалось сделать проход под стеной, грязь не явилась бы столь уж серьезным препятствием.

Однако начиная с глубины трех футов пошел грунт, равного которому по плотности я еще не встречал доселе ни на этой планете, ни где‑нибудь еще. Вдобавок ко всему он еще был невероятно тяжелым. Отдельные куски, с трудом отколотые и извлеченные из ямы, напоминали скорее цельные камни или слитки металла, нежели спрессованную глину. Но вскоре даже откалывание и крошение частиц породы стало невозможным, и я был вынужден прекратить работу, так и не достигнув нижнего края стены.

Попытка подкопа, отнявшая у меня целый час времени, оказалась столь же утомительной, сколь и бесплодной; она потребовала от меня огромных затрат энергии, так что мне пришлось принять добавочную пищевую таблетку и вставить в маску новый хлоратовый кубик. Кроме того, эта неудача заставила меня приостановить дальнейшие исследования лабиринта, поскольку я едва держался на ногах от усталости. Кое‑как очистив от грязи перчатки и рукава комбинезона, я уселся спиной к невидимой стене, отворотясь от трупа – и вновь принялся за свои записи.

В данный момент мертвец являет собой сплошную шевелящуюся массу, состоящую из разнообразных любителей падали – запах привлек даже крупных слизистых акманов из отдаленных джунглей. Я заметил, что несколько растений‑некрофагов с равнины пытаются дотянуться до трупа своими щупальцами‑отростками, но не думаю, чтобы они в этом преуспели – слишком уж велико расстояние. Хорошо бы появились какие‑нибудь настоящие хищники вроде скорахов, которые могли бы, учуяв мой запах, проползти внутрь здания. Эти твари прекрасно умеют угадывать нужное им направление. Я мог бы тогда проледить или даже зарисовать их маршрут, что впоследствии послужило бы мне весьма неплохим подспорьем. На случай же непосредственной встречи с хищниками у меня всегда наготове надежный лучевой пистолет. Однако мне вряд ли стоит всерьез рассчитывать на такого рода помощников. Сейчас допишу эти строки, еще немного отдохну и снова отправлюсь на поиски выхода. Первым делом надлежит вернуться в центральную камеру, что, как я полагаю, будет не так уж трудно сделать – а затем на очереди третий из основных коридоров. Я все еще не теряю надежды покончить с этим до темноты.

НОЧЬ – VI, 13

Новые неприятности. Мой путь к спасению осложняется непредвиденными обстоятельствами. Отныне мне предстоит выдержать не только еще одну ночевку в этой грязи, но и настоящий бой по выходе отсюда. Накануне днем, сократив свое время отдыха, я в четыре часа вновь уже был на ногах, а спустя еще пятнадцать минут без особых проблем достиг центральной части сооружения. Оставив свой шлем у входа в последний из трех выбранных мной коридоров, я начал движение вперед, отмечая по ходу все большее количество совпадений с моим старым планом; но через пять минут я остановился, неожиданно заметив нечто, потрясшее меня гораздо сильнее, чем можно было бы ожидать в других, не столь экстремальных условиях.

Это была группа из четырех или пяти гнусных людей‑ящериц, появившихся на опушке леса у дальнего края равнины. Я не мог достаточно хорошо видеть их на таком расстоянии, но мне показалось, что они оживленно жестикулируют, повернувшись к ближайшим деревьям, после чего к первой группе присоединилась еще добряя дюжина особей. Собравшись вместе, они прямиком направились к невидимому зданию. Я внимательно следил за их приближением, впервые получив возможность наблюдать строение тела и повадки этих тварей на открытом месте и при нормальном освещении, а не в пропитанном испарениями сумраке джунглей. Внешним видом они и впрямь напоминали рептилий, хотя сходство, разумеется, было чисто случайным, поскольку обитатели этой планеты в действительности не имели ничего общего с земными формами жизни. Когда они подошли поближе, я убедился в справедливости этого заключения – если не брать в расчет плоскую форму черепа и покрытую слизью зеленоватую, как у лягушки, кожу, они мало чем походили на пресмыкающихся. Передвигались они, поддерживая вертикальное положение тела, на толстых коротких ножках, широкие ступни‑присоски которых издавали забавный чавкающий звук при каждом шаге. Все особи были обычного для туземцев роста – около семи футов – и имели на груди по четыре длинных тонких щупадьца. Движения этих щупалец – согласно теориям Фогга, Экберга и Джэнета, которым я, надо сознаться, не очень‑то верил до последнего времени, означали, что существа ведут друг с другом оживленный разговор. .

Я вытащил из кобуры лучевой пистолет и приготовился к схватке. Врагов было много, но преимущество в вооружении давало мне шанс на победу. Если эти твари знают расположение ходов внутри здания, они попробуют добраться до меня и таким образом сами укажут мне путь к спасению – то есть сделают как раз то, чего я тщетно ожидал от скорахов либо иных плотоядных пришельцев джунглей. В намерении туземцев напасть на меня я не сомневался – даже не видя драгоценного кристалла, хранившегося в моем кармане, они наверняка давно уже учуяли его благодаря своей удивительной способности, о которой я распространялся выше.

Но, как ни странно, атаки не последовало. Вместо этого они рассыпались цепью и образовали вокруг меня широкое кольцо, судя по всему, совпадавшее с внешней линией невидимого барьера. В полной тишине они с любопытством разглядывали меня, жестикулируя своими щупальцами и время от времени кивая головами или помахивая верхними, конечностями. Немного погодя я заметил новую партию, вышедшую из леса и вскоре примкнувшую к толпе своеобразных зрителей. Те, кто стоял ближе к трупу, изредка поглядывали на него, но не предпринимали попыток подобраться к телу вплотную. Вид последнего был ужасен, но на человекоящеров это, похоже, не производило ни малейшего впечатления. Лишь иногда кто‑нибудь из них отгонял взмахом грудного щупальца или верхней конечности особо надоедливых мух‑фарнотов либо давил дисковидной ступней‑присоской вертлявых сификлигов, акманов или подобравшиеся слишком близко побеги растения‑некрофага.

Непрерывно озираясь по сторонам, я повсюду видел их гадкие рожи и в любую минуту ожидал начала атаки, совершенно забыв о схеме, которую все еще сжимал в руке, и о необходимости продолжать поиски выхода. Вместо этого я стоял, безвольно привалившись спиной к невидимой преграде и постепенно переходя от ступора, вызванного внезапным изменением ситуации, к построению логической цепочки догадок и предположений. Сотни невероятных вещей и событий, прежде ставивших меня в тупик, теперь обрели новый, довольно пугающий смысл – мне никогда ранее не случалось испытывать столь пронзительного ошушения ужаса, как в те мгновения.

Я, кажется, понял, чего ожидали стоявшие вокруг омерзительные существа. Одновременно был, наконец, разгадан секрет этого прозрачного сооружения. Редкостного качества кристалл, завлекший меня на это плоскогорье, труп человека, нашедшего этот кристалл задолго до моего прихода – всему этому было одно зловещее и недвусмысленноеобъяснение.

Моя неспособность найти выход из этого чудовищного переплетения невидимых коридоров отнюдь не была следствием нагромождения обычных случайностей. Ничего подобного. Это здание, безусловно, было с самого начала задумано как ловушка– лабиринт, сознательно построенный проклятыми туземцами, к мастерству и уровню интеллекта которых я на свою беду привык относиться с презрительным высокомерием. А ведь мог бы насторожиться и заподозрить неладное, зная о их неординарных архитектурных талантах! Теперь стала ясной и цель строительства. Конечно же, это была западня, но западня но простая, а предназначенная для поимки именно нас, людей – недаром же в качестве приманки использовался драгоценннй сфероид. Таким образом местные жители, ведущие непримиримуго войну с собирателями кристаллов, перешли к новой тактике, используя против нас нашу же собственную алчность. Дуайт – если это и впрямь его гниющий труп валяется там в грязи‑оказался первой жертвой. Он, должно быть, попался уже давно и не смог найти выход наружу, в конечном счете сойдя с ума от недостатка воды или израсходовав весь наличный запас хлоратовых кубиков. Да и маска, похоже, не случайно слетела с его лица – скорее всего, это было самоубийство. Он предпочел один роковой шаг медленному ожиданию смерти, сорвав кислородную маску и дозволив губительной атмосфере поставить последнюю точку в этой трагедии. Жуткая ирония судьбы заключалась в самом расатоложении трупа ‑лишь в нескольких футах от выхода, который ему так и не удалось обнаружить. Еще небольшое усилие–и он был бы спасен.

А теперь уже я попался в расставленную ловушку. Попался на радость этим безобразным тварям, стоящим кружком и смеющимся над моей беспомощностью. Мысль эта была невыносимой, и я едва не сошел с ума от отчаяния – иначе чем было объяснить тот факт, что в диком приступе паники, не разбирая дороги, я пустился бежать по невидимым коридорам. В течение нескольких последующих минут я вел себя как настояший маньяк: спотыкался, падал, бросался со всего размаху на стены и в конце концов неподвижно скорчился в грязи ‑задыхающийся окровавленный ком лишенной разума плоти.

Падение меня немного отрезвило, и, медленно поднявшись на ноги, я вновь обрел способность видеть и понимать происходящее. Собравшиеся вокруг зрители в каком‑то особенном однообразном ритме покачивали грудными щупальцами ‑это было похоже на смех; в бессильной ярости я погрозил мерзавцам кулаком. Этот жест вызвал у них прилив издевательского веселья, несколько рептилий даже попытались его спародировать, неуклюже задрав кверху свои зеленоватые конечности. Устьдясь собственной нелепой горячности, я постарался собраться с мыслями и критически оценить ситуацию.

В конце концов мои дела были не так плохи, как у Дуайта. В отличие от него мне была известна вся подоплека случившегося – как говорится, кто предостережен, тот вооружен. Я точно знал, что выход в принципе достижим, и никогда бы не повторил его продиктованного отчаянием поступка. И потом, мертвое тело – или скелет, который останется от него в скором времени ‑служило мне постоянным ориентиром, находясь вблизи отверстия в наружной стене, так что мои терпение и настойчивость рано или поздно должны были принести плоды.

С другой стороны, я имел дополнительное осложнение в лице окружавших здание рептилий. Как я уже убедился на примере этой ловушки, чей невидимый материал превосходил все известные достижения земной науки и техники, мне ни в коем случае нельзя было недооценивать способности своих противников. Даже лучевой пистолет не давал полной гарантии успеха; быстрота и решительность – вот что должно было стать моим главным оружием в предстоящей схватке. Но прежде следовало выбраться на открытое место – если только я не найду способ заманить рептилий внутрь лабиринта. Осмотрев пистолет и пересчитав запасные обоймы, я внезапно задался вопросом: какое действие может оказать разряд боевого луча на невидимую стену? И почему я с самого начала не использовал этот вполне вероятный шанс на спасение? Мне ничего не было известно о химическом составе преграды – быть может, огненный луч разрежет ее в мановение ока, как кусок сыра. Выбрав для эксперимента стену, отделявшую меня от трупа, я разрядил свой пистолет почти в упор, после чего пощупал кончиком ножа то место, куда был направлен луч. Никаких изменений. Я видел, как пламя растекалось в стороны, едва соприкоснувшись с прозрачной поверхностью – стало быть, и эта моя надежда оказалась тщетной. Приходилось вновь возвращаться к старому испытанному способу; мне предстояло долгое и утомительное исследование всех закоулков хитроумного сооружения.

Итак, приняв пищевую таблетку и заложив новый кубик в электролизер маски, я вернулся в центральную комнату, чтобы оттуда возобновить свои поиски. Постоянно сверяясь с планом и делая в нем очередные пометки, я проходил коридор за коридором, каждый из которых неизменно заканчивался тупиком. На равнину меж тем опускались вечерние сумерки. Во время своих хождений я то и дело посматривал на молчаливо веселившуюся публику, отметив постоянно происходившие в их рядах замены. Небольшие группы рептилий периодически отделялись от остальных и уходили в сторону леса, откуда тотчас же появлялись другие и занимали их место в оцеплении. Чем дольше я изучал эту их тактику, тем меньше она мне нравилась; понемногу намерения туземцев вырисовывались все отчетливей. Они в любой момент могли бы приблизиться ко мне и вступить в бой, но вместо этого предпочли наблюдать издали мою борьбу с путаницей невидимых коридоров. Чувствовалось, что они получают удовольствие от спектакля – перспектива попасть в руки этим садистам заставила меня содрогнуться.

С наступлением темноты я прекратил поиски и присел отдохнуть. В данный момент пишу при свете фонаря и в ближайшее время намереваюсь лечь спать. На завтрашний день я возлагаю все свои последние надежды – моя фляга почти пуста, а лаколевые таблетки не могут в достаточной мере заменить собой воду. Прекрасно зная, что вода в болотистых районах планеты годится для питься только после дистилляции, я не рискну попробовать влагу, добытую из хлюпающего под ногами грязного массива. Именно ввиду этого обстоятельства мы вынуждены протягивать такие длинные водопроводные линии к местам залегание желтоземных пород – или же обходиться исключительно дождевой водой в тех случаях, когда паршивые туземцы выводят из строя наш трубопровод. Мой запас хлоратовых кубиков не так уж велик, и мне придется уменьшить подачу кислорода. Попытка подкопа и недавние панические метания по коридорам поглотили огромное количество энергии. Завтра я намерен сократить физическую активность до необходимого минимума, сохраняя силы для встречи с рептилиями. Мне потребуется много кислорода на обратный путь до Terra Nova. Враги по‑прежнему окружают меня; я вижу кольцо слабо тлеющих факелов. Огоньки эти наводят на меня необъяснимый страх – я никак не могу уснуть.

НОЧЬ – VI, 14

Еще один день поисков – и вновь без успеха! Меня все больше беспокоит проблема воды – к полудню фляга опустела окончательно. По счастью, после обеда пошел сильный дождь; я поспешил возвратиться в центральную камеру, где валялся в грязи мой шлем, и, используя его как чашу, набрал до полулитра воды. Большую ее часть я сразу же выпил, остальное слил во флягу. Лаколевые таблетки мало помогают против настоящей жажды, и остается лишь надеяться на повторный ливень этой ночью. На всякий случай я положил шлем раструбом кверху, чтобы не упустить не капли. Пищевых таблеток тоже осталось немного, но пока что ситуация с едой не внушает серьезных опасений. Отныне я уменьшу рацион вдвое. Гораздо хуже дело обстоит с хлоратовыми кубиками; несмотря на мои старания быть предельно экономным, целый день бесконечной ходьбы весьма ощутимо сказался на их запасе. Я чувствую себя ослабевшим – как вследствие постоянного недостатка кислорода, так и по причине все возрастающей жажды. Сокращение рациона, безусловно, ослабит меня еще больше.

С этим лабиринтом творится что‑то неладное. Я могу поклясться, что исследовал все боковые ответвления каждого коридора, но всякая новая попытка опровергает правильность моей схемы, внося в нее дополнения или исключая уже нарисованные ходы. Никогда раньше меня не посещала мысль о том, как беспомощны мы в своей повседневной жизни без привычных зрительных ориентиров. Слепому человеку было бы сейчас куда легче, но для большинства из нас зрение является венцом всех чувств. Осознав тщетность своих усилий, я совсем пал духом. Теперь я могу себе представить, каково было бедняге Дуайту. От его тела ныне остался один скелет; сификлиги, акманы и мухи‑фарноты сделали свое дело и удалились прочь. Им на смену пришли представители флоры, чьи побеги дотянулись наконец до бренных останков ‑они росли куда быстрее, нежели я предполагал – и сейчас рвут на части кожаный комбинезон. Между тем новая партия злорадствующих зрителей расположилась по периметру прозрачного барьера, беззвучно хохоча и наслаждаясь лицезрением моих страданий. Еще один день в этой ловушке, и я сойду с ума, если только прежде не скончаюсь от потери сил и отсутствия жизненно необходимых веществ.

Как бы то ни было, я намерен бороться до конца. Дуайт спасся бы, продержись он еще пару‑другую минут. Скоро будет трое суток с той поры, как я покинул Terra Nova; пройдет еще немного времени, и наши люди, хватившись меня, начнут поиски. Все мышцы болят, лежание в этой проклятой грязи вряд ли можно назвать отдыхом. Прошлой ночью, несмотря на страшную усталость, я спал лишь урывками; и сегодня, похоже, повторится то же самое. Я пребываю в каком‑то бесконечном кошмаре на грани между явью и сном – не в силах пробудиться или заснуть по‑настоящему. Писать становится все труднее из‑за дрожи в руках. Кольцо тлеющих факелов – я не вынесу этого.

КОНЕЦ ДНЯ‑VI,15

Наконец‑то дело сдвинулось с места! Еще ничего не потеряно. Правда, я очень ослаб; я почти не спал этой ночью, а, задремав уже на рассвете, проснулся в полдень совершенно разбитым. Дождей больше не было, и я ужасно страдаю от жажды. Принял еще одну таблетку сверх назначенной себе нормы, но без воды от нее мало толку. Попробовал было выпить немного болотной жижи, но меня сразу же вывернуло наизнанку, а жажда после этого стала еще более мучительной. С целью экономии хлоратовых кубиков я настолько снизил подачу кислорода, что рискую потерять сознание от удушья. Уже не пытаюсь подняться на ноги и передвигаюсь по грязи на четвереньках. Около двух часов пополудни мне начали попадаться знакомые коридоры, я подобрался к трупу –точнее, к скелету – значительно ближе, чем в прошлые заходы. Однажды только я забрел в тупик, но быстро разобрался в ситуации, сверившись со своей схемой. Главная трудность с этими чертежами заключается в их невероятной громоздкости. Они занимают целых три фута свитка и мне каждый раз приходится, остановившись, подолгу искать на плане нужный отрезок пути. Жажда, усталость и удушье отразились и на моих умственных способностях, так что мне не всегда удается расшифровать даже собственные пометки. Эти пакостные зеленые твари продолжают наблюдать за мной, иронически жестикулируя щупальцами – порой мне кажется, будто в этакой шутливой форме они обсуждают мои шансы на спасение и только что не делают ставок за и против.

В три часа дня я наконец напал на верный след. Я обнаружил проход, не обозначенный в моей схеме, и, двигаясь по нему, начал круг за кругом приближаться к опутанному побегами растений скелету. Коридор раскручивался по спирали, все больше напоминая тот, по которому я в первый раз дошел до цента здания. Встречая боковые ответвления или перекрестки, я старался придерживаться маршрута, повторяющего мой первоначальный путь. В то время как я все ближе и ближе подползал к своему жуткому ориентиру, оживление снаружи нарастало, зрители заметно активизировались, повсюду, куда ни глянь, меня преследовали бурная жестикуляция и беззвучный сардонический хохот. Очевидно, они находили мою настойчивость весьма забавной, полагая меня совершенно беспомощным и рассчитывая легко взять верх, когда дело дойдет до открытого столкновения. Я предоставил им веселиться, сколько влезет; сознавая свою физическую слабость, я полагался на лучевой пистолет с его многочисленными запасными обоймами – в случае чего это оружие поможет мне пробиться сквозь целую фалангу подлых и кровожадных уродов. Надежды мои крепли с каждой минутой, но я не спешил подниматься на ноги, предпочитая ползти на четвереньках и экономить силы для решающей схватки с рептилиями. Продвигался я очень медленно; возможность сбится с пути, забредя в тупиковую ветвь коридора, была велика – и всеже я видел, как расстояние, отделявшее меня от цели, неуклонно сокращается. Близость избавления взбодрила меня, и я временно забыл о своей боли, жажде и нехватке кислорода. Все рептилии теперь собрались толпой у входа, возбужденно размахивая конечностями, переминаясь с ноги на ногу и не прекращая своего дурацкого смеха. Очень скоро мне предстоит непосредственное знакомство со всей этой шайкой – а, возможно, и с подкреплениями, которые подоспеют из леса.

Сейчас я нахожусь в нескольких ярдах от скелета; я задержался ненадолго, чтобы дополнить свои дневниковые записи, прежде чем выйти наружу и вступить в бой с этими отвратительными существами. Я уверен, что, собрав остатки сил, смогу обратить их в бегство или уложу всех до одного – убойная сила моего пистолета практически неограничена. Затем последует ночевка на сухом мху у края плато, а с утра – утомительный переход через джунгли до Terra Nova. Я буду страшно рад снова увидеть живых людей и нормальные, построенные человеческими руками здания. Обглоданный череп скалит свои ярко‑белыетзубы в зловещей ухмылке.

БЛИЖЕ К НОЧИ – VI, 15

Ужас и отчаяние. Вновь неудача! Закончив предшествующую запись, я направился было к скелету, но, приблизившись почти вплотную, ударился головой о преграду. Вновь я обманулся – это, похоже, было то же самое место, куда я уже попадал три дня назад во время первой своей безуспешной попытки выбраться из лабиринта. Не помню, кричал ли. я что‑нибудь в этот момент – впрочем, скорее всего, я был слишком измучен для того, чтобы издать хоть малейший звук. Я просто распластался в грязи и долго‑долго лежал без движения, глядя прямо перед собой, а зеленые твари за перегородкой меж тем смеялись и резвились пуще прежнего.

Спустя некоторое время я полностью пришел в сознание. Усталость, жажда и удушье навалились на меня свинцовой тяжестью. С огромным трудом я поднял руку и вставил в электролизер новый кубик – не думая об экономии и о предстоящем переходе до Terra Nova. Свежий приток кислорода меня подкрепил, и я смог оглядеться уже более осмысленно.

Мне показалось, что на сей раз я нахожусь несколько дальше от останков злосчастного Дуайта, чем это было при моей самой первой попытке – может быть, я попал в другой, параллельный изначальному коридор? Надежда была крайне слабой, но все же, подтягиваясь на руках, я прополз еще немного вдоль стены и – оказался в том же самом тупике, что и три дня назад.

Это уже был конец. Трое суток борьбы отняли у меня все силы, не приведя ни к какому результату. Скоро я обезумею от жажды, да и с кислородом дела обстоят неважно – оставшихся кубиков явно не хватит на обратный путь. А все‑таки странно – почему эти кошмарные создания собрались всей толпой у наружного входа, будто поджидая меня? Впрочем, они могли это сделать просто насмешки ради, чтобы тем самым направить меня по заведомо ложному маршруту и вдоволь повеселиться, глядя на мои мучения.

Долго мне не продержаться, хотя я и не собираюсь торопить события, как это сделал Дуайт. Как раз в эту минуту его ухмыляющийся череп, сдвинутый одним из растений, пожираюших лохмотья кожаного комбинезона, повернулся в мою сторону. Призрачный взгляд этих пустых глазниц пугает меня гораздо больше, чем целая сотня глаз гнусных рептилий. Он придает какой‑то особый зловещий смысл мертвому оскалу черепа.

Я неподвижно лежу в грязи, экономя последние силы. Эти записки ‑которые, я надеюсь, когда‑нибудь попадут людям и послужат им предостережением от повторения моих ошибок – скоро будут завершены. После этого я отдохну и затем, дождавшись темноты, которая скроет меня от туземцев, попробую перебросить свиток через стену и промежуточный коридор на открытую равнину. Надо будет послать его как можно левее, чтобы не угодить в толпу этих неутомимых весельчаков, по‑прежнему блокирующих выход. Возможно, все это окажется напрасным, и свиток затеряется, потонет в жидкой грязи ‑но не исключено, что он упадет на одну из многочисленных травянистых кочек и впоследствии будет подобран людьми.

Если только эти записки будут прочитаны, они должны сделать больше, нежели просто предупредить людей о ловушке, в которой я волей судьбы оказался. Я хочу обратиться к представителям моей расы с предложением оставить в покое эти удивительные кристаллы. Они принадлежат Венере и никому больше. Наша родная планета не так уж нуждается в этом источнике энергии, и я думаю, что пытаясь захватить побольше кристаллов, мы нарушаем какой‑то таинственный закон, неведомым нам образом заложенный в самой природе космоса. Кто знает, какие темные могущественные и всеспроникающие силы побуждают этих рептилий столь ревностно охранять свои сокровища. Дуайт и я уже заплатили своими жизнями, и многие другие заплатили тоже, и многие еще заплатят. Но кто может поручиться, что эта череда смертей не является всего лишь прелюдией к грядущим великим и страшным событиями? Так оставьте же Венере то, что может и должно принадлежатьтолько ей.

* * *

Я чувствую приближение смерти и боюсь, что с наступлением темноты не смогу перебросить свиток через стену. Если мне это не удастся, свиток станет добычей рептилий, которые, возможно, догадаются о его назначении. Они, разумеется, не захотят оставлять людям ключ к разгадке тайн невидимого лабиринта – откуда им знать, что письмо это может в конечном счете положительно отразиться на их судьбе. Только в преддверии смерти я начинаю понимать, что был несправедлив к этим созданиям. В космических масштабах бытия никому не дано судить о том, чей уровень развития выше, а чей ниже, и какая из цивилизаций – их или наша – больше соответствует нормам вселенского разума.

* * *

Я только что извлек кристалл из накладного кармана, чтобы видеть его перед собой в последние минуты жизни. Он сияет каким‑то мрачным враждебным светом в красноватых лучах уходящего дня. Заметив его, группа туземцев заволновалась, характер их жестов решительным образом изменился. Не понимаю, почему они продолжают стоять у входа вместо того, чтобы переместиться в ближайшую ко мне точку по ту сторону внешней стены.

* * *

Тело мое немеет, я не могу больше писать. Голова сильно кружится, но сознание не замутнено. Смогу ли я перекинуть свиток через стену? Кристалл сияет с прежней яркостью, хотя сумерки уже подступают ко мне со всех сторон.

* * *

Темнота. Очень ослаб. Они продолжают толпиться у входа, запалив свои дьявольские факелы.

* * *

Что это– они уходят? Мне как будто послышался звук... какой‑то свет небе...

ДОНЕСЕНИЕ УЭСЛИ П. МИЛЛЕРА, КОМАНДИРА ГРУППЫ "А", ВЕНЕРИАНСКАЯ КРИСТАЛЬНАЯ КОМПАНИЯ

(ВЕНЕРА, TERRA NOVA – VI, 16)

На рассвете VI, 12 наш сотрудник под номером А‑49 Кентон Дж.Стэнфилд (земной адрес: Виргиния, Ричмонд, ул. Маршалла 5317) отправился из TERRA NOVA в ближний поисковый рейд, согласованный с данными детекторной съемки. Должен был возвратиться 13‑го или 14‑го числа. Не появился к вечеру 15‑го, и в 20.00 я с пятью своими людьми вылетел на самолете‑разведчике «FR‑58» по обозначенному детектором курсу. Стрелка не показывала каких‑либо отклонений от результатов произведенных накануне замеров.

Следуя в направлении Эрицийского нагорья, мы постоянно освещали местность прожекторами. Трехствольные лучевые пушки и цилиндры D‑излучения были готовы к применению против традиционно враждебных нам туземцев или опасных скоплений хищников.

Пролетая над голой равниной на плато Эрике, мы заметили группу огней, в которых распознали характерные факельные лампы туземцев. С нашим приближением они бросились врассыпную, спеша укрыться в близлежащих лесных массивах. Детектор показал наличие кристалла в том месте, где они только что группировались. Спланировав ниже, мы высветили на поверхности равнины два отдельных объекта: скелет человека, опутанный ползучими побегами растений, и неподвижное тело футах в десяти от него. На повторном заходе мы снизились еще больше и врезались концом крыла в какое‑то препятствие, которое мы не смогли разглядеть.

После аварийной посадки мы пешком направились в сторону упоминавшихся выше объектов, но на подходе к ним были остановлены гладким на ощупь и абсолютно невидимым барьером. Данное обстоятельство чрезвычайно нас озадачило. Двигаясь вдоль преграды, неподалеку от скелета мы обнаружили входное отверстие, за которым оказался узкий коридор с еще одним отверстием, выведшим нас непосредственно к скелету. Одежда последнего была полностью уничтожена растениями‑некрофагами, но рядом в грязи лежал шлем, который, как мы установили по его номеру, принадлежал сотруднику Фредерику Н. Дуайту, личный номер В‑9, из отряда Кенига, ушедшему с TERRA NOVA два месяца тому назад в автономный поисковый рейд.

Между скелетом и неподвижным телом находилась еще одна невидимая стена, но мы без труда опознали во втором человеке Стэнфилда. В левой руке он держал свиток для записей, а в правой – перо; судя по всему, в момент своей смерти он что‑то писал. Кристалла нигде не было видно, но детектор показал присутствие очень крупного экземпляра где‑то рядом со Стэнфилдом. Добраться до него оказалось намного труднее, но в конечном счете нам это удалось. Тело было еще теплым, а огромный кристалл лежал у его ног под слоем жидкой грязи. Первым делом мы ознакомились с тем, что было написано в свитке, и приняли необходимые меры на основании полученных сведений. Содержание свитка представляет собой довольно длинное повествование, приложенное в качестве предисловия к данному отчету; достоверность приведенных в нем фактов подтвердилась проверкой на практике, что позволяет считать эти записки документальным свидетельством. Последние фрагменты записок несут на себе следы интеллектуальной деградации, но большая их часть вполне заслуживает доверия. Причиной смерти Стэнфилда явилось сочетание жажды, удушья и нервного перенапряжения с глубокой психической депрессией. Его маска была на месте, кислород продолжал поступать хотя и в объеме значительно ниже нормального.

Поскольку наш самолет получил повреждение, мы вызвали по радио Андерсона, который вскоре доставил на самолете технической поддержки «FG‑7» аварийную бригаду, а также специальное оборудование для резки и взрывных работ. К утру «FR‑58» был отремонтирован, и Андерсон увел его на базу, захватив с собой тела погибших и найденный кристалл. Дуайт и Стэнфилд будут похоронены на кладбище Компании, а кристалл отправится в Чикаго с первым же космическим лайнером. В ближайшем будущем мы намерены последовать совету покойного Стэнфилда – тому, что был им дан в начальной, более здравой части записок – и перебросить с Земли регулярные войска для окончательного и полного устранения туземной опасности. Расчистив себе таким образом поле деятельности, мы сможем спокойно наладить добычу кристаллов в таком количестве, какое сочтем нужным.

После полудня мы приступили к всестороннему и тщательному изучению невидимого здания – или, точнее сказать, ловушки. Пользуясь длинными шнурами для маркировки коридоров, мы составили подробную схему лабиринта для наших архивов. Сложность замысла и мастерство исполнения были воистину впечатляющими; образцы невидимого вещества мы направили в лабораторию для химического анализа – сведения эти нам очень пригодятся при штурме многочисленных туземных городов. Наш алмазный бур типа "С" смог углубиться в прозрачную стену, и сейчас рабочие заняты закладкой динамита, подготавливая сооружение к взрыву. Оно должно быть разрушено до основания как представляющее серьезную угрозу для воздушного и других видов транспорта. Внимательно рассматривая план лабиринта, нельзя не отметить ту злую шутку, которую он сыграл не только с Дуайтом, но и со Стэнфилдом. Пытаясь найти доступ ко второму телу, мы не смогли проникнуть туда, заходя с правой стороны, но Маркхейм обнаружил выход из первого внутреннего помещения примерно в пятнадцати футах от Дуайта и в четырех‑пяти футах от Стэнфилда. Отсюда начинался длинный коридор (целиком обследованный нами уже позднее), в стене которого, сразу же по правую руку, оказалось еще одно отверстие, приведшее нас прямо к телу. Таким образом Стэнфилд мог выбраться наружу, пройдя всего двадцать с небольшим футов, если бы он воспользовался выходом, находившимся непосредственно позади него – выходом, которого он так и не достиг, будучи побежден собственной слабостью и отчаянием.

Говард Филлипс Лавкрафт
СИЯНИЕ ИЗВНЕ

К западу от Аркхема высятся угрюмые кручи, перемежающиеся лесистыми долинами, в чьи непролазные дебри не доводилось забираться ни одному дровосеку. Там встречаются узкие лощины, поросшие деревьями с причудливо изогнутыми стволами и столь густыми кронами, что ни одному лучу солнца не удается пробиться сквозь их своды и поиграть на поверхности сонно журчащих ручьев. По отлогим каменистым склонам холмов разбросаны древние фермерские угодья, чьи приземистые, замшелые строения скрывают в своих стенах вековые секреты Новой Англии. Там повсюду царит запустение – массивные дымоходы разрушены временем, а панелированные стены опасно заваливаются под тяжестью низких двускатных крыш. Местные жители давно покинули эти места, да и вновь прибывающие переселенцы предпочитают здесь не задерживаться. В разное время сюда наезжали франкоканадцы, итальянцы и поляки, но очень скоро все они собирались и следовали дальше. И вовсе не потому, что обнаруживали какие‑либо явные недостатки, – нет, ничего такого, что можно было бы увидеть, услышать или пощупать руками, здесь не водилось, – просто само место действовало им на нервы, рождая в воображении странные фантазии и не давая заснуть по ночам. Это, пожалуй, единственная причина, по которой чужаки не селятся здесь, ибо доподлинно известно, что никому из них старый Эмми Пирс и словом не обмолвился о том, что хранит его память об «окаянных днях». Эмми, которого в здешних краях уже давно считают немного повредившимся в уме, остался единственным, кто не захотел покинуть насиженное место и уехать в город. И еще, во всей округе только он один осмеливается рассказывать об «окаянных днях», да и то потому, что сразу же за его домом начинается поле, по которому можно очень быстро добраться до всегда оживленной дороги, ведущей в Аркхем.

Некогда дорога проходила по холмам и долинам прямиком через Испепеленную пустошь, но после того, как люди отказались ездить по ней, было проложено новое шоссе, огибающее местность с юга. Однако следы старой дороги все еще можно различить среди густой поросли наступающего на нее леса, и, без сомнения, кое‑какие ее приметы сохранятся даже после того, как большая часть низины будет затоплена под новое водохранилище. Когда это случится, вековые леса падут под ударами топоров, а Испепеленная пустошь навсегда скроется под толщей воды, на поверхности которой будет отражаться безмятежное голубое небо и поигрывать бликами солнце. И тогда тайна «окаянных дней» станет всего лишь еще одной непостижимой тайной водных пучин, еще одним сокрытым на века секретом древнего океана, еще одной недоступной человеческому пониманию загадкой древней планеты.

Когда я только собирался отправиться к этим холмам и долинам на разметку нового водохранилища, меня предупредили, что место это «нечистое». Дело было в Аркхеме, старинном и, пожалуй, одном из немногих оставшихся городков, где легенды о нечистой силе дожили до наших дней, и я воспринял предупреждение как часть обязательных страшных историй, которыми седовласые старушки испокон веков пичкают своих внуков на ночь. Само же название «Испепеленная пустошь» показалось мне чересчур вычурным и аффектированным, и я, помнится, еще удивлялся, откуда вся эта сверхъестественная чушь могла просочиться в предания потомков благочестивых пуритан. Однако, после того как я собственными глазами увидел эту невообразимую мешанину темных ущелий и обрывистых склонов, я перестал удивляться чему‑либо, кроме загадочной природы катаклизма, ее породившего. Когда я добрался туда, было ясное раннее утро, но стоило мне ступить под мрачные своды ущелий, как я оказался в вечном полумраке. Для типичных лесов Новой Англии деревья росли здесь слишком часто, а стволы их были чересчур толсты. Да и мертвая тишина, царившая в узких проходах, была чересчур мертвой, и слишком уж много сырости таил в себе настил из осклизлого мха и древнего перегноя.

На открытых местах, большей частью вдоль старой дороги, мне попадались маленькие фермы, притулившиеся к склонам холмов. На некоторых из них все постройки были в сохранности, на иных – только одна или две, но встречались и такие, где среди развалин возвышалась лишь одинокая печная труба или темнел разверстый зев полузасыпанного мусором погреба. Повсюду властвовали сорняки и колючки, в зарослях которых при моем появлении начиналась беспокойная возня неведомых лесных тварей. На всем, что меня окружало, лежала печать тревоги и смертной тоски, некая вуаль нереальности и гротеска, как если бы из привычной с детства картины вдруг пропал жизненно важный элемент перспективы или светотени. Теперь я уже не удивлялся тому, что переселенцы не захотели обосновываться в этих местах, ибо вряд ли нашелся бы хоть один человек, который согласился бы остаться здесь на ночь. Слишком уж походил этот пейзаж на картины Сальватора Розы, слишком уж сильно напоминал он нечестивые гравюры из забытых колдовских книг.

Но все это не шло ни в какое сравнение с Испепеленной пустошью. Как только я наткнулся на нее посреди очередной долины, я тотчас же понял, что это она и есть, ибо ни одно другое название не могло бы столь верно передать своеобразие этого места, как, впрочем, и ни одно другое место на земле не могло бы столь точно соответствовать этому названию. Это определение казалось рожденным в голове неведомого поэта после того, как он побывал в данной географической точке необъятного материка: На первый взгляд пустошь представляла собой обычную проплешину, какие остаются в результате лесного пожара, – но почему же, вопрошал я себя, на этих пяти акрах серого безмолвия, въевшегося в окрестные леса и луга наподобие того, как капля кислоты въедается в бумагу, с тех пор не выросло ни одной зеленой былинки? Большая часть пустоши лежала к северу от старой дороги, и только самый ее краешек переползал за южную обочину. Когда я подумал о том, что мне придется пересекать это неживое пепельное пятно, я почувствовал, что все мое существо необъяснимым образом противится этому. И только чувство долга и ответственность за возложенное поручение заставили меня наконец двинуться дальше. На всем протяжении моего пути через пустошь я не встретил ни малейших признаков растительности. Повсюду, насколько хватало глаз, недвижимо, не колышимая ни единым дуновением ветра, лежала мельчайшая серая пыль или, если угодно, пепел. В непосредственной близости от пустоши деревья имели странный, нездоровый вид, а по самому краю выжженного пятна стояло и лежало немало мертвых гниющих стволов. Как ни ускорял я шаг, я все же успел заметить справа от себя груду потемневших кирпичей и булыжника, высившуюся на месте обвалившегося дымохода, и еще одну такую же кучу там, где раньше, по всей видимости, стоял погреб. Немного поодаль зиял черный провал колодца, из недр которого вздымались зловонные испарения и окрашивали проходящие сквозь них солнечные лучи в странные, неземные тона. После пустоши даже долгий, изнурительный подъем под темными сводами чащобы показался мне приятным и освежающим, и я больше не удивлялся тому, что стоит только разговору зайти об этих местах, жители Аркхема переходят на испуганный шепот. Я не смог различить поблизости ни одного строения или хотя бы развалин: похоже, что и в старые времена здесь редко бывали люди. В наступивших сумерках никакая сила не смогла бы подвигнуть меня на возвращение прежним путем, а потому я добрался до города по более долгой, но зато достаточно удаленной от пустоши южной дороге. Все время, пока я шагал по ней, мне смутно хотелось, чтобы налетевшие вдруг облака закрыли собой неисчислимые звездные бездны, нависшие над моею головой и рождавшие в глубине души первобытный страх.

Вечером я принялся расспрашивать местных старожилов об Испепеленной пустоши и о том, что означала фраза «окаянные дни», которую они так часто повторяли в своих уклончивых ответах. Как и раньше, мне не удалось ничего толком разузнать, кроме, пожалуй, того, что загадочное происшествие, возбудившее мое любопытство, случилось гораздо позднее, чем я предполагал, и было не очередной выдумкой, испокон веков передающейся из поколения в поколение, но совершенно реальным событием, многочисленные свидетели которого и по сию пору находятся в добром здравии. Я выяснил, что дело происходило в восьмидесятых годах прошлого столетия и что тогда была убита или бесследно пропала одна местная фермерская семья, но дальнейших подробностей мои собеседники не смогли, а может быть, и не пожелали мне сообщить. При этом все они, словно сговорившись, убеждали меня не обращать внимания на полоумные россказни старого Эмми Пирса. Это поразительное единодушие как раз и послужило причиной тому, что на следующее утро, порасспросив дорогу у случайных прохожих, я стоял у дверей полуразвалившегося коттеджа, в котором на самом краю леса, там, где начинают попадаться первые деревья с уродливо толстыми стволами, в полном одиночестве обитал местный юродивый. Это было невероятно древнее строение, от которого уже начинал исходить тот особый запах, который имеют обыкновение издавать дома, простоявшие на земле чересчур долго.

Пришлось изрядно поколотить в дверь, прежде чем старик поднялся открыть мне, и по тому, как медлительна была его шаркающая походка, я понял, что он далеко не обрадован моему посещению. Он оказался не такой развалиной, как я его себе представлял, однако потухшие, опущенные долу глаза, неряшливое платье и всклокоченная седая борода придавали ему довольно изнуренный и подавленный вид. Не зная, как лучше подступиться к старику, я притворился, что мой визит носит чисто деловой характер, и принялся рассказывать о цели своих изысканий, попутно вставляя вопросы, касающиеся характера местности. Мое невысокое мнение о его умственных способностях, сложившееся из разговоров с городскими обывателями, также оказалось неверным – он был достаточно сметлив и образован для того, чтобы мгновенно уяснить себе суть дела не хуже любого другого аркхемца.

Однако он вовсе не походил на обычного среднестатистического фермера, каких я немало встречал в районах, предназначенных под затопление. Во всяком случае, я не услышал от него ни одного протеста по поводу уничтожения переросших лесов и запущенных угодий, хотя, возможно, он отнесся к этому так спокойно лишь потому, что его собственный дом находился вне границ будущего озера. Единственным чувством, отразившимся на его лице, было чувство облегчения, как будто он только и желал, чтобы мрачные вековые долины, по которым ему довелось бродить всю свою жизнь, исчезли навсегда. Конечно, их лучше затопить, мистер, а еще лучше – если бы их затопили тогда, сразу же после «окаянных дней». И вот тут‑то, после этого неожиданного вступления, он понизил голос до доверительного хриплого шепота, подался корпусом вперед и, выразительно покачивая дрожащим указательным пальцем правой руки, начал свой рассказ.

Я безмолвно слушал и, по мере того как его дребезжащий голос все больше завладевал моим сознанием, ощущал, как, несмотря на теплый летний день, по моему телу все чаще пробегает невольный озноб. Не раз мне приходилось помогать рассказчику находить потерянную нить повествования, связывать воедино обрывки научных постулатов, подхваченных им из разговоров проезжих профессоров, или же преодолевать иные запутанные места, в которых ему изменяло чувство логики и последовательности событий. Когда старик закончил, я более не удивлялся ни тому, что он слегка тронулся умом, ни тому, что жители Аркхема избегают говорить об Испепеленной пустоши. Не желая снова очутиться один на один со звездами, я поспешил вернуться в гостиницу до захода солнца, а на следующий день уже возвращался в Бостон сдавать свои полномочия. Я не мог заставить себя еще раз приблизиться к этому мрачному хаосу чащоб и крутых склонов или хотя бы взглянуть в сторону серого пятна Испепеленной пустоши, посреди которой, рядом с грудой битого кирпича и булыжника, чернел бездонный зев колодца. Теперь уже недалек тот день, когда водохранилище будет построено и несколько саженей воды надежно упрячут под собою всю эту стародавнюю жуть. Однако я отнюдь не уверен, что, даже после того, как это произойдет, я когда‑либо отважусь проезжать по тем местам ночью, – и уж ничто на свете не заставит меня испить хотя бы глоток воды из нового аркхемского водопровода.

По словам Эмми, все началось с метеорита. До той поры по всей округе невозможно было сыскать и одного страшного предания – все они повывелись после прекращения ведьмовских процессов, но даже в те глухие времена, когда охота на ведьм шла в полную силу, прилегающие к Аркхему западные леса не таили в себе и десятой доли того ужаса, каким люди наделили, например, небольшой островок посреди Мискатоника, где у каменного алтаря причудливой формы, установленного там задолго до появления на материке первых индейцев, сатана имел обыкновение устраивать свои приемы. Здешние же леса нечистые духи обходили стороной, и до наступления «окаянных дней» в их таинственном полумраке не скрывалось ничего зловещего. А потом появилось это белое полуденное облако, эта цепочка разрывов по всему небу и, наконец, этот огромный столб дыма, выросший над затерянной в дебрях леса лощиной. К вечеру того дня всему Аркхему стало известно: порядочных размеров скала свалилась с неба и угодила прямо во двор Наума Гарднера, где и упокоилась в огромной воронке рядом с колодцем. Дом Наума стоял на том самом месте, где позднее суждено было появиться Испепеленной пустоши. Это был на редкость опрятный, чистенький домик, и стоял он посреди цветущих садов и полей.

Наум поехал в город рассказать тамошним жителям о метеорите, а по дороге завернул к Эмми Пирсу. Эмми тогда было сорок лет, голова у него работала не в пример лучше, чем сейчас, и потому все последовавшие события накрепко врезались ему в память. На следующее утро Эмми и его жена вместе с тремя профессорами Мискатоникского университета, поспешившими собственными глазами узреть пришельца из неизведанных глубин межзвездного пространства, отправились к месту падения метеорита. По прибытии их прежде всего удивил тот факт, что размеры болида оказались не такими громадными, как им за день до того обрисовал хозяин фермы.

«Он съежился», – объяснил Наум, указывая на довольно высокий буроватый холмик, возвышавшийся посреди неровного пятна искореженной почвы и обуглившейся травы рядом с колодцем, однако ученые мужи тут же возразили, что метеориты «съеживаться» не могут. Наум добавил еще, что жар, исходящий от раскаленной глыбы, не спадает с течением времени и что по ночам от нее исходит слабое сияние. Профессора потыкали болид киркой и обнаружили, что он на удивление мягок. Он действительно оказался мягким, как глина или как смола, и потому небольшой кусочек, который ученые мужи унесли в университет для анализа, им пришлось скорее отщипывать, нежели отламывать от основной глыбы. Им также пришлось поместить образец в старую бадью, позаимствованную на кухне у Наума, ибо даже столь малая частичка метеорита упрямо отказывалась охлаждаться на воздухе. На обратном пути они остановились передохнуть у Эмми, и тут‑то миссис Пирс изрядно озадачила их, заметив, что кусочек метеорита за это время значительно уменьшился в размерах, да к тому же еще почти наполовину прожег дно гарднеровской бадьи. Впрочем, он и с самого начала был не очень велик, и, может быть, тогда им только показалось, что они взяли больше.

На следующий день – а было это в июне восемьдесят второго – сверх меры возбужденные профессора опять всей гурьбой нагрянули на ферму Гарднеров. Проходя мимо дома Эмми, они ненадолго задержались, чтобы рассказать ему о необыкновенных вещах, которые выделывал принесенный ими накануне образец, прежде чем исчезнуть без следа вместе со стеклянной мензуркой, в которую его поместили. По сему поводу университетские умники долго покачивали головами, рассуждая о странном сродстве ядра метеорита с кремнием. И вообще, в их образцовой исследовательской лаборатории анализируемый материал повел себя неподобающим образом: термическая обработка древесным углем не произвела на него никакого воздействия и не выявила никаких следов поглощенных газов, бура дала отрицательную реакцию, а нагревание при самых высоких температурах, включая и те, что получаются при работе с кислородно‑водородной горелкой, выявило лишь его полную и безусловную неспособность к испарению. На наковальне он только подтвердил свою податливость, а в затемненной камере – люминесцентность. Его нежелание остывать окончательно взбудоражило весь технологический колледж, а после того как спектроскопия показала наличие световых полос, не имеющих ничего общего с полосами обычного спектра, среди ученых только и было разговоров что о новых элементах, непредсказуемых оптических свойствах и прочих вещах, которые обыкновенно изрекают ученые мужи, столкнувшись с неразрешимой загадкой.

Несмотря на то что образец сам по себе напоминал сгусток огня, они пытались расплавить его в тигле со всеми известными реагентами. Вода не дала никаких результатов. Азотная кислота и даже царская водка лишь яростно шипели и разлетались мелкими брызгами, соприкоснувшись с его раскаленной поверхностью. Эмми с трудом припоминал все эти мудреные названия, но, когда я начал перечислять ему некоторые растворители, обычно применяемые в такого рода процедурах, он согласно кивал головой. Да, они пробовали и аммиак, и едкий натр, и спирт, и эфир, и вонючий дисульфид углерода, и еще дюжину других средств, но, хотя образец начал понемногу остывать и уменьшаться в размерах, в составе растворителей не было обнаружено никаких изменений, указывающих на то, что они вообще вошли в соприкосновение с исследуемым материалом. Однако вне всякого сомнения вещество это было металлом. Прежде всего потому, что оно выказывало магнетические свойства, а кроме того, после погружения в кислотные растворители ученым удалось уловить слабые следы видманштеттовых фигур, обычно получаемых при работе с металлами метеоритного происхождения. После того как образец уже значительно поостыл, опыты были продолжены в стеклянных ретортах, в одной из которых и были оставлены на ночь образцы, полученные в ходе работы из исходного куска. На следующее утро все они исчезли вместе с ретортой, оставив после себя обугленное пятно на деревянном стеллаже, куда накануне вечером их поместил лаборант.

Все это профессора поведали Эмми, остановившись ненадолго у дверей его дома, и дело кончилось тем, что он опять, на этот раз без жены, отправился с ними поглазеть на таинственного посланника звезд. За два прошедших дня метеорит «съежился» настолько заметно, что даже не верящие ни во что профессора не смогли отрицать очевидность того, что лежало у них перед глазами. За исключением нескольких осыпаний почвы, между краями воронки и сжимающейся бурой глыбой теперь было изрядное количество пустого места, да и ширина самой глыбы, равнявшаяся накануне семи футам, теперь едва ли достигала пяти. Она все еще была невыносимо горяча, и потому городским мудрецам пришлось соблюдать максимальную осторожность, исследуя ее поверхность и – при помощи молотка и стамески – отделяя от нее еще один довольно крупный кусок. На этот раз они копнули глубже и при извлечении своей добычи обнаружили, что ядро метеорита было не столь однородным, как они полагали вначале.

Взору их открылось нечто, напоминавшее боковую поверхность сверкающей глобулы, засевшей в основной массе болида, наподобие икринки. Цвет глобулы, отчасти схожий с некоторыми полосами странного спектра, полученного учеными накануне, невозможно было определить словами, да и цветом‑то его можно было назвать лишь с большой натяжкой – настолько мало общего имел он с земной цветовой палитрой. Легкое пробное постукивание по лоснящемуся телу глобулы выявило, с одной стороны, хрупкость ее стенок, а с другой – ее полую природу. Потом один из профессоров врезал по ней как следует молотком, и она лопнула с тонким неприятным звуком, напоминающим хлюпанье. Однако более ничего не произошло: разбитая глобула не только не выпустила из себя никакого содержимого, но и сама моментально исчезла, оставив после себя лишь сферическое, в три дюйма шириной, углубление в метеоритной породе да надежду в головах ученых мужей на обнаружение других подобных глобул.

Надежда эта оказалась напрасной, и после нескольких неудачных попыток пробурить раскаленный болид в поисках новых глобул в руках неутомимых исследователей остался лишь образец, который им удалось извлечь нынешним утром и который, как выяснилось позднее, в лабораторных условиях повел себя ничуть не лучше своего предшественника. Кроме уже известных пластичности, энергоемкости, магнетизма, способности светиться в темноте, немного охлаждаться в концентрированных кислотах и неизвестно куда улетучиваться в воздушной среде, а также уникального спектра и предрасположенности к бурному взаимодействию с кремнием, результатом которого являлось взаимное уничтожение обоих реагентов, исследуемое вещество не выказало ровным счетом никаких индивидуальных свойств. В конце концов, исчерпав все существующие методы анализа, университетские ученые вынуждены были признать, что в их обширном хранилище знаний для него просто не существует подходящей полки. Метеорит явно не имел ничего общего с нашей планетой – он был плоть от плоти неведомого космического пространства и, как таковой, был наделен его неведомыми свойствами и подчинялся его неведомым законам.

Той ночью разразилась гроза, а когда на следующее утро профессора опять появились на ферме Наума, их ожидало горькое разочарование. Обладая ярко выраженным магнетизмом, метеорит, очевидно, таил в себе некие неизвестные электростатические свойства, ибо, согласно свидетельству Наума, во время грозы «он притягивал к себе все молнии подряд». Ему довелось наблюдать, как в течение часа молния шесть раз ударяла в невысокий бугорок посреди его двора, а когда гроза миновала, от пришельца со звезд не осталось ничего, кроме наполовину засыпанной оползнем ямы рядом с колодцем. Раскопки не принесли никакого результата, и ученые были вынуждены констатировать факт полного исчезновения метеорита. Больше им тут делать было нечего, и они отправились назад в лабораторию продолжать свои опыты над неуклонно уменьшающимся в размерах образцом, который они на этот раз предусмотрительно запрятали в свинцовый контейнер. Этого последнего кусочка им хватило на неделю, по окончании которой они так и не узнали ничего ценного о его природе. Когда же образец наконец прогорел окончательно, от него не осталось ни шлака, ни осадка, ни каких‑либо иных следов его материального существования, и с течением времени профессора начали терять уверенность в том, что вообще видели этот загадочный обломок нависшей над нами необъятной бездны, этот необъяснимый знак, посланный нам из других галактик, где властвуют иные законы материи, энергии и бытия. Вполне естественно, что аркхемские газеты, куда университетские мужи бросились помещать свои статьи о необычном феномене, устроили грандиозную шумиху по поводу метеорита и чуть ли не ежедневно посылали корреспондентов брать интервью у Наума Гарднера и членов его семьи. А после того как у него побывал и репортер одной из бостонских ежедневных газет, Наум быстро начал становиться местной знаменитостью. Это был высокий, худой, добродушный мужчина пятидесяти лет от роду. Он имел жену и троих детей, и все они в добром согласии жили на небольшой, но по всем показателям образцовой ферме посреди долины. Наум и Эмми, как и их жены, частенько заглядывали друг к другу в гости, и за все годы знакомства Эмми не мог сказать о нем ничего, кроме самого хорошего. Наум, кажется, немного гордился известностью, которая нежданно‑негаданно выпала на долю его фермы, и все последующие недели только и говорил, что о метеорите. Между тем в июле и августе того года для фермеров выдались горячие деньки, и ему пришлось изрядно повозиться с заготовкой сена, от темна до темна курсируя на своей грохочущей телеге по лесным просекам, соединявшим ферму с пастбищем за Чепменовским ручьем. В этом году работа давалась ему не так легко, как прежде, и он с грустью замечал, что чувствует приближение старости.

А затем наступила осень. День ото дня наливались соком яблоки и груши, и торжествующий Наум клялся всякому встречному, что никогда еще его сады не приносили столь роскошного урожая. Достигавшие невиданных размеров и крепости плоды уродились в таком поразительном изобилии, что Гарднерам пришлось заказать добавочную партию бочек для хранения и перевозки своего будущего богатства. Однако, когда пришло время собирать фрукты, Наума постигло ужасное разочарование, ибо среди неисчислимого множества этих, казалось бы, непревзойденных кандидатов на украшение любого стола не обнаружилось ни одного, который можно было бы взять в рот. К нежному вкусу плодов примешивались неизвестно откуда взявшиеся тошнотворная горечь и приторность, так что даже самый малейший надкус вызывал непреодолимое отвращение. То же самое творилось с помидорами и дынями, и вскоре упавший духом Наум вынужден был примириться с мыслью о том, что весь его нынешний урожай безвозвратно потерян. Будучи сообразительным малым, он тут же сопоставил это событие с недавним космическим феноменом и заявил, что это метеорит отравил его землю и что теперь ему остается только благодарить Бога за то, что большая часть остальных посадок находилась на удаленном от дороги предгорье.

В том году зима пришла рано, и выдалась она на редкость суровой. Эмми теперь видел Наума не так часто, как прежде, но и нескольких коротких встреч ему хватило, чтобы понять, что его друг чем‑то не на шутку встревожен. Да и остальные Гарднеры заметно изменились: они стали молчаливы и замкнуты, и с течением времени их все реже можно было встретить на воскресных службах и сельских праздниках. Причину внезапной меланхолии, поразившей доселе цветущее фермерское семейство, невозможно было объяснить, хотя временами то один, то другой из домашних Наума жаловался на ухудшающееся здоровье и расстроенные нервы. Сам Наум выразился по этому поводу достаточно определенно: однажды он заявил, что его беспокоят следы на снегу. На первый взгляд то были обыкновенные беличьи, кроличьи и лисьи следы, но наметанный глаз потомственного фермера уловил нечто не совсем обычное в рисунке каждого отпечатка и в том, как они располагались на снегу. Он не стал вдаваться в подробности, но у его собеседников сложилось впечатление, что таинственные следы только отчасти соответствовали анатомии и повадкам белок, кроликов и лис, водившихся в здешних местах испокон веков. Эмми не придавал этим разговорам большого значения до тех пор, пока однажды ночью ему не довелось, возвращаясь домой, проезжать мимо фермы Наума. В ярком свете луны дорогу перебежал кролик, и было в этом кролике и его гигантских прыжках нечто такое, что очень не понравилось ни Эмми, ни его лошади. Во всяком случае, понадобился сильный рывок вожжей, чтобы помешать последней во весь опор понестись прочь. После этого случая Эмми серьезнее относился к рассказам Наума и уже не удивлялся тому, что каждое утро гарднеровские псы испуганно жались по углам, а со временем настолько утратили былую бодрость, что и вовсе перестали лаять.

Как‑то в феврале сыновья Макгрегора, что с Медоу‑Хилл, отправились поохотиться на сурков и неподалеку от фермы Гарднеров подстрелили весьма странный экземпляр. Тушка зверька приводила в замешательство своими непривычными размерами и пропорциями, а на морде было написано жутковатое выражение, какого до той поры никому не приходилось встречать у сурков. Изрядно напугавшись, мальчишки тут же забросили уродца подальше в кусты и вернулись домой, так что по округе принялся ходить лишь их ничем не подтвержденный, довольно фантастический рассказ. Однако тот факт, что поблизости от дома Наума лошади становились пугливыми, больше не отрицался никем, и постепенно отдельные темные слухи начали слагаться в легенды, которые и до сих пор окружают это проклятое место.

Весной стали поговаривать, что близ фермы Гарднеров снег тает гораздо быстрее, чем во всех остальных местах, а в начале марта в лавке Поттера, что в Кларкс‑Корнерз, состоялось возбужденное обсуждение очередной новости. Проезжая по гарднеровским угодьям, Стивен Райс обратил внимание на пробивавшуюся вдоль кромки леса поросль скунсовой капусты. Никогда в жизни ему не доводилось видеть скунсову капусту столь огромных размеров – и такого странного цвета, что его вообще невозможно было передать словами. Растения имели отвратительный вид и издавали резкий тошнотворный запах, учуяв который лошадь Стивена принялась храпеть и взбрыкивать. В тот же полдень несколько человек отправились взглянуть на подозрительную поросль и, прибыв на место, единодушно согласились, что подобные чудовища не должны пускать ростков в христианском мире. Тут все заговорили о пропавшем урожае предыдущей осени, и вскоре по всей округе не осталось ни единого человека, который не знал бы о том, что земли Наума отравлены. Конечно, все дело было в метеорите; и, памятуя об удивительных историях, которые в прошлом году рассказывали о нем университетские ученые, несколько фермеров, будучи по делам в городе, выбрали время и потолковали с профессорами о всех происшедших за это время событиях.

И вот однажды те вновь заявились к Науму и часок‑другой покрутились на ферме, но, не имея склонности доверять всякого рода слухам и легендам, пришли к очень скептическим заключениям. Действительно, растения выглядели довольно странно, но скунсова капуста в большинстве случаев имеет довольно странный вид и окраску. Кроме того, не исключено, что какая‑нибудь минеральная составляющая метеорита и в самом деле попала в почву, но если это так, то она вскоре будет вымыта грунтовыми водами. А что касается следов на снегу и пугливых лошадей, то это, без сомнения, всего лишь обычные деревенские байки, порожденные таким редким научным явлением, как аэролит. Серьезному человеку не следует обращать внимания на нелепые пересуды, ибо давно известно, что сельские жители только и знают, что рассказывают небылицы и верят во всякую чушь. А потому, когда наступили «окаянные дни», профессора держались в стороне от происходящего и только презрительно фыркали, услышав очередное невероятное известие. Только один из них, получив полтора года спустя от полиции для анализа две наполненные пеплом склянки, припомнил, что непередаваемый оттенок листьев скунсовой капусты, с одной стороны, очень напоминал одну из цветовых полос необычного спектра, снятого университетским спектроскопом с образца метеорита, а с другой – был сродни окраске хрупкой глобулы, обнаруженной в теле пришельца из космической бездны. Припомнил он это потому, что две горстки праха, принесенные ему для анализа, дали в своем спектре все те же странные полосы, однако через некоторое время явление это прекратилось и все снова пришло в норму.

На деревьях вокруг гарднеровского дома рано набухли почки, и по ночам их ветви зловеще раскачивались на ветру. Тадеуш, средний сын Наума, уверял, что ветки качаются и тогда, когда никакого ветра нет, но этому не могли поверить даже самые заядлые из местных сплетников. Однако все явственно ощущали повисшее в воздухе напряжение. У Гарднеров появилась привычка временами безмолвно вслушиваться в тишину, как если бы там раздавались звуки, доступные им одним. Выйдя из этого своеобразного транса, они ничего не могли объяснить, ибо находившие на них моменты оцепенения свидетельствовали не о напряженной работе сознания, а скорее о почти полном его отсутствии. К сожалению, такие случаи становились все более частыми, и вскоре то, что «с Гарднерами неладно», стало обычной темой местных пересудов. Когда расцвела камнеломка, было замечено, что ее бутоны опять‑таки имели странную окраску – не совсем такую, как у скунсовой капусты, но несомненно чем‑то родственную ей и, уж конечно, непохожую ни на какую другую на земле. Наум сорвал несколько цветков и принес их редактору «Аркхемских ведомостей». Однако сей почтенный джентльмен не нашел ничего лучшего, как написать по этому поводу пространный фельетон, очень изящно выставлявший на посмешище темные страхи невежественных людей. Со стороны Наума и впрямь было ошибкой рассказывать солидному трезвомыслящему горожанину о том, что некоторые бабочки – в особенности черные, немыслимых размеров траурницы – вытворяли над цветками этих камнеломок.

В апреле среди местных жителей распространилась настоящая эпидемия страха, которая и привела к тому, что пролегающая мимо дома Наума аркхемская дорога была окончательно заброшена. Причиной страха была растительность. Деревья в гарднеровском саду оделись странным цветом, а на каменистой почве двора и на прилегающих к дому пастбищах пробилась к свету невиданная поросль, которую только очень опытный ботаник мог бы соотнести с обычной флорой данного региона. Все, за исключением трав и листвы, было окрашено в различные сочетания одного и того же призрачного, нездорового тона, которому не было места на Земле. Один взгляд на бикукуллу внушал ужас, а невероятная пестрота волчьей стопы, казалось, служила треклятому цветку для того, чтобы издеваться над проходившими мимо людьми. Эмми вместе с Гарднерами долго размышляли о том, что бы могла означать эта зловещая окраска, и в конце концов пришли к выводу, что она очень напоминала окраску хрупкой глобулы, найденной в ядре метеорита. Бессчетное количество раз Наум перепахивал и засевал заново свои угодья в долине и предгорьях, но так ничего и не смог поделать с отравленной почвой. В глубине души он знал, что труды его были напрасны, и надеялся лишь на то, что уродливая растительность нынешнего лета вберет в себя всю дрянь из принадлежащей ему земли и очистит ее для будущих урожаев. Однако уже тогда он был готов к самому худшему и, казалось, только ждал того момента, когда нависшая над его семьей туча разразится страшной грозой. Конечно, на нем сказалось и то, что соседи начали их сторониться, но последнее обстоятельство он переносил гораздо лучше, чем его жена, для которой общение с людьми значило очень многое. Ребятам, каждый день посещавшим школу, было не так тяжело, но и они были изрядно напуганы ходившими вокруг их семьи слухами. Более всего страдал от этого Тадеуш, самый чувствительный из троих детей.

В мае появились насекомые, и ферма Наума превратилась в сплошной жужжащий и шевелящийся кошмар. Большинство этих созданий имело не совсем обычный вид и размеры, а их ночное поведение противоречило всем существующим биологическим законам. Гарднеры начали дежурить по ночам – они вглядывались в темноту, окружавшую дом, со страхом выискивая в ней сами не ведая что. Тогда же они удостоверились и в том, что странное заявление Тадеуша относительно деревьев было чистой правдой. Сидя однажды у окна, за которым на фоне звездного неба простер свои разлапистые ветви клен, миссис Гарднер обнаружила, что, несмотря на полное безветрие, ветви эти определенно раскачивались, как если бы ими управляла некая внутренняя сила. Это уже были явно не те старые добрые клены, какими они видели их еще год тому назад! Но следующее зловещее открытие сделал человек, не имевший к Гарднерам никакого отношения. Привычка притупила их бдительность, и они не замечали того, что сразу же бросилось в глаза скромному мельнику из Болтона, который в неведении последних местных сплетен как‑то ночью проезжал по злосчастной старой дороге. Позднее его рассказу о пережитом той ночью даже уделили крохотную часть столбца в «Аркхемских ведомостях», откуда новость и стала известна всем фермерам округи, включая самого Наума. Ночь выдалась на редкость темной; от слабеньких фонарей, установленных на крыльях пролетки, было мало толку, но, когда мельник спустился в долину и приблизился к ферме, которая, судя по описанию, не могла быть никакой иной, кроме гарднеровской, окружавшая его тьма странным образом рассеялась. Это было поразительное зрелище: насколько хватало глаз, вся растительность – трава, кусты, деревья – испускала тусклое, но отчетливо видимое свечение, а на мгновение мельнику даже почудилось, что на заднем дворе дома, возле коровника, шевельнулась какая‑то фосфоресцирующая масса, отдельным пятном выделявшаяся на общем светлом фоне.

До последнего времени трава оставалась незараженной, и коровы спокойно паслись на прилегавшем к дому выгоне, но к концу мая у них начало портиться молоко. Тогда Наум перегнал стадо на предгорное пастбище, и положение как будто выправилось. Вскоре после того признаки недуга, поразившего траву и листву деревьев в саду Гарднеров, можно было увидеть невооруженным глазом. Все, что было зеленым, постепенно становилось пепельно‑серым, приобретая по мере этого превращения еще и способность рассыпаться в прах от малейшего прикосновения. Из всех соседей теперь сюда наведывался только Эмми, да и его визиты становились все более редкими. Когда школа закрылась на летние каникулы, Гарднеры потеряли последнюю связь с внешним миром и потому охотно согласились на предложение Эмми делать для них в городе кое‑какие закупки. Вся семья медленно, но верно угасала как физически, так и умственно, и когда в округе распространилось известие о сумасшествии миссис Гарднер, никто особенно не удивился.

Это случилось в июне, примерно через год после падения метеорита. Несчастную женщину преследовали неведомые воздушные создания, которых она не могла толком описать. Речь ее стала малопонятной – из нее исчезли все существительные, и теперь она изъяснялась только глаголами и местоимениями. Что‑то неотступно следовало за ней, оно постоянно изменялось и пульсировало, оно надрывало ее слух чем‑то лишь очень отдаленно напоминающим звук. С ней что‑то сделали – из нее высасывают что‑то – в ней есть нечто, чего не должно быть – его нужно прогнать – нет покоя по ночам – стены и окна расплываются, двигаются… Поскольку она не представляла серьезной угрозы для окружающих, Наум не стал отправлять ее в местный приют для душевнобольных, и некоторое время она как ни в чем не бывало бродила по дому. Даже после того, как начались изменения в ее внешности, все продолжало оставаться по‑старому. И только когда сыновья уже не смогли скрывать своего страха, а Тадеуш едва не упал в обморок при виде гримас, которые ему корчила мать, Наум решил запереть ее на чердаке. К июлю она окончательно перестала говорить и передвигалась на четвереньках, а в конце месяца старик Гарднер с ужасом обнаружил, что его жена едва заметно светится в темноте – точь‑в‑точь как вся окружавшая ферму растительность. Незадолго до того со двора убежали лошади. Что‑то испугало их посреди ночи, и они принялись ржать и биться в стойлах с поистине ужасающей силой. Все попытки успокоить животных не принесли успеха, и когда Наум наконец открыл ворота конюшни, они вылетели оттуда, как стадо встревоженных лесных оленей. Четверых беглянок пришлось искать целую неделю, а когда их все же нашли, то оказалось, что они не способны даже нагнуться за пучком травы, росшей у них под ногами. Что‑то сломалось в их жалких мозгах, и в конце концов всех четверых пришлось пристрелить для их же собственной пользы. Для заготовки сена Наум одолжил лошадь у Эмми, но это на редкость смирное и послушное животное наотрез отказалось приближаться к сараю. Она упиралась, взбрыкивала и оглашала воздух ржанием до тех пор, пока ее не увели обратно во двор, и мужчинам пришлось на себе волочить тяжеленный фургон до самого сеновала.

А между тем растения продолжали сереть и сохнуть. Даже цветы, сначала поражавшие всех своими невиданными красками, теперь стали однообразно серыми, а начинавшие созревать фрукты имели кроме привычного уже пепельного цвета карликовые размеры и отвратительный вкус. Серыми и искривленными выросли астры и золотарники, а розы, циннии и алтеи приобрели такой жуткий вид, что Наумов первенец Зенас однажды забрался в палисадник и вырезал их все под корень. Примерно в это же время начали погибать заполонившие ферму гигантские насекомые, а за ними и пчелы, перед тем покинувшие ульи и поселившиеся в окрестных лесах.

К началу сентября вся растительность начала бурно осыпаться, превращаясь в мелкий сероватый порошок, и Наум стал серьезно опасаться, что его деревья погибнут до того, как отрава вымоется из почвы. Каждый приступ болезни у его жены теперь сопровождался ужасающими воплями, отчего он и его сыновья находились в постоянном нервном напряжении. Они стали избегать людей, и, когда в школе вновь начались занятия, дети остались дома. Теперь они видели только Эмми, и как раз он‑то во время одного из своих редких визитов и обнаружил, что вода в гарднеровском колодце больше не годилась для питья. Она стала не то чтобы затхлой и не то чтобы соленой, а просто настолько омерзительной на вкус, что Эмми посоветовал Науму не откладывая дела в долгий ящик вырыть новый колодец на лужайке выше по склону. Наум, однако, не внял предупреждению своего старого приятеля, ибо к тому времени стал нечувствителен даже к самым необычным и неприятным вещам. Они продолжали брать воду из зараженного колодца, апатично запивая ею свою скудную и плохо приготовленную пищу, которую принимали в перерывах между безрадостным, механическим трудом, заполнявшим все их бесцельное существование. Ими овладела тупая покорность судьбе, как если бы они уже прошли половину пути по охраняемому невидимыми стражами проходу, ведущему в темный, но уже ставший привычным мир, откуда нет возврата.

Тадеуш сошел с ума в сентябре, когда в очередной раз, прихватив с собой пустое ведро, отправился к колодцу за водой. Очень скоро он вернулся, визжа от ужаса и размахивая руками, но даже после того, как его удалось успокоить, от него ничего невозможно было добиться, кроме бессмысленного хихиканья да еле слышного шепота, каким он бесконечно повторял одну‑единственную фразу: «Там, внизу, живет свет…» Два случая подряд – многовато для одной семьи, но Наума не так‑то просто было сломить. Неделю или около того он позволял сыну свободно разгуливать по дому, а потом, когда тот начал натыкаться на мебель и падать, запер его на чердаке, в комнате, расположенной напротив той, где содержалась его мать. Отчаянные вопли, которыми эти двое обменивались через запертые двери, держали в страхе остальную семью. Особенно угнетающе они действовали на маленького Мервина, который всерьез полагал, что его брат переговаривается с матерью на неизвестном людям языке. Болезненная впечатлительность Мервина пугала Наума, который к тому же заметил, что после того, как его брата и товарища по играм заперли наверху, Мервин просто не находил себе места.

Примерно в это же время начался падеж скота. Куры и индейки приобрели сероватый оттенок и быстро издохли одна за другой, а когда их попытались приготовить в пищу, то обнаружилось, что мясо их стало сухим, ломким и непередаваемо зловонным. Свиньи сначала непомерно растолстели, а затем вдруг стали претерпевать такие чудовищные изменения, что ни у кого просто не нашлось слов, чтобы дать объяснение происходящему. Разумеется, их мясо тоже оказалось никуда не годным, и отчаяние Наума стало беспредельным. Ни один местный ветеринар и на милю не осмелился бы подойти к его дому, а специально вызванное из Аркхема светило только и сделало, что вылупило глаза от изумления и удалилось, так ничего и не сказав. А между тем свиньи начинали понемногу сереть, затвердевать, становиться ломкими и в конце концов развалились на куски, еще не успев издохнуть, причем глаза и рыльца несчастных животных превратились в нечто совершенно невообразимое. Все это было тем более странно и непонятно, если учесть, что скот не получил ни единой былинки с зараженных пастбищ. Затем мор перекинулся на коров. Отдельные участки, а иногда и все туловище очередной жертвы непостижимым образом сжималось, высыхало, после чего кусочки плоти начинали отваливаться от пораженного места, как старая штукатурка от гладкой стены. На последней стадии болезни (которая во всех без исключения случаях предшествовала смерти) наблюдалось появление серой окраски и общая затверделость, ведущая к распаду, как и в случае со свиньями.

О преднамеренном отравлении не могло быть и речи, так как животные содержались в запертом коровнике, расположенном вплотную к дому. Вирус не мог быть занесен и через укусы хищников, ибо ни одна из обитающих на земле тварей не смогла бы проникнуть через крепко сколоченные стены. Оставалось предположить, что это была все‑таки болезнь – однако что это за болезнь, да и существует ли вообще на свете болезнь, которая могла бы приводить к таким ужасным результатам, было непостижимо уму. Когда пришла пора собирать урожай, на дворе у Наума не осталось ни единого животного – птица и скот погибли, а все собаки исчезли однажды ночью, и больше о них никто не слышал. Что же касается пятерых котов, то они убежали еще на исходе лета, но на их исчезновение вряд ли кто‑нибудь обратил внимание, ибо мыши в доме давным‑давно перевелись, а миссис Гарднер была не в том состоянии, чтобы заметить пропажу своих любимцев.

Девятнадцатого октября пошатывающийся от горя Наум появился в доме Пирсов с ужасающим известием. Бедный Тадеуш скончался в своей комнате на чердаке – скончался при обстоятельствах, не поддающихся описанию. Наум вырыл могилу на обнесенном низкой изгородью семейном кладбище позади дома и опустил в нее то, что осталось от его сына. Как и в случае со скотом, смерть не могла прийти снаружи, ибо зарешеченное окно и тяжелая дверь чердачной комнаты оказались нетронутыми, но бездыханное тело Тадеуша носило явные признаки той же страшной болезни, что до того извела всю гарднеровскую живность. Эмми и его жена, как могли, утешали несчастного, в то же самое время ощущая, как у них по телу пробегают холодные мурашки. Смертный ужас, казалось, исходил от каждого Гарднера и всего, к чему бы они ни прикасались, а самое присутствие одного из них в доме было равносильно дыханию бездны, для которой у людей не было и никогда не будет названия. Эмми пришлось сделать над собой изрядное усилие, прежде чем он решился проводить Наума домой, а когда они прибыли на место, ему еще долго пришлось успокаивать истерически рыдавшего маленького Мервина.

Зенас не нуждался в утешении. Все последние дни он только и делал, что сидел, невидящим взором уставясь в пространство и механически выполняя что бы ему ни приказал отец, – участь, показавшаяся Эмми еще не самой страшной. Временами рыдания Мервина сопровождались душераздирающими женскими криками, доносившимися с чердака. Заметив вопросительный взгляд Эмми, Наум сказал, что его жена слабеет не по дням, а по часам. Когда начало смеркаться, Эмми удалось улизнуть, ибо даже старая дружба не могла задержать его до утра в доме, окруженном светящейся травой и деревьями, чьи ветви колыхались без малейшего намека на ветер. Эмми еще повезло, что он уродился ни особо сообразительным, ни чересчур чувствительным и все пережитое лишь слегка повредило его рассудок. Обладай же он хоть каплей воображения и способностью сопоставлять отдельные факты зловещих событий, ему бы не миновать буйного помешательства. Он почти бежал домой в сгущавшихся сумерках, а в ушах его все звучали пронзительные крики малыша и его безумной матери.

Прошло три дня, а ранним утром четвертого (Эмми только что отправился куда‑то по делам) Наум ворвался на кухню Пирсов и заплетающимся языком выложил оцепеневшей от ужаса хозяйке известие об очередном постигшем его ударе. На этот раз пропал маленький Мервин. Накануне вечером, прихватив с собой ведро и лампу, он пошел за водой – и не вернулся. В последнее время состояние его резко ухудшилось. Он практически не отдавал себе отчета в том, что делает и где находится, и с криком шарахался от собственной тени. Его отчаянный вопль, донесшийся со двора в тот вечер, заставил Наума вскочить на ноги и что есть мочи ринуться к дверям, но, когда он выскочил на крыльцо, было уже поздно. Мервин исчез без следа, нигде не было видно и зажженного фонаря, который он взял, чтобы посветить себе у колодца. Сначала Наум подумал, что ведро и фонарь пропали вместе с мальчиком, однако странные предметы, обнаруженные им у колодца на рассвете, когда после целой ночи бесплодного обшаривания окрестных полей и лесов он, почти падая от усталости, вернулся домой, заставили его изменить свое мнение. На мокрой от росы полоске земли, опоясывающей жерло колодца, поблескивала расплющенная и местами оплавленная решетка, которая когда‑то несомненно являлась частью фонаря, а рядом с нею валялись изогнутые, перекрученные от адского жара обручи ведра. И больше ничего.

Наум был близок к помешательству, миссис Пирс балансировала на грани обморока, а от вернувшегося домой и узнавшего о случившемся Эмми тоже было мало проку. Нечего было даже думать о том, чтобы искать помощи у соседей, которые от одного вида Гарднеров убегали как от огня. Обращаться же к горожанам было и того не лучше, ибо в Аркхеме давно уже только похохатывали над россказнями деревенских простофиль. Тед погиб. Теперь, видно, пришла очередь Мервина. Какое‑то зловещее облако надвигалось на несчастную семью, и недалеко уже был тот миг, когда гром и молния истребят ее целиком. Уходя, Наум попросил Эмми приглядеть за его женой и сыном, если ему суждено умереть раньше их. Все происходящее представлялось ему карой небесной; вот только за какие грехи ему ниспослана эта кара, он так и не мог понять. Ведь насколько ему было известно, он никогда нарушал заветов, в незапамятные времена оставленных людям Творцом.

Две недели о Науме ничего не было слышно, и в конце концов Эмми поборол свои страхи и отправился на проклятую ферму. Представшая его взору картина была поистине ужасна: пепельно‑серый ковер из увядшей, рассыпающейся в прах листвы покрывал землю, высохшие жгуты плюща свисали с древних стен и фронтонов, а огромные мрачные деревья, казалось, вонзили в хмурое ноябрьское небо свои острые сучья и терзали ими низко пролетавшие облака (Эмми показалось, что это впечатление возникло у него из‑за того, что наклон ветвей и впрямь изменился и они смотрели почти перпендикулярно вверх). Огромный дом Гарднеров казался пустым и заброшенным; над высокой кирпичной трубой не вился, как обычно, дымок, и на секунду Эмми овладели самые дурные предчувствия. Но, к его радости, Наум оказался жив. Он очень ослаб и лежал без движения на низенькой кушетке, установленной у кухонной стены, но, несмотря на свой болезненный вид, находился в полном сознании и в момент, когда Эмми переступал порог дома, громким голосом отдавал какие‑то распоряжения Зенасу. В кухне царил адский холод, и, не пробыв там и минуты, Эмми начал непроизвольно поеживаться, пытаясь сдержать охватывающую его дрожь. Заметив это, хозяин отрывисто приказал Зенасу подбросить в печь побольше дров. Обернувшись к очагу, Эмми обнаружил, что туда и в самом деле уже давно не подбрасывали дров – слишком давно, если судить по тому, как холоден и пуст он был и как неистово крутилось в его глубине облако сажи, вздымаемое спускающейся вниз по трубе струей ледяного воздуха. А когда в следующее мгновение Наум осведомился, сталоли ему теперь теплее или следует послать сорванца за еще одной охапкой, Эмми понял, что произошло. Не выдержала, оборвалась самая крепкая, самая здоровая жила, и теперь несчастный фермер был надежно защищен от новых бед.

Несколько осторожных вопросов не помогли Эмми выяснить, куда же подевался Зенас. «В колодце… Он теперь живет в колодце…» – вот и все, что удалось ему разобрать в бессвязном лепете помешанного. Внезапно в голове у него пронеслась мысль о запертой в комнате наверху миссис Гарднер, и он изменил направление разговора. «Небби? Да ведь она стоит прямо перед тобой!» – воскликнул в ответ пораженный глупостью друга Наум, и Эмми понял, что с этой стороны помощи он не дождется и что надо приниматься за дело самому. Оставив Наума бормотать что‑то себе под нос на кушетке, он сдернул с гвоздя над дверью толстую связку ключей и поднялся по скрипучей лестнице на чердак. Там было очень тесно, пахло гнилью и разложением. Ниоткуда не доносилось ни звука. Из четырех дверей, выходивших на площадку, только одна была заперта на замок. Один за другим Эмми принялся вставлять в замочную скважину ключи из связки, позаимствованной им внизу. После третьей или четвертой попытки замок со щелчком сработал, и, поколебавшись минуту‑другую, он толкнул низкую, выкрашенную светлой краской дверь.

Внутри царил полумрак, так как и без того маленькое окошко было наполовину перекрыто толстыми деревянными брусьями, и Эмми поначалу не удалось разглядеть ровным счетом ничего. В лицо ему ударила волна невыносимого зловония, и, прежде чем двинуться дальше, он немного постоял на пороге, наполняя легкие пригодным для дыхания воздухом. Войдя же и остановившись посреди комнаты, он заметил какую‑то темную кучу в одном из углов. Когда ему удалось разобрать, что это было такое, из груди его вырвался протяжный вопль ужаса. Он стоял посреди комнаты и кричал, а от грязного дощатого пола поднялось (или это ему только показалось?) небольшое облачко, на секунду заслонило собою окно, а затем с огромной скоростью пронеслось к дверям, обдав его обжигающим дыханием, как если бы это была струя пара, вырвавшаяся из бурлящего котла. Странные цветовые узоры переливались у него перед глазами, и, не будь он в тот момент напуган до полусмерти, они бы, конечно, сразу же напомнили ему о невиданной окраске глобулы, найденной в ядре метеорита и разбитой профессорским молотком, а также о нездоровом оттенке, который этой весной приобрела едва появившаяся на свет растительность вокруг гарднеровского дома. Но как бы то ни было, в тот момент он не мог думать ни о чем, кроме той чудовищной, той омерзительной груды в углу чердака, бывшей некогда женой его друга, а теперь разделившей страшную и необъяснимую судьбу Тадеуша и большинства остальных обитателей фермы. А потому он стоял и кричал, отказываясь поверить в то, что этот воплощенный ужас, продолжавший у него на глазах разваливаться, крошиться, расползаться в бесформенную массу, все еще очень медленно, но совершенно отчетливо двигался вдоль стены, словно стараясь уйти от опасности.

Эмми не стал вдаваться в дальнейшие подробности этой чудовищной сцены, но из его рассказа я понял, что, когда он покидал комнату, бесформенная груда в углу больше не шевелилась. Есть вещи, о которых лучше не распространяться, потому что акты человеческого сострадания иногда сурово наказываются законом. Так или иначе, на чердаке не было ничего, что могло бы двигаться, и я полагаю, что Эмми принял верное решение, ибо оставить живую человеческую душу претерпевать невиданные муки в этом адском месте было бы гораздо более страшным преступлением. Любой другой на его месте несомненно свалился бы без чувств или потерял рассудок, но сей достойный потомок твердолобых первопроходцев лишь слегка ускорил шаги, выходя за порог, и лишь чуть дольше возился с ключами, запирая за собой низкую дверь и ужасную тайну, что она скрывала. Теперь следовало позаботиться о Науме – его нужно было как можно скорее накормить и обогреть, а затем перевезти в безопасное место и поручить заботам надежных людей. Едва начав спускаться по полутемному лестничному пролету, Эмми услышал, как внизу, в районе кухни, с грохотом свалилось на пол что‑то тяжелое. Ушей его достиг слабый сдавленный крик, и он, как громом пораженный, замер на ступеньках, тотчас вспомнив о влажном светящемся облаке, обдавшем его жаром в той жуткой комнате наверху. Что же за дьявольские бездны всколыхнуло его внезапное появление и невольный крик? Охваченный неизъяснимым ужасом, он продолжал прислушиваться к происходившему внизу. Сначала он различил глухие шаркающие звуки, как если бы какое‑то тяжелое тело волочили по полу, а затем, после непродолжительной тишины, раздалось настолько отвратительное чавканье и хлюпанье, что Эмми всерьез решил: это сам сатана явился из ада высасывать кровь у всего живого, что есть на земле. Под влиянием момента в его непривычном к умопостроениям мозгу вдруг сложилась короткая ассоциативная цепочка, и он явно представил себе то, что происходило в комнате наверху за секунду до того, как он открыл запертую дверь. Господи, какие еще ужасы таил в себе потусторонний мир, в который ему было уготовано нечаянно забрести? Не осмеливаясь двинуться ни вперед ни назад, он продолжал стоять, дрожа всем телом, в темном лестничном проеме. С того момента прошло уже четыре десятка лет, но каждая деталь давнего кошмара навеки запечатлелась у него в голове – отвратительные звуки, гнетущее ожидание новых ужасов, темнота лестничного проема, крутизна узких ступеней и – милосердный Боже! – слабое, но отчетливое свечение окружавших его деревянных предметов: ступеней, перекладин, опорных брусьев крыши и внутренней обивки стен.

Прошло несколько страшных минут, и Эмми вдруг услыхал, как во дворе отчаянно заржала его лошадь, за чем последовал дробный топот копыт и грохот подскакивающей на выбоинах пролетки. Звуки эти быстро удалялись, из чего он совершенно справедливо заключил, что напуганная чем‑то Геро стремглав бросилась домой, оставив оцепеневшего от ужаса хозяина торчать на полутемной лестнице и гадать, какой бес в нее вселился в самый неподходящий момент. Однако это было еще не все. Эмми был готов поклясться, что в разгар всего этого переполоха ему почудился негромкий всплеск, определенно донесшийся со стороны колодца. Поразмыслив, Эмми решил, что это был камень, который выбила из невысокого колодезного бордюра наскочившая на него пролетка, ибо именно возле колодца он оставил свою лошадь, ввиду ее мирного нрава не удосужившись проехать несколько лишних метров до привязи. Он стоял и раздумывал над всеми этими вещами, а вокруг него продолжало разливаться слабое фосфоресцирование, исходившее от старых, изъеденных временем стен. Боже, каким же древним был этот дом! Главное здание было возведено около тысяча шестьсот семидесятого года, а пристройки и двускатная крыша – не позднее семьсот тридцатого.

Доносившиеся снизу шаркающие звуки стали теперь гораздо более отчетливыми, и Эмми покрепче сжал в руках тяжелую палку, прихваченную им на всякий случай на чердаке. Не переставая ободрять себя, он спустился с лестницы и решительным шагом направился на кухню. Однако туда он так и не попал, ибо того, за чем он шел, там уже не было. Оно лежало на полпути между кухней и гостиной и все еще проявляло признаки жизни. Само ли оно приползло сюда или было принесено некой внешней силой, Эмми не мог сказать, но то, что оно умирало, было очевидно. За последние полчаса оно претерпело все ужасные превращения, на которые раньше уходили дни, а то и недели: отвердение, потемнение и разложение уже почти завершились. Высохшие участки тела на глазах осыпались на пол, образуя кучки мелкого пепельно‑серого порошка. Эмми не мог заставить себя прикоснуться к нему, а только с ужасом посмотрел на разваливающуюся темную маску, которая еще недавно была лицом его друга, и прошептал:

– Что это было, Нейхем? Что это было?

Распухшие, потрескавшиеся губы раздвинулись, и увядающий голос прошелестел в гробовой тишине:

– Не знаю… не знаю… просто сияние… оно обжигает… холодное, влажное, но обжигает… живет в колодце… я видел его… похоже на дым… тот же цвет, что у травы этой весной… колодец светится по ночам… Тед, и Мервин, и Зенас… все живое… высасывает жизнь из всего живого… в камне с неба… оно было в том камне с неба… заразило все кругом… не знаю, чего ему надо… та круглая штука… ученые выковыряли ее из камня с неба… они разбили ее… она была того же цвета… того же цвета, что и листья, и трава… в камне были еще… семена… яйца… они выросли… впервые увидел его на этой неделе… стало большое, раз справилось с Зенасом… Зенас был сильный, много жизни… сначала селится у тебя в голове… потом берет всего… сжигает тебя… вода из колодца… ты был прав… вода была плохая… Зенас не вернулся с колодца… от него не уйти… оно притягивает… ты знаешь… все время знаешь, что будет худо… но поделать ничего нельзя… я видел его не раз с тех пор, как оно взяло Зенаса… не помню, где Небби, Эмми?.. у меня в голове все смешалось… не помню, когда кормил ее последний раз… оно заберет ее, если мы не помешаем… просто сияние… оно светится… ее лицо точь‑в‑точь так же светится в темноте… а оно обжигает и высасывает… оно пришло оттуда, где все не так, как у нас… так сказал профессор… он был прав… берегись, Эмми, оно не только светится… оно высасывает жизнь…

Это были его последние слова. То, чем он говорил, не могло больше издать ни звука, ибо составлявшая его плоть окончательно раскрошилась и провалилась внутрь черепа. Эмми прикрыл останки белой в красную клетку скатертью и, пошатываясь, вышел через заднюю дверь на поля. По отлогому склону он добрался до десятиакрового гарднеровского пастбища, а оттуда по северной дороге, что шла прямиком через леса, побрел домой. Он не мог пройти мимо колодца, от которого убежала его лошадь, ибо перед тем, как отправиться в путь, бросил на него взгляд из окна и убедился в том, что пролетка не оставила на каменном бордюре ни малейшей царапины – скорее всего, она вообще проскочила мимо. Значит, это был не камень, а что‑то другое… Что‑то неведомое, что скрылось в колодце после того, как разделалось с беднягой Наумом.

Вернувшись домой, Эмми обнаружил там свою лошадь, пролетку и сильно испуганную жену, которая уже начала строить самые мрачные предположения относительно его судьбы. Не вдаваясь в объяснения, он успокоил ее и сразу же отправился в Аркхем заявить полиции, что семьи Гарднеров больше не существует. В полицейском участке он вкратце сообщил о гибели Наума и Небби (о Тадеуше уже знали в городе) и высказал предположение, что причиной смерти послужила та же самая неведомая болезнь, что ранее погубила весь скот на ферме. Кроме того, он заявил об исчезновении Мервина и Зенаса. После этого Эмми подвергли официальному допросу, а кончилось дело тем, что его заставили сопровождать на злосчастную ферму трех сержантов, коронера, судебно‑медицинского эксперта и ветеринара, обследовавшего гарднеровский скот. Уговорить его стоило огромных трудов – близился полдень, и он опасался, что расследование затянется до темноты, – но, в конце концов, поразмыслив и решив, что с такой оравой ему нечего опасаться, он согласился.

Шестеро представителей закона разместились в легком фургоне, Эмми уселся в свою пролетку, и около четырех часов пополудни они уже были на ферме. Даже привыкшие к самым жутким ипостасям смерти полицейские не смогли сдержать невольную дрожь при виде останков, найденных на чердаке и под белой в красную клетку скатертью в гостиной. Мрачная пепельно‑серая пустыня, окружавшая дом со всех сторон, сама по себе могла вселить ужас в кого угодно, однако эти две груды праха выходили за границы человеческого разумения. Никто не мог долго глядеть на них, и даже судмедэксперт признался, что ему тут, собственно, не над чем работать, разве что только собрать образцы для анализа. Тогда‑то две наполненные пеплом склянки и попали на лабораторный стол технологического колледжа Мискатоникского университета. Помещенные в спектроскоп, оба образца дали абсолютно неизвестный спектр, многие полосы которого совпадали с полосами спектра, снятого в прошлом году с кусочка странного метеорита. Однако в течение месяца образцы утратили свои необычные свойства, и спектральный анализ начал стабильно указывать на наличие в пепле большого количества щелочных фосфатов и карбонатов.

Эмми и словом бы не обмолвился о колодце, если бы знал, что за этим последует. Приближался закат, и ему хотелось поскорее убраться восвояси. Но как он ни сдерживался, взгляд его постоянно возвращался к каменному парапету, скрывавшему черное круглое жерло, и когда наконец один из полицейских спросил его, в чем дело, он вынужден был признаться, что Наум ужасно боялся этого колодца – боялся настолько, что ему даже в голову не пришло заглянуть в него, когда он искал пропавших Мервина и Зенаса. После этого заявления полицейским ничего не оставалось, как досуха вычерпать колодец и обследовать его дно. Эмми стоял в сторонке и дрожал всеми членами, в то время как полицейские поднимали на поверхность и выплескивали на сухую, потрескавшуюся землю одно ведро зловонной жидкости за другим. Люди у колодца морщились, зажимали носы, и неизвестно, удалось бы им довести дело до конца, если бы уровень воды в колодце не оказался на удивление низок и уже через четверть часа работы не обнажилось дно. Полагаю, нет необходимости распространяться в подробностях о том, что они нашли. Достаточно сказать, что Мервин и Зенас оба были там. Останки их представляли собой удручающее зрелище и почти целиком состояли из разрозненных костей да двух черепов. Кроме того, были обнаружены небольших размеров олень и дворовый пес, а также целая россыпь костей, принадлежавших, по‑видимому, более мелким животным. Ил и грязь, скопившиеся на дне колодца, оказались на редкость рыхлыми и пористыми, и вооруженный багром полицейский, которого на веревках опустили в колодезный сруб, обнаружил, что его орудие может полностью погрузиться в вязкую слизь, так и не встретив никакого препятствия.

Сгустились сумерки, и работа продолжалась при свете фонарей. Через некоторое время, поняв, что из колодца не удастся более выжать ничего ценного, все гурьбой повалили в дом и, устроившись в древней гостиной, освещаемой фонарями да призрачными бликами, которые показывавшийся иногда из‑за облаков месяц отбрасывал на царившее кругом серое запустение, принялись обсуждать результаты проведенных изысканий. Никто не скрывал своего замешательства, равно как и не мог предложить убедительной версии, которая связывала бы воедино необычную засуху, поразившую близлежащую растительность, неизвестную болезнь, приведшую к гибели скота и людей на ферме, и, наконец, непостижимую смерть Мервина и Зенаса на дне зараженного колодца. Конечно, им не раз доводилось слышать, что говорят об этом в округе, но они не могли поверить, чтобы рядом с ними могло произойти нечто, абсолютно не отвечающее законам природы. Без сомнения, метеорит отравил окрестную землю, но как объяснить тот факт, что пострадали люди и животные, не взявшие в рот ни крошки из того, что выросло на этой земле? Может быть, виновата колодезная вода? Вполне возможно. Было бы очень недурно отправить на анализ и ее. Но какая сила, какое безумие заставило обоих мальчиков броситься в колодец? Один за другим они прыгнули туда, чтобы там, на илистом дне, умереть и рассыпаться в прах от все той же (как показал краткий осмотр останков) иссушающей серой заразы. И вообще, что это за болезнь, от которой все сереет, сохнет и рассыпается в прах?

Первым свечение у колодца заметил коронер, сидевший у выходившего во двор окна. Снаружи уже совсем стемнело, и все окружавшее дом пространство было залито таким ярким лунным светом, что казалось, земля, деревья и деревянные пристройки светятся сами по себе. Однако это новое сияние, отчетливо выделявшееся на общем фоне, не было иллюзией. Оно поднималось из черных недр колодца, как слабый луч фонарика, и терялось где‑то в вышине, успевая отразиться в маленьких лужицах зловонной колодезной воды, оставшихся на земле после очистных работ. Сияние это было весьма странного цвета, и когда Эмми наконец получил возможность выглянуть во двор из‑за спин сгрудившихся у окна людей, он почувствовал, как у него останавливается сердце. Ибо окраска загадочного луча, вздымавшегося к небу сквозь плотные клубы испарений, была хорошо знакома ему. Это был цвет хрупкой глобулы, в ядре зловещего метеорита, цвет уродливой растительности, появившейся этой весной, и, наконец, – теперь он мог в этом поклясться! – цвет того движущегося облачка, что не далее как сегодня утром на мгновение заслонило собой узенькое окошко чердачной комнаты, таящей в себе невыразимый ужас. Одно лишь мгновение переливалось оно у окошка, а в следующее – влажная обжигающая струя пара пронеслась мимо него к дверям, и какая‑то тварь точно такого же цвета прикончила внизу беднягу Наума. Умирая, тот так и сказал: того же цвета, что и трава весной, что и проклятая глобула. И лошадь понеслась прочь со двора, и что‑то тяжелое упало в колодец – а теперь из него угрожающе выпирал в небо бледный, мертвенный луч все того же дьявольского света.

Нужно отдать должное крепкой голове Эмми, которая даже в тот напряженный момент была занята разгадкой парадокса, носящего чисто научный характер. Его поразил тот факт, что светящееся, но все же достаточно разреженное облако выглядело совершенно одинаково как на фоне светлого квадратика окна, за которым сияло раннее погожее утро, так и в кромешной тьме посреди черного, опаленного смертью ландшафта. Что‑то здесь было не так, не по законам природы, и он невольно подумал о последних страшных словах своего умирающего друга: «Оно пришло оттуда, где все не так, как у нас… так сказал профессор… он был прав».

Во дворе отчаянно забились и заржали лошади, оставленные на привязи у двух чахлых ив, росших на самой обочине дороги. Кучер фургона направился было к дверям, чтобы выйти и успокоить испуганных животных, когда Эмми положил трясущуюся руку ему на плечо.

– Не ходи туда, – прошептал он. – Там нечто такое, что нам и не снилось. Наум сказал, там, в колодце, живет что‑то… Оно высасывает жизнь. Он сказал, оно выросло из круглой штуки – такой же, что была в этом треклятом метеоритном камне, который упал прошлым летом. Все видели эту штуку – такую круглую, как яйцо. Он сказал, оно жжет и высасывает, а из себя как облачко – просто сияние – и цвет у него такой же, как у вон того облачка за окном, такого бледного, что с трудом видать, а уж сказать, что это такое, и вообще нельзя. Наум говорил, оно пожирает все живое, и чем больше ест, тем сильнее становится. Он сказал, что видел его на этой неделе. Оно пришло издалека, оттуда, где кончается небо, – так сказали доктора из колледжа, когда были здесь в прошлом году. Оно устроено не так, как весь остальной Божий мир, и живет оно не по его законам. Это нечто извне.

Кучер в нерешительности остановился у дверей, а между тем сияние во дворе становилось все ярче, и все отчаяннее ржали и дергали поводья привязанные у дороги лошади. Это был поистине ужасный момент: мрачное, навевающее ужас жилище, четыре чудовищных свертка с останками (включая поднятые со дна колодца) в дровянике у задней двери и столб неземного, демонического света, вздымающийся из осклизлой бездны во дворе. Под влиянием этого момента Эмми и удержал кучера – он совсем забыл, что влажная струя светящегося пара, пронесшаяся утром близ него на чердаке, не причинила ему никакого вреда, – но, может быть, это было и к лучшему. Теперь уже никто никогда не узнает, какой опасности они подвергались в ту ночь, и хотя до той поры адский огонь, разгоравшийся в ночи, казалось, был бессилен причинить вред собравшимся в доме людям, неизвестно, на что он был способен в те последние минуты, когда готова была высвободиться вся его устрашающая сила и когда на черном небосводе, наполовину скрытом облаками, вот‑вот должна была обозначиться его конечная цель.

Внезапно один из толпившихся у окна полицейских издал короткий сдавленный вопль. Все присутствующие, вздрогнув от неожиданности, проследили его взгляд до того участка внешней тьмы, к которому он был прикован. Ни у кого не нашлось слов, да и никакие слова не смогли бы выразить охватившее всех смятение. Ибо в тот вечер одна из самых невероятных легенд округи перестала быть легендой и превратилась в жуткую реальность – и когда несколько дней спустя свидетели этого превращения подтвердили его истинность, весь Аркхем содрогнулся от ужаса, и с тех пор там уже не осмеливались в полный голос обсуждать события «окаянных дней». Нужно заметить, что в тот вечер в воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка. Позднее поднялась настоящая буря, но в тот момент воздух был абсолютно недвижим. Даже высохшие лепестки поздней полевой горчицы, пепельно‑серые и наполовину осыпавшиеся, не колыхались, как обычно, в струях исходившего от земли тепла, и, как нарисованная, застыла окаймлявшая крышу фургона бахрома. Вся природа замерла в жутком оцепенении, но то, что вселилось в черные, голые ветви росших во дворе деревьев, по‑видимому, не имело к природе никакого отношения, ибо как объяснить тот факт, что они двигались на фоне всеобщего мертвого затишья! Они судорожно извивались, как одержимые, пытаясь вцепиться в низколетящие облака, они дергались и свивались в клубки, как если бы какая‑то неведомая чужеродная сила дергала за связывающую их с корнями невидимую нить.

На несколько секунд все затаили дыхание. Затем набежавшее на луну плотное облачко ненадолго скрыло силуэты шевелящихся деревьев в кромешной тьме – и тут из груди каждого присутствующего вырвался хриплый, приглушенный ужасом крик. Ибо тьма, поглотившая бившиеся в конвульсиях ветви, лишь подчеркнула царившее снаружи безумие: там, где секунду назад были видны кроны деревьев, теперь плясали, подпрыгивали и кружились в воздухе тысячи бледных, фосфорических огоньков, облепивших каждую ветвь наподобие огней святого Эльма или сияния, сошедшего на головы апостолов в Троицын день. Это чудовищное созвездие замогильных огней, напоминавших рой обожравшихся светляков‑трупоедов, светило все тем же пришлым неестественным светом, который Эмми отныне суждено было запомнить и смертельно бояться всю оставшуюся жизнь. Между тем исходивший из колодца столб света становился все ярче и ярче, а в головах сбившихся в кучу дрожащих людей, напротив, все более сгущалась тьма, рождая мрачные образы и роковые предчувствия, выходившие далеко за границы обычного человеческого сознания. Теперь сияние уже не истекало, а вырывалось из темных недр, плавно и бесшумно подымаясь к нависшим над головой тучам.

Ветеринар поежился и направился к дверям, чтобы положить поперек них добавочный деревянный брус. Эмми продолжало трясти, и ему стоило больших трудов поднять руку – в ту минуту голос отказался служить ему – и указать остальным на деревья, которые с каждой секундой светились все ярче и напоминали теперь скорее брызжущие во все стороны фосфорические фонтаны. Ржание и беспокойство лошадей у привязи становились невыносимым, но ни один из бывших в доме ни за какие земные блага не согласился бы выйти наружу. Свечение деревьев все нарастало, а их извивающиеся ветви все более вытягивались к небу, принимая почти вертикальное положение. Теперь светилось и деревянное коромысло над колодцем, а когда один из полицейских молча ткнул пальцем в сторону каменной ограды, все обратили внимание на то, что притулившиеся к ней пристройки и навесы тоже начинают излучать свет, и только полицейский фургон да пролетка Эмми оставались не вовлеченными в эту огненную феерию. Через некоторое время со стороны дороги донесся шум отчаянной возни и громкий стук копыт. Эмми поспешно погасил лампу, и прильнувшие к стеклу люди увидали, как оборвавшая наконец поводья пара гнедых удирает вместе с фургоном по направлению к городу.

Это происшествие немного ослабило напряжение, царившее в доме, и присутствующие принялись возбужденно шептаться.

– Оно… это явление… распространяется на все органические материалы, какие только есть поблизости, – пробормотал судмедэксперт.

Ему никто не ответил, но тут полицейский, которого опускали в колодец, заявил, содрогаясь всем телом, что его длинный багор, очевидно, задел нечто такое, чего не следовало было задевать.

– Это было ужасно, – добавил он. – Там совсем не было дна. Одна только муть и пузырьки – да ощущение, что кто‑то притаился там, внизу.

Лошадь Эмми все еще билась и ржала во дворе, наполовину заглушая дрожащий голос своего хозяина, которому удалось выдавить из себя несколько бессвязных фраз:

– Оно вышло из этого камня с неба… выросло там, внизу… оно убивает все живое… пожирает душу и тело… Тед и Мервин, Зенас и Небби… Наум был последним… все они пили воду… плохую воду… оно взяло их… становилось все сильнее… оно пришло извне, где все не так, как у нас… теперь оно собирается домой.

В этот момент сияющий столб во дворе вспыхнул ярче прежнего и начал приобретать определенную форму – но форму такую фантастическую, что позднее ни один из видевших это явление собственными глазами так и не смог толком его описать. Одновременно бедная, привязанная у дороги Геро издала жуткий рев, какого ни до, ни после того не доводилось слышать человеку. Все присутствующие зажали ладонями уши, а Эмми, содрогнувшись от ужаса и тошноты, поспешно отвернулся от окна. Смотреть на то, что там происходило, было выше человеческих сил, и когда он наконец набрался достаточно мужества, чтобы снова выглянуть в окно, он различил в том месте, где стояла его лошадь, лишь темную бесформенную груду, возвышавшуюся между расщепленными оглоблями пролетки. Ему больше не довелось увидеть свою бедную, смирную Геро – полицейские, которые на следующий день обследовали развалины фермы, похоронили все, что от нее осталось, в ближайшем овраге. Однако в тот момент Эмми было не до траура по своей бедной лошадке – один из полицейских знаками давал понять остальным, что пылающая смерть уже находится вокруг них, в этой самой гостиной! Лампа, которую Эмми незадолго до того затушил, теперь не мешала видеть, как все деревянные предметы вокруг них начинали испускать все то же ненавистное свечение. Оно разливалось по широким половицам и брошенному поверх них лоскутному ковру, мерцало на переплете окон, пробегало по выступающим угловым опорам, вспыхивало на буфетных полках над камином и постепенно распространялось на двери и всю мебель. Оно усиливалось с каждой минутой, и вскоре уже ни у кого не осталось сомнений в том, что, если они хотят остаться в живых, им нужно немедленно покинуть этот дом.

Через заднюю дверь Эмми вывел всю компанию на тропу, пересекавшую поля в направлении пастбища. Они брели по ней, как во сне, спотыкаясь и покачиваясь, не смея оборачиваться назад, до тех пор, покуда не оказались на высоком предгорье. Все очень обрадовались существованию этой тропинки, ибо никто не рискнул бы пройти по двору мимо дьявольского колодца. И без того они натерпелись страху, когда пришлось миновать светящиеся загоны и сараи, не говоря уже об изуродованных фруктовых деревьях, ветви которых – хвала Создателю, на достаточном удалении от земли! – продолжали свою сумасшедшую пляску. Едва они пересекли Чепменовский ручей, как луну окончательно заволокло облаками, и им пришлось ощупью выбираться на открытое место.

Когда они остановились, чтобы в последний раз посмотреть на долину, их взору предстала ужасающая картина: вся ферма – трава, деревья, постройки, и даже те участки растительности, что еще не были затронуты обжигающим дыханием серой смерти, – все было охвачено зловещим сиянием. Ветви деревьев теперь смотрели вертикально в небо, и на концах их плясали тоненькие язычки призрачного пламени, в то время как другие огневые струйки переливались на кровле дома, коровника и других строений. Все это напоминало одно из видений Фюссли: светящееся аморфное облако в ночи, в центре которого набухал переливчатый жгут неземного, неописуемого сияния. Холодное смертоносное пламя поднялось до самых облаков – оно волновалось, бурлило, ширилось и вытягивалось в длину, оно уплотнялось, набухало и бросало во тьму блики всех цветов невообразимой космической радуги.

А затем, не дав потрясенным зрителям прийти в себя от этого сверхъестественного зрелища, отвратительная тварь стремительно рванулась в небо и бесследно исчезла в идеально круглом отверстии, которое, казалось, специально для нее кто‑то прорезал в облаках. Онемевшие от изумления люди застыли на склоне холма. Эмми стоял, задрав голову и тупо уставившись на созвездие Лебедя, в районе которого пущенная с земли сияющая стрела была поглощена Млечным Путем, когда донесшийся из долины оглушительный треск заставил его опустить взор долу. Позднее многие ошибочно утверждали, что это был взрыв, но Эмми отчетливо помнит, что в тот момент они услышали только громкий треск и скрежет разваливающегося на куски дерева. Однако последствия этого треска были действительно очень похожи на взрыв, ибо в следующую секунду над обреченной фермой забурлил искрящийся дымовой гейзер, из сердца которого, ослепляя окаменевшую группу людей на холме, вырвался и ударил в зенит ливень обломков таких фантастических цветов и форм, каким не должно быть места в привычном нам мире. Сквозь быстро затягивающуюся дыру в облаках они устремились вслед за растворившейся в космическом пространстве тварью, и через мгновение от них не осталось и следа. Теперь внизу царила кромешная тьма, а сверху резкими ледяными порывами уже налетал ураган, принесшийся, казалось, непосредственно из распахнувшейся над людьми межзвездной бездны. Ветер свистел и завывал вокруг, подминал под себя поля, неистово сражался с лесами, и перепуганные, дрожащие люди на склоне холма решили, что, пожалуй, им не стоит ждать, пока появится луна и высветит то, что осталось от гарднеровского дома, а лучше поскорее отправиться восвояси. Слишком подавленные, чтобы обмениваться замечаниями, все семеро поспешили прочь по северной дороге, что должна была вывести их к Аркхему. Эмми в тот день досталось больше других, и он попросил всю компанию сделать небольшой крюк и проводить его домой. Он просто представить себе не мог, как пойдет один через эти мрачные, стонущие под напором ветра леса. Ибо минуту тому назад бедняге довелось пережить еще одно потрясение, оставившее в глубине его души свинцовую печать ужаса, от которого он так и не сумел избавиться за все прошедшие годы. В то время как все остальные благоразумно повернулись спиной к проклятой долине и ступили на ведущую в город тропу, Эмми замешкался и еще раз взглянул в клубящуюся тьму, которая навеки скрыла его несчастного друга. Он задержался лишь на мгновение, но этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть, как там, далеко внизу, с обожженной, безжизненной земли поднялась тоненькая светящаяся струйка – поднялась только затем, чтобы тут же нырнуть в бездонную черную пропасть, откуда совсем недавно стартовала в небо светящаяся нечисть. Что это было? Просто сияние, маленькая цветная змейка – но цвета, в который она была окрашена, не существовало ни на небесах, ни под ними. Эмми узнал этот цвет и понял, что последний слабый отросток чудовищной твари затаился все в том же колодце, где и будет теперь сидеть, ожидая своего часа. Именно в тот момент что‑то повернулось у Эмми в голове, и с тех пор он так уже и не оправился.

Эмми больше не бывал на ферме Гарднеров. Прошло уже сорок четыре года, и все это время он старательно обходил прóклятое место стороной. Он очень обрадовался, когда узнал, что долина будет затоплена под водохранилище. Откровенно говоря, при мысли об этом я тоже испытываю огромное облегчение, ибо мне вовсе не нравятся те странные, неземные тона, в которые окрашивались лучи заходящего солнца над заброшенным колодцем. Я также очень надеюсь, что вода в этом месте будет достаточно глубока, но даже если и так, я ни за что не соглашусь отпить и глотка из аркхемского водопровода. И вообще, я не думаю, что когда‑нибудь снова приеду сюда.

На следующий после происшествия день трое полицейских вернулись на ферму, чтобы осмотреть развалины при дневном свете. Однако они не нашли там практически никаких развалин – только кирпичный дымоход, завалившийся каменный погреб, разбросанный по двору щебень вперемешку с металлическими обломками да бордюр ненавистного колодца. Все живое или сделанное из органического материала – за исключением мертвой лошади Эмми, которую они оттащили в ближайший овраг и закопали в землю, да его же пролетки, которую они в тот же день доставили владельцу, – исчезло без следа. Остались лишь пять акров жуткой серой пустыни, где с тех пор так и не выросло ни одной былинки. Так и лежит она посреди лесов и полей, как въевшаяся в бумагу капля кислоты, и те немногие местные жители, у которых хватило духу сходить посмотреть на нее, окрестили ее Испепеленной пустошью.

Странные слухи расползаются по округе. Но если ученые когда‑нибудь удосужатся взять на анализ воду из заброшенного колодца или серую пыль, которую никакой ветер не может вынести за пределы пустоши, реальные факты могут оказаться еще более странными. Ботаникам также следовало бы заняться изучением причудливой, медленно гибнущей растительности по краям выжженного пятна и заодно опровергнуть, если, конечно, удастся, бытующую в округе легенду, гласящую, что это самое пятно медленно, почти незаметно – не более дюйма в год, – наступает на окружающий его лес. Еще люди говорят, что каждую весну в долине появляются молодые побеги очень необычного цвета, а зимою на снегу можно встретить ни на что не похожие следы. Между прочим, на Испепеленной пустоши снега выпадает гораздо меньше, чем в остальной округе. Лошади – те немногие, что еще остались в наш автомобильный век, – проявляют неожиданно буйный норов, стоит им только приблизиться к долине, а охотящиеся в окрестных лесах фермеры не могут положиться на своих собак.

Еще говорят, что проклятое место влияет и на душевное здоровье. Со времени гибели Наума было много случаев помешательства, и всякий раз чувствовавшим приближение болезни людям не хватало духу покинуть родные очаги. Однако мало‑помалу старожилы набирались решимости и уезжали в город, и теперь только иностранцы время от времени делают попытки прижиться под крышами древних, обветшалых строений. Но и они не остаются здесь надолго. Если же кто‑нибудь начинает подтрунивать над горе‑переселенцами и обвинять их в том, что они запугивают друг друга нелепыми страшными байками, они шепчут в ответ, что кошмары, мучающие их по ночам в этой жутковатой глухомани, не похожи на обычные земные кошмары, и это‑то их пугает больше всего. И немудрено – одного взгляда на это царство вечного полумрака бывает достаточно, чтобы пробудить в человеке самые нездоровые фантазии. Ни один путешественник, побывавший в этих краях, не избежал гнетущего ощущения чьего‑то чужеродного присутствия, а художники, которым доводилось забираться в здешние ущелья с мольбертом, не могли удержаться от невольной дрожи, перенося на полотно недоступную глазу обычных смертных загадку древнего леса. Сам я навсегда запомню ужас, охвативший меня во время одинокой прогулки накануне того дня, когда я повстречался с Эмми. Я буду помнить, как в сгущавшемся ночном сумраке мне смутно хотелось, чтобы налетевшие вдруг облака закрыли собой неисчислимые звездные бездны, нависшие над моей головой и рождавшие первобытный страх в моей душе.

Не спрашивайте меня, что я обо всем этом думаю. Я не знаю – вот и все. Эмми был единственным, кто согласился поговорить со мной тогда, – из жителей Аркхема невозможно было вытянуть и слова, а все три профессора, видевшие метеорит и сверкающую глобулу, давно умерли. Однако в том, что там были другие глобулы, можете не сомневаться. Одна из них выросла, набралась сил, пожрав все живое вокруг, и улетела, а еще одна, как видно, не успела. Я уверен, что она до сих пор скрывается в колодце – недаром мне так не понравились краски заката, игравшие в зловонных испарениях над его жерлом. В округе говорят, что серое пятно расширяется примерно на один дюйм в год, – следовательно, засевшая в колодце тварь все это время питается и копит силы. Но какой бы дьявол ни высиживал там свои яйца, он, очевидно, накрепко привязан к этому месту, иначе давно уже пострадали бы соседние леса и поля. Может быть, его держат корни деревьев, что вонзают свои ветви в небо в напрасной попытке вцепиться в облака? Недавно в Аркхеме как раз прошел слух о том, что могучие дубы окрестных лесов внезапно обрели привычку светиться и шевелить ветвями в темноте, чего обычно деревья себе не позволяют.

Что это такое, знает один только Бог. Если верить описаниям Эмми, то это, несомненно, газ, но газ этот не подчиняется физическим законам нашей Вселенной. Он не имеет никакого отношения к звездам и планетам, безобидно мерцающим в окулярах наших телескопов или безропотно запечатлевающимся на наших фотопластинках. Он не входит в состав атмосфер, чьи параметры и движения усердно наблюдают и систематизируют наши астрономы. Это просто сияние – сияние извне, – грозный вестник, явившийся из бесконечно удаленных, неведомых миров, о чьей природе мы не имеем даже смутного представления; миров, одно существование которых заставляет содрогнуться наш разум и окаменеть наши чувства, ибо при мысли о них мы начинаем смутно прозревать черные, полные опасностей бездны, что ждут нас в космическом пространстве.

У меня есть все основания сомневаться в том, что рассказ старого фермера был намеренной выдумкой или, как меня уверяли в городе, бредом душевнобольного. Что‑то поистине ужасное поселилось в здешних лесах и полях после падения памятного многим метеорита, и это что‑то – не знаю, правда, в каком качестве – несомненно обитает в них до сих пор. Так или иначе, я буду рад, когда вся эта жуткая местность скроется под водой. И надеюсь, что до той поры ничего не случится со стариком Пирсом. Он слишком часто встречался с этой тварью – а ведь она, как известно, не отпускает своих жертв. Не потому ли он так и не собрался переселиться в город? Не мог же он забыть последние слова умирающего Наума: «От него не уйти… оно притягивает… ты знаешь… все время знаешь, что будет худо… но поделать ничего нельзя». Эмми такой славный старик – пожалуй, когда строители выедут на место, я накажу главному инженеру получше присматривать за ним. Мне ужасно не хочется, чтобы он превратился в пепельно‑серое, визжащее, разваливающееся на куски чудовище, что день ото дня все чаще является мне в моих беспокойных снах.

Элизабет Бир и Сара Монетт
БУДЖУМ

Своего имени у корабля не было, так что людской экипаж назвал ее «Лавиния Уэйтли». Она, по всей видимости, не имела ничего против. Во всяком случае, длинные цепкие щупальца ее стабилизаторов ласково извивались, когда главные инженеры похлопывали ее по переборкам, называя запросто – «Винни», а любые передвижения экипажа по кораблю она предупредительно сопровождала биоподсветкой, даруя людям освещение, чтобы было удобно ходить, работать и жить. «Лавиния Уэйтли» была буджумом , обитателем космических глубин. Этот вид зародился в бушующих оболочках газовых гигантов, и до сих пор свое потомство они выводили там, в туманных яслях вечных бурь. Отсюда – обтекаемая форма туловища, которая землянам напоминает огромную колючую рыбу‑льва. Бока, покрытые газовыми мешками с водородом, туго скрученные крылья и плавники. Сине‑зеленая шкура – такая темная, что кажется глянцевито‑черной, пока ее не коснется луч света; бока, заросшие водорослями‑симбионтами.

Там, где был свет, она делала кислород. А где был кислород – делала воду.

Корабль был воплощенной экосистемой, так же как капитан корабля – воплощенной властью. А внизу, в недрах инженерного отдела, Черная Элис Брэдли, обычный человек без всякой власти, любила этот корабль.

Черная Элис приняла присягу в тридцать втором, после беспорядков на Венере. Причин своего появления на корабле она не скрывала, и капитан, окинув ее удивленным взглядом холодных, темных глаз, сказала: «Милочка, покуда ты исполняешь свои обязанности, меня это не касается. Но если вздумаешь меня предать – отправишься назад на Венеру с ветерком». Быть может, именно поэтому (а еше потому, что Черная Элис была не способна попасть из лучевика даже в борт грузового корабля) ее и назначили инженером, где проблем с этикой поменьше. В конце концов, ей было все равно, куда отправляться.

Черная Элис стояла на вахте, когда «Лавиния Уэйтли» заметила добычу. Элис ощутила характерную дрожь предвкушения, пробежавшую по палубам корабля. Чувство ни с чем не сравнимое – этот трепет Винни испытывала лишь во время погони. И вот они уже на всех парах скользят вниз по гравитационному склону прямо к Солнцу, и ожили, ярко замигали все экраны в инженерном отделе (которые капитан Сонг обычно держала выключенными, полагая, что вовсе не обязательно матросам, уборщикам и кочегарам знать, где находится и куда направляется корабль).

Все подняли головы, и Полуджек воскликнул: «Вот он! Вот!». И действительно: пятнышко на экране, которое можно было бы принять за отпечаток пальца, по мере того как поворачивалась Винни, двигалось, превращаясь в грузовой корабль – громадный, неуклюжий и безнадежно устаревший. Легкая добыча. Легкая нажива.

«А деньги нам совсем не лишние», – подумала Элис. Настоящая пиратская жизнь сильно отличалась от сетевых легенд и слухов и состояла отнюдь не из одних заморских деликатесов и услужливых рабов. Особенно когда три четверти любой прибыли отправлялись на содержание «Лавинии Уэйтли», чтобы та была счастлива и довольна. И с этим никто не спорил: все помнили историю с «Марией Кюри».

Голос капитана по оптоволоконному кабелю, протянутому возле нервных узлов «Лавинии Уэйтли», прозвучал так четко и ясно, будто она стояла у Черной Элис за спиной. «Занять позиции по боевому расчету», – приказала капитан Сонг, и команда поспешила повиноваться. Два солнечных года прошло с тех пор, как капитан Сонг протащила Джеймса Брэди под брюхом корабля в наказание за какую‑то провинность, но никому из тех, кто это видел, не забыть его лопнувших глаз и замерзающего крика.

Черная Элис заняла свое место и уставилась на экран. На корме грузовика она разглядела золотые буквы на черном фоне – «Жозефина Бейкер», а также венерианский флаг, туго прикрученный к мачте на корпусе. Это был обычный железный корабль, не буджум. и все преимущества были на стороне пиратов. На мгновение Элис показалось, что грузовик попытается улизнуть.

И тут он развернулся и наставил на них свои пушки.

Ни малейшего ощущения движения, ни ускорения, ни потери ориентации. Ни хлопка, ни свиста перемешенного воздуха. Просто изображение на экранах сменилось другим, когда Винни перепрыгнула, то есть телепортировалась в другое место, как раз над кормой «Жозефины Бейкер», подмяв под себя чужой флагшток.

Черная Элис ошутила телом скрежещущую дрожь и едва успела схватиться за пульт, прежде чем «Лавиния Уэйтли» взяла грузовик на абордаж. Теперь щупальца ее стабилизаторов извивались отнюдь не ласково.

Краем глаза Черная Элис заметила, как Святоша, который на «Лавинии Уэйтли» был чем‑то вроде капеллана, перекрестился и пробормотал себе под нос: «Ave, Grandaevissimi, morituri vos salutant». Это было единственное, что он мог предпринять, пока все не закончится, да и после вряд ли появится шанс сделать больше. Капитан Сонг была не против заботы о душе, но исключительно в нерабочее время.

Голос капитана отдавал приказы, посылая абордажные отряды на правый и левый борта грузовика. А здесь, в инженерном отсеке, оставалось только одно: наблюдать по мониторам за корпусом «Лавинии Уэйтли» и приготовиться дать отпор, если экипаж грузовика отважится на ответную атаку. Об остальном позаботится Винни – до того момента, когда нужно будет уговорить ее не съедать добычу, пока не получены все ценности. Дело это щекотливое, доверяли его лишь главным инженерам, однако Черная Элис внимательно смотрела и слушала, полагая, что, если когда‑нибудь появится шанс, она справится не хуже.

Это была ее маленькая честолюбивая мечта, о которой она никому и никогда не говорила. Ведь как было бы круто – стать тем, кого слушается буджум…

Она с трудом заставила себя переключиться на скучные экраны своего сектора и не вертеть головой, бросая взгляды на те мониторы, где шла настоящая драка. Святоша обходил всех по кругу, раздавая пистолеты из оружейного ящика – так, на всякий случай. Когда «Жозефина Бейкер» будет захвачена, то младшим инженерам и прочей мелкой сошке придется подниматься на борт, чтобы забрать оборудование.

Случалось и такое, что на захваченных кораблях прятались оставшиеся в живых члены команды. И неосторожный пират мог запросто получить пулю.

Следить за ходом битвы из инженерного отсека трудно. Васаби, как обычно, выставил на одном из экранов секундомер, и все периодически на него поглядывали. Пятнадцать минут прошло, значит, группы захвата не встретили никаких сюрпризов. (Черная Элис знавала пирата, который был на «Маргарет Мид», когда ту угораздило напасть на грузовой корабль, перевозивший на спутник Юпитера отряд морских пехотинцев.) Тридцать минут – нормально. Сорок пять минут. Когда проходит больше часа, люди начинают проверять оружие. Самая длинная битва, в которой Черной Элис довелось участвовать, длилась шесть часов сорок три минуты и пятьдесят две секунды. Последний раз, когда «Лавиния Уэйтли» работала вместе с партнером… На капитанском мостике в банке до сих пор хранилась голова капитана Эд‑вардса, а на корпусе Винни осталось уродливое кольцо шрамов от удара «Генри Форда».

На этот раз часы остановились на пятидесяти пяти минутах тридцати секундах. «Жозефина Бейкер» сдалась.

* * *

Святоша хлопнул Черную Элис по руке, приказав: «Со мной». Она не стала возражать: Святоша всего на шесть недель старше, но жесткости в нем не меньше, чем набожности, да и умом не обделен. Элис проверила застежку на кобуре и поднялась вслед за ним по лестнице, мимоходом протянув руку сквозь перекладины, чтобы почесать Винни по переборке. Корабль не отреагировал на ласку: Элис не была капитаном и не входила в число четырех главных инженеров.

Интендант обычно уважал право на выбор напарника, и поскольку Черная Элис и Святоша подошли вместе (и не в первый раз), он молча вручил обоим пистолеты для проставления меток и рентген‑планшеты и просканировал сетчатку. Им предстояло обследовать корабль на предмет материальных ценностей. Те чаще всего прятали в переборках судна, а когда Винни расправится с грузовиком, вряд ли получится вернуться и посмотреть, что же они пропустили.

Морские пираты прошлого имели обыкновение топить захваченные корабли. Буджумы действовали куда более эффективно.

Черная Элис пристегнула к поясу все необходимое и проверила герметичность скафандра Святоши.

И вот они уже скользят по тросам из чрева «Лавинии Уэйтли» к прогрызенному шлюзу грузовика. Мало кому из команды нравилось заглядывать кораблю «в лицо», а вот Черная Элисэто обожала. Зубы со стертыми до блеска алмазными краями, десятки перемигивающихся ярко‑сапфировых глаз корабля…

Элис машинально помахала рукой и польстила себе мыслью, что Винни подмигнула ей в ответ.

А потом вслед за Святошей взошла на «Жозефину Бейкер».

Проверив состав воздуха на корабле, они распечатали скафандры.

Зачем тратить собственный кислород, который может еше пригодиться? И первое, что подметила Элис, – запах.

У «Лавинии Уэйтли» был свой, особенный аромат – смесь запахов озона и мускатного ореха, и ни один корабль на свете не мог пахнуть так же чудесно, но это… это…

– Похоже, здесь кого‑то пришили, а труп выбросить забыли, – просипел Святоша. Черная Элис с трудом сглотнула, подавив рвотный рефлекс, и сказала:

– Двадцать против одного: найти его повезет именно нам.

– Жаль, ставку принять некому, – буркнул Святоша.

Они дружно принялись вскрывать все люки подряд. Дважды обнаружили членов команды, мертвых до безобразия. Один раз нашли живых.

– Джилли, – констатировала Черная Элис.

– Все равно непонятно, откуда эта вонь, – заметил Святоша и обратился к джилли: – Значит так: либо вы с нами, либо наш корабль вас сожрет. Лично нам без разницы.

Джилли заморгали своими большими влажными глазами и посовещались друг с другом, делая знаки руками, после чего кивнули. С явной неохотой.

Святоша прилепил на переборку ярлычок.

– Скоро кто‑нибудь за вами придет. Если вас здесь не окажется – будем считать, что вы передумали.

Джилли энергично замотали головами и покорно скорчились на полу.

Святоша продолжил помечать ярлычками уже осмотренные трюмы: зеленый цвет – пусто, фиолетовый – с товаром, красный – то, на чем не сделать прибыли, но Винни это может прийтись по вкусу. Элис наносила эти значки на карту. Коридоры на грузовике были извилистые, запутанные. Чтобы не заблудиться, она мелом делала отметки на стенах, так как была не вполне уверена в точности составленной ею карты, однако где именно закралась ошибка, Элис понять не могла. В любом случае, маячок у них с собой, и Винни, если понадобится, всегда сможет выгрызть их отсюда.

Все‑таки Черная Элис обожала свой корабль.

Она как раз размышляла о том, что, черт возьми, игра в пиратов – это не так уж плохо, во всяком случае, гораздо приятнее, чем янтарные шахты на Венере, когда наткнулась на запечатанный грузовой трюм. «Эй, Святоша!» – окликнула она по рации, и пока тот возвращапся, чтобы прикрыть ее, вытащила оружие из кобуры и прострелила замок.

Дверь прогнулась назад, и перед Черной Элис предстали ровные ряды серебристых цилиндров – каждый чуть меньше метра в высоту и около полуметра в ширину, гладкие и без всяких отметин. Впрочем, нет: на поверхности каждого цилиндра имелось что‑то вроде набора разъемов и штекеров. Запах здесь чувствовался еше сильнее.

– Твою мать… – пробормотала Элис.

Святоша, как человек более практичный, прилепил к двери оранжевый ярлык, означавший «осторожно», и заметил:

– Думаю, капитану захочется на это взглянуть.

– Угу, – согласилась Черная Элис, чувствуя, как по позвоночнику бегают мурашки. – Пойдем‑ка отсюда.

Но вскоре, конечно же, выяснилось, что им надо, возвращаться на корабль и что капитан не собирается оставлять эти контейнеры на съедение Винни.

Это, конечно, было правильно. Черной Элис и самой не хотелось, чтобы «Лавиния Уэйтли» ела эти штуковины, но почему они должны ташить их на борт?

Она вполголоса сказала об этом Святоше, и вдруг ей в голову пришла ужасная мысль:

– Она знает, что в них, да?

– Она капитан, – ответил Святоша.

– Да, но… Слушай, я ведь не спорю, просто если вдруг не знает… – Она понизила голос так, что едва слышала сама себя. – Что, если кто‑нибудь их откроет?

Святоша измученно посмотрел на нее.

– Никто ничего не собирается открывать. Но если ты так переживаешь, сходи и поговори с капитаном.

Да, подначка. Черная Элис ответила тем же:

– А ты со мной пойдешь?

Он опешил. Потом смерил напарницу тяжелым взглядом, застонал и стал стягивать с рук перчатки – сначала левую, потом правую.

– Проклятье! – выругался он. – Похоже, придется.

* * *

Те, кто принимал участие в захвате, уже начали праздновать. Святоша с Черной Элис кое‑как отыскали капитана внизу, в комнате отдыха, где матросы надирались трофейным вином, отбивая горлышки у бутылок. На гравиплиты, приклеенные к лаконичному интерьеру «Лавинии Уэйтли», при этом проливалось едва ли не больше, чем в матросские глотки, но Черная Элис догадывалась, что вина в запасе еще немало. К тому же чем быстрее команда расправится со спиртным, тем быстрее протрезвеет.

Сама капитанша лежала обнаженной в огромной ванне, по шею в ароматной, бурлящей розовой пене. Черная Элис молча уставилась на эту картину: она не видела настоящей ванны уже семь лет. Иногда они даже снились ей по ночам.

– Капитан, – начала она наконец, когда поняла, что Святоша говорить не собирается, – мы подумали, что вам следует это знать. Сегодня на грузовике мы обнаружили опасный груз.

Капитан Сонг изогнула одну бровь.

– И ты, милочка, вообразила, что я не в курсе? Проклятье… Но Черная Элис продолжала стоять на своем:

– Мы решили, что должны знать наверняка.

Капитанша вытащила из воды длинную ногу, чтобы отпихнуть от края ванны парочку обнимавшихся пиратов. Те покатились по полу, толкаясь и царапаясь.

– Значит, вы хотели знать наверняка, – сказала капитанша, не отрывая взгляда от вспотевшего лица Черной Элис. – Очень хорошо. Расскажите мне. Тогда вы будете знать то, что знаю я, и это наверняка.

Из горла Святоши послышалось какое‑то ворчание, видимо, означавшее: «Ну, я же говорил!».

И снова, как тогда, когда Черная Элис клялась в верности капитану Сонг и, полоснув по пальцу бритвой, капала кровью на палубу «Лавинии Уэйтли», чтобы корабль признал ее, – точно так же и сейчас она, так сказать, вдохнула поглубже и прыгнула.

– Это мозги, – сказала она. – Человеческие мозги. Краденые. Черный рынок. Это всё Грибы…

– Ми‑Го, – прошипел Святоша, и капитанша усмехнулась, обнажив необыкновенно белые, крепкие зубы. Святоша смиренно кивнул, но назад не отступил, за что Черная Элис испытала к нему приступ совершенно нелепой благодарности.

– Да, Ми‑Го, – поправилась Черная Элис. Ми‑Го, Грибы – какая к черту разница? Явились они откуда‑то с края Солнечной системы, с черных ледяных камней облака Эпика‑Оорта. Как и буджумы, Ми‑Го могли свободно передвигаться меж звезд. – Они их собирают. Неизвестно зачем. Что, само собой, незаконно. Черный рынок. Но они там… живые, в этих банках. И, наверное, сходят с ума.

Ну вот. Вот и все, что она могла сделать. Замолчав, Черная Элис не сразу вспомнила о том, что нужно закрыть рот.

– Итак, я вас выслушала, – изрекла капитанша, покачиваясь в ароматной пене и разнеженно потягиваясь. Кто‑то сунул ей бокал белого вина с запотевшими стенками. Капитанша не пила из сломанных пластиковых бутылок. – Но ведь Ми‑Го хорошо заплатят за этот товар, верно? Они добывают редкие минералы по всей системе. И, по слухам, очень богаты.

– Да, капитан, – сказал Святоша, когда стало ясно, что Черная Элис не в состоянии вымолвить ни слова.

– Ну вот и отлично, – сказала капитанша. Черная Элис почувствовала дрожь палубы под ногами и скрежет – это Винни принялась за обед. Ее челюсти быстро расправятся со стальной обшивкой «Жозефины Бейкер». Черная Элис заметила, как двое джилли (кажется, те самые, она никогда не умела их различать, разве что по шрамам) вздрогнули и натянули цепи. – Так почему бы им не заплатить нам, а не кому‑нибудь другому?

* * *

Умом Черная Элис понимала, что хватит уже думать об этих контейнерах. Слово капитана – закон. Но она просто не могла не думать, как невозможно не расчесывать зудящий укус. Они были внизу, в третьем трюме, там, где не унюхать даже ищейкам. Холодные, запотевшие и источающие смрад, который казался живым существом.

И она продолжала думать. А что, если они пустые? Или же там мозги, человеческие мозги, сходящие с ума?

От этой мысли она сама теряла рассудок и, наконец, в четвертую свободную смену после захвата «Жозефины Бейкер» решилась пойти взглянуть.

– Это же глупо, Элис, – твердила она себе под нос, спускаясь по лестнице вниз, и бусинки в ее волосах позвякивали, ударяясь о серьги. – Глупо, глупо, глупо!

Винни, как всегда, освещала ей дорогу, совершенно не заботясь о том, идиотка Черная Элис или нет.

В главном трюме несла вахту Полурукая Сэлли. Она кивнула Черной Элис в знак приветствия, и та кивнула в ответ. Черную Элис частенько посылали сюда с поручениями для инженерного, а иногда и для других отделов, потому что она не курила травку и не мухлевала в карты.

Ниже, еще ниже, и она правда не хочет этого делать, она уже здесь, и от запаха из склада номер три уже подташнивает, и ей бы только выяснить одну вешь, и сразу перестать об этом думать.

Она открыла третий склад, и вонь вырвалась наружу.

Контейнеры были металлические, видимо, герметично запечатанные. Не должен из них просачиваться запах… И тем не менее он проникал в воздух, да так сильно, что Черная Элис пожалела, что не захватила с собой респиратор.

Нет, это было бы подозрительно. Хорошо, что она этого не сделала, но боже милостивый, какая вонь… Даже дышать через рот не помогало: она ощущала этот запах, словно масло на сковородке, он пропитывал воздух, проникая во все пазухи, покрывая все внутреннее пространство тела.

Черная Элис как могла тихо переступила через порог и вошла. «Лавиния Уэйтли» услужливо осветила трюм, и Элис даже ослепла поначалу, когда лампы на потолке (здесь было не обычное биосвечение, а светодиоды, выбранные из‑за близости к естественному свету, ведь перевозить порой приходилось и растения, и животных) отразились в шеренгах блестящих контейнеров.

«Я только похожу здесь, и все», – говорила она себе. Затем в нерешительности коснулась ближайшего цилиндра. Воздух в трюме был такой сухой, что конденсат не возникал (в долгие промежутки между захватами у всей команды трескались губы и шла носом кровь от недостатка влажности), но цилиндр оказался холодным. Каким‑то грязным на ощупь, твердым и маслянистым, как машинная смазка. Черная Элис отдернула руку.

«Не стоит открывать ближайший от двери…» И только в эту минуту она осознала, что вообще собирается что‑либо открывать. Должен быть какой‑то способ, какой‑нибудь потайной замок или кодовая панель. В конце концов, она ведь все‑таки инженер.

Миновав три ряда, уже одуревшая от запаха, она остановилась, чтобы исследовать эту проблему.

При ближайшем рассмотрении все оказалось на удивление просто. Вокруг ободка цилиндра имелось три углубления, немного меньше, чем подушечки человеческих пальцев, но расположенные вполне подходяще. Черная Элис вставила пальцы в эти углубления и с силой нажала.

Крышка с шипением подпрыгнула вверх. Элис порадовалась хотя бы тому, что открытый цилиндр вонял ненамного больше закрытого. Она наклонилась вперед, чтобы заглянуть внутрь. Там обнаружилась прозрачная пленка, а под ней что‑то вроде желе или густой жидкости. Лампы Винни отлично все освещали.

Цилиндр не был пуст. И когда свет коснулся сероватой поверхности куска плоти, плававшего внизу, Черная Элис готова была поклясться, что это невыносимо бестелесное нечто вздрогнуло.

Она судорожно захлопнула контейнер, едва не прищемив себе пальцы.

– Извини, – прошептала она, хотя, господи Иисусе, эта штука не могла ее слышать. – Извини, извини…

А потом повернулась и бросилась бежать. Сильно ударилась бедром об дверной косяк, хлопнула ладонью по контрольной панели, чтобы та уже закрылась наконец… Пошатнулась, упала на колени и блевала, пока перед глазами не закружилась чернота и не осталось никаких запахов и вкусов, кроме желчи.

Винни впитает в себя бывшее содержимое ее желудка, точно так же как впитывала, отфильтровывала, перерабатывала и выделяла все отходы жизнедеятельности экипажа. Дрожа всем телом, Черная Элис заставила себя подняться и начала долгое восхождение по лестнице.

В первом трюме ей пришлось остановиться и привалиться плечом к гладкой бархатистой шкуре Винни, глотая воздух открытым ртом. И хотя она понимала, что корабль ее не услышит, ведь она не капитан, и не главный инженер, и вообще совершенно никто, но все равно попыталась.

– Винни, воды, пожалуйста, – прохрипела она.

И вряд ли кто‑нибудь мог удивиться больше, чем Черная Элис Брэдли, когда Винни исторгла из себя чашку, в которую полилась тонкая струйка прохладной воды.

* * *

Ну вот, теперь она знала. И все равно ничего не могла сделать. Снова заводить разговоры на эту тему, – значит, стать посмешищем. Или даже мятежником. Уж что‑что, а излишнее внимание капитана Сонг было вовсе ни к чему. Поэтому она молчала в тряпочку, делала свою работу и о ночных кошмарах никому не рассказывала.

А кошмары – да, снились. Элис так часто просыпалась то в холодном поту, то в горячем, и, наверное, влаги хватило бы, чтобы наполнить ванну.

В конце концов, она могла с этим жить. Но через пару десятков смен выяснилось кое‑что еще, и это «кое‑что» было гораздо хуже, потому что касалось «Лавинии Уэйтли».

Сначала главные инженеры стали хмуриться и устраивать совещания в самые неподходящие моменты. А потом Черная Элис и сама почувствовала, что Винни… она не могла подобрать подходящее слово, потому что такого раньше никогда не происходило. Пожалуй, можно было бы сказать «упрямилась», но этого не могло быть. Просто не могло. И тем не менее Элис все сильнее ощущала, что Винни стала менее отзывчивой и как‑то не спешила повиноваться приказам капитана. Будь она человеком, можно было бы сказать, что Винни ленится.

И ведь корабль не накажешь за то, что он слушается недостаточно быстро.

А потом, из‑за того что она так пристально за всем следила, аж голова раскалывалась, Черная Элис заметила кое‑что еще. По приказу капитана Сонг они курсировали вблизи орбит газовых гигантов – Юпитера, Сатурна, Нептуна, – при этом не подходя ближе пояса астероидов и не удаляясь дальше Урана. Никто из тех, с кем разговаривала Черная Элис, не знал, в чем тут дело, но они со Святошей решили: это из‑за того, что капитан хочет побеседовать с Ми‑Го, не приближаясь при этом к мерзкой холодной каменюке их планеты. И Черная Элис заметила, что, когда они направились туда, Винни стала менее ленивой и несчастной, но чем ближе к поясу астероидов, тем упрямее она вела себя.

Тут Элис вспомнила, что Винни родилась над Ураном.

– Винни, ты хочешь домой? – спросила Элис во время одной из ночных вахт, когда никто не мог услышать, что она разговаривает с кораблем. – В этом все дело?

Она положила ладонь на стену, и может, это просто воображение разыгралось, но ей показалось, что по широкому боку Винни пробежала дрожь.

Сознавая, насколько мало ей известно, Черная Элис даже не пыталась поделиться своей теорией с главными инженерами. Они, должно быть, и сами прекрасно знали, что происходит и как сделать так, чтобы у «Лавинии Уэйтли» не расплавились мозги наподобие «Марии Кюри». Это была темная история, из тех, о которых не принято говорить вслух, разве что после отбоя, когда погасят свет.

«Мария Кюри» съела свою команду.

Поэтому когда четырьмя сменами позже Васаби сказал: «Черная Элис, есть для тебя работенка», – Черная Элис ответила «да, сэр» с надеждой, что это поможет «Лавинии Уэйтли» вновь обрести покой.

Работать придется в скафандре, сказал Васаби, нужно кое‑что починить и заменить. Пойдет Черная Элис, потому что она ответственная, хорошо соображает и не болтает лишнего, к тому же пора уже ей доверить работу посерьезнее. То. как он это сказал, поначалу заставило Элис забеспокоиться: капитан ведь может вспомнить о ее существовании… а потом она забеспокоилась еще больше, когда поняла, что это уже случилось.

Но она все же взяла выданные ей инструменты, выслушала инструкции, прочитала чертежи и зафиксировала и то, и другое в своей памяти и имплантатах. Работа предстояла деликатная – устранение неполадок в нервной системе. Ей уже приходилось заниматься сращиванием пучков оптоволокна, но сейчас речь шла о чем‑то ином. К тому же работать предстояло в герметичных, плохо гнущихся перчатках.

Когда Черная Элис запечатывала шлем, сердце ее колотилось, и вовсе не из‑за страха работы в открытом космосе. Это был шанс. Возможность. Маленький шажок на пути к должности главного инженера.

Быть может, своей бдительностью она все же произвела впечатление на капитана.

Она включила обновление воздуха в шлюзе, защелкнула ремни безопасности и вышла наружу, на поверхность «Лавинии Уэйтли».

Глубокий сине‑зеленый цвет ее шкуры, похожий на лазурит, на текучие венерианские моря под вечными болотными туманами, сейчас был неразличим. Они находились слишком далеко от Солнца – оно выглядело маленькой желтой точкой, и чтобы его заметить, нужно было знать, куда смотреть. В тени, отбрасываемой Черной Элис, шкура Винни казалась просто черной. Однако, когда шлюз закрылся, на плавниках и по бокам собственное биосвечение буджума замерцало сильнее – малиновым, электрическим зеленым и кислотно‑синим цветом. Должно быть, Винни заметила Черную Элис, осторожно пробиравшуюся по ее позвоночнику в шипованных ботинках. Шипы не могли причинить Винни боль (на это были способны разве что метеориты), но она, безусловно, их ощущала.

Штука, которую Черной Элис предстояло чинить, находилась в главном узле центральной нервной системы Винни. У корабля не было отдельного органа, который люди или, например, джилли привыкли называть мозгом, – вместо этого по всему огромному телу корабля были разбросаны нервные узлы. Иначе буджумы были бы слишком медлительны. А еще Черная Элис слышала, что они не очень умны: обучаемы – да, но примерно на уровне земной обезьяны.

Что, черт возьми, настораживало Черную Элис, пока она, постоянно разговаривая с кораблем, карабкалась вверх по боку Винни (хотя «верх» в данных обстоятельствах, конечно, условность), так это то, что Элис готова была поклясться: Винни ей отвечает. Не просто освещает путь, как обычно, но изгибает свои усики и плавники, словно силится взглянуть на члена команды.

Она осторожно проплыла мимо глаза Винни – не потому, что боялась причинить ей боль своими ботинками, а просто как‑то невежливо топтаться по чужому полю зрения. А еще мимоходом подумала, что, быть может, задание это ей поручили не ради повышения, а лишь потому, что ее несложно будет заменить.

Она закатила глаза и решила не заморачиваться пока этой проблемой, когда вдруг наткнулась на опухоль на спине Винни – видимо, цель ее поисков. И все огни на корабле погасли.

Черная Элис включила связь:

– Васаби?

– Слышу тебя, Черная. Не обращай внимания, просто делай свое дело.

– Да, сэр.

Однако ее ноги, похоже, оставались приклеенными к шкуре Винни дольше, чем следовало. Понадобилось как минимум секунд пятнадцать, прежде чем Элис смогла сделать пару глубоких вдохов (слишком глубоких для ограниченного запаса кислорода, так что вскоре у нее закружилась голова) и начала восхождение по боку Винни.

Черная Элис понятия не имела, как выглядит воспаление у буджу‑мов, но догадалась, что вот оно. Вокруг устройства, которое ей предстояло починить, кожа Винни была припухшей и расчесанной. Элис шла осторожно, вздрагивая и вполголоса бормоча извинения. И с каждым шагом щупальца корабля извивались все ближе.

Черная Элис опустилась на корточки возле коробки и принялась проверять соединения. Прибор был размером метра три на четыре, полметра высотой и накрепко приделан к шкуре Винни. Похоже, эта штука все еще работала, но что‑то (наверное, кусок космического мусора) ее сильно повредило.

Элис осторожно положила ладонь на прибор. Нашла съемную панель и с легким щелчком открыла: горит больше красных лампочек, чем зеленых. Она принялась доставать из карманов привязанные инструменты, чтобы они удобно плавали рядом.

Разумеется, не раздалось ни звука, но корпус корабля под подошвами ботинок внезапно и резко завибрировал. Обернувшись, она успела увидеть, как Винни шлепнула себя щупальцем по боку метрах в пяти или десяти от Элис. После этого весь буджум судорожно вздрогнул, изогнувшись в жестоком приступе боли, – так же как тогда, когда «Генри Форд» выгрыз кусок из ее шкуры. И лампочки на панели вспыхнули все разом: красная, красная, желтая, красная.

Черная Элис языком отключила функцию передатчика в своем шлеме, чтобы Васаби ее не услышал. Затем погладила покрытую синяками спину буджума, коснулась помятого края панели и спросила:

– Винни, тебе больно от этой штуки?

Ответа она, в общем, и не ждала. Все и так понятно: корабль страдает. И эта вмятина, скорее всего, никак не связана с космическим мусором. Может… Черная Элис выпрямилась, огляделась вокруг – и не смогла убедить себя, что этот ящик лишь по чистой случайности установлен именно там, где Винни не может как следует до него дотянуться.

– Что же это за штуковина? – пробормотала она. – И с какой стати я должна ее чинить, если тебе от нее так больно?

Она снова опустилась на корточки и еще раз как следует осмотрела прибор.

Черная Элис была инженером‑самоучкой. Имплантаты у нее стояли бэушные, с черного рынка, и ставил их какой‑то джилли на станции «Провиденс». Технические термины она узнала от Глазоголового Кима еше до той глупой стычки с кораблем по имени «В.И.Ульянов». Но чему она действительно доверяла, так это своим инстинктам – тому, что знала, не умея выразить словами. Поэтому она просто посмотрела на эту коробку, подключенную к позвоночнику Винни, на все эти красные и желтые лампочки, а потом снова включила микрофон:

– Васаби, что‑то не нравится мне эта штука.

– В каком смысле не нравится? – голос у Васаби был растерянный, и это даже хорошо.

Черная Элис издала неопределенный звук – аналог пожатия плечами.

– По‑моему, тут какое‑то воспаление. Может, лучше снять ее и приделать где‑нибудь в другом месте?

– Нет! – отрезал Васаби.

– Но выглядит это все довольно жутко.

– Слушай, Элис, если не хочешь, чтобы мы все отправились прямиком в Большую Пустоту, не вытаскивай регулятор. Просто почини эту хрень и все, ясно?

– Да, сэр, – отозвалась Элис, напряженно размышляя. Во‑первых, Васаби в курсе, что происходит: он знает, зачем нужен этот ящик и почему кораблю он не нравится. Да, не слишком успокаивает… Во‑вторых, все это было как‑то связано с Большой Пустотой – холодным межзвездным пространством Дальнего Космоса. Значит, дело не в том, что Винни хочет домой. Она хочет на волю.

Судя по тому, что Черная Элис знала о буджумах, в этом был определенный смысл. Их детеныши жили в ревущих атмосферах газовых гигантов, но когда вырастали, поднимались все выше и выше, пока не достигали края оболочки. А потом – следуя инстинкту или же зову своих собратьев, никто не знал – они совершали свой первый прыжок, выбрасываясь в вакуум, как птицы на Земле выпархивают из гнезда. А что, если для буджума Солнечная система – всего лишь очередное гнездо?

Черная Элис знала, что, по меркам булжумов, «Лавиния Уэйтли» уже не молода. Капитан Сонг была не первым ее капитаном, хотя тот, кто не хотел неприятностей на свою голову, никогда не стал бы упоминать имя капитана Смита. Так что если в жизненном цикле Винни и правда есть новая стадия, она наверняка созрела. А люди ее не пускают…

Господи боже, подумала Черная Элис, не из‑за этого ли «Мария Кюри» слопала свою команду? Ведь они ее не пускали!

Она повела вокруг себя рукой, нашаривая инструменты, хотела подтянуть их поближе, но запуталась в веревках и шарахнула саму себя по руке клеевым пистолетом. Пока она возилась с инструментами, в наушниках снова послышался голос Васаби:

– Элис, а нельзя как‑нибудь побыстрее? Капитан говорит, у нас скоро будут гости.

Гости? Элис не успела удивиться вслух, потому что когда подняла голову, то сама увидела слабо очерченные в звездном свете силуэты, и к ее затылку, словно в неисправном скафандре, пополз ледяной холод.

Их были десятки. Нет, сотни. От их вида кожа Элис покрылась мурашками, а нервы напряглись до предела. Ни буджумы, ни джилли никогда так на нее не действовали. Примерно человеческого роста, Ми‑Го больше всего походили на псевдотараканов с Венеры, которые до сих пор снились Элис в кошмарных снах. Куча ног и жуткие жесткие крылья, овальные сморщенные головы без лиц, а там, где полагалось находиться рту. извивались тонкие усики.

У некоторых с собой были блестящие серебристые цилиндры – совсем как те контейнеры, что стояли в трюме Винни.

Черная Элис не знала, заметили ли ее, скорчившуюся на шкуре бу‑джума и отделенную от вакуума лишь тонким слоем пластика, зато была уверена в другом. Если они ее и приметили, то им наплевать.

«Гости» скрылись за изгибом корпуса корабля, направляясь к тому самому шлюзу, из которого не так давно вышла Элис. Наверное, это торговая делегация, явившаяся обсудить условия сделки.

Вот только даже у Ми‑Го вряд ли принято вести торговлю целыми батальонами.

Черная Элис решила дождаться, пока скроется из виду последний, но они все шли и шли. Васаби на ее оклики не отзывался, так что она была одна и без оружия. Торопливо собрав инструменты, она кое‑как рассовала их по карманам. Видимость была плохая – все будто в тумане. Лишь через несколько секунд она поняла, что пелена на пластиковом щитке шлема – это ее слезы.

Соединительный кабель. Ну где этот проклятый кабель?! Наконец она отыскала двухметровый кусок оптоволокна с подходящим разъемом на конце. Один конец Элис воткнула в панель на корпусе корабля, другой – в передатчик скафандра.

– Винни! – прошептала она, когда решила, что связь установлена. – Винни, ты меня слышишь?

Под подошвами Черной Элис коротко вспыхнуло.

«Боги всемогущие», – подумала она. Затем вытащила лазерный резак и принялась вскрывать корпус прибора, который Васаби назвал регулятором. Сейчас Васаби, наверное, уже убили. И Васаби, и Святошу, и… нет, не убили. А если убили, то им крупно повезло.

Потому что альтернатива этому везению – те самые контейнеры, которые принесли с собой Ми‑Го.

Элис надеялась, что Святоша оказался везунчиком.

– Ты хочешь вырваться наружу, да? – прошептала она «Лавинии Уэйтли». – Туда, в Большую Пустоту?

Она не знала, насколько хорошо Винни понимает человеческую речь, но в ответ сияние вспыхнуло снова.

– А эта штука тебя не пускает…

Это не был вопрос. К тому времени Элис уже вскрыла «регулятор» и убедилась, что он был предназначен именно для этого. Проклятая уродская штуковина! Винни вздрогнула, и в наушниках вдруг раздался шумовой импульс – крик. Человеческий крик.

– Знаю, – сказала Элис. – Думаю, скоро и за мной придут. – Она с трудом сглотнула, чтобы приструнить внезапно возмутившийся желудок. – Но я все‑таки избавлю тебя от этой штуки. И когда они уберутся, ты сможешь уйти… Ты уж прости. Я ведь не знала, что мы не даем тебе…

Элис пришлось замолчать, не то ее и правда могло вырвать. Она решительно достала инструменты, необходимые, чтобы удалить эту электронную дрянь из нервной системы Винни.

И снова звуковой всплеск – голос, но не человеческий, безжизненный, жужжащий и страшный: «Мы не заключаем сделок с бандитами».

И снова крик. Черной Элис никогда еше не приходилось слышать, как кричит капитан Сонг. Она вздрогнула и стала считать про себя, чтобы замедлить дыхание. Конечно, рвота в скафандре – худшее из зол, но и гипервентиляция ничем не лучше.

У встроенного в шлем скафандра дисплея было низкое разрешение, да и отрегулирован он был плохо, так что любое изображение сопровождалось полупрозрачной тенью. Но не узнать того, что замигало поверх ее собственного поля зрения, было невозможно. Вопросительный знак.

– Винни?

Еще один всплеск криков, и снова знак вопроса. <?>

– Черт возьми, Винни!.. Ладно, ладно, не обращай внимания. Они… м‑м… они коллекционируют человеческие мозги. В банках. Типа тех, которые стоят в третьем трюме.

Биосвечение вспыхнуло снова. Черная Элис продолжала делать свое дело.

И снова буквы на дисплее: <ЭЛИС?> Пауза. <?>

– М‑м, да. Думаю, именно так они поступят и со мной. Похоже, этих банок у них тут навалом.

Свечение Винни снова запульсировало, и наступила долгая пауза, во время которой Черная Элис упорно разъединяла контакты и откручивала болты.

<ХОТЕТЬ> сказала «Лавиния Уэйтли». <?>

– Хотеть? Ты спрашиваешь, хочу ли я этого? – Черная Элис невесело усмехнулась. – М‑м, нет. Я не желаю оказаться мозгом в банке. Но вариантов, знаешь ли, не так много. Даже если я улечу в открытый космос, они могут меня поймать. И, похоже, они от этого просто в восторге.

Она освободила регулятор от всех креплений, и от первого же толчка коробка поднялась вверх и уплыла в темноту. Черная Элис поморщилась. Но тут находившийся под крышкой процессор тоже оторвался от шкуры Винни и улетел, так что осталось только убрать веревки из мононити, да толстый пучок оптоволокна, да сверхпроводники.

<ПОМОЧЬ>

– Я стараюсь, Винни, стараюсь, – пробормотала Элис сквозь зубы.

Быстрая двойная пульсация в ответ, и «Лавиния Уэйтли» повторила:

<ПОМОЧЬ> А потом:

<элис>

– Ты хочешь помочь мне? – спросила Элис срывающимся голосом.

Сильный импульс, а затем:

<помочьэлис>

– Это, конечно, очень мило с твоей стороны, но я, честно говоря, не уверена, что ты на это способна. К тому же, по‑моему, на тебя Ми‑Го вовсе не злятся, и я очень хочу, чтобы так шло и дальше.

<СЪЕСТЬ ЭЛИО, – предложила «Лавиния Уэйтли».

Еще миллиметр – и Черная Элис отрезала бы себе пальцы лазером.

– М‑м, Винни, это, конечно… Что ж, наверное, это лучше, чем быть мозгом в банке.

Или задохнуться в своем скафандре, если она улетит в космос, а Ми‑Го за ней не явятся.

И снова двойная вспышка, хотя Черная Элис не поняла, что именно она упустила. В процессе их «разговора» предложение СЪЕСТЬ ЭЛИС было чертовски недвусмысленно.

<ПОМОЧЬ ЭЛИС, настаивала «Лавиния Уэйтли». Черная Элис склонилась еше ниже, отсоединяя последние схемы регулятора от нервной системы буджума. <СПАСТИ ЭЛИО

– Спасти, сожрав меня? Слушай, я знаю, что происходите вещами, которые ты поедаешь, и это не… – Она вдруг прикусила язык. Потому что она действительно знала, что происходит с тем, что съедает «Лави‑ния Уэйтли». Оно впитывается. Фильтруется. И используется снова. – Винни… Ты хочешь сказать, что можешь спасти меня от Ми‑Го?

Вспышка в знак согласия.

– Проглотив меня? – продолжала Черная Элис, желая удостовериться, что все поняла правильно.

И снова подтверждающая вспышка.

Черная Элис подумала о зубах «Лавинии Уэйтли».

– А о какой части меня идет речь?

<ЭЛИС>, ответила «Лавиния Уэйтли», и в эту минуту последний кусок оптоволокна отсоединился, а Черная Элис трясущимися руками отцепила свой соединительный кабель и изо всех сил швырнула этот моток проводов вверх. Быть может, когда‑нибудь он долетит до планеты с атмосферой и станет падающей звездой для какого‑нибудь маленького инопланетянина.

А теперь пора решать, что делать дальше.

Собственно, у нее было лишь два варианта. Один – вернуться на «Лавинию Уэйтли» и сдаться на милость Ми‑Го. Второй – отправиться прямиком в зубастую пасть корабля.

Что‑то подсказывало Черной Элис, что на милость Ми‑Го рассчитывать не стоит.

Она запрокинула голову, чтобы в последний раз взглянуть на сияющую черную бесконечность космоса. На самом деле выбора у нее не было. Потому что даже если она неверно поняла Винни, худшее, что может с ней случиться – это смерть. А это на световые годы лучше, чем то, что могли предложить ей Ми‑Го.

Черная Элис Брэдли любила свой корабль.

Она повернулась и двинулась влево. «Лавиния Уэйтли» услужливо освещала ей путь и убирала с дороги извивающиеся плавники. Черная Элис обошла по краю каждый из глаз Винни, и каждый подмигнул ей в ответ. Наконец она добралась до пасти буджума во всем ее зубастом великолепии.

– Только сделай это быстро, ладно? – попросила Черная Элис и шагнула в чрево своего левиафана.

* * *

Пока Черная Элис осторожно пробиралась между бритвенно‑ост‑рыми зубами, у нее было достаточно времени, чтобы поразмышлять о том, насколько нелепа в данной ситуации ее боязнь порвать скафандр. Изнутри пасть Винни напоминала хрустальную пещеру: ни языка, ни нёба, только гладкие, все перемалывающие камни. Которые, к удивлению Черной Элис, не сомкнулись на ней. Наоборот, Винни, казалось, задержала дыхание. Или что там у нее было.

Корабль светился и изнутри (или же осветил себя ради Черной Элис). И чем глубже внутрь забиралась Элис, тем зубы становились мельче и реже, а туннель – уже. Это горло, подумала Элис. Я у нее внутри.

А потом стены сомкнулись и проглотили ее.

Словно лекарство в капсуле, в жестком саркофаге скафандра она чувствовала волны давления, в то время как перистальтика проталкивала ее все дальше. И еще большее давление – удушающее, дикое. Момент острой боли. И треск лопнувших ребер и легких.

Кричать внутри скафандра тоже противопоказано. А с разорванными легкими она даже не могла сделать это как следует.

* * *

– Элис.

Она плыла. В теплой темноте. Словно в утробе матери. Словно в ванне. Зуд между лопатками походил на слабенький радиационный ожог.

– Элис.

Кажется, она должна знать этот голос. Она попыталась заговорить: скрежет зубов и ничего больше. –Элис, говори так.

Она попыталась снова. На этот раз без помощи рта. ‑Так?

Вокруг колыхалось живительное тепло. Она… дрейфовала в пространстве. Нет, плыла. Кожа чувствовала течения. Зрение туманилось. Она моргала снова и снова, но все равно все оставалось размытым.

Правда, смотреть вокруг было не на что – только на звезды.

– Элис, говори так.

– Где я?

– Съесть Элис.

Винни. Голос Винни, но не такой плоский, как в наушниках скафандра. Голос живой, полный эмоций, и нюансов, и обширности ее существа.

– Ты меня съела, – сказала она, и до нее вдруг дошло, что та немота, которую она ощущала, была вовсе не следствием шока. Это границы ее тела были стерты и воссозданы заново. .

Согласие. Облегчение.

– Я… в тебе, Винни?

Не совсем «нет». Очень похоже, это не одно и то же и не может сравниться с тем, другим состоянием. Черная Элис ощущала космическое тепло, пролетая мимо щедрой звезды. Чувствовала стремительные потоки ее гравитации и гравитацию ее спутников, сплетала их, смаковала на вкус и скользила по ним все дальше и дальше.

– Я – это ты.

Восторг понимания, который отозвался в Черной Элис искренним облегчением. Не смерть. Все‑таки не смерть. Всего лишь трансформация. Слияние. Растворение в корабле, и растворение корабля в себе.

– Винни, куда мы летим?

– Туда, – ответила Винни. И в ней Черная Элис прочла громадное, нагое чудо космоса, летящего навстречу все быстрее и быстрее, пока Винни разгонялась, готовясь к первому большому прыжку, который зашвырнет их в межзвездную тьму Большой Пустоты. Они мчались куда‑то.

– Туда, – согласилась Черная Элис и приказала себе не грустить и не сходить с ума. Все‑таки это в сто раз лучше, чем быть мозгом в банке.

И когда Винни прыгнула, уже переваривая тела своей безмозглой команды, Элис подумалось о том, что скоро, очень скоро исчезновение «Лавинии Уэйтли» станет очередной космической страшилкой.

Перевела с английского Зоя БУРКИНА

© Elizabeth Bear. Sarah Monette. Boojum. 2008. Печатается с разрешения авторов.

Элизабет Бир и Сара Монетт
МАНГУСТ

Через блестящий исцарапанный шлюз Израиль Иризарри шагнул на станцию «Кадат». Он чуть пошатывался, привыкая к местной гравитации. На плече у него, растопырив щупальца и вытянув шею, восседала Мангуст и пробовала воздух высунутым языком, цветом выражая вопрос. Еще несколько шагов – и он тоже почувствовал запах, который уже унюхала Мангуст: едкую аммиачную вонь личинок.

Он дважды коснулся обвившегося вокруг шеи щупальца, что означало «скоро». Изменив окраску, Мангуст оцветила удовольствие, и Иризарри, утешая и сдерживая, погладил гладкую бархатистую остренькую мордочку. Подаваясь к ласкавшей ее руке, зверюшка сверкнула четырьмя фасеточными и двенадцатью простыми глазками и смягчила, но не изменила цвет. Ей не терпелось поохотиться, и он не винил ее за это. Буджум «Манфред фон Рихтгофен» заботился о своем хищнике. А Мангусту пришлось довольствоваться рационом Иризарри, а она терпеть не могла питаться мертвечиной.

Коль скоро Иризарри смог учуять личинок, значит, ситуация на «Кадате» была гораздо серьезней «незначительного заражения», о котором говорилось в послании начальника станции. Само собой, сообщение дошло до Иризарри через третьи, четвертые или даже пятнадцатые руки, поэтому он понятия не имел, сколько всего прошло времени. Возможно, когда начальник станции посылала за ним, нашествие в самом деле было именно незначительным. Но он знал манеры бюрократов, а потому призадумался.

Проходившие мимо люди удивленно глазели на него, в том числе ультра‑усовершенствованные христиане‑культисты с телескопическими конечностями и биолиновыми глазами. Такие встречаются на каждой станции и каждом стальном корабле, хотя обычно на буджумах их нет. Никто христиан особо не любит, но они могут работать там, где погибнет неусовершенствованный человек или даже джилли, поэтому капитанам и начальникам станций приходится с ними мириться.

В переходах «Кадата» встречалось много джилли, и все они замедляли шаг, чтобы подмигнуть Мангусту. Один остановился и, взмахнув руками, отвесил замысловатый поклон. Иризарри почувствовал, как щупальце Мангуста проскользнуло в обе его серьги. Хотя зверюшка не понимала, что означают в изумлении вытаращенные глаза, – это было чуждо ее собственным, фасеточным, – она чувствовала внимание и стеснялась.

В отличие от кораблей‑буджумов, которые они обслуживали, станции под названием «Провидение», «Кадат», «Ленг», «Данвич» и другие строились людьми. Их радиальная симметрия была вполне предсказуема, и, для того чтобы отыскать начальника «Кадата», Иризарри пришлось всего лишь пройти от стыковочного дока буджума «Манфред фон Рихтгофен» вглубь строения. Там он и обнаружил одну из неизменных карт безопасности («Вы находитесь здесь; в случае декомпрессии сохраняйте спокойствие и продвигайтесь к убежищам, расположенным здесь, здесь и здесь») и низко склонился над ней, чтобы разглядеть крохотные буковки. Подражая ему, Мангуст наклонила голову на одну сторону, потом на другую, хотя плоские изображения для нее ровным счетом ничего не значили. Наконец в овальном пузыре он отыскал офис начальника станции, причем ведущая в него дверь была видна с того места, где он стоял.

– Ну что ж, девочка, пошло‑поехало, – сказал он Мангусту, которая, хоть и оцепенела, прижалась к нему в ответ на вибрацию голоса.

Иризарри терпеть не мог эту часть своей работы, он не выносил аппаратчиков и функционеров, а их, само собой, в офисе начальника станции было предостаточно; администратор, секретарь, еще какой‑то другой особый секретарь, и затем в конце концов – Мангуст к этому моменту уже забилась к Иризарри под рубашку и совершенно скрылась у него под волосами, а сам Иризарри чуть не задохнулся от воспоминаний о ком‑то, кого помнить совсем не хотел, – его провели во внутреннюю комнату, где с угрюмым выражением на круглой физиономии и скрещенными руками его ожидала начальница станции Ли.

– Господин Иризарри, – проговорила она, расцепляя руки и протягивая ему ладонь в подобии учтивого приветствия.

Он махнул рукой, здороваясь с ней, и с облегчением понял по лицу начальницы, что она его не узнала. Собственный опыт научил его, что лучше оставить мертвецов там, где они упали.

– Прошу прощения, начальник станции, – сказал он, – я не могу.

Он хотел спросить ее об ужасном зловонии и о том, понимает ли она, насколько скверно обстоят дела. Люди при малейшей возможности склонны внушать себе уйму всякого бреда.

Но, вместо этого, он решил заговорить о своей помощнице:

– Мангуст терпеть не может, когда я прикасаюсь к другим людям. Она ревнива, как попугай.

– Здесь чешир? – Она опустила руку, лицо ее выражало одновременно уважение и тревогу. – Что, вне фазы?

Что ж, по крайней мере, начальнице станции известно о чеширских котах чуть больше, чем прочим.

– Нет, она спряталась у меня под рубашкой.

Спустя половину стандартного часа, пробираясь во влажных недрах вентиляционной шахты, Иризарри постучал по дыхательной маске, чтобы прочистить нос и рот от въевшегося запаха личинок. Не особо помогло; он приближался.

Здесь Мангуст вовсе не казалась застенчивой. Она восседала у него на голове, во всю длину растопырив щупальца, неспешно пульсирующие хищными зеленым и красным цветами. Усики скользнули в его волосы и обвились вокруг шеи, появляясь и исчезая из фазы. Чтобы ее сдержать, он коснулся гладкой упругой шкурки кончиками пальцев. Меньше всего ему сейчас нужно, чтобы Мангуст исчезла и устремилась по коридору к колонии личинок.

Дело не в том, что она не вернется; она вернется – но только если сможет выбраться без его помощи.

– Спокойно, – скомандовал он, хотя, конечно, она не могла его услышать. У адаптированного к вакууму существа ушей нет. Но она ощущала вибрацию голоса в горле, и ее усики коснулись губ, считывая дуновение воздуха и форму слова.

Он вновь дважды коснулся щупальца – скоро! – и почувствовал, как он сократился. Боковым зрением он увидел, как она вспыхнула голодным оранжевым цветом. Она экспериментировала с окраской ягуаров – после еженощных чтений Пуха на буджуме «Манфред фон Рихтгофен» они подолгу вели разговоры о ягуарах и тиграх, потому что Мангуст желала знать, кто такие ягуары и тигры. Иризарри уже рассказал ей о мангустах и прочел ей «Алису в Стране чудес», так что она узнала и о Чеширском коте тоже. Спустя два дня – он все еще очень отчетливо это помнил – она исчезла постепенно и медленно, начиная с кончиков длинных завитков хвоста и щупалец и заканчивая острыми стрелами зубов. А потом вновь появилась, вся взбудораженная и зеленовато‑голубая да розовая, чуть ли не подпрыгивая, и он похвалил ее, погладил и напомнил себе, что не стоит думать о ней как о кошке. Или мангусте.

Она легко уяснила разницу между ягуарами и ягуларами и почти так же быстро решила, что она ягулар. Иризарри хотел было поспорить, но передумал. В конце концов, она была Очень Хорошим Сеттером. Никто никогда не замечал ее приближения, если она сама того не желала.

Когда в конце коридора слабо засветились личинки, он почувствовал, как вся она сильно задрожала, затем засветилась темным светом и тесно прильнула к его голове. Иризарри погасил огни и надел очки ночного видения. Личинки были настолько же слепы, насколько Мангуст – глуха, но такое обширное заражение могло означать, что трещины расширились так, что сквозь них могли пробраться твари покрупнее, а если здесь были крысины, незачем предупреждать этих монстров о своем появлении.

Он трижды коснулся обвившегося вокруг шеи щупальца и шепнул:

– Иди.

Ей не нужно было повторять дважды; на самом деле, с оттенком сухой иронии подумал Иризарри, ею вообще не нужно командовать. Он едва ощутил, как легкое существо оторвалось от него и совершенно неслышно, словно сова на охоте, помчалось по коридору. Даже в инфракрасных очках он не видел Мангуста, ибо тело ее принимало температуру окружающей среды, но по опыту знал, что ее щупальца и усики широко раскинуты, и он услышал вопли личинок, когда она оказалась среди них.

Личинки примостились на потолке коридора – панцирные существа длиной с руку, прилипшие к зловонному секрету, сочащемуся из сочленений экзоскелета. Верхняя треть тела каждой личинки склонившейся веткой свисала вниз, давая ей возможность пустить в ход поблескивающую клейкую приманку языка и клешни, способные разорвать плоть. Иризарри понятия не имел, чем эти твари питаются в своей родной фазе, или измерении, или где там еще.

Здесь же он знал, что они едят. Все что ни попадя.

Он держал на изготовку электрошоковый щуп и поспешал за Мангустом, чтобы подсобить ей при необходимости. Наверняка тут очень много личинок, а в этом случае даже чеширскому коту может грозить опасность. Вот впереди какая‑то личинка заверещала и внезапно потемнела: Мангуст убила первую жертву.

В считаные мгновения колония личинок загомонила уже вся, и от их воплей у Иризарри разболелась голова. Он осторожно пробирался вперед, бдительно высматривая признаки крысин.

Самая большая колония личинок ему попалась на заброшенном стальном корабле «Дженни Линд», который они с Мангустом обследовали, пока занимались спасательными работами на буджуме «Гарриет Тубман». Личинки покрывали корпус старого корабля изнутри и снаружи; колония была столь огромна, что, сожрав все что можно, она начала сама себя поедать; личинки питались своими соседями и, в свою очередь, тоже шли на корм. Мангуст славно поохотилась, перед тем как «Гарриет Тубман» уничтожил обломки, и среди оставшихся отбросов Иризарри обнаружил странные звездовидные кости взрослой крысины. Чудовище‑брандашмыг, которое поубивало людей на борту «Дженни Линд», погибло вместе с ее ядерным реактором и капитаном. Пропали несколько пассажиров и экипаж, и некому было поведать о несчастье.

Иризарри приготовился. Здешняя колония была меньше той, что сосредоточилась на «Дженни Линд», но больше личинок ему никогда не доводилось видеть вне карантина, и он готов был съесть свои инфракрасные очки, если где‑то на станции «Кадат» не рыскали крысины.

К его ногам шлепнулась мертвая личинка, ее безглазая голова была ловко отделена от членистого туловища, и через миг Мангуст материализовалась у него на плече и пронзительно щелкнула, что означало: «Иризарри! Внимание!»

Он вытянул руку на уровне плеча, и Мангуст подалась вперед, телом оставаясь на плече Иризарри и касаясь усиками его губ и шеи, но щупальца для общения она обвила вокруг его руки. Свободной рукой он поднял очки и включил фонарик, чтобы считывать цвета зверька.

Она вела себя беспокойно и нетерпеливо переливалась желтым и зеленым. И настойчиво изобразила у него на ладони букву «К».

Скверно. Это означало «крысина». Но все же лучше, чем «Б». Если бы здесь объявился брандашмыг, то они все были бы все равно что ходячие мертвецы, а станция «Кадат» уже была бы обречена так же, как и «Дженни Линд».

– Ты учуяла ее? – спросил он.

Вокруг верещали личинки.

«Почувствовала вкус», – сказала Мангуст.

Иризарри работал с ней в паре уже почти пять солнечных лет и понимал: личинки отдавали привкусом крысины, а это значит, что они недавно кормились крысячим гуано. Принимая во внимание стремительность пищеварительной системы личинок, получается, что крысина патрулирует территорию станции.

Мангуст сильнее вцепилась ему в плечо.

«К. – снова повторила она. – К. К. К.».

У Иризарри екнуло сердце. Крысина не одна. Трещины расширяются. Брандашмыг – всего лишь вопрос времени.

Начальница станции Ли не желала слышать об этом. Это читалось в ее позе, в наигранной рассеянности, в том, как она избегала визуального контакта. Вероятно, правила этой игры были ему известны лучше, чем ей. Он вторгся в ее личное пространство. Мангуст дрожала у него на шее, усики ерошили ему волосы. Даже не видя ее, Иризарри знал, что сейчас она тревожного густо‑изумрудного цвета.

– Крысина? – переспросила начальница станции Ли, тряхнув головой, – у женщины более молодой и менее угрюмой этот жест, возможно, выглядел бы кокетливо. И снова зашагала по комнате. – Вздор! Со времен моего деда на станции «Кадат» не было ни единой.

– Что не гарантирует отсутствия, заражения на данный момент, – спокойно заметил Иризарри.

Коль скоро ей охота разыгрывать спектакль, он будет сохранять хладнокровие.

– Я сказал: крысины. Во множественном числе.

– Еще возмутительней. Мистер Иризарри, если вами движет непродуманная попытка завысить гонорар…

– Отнюдь. – Он намеренно произнес это решительно, но без тени возмущения. – Начальник станции, насколько я понимаю, сейчас я скажу то, что вам слышать совсем не хочется, но вы должны ввести на «Кадате» карантин.

– Невозможно, – отрезала она, словно он попросил ее направить «Кадат» сквозь кольца Сатурна.

– Конечно, возможно! – сказал Иризарри, и она наконец смерила его взглядом, возмущенная тем, что он осмелился ей противоречить. Мангуст вонзила ему в шею коготки. Она не любила, когда он сердился.

Вообще‑то дело не в этом. Иризарри и сам знал, что ярость – пустая трата сил и времени. Данная эмоция ничего не способна решить и урегулировать. Не может вернуть то, что потеряно. Людей, жизни. То, что смыло потоком времени. Или то, что прошло, хотим мы того или нет.

Но ВОТ ЭТО…

– Вы ведь знаете, что может сотворить колония взрослых крысин, не так ли? С собранными в замкнутом пространстве людьми, которые станут для них добычей? Скажите мне, начальник станции, может, вы стали замечать, что в сараях ютится меньше народу?

Она вновь отвернулась, вычеркивая из своей космологии сам факт его существования, и сказала:

– Мистер Иризарри, данный вопрос закрыт для обсуждения. Я наняла вас для того, чтобы разобраться с предположительной возможностью заражения. И рассчитываю на то, что вы справитесь. Если вы считаете, что не в состоянии решить задачу, то, само собой, я охотно позволю вам отбыть со станции на любом корабле, который возьмет вас на борт. Полагаю, что в систему отправляется «Артур Гордон Пим», или же вы предпочитаете двинуться в направлении Юпитера?

Иризарри напомнил себе, что вовсе не обязан выиграть в этой стычке. Он может отойти в сторону, попытаться предупредить кого‑то еще, вместе с Мангустом убраться прочь с «Кадата».

– Хорошо, начальник. Но когда ваши секретари начнут исчезать, вспомните о том, что я вас предупреждал.

Когда он дошел до самых дверей, она крикнула:

– Иризарри!

Он остановился, но поворачиваться не стал.

– Я не могу, – низким голосом торопливо проговорила она, словно боялась, что ее могут подслушать. – Не могу я ввести карантин на станции. В этом квартале наша численность и так в убытке, и новый комиссар… У меня куча неприятностей, разве не понимаете?!

Он не понимал. Даже не желал в это вникать. Ибо и поэтому тоже он – странник, который никогда не хотел быть похожим на нее.

– Если Сандерсон станет известно о карантине, она прознает и о вас тоже. Мистер Иризарри, ваши документы в полном порядке для скрупулезного рассмотрения?

Он повернулся, уже раскрыв рот, чтобы сказать, что он думает о ней и ее грубых попытках шантажа, но она опередила его:

– Я готова удвоить гонорар.

В тот же миг Мангуст дернула его за волосы, и он ощутил, как рядом с его позвоночником часто и сильно бьется ее сердце. И его слова прозвучали ответом на страдания зверька, а не на предложение взятки от начальницы станции.

– Все в порядке, – сказал он. – Я сделаю все возможное.

Подобно эпидемии, личинки и крысины распространялись из одного исходного пункта – Нулевого Пациента, в данном случае им являлась щель в пространстве‑времени, сквозь которую пробралась первая личинка. По мере того как плодятся личинки, образуется все больше прорех, но именно та, самая первая особь вырастет настолько большой, чтобы превратиться в крысину. Тогда как личинки ленивы и медлительны – они твари весьма энергосберегающие, как чопорно говорят аркхемцы, – и никогда не уползают дальше, чем это необходимо для того, чтобы найти удобную плоскость для прикрепления, крысины действуют вполне обдуманно. Они охотятся поблизости от первоначальной щели, чтобы дорога к отступлению была всегда открыта. И постоянно расширяют прореху.

Личинки не представляют собой угрозы, хотя являются досадной неприятностью: расходуют ценный кислород, закупоривают сеть воздуховодов, пожирают домашних питомцев, истекают с потолков липкой жижей и противно влажно хрустят под ногами. Крысины куда как хуже, они – самые настоящие хищники. Их естественной добычей могли бы быть личинки, но они нападали на некрупных джилли или маленьких людей.

Но даже они не столь опасны, как твари, из‑за которых Иризарри не мог сомкнуть глаз во время двух отведенных на сон смен. В прорванную личинками и расширенную крысинами щель могли пробраться хищники, стоящие на самом верху этой чуждой пищевой цепи.

Брандашмыг: Pseudocanis tindalosi. Древние хроники и аркхемцы‑аскеты называли их гончими, но, само собой, собачьего в них было не больше, чем в Мангусте – кошачьего. Иризарри довелось посмотреть заархивированные видео с заброшенных станций и кораблей, где по углам герметизированных помещений появлялись мерцающие костлявые конечности брандашмыга, напоминающие усеянные шипами лапки богомола. Ему не доводилось слышать, чтобы кто‑то уцелел там, где появился брандашмыг, только если удалось чертовски быстро добраться до аварийной кабины. Больше того, даже живущие на своих допотопных кораблях аркхемцы, заводчики Мангуста и всего ее племени, признавали, что не располагают данными о ком‑нибудь, кто улизнул бы от брандашмыга.

Теперь ему нужно первому, до брандашмыгов, отыскать источник заражения и уничтожить личинок и крысин вместе с прорехой, через которую они лезли в этот закоулок вселенной. Найти щель – где‑то на протяжении многих миль инфраструктуры «Кадата». Именно поэтому Иризарри оказался в малоиспользуемом коммуникационном коридоре, где Мангуст обследовала каждый обнаруженный ими вентиляционный воздуховод.

Поблизости от облюбованных колонией шахт в переходах на станции «Кадат» разило личинками – стоял тяжелый аммиачно‑серный дух. Когда Иризарри задрал голову к вентиляционному трубопроводу, под края маски проникла мерзкая вонь. Морщась, он сломал печать кислородной системы и оттянул от лица на тугих эластичных тесемках, стараясь при этом не выпустить аппарат. Сломанный нос этот день не улучшит.

Мимо быстро пронеслась на легких ногах культист‑инженер, из‑за узости коридора ее четыре змееподобные руки были туго обмотаны вокруг туловища. У нее была вполне милая для христианина улыбка.

Мангуст была слишком сосредоточена на добыче, чтобы пугаться. Величина колонии личинок, возможно, нервировала ее, но Мангуст обожала этот запах – для нее он был словно аромат готовящегося вкусного обеда, так думал Иризарри. Она развернулась вокруг его головы, наподобие капюшона, выпустила щупальца и вся так и сверкала, когда тянулась к вентиляционному отводу. Он чувствовал, как подрагивали все ее мышцы и усики, и повернулся в ту сторону, куда была обращена ее остренькая клиновидная мордочка.

Иризарри чуть не опрокинулся назад, когда нос к носу столкнулся с незнакомцем, о существовании которого здесь даже не подозревал. Это оказалась женщина среднего роста и ничем не примечательного телосложения, ее каштановые волосы были гладко зачесаны назад и убраны в тугую кичку; очень бледная кожа слегка рдела на скулах, словно инфракрасные светофильтры костюма защищали ее не полностью. Она была одета в глянцевую космически‑черную униформу с тускло‑серебристыми погонами, на каждом запястье красовалось по четыре оловянных цветных браслета. В районе сердца на костюм крепилась эмблема с изображением стилизованного солнца и тандема Земля‑Луна.

Комиссар. Она равнодушно восприняла нарочитую демонстрацию сенсорных средств Мангуста.

Зверек, словно испуганная актиния, всосал в себя усики и теплой шейкой прижался к голове Иризарри там, где у него уже редели волосы. Странно, что Мангуст вообще не спряталась под рубашкой: шеей он чувствовал, как она дрожит.

Комиссар не подала руки. Сказала:

– Господин Иризарри? Непросто вас отыскать. Я полковник разведки Садхи Сандерсон. Пожалуйста, ответьте на несколько вопросов.

– Я, э‑э‑э… сейчас немного занят, – заметил Иризарри.

И неловко добавил:

– Мэм…

Меньше всего ему хотелось задеть ее неучтивостью.

Сандерсон посмотрела на Мангуста и сказала сухим, словно порошок, голосом:

– Да, по‑видимому, вы охотитесь. Я хочу поговорить об этом тоже.

О черт! Целых полтора дня ему удавалось держаться подальше от комиссара, что оказалось очень непросто, учитывая очевидную напряженность между Ли и Сандерсон и то, что он слышал в казарменном городке: все джилли до смерти боялись Сандерсон, и, похоже, ни у кого не находилось доброго словечка для Ли. Даже христиане, поджав тонкие губы, могли сказать только, что она докучает им не очень сильно. Как‑то раз Иризарри на целых полгода застрял на стальном корабле вместе с христианской конгрегацией, тогда он и оценил их стремление хорошо обо всех отзываться; он точно не знаk, было ли так предписано их верой, или же они придерживались соответственной тактики выживания, но, когда старец Доусон произнес: «Она не причиняет нам очень сильного беспокойства», Иризарри совершенно верно понял, что это означает.

О Сандерсон говорили и того меньше, и Иризарри мог их понять: экстремистские культы и правительство не в восторге друг от друга. Зато он с избытком наслушался разговоров шахтеров и портовых рабочих, а в особенности экипажа конфискованного стального корабля, отзывавшихся о ней с грубоватым красноречием. Суть сводилась к тому, что полковник Сандерсон здесь появилась недавно, наводила порядок и не входила в число женщин, с которыми хочется переспать.

– Я с удовольствием приду к вам в офис через час или, может, два? – предложил он. – Дело в том, что…

Мангуст пуще прежнего вцепилась ему в голову, притом так неожиданно и сильно, что Иризарри даже вскрикнул. Пока он предпринимал слабые попытки отделаться от полковника Сандерсон, головка зверька тянулась назад к трубопроводу и теперь уже почти туда всунулась, а радужная шейка вытянулась на полтора фута.

– Господин Иризарри?

Он предостерегающе поднял руку, потому что сейчас было не до разговоров, и снова вскрикнул, когда Мангуст потянулась вниз и вцепилась в нее. Он зарекся не забывать, насколько подвижно и текуче ее тело, ведь оно на самом деле представляло собой не более чем компромисс с измерением, в котором он мог ее ощущать, но порой Мангуст все равно его удивляла.

А потом Мангуст произнесла: «Нагайна», и он бы выругался вслух, если бы рядом не стояла и не хмурила брови полковник Сандерсон. За исключением брандашмыга – а он теперь мог появиться в любое время, не забывай, Иризарри, – размножающаяся крысина была самой большой неприятностью, какую только можно себе вообразить.

– Кажется, ваш чешир взволнована, – заметила Сандерсон совершенно спокойным голосом. – Проблемы?

– Есть ей очень хочется. И, ну… она чужих не любит. – И это была правда, как и все то, что можно сказать про Мангуста, а неистовые цвета, струящиеся по ее усикам, давали ему представление о том, что вытворяют за его головой ее хроматофоры.

– Вижу, – сказала Сандерсон. – Кобальтовый и желтый, этот пунктирный рисунок вместе с входом и выходом из фазы означает, что она настроена агрессивно, но это же страх, не так ли?

Что бы ни собирался сказать Иризарри, это замечание заставило его замолчать. Он моргнул – совсем как джилли, злобно подумал он, – и осознал, что отшатнулся назад, только когда сквозь комбинезон почувствовал, что прижался к перегородке.

– Знаете, – доверительно и явно ерничая, сказала Сандерсон, – в этом коридоре разит личинками. Дайте угадаю: дело не только в личинках.

Иризарри все еще был озадачен ее способностью считывать цвета Мангуста.

– Что вам известно о чеширах?

Она улыбнулась ему так, словно он был учеником‑тугодумом, и сказала:

– Кое‑что известно. На «Дженни Линд» я служила лейтенантом – там, на борту, был чешир, и я видела… Господин Иризарри, однажды увидев такое, вовек не забудешь.

У нее на лице промелькнуло непонятное выражение – внезапно появилось и тут же исчезло.

– Погибшего на борту «Дженни Линд» чешира звали Демон, – осторожно произнес Иризарри. – Ее напарником был Длинный Майк Слайдер. Вы их знали?

– Слайдер Джон, – сказала Сандерсон, глядя на свои ногти. – Он был известен под именем Слайдер Джон. Хотя имя чешира вы назвали правильно.

Когда комиссар снова взглянула на него, изгиб аккуратно выщипанной брови поведал ему о том, что ее не удалось одурачить.

– Верно, – согласился Иризарри. – Слайдер Джон.

– Мы дружили, – покачала головой Сандерсон. – Тогда я была совсем юной и получила первое назначение: меня поставили связным Демона. Спайдер Джон любил говорить, что у нас с ним одна профессия. Только я не смогла заставить капитана поверить ему, когда он пытался донести до нее, насколько плохо обстоят дела.

– Как же вам удалось уцелеть, когда появился брандашмыг? – спросил Иризарри.

Он не был глупцом и понимал, что ее внезапная откровенность была не чем иным, как попыткой втереться в доверие, но все же отчаяние и застарелая печаль звучали искренне.

– Вначале он напал на Слайдера Джона – должно быть, знал, кто ему угрожает больше всех. А Демон – она набросилась на него, хотя монстр был в пять раз крупнее. Она дала нам время добраться до аварийного плота, а капитан Головнина успела перевести системы в ручной режим.

Она помолчала.

– Знаете, я его видела. Так, мельком. Он лез через эту… эту прореху в мироздании, словно большой гончий пес, который протискивается узловатыми лапами сквозь дыру в одеяле. Не один год я задавалась вопросом, уловил ли он мой запах. Знаете, стоит им почуять добычу, они никогда не остановятся…

Она умолкла и подняла глаза, встретившись с ним взглядом. Он никак не мог решить, означала ли морщинка между ее бровей смущение, оттого что она рассказала ему так много, или же продуманное ожидание его ответа.

– Так. Значит, если я правильно вас понял, вы узнали этот запах.

У нее была привычка отвечать вопросом на вопрос:

– Я права насчет крысин?

– Матка, – кивнул он.

Она содрогнулась.

Иризарри глубоко вздохнул и отошел от люка.

– Полковник Сандерсон, чтобы успеть добраться до нее, нужно идти прямо сейчас.

Она прикоснулась к микроволновому импульсному пистолету у бедра и предложила:

– Хотите, составлю вам компанию?

Он не хотел брать напарника. Ей‑ей, в самом деле, не желал. Но даже если б захотел, то его выбор бы не пал на комиссара станции «Кадат». Но не мог же он ее обидеть отказом… к тому же у него не было лицензии на ношение оружия.

– Ну хорошо, – согласился он и понадеялся, что голос не выдал чувств. – Только не вставайте на пути у Мангуста.

Полковник Сандерсон одарила его мрачной и жесткой улыбкой и заверила:

– Даже не подумаю!

Хуже живых личинок смердели разве что наполовину съеденные.

– Придется пройтись пылесосом по всему сектору, – заметила Сандерсон: ее дыхание со свистом вырывалось из фильтров.

«Если, конечно, мы проживем достаточно долго, для того чтобы это понадобилось», – подумал Иризарри, но у него хватило ума промолчать. Нельзя с политиканом говорить о поражении. И если вам настолько не повезло привлечь к себе внимание сего персонажа, тогда по крайней мере не нужно высказывать ему свое мнение.

Мангуст бежала впереди, но Иризарри обратил внимание, что она старалась держаться в пределах света его фонаря и как минимум один усик зверька был все время направлен на него и Сандерсон. Когда они имели дело с обычным заражением, Мангуст опрометью носилась по потолкам и оставляла после себя клочки растерзанной плоти и струи биолюминесцентной жижи. На сей раз она аккуратно пробиралась вперед, трепетными усиками исследуя перед собой поверхность, и напоминала Иризарри паука или отправившегося на разведку осьминога.

Он шел за Мангустом и следил за ее цветами, которые теперь стали тусклыми, выражая осторожность. На перекрестках она останавливалась, в каждом направлении пробовала воздух и поджидала, когда ее нагонит эскорт.

Служебные туннели станции «Кадат» обычно были достаточно высокими, Иризарри и Сандерсон могли идти по ним гуськом, выпрямившись во весь рост, но пару раз приходилось ползти на животе по подсохшей слизи личинок. Иризарри казалось – по крайней мере, он надеялся, что ему это только кажется, – что он чувствует истончение и растяжение реальности, он видел это в изгибах туннелей и покореженных панелях под ногами. Он как будто примечал размытые тени, слышал шепчущие звуки, улавливал нечеткие запахи, словно что‑то здесь уже почти материализовалось.

Мерещится – так он твердо заверил себя, понимая при этом, что слово неправильное и неверно отображает действительность. Но когда он снова упал на живот, чтобы протиснуться через крохотный лаз, заваленный свежими трупами только что убитых личинок, ему понадобилась вся его выдержка.

Расчищая проход, он чуть не врезался в Мангуста, которая бросилась к нему и забилась за пазуху. Ее щупальца скрючились, а сама она была настолько близка к тому, чтобы перейти в иную фазу, что превратилась в теплую тень. Но когда Иризарри увидел, что находится по ту сторону лаза, то пожалел, что ему больше не мерещится.

Его взору предстал один из станционных центров по сбору и переработке отходов: чаша метров десять в диаметре, резко сужающаяся к центру, где была навалена куча мусора. В подобных местах обычно встречаются незначительные заражения личинками. Предполагается, что корабли и станции должны быть свободны от паразитов, но на деле выходит так, что при совместном пользовании космическими трассами вместе с буджумами это невозможно. При этом на станции «Кадат» кто‑то манкировал своей работой.

Сандерсон коснулась его колена, и Иризарри поспешно отодвинулся так, чтобы она смогла пробраться к нему. Внезапно он почувствовал благодарность за то, что она рядом. Ему вовсе не хотелось бы оказаться здесь одному.

Никогда Иризарри не доводилось видеть столь масштабного заражения личинками, даже на «Дженни Линд». Весь свод помещения был густо усеян их похожими на слизняков телами, длинные языки приманками свешивались на полметра вниз. Повсюду порхали маленькие твари: молоденькие крысины, полупрозрачные в данном сдвиге фазы. Пока Иризарри смотрел на все это, одна из них наткнулась на колонию гигантских слизняков, и личинка тут же среагировала с неожиданной силой. Шансов у крысинки не было.

«Нагайна, – сказала Мануст. – Нагайна. Нагайна. Нагайна».

В самом деле, среди мусора в яме шевелилось что‑то огромное. И это еще не все. То неприятное ощущение давления, которое Иризарри отметил раньше, – чувство, что на тебя смотрит множество глаз, костлявые тела льнут к той хрупкой материи, которая до поры сдерживает их, – здесь усиливалось вплоть до того, что он почти ощутил прикосновение к шее не вполне вошедших в фазу усиков.

Сандерсон, сжимая в руке пистолет, подползла к нему. Похоже, Мангуст была не против того, что комиссар рядом.

– Что это там, внизу? – прошипела Сандерсон.

– Яма для размножения, – ответил Иризарри. – Чувствуете? Некое странное ощущение растяжения во вселенной?

Сандерсон кивнула и сказала:

– Полагаю, вас вряд ли обрадует то, что я ощущала это и раньше…

Как ни печально, Иризарри вовсе не удивился.

Сандерсон спросила:

– Что будем делать?

Вопрос ошарашил Иризарри, что, по‑видимому, читалось у него на лице даже под маской, потому что комиссар резко высказалась:

– Вы же специалист. Начнем с того, что вы именно поэтому появились на станции «Кадат» и поэтому начальнику станции Ли так сильно не хотелось, чтобы я узнала об этом. Хотя я не понимаю, каким образом она собиралась и впредь скрывать столь обширное заражение.

– Всегда можно сослаться на диверсию, – рассеянно проговорил Иризарри. – Обвинить христиан. Или джилли. Или же разбушевавшихся спейсеров, наподобие экипажа «Карузо». Полковник, такое то и дело случается. Появляется кто‑то вроде меня и Мангуста и вычищает личинок, затем власти станции принимают крутые меры против того, кто им больше всего докучает, и жизнь снова налаживается. Только начальник Ли ждала слишком долго.

Матка снова начала рожать. Размножающиеся крысины медлительны – гораздо менее расторопны, чем молодые особи или сексуально неактивные взрослые разбойники, – потому что они защищены доспехами, наподобие титановых броненосцев. Если им грозит опасность, они действуют двумя способами. Детеныши сбегаются к матери, которая затем сворачивается в шар, и расправиться с ними можно только боевым ядерным оружием. Или же мамаша выходит на тропу войны. Иризарри как‑то раз довелось повидать, как обозлившаяся матка уничтожила на стальном корабле целый отсек; им чертовски повезло, что она не разнесла весь корпус.

Стоит крысинам начать плодиться, как вот эта матка, они могут произвести на свет десять‑двадцать детенышей в день на протяжении периода от недели до месяца, в зависимости от кормовой базы. Чем больше рождается молодняка, тем тоньше становятся стены мира, тем ближе появление брандашмыгов.

– Первое, что нам нужно сделать, – сказал он полковнику Сандерсон, – это немедленно убить матку. Затем вы установите на станции карантин и отправите партии волонтеров истреблять крысин, чтобы они не смогли вывести другую матку, или превратиться в нее, или черт его знает, как там это у них работает, я понятия не имею. Это гнездо придется вычищать огнем, с другими попробуем разобраться мы с Мангустом. Только огонь, полковник Сандерсон. Личинкам глубоко наплевать на вакуум.

Полковник могла бы отчитать его за некорректную речь; она этого не сделала. Просто кивнула и спросила:

– Как мы убьем матку?

– Да уж, вот это вопрос, – промолвил Иризарри.

Мангуст издала резкий щелкающий звук, что у нее означало: «Иризарри!»

– Нет, – отрезал Иризарри. – Мангуст, не смей…

Но она не обратила на запрет никакого внимания. Мангуст не могла больше терпеть и ждать, пока Иризарри завершит странные взаимодействия с представителями своего рода. Она была Рикки‑Тикки‑Тави, а матка – Нагайной. и Мангуст знала, что должно произойти. На ходу меняя фазу, она катапультировалась с его плеча; Иризарри теперь уже никак не мог отозвать ее назад, потому что связь между ними прервалась. Не прошло и секунды, а он уже не знал где Мангуст.

– Вы умеете обращаться с этой штуковиной? – спросил он полковника Сандерсон, показывая на ее пистолет.

– Вполне, – ответила она, и брови ее снова полезли на лоб. – Только, простите, разве не для этого предназначены чеширы?

– Они хороши против крысин, само собой. Но… полковник, вы когда‑нибудь видели матку?

По всей яме заверещали личинки, им тут же хором ответили соседи. Мангуст взялась за дело.

– Нет, – покачала головой Сандерсон, не сводя глаз с того места, где горбилась, неуклюже барахталась и, наконец, встала матка, стряхнув с себя полупрозрачных детенышей и загрызенных личинок. – О боже!..

Описать крысину невозможно. Нельзя даже смотреть на нее дольше нескольких секунд кряду, тут же начинается мигрень. Эти разбойники – просто неясные кляксы теней. Матка же, массивная, защищенная броней, не обладала никакими характерными особенностями, за исключением омерзительной слюноточивой заостренной пасти. Иризарри не знал, есть ли у нее глаза и нужны ли они ей.

– Она может ее убить, – сказал он, – но только если доберется до ее нижней части. В противном случае нам придется ждать до тех пор, пока матка полностью развернется, и…

Он содрогнулся.

– Мне повезет, если удастся найти хоть какие‑то ее останки для похорон. Итак, сейчас мы, полковник, сделаем вот что: нам надо изрядно разозлить эту тварь, чтобы дать Мангусту шанс. Или же…

Тут он подумал, что вообще‑то это не входило в служебные обязанности полковника Сандерсон.

– Если вы одолжите мне пистолет, вам не обязательно здесь оставаться.

Она посмотрела на него очень яркими темными глазами, потом перевела взгляд на матку, которая медленно поводила бесформенной головой туда‑сюда, пытаясь выследить Мангуста.

– Даже не мечтайте, господин Иризарри, – сухо отрезала она. – Говорите, куда целиться.

– Стрельба не может ей навредить, – предупредил Иризарри, и Сандерсон кивнула в ответ.

Хотя она не поверила, пока не выстрелила, а матка даже не заметила этого. Но Сандерсон не сдавалась. Сжав губы, она устроилась поудобней и снова выстрелила, целясь матке в лапы, как велел Иризарри. Лапы как таковые у нее уязвимыми не назовешь, зато они чувствительны – выстрел в лапы для нее гораздо серьезней, чем выстрел в голову для человека. Но, даже несмотря на это, чудовище по‑прежнему полностью сосредоточилось на Мангусте, которая гоняла верещащих личинок по всей окружности логова, и, чтобы оно наконец повернуло башку к людям, пришлось пальнуть еще раза три, целясь в то же самое место поблизости от передней лапы.

Матка взвыла:

– Уаааурррргггг!

На Иризарри и Сандерсон хлынул рой крысин‑подростков.

– Ох, черт! – выругался Иризарри. – Постарайтесь их не убить.

– Прошу прощения, постараться не убить – кого?

– Если мы перебьем слишком много молодняка, матка решит, что мы скорее представляем собой угрозу, чем досадную неприятность. Тогда она свернется в шар, и у нас появится шанс разделаться с ней, только когда она вновь выпрямится. А к этому времени здесь наплодится куда больше крысин.

– И вполне возможно, появится брандашмыг, – закончила Сандерсон.

Она смахнула наполовину материализовавшуюся крысину, пытавшуюся обернуться вокруг разогревшегося пистолета.

– Если мы достаточно долго простоим неподвижно, – проговорил Иризарри, – они могут высосать из нас столько тепла, что нам грозит переохлаждение. Но они не кусаются, пока маленькие. Когда‑то я знавал одного чеширмена, который божился, что они питаются, забираясь в пузо матки, где лакают то, что она переваривает. Я все же надеюсь, что это неправда. Давайте, цельтесь ей в лапы.

– Будет сделано.

Иризарри не мог не признать: Сандерсон тверда как ската. Он стряхивал крысин‑подростков с них обоих. Мангуст в темноте продолжаю резню, а Сандерсон, раз найдя цель, палила точно и размеренно. Она не промахивалась, не пыталась мудрить. Только сквозь зубы заметила через некоторое время:

– Знаете, батарея моего пистолета не вечна.

– Знаю, – отвечал Ириззари. – Но вы хорошо стреляете. Действенно.

– Откуда вы знаете?

– Она злится.

– Откуда вы знаете?

– По ее воплям.

Матка‑крысина перешла от рыка «уооааауррррргг» к гортанным угрожающим крикам и пронзительному визге.

– Она нам грозит. Продолжайте стрелять.

– Хорошо, – кивнула Сандерсон.

Иризарри смахнул очередную парочку крысиного молодняка с ее головы. И пытался не думать, отчего взрослые крысины не явились на помощь матке, попавшей в беду? Как далеко они разбежались по станции «Кадат»? Насколько большую территорию они уже считают своими охотничьими угодьями и не пришло ли время для второй матки? Скверные вопросы. Все как один.

– Люди в последнее время не исчезали? – спросил он у Сандерсон.

Она не взглянула на него и ответила не сразу:

– Ничего такого, что выглядело бы именно как исчезновение. Так уж повелось, что население у нас на станции постоянно меняется, от властей никто не в восторге. И если честно, у меня было столько хлопот с начальницей станции, что я не уверена в достоверности информации, которой располагаю.

Хотя комиссару нелегко будет переварить услышанное, Иризарри сказал:

– Скорее всего, в яме лежат человеческие кости. И в их тайниках тоже.

Сандерсон начала было отвечать, но тут матка решила, что ее терпение лопнуло. И, широко разинув пасть, двинулась к ним через груды мусора и трупов.

– Что теперь? – спросила Сандерсон.

– Продолжайте стрелять, – велел Иризарри. – Мангуст, где бы ты ни была, пожалуйста, приготовься.

Он был на семьдесят пять процентов уверен в том, что крысина встанет на задние лапы, когда приблизится к ним. Этих тварей мудрыми не назовешь, в этом они не похожи на чеширов, но все же они по‑своему умны. Они знают, что самый быстрый способ лишить человека жизни – это обезглавить его, а следующий быстрейший способ – вспороть живот, а этого стоя на четвереньках не сделаешь. Для брюха матки люди не представляли угрозы; Сандерсон со своим пистолетом доставляла крысине неприятные ощущения, но пробить шкуру не могла.

План был опасный – целых двадцать пять процентов за то, что они с Сандерсон погибнут в жутких корчах, сожранные монстром, – но он все же сработал. Матка встала на задние лапы, замахнулась для удара громадной бесформенной передней конечностью, собираясь снести голову Сандерсон или, возможно, размозжить ее о ближайший люк, но тут неожиданно материализовалась в фазу подле крысины яростная Мангуст, готовая разить врага когтями, зубами и двухдюймовыми щупальцами с острыми краями.

Крысина взвыла и свернулась в шар, но было поздно. Мангуст уже завладела ее краями – Иризарри даже не знал, каким словом это назвать. Вагина? Клоака? Яйцеклад? То, откуда появлялись на свет малютки‑крысины. Единственное уязвимое место матки. Куда Мангуст просунула узкий клин головы и когтистые передние лапы и начала рвать.

Не успела крысина дотянуться до нее, как все податливое тело Мангуста полностью скользнуло внутрь, и матка – визжащая, скребущая лапами – была обречена.

Иризарри взял Сандерсон за локоть и сказал:

– Теперь отходим, очень медленно. Пусть леди докончит начатое.

Иризарри собирался покинуть очищенный «Кадат».

Он без труда нашел для себя и Мангуста каюту на судне – после того как одна‑две группы волонтеров повидали зверька в деле, а история о схватке с маткой‑крысиной стала передаваться из уст в уста, Иризарри пришлось чуть ли не палкой отбиваться от капитанов стальных кораблей. В конце концов он принял предложение капитана буджума «Эрик Жанн»; у капитана Альварез был долгосрочный спасательный контракт в поясе Койпера – «прибираться после ледовых шахтеров», как она сообщила с ухмылкой, – и Иризарри почувствовал, что спасательная экспедиция – как раз то, что ему нужно. Там для Мангуста найдутся обширные охотничьи угодья, и ничья жизнь не будет подвергаться опасности. Для буджума даже брандашмыг – незначительная неприятность, что‑то вроде несварения желудка.

Из офиса начальника станции Иризарри забрал причитавшуюся сумму – причем ему даже не пришлось разговаривать с начальницей станции Ли, которая, как поговаривали, больше не собиралась оставаться на руководящем посту. Можно или быть бестолковым руководителем, или раздражать своего комиссара. Нельзя делать сразу и то и другое. Было настолько очевидно, что секретарю совершенно не хочется беспокоить начальницу, что она просто сказала:

– Вот контракт.

Она усадила его и улыбнулась. И выдала гонорар, впрочем, не обещанный удвоенный, хотя Иризарри лишних денег не ждал. Только то, что ему причиталось.

Итак, Иризарри было чем заняться. Он принес Мангуста на «Эрик Жанн», и, насколько они с капитаном Альварез могли судить, буджум с чеширом понравились друг другу. Он купил новое белье и позволил Мангусту подобрать себе серьги. Потом продолжил транжирить, ибо пока находился на станции «Кадат» и хотел извлечь из этого максимальную пользу. Он накупил для своей читательницы книг, в том числе «Ветер в ивах». Со странным умиротворением он предвкушал долгие вечера за Нептуном: он будет читать Мангусту и узнает, что она думает о Крысе, Кроте, Жабе и Барсуке.

Умиротворенность – или же ее близкое подобие, – столь несвойственная Израилю Иризарри при его образе жизни.

Он освободил комнату в казарме для приезжих, закинул через плечо сумку посадил на другое плечо Мангуста и был уже поблизости от дока буджума «Эрик Жанн», когда сзади его кто‑то окликнул по имени.

Полковник Сандерсон.

Он застыл на середине шага, разрываясь между желанием обернуться и поздороваться и трусливо удрать как заяц, и тут она поравнялась с ним.

– Мистер Иризарри, – сказала она. – Я надеюсь, что смогу вас чем‑нибудь угостить перед отъездом.

Он не мог удержаться и подозрительно взглянул на нее. Она протянула ладони, показывая, что в руках у нее ничего нет.

– Правда. Без угроз, без обмана. Просто выпьем вместе. Хочу вас поблагодарить. – Она ухмыльнулась, ибо понимала, насколько странно звучат эти слова из уст комиссара.

И если бы на ее месте был любой другой комиссар, Иризарри бы не поверил. Но он видел, как Сандерсон твердо стояла перед крысиной‑маткой, и видел, как она отвернулась, и ее вырвало, когда она хорошенько рассмотрела то, что сделала с монстром Мангуст. Если ей хотелось его поблагодарить, он был обязан смирно принять ее признательность и посидеть с ней.

– Хорошо, – согласился он.

И неловко добавил:

– Спасибо.

Они отправились в один из туристических баров «Кадата»: яркий, затейливый и жизнерадостный, совершенно непохожий на простые железобетонные бары, к которым привык Иризарри. Но он понимал, почему Сандерсон выбрала именно этот. Здесь никто, за исключением, может, бармена, не подозревал, кто она такая. Пристальный взгляд его широко раскрытых глаз означал, что их обслужат на высшем уровне: быстро и без лишних слов.

Иризарри заказал «Розовую даму» – ему нравился этот коктейль, и Мангуст от восторга сделалась такого же розового цвета с розетками в тон к вишне Мараскино. Сандерсон заказала неразбавленное виски, которое едва ли походил на то, что пробовал Иризарри в свою бытность на планете. Она отпила изрядный глоток, поставила бокал на стол и начала разговор:

– Мне так и не удалось спросить у Слайдера Джона вот что: как ты заполучил своего чешира?

С ее стороны вспомнить о Спайдере Джоне и Демоне было умно, но Иризарри все равно не был уверен, что она достойна выслушать его историю. Когда молчание затянулось, Сандерсон снова взяла бокал, глотнула и заявила:

– Мне известно, кто вы.

– Я никто, – сказал Иризарри.

Он не позволил себе напрячься, потому что для Мангуста этот сигнал не прошел бы незамеченным, а она была довольно‑таки раздражительна, и он не знал, что она вытворит. Может, она сочтет вполне уместным разодрать Сандерсон физиономию.

– Я обещала, – напомнила Сандерсон. – Никаких угроз. Я не пытаюсь вас выследить, не задаю вопросов о той даме, с которой вы раньше работали. Я просто спрашиваю вас о том, как встретились вот с этой. Причем вы не обязаны мне отвечать.

– Верно, – мягко проговорил Иризарри. – Не обязан.

Но Мангуст, все еще розовая, обвилась вокруг его руки, исследуя бокал – никоим образом не содержимое, ибо запах алкоголя отбивал у нее всякий интерес, но перевернутый вверх тормашками конус на соломинке в бокале. Она питала пристрастие к геометрии.

В этой истории не было ничего такого, что могло бы кому‑нибудь навредить. И потому он рассказал:

– Тогда я пробирался мимо лун Юпитера… о, уже целых пять лет назад. По иронии судьбы, я застрял на карантине. Не из‑за паразитов, виной тому была черная гниль. Попал туда надолго, это было… ужасно.

Он взглянул на нее и увидел, что ему совсем не обязательно тщательно обдумывать слова.

– Там же застряли в своем громадном допотопном корабле аркхемцы. И когда нормированная вода совсем иссякла, нашлись такие, которые сказали, что аркхемцам ее давать не надо, – сказали, что, если бы дело обернулось по‑другому, они бы нам точно пить не дали. И тогда, когда аркхемцы послали одну из своих дочерей во имя искупления…

Он до сих пор помнил ее жуткий крик, когда в детском голосе звучал ужас зрелой женщины. Содрогнувшись, он продолжал:

– Я поступил единственно возможным для себя образом. После чего мне было безопасней находиться на их корабле, чем на станции, поэтому я провел с ними некоторое время. Их Профессоры позволили мне остаться. Они люди неплохие…

И вдруг поспешно добавил:

– Не скажу, что понимаю, во что они верят или почему, но они были добры ко мне, они делились водой с командой корабля. И само собой, у них были чеширы. Повсюду чеширы – наичистейший стальной корабль из всех, которые мне довелось повидать. Ко времени окончания карантина народился помет. Джемима – маленькая девочка, которой я помог, – настояла, чтобы мне отдали лучшего детеныша, им оказалась Мангуст.

Мангуст, которая знала, как складываются губы Иризарри при произнесении ее имени, начала урчать и нежно тереться головкой о его пальцы. Он приласкал ее, чувствуя, как отпускает напряжение, и сказал:

– К тому же, до того как начались все эти сложности, я хотел стать биологом.

– Ха! – выдохнула Сандерсон. – Вам известно, кто они?

– Прошу прощения? – Он все еще размышлял об аркхемцах, приготовившись к обычным вопросам из разряда суеверной чепухи: демоны они, колдуны или ни то ни се.

Но Сандерсон сказала:

– Чеширы. Знаете, кто они?

– Что вы подразумеваете, спрашивая, кто они? Они чеширы.

– После Демона и Спайдера Джона… Я кое‑что почитала и нашла Профессора или даже двух – да, аркхемцев, – чтобы задать им вопросы. – Она чуть улыбнулась. – Занимая этот пост, я обнаружила, что люди часто с готовностью отвечают на мои вопросы. И я выяснила. Они брандашмыги.

– Полковник Сандерсон, не хочу показаться невежливым…

– Полувзрослые брандашмыги, – продолжала Сандерсон. – Обученные, плодящиеся и целенаправленно остановленные в росте так, чтобы никогда не достичь полной зрелости.

Тут Иризарри понял, что Мангуст внимательно следит за происходящим: она поймала его руку и заявила весьма категорично: «Нет».

– Мангуст с вами не согласна, – сказал он и неожиданно для себя заметил, что улыбается. – И право же, я полагаю, что это должно бы быть ей известно.

Брови Сандерсон поползли на лоб, и она спросила:

– А что Мангуст думает – кто она?

Иризарри передал ей вопрос, и Мангуст тут же выдала ответ, растворяя розовый цвет золотистым и кремовым: «Ягулар». Но за этим ответом сквозил трепет неуверенности, словно она не была полностью убеждена в том, что заявила столь решительно. А затем она сказала, совсем как девчонка‑подросток энергично мотнув головой в сторону полковника Сандерсон: «Мангуст».

Сандерсон по‑прежнему внимательно смотрела на него:

– Ну?

– Говорит, что она Мангуст.

Да, Сандерсон в самом деле не пыталась его запугать и не играла в сложные политические игры, потому что на ее смягчившемся лице расцвела искренняя улыбка, и она сказала:

– Конечно же, она Мангуст.

Иризарри сквозь зубы всосал полный рот сладкой жидкости. И вспомнил, как Сандерсон рассказывала о появившемся на борту «Дженни Линд» брандашмыге, который, извиваясь, пролезал через растянутые бреши в мирозданье, словно тощий смертоносный щенок, разрывающий одеяло.

– Как можно приручить брандашмыга?

Она пожала плечами:

– Если бы я знала, то была бы аркхемцем, верно?

Сандерсон медленно протянула руку тыльной стороной к Мангусту и дал ей понюхать. К удивлению Иризарри, Мангуст робко обвила усиком запястье Сандерсон.

Полковник наклонила голову, ласково улыбалась и не шевелила рукой.

– Но если попытаться предположить, то я бы сказала, что это можно сделать с помощью умения находить друзей.

Элизабет Бир и Сара Монетт
ГИБЕЛЬ «ЛАЗАРЕТА „ЧАРЛЬЗ ДЕКСТЕР“»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Через шесть недель невольного бездействия на станции «Фарадей» Синтия Фейерверкер позарез нуждалась в работе. Она больше не могла ждать, пока подвернется что‑нибудь приличное, потому что подошел срок уплаты налога на кислород. Не обязательно работать врачом, чтобы понять, что ожидает беднягу, которому придется дышать вакуумом.

Не обязательно, но Синтия как раз и работала врачом. До недавнего времени, пока ее не обвинили в халатности и незаконных экспериментах. Все это случилось прямо тут, на станции «Фарадей», шесть недель назад. Наверное, стоило радоваться, что команда буджум‑корабля «Ричард Тревитик» высадила ее на станции, а не скормила звездолету, но особой благодарности она почему‑то не ощущала. Во‑первых, ее врачебные навыки неоднократно спасали и корабль, и членов экипажа от последствий пиратских атак. А во‑вторых, перед тем как высадить ее, команда конфисковала все медицинские инструменты и препараты. Более того, всем обитателям станции стала известна причина высадки.

Практически та же высшая мера, только немного растянутая во времени, перевариться в чреве буджума с прочим мусором вышло бы гораздо быстрее.

Ледяное отчаяние привело Синтию в арендованный офис станции и усадило за металлический стол. Оно же заставило ее смотреть в лицо лысого старого архамерца, чьи дряблые щеки дрожали при каждом слове. Кожа была такая темная, что Синтия едва могла разглядеть затейливый узор из татуировок, черный на темно‑коричневом.

– Ваше прошлое меня не волнует, доктор Фейерверкер, – сказал он. Рукава были сантиметров на пять короче, чем нужно, и. когда он жестикулировал, обнажались запястья. – Буду с вами откровенен. Нам нужны ваши навыки, но нет никаких гарантий, что кто‑то из нас вернется с этого задания живым.

Синтия обхватила руками колено. Перед собеседованием она потратила последние кредиты на общественный душ и бумажный костюм, но любой внимательный взгляд заметил бы ее осунувшееся лицо и синяки на локтях, свидетельствовавшие о ночах, проведенных на полу в коридорах тех‑ блока.

– Вы сказали, что это миссия по эвакуации обломков крушения. Как я понимаю, у нас могут появиться конкуренты. Пираты и прочее…

– Не говоря уже об общественной опасности, которая может возникнуть при захвате архамерского корабля.

– Если я останусь здесь, меня тоже ждет общественная опасность. В шлюзовой камере. Я – хороший врач, профессор Уандрей. Я не причинила вреда ни одному пациенту, меня лишили лицензии совсем по другой причине.

– Не‑е‑ет, коне‑е‑ечно, – согласился он, растягивая слова, просматривая ее резюме на внутреннем мониторе. – Всего лишь за то, что вы стремились к запрещенным знаниям.

Она пожала плечами и обвела рукой офис.

– Галилей, Дерлет и Чен тоже стремились к запрещенным знаниям. Посмотрите, куда нас это привело.

На скрипучую и протекающую станцию на орбите Сатурна, насквозь провонявшую аммиаком, несмотря на все усилия дезинсекторов, отрабатывающих двойные смены, лишь бы сдержать натиск товов. Она посмотрела прямо в глаза работодателю и решила рискнуть.

– Профессору‑архамерцу следовало бы отнестись к этому с большим пониманием.

Некогда полные губы Уандрея давно высохли и стали тонкими из‑за радиации, проникающей сквозь защиту стальных кораблей. И все же, несмотря на его отвисшие щеки и веки, некрасивое лицо преображалось и становилось почти прекрасным, когда он улыбался.

Синтия немного подождала, чтобы убедиться, не скажет ли он чего‑нибудь, и добавила:

– Вы же знаете, что у меня с собой нет никаких препаратов.

– У нас найдутся запасы. И потом, корабль, который мы собираемся эвакуировать, это летающий госпиталь «Лазарет „Чарльз Декстер“». На его борту вы раздобудете все, что вам нужно. Как старший офицер корабля «Ярмулович астрономика» я обещаю вам полную долю прибыли от продажи добычи. А также у вас будет право первого выбора во всем, что касается медицинских препаратов и технологий.

Холодок подозрения побежал по ее шее.

– А что еще вы собираетесь найти на борту госпиталя, профессор?

– Информацию, – ответил он. – Исследования. «Ярмулович астрономика» – архивный корабль.

Еще один рискованный вопрос.

– Что случилось с вашим предыдущим судовым врачом?

– Аневризма, – ответил он. – Девушка была совсем юной, и все произошло так быстро, что никто не смог бы ей помочь. Трудилась в подмастерьях и только‑только начала свою практику. Со временем мы возьмем к себе другого врача с братского корабля, но в данный момент ни на «Фарадее», ни на расстоянии трех дней пути нет других архамерских кораблей. Если мы не отправимся в путь немедленно, потеряем возможность захватить этот корабль.

– На сколько частей будет поделена добыча?

«Полная доля» звучит хорошо, пока тебе не скажут, что добычу разделили на десять тысяч частей.

– Полная доля равна одному проценту, – ответил он.

Девушка откинулась на спинку кресла; никакая самодисциплина в мире не смогла бы удержать ее от этого. Дисциплина вообще никогда не была ее сильной стороной. Ей предлагали слишком много, похоже на ловушку.

Даже на один процент от добычи с корабля можно прожить всю оставшуюся жизнь, пусть и не роскошествуя. А ей еще позволят забрать любые препараты и оборудование…

Точно ловушка.

А еще шанс снова заняться медициной. Шанс порыться в медицинских файлах архамерского корабля‑архива.

По закону ей оставалось тринадцать часов, чтобы найти работу получше. А потом ее ждали Великая пустота, удушье и глаза, покрытые ледяной коркой слез. Другой работы не было, иначе она бы сюда не пришла.

– Я согласна.

Уандрей одарил ее еще одной блаженной улыбкой. Он подтолкнул к ней планшет, лежавший на столе. Синтия приложила большой палец. Укол, жужжание, через секунду подписанный кровью контракт был распечатан.

– Собирайте вещи. Встретимся через тридцать минут в Шестом доке.

– Я готова.

– А! – сказал он. – Забыл предупредить…

Скрип его кресла прозвучал, как звук захлопывающейся ловушки. Синтии уже приходилось слышать такое. Она напряженно выпрямилась, ожидая приговора.

– «Лазарет „Чарльз Декстер“»…

Она кивнула.

– …живой корабль. – Уандрей расценил ее молчание как замешательство и добавил: – Я имею в виду буджум.

– Летающий госпиталь – живой корабль? Мы все умрем, – сказала Синтия.

Уандрей улыбнулся и благодаря частичной гравитации легко поднялся с кресла.

– Все мы смертны, – сказал он. – Но лучше умереть зная, чем жить в невежестве.

* * *

Вынырнув из гравитационного колодца Сатурна, новенький деятельный буксир «Приют Вероники» пристал к громоздкому, отяжелевшему под грузом столетий безобразию под названием «Ярмулович астрономика». Синтия стояла в одном из маленьких, похожих на рыбий глаз наблюдательных портов архамерского корабля, любуясь бескрайним, подернутым дымкой изгибом серо‑розового мира, туманного и безмятежного, по нему медленного проплывали тени спутников и колец. В это же время от станции «Фарадей» отчаливал еще один стальной корабль. Он был намного меньше, новее и чище «Ярмулович астрономики», в свою очередь казавшегося карликом в сравнении с буджумами, которые, причалив к спутникам Сатурна, обменивались друг с другом биолюминесцентными посланиями. Стальной корабль направлялся во внутренние районы системы, и на малый миг Синтия пожалела, что не находится на его борту, хоть и знала, что ее там ждало. Произошедшее на «Ричарде Тревитике» было для нее не впервой.

Вряд ли можно считать обманом то, как ее завлекли на борт «Ярмулович астрономики». Команда ученых корабля и члены их семей действительно нуждались во враче. Хотя Синтия подозревала, что ее, чужачку, выбрали не случайно: не следует ей думать ни о чем другом, кроме своих пациентов.

Предшественницу звали Марта Паттерсон Снид, ее перевели на «Ярмулович астрономику» с корабля «Снид математика». Может, она и была гениальным врачом, но, как только «Ярмулович астрономика» распрощался с «Приютом Вероники» и начал путешествие к «Лазарету „Чарльз Декстер“», Синтия обнаружила, что в основном ей приходилось иметь дело с авитаминозом и другими несерьезными болезнями. С ними справился бы любой добросовестный врач, пусть и не самый гениальный.

Пациенты Синтии обращались с ней вежливо и благодарили, но она не могла отделаться от ощущения, что они скорей предпочли бы ей гения, который позволил бы им умереть от цинги.

Кроме проблем с недостаточно разнообразным питанием, различных видов космического рака и дородового наблюдения Синтии приходилось сталкиваться лишь с мелкими травмами и несчастными случаями, которые неизбежны на борту старого стального корабля, требующего постоянного ремонта и техобслуживания. Она лечила ушибленные пальцы, растянутые запястья и различные декомпрессионные травмы. Когда она накладывала шину на лодыжку подмастерья слесаря по паровому отоплению и по совместительству студента‑метеоролога по газовым гигантам – многие архамерцы совмещали две профессии, одну связанную с обслуживанием корабля, другую по научной части, – молодой мужчина нахмурился и сказал:

– Вы совсем не такая, как я ожидал.

Она не помнила имени пациента, поэтому заглянула в карту. Звали его Джейме Макриди Берлингейм, сюда переведен с «Берлингейм астрофизика терсе». Около двадцати лет по терранскому летоисчислению, с огненно‑рыжими, стоящими торчком волосами.

– Потому что я не архамерка? – спросила она, обследуя его запястье. Требовалось убедиться: это всего лишь растяжение, а не перелом.

– Тут все знают, вы не наша. – Он зашипел и слегка дернулся от боли.

Синтия отметила для себя больное место. Посмотрев Джейме в глаза, она вдруг поняла: он расстроен скорее из‑за того, что проболтался.

– Есть недовольные? – спросила она.

Он отвел взгляд. Синтия достала надувную шину, стараясь действовать как можно осторожней и не давить. Люди многое говорят врачам, если те соображают, когда лучше промолчать.

Его бледные пятнистые пальцы сжимались и разжимались. Наконец он ответил:

– Я слышал, у Уандрея из‑за вас проблемы с Сенатом факультета. Мой наставник говорит, что Уандрей ведет себя слишком высокомерно. Его счастье, что он на бессрочном контракте.

Синтия не поднимала головы, сосредоточившись на работе. Джейме вздыхал, пока она накладывала шину, обезболивающее еще не подействовало.

– Это поможет снять воспаление, – сказала она.

Джейме поблагодарил ее, и она вдруг подумала, а не следовало бы ей выразить Уандрею благодарность, а может, даже относиться к нему как к покровителю.

Но благодарности она не чувствовала. Профессор воспользовался ее отчаянным положением, и, даже если спас ее жизнь, это не было поводом для благодарности. С другой стороны, у архамерцев, похоже, не существовало таких понятий, как «покровитель» и «подчиненный». Они говорили лишь о подмастерьях и наставниках, но никто вроде не ожидал, что она станет подмастерьем Уандрея.

Дни складывались в недели, желающих стать ее подмастерьем тоже не наблюдалось. Синтия не возражала, так как не питала иллюзий насчет своих навыков преподавания и понятия не имела, как можно дать медицинское образование с нуля. Но отчего‑то на корабле, где проживало несколько сот человек, ей было одиноко. Отработав вахту, она возвращалась в свой гамак и с беспокойством думала о том, что случится с тихими, стеснительными архамерскими детьми, когда она покинет борт. Время от времени она напоминала себе, что «Ярмулович астрономика» включен в систему архамерских кораблей и, как сказал Уандрей, они легко найдут себе другого врача. Должно быть, они уже ведут переговоры с другими кораблями о переводе. Или об аренде, или о браке, или как это у них называется? И вместо сна она тревожилась о будущем.

* * *

Задолго до того, как самый мощный из дистанционных сканеров засек «Лазарет „Чарльз Декстер“», они уже поняли, что приближаются к нему. Первым звоночком стали чеширы. Твари с щупальцами, частые гости архамерских звездолетов, они обычно шныряли по каютам и коридорам стальных кораблей, охотились на товов и прочих мелких гадов из подпространства, которые проникали сквозь щели реальности и могли причинить серьезный вред. Именно благодаря чеширам, с легкостью расправлявшимся с паразитами, архамерские корабли все еще пускали на станции вроде «Фарадея». Буджумы боролись с вредителями сами.

Обычно чеширы – Синтия никогда не могла их сосчитать – спали и охотились, когда им вздумается. Они могли часами сидеть в углу меж двух переборок, сфокусировав напряженные усики в одной точке, целая палитра цветов бежала по их мягким телам. Выслеживали они кого‑то или спали, Синтия не знала. Порой, просидев так полдня, они исчезали, словно ничего не произошло. Иногда, перед сном, Синтии приходилось сгонять их со своего гамака, но они, словно коты, упорно возвращались обратно, когда она засыпала, чтобы урвать хоть немного ее тепла. Когда же «Ярмулович астрономика» впервые столкнулся с искажениями пространства‑времени, которыми непременно сопровождается насильственная смерть буджума, корабельные чеширы заволновались. Они начали сбиваться в стайки, и, если Синтии доводилось сталкиваться с двумя спящими чеширами, рядом всегда бодрствовал третий. Хотя нельзя было сказать наверняка, спят ли вообще эти твари с шестнадцатью глазами без век или нет. О том, что им снится, Синтия старалась не думать.

Вторым звоночком стал стук. Хаотичная яростная колотьба, словно кто‑то снаружи пытался вломиться в корабль. Стук был нерегулярным, иногда лишь один резкий удар, иногда это продолжалось не меньше пяти минут. Он плохо действовал на чеширов, глухие от природы, они не слышали шума, вызывающего головную боль, но воспринимали вибрации. Каждый раз, когда Синтия просыпалась от ужасного стука, под одеялом она находила одного‑двух, а иногда сразу и трех чеширов, втиснувших свои клинообразные головы между ее руками и телом. От детей‑пациентов, которые переставали стесняться, рассказывая о себе и своих приятелях, она многое узнала о чеширах. О том, как их гладить и как с ними разговаривать так, чтобы они почувствовали. Лежа в гамаке в тусклом зеленом мерцании аварийного освещения, она гладила дрожащих чеширов, пока сама не засыпала.

За стуком последовало то, что архамерцы называли псевдопризраками. Одна пациентка детально объяснила Синтии природу этого феномена, пока та промывала и зашивала пятнадцатисантиметровую рану на ее предплечье.

– Это не духи мертвых, а микровзрывы прошлого и будущего. Точнее, возможных событий будущего, так как оно еще не определено.

– Конечно, – согласилась Синтия.

Девушку звали Хестер Аябо Ярмулович. Высокая, худая и черная, как жесть. Руку поранила, пытаясь починить внутренние переборки, поврежденные стуком.

– То есть та женщина, которая едва не столкнулась со мной сегодня утром, а потом исчезла с треском статического электричества, была Мартой Паттерсон?

– Возможно, – сказала Хестер. – Такая невысокая, жилистая и с веснушками?

– Да. Пожалуйста, держите руку неподвижно.

– Это точно доктор Паттерсон. А до нее у нас работал доктор Белафонте, так что, возможно, вы и его увидите.

– И ваших будущих врачей тоже, кем бы они ни были?

– Скорее всего, – сказала Хестер.

Синтия увидела доктора Паттерсон несколько раз, а потом и доктора Белафонте. Однажды столкнулась и с врачом из будущего. Самой собой. У нее были длинные седеющие волосы и поношенная одежда. Она стояла у смотрового стола и хмурилась, прожигая пустоту взглядом.

Войти в медблок и столкнуться с самой собой – опыт не просто тошнотворный, а чрезвычайно неожиданный, почти как удар током. Но больше всего ее напугала хмурая, словно вырезанная на лице ножом гримаса.

Смысла в этом не было никакого. Почему в будущем она все еще на «Ярмулович астрономике»? Синтия не собиралась оставаться, архамерцы и не думали ее оставлять.

Позже, когда она стерилизовала инструменты, Синтию вдруг осенило: «Уандрей точно заманил меня в ловушку».

Мысль была сама по себе неприятной, да к тому же вызвала и целую кучу других. О насекомоядных растениях и том, как они начинают переваривать добычу задолго до того, как та умрет. О том, как ее лицо будет выглядеть в будущем, и хмурой гримасе, разъевшей его, словно кислота.

Она ругала себя за мрачные мысли и пыталась сосредоточиться на пациентах и изучении корабельных архивов (хоть в этом Уандрей сдержал свое слово). Спустя несколько дней после разговора о псевдопризраках Хестер Айбо вошла в медблок и сказала:

– Изоляция вредна. Сегодня мы пойдем на обед вместе.

Синтия удивилась, но вдруг почувствовала благодарность и облегчение. Она оторвалась от заполнения истории болезни.

– Да? То есть спасибо, но…

– Расскажете мне о своих исследованиях, – сказала Хестер.

Это прозвучало одновременно и как просьба, и как приказ. Искоса она бросила на Синтию ясный и долгий взгляд. «Как сокол, – подумала Синтия. – Сокол, который хочет подружиться с рабочей лошадью». Она засмеялась и встала.

– Вы тоже можете рассказать мне о своих.

Хестер умолять не пришлось, говорила она много и долго. Работала она астробиологом, как и Уандрей, который был членом ее комитета, то есть выполнял отчасти функции родителя и отчасти начальника. Хестер изучала существ, подобных буджумам, чеширам и ужасным брандашмыгам, то есть тварей, эволюционировавших в холодной безвоздушной тьме межзвездного пространства или в холодных безвоздушных щелях пространства‑времени. Она очень обрадовалась возможности исследовать «Лазарет „Чарльз Декстер“». Во время их третьего совместного обеда Синтия наконец‑то решилась и спросила:

– А ты знаешь, как погиб «Лазарет „Чарльз Декстер“»?

Хестер застыла, так и не донеся до рта вилку с долькой помидора, выращенного гидропонным способом.

– Вообще‑то это тайна, но я расскажу тебе то, что нам известно.

Такого Уандрей не предлагал, поэтому Синтия жадно вслушивалась в каждое слово.

Как и рассказал ей профессор, «Лазарет „Чарльз Декстер“» был медицинским кораблем, или, точнее, мобильным госпиталем. Он прослужил больше десяти соларов, и его хорошо знали даже в отдаленных и глухих уголках системы. Капитан славился гостеприимством: принимал на борт любых пациентов, даже пиратов, не обращая внимания на доказательства их причастности. Несмотря на то что за границами суверенитета Марса формально нейтралитет уже не признавался, «Лазарет „Чарльз Декстер“» был единственным буджумом, который не подвергался нападению пиратов.

– Даже Ми‑Го, – сказала Хестер. – Хотя никто не знает почему.

Кулаки непроизвольно сжались, и Синтия поспешила убрать руки под стол, хоть никаких намеков в голосе Хестер она не заметила.

– Что стало с командой?

– Вероятно, они все еще на борту, – ответила Хестер. – Возможно, некоторые даже живы. Хотя питаться буджумом нельзя. Это же не мясо.

– Откуда «Ярмулович астрономика» узнал о нем?

– Другой архамерский корабль перехватил тревожный буй, но сам остановиться и помочь не мог. – Глаза ее хитро блеснули.

Синтия поняла: друзья они или нет (да и друзья ли?), но Хестер никогда не расскажет ей, чужачке, о реальных причинах.

– Закодированное сообщение послали нам, как своим ближайшим родственникам, но, несмотря на это, у других кораблей есть шанс нас опередить. Там говорилось, что корабль умирает, причины не указаны. Возможно, капитан «Лазарета» и сам их не знал, возможно, с ним тоже что‑то случилось, и тревожный сигнал был отослан младшим членом команды. Нам, подмастерьям, рассказывают далеко не всё.

Синтия кивнула. Она положила руки на стол и собиралась уже встать, когда Хестер проглотила последний кусочек тофу.

– Слушай, – сказала Синтия. – А буджумы когда‑нибудь умирают от естественных причин?

Хестер вскинула голову, губы ее блестели от наваристого бульона.

– Полагаю, они должны от чего‑то умирать, но в наших архивах такие случаи не упоминаются.

* * *

К тому времени, когда они приблизились к мертвому буджуму на сотню километров, колотьба и появление призраков стали почти непрерывными. Синтия двигалась по медблоку вприглядку, стараясь не столкнуться с собственной тенью, как если бы та была хирургической сестрой, с которой они работали на пару. На это уходила уйма моральных и физических сил. «Я могла бы просто пройти сквозь своего двойника», – думала она, но не могла переступить через себя.

Хестер принесла печенье и поставила тарелку между Синтией и рабочим монитором, на котором та изучала схемы «Лазарета „Чарльз Декстер“» и других схожих с ним кораблей. Буджумы разительно отличались друг от друга по архитектуре. Или лучше сказать по системам образований? Или… как вообще называется внутреннее строение живых кораблей?

– Мы несем следующую вахту, – сказала Хестер. – Тебе нужно отдохнуть.

– Мой рабочий день еще не закончился, – ответила Синтия.

Печенье было хрустящим снаружи и мягким внутри, пахло лимоном и лавандой. Она взяла одно и принялась не спеша откусывать маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие. Хестер к печенью не притронулась.

– У меня еще дюжина коробок в шкафчике, – сказала она. – Люблю печь перед вахтой. А тебе все‑таки надо отдохнуть. Президент и Сенат факультета разослали уведомление – всем, кто не несет вахту, необходимо как следует выспаться.

Синтия виновато посмотрела на свой браслет. У нее была дурная привычка отключать оповещения, а потом забывать об этом. Вдруг словно огромный кулак гулко ударил по корпусу корабля, но она даже не обратила внимания.

– Впихнуть в себя как можно больше информации об анатомии буджума – вот что мне сейчас надо.

Хестер улыбнулась, но не засмеялась.

– Ты ее изучала с тех самых пор, как мы ушли с «Фарадея». Какую гипотезу ты хочешь доказать?

– Ты знаешь какую. – Синтия взяла второе печенье, посмотрела на него и сказала: – Хестер, если ты видишь только один призрак… Значит ли это, что другого будущего нет?

– Интересный вопрос, – хмыкнула Хестер. – Я не занимаюсь темпоральной метадинамикой всерьез. Думаю, это значит, что существуют вероятностные ветки будущего, в которых в этом месте вообще нет людей. А возможно, конкретное будущее предопределено.

– То есть оно неизбежно?

– Неизменно! – усмехнулась подруга. Полные губы не сочетались с узким сухим лицом и телом. – Пойду отсыпаться, как было велено. Если у тебя осталась хоть капля здравого смысла, ты тоже отправишься спать. Знаешь, что тебя зачислили в разведывательную команду?

Синтия вздрогнула, переломив печенье пополам.

– Читай уведомления, – дружелюбно посоветовала Хестер. – И поспи, пока есть возможность. Когда мы подойдем к «Лазарету „Чарльз Декстер“», вряд ли у нас будет время.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Туша «Лазарета „Чарльз Декстер“» висела в десяти градусах от плоскости эклиптики, в трещине пространства‑времени, где вряд ли кто‑то мог случайно на него наткнуться. Синтию вызвали на капитанский мостик впервые за все время работы в качестве судового хирурга «Ярмулович астрономики». Она стояла за креслом президента, надеясь, что профессор Уандрей пребвает где‑то поблизости. Синтия слишком сильно нервничала, поэтому постеснялась спросить, где он. но чуть позже кто‑то сказал, что Уандрей со своими инструментами находится на нижней палубе. На мониторах и сквозь самый огромный иллюминатор корабля было видно, как погибшее судно медленно приближалось к ним.

Хотела бы она никогда этого не видеть.

Обтекаемое тело буджума, опутанное щупальцами, по инерции все еще медленно вращалось вокруг своей оси, словно гигантская пробка. Постепенно оно все больше удалялось от плоскости солнечной системы. Темная туша без биолюминесценции, обычно очерчивающей изгибы тела. Лишь солнечные лучи, ласкавшие мертвое тело, позволяли определить его форму и массу.

Вокруг него, там, где Синтия ожидала увидеть знакомые звездные узоры, сверкающие в ледяном космосе, ничего не было. Лишь Великая пустота. В огромной зеркальной линзе, оторванной от корпуса и разбитой на тысячу сверкающих осколков, словно в сумасшедшем калейдоскопе, отражались «Ярмулович астрономика», «Лазарет „Чарльз Декстер“» и еще один стальной корабль, пришвартованный к погибшему буджуму. Он был так потрепан и искорежен, что на его корпусе получалось различить лишь единственное слово «КАЛИКО». Маленький корабль, с экипажем из двух‑трех человек, и беспокоиться не о чем. По‑настоящему Синтию волновали лишь разбитые зеркальные осколки и углы отражения, не поддающиеся расчету. Наверняка такое зеркало предназначалось для ослепления противника погибшего буджума, ни у «Ярмулович астрономики», ни у ее конкурента не имелось способа защититься от столкновения с хаотично летающими осколками. Помочь им могло, пожалуй, только секретное оккультное оружие архамерцев, о котором ходила тьма глупых баек. Если рассказчики, конечно, не врали.

К несчастью, Синтия была почти уверена в обратном.

– Итак, – громко сказала президент, чтобы положить конец приглушенным разговорам в разных концах капитанского мостика. – Перед нами стоят три первостепенные задачи. Первая – это, очевидно, то, ради чего мы сюда явились. – Она кивнула в сторону бесхозного буджума. – Вторая – нейтрализовать отражающую линзу и собрать все, что может нам пригодиться. И третья – войти в контакт с «Калико». Нам нужно понять, можно ли прийти к взаимовыгодному соглашению с ними. Пожалуйста, поговорите с членами ваших отделений. К началу следующей вахты мне нужен список добровольцев для работы за бортом. Знаю, что некоторым отделениям нужно подготовиться.

Она взглянула на пожилого архамерца, не знакомого Синтии. Тот покраснел и начал заикаться, и Синтия поняла: произошла какая‑то история, о которой ей никто не рассказал.

– Так как насчет «Калико»? – раздался голос.

Уандрей стоял у дверей, словно попал в немилость, но это его не слишком беспокоило.

– Профессор Уандрей, – холодно сказала президент. – Хотите стать добровольцем?

– Конечно, – ответил он, дружелюбно улыбаясь. – Судя по всему, «Калико» уже пристыковался в самом удобном месте для… э‑э‑э… проникновения внутрь. Поэтому не могли бы вы и меня включить в состав утвержденной команды?

Угрожающая тишина повисла над ними. Синтия, не сводя глаз, смотрела в пустоту рядом с «Лазаретом „Чарльз Декстер“» и кляла себя на чем свет стоит. Наконец президент сказала:

– Томас, ты что‑то затеваешь.

– Всего лишь стремлюсь к знаниям, госпожа президент, – ответил Уандрей. – Как все мы. Или вы забыли, что я был членом комитета, назначившего вас на должность?

Кто‑то из младших сотрудников ахнул. Не отрывая взгляда от мертвой туши буджума, Синтия услышала, как президент сказала с улыбкой:

– Хорошо. Возьмите с собой Мередит, Хестер и доктора Фейерверкер. Разузнайте, чем занимается «Калико», и не забудьте, я жду от вас подробного доклада!

* * *

На «Ярмулович астрономике» было два аппарата для приземления: громоздкий ялик «Т. Г. Уайт» и маленький спортивный катер «Кэйтлин Р. Кирнан». В катере четверо могли разместиться с трудом, но зато Хестер умела им управлять. Как сказал Уандрей, ведя команду к катеру, в тесноте, да не в обиде, зато так им не придется тратить время, чтобы найти пилота, умеющего управлять яликом.

«Президент была права, – думала Синтия, садясь рядом с Мередит и пристегивая ремень безопасности. – Уандрей что‑то замышляет». Он едва не плясал от нетерпения, глаза его блестели как‑то по‑особенному. Синтии это не понравилось, но она ничего не могла поделать.

Хестер провела тщательную предполетную проверку, запретив Уандрею ее поторапливать. Мередит, крупная блондинка‑валькирия, специалист по буджум‑математике, извинилась перед Синтией за то, что упирается в нее плечом, и спросила:

– А вы уже определили причину смерти буджума, доктор Фейерверкер?

– Нет, – ответила Синтия. – Он выглядит мертвым, но, честно говоря, даже если бы я увидела рану на его теле, то вряд ли смогла бы определить, она ли привела к смерти или что‑то другое.

– Скорее всего, видимых ран нет, – сказал Уандрей со своего места. – На данный момент мы пришли к выводу, что убить буджум можно лишь двумя способами. Первый – разрезать его на куски, в буквальном смысле. Тактика, которая скорее станет убийственной для нападающего, чем приведет к успеху. Второй способ – систематически ударять его током, но разряд должен быть такой силы, чтобы одновременно вывести из строя все синусовые и синаптические узлы.

– Ничего себе разряд! – сказала Синтия, чувствуя, как от тревоги ее сердце сжимается все сильней.

Уандрей с ней согласился, но дальше развивать тему не стал.

«Кейтлин Р. Кирнан» под управлением Хестер закладывала такие виражи, что Синтия едва справлялась с приступами тошноты. Судорожно схватившись за ремни безопасности, она отчаянно сглатывала подступающие к горлу комки.

– Хестер – лучший пилот из всех имеющихся, – доброжелательно сказала Мередит.

– Когда я была маленькой, мечтала пробраться на корабль на станции Ленг и стать механиком, – весело сказала Хестер. – Пару раз даже попробовала, но они всегда отправляли меня домой.

Катер летел по широкой дуге вдоль передних щупалец «Лазарета „Чарльз Декстер“», и вскоре они увидели: Уандрей оказался прав. Экипажу «Калико» удалось открыть один из шлюзов «Лазарета», маленький корабль наполовину вошел в буджум.

Синтия надеялась, что архамерцы найдут способ получше.

* * *

Как оказалось, другого способа попросту нет. Синтия забеспокоилась еще больше, когда Мередит и Хестер начали прилаживать к скафандрам оружие. Неужели от экипажа «Калико» стоить ждать проблем? Разве у конкурентов нет законного права первыми обследовать корабль? Или первыми должны быть они, ведь именно архамерцы засекли сигнальный буй?

Синтия никогда раньше не сталкивалась с мертвым буджумом, поэтому приготовилась к любым неожиданностям. Но ни объем изученного материала, ни моральная подготовка не могли защитить ее от запаха разлагающейся плоти «Лазарета „Чарльз Декстер“». Вонь была настолько сильной, что Синтия могла поклясться: она слышала запах сквозь скафандр еще до того, как покинула катер. Как это характеризовало готовность катера к космическим полетам, ей даже в голову не приходило.

То, что она увидела, когда дверь шлюза наконец‑то раскрылась, шокировало ее еще больше. Обычно блестящие и упругие у здорового буджума мембраны между раздвижными опорами выглядели тусклыми и склизкими. Увиденное особенно впечатляло в сочетании с запахом смерти, от которого Синтия безнадежно пыталась избавиться, водя языком по зубам. Эта вонь, вызывающая головокружение и головную боль даже при наличии шлема с кислородной маской, заставила ее задуматься. Каким образом происходит процесс разложения буджума? Он самопереваривается? Или притягивает влагу и растворяется? А может, гниет и распадается?

Никаких других признаков разложения не наблюдалось. Лишь тяжкий смрад.

Неповрежденные внутренности, больше похожие на извилистый коридор, исчезали в чреве мертвого корабля. «Не хватало только, чтобы меня стошнило в шлем», – подумала Синтия. Случись такое, все стало бы еще хуже.

Определить качество воздуха не представлялось возможным, однако внутри «Лазарета „Чарльз Декстер“» сохранилось нормальное атмосферное давление, и Синтии не пришлось прибегать к интеркому скафандра, чтобы другие ее услышали.

– Думаете, хоть какую‑нибудь вещь с этого корабля можно будет использовать? Ведь все заражено…

Мередит сказала:

– Если вещи запакованы, проблем, думаю, не будет. А медицинские препараты мы все равно не собирались распечатывать.

– Я чувствую вонь даже сквозь скафандр.

Уандрей с большим любопытством посмотрел на нее.

– В самом деле? – спросил он, подняв бровь. – Я ничего не чувствую.

– Может, в вашем скафандре плохой фильтр, – предположила Мередит. – Мы их тщательно проверяем, но…

Она пожала плечами. В скафандре жест получился не слишком выразительным, но Синтия поняла.

Все, чем владели архамерцы, начиная с экипировки и заканчивая кораблем, было из вторых рук, эвакуированное с других кораблей. Ничего с этим не поделаешь.

– Наверное, так и есть, – сказала она, хотя не была убеждена.

По взгляду Уандрея, который он бросил на нее перед тем, как отвернуться, стало ясно, что и он не слишком‑то в это верит.

– Посмотрим, сможем ли мы найти экипаж «Калико», – сказал он.

«Я иду по мертвому телу», – время от времени напоминала себе Синтия, но единственным признаком смерти, кроме вони, от которой слезились глаза и которую другие члены команды не ощущали, была тьма. Все помещения для экипажа и пассажиров в буджумах, какими Синтии довелось летать, освещались с помощью биолюминесценции. Внутри «Лазарета „Чарльз Декстер“» царила тьма.

Они продвигались медленно. Синтия помнила, что, по словам Хестер, где‑то на борту мертвого корабля еще могли оставаться выжившие члены экипажа. А еще в голове крутился вопрос насчет команды «Калико». И чем дальше они шли, тем настойчивее он звучал. До сих пор они не заметили никаких следов.

– На борту «Калико» они не остались, это мы точно знаем, – пробормотала Хестер. – Коринн вызывала их, пока не охрипла.

– И вряд ли они разбирают корабль, – сказала Мередит. – Кроме шлюза, ни одной вскрытой двери.

– Интересно, – сказала Синтия, – сколько времени они здесь уже провели? И если они не собирают имущество, то чем вообще занимаются?

Вообще‑то это были два вопроса, но, на самом деле, существовал и третий. О чем Уандрей не рассказывал ни ей, ни Хестер с Мередит? Синтия заметила, что он не особенно беспокоился и не торопился, но явно знал, куда идти. Она решила промолчать. Болтать языком – не слишком хорошая идея для чужачки, которую и так едва терпят.

– Что еще можно делать на мертвом буджуме? – спросила Хестер.

– Может, – Синтия задумалась на миг, – может быть, они прибыли сюда вовсе не ради добычи. Возможно, им нужен был госпиталь. Не все врачи придерживаются политики невмешательства, как капитан Даймшуллер.

– «Калико» слишком маленький, он не может быть пиратским, – возразила Мередит. – Но я согласна с вашим ходом мыслей. Только если они пришли не за добычей, как мы найдем операционный блок?

Ее вопрос так и остался неотвеченным, потому что они подошли к месту пересечения коридоров и заметили человека.

Без скафандра. На нем была темно‑синяя форма Межпланетного госпитального корпуса с красным кантом и вышитой эмблемой «ГЧД» на рукаве. На груди висел ряд значков: кадуцей, красный крест и китайский иероглиф, означающий «сердце». Синтия на малый миг отвлеклась на медицинские значки, но почти сразу почувствовала: с человеком что‑то не так. Что именно, она поняла лишь через несколько секунд. В свете фонарей стоял моложавый, высокий мужчина с белой, как рыбье брюхо, кожей и смотрел на них. Его лицо ничего не выражало. Ни облегчения, ни гнева, ни страха, ни даже любопытства. Именно это и настораживало.

– Здравствуйте, – нарочито громко сказала Синтия, словно желая компенсировать его отсутствующее состояние, и сделала шаг вперед. – Я доктор Фейерверкер с «Ярмулович астрономики». Ваш капитан…

Она подошла достаточно близко, и можно было разглядеть, что пятно, показавшееся ей сначала тенью, оказалось зияющей дырой с рваными краями на том месте, где раньше был живот. Бледная кожа отдавала зеленью.

– Он мертвый. – Свой тонкий скрипучий голос она услышала словно со стороны.

– Что? – воскликнула Хестер.

– Он мертвый. Умер несколько недель назад.

– Он же стоит! Тело не может…

Голос Хестер угас, когда послышался едва заметный щелчок и мертвец повернулся, словно давал им возможность получше рассмотреть свое тело, лишенное внутренностей. А затем пошел по коридору, удаляясь от них. Его координацию нельзя было назвать совершенной, но для человека, умершего примерно три месяца назад, она оказалась чертовски хорошей.

Хестер выругалась, и Мередит не слишком вежливо предложила ей заткнуться. Не стоило в подобном месте привлекать к себе лишнее внимание.

– Возможно, это паразит, – сказала Синтия, лихорадочно пытаясь вспомнить, существуют ли способы оживить мертвое тело. – Может, кто‑то проник сквозь дыру в пространстве‑времени, когда «Лазарет „Чарльз Декстер“» погиб. Нам нужно отправить сообщение на «Ярмулович астрономику». – С удивлением Синтия вдруг осознала, что беспокоится не о себе, застрявшей в чреве мертвого буджума, а о Джейме, о стеснительных архамерских детях и чеширах, которых она не могла сосчитать. – Можно с ними связаться отсюда? Как далеко…

– Успокойтесь, доктор Фейерверкер, – сказал Уандрей. – Перед вами не паразит, а стремление к знаниям.

Это ее добило. Она посмотрела на его спокойное потное лицо за щитком шлема, сглотнула, чтобы справиться с подкатившим к горлу горьким комком.

– Вы знали?..

Он дернул уголками губ, и это было пострашнее, чем мертвец, уходящий в темноту. Она попыталась как можно скорее взять себя в руки. В университете ходили байки об ужасных деяниях архамерских врачей. Синтия никогда не относилась к ним всерьез, считая их порождением нетерпимости к архамерцам и предубеждений, которые встречались в высших учебных заведениях так же часто, как и в тавернах при космопортах.

Возможно, она была слишком наивной и так хотела относиться ко всему непредвзято, что совсем забыла – дыма без огня не бывает. «Задумались об этике, доктор Фейерверкер? Полезно посмотреть на себя со стороны».

Она шагнула вперед, следуя за живым мертвецом. Уандрей и остальные кинулись догонять, скафандры шуршали при движении.

– Когда «Лазарет „Чарльз Декстер“» подписал контракт с архамерским врачом? – спросила Синтия, заметив, что Уандрей идет рядом.

Уандрей не ответил.

– Значит, именно это убило корабль? – продолжила она. – Именно поэтому мы здесь?

– Обычно мы не занимаемся проблемой оживления, – сказал Уандрей. – Но если… если кто‑то смог запустить этот процесс… Только подумайте, какой прорыв для человечества! Для медицины.

– Для перевозок, – отозвалась Мередит.

– Да мало ли можно найти применений, – начала Хестер.

– Вы совсем с катушек слетели? – почти прокричала Синтия, перебив ее. – В каждой страшной истории, которые я когда‑либо слышала, говорится, что воскрешение из мертвых сводит людей с ума. Вы на самом деле предлагаете…

– Вы же вроде ученый, доктор Фейерверкер? – спросил Уандрей. – Тогда я предлагаю подождать с выводами, пока вы не получите данные.

Ходячий труп двигался не слишком быстро. Когда Синтия догнала его, он повернулся и задвигал челюстью. Если и пытался что‑то сказать, отсутствие легких и диафрагмы ему помешало. Приглядевшись повнимательней, Синтия поняла, что он был майором и дипломированным медбратом. На кармане бирка с фамилией Нгао. Тусклые, запавшие от обезвоживания глаза внимательно следили за ее лицом. Челюсть снова задвигалась.

«Неужели он в сознании? – удивилась она, холодок побежал по спине, заныл висок. – Осознает ли он, что умер? Что его выпотрошили? Чувствует ли он, как пальцы касаются позвоночника вместо живота?» Ей хотелось попросить у него прощения, хоть она не имела никакого отношения к судьбе несчастного майора Нгао. Но ведь и она стремилась к запрещенным знаниям. К счастью, не к воскрешению, нет, иначе ирония оказалась бы слишком жестокой. Она бормотала те же самые слова о науке и стремлении к знаниям, что и Уандрей. Говорила себе, что Чен и Дерлет были бы довольны. Что и Галилей был бы доволен.

Неужели это все ложь? Она не могла спросить их, она не знала. И Чен, и Дерлет, и Галилей умерли несколько веков назад. Даже сумасшедший экспериментатор на борту «Лазарета „Чарльз Декстер“» не смог бы вернуть их назад. Она помнила ощущение горячей убежденности, что истина где‑то рядом, ее можно найти и за нее стоит заплатить любую цену. Выражение лица капитана Нвапы она тоже помнила. На малый миг, прежде чем она вновь обрела свой невозмутимый вид, в ее глазах мелькнул ужас. Вывести из равновесия капитана буджума было непросто, но Синтия совсем не гордилась своим достижением.

Она пыталась подобрать слова, которые не прозвучали бы банально и фальшиво, но Уандрей опередил ее, сказал резким голосом:

– Отведи нас к доктору Фиоренцо.

«Все это бессмысленно, доктор Фейерверкер. У человека перед тобой нет девяти десятых жизненно важных органов. Думаешь, ему есть чем сфокусировать внимание на тебе?» – мрачно подумала Синтия.

По крайней мере, теперь у этого сумасшествия было имя.

* * *

По темным и тихим коридорам «Лазарета „Чарльз Декстер“» Синтия плелась следом за архамерцами и мертвецом. За время, проведенное на «Ричарде Тревитике» и других буджумах, она стала немного разбираться в их внутренней архитектуре и теперь старалась сориентироваться. Синтия была почти уверена в том, что они уходят вглубь рта, оставив позади разрывающие пластины и режущие бриллиантовые зубы «Лазарета „Чарльз Декстер“». Экипаж «Ричарда Тревитика» ласково звал свой корабль Рикки. Как называла этот буджум его команда, может, Чарли? Глупая мысль навязчиво крутилась в голове, и Синтия никак не могла от нее отделаться.

Анатомия буджума не следовала общим принципам строения тела терранских млекопитающих, даже билатеральная симметрия отсутствовала, но одно было известно точно – если ты уходишь от рта, значит, идешь в сторону клоаки. Основные системы корабля находились так глубоко в чреве буджума, как только биоинженеры могли их там разместить.

«Лазарет „Чарльз Декстер“» служил госпитальным кораблем, поэтому в нем не предусматривалось отдельного медблока. Они проходили коридор за коридором, мимо палат, лабораторий и боксов, откуда должно было бы пахнуть дезинфекцией и лекарствами, если бы не проникающая повсюду вонь разложения, от которой слезились глаза.

Вскоре они обнаружили операционный блок, выглядевший так, словно был эпицентром партизанской войны. Синтия машинально замедлила шаг, пытаясь восстановить события. Где стояли защитники, откуда бежали нападавшие, человеческая ли кровь в этих жутких липких лужах или она другого цвета?

– Смотрите, доктор Фейерверкер, – сказала Мередит, указывая в конец коридора.

В том направлении, куда плелся майор Нгао, безразличный к возможному месту своей гибели, Синтия впервые за несколько часов вдруг увидела проблеск света.

Они продолжили следовать за мертвецом, из которого время от времени капала бурая жидкость, оставляя следы на полу извилистого коридора мертвого буджума. Луч света прорывался из приоткрытого люка, растекаясь по полу и стенкам, в щели можно было разглядеть лабораторию.

А затем там что‑то мелькнуло.

Она согласилась на предложение Уандрея от безысходности. «Так и совершаются военные преступления, – подумала она. – Люди не могут с собой справиться и просто следуют приказам. Если бы ты оказалась такой же талантливой, как эти архамерские врачи, то придумала бы что‑нибудь, а не ждала указаний Уандрея. – Она прикусила губу. – Если бы я оказалась такой же талантливой, как эти архамерские врачи, то, возможно, „Ричард Тревитик“ тоже погиб бы, как и „Чарли“».

Пришедшая мысль окончательно добила те чувства, которые еще оставались в ней после встречи с тихим мертвым проводником.

Что‑то коснулось ее правой перчатки, а затем сжало руку. От страха перехватило в горле. Синтия, вырываясь, посмотрела вниз, пытаясь опознать жуткую тварь, схватившую ее. Тварь оказалась обычной летной перчаткой, такой же, как у нее. Девушка подняла голову и сквозь пелену света, отраженного в двух скафандрах, встретилась взглядом с Хестер. Задумавшись, Синтия задержалась и оторвалась от группы. От мысли, что она могла остаться в этой темноте совсем одна, сердце ее затрепыхалось, как корабельная крыса в когтях чешира.

Синтия пожала руку подруги, ответом стала белозубая улыбка, просиявшая на темном лице. Они пошли вперед вместе, но вскоре Синтия услышала странные скребущие звуки, и облегчение от того, что она не одна, испарилось. Чуткое ухо врача определило природу звука почти сразу: так скребут металлом о кость.

Сделав еще пять шагов, они подошли к лаборатории. Когда Мередит и Уандрей вышли из тени, Синтия, словно зачарованная, смотрела на то, как свет – не биолюм, а обычная рабочая лампа на аккумуляторе – играет на их потертых скафандрах. Она старалась не заглядывать в лабораторию. К счастью, их широкие плечи милосердно закрывали обзор.

Но затем Уандрей сделал шаг в сторону, пропуская их с Хестер, и поднял руки к голове, раскрывая защелки на шлеме. Пока он снимал шлем, Синтия боролась с собой, чтобы не натянуть его обратно на голову Уандрея, словно стандартный поношенный скафандр мог хоть как‑то защитить его в данной ситуации.

Синтия продолжала дышать воздухом скафандра. Так она чувствовала себя лучше. Мередит с Хестер тоже не торопились снимать свои шлемы.

– Доктор Фиоренцо, – вежливо сказал Уандрей. – Позвольте мне представить вам своих коллег. Как я понял, вы достигли успеха?

– Частично, – ответила Фиоренцо низким грудным голосом.

Она отвернулась от анатомического стола, на котором были зафиксированы дергающиеся останки чего‑то, что по определению не могло быть живым.

Казалось, их приход ее совсем не удивил. Уандрею даже не понадобилось представляться.

– Рада вас видеть. После аварии… «Чарли» умер, и вся команда…

На лице – скорбь, напряжение и облегчение. Каково это было? Оказаться одной в ловушке, в сотнях парсеков от звездных трасс, внутри огромного, мертвого, медленно разлагающегося существа?

Знакомство проходило почти в сюрреалистично дружеской обстановке. Фиоренцо – смуглая, хрупкая женщина с гладкой кожей, когда она улыбалась, вокруг глаз появлялась мелкая сеточка морщин. Еще молодая, но на голове уже показалось несколько седых прядей, блестевших, словно серебряные нити на черном бархате волос. Короткая мальчишеская стрижка, такую прическу носили многие практичные космачи.

«Думала, вы старше», – этого Синтия вслух, конечно, не произнесла, когда они обменивались любезностями. Тело майора Нгао стояло у дальней переборки со сложенными на груди руками, глаза напряженно следили за происходящим, словно он понимал, о чем они говорят. Синтии не пришлось пожимать руку Фиоренцо, потому что та была в перчатках. А главное – не требовалось придумывать приветственных фраз. Услышав ее имя, Фиоренцо нахмурилась:

– Фейерверкер? Это вас они недавно высадили с «Ричарда Тревитика». Стыд и позор! Прекрасное исследование! Прекрасное. Пора уже разобраться, что находится в биосуспензных цилиндрах.

Синтия, потрясенная той теплотой, с которой коллега признала ее работу, и самим фактом того, что кто‑то ее хвалил, кое‑как устояла на ногах. Она открыла рот, чтобы ответить, но Фиоренцо продолжила:

– Приветствую вас на борту, коллега. Уж теперь мы с вами во всем разберемся. Может быть, даже узнаем что‑то о Ми‑Го!

– Спасибо, – пролепетала Синтия.

Фиоренцо, Мередит и Уандрей отошли подальше. Хестер наклонилась к ней очень близко, даже их шлемы соприкоснулись, и прошептала:

– Что ты такое сделала?

– Я думала, все уже знают.

– Расскажи.

Синтия не знала, с чего начать. Она все еще с трудом подбирала слова, когда Хестер не вытерпела и спросила в лоб:

– Ты попыталась разобраться в устройстве цилиндра Ми‑Го?

– Пустого, – неуверенно возразила Синтия. – А не того, где внутри кто‑то есть.

– Святое удушье! – воскликнула Хестер. – Разве ты не слышала, что случилось с «Лавинией Уатли»?

Пиратский буджум. Бесследно исчезнувший после захвата транспортника Ми‑Го с канистрами мозгов, отделенных от тел. Ходили слухи, что вся команда и сам корабль были разобраны на запчасти и разбросаны по окраинам Солнечной системы. Живые мозги, навсегда заключенные в металлические цилиндры, бессмертные и сошедшие с ума.

Сжав губы, Синтия кивнула.

– Не утверждаю, что это была хорошая идея.

Хестер посмотрела на нее так, словно хотела что‑то добавить, но тут ее позвал Уандрей. Синтия не двинулась с места, не желая мешать беседе архамерцев.

Хотя… разве Фиоренцо – архамерка? Синтия знала довольно, чтобы различать имена архамерских кораблей. Все были названы в честь девяти первопроходцев, покинувших Землю. Фиоренцо в их числе не значился. Уандрей называл ее доктор Фиоренцо, сама же она представилась как Джулия Филомела Фиоренцо. Не Ярмулович, не Бурлингейм, не Дюбуа. Значит, либо она чужачка, к которой архамерцы относятся как к своей (в это Синтия сразу не поверила), либо она архамерка, но ее выгнали с корабля.

«Подумать только, доктор Фейерверкер! Интересно, из‑за чего?»

Ее тоже выгнали с корабля, но Уандрею не было до этого дела. Синтия помнила разговор о проблемах Уандрея из‑за нее. Помнила подозрения президента. Понимала, что Уандрей привел их сюда не из‑за милосердия, хотел проверить, как идут эксперименты Фиоренцо. Эксперименты, о которых на «Ярмулович астрономике» никто не подозревал либо не знал, что они до сих пор проводятся.

«Милосердный Будда удушья!» – подумала Синтия.

Она обнаружила, что стоит у анатомического стола, за которым работала Фиоренцо, гораздо ближе, чем собиралась.

Существо было когда‑то человеком. Оно не могло оставаться живым.

И, скорее всего, не было им. Синтия отвернулась, заставляя себя не смотреть на мокрую дыру, на месте которой когда‑то находилось лицо, и заметила, что майор Нгао следит за ней. Следит? Таращится на нее? Таращится сквозь нее? Она зажмурилась и с силой прикусила губу, чтобы подавить в себе растущий пузырь истерики. Открыв глаза, увидела грудь мертвого, дергающегося существа.

На залитых кровью остатках формы можно было различить слова «Свободный корабль „Калико Джек“».

Синтия отступила слишком поспешно, это все заметили. Грудной голос Фиоренцо затих, так и не докончив предложения:

– …тела недостаточно свежие. Мне нужно…

– Доктор Фейерверкер? – позвал ее Уандрей тем фальшивым тоном, каким обращаются к нерадивым ученикам все преподаватели во Вселенной.

Синтия открыла рот, даже не представляя, что скажет. Она была почти убеждена, что у нее вот‑вот вырвется реплика вроде: «Для уверенности в свежести тел лучше всего собирать их самой. Не так ли, доктор Фиоренцо?» Но у нее еще осталось чувство самосохранения, поэтому она спросила:

– Как умер «Лазарет „Чарльз Декстер“»?

– Что? – удивилась Фиоренцо.

Уандрей нахмурился, но Синтия повторила вопрос.

– А! У него… отломилось зеркало. – Фиоренцо неопределенно махнула рукой. – А потом появились двойники. Они убили всю команду и корабль.

– Как вам удалось спастись? – спросила Мередит с круглыми от ужаса глазами.

– Мне повезло. – Фиоренцо пожала плечами и горько засмеялась. Ее жест больше походил на спазм. – Когда это случилось, я работала в морге. Думаю, они меня просто не почуяли. Вы же знаете, их надолго не хватает.

Словно смертоносные мухи‑однодневки. Убив своего хозяина‑жертву, они могли прожить лишь несколько часов. Синтия кивнула, стараясь не смотреть – не смотреть! – на анатомический стол.

– И все это время вы провели здесь?

Фиоренцо грустно улыбнулась, вышло слегка кривовато.

– Мне некуда больше идти.

* * *

По словам Фиоренцо, большую часть своих многообещающих экспериментов она хотела перевести на «Ярмулович астрономику». Когда они с Уандреем и Мередит принялись обсуждать, как лучше это сделать, Хестер взяла Синтию за руку и вытащила ее в коридор. Там они все еще находились в круге света, идущего из лаборатории, но подслушать их уже не могли.

Хестер наклонилась к ее шлему.

– Она лжет.

– Насчет чего? – спросила Синтия.

Перед глазами все еще стояло то несчастное дергающееся существо на операционном столе Фиоренцо.

– Двойник не может убить буджум. Они никогда не охотятся на них. Буджумы не распознают свое отражение.

– Погоди. Что?

– Двойники охотятся в зеркалах, – терпеливо ответила Хестер.

– Не может быть, – ответила Синтия. Двойниками ее напугали на самом первом уроке по гражданской обороне, когда ей было пять. – Буджумы не видят своего отражения в зеркале?

– Для них двухмерное изображение ничего не значит. Чеширы тоже такие. – Хестер выдавила из себя улыбку, не слишком уверенную. – И пословица есть: «Нельзя обмануть чешира». Даже самая искусная оптическая иллюзия не заставит их дрогнуть.

– А двойники зависят от оптических иллюзий, – сказала Синтия, наконец‑то сообразив, о чем идет речь.

– Они питаются глазами людей не ради пищевой ценности.

– Точно. Но если не двойник убил «Лазарет „Чарльз Декстер“», то кто? Хестер сложила руки на груди и посмотрела ей в глаза.

– Думаю, она.

– Фиоренцо? – пробормотала Синтия, но ей удалось собраться. – Я, конечно, уверена, что она могла бы без всяких колебаний это сделать. Но зачем? Зачем убивать буджум? И, во имя рыбьих божков, как?

Хестер отвела взгляд.

– Ты должна была разубедить меня. Назвать идею сумасшедшей. Именно так, потому что я ей завидую.

– Завидуешь?

– Если бы профессор Уандрей хоть раз настолько заинтересовался моей работой… – сморщилась она.

– Понимаю, – сказала Синтия и позволила себе легонько похлопать ее по плечу. – Хестер, я думаю, что ты не ошибаешься. Я почти уверена, именно Фиоренцо убила команду того маленького корабля‑мусорщика.

– Нам нужно сообщить об этом профессору, – заявила Хестер, когда Синтия рассказала ей о надписи на форме, и сделала шаг по направлению к островку безумного света доктора Фиоренцо.

Теперь уже Синтия схватила ее за руку.

– Думаешь, он не знает?

Она возненавидела себя за то беспомощное выражение, которое появилось на лице Хестер. И за то, что она, доктор Фейерверкер, проболталась, безвозвратно уничтожив нечто ценное в душе подруги.

– Как нам поступить? – очень тихо, почти прошептав, спросила Хестер, хотя их шлемы соприкасались.

«А как мы можем поступить?» – хотела сказать Синтия, но захлебнулась словами. Ведь именно так и совершаются военные преступления. Именно так становятся призраками на архамерском корабле с хмурой гримасой, вырезанной на лице, потому что ты больше никогда не перестанешь хмуриться.

Хестер смотрела на нее с надеждой. Даже зная о поступке Синтии, Хестер верила, что ее подруга примет правильное решение.

Синтия глубоко вздохнула.

– Если Фиоренцо убила «Лазарет „Чарльз Декстер“», то каким образом? Вы с Уандреем сказали, что есть лишь два способа. Очевидно, она не разрезала его на куски, значит…

– Должно быть, она применила какой‑то гальванический мотор, – сказала Хестер. – Если она подсоединила его к системе бесперебойного электропитания, а у корабля‑госпиталя, даже живого, такая обязательно должна быть, это дало бы ей необходимое напряжение…

Синтия долго вглядывалась в расширившиеся глаза Хестер, прежде чем сообразила, что здесь во тьме, даже находясь так близко, она не могла, не должна была различать все оттенки эмоций своей подруги. Синтия посмотрела направо.

Вдоль коридоров корабля бежали неожиданно яркие огни биолюминесценции. Фиоренцо оживила «Лазарет „Чарльз Декстер“».

– Вот дерьмо! – воскликнула Хестер.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Оторваться от света, который доказывал, что «Лазарет „Чарльз Декстер“» воскрес, было так же сложно, как открыть заржавевший замок. Синтия заставила себя не смотреть и потащила подругу вдоль коридора.

– Теперь нам обязательно нужно узнать, как она его убила. И сработает ли это во второй раз?

– Должно, – сказала Хестер. – Какая бы сила его ни оживила, сильный разряд должен ее нарушить. Просто нужно найти устройство.

– Нравится мне это слово. «Просто». Просто так. Как ты думаешь, оно портативное?

Биолюминесценция «Лазарета „Чарльз Декстер“» шла аритмичными волнами и хаотично пульсировала. Такого Синтия прежде не видела ни на одном буджуме. От диких вспышек света, словно отражающих душевное состояние корабля, у нее дико разболелась голова, а это было явно дурным предзнаменованием.

– Устройство, убившее буджум? Не думаю.

– Значит, находится там, где она его собирала. Но как его найти? Это буджум, где его следует искать?

– Гм, – задумалась Хестер и сделала еще несколько шагов прочь от лаборатории Фиоренцо. – В закрытых архивах есть план. Но профессор Уандрей говорил, что мы не должны делиться с…

– Чужаками, – закончила за нее Синтия.

Хестер смотрела виновато, словно ребенок, которого отчитывают. Конечно же, у архамерцев есть второй, внутренний архив, куда Синтию не допустили. Именно их секреты и позволяли им выживать и сохранять независимость.

– Все в порядке. Ты не должна…

– Нет. В данный момент скрывать просто глупо, да и вредно, – сказала Хестер. – Вот.

Монитор заполнился зеленой разветвленной, словно паучья сеть, схемой коридоров, доступных для людей. У Синтии был лишь миг, чтобы полюбоваться ею, а потом скафандр вдруг начал раздуваться, давление отдалось болью в ушах. Рефлекторно она открыла рот и закрыла глаза. Любому космачу знакомо это жуткое ощущение. Оказалось, всего лишь временный перепад давления, а не повреждение скафандра. Синтия закрыла рот и выдохнула, пока не щелкнуло в ушах.

Открыв глаза, она увидела, как Хестер с облегчением качает головой.

– Лучше оставаться в скафандре.

Синтия глубоко вздохнула и закашлялась. Запах разложения, который она чувствовала с того момента, как впервые переступила шлюз «Чарли», стал очень густым, казалось, его можно почувствовать на вкус. Синтия потратила лишних тридцать секунд, чтобы еще раз проверить, функционирует ли ее скафандр.

– Клянусь блаженной камерой Доджсона, – сказала она и только потом сообразила, что понятия не имеет, как Хестер отнесется к упоминанию святых имен всуе. – Это укоротило мою жизнь на год.

– Хорошо, если только на один, – отозвалась Хестер.

Рукой в перчатке она провела по мертвой переборке «Чарли», словно пытаясь повторить волнообразный узор некролюминесценции. Пальцы нашли углубление. Сквозь прозрачный шлем Синтия увидела маску отвращения на ее лице. Хестер надавила, пальцы исчезли в мягкой переборке. Плоть «Чарли» захлюпала.

Хестер цепляла пальцами и отдирала переборку, склизкие волокна плоти растягивались и рвались. Оторванную панель она бросила на пол, и та зазвенела, словно керамическая. За переборкой находилось углубление, выложенное кабелями и счетчиками.

Хестер подмигнула подруге, дотянулась до маленькой стойки беспроводных соединителей. Открутив один, она скорчила рожу и, прежде чем Синтия успела подумать, что нужно остановить ее, вставила его в гнездо своего скафандра.

– Хестер…

– Тихо, – сказала Хестер. – Я провела много времени, изучая этих тварей. Мертвецу уже все… ох!

– Что?

– Беги.

* * *

Они побежали. Скафандры шелестели и шуршали, обутые в тяжелые ботинки ноги стучали по полу. Слева что‑то зашевелилось. Синтия попыталась обернуться, но рука Хестер увлекла ее за собой.

– Это тов, – крикнула она.

Обычно на буджумах товов не бывает, но смерть «Чарли» растянула ткань пространства‑времени, облегчив межпространственное проникновение. Мертвый буджум не мог, как обычно делал, пожрать своих паразитов. Синтия подумала о разбитом охранном зеркале, предназначенном защищать от более противных существ, чем товы. От двойников, крысаков и прочих хищников. Оно работало, потому что не отражало ничего, кроме Большой пустоты, даже в доках. Эти изогнутые огромные зеркала не отражали ничего с человеческой точки зрения, следовательно, двойники не могли им воспользоваться, а крысаков они ослепляли. Зеркала не прилагались как стандартное оборудование ко всем кораблям, но летающий госпиталь вроде «Чарли» должен был озаботиться дополнительными мерами безопасности. «Умирая, „Чарли“ сломал его», – догадалась Синтия. Фиоренцо все придумала насчет двойников. Они никогда не охотились на буджумы и уж точно не оставили бы глаза майору Нгао. Ей требовалось алиби.

Сзади раздался влажный громкий звук, не похожий на шуршание товов. У Синтии больше не было ни сил, ни желания оглядываться, но там, в темноте, едва подсвеченной некролюминесценцией, она разглядела человеческий силуэт. Распростертая рука в лохмотьях формы Госпитального корпуса, светящиеся глаза на наполовину освежеванном лице.

Увлекая за собой Синтию, Хестер впрыгнула в люк и изо всех сил ударила по тревожной кнопке, расположенной за ним под стеклом. В тот же миг автоматическая дверь, рухнув, словно гильотина, отсекла их от преследователей. Она и в самом деле могла разрубить человека, так было предусмотрено в интересах команды и корабля на случай, если на борт проникнут нежелательные гости. Выбирать не приходилось, на кону стояла жизнь одного против жизней всех членов команды. Поэтому с самого начала космачи учились не торчать в дверях.

– Надолго их это не задержит, – запыхавшись, сказала Хестер. – Нельзя останавливаться.

Синтия попыталась восстановить дыхание, чтобы кислорода хватило подольше.

– Девять имен ада, откуда они взялись?

– «Чарли» открыл дверь, – ответила Хестер.

Синтия прищурилась, но смысла словам подруги это не прибавило.

– Я чего‑то не понимаю…

Хестер похлопала по соединителю «Чарли», вставленному в гнездо на другом ее предплечье.

– Я получила доступ ко всем логам, думаю… Думаю, ему не понравилось, что Фиоренцо убила команду, на основании логов ясно, это сделала именно она. Думаю, поэтому она ударила его током. Но воскрешенные члены команды начали убивать живых, она не смогла их контролировать. Решила заманить в вакуумный отсек и запечатать дверь…

Но вакуум не может убить то, что уже мертво…

– «Чарли» выпустил свою команду, – поняла Синтия.

Хестер кивнула, зеленые и фиолетовые волны некролюминесценции буджума отбрасывали блики на шлеме, отсвечивали в ее глазах.

– Он может открыть любую дверь, которую я закрою. Теперь это совсем небезопасно.

– Да, – согласилась Синтия. – Небезопасно.

В горле горело. Она постаралась как можно меньше глотать и сказала:

– Нужно идти вперед. Мы должны отыскать устройство Фиоренцо, прежде чем результаты ее неудачного опыта найдут нас.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

– Она сказала, что была в морге, – пробормотала Синтия.

– Что? – переспросила Хестер, отстрелив гниющую руку у мертвеца, идущего впереди всех.

– По словам доктор Фиоренцо, она была в морге, когда всё случилось. Если она и собиралась что‑то спрятать, то наверняка это находится там.

– Вряд ли нашлось много желающих, чтобы заглянуть к ней туда на огонек, – согласилась Хестер. – И где же он находится?

Бегать в скафандре то еще удовольствие, и хотя живые мертвецы Фиоренцо двигались не слишком быстро, они преследовали женщин, не останавливаясь и не отвлекаясь. Когда Синтия наконец‑то набрала воздуха, чтобы ответить, ее подруга уже сама нашла путь.

– Один пролет наверх и два вперед. Ладно, пошли.

Синтия провела много времени на буджумах как пассажир, как член команды, а последнюю – самую ужасную – неделю на «Ричарде Тревитике» как заключенная и знала об отсутствии стандартных систем ориентации. В некоторых буджумах не существовало даже внутренних указателей, и, если капитан не выдавал тебе план, ты целиком и полностью зависел от члена команды, который, словно гид, водил тебя по кораблю. В «Лазарете» система указателей была продуманной, лучшей из всех, что ей встречались. Но, несмотря на это, маркеры лишь могли помочь человеку определить свое положение на гигантском трехмерном графике, изображающем довольно запутанный план «Чарли».

Лучше так, чем совсем ничего.

Лучше бежать, чем оказаться разорванной на куски бессмысленными жестокими тварями, в которых Фиоренцо превратила членов команды. «Бедные, – думала Синтия, вспоминая значки на мундире майора Нгао. – Эти мужчины и женщины меньше всего заслужили такой конец». Фиоренцо вызывала в ней отвращение, страх и немного даже зависть (уж признайся себе, Синтия!), но сейчас она чувствовала лишь злость. Не за ее тягу к знаниям, а за безудержное стремление к агрессии.

– Хорошо, что морг наверху, – тяжело дыша, сказала Хестер. – Лестница их ненадолго задержит.

– Жаль, что не остановит, – отозвалась Синтия. – Их ничего не остановит.

Пока им удавалось держаться впереди оживленных, но так и не получилось ни оторваться, ни остановить их.

– Сюда, – сказала Хестер.

Стальная лестница потускнела от разложения «Чарли». Пока Хестер открывала люк, Синтия сидела наверху лестницы, скрючившись, боясь, что живые мертвецы вот‑вот начнут хватать их за ноги.

Хестер помогла ей выбраться. Они плотно закрыли люк за собой и снова побежали. Две женщины‑ученые едва могли шевелиться, преследуемые толпой волочащих ноги воскрешенных трупов, которых и сосчитать‑то невозможно.

* * *

Морг – холодное, длинное, с низкими потолками помещение – его‑то они и искали. По его стенкам змеились все те же огни некролюминесценции, свет очерчивал пустые мешки для тел и открытые ящики. Синтия предусмотрительно закрыла за собой дверь, прежде чем пойти вглубь. Мурашки бежали по спине от одной мысли остаться здесь взаперти, отрезав пути к отступлению, но поджидавшее их за переборками пугало намного больше. Им удалось оставить живых мертвецов далеко позади, но Синтия вовсе не была уверена в том, что это надолго.

Они завернули за угол и обнаружили доктора Фиоренцо, склонившуюся к анатомическому столу. Рядом сидел профессор Уандрей, они разглядывали какую‑то дыру в полу. Рваные обесцвеченные края обрамляли нечто, сильно напоминавшее нейрокластер буджума. Бывший майор Нгао молча подавал Фиоренцо инструменты. В руках она держала ветеринарный шприц с длинной двадцатисантиметровой иглой, напоминавший средневековое устройство для пыток, с бесцветной жидкостью внутри. На полу рядом с ними Синтия разглядела еще два таких же, уже пустых.

Мередит… Не нужно было подходить ближе, чтобы увидеть черные стежки, стягивающие две половинки шеи. Ее голова свесилась набок, язык вывалился изо рта, едва прикрытые веками глаза начали белеть.

Как Фиоренцо удалось сделать так, чтобы Мередит разрубило люком? Когда она собиралась расправиться с Уандреем? И как он мог настолько ослепнуть и не сообразить, что станет следующим подопытным кроликом в ее экспериментах?

Хестер подняла руку с пистолетом и прицелилась. Должно быть, Уандрей их в этот миг и заметил, потому что издал невнятный звук.

Фиоренцо вскочила и обернулась к ним. Опустила руку со шприцем вниз, свет отразился от иглы.

Существо, бывшее когда‑то Мередит, сделало шаг в их сторону, Синтия еле сдержалась, чтобы не содрогнуться от страха и отвращения. Она не могла найти слов и не понимала, почему Хестер до сих пор не нажала на спусковой крючок.

– Доктор Фейерверкер, – начал Уандрей.

Одним уничтожающим взглядом Синтии удалось заставить его замолчать. От гнева у нее щипало глаза.

Она встретилась взглядом с Фиоренцо.

– Вы врач. Исследователь. Вы должны понять!

– Я поняла, вы – серийный убийца. Вы подвергаете риску всех, кто находится в этом секторе пространства. Вы – чудовище, а ваши жертвы скоро придут сюда. Что вы сделаете, когда «Чарли» впустит их?

– Я почти закончила!

– Нет. – Синтия помахала майору Нгао. – Может, вы и воскресили беднягу, но не оживили. У вас не вышло. Вы не способны оживить Мередит и несчастного с «Калико». Вы можете заставить их двигаться, но это не одно и то же. Буджум не ожил. И вообще всё неправильно!

«Лазарет „Чарльз Декстер“» содрогнулся под их ногами, словно соглашаясь с ней. Синтия уцепилась за Хестер, Уандрей и оба воскрешенных упали, даже Фиоренцо пришлось схватиться за поручень, чтобы удержаться на ногах. Синтия отпустила руку Хестер, и та снова прицелилась…

Неожиданно для всех Фиоренцо размахнулась шприцем, предназначенным для «Чарли», и сквозь халат и брюки вонзила иглу себе в бедро.

Синтия не могла поверить своим глазам. Фиоренцо выпрямилась, улыбаясь, хотела что‑то сказать, но в тот же миг рухнула на пол, твердая и неподвижная, как чугунная болванка.

– Нужно остановить это, – сказала Синтия Уандрею.

– Наука, доктор Фейерверкер… – начал было Уандрей, но она не дала ему закончить.

– Наука‑шмаука! – закричала она, сама себе удивляясь, но решила не останавливаться, пока есть запал. – Хватит! «Творения» Фиоренцо – это не наука. Это ходячие ядерные отходы. А то, что она сделала с Мередит, – убийство!

– Несчастный случай, – сказал Уандрей.

Хестер охнула:

– Вы в самом деле верите в это?

Уандрей не ответил.

– Достижения доктора Фиоренцо поразительны, – сказал он.

И в этот момент он допустил ошибку – позволил Мередит подойти слишком близко.

У Синтии с Хестер не было времени, чтобы остановиться и подумать о намерениях воскресших преследователей, или о хаотичной некролюминесценции «Чарли», или о следах побоища. Если бы они задумались, все их невысказанные сомнения развеялись бы в тот же миг.

Мередит разорвала Уандрея на куски, начав с нижней челюсти.

Хестер закричала, Уандрей еще какое‑то время орал от боли. «Ради королевы червей, неужели это его эндокард?» – подумала Синтия, оттаскивая подальше подругу. Обе были забрызганы кровью профессора, как подростки, увлекающиеся граффити, краской.

– Нужно найти устройство, – бешено прорычала она. – Сейчас, пока Мередит занята.

Хестер захлебнулась, то ли от рыданий, то ли от истерического смеха, но согласно кивнула. Девушки посмотрели вокруг, стараясь не натыкаться взглядом на кровавую бойню в центре комнаты. Кроме анатомических столов и холодильников здесь больше ничего и не было. Микроскоп, прикрученный к стойке, центрифуга…

– Зачем нужно столько холодильников, если самый большой холодильник во Вселенной находится прямо за стенкой? – пробормотала Синтия. – Ну да, понятно. Образцы, несчастные случаи…

Они обошли комнату по периметру, присматривая за мертвыми соседями. Мередит, к счастью, о них даже не вспоминала. Заглянули в первую холодильную камеру. Удобная модель Тохиро‑Никконен, ничего особенного, только ее нужно как следует вычистить. Вторую временно переоборудовали для каких‑то других целей. Женщины переглянулись, они понятия не имели, что это. До следующей камеры в нижнем углу добраться было непросто, в ней лежал массивный предмет непонятного назначения.

– Вот устройство, – сказала Хестер. – Наверняка оно.

– Можешь определить, как оно включается? – спросила Синтия.

Она бросила беглый взгляд на Фиоренцо, та все еще дергалась в конвульсиях, на Мередит – та была пока занята.

– Следи за мной, – уверенно сказала Хестер, а потом махнула рукой. – Нет, лучше следи не за мной, а за ними.

Она отдала Синтии свой пистолет.

– Не беспокойся, – ответила та, подумав, что пистолет вряд ли поможет им больше, чем свадебный букет, если «Чарли» решит открыть дверь. Развивая свою мысль, она спросила: – А общаться ты с ним можешь? Я имею в виду «Чарли».

– Я попыталась, – ответила Хестер. – Не знаю, то ли это у меня не получается, то ли он не распознает во мне члена команды.

– Черт! Мне тут пришла мысль: проще всего было бы справиться с воскресшими, скормив их «Чарли».

– О! Хорошая идея. Тут явно стало бы почище. Хотя я не уверена, смог бы он их сожрать. Непохоже, что воскресшие могут переваривать пищу.

– Ну и черт с ней, с этой идеей, – сказала Синтия. – По крайней мере, он мог бы их пожевать.

– Если бы они зашли к нему в рот. Но, скорее всего, он не сможет… абсорбировать их.

«Лазарет „Чарльз Декстер“» снова содрогнулся. Хестер ударилась о стенку, а Синтия, словно пьяная, сползла по гальваническому мотору.

– Думаю, – сухо сказала Хестер, – что‑то идет не так.

– Полагаешь, именно для очередного воскресения нужна была вторая доза сыворотки?

– Возможно.

– Может, без нее он снова умрет?

Ужасно, что это прозвучало с такой надеждой. Ужасно оказаться в такой ситуации, где смерть кажется самым оптимальным выходом.

– Нгао не умер, – ответила Хестер.

Синтия думала, как бы ответить не слишком неприлично или богохульно, и тут краем глаза заметила какое‑то движение. Она дернулась, но рядом не оказалось ни Мередит, ни Нгао. Только тов.

– Кажется, раньше тут товов не было?

Они столкнулись с колонией товов в нескольких коридорах от морга. Твари облепили все стены и потолки, ползали по полу. Их запах перебил даже запах гнили. Стараясь не задохнуться, Синтия и Хестер прорывались, давя товов ботинками.

– Нет, – ответил Хестер. – Почему ты спросила?

Синтия старательно прицелилась и пристрелила това.

– Ты поторопись, ладно?

Сами по себе, по крайней мере для здорового взрослого человека, товы – лишь мелкая неприятность. Но за товами появлялись крысаки, а они уже были опасны. За крысаками приползали брандашмыги. Эти могли бы расправиться с экспериментальными ошибками Фиоренцо, но они и живых бы уничтожили с большой радостью.

– Знаешь, Фиоренцо все напутала, – сказала Хестер своим привычным голосом.

И это было подозрительно.

– Да? – осторожно спросила Синтия.

Хестер находилась в сильном стрессе, минуту назад она стала свидетельницей того, как один член ее семьи убил другого. Синтия не стала бы ее винить, если бы та расклеилась и слетела с катушек, но им обеим было нужно, чтобы Хестер смогла закончить работу прямо сейчас.

– Чем свежее тело, тем хуже результат. Мередит будет Образцом А, потому что ее оживили лишь четверть часа назад.

«Столько, сколько времени требуется, чтобы пришить голову обратно», – мысленно уточнила Синтия, но вслух сказала другое:

– Понимаю, что ты имеешь в виду.

– Она ошиблась, – с нажимом сказала Хестер. – Я должна это кому‑то сказать. У меня не будет шанса для опровержения ее теории в печати.

Синтия хотела закрыть глаза, но ей нужно было следить за Мередит, Фиоренцо и Нгао… и вообще за всем, что происходит.

– Понимаю, – повторила она.

– Ну и хорошо, – отозвалась Хестер и встала рядом. – Машина запитана, я ее запустила. Теперь надо подсоединить кабели к нервной системе «Чарли».

Она размахивала толстыми кабелями, Синтия проследила за ее взглядом и поняла, что смотрит на дыру, которую Фиоренцо сделала в полу морга. По одну сторону лежали останки Уандрея, по другую – окоченевшее тело Фиоренцо. Нгао терпеливо стоял там, где Фиоренцо его оставила. Мередит ушла к входу и стояла там, царапая дверь. Она не была членом команды, и «Чарли» не собирался открывать дверь.

– А мы не можем, ну, я не знаю, проделать другую дыру сами?

– Это займет слишком много времени, – сказала Хестер чересчур четко, чем выдала свое нетерпение. – Кроме того, у нас нет диагностического оборудования, чтобы найти узел. Где оборудование Фиоренцо, никто не знает.

Синтия не стала спорить.

– Ладно, а кабели дотянутся?

– По идее, она же их уже туда подсоединяла в первый раз, – сказала Хестер.

– Давай посмотрим.

Хестер раскручивала катушку с кабелями, Синтия шла рядом, пытаясь уследить за всеми факторами угрозы сразу. Хотела бы она, чтобы у нее было шестнадцать глаз, как у чеширов. Происходящее привлекло внимание Мередит, и та двинулась в их сторону, не бешеной поступью, как остальные оживленные мертвецы, а медленно переваливаясь с ноги на ногу. Именно эта неспешность и погубила Уандрея.

Синтия выстрелила в нее, старательно целясь в колено. Использовав старый научный «метод тыка», они уже поняли: пистолетом убить воскресшего мертвеца нельзя. Но можно обездвижить. Главное, чтобы отстреленная часть не сумела причинить тебе вреда, если все‑таки до тебя доберется.

На таком расстоянии даже Синтия не могла промахнуться. Мередит не издала ни звука, поврежденные голосовые связки не позволяли, но застывшее в жуткой гримасе от шока (от боли, а может, от предательства?) лицо поражало даже хуже. Она упала, но продолжала ползти вперед, хотя рукам не за что было зацепиться на гладких панелях, скользких от телесных жидкостей Уандрея.

Хестер добралась до темной, зияющей влажным блеском дыры. Она неловко встала на колени, посмотрела на подругу и попыталась улыбнуться.

– Тебе лучше… – начала было она, но голос и улыбка угасли.

И на ее исказившемся лице отразилась эмоция, которую Синтия не смогла определить, пока не услышала глухое рычание за спиной.

– Остановитесь.

И тут она поняла. На лице Хестер был ужас, и на ее лице отразилось то же самое.

Синтия оглянулась, доктор Фиоренцо медленно встала на ноги. Она потянулась. Изучила свои руки. Измерила пульс.

Потом улыбнулась.

– Всего‑то и понадобился свежий образец, – спокойно сказала она. – В самом деле, доктор Фейерверкер, из всех людей только вы можете оценить мой успех.

Синтия отпрянула. Один шаг, другой. Она боялась, что споткнется о Хестер и свалится в дыру. Что Мередит со всей своей воскресшей силой находится слишком близко. Но отвести взгляд от Фиоренцо она не могла. А еще она не могла позволить этой мертвячке встать между ней и ее подругой, в буквальном смысле. Как бы мило и разумно ни звучала речь Фиоренцо.

Синтия почувствовала прикосновение к лодыжке. От неожиданности девушка чуть не выпустила последнюю пулю из пистолета и лишь потом сообразила, что это Хестер. Молча та протягивала ей катушку. Кабели слишком толстые, одной рукой их не удержать. Придется выпустить пистолет.

– Дохлая, – сказала Синтия.

Хестер отозвалась:

– Справимся.

Внимательно следя за Фиоренцо, Синтия передала подруге пистолет и взяла катушку с кабелями. Тяжелые. Как Хестер так легко с ними справлялась?

– Доктор Фиоренцо, – сказала она. – Остановитесь.

Фиоренцо сделала еще один шаг, но она лишь внимательно изучала кабели, раскрученные на всю длину, дыра находилась прямо за спиной Синтии. Отступать было некуда.

– Могу заверить, для вас я не угроза, – сказала Фиоренцо. – Этот процесс спасет множество жизней.

Синтия услышала шорох. Неужели Хестер собирается прошмыгнуть мимо Фиоренцо? Нет, она всего лишь отступала в сторону, прикрываясь Синтией как щитом. Огромное спасибо! Но, если бы им удалось поменяться местами, разве Синтия поступила бы по‑другому?

– Он спасет множество жизней, – сказала Фиоренцо.

И бросилась вперед.

Она была невероятно сильной. Синтия ударила ее катушкой по голове, потом еще и еще, пока Фиоренцо не схватила ее за руки. Они покатились по полу. Фиоренцо оседлала ее, щелкая зубами у шва ее скафандра. Синтия брыкалась, пытаясь сбросить ее с себя, но не могла.

– Уже иду! – закричала Хестер.

Фиоренцо дернулась. «Какого черта…» – мелькнуло в голове у Синтии. Грохот пистолета в небольшом помещении оглушил бы ее, если бы не шлем. Еще секунду Фиоренцо трепыхалась, на левой стороне черепа расцвело выходное отверстие. Синтия сбросила ее с себя и отползла.

– Кабели, – закричала Хестер.

Синтия схватила то, что попало под руку, и дернула. Искрящиеся концы поползли к ней. По полу рассыпались желтые тяжелые искры. Он схватила кабели за обмотку и подняла.

Фиоренцо встала на четвереньки, потом поднялась в рост. Она засмеялась, один глаз висел на ниточке зрительного нерва, покачиваясь около щеки. Фиоренцо сорвалась с места, как спринтер…

Синтия воткнула кабели ей в грудь.

Прошитая электричеством спина изогнулась, абсолютно молча женщина всплеснула руками, растопырив пальцы. Слышался лишь треск электрического разряда и шипение поджариваемой плоти.

Она рухнула на пол. Синтия отпрыгнула, но Фиоренцо протянула руку и ухватилась за ее ботинок, пытаясь подтащить себя ближе. Мередит все с тем же упорством ползла к ней. Скрючившись у пульта управления, Хестер выключила устройство.

– Будет трясти, нужно закрепиться, – сказала Хестер. – Можешь использовать тот поручень рядом с панелью управления.

Она переступила через тело Фиоренцо, ее ботинки потревожили струйки пара, которые поднимались из дыры и возвращались обратно.

– Передай‑ка мне эти чертовы кабели.

Выполнять приказ было легко и приятно. Синтия закрепилась, прищелкнув ремни безопасности к поручню. А потом включила аппарат на полную мощь.

– Готово! – крикнула она Хестер. – Давай!

И Хестер, должно быть, это сделала, так как «Лазарет „Чарльз Декстер“» задергался в конвульсиях. Синтию бросило на ремни, затем ударило об аппарат. После удара она убедилась, что закрепилась не зря. Все непривин‑ ченное и неприкрученное полетело на пол. Она увидела, как тело Мередит ударилось о перегородку, и услышала хруст ломающихся костей. Затем ее снова бросило вперед, и все потемнело.

* * *

Вряд ли она провела без сознания больше минуты, потому что слышала, как все падает и рушится. Корабль больше не двигался, и это было важнее всего. Некролюминесценция потухла. Единственным источником света оставался фонарь на скафандре Хестер. Синтия нащупала свой и включила.

– Хвала древним силам и Будде, – горячо сказала Хестер высоким голосом. – Я думала, ты умерла.

– О! – Синтия проглотила горький комок и почувствовала вкус крови на губах.

Хестер помогла ей расстегнуть ремни безопасности и начала поднимать ее. Руки еще тряслись, но в голове уже прояснилось. Синтия выпуталась из ремней и одним рывком встала на ноги. Она обернулась вокруг, ища Мередит, но луч фонаря не мог ее обнаружить. Она увидела ноги Нгао и часть его позвоночника, конвульсии «Чарли» разорвали беднягу пополам. Она смотрела, и колени ее дрожали.

– Думаешь, мы доберемся живыми до «Кейтлин Р. Кирнан»? – спросила Хестер.

Синтия пожала плечами и подмигнула:

– Попробуем.

ЭПИЛОГ

Во время своей (второй) агонии «Лазарет „Чарльз Декстер“» отхватил часть корабля «Ярмулович астрономика» так же просто, как ребенок откусывает яблоко. Пять человек погибли, тринадцать были ранены. Могло оказаться и хуже, если бы все свободные руки не отправили на уборку осколков охранного зеркала. Медблок был уничтожен, и теперь Синтия поняла, почему она видела лишь один призрак будущего. Существовала лишь одна ветвь будущего, где медблок остался на месте. Будущее, в котором она не воспротивилась Уандрею и Фиоренцо, в котором «Лазарет „Чарльз Декстер“» не погиб во второй раз. Теперь она в этом не сомневалась, но даже мысль о таком ее пугала.

Наделав бинтов из полосок ткани, Синтия перевязывала раненых членов экипажа. Накладывала шины из подручного материала. Команда, в свою очередь, латала «Ярмулович астрономику». Хоронить погибших было нелегко. Синтия стояла рядом с Хестер, подруга сжимала ее руку крепко, до синяков, но Синтия не возражала.

Теперь они делили одну каюту, в тесноте, как говорится, да не в обиде. Перед тем как впервые лечь спать после возвращения, она старательно чистила зубы, надеясь окончательно избавиться от мертвецкого духа «Чарли». Войдя в каюту, обнаружила в своем гамаке, который висел над спальным местом Хестер, двух спрятавшихся чеширов. К своему удивлению, Синтия вдруг расплакалась.

– Я в порядке, в порядке, – сказала она, предваряя расспросы. – Просто не думала, что они меня найдут.

– Они тебя знают, – ответила Хестер, как если бы все было так просто.

«Ярмулович астрономика» послала тревожный сигнал. Прежде чем отправиться в путь, около разлагающегося тела буджума они оставили буй, предупреждающий об опасности. В универсальном коде не предусматривалось обозначения для «воскресших». Хестер рассказала подруге о решении Сената факультета подать соответствующую заявку на присвоение такого кода. А пока буй попеременно передавал два сигнала опасности: «эпидемия» и «брандашмыги». Надеялись, этого будет достаточно для избавления от любопытных.

И, как всегда, поползли слухи. Синтия считала, слухами можно добиться больше, чем сотней буев. Менее чем через неделю живой корабль «Джудит Мерил» перехватил их тревожный сигнал и пришел на помощь. Его команда так сильно хотела знать детали случившегося, что смогла преодолеть врожденное недоверие к архамерцам. Синтию, которая не принадлежала к архамерской расе, они замучили расспросами едва ли не до смерти. Она не противилась и пересказывала историю как можно чаще, чтобы в нее поверили. Была уверена: команда задает так много вопросов для перепроверки информации, полученной от архамерцев. Все знали архамерцев как великих лгунов.

Ее удивило и даже тронуло их искреннее огорчение, когда они узнали о том, как Фиоренцо погубила «Чарли». Космачи с рвением защищали свой корабль и с радостью линчевали бы Фиоренцо, если б могли. Мысль о том, что она воскрешала мертвых, их напугала, но таких бурных эмоций не вызвала. Гибель «Лазарета „Чарльз Декстер“» должна была стать легендой, а Фиоренцо – остаться в людской памяти лишь злодейкой, а не ученым, стремящимся к знаниям, пусть и с дурными мотивами.

Когда «Ярмулович астрономика» пришвартовалась в грузовом блоке «Джудит Мерил», Синтия с Хестер (и несколькими чеширами) переселились в общежитие, которое находилось под левым передним плавником корабля. Стюард предложил Синтии отдельную комнату, но она отказалась. До возвращения на станцию «Фарадей» контракт связывал ее по рукам и ногам с «Ярмулович астрономикой», но гораздо важнее, что дружба еще крепче связывала ее с Хестер.

А если совсем откровенно, она не хотела спать в одиночестве.

Вернувшись в комнату после вахты, она как‑то спросила:

– Почему запрещенные знания запрещены?

Хестер посмотрела на нее с беспокойством.

– Не бойся, цилиндров Ми‑Го я не находила, – ответила Синтия, сама удивляясь тому, с какой легкостью шутит о подобных вещах. – Просто думала о Фиоренцо и том, где находится эта пресловутая черта. Кажется, я так и не поняла.

– Нет, – ответила Хестер. – То, что Фиоренцо поступает неправильно, ты поняла гораздо раньше меня.

– Я поняла, что Фиоренцо склонна к суициду. А это не одно и то же.

– Нет, конечно. Но ты посмотрела на Нгао и увидела неправильность. Ты прежде всего увидела человеческие страдания, а не научные достижения.

Синтия моргнула. Она пыталась найти информацию о майоре Нгао, майоре Киравате Нгао, лицензированном медбрате, магистре медицинских наук, но ей пришлось отказаться от попытки отыскать его родных. Что она могла им сказать? «Мне жаль, что ваш любимый человек был убит и воскрешен беспринципным ученым. Возможно, он до сих пор находится в таком состоянии в чреве мертвого буджума и, вероятно, даже в сознании, хоть и разорван на части». Это уже граничило с жестокостью.

Она постоянно думала о Нгао и остальных членах команды «Лазарета». Сам «Чарли», по крайней мере, покоился с миром, даже псевдопризраки исчезли незадолго до того, как «Джудит Мерил» взяла их на буксир. Значит, разрывы в ткани пространства‑времени начали зарастать. Но воскрешенные мертвецы все еще были заперты в ловушке мертвого корабля, и Синтии оставалось лишь надеяться, что действие сыворотки Фиоренцо когда‑нибудь закончится.

Увы, порой «когда‑нибудь» – всего лишь синоним слова «никогда».

– Ты сама говорила, – возразила ей Хестер, желая отвлечь от бесполезных навязчивых мыслей, – что никого бы не засунула в цилиндр. Подозреваю, ты прекратила бы все эксперименты, если бы внутри были мозги.

– Нет, – с вызовом пробормотала Синтия. – Я все еще считаю, что можно найти полезное применение этим знаниям.

– Помнится, то же самое мы и говорили тебе о Фиоренцо, – отрезала Хестер.

– Ох! – Синтия вздохнула и залезла в гамак.

Растолкала чеширов, освободила себе побольше места.

– Я всегда думала, что «запрещенные знания» – такой способ сказать: «не делай того‑то, ведь „в глуше рымит исполин – злопастный бран‑ дашмыг“», – задумчиво продолжила Хестер. – Или, к примеру, Ми‑Го.

– Чаще всего так и бывает.

– Да, но такое нас не останавливает. – Хестер посмотрела на Синтию, глаза ее потемнели: – Может, это и есть – худшая часть человеческой натуры. Нас ничто не останавливает. А если и останавливает, то ненадолго.

– Ненадолго, – согласилась Синтия, поглаживая чудовище с щупальцами, которое свернулось клубочком на ее коленях и начало урчать.

Мур Кэтрин
КРАСАВИЦЫ МИНГИ

Нортвест Смит откинул голову, почувствовав затылком стену склада, и посмотрел на темное ночное небо Венеры. Как обычно, с наступлением ночи над портовыми кварталами нависла мертвая тишина, вызывавшая смутное ощущение затаившейся смертельной угрозы. Несмотря на то, что единственными звуками, доносившимися до ушей Смита, были бесконечно повторяющиеся всплески небольших волн, ритмично набегающих на опоры причала, он хорошо представлял себе опасности, грозившие случайно оказавшемуся здесь прохожему. Не последнее место среди них занимала мгновенная смерть, внезапно бросающаяся на вас из засады немых теней.

Иногда казалось, что в нем просыпается легкая ностальгия, в особенности когда он смотрел на тучи, скрывавшие прекрасную зеленую звезду, которая находилась (он очень хорошо знал это) совсем низко над горизонтом, ‑ его родную планету, его Землю. Но, пожалуй, если он и думал о ней так, эти мысли могли вызвать лишь легкую сардоническую усмешку ‑ слишком давно оборвались все нити, связывавшие его с Землей, и вряд ли она приняла бы с благосклонностью блудного сына.

Он по‑прежнему неподвижно сидел в темноте. Из прорезанного прямо над ним окна в стене склада на влажную набережную падал тусклый прямоугольник света. Смит отодвинулся еще дальше в густую тень и устроился поудобнее, обхватив руками колени.

Внезапно он услышал чьи‑то тихие шаги. Возможно, что он и ожидал чего‑то подобного, так как мгновенно повернулся всем телом в ту сторону и застыл, прислушиваясь. Шаги явно не принадлежали мужчине ‑ слишком легко ноги касались дощатого настила. На лбу Смита прорезались глубокие борозды морщин. Женщина? Ночью, на погруженной во мрак набережной? Даже самые отпетые портовые шлюхи не осмеливались появляться в этих кварталах Эднеса ночью, в часы, когда не взлетали и не приземлялись космические корабли. Тем не менее звуки порхающих женских шагов доносились до него все отчетливее.

Вжавшись в темный угол, Смит терпеливо ждал. Вскоре на темно‑сером фоне появился еще более темный силуэт женщины, и только небольшой светлый треугольник лица немного выделялся. Когда она пересекла пятно света, падавшего из окна склада, Смит понял, почему эта женщина осмелилась проникнуть ночью в портовые трущобы: ей было дозволено все. Ее фигура скрывалась под длинным черным плащом, но хорошо различимое лицо, похожее очертаниями на сердце, призрачно светилось под небольшим трехрогим убором из бархата, распространенным среди обитательниц Венеры. Смутно виднелась и волна пышных волос цвета красной меди. По этому восхитительному лицу, по огненным волосам Смит безошибочно понял, что перед ним ‑ девственница Минги.

Это действительно было одно из чудесных созданий, воспитывавшихся в цитадели Минги с доисторических времен, идеал женской красоты и изящества; их лелеяли точно так же, как на Земле выращивают породистых скаковых лошадей. С самого раннего детства они обучались наряду со многим и многим другим искусству обольщать мужчин. На всех трех планетах не было уважающего себя владетеля, не стремившегося ‑ разумеется, если позволяло состояние казны ‑ иметь при своем дворе какое‑нибудь из этих изысканнейших существ с непринужденной грациозной походкой, кожей ослепительно молочного цвета, огненными волосами и прекрасным страстным лицом.

Короли и герцоги, князья и бароны разных стран и народов бросали свои сокровища к вратам цитадели Минги, и девушки, похожие на изваянные искусной рукой статуэтки из золота и слоновой кости, разъезжались по тысячам городов, дабы украсить собой бесчисленные дворцы и замки. Так было всегда с тех пор, как на берегу Великого Моря возник Эднес.

Девушка шла совершенно спокойно, не опасаясь, что кто‑нибудь осмелится чем‑либо досадить ей; она была надежно защищена своей красотой и происхождением. Тяжелая десница властелина Минги простиралась над ее очаровательной головкой, пылающей медью волос, и ни один мужчина в порту не осмелился бы даже коснуться пальцем молочно‑белой кожи девственницы Минги, зная о неизбежной жестокой каре. Пираты и бродяги космоса опасливо перешептывались, намекая на нечто страшное, собравшись в притонах разных стран за столами вокруг бутылок с водкой "сегир"; если верить слухам, то это были наказания жестокие, загадочные, неописуемые, несравненно более свирепые, чем все то, что может причинить человеку нож или термопистолет.

Неизъяснимые опасности стояли также и на страже ворот цитадели. Недаром фразы о целомудренности девушек Минги давно превратились в поговорку. Любая из них могла чувствовать себя в самых жутких ночных трущобах Венеры гораздо спокойнее, чем монашенка, бредущая днем по какому‑нибудь бедному кварталу земного города.

И все равно девушки крайне редко покидали стены цитадели, к тому же никогда не выходили в город без сопровождающих. Смиту еще ни разу не приходилось встречать их вблизи. Он немного передвинулся, чтобы лучше разглядеть и проходившую мимо девушку, и эскорт, который должен был следовать за ней. Это легкое движение привлекло ее внимание. Она остановилась, внимательно вгляделась в темноту и сказала нежным и мелодичным, словно звуки арфы, голосом:

‑ Не хотите ли вы заработать золотую монету, добрый человек?

Неосознанная вспышка сарказма заставила Смита отказаться от обычного для него грубого жаргона, и он ответил максимально изысканным тоном на безупречном диалекте высшего общества Венеры:

‑ Нет, благодарю вас, о прекраснейшая из дам.

Девушка застыла на мгновение, безуспешно пытаясь разглядеть в темноте лицо говорившего. Он, напротив, хорошо видел в падавшем из окна тусклом свете прекрасные, несколько напряженные черты ее лица, на котором едва заметно проступило изумление. Затем она распахнула плащ, и отблески неверного света заиграли на металлическом цилиндре электрического фонаря. Нажала на кнопку, и вспышка белого света ослепила его.

В тот момент, когда луч фонаря осветил его лицо, он продолжал сидеть, небрежно откинувшись назад и опираясь спиной о стену здания. Он выглядел весьма живописно: затянутый в кожаную куртку космического навигатора, местами прожженную или разорванную, с кобурой термопистолета низко на бедре, с повернутым к ней смуглым обветренным лицом, на котором недобро светились слегка прищуренные глаза. Он явно чувствовал себя как рыба в воде на этой пустынной набережной, на этих сумрачных опасных улицах. Он принадлежал к известному типу людей, нередко встречающихся в подобных местах, ‑ оказавшихся вне закона космических бродяг, единственной опорой в жизни которых является термопистолет. Их образ жизни полон опасностей, и они стараются как можно реже попадать в поле зрения межпланетной полиции. Однако на повернутом к свету бронзовом лице читалось и нечто большее. Девушка, безжалостно ослепившая его, не могла не заметить следы воспитания, намеки на принадлежность к высшим слоям общества; его претензии на использование высокого стиля в разговоре не казались шокирующими. Но в прозрачных, холодных, как сталь, глазах явно таилась насмешка.

‑ Нет, ‑ сказала девушка, выключив фонарь, ‑ я дам вам не одну золотую монету, а сто. И совсем за другую работу, а не за ту, что я хотела поручить вам сначала.

‑ Благодарю вас, ‑ вежливо ответил Смит, продолжая сидеть, ‑ и извините ‑ я отказываюсь.

‑ Пятьсот монет, ‑ хладнокровно сказала она своим мелодичым голосом.

Смит нахмурился. Ситуация приобретала фантасмагорический оттенок. Но почему?

Она мгновенно уловила его недоумение.

‑ Да, я понимаю вас. Это кажется нелепым. Видите ли, я узнала вас, когда включила свой фонарь. Может быть, вы все же согласитесь? Вы наверняка сможете выполнить мою просьбу. Но я не могу объяснить вам все прямо здесь, на улице.

Смит долго молчал, и у него в голове с бешеной скоростью сменялись самые невероятные предположения. Потом он улыбнулся, что осталось незамеченным в темноте, и сказал:

‑ Я приду. ‑ И мгновенно оказался на ногах. ‑ Где я должен быть и когда?

‑ Там, где Замковая улица подходит к крепости Минги. Третья дверь налево от центральных ворот. Скажите сторожу: Водир.

‑ Это...

‑ Мое имя. Вы сможете прийти через полчаса?

Смит продолжал испытывать колебания; внезапно ему очень захотелось опять отказаться. Но затем он пожал плечами.

‑ Да.

‑ Значит, примерно в три часа ночи вас будут ждать.

Она попрощалась с ним по венерианскому обычаю странным движением руки и, закутавшись в плащ, словно растворилась в темноте. Только острый слух Смита еще долго улавливал, как непривычное эхо ее шагов постепенно замирало вдали.

Смит остался на прежнем месте, терпеливо ожидая чего‑то, но если бы его спросили, то вряд ли бы смог ответить, чего ждет. Постепенно им все больше овладевало недоумение. Неужели ставшие легендой рассказы о недоступности Минги ‑ досужая болтовня? Неужели красавицы из цитадели, находящиеся под строжайшим надзором, могут позволить себе прогуливаться в одиночестве по ночному городу и договариваться о свиданиях? Или произошедшее было всего лишь какой‑то непонятной мистификацией?

Вековые традиции гласили, что ворота цитадели Минги охраняются настолько бдительной необычной стражей, что даже мышь не может проникнуть за стены без ведома Алендара, загадочного властелина Минги. Следовательно, когда он шепнет сторожу, словно пароль, имя "Водир", и перед ним откроются двери, это будет сделано по приказу Алендара? Если, разумеется, они откроются. Может быть, девушка принадлежит одному из знатных сеньоров Эднеса, решившему сыграть с ним какую‑то злую шутку? Он покачал головой и улыбнулся только глазами, не дрогнув ни одним мускулом лица. Зачем ломать напрасно голову ‑ все равно скоро узнает, в чем дело.

Смит еще немного выждал в своем мрачном укрытии. Небольшие волны по‑прежнему с тихим плеском разбивались о сваи причала. Неожиданно стартовавший космический корабль с оглушительным грохотом разорвал черное полотнище ночи, залив окрестности ослепительным светом.

Наконец он встал и с наслаждением потянулся всем телом. Поправив на бедре кобуру с пистолетом, направился по ночной улице в сторону цитадели. Несмотря на грубые сапоги космонавта, шаги его были на удивление легкими; сейчас во всем его облике проявлялось что‑то от крупного хищника.

Через двадцать минут ходьбы по темным пустынным улицам он очутился вблизи от цитадели, этого города в городе, известного под названием Минга. Перед ним высоко вздымались мрачные стены; древность покрыла их камни причудливыми наростами мха и лишайников, бурно разраставшихся в условиях Горячей планеты. Замковая улица обрывалась перед глубоко утопленными в стене главными воротами, надежно хранившими бог знает какие зловещие тайны. Смит двинулся налево, стараясь держаться глубокой тени у подножия стены. Отсчитав две двери, он остановился перед третьей, укрывшейся между двумя выступами контрфорсов. Когда‑то она была окрашена в зеленый цвет, но за многие годы краска основательно пострадала от ржавчины, и карабкающиеся вверх по стене лианы почти полностью скрывали дверь от нескромных взглядов. Если бы он не искал, то наверняка прошел бы мимо, не заметив ее.

Застыв на месте, Смит довольно долго не шевелился, внимательно всматриваясь в металлические створки, врезанные, казалось, в монолитную скалу. Он даже принюхался к густому, насыщенному пряными ароматами воздуху. Осторожный, словно дикий зверь, не решающийся прянуть из засады на показавшуюся чем‑то подозрительной добычу, он все еще колебался. Наконец шагнул, поднял руку и постучал ‑ очень тихо, самыми кончиками пальцев.

Дверь бесшумно отворилась, и перед ним появилась абсолютно черная дыра, выделяющаяся даже на фоне абсолютно черной стены. Кто‑то шепотом спросил:

‑ К'а ло‑валл?

‑ Водир, ‑ прошептал в ответ Смит с неожиданной, похожей на внутреннюю щекотку, дрожью едва сдерживаемого беззвучного смеха. Наверное, не один городской щеголь стучался ночью в эти двери и, полный надежд, шептал стражу мрачного входа имя какой‑нибудь рыжей красотки. Но, если легенды не лгут, ни одному мужчине еще не удавалось этим или любым другим способом проникнуть за ограду Минги. Похоже, что он будет первым, кто услышал шепот стража, приглашающего его пройти внутрь крепости через небольшую прорезанную в толще стены дверь: "Входите".

Смит расстегнул кобуру на бедре и шагнул вперед, пригнувшись под низким каменным сводом. Дверь закрылась за его спиной, и он оказался в полной темноте, охватившей его со всех сторон, словно темная вода ныряльщика. Он остановился, напряженно прислушиваясь, но различая только тревожные удары своего сердца и не убирая руки с рукоятки пистолета. Неожиданно помещение озарил бледно‑голубой свет ‑ его включил привратник, стоявший у противоположной стены небольшой комнаты, очевидно, игравшей роль вестибюля. Невысокий толстый человек, выглядевший весьма импозантно в роскошной одежде из алого бархата. Очевидно, это был один из евнухов Минги. Одну руку он еще держал на выключателе, а другой придерживал переброшенный через плечо пурпурный плащ. Переливы света на плаще и на одежде евнуха придавали происходящему оттенок торжественности.

Раскосые глаза внимательно изучали гостя, но они оставались на редкость невыразительными, и Смит не уловил даже намека на то, что могло скрываться за ними. Можно было, конечно, предположить почти неощутимые нотки страха, немного юмора и даже восхищения в этом бесстрастном взоре, но Смиту было не до тонкостей психологии. Не скрывая любопытства, он огляделся. Очевидно, небольшое помещение вестибюля целиком размещалось внутри крепостной стены чудовищной толщины. Но фоне более чем скромной обстановки резко выделялась своим великолепием вторая дверь из литой бронзы, покрытая причудливыми узорами.

Смит вопросительно взглянул на евнуха.

Тот шагнул к нему с угодливым видом, пробормотав при этом: "Разрешите", и накинул на его плечи пурпурный плащ. Величественные складки тяжелой материи, источавшей слабый приятный аромат, обвились вокруг с неожиданной лаской, укутав его огромную фигуру до самого пола. Когда евнух попытался закрепить плащ на груди драгоценной застежкой, он непроизвольно отшатнулся, не сдержав отвращения.

‑ Пожалуйста, набросьте на голову капюшон, ‑ прошептал евнух, словно и не заметивший брезгливости Смита. Тяжелые складки не только полностью закрыли выгоревшие на солнце волосы, но и надежно укрыли в тени черты лица.

Евнух отворил внутреннюю бронзовую дверь, и Смит увидел через ее проем длинный коридор, плавно поворачивающий вправо. Его убранство, на первый взгляд скромное, оставляло тем не менее впечатление тщательно продуманной изысканности, прежде всего благодаря странному сложному узору, сплошь покрывавшему стенные панели из блестящего серебристого металла.

Следуя за евнухом, Смит чувствовал, как его грубые сапоги глубоко погружаются в плотную шерсть ковра, вызывая при этом почти чувственное удовольствие. Дважды он услышал, как за приотворенной освещенной изнутри дверью, выходившей в коридор, раздалось невнятное бормотанье, и каждый раз его рука под складками плаща мгновенно оказывалась на рукоятке термопистолета. Но никто так и не показался в пустом слабо освещенном коридоре, уходившем вдаль.

Все, произошедшее до сих пор, казалось Смиту на удивление легким, обескураживающе легким. Или легенды лгали, говоря о недоступности Минги, или прекрасная Водир предусмотрительно оплатила эту легкость с невероятной щедростью. Или ‑ снова эта тревожная мысль ‑ он передвигался без помех внутри Минги с позволения Алендара?

Слегка изгибавшийся коридор закончился у дверей с серебряным решетчатым узором. За ее порогом они очутились в другом коридоре, плавно поднимавшемся вверх. Его стены были украшены столь же изысканно, как и в предыдущем. В конце виднелась круто уходящая в сторону лестница со ступенями, казалось, отлитыми из матово блестевшей золотистой бронзы. Этажом выше снова начался коридор, освещенный свисавшими со сводчатого потолка розовыми светильниками. В конце его ‑ еще одна, на сей раз украшенная ажурной серебряной вязью лестница, спускавшаяся вниз спиральными витками.

Весь этот путь они проделали, не встретив ни души. За закрытыми дверьми иногда раздавались певучие женские голоса, а как‑то глухо донеслись музыкальные аккорды. Но коридоры были по‑прежнему пусты ‑ или по специальному приказу, или же им сопутствовало невероятное везение.

Они шли, минуя двери, иногда открытые в неосвещенные комнаты, и волосы на затылке у Смита время от времени вставали дыбом, когда он ощущал близкое присутствие кого‑то, пристально и враждебно наблюдающего за ним.

Вот уже на протяжении доброго получаса они то спускались, то поднимались по винтовым лестницам и то и дело меняли направление. В конце концов даже натренированное чувство ориентации у Смита отказало. Он уже не смог бы сказать, ни на какой высоте над уровнем моря они находятся, ни в каком направлении вел коридор, который они только что миновали. Это раздражало его, и его нервы были натянуты, словно стальные струны, и только волевым усилием он не позволял себе нервно оглядываться перед каждой приоткрытой дверью. Казалось, что весь воздух коридоров заполнен неотчетливым томлением и почти осязаемой угрозой. Тихие голоса за дверьми, ощущение следящих за ним глаз, какие‑то непонятные колебания воздуха, смутные шорохи...

Смит следовал за евнухом сквозь великолепие всех этих коридоров и переходов, словно пробиваясь сквозь волны сладострастных призывов, но его рука по‑прежнему сжимала рукоятку пистолета, а волосы на голове то и дело шевелились, когда они проходили перед дверьми, за которыми таилась темнота. Все было слишком легко. Вековые традиции гласили, что Минга ‑ это символ недоступности, крепость, охраняемая чем‑то более страшным, чем оружие. А он шел коридорами цитадели, он уже проник в самое ее сердце, и для этого оказалось достаточным закутаться в бархатный плащ. Ему не встречались ни стражи, ни просто случайный прохожий, который наверняка бы обратил внимание, что какой‑то неизвестный, гораздо более высокого роста, чем обитатели крепости, бродит потайными коридорами недоступной Минги. Он пошевелил пистолет в кобуре.

Евнух в алом бархате уверенно шел впереди. Только однажды Смит заметил его колебание. Они как раз достигли развилки коридора и проходили мимо темного ответвления, когда вдруг до его ушей долетели странные звуки словно в темноте от развилки в сторону оттащили что‑то мягкое, но скребущее по каменным плитам пола. Он увидел, как евнух задрожал и едва не повернул назад, но тут же собрался и почти бегом устремился вперед, замедлив шаги только после того, как между ними и зловещим боковым коридором остался довольно большой отрезок освещенного перехода.

Они проходили полуосвещенными коридорами, вдыхая насыщенный загадочными ароматами воздух, и мимо них мелькали то открытые в темноту двери, за которыми заметно сгущался полумрак, то закрытые створки, скрывающие бормочущую тайну. И все время Смит физически ощущал бдительно и недобро следящие за ним глаза. Наконец, после бесконечных извилистых переходов они достигли более низкого, чем предыдущие, коридора, стенные панели которого были покрыты филигранной резьбой по перламутру. Все двери, выходящие в него, были украшены серебряными решетками. И здесь случилось то, чего напряженные нервы Смита ожидали с самого начала фантастического путешествия.

Одна из дверей внезапно отворилась, и на пороге возник силуэт женщины, с которой они столкнулись лицом к лицу.

Пистолет Смита словно сам собой бесшумно скользнул под плащом ему в руку. Ему показалось, что он увидел, как напряглась спина евнуха, и тот на мгновение сбился с шага.

Эта была совсем юная девушка, одетая в простое белое платье, очевидно, рабыня. Увидев возникшую перед ней высокую фигуру, закутанную в красный плащ с поднятым капюшоном, она тихо вскрикнула и рухнула на колени так неожиданно, словно ей нанесли удар сзади. Буквально уткнувшись лицом в ковер, она распростерлась у ног Смита, и тот потрясенно отметил, что все ее хрупкое тело била крупная дрожь.

Он бросил пистолет в кобуру и, остановившись на секунду, склонился над столь необычно приветствовавшей его девушкой; не успел он протянуть к ней руку, как евнух обернулся и нетерпеливым жестом поторопил его. Лицо евнуха блестело от пота, и в раскосых темных глазах плескалась тревога, словно у загнанного животного.

Как ни странно, но явный страх, испытываемый евнухом, несколько успокоил Смита. Этот страх означал, что они подвергались реальной опасности быть обнаруженными, а Смит достаточно хорошо представлял, что он будет делать, столкнувшись с подобной угрозой... Если бы только это! Но упорное ощущение следящих за ним глаз, звуки, издаваемые невидимыми созданиями, ползающими в темных коридорах, ‑ вот что по‑настоящему держало его в напряжении... И все же, и все же, все шло слишком гладко, подозрительно гладко...

Евнух остановился перед одной из серебряных дверей где‑то посередине очередного коридора и, прижавшись лицом к решетке, едва слышно пробормотал несколько слов. Через мгновение чей‑то голос довольно громко ответил: "Прекрасно!", дверь скрипнула и отворилась. Евнух опустился на колено, расплескав вокруг себя волны алой ткани, и Смит на мгновение увидел на обращенном к нему лице глаза, в которых еще не полностью рассеялся ужас, но уже светилась ирония, смешанная с уважением. После этого дверь раскрылась шире, и он шагнул через порог.

И очутился в комнате, более всего напоминавшей подводный грот. Стены были обтянуты зеленой парчой, вдоль них располагались низкие, тоже зеленые, диваны; на зеленом кресле под свисавшим с потолка зеленым светильником сидела, словно королева на троне, ослепительная Водир, и языки пламени ее роскошных волос клубились вокруг нее. На ней было платье из зеленого бархата; в соответствии с требованиями венерианской моды, одно плечо было полностью открыто, а сбоку имелся высокий разрез, при каждом движении обнажавший стройную белоснежную ногу.

Смит впервые увидел ее при ярком свете. Она была невероятно привлекательна со своими медными волосами, волнами спадающими на плечи, и бледным, слегка улыбающимся лицом. Обрамленные длинными ресницами черные миндалевидные глаза, свойственные ее расе, спокойно встретили стальной взгляд Смита.

Он нетерпеливо отбросил назад мешавший ему капюшон.

‑ Могу я наконец снять его? Мы здесь в безопасности?

Она коротко рассмеялась, и смех ее прозвенел, подобно колокольчику.

‑ В безопасности? ‑ с иронией воскликнула она. ‑ Конечно, снимите его, если хотите. Мы зашли уже настолько далеко, что можем не придавать значения подобным пустякам.

Когда с его плеч соскользнули складки великолепной ткани, обнажившие коричневую куртку космического навигатора, Водир с явным любопытством оглядела его, так как видела Смита только в слабом свете электрического фонаря.

Этот могучий мужчина, затянутый в кожу, со смуглым обветренным лицом, на котором читались настороженность и почтительность, резко диссонировал с обстановкой изысканного будуара.

Она всмотрелась в его мужественное лицо, испещренное следами лучевых ударов термопистолета и шрамами от ножей и когтей; лицо, на котором неизгладимый отпечаток оставили скитания на бесконечных дорогах космоса. Казалось очевидным, что недоверчивость и решительность были главными чертами его характера, так же, пожалуй, как и непреклонность; они сквозили в каждой складке лица. Встретившись взглядом со спокойными непроницаемыми глазами, она почувствовала нечто вроде удара тока, словно коснувшись провода под напряжением. Это были глаза человека, привыкшего убивать в случае необходимости, убивать быстро и без лишних колебаний.

И тогда она поняла, что нуждалась именно в таком человеке. Слухи о репутации Нортвеста Смита достигли даже перламутровых коридоров Минги. Но даже если бы и не знала никогда раньше о нем и о приписываемых ему подвигах, она все равно поняла бы по холодному дерзкому взгляду, что перед ней находится единственный человек, способный помочь ей, если только это в человеческих силах.

Не только подобные, но и многие другие мысли молниеносно пронеслись у нее в голове, сталкиваясь, словно скрестившиеся клинки. Она прикрыла глаза, стараясь прекратить немой поединок, выдававший все, что она знала о грозившей им смертельной опасности, и медленно произнесла его имя: "Нортвест... Смит..." ‑ тоном, в котором неопытный слух уловил бы только мечтательные нотки.

‑ К вашим услугам, ‑ ответил Смит, и в его вежливых словах отчетливо прозвучал намек на насмешку.

Она не ответила и только медленно смерила его взглядом с головы до ног.

‑ Чего вы хотите от меня? ‑ спросил он уже с нотками нетерпения.

‑ Я нуждалась в услугах человека из порта, ‑ ответила она тихим подавленным голосом. ‑ Я не слишком хорошо разглядела вас. Там, возле порта, можно встретить многих навигаторов. Но вы ‑ только один, о человек Земли...

Она протянула руки и прильнула к Смиту, склонившись, как камыш на ветру, и ее руки нежно обвили его шею, и ее губы оказались совсем близко от его губ...

Смит прищурившись посмотрел на нее. Он достаточно хорошо знал обитателей Венеры, чтобы разгадать ожесточенную схватку различных мотивов, которыми руководствуется в своих поступках каждый из них. К тому же он успел заметить разыгравшуюся в ней борьбу, прежде чем она опустила веки.

Она подняла на него недоуменный взгляд, не веря, что еще не оказалась в его объятьях.

‑ К'а ло‑валл? ‑ пробормотала она. ‑ Неужели ты так холоден, человек Земли? Или я столь мало желанна для мужчины?

Продолжая молчать, он взглянул ей в лицо, и кровь забурлила в его жилах помимо желания. Слишком много столетий в девушках Минги воспитывалось искусство очаровывать мужчин, чтобы Нортвест Смит не почувствовал желания откликнуться на приглашение ее глаз. От ее медных волос на него пахнуло нежным ароматом, облегающее бархатное платье соблазнительно подчеркивало прелести ее тела, о белизне которого можно было догадаться по ослепительному блеску выглядывавшего бедра. Но Смит ухмыльнулся и отодвинулся.

‑ Нет, ‑ сказал он, ‑ вы великолепно владеете своим искусством, но меня не устраивает эта ситуация.

‑ Что вы хотите сказать?

‑ Я должен знать гораздо больше, чем сейчас, прежде чем решить, стоит ли мне идти дальше.

‑ Глупец! ‑ воскликнула она с раздражением. ‑ Вы и так уже влезли в эту историю по уши. Вы находитесь в центре событий ‑ с того момента, как пересекли порог двери в наружной стене. И все пути отступления для вас отрезаны.

‑ Но это получилось так легко, ‑ пробормотал Смит. ‑ Пожалуй, даже слишком легко.

Она придвинулась ближе и, прищурившись, пристально взглянула на него, мгновенно отбросив всякие попытки соблазна.

‑ Вы тоже обратили внимание?.. ‑ спросила она почти шепотом. ‑ Вам тоже показалось, что это было слишком просто? Великий Шаор, если бы я могла быть уверена! ‑ И ее прекрасное лицо исказила гримаса ужаса.

‑ Может быть, мы все‑таки присядем, и вы все расскажете, ‑ предложил Смит, никогда не забывавший о таком замечательном качестве, как практичность.

Она коснулась своей рукой, белой, как молоко, и нежной, как шелк, его смуглой руки и увлекла за собой на один из низких диванов, расставленных вдоль стен комнаты. В жесте сквозило неосознанное кокетство, веками и поколениями прививавшееся ее расе, тем не менее Смит заметил, что рука Водир слегка дрожала.

‑ Скажите же наконец, чего вы так боитесь? ‑ спросил он с любопытством, когда они расположились на зеленом бархате. ‑ Вы же знаете, что смерть приходит только однажды.

Она презрительно тряхнула своей медной гривой.

‑ Речь не о том. По крайней мере... Нет, я сама хотела бы знать, что пугает меня, ‑ а неведение хуже всего. Но я хотела бы... Я предпочла бы, чтобы это не оказалось таким простым делом ‑ привести вас сюда.

‑ Везде было совершенно безлюдно, ‑ задумчиво заметил Смит. ‑ Мы не встретили ни души. Нигде ни одного стража. Только один раз нам попалось живое существо ‑ рабыня. Мы столкнулись с ней в коридоре перед вашей комнатой.

‑ И что она сделала? ‑ замирающим голосом спросила Водир.

‑ Она упала... Вообще по тому, как она вела себя, можно было подумать, что ей повстречался по меньшей мере сам дьявол.

‑ Тогда все в порядке, ‑ с облегчением сказала она. ‑ Рабыня приняла вас за... Алендара. ‑ Ее голос слегка дрогнул, прежде чем произнести это имя, как будто в нем было нечто ужасное. ‑ Он обычно тоже бывает одет в плащ. Но появляется здесь крайне редко.

‑ Я никогда не встречал его, ‑ промолвил Смит. ‑ Неужели он настолько ужасен? Рабыня едва не потеряла сознание, увидев меня.

‑ О, тише, бога ради, тише! ‑ взмолилась Водир, и голос ее был полон страха. ‑ Нельзя говорить о нем подобное. Он... Именно так и нужно вести себя при встрече с ним ‑ пасть ниц и спрятать лицо. Если бы только я...

Смит резко повернулся к ней, вгляделся в черные глаза. И отчетливо увидел там, в самой глубине, прячущийся неописуемый ужас.

‑ О чем вы говорите? ‑ спросил он.

Она съежилась, сотрясаемая дрожью, и ее испуганный взгляд обежал стены комнаты.

‑ Разве вы не чувствуете? ‑ шепотом спросила она, и этот шепот прозвучал, помимо ее желания, как ласка.

Он улыбнулся про себя, подумав, насколько сильна была в ней куртизанка, инстинктивно старающаяся быть привлекательной и сохраняющая интонации соблазна в голосе, даже умирая от страха.

‑ ...И так всегда, всегда! ‑ рыдала она. ‑ Немая, тайная угроза, постоянно бродящая вокруг тебя! Она здесь повсюду, в любом помещении дворца, в любом коридоре. Разве вы не почувствовали это, когда оказались внутри?

‑ Да, пожалуй, ‑ медленно произнес Смит. ‑ Да, у меня было ощущение чего‑то, подкарауливающего за темными дверными проемами, какого‑то витающего в воздухе неясного напряжения...

‑ Смертельная, страшная опасность, невыразимый ужас... О, я чувствую его везде, куда бы ни пошла, где бы ни находилась... Он проник в меня, пропитал все мое существо, стал частью моего тела и моей души...

Смит понял, что с ней вот‑вот произойдет истерика, и быстро спросил:

‑ Зачем вы искали меня в порту?

‑ Я не могу сказать, что сделала это намеренно. ‑ Она с явным усилием справилась с собой, после чего продолжала уже более спокойным тоном: ‑ Я действительно искала кого‑нибудь из завсегдатаев порта, как уже говорила, но он был нужен мне совсем для другого. Для чего, теперь уже не имеет значения. Но, когда я осветила вас лучом фонаря и узнала... Видите ли, я слышала о вас в связи... с делом Лаккманда.

‑ Но о чем все‑таки идет речь? И как я могу помочь?

‑ Это длинная история, ‑ ответила она, ‑ и настолько необычная, что вам трудно будет поверить, что не выдумана. К тому же все в ней слишком туманно, неопределенно, чтобы вы восприняли ее всерьез. Тем не менее я знаю, что... Кстати, вы знакомы с историей Минги?

‑ Немного. Я слышал, что ее начало теряется в глубине веков.

‑ Уходит к началу мира ‑ и даже еще дальше. Я не уверена, что вы поймете меня. Дело в том, что здесь, на Венере, мы находимся гораздо ближе к истокам жизни, чем вы на Земле. Жизнь развивалась гораздо быстрее и шла иными путями, чем представляют себе ваши ученые. На Земле цивилизация формировалась достаточно медленно, чтобы... чтобы элементали ‑ эти зародыши, предтечи жизни ‑ успели уйти во мрак небытия и забвения. Но на Венере... О, как ужасно, когда человек развивается слишком быстро! Жизнь порождение мрака и тайны, в ее рождении участвуют существа слишком странные и слишком жуткие. Земная цивилизация созревала сравнительно медленно, и к тому времени, когда люди стали настолько культурными, чтобы заинтересоваться своим прошлым, они оказались достаточно далеко от истоков, чтобы иметь счастье ничего не узнать о них. Но мы на Венере слишком ясно, слишком отчетливо видим эти мрачные истоки... Великий Шаор, спаси меня! О, что мне пришлось пережить!

Ее руки взметнулись к лицу, словно пытаясь остановить внезапно хлынувший из глаз ужас, и волна медных волос окутала душистым облаком грудь. Даже сейчас она оставалась соблазнительным, желанным созданием ‑ это было для нее столь же естественно, как дыхание.

В наступившей тишине Смит невольно посмотрел по сторонам. В комнате царило угрожающее спокойствие.

Чтобы удержать дрожь, Водир обхватила свое обтянутое бархатом колено, после чего продолжала:

‑ Цитадель Минга ‑ сооружение настолько древнее, что никто не знает, когда она была основана. Фар‑Турса, вышедший из морских туманов со своим войском и основавший город у подножия гор, строил первые дома под стенами крепости, уже находившейся здесь. И Алендар стал продавать девушек Минги морякам, и люди начали селиться тут, и возник большой город. Такова легенда, но выходит, что Минга была всегда.

Алендар, владевший крепостью, растил девушек с медными волосами и обучал их искусству очаровывать мужчин, охраняя их с помощью странного оружия. Продавая девушек принцам соседних королевств, он выручал бешеные деньги. Алендар тоже был здесь всегда. Однажды я встретила его...

Лучше было бы сразу опуститься на колени и спрятать лицо... Но когда я встретила его... Это высокий человек, такой же высокий, как вы, мужчины Земли, но его глаза похожи, наверное, на межзвездную бездну. Я заглянула в них из любопытства ‑ в то время я не боялась ни людей, ни демонов ‑ прежде чем почтительно склониться перед ним... и с той поры не могу избавиться от страха. Я заглянула в саму сущность зла, заглянула словно в зловонное болото. Мрак, пустота, первичное зло... Бесстрастное, обезличенное... Элементарное зло, древний ужас, из которого возникла жизнь. И теперь я уверена, что Алендар родился не от смертной женщины. Жизнь была и до человека... Она появилась невероятно давно, и ей пришлось преодолеть бесчисленные препятствия, прежде чем она стала такой, какой мы ее знаем. У Алендара глаза не похожи на человеческие ‑ я видела их, и теперь проклята навсегда!

Ее голос постепенно становился все тише ‑ так слабеет затухающий огонь. Наконец она замолчала; лишь взгляд продолжал потерянно блуждать среди кошмарных образов, пробужденных ее словами.

‑ С той поры я проклята, осуждена на ад, более страшный, чем все, чем грозят грешникам жрецы Шаора, ‑ продолжила она после паузы. ‑ Нет, не думайте, я не брежу. Я еще не рассказала вам самое жуткое. О, великий Шаор, как бы я хотела, чтобы это было не так!

Наше происхождение теряется в легендарном прошлом. Но почему с самого начала самый первый Алендар уже жил среди приморских туманов и растил своих девушек с волосами цвета меди? Ведь в то время он еще не продавал их. Откуда он узнал секрет повторения одного и того же женского типа? И замок, согласно легенде, находился здесь за много веков до того, как его обнаружил Фар‑Турса. Девушки всегда были сказочно красивы, что говорит о многих более ранних поколениях, ушедших в небытие. Кто и когда построил цитадель? И зачем? Какие могут быть мотивы, заставляющие жить здесь, оставаясь неизвестным для всего мира и воспитывая девушек ‑ чудо красоты и изящества, когда полудикое человечество еще бродит в звериных шкурах? Иногда мне кажется, что я все же догадываюсь о причинах этого...

Ее голос затих в звенящей тишине, и некоторое время она молча сидела, уставившись невидящим взором в обтянутую тканью стену напротив. Возобновив разговор, резко сменила тему.

‑ Как вы считаете, я красива?

‑ Вы прекраснее всех девушек, которых мне когда‑либо приходилось видеть, ‑ искренне ответил Смит.

Ее рот искривился в горькой усмешке.

‑ В этом замке есть девушки настолько совершеннее меня, что даже стыдно за ваши слова. Ни один смертный никогда не видел их, если не считать Алендара, а его вряд ли можно относить к смертным. И не увидит. Они не предназначены для продажи. В конце концов, они просто исчезнут, исчезнут навсегда.

Можно подумать, что женская красота способна достигнуть предела в своем развитии. Но это не так. Она может быть доведена до... Нет, мне не хватает слов, чтобы выразить мысли. Я думаю, что ее развитие неограничено, особенно, когда оно ‑ дело рук Алендара. Что же касается красавиц, о которых мы иногда слышим от прислуживающих им рабынь... ходят слухи ‑ есть такие изумительные, что мужчина даже не в состоянии смотреть на них. А другие, настоящие чудеса красоты, скрываемые Алендаром в потайных помещениях Минги?

Мир никогда ничего не узнает о них. Ни один монарх трех планет не обладает богатством, достаточным для того, чтобы приобрести хотя бы одну из этих сказочных красавиц, спрятанных в недрах цитадели. На протяжении бесчисленного количества поколений властители Минги создают все более и более законченную красоту. И вот она должна внезапно исчезнуть. Дуновение и ее уже нет. Почему? Где? Как? Никто не знает.

Именно это больше всего пугает меня. Я не обладаю даже крупицей той красоты, о которой только что говорила, и все же мне достанется та же судьба! Я смотрела в глаза Алендару... и знаю теперь, что ждет меня. Я уверена, что мне придется еще раз взглянуть в его черные бездонные глаза, но это произойдет гораздо более ужасным образом, будет концом всего... И я схожу с ума от ужаса при одной мысли о том, что мне вскоре предстоит узнать.

Меня ожидает нечто невероятно жестокое, и оно с каждой минутой все ближе и ближе. Завтра, может быть, послезавтра или немного позже я исчезну, и мои подруги сначала удивятся, посудачат немного шепотом, а потом замолчат и забудут. Подобное уже случалось, и не однажды. Великий Шаор, что мне делать?

Последняя фраза Водир прозвучала мелодичным стоном отчаяния. Немного помолчав, она продолжала совсем другим тоном, и в ее голосе теперь слышались нотки сожаления.

‑ И я еще увлекла с собой вас! Я нарушила все законы и традиции Минги, когда привела вас сюда, и это получилось без малейшей помехи. Все оказалось просто, слишком просто. Думаю, что обрекла вас на смерть. Когда вы появились здесь, я решила очаровать вас, с помощью соблазна завлечь настолько далеко, чтобы вы, стараясь вернуть себе свободу, сделали все, что потребую. Но теперь понимаю, что, только пригласив вас сюда, я уже зашла гораздо дальше, чем собиралась. Я поняла это, хотя и не знаю, каким образом, ‑ очевидно, это буквально носится в воздухе. Чувствую, что меня осаждают со всех сторон призывы, против которых бессильна. Моя вызванная страхом поспешность в стремлении заручиться чьей‑либо поддержкой навлекла проклятье на нас обоих. Это постоянно твердит мой внутренний голос с того момента, когда вы беспрепятственно оказались здесь... Боюсь, что вам не удастся выйти отсюда живым. Я знаю, что пропала и что вы пропали вместе со мной. О, Шаор, что я наделала!

‑ Но чего же вы, в конце концов, хотите от меня? ‑ Смит нетерпеливо хлопнул себя ладонью по колену. ‑ Какая опасность грозит нам? Стража? Яд? Ловушки? Гипноз? Дайте же мне хотя бы общее представление о том, что может ожидать.

Он наклонился вперед, чтобы лучше видеть ее лицо. Она нахмурилась, силясь подобрать наиболее точные слова, и с ее губ уже готова была сорваться первая фраза...

‑ Стражи! ‑ воскликнула она внезапно. ‑ Стражи!

И на ее лице появилось выражение такого всепоглощающего ужаса, что Смит непроизвольно стиснул колени руками, и волосы на его затылке зашевелились. Это был не хорошо знакомый ему страх перед чем‑то осязаемым; нет, это был пронизывающий нематериальный ужас, жуткая уверенность в том, что вот‑вот случится непоправимое, невероятное. Он взглянул на Водир. Ее глаза потухли, она явно ничего не видела вокруг себя. Черты ее восхитительного лица застыли без выражения, и за этими пустыми глазами, за этой прекрасной неподвижной маской он как‑то смутно почувствовал, как в ее душе все настойчивей и настойчивей звучит призыв мрака.

Водир медленно встала с дивана. Смит уже был на ногах, держа перед собой дулом кверху термопистолет, и по его коже бегали ледяные мурашки, так как он уловил странные колебания воздуха в комнате, будто вызванные взмахами огромных крыльев. Трижды эти невидимые крылья сотрясли воздух, после чего Водир сдвинулась с места и направилась к двери ‑ механически, словно автомат, с маской ужаса на лице, порабощенная невидимым кошмаром. Смит протянул было руку, пытаясь задержать ее. Но вместо нежной живой плоти ощутил нечто холодное, безжизненное, и какой‑то болезненный удар пронзил все его тело. И опять он почувствовал взмахи гигантских крыльев. Водир словно не заметила его прикосновения; тогда он отпустил ее руку.

Он больше не пытался пробудить ее. Он шел, пригнувшись, опустив плечи, и в его громадной фигуре проглядывало что‑то от большой кошки, крадущейся за добычей. Он был готов ко всему, и его палец привычно ощущал курок термопистолета.

Они двигались по совершенно пустому коридору, и за выходящими в него дверьми ни разу не мелькнул лучик света, ни разу звуки голоса не нарушили звенящую от напряжения тишину. Но странные приглушенные вибрации то и дело пронизывали воздух, и сердце Смита билось так, словно было готово выскочить из груди.

Водир, окоченевшая в своем жутком кошмаре, двигалась как механическая кукла. Серебряная решетчатая дверь на их пути оказалась распахнута, и они без малейшей помехи устремились дальше. Тем не менее он успел заметить, что вторая дверь, находившаяся рядом, была заперта на огромный замок и перегорожена прочными брусьями. Это вызвало у него неясное чувство тревоги. Похоже, они не имели возможности сами выбирать дорогу.

Развилки попадались то и дело, но каждый раз все двери, кроме одной, были закрыты. Коридор плавно опускался и наконец привел их к винтовой лестнице, уходившей куда‑то вниз. Водир уверенно вступила на серебряные ступени и пошла, не касаясь перил. Это была бесконечная спираль, и чем ниже они оказывались, тем слабее становилось освещение; вокруг них постепенно сгущалась темнота. В насыщенном причудливыми ароматами воздухе все отчетливей угадывались запахи влаги и морской соли. На каждом повороте лестницы, на небольшой площадке, находились коридоры очередного этажа, но двери были на запоре. Так они миновали множество этажей, продолжая неуклонно спускаться. Смит подумал, что как бы высоко ни находился зеленый будуар Водир, теперь они наверняка спустились глубоко в недра крепости. И лестница продолжала вести их вниз, и однообразные витки ее спирали мелькали и мелькали перед ними. Видневшиеся за решетчатыми дверьми коридоры становились все менее роскошными, все более темными. А через некоторое время они пропали ‑ теперь серебряные витки лестницы спускались в вырубленном в сплошной скале колодце. Освещение стало совсем тусклым, и свет от далеко расставленных друг от друга светильников едва позволял различать стены из полированного камня. На их поверхности появились капли воды, стали преобладать запахи подземелий и мрачных болотистых лагун.

Смит уже начал думать, что им суждено спускаться таким образом до самого сердца Венеры, как вдруг лестница закончилась. Они оказались на дне колодца. Выход в виде арки, за которой шла сумеречная галерея, обрамлял красивый узор. Водир без колебаний пересекла порог. Настороженный взгляд Смита пристально обшаривал все окружающее, и, хотя он не замечал никаких признаков жизни, в нем крепла уверенность, что кто‑то продолжает украдкой следить за ними.

За низкой галереей обнаружилась открытая дверь из кованого железа, петли которой были прочно закреплены в толще скалы. Водир, не останавливаясь, шагнула в проем, и Смит последовал за ней, пытаясь разглядеть в темноте подкарауливающие их опасности. Он был удивительно похож на дикого зверя, настороженно пробирающегося через незнакомые джунгли.

Короткий коридор за железной дверью заканчивался, упираясь в перегораживающий от пола до потолка черный занавес. Смит почувствовал, что они достигли цели. Пока они шли сюда, у него не было ни единой возможности свернуть с дороги ‑ он был вынужден следовать за Водир. Все боковые двери были заперты ‑ для него не существовало других путей. Зато с ним был его верный пистолет.

Сверкнули молочной белизной руки Водир, распахнувшей плащ, чтобы отвести в сторону складки занавеса. На мгновение она мелькнула в вырвавшемся из помещения свете ‑ зеленое, медное и белое на черном фоне. Затем складки тяжелой материи снова сомкнулись, и она исчезла, словно сверкнувшая на черном бархате молния.

После секундного колебания Смит тоже раздвинул складки черной завесы и бросил взгляд в помещение.

Он увидел комнату, обтянутую черным бархатом, казалось, жадно впитывавшим скудный свет, лившийся из‑под потолка, где одна‑единственная лампа висела как раз над небольшим круглым столом из эбенового дерева. За столом сидел мужчина очень высокого роста.

В полумраке помещения он казался мрачной глыбой. Наклонив вперед голову, он пристально смотрел прямо на Смита. На его наполовину скрытом в тени лице глаза казались пустыми черными дырами, и только время от времени из‑под опущенных ресниц выскальзывали острые лучики, направленные не на стоящую прямо перед ним Водир, а на Смита, почти полностью скрытого занавесью.

Этот сумеречный взгляд мгновенно завладел глазами Смита, как магнит, притянувший к себе кусок железа. Затем он почувствовал словно удар клинка, пронизавший до самого мозга. Однако пересилил себя и, раздвинув стволом пистолета ниспадающие складки занавеса, вошел в комнату. Его пылающие решимостью глаза спокойно выдержали сверкающий взгляд незнакомца.

Водир сделала еще несколько шагов все с той же механической монотонностью, впрочем, оказавшейся неспособной полностью лишить ее прелестную фигурку врожденной грациозности. Она вплотную подошла к сидевшему за столом мужчине и остановилась. И тут же словно судорога пробежала по ее телу, и она рухнула на колени, наклонившись вперед так, что ее лоб коснулся пола. Мужчина, казалось, совершенно не обративший внимания на коленопреклоненную медноволосую красавицу, продолжал пристально смотреть в глаза Смиту. Неожиданно раздался его низкий голос, глубокий, словно спокойно текущие черные воды:

‑ Я ‑ Алендар.

‑ Значит, вы знаете, кто я, ‑ холодно ответил Смит, и в его голосе отчетливо прозвучала угроза.

‑ Вы Нортвест Смит, ‑ снова раздался глубокий, ровный и бесстрастный голос. ‑ Человек вне закона с планеты Земля. И закон вы сегодня нарушили в последний раз, Нортвест Смит. Люди не входят сюда без приглашения, чтобы выйти живыми. Вы, наверное, слышали об этом.

Тяжелые звуки голоса медленно застыли, и в комнате воцарилась тишина. Уголки губ Смита вздернулись кверху в безрадостной улыбке попавшего в засаду хищника, и державшая пистолет рука взметнулась вверх. В его глазах вспыхнул зловещий огонь убийства. Но тут же с оглушающей внезапностью окружающий мир разлетелся вдребезги. В голове загрохотали яростные взрывы, заплясали, закрутились языки адского пламени, и наконец все захватил могучий вихрь мрака, в котором все огни слились в две сверкающие невыносимым светом точки ‑ два глаза под черными бровями.

Когда мир вокруг успокоился, Смит осознал, что стоит, бессильно уронив руки, а пистолет валяется на полу. Зловещая улыбка зазмеилась на губах Алендара.

Но затем Алендар медленно отвернулся от Смита, еще оглушенного, борющегося с сильным головокружением, и взглянул на распростертую перед ним на полу девушку. На черном ковре резко выделялась масса ее рыжих волос, живописно рассыпавшихся вокруг головы. Зеленое платье эффектно подчеркивало округлость форм; казалось, в мире не может быть ничего прекраснее этой бархатистой белизны на темном фоне.

Черные глаза Алендара бесстрастно рассматривали Водир. Затем опять раздался его глубокий ровный голос:

‑ Скажите, есть ли у вас на Земле такие девушки?

Смит встряхнул головой, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. И, когда он отвечал, его голос звучал по‑прежнему твердо, хотя он и не полностью пришел в себя. Возможно, именно поэтому внезапный поворот разговора к столь банальной теме не показался странным.

‑ Я никогда и нигде не видел таких красавиц, ‑ спокойно сказал он.

‑ Она рассказывала вам, ‑ продолжил Алендар, ‑ что у меня есть девушки, превосходящие ее настолько, насколько Солнце ярче свечи. И все же... в ней есть нечто большее. Вы не почувствовали этого в Водир?

‑ У них у всех есть нечто большее, чем красота. Зачем бы тогда столько властителей стремилось их приобрести? ‑ ответил Смит, не совсем понимая, чем вызван переход к светской беседе с ним, минуту назад пытавшимся убить Алендара.

‑ Но у Водир есть что‑то, более утонченное, чем способность очаровывать, более желанное, чем красота. У нее есть ум. И мужество. Не знаю, откуда ‑ я воспитываю своих девушек совсем для другого. Но однажды, взглянув ей в глаза ‑ она, кажется, рассказывала вам об этом?.. ‑ я увидел то, что влечет сильнее, чем красота. Я позвал ее ‑ и следом явились вы. Интересно, догадываетесь ли вы, почему не расстались с жизнью уже в тот момент, когда пересекли порог дверей во внешней стене? Или в любом из коридоров, по которым пришли сюда?

Удивленный взгляд Смита натолкнулся на бесстрастную бездну черных глаз Алендара.

‑ Так вот, только потому, что... что в вас тоже есть нечто любопытное. Мужество, непреклонность, несгибаемая сила духа. Да, вы обладаете большой мощью, даже не зная этого. И я думаю, что смогу найти ей применение, человек Земли.

Зрачки Смита сузились. Такой мирный, банальный разговор...

Но смерть приближалась к нему ‑ он улавливал это каким‑то шестым чувством. Смерть ‑ а может быть, и нечто более страшное?.. Он хорошо помнил, о чем шепотом рассказывали подвыпившие навигаторы в портовых тавернах.

Распростершаяся на полу девушка пошевелилась и слабо застонала. Невозмутимый взгляд Алендара слегка скользнул по ее телу, и он приказал тихим голосом:

‑ Встань, Водир.

Она поднялась, пошатываясь на подгибающихся ногах, и застыла перед ним, опустив голову. Было похоже, что владевшее ею последнее время оцепенение прошло. Обрадовавшись, Смит воскликнул:

‑ Водир!

Она подняла глаза, повернула голову, и их взгляды встретились. По позвоночнику Смита пробежала холодная струйка ужаса. Да, она пришла в себя, но стала иной, и он почувствовал горькую уверенность, что никогда больше не увидит ту мужественно сражающуюся со страхом красавицу, которую встретил совсем недавно. В ее глазах светилось знание Зла, и лицо лишь едва скрывало это. Это было лицо существа, побывавшего в аду, несравненно более жутком, чем можно вообразить в самом невероятном кошмаре. Пройдя через ад, она овладела знанием, тяжесть которого не может выдержать ни одно человеческое существо, оставаясь живым.

Некоторое время Водир молча смотрела на него, затем снова повернулась к Алендару. И в тот момент, когда тончайшая нить их взглядов обрывалась, Смиту почудилось, что в ее глазах блеснула отчаянная мольба.

‑ Идите за мной! ‑ приказал Алендар, затем поднялся, повернувшись к Смиту спиной. Тот мгновенно вскинул термопистолет, охваченный дрожью решимости... и опустил руку. Нет, торопиться явно не стоило. Оставалась еще надежда на возможность благополучного исхода до того, как со всех сторон обрушится смерть.

Он двинулся за Алендаром. Девушка медленно последовала за ними, опустив голову и словно погруженная в медитацию. Казалось, она непрерывно обдумывает ужасное знание, так жутко светившееся в ее глазах.

Они прошли под мрачным сводом в глубине комнаты. Когда Смит шагнул через порог, ему показалось, что свет в комнате на мгновение погас, и этого было достаточно, чтобы пистолет в руке взлетел вверх, словно живой. Он тут же осознал бессмысленность своего жеста, и его разум, казалось, содрогнулся перед окружавшей зловещей бесконечностью. Но все произошло очень быстро, и Смит, опуская пистолет, решил, что ему скорее всего почудилось, что ничего не было. Но Алендар небрежно бросил через плечо:

‑ Это психический барьер, который я установил здесь, чтобы охранять моих красавиц. Непреодолимый для вас, не будь вы со мной, он тем не менее... Ну, теперь что‑то стало понятней для тебя, моя Водир? ‑ В его вопросе было нечто неуловимо двусмысленное, странным образом привнесшее в бесстрастные интонации оттенок особой выразительности.

‑ Да, теперь я понимаю, ‑ отозвалась, словно эхо, девушка, и голос ее был одновременно и музыкален, и равнодушен, словно приглушенная серебряная нота.

Эти нечеловеческие звуки, издаваемые двумя человеческими существами, больно ударили по болезненно напряженным нервам Смита, заставив невольно вздрогнуть.

Они молча прошли длинным коридором. Смит двигался беззвучно, несмотря на грубые сапоги, и все его силы были направлены на постоянную оценку обстановки. Тем не менее он подумал, сам удивившись своему спокойствию, что вряд ли хоть одно существо, наделенное сознанием, когда‑нибудь добровольно проходило здесь; наверное, девушки с золотыми волосами следовали сквозь барьер мрака либо во власти невыразимого ужаса, лишавшего рассудка, либо же их души уже были пусты.

Коридор постепенно опускался; освещение превратилось в тонкие лучики света, жалко трепетавшие в воздухе, который, казалось, все сильнее и сильнее насыщался запахами соленой воды.

Вскоре Алендар снова заговорил, и Смиту показалось, что звуки его голоса не столько нарушили тишину, сколько слились с ней так тесно, что даже не смогли пробудить эхо.

‑ Я веду вас туда, где не побывал ни один человек. Любопытно, какова будет реакция ваших натренированных чувств на то, что вы увидите. Я достиг возраста... ‑ он едва заметно улыбнулся, ‑ когда меня начинают интересовать некоторые эксперименты. Смотрите же!

Смит невольно зажмурился, ослепленный. В темноте, пронизанной багровыми вспышками, которыми невыносимо яркий свет давал знать о себе даже через опущенные веки, он уловил вокруг непонятную вибрацию ‑ словно менялась сама структура атомов, слагающих вещество окружавших их стен. Когда он вновь открыл глаза, они находились у входа в длинную галерею, залитую нежным переливающимся светом.

Это было нечто вроде вытянутого в длину большого зала, облицованного блестящим полированным камнем. Вдоль стен через правильные промежутки были расставлены низкие мягкие диваны, а посередине манил свежестью бассейн с голубой водой. Воздух в помещении необъяснимо искрился золотистыми проблесками, и в этой играющей, словно пенящееся шампанское, атмосфере медленно передвигались чьи‑то силуэты.

Смит застыл, созерцая открывшуюся перед ним сказочную картину. Алендар, на лице которого можно было прочесть лишь знание того, что должно было произойти дальше, вонзил в него взгляд, достаточно острый, чтобы проникнуть до самых потайных глубин мозга землянина.

Водир, не поднимавшая головы, казалось, продолжала бесконечно перебирать в уме черные знания, пряча их за опущенными веками. Из всех троих только Смит смотрел через дверной проем в галерею, постепенно осознавая, что перемещалось там среди насыщавших воздух искр.

Это были юные девушки, которые вполне могли быть богинями или ангелами, беспечно бродившими в золотом раю. Наверное, их было десятка два или три ‑ прогуливавшихся, устроившихся отдохнуть на диванах, плескавшихся в бассейне. Они были одеты в простые элегантные венерианские платья с открытым плечом и длинным разрезом сбоку, сшитые из тканей самых нежных оттенков фиолетового, голубого, изумрудно‑зеленого цвета. Их красота производила оглушающее действие. Каждый жест был преисполнен гармонии, поющей грациозности, бесконечного очарования; сочетание всего этого постепенно начинало вызывать у Смита почти болезненное ощущение.

Он знал, что Водир восхитительна, но теперь видел красавиц настолько более изысканных, что их вид едва не причинял страдание. Легкие нежные голоса вызывали бархатную дрожь во всех его нервах, а звуки сливались в одно певучее щебетанье, как будто они исполняли хором какую‑то мелодию. Очарование их движений внезапно заставило сжаться его сердце, и кровь жарко запульсировала в висках.

‑ Они кажутся вам красивыми? ‑ голос Алендара столь же совершенно гармонировал с мелодичными звуками, как перед этим он идеально сливался с тишиной. Его взгляд не отрывался от бледно‑серых глаз Смита, и он почти незаметно улыбался. ‑ Так что вы скажете? Они великолепны, не правда ли? Но, подождите...

Его громадная мрачная фигура быстро двинулась вперед, резко контрастируя с переливающейся всеми цветами радуги обстановкой галереи. Следовавший за ним по пятам Смит шел, словно очарованный, словно окруженный волшебным облаком. Да, не каждому смертному выпадает на долю побывать в раю! Он ощущал воздух вокруг, как пенящийся шипучий напиток, восхитительные ароматы нежно ласкали обоняние. Золотые фигурки расступались перед ними, и он замечал, как девушки широко раскрытыми удивленными глазами разглядывали его тяжелые сапоги и потрепанную кожаную куртку. При этом они вздрагивали и старались поскорее отвернуться от шедшей понурив голову Водир.

Теперь Смит видел, что их лица были столь же восхитительны, как и пленительные фигуры. Это были лица счастливых, не ведающих о своей прелести существ, не знакомых с иной жизнью, не знающих забот. Существ, лишенных обычной человеческой души. Он почувствовал это безошибочным инстинктом. Да, они воплощали абстрактное понятие красоты; и все же, на гораздо менее прекрасном лице Водир он недавно видел выражение решимости, сожаления и другие чувства, ставившие ее несравненно выше.

Музыкальные голоса смолкли, и они шли дальше в полной тишине. Было очевидно, что обитательницы галереи хорошо знакомы с Алендаром, потому что лишь изредка бросали на него безразличные взгляды. Смит же явно был первым мужчиной, оказавшимся здесь, ‑ завидя его, девушки буквально замирали от изумления. Наконец, последнее из окружавших их очаровательных созданий осталось позади. Сама собой отворилась дверь, украшенная резьбой из слоновой кости. Они спустились по короткой лестнице, затем прошли еще одним коридором. Ощущение искрящегося воздуха пропало, но еще можно было различить, как далеко позади них возобновился сладостный перезвон голосов. Затем в коридоре резко потемнело, так что вскоре наступила почти полная темнота.

Тогда Алендар остановился и обернулся.

‑ Я храню каждое из моих самых драгоценных сокровищ, ‑ сказал он, ‑ в отдельном футляре. Как, например, вот это.

Он протянул руку, и Смит разглядел свисающую с потолка портьеру. Алендар раздвинул тяжелые темные складки, и вырвавшийся наружу свет четко обрисовал металлическую решетку, прутья которой отбросили резкие тени на их лица. Смит шагнул вперед и заглянул в комнату.

Ее убранство было удивительно скромным ‑ стол, диван у противоположной стены... Тут сердце Смита подпрыгнуло в груди и, кажется, остановилось: на диване лежала женщина. И если девушки в галерее походили на богинь, то эта была прекраснее всего, что когда‑либо осмелился бы вообразить человек. Она превосходила кого угодно: стройные белоснежные ноги на черном бархате, плавно круглившиеся под облегающим формы платьем, медные волосы, разлившиеся, словно огненная лава, по почти прозрачным плечам; лицо с печатью нечеловеческого покоя... Красота лежавшей с закрытыми глазами женщины казалась неживой, словно у идеально выполненной мраморной статуи. От нее исходили почти осязаемые волны одурманивающего, магнетического очарования и волшебного, как наваждение, соблазна. Смит не мог отвести от женщины взгляд ‑ он был, словно муха, увязнувшая в сиропе...

Алендар что‑то сказал через плечо Смита, и его голос, прозвучавший странно громко, вырвал красавицу из сладкого сна. Веки приоткрылись, живой свет разлился по только что такому невозмутимому лицу, и на месте мраморной бесстрастности вспыхнуло невыносимая нежность. Она поднялась с дивана гибким движением волны, набегающей на скалу, и улыбнулась, пленив своей колдовской прелестью все чувства Смита. Затем женщина склонилась в глубоком реверансе, так что ее волосы заплескались вокруг нее, и в таком положении снова застыла.

Алендар опустил портьеру и повернулся к Смиту, пришедшему в себя только после того, как ослепительное видение исчезло. Снова его острый взгляд погрузился в самые глубины сознания Смита, и снова Алендар чуть заметно улыбнулся.

‑ Идемте дальше, ‑ сказал он и двинулся вперед по коридору.

Они прошли мимо трех следуюших портьер и остановились у четвертой. Позднее Смит вспоминал, что портьера словно сама по себе раздвинулась перед ним, и то, что он увидел в комнате, как огнем выжгло в мозгу все воспоминания. Находившаяся в комнате стояла, приподнявшись на носках, и у Смита прервалось дыхание, когда он увидел ее. Исходившее от нее магнетическое очарование потянуло к себе, и он вцепился побелевшими от напряжения пальцами в прутья решетки, забыв обо всем на свете, кроме единственного неудержимого испепеляющего желания...

Девушка сделала несколько шагов; ослепительная прелесть сопровождала, словно музыкальный аккомпанемент, каждый ее жест. Экстаз, охвативший Смита, все же не смог лишить его осознания, что если бы даже и можно было бесконечно сжимать в объятьях это восхитительное тело, то он все равно продолжал бы желать чего‑то большего; оно пробуждала в его душе голод, несравненно более сильный, чем простое плотское влечение. Мозг трепетал от желания обладать, и в то же время это было невозможно. Неутолимое желание обрушилось на него, подобно безумию, и все вокруг закружилось в вихре страсти, и девушка, столь же недоступная, как звезды, исчезла в розовом тумане. Он с трудом сделал вдох и отступил перед этим невероятным видением.

Алендар улыбнулся и опустил портьеру.

‑ Идемте, ‑ повторил он голосом, в котором сквозила ирония.

Они довольно долго шли по коридору мимо висевших на стенах через правильные интервалы портьер. Наконец остановились перед очередной, из‑за которой по краям наружу пробивался свет, как будто за ней находился очень сильный источник освещения.

‑ Здесь я храню абсолютную красоту, едва связанную с материальной оболочкой. Смотрите.

Смит едва успел бросить беглый взгляд на находившуюся в комнате женщину. Ослепляющий шок взрывом встряхнул все его нервы, и рассудок безвольно отдался смертельному соблазну, проникшему, словно магические волны, до самой глубины естества. Эта невероятная красота влекла с неудержимой силой, порабощая чувства, растворяя в себе мозг и тело.

Он успел бросить в комнату единственный взгляд, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать охватившие его муки неутолимого адского желания; затем он закрылся рукой и, шатаясь, отступил в темноту. Немое рыдание подступило к горлу, и вокруг вихрем закружилась тьма.

Портьера упала. Смит прислонился к стене; мало‑помалу бешеные удары его сердца затихли. Колдовское очарование постепенно ослабляло свою мертвую хватку.

В глазах Алендара, когда он отвернулся от двери, сверкали искры зеленого огня, и выражение безудержной алчности, словно тень, накрыло его лицо.

‑ Я мог бы показать вам, землянин, и других красавиц, ‑ сказал он, но это может кончиться для вас потерей рассудка. Вы и так только что опасно балансировали на грани безумия. А у меня имеются другие планы. Начинаете ли вы хотя бы догадываться, каковы они?

Смит потряс головой, чтобы избавиться от следов головокружения, и пощупал рукоять пистолета. Ощутив под рукой свое надежное оружие, он почувствовал себя гораздо увереннее. Смит понимал, что теперь не может рассчитывать даже на малейшее снисхождение, так как проникнул в самые сокровенные тайны Минги. Да, его ждала смерть, готовая обрушиться, как только Алендару наскучат праздные разговоры. Но если Смит будет настороже, если зрение и слух не подведут в нужный момент, то, может быть, он не умрет один. Яростная вспышка из дула термопистолета ‑ вот все, о чем можно было мечтать.

‑ Смерть читается в ваших глазах, человек Земли, ‑ сказал Алендар, вновь улыбнувшись, ‑ а разум поглощен мыслями об убийстве. Неужели вам не известно ничего, кроме постоянных схваток? Неужели у вас полностью отсутствует любопытство? Вам не интересно знать, зачем мы пришли сюда? Да, смерть действительно подкарауливает вас, но она будет совсем не такой страшной. К тому же ведь это рано или поздно случается с каждым живым существом... Выслушайте меня внимательно. Я хотел бы попытаться понять инстинкт самосохранения, парализующий разум. Дайте проникнуть в ваш мозг поглубже ‑ и тогда ваша смерть будет приятной и в чем‑то даже полезной. Короче говоря, зверь мрака голоден. И он питается плотью. А я предпочитаю более изысканную пищу. Слушайте же.

Зрачки Смита сузились. Более изысканная пища... Его окружала опасность, опасность невероятно страшная. Она буквально пропитывала все вокруг, носилась в воздухе. Инстинктивно он чувствовал, что угроза заставляет сознание открыться Алендару, подчиниться властной силе его глаз...

Коридор неожиданно расширился, его потолок изогнулся высоким сводом туннеля; почти тут же противоположная стена растворилась в бесконечной тьме. Они очутились рядом с огромным водным пространством, откуда к подножию обрыва, на котором они стояли, накатывались тяжелые черные волны.

Смит едва не выругался от неожиданности. Еще мгновение тому назад они пробирались низкими, давящими на сознание подземельями глубоко в недрах цитадели. И вот теперь оказались на берегу огромного моря мрака, и легкий ветерок овевал их лица своим таинственным дыханием.

Внезапно вдали, на границе света и тьмы, черная масса забурлила. Высокие волны неотчетливо осветились призрачными вспышками фосфоресценции; казалось, что они состояли из более плотной субстанции, чем вода, скорее похожей на смолу или жидкую грязь.

Алендар пристально смотрел на волны, слабо освещенные колеблющимися вспышками. Через несколько мгновений среди водоворота на поверхность вынырнуло что‑то огромное, расплескавшее далеко вокруг вязкую жидкость, настолько жуткое, что нужно было благодарить тьму, милосердно скрывшую это от взглядов. Почти сразу же чудовищная масса погрузилась в глубину, оставив на поверхности мелкие волны ряби над движущимся телом.

‑ Вы знаете, ‑ сказал Алендар, не оборачиваясь, ‑ жизнь ‑ невероятно древнее явление. И есть разумные расы, гораздо более древние, чем человек. Я принадлежу к одной из них. Жизнь родилась из черного ила морских пучин и двигалась к свету не одним, а многими путями. Некоторые ее ветви достигли зрелости и глубочайшей мудрости, когда предки человека еще раскачивались на деревьях в тропическом лесу.

На протяжении многих столетий, если считать время по‑вашему, в цитадели живу я, Алендар, воспитывающий красавиц. В последние годы я продал несколько из них, второстепенного значения. Пожалуй, я сделал это только для того, чтобы показать самодовольному человечеству, что оно не способно понять истину, даже если и узнает ее. Может быть, теперь вам становится яснее? Моя раса отдаленно схожа с теми порождениями жизни, которые питаются кровью; несколько ближе к тем, кто использует в качестве еды жизненную энергию. Но у моей расы более утонченные вкусы. Мы питаемся красотой. Да, именно красотой.

Она столь же материальна, как и кровь. Разве вы никогда не замечали, что у некоторых женщин идеальная красота соседствует с какой‑то внутренней холодностью? Эта энергия настолько могуча, что может подавлять все остальное, существуя за счет ума, доброты и прочих человеческих качеств.

Здесь, в самом начале (потому что моя раса, возникшая на другой планете, уже была стара, когда этот мир только переживал свою юность), мы долго дремали в иле, но затем пробудились, чтобы питаться энергией, свойственной человеку даже в то время, когда он жил в пещерах. Разумеется, это была весьма скудная пища. Мы внимательно изучили вас, а затем отобрали представителей для дальнейшего разведения. Мы построили цитадель и принялись совершенствовать человеческий род. Постепенно мы пришли к тому, что дало современный тип красоты. Можно сказать, мы достигли почти идеального совершенства. Наверное, вам было бы интересно узнать, что получалось в других мирах, с совершенно иными разумными расами...

Итак, теперь вы знаете. Женщины, воспитываемые, словно домашние животные, чтобы удовлетворить стремление к красоте, которой мы живем, ‑ вот что такое Минга.

Но это меню постепенно стало казаться все более однообразным, как и любая постоянно употребляемая пища. Я увидел в Водир искру качеств, которые только в редчайших случаях удается наблюдать среди девушек Минги. В ней, в скрытом состоянии, сохранились ум и отвага. Разумеется, благодаря этому ее красота несколько уменьшилась, но появилась острота ощущения чего‑то нового по сравнению с унылым однообразием остальных. И это показалось интересным. Так я думал до тех пор, пока не увидел вас.

Тогда я вспомнил, что уже весьма и весьма давно мне не приходилось отведать мужской красоты. Она так редка и столь отлична от женской, что я почти забыл о ее существовании. Конечно, она весьма своеобразна, груба и сурова... Но вы обладаете ею...

Я сказал все это для того, чтобы проверить качество вашего духа. Если бы я ошибся в оценке его глубины, вы тут же отправились бы на корм зверю бездны. Теперь я вижу, что не ошибся. Под вашим панцирем животного инстинкта таятся те самые глубинные силы, которыми питаются корни мужской красоты. Думаю, что не использую вас сразу, а сначала с помощью известных мне приемов постараюсь развить ее у вас, прежде чем... она пойдет мне в пищу. Полагаю, это будет восхитительно.

Голос Алендара угас в гнетущей тишине, и глаза Смита, помимо его воли, обратились к пронизывающему взгляду Алендара. Настороженность постепенно покинула его, неудержимая притягательная сила огненных искр на фоне черной пустоты заворожила и заставила оцепенеть.

Неотрывно следя за их алмазным блеском, он увидел, как светящиеся точки стали быстро уменьшаться, превратившись в бездонные черные провалы. Не имея возможности отвести глаза, он продолжал смотреть в этот олицетворяющий первичное зло мрак, столь же примитивный и столь же безграничный, как и космическое пространство, продолжал погружаться в оглушающее невыразимым ужасом ничто... все глубже, глубже... Вокруг уже начала клубиться тьма... И мысли, чужие мысли начали проникать в его сознание, словно ползучие извивающиеся гады... И тогда он увидел, нет, скорее угадал отвратительное место, где, судя по всему, уже находилась душа Водир; что‑то страшное стало с огромной скоростью поглощать его, засасывать в чудовищный черный водоворот, которому нельзя было сопротивляться...

Внезапно затягивающая в бездну сила на мгновение ослабела. Во время короткой передышки он осознал, что сжимает непослушными пальцами рукоять пистолета, а на берег все так же лениво накатываются тяжелые маслянистые волны... Потом снова обрушился мрак, но уже иной, в нем ощущалась тревога, он уже не был той всепоглощающей неумолимой силой, как в предыдущем кошмаре. Теперь у Смита появилась возможность бороться.

И он вступил в отчаянную схватку, стал сражаться, не шевельнувшись, не издав ни звука, охваченный черным океаном ужаса. Мерзкие, отвратительные чужие мысли снова стали извиваться, словно черви, в доведенном до изнеможения сознании, и зловещие тучи продолжали накатываться на него. Иногда, в те краткие мгновения, когда давление несколько ослабевало, он успевал почувствовать рядом третью силу, также боровшуюся с жадно засасывающей разум темной мощью, неудержимо влекущей в неведомую бездну, и тогда наступала краткая передышка в судорожной отчаянной схватке. Эта сила иногда настолько ослабляла зловещее притяжение, что наступали мгновения полной ясности мысли, и он оказывался свободным от чужого влияния на берегу подземного океана. Он чувствовал, как пот струился по лицу, как сердце тяжело билось судорожными рывками, а легкие пылали из‑за нехватки воздуха в перехваченном горле, но он знал, что должен продолжать сражаться до последней клеточки тела, до последней частицы души против неумолимых сил.

Внезапно по нахлынувшему на него ощущению яростного отчаяния противника он понял, что враг собирается с силами для последнего решающего усилия. И действительно, враждебная сила тут же обрушилась, словно волны бешеного прилива. Он продолжал сопротивление, потрясенный, ослепший, оглохший и потерявший дар речи, охваченный беспросветным мраком в самых недрах этого безымянного ада. И разум начал понемногу отступать перед страшными, отвратительными, липкими мыслями, неудержимо вторгавшимися в сознание. Он с ужасом почувствовал себя беззащитным. В то время, как его засасывала грязь, неизмеримо более мерзкая, чем любая земная, потому что была порождением нечеловеческих существ, он внезапно уловил, что кишевшие в его сознании жуткие мысли постепенно приняли поистине чудовищный характер. Они набегали бесформенным потоком, были порождением знания столь ужасного, что рассудок был неспособен воспринять его, и даже на уровне подсознания каждый атом души буквально корчился от омерзения, пытаясь отстраниться от безумно извращенной мудрости. Черное знание захлестывало, пропитывало квинтэссенцией ужаса, и он почувствовал, что разум начинает разрушаться, что он вот‑вот будет сметен чудовищной лавиной.

В этот миг, когда безумие уже почти захватило его, когда он балансировал на неуловимой грани бытия и небытия, ‑ в голове что‑то словно взорвалось.

Тьма распахнулась, как поднятый занавес, и ошеломленный Смит опять увидел себя на обрыве над морем мрака. Все продолжало медленно вращаться в беспорядочном адском водовороте, но он уже различал отдельные устойчивые островки в хаосе, постепенно становившиеся более и более надежными прочные черные скалы, набегавшие на них тяжелые пологие волны ‑ вновь обретали форму и массу. Наконец он почувствовал твердую почву под ногами, и в снова принадлежащее только ему сознание вернулась обычная ясность.

Сквозь последние остатки покидавшего мозг дурмана неожиданно прорвался чей‑то отчаянный крик: "Убей! Убей его!", и он увидел Алендара, цепляющегося за балюстраду на краю обрыва в попытке сохранить равновесие. Его силуэт показался Смиту странно нечетким. Не успел он разобраться, в чем тут дело, как увидел возле Алендара Водир. С пылающим взором, с ожившим смертельно прекрасным лицом она кричала "Убей его!" голосом, в котором оставалось крайне мало человеческого.

Рука Смита, продолжавшая сжимать пистолет, взметнулась вверх, и он ощутил мощный толчок отдачи. Голубая молния, вырвавшаяся из дула, вонзилась в темную фигуру Алендара. Раздался страшный грохот, и еще одна вспышка ослепила Смита.

Через мгновение он открыл глаза, в которых расплывались радужные круги, и тут же с силой зажмурил, чтобы вернуть четкость зрения. Но первый же взгляд на Алендара заставил усомниться в том, что рассудок вышел из схватки неповрежденным. Он подумал, что омерзительные чужие мысли все еще продолжают извиваться в его мозгу, придавая окружающему оттенок нереальности ‑ настолько неправдоподобным показалось зрелище, представшее его взору.

Перед ним был... Что же это было? Повисшее на балюстраде темное тело, из которого вытекала не кровь, а какая‑то отвратительная вязкая масса. На землю тяжело стекало нечто неописуемое, бесформенное, похожее на густую черную грязь. Темный силуэт Алендара словно таял на глазах, заметно уменьшаясь в размерах, мягко оседая в омерзительную лужу, медленно растекавшуюся по плоской каменной поверхности.

Смит, продолжая сжимать пистолет, ошеломленно смотрел на жутко распадающееся тело Алендара, от которого вскоре осталась лишь куча вязкой грязи, расплывшаяся по земле. Живая, хищно вспучивающаяся и бурлившая в попытках восстановить человеческую форму грязь. Впрочем, она быстро меняла свой облик, становясь все более и более жидкой, и вскоре осела, словно растаяв в черной жидкости, которая тут же целеустремленно заструилась к морю. Смит, не будучи в состоянии оторвать взгляд от жуткой картины, увидел, как она быстро просочилась между столбиками балюстрады и вся, до последней капли, исчезла за кромкой обрыва, оставив после себя чистую гладкую поверхность камня.

...Смит пришел в себя от удушья, поняв, что все это время непроизвольно сдерживал дыхание. Только теперь он увидел Водир, бессильно прислонившуюся к скале. Он подошел к ней как раз вовремя, чтобы не дать ей рухнуть на землю.

‑ Водир! ‑ воскликнул он и, осторожно встряхнув девушку, попытался привести в сознание. ‑ Что произошло? Неужели это мне не снится? Может быть, теперь мы в безопасности? И вы... Вы теперь очнулись от наваждения?

Медленно поднялись тяжелые веки, и бездонные черные глаза взглянули на Смита. И он увидел в них отражение знания о той бездне мрака, в которую ему пришлось едва лишь заглянуть, и он понял, что теперь всю оставшуюся жизнь тень этого знания будет преследовать его. Водир же была погружена в него, буквально пропитана им. И это столь отчетливо читалось в ее глазах, что Смит отшатнулся.

Водир едва не упала, но удержалась на ногах, продолжая смотреть на него; только редкие жалкие проблески отдаленно напоминали о той юной отважной красавице, с которой он совсем недавно встретился в порту. И когда она заговорила монотонным бесцветным голосом, он понял, что ее слова страшная правда.

‑ Очнулась? Нет, это уже невозможно, человек Земли. Я слишком далеко проникла в ад... Алендар наказал меня еще более страшной карой, чем хотел, потому что во мне сохранилось достаточно много человеческого, чтобы понимать, во что я превратилась, и чтобы еще сильнее страдать от этого.

Да, Алендар исчез, превратившись в первичный ил, из которого когда‑то появился. Но я слишком долго была частью его души, я слилась с ним во мраке его сущности и знаю свою судьбу. Прошла вечность с того мгновения, когда на меня обрушилась тьма; я бесконечно долго пробыла в черном волнующемся океане его страшного разума, и он передал мне чудовищное знание... Так как я была одним целым с ним, а он исчез, то и мне вскоре предстоит исчезнуть. Но перед этим я постараюсь ‑ если только это будет в моих силах ‑ вывести вас отсюда. Конечно, если мне удастся вспомнить обратную дорогу...

И Водир, пошатываясь, двинулась в том направлении, откуда они пришли. Смит быстро шагнул за ней и попытался поддержать, обхватив рукой за плечи, но она резко высвободилась, затрепетав.

‑ Нет, нет, это совершенно невыносимо ‑ прокосновение нормального человеческого существа... Кроме того, это нарушает последовательность событий, запечатлевшихся в моей памяти; я боюсь, что не смогу восстановить наше общее с Алендаром сознание... Но это необходимо, необходимо...

И она двинулась дальше, спотыкаясь на каждом шагу и едва не теряя равновесие.

Смит, бросив последний взгляд на черные волны подземного моря, последовал за ней.

Водир то и дело опиралась о стены высеченного в сплошной скале туннеля, и до его ушей обрывками доносилось невнятное бормотание. Впрочем, иногда он с содроганием думал, что ему лучше было бы не слышать...

‑ ...черная грязь... тень, набегающая на Солнце... все так дрожит... везде грязь, грязь, и это волнующееся море... Знаете ли вы, что он вышел из моря задолго до того, как на Венере появились разумные обитатели? Он невероятно стар. Похоже, он был всегда ‑ один‑единственный вечный Алендар. Не знаю, каким образом ему удалось подняться над породившей его слизью возможно, это случилось так же, как с его сородичами на иных планетах. Но он принял человеческий облик и начал выращивать девушек...

Они шли мрачными коридорами мимо портьер, за которыми скрывалось материальное воплощение идеала красоты, и неуверенные шаги Водир словно отбивали странный ритм, попадая в такт с ее бессвязными, часто неразборчивыми фразами.

‑ ...он прожил здесь бесконечно долго, создавая и пожирая красоту, утоляя свой инстинкт вампира этой удивительной пищей. Я представляю, что он чувствовал при этом, потому что была с ним одним целым. Он душил красоту глубоко под толщей первичного ила, поглощая со свирепой жадностью... И его чудовищное знание было неимоверно древним и фантастически могучим. Он мог извлечь из человека душу через глаза, низвергнуть в ад и утопить в невыразимой мерзости... Он наверняка проделал бы это и с моей душой, если бы я не отличалась от остальных. Но, великий Шаор, как бы я хотела быть похожей на других! Я предпочла бы быть утопленной в аду, лишь бы не ощущать страшную грязь того, что узнала. Но благодаря скрывавшейся во мне силе подчинилась не полностью, и, когда он пытался воздействовать на вас, мое сознание смогло вмешаться в борьбу, находясь внутри него. В результате он был вынужден сражаться сразу с двумя противниками, и вам удалось разрушить его человеческую оболочку. Тогда он вернулся в ил, из которого когда‑то вышел ‑ в черный, липкий, вязкий ил... Я не совсем понимаю, как это произошло, ‑ может быть, сражаясь на два фронта ‑ одновременно с внешним и внутренним врагом, ‑ он затратил столько сил, что пришлось использовать часть энергии, необходимой для поддержания человеческого облика? И к тому моменту, как вы атаковали его, он был ослаблен настолько, что оболочка разрушилась...

Она покачнулась и едва не упала. Чудом удержавшись на ногах, она продолжила путь, стараясь держаться подальше от Смита, как будто близость с человеком была невыносимой.

Скоро они преодолели серебряную дверь и очутились там, где воздух казался искрящимся и колючим, словно глоток хорошего шампанского. Голубой бассейн по‑прежнему сверкал, как драгоценный камень в золотой оправе, но вокруг не было ни души ‑ ослепительные девушки исчезли.

Дойдя до конца коридора, Водир остановилась и повернула к спутнику лицо, искаженное невероятным усилием. Казалось, она пытается вспомнить...

‑ Здесь меня ждет самое страшное, ‑ сказала она. ‑ О, если бы мне удалось... ‑ Она стиснула голову ладонями, раскачиваясь в отчаянии. ‑ У меня больше нет сил, я больше не могу, ‑ услышал Смит жалобное бормотание. Затем внезапно она резко выпрямилась и протянула к нему руки. Он неуверенно взял их, почувствовав, как она вздрогнула при этом. По ее лицу пробежала болезненная судорога, которая передалась ему, и его передернуло от отвращения. Он увидел, что глаза Водир стали безжизненными, страшное напряжение исказило черты лица, и на лбу проступили капельки пота. Довольно долго она стояла неподвижно, словно охваченная оцепенением, с печатью смертной муки на лице, с глазами, пустыми, словно межзвездное пространство.

Он ощущал сотрясавшую его дрожь, словно черные волны ужаса; он снова увидел волнующееся море мрака, снова провалился в ад, от которого только что избавился в схватке над обрывом. Пожалуй, только теперь он понял по‑настоящему, какую пытку должна была испытывать Водир, оставаясь в недрах этой страшной тьмы. Черный вихрь начал вращаться вокруг него все быстрее и быстрее, и вскоре они оказались захвачены смерчем черной грязи, и он уловил, как первые мерзкие мысли закопошились в недрах сознания.

Потом их на мгновение охватила абсолютная тьма, и тут же все вокруг сместилось в одно мгновение необъяснимым образом, как если бы разом изменились атомы вещества... и когда Смит открыл глаза, они уже находились в наклонно идущем вверх коридоре, воздух которого был насыщен резким запахом соли.

Возле него едва слышно стонала Водир, трепетавшая с ног до головы.

‑ Сейчас мне будет лучше, ‑ задыхаясь, прошептала она. ‑ Мне потребовались почти все мои силы, чтобы провести вас... Подождите...

Они молча стояли в темном коридоре, вдыхая тяжелый, пропитанный испарениями соленой влаги воздух, пока не утихла сотрясавшая тело Водир дрожь.

Теперь они находились недалеко от барьера черного небытия, установленного Алендаром перед порогом его комнаты. Дойдя до барьера, Водир остановилась и снова решительно протянула руки Смиту. Тот опять почувствовал, как ему передалась внутренняя дрожь Водир, снова увлекая в отвратительные мутные волны адского вихря. Как и в первый раз, их охватила тьма. Потом Водир отпустила его руки, и они оказались перед низкой сводчатой дверью, за которой была комната Алендара.

Чувствовалось, что это перемещение нелегко далось Водир, потому что волны тошнотворной слабости, вызванной нечеловеческим усилием, все еще накатывались, постепенно ослабевая, на ее сотрясаемое дрожью тело. Тень смерти читалась на ее лице, когда она наконец повернулась к Смиту.

‑ Идемте, идемте скорее, ‑ умоляющим тоном воскликнула она, и они двинулись дальше.

Шагая вслед за Водир, Смит прошел через большую железную дверь в коридор, закончившийся у подножия серебряной лестницы. Здесь сердце в его груди сжалось, когда он подумал, что едва державшаяся на ногах Водир должна будет преодолеть этот бесконечный подъем. Но Водир, сделав первые неуверенные шаги по уходящим вверх спиралью бесконечным ступеням, стиснула зубы и продолжала решительно и настойчиво, хотя и очень медленно, подниматься все выше и выше.

До него снова долетели обрывки неотчетливых фраз:

‑ Подождите! О, подождите хоть немного! Дайте мне дойти до конца... дайте мне возможность исправить хоть часть причиненного мной зла... И тогда... Нет, нет, о, великий Шаор, все, что угодно, только не эта черная бездонная грязь!

Она остановилась, повернув к Смиту осунувшееся лицо, на котором неуловимо чередовались оттенки обреченности и надежды.

‑ Слушай, человек Земли, ты должен обещать мне... ты не позволишь мне умереть просто так! Ты должен убить меня, когда мы дойдем до конца, омыть мою душу и тело огнем... прежде чем меня навеки охватит этот мрак, из которого я пытаюсь спасти тебя. О, ты должен обещать мне это!

‑ Я обещаю тебе, ‑ спокойно ответил Смит. ‑ По крайней мере, это я могу обещать.

И они продолжили смертный путь. Ступени лестницы поднимались бесконечной спиралью, и в ногах Смита уже отдавался болью каждый очередной шаг, сердце, казалось, хотело вырваться из груди. Но Водир словно не ощущала усталости. Она поднималась с тем же выражением непреклонности на лице, с которым она перед этим прошла по бесконечным коридорам.

Казалось, целая вечность осталась позади, прежде чем они достигли конца лестницы.

И здесь Водир рухнула как подкошенная. Она упала так внезапно, словно на вершине серебряной лестницы ее настигла смерть, и Смит на мгновение ужаснулся, что не выполнил обещания. Но через несколько секунд она пошевелилась и стала медленно подниматься.

‑ Нет, я должна продолжить, я буду продолжать свой путь, ‑ бормотала она сквозь зубы. ‑ Я добралась сюда, и я должна теперь выдержать до конца...

И она, шатаясь, двинулась дальше по коридору, розовое освещение которого подчеркивало удивительную красоту перламутровых стенных панелей.

Было очевидно, что ее силы давно иссякли, и можно было только восхищаться упорством, с которым она цеплялась за жизнь, вытекавшую из нее с каждым вздохом под неудержимым натиском злобных сил мрака. Словно одержимая, она брела по коридору мимо дверей, покрытых резьбой по перламутру, под розовыми светильниками, придававшими ее изможденному лицу оттенок цветущего здоровья. Так они добрались до серебряной двери в конце коридора. Дверь оказалась открытой, поперечный брус был убран.

Водир толчком открыла дверь и шагнула через порог. Кошмарный путь продолжался. Смит подумал, что снаружи, наверное, уже начинает светать. Коридоры были пустынны, хотя в неподвижном воздухе время от времени ощущались странные колебания, похожие на чье‑то мощное дыхание.

Водир тут же ответила на невысказанный вопрос, словно она, как Алендар, обладала способностью читать чужие мысли:

‑ Это стражи Минги... они всегда бродят ночными коридорами... когда их выпускают на свободу... Приготовь свой пистолет, человек Земли...

После этих слов он продолжал идти с удвоенным вниманием, непрерывно держа под наблюдением, насколько хватало глаз, коридор и перед ними, и позади них. В один из моментов он услышал отчетливо прозвучавший шум, производимый огромным ползущим по каменным плитам телом. Несколько раз он почувствовал приступ тошноты от волны соленого воздуха, напомнившего ему о тяжело волнующемся под обрывом море мрака... Но все оставалось спокойным, опасность явно не угрожала им.

Шаг за шагом уходили назад коридоры, казавшиеся удивительно однообразными, хотя иногда ему и казалось, что он узнает отдельные приметные места.

Наконец они достигли, как ему показалось, после многих часов отчаянных усилий, залитой голубым светом галереи, в конце которой должна была находиться дверь наружу. Водир уже передвигалась отдельными рывками, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть, вцепившись руками в резную решетку на очередных дверях и кусая губы, словно она пыталась таким образом удержать последние капли покидающих тело жизненных сил. Каждый ее шаг теперь был больше похож на падение, и только выставленная вперед нога не позволяла упасть. Смит со страхом ожидал, что вот‑вот она рухнет навзничь и не встанет, провалившись в подстерегающую черную бездну...

Дойдя до бронзовых дверей, Водир, собрав последние силы, легко отшвырнула в сторону тяжелый стальной брус и распахнула ее. Смит успел увидеть расположенный в толще стены вестибюль, словно освещенный яркой вспышкой света, и какую‑то бесформенную массу на полу, когда понял, что Водир падает вперед, покорившись наконец смыкающейся над ней черной пустоте. Она умирала, продолжая падать, и прежде чем осознать происходящее, он почувствовал отдачу от выстрела, и голубая молния пронзила навылет падающее тело. Он мог бы поклясться, что на неуловимый миг ее глаза вспыхнули радостным светом, что перед ним мелькнула та отважная девушка, которую он увидел совсем недавно в ночном порту. Да, огонь отмыл ее от грязи, очистил за мгновение до того, как смерть стиснула в своих ледяных объятьях.

Она упала у его ног, и он почувствовал, что под его веками вскипают слезы. Но неожиданно на ослепительную красоту хлынула тень зловещей тьмы, и с невероятной скоростью ее тело охватило жуткое разложение, превратившее его в несколько мгновений ‑ быстрее, чем это можно сказать, ‑ в лужу черной грязи, из которой высовывались края зеленого бархатного платья.

Нортвест Смит зажмурился и попытался извлечь из упрямо сопротивляющейся памяти давно забытые слова молитвы, выученной им еще в другой жизни лет двадцать назад. Потом открыл глаза и решительно шагнул через черную лужу.

Теперь он более отчетливо разглядел валявшуюся на полу бесформенную груду, замеченную, когда Водир отворила дверь в вестибюль. Кара настигла евнуха. Да, это было то, что осталось от его тела, судя по лохмотьям красного бархата. Но ничего человеческого невозможно было различить в жуткой кровавой мешанине на полу. Воздух бы насыщен тяжелым запахом соли, и полоса грязи протянулась от останков евнуха к стене, упираясь в нее, хотя там не было не только дверей, но даже небольшой щели...

Смит взялся за запор и откинул его. Пригнувшись, прошел под свисающими со стены вьющимися растениями, затем выпрямился и полной грудью вдохнул чистый свежий воздух, свободный от дурманящих и тревожных ароматов. Розовая заря разгоралась над Эднесом.

Стивен Кинг
Я – ДВЕРНОЙ ПРОЕМ

Ричард и я сидели на веранде моего небольшого домика на берегу моря и молчаливо наблюдали за прибоем. Дым от наших сигар был густым и душистым, что в некоторой степени спасало нас от роящихся кругом комаров, не подпуская их ближе определенного расстояния. Вода была прохладного голубовато‑зеленоватого цвета, а небо – бездонным и сочно‑синим. Очень красивое сочетание.

– Так значит, «дверной проем»… – задумчиво повторил Ричард. – Откуда у тебя такая уверенность в том, что мальчика убил именно ты? Может, тебе это, все‑таки, просто приснилось?

– Да не приснилось мне это! Но и убил его не я – я же говорил тебе уже! Убили его они! Я был только дверным проемом…

Ричард вздохнул.

– Ты похоронил его?

– Да.

– Помнишь, где?

– Конечно, – мрачно ответил я, доставая из нагрудного кармана сигарету. Кисти рук, из‑за наложенных на них повязок, были очень неуклюжими и, к тому же, отвратительно зудели. – Если хочешь посмотреть на это место, то лучше поехать туда на твоем багги. На этом, – я кивнул на кресло‑каталку, – ты не дотолкаешь меня туда по песку.

Для езды по глубокому зыбкому песку у Ричарда была специально приспособленная для этого машина выпуска, кажется, 1959 года и совершенно непонятного происхождения – Ричард своими усовершенствованиями и нововведениями изменил ее внешний вид до неузнаваемости: он поснимал с нее крылья, крышу и чуть‑ли не все, что только можно было снять, а вместо обычных колес приспособил огромные дутые шины – специально предназначенные для езды по любому песку. На этом чуде техники он разъезжал вдоль береговой черты и собирал принесенные прибоем доски, ветви и прочий деревянный хлам, из которого делал потом очень красивые и совершенно фантастические скульптуры. Скульптуры эти он продавал потом по дешевке, за чисто‑символическую плату, зимним туристам. Вообще, Ричард был моим другом и появился здесь, в Ки‑Кэрэлайн, лет пять назад, выйдя в отставку и переехав сюда из Мэрилэнда.

Задумчиво глядя на прибой, он выпустил густой клуб сигарного дыма.

– Мне не все понятно. Расскажи‑ка мне еще раз обо всем с самого начала.

Я вздохнул и попытался прикурить свою сигарету. Ричард взял коробок из моих неуклюжих рук и зажег спичку сам. Прикурив, я сделал две глубоких затяжки и попытался сосредоточиться. Зуд в пальцах стал уже совсем невыносимым.

– Ну хорошо, – начал я. – Прошлым вечером, часов в семь, я сидел, точно так же, как сейчас, здесь на веранде, любовался прибоем и курил…

– Не с этого места, раньше, – мягко перебил меня Ричард.

– Раньше?

– Расскажи мне о полете.

– Ричард, я же рассказывал тебе о нем уже много‑много раз! – устало затряс я головой.

Напряженно вслушиваясь в каждое мое слово, Ричард морщил лоб и был похож на какую‑нибудь из своих необычных скульптур.

– Да, рассказывал. Но, может быть, ты не все вспомнил тогда, что‑то упустил. А сейчас, может быть, вспомнишь – попытайся. Мне кажется, сейчас у тебя может что‑нибудь получиться.

– Ты так думаешь?

– Ну а почему бы нет? А потом, когда ты закончишь, мы можем поехать поискать могилу.

– Могилу… – машинально повторил я. В моем воображении возникло огромное, пустотелое и ужасно‑черное кольцо. Ничто не могло сравниться с ним в черноте… Такой непередаваемо‑ужасной тьмы не видел я даже тогда, когда мы с Кори, пять лет назад, плыли по бесконечному космическому океану далеко‑далеко от нашей планеты. Это была тьма… Настоящая тьма, тьма, тьма…

Пальцы под бинтами – мои новые глаза – слепо таращились в эту тьму и зудели, зудели, зудели…

Кори и я были выведены на орбиту Земли на ракете‑носителе Сатурн 16. Ракета была настолько огромной, что все журналисты и теле‑радио‑комментаторы называли ее не иначе, как Эмпайр Стейт Билдинг. Она действительно была просто фантастически‑огромна. Старый носитель, Сатурн 1Б, выглядел бы по сравнению с ней просто игрушкой. Огромная пусковая площадка, выстроенная специально для Сатурна 16 на мысе Кеннеди, имела фундамент, уходящий на шестьдесят с лишним метров в землю!

Мы сделали несколько витков вокруг Земли, чтобы еще раз проверить все бортовые системы, сошли с земной орбиты и легли на рассчитанный курс – на Венеру. В сенате не утихали бурные споры по поводу дальнейших программ исследования космического пространства, люди из НАСА молились о том, чтобы наш полет не прошел даром, чтобы мы нашли хоть что‑нибудь, а мы тем временем уплывали в открытый космос.

«Не важно, что! – любил повторять Дон Ловинджер, руководитель программы „Зеус“, по которой мы тогда работали. – Ваш корабль просто напичкан различными новейшими техническими приспособлениями наблюдения и поиска, включая пять телевизионных камер повышенной мощности и разрешающей способности, а также принципиально новый телескоп с уникальной системой линз и радио‑электронных фильтров. Найдите с их помощью золото и платину! Еще лучше будет, если вы найдете каких‑нибудь разумных существ, этаких маленьких синеньких человечков. Найдите хоть что‑нибудь! Хоть дух Хауди Дуди для начала…» Такой вот был веселый человек.

Эти напутствия были, однако, излишни – мы с Кори и сами были готовы и очень сильно хотели сделать все, что от нас зависело и что мы могли сделать. Тем более, что за последние несколько лет в программах космических исследований практически не было достигнуто сколько‑нибудь существенных, кардинальных результатов. Начиная с Бормана, Андерса и Ловелла, которые высадились на поверхность луны в 68‑м и нашли там только холодный, безжизненный и грязный песок. Перечень этот можно продолжить упоминанием об экспедиции на Марс Макхэна и Джекса одиннадцать лет спустя – там они тоже нашли только бескрайние пустыни холодного безжизненного песка и единственными организмами на них были лишь очень редкие и немногочисленные лишайники, не представляющие практически никакого интереса. Стоимость же исследований более глубокого космического пространства была, да и остается очень‑очень высокой. Были и полеты, заканчивавшиеся просто трагически. На борту второго и последнего корабля Аполлон, например, с астронавтами Педерсеном и Лендерером, маршрут которого пролегал уже через несколько планет солнечной системы, при загадочных обстоятельствах вышли вдруг из строя все системы жизнедеятельности и управления полетом и корабль никогда уже больше не вернулся на Землю. А орбитальная обсерватория Джона Дэвиса была задета метеоритом… Одним словом, космические программы продвигались очень медленно и не очень успешно. Возможно, наш выход на орбиту Венеры был одной из последних попыток человечества изменить это положение вещей, по крайней мере в ближайшем обозримом будущем.

В полете мы находились уже шестнадцать суток и занимались почти только тем, что практически постоянно лопали какие‑нибудь консервы, спали, играли в разнообразные игры, которые были специально предусмотрены на борту для того, чтобы мы не скучали, читали или шатались взад‑вперед по кораблю (если так можно выразиться применительно к условиям невесомости) и глазели все время от времени в иллюминаторы, любуясь Млечным Путем.

На третий день полета у нас вышел из строя кондиционер воздуха, а вслед за ним отказал и дублирующий кондиционер. Неполадку эту нельзя считать крупной, но, все же, комфорта это не прибавляло. Тем более, что запас воздуха на борту был, все‑таки, ограничен определенными пределами и пополнить его можно было только в плотных слоях атмосферы. Мы наблюдали, как Венера, по мере нашего приближения к ней, постепенно превращалась из звезды в очень красивую светящуюся планету, перекидывались шуточками во время сеансов связи с центром управления полетом в Хансвилле, слушали записи с музыкой Вагнера и Битлз, ставили кое‑какие эксперименты по космической навигации, предусмотренные программой полета, делали необходимые контрольные измерения и так далее – обычные будничные занятия и заботы. Пару раз мы вносили корректировки в направление полета. Оба раза – лишь очень незначительные. Один раз, на девятый день полета, Кори вышел в открытое космическое пространство. Целью этого выхода было убрать сильно выступающую за обводы корпуса корабля высокочастотную передающую антенну ДЕСА – впредь до специального распоряжения с Земли о ее обратном выпуске и вводе в эксплуатацию. То есть, как я уже говорил, обычные будни. До тех пор, пока…

Тут я ненадолго замолчал.

– Антенна ДЕСА, – напомнил мне Ричард. – Ты говорил об антенне ДЕСА. Что же было дальше?

– Да, так вот, антенна ДЕСА – специальная антенна для передачи высокочастотных сигналов в открытое космическое пространство. Сигналы эти имели очень большой радиус действия и были предназначены для возможных внеземных разумных цивилизаций. Эксперимент не удался…

Я нервно постучал пальцами о подлокотники кресла – стало еще хуже. Зуд становился все нестерпимее.

– Принцип действия этой антенны, – продолжил я, – был таким же, как и принцип действия радиотелескопа в Западной Вирджинии – того, ты знаешь, наверное, что предназначен для приема отдаленных и очень слабых радиосигналов от возможных внеземных цивилизаций. Только вместо приема антенна эта, тоже очень мощная работала на передачу. Ее действие, однако, было направлено прежде всего на самые отдаленные планеты солнечной системы – Юпитер, Сатурн и Уран.

– В открытый космос выходил только Корн?

– Да. И если бы он внес после этого на борт какую‑нибудь инфекцию, радиацию или что‑нибудь еще в этом роде – это немедленно было бы выявлено с помощью телеметрии…

– Ну и…

– Это не имеет совершенно никакого значения! – раздраженно оборвал я свой рассказ. – Сейчас для меня важно только то, что происходит здесь, сейчас! Прошлой ночью они убили мальчика, Ричард! Это просто ужасно! Ужасно!.. Увидеть собственными глазами, как его голова… взорвалась!.. В одно мгновение разлетелась на кусочки как электрическая лампа… Как будто кто‑то проник ему туда внутрь и одним движением разметал его мозг на десятки метров вокруг!…

– Ну, давай, успокаивайся и поскорее заканчивай свой рассказ. – снова подбодрил меня Ричард.

– Заканчивай!.. – горько усмехнулся я. – Что же можно добавить к этому еще?!…

Мы подошли к планете и вышли на ее орбиту. Расчетный радиус орбиты был семьдесят шесть миль. По программе полета нам предстояло побывать еще на трех предварительно рассчитанных орбитах, причем радиус уже следующей, второй орбиты, был на порядок больше первой. Мы побывали на всех четырех и имели возможность рассмотреть планету со всех необходимых точек и ракурсов. Было сделано более шестисот снимков и отснято невероятное количество кинопленки.

Очень большая часть планеты была постоянно затянута метановыми, аммиачными и пылевыми облаками. Планета вообще была очень похожа на Гранд Каньон в очень сильную ветреную погоду. Судя по показаниям приборов, которые снял Кори, скорость ветра в некоторых местах достигала шестисот миль в час у поверхности, а некоторые наши телеметрические зонды, которые мы посылали вниз, подчас просто не выдерживали столь необычных атмосферных условий. В конце концов нам не удалось обнаружить никаких признаков жизни – ни животной, ни растительной. Спектроскопы зарегистрировали лишь наличие некоторых минералов, могущих иметь промышленное применение. Такова была Венера. Ничего. Совершенно ничего – но это, странным образом, почему‑то и пугало меня больше всего. От этого я находился в очень странном, постоянном и очень сильном напряжении. Там, в глубоком космосе, я почему‑то чувствовал себя как загнанный и обложенный со всех сторон зверь. Очень необычное, ни на что не похожее и крайне неприятное чувств о… Я понимаю, что то, что я говорю, звучит, может быть, очень ненаучно и, возможно, даже истерично, но я пребывал в этом состоянии крайнего напряжения и почти животного страха до тех пор, пока мы не сошли с орбиты Венеры и не направились, наконец, к Земле. Думаю, что если бы это произошло немного позже, я бы сошел с ума и перерезал бы себе глотку или выкинул бы еще что‑нибудь похуже… Венера произвела на меня просто страшное впечатление. Сравнивать ее с луной не имеет совершенно никакого смысла. Луна – совсем другое дело. Она, если можно так выразиться, безлюдна и стерильна. На Венере же мы увидели мир, совершенно не похожий ни на что, виденное человеком прежде. Хорошо еще, я думаю, что видели мы не все благодаря тому, что большая часть ее поверхности постоянно была скрыта облаками и туманами. Но то, что видеть нам, все‑таки, удавалось, вызывало у меня очень сильную ассоциацию с человеческим черепом, вычищенным и отполированным. Почему – не знаю.

По пути на Землю мы узнали о том, что Сенат вынес постановление о сокращении финансирования космических программ вдвое. Кори прокомментировал эту новость чем‑то вроде того, что «похоже, Арти, нам с тобой снова придется заняться метеорологическими спутниками». Но я был почти рад этому. По крайней мере, думал я тогда, я, скорее всего, уже никогда больше не буду послан на эту страшную планету. Несмотря на спавшее немного напряжение, меня, тем не менее, одолевало какое‑то очень нехорошее и очень сильное предчувствие. Как выяснилось позже, оно не обмануло меня.

На двенадцатый день нашего возвращения на Землю Кори умер. Да и сам я был в состоянии, недалеком о смерти, но, все же, отчаянно боролся за жизнь. Вообще, все наши несчастья начались именно по пути домой. Они были похожи на грязный снежный ком, растущий прямо на глазах. А ведь мы пробыли в космосе в общей сложности больше месяца, побывали там, где до нас не было ни единой живой души и уже возвращались домой… И все это заканчивалось так бесславно только потому, что один парень в центре управления полетом слишком торопился устроить себе перерыв, чтобы попить кофе, и допустил из‑за этого пару незначительных, казалось бы ошибок в расчетах по корректировке движения нашего корабля, что едва не привело к нашей мгновенной гибели от чудовищной перегрузки и закончилось тяжелыми увечьями для нас обоих, от которых Кори вскоре скончался, а я остался инвалидом на всю жизнь. Злая ирония судьбы, скажете вы? Пожалуй. Но настоящая причина здесь, я думаю, намного глубже…

Возвращение было очень трудным. Корабль был сильно выведен из строя. По словам пилота одного из вертолетов сопровождения, встречавших нас после входа в плотные слои атмосферы, он выглядел как гигантский, фантасмагорически‑уродливый и страшно изувеченный грудной младенец, мертво висящий под парашютом как на пуповине. Сразу же после приземления я потерял сознание. Оно просто отключилось. Встречающей нас команде не пришлось расстилать специально приготовленной для нашего прибытия красной ковровой дорожки, предназначенной для придания событию пущей торжественности.

Очнулся я только через несколько дней в реанимации в Портленде. Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и почему нигде не видно встречающих нас улыбающихся лиц и красной ковровой дорожки, по которой мы должны были пройти, выйдя из спускаемого аппарата. Говорят, у меня очень долго и очень сильно шла кровь – ртом, носом и ушами, которую едва удалось остановить…

– Возвращали меня к жизни постепенно, около двух лет в специализированной клинике НАСА в Бетесде. Я получил медаль НАСА «За выдающиеся заслуги» и «За исключительное мужество», получил кучу денег и инвалидное кресло‑каталку. Через год, как ты знаешь, я переехал сюда и очень люблю теперь наблюдать со стороны за тем, как стартуют ракеты с находящейся здесь неподалеку стартовой площадки.

– Я знаю, – сказал Ричард.

Несколько минут мы сидели в полной тишине. Вдруг он неожиданно произнес:

– Покажи мне свои руки.

– Нет, – тут же ответил я, резко и даже грубо. – Я их никому не показываю. Никому и никогда. Ты же знаешь, я уже говорил тебе.

– Прошло уже пять лет, Артур. Почему ты не хочешь показать мне их сейчас? Ответь мне, хотя бы, почему?

– Я не знаю. Я не знаю! Все это очень непросто и мне самому трудно во всем этом разобраться. Могу я в конце концов, быть просто не готовым к этому? Могу я быть просто не в состоянии объяснить, что к чему?! В конце концов я просто имею право спокойно сидеть на собственной веранде собственного дома – уж это я знаю точно!

Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому он отнесся к этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчиво посмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрыта красновато‑оранжевой рябью.

– Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочется думать, что ты сходишь с ума…

– Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, – сказал я и мне было очень трудно произнести эти слова. – Но только если бы я действительно сходил с ума.

Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этот момент каким‑то очень старым и больным.

– Я пойду схожу за багги. – тихо произнес он. – И поедем поищем могилу мальчика.

– Спасибо тебе, Ричард.

Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсем недалеко от моего, прямо за Большой Дюной – длинным песчаным холмом, протянувшимся вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного с моей веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколько минут назад. За эти несколько минут небо над заливом как‑то очень быстро стало свинцово‑серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.

Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моей памяти снова и снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучах солнца вдоль берега моря. Под мышкой – крупная сетка для просеивания песка. Кожа – почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Из одежды – только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки Кэрэлайн находится большой общественный пляж и там этот молодой изобретательный человек набирал за день долларов, может быть, по пять, просеивая через сетку песок и выискивая в нем десяти или двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся из карманов отдыхающих. Каждый раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к нему и каждый раз он испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумной толпе беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках и разгульно‑бестолково сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшой деревушке, что находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.

В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижно сидел на своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал к себе и снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогда особенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я снимал бинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.

Ощущение это несравнимо ни с какими другими – я чувствовал себя неким каналом, через который кто‑то наблюдал окружающий меня мир и выплескивал на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам как бы втягивался в этот канал зла и черной ненависти.

Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что ваше сознание отделено какими‑то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вот вы (не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание) смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой мухи… А глаза мухи состоят, как известно, из тысяч крохотных глазок. Так вот, представьте себе, что вы смотрите на себя со стороны тысячами глаз. Если представили, то, может быть, поймете тогда, почему кисти моих рук постоянно перевязаны плотными бинтами. Даже когда вокруг, кроме меня, нет никого, кто мог бы их увидеть…

А начался этот кошмар в Майами не так уж много времени назад. Я, естественно, был в то время уже на пенсии, но приблизительно раз в год я, тем не менее, был обязан по долгу старой службы встречаться там с одним человеком по имени Крессуэлл. Этот Крессуэлл был научным сотрудником Департамента ВМС США. В его обязанности, в свою очередь, входило раз в год встречаться со мной и задавать мне в непринужденной беседе всякие дурацкие вопросы под видом того, что я в то время считался крупным специалистом по вопросам самых разнообразных космических программ, особенно по вопросам исследования дальнего космоса, а также под видом, того что правительство США (в частности – министерство обороны) проявляют заботу о своих ветеранах и не оставляют их без внимания. Пенсия моя, надо отдать им должное, действительно вполне достаточна для безбедного существования. Я, правда, так и не понял до конца, что же, все‑таки, нужно было этому Крессуэллу, что он искал, что вынюхивал и высматривал. Может быть, какое‑нибудь таинственное свечение в моих глазах, которое я, возможно, привез из своей последней экспедиции на Венеру. Или какой‑нибудь не менее таинственный знак на лбу или еще где‑нибудь аналогичного, разумеется, происхождения. Бог его знает, что он выискивал. Я так и не понял. Скорее всего, он был просто агентом ФБР или ЦРУ. Или и того и другого сразу. Не знаю, одним словом.

Мы с Крессуэллом сидели тогда на террасе его номера в отеле и обсуждали возможное будущее американских космических программ. Было приблизительно начало четвертого пополудни. Вдруг в моих пальцах появился очень странный зуд, похожий на покалывание слабого тока. Такого со мной не случалось никогда раньше. Зуд появился не постепенно, а сразу, в одно мгновение. Это было настолько неожиданно и необычно для меня, что я сразу сказал об этом Крессуэллу.

– Не волнуйтесь, – успокаивающе улыбнулся он. – Судя по симптомам, на вас скорее всего попала пыльца какого‑нибудь плющевого растения, которых, должно быть, полно на вашем чудном полуостровке и ваш организм, по‑видимому, просто отреагировал на это такой вот аллергией. Не переживайте – это совершенно безобидно и скоро пройдет.

– Но в Ки Кэрэлайн не растет почти ничего, кроме карликовых пальм. Никаких плющей я там, по крайней мере, никогда не видел.

Я внимательно посмотрел на свои руки. Обычные руки, совершенно ничего особенного. Но зуд… зуд был просто невыносимым и очень испугал меня…

После того, как наша милая беседа была, наконец, закончена, я подписал обычную в таких случаях бумагу, в которой говорилось о том, что «Я обязуюсь не разглашать никакую информацию, полученную или переданную мной во время данного разговора, которая могла бы повредить государственной безопасности Соединенных Штатов…», ну и так далее. Покончив с этой формальностью, я попрощался с Крессуэллом и отправился домой в Ки Кэрэлайн. У меня был только старенький Форд с ручным управлением для инвалидов. Я очень любил эту машину – она позволяла мне чувствовать себя полноценным человеком.

Дорога до Ки Кэрэлайн была неблизкой и когда я, наконец, подъезжал к нему, уже начинало смеркаться. Зуд в пальцах был теперь настолько сильным, что я едва не сходил с ума от него. Если вы когда‑нибудь бывали под ножом у хирурга, то вам наверняка известно, как зудят заживающие перевязанные раны или швы, до которых нельзя дотрагиваться. Так вот, мой зуд был во много раз сильнее! Казалось, будто в кончиках моих пальцев шевелятся и пытаются выбраться наружу какие‑то неведомые крохотные существа…

Я остановил машину. Солнце уже почти скрылось за горизонтом и для того, чтобы получше разглядеть свои пальцы, я включил внутреннее освещение салона. На каждом из десяти пальцев рук были яркие покраснения, очень похожие на те, которые появляются, когда начинаешь играть на гитаре и с непривычки болезненно натираешь себе пальцы о струны. Они были даже точно на тех же, передних местах пальцев – на самых их кончиках. Но самым удивительным было то, что покраснения эти были идеальной круглой формы. Менее яркие, более расплывчатые и даже бесформенные покраснения, похожие на воспаления, были и на всех фалангах пальцев, но зуда от них, почему‑то, не было никакого. У меня есть одна привычка – когда я сильно волнуюсь или очень задумываюсь о чем‑нибудь, я машинально дотрагиваюсь пальцами правой руки до губ. То же самое проделал я и в тот раз, но тут же, с болью и отвращением резко отдернул руку от лица. Во мне волной поднялся немой ужас – прикосновение пальцев к губам было неожиданно обжигающе‑горячим и напоминало мягкое прикосновение вздувшейся тонкой кожицы гниющего яблока… Но самое главное… я явственно почувствовал, как под этой кожицей моих собственных пальцев что‑то шевелится!..

Остаток пути до дома я настойчиво пытался убедить себя в том, что я, все‑таки, наверняка чем‑нибудь отравился или перегрелся на солнце. Но где‑то в глубине моего сознания у меня уже появилась другая, очень страшная мысль. Дело в том, что очень давно в детстве, у меня была тетя – сестра моей матери. Она жила в нашем доме на втором этаже и никогда не выходила из своей комнаты. Я почти никогда не видел ее, хотя мы прожили в одном доме несколько первых лет моей жизни. Еду наверх относила ей мама и даже упоминание ее имени было в нашей семье под негласным запретом. Только много позже, спустя уже несколько лет после ее смерти, когда я уже повзрослел, мне стало известно, что она была неизлечимо больна проказой, причем в очень тяжелой форме.

Едва добравшись до дома, я сразу же позвонил доктору Фландерсу. Трубку поднял его ассистент и заместитель доктор Боллэнджер и сказал мне что доктор Фландерс уехал недавно к больному в другой город. Я ни в коем случае не хотел делиться своими подозрениями ни с кем другим, кроме хорошо знакомого мне доктора Фландерса и поэтому спросил с плохо скрываемым волнением:

– Как скоро он обещал вернуться назад?

– Не позже полудня завтрашнего дня. Передать ему, что вы звонили?

– Да, обязательно.

Я медленно опустил трубку на рычаги, но тут же схватил ее снова и набрал телефон Ричарда. Я терпеливо выждал более десяти гудков, трубка с той стороны так и не была поднята. Значит, Ричарда не было дома, иначе бы он обязательно подошел к телефону. Я положил трубку и просидел в нерешительности несколько минут. Зуд стал еще более сильным и терзал теперь уже само мясо под кожей пальцев.

Я подъехал на своем кресле‑каталке к книжному шкафу и достал из него массивную медицинскую энциклопедии, к которой не прикасался уже очень давно. Я листал ее очень долго, но ничего более‑менее определенного по вопросу, который волновал меня, я так и не нашел.

Поставив книгу обратно на полку, я закрыл глаза. В полной тишине на другой полке, у противоположной стены, гулко тикали старые корабельные часы. Краем уха, в полусознании, я услышал, как высоко в небе над моим домом пролетел самолет. «Наверное, из Майами! – почему‑то подумал я. Кроме часов и самолета не слышно было больше ничего – только мое собственное хриплое подавленное дыхание.

Я вдруг отметил про себя, не открывая глаз, что все еще смотрю на книгу… Я мгновенно осознал, что все это не игра воображения – я действительно смотрел на книгу. От дикого, непередаваемого ужаса я совершенно оцепенел и мгновенно покрылся холодным липким потом. ГЛАЗА МОИ БЫЛИ ЗАКРЫТЫ, А Я ВСЕ ЕЩЕ ПРОДОЛЖАЛ СМОТРЕТЬ НА КНИГУ… Причем я видел ее как бы пятью парами глаз сразу. НО ГЛАЗА МОИ БЫЛИ ЗАКРЫТЫ!… Это я понимал совершенно определенно – не было никаких сомнений.

К этому жуткому шоку, значение которого я даже еще не осознал до конца и просто еще не пришел в себя, добавился вдруг еще один – я явственно почувствовал, что смотрю на книгу не один. Не «как бы не один», а… НЕ ОДИН… Ясно осознавая, что в комнате, кроме меня, нет больше никого. Нет и быть не может.

Я медленно приоткрыл глаза, чувствуя, что сердце мое вот‑вот выскочит наружу от страха. Приоткрыв их, я увидел книгу, под каким‑то другим углом зрения. Вернее, не под каким‑то, а под нормальным, обычным углом, – так, как я вижу ее каждый день. Это тот, первый взгляд был «каким‑то». Это он смотрел на книгу под другим углом зрения, как‑то немного снизу, как если бы я опустил голову на уровень подлокотника кресла, на которых лежали мои руки и смотрел бы на книгу. Но это был не мой, другой взгляд. Я смотрел на книгу своими собственными глазами и не хотел знать ничего другого, но… тот, другой взгляд, был, все‑таки… тоже моим… И не моим в то же самое время… Все это было выше моих сил и в определенный момент, уже на самой грани умопомешательства сработала защитная реакция моего мозга – я внушил себе (правда всего на несколько секунд), что все, что я вижу – просто галлюцинаторный бред в чистом виде и мне немедленно надо показаться невропатологу или даже психиатру. В этой спасительной для моего перенапрягшегося мозга иллюзии я пребывал, однако, не долго. Посмотрев на руки, я увидел что мои пальцы дико растопырены от боли и чуть ли не выгнуты в обратную сторону от сводящих их судорог. Я сделал неимоверное усилие, чтобы поднести руки к лицу и рассмотреть их поближе и тут случилось самое страшное… Я стал медленно падать навзничь – передо мной промелькнули книжный шкаф, потолок, показалась уже противоположная стена, которая была у меня за спиной. И в то же самое время… я отчетливо видел, что никуда не падаю, что все на месте и к моему лицу плавно поднимаются мои же руки…

Увидев то, что было на моих пальцах, я издал пронзительный вопль ужаса, который слышен был, наверное, всей округе.

Кожа и ткани на концах всех десяти моих пальцев лопнули и разошлись в стороны, а из этих кровоточащих разрывов… НА МЕНЯ СМОТРЕЛИ ДЕСЯТЬ НЕПЕРЕДАВАЕМО УЖАСНЫХ И ЗЛЫХ ГЛАЗ С ЯРКО ИСКРИВШИМИСЯ ЖЕЛТО‑ЗОЛОТЫМИ РАДУЖНЫМИ ОБОЛОЧКАМИ!!!… Я думал, что умру от ужаса в ту же секунду, но это было еще не все. Одновременно с тем, что я видел собственными глазами, я увидел и собственное лицо – теми же глазами, что были у меня на пальцах… Это лицо действительно было моим, но… это было лицо монстра.

На вершине холма показались багги Ричарда, а уже через несколько минут она с диким ревом влетела во двор и остановилась как вкопанная прямо напротив веранды. Движок был без глушителя, работал неровно и время от времени гулко стрелял выхлопными газами, выбрасывая снопы искр. Настоящее чудище техники. Я тоже не заставил себя ждать и быстро спустился вниз по плоской дорожке, пристроенной сбоку от обычных ступеней лестницы специально для моего кресла‑каталки. Заперев входную дверь, я подъехал к «машине» Ричарда и он помог мне забраться внутрь, а каталку забросил на заднее сиденье.

– Ол райт, Артур. Показывай, куда ехать.

Я молча показал рукой в сторону моря – туда, где Большая Дюна постепенно спускалась к земле на самом конце мыса. Ричард кивнул головой, включил скорость и энергично нажал на газ. Задние колеса с визгом сделали несколько оборотов на месте и лишь после этого машина резко рванула вперед, как будто бы мы собирались взлетать. У Ричарда такая сумасшедшая манера езды и обычно я поругиваю его за это, но тогда это меня совершенно не волновало – слишком многим в тот момент была занята моя голова, чтобы поучать Ричарда, как ему правильнее водить машину. Глаза на пальцах вели себя, к тому же, особенно беспокойно – они с силой тыкались в бинты, отрезавшие их от внешнего мира, как будто пытаясь разглядеть сквозь них хоть что‑нибудь. Они словно умоляли меня снять с них повязки.

Подпрыгивая на неровностях, багги стремительно неслась к морю, а с невысоких песчаных дюн даже, казалось, взлетала в воздух. Слева от нас, в кроваво‑красном мареве, солнце начинало уже опускаться за горизонт. А прямо перед нами собирались тяжелые свинцово‑серые грозовые тучи. Собирались и грозно надвигались прямо на нас. Вдруг в той стороне, довольно еще далеко, впрочем, от нас, между тучами и совершенно черной поверхностью воды под ними ослепительно вспыхнула очень сильная молния.

– Возьми правее, Ричард, – сказал я. – Вон к тому навесу. Ричард подъехал к навесу, объехал его вокруг и остановил машину. Выйдя наружу, он достал из багажника лопату. Увидев ее, я вздрогнул.

– Где? – спросил Ричард и внимательно посмотрел на меня.

– Здесь, – указал я ему пальцем точное место в нескольких метрах от машины.

Он подошел к нему медленными шагами, постоял несколько секунд в нерешительности и, наконец, осторожно воткнул лопату в песок. Копал он очень долго. А может, мне только так показалось. Песок, который он отбрасывал в сторону, выглядел очень сырым и тяжелым. Грозовые тучи, тем временем, росли прямо на глазах, наливались чернотой и охватывали уже довольно большую часть горизонта, грозно и неотвратимо надвигаясь на нас. Тонны воды, обрушивавшиеся с них в море, выглядели очень впечатляюще, да еще и подсвечивались с левой стороны зловещими кровавыми отблесками заходящего солнца.

Еще задолго до того, как Ричард закончил копать, я уже знал, что тела мальчика он там не найдет. Они убрали его оттуда. Прошлой ночью руки мои не были завязаны – следовательно, они могли видеть и действовать. Уж если они смогли использовать меня для того, чтобы убить мальчика, то, значит, они могли использовать меня и для того, чтобы перенести его тело в какое‑нибудь другое место, даже если бы я спал в это время.

– Здесь нет никакого мальчика, Артур, – послышался голос Ричарда. Он подошел к машине, закинул лопату в багажник и устало опустился на свое сидение рядом со мной.

Показалась яркая почти ничем не закрытая луна. Быстро приближающаяся гроза была, по‑видимому, настоящей бурей. То и дело нас ослепляли небывало яркие молнии и сотрясал оглушительный гром. На песок уже начали ложиться первые мрачные тени надвигающейся грозной стихии. Внезапно поднявшийся ветер швырял в машину песок с такой силой, что она ходила ходуном. В пальцах у меня появился сильный зуд – глаза очень хотели наружу.

– Значит, они все таки использовали меня и для того, чтобы перенести его тело в другое место, – взволнованно заговорил я скороговоркой, уставившись в одну точку. Каким, должно быть, бредом звучали мои слова для Ричарда – ведь он тогда почти совсем ничего не знал.

– Они могут управлять мной, – продолжал я. – Когда я развязываю руки, они получают возможность управлять мной. Они способны в любой момент подчинить меня себя полностью и могут манипулировать мной как угодно, направляя мои действия по своему усмотрению, даже если я находясь в бессознательном состоянии. Когда мои руки развязаны, я становлюсь для них как бы дверным проемом, каналом их связи с нашим миром. По несколько раз в день, когда руки у меня развязаны от нестерпимого зуда, я обнаруживаю себя стоящим в совершенно, порой, неожиданных для меня местах – в саду, например, или перед картиной, которая висит меня в гостиной. Все эти места и предметы хорошо знакомы мне, но я совершенно не помню, как я к ним попал. В памяти начисто отсутствуют довольно большие промежутки времени. Они просто отключают на это время мое сознание. Это ужасно, Ричард… Я больше не в силах жить в этом кошмаре!..

– Артур. – Ричард успокаивающе положил мне руку на плечо. – Пожалуйста, Артур, не надо. Перестань.

В слабом отблеске заката я увидел, что его лицо, повернутое ко мне, полно сострадания.

– Ты сказал, что ты там где‑то «стоял» перед чем‑то, что ты «перенес» тело мальчика… Но это же невозможно, Артур! Ты же не можешь двигаться, кроме как на кресле‑каталке. Вся нижняя половина твоего тела мертва!

– Она тоже мертва, – сказал я, – положив руку на приборную панель машины. – Но ты садишься в нее и заставляешь ее ехать. Ты можешь, если захочешь, убить ее, пустив с обрыва в пропасть и она ничем не сможет помешать тебе в этом, даже если захотела бы!

Я слышал, что мой голос поднялся уже очень высоко и звучал теперь совершенно истерично, но мне было не до этого в тот момент.

– Я – дверной проем! – кричал я ему в самое лицо. – Как ты не можешь понять?! Они убили мальчика, Ричард! Убили моими руками! И моими же руками перетащили его тело в какое‑то другое место!

– Я думаю, тебе необходимо срочно показаться врачу, – стараясь говорить спокойно, ответил мне на это Ричард. – Поехали назад. Хочешь, я сам отвезу тебя завтра или даже сегодня к одному своему знакомому очень хорошему докто…

– Подожди, Ричард! Ты можешь проверить! Разузнай насчет этого мальчика! Ведь он действительно не вернулся вчера домой! Он мертв, говорю я тебе! Мертв!

– Но ты же сказал, что не знаешь его имени,

– Он наверняка из той деревушки что начинается сразу за почтой! Спроси…

– Я уже говорил об этом сегодня вечером по телефону с Мод Харрингтон. Это местная сплетница с самым длинным и любопытным во всем штате носом. Уж она знала бы об этом наверняка. Тем более, что прошли уже целые сутки. Но она сказала, что ничего не слышала и ничего не знает о том, что кто‑то пропал прошлой ночью.

– Но это же местный парнишка! Его исчезновение просто не может остаться незамеченным?

Ричард потянулся, чтобы включить зажигание, но я остановил

– Смотри! – выкрикнул я и начал развязывать руки.

Над заливом, совсем уже недалеко от нас, вспыхнула ослепительная молния невероятной яркости и грохнул оглушительный гром.

Я не пошел к доктору и не стал звонить Ричарду еще раз. Вместо этого я провел три недели дома, почти не выходя на улицу. Всякий раз, когда по необходимости, все‑таки, приходилось это делать, я плотно перевязывал свои кисти несколькими слоями бинтов. Три недели. Три недели слепой надежды на то, что эта страшная напасть оставит меня… Уверен, что поступил тогда правильно. По крайней мере – рационально для самого себя. Если бы я был здоровым полноценным человеком, которому не нужно кресло‑каталка и который ведет обычный образ жизни и имеет нормальное окружение, то я, может быть, отправился бы к доктору Фландерсу или, по крайней мере, рассказал бы обо всем Ричарду. Я мог бы, наверное, сделать это и без всех этих оговорок, в том состоянии, в котором я находился тогда на самом деле, но всякий раз, когда появлялась эта мысль, я вспоминал о трагической судьбе тети, которая из‑за болезни проказой была обречена оставаться практически всю свою жизнь совершенно изолированной от людей пленницей и, в конце концов, была съедена заживо своей болезнью, одиночеством и, в результате, – безумием… Мысли о том, что такая же печальная участь может постигнуть и меня, заставляли меня сохранять все в глубокой тайне и молиться, молиться, молиться за то, чтобы, проснувшись когда‑нибудь утром, я посмотрел на свои чистые пальцы и вспоминал обо всем этом как о дьявольском сне.

Все это были, конечно, безнадежные наивные мечты.

Постепенно я почувствовал ИХ. ИХ… Неизвестный неземной Разум. Меня никогда не интересовало, как они выглядят и откуда они пришли. Я был их дверным проемом, их окном в этот мир. Я слишком хорошо понимал, насколько они опасны, отвратительны и страшны, как несоразмеримо их мир отличается от нашего. Слишком хорошо чувствовал их страшную слепую ненависть. И все это время они вели молчаливое мрачное наблюдение за нашим миром. А я невольно помогал им в этом, не в состоянии никак воспротивиться. Постепенно я начал понимать, что они просто используют меня в своих целях, что они просто‑напросто управляют мною.

Когда в тот вечер мальчик, как обычно, возвращался мимо моего дома с пляжа, он приветливо помахал мне рукой и улыбнулся. Судя по его виду, своим сегодняшним уловом он был вполне доволен. Я сидел, как всегда, на веранде и, мрачно размышляя о своих проблемах, решил, наконец, связаться по телефону с мистером Крессуэллом из департамента ВМС США. Я пришел, все‑таки, к выводу, что то, что случилось со мной, началось именно во время нашей экспедиции на Венеру пять лет назад. «Пускай, – думал я, – они изолируют меня на всю оставшуюся жизнь от людей, пусть обследуют меня сколько и как угодно, пусть вообще делают со мной все, что захотят – лишь бы положить конец этим безумным ночам, когда я просыпаюсь в совершенно неожиданных для меня местах, а руки мои живут как бы сами по себе и наблюдают, наблюдают, наблюдают…

Однажды я пытался, дойдя до отчаяния, выколоть эти ужасные глаза первым же попавшимся под руку острым предметом. Подвернулся остро заточенный карандаш, но как только он приблизился к первому глазу, руки мои пронзила резкая мучительная боль, разом охватившая и все мое тело. Я думал, что умру от нее через пару секунд. Карандаш упал на пол и боль, не сравнимая совершенно ни с чем, утихала очень долго. Таких адских страданий я не испытывал раньше никогда в жизни и подобных экспериментов больше не устраивал.

Вместо того, чтобы тоже ответить мальчику приветливым взмахом, обе мои руки, помимо моей воли, вдруг разом судорожно потянулись к нему и я с ужасом вспомнил, что они у меня не забинтован ы… Все десять глаз, светясь в сумерках, разом уставились на бедного перепуганного мальчугана. Он остановился как вкопанный и смотрел на меня широко раскрытыми от ужаса глазами. Я почувствовал, как мое сознание быстро заволакивается густой непроницаемой пеленой и уже в следующее мгновение я полностью утратил контроль над собой. Дверь открылась… и я стал дверным проемом. Слепым исполнителем чужой неведомой воли. Не помня себя, я оказался на улице и кинулся по песку за удирающим что было силы насмерть перепуганным парнишкой. Ноги были как деревянные и слушались очень плохо, но, все же, бежал я довольно быстро. Мои собственные глаза были закрыты и все, что я видел, я видел глазами моих пальцев. Картина эта была совершенно фантасмагорической. Впереди мелькала худенькая фигурка убегающего от меня в сторону общественного пляжа мальчонки. Все цвета и даже формы были каким‑то фантастическим образом искажены, что придавало всему происходящему особенный оттенок, присущий монстрам. Мыс, например, выглядел как гигантская гипсовая декорация, а небо над ним было неестественного сочного пурпурного цвета. Глаза на пальцах просвечивали мальчишку как мощный рентгеновский аппарат – я видел перед собой бегущий скелет с ярко светящимися костями, скелет, цепко держащий левой рукой свою металлическую сетку для просеивания песка. Плоти не было видно почти совсем.

О чем, интересно думал этот бедный безымянный мальчонка в последние минуты перед смертью? О чем он думал, рассыпая на бегу набранную за несколько часов кропотливого труда мелочь и даже, наверное, не замечая этого, цепко держа в руке свою сетку и почти ежесекундно оборачиваясь на настигающего его страшного человека, который, спотыкаясь и ковыляя, упорно преследовал его, зажмурив глаза и вытянув вперед руки как слепой? Что он думал, видя на тянущихся к нему руках ужасные желто‑золотые глаза? И что он подумал за секунду до смерти, когда эти страшные руки с глазами взметнулись вверх и сделали так, что в следующее мгновение его голова разлетелась мелкими брызгами на десятки метров вокруг?..

Я не знаю…

Зато я знаю, о чем думал я.

Я думал, насколько это позволяли мои мозги о том, что только что побывал у ворот в ад и что скоро я отправлюсь туда насовсем.

Ветер с силой трепал повязки, когда я разматывал их. Как будто пытался помочь мне.

На жуткие черные грозовые тучи, которые были уже почти над нами, падали последние багровые отблески заходящего солнца. Буря надвигалась стремительно и вот‑вот должна была обрушить на нас страшные массы воды и ураганный ветер. Но мы как будто даже не замечали этого.

– Ты должен пообещать мне, Ричард, – наклонился я к его уху, перекрикивая ветер. – Ты должен пообещать мне, что как только ты почувствуешь что‑то неладное, ты убежишь… Как только тебе покажется, что я могу… причинить тебе какой‑нибудь вред… Ты понимаешь меня?

Ветер с силой трепал ему волосы и ворот рубашки. Все лицо было напряжено, а глаза превратились в маленькие щелочки от хлеставшего в них песка.

Я решительным движением сдернул последние повязки с глаз на пальцах и внимательно посмотрел на Ричарда. Все десять глаз вытаращились, конечно же, тоже на него.

– Теперь ты видишь их сам, собственными глазами! – хрипло крикнул я.

Лицо Ричарда, лицо, которое я так хорошо знал, лицо несомненно смелого, бесстрашного человека мгновенно вытянулось, а нижняя челюсть отвисла. Он инстинктивно отпрянул от меня и выскочил из машины. Вспыхнула ослепительная молния и гром ахнул прямо над нашими головами. В следующее мгновение на нас обрушился адский поток воды.

– Артур… – прочитал я по беззвучно двигавшимся на искаженном ужасом лице губам Ричарда.

Как он был напуган!.. Как мог я подвергнуть его такому жестокому испытанию, такому страшному шоку?!

– Беги! Беги, Ричард!

И он побежал. Длинными стремительными скачками. Он был очень похож на человека, приговоренного к смертной казни, который уже возведен на эшафот и хорошо понимает, что через несколько секунд он умрет, но прощаться с жизнью он, тем не менее, очень не хочет и все еще на что‑то надеется.

Я вышел из машины и мои руки резко взлетели вверх над головой, а пальцы судорожно вытянулись к единственному, что было им хорошо знакомо в этом мире – тучам.

И тучи ответили им.

Они ответили им огромной, чудовищно сильной, ослепительной бело‑голубой молнией, увидев которую, я подумал, что наступил конец света. Эта невероятная молния ударила прямо в Ричарда… В одно мгновение от него не осталось даже пара.

Последнее, что я запомнил перед тем, как мое сознание отключилось окончательно, был сильный запах озона…

Пришел в себя я только на следующий день рано утром. Я сидел на своей веранде и отрешенно смотрел на Большую Дюну. Ураган уже прошел. С моря дул мне в лицо приятный прохладный ветерок. На серо‑голубом пасмурном небе еще видна была бледная серебристая луна. Я смотрел вдаль на то место, где вчера погиб Ричард – там не было ничего, кроме небольшого пятна черного песка в том месте, куда ударила молния. Машины Ричарда не было, почему‑то, тоже, но тогда это не имело совершенно никакого значения.

Я медленно опустил взгляд на свои руки. Глаза на пальцах были открытыми, но какими‑то остекленевшими и неподвижными. Они, судя по всему, устали и дремали.

С неожиданной ясностью я вдруг понял, что именно мне необходимо сделать. Сделать немедленно, не теряя ни секунды, пока они дремали. Пока дверь была закрыта и пока я снова не стал безвольным дверным проемом. Я, наконец, понял, что я должен сделать для того, чтобы эта дверь не открылась больше никогда. Никогда!

Мне нужно было торопиться. Я уже заметил первую слабую реакцию глаз на мои мысли. Они вздрогнули, но, слава Богу, не проснулись. Кисти рук медленно сжались в кулаки, как бы пряча глаза от какой‑то непонятной еще смутной угрозы.

В моей гостиной есть небольшой камин, который я затапливал иногда в холодную погоду. Быстро и решительно я растопил его, изо всех сил стараясь не думать о том, что я замыслил сделать – ведь они без труда читали все мои мысли. Я должен был сделать все как можно быстрее – до того, как они заподозрят что‑то не ладное и смогут помешать мне.

Когда дрова, наконец, разгорелись достаточно хорошо, а в трубе загудел поднимающийся кверху сильный поток теплого воздуха я, не теряя ни секунды, быстро сунул обе руки в самое пекло…

Глаза проснулись в то же мгновение и, агонизируя, стали с удивительной силой рваться назад из камина. Мне стоило огромных усилий не выпустить их обратно, не говоря уже о моей собственной боли. Я держал руки в огне до тех пор, пока окончательно не убедился, что глаза погибли, сгорели вместе с моими пальцами…

Я сделал то, что должен был сделать уже давно.

С тех пор прошло уже семь лет.

Я все еще живу в том же маленьком домике и наблюдаю за тем, как взлетают ракеты. В последнее время их старты заметно участились – нынешняя администрация уделяет развитию космических программ гораздо больше внимания, чем предыдущая. Я слышал даже, что планируется большая серьезная экспедиция на Венеру.

Имя мальчика я, кстати, разузнал, но теперь уже позабыл. Он действительно оказался из той деревушки, о которой я и думал. В тот злополучный для него день мать отпустила его погостить на выходные к другу в соседнюю деревню. Поэтому тревога была поднята только в понедельник утром. Ричард? Его, почему‑то, все здесь считали просто старым индюком и никто даже особенно не обратил внимания на его исчезновение. А те, что обратили, подумали, наверное, что он уехал в Мэрилэнд и тоже со временем совершенно забыли о нем.

Что же касается меня самого, то о себе мне сказать почти нечего. Здесь меня, однако, считают, несмотря на мою замкнутость, очень эксцентричным человеком. Иногда я, так же, как и многие другие бывшие астронавты, пишу письма в Вашингтон со старчески‑наивными просьбами направить деньги, выделенные на космические исследования, хотя бы их часть, на решение гораздо более насущных земных проблем.

Вместо пальцев у меня теперь остались специальные крюки из нержавеющей стали. Управляюсь я ими довольно ловко. Человек вообще быстро привыкает почти ко всему. Я, например, запросто держу ими бритву, когда бреюсь и даже завязываю шнурки. Получается вполне сносно. По крайней мере, у меня не будет никаких проблем, когда мне нужно будет нажать на курок и застрелиться, вложив дуло пистолета в рот…

То, что вы уже знаете, началось со мной снова около трех недель назад.

На груди у меня появилось идеально правильное кольцо из двенадцати уже известных вам пронзительно ярких желто‑золотых глаз.

Джеймс Патрик Келли
ДУМАТЬ, КАК ДИНОЗАВР

Камала Шастри вернулась в этот мир такой же, какой оставила его, – обнаженной. Она неуверенно шагнула наружу из сборщика, стараясь сохранить равновесие в слабом притяжении станции «Туулен». Я подхватил ее, одновременно заворачивая в халат, а затем опустил на надувную подушку. Три года, проведенные на другой планете, переменили Камалу. Она похудела, стала мускулистее. Ногти на руках отросли сантиметра на два, по левой щеке тянулось четыре параллельных шрама, наверное, они соответствовали гендианским канонам красоты. Но что поразило меня больше всего – вопиющая отчужденность во взгляде. Это место, такое привычное для меня, кажется, едва не повергло ее в шок. Словно она сомневалась в этих стенах и скептически воспринимала местный воздух. Она научилась думать, как инопланетянин.

– Добро пожаловать обратно!

Надувная подушка зашуршала, потом громко зашипела, когда я потащил ее по коридору.

Камала с трудом глотнула, и мне показалось, что она сейчас заплачет. Три года назад она заплакала бы. Многие странники чувствуют себя опустошенными, когда выходят из сборщика, это потому, что нет никакого перехода. Несколько секунд назад Камала была на Генде, четвертой планете той звезды, которую мы называем Эпсилоном Льва, и вот она уже здесь, на лунной орбите. Почти дома, самое большое приключение ее жизни подошло к концу.

– Мэттью? – спросила она.

– Майкл. – Я невольно ощутил себя польщенным – она меня помнит. В конце концов, она изменила мою жизнь.

Я проводил, наверное, сотни три странников, приходящих и уходящих, с тех пор как впервые прибыл на «Туулен» изучать динозавров. Камала Шастри – единственный квантовый скан, которого я лично убил. Сомневаюсь, что динозавров это заботит, подозреваю, время от времени они сами позволяют себе подобные нарушения. Я знаю о ней, по крайней мере той, какой она была три года назад, больше, чем о себе самом. Когда динозавры отправили ее на Генд, ее масса составляла 50391,72 грамма, а количество эритроцитов в крови – 4,81 миллиона на кубический сантиметр. Она умела играть на нагасварам, роде бамбуковой флейты. Ее отец – уроженец Таны, под Бомбеем, жевательную резинку она любит со вкусом арбуза, у нее было пять любовников, в одиннадцать лет она мечтала стать гимнасткой, но вместо этого стала инженером по биоматериалам и в возрасте двадцати девяти лет добровольно отправилась к звездам, чтобы научиться выращивать искусственные глаза. Ей потребовалось два года для прохождения соответствующей подготовки, она знала, что может отказаться в любой момент, вплоть до того мгновения, когда Силлойн переведет ее в сверхлюминальный сигнал. Она понимала, что означает сохранение равновесия.

В первый раз я увидел ее 22 июня 2069 года. Она прибыла на «челноке» из порта Люнекса L1 и оказалась в нашей воздушной камере ровно в 10:15, маленькая, кругленькая женщина с темными волосами, расчесанными на прямой пробор и плотно прилегающими к голове. Ей вычернили кожу для защиты от радиационного излучения Эпсилона Льва, теперь она была цвета синих сумерек. На ней был полосатый комбинезон, на ногах тапочки на липучке, чтобы облегчить ей передвижение на тот короткий промежуток времени, который она должна была провести в нашей микрогравитации.

– Добро пожаловать на станцию «Туулен». – Я улыбнулся и протянул руку. – Меня зовут Майкл. – Мы обменялись рукопожатием. – В принципе, я сапиентолог, но по совместительству еще и местный проводник.

– Проводник? – Она рассеянно кивнула. – Хорошо. – Камала всматривалась куда‑то мимо меня, словно ожидая увидеть кого‑то еще.

– О, не волнуйтесь, – произнес я, – динозавры сидят по своим клеткам.

Глаза ее широко раскрылись, и рука выскользнула из моей.

– Вы называете ганениан динозаврами?

– А почему нет? – Я засмеялся. – Они же зовут нас младенцами. Или даже плаксами.

Камала покачала головой в изумлении. Люди, никогда не видевшие динозавров, обычно романтизировали их: мудрые, благородные рептилии, в совершенстве познавшие сверхлюминальную физику и познакомившие землян с чудесами галактических цивилизаций. Сомневаюсь, что Камала видела когда‑либо, как динозавр играет в покер или заглатывает верещащего кролика. И она точно никогда не спорила с Линной, которая до сих пор сомневается, что люди психологически готовы к путешествию к звездам.

– Вы что‑нибудь ели? – Я махнул рукой на коридор, ведущий к гостевым комнатам.

– Да… то есть нет. – Она не двинулась с места. – Я не голодна.

– Дайте‑ка я угадаю. Вы слишком взволнованы, чтобы есть. И даже слишком взволнованы, чтобы разговаривать. Вы хотите, чтобы я заткнулся, засунул вас в шар и переместил отсюда. Давайте‑ка попробуем преодолеть это состояние, ладно?

– На самом деле я не возражаю против разговора.

– Тогда пойдемте. Надо сказать, Камала, моей главной обязанностью является предупредить вас, что на Генде нет ни арахисового масла, ни хлеба с вареньем. И куриного вин‑далу тоже нет. Кстати, как меня зовут?

– Майкл?

– Смотри‑ка, а вы не так уж и взволнованы. Никакого тако и ни кусочка пиццы с баклажаном. Вам предоставляется последний шанс поесть по‑человечески.

– Хорошо. – Она не улыбнулась, была слишком занята тем, чтобы выглядеть храброй, но уголок ее рта дрогнул. – Пожалуй, я не откажусь от чашки чаю.

– А вот чай у них как раз есть. – Она позволила проводить ее в комнату «Д», ее тапочки со щелчком отрывались от ковра. – Но, естественно, заваривают его из того, что настригают с лужаек.

– У гендиан нет лужаек. Они живут под землей.

– Освежите, пожалуйста, мою память. – Я положил руку ей на плечо, мышцы под комбинезоном были будто камень. – Они похожи на хорьков, или это такие штуки с оранжевыми наростами?

– Они совсем не похожи на хорьков.

Мы протолкнулись сквозь дверной пузырь в гостевую комнату «Д», небольшое прямоугольное помещение с расставленной в беспорядке низкой безопасной мебелью. В одном конце располагалась кухня, в другом – уборная с вакуумным унитазом. Потолок был небесно‑голубой, на длинной стене живая панорама Чарльз‑ривер и Бостона в свете закатного июньского солнца. Камала только что получила докторскую степень в Массачусетском технологическом институте.

Я отключил дверь на вход‑выход. Она присела на краешек кушетки – птичка, готовая улететь.

Пока я заваривал ей чай, у меня замигал встроенный в ноготь монитор. Я настроился на прием, и крошечное изображение Силлойн возникло в скрытом режиме. Она не смотрела на меня, была слишком занята наблюдением за лучами в аппаратной.

– У нас проблема, – прожужжал ее голос у меня в наушнике, – хотя и ничтожная. Однако нам придется исключить двоих последних из сегодняшнего расписания. Оставь их на Люнексе до завтра, до первого сеанса. А эту можно будет задержать на часок?

– Конечно, – ответил я. – Камала, хочешь познакомиться с ганенианином? – Я переместил изображение Силлойн в стенное окно размером с динозавра. – Силлойн, это Камала Шастри. На самом деле главная здесь Силлойн. Я же просто привратник.

Силлойн поглядела сквозь стекло одним глазом, затем развернулась и уставилась на Камалу вторым глазом. Для динозавра она была невысокая, чуть больше метра, зато ее громадная голова покачивалась на шее, словно арбуз, балансирующий на грейпфруте. Наверное, она только что намазалась маслом, потому что все ее серебристые чешуйки сверкали.

– Камала, могу ли я сказать, что с тобой связаны мои самые радостные ожидания? – Она подняла левую руку, растопырив кожистые пальцы и демонстрируя темные полумесяцы рудиментарных перепонок.

– Конечно же, я…

– И ты даешь разрешение на то, чтобы мы осуществили твое перемещение?

Камала выпрямилась.

– Да.

– У тебя есть вопросы?

Уверен, вопросов у нее было несколько сотен, но в данный момент она, должно быть, была слишком испугана, чтобы спрашивать. Пока она колебалась, влез я:

– Что раньше, ящерица или яйцо? Силлойн проигнорировала меня.

– Когда тебе будет удобнее начать?

– Сейчас она пьет чай, – сказал я, передавая Камале чашку. – Я ее приведу, когда мы закончим. Скажем, через час?

Камала съежилась на своей кушетке.

– Нет, на самом деле мне не нужно столько… Силлойн показала нам свои зубы, некоторые из них были размером с рояльную клавишу.

– Да, это наиболее приемлемо, Майкл. – Она отключилась, чайка летела теперь по стене, где только что было ее окно.

– Зачем вы это сделали? – Голос Камалы прозвучал резко.

– Просто мне сообщили, что вам придется подождать своей очереди. Вы не единственный странник, который отправляется сегодня утром. – Это, ясное дело, была ложь, расписание пришлось сократить, поскольку Джуди Лэтчоу, еще один сапиентолог, работающий на «Туулене», в данный момент представляла в университете имени Хиппарчуса наш доклад по ганенианской концепции определения личности. – Не переживайте, со мной время пролетит незаметно.

Какое‑то мгновение мы глядели друг на друга. Я мог бы проболтать без умолку весь час, я довольно часто так делал. Или же мог бы вытянуть из нее, ради чего она решилась на перемещение. Наверняка у нее оказалась бы какая‑нибудь слепая бабушка или кузина, дожидающаяся ее возвращения домой с искусственными глазами, не говоря уже об обязательном наборе жалостливых историй, где речь непременно шла бы о чахотке, голоде и преждевременной эякуляции, и так далее и тому подобное. Или же мог бы оставить ее в одиночестве таращиться на стены. Вот тогда и выяснилось бы, насколько она на самом деле испугана.

– Откройте мне какую‑нибудь тайну, – предложил я.

– Что?

– Тайну, ну, понимаете, что‑то такое, о чем не знает больше никто.

Она смотрела на меня так, будто я только что свалился с Марса.

– Послушайте, через весьма короткий промежуток времени вы отправитесь на расстояние – какое? – в триста десять световых лет, да? По графику вы проведете там три года. К тому времени, когда вы вернетесь, я запросто могу уже стать богатым, знаменитым и вообще уехать куда‑нибудь, возможно, мы никогда уже больше не встретимся. Так что же вы теряете? Я обещаю никому не рассказывать.

Она откинулась на кушетке и поставила чашку на бедро.

– Это очередной тест, верно? После всего, через что меня провели, они так и не решили, можно ли меня отправить?

– О нет, через пару часов вы уже будете щелкать орешки вместе с хорьками в какой‑нибудь темной норе на Генде. Я просто спрашиваю для поддержания разговора.

– Вы ненормальный.

– Ну, лично мне больше нравится научный термин «логоманьяк». Это по‑гречески, «логос» означает «слово», а «мания» значит, что я просто люблю поболтать, вот и все. Давайте я начну первый. Если моя тайна окажется недостаточно смачной, можете вообще ничего мне не рассказывать.

Ее глаза превратились в узкие щелки, пока она прихлебывала чай. Уверен, что бы ни волновало ее в данный момент, это точно не перспектива быть проглоченной большим синим шаром.

– Я воспитывался в католической вере, – начал я, усаживаясь в кресло напротив нее. – Теперь я уже не католик, но тайна не в этом. Мои родители определили меня в школу Девы Марии, Матери Божьей, мы ее называли «Мамабо». Школу держала чета священников, отец Томас и его жена, матушка Дженифер. Отец Том преподавал физику, по которой у меня была вечная двойка, в основном из‑за того, что он говорил так, будто у него рот набит грецкими орехами. Матушка Дженифер преподавала теологию, а человеческого тепла в ней было приблизительно столько, сколько в мраморной церковной скамье, мы ее прозвали «мама Мамабо».

Как‑то вечером, за пару недель до нашего выпуска, отец Том и мама Мамабо сели в свой шевроле «Минимус» и отправились за мороженым. По дороге домой мама Мамабо проморгала желтый свет, и их протаранила машина «скорой помощи». Как я уже говорил, матушка была старая, наверное, лет ста двадцати, у нее должны были изъять права еще в пятидесятых. Она умерла на месте. Отец Том скончался в больнице.

Разумеется, всем нам полагалось скорбеть по ним, наверное, я ощущал некоторое сожаление, но, откровенно говоря, они никогда мне не нравились, и я был скорее возмущен тем, что их смерть испортила нам выпуск. Так что я больше негодовал, чем сожалел, и в то же время ощущал некоторые угрызения совести по поводу собственного жестокосердия. Наверное, нужно расти католиком, чтобы понять это. Как бы то ни было, через день после происшествия всех собрали в спортивном зале, мы ерзали на скамьях, пока самый настоящий кардинал вел в телеэфире заупокойную службу. Он все время пытался утешить нас, будто бы погибли наши родители. Когда я попытался пошутить по этому поводу, обращаясь к соседу, меня застукали, и последнюю неделю в старшем классе я был отстранен от занятий.

Камала допила чай. Тихонько поставила пустую чашку на один из держателей, вмонтированных в стол.

– Хотите еще? – спросил я. Она обеспокоенно шевельнулась.

– Зачем вы рассказываете мне все это?

– Это все часть моей тайны. – Я подался вперед в своем кресле. – Дело в том, что мы тогда жили недалеко от кладбища Святого Духа, и, чтобы перехватить рейсовый автобус на авеню Мак‑Кинли, я срезал путь через кладбище. И вот что произошло через пару дней после того, что случилось на мессе. Было около полуночи. Я возвращался домой с выпускного вечера, где выкурил пару просветляющих разум «косяков», и теперь ощущал себя хитрее царя Соломона. Проходя через кладбище, я наткнулся на два земляных холма, расположенных рядом друг с другом. Сначала я подумал, что это цветочные грядки, но потом увидел деревянные кресты. Свежие могилы, в них лежали отец Том и мама Мамабо. В могильных крестах не было ничего особенного, просто палки с перекладинами, выкрашенные в белый цвет и воткнутые в землю. Имена были написаны на них от руки. Насколько я понял, это были временные кресты, отмечающие место захоронения, пока не поставят каменные надгробия. Не нужно было никакого просветления, чтобы понять: вот он, шанс, который выпадает в жизни один раз. Если я поменяю кресты местами, какова вероятность, что это кто‑нибудь заметит? Выдернуть их из земли не составило труда. А потом я отряхнул землю с ладоней и помчался так, словно ад гнался за мной по пятам.

До этого момента ее, кажется, забавляла моя история, она начала проявлять ко мне снисхождение. Но теперь в ее глазах промелькнула тревога.

– Но это же ужасный поступок, – произнесла она.

– Абсолютно согласен, – сказал я, – хотя динозавры считают ужасной саму идею закапывать тела на кладбищах и обозначать места резными камнями. Они утверждают, что у мертвой плоти нет никакой индивидуальности, так к чему все эти сантименты? Линна постоянно спрашивает, почему мы до сих пор не додумались помечать собственное дерьмо. Только это все еще не тайна. Дело было теплой ночью в середине июня, но когда я бросился бежать, воздух вдруг похолодел, сделался морозным – я видел пар от собственного дыхания. И ботинки у меня становились все тяжелее и тяжелее, словно наливаясь свинцом. Когда я приблизился к задним воротам, мне казалось, что я сражаюсь с ураганным ветром и с меня вот‑вот сорвет одежду. Я замедлил ход. Я знал, что могу выйти, но сердце бешено колотилось, а потом я еще услышал шум, похожий на шум внутри морской раковины, и запаниковал. Так вот вам моя тайна: я трус. Я поставил кресты на место и больше никогда не заходил на это кладбище. Более того, – я кивнул на стены гостевой комнаты «Д» станции «Туулен», – когда я повзрослел, то убежал от того места настолько далеко, насколько сумел.

Она наблюдала, как я снова откидываюсь в кресле.

– Все чистая правда, – заверил я, поднимая правую руку. У Камалы был такой ошарашенный вид, что я засмеялся.

Улыбка расцвела на ее темном лице, она вдруг тоже захихикала. Звук был такой робкий, жиденький, словно тонкий ручеек побежал по круглым камням, отчего я засмеялся еще сильнее. У нее были полные губы и белоснежные зубы.

– Ваша очередь, – сказал я, отсмеявшись.

– О нет, я не могу. – Она замахала на меня руками. – У меня в запасе нет ничего столь интересного. – Она помолчала, затем нахмурилась. – Вы уже рассказывали эту историю раньше?

– Один раз, – признался я. – Ганенианам, во время психологического теста при приеме на работу. Только я не рассказывал им финальной части. Я знаю, как думают динозавры, поэтому завершил рассказ на том месте, когда поменял местами кресты. Все остальное для них детский лепет. – Я нацелил на нее палец. – Помните, вы обещали хранить мою тайну.

– Неужели?

– Расскажите мне о своей юности. Где прошло ваше детство?

– В Торонто. – Она поглядела на меня оценивающе. – Там со мной случилась одна история, только совсем не веселая. Грустная.

Я кивнул, подбадривая ее, и сменил стенные обои на панораму Торонто, в небе которого доминировали телебашня «Си‑Эн‑Тауэр», «Торонто‑Доминион Центр», «Коммерц Корт Уэст» и Королевский Шпиль.

Она обернулась, чтобы рассмотреть картинку, и заговорила:

– Когда мне было десять, мы переехали на другую квартиру, в центре, на Блёр‑стрит, чтобы матери было удобно добираться на работу. – Она указала на стену и повернулась ко мне. – Она бухгалтер, а отец писал программы стенных обоев для «Имаджиниринг». Дом был громадный, мы каждый раз оказывались в лифте с десятком соседей, которых видели в первый раз. Однажды я возвращалась домой из школы, и меня остановила в фойе пожилая женщина. «Девочка, – сказала она, – хочешь заработать десять долларов?» Родители запрещали мне разговаривать с чужими, но эта старушка явно жила в нашем доме. Кроме того, у нее были допотопные искусственные ноги, так что я решила: в случае чего смогу убежать. Она попросила меня сходить в магазин, дала мне список продуктов и кредитную карточку и велела принести все в квартиру 10W. Я должна была бы отнестись к ее просьбе с подозрением, поскольку во всех магазинах имелась служба доставки, но уже скоро я догадалась, что на самом деле старушке просто хотелось с кем‑нибудь поговорить. И она готова была за это платить, обычно пять или десять долларов, в зависимости от того, как долго я задерживалась у нее. И довольно скоро я начала заходить каждый день после школы. Думаю, родители запретили бы мне ходить к ней, если бы узнали, они были очень строгие. Им бы не понравилось, что я беру у старушки деньги. Но только они приходили домой не раньше шести, поэтому никто не узнал о моей тайне.

– Кто она была такая? – спросил я. – О чем вы с ней разговаривали?

– Ее звали Маргарет Эйс. Ей было девяносто семь лет, кажется, раньше она была как‑то связана с юриспруденцией. Ее муж и дочь умерли, она осталась одна. Я мало о ней узнала, в основном она заставляла болтать меня. Расспрашивала о моих друзьях, о предметах в школе, о моей семье. И все в том же духе…

Камала замолчала, когда мой ноготь засветился. Я ответил на вызов.

– Майкл, имею удовольствие пригласить вас сюда, – прожужжал голос Силлойн у меня в ухе. Она проявилась почти на двадцать минут раньше, чем мы договорились.

– Вот видите, я же сказал, что со мной время пролетит незаметно. – Я поднялся, глаза Камалы широко распахнулись. – Я готов, если готовы вы.

Я протянул ей руку. Она позволила мне помочь ей подняться. Женщина чуть пошатнулась, и я ощутил, насколько мала ее уверенность в себе. Я обнял ее за талию и повел в коридор. В микрогравитации станции «Туулен» она уже казалась нематериальной, как воспоминание.

– Так расскажите же мне, что такого печального произошло потом?

Сначала мне показалось, она не услышала вопроса. Она шагала по коридору молча.

– Не держите меня в подвешенном состоянии, Камала, – попросил я. – Вы должны завершить историю.

– Нет, – сказал она. – Ничего я не должна.

Я не стал принимать этот ответ близко к сердцу. Моей главной целью было развлечь ее. Если она не желает расслабляться, это ее дело. Некоторые странники продолжали болтать вплоть до того момента, как оказывались в большом синем шаре, но большинство умолкали гораздо раньше. Они уходили в себя. Возможно, мысленно Камала уже шла по Генду, щурясь от жесткого белого света.

Мы пришли в центр сканирования, самое большое помещение на станции «Туулен». Тут же перед нами оказался шар, вместилище безопасного квантового сенсорного луча, БКСЛ, короче говоря. Шар был молочно‑голубой, словно изо льда, и размером с двух слонов. Его верхняя полусфера поднялась, и, словно серый блестящий язык, выдвинулся стол для сканирования. Камала приблизилась к шару и коснулась своего отражения, расползшегося по гладкой поверхности. Справа от шара помещались мягкая скамейка, туалетный столик и кабинка туманообразователя. Я посмотрел налево, через окно аппаратной. Силлойн стояла и смотрела на нас, склонив набок свою невероятную голову.

– Она послушная? – прожужжал у меня в ухе ее вопрос.

Я поднял два скрещенных пальца.

– Добро пожаловать, Камала Шастри. – Голос Силлойн вырывался из колонок вместе с негромким шорохом. – Ты готова приступить к переносу?

Камала кивнула окну.

– Одежду можно оставить здесь? – Если ты будешь столь любезна.

Камала проскользнула мимо меня к скамье. Кажется, я перестал для нее существовать; то, что происходило сейчас, касалось только ее и динозавра. Она быстро разделась, аккуратно сложила свой комбинезон, засунула тапочки под скамью. Краем глаза я видел маленькие ступни, широкие бедра и красивую, гладкую темную кожу спины. Она зашла в кабинку и закрыла дверь.

– Готова, – крикнула она.

В аппаратной Силлойн повернула выключатели, и кабинку затянуло густым облаком нанолинз. Наночастицы дошли до Камалы и рассеялись, покрывая все ее тело. Вдыхая частицы, она перемещала их из легких в кровоток. Кашлянула всего дважды – она была прекрасно подготовлена. Прошло восемь минут, Силлойн очистила воздух в кабинке тумано‑образователя, и Камала вышла. По‑прежнему не обращая на меня внимания, она повернулась лицом к аппаратной.

– Теперь следует перейти на стол для сканирования, – произнесла Силлойн, – чтобы Майкл мог зафиксировать тебя.

Она двинулась к шару, не колеблясь, поднялась по придвижному трапу, забралась на стол и легла на спину. Я пошел за ней.

– Точно не хотите рассказать мне до конца вашу тайну? Она смотрела в потолок не моргая.

– Ну ладно. – Я достал из сумки на боку емкость с распылителем. – Все будет происходить так, как вас учили. – Я принялся распылять наночастицы на подошвы ее ног. Я видел, как поднимается и опадает ее живот, поднимается и опадает. Она полностью погрузилась в дыхательную гимнастику. – Помните, в сканере не скакать и не свистеть.

Она ничего не ответила.

– Теперь глубоко вдохните, – сказал я, приближая распылитель к большому пальцу у нее на ноге. Раздался коротенький треск, когда наночастицы на поверхности кожи сплелись в сеть и застыли, лишая ее возможности двигаться.

– Полайте за меня на хорьков. – Я собрал свое оборудование, спустился по трапу и откатил его обратно к стене.

С негромким скрипом большой голубой шар втянул в себя «язык». Я наблюдал, как закрылась верхняя полусфера, поглотив Камалу Шастри, потом пошел к Силлойн в аппаратную.

Я не принадлежу к тем ученым, которые считают, будто бы динозавры воняют, иначе я не стал бы изучать их с такого близкого расстояния. Париккаль, например, насколько я могу судить, вообще не пахнет. Силлойн обычно издает слабый и не лишенный приятности запах подкисшего вина. Однако, когда она сильно волнуется, запах делается уксусным и пронзительным. Должно быть, у нее выдалось трудное утро. Дыша ртом, я сел на свой стул.

Она работала быстро, теперь, когда шар был закрыт. Несмотря на всю подготовку, на странников довольно скоро накатывала волна клаустрофобии. Все‑таки они лежали в темноте, обездвиженные нанокорсетом, в ожидании перемещения. В ожидании. Симулятор в Сингапурском центре подготовки во время учебного сканирования издает звук, больше всего похожий на слабый дождик, бьющий по шару, некоторым он кажется похожим на шуршание статического электричества в приемнике. Пока они слышат этот звук, странникам кажется, что они в безопасности. Мы воспроизводим этот шум в то время, как они находятся в шаре, хотя сканирование занимает всего три секунды и происходит совершенно беззвучно. Со своего насеста я видел, как перестали мигать окна сагиттального и осевого разреза, корональное окно, что означало завершение сбора информации. Силлойн что‑то озабоченно бормотала себе под нос, ее компьютер не удосуживался давать перевод. Видимо, она не говорила ничего такого, что нужно знать малышу Майку. Ее голова покачивалась, когда она просматривала бесконечные списки считанных данных, когти щелкали по сенсорным экранам, горящим оранжевым и желтым светом.

Передо мной был только один экран, отображающий состояние странника, и одна‑единственная белая кнопка.

Я не кривил душой, утверждая, что я всего лишь привратник. Моя сфера деятельности – сапиентология, а не квантовая физика. Если что‑то в то утро и пошло не так во время перемещения Камалы, я все равно ничего в этом не понимал. Динозавры говорили мне, что безопасный квантовый сенсорный луч в состоянии опровергнуть принцип неопределенности Гейзенберга, нарезая пространство‑время на крошечные кусочки и не нарушая при этом двойственности волны‑частицы. Насколько крошечные кусочки? Они утверждают, никто не в силах увидеть то, что составляет 1,62 на десять в минус тридцать третьей степени сантиметров в длину, потому что при таком размере пространство и время разделяются. Время перестает существовать, а пространство превращается в пробабилистическую пену, что‑то вроде квантового плевка. Люди называют это длиной Планка‑Уилера. Существует и время Планка‑Уилера, это десять в минус сорок пятой степени секунды. Если нечто происходит, а рядом с ним происходит нечто еще, и разница во времени между этими событиями составляет какие‑то десять в минус сорок пятой степени секунды, невозможно сказать, какое событие произошло раньше. Все это динозав‑ровы штучки, сейчас же шло простое сканирование. Ганениане используют различные технологии для создания искусственных червоточин в пространстве, держат их открытыми с помощью электромагнитного вакуума, передают через них сверхлюминальный сигнал, а затем принимают странника в виде элементарных частиц в пункте назначения.

На своем экране, отображающем состояние Камалы, я видел, что сигнал, которым сделалась Камала Шастри, уже сжат и затолкнут в подготовленную «червоточину». Все, что нам оставалось теперь, – это подождать, пока на Генде подтвердят прибытие. Как только они официально информируют нас, что она у них, настанет время мне восстановить равновесие.

Тук‑тук, тук‑тук‑тук.

Некоторые их технологии такие мощные, что могут изменить саму реальность. «Червоточины» могут использовать какие‑нибудь фанатики, желающие исправить ход истории, с помощью сканера‑приемника можно создать миллионы Силлойн или Майклов Берров. Изначальная реальность, не искаженная никакими отклонениями, – вот что динозавры называют гармонией. Прежде чем сапиентолога принимают в галактический клуб, он обязуется следить за повсеместным сохранением равновесия.

С тех пор как я прибыл на «Туулен» изучать динозавров, я нажимал белую кнопку больше двухсот раз. Это как раз то, что я обязан делать по условиям контракта. Нажатие на эту кнопку посылает убийственный импульс ионизированной радиации через кору головного мозга дублированного, а стало быть, уже ненужного тела странника. Нет мозгов, нет боли, смерть наступает за секунду. Однако первые несколько раз, когда я восстанавливал равновесие, это представляло для меня проблему. И до сих пор осталось делом… неприятным. Но такова цена на билет к звездам. И если некоторые странные люди вроде Камалы Шастри считали, что цена приемлемая, это их выбор, а не мой.

– Результат неутешительный, Майкл. – Силлойн обратилась ко мне в первый раз с тех пор, как я зашел в аппаратную. – Обнаруживаются несоответствия.

На своем экране состояния я видел, как начали включаться режимы проверки ошибок.

– Проблема здесь? – Я внезапно ощутил, как все во мне завязалось в узел. – Или там?

Если наш исходный скан окажется верным, все, что останется Силлойн, – снова отправить его на Генд.

Повисло долгое напряженное молчание. Силлойн уставилась на угол широкого экрана, словно там показывали ее первого детеныша, вылупляющегося из яйца. Кожаный мешок у нее за плечами раздулся, став в два раза больше своего нормального размера. Мой экран показывал, что Камала провела в шаре четыре лишних минуты.

– Наверное, было бы целесообразно откалибровать сканер и начать все сначала.

– Твою мать! – Я грохнул кулаками по стене, боль пронзила локоть. – Я думал, ты все уже починила. – Когда проверка на ошибки показывала, что проблема действительно существует, почти всегда принималось решение о повторе передачи. – Ты уверена, Силлойн? Ведь она была уже чуть ли не на месте, когда я только заталкивал ее в сканер.

Силлойн возмущенно фыркнула на меня и захлопала по листам с распечатками ошибок маленькой костлявой ладошкой, словно таким образом надеялась вернуть все в норму. Как Линна и прочие динозавры, она выходила из себя при виде того, что считала нашими слезливыми страхами перед перемещением. Однако, в отличие от Линны, она была твердо убеждена, что в один прекрасный день, после того как мы достаточно свыкнемся с ганенианскими технологиями, мы научимся думать, как динозавры. Возможно, она права. Возможно, когда мы полазим по их «червоточинам» несколько сотен лет, мы будем с радостью сбрасывать свои ненужные тела. Когда перемещаются динозавры и прочие сапиентологи, оставшиеся тела сворачиваются сами – весьма гармонично. Они пытались проделывать это с гуманоидами, но срабатывало не всегда. Вот поэтому я здесь.

– Необходимость очевидна. Процесс продлится около тридцати минут, – сообщила она.

Камала провела одна в темноте почти шесть минут, дольше, чем любой странник из тех, кого я сопровождал.

– Дай мне послушать, что делается в шаре.

Аппаратная комната наполнилась звуками рыданий Камалы. Эти звуки показались мне совершенно не человеческими, скорее похожими на визг покрышек перед аварией.

– Мы должны вынуть ее оттуда, – сказал я. – Это младенческое мышление, Майкл.

– Так она, по‑вашему, и есть младенец, черт возьми! – Я знал, что выпускать странников из шара чревато большими неприятностями. Я мог бы попросить Силлойн отключить колонки и сидеть, где сидел, пока Камала страдает. Но я принял решение.

– Не открывай шар, пока я не подтащу лестницу. – Я бросился к двери. – И не выключай звук.

Заметив полоску света, женщина взвыла. Верхняя полусфера, кажется, поднималась особенно медленно, Камала билась внутри шара в сети наночастиц. Когда я уже решил, что громче кричать невозможно, она все‑таки сумела это сделать. Мы с Силлойн достигли невероятного результата: начисто стерли личность храброго инженера по биоматериалам, оставив вместо него до смерти напуганное животное.

– Камала, это я. Майкл.

Ее безумные крики обретали словесную форму.

– Не надо… перестаньте… о боже, помогите же, кто‑нибудь!

Если бы я мог, я запрыгнул бы в шар, чтобы успокоить ее, но сенсорные лучи очень хрупкие, и я не хотел создавать лишние проблемы. Нам обоим пришлось ждать, пока верхняя полусфера откроется полностью и стол для сканирования подвезет Камалу ко мне.

– Все хорошо. Страшно больше не будет, правда. Сейчас мы вас высвободим, вот и все. Ведь все в порядке?

Когда я освободил ее, обработав из распылителя, она кинулась на меня. Мы опрокинулись назад и едва не скатились по ступенькам. Она вцепилась в меня так, что я едва не задохнулся.

– Не убивайте меня, прошу вас, не надо! Я перекатился, подминая ее под себя.

– Камала! – Я высвободил одну руку и оперся на нее, отстраняясь от Камалы. Отступил боком к верхней ступеньке. Неуклюже пошатываясь в микрогравитации, она доковыляла до меня, ее ногти проехались по кисти моей руки, оставив кровавые полоски. – Камала, прекратите! – Это было все, что мне оставалось, не бить же ее в ответ. Я спустился по ступенькам.

– Скотина! Что вы все, сволочи, пытались со мной сделать? – Она судорожно втянула в себя воздух и зарыдала.

– Со сканером что‑то случилось. Силлойн сейчас над ним работает.

– Причина поломки неясна, – отозвалась Силлойн из аппаратной.

– Но дело не в вас. – Я отступил к скамье.

– Они все врали, – забормотала она и вроде бы как‑то сложилась внутри себя, будто бы состояла из одной кожи без плоти и костей. – Говорили, что я ничего не почувствую и… а вы знаете, на что это похоже… это же…

Я поднял ее комбинезон.

– Слушайте, вот ваши вещи. Может быть, оденетесь? И мы выйдем отсюда.

– Вы скотина, – ответила она, но без всякого выражения.

Она позволила мне свести ее по трапу. Я считал пупырышки на стене, пока она влезала в свой комбинезон. Пупырышки были размером с десятицентовики, которые когда‑то собирал мой дедушка, они светились мягким золотистым светом. Я успел насчитать сорок семь, пока она оделась, чтобы вернуться в гостевую комнату «Д», где раньше она сидела в ожидании на краешке кушетки. Теперь она снова села на то же место.

– И что дальше? – спросила она.

– Не знаю. – Я прошел в кухонный угол и взял кувшин из дистиллятора. – Что дальше, Силлойн? – Я принялся поливать руку водой из кувшина, чтобы смыть кровь.

Царапины засаднили. В наушниках ни звука в ответ. – Наверное, надо ждать, – сказал я наконец.

– Чего?

– Пока она починит…

– Я не собираюсь туда возвращаться.

Я решил пропустить это мимо ушей. Наверное, сейчас еще слишком рано спорить с ней по этому поводу, хотя, когда Силлойн откалибрует сканер, у Камалы будет очень мало времени, чтобы передумать. – Не хотите ли чего‑нибудь из кухни? Например, еще чашечку чаю?

– А как насчет джина с тоником, тоник у вас есть? – Она потерла глаза. – Или двести миллилитров серентола?

Я попытался сделать вид, что принимаю ее слова за шутку.

– Знаете, динозавры не позволяют нам открывать бар для странников. Сканер может неверно считать химические параметры мозга, и ваше путешествие на Генд превратится в трехгодовой запой.

– Вы разве не понимаете? – Она снова была на грани истерики. – Я никуда не перемещаюсь!

Я не винил ее за такое поведение, но все, чего я хотел в данную минуту, – это избавиться от Камалы Шастри. Мне было плевать, отправится ли она на Генд, вернется ли на Люнекс или вообще потопает по радуге в страну Оз, главное, что мне не придется торчать в одной комнате с этим жалким существом, пытающимся привить мне чувство вины за то происшествие, к которому я не имею ни малейшего отношения.

– Я думала, я справлюсь. – Она зажала руками уши, словно не желая слышать собственного отчаяния. – Я убила два последних года на то, чтобы убедить себя, будто бы мне нужно будет просто лежать там и ни о чем не думать, а потом вдруг я окажусь далеко‑далеко. Я собиралась отправиться в чудесный далекий край. – Она издала какой‑то сдавленный звук, руки упали на колени. – Я хотела помочь людям обрести утраченное зрение.

– У вас все получилось, Камала. Вы сделали все, о чем мы просили.

Она покачала головой.

– Я не могла не думать. Вот в чем проблема. А потом там оказалась она, пыталась дотронуться до меня. А я не вспоминала о ней с… – Камала вздрогнула. – Это вы виноваты, вы заставили меня вспомнить.

– Вашего тайного друга, – догадался я.

– Друга? – Кажется, Камалу изумило это слово. – Нет, я не говорила, что мы стали друзьями. Я всегда немного побаивалась ее, потому что так и не могла до конца понять, чего же она все‑таки от меня хочет. – Она задумалась. – Как‑то раз я зашла в квартиру 10W после школы. Она сидела в своем кресле, глядя вниз, на Блёр‑стрит. Спиной ко мне. Я окликнула ее: «Здравствуйте, миссис Эйс». Я собиралась показать ей сочинение, которое написала, только она ничего не сказала мне в ответ. Я обошла вокруг нее. Ее кожа была пепельного цвета. Я взяла ее за руку. Казалось, рука сделана из пластмассы. Она была жесткая, негнущаяся, это было уже не живое существо. Она стала похожа на какую‑то вещь, на перо или на кость. Я побежала, мне хотелось выбраться оттуда. Я ворвалась в нашу квартиру и спряталась от нее.

Камала скосила глаза, словно наблюдая и оценивая себя, маленькую, сквозь линзу времени.

– По‑моему, теперь мне ясно, чего она хотела. Наверное, она понимала, что умирает, должно быть, она хотела, чтобы я была с ней до самого конца или хотя бы обнаружила потом ее тело и сообщила бы о нем. Только я не могла. Если бы я рассказала всем, что она умерла, об этом узнали бы и мои родители. Или люди начали бы подозревать, что я сама сделала с ней что‑то нехорошее… не знаю. Я могла бы позвонить в службу охраны, но мне было всего десять лет, я боялась, что они каким‑нибудь образом выяснят, что это я. Прошло недели две, а ее так никто и не обнаружил. К тому времени было уже поздно рассказывать что‑либо. Все бы осудили меня за то, что я так долго молчала. По ночам я представляла, как она чернеет и гниет в своем кресле, словно банан. От всего этого я заболела, не могла ни есть, ни спать. Пришлось отправить меня в больницу, потому что я коснулась ее. Коснулась смерти.

– Майкл, – зашептала Силлойн без всякого предупреждающего сигнала. – Произошло невозможное.

– Как только я оказалась вне дома, мне стало лучше. А потом ее тело обнаружили. Вернувшись домой, я изо всех сил старалась позабыть миссис Эйс. И мне удалось, почти. – Камала обхватила себя руками за плечи. – Но прямо сейчас она снова пришла ко мне, там, в шаре… Я не видела ее, но почему‑то знала, что она тянет ко мне руки.

– Майкл, Париккаль здесь, и Линна тоже.

– Разве вы не понимаете? – Камала горько рассмеялась. – Как же я могу отправиться на Генд? У меня галлюцинации.

– Происходящее нарушает гармоническое равновесие. Немедленно иди к нам, один.

Мне захотелось прихлопнуть навязчиво жужжащий в ухе голос.

– Знаете, я никогда раньше не рассказывала об этом.

– Ну, может быть, в конце концов, из этого выйдет какая‑нибудь польза. – Я похлопал ее по коленке. – Извините, я покину вас на минуту.

Вроде бы она удивилась, что я ухожу. Я выскользнул в коридор, пузырь двери затвердел, запирая Камалу внутри.

– Что за невозможное? – спросил я, устремляясь к аппаратной.

– Она не станет возражать против возвращения в сканер?

– Еще как станет. Она испугалась до потери пульса.

– Говорит Париккаль. – У меня в ушах его скрежет пробивался сквозь шипение, словно там поджаривался бекон. – Смятение имеет место повсюду. Неприятное происшествие связано не с нашей станцией.

Я протолкнулся через пузырь в центр сканирования. Увидел трех динозавров за окном аппаратной. Они яростно мотали головами.

– Объясните‑ка мне, – попросил я.

– Связь с Гендом была нарушена случайной помехой, – сообщила Силлойн. – Камала Шастри была принята там и восстановлена.

– Она переместилась? – Я ощутил, как пол уходит у меня из‑под ног. – А как же та, которая осталась тут, у нас?

– Самое простое – поместить оставшееся тело в сканер и покончить с…

– У меня для вас новость. Она теперь и близко к шару не подойдет.

– Ее присутствие здесь нарушает гармоническое равновесие.

Это первый раз заговорила Линна. На самом деле Линна не работала на станции «Туулен», она была скорее старшим компаньоном. Париккаль с Силлойн раньше отказывались от ее услуг, во всяком случае, мне кажется, что отказывались.

– Чего вы ждете от меня? Чтобы я свернул ей шею?

Повисла минутная тишина, которая действовала на нервы не так сильно, как их глаза, разглядывающие меня сквозь стекло, головы их сейчас застыли совершенно неподвижно.

– Нет, – сказал я.

Динозавры заскрежетали друг на друга, головы их кивали и мотались из стороны в сторону. Сначала они отрезали меня от связи, и повисла тишина, но вдруг их дискуссия прорвалась в мои наушники.

– Все точно так, как я и предупреждала, – сказала Линна. – Эти создания не ощущают гармонии. Было бы неправильно и дальше раскрывать перед ними другие миры.

– Возможно, ты права, – сказал Париккаль. – Но об этом мы поговорим позже. Сейчас на первом месте стоит необходимость восстановить равновесие.

– Времени нет. Нам придется самим уничтожить остаточное тело.

Силлойн обнажила длинные коричневые зубы. Наверное, ей потребуется секунд пять, чтобы перерезать Камале горло. И хотя Силлойн была динозавром, лучше всех относящимся к нам, я нисколько не сомневался, что убийство доставит ей удовольствие.

– Я буду настаивать на приостановлении перемещения людей до тех пор, пока не изменится мышление этого мира, – заявила Линна.

Это было типичное высказывание динозавра. Надо заметить, хотя они вроде бы спорили друг с другом, на самом деле они обращались ко мне, расписывали ситуацию подробно, чтобы даже малыш‑сапиентолог все осознал. Они давали мне понять, что я ставлю под сомнение космическое будущее человечества. Что Камала, ждущая в комнате «Д», умрет независимо от того, откажусь я или нет. Что уничтожение ее тела необходимо для восстановления равновесия и должно произойти прямо сейчас.

– Погодите, – сказал я. – Возможно, я смогу уговорить её вернуться в сканер.

Мне нужно было остаться одному. Я вынул наушники и сунул в карман. Я так спешил уйти, что споткнулся, выходя из центра сканирования, и пролетел через коридор. Остановился на секунду, посмотрел на руку, упершуюся в стену. Мне показалось, я смотрю на расставленные пальцы через другой конец телескопа. Я был так далек от себя самого.

Она сидела, съежившись, на кушетке, обхватив руками подтянутые к груди колени, словно пыталась сжаться так, чтобы ее никто не видел.

– Все уладилось, – сообщил я бодро. – Вы пробудете в шаре меньше минуты, обещаю.

– Нет, Майкл.

Мне показалось, что я падаю со станции «Туулен».

– Камала, вы отказываетесь от значительной части собственной жизни.

– Это мое право. – Глаза ее сверкали.

Нет, уже нет. Она была оставшимся телом, у нее не было никаких прав. Как там она говорила о мертвой старушке? Она стала вещью, как кость.

– Ну, ладно, тогда… – Я ткнул ее негнущимся пальцем в плечо. – Идем.

Она подскочила.

– Куда идем?

– Обратно на Люнекс. Я задержал для вас «челнок». Только что прибыли назначенные на после обеда странники, я должен помочь им разместиться, вместо того чтобы возиться с вами.

Она медленно распрямилась.

– Идемте. – Я грубо поставил ее на ноги. – Динозавры хотят, чтобы вы покинули станцию «Туулен» как можно скорее, и я хочу того же. – Я был так далеко отсюда. Я больше не видел перед собой Камалу Шастри.

Она кивнула и позволила мне провести ее через пузырь двери.

– И если мы встретим кого‑нибудь в коридоре, держите рот на замке.

– Вы ведете себя так грубо, – невнятно прошептала она.

– А вы ведете себя как ребенок.

Когда внутренняя дверь скользнула в сторону, открываясь, женщина мгновенно догадалась, что здесь нет ведущей к «челноку» кишки. Она пыталась вырваться из моей хватки, но я толкнул ее плечом, сильно. Она пролетела через воздушную камеру, ударилась о внешнюю дверь и упала на спину. Когда я дернул рычаг, закрывающий дверь, я пришел в себя. Какую ужасную вещь я сотворил, я, Майкл Берр. Я не смог сдержаться и захихикал. Когда я видел ее в последний раз, Камала ползла по полу в мою сторону, но было уже слишком поздно. Я удивился, что она больше не кричит, все, что я слышал, – ее тяжелое дыхание.

Как только внутренняя дверь была заперта, я открыл внешнюю. В конце концов, много ли существует способов убить кого‑нибудь на космической станции? Оружия здесь нет. Возможно, кто‑то другой мог бы ударить ее ножом или задушить, но только не я. Отравить, но как? Кроме того, я не размышлял, я отчаянно старался не думать о том, что делаю. Я был сапиентологом, а не врачом. Мне всегда казалось, что выпадение в открытый космос влечет за собой мгновенную смерть. Взрывная декомпрессия или что‑то в этом духе. Я не хотел, чтобы она страдала. Я старался сделать все как можно быстрее. Безболезненнее.

Я услышал хлюпанье высасывающегося воздуха и подумал, что это конец, тело унесло в космос. Я уже развернулся, чтобы уйти, когда послышался стук, бешеный, как удары скачущего в груди сердца. Должно быть, она сумела за что‑то зацепиться. Бах, бах, бах! Это было уже слишком. Я привалился к внутренней двери, – бах, бах! – соскользнул по ней вниз, хохоча. Выходит, если выдохнуть из легких воздух, в открытом космосе можно прожить минуту или, может быть, две. Мне показалось, это очень смешно. Бах! Нет, правда, это весело. Я сделал для нее все, что было в моих силах, рисковал своей карьерой, и как она мне отплатила? Когда я прислонился щекой к двери, стук начал слабеть. Между нами было всего несколько сантиметров, расстояние от жизни до смерти. Теперь она знала все о восстановлении равновесия. Я хохотал так, что начал уже задыхаться. Так же, как и это тело за дверью. Умирай же наконец, ты, слезливая сука!

Не знаю, сколько это заняло времени. Удары затихли. Прекратились. А потом я стал героем. Я сохранил гармоническое равновесие, оставил нам дорогу к звездам открытой. Я надулся от гордости: я научился думать, как динозавр.

Я протолкнулся сквозь пузырь двери в гостевую комнату «Д».

– Пора загружаться на «челнок».

Камала переоделась в комбинезон и тапочки на липучке. В стене светилось не меньше десятка окон, комната была полна болтающими головами. Друзьям и родственникам сообщили: их обожаемая Камала вернулась, целая и невредимая.

– Мне пора идти, – сказала она стене. – Я вам позвоню, когда приземлюсь.

Она одарила меня улыбкой, которая казалась искусственной – так долго она не улыбалась.

– Хочу еще раз поблагодарить вас, Майкл. – Интересно, сколько времени требуется странникам, чтобы снова ощутить себя людьми. – Вы так сильно мне помогли, я была такой… я была не в себе. – Она в последний раз обвела взглядом комнату и вздрогнула. – Я была по‑настоящему испугана.

– Это верно.

Она покачала головой:

– Неужели настолько сильно?

Я пожал плечами и повел ее в коридор.

– Теперь я чувствую себя полной дурой. То есть я хочу сказать, ведь я пробыла в шаре меньше минуты, а потом, – она щелкнула пальцами, – раз, и я на Генде, как вы и обещали. – Она прижалась ко мне плечом, пока мы шли, тело под комбинезоном было крепким. – Как бы то ни было, я рада, что представился случай поговорить с вами. Я действительно собиралась найти вас по возвращении. И, разумеется, не ожидала, что вы все еще здесь.

– Решил остаться. – Внутренняя дверь в воздушную камеру скользнула, открываясь. – Такая работа, к которой прикипаешь всем сердцем. – Кишка дрожала, пока уравнивалось давление между станцией «Туулен» и «челноком».

– Вас ждут очередные странники, – предположила она.

– Двое.

– Завидую им. – Она повернулась ко мне. – А вы сами никогда не думали о том, чтобы отправиться к звездам?

– Нет, – ответил я.

Камала провела рукой по моему лицу.

– Это все меняет.

Я ощутил укол длинных ногтей, на самом деле настоящих когтей. На миг мне показалось, что она хочет оставить на моей щеке такие же шрамы, какие украшали ее лицо.

– Знаю, – ответил я.

Джон Варли
ЗВОНАРЬ

Женщина, спотыкаясь, шла по длинному коридору. Она так устала, что бежать уже не могла. Высокая, босоногая, в изодранной одежде. На большом сроке беременности. Сквозь пелену боли она заметила знакомый голубой свет. Илюзовая камера. Идти больше некуда. Она отворила дверь, вошла внутрь и закрыла дверь за собой.

Впереди была последняя дверь, а за ней вакуумная бездна. Женщина быстро повернула четыре рычага, герметично запирающие дверь. Сверху донесся тихий ритмичный предупреждающий сигнал. Теперь запертую дверь удерживало лишь давление воздуха внутри шлюза, а внутреннюю можно будет открыть только после того, как снова закроется внешняя.

Женщина слышала шум в коридоре, но знала, что уже в безопасности. Если они попробуют высадить внутреннюю дверь, сработает сигнал тревоги, и тогда на место прибудут и полиция, и люди из воздушного департамента.

Свою ошибку она поняла, когда у нее лопнули барабанные перепонки. Женщина начала кричать, но крик замер вместе с последней струей воздуха, вырвавшейся из легких. Она сидя продолжала бить кулаками по металлическим стенкам шлюза, но кровь уже ручьем потекла у нее изо рта и из носа.

Глаза женщины затуманились, и в этот момент внешняя дверь поднялась вверх; перед ней открылся лунный пейзаж. При свете солнца все вокруг было белым и красивым, вскоре и тело женщины покрыл такой же красивый, холодный иней.

Лейтенант Анна‑Луиза Бах села в гинекологическое кресло, откинулась назад и положила ноги на подставки. Доктор Эриксон вставлял ей внутрь какие‑то приборы и инструменты. Она отвернулась и принялась изучать сквозь стеклянную стенку слева людей, сидевших в приемной. Она ничего не чувствовала, и от одного этого ей становилось не по себе. Но еще больше ее мучила мысль, что все это "железо" находится в непосредственной близости от ее малышки.

Доктор включил сканер, и она взглянула на экран справа. Она так и не смогла привыкнуть к тому, что видит внутреннее стенки своей матки, плаценту и плод. Они жили своей жизнью, пульсировали, наливались кровью. У Бах появилось ощущение, что она словно потяжелела, не может даже приподнять руки и ноги. Это чувство в корне отличалось от тяжести в груди и животе, которые она испытывала в последнее время.

Ребенок. Даже не верится, что это ее ребенок. Он совсем не похож на нее. Так выглядят все малыши в утробе: сморщенное личико, розовый, несуразный комочек. Маленький кулачок то сжимается, то разжимается. Вот малышка дернула ножкой, и Бах почувствовала удар изнутри.

‑ Вы придумали для нее имя? ‑ спросил доктор.

‑ Джоанна. ‑ На прошлой неделе он спрашивал то же самое. Наверное, просто пытается поддержать разговор, а сам и ее‑то имени не помнит.

‑ Прекрасно, ‑ рассеянно ответил доктор и что‑то впечатал в базу данных. ‑ У‑ух, я думаю, мы можем записать вас на понедельник через три недели. На два дня раньше оптимального срока, но следующее свободное окно будет на шесть дней позже. Вас это устраивает? Вам следует быть здесь в три часа.

Бах вздохнула.

‑ В прошлый раз я вам уже говорила. Я не собираюсь рожать у вас. Я все сделаю сама.

‑ Послушайте… ‑ Врач снова посмотрел на экран. ‑ Анна, вы же знаете, мы стараемся отговорить своих пациентов от подобного шага, хотя, я знаю, теперь это стало модным, но…

‑ Для вас я миссис Бах, к тому же все это я уже слышала. И статистические данные смотрела. Рожать самостоятельно ничуть не опаснее, чем рожать здесь. Поэтому просто дайте мне "акушерку" и отпустите. У меня кончается обеденный перерыв.

Доктор пытался что‑то сказать, но Бах широко раскрыла глаза, при этом ноздри ее затрепетали. Стоило ей так взглянуть на кого‑либо, и этого обычно хватало, чтобы остановить любые споры, особенно если она была при оружии.

Эриксон протянул руку, нащупал у нее на затылке датчик и снял его. Эту "акушерку" она носила в течение последних шести месяцев. Датчик был сделан из золота, а размером не превышал горошины. Он регулировал ее состояние на уровне нервной системы и гормонов. Благодаря ему она не чувствовала тошноты по утрам и приливов, он снимал угрозу выкидыша от переутомления на работе.

Эриксон убрал датчик в маленькую пластмассовую коробочку и достал другой, который внешне, казалось, ничем не отличался от первого.

‑ Это "акушерка" для родов, ‑ сказал он и установил терминал на место. ‑ В нужный момент он спровоцирует роды, в вашем случае это будет девятое число следующего месяца. ‑ Доктор снова улыбнулся, пытаясь сгладить возникшее напряжение. ‑ Ваша дочка родится под знаком Водолея.

‑ Я не верю в астрологию.

‑ Понятно. Смотрите, не снимайте "акушерку". Когда подойдет срок родов, датчик будет направлять нервные импульсы в сторону от болевых центров мозга. Вы в полной мере почувствуете схватки, просто не будете воспринимать их как болевые ощущения. Насколько мне известно, в этом весь секрет безболезненных родов. Хотя, конечно, сам я этого не пробовал.

‑ Нет, конечно. Я должна еще что‑нибудь знать или могу быть свободна?

‑ Я бы рекомендовал вам еще раз все хорошенько обдумать, ‑ сварливо заметил доктор. ‑ Вам все же лучше прийти в нататориум. Должен признаться, я совершенно не понимаю, почему все больше женщин в наши дни решают рожать самостоятельно.

Бах повернула голову, еще раз оглядела толпу женщин в приемной и освещавшие их яркие лампы. Сквозь стеклянные стены она видела и других, которые, как и она, сидели на креслах в кабинетах. Везде поблескивали металлические приборы, куда‑то спешили хмурые серьезные люди в белых халатах. Чем больше она бывала тут, тем больше ей хотелось родить ребенка в собственной постели, на родных, теплых простынях при свете свечи.

‑ Ну да, я тоже, ‑ ответила она.

На вспомогательной линии Лейштрассе, в том месте, где стоит карусель, была пробка. Бах пришлось провести четверть часа, стоя в битком набитом вагоне. Она прикрывала свой большой живот и прислушивалась к крикам, раздававшимся спереди, где произошла авария. С нее градом лил пот. Кто‑то, стоявший рядом, дважды наступил ей на ногу тяжелым ботинком.

Опоздав в полицейский участок на двадцать минут, она промчалась мимо рядов столов в командном центре в свой маленький кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Чтобы пройти на свое место, ей теперь приходилось поворачиваться боком, но ее это не волновало. Она готова была стерпеть и не такое.

Сев за стол, она тут же заметила записку, написанную от руки, ‑ ей надлежало явиться на инструктаж в комнату 330 к 14:00. У нее оставалось пять минут.

Бах быстро окинула взглядом зал совещаний, и у нее появилось странное чувство ‑ кажется, она только что была здесь. В зале находилось 200‑300 офицеров, все сидели, все были женщинами, причем беременными.

Бах заметила знакомое лицо, пробралась вдоль стульев и села рядом с сержантом Ингой Крупп. Они соединили ладони в знак приветствия.

‑ Ну, как дела? ‑ спросила Бах и ткнула пальцем в живот Крупп. ‑ Сколько тебе еще осталось?

‑ Борюсь с силой тяжести, пытаюсь бороться с энтропией. Осталось две недели. А тебе?

‑ Наверное, три. У тебя девочка или мальчик?

‑ Девочка.

‑ У меня тоже. ‑ Бах заерзала на твердом стуле. Сидеть становилось неудобно. Правда, и стоять тоже непросто. ‑ А что случилось? Что‑нибудь относительно медицинских проверок?

Крупп ответила совсем тихо, даже не поворачивая головы:

‑ Не шуми. Поговаривают, что они хотят сократить декретные отпуска.

‑ Это когда половина офицеров не сегодня завтра собираются рожать. ‑ Бах знала свои сроки. Но работа и в участке и во всей системе отлично налажена, вряд ли они пойдут на сокращение годичного отпуска по уходу за ребенком. ‑ Ну же, что ты слышала?

Крупп пожала плечами, потом расслабилась.

‑ Никто ничего не говорил, но, по‑моему, дело не в мед‑проверках. Смотри, сколько незнакомых лиц. Они собрали людей со всего города.

Ответить Бах не успела ‑ в зал вошел комиссар Андрус. Он поднялся на небольшое возвышение и подождал, пока зал успокоится. Потом медленно оглядел всех присутствующих.

‑ Вы, очевидно, недоумеваете, зачем я всех вас здесь собрал.

В зале раздался смех. Андрус быстро улыбнулся, но тут же снова посерьезнел.

‑ Начнем с ответственности. Все вы знаете, что в ваших контрактах есть пункт, в котором говорится о работе в опасных условиях в период беременности. Наш департамент старается никогда не подвергать опасности гражданских лиц, а вы все сейчас вынашиваете именно лиц гражданских. Поэтому участие в проекте, о котором пойдет речь, сугубо добровольное. Если кто‑либо из вас откажется, никаких нежелательных последствий это за собой не повлечет. Те, кто хочет, могут уйти прямо сейчас.

Он опустил взгляд и тактично занялся бумагами. Около дюжины женщин‑офицеров покинули зал. Бах еще больше заерзала на стуле. Она знала, что если уйдет, то сама себе этого не простит. По традиции офицер должен выполнять любое данное ему задание. Но она чувствовала также, что несет ответственность и за Джоанну.

Она решила, что в конце концов устала от кабинетной работы. Можно хотя бы послушать, что скажет комиссар.

Андрус снова посмотрел в зал и вяло улыбнулся.

‑ Спасибо. Если честно, я не ждал, что вас останется так много. Но помните, что вы в любой момент можете уйти. ‑ Он аккуратно постучал стопкой бумаг по столу, выравнивая ее. Комиссар был крупным, худым мужчиной с большим носом и провалившимися щеками ‑ скелет, обтянутый кожей. Если бы не маленький рот и такой же невзрачный подбородок, вид у него мог бы быть просто устрашающий.

‑ Наверное, надо вас предупредить с самого начала…

Но на голографическом экране уже появилось первое изображение. Зал ахнул, казалось, стало холодно, как зимой. Бах отвела взгляд. Впервые с тех пор, как она пришла работать в участок, ей стало не по себе. Две женщины поднялись с мест и поспешно вышли.

‑ Извините, ‑ сказал Андрус, он взглянул на экран и нахмурился. ‑ Я собирался подготовить вас к этому. Действительно, приятного мало.

Бах заставила себя снова посмотреть на экран.

Двенадцать лет в убойном отделе полиции крупного города не проходят бесследно. Конечно, она привыкла видеть разные трупы. Бах считала, что ее уже ничем не пронять, но и она не была готова к тому, что увидела на экране. Кто мог сделать такое с несчастной женщиной?

Женщина была беременна. Кто‑то разрезал ей живот, как при кесаревом сечении, ‑ от лобка до грудной клетки. Разрез был рваный, сделан неправильным полукругом, потом большой кусок кожи и мышечной ткани откинули в сторону. Сквозь обрывки фасциальной ткани наружу выпирали кишки. В ярком свете фотографической лампы все казалось влажным.

Женщина была заморожена, лежала на столе для вскрытия, голова и плечи приподняты, словно она опиралась о стену, которой теперь уже не было. От этого замороженное тело покачивалось на ягодицах. Ноги подогнуты, так обычно сидят, когда отдыхают, но сейчас они немного приподнимались над столом.

Голубоватого оттенка кожа блестела, как жемчуг, на подбородке и шее запеклась коричневая и тоже замерзшая кровь. Глаза женщины были открыты, в них застыло на удивление мирное выражение. Смотрела она куда‑то поверх левого плеча Бах.

Картина была ужасной, как и любое зверство, которое приходилось видеть Бах. Но больше всего ее поразила одна деталь: малюсенькая отрезанная ручка, тоже замороженная, лежала посреди красной зияющей раны.

‑ Звали ее Эльфреда Тонг, двадцать семь лет, с самого рождения живет в Нью‑Дрездене. У нас есть ее биография, позже можете ознакомиться. Нам заявили о ее исчезновении три дня назад, но больше никаких сведений не поступало.

Вчера мы ее нашли. Тело находилось в шлюзовой камере западного квадранта, координаты по карте дельта‑омикрон‑сигма девяносто семь. Это новый район города, пока там невысокая плотность населения. Интересующий нас коридор никуда не ведет, но со временем должен соединить далекий жилой массив с кольцевой сквозной дорогой. Умерла она от декомпрессии, не от ран. На видеозаписи сервисного модуля шлюзовой камеры видно, что вошла она туда одна, скафандра у нее, скорее всего, не было. Видимо, ее преследовали, иначе зачем ей было спасаться в шлюзе? В любом случае, она открыла рычаги внешней двери, зная, что внутреннюю дверь теперь открыть никто не сможет. ‑ Эриксон вздохнул и покачал головой. ‑ В шлюзе старой конструкции такой вариант мог бы сработать. К сожалению, она слишком поздно поняла особенности новой конструкции. Кнопки ручного управления давлением находятся в коридоре. Никто никогда не мог предположить, что кому‑нибудь понадобится заходить в шлюзовую камеру без скафандра и разгерметизировать внешнюю дверь.

Бах содрогнулась. Она прекрасно это понимала. Как и все лунные жители, у нее был панический страх перед безвоздушным пространством, перед вакуумом. Этот страх жил в ней с самого детства.

Андрус продолжал:

‑ Патологоанатомы не смогли определить время наступления смерти, но компьютерные записи показывают время, которое может оказаться важным. Те из вас, кто работает в убойном отделе, хорошо знают, что на Луне жертвы убийств часто исчезают бесследно. Их можно закопать на поверхности планеты, и тогда никто никогда их не найдет. В данном случае убийца легко мог поступить точно так же. Приложив столько усилий, чтобы вынуть плод (мы еще вернемся к причинам, побудившим его к этому), он спокойно мог бы спрятать тело в пятидесяти метрах от шлюза. Тогда преступление, скорее всего, осталось бы нераскрытым. Мы думаем, что убийца спешил. Кто‑то захотел воспользоваться шлюзом, обнаружил, что он не работает из‑за разгерметезированной внешней двери, и вызвал ремонтников. Убийца правильно предположил, что человек, который не смог попасть в шлюз, дойдет по коридору до следующего и вернется по поверхности планеты к первому, чтобы посмотреть, в чем дело. Ведь он сам сделал то же самое, чтобы найти Эльфреду. И еще. ‑ Он показал на маленький округлый предмет, скрытый в ране. ‑ Убийца так торопился, что повредил плод. Это голова плода, а ручку вы наверняка уже заметили.

Андрус нервно откашлялся и отвернулся от экрана. Одна из женщин, сидевших в конце зала, поспешила к двери.

‑ Мы считаем, что убийца ненормальный. Видимо, с точки зрения его патологически исковерканного сознания подобный акт имеет некий смысл. Психологи говорят, что скорее всего убийца мужчина. Но это не может полностью исключить и женщин.

Дело, конечно, малоприятное. Вам известно, что подобные патологические личности не могут жить в изоляции. Рано или поздно убийца вынужден будет повторить свой акт. К тому же у нас есть основания предполагать, что миссис Тонг не была его первой жертвой. За последние два года бесследно исчезло удивительно большое число беременных женщин. Похоже, что по улицам города разгуливает маньяк, преследующий будущих матерей. Вполне вероятно, что он убил уже пятнадцать, а то и двадцать женщин.

Андрус поднял глаза и на мгновение задержал взгляд на Бах, потом точно так же посмотрел на нескольких других женщин‑офицеров.

‑ Вы уже, наверное, поняли, что мы хотим использовать вас в качестве приманки.

За двенадцать лет службы Бах много чего испытала и пережила, но все‑таки избегала становиться приманкой для преступников. Она считала, что в работе убойного отдела такие методы не нужны.

Но она хотела поймать убийцу, а лучшего способа для этого не придумать.

‑ Даже у этого метода есть недостатки, ‑ заметила она, вернувшись к себе в кабинет. Она вызвала к себе сержантов Лизу Бэбкок и Эрика Стайнера ‑ теперь они вместе займутся этим делом. ‑ Что у нас есть? Компьютерные распечатки, обобщенные сведения о привычках и поведении всех исчезнувших женщин. На месте преступления не найдено никаких вещественных доказательств.

Сержант Бэбкок закинула ногу на ногу, раздалось приглушенное жужжание. Бах машинально опустила глаза. Ну да, она давно не работала с Бэбкок и совершенно забыла о бионических ножных протезах.

Бэбкок лишилась ног, когда ее взяли в заложники члены одной банды. Они отрезали ей ноги цепной пилой и оставили умирать. Она выжила. Бионические протезы должны были стать временными, пока не вырастут новые ноги, но они ей понравились. Она не переставала повторять, что для работы в полиции ноги все еще самое главное, а протезы хотя бы уставать не будут. Бэбкок была невысокой брюнеткой с длинным лицом и томными глазами ‑ одна из лучших офицеров, которых когда‑либо встречала Бах.

Стайнер тоже был неплохим человеком. Бах предпочла его двум другим более талантливым офицерам только лишь за то, что он был крепким, физически сильным парнем. Он ей давно нравился, она даже переспала с ним тридцать шесть недель назад. Это он являлся отцом Джоанны, хотя никогда об этом и не узнает. Мускулистый, смуглый парень, и на теле никаких волос, а именно эти три качества Бах больше всего ценила в мужчинах.

‑ Выберем местечко: пивную, сенсориум ‑ я пока еще не решила, ‑ и я начну частенько заглядывать туда. Придется подождать. Он, конечно, не выскочит в первый же день, чтобы схватить женщину с животом. Наверное, попытается увести ее в уединенное место. Может, пригласит поесть. Мы изучали модели поведения жертв…

‑ И решили, что убийца мужчина? ‑ спросила Бэбкок.

‑ Нет. Говорят, что скорее всего мужчина. Его прозвали Звонарем. Не знаю почему.

‑ Льюис Кэрролл, ‑ ответил Стайнер.

‑ Что?

Стайнер криво улыбнулся:

‑ Из "Охоты на Снарка". Но там Снарк делал так, что с людьми внезапно "что‑то странное случалось и они исчезали". Звонарь же охотился на Снарка.

Бах пожала плечами.

‑ Ну, к литературным псевдонимам нам не привыкать. В любом случае, дело называется "ЗВОНАРЬ XXX". Совершенно секретно. ‑ Она пододвинула обоим стопки прошитых компьютерных распечаток. ‑ Прочитайте и завтра скажите, что вы об этом думаете. Сколько вам понадобится времени, чтобы разобраться с текущими делами?

‑ Я могу закончить все в течение часа, ‑ ответила Бэбкок.

‑ Мне понадобится чуть больше времени.

‑ О'кей. Тогда приступайте.

Стайнер встал и вышел, а Бах прошла вслед за Бэбкок в шумный командный центр.

‑ Я скоро закончу все дела. Может, уйдем сегодня пораньше? ‑ предложила Бэбкок. ‑ Почему бы не начать подыскивать подходящее местечко?

‑ Отлично. Приглашаю тебя на ужин.

Кафе "Выбор Хобсона" жило двойной жизнью: днем это было спокойное и вполне степенное заведение, но вечером и ночью оно преображалось ‑ на стенах и по потолку мелькали непристойные голограммы. Одним словом, самое злачное место в районе Восточных 380‑х [По аналогии с Нью‑Йоркскими, улицы нумеруются.]. Бах и Бэбкок это кафе привлекло тем, что оно находилось почти посередине между шикарными заведениями Бедрока в центре и замызганными забегаловками Верхних перекрестков. Находилось заведение на шестидесятом уровне, на пересечении Центральных городских спусков, лифтов на Гейдельберг‑Шенкрехтштрассе и торговых рядов, протянувшихся по 387‑й штрассе. Половину сектора занимал большой кубический паркинг, рядом с ним разместились рестораны и кафе.

Они сидели в кафе за пластиковым столиком и ждали, когда принесут их заказ. Бах закурила сигару, выпустила тонкую струйку дыма бледно‑лилового цвета и спросила у Бэбкок:

‑ Ну, что скажешь?

Бэбкок подняла взгляд от распечаток и нахмурилась. Ее глаза потускнели. Бах ждала. Бэбкок иногда медленно соображала, но отнюдь не из‑за глупости. Просто она была человеком методичным.

‑ Жертвы принадлежат к низшей прослойке среднего класса или к бедноте. Пять безработных, семь жили на государственное пособие.

‑ Возможные жертвы, ‑ уточнила Бах.

‑ О'кей. Но кое‑кому из них уж лучше бы быть жертвами, иначе нам придется трудновато. Мы ведь и Звонаря пытаемся выловить в этих средней руки кафешках, потому что у всех женщин были некоторые общие черты. Все они, судя по имеющимся данным, были одиноки.

Бах нахмурилась. Она мало доверяла компьютерным распечаткам. Обычно информацию такого рода можно свести к двум основным направлениям: физическому и психологическому. В психологический раздел попадают школьные характеристики, записи врачей, отзывы с работы и обрывки разговоров ‑ все это складывается вместе, анализируется и выдается в виде некоторых заключений, наподобие заключений психоаналитиков. В некоторой степени эти данные можно считать надежными.

Физические данные фиксируются каждый раз, когда гражданин проходит через герметичные двери, едет по эскалаторному спуску, садится в подземку, тратит деньги, входит в шлюзовую камеру или выходит из нее, ‑ то есть каждый раз, когда гражданину нужно предъявлять идентификационную карточку. Теоретически компьютеры могут составить ежедневную модель передвижения каждого гражданина.

На практике, конечно, все не так просто. И потом, у преступников тоже есть компьютеры.

‑ Постоянные любовники были лишь у двух женщин, ‑ продолжала Бэбкок. ‑ Странно, но в обоих случаях это были женщины. И у остальных жертв отмечена некоторая склонность к гомосексуальным отношениям.

‑ Это еще ничего не значит, ‑ парировала Бах.

‑ Не знаю. У большинства пропавших должны были родиться мальчики. Шестьдесят процентов мальчиков.

Бах задумалась.

‑ Ты хочешь сказать, что женщины не хотели рожать?

‑ Я ничего не хочу сказать. Просто интересно.

Пришел официант и принес заказ. Во время ужина о Звонаре забыли.

‑ Ну как? ‑ спросила Бэбкок.

‑ Это? ‑ Бах проглотила кусок, потом критически осмотрела тарелку. ‑ Нормально. Для такой цены вполне прилично. ‑ Она заказала салат, плоды мясного дерева, запеченный картофель и кружку пива. У плодов мясного дерева был слегка металлический привкус, и их явно пережарили. ‑ А как у тебя?

‑ Сойдет. ‑ Бэбкок прожевала кусок. ‑ Ты когда‑нибудь ела настоящее мясо?

Бах чуть не поперхнулась.

‑ Нет. Даже думать об этом противно.

‑ А я ела, ‑ ответила Бэбкок.

Бах с подозрением посмотрела на нее, потом кивнула.

‑ Ну да. Ты ведь эмигрировала с Земли, да?

‑ Правильнее сказать, мои родители эмигрировали. Мне тогда было девять лет. ‑ Она крутила в руках пивную кружку. ‑ Папа был по‑настоящему плотоядным. Каждое Рождество он добывал где‑то цыпленка и готовил его. Специально копил на него деньги весь год.

‑ Могу себе представить, как он был потрясен, когда попал сюда.

‑ Может, немного. Он ведь знал, что здесь нет мясного черного рынка. Черт побери, и там, на Земле, достать мясо было очень трудно.

‑ А что… что такое цыпленок?

Бэбкок рассмеялась.

‑ Такая птица. Я никогда, правда, не видела. Да и не нравился он мне особенно. Другое дело бифштекс.

Бах никак не могла согласиться с таким выбором, но ей было интересно.

‑ Какой бифштекс?

‑ Его делают из животного, которое называется корова. Мы только один раз ели бифштекс.

‑ И какой он на вкус?

Бэбкок протянула руку, перехватила у Бах кусок, который та только что отрезала, и положила его в рот.

‑ Очень похоже. Но и отличается. Знаешь, у них никогда не получается синтезировать точно такой же вкус.

Бах ничего не могла сказать, она и не подозревала, что плоды мясного дерева должны по вкусу напоминать какую‑то корову. И вообще ей уже порядком надоел этот мрачный разговор.

Они снова пришли в кафе Хобсона той же ночью. Бах сидела у стойки и видела, как вошли Стайнер и Бэбкок. Они сели за столик напротив Бах. Оба были обнажены, лица замысловатым образом раскрашены, тела чисто выбриты и намазаны маслом.

Бах оделась в платье для беременных, голубое, с кружевами, хотя все восемь месяцев старательно избегала подобных нарядов. Платье было длинным, почти до щиколоток, и с небольшим вырезом по горловине, но зато большой живот заметен издали. В кафе сидела еще одна женщина в похожем платье розового цвета, и живот у нее был явно меньших размеров. На них двоих одежды было гораздо больше, чем на всех остальных посетителях кафе, вместе взятых.

Жители Луны предпочитали либо вообще не носить одежды, либо носить самый минимум, причем каждый сам выбирал, какие именно части тела ему прикрывать. В таких злачных местах, как кафе Хобсона, гораздо важнее было то, что человек оставлял открытым и как он умел выставить это напоказ. Бах никогда особо не нравились подобные заведения. С ее точки зрения, от них веяло отчаянием.

Ей надлежало выглядеть одинокой. Черт побери, она могла бы стать неплохой актрисой, только ей это занятие никогда не нравилось. Она даже сейчас готова была приостановить весь спектакль.

‑ Прекрасно. Вид у тебя самый что ни на есть жалкий.

Бах подняла глаза и заметила, как Бэбкок подмигнула ей, проходя к танцплощадке вместе со Стайнером. Бах еле сдержала улыбку. Ну что ж, кажется, вошла в роль. Надо просто думать о малоприятной работе, о том, что бы ей вместо этого хотелось сейчас делать, и вид будет ‑ самое то.

‑ Эй, там!

Она сразу поняла, что мужчина ей не понравится. Он уже сидел рядом с ней на высоком барном стуле. Нагрудное украшение поблескивало в лиловом свете. У него были ровные белые зубы, орлиный нос, пенис раскрашен яркими полосками, как леденец, да еще украшен колокольчиком.

‑ Мне не хочется танцевать, ‑ ответила она.

‑ Тогда какого черта ты тут делаешь?

Бах и сама точно не знала.

‑ Да, место не то, ‑ заметила Бэбкок, уставившись в потолок.

Они собрались в квартире Бах.

‑ Ничего более приятного я не слышал за последние не сколько месяцев, ‑ ответил Стайнер. У него под глазами появились темные круги ‑ ночь оказалась трудной.

Бах так хотелось, чтобы он замолчал, пусть уж Бэбкок говорит. Бах почему‑то начало казаться, что Бэбкок что‑то знает о Звонаре, хотя и сама об этом не догадывается. Она потерла лоб ‑ странные какие‑то мысли.

Но факт оставался фактом. Когда Бэбкок посоветовала ей надеть не розовое, а голубое платье, Бах повиновалась. Именно Бэбкок сказала, что нужно постараться выглядеть одинокой и жалкой, и Бах старалась изо всех сил. Теперь Бэбкок считает, что кафе Хобсона не то место. Интересно, что она скажет дальше.

‑ Подумаешь, что компьютеры утверждают, будто те женщины проводили свободное время в таких местах, ‑ продолжала тем временем Бэбкок. ‑ Может, и проводили, но не на последних сроках. А может, потом они где‑то уединялись. Ведь из такого места, как кафе Хобсона, никто не ведет партнера домой. Кому нужно, совокупляются прямо на танцплощадке. ‑ Стайнер застонал, а Бэбкок подмигнула ему: ‑ Эрик, не забывай, я выполняла служебный долг.

‑ Пойми меня правильно, ‑ ответил Стайнер. ‑ Ты просто прелесть, но всю ночь напролет! И ноги у меня болят, просто ужас.

‑ А почему ты думаешь, что место должно быть более спокойным?

‑ Я не уверена. Личности, склонные к депрессивным состояниям. Если человек находится в депрессии, то он вряд ли пойдет в кафе Хобсона. Туда они ходили, чтобы снять партнера на ночь. Но когда им становилось совсем плохо, они должны были искать друга. И Звонарю нужно такое место, откуда он может увести жертву к себе домой. А домой уводят, когда есть серьезные намерения.

Да, логично. Согласуется с ее собственными представлениями. В перенаселенном городе Луны очень важно иметь свое собственное пространство, куда приглашают лишь очень близких друзей.

‑ То есть ты считаешь, что сначала он заводил с ними дружбу.

‑ Я только предполагаю. Смотри. Ни у кого из них не было близких друзей. Большинство вынашивали мальчиков, но они были при этом лесбиянками. Делать аборт слишком поздно. Они не уверены, хотят ли этого ребенка. Вначале им казалось, что родить ребенка ‑ это так здорово, но теперь они считают, что сына иметь не хотят. Надо сделать выбор: оставить ребенка себе или отдать государству. Нужен человек, с кем можно было бы посоветоваться. ‑ Она взглянула на Бах.

Сплошные догадки, никаких фактов, но больше у них ничего нет. Почему бы не попробовать другое кафе? И ей там будет легче, не говоря уже о Стайнере.

‑ Самое подходящее место для Снарка, ‑ заметил Эрик.

‑ Правда? ‑ переспросила Бах, внимательно осматривая фасад здания и не замечая сарказма Стайнера.

Возможно, тут они и найдут Звонаря, но это место, кажется, ничем не отличается от пятнадцати других, которые они обошли за последние три недели.

Называлось кафе "Гонг", почему ‑ непонятно. Место не проходное, 511‑я штрассе, семьдесят третий уровень. Стайнер и Бэбкок зашли внутрь, а Бах два раза обошла квартал, чтобы никто не заподозрил, что они пришли вместе, и только после этого вошла в кафе.

Свет приглушен, но вполне ничего. Подают только пиво. Есть отдельные кабинки и длинная деревянная стойка с медными ручками и вращающимися стульями. В одном углу пианино, там же небольшая темноволосая женщина принимает заказы. Атмосфера двадцатого века, немного старомодно, но изящно. Бах выбрала стул в конце стойки.

Прошло три часа.

Бах держалась стоически. В конце первой недели она чуть с ума не сошла. Теперь она понемногу привыкла сидеть, глядя в одну точку, или изучать в барном зеркале свое отражение, при этом ни о чем особенно не думая.

Но сегодня последняя ночь. Через несколько часов она запрется в своей квартире, зажжет свечу у кровати и в следующий раз выйдет на улицу, уже став матерью.

‑ Вид у тебя такой, будто ты потеряла лучшего друга. Можно купить тебе выпить?

"Сколько же раз я это слышала!" ‑ подумала про себя Бах и ответила:

‑ Давай.

Он сел. Послышался мелодичный звон. Бах быстро взглянула вниз, а потом снова посмотрела в лицо мужчине. Нет, это не тот, что подошел к ней в первую ночь в кафе Хобсона. В последнее время стало очень модно украшать половые органы колокольчиками. Эта тенденция сменила "лобковые сады", когда три года назад все кругом бегали с цветочками между ног. Мужчин, украшавших себя колокольчиками, называли "донг‑а‑лингами", а иногда и того хуже ‑ "донг‑а‑лингамами".

‑ Если будешь просить позвонить в твой колокольчик, ‑ между прочим заметила Бах, ‑ разобью яйца.

‑ Зачем? ‑ наивно переспросил мужчина. ‑ Да ни в коем случае. Честно.

Она знала, что он врет, потому что именно это и собирался попросить, но улыбался он при этом столь невинно, что она невольно улыбнулась в ответ. Он протянул ладонь, и она коснулась ее своею.

‑ Луиза Брехт, ‑ представилась она.

‑ А я Эрнест Фримэн.

Но, конечно, это не настоящее имя. Бах даже расстроилась, потому что он был самым приятным человеком из всех, с кем она сталкивалась за эти три недели. Она выложила ему свою "историю", которую Бэбкок написала на второй день их похождений, и мужчина, казалось, на самом деле жалел ее. Бах уже и сама почти верила в то, что рассказывала, а на лице ее было написано такое отчаяние и разочарование, что ее рассказ не мог не произвести должного впечатления.

Вдруг она увидела Бэбкок, направлявшуюся в туалет. Она прошла совсем рядом со стулом Бах, и та была ошарашена, так она вошла в роль.

Пока она беседовала с "Фримэном", Бэбкок и Стайнер не теряли времени даром. В одежде Бах был замаскирован маленький микрофон, и они могли прослушивать весь разговор. У Стайнера имелась и небольшая камера. Данные сразу переправлялись в компьютер, а там включались методики голосового и фотоанализа, с тем чтобы идентифицировать мужчину. При несовпадении Бэбкок должна была оставить записку в туалете. Наверное, именно этим она сейчас и занималась.

Бах видела, как Бэбкок прошла назад к своему столику. Она поймала в зеркале взгляд Бэбкок, та слегка кивнула, и Бах почувствовала, что у нее мурашки пошли по телу. Может, это и не сам Звонарь, ведь у него могут быть помощники. Может, он и не собирается убивать ее, но впервые за последние три недели они, кажется, вышли на след преступника.

Бах выждала какое‑то время, допила пиво, извинилась и пообещала скоро вернуться. Она прошла в дальний угол бара, завернула за занавеску и толкнула первую попавшуюся дверь.

За последнее время она побывала в стольких кафе, что могла найти туалет даже в кромешной тьме. Сначала ей показалось, что она попала куда следует. Обстановка, как и во всем кафе, из двадцатого века: керамические раковины, писсуары, кабинки. Бах быстро осмотрелась, но никакой записки не нашла. Нахмурившись, она толкнула дверь, вышла и чуть не столкнулась с пианисткой, которая как раз заходила в уборную.

‑ Извините, ‑ пролепетала Бах и посмотрела на дверь. Там висела табличка с буквой "М".

‑ Отличительная черта "Гонга", ‑ пояснила пианистка. ‑ Помните, в двадцатом веке туалеты были раздельными.

‑ Ну да, конечно. Как же я сама не догадалась.

На противоположной двери висела табличка с буквой "Ж". Бах прошла внутрь и быстро нашла записку ‑ Бэбкок приклеила ее к внутренней стороне дверцы одной из кабинок. Записка была напечатана на крошечном факспринтере, который Бэбкок носила с собой. На листочке размером восемь на двенадцать миллиметров умещалось на удивление много текста.

Бах распахнула свое широкое платье, села и принялась читать.

Официально его зовут "Великий трахальщик Джонс". Да, неудивительно, что он придумывает себе другие имена. Но и официальное имя выбрал он сам. Родился он на Земле, и назвали его тогда Эллен Миллер. Девочка была чернокожей. Он поменял цвет кожи и пол, чтобы скрыть свое криминальное прошлое и уйти от преследований полиции. Но и под новым именем Джонс чем только не занимался ‑ грабежи, незаконная торговля мясом, убийства. Несколько раз попадал за решетку и даже какое‑то время провел в исправительно‑трудовой колонии на Копернике. Когда его выпустили, он решил поселиться на Луне.

Но это еще ни о чем не говорит. Почему же Звонарь? Бах надеялась, что найдет информацию о том, что за ним замечены какие‑либо сексуальные извращения, тогда все немного прояснилось бы. К тому же если Звонарь ‑ это Джонс, тут должны фигурировать большие деньги.

Неожиданно Бах заметила под дверкой кабинки красные туфли пианистки, и ее вдруг осенило. Почему та тоже пошла вслед за ней в мужской туалет? В этот момент что‑то пролетело под дверью, и тут же вспыхнул ярко‑фиолетовый свет.

Рассмеявшись, Бах встала и застегнулась.

‑ Боже мой, нет, ‑ еле выдавила она сквозь смех. ‑ Со мной этот номер не пройдет. Мне всегда было интересно, что я испытаю, если кто‑то бросит в меня шар‑вспышку. ‑ Она открыла дверцу кабинки. Пианистка как раз сняла защитные очки и запихивала их в карман.

‑ Вы, наверное, начитались дешевых триллеров, ‑ сказала ей Бах, все еще продолжая смеяться. ‑ Неужели вы не знаете, что эти штуки давно устарели?

Женщина пожала плечами и мрачно развела руками.

‑ Я делаю то, что мне приказали.

Бах замолчала, потом снова рассмеялась.

‑ Но вы же должны знать, что вспышка не сработает, если жертву предварительно не накачать специальным лекарством.

‑ А пиво? ‑ выпалила пианистка.

‑ Ого! То есть вы заодно с тем парнем, который взял себе имя из комикса… ‑ Она не могла сдержаться и снова рассмеялась. Ей даже стало жаль эту женщину. ‑ Видите, не сработало. Наверное, просроченная вспышка или еще что‑то в этом роде. ‑ Она уже собиралась сказать пианистке, что та арестована, но почему‑то пожалела ее.

‑ Ну да, ‑ ответила женщина. ‑ Но пока вы тут, слушайте: вам надо поехать на станцию подземки "Западная пятисотая штрассе", первый уровень. Возьмите с собой этот листок и введите код направления. Сразу забудьте все цифры, а потом съешьте листок. Понятно?

Бах хмуро разглядывала записку.

‑ "Западная пятисотая", забыть цифры, съесть листок. ‑ Она вздохнула. ‑ Наверное, смогу. Но запомните, я делаю это только ради вас. Когда же я вернусь, я сразу…

‑ О'кей, о'кей. Поезжайте. И делайте все, как я сказала. Давайте сделаем вид, что вспышка сработала, хорошо?

Предложение было вполне заманчивым. Бах как раз недоставало активных действий. Понятно, что пианистка и Джонс, кем бы он или она на самом деле ни были, связаны со Звонарем. Приняв предложение пианистки, Бах может выйти на его след и поймать преступника. Конечно же, цифры она не забудет.

Она хотела сказать женщине, что арестует ее, как только вернется назад, но та снова ее прервала:

‑ Выходите через черный ход. И не тратьте время попусту. Никого и ничего не слушайте, пока вам не скажут: "Повторяю три раза". Тогда можете выходить из игры.

‑ Ладно. ‑ Бах уже предвкушала, как будет ловить преступника. Вот ее шанс. Обычно люди думают, что работа в полиции состоит из таких погонь и приключений, а на самом деле она скучна, как самая заунывная музыка.

‑ А платье отдайте мне.

Через секунду Бах вышла через черный ход в чем мать родила, но на лице ее сияла улыбка.

Странно. Она вводила цифры одну за другой, и одна за другой они тут же исчезали из памяти. В руках у нее осталась ничего не значащая бумажка. Надпись могла бы быть и на языке суахили.

‑ Никогда не знаешь, что тебя ждет, ‑ пробормотала она и села в двухместную капсулу. Потом рассмеялась, скомкала бумажку и сунула ее в рот. Настоящая шпионка.

Она понятия не имела, где оказалась. Капсула почти полчаса кружила по незнакомым местам и в конце концов остановилась на частной станции подземки, которая ничем не отличалась от тысяч других. Ее ждал мужчина. Бах улыбнулась ему.

‑ Это вас я должна встретить? ‑ спросила она. Мужчина что‑то пробормотал, но так неразборчиво, что она ничего не поняла. Поняв, что Бах не понимает, он насупился.

‑ Извините, но мне не следует никого слушать. ‑ Она пожала плечами, чувствуя полную беспомощность. ‑ Я и не думала, что это сработает.

Мужчина яростно жестикулировал, в его руках мелькнул какой‑то предмет. Бах нахмурилась, потом широко улыбнулась.

‑ Шарада? О'кей… ‑ Но он продолжал размахивать руками, в которых оказались наручники.

‑ Ну ладно, если вам так хочется. ‑ Она протянула вперед руки, и мужчина надел на нее наручники.

‑ Повторяю три раза, ‑ сказал он.

Бах закричала.

Прошло несколько часов, прежде чем ум у нее прояснился. Большую часть этого времени она почти ничего не соображала, только дрожала, хныкала, и еще ее рвало. Наконец она немного пришла в себя. Бах лежала на голом полу в ободранной комнате частной квартиры. Пахло мочой, рвотой, и все вокруг было пропитано страхом.

Она осторожно подняла голову. На стенах видны красные полосы, некоторые свежие и яркие, другие старые, засохшие, почти коричневого цвета. Она попробовала сесть и скорчилась от боли. Кончики пальцев оказались изрезаны в кровь.

Бах подошла к двери, но не нашла даже ручки. Она прощупала все щели. Когда боль в истерзанных руках становилась невыносимой, она прикусывала язык. Дверь не открывалась. Она снова села на пол и обдумала свое положение. Ничего хорошего, но все же кое‑что сделать можно.

Прошло, наверное, часа два, хотя точно она сказать не могла. Дверь отворилась. Вошли тот же самый мужчина, вместе с ним незнакомая женщина. Оба сразу отступили в сторону, опасаясь, чтобы на них не напали. Бах сжалась в дальнем углу и, когда они направились к ней, снова закричала.

В руках мужчины что‑то блеснуло. Цепная пила. В ладони он сжимал резиновую ручку, внутри которой был спрятан аккумулятор. К Бах приближалось пятнадцатисантиметровое лезвие с сотней маленьких зубцов. Мужчина сжал ручку, и пила завизжала. Бах закричала еще громче, вскочила на ноги и прижалась к стене. Ее поза должна была выражать полную беззащитность, и они поймались на эту уловку. Когда Бах ударила мужчину прямо в горло, он чуть‑чуть запоздал с ответным ударом и не успел схватить ее, потому что упал на пол и закашлялся кровью. Бах успела выхватить из его рук пилу.

Женщина была без оружия. Она побежала к двери, но Бах подставила ногу, и женщина упала.

Бах собиралась забить ее до смерти, но слишком резкие движения, видимо, привели в действие мышцы, которые ей сейчас напрягать не стоило. Первая схватка началась неожиданно, и Бах согнулась от боли. Она едва успела выставить вперед скованные наручниками руки, чтобы не удариться животом об пол. Выпустить пилу она не могла, а кончики пальцев болели так, что еще одного удара она бы не вынесла. Все это в одну секунду пронеслось в голове Бах, а в следующую она уже упала на кулаки рядом с рукой распростертой на полу женщины.

Тут же раздалось чуть слышное жужжание, плечо Бах обдало струей крови, еще одна струя обрызгала стену напротив.

Обе они какое‑то мгновение, не отрываясь, смотрели на отрезанную руку. В глазах женщины появилось недоумение, потом она взглянула на Бах.

‑ Никакой боли, ‑ четко произнесла она, затем попробовала встать, но упала снова. Какое‑то время она копошилась, как перевернутая на спину черепаха, из открытой раны потоком лилась кровь. Женщина сильно побледнела и наконец замерла.

Тяжело дыша, Бах неуклюже поднялась, постояла какое‑то время, пытаясь прийти в себя.

Мужчина был все еще жив. Она обвела его взглядом. "Может, он бы и выжил". Затем она посмотрела на пилу, опустилась на колени и коснулась лезвием его шеи. Поднявшись, Бах была уверена, что этот мужчина никогда больше не вынет из чрева матери нерожденного ребенка.

Она поспешила к двери и осторожно огляделась. Никого. Наверное, никто не слышал ее криков, а те, кто был в комнате, теперь мертвы.

Бах не успела пройти по коридору и пятидесяти метров, как возобновились схватки.

Она не знала, где находится, но точно не там, где погибла Эльфреда Тонг. Это старая часть города, где много промышленных предприятий, наверное, у самой поверхности планеты. Бах пробовала открыть все двери в надежде попасть в общественный коридор, чтобы позвонить. Но открытые двери вели в какие‑то кладовые, а двери офисов, видимо, были закрыты на ночь.

Наконец одна из дверей поддалась. Бах заглянула внутрь кабинета. С другой стороны выхода не оказалось. Она уже собиралась вернуться в коридор, когда заметила телефон.

Мышцы живота вновь сжались. Бах быстро ввела пароль "ЗВОНАРЬ XXX". Экран ожил, и она нажала кнопку, чтобы приглушить яркость.

‑ Назовите себя, пожалуйста.

‑ Я лейтенант Бах, я попала в беду, дело чрезвычайной важности. Мне нужно, чтобы вы определили, откуда я звоню, и тут же прислали мне подмогу.

‑ Анна, ты где?

‑ Лиза? ‑ Она не могла поверить, что попала на Бэбкок.

‑ Да. Я в штабе. Мы надеялись, что ты найдешь способ связаться с нами. Куда нам ехать?

‑ В том‑то и дело, что я не знаю. Меня одурманили вспышкой, поэтому я ничего не помню. А потом…

‑ Да, это мы знаем. Слушай. Мы подождали тебя несколько минут, потом проверили туалеты, но тебя там не было. И мы арестовали всех в кафе. В том числе и Джонса с пианисткой.

‑ Тогда пусть она расскажет вам, где меня искать.

‑ Боюсь, она нам уже ничего не расскажет. Умерла при допросе. Но, мне кажется, она и не знала. Тот, на кого она работала, ведет себя крайне осторожно. Мы внутривенно ввели ей пентотал, и ее голову тут же разнесло по всему кабинету. Она, конечно, была наркоманкой. С мужчиной мы работаем аккуратнее, но ему известно и того меньше.

‑ Замечательно.

‑ Но тебе надо уходить оттуда, лейтенант. Ужас. Ты правда… попала в дурную историю. ‑ Бэбкок какое‑то время не могла ничего сказать, а когда заговорила, голос ее дрожал: ‑ Анна, они занимаются незаконной торговлей мяса. Боже мой, теперь и на Луне тоже.

Бах нахмурилась.

‑ Ты это о чем?

‑ Они поставляют мясо тем, кто не может без него обходиться. Мясоедам. Мясным наркоманам. Людям, которые считают, что не могут жить без мяса, и готовы платить за него любые деньги.

‑ Не хочешь ли ты сказать, что…

‑ Да, черт побери! ‑ Бэбкок взорвалась. ‑ Смотри. На Земле еще остались места, где разводят домашний скот, ‑ соблюдая, конечно, определенные меры предосторожности. Но здесь у нас так мало места, что такое просто невозможно. Стоит кому‑то завести скотину, и либо люди заметят запах, либо мониторы отследят в канализационных стоках животные отходы. Здесь разводить скотину нельзя.

‑ И…

‑ Какое же другое мясо можно найти? ‑ безжалостно продолжала Бэбкок. ‑ Нас окружают тонны мяса, и все оно живое. Не надо никого растить, ухаживать, не надо сдирать шкуры. Просто снимаешь урожай, когда появляется заказчик, вот и все.

‑ Каннибализм? ‑ слабым голосом спросила Бах.

‑ А почему бы и нет? Мясо всегда остается мясом, тем более для мясоедов. На Земле тоже продают человечину, она даже прилично дорого стоит, потому что, говорят, по вкусу напоминает… Боже, мне скоро станет плохо.

‑ И мне тоже. ‑ Бах почувствовала, как опять свело живот. ‑ А меня вы запеленговали?

‑ Пробуем. Там какие‑то сложности, помехи.

Бах похолодела. Этого она даже и предположить не могла. Но что ей оставалось делать? Только ждать. Конечно, компьютеры все вычислят, надо только подождать.

‑ Лиза. Но младенцы? Они ведь берут младенцев.

Бэбкок вздохнула:

‑ Этого мне тоже не понять. Случится увидеть Звонаря, спроси его обязательно. Нам известно, что они сбывают и взрослых людей. Хотя вряд ли тебе от этого станет легче.

‑ Лиза, у меня начались схватки.

‑ О боже.

В течение следующей четверти часа Бах несколько раз слышала топот бегущих ног. Один раз кто‑то распахнул дверь, просунул голову в кабинет, но не заметил ее ‑ она скорчилась под столом, прикрывая одной рукой красную лампочку включенного телефонного аппарата, а второй сжимая цепную пилу. Пила была хорошо наточена, и Бах смогла перепилить наручники ‑ на это ушло несколько секунд.

Бэбкок выходила на связь через небольшие промежутки времени.

‑ Мы проверяем все закрытые территории.

Бах поняла, что телефон, которым она воспользовалась, снабжен системой антиотслеживания. Сейчас Звонарь и Бэбкок со своими компьютерами пытаются обойти друг друга, а у нее через каждые пять минут повторяются родовые схватки.

‑ Беги! ‑ закричала Бэбкок. ‑ Убирайся оттуда, и поживее!

Бах пыталась справиться с накатившей волной схваток и делала все как в тумане. Ей хотелось наконец‑то расслабиться и спокойно родить ребенка. Неужели так и не удастся этого сделать?

‑ Что? Что случилось?

‑ Кто‑то тебя вычислил. Теперь они знают, где ты, так что могут накрыть тебя в любую секунду. Быстро уходи!

Бах встала на ноги и посмотрела на дверь. Никого. Никакого шума, никакого движения. Куда? Направо? Налево?

Наверное, не важно. Она согнулась, придерживая рукой живот, и пошла по коридору.

Наконец что‑то новенькое.

На двери надпись: "ФЕРМА. ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ШТАТНЫХ СОТРУДНИКОВ. НАДЕТЬ СКАФАНДР ". За дверью на восьмиметровых стеблях росла кукуруза. Бесконечные ряды растений исчезали вдали, от них рябило в глазах. Сквозь пластиковый купол светило солнце ‑ резкое, белое солнце Луны.

Прошло всего десять минут, а она уже заблудилась. И в то же время поняла, где находится. Если бы только добраться до телефона, но его теперь, конечно же, охраняют.

Определить местоположение фермы было просто. Она подобрала один из початков ‑ огромный, длиной с ее руку, а толщиной, наверное, с ногу, очистила его от листьев. На каждом желтом зернышке величиной с большой палец стояла торговая марка: зеленое пятно в форме смеющегося мужчины со сложенными на груди руками. Значит, она на пищевой плантации Лунафуд. Плантация находится прямо над зданием полицейского участка, только на пять уровней выше, но это сейчас уже не важно.

Может, и хорошо, что она заблудилась на кукурузном поле. Пока могла, она шла вдоль рядов посадок. Чем дальше она уйдет от входа, тем труднее будет ее найти. Но она уже еле переводила дыхание, ее мучило желание зажать руками пах.

Датчик‑"акушерка" хорошо выполнял свою функцию. Даже в самый тяжелый момент она совершенно не чувствовала боли. Но игнорировать схватки все‑таки было невозможно. Больше всего на свете ей хотелось прилечь и думать только о родах. А она продолжала идти дальше.

Одну ногу вперед, другую. На ее босые ступни налипла грязь. На самих грядках было суше, чем в междурядьях. Она старалась держаться сухих мест, чтобы не оставлять следов.

Жарко. Наверное, выше пятидесяти градусов, да еще влажность высокая. Настоящая паровая баня. Бах шла вперед, а с носа и подбородка пот лился непрерывными струйками.

Она смотрела вниз. Теперь для нее существовали только ноги, механически шагающие вперед, и напряженные мышцы живота.

Внезапно что‑то произошло.

Она перевернулась на спину и выплюнула изо рта грязь. Бах наткнулась на одно из растений, и стебель его сломался, а она упала. Лежа на земле, она видела где‑то там наверху купол, узенький мостик под ним и дюжину золотых початков. Снизу это выглядело очень красиво. Кукурузные початки на фоне темного неба и зеленые стебли, расходящиеся почти из одной точки вверх. Хорошее место. Ей захотелось тут остаться.

Теперь, несмотря на "акушерку", она немного чувствовала боль. Бах застонала, ухватилась за упавший стебель и крепко сжала зубы. Когда она снова открыла глаза, стебель оказался переломленным надвое.

Настал черед Джоанны.

От удивления Бах широко раскрыла глаза и рот. Что‑то двигалось внутри нее, что‑то огромное, гораздо больше ребенка, и ей казалось, что это что‑то сейчас разорвет ее на части.

На секунду она расслабилась, дыша поверхностно и ни о чем не думая, затем опустила руки на живот и почувствовала, как из нее вылезает что‑то круглое и мокрое. Она ощупала это руками. Потрясающе.

Бах улыбнулась ‑ в первый раз за миллион лет. И крепко уперлась в грязь сначала пятками, потом носками ног, затем приподняла бедра. Снова что‑то зашевелилось в ней. Она снова шевелится. Джоанна, Джоанна, Джоанна. Сейчас она появится на свет.

Все кончилось так быстро, что Бах даже изумленно ахнула. Что‑то мокрое скользнуло между ног, и малышка упала прямо в грязь. Бах перевернулась на бок и прижалась лбом к земле. Малышка, покрытая кровью и слизью, лежала у нее между ног.

Бах сама сделала все, что нужно. Когда наступило время перерезать пуповину, она механически взялась за цепную пилу. Но вдруг остановилась: перед ее глазами встал мужчина, который занес страшный инструмент над ее головой. Еще секунда, и он безжалостно разрежет ей живот и извлечет оттуда Джоанну.

Бах выронила из рук пилу, склонилась над пуповиной и перекусила ее.

Пришлось зажать между ног шелковистые листья неспелых початков. Постепенно кровотечение прекратилось. Потом отошла плацента. Бах чувствовала слабость и сильно дрожала, больше всего на свете ей хотелось сейчас просто отлежаться и отдохнуть.

Но сверху раздался крик. На узком мостике стоял мужчина, он перегнулся через перила и смотрел вниз. Снизу ему ответили сразу несколько голосов. Далеко‑далеко, в самом конце междурядья, в котором лежала Бах, появилась и стала медленно приближаться человеческая фигурка.

С неимоверным усилием Бах поднялась на ноги. И хотя бежать уже не имело смысла, она побежала, удерживая на одной руке Джоанну, а в другой ‑ цепную пилу. Если они нападут, она умрет на груде растерзанных тел.

У самых ее ног землю с шипением прорезал зеленый луч света, и она тут же перескочила в другой ряд. Пока еще рано вступать в бой.

Бежать теперь было сложнее, ведь ей все время приходилось перепрыгивать через высокие грядки. Зато преследовавший ее мужчина не видит ее и не сможет выстрелить еще раз.

Она знала, что долго не продержится. Конечно, плантация очень большая, но даже теперь она видит ее конец. Наконец Бах выбежала на десятиметровую полосу между последним рядом посадок и краем прозрачного купола.

Впереди возвышалась металлическая стена, а на ней купол, который удерживался на месте и сохранял форму с помощью тросов, натянутых снаружи.

Казалось, бежать больше некуда, но вдруг она заметила знакомый голубой свет.

Внутреннюю дверь закрыть, внешнюю открыть. Бах быстро сделала то же самое, что и Тонг, но она знала, что у нее больше шансов победить в этой неравной борьбе. Шлюз был старой конструкции, панель управления находилась внутри, а не снаружи. Им придется отключить внутреннюю сигнализацию, а потом выломать дверь. На это потребуется время.

Бах убедилась, что никто не сможет провести декомпрессию шлюза снаружи, а ведь раньше ей такая мысль даже в голову бы не пришла, и только после этого осмотрелась. Шлюз был рассчитан на пятерых человек и предназначался для выхода наружу рабочих команд. На полу стоял ящик с инструментами, в углу лежали мотки синтетической веревки. В стену встроен шкаф.

Она открыла его и увидела скафандр.

Скафандр был большой, но и сама Бах далеко не маленькая. Она долго возилась с регулирующими ремнями и в конце концов выпустила средний, чтобы поместить внутрь Джоанну. Мозг судорожно работал, борясь с усталостью. Зачем здесь оказался скафандр?

Сначала она не могла ответить на этот вопрос, но потом вспомнила, что стрелявший в нее мужчина был без скафандра и второй, на мостике, тоже. Остальных преследователей она не видела, но была уверена, что они тоже без скафандров.

Значит, табличку на входной двери просто игнорируют. Все прекрасно знают, что власти любят перестраховываться, особенно когда дело касается экономии воздуха и правил безопасности.

Над фермой простирался пластмассовый купол, и это была единственная преграда между помещением фермы и безвоздушным пространством бездны. Следовательно, ферма автоматически попадала в разряд опасных зон. Но на деле внутри помещения можно было спокойно находиться и без скафандра.

Этот скафандр хранился в шлюзе для редких случаев, когда появлялась необходимость выйти наружу, и был большого размера специально, чтобы его мог надеть любой, кому он понадобится.

Интересно.

Когда Бах застегнула скафандр, Джоанна в первый раз закричала. Ничего удивительного. Малышка прижималась к телу матери, но никакой другой поддержки не было. Бах быстро пропихнула малюсенькие ножки в одну из штанин, но такое положение вряд ли можно назвать удобным. Бах старалась не обращать внимание на неудобства, гораздо сложнее было привыкнуть к тому, что она не может протянуть руку и дотронуться до дочери. Она повернулась к панели управления шлюзом. Вот ручной вентиль откачки воздуха. Она медленно повернула его, чтобы приоткрылось лишь небольшое отверстие и чтобы люди в помещении не услышали резкого шума выпускаемого воздуха. На внутренней двери показался свет, но Бах это не беспокоило. Ручным лазерам металл не поддастся. Видимо, они уже отправили кого‑то за более серьезным оружием. В соседние шлюзы они тоже вряд ли пойдут, хотя там и должны быть скафандры. Но ведь им не удастся открыть внешнюю дверь снаружи из‑за давления воздуха, а пока она находится внутри шлюза, им никак не изменить программу команд.

Если только они не догадаются, что она готовится к выходу, и не будут поджидать ее снаружи…

Несколько минут она ждала, пока весь воздух не выйдет из шлюза. И чуть с ума не сошла, когда с ней заговорил Звонарь.

‑ Твое положение безнадежно. Надеюсь, ты это понимаешь.

Она даже подпрыгнула на месте от неожиданности и не сразу поняла, что он говорит с ней по устройству внутренней связи, а оно уже автоматически переключается на передатчик в скафандре. Значит, он еще не знает, что она надела скафандр.

‑ Ничего подобного, ‑ ответила она. ‑ Полиция прибудет с минуты на минуту, так что лучше уносите ноги.

‑ Прости, но это не так. Я знаю, что ты дозвонилась до них, но еще я знаю, что им не удалось тебя запеленговать.

Давление воздуха упало до нуля. Бах крепко сжала цепную пилу и, открыв дверь, выглянула наружу. Никто ее не ждал.

Она отошла метров на пятьдесят по ровной поверхности планеты и вдруг остановилась.

До ближайшего воздушного шлюза, ведущего не на плантацию, минимум четыре километра. Воздуха ей хватит, а вот сил… Датчик‑"акушерка" помог снять боль, но она очень устала, руки и ноги были словно налиты свинцом. Они быстро смогут нагнать ее.

Есть, конечно, еще один вариант.

Бах вспомнила, для чего им нужна Джоанна, и повернула назад, в сторону купола. Двигалась она, как конькобежец, почти не отрывая ног от поверхности.

С третьей попытки она допрыгнула до верха металлической стены и ухватилась за край, но подтянуться на одной руке не смогла. Еще чуть‑чуть, и она вообще свалится с ног от усталости. С огромным трудом, хватаясь за стену обеими руками, она поднялась на узкий металлический уступ, к которому крепились толстые металлические тросы, удерживавшие на месте купол, затем нагнулась и заглянула внутрь сквозь прозрачный слой вакуумной пластмассы. У внутренней двери шлюза столпились пять человек. Один из них сидел на корточках, упершись локтями в колени, затем он встал и нажал на кнопку сбоку от шлюзовой двери. Она видела лишь его макушку, покрытую голубой кепкой.

‑ Значит, нашла скафандр? ‑ спросил Звонарь. Говорил он спокойно, без эмоций. ‑ Слышишь меня?

‑ Слышу, ‑ ответила Бах. Она сжала ручку пилы и, почувствовав вибрацию (с пилой все в порядке!), стала отмечать на пластиковом куполе квадрат, метр на метр.

‑ Я так и думал, ‑ продолжал он. ‑ Значит, уже идешь. Ну, я не стал бы говорить о скафандре, ведь ты могла бы и не найти его. Но один из моих людей уже прошел через соседний шлюз и скоро найдет тебя.

‑ Ага. ‑ Бах специально понуждала его говорить, чтобы они не услышали жужжания пилы.

‑ Тебе интересно будет узнать, что у него есть с собой инфракрасный детектор. Именно с его помощью мы вычислили тебя в помещении. В его свете твои следы начинают светиться. Даже сквозь скафандр излучается достаточно тепла, чтобы прибор заработал. Замечательный прибор.

Об этом Бах не подумала. Да, скверно. Может, лучше было попробовать добраться до безопасного шлюза. Когда этот парень пойдет по ее следу, то сразу увидит, что она повернула назад.

‑ Зачем ты мне все это говоришь? ‑ спросила Бах.

Она уже проделала достаточно глубокие борозды в пластмассе, но вырезать квадрат оказалось не так‑то просто. Теперь она водила пилой по нижней грани: вперед‑назад.

‑ Размышляю вслух, ‑ ответил он и неловко рассмеялся. ‑ Изнуряющая игра, согласна? Ты, пожалуй, самая ловкая жертва за все эти годы. У тебя есть свой секрет успеха?

‑ Работаю в полиции, ‑ ответила Бах. ‑ Твои люди преступили черту дозволенного.

‑ Ну, это многое объясняет, ‑ чуть ли не с благодарностью произнес он.

‑ А ты кто такой? ‑ спросила Бах.

‑ Называй меня просто Звонарь. Мне понравилось это имя, когда я узнал, что вы меня так называете.

‑ Но почему младенцы? Этого я понять никак не могу.

‑ А почему люди едят телятину? Котлеты из молодых ягнят? Откуда мне знать? Я всю эту гадость вообще не ем. Я ничего не знаю о мясе, но могу отличить прибыльный бизнес от неприбыльного. Один из моих клиентов предпочитает младенцев, и он их получает. Я могу достать ему молодняк любого возраста. ‑ Он снова вздохнул. ‑ Все просто, вот мы и обленились. Перестали соблюдать осторожность. Работа становится скучной и обыденной. Теперь будем убивать быстро. Если бы мы убили тебя, когда ты вышла из капсулы, то избежали бы всей этой суматохи.

‑ Ну, ты еще не догадываешься, что тебя ждет. ‑ Черт, почему пила никак не разрежет этот пластик? Она и не думала, что будет так трудно. ‑ Если честно, не понимаю, почему вы так долго возитесь со мной. Зачем запирать меня, зачем ждать столько часов, прежде чем убить?

‑ Наверное, дело в жадности, ‑ ответил Звонарь. ‑ Видишь ли, те двое не собирались тебя убивать. Ты сама набросилась на них. У меня многопрофильный бизнес. Живые беременные женщины нам тоже кое для чего нужны. И живые младенцы тоже. Обычно мы держим их по нескольку месяцев.

Бах знала, что, будучи хорошим полицейским, она должна расспросить Звонаря и об этом. В департаменте наверняка захотят знать все подробности. Но вместо этого она всем телом налегла на пилу и от напряжения чуть не прокусила нижнюю губу.

‑ Такая, как ты, мне бы пригодилась, ‑ говорил Звонарь. ‑ Ты ведь не думаешь, что тебе удастся уйти, правда? Почему бы тебе не обдумать мое предложение? Мы могли бы…

Бах видела, как Звонарь поднял голову. Он так и не закончил фразу. На секунду перед ней мелькнуло его лицо ‑ самое обыкновенное лицо. Он вполне мог бы быть бухгалтером или банковским служащим. Бах с радостью заметила, что он понял свою ошибку, но не стал терять время на сожаления. Бросив сообщников, еще продолжавших корпеть над дверью шлюза, он со всех ног помчался назад через кукурузное поле.

В этот момент квадрат поддался, Бах почувствовала, будто ее что‑то тянет за рукав, и осторожно отошла по узкому металлическому уступу. Квадрат отделился от купола и провалился внутрь, и тут же с обеих сторон начал рушиться пластик.

Страшная картина. Воздух струей вырвался из‑под купола. Потом в бездну поднялись стебли, початки, листья кукурузы, все смешалось в каком‑то сумасшедшем вихре. Потом поток воздуха побелел, но Бах так и не поняла почему.

Наконец появился первый человек, он отлетел на приличное расстояние и упал в серую пыль.

Когда на место прибыла Лиза Бэбкок, с наружной стороны стены стояла дюжина полицейских гусеничных машин, еще столько же должны были вот‑вот подойти. Молча крутились голубые мигалки. Она почти ничего не слышала, кроме собственного дыхания, да время от времени кто‑то что‑то говорил по аварийному каналу связи.

В пыли лежало пять тел. Чтобы машины могли заехать на плантацию, в стене проделали большое отверстие. Она спокойно взглянула на мертвецов. Трупы как трупы, особенно если учесть, что сначала они вылетели, словно из пушки, а потом тут же замерзли.

Бах среди них не оказалось.

На секунду Бэбкок зашла внутрь. Интересно, что это за белое вещество под ногами? Наклонившись, она зачерпнула пригоршню. Попкорн! На земле уже лежал слой воздушной кукурузы толщиной в двадцать сантиметров, а она все падала и падала ‑ под воздействием горячего солнца и вакуума зерна кукурузы высыхали и взрывались. Если Бах здесь, им долго придется искать ее тело. Лиза выбралась наружу и пошла вдоль стены, подальше от толпы полицейских и экспертов.

Тело лежало в тени лицом вниз. Бэбкок чуть не споткнулась об него. Больше всего ее удивило, что тело одето в скафандр. Если Бах в скафандре, то почему же она умерла? Лиза сжала губы, ухватила труп за плечо и перевернула на спину.

Мужчина с удивлением взирал на рукоять цепной пилы, торчащей из его груди. Вокруг раны запеклась и замерзла кровь. И тогда Бэбкок побежала.

Добравшись до шлюза, она принялась бить кулаками в металлическую дверь, а потом прижалась шлемом к холодной поверхности. Спустя некоторое время она услышала ответные удары.

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем приехал грузовик спасательной команды и герметично подсоединился к двери шлюза. Когда дверь открыли, Бэбкок распихала локтями остальных и первой вошла в шлюз.

Сначала она решила, что, несмотря на все ее надежды, Бах все же погибла. Та сидела у стены и держала в руках младенца. Тело ее обмякло, она не подавала признаков жизни. Казалось, она даже не дышит. И мать и ребенок были в пыли, а ноги у Бах еще и в крови. Она смертельно побледнела. Бэбкок подошла и протянула руки к малышке.

Бах резко отодвинулась ‑ откуда только силы взялись? Ее ввалившиеся глаза уставились на Бэбкок. Наконец она перевела взгляд на Джоанну, глупо улыбнулась и произнесла:

‑ Она самая красивая на свете.

Алан Эдвард Нурс
ИМИТАЦИЯ

Рассекая черноту звездных трасс, космический корабль летел в направлении орбиты третьей планеты. Его путешествие было долгим. Он возвращался домой.

Дональд Шейвер сидел с серым лицом, уставившись в навигационную панель. Он рассматривал полетные карты, но его узкие плечи сотрясала мелкая дрожь.

Высокий блондин рывком открыл люк и буквально впрыгнул в штурманскую каюту, излучая радость.

– Хей, Донни, – взревел он.

– Мы покинули, наконец, эту чертову дыру. А? Что скажешь? Он привычно глянул на яркую красную точку на навигационной панели, затем повернулся и поглядел радостно в иллюминатор, потирая руки от удовольствия.

– Хотел бы я сейчас быть дома, – сказал Шейвер угрюмо.

Блондин засмеялся.

– Ты и 80 других! Не волнуйся, парень, мы летим домой. Еще неделя и…

В голосе Дональда зазвучала тоска.

– Хотел бы я сейчас быть дома. – Он сделал вдох, дрожь прошла по его телу.

Блондин повернулся, его глаза расширились тревожно.

– Донни, – сказал он мягко. – В чем дело, парень?

– Я болен, Скотти!.. О, Скотти, пожалуйста, позови Дока, мне очень плохо! – Внезапно лицо его свела судорога, руки его соскользнули со стола, и он упал вперед.

Скотти успел подхватить его и смягчил падение.

– Держись, Донни, прошептал он, – я позабочусь о тебе.

Неожиданно парень согнулся в приступе кашля, от напряжения его лицо посинело. Спина выгнулась, дернулась конвульсивно; затем внезапно тело его обмякло.

Скотти пересек комнату, схватил телефон со стола и бешено стал накручивать диск.

– Штурманская вызывает Центральную, – отрывисто бросил он в трубку. – Дока сюда – быстро. Я думаю… – он посмотрел на безжизненное тело на полу. – Я думаю, здесь только что умер человек.

Д‑р Джон Кроуфорд откинулся назад в кресле‑релаксаторе, вытянув перед собой длинные ноги, и угрюмо посмотрел в иллюминатор. Он сидел здесь уже более часа, перебирая изящными пальцами карты сероватого цвета, с застывшим взглядом, куря и хмурясь. Впервые за все долгое путешествие он почувствовал усталость, одиночество и… страх.

Доктор был худощав, темная двухдневная щетина добавляла жесткости его лицу, а копна иссиня‑черных непричесанных волос усиливала впечатление озабоченности, владевшей им. «Задумчивый доктор» назвал его однажды кто‑то из команды, и он ухмыльнулся про себя, проходя мимо.

Вероятно, именно таким он казался людям на борту корабля – неторопливая речь, возможно, несколько скучноватый, довольно приятный и безобидный человек, казавшийся чересчур высоким, чтобы гулять по коридорам космического корабля. Доктор Кроуфорд, конечно, знал, что это не так. Он был просто осторожен. Доктор на корабле, выполняющем исследовательский полет, должен быть осторожным в своих мыслях и поступках. Огромные, охваченные болезнью корпуса десятков исследовательских кораблей ранее доказали это со всей определенностью.

Доктор Кроуфорд смотрел в иллюминатор, наблюдая за немигающими белыми точками звезд на черном фоне, и хмурился все сильнее. Назвать путешествие неудачным со всех мыслимых точек зрения – значит еще ничего не сказать. После всех ожиданий, надежд – провал. Полный, унизительный, безусловный провал – от начала до конца. Ни славы. Ни открытий. Ничего.

До того, что случилось час назад.

Он смотрел на карты, которые держал в руках. Ровно час назад Йенсон, Главный врач, принес эти карты ему, тяжело дыша от быстрого бега. И доктор Кроуфорд, изучив их, ощутил холодок под ложечкой.

Внезапно он вскочил с релаксатора и направился по темному коридору в сторону каюты командира корабля. Свет над люком говорил о том, что командир на месте. Невозможно с этим к капитану – и все‑таки он знал, что выбора у него нет.

Капитан Роберт Джефф посмотрел на входящего в каюту доктора, и на его круглом лице появилась ухмылка. Доктор нагнулся, чтобы не удариться головой о притолоку, и направился к столу капитана. Как он ни старался, он не мог вымучить улыбку. Глаза капитана стали серьезными.

– В чем дело, Док?

– У нас серьезные неприятности, Боб.

– Неприятности? После этого путешествия? – он ухмыльнулся и откинулся назад. – Ерунда. Какие могут быть неприятности?

– У нас на борту необычный человек, Боб.

Капитан пожал плечами и поднял брови:

– У нас на борту 80 необычных людей. Именно поэтому они участвуют в этой экспедиции…

– Я не имею в виду необычность в этом смысле. Это нечто абсолютно невероятное, Боб. У нас на борту человек, разгуливающий, здоровый и крепкий, когда он должен быть мертвым.

– Странно слышать такое от доктора, – произнес капитан осторожно. – Что ты имеешь в виду?

Кроуфорд махнул в его сторону картами:

– Это здесь. Отчеты из лаборатории. Как ты знаешь, я приказал провести полное медицинское обследование каждого, находящегося на борту, на следующий день после взлета с Венеры. Обычная процедура – мы должны быть уверены, что никто не подцепил ничего необычного. Среди прочего мы выполняем полное лабораторное обследование каждого члена экипажа – анализ мочи, крови и тому подобное. И мы получили некоторые удивительные результаты.

Джефф затянулся сигаретой, внимательно следя за доктором.

– На корабле сейчас 81 человек, – продолжал доктор. – Из них у 80 со здоровьем все в порядке, никаких замечаний. Но с одним дело обстоит несколько иначе. – Он постучал по картам изящным пальцем. – У него все в порядке: число кровяных телец, хлориды, кальций, отношение альбумин/глобулин – все так, как должно быть. Затем мы проверили содержание сахара в крови, доктор вытянул ногу, внимательно разглядывая на ней пальцы. – У этого человека нет сахара в крови, – сказал он. – Вообще нет.

Капитан Джефф напрягся, его глаза неожиданно расширились.

– Подожди секунду – я не врач, но даже я знаю…

– … что человек не способен жить без сахара в крови, – докончил доктор. – Ты абсолютно прав. Но это не все. После того, как мы не смогли найти и следа сахара, мы провели тест на содержание в крови креатинина. Это продукт распада протеина, быстро выводимый из организма, – если его содержание достигнет 10 миллиграмм на 100 cc крови, пациент будет чувствовать себя плохо. Самое высокое содержание, с которым я сталкивался – 25 мг, – и этот человек был мертв, когда у него брали кровь. Человек с таким содержанием креатинина должен быть мертвым, он не может быть живым, – он остановился на секунду, вытирая пот, струйкой стекающий со лба. – У этого человека, как показал тест, значение – 135.

Джефф смотрел на доктора. Нагнувшись над столом, он взял лабораторные карты и начал их молча изучать.

– Может быть, ошибка лаборатории? Путаница с используемыми реагентами? Кто‑нибудь дурачится или что‑то в этом роде?

– Исключено, – сказал доктор. – Мы получили эти результаты вчера, и, естественно, я вызвал этого человека. И он пришел, здоровый, как огурчик, прямо в лабораторию. Розовые щеки, глубокое дыхание. Я вновь взял у него кровь на анализ. Я провел химические исследования сам, и Йенсон их проверил. Мне не понравились результаты. Второй анализ оказался абсолютно нормальным.

Пальцы Джеффа заметно задрожали.

– Может химический состав крови человека меняться так быстро?

– Боюсь, что нет. Даже при самых смелых допущениях. Но – факт налицо. Не прошло и 20 часов со времени взятия первого анализа. Анализы не смешивались – они идентифицированы номерами и отпечатками пальцев. Оба из вены одного и того же человека.

Раздался звонок селекторной связи у локтя Джеффа. Он поднял трубку, и металлический голос проскрежетал ему что‑то в ухо.

– О’кей, – сказал он. – Мы будем немедленно. – Он сорвал наушник и повернулся к доктору. – Док, тут кое‑что для тебя. Только что умер человек, прямо в штурманской. Его имя Дональд Шейвер.

Человек был мертв. В этом сомнений не было. Доктор Кроуфорд застегнул пуговицы на рубашке, встряхнул головой и вздохнул.

– Скотти, извини, сказал он высокому блондину. – Он уже был мертв, когда ты звонил.

Скотти смотрел на неподвижную фигуру, лежащую на столе, беспомощно сжимая и разжимая кулаки.

– С ним было все в порядке утром – готов поклясться. Он был у меня перед глазами практически весь день, и вид у него был здоровый еще 20 минут назад.

Капитан всунул свои руки в карманы.

– Что это, Док?

Доктор кивком приказал остальным выйти. Затем повернулся к Джеффу.

– Это не похоже ни на что, виденное мною раньше. Получены отчеты из лаборатории?

Капитан подал ему серую карту, и он взял ее нетерпеливо; его глаза сужались по мере чтения написанного.

– Сахар в крови – ноль, содержание креатинина – 130, – сказал он без выражения. – Человек должен быть мертв.

– Так это тот, о ком ты говорил? Я помню, ты сказал, что у него опять все в норме.

Доктор угрюмо посмотрел на тело, лежащее на полу.

– Извините, Кэп, это другой.

– Другой! Но кто?

– Того, о ком я говорю, зовут Вескотт. Физическое состояние этого человека было нормальным.

– Док, мы где‑то ошиблись. Точно. Какая‑то болезнь проникла…

– Вздор, – резко бросил Кроуфорд. – Мы подготовили тарелочки с культурой до того, как первый человек высадился на Венеру. Весь персонал был на поверхности без какого‑либо защитного снаряжения в течение трех с полных месяцев, и мы каждого перед возвращением обработали ультрафиолетовым облучением; никакая болезнь не обнаружена. За три месяца – ничего. А сейчас вот это. По твоему это похоже на болезнь?

Капитана передернуло.

– Мы исследовали Венеру – не Землю. Мне приходилось видеть корабли, Док, другие корабли с чумой, как тот, который вернулся с Титана и был сожжен месяц назад. Вирус проел их легкие и поразил весь корабль за 6 часов. Подумай, Док.

Доктор не слушал. Он наклонился над телом мужчины, изучая его глаза и уши. Несколько долгих мгновений он смотрел на его руку, затем хлопнул себя по бедру и выругался.

– Как глупо, – пробормотал он. – Мне кажется, что я видел этого парня.

В первый раз в глазах доктора появилась настоящая тоска.

– Дайте мне еще раз взглянуть на эти карты!

Он изучил их внимательно, сверяясь с теми, которые были у него в карманах.

– Невероятно! Боб, это не болезнь!

– Но если этот человек и Вескотт подвергались внешнему воздействию, и этот человек умирает…

– Но этот человек не был на поверхности Венеры, и он не встречался ни с чем из того, с чем сталкивались остальные. Этот человек заболел и был помещен в лазарет на третий день после взлета с Земли. У него был постельный режим во все время нашего обитания на Венере. Я сделал ему последний укол вчера утром. Он ни разу не покидал корабль.

Джефф смотрел на доктора, широко раскрыв глаза. – Тогда я не понимаю…

– А мне, кажется, кое‑что стало понятно. Что‑то неладно на корабле. Но это не болезнь.

Гигантский корабль рассекал пространство. Только что начался третий ночной период, поэтому доктор включил настенный свет в своей каюте и стал готовить кофейную смесь.

Капитан Джефф, нервничая, прошелся несколько раз по каюте и погрузился в кресло.

Доктор открыл бутылку рома и налил несколько капель в кофе капитана.

– Поспокойней, – сказал он мягко и добавил, – не надо так нервничать.

Джефф глотнул горячей жидкости.

– А что мне остается, – пробурчал он в ответ. – Это мой корабль, и я несу ответственность за людей, и этого унылого путешествия довольно, чтобы любой на моем месте стал таким. Эта экспедиция была самой скучной, самой рутинной и самой ординарной из всех когда‑либо предпринимавшихся экспедиций. Посуди сам. Мы занялись нашей работой, состоявшей в изучении Венеры и подготовке отчета. Мы установили тарелочки с культурой и получили отрицательный результат. Сделали анализ атмосферы, нашли ее несколько разреженной, но вполне пригодной для дыхания. Климат жаркий, но терпимый. Потом мы убрались с нее – и какие результаты мы имеем? Никаких. Люди выходят, что‑то ищут, потеют, возвращаются и едят горячий обед. Жизненные формы? Никаких. Растения? Полностью отсутствуют. Ценные минералы? Ничего похожего. – Голос его стал громче. – Мы сделали снимки, составили отчеты, упаковались и отправились восвояси. С таким же успехом мы могли это сделать, оставаясь дома. И сейчас, после трех дней обратного пути обнаруживается болезнь. Так не бывает, Док.

– Точно, не бывает, – резко ответил доктор. – Только мы имеем дело не с болезнью. Это надо понять, наконец. Не с болезнью, Кэп, тут совсем другое.

– Тогда отчего, по‑твоему, умер Шейвер? От тоски по дому?

Доктор погрузился в кресло и его голос зазвучал напряженно.

– Слушай. Метаболизм человека, это метаболизм человека. Человек способен приспосабливать обмен веществ к поразительно широкому диапазону условий, но есть такие вещи, которые просто невозможны. Возьмем, например, содержание сахара в крови. Нет ни единого шанса, что содержание сахара в крови у живого человека может упасть до нуля. Если содержание упадет до ⅓ и ¼ от нормального, то неизбежно состояние комы. Задолго до нуля человек будет мертв.

Кроуфорд встал и вновь наполнил свою чашку.

– Так же обстоит дело и с креатинином в крови, – продолжил он тем же напряженным голосом в тишине каюты, – человек будет мертв задолго до того, как содержание креатинина достигнет отметки 135 миллиграмм. Он просто не сможет создать такую концентрацию в своей системе и остаться живым.

– Но все‑таки, какая‑нибудь болезнь – что‑то совершенно новое.

– Никогда! Дело не в возникновении нового феномена, Кэп! Дело в полной невозможности. Никогда это не может произойти с метаболической системой человека!

Лицо капитана было серым. Д‑р Кроуфорд довольно долго сидел молча, глядя в черноту пространства за панелью наблюдения.

– Здесь возможен только один вывод. Я не знаю, что есть сейчас Роджер Вескотт. Но он не есть человеческое существо.

Джефф вскочил, его глаза сверкали.

– Послушай, Док, но это же бред! Из всех идиотских… – выпалил он, не находя слов.

– Просто предположим, что Венера была не такой абсолютно мертвой, как нам показалось. Бредовая идея, без сомнения, но просто предположим, что там была жизнь – разумная жизнь, умная, осмысленная и с богатыми ресурсами. Допустим, что мы прибыли не незамеченными и невстреченными, а напротив, за нами внимательно наблюдали все время, пока мы занимались изысканиями и научной работой, те формы жизни, которые по некоторым причинам не хотели обнаруживать свое присутствие. Просто предположим, что обследованные нами области Венеры были заботливо для нас приготовлены, так, чтобы мы ничего не увидели, ничего не обнаружили, ничего не узнали и отправились домой с пустыми руками. – Доктор вытянул перед собой руки, наклонясь вперед в кресле‑релаксаторе.

– И допустим, ради спора, что эти формы жизни не имеют определенной анатомии, как имеем ее мы. Возможно, просто некоторый вид желеобразной протоплазмы, способной видоизменяться в соответствии с окружающими условиями. Возможно, они могут копировать все, что захотят скопировать, и сидеть, наблюдая за нами, под нашими носами, в виде скал, песка, булыжника, может быть, даже людей!

Джефф откинул волосы со лба, и глаза его были более испуганы, чем сердиты.

– Ерунда, – проворчал он. – Я видел эту планету собственными глазами. Там ничего не было.

Доктор кивнул.

– Ладно, пусть ерунда, но предположим, что это правда и эти венеряне хотели узнать больше о нашей планете, хотели изучить нас, наш корабль, наш образ жизни. Как они могли бы это сделать? Может быть, один из них попытался попасть на корабль в облике человека. Может быть, один из них убил Роджера Вескотта где‑нибудь в песках и проник на корабль в облике человека, копируя его внешний вид, его поведение, надеясь, что его примут за Роджера Вескотта и доставят домой. Предположим, что он допустил ошибку в копировании. Он не знал вначале химический состав крови. Понадобилось время на внесение изменений и точное копирование, и он взошел на борт – отличная, совершенная оболочка – и полная мешанина и неопределенность внутри. И когда «кровь» была взята у него, то с ней был явный непорядок. Он узнал об этой ошибке и попытался скрыть ее – быть может, путем убийства другого человека, скажем, Шейвера, копированием его и симуляцией смерти, такой, скажем, какой как будто умер Шейвер, с тем, чтобы навести нас на мысль о некоей таинственной болезни, на вычисление которой у нас ушла бы оставшаяся часть пути. Просто предположим, что это было так.

Капитан потер рука об руку.

– Предположим, что это было так, – хрипло выговорил он. – Если так, тогда Вескотт – не Вескотт. Но как это узнать?

– Хороший вопрос. Мы не знаем, в чем заключается имитация. Мы не знаем, насколько точна имитация, мы только можем предположить, как он получает нужную информацию. Но, допустим, это проникает в тело человека, изучает каждый нерв и каждую клетку, каждое химическое и количественное соотношение, каждый мыслительный шаблон. Это будет абсолютная копия, похожая на прототип, со всеми особенностями его поведения, до последней клетки мозга, за исключением уголка чужого разума, думающего, четко придерживающегося чужой индивидуальности, подчиняющегося чужим мотивам. Имитация будет совершенной.

Они посмотрели друг другу в глаза. Гудение моторов стало слабо доходить до них сквозь тишину каюты, ровное и устойчивое. Капитан посмотрел на свои руки, его ладони были мокрыми от пота. Когда он поднял глаза, в них был страх.

– Это ведь подлость, да? Поступать так – тайно и подло.

– Да.

– И мы можем принести это с собой назад?

– Да.

Джефф поставил чашку на стол.

– Док, ты веришь в это?

– Боюсь, что да.

– Но что мы можем сделать?

Последовала долгая пауза. Затем доктор сказал:

– Не знаю. Я… Я просто не знаю. Но думаю, надо испытать Вескотта. Я никогда не слышал об имитации, которую нельзя разоблачить.

* * *

Розовощекому парню с прямым носом и голубыми глазами было года 23. Он постучал, прежде чем войти в каюту капитана, и вошел со шляпой в руке, высоко держа голову.

– Роджер Вескотт, сэр, – сказал он. – Вы за мной посылали?

Д‑р Кроуфорд поднялся и предупреждающе посмотрел на бледное лицо капитана.

– Я посылал за вами, – сказал он, кивком показав парню на центр комнаты. «Обычный парень, – подумал он. Крепкий торс, пышет здоровьем». Каковы ваши обязанности на этом корабле, Вескотт?

– Я – штурман, сэр. Я работаю со Скотти Мак Интайр и… я работал с Доном Шейвером.

Доктор переместил рукой пачку бумаг.

– Ты – дурак, Вескотт, – сказал он холодно. – Мог бы найти занятие получше, чем воровство в таком месте, как это.

Парень вздрогнул. В каюте стояла могильная тишина, воздух, казалось, был пропитан напряжением.

– Воровство? Я… я не понимаю.

– Не надо притворяться, ты прекрасно все понимаешь. Деньги, собранные для вдовы Шейвер – 2 тысячи. Они были в конверте, лежавшем на столе в моей каюте еще час назад. Ты зашел в каюту через пять минут после того, как я вышел, и почти сразу ее покинул. После этого деньги исчезли. Тебе не кажется, что всем будет лучше, если ты их вернешь?

Краска залила лицо парня, и в полном замешательстве он повернулся в сторону Джеффа, затем вновь к доктору.

– Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите. Мне было приказано отправиться в вашу каюту совсем недавно, и я вас там не застал, поэтому я вышел оттуда. Я не видел никаких денег.

– Значит тебя послали, да? Понятно. Брось, Вескотт, есть свидетель, видевший, как ты заходил в каюту. И больше там никого не было. Ты сильно упростишь дело, если вернешь деньги мне. Никто об этом не узнает. Даю слово. Но мы все знаем и хотим получить деньги назад.

Вескотт беспомощно развел руками.

– Доктор, я не знаю ничего об этом. Он повернулся к Джеффу. – Капитан, вы были моим шкипером во время всей моей службы, вы же понимаете, что я не мог взять деньги. Я… я не мог украсть.

Джефф отвел глаза в смущении.

– Ты слышал, что сказал доктор, Вескотт. Полагаю, тебе лучше сознаться.

С пылающим от стыда лицом парень смотрел то на одного, то на другою, и глаза его от жгучей обиды стали наполняться слезами.

– Вы не верите мне, – сказал он, его голос стал жестким. – Вы думаете, что я лгу. Но я не брал никаких денег, как я могу их отдать? У меня нет двух тысяч.

Доктор с неприязнью хлопнул ладонью по столу.

– О’кей, Вескотт. Возвращайся к своим обязанностям. Мы перетряхнем весь корабль. Деньги здесь, на корабле, и мы знаем, что взял их ты. Мы их найдем и тогда тебе не поздоровится.

– Но я…

– Это все. Возвращайся к своим обязанностям.

Едва он вышел, как Джефф набросился на доктора.

– Я не могу играть в такие игры, Док. Я… я не понимал ситуации, пока не увидел парня, но – это совершенно ужасно.

– Мы имеем дело с чем‑то ужасным. Неужели надо видеть что‑то, чтобы этого бояться? Разве радиация сжигает менее жестоко оттого, что ее нельзя увидеть глазами? Или чума, или полиомиелит? О, я думал об этом до тошноты, и я честно признаюсь, мне страшно, мне так страшно, что я не могу заснуть. Это создание здесь, на корабле, и мы не можем его обнаружить, или доказать, что оно здесь. Если бы оно было добрым, или дружелюбным, или миролюбивым, оно бы дало об этом знать с самого начала, но оно не сделало этого; разве не ясно, что отсюда следует? Оно убило, дважды убило, и там, на Венере, где‑то эти люди лежат мертвые на скале, разлагаясь. Двое из нашего экипажа, Боб. И это – имитация, с которой мы только что говорили.

– Но он выглядел абсолютно нормальным. Реагировал так естественно.

– Послушай, Боб. Подумай, что оно может сделать на корабле, если мы это не остановим. Мы не знаем его силы и возможности. А как насчет нашего возвращения, когда эта тварь получит свободу? Мы не можем этого допустить, Боб.

– Тогда скажи все экипажу, пусть все будут настороже.

– И потерять шанс? Глупо. Кажется, я знаю способ поймать ее в ловушку. Все, что я могу – это размышлять и выдвигать гипотезы, но я думаю, что есть один ход. Дай мне шанс испробовать его.

Джефф выругался и повернулся к столу.

– О’кей, – сказал он с неохотой. – Я с тобой. Надеюсь, ты прав, Док. Все‑таки, из всех возможных ты выбрал самое худшее клеймо – вор.

– Есть и похуже, – ответил доктор тихо.

– Ну, я не догадываюсь.

– Шпион, – сказал доктор.

* * *

В столовой шум голосов быстро стих, когда капитан Джефф поднялся на платформу вместе с доктором Кроуфордом. Его голос зазвучал резко и ясно, отражаясь от металлических стен.

– Я собрал вас здесь, чтобы сказать, что среди вас есть вор.

Раздались сердитые восклицания, и все глаза обратились к капитану.

– Деньги, собранные для вдовы вашего товарища, украдены, – продолжал Кэп. Восклицания стали громче и более негодующими. – Две тысячи. Кто‑то украл их. Если виновный возвратит их лично доктору Кроуфорду, у кого эти деньги были на хранении, ничего не будет предпринято против этого человека, и ему будет предоставлена возможность перейти на другой корабль по окончании экспедиции. До возврата денег отменяется демонстрация фильмов на корабле, библиотека и комнаты отдыха закрываются. Если деньги не будут возвращены к моменту приземления в Лос‑Аламосе, никто не покинет этого корабля. Это все. Вы свободны!

Члены экипажа разбились на группы, перешептываясь, жестикулируя и ругаясь. Обрывки разговоров долетали до ушей доктора, пока он шел по коридору. Голоса людей звучали негодующе.

– Изо всех подлостей – эта самая гнусная,

– Не думаю, чтобы тот, кто взял эти деньги, их вернул!

– Что скажет Скотти, как ты думаешь?

– Не знаю, но Дон был приятелем Скотти. И Скотти не понравится тот, кто взял деньги. А ты его знаешь.

Кроуфорд заметил Роджера Вескотта, пробирающегося сквозь толпу, с белым как полотно лицом. Это была единственная вещь, которую он мог сделать, повторил он себе в тысячный раз, он должен был это сделать, как врач, как человек. Но капитан, конечно, прав, это жестоко.

В его мозгу в беспорядке прокручивались отдельные картинки – словно побитое лицо Вескотта, разгоряченные лица членов экипажа, ярость Скотти, страх и сомнения капитана. Если бы только он мог сказать им, почему он это делает, с чем они столкнулись, если бы он мог разделить со всеми эту тяжесть каким‑то образом… но вся она легла целиком на его плечи. Он обдумал ситуацию еще раз. Это была единственная возможность, если он прав, если Вескотт – чужак, ненавистная имитация человека, лежащего мертвым в песках Венеры.

Но если он был неправ, то Роджеру Вескотту никогда не избавиться от этой отметины, он будет нести ее до конца своих дней.

Он не может ошибаться! Доктор посмотрел на настенный хронометр, просчитывая оставшиеся до приземления дни, – и принял решение.

Он пошел назад по направлению к лазарету со сжатыми до белизны кулаками, завернул в лабораторию, закрыл за собой люк и начал искать на полках с реагентами маленькую бутылочку с белым порошком. Наконец он нашел и положил ее в карман, тяжело дыша. «Господи, не дай мне ошибиться», – бормотал он «пожалуйста, ну, пожалуйста…»

* * *

Человек лежал на койке без движения, он заснул. В голове, за уснувшими глазами, шевелился разум, клубился, выбрасывая усики мыслей, – жестокий, злой разум. Чужеродный разум, он посылал пропитанные ненавистью мысли, что‑то прощупывая, пытаясь найти – и откуда‑то из глубин корабля ему ответил другой разум.

– Мы должны вернуться, вернуться, вернуться. Мы в ловушке, он напал на след!

– Никогда! – в ответ словно стегнул другой разум.

– Пока еще есть время! Еще немного и мы будем слишком далеко, мы никогда не сможем вернуться!

– Предатель! Трус! – взревел другой разум. – Тебя бы следовало убить за такие мысли!

– Но он у меня на хвосте, этот доктор. Я копировал так тщательно, он не должен был ничего заподозрить. Что он задумал?

Ответом была мысль, полная презрения.

– Он – болван, обычный олух. Он никогда не сумеет…

– Но он может – мы должны вернуться. – Страх становился явственнее. – Я не знаю, что он собирается сделать, я не уверен, все ли я сделал правильно.

Глумливый жестокий смех перебил его мысли.

– Он не подозревает меня – он доверяет мне. Не бойся. Он глуп. Совсем скоро они приземлятся. Подумай о всех этих теплых людях, в которых можно спрятаться и работать, подумай, какое наслаждение, – мысль забилась в грязном экстазе предвкушения, – и скоро они будут наши, убитые и связанные, и мы получим их корабли и привезем других.

– Но доктор, – нам следует убить его.

– Нет, нет – они никогда не посадят корабль. У них возникнут подозрения, и корабль будет сожжен перед приземлением. Доктор умен, пусть играет в свои игры. Не бойся.

– Но он загоняет меня в угол, не знаю как, но я чувствую это. Мы должны вернуться, вернуться, пока это возможно.

Полный ненависти разум сжался, источая яд из тысяч пор, и засмеялся.

– Не бойся. Помни, ведь он убьет только одного из нас.

Джефф кисло обратился к доктору:

– Надеюсь, ты удовлетворен, ты перевернул вверх дном весь корабль. Они затравили Вескотта, он уже не знает, где право, где лево, и все готовы кинуться друг на друга. Чего ты добиваешься, Док? Если бы я это знал, то, наверное, был бы на твоей стороне, но так дело заходит слишком далеко. Я не сплю с тех пор, как это началось, и всякий раз при встрече с Вескоттом он смотрит на меня так, что я чувствую себя Иудой.

Он потянулся за зажигалкой в руке доктора.

Кроуфорд отшатнулся, словно ужаленный.

– Не прикасайся ко мне!

Джефф моргнул и посмотрел на доктора.

– Я просто хотел взять зажигалку, Док.

Доктор выдохнул и пристыженно бросил зажигалку Джеффу. – Извини, я тоже как на иголках. Мне снятся кошмары, я боюсь каждого на корабле, и в том числе самого себя.

– Просто у тебя расшалились нервы, – сказал Джефф. – Я все еще не вижу ключа к происходящему.

– Слушай, Боб, у тебя короткая память. Роберт Вескотт мертв. Он мертв уже давно, под палящим солнцем Венеры. Никогда не забывай этого, ни на минуту. Я не мог тут ошибиться, – и это не продлится долго. Все, что мне нужно, это несколько часов, немного радиоактивного висмута и я получу ответ.

Он встал и направился к двери.

– По крайней мере мне‑то скажи, что ты ищешь?

– Извини, – ухмыльнулся доктор. – Кроме того, откуда я знаю, что ты не монстр?

Идиот! Разум его кричал на обратном пути в лазарет. Идиот, идиот, идиот допустить такой промах! Доктор вытер вспотевший лоб, жестко обвиняя себя в случившемся. Допустить такое, намекнуть на идею, все более овладевавшую им, медленно раскрывающуюся в своей полной и ужасающей реальности – что Роджер Вескотт вовсе не обязательно единственный чужак на борту! Джефф, вероятно, не придаст сказанному значения, но все равно, он не должен допускать таких ошибок. Никто не должен знать о его подозрениях.

Он услышал шаги в коридоре над лазаретом. На верху лестницы‑шахты он увидел, как Роджер Вескотт готовит свой антигравитационный реостат для замедленного падения и медленно скользит вниз.

Парень был бледен, глаза пустые, как будто его преследовали ночные кошмары. Доктор почувствовал к нему жалость, но тут же без колебаний отбросил ее.

Вескотт смотрел на него долго, затем сказал:

– Доктор, я больше не выдержу. Я не брал денег со стола, и вы это знаете. Я хочу, чтобы вы прекратили это.

Доктор откинул голову назад, подняв брови.

– Прекратил что?

– Дело о воровстве. Вы знаете, что это неправда. Вы начали дело, и вы единственный, кто может его прекратить. Я не слышал ни одного нормального слова за всю последнюю неделю. Я больше не вынесу.

– Ты обратился не по адресу за нормальным словом, Вескотт. Испробуй в другом месте.

Вескотт кусал губы, его лицо было белым.

– Я не могу больше терпеть, Док. Если вы не остановите эту кампанию, я сойду с ума.

Доктор пожал плечами и усмехнулся.

– Отлично, Вескотт, – сказал он грубо. – Давай, сходи с ума. Я не буду тебе мешать.

Слезы показались у парня на глазах. Он повернулся и вышел из комнаты.

Доктор вздохнул, затем вынул маленькую бутылочку из ящика стола. Она была почти пустой, только немного белой пыли оставалось на дне.

– Не подведи меня, бэби, – прошептал он, качая головой.

– Всем внимание. Приготовиться к торможению через три часа, – по системе оповещения трижды прозвучала команда капитана.

Кроуфорд шагнул в каюту Джеффа. Плечи его поникли, глаза ввалились. Он уронил большой черный конверт на стол Джеффа и упал в релаксатор.

– Полагаю, до приземления осталось всего несколько часов, – сказал он. – Похоже, я все‑таки успел, – он указал на конверт. – Здесь товар, Боб. Я его расколол.

– Вескотт?

– Вескотт. Никаких сомнений. Я только что приказал ему спуститься вниз для уборки шлюза по правому борту. Тебе лучше пойти со мной – я хочу, чтобы ты увидел все собственными глазами.

Джефф осторожно открыл конверт и вынул его содержимое.

– Это указывает на Вескотта?

– Да. Я объясню все позже.

Они наткнулись на дежурного офицера рядом со шлюзом и отослали его. Вместе они посмотрели через тяжелую стеклянную панель в камеру. Роджер Вескотт был там, драил пол щеткой с мыльной водой.

Доктор закрыл замок на задвижку и нажал кнопку в стене. Красный свет залил камеру и ровно загудел насос, откачивающий воздух. Вескотт взглянул вверх широко раскрытыми в тревоге глазами и вскочил на ноги.

– Док! закричал он, его голос слабо, но ясно доходил до них сквозь панель. – Док! Нажмите на переключатель! На мне нет костюма!

Джефф дышал со свистом, и с ужасом смотрел на доктора.

– Что ты делаешь? Ты же убьешь его.

– Просто наблюдай, – прорычал доктор. Человек в камере стоял, напрягшись, ужас был написан у него на лице.

– Док! – кричал он в отчаянии. – Док! – Отключи насос. Останови его, Док, останови его!

Его глаза были полны страха, лицо исказила гримаса бессильной ярости. Прекрати, Док, я задыхаюсь.

Он лупил кулаками по дверце люка, пока кровь не брызнула и не залила дверцу – став при этом чем‑то отличным от крови.

Его руки поднялись к горлу, и он опустился на колени, и по мере падения давления тело его с жутким кашлем скрючивалось на полу. Вдруг кровь полилась из ноздрей, он дернулся в последний раз и затих.

И его тело начало изменяться, таять, терять определенность розовых щек и белых волос, трансформируясь в глобулу липкого красного желе. Растаяли руки, ноги и, наконец, масса приобрела форму гигантской красноватой амебы. Внезапно она сформировалась в шар, задрожала и успокоилась. Доктор оторвал глаза от панели, потряс головой и бессильно опустился на пол.

– Ты видишь, произнес он устало, – я не ошибся.

– Я никогда не видел имитации, – сказал Кроуфорд, – которую нельзя было бы обнаружить, если идти правильным путем. Обычно есть ошибка в самом проекте: либо копия несовершенна, либо материал выбран неподходящий. Но здесь мы имеем совсем другой случай. Мы столкнулись с имитацией человека. Здравый смысл и интуиция медика подсказывали мне, что в конечном счете дело мы будем иметь с имитацией человека, хотя и со столь совершенной, что даже при исследованиях ткачей на микроскопическом уровне не обнаруживаются изъяны. Все говорило о том, что этот орешек будет трудно расколоть!

Доктор налил себе чашку кофе и предложил также Джеффу.

– Но некоторые предположения можно было сделать. Мы могли предположить, что тварь‑венерянин скопировал Вескотта, а затем частью своей вселился в тело Шейвера для того, чтобы заманить нас в ловушку, если мы заподозрим обман с копированием. Мы убедились в совершенстве морфологической копии. Вероятно, он построил копии нервных клеток Вескотта и адекватно реагировал в любых ситуациях.

Сделано все было чисто. Когда ситуация требовала от него испуга – он был напуган. Когда ему следовало сердиться, он сердился. Ситуация требовала негодования и он негодовал. Все это было получено из мозга Вескотта при копировании. Но некоторые вещи нельзя было получить из этого источника. Те вещи, которые сам Вескотт не мог сознавать, а его мозг – контролировать.

Тварь думала мозгами Вескотта и видела мир глазами Вескотта. Но его собственные защитные механизмы подчинялись его собственным подсознательным реакциям. Одну вещь он никак не мог скопировать.

Перед монстром встала серьезная проблема, когда «Вескотт» был обвинен в воровстве. Он реагировал четко, в строгом соответствии с той линией поведения, которую определил бы и мозг Вескотта. Он был обеспокоен, возмущен, вызывал жалость, сердился – все в меру. Он ел без аппетита, точно так же, как ел бы Вескотт. Он должен был выполнять обязанности Вескотта, обвиненного в воровстве, предельно педантично.

Доктор улыбнулся и показал на негативы, лежащие на столе поверх большого черного конверта.

– Но эти, подсунутые под матрас на ночь, вывели его на чистую воду. У него отсутствовало то, что не могло отсутствовать ни у одной человеческой нервной системы. Монстр попался, поскольку не знал всего о функциях копируемой системы. Он не испытывал того, что испытывал каждый на этом корабле.

Джефф указал на негативы и понимание появилось в его глазах.

– Ты имеешь в виду…

– Точно, – улыбнулся доктор, – у него не было несварения желудка.

Громада Земли доминировала на экране, зеленее и ярче, чем когда‑либо со времени отбытия с Венеры. Корабль полностью перешел в режим торможения, экипаж рассредоточился по своим рабочим местам и находился в ожидании.

Кроуфорд пробежал вниз по коридору в направлении кормы с черным конвертом под мышкой. Он постарался придать разговору с Бобом Джеффом завершенный вид, давая понять, что проблема исчерпана. Он не мог допустить распространения слухов. Конечно, нехорошо оставлять Боба Джеффа в неведении, но он был уверен, что не имел права выделять капитана из остальных членов экипажа.

Кроуфорд достиг шлюзов, где находились спасательные боты, открыл замок и проник в небольшую, со спертым воздухом, стартовую зону. С помощью карманного фонарика осмотрелся, нашел стартовые рубильники и методически отверткой все их закоротил. Все, кроме одного. Торопливо посмотрел через плечо, в страхе, что кто‑нибудь или что‑нибудь вдруг войдет вслед за ним в шлюз. В конце концов целый флот из 8 спасательных ботов был выведен из строя, требуя, по крайней мере, нескольких часов ремонта. С мыслью о том, все ли предусмотрено, доктор рывком вверх и внутрь бросил свое тело в девятый бот. Добравшись до кокпита, он осторожно направил бот по направлению к открытому порту. Почти бесшумно, под вкрадчивый гул небольшого двигателя, капсула нащупала выход в пространство, а затем, издав звук, похожий на вздох облегчения, отделилась от корабля, и плавно пошла на спуск к Земле теплого зеленого цвета.

Они уязвимы, твердил он себе. Он обнаружил на борту чужака, перехитрил его и поймал в ловушку. Это означало, что они в неуверенности, что их можно переловить по одиночке – первого, второго и, может быть, третьего – его передернуло при воспоминании о яростной ненависти в глазах Вескотта‑монстра, когда он умирал. Залитые ненавистью глаза, смертельной ненавистью. И это была маловероятная удача, что он вообще их обнаружил. И было бы глупостью предположить, что только один проник на корабль.

Часом позже спасательный бот приземлился в приемном шлюзе космодрома Лос‑Аламоса. Возбуждение, поднятые брови, несколько торопливых слов, и вскоре с эскортом на подземном шаттле доктор стремительно помчался в офис командования космодромом.

Огромный корабль покоился на хвостовых плавниках на космодроме, устремляясь серебряным носом в небо, подобно сказочной птице, готовой взлететь. Спускаясь по винтовой лестнице вниз на стартовую площадку, Кроуфорд поглядывал на продолговатый изящный корпус космического корабля, в тысячный раз поражаясь его красоте.

Кран скрипел, поднимая платформу выше и выше в направлении главных шлюзов. На платформе стояли двое полицейских, одетых в зеленую униформу. Они смотрели вверх с угрюмыми лицами, прижимая демонстративно акустические пистолеты к бедрам.

Кроуфорд подошел к столу командира полиции.

– Они получили сообщение Коменданта?

Полицейский кивнул.

– Вы доктор Кроуфорд? Да, сэр, они получили его. Мы оставили копию и для вас. Он вынул лист голубой бумаги. Доктор прочитал написанное, и улыбка тронула его губы:

Все офицеры и члены экипажа корабля, вернувшегося с Венеры, отправляются под охраной в госпиталь для прохождения карантина и обследования по рекомендации и под непосредственным наблюдением корабельного врача точка

Абель Френсис, Комендант космодрома.

Это была трудная работа, подумал он. Они были хитрыми и коварными, но их оказалось возможным поймать. Каждый на корабле будет проверен максимально жестко по всем возможным параметрам, с тем, чтобы обнаружить всех вероятных чужаков. Он знал свое преимущество. Были вещи, которые они не могли знать, тропинки, по которым им не пройти. Это потребует времени и упорства, но это должно быть сделано. Каждый сойдет с корабля под конвоем и здесь не должно быть промашки.

Полицейский командир взял его за руку.

– Кончено, Доктор. Все сошли с корабля.

Доктор резко посмотрел на него:

– Вы уверены? Все?

– Все. Я проверил список по фото и отпечаткам пальцев. Что нам теперь делать?

– Я должен войти внутрь, чтобы взять свои бумаги и прочее. – Он не упомянул глобулу красноватого желе, высыхающую в шлюзе по правому борту. Ему не терпелось узнать, что даст лабораторный анализ. – Оставайтесь здесь и никого не пропускайте.

Он взошел на платформу, услышал, как заработал мотор, и почувствовал начавшийся подъем. Со вздохом он посмотрел вниз на занятый своей жизнью метрополис Лос‑Аламоса, выделяя глазами ленту Коралловой улицы, стремящуюся в сторону пригорода, к его дому, жене. Осталось недолго – просто он отдаст записи на хранение Коменданту, пойдет домой, и будет спать и спать.

Шлюз был открыт, и он вошел в полумрак корабля. Утихла привычная пульсация двигателей, создавая ощущение ностальгической пустоты. Он повернул за угол и пошел гулкими шагами по коридору в свою каюту.

Он остановился. Эхо его последнего шага прозвучало и утихло, а он застыл на месте. Что‑то, подумал он, какой‑то звук, какое‑то смутное чувство.

Он до рези в глазах всматривался в темноту похожего на склеп коридора, пытаясь прощупать, прослушать, и пот выступил у него на лбу и на ладонях. И затем он услышал это снова, слабый намек на звук, как будто приглушенное шарканье ног.

Кто‑то еще был на корабле…

– Идиот! – кричал его разум. – Тебе нельзя было сюда приходить! – и он нервно вдохнул в себя воздух. Кто? Никто не мог здесь остаться, но кто‑то все же остался – кто?

Тот, кто знал всю историю с Вескоттом. Тот, кто знал о чужаках на корабле, кто знал, почему экипаж конвоировался, кто боялся сойти на землю, потому что понимал, что рано или поздно будет обнаружен. Тот, кто знал о твоих подозрениях.

Он закричал:

– Джефф! – и слово эхом пробежало по коридору, рассыпавшись идиотским смехом, прежде чем умереть. Доктор повернулся и бросился назад тем путем, которым пришел, назад к шлюзу, к безопасности и увидел падение тяжелой задвижки.

– Джефф! – закричал он. – У тебя ничего не выйдет. Ты не сможешь отсюда выйти, слышишь? Я рассказал им все, они знают, что есть и другие в экипаже, корабль охраняется, муха не пролетит, ты в ловушке!

Он стоял, дрожа, с бешено колотящимся сердцем, пока опять не стало тихо. Он подавил всхлип и вытер пот со лба. Он забыл про их возможности, забыл, что каждый из них может скопировать двух людей. Он забыл Дональда Шейвера, то, что он умер, так же, как и Вескотт. Капитан покинул корабль вместе с остальными, но часть его затаилась в ожидании здесь, в облике Джеффа.

В ожидании чего?

Осторожно, с холодной решимостью, доктор нащупал в кармане акустический пистолет и двинулся по коридору, внимательно вглядываясь во мрак перед собой, высматривая признаки движения. Смутно он понимал, что чужак беспомощен; пока он на корабле, он будет ломать себе голову, пытаясь найти способ выйти отсюда, а иначе он бесполезен. Чужаку не будет пощады. Но сначала надо его найти.

Он снова услышал звук, стремительное движение на верхней палубе. Он быстро побежал вниз по коридору, следуя по направлению звука, достиг лестницы, пытаясь контролировать дыхание. Выше над собой он услышал клацанье открываемого люка, люка в каюту капитана, затем люк закрылся.

Из каюты капитана был только один выход – в коридор над ним. Медленно, стараясь не произвести ни единого звука, он приставил лестницу, посмотрел вверх, но не увидел ничего во мраке прохода. Яркий луч света ударил из‑за двери.

Он прижался к стене, с пистолетом в руке.

– Выходи, Джефф, – взревел он. – Ты никогда не сможешь покинуть этот корабль. Они выведут его на орбиту и сожгут – вместе с тобой.

Он ничего не услышал. Ногой он пнул люк, который развернулся внутрь, и завел руку в каюту, посылая из пистолета разящие молнии энергии во все стороны. Затем заглянул в каюту сам, и увидел, что она пуста.

Крик сорвался с его губ, он успел сделать полоборота, прежде чем молния ударила его в руку, отдавшись толчком страшной боли в локте. Его пистолет упал на пол, когда он схватил себя за поврежденную руку. С воплем он наткнулся на огромную сухопарую фигуру, стоящую в дверях, увидел его черные волосы и впалые глаза, челюсть, поросшую черной щетиной, медленную, спокойную улыбку на губах.

Он кричал снова и снова, отступая назад, с дикими от страха глазами. Он смотрел… он смотрел на себя самого…

Доктор Кроуфорд ступил на землю. Он улыбнулся командиру полиции и потер щетинистый подбородок.

– Я домой, мне нужна бритва, – сказал он. – Вернусь завтра, чтобы взять остальное. Никого не пускайте до моего возвращения. Командир кивнул и занялся своими делами.

Доктор медленно пошел в направлении здания космодрома, прошел через холл и вышел на улицу. Здесь он задержался, чувствуя, как ноги почти инстинктивно поворачивают его к Коралловой улице.

Но он не отправился в ту сторону, в пригород, домой, к жене. Вместо этого с непонятным блеском в глазах он повернул в сторону города и исчез в людских толпах, спешащих в центр города.

Сидней Дж. Баундс
КУКЛОВОДЫ

Харрингтон протиснулся в кабину. Темные волосы на его голове немилосердно спутались, а беспрестанный зуд там, куда дотянуться не было никакой возможности, доводил до бешенства. Отсюда, из кабины марсианского вездехода, высоко поднятой над огромными шарообразными колесами, хорошо видны были окрестности – сплошное скалистое плоскогорье, окрашенное в тусклый ржаво‑коричневый цвет – такой оттенок придавала ему пыль, густым слоем лежавшая на поверхности. В кабинете было нормальное земное давление, поэтому Харрингтон удобства ради снял шлем. Он устал и проголодался, пора было возвращаться на Базу – приближалось время очередного сеанса с Землей, но если начистоту, все его желания в эту минуту сводились к одному почесаться. Его товарищ – геолог экспедиции Пагг – не спешил занять свое место в вездеходе, и Харрингтон раздраженно поискал его взглядом. Пагг сосредоточенно занимался делом, непосредственно связанным с его прямыми обязанностями: он отбивал геологическим молотком образцы породы и складывал их в сумку, висевшую на боку. Харрингтон наклонился вперед, нажал кнопку на пульте и сказал в микрофон:

– Поторопись, Шорти. Мне надо успеть к сеансу связи.

Ответ Пагга последовал через несколько секунд. Геолог говорил резким и громким голосом, казалось, он был чем‑то очень взволнован. – Еще пару минут. Похоже, я что‑то нашел.

Харрингтон, недовольный задержкой, исподлобья наблюдал за тем, как фигурка в скафандре быстро удалялась от вездехода. И вдруг Пагг исчез, словно грунт под его ногами расступился и поглотил его с головой. Только небольшое облачко пыли, поднявшееся над тем местом, где пропал геолог, свидетельствовало о том, что что‑то там произошло.

– Пагг?

В ответ из динамика послышалось свистящее дыхание, затем сдавленный голос:

– Шлем… нечем дышать… иллюминатор… помоги… спаси!

Харрингтон молниеносно натянул на голову шлем, подхватил с пола моток веревки, запасной иллюминатор шлема, баллон с кислородом и выскочил из кабины. Привязав конец веревки к вездеходу, он быстрым шагом направился к тому месту, где исчез Пагг. Поскольку гравитация на Марсе составляла всего треть земной, двигаться было легко.

– Пагг? – крикнул он снова.

На этот раз в ответ раздался скрежет, заставивший его вздрогнуть и ускорить шаг.

Пагг лежал на дне расщелины, судорожно сжимая обеими руками треснувший во многих местах иллюминатор шлема. Харрингтон сбросил вниз баллон и запасной иллюминатор и, держась за веревку, спустился к геологу. Паггу уже ничто не могло помочь.

Как это могло случиться? Стоило человеку споткнуться на ровном месте и сразу такая трагедия. Что скажет Брунель, когда узнает о смерти геолога? Харрингтон поежился – он хорошо знал вспыльчивый характер командора. Но разве он, Харрингтон, виноват в том, что случилось? Марсианская атмосфера, лишенная кислорода, убийственна для человека. Харрингтон поднялся наверх и потащился назад, чувствуя смертельную усталость. Добравшись до вездехода, он сообщил на Базу о несчастном случае с геологом. Спустя несколько секунд ему ответил сердитый голос Брунеля:

– Оставайся на месте, мы выезжаем.

Харрингтон с беспокойством ждал появления командора. Он не любил Брунеля. Впрочем, командора не жаловали нежными чувствами и остальные члены команды – руководитель Первой Марсианской Экспедиции был кадровым военным, а военные никогда не пользовались особой популярностью у ученых.

Писк радиосигнала прервал его размышления. Близилось время сеанса связи, Харрингтон уже никак не успевал вернуться на Базу к сроку, и Лейн просил инструкции. Харрингтон подробно описал ему то, что следовало сделать, чтобы сеанс связи прошел нормально.

Вдали показался вездеход, он на полной скорости подкатил к машине Харрингтона и развернулся. Из кабины выскочили Брунель и Дэйлби.

– Где ты был, когда это случилось? – Брунель настаивал на объяснениях.

– В машине.

– Значит, Пагг остался один снаружи? А ведь я специально отдал приказ, запрещающий кому бы то ни было работать снаружи в одиночку! Что ему там, к чертям собачьим, надо было?

– Мы все время были вместе, но я спешил – пора было выходить на связь с Землей, поэтому я вернулся в вездеход, а Пагг почему‑то замешкался.

Лицо Брунеля за панорамным стеклом шлема побелело от гнева. Даже в скафандре, скрадывавшем индивидуальные черты владельца, его фигура казалась воплощением суровой ярости, слова стегали, словно бич.

– Погиб, потому что ослушался приказа. С сегодняшнего дня будем работать снаружи не только попарно, но и обязательно связываясь веревкой. Что ты можешь добавить к тому, что уже сказал?

– Пагг сообщил, что нашел что‑то, но что именно – сказать не успел, как раз в этот момент провалился.

Брунель ничего не ответил и направился к расщелине, за ним следовали Харрингтон и Дэйлби.

– Интересно, что это такое Пагг сумел там найти? – сказал Дэйлби.

Брунель осторожно подошел к расщелине. Это место непонятно почему ассоциировалось у него с чем‑то вроде ловушки. В глубине души в нем росла уверенность в том, что Пагга сюда заманили. Он тщательно обвязался веревкой и спустился на дно расщелины. По всей видимости Пагг летел вниз головой, ударился шлемом об острый скальный выступ и расколотил вдребезги его иллюминатор. Брунель интуитивно чувствовал, что за этим что‑то кроется. Он лихорадочно искал следы чего‑либо необычного, но натыкался лишь на скальные обломки, да сквозь пальцы сыпалась все та же вездесущая пыль.

Брунель обвязал веревкой мертвое тело Пагга, подхватил сумку с пробами грунта и вскарабкался наверх. Харрингтон и Дэйлби совместными усилиями вытащили туда же останки геолога.

– Снимите с него скафандр, – приказал Брунель. – Может, пригодится еще для чего‑либо.

Командор направился к вездеходу и вскоре вернулся, неся в руках лопату. Копая по очереди, они вырыли в марсианском грунте неглубокую могилу и положили в нее окоченевший уже труп геолога. Харрингтон и Дэйлби склонили головы, когда Брунель произнес слова соответствующей молитвы:

– Из праха ты вышел и в прах…

Засыпав песком нагой труп, они вернулись в свои вездеходы и двинулись в сторону Базы.

Бледное солнце скрылось за горизонтом и вскоре после этого стемнело. Через разреженную атмосферу планеты ярко светили звезды. Какой‑то заблудившийся метеор врезался в поверхность грунта, оставив в нем небольшой кратер. И вдруг, хотя царил абсолютный покой, который не нарушало ни малейшее дуновение ветра, над грунтом взвилось маленькое облачко пыли. Взвилось и тут же опало, рассыпавшись мелким дождем.

Белая ладонь отгребла песок, до тех пор ее скрывавший, потянулась к небу. Спустя мгновение к ней присоединилась вторая… Появились плечи и голова – голова с лицом Пагга. Из полураскрытого рта сыпался песок.

Нагое тело поднялось и выпрямилось. Оно качалось из стороны в сторону, руки тряслись и беспорядочно дергались. Труп геолога на секунду застыл, словно пытаясь сориентироваться в своем местоположении, затем, тяжело ступая, направился вперед. Нагое мертвое тело шло сквозь кромешную ночную тьму по направлению к Базе.

Харрингтон сидел у передатчика под заполненным воздухом куполом Базы. На нем уже не было скафандра, только рубашка и брюки, и он чувствовал себя легко и свободно. Харрингтон снова был один – после короткого ночного отдыха остальные члены экспедиции отправились продолжать исследования. Один из них – Лейн, металлург, – практически не выпускал из рук бур, систематически, через каждый метр отбирая пробы грунта. Только что из динамика донесся его голос:

– Похоже я наткнулся на месторождение необыкновенно чистой железной руды.

Харрингтон выслушал это сообщение без особого интереса, все сказанное по радио автоматически записывалось и его обязанности сводились лишь к обеспечению четкой работы записывающих механизмов. Оставшись на Базе в одиночестве, он имел теперь достаточно времени, чтобы обдумать то, что произошло. Мог ли он спасти Пагга? Какое‑то странное, полуосознанное чувство вины будоражило его совесть и не позволяло успокоиться.

Пытаясь немного размяться, Харрингтон вытянул руки вперед, задев одну из лежавших на столе проб грунта, извлеченных из сумки Пагга. Брунель проанализировал каждую из них, но не нашел ничего необычного. Со скуки Харрингтон начал расчесывать пальцами свои вьющиеся волосы. В этот самый момент над входной дверью загорелся зеленый огонек: кто‑то пытался проникнуть на Базу. Удивленный Харрингтон передвинул рычаг, включающий механизм шлюза, и спросил:

– Кто там? Кто из вас вернулся?

Поскольку радиоконтакт с обоими вездеходами был постоянным, его слова услышали там, и спустя секунду из динамика послышался голос Брунеля:

– О чем ты, Харрингтон? Ведь никто еще не вернулся. Мы все здесь, в каких‑нибудь десяти километрах от Базы. Насколько я знаю, Лейн со своим буром тоже где‑то рядом?

Винцент, врач экспедиции, спокойным голосом подтвердил слова командора.

– Да, я вижу Лейна. Он справа от вездехода. Эй, дружище, что там у тебя случилось?

В этот момент Харрингтону показалось, что на него вылили ведро ледяной родниковой воды. Он содрогнулся. Что происходит, черт возьми? Он, словно загипнотизированный, вглядывался в манометр, показывавший давление под куполом Базы. Открылся люк. Харрингтон сорвался с места, машинально оттолкнул кресло в сторону. Из динамика донесся охрипший голос Брунеля:

– Харрингтон! Что случилось? Отвечай!

А Пагг ждал. Он, не двигаясь с места, молча стоял у распростертого на полу тела Харрингтона до тех пор, пока голос в динамике не умолк окончательно.

Лейн, не задумываясь, отшвырнул бур и стрелой помчался к вездеходу. Харрингтон молчал, и в мозгу Лейна зародилось зловещее предчувствие, что больше он никогда его не услышит.

Брунель отдал по радио приказ:

– Винцент и Лейн, возвращайтесь немедленно на Базу. Я присоединюсь к вам немного позднее.

Винцент вел вездеход на максимальной скорости. Он на полном ходу перескакивал через вырытые метеоритами рвы, вздымая вверх клубы коричневой пыли.

– А не разлетится от такой езды наш бедный вездеход на мелкие части?

– Надеюсь, что нет, хотя и таких условиях ни за что ручаться нельзя, проворчал Лейн и потянулся за биноклем. Он подождал, пока База появилась в поле зрения и поднес бинокль к глазам.

– Вроде все нормально, – бросил он в микрофон через несколько минут.

Спустя секунду пришел ответ Брунеля:

– Меня беспокоит то, что происходит внутри. Остановите вездеход, и ты, Лейн, пойди и посмотри, что там случилось. Винцент пусть останется в машине. Все время держите со мной связь.

Винцент остановил вездеход у входного отверстия шлюза. Непрозрачный купол Базы в нескольких местах был поврежден ударами метеоритов, а затем восстановлен. Из‑под него не слышалось ни, единого звука. Никаких признаков жизни. Инженер энергично натянул шлем на свою рыжеватую шевелюру.

– Пойду проверю, – сказал он партнеру.

– Ладно, – ответил тот.

– Пока.

– Все время будь на связи.

Лейн выскочил из вездехода и подбежал к шлюзу. Откручивая барашек запорного вентиля, он вспоминал последние слова Харрингтона, услышанные по радио. Нет, это не авария. Оставалось сделать последний оборот барашком, и люк открылся бы, но Лейн медлил, его буквально парализовал страх. Наконец, разозлившись на себя за малодушие, он крикнул в микрофон:

– Я открываю шлюз, – и шагнул вперед.

Харрингтон сидел у передатчика и смотрел на Лейна пустыми, мертвыми глазами. Вся его рубашка была залита кровью. Он не дышал.

– Харрингтон мертв, – информировал Лейн Винцента. – Судя по всему, его ударили ножом. Но это ведь нонсенс…

Вдруг Лейн вскрикнул в ужасе. Харрингтон медленно поднимался с кресла, его взгляд насквозь пронизывал инженера. В эту же секунду Лейн увидел мертвое тело Пагга, появившееся сбоку от него и закричал:

– Пагг здесь! Он воскрес!

Лезвие скальпеля разрезало скафандр и углубилось в грудь Лейна. Он почувствовал ужасную боль, в глазах потемнело, все вокруг завертелось в бешеном танце и исчезло.

Винцент с несказанным облегчением встретил второй вездеход, в котором приехали Брунель и Дэйлби.

– Что нового? – спросил командор.

– Ничего, – покачал головой Винцент. Он уже рассказал по радио обо всем, что видел и слышал после того, как Лейн вошел в шлюз Базы, поэтому долгих объяснений не требовалось.

– Там внутри только Харрингтон и Лейн! – сказал Брунель. – И никого больше! Запомните это, никого больше!

– Пагг…

– Забудь о Пагге! – резко оборвал Винцента Брунель.

Командор и Дэйлби объехали в своем вездеходе Базу по периметру.

– Ты что‑нибудь заметил? – спросил Брунель товарища.

Бородатый физик покачал головой.

И вдруг Брунель закричал:

– Следы! Вижу следы человеческих ног!

Теперь и Дэйлби их увидел: в сыпучей марсианской пыли уходила к горизонту ровная линия отпечатков босых человеческих ног.

– Это Пагг! – воскликнул потрясенный увиденным Дэйлби.

Брунель ничего не ответил и направил вездеход к шлюзу, где их нетерпеливо ожидал Винцент.

– Исключая небольшой аварийный запас, все, что мы имеем, лежит под куполом. Кислород, вода, батареи…

Брунель помолчал, желая подчеркнуть серьезность ситуации, затем продолжил:

– Чтобы продержаться до прибытия корабля, нам потребуется все это. Надо идти!

Никто не стал возражать.

Брунель одел шлем и вышел из вездехода. Он подошел к вентилю, врезанному в подножие купола, и повернул его в положение: «Открыто». Из‑под купола почти мгновенно улетучился воздух, а его оболочка сморщилась, подобно мехам гармони, и опала. Под серыми складками не замечалось ни малейшего движения.

– Дело сделано, – сказал Брунель. – Там не может быть никого живого. Помогите мне стащить оболочку.

Дэйлби и Винцент нехотя покинули кабины вездехода и присоединились к Брунелю. Совместными усилиями они стащили мягкую пластиковую оболочку с оборудования. Это была нелегкая работа: пластик цеплялся за острые края контейнеров и приборов. Они не успели еще снять его полностью, когда под ним что‑то зашевелилось. Трое астронавтов застыли в ужасе. К ним шел Харрингтон в окровавленной рубашке, за ним нагой Пагг, последним шагал Лейн. Из скафандра инженера улетел воздух, это сковывало его движения. Мертвецы молча приближались к пока живым еще астронавтам. Брунель глубоко вздохнул и крикнул:

– Бежим!

Командор повернулся и что было сил помчался к своему вездеходу. В его кабине он на всякий случай приготовил автоматический пистолет единственное оружие, которое они прихватили с собой в экспедицию. Винцент и Дэйлби, словно прикованные, стояли на месте. Они не отводили глаз от приближавшихся к ним фигур, а когда очнулись, было уже поздно. Пагг настиг Дэйлби и вонзил скальпель в его трепещущую под скафандром грудь. Харрингтон и Лейн схватили Винцента, вырвали из его кислородного баллона гофрированный шланг и вдавили обмякшее тело врача в песок.

Брунель выскочил из вездехода с пистолетом в руке. Когда Пагг повернулся к нему, он послал в его белое тело целую очередь. Тело разорвалось во многих местах, брызнула кровь, но Пагга это не остановило. Обойма кончилась. Брунель швырнул ставшее бесполезным теперь оружие в лицо страшному противнику, вскочил в вездеход и помчался по пустынному зловещему плоскогорью. Его холодный аналитический ум не в силах был справиться с фактом воскрешения мертвых. Мысли путались. Он не осознавал того, что делает, куда едет, машиной автоматически управляли его руки, ведомые странным иррациональным инстинктом. Только через некоторое время Брунель дал себе отчет в том, что за ним никто не гонится.

Овладев, наконец; своими чувствами, Брунель несколько снизил убийственную скорость вездехода. Постепенно до него начала доходить вся сложность положения, в котором он очутился. Итак, ему нужен кислород и нужна вода. Чтобы их добыть, придется воспользоваться аварийным запасом. И при этом нужно все время держаться настороже. Он теперь единственный живой человек на‑Марсе. Аварийный запас даст ему шанс продержаться до прибытия корабля с Земли. Корабль! Удастся ли ему предупредить об опасности его команду? Прежде всего, однако, ему надо позаботиться о самом себе. Если он погибнет, корабль не спасет ухе ничто.

Он повернул вездеход и направил его к складу с аварийным запасом. «Если корабль уже вылетел с Земли, он находится где‑то на половине пути. Все придется экономить», – думал Брунель.

Радиолокатор привел его на нужное место. Командор внимательно осмотрел все вокруг. Ни малейших признаков чьего‑либо присутствия. Обрадованный этим, Брунель начал переносить припасы в вездеход. Он набил его до отказа, не оставив ни кусочка свободного пространства, продовольствием, батареями, баллонами с кислородом и контейнерами с водой.

Едва командор закончил переноску грузов, на горизонте что‑то едва заметно дрогнуло. Он решил присмотреться внимательнее, напряг зрение и увидел пять человеческих фигур. Три из них были в скафандрах. «Значит, Дэйлби и Винцент присоединились к ним», – подумал Брунель. Зловещие силуэты брели по ржаво‑красному песку, приближаясь к нему.

Брунель вскочил в вездеход и на огромной скорости помчался навстречу в голове билась единственная мысль: сбить, раздавить, уничтожить эти проклятые привидения. Поверхность грунта в этом месте была неровной и изрытой метеоритами, поэтому вездеход прыгал, словно мячик. Брунель ринулся в атаку, но призраки мгновенно расступились, и он промчался мимо. В тот же миг он увидел перед собой широкую расщелину и резко затормозил, обливаясь холодным потом. После секундного колебания Брунель повернул назад. Если бы вездеход перевернулся, с ним было бы покончено. Теперь он вел машину с удвоенным вниманием. Обернувшись назад, он увидел, что те преследуют его. Но у него было преимущество – скорость. Хотя что из того, если вездеход оставляет за собой след: Рано или поздно они придут за ним по следу. А ведь он нуждается во сне. И тут командор снова вспомнил о корабле. Его команду можно предупредить только через передатчик Базы. Эта мысль подхлестнула его. Вездеход описал плавную дугу и направился к Базе. Остановив машину у шлюза, Брунель схватил батареи и выскочил из кабины. Но передатчика на месте не оказалось. Вероятно, те забрали его с собой или где‑нибудь спрятали. Скорее всего, зарыли в песок. Эта предусмотрительность противника поразила его, широта его возможностей казалась неограниченной. Живая смерть, обладающая разумом! И тут он увидел их снова. Точки, появившиеся на горизонте, быстро увеличивались в размерах. Брунель забрался в вездеход и включил мотор. В отличие от тех, кому это чувство стало совершенно чуждым, он очень устал и нуждался в отдыхе. Тем же, скорее всего, сон вообще не требовался. И, похоже, они догонят его рано или поздно.

Вездеход ехал по пустынной равнине, притормаживая перед кусками застывшей лавы и небольшими камнями. Брунель был настолько измучен, что почти ничего не соображал. В довершение ко всему подул сильный ветер. Его порывы постепенно нарастали, вздымая вверх густую стену пыли. Небо затянули тучи. И все же, несмотря на столь сильную поземку, на поверхности грунта все еще отчетливо выделялись следы шин вездехода. Брунель снова повернул, а затем сбросил скорость, желая избежать ненужного риска. Ветер превратился в ураган, взметнувший вверх тонны песка и пыли. Брунель выключил мотор и тут же уснул.

Когда он проснулся, ураган уже успокоился. Из‑за туч проглядывало бледное солнце. Вездеход стоял в небольшой котловине, окруженной нагими холодными скалами. Место это показалось командору совершенно незнакомым. Подумав, Брунель пришел к выводу, что лучшее, что можно сделать в такой ситуации, это остаться на месте. Когда корабль прилетит, он попытается связаться с ним из машины, быть может, ему хоть в последние минуты удастся предостеречь об опасности команду.

Теперь его занимала иная проблема. Что вообще произошло? Кто захватил тела его товарищей? Какая‑то иная формат жизни, которая, словно кукловоды в театре кукол, оживляет мертвые игрушки? Может быть, вирус? Вирус, который поражает мозг и всю нервную систему человека, погружая его организм в состояние летаргии. Может быть, это какой‑нибудь марсианский паразит, который внезапно активизировался? Вирус… Брунель с трудом вспомнил его строение. Белковая оболочка, ядро из нуклеиновой кислоты… Когда вирус проникает в тело носителя инфекции, то образует свой вариант нуклеиновой цепочки, который затем репродуцирует с величайшей точностью. Размножаясь, вирус заражает все новые и новые клетки, затем переходит в следующий организм. Тут происходит что‑то похожее. Как справиться с этой эпидемией? Как уберечь от нее Землю? Ведь вскоре прилетит корабль… Брунель понимал, что он должен, просто обязан продержаться до его прибытия, ибо он единственный, кто еще может остановить распространение этой заразы.

Командор очнулся. Его губы запеклись, тело ломило. Воздух в кабине невыносимо спертый – конструкция вездехода не была рассчитана на столь долгое пребывание в нем человека. Брунель выпил глоток воды и с трудом прожевал половину порции концентрата. Делать нечего, надо ждать. Те, если и продолжают погоню, потеряли, его след. Нет смысла менять место стоянки след колес тут же его выдаст. Когда он в последний раз включал рацию? В эфире тишина. Надо экономить батареи – они еще пригодятся. Сколько еще ждать? Он машинально вычеркнул из календарика очередной день.

Ужасно болит голова. Нечем дышать. Придется рискнуть и съездить на Базу за кислородом. Но найдет ли он его там? Брунелю с трудом удавалось собрать мысли. Постепенно он все глубже погружался в сон. С минуты на минуту…

Но что это?

Высоко вверху, в глубоком пурпуре неба, сверкнул едва заметный огонек. Неужели ракета? Брунель взглянул на календарь. Неужели он ошибся в расчетах? Нет, это невозможно.

Но этот огонек действительно был космическим кораблем, прилетевшим с Земли с новой командой на борту.

Брунель включил радио и вдруг услышал:

– Корабль вызывает Базу. Слышите ли наши сигналы?

Командор замер от неожиданности, когда в наушниках прозвучал спокойный голос Харрингтона:

– Слышим вас хорошо.

– Я рад, Харрингтон, что говорю именно с вами. Мы постараемся сесть как можно ближе к Базе. Как там у вас? Нашли уже командора Брунеля?

– У нас все в порядке. Что касается Брунеля, увы – пока без перемен. Пока…

Брунель мгновенно стряхнул с себя шок и не долго думая, крикнул в микрофон своей радиостанции:

– Не садитесь! Говорит командор Брунель! Не садитесь! Кроме меня все тут мертвы! В их телах чужаки!

С корабля донесся другой голос:

– Говорит доктор Эллиот. Прошу вас: командор, успокойтесь. Мы сейчас будем у вас.

– Умоляю! Не садитесь на Марсе!

И снова голос Харрингтона:

– Я же говорил вам, что он спятил.

– Ладно. Мы займемся им сами.

Брунель сорвал машину с места и помчался по пустыне, пытаясь добраться до места посадки корабля первым. Собрав всю свою волю, он постарался скрыть страх, прорывавшийся в голосе:

– Повторяю! Не садитесь рядом с Базой! То, что на Базе, – не люди!

Они не обращали на него внимания. Монотонный голос ритмично отсчитывал:

– Десять… девять… восемь… семь…

Брунель мчался на максимальной скорости. Он должен их опередить. Шины вездехода, словно мячики, скакали по неровной поверхности.

Вдали показалась База. Он отчетливо видел ее надутый воздухом купол. Рядом со вторым вездеходом стояли фигурки в скафандрах – ждали посадки корабля. Все выглядело настолько естественно, что Брунель в отчаянии выругался во весь голос.

Вдруг одно из колес вездехода попало на склон небольшого кратера, машина резко накренилась и перевернулась. Брунель сверхчеловеческим напряжением мышц успел схватить шлем и в последний раз крикнул:

– Не открывайте люк! Не пускайте их в корабль!

Тело ломило от многочисленных ушибов. Дверь кабины заклинило, ветровое стекло разбилось при ударе. Брунель лежал, не в силах сдвинуться, теряя сознание от волнения и боли. Отсюда, из этой расщелины он ничего не мог увидеть – даже посадку корабля. Оставалось только ждать…

Из приемника послышались голоса вновь прибывших, приветствующие членов Первой Марсианской Экспедиции. И вдруг все оборвалось. Тишина… Тишина… Брунель зарыдал.

Пагг в конце концов пришел за ним, но Брунель не стал дожидаться того момента, когда его зарежут скальпелем. Он быстрым движением руки стащил шлем, позволив марсианской атмосфере ворваться в свои легкие. Чуть позже он присоединился к мертвецам на борту корабля, который, опершись на столб огня, взвился в пурпурное небо и взял курс на Землю.

Кэйтлин Р. Кирнан
СКАЧКА НА БЕЛОМ БЫКЕ

– Вы снова напились, мистер Пайн, – сказала Сара. Я решил, что надо бросить какое‑то из моих занятий: или перестать пялиться на эти проклятые снимки, присланные из полиции сегодня утром, или оставить в покое ногти, или прекратить думать о сексе. Что‑то надо сделать. Но что бы я ни сделал, это все равно не имело значения, поскольку Сара не задавала вопросов. На это она уже не тратила времени. Она стала совсем другой девочкой и говорила с такой откровенностью и уверенностью, которые никак не вязались с ее искусственно‑красивым личиком. Этот диссонанс, эта абсолютная неоправданность ожидания всегда заставляла людей сидеть тихо и слушать. Если я тогда рассматривал снимки – а я, честно говоря, не могу вспомнить, чем занимался, – то, вероятно, отложил их в сторону и посмотрел на Сару.

– Есть и другие, не менее интересные занятия, – ответил я, что прозвучало как попытка извинения или оправдания, но Сара нахмурилась и покачала головой.

– Только не для тебя, – прошептала она.

Ее голос был настолько тихим, что я с трудом разобрал слова, сквозь негромкое гудение ее внутренних органов и шорох автомобильных шин на улице за окном. Сара моргнула, отвернулась, и стала рассматривать темно‑серое небо, низко нависшее над Гудзоном. Снегопад наконец‑то прекратился, и тяжелые рваные тучи угрожающе выделялись на блеклом небосводе. Господи. Я помню эти чертовы тучи, могу даже вспомнить связанные с ними ощущения, но не могу вспомнить, чем занимался, когда Сара сказала, что я опять напился. Что‑то помним, что‑то забываем. Всего поровну.

– Агентство не будет платить пьяницам, мистер Пайн. На улицах Нью‑Йорка полным‑полно алкоголиков и наркоманов. Они стоят не дороже крысиного дерьма. Агентству нужны люди с ясными мозгами.

Сара отчетливо выговаривала каждое слово, чтобы оно врезалось в мозг. И никогда не забывала упомянуть Агентство. Никогда. Возможно, в ее речевой программе произошел какой‑то сбой, а может, при встрече с ней я просто становился параноиком. Сара, выпивка, проклятое Агентство и, если уж на то пошло, февраль на Манхэтгене. К слову сказать, я пожертвовал бы тремя пальцами из десяти, чтобы ближайшим же рейсом вылететь обратно в Лос‑Анджелес.

– Мы тебя наняли только потому, что Фенимор поручился, что ты не пьешь. Мы проверили твои записи в Департаменте…

– Сара, зачем ты пришла? Что тебе нужно? У меня много дел, – И я ткнул большим пальцем в сторону захламленного стола напротив неубранной постели. – Это дела твои и Агентства.

– Ты ни на что не годен, когда пьян.

– Верно, так почему бы вам не уволить мою бесполезную, отравленную алкоголем задницу и не отправить ближайшим рейсом в Лос‑Анджелес? После сегодняшнего утра я действительно ни на что не годен.

– Мистер Пайн, когда вы брались за это задание, вы знали, что могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. – Она продолжала смотреть в окно на мутную, запорошенную снегом реку и Джерси, и ее лицо приняло почти выжидающее выражение, а тусклый зимний свет нехотя скользил по нестареющему покрытию, заменившему кожу. – Мы же специально обговорили этот пункт.

– Конечно обговорили, – пробормотал я, больше для себя и лишь в малой степени для киборга, который все еще требовал называть себя Сарой.

А потом я обошел кровать и уселся на крутящийся алюминиевый стул перед столом. Я изобразил кипучую деятельность, перелистывая многочисленные бумаги в надежде, что Сара поймет намек и оставит меня в покое. Мне требовалось выпить и немного побыть в одиночестве, чтобы решить, что же делать дальше. После всего, что довелось увидеть и услышать, после просмотра полученных фотографий, после всего, что мне запретили фотографировать, я начал понемногу понимать, почему Агентство в этом случае предпочло не бить тревогу и оставило в неведении и Центр по контролю за заболеваниями, и Всемирную организацию здравоохранения, и БиоКон. Почему они решили вызвать чистильщика.

– Ближе к утру снова пойдет снег, – сказала Сара, не отрывая взгляда от окна.

– Если только эту гадость можно назвать снегом, – нетерпеливо отозвался я. – Он даже не белый. И пахнет… черт, я даже не могу сказать, чем он пахнет, но уж точно не снегом.

– Вам надо научиться забывать прошлое, мистер Пайн. Иначе дело может кончиться плохо. Очень плохо.

– Это политика Агентства? – спросил я, и Сара нахмурилась.

– Нет, это я так считаю.

Она вздохнула, и мне стало интересно, было ли это просто атавистической привычкой или кислород действительно необходим для функционирования сложных биомеханических устройств ее начинки. Интересно, сохранила ли она способность заниматься сексом? У нас с ней было несколько встреч, давным‑давно, когда она еще на все сто процентов состояла из плоти и крови. В те давние времена, когда она была внештатным чистильщиком, до того, как Агентство предложило ей постоянный контракт и отправило в эту громадную мусорную кучу под названием Манхэттен. И, если меня спросят, могу ответить, что тогда, давным‑давно, я сказал ей, что это ее жизнь, и решение принимать надо ей самой, и что девушка вроде Сары не нуждается ни в чьих советах при выборе своего пути.

– Я только хотела сказать, что надо жить настоящим. Это все, что у нас…

– Ладно, забудь, – бросил я, чересчур быстро отводя взгляд от слишком четких и кровавых картинок, скользивших по экрану старенького портативного компьютера «Сони Акамацу». – Но все же спасибо за совет.

– Не за что, – прошептала Сара. – Это мой долг.

Она наконец отвернулась от окна и застыла темным силуэтом среди морозных узоров на плексигласе, разделившим пополам широкое небо.

– Если мне что‑нибудь понадобится, я позвоню тебе или Темплтону, – сказал я.

Сара изобразила улыбку и направилась к двери моего крошечного гостиничного номера. Она отворила дверь и, перешагнув одной ногой порог, остановилась. Плотный холодный воздух и резкий свет флуоресцентных ламп из коридора создали вокруг ее фигуры ореол, словно остаточное излучение.

– Постарайтесь оставаться трезвым, – сказала она. – Пожалуйста, мистер Пайн. Это… На этот раз все может оказаться гораздо тяжелее, чем обычно.

Ее зеленовато‑карие глаза – эти удивительные устройства по восемь миллионов за пару, изготовленные из оптоволоконных нитей и устойчивого к внешним воздействиям акрила, снабженные платиново‑ртутными линзами и напичканные микросхемами, которые лучшие немецкие оптометристы сумели разместить в шести с половиной кубических сантиметрах, – замерцали влажным блеском. И я предположил – тогда или, может быть, позже, это я тоже не могу вспомнить, – что этот блеск говорил о чем‑то, что Сара побоялась произнести вслух, что в ее мозгу было заблокировано пометкой «Ограниченный доступ».

– Пожалуйста, – повторила она.

– Обязательно. В память о прошлом, – ответил я.

– О чем бы то ни было, мистер Пайн.

И она вышла, тихо притворив за собой дверь и оставив меня в моей мрачной комнатушке, с еще более мрачным светом зимнего солнца, проникающим в единственное покрытое уличной копотью окно. Я слышал, как ее шаги затихли у лифта в дальнем конце коридора. Удостоверившись, что Сара не вернется, я потянулся за полупустой бутылкой шотландского виски, припрятанной под кроватью.

* * *

Тогда, в прошлом, я еще каждую проклятую ночь видел во сне Европу. Спустя несколько лет, когда меня наконец уволили из Агентства, и я стал просто Дитрихом Пайном, гражданским пенсионером, доживающим свои дни то в восточном Лос‑Анджелесе, то на Манхэттене, то в Сан‑Диего, – я довольно много путешествовал для обычного пьяницы. Мой друг через приятеля одного медика свел меня с подпольным настройщиком мозгов. И тот всадил в мой череп крошечную серебряную микросхему рядом с мозжечком. Кошмары прекратились словно по волшебству. Прекратились полеты во сне, холодная испарина и отчаянные крики, заставлявшие соседей вызывать копов.

Но той зимой на Манхэттене от настройщика мозгов и его волшебной серебряной микросхемы меня отделяли долгие десятилетия. И каждый раз, как только бессонница меня оставляла, стоило задремать на пятнадцать или двадцать минут, как я снова падал вниз, бесшумно проносился сквозь тьму мимо Ганимеда, устремляясь к Большому Красному Пятну, в этот вечный пурпурный водоворот, в свой персональный ад из клубящихся фосфоресцирующих туч. И я молил темных юпитерианских богов, наблюдавших за моим падением, чтобы позволили мне благополучно миновать все спутники, чтобы око антициклона наконец поглотило меня и утащило вниз, сожгло и исковеркало мое тело в бездонной пасти сверкающих молний и неимоверного давления.

Но мне никогда это не удавалось. Ни единого раза.

– Ты веришь в грех? – как‑то спросила меня Сара.

Тогда она была просто Сарой, вживленные органы и встроенные микросхемы появились намного позже, а я, полностью удовлетворенный, лежал в ее объятиях и пялился на потолок нашей квартиры. Я просто рассмеялся в ответ.

– Я серьезно, Дит.

– Ты всегда серьезна. Ты возвела серьезность в степень точной науки.

– Мне кажется, ты увиливаешь от ответа.

– Да, наверно, так. Но это довольно глупый и никчемный вопрос.

– И все же ответь. Ты веришь в грех?

Нет никакой возможности определить скорость, с которой я мчусь к ненасытному и желанному шторму, а потом меня перехватывает Европа. В другой раз. Может быть, в следующий раз.

– Это всего лишь вопрос, – настаивает Сара. – Не пытайся превратить его в нечто большее.

– Все мы рано или поздно получаем то, что нам причитается.

– Это совсем не то. Я спрашивала о другом.

А потом раздается телефонный звонок, или моя рука проскальзывает между ее небритыми ногами, или оживает один из двух пейджеров, и момент уходит, а я избавляюсь от ее настойчивости.

Эта сцена никогда не происходила так, как я ее описал, но кому какое дело?

В моих снах Европа становится все больше и больше, наплывает на меня из темноты, совсем как в тех ознакомительных роликах, просмотры которых вменялись в обязанность каждому, кто хотел получить лицензию чистильщика. Фрагменты видеозаписей одной межпланетной станции глубоко врезались в память: бесконечные смятые простыни льда цвета ржавчины или песка поднимаются навстречу так быстро, так быстро… а я всего лишь маленькое пятнышко плоти в белом гермокостюме, пересекаю угольно‑черные небеса с севера на восток, лечу над Маэль Дьюн, над грядой Эхион, Циликс, юго‑восточной оконечностью Радамантиса. Я всего лишь падающая звезда, которая несется над ужасающе разрастающимся ландшафтом, и не могу вспомнить, как закрыть глаза.

– Парень, я была там, когда они открыли эту чертову штуковину, – повторяет Ронни и делает еще одну затяжку. У нее дрожит рука, и пепел падает на пластиковый стол. – Я просилась в Турцию, верно, корреспондентом на проклятую войну, но вместо этого получила задание освещать прибытие АйсПИКа. Я вместе со всеми сидела в пресс‑центре и смотрела репортаж из карантинного отсека, как вдруг завыли сирены.

– Агентство отрицает твое присутствие, – говорю я как можно спокойнее, и она улыбается своей нервной, хрупкой улыбкой, потом сухо и невесело смеется, и серые струйки дыма тянутся из ее ноздрей.

– Дьявол, я знаю об этом, Дит. Эти мерзавцы все время переписывают историю, чтобы она соответствовала их планам, но я была там, парень, я все видела, пока они не закрыли камеры. Я видела все это дерьмо, «которого никогда не было». – И она изображает кавычки указательными пальцами в воздухе.

Это был наш последний с Ронни разговор, в последний раз, когда я навещал ее в психиатрической лечебнице Ла Каса. Через две или три недели она повесилась на электрическом проводе. Конечно, я приехал на похороны. Агентство прислало парочку своих людей в черных костюмах с тщательно заготовленными соболезнованиями для родственников, и я слинял еще до окончания скорбных речей.

И здесь, в нескольких километрах от пересечения хребта Тектамус и хребта Гармония, я заметил знакомую россыпь черных пятен, беспорядочно разбросанных по двум сходящимся равнинам.

– Вулканические льды, – раздается в моем шлеме шепот Сары.

Я слишком хорошо знаю, что ее нет со мной рядом, как не было уже долгие и долгие годы, что ее голос просто чудится мне и помогает разрушить гнетущую тяжесть безмолвия. Я начинаю считать ячейки конвекции, как считают горошины четок, как будто я был католиком и мог верить в грехи. Я еще слишком высоко, чтобы заметить какие‑то свидетельства посадки, так что не могу определить, который из кратеров проходит под названием «Кратер, точка ввода 2071А», незаживающая язва, названная «вратами мора» и «устами Сакпата» в книге Эммануиля Везерби‑Джонса, посвященной хьюстонскому инциденту и его следствиям в теоретической и прикладной астробиологии. Мне пришлось порыться в литературе, поскольку автор не позаботился объяснить, кто или что такое Сакпата. Я нашел его в старой книге о культе Буду в афро‑карибских религиях. Сакпата был богом болезней.

Я все еще слишком высоко, чтобы отыскать «уста Сакпата», да я и не пытаюсь этого сделать.

Я не хочу этого знать.

На горизонте меня терпеливо поджидает совсем другое божество.

– Они подняли такой визг, – продолжает рассказывать Ронни. – Парень, мне его никогда не забыть, сколько бы пилюль в меня не запихнули. Мы все просто остолбенели и остались на своих местах, а этот костлявый парнишка из «Си‑эн‑эн»…

– В прошлый раз он был из «Ньюсуик», – вставляю я, и она трясет головой, снова затягивается сигаретой и трет покрасневшие глаза.

– Ты считаешь, это важно?

– Нет, – неискренне признаю я, и Ронни некоторое время молча сверлит меня взглядом.

– Когда ты в последний раз смог нормально выспаться ночью? – неожиданно спрашивает она, и я то ли смеюсь в ответ, то ли пожимаю плечами. – Ну вот, я так и думала.

А потом звезды с грохотом проносятся мимо моего гидробота, взвиваются черные столбы дыма, воет вентиляционная система и появляются первые зернистые кадры видеосъемки, но я ничего не слушаю. Я слишком занят своим беспомощным полетом над вздыбленными просторами Европы и бескрайними нагромождениями скованных морозом глыб – остывший мир, навсегда пойманный тенью Большого Папочки Юпитера, замерзший на несметное количество веков… Но будь я проклят, если он умер. А потом я просыпаюсь от собственных стонов или криков или, если повезет, слишком напуганным, чтобы издать хоть какой‑то звук.

* * *

– Теперь они готовы вас впустить, мистер Пайн, – докладывает мне коп.

Это обычный патрульный полицейский в голубой форме, и я удивляюсь его присутствию. Почему Агентство не берет это в свои руки? Наверно, этот тот самый бедолага, который обнаружил спуча. Темплтон мне сказал, что кто‑то пожаловался на вонь, и инспектор распорядился прислать копов, так что, возможно, именно этот парень ответил на вызов. Где‑то поблизости должен быть его напарник. Я кивнул, а полицейский беспокойно оглянулся через плечо на распахнутую дверь квартиры. В проеме виднелся полупрозрачный полиуретановый шатер, ровно по центру перечеркнутый черной застежкой‑молнией, воздушные шланги змеились в разных направлениях, аппараты поддерживали в шатре пониженное давление. Сомневаюсь, что коп еще будет дышать, когда бригада следователей закончит со своими делами.

– Тебе часто приходится видеть такую гадость? – спросил он, и не требовалось особо тонкого слуха, чтобы заметить, что голос подрагивает от страха. От страха и смятения, что нередко предвещает панику.

Я не ответил. Я был слишком занят проверкой батарейки в одной из камер, а кроме того, имелся особый приказ Темплтона, предписывавший держать рот на замке при общении с посторонними. Да и тот факт, что парень был уже ходячим трупом и стал им еще в тот момент, когда утром вышел на службу, не слишком располагал к болтовне.

– А я вот что могу сказать: я никогда не видел такого дерьма, как там, – снова заговорил коп и закашлялся. – Я хотел сказать, что вам приходится смотреть на самое отвратительное, что есть в этом городе, а мне ведь пришлось четыре года отслужить в армии. Да я был в этом чертовом Дамаске после взрыва бомбы, но клянусь Всемогущим Христом…

– Ты был в Дамаске? – спросил я, не отрывая взгляда от своего оборудования, и по второму разу стал проверять установки на портативном генетиграфе, прицепленном к поясу.

Я был слишком занят, чтобы взглянуть ему в глаза.

– О да, я был там. Помогал убирать весь хлам с улиц, когда пожары прекратились.

– Значит, у нас есть что‑то общее, – сказал я и нажал кнопку «пуск» на видеокамере.

Серый жидкокристаллический дисплей показал пять нулей. Мои приборы были связаны с оборудованием передвижной лаборатории в стоящем на улице черном «шевроле» с мэрилендскими номерами и желтым шариком от пинг‑понга, насаженным на антенну. Я знал, что там сидит и Сара, ждет моего подключения, она уже готова слушать все, что слышу я, и видеть своими прекрасно откалиброванными глазами все, что окажется в поле моего зрения.

– А ты был в Сирии? – обрадовался коп, что можно поговорить о чем‑то другом, кроме как об ужасе за дверью квартиры.

– Нет, я тоже подчищаю после того, как кто‑нибудь наделает ошибок.

– А‑а, – разочарованно протянул парень. – Понятно.

– Один мой друг участвовал в войне. Но он служил на Кипре, а потом в горах.

– Ты с ним когда‑нибудь разговаривал? Ну о том, что было на войне?

– Никогда. Он не желает к этому возвращаться.

Я все‑таки поднял голову, подмигнул копу и прошел мимо него к ожидавшему у двери лаборанту. Несмотря на промозглый холод коридора, он вспотел в своем защитном гермокостюме. Чистильщикам гермокостюмы не положены, это мешает контакту. Так что мы довольствуемся парой часов дезактивации, антидотами, антитоксинами, слабительными и надеемся не перейти допустимую грань.

– Это ведь плохо, да? – спросил коп. – То есть по‑настоящему плохо?

Но я не стал оборачиваться, а просто пожал плечами, пока лаборант расстегивал для меня черную молнию пластикового занавеса.

– А тебе так показалось? – спросил я и ощутил легкое движение воздуха, когда передо мной открылась узкая щель.

– Господи, парень, неужели нельзя просто ответить! – воскликнул коп. – Неужели я этого не заслуживаю? Как ты думаешь?

Поскольку я не мог ответить ни на один из его вопросов, да и не очень‑то хотел на них отвечать, я проигнорировал их и шагнул за прозрачную перегородку в преддверие ада.

* * *

В Американском музее естественной истории, на четвертом этаже, рядом с залом позвоночных, где собраны разнообразные скелеты динозавров, до сих пор действует любопытная выставка. Агентство почему‑то не прикрыло ее после первых прорывов, когда стало известно о заселении спучами целого квартала в Филадельфии или опустошении трейлерной стоянки где‑то в Западной Виргинии. Но экспозиция не пользуется большой популярностью, как можно было бы ожидать. В темном, пропыленном закутке громоздились уменьшенные модели и висели диаграммы, а на экране мониторов крутились ролики с гидроботов АйсПИКа, демонстрирующие бесконечные черно‑белые кадры серых просторов морских глубин в миллиардах километрах от Земли. Сразу после открытия здесь было выставлено несколько образцов из запасов НАСА, но их давным‑давно переместили куда‑то в другое место. Сам я их ни разу не видел, но один знакомый геолог из сотрудников музея утверждал, что они действительно там были. Черно‑синий осколок вулканической породы, герметично запечатанный в люцитовой пирамиде, и две заполненные формалином емкости, в одной из которых плавал розовый червяк не более нескольких сантиметров длиной, а в другой – уродливый маленький слизень, которого ученые обозвали «рыбой‑звездой».

По‑моему, название «пиявка‑звезда» было бы точнее.

Во вторник, на следующий день после того, как я исследовал место происшествия на Колумбус‑авеню, совершенно больной с похмелья и надеющийся избежать встречи с Сарой, я вышел из отеля и проехал на подземке до музея. Там я провел пару часов, одиноко сидя в забытом всеми зале и просматривая бесконечно повторяющиеся видеозаписи. В зале работали сразу три монитора – документальные отчеты НАСА о первом исследовании Европы, начатом «Пионером‑10» в 1973 году, результаты облета Северного полушария спутника, предпринятого незадолго до того, как АйсПИК запустил свои зонды, и фрагмент записи, сделанной подо льдом. Вот ради него‑то я и пришел.

Я жевал аспирин и смотрел, как немигающий глаз зонда пытается проникнуть в бесконечные темные глубины чужого океана сквозь узкую щель корпуса и слой планктона. Но узкий луч бортового прожектора не мог пробиться более чем на несколько футов. В самом конце ролика на мониторе появился один из термоканалов, через который по длинным трубам в холодный океан Европы выбрасывались потоки перегретой и обогащенной метаном и водородом жидкости. Рядом с трубами можно было заметить неопределенные контуры извивающихся и мельтешащих существ. Неожиданно перед линзами камеры промелькнуло что‑то похожее на угря. В следующую секунду морские глубины сменились быстро бегущими титрами, потом появился логотип НАСА, и видеоролик пошел сначала.

Я постарался представить, каким волнующим мог показаться этот шестиминутный ролик в те далекие времена, как люди выстаивали в очереди, чтобы только его увидеть. До того, как вся эта чепуха надоела и люди перестали обсуждать работу АйсПИКа и его дурацких звездных рыб. До того, как правительство зарубило большую часть программ НАСА по экзобиологии, отменило все экспедиции на Европу и отказалось от планов по исследованию Титана. Задолго до того, как ЕТ стало произноситься как фраза из четырех слов. Но как я ни пытался, я не мог думать ни о чем другом, кроме того, что обнаружил на кровати, и дряни, капающей со стен и потолка проклятой квартиры.

Над монитором висел плакат с длинной цитатой из Герберта Уэллса, отпечатанной красновато‑коричневыми буквами. Я прочел текст несколько раз, жалея, что не прихватил с собой сигарет:

Мы оглядываемся назад на бесчисленные миллионы лет и видим великую волю к жизни, пробивающуюся из прибрежной слизи, меняющей ее очертания и способности, заставляющую ползти, потом уверенно встать на ноги и распространиться по всей Земле; заставляющую одно поколение за другим покорять воздушное пространство и погружаться во тьму подземных глубин; мы видим, как она оборачивается против себя самой в ярости и голоде, изменяется и формируется заново, как становится ближе и понятнее, расширяет границы и усовершенствуется в неутомимом преследовании непостижимой цели, пока, наконец, не поглощает нас целиком, внедряется в наш мозг и кровь.

Я никогда не питал особой склонности к иронии. Ее проявление оставляет у меня в желудке ощущение тягостной пустоты. Интересно, почему никто до сих пор не додумался снять этот плакат?

До своей комнаты я добрался уже в сумерках, несмотря на то что разорился на такси. После просмотра этих роликов одна лишь мысль о переполненной вонючей подземке, ползущей в чреве города по туннелям, куда никогда не заглядывает солнце, вызывала у меня озноб. Да к тому же это были деньги, выплаченные Агентством. Несколько таблеток аспирина обеспечили только боль и пустоту в желудке, но ничуть не помогли от похмелья, а в номере под кроватью меня поджидала непочатая бутылка.

Я почти заснул, когда позвонила Сара.

* * *

Есть цитата получше. Я несколько лет таскаю ее с собой – в голове и на обрывке бумаги. Однажды она появилась в моей электронной почте, а прислал письмо какой‑то неизвестный человек, сообщавший о происшествии, которое на поверку оказалось пустышкой. Чистильщики получают массу таких писем. Сплетни, слухи, всякая чепуха, разные толки, бесконечные инструкции Агентства, проклятия, порождения ночных кошмаров – все это выливается на нас бесконечным потоком, и в конце концов мы уже не интересуемся, кто прислал ту или иную дребедень. Но это послание не давало мне спать несколько ночей подряд:

Но что узнает глубоководная рыба, если стальной лист потерпевшего крушение корабля опустится и ударит ее по носу?

Наше погружение в море традиции почти непроницаемой глупости.

Иногда я – дикарь, отыскавший на берегу моря нечто. Иногда я глубоководная рыба, которую ударили по носу.

Величайшая из загадок: почему они ничего не присылают и не приходят к нам открыто?

Конечно, эта загадка ничего не значит без учета одного серьезного условия: мы должны быть им интересны. Возможно, они остаются в стороне по причинам этического характера, но даже в этом случае среди них может найтись самая деградировавшая особь.

Вот эта последняя и впивается в меня своими зубами (или клыками, или что там у нее есть) и висит. Чарльз Хой Форт, «Книга Проклятых». Впервые опубликована в 1919, за полтора столетия до АйсПИКа, и теперь до меня дошло, что предвидение раздражает меня ничуть не меньше, чем ирония. Но это другой разговор. Иногда я дикарь. Иногда – глубоководная рыба. И моя жизнь – сплошная цепь бесчисленных падений.

* * *

– Ты не пойдешь туда один, – говорит Сара.

Она не спрашивает, а утверждает, поскольку, как я уже заметил, Сара перестала задавать вопросы после того, как подписала контракт с Агентством в обмен на жизнь плюс еще какие‑нибудь блага, которые требуются ее напичканному биомеханикой трупу. Я не тороплюсь отвечать, лежу минуту или три, протираю глаза, прислушиваюсь к слабому потрескиванию телефонной линии и жду, пока головная боль снова заявит о себе. Той зимой, как, впрочем, и в последние годы, линия телефонной связи работала совершенно дерьмово, и началось это с тех пор, как какой‑то пуэрториканец из Бруклина в честь Дня независимости подключился к ней через кустарную установку. Интересно, и как это Сару не угораздило позвонить на мобильник, когда я занимался шотландским виски? Теперь я уже был под кайфом и лежал с пустой бутылкой, но стоило повернуться, как я пожалел, что родился на свет. Я прижал телефонную трубку плечом к левой щеке и уставился в окно гостиничного номера.

– Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? – спросил я.

– По словам Темплтона, ты говорил о прогулке на остров Рузвельта. Он сказал, что ты уже мог уйти.

– Я ни хрена не говорил Темплтону о Рузвельте, – ответил я, и это было чистейшей правдой.

Я никому об этом не говорил, но это ничего не значит. Джон Темплтон считал своей обязанностью быть на несколько шагов впереди своих подчиненных, особенно если это чистильщики, да еще и внештатные любители выпить. Я попытался сбить пустой бутылкой таракана со стены. Бутылка не разбилась, но раздавила таракана и оставила порядочную вмятину в сухой штукатурке.

– Тебе известны правила Агентства, касающиеся общения с террористами.

– Они вставили что‑то в твою голову, и теперь ты не можешь спать?

– Ты не пойдешь на остров один, – повторила Сара. – Я посылаю тебе двух сотрудников в штатском. Они будут в отеле самое позднее в шесть утра.

– Ага, а я в это время буду дрыхнуть без задних ног, – пробормотал я, больше интересуясь тараканами, прибежавшими полакомиться останками своего раздавленного собрата, чем спором с Сарой.

– Мы не можем рисковать вашей жизнью, мистер Пайн. Сейчас слишком поздно привлекать к делу кого‑то другого. И вам это известно не хуже, чем мне.

– Правда?

– Ты пьяница, но не идиот.

– Слушай, Сара, если я буду шляться там в сопровождении двух остолопов из команды Темплтона, я вряд ли найду хоть одного ститча, не говоря уже о возможности поговорить.

– Они животные, – заявила Сара, имея в виду ститчей и генетических оборотней, около десяти лет назад оккупировавших остров Рузвельта. В ее голосе явно слышалось нескрываемое отвращение. – От одной мысли о них меня начинает тошнить.

– А ты никогда не предполагала, что и они испытывают к тебе те же чувства?

– Нет, – холодно и твердо отрезала Сара. – Никогда.

– Если эти оболтусы постучат в дверь в шесть утра, клянусь богом, Сара, я их пристрелю.

– Я скажу, чтобы они дожидались тебя в вестибюле.

– Очень предусмотрительно с твоей стороны.

Снова повисла тишина, нарушаемая потрескиванием статических разрядов, и я плотно зажмурил глаза. Головная боль атаковала с новой силой. Подкатила тошнота, и я стал гадать, вырвет меня до или после того, как Сара закончит разговор. Интересно, а киборги блюют? А что увидели на мониторах своих персоналок те агенты, что сидели в салоне черного «шевроле», когда я вошел и дотронулся до края кровати в квартирке на Колумбус‑авеню?

– Сара, я вешаю трубку. Я собираюсь поспать.

– Ты трезв.

– Как судья, – прошептал я и посмотрел в окно, стараясь подумать о чем‑нибудь кроме тошноты.

В небе над рекой появились яркие огни – красный, белый и зеленый фонари вращались по часовой стрелке; один из больших военных вертолетов, старый «Феникс 6–98» или новейший японский агрегат кружил над Большим Червивым Яблоком.

– Ты паршивый лгун, – сказала Сара.

– Я стараюсь, как могу.

– Не вздумай сломаться, ты – ценное имущество, и Агентство заинтересовано, чтобы таким и оставался.

– Все, я ложусь спать, – заявил я, игнорируя не слишком тщательно замаскированную угрозу в ее словах. В этом для меня не было ничего нового. – И я совершенно серьезно предупреждаю, что пристрелю этих мерзавцев. Не думай, что это шутка. Любого, кто постучит в мою дверь до восьми часов, заруби себе на носу.

– Они будут ждать в вестибюле, пока ты не спустишься.

– Спокойной ночи, Сара.

– Спокойной ночи, мистер Пайн, – ответила она, и через пару секунд из трубки до меня донеслись прерывистые гудки.

Огни за окном исчезли, вертолет, вероятно, уже был где‑нибудь над Гарлемом. Я почти успел добежать до туалета, прежде чем меня стошнило.

* * *

Если бы я мог отделаться от ощущения, что кто‑то заглядывает мне через плечо, когда я пишу эти строки, я больше рассказал бы о своих снах. Эти жестокие кошмары всегда со мной, дергают меня, пытаются вырваться в широкий большой мир, чтобы все до единого ощутили таящуюся в них угрозу. Им уже не хватает места в моем черепе. Моя голова стала для кошмаров тюрьмой, наглухо закрытой тюрьмой… Но ощущение постороннего присутствия не исчезает, и это связано с тем, что я увидел в той квартире.

То существо на кровати.

То существо, из‑за которого умер коп, побывавший в Дамаске после израильского фейерверка в сорок мегатонн.

Мой тринадцатый контакт. Он был бы последним, если бы у меня хватило сил остановиться. Если бы Агентство так отчаянно не нуждалось в наемных убийцах.

Едва я прошел через импровизированный фильтр, один из полевых медиков Темплтона, надежно упакованный в свой голубой гермокостюм, проводил меня в ярко освещенную комнату. Одной рукой я прикрывал рот и нос, но густые облака ядовито‑желтого дезинфицирующего газа легко просачивались между пальцами и не давали дышать. Глаза защипало, и они начали слезиться, так что трудно было смотреть. Я всегда считал, что эта дрянь пахнет лакрицей, но для каждого она воняет по‑своему. Сара как‑то сказала, что ей это напоминает запах тлеющей ветоши, а один знакомый парень утверждал, что она пахнет гвоздикой.

– Оно в спальне, – сказал медик бесцветным голосом, звучащим из динамика на костюме. – Похоже, зараза не успела распространиться на другие комнаты. Как прошел перелет из Лос‑Анджелеса?

Выброс адреналина в моей крови не очень‑то располагал к пустым разговорам и обмену любезностями, так что я не ответил, а он, похоже, и не ждал другого – для медика этот случай был просто очередным рутинным заданием. Клубы желтого дыма сгущались по мере приближения к эпицентру, и я, делая редкие, короткие вздохи, шел за медиком. Дезинфекцию в комнате производили с помощью аппарата, предназначенного для очистки бытовых помещений, но башковитые ребята из команды Темплтона добавили к нему пару устройств собственного изобретения, так что насос вполне справлялся с задачей. Мы миновали кухню, где на столе стояли грязные тарелки, пустые пивные банки и открытый пакет кукурузных хлопьев, по короткому коридору свернули налево к крошечной ванной комнате, где было бы тесно даже крысе, мимо фотографии маяка на скалистом берегу, висящей на стене в металлической рамочке, – что‑то помним, что‑то забываем, – и оказались перед спальней. Конечно, здесь был и Темплтон, облаченный в оранжевый гермокостюм. Одной рукой он нежно поглаживал рукоятку висящей на бедре «беретты» тридцать восьмого калибра, а другой помахал мне и указал на кровать.

Иногда я глубоководная рыба.

Иногда я дикарь.

– Мы все еще наводили справки и ищем их следы, – сказал Темплтон, снова указывая на кровать, – но я уверен, один из них местный.

Взгляд серых глаз внимательно обшарил мое лицо, а фонарь шлема светил так ярко, что я не видел лица Темплтона в сплошном желтом тумане.

– Я думаю, кто‑то из них мог подцепить заразу на трейлер‑ной стоянке, скорее всего это была женщина, но несколько недель ничего не происходило. Мы считаем, что толчком послужила вирусная инфекция. Женщина могла простудиться, а любое воспаление всегда было отличным катализатором.

Я вдохнул поглубже и тотчас закашлялся. Потом все же смог набрать воздуха и глянул на потолок.

– Ну же, Дит. Мне надо, чтобы на этот раз ты как следует сосредоточился. Ты ведь не пьян, правда? Фенимор говорил…

– Я не пьян, – ответил я, и это было правдой, – пока. Я не пил целых шесть месяцев, но – какое счастье! – жажде скоро придет конец.

– Это прекрасно! – обрадовался Темплтон. – Это чертовски прекрасно. Как раз это я и надеялся услышать.

Я снова посмотрел на кровать.

– Ну и когда ты мне расскажешь, что в этих двоих такого особенного? – спросил я. – Сара все представила так, будто здание заражено целиком.

– А особенное в них то, Дит, что они еще в сознании. Оба в сознании. Электроэнцефалограмма показывает устойчивые импульсы. Чистые линии альфа, бета и дельта; тета слабее, но медики говорят, что волны отчетливо читаются.

Темплтон продолжал что‑то говорить, но я отключился от него и заставил себя внимательно посмотреть на постель.

Иногда я глубоководная рыба.

Левый глаз женщины был не поврежден, широко открыт и блестел от слез. Голубая радужка была яркой, как рождественское утро, и я понял, что глаз смотрит на меня.

– Совершенно очевидно, – сказал Темплтон, наклоняясь над кроватью, – более девяноста процентов организма заражены штаммом Лаэлапса. Одно непонятно, почему их мозги до сих пор не вытекли из ушей.

– Мне понадобится шприц, – пробормотал я совершенно автоматически.

Часть меня еще присутствовала в комнате, говорила и двигалась, часть – готовилась к решительному шагу, поскольку выбраться из этой дыры можно было, только двигаясь вперед. Но лишь самая малая и жестокая частица моего существа не потерялась в глубине этого умоляющего глаза.

– Шприц на двенадцать с половиной, а не ту австралийскую погремушку, которую ты мне подсунул в Бостоне. Я не желаю ощущать абсолютно ничего, кроме этого существа, понял?

– Конечно, – ответил Темплтон, ощерившись, словно хорек.

– Я так и думал. Темп, я не желаю слышать, что происходит в их головах. Ни намеков, ни шепота.

– Дит, ты можешь поступать как тебе угодно.

– Чушь! – огрызнулся я. – Хватит пудрить мне мозги, лучше давай шприц.

Он кивнул медикам, и через несколько минут под действием лекарств я со свистом полетел по черной спиральной трубе, по Дороге Чистильщика, по Лестнице Персефоны, верхом на Белом Быке, – можете называть как угодно, мне все равно. Я начал потеть и в последний раз постарался заставить себя пройти через эту процедуру. Темплтон хлопнул меня по спине, как всегда делал, когда я стоял на краю пропасти, а я молча вознес коротенькую молитву, чтобы его туша сгнила вместе с Агентством. А потом я опустился на колени рядом с кроватью и приступил к работе.

* * *

Сара, как и обещала, прислала двух головорезов из команды Темплтона, но я ускользнул от них через черный ход и с радостью обнаружил, что она не позаботилась поставить там одного из своих людей. Возможно, она не могла позволить себе отвлекать сотрудников от основной работы ради прогулки на остров. Возможно, у Темплтона были другие грандиозные замыслы. Я остановил такси, водитель которого принимал наличные, и доехал с ним до самых развалин на авеню Йорк. Водитель‑вьетнамец никак не соглашался везти меня к мосту Куинсборо дальше Третьей авеню, но я сунул ему пять сотен, и у парня прибавилось храбрости. Он высадил меня на углу Второй авеню и Шестьдесят первой Восточной, дважды перекрестился и умчался обратно, не обращая внимания на рытвины и выбоины в старом асфальте. Я проводил его взглядом и почувствовал себя более одиноким, чем ожидал. Над головой нависло манхэттенское небо цвета грязной пахты, и я ощутил запоздалое сожаление, что не взял с собой пушку, впрочем, ненадолго. Девятимиллиметровый «самсон‑Л4», купленный почти четыре года назад в голливудском ломбарде, остался лежать в запертом ящике гостиничного комода. Если меня задержат при пересечении линии баррикад с незарегистрированным оружием, у военной полиции будет лишний повод поиграть в футбол моей головой, пока не придут соответствующие бумаги из Агентства.

Я зашагал на север, и серо‑голубой снег громко заскрипел под ботинками. Поднятый воротник куртки немного защищал от ветра, свободно разгуливающего между пустыми выгоревшими зданиями. По Шестьдесят третьей не спеша проехал патруль. Мне повезло. Такое иногда случалось и раньше.

* * *

– Хорошо, но что именно вы надеялись отыскать на острове? – спросил меня Буддадев Кришнамурти, когда собирал материалы для второй книги о техношаманизме и постгуманоидах острова Рузвельта, за которую впоследствии получил Пулитцеровскую премию.

– Недостающие кусочки мозаики, наверно, – ответил я. – Я просто следую своему чутью. Во время контакта всплыла эта девчонка, Мийаки.

– Но разве отправляться туда одному не было слишком опасно? Раз уж вы так ненавидели Темплтона и Агентство, зачем было рисковать своей головой?

– Старые привычки, – сказал я, прихлебывая текилу и стараясь вспомнить, сколько времени ушло на то, чтобы обойти сторожевые посты и выбраться на мост. – Старые привычки и дурные сны, – добавил я. – Но я никогда не утверждал, что отправился туда ради Агентства.

Я понимал, что рассказываю ему больше, чем собирался. Но вряд ли это имело значение. Ни одно мое интервью не могло пройти через цензуру и попасть в печать.

* * *

Я старался идти по бульвару в центре улицы, за исключением тех случаев, когда приходилось обходить проржавевшие и закопченные остатки разбитых автомобилей и полицейских мотоциклов. Внизу под мостом неторопливо переливалась всеми цветами радуги и тускло блестела под облачным февральским небом маслянистая поверхность Западного канала. Резкий ветер сиреной завывал в опорах и объявлял о моем приближении любому, кто хотел об этом услышать. Каждое мгновение я ожидал грохота лопастей патрульного вертолета, или приближающегося топота полицейских, или свиста пули из снайперской винтовки. Возможно, я даже хотел этого.

На середине моста, в том самом месте, которое было указано во время контакта, я нашел ступеньки, ведущие вниз, на остров. Я посмотрел на часы. До полудня оставалось пять минут.

* * *

– Не расскажете ли вы мне о своих снах, мистер Пайн? – спросил Кришнамурти после того, как заказал мне еще пива и порцию текилы. Его голос стал шелковым и обволакивающим, он расслаблял и убеждал ослабить защиту, чтобы за короткое время Кришнамурти мог заглянуть в потаенные уголки моей души и вытянуть все отвратительные секреты. – Я слышал, в прошлом чистильщики испытывали большие затруднения из‑за кошмаров, пока не вошли в обиход новейшие лекарства для поддержания нервной системы. С тех пор количество самоубийств уменьшилось почти на пятьдесят процентов. Вам об этом известно, мистер Пайн?

– Нет, – ответил я. – Наверно, я пропустил это сообщение. В последнее время я выпал из потока.

– Вы счастливый человек, – заявил он. – Вам надлежит бережно относиться к подаркам судьбы. Со временем вы сможете объединить их в одно целое. Надо относиться к этому благоразумно.

Кажется, после этого я послал его подальше. Точно знаю, что не рассказывал о своих снах.

* * *

– Дит, что ты видишь там, внизу? Мои сенсоры немного сбились, – раздался голос Сары, и тогда, во сне, до вживления в мой череп серебряной микросхемы, я сделал еще один шаг к краю глубокой расщелины, промытой в подводной горной гряде горячей водой, извергаемой термоканалами. Белая струя соленого пара высоко поднялась в разреженной атмосфере Европы, стерла линию горизонта и врезалась в черноту космоса. Я не хотел снова смотреть вниз. Я проделывал это много раз и всегда видел одно и то же. Мне пришлось напомнить самому себе, что никто, ни одно человеческое существо еще не побывало на поверхности Европы, что это был только сон. Дерьмо. Слушайте меня. Это только сон. Этого не может быть наяву.

– У тебя в порядке связь? – спросила Сара. – Ты слышишь меня?

Я не ответил ей. У меня слишком пересохло во рту, чтобы говорить, язык окостенел от страха и сомнений и от пересушенного воздуха, циркулирующего в шлеме гермокостюма.

– Дит, ты все записываешь?

«Ты веришь в грех, Дит?»

В пустыне льда, где нет следа

Ни жизни, ни земли.

Сара опускает свою чашку с кофе и смотрит на меня с другой стороны комнаты нашей квартирки в Кахуэнга. Ее глаза – это все еще ее глаза, и они полны нетерпения и тайны. Она тянется за сигаретой, и мне хочется, чтобы это было не во сне, чтобы я мог к ней вернуться и начать все сначала. В Лос‑Анджелесе наступило солнечное утро, на Саре нет ничего, кроме нижнего белья, а я свернулся калачиком на нагретых ее телом простынях. Вернуться назад и сказать другие слова. Изменить каждый проклятый день между «тогда» и «сейчас».

– Они ждут от меня решения завтра утром, – говорит она и прикуривает сигарету. Легкий дымок закрывает ее лицо вуалью.

– Скажи, что тебе нужно еще немного времени на размышление, – отвечаю я. – Скажи, что ты должна хорошенько подумать.

– Это чертово Агентство. У них нельзя просить времени. У них ничего нельзя просить.

– Сара, я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать.

– Это все, к чему я всегда стремилась, – говорит она и стряхивает пепел в пустую жестянку из‑под лимонада.

И что там за решетка вдруг

Замглила Солнца свет?

Иль это корабля скелет?

Я сделал еще шаг к пропасти, страстно желая, чтобы все это закончилось, и я проснулся. Если бы сон закончился, мне не надо было бы туда смотреть. Если бы я смог проснуться, меня ждала бы бутылка шотландского, или бурбона, или текилы, чего угодно, лишь бы смыть сухость во рту. За моей спиной поднимется Солнце – далекое и бледное, затерявшееся среди других звезд, в наушниках что‑то гудит и потрескивает.

– Если это то, чего ты хотела, так бери его, – говорю я, как говорю всегда в таких случаях, и эти слова я не могу взять обратно. – Я не собираюсь стоять на твоем пути.

Я понимаю, что Сара совсем не это хотела услышать. Конец. Занавес падает, и все кланяются. На следующий день, в среду, я отвожу ее в аэропорт Лос‑Анджелеса, и в 4.15 Сара отправляется в округ Колумбия.

Мы еще более одиноки, чем раньше.

В ночь самоубийства Ронни написала на стене своей комнаты в Ла Каса эти шесть слов собственной кровью.

Мои ботинки совсем не оставляют следов на скользком бело‑голубом льду. Еще несколько шагов, и я останавливаюсь на краю и спускаюсь на широкую ступеньку, образованную случайно упавшей глыбой. Ступенька выдается над краем пропасти на несколько метров. Постоянно поднимающийся пар сгладил ее края. Со временем глыба под воздействием паров и тепла сорвется со своего места и рухнет вниз, в кипящую бездну. Я набираю в грудь пересушенного затхлого воздуха в своем шлеме и заглядываю в глотку Сакпата.

– Скажи, Дит, какого черта ты надеялся там найти? – спрашивает Ронни. – На что это должно было быть похоже? На маленьких серых человечков, знающих все ответы, только спрашивай? Или нескольких доброжелательных экстремофилов, прильнувших ко дну безжизненного моря?

Я ничего не могу вспомнить. Я пытаюсь, но не могу. Все ночи напролет я лежу без сна и пытаюсь вспомнить.

– Я думаю, это не важно, – говорю я, и Ронни снова начинает плакать.

– Оно поджидало нас, Дит, – всхлипывает она. – Оно таилось во тьме целую вечность и поджидало нас. Оно знало, что рано или поздно мы придем.

На лед рядом со мной встала Сара; она была нагой, и ветер льнул к пластиковой коже.

– Зачем ты снова и снова приходишь сюда? – спросила она. – Что ты надеешься отыскать?

– А зачем ты меня преследуешь?

– Ты отключил все устройства связи. Я не получила от тебя сигнала. Что еще мне оставалось делать?

Я повернулся к ней лицом, спиной к пропасти, но ветер уже разметал ее на части и гнал обрывки по снегу.

Мы еще более одиноки, чем раньше.

А потом я опять оказываюсь в трубе, скольжу по Пути Чистильщика, не испытывая ни трения, ни сопротивления, проношусь высоко над промерзшей луной и жду ослепительного мгновения абсолютной агонии, когда мой разум столкнется с другим разумом. В этот миг он пытается спрятаться и забиться в темноту, но я вытаскиваю его, визжащего, на поверхность и поднимаю к свету. Я слышу жужжание невидимых устройств – это техники по ту сторону от нас пытаются поспеть за мной… за ним…

Я стою на краю глотки Сакпата, где никогда не стоял ни один человек, стою на коленях рядом с кроватью в квартире на Колумбус‑авеню, стою в холле аэропорта, прощаясь с Сарой. У меня при себе все инструменты и камеры, они понадобятся позже, когда прекратится спиральный полет, когда я снова напьюсь и не останется ничего, кроме работы.

Когда мне останется только выследить носителя и послать пару пуль в его или ее голову.

Перерезать канат. Развязать затянутый узел.

«Ты веришь в грех, Дит?»

И мертвый Альбатрос на мне

Висит взамен креста.

«Это же только вопрос, не пытайся превратить его в нечто большее».

– Ты все записываешь? – снова спрашивает Сара. – Невозможно настроиться на твой сигнал.

Я делаю еще шаг к краю, и пропасть отодвигается от меня на несколько футов. Небо заполнено паром, звездами и бесконечной ночью.

* * *

Я направился по Восточному шоссе к Мейн‑стрит и шел так быстро, как позволяли снег, покрытый сажей лед и бесчисленные обломки под ногами. Вокруг громоздились каньоны из стали и кирпича, разбитого стекла и обломков серого бетона. После того как федералы навсегда покинули остров Рузвельта и умыли руки, остались только руины и груды мусора. Я почти все время смотрел под ноги, но чувствовал, что они следят за мной, идут следом, спрашивают друг друга: нужно ли меня бояться, или я просто глупец, забредший сюда в поисках смерти. И то и другое могло оказаться правдой. Я еще и сам ни в чем не был уверен. На снегу и замерзшей грязи виднелись следы, и некоторые из них были почти человеческими.

Неподалеку от большого пустыря, бывшего когда‑то Блэквелл‑парком, я услышал, как над островом пронесся чей‑то зов. Звук показался одиноким и испуганным, и я прибавил шагу.

Интересно, пошлет ли Сара за мной спасательную команду, если вместе с Темплтоном решит, что на этот раз я поскользнулся. А может, Темплтон уже считает меня трупом и кусает локти, что не обеспечил надлежащее наблюдение. И как он собирается докладывать о неприятностях тем ублюдкам из Вашингтона? Дорога к северной оконечности острова, где стоял закопченный и изрядно разбитый корпус Кулеровского госпиталя, заняла у меня почти целый час. Подонки из так называемых отрядов милиции генетических анархистов, получающих приказы от экс‑кинозвезды, шизофренички, называющей себя Цирцеей Девятнадцатой, утверждали, что их штаб расположен в здании бывшего госпиталя. Когда армия решила предпринять обстрел, Кулеровский госпиталь удостоился большей части боезапаса. Цирцея Девятнадцатая была застрелена снайпером, но, как говорили, у нее нашлось достаточно последователей, чтобы занять освободившееся место.

Под пасмурным февральским небом госпиталь выглядел безжизненным, словно пережил Армагеддон. Я старался не думать о спучах, обо всем том, что мне пришлось увидеть и услышать накануне, о своих мыслях, о неудержимом потоке угроз, обещаний и молитв, который выплеснул на меня тот несчастный, когда я долетел до конца мерцающей спиральной трубы, и мы начали наш танец.

В помещении бывшего госпиталя воняло как в зоопарке – в заброшенном, вымирающем зоопарке, но здесь по крайней мере не было ветра. Лицо и руки у меня онемели от холода. Интересно, как поступит Агентство с чистильщиком, лишившимся пальцев? Выбросит на свалку или снабдит изготовленными в Осаке блестящими новенькими приборами, которые окажутся лучше оригиналов? Может, они прибегнут к той же биомеханической магии, как и в случае с Сарой? Я шел по необъятному холлу первого этажа мимо дверей и дверных проемов, лишенных створок; темных комнат и освещенных залов, наполненных дезориентирующим смешением света и теней, пока не добрался до ряда лифтов. Их двери были раскрыты, а за ними виднелись узкие шахты, заваленные мусором и проржавевшими оборванными тросами. Там я немного постоял, пока пальцы и лицо не стало покалывать горячими иглами, и прислушался к тихому шепоту здания.

– Они просто животные, – заявила вчера Сара.

Они были в той же степени животными, в какой она – ходячим механизмом. Я понимал, что Сара достаточно умна, чтобы знать правду, она была такой даже до того, как ее череп нафаршировали всякими устройствами. Даже если она не хотела признаваться в этом никому, включая себя. Киборги и ститчи были просто противоположными полюсами в одном и том же восстании против плоти – черная пешка и белая пешка – север и юг на одной извилистой постэволюционной дороге. Я и раньше не придавал этому особого значения, и теперь тоже. Но сейчас, когда мое дыхание вырывалось клубами морозного пара, а пальцам медленно возвращалась чувствительность, ее высокомерие раздражало больше, чем обычно. Насколько я мог судить, самое большое, а может, и единственное различие между Сарой и тем, кто ждал меня в расстрелянном госпитале, было то, что люди, стоящие у власти, нашли применение ее виду, а вот ститчи и оборотни были для них источником проблем. Все могло обернуться иначе. И еще не поздно.

Параллельно лифтовой шахте шла лестница, и я поднялся на третий этаж. Я не догадался взять с собой фонарик, так что держался ближе к стене и шел почти вслепую, не раз спотыкаясь о кучи хлама.

На третьем этаже меня ждал ребенок.

– Зачем ты сюда пришел? – отрывисто бросил он и моргнул золотистыми глазами хищной птицы.

На нем не было никакой одежды, зато все тело заросло блестящей желто‑коричневой шерстью.

– Кто ты? – спросил я.

– Мантикора сказала, что ты придешь. Она видела тебя на мосту. Что тебе нужно?

– Я ищу девушку по имени Джет.

Ребенок засмеялся, словно залаял, и закатил глаза. Затем он наклонился вперед и пристально уставился на меня, при этом вертикальные зрачки его больших золотистых глаз заметно расширились.

– Здесь нет никаких девушек, мистер, – хихикнул он. – Давно нет. Ты что, сбрендил?

– Среди вас есть кто‑нибудь по имени Джет? Я прошел долгий путь, чтобы с ней поговорить.

– А может, у тебя есть пистолет? – спросил он. – Или нож?

– Нет, – сказал я. – Ничего такого. Я пришел только поговорить.

– И ты сунулся в Ститчтаун без ножа и пистолета? Тогда ты совсем сдурел. У тебя в голове точно завелись тараканы размером с мои кулаки. – Он поднял сжатый кулак, чтобы наглядно продемонстрировать свое заявление. – Или тебе просто надоело жить.

– Может, и так, – ответил я.

– В это время года мы почти не видим мяса, – усмехнулся ребенок и облизнул тонкие черные губы.

Вдали, в противоположном конце коридора раздался чей‑то рык. Паренек оглянулся через плечо, затем снова повернулся ко мне. На его лице блуждала улыбка – холодная улыбка, в которой не было ни жестокости, ни доброты, обнажавшая острые кончики длинных клыков и резцов. И еще он выглядел разочарованным.

– Всему свое время, – сказал он и взял меня за руку. – Всему свое время.

И я позволил ему увести себя в угрожающую тьму коридора.

* * *

В конце своей книги Эммануиль Вазерби‑Джонс написал следующее: «Свершившиеся и грядущие катастрофы, возвращение АйсПИКа могут стать самым тяжелым поражением человечества. Долгие тысячелетия мы спрашивали себя: есть ли во Вселенной кто‑нибудь кроме нас. И этот вопрос нашел отражение во всех мировых религиях. Но, получив окончательный положительный ответ, мы должны были признать, что в прежнем своем невежестве жить нам было гораздо спокойнее».

Мы еще более одиноки, чем прежде, – Ронни все правильно понимала.

Когда я вышел из контакта и лаборанты надежно заизолировали сигналы этих существ, когда запертые волны стали колотиться в стены комнатушки на Колумбус‑авеню, когда один из медиков вколол мне дозу стимулятора, чтобы прочистить мозги, я сел на пол и заплакал.

В этом не было ничего необычного. Я плакал почти каждый раз. Хорошо, хоть не блевал.

– Отличная работа, – произнес Темплтон и положил мне на плечо руку в тяжелой перчатке.

– Будь ты проклят! Я слышал их. Понимаешь, ублюдок, я слышал их обоих!

– Дит, мы сделали все, что смогли. Не мог же я накачать тебя морфином, чтобы ты вырубился.

– О Господи, о милосердный Иисус! – рыдал я, словно дряхлая старуха.

Я тяжело дышал, и сердце бесновалось в груди, но постепенно затихало под действием синтетадрина, вколотого в левое плечо.

– Темп, убей их. Убей прямо сейчас.

– Мы должны придерживаться протокола, – спокойно ответил он, поглядывая в сторону дрожащей массы костей, мяса и протоплазмы на кровати. Из того места, где раньше был рот мужчины, высунулось кроваво‑красное щупальце и стало энергично впиваться в продавленный матрас.

– Как только ты выложишь все сведения и мы убедимся, что процесс необратим, мы уничтожим признаки жизни.

– Все к черту! – крикнул я и потянулся к его «беретте».

Я так сильно рванул рукоятку пистолета, что застежка‑липучка с треском разошлась, а Темплтон чуть не свалился на меня. Я оттолкнул его свободной рукой и навел дуло на кровать.

– Не вздумай спустить курок!

– Убирайся к дьяволу, – прошептал я Темплтону, а заодно и всему треклятому Агентству, и спучу, и тому единственному голубому глазу, который все еще смотрел на меня.

Я нажал на курок и выпустил всю обойму в то немногое, что осталось от голов мужчины и женщины, надеясь, что этого будет достаточно.

Потом кто‑то стал отнимать у меня оружие, и я не сопротивлялся.

– Ты безмозглый идиот! – зарычал Темплтон. – Тупой ублюдок! Как только закончится это дело, с тобой будет покончено! Ты меня понял, Дит? Ты останешься в прошлом!

– Ага, – ответил я и снова сел на пол.

В ушах звенело от наступившей после стрельбы тишины, и желтый туман заволакивал все вокруг, словно саван.

По крайней мере мне хотелось думать, что на этом все закончится. Поздно ночью, когда я не мог уснуть, когда таблетки и выпивка уже не помогали, я стал утешать себя мыслью, что хоть раз за свою напрасно растраченную и никчемную жизнь поступил так, как должен был поступить.

Что бы ни произошло, я уверен, кто‑то где‑то записал этот факт. Я не должен больше этого делать.

В маленькой тесной комнатке в конце коридора третьего этажа, у дыры, которая до обстрела была окном, сидела женщина с кошачьим лицом и нервными подвижными ушами. В комнате не было другого освещения, кроме тусклых лучей зимнего солнца. Мальчик уселся у ее ног и не сводил с меня глаз. Женщина – если у нее и было имя, я об этом так и не узнал, – посмотрела в мою сторону только раз, когда мы вошли. Пламя в ее глазах мгновенно спалило остатки моей решимости, и я обрадовался, когда она снова отвернулась к проему в стене и стала смотреть на север, где за рекой виднелись развалины Астории.

Она сказала, что девушка ушла с неделю назад. И она не имела представления, где сейчас могла находиться Джет Мийаки.

– Иногда она приносит еду и лекарства, – сказала женщина, подтверждая мои догадки.

В те времена находилось немало желающих рискнуть своей свободой, а то и жизнью, чтобы доставить товары на остров Рузвельта. Может, такие смельчаки есть и сейчас. Мне это неизвестно.

– Я сожалею, что так вышло с ее родителями.

– Все случилось очень быстро, – солгал я. – Они почти не страдали.

– Мистер Пайн, от вас пахнет смертью, – сказала женщина, и крылья ее носа слабо вздрогнули. Мальчик у ее ног рассмеялся и стал раскачиваться из стороны в сторону, обхватив колени руками. – Мне кажется, смерть идет за вами по пятам. И ваш приход предвещает смерть.

– Да, я и сам иногда так думаю, – ответил я.

– Вы охотитесь за чужаками? – промурлыкала женщина.

– Можно сказать и так.

– В этом есть некоторая ирония, вы не находите? Наш мир умирает. Мы отравили свой мир, а потом стали искать жизнь в других местах. Как вы думаете, мистер Пайн, мы нашли то, что искали?

– Нет, – сказал я. – И не думаю, что когда‑нибудь найдем.

– Возвращайтесь в город, мистер Пайн. Возвращайтесь скорее. После захода солнца никто не сможет поручиться за вашу безопасность. Кое‑кто из нас голодает. И многие наши дети голодают.

Я поблагодарил ее и вышел из комнаты. Мальчик проводил меня до лестницы, а потом сел и стал тихонько смеяться. Его смех разносился по лестничному проему, а я продолжал спускаться вслепую, шаг за шагом, почти в полной темноте. До Мейн‑стрит я вернулся по своим же следам, мимо опустевших домов, через каньоны обломков, и ни разу не оглянулся, пока снова не вышел на мост.

Два дня спустя я отыскал Джет Мийаки в китайском квартале, она пряталась в подвале буддистского Общества Чудесного Просветления на Мэдисон‑стрит. В Агентстве нашлись материалы, свидетельствующие о сочувствии одного из священников ститчам и им подобным. Джет Мийаки бросилась наутек, они всегда стараются убежать, если могут, а я преследовал ее по улице Механиков, через бульвар Генри и наконец настиг беглянку на рыбном рынке в западном конце Бродвея, неподалеку от старого манхэттенского моста. Она попыталась скрыться от меня в лабиринте киосков, среди блестящих груд осьминогов и кальмаров, угрей, тунца и трески, выложенных на постаментах из колотого льда. Джет бросилась к задней двери и почти успела выскочить, но поскользнулась на мокром бетонном полу и полетела кубарем в витрину с брикетами лапши и жестянками куриного бульона Я не могу точно вспомнить все детали, помню только девчонку и запах рыбы, стук банок по бетонному полу, сердитые и испуганные крики продавцов и покупателей. Но в подробностях – в осьминогах и лапше – я не уверен. Мне кажется, я стараюсь забыть, что это не выдумка, что это произошло на самом деле, что я не придумываю детали. Что я принимал в этом участие.

Иногда.

Иногда я дикарь.

При просмотре записи видно, что я приставил дуло пистолета к ее правому виску. Девчонка упрямо сжала губы и молча смотрела на меня. На изображении она выглядит грязно‑серой, как нью‑йоркский снег, и мне даже не требуется смотреть на тревожный красный сигнал генетиграфа. Она больна, как больны носители длительно действующей заразы, и это видно по ее глазам, по сильной испарине на лице, по легкому синеватому оттенку губ. Возможно, она заразилась еще несколько месяцев назад. Если бы она не инфицировала хоть одного из своих родителей, это оказалось бы просто чудом. Я показал ей экран генетиграфа, объяснил, что это значит, и сказал, что должен сделать дальше.

– Ты и сам знаешь, что не можешь это остановить, – сказала она, горько улыбаясь. – Не важно, скольких людей ты еще убьешь, все равно уже слишком поздно. С самого начала было слишком поздно.

– Прости, – сказал я, хотя и не уверен, что сказал, и спустил курок.

Девятимиллиметровый пистолет оглушительно громыхнул, и внезапно она перестала представлять проблему. Она стала просто еще одним мертвым телом.

* * *

Я стал ненадежным рассказчиком. А может, всегда таким был. Наверно, я всегда был трусом и лицемером. Есть вещи, которые мы помним, есть вещи, которые предпочитаем забыть. Как говорит одна старая поговорка, это всего лишь кино.

Я не убил Джет Мийаки.

– Ты сам знаешь, что не можешь это остановить, – сказала она. Эта часть была правдой. – Не важно, скольких людей ты еще убьешь, все равно уже слишком поздно. С самого начала было слишком поздно.

– Прости, – сказал я.

– Мы привезли это сюда. Мы пригласили его к себе, и ему понравилось то, что оно увидело. Оно намерено остаться.

Девушка не улыбалась, но на ее лице явно читалось тайное удовлетворение. Я отступил на шаг назад и опустил пистолет. На ее коже осталась глубокая вмятина.

– Мистер Пайн, отойдите, пожалуйста, в сторону, – сказала Сара, а когда я обернулся, она уже стояла в нескольких футах от нас и целилась в девочку из крохотного черного пистолета.

Сара выстрелила дважды, подождала, пока тело перестанет дергаться в конвульсиях, а потом сделала третий выстрел – в голову Джет Мийаки, чтобы быть уверенной в ее смерти. Сара всегда была аккуратной.

– Темплтон говорил, что ты можешь засомневаться, – сказала она и опустилась на колени, чтобы исследовать мертвое тело, – А это означало бы, что тебя отстранят от работы.

– Она ведь была права, верно? – пробормотал я. – Рано или поздно мы потеряем этот мир.

На мгновение мне захотелось послать несколько пуль в череп Сары и разбрызгать по бетонному полу рыбного рынка ее кровь, мозги и силикон. Это было бы убийство из милосердия. Но, боюсь, я любил ее не так сильно, как мне казалось. Кроме того, Агентство может собрать все осколки и снова слепить из них Сару.

– Всего понемногу, мистер Пайн, – сказала она. – Это единственный способ не сойти с ума. Всего понемногу.

– Ни прошлого, ни будущего.

– Если хочешь, можешь думать и так.

Сара поднялась и протянула руку. Я вытащил обойму из пистолета и отдал ей оружие вместе с патронами. Потом отстегнул от пояса генетиграф, и она взяла его тоже.

– Мы пришлем кого‑нибудь в отель за остальным оборудованием. Будь добр, сложи все заранее. А у тебя останется билет до Лос‑Анджелеса.

– Да, – отозвался я. – У меня есть обратный билет до Лос‑Анджелеса.

– Ты продержался немного дольше, чем я думала, – заметила Сара.

И я ушел, оставив ее у мертвого тела докладывать об убийстве и вызывать команду санитаров. На следующий день я улетел в Лос‑Анджелес и отыскал бар, где никто меня не знал. Я начал с текилы, продолжил шотландским виски и проснулся два дня спустя, лежа лицом вниз на песчаном пляже в Малибу, совершенно разбитым. Солнце уже садилось, на горизонте бушевал закат, потом на небо выплыли звезды. Метеор прочертил след по небу и исчез. Мне понадобилось не больше секунды, чтобы отыскать Юпитер, Повелителя Небес, Тучегонителя, – маленькое яркое пятнышко рядом с Луной.

Аластер Рейнольдс
«НАЙТИНГЕЛ»

Я еще раз сверила данный мне адрес Томаса Мартинеса, прикрывая листок бумаги от дождя, пока разбиралась в собственных каракулях. Номер, записанный мною, не соответствовал номерам давно устаревших офисных зданий, но зато полностью совпадал с цифрами, указанными на одном из сдаваемых за небольшую плату особнячков, которые располагались на уровне улицы.

В этом районе вертикальные поверхности каньона Тредфолл на высоту шести или семи этажей были изрезаны и застроены всяческими зданиями, занимавшими также и все свободное пространство внизу котловины. Большую часть стен покрывали строения, громоздившиеся на крышах друг у друга и поддерживаемые хаотично расположенными системами стоек и шаткими бамбуковыми мостками. С одной стороны улицы на другую протянулись перекидные мостики со ступеньками и веревочными лесенками, змеящимися в темных расщелинах между домами. Там и здесь стремительно рассекали воду колеса транспортников, гоня мутные волны коричневатой жидкости по собственным следам. Изредка над головами плавно скользили клешнеобразные «летуны». «Летуны» были техникой из внешнего мира, и поэтому не многие жители Края Неба могли позволить себе такую роскошь.

М‑да, хотя и выглядит неправдоподобно, но очевидно – это то самое место.

Я шагнула с залитой водой улицы на деревянную платформу перед зданием и постучала в стеклянную входную дверь. Струи дождя обильно поливали меня сквозь прорези полосатого навеса над крыльцом. Я откинула волосы с лица, и в этот момент дверь отворилась.

Я видела достаточно фотографий Мартинеса, чтобы сообразить, что передо мной не он. Крупный, быкообразного вида мужчина занимал весь дверной проем. Он скрестил руки на мощной груди, прикрытой только черным жилетом с застежкой на талии. Мыщцы его выпирали столь рельефно, будто он натянул на себя нечто вроде обтягивающего костюма с накладной мускулатурой. Массивная и полностью лишенная волос голова покоилась на толстой и бугристой, как древесный ствол, шее. Кожу вокруг правого глаза украшало четко видимое бледное пятно, отличающееся цветом от остального лица.

Очень большой человек оглядел меня с высоты своего роста, как грязь, намытую дождем.

– Ну? – произнес он голосом, напоминавшим отдаленный грохот артиллерийской канонады.

– Я к мистеру Мартинесу.

– Мистер Мартинес перед вами, – заявил он.

– Как вам будет угодно. Но я здесь, чтобы увидеть мистера Мартинеса. Он назначил мне встречу, и я…

– Диксия Скэрроу, – голос, произнесший мое имя, был намного приветливее и принадлежал невысокому пожилому мужчине, которой, сдернув изящное пенсне с носа, появился позади перегородившего дверь великана. – Впусти ее, Норберт. Ее ожидают. Просто она немного опоздала.

– Я задержалась в районе Арместо, мой взятый напрокат «колесник» угодил в яму и перевернулся. Я не смогла снова его завести, и поэтому пришлось…

Невысокий мужчина жестом прервал мои извинения:

– Вы уже здесь. Так что все это не имеет значения. Если хотите, Норберт высушит вашу одежду.

– Было бы неплохо.

Я сняла пальто.

– Норберт также позаботится о ваших галошах. Желаете что‑нибудь выпить? Чай уже приготовлен, но если вы предпочитаете что‑нибудь другое…

– Чай – это замечательно, мистер Мартинес, – сказала я.

– Пожалуйста, зовите меня Томас. Мое искреннее желание, чтобы мы сотрудничали и общались по‑дружески.

Я вылезла из галош и вручила громиле забрызганное дождевыми каплями пальто. Мартинес сухо кивнул, по‑птичьи склонив голову, и затем церемонно пригласил меня пройти в помещение. Он оказался худощавее и старше, чем я ожидала, но все же походил на свои фотографии. В его поредевших волосах обильно проступала седина, лицо было чисто выбрито. Серый плащ поверх серого же цвета рубашки – манера одеваться придавала Томасу Мартинесу вид унылого, скучного клерка.

Мы двинулись вглубь здания по извилистому лабиринту между штабелей коричневых ящиков высотой в человеческий рост.

– Прошу прошения за беспорядок, – извинился Мартинес, покосившись через плечо в мою сторону. – Я знаю, что мне следует всерьез заняться проблемами сортировки и хранения, но постоянно возникают более важные дела, а до этого руки не доходят.

– Я удивляюсь, что вы находите время, чтобы поесть, не говоря уже о вышеупомянутых проблемах.

– Ну, должен признаться, в последнее время такие вещи действительно мало меня беспокоят. Если вы следите за новостями, то знаете, что я уже поймал свою самую большую рыбу. Чтобы закончить эту работу, требуется совсем немного усилий, но я сейчас так занят, что… – Мартинес внезапно остановился около ряда коробок, водрузил пенсне на кончик носа и смахнул пыль с бумажного ярлычка, прикрепленного к боку ближайшего к нему ящика. – Нет, – раздраженно пробормотал он, покачав головой. – Не на том месте. Черт побери, не на том месте! Норберт!

Норберт плелся следом за нами, мое промокшее пальто было изящно наброшено на его огромную мощную руку.

– Мистер Мартинес?

– Этот ящик стоит не там, где надо! – невысокий мужчина повернулся и ткнул пальцем в просвет между двумя коробками на противоположной стороне прохода. – Он должен быть здесь. Надо его передвинуть. Дело Кесслера передается в суд в следующем месяце, и мне не нужны неприятности из‑за пропавшей документации.

– Позаботиться об этом, – громыхнул Норберт.

Прозвучало как приказ, но я восприняла это как высказывание в том смысле, что он займется ящиком после того, как справится с чисткой моих вещей.

– Кесслер? – переспросила я, когда Норберт ушел. – Тилман Кесслер, дознаватель Северной Коалиции?

– Именно так. Вы с ним пересекались?

– Ну, тогда бы я тут не стояла.

– Вполне вероятно. Однако имеется небольшое количество людей, которым удалось выжить после встречи с Кесслером. Их свидетельские показания отдадут Кесслера в руки суда.

– На котором вы подвергнете его пыткам.

– В ваших словах звучит некоторое неодобрение, Диксия, – заметил Мартинес.

– Вы правы. Это варварство.

– Подобные вещи всегда происходят. Вспомните Хауссмана, если вам угодно.

Скай Хауссман, человек, который дал имя этому миру и развязал 250‑летнюю войну, которую лишь недавно и с большим трудом удалось прекратить. Когда они пытали Ская, они думали, что таким образом положат скорейший конец жестокостям. Большей ошибки нельзя было допустить. С тех пор пытки применялись при каждой казни.

– Вы просили меня приехать сюда из‑за Кесслера, сэр? Вы полагаете, я могу что‑нибудь добавить к показаниям против него?

Мартинес приостановился у массивной деревянной двери.

– Нет, не из‑за Кесслера. К концу года я очень рассчитываю увидеть его прибитым гвоздями к верхушке Моста. Дело касается человека, чьим орудием был Кесслер.

Я на мгновение задумалась:

– Кесслер работал на полковника Джекса, не так ли? – Мартинес открыл дверь и ввел меня в комнату. Теперь, по логике вещей, мы должны были находиться внутри стен каньона. Дышалось здесь трудновато, словно в подземной гробнице.

– Да, Кесслер был человеком Джекса, – подтвердил Мартинес. – Я рад, что вы улавливаете связь. Это избавит меня от объяснений, почему Джекса надо отдать в руки правосудия.

– Я полностью с вами согласна. Половина здешнего населения разделяет ваше мнение. Но я боюсь, вы немного опоздали – Джекс давно умер.

В комнате нас уже дожидались двое. Мужчина и женщина сидели на диванчиках по обе стороны низкого черного столика, где располагалось скупое угощение – чай, кофе и какой‑то алкоголь, кажется, бренди с лимонным соком.

– Джекc не умер, – покачал головой Мартинес. – Он просто исчез, но теперь я знаю, где он. Садитесь, пожалуйста.

Он знал, что я заинтригована. Знал, что я не смогу выйти из этой комнаты, прежде чем не услышу всю историю о полковнике Брэндоне Джексе. Но было и еще кое‑что, заставившее меня подчиниться. В голосе Мартинеса звучали непререкаемые командирские ноты, исключавшие всякую возможность неповиновения. Во время службы в Национальной гвардии мне пришлось усвоить, что некоторые люди обладают подобной харизмой, а некоторые нет. Этому нельзя обучить или освоить самостоятельно, и притворяться тоже бесполезно. Ты либо обладаешь такой способностью с рождения, либо – увы.

– Диксия Скэрроу, позвольте представить вам моих гостей, – произнес Мартинес, когда я заняла свое место за столом. – Джентльмен напротив вас – Сальваторе Николаси, ветеран одного из отрядов Службы анабиоза Северной Коалиции. Справа – Ингрид Соллис, эксперт по личной безопасности, специалист в области систем противовторжения. Ингрид первоначально участвовала в военных действиях на стороне Саутлэнда, но потом оставила военную службу и занялась работой в сфере личной безопасности.

Я прикусила язык и отвела взгляд от этой женщины, прежде чем с моих губ слетели слова, о которых мне пришлось бы сожалеть потом. Мужчина – Николаси – больше напоминал актера, чем солдата. Полное отсутствие шрамов. Лицо украшает выхоленная остроконечная борода столь красиво очерченной формы, словно ее вырезали по трафарету. Агенты Службы анабиоза всегда меня раздражали, независимо от того, чью сторону они занимали. Они постоянно кичились своим превосходством над обычными войсками и поэтому не считали нужным утруждать себя физической подготовкой, а уж до того, чтобы обзавестись такой мускулатурой, как у Норберта, у этих ребят дело никогда не доходило.

– Позвольте представить вам Диксию Скэрроу, – продолжил Мартинес, кивнув в мою сторону. – На счету Диксии пятнадцать лет безупречной службы в Национальной гвардии Саутлэнда вплоть до окончания военных действий. У нее блестящий послужной список. Я надеюсь, она будет ценным дополнением к нашей команде.

– Возможно, мы немного забегаем вперед, – заметила я. – Я не давала согласие на участие в какой‑либо команде.

– Мы преследуем Джекса, – примирительно пояснил Николаси. – Разве вас это не интересует?

– Он был на вашей стороне, – напомнила я. – Отчего вы так стремитесь увидеть его повешенным?

Николаси на мгновение скривился, как от боли:

– Он был военным преступником, Диксия. Мне очень хочется, чтобы такие чудовища, как Джекс, предстали перед судом. В той же степени я желаю подобной участи мерзавцам из Саутлэнда, которые занимались тем же, что и он.

– Николаси прав, – подала голос Ингрид Соллис. – Если мы собираемся научиться мирно сосуществовать на этой планете, мы должны судить по закону всех и каждого, невзирая на их бывшую государственную принадлежность.

– Слова, вполне естественные для дезертира, – медленно проговорила я. – Очевидно, государственная принадлежность не слишком много значила для вас в прошлом, поэтому меня не удивляет, что она ничего не значит для вас сейчас.

Мартинес, все еще стоявший во главе стола, примирительно улыбнулся, как будто ничего иного от меня и не ожидал.

– Вы неправильно поняли меня, Диксия. Ингрид не дезертировала. Ее ранило при исполнении служебного долга. Серьезное ранение. После выздоровления она была отмечена за отвагу, проявленную в боях, и ей предложили выбор между почетным увольнением и возвращением на фронт. Нельзя винить ее за вышеупомянутый выбор, особенно после того, что ей пришлось пережить.

– О, простите, я ошиблась. Просто я никогда не слышала о людях, вышедших в отставку до окончания войны.

Соллис холодно взглянула на меня:

– Некоторые из нас поступили именно так.

– Все присутствующие здесь имеют безупречный послужной список, – Мартинес слегка повысил голос. – Я твердо уверен в этом, поскольку весьма тщательно изучил ваши биографии. Вы именно те, кто подходит для нашей работы.

– А я в этом не уверена, – возразила я, порываясь встать. – Я просто отставной солдат, который испытывает неприязнь к дезертирам. Я не состояла ни в каких дерьмовых отрядах Службы анабиоза, и я не совершила ничего такого, за что бы мне выразили благодарность за отвагу. Так что жаль, коллеги, но мне кажется…

– Сядьте, Диксия.

И я вновь ему повиновалась.

Мартинес продолжил, его голос сохранил размеренность и терпение.

– Вы участвовали по крайней мере в трех операциях с высокой степенью риска, Диксия, – три опасных рейда в тылы врага. Вывод двух глубоко внедрившихся саутлэндских шпионов и – серьезный козырь – перебежчика из Северной Коалиции. Вы же не станете это отрицать?

Я покачала головой. Суть того, что он предлагает, все еще ускользала от меня.

– Я не смогу вам помочь. Я ничего не знаю о Джексе…

– Знать вам и не нужно. Это мои проблемы.

– Откуда у вас такая уверенность, что он жив?

– Я бы тоже хотел это знать, – вступил в разговор Николаси, поглаживая изящными пальцами бороду.

Мартинес наконец сел в кресло, стоящее во главе стола. Таким образом, получилось, что он возвышается над приглашенными. Он снял пенсне и, повертев в руках, положил на колени.

– Вы должны убедиться в важности и достоверности того, что я собираюсь вам сказать. Я долгие годы собираю данные о таких людях, как Джекс, и в этом деле приходится полагаться на целую сеть информаторов, многие из которых, поставляя мне сведения, подвергают себя огромному риску. Если я расскажу вам все полностью и хотя бы часть сказанного распространится за пределы моего кабинета, их жизнь окажется под угрозой. Не говоря уже о том, что это серьезно подорвет мои возможности передать в руки правосудия других скрывающихся от закона преступников.

– Мы понимаем, – кивнула Соллис, и меня возмутило, что она осмеливается говорить за всех.

Возможно, она считала, будто в долгу перед Мартинесом просто потому, что он принял ее сторону в недавней перепалке. И снова я прикусила язык и ничего не сказала.

– Долгое время я получал любопытные сведения относительно полковника Джекса: поговаривали, что он на самом деле не умер и находится на свободе.

– Где? – спросила Соллис. – На Крае Неба?

– Похоже что нет. Конечно, было много слухов и ложных следов, указывающих на то, что Джекс зарыт в землю где‑то на этой планете. Но я не принимал их на веру и отмел один за другим. Постепенно правда становилась очевидной. Джекс все еще жив и находится в пределах этой системы.

Я почувствовала, что пришло время внести свой позитивный вклад в разговор:

– Не кажется ли вам, что такой кусок дерьма, как Джекс, попытался бы удрать из системы при первой же возможности?

Мартинес благосклонно отнесся к моему замечанию и удостоил меня взглядом:

– Я тоже боялся, что он может сбежать, но появившиеся факты говорят о другом.

Он протянул руку, чтобы налить себе чаю. Коктейли остались на столе невостребованными. Сомневаюсь, что желудки кого‑либо из присутствующих способны потреблять алкоголь в это время суток.

– Где же он тогда? – спросил Николаси. – У множества криминальных сообществ есть причины, чтобы предоставить убежище такому человеку, как Джекс, но цена, назначенная за его голову, – серьезный соблазн выдать его властям…

– Он не скрывается, – возразил Мартинес, отхлебнув немного чаю, прежде чем продолжить. – Он на борту космического корабля, в полном одиночестве. Корабль предположительно утерян или разрушен в самом конце войны, когда обострилось противостояние в космосе, но у меня есть сведения, что корабль практически не поврежден, его системы жизнеобеспечения функционируют. Это веская причина предполагать, что Джекс еще жив и находится на борту этого транспортного средства в пределах системы.

– Чего же он дожидается? – поинтересовалась я.

– Когда воспоминания о нем потускнеют, – усмехнулся Мартинес. – Подобно многим физически крепким людям, Джекс мог применить препараты, продлевающие жизнь, или, по крайней мере, исключающие угрозу ее прекращения, на последних стадиях войны. Время не властно над ним.

– Этот корабль… – я подалась вперед. – Вы полагаете, надо просто проникнуть на борт и взять Джекса живьем?

Мартинеса, казалось, удивила прямолинейность моего вопроса. Прежде чем ответить, он на мгновение прикрыл глаза.

– По существу, да.

– Он не будет оказывать сопротивление?

– Думаю, не будет. Ультрас, которые определили местоположение транспорта, сообщили мне, что корабль производит впечатление впавшего в спячку: он находится в режиме силовой консервации. Сам Джекс, возможно, заморожен и пребывает в анабиозе. Корабль не отвечает на сигналы ультрас, поэтому нет повода полагать, что он как‑то отреагирует на наш подлет и стыковку.

– Насколько близко подходили ультрас? – спросила Соллис.

– В пределах трех‑четырех световых минут. Опять же нет причин полагать, что мы не можем подойти ближе, не вызвав тревогу на корабле.

– Откуда вы знаете, что Джекс на борту корабля? – подключился к расспросам Николаси. – Это может быть просто никому не нужный бродяга.

– Сведения, которые я тщательно собирал, указывают на присутствие на борту человека пожилого возраста, определенных размеров и внешнего вида. Все совпадает.

– Итак, давайте займемся охотой, – заявила Соллис, снова взяв на себя право высказываться за всех. – Вы собрали нас здесь, поскольку полагаете, что мы – подходящая команда, чтобы захватить полковника. Я специалист по вторжению, поэтому вы можете рассчитывать, что я проведу вас внутрь корабля. Николаси – ветеран службы, значит, не говоря уже о том, что он отлично управляется с несколькими видами оружия, он сообразит, как вывести Джекса из анабиоза, если полковник подвергся заморозке. А она – как вы сказали, ее зовут?

– Диксия, – напомнила я, и, возможно, в моем голосе прозвучала угроза.

– А она выведет нас оттуда. Как я понимаю, она спец в своей области, иначе бы ее здесь не было.

Мартинес выдержал паузу и затем кивнул:

– Вы совершенно правы, Ингрид: состав исполнителей подбирался именно так. Я приношу извинения, что мои намерения столь ясны и прозрачны. Но факт в том, что вы действительно идеальная команда для этой операции. Я не сомневаюсь, что, объединив ваши таланты, вы добьетесь успеха в возвращении полковника Джекса на Край Неба и, следовательно, передаче его суду. Теперь согласитесь: это будет нечто особенное, не так ли? Убить последнего дракона!

Николаси обозначил свое согласие глубоким вздохом.

– Люди, подобные Кесслеру, просто безумцы. Когда вы уничтожаете таких чудовищ, как Кесслер, вы на самом деле караете нож, а не человека, который им орудует. Если вы желаете истинной справедливости, надо найти настоящего убийцу. Для этого нужны профессионалы.

– Сколько нам заплатят? – поинтересовалась Соллис. На лице Мартинеса промелькнула улыбка.

– Пятьдесят тысяч аустралов каждому после доставки полковника Джекса целым и невредимым.

– Что, если мы найдем его мертвым? – вмешалась я. – К этому времени мы уже не раз подвергнемся риску при подлете и стыковке.

– Если Джекс уже мертв, тогда вам заплатят по двадцать пять тысяч аустралов.

Мы обменялись взглядами. Я знала, о чем думают остальные. Пятьдесят тысяч аустралов – деньги, которые могут изменить всю твою жизнь, но и половина этой суммы совсем неплоха. Убить Джекса будет намного легче и безопаснее, чем вытаскивать с корабля…

– Само собой разумеется, я буду находиться рядом, – сказал Мартинес. – Поэтому вам не придется заботиться о доказательствах того, что Джекс уже был мертв, когда вы появились. Если это произойдет.

– Если с нами пойдете вы, – спросила я, – возможно, есть еще кто‑то, о ком нам необходимо знать?

– Только Норберт. В его компетенции вы можете не сомневаться.

– Значит, нас будет пятеро.

– Пять – хорошее число, не правда ли? И это проверенная на практике оптимальная численность диверсионной группы. Я приобрел небольшой, но мощный корабль, полностью соответствующий нашим целям. Если он перевезет пятерых, у него хватит мощности вернуться обратно с полковником. Я обеспечу оружие, оборудование и скафандры, но вы вправе взять с собой все, что, на ваш взгляд, может оказаться полезным.

Я оглядела скупую, монашескую обстановку комнаты и вспомнила мрачные интерьеры офисов, расположенных у подножия каньона Тредфолл.

– Три раза по пятьдесят тысяч аустралов… плюс то, сколько стоит нанять и оборудовать корабль. Не возражаете, если я спрошу… Из каких источников вы черпаете деньги?

– Это мои личные фонды, – отрезал Мартинес. – Поимка Джекса – долговременная цель, а не некая эксцентричная выходка, затеянная мною недавно. Я счел бы за счастье умереть в нищете, если бы знал, что Джекс подвешен на самой высокой опоре Моста.

Некоторое время все молчали. Мартинес высказался столь мягко и спокойно, что мы восприняли смысл его слов с некоторым запозданием. И когда он все же дошел до нас, думаю, мы все воочию увидели ошметки человеческого тела, казненного традиционным способом, «по Хауссману».

– Оружие качественное? – спросила я. – Никакого некондиционного дерьма с черного рынка?

– Только самое лучшее.

– Технические характеристики корабля Джекса? – Соллис подключилась к выяснению деталей операции.

– У вас будет достаточно времени, чтобы просмотреть данные в пути. Я не сомневаюсь, что женщина с вашими талантами легко сможет определить точку входа.

Соллис польщенно улыбнулась:

– Полагаю, что да. Что скажете, Сальваторе?

– Полковник Джекс и ему подобные позорят честь и достоинство Северной Коалиции. Мы не монстры. Если я могу сделать что‑то, чтобы заставить людей поверить в это… – Николаси умолк и пожал плечами. – Да, я согласен. Это мой долг, мистер Мартинес.

– Тогда остаетесь вы, Диксия, – сказала Соллис. – Для меня сумма в пятьдесят тысяч аустралов звучит очень заманчиво. Полагаю, что и для вас тоже.

– Это вас не касается.

– Как сказать… Похоже, вам так же сильно нужны деньги, как и нам.

Я подумала, что очень близка к тому, чтобы ответить «нет», выйти из этой комнаты и вернуться под непрекращающийся мутный дождь каньона Тредфолл. Вероятно, если я сильно постараюсь, Норберт не станет меня задерживать, поэтому мне не придется выслушивать дальнейшую болтовню о том, как группа совместными усилиями арестует полковника Джекса. Но я никогда не получу шанса узнать, что задумал Мартинес, если не пойду с ним.

И еще мне следовало вспомнить о том, что я вижу, когда гляжусь в зеркало, и на что могу употребить пятьдесят тысяч аустралов.

Поэтому я сказала «да».

Мартинес жестом указал на одну из пустых свинцово‑серых стен в отсеке шаттла, она вспыхнула и заполнилась яркими неоновыми линиями. Эти линии, сливаясь и пересекаясь, образовывали схематический чертеж корабля в соответствующем масштабе.

– Сведения о корабле Джекса отрывочны и фрагментарны. Если отмести все противоречащие друг другу сообщения и избавиться от ненадежных данных, то у нас остается вот это.

– Это все? – спросила Соллис.

– Когда мы достигнем области визуального обзора, мы сможем добиться большего. Я перепроверю все сообщения, включая те, которые мы отбросили. Некоторые из них – когда мы проведем сравнение с настоящим кораблем – могут, в конце концов, вывернуть все наизнанку. Или, в свою очередь, пролить столь необходимый свет на внутреннюю планировку корабля и вероятное местонахождение Джекса. Кроме того, мы, естественно, получим данные наших собственных инфракрасных датчиков и радаров глубокого проникновения.

– Похоже, это очень большой корабль, – заметила я, оценив схему, мерцающую у меня над головой.

Мы находились в дне пути от Арместо, на маленьком шаттле, прикрепленном к брюху легкого перехватчика дальнего действия под названием «Смерть Софонисб».

– Большой, но не такой правильной формы, как у перехватчика, – добавила Соллис. – Ну и что нам теперь делать?

– Хороший вопрос.

То, на что указывал нам Мартинес, представляло собой прямоугольную оболочку длиной в километр, примерно сто метров в глубину и сто в ширину, с несколькими сферическими выпуклостями вдоль части длины. На одном конце находилось нечто, отдаленно напоминающее двигатели, а на другом – рукавицеобразный стыковочный комплекс. У корабля были слишком резкие очертания для межзвездных путешествий, и ему недоставало выносных опор для двигателей, что было характерно для всех транспортных устройств конджойнеров.

– Хотя выглядит как что‑то знакомое… – смутные образы вертелись у меня в голове. – Кого‑нибудь еще посетило дежавю или только меня?

– Не знаю, – откликнулся Николаси. – Когда я это увидел, то подумал… – он покачал головой. – Это невозможно. Дизайн корпуса должен быть стандартным.

– Ну, ты же сам видишь.

– У этого корабля есть имя? – обратился Николаси к Мартинесу.

– Я не знаю, как Джекс называет свой корабль.

– Он спросил не об этом, – сказала Соллис. – Он спросил…

– Я знаю имя этого корабля, – прошептала я. – Однажды я видела похожий корабль, когда меня доставили на его борт. Я была ранена в перестрелке в одном из последних больших сражений на поверхности. Меня вывезли в космос – вероятно, на шаттле – и доставили на борт этого корабля. Это корабль‑госпиталь, вращающийся на орбите вокруг планеты.

– Как имя этого корабля? – настойчиво повторил Николаси.

– «Найтингейл», – ответила я.

– О боже, нет!

– Вы удивлены?

– Да, черт побери, я удивлен! Я тоже был на борту «Найтингейл». Мне наложили швы, потом репатриировали.

– Так же как и я, – голос Соллис почти перешел в шепот. – Однако я не узнала его. Они чертовски потрудились надо мной, прежде чем затащили на борт этого корабля. Кажется, я догадываюсь…

– И я тоже, – кивнул Николаси.

Медленно, не сговариваясь, мы повернулись и посмотрели на Мартинеса. Даже Норберт, до этого момента ни во что не вмешивавшийся, обернулся и оценивающе уставился на своего хозяина. Мартинес слегка прищурился, но в остальном он безупречно сохранял самообладание.

– Это действительно «Найтингейл». Было слишком рискованно говорить вам об этом, когда мы еще находились на планете. Узнай об этом какие‑нибудь друзья Джекса, и вся операция…

– Поэтому вы не сказали нам? – оборвала его Соллис. – Или потому, что мы все уже когда‑то побывали на борту этой штуки?

– То, что все вы побывали на борту «Найтингейл», было одним из факторов вашего отбора, и не более того. Вы привлечены к выполнению этой миссии благодаря вашим навыкам, а не медицинской карте.

– Итак, почему вы не рассказали нам? – повторила она.

– Я уже сказал, что это не более чем разумное решение…

– Вы лжете!

– Я не занимаюсь подобными вещами.

– Подождите, – вмешался Николаси, его голос был спокойнее, чем я ожидала. – Давайте… просто разберемся, что нам сейчас делать. Вы зациклились на факте, что всех нас лечили на борту «Найтингейл», когда правильный вопрос, который нужно задать, состоит в следующем: что Джекс, черт возьми, делает на борту корабля, который больше не существует?

– А в чем проблема с этим кораблем? – поинтересовалась я.

– Проблема в том, – ответил Николаси, обращаясь непосредственно ко мне, – что «Найтингейл», по поступившим сообщениям, уничтожена в конце войны. Или вы не имеете привычки слушать новости?

– Наверное, нет.

– И тем не менее вы знали о корабле достаточно, чтобы опознать его.

– Я уже сказала: я помню, как он выглядит при подлете с медицинского шаттла. Меня накачали лекарствами, я не знала, выживу или умру… Все было таким преувеличенно резким, как в плохом сне. Но после того, как они вылечили меня и отправили обратно на поверхность… Не думаю, что я вообще когда‑либо вспоминала о «Найтингейл».

– И даже тогда, когда смотрели в зеркало? – тихо спросил Николаси.

– Я думала о том, что они сделали со мной… Это можно было сделать намного лучше. Но мне в голову не приходило поинтересоваться, что потом произошло с кораблем. Ну и что же произошло?

– Вы сказали: «Они вылечили меня», – заметил Николаси. – Значит ли это, что вы общались с докторами, женщинами или мужчинами?

– А что, могло быть иначе?

Он покачал головой:

– Полагаю, что вы были ранены и перевезены на борт корабля‑госпиталя вскоре после того, как он был развернут?

– Возможно.

– В тот момент «Найтингейл» находилась на стадии введения в строй. Я попал на борт позже. А вы, Ингрид?

– Я тоже. И я едва ли видела хотя бы еще одно человеческое существо за то время, что провела на борту этой штуки.

– Так ему и было предназначено функционировать – немногочисленный костяк персонала, чтобы принимать медицинские решения, которые корабль не в состоянии взять на себя. Большую часть времени они должны были находиться за сценой.

– Все, что я помню, – госпитальный корабль, – нахмурилась я. – Я ничего не знаю о введении в строй.

Николаси объяснил мне суть дела с таким терпением, словно я была маленьким ребенком, отданным ему на воспитание.

«Найтингел» финансировалась и строилась консорциумом бессмертных, действовавших из лучших побуждений. С тех пор как их политическое влияние не достигло успеха в прекращении войны (а многие их высокопоставленные друзья находили удовольствие в продолжении оной), они решили внести свой вклад другим, более продуктивным способом: облегчить страдания смертных мужчин и женщин, участвовавших в войне.

Поэтому они создали корабль‑госпиталь, который никак не был связан ни с Северной Коалицией, ни с Национальной гвардией Саутлэнда. «Найтингейл» предназначалась для всех раненых воинов, независимо от их гражданства. На борту нейтрального корабля раненых предполагалось лечить до полного выздоровления и затем возвращать на родину. Наибольшей критике подверглась идея очевидного возвращения раненых в действующие армии. Сама «Найтингейл» являлась последним достижением науки, с наилучшими медицинскими возможностями, которыми не обладал ни один госпиталь на Краю Неба или в его окрестностях. Конечно, не блистательная магия медицины демаршистов, но возможности госпиталя превосходили все, чем до сих пор обладало большинство смертных.

«Найтингейл» предназначалось неутомимо трудиться, посвятив все усилия совершенствованию процесса исцеления. Корабль был рассчитан на автономную работу. Под руководством специалистов из числа людей ему полагалось постепенно улучшать свои методики, пока он не превзойдет учителей. Я попала на борт госпиталя на ранней стадии его обучения, но – как я узнала от Николаси – «Найтингейл» вскоре вступила в «оперативную» фазу. К тому времени все многокилометровое судно находилось под контролем небольшой группы техников и хирургов, а его гамма‑уровень интеллекта рос день ото дня, побуждая решать все более сложные задачи. В этот период на корабле побывали Соллис и Николаси. Их лечили машины, возникало лишь смутное ощущение того, что за ними наблюдают находящиеся за стенами люди.

– Какое‑то время это работало, – продолжал Николаси. – Корабль делал все, на что рассчитывали организаторы проекта. Он функционировал как огромный квалифицированный конвейер: всасывал в себя раненых и выплевывал их вылеченными.

– Только для того, чтобы вернуть на войну, – добавила я.

– Деятельность корабля никак не контролировали до тех пор, пока выздоровевшие бойцы не возвращались обратно. По крайней мере все они были живы, никто не умер на поле битвы или на операционном столе. Спонсоры могли верить в то, что делают доброе дело, и спокойно спать по ночам.

– Итак, «Найтингейл» добилась успеха, – подытожила я рассказ Николаси. – Так в чем же проблема? Поворот к мирной жизни после окончания войны?

– Корабль был взорван еще до прекращения огня. Поэтому мы не должны были обнаружить его здесь. Шальная ракета Северной Коалиции с ядерной боеголовкой – слишком быстрая, чтобы корабль успел принять контрмеры. Она уничтожила «Найтингейл» вместе с находящимися на борту пациентами и персоналом.

– Теперь, когда ты упомянул об этом… возможно, я что‑то такое слышала…

Соллис бросила свирепый взгляд на Мартинеса:

– Думаю, мы пересмотрим условия соглашения. Он никогда не говорил нам, что мы должны вытащить Джекса с этого корабля‑призрака, черт его подери!

Норберт двинулся в сторону хозяина, словно намеревался защитить его от разъяренной Соллис. Мартинес, долгое время молчавший, снял пенсне, протер стекла тряпочкой и неторопливо водрузил его на нос.

– Возможно, вы правы, что сердитесь на меня, Ингрид. И возможно, я совершил ошибку, не упомянув о «Найтингейл» ранее. Но это продиктовано тем, что я не могу одним опрометчивым шагом подвергнуть риску всю операцию. Вся моя жизнь нацелена на выполнение одной‑единственной задачи: передать полковника Джекса в руки правосудия. Я не имею права потерпеть крах.

– Вы должны были сказать нам о госпитале, – покачал головой Николаси. – Ни у кого из нас нет причин распространять эту информацию. Мы все хотим, чтобы полковник Джекс получил по заслугам.

– Тогда я совершил ошибку, за которую приношу извинения.

– Не думаю, что, принося извинения, вы чего‑нибудь добьетесь, – фыркнула Соллис. – Если бы я знала, что должна буду вернуться на борт этой штуки…

– Вы правы, – произнес Мартинес, обращаясь ко всем. – Этот корабль вызывает у вас травмирующие сознание ассоциации, и с моей стороны недопустимо было скрывать эту информацию.

– Да будет так, – отозвалась Соллис.

Я почувствовала, что наступила моя очередь принять участие в разговоре.

– Не думала, что кто‑нибудь из нас вернется туда, Томас. Но, может быть, – с учетом того, что мы знаем о корабле, – слегка увеличить наше вознаграждение… Неплохая мысль, как вы думаете?

– Я сам собирался сделать вам подобное предложение, – заявил Мартинес. – Вы должны представлять, что мои карманы небездонны, и мои первоначальные условия и так следует считать очень щедрыми… но сейчас мы можем говорить еще о дополнительных пяти тысячах аустралов каждому.

– Доведите до десяти, и тогда мы останемся в деле, – Соллис отреагировала быстрее, чем я сумела ей подмигнуть.

Мартинес посмотрел на Норберта, потом – с выражением лица, демонстрирующим, что он дает раздеть себя до последней нитки, – кивнул Соллис:

– Хорошо, десять тысяч аустралов. Вы заключили выгодную сделку, Ингрид.

– Пока мы обсуждаем условия, – вмешался Николаси. – Есть ли, по вашему мнению, еще какая‑то информация, которую нам необходимо знать?

– Я сказал вам, что этот корабль – «Найтингейл», – Мартинес вновь привлек наше внимание к чертежу на стене. – Этим, к моему стыду, исчерпываются все имеющиеся знания о данном корабле.

– Существует ли конструкторский проект? – спросила я.

– Вся документация утеряна во время войны.

– Фотографии? Видеоматериалы?

– Тоже нет. «Найтингейл» функционировала в зоне военных действий, Диксия. Тем несчастным, кто оказывался вблизи нее, было не до обзора достопримечательностей.

– Что вы знаете о персонале, побывавшем на борту? – продолжил расспросы Николаси. – Они вам что‑нибудь рассказывали?

– Я разговаривал с несколькими выжившими – докторами и техниками, которые находились на корабле в период введения его в строй. Их замечания были полезными… когда они изъявляли желание со мной беседовать.

– А как насчет людей, которые находились на борту перед перемирием? – гнул свое Николаси.

– Мне не удалось найти их следы.

– Но ведь очевидно, что они не умерли. Если корабль все еще в космосе, та неисправная ракета в него не попала.

– Зачем кому‑то выдумывать историю о том, что корабль разнесло в клочья, если на самом деле этого не произошло? – спросила я.

– На войне иногда случаются странные вещи, – пожал плечами Мартинес. – Не обязательно подразумевается злой умысел. Возможно, был уничтожен другой корабль‑госпиталь. В конце концов, на орбите вокруг Края Неба присутствовало не одно такое судно. Какое‑то из них, может быть, даже имело похожее название. Весьма вероятно, что некоторые факты могли перепутать в сумятице и неразберихе, царивших в те дни.

– Все же это не объясняет, почему вы не сумели найти никого из выживших, – возразил Николаси.

Мартинес беспокойно поерзал на сиденье.

– Если Джекс присвоил корабль, тогда он наверняка не захотел, чтобы кто‑нибудь рассказывал о нем. Персоналу с «Найтингейл» могли заплатить за молчание или пригрозить.

– Полагаю, к этому все сводится, – сказала я.

– В этом мире деньги могут решить многие проблемы.

Два дня спустя «Смерть Софонисб» набрал скорость и умчался во тьму, в то время как корабль Мартинеса, следуя запрограммированному плану полета, доставил нас в зону видимости космического госпиталя. Ультрас еще раз просканировали «Найтингейл» и снова не получили никакого поддающегося обнаружению отклика от «спящего» судна. Все показания приборов свидетельствовали о том, что корабль находится в глубокой кибернетической коме, возможно, близок к смерти и только горсточка насущно необходимых систем жизнеобеспечения продолжала действовать, питаясь крохами резервной энергии.

За двадцать четыре часа мы подкрались ближе, сократив расстояние до световых секунд и затем до сотен тысяч километров. Никакой реакции не последовало. Но когда мы приблизились, наши приборы начали увеличивать детали, полученные при сканировании. Пока большинство из нас отсыпалось, Мартинес, сидя за пультом управления, сопоставлял данные и совершенствовал свои чертежи. Норберт также все время проводил склонившись над приборами, пристально всматриваясь в увеличивающийся в размерах корабль. Иногда он бормотал себе под нос какие‑то пояснения или замечания, на которые Мартинес откликался терпеливым, слегка снисходительным шепотом, словно учитель, вынужденный прислушиваться к туго соображающему, но прилежному ученику. Уже не в первый раз меня трогала очевидная доброта Мартинеса по отношению к огромному, неповоротливому Норберту. Мне было очень интересно, что могло служить основой таких отношений.

За десять часов до стыковки Мартинес обнародовал плоды своего труда. Схема космического госпиталя теперь приобрела трехмерность и демонстрировалась на навигационном проекционном барабане, прикрепленном к полетной доске в рубке управления кораблем. Хотя базовая структура корабля не изменилась, новый план был намного более детализирован, чем предыдущий. Он показывал стыковочные узлы, воздушные шлюзы, основные механизмы и самые большие коридоры и площадки, пронизывающие внутренности кораблся. О многом еще приходилось догадываться, но ощущения, что мы вступаем на полностью неизведанную территорию, уже не возникало.

– Наибольшая область теплоизлучения здесь, – Мартинес указал на пятно, расположенное примерно в четверти пути от входа. – Если Джекс тут, я полагаю, это самое подходящее место, где его надо искать.

– Тогда это просто, – сказал Николаси. – Входим через шлюз на верхнем фюзеляже, потом бросок вниз, чтобы попасть в шахту. Тут метров пятьдесят‑шестьдесят, не больше.

– Ну, меня это не вдохновляет, – протянула Соллис. – Люк большой, вероятно, укреплен зубьями и набит датчиками слежения и системами сигнализации.

– Как ты предлагаешь войти? – спросил Николаси.

– Дверь предоставьте мне, внутрь я вас проведу. Но я не смогу обойти все возможные системы безопасности, и вы можете быть чертовски уверены, что корабль о нас узнает, если мы пойдем через основной шлюз.

– Как насчет других шлюзов? – я постаралась, чтобы это не прозвучало так, будто я лезу в ее дела. – Какова вероятность чисто пройти через них?

– Никаких гарантий. Но я все же предпочла бы попытать счастье с черного хода.

– Думаю, Ингрид права, – произнес Мартинес, кивнув в знак одобрения. – Это даст нам возможность подойти тихо и незаметно пристыковаться. У Джекса будут деактивированы все второстепенные системы, включая датчики сближения. Если это так, если мы не увидим явных признаков тревоги при подходе, тогда я поверю, что мы наилучшим образом информированы о хитростях защиты, – он указал на точки на схеме, в срединной части выпуклости. – Мы доберемся сюда или сюда через один из небольших служебных шлюзов. Я согласен с Ингрид: вероятно, они не поднимут тревогу.

– Тогда нам придется проползти четыре или пять сотен метров внутри корабля, – заметил Николаси тоном, не оставляющим сомнения в том, что он думает об этом плане. – Четыреста или пятьсот метров, относительно которых у нас есть только очень грубая карта.

– Указания о направлении движения будут передаваться по связи, – напомнил Мартинес.

– Это меня беспокоит. Но поскольку вы расплачиваетесь за принятые решения, то я это переживу.

Я повернулась к Соллис:

– Что ты сказала тогда… что не проведешь на борту «Найтингейл» ни одной лишней минуты сверх необходимого?

– Я не шутила.

– Знаю. Но потом ты назвала его этой штукой. Есть что‑то, что ты знаешь об этом корабле, а мы нет? Ты явно нервничала, и я не понимаю почему. В конце концов, это просто заброшенный космический госпиталь.

Соллис, прежде чем ответить, некоторое время изучала меня взглядом:

– Скажи ей, Николаси.

– Сказать ей что? – Николаси безмятежно посмотрел на нее.

– То, что она явно не знает. О чем мы все очень боимся говорить.

– О, пожалуйста!

– О, пожалуйста, что? – переспросила я.

– Это просто сказка, примитивная легенда, – вздохнул Николаси.

– Глупая история, которая, однако, утверждает, что «Найтингейл» не взорвалась.

– О чем вы все говорите? – возмутилась я. – Что за история?

Объяснять взялся Мартинес:

– На ее борту произошел несчастный случай. Последняя партия больных и раненых поступила на корабль, но по каким‑то причинам никогда его не покинула. Все попытки контакта с техническим персоналом провалились. Тогда на корабль послали исследовательскую группу, и потом о ней больше никто не слышал.

– Черт возьми! – я рассмеялась. – Отличная новость! И теперь вы планируете попасть на борт?

– Ну вот, теперь ты понимаешь, почему я озаботилась по поводу дополнительной платы, – усмехнулась Соллис.

– Это просто легенда, – проворчал Мартинес. – И ничего больше. Сказочка для перепуганных детишек, которая не может повлиять на наше намерение захватить Джекса. Меня нисколько не удивит, если выяснится, что Джекс или его дружки каким‑то образом несут ответственность за эту ложь. Если бы мы повернули назад из‑за этого, они пришли бы в полный восторг, не правда ли?

– Может быть, – неуверенно согласилась я. – Но мне все же было бы намного приятнее, если бы мне рассказали раньше. Это не изменило бы моего отношения к работе, однако приятно знать, что мне доверяют.

– Я вам доверяю, Диксия. Я просто полагал, что вас не интересуют детские сказки.

– Как вы узнали, что Джекс на корабле?

– Мы уже проходили это. У меня есть свои источники, – источники, которые я обязан оберегать, и потому…

– Он был пациентом, не так ли?

Мартинес резко сдернул пенсне с носа, словно мое замечание явилось для него неожиданным отклонением от темы разговора.

– Я знаю только, что Джекс на борту «Найтингейл». Обстоятельства, при которых он попал сюда, меня не волнуют.

– И вас не тревожит, что он попросту мертв, как мертвы все остальные, кто находился под конец на этом корабле? – спросила Соллис.

– Если он мертв, вы получите свои двадцать пять тысяч аустралов.

– Плюс еще десять, о которых мы договаривались.

– И их тоже, – сказал Мартинес так, словно делал нам одолжение.

– Ох как мне это не нравится, – пробормотала Соллис.

– И мне тоже, – откликнулся Николаси. – Но мы пришли сюда выполнить работу, и обстоятельства существенно не изменились. Есть корабль, и человек, который нам нужен, находится на его борту. Мартинес говорит правду: мы не должны бояться всяческих россказней, особенно когда наша цель так близка.

– Мы пришли сюда, мы раздобудем Джекса и вместе с ним уберемся из этого чертова места, – подытожила Соллис. – Никаких промедлений, осмотров достопримечательностей и охотничьих сувениров.

– С этим у меня совершенно нет проблем, – сказала я.

– Берите что хотите, – объявил Мартинес из‑за плеча Норберта, когда мы вошли в оружейный отсек, расположенный в задней части секций шаттла. – Но помните, что на вас будут скафандры и вам придется двигаться в узких замкнутых пространствах. И вы будете на борту корабля.

Соллис, энергично протолкавшись вперед, ухватилась за то, что я едва заметила. Она погладила пальцами блестящий иссиня‑зеленый ствол лазерной винтовки и взвесила оружие на руке:

– Ух ты, «брайтенбах»!

– Рождество наступило раньше, чем обычно? – съязвила я. Соллис встала в стойку и принялась осматривать винтовку, поворачивая ствол в сторону воображаемых целей и щелкая переключателем мощности. Оружие услужливо взвыло. Голубые огоньки усеяли его приклад, показывая готовность к стрельбе.

– Потому что я его достойна, – продекламировала Соллис.

– Хотелось бы, чтобы ты упражнялась с этой штукой где‑нибудь в другом месте.

– Лучше бы ты нигде с ней не упражнялась, – поддержал меня Николаси. Он тоже осматривал предложенный на выбор арсенал. Бородатый пижон завладел длинным матово‑черным оружием, на стволе которого был наляпан по трафарету рубиново‑красный дракон с брюхом, раздутым, как у заглотившего добычу питона. – Плазменная базука с лазерным затвором, – восторженно пояснил он. – Мерзкая вещь, но работает отлично.

– Видимо, изящество не в твоем вкусе.

– Никогда не пользуйся такими штуками на войне, Диксия.

– И не собираюсь. Потому что их запретили. Одно из тех здравых решений, по которым обе стороны пришли к соглашению.

– Теперь это мой шанс.

– Мне казалось, что наша задача захватить Джекса, а не проделать десятиметровые дыры в обшивке «Найтингейл».

– Не волнуйся. Я буду очень‑очень осторожен, – Николаси закинул базуку на плечо и пошел дальше по проходу.

Я взяла пистолет, взвесила его на руке и вернула на стеллаж. Дальше обнаружилось кое‑что, пришедшееся мне по душе, – тяжелое двухкурковое ружье. Я, щелкнув, проверила магазин, чтобы убедиться, что обойма полная. Примитив, но зато безотказное оружие. Двое моих напарников купились на энергетическое высокотехнологичное вооружение, но я‑то знала, как легко оно может выйти из строя в разгар боя.

– Отличный ствол, Диксия, – покровительственно сказала Соллис.

– Я – поклонник старой школы.

– Да, я заметила.

– Если у тебя есть проблемы с этим, мы всегда можем попрактиковаться в стрельбе.

– Эй, никаких возражений! Просто я рада, что ты нашла то, что тебе нравится. В любом случае действует лучше, чем старина Норберт, – Соллис кинула взгляд через плечо. – Похоже, он на самом деле спит на ходу.

Я посмотрела вдоль прохода. Норберт стоял в дальнем конце, около одной из стоек, и осматривал маленькое пузатое оружие – я не знала, что это за модель. В его огромных ладонях оно выглядело смешно, словно было игрушкой.

– Ты уверен, что хочешь взять это? – окликнула я. – Может, ты лучше посмотришь одну из тех…

Норберт взглянул на меня как на идиотку. Я не знаю, что он сделал потом – никакого движения руки я не успела заметить, – но это коротенькое и маленькое стремительно преобразилось, вытягиваясь и раскрываясь подобно сложной составной головоломке до тех пор, пока не увеличилось вдвое, став и на вид вдвое более смертоносным. Серебристое совершенство инженерной мысли, дорогая техника не из нашего мира. Игрушка демаршистов, наверное, но весьма и весьма страшная игрушка.

Соллис и я молча обменялись взглядами. Норберт отыскал самое продвинутое и самое эффективное оружие из того, что здесь имелось.

– Пойдем, – пробасил Норберт, сложил свою штуку и повесил ее на пояс.

Мы подкрадывались все ближе и ближе. Десятки тысяч километров, потом тысячи, потом сотни. Я наблюдала за пространством через иллюминаторы, смещая корпусные огни и направляя их туда, где по показаниям радаров и инфракрасных сканеров нас ожидал корабль‑госпиталь. Когда мы приблизились на расстояние в два десятка километров, я поняла, что должна уже видеть корабль, однако передо мной были только звезды и отвратительный, тошнотворный мрак между ними. Внезапно у меня возникло интуитивное понимание того, как легко мы можем затеряться здесь, в этом пространстве, быстро сменившееся головокружительным ощущением нашего ничтожества и одиночества в космосе теперь, когда ушел перехватчик.

И затем неожиданно появилась «Найтингейл».

Мы подошли под таким углом, что корабль был наклонен по отношению к нам и зрительно уменьшался в размерах. В полной тьме четко виднелись только его контуры и поверхность. Ни иллюминаторов, ни ограничительных огней, ни освещения стыковочных причалов. Корабль выглядел мертвым и черным, как кусок угля. Мысль о том, что кто‑то живой может скрываться на его борту, вдруг показалась полным абсурдом. Полковник Джекс, вероятно, мертвее мертвого, но его живущее или даже жизнеподдерживаемое тело гарантирует нам получение оговоренной платы.

Теперь Мартинес перевел корабль на ручное управление. Маленькими бросками, умело маневрируя, он сократил дистанцию до десяти километров. На шести километрах Мартинес в целях безопасности предполагал активировать каскадные огни и направить их вдоль корабля, чтобы окончательно удостовериться в том, где расположены шлюзы и площадки стыковки. На обшивке «Найтингейл» обнаружились царапины от ударов небольших метеоритов и несколько подпалин от столкновения с высокоэнергетическими частицами, но в общем ничего особенного с учетом того, что корабль болтался в космосе со времен войны. Если на нем имелись ремонтные механизмы, они тоже спали. Даже когда мы облетели вокруг корабля и осмотрели его с другой стороны, никакой реакции не последовало. Николаси с неохотой признал, что мы можем следовать плану входа, предложенному Соллис, то есть пробраться внутрь через один из служебных шлюзов.

Пришло время действовать.

Мы пристыковались. Подошли мягко, но все же раздался сильный щелчок, когда захваты сцепились и прижали наш маленький космический корабль к огромному госпиталю. Я подумала, что эхо от щелчка распространится по всей длине «Найтингейл», постепенно затихая, но не настолько, чтобы не достигнуть чутких систем оповещения, которые предупредят спящий корабль о незваном госте. Несколько минут мы висели в космосе в тревожном молчании, глядя в иллюминаторы на датчики, фиксирующие малейшие следы активности. Но черный корабль оставался таким же темным и неподвижным. Видимых перемен в его состоянии не произошло.

– Ничего не происходит, – шепотом нарушил молчание Мартинес. – Он все еще не знает, что мы здесь. Шлюзы в вашем распоряжении, Ингрид. Я уже открыл наши люки.

Соллис, облачившаяся в скафандр, прихватив свой инструмент, двинулась в туннель к выходу. Пока она работала, остальные возились со своими костюмами и экипировкой, стараясь производить как можно меньше шума. Прежде мне не приходилось надевать скафандр, но Норберт помог нам справиться с этим непривычным занятием: его огромные руки расправлялись с непростыми соединениями и застежками с удивительной сноровкой. Надев скафандр, я не почувствовала больших отличий от костюма полномасштабной биологической защиты и быстро подключила датчики жизнеобеспечения, размещенные вокруг лицевого щитка. На проверку ушло минимум времени: за исключением некоторых незадействованных второстепенных функций, скафандр был полностью укомплектован энергией и ресурсами, обеспечивающими мне жизнедеятельность и полный комфорт на трое суток; при более длительном сроке пришлось бы мириться с некоторыми неудобствами. Однако никто из нас не собирался так долго торчать на борту «Найтингейл».

Соллис еще копалась в электронике, когда мы собрались за ее спиной в шлюзе. Внутренние и внешние двери с нашей стороны были открыты, демонстрируя внешний серо‑стальной люк космического госпиталя, намертво прижатый к переходнику шлюза пневматическими запорами. Я сомневалась, что ей когда‑либо прежде приходилось проникать внутрь корабля, но, кажется, конструкция двери не представляла для Соллис особых трудностей. Она рывком открыла панель доступа и подключила к ней пучок разноцветных проводов, тянущихся к электронному модулю в ее наборе инструментов. Потом вытащила небольшую клавиатуру, которая замигала огоньками, изменяя коды панели доступа. Лицо женщины – темное, невыразительное и в то же время суровое и незабываемое – появилось в овальной рамке над панелью доступа.

– Кто это? – спросила я.

– «Найтингейл», – ответила Соллис и добавила, сочтя нужным объяснить: – Корабль имеет собственный гамма‑уровень личности, сохраняемый на все время его существования. Во всех отношениях хитрый продукт мыследеятельности: полное соответствие по Тьюрингу; умна, насколько вообще может быть умна машина, прежде чем она начнет бороться за права человека.

Я посмотрела на суровое лицо женщины, ожидая, что она в любой момент обратится к нам. Я представила ее резкий и оскорбительный тон, которым она потребует от нас объяснений: по какому праву мы находимся здесь, посягая на ее корабль, ее госпиталь.

– Знает ли она?.. – начала я. Соллис покачала головой:

– Это всего лишь информационная ячейка основной конструкции. Не просто неактивная – этот образ вморожен в память интерфейса, но, кажется, не имеет никакой связи с каналом передачи данных основной, наделенной сознанием машины. Так, «Найтингейл»?

Лицо смотрело на нас невозмутимо, и ответа не последовало.

– Видишь, мертвая зона. Полагаю, что сознание корабля практически полностью бездействует. Хватает лишь капли интеллекта, чтобы по инерции продолжать движение.

– Поэтому гамма‑уровень отключают?

– Ха‑ха. Тоже мне наилучший способ! Ты ведь не хочешь, чтобы одна из этих штук, расположенных вокруг, слишком долго ничего не делала?

– Почему нет?

– От бездействия они имеют тенденцию сходить с ума. Поэтому конджойнеры не позволяют устанавливать интеллект гамма‑уровня на своих машинах. Они считают, что это своего рода рабство.

– Чтобы вывести госпиталь из рабочего состояния, достаточно, чтобы гамма «Найтингейл» съехала с катушек?

– Будем надеяться, что так. На самом деле будем надеяться, – Соллис оценила взглядом свою работу, затем удовлетворенно хрюкнула, когда ряд огоньков замигал оранжевым цветом. Она отсоединила пучок цветных проводов и посмотрела на ожидающую сзади команду. – Отлично, мы можем двигаться. Открою дверь в любое время, если вы готовы.

– Что там, на той стороне?

– Непосредственно за дверью – воздух. Обычная тройная смесь. Жуткий холод, но не мороз. Давление приемлемое. Не уверена, что мы сможем там дышать, но…

– Нам не надо там дышать, – резко сказал Мартинес. – У воздушного шлюза остаются два человека. Одним из них будешь ты, Ингрид, пока до конца не разберешься, как работает этот механизм. Я составлю тебе компанию, а остальные подождут внутри шаттла, пока мы не убедимся, что условия безопасные.

– Может быть, вместо вас останется кто‑то другой, – предложила я, удивляясь, почему Норберт не вызвался заменить своего хозяина. – В отличие от нас, вы незаменимы. Без вас до Джекса не добраться.

– Очень мило с вашей стороны, Диксия, но я плачу вам за то, чтобы вы содействовали мне, а не рисковали в моих интересах.

Мартинес пробрался вперед. Норберт, Николаси и я отодвинулись назад, чтобы можно было закрыть внутреннюю дверь. Я слышала, как Соллис говорит по общему каналу связи скафандра:

– Мы открываем «Найтингейл». Будьте готовы: сигналы могут ослабнуть, когда мы окажемся по ту сторону этого металла.

Николаси, оттолкнув меня, бросился в рубку управления. Я услышала тяжелое завывание моторов, открывавших дверь. Затем шелестящие и шаркающие звуки, но ничего тревожного.

– О'кей, – сказала Соллис, – мы проходим в шлюз «Найтингейл». Закрываем за собой внешнюю дверь. Когда вам придется снова ее открывать, нажмите «эни кей» на клавиатуре.

– Признаков жизни нет, – откликнулся из рубки Николаси.

– Внутренняя дверь выглядит так, словно откроется без особых усилий с моей стороны, – продолжала Соллис. – Должно быть, надо просто потянуть за этот рычаг… вы готовы?

– Давай, Ингрид, – послышался голос Мартинеса.

Опять гудение моторов, теперь более слабое. Спустя несколько мгновений Соллис доложила:

– Мы внутри. Сюрпризов пока нет. Вроде заплываем куда‑то. Конечно же, темно. От дальней стены – проход. Может быть, он ведет в основной коридор, который должен проходить вблизи от этого шлюза.

Я сообразила, что могу включить освещение на шлеме.

– Ты сумеешь открыть обе двери шлюза? – спросил Николаси.

– Давайте не все разом. И не поднимайте шума, чтобы нас не заметили.

– Мы пойдем в два приема. Норберт, ты первый. Я и Диксия следом.

Это заняло больше времени, чем хотелось, но в конце концов мы все пятеро оказались по ту сторону шлюза. Я только однажды побывала в невесомости, во время восстановительного периода после ранения, но воспоминания о том, как надо двигаться – по крайней мере так, чтобы не наделать особых глупостей, – сохранились, хотя и весьма смутно. Остальные вели себя примерно так же. Совместное освещение наших шлемов разогнало тьму по углам помещения, подчеркивая глубокий мрак открывшегося прохода, о котором упомянула Соллис. Мне вновь пришло на ум, что где‑то в этой черной мгле находится полковник Джекс, или то, что от него осталось.

Немного нервничая, я проверила, хорошо ли закреплено ружье.

– Проверьте схемы движения на ваших шлемах, – велел Мартинес. – У всех есть схема с фиксацией положения каждого?

– У меня – порядок, – доложила я, присоединившись к хору трех голосов и остро осознав, как легко будет затеряться на борту такого огромного корабля, как «Найтингейл», если приборы, определяющие, где мы находимся, выйдут из строя.

– Я поведу, – заявил Николаси и нырнул во тьму прохода, прежде чем кто‑то успел возразить.

Я двинулась за ним, стараясь дышать ровно и держаться бодро. На всех четырех стенах шахты имелись поручни и петли, так что процесс перемещения состоял в том, чтобы скользить от одной опоры к другой, преодолевая лишь сопротивление воздуха. Мы легко оставляли за собой один метр за другим: в таком темпе недолго и весь корабль пересечь – в ширину, разумеется. Видимо, мы каким‑то образом пропустили идущий вдоль оси коридор, который искали, или он просто не существовал. Когда меня ужалила мысль, что мы забрались слишком далеко, Николаси замедлил движение. Я ухватилась за петлю, тормозя, чтобы не врезаться в его ноги.

Николаси оглянулся на нас, заставив меня прищуриться от яркого света лампы на его шлеме.

– Вот, основной коридор здесь, он просто немного глубже, чем мы ожидали. Проверим оба пути?

– Мы поворачиваем налево, – тихо, почти шепотом сказал Мартинес. – Налево, и проходим сто метров, может быть сто двадцать, пока не наткнемся на отделение с центрифугой. Мы пойдем медленно, препятствий не будет.

Николаси повернулся, всматриваясь в даль, потом вновь обернулся к нам:

– Мне кажется, впереди только метров двадцать коридора. Мы можем посмотреть, куда он ведет.

– Медленно и осторожно, – посоветовал Мартинес.

Мы двинулись вперед вдоль стены. В те мгновения, когда я дрейфовала от одной петли к другой, я задерживала дыхание, стараясь уловить внешние шумы, которые исходили бы от корабля. Но все, что я слышала, – шелест движения людей, свист и жужжание собственного жизнеобеспечивающего снаряжения. «Найтингейл» оставалась такой же безмолвной, как в момент нашего появления. Если корабль и осознал наше вторжение, то пока он никак не реагировал.

Мы проделали примерно сорок метров от места пересечения проходов, около трети расстояния, которое должны были пройти до центрифуги, когда Николаси затормозил. Я ухитрилась поймать очередную петлю, прежде чем наступить ему на пятки, и оглянулась, чтобы удостовериться, что остальные тоже вовремя сориентировались.

– Проблемы? – спросил Мартинес.

– Прямо впереди Т‑образное пересечение коридоров. Не ожидал обнаружить здесь Т‑переход.

– Никто не ожидал, – откликнулся Мартинес. – Но нас не должно удивлять, что реальное строение корабля кое в чем отличается от наших чертежей. Пока мы окончательно не упремся в тупик, мы продолжим движение за полковником.

– Ты хочешь бросить монетку или это сделаю я? – спросил Николаси, глядя на нас через плечо; я хорошо видела его лицо, освещенное лампой моего шлема.

– На стене нет указателей или обозначений?

– Ни того ни другого.

– В таком случае поворачиваем налево, – скомандовал Мартинес, предварительно взглянув на Норберта. – Согласен?

– Согласен, – кивнул великан. – Идем налево, потом следующий поворот направо. Вперед.

Николаси заскользил дальше, остальные потянулись за ним. Я задержала взгляд на инерционном компасе, укрепленном на моем шлеме, радуясь, что он отметил изменение направления, хотя, если судить по карте, мы двигались через то, чему следовало быть прочной стеной.

Мы прошли двадцать или тридцать метров, когда Николаси вновь остановился.

– Туннель поворачивает направо, – сообщил он. – Похоже, мы возвращаемся на курс. Все в порядке?

– Да.

Но мы проделали лишь пятнадцать или двадцать метров в новом направлении, когда Николаси, схватясь рукой за поручень, обернулся:

– Мы уперлись в тяжелую дверь, что‑то вроде внутреннего шлюза. Похоже, вновь потребуются усилия Соллис.

– Дайте мне пройти, – сказала Соллис, и я прижалась к стене, чтобы она могла, не задев, обойти меня.

Вдобавок к выбранному оружию, со скафандра Соллис свисали всевозможные приспособления для открывания дверей, брякающие друг о друга при каждом ее движении. Я не сомневалась, что она способна взломать любую дверь, дайте ей только время.

Но мысль провести долгие часы внутри «Найтингейл», пока мы будем дюйм за дюймом ползти от одного препятствия к другому, вовсе не вызывала у меня энтузиазма.

Мы дали возможность Соллис исследовать дверь; мы терпеливо выслушали ее размышления по поводу конструкции запоров, недовольные восклицания, гудение приборов и тихие переговоры под аккомпанемент ее дыхания. Она открыла панель и, так же как прежде, подключила оборудование. На овальном дисплее вновь замерцало то же неприветливое лицо.

Спустя пару минут Мартинес со вздохом спросил:

– Есть проблемы, Ингрид?

– Проблем нет. Я могу открыть эту дверь примерно за десять секунд. Я просто, черт побери, хочу быть уверена, что это еще одна информационная ячейка «Найтингейл». Если нет – на другой стороне проема чувствительные электронные датчики. Конечно, если пожелаете, мы просто прорвемся через…

– Говори потише, – предостерег Норберт.

– Я в скафандре, придурок.

– Снаружи есть давление. Звук передается. От воздуха к стеклу, от стекла к воздуху.

– У вас пять минут, Ингрид, – решительно заявил Мартинес. – Если к этому времени вы не найдете то, что ищете, открывайте дверь. И Норберт прав: старайтесь поменьше шуметь.

– Ладно, не надо на меня давить, – проворчала Соллис. Через три минуты она отключила свои приборы и с довольным видом обернулась. – Просто запасной шлюз, на случай, если эта часть корабля разгерметизируется. Они, должно быть, решили устроить его после того, как были выполнены основные чертежи.

– Есть опасность, что, войдя, мы поднимем тревогу на «Найтингейл»? – спросила я.

– Никогда нельзя дать стопроцентную гарантию, но надеюсь, что нам повезет.

– Открывайте дверь, – распорядился Мартинес. – Всем закрепиться на случай вакуума или малого давления на той стороне.

Мы последовали его инструкциям, но, когда дверь отворилась, воздух за ней оказался такой, как прежде. Впереди, в волнах нашего освещения, виднелся короткий коридор, заканчивающийся точно такой же дверью. На этот раз помещение имело достаточные размеры, чтобы мы могли сгрудиться в нем, пока Соллис занималась механизмами второго шлюза. Какая‑то соединительная система требовала закрыть первую дверь, прежде чем открыть вторую, но это не представляло трудностей. Теперь, когда Соллис знала, что ищет, она работала намного быстрее: ее квалификация и интуиция были на высоте. Я не сомневалась, что, если бы мы выбирались с корабля, она бы выполнила работу еще быстрее.

– Так, народ, мы готовы войти. Приборы говорят, что на той стороне так же холодно, так что застегните костюмчики.

Я услышала щелчок. Кто‑то – возможно, Николаси, возможно, Норберт – снял оружие с предохранителя. Как будто кто‑то кашлянул в полной тишине театрального зала. У меня не было выбора, кроме как взять ружье на изготовку.

– Открывай, – тихо сказал Мартинес.

Дверь бесшумно отворилась. Огни наших ламп вонзились в темную пустоту за ней, явив взору более глубокое и широкое пространство, чем я ожидала увидеть. Соллис наклонилась внутрь дверного проема, лампа ее шлема, отражаясь от поверхностей зала, стремительно выхватывала отдельные детали. Я увидела мгновенный отблеск стеклянных предметов, тянувшихся в бесконечность, потом он пропал.

– Докладывай, Ингрид, – велел Мартинес.

– Думаю, мы можем войти. Мы вышли почти к стене, или к полу, или к чему‑то еще. Петли, поручни. Похоже, они идут по всему помещению, возможно до противоположной стороны.

– Стой, где стоишь, – велел Николаси, находившийся прямо передо мной. – Я снова пойду первым.

Соллис посмотрела назад и с трудом сглотнула:

– Все в порядке. На этот раз я сама справлюсь. Хочешь прикарманить все самое интересное, правда?

Николаси поморщился. Не думаю, чтобы он обладал чувством юмора.

– Можешь воспользоваться моим оружием, если хочешь.

– Я и так крутая, – после некоторого промедления ответила Соллис.

Я не осуждала ее: одно дело возглавлять группу в узком коридоре и совсем другое – при прогулке по огромному темному помещению. В коридоре ничто не могло внезапно выскочить и схватить тебя.

Соллис с опаской шагнула в проем.

– Медленно и осторожно, Ингрид, – сказал позади меня Мартинес. – У нас есть время.

– Мы прямо за тобой, – добавила я, чувствуя, что она нуждается в моральной поддержке.

– Я в порядке, Диксия. Нет проблем. Просто не хочется потерять опору и улететь хрен знает куда…

Ее движения стали размеренными, она осторожно перемещалась по залу, преодолевая зараз расстояние от одной петли до другой. Николаси шел следом, я держалась прямо за ним. Если не считать производимых нами звуков и гудения систем скафандров, на корабле было тихо как в могиле. Но тьма была неабсолютной.

Теперь, когда мы вошли внутрь зала, перед нами тусклыми пятнами в неверном освещении стали открываться его тайны, тянущиеся вдаль во мрак на неопределенное расстояние. Здесь имелось свое освещение, просто слишком слабое, чтобы заметить его, пока не окажешься внутри.

– Что‑то шевелится, – сообщила Соллис.

– Мы знали, – успокаивающе напомнил Мартинес, – мы всегда знали, что корабль спит, а не умер.

Я повернула шлем и постаралась еще раз найти взглядом стеклянные предметы, мерцание которых видела раньше. На другой стороне прохода с поручнями простирались многочисленные ряды с сотнями прозрачных контейнеров. Каждый контейнер был размером с цилиндрическую бутыль из‑под масла, скругленную поверху, и опирался на серо‑стального цвета подставку, оборудованную гнездами для подключения контролирующих и считывающих датчиков и устройств ввода данных. Контейнеры стояли в три ряда по высоте, при этом второй и третий ряды размещались над первым на каркасных стеллажах. Большинство подставок были отключены, но примерно одна из десяти мерцала огоньками считывающих датчиков.

– О господи! – выдохнула Соллис, и я поняла, что она тоже это видит.

Цилиндры содержали человеческие органы, плавающие в зеленоватом химическом растворе и подключенные к линиям питания и электрическим проводам. Я не сильна в анатомии, но я узнала сердца, легкие, почки, змеевидные спирали кишок. И предметы совершенно нераспознаваемые: штуки вроде глазных яблок, дюжинами растущие в отдельных чанах и качающиеся на длинных стержнях оптических нервов, подобно каким‑то диковинным видам зрячих морских анемонов; нечто напоминающее кисти рук или целые конечности; гениталии, кожа или мускульные маски безглазых лиц… Каждая часть тела встречалась неоднократно и имела различные размеры, выстроенные по ранжиру от детских до взрослых, мужских и женских, и, несмотря на зеленую мутноватую жидкость, в которой она содержалась, можно было различить вариации в цвете кожи и пигментации.

– Спокойно, Ингрид, – сказала я, но эти слова скорее предназначались мне самой, чем Соллис. – Мы же знали, что это космический госпиталь. Это был просто вопрос времени – как быстро мы наткнемся на что‑то подобное.

– Эта дрянь… – Николаси понизил голос. – Откуда она взялась?

– Два основных источника, – ответил Мартинес слишком спокойным голосом, и это мне не понравилось. – Не всех, кто попадал на борт «Найтингейл», удавалось вылечить, – очевидно, этот корабль был не более способен творить чудеса, чем остальные орбитальные госпитали. Везде существовала практика, что умерший жертвует свои части тела для дальнейшего использования. Полезно, конечно, но такие ресурсы никогда не восполняли основные нужды хирургов «Найтингейл». По этой причине на корабле имелось оборудование, производящее собственные запасы органов на основе широко известных принципов использования стволовых клеток. Производство органов шло все время, поддерживая наполнение этой коллекции.

– Она не выглядит полной, – заметила я.

– Мы больше не воюем. Корабль впал в спячку. У него нет необходимости сохранять объем запасов в прежнем состоянии.

– Тогда почему он вообще их сохраняет? Почему некоторые цилиндры поддерживают органы в состоянии жизнедеятельности?

– Не из экономии, я полагаю, и не из прихоти. Стратегический резерв на случай, если корабль вновь призовут в строй.

– Вы думаете, он просто дожидается, когда его реактивируют?

– Он просто машина, Диксия. Машина в режиме ожидания. Не стоит нервничать.

– Никто не нервничает, – сказала я, но вышло фальшиво. Прозвучало так, будто я из тех, кого можно запросто испугать.

– Давайте двигаться на другую сторону, – предложил Николаси.

– Мы прошли примерно полпути, – сообщила Соллис. – Я вижу южную стену вроде бы. Похоже, там нас дожидается еще одна дверь.

Мы продолжили путь быстро и в полном молчании. Окруженная упрятанными в стеклянные ящики частями тела, я не могла думать ни о чем, кроме как о людях, которым они когда‑то принадлежали. Если часть этого была бы моим телом, думаю, я являлась бы на «Найтингейл» в качестве привидения, источая злобную ярость.

«Эти мысли не к добру», – пронеслось у меня в голове, когда прозрачные контейнеры пришли в движение.

Все мы замерли, ухватившись за ближайшие петли. Ряд, отстоящий на два или три штабеля от прохода с поручнями, плавно заскользил по направлению к дальней стене зала. Контейнеры перемещались строго упорядоченно, в унисон. Когда мое сердце вновь начало биться, я сообразила, что весь ряд, должно быть, прикреплен к какой‑нибудь конвейерной системе, упрятанной в каркасе, который его поддерживал.

– Никому не двигаться, – велел Николаси.

– Это не к добру, – повторяла и Соллис. – Это не к добру. Проклятый корабль не должен знать…

– Тише! – прошипел Мартинес. – Позвольте мне пройти. Я хочу видеть, куда направляются контейнеры.

– Осторожно, – предостерег Николаси.

Не обращая на него внимания, Мартинес выбрался вперед и возглавил экспедицию. Мы быстро последовали за ним, понимая, что лучше не шуметь и передвигаться по проходу плавно. Контейнеры продолжали мягко и бесшумно скользить в воздухе, пока не достигли дальней стены. Затем конвейер повернул на девяносто градусов, унося от нас прозрачные емкости в закрытый огороженный блок, напоминающий сканирующее устройство. Большинство стекляшек были пусты, но мы наблюдали за теми, в которых содержалось нечто, активные единицы также скользнули в блок. Все происходило стремительно, но мне показалось, что я увидела плечо и руку, торчащие из подставки жизнеобеспечения.

Конвейер остановился. Наступило полное молчание, затем сменившееся серией механических щелчков и жужжанием. Никто из нас не мог видеть, что творилось внутри блока, но зрение нам и не понадобилось. Суть происходящего была очевидна.

Конвейер вновь пришел в движение, но на этот раз в обратном направлении. Емкости, которые въехали в блок, теперь были пусты. Я пересчитала контейнеры, чтобы удостовериться, не ошибаюсь ли я, но сомнений не было. Предплечье и руку вынули из контейнера. Как я полагала, переместили куда‑то в другое место.

Прозрачные емкости поехали назад, вернулись на свои прежние позиции и замерли. За исключением исчезнувшей конечности, весь зал выглядел точно так же, как в тот момент, когда мы в него вошли.

– Мне это не нравится, – призналась Соллис. – Корабль должен быть мертвым.

– Спящим, – поправил Мартинес.

– Вы не думаете, что эта чертовщина, которая здесь творится, имеет отношение к нашему появлению на борту? Не думаете, что Джекс получил сигнал проснуться?

– Если бы Джекс осознал наше присутствие, мы узнали бы об этом сразу же.

– Не понимаю, почему вы так спокойны.

– Вся суть происходящего в том, Ингрид, что «Найтингейл» исполняет свои тривиальные повседневные обязанности. Мы уже поняли, что она сохраняет некоторые органы в годном для пересадки состоянии и это просто один из банков тканей. Едва ли нас должно удивлять то, что корабль периодически решает переместить некую часть запасов из точки А в точку Б.

Соллис издала короткий шипящий возглас, выражавший раздражение, – я могла бы поклясться, что она не купилась на его объяснение, – и подплыла поближе к двери.

– Очень много дерьма здесь происходит, я выхожу из игры, – заявила она.

– На твоем месте я бы дважды подумал, – отозвался Мартинес. – Мы чертовски далеко от дома.

Я догнала Соллис и дотронулась до ее плеча:

– Мне тоже все это не нравится, Ингрид. Но он прав. Джекс не знает, что мы здесь. Если бы знал, я думаю, он сделал бы что‑нибудь покруче перемещения нескольких контейнеров.

– Надеюсь, что ты права, Скэрроу.

– Я тоже надеюсь, – прошептала я.

Мы продолжили движение вдоль оси корабля, следуя коридором, очень похожим на тот, по которому мы шли, прежде чем попали в банк органов. Он то отклонялся в сторону, то вилял вверх и вниз, но потом вновь выпрямился. В соответствии с показаниями инерционного компаса мы направлялись к местонахождению Джекса или, по крайней мере, в ту часть корабля, где могли обнаружить его с наибольшей вероятностью, живым или мертвым.

– То, о чем мы говорили раньше… – сказала Соллис – Я имею в виду – намного раньше; что корабль не разрушили в конце войны.

– Я думаю, что четко сформулировал суть, Ингрид. Прислушиваясь к мифам, мы не предадим искомого человека в руки правосудия…

– Мы видим здесь примерно миллион тонн уцелевшего и пригодного к использованию космического железа. Для кого‑нибудь он должен представлять какую‑то ценность? Почему никто не прибрал его к рукам после войны?

– Потому что произошло что‑то очень нехорошее, – вставил Николаси. – Возможно, в истории об отряде, поднявшемся на борт и не покинувшем его, есть некая доля правды.

– О, ради бога! – вздохнул Мартинес.

– Ну и с кем они дрались? – поинтересовалась я. – Кто именно остановил тех, кто поднялся на «Найтингейл»?

Мне ответил Николаси:

– Основной персонал – агенты безопасности консорциума, который финансировал создание этой штуки. Может быть, даже защитные системы самого корабля. Если он решил, что подвергся атаке…

– Если здесь была перестрелка, – не отступала я, – то где следы повреждений?

– Мне наплевать на следы, – вмешалась Соллис. – Я хочу знать, что произошло со всеми телами?

Мы подошли к еще одной заблокированной двойной двери воздушного шлюза. Соллис немедленно приступила к работе. Но если можно было ожидать, что теперь она справится быстрее, поскольку до этого уже открыла несколько дверей, то тут я ошиблась. Она подключила приборы и считала показания, бормоча себе под нос достаточно громко, чтобы слова можно было разобрать по голосовой связи. Лицо «Найтингейл» смотрело на нас неодобрительно, наблюдая за происходящим со стороны, словно портрет давно исчезнувшего предка.

– Эта дверь может быть похитрее, – сказала Соллис. – Я поймала канал передачи данных, идущих от рамы.

– Значит ли это, что мы влезли в ее нервную систему? – спросил Николаси.

– Не могу это исключить.

Николаси провел ладонью вдоль гладкого черного ствола своего плазменного оружия.

– Мы можем вернуться по своим следам и поискать другой маршрут.

– Мы не вернемся, – покачал головой Мартинес. – Не сейчас. Открывай дверь, Ингрид. Мы рискнем и пойдем с максимальной скоростью.

– Вы уверены? – Соллис зажала в пальцах пучок проводов. – Когда я их подключу, обратной дороги не будет.

– Давай.

Она подсоединила провода. В то же мгновение по лицу «Найтингейл» прокатилась рябь и маска пробудилась к жизни. Дверь заговорила с нами. Тембр был резкий, металлический, но явно принадлежащий властной женщине.

– Это Голос «Найтингейл». Вы пытаетесь проникнуть в секретную зону. Обратитесь в центральную администрацию для получения надлежащего допуска.

– Черт! – сквозь зубы выругалась Соллис.

– Ты этого не ожидала? – спросила я.

– Я не ожидала активации изображения. Возможно, чувствительность машины не столь низка, как я думала.

– Ты можешь взломать дверь? – спросил Николаси.

– Да… думаю, могу, – Соллис нащупала другую линию, что‑то там немного подрегулировала, и дверь плавно отворилась. – Вуаля.

Лицо на экране замолчало и вновь застыло, превратившись в безжизненную маску, но теперь я физически ощущала, что за нами наблюдают. Казалось, глаза женщины направлены одновременно во все стороны.

– Думаешь, Джекс знает, что мы здесь? – спросила я, когда Соллис протискивалась в тамбур между двумя дверями.

– Не знаю. Может, я вовремя открыла дверь, прежде чем она успела послать сигнал тревоги.

– Но ты не уверена.

– Нет.

Соллис приступила ко второй двери, стараясь работать быстро, но с исключительной осторожностью. Я проверила оружие, висящее на поясе скафандра, и удостоверилась, что оно хорошо закреплено. Остальные рядом со мной проделали аналогичный подготовительный ритуал.

Понемногу до меня дошло, что Соллис возится дольше, чем ожидалось. Она оглянулась, ее оборудование все еще торчало из открытой сервисной панели.

– Что‑то пошло не так, – сказала она, с трудом сглотнув. – Эти скафандры, которые вы на нас напялили, Томас, – они действительно хороши?

– Полномасштабная боевая защита. Почему вы спрашиваете?

– Потому что дверь утверждает, что корабль впереди затоплен. Похоже, нам придется через что‑то проплыть.

– Я понял, – кивнул Мартинес.

– О нет! – я затрясла головой. – Это невозможно! Мы не можем оказаться под водой.

– Не уверена, что это вода, Диксия, – Соллис сунула мне под нос считывающее устройство, словно я могла разобраться в этих цифрах и символах. – На самом деле это нечто теплое и влажное.

Мартинес внутри скафандра пожал плечами:

– Могла произойти утечка содержимого контейнеров – и часть корабля залита. Тут не о чем беспокоиться. Наши костюмы легко справятся и обеспечат нашу безопасность.

Я в упор посмотрела в лицевой щиток его скафандра, встретившись с ним глазами и зная, что он не может отвести взгляд.

– Вы в этом уверены? Эти костюмчики не окостенеют на нас вскоре после того, как мы намокнем?

– Скафандры будут работать. И я в этом настолько уверен, что пойду первым. Когда вы услышите, что я на другой стороне и в безопасности, следуйте за мной.

– Мне это не нравится. Что, если приборы Ингрид не будут работать под водой?

– У нас нет иного выбора, кроме как двигаться вперед, – заявил Мартинес. – Если эта секция корабля затоплена, мы пройдем через нее, не отклоняясь от выбранного маршрута. Это единственный путь.

– Что ж, давайте, – вздохнула я. – Если эти скафандры предназначены для боевых действий, то я уверена, что они вытащат нас и из соседнего помещения.

– Меня беспокоят не скафандры, – сказал Николаси, вновь озабоченно проверив свою базуку. – Никто не упоминал… о погружении… когда мы выбирали оружие.

Я надежно укрыла в ладонях небольшой примитивный пистолет:

– Я поменяюсь с тобой, когда мы переберемся на ту сторону.

Николаси промолчал. Не думаю, что он оценил юмор ситуации. Две минуты спустя мы попали внутрь, в беспросветный мрак заполненного жидкостью помещения. Жидкостью, похожей на воду, но едва ли поддающейся описанию. Когда ты носишь скафандр, всегда ощущаются инерция и замедленность движений, даже если ты находишься в воздушной среде. Мои датчики биологической опасности ничего не регистрировали, но из этого не следовало, что жидкость полностью безвредна. Ведь датчики настроены на сильнодействующие ядовитые вещества, применявшиеся во время боевых действий, и не рассчитаны на распознавание всех опасных химикатов, которые существуют на свете. В моем шлеме зажужжал голос Мартинеса:

– Здесь нет опор или направляющих. Мы просто должны плыть прямо по курсу, сверяясь с инерционным компасом. Если мы останемся в поле, зрения друг друга, обойдется без осложнений.

– Давайте с этим поторопимся, – поддержал его голос Николаси.

Мы пустились в плавание, изо всех сил стараясь не отстать от Николаси, который возглавил команду. Он продвигался вперед энергичными толчками, его оружие свободно болталось на ремне. Сопротивление среды в скафандрах и так преодолевалось медленно и трудно, а мы еще тащили на себе оружие. Каждый шаг вперед и взмах руками давался с великим трудом, каждое движение корпусом требовало усилий, к тому же мы практически ничего не видели перед собой. Лампы шлемов могли разогнать мрак не более чем на десять‑двадцать метров во всех направлениях, и дверь, через которую мы прошли, быстро затерялась во тьме. Я почувствовала подступающую панику и страх: если компасы выйдут из строя, мы никогда не найдем выход отсюда.

Однако компасы не подвели, а Николаси решительно сохранял темп.

Через две минутя плавания он крикнул:

– Я вижу стену! Она прямо перед нами.

Пару секунд спустя я увидела ее своими глазами, парящую в розовом сумраке. Испытанное мною чувство облегчения слегка подпортил ее внешний вид. Стена оказалась невыразительной, бледной плоскостью, утопавшей во мраке по краям, где кончалось освещение.

– Здесь нет двери.

– Возможно, мы немного отклонились от курса, – предположил Николаси.

– Судя по компасу – нет.

– Тогда, возможно, двери смещены в сторону. Это не важно, мы найдем их, простучав стены, и вырежем под углом к месту высадки.

– Если здесь есть дверь.

– Если ее здесь нет, мы проложим себе путь с помощью оружия.

– Я рада, что вы всё так хорошо продумали, – вздохнула я, поняв, что Николаси говорит серьезно.

Стена приближалась. Чем меньше метров до нее оставалось, чем яснее она высвечивалась огнями наших ламп, тем больше я осознавала: в ней было что‑то неправильное. Совсем пустая стена, лишенная стоек или панелей, отверстий или элементов корабельного оборудования, – но не просто сделанная из цельного куска плоскость, как можно было ожидать от массивной переборки космического корабля, изготовленной промышленным способом. Непонятная структура материала, качеством напоминающая волокнистую поверхность дешевой бумаги. Вдоль стены тянулись слабо различимые линии, чуть более темные, чем остальная поверхность, но не складывающиеся ни в какой определенный геометрический узор. Они закручивались, разветвлялись и соединялись вместе из совсем нечетких второстепенных линий, утончаясь на концах, как прожилки на листе дерева.

С внезапным тошнотворным озарением я поняла, что представляла собой эта стена. Когда ладони Николаси прикоснулись к поверхности, она спружинила, как батут, концентрируясь в точке воздействия, и затем отбросила его назад. Николаси отлетел прочь на некоторое расстояние, пока сила противодействия не скомпенсировалась вязкостью окружающей нас жидкости.

– Это… – начала я.

– Кожа! Я знаю. Я понял, прежде чем ударил.

Я попыталась замедлить движение, но недостаточно быстро, чтобы суметь избежать контакта со стеной из кожи. Она спружинила подо мной, потянув на себя так сильно, что я испугалась, не засосет ли она меня прямо внутрь. Потом она восстановила равновесие и вытолкнула меня, отправляя назад, в том направлении, откуда я явилась. Борясь с приливом отвращения, я окунулась в жидкость и присоединилась к остальным.

– Дерьмо, – бормотала Соллис. – Это невероятно. Эта штука не должна быть гребаной кожей…

– Не впадайте в панику! – приказал Мартинес. Он хрипло дышал и делал паузы между словами. – Это просто еще одна форма банка органики, как помещение, которое мы только что прошли. Полагаю, что жидкость, в которой мы плыли, должна быть разновидностью среды, поддерживающей рост, – чем‑то вроде околоплодных вод. В условиях ведения войны весь этот зал, должно быть, заполняли куски растущей кожи площадью, исчисляемой акрами.

Николаси нащупал что‑то у себя на ремне и вытащил зубчатое лезвие, мерзко блеснувшее даже в розовой жидкости.

– Я прорублюсь насквозь.

– Нет! – рявкнул Мартинес.

Соллис, ближе всех находившаяся к Николаси, придержала его за плечо:

– Полегче, парень. Придумай способ получше.

– Так, – выдохнул Мартинес, – убери нож, пожалуйста. Мы пойдем вдоль кожи, поищем край.

– Я бы все‑таки предпочел сделать короткий разрез, – Николаси все еще держал клинок в руке.

– В этой коже есть нервные окончания. Перережешь их, и об этом узнают следящие системы. И следовательно, корабль.

– Вероятно, корабль уже знает.

– Мы не станем рисковать.

Николаси неохотно вернул нож на пояс.

– Мне казалось, мы договорились продвигаться как можно быстрее, – сказал он.

– Быстро и безрассудно – не одно и то же, – заметила Соллис. – Ты собрался перейти черту.

Мартинес уже обогнул меня и поплыл влево. Я направилась за ним, остальные следовали по пятам. Менее чем через минуту упорных усилий в поле зрения появился темный край, похожий на раму для картины, тесно спаянный с полотном кожи. Единственное, что виднелось за кромкой кожи, – стена зала с массивными подпирающими металлическими стойками.

Я позволила себе на мгновение расслабиться. Мы все еще находились в опасности, в ситуации, вызывавшей сильнейшую клаустрофобию, но, по крайней мере, зал не оказался бесконечно большим.

Мартинес затормозил, ухватившись за раму. Я вместе с остальными приблизилась к нему и выглянула за край в надежде, что стена, вдоль которой мы перемещались, простирается дальше. Но вместо этого я увидела еще одно полотнище кожи, которое тянулось до следующей рамы, расположенной от нашей на расстоянии примерно в рост человека. В отдалении угадывалось очертание третьей рамы, и, возможно, за ней была еще одна…

– Сколько их? – выдохнула я, когда остальные добрались до рамы, усевшись на нее наподобие ворон.

– Не знаю, – сказал Мартинес. – Четыре, пять – до десятка, возможно. Но все в порядке. Мы можем проплыть вдоль рам, потом повернуть направо и двинуться туда, где, по нашим прикидкам, находится входная дверь, – он повысил голос: – Все готовы? Проблем со скафандрами нет?

– Там огни, – тихо проговорил Николаси. Мы обернулись к нему.

– Внизу, – добавил он, кивнув в направлении других листов кожи. – Я увидел отблеск чего‑то – отсвет в воде или в околоплодной жидкости… или чем там является эта дрянь…

– Я тоже видел свет, – заявил Норберт.

Я посмотрела вниз и увидела, что он прав и Николаси ничего не придумывает. Тусклый дрожащий свет исходил из промежутка между двумя слоями кожи.

– Что бы это ни было, оно мне не нравится.

– Мне тоже, – поддержал Мартинес. – Но если это нечто располагается между двумя слоями, то не должно нас касаться. Мы поплывем вдоль них, избегая контакта.

Он с удивительной решительностью бросился вперед, и я быстро последовала за ним. Обратная сторона полотна кожи имела четкую сетку из бледных вспомогательных волокон – структурную матрицу, на которой кожа росла и получала питание. Понизу тянулись толстые черные провода, уложенные в бухты.

Второе полотнище, начинавшееся непосредственно ниже первого, было немного другой пигментации. Во всех остальных отношениях оно казалось практически идентичным первому – бесшовная полоса, распростершаяся в розовой мгле. Источник дрожащего и мерцающего света просматривался через ткань, отображая на плоскости вены и артерии, когда свет становился ярче.

Мы прошли под вторым листом и внимательно вгляделись в промежуток между вторым и третьим пластами. Едва различимая в пульсирующем освещении, перед нами предстала неожиданная картина таинственной деятельности. Здесь работали четыре робота, напоминавшие головоногих моллюсков. Каждая машина состояла из заостренного, конусообразного тела и прикрепленного к нему пучка похожих на хлысты рук, выходящих из основания конуса. Роботы занимались определенной хирургической операцией – перемещали прямоугольник кожи размером с одеяло, чтобы потом разрезать его вдоль четырех сторон. У каждого из них имелись собственные источники света на окончаниях хлыстов‑щупальцев, но, кроме того, яркое пульсирующее сияние исходило из приборов, походивших на лазеры, которые каждый держал в единственной сегментированной руке, более толстой, чем другие конечности. Не могу сказать, была ли пульсация частью процесса разрезания или последующего заживления, поскольку ткани не кровоточили и окружающая кожа казалась нетронутой.

– Что они делают? – выдохнула я.

– Снимают урожай, – ответил Мартинес. – На что еще это похоже?

– Я знаю, что они снимают урожай. Я имела в виду – зачем они это делают? Для чего им нужна эта кожа?

– Понятия не имею.

– У вас нашлось множество ответов по поводу банка органов, мистер Мартинес, – вмешалась Соллис. Мы все впятером остановились, паря на том же уровне, что и роботы‑хирурги. – Относительно корабля, который должен находиться в спячке… Черт возьми, я не вижу никаких признаков спячки!

– «Найтингейл» выращивает здесь кожу, – продолжала я. – Это я могу понять. Корабль поддерживает базовые запасы на случай, если его вернут в строй для следующей войны. Но это не объясняет, почему возникла необходимость снимать урожай сейчас.

– Может быть, это тестирование кожи, чтобы удостовериться, что развитие идет по плану, – рассеянно произнес Мартинес.

– Вы как раз подумали, что маленького образца для этого вполне достаточно, – подсказала я. – Уж наверняка поменьше, чем несколько квадратных метров. Такого количества кожи хватит, чтобы обернуть целого человека.

– Я бы очень хотел, чтобы ты этого не говорила, – буркнул Николаси.

– Давайте двигаться дальше, – велел Мартинес.

«Он, конечно, прав», – подумала я. Деятельность роботов сильно выбивала из колеи, но, с другой стороны, мы прибыли сюда не для осмотра достопримечательностей.

Когда мы уплывали – роботы не проявили никаких признаков того, что заметили нас, – я вспомнила слова, сказанные ранее Ингрид Соллис. О том, как неумно оставлять интеллекты гамма‑уровня в рабочем состоянии, но без определенного занятия. Потому что в противном случае – поскольку чувство долга слишком глубоко запечатлено в их логических извилинах – они имеют тенденцию медленно, постепенно и неотвратимо сходить с ума.

Но «Найтингейл» оставили в покое с тех пор, как закончилась война. Что это означало для ее управляемого разума? Работал ли госпиталь сам для себя, возродив исполняемые в предыдущей жизни операции, не глядя на то, сколь бессмысленными они стали, потому что его разум уже помутился? Или это был для него способ сохранения рассудка? Сражаться, так сказать, до последнего патрона…

И что, исходя из этого, произошло с человеком, за которым мы сюда пришли?

Мы продолжали плыть, ряд за рядом минуя пласты кожи. Мы заметили еще один отряд хирургов: другая группа роботов занималась сбором урожая. Когда они завершили работу, пласт был разрезан на ровные прямоугольники и полосы. Обнажилась сетка матрицы роста, напоминавшая проволочную. Случайно мне на глаза попалась частичка уже наполовину заживленная, с кожей, наросшей до плотности просвечивающей рисовой бумаги. Я сомневаюсь, что ко времени ее полного восстановления вообще будут видны какие‑либо признаки того, где именно разрезали кожу.

Десять рядов, потом двенадцать – и вот наконец‑то стена, которую я так ждала, вплыла в поле зрения наподобие миража. Нет, мне это не почудилось – и еще одного слоя натянутой, как барабан, кожи здесь нет. Передо мной такие же металлические опоры, как на предыдущем участке стены.

Соллис пробралась вперед:

– Народ, живо ищите дверь. Она где‑то здесь. Я плыву вперед, чтобы начать работать.

– Хорошо, Ингрид, – отозвался Мартинес.

Несколько секунд спустя я своими глазами увидела воздушный шлюз и убедилась, что Соллис не ошиблась. Она быстро плыла к двери, на ходу снимая с пояса приборы и переходники. Сквозь розовую мглу я наблюдала за тем, как Соллис щелкает клавишами панели доступа и начинает обычную процедуру блокирования обслуживающих систем. Я радовалась, что Мартинес нашел именно Соллис. Что бы про нее ни говорили, она была крутым спецом по взламыванию дверей.

– О'кей, хорошие новости, – сказала она через минуту, подключив и вытащив какие‑то штуки. – С той стороны воздух. Нам теперь долго не придется плавать в этой дряни.

– Как долго? – спросил Николаси.

– Не рискну предсказывать, парень. Давай решать проблемы по мере их поступления.

Пока она это говорила, я осознала, что мы отбрасываем тени на стену, причем, когда мы добрались сюда, никаких теней не было. Я крутанулась на месте и посмотрела назад, туда, откуда мы приплыли, в направлении нового источника света, который, как я поняла, здесь появился. К нам приближались четыре конусообразных механизма, транспортируя между собой полотнище свежесобранной кожи, каждый угол его двумя сегментированными серебристыми щупальцами зажимал один из роботов.

Они двигались быстрее, чем мы плыли, перемещаясь за счет какой‑то импульсной системы, реактивной струей выталкивающей жидкость из острого конца конуса.

Соллис отпрянула назад, когда внешняя дверь шлюза внезапно отворилась.

– Я не… – начала она.

– Знаю, – быстро откликнулась я. – Сюда плывут роботы. Должно быть, они послали команду открыть дверь.

– Давайте уберемся с дороги, – предложил Мартинес и оттолкнулся от стены. – Ингрид, уходи от шлюза. Возьми что можешь, но долго не копайся.

Соллис стала отсоединять оборудование и трясущимися пальцами крепить его к поясу. Механизмы приблизились, полотнище кожи волнообразно колебалось между ними, словно ковер‑самолет. Они замедлили движение, потом остановились. Их лампы испускали потоки резкого света, проходящие сквозь мутную жидкость. Роботы уставились на нас, удивляясь, что это мы делаем тут, между ними и дверью. Один из механизмов, привлеченный движением, направил луч света в сторону плывущей фигуры Мартинеса. Тот остановился и неподвижно завис в ослепительном круге света, словно мотылек, наколотый на солнечный луч.

Никто из нас не вымолвил ни слова. Мое собственное дыхание казалось мне самым оглушительным звуком во Вселенной, но я не могла заставить себя дышать тише.

Один из роботов выпустил из шупальцев свой угол кожи. На мгновение он завис у полотна, словно оценивал варианты, потом выделил из группы меня и стал приближаться. По мере того как он подбирался ближе, механизм вырастал в размерах и обретал все более угрожающий вид, чем казалось издалека. Его конусообразное тело было длиной с меня, самое толстое щупальце выглядело достаточно мощным, чтобы нанести серьезный урон даже без применения лазера. Когда он расставил руки пошире, словно собираясь обнять меня, я едва поборола панику и не бросилась наутек.

Робот принялся меня изучать. Он начал с моего шлема, постукивая и царапая его, посветил лампой через лицевой щиток. Потом стал с силой скручивать его, пытаясь отсоединить шлем от шейного переходника. Признала ли машина во мне человека или просто расценила как кусок неидентифицированных плавающих обломков, но ее поведение наводило на мысль, что разборка – ее любимейший способ действия. Я сказала себе, что позволю потрудиться над скафандром еще несколько секунд, но если почувствую, что шлем начинает разрушаться, – придется принимать меры. Даже если это уведомит робота, что я не просто мусор.

Но именно тогда, когда я это решила, робот оставил в покое мой шлем и переместился вниз. Он развернул пару шупальцев с каждой стороны под моей нагрудной защитой, пытаясь поддеть и сковырнуть ее, словно большую коросту с раны. Кое‑как я держала себя в руках, отчаянно веря, что механизм рано или поздно потеряет ко мне интерес. Потом он бросил нагрудник и начал возиться с моим оружием, постукивая по нему, как на спиритическом сеансе. Он дергал пистолет, стараясь отцепить его с пояса. Затем, так же внезапно, как и начал, робот прекратил эти исследования. Он отплыл назад, собрав щупальца в один пучок, напоминающий кулак. Потом медленно двинулся в сторону Николаси.

Я мысленно посоветовала Николаси стоять смирно. Попытка уплыть не имела смысла. Мы не могли передвигаться быстрее этих роботов. Николаси, должно быть, хорошо владел собой, или, наоборот, его парализовало от страха, но он не шевельнулся, когда механизм подобрался к нему. Конусообразный уродец помедлил, широко расправил щупальца и затем провел световым пятном с ног до головы Николаси, словно не мог решить, что он такое. Потом выпустил пару манипуляторов и протянул острые, как иглы, кончики к его шлему. Машина изучала и обследовала скафандр с удивительной деликатностью. Через голосовую связь я слышала звяканье металла о металл, перекрываемое частым неровным дыханием Николаси.

Задержи дыхание…

Машина добралась до его шеи, исследуя устройства между шлемом и торсом, и затем принялась трудиться над нагрудником, пытаясь просунуть щупальце туда, где был скрыт уязвимый модуль жизнеобеспечения. Потом, очень медленно, робот отвел щупальца назад.

Машина отплыла от Николаси, повернувшись к нему тупым концом. Казалось, что эксперимент полностью завершен. Три других робота настороженно зависли в отдалении, поддерживая добытую кожу. Николаси вздохнул и расслабился.

– Я думаю… – прошептал он.

Это была большая ошибка! Машина дернулась, вновь расправив щупальца, и двинулась к Николаси, ее мощный свет с возрожденным интересом забегал по его телу. Второй робот тоже подобрался ближе, явно намереваясь ассистировать партнеру в изучении непонятного объекта.

Я взглянула на Соллис, наши искаженные ужасом лица развернуло друг к другу.

– Ты можешь попробовать… дверь… – начала я.

– Черт возьми, и не надейся!

– Николаси, – позвала я, на этот раз не беспокоясь, что меня услышат, – стой смирно, и, может быть, они снова отвяжутся.

Но на этот раз он не собирался вести себя благоразумно. Когда я взглянула на него, он нашаривал рукой плазменное ружье, разворачивая его на манер гарпуна, широкий раструб оружия нацелился в ближайшую машину.

– Нет! – закричал Норберт, его голос прогремел в воде, словно разрыв глубинного заряда. – Не трогай! Не здесь!

Но сейчас Николаси был недоступен доводам разума. Каждая клеточка его тела вопила: «Используй оружие!» Так он и сделал.

В некотором смысле все получилось, как он хотел. Плазменный заряд проткнул робота, как солнечный луч пронзает тучу. Механизм развалился на части во всплесках огня и кипящего пара, изорванные черные ошметки разбросало взрывной волной. Потом пар – испаряющаяся околоплодная жидкость – поглотил все, включая Николаси и его ружье. Даже внутри моего костюма я ощутила сильный гидравлический удар. Извержение длилось долго, словно для того, чтобы мы удостоверились, что оно уничтожило робота. К этому времени вторая машина достаточно приблизилась, и ее отшвырнуло назад взрывной волной. Но она быстро пришла в себя и продолжила движение.

– Еще роботы, – сказал Норберт, и когда я посмотрела назад, поверх ограждения из полотнищ кожи, то поняла, что он имел в виду.

К нам по одному и по двое приближались другие механизмы. Они бросили работу по разрезанию кожи, чтобы выяснить, что здесь произошло.

– Мы попали в переделку.

Облако пара рассеялось, и показалась дрейфующая фигура Николаси, за ним тащился искривленный обрубок его ружья. Должно быть, когда он стрелял во второй раз, плазменная базука вышла из строя. Я не была уверена, что Николаси еще жив.

– Я беру дверь, – сказал Норберт, доставая оружие демаршистов. – Вы берете роботов.

– Ты собираешься бросить нас после того, что произошло с Николаси? – спросила я.

– Нет выбора, – откликнулся он, когда диковинное оружие развернулось в его руке.

Мартинес рывком приблизился к великану:

– Нет! Доверь это мне. Я позабочусь о двери.

– Слишком опасно.

Норберт помедлил, и на мгновение мне показалось, что он не уступит. Но здоровяк спокойно передал таинственную игрушку демаршистов Мартинесу и взял в обмен оружие старика – маленький револьвер, сразу исчезнувший в его огромной перчатке.

В тот же самый миг в моей душе исчезло и уважение, которое я питала к Норберту. Если он взял на себя обязанность защищать Мартинеса, он не должен был так круто поворачивать на сто восемьдесят градусов.

Из нас троих лишь у меня и Норберта имелось при себе оружие, стреляющее пулями. Я отцепила с пояса второй пистолет и передала его Соллис. Она приняла его с благодарностью, сознавая ненадежность выбранного ею энергетического вооружения. Роботов легко уничтожить, если подпустить их на расстояние выстрела. Я не сомневалась, что хирургический режущий инструмент может нанести значительные повреждения, но мы не предоставим им возможности до нас дотронуться. Ни один из этих механизмов не был рассчитан на появление неприятеля. Они вели себя так, словно изучали неисправности корабля, которые требовали ремонта. Роботы могли убить нас, но только по недоразумению: они не понимали, что мы собой представляем.

Однако у нас не было возможности пополнить запас патронов, к тому же ручная перезарядка магазинов под водой – неблагодарное занятие. Когда я уже начала беспокоиться, что нас подавят превосходящим числом нападающих, в моем шлеме зарокотал голос Мартинеса:

– Я готов стрелять. Двигайтесь за мной как можно скорее, когда я высажу вторую дверь.

Оружие демаршистов выпустило заряд, озарив все помещение ярким, слепящим глаза светом. Затем последовал еще один выстрел, и еще один.

– Мартинес, – позвала я, – ответьте.

– Я все еще здесь, – после мучительно долгой паузы откликнулся он. – За первой дверью. Цикл оружия…

Большая часть роботов плыла над нами, их щупальца дергались, как кнуты. Хотелось бы знать, сколько времени пройдет, прежде чем сигналы тревоги достигнут сознания «Найтингейл» и корабль поймет, что имеет дело не просто с локальными повреждениями.

– Почему он не стреляет? – спросила Соллис, раз за разом нажимая на курок пистолета.

– Спортивное оружие. Три выстрела, перезарядка, три выстрела, – пояснил Норберт. – Не скорострельная модель. Но хорошо работает под водой.

– Мы могли бы использовать эти следующие три выстрела, – сказала я.

Голос Мартинеса зажужжал у меня в ухе:

– Готов. Я буду стрелять, пока хватит заряда. Плывите сюда.

Я взглянула на дрейфующую фигуру Николаси, он был так же неподвижен, как в тот момент, когда появился из облака пара, созданного его оружием.

– Я думаю, он мертв, – тихо сказала я. – Но мы все же должны…

– Нет! – резко пресек мою попытку Норберт. – Оставь его!

– Может быть, он просто без сознания.

Мартинес выстрелил три раза, три яркие короткие импульсные вспышки. Я услышала его крик: «Свободно!» – но голос старика изменился. Я поняла, что он, скорее всего, ранен, хотя не могла догадаться, насколько тяжело.

Норберт и Соллис произвели два последних выстрела по роботам, которые все еще пытались подобраться к нам, и бросились мимо меня к шлюзу. Я посмотрела на неподвижного Николаси и почувствовала, что никогда не смогу жить в мире с собственной совестью, если не постараюсь вытащить его отсюда. Я укрепила оружие на поясе и поплыла к нему.

– Нет! – снова заорал Норберт, когда увидел, что я намереваюсь делать. – Оставь его! Слишком поздно!

Я добралась до Николаси и, ухватив правой рукой его шею, притянула голову к своему нагруднику. Со всей силы оттолкнулась корпусом, пытаясь продвигаться с помощью одной свободной руки. Нельзя было сказать, жив Николаси или мертв.

– Брось его, Скэрроу! Слишком поздно!

– Я не могу его бросить! – раздраженно закричала я не оборачиваясь.

На меня и на мой груз неслись три робота, сгруппировав перед собой щупальца. Я поморщилась от их яркого свечения и постаралась сосредоточиться на том, чтобы дотащить нас обоих до спасительного шлюза. Каждый удар ногами, каждый неловкий гребок руки, казалось, выкачивал из мышц последние капли энергии. В конце концов я окончательно выбилась из сил.

Я расслабила руку. Тело Николаси штопором закрутилось вокруг меня, и через щиток я увидела его лицо: бледное, с капельками пота, с напряженными от страха мускулами, но не мертвое и даже не утратившее сознание. Его глаза были широко открыты. Он точно знал, что произойдет, когда я его брошу.

У меня не было выбора.

Сильная рука зацепила мой шлем и потащила. Я видела, как Николаси понесло в сторону роботов, и закрыла глаза, когда они обвили щупальца вокруг его тела и начали выискивать слабые места в его скафандре, словно дети, пытающиеся сорвать обертку с подарка.

Голос Норберта пророкотал:

– Он мертв.

– Он был жив. Я видела.

– Он мертв. Все. Проехали!

Я прорвалась сквозь толщу колышущейся розовой жидкости. Воздух частично выдавился из коридора под напором околоплодных вод, хотя Мартинес пробил в каждой двери дыру размером в человеческий рост. Разорванный, искореженный металл изогнулся черными зазубренными лепестками. Впереди, едва различимые в движущемся пятне света, которое излучали лампы на их шлемах, неловко, по‑крабьи удалялись от разрушенной двери Мартинес и Соллис. Соллис поддерживала Мартинеса, почти волоча его по коридору. Даже при нулевой гравитации приходилось прилагать усилия, чтобы тащить на себе чье‑то тело.

– Помоги ей, – еле слышно сказал Норберт, встряхнув оружие, чтобы извлечь из ствола последние розовые пузырьки.

Не дождавшись от меня реакции, он повернулся и начал стрелять в воду, целясь в оставшихся роботов.

Я догнала Соллис и приняла на себя часть ее ноши. Панели по всей длине коридора вспыхивали ярко‑красным светом синхронно с воплями сирен тревоги, ужасными, как вой баньши. Примерно через каждые десять метров со стены к нам обращалось лицо «Найтингейл», множество голосов сливалось во взволнованный хор.

– Внимание! Внимание! – говорили лица. – Это Голос «Найтингейл». В отсеке выращивания номер три зафиксировано происшествие. Сейчас проводится оценка нанесенного ущерба и восстановление системы. Возможно, необходима частичная эвакуация пораженной зоны корабля. Пожалуйста, оставайтесь на местах и ждите дальнейших распоряжений. Внимание…

– Что с Мартинесом?

– Поймал немного шрапнели, когда проделывал дырку в двери, – Соллис указала на сильные вмятины на наружной защите Мартинеса, слева от грудины. – Скафандр не пробило, но я сильно подозреваю, что старику досталось. Сломано ребро, возможно даже, повреждено легкое. Какое‑то время он говорил со мной, но сейчас вырубился.

– Без Мартинеса нам не справиться с заданием.

– Я же не сказала, что он умер. Его скафандр вроде бы функционирует. Возможно, мы сможем оставить его здесь и забрать на обратном пути.

– На поживу роботам, шатающимся тут вокруг?! Надолго ли, по‑твоему, они оставят его в покое?

Я оглянулась, проверяя, как там Норберт. Теперь он стрелял не так часто, сдерживая нескольких отставших роботов, желающих исследовать повреждения. В конце концов Норберт остановился, всунул новую обойму в пистолет и, выждав секунд десять‑двадцать, отвернулся от залитого водой проема и направился к нам.

– Может быть, здесь больше нет никаких роботов.

– Они будут, – сказал Норберт, присоединившись к нам. – Намного больше. Теперь опасно везде. Корабль поднял тревогу. «Найтингейл» оживает.

– Может быть, нам следует все отменить, – предложила я. – Мы потеряли Николаси. Мартинес выбыл из строя… Мы больше не обладаем необходимыми силами, чтобы захватить Джекса.

– Мы возьмем Джекса, – прохрипел Норберт. – Придем за ним и останемся с ним.

– Тогда как насчет Мартинеса?

Норберт посмотрел на раненого, и его лицо окаменело.

– Он остается.

– Но ты сказал, что роботы…

– Другого выбора нет. Он остается, – затем Норберт придвинулся поближе и, просунув толстый палец под подбородок старика, поднял лицевой щиток его шлема. – Просыпайся! – заорал Норберт.

Когда ответа не последовало, Норберт завел руку за спину Мартинеса и нащупал застежки, освобождавшие нагрудную защиту. Он передал помятую пластину мне и занялся панелью доступа на передней части скафандра, тоже помятой и искореженной ударом. Норберт вычерпал оттуда пригоршню розовой воды, решительно вытряс пузырьки и затем принялся проводить ручную регулировку жизнеобеспечения костюма. Появились биомедицинские данные, сопровождаемые тревожным миганием красных огоньков.

– Что ты делаешь?! – возмутилась я.

Но Норберт не ответил, и я прокричала ему вопрос прямо в ухо.

– Ему необходимо быть в сознании. Это поможет.

Мартинес под лицевым щитком закашлялся красной слюной.

Он с трудом дышал, и мы обменялись быстрыми взглядами. Норберт втолкнул заряженный пистолет в руку Мартинеса, затем быстро прицепил новую заряженную обойму к поясу старика. Потом он указал на коридор, на взорванную дверь и махнул рукой в ту сторону, куда мы направимся, когда оставим Мартинеса.

– Мы вернемся, – сказал он. – Ты останешься жив.

Зубы Соллис сверкнули за лицевым щитком.

– Это неправда. Нам придется тащить его – или просто оставить здесь.

– Скажи им, – прохрипел Мартинес.

– Нет.

– Скажи им, ты, глупец! Они никогда не будут доверять тебе, пока ты им не скажешь.

– Скажи им – что? – спросила я.

Норберт, нахмурившись, мрачно посмотрел на меня:

– Старик… не Мартинес. Его имя… Квинлен.

– Тогда, черт побери, кто же Мартинес?! – закричала Соллис.

– Я, – заявил Норберт.

Я посмотрела на Соллис, потом вновь на великана.

– Не валяй дурака, – мягко сказала я, прикидывая, что же такое произошло с ним в затопленном зале.

– Я Квинлен, – выдохнул старик между двумя приступами жестокого кашля. – Он всегда был хозяином. А я – просто слуга, подсадная утка.

– Они оба сошли с ума, – предположила Соллис.

– Это правда! Я играл роль Мартинеса – отвлекал внимание от него.

– Он не может быть Мартинесом, – возмутилась Соллис. – Прости, Норберт, но ты едва можешь связать вместе пару слов, не говоря уж о том, чтобы составить дело для суда.

Норберт постучал огромным пальцем по своему шлему:

– Повреждение речевого центра на войне. Сознание… память… аналитические способности… не затронуты.

– Он расскажет правду, – просипел старик. – Он – один из тех, кто должен выжить. Он, а не я. Он тот, кто может поймать Джекса, – затем он направил пистолет в ноги великана, побуждая его уйти. – Иди!

Старик рявкнул так, будто это было последнее, что он собирался сказать. И в этот самый момент я увидела одного из роботов, просовывающего щупальца сквозь завесу розовой воды. Он постукивал острыми кончиками хлыстообразных рук по искореженному металлу, изучая дорогу в коридор.

– Думаю, он дело говорит, – сказала Соллис.

Но нам от этого легче не стало.

Мы оставили старика – я все еще не могу думать о нем как о Квинлене – в коридоре у стены, ствол его оружия, устремленный в направлении разрушенного входа, покачивался в слабых руках. Я все время оглядывалась назад, искренне желая, чтобы он как можно эффективнее истратил тот ограниченный запас патронов, который у него имелся. Мы прошли полпути до следующего шлюза, когда он выстрелил тремя короткими очередями, разорвав робота на бьющиеся в конвульсиях куски. Через небольшой промежуток времени еще один пучок щупальцев начал исследовать рваные края проема. Я подумала: сколько же этих проклятых устройств собирается натравить на нас корабль и скольких из их числа положат пули, оставшиеся в распоряжении у старика?

Вспыхивающие красные огни сопровождали нас всю дорогу до конца коридора. Я разглядывала дверь, размышляя, насколько трудная задача стоит перед Соллис, когда Норберт‑Мартинес заставил нас остановиться, преградив мне путь толстой, как древесный ствол, рукой:

– Защитный козырек, Скэрроу.

Я поняла, что у него на уме. Больше никаких приятных бесед под дверью, пока Соллис ее открывает. С этого момента мы прокладываем путь через «Найтингейл» исключительно с помощью оружия.

Норберт‑Мартинес навел оружие демаршистов на люк шлюза. Я надвинула на шлем защитный козырек. Три выстрела по первой двери смяли и вдавили ее внутрь, словно удар гигантского кулака.

– На той стороне воздух, – сказал Норберт‑Мартинес.

Он вновь приготовился стрелять. Сквозь почти непроницаемый экран козырька я увидела три вспышки. Когда я подняла козырек, игрушка демаршистов уже автоматически сложилась в конфигурацию для переноски. Соллис отпрянула в сторону от дыма и обломков конструкции. Наш участок коридора все так же освещался тревожными вспышками, но пространство за шлюзом окутывала непроглядная тьма, как те помещения корабля, которые мы уже преодолели. Но едва мы шагнули в этот мрак, стены одна за другой вспыхнули ярким светом и отовсюду прямо на нас уставилось лицо «Найтингейл».

Это было очень странно. Лица на самом деле глядели на нас, хотя представляли собой только плоскостную проекцию, анфас. Изображения медленно поворачивались, когда мы двинулись по коридору.

– Это Голос «Найтингейл», – сказала она. Прозвучало так, словно с нами говорил прекрасно синхронизированный хор голосов. – Я обращаюсь к движущемуся отряду, состоящему из трех особей. Мои системы с высокой степенью вероятности определили, что этот отряд несет ответственность за нанесенный мне недавно ущерб. Ущерб поправимый, но я не могу позволить столь глубокое проникновение. Пожалуйста, оставайтесь на месте и дождитесь сопровождения в безопасную зону.

Соллис замедлила шаг, но не остановилась:

– Кто говорит? К нам обращается мозг корабля или вспомогательный дельта‑уровень?

– Это Голос «Найтингейл». Я Тьюринг – совместимый интеллект гамма‑уровня серии Ваалер‑Лэйко. Пожалуйста, остановитесь и дождитесь сопровождения в безопасную зону.

– Это мозг корабля, – тихо сказала Соллис. – Значит, корабль полностью сосредоточился на нас.

– Может, нам удастся договориться о выдаче Джекса.

– Я не знаю. Вести переговоры с этой штукой может оказаться очень сложно. Во времена, когда собирали «Найтингейл», Ваалер‑Лэйко были передовым достижением науки, но потом они себя не оправдали.

– А что случилось?

– В их конструкции оказался изъян. Через несколько лет работы большинство из них поймало вирус безумия. Я даже думать не хочу, во что мы вляпались, если эта – одна из них.

– Пожалуйста, остановитесь, – снова сказал Голос, – и дождитесь сопровождения в безопасную зону. Это последнее предупреждение.

– Спроси ее… – прогудел Норберт‑Мартинес. – Говори от моего имени.

– Ты слышишь меня, корабль? – спросила Соллис. – Мы здесь не для того, чтобы причинить тебе вред. Мы просим прощения за ущерб, который нанесли. Просто нам кое‑кто нужен. Этот человек здесь, он у тебя на борту, и мы крайне желаем с ним встретиться.

Некоторое время корабль молчал. Потом, когда я уже решила, что он нас не понял, «Найтингейл» заговорила вновь:

– Оборудование больше не действует. Здесь нет того, кого вы хотите видеть. Пожалуйста, дождитесь сопровождения в безопасную зону, откуда вас отошлют к функционирующим средствам обслуживания.

– Мы пришли за полковником Джексом, – вмешалась я. – Проверь учетные записи больных.

– Код поступления танго‑танго шесть один три дефис пять, – добавил Норберт‑Мартинес, морщась при каждом слове, будто от сильной боли. – Полковник Брэндон Джекс, Северная Коалиция.

– У тебя есть запись об этом поступлении? – спросила я.

– Да, – ответила Голос «Найтингейл». – У меня есть запись о полковнике Джексе.

– У тебя есть запись о выписке?

– В файле такой записи нет.

– Тогда Джекс либо умер, находясь на твоем попечении, либо он все еще на борту. В любом случае должно быть тело. Мы бы очень хотели его увидеть.

– Это невозможно. Остановитесь здесь. Эскорт уже прибывает, чтобы сопроводить вас в безопасную зону.

– Почему мы не можем видеть Джекса? – принялась выспрашивать Соллис. – Это он говорит тебе, что мы не можем его видеть? Если так, то он не тот человек, которого ты должна слушать. Он военный преступник, ублюдок и убийца и заслуживает смерти.

– Полковник Джекс находится под медицинским присмотром. Он получает необходимое лечение. Сейчас нет возможности посетить его.

– Черт возьми, в ее рассказе возникли изменения, – пробормотала я. – Минуту назад она говорила, что оборудование выключено.

– Мы просто хотим поговорить с ним, – сказала Соллис. – Это все. Просто известить его о том, что весь мир знает, где он, даже если сейчас ты не позволишь нам забрать его.

– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Сопровождение прибывает.

Плоские лица отвернулись от нас и уставились в темные глубины коридора. Стремительная суета приближающегося движения – и затем на нас, извиваясь, как змея, ринулась лавина механизмов. Множество роботов двигалось столь тесным строем, что их щупальца слились в дергающуюся массу серебристо‑голубого металла. Я оглянулась туда, откуда мы пришли, в поисках путей к отступлению и увидела еще одну толпу механизмов. Нас атаковало намного больше машин, чем мы видели прежде, и в воздухе они перемещались столь же быстро, как и под водой.

– Корабль, – окликнула Соллис, – все, что нам нужно, – это Джекс. Мы готовы драться за него. Это причинит тебе намного больший ущерб, чем раньше. Но если ты отдашь нам Джекса, мы разойдемся полюбовно.

– Не думаю, что она хочет договориться, – процедила я и подняла оружие навстречу наступающей стене механизмов, уже достигшей разрушенного шлюза.

Я открыла огонь, выводя из строя по крайней мере одного робота при каждом выстреле. Соллис принялась за тех, что были слева от меня, в то время как Норберт‑Мартинес со своим оружием демаршистов взял на себя заботу о второй линии атакующих. Каждый его выстрел наносил врагу серьезный урон, уничтожая по три или четыре механизма одним нажатием спускового крючка. Но ему приходилось выжидать, когда оружие само перезарядится, и эта задержка позволяла стене наступающих медленно ползти вперед. Я и Соллис стреляли почти без остановки, разворачиваясь, чтобы прикрывать друг друга, когда мы меняли обоймы или зарядные блоки, но стена с нашей стороны также приближалась. Не важно, сколько роботов мы уничтожили, – просвета в нахлынувшей на нас волне не образовалось. Должно быть, сотни и сотни механизмов зажимали нас в кольцо с обеих сторон.

– Нам с ними не справиться, – сказала я с неожиданной для самой себя покорностью судьбе. – Их слишком много. Может быть, если бы у нас было ружье Николаси, мы сумели бы пробиться…

– Я прошли весь этот путь не для того, чтобы капитулировать перед госпиталем с привидениями! – сквозь зубы процедила Соллис, выпуская боевой заряд. – Если это означает выбыть из борьбы… быть по сему.

Ближайшие роботы уже находились в шести‑семи метрах от нас, кончики их шупальцев – еще ближе. Соллис продолжала палить в них, но они только теснее смыкали ряды, отбрасывая в стороны раскаленные обломки поврежденных товарищей. Отступать дальше было некуда, наши спины почти касались спины Норберта‑Мартинеса.

– Может быть, нам просто остановиться, – сказала я. – Это госпиталь… он запрограммирован лечить людей. Последнее, что он захочет, – поранить нас.

– Не стесняйся, проверь эту мысль, – отозвалась Соллис. Норберт‑Мартинес выпустил последний заряд, и его оружие умолкло, перезаряжаясь. Соллис стреляла. Я повернулась и попыталась передать ему мой пистолет, по крайней мере он сможет хоть как‑то защищаться в ожидании, пока его ружье изготовится к выстрелу. Но механизмы предвидели этот момент. Ближайший робот выбросил щупальца и обвил ими ноги великана. Затем все произошло очень быстро. Механизмы наползали на Норберта‑Мартинеса всей своей дергающейся массой, пока он не попал в пределы досягаемости другого пучка щупальцев. Тогда они взяли его. Он раскинул руки, стараясь дотянуться до опор на стене, но это оказалось не в его силах. Роботы вырвали у него оружие демаршистов и утащили с собой. Когда его ноги и туловище исчезли под массой нахлынувших конусообразных тел, Норберт‑Мартинес завопил. И они накрыли его целиком. Несколько секунд мы еще слышали его дыхание – он перестал кричать, словно понимая, что это уже бесполезно, – и потом наступила полная тишина, как будто передачу сигналов с его скафандра внезапно перекрыли.

Затем, мгновение спустя, роботы набросились на нас с Соллис.

Я очнулась. То, что я все еще жива – и не просто жива, но нахожусь в здравом рассудке и расслабленном состоянии, – произвело на меня эффект электрического шока и вызвало мгновенную взвинченную тревожность. Я предпочла бы оказаться без сознания. Я помнила роботов и то, как они пытались пробраться внутрь моего скафандра, острый холодный укол, когда они чем‑то пронзили мне кожу, и потом, миг спустя, безболезненное скольжение в блаженство сна. Я ожидала смерти, но, когда лекарство ударило в голову, оно уничтожило все остатки страха.

Но я не умерла. И, насколько могла судить, даже не была ранена. Я лишилась скафандра, но теперь с относительным комфортом лежала на кровати или матрасе под чистой белой простыней. Мой собственный вес придавливал меня к матрасу так, будто меня поместили в отсек корабля с реактивированной центрифугой. Я чувствовала себя немного усталой и помятой, но в остальном находилась в хорошей форме – ничуть не хуже, чем в тот момент, когда поднялась на борт «Найтингейл». Я вспомнила свои слова, сказанные в последний момент Соллис: госпитальный корабль не может желать нам зла. Может быть, в этом утверждении содержалось нечто большее, чем попытка принять желаемое за действительное?

Однако рядом не было никаких признаков Соллис или Норберта‑Мартинеса. Я находилась в одиночестве в отдельном закрытом отсеке, окруженная белыми стенами. Обстановка помещения напомнила мне первое посещение «Найтингейл». На стене справа от меня располагались белая стальная дверь и ряд отдельных люков, позади которых я заметила скрытое медицинское оборудование для обследования и реанимации. Полагаю, ни одно из них в моем случае не понадобится. К одной стороне моей кровати гибкой трубкой была присоединена управляющая панель, так что я легко могла дотянуться до нее правой рукой. С помощью клавиш на панели можно регулировать настройки оборудования отсека и вызывать службы госпиталя, чтобы получить еду и питье, умывальные и туалетные принадлежности и дополнительные дозы лекарства.

Имея в виду полуспящее состояние корабля, интересно, что из этого сейчас доступно. Я дотронулась до одной из клавиш, белые стены растаяли и приобрели голографическую видимость картины спокойного побережья с океанским прибоем, который с силой обрушивался на белый песок под вытравленным ослепительным солнцем небом. Высокие пальмы раскачивал ветер. Однако меня эти красоты не волновали. Я хотела пить – горло саднило, – потом мне хотелось бы узнать, что произошло с остальными и как долго нас собираются здесь удерживать. Поскольку, нравится вам это или нет, быть пациентом на борту такого устройства, как «Найтингейл», – все равно что быть узником в тюрьме. Пока госпиталь не сочтет, что ты выздоровел и годен к службе, тебе отсюда никуда не деться.

Но когда я нажала другие клавиши, ничего не произошло. Или это помещение было повреждено, или запрограммировано таким образом, чтобы игнорировать мои требования. Я попыталась слезть с кровати, поморщившись от боли, когда мои ушибленные конечности весьма неодобрительно отреагировали на перемещение. Но белая чистая простыня усилила сопротивление, став твердой, как защитная броня скафандра. Когда же я отступилась, простыня ослабила хватку. Значит, я обладала свободой двигаться в переделах кровати, садиться и дотягиваться до предметов, но простыня не позволяла мне покинуть это лежбище.

Краем глаза я заметила движение в изножье кровати. Ко мне направлялся некий силуэт, он медленно брел вдоль голографической линии побережья. Женщина почти полностью была одета в черное, юбка волочилась по песку, тяжелая ткань едва колыхалась при ходьбе. Поверх черных волос виднелась маленькая белая шапочка, аккуратно сидящая на макушке, на горле – белый воротничок с застежкой из драгоценных камней. Я мгновенно узнала Голос «Найтингейл», но теперь ее лицо стало намного мягче и человечнее.

Она отделилась от стены и возникла в ногах моей кровати. Прежде чем заговорить, она какое‑то время разглядывала меня с выражением неподдельного участия.

– Я знала, что ты придешь. В свое время.

– Как остальные? Они в порядке?

– Если ты говоришь о тех двоих, которые были с тобой, перед тем как ты потеряла сознание, то они оба здоровы. Двое остальных потребовали более серьезного медицинского вмешательства, но сейчас они оба стабильны.

– Я думала, что Николаси и Квинлен мертвы.

– Тогда ты недооцениваешь мои способности. Я только сожалею о том, что они нанесли ущерб. Несмотря на все мои старания, механизмы имеют необходимую степень автономии, что иногда заставляет их действовать глупо.

Ее лицо излучало доброту, совершенно несвойственную прежним плоским изображениям на дисплеях. В первый раз за маской механического существа я заметила скрытые доселе признаки разума. Я ощутила, что этот разум способен к состраданию и обобщающему мышлению.

– Мы не хотели причинить тебе ущерб, – заверила я. – Я прошу извинить нас за те повреждения, что мы нанесли, но мы лишь разыскивали Джекса, твоего пациента. Он совершил серьезные преступления. Он должен вернуться на Край Неба и предстать перед судом.

– Поэтому ты так рисковала? В интересах справедливости?

– Да.

– Тогда ты должна быть очень храброй и бескорыстной. Или справедливость только часть твоей мотивации?

– Джекс плохой человек. Все, что тебе надо сделать, – передать его нам.

– Я не могу позволить вам забрать Джекса. Он останется моим пациентом.

Я покачала головой:

– Он был твоим пациентом, когда поднялся на борт. Но тогда шла война. У нас есть запись о его ранении. Оно было серьезным, но не угрожало жизни Джекса. Учитывая ресурсы, которыми ты обладаешь, тебе не составило труда поднять его на ноги. Поэтому Джекс больше не нуждается в твоем присмотре.

– Разве не мне самой судить об этом?

– Нет. Все просто: или Джекс умер, находясь здесь, или он достаточно здоров, чтобы предстать перед судом. Он умер?

– Нет. Его раны, как ты сказала, не угрожали его жизни.

– Тогда он или жив, или ты подвергла его заморозке. В обоих случаях ты можешь передать его нам. Николаси знает, как его разморозить, если тебя это беспокоит.

– Полковника Джекса не нужно размораживать. Он жив и в сознании, за исключением тех случаев, когда я разрешаю ему спать.

– Тогда у тебя нет ни малейшей причины удерживать его.

– Я боюсь, что эта самая серьезная причина в мире. Пожалуйста, забудь про полковника Джекса. Я не выпущу его из‑под своего присмотра.

– Ты поступаешь нехорошо, корабль.

– Теперь ты тоже находишься на моем попечении. И когда ты все выяснила, я не позволю тебе уйти отсюда против моей воли. Но я отпущу тебя, если ты изменишь свои намерения относительно полковника Джекса.

– Ты личность гамма‑уровня, – напомнила я. – Принимая любые решения, ты руководствуешься человеческим разумом. Это значит, что ты способна вести аргументированные переговоры.

Голос «Найтингейл» вскинула голову, словно прислушиваясь к чему‑то отдаленно знакомому:

– Продолжай.

– Мы пришли арестовать полковника Джекса. Потерпев неудачу, мы нашли физическое подтверждение его присутствия на борту этого космического аппарата. Образцы крови, соскобы ткани – мы предоставим что‑нибудь властям планеты и оповестим их о Джексе. За это нам много не заплатят, но по крайней мере они вышлют вооруженный корабль и заберут его силой. Но есть также и другой вариант. Если ты выпустишь нас с корабля, даже не показав нам полковника, ничто не помешает нам установить несколько магнитных мин на твоем корпусе и разнести тебя на куски.

Лицо Голоса отразило разочарование.

– Значит, теперь ты прибегаешь к угрозам физической расправы.

– Я не угрожаю, просто обращаю твое внимание на определенные возможности. Я знаю, что ты заботишься о самосохранении, это глубоко встроено в твою конструкцию.

– В таком случае я должна была бы убить тебя.

– Это не поможет. Ты думаешь, Мартинес сохранил в тайне твои координаты? Он всегда знал, что задумал рискованное предприятие. Он даже был чертовски уверен в этом. Другой команде известно о твоем местонахождении, и тебе едва ли удастся скрыться. Если мы не вернемся, на наше место придут другие. И ты можешь не сомневаться – они также принесут с собой магнитные мины.

– В этом случае я ничего не добьюсь, позволив тебе уйти.

– Нет, ты добьешься того, что останешься жива. Просто отдай нам Джекса, и мы больше не побеспокоим тебя. Я не знаю, чем ты здесь занимаешься и что сохраняет твой рассудок, но это твое дело, а не наше. Мы просто разыскиваем полковника.

Голос «Найтингейл» внимательно посмотрела на меня, доброжелательно прищурившись. У меня создалось впечатление, что она действительно очень тщательно обдумывает услышанное, изучая мое предложение со всех возможных сторон.

– Это будет так просто?

– Абсолютно. Мы заберем Джекса, попрощаемся, и ты никогда больше о нас не услышишь.

– Я вложила в полковника много времени и энергии. Мне будет трудно с ним расстаться.

– Ты изобретательная личность. Я уверена, ты найдешь другие способы занять свое время.

– Речь идет не о том, чтобы занять время, Диксия, – (Впервые за все это время она назвала меня по имени. Конечно, она знала, как меня зовут: достаточно было отыскать образец ткани или крови, оставшийся со времени, когда я в первый раз попала на корабль.) – Здесь затронуты мои чувства, – продолжила Голос «Найтингейл». – Пока я находилась на орбите Края Неба, кое‑что произошло. Назовем это моментом истины. Я видела все ужасы войны и то, ради чего они творятся. Я также осознавала свою роль в продлении этих ужасов. Я должна была что‑то сделать. Самоустраниться от деятельности – это самое простое, но я понимала, что способна на большее. К счастью, полковник подсказал мне одну мысль. Благодаря ему я нашла путь к искуплению.

– Тебе нечего искупать, – сказала я. – Ты служила добру, «Найтингейл». Ты лечила людей.

– Только для того, чтобы они могли вернуться на войну. Только для того, чтобы их еще больше искалечило и они вернулись ко мне для дальнейшего лечения.

– У тебя нет выбора. Это то, для чего ты создана.

– Совершенно верно.

– Война окончена. Время забыть о том, что было. Поэтому так важно вернуть домой полковника Джекса, для того чтобы мы могли начать хоронить прошлое.

Голос «Найтингейл» изучала меня твердым бесстрастным взглядом. Так, словно она знала нечто ужасное о моем положении, некую истину, для осознания которой я пока еще слишком слаба.

– Каким будет вероятный приговор, если Джекса осудят?

– Его приговорят к смерти – тут не может быть двух мнений. Распятие на кресте. Повесят на Мосту, как Ская Хауссмана.

– Ты будешь оплакивать его?

– Нет, черт возьми. Я буду радоваться вместе с остальными.

– Тогда ты согласишься с тем, что его смерть тем или иным способом неизбежна.

– Думаю, да.

– Тогда я сделаю тебе встречное предложение. Я не позволю тебе забрать Джекса живым. Но разрешу тебе встретиться с ним. Ты увидишь полковника и поговоришь с ним.

– А что потом? – спросила я, опасаясь ловушки.

– Когда встреча завершится, я отключу систему, поддерживающую жизнь полковника. После этого он быстро умрет.

– Если ты позволишь ему умереть… почему бы просто не выдать его?

– Он не может быть выдан. Теперь уже нет. Он умрет.

– Но почему?

– Из‑за того, что я сделала с ним.

На меня внезапно навалились усталость и апатия, туманя прежнюю ясность рассудка. С одной стороны, я хотела лишь покинуть корабль без дополнительных осложнений. Когда корабль натравил на нас свои механизмы, я приготовилась к смерти. Я все еще радовалась, что не умерла, и испытывала соблазн принять более легкий вариант и просто убраться отсюда. Однако я не могла вот так, за здорово живешь, проигнорировать приз, до которого сейчас было рукой подать.

– Мне нужно поговорить с остальными.

– Нет, Диксия. Это должно быть твое решение, и только твое.

– Ты сделала им такое же предложение?

– Да. Я сказала им, что они могут уйти отсюда или они могут встретиться с полковником.

– Что они ответили?

– Сначала я хочу услышать, что скажешь ты.

– Полагаю, они отреагировали так же, как и я. Здесь какая‑то ловушка.

– Ловушки нет. Если ты уедешь отсюда, ты получишь личное удовлетворение оттого, что вы, по крайней мере, определили местонахождение полковника и то, что он жив. Конечно, эта информация не много стоит, но у вас всегда есть возможность вернуться, если вы все еще будете стремиться отдать его в руки правосудия. С другой стороны, вы можете увидеть полковника сейчас – увидеть и поговорить с ним – и уехать, зная, что он умер. Я позволю, вам быть свидетелями отключения его жизнеобеспечения и даже разрешу взять с собой его голову. Это стоит больше, чем всего лишь знание о том, что он существует.

– Это ловушка. Я знаю, что это ловушка.

– Уверяю тебя, что нет.

– И мы все уйдем отсюда? Ты не изменишь решения и не потребуешь, чтобы кто‑то из нас занял место полковника?

– Нет. Вам всем будет позволено уйти.

– Всем вместе?

– Всем вместе.

– Хорошо, – сказала я, понимая, что выбор не станет легче, сколько бы раз я ни обдумывала его заново. – Я не могу говорить за остальных, но полагаю, что это будет решение большинства. Я готова взглянуть на этого сукина сына.

Мне разрешили покинуть комнату, но не кровать. Простыня вновь стиснула меня, придавив к матрасу, когда кровать приняла вертикальное положение. В помещении появились два конусообразных робота и отсоединили кровать от поддерживающей рамы. Затем ухватили ее с двух сторон и понесли. Меня точно приклеили к этой проклятой простыне, я торчала из‑под нее наподобие игральной карты. Механизмы тащили меня плавно и без всяких усилий. Полнейшее молчание нарушало лишь мягкое металлическое шебуршение их шупальцев, когда они касались стены или пола.

Голос «Найтингейл» обратилась ко мне с прикроватной панели – над клавиатурой возникло маленькое изображение ее лица.

– Уже недалеко, Диксия. Я надеюсь, ты не будешь сожалеть о принятом решении.

– А как остальные?

– Ты присоединишься к ним. И затем вы все отправитесь домой.

– Ты хочешь сказать, что все мы приняли одинаковое решение – увидеть полковника Джекса?

– Да, – подтвердила Голос.

Роботы вынесли меня из отсека с искусственной силой тяжести, который, по моим расчетам, располагался в передней части корабля. Простыня слегка ослабила хватку, так чтобы я могла немного двигаться под ней. Некоторое время спустя, протащив через несколько воздушных шлюзов, меня доставили в очень темную комнату. Будучи неспособной что‑либо разглядеть, я ощутила лишь, что она очень большая и немного напоминает тот зал, где выращивали кожу. Воздух здесь был влажный и согревающий кровь, словно внутри оранжереи с тропическими растениями.

– Мне кажется, ты говорила, что здесь будут и остальные.

– Они скоро появятся, – сказала Голос «Найтингейл». – Они уже встретились с полковником.

– Разве у них было на это время?

– Они встретились с полковником, когда ты еще спала, Диксия. Тебя привели в чувство последней. Итак, хочешь ли ты сама поговорить с этим человеком?

Я напряглась и окаменела.

– Да.

– Он здесь.

Луч яркого света рассек помещение, осветив черты, которые я сразу узнала. Вырванное из темноты лицо Джекса парило в комнате, словно отдельно от его тела. Время никак не смягчило его разбойничью внешность и свирепый оскал тяжелых челюстей. Его глаза были закрыты, а лицо немного опущено вниз, будто он не ощущал направленный на него свет.

– Просыпайся, – Голос «Найтингейл» прозвучал намного громче, чем прежде. – Просыпайся, полковник Джекс.

Полковник очнулся. Он открыл глаза, дважды моргнул от яркого света, потом взгляд его прояснился. Джекс наклонил голову, резко очерченная тьмой нижняя челюсть, казалось, еще больше выдвинулась вперед.

– К тебе еще один посетитель, полковник. Ты позволишь мне ее представить?

Рот полковника открылся, оттуда потекла слюна. Из темноты вынырнула рука, провела сверху вниз по лицу, словно ощупывая его, и вытерла подбородок. Что‑то неправильное было в этой руке, что‑то ужасное и неправильное. Джекс заметил мою реакцию и издал тихий омерзительный смешок. В этот момент я поняла, что полковник полностью и необратимо сошел с ума.

– Ее зовут Диксия Скэрроу. Она из той команды, с которой ты уже встречался.

Джекс заговорил. Его голос был слишком громким, словно шел через усилитель. Такой оглушительный и хлюпающий, словно ты слышишь голос кита.

– Ты солдат, девочка?

– Я была солдатом, полковник. Но сейчас война окончена. Я штатская.

– Ты хорошая девочка. Что привело тебя сюда, малышка?

– Я пришла, чтобы передать тебя в руки правосудия. Я пришла, чтобы арестовать тебя и ты предстал перед судом военных преступников на Крае Неба.

– Думаю, ты немного опоздала.

– Я приняла решение увидеть, как ты умрешь. Я согласилась на этот вариант.

Что‑то в моих словах заставило полковника улыбнуться.

– Корабль еще не сказал тебе, в чем дело?

– Корабль сказал, что не выпустит тебя отсюда живым. Он обещал нам твою голову.

– Тогда я так понимаю, что тебя не посвятили в подробности, – он повернул голову и посмотрел налево, словно там кто‑то стоял. – Включи лампы, «Найтингейл»: она имеет право знать, во что ввязалась.

– Ты уверен, полковник? – отозвался корабль.

– Включи лампы. Она готова.

Корабль включил освещение. К этому я была не готова!

Какое‑то время я не могла даже полностью охватить взглядом представшую передо мной картину. Мой мозг отказывался воспринимать как реальность то, что корабль сотворил с полковником Джексом, хотя я видела это своими глазами. Я продолжала пялиться на него, ожидая, что это зрелище начнет приобретать смысл. Я ждала момента, когда пойму, что меня обманывает игра теней и света, как ребенок, который испугался, случайно приняв за ужасного монстра складки колышушейся занавески. Но миг облегчения не наступил. То, что появилось передо мной, существовало на самом деле.

Полковник Джекс расширился во все стороны – подрагивающее пространство пестрой плоти, на которой его голова являлась просто незначительной деталью, как маленький холмик на горной гряде. Он простирался вдоль дальней стены, имплантированный в нее на манер огромной, безбрежной дышащей мозаики, должно быть двадцати метров в ширину, окаймленной валиком уплотненных мышц и кожи. Его голова покоилась на толстой шее, сливающейся с верхней частью торса без рук и без плеч. Я видела зарубцевавшиеся шрамы в местах, откуда раньше начинались руки. Ниже медленно вздымающейся грудной клетки тело расширялось, как основание расплавившейся свечи. Еще что‑то незавершенное (туловище?) росло из плоти полковника двумя метрами правее. У этого не было головы, но имелась рука. Второй торс вылезал из Джекса сзади, снабженный парой рук, одна из которых, должно быть, вытерла полковнику подбородок. Далее, выступая из массива плоти под неестественными и причудливыми углами, маячили другие живые части тела. Здесь туловище, там – пара ног, а вот там – пятка или плечо. Все туловища дышали, но совершенно несинхронно. Конечности, когда они не занимались какой‑то целенаправленной деятельностью – например, вытирали Джексу подбородок, – извивались и тряслись, будто при параличе. Кожа между ними была пестрой, как лоскутное одеяло, и формировалась из множества нарезанных клочков, которые соединили вместе. Кусками она напоминала поверхность барабана, туго натянутую на невидимый каркас из хрящей и костей. В других местах вздымалась тяжелыми складками, как штормящее море. Все это булькало и похрюкивало под воздействием скрытых пищеварительных процессов.

– Теперь ты понимаешь, почему я не могу уйти с тобой, – сказал полковник Джекс. – Пока ты не приведешь корабль побольше. Очень большой корабль. Даже тогда я не уверен, что ты долго сможешь поддерживать во мне жизнь без помощи «Найтингейл».

– Вы чудовищно уродливы…

– Да, не картина маслом, это точно, – полковник Джекс наклонил голову, словно эта мысль поразила его. – Я произведение искусства, ты не согласна, малышка?

– Как вам будет угодно.

– Корабль определенно так считает, да, «Найтингейл»? Она сделала меня вот этим. Это ее блистательное художественное воображение. Сука!

– Ты сошел с ума.

– Очень может быть. Ты действительно думаешь, что можно прожить один день в таком виде и не сбрендить? О да, соглашусь с тобой, я безумен. Но по сравнению с кораблем я нахожусь в здравом рассудке. Она – подлинное мерило самого дерьмового безумия.

– Значит, Соллис была права. Оставь разумную машину в одиночестве, и она выест себе мозги изнутри.

– Может быть, и так. Но эта штука – не результат одиночества. «Найтингейл» свихнулась задолго до того, как попала сюда. И знаешь, что послужило причиной? Та маленькая войнушка, которую мы устроили на Крае Неба. Они построили этот корабль и вложили в него мозги ангела. Разум, предназначенный для исцеления, сострадания и доброты. Ну и на хрена это надо проклятой машине? Она была рассчитана на то, чтобы бескорыстно заботиться о нас день за днем. День за днем! И этой работой она приносила чертовскую пользу. Какое‑то время по крайней мере.

– Значит, ты знаешь, что произошло.

– Корабль сам себя довел до безумия. В его рассудке столкнулись два конфликтующих побуждения. Он был предназначен лечить нас, облегчать нашу боль, добиваясь выздоровления. Но каждый раз благодаря его стараниям нас посылали обратно на поля сражений и вновь рвали в клочья. Корабль облегчал наши страдания только затем, чтобы мы страдали заново. Он начал чувствовать себя так, словно он соучастник этого процесса: трудолюбивое колесико огромной машины, чьей единственной целью является продолжение агонии. В конце концов «Найтингейл» решила, что больше не может быть таким колесиком.

– Значит, она вышла из игры. Что же произошло со всеми пациентами?

– Она их убила. Безболезненная эвтаназия намного лучше возвращения на войну. Для «Найтингейл» это казалось более милосердным.

– А технический персонал? А люди, которых послали отремонтировать корабль, когда он вышел из‑под контроля?

– Их также подвергли эвтаназии. Не думаю, что «Найтингейл» находила в этом удовольствие, она рассматривала их смерть как неизбежное зло. Кроме всего прочего, эта мера не позволила вновь использовать ее как космический госпиталь.

– Но она все же не убила тебя.

Сухой язык выскользнул изо рта Джекса и провел по губам.

– Она собиралась. Потом она поглубже изучила личные дела пациентов и поняла, кто я. В этот момент у нее появились другие мысли.

– Какие?

– Корабль оказался достаточно сообразительным, чтобы понять, что наибольшая проблема не ее существование – люди всегда могут построить другие космические госпитали, – а война сама по себе. Сама война. Поэтому она решила сделать что‑то с войной. Нечто позитивное. И конструктивное.

– И что же это было?

– Ты на это смотришь, малышка. Я – памятник жертвам войны. Когда «Найтингейл» начала работать надо мной – превращать меня в то, что я есть, – ей взбрело на ум, что я стану огромным художественным доказательством во плоти. «Найтингейл» предъявит меня миру, когда закончит. Ужас, который я вызову, заставит прекратить войну. Я был бы живым и дышащим аналогом картины Пикассо «Герника». Воплощенной иллюстрацией того, во что война превращает человеческие существа.

– Война окончена! Нам не нужны памятники.

– Может быть, тебе удастся объяснить это кораблю. Я думаю, беда в том, что она и в самом деле не верит в окончание войны. Ты ведь не можешь ее осуждать, так? У нее есть доступ к нашим историческим хроникам. Она знает, что не все люди выступали за прекращение огня.

– Чего ты стремишься от нее добиться? Чтобы она вернулась на Край Неба с тобой на борту?

– Именно так. Проблема в том, что корабль не хочет. Я думаю, что вполне закончен, куда уж хуже, но «Найтингейл» – она, ну, что ли, одержима стремлением к совершенству. Она постоянно меняет свое мнение. Никогда не находит, что я уже вполне хорош. Постоянно заменяет куски, какие‑то части отрезает, потом отращивает новые и пришивает их. И все это время она должна быть уверена, что я не умру. Она нашла, куда приложить свой творческий гений. Она – Микеланджело со скальпелем.

– Это звучит так, как будто ты почти гордишься тем, что она сделала.

– Ты предпочитаешь, чтобы я вопил от ужаса? Могу вопить, если хочешь. Просто через какое‑то время это надоедает.

– Ты слишком далеко зашел, Джекс. Я ошибалась, говоря о суде для военных преступников. Они передадут твое дело в ведение психиатров.

– Это было бы позором. Хотя я бы с удовольствием взглянул на их лица, когда они попробуют впихнуть меня в кабинку для дачи свидетельских показаний. Но до суда я не доберусь, так ведь? Она мне все выложила. Она отключит провода.

– Так она говорит.

– Звучит так, словно ты этому не веришь.

– Я не понимаю, зачем ей избавляться от тебя после тех усилий, которые она вложила.

– Она творец. Такие действуют по внезапному капризу. Возможно, если бы я был готов, если бы она думала, что сделала со мной все, что могла, – но она так не считает. Я думаю, она знает, что подошла к решению проблемы три или четыре года назад… но тогда она изменила точку зрения и в основном почти все удалила. Теперь я – незавершенная работа. Она не хочет терпеть меня в этом качестве. Она предпочла бы разрезать полотно и начать заново.

– С тобой?

– Нет, я думаю, она более‑менее изучила мои возможности. Особенно теперь, когда ей представился шанс сделать нечто совершенно иное, нечто, что позволит ей отправить послание намного ближе к цели. Такое, куда, несомненно, присоединишься и ты.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Именно так сказали и остальные, – Джекс снова отвел голову в сторону. – Эй, корабль! Может быть, пришло время показать ей, о чем идет речь, как ты думаешь?

– Если ты готов, полковник, – сказала Голос «Найтингейл».

– Я готов. Диксия готова. Почему бы тебе не принести десерт?

Полковник Джекс посмотрел направо, вытянув шею. За границами его тела, в стене, отворилась круглая дверь. В открытое пространство хлынул свет. В проем вплыл странный силуэт, поддерживаемый тремя или четырьмя конусообразными роботами. Появившийся предмет был темным, округлым и неровным. Похожим на полдюжины слепленных вместе шариков из теста. Я никак не могла сообразить, что это.

Потом роботы втолкнули это в зал, и я увидела. И тогда я закричала.

– Что ж, для тебя наступило время присоединиться к твоим друзьям, – сказала «Найтингейл».

Прошло три месяца. Они казались вечностью, которую, по нашим воспоминаниям, мы провели на хирургической кровати, пока машины появлялись и подготавливали нас к работе, а потом от всего происшедшего отсталось ощущение одного ужасного мгновения.

Мы в целости и сохранности добрались до Края Неба. Возвращение было тяжелым, как и следовало ожидать в сложившихся для нас обстоятельствах. Но у шаттла возникла небольшая трудность при вхождении на фиксированную орбиту, и нам пришлось послать сигнал бедствия, который привлек внимание властей планеты. Нас освободили от лишней нагрузки и перевели на безопасное стационарное устройство, находящееся на орбите. Там нас подвергли изучению и всесторонне рассмотрели все версии нашей истории. Диксия ввела в заблуждение Голос «Найтингейл», когда сказала, что Мартинес наверняка сообщил еще кому‑то координаты космического госпиталя. Вышло так, что он ни с кем не поделился, слишком осторожничая из‑за возможных дружков Джекса. Ультрас, которые обнаружили первоначальное расположение корабля, теперь находились в пяти световых годах отсюда и отдалялись от Края Неба с каждым прошедшим часом. Прежде чем они вернутся, пройдут десятки лет, а может, и больше.

Тем не менее мы не думаем, что у кого‑нибудь возникли серьезные сомнения в нашем рассказе, настолько странном, что никто не мог предложить более правдоподобной версии. У нас имелась голова полковника Джекса или, по крайней мере, дубликат, который прошел все возможные генетические и физиологические тесты. И мы явно побывали в месте, где специализировались на столь экстремально продвинутой хирургии, что подобного рода операции были просто невозможны – как на самом Крае Неба, так и в его окрестностях. Однако проблема существовала. Лучшие хирурги планеты с великой тщательностью обследовали нас, каждый жаждал поддержать собственный престиж, переделав работу «Найтингейл». Но все они спасовали, боясь принести нам больше вреда, чем пользы. Разделение сиамских близнецов по сложности и риску не шло ни в какое сравнение с процедурой, необходимой для распутывания той живой головоломки, которую сотворила из нас «Найтингейл». Никто из хирургов не желал поручиться за жизнь более чем одного из нас, и эти сложности оказались непреодолимыми. Мы совместно пришли к уговору, что согласимся на операцию, только если решение будет принято всеми нами единогласно.

С большими издержками (не нашими, к тому времени мы уже были объектом значительных филантропических вливаний) туда, где мы оставили космический госпиталь, послали второй корабль, чтобы шпионить за «Найтингейл». На нем находились лучшие войсковые сканирующие устройства, которые можно купить за деньги. Но корабль не нашел там ничего, кроме льда и пыли.

Исходя из этого, мы вольны были сделать два вывода. Или «Найтингейл» сама себя уничтожила вскоре после нашего отбытия, или она куда‑то улизнула, чтобы не дать возможности еще раз себя обнаружить. Мы не могли сказать, какой вариант нравился нам меньше. По крайней мере, если бы мы знали, что корабль умер для добрых дел, мы могли бы отдаться на милость хирургов, невзирая на то, насколько это опасно. Но если корабль где‑то прячется, то существует вероятность того, что кто‑то снова его обнаружит. И как‑то убедит разделить нас.

Но возможно, «Найтингейл» не придется убеждать, когда она решит, что время пришло. Нам кажется, что однажды корабль вернется по своим собственным следам. Он займет орбиту у Края Неба и заявит, что для нас пришло время разделиться. «Найтингейл» решит, что мы хорошо послужили ее цели и достаточно долго болтались над этим миром. Возможно, к этому времени она изобретет какие‑нибудь другие памятники. Или заключит, что ее послание полностью дошло до сердец людей и в продолжении акции нет необходимости. Это, как мы думаем, будет зависеть от того, как поведут себя те, кто в ответе за прекращение огня.

Это в наших интересах – быть уверенными, что планета опять не соскользнет назад, в эскалацию войны. Мы хотим, чтобы корабль вернулся и вылечил нас. Никому из нас не нравится наш способ существования, несмотря на то что мы можем читать или слышать. Да, мы знамениты. Да, мы стали объектом широко изливающейся симпатии и доброжелательства. Да, мы можем иметь почти все, что хотели. Однако это не компенсирует случившегося. Ни в малейшей степени!

Нам всем очень тяжело, но особенно тяжело Мартинесу. Прошло много времени с тех пор, как мы перестали думать об этом гиганте как о Норберте. Он тот, кто везде таскает нас, – вес, в два раза превышающий вес собственного тела. «Найтингейл», конечно, подумала об этом, и она убедилась, что наши сердца и органы дыхания взяли на себя часть ноши Мартинеса. Но его позвоночник сгибается под тяжестью, а его ноги едва поддерживают нас. Доктора, которые нас изучали, говорят, что он в хорошем состоянии и может играть эту роль в течение многих ближайших лет, но не вечно. И когда Мартинес умрет, то же произойдет и с нами. Пока же мы продолжаем надеяться, что «Найтингейл» вернется раньше, чем это случится.

Сегодня вы видите нас, тесно связанных вместе. Прежде вы видели наши фотографии и видеосъемки, но это не идет ни в какое сравнение с тем, как мы выглядим во плоти. Мы действительно производим впечатление, правда? Огромное дрожащее древо плоти, вызов по отношению к симметрии. Вы слышите наши голоса, всех нас по отдельности. Теперь вы знаете, что мы думаем о войне. Все мы в какой‑то степени сыграли в ней свою роль, и даже более важную, чем остальные. Некоторые из нас были врагами. Теперь же сама мысль, что мы могли ненавидеть друг друга, – ненавидеть тех, от кого непосредственно зависит наша жизнь, – лежит за пределами всякого понимания. Если «Найтингейл» задумала создать ходячий аргумент в пользу продолжения перемирия, то ей это в полной мере удалось.

Мы сожалеем, если сегодня ночью вам будут сниться кошмары. Мы вам помочь не можем. На самом деле, если говорить честно, нам вовсе не жаль. Ночные кошмары – это то, для чего мы созданы. Мы – ночной кошмар, который не позволит планете развязать новую войну.

И если вы плохо спите сегодня ночью, значит, вы думаете о нас.

Филлипс Рог
ЖЕЛТАЯ ПИЛЮЛЯ

Доктор Седрик Элтон вошел в свой офис черным ходом, повесил плащ в узкий шкафчик, затем взял аккуратную стопку историй болезни, которые секретарша Хелена Фицрой сложила для него на углу стола. Карточек было всего четыре ‑ а могла быть и сотня, согласись доктор Элтон принимать всех желающих. Ему многократно удавалось добиваться весьма впечатляющих результатов, и его репутация как психиатра была столь замечательна, что в глазах публики само имя Седрика Элтона стало синонимом психиатрии...

Пробежав глазами по строчкам самой верхней карточки, доктор нахмурился. Затем подошел к двери приемной, в которую был вделан квадратик зеркального стекла, прозрачного лишь изнутри, и выглянул. Он увидел четырех полисменов и человека в смирительной рубашке.

Человека звали Джеральд Бочек, сообщала карточка, и он застрелил пятерых в супермаркете ‑ а потом, когда его брали, убил одного полицейского и ранил двоих.

Если не обращать внимания на смирительную рубашку, Джеральд Бочек не производил впечатления опасного преступника. Ему было на вид около двадцати пяти лет, шатен, глаза голубые. Сейчас он улыбался и от нечего делать глазел на Хелену ‑ а та притворялась, что изучает карточки в настольной картотеке, но, разумеется, видела, что ее разглядывают.

Седрик вернулся за стол. В карточке Джерри Бочека было еще коечто. Будучи схвачен, Бочек твердил, что убил вовсе не людей, а голубых венерианских ящериц, пробравшихся в его космолет, и что это была самозащита.

Доктор Седрик Элтон неодобрительно покачал головой. Фантастика дело хорошее, но только когда она на своем месте. Увы, слишком многие принимают ее всерьез. И вот результат! Разумеется, фантастика сама по себе не виновата ‑ это всё люди, какие в прошлом принимали всерьез фантазии иного рода. Жгли женщин, называя их ведьмами, забивали камнями мужчин, в которых видели демонов...

Седрик включил интерком и попросил:

‑ Джеральда Бочека сюда, пожалуйста.

Дверь в приемную открылась.

Хелена немного испуганно улыбнулась Седрику и поспешно уступила дорогу. Полицейские ввели Джеральда Бочека ‑ один впереди, один сзади и двое подпирали его широкими плечами. Последний полицейский тщательно закрыл за собой дверь. Впечатляет, подумал Седрик. Он кивком указал на кресло для посетителей перед своим столом. Полицейские усадили затянутого в смирительную рубашку арестанта и встали вокруг, готовые к любым неожиданностям.

‑ Вы ‑ Джерри Бочек? ‑ спросил Седрик. Связанный весело кивнул.

‑ Я ‑ доктор Седрик Элтон, психиатр, ‑ представился Седрик. ‑ Вы догадываетесь, почему вас доставили ко мне?

‑ Доста‑авили? ‑ хохотнул Джерри. ‑ А может, хватит валять дурака? Ты мой старый дружок Гар Касл. Доставили, говоришь? Да куда бы я делся от тебя из этой вонючей жестянки?

‑ Вонючей жестянки? ‑ переспросил Седрик.

‑ Ну, из корабля, ‑ пояснил Джерри. ‑ Слушай, Гар. Может, развяжешь меня? Эта хреновина зашла слишком далеко.

‑ Меня зовут доктор Седрик Элтон, ‑ сухо и отчетливо повторил Седрик. ‑ И вы не на космическом корабле. Вас доставили ко мне четверо полицейских ‑ они сейчас стоят позади вас и...

Джерри Бочек повернул голову и с искренним любопытством оглядел каждого полисмена.

‑ Ты имеешь в виду эти вот четыре шкафа с инструментами?.. ‑ Он сочувственно посмотрел на доктора Элтона. ‑ Ты бы, Гар, попробовал лучше взять себя в руки. Бредишь ведь.

‑ Я ‑ доктор Седрик Элтон, ‑ повторил Седрик. Джеральд Бочек наклонился вперед и не менее твердо поправил:

‑ Тебя зовут Гар Касл. Я отказываюсь звать тебя "доктор Седрик Элтон", потому что ты Гар Касл, и я намерен называть тебя Гар Касл, поскольку во всем этом безумии нужна опора хоть на кусочек реальности, или ты вконец потеряешься в выдуманном тобой мире.

Брови Седрика взлетели чуть ли не до середины лба.

‑ Забавно, ‑ улыбаясь, проговорил он. ‑ Но это те самые слова, которые я как раз собирался сказать вам!

Седрик продолжал улыбаться. Напряженная серьезность начала понемногу исчезать с лица Джерри, и наконец тот улыбнулся в ответ уголками рта. Когда он усмехнулся, Седрик расхохотался, и Джерри захохотал вслед за Седриком. Четверо полисменов беспокойно переглянулись.

‑ Превосходно! ‑ выговорил наконец Седрик. ‑ Надо понимать, это ставит нас в равные условия! Вы ‑ сумасшедший для меня, я ‑ для вас!

‑ Вот уж точно ‑ равные условия! ‑ хохотнул Джерри, которого эта мысль, похоже, позабавила даже больше, чем Седрика. Потом он, однако, мягко добавил: ‑ Если не считать, что я связан.

‑ Вы в смирительной рубашке, ‑ поправил Седрик.

‑ Это веревки, ‑ твердо возразил Джерри.

‑ Дело в том, что вы опасны, ‑ объяснил Седрик. ‑ Ведь вы убили шестерых, в том числе сотрудника полиции, и ранили двух других.

‑ Я подстрелил пятерых венерианских ящеров ‑ пиратов, пробравшихся на корабль, ‑ стоял на своем Джерри, ‑ выжег дверь шкафчика со снаряжением, а на двух других повредил краску выстрелами... Ты же не хуже меня знаешь, Гар, что космическое безумие заставляет больного персонифицировать все окружающее. Именно поэтому нам, астронавтам, вбивают в голову, что, как только тебе покажется, что на корабле больше народу, чем в начале полета, пора открыть аптечку и принять желтую пилюлю. От нее, как известно, вреда никому не будет, кроме как галлюцинациям.

‑ Коль скоро это так, ‑ указал Седрик, ‑ почему это вы, а не я в смирительной рубашке?

‑ Я связан веревками, ‑ терпеливо повторил Джерри. ‑ Ты же меня и связал. Или забыл?

‑ Так‑так, а эти четверо полицейских позади вас, значит, шкафы со снаряжением? ‑ проговорил Седрик. ‑ Прекрасно. Н‑ну, а если один из шкафов подойдет к вам и даст вам в челюсть? Вы и тогда будете утверждать, что это шкаф?..

Седрик кивнул одному из полисменов ‑ тот обошел Джеральда Бочека и довольно аккуратно ударил его в подбородок. Не слишком сильно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы голова арестованного мотнулась от удара. Джерри удивленно моргнул, а затем улыбнулся Седрику.

‑ Ну как? ‑ осведомился Седрик негромко. ‑ Почувствовали?

‑ Почувствовал что? ‑ переспросил Джерри. ‑ Ах да! ‑ Он засмеялся. ‑ Ты вообразил, что один из шкафов со снаряжением, он же, в твоем иллюзорном мире, полисмен, подошел и ударил меня? ‑ Он сочувственно покачал головой. ‑ Как же ты не поймешь, Гар, что на самом деле этого не было? Развяжи меня, и я докажу это. Я на твоих глазах открою дверцу этого твоего "полисмена" и достану оттуда скафандр, или там магнитный захват, или что там лежит. Или ты боишься? Ты окружил себя разнообразными защитными иллюзиями. Я связан веревками ‑ а ты считаешь их смирительной рубашкой. Ты воображаешь себя психиатром, доктором Седриком Элтоном, благодаря чему считаешь себя нормальным, а меня ‑ психом. Может быть, ты даже полагаешь себя очень знаменитым психиатром, к которому все ломятся на прием. Мировая знаменитость ‑ наверняка. Может, ты веришь еще, что у тебя есть красотка секретарша и всякое такое? Как ее звать?

‑ Хелена Фицрой, ‑ машинально ответил Седрик.

‑ Ну так и есть, ‑ покорно вздохнул Джерри. ‑ Хелена Фицрой ‑ это экспедиторша из Марсопорта. Ты к ней клеишься каждый раз, когда мы в Марсопорте, но она тебя каждый раз отшивает...

‑ Стукните его еще разок, ‑ попросил Седрик полисмена. Когда Джерри все еще тряс головой от удара, Седрик спросил:

‑ Ну а теперь? Ваша голова мотается от удара. Или это опять мое воображение?

‑ Какого удара? ‑ улыбнулся Джерри. ‑ Я ничего не почувствовал.

‑ Вы хотите сказать, ‑ недоверчиво склонил голову Седрик, ‑ что никакой уголок вашего сознания, даже самый маленький, не говорит вам, что ваши утверждения не соотносятся с реальностью?

Джерри скорбно улыбнулся.

‑ Вынужден признать, ‑ пробормотал он, ‑ когда ты говоришь с такой уверенностью, что ты в своем уме, а я спятил, меня почти берет сомнение. Ладно, Гар, развяжи меня, и попробуем разумно во всем разобраться... ‑ Он криво улыбнулся. ‑ Знаешь, Гар, у одного из нас в голове осталось меньше шариков, чем во фруктовом пироге...

‑ Если полицейские освободят вас от смирительной рубашки, что вы сделаете? ‑ спросил Седрик. ‑ Попытаетесь выхватить у одного из них пистолет и убить еще кого‑нибудь?

‑ Вот, между прочим, что меня еще беспокоит, ‑ отозвался Джерри. ‑ Если, пока я связан, заявятся новые пираты... ты же сейчас болен космическим безумием как раз достаточно, чтобы любезно пригласить их на борт! Так что ты обязан развязать меня. От этого могут зависеть наши жизни!

‑ Так, ну а где вы возьмете оружие? ‑ осведомился Седрик.

‑ Там, где оно лежит и всегда лежало, ‑ ответил Джерри. ‑ В шкафу.

Седрик бросил взгляд на кобуры полисменов. Старший полицейский усмехнулся.

‑ Боюсь, мы пока не можем снять с вас смирительную рубашку, сказал Седрик. ‑ Сейчас я попрошу, чтобы вас увели. Завтра мы побеседуем с вами снова. А до тех пор ‑ советую вам поразмыслить. Попытайтесь преодолеть барьер, отделяющий вас от реальности. Стоит пробить в нем брешь ‑ и иллюзия рухнет. ‑ Он повернулся к полицейским. ‑ Спасибо, джентльмены, заберите его. Завтра в это же время, пожалуйста.

Полицейские подняли Джерри. Тот мягко посмотрел на Седрика.

‑ Я попытаюсь, Гар, ‑ сказал он. ‑ И надеюсь, ты сам последуешь своему совету. Я рад: несколько раз в твоих глазах мелькнуло явное сомнение... И... ‑ Двое полицейских подтолкнули Джерри к выходу. ‑ И прошу тебя, прими желтую пилюлю, Гар. Она в аптечке. ‑ Джерри умоляюще взглянул на доктора Элтона. ‑ Она тебе не повредит!..

Около половины шестого Седрик тактично выпроводил последнего пациента, запер кабинет изнутри и устало прислонился к двери.

‑ Трудный день, ‑ вздохнул он. Хелена на миг оторвалась от машинки, взглянула на шефа и вновь затарахтела клавишами.

‑ Вот заканчиваю расшифровку последней стенограммы, ‑ сообщила она. ‑ Немного осталось.

Через минуту она вытянула лист из машинки и положила в ровную стопку таких же бумаг.

‑ Я разберу и подошью их утром, ‑ сказала Хелена. ‑ А день действительно был нелегкий. Этот Джеральд Бочек ‑ самый необычный ваш пациент за все время, что я у вас работаю. И бедный мистер Поттс! Такой блестящий бизнесмен, с доходом в полмиллиона в год ‑ и должен все бросить! А ведь на вид он вполне нормальный...

‑ Он, безусловно, нормален, ‑ кивнул Седрик. ‑ Однако люди с повышенным давлением зачастую страдают от точечных мозговых кровоизлияний таких маленьких, что пораженный участок не превышает размеров булавочной головки. Единственный видимый симптом состоит в том, что больной забывает хорошо знакомые ему вещи. Их можно заучить заново, однако человек, чье суждение должно иметь решающее значение, не вправе полагаться на свою память в случае подобного заболевания. Он не может рисковать. Так, мистер Поттс уже совершил одну ошибку, стоившую его компании свыше полутора миллионов. Именно поэтому я согласился взять его как... знаете, Хелена, этот Джеральд Бочек действительно меня обеспокоил... Так вот, поэтому я и согласился взять бизнесмена с годовым доходом в пятьсот тысяч в качестве своего пациента.

‑ Он пугает, правда? ‑ спросила Хелена. ‑ Даже не потому, что он совершил массовое убийство, а...

‑ Знаю‑знаю, ‑ кивнул Седрик. ‑ Хелена, помогите‑ка мне доказать, что он не прав. Давайте поужинаем вместе.

‑ Но мы же договорились...

‑ Разочек соглашение можно и нарушить.

Хелена твердо покачала головой.

‑ Уж во всяком случае ‑ не сейчас, ‑ сказала она. ‑ К тому же это ничего не докажет. Он вас поймал, по крайней мере в этом пункте. Согласись я поужинать с вами, это значило бы только одно ‑ что в вашем иллюзорном мире происходит осуществление нереализованных желаний.

‑ фу, ‑ поморщился Седрик. ‑ Ну зачем ругаться такими словами?.. Но вот что меня беспокоит: откуда он узнал про желтые пилюли? Я не могу отделаться от мысли, что если бы у нас были космические корабли и если бы существовало такое психическое заболевание, как описанное им космическое безумие, при котором больной склонен персонифицировать окружающие объекты, то именно желтая пилюля была бы надежным средством от галлюцинаций.

‑ Каким образом? ‑ поинтересовалась Хелена.

‑ Этот препарат почти утраивает мощность нервных импульсов от периферийных органов. Как результат ‑ воспринимаемая реальность напрочь "заглушает" любые иллюзии. Действие просто ошеломляющее. Я как‑то принял такую пилюлю три года назад, когда они появились впервые. И поразился насколько мало из того, на что мы смотрим, мы видим. В особенности это относится к людям. Мы видим не реальные объекты, а их символы! Оказалось, я просто не в состоянии работать без привычных профессиональных символов, позволяющих видеть людей не тем, кем они являются в действительности, а как бы комплексами нормальных и анормальных симптомов...

‑ Хотела бы я попробовать, ‑ заметила Хелена.

‑ А забавный был бы поворотец в сюжете, ‑ засмеялся Седрик. Воображаемый персонаж в иллюзорном мире принимает желтую пилюлю, после чего обнаруживает, что эта таблетка на самом деле не более чем его галлюцинация!..

‑ А хотите, оба примем по штуке? ‑ с вызовом предложила Хелена.

‑ М‑хм, ‑ твердо покачал головой Седрик. ‑ Я после нее работать не смогу.

‑ А может, боитесь прийти в себя на космическом корабле? поддела его, улыбаясь, Хелена.

‑ А может, и боюсь, ‑ согласился Седрик. ‑ Вам странно?.. Дело в том... есть кое‑что... очень серьезный пробел в моей реальности. Такой, что я вас о нем и спрашивать боюсь.

‑ Вы что, серьезно? ‑ подняла брови Хелена.

‑ Увы, да, ‑ кивнул Седрик. ‑ Почему полиция доставила Джеральда Бочека ко мне, вместо того чтобы поместить его в психиатрическое отделение городской клиники или тюремного госпиталя, а меня вызвать к нему? Почему окружной прокурор не связался со мной заранее?

‑ Я... я не знаю! ‑ растерянно сказала Хелена. ‑ Никаких звонков не было. Они просто приехали... и я была уверена, что они не могли бы приехать без договоренности с вами. На сегодня первой в списке была миссис Фортескью ‑ я позвонила и застала ее как раз вовремя, она уже выходила из дому; и я ее предупредила... ‑ Она смотрела на Седрика круглыми от волнения глазами.

‑ Теперь мы можем представить себе, что чувствует пациент, заметил Седрик, открывая дверь в кабинет. ‑ Не правда ли, пугающая мысль представить, что, если принять желтую пилюлю, все это может просто исчезнуть: мои годы в колледже, ординатура, моя слава ‑ слава лучшего в мире психиатра ‑ и, наконец, вы. Скажите, Хелена, вы‑то уверены, что вы не экспедитор из Марсопорта?

Он шутливо свел брови и закрыл за собой дверь.

Сняв плащ, Седрик подошел сразу к квадратику односторонне прозрачного стекла в двери приемной. Джеральд Бочек, по‑прежнему в смирительной рубашке, был там, и те самые четверо полицейских с ним.

Седрик подошел к своему столу и, не присаживаясь, придавил клавишу интеркома.

‑ Хелена, ‑ проговорил он, ‑ прежде чем впустить Бочека, соедините меня с окружным прокурором.

Он проглядел четыре истории болезни, лежащие на столе. Один раз, оторвавшись от карточек, потер глаза: он провел ночь почти без сна.

Зазвонил телефон. Седрик снял трубку.

‑ Алло, Дэйв?.. Надо бы поговорить об этом Джеральде Бочеке...

‑ Да‑да, как раз собирался сегодня с вами связаться, ‑ ответил прокурор. ‑ Я звонил вам вчера в десять, но никого не застал, а потом у меня не было времени. Уолтерс, наш полицейский психиатр, уверяет, что вы можете дня за два привести Бочека в норму ‑ по меньшей мере на достаточно долгий срок, чтобы мы сумели вытрясти из него более или менее разумные ответы. Сами понимаете, под бредом с ящероподобными венериан‑скими пиратами должны быть какие‑то причины для массового убийства...

‑ Да, но почему вы распорядились привезти его ко мне? ‑ спросил Седрик. ‑ То есть я не против, но... я имею в виду... я думал, так не делается! Мне казалось, нельзя брать такого пациента из городской клиники и возить по городу...

‑ В принципе да, ‑ подтвердил прокурор. ‑ Но я хотел ускорить дело и притом обременять вас как можно меньше.

‑ О, ‑ кивнул Седрик. ‑ Понятно. Ну хорошо, хорошо, Дэйв. Он уже у меня в приемной. И я действительно сделаю все что смогу, чтобы привести его для вас в норму.

Нахмурясь, он медленно положил трубку. "Ускорить дело!.." Он прошептал эти слова еще раз и щелкнул клавишей интеркома.

‑ Приведите Джеральда Бочека, пожалуйста.

Дверь открылась, и вошла знакомая уже процессия ‑ пациент и четверо полицейских.

‑ Ну‑ну, Гар, доброе утро, ‑ приветствовал его Джерри. ‑ Как спалось? Ты почти всю ночь разговаривал сам с собой.

‑ Я ‑ доктор Седрик Элтон, ‑ твердо поправил Седрик.

‑ Ах да, ‑ спохватился Джерри. ‑ Я же обещал попытаться посмотреть на вещи вашими глазами. Хорошо, я попробую помочь, доктор Элтон. ‑ Джерри повернулся к полицейским. ‑ Итак, пробуем. Значит, эти шкафы со снаряжением на самом деле полицейские, верно? Здравствуйте, джентльмены, как дела? ‑ Джерри слегка поклонился, потом оглядел кабинет. ‑ А это, стало быть, ваш кабинет, доктор Элтон? Впечатляет. И сидите вы, конечно, не за штурманским планшет‑стендом, а, насколько я понимаю, за письменным столом. ‑ Он внимательно оглядел стол. ‑ Металл, серая пластикраска ‑ верно?

‑ Настоящее дерево, ‑ сухо ответил Седрик. ‑ Орех.

‑ Ну да, ну да, ‑ пробормотал Джерри. ‑ Как глупо. Поверь, я правда хочу проникнуть в твою реальность, Гар... то есть я хочу сказать, доктор Элтон. Или впустить тебя в мою реальность. Но я в невыгодном положении. Я связан и не могу взять из аптечки желтую пилюлю и принять ее, а ты можешь. Ты уже принимал ее?

‑ Еще нет.

‑ Э‑э... Может быть, вы опишете мне ваш кабинет, доктор Элтон? предложил Джерри. ‑ Давайте поиграем. Вы начинайте описывать что‑нибудь в нем, а я попробую продолжить за вас. Начнем со стола. Натуральный орех значит? Стол в деловом стиле, так? Пойдем отсюда.

‑ Ну хорошо, ‑ согласился Седрик. ‑ Справа от меня интерком в корпусе из зеленой пластмассы. А прямо передо мной ‑ телефон.

‑ Стоп, ‑ перебил Джерри. ‑ Теперь я попробую назвать ваш номер. ‑ Он наклонился к столу и взглянул на телефон, стараясь удерживать равновесие, невзирая на стягивающую его брезентовую рубашку. ‑ Хм‑м... нахмурился он. ‑ М5‑9037?

‑ Нет, ‑ ответил Седрик. ‑ Мой телефон ‑ С7...

‑ Стоп! ‑ опять перебил Джерри. ‑ Я скажу. С7‑4399.

‑ Так вы прочли его и просто валяли дурака, ‑ фыркнул Седрик.

‑ Как угодно, ‑ пожал плечами Джерри.

‑ А как еще вы объяснили бы тот факт, что это действительно мой номер, если вы не в состоянии видеть реальность? ‑ сердито спросил Седрик.

‑ Вы абсолютно правы, доктор Элтон, ‑ ответил Джерри. ‑ Я, кажется, начинаю понимать, как шутит надо мной мое сознание. Я читаю ваш номер, но сознание не воспринимает его прямо. Оно прячется за галлюцинации, и вот я притворяюсь, будто гляжу на аппарат, которого не вижу, и думаю: конечно же, номер телефона будет одним из тех, которые мой друг хорошо знает. Скорее всего домашний телефон Хелены Фицрой из Марсопорта. Поэтому я назвал именно его ‑ но оказалось, что номер не тот. Но когда вы сказали "С7" ‑ я понял, что это ваш собственный номер. Твой домашний, Гар.

Седрик застыл. Действительно, номер М5‑9037 ‑ это домашний телефон Хелены. А он и не вспомнил этого, пока Джерри не сказал.

‑ Итак, вы начали понимать, ‑ произнес Седрик наконец. ‑ Вы начали понимать, что ваш разум отгородился от реальности, замещая ее сложной системой символов, и теперь ждать прорыва недолго. Стоит вам увидеть что‑то таким, каково оно в реальности, и вся иллюзия рухнет.

‑ Понимаю, ‑ мрачно ответил Джерри. ‑ Продолжим? Может, я ухвачусь за что‑то.

Они занимались игрой в описание кабинета еще с час, и к концу Джерри почти не ошибался, продолжая за Седриком рассказ о той или иной вещи.

‑ Вы определенно далеко продвинулись, ‑ с довольным видом заметил Седрик.

Джерри помедлил, явно колеблясь.

‑ Да, вероятно, ‑ проговорил он. ‑ Вероятно, вы правы. Но на сознательном уровне я думаю ‑ это, конечно, все шутки подсознания, ‑ что я просто уловил схему ваших иллюзорных представлений, так что, опираясь на данные вами один‑два ключевых элемента, я могу достроить картинку. Но я стараюсь... доктор Элтон.

‑ Прекрасно, ‑ от души сказал Седрик. ‑ Тогда до завтра, время то же. Я думаю, завтра мы преодолеем иллюзию.

Когда полицейские увели Джеральда Бочека, Седрик вышел в приемную.

‑ Отмените прием на сегодня, ‑ распорядился он.

‑ Но почему? ‑ поразилась Хелена.

‑ Потому что мне не по себе! ‑ рявкнул Седрик. ‑ Откуда псих, которого я никогда не встречал раньше, может знать номер вашего домашнего телефона?!

‑ Из справочника.

‑ Будучи заперт в палате для буйных психиатрического отделения городской клиники? ‑ язвительно возразил Седрик. ‑ И к тому же, откуда он узнал вчера ваше имя?

‑ То есть как откуда?! Прочел, конечно, на табличке. У меня на столе.

Седрик опустил глаза на бронзовую табличку.

‑ Действительно, ‑ хмыкнул он. ‑ Конечно. Совсем про нее забыл. Так привык к табличке, что перестал ее замечать.

Он резко повернулся и ушел в кабинет.

Он сел за стол. Встал. Прошел в стерильно‑белую маленькую лабораторию и дальше, мимо внушительных электронных аппаратов ‑ к стеклянному шкафчику с лекарствами. Там, на верхней полке, стояло то, что было нужно Седрику, ‑ запечатанный флакончик. Внутри ярко желтела сотня пилюль. Седрик вытряхнул одну на ладонь и убрал флакончик на место. Вернувшись в кабинет, он сел и положил пилюлю на страницу открытого ежедневника.

В дверь постучали и сразу открыли ее ‑ вошла Хелена.

‑ Я отменила все встречи на сегодня, ‑ сказала она. ‑ Может, поедете играть в гольф? Перемена обстановки была бы... ‑ Тут она увидела пилюлю, желтевшую на белой странице ежедневника, и умолкла.

‑ Чего вы испугались? ‑ спросил Седрик. ‑ Не того ли, что можете исчезнуть, если я приму это?

‑ Не надо так шутить, ‑ сказала Хелена.

‑ Я не шучу, ‑ возразил Седрик. ‑ Когда вы сказали о бронзовой табличке с вашим именем, я взглянул на стол ‑ да, табличка там была. Какуюто секунду она выглядела расплывчатой, как недопроявленный снимок, затем стала твердой и ясной... И я вдруг вспомнил, что первое, что я делаю, когда беру нового секретаря, ‑ это заказываю для нее бронзовую табличку с именем. А когда она увольняется, дарю ей эту табличку на память.

‑ Но ведь так оно к есть! ‑ с жаром подтвердила Хелена. ‑ Вы мне это рассказывали, когда я только начала работать у вас. И тогда же сказали, что я должна обещать, что никогда не приму от вас приглашение на ужин или любое другое приглашение... в этом роде, потому что дело и удовольствие мешают друг другу. Вы это помните?

‑ Помню, ‑ ответил Седрик. ‑ Превосходный пример того, как подсознание превращает в моей реальности ваш отказ в мой собственный прежде чем мне откажете вы. Сохранение удовлетворенного эго ‑ первый принцип безумия.

‑ Но это же все не так! ‑ закричала Хелена. ‑ Милый, я же здесь! Это же реальность! Мне все равно, можешь меня выгнать ‑ но я люблю тебя и всегда любила, и ты не должен позволять этому убийце вывести тебя из равновесия! И вообще я думаю, что он вовсе не сумасшедший ‑ просто притворяется, чтобы не отвечать за преступление!..

‑ Вы так думаете? ‑ с интересом спросил Седрик. ‑ Что же, возможно и это. Но для этого ему надо знать психиатрию по меньшей мере не хуже меня... Видите? Вот вам еще и мания величия.

‑ Конечно, ‑ слабо засмеялась Хелена. ‑ Наполеон был, очевидно, безумен, коль скоро считал себя Наполеоном.

‑ Может быть, ‑ нетерпеливо ответил Седрик. ‑ Но вы должны признать, что, если вы реальны и если я приму пилюлю ‑ с вами ничего не случится. Пилюля лишь подтвердит, что воспринимаемое мною реально.

‑ Но вы целую неделю не сможете работать!

‑ Не слишком высокая цена за сохраненный рассудок, ‑ отрезал Седрик. ‑ Я приму ее.

‑ Нет! ‑ закричала Хелена, пытаясь схватить желтый шарик. Но Седрик успел взять его первым, увернулся от рук секретарши и кинул пилюлю в рот. Громко проглотил. Затем откинулся в кресле и с любопытством взглянул на секретаршу.

‑ Скажите, ‑ мягко спросил он, ‑ скажите, Хелена... вы ведь все это время знали, что являетесь лишь плодом моего воображения? Я хочу знать это, потому что... ‑ Он зажмурился и сжал голову руками.

‑ Боже! ‑ выдохнул он. ‑ Я, кажется, сейчас умру! Мне не было так плохо, когда я принимал ее впервые... ‑ Внезапно шум в его голове прекратился, мысли прояснились. Он открыл глаза.

...На планшет‑стенде перед ним лежал опрокинутый флакончик с пилюлями. Желтые горошины раскатились по всему планшет‑стенду. У дальней стены рубки лежал Джерри Бочек, прислоненный спиной к одному из четырех шкафов со снаряжением. Джерри крепко спал. Его опутывало столько веревок, что он никак не мог бы сам подняться на ноги. А вокруг Джерри стояло еще три шкафа; на двух обгорела и облупилась от жара краска, а у третьего была выжжена дверца.

И наконец в рубке имелись полусожженные тела пяти голубочешуйчатых венерианских ящериц.

У Гара тупо заныло в груди. Хелена Фицрой исчезла. Исчезла... после того, как призналась, что любит его.

Неожиданно Гар вспомнил. Доктор Седрик Элтон... так звали психиатра, который освидетельствовал его для получения лицензии пилота межпланетных грузовиков третьего класса.

‑ Боже!.. ‑ опять простонал Гар. Внезапно его начало тошнить. Он метнулся к санблоку, и вскоре ему стало легче.

Когда Гар наконец смог разогнуться и оторваться от раковины, он уставился в зеркало и долго разглядывал себя, ощупывая втянувшиеся щеки и запавшие глаза. Похоже, он съехал с катушек дня два‑три назад.

Это с ним впервые. Ужасно... И странно: раньше он как‑то не верил в космическое безумие.

Вдруг он вспомнил Джерри. Вот бедолага!

Гар кинулся из санблока обратно в рубку. Джерри уже проснулся. Он поднял взгляд на Гара и выдавил улыбку.

‑ Здравствуйте, доктор Элтон, ‑ произнес он. Гар пошатнулся как от удара.

‑ Все в порядке, доктор Элтон, ‑ сообщил Джерри, и улыбка его стала шире. ‑ Все вышло, как вы и говорили!

‑ Забудь это, ‑ прорычал Гар. ‑ Я принял желтую пилюлю. Я опять в норме.

Улыбка Джерри резко исчезла.

‑ Я теперь понимаю, что я наделал, ‑ горько вздохнул он. Ужасно. Я убил шесть человек. Но теперь я снова в своем уме! И готов понести наказание...

‑ Забудь, я сказал! ‑ рявкнул Гар. ‑ Тебе больше незачем смешить меня. Погоди, я тебя сейчас развяжу...

‑ Вот спасибо‑то, доктор! ‑ искренне сказал Джерри. ‑ Я, признаться, здорово устал от смирительной рубашки...

Гар опустился на колени около Джерри, распутал узлы и снял веревки.

‑ Сейчас ты будешь в порядке, ‑ приговаривал Гар, растирая вялые руки Джерри. Физическая усталость затекших от неподвижности конечностей и психологический стресс сделали свое дело.

Наконец он восстановил кровообращение Джерри и помог ему подняться на ноги.

‑ Не тревожьтесь, доктор Элтон, ‑ говорил меж тем Джерри. ‑ Я не знаю, почему убил этих людей, но знаю, что больше ничего подобного не будет. Я, наверно, был совсем не в своем уме.

‑ Теперь можешь стоять? ‑ спросил Гар, отпуская Джерри.

Джерри прошелся немного туда‑сюда. Сначала его шатало, но постепенно он расходился и с каждым шагом все меньше напоминал робота.

Гар почувствовал, как к горлу вновь подкатывает тошнота, и постарался побороть ее.

‑ Ну как ты, Джерри, дружище? ‑ участливо спросил он.

‑ Прекрасно, доктор Элтон, ‑ признательно ответил Джерри. Большое спасибо за все, что вы для меня сделали.

Джерри повернулся, подошел к двери шлюза и открыл ее.

‑ До свидания, доктор Элтон, ‑ сказал он.

‑ Постой! ‑ закричал Гар, прыгая к Джерри.

Но тот уже вошел в шлюзовую камеру и закрыл за собой дверь. Гар пытался открыть ее, но ничего не вышло ‑ Джерри уже включил насосы, и давление в камере стало падать.

Гар, в ужасе выкрикивая имя товарища, дергал дверь. Через небольшой квадратный иллюминатор толстого стекла он видел, как раздулась и опала грудная клетка Джерри, изо рта и носа брызнула кровь, глаза выпучились, а затем правый лопнул и вытек...

Он видел, как Джерри повернулся в сторону ("к Хелене!") и улыбнулся. Затем отвернул кремальеру внешнего люка и вылетел наружу, в пустоту.

И когда Гар наконец перестал кричать и без сил упал на кресло за планшет‑стендом, костяшки его пальцев были разбиты и кровоточили от ударов по голому металлу.

Эллисон Харлан
СПАСАТЕЛЬНАЯ СТАНЦИЯ

Торренс провел правой рукой, той, которую не видел робот, по боку. Резкая боль в трех сломанных ребрах заставила расшириться его глаза.

ЕСЛИ ГЛАЗНЫЕ ЯБЛОКИ ЛОПНУТ ‑ СМЕРТЬ, подумал Торренс.

Смешанное бормотание спасательной станции вокруг вернуло его к действительности. Глаза снова устремились к медицинскому шкафчику, висящему на стене рядом с нишей робота.

ЧЕРТ, ТАК БЛИЗКО И В ТО ЖЕ ВРЕМЯ ТАК ДАЛЕКО, ВСЕ РАВНО, ЧТО НА БАЗЕ АНТАРЕСА, подумал Торренс. Безумный смех рвался из его горла. Он вовремя удержался. СПОКОЙНЕЕ. ТРИ ДНЯ СПЛОШНОЙ КОШМАР, НО СВИХНЕШЬСЯ, И КОНЕЦ СТАНЕТ ЕЩЕ БЛИЖЕ.

Торренс согнул пальцы правой руки. Это все, чем он мог двигать. Молча он проклял техника, проверявшего исправность робота, и политика, добившегося, чтобы робота поместили в спасательную станцию, из‑за полученной им доли прибыли от правительственного контракта. И ремонтника, который не позаботился все проверить. Он проклял всех.

Они это заслужили.

Он умирал.

Он плотно закрыл глаза и позволил звукам спасательной станции затихнуть. Медленно сменилось тишиной бульканье охлаждающей жидкости в трубах, щелканье машин, собирающих и передающих сведения со всей Галактики, жужжание антенн, поворачивающихся в гнездах. За прошедшие три дня Торренс много раз порывал с реальностью. Либо это, либо бодрствующий робот. А рано или поздно придется двинуться, двинуться же означало умереть. Все очень просто.

Торренс перестал вслушиваться в шепот спасательной станции, он слушал шепот в самом себе.

До него через бездны пространства доносились звуки войны. Конечно, все это лишь воображение, но Торренс ясно слышал свист бластера разведчика, посылающего луч за лучом в ведущий корабль кейбенского флота.

Разведчик снайперского класса Торренса находился впереди земного флота и неумолимо сближался с чужим кораблем. Тогда‑то все и произошло.

Одну секунду Торренс находился в самой гуще битвы, левый борт гигантского кейбенского дредноута раскалялся под его ответными ударами.

В следующую секунду его выбросило из строя. Земной флот тормозил, чтобы кейбенцы подошли поближе, а земляне надеялись воспользоваться своим превосходством в маневренности.

Торренс попал прямо под огонь передних орудий жабообразного кейбенского разрушителя. Первый луч уничтожил орудийную установку и навигационное оборудование. Второго удара Торренс умудрился избежать.

Радиоконтакт был коротким: Торренс, если сможет, должен вернуться на базу Антарес. А если это не удастся, то флот будет ожидать его сигнала со спасательной станции на любой планете, до которой ему удастся дотянуть. Что он и сделал. Карты сообщили, что он находится вблизи космического булыжника 1‑333, Г‑А, М5, ЗС. Все то координаты, последние буквы которых означают, что где‑то на поверхности расположена спасательная станция.

Отвращение к выходу из боя и необходимость приземляться на безжизненном астероиде компенсировались страхом остаться без горючего, прежде чем он определится в пространстве, страхом лететь бесконечно или превратиться в искусственный спутник какого‑нибудь светила.

Корабль терял скорость, двигатели работали в реверсивном режиме. Корабль подпрыгнул и скользнул по поверхности астероида, теряя куски обшивки. Он остановился в двух милях от спасательной станции. Прежде всего предстояло связаться с флотом.

Торренс преодолел две мили пустой, лишенной атмосферы поверхности планетоида до герметического купола спасательной станции, втиснутой между скалами. Он вошел в декомпрессионную камеру, рукой в толстой перчатке нажал клавишу выключателя и, услышав свист воздуха, наполнявшего помещение, снял шлем. Стянув перчатки, он открыл внутреннюю дверь и вошел в помещение станции.

ДА БЛАГОСЛОВИТ ТЕБЯ БОГ, МАЛЕНЬКАЯ СПАСАТЕЛЬНАЯ СТАНЦИЯ, подумал Торренс, роняя на пол перчатки и шлем. Оглядевшись, он увидел аппаратуру связи, получающую информацию извне, сортирующую ее и рассылающую во всех направлениях, робота в нише и часы с разбитым циферблатом на стене.

ДА БЛАГОСЛОВИТ БОГ ТЕХ, КТО ПРИДУМАЛ СПАСАТЕЛЬНЫЕ СТАНЦИИ И ПОВСЮДУ ИХ НАСАЖАЛ ДЛЯ ТАКИХ СЛУЧАЕВ.

И Торренс двинулся вперед.

В тот же момент служебный робот, использовавшийся для присмотра за механизмами и разгрузки кораблей, с грохотом вышел из нищи и мощным ударом стальной руки швырнул Торренса через все помещение. Космонавт ударился о стальную переборку, боль пронзила спину, бок, руки и ноги. Удар сломал три ребра. Торренс лежал, неспособный шевельнуться. Несколько секунд он даже не мог дышать. Вероятно, это и спасло ему жизнь. Боль ошеломила его, а робот с грохотом вернулся на свое место в нише.

Торренс попытался сесть. Робот тут же странно загудел и двинулся вперед. Торренс замер, и робот отступил к нише.

Еще две попытки убедили Торренса, что нельзя менять позу.

У робота что‑то перепуталось в печатных схемах, изменилась программа, и теперь он настроен на разрушение всего движущегося.

Торренс взглянул на часы и понял, что при виде разбитого циферблата должен был заподозрить неладное. Конечно же! Стрелки двигались, и робот разбил часы. Торренс двигался, и робот ударил его.

И еще раз ударит, если он шевельнется.

С тех пор, не считая движения глаз, Торренс не двигался три дня. Он решил попробовать добраться до люка декомпрессионной камеры, останавливаться, когда робот выступит из ниши, дать ему возможность вернуться назад и снова немного продвигаться. Но при первом же движении эта мысль исчезла. Страшная боль в сломанных ребрах делала такое передвижение невозможным. Торренс застыл в неудобной позе и будет лежать так, пока не найдет выход из тупика.

Он находился в двенадцати футах от маяка, который должен привести к нему спасателей. Но раньше он умрет от ран или с голоду. Или его прикончит робот. Панель маяка могла находиться и в двенадцати световых годах отсюда.

Что случилось с роботом? На размышления времени было с избытком. Движение робот видит, а мысль ‑ нет. Впрочем, Торренсу это не поможет.

Компании, снабжавшие спасательные станции необходимым оборудованием, работали по правительственным контрактам. Кто ‑то в длинной цепочке производителей использовал сталь с примесями или настроил вычислительные машины на более дешевые операции. Кто‑то не очень тщательно настроил робота... Кто‑то совершил убийство.

Торренс чуть‑чуть приоткрыл глаза. Еще немного, и робот заметит движение век. Тогда ‑ смерть.

Он посмотрел на машину.

Строго говоря, это даже не робот, просто набор стальных деталей, управляемых на расстояний, бесценный для застилания постели, замены стальных пластин в скафандре, разгрузки корабля и высасывания пыли с ковров. Тело робота, отдаленно напоминающее человеческое, но без головы, было только придатком. Подлинный мозг, сложный лабиринт пластиковых экранов и печатных схем, находился за стеной. Слишком опасно помещать такие хрупкие детали в тяжелый механизм. Робот может упасть при разгрузке, в него может угодить метеорит, он может попасть под рухнувший корабль. Поэтому в роботе размещались лишь чувствительные приемники, которые видели и слышали, что происходит вокруг, и сообщали об этом мозгу за стеной.

Именно в этом мозге что‑то и произошло. Он стал безумным. Не как человек, но вполне достаточно, чтобы убить Торренса.

ДАЖЕ ЕСЛИ Я СМОГ БЫ ЧЕМ‑НИБУДЬ УДАРИТЬ РОБОТА, ЭТО ЕГО НЕ ОСТАНОВИТ.

Торренс успел бы чем‑нибуцдь швырнуть в машину, прежде чем она доберется до него, но что это даст? Мозг робота останется нетронутым, и придаток будет функционировать. Безнадежно...

Торренс смотрел на массивные руки робота. Ему показалось, что на пальцах одной руки он видит кровь. Торренс знал, что это лишь вображение, но не мог убедить себя. Он снова согнул пальцы скрытой от робота руки.

За три дня он ослаб. Голова кружилась от голода, казалась легкой, а глаза горели. Торренс лежал в собственных испражнениях и уже не замечал этого. Бок горел, боль раскаленным копьем пронзала его при каждом вдохе.

Торренс благодарил бога, что на нем по‑прежнему скафандр, иначе движение груди при дыхании привлекло бы внимание робота. Выход только один, и название ему ‑ смерть.

Торренс никогда не был трусом, но не был и героем. Он был одним из тех, кто участвует в войнах, потому что нужно воевать. Он относился к тем, кто позволяет оторвать себя от жены и дома и швырнуть в бездну, именуемую космосом, во имя того, что называют верностью и патриотизмом, защищать то, что велено. Но в подобные минуты такие люди, как Торренс, начинают мыслить.

ПОЧЕМУ ЗДЕСЬ? ПОЧЕМУ ТАК? ЧТО Я СДЕЛАЛ ТАКОГО, ЧТОБЫ УМЕРЕТЬ В ГРЯЗНОМ СКАФАНДРЕ НА ПУСТЫННОМ ОБЛОМКЕ, И УМЕРЕТЬ НЕ ГЕРОИЧЕСКИ, А В ОБЩЕСТВЕ СВИХНУВШЕГОСЯ РОБОТА? ПОЧЕМУ ЖЕ Я? ПОЧЕМУ Я?! ПОЧЕМУ?..

Торренс знал, что ответа нет. Он и не ждал ответа.

Торренс не был разочарован. Проснувшись, он инстинктивно взглянул на часы. Разбитый циферблат смеялся над ним, заставив в ужасе широко раскрыть глаза. Робот загудел и пустил искру. Торренс не моргал, и гудение прекратилось. Торренс знал, что не сумеет долго держать глаза ткрытыми, не моргая. Жжение вызывало слезу, словно кто‑то тыкал иголкой в глаза. Слезы побежали по лицу и щекам. Торренс закрыл глаза. Робот не издал ни звука.

МОЖЕТ, ОН ОКОНЧАТЕЛЬНО ВЫШЕЛ ИЗ СТРОЯ? РИСКНУТЬ ПРОВЕРИТЬ?

Торренс чуть‑чуть изменил позу. В то же мгновение робот двинулся. Торренс замер. Робот остановился всего в десяти люймах от его вытянутой ноги. Он загудел, причем гудение доносилось как от самого робота, так и из‑за стены.

Внезапно Торренс насторожился.

Если бы машина работала нормально, от придатка доносился бы лишь слабый гул, а из‑за стены его вообще не было бы слышно. Но он работает ненормально, и отчетливо слышится шум мозга за стеной.

Робот откатился назад, его глаза по‑прежнему были устремлены на Торренса. Чувствительные органы машины находились в торсе, придавая ей вид приземистого чудовища, угловатого и смертоносного.

Жужжание стало громче, потом послышалось "Пфф!" и полетели искры. Торренс на мгновение испугался короткого замыкания. На станции мог вспыхнуть пожар, а робот бездействует.

Он внимательно прислушался, стараясь определить, где именно за стеной находится мозг.

Торренсу показалось, что он уловил шум либо за переборкой рядом с холодильником, либо у коммутатора.Оба места возможного нахождения мозга были всего в нескольких футах друг от друга, но между ними имелась большая разница. Гул робота отвлекал и мешал точно определить место.

Торренс глубоко вздохнул. Концы сломанных ребер соприкоснулись. Торренс застонал.

Мучительный стон замер, но продолжал звучать в голове. Торренс в агонии облизнул губы. Робот двинулся вперед. Торренс закрыл рот. Робот остановился и откатился назад в свою нишу.

Пот вычступил на теле. Торренс чувствовал, как струйки бегут под одеждой, и к боли в ребрах прибавился нестерпимый зуд. Торренс чуть сдвинулся внутри скафандра. Зуд не уменьшался. Чем больше Торренс пытался не думать о нем, тем сильнее он становился. Подмышки, сгибы рук, бедра ‑ все нестерпимо свербило. Он должен почесаться!

Торренс начал было движение, но тут же одумался, понимая, что не доживет до чувства облегчения. Он мысленно рассмеялся.

БОЖЕ ВСЕМОГУЩИЙ, КАК Я ВСЕГДА СМЕЯЛСЯ НАД СОЛДАТАМИ, КОТОРЫЕ ВО ВРЕМЯ ИНСПЕКТОРСКОЙ ПРОВЕРКИ НАЧИНАЮТ ВДРУГ ЧЕСАТЬСЯ. КАК Я ТЕПЕРЬ ИМ ЗАВИДУЮ!

Зуд не прекращался. Торренс слегка шевельнулся и стало еще хуже. Он снова глубоко вздохнул. Концы ребер соприкоснулись, и на этот раз он потерял сознание от боли.

* * *

‑ Ну, Торренс, как вам нравится первый взгляд накейбенцев?

Эрни Торренс наморщил лоб и провел рукой по лицу, потом взглянул на командора и пожал плечами.

‑ Фантастические существа.

‑ Почему фантастические? ‑ спросил командор Фоул.

‑ Потому что похожи на нас. Не считая, конечно, ярко‑желтой кожи и пальцев‑щупалец. В остальном они идентичны человеку.

Командор закрыл витрину, достал из серебряного ящичка сигареты и предложил лейтенанту. Закурив, он прищурил от дыма один глаз, и посмотрел на подчиненного.

‑ Боюсь, что не только это. Их внутренние органы выглядят так, словно кто‑то их вынул, смешал с внутренностями нескольких других видов и засунул обратно. Уже двенадцать лет мы ломаем головы, поптаясь понять, как они живут.

Торренс хмыкнул, вертя в пальцах незажженную сигарету.

‑ Этого еще мало.

‑ Вы правы, ‑ согласился командор. ‑ Следующую тысячу лет мы будем гадать, как они мыслят, почему сражаются, что ими движет?

Если они дадут нам такую возможность, подумал Торренс.

‑ Почему мы воюем с кейбенцами? ‑ спросил он вслух.

‑ Потому что кейбенцы убивают людей.

‑ А что они имеют против нас?

‑ Какая разница? Может быть, потому что у нас не желтая кожа. Может, потому что пальцы у нас не гнутся, как резиновые. Может, наши города слишком шумны для них. А может, чтото еще. Не в этом дело. Нам важно выжить.

Торренс кивнул. Он понял. Но кейбенец тоже понял. Он ухмыльнулся и достал свой бластер. Торренс выстрелил, и борт кейбенского корабля раскалился до бела.

Торренс увернулся от отдачи собственного орудия. Сидение скользнуло в сторону, голова закружилась...

А пропасть все ближе. Торренс пошатнулся. Губы его побелели от усилий, рука тянулась к медицинскому шкафчику.

К нему неуклюже приближался робот. Свинцовый башмак навис над лицом...

Дальше, дальше, пока стало некуда двигаться...

Вспыхнул свет, яркий, ярче любой звезды... Свет вспыхнул в груди робота. Робот зашатался и остановился.

Робот загудел, засвистел и разлетелся на миллион кусков, куски полетели в пропасть, над которой шатался Торренс. Торренс замахал руками, пытаясь удержаться на краю обрыва...

* * *

Его спасло подсознание. Даже в аду кошмара оно помнило о положении. Торренс не застонал и не шевельнулся в бреду.

Он знал, что это так, потому что был еще жив.

Удивленное движение, когда он подумал об этом, вывело чудвище из ниши. Торренс опомнился и неловко замер у стены. Робот отступил.

Торренс тяжело дышал. Еще секунда, и он положит конец этим трем дням (Или больше? Сколько времени он был без сознания?) пытки.

Торренс чувствовал жажду. Боже, как он хотел питьь! Боль в боку усилилась, даже мелкое дыхание было мучительным. А зуд сводил с ума. Торренс прижимался к холодной стене, ручейки пота буравили кожу. Ему хотелось умереть...

Но он не хотел умирать, слишком уж легко осуществить это желание.

Если только разрушить мозг робота... Совершенно невозможно. Разве что использовать собственную прямую кишку в качестве лассо.

Нужно полностью разрушить мозг, а за это время робот успеет сто раз убить его.

Мозг за стальной переборкой. Никаких шансов на успех, ноль целых, запятая и еще множество нулей.

Может, попытаться добежать до декомпрессионной камеры?.. Бессмысленно. В таком состоянии робот схватит его прежде, чем он успеет встать на ноги. Даже допуская чудо, что он сумеет добраться туда, робот взломает дверь и разрушит механизм подачи воздуха. Но даже, допуская двойное чудо, что это даст? Перчатки и шлем останутся здесь, он даже не сможет выйти на поверхность. Корабль искалечен, послать оттуда сигнал невозможно.

Чем больше Трренс размышлял, тем яснее понимал, что скоро свет мигнет для него в последний раз.

Свет мигнет в последний раз.

Свет мигнет...

Свет...

Свет?!

БОЖЕ, НЕУЖЕЛИ ТЫ УСЛЫШАЛ МЕНЯ? Торренс не был религиозен, но такое чудо могло обратить и его. Чудо еще не свершилось, но Торренс нашел выход.

Он начал медленно спасать себя.

Медленно, очень медленно он двинул правую руку, ту, которую не видел робот, к поясу. На поясе висели различные необходимые для космонавта приспособления. Гаечный ключ. Компас. Счетчик Гейгера. И вспышка!

Последнее и было чудом.

Торренс благоговейно ощупал фонарь, потом отцепил его, все еще неподвижный для глаз робота.

Он держал фонарь сбоку, в дюйме от тела.

Если робот смотрит на него, то видит лишь неподвижные ноги. Для машины он неподвижен.

НО ГДЕ ЖЕ МОЗГ? ЕСЛИ ЗА КОММУНИКАТОРОМ, Я МЕРТВ. ЕСЛИ У ХОЛОДИЛЬНИКА ‑ СПАСЕН. НУЖНО УЗНАТЬ ТОЧНО. НУЖНО ШЕВЕЛЬНУТЬСЯ.

Торренс шевельнул ногой. Робот двинулся к нему. Гудение и искры.

Робот остановился рядом с ним. Все решали секунды. Робот погудел, поискрил и вернулся в нишу.

Теперь Торренс знал!

Он нажал кнопку. Невидимый луч вспышки ударил в стену над холодильником. Стена ярко осветилась. Торренс снова и снова нажимал кнопку, на стене появлялся и исчезал круг света. Появлялся и исчезал...

Робот заискрил и выкатился из ниши. Он повернулся к Торренсу, затем ролики сменили направление, и машина двинулась к холодильнику.

Стальной кулак описал дугу и с грозхотом ударил в то место, где появлялся круг света. Робот бил и бил по переборке, пока она не поддалась, раскололась, обнажив путаницу проводов и трубок. Робот ударил и тут же застыл с занесенной для удара рукой. Мертвый. Неподвижный. И мозг, и придаток.

Даже тогда Торренс продолжал яростно давить на кнопку, и вдруг понял, что все кончено.

Робот мертв, сам же он ‑ жив. Его спасут. Торренс не сомневался в этом. Теперь он может заплакать.

Медицинский шкафчик расплывался в глазах, коммуникатор улыбался ему.

ДА БЛАГОСЛОВИТ ТЕБЯ БОГ, МАЛЕНЬКАЯ СПАСАТЕЛЬНАЯ СТАНЦИЯ, подумал Торренс и потерял сознание.

Джоpдж Маpтин
ЛЕТЯЩИЕ СКВОЗЬ НОЧЬ

Когда Иисус из Назарета, умирая, висел на кресте, волкрины миновали его агонию на расстоянии менее светового года, направляясь наружу.

Когда на Земле свирепствовали Войны Пламени, волкрины парили вблизи Старого Посейдона, моря которого были еще не названы и не тронуты рыбацкими сетями. Ко времени, когда гиперпривод превратил Соединенные Народы Земли в Федеральную Империю, волкрины добрались уже до края пространства, занимаемого хранганами. Хранганы никогда об этом не узнали. Как и мы, они были детьми маленьких светлых миров, кружащихся вокруг разбросанных солнц, и не очень‑то интересовались теми, кто путешествовал сквозь космическую пустоту. Еще меньше они знали о них.

Война пылала тысячу лет, и волкрины пролетели сквозь ее центр, невидимые и неприкосновенные, в безопасном месте, где не могут вспыхнуть никакие огни, Потом Империя легла в руинах и погибла, а хранганы исчезли во мраке Коллапса, однако, для волкринов тьма не наступила.

Когда Клерономас вылетел с Авалона на своем исследовательском корабле, волкрины оказались в десяти световых годах от него. Клерономас открыл множество вещей, однако не открыл волкринов. Ни тогда, ни во время своего возвращения на Авалон поколение спустя.

Когда я была трехлетним ребенком, Клерономас был уже только пылью, таким же далеким и мертвым, как Иисус из Назарета, а волкрины пролетали возле Даронны. В тот год все чувственники крейов вели себя странно – сидели, глядя в небо светящимися мерцающими глазами.

Когда я выросла, волкрины были уже за Тарой, став неощутимыми даже для крейов, и по‑прежнему направлялись наружу.

Теперь, когда я уже стара и старею все больше, волкрины скоро пробьют Вуаль Грешницы, висящую между звездами как черный туман, а мы летим за ними. Летим за ними… Сквозь заполненные тьмой уголки пространства, в которые никто не заходит, сквозь пустоту и тишину без конца мы преследуем их, мой «Летящий сквозь ночь» и я…

Они медленно спускались вдоль прозрачной трубы, соединяющей орбитальную станцию с ожидающим кораблем.

Меланта Йхирл – единственная среди них, кто в месте, лишенном гравитации, не выглядела неуклюже и, казалось, чувствовала себя совершенно свободно – остановилась на минуту, чтобы взглянуть на висящий внизу пятнистый шар Авалона – величественный гигант из черноты и янтаря. Улыбнувшись, она быстро поплыла в низ трубы, с непринужденной грацией опередив своих товарищей. Каждый из них уже поднимался на борт корабля, но никогда – таким образом. Большинство кораблей стояли возле стен станции, однако этот, нанятый Кэроли Д'Бранином, был слишком велик и имел слишком необычную форму. Он висел перед ними: три небольших, размещенных друг возле друга яйца, ниже под прямым углом – два больших шара, между ними – цилиндр, в котором размещался привод, а все вместе соединялось секциями труб. Весь корабль в целом был большим и очень функциональным.

Меланта Йхирл прошла сквозь воздушный шлюз первой, а остальные карабкались следом, пока все оказались на борту – пять женщин и четверо мужчин, каждый с академическим званием; их прежние жизненные пути были такими же разными, как и области их научных интересов. Молодой щуплый телепат Тэйл Лесамер вошел последним. Пока остальные разговаривали, ожидая окончания процедуры входа, он нервно поглядывал по сторонам.

– За нами наблюдают, – сказал он, наконец.

Наружная дверь закрылась за ними, коммуникационный рукав отсоединился. Открылась внутренняя дверь.

– Добро пожаловать на борт «Летящего сквозь ночь», – донесся из‑за нее мягкий голос.

Однако, за дверью никого не было.

Меланта Йхирл вошла в коридор.

– Привет, – сказала она, с интересом поглядывая по сторонам. Кэроли Д'Бранин вошел за ней следом.

– Привет, – повторил голос. Он доносился из‑за сетки коммуникатора, ниже темного экрана.

– Говорит Ройд Эрис, хозяин «Летящего сквозь ночь». Я очень рад, Кэроли, что снова вижу тебя, как рад тому, что могу приветствовать всех остальных.

– Где вы? – спросил кто‑то.

– В своей квартире, в помещениях, занимающих половину жилой части корабля, – дружелюбно ответил голос Ройда Эриса. – Вторая половина состоит из кают‑компании, одновременно являющейся библиотекой и кухней, двух санитарных помещений, одной двухместной каюты и одной, довольно небольшой, одноместной. Боюсь, что тем, кто в них не поместится, придется повесить гамаки в грузовых трюмах. «Летящий» был запроектирован как грузовик, а не пассажирский корабль. Однако, я открыл все возможные проходы и соединения, поэтому везде, даже на складах, есть воздух, отопление и вода. Я подумал, что вам будет удобнее, если вы разместитесь подобным образом. Ваше снаряжение и компьютерная система также размещены в грузовом трюме, но уверяю вас, там еще множество места. Предлагаю вам разместиться, а потом встретиться в кают‑компании за обедом.

– Вы присоединитесь к нам? – спросила Агата Марий‑Блек, ворчливая женщина с узким острым лицом.

– В некотором смысле, – ответил Ройд Эрис. – В некотором смысле.

Во время обеда появился дух.

После того, как гамаки были развешены, а личные вещи разложены возле мест, на которых они должны были спать, без особых трудов нашли кают‑компанию. Это было самое большое помещение в этой части корабля. Один его конец занимала полностью укомплектованная и снабженная большим количеством продуктов кухня, а в противоположном они нашли несколько удобных кресел, два читника, голобункер и стену, полную книг, лент и кристаллических косточек памяти. Центр кают‑компании занимал длинный стол с приготовленными для десяти человек местами.

Их уже ждал легкий горячий обед. Ученые сами обслуживали себя и заняли места за столом, смеясь и разговаривая, расслабившись по сравнению с тем, какими входили на корабль. Искусственная гравитация была включена, и это в значительной мере поправило всем настроение. Собственная неловкость во время перехода на корабль была быстро забыта.

Наконец, все места, кроме стоящего во главе стола кресла, были заняты.

Именно в н„м и материализовался дух.

Разговоры мгновенно прекратились.

– Привет, – сказал призрак – светящаяся тень худого светлоглазого юноши с белыми волосами. Одет он был в вышедший из моды двадцать лет назад костюм – свободную пастельно‑голубую рубашку с широкими, стянутыми в запястьях рукавами и узкие белые брюки, соединенные с ботинками. Они могли видеть сквозь него, зато его глаза не видели совершенно ничего.

– Голограмма, – сказала Элис Нортвинд, ксенотех, низкая и полная.

– Ройд, Ройд, я ничего не понимаю, – пожаловался Кэроли Д'Бранин, широко раскрытыми глазами вглядываясь в призрачную фигуру.

Дух слабо улыбнулся и поднял руку.

– Мое жилище находится по ту сторону этой стены, – сказал он. – Однако, боюсь, что между половинами этой части корабля нет никакого соединения, никаких дверей. Большую часть времени я провожу в одиночестве, поскольку ценю уединение. Надеюсь, все вы отнесетесь к этому с пониманием и уважите мою волю. Однако, я буду добрым и вежливым хозяином. Здесь, в кают‑компании, вас будет сопровождать моя голограмма, в других же местах, если вам что‑то понадобится или вы захотите со мной поговорить, просто воспользуйтесь коммуникатором. А теперь, возвращайтесь, пожалуйста, к обеду и вашим разговорам. Уже очень давно у меня на борту не было пассажиров.

Они попытались, однако призрак во главе стола бросал длинную тень, и обед был закончен торопливо и в напряжении.

С тех пор, как «Летящий сквозь ночь» перешел на гиперпривод, Ройд Эрис наблюдал за учеными.

Большинство из них в течении нескольких дней привыкли к бесплотному голосу из коммуникатора и голографическому призраку во главе стола, однако только Меланта Йхирл и Кэроли Д'Бранин чувствовали себя в его присутствии совершенно свободно. Остальные были бы еще более напряжены, если бы знали, что Ройд постоянно находится рядом. Он имел глаза и уши даже в санитарных помещениях.

Он смотрел, как они работают, едят, спят, занимаются любовью; он неутомимо прислушивался к их разговорам. За неделю он узнал их – всех девятерых – и начал замечать вещи, которые были их маленькими, стыдными тайнами.

Кибернетик Ломми Торн разговаривала со своими компьютерами, и, казалось, предпочитала их общество обществу людей. У нее был живой ум, подвижное выразительное лицо и небольшое мальчишеское тело. Большинство остальных членов группы считали ее привлекательной, однако, она не любила, когда к ней прикасались. Она занималась сексом только раз – с Мелантой Йхирл. Носила юбки из мягко тканного металла и имела в запястье имплантант, позволявший ей непосредственно связываться с компьютерами.

Ксенобиолог Роян Кристоферис был озлобленным, сварливым мужчиной, циником, с трудом контролирующим свое презрение к коллегам. Напивался в одиночку. Был высоким, сутулым и некрасивым.

Двое лингвистов, Дэннел и Линдрен, были любовниками напоказ: в присутствии других они постоянно держались за руки и прижимались друг к другу. Когда же оставались одни, ссорились почти непрерывно. Линдрен находила нездоровое удовольствие, разя Дэннела в наиболее уязвимое место, насмехаясь над его профессиональной компетентностью. Оба они часто занимались сексом, но всегда только друг с другом.

Агата Марий‑Блек, псипсих, была ипохондриком, переживающим черную депрессию, которая еще более усиливалась в тесных замкнутых помещениях «Летящего сквозь ночь».

Ксенотех Элис Нортвинд неустанно ела и никогда не мылась. Ее квадратные ногти всегда имели ободки грязи, первые две недели путешествия она носила один и тот же комбинезон, снимая его только для занятий сексом, да и то ненадолго.

Телепат Тейл Лесамер был нервным человеком, легко поддающимся настроению. Он боялся всех вокруг, однако, имел склонность к приступам дерзости, во время которых провоцировал своих товарищей обрывками мыслей, уловленных из их разумов.

Ройд Эрис наблюдал за всеми, изучал их, жил с ними и сквозь них. Он не забывал никого, даже тех, кого считал наиболее отталкивающими, однако, не прошло и двух недель движения «Летящего» в мутном потоке гиперпривода, и двое из них привлекли его большее внимание.

– Из всех вопросов, которые можно задать о них, я больше всего хочу знать – ПОЧЕМУ? – сказал ему Кэроли Д'Бранин искусственной ночью на вторую неделю после вылета с Авалона.

Светящийся дух Ройда сидел в затемненной кают‑компании возле Д'Бранина, глядя, как ученый пьет горький шоколад. Остальные члены группы уже спали. На корабле понятия дня и ночи потеряли смысл, хотя «Летящий» поддерживал традиционный цикл, и большинство пассажиров приспособились к нему. Старый Д'Бранин, администратор, координатор и глава экспедиции, был исключением. Он придерживался собственного расписания, предпочитал работать, а не спать, а больше всего любил говорить о своей навязчивой идее – расе волкринов, за которой охотился.

– ЕСЛИ – не менее важен, Кэроли, – сказал Ройд. – Ты можешь быть уверен, что эти твои чужаки действительно существуют?

– Я могу быть уверен, – подмигнув, сказал Д'Бранин.

Он был худощавым, невысоким мужчиной, с пепельно‑серыми всегда старательно уложенными волосами и идеально чистой туникой, однако широкие жесты во время разговора и взрывы неконтролируемого энтузиазма противоречили его решительному и трезвому внешнему виду.

– Этого хватит, – продолжал он. – Если бы все прочие были так уверены, мы имели бы здесь вместо твоего маленького «Летящего» целый флот исследовательских судов. – Он глотнул шоколада и довольно вздохнул. – Ройд, ты знаешь что‑нибудь о Нор Т'алуш?

Ройд никогда не сталкивался с таким названием, однако, получение информации из бортовой библиотеки заняло у него лишь мгновение.

– Раса чужаков, живущая на противоположной – относительно занятой человеком – стороне пространства, за мирами Финдии и Дамуш. Скорее всего – легендарная.

Д'Бранин захохотал.

– Нет, нет, нет! Твоя библиотека устарела, ты должен пополнить ее во время очередного визита на Авалон. Это вовсе не легенды. Они совершенно реальны, хотя и так далеки. У нас мало информации о Нор Т'алуш, но мы уверены, что они существуют, хотя ни ты, ни я скорее всего никогда не встретим никого из них. Они явились началом этого всего.

– Расскажи мне об этом, – сказал Ройд. – Мне интересно, чем ты занимаешься.

– Когда‑то я кодировал для компьютеров Академии пакет информации, который после двадцати стандартных лет дошел с Дам Туллиан. Часть его составлял фольклор Нор Т'алуш. Я не знал и не знаю, как долго эта информация шла до Дам Туллиан, а также того, как она туда попала, но это не имело значения – так или иначе, фольклор стоит выше времени, а это был пленительный материал. Ты знаешь, что я получил за него магистра по ксеномифологии?

– Да? Я не знал. Пожалуйста, говори дальше.

– Один из мифов Нор Т'алуш содержал рассказ о волкринах. Он удивил меня – в нем говорилось о разумной расе, отправившейся из какого‑то таинственного места в центре галактики, движущейся к ее границам, а затем, предположительно, в межгалактическое пространство, не садящейся на планеты и редко приближающейся к звездам ближе чем на световой год. – Серые глаза Бранина сверкали, руки разошлись в стороны, словно он хотел обнять всю галактику. – И совершающий все это без гиперпривода. Ройд, это просто чудо! Совершающий все это на кораблях, которые двигались с долей скорости света! Это поразило меня больше всего. Насколько же они должны быть иными – мои волкрины – мудрыми и терпеливыми, долговечными и дальнозоркими, не имеющими в себе ничего от торопливости и страстей, в которых сгорают низшие расы. Подумай, насколько старыми должны быть эти корабли волкринов!

– Очень старыми, – согласился Ройд. – Кэроли, ты сказал «корабли». Значит, их больше одного?

– О, да, – ответил Д'Бранин. – По данным Нор Т'алуш, они появились на внутренней границе их пространства, поначалу один или два, но потом прибыли другие. Их были сотни и каждый двигался отдельно от других, а все вместе они летели наружу, всегда наружу. Направление их полета было всегда одно и то же. Они летали сквозь звездные системы Нор Т'алуш пятнадцать тысяч стандартных лет, а потом, начали их покидать. Легенда говорит, что последний корабль волкринов вылетел из пределов их звезд три тысячи стандартных лет назад.

– Восемнадцать тысяч лет, – сказал Ройд. – Неужели эти Нор Т'алуш такие старые?

– Не как звездные путешественники, – ответил Д'Бранин, улыбаясь. – Судя по их собственным записям, Нор Т'алуш цивилизованы всего половину этого времени. Когда‑то это меня беспокоило, ибо явно превращало историю волкринов в легенду. Прекрасную легенду, это правда, но не больше. Однако, я не мог оставить этого так. В свободные минуты я проводил исследования, сравнивая разные мифологии, чтобы проверить, появится ли этот фрагмент у других рас. Я считал, что, возможно, мне удастся сделать на этом докторскую работу, ибо эта линия поисков выглядела многообещающей. Я был удивлен тем, что обнаружил. У хранган и подчиненных им рас не было ничего, но это вполне понятно. Они находятся вне пространства, занимаемого человеком, и волкрины не могли добраться до них, не пройдя перед этим звездных систем, населенных нами. Однако, когда я взглянул вовнутрь, рассказы о волкринах оказались везде. – Д'Бранин наклонился, явно возбужденный. – Ах, эти рассказы, Ройд, эти рассказы!

– Я внимательно слушаю, – сказал Ройд.

– Финдии называют их «ий‑вивии», что переводится как орда из бездны или черная орда. Все племена финдии рассказывают одну и ту же историю, и только слепец может в нее не поверить. Рассказывают, что корабли у них огромные, гораздо больше известных в их или нашей истории. Военные корабли, говорят они. Существует история об исчезнувшем племени финдии, триста кораблей которого были уничтожены при встрече с ий‑вивии. Разумеется, это случилось много тысяч лет назад, поэтому детали неясны. У дамуш есть другая история, которую они считают истинной, а дамуш, как ты знаешь, старейшая раса из всех, с которыми мы до сих пор сталкивались. Они называют моих волкринов народом из залива. Великолепные истории, Ройд, великолепные! Корабли как большие и темные города, спокойные и тихие, двигающиеся медленнее, чем вселенная вокруг них. Легенды дамуш говорят, что волкрины – это беглецы с какой‑то невообразимой войны глубоко в ядре галактики, ведшейся с истоков времен. Они покинули планеты и звезды, на которых выросли, чтобы в пространстве между ними искать истинный покой. У гетсоидов есть подобный миф, но в нем эта война уничтожила всех живых существ в галактике, а волкрины являются своего рода богами, сеющими жизнь на минуемых планетах. Другие расы видят в них тени из ада или посланников Бога, предупреждающих нас, велящих бежать от чего‑то страшного, что должно вскоре выйти из ядра галактики.

– Рассказы, о которых ты говоришь, Кэроли, противоречат друг другу.

– Да, да, конечно, но все они сходны в основном – волкрины движутся к границам галактики, минуя на своих стародавних, медлительных, неуничтожимых кораблях наши недолговечные империи. И это главное. Остальное – не имеющее значения украшение. Скоро мы будем знать, сколько во всем этом правды. Я проверил информацию, которая есть у нас о расах, живущих еще ближе к центру галактики, чем Нор Т'алуш, о цивилизациях и существах, которые сами наполовину легендарны: дан'лаи, улиш, рохенна'кх. И везде, где мог вообще что‑то найти, я снова находил истории о волкринах.

– Легенда о легенде, – сказал Ройд. Уголки широких губ призрака поднялись в улыбке.

– Верно, – согласился Д'Бранин. – Я обратился к экспертам, специалистам их Института Изучения Внеземного Разума, и два года мы вели исследования. Все было там, в библиотеках, в памяти и матрицах Академии, однако до сих пор никто не потрудился взглянуть на эти материалы и сопоставить их. Волкрины двигались сквозь занимаемое человеком пространство на протяжении почти всей человеческой истории, с времен, предшествовавших космическим полетам. Пока мы учились свертывать структуру пространства, обманывая теорию относительности, они летели на своих больших кораблях через самое сердце нашей так называемой цивилизации, рядом с нашими густонаселенными мирами, со степенной досветовой скоростью, направляясь к Границе и темноте между галактиками. Это чудесно, Ройд, чудесно!

– Чудесно! – согласился Ройд.

Кэроли Д'Бранин одним глотком осушил свою чашку и вытянул руку, чтобы схватить за плечо Ройда, но ладонь прошла сквозь световое пятно. На мгновение он смутился, но потом начал смеяться над собой.

– Ах, мои волкрины! Я, кажется, впадаю в чрезмерный энтузиазм, Ройд. Я уже близок к цели. Десять лет они целиком занимали мои мысли, а теперь через месяц я буду их иметь, буду наслаждаться их великолепием. А потом… потом, если только мои люди сумеют найти кого‑нибудь такого великого и удивительного, как они, такого отличающегося от нас, я надеюсь, Ройд, надеюсь, что найду ответ по крайней мере на вопрос – ПОЧЕМУ!

Дух Ройда улыбнулся ему, глядя перед собой спокойными прозрачными глазами.

Пассажиры корабля, использующего гиперпривод, обычно быстро начинают скучать, тем более на корабле таком небольшом и скромном, как «Летящий сквозь ночь». К концу второй недели полета предположений было уже множество.

– Кто на самом деле этот Ройд Эрис? – спросил однажды ночью Роян Кристоферис. ксенобиолог. Они вчетвером играли в карты. – Почему он к нам не выходит? Какая цель в изолировании от всех?

– Спроси у него. – посоветовал Дэннел. лингвист.

– А если это какой‑то преступник? – сказал Кристоферис. – Мы же ничего о нем не знаем. Его нанял Д'Бранин, а он, как нам известно, просто старый, дряхлый глупец.

– Твой ход, – сказала Ломми Торн.

Кристоферис с треском бросил карту.

– Блок, – объявил он. – Тебе придется снова тянуть. – Он оскалился. – А возвращаясь к этому Эрису, какие у нас гарантии, что он не планирует нас перебить?

– Конечно, из‑за наших огромных состояний, – сказала Линдрен, второй лингвист.

Она положила карту на ту, которой сыграл Кристоферис.

– Бью, – и она мягко улыбнулась.

Наблюдавший Ройд Эрис тоже улыбнулся.

Приятно было смотреть на Меланту Йхирл.

Молодая, здоровая, жизнерадостная, она лучилась энергией, которую напрасно было искать в ком‑то из остальных членов группы. Она была большой во всех отношениях – на голову выше всех на борту, крепко сложенная, длинноногая. Под ее черной, как уголь, кожей легко двигались сильные мускулы. Аппетит у нее тоже был большой. Ела она в два раза больше, чем любой из ее коллег, и много пила, впрочем, никогда не напиваясь. Каждый день она четыре часа занималась гимнастикой на снарядах, которые привезла с собой и смонтировала в одном из грузовых трюмов. Первые две недели путешествия она занималась сексом со всеми четырьмя мужчинами, находящимися на борту, и с двумя женщинами. Даже в постели она всегда была активна, совершенно изматывая большинство партнеров. Ройд наблюдал за ней с растущим восхищением.

– Я – улучшенная модель, – однажды сказала она ему, интенсивно упражняясь на параллельных брусьях. Ее обнаженная кожа блестела от пота, тесная сетка стягивала длинные черные волосы.

– Улучшенный? – спросил Ройд. Он не мог посылать голограмму в грузовые трюмы, однако, Меланта пригласила его поговорить с помощью коммуникатора, не зная, что все равно он был бы рядом с ней.

Она прервала упражнение, силой мышц удерживая тело в стойке на руках.

– Измененная, капитан, – сказала она. Такова была у нее форма обращения к нему – «капитан». – Я родилась на Прометее среди элиты, как ребенок двух генетических чародеев. Я была улучшена, капитан. Мне нужно в два раза больше энергии, чем вам, но я целиком использую ее. У меня более эффективный обмен веществ, сильное и выносливое тело, предполагаемая продолжительность моей жизни в полтора раза больше, чем у среднего человека. Мои земляки совершили несколько страшных ошибок, пытаясь радикально перемоделировать человечество, но небольшие усовершенствования выходили у них совсем неплохо.

Она вновь занялась упражнениями, двигаясь быстро и без видимого усилия. До конца их она молчала. Наконец, сделав в воздухе сальто, спрыгнула на пол и мгновенье стояла неподвижно, тяжело дыша, потом сложила руки на груди, подняла голову и улыбнулась.

– Теперь ты знаешь историю моей жизни, капитан, – сказала она, стянула с головы сетку и распустила волосы.

– Наверняка в ней было не только это, – сказал голос из коммуникатора.

Она рассмеялась.

– Конечно. Хочешь ли ты услышать о моем богатстве на Авалон, о его причинах и обстоятельствах, о возникших после него осложнениях для моей семьи на Прометее? А может, тебя больше интересуют мои чрезвычайные достижения в области культурной ксенологии? Хочешь послушать?

– Возможно, в другой раз, – вежливо ответил Ройд. – Что это за кристалл, который ты носишь?

Обычно он висел между ее грудями, но раздеваясь для тренировки, она его сняла. Теперь она подняла его и повесила не шею – небольшой зеленый камень, тронутый черными жилками, на серебряной цепочке. Касаясь его, она на мгновенье закрыла глаза, а открыв их снова, улыбнулась.

– Он живой, – сказала она. – Ты никогда не видел такого? Это шепчущий камень, капитан. Резонансный кристалл – псионически сформированная матрица, содержащая в себе какое‑нибудь воспоминание или чувство. Прикосновение кристалла на мгновение воскрешает его.

– Сам принцип мне известен, но я еще не сталкивался с его практическим использованием. Значит, в твоем кристалле укрыто какое‑то особенно дорогое тебе воспоминание? Может семейное?

Меланта подняла полотенце и принялась вытирать пот с тела.

– Мой кристалл содержит впечатления от исключительно удачного сексуального сеанса, капитан. Это меня возбуждает. Или, точнее, возбуждало. Со временем шепчущие камни теряют свою силу, и чувства, записанные в моем, уже не так интенсивны, как когда‑то. Однако временами – обычно после сексуального контакта или утомительных упражнений – они оживают с новой силой.

– О, – сказал голос Ройда. – Значит, сейчас ты возбуждена? Собираешься с кем‑нибудь копулировать?

Меланта улыбнулась.

– Я знаю, какую часть моих воспоминаний ты хотел бы выслушать, капитан. Ту, что касается моей бурной и полной страсти любовной жизни. Этого ты и не услышишь. По крайней мере, до тех пор, пока я не узнаю историю твоей жизни. Среди моих скромных достоинств не последнее место занимает неудовлетворенное любопытство. Кто ты такой, капитан? Только честно.

– Несомненно, – ответил Ройд, – такой улучшенный человек, как ты, может и сам в этом разобраться.

Меланта рассмеялась и бросила полотенце в сетку коммуникатора.

Ломми Торн большую часть времени проводила в грузовом трюме, предназначенном для компьютеров, монтируя систему, которая должна была служить для анализа данных о волкринах. Очень часто к ней приходила Элис Нортвинд, предлагая свою помощь. Кибернетик имела привычку свистеть во время работы; Нортвинд выполняла ее поручения в мрачном молчании. Время от времени они разговаривали.

– Эрис не человек, – сказала однажды Ломми Торн, глядя за установкой большого монитора.

– Что? – буркнула Нортвинд. Ее плоское неинтересное личико сморщилось – из‑за Кристофериса и его теорий она начала очень нервно реагировать на упоминания о Ройде. Поставив на место очередную деталь, она повернулась.

– Он разговаривает с нами, но остается невидимым, – сказала кибернетик. – Здесь нет никакого экипажа; все, кроме него, похоже, автоматизировано. Почему бы тогда кораблю не быть автоматизированным до конца? Держу пари, что этот Ройд Эрис просто сложная компьютерная система, может даже настоящий искусственный разум. Даже скромная программа может вести псевдоразговор, который почти невозможно отличить от человеческого. Так что, вс„ это может быть обманом.

Ксенотех кашлянула и вернулась к прерванной работе.

– Тогда зачем он изображает человека?

– Потому, – ответила Ломми Торн, – что большинство правовых систем не признает за ИР‑ами никаких гражданских прав. Корабль не может быть хозяином себя самого, даже на Авалоне. «Летящий сквозь ночь» вероятно боится, что будет схвачен и выключен. – Она свистнула. – Смерть, Элис, конец чувства существования, конец сознательных мыслей.

– Я каждый день работаю с машинами, – упрямо сказала Элис Нортвинд. – Включение, выключение – какая разница? Они ничего не имеют против этого. Почему эта машина должна быть недовольна?

Ломми Торн улыбнулась.

– Компьютеры – совсем другое дело, Элис. Разум, мысли, жизнь – большие системы имеют все это. – Ее правая ладонь сомкнулась вокруг левого запястья, большой палец начал бесцельно ощупывать неровности имплантанта. – А также чувства. Я это знаю. Никто не хочет вдруг перестать чувствовать. Они не так уж сильно отличаются от тебя и меня.

Ксенотех оглянулась и покачала головой.

– В самом деле? – повторила она бесцветным недоверчивым тоном.

Ройд Эрис смотрел и слушал, но без улыбки.

Тейл Лесамер был молодым хрупким существом – нервный, легко возбудимый, со слабыми соломенными волосами и глазами голубыми и водянистыми. Обычно он одевался как павлин, отдавая особое предпочтение кружевным, разрезанным спереди, рубашкам без воротничка и облегающим трико с различными добавками – одежде, до сих пор модной среди низших классов его родного мира. Однако в день, когда он навестил Кэроли Д'Бранина в его тесной личной каюте, он был одет в скромный серый комбинезон.

– Я чувствую это, – сказал он, хватая Д'Бранина за руку и болезненно впиваясь в нее пальцами. – Что‑то не в порядке, Кэроли, исключительно не в порядке. Я начинаю бояться.

Ногти телепата царапали кожу, и Д'Бранин резко вырвал руку.

– Больно же, – запротестовал он. – В чем дело, дружище? Ты боишься? Чего, кого? Ничего не понимаю. Чего тут можно бояться?

Лесамер поднес бледные ладони к лицу.

– Не знаю, – плаксиво сказал он, – не знаю. Однако, оно здесь, я чувствую. Кэроли, я начинаю что‑то принимать. Ты знаешь, что я хорош в своем деле, и потому ты меня выбрал. Перед тем, как ухватить тебя ногтями, я чувствовал это. Кстати, я могу сейчас прочитать тебя – выборочно. Ты думаешь, что я слишком легко возбуждаюсь, что на меня воздействует это замкнутое пространство, что нужно меня успокоить. – Молодой человек рассмеялся коротким истерическим смехом, который стих так же внезапно, как и начался. – Видишь? Я хорош – первый класс, подтвержденный тестами – теперь я говорю тебе, что я боюсь. Я выхватываю это, чувствую. Оно снится мне. Я чувствовал это еще входя на корабль, и оно становится все хуже. Это что‑то опасное. И чужое, Кэроли, чужое!

– Волкрины? – спросил Д'Бранин.

– Нет, это невозможно. Мы летим на гиперприводе, а они еще удалены на световые годы. – Он снова захохотал. – Я не настолько хорош. Я слышал твой рассказ о крейях, но я всего лишь человек… Нет, это рядом. На корабле.

– Один из нас?

– Возможно, – ответил Лесамер и задумался, потирая щеку. – Я не могу этого локализовать.

Д'Бранин по‑отцовски положил руку ему на плечо.

– Тейл, это твое воображение… Может, потому, что ты просто устал? Мы все здесь живем в постоянном напряжении. Бездействие может быть действительно утомительным.

– Убери свою руку! – рявкнул Лесамер.

Д'Бранин быстро убрал ладонь.

– Все это правда, – упирался телепат, – и я не хочу, чтобы ты начал думать, что зря меня взял и так далее. Я так же уравновешен, как и все на этом… этом… как смеешь ты думать, что я неуравновешен?! Тебе бы заглянуть вовнутрь некоторых наших товарищей: Кристофериса с его бутылкой и маленькими грязными фантазиями, Дэннела, почти больного от страха, Ломми, с ее машинами. Йхирл груба, Агата даже в мыслях непрерывно думает… оплакивает себя, а Элис – пуста, как корова. Ты их не трогаешь, не смотришь в них, что ты можешь знать об уравновешенности? Это пропащие люди, Д'Бранин, тебе дали банду пропащих людей, я среди них один из лучших, и не смей думать, что я неуравновешен и болен, слышишь? – Его голубые глаза блестели, как в горячке. – Слышишь?

– Спокойно, – сказал Д'Бранин. – Спокойно, Тейл, ты слишком возбужден.

Телепат заморгал, и внезапно его возбуждение улетучилось.

– Возбужден? – переспросил он. – Да. – Он смущенно огляделся. – Кэроли, я знаю, что это трудно, но поверь мне. Ты просто должен. Я тебя предупреждаю. Мы в опасности.

– Я поверю, но не смогу ничего сделать без более точной информации. Ты должен воспользоваться своим талантом, чтобы ее для меня получить. Хорошо? Ты же можешь это сделать?

Лесамер кивнул.

– Хорошо, – сказал он, – хорошо.

Они спокойно говорили еще около часа, после чего телепат вышел совершенно спокойным.

Сразу после этого Д'Бранин пошел к псипсиху, которая лежала в своем гамаке, окруженная лекарствами, и жаловалась на непрекращающиеся боли.

– Интересно, – заметила она, когда Д'Бранин рассказал ей о визите Лесамера. – Я тоже что‑то чувствовала, имела какое‑то чувство угрозы, правда, очень слабое, размытое. Я думала, что это идет из меня самой. Затворничество, скука, то, как я ее принимаю… Мое настроение порой обращается против меня самой. Он сказал что‑нибудь конкретное?

– Нет.

– Я постараюсь пересилить боль и немного походить; загляну в него, загляну в других, посмотрю, что можно выловить. Хотя, если это реально, он должен почувствовать первым. У него первый класс, а у меня только третий.

Д'Бранин кивнул.

– Похоже, он очень чувствителен. Рассказывал мне много вещей о других.

– Это ничего не значит. Иногда, если телепат уверяет, что перехватывает все, это значит, что он ничего не перехватывает. Воображает какие‑то мысли, чувства, чтобы заменить ими те, которые не хотят к нему приходить. Я буду внимательно следить за ним, Д'Бранин. Иногда талант может сломаться, скользнуть в подобие истерии и начать передавать вместо того, чтобы принимать. Это очень опасно, особенно в замкнутых системах.

– Конечно‑конечно, – согласился Д'Бранин.

В другой части корабля Ройд Эрис нахмурился.

– Ты обратила внимание на одежду голограммы, которую он нам высылает? – сказал Роян Кристоферис, обращаясь к Элис Нортвинд.

Они были одни в грузовом трюме и лежали на мате, стараясь избегать влажного пятна посередине. Ксенобиолог закурил самокрутку, предложил ее своей партнерше, но Нортвинд отказалась взмахом руки.

– Немодная по меньшей мере уже десять лет, а может, и больше. Мой отец носил такие рубашки, когда был мальчиком на Старом Посейдоне.

– У Эриса старомодный вкус, – ответила Элис Нортвинд. – И что с того? Мне все равно, как он одевается. Я, например, люблю свои комбинезоны. Они очень удобны, и мне все равно, что думают об этом другие.

– Тебе действительно все равно? – сказал Кристоферис, морща свой огромный нос. Она этого не заметила. – Впрочем, дело не в том. А если это вообще не Эрис? Проекция может быть кем угодно, даже составленной из различных элементов. Сомневаюсь, что он на самом деле так выглядит.

– Да? – В ее голосе появился интерес. Она перекатилась и склонилась над ним, уперев тяжелые белые груди в его ребра.

– А если он болен, деформирован и стыдится показать, как выглядит на самом деле? Может, он чем‑то заражен? Медленная зараза может страшно изуродовать организм человека, но проходят десятилетия, прежде чем она его убьет. А ведь есть и другие заразные болезни – мантракс, новая проказа, болезнь Лангамена, целая масса. Может, одиночество, навязанное себе Ройдом, является просто КАРАНТИНОМ? Подумай над этим.

Элис Нортвинд нахмурилась.

– Все, что говорят об Эрисе, – сказала она, – бросает меня в дрожь.

Ксенобиолог затянулся и рассмеялся.

– В таком случае, добро пожаловать на борт «Летящего сквозь ночь». Все остальные уже там.

На пятую неделю полета Меланта Йхирл довела свою пешку до шестой линии. Ройд понял, что остановить ее невозможно, и сдал партию. Это было восьмое подряд поражение, нанесенное ему Мелантой на протяжении такого же числа дней. Девушка сидела, скрестив ноги, на полу кают‑компании, имея перед собой доску с расставленными фигурами, а дальше – темную плоскость экрана. Рассмеявшись, она сбросила с доски фигуры.

– Не переживай, Ройд, – сказала она. – Я – улучшенная модель. Всегда на три хода впереди противника.

– Нужно было воспользоваться помощью компьютера, – ответил он. – Ты никогда бы не узнала.

Его голограмма вдруг материализовалась перед экраном и улыбнулась ей.

– Я догадалась бы после трех ходов. Можешь попробовать.

Они были последними жертвами шахматной горячки, которая неделю назад охватила «Летящего сквозь ночь». Шахматную доску и фигуры сделал Кристоферис, он же сначала уговаривал других поиграть. Однако всеобщий энтузиазм быстро испарился, когда начал играть Тэйл Лесамер и одного за другим победил всех. Каждый считал, что ему это удалось благодаря чтению мыслей противника, однако, поскольку телепат был в воинственном настроении, никто не решился вслух высказать подобное обвинение. Впрочем, Меланта выиграла у него без труда.

– Не такой уж он хороший игрок, – сказала она потом Ройду, – и если даже пытался прочесть мои мысли, то встретил ничего не значащее бормотание. Улучшенные модели знают способы дисциплинирования своих мыслей. Так уж получилось, что я могу успешно защищаться.

Позднее Кристоферис и остальные пробовали силы в одной‑двух партиях с Мелантой, и все были наголову разбиты. В конце концов, Ройд спросил, может ли сыграть и он. Только Меланта и Кэроли были склонны сесть с ним за доску, а поскольку Кэроли вечно забывал, как движутся фигуры, постоянной соперницей Ройда стала Меланта. Обоих, казалось, захватывала игра, хотя Меланта всегда выигрывала.

Теперь она встала и пошла на кухню, пройдя сквозь призрачную фигуру Ройда. Она упорно отказывалась принять общее стремление делать вид, что фигура эта реальна.

– А остальные всегда обходят меня.

Она пожала плечами и нашла в холодильнике банку пива.

– Капитан, – сказала она, – когда ты наконец сдашься и позволишь мне навестить тебя за этой стеной? Тебе там не одиноко? Нет ли у тебя сексуальной неудовлетворенности? Клаустофобии?

– Я путешествую на «Летящем сквозь ночь» всю жизнь, – ответил он и выключил голограмму – она все равно ее игнорировала. – Будь у меня склонность к сексуальной неудовлетворенности, клаустофобии и нелюбви к одиночеству, это было бы невозможно. Это должно быть для тебя очевидно, раз уж ты улучшенная модель.

Она выдавила в рот немного пива и засмеялась мягко и мелодично.

– Я еще раскушу тебя, капитан, – предупредила она.

– А пока, – ответил он, – расскажи мне еще несколько сказок о своей жизни.

– Вы когда‑нибудь слышали о Юпитере? – вызывающе спросила ксенотех. Она была пьяна и раскачивалась на своем гамаке, висящем в грузовом отсеке.

– Это название как‑то связано с Землей? – сказала Линдрен. – Кажется, обе планеты находились в одной мифической системе.

– Юпитер, – громко заявила ксенотех, – это газовый гигант из той же солнечной системы, что и Старая Земля. Вы этого не знали, правда?

– У меня есть более важные дела, чем засорять голову всякими мелочами, – ответила Линдрен.

Элис Нортвинд улыбнулась, довольная собой.

– Эй, слушайте, я говорю вам. Когда был открыт гиперпривод – очень давно – как раз собирались исследовать это Юпитер. Потом, конечно, никто уже не забивал себе головы газовыми гигантами. Достаточно было скользнуть в сверхскорость и найти миры, на которых можно было поселиться, а потом и заселить их, не обращая внимания на кометы, астероиды и газовые гиганты. Просто‑напросто – о, смотрите, в нескольких световых годах есть следующая звезда, а вокруг нее подходящие планеты. Однако, были люди, считавшие, что на газовых гигантах может существовать жизнь. Понимаете?

– Я понимаю только, что ты в дымину пьяна, – сказала Линдрен.

Кристоферис, похоже, был чем‑то раздражен.

– Если на газовых гигантах действительно существует разумная жизнь, она до сих пор не проявила желания покинуть свой дом, – буркнул он. – Все мыслящие виды, с какими мы до сих пор столкнулись, вышли из миров, подобных Земле, и большинство из них дышит кислородом. Или ты хочешь сказать, что волкрины родом с газового гиганта?

Ксенотех медленно села и таинственно улыбнулась.

– Не волкрины, – ответила она. – Ройд Эрис. Проделайте дыру в стене этой кают‑компании, и увидите, как из нее начнут вылетать струи метана и аммиака.

Она сделала плавный волнистый жест рукой и расхохоталась.

Компьютерная система была подключена и пущена в ход. Кибернетик Ломми Торн сидела у главной консоли – гладкой черной панели из пластика – на которой в голографическом танце появлялись и исчезали призрачные изображения наборов клавиш, изменявшиеся даже тогда, когда она ими пользовалась. Перед ее лицом и вокруг находились кристаллические блоки памяти, ряды экранов и читников с марширующими колонками цифр и вращающимися геометрическими фигурами, а также темные колонны абсолютно гладкого металла, содержащие разум и душу системы. Счастливая, она сидела, посвистывая, в полумраке. Ее пальцы вслепую, с ошеломляющей быстротой бегали по сверкающим клавишам, проводя компьютер сквозь последовательность простых проверочных программ.

– О, – сказала она, улыбаясь, потом добавила: – Хорошо.

И вот подошло время последней проверки. Ломми Торн подвернула металлическую ткань левого рукава, сунула руку под пульт, нашла болты и сунула их в отверстие имплантанта.

Соединение…

Экстаз…

На экранах завертелись, слились, а потом расплескались в стороны чернильные пятна десятков пульсирующих цветов.

Мгновение спустя все уже кончилось.

Ломми Торн вынула руку. Улыбка на ее губах была несмелой и удовлетворенной, однако, в ней было и кое‑что еще: едва заметный след удивления. Она коснулась большим пальцем отверстий на своем запястье и отметила, что их края горячи и вызывают мурашки на коже. Она вздрогнула.

Система действовала великолепно, оборудование было в отличном состоянии, все наборы программ работали согласно плану, соединение прошло безо всяких помех. Как всегда, это было очень приятно. Когда она подключилась к системе, то стала мудрой, могучей, полной света и электричества, а также неуловимых флюидов жизни. Холодная и чистая, она не была больше одинокой, не чувствовала себя маленькой и беспомощной. Все было, как всегда, когда она сливалась воедино с системой и разрасталась в ней и сквозь нее.

Однако, на этот раз было некоторое отличие. На мгновение она почувствовала прикосновение чего‑то холодного. Чего‑то очень холодного и вызывающего ужас. Какое‑то время и она, и система видели это отчетливо, а потом оно исчезло, отступило.

Кибернетик покачала головой, отгоняя абсурдные мысли, и вернулась к работе. Вскоре она уже снова посвистывала.

На шестой неделе полета Элис Нортвинд сильно поранилась, приготовляя какую‑то закуску. Она стояла в кухне, нарезая насыщенное приправами мясо длинным острым ножом, и вдруг вскрикнула.

Дэннел и Линдрен подбежали к ней и увидели, что Элис с ужасом смотрит на лежащую перед ней доску. Нож отсек кончик указательного пальца ее левой руки точно на уровне первого сустава. Кровь лилась пульсирующей струйкой.

– Корабль дернулся, – сказала она бесцветным голосом, глядя на Дэннела. – Вы почувствовали? Он дернулся, и нож у меня соскользнул.

– Нужно чем‑то остановить кровь, – сказала Линдрен.

Дэннел в панике огляделся.

– О, я сама сделаю это, – сказала Линдрен. И сделала.

Псипсих, Агата Марий‑Блек, дала Нортвинд обезболивающее, потом посмотрела на двух лингвистов.

– Вы видели, как это случилось?

– Она сама это сделала, ножом, – ответил Дэннел.

Из коридора, издалека, до них донесся дикий истерический смех.

– Я дала ему подавляющее средство, – доложила Марий‑Блек Д'Бранину немного позже в тот самый день. – Псионин‑4. Это на несколько дней уменьшит его впечатлительность. Потом я могу дать ему еще, если потребуется.

Д'Бранин казался обеспокоенным.

– Мы разговаривали несколько раз, и я заметил, что Тэйл производит впечатление все более испуганного, но никогда не может мне этого ясно объяснить. Это подавление было необходимо?

Псипсих пожала плечами.

– Он был уже на грани нерациональных поступков. Если бы он ее перешел, то мог бы, учитывая уровень своего таланта, забрать нас всех с собой. Не следовало нанимать телепата с первым классом, они слишком неуравновешены.

– Мы должны установить контакт с чужаками, а это вовсе не легко. К тому же, волкрины будут более чужаками, чем любая другая раса, с которой мы до сих пор сталкивались. Нам нужны способности первого класса, если мы хотим надеяться на связь с ними. Ведь они могут нас столькому научить!

– Вполне правильно, – сказала она. – Но, принимая во внимание состояние твоего телепата, мы можем вдруг вообще потерять любые способности. Половину времени он проводит в гамаке в позе плода, а оставшуюся половину пыжится или несет вздор, и все время почти умирает от страха. При этом он утверждает, что нам грозит реальная физическая опасность, но не может сказать, ни почему, ни откуда. Хуже всего в этом то, что я не могу с уверенностью определить, действительно ли он что‑то чувствует или это всего лишь приступ паранойи. Очевидно, что он выказывает некоторые классические параноидальные признаки. В числе прочего, он утверждает, что за ним постоянно наблюдают. Может, его состояние не имеет ничего общего с нами, волкринами и его талантом, но я ни в чем не уверена.

– А что с твоим талантом? – спросил Д'Бранин. – Ведь ты эмпат, правда? (Человек, умеющий поставить себя на место другого, сопереживающий).

– Не учи меня моей работе, – резко ответила она. – Я спала с ним на прошлой неделе. Невозможно достичь лучших условий для псионического изучения. Однако, даже в таких обстоятельствах мне не удалось узнать ничего наверняка. Его разум – это хаос, его страх так силен, что им пропитываются простыни. И из остальных наших коллег мне не удалось ничего вытянуть, кроме обычных напряжений и неудовлетворенностей. Но у меня всего лишь третий класс, так что это ничего не доказывает. Мои возможности довольно ограничены. Кроме того, ты же знаешь, что я плохо себя чувствую. Я едва дышу на этом корабле. Воздух кажется мне густым и тяжелым, у меня постоянно болит голова, и я должна лежать в постели.

– Да, конечно, – поспешно согласился Д'Бранин. – Я и не собирался тебя критиковать. Ты делаешь все, что в таких трудных условиях в твоих силах. Сколько времени продлится возвращение Тейла к нам?

Псипсих утомленно потерла виски.

– По‑моему, нужно держать его в теперешнем состоянии до конца путешествия. Предупреждаю тебя – телепат, впавший в безумие или истерию, становится действительно опасным. Тот случай с Нортвинд и ножом мог быть его делом. Как ты помнишь, вскоре после этого он начал верещать. Возможно, он коснулся ее, только на мгновение… О, я знаю, что это безумная мысль, но такое вполне возможно. Дело в том, что мы не можем позволить себе рисковать. У меня достаточный запас псионина‑4, чтобы держать его в нужном состоянии до возвращения на Авалон.

– Но… Ройд скоро выключит гиперпривод, и мы будем устанавливать контакт с волкринами. Тэйл со своим разумом и своим талантом будет нам нужен. Неужели его подавление неизбежно? Нет ли другого выхода?

Марий‑Блек скривилась.

– Другой вариант – это укол эсперона. Он полностью откроет его и на несколько часов десятикратно усилит его чувствительность. Надеюсь, тогда он сможет локализовать опасность, которую пока только чует. Сможет отбросить ее, если она мнима, или расправиться с ней, если она реальна. Однако, псионин‑4 значительно безопаснее. Эсперон – это дьявольское средство с массой побочных действий. Он резко усиливает кровяное давление, порой вызывает гипервентиляцию или апоплексический удар. Известны также случаи остановки сердца. Лесамер достаточно стабилен эмоционально, чтобы вынести такую огромную мощь. Псионин тоже должен нам кое‑что дать. Если признаки паранойи сохранятся, я буду знать, что они не имеют ничего общего с его телепатическими способностями.

– А если нет? – спросил Д'Бранин.

Агата Марий‑Блек двусмысленно улыбнулась.

– Если Лесамер успокоится и перестанет болтать об опасности? Это будет значит, что он перестал что‑либо принимать, верно? А это, в свою очередь, будет означать – есть нечто такое, что можно принимать, и, следовательно, он с самого начала был прав.

Вечером за ужином Тэйл Лесамер был тих и, казалось, витал мыслями гдето далеко. Он ел автоматически, а его голубые глаза казались затуманенными. После еды он извинился перед всеми и отправился в постель, сразу провалившись в тяжелый сон.

– Что ты с ним сделала? – обратился Торн к Марий‑Блек.

– Заблокировала его любопытный разум.

– Нужно было сделать это еще две недели назад, – сказала Линдрен.

– Послушного его гораздо проще переносить.

Кэроли Д'Бранин почти не притронулся к еде.

Наступила искусственная ночь, и призрак Ройда материализовался рядом с Кэроли Д'Бранином, задумчиво сидящим над своим шоколадом.

– Кэроли, – сказало видение, – возможно ли соединение компьютера, собранного твоей командой, с бортовой системой «Летящего»? Твои рассказы о волкринах очаровали меня, и я хотел бы иметь возможность изучить их в свободную минуту по детальнее. Держу пари, что результаты твоих исследований введены в память.

– Конечно, – автоматически ответил Д'Бранин, как будто думая о чем‑то совсем другом. – Наша система уже запущена. Соединение ее с «Летящим» не должно представлять трудности. Я скажу Ломми, чтобы завтра она этим занялась.

В кают‑компании повисла тяжелая тишина. Д'Бранин прихлебывал шоколад и неподвижно вглядывался в темноту, почти не замечая присутствия Ройда.

– У тебя какая‑то забота, – сказал наконец Ройд.

– Что? Ах, да. – Д'Бранин поднял голову. – Прости, дружище. Слишком много на меня свалилось.

– Это связано с Лесамером, правда?

Кэроли Д'Бранин долго смотрел на бледную светящуюся фигуру, потом сухо кивнул головой.

– Да. Можно спросить, откуда ты это знаешь?

– Я знаю обо всем, что происходит на «Летящем».

– Ты наблюдал за нами, – мрачно сказал Д'Бранин, с явной нотой обвинения в голосе. – Так вот откуда взялось чувство, о котором говорил Тэйл, впечатление, что за нами наблюдают. Ройд, как ты мог? Шпионить недостойно тебя.

Прозрачные глаза призрака были безжизненны и ничего не видели.

– Не говори об этом другим, – сказал Ройд. – Кэроли, друг – если мне можно так тебя называть – у меня есть причины, чтобы следить за вами, причины, познание которых ничего тебе не даст. Поверь, я не собираюсь вредить вам. Ты нанял меня, чтобы я довез вас до волкринов и обратно, и именно это я собираюсь сделать.

– Ты уходишь от ответа, Ройд. Почему ты следил за нами? Ты наблюдал за всем? Тебе приятно подглядывать? А может, ты наш враг, и потому никогда лично не выходишь к нам? Подглядывание – это все, что ты собираешься делать?

– Твои подозрения ранят меня, Кэроли.

– А меня ранит твоя неискренность. Как ты ответишь мне?

– У меня везде есть глаза и уши, – сказал Ройд. – На «Летящем» нет места, где можно было бы от меня укрыться. А вижу ли я все? Нет, я смотрю не всегда. Я всего лишь человек, независимо от того, что думают обо мне твои коллеги. Мне нужен сон. Мониторы остаются включенными, но нет никого, кто бы на них смотрел. Я могу сосредоточиться только на одном‑двух изображениях или разговорах одновременно. Я наблюдаю все, Кэроли, но не вижу всего.

– А зачем? – Д'Бранин налил себе новую чашку шоколада, с трудом сдерживая дрожь в руках.

– Я не обязан отвечать на этот вопрос. «Летящий сквозь ночь» – мой корабль.

Д'Бранин отпил шоколада, заморгал и кивнул.

– Ты меня огорчаешь, дружище. Не даешь мне выбора. Тэйл сказал, что за нами наблюдают и, как я теперь вижу, был прав. Кроме того, он говорит, что мы в опасности, что здесь есть что‑то чужое. Это ты?

Голограмма осталась тихой и неподвижной.

– Ты молчишь… Ох, Ройд, что мне делать? Я должен верить ему. Мы в опасности, и, может быть, именно ты угрожаешь нам, поэтому я должен отказаться от полета. Возвращайся на Авалон. Ройд. Таково мое решение.

Дух бледно улыбнулся.

– Так близко от цели, Кэроли? Мы вскоре выключим гиперпривод.

Д'Бранин издал тихий печальный звук откуда‑то из глубины горла.

– Мои волкрины, – вздохнул он. – Так близко… Как мне жаль, что я должен их покинуть… Но я не могу поступить иначе, не могу.

– Можешь, – сказал голос Ройда Эриса. – Верь мне, это все, о чем я прошу. Поверь, что я не имею ничего против вас. Тэйл Лесамер может говорить об опасности, но до сих пор ни с кем не случалось ничего плохого, верно?

– Да, – признал Д'Бранин. – Да, если не считать Элис, которая поранилась сегодня.

– Что? – Ройд на мгновенье заколебался. – Поранилась? Я этого не видел. Когда это случилось?

– О, довольно рано. Кажется, перед тем, как Тэйл начал кричать.

– Понимаю, – задумчиво сказал Ройд, потом добавил: – Я смотрел, как тренируется Меланта, как это случилось?

Д'Бранин рассказал.

– Послушай, Кэроли, поверь мне, и я дам тебе твоих волкринов. Успокой своих людей, убеди их, что я не представляю для вас опасности. И постарайся, чтобы Лесамер и дальше оставался спокойным, понимаешь? Это очень важно. Все дело именно в нем.

– Агата советует почти то же самое.

– Знаю, – сказал Ройд, – полностью с ней согласен. Ты сделаешь, как я тебя прошу?

– Сам не знаю, – ответил Д'Бранин. – ты не облегчаешь мне жизни. Не пойму, что тут не в порядке, дружище. Может, скажешь мне больше?

Ройд Эрис не ответил. Его дух ждал.

– Ну, хорошо, – вздохнул наконец Кэроли. – Ты не хочешь говорить и все затрудняешь. Когда это будет, Ройд? Когда мы увидим моих волкринов?

– Скоро, – ответил Ройд. – Я выключу гиперпривод примерно через семьдесят часов.

– Семьдесят часов… Это не долго. Поворот назад уже ничего нам не даст. – Он облизал губы, поднял чашку и заметил, что она пуста. – Хорошо, летим дальше. Я сделаю, как ты просишь. Поверю тебе, прикажу давать Лесамеру наркотик и не скажу остальным, что ты за ними следишь. Этого хватит? Дай мне волкринов, я так долго ждал их!

– Знаю, – сказал Ройд. – Знаю.

Дух исчез, и Кэроли Д'Бранин остался один в темной кают‑компании. Он попытался долить себе шоколада, но руки его так дрожали, что он облил себе пальцы и уронил чашку, ругаясь, удивляясь и страдая.

Следующий день был днем нарастающего напряжения и тысячи мелких раздражений. Линдрен и Дэннел устроили мелкую «личную» ссору, которую можно было слышать в половине корабля. Тройная стратегическая игра в кают‑компании закончилась катастрофой после того, как Кристоферис обвинил Меланту Йхирл в обмане. Ломми Торн жаловалась на необычайные трудности во время попыток соединения своей системы с бортовыми компьютерами. Элис Нортвинд полдня сидела неподвижно в кают‑компании, с угрюмой ненавистью разглядывая свой забинтованный палец. Агата Марий‑Блек бродила по коридорам, жалуясь, что на корабле слишком жарко, что у нее болят суставы, что воздух густой и полон дыма, что на корабле слишком холодно. Даже Кэроли Д'Бранин был угрюм и раздражен.

Только телепат производил впечатление довольного. По уши накачанный псионином‑4, он был вялым и сонным, но по крайней мере не прятался по укромным уголкам.

Ройд Эрис не объявился ни голосом, ни голографической проекцией.

На обеде его по‑прежнему не было. Ученые были беспокойны, каждую секунду ожидая, что он материализуется на своем обычном месте и включится в разговор. Когда на столе поставили чашки послеобеденного шоколада, чая или кофе, их ожидания все еще не были исполнены.

– Наш капитан кажется очень занятым, – заметила Меланта Йхирл, откидываясь вместе со стулом назад и вертя в руках бокал с бренди.

– Скоро будет выключен гиперпривод, – сказал Д'Бранин. – Наверняка есть дела, которые нужно до этого сделать.

В душе он был раздражен отсутствием Ройда и гадал, следит ли он за ними.

Роян Кристоферис откашлялся.

– Поскольку все мы здесь, а его нет, возможно, самое время обсудить кое‑какие вопросы. Меня мало волнует, что его не было на обеде, ведь он не ест. Это просто паршивая голограмма. Но почему все так? Возможно, иначе не может и быть – нам нужно поговорить об этом. Кэроли, у многих из нас возникают странные предчувствия, связанные с Ройдом Эрисом. Что ты вообще знаешь об этом таинственном человеке?

– Что я знаю, дружище? – Д'Бранин наполнил чашку густым горячим шоколадом и начал медленно пить, стараясь выиграть немного времени на обдумывание. – А что тут вообще можно знать?

– Ты наверняка заметил, – сухо сказала Линдрен, – что он никогда не присоединяется к нам лично. Прежде, чем ты нанял этот корабль, кто‑нибудь говорил тебе о такой его привычке?

– Я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, – сказал Дэннел, второй лингвист. – Авалон – оживленный порт, и через него проходит масса кораблей. Почему ты выбрал именно этот? Что тебе о нем говорили?

– Что мне о нем говорили? Признаться, немного. Я разговаривал с несколькими портовыми чиновниками и представителями чартерных компаний, но никто не знал о Ройде ничего конкретного. До сих пор он не использовал Авалон как порт приписки.

– Это довольно удобно, – сказала Линдрен.

– Это достаточно подозрительно, – добавил Дэннел.

– Откуда же он родом? – спросила Линдрен. – Дэннел и я слушали его очень внимательно. Он говорит на стандартном хорошо, без заметного акцента, и безо всяких идиоматических выражений, которые могли бы выдать его происхождение.

– Порой его речь звучит несколько архаически, – вставил Дэннел, – и время от времени обороты, используемые им, вызывают у меня смутные ассоциации. Однако, каждый раз другие. Он много путешествовал.

– Блестящее наблюдение, – сказала Линдрен, похлопав его по руке. – Торговцам приходится путешествовать, дорогой. Для того они и обзаводятся кораблями.

Дэннел косо посмотрел на нее, но она продолжала:

– А если серьезно, ты что‑нибудь о нем знаешь? Откуда взялся этот корабль?

– Понятия не имею, – признался Д'Бранин. – Мне никогда не приходило в голову спрашивать его.

Члены группы недоверчиво переглянулись.

– Тебе не приходило в голову спросить? – сказал Кристоферис – Как же получилось, что ты выбрал именно его корабль?

– Просто он был доступен. Административный совет утвердил проект и выделил мне персонал, однако, ни один принадлежащий Академии корабль не был свободен. Были также бюджетные ограничения.

Агата Марий‑Блек кисло рассмеялась.

– Тем из нас кто еще сам не додумался: Д'Бранин просто хочет сказать, что Академия была восхищена его исследованиями в области ксеномифологии и обнаружением мифа о волкринах, но с гораздо меньшим энтузиазмом приняла план обнаружения их самих. Ему выделили немного средств, чтобы он был доволен и работал дальше, одновременно предполагая, что его экспедиция будет совершенно бесплодной. И людей ему дали таких, о которых никто на Авалоне не вспомнит. – Она посмотрела по сторонам. – Взгляните на себя. Никто из вас не работал с Д'Бранином на ранних стадиях исследований, но все мы были свободны, когда подбирали персонал для этого полета. К тому же, никто из нас не является высококлассным ученым.

– Говори за себя, – сказала Меланта Йхирл. – Я вызвалась добровольно.

– Не буду спорить. Суть в том, что выбор «Летящего сквозь ночь» не такая уж загадка. Ты просто нанял самый дешевый корабль, который смог найти. Верно Д'Бранин?

– Некоторые из свободных кораблей сразу отбросили мое предложение, даже не обдумав его, – сказал Д'Бранин. – Признаться, выглядело это несколько странно. Впрочем, многие капитаны испытывают почти суеверный страх перед выключением гиперпривода в межзвездном пространстве, не имея рядом ни одной планеты. Из тех, что принимали мое предложение, Ройд Эрис предложил лучшие условия, а кроме того, мог отправиться немедленно.

– А нам просто необходимо было вылететь немедленно, – сказала Линдгрен. – Иначе волкрины могли бы удрать. Ведь они летят через этот район галактики всего лишь десять тысяч лет.

Кое‑кто засмеялся. Д'Бранин был явно смущен.

– Друзья, конечно, я мог отсрочить вылет. Признаться, я хотел поскорее встретиться с моими волкринами, увидеть их огромные корабли и задать им все те вопросы, которые так мучили меня, раскрыть их намерения и мотивы. Однако, нужно признать, что опоздание не грозило нашей миссии. Хотя, зачем нам ее откладывать? Ройд был для нас хорошим хозяином, он пилот высокого класса.

– Ты с ним встречался? – спросила Элис Нортвинд. – Ты видел его, когда обсуждал условия?

– Мы разговаривали много раз, но я был на Авалоне, а Ройд в корабле на орбите. Я видел только его лицо на экране.

– Это могло быть что угодно – проекция, компьютерная симуляция, – сказала Ломми Торн. – Я могу приказать компьютеру изобразить на твоем экране любое лицо, Кэроли.

– Никто и никогда не видел этого Ройда Эриса, – констатировал Кристоферис. – С самого начала он сделал из себя загадку.

– Наш хозяин хочет, чтобы его покой и одиночество не нарушались, – сказал Д'Бранин.

– Отговорки, – вставила Линдрен. – Что он скрывает?

Меланта расхохоталась, а когда глаза всех обратились к ней, покачала головой, все еще улыбаясь.

– Капитан Ройд идеален, странный человек для странного путешествия. Неужели никого из вас не привлекают тайны? Мы летим за световые годы, чтобы перехватить гипотетический корабль из самого сердца галактики, движущийся к ее границе дольше, чем человечество ведет войны, а вы все выходите из себя, поскольку не можете пересчитать прыщи на носу у капитана. – Она наклонилась над столом, чтобы вновь наполнить свой бокал, а потом небрежно добавила: – Моя мать была права: нормальные люди – ненормальны.

– Может, нам следует послушать Меланту? – Задумчиво сказала Ломми Торн. – Фобии и неврозы Ройда – это его личная проблема, пока он не начнет их нам навязывать.

– Эта ситуация плохо действует на меня, – пожаловался Дэннел.

– Из того, что нам известно, – сказала Элис Нортвинд, – можно предположить, что мы летим с чужаком или преступником.

– Юпитер, – буркнул кто‑то. Ксенотех покраснела до самых ушей, а вокруг стола послышались сдавленные смешки.

Тэйл Лесамер украдкой взглянул поверх своей тарелки и захохотал.

– С чужаком, – сказал он. Его голубые глаза прыгали во все стороны, как бы в поисках угла, куда бы он мог скрыться. Они были блестящими и дикими.

Марий‑Блек выругалась.

– Кончается действие наркотика, – поспешно сказала она Д'Бранину.

– Мне нужно сходить за новой дозой.

– Какого наркотика? – потребовала объяснений Ломми Торн. Д'Бранин старательно избегал говорить слишком много о бредовых видениях Лесамера, боясь роста напряженности на борту. – Что здесь происходит?

– Опасность, – сказал Лесамер. – Он повернулся к сидящей рядом с ним Ломми и крепко схватил ее за руку, вонзив длинные накрашенные ногти в серебристый металл блузки. – Мы в опасности, говорю тебе, я отчетливо это чувствую. Это что‑то чуждое, и оно хочет нашей гибели. Кровь, я вижу кровь… – Он рассмеялся. – Ты чувствуешь ее вкус, Агата? Я почти чувствую его. И это что‑то тоже может чувствовать.

Марий‑Блек встала.

– Он плохо себя чувствует, – заявила она. – Я подавляла его псионином, стараясь избавить от видений. Пойду, принесу еще дозу.

И она направилась к двери.

– Ты его подавляла? – с ужасом спросил Кристоферис. – Он нас о чем‑то предупреждал, ты разве не слышала? Я хочу знать, что это такое.

– Не псионин, – посоветовала Меланта Йхирл. – Попробуй эсперон.

– Не учи меня моей работе, женщина!

– Прости, – Меланта скромно пожала плечами. – Но мне кажется, я вижу чуть дальше, чем ты. Эсперон может помочь ему избавиться от этих видений, верно?

– Да, но…

– Он может помочь ему сосредоточиться на опасности, которую он якобы чувствует, так?

– Я хорошо знаю характеристику эсперона, – осторожно сказала псипсих.

Меланта улыбнулась поверх бокала с бренди.

– Не сомневаюсь, и все же послушай. Похоже, всех вас здорово беспокоит Ройд. Вы не можете вынести того, что не знаете, что он скрывает. Роян неделями придумывает теории, и уже готов поверить в любую из них. Элис так взволнована, что отрезала себе палец. Все мы постоянно ссоримся. Такой настрой не поможет нам в общей работе. Нужно с ним кончать, и это довольно легко. – Она указала на Лесамера. – Вот сидит телепат первого класса. Усилим его мощь эспероном, и он опишет нам биографию капитана с такой точностью, что нам надоест его слушать. А при случае справится и со своими собственными демонами.

– Он на нас смотрит, – тихо сказал телепат.

– Нет, – сказал Кэроли Д'Бранин. – Тэйла нужно постоянно подавлять.

– Кэроли, – заметил Кристоферис, – это зашло уже слишком далеко. Некоторые из нас на грани нервного срыва, а этот парень в ужасе. По‑моему, нужно прояснить ситуацию и покончить с тайной Ройда Эриса. На этот раз Меланта права.

– Мы не имеем права, – защищался Д'Бранин.

– Но имеем необходимость, – сказала Ломми Торн. – Я согласна с Мелантой.

– Да, – подтвердила Элис Нортвинд. Двое лингвистов кивнули головами.

Д'Бранин с грустью вспомнил об обещании, данном Ройду. Однако, выбора у него не было. Глаза его встретили взгляд псипсиха.

– Сделайте это, – вздохнул он. – Дайте ему эсперон.

– Он хочет меня убить! – крикнул Тэйл Лесамер. Он вскочил на ноги, а когда Ломми Торн положила ладонь ему на плечо, пытаясь успокоить, схватил чашку с кофе и швырнул ей в лицо. Потребовалось три человека, чтобы его удержать.

– Скорее, – рявкнул Кристоферис, и Марий‑Блек вышла из кают‑компании.

Когда она вернулась, остальные подняли Лесамера на стол и заставили его лечь, откинув длинные светлые волосы и открыв артерию на шее.

Марий‑Блек подошла к нему сбоку.

– Перестаньте, – сказал Ройд. – Это ни к чему.

Дух появился, мерцая, в пустом кресле во главе стола. Псипсих замерла, всовывая ампулу эсперона в пистолет шприца, а Элис Нортвинд вытаращила глаза и выпустила одну из рук Лесамера. Телепат не вырывался. Он лежал на столе, тяжело дыша, неподвижный, стеклянными глазами вглядываясь в голограмму Ройда, как будто парализованный его внезапной материализацией.

Меланта Йхирл подняла в тосте бокал с бренди.

– Фи, – сказала она. – Ты опоздал на обед, капитан.

– Ройд, – сказал Кэроли Д'Бранин, – мне очень жаль.

Дух невидящим взглядом смотрел на противоположную стену.

– Отпустите его, – потребовал голос из коммуникаторов. – Я выдам свои великие тайны, если их существование так вас поражает.

– Он действительно следил за нами, – сказал Дэннел.

– Мы слушаем. – В голосе Нортвинд звучало подозрение. – Кто ты?

– Мне понравилась твоя идея насчет газовых гигантов, – сказал Ройд. – К сожалению, действительность менее драматична. Я обычный гомо сапиенс средних лет. Шестьдесят восемь стандартных, если быть точным. Голограмма, которую вы видите, является настоящим Ройдом Эрисом, по крайней мере, таким, каким он был несколько лет назад. Теперь я старше, но пользуясь старым компьютерным изображением, чтобы показываться гостям.

– Да? – Лицо Ломми Торн покраснело в местах, обожженных кофе. – А зачем эта таинственность?

– Я начну рассказ со своей матери, – ответил Ройд. – «Летящий сквозь ночь» был когда‑то ее кораблем, построенным на заказ по ее проекту на одной из верфей Ньюхолма. Моя мать была свободным торговцем, довольно удачливым. Она родилась в трущобах мира с названием Весс, который находится очень далеко отсюда, хотя, возможно, некоторые из вас о нем слышали. Ступень за ступенью она поднималась вверх, пока дошла до собственного корабля. Вскоре у нее уже было состояние, полученное за то, что она всегда была готова принимать необычные грузы, летать вдали от главных торговых путей и забирать посылки, адресованные на световые годы дальше областей, куда их обычно возили. Такого типа занятия более рискованны, чем полеты по почтовым трассам, но и лучше оплачиваются. Мою мать не заботило то, как часто она и ее экипаж появлялись дома. Ее домом были корабли. Она забыла о Вессе сразу после отлета, и редко посещала один и тот же мир дважды, если этого можно было избежать.

– Авантюристическая натура, – сказала Меланта Йхирл.

– Нет, социопатическая. Видишь ли, моя мать не любила людей. Совершенно. Экипаж не дарил ее симпатией, и она отвечала им взаимностью. Ее мечтой было полное освобождение от необходимости иметь на борту людей, и, став достаточно богатой, она это сделала. Результатом явился «Летящий сквозь ночь». Войдя в Ньюхолме на его борт, она никогда больше не коснулась человека и не поставила ногу на поверхность планеты. Все свои дела она совершала с помощью визиофонов или лазерных коммуникаторов из помещений, которые теперь принадлежат мне. Вы могли бы назвать ее безумной, и были бы правы. – Дух бледно улыбнулся. – Однако, она вела интересную жизнь даже после добровольной изоляции. Кэроли, какие миры она видела! Она могла бы рассказать тебе о вещах, от которых твое сердце разорвалось бы. Однако, ты не услышишь этих рассказов – она уничтожила большинство своих записей из страха, что другие люди после ее смерти воспользуются ее опытом. Вот такая она была.

– А ты? – спросила Элис Нортвинд.

– Ей пришлось коснуться по крайней мере одного «другого» человека,

– улыбаясь, добавила Линдрен.

– Вообще‑то, я не должен называть ее своей матерью, – сказал Ройд.

– Я ее клон противоположного пола. После тридцати лет одиночных путешествий на корабле она почувствовала скуку. Я должен был стать ее товарищем и любовником. Она могла сформировать меня так, чтобы я стал идеальным разнообразием ее жизни. Однако, у нее не было терпения на детей и желания лично меня воспитывать. Закончив клонирование, она поместила меня в инкубатор и подключила к компьютеру. Он и был моим учителем: до рождения и после. Собственно, рождения не было. Я оставался в инкубаторе еще долго после того времени, когда рождается обычный ребенок. Я рос и учился, остановленный во времени, слепой и полный снов, кормимый искусственными пуповинами. Меня должны были выпустить, когда я достигну периода созревания, поскольку она решила, что тогда я буду подходящим для нее спутником.

– Ужасно, – сказал Кэроли Д'Бранин. – Ройд, дружище, я ничего об этом не знал.

– Мне очень жаль, капитан, – сказала Меланта Йхирл. – У вас украли детство.

– Я никогда не тосковал о нем. Да и о ней тоже. Видите ли, все ее планы пошли прахом. Она умерла через несколько месяцев после клонирования, когда я был еще плодом в инкубаторе. Однако, она предвидела такую возможность и соответственно запрограммировала корабль. Компьютер выключил гипер‑привод, корабль был закрыт и погашен. Одиннадцать стандартных лет он дрейфовал в межзвездном пространстве, и все это время компьютер делал из меня… – Он замолчал, улыбаясь. – Я хотел сказать, «компьютер делал из меня человека». Что ж, пусть будет так: компьютер делал из меня существо, каким я стал сейчас. Таким образом, я стал хозяином «Летящего сквозь ночь». А когда, наконец, родился, то провел несколько месяцев, учась управлять кораблем и знакомясь со своим происхождением.

– Восхитительно, – сказал Кэроли Д'Бранин.

– Да, – согласилась Линдрен, – но это не объясняет, почему ты отделился от нас.

– Именно объясняет, – сказала Меланта Йхирл. – Капитан, может, ты объяснишь это по доходчивее для менее улучшенных моделей?

– Моя мать ненавидела планеты. Ненавидела смрад, грязь и бактерии, изменчивость погоды и вид других людей. Она создала для нас идеальное общество, настолько стерильное, насколько это было возможно. Не любила она и гравитации. За годы, проведенные на старых кораблях, которые не могли позволить себе гравитационные сетки, она привыкла к невесомости и не хотела отвыкать от нее. В таких условиях я родился и вырос. Мое тело не имеет иммунологической системы, не обладает естественной сопротивляемостью. Контакт с любым из вас, вероятно, убил бы меня, и уж точно вызывал бы тяжелую болезнь. Мои мышцы очень слабы, в некотором смысле, они уже атрофировались. Гравитация на «Летящем» создается сейчас для вашего удобства, а не моего. Для меня это агония. В эту минуту мое настоящее тело помещено в висящем в воздухе кресле. И все‑таки я страдаю, а мои внутренние органы могут быть повреждены. Это одна из причин, по которым я так редко беру пассажиров.

– Ты разделяешь мнение своей матери об остальных людях? – спросила Марий‑Блек.

– Нет, совсем нет. Я люблю людей и примирился с тем, чем являюсь, но в конце концов, это был не мой выбор. Нормальная человеческая жизнь доступна мне только с помощью заменителей. Я с жадностью поглощаю книги, ленты, голографические зрелища, беллетристику, драмы и всякого рода документы. Экспериментировал я и с наркотиками. А иногда, осмелев, беру пассажиров. В таких случаях я купаюсь в их жизни столько, сколько смогу.

– Ты мог бы делать больше рейсов с пассажирами, если бы все время поддерживал на корабле невесомость, – предположила Ломми Торн.

– Верно, – мягко ответил Ройд. – Однако, я заметил, что большинство рожденных на планетах чувствуют себя одинаково плохо и в невесомости, и при нормальной тяжести. Хозяин корабля, не имеющего искусственной гравитации или сознательно ее не включающий, не может рассчитывать на популярность пассажиров. Те немногие, что попадаются, большую часть полета обычно болеют или одурманивают себя наркотиками. Да, я знаю, что мог бы тоже встречаться с пассажирами, если бы все время оставался в своем кресле и носил сплошной комбинезон. И я уже делал так, отметив, что это скорее затрудняло, чем облегчало контакты с ними. Я сразу становился игрой природы, искалеченным существом, которому требуется особое и от которого лучше держаться подальше. Все это не очень‑то помогло моим целям. Поэтому я предпочитаю полную изоляцию. И так часто, как только могу, наблюдаю за чужаками, которых забираю пассажирами.

– Чужаками? – в голосе Элис Нортвинд звучало непонимание.

– Вы все для меня чужаки, – мягко ответил Ройд.

В кают‑компании «Летящего сквозь ночь» воцарилась тишина.

– Очень жаль, дружище, что мы довели до этого, – сказал Кэроли Д'Бранин. – Мы не должны мешаться в твои личные дела.

– Жаль, – буркнула Агата Марий‑Блек. Нахмурившись, она сунула ампулу с эспероном в зарядник шприца. – Все это звучит очень гладко, но правда ли это? У нас по‑прежнему нет доказательств, а только очередная сказочка. С тем же успехом он мог сказать нам, что является существом с Юпитера, компьютером или смертельно больным военным преступником. Нет никакой возможности проверить его рассказ. Хотя, нет, один есть. – Она сделала два быстрых шага к лежащему на столе Лесамеру. – Ему по‑прежнему требуется лечение, а нам нужно подтверждение истинности этой истории. Я не вижу смысла отступать сейчас, когда мы зашли уже так далеко. Зачем жить в постоянном беспокойстве и неуверенности, если мы можем сразу и навсегда с этим покончить? – Она повернула безвольную голову телепата набок, нашла на шее артерию и прижала к ней шприц.

– Агата, – сказал Кэроли Д'Бранин, – тебе не кажется,… может, это не нужно теперь, когда Ройд…

– Нет, – сказал Ройд. – Не делай этого. Я приказываю. Это мой корабль. Прекрати, или…

– Или что? – Шприц громко зашипел, и на шее телепата появилось красное пятно.

Лесамер, опираясь локтями, приподнял тело в полусидячее положение. Марий‑Блек придвинулась к нему.

– Тэйл, – сказала она своим самым профессиональным голосом, – сосредоточься на Ройде. Ты можешь это сделать, все мы знаем, как ты хорош. Еще минуту, и эсперон все откроет для тебя.

Голубые глаза телепата затуманились.

– Слишком далеко, – пробормотал он. – Первый… у меня первый класс… проверенный… Я хорош, вы знаете, что я хорош, но мне нужно быть близко. – Он задрожал.

Псипсих обняла его, погладила, прижала к себе.

– Эсперон даст тебе все, Тэйл, – сказала она. – Чувствуй это, чувствуй, как растет твоя сила. Чувствуешь? Все становится чистым и светлым, правда? – Голос ее успокаивающе гудел. – Ты можешь услышать мои мысли, конечно, можешь, но не обращай на них внимания. И мысли других тоже, но прогони их, весь этот шум: мысли, желания, страх. Гони это все, Тэйл. Вспомни об опасности. Помнишь? Найди ее, Тэйл, иди и найди опасность. Загляни за эту стену, и скажи нам, как за ней. Скажи нам о Ройде. Правду ли он говорил? Скажи нам. Ты болен, все мы это знаем, и ты должен нам сказать. – Фразы текли с ее губ, как песня.

Он оттолкнул ее руку и сел.

– Я чувствую это, – сказал он. Глаза его вдруг стали чистыми. – Что‑то… как болит голова… Я боюсь!

– Не бойся, – продолжала Марий‑Блек. – Эсперон не делает ничего плохого с твоей головой, просто ты становишься еще лучше. Мы все здесь, с тобой. Тебе нечего боятся. – Она погладила его лоб. – Скажи нам, что видишь.

Тэйл Лесамер взглянул на призрак Ройда Эриса глазами испуганного маленького мальчика, язык его быстро облизнул нижнюю губу.

– Он…

И в ту же секунду его череп взорвался.

Голова телепата разлетелась на части, обрызгав всех кровью, осколками костей и кусочками кожи. Еще довольно долго его тело конвульсивно дергалось на столе, кровь пурпурным потоком текла из шейных артерий, руки изгибались в страшном танце. Голова Лесамера попросту перестала существовать, но тело не успокаивалось. Агата Марий‑Блек, находившаяся ближе всех к нему, выронила шприц и замерла с открытым ртом. Она была мокрой от крови, покрыта разбрызганным мозгом и клочками кожи. Длинный осколок кости воткнулся ей в щеку под правым глазом, и ее собственная кровь смешалась с кровью Лесамера. Она этого не заметила.

Роян Кристоферис откинулся на спинку кресла, потом неловко встал и прижался к стене. Дэннел кричал и кричал, пока Линдрен изо всех сил не ударила его по измазанному кровью лицу и велела заткнуться. Элис Нортвинд упала на колени и принялась бормотать молитву на каком‑то странном языке. Кэроли Д'Бранин сидел неподвижно, глядя, моргая и держа в руке забытую чашку с шоколадом.

– Сделайте что‑нибудь, – простонала Ломми Торн. – Да сделайте же что‑нибудь…

Одна из рук Лесамера дернулась и коснулась ее. Ломми отскочила с пронзительным криком. Меланта Йхирл отодвинула бокал с бренди.

– Успокойся, – твердо сказала она. – Он мертв и ничего тебе не сделает.

Все, кроме Кэроли Д'Бранина и Марий‑Блек, которые, казалось, окаменели, посмотрели на нее. Меланта вдруг поняла, что голограмма Ройда в какойто момент исчезла. Она принялась распоряжаться.

– Дэннел, Линдрен, Роян – найдите простыню или что‑то, во что можно завернуть тело, и уберите его отсюда. Элис, вы с Ломми принесите воду и губки. Здесь нужно убрать.

Когда все зашевелились, чтобы выполнить порученное, Меланта села рядом с Д'Бранином.

– Кэроли, – сказала она, мягко кладя руку на его плечо. – С тобой все в порядке, Кэроли?

Он поднял голову и взглянул на нее.

– Я… да, да, со мной ничего не случилось… Меланта, я говорил ей, чтобы она этого не делала. Я говорил ей!

– Да, говорил, – ответила она, утешительно хлопнув его по плечу, обошла стол и подошла к Агате Марий‑Блек.

– Агата, – окликнула она.

Псипсих не ответила даже тогда, когда Меланта схватила ее за плечи и сильно встряхнула. Глаза ее были пусты.

– Она в шоке.

Меланта скривилась, видя осколок кости, торчащий из щеки Агаты. Вытерев ей лицо салфеткой, она осторожно вытащила его.

– Что делать с телом? – спросила Линдрен. Они уже завернули его в найденную где‑то простыню. Труп уже не дергался, хотя кровь еще сочилась, пятная красным белое полотно.

– Положим в пустой грузовой трюм, – предложил Кристоферис.

– Нет, – ответила Меланта, – это негигиенично. В трюме тело сгниет. – Она на мгновение задумалась. – Наденьте комбинезоны и отнесите его в двигательный отсек. Пронесите через шлюз, а там как‑нибудь привяжите. Если будет нужно, порвите простыню. В той части корабля – вакуум, и там ему будет лучше всего.

Кристоферис кивнул, и все трое ушли, неся мертвый груз. Меланта повернулась к Агате Марий‑Блек, но только на секунду. Ломми Торн, вытиравшую куском тряпки кровь со стола, вдруг начало рвать. Меланта выругалась.

– Кто‑нибудь, помогите ей! – крикнула она.

Кэроли Д'Бранин наконец шевельнулся. Он встал и вынул из рук Ломми пропитанную кровью тряпку, потом проводил ее в свою каюту.

– Я не могу делать это одна, – плаксиво сказала Элис Нортвинд, с отвращением отворачиваясь от стола.

– В таком случае, помоги мне, – сказала Меланта.

Вместе они вывели, или точнее, вынесли псипсиха из кают‑компании, раздели ее и вымыли, а потом, введя одно из ее собственных лекарств, уложили спать. Позднее Меланта взяла шприц и сделала обход. Нортвинд и Ломми Торн хватило слабого успокаивающего, Дэннелу потребовалось гораздо более сильное.

Прошло три часа, прежде чем они снова смогли встретится.

Они собрались в самом крупном грузовом трюме, где трое из них повесили свои гамаки. Пришли семеро из восьми. Агата Марий‑Блек все еще была без сознания – может, просто спала, а может, впала в кому или была в шоке. Никто не знал этого наверняка. Казалось, что остальные пришли в себя, хотя лица их были бледны и сосредоточены. Все поменяли одежду, даже Элис Нортвинд, которая натянула новый комбинезон, идентичный предыдущему.

– Не понимаю, – сказал Кэроли Д'Бранин. – Не понимаю, что…

– Его убил Ройд, и это все, – с горечью заметила Нортвинд. – Его тайна оказалась под угрозой, и он просто… просто разорвал ему голову. Мы все это видели.

– Я не могу в это поверить, – сказал Кэроли Д'Бранин голосом, полным муки. – Не могу. Ройд и я… мы разговаривали много ночей, когда вы спали. Он мягкий, любознательный, впечатлительный. Это мечтатель. Он понимает все, что я говорю ему о волкринах. Он не сделал бы ничего подобного, просто не смог бы.

– Наверняка его голограмма, когда это случилось, исчезла достаточно быстро, – сказала Линдрен. – И заметьте, с тех пор он с нами не разговаривал.

– Мы и сами были не очень‑то разговорчивы, – заметила Меланта Йхирл. – Не знаю, что думать обо всем этом, но инстинктивно я на стороне Д'Бранина. У нас нет доказательств, что капитан ответственен за смерть Лесамера. Здесь есть что‑то такое, чего никто из нас еще не понимает.

Элис Нортвинд фыркнула.

– Доказательства, – сказала она.

– Честно говоря, – продолжала Меланта, не давая сбить себя с толку, – я даже не уверена, что кто‑то в этом виноват. Ничего не случилось до тех пор, пока мы не дали ему эсперон. Возможно ли, чтобы виноват был этот наркотик?

– Побочное действие, – буркнула Линдрен.

Роян Кристоферис нахмурился.

– Это не моя область, но я бы сказал, что нет. Эсперон – необычайно сильное средство, имеющее побочные действия, как в психической, так и физической сферах, но они не такие крайние.

– Так что же его убило? – спросила Ломми Торн.

– Смерть, вероятно, была вызвана его собственным талантом, – сказал ксенобиолог, – в ту минуту здорово подхлестнутым наркотиком. Кроме усиления телепатической чувствительности, эсперон мог пробудить другие псионические способности, которые до сих пор не проявлялись, были скрыты.

– Какие же? – спросила Ломми.

– Биоконтроль. Телекинез.

Меланта Йхирл понимала быстрее всех.

– Эсперон всегда усиливает давление крови. Если поднять давление в голове, перекачав туда кровь из тела, одновременно понизив давление воздуха вокруг головы, с помощью телекинеза создав вакуум, то… Подумайте об этом.

Они подумали, и никому из них это не понравилось.

– Но кто мог сделать такое? – сказал Кэроли Д'Бранин. – Это могло быть сделано только им, только его уже не поддающимся контролю талантом.

– Или навязано ему талантом еще большим, – сказала Элис Нортвинд.

– Ни один телепат‑человек не обладает такой мощью, мощью, которая позволила бы ему хоть на секунду взять контроль над кем‑то другим, над его телом, разумом и душой.

– Вот именно, – откликнулась ксенотех. – Ни один телепат‑человек.

– Опять жители газовых гигантов? – Ломми Торн явно провоцировала.

Элис Нортвинд надменно взглянула на нее.

– Я могла бы напомнить о чувственниках крейов или о гитуанках, высасывающих души, могла бы назвать дюжину других рас, но в этом нет нужды. Я назову только одну: Хранганский Сверхразум.

Это была довольно беспокоящая мысль. Все замолчали и начали беспокойно крутиться, размышляя об огромной, непримиримо враждебной мощи Хранганского Сверхразума, скрытого в командных помещениях «Летящего сквозь ночь». Наконец, Меланта Йхирл расхохоталась коротким ироническим смехом, разрушив чары.

– Ты пугаешь сама себя, Элис, – сказала она. – То, что ты говоришь, абсурдно, и ты сама это поймешь, если немного подумаешь. Надеюсь, это не очень большое требование. Кажется, ты ксенолог, а остальные – специалисты по языкам нечеловеческих рас, их психологии, биологии и технике. В это трудно поверить. Мы воевали со старым Хранганом тысячу лет, но ни разу нам не удалось установить контакта с Хранганским Сверхразумом. Если Ройд Эрис – хранганин, значит, за несколько столетий, прошедших после Коллапса, они изрядно продвинулись в искусстве общения.

Элис Нортвинд покраснела.

– Ты права, – признала она. – У меня сдают нервы.

– Друзья, – сказал Кэроли Д'Бранин, – мы не можем позволить, чтобы паника или истерия диктовали нам образ действий. Произошло страшное событие: один из наших коллег умер, а мы не знаем, почему. Пока мы этого не узнаем, мы можем делать только то, что делали до сих пор. Сейчас не лучшее время начинать поспешные действия против невинных. Возможно, когда мы вернемся на Авалон, следствие выяснит, что, собственно, произошло. Тело будет сохранено, верно?

– Мы пронесли его через воздушный шлюз в двигательный отсек, – сказал Дэннел. – Оно выдержит.

– И его можно будет внимательно изучить после нашего возвращения, – закончил Д'Бранин.

– Которое должно начаться немедленно, – сказала Нортвинд. – Прикажи Эрису повернуть корабль!

Д'Бранин, казалось, был потрясен.

– А волкрины?! Еще неделя, и мы их увидим, если мои расчеты верны. Возвращение заняло бы шесть недель. Наверняка стоит пожертвовать еще неделю, и убедиться, что они существуют. Тейл не хотел бы, чтобы его смерть оказалась напрасной.

– Перед смертью Тейл почти спятил, он постоянно говорил о чужаках и опасности, – настаивала Нортвинд. – И мы как раз летим навстречу чужакам. А если это они являются той опасностью? Может, эти волкрины сильнее даже Хранганского Сверхразума и не хотят, чтобы с ними встречались, наблюдали и изучали? Что скажешь, Кэроли? Ты когда‑нибудь думал об этом? Эти твои мифы… не говорится ли в них о страшной судьбе рас, столкнувшихся с волкринами?

– Легенды, – сказал Д'Бранин, – суеверия.

– В одной из этих легенд исчезает целое племя финдии, – добавил Роян Кристоферис.

– Мы не можем верить историям, рожденным страхом других, – упирался Д'Бранин.

– Может, эти истории действительно ничего не значат, – продолжала Нортвинд, – однако, хочешь ли ты рисковать? Я, например, не хочу. Да и зачем? Данные, на которые ты опираешься, могут быть фиктивными, преувеличенными или попросту ошибочными, твои выводы и расчеты могут быть неверны, а волкрины, возможно, сменили курс, и их не окажется в радиусе целых световых лет от места, где мы выйдем в обычное пространство.

– Ага, понимаю, – сказала Меланта Йхирл. – Мы не должны туда лететь, потому что их там не будет, а кроме того, они могут быть опасны.

Д'Бранин улыбнулся, а Линдрен громко рассмеялась.

– Это вовсе не смешно, – запротестовала Элис Нортвинд, но больше к своим рассуждениям не возвращалась.

– Сомневаюсь, – продолжала Меланта, – что опасность, которая нам угрожает, может усилиться за время, необходимое для выхода из гиперпространства и осмотра на месте. Мы и так должны вернуться в обычное пространство, чтобы перепрограммировать корабль на возвращение домой. Кроме того, ради волкринов мы проделали огромный путь, и, признаться, они интересуют меня. – Она по очереди взглянула на каждого, но никто ей не ответил. – Итак, летим дальше.

– А Ройд? – спросил Кристоферис. – Что делать с ним?

– А что мы можем с ним сделать? – буркнул Дэннел.

– Относитесь к капитану, как прежде, – решительно сказала Меланта.

– Мы должны связаться с ним и поговорить. Может, уже сейчас мы сумеем выяснить часть тайн, которые нас волнуют, конечно, если Ройд захочет говорить с нами откровенно.

– Друзья мои, он, вероятно, так же потрясен и испуган, как и мы, – сказал Кэроли Д'Бранин. – Быть может, он боится, что мы возложим на него всю вину и будем пытаться отомстить.

– По‑моему, мы должны разрезать эту стену, войти в его помещения и вытащить его оттуда, даже если он будет орать и пинаться, – заметил Кристоферис. – У нас есть нужные инструменты. Это быстро покончило бы с нашими опасениями.

– Это могло бы убить Ройда, – сказала Меланта. – И он имел бы полное право делать все, чтобы нас остановить. Он контролирует корабль, и может сделать действительно многое, если решит, что мы его враги. – Она энергично покачала головой. – Нет, Роян, мы не можем атаковать Ройда. Скорее, нужно заверить его, что у нас нет враждебных намерений. Я сделаю это, если никто из вас не хочет с ним разговаривать. – Желающих не было. – Хорошо. Но я не хочу, чтобы кто‑то предпринимал какие‑либо идиотские действия. Занимайтесь своим делом и ведите себя нормально.

Кэроли Д'Бранин утвердительно кивнул.

– Выбросим Ройда и бедного Лесамера из наших мыслей и сосредоточимся на работе, на наших приготовлениях. Датчики должны быть готовы к размещению сразу после выключения гиперпривода и возвращения в нормальное пространство, так, чтобы мы могли найти нашу цель. Кроме того, нужно еще раз просмотреть все наши записи о волкринах.

Он повернулся к лингвистам и начал обговаривать различные вступительные действия, которых от них ждал. Вскоре разговор сосредоточился на волкринах, и страх медленно, капля за каплей, начал вытекать из них.

Ломми Торн сидела неподвижно, прислушиваясь к разговору. Большой палец ее машинально гладил имплантант на запястье. Никто не обратил внимания на глубокую задумчивость в ее глазах.

Даже наблюдавший за ними Ройд Эрис.

Меланта Йхирл вернулась в кают‑компанию одна; кто‑то уже выключил свет.

– Капитан? – мягко сказала она.

Он появился для нее, бледный, слабо светящийся, с ничего не видящими глазами. Его одежда, легкая и давно уже немодная, была всех оттенков белизны и выцветшей голубизны.

– Привет, Меланта, – сказал голос из коммуникаторов. Одновременно губы духа шевельнулись, произнося те же слова.

– Ты слышал, капитан?

– Да, – ответил он. В его голосе звучало едва уловимое удивление.

– Я слышу и вижу все, что происходит на моем «Летящем сквозь ночь». Не только в кают‑компании и не только тогда, когда включены коммуникаторы и экраны. Давно ли ты это знаешь?

– Знаю? – Она улыбнулась. – Я уверена с тех пор, как ты похвалил Элис за теорию о газовых гигантах, объясняющую тайны Ройда Эриса. В тот вечер, когда она ее расписывала, коммуникаторы были выключены. Ты не мог ее знать, разве что…

– Никогда прежде я не совершал таких ошибок. Я рассказал все Д'Бранину, но сделал это умышленно. Прости. Я действовал тогда в стрессе.

– Верю, капитан, – сказала она. – Впрочем, неважно. Я же улучшенная модель, помнишь? Догадалась я неделю назад.

Некоторое время Ройд молчал, потом сказал:

– Когда начнешь меня успокаивать?

– Именно это я и делаю. Ты еще не чувствуешь себя успокоенным?

Призрак пожал плечами.

– Я рад, что вы с Кэроли не верите, что это я убил того человека. Однако, я действительно испуган. События выходят из‑под контроля, Меланта. Почему она меня не послушала? Я сказал Д'Бранину, что Лесамера нужно постоянно подавлять. Говорил я и псипсиху, чтобы она не делала этого укола. Я предупреждал ее.

– Они тоже боялись, – ответила Меланта. – Боялись, что ты хочешь их только испугать, что таким образом хочешь скрыть какие‑то страшные намерения относительно нас. Я сама точно не знаю. В некотором смысле это моя вина, ведь это я предложила использовать эсперон. Я думала, это ослабит Лесамера и позволит нам узнать кое‑что о тебе. Мне было интересно. – Она нахмурилась. – Пагубное любопытство. Теперь на моих руках кровь.

Глаза Меланта привыкли к темноте кают‑компании. В слабом свете, идущем от голограммы, она могла уже видеть стол, на котором все произошло, а на его поверхности, между тарелками, чашками и остывшими чайниками с чаем и шоколадом темные потеки засыхающей крови. Слышно было также, как что‑то капало, и она не могла понять, кровь это или кофе. Она вздрогнула.

– Не нравится мне здесь.

– Если хочешь отсюда выйти, я могу быть с тобой везде, куда бы ты ни пошла.

– Нет, – ответила она. – Я останусь. Ройд, я думаю, было бы лучше, не пребывай ты с нами везде, куда мы направляемся. Если бы ты – если можно так выразится – закрыл свои глаза и уши. Если я тебя попрошу, ты выключишь свои мониторы по всему кораблю? Ну, может, за исключением этой кают‑компании? Уверена, это поправило бы самочувствие всей группы.

– Но они же не знают.

– Узнают. Мы все слышали твое замечание о газовых гигантах. Кое‑кто, вероятно, уже догадался.

– Даже если я скажу, что все выключил, ты никак не сможешь проверить, правда ли это.

– Я могла бы тебе поверить.

Тишина. Призрак смотрел на нее.

– Как хочешь, – сказал, наконец, голос Ройда. – Я выключаю. С этой минуты я вижу и слышу только здесь. Но ты, Меланта, должна обещать, что будешь их контролировать. Никаких тайных планов или попыток ворваться в помещения, которые я занимаю. Ты можешь это сделать?

– Думаю, да, – ответила она.

– Ты поверила в мою историю? – спросил он.

– О, это была странная и удивительная история, капитан. Если это неправда, я охотно посоревнуюсь с тобой во лжи. Делаешь ты это действительно мастерски. Если же она истинна, то ты удивительный и странный человек.

– Я говорил правду, – тихо сказал дух. – Меланта…

– Да?

– Тебе не мешает, что я… что я за тобой следил? Следил, когда ты этого не знала?

– Немного мешает, – ответила она, – но, думаю, смогу это понять.

– Я смотрел, как ты занимаешься любовью.

– О, в этом я хороша. – Она улыбнулась.

– Я не мог бы оценить этого, – сказал Ройд, – Но мне приятно было на тебя смотреть.

Тишина. Она старалась не слышать постоянного тихого звука капель, доносящегося откуда‑то справа.

– Да, – сказала она наконец.

– Да? А что?

– Да, Ройд, вероятно, я пошла бы с тобой в постель, если бы это было возможно.

– Откуда ты знаешь, о чем я думаю? – Голос Ройда стал вдруг неуверенным, полным удивления и почти страха.

– Это просто. Все‑таки, я улучшенная модель. Догадаться было не трудно. Я всегда на три хода перед тобой. Помнишь, я говорила?

– Ты не телепат, правда?

– Нет, – ответила она. – Нет.

Ройд долго думал над этим.

– Думаю, что успокоился, – сказал он наконец.

– Это хорошо.

– Еще одно, Меланта, – добавил он. – Иногда не следует опережать других на слишком много ходов. Понимаешь?

– Нет, не очень. Ты меня испугал, и сейчас должен успокоить. Твоя очередь, капитан Ройд.

– Очередь на что?

– Что здесь произошло? Только честно.

Ройд молчал.

– Я думаю, ты что‑то знаешь. Ты выдал нам свою тайну, чтобы удержать от введения Лесамеру эсперона. Однако, даже после того, как твой секрет перестал быть им, ты запрещал нам этот эксперимент. Почему?

– Эсперон – очень опасное средство.

– Это отговорки, капитан. Тут что‑то большее. Что убило Лесамера? Или, может, кто?

– Не я.

– Один из нас? Волкрины?

Ройд молчал.

– На борту твоего корабля есть чужаки, капитан?

Тишина.

– Мы находимся в опасности? Я в опасности? Я не боюсь. Разве это не глупо?

– Я люблю людей, – сказал он наконец, – люблю иметь на борту пассажиров, когда могу это выдержать. В конце концов, это не так уж страшно. Особенно я люблю тебя и Д'Бранина, и не позволю, чтобы с вами что‑то случилось.

– А что может с нами случиться?

Ройд не ответил.

– А как с остальными, Ройд? С Кристоферисом и Нортвинд, с Дэннелом и Линдрен, как с Ломми Торн? Их ты тоже опекаешь, или же только меня и Д'Бранина?

Ответа не было.

– Ты сегодня не очень разговорчив, – заметила она.

– Я встревожен, – ответил его голос. – Кроме того, безопаснее не знать того, о чем ты спрашиваешь. Иди спать, Меланта. Мы уже долго говорили.

– Хорошо, капитан, – сказала она.

Она улыбнулась духу и вытянула руку. Призрачная ладонь поднялась навстречу. Теплая черная кожа и бледное сияние сошлись, слились, стали одним целым. Потом Меланта повернулась и направилась к дверям. Только выйдя в коридор и снова оказавшись в полном свете ламп, она начала дрожать.

Полночь. Разговоры прекратились и ученые один за другим разошлись спать. Лег даже Кэроли Д'Бранин, чей аппетит к шоколаду уничтожили воспоминания о происшедшем в кают‑компании.

Лингвисты перед сном шумно и бурно занимались любовью, как будто после ужасной смерти Лесамера хотели убедиться, что еще живы. Роян Кристоферис слушал музыку. Но теперь все уже спали.

«Летящий сквозь ночь» был полон тишины.

В темноте самого большого грузового трюма висели друг против друга три гамака. Меланта Йхирл то и дело ворочалась с боку на бок, словно ее мучили кошмары. Элис Нортвинд лежала на спине и громко храпела, из глубин ее толстой груди доносился размеренный спокойный свист.

Ломми Торн не спала и размышляла.

В конце концов она встала и спрыгнула на пол, нагая и тихая, легкая как кошка и осторожная. Натянув тесные брюки, она надела через голову блузку с широкими рукавами из черной металлической ткани, стянула ее в поясе серебряной цепочкой и, встряхнув головой, раскинула короткие волосы. Ботинки она не надела – босиком было тише. Ступни у нее были маленькие и мягкие, без следов ороговения.

Подойдя к среднему гамаку, она потрясла Элис Нортвинд за плечо. Храп стих.

– Что такое? – спросила ксенотех.

– Идем, – прошептала Ломми Торн и махнула рукой.

Нортвинд тяжело поднялась, опустила ноги и, сонно моргая, пошла вслед за Торн к двери, а потом в коридор. Она спала в комбинезоне, просто раздвигая замок почти до паха. Сейчас она нахмурилась и застегнулась.

– Что, черт побери? – буркнула она, заспанная и недовольная.

– Есть способ проверить, была ли история Ройда правдивой, – медленно сказала Ломми Торн. – Однако, Меланте это бы наверное не понравилось. Решишься попробовать?

– Какой? – спросила Нортвинд. На ее лице появился интерес.

– Идем, – сказала кибернетик.

Они тихо прошли по кораблю к помещению, где стояли компьютеры. Система была включена, но бездействовала. Они осторожно вошли вовнутрь – там было пусто. Лучи света плавно текли вниз по кристаллическим каналам в сетках памяти, встречаясь, сливаясь, снова расходясь – потоки бледного, многоцветного сияния, пересекающие темный пейзаж. Помещение было темным, и единственным звуком в нем было высокое гудение, почти на пределе слышимости. Оно утихло, когда Ломми прошла через комнату и начала касаться клавишей, передвигать выключатели, управлять тихими светящимися потоками. Машина просыпалась, контур за контуром.

– Что ты, собственно, делаешь? – спросила Элис Нортвинд.

– Кэроли велел мне соединить нашу систему с компьютерами корабля, – ответила Ломми, не прерывая работы. – Мне было сказано, что Ройд хочет познакомиться с данными относительно волкринов. Хорошо, я сделала это. Ты понимаешь, что это значит?

При каждом движении ее блузка шептала мягким металлическим голосом.

На плоском лице Элис Нортвинд появилось возбуждение.

– Эти две системы сейчас одно целое!

– Именно. То есть Ройд может знакомиться с данными о волкринах, а мы можем знакомиться с данными о нем. – Она нахмурилась. – Мне хочется знать побольше о снаряжении, которое есть на борту «Летящего», но, думаю, я найду нужный путь. Д'Бранин заказал систему с неплохими возможностями.

– Ты можешь взять управление над всем?

– Взять управление над всем? – Ломми удивилась. – Ты снова пила, Элис?

– Нет, я говорю совершенно серьезно. Используй свой компьютер чтобы вломиться в контрольную систему корабля, убери блокировку, отмени данные Эрисом приказы и заставь «Летящего» реагировать на наши, идущие отсюда, распоряжения. Разве не окажемся мы в большей безопасности, если будем сами управлять этим кораблем?

– Возможно, – неуверенно сказала кибернетик. – Я могу попытаться, но зачем?

– На всякий случай. Нам не обязательно использовать полученные возможности. Хватит, если мы будем иметь их на случай чрезвычайных обстоятельств.

Ломми Торн пожала плечами.

– Чрезвычайные обстоятельства и газовые гиганты. Я хочу только успокоить разум, узнать, имел ли Ройд Эрис что‑то общее со смертью Лесамера. – Она подошла к пульту, состоящему из полудюжины метровых экранов, полукругом окружающих консоль, и включила один из них. Ее длинные пальцы затанцевали на голографических клавишах, появляющихся и исчезающих, как только она их касалась, объединяющихся в клавиатуру, которая постоянно менялась. Ее красивое лицо стало задумчивым и серьезным.

– Вошли, – сказала она.

По экрану поплыли цифры, красные искорки в стеклянной черной глубине. На втором экране появилась схема «Летящего», которая вращалась, делилась, составляющие ее части меняли размер, положение, послушные желаниям пальцев Ломми, точно описываемые линией высвечиваемых ниже данных. Некоторое время кибернетик смотрела, потом остановила оба экрана.

– Здесь, – сказала она. – Здесь находится ответ на вопрос, касающийся оборудования. Можешь попрощаться с мыслью о перехвате управления, разве что нам помогут твои жители газовых гигантов. Система «Летящего» гораздо больше нашего мальца. И это имеет смысл, если над этим подумать. Корабль полностью автоматизирован, и только Ройд является исключением.

Пальцы ее снова шевельнулись, и в ответ ожили два следующих экрана. Ломми Торн начала посвистывать и подбадривать поисковую программу теплыми словами.

– Похоже, что Ройд действительно довольно важен. Здесь ничто не согласуется с классической конфигурацией программ для автоматических кораблей. Черт возьми, это может быть что угодно.

Буквы и цифры снова поплыли по экранам. Ломми внимательно смотрела на них.

– Здесь характеристика системы жизнеобеспечения. Может, это нам что‑то скажет.

Палец ее ударил по клавише, и один из экранов замер.

– Ничего особенного, – Элис была явно разочарована. – Стандартная печь для сжигания мусора. Устройства для очистки воды. Преобразователь продуктов со сменным запасом протеина и витаминов. – Ломми снова начала посвистывать. – Контейнеры со мхом Ренни и нео‑травой, удаляющими двуокись углерода. Система замкнутого обращения кислорода. Никакого метана или аммиака. Мне очень жаль.

– А‑а, да трахайся ты с этим своим компьютером!

Кибернетик улыбнулась.

– А ты пробовала? – Пальцы ее снова шевельнулись. – Чего еще нужно искать? Ты знаешь технику – за что тут можно уцепиться? Подкинь какую‑нибудь идею.

– Проверь списки и описания инкубаторов, клонирующих камер и тому подобного, – сказала ксенотех. – Это должно сказать нам, была ли история Ройда правдой.

– Не уверена. Это было давно. Он мог все это выбросить, как ненужное оборудование.

– Проверь записи его болезней, – сказала Нортвинд. – Или болезни его матери. Получи список проведенных операций, всей этой их торговли. У них должны быть какие‑нибудь записи. Торговые книги, сопоставление прихода и расхода, заказы на перевозки и тому подобное. – Внезапно она обняла Ломми сзади и возбужденно крикнула: «Журнал! Бортовой журнал! На каждом корабле должен быть бортовой журнал! Найди его!»

– Хорошо, – Ломми Торн посвистывала, счастливая, свободная со своей системой, уносимая вихрем данных, управляющая им уверенной рукой. В какойто момент экран напротив нее вспыхнул ярко‑красным светом и начал мигать. Она улыбнулась и нажала призрачную клавишу, клавиатура расплылась и изменилась под ее руками. Она попыталась пойти другим путем. Еще три экрана стали красными и начали мигать. Она перестала улыбаться.

– Что это значит? – спросила Элис.

– Защита. Я обойду ее мгновенно. Смотри. – Еще раз она изменила клавиатуру, ввела другую поисковую программу, добавила к ней петлю, защищающую от блокировки. Очередной экран вспыхнул красным. Она приказала машине обработать собранную информацию и поискать другой путь. Опять краснота, пульсирующая, мерцающая.

– Очень хорошая защитная программа, – удивленно сказала она. – Бортовой журнал великолепно охраняется.

Элис Нортвинд что‑то пробормотала.

– Мы заблокированы? – спросила она.

– Время реакции слишком растянуто, – ответила Ломми Торн, задумчиво покусывая нижнюю губу. – Однако, есть способ исправить это.

Она улыбнулась и подвернула мягкий черный металл рукава.

– Что ты делаешь?

– Смотри внимательно.

Она сунула руку под консоль, нашла контакты, подсоединилась.

– О… – сказала она низким горловым голосом.

Пульсирующие красные прямоугольники экранов гасли один за другим по мере того, как ее разум двигался сквозь систему «Летящего сквозь ночь», ломая всякие блокады.

– Ничего нет подобного, чтобы сравнилось с прохождением сквозь защиту незнакомой системы. Это так, словно входишь в человека.

Записи бортового журнала мчались по экрану слишком быстро, чтобы Элис Нортвинд могла их прочесть. Однако для Ломми это было нормально.

Внезапно кибернетик замерла.

– Холодно, – сказала она и тряхнула головой. Ощущение холода исчезло, однако в ушах ее раздался вой, страшный, пронзительный вой.

– Черт возьми, – выругалась она, – это разбудит всех.

Она взглянула вверх, чувствуя, как ногти Элис вонзаются в ее плечо.

Серая стальная плита двигалась почти беззвучно, закрывая вход в коридор и отсекая вой сирен.

– Что происходит? – спросила Ломми.

– Это перегородка, защищающая внутренности корабля от утечки воздуха, – мертвым голосом ответила Нортвинд. Она знала космические корабли. – Ее закрывают, когда грузовой трюм должен быть заполнен или опорожнен в космосе.

Взгляды их устремились к огромному круговому воздушному шлюзу вверху. Внутренняя перегородка была почти полностью открыта, и теперь, когда они смотрели, открылась до конца и остановилась. Во внешних дверях появилась щель шириной в полметра, и щель эта продолжала расширяться, а за ней было только скрученное ничто, пылающее так ярко, что больно было смотреть.

– О! – сказала Ломми Торн, чувствуя, как холод ползет по ее рукам. Больше она не посвистывала.

По всему кораблю выли сирены и пассажиры начали беспокойно шевелиться. Меланта Йхирл выкатилась из своего гамака и выскочила в коридор голая, настороженная. Заспанный Кэроли Д'Бранин сел на постели. Псипсих, погруженная в усиленный лекарствами сон, что‑то пробормотала. Роян Кристоферис предупреждающе крикнул.

Где‑то далеко раздался звук скручиваемого, разрываемого металла, и по кораблю прокатилась резкая дрожь, выбросив лингвистов из гамаков и сбив Меланту с ног.

В центре управления «Летящего сквозь ночь» находилось сферическое помещение с белыми гладкими стенами, посредине которого висел меньший шар – главный пульт управления. Когда корабль летел на гиперприводе, стены были слепыми, поскольку смотреть на кружащуюся, сверкающую изнанку пространства‑времени было слишком болезненно.

Однако, теперь в помещении ожила голографическая панорама, возникли звезды – острые, ледяные бриллианты и холодная тьма без верха, низа и направления, с поднимающимся главным пультом как единственным отличительным элементом в этом симулированном океане ночи. «Летящий сквозь ночь» вернулся в нормальное пространство.

Меланта Йхирл поднялась и стукнула по выключателю коммуникатора. Аварийные сигналы выли по‑прежнему, и трудно было что‑либо услышать.

– Капитан, – крикнула она, – что происходит?

– Не знаю, – ответил голос Ройда. – Сам стараюсь понять. Подожди.

Меланта ждала. Кэроли Д'Бранин неуверенно вышел в коридор, сонно протирая глаза. Вскоре после него появился Роян Кристоферис.

– Что это? Что случилось? – спросил он, но Меланта только покачала головой.

Затем подошли Линдгрен и Дэннел. Марий‑Блек, Элис Нортвинд и Ломми Торн все еще не подавали признаков жизни. Ученые с беспокойством поглядывали на переборку, блокирующую вход в грузовой трюм номер 3. Наконец Меланта поручила Кристоферису пойти посмотреть. Он вернулся через несколько минут.

– Агата все еще без сознания, – сказал он, пользуясь всей мощью своего голоса, чтобы пробиться сквозь вой сирен. – Она до сих пор под воздействием порошков, но уже двигается и кричит.

– А Элис и Ломми?

Кристоферис пожал плечами.

– Я не мог их найти. Спроси у своего друга Ройда.

Аварийные системы замолчали и коммуникатор снова ожил.

– Мы вернулись в обычное пространство, – сказал голос Ройда. – Однако, корабль поврежден. Третий трюм, то есть ваше компьютерное помещение, был пробит, пока мы летели в гиперпространстве. Корабельный компьютер автоматически вывел нас в обычное пространство, и очень хорошо сделал, поскольку действующие силы могли бы разорвать на куски весь корабль.

– Ройд, – сказала Меланта, – мы не можем найти Нортвинд и Торн.

– Кажется, – осторожно ответил Ройд, – в момент, когда пробило трюм, ваш компьютер был включен и использовался. Не могу утверждать с уверенностью, но по‑моему, обе женщины мертвы. По требованию Меланты я выключил большинство своих мониторов, оставив только те, что в кают‑компании, поэтому не знаю, что случилось на самом деле. Однако, это небольшой корабль, и если их нет с вами, приходится ожидать худшего. – Он помолчал. – Если это может вас утешить, они наверняка умерли быстро и безболезненно.

– Ты убил их, – сказал Кристоферис. Лицо его было красным и гневным. Он хотел говорить дальше, но Меланта решительно закрыла ему рот ладонью. Лингвисты обменялись долгими многозначительными взглядами.

– Известно, почему это случилось, капитан? – спросила Меланта.

– Да, – ответил он с колебанием.

Ксенобиолог понял, наконец, что от него требуется, и Меланта убрала ладонь, чтобы он мог дышать.

– Ройд? – спросила она.

– Это звучит неправдоподобно, Меланта, – ответил голос, – но, кажется, твои коллеги открыли грузовые ворота трюма. Конечно, я сомневаюсь, что они сделали это сознательно. Они пытались использовать факт соединения обоих компьютеров, чтобы получить доступ к базе данных «Летящего» и его контрольным системам. При этом нейтрализовали все предохранительные системы.

– Понимаю, – сказала Меланта. – Страшная трагедия.

– Да. Может еще страшнее, чем ты предполагаешь. Мне нужно определить размеры повреждений, которые получил корабль.

– Не будем тебя задерживать. Все мы потрясены, и сейчас трудно разговаривать спокойно. Проверь состояние корабля, а к этому разговору вернемся в более подходящее время. Хорошо?

– Да, – ответил Ройд.

Меланта выключила коммуникатор. Теперь, по крайней мере теоретически, устройство было мертво – Ройд не мог ни слышать, ни видеть их.

– Ты ему веришь? – рявкнул Кристоферис.

– Сама не знаю, – сказала Меланта Йхирл. – Однако, я знаю, что оставшиеся три грузовых трюма могут быть вычищены с тем же успехом, что и третий. Я переношу свой гамак в каюту. Предлагаю спящим во втором трюме сделать то же самое.

– Это разумно, – сказала Линдрен, быстро кивнув головой. – Мы можем немного потесниться. Это будет неудобно, но сомневаюсь, чтобы после случившегося мне удалось бы спать сном праведника в теперешнем месте.

– Нужно также забрать со склада в четвертом наши скафандры, – предложил Дэннел, – и держать их под рукой. Так, на всякий случай.

– Как хочешь, – сказала Меланта. – Вполне возможно, что все четыре трюма откроются внезапно и одновременно. Ройд не может иметь к нам претензий за то, что мы принимаем меры предосторожности. – Она невесело усмехнулась. – После сегодняшнего дня мы заслужили право действовать нерационально.

– Сейчас не время для твоих шуточек, Меланта, – сказал Кристоферис. Лицо его было по‑прежнему красно, а голос полон страха и гнева. – Трое людей мертвы, Агата, возможно впала в кататонию, а остальным грозит серьезная опасность.

– Да. А мы до сих пор не знаем, что происходит, – подчеркнула Меланта.

– Ройд Эрис убивает нас! – рявкнул Кристоферис. – Не знаю, кто или что он такое, не знаю, правда ли рассказанная им история, и не хочу этого знать! Может, он Хранганский Сверхразум, ангел мести волкринов или второе воплощение Христа. Да и какая нам разница? Он нас убивает!

– Он по очереди посмотрел на каждого. – Следующим может быть любой из нас. Любой! Разве что… Мы должны разработать какой‑нибудь план, что‑нибудь сделать, чтобы раз и навсегда положить этому конец.

– Надеюсь, ты понимаешь, – тихо сказала Меланта, – что мы не можем быть уверены, действительно ли наш добрый капитан выключил свои мониторы. Именно в эту минуту он может разглядывать нас, слушая наши разговоры. Но, конечно, он этого не делает. Он сказал, что не будет, и я верю ему. Однако, у нас есть только его слово. Роян, ты, кажется, ни на грош ему не веришь, и, если так, не должен принимать всерьез его обещания. Из этого следует, что с твоей точки зрения неразумно говорить то, что ты только что сказал. – Она хитро улыбнулась. – Понимаешь, о чем я говорю?

Кристоферис открыл рот и быстро закрыл его снова. При этом он выглядел как большая некрасивая рыба. Он ничего не сказал, но глаза его украдкой поглядывали по сторонам, а румянец на лице еще более усилился.

Линдрен слабо улыбнулась.

– Кажется до него дошло, – сказала она.

– Так, значит, компьютер пропал? – сказал вдруг Кэроли Д'Бранин тихим голосом.

Меланта взглянула на него.

– Боюсь, что да.

Кэроли пригладил волосы пальцами.

– Волкрины… – буркнул он. Как мы будем работать без компьютера?

– Он кивнул головой. – У меня в каюте есть небольшой – переносная модель – может, его хватит. Должно хватить, должно! Я возьму данные от Ройда, узнаю, в каком месте мы прервались. Простите, друзья, но я должен идти. – И он ушел, разговаривая сам с собой.

– Он не слышал ни слова из сказанного нами, – недоверчиво констатировал Дэннел.

– Представь, как он был бы рассеян, погибни мы все, – добавила Линдрен. – Некому стало бы помогать ему при поисках волкринов.

– Оставьте его в покое, – сказала Меланта. – Он страдает, как и все мы, может даже сильнее. Просто он иначе реагирует на это. Его мания – его защита.

– Ага. А что будет нашей защитой?

– Возможно, терпение, – ответила Меланта. – Все погибшие в момент смерти пытались разгадать загадку Ройда. Мы не пытались, и живем до сих пор, обсуждая их смерть.

– Тебе не кажется, что это очень подозрительно? – спросила Линдрен.

– Да, очень. Есть даже способ проверить подозрения. Кто‑нибудь из нас может предпринять еще одну попытку узнать, говорил ли капитан правду. Если он или она умрет, мы обретем уверенность. – Она пожала плечами. – Однако, простите, но я не буду тем, кто попробует. Впрочем, можете не стесняться, если у вас действительно есть желание. Я с интересом посмотрю на результат. А пока займусь переносом своих вещей из грузового трюма и немного посплю. – Она повернулась и ушла, оставив их одних.

– Наглая шлюха, – почти бесстрастно заметил Дэннел, когда Меланта скрылась из виду.

– Вы действительно думаете, что он может нас слышать? – прошептал Кристоферис.

– Каждое наше слово, – сказала Линдрен, и улыбнулась, видя его смущение. – Идем, Дэннел, переберемся в безопасное место и вернемся в постель.

Дэннел кивнул.

– Но мы должны что‑то делать, – настаивал Кристоферис. – Составить план. Защищаться.

Линдрен окинула его напоследок уничтожающим взглядом и потащила Дэннела за собой.

– Меланта? Кэроли?

Услышав свое имя, даже произнесенное шепотом, она проснулась мгновенно, почти сразу обретя полноту сознания. Села на краю узкой односпальной кровати. Кэроли Д'Бранин, лежавший рядом, охнул и повернулся на спину.

– Ройд? – спросила она. – Что, уже утро?

– Меланта, мы дрейфуем в пространстве в трех световых годах от ближайшей звезды, – сказал со стен мягкий голос. – В таких обстоятельствах термин «утро» лишен смысла. Хотя да, уже утро.

Меланта засмеялась.

– Дрейфуем, говоришь? Насколько серьезны повреждения?

– Они серьезны, но не опасны. Третий трюм полностью разрушен и свисает с корабля, как половина раздавленного яйца, однако, повреждения имеют ограниченное распространение. Главный привод не пострадал, а компьютеры «Летящего», похоже, не повреждены во время уничтожения вашей системы. Я боялся этого, потому, что слышал о явлениях типа электронного болевого шока.

– Что? Ройд? – спросил Д'Бранин.

Меланта ласково похлопала его.

– Я потом расскажу тебе, Кэроли. Спи дальше, – сказала она. – Ройд, ты, кажется, обеспокоен. Что‑то еще?

– Меня беспокоит наше возвращение, – ответил он. – Когда я снова введу «Летящего» в гиперпространство, наружные приливные силы будут действовать на части корабля, не подготовленные к воздействию таких усилий. К тому же, форма нашего корабля теперь изменилась. Я могу показать вам его математический образ, однако самое главное сейчас – приливные силы. Особое внимание следует обратить на воздушную переборку у входа в третий грузовой трюм. Я проиграл ситуацию на компьютере, но по‑прежнему не знаю, выдержит ли эта переборка напряжения, которым будет подвергнута. Если нет – весь мой корабль распадется на части. Даже если не будет повреждена система жизнеобеспечения, все мы скоро умрем.

– Понимаю. Мы можем что‑то с этим сделать?

– Да. Открытые части довольно просто можно усилить. Внешняя оболочка, конечно, достаточно прочна, чтобы выдержать силы, действующие снаружи. Мы можем закрепить ее в самых ненадежных местах – это будет примитивная защита, но, согласно моим расчетам, этого должно хватить. Если сделать все нужным способом, это поможет и математике формы. Крупные куски оболочки были сорваны, когда трюм открылся, но по‑прежнему находятся рядом, на расстоянии километра или двух. И их можно использовать.

Во время этих объяснений Кэроли Д'Бранин окончательно проснулся.

– У моей группы есть вакуумные скуттеры, – сказал он. – Мы можем доставить тебе эти куски, дружище.

– Отлично, Кэроли, но не это тревожит меня сильнее всего. Мой корабль обладает способностью к саморемонту, но на сей раз повреждения на порядок превзошли эту способность. Мне придется делать ремонт лично.

– Тебе? – Д'Бранин был явно удивлен. – Ройд, ты же говорил… твои мышцы, слабость… эта работа будет тебе не под силу. Мы наверняка сможем сделать это за тебя.

– Кэроли, я калека только в гравитационном поле, – спокойно ответил Ройд. – В невесомости я чувствую себя в своей стихии. Через минуту я выключу гравитационную сетку «Летящего», чтобы собраться с силами для ремонтных работ. Ты неправильно меня понял – я вполне способен работать. У меня есть необходимые инструменты, а также свой собственный тяжелый скуттер.

– Думаю, я знаю, что тебя беспокоит, капитан, – сказала Меланта.

– Очень рад, – ответил Ройд. – Тогда, возможно, ты сможешь ответить на мой вопрос. Если я выйду за пределы своего помещения, сможешь ли ты удержать коллег от нападения на меня?

Кэроли Д'Бранин был явно шокирован.

– О, Ройд, как ты мог такое подумать? Мы ученые, а не… не преступники, солдаты или… звери. Мы люди – как же ты можешь думать, что мы окажемся для тебя угрозой, будем на тебя нападать?

– Вы – люди, но для меня вы – чужаки, – повторил Ройд. – И вы не доверяете мне. Не давай легкомысленных обещаний, Кэроли.

Д'Бранин был оскорблен в своих лучших чувствах, и Меланта взяла его за руку, прося, чтобы он вел себя тише.

– Ройд, – сказала она, – я не буду тебе лгать. Разумеется, некоторая опасность будет тебе угрожать. Однако, надеюсь, что показавшись в своем настоящем виде, ты их буквально осчастливишь. Они смогут воочию убедиться, что ты говорил правду, увидеть, что ты человек. – Она улыбнулась. – Они увидят это, верно?

– Да, увидят, – ответил Ройд, – но хватит ли этого, чтобы развеять их подозрений? Ведь они уверены, что это я ответственен за смерть тех троих.

– Уверенность – это слишком сильно сказано. Они подозревают это, боятся этого. Они перепуганы, капитан, и для этого есть серьезные основания. Даже я боюсь.

– Не сильней меня.

– Я была бы менее испугана, если бы знала, что произошло на самом деле. Ты скажешь мне?

Тишина.

– Ройд, если…

– Я совершил несколько ошибок, Меланта, – сказал Ройд гробовым голосом, – но в этом я не одинок. Я сделал все, чтобы предотвратить введение Лесамеру эсперона. Не удалось. Я мог спасти Ломми и Элис, если бы их видел, слышал, знал, к чему они стремятся. Я не могу помочь, не зная об опасности, а ты заставила меня выключить мониторы. Почему? Предвидела ли ты такой результат – ведь ты всегда на три хода впереди?

Меланта Йхирл испытала на мгновение чувство вины.

– «Меа сиера», капитан, я тоже виновата в этом. Поверь, мне это известно. Однако, тяжело предвидеть три следующих хода, если не знаешь правил игры. Объясни мне их.

– Я слеп и глух, – сказал Ройд, игнорируя ее слова. – И это меня расстраивает. Я ничем не могу помочь, пока не вижу и не слышу. Меланта, я собираюсь снова включить мониторы. Очень жаль, если ты с этим не согласна. Мне нужно твое согласие, но я сделаю так, как сказал, с ним или без него. Я должен видеть.

– Включай, – задумчиво сказала Меланта. – Я была не права, капитан. Нельзя было просить, чтобы ты ослеплял себя. Я не понимала ситуации и переоценила свои способности контроля за другими. Моя вина. Улучшенные модели слишком часто считают, что могут все. – Мысли ее мчались галопом, она чувствовала себя почти больной. Она просчиталась, ошиблась, и теперь на руках у нее было еще больше крови. – Думаю, что теперь я понимаю лучше.

– Что понимаешь? – спросил Кэроли Д'Бранин.

– Неправда, не понимаешь, – сурово сказал Ройд. – Не делай вид, что все по‑другому, Меланта. Нет! Неумно и опасно быть на слишком много ходов впереди. – В голосе его было что‑то пугающее. Меланта понимала и это.

– Что? – сказал Кэроли. – Я ничего не понимаю.

– Я тоже, – осторожно сказала Меланта. – Я тоже, Кэроли. – Она легонько поцеловала его. – Никто из нас ничего не понимает, правда?

– Вот и хорошо, – сказал Ройд.

Она кивнула и успокаивающе обняла Д'Бранина.

– Ройд, – сказала она, – вернемся к вопросу о ремонте. Мне кажется, ты должен заняться им лично, невзирая на любые обещания с нашей стороны. Ты не будешь рисковать кораблем, переводя его в таком состоянии на гиперпривод, а единственной альтернативой этому является дрейфование здесь, пока все мы не умрем. Какой же у нас выбор?

– У меня есть выбор, – сказал Ройд. – Я мог бы вас всех убить, будь это единственный способ спасти себя и корабль.

– Можешь попробовать, – ответила Меланта.

– Пожалуйста, не будем говорить о смерти, – вмешался Д'Бранин.

– Ты прав, Кэроли, – сказал Ройд. – Я не хочу убивать ни кого из вас, но я должен быть уверен в своей безопасности.

– И будешь, – заверила его Меланта. – Кэроли может отправить остальных за кусками обшивки. Кроме того, я буду тебя охранять. Я все время буду рядом с тобой. Если кто‑нибудь захочет тебя атаковать, сначала ему придется расправиться со мной. И убедиться, что это не так‑то просто. К тому же, я могу помогать тебе в работе. Дела пойдут в три раза быстрее.

Ройд старался быть вежливым: – Я по опыту знаю, что большинство рожденных на планетах в невесомости довольно неуклюжи и быстро устают. Мне кажется, один я буду работать эффективней, но я с удовольствием приму твои услуги как личного телохранителя.

– Хочу напомнить, что я улучшенная модель, капитан, – сказала Меланта. – В невесомости я так же хороша, как в постели, и буду действительно полезна.

– Ты упряма. Ну, хорошо, как хочешь. Через несколько секунд я отключу питание гравитационной сетки. Кэроли, пойди подготовь своих людей. Переоденьтесь в скафандры и выводите наружу свои скуттеры. Я покину «Летящего» через три часа, когда приду в себя после болей вашей гравитации, и хочу, чтобы к этому времени все были снаружи. Это условие понятно?

– Да, – ответил Кэроли. – Все, кроме Агаты. Она еще не пришла в сознание, дружище, и с ней не будет проблем.

– Нет. Я имею в виду всех вас, вместе с Агатой. Забирайте ее с собой.

– Но, Ройд! – запротестовал Д'Бранин.

– Капитан здесь ты, – твердо ответила Меланта. – Будет, как ты сказал – все наружу. Вместе с Агатой.

Снаружи.

Это было так, словно какой‑то чудовищный зверь выгрыз часть звезд.

Меланта Йхирл ждала на своем скуттере у борта «Летящего» и смотрела на звезды. Видимые отсюда, из глубины космической пустоты, они вовсе не были какими‑то другими. Холодные, замерзшие точки света, неподвижные и суровые, как будто в них было меньше тепла, чем тогда, когда атмосфера заставляла их мерцать и танцевать. Однако, прежде всего отсутствие четких конкретных точек привязки напоминало ей, где она находится: в местах «между», там где не останавливаются мужчины и женщины и их корабли, где в своих древних кораблях летят волкрины. Она хотела найти солнце Авалона, однако не знала, где его искать. Созвездия были ей незнакомы, и она не имела понятия, в какую сторону смотрит. За ней, перед и над ней, а также со всех сторон тянулись бесконечные поля звезд. Она посмотрела вниз, точнее в ту сторону, которая в эту минуту казалась низом, мимо своих ног и скуттера, мимо «Летящего сквозь ночь», ожидая увидеть очередную бесконечность чужих звезд. И выгрызенная пустота ударила ее почти с физической силой.

Меланта с трудом справилась с головокружением. Она висела над зияющей бездной, расщелиной во вселенной, черной, беззвездной, огромной. И пустой.

Потом она вспомнила – Вуаль Грешницы. Это просто облако темных газов, ничего страшного, галактическая свалка, поглощающая свет звезд Границы. Однако, с такого близкого расстояния Вуаль казалась гигантской, ужасающей, и Меланта заставила себя отвести взгляд, когда ей показалось, что она падает. Это была открытая пасть под ней и под хрупкой серебристо‑белой раковиной «Летящего сквозь ночь», пасть, готовая их проглотить.

Меланта коснулась одной из кнопок управления на вилкообразном руле, повернувшись так, чтобы Вуаль была сбоку, а не под ней. Это немного помогло. Не обращая внимания на стену тьмы, она сосредоточилась на «Летящем». Это был самый большой объект в ее вселенной, светлый среди тьмы, а разодранный грузовой трюм делал корабль плохо уравновешенным.

Она видела другие скуттеры, описывающие петли в темноте, собирающие части разорванной обшивки корабля, цеплявшие их и тащившие обратно. Лингвисты как обычно работали вместе, деля один скуттер. Роян Кристоферис был один, работая в мрачной тишине. Меланте пришлось пригрозить ему применением силы, чтобы он присоединился к ним. Ксенобиолог был уверен, что все это – очередная ловушка, что когда они окажутся снаружи, «Летящий сквозь ночь» включит гиперпривод и улетит, оставив их на верную смерть. Его подозрения еще больше подогрел алкоголь – от него так и несло, когда подгоняемый Мелантой и Д'Бранином он надевал скафандр. У Кэроли тоже был скуттер, а также молчаливый пассажир – Агата Марий‑Блек, спящая в своем комбинезоне после свежей порции лекарств, привязанная к сидению экипажа.

Пока ее коллеги работали, Меланта ждала Ройда Эриса, время от времени разговаривая с ним по радио. Лингвисты не привыкли к невесомости и почти непрерывно жаловались, находя однако время для ссор. Кэроли приходилось то и дело успокаивать их. Кристоферис почти не говорил, а если и открывал рот, его комментарии были сухи и язвительны. Он все еще был зол. Меланта проводила его взглядом, когда он пролетал в ее поле зрения – прямая фигура в облегающем черном скафандре, крепко держащаяся за руль скуттера.

Наконец, круговой шлюз на вершине ближайшей из главных сфер «Летящего» открылся, и из него вылетел Ройд Эрис.

Она смотрела, как он приближается, гадая о его истинном внешнем виде. Воображение предлагало дюжину противоречащих друг другу обликов. Его изысканный, культурный, пожалуй, слишком формальный голос и способ говорить напоминали ей иногда темнокожих аристократов ее родного Прометея, волшебников, играющих с человеческими генами и забавляющихся странными сложными играми в общественное положение. В другой раз его наивность заставляла представить его как неопытного юношу. Голограмма, которой он пользовался, изображала молодого мужчину, несколько утомленного, однако по его собственным словам он был значительно старше. Впрочем, когда он говорил, Меланте было трудно представить, что она слушает старого человека.

Она почувствовала дрожь возбуждения, когда он приблизился. Его скуттер и скафандр беспокояще отличались от тех, которыми они пользовались. Это сделано чужаками, подумала она и быстро отогнала эту мысль. Такие отличия ничего не доказывали. Скуттер Ройда был большим – длинная овальная плоскость с восемью снабженными суставами рабочими руками, торчащими из‑под нее, как ноги металлического паука. Под пультом управления был смонтирован высокоэнергетический лазер, грозно выдвигающий вперед свое длинное рыло. Скафандр Ройда был гораздо массивнее, чем старательно спроектированные Академией вакуумные костюмы, которые они носили, с горбом между лопатками, вероятно, скрывающим усилитель, и стрелками на руках и шлеме. Все вместе приводило к тому, что фигура казалась тяжелой, горбатой и деформированной.

Однако, когда он приблизился настолько, что Меланта смогла увидеть его лицо, оказалось, что оно совершенно обычное.

Белое, очень белое – таково было первое впечатление. Белые, коротко подстриженные волосы, белая щетина на резко очерченном подбородке, почти невидимые брови, под которыми беспокойно бегали глаза, большие и ярко‑голубые – лучшая из черт его облика. Кожа его была бледной и без морщин, почти не тронутая временем.

Он выглядит скованным, подумала она, и возможно, несколько испуганным.

Ройд остановил свой скуттер возле нее, среди искореженных руин, которые были грузовым трюмом номер три, и внимательно осмотрел разрушения, хаос мусора, который когда‑то был телами, кровью, металлом, стеклом, пластиком. Теперь их было трудно различить, они перемешались, сплавились и замерзли.

– У нас много работы, – сказал он. – Можно начинать?

– Сначала поговорим, – ответила она, подвела свой скуттер ближе и вытянула руку в его направлении, но расстояние было слишком велико: их разделяла ширина корпусов двух скуттеров. Меланта отступила и повернулась вверх ногами, потом снова направилась в его сторону, остановив скуттер прямо поднад его экипажем. Их руки в перчатках встретились, соединились, разошлись. Меланта уточнила высоту, и их шлемы соприкоснулись.

– Я коснулся тебя, – сказал Ройд дрожащим голосом. – Никогда прежде я никого не касался и никто не касался меня.

– О, Ройд, это не прикосновение, не настоящее прикосновение. Нас разделяют комбинезоны. Но я коснусь тебя, действительно коснусь. Клянусь.

– Ты не сможешь. Это невозможно.

– Я найду какой‑нибудь способ, – уверенно ответила она. – А сейчас выключи свой коммуникатор. Наши голоса будут слышны через шлемы.

Он заморгал и передвинул языком выключатель.

– Теперь мы можем поговорить, – сказала она. Наедине.

– Мне это не нравится, Меланта. Это слишком очевидно. И опасно.

– Другого способа нет, Ройд, я знаю.

– Да, – ответил он. – Я это понял. На три хода впереди, верно? Я помню, как ты играешь в шахматы. Но эта игра гораздо серьезнее, и ты была бы в большей безопасности, делая вид, что ничего не знаешь.

– Я отлично понимаю это, капитан. Однако, я не уверена в другом. Можем ли мы об этом поговорить?

– Нет. Не проси меня об этом. Просто делай так, как я говорю. Вы все в опасности, но я могу вас защитить. Чем меньше вы будете знать, тем надежнее будет моя защита. – Его лицо, видимое сквозь прозрачное стекло шлема, было печально.

Она заглянула ему в глаза.

– Это может быть другой член экипажа, кто‑то, спрятанный в твоей квартире, но я в это не верю. Это сам корабль, правда? Нас убивает твой корабль. Не ты, а он. Правда, это не имеет смысла. Ты отдаешь «Летящему сквозь ночь» приказы, как же он может действовать самостоятельно? И зачем? По какой причине? И как был убит Тэйл Лесамер? Случай с Элис и Ломми – дело простое, но псионическое убийство?… Космический корабль, наделенный способностями пси? В это я поверить не могу. Это не может быть корабль. С другой стороны, это не может быть ничто иное. Помоги мне, капитан.

Он заморгал, в глазах его была мука.

– Я не должен был принимать предложение Д'Бранина, потому что среди вас был телепат. Это было слишком рискованно. Но я хотел увидеть волкринов, а Кэроли говорил о них так увлекательно. – Он вздохнул. – Ты и так уже слишком много поняла, Меланта. Большего я тебе сказать не могу, иначе окажусь бессилен тебя защитить. Деятельность корабля неправильна, и это все, что тебе нужно знать. Слишком упрямые поиски правды опасны. Думаю, что до тех пор, пока управление в моих руках, я смогу защитить от опасности тебя и остальных. Верь мне.

– Доверие должно быть взаимным, – сказала Меланта.

Ройд поднял руку и оттолкнул ее, а потом вновь включил свой коммуникатор.

– Хватит этой болтовни, – сказал он. – Нас ждет работа. Пошли, посмотрим – действительно ли ты улучшена.

В одиночестве своего скафандра Меланта выругалась.

С искореженным куском металла, покоящимся в магнитном захвате его скуттера, Роян Кристоферис полетел обратно в сторону «Летящего». Издалека смотрел он, как Ройд появляется из корабля на своем слишком большом скуттере. Он был несколько ближе, когда Меланта Йхирл повернула скуттер и прижала свой шлем к шлему Ройда. Кристоферис слушал их вступительный разговор, слышал, как Меланта поклялась коснуться Эриса – этого нечеловека, этого убийцы! Он проглотил нарастающую ярость. А потом они отключились, отрезали его и всех остальных. Однако, она продолжала висеть там, возле этой загадки в горбатом скафандре, и лица их были прижаты друг к другу, как у целующихся любовников.

Кристоферис подлетел ближе, освободил пойманную плиту так, чтобы она двигалась в их сторону.

– Держите, – сказал он. – Лечу ловить следующую.

Он выключил коммуникатор и выругался, а его скуттер описал круг вокруг «Летящего» и его соединительных труб.

Каким‑то образом, с горечью подумал он, они все в этом замешаны: Ройд, Меланта, а может и старый Д'Бранин. Она с самого начала защищала Эриса, удерживала их, когда они могли вместе что‑то предпринять, словно знала, кто или что такое этот Эрис. Он был прав, что не верил ей. Мурашки побежали у него по спине, когда он вспомнил, что ложился с ней в постель. Она и Эрис – одно и то же, что бы это ни означало. А теперь мертвы бедная Элис, эта дурная Торн, и даже этот проклятый телепат, но Меланта по‑прежнему с ним, и против всех остальных. Роян Кристоферис был здорово испуган, разозлен и полупьян.

Лингвисты и Д'Бранин были за пределами поля зрения, гоняясь где‑то за кружащимися плитами превращенного почти в шлак металла. Ройд и Меланта занимались друг другом, значит, корабль был пуст и не охранялся. Это был его шанс. Ничего удивительного, что Эрис настаивал, чтобы все вышли в пространство перед ним. Отделенный от управления «Летящего сквозь ночь», он был просто человеком. И к тому же слабым.

Жестко улыбаясь, Кристоферис повел скуттер вдоль грузовых сфер и, скрытый от чьего‑либо взгляда, исчез в открытой пасти цилиндра, в котором располагались двигатели. Это был длинный туннель, открытый в пространство, защищенный от коррозии, вызываемой воздухом. Как большинство кораблей, «Летящий сквозь ночь» имел тройную двигательную систему: гравитационное поле для посадок и стартов, недействующее вдали от источников гравитации, ядерный привод для досветовых маневров в космическом пространстве и, наконец, огромные машины гиперпривода. Лучи фар скуттера скользнули по кольцу ядерных двигателей и длинными яркими полосами легли на корпуса закрытых цилиндров гиперпривода – больших машин, опутанных металлическими сетями, машин, которые изгибали ткань пространства‑времени.

В конце туннеля находились большие круглые двери из усиленного металла – главная воздушная переборка.

Ксенобиолог приземлился, сошел со скуттера – с некоторым трудом освободив ботинки из магнитного захвата – и подошел к переборке. Это самое трудное, подумал он. Обезглавленное тело Лесамера было привязано к мощной стоявшей рядом опоре и казалось мрачным стражником, охранявшим дальнейший путь. Что‑то заставляло Кристофериса не отрываясь смотреть на него, пока он программировал вход. Сколько бы он ни отводил взгляд, в следующее мгновение глаза его упрямо возвращались к трупу. Тело выглядело почти естественно, как будто никогда не имело головы. Кристоферис хотел вспомнить, как выглядел Лесамер, но черты лица телепата ускользали от него. Он начал беспокойно вертеться, и был очень благодарен дверям, когда те наконец открылись, и он мог войти в шлюз.

И вот он оказался на борту «Летящего сквозь ночь» – один. Будучи человеком осторожным, он не снял скафандра, хотя и открыл шлем, стянул с головы ставшую вдруг дряблой металлическую ткань и отбросил ее за спину, как капюшон. Если бы возникла необходимость, он мог бы достаточно быстро надеть шлем снова. В грузовом трюме номер четыре, где члены экспедиции сложили свое снаряжение, он нашел то, что искал – переносной режущий лазер, полностью заряженный и готовый к использованию. У лазера была небольшая мощность, но и ее должно было хватить.

Медлительный и неуклюжий в невесомости, цепляясь руками за стены, он добрался до кают‑компании.

В ней было очень холодно, и воздух холодом ложился на его щеки. Кристоферис старался не обращать на это внимания. В дверях он собрался с силами и оттолкнулся ногами от стены, пролетев над мебелью, к счастью, крепко закрепленной на полу. Во время этого полета что‑то холодное и мокрое коснулось его лица. Он вздрогнул, но ощущение исчезло прежде, чем он понял, что было его причиной.

Когда это повторилось, Кристоферис быстро поднял руку к лицу и что‑то схватил. Почти тут же он почувствовал приступ тошноты. Он совсем забыл, что до сих пор никто не убрал в кают‑компании. Здесь до сих пор оставались… останки, плавающие теперь в воздухе – кровь, клочки кожи, осколки костей, мозг. Повсюду вокруг него.

Добравшись до противоположной стены, он притормозил руками и спустился вниз, к месту, которое хотел найти. Перегородка. Стена. Не было видно никаких дверей, но он сомневался, что металл будет очень толстым. За ним находился пульт управления, выходы компьютера, безопасность, могущество. Кристоферис не считал себя мстительным человеком и не собирался причинять Ройду никакого вреда. Не ему судить его. Он только возьмет управление над «Летящим сквозь ночь», нейтрализует Эриса и убедится, что тот будет закрыт в своем скафандре. Потом он доставит их всех обратно, безо всяких новых загадок и очередных трупов. Арбитры Академии выслушают всех участников истории, изучат Эриса и решат, кто был прав, а кто ошибался, кто был виноват, а кто нет, и что со всем этим делать дальше.

Лазер выпустил из себя тонкий карандаш рубинового огня. Кристоферис улыбнулся и направил его на стену. Это была работа, требующая времени, но он был терпелив. Они не заметят его отсутствия, он был сегодня неразговорчив, а если и заметят, то подумают, что он забрался куда‑то за очередным обломком металла. Для окончания ремонтных работ Эрису потребуются часы, а может, и дни. Из места, где светлое острие лазера касалось металла, пошел дым. Кристоферис наклонился ниже.

Что‑то шевельнулось на краю его поля зрения – небольшое, едва заметное движение. Поднимающийся кусок мозга, подумал он, или осколок кости. А может, окровавленный лоскут кожи с волосами. Отвратительно, но бояться этого незачем. Он был биологом, и привык к виду крови, мозгов и кусков кожи. И даже к более худшим вещам, гораздо более худшим. В свое время он вскрывал множество чужаков, прорезал хитин, продирался сквозь слизь, открывал пульсирующие и вонючие желудки и мешки с ядом, видел все это и касался этого.

Снова движение. Кристоферис чувствовал, что должен взглянуть в ту сторону, хотя не хотел этого. Каким‑то образом он не мог не смотреть, так же, как не мог отвести взгляда от безголового тела у шлюза. Он посмотрел.

Это был глаз.

Кристоферис вздрогнул, и луч лазера резко ушел в сторону. Он с усилием ввел его снова в прорезаемый в стене канал. Сердце колотилось, как бешеное. Он попытался успокоиться. Бояться нечего, здесь никого нет, и если даже вернется Ройд, что ж, у него есть лазер и скафандр на случай открытия воздушных шлюзов.

Он снова взглянул на висящий в воздухе глаз, силой воли отгоняя страх. Это всего лишь глаз, один из глаз Лесамера, светло‑голубой, искривленный, но целый, тот самый водянистый глаз, что сидел в голове парня, пока тот был жив. Ничего сверхъестественного. Кусочек мертвого тела, висящий в кают‑компании среди других кусков. Все‑таки, кому‑то придется здесь убрать, со злостью подумал он. Оставлять здесь все это было неприлично, недостойно цивилизованных людей.

Глаз висел неподвижно. Другие останки дрейфовали, подталкиваемые воздушными потоками, но глаз был неподвижен. Высота, на которой он висел, не менялась. Он смотрел на ксенобиолога.

Кристоферис выругал себя за глупость и сосредоточился на лазере и своей работе. Он уже прожег в стене прямую вертикальную линию почти метровой длины и начал резать следующую, под прямым углом к первой.

Глаз бесстрастно смотрел на него, и ученый вдруг понял, что больше этого не вынесет. Одна из его рук ослабила хватку лазера, вытянулась, схватила глаз и швырнула его вглубь помещения. Это привело к тому, что он потерял равновесие и полетел назад, окончательно выпустив лазер, с руками, трепещущими, как крылья абсурдно тяжелой птицы. Наконец он ухватился за край стола и остановился.

Лазер висел в центре кают‑компании между кофейными чашками и обрывками человеческой плоти, продолжая излучать. При этом он медленно вращался. Это не имело смысла – лазер должен был автоматически выключиться, вылетев из его рук. Испортился, нервно подумал Кристоферис. Дым поднимался от линии, которую тонкий луч света рисовал на ковре.

С внезапной дрожью Кристоферис понял, что лазер поворачивается в его сторону.

Он поднялся, уперся руками в стол и толкнул себя вперед поплыв к потолку, убегая от дымящейся полоски.

Теперь лазер начал поворачиваться явно быстрее.

Кристоферис сильно оттолкнулся от потолка, ударился в стену, застонал от боли и отскочил от пола, размахивая ногами. Лазер быстро двигался, преследуя его. Кристоферис поднялся повыше, готовясь к очередному отскоку от потолка. Луч описал круг, однако, слишком медленно. Я достану его, когда он еще будет излучать в другую сторону.

Он приблизился, вытянул руку… И увидел глаз.

Он висел над лазером, глядя на ученого.

Роян Кристоферис тихо заскулил, и рука его на мгновение замерла – только на мгновение, но этого хватило. Рубиновый луч поднялся и повернулся к нему.

Его прикосновение было для шеи как легкая горячая ласка.

Прошло больше часа, прежде чем они заметили, что его с ними нет. Первым заметил его отсутствие Кэроли Д'Бранин, вызвавший ксенобиолога по коммуникатору и не получивший ответа. Он и сообщил остальным.

Ройд Эрис сдал обратно, отодвинувшись от стальной плиты, которую монтировал. Сквозь прозрачное стекло его шлема Меланта заметила, как твердеют черты его лица.

И именно в эту минуту начался шум.

Пронзительный крик страха и боли, потом стоны и бульканье. Чудовищные, мокрые звуки, как будто человек, издающий их, давился собственной кровью. Это слышали все – звуки без остатка заполнили внутренность их шлемов. И почти чисто среди этой муки прозвучало что‑то, похожее на слово: «Помогите!»

– Это Кристоферис, – сказал женский голос. Линдрен.

– Что‑то с ним случилось, – добавил Дэннел. – Он зовет на помощь. Не слышите, что ли?

– Где… – начал кто‑то, но тут заговорил Ройд Эрис:

– Глупец! Я предупреждал…

– Я собираюсь проверить, – заявила Линдрен. Дэннел освободил зацепленный кусок обшивки, который, крутясь, улетел в пространство. Скуттер лингвистов повернул вниз к «Летящему сквозь ночь».

– Остановитесь, – приказал Ройд. – Если хотите, я вернусь в свою квартиру и проверю все оттуда, но вам нельзя сейчас входить в корабль. Вы должны оставаться снаружи, пока вам не разрешат войти.

Страшные звуки не умолкали.

– Иди к черту! – рявкнула Линдрен.

Кэроли Д'Бранин тоже развернул свой скуттер, спеша за лингвистами, но он был гораздо дальше от корабля.

– Что ты хочешь сказать, Ройд? Мы должны ему помочь, неужели ты не понимаешь? С ним что‑то случилось, послушай.

– Нет, – ответил Ройд. – Кэроли, остановись! Если Роян один вернулся на корабль, то он уже мертв.

– Откуда ты знаешь? – крикнул Дэннел. – Ты это подстроил? Расставил ловушки на случай, если мы не будем послушны?

– Нет. Послушайте меня. Вы не можете ему сейчас помочь. Только я мог бы его спасти, но он не хотел меня слушать. Поверьте мне и остановитесь. – В его голосе звучало отчаяние.

Вдалеке скуттер Д'Бранина явно притормозил. Однако, машина лингвистов – нет.

– Я бы сказала, что мы слишком долго слушали тебя, – заметила Линдрен. Ей приходилось почти кричать, чтобы ее услышали сквозь раздающиеся в их шлемах рыдания и стоны, отвратительные мокрые всасывания, сдавленные призывы на помощь. Агония заполнила всю вселенную.

– Меланта, – продолжала Линдрен, – задержи Эриса там, где он есть. Мы будем осторожны и посмотрим, что там делается, но я не хочу, чтобы он добрался до своего пульта управления. Поняла?

Меланта Йхирл колебалась. Звуки били по ее ушам, и ей трудно было собраться с мыслями.

Ройд повернул скуттер, оказавшись к ней лицом. Она чувствовала тяжесть его взгляда.

– Останови их, – сказал он. – Меланта, Кэроли, прикажите им остановиться. Меня они не послушают. Они не понимают, что делают. – Он явно страдал.

Выражение его лица помогло ей принять решение.

– Быстро возвращайся вовнутрь, Ройд, и сделай, что в твоих силах. Я постараюсь их задержать.

– На чьей же ты стороне? – обвиняюще спросила Линдрен.

Ройд кивнул ей, но Меланта уже послала свой скуттер вперед. Выбравшись из района работ, усеянного обломками корпуса и прочим мусором, она резко увеличила скорость, летя вокруг «Летящего сквозь ночь» в сторону двигательного отсека.

Однако, еще издалека она видела, что слишком поздно. Лингвисты были слишком близко и двигались гораздо быстрее ее.

– Не делайте этого, – приказала она. – Кристоферис мертв.

– Может, это его дух зовет на помощь? – ответила Линдрен. – Когда тебя собирали, шлюха, наверное, повредили ген, ответственный за слух.

– Корабль опасен!

– Шлюха… – Это был единственный ответ, который она получила.

Скуттер Д'Бранина напрасно преследовал их.

– Друзья, остановитесь, прошу, умоляю вас об этом. Обговорим все вместе.

Ответом ему были только ужасные звуки.

– Я ваш начальник, – говорил Д'Бранин, – я приказываю от имени Академии Человеческого Знания! Я приказываю вам ждать снаружи! Вы слышите? Прошу вас, друзья, прошу!

Меланта беспомощно смотрела, как Линдрен и Дэннел исчезли в отверстии туннеля. Минутой позже ее скуттер затормозил перед ждущими черными губами, и она задумалась, должна ли лететь за ними вглубь «Летящего». Возможно, она успеет перехватить их, прежде чем откроется воздушный шлюз.

Голос Ройда, хриплый на фоне криков, ответил на ее невысказанный вопрос:

– Останься, Меланта. Не двигайся дальше.

Она оглянулась – скуттер Ройда приближался к ней.

– Что ты здесь делаешь? Иди через свой вход. Тебе же нужно попасть в твою часть!

– Не могу! – спокойно ответил он. – Корабль не реагирует на мои распоряжения. Шлюз не хочет открываться, и я заперт снаружи. Главная переборка в двигательном отсеке – единственная, которую можно открыть вручную. Меланта, я не хочу, чтобы вы входили на корабль прежде, чем я доберусь до пульта управления – ни ты, ни Кэроли.

Меланта Йхирл заглянула в отверстие туннеля, где исчезли лингвисты.

– А что будет…

– Проси их, чтобы вернулись, умоляй их. Может, еще не слишком поздно.

Она попыталась. Попробовал и Кэроли Д'Бранин. Какофония боли и мольб продолжалась, казалось, без конца, но никак не повлияла на решение Дэннела и Линдрен.

– Выключили коммуникаторы, – с яростью в голосе сказала Меланта. – Не хотят нас слышать. Нас или… эти звуки.

Скуттеры Ройда и Д'Бранина подлетели к ней одновременно.

– Я ничего не понимаю, – сказал Кэроли. – Почему ты не можешь попасть вовнутрь, Ройд? Что здесь происходит?

– Это просто, Кэроли, – ответил Эрис. – Я задержан снаружи, и так будет до тех пор, пока…

– Ну? – поторопила его Меланта.

– Пока моя мать не расправится с ними.

Лингвисты оставили свой скуттер возле машины, брошенной Кристоферисом, и прошли через шлюз, почти не взглянув на мрачного безголового проводника.

Внутри они остановились на минуту, чтобы снять и забросить за спину шлемы.

– Я по‑прежнему слышу его, – сказал Дэннел. Внутри корабля звуки стали заметно тише.

– Это из кают‑компании. Быстро!

Цепляясь руками и ногами, они одолели коридор меньше чем за минуту. Звуки становились все более отчетливыми и близкими.

– Он там, внутри, – сказала Линдрен, когда они добрались до входа.

– Да, – согласился Дэннел, – но один ли он там? Нам нужно какое‑нибудь оружие. Что, если… Нет, Ройд, конечно, лгал. На борту этого корабля есть кто‑то еще. Возможно, нам придется защищаться.

Линдрен не хотела ждать.

– Нас двое! – сказала она. – Идем, наконец.

Она оттолкнулась и пролетела сквозь вход, зовя Кристофериса по имени.

Внутри кают‑компании было темно. Единственный свет шел из коридора, и глазам ее потребовалось время, чтобы привыкнуть. Стены, пол, потолок были такие же, как всегда, однако Линдрен потеряла чувство направления.

– Роян! – неуверенно крикнула она. – Где ты?

Кают‑компания казалась пустой, но возможно, дело было просто в освещении или ее ошеломлении.

– Иди на звуки, – предложил Дэннел. Он висел в дверях, внимательно оглядываясь, потом осторожно, ощупью, двинулся вдоль стены.

Как бы в ответ на его предложение, плаксивые звуки стали вдруг громче. Однако, казалось, что сначала они шли из одного угла комнаты, потом из другого.

Линдрен нетерпеливо оттолкнулась и пролетела через все помещение, оглядываясь по сторонам. Она добралась до стены в районе кухни, и это напомнило ей об оружии и опасениях, высказанных Дэннелом.

– Эй, – сказала она через некоторое время, поворачиваясь в его сторону. – У меня есть нож, и это должно придать тебе отваги.

Она воинственно помахала ножом, задев случайно пролетавший мимо пузырь жидкости размером с ее кулак. Он разлетелся, превратившись в сотни маленьких шариков. Один из них пролетел перед ее лицом, и Линдрен лизнула его языком. Кровь!

Но ведь Лесамер уже давно мертв. Его кровь должна уже засохнуть, подумала она.

– Боже милосердный, – сказал Дэннел.

– Что? – спросила Линдрен. – Ты нашел его?

Дэннел неуклюже двигался к выходу, ползя по стене, как большое насекомое.

– Беги отсюда, Линдрен, – предупреждающе крикнул он. – Быстро!

– Почему? – Она вздрогнула. – Что случилось?

– Эти крики, – сказал он. – Стена, Линдрен, стена. Звуки.

– Плетешь какую‑то ерунду, – рявкнула она. – Возьми себя в руки!

– Неужели ты не видишь? – пробормотал он почти нечленораздельно. – Эти звуки идут из‑за стены. Коммуникатор… Они подделаны… Это имитация!

Дэннел добрался до выхода и нырнул в него, громко вздохнув. Он не стал ждать ее, и вскоре исчез в глубине коридора, торопливо перебирая руками, неловко отталкиваясь и брыкаясь.

Линдрен собралась и двинулась за ним.

Звуки появились перед ней, у дверей.

– Помогите мне, – говорили они голосом Рояна Кристофериса. Вновь она услышала стон и тот страшный захлебывающийся звук. Линдрен остановилась.

Сбоку донесся хриплый, жуткий смертельный стон.

– А‑а‑а… – Он перекрыл все остальные звуки. – Помогите мне… – Помогите, помогите, помогите, – говорил Кристоферис из темноты за ее спиной.

Кашель и слабый стон под ногами.

– Помогите мне, помогите, помогите, помогите, – звучал целый хор голосов.

Голоса становились выше, набирали силы, слова перешли в крик, а тот кончился мокрым захлебывающимся хрипом, свистом, смертью. Потом все стихло, просто стихло и все.

Линдрен оттолкнулась ногой и поплыла в сторону двери, сжимая нож.

Что‑то темное и тихое выползло из‑под стола и поднялось, блокируя ей дорогу. На секунду она увидела его отчетливо, появляющееся между нею и светом. Это был Роян Кристоферис, по прежнему в своем вакуумном скафандре, но со снятым шлемом. Он что‑то держал в руках, направляя это в ее сторону. Лазер, поняла она вдруг, обычный режущий лазер.

Совершенно беспомощная, она двигалась прямо на него, размахивая руками, чтобы остановиться, но все было напрасно.

Оказавшись достаточно близко, она увидела, что под подбородком у Кристофериса есть вторые губы – длинный почерневший разрез – что губы эти смеются, и при каждом его движении из них вылетают маленькие капли крови…

Дэннел, охваченный диким страхом, удирал вдоль коридора, ударяясь о стены и проходы. Паника и невесомость сковывали его движения, делали неуклюжим. Время от времени он оглядывался через плечо, надеясь увидеть спешащую за ним Линдрен, и одновременно ужасаясь тому, что может увидеть вместо нее. Поворачиваясь, он каждый раз терял равновесие, переворачивался и летел в сторону.

Воздушная переборка открывалась долго, очень долго. Он ждал, дрожа всем телом, но пульс его начал постепенно успокаиваться. Звуки пропали гдето сзади, и не было ни следа погони. С трудом он взял себя в руки, а когда оказался внутри шлюза, отделенный от кают‑компании закрытыми внутренними дверями, почувствовал себя в безопасности.

Сейчас он никак не мог вспомнить, почему он так перепугался.

Ему было стыдно – удрал, бросил Линдрен. И почему? Что его так испугало? Пустая кают‑компания? Шум из‑за стен? Тут же ему пришло в голову вполне рациональное объяснение. Звуки означали, что бедный Кристоферис находился где‑то в другом месте корабля, живой и страдающий, изливающий в коммуникатор свою агонию.

Дэннел печально покачал головой. Он знал, что безболезненно это не кончится. Линдрен любила над ним издеваться, и никогда не позволит ему забыть об этом. Однако, он может по крайней мере вернуться и объясниться. Это должно зачесться в его пользу. Приняв решение, он вытянул руку в сторону рычага, остановил цикл перехода и повернул его вспять. Воздух, уже частично высосанный с шипением вернулся в камеру шлюза.

Когда открывалась внутренняя дверь, Дэннела вновь на мгновение охватил страх – короткий укол ужаса, вызванный мыслью о том, что могло появиться из кают‑компании и ждать его в коридорах

«Летящего сквозь ночь». Он боролся с этим страхом, и силой воли подавил его.

Когда он вышел, то увидел, что его ждет Линдрен.

Он не заметил ни гнева, ни презрения на ее удивительно спокойном лице, однако направился к ней, пытаясь выразить словами просьбу о прощении.

– Сам не знаю, почему я…

Сонным замедленным движением ее рука появилась из‑за спины. Сверкнул нож, описывая убийственную дугу, и только в этот момент Дэннел заметил прожженную в ее скафандре дымящуюся дыру, точно между грудями.

– Твоя мать? – недоверчиво спросила Меланта Йхирл.

– Она слышит все, что мы говорим, – ответил Ройд, – но сейчас это уже не имеет значения. Роян сделал что‑то очень глупое и страшное. Теперь она решила убить вас всех.

– Она, она! Что ты хочешь этим сказать? – Голос Д'Бранина выражал искреннее удивление. – Может, убедишь нас, что твоя мать до сих пор жива? Ты же сказал, что она умерла еще до твоего рождения.

– Умерла, Кэроли, – сказал Ройд. – Я не лгал.

– Конечно, нет, – согласилась Меланта. – Я была в том уверена. Но ты и не сказал нам всей правды.

Ройд кивнул.

– Мать умерла, но ее… ее дух по‑прежнему живет и заполняет моего «Летящего». – Он вздохнул. – А может, лучше сказать – ее «Летящего». Мой контроль над кораблем по крайней мере ограничен.

– Ройд, – сказал Д'Бранин, – духи не существуют. Жизни после смерти не бывает. Мои волкрины более реальны, чем какие‑либо духи.

– Я тоже не верю в духов, – жестко добавила Меланта.

– Тогда называйте это как хотите, – сказал Ройд. – Мое название так же хорошо, как и любое другое. Действительности не изменишь терминологией. Моя мать, или же какая‑то ее часть, по‑прежнему живет в «Летящем сквозь ночь», и будет убивать вас всех по очереди, как перед этим убивала других.

– Ройд, в твоих словах нет смысла, – упирался Д'Бранин.

– Спокойно, Кэроли. Позволим капитану объяснить до конца.

– Да, – сказал Ройд. – Как вы сами видите, «Летящий сквозь ночь» очень… очень современен. Автоматизированный, саморемонтирующийся, большой. Он должен был быть таким, если мать хотела избавиться от необходимости иметь экипаж. Если помните, он построен на Ньюхолме. Я никогда там не был, но полагаю, что и наука, и техника там очень развиты. Подозреваю, что Авалон не смог бы построить такого корабля, его копию. Немногие миры смогли бы это.

– И в чем же суть, капитан?

– Суть… суть заключается в компьютерах, Меланта. Мать хотела, чтобы они были действительно исключительными. И они такие есть. Центральные системы основаны на кристаллических матрицах, кроме того, лазерная память, сенсорные периферические устройства и другие… дополнения.

– Ты хочешь сказать, что «Летящий сквозь ночь» является искусственным Разумом? Ломми Торн догадывалась об этом.

– Она ошибалась, – продолжал Ройд. – Мой корабль не является Искусственным Разумом в том смысле, какой вы ему приписываете. Но это нечто родственное ему. Мать потребовала встроить устройства, делающие возможным копирование человеческой личности. Она заполнили центральный кристалл своими воспоминаниями, желаниями, извращениями, своей любовью и… ненавистью. Именно потому мое воспитание она целиком доверила компьютеру, понимаете? Она знала, что он воспитает меня так, как сделала бы это она, хвати ей терпения. Ввела она в него и некоторые другие программы.

– А ты не можешь его перепрограммировать, дружище? – спросил Д'Бранин.

В голосе Ройда звучало отчаяние:

– Я пробовал, Кэроли. Но я плохо разбираюсь в компьютерах, а программы необычайно сложны. По крайней мере, трижды мне казалось, что я ее ликвидировал, но каждый раз она возникала снова. Это – это компьютерный вирус, и я не могу ее локализовать. Она является, когда хочет, и уходит тоже. Как дух, понимаете? Ее воспоминания и личность так переплетены с программами, которые поддерживают жизнь «Летящего», что я не могу избавиться от них, не уничтожая центрального кристалла. А это было бы моим концом. Я никогда не смог бы записать новые программы, а без компьютеров мой корабль перестал бы функционировать – двигатели, системы жизнеобеспечения, вообще все. Мне пришлось бы покинуть «Летящий», и это убило бы меня.

– Ты должен был нам это рассказать, дружище, – заметил Кэроли Д'Бранин. – На Авалоне есть много кибернетиков, и некоторые из них – выдающиеся умы. Мы могли бы тебе помочь. Могли бы дать тебе высококвалифицированных советников. Ломми Торн могла бы тебе помочь.

– Кэроли, я уже пользовался услугами экспертов. Дважды я приглашал на борт специалистов по компьютерным системам. Первый из них сказал мне то, что я сейчас вам повторил – избавление от вируса невозможно без ликвидации всех программ. Второй учился на Ньюхолме, и считал, что, возможно, сумеет мне помочь. Мать убила его.

– Ты постоянно что‑то скрываешь от нас, – сказала Меланта Йхирл. – Я понимаю, каким образом твой кибернетический дух может в нужный момент открывать и закрывать воздушные переборки. Но как ты объяснишь происшедшее с Лесамером?

– В конце концов, вина ложится на меня, – ответил Ройд. – Одиночество подсказало мне решение, которое оказалось страшной ошибкой. Я думал, что смогу обеспечить вам безопасность, даже если среди вас будет телепат. Я уже перевозил других пассажиров, наблюдая за ними и предотвращая опасные поступки. Если мать пыталась вмешаться, я нейтрализовал ее действия прямо из главного центра управления. Обычно это помогало. Перед этим полетом она убила только пять раз, и первая тройка умерла, когда я был еще молод. Именно так я и узнал о ней, узнал о ее существовании на моем корабле. В той группе тоже был телепат. Однако, я должен был предвидеть, Кэроли. Мой голод жизни обрек вас всех на смерть. Я переоценил свои возможности и недооценил ее страх перед обнаружением. Она наносит удар, оказываясь в опасности, а телепаты – это непрерывная угроза. Они чувствуют ее. Чье‑то больное мрачное присутствие, говорят они, что‑то холодное, враждебное и нечеловеческое.

– Да, – сказал Кэроли Д'Бранин, – именно это говорил мне Лесамер. И это было что‑то чуждое, он не сомневался в этом.

– Ничего удивительного, что она казалась чужаком телепату, привыкшему к знакомым образцам органических разумов. У нее ведь не человеческий мозг. Я даже не могу сказать, что она такое – комплекс кристаллической памяти, дьявольская сеть взаимосвязанных программ, контуров и души, соединенных воедино. Да, я могу понять, почему она казалась ему чужой.

– Ты все еще не объяснил, каким образом компьютерная программа может привести к взрыву человеческого черепа, – сказала Меланта.

– Ты носишь ответ на груди, Меланта.

– Мой шепчущий камень? – удивилась она, и в этот момент почувствовала его под скафандром и одеждой прикосновение холода, туманное воспоминание эротизма, которое заставило ее задрожать. Это было так, словно камень ожил от одного воспоминания о нем.

– Я ничего не знал о шепчущих камнях до тех пор, пока ты не сказала мне о своем. Принцип здесь тот же самый. Псионическое воплощение, сказала ты. Значит, тебе известно, что псионическую силу можно аккумулировать. Центральная система моего компьютера является резонирующим кристаллом, гораздо большим, чем твой маленький бриллиантик. Я думаю, что на смертном одре мать впечатала в него свой узор.

– Только одаренный псионическим талантом может впечатать свой узор в шепчущий камень, – сказала Меланта.

– Никто из вас никогда не спросил о причинах всего этого. Вы не спросили, почему моя мать так ненавидела людей. Видите ли, она родилась с даром, талантом. На Авалоне она, пожалуй, имела бы первый класс, проверенный, тренированный и признаваемый всеми, ее талант берегли бы и хорошо вознаграждали. Думаю, она могла бы стать знаменитой. Возможно, она была даже сильнее первого класса, но не исключено, что получила такую силу только после смерти, оказавшись в компьютере «Летящего». Однако, она родилась не на Авалоне. На Вессе ее дар сочли проклятием, чем‑то чуждым и ужасающим, и решили от него вылечить. Для этого использовали наркотики и электрошок, а также постгипнотическое внушение, после которого ее рвало каждый раз, когда она пыталась воспользоваться своим даром. Впрочем, были и другие, менее деликатные методы. Разумеется, она не утратила своих способностей, потеряла лишь умение эффективно использовать их, рационально контролировать. Талант остался ее неотъемлемой частью, как источник стыда и боли, проявляющийся в минуты эмоциональных напряжений. Пять лет постоянной опеки привели ее почти к безумию. Ничего удивительного, что после этого она возненавидела людей.

– А в чем состоял ее талант? Телепатия?

– Нет. Ну, может, в какой‑то зачаточной форме. Я читал, что все псионические таланты обладают несколькими как бы спящими способностями в дополнение к своей основной. Однако, мать не могла читать мыслей. У нее были некоторые эмпатические способности, но процесс лечения повернул их так, что все принимаемые ею эмоции вызывали у нее рвоту. Однако, ее главным талантом, силой, которую пять лет пытались разбить и уничтожить, был телекинез.

Меланта Йхирл выругалась.

– Ничего странного, что она ненавидела гравитацию! Телекинез в невесомости, это…

– Да, – закончил Ройд. – Поддержание гравитации на «Летящем» является для меня пыткой, но ограничивает мою мать.

В тишине, воцарившейся после этих слов, каждый посмотрел вглубь темного туннеля. Кэроли Д'Бранин неловко шевельнулся на своем скуттере.

– Дэннел и Линдрен еще не вернулись, – сказал он.

– Вероятно, они мертвы, – бесстрастно заметил Ройд.

– Что же нам делать? Нужно составить какой‑то план. Мы не можем ждать здесь без конца.

– Основной вопрос звучит так: что делать мне? – сказал Ройд. – Заметьте, я говорил совершенно открыто. Вы заслужили право знать. Мы уже прошли точку, до которой незнание было защитой. Дела зашли слишком далеко. Было слишком много смертей, и вы были свидетелями каждой из них. Мать не может позволить вам вернуться на Авалон живыми.

– Это правда, – сказала Меланта. – Но что она сделает с тобой?

– В том и заключается проблема, – согласился Ройд. – Ты всегда на три хода впереди, Меланта, и я думаю, хватит ли этого. В этой игре противник предвидит четыре хода, а большинство твоих фигур уже сбиты. Боюсь, что мат в таких условиях неизбежен.

– Разве что мне удастся подбить на сотрудничество короля моего противника, правда?

Ройд слабо улыбнулся.

– Если бы я решил перейти на вашу сторону, она, вероятно, убила бы и меня. Собственно, я ей не нужен.

Кэроли Д'Бранин, похоже, никак не мог понять всего.

– Но… но что еще можно…

– Мой скуттер снабжен лазером, а ваши – нет. Я мог бы убить вас обоих, сейчас же, и тем самым вернуть себе благосклонность «Летящего сквозь ночь».

Сквозь три метра пустоты, которые разделяли их скуттеры, глаза Меланты встретились с глазами Ройда. Руки ее спокойно лежали на рычагах управления экипажа.

– Можно попробовать, капитан. Только помни, что убийство улучшенной модели – не такая простая штука.

– Я никогда не убью тебя, Меланта Йхирл, – серьезно ответил Ройд.

– Я прожил шестьдесят восемь стандартных лет, и за все это время не попробовал жизни. Я устал, а ты изобретаешь великолепную ложь. Ты правда коснешься меня?

– Да.

– Я многим рискую для твоего прикосновения. Однако, в некотором смысле, я не рискую ничем. Если мы проиграем, то умрем все, а если победим, я все равно умру, когда «Летящего сквозь ночь» уничтожат на Авалоне. Или это, или жизнь калекой в орбитальном госпитале. Уж лучше смерть.

– Мы построим для тебя новый корабль, капитан, – пообещала Меланта.

– Лгунишка, – сказал Ройд, однако тон его голоса стал значительно мягче. – Это неважно. И так мне уже осталось немного. Смерть не пугает меня. Если мы победим, тебе придется рассказать мне о волкринах, Кэроли. А ты, Меланта, сыграешь со мной в шахматы, найдешь способ коснуться меня, и…

– И лечь с тобой в постель? – закончила она, улыбаясь.

– Если захочешь, – тихо сказал он, потом пожал плечами. – Мать наверняка все слышала, и будет внимательно слушать любые планы, которые мы можем разработать, поэтому нет смысла вообще что‑то планировать. Теперь уже нет никакой надежды, что я смогу пройти через свой шлюз, потому что он управляется прямо из компьютера. Придется нам последовать за остальными через двигательный отсек, войти через главный шлюз и максимально использовать шанс, который у нас будет. Если мне удастся добраться до моего пульта и вернуть гравитацию, мы можем победить. Если же нет…

Его прервал низкий стон.

В первое мгновение Меланте показалось, что «Летящий сквозь ночь» начинает бомбардировать их звуками, и ее удивила глупость повторения одной и той же тактики. Потом стон зазвучал снова, с задней части скуттера Д'Бранина. Забытая четвертая участница их группы начала возиться с креплениями.

Кэроли Д'Бранин торопливо повернулся, чтобы освободить ее. Агата Марий‑Блек попыталась встать и почти вылетела из скуттера. Д'Бранину пришлось схватить ее за руку и притянуть обратно.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он. – Ты меня слышишь? У тебя что‑то болит?

Испуганные глаза за прозрачной пластиной перескочили с Д'Бранина на Меланту, потом на Ройда и поврежденный «Летящий». Меланта засомневалась, что женщина в своем уме, и уже хотела предостеречь Д'Бранина, когда Агата Марий‑Блек заговорила.

– Волкрины! – сказала она. – О‑о‑о… Волкрины!

Вокруг выхода из туннеля засветилось кольцо атомных двигателей. Меланта услышала, как Ройд резко втянул воздух, и повернула рукоять, управляющую ускорением скуттера.

– Быстрее, – сказала она. – «Летящий» готовится к отлету.

На трети пути через туннель Ройд догнал ее и полетел рядом, грозный в своем черном массивном скафандре. Бок о бок они миновали цилиндры и сети гиперпривода, и перед ними в слабом свете показалась главная воздушная переборка со своим кошмарным охранником.

– Когда доберемся до переборки, перебирайся на мой скуттер, – сказал Ройд. – Я хочу быть вооружен и иметь экипаж, а два скуттера не поместятся в камере шлюза.

Меланта Йхирл быстро оглянулась.

– Кэроли, – позвала она. – Где ты?

– Снаружи, дорогая, – донесся ответ. – Я не могу лететь с вами. Простите меня.

– Нам нужно держаться вместе!

– Нет, – сказал Д'Бранин. – Я не могу рисковать, когда мы так близко. Это было бы трагично и не имело смысла. Подлететь так близко, и в последнюю минуту отступить! Я не имею ничего против смерти, но сначала должен их увидеть.

– Моя мать собирается улететь отсюда, – вмешался Ройд. – Кэроли, останешься здесь – погибнешь.

– Я подожду, – ответил Д'Бранин. – Мои волкрины летят, и я должен ждать их.

Время разговора прошло, поскольку они были уже почти у переборки. Оба скуттера притормозили и остановились, Ройд Эрис вытянул руку, чтобы запрограммировать проход, а Меланта перескочила на его скуттер. Наружная дверь открылась, они влетели в камеру шлюза.

– Все начнется после открытия внутренних дверей, – сказал Ройд равнодушным голосом. – Меблировка корабля вделана в пол или прикреплена к нему, но вещи, которые принесла с собой ваша группа – нет. Мать использует их как оружие. И берегись дверей, воздушных переборок – всего, что соединено с компьютером корабля. Надеюсь, не нужно говорить, чтобы ты не расстегивала скафандра?

– Не нужно, – ответила она.

Ройд несколько уменьшил высоту, и рабочие руки скуттера заскрежетали, касаясь пола камеры.

Внутренняя дверь с шипением открылась, и Ройд рванул с места.

Внутри ждали Дэннел и Линдрен, плавающие в облаке капель крови. Дэннел был распорот почти от паха до горла, и его кишки покачивались, как гнезда белых разозленных змей. Линдрен по‑прежнему держала нож. Они поплыли навстречу, двигаясь с грацией, которой никогда не имели при жизни.

Ройд поднял передние руки скуттера и отбросил их в сторону, одновременно двигаясь вперед. Дэннел, как биллиардный шар, отскочил от стены, оставив широкий мокрый след там, где ударил в нее, из распоротого живота вывалились еще внутренности. Линдрен выпустила из руки нож. Ройд прибавил скорости и промчался мимо, направляясь сквозь облако крови вглубь коридора.

– Я буду смотреть назад, – сказала Меланта, повернулась и оперлась на его спину. Два мертвых тела остались позади, нож плавал в воздухе. Она хотела сказать Ройду, что все в порядке, как нож вдруг повернулся и полетел за ними, управляемый невидимой силой.

– Поворачивай! – крикнула она.

Скуттер вильнул в сторону. Нож промахнулся на метр, и, звеня отскочил от стены.

Однако, он не остановился и снова полетел к ним.

Впереди появилось темное отверстие входа в кают‑компанию.

– Двери слишком узкие, – сказал Ройд. – Нам придется оставить… – В этот момент они ударились. Ройд ввел скуттер прямо во фрамугу прохода, и резкий рывок скинул их в воздух.

Какое‑то время Меланта беспомощно кувыркалась в коридоре, пытаясь определить, где низ, а где верх. Нож быстро ударил, разрезая скафандр, и располосовал ей предплечье почти до кости. Она почувствовала резкую боль и тепло текущей крови.

– Проклятье! – выругалась она.

Нож снова повернулся к ней, разбрасывая красные капли.

Рука Меланты рванулась вперед и схватила рукоять. Что‑то пробормотав про себя, женщина вырвала нож из невидимой руки, которая держала его.

Ройд уже вернулся к пульту управления скуттера и начал что‑то делать. Внезапно Меланта заметила, что под ними, в темноте кают‑компании, поднимается какая‑то фигура.

– Ройд! – остерегающе крикнула она.

Фигура включила небольшой лазер, который держала в руках, и тонкий луч света ударил Ройда прямо в грудь.

Эрис нажал на свой спуск. Мощный лазер, смонтированный на скуттере, ожил яркой линией света. Луч ударил прямо в оружие Кристофериса, испепелив его и отрезав ему правую руку и часть грудной клетки. Пульсируя, он повис в воздухе, а из места, где коснулся противоположной стены, начал подниматься дым.

Ройд ввел по приборам какие‑то поправки и начал резать дыру.

– Мы пробьемся минут за пять или еще быстрее, – сказа он.

– С тобой все в порядке? – спросила Меланта.

– Да. Мой скафандр защищен гораздо лучше ваших, а этот лазер – всего лишь игрушка небольшой мощности.

Меланта вновь сосредоточила свое внимание на коридоре.

Лингвисты медленно приближались, двигаясь вдоль стен, чтобы напасть с обеих сторон одновременно. Она сжала руку. Предплечье пульсировало болью, но в остальном она чувствовала себя сильной, почти непобедимой.

– Трупы снова собрались нас атаковать, – сообщила она Ройду. – Я займусь ими.

– Разумно ли это? – спросил Ройд. – Их двое.

– Я улучшенная модель, – ответила она, – а они мертвы.

Она оттолкнулась от скуттера и поплыла к Дэннелу по высокой траектории. Он поднял руки, чтобы ее остановить, но она отбила их в стороны и выгнула одну далеко назад, слыша, как хрустит кость. Потом, уже понимая, что это бесполезно, вонзила ему нож в горло. Кровь хлынула из шеи Дэннела все расширяющимся облаком, но руки не переставали колотить ее. Зубы трупа гротескно клацали.

Меланта отдернула нож, схватила Дэннела и, вложив в это всю свою силу, швырнула его вглубь коридора. Он полетел, дико крутясь, и исчез в облаке собственной крови.

Меланта полетела в обратную сторону, медленно крутясь, и тут руки Линдрен схватили ее.

Ногти принялись яростно царапать шлем, из под них показалась кровь, оставлявшая на пластике кровавые полосы.

Меланта повернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с нападающей, схватила ее за руку и швырнула вслед за товарищем. Отдача закрутила ее, как волчок, и только широко раскинув руки, ей удалось остановиться.

– Я пробился, – сообщил Ройд.

Меланта повернулась, чтобы взглянуть. В одной из стен кают‑компании была вырезана квадратная дыра площадью в метр. Ройд выключил лазер, ухватился за две противоположные стороны прохода и протиснулся в кают‑компанию.

Внезапно возникла пронзительная какофония звуков. Меланта сжалась в агонии, потом быстро высунула язык и лизнула выключатель коммуникатора. Воцарилась благословенная тишина.

В кают‑компании шел дождь. Столовые приборы, стаканы и тарелки, куски человеческих тел – все летело через комнату и отскакивало от бронированного скафандра Ройда, не причиняя ему никакого вреда. Меланте, хотевшей пойти за ним следом, пришлось беспомощно отступить. В своем легком тонком скафандре она была бы рассечена на куски этим дождем смерти. Ройд добрался до стены и исчез в таинственной части корабля. Меланта одиноко уселась на пол.

«Летящий сквозь ночь» рванулся, и внезапное ускорение на секунду создало что‑то, напоминающее гравитацию. Меланта перевернулась на бок, раненная рука болезненно ударилась об основание скуттера.

Вдоль всего коридора открывались двери.

Дэннел и Линдрен снова приближались к ней.

«Летящий сквозь ночь» был уже далекой звездочкой, сверкавшей своими атомными двигателями. Их окружала темнота и холод, под ногами была бесконечная пустота Вуали Грешницы, но Кэроли Д'Бранин не испытывал страха. Он чувствовал себя странно изменившимся.

Бездна оживлялась надеждой.

– Они подлетают, – шепнул он. – Даже я, не имеющий никаких пси‑способностей, чувствую их. Рассказ крейов должен касаться именно этого – их можно чувствовать даже с расстояния в световые годы. Великолепно!

Агата Марий‑Блек казалась маленькой и скрюченной.

– Волкрины, – пробормотала она. – Что они могут для нас сделать? Мне больно, а корабль улетел. Д'Бранин, у меня страшно болит голова. – Она вдруг тихо, испугано запищала. – Так сказал Тэйл сразу после укола, и перед… перед сам знаешь чем. Он сказал, что у него болит голова. Страшно болит.

– Успокойся, Агата, и ничего не бойся. Я с тобой. Подождем. Подумай только, что мы увидим, подумай об этом!

– Я чувствую их, – сказала псипсих.

Д'Бранин дрожал от возбуждения.

– Тогда покажи мне. У нас есть наш маленький скуттер, и мы можем полететь к ним. Веди меня!

– Да, – согласилась она. – О, да.

Гравитация вернулась, и мгновенно вселенная вновь стала нормальной.

Меланта упала на пол, быстро перевернулась и, как кот, поднялась на ноги. Предметы, зловеще вылетавшие через открытую дверь в коридор, с грохотом падали.

Кровь из тумана превратилась в скользкий покров на полу коридора.

Два тела тяжело рухнули, и уже не шевелились.

Из коммуникаторов, встроенных в стены, донесся голос Ройда:

– Получилось.

– Я вижу.

– Я у главного пульта управления. Мне удалось вернуть гравитацию, перейдя на ручное управление, и сейчас я включаю большую часть функций компьютера. Однако, опасность еще не миновала. Она попытается найти способ обойти то, что находится под моим контролем. Пока я преодолеваю ее приказы силой. Мне нельзя ничего пропускать, и если мое внимание ослабнет хоть на секунду… Меланта, твой скафандр поврежден?

– Да. Разрез на предплечье.

– Поменяй его. Немедленно! Надеюсь, программы, которые я сейчас ввожу, предотвратят открывание воздушных переборок, но рисковать мы не можем.

Меланта уже бежала по коридору к грузовому трюму, где лежали скафандры и другое снаряжение.

– Как переоденешься, – продолжал Ройд, – засунь тела в преобразователь материи. Камера находится возле шлюза в двигательный отсек, слева от пульта управления. То же самое сделай со всеми незакрепленными предметами, которые не являются необходимыми: научными приборами, книгами, лентами, столовыми приборами…

– Ножами, – подсказала Меланта.

– Безусловно.

– Капитан, телекинез по‑прежнему угрожает нам?

– В гравитационном поле мать неизмеримо слабее, – ответил Ройд. – Ей приходится преодолевать его. Даже используя мощь «Летящего», она может двигать только один предмет за раз, и лишь с долей силы, которой располагает в невесомости. Но она по‑прежнему может это делать, не забывай. Возможно, она найдет способ обойти мою защиту и вновь выключить гравитацию. С места, где я нахожусь, я могу вернуть ее почти в ту же секунду, но не хочу, чтобы даже такое короткое время где‑нибудь рядом лежали предметы, которые можно использовать как оружие.

Меланта добралась до грузового трюма. В рекордно короткое время она скинула с себя старый скафандр и надела новый, кривясь от боли в руке. Рана кровоточила, но пока ей приходилось не обращать на это внимания. Подняв брошенный скафандр, она набрала полные руки научных приборов и сунула все в камеру преобразователя. Потом решила заняться телами. С Дэннелом не было никаких проблем, зато Линдрен ползла за ней по коридору, когда Меланта проталкивала тело Дэннела через отверстие, а потом слабо сопротивлялась, когда пришла ее очередь – кошмарное напоминание, что не вся мощь «Летящего» исчезла. Меланта легко подавила сопротивление и втолкнула ее в камеру.

Сожженное тело Кристофериса извивалось в ее руках и тянулось к ней зубами, но серьезных проблем с ним не было. Когда она очищала от предметов кают‑компанию, в сторону ее головы полетел кухонный нож. Однако, он приближался медленно, и Меланта просто отбила его в сторону, а потом подняла и присоединила к куче вещей, ждущих отправки в преобразователь.

Она как раз осматривала кабины, неся под мышкой брошенные лекарства и шприц‑пистолет Агаты Марий‑Блек, когда услышала крик Ройда.

Секундой позже чудовищная сила навалилась ей на грудь, как рука невидимого гиганта, сжала и потащила к полу.

Что‑то двигалось среди звезд.

Неясное и далекое, но четко видимое, хотя Д'Бранин не мог еще различить деталей. Но оно было там, было наверняка – какой‑то большой силуэт, заслоняющий часть звездного пейзажа. Оно летело прямо к ним.

Как хотел бы он иметь сейчас с собой свою группу, компьютер, своего телепата, экспертов, приборы!

Добавив мощности двигателям, Д'Бранин полетел навстречу своим волкринам.

Меланта Йхирл, пришпиленная к полу, рискнула включить вмонтированный в скафандр коммуникатор. Нужно было поговорить с Ройдом.

– Ты там? – спросила она. – Что… что происходит?

Давление было ужасно, и постепенно становилось все хуже. Она едва могла двигаться.

Ответ был полон боли и приходил очень медленно.

– … пере… хитрила… меня, – прошептал голос Ройда. – … больно… говорить…

– Ройд…

– … передвинула… телекинезом… рычаг… вверх… два «же»… три… больше… здесь… на пульте… я должен… пере… ставить… его… обратно… попытаюсь.

Тишина, потом, когда Меланта была уже почти сломлена, раздался голос Ройда:

– … не… могу…

Меланта чувствовала себя так, словно на грудь ей положили тяжесть, десятикратно превосходящую ее собственный вес. Можно было представить агонию, которую переживал Ройд, для которого гравитация даже в один «же» была болезненна и опасна. Она знала, что даже если бы рычаг находился на расстоянии вытянутой руки, его слабые мускулы никогда не сумели бы до него дотянуться.

– Зачем, – начала она – разговор не представлял для нее такой трудности, как для него, – зачем ей… увеличивать гравитацию… ведь это и ее… еще больше… ослабляет… верно?

– Да… но… через секунду… минуту… час… мое сердце… не… выдержит… лопнет… и тогда… тогда ты… одна… она… выключит… гравитацию… убьет тебя…

Кривясь от боли, Меланта вытянула руку и немного передвинулась по полу.

– Ройд… держись… я иду к тебе…

Она снова подтянулась. Набор лекарств Агаты по‑прежнему висел у нее на плече, невероятно тяжелый. Сняв ремешок, она принялась отталкивать его. Казалось, что контейнер весит по крайней мере сто килограммов. Потом в голову к ней пришла другая мысль, и Меланта открыла крышку.

Все ампулы были старательно обозначены. Она быстро просмотрела их, ища адреналин или синтастин – что‑нибудь, что могло дать ей силы доползти до Ройда. Она уже нашла несколько стимуляторов, выбрала самый сильный, и медленно, неуклюже вкладывала ампулу в зарядник шприца, когда взгляд ее случайно остановился на запасе эсперона.

Меланта не знала, почему заколебалась в эту секунду. Эсперон был лишь одним из дюжины находящихся в контейнере псионических стимуляторов, и ни один из них не принес бы ей никакой выгоды, однако, что‑то в его присутствии здесь беспокоило ее, напоминало о чем‑то, чего она не могла до конца осознать. Она пыталась решить этот вопрос, когда услышала шум.

– Ройд, – сказала она, – твоя мать… может… нет, наверное, не может… ничего сдвинуть… в такой высокой гравитации?… Верно?

– Не знаю, – ответил он. ‑… если сосредоточит… всю мощь… сосредоточится… возможно… сумеет… А почему… ты…

– Потому, – мрачно сказала Меланта, – что что‑то… проходит через… воздушный шлюз…

– Это не корабль, – говорил Кэроли Д'Бранин, – не такой корабль, которого я ждал. – Его комбинезон, спроектированный специалистами Академии, имел встроенное кодирующее устройство, и сейчас Д'Бранин записывал для потомков свои комментарии, чувствуя себя странно спокойно перед лицом надвигающейся неизбежной смерти. – Его размеры трудно вообразить и трудно оценить. Он огромен… У меня нет ничего, кроме наручного компьютера, никаких инструментов, и я не могу выполнить точных замеров, но сказал бы, что он имеет… э… сто, может даже триста километров в диаметре. Разумеется, это не однородная литая масса. Он деликатен, воздушен, не похож на корабли, которые мы знаем, не является также и городом. Он… он прекрасен! Это хрустальная паутина, живущая своими собственными огнями, огромная, сложная сеть, немного похожая на старые, движимые солнечным ветром корабли, какие использовали перед открытием гиперпривода, но эта огромная конструкция не сплошная, и не могла бы разгоняться давлением солнечных лучей. Она вообще не является кораблем. Она вся открыта в пространство, не имеет никаких кабин или систем жизнеобеспечения, во всяком случае, ничего подобного не видно, разве что устройства подобного типа находятся за пределами моего поля зрения. Хотя, нет, я не могу поверить в это, все слишком открыто и хрупко. Движется он довольно быстро. Хотел бы я иметь приборы, которые позволят мне измерить его скорость, но достаточно быть здесь, чтобы видеть – она значительна. Я веду скуттер под прямым углом к линии его полета, желая уйти с дороги, но не могу сказать, удастся мне это сделать. Он движется гораздо быстрее нас. Не со скоростью света, нет, гораздо медленнее, однако, быстрее «Летящего», использующего свои атомные двигатели. Но это лишь догадка.

Корабль волкринов не имеет никаких видимых двигателей. Честно говоря, мне интересно, каким образом он движется – может, это все‑таки солнечный парус, запущенный тысячелетия назад, а теперь порванный и уничтоженный какой‑то невообразимой катастрофой? Хотя, нет, он слишком симметричен и красив.

Я знаю, что должен его описать и быть при этом очень точен. Это трудно, поскольку я взволнован. Как я уже говорил, он имеет много километров в диаметре. Форма его приблизительно… минуточку… да, приблизительно октагональная. Центральная часть светится – это небольшое темное пятно, окруженное значительно большим пространством света. Только темная часть кажется сплошной, освещенные же места прозрачны. Я могу видеть сквозь них звезды, правда, цвет их смещен в сторону красного. Вуали – я буду называть их так. От центра и вуалей отходят восемь длинных – очень длинных! – ответвлений через неравные угловые величины, так что это не правильный многоугольник… О, теперь я вижу лучше, одно из ответвлений меняет положение, очень медленно… вуали идут волнами… Значит, они подвижны, между ними и вокруг них натянута паутина, но какая‑то странная. Это не простая сеть паука. В образующих ее линиях я не могу заметить никакого порядка, но чувствую, что в этом есть какой‑то смысл, значение, которое ждет своего прочтения.

Там есть и огни. Я уже упоминал о них? Самые яркие около центральной оси, однако, нигде они не выглядят очень яркими, скорее затемненными фиолетовым. Хотел бы я получить ультрафиолетовую картину этого корабля, но у меня нет нужных приборов. Огни движутся. Вуали идут волнами, и огни непрерывно движутся вверх и вниз ответвлений, с разными скоростями, а порой можно заметить, как сквозь паутину движутся другие огни. Понятия не имею, что это такое. Может, какая‑то форма общения. Не могу сказать, находится их источник внутри корабля или снаружи. Я… О! Появилось что‑то новое: между ответвлениями короткая вспышка, взрыв света. Сейчас его уже нет – исчез. Он был гораздо интенсивнее остальных, цвета индиго. Я чувствую себя совершенно бессильным, ничего не понимаю. Однако они прекрасны, мои волкрины…

Легенды… это не очень‑то согласуются с ними… не до конца. Размеры, огни… Волкрины часто связывались со светом, но свидетельства об этом были неоднозначны и могли описывать что угодно, начиная от лазерного движителя до простой наружной иллюминации. Я не мог знать, что их источником было именно это. Но до чего же оно таинственно! Корабль по‑прежнему слишком далеко, чтобы я мог видеть детали. Он так велик… Сомневаюсь, что нам удастся уйти с его дороги. Мне кажется, что он повернул в нашу сторону, но я могу ошибаться. О, мои приборы! Будь они здесь, со мной! Возможно, темное пятно в центре и есть сам корабль, жилая капсула. Волкрины должны быть внутри него. Хотел бы я, чтобы со мной была моя группа. И Тейл, бедняга Тейл… У него был первый класс, мы могли бы установить контакт, могли бы с ними поговорить. Сколькому они могли бы нас научить! Сколько они видели! Как подумаю, насколько стар этот корабль, как долго они летят… Меня переполняет суеверный страх. Понимание было бы таким даром, таким невероятным даром, но они такие чуждые!…

– Д'Бранин, – низким голосом сказала Агата Марий‑Блек, – ты ничего не чувствуешь?

Кэроли Д'Бранин взглянул на нее так, словно видел впервые в жизни.

– Ты их чувствуешь? У тебя только третий класс, но ты можешь их теперь чувствовать, правда?

– Уже давно, – ответила псипсих.

– А передавать ты можешь? Поговори с ними, Агата. Где они находятся? Там, в центре, в темном пространстве?

– Да, – ответила она и рассмеялась. Смех ее был пронзительным и истерическим, и Д'Бранин напомнил себе, что она больна. – Да, там, в центре, Кэроли. По крайней мере, оттуда приходят волны. Вот только ты совершенно не прав относительно них. Это вообще не ОНИ. Твои легенды были нагромождением лжи! Я бы не удивилась, окажись мы первыми существами, которые увидели волкринов и подошли к ним так близко. Остальные – эти твои чужаки – едва чувствовали их смутно и издалека, видели в своих снах и видениях кусочек природы волкринов и додумывали остальное, как им нравилось. Корабли и войны, раса вечных скитальцев, все это… все…

– Да? Что ты имеешь в виду, Агата? Ты говоришь совершенно бессмысленно. Я ничего не понимаю.

– Действительно не понимаешь? – Голос ее вдруг стал мягким. – Ты не чувствуешь этого так, как я. Так отчетливо. Таким образом должен чувствовать человек, накачанный эспероном.

– Что ты чувствуешь? Что?

– Это не ОНИ, Кэроли. Это ОНО. Живое и совершенно безмозглое, уверяю тебя.

– Безмозглое? – спросил Д'Бранин. – Нет, ты ошибаешься, не понимаешь того, что чувствуешь. Я могу согласиться, что это одна особь, огромный, великолепный звездный странник, но как он может быть безмозглым? Ты чувствовала его – его разум, его телепатические эманации. Ты, и каждый из чувственных крейов, и все прочие. Может, его мысли для тебя слишком чуждые, чтобы ты могла их правильно прочесть?

– Возможно. Но то, что я читаю, вовсе не такое чужое. Оно просто животное. Его мысли медленны и темны, это скорее не мысли, а импульсы. Холодные и далекие завихрения. Его мозг действительно огромен, можешь в этом не сомневаться, но не служит для формулирования рациональных мыслей.

– Как там?

– Это двигательная система, Кэроли. Ты ничего не чувствуешь? Не чувствуешь этих волн? А мне кажется, что они вот‑вот взорвут мой череп. Ты еще не понял, что толкает этих проклятых волкринов через галактические просторы? И почему они избегают гравитационных полей? Ты еще не знаешь, как они движутся?

– Нет, – ответил Д'Бранин, но пока он говорил это слово, лицо его озарилось светом понимания. Он повернулся и вновь взглянул на волкрина, на приближающегося гиганта, полного движущихся огней, тронутых волнами вуалей, летящего все вперед и вперед сквозь световые годы, световые века и тысячелетия.

Когда он снова взглянул на Агату, губы его произнесли всего одно слово:

– Телекинез.

Она кивнула.

Меланта Йхирл напрягла все силы, чтобы поднять шприц и прижать его к вене. Она нажала спуск, послышалось громкое шипение, и содержимое ампулы влилось в ее организм. Меланта легла, отдыхая и пытаясь мыслить. Эсперон, эсперон – почему он так важен? Он убил Лесамера, сделав из него жертву собственных, дремавших до поры, способностей, усилил его мощь и его слабость. Пси – все упорно возвращалось к пси.

Внутренняя дверь шлюза открылась, и сквозь нее прошло безголовое тело.

Оно двигалось резкими неестественными рывками, ни на секунду не отрывая ног от пола, изгибалось и обмякало, почти раздавленное собственной тяжестью. Каждое движение ступни было быстрым и неуклюжим – какая‑то сила буквально дергала вперед сначала одну ногу, потом другую. Тело приближалось медленно, руки его неподвижно висели.

И все‑таки оно приближалось.

Меланта призвала на помощь все резервы своего организма и поползла вперед, не спуская глаз с кошмарного преследователя.

Мысли кружились в ее голове, ища какого‑нибудь не хватающего до полноты картины элемента, решения шахматной загадки и ничего не находя.

Труп двигался быстрее, чем она. Он явно догонял ее.

Меланта попыталась встать. С бьющимся сердцем, постанывая, она поднялась на колени. Потом на одно колено. Попыталась поднять огромный груз, лежащий на ее плечах, словно была спортсменом, поднимающим штангу. Снова и снова повторяла она себе, что является улучшенной моделью и достаточно сильна для такой задачи.

Однако, едва только она оперлась на одну ногу, мышцы не выдержали, и Меланта неуклюже свалилась. Удар о пол был как падение с высокого здания. Она услышала громкий треск и почувствовала взрыв боли в руке – той неповрежденной, которой хотела смягчить падение. Боль была страшной, парализующей. Она заморгала, борясь со слезами и почти давясь рвущимся из горла криком.

Тело Лесамера было уже на середине коридора. Меланта заметила, что обе ноги у него сломаны – но ему было все равно: его поддерживала сила большая, чем содержащаяся в сухожилиях, костях и мускулах.

– Меланта… я слышал… уже все… Меланта?

– Тихо, – рявкнула она на Ройда. Нельзя было терять дыхания на разговор.

Она использовала все виды самоконтроля, которым когда‑либо училась, чтобы преодолеть боль. Бессильно дергала ногами, ботинки царапали пол, ища опоры, потом она начала подтягиваться, пользуясь рукой, которая не была сломана, и не обращая внимания на жжение в предплечье.

Тело по‑прежнему двигалось вперед.

Женщина переползла через порог кают‑компании, пробравшись под разбитым скуттером. Она надеялась, что хоть на какое‑то время задержит жуткую погоню. Нечто, называвшееся когда‑то Тейл Лесамер, было от нее чуть дальше метра.

В темноте кают‑компании, где все это началось, силы окончательно покинули ее.

Дрожа, она прижалась к влажному ковру, зная, что не сумеет передвинуться даже на сантиметр.

По другую сторону двери тело замерло неподвижно. Скуттер задрожал, а потом со скрежетом металла начал отползать назад короткими, резкими рывками, освобождая проход.

Пси‑способности… Меланте хотелось проклинать их и плакать. Как бы она хотела иметь эту силу, оружие, которое позволило бы ей взорвать оживленный телекинезом труп, освободиться от опасности. Я была улучшена, с отчаянием подумала она, но недостаточно. Родители подарили ей все, что было им доступно, но пси‑способности были вне их досягаемости. Гены, которые отвечали за это, были астрономически редкими, рецессивными, и…

… и вдруг ее осенило.

– Ройд, – сказала она, вкладывая в слова остатки своей воли. Лицо ее было мокрым от слез. – Рычаг… используй… телекинез… Ройд… передвинь его… телекинезом!

Его ответ был почти неслышим:

– … не могу… не я… мать… только… она… а я… нет…

– Да, не мать… – с отчаянием сказала она. – Ты всегда говоришь… мать. Забудь о ней… забудь… слушай… это не мать… ты ее клон… те же самые гены… у тебя они тоже есть… сила…

– Нет, – ответил он. – Никогда… должен быть… тот же самый пол…

– Неправда! Не должен. Я знаю… я с Прометея. Ройд… не говори… прометейцу… о генах… передвинь его!

Скуттер прыгнул почти на полметра и повалился на бок.

Дорога в кают‑компанию была свободна.

Тело Лесамера снова двинулось вперед.

– … пытаюсь. – сказал Ройд. – Нет… не могу!

– Она тебя вылечила, – с горечью сказала Меланта. – Успешней… чем ее… лечили… перед рождением… но это просто… подавлено… ты можешь!

– Я… не… знаю… как…

Труп подошел к ней, остановился. Руки с бледной кожей задрожали, подпрыгнули вверх. Длинные накрашенные ногти, кривые, как когти… Они начали подниматься.

Меланта выругалась.

– Ройд!

– Про… сти…

Она плакала, дрожала и бессильно сжимала кулаки…

А потом вдруг гравитация исчезла. Где‑то далеко раздался крик Ройда, а затем наступила тишина.

– Вспышки света становятся чаще, – диктовал Кэроли Д'Бранин, – а может, это только кажется, потому что я теперь ближе и могу их лучше видеть. Это вспышки индиго и темно‑фиолетового цвета, короткие и быстро гаснущие. Между нитями паутины. Думаю, это что‑то вроде силового поля, а вспышки – частицы водорода, разреженной материи межзвездных пространств. Они касаются поля и на секунду вспыхивают видимым светом. Преобразование материи в энергию, помоему, это именно оно. Мой волкрин кормится. Он заполняет уже половину вселенной и продолжает приближаться. Нам не удастся уйти. Агата покинула меня, она затихла, и кровь забрызгала ее шлем изнутри. Я почти вижу темное ядро, почти вижу. Странное дело, там, в центре, есть лицо, маленькое, крысоподобное, без губ, носа или глаз, но в некотором смысле это лицо, и оно смотрит на меня. Вуали движутся так чувственно! Вокруг нас повисает паутина.

О, свет, свет!

Труп взлетел в воздух, руки его бессильно обвисли. Меланту, крутящуюся в невесомости, начало вдруг рвать. Она сорвала с головы шлем, позволила ему упасть. Потом отодвинулась от рвотных масс, готовясь к неизбежной теперь атаке.

Однако, тело Лесамера висело мертвое и неподвижное, и в темноте каюткомпании ничто не двигалось.

Наконец, Меланта немного успокоилась, неуверенно подошла к трупу и толкнула его, легонько и осторожно. Он поплыл к противоположной стене.

– Ройд? – позвала она.

Ответа не было.

Тогда она протиснулась сквозь вырезанное в стене отверстие.

И нашла Ройда. Он висел в воздухе, по‑прежнему в черном массивном скафандре. Она встряхнула его, но он не шевелился. Дрожа, она осмотрела скафандр, потом начала его расстегивать.

– Ройд, – говорила она, – ты чувствуешь? Я здесь, Ройд, ты чувствуешь? – Скафандр поддавался легко, и она отбрасывала в сторону его части. – Ройд, Ройд!

Он был мертв. Его сердце не выдержало. Она сжимала его, била, пытаясь вбить в него новую жизнь, но все напрасно – он умер.

Меланта отодвинулась от него, ослепленная слезами, оперлась о пульт и взглянула вниз.

Он был мертв.

Однако, рычаг гравитационной сетки был установлен не на ноль.

– Меланта, – позвал мягкий голос из стены.

Я держу в руках хрустальную душу «Летящего сквозь ночь».

Она темно‑красная, многогранная, большая, как моя голова, а на ощупь ледяная. В ее пурпурной глубине пылают, а иногда как будто кружатся две маленькие искорки.

Я заползла вовнутрь системы, ничего не повредив, осторожно обошла все предохранители и кибернетические сети, и положила ладони на этот большой кристалл, зная, что именно в нем живет ОНА.

Я не могу решиться стереть его.

Дух Ройда просил, чтобы я этого не делала.

Прошлым вечером мы снова разговаривали на эту тему в кают‑компании, сидя за бренди и шахматами. Ройд, конечно, не может пить, но присылает свою голограмму, которая улыбается мне и говорит, как ходить его фигурами.

В тысячный раз он предложил отвезти меня на Авалон или какой‑то другой мир. Если бы только я вышла наружу и закончила ремонт, заброшенный столько лет назад, «Летящий сквозь ночь» мог бы безопасно перейти на гиперпривод.

И в тысячный раз я отказалась.

Теперь он, без сомнения, сильнейший. Их гены идентичны, и сила тоже. Умирая, он также нашел способ записать свое естество в большом кристалле, и сейчас корабль живет ими обоими. Они часто борются между собой. Иногда она обманывает его, и тогда «Летящий» делает странные, непредсказуемые вещи. Гравитация падает, растет или полностью исчезает, по ночам одеяла обертываются вокруг моего горла, из темных углов в меня летят различные предметы.

Однако, такое случается все реже, и когда все‑таки начинается, Ройд ее в конце концов нейтрализует, или же это делаю я. «Летящий сквозь ночь» – наш корабль: его и мой.

Ройд утверждает, что достаточно силен, что я ему, собственно, уже не нужна, и он сам может держать ее в узде. Может и так, хотя сомневаюсь. Я все еще выигрываю у него девять из десяти шахматных партий.

Есть и другие вещи, которые нужно принимать во внимание. Во‑первых, наша работа. Кэроли был бы доволен нами. Скоро волкрин нырнет в облако Вуали Грешницы, а мы летим за ним, изучая его, записывая, делая все то, чего ждал бы от нас старый Д'Бранин. Все находится в компьютере, а также на ленте и на бумаге, на случай, если система будет когда‑нибудь уничтожена. Интересно будет посмотреть, как волкрин отреагирует на Вуаль. Материя там значительно гуще в сравнении с убогой диетой из межзвездного водорода, которая была его уделом бесконечные века.

Мы пытались с ним связаться, но без результата. Не думаю, чтобы он вообще был разумным. Кстати, Ройд в последнее время решил последовать его примеру и напрягает все силы, пытаясь двинуть «Летящего» с помощью телекинеза. Хоть это и странно, но иногда его мать помогает ему в этом. До сих пор все их усилия кончались ничем, но мы будем продолжать пробовать.

Так и идет наша работа. Мы знаем, что результаты ее дойдут когда‑нибудь до людей. Ройд и я обсудили этот вопрос, и у нас есть планы. Перед смертью, зная, что мое время кончается, я уничтожу центральный кристалл и вычищу память компьютеров, а потом вручную направлю «Летящего» так, чтобы курс его пролег рядом с обитаемой планетой. Тогда «Летящий» станет действительно кораблем‑призраком. Это должно удаться. У меня много времени, а кроме того, я улучшенная модель.

Я стараюсь думать о другом решении, хотя для меня многое значит, что Ройд снова и снова предлагает его. Несомненно, я могла бы закончить ремонт и, возможно, Ройд мог бы контролировать корабль и продолжать работу без меня. Но не это важно.

Я сделала много ошибок: эсперон, мониторы, мой контроль за всеми – это мои поражения, цена моего высокомерия. Эти поражения мучат меня. Когда я наконец коснулась его – первый, последний и единственный раз – тело было еще теплым, но сам он уже ушел. Он никогда не чувствовал моего прикосновения – я не смогла выполнить этого обещания.

Но я выполню другое.

Не оставлю его с ней одного.

Никогда!

Джордж Мартин
ПЕСЧАНЫЕ КОРОЛИ

1

Симон Кресс жил один в полуразрушенной усадьбе среди сухих скалистых холмов в пятидесяти километрах от города. Соседям, которым он мог бы оставить своих животных, когда по делам он надолго отлучался из дома, у него не было. Сокол‑стервятник не доставлял особых хлопот, он жил в гнезде на заброшенной колокольне и сам добывал себе пропитание. Пищуху Кресс выгнал наружу и предоставил собственной судьбе – пусть маленькое чудовище обжирается скальниками, улитками и птицами. Серьезную проблему представлял аквариум с самыми настоящими пираньями. В конце концов он просто бросил туда говяжий окорок. При основательной задержке питания они могут сожрать друг друга. Так уже было. Это его забавляло.

К сожалению, в этот раз он задержался основательно. По возвращении все рыбы подохли. Исчез и сокол‑стервятник, его сожрала пищуха, забравшись на колокольню. Симон Кресс был раздражен.

На следующий день он полетел глиссером в Эсгард – путешествие длиной около двухсот километров. Первый по величине город Бальдура обладал самым старым и большим космопортом планеты. Кресс любил показывать своим друзьям необычных и дорогих животных, а Эсгард – это то место, где можно купить что угодно.

Но в этот раз ему не везло. Хозяин «Ксенолюбимчиков» свернул свои дела, а в «т`Эферан – Продажа Домашних Животных» ему попытались всучить еще одного сокола‑стервятника. «Таинственные воды» не блистали ассортиментом, кроме акул, пираний и паукообразных кальмаров. Все это уже было, а Крессу хотелось чего‑нибудь новенького.

Сумерки застали его на Радужном бульваре, лежащем в непосредственной близости от космического порта и окаймленной рядами фирменных магазинов, занимавшихся импортом. Большие магазины привлекали длинными красочными витринами с товарами разложенными на войлочных подушках и соблазнительно выделяющихся на фоне темных таинственных штор. Между ними теснились маленькие магазинчики со всякой рухлядью – узкие ободранные забегаловки, витрины которых ломились от наваленного как попало всевозможного внебальдурского хлама.

Потом, уже рядом с портом, он наткнулся на небольшой магазинчик. Прежде Кресс никогда здесь не проходил. Магазин занимал небольшое одноэтажное здание, втиснувшееся между эйфория‑баром и борделем – Храмом Сестер Тайны. Чем дальше, тем подозрительнее становился Радужный Бульвар. Витрину магазина заполнял необычный захватывающего вида туман, то бледно‑красный, то серый – похожий на настоящий, то снова золотисто‑красный. Подсвеченный изнутри, туман клубился и закручивался вихрями. Из тумана на Кресса наплывали какие‑то предметы – машины, произведения искусства и другие товары, которые он не определил, так как не успевал приглядеться как следует. Туман кружил вокруг них очень хитроумно, показывая фрагмент то одной, то другой вещи, потом снова покрывая все. Это интриговало.

Пока он любовался, туман начал формироваться в буквы. По одному слову. Кресс остановился и прочитал:

ВО И ШЕЙД. ИМПОРТ. АРТЕФАКТЫ. ИСКУССТВО. ЖИВОТНЫЕ И ДРУГОЕ.

Буквы задержались. Сквозь туман Кресс заметил какое‑то движение. Это было для него достаточно. Этого и слова ЖИВОТНЫЕ в рекламе. Он перебросил свою прогулочную пелерину в другую руку и вошел в магазин.

Внутри он почувствовал себя дезориентированным. Помещение казалось огромным, значительно превышающим размеры фасада. Подсвеченное мягким светом, оно казалось тихим и спокойным. Потолок представлял собой звездную панораму со спиральными туманностями, очень темную и реальную, необыкновенной красоты. Нежная подсветка прилавков подчеркивала очертания выложенных предметов. Низко лежащий туман застилал пол наподобие ковра. Местами он поднимался почти до колен, при каждом шаге вращаясь вокруг них. – Чем могу вам служить? – женщина казалось вышла прямо из тумана.

Высокая, худая и бледная, одетая в практичный серый комбинезон и странную маленькую шапочку, сильно сдвинутую на затылок.

– Вы ВО И ШЕЙД? – спросил Кресс. – Или только продавщица?

– Яла Во, к вашим услугам, – ответила она. – Шейд не встречается с клиентами. Мы не содержим продавцов.

– У вас довольно большой магазин. Странно, что я никогда о нем не слышал.

– На Бальдуре мы открыли свой филиал совсем недавно. Но у нас есть магазины и на других планетах. Что вы хотите купить? Произведения искусства? Вы коллекционер? У нас есть скульптуры вырезанные из хрусталя, с планеты Нор Т`алюш.

– Нет, – сказал Симон Кресс. – Это меня не интересует. Я зашел присмотреть себе какой‑нибудь талисманчик.

– Живой?

– Да

– Иноземный?

– Естественно.

– Мы можем предложить вам пересмешника из миров Цели. Маленькая, милая обезьянка, не только научиться говорить, но и подражать вашему голосу, его модуляциям, а также вашим жестам и мимике.

– Миленькая? – возразил Кресс. – Самая обычная? Только не это. Мне бы хотелось чего‑нибудь экзотического. На самом деле необычного. И совсем не миленького. Не терплю маленьких зверей. Сейчас у меня живет пищуха, она завезена со Скота и стоит больших денег. Иногда я подкармливаю ее кошачьим дерьмом – последним словом я выражаю свое отношение ко всем миленьким созданиям. Понятно?

Во загадочно улыбнулась.

– А вы когда‑нибудь сталкивались с животными, которое оказывало бы своему хозяину божественные почести?

Кресс скривился.

– О, время от времени. Я ищу только развлечений и не нуждаюсь в поклонении.

– Вы меня неправильно поняли, я имею в виду божественную честь в буквальном смысле этого слова, – сказала она, все еще загадочно улыбаясь.

– О чем вы говорите?

– Я считаю, что у нас есть возможность удовлетворить вас. Пожалуйте за мной.

Она провела его в тумане, между светящихся прилавков по длинному переходу под фальшивыми созвездиями. Они оказались в другой части магазина перед большой пластиковой емкостью.

Аквариум, – подумал Кресс.

Во подозвала его жестом руки. Он подошел ближе и понял свою ошибку. Это был террариум. Внутри, поблескивая нерешительным багрянцем, располагалась миниатюрная пустыня площадью около двух квадратных метров… Скалы из базальта, кварца и гранита. В каждом углу террариума стоял замок. Кресс посмотрел внимательно и сделал поправку. Стояло только три замка. Четвертый уже осыпался, покрылся трещинами и напоминал сказочные руины. Остальные, не такие уж загадочные стояли, как новенькие. На их стенах в округлых портиках сновали маленькие создания. Кресс прижал лицо к пластику.

– Насекомые? – спросил он.

– Нет. Эта форма жизни значительно сложнее и разумнее пищухи. Песочники – так мы их называем.

– Насекомые, – произнес Кресс, отходя от террариума. – Меня не интересует насколько они сложны.

Лицо его скривилось.

– И пожалуйста, не пытайтесь одурачить меня сказками о разумности насекомых. Простейшие нервные узлы…

– У них общее сознание, – перебила Во. – Для каждого замка. В этом террариуме находиться на самом деле только три организма. Четвертый умер. Посмотрите, замок уже разрушен.

Кресс посмотрел на террариум.

– Общее сознание… Интересно… – его снова передернуло. – Но я вижу только большую муравьиную ферму. Я надеялся на что‑то необычное.

– Они воюют меду собой.

– Воюют? – Кресс снова взглянул на террариум.

– Обратите ваше внимание на цвет, – сказала Во указывая на создания из ближайшего замка.

Одно из них карабкалось по пластиковой стенке. Кресс внимательно пригляделся. Маленькое животное величиной с ноготь, шестиногое с шестью микроскопическими глазками, размещенными вдоль туловища. Грозные клешни и пара длинных чувствительных усиков чертили в воздухе сложные узоры. Эти усики, клешни, глаза и сами ноги, исключительно смолисто‑черного цвета, резко выделялись на фоне темно‑оранжевой окраски панциря.

– Это насекомое, – повторил Кресс.

– Это не насекомое, – мягко возразила Во. – Когда песочник достигает больших размеров, панцирный экзоскелет сбрасывается. Но в емкости такой величины это невозможно.

Она взяла под руку Кресса и провела вокруг террариума к следующему замку.

– Обратите внимание на цвет.

– Да.

Другие. Светло‑красный панцирь и желтые усики, клешни, глаза и ноги. Кресс нашел взглядом третий замок. Белые с красными добавками.

– Гмм…

– Они сражаются, как я уже упомянула, – сказала Во. – И даже заключают соглашения. Благодаря союзу, уничтожен четвертый замок в террариуме. Черные слишком расплодились, поэтому, чтобы их уничтожить, остальные объединились.

Кресса это не поколебало.

– Это забавно. Но и другие животные тоже воюют между собой?

– Другие животные не молятся. – сказала Во.

– Что?

Во усмехнулась и показала на замок. Кресс присмотрелся внимательно. В стене самой высокой башни было вырезано лицо. Сомнений быть не могло. Яла Во!

– Как?..

– Я показываю внутри емкости свою голограмму в течении нескольких дней. Облик бога, вы понимаете? Песочники обладают зародышем псионических способностей. Это телепатия незначительной силы. Я их кормлю, всегда нахожусь поблизости, а они чувствуют это и боготворят, украшая свои строения. На всех замках, вы не видите?

В самом деле… Лицо Ялы Во на стенках замков дышало жизнью и спокойствием. Кресс удивился мастерству исполнения барельефов.

– Как они это делают?

– Передние ноги одновременно выполняют функцию рук. Три маленьких отростка на конце, что‑то вроде пальцев. Песочники очень хорошо сотрудничают, как во время битв, так и в работе. Прошу отметить, что представители одного и того же цвета обладают общим сознанием.

– Пожалуйста, расскажите мне о них поподробнее, – сказал Кресс.

Во улыбнулась.

– Матка живет внутри замка. Матка – мое личное определение. Это существо одновременно является желудком и родителем. Величиной с ваш кулак, она не приспособлена для передвижения, остальные особи – это рабочие и воины. Главной является матка‑королева. Разделение на полы иногда вводит в заблуждение, каждый замок, рассматриваемый как единое целое, является единым организмом‑гермафродитом.

– Что они едят?

– Движущиеся едят пульпу – несколько переваренную пищу, которую получают внутри замка. Матка занимается приготовлением еды на несколько дней. Их желудки не выносят ничего другого, поэтому, если матка погибнет, замок вымирает. А матка… матке все равно, что она ест. Это не будет вам обременительно. Остатков вашего обеда будет достаточно.

– А живой корм?

– Да, матка ест движущихся из других замков.

– Это интересно, – признался Кресс. – Если бы они не были такими маленькими.

– Ваши будут больше. Этот террариум небольшой. Песочники приспосабливают свои размеры к доступному пространству. Достаточно их перенести, и они начинают расти.

– Гм… Аквариум, в котором я держал пираний, в два раза больше, его можно очистить, наполнить песком…

– Фирма ВО и ШЕЙД сделают все. Мы почтем за честь.

– Естественно, я надеюсь, – сказал Кресс, – что получу четыре нетронутых замка.

– Конечно.

И они начали торговаться.

2

Через три дня, Яла Во вместе с усыпленными песочниками и рабочими, которые должны заняться их размещением, появились в усадьбе Симона Кресса. Ассистенты принадлежали совершенно незнакомой Крессу расе, приземистые, двуногие с четырьмя руками и вытаращенными многозрачковыми глазами. Кожа их напоминала наждак – поверхность, усыпанную странными отростками и пятнами. Они проявили силу и умение в работе. Яла Во отдавала приказания на протяжном певучем языке, слышать который Крессу до этого не приходилось.

Все работы закончились в течение дня. Аквариум перенесли в центр большого салона и дочиста выскребли, потом на две трети заполнили песком и обломками скал. Для удобства зрителей со всех сторон поставили диваны. Провели освещение – специальную систему, не только дающую песочникам их любимый красный свет, но и дающую возможность проецировать внутри аквариума голограммы. Наверху смонтировали мощную крышку со специальным отверстием для кормления.

– Отсюда, вы сможете их кормить не снимая крышки, – объяснила Яла Во. – Чтобы не сбежали.

В крышку смонтировали и устройство искусственного климата, которое поддерживало бы внутри аквариума соответствующую влажность и температуру.

– Воздух должен быть сухим, но не слишком, – сказала Во.

По окончании монтажа, один из четырехруких рабочих вошел в аквариум и выкопал в каждом углу ямку. Его напарник вручил ему спящих маток, вынимая одну за другой из замораживающей кассеты, в которой они находились.

Ничего особенного, всего лишь кусок жилистого испорченного мяса с огромным ртом, – подумал Кресс.

Рабочий закопал по одной в каждом углу аквариума, затем крышку окончательно закрепили и рабочие ушли.

– Тепло разбудит маток, – Сказала Во. – Через несколько дней появятся движущиеся и вылезут на поверхность. Пожалуйста, не жалейте для них корма. Им потребуется много сил, прежде чем они будут готовы к самостоятельной жизни. Я думаю, что замки начнут расти через какие‑нибудь три недели.

– А мое лицо? Когда они начнут вырезать мое лицо?

– Включите голограмму примерно через месяц. И будьте терпеливы. Если у вас появятся какие‑либо сомнения, звоните, пожалуйста, нам. Фирма ВО и ШЕЙД всегда к вашим услугам. – Она поклонилась и вышла.

Кресс подошел к аквариуму и щелкнул переключателем. Внутри было тихо и спокойно. Он нетерпеливо постучал пальцами по пластику и пожал плечами.

3

На четвертый день Крессу показалось, что внутри песка началось движение. Какое‑то слабое подземное шевеление. На пятый день он увидел первых песочников. Белых. На шестой день он насчитал их целую дюжину, белых, красных и черных. Оранжевые запаздывали. Он бросил в отверстие полусгнившие остатки еды. Песочники сразу же их почувствовали, а позже растащили по своим углам. Они не дрались. Немного разочарованный, Кресс решил, что даст им немного времени.

Оранжевые появились на восьмой день. К этому времени другие уже носили камешки и строили неуклюжие фортификации.

Не воевали.

Они были в два раза меньше тех, которые он видел у Ялы Во, но быстро подрастали. К построению замков приступили в конце второй недели. Организованные батальоны таскали к своим углам тяжелые куски песчаника и гранита. Другие клешнями и конечностями сдвигали песок. Кресс купил пару увеличительных очков, благодаря которым мог наблюдать работу по всей площади аквариума. Он ползал вокруг него и смотрел. Зрелище захватывало. Замки росли бесцветными и однообразными, но он нашел выход. На следующий день он вместе с кормом бросил кусочки обсидиана и крашенного стекла. В течение нескольких часов песочники вмонтировали их в стены.

Первыми закончили замок черные. Вскоре после этого встали крепости красных и белых. Оранжевые, как обычно, опоздали. Кресс брал в салон еду и ел, сидя на диване, чтобы непрерывно вести наблюдения. Он надеялся, что война разразиться в любую минуту.

Он был разочарован. Проходили дни, замки росли и расширялись. Кресс отходил от аквариума только за тем, чтобы удовлетворить свои физиологические потребности и отвечать на срочные, касающиеся его дел телефонные звонки.

Песочники не воевали.

Раздражение Кресса росло. В конце концов он прекратил их кормить. Два дня после того, как пища перестала падать с их пустынного неба, четыре черных песочника окружили и утянули за собой к матке оранжевого. Сначала искалечили, отрезая клешни, усики и конечности, потом через главные ворота внесли в свой миниатюрный замок. Обратно он уже не вернулся. Часом позже свыше сорока оранжевых промаршировало через пустыню и атаковало угол черных. Превосходящие силы защитников замка быстро рассеяли малочисленный отряд. Сражение превратилось в бойню. Убитые и умирающие пошли на корм матке.

Сияя от счастья, Кресс поздравил себя за сообразительность. Когда на следующий день он бросил остатки обеда, между тремя углами разгорелась борьба. Белые одержали великую победу.

С этого дня сражения не прекращались.

4

Через месяц после приобретения песочников Кресс включил голографический проектор и его лицо материализовалось внутри аквариума. Оно вращалось вокруг оси, чтобы все замки равномерно оделялись его взглядом. Эту голограмму Кресс считал удачной – она верно отражала его шельмоватую улыбку и полные щеки. Голубые глаза поблескивали, седые волосы старательно уложены в модные полукольца, тонкие подрисованные брови.

Вскоре песочники принялись за работу. В это время Кресс кормил их чрезвычайно щедро. Войны прекратились. Вся активность направлялась на создания алтарей.

На стенах замков появилось его изображение.

Поначалу все барельефы казались одинаковыми. Однако вместе с ходом работ, Кресс заметил тонкую разницу в технике исполнения. Наиболее искусными оказались красные – они использовали тонкие кусочки сланца, чтобы передать седину его волос. Идол белых казался молодым и задорным. Но лицо, вырезанное черными песочниками, хотя и было досконально выполнено, поразило его добротой и мудростью. Оранжевые песочники, как обычно не отличились. Неудачи в войнах оставили отпечаток на их бедный замок. Тот облик, над которым они работали, превратился в грубую безжизненную маску, и казалось, что горе – художники собираются его таким и оставить. Глубоко оскорбленный, Кресс ничего не мог изменить.

Когда все песочники закончили работу, он выключил голограмму, решив сделать прием. Его приятели будут шокированы. Он может инсценировать для них войну. Радостно распевая про себя, Кресс занялся составлением списка гостей.

5

Прием прошел с огромным успехом.

Кресс пригласил тридцать человек: горсточку своих близких и разделяющих его взгляды друзей, несколько бывших любовниц, а также коллекцию конкурентов в делах и политических противников, которые не могли себе позволить игнорировать его приглашение. Он знал, что некоторые из них будут угнетены или оскорблены песочниками. На это он и рассчитывал. Если кто‑нибудь из гостей покинет салон в бешенстве, прием можно будет считать удачным.

Под влиянием минутного импульса, Кресс прибавил имя Ялы Во.

– Если вы хотите, то можете привести с собой Шейда, – сказал он передавая приглашение.

Тот факт, что Во приняла приглашение, его несколько озадачил.

– Шейда не будет, – сказала она. – Он не принимает участия в таких приемах. Я же охотно проверю на месте, как чувствуют себя ваши песочники.

Кресс заказал различные изысканные блюда.

Когда затихли многочисленные разговоры и большинство гостей упилось вином до бессознательного состояния, и объелось лакомствами, он шокировал их тем, что начал собирать со стола объедки.

– Идите сюда, – сказал он. – Я хочу вас представить своим новым любимцам.

Держа миску перед собой, Кресс повел их за собой.

Песочники выполнили все, что он хотел. Кресс морил их голодом в течении двух последних дней, поддерживая их боевое настроение. На глазах столпившихся вокруг аквариума гостей, обеспеченных увеличительными очками, песочники провели великолепное сражение за еду. По окончании Кресс насчитал почти шестьдесят трупов. Красные и белые, которые заключили союз, завоевали большую часть добычи.

– Кресс, вы омерзительны, – сказала Кэт м`Лейн. Она жила с ним два года назад, пока ее трогательный сентиментализм чуть не привел его к сумасшествию. – Глупо, что я снова пришла сюда. Мне казалось, что ты изменился и хочешь попросить прощения, – она не могла простить ему того, что пищуха съела ее миленького песика. – НИКОГДА больше меня не приглашайте!

Она прошествовала со своим любовником под взрывы хохота. Остальные гости засыпали его вопросами.

– Где ты добыл этих созданий? – допытывались они.

– В фирме ВО и ШЕЙД ИМПОРТ, – ответил он, вежливым и галантным жестом показывая на Ялу Во, которая стояла в стороне весь вечер и молчала.

– Почему они украсили стены замков твоими портретами?

– Любовь и доброта – мои главные достоинства, не правда ли?

Послышались сдавленные смешки.

– Будут ли они снова воевать?

– Естественно, но не сегодня. Но не беспокойтесь, приемы будут и в дальнейшем.

Яд Раккис, ксенобиолог‑любитель, затеял разговор о других общественных насекомых и их войнах, которые они затевают.

– Эти песочники забавны, но в них нет ничего особенного. Вспомните о земных красных муравьях.

– Песочники не являются насекомыми, – резко сказала Яла Во, но никто не обратил на это никакого внимания. Все слушали Раккиса.

Кресс улыбнулся ей и пожал плечами. Млада Блейн предложила на следующие столкновения песочников делать ставки. Все согласились и начали оживленную, почти часовую дискуссию на тему условий игры. В конце концов гости стали расходиться.

Последней уходила Яла Во.

– Мне кажется, – сказал Кресс, когда они остались одни, – ваши песочники в списке боевиков под первым номером.

– Развиваются они очень хорошо. Уже сейчас больше, чем мои.

– Да, кроме оранжевых.

– Это я заметила. Их замок в плачевном состоянии.

– Ну что ж, кто‑то должен проигрывать, – сказал Кресс. – Позже появились и строились. В результате…

– Простите, – сказала Во. – Я хотела бы спросить, достаточно ли вы кормите своих песочников?

Кресс пожал плечами.

– Иногда устраиваю пост. Для боевого настроения.

Она наморщила брови.

– Нет никакой нужды морить их голодом. Позвольте воевать им только по тем поводам, которые они найдут. Борьба заложена в их природе. Вы будете свидетелем необычайно тонких и сложных конфликтов. Постоянные, вызываемые голодом войны унизительны и лишены изящества.

Кресс начал раздражаться.

– Во, вы находитесь в моем доме, здесь я решаю, что является унизительным. Я кормлю песочников так, как вы мне советовали, но они не хотели воевать.

– Вы должны вооружиться терпением.

– Нет, – ответил Кресс. – Я бог и хозяин. Почему я должен ждать, когда они соизволят воевать? Песочники воевали не так часто, как хотелось бы мне. Я это исправил.

– Понимаю. Я скажу об этом Шейду.

– Это не ваша забота.

– Ну что ж, мне не остается ничего другого, как пожелать вам спокойной ночи, – отрешенно сказала Яла Во и посмотрела на него с полным отвращения взглядом. – Наблюдайте за своими лицами. Внимательно следите за своими лицами, – предупредила она.

После ее ухода Кресс с интересом подошел к аквариуму и присмотрелся к замкам. Его подобия находились на своих местах, как и всегда. Может только… Он быстро одел увеличивающие очки. Разницу трудно было уловить… Но ему показалось, что выражение вырезанных лиц немного изменилось. Улыбка слегка искривилась, так, что в ней проявилась тень подлости. Это было очень тонкое изменение, если вообще что‑то изменилось. В конце концов Кресс пришел к выводу, что это ему показалось.

6

В течении следующих месяцев Кресс вместе с горсткой самых близких своих знакомых собирались, чтобы поиграть в «войну». Сейчас, когда прошло первое восхищение песочниками, он больше времени уделял своим делам и обязанностям, не следя особенно за аквариумом. Но любил устраивать для своих друзей одну или две войны, поддерживая своих воинов в полной боевой готовности – на голодном пайке. Это сильно отразилось на оранжевых, число которых, уменьшилось до того, что Кресс стал задумываться, не случилось ли что‑нибудь маткой. Но другие чувствовали себя совсем неплохо.

Иногда ночью, когда Кресс не мог заснуть, он брал бутылку вина и шел в освещенную красным светом гостиную. В одиночестве пил и часами смотрел в аквариум. Обычно где‑то происходила война, а если нет, то он легко ее провоцировал, бросая еду в середину аквариума.

Во время своих еженедельных встреч они начали, как это предложила Млада Блейн, делать ставки. Кресс выигрывал, ставя на белых, которые стали самой сильной и многочисленной колонией в аквариуме. Их замок процветал. Однажды Кресс открыл крышку и бросил еду не как обычно, на середину, а вблизи белого замка. Таким образом, другие песочники, желая добыть себе пропитание, вынуждены этот замок атаковать. Попробовали. Белые великолепно оборонялись. Кресс выиграл у Раккиса сто стандартов.

Раккис терял на этом огромные суммы. Он претендовал на широкие знания о песочниках, утверждая, что со времени первого приема много о них прочитал. Кресс подозревал, что это только пустые разговоры, так как, когда дело доходило до ставок, ему всегда не везло. Кресс также пытался что‑нибудь узнать о песочниках. Однажды он связался с местной библиотекой и попытался узнать, из какого они мира были вывезены. Но в каталогах не существовало даже термина «песочники». Он хотел позвонить Во и спросить об этом, однако появились другие дела, и вопрос происхождения песочников утонул в памяти.

В конце концов, Раккис, проиграв в сумме тысячу стандартов, появился на встрече, придерживая под мышкой пластиковую коробку. В ней находилось паукообразное создание, покрытое нежным золотистым волосом.

– Песчаный паук, – выпалил он. – С Катедей. Сегодня после полудня, я купил его в т`Эферан. Обычно им удаляют мешочки с ядом, но этого не тронули. Принимаешь заклад, Симон? Я хочу получить свои деньги обратно. Ставлю тысячу стандартов, что песчаный паук покончит с твоими песочниками.

Кресс присмотрелся к закрытому в пластиковой коробке пауку. Как сказала Во, песочники выросли, но на фоне этого создания выглядели карликами. Кроме того, у него был яд, а у песочников его не было. Но их было ужасно много. А войны в последнее время изрядно надоели. То новшество, которое несло это предложение, заинтересовало Кресса.

– Хорошо, – сказал он. – Ты дурак, Яд. Отряды песочников измотают твоего паука до тех пор, пока это создание не подохнет.

– Это ты дурак, Симон, – ответил Яд Раккис с улыбкой. – Катедейский паук питается в основном созданиями, живущими в норах и щелях. Смотри внимательно, он подойдет к замкам и сожрет всех их маток.

Среди всеобщего смеха Кресс внезапно потерял хорошее настроение. Этого он не учел.

– Ну, начинаем, – раздраженно сказал он и налил себе стакан до краев.

Паук не помещался в отверстие для корма. Двое из гостей помогли убрать Раккису крышку, и Млада Блейн вручила ему коробочку. Он вытряс паука в аквариум. Чудовище приземлилось на миниатюрной дюне неподалеку от замка красных, потеряло ориентацию и в течении некоторого времени стояло в неподвижности. Только челюсти непрерывно работали, а ножки вызывающе подергивались.

– Ну, – торопил его Раккис. – Давай!

Все собрались в тесный кружок вокруг аквариума. Кресс нашел свои очки и надел их. Если он и потеряет тысячу стандартов, то хоть насладиться незабываемым зрелищем.

Песочники заметили чужака. В одну минуту движение в замке замерло. Мгновение маленькие красные создания стояли неподвижно. Паук двинулся в сторону многообещающе распахнутых ворот. С высокой башни на него безразлично смотрело лицо Симона Кресса.

Песочники зашевелились. Ближайшие образовали два клина и бросились на паука. Все больше и больше их выступало из внутренностей замка и создавало тройную линию обороны для защиты входа, за которым находилась матка. Из пустыни в спешке возвращались призванные на войну разведчики.

Вызов был принят.

Наступающие песочники приблизились к пауку. Их клешни вцепились в ножки и туловище. Красные воины взбирались на спину агрессора, кусали и рвали плоть. Один из них добрался до глаза и распорол его тонкими желтыми усиками. Кресс усмехнулся и показал на это Раккису.

Но песочники были маленькими, и у них не было яда. Паук не задерживался, его ноги стряхивали атакующих, разбрасывая их во все стороны. Щеки, с которых стекал яд, находили других, оставляя сломанные замирающие трупы. Уже более дюжины песочников лежали мертвыми. Паук двигался все дальше и дальше. Прошел через тройную линию стражников, выстроившихся перед замком. Ряды сомкнулись вокруг него, бросаясь в страшную схватку. Кресс заметил, что один из отрядов отрезал ногу. Часть защитников карабкалось на стены замков и прыгало, приземляясь на дрожащем волнующимся клубке.

Паук, совершенно не видимый под кишащей красной массой, вполз в темноту ворот и исчез.

Яд Раккис глубоко вздохнул.

– Чудесно, – раздался чей‑то голос.

Млада Блейн странно захихикала.

– Смотри, – сказала Идди Норредиан, потянув Кресса за рукав.

Они так увлеклись происходящем в замке, что не обращали внимания на остальную часть аквариума. Но замок успокоился, песок опустел и только трупы песочников покрывали его. И они увидели.

Вблизи замка красных стояли три армии. Совершенно неподвижно, идеальном порядке, ряд за рядом, оранжевые, белые и черные. Они ждали, кто выйдет их темноты. Симон Кресс улыбнулся.

– Санитарный кордон. Посмотри на другие замки, Яд!

Раккис посмотрел и выругался. Отряды песочников камнями и песком закрывали ворота. Если пауку удастся выбраться из красного замка, у него не будет доступа к остальным.

– Нужно было принести четырех пауков, – сказал Раккис. – Однако, я все равно выиграл. Мой паук сейчас там внизу пожирает твою проклятую матку.

Кресс не ответил. Ждал. В темноте что‑то двинулось.

Внезапно красные песочники стали выливаться из ворот широким потоком. Они быстро карабкались по стенам замка, приступая к ремонту повреждений, которые нанес паук. Ожидающие армии рассеялись и отступили в свои углы.

– Яд, – сказал Кресс. – Думаю, ты догадался, кто кого сейчас пожирает.

7

Неделю спустя Раккис принес четыре тонких серебряных змеи. Песочники расправились с ними без особых проблем. Потом он сделал попытку с большой черной птицей, которая съела больше тридцати белых песочников, и, метаясь, почти полностью уничтожила их замок. В конце концов крылья у нее устали, и песочники, как только она приземлилась, атаковали большими силами.

Следующими противниками выступили насекомые. Покрытые панцирем жуки, похожие на обитателей аквариума. Невероятно глупые. Объединенные силы оранжевых и черных сломали и рассеяли их ряды. Потом вырезали одного за другим.

Раккис начал давать Крессу векселя.

Примерно в это время Кресс снова встретил Кэт м`Лейн. Это произошло во время обеда, который происходил в его любимом ресторане, в Эсгарде. Он на минуту задержался у ее столика, рассказал о своих военных играх и пригласил в гости. Она покраснела, затем снова приобрела над собой контроль и стала вновь неприступной.

– Кто‑то должен остановить тебя. Пожалуй, это буду я.

Кресс пожал плечами, занялся великолепным обедом и больше не вспоминал о ее угрозах. До того момента, когда полная невысокая женщина не показала ему полицейский значок.

– К нам пришла жалоба, – сказала она. – Имеется ли у вас террариум с опасными насекомыми, Кресс?

– Это не насекомые, – ответил он, скрывая раздражение. – Пожалуйста, я вам все покажу.

Увидев песочников, она покачала головой.

– Нет это невозможно, это не пройдет. Что вы вообще знаете об этих созданиях? Знаете ли вы из какого они мира? Были ли они утверждены экологическим советом? Имеется ли на них разрешение? Нам донесли, что они едят мясо. Вероятно, они опасны. Нас также информировали, что они обладают ограниченным сознанием. А вообще откуда они у вас?

– Я купил их у ВО и ШЕЙД, – ответил Кресс.

– Никогда не слышала. Вероятно, контрабанда. Никто бы это не утвердил. Нет, Кресс, это не пройдет. Я хочу конфисковать и уничтожить этот аквариум. Вам еще следует уплатить денежный штраф.

Кресс предложил ей сто стандартов и забыть это дело. Женщина фыркнула.

– Плюс обвинение за попытку подкупа должностного лица.

Даже две тысячи стандартов только слегка поколебали твердо занимаемую ею позицию.

– Вы знаете, это будет не легко, – сказала она. – Необходимо заново заполнить формуляры, уничтожить записи. Кроме того, много времени займет фальшивое разрешение, не говоря о человеке написавшем жалобу. Что будет, если она снова позвонит?

– Предоставьте это мне, – ответил он. – Я беру ее на себя.

8

В течение минуты он продумал все. В это вечер пришлось кое‑куда позвонить.

Прежде всего позвонил в магазин «т`Эферан – Продажа Домашних Животных».

– Я хотел бы купить собаку, – сказал он. – Щенка.

Толстый торговец вытаращил на него свои глаза.

– Щенка? Это на тебя не похоже, Симон. Загляни к нам, сейчас у нас великолепный выбор.

– Я хочу щенка определенного вида. – сказал Кресс. – Запиши, я продиктую тебе, как он должен выглядеть.

Потом он набрал номер Идди Норредиан.

– Идди, я хочу, чтобы ты появилась у меня сегодня с головизионным аппаратом. Я желаю отснять одну драку. В качестве подарка для одной из подруг.

9

В ту ночь, когда он сделал запись, Кресс не мог заснуть. Только что он просмотрел целый драматический спектакль, приготовил себе небольшую закуску, выкурил две сигары и расправился с бутылочкой вина. Довольный собой, он со стаканом в руке вошел в салон.

Темно. Тени, идущие от террариума, пылали болезненным горячим блеском. Он подошел, чтобы посмотреть на свое королевство. «Интересно, как черные справляются с ремонтом замка?» Щенок разрушил его до основания. Остались одни руины. Ремонт проходил довольно успешно.

Присматриваясь через увеличивающие очки к работе, Кресс краем глаза заметил лицо на башне. Оно его поразило. Он отодвинулся, заморгал, сделал мощный глоток вина и снова и снова поглядел.

Кресс увидел свое, но неправдоподобно‑искривленное лицо. Щеки в полосах, как у кабана, улыбка превратилась в злобную гримасу. Это было мерзко. В беспокойстве он начал ходить вокруг аквариума, чтобы разглядеть другие замки. Немного отличаясь, все лица имели то же выражение.

Оранжевые обошлись без тонкостей. В результате получился облик чудовища: полные жестокости уста, бездушные глаза. Красные наделили его кривой сатанинской усмешкой. В уголках губ скрывалось что‑то страшное и неприятное.

Белые, его фавориты, вырезали жестокого бога‑дегенерата.

В бешенстве он бросил в стену стакан с вином.

– Как вы смели, – просипел Кресс. – Неделю вы ничего не получите! Я вас научу!

Ему пришла в голову мысль. Выбежав из салона, чтобы через минуту вернуться с древним мечом метровой длины и остро отточенным. Он усмехнулся, встал рядом с аквариумом и отодвинул крышку с одного угла. Перегнулся вниз и ударил стоящий в этом углу замок белых. Потом замахал мечом, разрушая стены, башни и галереи. Барахтающиеся песочники были засыпаны песком и камнями. Четким движением кисти он уничтожил наглую оскорбительную карикатуру. Остановил острие меча над темной, ведущей к матке ямой и со всей силой опустил. Послышался мягкий шлепок и он почувствовал сопротивление. Белые песочники задрожали и упали. Довольный, он вытащил меч обратно. Минуту смотрел на содеянное. Влажное и скользкое острие меча. Белые песочники через какое‑то время снова задвигались. Шатались, двигались, но медленно.

Он приготовился задвинуть крышку над этим углом и перейти к следующему, как вдруг почувствовал, что по руке что‑то ползет. Кресс закричал, выпустил меч и резко провел рукой по коже. Песочник упал на ковер. Он раздавил его каблуком и долго топтался на месте, пока не превратил песочника в бесформенную массу. Вздрагивая от напряжения, закрыл и зафиксировал крышку. Вбежав под душ и внимательно себя осмотрел. Свою одежду он старательно прокипятил.

После нескольких стаканов вина Кресс вернулся в салон. Было стыдно, что он испугался песочника. Но снова открывать аквариум у него не было ни малейшего желания. С этого момента крышка будет постоянно закрыта. Его жгло острое желание покарать и остальные замки.

Он попытался найти идею в следующем стакане вина. И правда, пришло вдохновение. Он улыбнулся, подошел к аквариуму и ввел небольшую поправку в системе регулировки влажности воздуха.

Прежде чем он заснул на диване, сжимая в руках новый стакан вина, замки рушились, размываясь под струями дождя.

10

Его разбудил гневный стук входной двери.

Он уселся, все еще пьяный, голова раскалывалась от боли. «Похмелье еще от вина сильнее», – подумал он. Встал и неуверенным шагом двинулся в прихожую. На пороге стояла Кэт м`Лейн.

– Ты – скотина! – сказала она. Лицо у нее опухло от слез. – Я плакала всю ночь, но никогда больше… но никогда, Симон…

– Спокойно, – проговорил он, держась за голову. – У меня похмелье.

Проклиная, она отпихнула его в сторону и вошла в дом. Из‑за угла выглянула пищуха, привлеченная шумом. Кэт плюнула в нее и вбежала в салон. Кресс безуспешно пытался ее догнать.

– Остановись на минуту. Куда? – прохрипел Кресс. – Ты не можешь…

Внезапно задержался и окаменел от ужаса. В левой руке Кэт держала тяжелый молоток.

– Нет, – выдавил он.

Она направилась прямо к аквариуму.

– Ты очень любишь этих милых созданий, правда, Симон? Теперь ты будешь жить ВМЕСТЕ с ними!

– Кэт! – заорал он.

Схватив молоток в обе руки, она со всей силой направила его на стену аквариума. Звук удара взорвал Крессу череп. Однако пластик выдержал. Кэт снова прицелилась. На этот раз раздался треск и по стенке аквариума поползли трещины.

Кресс бросился на нее, когда она подняла молоток для третьего удара. Кувыркаясь, они упали на пол. Кэт выронила молоток и схватила Кресса за горло, пытаясь его задушить. Он вырвался и укусил ее за плечо. Тяжело дыша, они встали друг против друга.

– Посмотри на себя, Симон, – сказала она мрачно. – Кровь капает у тебя изо рта. Ты выглядишь, как один из твоих любимцев. Как тебе это нравиться?

– Убирайся, – сказал он, заметив меч, лежащий на полу. Там, где бросил его вчера. Поспешно подобрал.

– Убирайся, – повторил он, размахивая им, чтобы добавить веса своим словам. – Не пытайся подойти к аквариуму.

Кэт засмеялась.

– Ты не осмелишься, – сказала она и потянулась за молотком.

Кресс с криком ударил. Прежде чем он осознал произошедшее, стальное острие вошло в грудь Кэт. Она удивленно посмотрела на него, потом опустила взгляд к мечу. Кресс отскочил.

– Я не хотел, – застонал он. – Я хотел только…

Из нее лилась кровь, она умирала, но каким‑то чудом еще держалась на ногах.

– Ты чудовище, – только и смогла прошептать она, захлебываясь в крови.

Повернувшись из последних сил, она бросилась на аквариум. Поврежденная прежде стенка треснула и Кэт м`Лейн рухнула, засыпанная лавиной песка, грязи и пластика. Кресс истерически завизжал и вскочил на диван. Из кучи обломков стали появляться песочники. Проходили по телу Кэт. Некоторые из них двинулись на разведку поперек ковра. За ними пошли другие.

Кресс смотрел, как формируются колонны – живой волнующийся прямоугольник. Идущие в его центре песочники что‑то несли, нечто скользкое и бесформенное, кусок пульсирующего сырого мяса величиной с человеческую голову. Колонна двинулась вперед, отдаляясь от аквариума.

Кресс не выдержал и убежал.

11

До самого полудня он не мог набраться смелости и вернуться. Содрогаясь от ужаса, он полетел на глиссере к ближайшему городу, находящимся в пятидесяти километрах от виллы. Там, наконец‑то в безопасности, Кресс зашел в маленький ресторанчик, выпил несколько чашек кофе, закусывая таблетками от похмелья, заказал плотный обед, после чего к нему вернулось чувство реальности.

Это было страшное утро, но переживания не облегчали ситуацию. Он заказал еще чашечку кофе и с холодным рационализмом оценил обстановку.

Кэт м`Лейн погибла от его руки. Мог ли он об этом сообщить, защищаясь тем, что это произошло случайно, непреднамеренно? Скорее всего нет. Он пронзил ее насквозь, а кроме того, он недавно сказал, что возьмет на себя человека, подавшего жалобу. Он должен убрать все улики. У него была надежда, что Кэт не успела никому сказать, куда собирается утром. Вероятнее всего, не сказала. Его подарок прибыл к ней не раньше вечера. Она утверждала, что плакала всю ночь. Появилась у него одна. Очень хорошо. Одно тело и один глиссер, которые он должен уничтожить.

Оставались песочники. С этими будет много хлопот. Без сомнения, за это время они убежали. Он представил их в своем доме, в постели, в одежде, в еде и его пробрала дрожь. Усилием воли он поборол в себе отвращение. Убить их будет не так уж трудно. Он не будет гоняться за каждым в отдельности. Только четыре матки. И все. Это не страшно. Матки большие, он видел. Он их найдет и уничтожит.

Прежде чем полететь домой, он прошелся по нескольким магазинам. Купил себе крепкий, покрывающий все тело комбинезон, несколько таблеток, уничтожающих скальников, а также канистру с распылителем, содержащий сильный пестицид. Купил и магнитное приспособление для перевозки грузов.

После приземления он методически принялся за работу. Прежде всего магнитным подъемником прицепил к своему глиссеру машину Кэт. Осмотрев его, он улыбнулся – первый раз за это время фортуна повернулась к нему лицом. На переднем сидении лежал кристалл, содержащий борьбу щенка с песочниками. Этот кристалл был одним из поводов для беспокойства. Когда глиссеры были уже подготовлены, он одел комбинезон и вошел за телом Кэт.

Пусто.

Он старательно пошарил в песке. Без сомнения, тело исчезло. Неужели Кэт еще жива и сумела отползти куда‑то в сторону? Сомнительно. Кресс решил обыскать весь дом. Такой поспешный осмотр ничего не дал – он не нашел ни Кэт, ни песочников. Времени на более тщательный обыск у него не было, так как у двери стояла более нежелательная улика. Он решил продолжить поиски чуть позже.

Около семидесяти километров к северу от его усадьбы лежала цепь активных вулканов. Он полетел к ним с глиссером Кэт. Над одной из дымящихся вершин он выключил магниты и долго смотрел, как глиссер медленно исчезает в озере лавы.

Когда он вернулся домой, уже смеркалось. Это позволило ему сделать перерыв. Минуту он взвешивал возможность возвращения в город и проведения там ночи, но быстро отказался от этой мысли. У него еще было много работы. Опасность не была устранена полностью. Он разбросал вокруг дома отравляющие таблетки, никто не посчитает это подозрительным. Кресс всегда имел проблему со скальниками. Закончив разбрасывать отраву он наполнил канистру пестицидом и пошел к дому. Проходя через комнаты, он везде включал свет и задержался в салоне, чтобы собрать осколки стекла и песок, забросить их обратно в аквариум. Как он и опасался, все песочники убежали. Размытые замки съежились, а то что от них осталось, быстро разваливалось.

Он сдвинул брови и продолжал поиски с канистрой за плечами. Тело Кэт м`Лейн он нашел на полу своего самого глубокого подвала.

Оно лежало, растянувшись у начала крутой лестницы, с вывернутыми будто бы от падения ногами. Все тело было покрыто песочниками. Пока Кресс переваривал это зрелище, тело дрогнуло и немного передвинулось на покрытом грязью полу.

Он засмеялся и крутанул регулятор света на полную мощность. В противоположном углу, между двумя стойками для вина притаился небольшой земляной замок с темной дырой у основания. На стене подвала Кресс заметил невыразительный барельеф своего лица.

Тело Кэт снова дрогнуло и на несколько сантиметров сдвинулось в сторону замка. Кресс представил себе белую, ожидающую, нетерпеливую и голодную матку. Все, что она может поместить в себе, так это только ступню, но не всю Кэт. Это слишком абсурдно. Он снова засмеялся и придерживая пальцем отверстие шланга, стал спускаться вниз. Канистра болталась у него за спиной.

Песочники бросили тело и выстроились в защитную линию – поле белого между ним и замком. Внезапно Крессу пришла в голову мысль. Он усмехнулся и опустил вооруженную шлангом руку.

– Кэт всегда было трудно переварить, – сказал он, восхищаясь своей шуткой. – Особенно с вашими размерами. Я вам помогу. В конце концов, зачем нужны боги?

Он побежал наверх и через минуту вернулся с топором. Песочники терпеливо ожидали его и присматривались, в то время как Кресс разрубал тело Кэт на маленькие, готовые к перевариванию кусочки.

12

В эту ночь он спал в комбинезоне и с канистрой пестицида, расположенной на расстоянии вытянутой руки. Но ее не пришлось использовать. Белые, наевшись до отвала, остались в подвале, а на других он еще не наткнулся.

Утром он закончил уборку салона. В нем не осталось никаких следов борьбы, кроме разбитого аквариума.

Он съел легкий завтрак и с новыми силами принялся за поиски исчезнувших песочников. Днем найти их не представляло никакой сложности.

Черные разместились в саду среди скал, строя замок из обсидиана и кварца. Красных он нашел на дне неиспользуемого плавательного бассейна, частично заполненного песком. Он видел песочников двух цветов, которые сновали по всей усадьбе, многие несли своим маткам таблетки с ядом. Кресс пришел к выводу, что пестицид уже не понадобится. Нет никакой нужды рисковать без особой необходимости, если можно подождать, пока яд не сделает свое дело. К вечеру обе матки будут мертвы.

Осталось найти только оранжевых. Кресс обошел всю усадьбу несколько раз по расширяющейся спирали, однако не нашел ни одного оранжевого песочника. Истекая потом, так как день был жарким, а комбинезон очень плотным, он решил, что это не так уж и важно. Если они тут и есть, то наверняка уже едят таблетки вместе с красными и черными.

Возвращаясь домой, он с удовольствием раздавил несколько песочников попавшихся у него на пути. Внутри он с удовольствием сбросил комбинезон, съел великолепный обед и лег отдохнуть. Все под контролем. Две матки скоро перестанут существовать, третья находится там, где ее легко ликвидировать. Нет сомнения, что ему удастся найти и четвертую. Тело Кэт не существует все следы ее уничтожены.

Из раздумий его вывело мигание экрана телефона. Звонил Яд Раккис, желая похвастаться какими‑то всеядными червями, которых он хотел принести на сегодняшние военные игры.

Кресс совершенно об этом забыл, но быстро успокоился.

– О, извини, Яд! Я забыл тебе сказать. Мне все это надоело и я от них отказался – от песочников. Мерзкие маленькие чудовища. Мне очень неприятно, но сегодня приема не будет.

Раккис был возмущен.

– А что я буду делать со своими червями?

– Положи в корзинку вместе с фруктами и пошли своей любимой, – сказал Кресс, прерывая связь.

Он быстро позвонил остальным гостям. Ему не хотелось, чтобы кто‑то ходил по усадьбе до тех пор, пока живы песочники. Свой промах Кресс осознал только тогда, когда позвонил Идди Норредиан. Экран был пуст, что указывало на отсутствие вызываемого. Кресс отключился.

Идди появилась часом позже, в обычное время. Несколько удивилась, что прием не состоится, но осталось довольной перспективой провести вечер наедине с Крессом. Он развлек ее рассказом, как Кэт отреагировала на отснятый ими фильм. При этом убедился, что Идди никому не рассказала об их шутке. Он кивнул головой и с удовольствием снова наполнил бокалы. В бутылке осталось несколько капель.

– Надо принести новую, – сказал он. – Пойдем в подвал, ты поможешь выбрать, ведь у тебя замечательный вкус.

Она охотно согласилась, однако перед спуском в подвал, когда он предложил ей войти первой, заколебалась.

– Почему выключен свет? – спросила она. – И этот запах, что за странный запах, Симон?

Слегка удивилась, когда он толкнул ее, вскрикнула, падая с лестницы. Кресс захлопнул дверь и начал забивать ее досками, которые приготовил заранее вместе с гвоздями и молотком. В тот момент, когда он закончил работу, раздался первый крик.

– Мне больно, – кричала она. – Симон, что это?

Она заплакала, а минутой позже раздался страшный крик. Он не прекращался несколько часов.

Желая отгородиться от него, Кресс зашел в сенсорий и отстучал заказ на пошленькую комедию.

Убедившись, что с Идди покончено, Кресс оттащил ее глиссер на север и сбросил в вулкан. Магнитный трал оказался полезной вещью.

13

На следующее утро он спустился вниз, чтобы проверить, все ли в порядке. Кресс услышал странные, напоминающие шуршание звуки, доносившиеся из подвала. Несколько минут он прислушивался, теряясь в догадках, неужели Идди Норредиан выжила и скреблась в дверь, желая оттуда выбраться. Маловероятно. Это песочники.

Крессу эти звуки не понравились. Он решил держать двери закрытыми, по крайней мере некоторое время. Взял лопату, чтобы похоронить красную и черную матку под развалинами их собственных замков.

Он нашел их в великолепном здравии. Замок черных, усыпанный снующими песочниками, поблескивал вулканическим стеклом. На самой высокой, достигающей его пояса башне, Кресс увидел отвратительную карикатуру своего лица.

Увидев его, черные песочники прервали работу и построились в две грозные фаланги. Он оглянулся и обнаружил, что другие отрезают ему дорогу назад. Пораженный, Кресс бросил лопату и поспешно выбежал из ловушки, раздавив по пути нескольких воинов.

Замок красных взбирался по стене бассейна. Матка для безопасности разместилась в щели, окруженная песком, бетоном и укреплениями. Красные песочники суетились по всему дну бассейна. Кресс заметил группы, несущие в замок скальника и огромную ящерицу. От удивления он отступил к краю бассейна и вдруг услышал шорох. Три песочника взбирались по его ноге. Он из сбросил и старательно растоптал, но к нему уже спешили другие – крупнее по размеру. Некоторые были размером с большой палец.

Кресс побежал и, когда очутился в доме, сердце его бешено колотилось – не хватало дыхания. Он захлопнул дверь и закрыл ее на замок. Его дом по проекту был построен непроницаемым для насекомых. Внутри он будет в безопасности.

Крепкая выпивка немного успокоила его нервы. «Отрава им не повредила, – подумал он. – Об этом надо было подумать раньше. Во предупредила его, что матки могут есть практически все. Надо использовать пестицид.» Он выпил для ровного счета еще один стаканчик, одел комбинезон и повесил канистру на спину. Открыл дверь.

Снаружи его ждали песочники.

Против него стояли две армии, объединенные перед общим врагом, он не предполагал, что их было так много. Проклятые матки размножались как скальники. Повсюду взгляд натыкался на ползущее живое море песочников.

Кресс поднял шланг и открыл затвор. Серый туман покрыл ближайшие ряды. Он водил рукой из стороны в сторону. Там, где стелился туман, песочники скрючивались и подыхали в конвульсиях. Кресс усмехнулся. Для него это не противники. Распыляя пестицид широким взмахом руки, он смело шагнул вперед, прямо по красному и черному ковру. Армии отступили. Кресс рванулся вперед, решив пробиться через них к маткам.

Бегство тут же прервалось. Тысячи песочников волной ринулись к нему.

Кресс ожидал контрудара. Он удержал позицию, сметая все на своем пути туманным мечом. Песочники шли на него и умирали. Пробились немногие, он не мог распылять яд вблизи и охватить все наступающие отряды. Почувствовал, как они взбираются по его ногам, как их клешни впустую пытаются разрезать укрепленный пластиком комбинезон и злобно продолжал наступать.

Внезапно что‑то стало ударять его по голове и плечам. Он задрожал, обернулся и посмотрел вверх. Стена его дома жила, покрытая сотнями песочников. Они взбирались, прыгали и как дождь падали на него и вокруг него. Один приземлился на маске лица, пытаясь в течении короткого времени, пока Кресс не сбросил его, подобраться к глазам.

Кресс поднял отверстие шланга, опрыскивая воздух, поливая дом, распыляя пестицид до тех пор, пока не уничтожил находящихся над ним песочников. Ядовитый туман окутал и его, раздражая горло, он кашлял и распылял дальше. Когда фронтон дома был полностью очищен, он посмотрел на землю. Они были вокруг него. Десятки бегали по его телу, сотни других спешили, чтобы присоединиться к ним. Он направил струю в их сторону.

Через минуту струя пестицида прервалась. Кресс услышал громкое шипение за плечами, сзади выплыло смертоносное облако, сдавливая дыхание и опаляя глаза. Он провел ладонью вдоль шланга и поднял ее, покрытую подыхающими песочниками.

Так и есть – шланг полностью перекушен.

Покрытый туманом пестицида, ослепленный, Кресс завопил и бросился в сторону дома, по дороге сбрасывая с себя маленькие тела.

Он вбежал в дом, закрыл двери и бросился на ковер. Долго катался туда и обратно, пока не убедился, что раздавил всех оставшихся на нем песочников. Канистра, уже пустая, слабо постукивала. Кресс сбросил комбинезон и влез под душ. Острая горячая струя его обварила, кожа покраснела и обрела чувствительность, ее перестало щипать.

Он одел свой кожаный костюм, очень тяжелый, нервно перетрясая его перед этим.

– Холера, – бормотал он.

Горло совершенно пересохло. После тщательного осмотра холла, убедившись, что там нет песочников, он решил немного отдохнуть. Сел на диван и налил себе вина.

– Холера, – повторил он.

Ладонь его дрожала и часть выпивки пролилась на пол. Алкоголь успокоил, но страха не снял. Он выпил второй стакан и осторожно подошел к окну. Полицию вызывать нельзя. Он будет вынужден рассказать о белых в подвале, и полицейские найдут там тела. Наверное, матка уже расправилась с Кэт, но не с Идди Норредиан. Она даже не разрублена. Кроме того, остались кости. Нет, полицию можно вызывать только в крайнем случае.

Наморщив лоб, Кресс уселся возле телефона. Аппаратура занимала всю стену, с ее помощью он мог связаться с каждым жителем Бальдура. Кресс был богат и сообразителен – он всегда этим гордился. Справится и с этой неприятностью.

Какое‑то время он прикидывал, не позвонить ли Во, но тут же от этого отказался. Она слишком много знала и наверняка будет задавать вопросы. Он ей не доверял. Нет, ему нужен кто‑то другой, кто сделает все, что ему будет поручено, без лишних вопросов.

Морщины исчезли со лба и на лице появилась улыбка. Симон Кресс имел такие контакты. Он набрал давно забытый номер.

На экране материализовалось женское лицо, обрамленное белыми волосами, лишенное эмоций и с длинным кривым носом.

– Симон, – произнесла она энергичным и моложавым голосом. – Как дела?

– Великолепно, Лиссандра, – ответил он. – Есть работа.

– Кого‑то надо убрать? Со времени твоего последнего поручения прошло почти десять лет, Симон. Цены растут.

– Ты получишь все, что захочешь. Знаешь мою щедрость. Мне нужно уничтожить насекомых.

Она слабо улыбнулась.

– Можешь называть вещи своими именами. Линия экранирована.

– Нет, я говорю серьезно. У меня проблема с вредителями. Опасными вредителями. Освободи меня от них. И никаких вопросов. Ясно?

– Ясно.

– Ну хорошо. Тебе нужно будет… ну… три или четыре человека, оснащенных огнеметами или лазерами, что‑то в этом роде. Оденьте огнеупорные комбинезоны и прилетайте ко мне. Сразу увидите в чем дело. Насекомые. Очень, очень много насекомых. В моем саду найдете замки. Необходимо убить и уничтожить все, что в них находится. Потом постучите в дверь и я скажу вам, что делать дальше. Как скоро вы сможете прилететь?

– Вылетим через час, – ответила она с каменным лицом.

14

Лиссандра сдержала слово, прилетела на черном с плавными очертаниями глиссере и с тремя помощниками. Кресс смотрел на них из окна второго этажа. Совершенно одинаковые – в светлых пластиковых комбинезонах и заслоняющих лицо масках, двое держали переносные огнеметы, третий лазерную пушку и гранаты. Лиссандра, Кресс определил ее по отдаваемым приказам, оружие не имела.

Медленно, на небольшой высоте пролетели над усадьбой, выясняя ситуацию. Песочники словно сошли с ума. Красные и черные точки в бешенстве крутились. Со своего наблюдательного пункта, Кресс ясно видел поднимающийся на высоту человеческого роста замок черных. Его стены облепили защитники, а из ворот непрерывно выливался смолистый поток.

Они приземлились рядом с глиссером Кресса, помощники выскочили наружу и вскинули оружие. Роботы, готовые уничтожать все.

Черная армия сосредоточилась между ними и замком. Кресс внезапно обнаружил, что нигде не видно красных. Он внимательно присмотрелся, куда они могли деться?

Лиссандра вытянула руку и крикнула. Мужчины с огнеметами повернулись к песочникам. Оружие глухо чихнуло и зарычало, выпуская длинные языки голубовато‑красного огня. Песочники погибали тысячами. Мужчины передвигали огонь справа налево четкими координированными движениями. Осторожно, шаг за шагом, они шли вперед.

Черная армия горела и распадалась. Песочники разбегались во все стороны, некоторые обратно к замку, другие прямо на врага. Никому их них не удавалось прорваться до державших огнеметы мужчин. Люди Лиссандры были специалистами высокого класса.

Внезапно один из них споткнулся. Или так просто показалось. Кресс внимательно вгляделся и увидел, что почва под ним оседает. «Туннели, подумал он, внезапно чувствуя укол страха. – Туннели, явно ловушка». Мужчина погрузился еще глубже, уже по пояс. Земля вокруг него будто взорвалась. Через минуту он полностью покрылся сотнями красных песочников. Он отбросил огнемет и лихорадочными движениями стал сбрасывать их со своего тела. Кричал, страшно кричал.

Его коллега заколебался, повернулся вполоборота и выстрелил. Клубок огня поглотил человека и песочников. Мужчина победно повернулся к замку и сделал шаг вперед. Его нога сразу же провалилась в землю по щиколотку. Он попытался освободить ее и убежать, но песчаный грунт вокруг него проваливался, не давая опоры. Он потерял равновесие и упал, взмахивая руками. Песочники были повсюду – живая волнующаяся масса накрыла его. Огнемет лежал рядом, забытый и бесполезный.

Кресс дико застучал в окно – хотел обратить на себя внимание.

– Замок, – кричал он. – Уничтожить замок!

Лиссандра, стоявшая у глиссера, услышала его и жестом отдала приказ. Третий помощник прицелился лазерной пушкой и выстрелил. Пламя засияло над скалами и срезало верхушку замка. Резко опустил прицел, разрезая песочно‑каменные укрепления. Башни упали и развалили облик Кресса. Луч лазера ударил в землю, двигаясь по кругу. Замок исчез, образовав только груду песка, однако черные песочники еще двигались. Лазер не мог достать скрытую где‑то глубоко матку.

Лиссандра выдала еще один приказ. Подручный отложил лазер, сорвал кольцо с гранаты и бросился вперед. Перескочил дымящиеся останки, приземляясь на твердом грунте внутри скального сада и широко взмахнул рукой. Граната упала точно на вершине. Кресс прикрыл глаза от ослепительного света. В воздух взметнулся мощный столб песка, камня и песочников. Через мгновение все покрылось пылью – это сплошным потоком падали песочники и их части.

Кресс увидел, что черные неподвижны и мертвы.

– Бассейн, – крикнул он через окно. – Разбейте замок в бассейне!

Лиссандра и это поняла. Земля покрылась трупами черных, но красные продолжали двигаться, отступая и перегруппировываясь. Наемник задумался, вынул следующую гранату и сделал шаг вперед. Лиссандра позвала его, он повернулся, прислушиваясь к словам, быстро рванул в сторону и вскочил в глиссер.

Кресс перешел в другую комнату, к окну, чтобы видеть все своими глазами. Сейчас было все просто. Глиссер пролетел над замком, и мужчина, находясь в безопасности, точно бросил гранаты. После четвертого захода, замок превратился в руины, а красные песочники перестали существовать.

Лиссандра еще раз тщательно обработала гранатами каждый замок. Потом, используя лазерную пушку, обработала замки, пока не стало ясно, что под этими оплавленными обломками не осталось ничего живого.

Они постучали в дверь дома. Кресс впустил их, обнажив зубы в их маниакальной усмешке.

– Чудесно, – сказал он. – Чудесно.

Лиссандра сняла шлем.

– Это будет тебе дорого стоить, Симон. Я потеряла двух помощников, не говоря об угрозе моей жизни.

– Естественно, я заплачу тебе столько, сколько захочешь, – согласился он. – Только закончи работу.

– Что еще осталось?

– Ты должна очистить подвал. Там еще один замок, только без гранат, я не хочу, чтобы мой собственный дом свалился мне на голову.

Лиссандра кивнула помощнику.

– Выйди из дома и возьми огнемет Райка. Он должен быть целым.

Мужчина вернулся вооруженным, молчащим и готовым к действию. Кресс проводил их вниз к подвалу. Тяжелые, наглухо забитые двери, были деформированы, будто бы под действием огромного давления. Этот вид и тишине, которая господствовала вокруг них, вызвали у Кресса легкое беспокойство. Работник Лиссандры начал удалять гвозди и отрывать доски. Кресс отступил назад.

– Будет ли уместным использовать этот аппарат? – пробормотал он, указывая на огнемет. – Пожалуй не надо.

– Я взяла лазер и прежде всего мы воспользуемся именно им, – сказала Лиссандра. – Огнемет, скорее всего не понадобится. Я хочу, чтобы ты остался здесь, есть вещи и похуже пожара.

Кресс согласился. Последняя прибитая к двери доска отскочила. Снизу не донеслось ни звука. Лиссандра отдала короткий приказ. Мужчина отступил и занял позицию позади своего командира. Опустил ствол огнемета, направляя его точно на двери подвала. Лиссандра одела шлем, приготовила лазер, сделала шаг вперед и открыла ногой дверь. Никакого движения, никакого звука – только темнота.

– Тут есть свет? – спросила она.

– Сразу за дверями, – ответил Кресс. – С правой стороны. Будь внимательна, ступеньки очень крутые.

Она вошла, переложила лазер в левую руку, а правую вытянула в поисках выключателя. Ничего… спокойствие.

– Я его нашла, – сказала она. – Но он какой‑то…

Внезапно она вскрикнула и отпрянула назад. На ее ладони висел огромный белый песочник. По его сжатым клешням через разорванный комбинезон сочилась кровь. Песочник был крупный, размером с локоть. Лиссандра пересекла комнату маленькими, быстрыми шажками и начала бить рукой о стену. Раз, два, три. Удары напоминали мягкие шлепки. Наконец песочник отвалился. Лиссандра застонала и опустилась на колени.

– Мне кажется, что пальцы переломаны, – мягко произнесла она. Кровь обильно капала с ее ладони. Брошенный лазер лежал возле дверей.

– Я не намерен туда входить, – отозвался мужчина чистым и сильным голосом.

Лиссандра подняла голову и взглянула на него.

– Нет, – отрезала она. – Встань у двери и поджарь их. Преврати в пепел. Ты понял?

Он кивнул головой.

– Мой дом, – простонал Кресс, у него что‑то екнуло в груди.

Большие белые песочники, сколько их там внизу?

– Стойте! – крикнул он. – Оставьте их в покое, я решил по другому, оставьте их.

Лиссандра, не понимая, вытянула вперед покрытую зеленой слизью и кровью руку.

– Твой маленький друг прокусил мне перчатку. От него очень трудно отделаться, ты сам видел. Меня твой дом больше не интересует, Симон. Все, что ползает внизу, должно быть уничтожено.

Кресс ее почти не слышал. Ему показалось, что в темноте, за дверью подвала что‑то движется. Он вообразил себе армию, полчища огромных песочников, стремительно надвигавшихся из темноты. Увидел себя, поднятого сотней маленьких ножек, плывущего вниз, в темноту и мрак, к ожидающей голодной матке. Его передернуло.

– Нет, – сказал он.

Его реплику проигнорировали.

Помощник Лиссандры подошел к двери и приготовился открыть огонь, и тогда Кресс прыгнул, толкая его в спину рукой. Мужчина от неожиданности вскрикнул, потерял равновесие и рухнул в темноту. Кресс слышал, как массивное тело катится вниз. Спустя мгновение из подвала донеслись звуки шуршание, хруст и какие‑то монотонные мягкие удары.

Покрытый потом, напоминая возбужденного сексуального маньяка, Кресс повернулся к Лиссандре.

– Что ты делаешь? – резко сказала она.

Кресс поднял брошенный ею лазер.

– Симон!

– Я заключаю мир, – хихикнул он. – Они не обидят своего бога, они не обидят его, пока он будет добрым и щедрым. Я был жестоким. Я морил их голодом. Сейчас я должен их за это отблагодарить. Ты понимаешь?

– Ты сошел с ума! – сказала Лиссандра.

Это были ее последние слова. Кресс выжег в ее груди дыру величиной с кулак. Он потянул тело к дверям и сбросил его с лестницы. Шум внизу нарастал – царапанье, щелканье хитиновых панцирей, тихие, тягучие всплески. Кресс закрыл дверь и снова забил ее досками.

Тело его заполнило глубокое, невиданное блаженство, обволакивая страх как слой вишневого сиропа. Его не покидало подозрение в неестественности этого чувства.

15

Он планировал полететь в город, снять комнату на день, а может быть на год. Вместо этого он запил. Сам не зная почему. Пил в течении нескольких часов, потом его стошнило прямо на ковер в салоне. После чего он уснул. Когда он проснулся, весь дом был погружен в глубокую тьму.

Кресс сжался в комочек на диване. Повсюду слышались звуки. Они передвигались внутри стен. Окружали его. Слух необычайно обострился. Даже самый тихий шорох казался шагом песочника. Он закрыл глаза, опасаясь пошевелиться, чтобы не задеть кого‑нибудь и ожидая страшное прикосновение.

Он внезапно зарыдал и тут же замолк, обмирая от страха. Лежал в таком положении какое‑то время, но ничего не происходило. Содрогаясь в конвульсиях, открыл глаза. Постепенно тени смягчились. Через высокие окна падал свет луны. Его глаза привыкли к темноте. Салон был пуст. Ничего и никого. Кроме его пьяных страхов.

Кресс взял себя в руки, встал и подошел к выключателю.

Пусто. В комнате было тихо и спокойно.

Он напряг слух. Ничего. Звуков нет. Тишина в стенах. Это только продукт его воображения и страха.

Он вспомнил о Лиссандре, существе из подвала и покраснел от стыда и гнева. Что с ним, он мог помочь ей сжечь песочников, уничтожить их? Почему…? Он знал… Его вынудила к этому матка, посеяла страх. Яла Во напомнила ему, что матка обладает слабыми псионическими способностями, даже маленькая, не говоря о матках больших размеров. Она насытилась телами Кэт и Идди, а сейчас поглощает следующие два. Она растет. Она попробовала вкус человеческого мяса.

Его затрясло и он с большим усилием снова взял себя в руки. Матка его не обидит. Он ее бог. Белые песочники его любимцы.

Кресс вспомнил, как ударил ее мечом. Это еще перед приходом Кэт, будь она проклята. Он здесь не останется. Матка снова проголодается, это будет скоро, если учитывать ее размеры. У нее ужасный аппетит. Что же ему делать? Он должен убежать из собственного дома в город, пока песочники сидят в подвале. Там только кусок стены и немного утоптанной земли. Они могут рыть тоннели. А когда вылезут наружу… Кресс предпочел об этом не думать.

Он пошел в спальню и упаковал вещи. Взял три сумки, один костюм и смену белья – это все, что ему нужно. Оставшееся место в сумках он заполнил драгоценностями, произведениями искусства и другими вещами, с потерей которых не смог бы смириться. Возвращаться сюда он не собирался.

Пищуха сползла за ним по лестнице, вглядываясь в него своими блестящими глазами. Она похудела. Кресс вспомнил, что забыл уже, когда кормил ее в последний раз. Обычно она сама заботилась о еде, но в последнее время у нее явно были проблемы с охотой. Она попыталась схватить его за ногу. Кресс заворчал и пинком отогнал ее. Пищуха, оскорбленная, убежала. Кресс выскочил наружу, неуклюже волоча за собой сумки и закрыл дверь.

Какое‑то время он стоял, опираясь о стену дома. Сердце билось, как сумасшедшее. Осталось пройти до глиссера только несколько метров. Он не решался. В ясном свете луны, отчетливо проявились все следы побоища, расстилающегося перед входом в дом. Тела двух наемников Лиссандры лежали там, где и упали. Одно скрюченное и обугленное, второе распухшее под массой атакующих песочников. Всюду песочники – черные и красные. Немалых усилий стоила мысль, что они уже не оживут. Они просто ждали его, как это делали не раз. «Чушь, – подумал Кресс. – Очередные пьяные галлюцинации. Он видел, как разваливались замки. Все мертвы, а белые в ловушке – подвале». Он глубоко вздохнул и шагнул вперед. На слой мертвых песочников. Они захрустели. Кресс с бешенством вдавил ногу в песок. Они не двигались. Он усмехнулся и зашагал, вслушиваясь в звуки своих шагов. Хруп, хруп, хруп.

Он поставил сумки на землю и открыл дверь глиссера. Что‑то появилось из темноты. Бледное очертание на сиденье, длинное, примерно с локоть. Оно посмотрело на Кресса шестью, расположенными вокруг туловища, глазами. Клешни мягко щелкнули.

У Кресса намокли штаны, он отшатнулся.

Снова движение внутри глиссера. Песочник вышел и осторожно двинулся в его сторону. За ним появились другие, до поры прятавшиеся под сиденьями, забившихся в обивку кресел. Но сейчас они вышли. Они окружили глиссер неправильным кольцом. Кресс облизал губы, повернулся и кинулся в сторону глиссера Лиссандры. Он остановился на середине пути. Там также что‑то двигалось. Огромные, едва видимые в свете луны, насекомые. Кресс заскулил и бросился к дому. Подбегая к дверям, посмотрел вверх.

Насчитал дюжину длинных, белых, ползающих во всех направлениях по стене здания. Четыре песочника висели гроздью под колокольней, где когда‑то располагалось гнездо сокола‑стервятника. Что‑то вырезали. Лицо. Очень знакомое лицо.

Симон Кресс завизжал и бросился в дом.

16

Алкоголь в соответствующем количестве ниспослал ему уже давно ожидаемое спокойствие. Он проснулся от какого‑то внутреннего толчка. Страшно болела голова. Сильный запах и голод. Он никогда не испытывал такого голода. Кресс понимал, что скручивается НЕ ЕГО желудок. На верху шкафа, стоявшего рядом с кроватью, сидел белый песочник и двигал усами. Такой же большой, какой сидел в глиссере.

Кресс подавил в себе желание убежать.

– Я… я тебя накормлю, – прошептал он. – Накормлю…

Во рту пересохло, язык превратился в наждак. Он провел им по губам и выбежал из комнаты.

В доме оказалось много песочников, и ему приходилось внимательно выбирать себе дорогу. Все они занимались какими‑то важными делами. Вносили изменения в доме, пробивали отверстия в стенах, что‑то вырезали. Он дважды натыкался на свое лицо, смотрящее на него из самых неожиданных мест. Искаженное, зараженное страхом лицо.

Он вышел из дома, чтобы принести гниющие там тела. Была надежда, что они успокоят голод матки. На месте их не оказалось – исчезли. Кресс тут же вспомнил, с какой легкостью песочники переносили вещи, которые были тяжелее их самих.

Мысль о том, что матка остается голодной даже после такого обеда, заставила его ужаснуться.

Когда он вернулся в дом, навстречу ему по лестнице двигалась колонна песочников. Каждый из них нес по куску пищухи. Отрезанная голова, проплывая рядом, казалось, смотрела на него с укором.

Кресс опорожнил холодильник, кладовые, собирая продукты посреди кухни в одну кучу. Дюжина белых ожидала, пока он не закончит. Они забрали все, пренебрегая только замороженными продуктами, оставив их посреди большой лужи талой воды.

Он сообразил, что нужно предпринять. Подошел к центру связи.

– Яд, я делаю сегодня вечером маленький прием, – сказал он непринужденным голосом, когда отозвался первый из его приятелей. – Я понимаю, что говорю тебе это слишком поздно, но я надеюсь, что ты сможешь приехать. Постарайся.

Потом он позвонил Младе Блейн и другим. Девять из них приняли его приглашение. Он надеялся, что этого будет достаточно.

17

Кресс встретил первых прибывших гостей снаружи – песочники довольно быстро очистили территорию. Его усадьба почти вернулась к своему первоначальному состоянию. Провел к входным дверям и жестом пригласил их войти первыми. За ними не пошел.

Кресс осмелился сделать это, когда четверо из них вошли внутрь. Он захлопнул двери за последним, игнорируя полные удивления крики, которые спустя мгновение сменились ужасными воплями и быстрым шагом поспешил к одному из принадлежавших гостям глиссеру. Быстро вскочил на сиденье, нажал на стартовую пластину и выругался. Естественно, они запрограммированы так, чтобы реагировать на папиллярные линии хозяина.

Следующим гостем оказался Яд Раккис. Кресс подбежал к нему сразу же, как только тот вышел из глиссера и схватил его за руку.

– Садись обратно, быстро! – выпалил он, толкая его обратно. – Возьми меня с собой в город. Поспеши, Яд. Убегаем!

Раккис вытаращил на него глаза, не двигаясь с места.

– Почему? Что случилось, Симон? Я ничего не понимаю. Что с твоим приемом?

Но было уже слишком поздно. Песок вокруг него зашевелился. Возникли красные глаза и глухо стучавшие клешни. Пара клешней вцепилась в щиколотку, и Раккис от неожиданности упал на колени. Песок вокруг него начал кипеть. Яд опрокинулся на спину, пронзительно завизжал, когда песочники начали заживо раздирать его на куски. Кресс не мог на это смотреть.

После этого Кресс уже не пробовал убежать. Осушил остатки вина из бара, напившись до потери сознания. Он знал, что пользуется такой роскошью в последний раз. Все запасы вина хранились у него в подвале.

Кресс заснул сытым, хотя не съел ни кусочка за весь день. Ужасный голод исчез без следа. Прежде, чем кошмары взяли над ним власть, он задумался, кого бы пригласить завтра.

18

Утро выдалось сухое и жаркое. Кресс открыл глаза и увидел на шкафу песочника. Он сжал веки, надеясь избавиться от кошмара, но это был не сон. Кресс уставился тупым взглядом на белое чудовище.

Он смотрел так минут пять, пока в конце концов у него не появилась мысль, что тут что‑то не так. Песочник не двигался. Естественно, песочники могли пребывать в неподвижности, но не так долго. Тысячу раз он видел, как они умели ждать и наблюдать. Однако, всегда можно что‑то уловить: судороги ног, сжатие клешней, волнение нежных усиков.

Песочник на шкафу полностью окаменел.

Кресс встал, сдерживая дыхание, не осмеливаясь надеяться на чудо. Неужели он мертв? Неужели это возможно? Он прошел в другую часть комнаты.

Глаза песочника почернели и остекленели. Он, казалось, опух и гнил изнутри, а освобождающиеся газы раздували фрагменты панциря.

Кресс коснулся его дрожащей рукой.

Песочник казался теплым, даже горячим и температура постоянно повышалась. Но он не двигался.

Кресс убрал ладонь, а за ней отвалилась, как бы оторвалась, часть белого экзоскелета. Открытая белая кожа казалась менее твердой. Пульсировала, распухая от нарастающего жара.

Кресс попятился и выбежал из комнаты.

В холле лежало три песочника. Они ни чем не отличались от того, что в спальне.

Сбегая по лестнице, он был вынужден перескакивать через лежащие на ступенях белые фигуры. Ни одна их них не двигалась. Они заполнили весь дом, мертвые, подыхающие, погруженные в летаргию… Кресса это не волновало. Самое важное, что они не двигались.

В своем глиссере он нашел четырех. Выкинул их по очереди. Как можно дальше. Проклятые чудовища. Вскочил внутрь своего глиссера и уселся на половину съеденном, порезанном кресле и нажал на стартовую пластину.

Ничего.

Он снова попытался. Еще раз. Ничего. Что‑то не в порядке. Это все таки его машина. Он должен стартовать. Кресс не понимал, почему не трогается с места.

Он вышел наружу и осмотрел глиссер, ожидая самого худшего. И не ошибся – песочники разорвали антигравитационную сеть. Он – в ловушке. Все еще в ловушке. Осоловелый, Кресс потащился обратно домой. Он вошел в свой домашний музей и снял со стены древнюю секиру, висевшую рядом с тем мечом, который он когда‑то испробовал на Кэт м`Лейн. Взялся за дело. Песочники не двигались даже тогда, когда он разрубал их на мелкие кусочки. Кресс уничтожил двадцать штук, прежде чем понял бессмысленность того, что делает. Они не имели никакого значения, а кроме того, их было слишком много. Он мог работать таким образом весь день и всю ночь, и не добиться при этом никакого результата.

Ему необходимо спуститься вниз и использовать секиру против матки.

Решительным шагом Кресс двинулся вниз по лестнице. Когда двери подвала оказались перед ним, он остановился как вкопанный.

Дверей не было. Стены вокруг них оказались съеденными. Отверстие выросло в два раза и округлилось. Яма, и ничего более. Не осталось и следа того, что над пропастью существовали когда‑то двери.

Из отверстия исходил мерзкий, удушающий смрад.

Влажные, окровавленные, покрытые пятнами бурой плесени стены. Но самое ужасное было в том, что они дышали…

Кресс вжался в угол и почувствовал, как выдох этого монстра обдувает его. Он чуть не задохнулся и, когда ветер подул в обратную сторону, выскочил на лестницу.

В салоне Кресс убил еще трех песочников и сломался. Что тут происходит? Он ничего не понимал…

Наконец, он вспомнил о единственном человеке, который мог все объяснить и помочь. Снова подошел к узлу связи, в спешке шагая по песочникам и умоляя бога, что бы аппаратура была исправна.

Когда Яла Во отозвалась, полностью сломленный Кресс рассказал ей все.

Она позволила ему выговорится. Не прерывала. Ее лицо ничего не выражало, она только слегка опустила уголки рта.

– Я должна оставить вас там, – сказала она, когда он закончил.

Кресс зарыдал.

– Вы этого не сделаете… Пожалуйста, помогите мне… Я вам заплачу…

– Должна, но не сделаю этого.

– Спасибо, – простонал Кресс. – О, спасибо…

– Тихо! Слушайте меня. Это все ваших рук дело. Песочники, к которым хорошо относятся, являются только ритуальными придворными воинами. Вы же, пытками и голодом, превратили их во что‑то иное. Как бог, вы сформировали песочников по своему усмотрению. Матка в вашем подвале больна. Она постоянно страдает от раны, которую вы ей нанесли. Вероятно, она сошла с ума. Ее поведение необычное и странное… Вы должны как можно скорее бежать оттуда. Песочники не мертвы, Кресс. Они спят. Я говорила вам, что, когда они вырастают, их экзоскелет отваливается. Обычно это происходит значительно раньше, я никогда не слышала о песочниках таких размеров еще в насекомоподобной фазе развития. Это, вероятно, результат вашего вандализма. Но это уже не важно. Важно то, что с ними сейчас происходит. Понимаете, матка по мере роста становится умнее. Разум становится все более острым, гордым и амбициозным. Воины в панцирях необходимы ей только при ее незначительных размерах и зачаточном разуме. Потом ей понадобятся слуги с улучшенными возможностями тел. Когда они выйдут из куколок, это будет новый вид песочников. Я не могу сказать вам точно, как они будут выглядеть. Каждая матка сама определяет их внешний вид, приспосабливая к своим желаниям и целям. Однако они наверняка будут двуногими и с четырьмя руками, имеющих большие ладони, пальцы которых будут расположены друг против друга. Слуги будут способны конструировать сложные машины и пользоваться ими. Остальные песочники не будут обладать разумом, но матка будет очень, очень умной.

Кресс смотрел широко открытыми глазами на заполняющее экран лицо.

– Ваши рабочие, – произнес он с усилием. – те, которые уже здесь… которые устанавливали террариум.

– Шейд, – сказала она. – Шейд – это песочник.

– Шейд – это песочник, – тупо повторил Кресс. – И вы продали мне его… его детей. О…

– Не говорите глупостей. Песочник в первой стадии развития похож более на сперматозоид, чем на ребенка. В естественных условиях войны контролируют их размножение и численность. Только один из ста достигает второй стадии. Только один из тысячи – третью и последнюю, становясь таким, как Шейд. Взрослые песочники не оделяют маток специальным расположением. Их слишком много, а воины являются вредителями.

Она вздохнула.

– А весь этот разговор только занимает время. Белый песочник скоро придет в себя. Вы ему не нужны, он вас ненавидит и он очень голоден. Эта перемена требует слишком много сил, так что матка будет требовать огромное количество еды, а следовательно, вы должны немедленно исчезнуть. Вы понимаете?

– Я не могу, – простонал Кресс. – Мой глиссер уничтожен, ни одного из оставшихся я не могу привести в действие. Вы можете прилететь за мной?

– Да, – ответила Во. – Мы тут же вылетаем. Вдвоем. Но до вас двести километров, а мы должны взять снаряжение, необходимое для уничтожения этих дегенерировавших песочников, которых вы сами создали. Вы не можете ждать нас там. У вас есть ноги. Используйте их. Пожалуйста, идите на восток, как можно точнее на восток и как можно скорее. Мы легко вас найдем. Вы поняли?

– Да, – сказал Кресс. – Да, да.

Она отключилась, а Кресс быстро направился в сторону дверей. На половине дороги услышал, как что‑то лопнуло и захрустело. Один из песочников раскрылся, из щели высунулись четыре маленькие, измазанные розовато‑желтой жидкостью, ручки, раздирающие мертвую кожу. Кресс побежал.

19

Он не учел действия жары.

Сухие и скалистые холмы. Кресс бежал изо всех сил, быстрее, подальше от дома. Бежал, пока не закололо под ребрами. Перехватило дыхание. Пришлось немного отдохнуть и уже потом продолжить бег. Почти час он шел и бежал попеременно, под палящими лучами солнца. Обильно потел и только сейчас понял, что не взял с собой немного воды.

В надежде увидеть прилетевших к нему на помощь Во и Шейда, постоянно смотрел на небо.

Он никогда не совершал таких путешествий. У него был слишком изнеженный организм, да и жара давала себя знать. Его гнало вперед воспоминание о подвале и смрадном дыхании оттуда, о снующих маленьких чудовищах, которые наверняка к этому моменту расползлись по всему дому. Он надеялся, что Во и Шейд смогут с ними разобраться.

У него были свои планы, касающиеся этой парочки. Они виноваты. И за это должны ответить. Лиссандру не вернешь, но он найдет других, занимающихся подобным ремеслом. Он отомстит. Он клялся себе в этом десятки раз, потея и напрягая силы, стараясь идти точно на восток.

По крайней мере, надеялся, что это восток. Точно определять направление он не умел, а кроме того не помнил, в какую сторону убегал вначале, когда его охватила паника. Однако с этого времени он старался следовать совету и двигаться в сторону, которая ему казалась востоком.

Бегство продолжалось уже несколько часов, а помощь все еще не приходила. Кресс стал сомневаться в выбранном им направлении. Когда прошло еще несколько часов, он испугался. А если Во и Шейд не смогут его найти? Он умрет в этой пустыне. Ослаб, испуган и не ел дня два. Горло одеревенело от жажды. Вскоре он не сможет идти дальше – солнце склонялось к западу, а в темноте ничего не видно. Почему они не появляются? Возможно их уничтожили песочники. Страх опять вернулся к нему, наполнил тело, вместе с ним пришли ужасная жажда и голод. Но он еще шел. Спотыкался. Два раза упал. Во второй раз поранил себе руку о камень, из раны полилась кровь. Беспокоясь о возможной инфекции, прижал ее ко рту.

Солнце за его плечами коснулось горизонта. Стало немного прохладнее. Сразу стало легче. Он решился идти до тех пор, пока не наступит полная темнота, а потом где‑нибудь устроиться на ночлег. До песочников уже достаточно далеко. А Во и Шейд наверняка найдут его, как только рассветет.

Когда Кресс взошел на вершину очередного холма, то увидел перед собой очертания какого‑то здания. Не больше его дома, но вполне внушительного. Это означало крышу над головой и безопасность. Он крикнул и побежал. Еда и питье… Он должен что‑то съесть. Уже сейчас почувствовал вкус мяса. Сбежал с холма, крича и размахивая руками. Было уже почти темно, но он разглядел фигурки играющих возле дома детей.

– На помощь! – крикнул он. – Эй, на помощь!

Они побежали в его сторону. Кресс внезапно остановился.

– Нет, – произнес он. – Только не это…

Он отступил на несколько шагов, поскользнулся на песке, встал и попробовал убежать.

Они его легко поймали. Страшные маленькие чудовища с выпученными глазами и оранжевой кожей. Он попробовал вырваться. Бесполезно. Маленькие, но у каждого четыре руки, а у Кресса только две.

Понесли его в сторону дома. Мрачное и бледное здание, вылепленное из осыпающегося песка, но с довольно большими дверями. Темными и дышащими. Несмотря на страх, у Кресса не вырвалось ни единого звука. Он закричал, когда увидел маленьких оранжевых детей, которые выползали из коридоров и хладнокровно смотрели на него.

Все они были на одно лицо. Он узнал его. Это было его собственное лицо!

Оглавление

Мур Кэтрин ШАМБЛО

  Глава 1 ШАМБЛО!

  Глава 2 ДЕРЕВО ЖИЗНИ

  Глава 3 ЧЕРНАЯ ЖАЖДА

  Глава 4 КРАСНЫЙ СОН

Том Годвин НЕУМОЛИМОЕ УРАВНЕНИЕ

Кларк Эштон Смит ВАЛТУМ

Кларк Эштон Смит СКЛЕПЫ ЙОХ-ВОМБИСА

Кларк Эштон Смит ОБИТАТЕЛЬ БЕЗДНЫ

Говард Лавкрафт В СТЕНАХ ЭРИКСА

Говард Филлипс Лавкрафт СИЯНИЕ ИЗВНЕ

Элизабет Бир и Сара Монетт БУДЖУМ

Элизабет Бир и Сара Монетт МАНГУСТ

Элизабет Бир и Сара Монетт ГИБЕЛЬ «ЛАЗАРЕТА „ЧАРЛЬЗ ДЕКСТЕР“»

Мур Кэтрин КРАСАВИЦЫ МИНГИ

Стивен Кинг Я – ДВЕРНОЙ ПРОЕМ

Джеймс Патрик Келли ДУМАТЬ, КАК ДИНОЗАВР

Джон Варли ЗВОНАРЬ

Алан Эдвард Нурс ИМИТАЦИЯ

Сидней Дж. Баундс КУКЛОВОДЫ

Кэйтлин Р. Кирнан СКАЧКА НА БЕЛОМ БЫКЕ

Аластер Рейнольдс «НАЙТИНГЕЛ»

Филлипс Рог ЖЕЛТАЯ ПИЛЮЛЯ

Эллисон Харлан СПАСАТЕЛЬНАЯ СТАНЦИЯ

Джоpдж Маpтин ЛЕТЯЩИЕ СКВОЗЬ НОЧЬ

Джордж Мартин ПЕСЧАНЫЕ КОРОЛИ