| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
День, который не получился (fb2)
- День, который не получился 1653K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лидия Викторовна ОгурцоваИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕКА С ХАРИЗМОЙ
Есть люди, приближаясь к которым ты вдруг ощущаешь, как подпадаешь под влияние их животного магнетизма, необъяснимой сексуальной лучистости. Тебя неудержимо тянет к этому человеку. Тебе кажется, что рядом с ним ты становишься лучше, ярче, привлекательней. Искришься, заряжаешься его идеями, настроением. Харизма ли это или ещё какая загадка природы, но покидать этого человека тебе не хочется. А удалившись от него, ты ещё долго ностальгируешь по утраченному ощущению наполнености и жизненности, постепенно затухающему в твоих чувствах.
Таким был Лев Харкин. Его крестьянское, будто побитое оспой лицо, невыразительные глаза, широкий мясистый нос – не впечатляли… Но стоило ему заговорить – и он «включался». Загорался, как лампочка в коридоре коммунальной квартиры, которая по ночам собирает свиту из бабочек и комаров, бьющихся о стекло её харизматичной лучистости. С годами лампочка обрастает пылью, но, по-прежнему, призывно подмигивает своему восторженному окружению.
В студенческие годы, будучи комсоргом университета, Лев Харкин обожал командовать и распределять. Он замирал, вслушиваясь в слова благодарности, ловил заискивающие взгляды товарищей, не выносил нытиков и легко забывал свои торжественные обещания. С женщинами Лёвушка был подчёркнуто любезен, не упускал возможности покрасоваться и, чтобы завоевать их симпатию, до неприличия заваливал комплиментами.
На пятом курсе он влюбился в Нельку. Неля Гальперина была красавицей: миниатюрная стройная шатенка, грудь высокая, полная. Как говорят евреи: «Есть чем дышать». Коса толстая, до пояса. Кавалеров было не меряно. Она всем отказывала.
– Цены себе не сложит, – шушукались соседки по общежитию.
Харкин три дня из комнаты не выходил после того, как она ему отказала. Лежал на диване, отвернувшись к стене. Курил. На тумбочке гора окурков.
Через полгода Нелька вышла замуж за армянина, уехала с ним в Армению. Там муж её поколачивать начал. Через три года она вернулась. Харкин к тому времени бросил курить и женился.
Как уж в небесной канцелярии составляли его гороскоп – не знаю, только его жену звали тоже Неля, по характеру была она тихая, покладистая, немного грузная, с большими глазами и влажным взглядом. Не в пример Гальпериной, на предложение выйти замуж согласилась сразу.
Папа новоиспечённой жены ходил в партийных руководителях, дочку свою любил и после свадьбы обеспечил зятя квартирой и должностью декана факультета филиала преуспевающего столичного вуза.
К семейной жизни Лёвушка был требовательным. Дарил Неле своё присутствие, иногда брал с собой на мероприятия, при этом считал её недалёкой курицей-наседкой из подотряда идеальных жён.
«Недалёкая» Неля терпела его окрики и многочисленные измены, но, как воспитанная девочка, сор из избы не выносила, обожала печь вкусное печенье и принимать гостей. В сущности, она была мечтательницей. Считала, что муж – это «надёжное плечо», что у каждого человека должны быть верные друзья, а родители для того и существуют, чтобы приходить на помощь детям в нужное время.
– Чем больше я сделаю добра, тем больше мне возвратится, а зло, которое рядом, – учит жить, – говорила она подружкам.
Те фыркали, посмеивались, но Нельку любили и не возражали.
На третьем году замужества Неля родила мальчика и ещё больше поправилась. Но, как ни странно, полнота её не портила, и выглядела Неля свежо и уютно.
«Надёжное плечо» гостей в дом не приглашал, а если приходили Нелины друзья-однокурсники, устраивал жене разборки со сценами ревности.
– Всем мужикам только одно и надо, – успокаивала Нелю соседка Оля, которая успела дважды сходить замуж и обзавестись детьми. – А ревнуют они от неуверенности в себе. Мужчина – создание нежное. Боль он не переносит, от крови в обморок падает, температура выше 37 градусов поднимется – ему уже худо. В младенчестве – животиком мается, в старости – умереть раньше норовит. В общем, вещь хрупкая, ненадёжная. Какая из него «стена»? Так, штакетничек. И тот от ветра шатается.
После таких разговоров Неле становилось ещё тоскливее. Кончилось тем, что она записалась на приём к психологу.
Психолог слушал всё то, что давно уже готово было выплеснуться из Нелиного подсознания, а Неля хлюпала носом, вытирала слёзы и не могла остановиться:
– Родители говорили: жить надо по правилам, по инструкции – тогда не будут падать самолёты, и все будут счастливы. Лёвушка ждёт тепла, уюта, кормёжки с пирожками, холодцом и салатом «Оливье» по праздникам. Он хочет, чтобы всё крутилось вокруг него, вокруг его здоровья, работы, чувств… Но у меня тоже есть чувства! А ему наплевать. Он приходит и уходит, когда захочет. Я просто вывалилась из жизни. Подруги шушукаются о Лёвушкиных изменах, родители меня жалеют.
Психолог говорил о том, что сложнее всего полюбить себя, что если ты себя не любишь, то и другие будут относиться к тебе с пренебрежением.
Неля слушала его и думала: а стоит ли стучаться в закрытую дверь?
Лечение у психолога помогло. Незаметно для себя она переключилась на сериалы, погрузилась в чужие страсти, представляя себя то одной, то другой героиней. Гости уже не приходили, а подруги отошли в свою, насыщенную яркими эмоциями жизнь.
Сын подрос, у него были такие же влажные глаза и тихий нрав, как у Нели. Лёвушкины отлучки не волновали. Жизнь казалась правильной и размеренной.
Однажды в каком-то сериале Неля услышала фразу, которую сделала своим девизом. Теперь, просыпаясь, она задавала себе вопрос: «Собираюсь ли я поверить всему тому, что скажут обо мне дураки сегодня?» Гордо отвечала себе: «Нет» – и отправлялась на кухню готовить Лёвушке завтрак.
Лёвушка, к тому времени уже немного поседевший и раздавшийся в плечах, самозабвенно руководил филиалом, оставляя неизгладимый след в сердцах студентов.
Работа Харкину нравилась. Барышни бежали на лекции по социологии с горящими глазами и замирающим сердцем. Говорил Лёвушка хорошо, вещая о незабвенном и общенародном. Его идеи проникали в неокрепшие умы, заряжали неискушенных слушателей его настроением и звали за собой на баррикады.
Галантный. Порывистый. С обволакивающим голосом и неизменной харизмой, он был самым лучшим начальником для влюблённых в него аспиранток. Юные девы трепетали, а их сердечные импульсы плыли навстречу обожаемому кумиру.
По ночам восторженные барышни писали на форумах в Интернете о божественной манере говорить и обаянии настоящего мужчины. Писали про лицо гения, умные глаза и выпуклость в нужном месте. А потом долго предавались эротическим фантазиям на тему: «Волю первую твою я исполню, как свою».
Харкин делал вид, что не знает о существовании своих поклонниц. Но его морщинистый лоб тут же разглаживался, когда он вчитывался в их Интернет-послания или ловил подслушанное ненароком признание в любви. В такие минуты лицо его светилось благостно, и он милостиво позволял откровенничать о собственной незаурядности.
Диана влюбилась в него сразу и бесповоротно. Она приходила на лекции по социологии, чтобы увидеть своё божество. Она дышала одним воздухом с «лучшим мужчиной на земле», потирала вспотевшие ладони и смотрела на него затуманенным взором.
– У каждого в голове своя марихуана, – философствовала её подружка Настя, писавшая вместе с Дианой диссертацию у Харкина. – Ну, что ты в нём нашла? Все девчонки как сумасшедшие стали: «Ах, Харкин! Ах, Лев Львович!»
– Ты глупая, Настёна! Ничто так не возбуждает женщину в мужчине как ум. А Лёвушка умный! – отвечала влюблённая Диана, лихорадочно собираясь на лекцию.
По ночам, ворочаясь, юная аспирантка представляла Лёвушку то пророком в мантии с посохом, то монархом, вершащим судьбы человечества. Она готова была бежать по первому его зову, жутко ревновала к каждой студентке, тосковала – и тогда думала о самоубийстве из-за несчастной любви.
– Как можно думать про такое? – возмущалась Настя, когда Диана, одурев от собственных фантазий, откровенничала с подругой.
– Ты не понимаешь, какой он умный и замечательный! Когда он говорит, у меня по спине мурашки бегают и ладошки мокрыми становятся. А глаза… Ты видела его глаза?
– Глаза как глаза: серые и прищуренные, – отвечала Настя. – Умный, но не красавец и женатый в придачу! Я, например, замуж хочу! Поэтому с женатым ни-ни.
– Он разведётся. И потом, я не могу без него!
Настя проникалась сочувствием к несчастной любви Дианы. Вздыхала и вспоминала о своих неудачах на любовном поприще.
– Джозеф в любви полгода мне объяснялся – и свалил. А гэбэшник, с которым на сайте познакомилась, сразу в постель потащил, – горестно перечисляла Настя свои беды. – Нет, я не против. Он хоть и слабоват по мужской части, но мне понравился. Только вот язычок мой дурной… Когда он фотки бывших кралей в ноутбуке показывал, я возьми и скажи: «За что они тебя любят? Наверное, за деньги». А что? Я правду сказала! Маленький, лысый, в очках. Он в первый же день меня по магазинам своим повёз. Так и возил из одного в другой. Хвастался. А потом, когда в ресторане ужинали, пачку денег вытащил. Ну, я и брякнула про любовь за деньги. Обиделся, наверное. Второй день не звонит… Предлагал с ним на Кипр поехать. Я отказалась. Светка говорит: дура. Может, и дура, но я так не могу. Сначала я должна узнать мужчину. Пусть поухаживает: цветы, конфеты, то-сё. А он сразу на Кипр! И почему мне так не везёт?
Диана слушала вполуха, кивала и думала о своём. Каждый день, отправляясь в университет, она жила предвкушением встречи. Она любила возвышенно и проникновенно.
Лёвушка Диану не замечал. Так ей казалось. Но однажды на очередном семинаре, проходившем в местном санатории, когда все доклады были уже прочитаны, выступающие по достоинству оценены, когда уже было съедено и выпито всё положенное и неположенное по такому случаю, Харкин позвонил Диане.
Всё случилось в её комнате в отсутствие загулявшей соседки. Харкин был быстр и нежен. Но Диана, так долго ожидавшая любовной феерии, ничего не почувствовала. Ни лицо гения, ни умные глаза, ни выпуклость в нужном месте не помогли. Чуда не произошло. Ожидание любви оказалось приятнее самого акта. Через полчаса он ушёл, а Диана ещё долго прятала в подушку пылающее то ли от стыда, то ли от обиды лицо.
В следующее воскресенье Харкин пригласил Диану на дачу. Она завелась от первого поцелуя, пытаясь произвести на Лёвушку хорошее впечатление, была нежной и раскованной.
Теперь Лёвушка брал Диану на все выездные конференции. Поручая ей массу дел, покрикивал, если она что-то не успевала, навязывал свой порядок, был требователен, а порою жесток.
– Что у тебя с лицом? – раздражался Харкин, увидев набежавшие слёзы. – Давай, давай, шевели мозгами…
Диана видела, что основная жизнь Лёвушки сосредоточена под прицелами сотен глаз. Оставшись наедине с ней, он сдувался, терял жизненную силу, бьющую через край ещё час назад. Их встречи становились короче. Диана чувствовала себя несчастной и одинокой.
– Он говорит, что любит, но я ему не верю, – доверчиво делилась Диана с подругой. – Я могла бы раствориться в нём, дышать им. Быть для него прислугой, мамочкой, любовницей. Я так люблю его тело, люблю его запах. Я люблю гладить его волосы, целовать его в самых неожиданных местах. А он… Мы встречаемся, если у него появится свободное время. Разве это любовь? Любят всегда: утром, днём, вечером. Любят в горе и в радости, красивую и не очень. После наших встреч его любовный пульс замирает, он уходит в работу. Он дарит своё время, улыбки, слова всем, кроме меня. Со мною он хмур, сдержан, раздражителен. Он рядом, но его нет. Его мысли, желания так далеки от меня. Рядом только тело. Такое знакомое и такое чужое…
Начиная говорить, Диана волновалась, размахивала руками и принималась есть всё подряд. Потом вдруг останавливалась, смотрела на пустую тарелку и огорчалась:
– Зачем я всё это съела?
Через минуту всё повторялось, и в раковине появлялась очередная порция тарелок.
– Говорят, люди придумывают для себя сказки, а потом не знают, как от них избавиться, – успокаивала Диану Настя. – Ты выдумала своего Харкина и влюбилась в то, что придумала. Ты готова ему служить, и ему это нравится. Он влюблён в себя до неприличия, до щенячьего визга. Всё, что он делает, он делает во имя любви к себе.
– Нет, Настя, нет! Лёвушка не такой!.. У него много врагов, ему все завидуют.
Ему действительно завидовали. Особенно коллеги.
В последнее время Харкин стал жёстче. Больше критиковал, ввязывался в авантюры. Его львиный рык обижал врагов, а ещё больше друзей, которые после очередной Лёвиной «нескладушки» переходили в разряд «бывших». Они-то и придумали для него прозвище – «Его Левичество».
Лёвушка так и не научился дружить и прощать. Подчинённые его побаивались, оппоненты ненавидели, были и такие, кто загадочно отмалчивался, приберегая раздражение и обиду для более отдалённого случая, но никто из «бывших» не остался равнодушным к его харизматичной персоне.
К сорока годам Лев Харкин подался в депутаты и благодаря тестю прошёл в горсовет. Работа чиновником имела свои достоинства и недостатки, но несмотря на недостатки достоинств оказалось больше. Лёва купил загородный дом, японскую машину «Хонда», завёл персонального водителя Володю, покладистого и улыбчивого, получил участок у моря и почувствовал себя, ну, если не царём жизни, то состоявшейся персоной.
– Кто я и кто они? – патетически восклицал он, обращаясь к водителю, бесстрастно крутящему баранку хозяйского автомобиля. – Они винтики. Серая масса, тесто в кастрюле истории.
Володя больше слушал, поддакивал, рассказывал сальные анекдоты и не мучился нравственными вопросами. Лишь в редкие минуты откровенничал, жалуясь хозяину на семейную жизнь:
– Я как ослик, который ходит по кругу. Всегда мечтал, чтобы жена меня любила. Чтобы не сидела дома, как клуша. Говорю ей: «Иди работать!» А ей никакая работа не нравится, ко всему придирается. Десять лет как женаты. Дома сидит. Меня никуда не пускает и со мной не идёт. Говорю: «Поедем к брату!». Она: «Тебе что, дома работы мало? Нечем заняться?» Я хочу отдохнуть, с друзьями поговорить! Она мои желания в грош ни ставит. Чуть что – истерику закатывает…
– Каждый баран должен носить свои рога, – изрекал Лев Львович и прикрывал глаза, погружаясь в свои мысли.
Страна жила в постоянном ожидании перемен, расцветала предвыборными агитплакатами. Политики перебежками меняли цветовую ориентацию, выбрасывали в прессу очередную порцию компромата, сосредоточившись только на «цене вопроса».
Харкин втянулся в политические бега. За год сменил две партии, растерял часть электората, в последний момент вскочил в нужный ему список кандидатов и получил место в парламенте.
Он не считал политику делом грязным. И больше любил формулировку: «Цель оправдывает средства».
– Важен не процесс, а результат, – внушал он подросшему сыну. – Дурак не тот, кто на крыше сеет, а тот, кто ему помогает.
Политика для Лёвушки была дворовой девкой, которой можно, не стесняясь, задрать юбку. Сложности не пугали, а служили трамплином для прыжка. Только подпрыгнуть нужно было повыше – и не шлёпнуться на собственную задницу. Харкину казалось: так будет всегда, и дворовая девка покорно будет склоняться перед ним в реверансе.
Порой он терял ориентир во времени и не знал, что ещё захватить своей безудержной целеустремлённостью. Работал без отдыха, искал средства, навязывал свой порядок. И старел, терял зубы и друзей, бодрился, давая интервью жадным до сплетен журналистам, участвовал в интригах, выигрывал и принимал щедрые подношения в конвертах.
Выборы президента обещали быть жаркими. Лёвушка, надеясь получить приличный пост в правительстве, загорелся. Пришлось поднапрячь красноречие и направить харизму на утомлённых жизнью членов сообщества. На собрания приходили, в основном, старики, среди которых было немало заслуженных.
Лёву раздражал запах стареющего тела, постоянные жалобы и просьбы, но, будучи человеком, в общем-то, незлым, он уже через месяц с воодушевлением грозил кулаком в сторону здания городской администрации и выкрикивал что-то вроде: «До каких пор господа от власти будут так относиться к труженикам нации? Ведь сказано:…» дальше Лев Львович вспоминал цитату из Библии, или, на худой конец, из классической литературы Серебряного века. Затем шли перечисления напастей, обрушившихся на уважаемых членов сообщества, и пафосное восклицание в сторону зала: «Мы должны вспомнить, что у нас есть гражданская совесть!».
Гражданская совесть зала трепетала, с обожанием взирая на своего кумира, который ещё какое-то время с упоением говорил, зажигая глаза и сердца слушателей.
После речей, традиционно, шёл концерт. Приглашать знаменитостей Лёвушка скупился, и помощники Харкина ограничивались выступлением талантов местной филармонии.
…Трио «Девчата» пели как иностранки, делая неправильные ударения в словах, выкрикивая окончания фраз и при этом жутко гримасничая. Несмотря на то, что крайняя справа была явно на пятом месяце беременности, зрители смотрели на неё с умилением. Приятная округлость живота придавала её фигуре некоторую оригинальность. Та, что стояла с противоположного конца, высокая худая брюнетка, пела громко, но забывала слова и постукивала ногой в такт музыке. Блондинка посередине, в короткой юбке, открывавшей её кривоватые ноги, пела низким прокуренным голосом и всё норовила подмигнуть слушателям первого ряда. Отчего те старательно отводили глаза, рассматривая девушку-концертмейстера, колёсики старого рояля, цветы, растущие в горшках на подоконнике и, наконец, останавливали взгляд на приятных округлостях живота крайней справа…
К тому времени как филармонические дивы переходили к фольклорным композициям, Лев Львович, выскользнув через боковую дверь, расслаблено откидывался на заднее сиденье своего автомобиля, отправляясь на очередную предвыборную встречу.
Накануне дня выборов Харкин запаниковал. Вечером обзвонил помощников, открывая радужные горизонты будущего сотрудничества и обещая немыслимые блага. Помощники уверяли в вечной преданности и удивлялись его, как им казалось, безосновательным тревогам.
Выборы состоялись в воскресенье. «Труженики нации» неожиданно отдали голоса молодому и не столь витиевато изъясняющемуся кандидату. Лёвушка расстроился, выплеснул накопившуюся злость на своих визави и уехал залечивать раненое самолюбие на дачу.
Через месяц «новые рулевые» торжественно проводили Харкина на пенсию и завели на него дело в прокуратуре. Тесть поднапряг оставшиеся связи, пытаясь выправить ситуацию. Дело замяли, но с политикой было покончено.
Ощущение тоски и безысходности от навалившегося одиночества не покидало Харкина. Семья, работа – казались мелкими, не заслуживающими внимания. Он вдруг почувствовал себя страшно уставшим. Появившееся свободное время нужно было чем-то заполнить. Чувство собственной ненужности, невозможность противостоять амбициозному напору молодых и дерзких новоиспечённых политиков вызывали приливы тоски. Картинки незавершённых дел оплетали сознание, мешали спать, читать, думать.
Проснувшись ночью, Харкин часами смотрел в потолок, сражаясь с собственным страхом. Страх заползал незаметно, сковывал позвоночник, змейкой жалил в сердце, постукивал пульсом в висках. То вдруг сжимал судорогой мышцы, давил на грудь, заставляя встать, открыть окно и отчаянно вдыхать холодные порывы ветра.
Как быстро пролетела жизнь… Зачем она была дана ему? Похожая на полосу с препятствиями, она так и норовила сбросить его в болото лени, оцарапать предательством друзей, искупать в луже сплетен.
Разве мог он жить, не отражаясь в других людях, в их чувствах, мыслях, желаниях? Являя себя миру, он ощущал явление мира в себе. Его органы чувств наполнялись энергией, он не задыхался от обиды и неудовлетворённости, – это было его счастье.
Он пришёл в политику не ради общения, не ради идей и, уж конечно, не из любви к партийным лидерам. Он пришёл ради карьеры.
Ради неё он жертвовал собой и людьми. Ему не в чем было каяться, и если бы можно было прожить жизнь заново, он ничего бы не изменял.
Как там у Ремарка: «Счастье – это самая неопределённая вещь на свете, которая идёт по самой дорогой цене…»
Он был счастлив и дорого заплатил за это. Самыми болезненными были воспоминания о Диане. Она говорила, что от любви рождается любовь. От их любви родилась только боль. Он причинил ей столько боли… Эта боль жгла ему грудь, стучала в затылке, наполняла её письма:
«Если бы ты знал, какая боль тебя любить! С надрывом, замиранием бежать от мыслей о тебе… бежать из мира фантазий… Потом вдруг коснуться воспоминанием твоих рук, волос, вдохнуть их колкий аромат, насладиться подаренными судьбой минутами блаженного безмыслия и невероятного счастья. Испытать горечь от мысли «быть забытой», искать новой встречи только для того, чтобы увидеть, услышать, вдохнуть…И, не встретившись, погружаться в бездну разочарования, прогоняя рой немыслимых фантазий…»
И последнее:
«…Люди несовершенны – такими их создал Бог. Мир постоянно меняется, каждый день. Жизнь – река. Иногда бурная, несущая мутные воды, камни, грязь. Если будешь барахтаться, можешь поранить себя о щепки чьих-то разбитых желаний. Остаётся только жить и любить эту несовершенную жизнь…»
Очнулся Харкин в больнице. На тумбочке лежали пирожки и апельсины, рядом сидела Неля, осунувшаяся, постаревшая.
– Я чуть не умер…
– Что ты, Лёвушка! – Неля погладила его по заросшему щетиной лицу. – Доктор сказал, что немного подвело сердце. Ты скоро поправишься. Скоро, скоро…
После больницы Харкин стал тише, размеренней, открыл «Общество друзей животных», куда тут же потянулись состоятельные дамочки. Должность, конечно, мелковата для Льва Львовича, но что поделаешь? Возраст ещё никто не отменял.
Говорят, недавно Его Левичество видели на одном мероприятии в окружении владелиц болонок, колли и бультерьеров, которых Лёвушка вводил в ступор своей искрящейся харизмой.
2012 г.
ДЕНЬ, КОТОРЫЙ НЕ ПОЛУЧИЛСЯ
Крупная капля дождя шлёпнулась на самую макушку.
«Так тебе и надо, – подумала про себя Ксения, – могла бы взять свой дурацкий зонтик».
«Никакой он не дурацкий, он просто оригинальный», – мысленно возразила она самой себе.
Зонтик, действительно, был странный, красный, с громадным синим цветком на боку. Он остался лежать на верхней полке шкафчика в раздевалке медсестёр. После разговора с заведующим отделения Ксения была так расстроена, что забыла не только зонтик, но и баночку сметаны, купленную накануне.
«Сметана до следующего дежурства прокиснет», – с сожалением подумала она.
«А всё из-за твоей рассеянности», – осуждающе отозвался внутренний голос.
Ксения часто спорила сама с собой. Одна часть Ксении была строгой и критикующей, а вторая оправдывала и одобряла девушку. Но обе части составляли единое целое душевного мира Ксении. Её мир вмещал в себя много таинственных вещей. В том числе её страсть сочинять японские хокку. Три строчки крошечного стихотворения с ясным только ей одной смыслом складывались в один миг. Стихи Ксения никогда не записывала, и они улетали, как прекрасные бабочки, подхваченные весенним порывом ветра.
Сейчас на душе у Ксении было тяжело.
«Душа как ваза.
Кто-то съел все конфеты.
Несладко стало», – вспорхнула маленькая бабочка-хокку.
Утром на пятиминутке заведующий говорил о её рассеянности. Нет, о халатности. И не говорил, а кричал. Просто орал на неё: «Я вас уволю за халатное отношение!». Да, не поставила она крестики, но ведь колола! И больные могут подтвердить: уколы она делала вовремя.
Больные в аллергологическом отделении «ходячие» и, в основном, нетяжёлые. Только иногда, во время приступа астмы, бывает страшно смотреть, как человек задыхается. В такие минуты нужно уметь быстро принимать решения. Ксения умела. Она считала себя хорошей медсестрой. Но сегодня ей пришлось написать объяснительную.
Разговор с заведующим не давал покоя. И что он цепляется? Это началось после прихода в отделение новенькой старшей медсестры. Невзлюбила она Ксению. После того невзлюбила, как узнала, что та учится в институте. «Ты же у нас психолог, вот и успокаивай больных», – ехидничала эта пигалица вчера на пятиминутке. Это она о стариках из третьей палаты. Там один дедуля-отставник со всеми переругался. Больными недоволен: один курит, другой храпит, третий окно открывает. Больные нервничают, персонал тоже. И выписать деда нельзя: родственники к нему не приходят, на звонки не отвечают. А он слышит плохо, да и не доберётся сам домой, не городской он. Вот и мучаются все уже вторую неделю. А сегодня ещё Пал Палыч как с цепи сорвался: шапочку не надела, в листе назначений крестики не поставила… Увольняться не хочется. Да и куда пойдёшь? Хорошее место медсестре найти трудно, это раньше сестёр везде не хватало, а сейчас – пожалуйста: плати – будет тебе работа. С чего платить? Оклад крошечный. Психолог из неё тоже никакой. Учится на четвёртом курсе, а знаний на тройку с большим минусом, да и практики нет.
Погрузившись в свои мысли, Ксения неспешно шла по парку.
Дождь, так и не начавшись, перестал. Домой идти совсем расхотелось.
«Суета томит,
Спешишь покинуть его —
Дом из утвари», – закружилась над головой бабочка-хокку.
Ксения подняла голову и зажмурилась. Лучи утреннего солнца струились сквозь зелёную июньскую листву, сверкали зеркальными островками на поверхности реки.
Девушка подошла к дереву и прижалась к нему спиной. Под деревом было совсем сухо, пахло хвоей и грибами. Стало так хорошо… Казалось, растение вбирало в себя её боль и обиду. Она вдохнула горьковатый аромат коры и растворилась в запахе дерева.
«Осознай слабость,
Дай пройти силе в твой храм —
Наполни чашу», – взмахнула крылышками новорожденная хокку.
– Девушка, вы друидка? – мужской голос молоточком застучал в её расслабленное сознание.
Ксения открыла глаза.
Он сидел на корточках в нескольких метрах от неё и улыбался. Короткая стрижка, открытое лицо и синие-синие глаза.
«Какие у него белые руки. И ногти коротко подстрижены – руки интеллигента», – мелькнуло в голове.
– Друидка? Нет, – засмеялась Ксюша. – Я просто люблю обниматься с деревьями. Мне с ними хорошо.
– Хорошо с деревьями? У вас какие-то проблемы? Расскажите мне, – настойчиво продолжал незнакомец.
– Проблемы… У всех они есть, проблемы.
Девушка перестала прижиматься к дереву и двинулась прямо по траве вглубь парка. Молодой человек, поднявшись, на минуту замер в нерешительности. Но затем поспешил за ней. Ксения оглянулась и прибавила шагу. Он, тяжело дыша, почти бежал.
«Маньяк, – подумала Ксюша, – точно, маньяк!»
«С чего это ты взяла, что он маньяк? – не согласился с ней её внутренний голос. – Нормальный парень, симпатичный. Ты ему понравилась».
«Ну как же, – понравилась! Он молоденький, хорошенький, джинсики модные, мобилка навороченная из кармана торчит. А я кто, медсестра-неудачница, без пяти минут уволенная с работы, одинокая, под тридцать – и понравилась?»
«Не такой он уже и молоденький, – не унимался докучливый голос, – а мобилки сейчас у всех есть, даже у сопливых первоклашек. Да и день солнечный. Чего трусишь-то?»
День и вправду был замечательный. При слабом дуновении ветерка прозрачные капли дождя, оставшиеся на деревьях, скатывались по зелёной мякоти листьев и падали в траву. Подол платья намок и от быстрой ходьбы прилип к ногам, подчёркивая стройные бёдра.
– Это можжевельник, – проговорил незваный попутчик, пристраиваясь сбоку.
– Он хороший антисептик, – решила поддержать разговор Ксюша.
При слове «антисептик» парень напрягся и посмотрел на девушку.
– Вы медик? – спросил он
– А что в этом удивительного? – Ксения резко остановилась.
Странный парень смотрел внимательно, как будто оценивал каждое её движение.
«Ей примерно лет двадцать шесть – двадцать семь. Жизнь явно не клеится. С чего бы это счастливой преуспевающей девушке тратить драгоценное время на одинокое общение с деревьями? Возможно, она и есть та, которую мы ищем, – неудачница, готовая отомстить всему миру. Маньячка!»
Парень вытащил сигарету и закурил. Александр Пимин работал психологом в районном отделении милиции. Первое убийство произошло на окраине города. Раненый мужчина был доставлен в реанимацию, где, не приходя в сознание, скончался. Потом было ещё два похожих случая. И вот неделю назад ещё один – здесь, в парке. Патологоанатом сказал, что раны потерпевшим нанесены медицинским скальпелем. Недалеко от места убийства, свидетели видели молодую женщину. Возникло предположение, что маньяк вовсе не мужчина, а женщина или девушка, предположительно, медицинский работник. Сегодня Саша с самого утра бродил по парку, анализируя факты и мысленно пытаясь составить психологический портрет убийцы.
С первого мгновения встречи с девушкой ему не давало покоя ощущение страдания, исходившее от её лица. Слегка дрожащие, опущенные уголки губ, влажные глаза, покалывающий холодными льдинками взгляд – притягивали и пугали. Она стояла, прижавшись к дереву так, будто хотела укрыться от этого мира.
Совсем некстати он вспомнил свою первую пациентку. У неё был такой же покалывающий взгляд. Молодая женщина, пришедшая тогда к нему на приём, мечтала похудеть; пройдя уйму врачей, диетологов и экстрасенсов, попала к нему, начинающему практиковать психологу. В её глазах было столько страдания, что Саша тогда растерялся, во время сеанса не знал, о чём говорить, что посоветовать. И чтобы хоть как-то спасти свою репутацию, начал придумывать. О чём говорил тогда, он уже не помнил, но в конце предложил ей полностью поменяться, изменить причёску, стиль одежды и даже… сменить мужчину, с которым она спит.
На следующий сеанс женщина не пришла. Он переживал это как неудачу, потом успокоился и забыл об этом случае. И вот совсем недавно его остановила симпатичная женщина. Она кинулась к Саше на шею, как к самому родному человеку. С трудом узнав в ней свою первую пациентку, Саша был приятно удивлён. Вероятно, испытав сильнейший стресс от неожиданной смены привычной жизненной среды, её организм сбросил за это время тридцать килограммов.
«Иногда мы принимаем победу за поражение», – подумал Александр и снова внимательно посмотрел на девушку.
«Нет, я ошибся. Какая она маньячка? Обычная девчонка-неудачница. Но этот взгляд, пронизывающе-холодный, и принадлежность к касте медиков… Надо её спровоцировать. Та, что убивает, – ненавидит мужчин, и этим она себя обязательно выдаст».
Отбросив сигарету, Саша решительно подошёл к девушке и опустился перед ней на корточки.
«Маньяк! Я так и знала – это маньяк…», – Ксения испуганно отшатнулась от Александра.
«Только без паники. Не смотри на него, говори, о чём угодно, говори с ним», – отозвалась мысленно её другая половина.
– У вас проблемы? Расскажите мне о них. Может быть, с вами в детстве жестоко обращались родители? Вас били? – Ксения лихорадочно пыталась вспомнить что-нибудь из лекционного курса по психологии. Как там у Фрейда?… – Знаете, – продолжала она уже спокойней, – в каждом человеке есть подсознательные желания, их не надо стыдиться…
– Ты бы ещё про Супер-Эго рассказала, – с лёгкой досадой в голосе перебил её Александр.
Затем, будто опомнившись, заговорил тихо, размеренно, даже ласково.
– Представь, что мы попутчики, едущие в одном купе. Каждый из нас выйдет на своей станции и через день или два забудет соседа. Но сейчас я хочу тебя узнать. Узнать твои мягкие пушистые волосы, твои нежные руки, тёплые ладони…
Он говорил, говорил, и тембр его голоса ласкал, успокаивал, проникал в каждую клеточку её тела, заставляя прислушиваться к его прикосновениям, его дыханию…
«Приятна тайна.
Не стоит рассказывать —
Сохрани зерно…», – бабочка-прелестница зашуршала словами-крылышками.
Ксения закрыла глаза. Страх исчез. Как сладостно убаюкивает его голос… О чём она могла рассказать своему попутчику? О том, что она практически потеряла работу? Или о том, как её ненавидит собственная мать. Ненавидит с детства в отместку отцу. Отец. Он любил Ксению. Любил до тех пор, пока у него не родился сын. А затем она стала лишней. Заброшенный, ненужный ребёнок. Ксения научилась жить сама, став самостоятельной в семь лет. Она и сейчас злилась на брата, в один миг похитившего у неё любовь отца. А может, рассказать о предательстве любимого? Они были вместе пять лет. Тогда впервые в жизни она почувствовала себя кому-то необходимой. А он предал её – женился на молоденькой еврейке и уехал с ней в Израиль. Эта рана не заживала, причиняя нестерпимую боль.
«Храни у сердца,
Когда он уходит в ночь,
Ключи от счастья»
– Как тебя зовут? – прервав поток своих мыслей, спросила Ксения. Ей почему-то всё время хотелось назвать его Сашей.
– Для чего тебе моё имя? – отозвался Александр, понимая, что терпит неудачу.
«Это не она».
Он встал, стряхивая налипшую на джинсы прошлогоднюю хвою. От долгого сидения на корточках покалывало в ногах. Достав мобильник, но так и не позвонив, он отвернулся и неторопливо пошёл по направлению к реке.
Солнце по-прежнему ярко светило. Глаза Ксении были закрыты. Но ей уже не было так хорошо. Энергия дерева не переполняла её.
«И упавший лист,
Как прощальный поцелуй
Дерева земле», – промелькнуло в голове.
«Он не маньяк, он милый. С ним хорошо молчать. Молчать вдвоём».
Ксения открыла глаза. Он уходил.
– Саша, – тихо позвала она. – Не уходи.
«Откуда она знает моё имя? Может проговорился? А она красивая. Особенно волосы. И губы. Уголки губ так трогательно подрагивают, как у ребёнка».
– Девушка, скажите, вы маньячка? Где ваш скальпель? – с легкой иронией в голосе спросил он, возвращаясь.
– Скальпель? Зачем? – удивилась Ксюша. Потом, усмехнувшись, ответила: – Я его на работе забыла.
– Зачем? Чтобы убивать таких, как я, ненавистных вам мужчин. Тех, которые разрушили вашу жизнь, и тех, кто ни в чём не виноват.
Саша подошёл совсем близко. Он увидел, как в обиженных глазах девушки меркнет отражение прекрасного летнего дня. Солнечные лучи, скользящие по серой глади реки, зелёный калейдоскоп листьев, нежный, пьянящий аромат ветерка – всё угасло, потемнело, набухло слезами.
«Что я делаю? – подумал он. – Я злюсь? Злюсь, потому что боюсь влюбиться? Боюсь, что меня накроет, как когда-то в юности? Тогда жизнь казалась огромной…. А потом – мир опустел, любовь ушла, и всё заменила работа. Я остался с пустотой внутри. Её не смогла заполнить ни одна женщина. А может, я боюсь поражения? Отказа? О чём она всё время думает? Мне нужна такая, как она: женщина, которую хочется защищать. Но я ей не понравлюсь. Я – эгоист. Упрямый, холодный эгоист. Нет, я ей не нужен…»
– Мне пора идти, – устало сказал Саша.
Он развернулся и быстрым шагом направился к реке.
Не шевелясь, Ксения провожала глазами исчезающую фигуру голубоглазого принца.
«Забудь его», – пронеслось в голове.
«Догони его», – зашептал докучливый внутренний голос.
Из-за бешено колотящегося сердца Ксения ничего не слышала. Острая боль вонзилась в стиснутую ладонь. Поднявшийся ветер швырнул на землю нежное трепещущее создание.
«Бог на небесах,
Мир безумен и красив,
Душа распята».
…Она бежала к нему, не разбирая дороги по мокрой траве, шуршащей хвое, оскальзывалась, падала, запутавшись в намокшем подоле платья и снова поднималась. Позабыв сумку и выдуманные хокку, Ксения бежала, оставляя в прошлом опостылевшую работу, нелюбовь матери, предательство любимого и всё боялась расплескать тепло вновь обретённого чувства. Чувства до конца не познанного, но поглощающего своей верой в нарождающуюся новую любовь.
2004 г.
ВИОЛЕТТА
Любовь – это прекрасная вещь, не такая уж необходимая, как утверждают, но для полного счастья нужно быть любимым и горячо любить самому.
«Смутная улыбка»,
Франсуаза Саган
Виолетту, черноволосую худую дамочку, про таких говорят: «Сорок пять – ягодка опять!», положили в палату перед выходными. Дома её скрутило так, что пришлось вызвать скорую помощь. Скорая, повозив охающую Виолетту по приёмным покоям и выслушав аргументы недовольных хирургов, наконец, пристроила её в терапевтическое отделение областной больницы.
Соседи по палате подобрались вовсе не тяжёлые. Вера Ивановна, молодая пышногрудая учительница младших классов, успешно вылечившая гастрит с повышенной кислотностью, готовилась на выписку, пребывала в приподнятом настроении и щедро делилась с соседками по палате разными вкусностями. Огромный кулёк фруктов ей передали утром односельчане, приехавшие в больницу на обследование.
Разделив по тарелкам угощение, Вера Ивановна искоса глянула на новенькую и пошла к кровати бабы Маши, сухонькой старушки, кожа которой имела желтоватый, явно гепатитный оттенок.
Вера Ивановна по-хозяйски посмотрела, не закончился ли раствор в капельнице, тронула пальцем узловатую вену и, качнув пышными телесами, прошествовала обратно.
Отвернувшаяся к стене четвёртая пациентка палаты, грустная, бледная и от этого ещё более красивая Лизонька вздохнула.
– Домой хочется…
Вздох повис в душном воздухе палаты щемящим пыльным многоточием.
– Вас на обследование или как? – решила познакомиться с новенькой баба Маша.
– Или как! – ответила та.
Про свой язычок Виолетта в сердцах говорила «долбаный». Долбала она им всех подряд, поэтому врагов имела предостаточно. Кому, скажите, понравится, когда его обзывают «село, забитое налогами»? А любимые ягодицы именуют «двумя пачками махорки».
По своей наивности, пенсионерка баба Маша этого не знала и решила поделиться с Виолеттой ближайшими планами на будущее.
– Мне ректороманоскопию назначили, – сказала баба Маша, явно напрашиваясь на сочувствие от новой соседки по палате. – Я нянечку попрошу дырочку в трусах разрезать.
– Вы б ещё рюшечки к ним пришили, чтобы доктору было приятнее смотреть. – ответила в своей излюбленной манере вновь прибывшая пациентка.
– Вежливее нельзя? – хмуро посмотрела на Виолетту учительница.
– Дышите глубже, проезжаем Сочи, – буркнула себе под нос Виолетта и, растянувшись поверх одеяла, притворилась спящей.
День между тем тянулся по давно заведённому расписанию. Перед обедом забежала сестричка, проверила порядок на тумбочках и унесла капельницу. Затем на несколько минут появился лечащий врач, померил давление бабе Маше, по очереди пощупал всем животы и ретировался до понедельника.
Виолетта достала апельсин, очистила его, открыла окно, швырнула в него кожуру и тряхнула рыжими кудрями:
– На кого бог пошлёт!
Учительница осуждающе хмыкнула, баба Маша сделала вид, что ничего не произошло, и в палате снова воцарилось сонное молчание.
На ужин была перловая каша – безвкусная жижица, наполнившая до краёв тарелки больных.
После ужина освещение в палате не включали. Читать было всё равно невозможно, а откровенничать хорошо и в темноте.
Широкая полоса жёлтого света, проникая из больничного коридора в окошко над дверью, делила палату на две равные половины, высвечивала потрескавшийся в центре комнаты линолеум и погружала в загадочный полумрак обладательниц больничных одеял и подушек.
Разложив по стоявшим на столе чашкам «утопленички», одноразовые пакетики для чая, Вера Ивановна заварила их крутым кипятком из электрического чайника, оглянулась в сторону Виолетты и произнесла:
– Давайте, знакомиться, что ли?
– Знакомиться нужно креативно, – тут же выдала формулу общения с себе подобными Лизонька. – Можно и жвачку в голову запустить.
– На ночь жевать вредно, – отозвалась Вера Ивановна, наливая кипяток в кружку Виолетты.
Знакомство начала баба Маша кратким перечислением донимавших её симптомов болезни и выставленных в карточке диагнозов. Следующей на очереди была Вера Ивановна, которая поведала новенькой о буйных первоклашках, нервотрёпке на работе, придире директрисе и коллегах-завистницах.
– Желудок в спокойствии содержать надо, не раздражаться, а я весь день на нервах. Поесть спокойно не могу, – жаловалась она, откусывая изрядный кусок от бутерброда с сыром.
Лизоньке рассказывать было не о чем. Она была здорова, как показали все назначенные доктором анализы, недавно рассталась с молодым человеком, которого называла Алик-Кошмарик, поэтому заговорила Лиза о новом ухажёре.
Мишка-Кот из больничной палаты, расположенной этажом ниже, покорил сердце не только романтичной Лизоньки и двух барышень из соседнего отделения, но и раздатчицы Людмилы.
– Он такой симпатяга! – откровенничала та, наливая Лизе за обедом полную тарелку горохового супа.
Котом Мишку прозвала Вера Ивановна, когда тот устремил на неё свой прищуренный оценивающий взгляд.
Вихляющая походка, избитые комплименты и щеголеватая пижама выдавали в Мише пижона, себялюбца и сердцееда …
Большинство погружённых в свои болезни пациенток раздражались, слушая Мишино бахвальство и наблюдая его слабые потуги влюбить кого-то в себя. Но так уж устроен человек, что за чередой уныния и боли он стремится разглядеть островки благополучия и зарницы надежды.
«И как я выгляжу?» – подкатывал Мишка-Кот к очередной претендентке в поклонницы.
Раздатчица Людмила восторженно млела от маслянистого взгляда соблазнителя и тут же предлагала ему добавку – порцию макарон с котлетой.
Две другие покорённые им дамы лишь снисходительно улыбались, встретившись в столовой за завтраком.
Только у Лизоньки с Мишкой вышла незадача.
– И что я такого сказала? – искренне недоумевала она, – Лишь то, что для мужчины своего возраста, который не пьёт, не курит, он выглядит нормально.
Миша жутко обиделся и весь день её не замечал, отчего Лизавета была не в духе.
– Да не кисни ты! Видно, его бывшая пассия заклевала, вот он самооценку с другими дамами и поднимает, – будто заправский психолог определила Вера Ивановна. – Нормальный мужчина хочет от женщины любви и покоя. А Мишка – типичный бабник. Для него важен сам процесс ухаживания и эффектная концовка «а-ля секс».
– А-ля что? – встрепенулась Лизонька.
Вера Ивановна досадливо махнула рукой.
Баба Маша нетерпеливо скрипнула кроватью, намереваясь поделиться своим опытом общения с мужчинами.
– Понимаешь, детка, интимный процесс, как хороший арбуз, должен созреть, – поучительно вставила баба Маша. – Даже самый заурядный мужчина ждёт от жизни минимум разочарований. А больше всего он любит, чтобы его хвалили. Он кран починил, а ты ему: «Ах, ты мой Самоделкин!» Он яичницу приготовил, ты: «Ну, заяц, даёшь! Вкусно-то как!». Для нас, для девочек, важно, чтобы нас любили, цветы дарили, по спинке гладили. Мальчикам же нравится вариант «похвали меня!».
Лизонька, которая не возражала против того, чтобы её называли «деткой», лениво зевнула:
– Что о них говорить, баба Маша, надоело… Лучше анекдот расскажите…
Баба Маша покрутилась, умащиваясь удобнее на кровати, и произнесла по-старчески надтреснутым голосом:
– Встречаются два еврея, один другому говорит: «Мы с Рабиновичем поступили в Негритянский джаз» – «Шо ты говоришь! И много там негров?» – «Я и Рабинович! Остальные евреи»
К полуночи анекдоты и мужская тема иссякли, и обитательницы палаты перешли к воспоминаниям. Первенство оказалось у новенькой.
– С мужем, девчонки, у меня не сложилось, – начала своё повествование Виолетта. – Эгоист махровый оказался. Промучились мы с ним пять лет и расстались.
У меня с детства с мальчишками одно и то же повторялось: дружим, дружим, а потом он – бац! – и бросил меня. Дошло до того, что о свадьбах своих парней узнавала от кого-то. Мать всё наставляла: иди учиться, надо иметь свой кусок хлеба. Поступила в институт, познакомилась с парнем – мать давай пилить: он тебе не нужен. Начала с другим встречаться, опять слышу: ты за каждым недотёпой бегать будешь? Так и выбрала в мужья первого, кто подвернулся, чтобы «белой вороной» среди подруг не оказаться. Только рассыпались наши отношения, как бусы рассыпались.
И тут вдруг слышу от одной умной тётки фразу: Женщине в жизни нужна цель, а мужчине – смысл.
Так цель у меня и появилась – найти своего мужчину. Стала я к знакомым парням приглядываться. Понять бы только «смысл» этот, про который тётка говорила. Чего хочет мужчина? Водки? Секса? Или жареных котлет?
Очередной мой вариант благополучной семейной жизни хотел кататься на велосипеде. Даже когда в больницу с аппендицитом загремела, он с велосипедом не расстался.
– Ты собралась болеть? Болей! А я как катался на велосипеде, так и буду кататься!
Мне детей от него хотелось, заботы. А вечером – поговорить с ним, приласкать его. На деле же что ни скажу, обижается. Да и я из обид не вылезала.
Мама рассказывала, что маленькой тоже обидчивая была: губы надую, платочек расстелю, сложу в него носки, трусы, завяжу в узелок и – к двери. Стою, топаю ногами, чтобы мама слышала, сразу не ухожу. Жду, когда она спросит:
– Веточка, а ты куда собралась?
– Ухожу, – отвечаю, – ты меня не любишь…
Для меня самым страшным в жизни было предательство. И вдруг встречаю своего благоНеверного на остановке с тёткой какой-то.
Вечером говорю ему: «Сделай хоть что-нибудь!». Он взял чемодан и ушёл.
Я совсем на себя рукой махнула. Разочаровалась в себе. Цель потеряла и смысл перестала искать.
А жизнь всё равно по дороге колобком дальше катится.
Мне тогда чуть за тридцать перевалило. Пошла я работать на Евпаторийскую парковку. День на день похож. Не отличишь, вспомнить нечего. Правда, были и там весёленькие истории.
Как-то подъезжает «крутой» джип жёлтого цвета. За рулём мужик с тугой барсеткой. Сзади машины красной краской на всё стекло надпись: «На Берлин!»
Мужчинка тот, видно, к поезду встречать кого-то приехал, и у въезда на парковку на своего знакомого наткнулся.
Я сижу под зонтиком, жду, когда водитель оплачивать парковку придёт.
Вечереет. Мужчины беседуют.
Поднимаюсь, иду к ним. Надеты на мне шорты, футболка, панама в дырочку (жарко же!), бейджик, как положено, на ремешке висит с ФИО и гордым званием парковщицы. Правда, закопчённая я, как Маугли. Очки поднимаю, подхожу к окошку водителя «Хаммера»:
– Три гривны, – говорю.
Водитель смотрит непонимающе.
– Не хочу, – отвечает.
– Я тоже не хочу, но надо…, – говорю.
Вижу по глазам: растерялся, думает послать меня куда подальше. Достаю талон на парковку, отрываю чек…
– А-а-а-а, – дошло до него.
– А вы что подумали? Что я себя предлагаю?
Смеётся. Отлегло у мужичка.
После парковки стояла на вокзале «разводящей» – курортников разводила по квартирам.
Курортников у нас «куржами» называют – «курортные жители» значит. Так и спрашивают утром:
– Куржей много приехало?
Курортники разные попадаются. Бывают среди них «перебежчики» – эти часто меняют квартиры. Переночуют, утром идут на пляж. Познакомятся, поговорят с другими курортниками, сравнят цены и перебираются на новую квартиру. От «перебежчиков» одни убытки.
Среди «разводящих» тоже нечестные встречаются, сунут курортника непонятно куда, деньги получат и в кусты. Курортник на пляж пойдёт, а назад дорогу найти не может. На вокзал приходит, чтобы «разводящие» домой отвели.
Бывало, что и влюблялись в меня. Как-то прицепился к нам с подругой курортник из Рязани, хвастается:
– Меняю одну 40-летнюю на двух 20-ти летних.
– Если есть мешок виагры, нет проблем, дядя, – отвечаю.
И зачем мне вся эта любовь-морковь?
Постояла я разводящей сезон и отправилась на заработки в Одессу.
Устроилась в воинскую часть работать поваром. Ребята в части служили со всей Украины. Только и слышно, как переругиваются:
– Кацап!
– Бандера!
– Кацап!
– Бандера!
Повара на кухне тоже из разных регионов собрались.
– Представляешь, с кацапкою работаю! – звонит своим в Моршин по мобилке Мария.
Я в долгу оставаться не люблю, достаю телефон и громко, чтобы все слышали, подруге в Евпаторию звоню:
– Представляешь, с бандеркою работаю!
Вообще одесситы – народ надёжный. Не подставят, в сумку подбрасывать губки для чистки посуды не будут. Одессит сам заработает и другому заработать даст.
В Одессе, когда устраиваются на работу, первым делом спрашивают: «Что я с этого буду иметь?», и только потом: «А что я буду делать?»
Делать деньги – привычное занятие коренного одессита. Есть и любимая шутка:
– На этом можно что-нибудь наварить?
– Таки да! Навар от яиц!
Солдатиков я жалела:
– Так, хлопцы, будем кормиться. Наедаем шею, чтобы девчатам было на чём кататься!
Они ко мне тоже со всей душой относились.
Как-то принимаю посуду. Мальчишки остатки еды в ведро с тарелок счищают, но уж очень неаккуратно. Смотрю, всё мимо ведра побросали.
«Что с них возьмёшь, дети ещё», – думаю.
На следующий день возвращаются солдатики с полигона расстроенные.
Федька, чернявый такой хлопец из-под Львова, жалуется:
– Стрельбы были, тётя Виолетта, так командир с замполитом все патроны отстреляли, а нам не дали.
– Вы ж дауны, Федя! – в сердцах говорю ему, – Ты в ведро с тридцати сантиметров попасть не можешь! Как же тебе автомат, сопляку, давать? Ты чего, в армию пришёл?
– Так на работу ж не брали. Колы ж уже до дому…
– Куда «до дому»? Тебе всего год служить, а ты ноешь!
Заведующий столовой меня уважал, но язычка моего побаивался. Однажды не выдержал:
– Дробченко! Есть такой вопрос, на который вы не можете ответить?
Я ему честно:
– Нет!
– Я так и понял…
Вечерами кое-кто бегал в самоволку.
– У вас что? – спрашиваю. – Пионерская зорька до сих пор в заднем месте играет? А если попадётесь?
А они мне ехидненько так:
– Тётя Виолетта, как вам удаётся отругать нас, не сказав ни слова матом?
– Зубы не заговаривайте, защитнички. Возвращаться будете через фейсконтроль! – пугаю их, чтобы не напились до чёртиков.
Потом в Украине началась революция, майдан… Я вернулась домой и встретила Аркадия.
Говорят, не спрашивай Бога «За что?», спрашивай «Зачем?».
Зачем красивый, до дрожи в коленках, встретился на моём пути? Зачем опять поверила? Знала же, что с парнями не везёт…
Было так больно! Я вдруг поняла, что всё время предаю себя. Чем-то жертвую, под кого-то подстраиваюсь. Стало себя так жалко…
Виолетта подозрительно хлюпнула носом. Весёлое настроение сдулось, как первомайский шарик. Рассказ, начавшийся бравурно, стал пробуксовывать, наезжая на житейские закавыки.
– Эх, жизнь! Оглянуться не успеешь, как зима катит в глаза, – процитировала баба Маша незавидную участь стрекозы из басни Крылова.
– Человек не так прост… У каждого есть то, за что его можно по мягкому месту отшлёпать, – отозвалась Вера Ивановна.
Лизок ничего не сказала по причине безмятежного посапывания точёным носиком в ладошку.
Повисшее молчание давило болью Виолетты.
– Я справилась. Сказала себе: если любишь – люби! Хочешь кричать – кричи! Хочешь бежать – беги! Хочешь бросить – бросай! Только не приноси себя в жертву. Никогда и никому…
Она отвернулась к стене и натянула одеяло.
Утро субботы выдалось серым и дождливым. В палате было тихо. Лизонька ещё до завтрака уехала домой. Баба Маша отпросилась у дежурного врача на выходные и торопливо утеплялась мохеровым шарфом перед выходом на улицу.
Вера Ивановна, уже побывавшая на завтраке, поставила на тумбочку спящей Виолетты принесённую из столовой тарелку манной каши, постояла у окна, всматриваясь в унылый пейзаж больничных корпусов и решительно заявила:
– Поеду к подруге.
Виолетта приподнялась на кровати.
– Ты в порядке? – участливо спросила Вера Ивановна.
Виолетта одобрительно кивнула и улыбнулась.
Вере Ивановне показалось, что лицо Виолетты светилось улыбкой женщины, немного наивной в своём эгоистичном желании быть счастливой и в то же время доброй, прощающей всех и вся. Улыбкой самодостаточной и беззащитной, как улыбка мудрого в своём неведении ребёнка, в глазах которого отразилась вся красота мира.
2016г.
ВЕЗУНЧИК
Михайловна, наша соседка по даче, когда в гости приходит, обязательно что-нибудь смешное рассказывает. Есть у её мужа друг, Валерка, по прозвищу Везунчик. С ним вечно какие-то несуразности приключаются.
– Едет как-то Валерка вечером с работы, – рассказывает Михайловна. – Сам – метр с кепкой и голова босиком – лысый, значит. По дороге родительский дом. Выходит на остановке, спускается в подвал, набирает кружку вина, которое они с отцом из винограда два месяца назад надавили, выпивает, садится на велосипед и на автомате продолжает свой путь. Поскольку выпил, руль нужно держать так, чтобы не свалиться. Глядит прямо перед собой. Проезжает поворот своей улицы, соседний.
«Что ж я так долго еду?» – думает.
Останавливается. Впереди темно, сзади огни, там город остался. Оказывается, выехал на объездную трассу. Достаёт пакет с молоком, открывает, пьёт, чтобы протрезветь, садится на велосипед и возвращается обратно. Снова едет на автомате, проезжает все нужные повороты и опять оказывается возле дома родителей…
– Валеркина жена, Наташа, красивая, умная. Только семейной жизни у них с Валеркой не получается, разные они. Бывает, соседи спрашивают Наташу:
– Как муж?
Та отвечает:
– Он женился удачно…
– А ты?
– А мне не повезло…
– Прошлой осенью закрутил Валерка любовь с Лялькой, Ивановой женой. Жила она рядом с депо, на котором Валерка и Иван вместе работали. Пришёл как-то Валерий к Ляльке. Вот они милуются, а тут муж неожиданно с работы возвращается. Валерка перед приходом немного выпил для храбрости. Муж тоже домой навеселе вернулся. Дом частный, пока жена повела мужа в комнату, Валера удирал через кухню. В потёмках один туфель свой надел, другой Ивана. Выскочил на улицу, смотрит, а туфли-то разные. Пришлось вернуться. Потихоньку открыл калитку, зашёл в дом, переобулся и домой побежал…
Михайловна смеётся и продолжает:
– Осенью муж надавил вино из дачного винограда. Когда вино подоспело, пригласил соседей Валерку и Сашку. Мужики сели на кухне дегустировать, а я пошла в ванную. Выхожу из ванной – дверь в кухню закрыта. Через стекло вижу, как Сашка с Валеркой друг другу в любви объясняются, кто кого больше любит.
– Ты меня любишь?
– Да.
– И я тебя люблю…
Мужа не видно. Захожу в комнату, а он спит.
Я друзей по домам отправила. Валерка потом рассказывал, что они ещё долго по подъезду бродили, от выпитого подпирает, хоть плачь, а они свои квартиры найти не могут.
– Больше всего Валерка рыбалку любит. Как-то собрались они с друзьями на озеро. И Наташка запросилась.
Закинули мужчины удочки, ждут. Наташа тоже с удочкой стала. У мужиков ни рыбки, а у неё клюёт и клюёт.
Наташка рыбу в руки брать боится. Чуть что Валерку зовёт. Виновато так:
– Валера-а-а-а! Опять рыба…
Валерка рыбу с удочки снимает и сердито шипит:
– Ты чё с нами сюда приехала? Меня перед мужиками позорить?
Наташка худенькая, ручки маленькие, пальчики наманикюренные. У друзей лица вытянулись, на Наташку смотрят, недоумевают:
– Может, рыбам нравится, как от неё духами пахнет?
И к Наташке поближе пристраиваются. Стоят рядом, удочки закинули, ждут. А у неё рыба за рыбой, рыба за рыбой. Полведра наловила.
Приехали домой. Валерка хмурый ходит, ведро с рыбой у двери бросил. А у них кот, Забияка, рыжий, жирный и шкодливый. Рыба в ведре плещется, Забияка – нырь в ведро. Рыба хвостом бьёт, а кот ест и ест её.
Так всю рыбу и сожрал. У Валерки настроение сразу улучшилось.
С тех пор Наташка на рыбалку не ездит, чтобы мужа не расстраивать.
А Забияка как только пустое ведро увидит, так в него ныряет, надеясь рыбкой поживиться…
Михайловна прощается с нами до следующего раза, а я всё о «везунчиках» думаю. Ну не может русский человек обычной жизнью жить! Безбашенный он. Душа испокон веков страстью к приключениям живёт. И страсть эта из рода в род передаётся.
2014г.
МЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ
ОНА
Она его ненавидела. Она ненавидела его каждой клеточкой своего дряхлеющего тела. Она ненавидела его оттопыренные уши, бархатный голос, большие тёплые руки и этот запах молодого самца, преследующий её даже во сне.
Как она могла так обмануться? Поверить голубым, по-детски распахнутым глазам, страстному шёпоту его влажных губ. Но она поверила и отдалась нахлынувшему чувству всем своим существом. И вот, теперь он узнает её истинное лицо. Силу её мести. Да, пусть узнает. Пусть все узнают, что он лишь жалкий торговец с бездарно написанной им картины.
Рука потянулась за флаконом с таблетками и бессильно опустилась на одеяло. От обиды защипало в носу. Третий час ночи. Надо бы заснуть. Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
Когда был жив муж – Великий Мастер, – они часто засиживались за полночь. В те ночи она чувствовала себя Музой, путеводной звездой, незримо присутствующей в каждой картине мужа. Перед мысленным взором возникла галерея картин. Вот этот сюжет был подсказан ею. А над этим они долго спорили, и Великий Мастер согласился, уступил, признал её вкус, её интуицию. Да, всё это было, тогда, в прошлом. А сейчас так холодно в одинокой вдовьей постели. Каждая ночь стала пыткой. Когда муж умирал, в последние две недели страшной агонии она совсем не спала. Бесконечные дни и бесконечные ночи превратились в одно кошмарное видение. Казалось, ему не будет конца. Но конец пришёл.
В ту ночь, впервые оставшись одна, она уснула с чувством выполненного долга. А на следующее утро появился Он, с оттопыренными ушами и этим одуряющим запахом молодого самца. И она поверила. Даже её стареющее тело поверило, потянулось навстречу новому чувству. Она держалась ещё неделю ради приличия, а потом сдалась. Позорно отдалась нахлынувшему чувству. Её увядшая грудь наполнилась желанием, сухая морщинистая кожа разгладилась и помолодела. И только круги под глазами всё ещё выдавали бессонные ночи, проведённые у постели умирающего супруга. Но главное: появилось желание жить, вдохновлять, доверяться ласкам больших тёплых ладоней, прижиматься и вдыхать аромат здорового мужского тела. Как же хорошо она его знает …
За год, что они провели вместе, он стал знаменит. Он всё делал по её указке. О нём стали писать в газетах, ему устраивали персональные выставки, его картины покупали и продавали, им восхищались. Он приосанился, приобрёл нужный лоск, слегка порозовел, чуть-чуть пополнел, на лбу появились благородные залысины, – в общем, к тому моменту, когда она выдвинула на собрании его кандидатуру на должность председателя Союза, её приняли безоговорочно. И где благодарность?
Сердце бешено застучало. Щёлкнув выключателем, она свесила ноги с кровати. В полумраке комнаты стрелки старых часов показывали половину четвертого. Опустив голову, устало посмотрела на безобразные ногти на ногах. Когда-то, в той, прошлой, жизни, она любила свои ухоженные пальчики. Педикюр, ванночки с травами. А сейчас большой палец левой ноги покраснел и распух. Она бесстрастно перевела взгляд на морщинистую, сухую кожу рук и тоскливо посмотрела в зеркало. Кто эта безбровая старуха с блестящими влажными глазами? Нет, это не она. Она красавица! И умница! Конечно, умница. Как мог он бросить её, уйти к молодой вертихвостке? Но он ещё пожалеет.
Мысль о мести обожгла, прогоняя остатки сна. Она взяла с тумбочки конверт и загадочно улыбнулась. Кому нужна правда? Да и есть ли правда, которая устроила бы всех? Нет! У каждого она своя. И у неё есть своя правда. В это письмо она вложила всю боль неудавшейся жизни, все страдания своего стареющего тела. Пусть узнают, что Он самозванец, захвативший власть, бездарный художник, вор, обокравший вдову Великого Мастера.
Она взяла ручку и старательно вывела на конверте: «В прокуратуру города С…». Закончив писать, потянулась, достала флакон с таблетками и залпом проглотила их. Затем, закутавшись в плед, щёлкнула выключателем.
Сквозь тяжёлые бархатные занавески в комнату пробивались первые утренние лучи. Остановившиеся часы всё так же показывали половину четвёртого.
ОН
Он совсем запутался. День, когда ему надавали пощёчин, стал чёрным днём в его жизни. В тот день он впервые понял, как трудно ему сделать выбор. Но выбирать пришлось. Он любил свою молодую подругу. Любил её упругую грудь, запах её волос, округлую соблазнительную попку. И ни за что на свете он не хотел всё это потерять. Но и ту, другую, он по-своему любил. Год, проведённый вместе, сблизил их. Она стала для него другом, сестрой, заботливой матерью. Она даже внешне была чем-то похожа на его мать: маленькая, подвижная, со стройной девичьей фигурой. Сколько сладостных минут он провел, прижимаясь к её тёплой груди, прячась от этого злого и жестокого мира.
Но скандал разгорался, и нужно было выбирать. Их взаимные упрёки переросли в молчаливую ненависть. Жить с этой ненавистью, каждый день видеть холодные потускневшие глаза, было невыносимо больно. У него появилось противное сосущее чувство под ложечкой. Он ненавидел себя. Боясь остаться с ней наедине, он завалил себя работой и целыми днями не выходил из кабинета. Постепенно ему уже начало казаться, что жизнь входит в своё привычное русло. Наконец, сегодня, набравшись смелости, он решил поговорить с ней и вернуть ключ от её квартиры.
Стояло прелестное майское утро. Солнечные лучи играли в листовой мозаике деревьев. Белые свечи каштанов торжественно приветствовали первых утренних прохожих. Он чувствовал себя бодрым и здоровым. Сегодня утром его молодая подруга была чертовски соблазнительной.
Быстро поднявшись по лестнице и уже подойдя к двери квартиры, он по привычке полез в карман за ключом, но, подумав, решил позвонить. Ожидая услышать знакомое «кто там?», внутренне напрягся. Но в квартире было тихо. С минуту, потоптавшись у двери, достал ключ и шагнул за порог.
Каждый сантиметр пространства комнаты пронизывало ощущение тоскливого одиночества. Неведомая сила подтолкнула его к кровати. Он осторожно приподнял плед. Маленькое сухое тело с вытянутыми вдоль туловища руками лежало в центре кровати, напоминая тело девочки-подростка. Слегка отвисшая нижняя губа придавала лицу выражение обиженного ребенка. Непослушные пряди волос разметались по подушке. Лёгкий аромат духов вызвал ком в горле, перехватило дыхание. Глаза наполнились слезами. Он сел на краешек стула и увидел пустой флакон от снотворного. Она выпила таблетки. Все. Почему?
Прямоугольник конверта замаячил на тумбочке белым призраком. Письмо! Она оставила ему письмо!
«В прокуратуру города С…» Дрожащими пальцами он оторвал тонкую белую полоску. Оттопыренные уши пылали. Обхватив голову руками, он с недоверием посмотрел на хрупкую фигурку в центре кровати. Неожиданно для себя он закричал.
Где-то хлопнула дверь. На лестничной площадке послышался грохот съезжающей детской коляски. Зловещая тишина комнаты выталкивала его наружу. Он встал, машинально положил письмо в карман пиджака и зачем-то укрыл пледом мёртвое тело. Пошатываясь и натыкаясь на стулья, побрёл к двери. Уже открыв дверь, понял, почему так тихо в комнате. Старые часы стояли. Остановившиеся стрелки показывали половину четвертого.
2002 г.